Читать онлайн Проклятая весна

30 июля

Рич забрал из почтового ящика Ларка скопившуюся за неделю почту и свернул с Ил-роуд, проскочив по грязной двухколейной дороге мимо пары туалетов. Боковые панели «Форда» царапали колючки. Папоротники высотой с человеческий рост терлись об окна. Дорога настолько заросла, что Рич едва смог прочесть надпись на знаке.

ПРОЕДЬ СКВОЗЬ СЕКВОЙЮ!

НАСТОЯЩИЙ СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК!

ЧИСТЫЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ТУАЛЕТ!

Двухколейная дорога заканчивалась на поляне Ларка, откуда открывался вид на реку. Рич остановился рядом с древним «Интернешнл», брошенным перед хижиной. Трава проросла сквозь изъеденный ржавчиной капот грузовика. Старый боров, копошившийся в сорняках за пристройкой, не поднял головы, но две ленивые дворняги Ларка потянулись и подобрались поближе, как только Рич открыл дверь.

– Банджо! Киллер! – крикнул Ларк с крыльца, на перилах которого были развешаны резные фигурки снежного человека. На улице было всего десять градусов, а Ларк был в грязной майке, седой, бородатый, с растрепанными волосами до плеч. Рядом высилась пирамида, сложенная из рулонов туалетной бумаги, занимавшая свое почетное место на припаркованном неподалеку инвалидном кресле. Его Ларк использовал в качестве тачки.

Рич забрал алюминиевую форму из фольги, шесть упаковок газировки «Таб» и вылез наружу. Ларк откинулся на спинку кресла для художественной резки.

– Что, уже суббота?

– Как продвигается дерьмобизнес? – поинтересовался Рич, поднимаясь по ступенькам.

– Как обычно. – Ларк соскреб щепку с куска выуженной из реки коряги, где виднелась лохматая голова снежного человека. Казалось, дерево прибило к берегу с уже заточенными внутри снежными людьми, и все, что оставалось Ларку – это срезать лишнюю стружку с легкостью человека, одним долгим движением снимающего кожуру с апельсина. – Вчера здесь была девушка с такой круглой задницей, что мне захотелось откусить кусочек.

Ларк мотнул подбородком в сторону домика – единственного на много миль туалета в этой части леса, словно туристка все еще могла находиться внутри. На стуле рядом с ним лежала двадцатилистовая пачка туалетной бумаги, которой хватало, чтобы наполнить корзину под жестяной банкой, куда туристы опускали свои монетки. Целые туалетные рулоны люди постоянно выбрасывали в яму или пытались украсть, но никто не проявлял особого интереса к отдельным пачкам бумаги.

На плече Ларка сидела его ручная белка-летяга. Он нашел ее еще маленьким бельчонком, выпавшим из дупла. Тогда она повредила себе бедро, так что теперь они с Ларком отлично подходили друг другу. Ларк обвел ногой полукруг, расчищая себе место среди древесных стружек, повернул статую и потер ее большим пальцем, ощупывая выточенные из дерева мускулы. Его собственная челюсть была впалой.

Рич оглядел перевернутый ящик, на котором горой лежали инструменты и пустые банки из-под «Таба» – от зубов Ларка давно уже ничего не осталось, и покрутил на ладони теплую жестянку.

– Это мой обед? – спросил Ларк.

– Еще горячий.

– Положи в холодильник, – он мотнул головой в сторону двери, которую всегда держали открытой независимо от погоды.

Рич нырнул внутрь хижины. Ларк построил её сам еще в те времена, когда мужчины были меньше. На кухне помещались только раковина, двухконфорочная плита да несколько кухонных шкафчиков, на которые Ларк так и не удосужился повесить дверцы. Да и на кой черт? Так бы их пришлось открывать, чтобы что-нибудь найти.

– Который час? – спросил Ларк с крыльца.

– Шесть? – Рич посмотрел на серое небо через окно. – Шесть тридцать.

На кухонной стойке стояли пустые банки из-под свинины с бобами. Рич открыл ящик со льдом – жестянка с тунцовой запеканкой Марши, от которой остался один только сморщенный квадратик, бутылка соуса для барбекю.

– Ну, ты идешь? – поинтересовался Рич, подходя обратно к двери.

– А пойдем посмотрим, что там готовит Кел. – Ларк взял свои трости: первая была вырезана в форме пилы – обычный подарок «Сандерсона» на пенсию. Другую – деревянную винтовку – он сделал сам.

– Хочешь спуститься в «Единственную»? – спросил Рич.

– А что, в этом городе есть другое место, где можно получить горячую еду?

– Ты не собираешься сначала надеть рубашку?

Ларк доковылял до комода, открыл верхний ящик, наклонил плечо так, чтобы белка спрыгнула внутрь, и захлопнул его. Останься она одна, на нее бы напали собаки.

– Это твои, – пропыхтел Ларк, натягивая старую рабочую рубашку и кивая на гору зубочисток, лежащих на кухонном столе. Зубочистки были ровными и остро заточенными, точно из магазина.

– Благодарю. – Рич запихнул зубочистки в передний карман рубашки. Он бросил жевательный табак в тот же день, когда встретил Коллин. Сунул в рот зубочистку девять лет назад – и все.

Ларк начал медленно спускаться с крыльца.

– С каких это пор тебе хочется сходить в «Единственную»? – спросил Рич, когда они сели в машину. Ларк шумно пытался отдышаться. Иногда он выезжал на шоссе, чтобы проверить свои дорожные знаки – «ПРОЕДЬ ЧЕРЕЗ СЕКВОЙЮ! ДОМ ВНУТРИ ДЕРЕВА!» – и подновить их, если они в том нуждались, но кроме этого Рич не мог припомнить, чтобы Ларк куда-то выбирался.

– А с каких это пор ты задаешь так много вопросов? – огрызнулся Ларк. Он прищурился, глядя на реку. Двое мужчин из племени юрок правили скользящей по воде лодкой. – Рыбу ищут.

– Рановато еще для лосося, – заметил Рич, сдавая назад, чтобы развернуть машину. Ларк пожал плечами:

– Они на этой реке уже тысячу лет рыбачат. Это у них в крови.

Пикап затрясся, вписываясь в изгибы Ил-роуд, извивающейся, словно рыба, в честь которой ее и назвали. Крутые склоны ущелья обвивали лианы дикого виноградника; ольхи и клены теснились вокруг древних пней, таких больших, что на них можно было припарковать пикап. Они въехали на усыпанную гравием полупустую стоянку. Кроме пикапа Кэла там стояла еще только одна машина: темно-оранжевый «Шевроле», который Рич раньше не видел. С бампера стекали капли дождя, смывая грязь с облупленных наклеек.

«Поцелуй мой топор».

«Не переживай, сначала я это дерево обнял».

«Мой босс не шлюха, хотя под ним тоже трудятся потные мужики».

Вывеска перед входом – «Единственная и неповторимая таверна» – выцвела от дождя. Над входом свежей белой краской была нарисована линия, отмечающая наивысший уровень воды – и заодно демонстрирующая реке, насколько ей нужно разлиться, чтобы хоть кого-нибудь впечатлить.

Рич придержал дверь, и Ларк прохромал внутрь и осмотрел зал с таким видом, словно в нем было полно народу. Затем он двинулся к барной стойке и взгромоздился на стул рядом с пожилым мужчиной – тот смотрел бейсбольный матч, сидя перед пустой грязной тарелкой.

– Корни, – кратко приветствовал его мужчина. Только настоящие старожилы – те, кто работал с Ларком во времена его юности, – так его звали.

– Джим. – Ларк был знаком с каждым старым лесорубом на сотню миль вокруг, и к каждому знал подход. – Рич Гундерсен – Джим Мюллер.

– Ты сын Хэнка? – спросил Джим Мюллер. У него были коротко подстриженные седые волосы, а на голове виднелся старый шрам.

Рич кивнул и сел на стул рядом с Ларком. Джим Мюллер сузил глаза и окинул Рича взглядом, словно пытаясь отыскать сходство.

– Хэнк умел карабкаться на деревья как никто другой. Словно мартышка. Чертовски жаль, что с ним такое случилось.

Джим прочистил горло и взглянул на Ларка. Отец Рича был лучшим другом Ларка, и даже сейчас, спустя сорок пять лет после его смерти, он все еще не оправился до конца.

– Рич живет на Лысом холме, в старом доме Хэнка и Гретчен, – произнес он.

– Это над Трамплинной скалой? – спросил Джим Мюллер.

Из дверей кухни появился Кел.

– Тебя кто из дома выпустил? – сострил он, вытирая руки об фартук.

– Раз в десять лет можно и на прогулку выйти, – усмехнулся Ларк. – А что у тебя с волосами?

Кел провел ладонью по до блеска выбритой голове, словно успел забыть о своей лысине.

– Мне котлету с кровью, – заказал Ларк. – И чтобы в этот раз поменьше гребаного лука.

Кел посмотрел на Рича, и тот пожал плечами.

– Один бургер, – объявил Кел, налил им кофе и вернулся обратно к своему грилю.

Ларк повернулся к Джиму Мюллеру.

– Слышал, ты собираешься продать сороковушку-другую.

Ларк редко покидал пределы собственного двора, но удивительным образом все про всех знал: кто продавал землю, чей грузовик забрали коллекторы, а кто отсидел шесть месяцев плюс получил штраф за браконьерство в национальном парке.

– Может, и так. – Джим Мюллер подозрительно покосился на Рича.

– О нем не беспокойся, – сказал Ларк. – Даже некоторые скалы разговорчивее, чем он.

– Хейзел мне скоро всю кровь выпьет, – сознался Джим Мюллер, переводя взгляд обратно на экран телевизора.

– И сколько же ты будешь продавать? – поинтересовался Ларк.

– Восемнадцать сороковушек.

– Восемнадцать? – поперхнулся Ларк и отставил чашку с кофе в сторону.

– Семьсот двадцать акров. – Джим Мюллер поскреб щеку, не отрывая глаз от игры. – Участок 24–7 – весь тот хребет за владениями Хэнка.

Сердце Рича пропустило удар. Он ходил по Хребту 24–7 каждый день своей сознательной жизни. Его прадедушка мечтал купить этот участок, и мечта эта передавалась из поколения в поколение, пока тяжелым грузом не опустилась на плечи Рича.

– Там неплохая древесина водится. – Ларк отпил кофе. – Если удастся до нее добраться, конечно.

– «Сандерсон» прокладывает просеки по соседству, с восточной стороны. Собирается начать вырубку в Проклятой роще, – проговорил Джим Мюллер. – Считай, красную ковровую дорожку нам расстелил.

Ларк посмотрел на Рича.

– Планы по вырубке наконец-то согласовали, – подтвердил тот.

– Вся эта новомодная экологическая чушь – просто дополнительная бумажная волокита, – проворчал Джим Мюллер. – Ты же знаешь, что им придется расчистить путь к ручью. В нижней половине участка все большие секвойи растут на дне ущелья. А оттуда до подножия Хребта 24–7 доплюнуть можно.

– Из 24–7 много хороших досок выйдет, – задумчиво произнес Ларк. Рич ощутил на себе его взгляд.

– Там древесины можно на миллион баксов продать, не меньше. – Лицо Джима Мюллера передернулось от отвращения. – Я пятьдесят лет ждал, пока «Сандерсон» займется Проклятой рощей, чтобы я мог получить свое. Все твержу Хейзел: «Подожди немного. Еще пара месяцев, и «Сандерсон» расчистит нам путь». А эта стерва говорит, что ей надоело ждать. Хочет получить свои алименты здесь и сейчас.

– Вся эта древесина и гроша ломаного не стоит, если ее оттуда никак не достать, – напомнил Ларк.

– Да, работенка предстоит непростая, – согласился Джим Мюллер, – но как только появятся просеки и путь сквозь нижнюю часть Проклятой рощи расчистится, на моем участке целое состояние можно будет сделать.

– Мерл не хочет его купить? – спросил Ларк.

– Мерл – шкура продажная. – Джим Мюллер рыгнул. – Большие шишки разрешили ему оставить свой «Кадиллак», чтобы он мог и дальше ручкаться со своими приятелями из лесного хозяйства, но все решения сейчас принимает корпорация. Думаешь, этим сволочам из Сан-Франциско есть до нас дело? Они эту землю досуха выжмут. Срубят все деревья, затем пустят с молотка все, что не приколочено, запрут двери и выбросят ключ. Видел, как они продавали наши грузовики? Чуть ли не гребаную гаражную распродажу устроили.

Рич потягивал кофе, пытаясь успокоить колотящееся в груди сердце. Перед его мысленным взором предстало знаменитое дерево 24–7. Настоящий гигант, свое имя оно получило еще давно, когда в ширину действительно было двадцать четыре фута семь дюймов, а сейчас выросло и того больше. Высотой дерево превышало триста семьдесят футов и возвышалось над остальными старыми секвойями, росшими на верхушке Хребта 24–7. На протяжении последних тридцати пяти лет Рич каждое утро обходил дерево кругом, пытаясь сообразить, как бы сподручнее его повалить. Это была не более чем фантазия, мечта, которая преследовала его отца, а до этого – его деда. «Когда-нибудь», – сказал как-то отец Ричу. Тогда он был еще мальчишкой, а потому поверил, что так и будет – несмотря на то, что поколения Гундерсенов до него умерли, так и не воплотив семейную мечту в жизнь.

– А парк твой участок купить не хочет? – продолжал расспрашивать Джима Ларк. – Они вроде хотели расширяться?

Джим Мюллер резко выдохнул через нос.

– Здесь, наверху? Ты вообще видел, какие там просеки? Как будто все взрывом разнесло. – Он покачал головой. – Для туристов такое зрелище не подходит. Если они соберутся расширяться, то купят землю к югу, в районе Хвойного ручья. Округ Гумбольдт за этот парк костьми ляжет. Но хоть здесь, в Дель-Норте, у нас еще есть шанс побороться. – Джим Мюллер втянул в легкие воздух. – Я продам землю за четыреста.

– Четыреста тысяч долларов? – уточнил Ларк. У Рича упало сердце. – Рич всю жизнь деньги копил, – продолжил Ларк. – Еще пять-шесть поколений – и ему как раз хватит.

Он отклонился назад, чтобы освободить место на барной стойке – Кел как раз принес его бургер.

– Древесина стоит в десять раз больше, – сухо произнес Джим Мюллер.

Ларк поднял верхнюю булочку и соскреб с котлеты лук.

– Только надо еще выложить кругленькую сумму за аренду оборудования, плюс рабочие, плюс заплатить владельцу какого-нибудь мощного грузовика, чтобы он отвез дерево на лесопилку, – подсчитал Ларк, запихивая в рот бургер. Из-под булочки торчали лист салата, ломтики помидора и соленые огурчики.

Джим Мюллер пожал плечами:

– Чтобы что-то заработать, нужно сначала потратиться.

Рич потягивал кофе, пытаясь сосредоточиться на игре и не обращать внимания на назойливые мысли об открывшейся ему возможности. Нет, это было невыполнимо – не за такую цену. Ему никогда бы не одобрили заем такого размера. На экране отбивающий провел прямой удар в левый край поля. Ларк доел свой обед, подобрал трости и в спешке встал.

– Чертов салат прямо насквозь прошел, – пробурчал он, ковыляя в сторону туалета.

Игра прервалась на рекламную паузу.

– Ты что, подрался? – спросил Джим Мюллер, глядя на разбитые костяшки Рича.

– Не. – Рич согнул и разогнул ноющий кулак. – Это я на работе.

– Ты тоже по деревьям лазаешь? – Рич кивнул. – Ну, рост у тебя подходящий. Тебе сколько лет?

– Пятьдесят три.

– Господи боже. Я думал, все лесорубы до пятидесяти помирают.

– У меня в запасе еще осталось несколько жизней, – ответил Рич. Джим Мюллер понимающе покачал головой. Он прекрасно знал, что это за работа: помнил, как жалит древесная кора, как рана набухает кровью, а потом приходит боль.

– Хэнк вечно ввязывался в драки, когда был пацаном. Он был тем еще мелким поганцем. – Джим Мюллер усмехнулся. – А вот с тобой, готов поспорить, мало кто хотел связываться.

Рич повертел в руках кружку. Сколько раз он сидел вечерами во «Вдоводеле» – давно, еще до Коллин, до боли сжимая челюсти, потому что какой-то придурок принимался его задирать? Есть такой определенный тип парней, которые, напившись, ищут самого высокого мужчину, чтобы затеять с ним драку. И в любом баре, в любой комнате этим мужчиной всегда был Рич. Ровно сто девяносто девять сантиметров в носках, двести три – в замызганных рабочих ботинках. Низкорослые парни доставали его больше прочих. Должно быть, в эти моменты в них говорило то же безрассудство, которое и привело их на лесозаготовку. Как будто то, что ты валишь самые высокие деревья на земле, как-то компенсирует то, что у тебя самый маленький член на Северном побережье. Рич, конечно, защищался, но никогда не позволял себе ударить другого в приступе гнева. И отца он помнил не настолько хорошо, чтобы представить его дерущимся.

– Хэнк клялся, что однажды выкупит у меня 24–7, – сказал Джим Мюллер. – Но умер молодым. – Он надолго замолчал, а затем накорябал на картонной подставке для пива телефонный номер и подвинул ее поближе к Ричу. – Я возьму две с половиной. Больше такой цены никому не предложу.

– Я подумаю об этом, – кивнул Рич. На сберегательном счету у него лежали двадцать пять тысяч долларов, которые он отложил на строительство дома к рождению еще одного ребенка. Но ребенка у них не будет – не после того, как тяжело Коллин перенесла потерю последнего.

– Адвокат Хейзел крепко ухватил меня за яйца. Участок нужно продать быстро, иначе этот сукин сын наложит лапу на мое соцобеспечение, – мрачно сказал Джим Мюллер. – Гребаные уроды.

– Ты готов? – Ларк вернулся назад и оперся локтем о барную стойку – Рич вечно забывал, какой Ларк на самом деле маленький, – и вытащил из бумажника несколько баксов. – Хватит? – спросил он Кела.

Тот кивнул.

– Увидимся в 1987-м.

– Если ты до него доживешь, лысик. Не налегай так на лук. – Ларк протянул на прощание руку. – Джим.

Они пожали руки, Джим Мюллер кивнул Ричу на прощание, и они ушли.

– Ну, что думаешь? – спросил Ларк, когда они вернулись в машину.

– О чем?

– Неплохо будет побыть самому себе боссом, а?

Рич пожал плечами. Четверть миллиона баксов.

– Рубишь, сажаешь новые саженцы, собираешь урожай. Оборот рубки – тридцать лет. Кучу денег бы заработал.

– Я через тридцать лет уже буду мертв, – заметил Рич.

– Пожалуй, – признал Ларк. – Но Коллин-то будет жива. – Рич покрепче вцепился в руль. Ларк первоклассно умел забираться к нему в голову. Словно сама его совесть ожила, отрастила буйную бороду и принялась хромать туда-сюда по закоулкам разума Рича, непрестанно бранясь. – Настоящей древесины давно уже нет. Сколько у нас леса осталось – десять процентов, если считать вместе с парками? Две тысячи лет нужно на то, чтобы вырастить лес. Сотня лет – на то, чтобы его вырубить. Человечество – самая настоящая чума.

Рич выехал с парковки. Ветровое стекло покрылось мелкими каплями дождя.

– «Сандерсон» вырубил уже почти все старые деревья. Думаешь, Мерл долго еще тебя держать будет? – не отступал Ларк. – Еще год? Может, два? На кой ему верхолаз, если будет нечего рубить, кроме молоденьких деревьев? Сам себе не поможешь – никто не поможет, Гундерсен. – Ларк опустил окно и высунул под дождь ладонь. – Вот что я скажу, Стручок: твой папаша нипочем бы не позволил себе упустить такую возможность. Это я тебе точно говорю.

– Не знаю, – пробормотал Рич, понимая, что на самом деле Ларк прав.

– Не знаешь чего? Слушай, чтобы устроить свою жизнь, тебе понадобится не раз столкнуться с кем-то лбами. И еще ведро удачи в придачу, чтобы победить. Но если тебе выпадает такой шанс, ты его хватаешь. Такое случается только раз в жизни, черт тебя побери. – Ларк закашлялся и почесал шишку на шее. – Мне нужно покурить. Есть что у тебя в пикапе?

– Разве Марша не уговаривает тебя бросить? – спросил Рич.

– Что, боишься, она тебя заругает?

– Она как-то человека пристрелила, – заметил Рич.

– Я ее не боюсь. – Ларк принялся постукивать ногой по полу, словно куда-то опаздывал.

В молчании они ехали по осыпающемуся шоссе, петляющему вдоль океана. Сотни грузовозов, доверху нагруженных деревом, оставили на асфальте многочисленные выбоины. Мимо окон мелькала узкая полоса прибрежного леса, присвоенная парком еще в шестьдесят восьмом. Высокие деревья обступали обочину шоссе – словно норковая оторочка пальто, скрывая за собой ровные линии просек.

– Помню, как я в первый раз увидел твоего папашу, лезущего на дерево, – начал рассказывать Ларк, когда они свернули на прямой участок дороги, ведущий вниз по склону к Кресент-Сити. – Никто не делал это так же ловко, как он. Кроме тебя. Ты знаешь, что он постоянно ходил к дереву 24–7? Смотрел, что там и как. Работа была адская. По четырнадцать, по шестнадцать часов в день. А он туда все равно каждое воскресенье шел. Как бы далеко ни стоял наш лагерь – ему все равно было. Словно на службу в церковь ходил. Он тебя когда-нибудь с собой брал?

– Как-то раз было, – припомнил Рич.

– Знаешь, что он мне сказал в тот день, когда ты родился? Что когда-нибудь вы двое обязательно срубите это дерево. Ты тогда был совсем маленький и сморщенный. Уродливый до невозможности. – Ларк ухмыльнулся. Когда он говорил об отце Рича, голос у него всегда теплел. – Не каждый рождается с определенным предназначением.

7 августа

Коллин протянула Карпику[1] новый желтый дождевик, длинноватый тому в рукавах. Она слышала, как на заднем дворе расхаживает Рич, рассказывая что-то Скауту. Вообще Рич был неразговорчивым человеком, но с псом он разговаривал всю неделю.

– Куда мы идем? – спросил Карпик, держась за ее плечо, чтобы сохранить равновесие.

Она натянула на его ноги, уже одетые в носки, резиновые сапоги.

– Папа хочет нам что-то показать. – Она прижала большие пальцы к ямочкам на щеках Карпика. Глаза у него все еще слипались после сна. – Откуда у тебя такие хорошенькие ямочки?

– Купил их в магазине ямочек, – зевнул Карпик. – Подожди! Мой бинокль! – и он убежал в коридор.

Коллин выглянула во двор. Скаут с важным видом ходил за Ричем, словно они вместе думали над какой-то сложной проблемой. Она надеялась, что много времени это не займет. Мелоди Ларсон должна была родить через пару недель, а ребенок все еще не развернулся в нужную сторону. Коллин обещала, что обязательно с ней повидается. За долгие месяцы это была первая мать, обратившаяся к ней за помощью.

Разбухшая от влаги дверь кухни со стоном распахнулась, и Рич остановился как вкопанный. Он ковырнул траву носком ботинка, словно уронил что-то и теперь не может найти – шуруп или шайбу. Какую-то маленькую недостающую деталь, которая могла бы помочь им поддержать беседу. Они почти не говорили с тех пор, как оказались в больнице на Пасху. Еще один выкидыш. Как будто на пятом месяце беременности Коллин сделала какую-то глупую ошибку – неправильно наклонилась или, может, подняла слишком большой вес. А теперь уже первое воскресенье августа, и Карпик вот-вот пойдет в детский сад. Единственный их ребенок.

– Нашел! – Карпик выскочил во двор, размахивая биноклем.

– Готовы? – спросил Рич. Розоватый свет зари подсветил морщинки в уголках его глаз.

В больнице медсестра передала в руки Коллин их крошечную дочь, и Рич накрыл ее ладонью, словно пытался передать собственные жизненные силы. Несколько раз он водил Коллин на могилу их погибшего ребенка.

Ты ни в чем не виновата. Пора двигаться дальше, Коллин. Прошлое – это не узел, который ты можешь развязать.

Словно горе – это мешок, который ты можешь оставить на обочине дороги, когда тебе надоедает его нести. Рич, казалось, верил именно в это – как и все остальные.

О пятерых ее выкидышах он знал. Еще о трех Коллин никогда не говорила. Но ее пасхальное дитя отличалось от остальных, потерянных в первые недели срока – те были размером с яблочное зернышко, с ягодку малины. У нее было десять прекрасных пальчиков на руках и столько же на ногах. Родилась мертвой на двадцать второй неделе, ее несчастная маленькая девочка. Было еще одно отличие: этот выкидыш она от других скрыть не смогла. Ее видели беременной в городе, а потом – раз, и все закончилось. Почему Рич не понимал, что сейчас все совсем по-другому? Кто доверит ей заботиться о чужой беременности и принимать роды, когда она неспособна сохранить свою собственную?

– Готовы, – сказала Коллин.

Скаут потрусил по тропинке, ведущей сквозь черничные заросли к вершине холма, лежащего за домом. Карпик побежал следом. За ними – Рич, и потом уже Коллин, мимо сарая, мимо длинной, в полмили, ржавой трубы, по которой текла проточная вода, наполняющая резервуар их дома. Там, где Рич делал всего один шаг, Коллин приходилось делать два своих.

Каждое утро, перед тем как уйти на работу, Рич поднимался по этой тропинке и исчезал куда-то почти на час – а Коллин тем временем варила кофе, жарила яичницу, собирала ему обед. Он возвращался запыхавшимся, пропахший лесом и на обратном пути всегда проверял сетчатый фильтр, установленный на устье их самотечного водопровода, берущего свое начало за три хребта от дома.

Оказавшись на вершине поросшего деревьями холма, Коллин остановилась, чтобы оглянуться на дом. Перед домом стоял новенький белый пикап марки «Шевроле», отсюда казавшийся игрушечной машинкой.

Она все еще не могла смотреть на него без ненависти.

Плакучая ива, растущая у поворота к их дому, роняла с ветвей капли утреннего дождя, густой туман скрывал прибрежное шоссе и плещущийся за ним дикий океан. О подножие скалы с глухим стуком бился прибитый к берегу морской мусор. Коллин сняла очки и протерла подолом рубашки запотевшие линзы. Будто это могло помочь ей вернуться назад во времени, увидеть все иначе: Рич возвращается домой, но в этот раз не задерживается, а приходит ровно в шесть, когда у нее начались схватки, и Коллин успевает в больницу вовремя, несмотря на то, что ее старый пикап наотрез отказался заводиться.

– Хочешь покататься, Печенюшка? – спросил Рич.

Он забросил Карпика на спину и углубился в лес, густо заросший мхом и затянутый дикой лозой, словно рождественскими гирляндами. Деревья здесь росли так близко друг к другу, что Коллин то и дело приходилось поворачиваться боком, чтобы протиснуться. Между стволами деревьев мелькали, то появляясь, то исчезая, ярко-желтый дождевик Карпика и клетчатая охотничья куртка Рича. Вокруг шумела вода. Прыгая с камня на камень, они перебрались через Затерянный ручей, затем вскарабкались, продираясь через папоротник, на горный хребет, потом спустились к болоту у Чесночного ручья и углубились в заросли скунсовой капусты. Коллин она доставала до груди, а Карпик и вовсе полностью исчез в ее восковых листьях. Сверни Коллин отсюда на север и пройдя с милю вверх по холму, в конечном итоге она очутилась бы на чесночной ферме, что у дороги Оленьего ребра, где они с Энид провели свое детство. Вместо этого они взобрались на еще один горный хребет, перепрыгнули узкий ручеек, текущий через долину, и вскарабкались на Хребет 24–7, чья верхушка была увенчана полосой старых секвой, словно петушиным гребнем. Лес на склоне хребта вырубили еще на рубеже веков, но сюда, на вершину, вела слишком крутая дорога – по крайней мере, для тех времен, когда древесину вывозили с помощью железной дороги. Само дерево 24–7 было огромным: чтобы обхватить его, понадобилась бы дюжина взрослых людей, держащихся за руки. Мужчины в городе все еще иногда его обсуждали: 24–7, крупная рыба, сорвавшаяся с крючка.

Рич прижал ладонь к коре 24–7. Карпик тоже. Каждый вдох словно царапал легкие Коллин. Спустя мгновение Рич сделал шаг назад и откашлялся, затем прижал большой палец к верхней губе, словно пытаясь изгладить старый шрам, поднимавшийся к его левой ноздре. Когда Коллин впервые его увидела, то решила, что шрам придает его лицу злобное выражение. Сейчас же она достаточно хорошо изучила его жесты, чтобы понимать: Рич хочет ей что-то рассказать. Она всю неделю наблюдала, как он обдумывает свою мысль, вертит ее в голове. Так плотник примеряется к куску дерева, решая, где сделать первый разрез. Рич взял ее ладонь в свою, мягко сжал три раза. Я. Тебя. Люблю. Шесть месяцев назад это могло бы заставить сердце Коллин биться быстрее, но теперь она знала, что здесь нет ни страсти, ни желания. После больницы в Риче словно что-то щелкнуло. Как только Коллин выздоровела, она захотела попробовать снова – доктор сказал: «Выждите несколько здоровых менструаций и пробуйте снова». Коллин страстно желала снова взять на руки живого, извивающегося младенца – своего младенца, но Рич отказал ей. Он больше ее не хотел. «Я устал», – говорил он, нежно отводя в сторону ее руки, и поворачивался на бок, к ней спиной. Может, все дело было в возрасте.

Коллин высвободила руку из его теплой, платонической хватки и двинулась вперед по дороге.

– Ты водишь! – Карпик осалил Скаута, скатился по дальнему склону хребта, к Проклятому ручью, и нырнул в кусты.

– Где же Карпик? – произнес Рич, отступая в сторону, чтобы прикрыть свою больную коленку. – Кто-нибудь видел Карпика?

– Бу-у! – закричал Карпик, выпрыгивая из зарослей и пытаясь выпутаться из цепких ветвей кустарника.

Рич прижал к груди руку, изображая ужас, и Карпик просиял. Скаут ткнулся носом ему в ухо. Пес всегда был его самым верным товарищем по играм – ведь ни братьев, ни сестер у Карпика не было.

Рич перебросил Карпика на другую сторону Проклятого ручья – двенадцать футов в ширину, чистая и глубокая вода, обжигающая холодом. Один из последних ручьев, куда еще заплывает лосось. Коллин стояла на берегу, наблюдая, как Рич идет вброд, чтобы проверить заглушку на трубе – по ней вода стекала за поворот и вниз, до самого их домашнего резервуара. Все было в порядке: Рич с удовлетворенным видом повернулся и направился к Коллин. Теперь она возвышалась над ним. Рич улыбнулся их неожиданной разнице в росте, его стриженые каштановые кудри посеребрились на висках, около ушей. Он положил ладони ей на талию, и хотя Коллин знала, что в этом не могло быть ничего такого, ее сердце замерло: от ощущения его мозолистых пальцев на косточках ее таза, от жара его рук и приятной тяжести на коже, от запаха мыла, исходящего от него. Он перекинул ее через плечо.

– Рич! – завизжала она.

Он пересек ручей и поставил ее, смеющуюся и раскрасневшуюся, на другой берег. Он тоже покраснел, губы расплылись в дурашливой улыбке. Коллин вдруг почувствовала прилип глупой надежды. Давай попробуем снова. Давай продолжим пытаться. Ей всего лишь тридцать четыре года, почему у нее не может быть еще одного ребенка?

Перейдя ручей, они оказались в нижней части Проклятой рощи, на территории, принадлежавшей компании. Впереди возвышались старые секвойи размером с небольшой дом, сквозь густую хвою пробивались лучи утреннего света, отбрасывая на все зеленоватый отсвет.

– Куда мы идем? – тихо спросил Карпик. Под кронами этих огромных деревьев они все непроизвольно приглушили голос.

– Почти на месте, – произнес Рич.

Они поднялись по крутому склону, мимо водопропускной трубы, где Проклятый ручей вытекал из-под гравийной дороги, рассекающей рощу надвое – на нижнюю и верхнюю половины.

– Что это за дорога? – спросил Карпик.

– Безымянная дорога, – отетила Коллин. – По ней можно дойти до тети Энид.

Выходящая из леса дорога была испещрена выбоинами и ямками, обочина заросла пожелтевшим кустарником. Должно быть, недавно дорогу снова опрыскивали. Компания об этом хорошо заботилась. Дорога компании вообще была лучшей: лучше, чем окружная, даже лучше, чем дорога Лесной службы. Правительство опрыскивало дороги всего раз в год, весной, а «Сандерсон» – постоянно. Ядом заливали все, что не являлось хвойным, ценным деревом – секвоей или елью. Назавтра заросли ольхи и ежевики, сорняки и разросшийся подлесок скорчатся и умрут, так и не успев захватить широкую дорогу, по которой могли разъехаться два грузовика, нагруженные древесиной.

– А вот что это за ручей – действительно важный вопрос, – сказал Рич. Вода бурным потоком шумела где-то в верхней части Проклятой рощи.

Карпик на секунду задумался.

– Каждый Гундерсен рождается с картой округа Дель-Норте, начертанной на ладони, – подсказал Рич.

Карпик сверился с ладонью. Лес был настоящим лабиринтом. Туман и шум текущей воды сбивали тебя с толку, здесь легко было потерять чувство направления – и очень сложно найти место, откуда ты бы видел хоть что-то, кроме вершины следующего хребта. Даже те, кто вырос в этих лесах, все еще иногда терялись в чаще, уходя на охоту. Стоило пройти несколько минут в одном направлении, как лес, казалось, начинал двигаться. Вскоре ты уже стоял, оглушенный, с кружащейся головой. Словно ребенок, которого раскрутили в игре в «Жмурки», а потом сорвали с глаз повязку – и вот ты стоишь, моргая и пытаясь собраться с мыслями.

Но к Ричу все это не относилось. Забрось Рича в лес безлунной ночью – и он за десять секунд найдет путь домой. От твердо решил научить этому сына – так же, как в свое время его научил собственный отец, погибший, когда Рич был ненамного старше Карпика.

Рич провел пальцем по линии жизни, пересекающей ладонь Карпика.

– Проклятый ручей? – догадался он.

– Правильно, – кивнул Рич. – Если ты знаешь, где какой ручей, то всегда сможешь добраться до дома.

Над дорогой висел проржавевший знак:

ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

ТЕРРИТОРИЯ ПРИНАДЛЕЖИТ КОМПАНИИ «САНДЕРСОН ТИМБЕР»

НЕ ВХОДИТЬ

Рич подошел поближе. Карпик последовал за ним, Коллин брела позади.

– Где это мы? – спросил Карпик.

– В верхней части Проклятой рощи. – Рич склонил голову, словно кающийся грешник в дверях церкви. – Сотню лет назад по всему побережью росли такие же огромные деревья. Два миллиона акров.

Над ними возвышались секвойи, верхушки их исчезали в тумане. Так вот зачем Рич их сюда привел. Он хотел, чтобы Карпик увидел эти гигантские древесные колонны, папоротник выше его ростом, усыпанные росой рододендроны, заросли щавеля. Вдохнул запах этого места, прежде чем оно исчезнет навсегда. Рич почесал место, где заканчивалась щетина и начиналась гладкая кожа шеи.

Коллин опоздает, если они скоро не двинутся назад.

– Пошли, – сказал Рич.

Он привел их к месту, где Проклятый ручей стекал с уступа в углубление, образуя глубокую лужу. Вода в ней пузырилась так, словно в нее бросили пару таблеток Алка-Зельтцера. Рич наклонился, умыл лицо, сложил руки пригоршней и немного отпил, затем предложил Карпику:

– Сладкая.

Словно дождь пьешь – так отец Коллин обычно говорил про хорошую родниковую воду.

– Когда ты поворачиваешь кран дома, из него течет именно эта вода, – объяснил Рич. Источник питал Проклятый ручей, а их водопроводная труба располагалась по течению ниже, в гравийном русле на склоне дороги.

– На тебе паук сидит, – заметил Карпик.

Рич позволил косиножке взобраться на его палец. Человеком он был упрямым, но никакой жестокости в нем и отродясь не было.

Вместе с Карпиком они взобрались на груду камней и оттуда взглянули на юг, на журчащий внизу Угриный ручей. Рич научил Карпика стишку, чтобы тот лучше смог запомнить, как пролегает его русло, показал место, где ручей заканчивает свой путь – недалеко от дома Ларка. Карпик прижал к глазам бинокль. Обычно новая игрушка занимала его на неделю, может быть, на две, а затем он терял к ней всякий интерес. Но бинокль – крошечная пара мощных линз, предназначенных для охоты, которые ему подарил Ларк на день рождения в мае, хоть это и было слишком дорогим подарком для ребенка, – приводил его в восторг до сих пор. Если бы Коллин позволила, Карпик бы с ним спал по ночам.

Коллин скрестила руки, побарабанила пальцами по локтям. Ее ждала Мелоди Ларсон. Чтобы унять беспокойство, Коллин отправилась к следующему хребту, находящемуся от них в сотне ярдов. Раньше она никогда не заходила на восток дальше ручья. Она принялась карабкаться вверх, и дыхание у нее участилось. Сердце тяжело стучало в груди. Когда она достигла вершины, то услышала свой собственный изумленный вздох. Повсюду была грязь и разруха. Ветки и даже целые деревья – мусорные, негодные для обработки – были сложены в кучи, чтобы их можно было сжечь. Холмы были усеяны обломками и мусором, насколько хватало глаз. Сплошная бесплодная пустошь. Коллин и раньше видела вырубленные полосы леса – но никогда чего-то настолько ужасного.

– Ма-ам? – позвал Карпик откуда-то снизу. Коллин повернулась.

– Иду!

Карпик стоял на полянке рядом с Ричем и рассматривал три поваленные на землю секвойи. Их корни оставили после себя в мягкой земле огромные, с бассейн размером, ямы. Мертвые и сухие, они торчали на добрых тридцать футов вверх, оплетая своими щупальцами камни.

Карпик смотрел, как она спускается вниз по склону.

– Что там? – спросил он, когда Коллин подошла поближе.

– Ничего, Печенюшка. Просто деревья. – Она взяла его за руку, чувствуя потребность оказаться как можно дальше от разоренной земли, которую она увидела по ту сторону хребта. – Что будем есть на ланч?

– Блинчики, – немедленно решил Карпик.

Вместе они перешли дорогу, и Рич переправил их обратно через Проклятый ручей. Они перебрались через хребты и направились к дому. Карпик бежал впереди, гоняясь за Скаутом, а Коллин шла так быстро, что в кои-то веки это Ричу с его длинными ногами пришлось поднажать, чтобы не отстать.

8 августа

Какое-то время он просто лежал, придавленный сонной тяжестью рук Коллин. Ровно три тридцать утра, он всегда просыпался в этот час, сам, безо всякого будильника. Рич задержал дыхание, стараясь незаметно выскользнуть из ее хватки, но стоило ему только опустить ноги на прикроватный коврик, как Коллин села в постели. Рич застонал, натягивая рубашку. Спина у него ныла от вчерашнего путешествия к 24–7 с Карпиком на руках.

– Хочешь, помассирую? – спросила Коллин.

– Может, вечером.

Рич подвигал плечами, разминая мышцы, зашнуровал ботинки. Выйдя во двор, он спустил Скаута с цепи и зашагал вслед за ним вверх по склону холма, в кипельно-белую тьму. Луч налобного фонаря превращал туман в клубящееся золото. Сердце колотилось о ребра. Словно у юнца, крадущегося в публичный дом.

Я об этом подумаю, пообещал он Джиму Мюллеру. Всегда верный своим словам, Рич ни о чем другом и не думал. За его спиной сквозь туман пробивался свет кухонного окна. Там, дома, Коллин включала кофеварку, разбивала яйца, клала в тостер хлеб. Она так сильно хотела еще одного ребенка, что Ричу было больно на нее смотреть. Он хотел ей все рассказать, объяснить план, который всю неделю крутился у него в голове, но она и думать не захочет о том, чтобы потратить деньги, предназначенные на перепланировку их дома.

Ветви ежевики цеплялись за его джинсы. Ежевике все нипочем: хоть руби ее, хоть выкапывай под корень, хоть сжигай – она и апокалипсис переживет. Еще пара недель, и ягоды созреют: крупные, мясистые, размером с половину его большого пальца. В первых числах сентября они начнут лопаться прямо на ветках, пачкая соком руки и привлекая ароматом медведей. Коллин начнет печь пироги и варить ежевичный джем.

Скаут трусил в десяти ярдах впереди: он никогда не убегал далеко, даже если его спустить с цепи. Этот пес обладал такой же внутренней рулеткой, что и Рич, никогда не удалявшийся от своего дома больше чем на сто миль.

Много лет назад, еще в пятидесятых, когда Вирджил Сандерсон арендовал для компании свой первый распылитель химикатов – новый состав на ура уничтожал все живое, делая вырубку быстрее и дешевле, пилот позволил Ричу полететь вместе с ним. Он едва поместился в крошечный самолетик, уперевшись коленями в дребезжащий корпус. Они взмыли в воздух, и желудок Рича тут же провалился куда-то вниз. Пилот направил самолет вдоль береговой линии, свернув в глубь материка у Трамплинной скалы.

В первый и последний раз в жизни Ричу открылся вид с высоты птичьего полета: маленький зеленый дом с белыми ставнями, стоящий на утесе у подножия Лысого холма, рядом – резервуар для воды с крышей из кедровой дранки. Жужжание мотора вибрацией отзывалось у него в груди – словно сотня бензопил, воющих в унисон.

Они пролетели над Хребтом 24–7. Лучи солнца подсвечивали гигантское дерево ярким оранжевым светом, и на секунду Рич ощутил проблеск заключенного в нем потенциала – островок частной собственности в море принадлежащего компании леса. Теперь под ними расстилалась Проклятая роща – темные волны древесных крон, секвойи, старше, чем Соединенные Штаты Америки, бывшие молодыми деревьями еще в те времена, когда родился Христос. Затем начиналась череда просек, уродовавших лес, словно пятна лишая на собаке: деревья валили, раскряжевывали и окорковывали, отвозили на грузовиках на лесопилку, распиливали на пиломатериалы, отправляли в печи для просушки.

Пилот щелкнул переключателем, и в воздухе повис длинный шлейф бразгов химиката – вкус хлора, запах дизельного топлива – сердце Рича воспарило.

Рич последовал за воспоминаниями о самолете на восток, съехал по крутому склону холма к Затерянному ручью, быстро пробежав нижнюю часть первого спуска. Если бы Юджин уронил в воду палочку у себя с Энид дома, Рич мог бы подобрать ее здесь час спустя. Дороги давали большой крюк, превращая пару миль водного пути в двадцать миль пешего. Скаут опустил в воду нос, попил. Рич перепрыгнул ручей, ощутил боль в правом колене и оставил все сомнения на другом берегу.

Вверх и вниз по первому безымянному хребту, заросшему ольхой и желтой пихтой Дугласа, пахнущей мочой, когда ее рубишь, – древесина второго и третьего сорта. Сейчас даже молодые деревья, выросшие на вырубленных склонах хребта, деревья, которые он мог бы обхватить двумя руками, – чего-то стоили. Его отец в свое время мог бы купить такую древесину за гроши.

Кто бы вообще мог подумать, что эта пахнущая сортиром пихта будет иметь хоть какую-то ценность?

Скаут наклонил голову в ответ на его вопрос.

С дождевика Рича скатывались капли дождя, в утренней темноте ручьи стремглав неслись куда-то вдаль. Вода всегда находит свой путь к океану. До рассвета еще час. К тому времени, как встанет солнце, Рич будет сидеть в битком набитом старом школьном автобусе, трясущемся по изрытым колеями лесовозным дорогам, – очередной понедельник, но сейчас лес принадлежал ему. Низко свисающие ветки превращали тропу в тоннель: олени больше не объедали низко свисающую листву. Влажные резиновые сапоги Рича хорошо гнулись. Вчера вечером он поставил их разогреваться перед дровяной печью: секрет был в том, чтобы не высушивать их полностью, иначе они станут жесткими, как сыромятная кожа. Пора бы ему, пожалуй, купить новую пару – хотя дешевле будет просто подновить подошву.

Мысленно Рич уговаривал Джима Мюллера снизить цену еще немного с тех самых пор, как тот ее назвал, – идея глупая, но удержаться от этого было невозможно. Лес был уделом молодых. В свои пятьдесят три Рич уже пережил всех известных Гундерсенов.

Вчера, когда Карпик дремал у него на спине, придавив его теплой тяжестью, Рич почувствовал прилив надежды – такой тревожный, что ему понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что на самом деле все в порядке. Мать Рича умерла во сне, когда ей было тридцать шесть лет. Отказал клапан сердца.

Он взобрался на второй гребень, а оттуда уже вверх, вверх, вверх, по крутому склону Хребта 24–7. На его покупку уйдут все его деньги до последнего цента. Чертовски рискованная затея. Но когда Рич остановился, чтобы перевести дыхание, и взглянул на древние секвойи, растущие на вершине хребта – еще выше, чем само дерево 24–7, а в нем было триста семьдесят футов, все беспокойство исчезло. Настоящее чудовище, самое высокое дерево на многие мили вокруг, затмевающее даже гигантов Проклятой рощи. Черт возьми, да он бы запел, если бы мог.

Скаут ткнулся носом ему в коленку. Рич принюхался: пахло мокрым деревом и гниющей опавшей хвоей.

Чуешь, старик? Это запах денег.

Рич вдохнул поглубже. Всю свою жизнь он работал на Сандерсонов: сейчас – на Мерла Сандерсона, до него – на Вирджила Сандерсона, а отец Рича – на Джорджа, а дедушка – на Виктора, и так далее, с тех пор, как люди начали валить секвойи. Больше ему работать на Сандерсонов не придется.

Рич помнил, что в тот единственный раз, когда отец взял его с собой, он остановился примерно здесь, тронул ботинком упавшую ветку.

Вот и оно. Двадцать четыре фута, семь дюймов в обхвате. Когда-нибудь мы с тобой срубим это дерево.

Его отцу тогда только-только исполнилось тридцать, но в те времена люди жили тяжелее, быстрее: курили больше, жевали табак, пили как лошади. Когда они добрались до дерева 24–7, отец положил ладонь на его толстую, в фут толщиной, кору. Неделю спустя он умер, но в тот день он глядел на хребты, покрытые темными секвойями, – горные кряды выстраивались друг за другом, как волны в океане, и глубоко дышал пахнущим хвоей воздухом. Когда-нибудь. Из груди Рича вырвался вздох. Всю свою жизнь он этого хотел, и теперь до его мечты можно было рукой подать.

Джим Мюллер был прав. «Сандерсону» пришлось бы проложить дорогу в нижнюю часть Проклятой рощи – и если не к самому ручью, то достаточно близко к подножию Хребта 24–7. Все, что Ричу надо будет сделать – это затащить в грузовик любую большую секвойю, растущую неподалеку, и вывезти к лесопилке. Еще плюс две сотни других секвой – и у него будет сотня миллионов футов досок. Даже после того, как он уплатит за аренду оборудования, заплатит бригаде и лесопилке – на руки он получит столько, сколько не заработал бы и за двадцать лет, а уйдет у него на это всего несколько месяцев работы. Выплатит все долги. А остальное уже пойдет ему на счет.

Вот только Коллин с ума сойдет, если узнает, что он о подобном думает. Семьсот двадцать акров. Его отец работал шесть дней в неделю – с тринадцати лет и до самой смерти – и за всю свою жизнь заработал только на чертов пикап.

Рич спустился с гребня к Проклятому ручью, обмельчавшему в это время года. Он снял с фильтра их водопровода несколько опавших листьев, закрыл лицо рукой, защищаясь от брызг. Затем свистнул Скауту, и они отправились домой. К тому времени, как сквозь туман, словно маяк, засиял желтый квадрат кухонного окна, Рич уже вспотел и запыхался. Он остановился, чтобы перевести дыхание, и что-то блеснуло в свете его налобного фонаря. Он наклонился, поднял предмет: им оказалась красная мятная конфета в прозрачной пластиковой обертке. Скаут боднул его головой, выпрашивая ласки.

Рич почесал дворняжку за ухом.

Они вернулись во двор, и Рич посадил Скаута обратно на цепь, снял прикрепленные к подошве сапогов шипы, чтобы они не подрали линолеум на кухне, вошел в дом. Коллин переворачивала бекон вилкой.

– Пахнет вкусно. – Рич стянул мокрые носки и повесил их на ручку печной двери, прошлепал по коридору в комнату, чтобы найти сухие. Красный огонек ночника Карпика светился в утренней мгле.

Коллин поставила исходящую паром тарелку с яичницей на стол.

– Наверное, я загляну к Ларку после работы, – неуверенно промолвил Рич. Прозвучало правдоподобно. Он принялся за яичницу, чтобы не смотреть Коллин в глаза. Он редко ей лгал – обычно только насчет того, сильно ли он поранился.

– Может, мне и ему что-нибудь положить? – спросила Коллин.

– Да нет, я заскочу по дороге в «Единственную». – Задний зуб Рича пульсировал болью от горячего кофе. Он прижал его языком, подобрал с тарелки остатки желтка, отнес тарелку в раковину, снял с крючка дождевик – вода натекла на пол, оставив на линолеуме лужу, – и забрал со стола термос и коробку для ланча. Коллин включила лампу, чтобы ему было удобнее искать свои ключи в миске, наполненной разноцветными, яркими, словно леденцы, камешками, которые она собрала на пляже.

– Перчатки? – напомнила она.

– В пикапе.

Когда они только поженились, каждую ночь Коллин изучала его тело, ощупывая шею, ребра, живот, пока его сердце не начинало гулко колотиться в груди. Найдя новую ссадину, шишку или порез, она накрывала больное место ладонью – словно ловила норовящее сбежать насекомое.

Сейчас Коллин чмокнула его в щеку. Настроение у нее стало получше с тех пор, как она начала помогать девочке Ларсонов – та была снова беременна и все еще слишком бедна, чтобы рожать в больнице. По крайней мере, это наконец-то отвлекло Коллин от своих несчастий.

– Тебе взять что-нибудь в магазине? – спросила она. – Мне нужно отвезти Энид в больницу. Детям нужно сделать прививки до школы.

– А сама она съездить не может? – проворчал Рич, вытаскивая зубочистку из кармана рубашки.

Коллин пожала плечами – Энид всегда была скорее ее ребенком, чем сестрой. Она стояла у двери, обхватив себя за плечи, и смотрела, как Рич забирается в пикап. За ее плечом висела блестящая от дождя деревянная табличка, которую он вырезал собственноручно: «ДОМ ТАМ, ГДЕ ТВОЕ ❤≫.

– Будь осторожен! – крикнула она.

Рич всегда обрезал джинсы на два дюйма выше лодыжек – иначе штанина могла застрять в каком-нибудь механизме, и его бы утянуло вниз, раздавив, как картофелину. Но в лесу можно было умереть и сотней других способов. Рич собственными глазами видел, как на грудь мужчине упал блок весом под три тысячи фунтов, от удара цепи лопнули, и бревна размером со школьный автобус покатились по склону вниз. Он почувствовал, как их тени пронеслись у него над головой, когда нырнул под старый пень в поисках укрытия.

«Никогда не уходи из дома, не поцеловав жену на прощание», – сказал Ларк в день свадьбы, завязывая галстук Рича так туго, что чуть его не задушил. То был совет, в котором слышалась тень его собственных сожалений.

Рич включил на полную кондиционер и приоткрыл окно на полдюйма. По крыше барабанил дождь. По дорогам, через ручьи, в городе и в долине, мужчины пробиралсь сквозь дождь к своим грузовикам, а их жены поднимали взгляд от тарелок, прерываясь на молитву. Будь осторожен. Что, кроме молитв, помогало им остаться в живых? Только удача, твердые руки и быстрое суждение мужчин, с которыми Рич работал бок о бок всю жизнь, мужчин, которые ехали сейчас задним ходом по своей подъездной дорожке, закинув руку на спинку кресла и вывернув шею – точно так же, как это делал Рич. В воздухе клубился густой туман, а залитый дождем знак под плакучей ивой гордо гласил:

ЭТА СЕМЬЯ ЖИВЕТ ЗА СЧЕТ ВЫРУБКИ ЛЕСА.

Первое, что бросилось в глаза Коллин, пока она ехала по грязной подъездной дорожке Энид, была совсем не винтовка. Нет, первым делом она заметила эвакуатор Тайса Уилана – черный, сверкающий, с ярко-синим крюком. Она нажала на тормоз. Карпик воспринял это как сигнал расстегнуть ремень безопасности, и прежде чем Коллин успела увидеть винтовку, которую Энид небрежно опустила вниз – как костыль, слишком короткий, чтобы на него опереться, Карпик уже пробежал через двор, перепрыгнул ручей и вбежал по ступенькам в дом-трейлер.

Энид выросла в сельской глуши и всегда клялась, что переедет на юг, туда, где раздвигается занавес секвой, туда, где даже в полночь на улице можно купить хот-дог или, скажем, сдобный крендель – такой большой, что его можно было бы повесить на дверь вместо рождественского венка. Но очутилась она в итоге здесь, на Потерянной дороге. У Энид имелся телефон, который работал только половину времени, когда она успевала оплатить счета, за вычетом тех случаев, когда на телефонную линию падало дерево, но в остальном она оказалась настолько далеко от Сан-Франциско, насколько только можно было представить.

Похоже, Тайс Уилан тоже еще не заметил винтовку. Он присел на корточки, прилаживая буксировочный трос к переднему колесу новенького «Вагонера» Энид – красного, с отделанными под дерево боковыми панелями.

– Из-за тебя мы опаздываем, – сказала Коллин, словно Энид могла услышать ее сквозь ветровое стекло. Кусты роз отрастили буйные побеги и снесли забор, за которым паслись горные козы, которые забрались на дерево и оттуда наблюдали за работой Тайса Уилана. Старый «Меркьюри», принадлежавший матери Коллин, поглотили заросли ежевики – выдавало его только боковое зеркало, безвольно свисающее вниз, словно плавник впавшей в летаргию рыбы. Коллин знала, что ей нужно выйти из пикапа и вмешаться, пока Энид не сделала какую-нибудь глупость, но сначала она хотела получить извинение.

Они договорились встретиться рядом с «Ульем», но когда Коллин приехала туда утром, посыпанная гравием парковка оказалась совершенно пуста – за исключением сладкого аромата ежевичных медвежьих когтей, которые Дот как раз доставала из духовки пекарни. Коллин даже зашла внутрь, чтобы точно убедиться – ее сестры здесь нет.

– Прости, милая, я ее не видела. Хочешь, налью кофе, пока ты ждешь? – предложила Дот. Яркие круги румян делали ее похожей на разгоряченную куклу в блестящем свитере, а уложенные в прическу волосы напоминали платиновый улей. В молодости она была настоящей королевой красоты. Мисс Сандерсон Тимбер. Мисс округ Дель-Норт. Мисс Редвуд-Кантри. Сладкая, как сахар, и медлительная, как патока, – так говаривала мама Коллин.

Затем Коллин отправилась к развилке, той, где дорога на лесопилку пересекалась с шоссе – этим путем должна была поехать Энид. В кроссворде у нее осталось незаполненное место. Подсказка застряла у нее в мыслях, как зернышко между зубов. «Желание». Пять букв. Жажда. Нужда. Позыв. Ничего не подходило. Коллин крутила в голове слова всю дорогу – мимо пикапа Рича, припаркованного у лесопилки в ряду других таких же пикапов; по Безымянной дороге – гравий стучал о днище ее пикапа; вдоль Проклятой рощи; и наконец, вниз по крутому склону Потерянной дороги. И вот она нашла свою сестру, держащую коллектора на мушке ружья.

Коллин вздохнула. Можно сколько угодно расстраиваться из-за Энид – это ничего не изменит. Она закрыла глаза, отчаянно надеясь, что когда она откроет их, то двор окажется пустым. Никакого Тайса. Никакого эвакуатора.

Энид подняла винтовку. Ей был уже тридцать один год, но ничего не изменилось со времен их детства – Коллин все так же спешила на помощь своей младшей сестре.

Она выбралась из машины.

– Привет, Тайс, – сказала она.

– Не разговаривай с ним, – отрывисто бросила Энид.

Близнецы Уилан были похожи как две капли воды, и даже их лохматые волосы были заплетены в один и тот же крысиный хвостик на затылке. Но Коллин легко могла отличить его от Лайла, который работал грузчиком в бригаде Рича, – по татуировке обнаженной русалки на шее. Единственные отметины на теле Рича были шрамами – царапины и порезы, накопившиеся за десятилетия; четкие белые линии зажившей кожи, напоминающие рыбий скелет, расположенные на внутренней стороне предплечья, – еще подростком он порезался до кости, рану быстро заштопали и отправили его обратно на работу.

– Сними эти штуки, – приказала Энид Тайсу. Он уже зацеплял трос за второе колесо. Голубые глаза Энид сверкнули, из-за темной туши ее короткие светлые волосы казались еще светлее, почти белыми. Она была прехорошенькой – даже в старой майке Юджина, все еще широкая в талии, – вес ребенка, оставшийся после того, как она выносила Алси.

– Энид…

– Не вмешивайся в это, Коллин. Я отправила чек по почте.

Тайс Уилан обошел «Вагонер» кругом.

– Уилан, богом клянусь.

В груди у Коллин закололо.

– Я же тебе пулю прямо между глаз засажу, – пригрозила Энид.

– А ты не хочешь сначала ружье зарядить? – поинтересовался Тайс.

Энид проверила, действительно ли пуст патронник, передернула затвор и зашагала прямиком к Тайсу.

– Я тебе череп проломлю и ложкой мозг выжру.

Тайс попятился. Он, конечно, привык к тому, что его грозятся пристрелить – но все же приклад у ружья был дубовый, и хотя у Тайса уже отсутствовал один зуб, у него все еще оставался неплохой прямой нос.

– Энид, – произнесла Коллин.

– Эту машину ты заберешь только через мой труп. Ты вообще понимаешь, каково это – жить тут с шестью детьми? Ты думаешь, эта дорога просто так Потерянной называется? Дорога Потерянного Ума – вот как бы я ее назвала.

Три козы Энид спрыгнули с дерева и принялись слоняться вокруг, ожидая, что на это ответит Тайс Уилан. Одна коза заблеяла. Еще одна – понюхала его шнурки. Коллин решила, что сейчас он закончит работу и увезет «Вагонер», но вместо этого он пнул козу, наклонился, и вытащил шпильку, освобождая колесо машины из пут.

– Ладно, – сказала Энид, имея в виду «Спасибо». Эту привычку она унаследовала от отца, правда, знала об этом только Коллин – сама Энид тогда была еще слишком маленькой.

Тайс Уилан вернулся в свой эвакуатор и показал им два пальца. «Увидимся в следующий раз».

– Катись ты к черту, Уилан! – завопила Энид ему вслед.

– «Я тебе ложкой мозг выжру»? – переспросила Коллин.

– У него мозгов даже на ложку не наберется. Ты что тут делаешь?

– Прививки детям нужно поставить, помнишь?

– Ой черт. Мы на сегодня договаривались?

Энид поспешила в дом и принялась собираться. Коллин заглянула в окно «Вагонера» – сиденья уже все в пятнах, хотя машину купили меньше четырех месяцев назад. Юджин купил ее после того, как Рич подарил Коллин шикарный белый пикап – как будто это могло ее утешить – и остановил эффектную красную штуковину у обочины, как только Энид вышла из больницы с новорожденным ребенком на руках. Он не хотел, чтобы кто-нибудь успел перещеголять его с подарком.

– Бензин закончился, – сообщила Энид, появившись на крыльце. Она пересекла двор, направляясь к пикапу Коллин, на руках у нее лежала туго перепеленатая Алси. Уайет выбежал из трейлера, Карпик погнался за ним.

– Карпик! Мы уходим! – позвала его Коллин.

– Оставь его, Марла за ними присмотрит, – бросила ей Энид.

Коллин начала считать. На счет «четыре» появился Карпик, раскрасневшийся, запыхавшийся, с растянувшейся пряжкой комбинезона. Коллин наклонилась, чтобы застегнуть ее, но он вывернулся и закружился на месте, пытаясь поймать пряжку – словно собака, гоняющаяся за хвостом. Наконец он перекинул лямку через плечо и застегнул ее с приятным щелчком. На глаза ему падали кудряшки – отрастали они быстрее, чем Коллин успевала их стричь. Он улыбнулся, гордый собой, и глаза из зеленых стали голубыми – глаза Рича, посаженные на маленьком полном лице. Он уже почти избавился от своей детской полноты – от былой нескладности остались разве что очаровательные ямочки на круглых щеках. Каждую ночь, перед тем, как зажечь ночник-ракету, Коллин прижимала большие пальцы к его ямочкам. Моя печенюшка[2]. Мой дорогой Грэм. Она пыталась приучить его к своему настоящему имени до того, как он пойдет в школу. Грэм Гундерсен, написала она в регистрационной форме.

– Все готово? – спросила Гейл Портер, даже не подняв на Коллин взгляда.

Она работала секретарем еще в те времена, когда Коллин сама пошла в третий класс. И хоть сейчас она уже была взрослой тридцатичетырехлетней женщиной, которая успела обзавестись собственным ребенком, это ничего не изменило. Коллин все еще боялась Гейл Портер, строгой, практичной женщины с удивительным талантом понижать температуру в комнате всего лишь одним движением брови.

Коллин поколебалась и в скобках написала: «Карпик». Гейл Портер забрала документы без малейшего намека на дружелюбие – хотя вообще-то Дон Портер был не только начальником бригады Рича, но еще и его другом, и каждое четвертое июля они сидели на корпоративном пикнике за одним столом. Иногда Коллин задавалась вопросом – Гейл Портер так холодно к ней относится из-за их с Ричем разницы в возрасте? Это смущало некоторых женщин, и в особенности – ровесниц Рича.

– Передай Энид, что в этом году без справки о прививках в школу она может даже не приходить. – Гейл Портер вручила Коллин карточку Карпика.

– Обязательно, – слабо улыбнулась Коллин, впрочем, так и не дождавшись улыбки в ответ. В школе Коллин всегда была просто «сестрой Энид». Как будто собственного имени у нее вообще не было.

Когда-то давно, когда Энид только пошла в детский сад, а Коллин уже училась в третьем классе, все было наоборот. Но продлилось это ровно до того момента, пока Энид не ударила одного мальчика в живот, да так сильно, что беднягу стошнило; пока она не швырнула пачку мокрых бумажных полотенец в потолок туалета для девочек – они прилипли к нему и высохли, как грязные птичьи гнезда; пока она не съела на спор сверчка. Множество раз, всю старшую школу, Коллин сидела, ссутулившись на стуле перед кабинетом директора – стул был желтым и гладким, и на нем совершенно невозможно было сидеть прямо, – и ждала, пока очередной директор (менялись они каждые несколько лет) выпорет Энид. Как будто ее дерзость можно было усмирить. Коллин дергалась от каждого нового глухого шлепка, доносящегося из-за матовой стеклянной двери кабинета, но Энид ни разу не издала ни стона, ни вскрика. Слышалось тяжелое директорское дыхание. Иногда миссис Портер начинала хмуриться, и тогда Коллин выпрямлялась и одергивала юбку, словно это ее плохая осанка была предметом неодобрения Гейл Портер.

Карпик застегнул ремень безопасности.

– Поехали. – Энид засунула в рот Алси сосок. – Из-за тебя мы опоздаем.

Коллин остановила машину и взглянула на приземистое коричневое здание. Она не была в больнице Мэд-Ривер с тех пор, как проходила здесь свой пятимесячный осмотр – как раз перед Пасхой.

– Давай с этим покончим, – сказала Энид.

Внутри их встретил линолеум в разводах грязи, натащенной с резиновых сапог. Энид отправилась в регистратуру – спорить о пропущенном приеме, как будто это она тут была права, а затем присоединилась к Коллину и Карпику, которые уже успели сесть на стулья, расставленные вдоль стены. «Сандерсон» не предоставлял своим работникам страховку, но если в твоей семье кто-то работал на лесозаготовках, то больница лечила тебя всю жизнь бесплатно – какой бы долгой она ни была.

– Какая муха Гейл вообще укусила? – принялась жаловаться Энид, хотя это она потеряла справку о прививках. – Как будто у них всех может оказаться бешенство.

В коридор вышла медсестра с карточкой в руках. Коллин узнала ее со своего прошлого визита.

– Малышка до сих пор не плачет? – спросила она Энид.

– Вот бы у меня шесть таких было, – ответила та.

– Каждый ребенок – это чудо, – напомнила ей медсестра – старая присказка, которую любила их мама.

Она никогда не хотела детей. Сама призналась в этом Коллин незадолго до смерти.

Вышитое крестиком изречение висело в маленькой комнатке в самом конце больничного коридора. Сколько раз Коллин сидела на столе для осмотра, уставившись на эту фразу, а к ее бедрам липла клеенка – там, где больничная сорочка расходилась, обнажая кожу.

КАЖДЫЙ РЕБЕНОК – ЭТО ЧУДО.

Всякий раз, когда дверь открывалась и за ней не оказывалось матери, Коллин почему-то удивлялась.

Если бы этой весной Коллин удалось сохранить беременность, она бы и сейчас сидела на этом столе, свесив ноги, с округлым животом, лежащим на коленях, и считала бы дни до назначенного срока – 14 августа. Эта дата прочно застряла в ее сознании. Даже медсестры – женщины, обученные ничего не чувствовать, – ее жалели. Коллин это видела – по их напускной жизнерадостности, по тому, как они избегали смотреть ей в глаза. Но даже после кровотечения, после рождения ребенка, который, как она знала, никогда не смог бы дышать, после нескончаемой череды счетов – вкус горького клея на клапане конверта, который она облизывала каждый месяц, выписывая чек, теперь ассоциировался у нее с больницей – даже после всего этого Коллин все еще ужасно хотелось еще одного ребенка, и эта боль прочно угнездилась у нее в груди.

Желание. Азарт? Нет, тоже не подходит.

Медсестра вздохнула.

– Дайте-ка я ее осмотрю.

Энид исчезла за дверью вместе с Алси.

– А тетя Энид правда бы его застрелила? – спросил Карпик, болтая ногами.

– Кого?

– Того мужчину.

Интересный вопрос.

– Нет. – Коллин лизнула палец и вытерла пятно с его щеки.

Карпик отвернул голову, молча уставившись на автомат со жвачкой – он знал, что ему все равно ничего не купят. Наблюдая за ним, можно было увидеть, каким Рич, должно быть, был мальчиком: нежным, тихим, кошмарным сладкоежкой.

Дверь, ведущая в комнаты для осмотра, открылась, и оттуда, шаркая ногами, вышла Хелен Янси. Коллин не видела ее много месяцев, даже не знала, что она ждет ребенка. Беременный живот Хелен выпирал из-под пальто, большие ладони порозовели от работы на консервном заводе, волосы заплетены в толстую черную косу. Люк плелся позади – все еще слишком маленький для мальчика его возраста.

Он и родился маленьким, весил едва ли пять фунтов. Прабабушка Хелен дала ей какую-то темную пасту и намазала мазью живот. Прабабушка ее и вырастила и всегда говорила, что ноги ее не будет в больнице белых мужчин – она считала, что там женщин племени юрок зашивают изнутри, чтобы они больше не могли иметь детей, а без нее Хелен идти отказывалась. Сосредоточенно наморщив татуированный подбородок, прабабушка пела молитвы – ритмичные песнопения, которые старуха продолжала часами, казалось, даже не переводя дыхания. «Не молитвы, – поправила Хелен позже. – Лекарство. Чтобы ребенок легко родился». И так и было – Люк выскользнул Коллин на руки, разъяренно молотя кулачками, пока она, ошеломленная и благодарная, сама на шестом месяце беременности Карпиком, стояла коленями на занавеске для душа, которой застелили пол в спальне Хелен и Карла. Это была первая беременность, которую она принимала.

– Иди сядь вон там, – приказала Хелен Люку, и Коллин вернулась в настоящее.

Люк сел рядом с Карпиком и принялся болтать ногами.

– Ты ведь скоро в детский сад идешь, да, дорогой? – спросила Коллин. Марша всех звала «дорогими», и эта привычка передалась Коллин, когда она работала в главном офисе лесопилки. Энид сказала, что Коллин так много общалась со стариками, что сама стала почти как они. Люк кивнул. – Вы с Карпиком будете учиться в одном классе.

Медсестра передала Хелен какие-то бумаги.

– Можете заново сделать справку о прививках для детей ДеВиттов? – окликнула медсестру секретарь.

– Что, опять?

Секретарь пожала плечами.

– Она их потеряла.

Медсестра вздохнула и взяла в руки толстую медкарту Энид – шесть детей, и у всех то ушная инфекция, то сломанные кости, то ветрянка и больное горло. Коллин представила свою медкарту: тонкий каталог разочарований. Нет, нельзя так говорить. У нее есть Карпик, вот он, сидит рядом с Люком, болтая ногами.

– Пойдем, Люк, – позвала мальчика Хелен. Глаза у нее были красные. Она быстро кивнула Коллин на прощание.

– Поздравляю, – запоздало произнесла Коллин. Раньше они были близки, но отдалились после рождения мальчиков. Она думала, что Хелен принесет ей свои соболезнования или, может, как-нибудь объяснится: «Я слышала, что случилось, но не знала, хочешь ли ты об этом говорить». Коллин ведь отлично справилась, принимая у нее роды? Может, Хелен захочет, чтобы она помогла ей еще раз? Но Хелен только дотронулась до своего живота, словно боялась, что невезение Коллин может передаться и ей, и толкнула двойные двери, выходя навстречу моросящему дожду.

– В следующий раз придется заплатить, – предупредила Энид медсестра, вручая ей новые справки.

– Ладно. – Энид сунула их в сумочку. – А правда, что дети рождаются без мозга?

Энид. Коллин захотелось на нее шикнуть.

– Как там ее зовут? Вышла замуж за одного из парней Куни. – Энид посмотрела на Коллин в поисках помощи и щелкнула пальцами, пытаясь вспомнить имя. – Бет.

Медсестра окинула Энид строгим взглядом.

– Они все еще шумят у вас под окнами? – спросила она.

Хиппи недавно приехали из самой Аркаты, чтобы протестовать против вырубки лесов. Гумбольдт ими буквально кишел. Пару недель назад они перекрыли Безымянную дорогу, и Рич не мог попасть домой до самой темноты.

– Лужайку подстричь невозможно – каждый раз кто-нибудь заявляется с протестом, – проворчала Энид. – Интересно, а задницы они чем подтирают?

– Кто-нибудь должен им рассказать, что деревья отрастают обратно, – согласилась медсестра.

– Хорошо. – Энид забралась на переднее сиденье. – С этим покончено. – Она поправила пеленку Алси. – Напомни мне выгнать Юджина спать в другую комнату. Шесть детей вполне достаточно.

– Крестильное платье почти готово, – решила сменить тему Коллин.

Через две недели из Кресент-Сити должен был приехать пастор, чтобы крестить Алси. В Кламате уже много лет не было своего пастора. Люди тщательно берегли свои сплетни, галстуки-боло и платья с жемчужными пуговицами, чтобы выгулять все это богатство на пиршестве, которое устраивал «Сандерсон» каждое второе воскресенье – жареная рыба, бесплатная для работников компании и по пятьдесят центов для их семей, ешь сколько влезет. Алси – все еще попытка судить ребенка по имени. Дети Энид оставались просто детьми, пока не рождался еще один ребенок и титул не переходил к нему по наследству. Алси была названа в честь города в Орегоне, где родился и вырос Юджин – у него наконец-то закончились двоюродные бабушки, в честь которых можно было бы назвать дочь.

– Чего ты так беспокоишься? – зевнула Энид. – У меня все еще где-то валяется платье, в котором крестили Мэвис.

– Каждый ребенок – это чудо, – произнесла Коллин.

– Ага. Конечно. Скажи это моим сиськам. Свисают до самых колен. Ты бы мне лучше лифчик сшила. Или лучше попроси Рича вырезать лифчик из дерева, потому что ничто другое мою грудь не удержит.

– Я скоро занесу тебе платье, – ответила Коллин. – Осталось только розы вокруг воротничка вышить.

– Ладно.

Пикап взбирался по крутому склону дороги, с океана поднимался туман, стелясь под колесами, как дым. Радиостанцию окончательно заглушили звуки помех. Карпик заснул, потом заснула и Энид, посапывая носом. Коллин покрепче сжала руль. Наконец из тумана вынырнул дорожный знак:

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ДРЕВЕСНУЮ СТРАНУ»,

а затем два золотых медведя, охраняющих мост.

12 августа

Все еще одетый в рабочую форму, Рич сгорбился у телефонного автомата, стоящего на станции техобслуживания. Он достал из кармана потрепанную картонную подставку для пива, которую ему дал Джим Мюллер, опустил в прорезь десятицентовую монетку. Повесил трубку, сделал шаг назад. Ладони у него вспотели, и он принялся нервно ковырять носком ботинка пол.

Наконец он опустил в прорезь еще одну монету и набрал номер.

– Встретимся на месте, – сказал Джим Мюллер.

– Сейчас? – уточнил Рич. Холод просачивался сквозь его влажную от пота рубашку.

– Через полчаса. – и Джим Мюллер повесил трубку, прежде чем Рич успел передумать.

Когда Рич открыл дверь в отдел сбережений и займов, руки его тряслись от волнения. Воздух был спертым и затхлым. Оказавшись в тишине помещения, он неожиданно остро ощутил свой собственный запах – смесь пота и бензина, сладковатый аромат опилок. Он уже множество лет не был в этом месте. Коллин сама разбиралась с его зарплатными чеками, и все, что ему оставалось делать – это просматривать выписки по счету в конце месяца.

– Мистер Гундерсен? – окликнул его невысокий коренастый мужчина. Он протянул Ричу руку – немного неуверенно, словно опасался размеров посетителя. – Мы недавно говорили по телефону, – напомнил мужчина. Рич думал, что кредитный инспектор будет постарше, в костюме и галстуке. Этот парень был в рубашке с коротким рукавом. – Все документы уже готовы.

Джим Мюллер сидел спиной к двери. Он кивнул в знак приветствия, когда кредитный инспектор привел в кабинет Рича и плюхнулся за стол.

– Мистер Мюллер уже все подписал, – сообщил он. – Осталось только вам подмахнуть документы.

Джим Мюллер передвинул стопку бумаг к Ричу, и Рич принялся ощупывать карман рубашки в поиске очков, но нашел только завалявшуюся зубочистку. В глаза ему бросались отдельные слова: его полное имя, права на участок 24-7, 250 000$, ставка – 8,96 % годовых.

Рич сглотнул и вытер мокрые от пота ладони о задубевшую, запятнанную маслом ткань джинсов.

– Еще раз, какой у меня получается первый взнос? – спросил Рич.

– Мистер Мюллер, можете дать нам минутку? – обратился к нему кредитный инспектор. Джим Мюллер с ворчанием встал.

Кредитный инспектор еще раз объяснил Ричу, как обстоят дела с его банковским счетом, – это он уже делал по телефону.

– В итоге на счете у вас останется две с половиной тысячи долларов – это после закрытия сделки и первоначального взноса, – подытожил он.

Сбережений у него останется маловато – особенно если учесть, что каждый месяц ему придется отдавать по кредиту две тысячи сто два доллара и десять центов.

– А что насчет дома? – спросил Рич. – Я не могу отдать его под залог и снизить плату по кредиту?

Кредитный инспектор покачал головой, кашлянул, затем поерзал на месте, прочищая горло.

– Нет. Учитывая всю эту… – Он замолчал, осторожно подбирая слова. – Ситуацию с парком.

– Я ведь владелец этого дома, разве нет?

– А вы участвовали в законодательных собраниях? – спросил кредитный инспектор – словно Ричу мог кто-то это предложить. Ему не повезло: он владел двадцатью акрами земли в одном из узких уголков побережья, которые конгресс решил приспособить для создания нескольких государственных парков. Людям в Гумбольдте досталась худшая добыча – земля в форме перевернутого морского конька, которая в конечном итоге стала национальным парком. Участок округа Дель-Норте являлся хвостиком этого конька – узенькой цепочкой государственных парков, тянущихся вдоль моря, и дом Рича располагался прямо посередине. – У вас, скорее, своеобразный договор аренды, – объяснил он. – Они выкупили землю когда, в шестьдесят восьмом? Значит, двадцать пять лет… – принялся считать кредитный инспектор. – Это у нас девяносто третий будет?

– Или пока мы не умрем, – ответил Рич. – Мы можем жить там, пока не умрем. Моя жена младше.

Кредитный инспектор кивнул, словно уже привык к тому, что люди так спокойно рассуждают о смерти в его присутствии.

– Чтобы взять кредит под залог имущества, оно должно вам полностью принадлежать, – объяснил он. – Прошу прощения, я на минутку.

Джим Мюллер вернулся и тяжело опустился на стул. Ричу вспомнилось, как Коллин провожала его этим утром. Будь осторожен. Он всегда осторожен.

– Нужно иногда и рисковать, – заметил Джим Мюллер, словно Рич произнес последнюю фразу вслух.

Шариковая ручка, казалось, весила тонну. Рич сглотнул, и рот тут же снова наполнился слюной. Кредитный инспектор вернулся как раз когда Рич расписывался на последней странице. Сложно было поверить, что четверть миллиона баксов так легко уместить в договор всего в несколько страниц.

– Расчищать путь не надо, – проговорил Джим Мюллер – он стал куда разговорчивее, как только Рич подписал договор. – Как только «Сандерсон» вырубит нижнюю половину Проклятой рощи, сможешь добраться до участка без проблем. Сорок процентов можно срубить, остальное оставляй – пусть отрастает назад. В один прекрасный день твой пацаненок будет сидеть на пенечке, наблюдая, как его внуки рубят древесину.

– За такие разговоры и схлопотать можно, – заметил Рич. – Посмотрите на Ларка. В свое время он проповедовал принципы устойчивой урожайности – это когда лес вырубают достаточно медленно, чтобы он успевал восстановиться. От таких идей было рукой подать до создания профсоюза, пенсий, оплачиваемого отпуска. Сандерсон профсоюзы за милю мог учуять, так что эту искру он потушил сразу же, пока она не успела разгореться до пожара.

Джим Мюллер провел ладонью по столу, словно пытаясь смахнуть грустную историю Ларка куда подальше.

– Ты гигантское состояние сколотишь, – произнес он с сожалением в голосе. – Что ж, вы, Гундерсены, на этот участок слюни пускаете вот уже восемьдесят лет. Хэнк бы чертовски гордился, что он наконец-то перешел во владение вашей семьи. – Он протянул руку, и Рич пожал ее. Кредитный инспектор проводил Джима Мюллера за дверь. Оставшись один, Рич уставился на лакированные настенные часы, висящие за письменным столом. Еще и сорока минут не прошло с тех пор, как он сюда пришел.

Вернулся кредитный инспектор и вручил Ричу план погашения кредита. Первый платеж нужно было внести в октябре. Рич нацарапал на листочке бумаги номер почтового ящика.

– Что это? – спросил кредитный инспектор.

– Почтовый адрес.

За счетами следила Коллин – выписывала чеки, облизывала марки. Нельзя, чтобы она узнала об этом вот так. Нужно рассказать ей лично – как только он сам разберется во всех деталях.

Рич толкнул дверь банка и с облегчением вышел на свежий воздух. Стоял ранний вечер, на лице мелкими каплями оседал дождь. Рич сложил документы пополам, перегнулся через заднее сиденье грузовика и вытащил из бардачка его пластиковое дно. Он нашарил ключ от почтового ящика, который арендовал на прошлой неделе у Джеральдины, женщины молчаливой и недружелюбной – а потому заслуживающей доверия. Взвесив его в ладони, Рич запихнул в тайник документы, туда же закинул ключ и приладил пластиковое дно на место.

Коллин подвела Карпика к витрине с игрушками и достала из кошелька список покупок.

– Постой здесь, хорошо?

Карпик кивнул, не сводя глаз с ряда крошечных игрушечных машинок – каждая стоимостью в шестьдесят девять центов, и даже чуть не уткнулся носом в полки. Он мог выбрать только одну.

– Изучай глазами, а не руками, – напомнила ему Коллин.

Она положила в корзинку кварту перекиси, мазь от бородавок – для Карпика, крем для ног – для Рича, коробку дрожжевых кренделей, витамин Е. За это лето у Рича уже дважды начинался страшный зуд – чешуйчатое пятно на ребрах, которое затем расползалось по груди и рукам, словно ужасающие засосы, и держалось это все по шесть недель. Пропотевшая одежда, натирающая кожу грубая ткань – вот что было причиной. Лекарства от этого не было, но витамин Е помогал. Коллин нашла ватные диски и спирт для растирания, латексные перчатки, занавеску для душа – все, что ей понадобится для рождения Мелоди Ларсон. Мысли про свои собственные роды Коллин из головы выбросила.

– Коллин?

Она подняла взгляд. Напротив стоял мужчина: из-за уха у него торчал карандаш, волосы – длинные и темные, вид – уверенный в себе, спина – прямая. Он был на полдюйма ниже, чем Коллин.

– Дэниел?

Она тут же пожалела, что произнесла это имя вслух – словно одно его звучание было способно вернуть к жизни смутное прошлое. Дэниел взял ее холодные ладони в свои и сжал. В палец впилось обручальное кольцо.

– Все еще мерзнешь, – отметил он и шутливо потянулся за блокнотом, лежащим в кармане рубашки, как будто хотел записать это наблюдение в блокнот. Он улыбнулся, демонстрируя щель между передними зубами – такую широкую, что в нее можно было вставить монетку. Коллин ощутила странное желание прижать к его зубам подушечку большого пальца, как она делала когда-то очень давно.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она вместо этого.

– Да так, туда-сюда. – Глаза Дэниела сверкнули. – В основном вожусь с рыбой.

– Рыбачишь или потрошишь?

С губ Дэниела слетел смешок – как будто он и впрямь мог возить туристов на рыбалку или работать на консервном заводе, как все нормальные люди. – Пожалуй, и то, и другое. Обычно просто ловлю и отпускаю. Зависит от того, какое исследование я провожу. – Когда они виделись в последний раз, Дэниел учился на втором курсе в Гумбольдтском политехническом. Единственный из всех ее однокашников, кто поступил в настоящий университет. – Рад тебя видеть. – Он потер ладонью затылок, словно пытаясь припомнить, сколько лет утекло со времени их прошлой встречи.

Шестнадцать.

– А что ты исследуешь? – Коллин сглотнула горькую слюну. Для Дэниела учеба всегда была на первом месте.

– Качество воды, содержание ила.

Она все еще живо помнила, как упрямо Дэниел отказывался опускаться на чужой уровень. В школе, полной Биллов и Чаков, его никогда не звали ни Дэном, ни Дэнни – всегда только Дэниел.

– Даже рыбные фермы не помогают – кижуч уже почти не нерестится, – сказал он. – Да и чавычи с каждым годом все меньше. – Дэниел опустил взгляд. – Я же вижу, что это значит для моего дяди. Он рыбачит с девяти лет – все, что у него есть, ему подарила река. Да не только ему, всему нашему сообществу. Людей от этого уже просто тошнит, – тихо признался он. – Это ведь не просто еда. Не просто заработок. Это вся наша жизнь, это то, кем мы всегда были, кем были наши предки сотни лет назад, понимаешь? – Голос у него зазвенел от напряжения. – Без лосося нет и племени юрок. А вода… – Он покачал головой.

– Что не так с водой? – Коллин наклонилась поближе, чтобы расслышать его голос, и ощутила запах ментола.

– Ну, для начала, ее слишком мало, – произнес Дэниел таким тоном, словно это было очевидно. – Все эти плотины и гидроузлы, которые понастроили вверх по реке: когда сбрасывают отработанную воду, лосось чуть ли не варится в реке заживо. И с отводом воды большие проблемы. Ты не поверишь, какой вред нанесла вырубка леса. Ручьи забиты илом, тени нет, вода такая теплая, что в ней купаться можно. А уж уровень загрязнения…

Он все говорил и говорил, рассеянно шаря взглядом по полкам – словно пытался найти на них некий предмет, который поможет проиллюстрировать его слова. Коллин с трудом сохраняла внимание, пытаясь поспеть за резкими поворотами его мыслей. Кожу начало покалывать, как от электричества – так близко они стояли с Дэниелом.

– Посмотрим, как рыба пойдет на нерест осенью. Но я сразу скажу: я бы из этих ручьев больше не пил, – закончил он. – Времена нашего детства давно прошли. Но люди редко беспокоятся о том, чего не видят, верно?

Коллин кивнула: слушала она только вполуха, постоянно отвлекаясь.

– Все еще живешь в Кламате? – спросил он.

Коллин почудился в этом неприятный подтекст: а как же наши мечты выбраться из этого захолустья?

– На севере города, – ответила она. – У Проклятого ручья.

– Серьезно? – Его глаза расширились. А может, ей просто показалось.

– Арката… – выдавила она. – Это все было не для меня.

Как будто эти пять месяцев – ее крохотный рабочий стол в офисе по продажам недвижимости, булькающий диспенсер для воды, арендованная комната с тесной двуспальной кроватью, пружины которой скрипели так громко, что они с Дэниелом переместились на пол, чтобы хозяйка их не услышала, – были просто неподошедшей обувью, которую Коллин примерила и отложила в сторону.

– Я никогда не была умной.

В школе мальчишки часто задирали Дэниела: «Если ты такой умный, чего не научишь своего дядю красть рыбу и не попадаться?» вжимали его в стену, разбивали ему нос, если он пытался сопротивляться. И все же в девяти случаев из десяти это Дэниела директор порол так сильно, что он потом не мог сидеть. Коллин как-то подслушала, как учитель объясняет: они должны бить детей из племени юрок, вроде Дэниела, сильнее, чем всех прочих, потому что кожа у них крепче и чувствуют боль они слабее.

Повисло неловкое молчание. Дэниел принялся мычать мелодию – три короткие ноты, явно свидетельствующие: он задумался о чем-то, чего Коллин было никогда не постичь.

– А ты? – спросила она, возвращая его на землю.

– Я работал в Канаде, в Британской Колумбии. Исследовал лососевых. Недавно получил финансирование, чтобы съездить сюда на год. – Он наморщил лоб – видимо, на деле история была несколько сложнее. – Учитывая дядю и все остальное… Я решил, что сейчас было бы неплохо вернуться домой, понимаешь?

Коллин вгляделась в его глаза, пытаясь отыскать в них старую, затаенную злобу. «Я сюда никогда не вернусь». Но нет, ее больше не было. Дядю Дэниела десятки раз арестовывали за ловлю рыбы при помощи жаберной сети – тогда это еще было запрещено. Но племя юрок добилось, чтобы Верховный суд рассмотрел их дело, – и выиграли. Коллин даже видела в газетах фотографию дяди Дэниела, когда несколько лет назад суд принял окончательное решение: племя юрок рыбачило в этой реке с самого начала времен, и они имели право делать это так, как привыкли, в пределах реки в сорока пяти милях от океана, плюс по миле в ручьях с каждой стороны – на территории всей резервации, что бы там ни считали власти штата. Каждое второе воскресенье, на пиршестве от «Сандерсона», Коллин обязательно напоминал об этом очередной взбешенный рыбак, севший рядом: как, дескать, их руки связаны законом штата Калифорния, а юроки вылавливают себе из реки лососей размером с собаку. Рич, кажется, считал решение суда справедливым, но в городе далеко не все были согласны с этим мнением. То и дело Коллин натыкалась взглядом на наклейки, гласившие: «Спаси рыбу – закатай в банку индейца».

– Как давно ты вернулся? – спросила она.

– Пару месяцев назад, – признался Дэниел. – Рад, что мы вот так вот столкнулись. Вообще-то, я хотел спросить… – Вид у него стал застенчивым. – Наверное, мне стоило спросить об этом уже очень давно…

– Миссис Гундерсен? – Из-за торгового стеллажа появилась Мелоди Ларсон. Двухлетнюю дочь она пристроила у себя на бедре. – Угадайте, что? – Она схватила свободную руку Коллин и прижала ее ладонь к натянутой коже своего живота, провела вниз, пока Коллин не нащупала головку младенца. – Чувствуете? – Она широко улыбнулась. Мелоди только-только исполнилось двадцать три, но в уголках ее глаз уже залегли морщинки. – Сработало. Упражнения эти. – Она повернулась к Дэниелу. – Она заставила моего малыша сделать сальто, – объяснила она. – Спасла меня от кесарева.

Коллин ощутила, как лицо заливает краска.

– А этой вот она помогла родиться всего за четыре часа. – Мелоди Ларсон легонько подкинула дочку на руках. – В этот раз собираюсь рекорд побить – рожу за три.

– Я обязательно приду в среду, – пообещала Коллин, изо всех сил желая, чтобы Мелоди Ларсон ушла.

– Жду не дождусь, – проговорила та и поспешила по своим делам, оставив Коллин и Дэниела одних.

– Как долго ты работаешь акушеркой? – спросил Дэниел. Сама она себя так никогда бы не назвала.

– Я не акушерка. Я не училась этому и ничего такого. Я просто… Ну, ты понимаешь. Один раз кому-то помогаешь, и все уже об этом говорят. Ты знаешь, что у нас за город.

– Я думал, от крови тебе нехорошо, – поддразнил ее Дэниел, и она тут же словно вновь оказалась в кинотеатре Аркаты. Коллин покраснела еще сильнее.

– Я научилась с этим бороться.

Дэниел шумно выдохнул через нос.

– Хорошие были времена. – Несколько секунд он рассматривал содержимое ее корзинки. Затем их глаза встретились, и во взгляде Дэниела сверкнул игривый огонек, казавшийся почти неуместным среди выбеленной стерильности аптечных полок. – Ты ведь знаешь, что эти крендели совершенно безвкусные? – У Дэниела всегда была манера задавать вопросы так, что Коллин чувствовала себя очень важной – все его внимание было сосредоточено на ней! – и одновременно глупой.

– Неправда, – возразила она. – На вкус они как картон.

Дэниел рассмеялся. В животе у Коллин потеплело – так ей стало приятно, что у нее получилось его развеселить. – Моему мужу они нравятся, – добавила она.

– О, – Дэниел кивнул. Она была замужней женщиной. И ее крендели Дэниела никак не касались.

– Мам? – Карпик стоял в конце ряда стеллажей и наблюдал за ними, зажав в руке игрушечную машинку.

Коллин отступила на шаг назад. Дэниел откашлялся.

– Ты уже выбрал? – обратилась она к Карпику. – Дай-ка посмотреть.

Она протянула руку и взяла небесно-голубой пикап, почти такой же, как у Рича, только крошечный. Тут сумка соскользнула у нее с плеча и что-то со звоном запрыгало по полу.

Дэниел поднял упавшие серьги – небольшие капельки гранита, обрамленные золотом. Рич подарил их еще в больнице, словно одной только новой машины, ждущей снаружи, было недостаточно. Коллин сунула их в карман сумки, туда, где ей бы не пришлось на них смотреть.

– Красивые. – Дэниел поднял на нее взгляд. – Только вот тебе бы уши проколоть.

Она подставила руку, и Дэниел уронил серьги ей в ладонь.

– Спасибо. – Она взяла Карпика за ручку. – Удачи с исследованиями.

Дэниел отсалютовал ей старым, знакомым жестом. Когда-то это могло заставить сердце Коллин трепетать – теперь даже и думать об этом было смешно.

– Кто это был? – спросил Карпик, когда она выгружала покупки на кассе.

– Мальчик, с которым я когда-то ходила в школу, – ответила Коллин, понимая, что Дэниел все еще где-то неподалеку. Она надеялась, что кассир не слышала их разговор. Слухи в этом городе распространялись быстрее ветра. Бежали наперегонки с ручейками, капали в чашки вместе с водой из-под крана. Коллин пришлось пересчитать сдачу дважды – в первый раз она сбилась.

Уже на парковке она сунула руку в карман сумки, ища ключи от машины, но вместо них нащупала острую застежку сережек. Вообще-то она собиралась как-нибудь заехать к ювелиру, чтобы переделать серьги в клипсы, но вместо этого поехала на городскую площадь. Карпик увлеченно играл со своим новым пикапом, пока Коллин дезинфицировали мочки ушей спиртом.

– Пойдет, – сказала женщина, осмотрев сережки-гвоздики. Затем она вставила их в пистолет для прокола ушей. Коллин дернулась, когда к ее уху прижалась его холодная насадка.

– Не бойся, это не больно, – сказала женщина.

Коллин собралась и замерла на месте, даже немного гордясь тем, что сохраняет такое спокойствие. Как давно она вообще делала что-нибудь на эмоциях?

– А это больно? – спросил Карпик, когда они вернулись в машину.

– Нет, – соврала Коллин.

Ее уши пульсировали болью в такт биению сердца. Она повернула зеркало заднего вида, чтобы рассмотреть их получше.

Мочки ушей покраснели и опухли, но Дэниел был прав: она чувствовала себя красивой.

Коллин смахнула тыльной стороной ножа лишнюю муку и высыпала содержимое стакана в миску. Когда Рич вернулся домой, уже начало темнеть.

– Где ты так долго был? – крикнула она.

– Заехал повидаться с Ларком.

– И как он?

– Все еще трепыхается. – Рич вошел на кухню. – Что готовишь?

– Лимонный кекс. Мы с Карпиком уже поели. Твоя тарелка стоит в духовке.

– Сейчас, только умоюсь.

По коридору пронесся Карпик и с размаху запрыгнул Ричу на руки. Тот застонал.

Коллин еще раз сверилась с рецептом, хотя лимонный кекс она пекла почти каждую неделю – Рич очень его любил. Энид отмеряла муку пригорошнями, а когда у нее кончалось молоко, разбавляла тесто водой прямо из-под крана, но Коллин всегда делала все точно по рецепту. Она разбила пару яиц, потерла саднящие мочки ушей.

Рич вернулся через пару минут, вытирая мокрые волосы полотенцем. Коллин как раз выжимала сок из лимона. Он убрал в сторону ее волосы и поцеловал в шею, в то самое местечко за ухом. Коллин напряглась, ожидая, что сейчас он заметит проколотые уши, но Рич уже отошел в сторону и открыл дверцу духовки.

– Как день прошел? – спросил он, доставая тарелку.

– Нормально. – Лимонный сок украсил тесто разводами. – Мы поехали в Аркату. Я купила тебе еще витамина Е.

Рич принялся за ужин. Коллин смазала форму маслом, включила духовку. Рич отнес пустую тарелку к раковине. Коллин собрала со стола грязную миску, венчик для взбивания и мерные чашечки, легонько пихнула Рича бедром. Он стряхнул с рук капли воды.

Она домыла тарелки, уложила Карпика в постель, включила его ночник в форме ракеты.

– Доброй ночи, Печенюшка. – Она тронула большими пальцами ямочки на его щеках. – Доброй ночи, мой дорогой Грэмми.

Карпик зевнул и свернулся клубочком, натягивая одеяло на самый нос.

Когда она вернулась в комнату, Рич сидел на диване и листал журнал про древообработку.

– Ты ничего нового во мне не заметил? – намекнула Коллин.

– Что?

Она забралась к нему на колени, и старые пружины дивана жалобно заскрипели. Рич откинулся назад, чтобы получше ее рассмотреть. Вскоре до него дошло.

– Больно? – спросил он, нахмурившись.

Коллин кивнула. Она хотела рассказать ему про Дэниела. Как он узнал ее спустя столько лет. Рассказать про первого мальчика, с которым она поцеловалась. Единственного, кроме Рича. Она ждала, когда он скажет: ты выглядишь красивой.

– Что такая красивая девушка делает в таком месте? – Рич заправил прядь волос ей за ухо. Сердце Коллин пропустило удар. Рич застонал, словно от ее веса у него разболелась спина. – Я ужасно устал.

Он зевнул и похлопал ее по бедру – точно таким же жестом, каким он давал Скауту понять, что чесать его за ухом больше не будут.

Коллин скинула вес, набранный за время беременности, но на спине и бедрах у нее все еще оставался целлюлит, а на животе – упорно не желавший исчезать валик жира. У нее слезы на глаза наворачивались, когда она нащупывала этот грустную складку кожи – последнее напоминание о ребенке, которого она потеряла. Может, это из-за ее округлившихся форм Рич начал приходить домой позже – он заканчивал работать в пять тридцать, дома он должен был появляться к шести, может, поэтому он поворачивался к ней спиной, ложась в постель, может, поэтому не хотел заниматься любовью. Он подождал, пока она встанет с его колен.

– Я тебя больше не привлекаю? – окликнула она Рича, когда он был уже на полпути к спальне.

– Чего-чего? – переспросил он, наклонив голову и дожидаясь, пока она повторит.

Слух у него был все хуже, и особенно плохо Рич слышал правым ухом – тем самым, в которое обычно ревел мотор пилы. Он работал на лесозаготовках уже тридцать пять лет, и мир с каждым годом звучал для него все тише.

Коллин ощутила прилив стыда:

– Ничего.

14 августа

– Возвращайся поскорее, – попросила Коллин, когда Рич выскользнул за дверь вслед за Карпиком. – Я делаю блинчики.

Ребенок должен был родиться сегодня. Коллин чем-то занималась все утро и ни разу об этом не упомянула. Рич уже начал было думать, что она просто забыла, но сейчас он услышал тихую мольбу в ее голосе: «Не оставляй меня одну, Рич».

– Мы сейчас вернемся, – пообещал он.

Он спустил Скаута с цепи, Карпик запрыгнул к Ричу на спину, пришпорив его пятками, и они отправились вверх по холму. Шелестели гигантские папоротники, смыкаясь у них за спиной.

– Что это за ручей? – спросил Рич на первой переправе.

– Затерянный.

– Уверен, что Затерянный? Может, Потерянный? – поддразнил его Рич.

Они перешли безымянный мост и полезли вверх по склону Хребта 24-7, крутому, как лестница.

– Вот и оно, – радостно произнес Рич, когда впереди показалось гигантское дерево. Сердце его запело. Он и забыл, как это здорово – когда у тебя есть секрет. В одну секунду Ричу хотелось поведать об этом секрете всему свету, а в следующую – сохранить его в тайне и не рассказывать никому и никогда. Дерево 24-7. Всю свою жизнь оно казалось недостижимым трофеем. Теперь оно принадлежало ему, и никто еще об этом не знал.

Рич позволил Карпику съехать на землю и уселся в траву, прислонившись спиной к широкому стволу дерева. Карпик обошел 24-7 кругом, ведя ладонью по шершавой коре, вышел с другой стороны и забрался Ричу на колени.

– Как рубят деревья? – спросил Карпик.

– Тут целая команда нужна. – Рич постучал кулаком по груди, подавляя изжогу, частично вызванную надеждой, а частично – беспокойством.

– Да, но как? – Карпик откинул голову на грудь Рича и заглянул ему в глаза снизу-вверх.

– Я тебе все покажу, когда ты немного подрастешь. Ты в курсе, что твой прапрадедушка Гундерсен был моряком до того, как стать лесорубом? Моряков тогда послали работать в лес, и знаешь, что они сделали? Решили использовать те же самые тросы и шкивы, что и для погрузки грузов на корабли. Для этого нужен был человек, который может залезть на любую верхотуру. Вот так и появилась полуподвесная система трелевки. Твой прапрадедушка научил твоего прадедушку, как лазить по деревьям, а твой прадедушка научил твоего дедушку – моего отца.

– А он научил тебя, – закончил Карпик.

– Нет, меня научил Ларк.

– А я? – спросил Карпик.

– А что ты? – Рич принялся его щекотать.

– Прекрати! – завизжал Карпик, хватая его за руки.

Скоро Проклятую рощу вырубят целиком, и верхнюю, и нижнюю – последнее владение Сандерсона, где еще росли старые, ценные деревья. Когда их срубят, Рич сможет начать вырубать секвойи на Участке 24-7. К тому времени, как Карпик подрастет настолько, что сможет удержать в руках бензопилу, настоящей древесины уже и не останется. Да честно говоря, Ричу и не хотелось, чтобы он хоть когда-нибудь работал в лесу. Слишком уж это опасно, слишком легко можно умереть. Жизнь Карпика будет совсем иной, если Ричу удастся поднять деньги на Участке 24-7. Он станет последним Гундерсеном, работавшем на лесозаготовках.

– Пойдем, Печенюшка. Блинчики скоро остынут. – Рич подхватил Карпика под мышки и поставил на землю. – В какой стороне дом?

Карпик показал.

– Молодец. Показывай дорогу.

Скаут побежал впереди. Карпик мычал себе под нос песенку, которую Коллин сегодня напевала все утро. Мелодия показалась Ричу знакомой.

– Что это за песня? – спросил он. Карпик только пожал плечами.

Только когда они спустились вниз по холму и почти уже оказались на заднем дворе, Рич наконец вспомнил ее слова.

«Тише, малыш, не говори ни слова».

Коллин пела ее Карпику, когда он только-только родился. Рич поймал Скаута за ошейник и защелкнул карабин цепи.

– Кто хороший мальчик? – Он почесал Скаута за ушами. Пес упал на спину, побежденно задрав лапы в воздух.

У двери на кухню Рич замер, положив ладонь на дверную ручку, внимательно посмотрел на Коллин через стекло. Уши у нее все еще были красными. Рич чувствовал, что виноват в этом: очередная боль, которую он ей причинил. Когда врачи унесли их малышку прочь и велели Коллин немного отдохнуть, Рич, больной и онемевший, бездумно принялся шататься по больничным коридорам, пока не остановился у витрины сувенирного магазинчика, где взгляд его упал на серьги.

– Видимо, надо проколоть уши, – решила Коллин, когда открыла коробочку из серого бархата.

Рич много раз видел, как она носила украшения на ушах, но ему никогда не приходило в голову проверить застежку. Сережки ведь все одинаковые.

Теперь он стоял и смотрел, как она наливает в сковородку тесто. Семьсот двадцать акров. Не говори ей. Не сейчас. Подожди. Выбери правильное время. Рич глубоко вздохнул, повернул ручку и толкнул дверь:

– Пахнет замечательно.

Коллин утерла щеки тыльной стороной ладони, оборвав свою песенку на полуслове. Глаза у нее были красные.

Издалека Коллин показалось, что толпа, собравшаяся у поворота на лесопилку и перегородившая дорогу к общественному центру, что-то празднует. Рич похлопал по карману своей рубашки с жемчужными застежками – рубашки, которую Коллин гладила перед каждым рыбным пиршеством, – убедился в том, что его зубочистки на месте. Снаружи лил дождь, но окно пикапа оставалось приоткрытым, чтобы впустить в машину свежий воздух. Сквозь щель величиной в полдюйма доносился рокот голосов.

– Это что? – спросил с заднего сиденья Карпик.

Рич сбросил скорость. Щелкал сигнал поворотника, дворники машины двигались туда-сюда, размазывая по лобовому стеклу дождевые капли. Впереди стояли, взявшись за руки, четверо протестующих: бородатый мужчина в хипповской бандане, женщина в старой армейской куртке. Коллин покраснела, когда поймала себя на том, что разглядывает толпу в поисках Дэниела. Каждый раз, когда она вспоминала про свою малышку, она заставляла себя переключаться на мысли о нем.

С этого расстояния легко можно было разглядеть плакаты. Вот один, с нарисованной планетой Земля и подписью: ЛЮБИ СВОЮ МАТЬ. Следующий, с деревьями: ЛЕГКИЕ НАШЕЙ ПЛАНЕТЫ. Одинокая секвойя: Я РОСЛА ЗДЕСЬ ЕЩЕ ДО КОЛУМБА.

– Хватит приносить в жертву невинных! – скандировала толпа. – Спасем Проклятую рощу!

Коллин прищелкнула языком.

– Когда они уже успокоятся?

– А что они делают? – снова спросил Карпик.

– Ничего, – хором ответили Коллин и Рич.

Карпик вертелся, когда она надевала на него парадную желтую рубашку, затем принялся ныть, что манжеты ему жмут. Сейчас он с интересом подался вперед, натягивая ремень безопасности. Сзади остановился пикап. Раздался рев клаксона. Рич покосился в зеркало заднего вида.

– Нельзя вставать между Доном и бесплатным обедом, – отметил он.

– Они так и будут тут стоять? – прошептала Коллин.

– Сейчас узнаем.

Рич вдавил сцепление, и пикап покатился в сторону толпы.

– Рич…

Протестующие расцепили руки и разошлись в стороны, еще громче скандируя свои лозунги. Коллин почувствовала острое желание сползти по сиденью вниз.

Дон Портер стоял на посыпанной гравием стоянке, заложив большие пальцы за подтяжки, и наблюдал, как толпа блокирует еще один пикап.

– Помнишь, как эти природолюбы из Лиги приходили сюда и предлагали выкупить древесину, только чтобы мы не трогали деревья? – обратился он к Ричу, когда они выбрались из машины. – «Спасите секвойи». Вот это деньки были. Только вот эти клоуны ни шиша покупать не собираются. Просто хотят, чтобы мы без работы остались.

– Надо бы Харви позвонить, – произнес Гейл Портер.

– Чего они вообще хотят? – спросила Коллин.

– Захапать себе тысячу триста акров девственных секвой? – Дон хмыкнул. – Разбежались. Им только дай волю – они все побережье превратят в один большой древесный музей. Им растения важнее, чем живые люди.

Карпик понесся к зданию – он с нетерпением ждал встречи с кузенами. Раздался рев клаксона, перекрывающий крики толпы:

– Хватит приносить в жертву невинных! Спасем Проклятую рощу!

– Ты идешь? – Рич придержал входную дверь.

Внутри, в кафетерии, столы уже поставили ровными рядами, а люди выстроились в очередь, огибающую буфет, словно змеиный хвост.

– Вот вы где. – Увидела их Марша, когда они подошли отметиться к регистрационному столику. – Уже видели этих клоунов? – Марша закатила глаза, оторвала три лотерейных билетика и вручила их Коллин. Марша все еще работала в главном офисе лесопилки и до сих пор просила Рича передать газетные кроссворды для Коллин, хотя та уволилась с работы еще до рождения Карпика.

Коллин смотрела, как Карпик ведет Рича через всю комнату к столику, за которым расположились Энид, Юджин и их ребятишки.

«Я сейчас должна была рожать, – подумала Коллин. – Должна была лежать на спине в родильном отделении. Нет. Нет, подумай о чем-нибудь другом».

Она попыталась отвлечься – Дэниел в аптеке, увлеченно рассказывает о своих исследованиях, его взгляд излучает теплоту, обещание, что еще не все потеряно. Сами собой вспомнились его слова:

«Люди вечно считают, что это все проблемы деревьев. Или проблемы рыбы. Но когда они поймут, что на самом деле это их проблемы, будет уже слишком поздно, понимаешь?»

– Что ж, посмотрим, кто победит в лотерее, – проговорила Марша.

Коллин посмотрела на нее, а затем перевела взгляд на три бумажных билетика, зажатых в ладони.

15 августа

Они стояли на дороге у самого входа в Проклятую рощу, внимательно слушая Дона: тот объяснял план работы на сегодня и представлял новеньких:

– Ну, вы все знаете Оуэна.

Сын двоюродного брата Мерла из Чехалиса. Парень отличался бычьей головой и широкими плечами, а также бочкообразным туловищем и кривыми, тонкими куриными ножками – словом, один в один Мерл. Люди, конечно, разное говорили. Но будь мальчик действительно мерловский, тот бы ни за что не отправил его на лесозаготовки – если, конечно, ему на него было хоть немного не наплевать.

– Оуэн будет водить трактор, – сообщил Дон.

Мальчишка Сандерсона выпятил грудь. После вчерашней драки с демонстрантами на щеке у него красовался синяк.

– А это Квентин Фили, сын Тома, – Дон кивнул на высокого, худощавого парня из племени юрок. – Квентин займется чокерами. Рич, покажешь ему округу, ладно?

Рич кивнул и взвалил на плечо свое снаряжение, капли дождя скатывались по корпусу бензопилы.

Паренек Фили безропотно взвалил на плечи тяжелый моток армированного каната.

– Я знал твоего отца, – сказал Рич, пока они поднимались по крутому склону. – Он был хорошим человеком. – На джинсах Квентина все еще виднелись жесткие магазинные складки. – Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Мама знает, что ты здесь?

– Знает.

– Ей это не нравится? – предположил Рич.

Паренек пожал плечами. Том Фили тоже всегда был очень тихим. Том начинал с работы на лесопилке – а это был верный способ или прогореть, или потерять палец – и при первой же возможности ушел в лес. Он был чертовски трудолюбив, работал в поте лица, устанавливая и закрепляя чокеры, и всегда все делал правильно. Но цепи иногда рвутся. Жена Тома на похоронах была беременна – должно быть, у нее в животе рос именно этот ребенок.

– Это твоя первая работа в лесах? – Рич притормозил у основания трехсотфутового дерева. Паренек кивнул. – Ну, ты с самого начала неплохо устроился. За большие деревья платят большие деньги. – Рич окинул взглядом гигантские деревья. – Цельная древесина, ни одного сучка – лучшее красное дерево, которое когда-либо создавал Господь Бог, – Рич скинул на землю свое снаряжение. Паренек положил рядом канат. Ох, и будет у него потом болеть плечо. – Пойдем, я тебе все покажу.

Они поднялись к Проклятому источнику. Рич присел у самого края, ополоснул руки, потом сложил их горстью и отпил воды.

– Хорошие джинсы, – заметил он, утирая рот. Затем снял с пояса старый складной нож, раскрыл его и протянул рукояткой вперед. – Пора укоротить штанины. Подрежь на шесть дюймов.

– Они ведь новые, – запротестовал паренек.

– Я вижу. – Рич встал. – Итак, что у нас тут происходит. Сначала мы прорубаем дорогу – без дороги невозможно завезти в лес технику и вывезти древесину. С этим справляются тракторы – большие такие бульдозеры. Если край твоих замечательных джинсов зацепится за гусеницу трактора, то тебя мигом утащит вниз и раскатает в блин. Буквально раздавит в котлету. Или, скажем, ты споткнешься, пробегая мимо, – и бац, бревно уже вбило тебя в землю, как гвоздь в песок. Я такое не раз видел. Все, чем можно зацепиться – волосы, шнурки, рабочие штаны, – Рич кивнул на его джинсы, – может легко тебя убить.

Паренек принял нож, взвесил его в руке.

– Он острый – аж бриться можно, – сказал Рич, видя, что его тревожит перспектива изуродовать свои новые джинсы. – Итак. Трактористы – ребята на бульдозерах – расчистят нам дорогу, – Рич указал пальцем на крутые склоны, – и сделают ровную площадку наверху этого холма. Там мы поставим кран с трелевочной лебедкой. Лью, – Рич огляделся, – ну, парень с брюшком, который вел грузовик, – оператор крана. Это, по сути, такой большой дизельный двигатель на полозьях. У него есть пара больших барабанов – когда они крутятся, на них наматывается основной кабель, который тянет бревна вверх по склону. Примерно как на рыбалке, только леска толщиной в три с половиной дюйма, а рыба весит пару тонн каждая. Пока все понятно?

Паренек кивнул.

– Называется все это полуподвесной системой трелевки. Так нагружают корабли, только вместо корабельной мачты мы используем естественную тралевую мачту – вот это большое дерево, под которым мы свалили снаряжение. Оно должно быть достаточно крепким, чтобы выдержать большой вес. Наш вальщик вырубит деревья кругом вокруг тралевой мачты. После этого я заберусь наверх, обрежу ветки и срежу верхушку. Затем мы затащим на дерево блоки – большие шкивы – и установим тросовую систему, с помощью которой грузят бревна. К кольцу получившихся пней мы привяжем направляющие и используем их как якоря, чтобы снизить нагрузку и не дать тралевой мачте погнуться.

Паренек немедленно задрал голову – как будто вся эта работа уже шла где-то наверху.

– Так как это старый лес, то кустарника тут мало – густая тень от крон не дает ему разрастаться. Но Сандерсон все равно пришлет вертолет. Он распыляет отраву там, где не могут пробиться грузовики. Лесная служба опрыскивает свои вырубки раз в год – в марте или апреле, и на этом все, но у Сандерсона опрыскиватели работают круглый год. Спрей уничтожает сорняки и мусорные деревья – то есть лиственные породы – в общем, все, что нам мешает. Это гормон роста – он их подстегивает, и они растут так быстро, что умирают. – Рич взмахом руки показал на папоротники высотой по грудь. – Идем дальше. У секвойи древесина мягкая, и если дерево упадет неправильно, то может сломаться. Поэтому тракторы сваливают все мертвые растения в кучу у основания дерева, а потом делают еще несколько куч – так, чтобы их разделяло примерно по десять футов. Это как подушка безопасности. Мы ее зовем «лесной подстилкой». Срубить дерево такого размера – это целое искусство. Немного на свете осталось людей, способных сделать это так же ловко, как Пит.

– Пит Петерсон? – уточнил паренек. Это имя давно стало легендой на всем Северном побережье.

– Вон тот, в ковбойских штанах, с большим кривым носом. Пит вбивает в дерево клинья, а потом они с помощником взбираются по ним наверх – футов на шесть-восемь от земли. Они делают вырез с той стороны, с которой хотят, чтобы дерево упало, вот так. – Рич сложил руки вместе под углом в сорок пять градусов, чтобы показать форму выреза. – Потом они вытаскивают этот кусок дерева – а он высотой футов в двенадцать, вбивают клинья для поддержки, обходят дерево с другой стороны и делают прямой пропил. А потом они бегут со всех ног.

Ричу пришлось повысить голос, чтобы его было слышно за шумом тракторов.

– Как только дерево упадет, настанет черед Лайла. Он отпилит ветки, затем разрежет ствол так, чтобы бревна поместились в грузовик. Трехсотфутовую махину он режет, как морковку. А потом наконец настанет время и тебе поработать.

Паренек выпрямился.

– Вы с Юджином натягиваете чокерные цепи вокруг бревен – чтобы подлезть снизу, придется подкопать землю или установить динамит, – и следите, чтобы бревна не укатились. Цепи нужно затягивать очень туго. В общем, натягиваешь их и защелкиваешь на замок. – Рич сложил пальцы одной руки в подобие крючка чокера, затем накрыл их другой рукой, словно колпачком. – Затем подаешь сигнал. – Рич свистнул сквозь зубы: три коротких сигнала, пауза, два коротких. – Лью сматывает канат и тащит бревна на погрузку. Понял?

Паренек кивнул, но выглядел он неуверенно.

– Юджин устанавливает чокеры уже десять лет, а у него все еще обе ноги и руки на месте. Ты можешь многому у него научиться. Когда я его впервые встретил, он был обычным механиком лесовоза, который весь день лежал под грузовиком и чинил тормозные магистрали, но он знал, где поднять настоящие деньги. На лесозаготовках. А теперь посмотри на него.

Когда-то давно Рич сочувствовал Юджину – его рыжие волосы уже редели, дома ждали жена и ребенок, такой маленький, что годился в сыновья самому Ричу. Он был родом из Орегона, страны лесорубов, маленький и крепенький, длинные обезьяньи руки до колен – руки, идеальные для того, чтобы затягивать чокеры, а еще он никогда не снимал с шеи армейские жетоны, чтобы всем показать, какой он крутой парень. Рич знал, что Дон никогда не возьмет его на работу. Поэтому Рич первый и единственный раз в жизни поднялся по лестнице на наблюдательную вышку над лесопилкой – оттуда Вирджил Сандерсон следил за работой пил и тем, как свежевыпиленные доски падают на конвейерную ленту, красные, словно сырое мясо. Вирджил тогда сидел над бухгалтерской книгой, его седые волосы пожелтели от никотина. Его вечно окружало облако сигаретного дыма, словно густой туман. Рич всю жизнь работал на Вирджила Сандерсона, но ни разу с ним не разговаривал.

– Гундерсен.

Вот и все, что он сказал – словно на месте Рича мог быть его отец или дед – кто угодно из долгой династии Гундерсенов.

Они с Доном никогда это не обсуждали, но каждый раз, когда Юджин совершал какую-нибудь глупость, Дон кидал на Рича внимательный взгляд. Юджин был его, Рича, ответственностью.

Это была небольшая цена.

Вскоре после того, как Рич устроил Юджина на работу, жена Юджина привела на их вечернее сборище у костра свою сестру, тихую девушку из главного офиса. Коллин. Пламя отразилось в толстых линзах ее очков, и без всякого предупреждения поезд жизни Рича встал на рельсы, о существовании которых он даже и не подозревал.

– А что делает Дон? – спросил паренек.

– Дон? Дон – наш босс, но команда у нас небольшая, поэтому он еще и бригадир. Бригадир указывает, на каких бревнах и в каком порядке надо затягивать чокеры. Дон – хороший парень, но если он поймает тебя без каски, то уволит. Еще пара вещей, о которых нужно помнить: каждую неделю к нам приходит замерщик, чтобы измерить и пометить наш сруб. Нам платят в зависимости от количества футов и сорта дерева – примерно по пенни за фут доски. За большое дерево, как это, платят пять-шесть тысяч за вычетом треснувшей древесины. Чем больше мы рубим, тем больше зарабатываем. Ситуации бывают разные, но в целом, если ты работаешь медленно – это нам всем в убыток. Ясно? Лесозаготовки – хороший заработок, но не забывай: эти здоровенные деревья легко могут тебя раздавить. Приходишь на работу – все проблемы оставляй за порогом. Если позволишь своим мыслям блуждать, это может стоить жизни тебе или кому-то еще.

Паренек опустил взгляд. Сын лесоруба, умершего на работе, – он понимал это все как никто другой, но напомнить лишний раз не помешает.

– Слушай, мой отец тоже погиб в лесу, – признался Рич. – И мой дедушка тоже. Неважно, насколько ты осторожен – секвойи безжалостны. И мы должны это уважать. Не смотри на землю. Всегда смотри наверх. Случайно обвиснет трос – и на тебя с неба уже летит обломанный сук. И поверь, даже ветка диаметров в пять дюймов может сломать тебе шею, если летит с трехсотфутовой высоты. Следи за ветром. – Рич тронул ухо. – И слушай.

– А это для чего? – Паренек кивнул на кучу оранжевых ленточек, торчащих из кармана Рича. Он про них уже и забыл.

– Нужно оградить ручей. По пятьдесят футов с обеих сторон.

– Зачем? – не понял паренек.

– Чертовски хороший вопрос. Это называется прибережный коридор.

«Это что еще за выражение? – спросил Юджин, когда услыхал этот термин впервые. – При чем тут коридоры? Имеешь в виду ручей – говори ручей».

– Нам нужно установить буферную зону. Когда мне было столько же лет, сколько и тебе, мы просто засыпали все ручьи, которые попадались нам по пути, но теперь существуют строгие правила. Все стало немного сложнее. Сандерсону вообще еле удалось утвердить план на сбор древесины.

– А это еще почему? – паренек внезапно заинтересовался.

– Когда лосось идет на нерест, ему надо проплыть через Проклятый ручей. Без буферной зоны грязь будет стекать в ручей, замутнять воду, вода будет сильнее нагреваться от солнца. А лосось любит прохладу. Что-то вроде того. – Рич вздохнул. – Я просто делаю, что мне говорят…

– Квентин, – напомнил паренек, видя, что Рич никак не может вспомнить его имя.

– Еще есть вопросы, Квентин? – Рич протянул ему половину лент.

– У меня нет рулетки.

– Тогда меряй шагами.

Рич прошел напрямик к дальнему берегу ручья, привязал к рододендрону ленточку, затем спустился на двадцать ярдов вниз по склону и привязал другую. От долгого разговора у него саднило горло. К дороге он вернулся первым.

– Когда закончишь, обрежь джинсы, – приказал Рич. – А потом отправляйся к Юджину.

Рич надел альпинистское снаряжение, закрепил армированный канат на стволе дерева, уперся шпорами в кору, натянул канат и полез наверх. Чем дальше поднимаешься – тем легче, обхват ствола постепенно сужался к верхушке, но дышать, конечно, толком не получалось. Сердце начало биться с удвоенной скоростью. Раньше он забирался на трехсотфутовую вершина за час, а сейчас хорошо если укладывался в два. Он воткнул в кору шпоры и откинулся на веревку, чтобы дать отдых рукам. Затем посмотрел наверх, чтобы оценить высоту. Первая хитрость, которой научил его Ларк: всегда смотреть вверх.

Что может быть хуже, чем тупой, испуганный сукин сын?

Тупой и храбрый сукин сын.

Рич бросил взгляд вниз, на мальчишку, который сидел на камне и прилежно пилил свои джинсы. Дерево пропиталось росой, и одежда Рича уже намокла. В лесу сухим не останешься. Раньше парни в день зарплаты раздевались на стоянке лесопилки, чтобы быстро переодеться после работы, а затем сломя голову бежали в старый бордель, стоявший над «Ульем», но те времена давно прошли. Таверна «Единственная и неповторимая» стала действительно «Единственной» – такие заведения, как «Головорез» и «Стальная голова», давным-давно закрылись. Лес превращали в парк с такой скоростью, что даже шлюхи поняли, что ловить тут нечего, собрали вещички и уехали. Сейчас, наверное, приходится ехать за границу Орегона, чтобы подцепить мало-мальски приличную сыпь в паху.

Легкая бензопила модели Хуксварна болталась у него на поясе, набираясь сил перед работой. Рич с нетерпением ждал, когда наконец сможет вонзить ее лезвие в древесину – пойдет, как горячий нож сквозь масло.

Он набросил веревку на следующую ветку, и в этот самый момент раздался механический рев зуммера, оповещающего о перерыве на ланч, да такой громкий, что Коллин наверняка услышала его даже за три хребта отсюда. Прошло почти десять лет с тех пор, как Вирджил откинул копыта, а Мерл продался городским придуркам, которые перевели их на электрический зуммер, а Рич все еще скучал по старому паровому свистку. Он поднял голову: подмышки секвойи заросли папоротником, лобарией и оранжевым лишайником.

«Тут, наверху, совсем другой лес», – говаривал Ларк.

Снова зазвенел зуммер, объявляющий обед. Ровно десять тридцать, по регламенту Дона: перерыв на ланч. Сукин сын отлично смотрелся бы в роли строгого школьного учителя. Рич вздохнул. Он только вошел в колею, но сейчас было не время злить Дона – фитиль его терпения прогорел почти полностью. Просто добраться до рощи уже было сущим испытанием. Сначала эти длинноволосые хиппи забаррикадировали дорогу, потом планы по заготовке древесины застопорились из-за какой-то экологической ерунды, взбредшей в голову лесному управлению штата. Мерл, конечно, смог подмазать колеса и в конце концов добился утверждения планов, но Дон воспринял все это дерьмо близко к сердцу. Рич бросил взгляд в сторону Хребта 24–7. Ему нужно было, чтобы Сандерс проложил дорогу в нижнюю часть рощи и срубил гигантские секвойи, расчистив место для сбора древесины на его, Рича, участке. Эта потребность зудела в нем, словно комариный укус. Но начни Рич задавать вопросы – и Дон вмиг его раскусит, а он ведь даже еще не успел ничего рассказать Коллин.

Рич спустился на землю и сбросил страховку и шпоры.

В ушах стоял гул пил. Слух у него было уже не тот, что раньше. В этом году на пикнике в честь компании Сандерсон раздал всем беруши. Вот только какой толк в берушах, если от неожиданно падающего бревна или летящей на тебя сверху ветки спасти мог только собственный слух? В былые времена им дарили бейсболки и фартуки для жен. Это Арлетт всегда выбирала всякую дрянь в качестве подарков, а потом ходила по округе и собирала благодарности – и конечно, все ее хвалили, чтобы оставаться у Мерла на хорошем счету. А теперь им дарят затычки для ушей размером с пару таблеток аспирина, а Арлетт даже не соизволила появиться. Рич опробовал их, когда рубил дрова на заднем дворе – в последнее время ему все чаще приходилось просить Коллин говорить погромче, так что он решил хоть так поберечь остатки слуха, – но эти штуки были ужасно неудобными. Одну он засунул так далеко в ушной канал, что она застряла. Повезло, что он вообще смог вытащить чертову штуковину.

Рот его наполнился слюной. Кусочек лимонного кекса пришелся бы как нельзя кстати. Когда Рич спустился к грузовику, то увидел, что Юджин донимает самодовольного мальчишку Сандерсона.

– Ты только посмотри на этого засранца, – хмыкнул Пит. – У него в мозгу и двух извилин не наберется.

Рич не знал, что больше злило Пита: то, что парень сразу получил должность водителя, в то время как все остальные начинали свой путь с натягивания чокеров, или то, что он был кровь от крови Мерла. Рич научился читать только в пятом классе, в то время как Пит уже перемножал в голове трехзначные числа, но их всегда объединяло то, что они оба были сыновьями лесорубов. В лесу диплом о среднем образовании ни шиша не стоил. В пятнадцать лет они вместе начали ставить чокеры, таская тросы толщиной с руку через огромные бревна, и Кламат был их лесным королевством, а Мерл – его наследным принцем, укатившим в частную школу.

Юджин похлопал Сандерсона по спине, и на тупом лице мальчишки расцвела улыбка. Юджин обладал несравненным талантом: он умел дать человеку почувствовать свою значимость.

– Что, тоже хочешь отсосать у Мерла? – спросил Пит. – Придется встать в очередь.

Глупо было винить Юджина за то, что он пытался увеличить свои шансы на хорошую жизнь. Все-таки у него было шестеро детей, которых надо было кормить. Он хотя бы оставался верным Сандерсону, этого у него было не отнять. Не то что некоторые – готовы спутаться с первой попавшейся мелкотравчатой компанией, стоит только поманить их более выгодным контрактом.

Пит сунул под губу комочек жевательного табака и спрятал банку обратно в задний карман джинс, круглая крышка отчетливо проступала через ткань. Лучший вальщик, когда-либо работавший на Сандерсона, Пит мог свалить трехсотфутовое дерево, не оставив на нем ни единой царапинки. Но даже после того, как он укладывал эту громадину на лесную подстилку так аккуратно, словно перо клал в футляр, лицо его оставалось все таким же недовольным. Ни жены, ни детей, он даже из вежливости не смотрел людям в глаза, вместо этого вперив взгляд куда-то поверх их плеча. Пит был таким отъявленным скупердяем, что прикрутил дверь своего пикапа проволокой, лишь бы не тратиться на замену проржавевших петель. И это при том, что он был мастером от бога: Пит мог починить хоть приемник, хоть тостер, хоть вставшие часы – и все это за время, за какое иной человек дай бог успеет выпить чашку кофе. Рич знал его всю жизнь, и все равно его то и дело подмывало оглянуться и посмотреть, что же там такого интересного увидел Пит.

Пит сплюнул тягучей струей пережеванного табака в сторону мальчишки Сандерсона и утер губы тыльной стороной ладони.

– Хотел бы я посмотреть на шлюху, которая высрала на свет этот кусок дерьма.

Трудно было представить, что Арлетт спустила Мерлу такое с рук – это, конечно, если мальчишка действительно был его. Но она ведь пропустила пикник в честь компании – впервые за всю свою жизнь – как будто бы хотела держаться подальше. Хотелось бы верить, что это стоило Мерлу спокойного сна – недавно он за здорово живешь выкинул на улицу парней, многие из которых работали на него больше двадцати лет. Но Мерл переживал дерьмо и похуже и никогда не позволял неудачам себя подкосить. С тех пор на воскресные рыбные пиршества он приходил один, но все так же хлопал работяг по спине и жизнерадостно подтягивал сползающие с живота штаны.

Появился сын Тома Фили в неровно обрезанных джинсах. Он протянул Ричу нож.

– Эй, Рич! – окликнул его Дон, стоявший неподалеку от трех гигантских секвой, лежащих на боку – словно костяшки домино, раскиданные ветром.

Рич бросил взгляд на грузовик, где хранился его ланч, и вздохнул.

Когда он подошел к Дону, тот стоял на краю гигантской ямы, способной вместить в себя грузовик, – того самого кратера, оставшегося на месте корневой системы, который Рич недавно показывал Карпику.

– Этот парнишка Фили такой зеленый, что из него салат можно нарезать, – пошутил Рич. Дон не поднял головы, а просто смотрел вниз, в яму. Стена переплетенных корней удерживала на месте валуны размером с телевизор. Шквал ветра выдрал эти деревья с корнем и разбил в щепки. Вот что бывает, когда позволяешь хорошей древесине состариться: она пропадает. Со дна ямы на них смотрел человеческий череп.

– Что скажешь? – спросил Дон, сложив короткие руки на груди.

Рич практически слышал, как в мозгу Дона крутятся шестеренки. Характер у него был вспыльчивый, но Дон согласился бы работать в два раза больше за вполовину меньше денег, лишь бы сохранить свою команду живыми и здоровыми. Именно поэтому Мерл оставил его и уволил Билла Хендерсона, другого начальника бригады, когда решил сократить штат.

«Водопад из дерьма такой, что закачаешься», – сказал тогда Юджин.

Они ругань Билла с Мерлом отлично слышали: стояли тогда неподалеку, потому что ждали, пока им выплатят чеки. Билла не многие любили: он был жаден и сурово относился к своей бригаде. Тогда он выскочил из кабинета Мерла как ошпаренный, клеймя его членососом. Рич легко мог представить, как Мерл присел на край стола, скрестив руки на огромном беременном животе, зная, что теперь крепко прихватил Дона за жабры.

«Слушай, Портер, либо ты берешь начальство над обеими командами, либо мы распускаем твою, а ты идешь работать к Биллу. Выбирай».

Дон был красным до такой степени, что сосуды у него не полопались только чудом.

«Черт побери, Мерл, никакой это не выбор».

Дон откашлялся. Кроме Мерла он был единственным из всех знакомых Рича, кто учился в колледже. Сначала получил сертификат учителя, потом отслужил на флоте, вернулся домой после окончания забастовки в сорок шестом. Полный амбиций, он за пять лет прошел путь от самых низов до начальника команды. Не все его любили – но абсолютно все его уважали.

Дон с душераздирающим вздохом принялся спускаться в яму. Дисциплину он поддерживал железную, выработку по древесине соблюдал до последнего фута. За двадцать пять лет он потерял только одного человека – когда бревно соскочило с чокера и размозжило бедняге Тому Фили голову, словно гнилую тыкву. С тех пор он всех заставлял трижды проверять каждый замок. Все жены хотели, чтобы их мужья работали в его бригаде. Дон Портер никогда не шел коротким путем. Он все делал правильно.

Дон уставился на череп, лежащий у его ног. Рич ощупал языком десну, почувствовал привкус гнили. Листья секвой зашелестели от налетевшего ветерка.

– Черт. – Дон наклонился, просунул два пальца в глазницы и поднял череп, словно маленький шар для боулинга.

Любому было ясно – череп принадлежал ребенку.

Карпик прижался носом к стеклу кухонной двери, и оно запотело от его теплого дыхания. Он протер пальцем глазок и принялся разглядывать спящего Скаута, высунувшего морду из своей конуры. Он потянулся к дверной ручке – проскочила электрическая искра.

– Карпик? – позвала мама.

Она сидела на диване, держа шитье в кругу света, льющегося из-под зеленого абажура настольной лампы. У лампы была бронзовая ножка в виде кролика. На стене над ней висела разрисованная бензопила: лось на лугу, озеро, красный амбар. Шпоры для лазания по деревьям, которые мама помогла ему вырезать из картонной коробки хлопьев, валялись на ковре у нее ног.

Карпик поправил скользкую банку из-под кофе, зажатую под мышкой. Его новенький желтый дождевик висел у входной двери. Карпик терпеть не мог, как от него пахло резиной. Он подергал ручку двери, затем опустил банку и задействовал уже обе руки. Дверь приоткрылась – как раз хватит, чтобы протиснуться наружу. Сначала Карпик просунул банку. Одной ноздрей он почувствовал запах древесного дыма, другой – запах тостов, все еще висевший в воздухе кухни. У него был хороший нюх. Как у чертовой ищейки, говорил дядя Ларк, постукивая себе по носу обрубком пальца, когда-то откушенным по первую фалангу. Каждый раз, когда папа говорил «черт возьми», мама заставляла его класть в банку пятак. Дядя Ларк вырезал деревянные пятаки ради забавы.

– Карпик? – снова позвала мама.

Если она заставит его сейчас вернуться за дождевиком, он попал.

– Не уходи далеко, ладно, Грэмми? Оставайся там, откуда виден дом.

Снаружи висел туман. Скаут поднял голову.

Карпик сразу же нашел двух червей, и они упали в банку с приятным плюхом. Он нарвал горсть травы и кинул ее следом.

Затем он поднес к глазам бинокль, направил его на большие деревья и повернул колесико, как учил дядя Ларк. Он внимательно осмотрел ветви, выискивая взглядом белку-летягу. В любой момент такая может спланировать вниз, раскинув мохнатые руки и расправив кожистые крылья. Тогда он бы посадил белку на поводок, и они вместе бы сходили в гости к белке-летяге дяди Ларка, которая сломала лапку, когда была маленькой, а дядя Ларк ее нашел. Карпик уже даже устроил гнездо в нижнем ящике комода и насыпал туда горсть арахиса из банки. Белка-летяга лучше котенка.

Ветерок шевелил траву, растущую на краю двора. За холмом вплоть до самого леса росли заросли колючек и папоротников, чертополоха и жгучей крапивы. «Оставайся там, откуда виден дом», – сказала мама.

Но белки-летяги жили на больших деревьях.

Карпик посмотрел на карту, расчерчивающую его ладонь, затем сжал руку в кулак, заставив ручьи пойти волнами. Скаут лежал, положив морду на лапы, но как только Карпик двинулся к тропинке, он вскочил, склонив голову набок. Черное ухо торчало выше, чем серое. Карпик услышал металлическое позвякивание цепи Скаута и зарождающийся в его глотке лай.

– Ш-ш-ш, – он поднял руку так же, как это делал его отец, и Скаут замер.

Карпик стянул с пса ошейник. Скаут понесся по двору, прижимаясь носом к земле, задрал ногу так высоко, что чуть не упал, и принялся увлеченно копать землю, вынюхивая кротов.

Карпик немного согнул ладонь и вновь ощутил, как папин палец рисует карту. Проклятый ручей вытекает из родника, а вода в нем чистая и слегка сладкая.

Скаут чихнул, отфыркиваясь от грязи, и понесся вверх по тропинке. Карпик немного помедлил – раз тысяча, два тысяча – и рванул за ним. С каждым шагом ремешки его комбинезона натягивались, впиваясь в плечи, а в голове звучал голос мамы: не – дерг – уходи – дерг – далеко. Туман каплями осел на щеках. На вершине Лысого холма Карпик повернулся и направил бинокль в ту сторону, откуда прибежал: где-то там, у подножия скалы по другую сторону дороги, плескался океан, но отсюда его не было видно.

Вокруг дома клубился туман. На кухонном окне теснилась герань с листьями мягкими, как бархатный нос лошади, и на краю пустого двора взад-вперед, взад-вперед колыхалась трава.

Коллин огладила пальцами розовые атласные розы, которые она пришила к воротничку крестильного платья. Вдалеке прозвучал сигнал: десять тридцать, время ланча. Она услышала, как Карпик открыл ящик комода перед тем, как выйти на улицу, и мысленно отметила, что надо бы проверить, что он там делал. Несколько недель назад она нашла в куче его носков одного из котят Энид. Рич, конечно, тут же начал чихать.

– Но Уайет его мне отдал! – завопил тогда Карпик, бросаясь на кровать лицом вниз.

Коллин отложила шитье, поднялась с дивана и отправилась в комнату Карпика. Брауни, старый и потрепанный конь на палочке, стоял прислоненным к комоду. Хорошо было бы отнести его Энид и отдать девочкам, но каждый раз, когда она об этом заговаривала, Карпик хмурился и отвечал отказом.

В нижнем ящике комода она нашла веточки и горсть орехов.

Коллин собрала мусор, высыпала его в ведро и открыла заднюю дверь.

– Карпик!

Она открыла хлебницу, бросила ломтик хлеба в тостер.

– Карпи-ик!

Затем достала джем. Незаконченный кроссворд все еще лежал на столе. Желание. Пять букв, первая – Т. Из тостера выскочил поджаренный кусочек хлеба. Коллин подцепила его, намазала маслом. Одинокая буква Т – как топор. Как развилка дорог.

– Карпик! Пора перекусить! – Она вышла на улицу. В кронах деревьев клубился туман, рододендроны покрывала роса. – Карпик! Идем за яйцами!

Она внимательно осмотрела заросший травой край двора. Теперь точно было ясно – Карпик где-то прячется. Честно говоря, начал это все Рич. Он так картинно прикладывал руку к сердцу, когда Карпик выпрыгивал на него из кустов, что теперь он проворачивал этот трюк ежедневно. Позабытая банка из-под кофе лежала в траве. Карпик каждый раз с нетерпением ждал, когда Рич снимет с нее крышку.

«Вот теперь все как по маслу пойдет», – говорил Рич, вытряхивая из банки дождевых червей. Обычно он ловил рыбу на мушку, но Карпик так старался, что не похвалить его было просто нельзя. Лицо его буквально светилось гордостью и той самой чистой радостью, которая охватывала его каждый раз, когда Рич купал его еще совсем маленьким. Он обожал воду, плескался и трепыхался, словно карась в садке, так что Рич стал звать его Карпиком, а потом кличка как-то прицепилась и стала именем.

У будки лежал ошейник с прицепленной к нему цепью.

– Скаут?

У него еще не зажили царапины после той стычки с дикобразом. Со стороны моря потянуло холодным ветром. Коллин перевела взгляд на холм, и у нее заныло в затылке.

– Карпик? – позвала она, забыв о грусти, которую сдерживала все утро.

– Скаут убежал! – закричал Карпик, выскакивая из зарослей ежевики. Щеки у него были расцарапаны.

Коллин вздохнула.

– Он пошел искать папу, – каждый раз, когда этот пес оказывался на свободе, он несся к Ричу. – Пойдем мыть руки, мистер.

На кухне Карпик слизывал со своего тоста джем. Коллин достала из кухонного ящика мазь от бородавок. Всего несколько недель – и Карпика придется отдать в школу. Красная коробка для обеда, которую она для него купила, таилась за закрытой дверью гардероба. Каждый раз, когда Коллин открывала дверь, чтобы достать резиновые сапоги, коробка таращилась на нее в ответ.

– Покажи мне руку.

Плечи Карпика опустились, но он послушно вытянул ладонь.

«Он слишком хорошо себя ведет», – как-то пожаловалась Энид.

Бородавка у него росла на основании большого пальца. Коллин принялась втирать крем, мысли ее витали, постоянно возвращаясь к встрече в аптеке. Наконец она закрутила крышку, запечатав мечты внутри, и сунула кроссворд под деревянную миску.

Они поднялись на холм и перевалили через хребет, двигаясь к Чесночному ручью. Затем свернули на север по низине. Если повезет, когда они вернутся домой, Скаут уже будет лежать на крыльце.

– А что, если он потерялся? – спросил Карпик, словно она произнесла эту мысль вслух.

– Ничего он не потерялся.

Карпик побежал впереди. Скоро он оставит ее – как это делал каждое утро Рич, чтобы затем вернуться домой усталым и озабоченным миром, в котором ей не было места.

«Дети – как щенки, – говорила Энид. – С двумя справиться легче».

Энид беременела так же легко, как другие женщины подхватывали простуду. Ладно, забеременеть было несложно даже для Коллин – если бы только Рич согласился попробовать. Проблема у нее была в том, чтобы остаться беременной. Она покачала головой. Надо подумать о чем-то другом.

– Что это за ручей? – задала она. Вода бурлила.

– Чесночный.

– Ты уверен? – Они проделывали этот путь уже сотню раз.

– Вот чеснок – он бежит у самых ног, – начал Карпик. – Течет сквозь заросли клевера вплоть до самого севера. Доберешься до полей – вытяни руку поскорей. Иди на восток по Оленьему Ребру, доберешься к форту Юджина поутру.

– А нет более простого пути к форту Юджина?

Карпик взглянул на ладонь.

– Можно просто идти вдоль Затерянного ручья.

– Всю дорогу?

Карпик кивнул:

– Но так будет дольше.

Наконец они вышли на край поляны. Прошло восемь лет с тех пор, как они с Энид продали дом, но Коллин до сих пор становилось спокойнее, когда она приходила сюда, чтобы бросить взгляд на знакомые стены. Еще их прадедушки и прабабушки расчистили эту землю у подножия хребта Оленье ребро. Тут они занимались сельским хозяйством. Мама считала, что если человек может позволить себе есть магазинные консервы – это верный признак, что он чего-то да добился в жизни. В конце она уже почти ничего не ела, но никогда не отказывалась от консервированной груши в сиропе.

Карпик бежал впереди, преследуя стаю домашних птиц. Врассыпную с клекотом бросились куры, утки понеслись следом, тревожно вопя.

– Карпик!

– Да ничего, – окликнула их Джоанна, стоящая в дверном проеме. – Немножко пробежаться им не помешает.

– Ему тоже, – признала Коллин.

Свитер Джоанны доходил ей до колен – это явно была одежда Джеда. Хотя, по правде, он был не намного крупнее своей жены. Над ним вечно подшучивали: мол, ему приходится подкладывать на сиденье Библию, чтобы дотянуться до руля лесовоза. А потом Мерл то ли уволил Джеда, то ли он сам ушел.

Так или иначе, в городе перестали покупать у Джоанны яйца. Это было много лет назад, вскоре после того, как правительство поглотило лесные угодья, сделав из них национальный парк. Работа стала утекать из страны краснолесья, как кровь из простреленного легкого, и никто не хотел ссориться с Мерлом. Джед нашел работу в Орегоне, отсутствовал пять недель из шести, но дела у него обстояли в целом неплохо. Всех остальных водителей Сандерсон уволил.

«Национальный парк – вот что погубит этот город», – предупреждала мама Коллин. Она до этого момента, впрочем, не дожила – одна из немногих положительных сторон рака.

Юбка Джоанна волочилась по земле, грязно-коричневая у края подола, закатанные рукава гармошкой собрались у локтей. В воздухе висел запах дизельного топлива с привкусом хлора.

– Вертолет все утро распылял отраву, – Джоанна дернула подбородком в сторону хребта Оленье ребро. Благодаря большим глазам и круглым щекам она напоминала херувима, но все словно было сделано из сыромятной кожи. Прошлой зимой, когда Джоанна и девочки подхватили какую-то мерзкую сыпь, Коллин предложила отвезти их в клинику компании, если они дойдут до ее дома по грязи в фут глубиной. Джед тогда был в отъезде.

«Вы все равно можете поехать», – напомнила Коллин, и в воздухе повисло непроизнесенное: «Даже если Джед больше не работает на Сандерсон». Клиника была бесплатной для сотрудников, их жен и детей и стоила пять долларов за прием, если кто-то из вашей семьи когда-то работал в компании. Джоанна тогда шмыгнула носом и ответила: «Одной рукой они лечат, а другой калечат» – и протянула Коллин сдачу.

Коллин ущипнула себя за ухо, возвращаясь в реальность.

– Надеюсь, мы тебя не разбудили?

– Для этого вам пришлось бы прийти куда раньше. Клянусь, этот ребенок наполовину петух. Сколько тебе?

– Дюжину. – Коллин достала из сумки картонку для яиц. Обычно Джоанна посылала собирать яйца свою старшую дочь. Джудит было семь, она училась на дому.

Карпик загнал уток в угол сарая, рядом с которым паслась Босси – последняя из оставшихся коров матери Коллин.

– Карпик, близко не подходи, – предупредила Коллин.

– Да ничего. Эта корова все равно что собака.

Джоанна провела носком ботинка по лесенке курятника, сметая с нее помет. Именно она договаривалась о цене, когда они с Джедом покупали этот дом. Тогда Джоанна была беременна Джудит, огромная, как сарай, она заставила Рича и Юджина обойти домишко кругом, указывая на щели между бревнами, такими большими, что между ними пролез бы гвоздь.

Джоанна нырнула в курятник. Даже стоя снаружи, Коллин ощутила такой густой птичий запах, что на глаза навернулись слезы.

– Этого должно хватить. – Джоанна показалась наружу, схватившись за поясницу. По этой позе Коллин вдруг поняла: она ждет еще одного ребенка, а ведь последний еще даже из пеленок не вылез. Ее укололо завистью.

Джоанна посмотрела на чесночные поля и принюхалась.

– Да уж, пахнет знатно.

– Зато вампиров отгоняет, – вспомнила Коллин любимую присказку матери, хотя, честно говоря, она ощущала только запах птичьего помета.

– Да я про отраву говорю. Ветер дует в нашу сторону, так что эта гадость чуть ли не до нас долетает, – объяснила Джоанна.

Ветерок колыхал пампасную траву, росшую на просеке Оленьего ребра. Коллин окинула взглядом голый хребет, высматривая полуразрушенный домик на дереве, – и вспомнила, как приходила искать туда отца, не зная еще, что он утонул, но от этого дерева даже пня не осталось. Карпик выскочил из-за угла и погнал стайку уток прямо на них.

– Карпик! – прикрикнула на него Коллин. Утки разделились, проскальзывая у них между ног, и зашлепали перепончатыми лапами по лесенке курятника.

– В амбаре есть кое-что, на что вы захотите взглянуть, – сказала Джоанна и испарилась в доме.

– Это ты напугал бедных уток?

– Нет. – Карпик поковырял гравий носком ботинка.

– А по-моему, именно ты. Они теперь, наверное, с головой под одеялом прячутся.

На пороге вновь появилась Джоанна. Кэмбер держала ее за указательный палец, шаги у нее еще были шаткими, неуверенными. Увидев Коллин, она радостно заулыбалась. Джоанна рожала ее всю ночь одна – большая удача, что наутро Коллин зашла купить яиц и застала ее, сидящую на корточках на кухне.

Как ни странно, перерезать пуповину оказалось очень легко, как только Коллин перевязала ее концы ниткой: всего одна артерия вместо положенных двух, да еще вена. Плацента была вся сморщенная. А теперь здесь была Кэмбер – толстая и довольная собой, вполне удовлетворенная жизнью, не помнящая, как труден был ее путь.

Джоанна посадила ее к себе на бедро. Лия и Джудит слетели со ступенек с таким пылом, словно из хижины их не выпускали по меньшей мере несколько дней. Карпик взял Коллин за руку, и они последовали за Джоанной в сторону сарая.

– Что там? – его пальцы сжались от предвкушения.

– Не знаю. – Она трижды сжала его руку в ответ. Я. Люблю. Тебя.

Джоанна сняла с двери амбара засов:

– Готова? – В Коллин разгорелось любопытство.

Горло щекотал запах сена, единственным светом был только свет ламп инкубатора. Лия прижалась носом к стеклу. Карпик опустился рядом с ней на колени: цыплята и утята грелись в лучах обогревательной лампы, подключенной к автомобильному аккумулятору.

Джоанна передала Кэмбер в руки Коллин. Малышка свернулась, прижалась головкой к ее груди – и это чувствовалось так естественно. Джоанна отодвинула экран инкубатора в сторону.

– Аккуратнее, – велела она детям.

Карпик прикусил губу – словно собираясь попробовать рукой ледяную воду. Он тронул птенца рукой и отскочил.

Джоанна взяла в руки утенка.

– Обними его покрепче, чтобы он не замерз.

– Он мягкий, – пробормотал Карпик, прижимая утенка к груди. Он был бы хорошим братом. Преданным и заботливым, как Рич. У него было доброе сердце.

Кэмбер потерлась носом о сосок Коллин. Она дала ей пососать свой палец.

Через некоторое время Карпик положил утенка обратно.

– А с этим что случилось? – спросил он. Коллин сразу увидела, кого он имеет в виду: маленький, с перекошенным клювом и покалеченным крылом.

– О, этот у нас особенный. Осторожно, не прищеми пальцы, – и Джоанна опустила крышку.

– Почему? – Карпик присел на корточки, прижавшись носом к стеклу.

– Иногда они просто такими рождаются, понимаешь? И мы даем им немножко больше любви.

– Он умрет, – сказала Джудит. – Особенные всегда умирают.

– Я ее заберу. Она у нас тяжелая, – сказала Джоанна, забирая Кэмбер. Они пересекли двор. Кожа все еще хранила отпечаток чужого тепла в том месте, где малышка прижималась к Коллин головой – над самым сердцем, но тепло это медленно уходило.

– Какая эта корова жирная, – заметил Карпик.

– У нас скоро будет еще одна маленькая Босси, – объяснила Джоанна. Она передала Коллин яйца, без благодарности или смущения приняла в оплату долларовую банкноту. Карпик поднял крышку коробки.

– Разве не чудесно бы было, – Джоанна положила ладони на живот и смотрела, как Карпик простирает над яйцами руки, словно готовясь прочитать заклинание, – если бы можно было заставить их ожить силой мысли?

Пока они шли, Коллин придерживала рукой холщовую сумку. У плоской скалы, где Чесночный ручей делал поворот на юг, они присели отдохнуть. Карпик положил голову ей на колени и прижал к глазам окуляры бинокля.

– Что ты там видишь? – спросила Коллин. Он опустил бинокль. – Почему он тебе так нравится, а, Печенюшка? Он застенчиво пожал плечами. – Что бы нам приготовить из этих яиц? Запеканку из брокколи? – Карпик застонал. – Пирог с брюссельской капустой? – Он сморщил нос, и Коллин откинула с его лба челку. – Откуда у тебя такие красивые зеленые глаза?

– Купил их в магазине зеленых глаз, – ответил он.

Затрещала ветка. Коллин повернулась. Закачалась ветка растущей на вершине хребта ольхи – словно птица взлетела. Карпик свернулся, и Коллин принялась его щекотать.

– Прекрати! – завизжал он, хватая ее за руки.

– В какой стороне дом?

Он изучил ее ладонь, затем указал направление.

– Почему ты не читаешь свою карту? – спросил он.

– Мой отец меня этому не учил, – ответила Коллин и вдруг осознала, что это правда.

Когда они вернулись, Рич уже рубил дрова. К ним подбежал Скаут и перевернулся на спину, подставляя живот.

– Он тебя нашел, – сказала Коллин – утверждение, а не вопрос.

– Его чуть Лью не задавил, – утомленно произнес Рич с лицом, мокрым от пота.

Найдите в словаре слово «осторожность» – и увидите там фотографию Рича, вместе с его усами щеточкой, головой, наклоненной на десять градусов вправо, чутко прислушивающимся левым ухом. И все же каждый день, провожая его утром, Коллин задерживала дыхание, и не могла свободно выдохнуть до тех пор, пока вечером не слышала громыхание его пикапа.

Она взъерошила Карпику макушку.

– Ты сегодня рано вернулся? – Рич проследил глазами за ее рукой. – Все в порядке?

– Все в порядке, – ответил он и снова размахнулся топором. Раздался громкий треск, и бревно раскололось надвое.

30 августа

Высоко забравшись на дерево, Рич откинулся на страховочный пояс и потер больное место на груди – то самое, которое болело уже две недели, с тех пор, как Мерл снял их с работы в Проклятой роще и отправил собирать древесину, оставшуюся на хребте Оленьего ребра.

«Почему ты мне не сказал?» – спросила Коллин, прочитав о черепе в газете.

«Да это просто очередная уловка хиппи. Вернемся в рощу уже через неделю», – пообещал Рич в ответ. Теперь он в этом уже сомневался. Он бросил взгляд на чесночную ферму, стоявшую по другую сторону хребта, затем на восток, где шла вырубка. Один паршивый череп, и бац: все они застряли на заготовке дугласовских пихт. Диаметр ствола – восемнадцать дюймов, минимум, установленный законом. И собрали они лишь малую толику досок по сравнению с тем урожаем, который ждал их в Проклятой роще. Вот ведь засада. Небольшие островки древних деревьев, вроде этих, у хребта Оленьего ребра, были почти все вырублены. За них удастся получить только еще несколько зарплат – и то это будет вполовину меньше денег, чем он рассчитывал. А дальше делать ему будет уже нечего. Такими темпами он сожжет все свои последние сбережения.

Вчера с вертолета снова распыляли яд, и теперь ежевичные заросли скрючивались и умирали. В воздухе все еще висел запах отравы. В кармане затрещала рация.

– Все готово? – спросил Дон.

– Ага.

– Хорошо. Начинаем сбор древесины, пока нам не подкинули еще один труп.

Другой начальник бригады, может быть, просто забросил бы череп куда-нибудь в бурелом. Позволил бы тракторам перемолоть его своими гусеницами или выбросил бы в реку, куда мама Рича выбросила свое обручальное кольцо после гибели папы. Она еще долго сбрасывала скорость, переезжая через старый мост, словно надеясь, что кольцо ударилось о перила и закатилось куда-нибудь в траву, и все еще лежит где-то здесь. Если бы Рич нашел ее кольцо сегодня, то внес бы его в счет погашения ипотеки.

Прозвучал сигнал о перерыве на ланч. Внизу, на грязной просеке, замелькали желтые каски, собирающиеся у грузовика. Рич спустился с дерева и снял снаряжение. Пока он спускался мимо Оленьего источника, к сапогам налипла грязь, делая его шаги тяжелыми и неповоротливыми.

Дон же принес череп Мерлу. Если у Мерла и был какой-то талант – так это заставлять вещи исчезать. Это было практически девизом компании. Но каким-то образом обо всем пронюхало Управление лесного хозяйства и заморозило оба плана по сбору древесины. Раньше в совете были одни лесопромышленники, но времена меняются. На следующем заседании, которое состоится в конце сентября, будет принято решение, разрешат ли им продолжить работу. Дон подозревал во всем Юджина и его длинный язык, но кто бы ни был виноват, если дожди пойдут раньше, чем Мерл разберется со всем этим бардаком, им всем предстоит как-то пережить долгую, голодную зиму.

Сам Рич топографических карт не видел, но когда он подошел к замерщику компании, длинноногому Митчу Дэнфорту – он помогал в заготовке древесины, прикидывая, где можно заготовить наибольшее количество досок при наименьших затратах, тот подтвердил, что план по вырубке в нижней части Проклятой рощи заходит довольно далеко вниз. Насколько далеко, Дэнфорт не уточнил. Юджин едва их не подловил, когда на прошлой неделе этот итальяшка пришел считать, сколько древесины им удалось заготовить. Дэнфорт был маленьким и быстрым, как хорек, но ведя подсчеты, он словно увеличивался в размерах. Его большой палец поднимался-опускался, поднимался-опускался – ширина его равнялась тысяче футов досок. Меньше насчитываешь – меньше придется платить.

«Черт, Дэнфорт, – жаловался Юджин. – Если все твоими мерками считать, то у тебя член выйдет длиной в дюйм».

Ходили слухи, что Мерл собирался перевести их на дневную ставку вместо ставки за количество, чтобы каждый день платить одинаково, вне зависимости от того, что они рубят. Сейчас, когда они застряли на хребте Оленьего ребра, это пришлось бы к месту, но потом, когда они вернутся в рощу, это дорого им обойдется.

Таков был Мерл – всегда был на два шага впереди. От одной мысли об этом у Рича начиналась изжога.

Ребята столпились у подножия холма, грузовик, заляпанный грязью, припарковался позади проржавевшего до дыр «Шайена» Юджина. Юджин разделся до трусов. Черт, ты же на работе, подумал Рич. Надень чертову рубашку.

Он все еще не вернул двести баксов, которые Коллин одолжила им на Рождество, когда у них сломалась плита. Деньги уходили сквозь руки Юджина, как вода сквозь песок. Он вообще не умел о вещах заботиться. С тех пор, как он купил свой «Шайен», он даже ни разу не натер его воском. Да у него шасси можно было вместо дуршлага использовать. Соленый воздух заставлял ржаветь даже пружины в диване, оставлял следы на обручальном кольце, если не натереть его воском.

В общем, Ричу сейчас бы не помешали эти двести баксов.

Он перешагнул глубокую лужу.

– На ланч ты опоздал, – сказал Юджин. Рич всегда спускался последним. За долгие годы работы он к подобному дерьму уже привык. По крайней мере, чем выше работаешь, тем больше платят.

– Слышал, в «Шевроле» ставят обогреватели в багажник? – огрызнулся Рич. – Чтобы руки в тепле держать, когда машину толкаешь. Хотя куда тебе.

– А ты как, добрался до своего дерева? – поинтересовался Юджин, стягивая красную кепку «Сандерсона», которая жила на его голове как приклеенная. – Долго же ты искал. Я уж подумал, ты себе новую жену выбираешь.

Юджину было девятнадцать лет, когда он повел в церковь Энид, носившую его ребенка вот уже восемь месяцев. Такие уж они, рыжие. Если Юджин чего-то хотел, он просто шел и брал это.

Молодые ребята использовали капот пикапа Юджина вместо стола, их тянуло к нему, как мотыльков к огню лампы. Квентин сидел в одиночестве. Кто-то подровнял его обрезанные джинсы. В прежние времена Рич обязательно научил бы паренька всему, что знает сам. Раньше все друг за другом присматривали. Когда Астрид бросила его и переехала на север, тогдашние старожилы – по правде говоря, они были куда моложе, чем Рич сейчас, – проставились ему пивом. Сидели с ним, выпивали, чокались бутылками и молча кивали, словно она умерла.

Юджин ел шоколадный батончик вприкуску с копчеными колбасками, заедая все маринованным яйцом. Вроде бы женатый мужчина, а ел, словно холостяк. Коллин бы сказала, что Энид пора начать собирать ему нормальный ланч, но эти двое всю жизнь жили, как впервые съехавшиеся подростки. К дому-трейлеру они приделали столько фанерных пристроек, что прознай об этом в округе, департаменту пришлось бы снарядить на проверку целую экспедицию: трейлер с пятью спальнями, правил нарушено столько, что список бы вышел толщиной с энциклопедию.

Когда их отправили на хребет Оленьего ребра, Юджин сразу договорился с Мерлом: вместо того, чтобы ехать за десять миль в город, чтобы успеть на уходящий с рассветом грузовик, а потом возвращаться обратно с остальной бригадой, Юджин садился за руль собственного автомобиля, сам открывал ворота, а вечером их запирал. Приезжал первым, уезжал последним. И вот уже две недели Рич испытывал укол зависти каждый раз, когда видел своего шурина, сидящего верхом на воротах.

Один раз Рич опоздал на грузовик – в первую неделю, когда только-только пришел работать и еще устанавливал чокеры. Ему было пятнадцать лет, и он никогда не чувствовал себя так одиноко, как в тот день на парковке лесопилки. С тех пор он приезжал на место к четверти пятого и дремал в своем пикапе, пока не наступала пора садиться в грузовик. И каждое утро в течение последних двух недель у ворот их поджидал Юджин, улыбающийся с видом человека, который смог поспать лишний час. Бывали дни, когда Рич готов был обменять дневную зарплату на лишний час сна.

Рич соскреб с сапог грязь, снял каску, поднялся по лестнице и, пригнувшись, пошел по проходу. Он прижал язык к десне, чтобы притупить боль. Коллин пыталась заставить его пойти к дантисту. Ричу было, наверное, лет десять, когда мама повела его на похороны доктора Бола. Все, правда, звали его доктор Боль – шутка, которая отлично прижилась, учитывая, чем он зарабатывал на жизнь. Ричу было не по себе рядом с городским дантистом, даже когда он лежал под закрытой крышкой гроба. Бол собирал странную коллекцию. В те времена каждый раз, когда прокладывали новую дорогу, случайно наталкивались на какое-нибудь захоронение, и каждый раз Бол принимался его раскапывать. Говорили, что у Бола хранились в банках маринованные головы. У него даже было письмо из Смитсоновского университета, где его благодарили за чудесные образцы заспиртованных голов. Он копал землю у реки, когда случилось наводнение, которое уничтожило кирпичную фабрику, утонул и его так раздуло, что его пришлось упихивать в гроб силой. С тех пор в Кламате дантиста не было.

Рич вытряхнул из ноздрей опилки. Воняло потом и бензином, но было приятно побыть наедине с собой и своими горестями. Даже Пит, который как-то раз сломал себе ребро и все равно отработал смену до конца, как-то сбавил обороты. Когда срубят последние гигантские древние деревья, придется заниматься одиночной валкой: валить, сучить и кряжевать деревья вручную, по сотне деревьев за день. Мужчины их возраста за таким темпом просто-напросто не поспевали. «Сандерсон» был уже не тот, что раньше, да и древесина тоже. Повезло, что Джим Мюллер решил продать участок 24-7 именно сейчас.

Рич приподнял сэндвичи, чтобы добраться до лежащего под ними лимонного кекса, отломил ломтик. Джекпот: двойная порция сливочного крема с крошками. Обычно Коллин куда скупее отмеряла начинку, но сейчас она была немного рассеянной: девчонка Ларсон должна была разродиться со дня на день.

Рич доел пирог, смахнул с усов крошки, взял свой термос и коробочку с ланчем, встал. На улице он присел на гниющее бревно между Питом и Доном – в точно таком же порядке они сидели за обеденным столом в школе. Синяк на скуле Пита выцвел до болезненной желтизны. В то воскресное рыбное пиршество он хорошенько настучал по кумполу какому-то хиппи. Иногда Пит машинально потирал щеку, словно она чесалась, – привычка из тех времен, когда у него еще бывали настоящие синяки. Рич достал из коробочки сэндвичи, аккуратно, словно рождественский подарок, завернутые в вощеную бумагу. Из свертка выпала записка, и Рич сунул ее в нагрудный карман.

Пит сунул под губу комочек жевательного табака. Он был такой же тощий, как и в пятнадцать лет, адамово яблоко у него торчало так, что смотреть было больно, нос такой кривой, что если бы он повернул голову влево, то и не заметил бы, что он у него есть.

Когда они были подростками, толстый сук протаранил каску Пита и сломал ему нос, и все начали звать его «Шведом с большим носом». У него дома имелась полка, на которой хранились все каски, которые он когда-то носил, и некоторые из них имели настолько помятый вид, словно пережили Нормандию. Что касается Рича, то он слегка располнел, и щеки у него стали помясистее – что до сих пор удивляло его каждый раз, когда он брился. Но, конечно, ему было далеко до жировых подушек, которыми обзавелся Дон. Он не столько жевал еду, сколько всасывал ее. Мог съесть банку печенья за то время, за которое кто-нибудь другой только бы открыл крышку.

Ветерок смахнул с бревна скомканную обертку, оставленную Доном, и он бросился за ней. На рабочем месте он любил чистоту и порядок и легко заставил бы всю бригаду ждать, пока он догоняет эту шальную обертку – нельзя сорить там, где ты ешь. Нет, из него бы вышел скорее не хороший учитель, а хороший смотритель парка. Пожалуй, это единственная работа, которая им останется, если эти хиппи добьются своего.

Рич откусил кусок, и челюсть пронзила острая боль. Чтоб тебя. Он перевернул сэндвич набок, вытащил намазанный арахисовым маслом ломтик сыра.

– Что у тебя за сыр? – спросил Дон, кивнув в сторону второго сэндвича.

– Оранжевый. – Рич подтолкнул его в сторону Дона.

– Не. – Он раскрыл кулак, демонстрируя скомканную обертку. – У меня такой же был.

Пит сплюнул на землю коричневой от табака слюной.

– Слышал, на юге «Пасифик» начал использовать стальные мачты? Черт возьми, да туда любая обезьяна может взобраться, никакие верхолазы не нужны.

Раньше Вирджил Сандерсон брал Пита с собой, чтобы тот оценил новые технические приемы – словно гончая, пущенная по следу.

– Рич в жизни на юге не был. – Дон взял сэндвич, откусил кусочек и с удовлетворением выдохнул.

– Гейл все еще держит тебя на диете? – спросил Пит.

– Один процент – это не молоко, это просто вода, – проворчал Дон.

– Смотри, она тебя еще сидя ссать заставит.

– Ты поэтому холостяк, Пит?

Пит к нему повернулся.

– Ты над чем это ухмыляешься, сукин ты сын, любитель малолеток? Посмотрим, как ты запоешь, когда Коллин станет столько же, сколько тебе сейчас.

– Я к этому времени уже умру. – Рич поморщился, холодный воздух отозвался в зубах болью.

– Чертов Мерл. – Пит покачал головой. – Арлетт им крутит как хочет, а он нас всех имеет в задницы. Мы тут сами себе могилы роем.

– Хочешь жить – учить приспосабливаться. – Дон закинул в рот последнюю корку. – Лесные плантации – это будущее. Настоящая древесина рано или поздно закончится.

– Слышно что-нибудь о роще? – Рич надеялся, что в его голосе не слышно отчаяние.

– Смотри, как бы эти долбаные хипари не превратили ее в национальный парк. – Пит сплюнул себе под ноги.

– Проклятая роща – это как остров, кругом сплошные вырубки, – проговорил Дон. – Если бы парку она была бы нужна, они бы забрали ее еще в шестьдесят восьмом.

– А если они решат расшириться? – не отступал Пит.

– Если они решат расшириться – а это большое «если», то делать они это будут на юге, – ответил Дон. – Мерл это из первых уст узнал.

– От чьей-то задницы он это узнал. Хотел бы я знать, как этот клоун вообще попал в конгресс. – Пит покачал головой. – Нельзя доверять мужику, который красит волосы. Верно, Рич? – Рич пожал плечами. Его преследовало ощущение, что он действует недостойно, за спиной у всех. – Видел, как подорожала цельная древесина? Шестьсот баксов за тысячу футов досок, высушенных в печи. На сто баксов больше, чем в прошлом году.

Дон сжал кулак, медленно выпрямил распухшие суставы.

– Не так уж много осталось хорошего дерева. Рынок это чует.

Сердце Рича колотилось. С тем, как растут цены, участок 24-7 становился ценнее с каждым днем.

– Думаешь, они закроют лесопилку? – спросил Пит.

– Как только с рощей закончим, – кивнул Дон. – Чтобы пилить карандаши, десятифутовая ленточная пила не нужна.

Нужно будет поговорить с Мерлом об обработке древесины. Лесопилка «Сандерсона» была ближайшим вариантом, а везти дерево в другое место – это упускать прибыль.

Спускаясь вниз по склону, Юджин притворно рассмеялся над какой-то шуткой мальчишки Сандерсона и похлопал его по спине.

– Да ты только посмотри на этот кусок дерьма, – снова плюнул Пит. – У него что, два члена? Чего он стоит так враскоряку?

– У тебя в термосе что-нибудь осталось? – поинтересовался Дон.

Рич налил ему кофе. Парни собрали свои вещи, отошли за кучи мусора, чтобы облегчиться.

– Хочешь немного? – предложил Рич. Пит протянул свою чашку. Спина у Рича затекла от долгого сиденья. Он закряхтел, поднимаясь на ноги.

– Все в норме? – спросил Дон.

– Ага.

Дон окинул его взглядом, прикидывая, брешет он или нет. У них всех давно уже заржавели петли. У Пита так разболелись суставы, что он не мог сжать в кулак левую руку. Сапоги завязать – и то тяжело.

Дон запрокинул голову, допивая последние капли кофе.

– Кофе она слишком слабо у тебя заваривает, – пожаловался Пит.

– Да ты ни хрена не чувствуешь, ты ж вечно свой дерьмовый табак жрешь, – огрызнулся Дон. – Ты просто завидуешь.

– Не у каждого из нас есть старушка, которая за нас платит, Портер.

На лице Дона мелькнуло раздражение. Гейл зарабатывала в школе не так уж и много, но Дона все равно донимали этим все кому не лень. Большинство жен работали, только пока у них не рождались дети, но у Дона и Гейл детей так и не появилось.

– Разве я виноват, что тебе так и не попалась женщина, настолько слепая, чтобы согласиться выйти замуж за такого урода? – проговорил Дон.

– Он нравится Марше, – заметил Рич.

– Ну уж нет, – возразил Пит. – Я видел, что с предыдущим случилось. Я бы предпочел сохранить свои пальцы целыми, спасибо большое.

– Плохо это – одному жить. – Дон подобрал с бревна коробку из-под ланча.

– По крайней мере, в своей собственной чертовой ванной я могу ссать стоя.

Рич сочувствовал Питу, живущему в своей развалюхе в полном одиночестве. Он мог бы быть на его месте, если бы Юджин не донимал его так насчет Коллин.

«Одно чертово свидание. Что, боишься, что она к тебе в постель запрыгнет? Забыл, как это делается?»

Надо было приберечь кусочек лимонного кекса для Пита, а не есть его тайком, словно ребенок, дорвавшийся до конфет. Коллин бы неодобрительно покачала головой, узнай она об этом.

– Что? – спросил Пит – лицо Рича смягчилось, стоило ему только о ней подумать.

– Ничего.

Пит поднялся по ступенькам, бросил термос на сиденье.

– Ну и дела. Деревья выращивают, словно кукурузу. – Пит фыркнул. – Мы им уже не нужны, это уж точно.

Голос его дрогнул, и Ричу немедленно захотелось все ему рассказать. Когда придет время, ему пригодится хороший лесоруб. Но рассказывать раньше срока было нельзя, это все испортит.

– Черт, – выругался Пит. – Если я буду ныть как сучка, делу это не поможет.

– Получается у тебя неплохо, – заметил Рич. – Если что, знаешь, кем устроиться на работу.

– Это у нас по части Мерла.

Рич протянул Питу зубочистку и, взяв одну себе, отправился обратно к своему дереву, обогнув место, где бревно соскользнуло с чокеров и выбило яму, глубокую, словно могила. Выкорчеванные пни лежали на боку, как вырванные с корнем гигантские зубы. Их завалят кустарником и сожгут. В старые времена пни не трогали – деревья пускали новые побеги, но теперь они мешали новым посадкам. Воистину проблемы фермеров.

Он достал из кармана любовную записку Коллин. После того случая – Юджин не умел держать проклятый язык за зубами – Рич не получал записок много месяцев. И только когда все немного успокаивалось, когда Коллин чувствовала, что он потерял бдительность, она клала записку в карман его джинсов или засовывала ее под крышку термоса. «Возвращайся домой целым и невредимым, Стручок».

Как-то раз он сказал ей, что теперь, когда рядом нет Ларка, он боится упасть. Они тогда лежали в постели. Что-то в плавном скольжении ее ноги по его ноге заставило его заговорить. Это всегда больше всего удивляло его в браке: половину времени он не понимал, что думает, пока вдруг не произносил это вслух.

Коллин никогда не заговаривала о записках. Все та же застенчивая девушка, встречавшая его у двери, тихий голос, в который приходилось вслушиваться, сладкий аромат за ухом – герань – из белой бутылочки с золотистой крышкой. Когда он впервые пришел на чесночную ферму один, то постучал и тут же спрятал руки в карманы. Рич никогда не знал, куда девать свои огромные ладони. Как, черт возьми, он позволил Юджину его на это уломать? Он начал спускаться обратно по ступенькам, но когда оглянулся через плечо, то увидел ее, и у него чуть не подкосились ноги. От того, как она опустила взгляд, ему захотелось хлопать, кричать, петь – что угодно, лишь бы привлечь ее внимание.

Он спустился вниз по склону и услышал низкую вибрацию одной из новых легких пил – судя по звуку, зубья были сточены слишком сильно. Нынче молодежь ленилась правильно все измерить, прежде чем точить пилу, и вот результат – цепь ложилась неправильно, слишком перегружая мотор и заставляя бензопилу выть и трястись. Только старики теперь работали с МакКаллохами[3], такими круглыми и тяжелыми, что их можно было скатить с холма, как арбуз.

Олений источник брал свое начало в низине под его деревом. Рич ополоснул руки, глотнул пригорошню воды, вытер рот рукавом и достал записку Коллин.

– Эй, Гундерсен! – крикнул кто-то. – Тут твоя шавка вернулась.

Скаут бросился к нему, чуть не посадив Рича на задницу. Грязный и без ошейника, Скаут принялся поспешно лакать воду, а затем припал к земле, пыхтя и скалясь своей собачьей ухмылкой.

– Ах ты, – ругнулся Рич, почесывая затылок. Придется проводить его до грузовика и заставить лечь под сиденье, а потом ребята будут жаловаться, что весь автобус снова пропах мокрой псиной.

Рич развернул записку Коллин.

Но это была не записка – просто чистый листок бумаги.

1 сентября

Не поднимая глаз от тарелки, Рич прикончил три яйца. Что-то беспокоило его с тех самых пор, как его бригаду отправили в Оленье ребро. Меньше деревьев – меньше зарплата. Энид бы на ее месте точно все знала. Юджин ей обо всем рассказывает.

Он подобрал хлебом последний желток, допил кофе.

– То, что надо.

Рич надел ботинки, позволил ей чмокнуть себя в щеку – будь осторожен – и вышел под дождь.

«Каждый день в браке – это выбор», – сказал пастор на их свадьбе.

Коллин втиснула радиоприемник между лампой и стеной, в то самое место, где обернутой фольгой антенне удавалось выцепить из эфира мелодию. Осталось пришить последнюю атласную розу. Четыре старшие сестры, целое детство, переходящее из рук в руки; у Алсеи должно быть хотя бы собственное крестильное платье. Она была замечательным ребенком, лежала себе смирно. Счастье для любых родителей.

Коллин почесала уши, чтобы унять зуд. Если чешется, значит, заживает. О чем хотел ее спросить Дэниел?

Она завязала на нитке узелок, обрезала ее и подняла платье в воздух, любуясь блеском атласа в свете солнечных лучей, падающих из окна. К подъезду подкатил красный «Вагонер», Энид надавила на клаксон.

– Мы едем в «Бистрин», – объявила Энид, врываясь в дом. – Девочкам нужны туфли. Ты с нами?

– Карпик спит.

– Карпик? – возопила Энид. – Карпи-ик!

И хотя обычно Карпика было не добудиться – на Четвертое июня он так вообще забирался под стол во время застолья и засыпал во время фейерверков, он вышел из коридора в пижаме, со встрепанными после сна волосами.

– Ну вот, – сказала Энид. – Он проснулся.

Карпик сидел на заднем сиденье и болтал с Агнес, Мэвис и Гертрудой, девочками с рыжевато-русыми волосами и светло-голубыми глазами, живыми и симпатичными – несмотря на то, что их назвали в честь женщин на три поколения старше. Карпик их просто обожал.

– Что ты сделала со своими ушами? – спросила Энид, отъезжая от подъездной дорожки. Коллин потрогала серьги.

– Мне их Рич подарил.

– Дай посмотреть. – Коллин наклонилась к ней. – Хм, и что он натворил?

– Ты о чем?

– Я знаю, что если Юджин мне что-то дарит – значит, он облажался. Вот бы он облажался по-крупному и купил стиральную машину с сушкой.

– Ничего он не сделал. – Коллин ущипнула мочки ушей. По встречной полосе мимо пронесся лесовоз. Кроме обручального кольца Рич никогда раньше не дарил ей украшений.

– Выглядят дорогими, – заметила Энид. – Наверное, он сделал что-то плохое. Он тебе еще и новый пикап купил. Подумай, что он такого сделал.

Коллин понимала, что это черная неблагодарность, но на самом деле она ненавидела свой новый пикап. В пятницу на Пасху она осталась дома одна, Карпик тогда ночевал у Энид. Ей следовало бы вызвать «Скорую», как только она вышла на улицу, и поняла, что ее старый «Форд» не заводится. А вместо этого ее нашел вернувшийся домой – слишком поздно – Рич. Она лежала в ванной – крови было слишком много, чтобы оставаться в постели, – с головой, откинутой на бортик, настоящая сцена из фильма ужасов.

Когда все закончилось, он сразу же поехал в автосалон и купил ей самый шикарный пикап, хотя презирал марку «Шевроле». Она злилась каждый раз, когда садилась в этот пикап – как будто хоть что-то могло компенсировать ее потерю, но это был семейный пикап, пикап с ремнями безопасности, рассчитанный на шестерых. И Коллин цеплялась за обещание, которое он сулил: они попробуют еще раз. Они будут пробовать снова и снова.

– Заставлю Юджина купить мне стиральную машину с сушкой, когда он получит первую оплату за рощу, – объявила Энид, останавливаясь перед магазином «Бистрин», витрины которого были увешаны объявлениями о распродаже товаров к школе. Отбеленные джинсы – 12,99$.

Они вошли в магазин, и девочки тут же направились к витрине с белыми ковбойскими сапогами с бахромой.

– А эти похожи на папины. – Карпик указал на пару желтых рабочих ботинок. Он послушно сел, чтобы их примерить. – Подходят!

Коллин пощупала носок, проверяя, где большой палец.

– Слишком большие.

– Ну пожалуйста! – взмолился он.

Она проверила цену.

– Он до них дорастет, – сказала Энид. – А одиннадцатый размер у них есть? Уайету нужна пара.

Энид оставила его дома, и Коллин была этому только рада. Хитрый и вредный, он был одним из тех мальчишек, с которыми, как она надеялась, Карпик не подружится, когда начнет ходить в школу.

– Ты не сможешь их носить, пока у тебя ноги не вырастут, – возразила ему Коллин. Он с готовностью кивнул, словно собирался прямо тут сидеть и ждать до победного.

Она купила ему слишком большие ботинки и две пары комбинезонов – на сейчас и на вырост.

– К концу дня они будут грязными, – уверила Энид, снимая бирки с трех пар белых сапог, чтобы девочки могли надеть их сразу же. На улице дети принялись перепрыгивать через трещины в асфальте – его они видели нечасто. Энид вспомнила, как сегодня утром Рич шел по подъездной дорожке с развязанным шнурком – так торопился выйти из дома.

– Что-то происходит? – спросила Коллин.

– О чем ты? – уточнила Энид.

– Рич выглядит… не знаю. Обеспокоенным.

– А ты его спрашивала?

Коллин скрестила руки. «Он мне ничего не говорит» – подумала она.

– Они узнали, откуда взялся череп?

Энид пожала плечами.

– Насколько я знаю – нет.

– Юджин ничего не говорил? – допытывалась Коллин.

– Только то, что они вернутся в Проклятую рощу в конце месяца, – сказала Энид. – И я получу свою стиральную машину с сушкой. Ты не знаешь, каково это – когда у тебя шесть детей.

– Нет, – сказала Коллин, пощипывая уши. – Не знаю.

– Да ладно тебе. Я не это имела в виду.

– Я знаю.

На повороте к дому Ларка стояли, охраняя проезд, два туалета – как два несочетающихся между собой фарфоровых льва. Рича подкидывало на изрытой колеями двухколейке, и в груди у него клокотало беспокойство. Всю жизнь он получал оплату за фут доски, и хотя новости о переходе на дневную ставку уже какое-то время витали в воздухе, он все равно оказался к этому не готов. Он припарковал пикап, взял с сиденья упаковку пивных банок «Таб» и жестянку с обедом. Хлопнула дверь, и звук отозвался в ноющей спине болью. Киллер и Банджо подскочили к нему, виляя хвостами.

– Стручок, тебя где носило? – спросил Ларк, с комфортом расположившись в кресле, стоящем на крыльце. На колене у него покоился уже наполовину готовый снежный человек.

– Застрял на хребте Оленьего ребра.

– Вы разве не расчистили Ребро пару лет назад?

– С западной стороны. Теперь мы на восточной.

Рич поставил ногу на нижнюю ступеньку. Одно это движение, и боль прострелила левую ногу до самой пятки. С работой, в общем-то, проблем не возникало – боль появлялась, только когда он долго сидел неподвижно.

– Как продвигается дерьмобизнес? – спросил он, поднимаясь по лестнице.

– Как обычно.

– Кел прислал тебе бифштекс с луком.

– С луком. – Ларк хмыкнул, потом сузил глаза. – Что ты тут забыл в будний день? Я же сказал Марше, что не нужно меня проверять. Не помру.

– Знаки уже готовы?

– В магазине. – Ларк кивнул головой в сторону пристройки с ржавой крышей.

Хворост, который Ларк продавал туристам по баксу за вязанку, был сложен под навесом.

Голень Рича пульсировала, под коленом красовался приличный синяк, костяшки пальцев были разбиты, на запястье – рана, которую не мешало бы зашить. Сквозь стекло в двери магазина он заметил знак, лежащий поперек верстака. Рядом – ведро, в котором отмокала кисть.

– Они высохли? – спросил Рич.

– Еще полчаса. – Ларк поскреб челюсть.

Каждый год Рич подвозил Ларка, чтобы помочь собрать ему дорожные знаки, расставленные с интервалом в две мили по обе стороны от моста Золотого медведя, вдоль шоссе 101 от Кресент-Сити до Орика.

Рич покрутил на ладони жестянку, мясо было теплым даже сквозь слой алюминия. Ларк принюхался. Он, конечно, весь день не ел горячего.

– Так и будешь тут стоять, как чертов гробовщик? – проворчал Ларк.

Рич убрал со стула фотоаппарат «Полароид» и, держа спину прямо, поставил на его место упаковку с пивом и жестянку с обедом.

– Тебе кто палку в задницу засунул?

Белка-летяга уронила желудь, который покатился по крыльцу и стукнул Киллера по спине. Пес приоткрыл один глаз, но разбираться с этим дальше ему было явно лень.

– Что с черепом? – поинтересовался Ларк.

Рич пожал плечами. Влажные от пота складки рубашки терлись о кожу, вызывая зуд.

– Слышал, государственные ищейки там все перерыли. Если эти ребята найдут хоть один обломок ногтя, тут же навсегда перекроют рощу. Кто их вообще туда навел? Мерл?

– На кой черт ему это делать? – возразил Рич.

– Да кто знает. Он вечно ведет какую-то свою игру. – Ларк сплюнул через перила. – Слышал, Джим Мюллер продал свои восемнадцать сороковушек? – спросил он, хотя Рич никому об этом не рассказывал.

У Ларка не было телефона, ходил он с двумя тростями, из всех средств передвижения – только древний «Интернешнл», который уже тридцать пять лет было как не сдвинуть с места, и все равно Ларк мог рассказать, что происходит где угодно: хоть на далеком хребте рядом с Кузнечной рекой на севере, хоть на юге от Угриной дороги, хоть на востоке от Троицы. Как будто слухи путешествовали по реке, и ему достаточно было окунуть палец в воды Кламата, чтобы узнать последние новости.

Рич подтолкнул жестянку носком сапога:

– Бифштекс остывает.

Собаки подняли головы. Боров учуял запах, хрюкнул и поковылял к крыльцу, но Ларк сделал вид, что ничего не услышал.

– Сколько в среднем живет установщик чокеров?

Именно этот вопрос задал ему Ларк, когда в пятнадцать лет Рич впервые спросил, как ему устроиться на работу. Это Ларк, лучший друг его отца, спилил тот самый сук, который его и прикончил. Никто в этом не был виноват – разве что только порыв ветра, но Ларк все равно винил себя и всю жизнь нес на душе это бремя. Каждый день – пока еще мог куда-то ходить – он таскал с берега реки по камню, чтобы положить рядом с пнем того самого дерева. Гора камней, отмечающая все дни, которые Рич прожил без отца.

«Трелевка леса – верный путь к смерти, увечьям и травмам. Иди лучше в школу, научись там чему-нибудь», – посоветовал Ларк, когда Рич замешкался с ответом. В свои пятнадцать Рич был выше всех своих учителей. Он ненавидел протискиваться в дверь класса, ненавидел, какие на него все бросают взгляды.

Когда он пошел спрашивать второй раз, то пришел прямо на вырубку, где работала бригада Ларка.

«Ты тут какого черта забыл? – крикнул Ларк, пытаясь перекрыть рев пил – в те времена все пользовались шумными «МакКаллохами». – Ты что, помереть хочешь?»

Голос Рича клокотал от ярости.

«Я хочу работать».

«Знаешь, сколько в среднем живет установщик чокеров?»

И снова Рич не знал, что ответить. Нужно было придумать что-то умное, хлесткое, тогда, может быть, Ларк позволил бы ему остаться, но тут загудел старый паровой свисток, сбивая Рича с мысли и пробивая дыру в самом сердце.

– Свисток на ланч, – сказал Ларк в настоящем, улыбаясь воспоминаниям и не поднимая глаз от своей резной фигурки.

Рич наблюдал, как медленно вырисовываются мощные плечи снежного человека. За все эти годы Ларк вырезал, наверное, с тысячу этих фигурок. После смерти отца Ларк часто начал брать Рича с собой на рыбалку. Потом он усаживал его на крыльцо и вырезал фигурки, пока на сковородке шкворчала форель, а свиньи рылись в рыбьих кишках. Затем он заезжал в «Улей» за сладкими булочками, чтобы привезти их маме Рича.

Жена Ларка умерла, когда в двадцатых годах прорвало плотину и случилось наводнение. Ларк вернулся домой с лесозаготовок спустя неделю, когда ее уже не стало.

Он так и не смог с этим смириться. «Это было еще до того, как они с твоим отцом познакомились», – рассказывала мама Рича.

Ларк редко упоминал о своей жене из племени карук, только говорил иногда, что она родилась среди народа, живущего выше по реке, всегда была очень осторожна, что она говорила с ним на своем языке, когда сердилась, и что она немного говорила на языке юрок, что она могла надергать волокна из дикого ириса и смотать бечевку, а из нее делать жаберную сеть такую крепкую, что она могла удержать тридцатифунтовую рыбину в два ее роста. Ларк сделал ей могилу, хотя тело ее так и не нашли. Рич видел ее надгробие недалеко от того места, где были похоронены его родители – по другую сторону невысокой каменной стены, отделяющей белых мертвецов от индейцев.

– Где твои зубы? – спросил Рич.

– Там где-то.

Рич нырнул на кухню и взял вилку, нож не понадобился – Кел нарезал бифштекс заранее. Когда он вернулся, Ларк уже отковыривал от жестянки крышку. От аромата жареного мяса рот Рича наполнился слюной.

– Я что, по-вашему, слишком стар, чтобы самому резать себе мясо? – проворчал Ларк, принимаясь за обед. Боров хрюкнул, наблюдая за ним сквозь перила. – Мерл, а ну посади свою жирную задницу. – Боров послушно сел. – Свиньи умные, как черти.

Когда-то Ларк воровал яблоки из старого сада Бола, чтобы откормить свиней и сделать их мясо слаще, но сейчас он не пользовался коптильней уже много лет. Старый боров перешел на роль домашнего любимца, хотя Ларк ни за что бы это не признал. Раньше он все время держал во дворе двух-трех свиней и всех называл в честь того, кто сильнее всего разозлил его в этот год. После того, как Ларк упал, целых два десятка лет покрытые грязью Вирджилы покорно ожидали, когда их зарежут. Не было на свете человека, которого Ларк ненавидел бы больше. Он был уверен: кто-то перерезал стальной сердечник каната, причем так, что он успел подняться на сорок футов, прежде чем канат оборвался. И если это сделал не сам Вирджил, то уж точно виновен был Джей Пи. Джей Пи держал в Эврике лавку старьевщика, доверху набитую потрепанными деталями от пил и тому подобным хламом, но большую часть своих денег он зарабатывал, выполняя за Вирджила грязную работу. Но, конечно, доказать ничего Ларк не мог. Он тогда сломал себе спину, шею, оба бедра. И почти все остальное – ну, кроме чувства юмора, любил пошутить Ларк.

– Тридцать процентов выруби, а остальное пусть растет. Так Карпик сможет добывать древесину еще много лет после твоей смерти, – сказал Ларк. Когда он впервые заговорил о том, что нельзя рубить деревья быстрее, чем они успевают вырасти обратно – он придумал «устойчивую урожайность» еще до того, как этот термин вообще появился, – Вирджил его обругал:

«Ты совсем из ума выжил, Корни? Дальше что предложишь? Корчевать деревья самолетом?»

Но по-настоящему все закрутилось уже позже. Вирджил начал обвинять Ларка в том, что он коммунист, пока тому это не надоело и он не ушел.

– Жаль, Вирджил не увидит, что ты провернул. Вот же сукин сын, – покачал головой Ларк. – Никак не мог смириться с тем, что я ушел. Заставил меня заплатить.

– Может, это был несчастный случай, – неубедительно предположил Рич. Чего толку ворошить старое?

– Ага. Несчастный случай. Стальной канат порвался, как гребаная леска. Прямо как в тот раз, когда Олин Роули сунул руку в ленточную пилу, да? Двадцать лет работал с пилой, а потом отпилил себе руку как ни в чем не бывало? Несчастный случай. Сам себя взял и покалечил.

Ларк отставил жестянку – там в основном оставался лук – на перевернутый ящик рядом.

– Мы поедем сегодня за дорожными знаками или нет? – задал вопрос Рич.

Табличку на пристройке тоже было бы неплохо перекрасить. Она гласила: «10¢ (ПОМНИТЕ О КОДЕКСЕ ЧЕСТИ). НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ЦЕЛИТЬСЯ ПОТОЧНЕЕ».

– А у тебя что, еще какие-то дела? – спросил Ларк. Рич растер ладонями колени, джинсы совсем отсырели. Еще полчаса, и они станут твердыми, как труп. Белка-летяга обвилась вокруг шеи Ларка.

– Слезай. – Ларк скинул белку с плеча. Та упала на пол и спряталась за кусками коряги, в изобилии разбросанными по крыльцу. – А, черт, – пробормотал он. Он легко мог отличить на слух двигатель одной машины от другой. – Что этой суке опять нужно?

«Додж» Марши притормозил у оврага, подъехал к туристическому дереву.

– Ты загораживаешь дорогу моим клиентам! – заорал Ларк. К дереву вела круговая дорога – любой желающий мог подъехать поближе и сфотографироваться под табличкой, прибитой над туннелем: «ВЫЖИВШЕЕ ДЕРЕВО. ВЫСОТА: 301 ФУТ. ДИАМЕТР: 16,3 ФУТА. РОДИЛОСЬ В 200 ГОДУ Н.Э.».

– Каким еще клиентам?

Джек-рассел Марши спрыгнул у нее с колен и помчался, подпрыгивая от восторга, чтобы громогласно облаять борова. Учуяв запах белки-летяги, он молнией взлетел по ступенькам на крыльцо.

– Убирайся отсюда, Гизмо, мелкий ты сукин сын. – Ларк дал ему пинка.

– Привет, Рич, – сказала Марша, пытаясь одновременно удержать в руках запеканку и коробку с магазинным бисквитом. Она была тяжелой, как свиноматка, но в голосе ее слышалась странная певучесть. – Что с тобой случилось? – Она задержала взгляд на порезах, которые оставила случайная ветка. Рича лично куда больше беспокоило, как он будет выплачивать кредит после перехода на дневную ставку.

Он кашлянул.

– Немного перестарался.

– Почему бы тебе не одеться? – обратилась Марша к Ларку. – Холодно же. У меня в пикапе лежит упаковка «Таба».

Она занесла запеканку в дом.

– А почему бы тебе не принести мне чертово пиво? – крикнул Ларк ей вслед.

Рич услышал, как она выбрасывает пустые банки в мусорное ведро и прибирается.

– Ты опять курил? – Марша появилась на пороге.

– Я бросил. – Ларк прикусил щеку.

– Ты почему не сказал, что у тебя кончилось мыло?

– Забыл.

– Вот твоя сдача, – Марша протянула конверт, и Рич вспомнил о письмах Ларка. По дороге сюда он не забыл заглянуть в почтовый ящик.

– Оставь себе, – махнул ей рукой Ларк.

Марша бросила конверт на ящик вместе с пинтой клубники.

– Это еще что за чертовщина?

– Фрукты.

Ларк скрестил на груди руки, словно она его глубоко оскорбила.

– Увидимся в четверг. Если ты до него доживешь, конечно. Гимзо! – Джек-рассел с визгом пронесся через двор и запрыгнул в машину. Когда она уехала, Ларк принялся рыться в луке, выискивая оставшиеся кусочки мяса. Наконец, он окончательно отодвинул жестянку в сторону.

– Высший класс. А теперь загляни под сидение.

Рич повернулся, словно ожидая увидеть, как на крыльцо взбирается еще один стул. Твою-то… Позвоночник пронзила резкая боль.

– Да вот тот, на котором ты сидишь, – подсказал Ларк.

Рич сунул руку под стул, встал, перевернул его вверх тормашками. К сиденью скотчем была приклеена пачка сигарет.

Ларк облизнулся.

– То, что надо.

Рич закурил. Ларк чиркнул спичкой, глубоко затянулся, выдохнул.

– Это ты так бросил, да? – усмехнулся Рич.

– Однажды правда пробовал бросить. Так мне настолько захотелось покурить, что я сожрал сигарету. На вкус – полное дерьмо, – Ларк сделал еще одну затяжку. Над рекой висел туман, собираясь в одну большую бесформенную массу. – Мерл правда всех перевел на дневную ставку?

Дон сообщил об этом сегодня.

– С понедельника. На Оленьем ребре в основном молодые деревья растут, – объяснил Рич. – Если бы не это, нам еще пришлось бы Мерлу приплачивать за право там поработать.

Первый платеж за участок 24–7 он должен был внести через месяц.

– За месяц может многое произойти, – проговорил Ларк. – Загрузишь дорожные знаки в машину?

Рич зашел в сарай, посмотрел вверх, где на краю оврага росла ободранная дугласова пихта. Именно на ней Ларк учил его карабкаться на деревья после смерти матери. Он вспомнил голос Ларка, доносящийся с земли:

«Срезай сверху вниз. Будешь резать снизу – ветку закрутит, в механизм может попасть канат, и тебя так сильно сдавит, что желудок из носа полезет».

Неделями Рич пыхтел и отдувался, в кровь сдирая руки о ствол чертовой пихты. Он соскальзывал вниз, падал, начинал все сначала, веревки оставляли на ладонях ссадины, но в конце концов у него все получилось: Рич научился залезать на вершину дерева и спускаться вниз всего лишь за сорок секунд.

А теперь Ларк наблюдал сквозь клубы дыма, как Рич грузит в кузов пикапа фанерные дорожные знаки.

^{«ДОМ ВНУТРИ ДЕРЕВА!»}

Дом – это громко сказано, если учитывать, что на самом деле это был старый выдолбленный пень, внутри которого Ларк поставил шатающийся столик и пару ящиков из-под молока в качестве табуреток. В былые времена из него получился бы неплохой загон для гусей, но Ларк придумал идею получше: приделал дверь, обил ее кусками жести и начал брать за вход четвертак. Если что и нравилось ему больше, чем сигареты, – так это выманивание денег у туристов. Богатенькие – им не приходилось потеть, тяжким трудом зарабатывая себе на кусок хлеба. И до ужаса ленивые – не могли даже вырыть себе ямку, чтобы посрать, предпочитая отдавать бешеные деньги за платный сортир.

Ларк затушил окурок.

– Рич Гундерсен. Ты ведь даже на деньги никогда не рисковал играть, а тут внезапно влип по самые уши. Добро пожаловать на вечеринку, Рич. Поздравляю, твою мать. – Уголок рта Рича дернулся, складываясь в ухмылку. – Как думаешь, вы скоро вернетесь на лесозаготовки в рощу?

– Не знаю, – признался Рич. – Но я знаю, что три недели назад никакого черепа там не было.

– Ты сказал об этом Мерлу?

– Что я там ошивался в свой выходной? Нет уж, спасибо.

– А зря. Хороший шанс поговорить с ним об использовании его дорог для вывоза твоей древесины. Ты ведь хочешь заключить с ним контракт на выпил досок? – Ларк потянулся за тростями, подцепил пилу стволом своей деревянной винтовки и подтянул ее поближе.

К тому времени, как он забрался в пикап, собаки уже успели свалить на землю жестянку с луком, толкаясь носами.

– Твоя почта.

– «Корнелиус Ларкин», – прочитал Ларк, с таким удивлением, словно это имя принадлежало кому-то другому. Он сунул один конверт в карман, а другой разорвал пополам и выбросил в окно.

Ларк говорил, где надо остановиться, а Рич сбрасывал скорость и вылезал наружу, чтобы установить знаки. Мимо проносились случайные машины.

– Длиннопалый старина Дэнфорт все еще работает на «Сандерсона»? – спросил Ларк через окно. Они остановились на южном конце моста Золотого медведя.

– Ага. – Рич кувалдой вбивал дорожный знак в землю. От ударов у него звенело в руке.

– Удивительно, как еще никто не отрезал его чертовы пальцы, – произнес Ларк.

Рич снова сел за руль.

– Я его спрашивал, как далеко вниз собираются прокладывать дороги в нижней части Проклятой рощи. Он мне не сказал.

– Мерл годами проталкивает планы вырубки, которые составляет Дэнфорт, – рассуждал Ларк, – но это не значит, что он хоть с гулькин нос что-то в этом смыслит. Единственная древесина, которую этот хрен когда-либо держал в руках – это карандаш. Просто спроси его, можно ли тебе посмотреть.

Рич оглянулся через плечо. Осталось еще три дорожных знака.

– Их больше, чем в прошлый раз?

Они проехали вдоль побережья, мимо ветхих домиков, выкупленных под национальный парк. Пока их сдавали в аренду, но по окончании двадцати пяти лет их снесут бульдозером, как и дом Рича. А ведь здесь начинались и заканчивались целые человеческие истории: рождались дети, били посуду, кто-то не спал всю ночь, слушая скрип дерева во время бури и боясь, что оно вот-вот свалится на дом.

– Что толку ставить новую крышу? – Ларк дернул подбородком в сторону последнего дома, стоящего в стороне от остальных. Стены его были ярко-белыми. Сидящий на крыше парень потянулся за мешком, и Рич разглядел, что это пацан Тома Фили.

– Он мог бы отлично научиться карабкаться на деревья, – заметил Ларк. – Ты посмотри только.

– Мог бы, – согласился Рич.

Рич вбил последний дорожный знак; из порезов, оставшихся от колючек, текла кровь.

– Мерл рано или поздно об этом узнает, – сказал Ларк, словно придя к какому-то решению. – И лучше, чтобы он узнал об этом от тебя. И расскажи Коллин. Будь врать своей старушке – попадешься как миленький.

– Я не врал.

– Ага. Ты просто ни черта ей не сказал, не так ли? – Ларк провел обрубленным пальцем по деснам, очищая их от налипшей луковой кашицы. Он вздохнул. – Пойдем посмотрим.

– Сейчас? – спросил Рич. Уже начинало смеркаться.

– В моем возрасте дела на завтра откладывать нельзя.

Рич повернулся к темнеющей лесопилке. В былые времена, когда лесорубы маршировали, словно армия, через прибрежные хребты, «Сандерсон» работал в две смены, каждый день, кроме воскресенья. Скобельные станки обдирали бревна, конвейеры везли кору для просушки, сортировки и упаковки, Олин Роули нарезал бревна, приводя их к одной длине, кромкострогальный станок обстругивал бревна, избавляясь от дефектов, юроки подтягивали бревна за цепи, сортировали их и складывали для сушильных складов и печей. Все здание грохотало и ревело от шума. Сейчас это место выглядело заброшенным. Молодые деревья здесь не обрабатывали: их отправляли на юг, в Эврику или Кресент-Сити, где лесопилки были оборудованы пилами меньшего размера и могли справиться с такой работой.

Рич притормозил у места, где по водопропускной трубе тек Проклятый ручей, убегая под Безымянную дорогу, и посмотрел на лес вдоль Хребта 24-7.

Ларк опустил стекло, присвистнул.

– Да, таких мест больше не встретишь.

Из верхней части Проклятой рощи тут же вышел мужчина с рюкзаком – казалось, он откликнулся на свист.

– Знаешь, что там индейское захоронение? – поинтересовался Ларк у мужчины. Глупый вопрос – он был индейцем – симпатичным, примерно возраста Коллин. За ухом у него лежал карандаш. – Ты – пацан Долорес, – узнал Ларк. Он высунул руку из окна и пожал мужчине руку, как будто они были старыми товарищами. Рич его не узнал. Он и Долорес забыл, вспомнил, только когда Ларк назвал ее имя – девушка, которая любила танцевать с солдатиками, квартировавшимися здесь во время войны. Она всегда откидывала голову, когда смеялась, обнажая шею.

– Дэниел. – У Ларка память на лица была феноменальная – он помнил каждого человека, которого когда-либо встречал в своей жизни. – Ну как, стал врачом?

– Разве что рыбным, – ответил мужчина. Ларк рассмеялся. Мужчина окинул Рича взглядом, как бы прикидывая его рост. – Рыбный доктор, неплохо. – Ларк снова рассмеялся. – Но отсюда до реки больше мили, разве нет?

– Да, – подтвердил Дэниел, но дальше тему развивать не стал.

– Как Джордж? – спросил Ларк. – Я его в последнее время на реке не видел. Проблемы с лодкой?

– Можно и так сказать.

– Ну да. Я видел, он ее так лососем нагружал, что вода поднималась над ватерлинией на добрых два дюйма. Чудо, что он ее не потопил, – вспомнил Ларк. Мужчина покачал головой.

– Нынче рыба плохо идет на нерест. Половина ручьев заилена.

– Рич, а ведь в Проклятом ручье все еще много лосося водится? – спросил Ларк.

Тот кивнул.

– Обычно да.

– Боюсь, это ненадолго, – сказал Дэниел. – Слишком мало рыбы возвращается обратно в реки. Очень уж агрессивно ее ловят в открытом море.

– Что ж… – Ларк смахнул с колен приставшую грязь. – Если в этой реке осталась хоть одна рыбина, Джордж ее точно найдет. Чертовски хороший рыбак твой дядя. Тебя подвезти?

– Да я уж сам. – Мужчина поправил рюкзак. – Спасибо.

– Ты здесь поосторожнее ходи, студентик. С такими длинными волосами тебя кто-нибудь может принять за одного из этих любителей природы и пристрелить. Сколько нынче дают за любителей природы, Рич? Двадцать пять баксов?

– Что-то вроде того, – кивнул Рич.

– Раньше за пуму давали пятьдесят. Но их теперь немного осталось. – Ларк сощурился. – Пустынная дорога вроде этой может быть опасна. Лучше бы тебе держаться подальше.

– Буду иметь в виду. – Дэниел отсалютовал на прощание и скрылся в кустах. Ларк проводил его взглядом.

– Как думаешь, что он тут делает? – спросил он.

– Кто знает. – Рич потер плечо, готовясь поехать домой.

– Повезло, что он натолкнулся на нас, а не на кого-нибудь похуже.

Юджин в тот раз погнался за хиппи с бейсбольной битой. Точно проломил бы кому-нибудь голову, не вмешайся Харви. Рич выжал сцепление.

– Погоди. – Ларк наклонился, заглянул ему в глаза. – Сколько с тебя взял Мюллер?

– Двести пятьдесят.

Ларк втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

– Благодаря тебе старик будет пользоваться огромным спросом у шлюх в солнечном Сан-Диего. – Дерево 24-7 светилось золотисто-оранжевым светом, на его кроне плясали последние солнечные лучи. – Только посмотри на него? Сколько в ней сейчас? Двадцать восемь и пять?

– Тридцать с мелочью. С тех пор, как этому хребту дали название, прошло сто лет.

– Рич Гундерсен. Решил поставить на самого себя. Твой отец был бы чертовски горд. – Ларк дважды стукнул по приборной панели – словно мула подгонял. – Пора бы одному из вас, Гундерсенов, заработать побольше, чем на две вязанки дров.

Коллин сидела под лампой-кроликом и шила, когда Рич вернулся домой.

– Ты где был? – спросила она.

– Помогал Ларку с дорожными знаками. – Он опустил ключи в деревянную миску.

– Ужин в духовке.

– Где Карпик? – поинтересовался он, снимая ботинки. Коллин бросила на него взгляд поверх очков.

– Спит. Уже девять вечера.

Рич прошаркал на кухню, достал тарелку. Мясной рулет с печеной картошкой – все как он любит. Он услышал, как Коллин вышла на улицу, в темноте вспыхнул свет фонаря. Через минуту хлопнула дверь пикапа. Коллин вернулась в дом, с шумом закрыв за собой входную дверь.

– Пришли новые страховые карточки, – сообщила она. – Одну я положила тебе в бардачок. – Она гневно выдохнула через ноздри. – Ты ничего мне не хочешь сказать?

Рич подумал о бумагах, о ключе от почтового ящика, спрятанного в потайном отделении. Как ему это все объяснить? Как рассказать ей про будущее, о котором он мечтал?

– Коллин.

– Что «Коллин»? – Она ходила взад-вперед по ковру гостиной, не снимая ботинок. – Это что?

Рич поймал упаковку презервативов, которую она ему бросила, и прочистил горло, скрывая облегчение. Она не злилась на него за то, что он опустошил их сбержения, связал их кредитом, который, возможно, никогда не сможет выплатить, рисковал своим и ее будущим. Нет, она злилась из-за упаковки резинок, которую он забыл принести в дом.

Он бросил презервативы на кухонный стол рядом с тарелкой.

– Не клади их сюда, – потребовала она, скрестив руки.

Рич не знал, сколько еще он сможет себя сдерживать. Все его тело жаждало ее прикосновений. Но он не хотел снова подвергать ее таким испытанием. Ни в коем случае. Никогда.

Он провел пальцем по краю тарелки.

– Еще одного раза я не вынесу.

– Ах, ты не вынесешь? – Она протопала по коридору, хлопнула дверью ванной.

Рич ел под шум воды, льющейся по другую сторону стены. Когда Коллин закончила, он принял душ. Она уже лежала в кровати, когда он вошел в спальню и бросил презервативы в прикроватную тумбочку.

Она лежала на боку, отвернувшись. Рич-то надеялся, что она будет лежать на спине. Он лег в постель, погладил ее шею, лопатки, почувствовал, как напряглось ее тело, ощутил запах гераниевого лосьона. Теперь он мог сказать: я рискнул, я очень сильно рискнул. Он даже почти это сказал.

Он хотел притянуть ее к себе, но остановился. Он никогда не смог бы забыть, как стоял в одиночестве у дверей «неотложки» после того, как срочно отвез ее в больницу, и линолеум под ногами был весь испятнан кровью. Оставшись один, беспомощный, в холодном коридоре, он торговался, он обещал, он клялся. Никогда больше.

Рич поднял руку и выключил лампу.

Они лежали неподвижно, разделенные двенадцатью дюймами темноты.

2 сентября

– Я хочу еще одного ребенка, – сказала Коллин, ставя на стол завтрак. Она не спала полночи, все думала об этом. – Почему мы не можем хотя бы это обсудить?

Рич принялся ковыряться вилкой в яичнице. Она скрестила на груди руки.

– Если бы ты просто пришел домой вовремя, может быть…

– Господи, Коллин. Мы это уже проходили. Это не имело никакого значения.

– Откуда ты знаешь?

– Я ничего не мог поделать. – Рич опустил вилку. – Даже если бы ты вызвала «скорую помощь», никто и ничего не мог поделать.

На глаза Коллин навернулись слезы.

– Почему мы не можем просто попытаться еще раз?

На лицо Рича набежала тень: выражение, которое она не смогла прочитать.

– Ты нужна Карпику, – сказал он.

Коллин ждала, что он скажет что-нибудь еще. Скажет: «Ты нужна мне». Когда он этого не сделал, она пулей вылетела из кухни и забралась обратно в постель. Она понимала, что ведет себя по-детски, но продолжала упрямо лежать, пока Рич мыл на кухне посуду. Когда он вышел в коридор, чтобы попрощаться, Коллин притворилась, что снова заснула – а затем и правда заснула вскоре после его ухода. Через час она проснулась от боли в животе. Между ног медленно сочилась кровь, в воздухе повис тошнотворно-сладкий металлический запах. Ее тело, как и каждый месяц до этого, спрашивало: «Что, хочешь еще одного ребенка?