Читать онлайн Ярость

Alex Michaelides

The Fury

Copyright © Alex Michaelides 2024

Фото автора на форзаце: Wolf Marloh

© Акопян О., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

АЛЕКС МИХАЭЛИДЕС

родился и вырос на Кипре.

Он получил степень магистра искусств в области английской литературы, обучаясь в Тринити-колледже в Кембридже, а затем – такую же степень в области сценарного дела в Американском институте кино в Лос-Анджелесе.

Роман «Безмолвный пациент», ставший литературным дебютом автора, более года провел в списке бестселлеров New York Times и был издан в рекордных 50 странах.

Алекс живет в Лондоне.

Алекс Михаэлидес о своем новом произведении:

«Я безмерно горжусь этим романом, и писать его мне было веселее, чем все, что я писал до сих пор. Будучи греком-киприотом, я хотел вернуться к своим корням и поместить свою новую книгу в мир, который знаю лучше всего: на греческий остров. Я провел много времени на греческих островах и не могу придумать более запоминающегося, красивого и захватывающего места для разворачивания триллера. Я очень рад, что люди это прочитают».

«Полный триумф – просто блестяще».

Стивен Фрай

«Твистов и поворотов сюжета здесь хватит на два романа».

Дэвид Болдаччи

«Это мой любимый роман Михаэлидеса – безусловного мастера сюжетных твистов».

Люси Фоли

«Классическая запутанная детективная история убийства. Прекрасно прорисованный состав персонажей… вы будете гадать, кто убийца, до самого финала, который шокирует вас. Умно и чертовски весело».

Крис Уитакер

«Бесконечно развивающийся, безумно интересный роман, концовку которого невозможно предсказать. Как только вы думаете, что загнали сюжет в угол, он выворачивается и с ошеломляющим размахом движется к сокрушительному финалу. Это «Талантливый мистер Рипли» нашего времени».

Блейк Крауч

«Одна из тех редких книг, где все на самом деле не так, как кажется. Как всегда, Алекс Михаэлидес не разочаровывает».

Рагнар Йонассон

«Мастер-класс саспенса».

Стив Кавана

Данное произведение является художественным вымыслом. Все персонажи, организации и события, упомянутые в этом романе, либо выдуманы автором, либо использованы в художественных целях.

Посвящается Уме

ήθος άνθρώπϕ δαίμων

«Характер определяет судьбу».

Гераклит

Пролог

Никогда не начинайте книгу с описания погоды. Кто же это сказал? Не припомню – наверное, какой-то известный писатель[1]. Кто бы то ни был, подмечено верно. Погода навевает скуку. Никто не захочет читать о погоде, особенно в Англии, где о ней и так постоянно говорят. Людям интересно читать о людях – насколько мне известно, большинство пропускают описательные абзацы.

Избегать описаний погоды – дельный совет. Однако я рискну им пренебречь. Надеюсь, исключение лишь подтвердит правило. Не переживайте, мое повествование разворачивается не в Англии, и о дожде я не скажу ни слова. Я зарекся говорить о дожде – ни одна книга не должна с него начинаться. Никогда. Без исключений.

Я расскажу о ветре. О ветре, который дует на греческих островах. Дикий, непредсказуемый греческий ветер. Он сводит ума.

В ту ночь – ночь убийства – ветер неистовствовал. Он с дикой яростью ломал ветки деревьев, со свистом и завыванием мчался по дорогам, хватая и унося с собой все звуки.

Когда прогремели выстрелы, Лео был на улице. Точнее, корчился на четвереньках за домом на огороде. Его рвало. Не от выпивки, просто накрыло после косяка. (Боюсь, это моя вина – парень ни разу не курил траву, не стоило ему предлагать.) Сначала бедолага впал в полуэкстатическое состояние – естественно, с галлюцинациями, – а потом его замутило и начало тошнить.

И тут на парня налетел ветер. И швырнул прямо в лицо звуки – бах! бах! бах! – три выстрела, один за другим. Лео с трудом поднялся и, наклонившись навстречу ветру, стал пробираться туда, где раздалась пальба, – прочь от дома, по дорожке, через оливковую рощу к руинам.

Там на открытой площадке виднелось… распростертое тело. Под ним растекалась лужа крови, а сверху высились остатки полукруглой мраморной колоннады, частично скрывавшей тело от глаз. Лео с опаской подошел ближе и вгляделся. И вдруг резко отпрянул. Его лицо перекосилось от ужаса, рот раскрылся в немом крике.

Как раз тогда подоспел я с остальными. Мы услышали, как взвыл Лео, а потом ветер сорвал крик с его губ и унес с собой, исчезнув во тьме. Пару мгновений мы стояли молча. Жуткий, пугающий момент – словно кульминационная сцена в греческих трагедиях. Правда, в нашем случае трагедия не заканчивалась. Это было лишь начало…

Действие I

Это самая грустная история из всех, какие я слышал.

Форд Мэдокс Форд[2]«Солдат всегда солдат»

Это история об убийстве. Хотя, может, и не совсем. По сути, это история любви. Самая печальная ее разновидность – о конце любви; когда чувство умирает. Выходит, я сначала верно сказал.

Вы можете подумать, что уже знаете эту историю. Вероятно, вы о ней когда-то читали – если помните, желтая пресса ее прямо смаковала: повсюду мелькал заголовок «Остров смерти». Впрочем, неудивительно, ибо история обладала всем необходимым для сенсации: живущая в затворничестве бывшая кинозвезда, частный греческий остров, отрезанный от остального мира свирепым ветром… и, конечно же, убийство.

Каких только небылиц не сочинили про ту ночь! Сколько глупых и нелогичных версий того, что могло или не могло произойти! Но я не обращал на них внимания. Мне было неинтересно читать пустые пересуды о том, что могло случиться на острове. Я знал, что случилось. Ведь я там был.

Кто же я такой? Собственно, я рассказчик этой истории – и один из ее героев. Всего нас, застрявших на острове, было семеро. И один из нас оказался убийцей.

Перед тем, как вы начнете делать ставки, кто именно убийца я обязан предупредить, что это не детектив. Благодаря Агате Кристи мы знаем, как разворачивается логика подобных сюжетов: загадочное преступление, затем тщательное расследование, остроумное решение и, если повезет, неожиданный поворот в самом конце. Однако моя история – реальные события, а не художественный вымысел. Я расскажу о настоящих людях и о настоящем месте. Если это и детектив, то скорее анализ героя, изучение того, кто мы такие – и почему совершаем определенные поступки.

Далее я попытаюсь честно и добросовестно восстановить события той жуткой ночи – само убийство и все, что к нему привело. Обещаю представить вам чистую правду без прикрас – по крайней мере, насколько в моих силах. Все, что мы делали, говорили и думали. «Но как? – спросите вы. – Как такое возможно?» Откуда мне известно вообще все? Не только каждое совершенное действие, все слова и поступки, но и то, что не было сделано или сказано, все потаенные мысли в головах других людей…

По большей части я полагаюсь на наши разговоры до убийства и после – между теми, кто остался в живых. Что до мертвых, надеюсь, вы позволите мне проявить художественную вольность в описании их внутреннего мира. Поскольку по профессии я драматург, то, вероятно, более подготовлен для этой задачи, чем остальные.

Мой рассказ основан и на заметках, которые я делал до и после убийства. Здесь я должен кое-что объяснить. Несколько лет назад у меня появилась привычка делать заметки. Дневником их назвать нельзя: не хватает порядка. Я лишь фиксирую свои мысли, идеи, сны, обрывки случайно услышанных разговоров, впечатления об окружающем мире. Мои записные книжки не представляют ничего особенного – самые обычные, с черной кожаной обложкой.

Сейчас одна из них, за нужный год, лежит раскрытая возле меня. И я, несомненно, периодически буду сверяться с записями. Я специально уделяю этому столько внимания – если вдруг по ходу моего повествования введу вас в заблуждение, вы поймете, что это вышло случайно, без умысла. Просто я ненароком увлекся, представляя события со своей точки зрения. Издержки работы, наверное, – когда кто-то рассказывает историю, в которой играет незначительную роль.

Хотя я постараюсь не слишком часто уводить повествование в сторону, надеюсь, вы простите мне небольшие отступления время от времени. И перед тем как обвините меня в том, что я излагаю свою историю запутанно, позвольте напомнить: это реальные события. И в реальной жизни мы именно так и рассказываем, не правда ли? Мы привносим очень многое от себя: перескакиваем туда-сюда во времени, где-то ускоряемся, а какие-то моменты растягиваем; что-то пропускаем, редактируя сюжет по ходу повествования, умаляя недостатки и подчеркивая достоинства. Все мы ненадежные рассказчики, когда повествуем о собственной жизни.

Забавно, нам бы с вами сейчас сидеть рядом за барной стойкой, а я бы рассказывал свою историю – словно двое старых приятелей, которые решили пропустить по рюмочке.

«Это история о каждом, кто хоть раз в жизни любил», – начинаю я, пододвигая к вам стакан с напитком. Причем солидную порцию – она сейчас в самый раз. Вы устраиваетесь поудобнее, и я начинаю.

Пожалуйста, не перебивайте меня слишком часто; по крайней мере, вначале. Позже у нас будет масса времени обсудить мой рассказ. А пока я вежливо прошу набраться терпения – как если б вам пришлось слушать длинный анекдот в исполнении приятеля.

Итак, пора представить список подозреваемых – в порядке важности. И поэтому пока я вынужден остаться за кулисами. Но буду наготове в ожидании своего выхода. Давайте начнем, как и полагается, со звезды. Давайте начнем с Ланы.

Лана Фаррар была звездой экрана. Звездой первой величины. Она стала знаменитой в очень юном возрасте, в те времена, когда известность еще что-то значила, – до того, как любой, у кого есть интернет, получил шанс прославиться.

Без сомнения, многие из вас слышали о Лане или видели фильмы с ее участием. Она снялась в огромном их количестве – все не перечесть. И если наши вкусы хоть немного схожи, один или два из них вам особенно дороги.

Хоть Лана и завершила свою карьеру лет за десять до того, как началась эта история, ее слава не меркла. Уверен, что после того, как я умру и обо мне позабудут, имя Ланы Фаррар по-прежнему останется на устах людей. Как сказал Шекспир о Клеопатре, «она заслужила место в истории».

Лана обрела известность в девятнадцать: ее талант раскрыл легендарный продюсер, лауреат премии «Оскар» Отто Кранц, за которого впоследствии Лана и вышла замуж. Вплоть до внезапной кончины Отто вкладывал всю свою кипучую энергию и все связи в развитие карьеры супруги – он создавал фильмы, специально, чтобы она в них блистала. Лане было суждено стать звездой – с Отто или без него.

И дело не только в безупречных чертах ее лица, щедро наделенного красотой боттичеллиевского ангела – бездонная синева глаз, манера держаться и говорить, знаменитая улыбка. Нет, Лана обладала еще одним качеством – чем-то непостижимым, аурой полубожества; чем-то фантастическим, волшебным, – и это притягивало к ней взоры, заставляло смотреть не отрывая глаз.

В молодости Лана очень много снималась. Честно говоря, возникало легкое ощущение, будто ее пихали везде, где только можно, в расчете, что рано или поздно она «выстрелит». И если романтические комедии с участием Ланы, на мой взгляд, имели успех через раз, а триллеры проходили незамеченными, то первая же ее драма стала попаданием «в яблочко». Лана сыграла Офелию в современном переложении «Гамлета» и получила за эту работу свой первый «Оскар». С тех пор роль благородной мученицы стала для нее профессиональным амплуа. Она снималась во всех слезливых, душещипательных фильмах, мастерски перевоплощаясь в обреченных на смерть романтических героинь – от Анны Карениной до Жанны д’Арк. На экране у Ланы никогда не случалось счастливой любви, она редко доживала до конца фильма – и мы обожали ее за это.

Как вы можете догадаться, немало людей зарабатывали на Лане огромные деньги. Когда ей было тридцать пять, студия «Парамаунт» оказалась на грани финансовой катастрофы, но доходы от одной из самых кассовых лент с участием Ланы помогли всему коллективу целых два года продержаться на плаву. Именно поэтому неожиданное заявление Ланы о завершении карьеры произвело на всю индустрию эффект разорвавшейся бомбы. На пике славы, в расцвете красоты! В прекрасном сорокалетнем возрасте!

Никто не понимал, почему Лана решила уйти из профессии. Загадке суждено было остаться неразрешенной, ибо сама актриса ответа не дала – ни тогда, ни годами позже. Она ни разу не высказывалась на эту тему публично.

Впрочем, мне она призналась – в один промозглый лондонский вечер, когда мы потягивали виски, сидя у камина, и смотрели на падающие за окном снежинки. Лана рассказала мне все, от начала до конца, а я поведал ей о…

Черт. Ну вот, опять я влезаю в повествование… Видимо, пора признать поражение – и принять то, что мы неразрывно связаны. Она и я – словно спутанный клубок ниток, которые так переплелись, что их уже невозможно разъединить.

Даже если это и так, наша дружба началась позже. В то время мы еще не были знакомы. Я тогда жил в Лондоне с Барбарой Уэст. А Лана – естественно, в Лос-Анджелесе. Она родилась и выросла в Калифорнии. Жила там, работала, большинство фильмов с ее участием были сняты именно в Калифорнии. Тем не менее, когда умер Отто и Лана отошла от дел, она решила покинуть Лос-Анджелес и начать новую жизнь.

Но куда податься? Теннесси Уильямсу принадлежит знаменитое высказывание, что бывшим кинозвездам нигде не скрыться – разве что полететь на Луну. Но Лана не полетела на Луну. Она отправилась в Лондон.

Лана поехала туда с маленьким сыном, Лео, и приобрела огромный шестиэтажный дом в Мейфэре[3]. Оставаться там надолго они не собирались – уж точно не навсегда. Это был временный эксперимент, чтобы Лана примерилась к новому образу жизни и обдумала, что делать дальше.

Последовало неприятное открытие: без всепоглощающей работы, которая определяла ее жизнь, Лана не понимала, кто она и чем хотела бы заниматься. Она чувствовала себя потерянной.

Да, тем, кто помнит фильмы с Ланой Фаррар, сложно представить ее «потерянной». На экране она страдала, однако сносила мучения со стоицизмом, внутренней непоколебимостью и завидной силой воли, встречала удары судьбы с гордо поднятой головой и сражалась до последнего вздоха. Она олицетворяла все, что мы привыкли видеть в героях.

Однако в обычной жизни Лана разительно отличалась от своего экранного образа. Стоило узнать ее поближе, как вы начинали замечать другую личность, спрятанную за фасадом: более ранимую и сложную. Человека, который гораздо менее уверен в себе. Большинство людей и не подозревали о существовании этой второй личности. По ходу повествования нам с вами стоит внимательно за ней следить. Ведь именно эта вторая личность и хранит все секреты.

С этим противоречием между двумя образами Ланы – публичным и частным – мне приходилось бороться долгие годы. Знаю, что Лана тоже с ним боролась. Особенно когда она впервые оставила Голливуд и перебралась в Лондон.

К счастью, долго мучиться не пришлось, так как по воле судьбы Лана влюбилась в англичанина. Чуть младше ее, красавец-бизнесмен по имени Джейсон Миллер. Была ли эта влюбленность даром судьбы или всего лишь удобным поводом забыться – представившимся Лане шансом отложить, возможно, на неопределенное время, все эти головоломные экзистенциальные вопросы о себе и своем будущем, – вопрос открытый. По крайней мере, для меня. В общем, Джейсон и Лана поженились, и Лондон стал для нее постоянным местом жительства.

Лане в Лондоне понравилось. Думаю, в основном благодаря английской сдержанности: ее никто не преследовал. Англичане никогда не позволят себе приставать к бывшей кинозвезде на улице с просьбой дать автограф или вместе сфотографироваться. Благодаря этому Лана по большей части могла спокойно гулять по городу.

Гуляла она много. Любила ходить пешком – когда позволяла погода… Ах да, погода! Как и у каждого, кто хоть сколько-нибудь прожил в Великобритании, у Ланы появился нездоровый интерес к погоде. Шли годы, и постепенно климат сделался постоянным источником ее расстройства. Сам город и его погода превратились в синонимы. Они стали неразрывны: Лондон означал «влажный», «дождь» и «серый».

Этот год выдался особенно пасмурным. Близилась Пасха, но весной и не пахло. В воздухе ощущалось приближение дождя. Бродя по Сохо[4], Лана взглянула на потемневшее небо. И конечно, тут же почувствовала, как на лицо упала капля. А другая – на руку. Черт… Лучше повернуть обратно, пока не ливануло.

Лана возвращалась той же дорогой, в голове крутились те же мысли. Вновь возник неприятный вопрос, который давно сидел занозой. Что-то не давало Лане покоя, но она не понимала, что именно. Уже несколько дней она чувствовала некое волнение. Смутную тревогу, тяжесть на душе. Лану словно что-то преследовало, а она пыталась убежать – торопливо шагала по узким улочкам, низко опустив голову, будто стараясь скрыться от того, что шло по пятам. Но что же это?

«Думай! – скомандовала себе Лана. – Соображай!» По пути она мысленно раскладывала по полочкам свою жизнь, пытаясь отыскать в прошлом серьезные неудачи или трудности. Может, дело в замужестве? Вряд ли. Джейсон переживал из-за работы, но это не новость. На их семейных отношениях это никак не сказывалось. Значит, проблема не здесь? Тогда где? В сыне? Лео? Это из-за вчерашнего разговора? Но они всего лишь мирно побеседовали о его будущем. Или все гораздо сложнее?

Ее рассуждения прервала очередная капля дождя. Лана с досадой посмотрела на тучи. Неудивительно, что мысли путались. Если б только увидеть синее небо… увидеть солнце! Пока Лана шла домой, ее разум ухватился за идею сбежать от плохой погоды. По крайней мере, эта задача решаема. Как насчет смены декораций? На следующих выходных Пасха. А что, если рвануть в путешествие – в поисках солнца? Почему бы не в Грецию на пару дней? Например, на остров?

Действительно, почему бы нет? Поездка пойдет им на пользу – Джейсону, Лео и особенно Лане. Она пригласила бы Кейт и Эллиота. Да! Это будет здорово! От одной мысли о солнце и ясном небе настроение мгновенно улучшилось. Лана вытащила из кармана телефон. Нужно немедленно позвонить Кейт!

У Кейт вовсю шла репетиция. Через полторы недели в театре «Олд Вик»[5] должна была состояться долгожданная премьера спектакля «Агамемнон» по трагедии Эсхила. Кейт играла Клитемнестру.

Сейчас шел первый прогон всей пьесы на сцене театра, и получалось не очень. Кейт никак не давалась роль – точнее, текст; на столь позднем этапе подготовки это не сулило ничего хорошего.

– Черт возьми, Кейт! – заорал из партера режиссер, Гордон, произнося слова с сильным шотландским акцентом. – У нас премьера через десять дней! Ради всего святого, неужели нельзя сесть и выучить чертов текст?!

– Да знаю я текст, Гордон! – вспылила она. – Дело не в этом.

– Тогда в чем? Умоляю, просвети меня, дорогуша! – ядовито сказал Гордон и, не дожидаясь ответа, крикнул: – Дальше!

Между нами говоря – entre nous, как выражалась Барбара Уэст, – я не виню Гордона за то, что он сорвался. Несмотря на большой талант – Кейт обладала колоссальным актерским дарованием, не стоит заблуждаться на сей счет, – она была неорганизованна, неаккуратна, склонна к перепадам настроения, постоянно опаздывала, часто затевала ссоры и нередко злоупотребляла спиртным. Зато отличалась блестящим умом, обаянием и чувством юмора. А еще она безошибочно чувствовала фальшь – и в актерской игре, и в жизни. И все это, вместе взятое – как скоро выяснил бедняга Гордон, – превращало работу с Кейт в сущий ад.

Ох, нечестно подсовывать свое мнение, так сказать, под шумок. Вот я хитрец, да? Пообещал быть объективным, насколько в моих силах, и позволить судить вам… Что ж, придется сдержать обещание. Отныне я постараюсь держать свое мнение при себе. И стану придерживаться фактов.

Кейт Кросби была британской театральной актрисой. Она выросла в Лондоне, в простой рабочей семье, в неблагополучном районе на юге города. Однако даже малейшие следы акцента были давным-давно стерты годами учебы в театральной школе и уроками по постановке речи. Кейт говорила с тем классическим произношением, которое принято называть «английский дикторов BBC». Очень правильная, официальная манера речи.

Зато лексикон Кейт был крайне далек от возвышенного. Она любила эпатировать, балансируя «на грани приличия», как выразилась Барбара Уэст. Я бы использовал другое слово – «вульгарность». Ходила известная история о том, как Кейт встретила короля Карла III (который тогда был еще принцем Уэльским) на устроенном им благотворительном обеде и поинтересовалась у него, далеко ли туалет. «А то меня так приперло, сэр, что еще немного, и я налью прямо в раковину». Чарльз якобы расхохотался, совершенно очарованный. Несомненно, этой шуткой Кейт обеспечила себе титул дамы, которого позже и была удостоена.

К моменту начала нашей истории Кейт приближалась к своему пятидесятилетию. Или уже разменяла шестой десяток. Сложно сказать. Ведь дата ее рождения, как и у многих знаменитостей, постоянно менялась. В любом случае Кейт не выглядела на свой возраст. Миловидная, но по «масти» полная противоположность светловолосой и голубоглазой Лане – с темными волосами и карими глазами.

Кейт, по-своему столь же привлекательная, сколь и ее американская подруга, в отличие от Ланы, не стеснялась использовать косметику: густые стрелки и щедрый слой черной туши подчеркивали большие глаза. Причем Кейт никогда не появлялась с естественными ресницами (видимо, красила их всегда).

По манере одеваться она больше походила на типичную актрису, чем Лана. Многочисленные украшения, цепочки, браслеты, шарфики, необычные сапоги, объемные пальто – Кейт лезла из кожи вон, чтобы ее заметили. Зато Лана, во многом по-настоящему исключительная личность, одевалась очень скромно – как будто ей было неловко привлекать к себе излишнее внимание.

Кейт была эмоциональной натурой. Яркая, с неуемной энергией. Она постоянно курила и много пила. Думаю, в этом, как и во многом другом, Кейт и Лана представляли собой две противоположности. Признаюсь, их дружба всегда оставалась для меня загадкой. Казалось бы, у Кейт и Ланы нет ничего общего, и тем не менее они были очень близкими подругами – и эта дружба длилась уже много лет.

На самом деле из всех переплетенных в нашем повествовании линий отношения Ланы и Кейт начались раньше остальных, длились дольше – и закончились, пожалуй, самым печальным образом. Как два столь разных человека вообще смогли подружиться? Подозреваю, большую роль сыграла юность. Друзья нашей молодости редко являют собой тот тип людей, к которым мы тянемся в более зрелом возрасте. То, что мы знаем этих людей давно, наделяет их в наших глазах неким ореолом ностальгии; особым статусом; правом на полный доступ в нашу жизнь.

Кейт и Лана познакомились тридцать лет назад – на съемочной площадке. В Лондоне снимали независимый фильм по произведению Генри Джеймса[6] «Трудный возраст». Главную роль, миссис Брук, играла Ванесса Редгрейв, а Лана – ее молодую неискушенную дочь, Нанду Брукенхэм. Кейт досталась комическая роль второго плана – кузины-итальянки Агги. Кейт заражала Лану весельем и в кадре, и за кадром, и за время летних съемок девушки стали лучшими подругами. Кейт показала Лане ночную жизнь Лондона, и вскоре они каждую ночь веселились до упада. А утром приползали на съемочную площадку с больной от похмелья головой, а иногда, насколько я знаю Кейт, еще пьяные.

Начало дружбы чем-то похоже на влюбленность, не правда ли? Кейт стала первой близкой подругой Ланы. Ее первой в жизни союзницей… О чем это я? Прошу прощения, как выясняется, держать свое мнение при себе и лишь пересказывать события – задача весьма непростая. И тем не менее я обязан справиться, иначе мы никогда не доберемся до острова – не говоря уже о самом убийстве.

Итак, репетиция Кейт. Вот где мы остановились. Что ж, все шло с грехом пополам, у Кейт по-прежнему не ладилось с текстом. Она его знала, но никак не могла вжиться в роль и чувствовала себя потерянной.

Клитемнестра – культовый персонаж. Первая в истории роковая женщина. Она убила своего мужа и его любовницу. Чудовище или жертва, в зависимости от вашего угла зрения. Какой подарок для актрисы! Сколько пространства для творчества! Вы бы наверняка так подумали. Однако игра Кейт получалась какой-то безжизненной. Она была не в силах разжечь в своей душе огонь, достойный греческой трагедии. Для этого нужно проникнуть во внутренний мир своей героини, в ее сердце и разум. Найти хотя бы крохотную зацепку, что-то общее с самой собой, и тогда Кейт смогла бы перевоплотиться в Клитемнестру. Актерская игра представлялась ей каким-то мутным процессом, когда возникает «химия». Правда, сейчас «химии» не возникало, оставалась только муть.

Наконец они прогнали весь спектакль целиком. Кейт бодрилась, но на душе у нее скребли кошки. Слава богу, впереди несколько дней пасхальных каникул, перед техническим и генеральным прогоном. Несколько дней, чтобы прийти в себя, переосмыслить роль – и уповать на чудо.

В конце репетиции Гордон объявил, что после каникул все должны знать текст назубок.

– Или я за себя не отвечаю! Ясно? – Режиссер обвел глазами всю труппу, но каждый понимал, что эти слова адресованы Кейт.

Та широко улыбнулась и, делая вид, что целует его в щеку, шепнула:

– Гордон, милый, не волнуйся, всё под контролем. Честное слово.

Тот лишь скептически закатил глаза.

Кейт отправилась за кулисы собирать вещи. Она до сих пор не обжилась в гримерке, которая полагалась звезде, и там царил жуткий беспорядок: повсюду валялись не до конца разобранные пакеты, косметика и наряды.

В каждой новой гримерной Кейт первым делом зажигала свечу с ароматом жасмина (она их неизменно покупала) – на удачу и чтобы избавиться от вечно стоящего за кулисами запаха затхлости, старой древесины, пыльных ковров, отсыревших кирпичных стен, не говоря уже о табачном перегаре от сигарет, которыми Кейт дымила в окно.

Она зажгла свечу и, порывшись в пакете, достала пузырек ксанакса[7]. Вытряхнула на ладонь одну таблетку. Кейт не собиралась глотать ее целиком, хотела взять только крохотный кусочек, чтобы немного успокоить нервы. Она разломила таблетку пополам и откусила четвертинку. Подождала, пока горькое лекарство не растворится на языке. Резкий химический вкус казался даже приятным. Для Кейт этот противный вкус означал, что лекарство начало действовать.

За окном шел дождь. Вроде не сильный, скоро могло выглянуть солнце. Захотелось пройтись вдоль реки. Прогулка пойдет ей на пользу. Нужно развеяться. Слишком много мыслей не давало покоя. Иногда голова шла от них кругом. Столько всего впереди – столько вопросов, которые надо решить, столько забот… Впрочем, у нее сейчас не было сил думать об этом.

Пожалуй, стоит выпить. Кейт вытащила из маленького холодильника, спрятанного под туалетным столиком, бутылку белого вина. И закурила, нарушив строжайший театральный запрет, несоблюдение которого грозило увольнением. К черту! Судя по всему, она работает в этом театре последний раз; да и в любом другом, если уж на то пошло.

Кейт с ненавистью посмотрела на листки с текстом роли. Они как издевка лежали на туалетном столике, перевернутые текстом вниз. Что за несчастье такое! С чего она вдруг решила, будто «Агамемнон» – хорошая идея? Наверное, обкурилась, когда ввязалась в эту историю, не иначе. Кейт поморщилась, представив будущие разгромные отзывы критиков. Театральная обозревательница из «Таймс» давно ее недолюбливает. И с удовольствием выльет на Кейт ушат помоев. Как и тот мерзавец из «Ивнинг стандард».

Трель сотового вывела Кейт из тяжких раздумий. Она взглянула на экран. Звонила Лана.

– Привет. Ты как, в порядке? – проговорила в трубку Кейт.

– Я на пути к этому, – ответила Лана. – Я поняла, чего нам всем так не хватает: солнца! Ты поедешь?

– Куда?

– На остров, на пасхальные каникулы! – тараторила Лана, не давая Кейт и слова вставить. – Не смей отказываться! Будем только мы: ты, я, Джейсон и Лео. И, конечно, Агати… Не знаю, стоит ли звать Эллиота, в последнее время он совершенно несносен… Ну, что скажешь?

Кейт прикинулась, будто раздумывает. Затем выбросила окурок в окно, под струи дождя и произнесла:

– Я прямо сейчас заказываю билет на самолет.

Остров Лана получила в подарок. В знак любви. Отто приобрел его в качестве свадебного сюрприза. До нелепости экстравагантный жест, по мнению многих, но в этом был весь Отто. Все отмечали, что он большой оригинал.

Остров находится в Греции, в южной части Эгейского моря, в составе архипелага, который известен под названием Киклады. Вы наверняка слышали о двух самых известных островах этой группы – Миконос и Санторини. Однако большинство островов необитаемы и непригодны для жилья. Часть островов принадлежит частным лицам, как и тот, который Отто купил для Ланы.

Остров стоил не так много, как можно подумать. Безусловно, больше, чем вообразили бы в самых смелых фантазиях обычные люди, однако, по сравнению с другими островами, покупка и содержание конкретно этого обходились недорого.

Во-первых, он был очень маленьким – меньше сотни гектаров, всего лишь крохотный камешек. И учитывая, что новыми владельцами острова стали голливудский продюсер и его муза, хозяйство они вели довольно скромное. Супруги наняли единственного человека – присматривать за домом, – который сам по себе был презанятнейшей личностью. Отто обожал рассказывать о стороже анекдотические истории, попутно восторгаясь своеобразием греков. Этот народ совершенно его покорил. Надо заметить, что островитяне, живущие вдали от материковой Греции, порой способны на причуды.

Ближайший обитаемый остров, Миконос, – в двадцати минутах на катере. И Отто, естественно, отправился туда в поисках смотрителя на остров Ланы. Однако найти подходящего человека оказалось неожиданно трудно. Никто не соглашался жить на острове, даже за щедрое вознаграждение.

И дело было не только в том, что смотрителю пришлось бы стать отшельником на безлюдном острове. Существовала легенда – местная страшилка – о том, что на острове еще со времен римлян водятся привидения. И якобы каждый, кто рискнет ступить на него – не то что жить там! – навлечет на себя несчастья. Ох и суеверные же эти миконцы!

В итоге на должность смотрителя вызвался лишь один человек: Никос, молодой рыбак. Лет двадцати пяти, недавно овдовевший. Мрачный немногословный парень. Лана говорила мне, что он был сильно подавлен. Никос признался Отто: он хочет лишь одиночества.

Никос был малограмотен и разговаривал на ломаном английском, но они с Отто умудрялись объясняться, часто дополняя речь жестами. Никакого договора не составляли – только рукопожатие.

С тех пор Никос круглый год в полном одиночестве жил на острове, присматривал за домом и по своей инициативе ухаживал за садом. Поначалу сад был небольшой. Прожив на острове пару лет, Никос решил выращивать там овощи. Затея увенчалась успехом. На следующий год, видя старания Никоса, Отто распорядился, чтобы из Афин доставили саженцы фруктовых деревьев. Крохотные яблони, груши, персиковые и вишневые деревца привозили на вертолетах и спускали с помощью веревок. Все они были посажены в огороженном стеной саду. И тоже стали плодоносить. Казалось, все расцветает на этом острове любви.

Звучит, как райское место, да? Понимаю, настоящая идиллия. Даже сейчас тянет представить все это в романтическом свете. Никому не нужна реальность. Все мы хотим сказку – именно такой представлялась жизнь Ланы со стороны. Волшебная, нереально прекрасная. Однако я твердо выучил одно правило: внешняя сторона часто обманчива.

Однажды вечером Лана рассказала мне правду о них с Отто; о том, что их брак оказался вовсе не таким уж счастливым. Что, пожалуй, неудивительно. Помимо яркой индивидуальности, широких жестов, бурлящей энергии и целеустремленности, у Отто имелись и другие, менее привлекательные черты. Он был гораздо старше Ланы и относился к ней с отеческой заботой, иногда перераставшей в деспотизм. Контролировал каждый ее шаг, диктовал, чем питаться и какую одежду носить. Разносил в пух и прах любой самостоятельный выбор Ланы, подрывал ее уверенность в себе, всячески давил. А когда выпивал лишнего, мог устроить ссору или даже поднять на Лану руку.

Подозреваю, что, если б они прожили вместе еще какое-то время, Лана непременно взбунтовалась бы, так как, взрослея, становилась более независимой. Уверен, однажды она ушла бы от Отто.

Этого мы никогда не узнаем. Всего лишь через пару лет в браке одним весенним днем Отто неожиданно умер от инфаркта. И где? В международном аэропорту Лос-Анджелеса! Он собирался вылететь к Лане на остров, чтобы отдохнуть, как и предписывал ему врач.

После смерти Отто Лана несколько лет не ездила на остров – там было слишком много печальных воспоминаний. Но время шло, и она снова стала вспоминать об острове, обо всем хорошем, что было у них с Отто; боль понемногу утихала. Однажды Лана решилась вернуться на остров. С тех пор она ездила туда дважды в год, а иногда и чаще. Особенно после переезда в Англию, когда уставала от вечных дождей.

Перед тем как мы продолжим, мне следует рассказать о развалинах. Как вы скоро убедитесь, это место играет существенную роль в нашем повествовании. Развалины были моим излюбленным местом на острове. Шесть стоящих полукругом разрушенных, изъеденных ветром мраморных колонн на прогалине, со всех сторон окруженной оливковой рощей. Атмосферное место, словно проникнутое магией. Идеальное убежище для раздумий. Я часто садился на один из камней и просто молчал, слушая тишину.

Развалившиеся колонны остались от античной виллы, которая стояла здесь тысячу лет назад. Вилла принадлежала семье знатного римлянина. Шесть колонн – это все, что сохранилось с тех пор. Отто и Лане рассказали, что некогда здесь располагался небольшой домашний театр, в котором устраивали частные представления.

Красивая история – правда, на мой взгляд, немного надуманная. Скорее всего, эту байку сочинил изобретательный агент по недвижимости в надежде заинтриговать Лану. Если да, то трюк сработал. Лана была моментально очарована историей и с тех пор называла руины «театром».

На некоторое время супруги возродили античную традицию: летними вечерами посреди руин показывались скетчи и короткие пьесы, написанные и сыгранные членами семьи и гостями. Практика, которая, к счастью, прекратилась задолго до того, как я впервые приехал на остров. Перспектива потакать прихотям кинозвезд и смотреть их любительские спектакли была бы, честно говоря, выше моих сил.

Помимо развалин, на острове имелась лишь пара сооружений. Оба относительно недавние: сторожка, где жил Никос, и основной дом.

Дом стоял в центре острова – громадина из песчаника, построенная больше ста лет назад, с бледно-желтыми стенами, красной черепичной крышей и зелеными деревянными ставнями. Отто и Лана немного привели его в порядок: пристроили несколько помещений и подновили самые обветшалые части. В саду появились бассейн и гостевой домик, а на ближайшем пляже – каменный волнорез, где был пришвартован катер супругов.

Сложно передать, как красиво выглядит остров. Или выглядел? Тут я начинаю немного путаться во временах. Где я: в настоящем или в прошлом? Но я знаю, где находился бы, будь у меня хоть полшанса. Я бы отдал все на свете, лишь бы снова оказаться на острове.

Я помню все до мелочей. Стоит закрыть глаза, и я снова там: на веранде, любуюсь видом с бокалом прохладительного напитка в руке. Местность почти всюду ровная, и взор беспрепятственно устремляется к далекому горизонту: мимо оливковой рощи, к пляжам и бухтам и, наконец, к чистой бирюзовой воде. Когда штиль, вода синяя и прозрачная, словно стекло. Впрочем, как и многое в жизни, море переменчиво. Если подует ветер – а случается это довольно часто, – вскипающие пеной волны, бурля, поднимают со дна песок, и вода становится мутной, темной, опасной.

В тех краях ветер – сущее проклятие. Он дует круглый год, хоть и не постоянно и не с одинаковой силой. А время от времени впадает в безумие и, промчавшись над морем, обрушивается на острова. Бабушка нашей Агати называла эгейский ветер to menos – «ярость».

Кстати, у острова тоже есть имя – Аура. Он назван в честь греческой богини прохладного утреннего воздуха и бриза. Приятное имя, которое не отражает ни истинную жестокость ветра, ни характер самой богини.

Аура была младшим божеством – нимфой, охотницей, спутницей Артемиды. Мужчин она не любила и убивала их ради забавы. Когда у нее родились сыновья-близнецы, одного из них Аура съела; второго успела похитить Артемида.

Говоря о местном ветре, островитяне называли его ужасным и сметающим все на своем пути. Неудивительно, что ветер вошел в их легенды и слился с образом Ауры. К счастью, мне ни разу не пришлось испытать на себе все его «прелести». Я ездил на остров несколько лет подряд, и мне всегда везло с тихой, ясной погодой – в эти пару дней буря обходила остров стороной. Только не в этом году. В этом году я ощутил, что такое ярость.

Лана все же пригласила меня на остров – несмотря на то, что заявила Кейт, будто я несносен. Кстати, я Эллиот, если вы еще не догадались. И слова Ланы обо мне были лишь шуткой. Такие у нас сложились отношения. Мы постоянно друг друга подкалывали. Между нами царили легкость и веселье, как пузырьки в бокале шампанского.

Правда, пока я летел до Греции, ни шампанского, ни хотя бы кавы[8] мне не наливали. В отличие от Ланы и членов ее семьи, которые отправились на остров, как и всюду, куда бы ни понадобилось, на частном самолете. Простые смертные вроде меня добирались обычными рейсами; а в последнее время, увы, преимущественно лоукостерами.

И здесь, в самом что ни на есть земном месте – у стойки регистрации в лондонском аэропорту Гатуик – в истории появляюсь я. Как вам известно, я давно горю желанием представиться. Теперь мы можем познакомиться как следует.

Надеюсь, я справлюсь с миссией рассказчика. Хотелось бы верить, что меня считают приятной компанией – в меру занятный, довольно прямолинейный, добродушный, а порой даже глубокий человек – особенно после того, как я угощу вас парой бокалов чего-нибудь горячительного.

Мне около сорока, плюс-минус год или два роли не играют. Говорят, я выгляжу моложе. Это все потому, что еще в детстве я решил не взрослеть – и уж точно не стареть. Я до сих пор чувствую себя внутри ребенком. Наверное, как и все?

Роста я среднего, может, чуть повыше. Телосложения стройного, но не кожа да кости, как в молодые годы. Раньше, когда я поворачивался боком, люди переставали меня видеть. Моя худоба, конечно, была связана с курением. Теперь я стараюсь следить за здоровьем, могу позволить себе редкий косячок или сигарету, но с двадцати до тридцати пяти, боже, я дымил как паровоз. Жил только на сигаретах и кофе. Тощий, дерганый, вспыльчивый. Представляю, как весело со мной было в то время… К счастью, сейчас я успокоился. Пожалуй, это единственный плюс старения. Я наконец-то становлюсь спокойнее.

У меня темные волосы и карие глаза, как и у отца. Довольно обычная внешность, я бы сказал. Хотя некоторые называли меня красавцем, я о себе так не думаю – разве что при удачном освещении. Барбара Уэст говорила, что две самые важные вещи в жизни – это правильный свет и правильное время. Она права. Если свет слишком яркий, я вижу только свои недостатки. К примеру, я ненавижу свой профиль, совершенно дурацкий вихор на затылке и маленький подбородок. Каждый раз я испытываю жгучее разочарование, стоит мне случайно бросить взгляд в боковое зеркало или в примерочной универмага: неудачная прическа, огромный нос и отсутствие челюсти. Короче говоря, до киношных красавцев мне далеко. В отличие от других персонажей этой истории.

Я вырос не в Лондоне. Чем меньше я скажу о своем детстве, тем лучше. Обойдемся по возможности минимальным количеством слов, договорились? Как насчет трех? Это был мрак. Лучше и не скажешь.

Отец мой был порядочная скотина, мать пила. Жили они в грязи, нищете и мерзости. Жалеть меня не надо. Это не воспоминания о несчастном детстве, просто констатация факта. Полагаю, моя история не единична. Как и многие дети, я регулярно страдал от того, что родители периодически надолго обо мне забывали – и эмоционально, и физически. Меня редко обнимали, со мной почти никогда не играли. Едва ли мать держала меня на руках. А от рук отца вместо ласки я получал лишь затрещины.

Это простить труднее. Не физическое насилие, которое постепенно стало привычной частью жизни, а отсутствие тактильного контакта – что впоследствии сказалось на мне и во взрослом возрасте. Как бы вам объяснить… В итоге я вырос, не имея привычки к прикосновениям – и даже избегая их. Это делало мои близкие отношения, в эмоциональном и физическом плане, очень затруднительными.

Я жаждал покинуть отчий дом. Родители были для меня чужими людьми; в голове не укладывалось, что я как-то с ними связан. Я ощущал себя инопланетянином, пришельцем с другой планеты, усыновленным примитивными существами. Мне оставалось только одно – спасаться оттуда и искать своих!

Если это звучит высокомерно, прошу прощения. Представьте, что все детские годы вы томитесь, словно в тюрьме, с родителями – злыми, желчными людьми, пьяницами. Они вечно вас ругают, хорошего слова от них не дождешься. Они давят и унижают, высмеивают интерес ребенка к учебе и искусству. Любое проявление чувств, эмоций, интеллекта кажется им смешным… А потом вы вырастаете вспыльчивым, колючим и недоверчивым.

Вы растете с готовностью отстаивать свое право быть – кем именно? Другим? Индивидуальностью? Фриком?

На случай, если я сейчас разговариваю с подростком, вот вам мой совет: не бойтесь быть не похожим на других! Ибо эта самая непохожесть, из-за которой вы поначалу испытываете стыд, унижение и боль, однажды превратится в знак почета и уважения.

На самом деле сейчас я горжусь тем, что я другой – слава богу! Но, даже будучи ребенком, полным отвращения к себе, я догадывался, что где-то есть другая жизнь. Лучший мир, которому я, возможно, принадлежу. Там, за темнотой, начинается прекрасный мир, залитый лучами софитов.

О чем я? О театре, конечно. Только представьте: в зрительном зале гаснет свет, в лучах софитов сияет занавес, публика хором прочищает горло, разговоры прекращаются, и все замирают в нетерпеливом ожидании. Это самое настоящее волшебство; оно вызывает более сильную зависимость, чем любой наркотик, который я когда-либо пробовал. Еще в раннем возрасте я понял – во время школьных поездок на спектакли Королевской шекспировской компании, Национального театра или на утренники Вест-Энда[9], – что хочу принадлежать этому миру. А еще я столь отчетливо понял вторую вещь: если я хочу, чтобы меня приняли в этом мире, если хочу соответствовать, придется измениться.

Я решил, что недостаточно хорош такой, какой есть. Мне требовалось стать кем-то иным. Нелепо – даже мучительно – писать сейчас об этом, но тогда я действительно так считал, искренне. Я верил, будто мне нужно поменять все: имя, внешний вид, то, как себя вести, как и о чем говорить и думать. Чтобы стать частью этого дивного нового мира, я должен был стать другим человеком – лучшей версией себя.

И в конце концов у меня получилось. Ну, почти – местами еще просвечивало кое-что от старого меня; как пятно крови на деревянном полу, оставившее бледно-розовый след, который невозможно отмыть, как ни старайся.

Кстати, мое полное имя Эллиот Чейз. Льщу себя мыслью, что оно вам наверняка знакомо, если вы часто ходите в театр. А если вы не театрал, то, возможно, слышали о пьесе, которую я написал, – или даже видели ее? Моя пьеса «Мизерабилисты»[10] имела большой успех по обе стороны Атлантики. Она полтора года шла на Бродвее и удостоилась нескольких наград. Я даже скромно замечу, что был номинирован на «Тони»[11]. Неплохо для драматурга-новичка, да? Конечно, были неизбежные язвительные, пакостные комментарии и гадкие сплетни, распространяемые неожиданно большим количеством обиженных корифеев, которые позавидовали успеху юнца. Пьеса приносила кассовые сборы и получила положительные отзывы критиков. В каких только грязных махинациях меня не обвиняли: начиная с плагиата и заканчивая откровенным воровством…

Неудивительно, ведь я легкая мишень. Видите ли, я много лет жил с писательницей Барбарой Уэст, до самой ее смерти. В отличие от меня, Барбару представлять не нужно. Вы наверняка проходили ее произведения в школе. Короткие рассказы всегда включают в учебную программу; и все же, хоть со мной мало кто согласится, я считаю, что талант Барбары сильно переоценен.

Когда мы познакомились, здоровье Барбары, которая была намного старше меня, стремительно ослабевало. Я оставался с ней до самого конца. Я не любил ее – если вам интересно. Наши отношения можно назвать скорее деловыми, чем романтическими. Я был для Барбары сопровождающим лицом, слугой, шофером, посредником и мальчиком для битья. Однажды я сделал Барбаре предложение, но она отказала. Как не согласилась и на гражданский брак. Поэтому мы не были любовниками или партнерами. И даже друзьями – по крайней мере, в конце.

Впрочем, Барбара отписала мне свой дом – старую гниющую развалину в Голландском парке, в престижном Кенсингтоне. Огромное, уродливое и слишком дорогое в содержании здание. Поэтому я его продал и несколько лет безбедно жил на вырученные средства. Жаль, Барбара не включила в завещание авторские права ни на один из своих бестселлеров – я был бы обеспечен на всю жизнь. Вместо этого она передала авторские права в разные фонды да каким-то троюродным кузинам в Канаде, которых едва знала.

Лишение наследства стало последней пакостью Барбары, которая всегда вела себя со мной довольно бесцеремонно. За это я ее так и не простил. И поэтому написал пьесу о нашей совместной жизни. Можно сказать, акт возмездия. Я не склонен к импульсивным поступкам. Если меня разозлили, я не бушую. Нет, я сяду, тихо, очень спокойно вооружусь ручкой и листом бумаги и хладнокровно начну планировать месть. В своей пьесе я высмеял Барбару, показал всю фальшь наших отношений, а ее выставил нелепой, самовлюбленной старой дурой, коей она и была.

Между нами говоря, меня больше радовало то, как по всему миру захлебывались от гнева преданные фанаты Барбары, чем коммерческий успех пьесы. Хотя тут я немного лукавлю. Никогда не забуду вечер премьеры в Вест-Энде. Моей спутницей была Лана. На миг я почувствовал, каково это – быть знаменитым. Вспышки фотокамер, громоподобные аплодисменты и овация стоя! Тот вечер – мой самый большой повод для гордости в жизни. В последнее время я часто вспоминаю его с улыбкой.

Здесь я, пожалуй, завершу лирическое отступление. Вернемся к основной сюжетной линии – обратимся к нашему путешествию из дождливого Лондона в солнечную Грецию.

Я увидел Кейт в аэропорту Гатуик до того, как она заметила меня. Даже в столь ранний час она выглядела эффектно – правда, была слегка растрепана. Кейт засекла меня возле стойки регистрации, и ее лицо слегка вытянулось. Она нарочно отвернулась и зашагала прямиком в конец очереди. Но я помахал рукой и громко позвал Кейт по имени, чтобы остальные тоже услышали. Ей не оставалось ничего другого, кроме как повернуться и «заметить» меня. Она изобразила удивление и, растянув губы в улыбке, перешла ко мне в начало очереди. Не переставая улыбаться, произнесла:

– Привет, Эллиот! Я тебя не видела.

– Не видела? Надо же, а я тебя сразу заметил, – я улыбнулся в ответ. – Доброе утро. Рад встрече.

– Мы летим одним рейсом?

– Похоже на то. Можем сесть рядом и от души посплетничать.

– Не могу. – Кейт прижала к груди сценарий пьесы, заслонившись им, как щитом. – Мне надо учить текст. Я обещала Гордону.

– Не переживай, я погоняю тебя по тексту. Как раз в полете и поработаем… Дай-ка свой паспорт.

Мы оба понимали, что у Кейт не было выбора. Отказавшись сесть со мной, она начала бы выходные с плохой ноты. Поэтому, продолжая улыбаться, Кейт вручила мне свой паспорт, и мы зарегистрировались на рейс вместе.

Впрочем, как только самолет взлетел и поднялся над облаками, стало ясно, что Кейт не собиралась учить текст. Она запихнула стопку листов в сумку.

– Ты не против, если мы не будем репетировать? У меня ужасно болит голова.

– Похмелье?

– Вечное.

– Я знаю отличное средство, – засмеялся я. – Немного водки.

Кейт решительно замотала головой.

– В такой ранний час я ее даже видеть не могу.

– Чепуха. Водка тебя сразу разбудит. Как крепкая пощечина.

Не обращая внимания на возражения Кейт, я обратился к стюарду и попросил его принести два стакана со льдом – лед был единственным, что на этом рейсе давали бесплатно. Стюард удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Затем я извлек из сумки пригоршню бутылочек с водкой, которые тайком пронес на борт. Учитывая очень скромный выбор алкоголя для авиапассажиров в последнее время, не говоря уже о непомерной его стоимости, я считаю, что гораздо удобнее – и экономнее – летать со своим запасом.

Если, по-вашему, это совершенно за гранью приличий, смею уверить, бутылочки были крошечные. Кроме того, если уж нам с Кейт предстояло провести все длинное путешествие бок о бок, требовалась анестезия.

Я разлил водку в пластиковые стаканчики и, салютуя, произнес:

– За веселые выходные! Ура!

– Будем здоровы. – Кейт разом опрокинула водку в себя и поморщилась. – Ух…

– Сейчас полегчает. Расскажи мне про «Агамемнона». Как там дела?

– О, все очень хорошо. Просто прекрасно.

– Правда? Отлично.

– А что? – Кейт перестала улыбаться и с подозрением уставилась на меня. – Ты что-то слышал?

– Ничего. Вообще ничего.

– Эллиот, выкладывай!

Помедлив пару мгновений, я произнес:

– Это лишь слухи, не более… Якобы у вас с Гордоном терки.

– Что? Полная чушь!

– Я так и подумал.

– Бред! – Кейт открыла еще одну бутылочку с водкой и вылила себе в стакан. – Да мы с Гордоном друг друга с полуслова понимаем!

– Рад слышать. С нетерпением жду премьеру. Мы с Ланой сядем в первом ряду и будем тебя поддерживать, – с улыбкой сказал я.

Но Кейт не улыбнулась в ответ. Она взглянула на меня неприветливо, молча. Не выношу неловких пауз, и поэтому я стал рассказывать о нашем общем знакомом, у которого развод с женой превратился в фарс: супруги угрожали убить друг друга, взламывали почту и вели себя абсолютно невменяемо. Длинная запутанная история, которую я рассказывал, утрируя, для придания комического эффекта.

Все время, пока я говорил, Кейт смотрела на меня с каменным лицом. Было видно, что ни я, ни мой рассказ не кажутся ей смешными. В ее взгляде явственно читалось: «Господи, когда ж он наконец заткнется. Эллиот думает, что он обалдеть какой обаятельный и остроумный. Тоже мне, Ноэл Кауард[12]! Ха! Да он просто чертов…»

Как вы догадываетесь, Кейт не сильно меня жаловала. У нее был, скажем так, иммунитет к моему особому шарму. Кейт думала, что хорошо скрывает свою неприязнь. Но, как и у большинства актеров, уверенных в своей загадочности, у нее все явно отражалось на лице.

Я познакомился с Кейт задолго до Ланы. Барбара Уэст обожала Кейт и на сцене, и вне ее и постоянно приглашала к себе в особняк в Голландском парке на свои знаменитые суаре; вечеринки деликатно назывались «зваными обедами», однако на самом деле это были обычные дармовые обжираловки для сотен людей.

Кейт пугала меня уже тогда. Я с замиранием сердца смотрел, как она идет ко мне сквозь толпу, оставляя за собой след из сигаретного пепла и пролитого алкоголя. Она отводила меня в сторону и смешила, безжалостно передразнивая остальных гостей. Я догадывался, что Кейт видит наше сходство – два чужака. «Я не такая, как они, родной, – словно говорила она. – Не ведись на мою безупречную речь, я не леди». Кейт безошибочно чувствовала, что я такой же самозванец, как и она, – правда, с одним нюансом: я стыдился своего прошлого, а не настоящего. В отличие от Кейт, я мечтал истребить в себе малейшие следы прошлого, вжиться в нынешнюю роль и стать своим среди остальных гостей. Однако все ее намеки, подмигивания, шутки, рассказанные по-заговорщически в сторонке, ясно давали понять, что мое перевоплощение не удалось.

Не хочу критиковать Лану, так как она не давала к этому повода, да это и не критика, но вынужден признаться: с Кейт я смеялся чаще. Кейт вечно пыталась острить, во всем искала повод для шутки – неизменно тонкой и едкой. Тогда как Лана – во многом более серьезный человек, сама прямота и искренность. Эти двое – словно небо и земля, иначе не скажешь.

А может, причина лишь в культурных различиях? Все мои знакомые американцы более прямолинейны, иногда вплоть до бесцеремонности. Это вызывает уважение – такая честность говорит о чистоте души. («Поскреби янки и увидишь пуританина[13], – говаривала Барбара Уэст. – Не забывай, все они приплыли на чертовом “Мэйфлауэре”».) То ли дело мы, британцы: патологически вежливы, почти раболепны, станем охотно поддакивать вам в лицо, но с удовольствием наговорим гадостей за спиной.

У нас с Кейт было гораздо больше общего. И если б не Лана, мы могли бы подружиться. Единственное, в чем я решусь упрекнуть Лану, несмотря на всю доброту ко мне: она невольно встала между мной и Кейт. Как только мы с Ланой начали сближаться, Кейт стала воспринимать меня как угрозу. Я заметил, как холодно она стала ко мне относиться, как боролась за внимание Ланы.

Впрочем, я все равно восхищался Кейт – яркая, очень талантливая, сложная и переменчивая натура. Рядом с ней я ощущал беспокойство, или, точнее, настороженность. Наверное, такие чувства вызывает непредсказуемый злобный кот, который может в любой момент полоснуть когтями. Невозможно искренне дружить с тем, кого побаиваешься. Получится ли быть собой? Когда страшно, начинаешь вести себя неестественно.

Да, я боялся Кейт. И как выяснилось, не зря… Ах, я слишком рано раскрыл интригу? Возможно. Но что сказано, то сказано. Ничего менять я не собираюсь.

Мы приземлились в аэропорту Миконоса – на знаменитой единственной взлетно-посадочной полосе, которая добавляет этому месту экзотичности. Затем отправились на такси в старый порт, чтобы сесть на катер до острова. В порт мы приехали под вечер. Виды там совершенно открыточные: сине-белые рыбацкие лодки, огромные клубки спутанных сетей; скрип дерева и плеск воды, морской бриз с легкой ноткой бензина. В кафе на набережной полно народу. Громкие голоса, взрывы смеха, воздух пропитан ароматами густого греческого кофе и жареных кальмаров.

Порт – место, где жизнь бьет ключом. В глубине души я мечтал остаться там навсегда. Однако мой путь – или лучше сказать фатум? – вел меня дальше. Я следом за Кейт забрался в катер. И мы отправились к острову. Небо сделалось фиолетовым. Быстро темнело.

Скоро впереди показался остров – темная громада посреди воды. В последних лучах солнца остров выглядел почти зловеще. Его суровая красота всегда вызывала во мне нечто похожее на благоговейный трепет. Вот она, Аура.

Наш катер подходил к острову, а другой отправлялся оттуда. Встречный катер вел Бабис – коренастый лысый мужчина, загорелый, лет за пятьдесят, в стильной одежде, – хозяин ресторана в Миконосе под названием «Ялос». Верный давнему договору, заключенному еще с Отто, Бабис доставлял на остров продукты, которые Агати заранее заказывала у него по телефону. Кроме того, он распорядился, чтобы все помещения в доме проветрили и привели в порядок. Хорошо, что мы с Бабисом разминулись, – мне он казался занудой и снобом.

Поравнявшись с нами, Бабис сбавил ход и с показной церемонностью отвесил Кейт низкий поклон. Позади него сидели три пожилые уборщицы, рядом виднелись пустые корзины из-под продуктов. «Готов поспорить, они его ненавидят», – мелькнуло у меня в голове. Я хотел поделиться своим наблюдением с Кейт, но, увидев выражение ее лица, промолчал. Кейт даже не заметила Бабиса. Хмуро сдвинув брови, она смотрела вперед, на остров. Чем дольше длилась наша поездка, тем больше мрачнела Кейт. Ее явно что-то тревожило. Я терялся в догадках.

Мы высадились на Ауре и в гнетущем молчании зашагали с сумками по длинной подъездной дороге. В конце ее стоял дом. Весь залитый огнями, словно маяк посреди непроглядной темноты.

Лана и Лео устроили нам радушный прием. Было открыто шампанское, и все, за исключением Лео, выпили по бокалу. Лана спросила, не хотим ли мы распаковать вещи и освежиться перед ужином. Я попросил поселить меня там же, где останавливался всегда, – в главном доме, рядом с комнатой Ланы. Кейт выбрала гостевой домик – ей там очень хорошо спалось прошлым летом.

Лана обратилась к Лео:

– Ты не поможешь Кейт отнести сумки?

Лео, сама галантность, уже стоял наготове.

Однако Кейт отказалась.

– Не беспокойся, родной. Помощь мне не нужна. Я стреляный воробей, справлюсь. Вот только допью.

Медленно вошел Джейсон, недовольно уставившись в телефон. Он уже собирался что-то сказать Лане, но увидел Кейт и застыл. Меня он не заметил.

– О, это ты! – Джейсон натянуто улыбнулся Кейт. – Не знал, что ты приедешь.

– Та-дам!

– Дорогой, я же говорила, что хочу пригласить Кейт, – вмешалась Лана. – Ты просто забыл.

– Кто еще тут? – со вздохом спросил Джейсон. – Черт, Лана, я же предупреждал, что мне надо работать.

– Тебя никто не потревожит, обещаю, – уверила Лана.

– Если только ты не позвала этого хрыча Эллиота.

– Привет, Джейсон, – раздался за его спиной мой голос. – Я тоже рад тебя видеть.

Джейсон резко обернулся и ради приличия изобразил смущение. Кейт разразилась громким хохотом. Потом не выдержала Лана. И Агати. Смеялись все – кроме Джейсона.

Итак, Джейсон. Должен признаться, когда речь идет о нем, ни о какой объективности с моей стороны не может быть и речи. Конечно, я обещаю стараться изо всех сил. Но это трудно. Скажу лишь, что такой тип людей, как Джейсон, мне не близок. Что в переводе с витиеватого английского означает «я его терпеть не могу».

Джейсон был любопытный персонаж. Причем я не имею в виду «интересный». Привлекательный внешне – хорошая фигура, сильная челюсть, синие глаза, темная шевелюра. Однако его манера вести себя оставалась для меня загадкой. Я никак не мог понять, то ли Джейсон нарочно дерзит – и это еще мягко сказано – и не переживает из-за своей откровенной грубости. То ли обижает людей неосознанно. Скорее всего, первый вариант. Увы.

В частности, Агати возмущало, как Джейсон с ней разговаривал. Он обращался к ней свысока, будто к прислуге, хотя все понимали: Агати занимает в доме особое положение. Она буравила Джейсона глазами, а во взгляде читалось: «Я была здесь до тебя, останусь и после!»

Но Агати никогда не нарушала субординации. Никогда не жаловалась Лане, которая была слепа ко всем выходкам мужа. Лана упорно видела в каждом лишь светлую сторону – даже в отъявленных негодяях.

– Ладно, пойду разбирать вещи, – объявила Кейт. – Увидимся на ужине.

Она допила шампанское и, забросив на плечо саквояж, вышла из кухни.

Согнувшись под тяжестью сумки, Кейт спускалась по узкой каменной лестнице к бассейну, за которым находился летний домик. Вокруг бассейна, выложенного зеленым мрамором, росли кипарисы. Отто хотел, чтобы новые постройки были выдержаны в том же стиле, что и главный дом.

Кейт нравилось проводить время здесь, подальше от хозяйского дома – в тихом уголке, где ее никто не беспокоил, где она могла отдохнуть. Кейт вошла в летний домик, бросила сумки на пол.

Внезапно к горлу подкатил комок. Защипало глаза. Она крепилась весь день, но при виде Ланы и Лео, их счастья, такого легкого и искреннего общения друг с другом, почувствовала тоску, смешанную с завистью, и почему-то захотелось плакать.

Почему? Почему, когда Лео брал маму за руку, или дотрагивался до ее плеча, или нежно целовал в щеку, Кейт чуть не плакала? Может, потому, что в такие моменты она чувствовала себя особенно одинокой? Нет, чушь! Все гораздо сложнее, и она это понимала. Именно пребывание на острове – вот что не давало Кейт покоя. Находиться здесь, зная, что предстоит совершить… Может, это ошибка? Плохая идея? Может, и так…

Теперь уже поздно. Давай, Кейти, соберись! Надо как-то успокоить нервы. Что там у нее с собой? Успокоительное?.. Она вспомнила о небольшом подарочке, который оставила себе на острове в прошлый раз. Интересно, он все еще тут?

Кейт подошла к полкам, провела пальцами по корешкам книг. Вот он – потрепанный желтый томик. «Двери восприятия»[14] Олдоса Хаксли. Она достала издание с полки. Книга сама раскрылась на нужном месте – внутри лежал маленький плоский пакетик с кокаином. Глаза Кейт алчно блеснули. Есть!

Самодовольно улыбаясь, она высыпала белый порошок на прикроватную тумбочку. А затем стала делать дорожку с помощью кредитной карты.

Агати маленьким острым ножом ловко разделывала морского леща. Она выкинула мутные серые внутренности в раковину и стала промывать рыбу изнутри. В раковину, смешиваясь со струей воды из крана, потекла темная кровь.

Казалось, вместе с Агати сейчас работала и бабушка. Словно бабушкин дух направлял руки внучки, помогая выполнять знакомые движения. Ее yiayia[15] весь день не шла у Агати из головы – бабушка была неотделима от острова. Обоих отличали неукротимый нрав и капелька волшебства. Про бабушку говорили, что она колдунья. И Агати ощущала ее присутствие повсюду: в солнечных лучах, в звуках моря и даже при разделывании рыбы.

Она выключила воду и, промокнув тушку бумажным полотенцем, выложила на блюдо. Агати было сорок пять. Волевое лицо, черные глаза, острые скулы – по-моему, типично греческая внешность. Красивая женщина, которая редко утруждалась, чтобы нанести на лицо косметику. Волосы она собирала в высокий пучок. Внешность довольно аскетичная, но туалетный столик у Агати был маленький – и оставалось совсем мало свободного времени, которое она тратила не на то, чтобы вертеться перед зеркалом. Это она оставляла другим.

Агати взглянула на рыбу. Три штуки должно хватить. На всякий случай стоит посоветоваться с Ланой. Кажется, Лана приободрилась. Хорошо.

Последнее время Лана словно отдалялась, уходила в себя. Агати видела, что хозяйку что-то беспокоит, однако деликатно воздерживалась от расспросов. Она была крайне благоразумной женщиной и никогда не высказывала своего мнения, разве что ее просили, – да и то крайне неохотно.

Из всех обитателей дома только Агати хватило проницательности заметить недавнюю перемену в Лане. Остальные – двое мужчин – не задумывались об этом. Агати оправдывала эгоизм Лео юностью; простить Джейсона было труднее.

Агати считала, что Лане за эти несколько дней на острове нужно как следует отдохнуть и развеяться. И все этому способствовало. С погодой пока везло. Никаких признаков ужасного ветра. Море вело себя на удивление миролюбиво. На зеркально-гладкой поверхности не было ни морщинки.

Приезд хозяев прошел не так гладко – в логистическом плане. Агати превосходно исполняла обязанности экономки, и благодаря ей все в доме крутилось, как отлаженный часовой механизм. Тем не менее сегодня на каждом шагу возникали проволочки. Когда приехали хозяева, Бабис был на кухне, продукты стояли неразобранные, уборщицы еще работали в комнатах – мыли пол и заправляли кровати. Бабис, страшно смутившись, бормотал извинения. Лана с присущим ей тактом успокоила его, сказав, что слишком поздно оповестила всех о своем приезде. Она поблагодарила каждую уборщицу лично, и пожилые женщины восторженно заулыбались под впечатлением от встречи со знаменитой актрисой. Лана и Лео отправились плавать, а Джейсон, озабоченно хмурясь, пошел к себе в кабинет, вооруженный ноутбуком и телефоном.

Агати осталась наедине с Бабисом – и это, конечно, было ужасно неловко. Но она не стушевалась. Бабис – редкостный мерзавец! Льстил Лане, подхалимничал, чуть ли не на брюхе перед ней ползал. Зато на подчиненных ругался по-гречески, вел себя властно и спесиво, словно не считал их за людей.

Агати он особенно не любил, по-прежнему видя в ней официантку из своего ресторана. Он так и не простил ей того, что случилось однажды летом, когда Лана и Отто впервые пришли в ресторан «Ялос» в поисках няни. И по прихоти судьбы их столик обслуживала Агати. Лана мгновенно прониклась к ней симпатией. Супруги наняли Агати, и с тех пор она стала их незаменимой помощницей. Когда отпуск у Ланы и Отто закончился, они предложили Агати переехать с ними в Лос-Анджелес в качестве няни. Она согласилась не раздумывая.

Вы можете подумать, что Агати охотно приняла предложение, соблазнившись блеском Голливуда. И окажетесь неправы. Для нее не имело значения, куда ехать, лишь бы оставаться рядом с Ланой. В те дни Агати была совершенно очарована хозяйкой. Стоило Лане попросить, она поехала бы куда угодно, хоть на край света.

Итак, Агати отправилась с семьей Ланы в Лос-Анджелес, а затем в Лондон. Когда Лео вырос, она из няни превратилась в повариху, экономку, помощницу и – не льстит ли она себе? – стала доверенным лицом Ланы и ее лучшей подругой. Возможно, это немного за гранью дозволенного, но лишь слегка. В практическом, бытовом смысле Агати была Лане ближе, чем кто-либо еще.

Оставшись на кухне наедине с Бабисом, она с мстительным удовольствием медленно, дотошно проверяла по длинному списку, все ли он привез. Бабис страдал от этой пытки – он громко вздыхал и топал ногами. Решив, что с него достаточно мучений, Агати его отпустила. Затем стала раскладывать продукты по местам и прикидывать меню на ближайшие дни.

Только она налила себе чаю, как дверь черного хода отворилась. На пороге, в тени крыльца, стоял Никос. В одной руке он держал нож и устрашающего вида крюк. А в другой – садок с мокрыми черными морскими ежами.

– Чего тебе? – строго спросила Агати по-гречески.

– Вот. – Никос протянул садок с морскими ежами. – Для нее.

– А! – Агати приняла садок.

– Как их чистить, знаешь?

– Знаю.

Никос не спешил уходить. Казалось, он пытается заглянуть вглубь кухни, чтобы понять, есть ли там кто-то, помимо Агати.

– Что-нибудь еще? – Она нахмурилась.

Никос молча помотал головой.

– Тогда мне надо работать. – И Агати, решительно закрыв перед его носом дверь, поставила садок с морскими ежами на разделочный стол.

Сырые морские ежи были местным деликатесом, излюбленным блюдом Ланы. Никос сделал доброе дело, и Агати не возражала, что придется повозиться. И все же этот поступок Никоса ее обеспокоил.

Было что-то странное в том, как он смотрел на Лану. Агати обратила внимание на этот взгляд раньше, когда Никос встретил их на причале. Сама Лана ничего не заметила. Но Агати увидела. И увиденное ей очень не понравилось.

После стольких месяцев в одиночестве снова оказаться среди людей было непривычно. Отчасти приезд хозяев напоминал вторжение – как будто они захватили остров. Его остров. Нелепо думать, что остров принадлежит ему. Но Никос ничего не мог с собой поделать.

Он жил в одиночестве на Ауре почти двадцать пять лет и практически полностью себя обеспечивал: добывал все необходимое охотой и огородничеством. На заднем дворе сторожки у Никоса имелся небольшой огород, жили куры, а в море в изобилии водилась рыба. На Миконос приходилось ездить редко, лишь за самым необходимым типа табака, пива и традиционной греческой анисовой водки узо. Секс? Можно и без него.

Если вдруг накатывала тоска и хотелось общества – услышать человеческие голоса и смех, – Никос заходил в популярную среди местных таверну. Она располагалась на противоположной от порта стороне Миконоса, вдали от миллиардеров и их яхт. Никос садился за барную стойку и в одиночестве цедил пиво. В разговоры он не вступал – только слушал краем уха, о чем болтают в городе. Остальные посетители приветствовали Никоса кивком, но не подсаживались. Люди чувствовали, что он изменился – десятилетия отшельничества превратили Никоса в чужака.

Он слушал, как местные сплетничают о Лане – старики за узкими столиками играли в нарды, рядом с каждым – стаканчик узо. Многие еще помнили Отто, а говоря о Лане, изысканно называли ее по-гречески «сиреной экрана». Им не давала покоя удалившаяся от света американская кинозвезда, владелица заколдованного острова.

– Остров проклят, – сказал кто-то. – Попомните мои слова. Скоро и новый муженек последует за первым.

– У этого денег нет, – послышался другой голос. – Живет за счет жены. Она за все платит.

– Так у нее денег куры не клюют, – вмешался третий собеседник. – Жаль, моя за меня не платит…

Шутка вызвала всеобщий смех. Насколько слова о Джейсоне соответствовали истине, Никос не знал – да и не интересовался. Он понимал, что Джейсону непросто. Кто сравнится с Ланой в богатстве? Никос мог предложить ей лишь свои руки. Зато он настоящий мужчина, а не фальшивка, как Джейсон.

Джейсон не понравился ему с первого взгляда. Никос вспомнил, как этот парень впервые приехал на Ауру: в костюме и темных очках, раздражительный, ходил по острову, будто хозяин. Никос много лет наблюдал за ним с близкого расстояния, чаще незаметно для Джейсона, и решил, что муж Ланы – аферист. Взять хотя бы его последнее «хобби» – Джейсон воображал, что охотится. Это вообще была умора! Никос с трудом сдерживал смех, видя, как неловко тот держит ружье, криво целится; а потом важно надувает щеки, словно мальчишка, возомнивший себя большим дядей.

Да и на добычу этого горе-охотника без слез не взглянешь: не птицы, а какие-то заморыши, на ощипывание которых жалко тратить время Агати. Не говоря уже о зря потраченных патронах. Такой мужчина недостоин Ланы.

Из всех приехавших на остров Лана была единственной, чье присутствие не возмущало Никоса. В конце концов, это ее остров. Здесь ее место. Здесь она оживала. Каждый раз приезжала смертельно бледная, изголодавшаяся по солнцу. Проходили дни, и на Лану действовало волшебство острова – она плавала в его море, питалась его рыбой, ела фрукты, взращенные его землей. И расцветала! Ничего прекраснее Никос не видел. И тогда всем своим нутром он ощущал, что Природа – великолепная и щедрая – все-таки не сравнится с женщиной. Никос не мог представить, когда в последний раз к нему прикасались. Не говоря уже о поцелуе.

Он слишком много времени провел один. Иногда задумывался, не сходит ли он с ума. В таверне говорили, что ветер может довести до безумия. Нет, до безумия доводит одиночество. Если он решит уехать с Ауры, то куда направится? Никос уже не мог долго находиться среди людей. Единственным вариантом было море – жить на лодке и плавать между островами. Но для этого требовалось достаточно большое судно, а такого у Никоса не было, да он и не мог себе позволить ничего крупнее простой рыбацкой лодки.

Нет, видно, придется ему остаться на острове навсегда, до самой смерти. А может, и дольше. Его тело наверняка обнаружат лишь через несколько месяцев. К тому времени труп, скорее всего, разорвут на части, съедят, безжалостно уничтожат обитатели острова – как того мертвого жука, что лежал у порога его кухни. Трудолюбивые муравьи расчленили останки и, выстроившись длинной колонной, унесли на себе.

Последнее время Никос постоянно думал о смерти. Смерть на Ауре была повсюду. Он это знал.

Никос решил пойти от главного дома напрямик, через рощу, и вдруг замер как вкопанный. Впереди виднелось огромное осиное гнездо. Никос уставился на находку. Гнездо поражало своими размерами, он впервые такое видел. Оно располагалось между корнями оливкового дерева. Плотная масса копошащихся насекомых – словно бурлящее черное облако. По-своему это было даже красиво.

Только сумасшедший рискнул бы потревожить настолько большое гнездо. К тому же Никос не собирался его уничтожать. Убивать ос нехорошо. Они имеют такое же право тут находиться, как и все остальные. На самом деле осы – это благо, ведь они едят москитов. Оставалось надеяться, что хозяева не заметят гнезда и не потребуют его убрать.

А вот одну вещь действительно надо сделать: переселить ос подальше от главного дома и постараться, чтобы они при этом не покусали. Тарелка с мясом, которую он выставит возле своей сторожки, сработает как приманка: кусочки сырой говядины или освежеванный кролик. Осы очень любят крольчатину.

А потом Никос услышал плеск воды. Он взглянул сквозь деревья: это Кейт нырнула в бассейн. Невидимый в темноте, Никос стоял за деревьями и смотрел на нее. Наверное, Кейт почувствовала его присутствие. Она завертела головой, всматриваясь в густую темноту за пределами освещенного пространства.

– Кто здесь? Тут кто-то есть?

Никос хотел двинуться дальше, как вдруг в темноте раздались шаги. Появился еще кое-кто – по ступенькам спускался Джейсон. Он подошел к краю бассейна, молча глядя на Кейт. Его застывшее лицо напоминало маску. Кейт подплыла к бортику.

– Присоединяйся, вода чудесная! – Она улыбнулась.

– Что ты здесь делаешь? – сухо спросил Джейсон.

– В смысле?

– Ты знаешь, о чем я. Зачем ты здесь?

– Ты явно не рад меня видеть! – расхохоталась Кейт.

– Не рад.

– Фу, как некрасиво.

– Кейт…

Вместо ответа она с громким плеском ушла под воду и поплыла прочь, оборвав разговор. Джейсон поплелся обратно к дому. Никос озадаченно нахмурился, размышляя над сценой, свидетелем которой невольно стал. Он собирался пойти дальше, но вдруг почувствовал, как по спине пробежал холодок. Никос замер. Он тут не один. Кто-то еще прятался неподалеку, во тьме, и следил за Кейт.

Напрягая зрение, Никос всматривался в темноту. Прислушался; вокруг было тихо. Он мог поклясться – рядом кто-то сидел в засаде. Никос еще помедлил, а потом, ощущая смутную тревогу, торопливо зашагал к себе в сторожку.

Прихватив с собой пару бокалов шампанского, я направился в комнату Ланы и застал ее одну. Лана сидела перед туалетным столиком в банном халате. Без косметики она выглядела еще прекраснее. Мы немного поболтали, как вдруг дверь резко распахнулась, и в комнату стремительно вошел Джейсон.

Заметив меня, он остановился.

– О, и ты здесь… О ком сплетничаете?

– Не о твоих знакомых, – улыбнулась Лана.

– Главное, что не обо мне.

– А почему? – встрял я. – Совесть нечиста?

– Ты на что, черт возьми, намекаешь? – Джейсон свирепо уставился на меня.

Лана засмеялась, но я видел, что она раздосадована.

– Джейсон, он просто шутит.

– Не смешно, – обиделся тот, а затем, пошевелив своей единственной извилиной, добавил: – Как обычно.

– К счастью, тысячи театралов по всему миру с тобой не согласны, – с улыбкой ответил я.

– Угу, – мрачно буркнул он.

В эти дни от хорошего отношения Джейсона ко мне не осталось и следа. Я надеялся, что он хотя бы сможет держать себя в рамках приличий и не затеет драку. Джейсон ревновал – ведь я мог дать Лане то, чего он не понимал и в принципе не имел. Что именно? За неимением лучшего слова назовем это дружбой. Джейсон не понимал, как между мужчиной и женщиной может существовать столь тесная дружба. Впрочем, мы с Ланой были не просто друзьями – мы были родственными душами. Но и этого Джейсон не мог понять.

– У Эллиота возникла отличная мысль, – заговорила Лана, обращаясь к мужу. – Давайте завтра вечером поужинаем на Миконосе. Как думаешь?

– Нет уж, спасибо, – скривился Джейсон.

– Почему нет? Развлечемся.

– Ну и куда? Только не говори, что в «Ялос».

– Почему?

– Ради бога… – Джейсон тяжко вздохнул. – У Бабиса слишком официально. Я думал, мы приехали расслабиться.

– Зато какая там вкусная еда! Ням-ням, – не удержавшись, вставил я.

Джейсон пропустил мою реплику мимо ушей, однако возражать больше не стал, понимая, что выбора у него нет.

– Ладно, как скажешь. Мне надо в душ, – проговорил он.

– Ну, я пойду. Увидимся внизу.

Я вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. А потом… вообще-то такое не в моих правилах, но признаюсь честно: я прижался ухом к двери. Неужели вы бы не стали? Без сомнений, Лана с Джейсоном обсуждали меня. Я дико хотел узнать, что говорит обо мне Джейсон за моей спиной. Голоса были едва слышны.

– Не понимаю, почему ты с ним так груб? – возмутилась Лана.

– Потому что он вечно торчит у тебя в спальне, черт возьми!

– Он один из моих лучших друзей.

– Да он влюблен в тебя!

– Ничего подобного.

– Ну конечно! А почему он все еще один с тех пор, как свел свою старуху в могилу?

В комнате повисла тишина.

– Джейсон, это не смешно, – наконец послышался голос Ланы.

– А разве я шучу?

– Дорогой, ты что-то хочешь мне сказать? Или просто поскандалить?

Снова пауза. Потом, видно, взяв себя в руки, Джейсон продолжил более спокойным тоном:

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Хорошо. Только, пожалуйста, оставь Эллиота в покое. Я серьезно.

– Хорошо. – Джейсон понизил голос, и мне пришлось изо всех сил напрячь слух. – Вопрос пустяковый… Просто подпиши одну бумажку.

– Прямо сейчас? А попозже нельзя?

– Я должен выслать документ сегодня вечером.

– Я думала, что это действительно пустяк… – через пару мгновений ответила Лана.

– Так и есть.

– Тогда что за спешка?

– Никакой спешки.

– В таком случае я посмотрю бумагу завтра.

– Не стоит утруждаться, – настаивал Джейсон. – Это обычная формальность. Я тебе расскажу все, что нужно.

– И тем не менее я хочу ознакомиться с документом. Давай перешлем его Руперту. Он глянет, а потом я подпишу. Пойдет?

– Ладно, забудь. – В голосе Джейсона послышалась злость.

Он ничего не объяснил Лане, но мне все было предельно ясно. Даже с расстояния в несколько метров, сквозь тяжелую дубовую дверь я чуял, что затеял Джейсон. То, как он колебался, как резко сменил тон, как пошел на попятную при одном упоминании юриста… Джейсон понял, что его небольшая махинация, в чем бы она ни заключалась, не сработает.

– Ничего страшного. Дела подождут, – проговорил он.

– Ты уверен?

– Да. Без проблем. Пойду в душ.

Тут уж мне пришлось быстро ретироваться. Я прекрасно представлял, что было дальше: как только Джейсон заперся в ванной, приклеенная улыбка тут же слетела с его лица. Он уставился на себя в зеркало. В глазах светилось отчаяние. Не перегнул ли он палку в разговоре с Ланой? А вдруг она что-то заподозрит? Не лучше ли подождать, когда Лана размякнет после пары бокалов? Тогда и подсунуть бумаги, и она их подпишет, не вдаваясь в детали. Ха, это все еще может сработать!

Позже, после ужина, он попробует еще раз. Когда Лана будет в более расслабленном состоянии. Главное, все время ей подливать. Быть с ней безукоризненно вежливым. Лана запросто может сменить гнев на милость и подписать бумагу, чтобы сделать ему приятное. Да, это вполне в ее стиле.

Все еще может получиться. «Дыши, – приказал себе Джейсон. – Дыши ровно и не нервничай». Он встал под душ и включил воду. Обжигающая струя ударила в лицо, потекла по телу. Какое облегчение – чувствовать боль, которая отвлекает от мыслей… От всего, что предстоит сделать… От всего, что ждет впереди. Джейсон закрыл глаза и отдался ощущению растекающегося по коже пламени.

Некоторое время спустя Кейт появилась на кухне. Надеясь, что никто не заметит сбившееся дыхание и лихорадочный блеск в ее глазах после дозы, она устроилась на табурете и стала смотреть, как Лана и Агати колдуют над ужином. Лана готовила зеленый салат с руколой, во множестве растущей на острове. Агати показала Лане блюдо с морскими лещами.

– Думаю, трех достаточно?

– Более чем, – кивнула Лана.

Кейт взяла бутылку вина и налила им с Ланой по бокалу. Вскоре на кухню вошел Лео, прямиком из душа: лицо раскраснелось, вода с мокрых волос капала на футболку. Лео было почти восемнадцать: мужская и более юная версия Ланы, молодой греческий бог. Как звали сына Афродиты? Кажется, Эрот? Наверное, так мог выглядеть Эрот: светлые волосы, синие глаза, стройный и атлетичный. И кроткий – весь в мать.

Лана посмотрела на сына.

– Дорогой, высуши волосы. Простынешь.

– Они сейчас высохнут. На улице духота. Помощь нужна?

– Накроешь на стол?

– А где будем ужинать? В доме или во дворе?

– Давайте на улице. Спасибо.

Кейт одобрительно взглянула на Лео.

– Не парень, а картинка! И когда ты успел вырасти таким красавцем? Вина хочешь?

Лео, собиравший салфетки и тарелки, отрицательно помотал головой.

– Я не пью, – добавил он.

– Ну-ка присядь на минутку. – Кейт похлопала по стоявшему рядом с ней табурету. – Рассказывай как на духу: кто эта счастливица? Как ее зовут?

– Кого?

– Твою девушку.

– Нет у меня никакой девушки.

– Ты наверняка с кем-то встречаешься. Давай… признавайся! Как ее зовут?

Лео, в ужасе от такого напора, пробормотал что-то невнятное и пулей вылетел из кухни.

– Не поняла. – Кейт заинтригованно смотрела на Лану. – Только не говори, что у него никого нет. Быть того не может. Нереальный красавец!

– Спасибо на добром слове.

– Но это правда! Парень сейчас должен трахаться без остановки. В его-то возрасте! Что с ним не так? А тебе не кажется, что он немного… – Кейт замолчала и многозначительно посмотрела на подругу. – Ну, ты понимаешь.

– Нет, – недоумевающе ответила Лана. – Говори.

– Как бы это… – Кейт замялась, подбирая нужное слово. – Привязан.

– Привязан? К кому?

– К тебе, дорогая моя, – засмеялась Кейт.

– Ко мне? – На лице Ланы отразилось искреннее изумление. – Вот уж не думаю, что Лео особенно ко мне привязан.

– Лана! – Кейт закатила глаза. – Лео тобой очарован. И всегда был.

– Даже если так, ничего, перерастет. А я буду скучать, – отмела ее предположения Лана.

– А может, он гей?

– Понятия не имею, – Лана пожала плечами. – И что с того?

– Пожалуй, я с ним поговорю. – Воодушевленная своей идеей, Кейт с улыбкой налила себе еще вина. – Как старшая сестра. Все разузнаю, а потом скажу тебе.

– Пожалуйста, не надо. – Лана протестующе замотала головой.

– Почему?

– По-моему, ты не очень похожа на старшую сестру.

– Согласна. По-моему, тоже, – немного поразмыслив, признала Кейт.

И они расхохотались.

– По какому поводу веселье? – спросил я, заходя на кухню.

– Неважно, – ответила Кейт, не переставая смеяться. – Твое здоровье! – Она отсалютовала бокалом Лане.

Тем вечером мы много смеялись. Наша веселая компания отлично проводила время – кто бы мог подумать, что мы собрались вот так в последний раз…

Вы, наверное, спросите: что могло случиться за несколько часов? Что за катастрофа привела к убийству? Сложно сказать. Кто укажет тот момент, когда любовь превращается в ненависть? Все когда-нибудь заканчивается, я это знаю. Особенно счастье. Особенно любовь.

Простите, я стал ужасным циником. Раньше я был идеалистом, даже романтиком. Верил, что любовь длится вечно. Теперь с этим покончено. Теперь я твердо знаю лишь одно: первая половина жизни – чистый эгоизм, а вторая – сплошное сожаление.

Не торопите меня, пожалуйста, позвольте вдоволь насладиться последним счастливым воспоминанием. Мы ужинали во дворе, под звездным небом. Стол был расположен возле арки, увитой нежно пахнущим жасмином, и украшен мерцающими свечами.

Первым яством стали соленые морские ежи, которых только что очистила Агати. Даже в сыром виде, сбрызнутые соком лимона, они были не в моем вкусе – хотя, если закрыть глаза и быстро проглотить, то можно внушить себе, что это устрица. Далее на столе появились жареные морские лещи, мясные стейки, разные салаты и овощи, приправленные чесноком, и фирменное блюдо Агати – жаренный во фритюре картофель.

Кейт ела неохотно, зато я уплетал за двоих, перекладывая себе на тарелку щедрые порции. Я громко восхитился кулинарным талантом Агати, но и блюда, приготовленные Ланой, тоже не забыл похвалить. Впрочем, ее диетические салаты не шли ни в какое сравнение с вкусным до неприличия картофелем, выращенным тут же, на острове, в красной земле Ауры, – обжаренные до золотистого цвета кусочки так и сочились маслом. Грандиозное получилось застолье. Наш последний ужин.

Потом мы уселись вокруг костра. Я болтал с Ланой, Лео и Джейсон играли в нарды. А потом Кейт вдруг понадобился кристалл Агати, и она пошла за ним в дом.

Я должен рассказать вам о кристалле. В семье он считался почти магическим. Довольно примитивный с виду амулет для предсказания судьбы принадлежал Агатиной бабушке и предположительно обладал магическими свойствами.

Это был кулон: на серебряной цепочке висел матово-белый конусообразный кристалл, похожий на крохотную сосновую шишку. Берете цепочку с кристаллом в правую руку и держите над левой ладонью. Затем задаете вопрос, предполагающий лишь два варианта ответа: «да» или «нет». Кристалл начнет раскачиваться. Если он двигается, как маятник, по прямой, ответ «нет». А если по кругу – значит, «да».

Штуковина простая до нелепости, но предсказания выдавала пугающе точные. У кристалла спрашивали что-нибудь вроде «стоит ли соглашаться на эту работу», «переезжать ли мне в Нью-Йорк» или «выходить ли замуж за этого человека». Большинство гадающих потом честно отчитывались – спустя месяцы, иногда даже годы: предсказание кристалла сбывалось.

Кейт со свойственной ей иногда детской наивностью свято верила в магические свойства кристалла. Она была убеждена, что это настоящий амулет, достойный греческого оракула. В тот вечер каждый из нас по очереди гадал на кристалле, задавая самые сокровенные вопросы. Воздержался лишь Джейсон, который заявил, что ему это неинтересно. Он оставался с нами недолго – проиграв Лео в нарды, не выдержал и, мрачный как туча, удалился в дом.

Мы остались вчетвером, и атмосфера сразу разрядилась. Я скатал косячок. Лана никогда не курила травку, но сейчас решила нарушить это строжайшее правило и пару раз затянулась; Кейт тоже.

Лео сыграл на гитаре песню собственного сочинения – дуэт для него и Ланы. Получилось очень мило: голоса матери и сына отлично дополняли друг друга. Правда, после травки Лана то и дело забывала слова. А потом и вовсе начала глупо хихикать. Глядя на нее, мы с Кейт веселились от души, чем страшно раздражали Лео.

Представляю, как мы бесили его – этого серьезного семнадцатилетнего парня: укуренные взрослые, которые дурачились, как подростки. Мы втроем безостановочно хохотали, хватаясь друг за друга, раскачивались взад-вперед и корчились от смеха.

Я рад, что наш вечер сохранился у меня в памяти. Как мы втроем хохотали до слез. Я рад этому светлому воспоминанию… Сложно поверить, но через двадцать четыре часа один из нас будет мертв.

Перед тем как я расскажу об убийстве, хочу задать вам один вопрос. Что первично: характер или судьба? Это центральный вопрос любой трагедии. Что имеет определяющее значение – свободная воля или фатум? Неужели страшные события следующего дня были предначертаны, уготованы неким злым божеством? Мы были обречены – или могли избежать катастрофы?

Долгие годы меня преследовал этот вопрос. Характер или судьба? Как думаете? Выскажу свое мнение. После долгих тягостных размышлений я пришел к выводу, что оба эти понятия – по сути, одно и то же. Но не довольствуйтесь лишь моим мнением. Греческий философ Гераклит сказал: «Характер определяет судьбу». И если он прав, значит, разыгравшаяся через несколько часов трагедия явилась прямым следствием наших характеров – того, кем мы были. Правильно? А раз ваша сущность определяет то, что с вами случится, возникает главный вопрос: что же определяет вашу сущность? Что определяет ваш характер?

Ответ, как мне видится, в том, что истоки моей личности – вся совокупность ценностей и взглядов о том, как жить, преуспевать и быть счастливым – кроются в темном, забытом мире детства. Именно там выковывался мой характер: с чем-то приходилось мириться, против чего-то – восставать. Тем не менее все это сделало меня таким, каков я есть.

Я далеко не сразу пришел к этому выводу. В молодые годы я старался не вспоминать о детстве, то есть о своем характере, собственно говоря. И неудивительно. Однажды мой психотерапевт сказала, что травмированные дети всю жизнь стремятся сосредоточиться исключительно на внешнем мире. Эдакая сверхбдительность[16]. Мы направлены вовне, а не внутрь – постоянно проверяем окружающий мир на предмет угроз. Мы растем с таким страхом навлечь на себя гнев или подвергнуться унижению, что даже сейчас, во взрослом возрасте, заметив подавленный зевок собеседника, скуку или раздражение в его взгляде, испытываем чудовищный, пугающий внутренний разлад. И с удвоенной энергией стараемся развлечь, понравиться.

Настоящая трагедия постоянной направленности вовне, излишней сосредоточенности на мнении окружающих в том, что мы теряем контакт с собой. Получается, что всю жизнь мы изображаем самих себя, будто самозванцы, которые выдают себя за нас. Вместо того, чтобы почувствовать: это действительно я, вот такой.

Поэтому теперь я регулярно заставляю себя сосредоточиться на собственных ощущениях. Вместо «нравится ли им» – «нравится ли мне»; вместо «приятен ли я им» – «приятны ли они мне».

И, следуя этой логике, я задаю себе вопрос: «Нравитесь ли вы мне?» Конечно, нравитесь. Вы молчаливы, вы прекрасный слушатель. А кто ж не любит, когда их слушают? Бог свидетель, многих за всю жизнь так и не выслушали.

В тридцать пять я начал ходить к психотерапевту. Лишь тогда я решил, что достаточно далек от прошлого, чтобы спокойно на него взглянуть. Хотя бы одним глазком, сквозь пальцы. Я выбрал групповую терапию не столько из-за доступной цены, сколько из-за того, что люблю смотреть на людей. Всю жизнь я был чертовски одинок; мне нравится быть среди людей, наблюдать, как они общаются, – конечно, находясь при этом в безопасности.

Моего психотерапевта звали Марианна. Помню пронзительный взгляд карих глаз, длинные вьющиеся волосы – вероятно, у нее были греческие корни по обоим или по одному родителю. Мудрая и очень добрая Марианна порой становилась безжалостной. Однажды она высказала жуткую мысль, услышав которую я долго не мог прийти в себя. Сейчас я понимаю, что эти слова изменили всю мою жизнь.

– Когда мы в молодости испытываем страх – если нас стыдят или унижают, – кое-что происходит: время останавливается. Оно застывает на этом моменте. И частица нас оказывается запертой в том возрасте навсегда, как в ловушке, – заявила Марианна.

– Запертой где? – спросила Лиз, участница нашей группы.

– Вот тут. – Марианна дотронулась до своего виска. – В глубине вашего сознания прячется испуганный ребенок: по-прежнему не уверенный в себе, неуслышанный, недолюбленный. И чем быстрее вы наладите с этим ребенком связь и научитесь с ним общаться, тем более гармоничной станет ваша жизнь.