Читать онлайн Династия Одуванчика. Книга 1. Милость королей

Глава 1

Убийца

Дзуди, седьмой месяц четырнадцатого года правления Единых Сияющих Небес

Белая птица, лишь изредка взмахивая крыльями, парила в чистом небе на западе.

Возможно, она покинула в поисках добычи свое гнездо, находившееся в нескольких милях отсюда, на одном из высочайших пиков гор Эр-Ме. Но день для охоты был не самым лучшим – во владения хищника на залитых солнцем равнинах Порин вторглись люди.

Тысячи зрителей стояли по обе стороны широкой дороги, выходящей из Дзуди, не обращая на птицу никакого внимания. Они пришли, чтобы увидеть императорскую процессию.

По толпе пронесся дружный вздох восхищения, когда флот гигантских воздушных кораблей императора начал грациозно перестраиваться. Все смотрели в почтительном молчании на проезжавшие мимо тяжелые боевые колесницы и мощные катапульты для метания камней, на которых висели толстые связки бычьих сухожилий. Зрители прославляли предвидение императора и щедрость его инженеров, орошавших толпу душистой водой из ледяных повозок, прохладной и освежающей в пропитанном пылью и жарким солнцем Северном Кокру.

Они хлопали в ладоши, приветствуя лучших танцоров из Шести покоренных королевств Тиро: пятьсот девушек из Фасы, обольстительно кружившихся в танце покрывал, – зрелище, прежде доступное только королевскому двору в Боаме; четыреста фехтовальщиков из Кокру, выписывавшие клинками мерцавшие холодным светом хризантемы, демонстрируя зрителям мастерство и удивительное изящество; дюжины элегантных и величественных слонов с дикого и малонаселенного острова Экофи, украшенных цветами Семи королевств, – самый крупный самец нес на спине белый флаг Ксаны, как и следовало ожидать, остальных украшали цвета покоренных земель.

Слоны были запряжены в движущуюся платформу, на которой стояли двести лучших певцов островов Дара – хор, само существование которого было невозможно до покорения Ксаны. Они пели новую песню, сочиненную великим ученым Люго Крупо в честь императорского тура по островам:

Рядом с движущейся платформой шли солдаты, которые бросали в толпу безделушки: декоративные узлы в стиле Ксаны, сделанные из кусочков разноцветной бечевки, знак Семи королевств. Узлы символизировали процветание и удачу, и зрители изо всех сил старались заполучить чудесное напоминание о замечательном дне.

Зрители закричали с особенным восторгом, услышав строки, посвященные их родине.

За певцами снова шли солдаты, которые несли великолепные знамена, украшенные изображениями чудес Семи королевств: лунное сияние покрытых снегом отрогов горы Киджи; косяки рыбы, искрящиеся в озере Тутутика на восходе; всплывающие на поверхность крубены и киты, виды побережья Волчьей Лапы; радостные толпы на широких улицах Пана, столицы; серьезные ученые мужи, обсуждающие политику с мудрым, всезнающим императором…

И между каждым куплетом толпа пела вместе с певцами:

Если рабские слова кого-то и беспокоили в толпе Кокру, многие из которой сражались с захватчиками из Ксаны менее дюжины лет назад, их ропот заглушило мощное пение остальных. Гипнотическое монотонное плетение звуков обладало собственной силой, словно повторение слов придавало им убедительность и делало истинными.

Но толпа еще не получила полного удовлетворения от зрелища, на которое собралась. Люди не видели главного участника шествия: императора.

Белая птица была уже заметно ближе. Ее крылья казались широкими и длинными, точно лопасти ветряных мельниц Дзуди, что помогали поднимать воду из глубоких колодцев и качать в дома богатых горожан, – слишком большими, чтобы принадлежать обычному орлу или стервятнику. Зрители начали поглядывать вверх и спрашивать себя: быть может, это гигантский сокол-минген, который пролетел более тысячи миль от своего дома на далеком острове Руи и которого специально выпустили здесь императорские дрессировщики, чтобы произвести впечатление на толпу?

Однако императорский шпион, прятавшийся среди зрителей, посмотрел на птицу, нахмурил брови, потом повернулся и начал пробиваться сквозь толпу к временной трибуне, где собрались местные чиновники.

Предвкушение потрясающего зрелища только усилилось, когда мимо прошли императорские стражники, маршировавшие, точно колонны механических людей: глаза устремлены в одну точку, руки и ноги двигаются в едином ритме, словно это марионетки, которыми управляет одна пара рук. Их дисциплина и порядок резко контрастировали с непринужденными танцорами, прошедшими ранее.

После короткой паузы зрители одобрительно взревели, совершенно позабыв, что именно эта армия уничтожила солдат Кокру и опозорила его прежнюю аристократию. Толпа хотела увидеть зрелище, ей нравились блистающие доспехи и военное великолепие.

Птица приближалась.

– Уже близко! Уже близко!

Два четырнадцатилетних мальчика проталкивались сквозь плотную толпу, точно пара жеребцов по полю сахарного тростника.

Первым шел Куни Гару, с прямыми длинными черными волосами, завязанными в узел в стиле учеников частных академий, коренастый – не толстый, но мускулистый, с сильными руками и бедрами. Его глаза, удлиненные и узкие, как у большинства жителей Кокру, светились умом и лукавством. Он даже не пытался вести себя вежливо, расталкивая локтями мужчин и женщин, чтобы поскорее пробраться вперед, и ему вслед неслись стоны и проклятия.

За ним следовал Рин Кода, долговязый и нервный, как чайка, летящая с попутным ветром за кормой корабля, и бормотал извинения разъяренным мужчинам и женщинам, которым приходилось расступаться перед его другом.

– Куни, мне кажется, будет нормально, если мы останемся позади толпы, – сказал Рин. – Я правда думаю, что это не самая хорошая идея.

– А ты не думай, – ответил Куни. – Твоя главная проблема в том, что ты слишком много думаешь. Просто делай.

– Наставник Лоинг говорил иначе: боги хотят, чтобы мы сначала думали и только потом действовали.

Рин поморщился и уклонился в сторону, когда один из мужчин выругался и попытался его ударить.

– Никто не знает, чего хотят боги. – Куни двигался вперед, не оглядываясь. – Даже наставник Лоинг.

Наконец они выбрались из плотной толпы и оказались рядом с дорогой, возле проведенных мелом белых линий, за которые зрителям запрещалось заступать.

– Вот это называется зрелище, – заявил Куни, глубоко вдохнув и оглянувшись по сторонам, а потом, когда мимо них прошли последние полуобнаженные танцовщицы из Фасы, одобрительно присвистнул: – Прямо-таки хочется стать императором.

– Замолчи! Неужели в тюрьму хочешь?

Рин нервно огляделся, не обратил ли кто-нибудь на них внимание: Куни частенько говорил ужасные вещи, которые можно было легко принять за измену.

– Ну разве не лучше находиться здесь, чем сидеть в классе, вырезать из воска логограммы и учить наизусть «Трактат о нравственности» Кона Фиджи? – сказал Куни и положил руку на плечи Рина. – Ну признайся: ты рад, что пошел со мной?

Наставник Лоинг заявил, что не станет закрывать школу ради процессии, потому что император не хотел, чтобы дети прервали занятия, но Рин подозревал, что Лоинг принял такое решение из-за того, что ему не нравился император. Впрочем, нельзя сказать, что в основной своей массе жители Дзуди императора любили.

– Наставник Лоинг совершенно точно не одобрил бы это, – сказал Рин, хотя и сам не мог оторвать взгляда от танцовщиц в вуалях.

Куни рассмеялся:

– Если наставник отходит нас тростью за то, что прогуляли три дня занятий, давай получим за это удовольствие.

– Вот только ты всегда умудряешься придумать умные объяснения и избежать наказания, а я получаю в двойном размере!

Рев толпы достиг крещендо.

Император сидел на троне-пагоде, вытянув перед собой ноги в позе такридо и откинувшись на мягкие шелковые подушки. Только император мог сидеть так публично, потому что все остальные были ниже рангом.

Трон-пагода представлял собой пятиярусное сооружение из бамбука и шелка, стоявшее на платформе из двадцати толстых бамбуковых шестов – десять вдоль, десять поперек, – которые несли на плечах сто полуобнаженных мужчин, умащенных маслом, чтобы тела сверкали на солнце.

Четыре нижних яруса трона-пагоды заполняли изощренные блестящие заводные модели, изображавшие четыре мира: мир огня в самом низу, населенный демонами, добывающими бриллианты и золото; далее мир воды, полный рыб, морских змей и пульсирующих медуз; потом мир земли, в котором жили люди, острова, плавающие в четырех морях; и, наконец, мир воздуха на самом верху, обитель птиц и духов.

Закутанный в одеяния из мерцающего шелка, в короне – изумительном творении из золота и сияющих самоцветов, – над которой возвышалась статуэтка крубена, чешуйчатого кита и повелителя Четырех Безмятежных Морей, чей единственный рог был сделан из чистейшей слоновой кости, клыка юного слона, и чьи глаза – пара тяжелых черных бриллиантов, самых больших в Дара, взятых из сокровищницы Кокру, когда пятнадцать лет назад он пал перед Ксаной – император Мапидэрэ прикрыл глаза одной рукой, прищурился, посмотрел на приближающуюся огромную птицу и громко осведомился:

– Что это такое?

У подножия медленно движущегося трона-пагоды императорский шпион сообщил капитану стражи, что все официальные лица Дзуди единодушно заявили, что никогда не видели такой странной птицы. Капитан шепотом отдал несколько приказов, и императорская стража, лучшие воины островов Дара, сплотила ряды вокруг сотни, несущей трон.

Император продолжал смотреть на гигантскую птицу, которая медленно приближалась. Она один раз взмахнула крыльями, и император, пытавшийся расслышать ее голос, заглушенный шумом возбужденной толпы, понял, что он удивительно похож на человеческий.

Турне по островам продолжалось уже более восьми месяцев. Император Мапидэрэ понимал, что должен напомнить покоренному населению о своей силе и власти, но устал. Ему не терпелось поскорее вернуться в Пан, Безупречный город, новую столицу, где можно наслаждаться собственным зоопарком и аквариумом. Там ему удалось собрать животных со всего Дара – в том числе и весьма экзотических, добытых пиратами, что плавали далеко за линию горизонта. Император хотел, чтобы трапезу готовил его любимый повар, однако был вынужден есть странные блюда, которые предлагали ему в каждом новом месте – возможно, лучшие деликатесы с точки зрения местной аристократии, – но его утомляла необходимость ждать, пока дегустаторы попробуют каждое из них, чтобы проверить, не отравлено ли, а потом неизбежно оказывалось, что еда слишком пряная или острая для его желудка.

Но самое главное, ему было скучно. Сотни вечерних приемов, которые устраивали местные чиновники и сановники, сливались в бесконечные однообразные топи. Где бы он ни появлялся, заверения в преданности и декларации смирения звучали одинаково. Часто у него возникало ощущение, что он каждый вечер сидит среди зрителей в театре и смотрит один и тот же спектакль, только роли играют разные актеры в разных костюмах и декорациях.

Император наклонился вперед: странная птица оказалась самым интересным зрелищем за прошедшие месяцы. Теперь, когда она подлетела ближе, он смог разобрать детали, и оказалось, что это… вовсе не птица, а огромный змей из бумаги, шелка и бамбука, вот только веревки, которая тянулась бы за ним к земле, не видно. Под змеем – могло ли такое быть? – висела человеческая фигура.

– Интересно…

Капитан императорской стражи помчался наверх по изящным спиральным ступенькам внутри пагоды, перескакивая сразу через две или три.

– Ренга, нам следует принять меры предосторожности.

Император кивнул.

Носильщики опустили трон-пагоду на землю, и императорская стража остановилась. Лучники заняли позиции вокруг пагоды, а щитоносцы собрались у подножия, чтобы создать временное убежище и стену из огромных сомкнутых щитов, похожую на черепаший панцирь. Император постучал ногами по настилу, чтобы кровь начала снова циркулировать и он смог встать.

Толпа почувствовала, что остановка не была запланирована, и зрители задирали головы вверх, стараясь увидеть мишень, в которую целились лучники.

Диковинная парящая конструкция находилась всего в нескольких сотнях ярдов над ними.

Человек на змее потянул за несколько свисавших вниз веревок, птица-змей внезапно сложила крылья и нырнула к трону-пагоде, преодолев оставшееся расстояние за несколько мгновений. Человек издал пронзительный крик, от которого толпа содрогнулась, несмотря на жару:

– Смерть Ксане и императору Мапидэрэ! Да живет вечно великий Хаан!

И прежде чем кто-то успел отреагировать, человек со змея метнул огненный шар в трон-пагоду. Император смотрел на приближающуюся опасность, слишком ошеломленный, чтобы пошевелиться.

– Ренга!

Капитан стражи мгновенно оказался рядом с императором, одной рукой столкнул старика с трона, а другой со стоном поднял тяжелое кресло из железного дерева, покрытое золотом, превратив его в гигантский щит. Шар разорвался, ударившись о трон, и на землю полетели обломки – шипящие и горящие сгустки смолы, потом последовали новые мелкие взрывы, и все вокруг охватило яростное пламя. Несчастные танцовщицы и солдаты отчаянно закричали, когда липкая горящая жидкость пролилась на их тела и лица, которые мгновенно поглотили огненные языки.

И хотя тяжелый трон защитил капитана стражи и императора, несколько слабых огненных языков сожгли большую часть волос капитана, а также сильно опалили правую сторону лица и руку, однако император не пострадал, хоть и испугался.

Капитан бросил трон, поморщился от боли, наклонился и закричал ошеломленным лучникам:

– Стреляйте по готовности!

Он выругал себя за то, что стражники целиком и полностью подчинялись приказам: это вело к утрате инициативы, – но прошло так много времени с момента последнего покушения на жизнь императора, что все стали жертвами фальшивого чувства безопасности. Капитан стражи сказал себе, что непременно внесет два существенных улучшения в подготовку стражников – если сохранит свою должность после такой неудачи.

Лучники выпустили стрелы. Убийца потянул за веревки змея, сложил крылья и описал крутую дугу, уходя в сторону. Стрелы начали дождем падать на землю, не причинив убийце никакого вреда.

А тысячи танцоров и зрителей превратились в объятую паникой вопящую толпу.

– Я же говорил тебе, что это плохая идея! – Рин отчаянно озирался по сторонам, пытаясь найти хоть какое-то укрытие, а в следующее мгновение взвизгнул и отпрыгнул в сторону, спасаясь от упавшей стрелы. Рядом замертво упали два человека – из их спин торчали стрелы. – Мне не следовало лгать твоим родителям и подтверждать, что школа закрылась. Твои планы всегда приводят к тому, что я оказываюсь виноват! Нам нужно бежать!

– Если ты побежишь, а потом споткнешься и упадешь в такой толпе, тебя затопчут, – сказал Куни. – Кроме того, все пропустишь!

– О боги, мы погибнем!

Еще одна стрела ударила в землю менее чем в футе от них. Вокруг падали люди, пронзенные стрелами.

– Но пока мы живы.

Куни, метнувшись к дороге, вернулся со щитом, который бросил один из солдат, и закричал, подняв щит над их головами и заставив Рина присесть на корточки рядом с собой.

– Прячься!

Стрела со звоном ударила в щит и отлетела в сторону.

– Госпожа Рапа и госпожа Кана, с-с-спасите меня! – пробормотал Рин, крепко зажмурив глаза. – Если я уцелею сегодня, то обещаю всегда слушаться маму и никогда не прогуливать школу, буду повиноваться мудрым наставникам и постараюсь держаться как можно дальше от сладкоречивых приятелей, которые норовят увести меня…

Но Куни уже выглядывал из-за края щита.

Всадник воздушного змея несколько раз резко согнул ноги, заставив змея дважды взмахнуть крыльями, и тут же взмыл ввысь, быстро набирая высоту, затем натянул поводья, развернулся и снова устремился к трону-пагоде.

Император, оправившись от испуга, уже спускался вниз по винтовой лестнице, однако успел преодолеть лишь половину пути до основания трона и находился между мирами огня и земли.

– Ренга, прошу, простите меня! – Капитан стражи подхватил императора на руки и сбросил на землю.

Солдаты внизу уже успели растянуть длинный кусок прочной ткани, император упал на него, его несколько раз подбросило вверх, но он нисколько не пострадал.

Куни успел увидеть императора прежде, чем над ним сомкнулась стена щитов. Годы воздействия алхимической медицины – он принимал особые лекарства в надежде продлить жизнь – разрушили тело императора, и, хотя ему было всего пятьдесят пять, выглядел он на тридцать лет старше. Однако Куни больше всего поразили полуприкрытые глаза на морщинистом лице: глаза, в которых он прочитал удивление и страх.

Звук рвущейся плотной ткани за спиной заставил Куни оторваться от созерцания императора, и он увидел, что воздушный змей снова устремился вниз.

– Ложись! – Куни повалил Рина на землю, а сам улегся сверху, накрывшись щитом. – Сделай вид, что ты черепаха.

Рин попытался вжаться в землю.

– Жаль, что здесь нет канавы, я бы с удовольствием в нее заполз.

Вокруг трона-пагоды взметнулась в воздух новая порция горящей смолы, ударила в верхнюю часть сомкнутых щитов и начала просачиваться в щели между ними. Солдаты кричали от боли, но не опускали щиты. По приказу офицеров они одновременно подняли и наклонили их так, чтобы смола стекла вниз, – так встряхивается крокодил, чтобы избавиться от воды.

– Думаю, теперь мы в безопасности, – сказал Куни, поднимая щит и скатываясь с Рина.

Рин сел и с недоумением посмотрел на друга: Куни катался по земле, словно радовался только что выпавшему снегу. «Как он может думать об играх в такой момент?»

Тут только Рин заметил дым, поднимавшийся над одеждой Куни, закричал и поспешил на помощь другу, чтобы потушить огонь. Хлопая по его тунике своими длинными рукавами, он быстро справился с огнем.

– Спасибо, Рин.

Куни сел и попытался улыбнуться, но у него получилась лишь гримаса.

Рин осмотрел его повнимательнее: несколько капель горящей смолы упало ему на спину, и сквозь дымящиеся дыры проглядывала обгоревшая кожа, а из раны сочилась кровь.

– О боги! Тебе больно?

– Совсем немного…

– Если бы ты не прикрыл меня собой… – Рин сглотнул. – Куни Гару, ты настоящий друг.

– А, ерунда, – проворчал Куни. – Как сказал мудрец Кон Фиджи, человек должен всегда – ой! – быть готовым вонзить ближнему нож меж ребер, если это поможет другу. – Он попытался говорить уверенно и самодовольно, но от боли его голос слегка дрожал. – Смотри, наставник Лоинг меня кое-чему научил.

– Так ты эту часть запомнил? Но ты цитируешь не Кона Фиджи – так говорил разбойник, который с ним спорил.

– А кто сказал, что у разбойников нет достоинств?

Их разговор прервал шум хлопающих крыльев, и они посмотрели вверх. Медленно и грациозно, словно альбатрос, парящий над морем, змей махал крыльями, набирая высоту, потом сделал круг и в третий раз начал спускаться для атаки на трон-пагоду. Однако наездник уже начал уставать, а потому не смог набрать достаточную высоту, и змей летел низко над землей.

Нескольким лучникам удалось пробить дыры в крыльях воздушного змея, две или три стрелы даже попали в наездника, но не смогли пробить толстые кожаные доспехи, очевидно каким-то образом усиленные.

Он вновь сложил крылья и, набирая скорость, словно атакующий зимородок, устремился к трону-пагоде.

Лучники продолжали стрелять в убийцу, но он, не обращая внимания на тучи стрел, летел прежним курсом. Пылающие шары взрывались, ударяя в стены трона, и через несколько секунд шелк и бамбук загорелись, превратившись в огненную башню, но императора уже надежно закрывали щиты стражников, а вокруг собиралось все больше лучников.

Убийца видел, что император находится вне досягаемости, и больше не пытался атаковать. Развернув свой странный летательный аппарат на юг, прочь от процессии, наездник начал активно работать ногами, стараясь набрать высоту.

– Он направляется в Дзуди, – заметил Рин. – Как ты думаешь, ему помогал кто-то из тех, кого мы знаем?

Куни покачал головой. Воздушный змей, когда пролетал над ними, на некоторое время закрыл солнце, и Куни успел разглядеть убийцу: молодой, не больше тридцати, со смуглой кожей и длинными конечностями, как у жителей Хаана, обитавших на севере. На долю секунды их взгляды встретились, и сердце юноши забилось быстрее – такая страсть горела в блестящих зеленых глазах.

– Он заставил императора бояться, – проговорил Куни так, будто размышлял вслух, и на его лице расцвела широкая улыбка. – Значит, император всего лишь человек.

Прежде чем Рин успел шикнуть на друга, их накрыла огромная черная тень. Юноши подняли глаза и увидели новую причину отступления наездника на воздушном змее.

Шесть изящных воздушных кораблей, футов триста длиной, гордость императорского флота, величественно проплывали у них над головами. Воздушные корабли летели впереди императорской процессии, чтобы вести разведку и производить впечатление на зрителей. Прошло некоторое время, прежде чем гребцы сумели их развернуть и прийти на помощь императору.

Наконец они устремились за сбежавшим убийцей в погоню, и их огромные оперенные весла рассекали воздух, точно крылья толстых гусей, пытавшихся взлететь. Однако воздушный змей находился слишком далеко, чтобы его могли достать лучники с кораблей или императорских боевых змеев. Куни понимал, что они еще не скоро доберутся до Дзуди и ловкий убийца успеет приземлиться и исчезнуть в переулках города.

Император, сгорбившись в тени стены щитов, едва не кипел от ярости, но старался сохранять внешнее спокойствие. Это было далеко не первое покушение и наверняка не последнее, однако сегодня убийца только чудом не добился успеха.

Когда император отдавал приказ, его голос звучал неумолимо и холодно:

– Найдите этого человека, найдите любой ценой, даже если для этого придется уничтожить все дома в Дзуди и сжечь все поместья аристократов Хаана, и доставьте ко мне.

Глава 2

Мата Цзинду

Фарун, острова Туноа, девятый месяц четырнадцатого года правления Единых Сияющих Небес

Лишь немногие могли догадаться, что человек, возвышающийся над шумной толпой на краю городской площади Фаруна, всего лишь юноша четырнадцати лет. Толкавшиеся горожане держались на почтительном расстоянии от мощной мускулистой фигуры Маты Цзинду, рост которого составлял семь с половиной футов.

– Они тебя боятся, – с гордостью сказал дядя юноши, Фин Цзинду, потом заглянул в лицо Маты и вздохнул: – Как жаль, что твои отец и дед не могут видеть тебя сегодня.

Юноша кивнул, но ничего не ответил, возвышаясь поверх голов волнующейся толпы, точно журавль среди куликов. У большинства жителей Кокру были карие глаза, а у Маты – угольно-черные, с необычными двойными зрачками, которые испускали слабый свет. Это очень редкое качество многие считали волшебством.

Глаза с двойными зрачками позволяли Мате видеть лучше большинства других людей, и сейчас, когда он всматривался в горизонт, его взгляд остановился на темной каменной башне на окраине города. Она стояла рядом с морем, похожая на кинжал, вонзенный в каменный берег. Мата с трудом различал большие окна в форме арок, находившиеся у вершины башни, рамы которых украшали два резных ворона, черный и белый: их клювы встречались в высшей точке арки, поддерживавшей каменную хризантему с тысячей лепестков.

Это была главная башня наследного замка клана Цзинду, но сейчас в нем жил Датун Затома, командующий гарнизоном Ксаны, охранявшим Фарун. Мате Цзинду не хотелось думать о простолюдине, который даже не был воином, – обычный писарь, занявший древние залы замка, по праву принадлежавшего его семье.

Мата заставил себя вернуться к настоящему, наклонился и прошептал на ухо Фину:

– Я хочу подойти поближе.

Императорская процессия только что прибыла в Туноа морем из южной части Большого острова, где, по слухам, неподалеку от Дзуди на императора было совершено покушение. Когда Мата и Фин начали пробираться вперед, толпа расступалась перед Матой, как вода перед носом корабля.

Они остановились, немного не доходя до первого ряда, и Мата сгорбился, чтобы не выделяться и не привлекать внимание стражи.

– Они здесь! – закричали в толпе, когда воздушные корабли вынырнули из облаков и на горизонте показалась верхушка трона-пагоды.

Пока горожане громкими криками приветствовали красивых танцовщиц и аплодировали отважным солдатам, Мата Цзинду искал глазами императора Мапидэрэ, повторяя себе, что наконец-то увидит своего врага.

Теперь стена солдат окружала верхнюю часть пагоды со стрелами и обнаженными мечами наготове. Император сидел в плотном кольце воинов, и зрителям лишь изредка удавалось разглядеть его лицо.

Мата представлял себе старика, обрюзгшего и растолстевшего от излишеств и самодовольства, но сквозь стену солдат, как сквозь вуаль, видел изможденную фигуру с жесткими, лишенными выражения глазами.

«Как он одинок, высоко над всеми, в своем бесподобном великолепии. И как ему страшно…»

Фин и Мата переглянулись, и каждый увидел в глазах другого смесь скорби и тлеющей ненависти. Фину не требовалось ничего говорить: дядины слова: «Не забывай!» – навечно врезались в память.

В прежние времена, когда император Мапидэрэ был еще юным правителем Ксаны и его армия разбила наголову слабеющие силы Шести королевств на земле, море и в воздухе, на его пути остался всего один человек: Дадзу Цзинду, герцог Туноа и маршал Кокру.

Из поколения в поколение клан Цзинду обеспечивал Кокру талантливыми военачальниками. В молодости, в отличие от других, Дадзу был тощим и болезненным, поэтому отец с дедом решили отправить его на север, подальше от семейных владений на островах Туноа, чтобы прошел обучение у легендарного фехтовальщика Медо на островах Яйца Шелкопряда, в другом конце Дара.

Увидев Дадзу, мастер покачал головой и сказал: «Я слишком стар, а ты – чересчур мал. Многие годы я не брал учеников, не возьму и сейчас. Уходи, дай дожить последние годы в мире и покое».

Но Дадзу не ушел: десять дней и десять ночей, отказываясь от воды и пищи, утоляя жажду дождевой водой, простоял он на коленях возле дома Медо. На одиннадцатый день, когда юноша упал на землю, его настойчивость тронула сердце Медо, и он сдался.

Обучение началось с того, что Дадзу был отправлен на ферму ухаживать за животными. Юноша не жаловался. Не пугал его ни холод, ни голод, когда пас стадо в горах, оберегая от волков, а по ночам спал вместе с коровами.

Когда весной родился первый теленок, Медо приказал Дадзу каждый день приносить его в дом для взвешивания, чтобы ноги теленка не пострадали от острых камней, и для этого юноше приходилось проходить не одну милю. Если поначалу такие путешествия доставляли одно удовольствие, то со временем, по мере того как теленок набирал вес, носить его становилось все труднее.

– Теленок уже подрос и может ходить сам, – сказал как-то мастеру Дадзу.

– Но я велел тебе приносить его сюда, – возразил наставник. – Солдат прежде всего должен научиться исполнять приказы.

С каждым днем теленок становился все тяжелее, и Дадзу приходилось напрягаться больше. Когда юноша наконец добирался до фермы, теленок радостно соскакивал с его рук, чтобы побегать на свободе и размяться.

Лишь к зиме Медо вручил юноше деревянный меч и попросил изо всех сил ударить деревянную куклу, которую использовал для тренировок. Дадзу с отвращением посмотрел на тупое оружие, но послушно выполнил приказ.

Деревянная кукла упала на пол, рассеченная надвое, и Дадзу с удивлением уставился на зажатый в руке меч.

– Меч ни при чем, – усмехнулся наставник. – Ты когда последний раз смотрел на себя в зеркало?

Он подвел Дадзу к идеально отполированному щиту, и юноша узнал в нем себя с трудом: плечи едва помещались на поверхности большого щита, руки и ноги стали почти вдвое толще, мощная грудь возвышалась над узкой талией.

– Великий воин верит не в свое оружие, а в себя. Когда ты обладаешь истинной силой, то способен нанести смертельный удар, даже если вооружен всего лишь тростинкой. Теперь можешь начинать учиться, но сначала поблагодари теленка, который сделал тебя сильным.

Дадзу Цзинду оставался непревзойденным на полях сражений. В то время как армии других государств Тиро сгорали, точно лучина в ярком пламени, в схватках с яростными ордами Ксаны, воины Кокру под командованием герцога Цзинду отражали их атаки, словно мощная дамба на пути горной бурной реки.

Из-за малочисленности войска герцог Цзинду располагал солдат в стратегически важных крепостях и городах по всему Кокру, и всякий раз, когда Ксана вторгалась в его страну, приказывал своим людям не реагировать на издевки вражеских полководцев и оставаться за стенами, точно черепаха в своем панцире.

Как только армии Ксаны оказывались на расстоянии от прекрасно защищенных крепостей и городов, войска Цзинду, подобно муренам, выскакивали из тайных убежищ и наносили яростные удары в тыл, перерезая линии снабжения врага. И хотя Готá Тоньети, великий полководец Ксаны, имел в своем распоряжении больше воинов и лучшее оружие, тактика Цзинду делала невозможным его дальнейшее продвижение вперед.

Тоньети называл Цзинду бородатой черепахой, рассчитывая таким образом оскорбить, но герцог только смеялся и относился к этому прозвищу как к признанию отваги.

Не в силах одержать победу в сражении, Тоньети начал устраивать заговоры: так, в Сарузе, столице Кокру, он принялся распространять слухи об амбициях герцога Цзинду.

«Почему Цзинду не атакует Ксану, а прячется за каменными стенами? – шепотом спрашивали его воины друг у друга. – Очевидно, что армия Ксаны слабее войска Кокру, однако герцог колеблется и позволяет врагу захватывать наши поля. Возможно, у него тайное соглашение с Гота Тоньети, и Тоньети только делает вид, что атакует. А вдруг они устроили заговор с целью свержения короля, чтобы посадить герцога Цзинду на престол?»

Короля Кокру охватили подозрения, и он приказал герцогу Цзинду оставить оборонительные позиции и сразиться с Тоньети в открытом поле. Дадзу Цзинду объяснил, что это будет ошибкой, но его доводы лишь усилили подозрения короля.

Понимая, что ему не оставили выбора, герцог надел доспехи и повел свою армию в сражение. Солдаты Тоньети не выдержали напора грозных воинов Кокру, войско Ксаны отступало все дальше и дальше, пока не обратилось в паническое бегство.

Герцог продолжал преследовать разбитого Тоньети до долины, пока генерал не скрылся в густом лесу, но внезапно армия Ксаны, в пять раз превосходившая численностью отряд Цзинду, атаковала воинов Кокру, отрезав им путь к отступлению. Герцог понял, что его обманули и ему ничего не остается, кроме как сдаться.

Дадзу Цзинду провел переговоры, в результате которых его солдатам была сохранена жизнь, а потом покончил с собой, не в силах пережить позора капитуляции. Гота Тоньети нарушил данное им слово и живьем похоронил всех воинов Кокру.

Саруза пала три дня спустя.

Мапидэрэ решил примерно наказать клан Цзинду, который слишком долго ему сопротивлялся. Все мужчины клана и даже их дальние родственники были убиты, а женщины проданы в дома индиго. Со старшего сына Дадзу Цзинду, Ширу, живьем содрали кожу в Сарузе. Солдаты Тоньети заставили граждан столицы наблюдать за казнью, а потом съесть куски его плоти, чтобы показать свою преданность Ксане. Дочь Дадзу, Сото, забаррикадировалась в загородном поместье вместе со своими слугами и устроила пожар, чтобы избежать еще более страшной судьбы. Пламя бушевало целый день и целую ночь, словно богиня Кана выражала свою скорбь, а жар был так силен, что на пожарище не удалось найти даже костей Сото.

Младший сын Дадзу, тринадцатилетний Фин, много дней прятался в лабиринте комнат и туннелей в подвале семейного замка Цзинду, однако солдатам Тоньети удалось его схватить, когда он попытался проникнуть в кухню, чтобы напиться воды. Подростка притащили к великому генералу и поставили на колени.

Тоньети посмотрел на дрожавшего от страха мальчишку, рассмеялся и проговорил своим рокочущим голосом:

– Будет настоящим позором убить тебя. Ты прятался, точно кролик, вместо того чтобы сражаться, словно волк. И как после этого ты будешь в загробной жизни смотреть в глаза своему отцу и брату? В тебе нет и десятой доли мужества твоей сестры. Я поступлю с тобой так же, как с твоим племянником, потому что ты ничем от него не отличаешься.

Вопреки приказу Мапидэрэ, Тоньети сохранил новорожденному сыну Ширу жизнь.

– Аристократы не должны вести себя так, как крестьяне, – добавил генерал, – даже когда идет война.

Солдаты Тоньети отпустили Фина, и посрамленный подросток покинул замок вместе с новорожденным племянником. Он был лишен титула, дома и клана, его легкая и сытая жизнь растаяла как дым, и что оставалось делать?

У внешних ворот замка Фин подобрал валявшийся в пыли красный флаг, обожженный и грязный, на котором сохранилась вышитая золотая хризантема – символ клана Цзинду, – завернул в него Мату, чтобы хоть как-то защитить от холода, и загнул уголок ткани, скрыв таким образом его лицо.

Младенец Мата заморгал и посмотрел на дядю своими черными глазами, от которых исходил слабый свет.

Фин затаил дыхание, увидев по два зрачка в каждом его глазу. Среди древних ано считалось, что люди с двумя зрачками удостаиваются особого внимания богов. Большинство таких детей были слепыми от рождения. Фин, и сам еще ребенок, раньше не обращал особого внимания на плачущий сверток – своего маленького племянника – и только сейчас понял, что таилось в его глазах.

Фин провел рукой перед глазами ребенка, чтобы проверить, может ли он видеть. Глаза Маты не двигались, но потом он повернул голову и посмотрел на Фина.

Среди людей с двойными зрачками лишь очень немногие обладали зрением орла, и считалось, что им предначертано стать великими.

Фин облегченно вздохнул, прижал ребенка к груди, к своему отчаянно бьющемуся сердцу, и через мгновение слеза, горячая, как кровь, упала на лицо Маты. Ребенок заплакал, и Фин, наклонившись, прикоснулся лбом ко лбу малыша и прошептал:

– Мы с тобой остались вдвоем, но не должны допустить, чтобы случившееся с нашей семьей кануло в вечность. Не забывай!

Казалось, ребенок понял. Успокоившись, он высвободил свои крошечные ручки и протянул к Фину, и тот, не обращая внимания на падающий снег, поднял лицо к небу и рассмеялся. Потом он прикрыл лицо ребенка уголком флага и зашагал прочь от замка.

Нахмуренные брови Маты напомнили Фину Дадзу Цзинду, погруженного в глубокие размышления, а улыбался малыш совсем как Сото, их погибшая сестра, когда еще была совсем маленькой и бегала по саду; лицо спящего Маты обладало безмятежностью Ширу, который всегда говорил своему младшему брату, что ему не хватает терпения.

Глядя на племянника, Фин понимал, почему ему сохранили жизнь: крошечный мальчик был последним и самым ярким цветком хризантемы на вершине благородного древа, выращенного поколениями клана Цзинду. Фин дал клятву Кане и Рапе, богиням-близнецам Кокру, сделать все, что в его силах, чтобы вырастить и защитить Мату.

Его сердце будет холодным, а кровь обжигающе горячей – ледяная Рапа и огненная Кана. Ради Маты он станет сильным и смелым, забудет о слабости и изнеженности. А в мести даже кролик способен быть волком.

Долгое время Фину приходилось рассчитывать только на милостыню семей, которые сочувствовали клану Цзинду, но все изменилось, когда он убил двух воров, спавших в поле, и забрал их добычу. Купив маленькую ферму в окрестностях Фаруна, он научил подросшего Мату ловить рыбу, охотиться и обращаться с мечом. Но это было потом, а прежде Фину самому методом проб и ошибок пришлось овладеть новыми для него навыками. Когда он поразил стрелой своего первого оленя, его вырвало от вида крови; когда в первый раз взмахнул мечом, едва не отрубил себе ногу. Он множество раз проклинал себя за праздную жизнь в прошлом, когда не сумел научиться ничему полезному.

Бремя ответственности, которое он возложил на свои плечи, привело к тому, что к двадцати пяти годам у него поседели волосы. По ночам, после того как племянник засыпал, Фин часто сидел перед хижиной и его преследовали воспоминания о проявленной годы назад слабости. Тогда он спрашивал себя, достаточно ли делает, чтобы направить Мату на нужную дорогу, воспитать в нем мужество и силу, а главное – жажду славы, которая принадлежала мальчику по праву рождения.

Дадзу и Ширу не хотели, чтобы утонченный Фин стал воином, потворствовали его любви к литературе и искусству, и к чему это привело? В тот момент, когда семья нуждалась в нем больше всего, он проявил бессилие, повел себя как трус и навлек позор на весь клан.

Это и стало причиной, по которой он запер в самом дальнем уголке своей памяти ласковые слова Ширу и доброту Дадзу и вместо этого дал Мате такое детство, какого не дали ему самому.

Когда племянник набивал шишки, как бывает со всеми детьми, Фин не позволял себе его утешать, пока тот не понимал, что плакать бесполезно; если Мата дрался с кем-то из соседских мальчишек, дядя твердил, что он обязательно должен выйти из схватки победителем. Фин не терпел проявлений слабости и научил ребенка с радостью вступать в любой конфликт, воспринимая его как новый шанс себя проявить.

За долгие годы доброе сердце Фина ожесточилось из-за роли, которую он сам себе навязал, и теперь он уже не знал, где кончаются семейные легенды, а где начинается его собственная жизнь. И все-таки трещина в жестком панцире дяди обнаружилась.

Это случилось, когда пятилетний Мата серьезно заболел и его жизни угрожала настоящая опасность. Мальчик пришел в себя после долгого лихорадочного сна и обнаружил, что дядя плачет. Никогда прежде ребенок не видел ничего подобного, и ему показалось, что это все во сне, а уж когда случилось совсем неожиданное: дядя крепко обнял племянника и пробормотал слова благодарности Кане и Рапе, – и вовсе растерялся.

– Ты Цзинду, – повторил Фин, как делал множество раз. – Ты сильнее всех. – И потом добавил совершенно невозможное и каким-то странным голосом: – Ты все, что у меня есть.

Мата не помнил своего отца, поэтому его отцом, его героем стал Фин. От него мальчик узнал, что имя Цзинду священно. В жилах их семьи текла благородная кровь, напоенная славой, благословленная богами. Эту кровь пролил император, и за нее следовало отомстить.

Фин и Мата продавали в городе то, что им удавалось вырастить на своем поле, а также шкуры убитых в лесу животных. Фин не оставлял своих попыток разыскать уцелевших ученых, друзей семьи и знакомых. Некоторые из них тайно хранили древние книги, написанные при помощи старых логограмм, известных только в Кокру и запрещенных императором. Фин брал их на время или обменивал, чтобы учить Мату читать и писать.

Из этих книг Фин брал легенды о военной славе Кокру и великой истории клана Цзинду и по памяти пересказывал племяннику. Мата мечтал превзойти деда, мечтал обладать его отвагой. Мальчик ел только мясо и мылся в холодной воде. У него не было теленка, чтобы носить на руках, поэтому Мата вызвался помогать рыбакам разгружать улов (что позволяло еще и заработать несколько медяков), а еще привязывал к кистям и лодыжкам небольшие мешки с камнями, чтобы каждый шаг и каждое движение требовали больше усилий. Если куда-то можно было добраться разными путями, он всегда выбирал более длинный и трудный. Если существовало два способа что-то сделать, он неизменно выбирал тот, что требовал напряжения всех сил. К тому времени, когда Мате исполнилось двенадцать, он уже мог поднять над головой огромный котел перед храмом в Фаруне.

У Маты почти не оставалось времени для игр, поэтому и друзей у него не было. Он охотно приобщался к благородному древнему знанию, которое с таким огромным трудом добывал его дядя, но не понимал, зачем нужна поэзия. Он гораздо больше любил книги по истории и военной стратегии, из которых узнавал о золотом прошлом, которое ушло; из них же узнал, что грехи Ксаны не ограничиваются уничтожением его семьи. «Покорение других королевств императором Мапидэрэ привело к деградации нашего мира», – постоянно повторял Фин.

Происхождение древней системы Тиро терялось в тумане времен. Легенда утверждала, что острова Дара были заселены много лет назад народом ано – беженцами с погрузившегося в море континента, находившегося где-то далеко на западе. Тогда они победили варваров, обитавших на островах, часть которых ассимилировалась благодаря смешанным бракам и превратилась в ано, после чего они начали сражаться друг с другом. Сменились многие поколения, и их потомки после множества войн создали разные королевства.

Некоторые ученые утверждали, что великий древний законодатель Аруано создал систему Тиро в ответ на бесконечные войны между островными государствами. Классическое слово языка ано «тиро» в буквальном смысле означало «человек», и один из главных принципов состоял в том, что каждое королевство Тиро обладало равными правами с остальными: ни одно не могло иметь власти над другим, – и только если какое-то из них совершало преступление, оскорблявшее богов, остальные объединялись против него, и глава такого временного союза получал титул принцепса, первого тиро среди равных.

Семь королевств сосуществовали более тысячи лет, и, если бы не тиран из Ксаны, так продолжалось бы еще столько же. Правители королевств Тиро обладали неограниченной властью, точно звенья Великой Цепи Бытия. Они жаловали поместья аристократам, и те поддерживали мир в своих владениях, которыми управляли как миниатюрными королевствами. Каждый крестьянин платил налоги и работал на своего господина, а тот в свою очередь платил налоги своему – и так далее, по цепочке.

Мудрость системы Тиро была очевидна – в ее основе лежали законы природы. В древних лесах Дара каждое огромное дерево, как государство Тиро, не зависело от остальных. Ни одно дерево не склонялось перед другим, однако у каждого было множество ветвей, а на ветвях имелись листья. Так король получал могущество от своей аристократии, а аристократы черпали силы в крестьянстве.

Так повелось на всех островах Дара, состоявших из маленьких островков и лагун, пляжей и бухт. И такие же независимые королевства, включавшие в себя равные части, можно было найти в коралловых рифах, косяках рыбы, дрейфующих лесах водорослей, в минеральных кристаллах и анатомии животных.

Таков порядок, лежащий в основе мира: решетка – основа ткани у ремесленников Кокру, – где горизонтальные линии обозначают взаимное уважение равных, а вертикальные – обязательства между аристократией и крестьянством, когда каждый знает свое место.

Император Мапидэрэ уничтожил все основы, смел, как и армии Шести королевств, точно палую листву осенью. Несколько представителей старой аристократии, которые сдались почти сразу, сохранили свои пустые титулы, а в некоторых случаях даже замки и состояния, но не более того. Их земли больше им не принадлежали, потому что теперь всем владела империя Ксана или сам император. И если прежде за исполнение законов в каждой провинции отвечал правитель, то теперь остался лишь один закон – закон империи.

Если раньше ученые каждого государства Тиро писали собственные логограммы и по-своему использовали буквы зиндари в соответствии с местными традициями и историей, то теперь законом для всех стала письменность Ксаны.

Если прежде каждое государство Тиро пользовалось собственной системой мер и весов, по-своему воспринимало мир, то теперь все прокладывали дороги так, чтобы они соответствовали расстоянию между колесами повозок в Безупречном городе, а ящики имели такие размеры, чтобы их было удобно грузить на корабли, выходящие из порта Крифи, бывшей столицы Ксаны.

С этих пор следовало забыть о верности местным правителям – оставалась лишь верность императору. На смену уважаемой аристократии пришла череда мелких чиновников – простолюдинов, едва ли способных вывести какую-то логограмму, кроме своего имени, которое следовало записывать при помощи алфавита зиндари. Вместо того чтобы править, опираясь на лучших, император предпочел трусливых, жадных, глупых и недостойных.

В новом мире прежний образ жизни был уничтожен. Никто не знал своего места. Простолюдины жили в замках, аристократы ютились в жалких лачугах. Действия императора Мапидэрэ были направлены против самой природы вещей, против внутреннего порядка вселенной.

Когда процессия скрылась за горизонтом, толпа зевак начала расходиться, чтобы вернуться к своей обычной тяжелой жизни: сбору урожая, заботе о домашнем скоте и ловле рыбы, – но Мата и Фин задержались.

– Они приветствуют человека, убивавшего их отцов и дедов, – тихо сказал Фин и сплюнул.

Мата посмотрел вслед расходившимся мужчинам и женщинам. Они были подобны песку, который всколыхнул океан. Если встряхнуть стакан с морской водой, она превратиться в хаос, затмевающий солнечный свет, но если проявить терпение, песок и ил осядут на дно, как и положено, и вода начнет пропускать свет, благородный и чистый.

Мата Цзинду верил, что вернуть миру чистоту и порядок – его предназначение. И это столь же неизбежно, как постепенное оседание песка в стакане с морской водой.

Глава 3

Куни Гару

Семь лет спустя. Дзуди, пятый месяц двадцать первого года правления Единых Сияющих Небес

В Дзуди рассказывали множество историй о Куни Гару.

Юноша был сыном простого фермера, мечтавшего, чтобы его дети стали успешными в этом мире, но Куни каким-то образом умудрялся раз за разом его разочаровывать.

В детстве Куни отличался поразительными способностями – еще до того как ему исполнилось пять, умел читать и писать триста логограмм. Мать Куни, Нарэ, каждый день возносила благодарность Кане и Рапе и без конца хвалила друзьям своего маленького мальчика, думая, что Куни станет образованным человеком и прославит семью. Отец Куни, Фэсо, за большие деньги отправил сына в частную академию Тумо Лоинга, знаменитого ученого, который до Унификации служил при короле Кокру министром зерна. Однако Гару и его друг Рин Кода при каждом удобном случае прогуливали занятия и отправлялись на рыбалку. Когда Гару ловили, он красноречиво приносил извинения, всякий раз убеждая наставника Лоинга в том, что искренне раскаивается и усвоил урок, но проходило немного времени, и он снова вместе с Рином пускался в самые разные проделки, спорил с наставниками, ставил под сомнение трактовки классических произведений и указывал на их ошибки в рассуждениях, пока Лоинг не потерял терпение и не исключил его из академии – вместе с бедным Рином Кодой, который всегда следовал за Куни.

Это вполне устраивало Куни. Он любил выпить, поспорить и подраться и очень скоро стал водить компанию с весьма сомнительными типами Дзуди: ворами, разбойниками, сборщиками налогов, солдатами Ксаны из гарнизона, девушками из домов индиго, богатыми молодыми людьми, которые целыми днями стояли на перекрестках и искали неприятностей на свою голову. До тех пор пока ты дышал и у тебя водились деньги, чтобы купить ему выпить, а также смеялся над его грязными шутками и выходками, Куни Гару был твоим лучшим другом.

Семья Гару пыталась пристроить юношу на какую-нибудь выгодную работу, и Кадо, старший брат Куни, который рано показал деловую хватку и стал торговать женскими платьями, взял его к себе продавцом. Только Куни не оправдал ожиданий семьи: не желал выказывать уважение покупателям и не смеялся над их глупыми шутками, – а когда попытался нанять девушек из домов индиго в качестве моделей для лавки, Кадо ничего не оставалось, кроме как выгнать младшего брата вон.

– Это бы сразу увеличило продажи! – заявил Куни. – Ведь если мужчины увидят платья на своих любовницах, то обязательно захотят купить их для жен.

– Неужели тебе наплевать на репутацию своей семьи? – кричал Кадо, гоняясь за братом и размахивая мерной линейкой.

К тому времени, когда Куни исполнилось семнадцать, терпение отца лопнуло. Ленивый юноша каждый день возвращался пьяный и требовал, чтобы его накормили. Отец выгнал его из дому, предложив поискать место для ночлега, где он мог бы подумать, на что тратит свою жизнь, разбивая материнское сердце. Нарэ плакала и каждый день ходила в храм Каны и Рапы молиться, чтобы богини наставили сына на правильный путь.

Кадо Гару пожалел младшего брата и пустил в свой дом, однако его жена, Тете, не была столь же щедрой и старалась подать обед пораньше, задолго до того как Куни возвращался домой, а заслышав его шаги у порога, гремела пустыми кастрюлями, давая понять, что ничего не осталось.

Куни быстро понял намек, и, хотя не был обидчивым – да и как иначе с такими друзьями, – его оскорбило, что жена брата считала его единственным человеком в семье, которого не следует кормить, и он ушел от Кадо.

Ему приходилось часто менять пристанище; он переходил от одного друга к другому, ночевал даже на полу.

Запах готовящихся пельменей и имбирного уксуса. Плеск наливаемого в стаканы теплого эля и холодного пива.

– …И тогда я сказал: «Но вашего мужа нет дома!» А она рассмеялась и ответила: «Вот почему тебе нужно зайти именно сейчас!»

– Куни Гару! – попыталась привлечь внимание юноши, который рассказывал истории, окруженный толпой слушателей, вдова Васу, хозяйка «Великолепной вазы».

– Да, моя госпожа? – Куни протянул длинную руку и, обняв женщину за плечи, запечатлел на ее щеке смачный поцелуй.

Вдове было за сорок, но старела она с достоинством. В отличие от многих других хозяек таверн, вдова Васу не пользовалась румянами и пудрой и в результате сохранила свежую кожу, так что выглядела моложе своих лет.

Васу ловко выскользнула из объятий юноши и отвела его в сторону, подмигнув смеющимся и улюлюкающим посетителям, которым понравилось представление, устроенное Куни, затем увлекла в свой кабинет за стойкой, где посадила на подушку с одной стороны письменного стола, а сама устроилась напротив, опустившись на колени и выпрямив спину в строгой позе мипа рари и придала лицу суровое, как ей казалось, выражение. Она собиралась поговорить о делах, а Куни Гару имел обыкновение менять тему всякий раз, когда кто-то что-то от него хотел.

– За последний месяц ты устроил три вечеринки в моей таверне, – сказала Васу. – А это много эля, пива, пельменей и жареных кальмаров. Все расходы записаны на твое имя. Твой долг стал больше, чем налог на мое заведение, и я считаю, что пришла пора хотя бы частично расплатиться.

Куни оперся спиной на подушку и вытянул ноги, закинув одну на другую в видоизмененной позиции такридо – такую позу мужчина принимает, когда разговаривает со своей возлюбленной, – прищурился, ухмыльнулся и запел песенку, слова которой заставили Васу покраснеть.

– Прекрати, Куни. Я не шучу. Сборщики налогов преследуют меня уже несколько недель. Ты не можешь без конца пользоваться моей щедростью.

Куни Гару подобрал под себя ноги и, поменяв позу на мипа рари, прищурился, но ухмылка с его лица исчезла. Вдова Васу вздрогнула, но твердо решила оставаться непреклонной, хотя и знала, что этот человек настоящий разбойник.

– Госпожа Васу, – заговорил Куни негромким и ровным голосом. – Как часто я захожу выпить в ваше заведение?

– Практически каждый день.

– А вы заметили, сколько к вам приходит посетителей в те дни, когда я здесь бываю, и сколько в те, когда меня нет?

Васу вздохнула. Это была козырная карта Куни, и она знала, что он ею воспользуется, поэтому пришлось признать:

– В те дни, когда ты здесь, дела идут получше.

– Получше? – Он выдохнул через нос и взглянул на Васу глазами, ставшими как блюдца, словно она нанесла ему ужасающую обиду.

Вдова Васу никак не могла решить, чего хочет больше: рассмеяться или швырнуть в безалаберного парня чем-нибудь тяжелым, – но в результате лишь покачала головой и, скрестив на груди руки, стала его слушать.

– Посмотри, сколько народу! Сейчас только середина дня, а у тебя уже полно клиентов, причем все платят деньги. Когда я прихожу, дела в твоем заведении идут не получше, как ты выразилась, а лучше не менее чем на пятьдесят процентов.

Это он, конечно, преувеличил, но Васу не могла не признать, что посетители сидели в таверне дольше и заказывали больше, когда был Куни. Весельчак и балагур, он рассказывал скабрезные анекдоты, делал вид, что знает все и обо всем, у него не было ни капли совести, однако создать настроение он умел, и люди, находившиеся рядом, расслаблялись и получали удовольствие. Это был непристойный трубадур, рассказчик небылиц и превосходный организатор азартных игр в одном лице. Возможно, ее дела и не шли лучше на пятьдесят процентов, но на двадцать-тридцать наверняка. К тому же небольшая банда Куни заставляла наиболее опасных типов – таких, что способны устраивать драки и ломать мебель, – держаться подальше от ее таверны.

– Сестра, – между тем продолжал хитрец, включив все свое обаяние, – мы должны помогать друг другу. Мне нравится приходить в таверну со своими друзьями: мы прекрасно проводим здесь время и привлекаем новых клиентов, – но, если ты не видишь этих преимуществ, я могу найти другое место.

Вдова Васу бросила на него испепеляющий взгляд, хотя уже поняла, что не в силах одержать победу в этом споре.

– Тогда тебе лучше рассказывать такие замечательные истории, чтобы императорские солдаты напивались у меня в стельку и полностью опустошали карманы. – Со вздохом она добавила: – И скажи что-нибудь хорошее о пельменях со свининой: мне нужно продать их сегодня.

– Но ты права: я слишком много тебе должен, – согласился Куни. – Когда я приду сюда в следующий раз, мой долг должен сократиться вдвое. Как думаешь, ты справишься?

Вдова неохотно кивнула, махнула рукой, отпуская Куни, вздохнула и начала списывать выпивку, которую его приятели продолжали поглощать у стойки.

Куни Гару вышел из «Великолепной вазы», слегка пошатываясь, хотя не был по-настоящему пьян. Его друзья еще работали, и он решил, что может убить время, прогуливаясь по главной рыночной улице Дзуди.

Город хоть и оставался по-прежнему маленьким, Унификация его существенно изменила. Наставник Лоинг с презрением рассказывал о переменах, жалея, что его ученики не могут оценить простые достоинства Дзуди времен его молодости. Однако Куни было не с чем сравнивать, и он сделал свои собственные выводы.

Император Мапидэрэ, стремясь заставить прежнюю аристократию Тиро отказаться от заговоров в своих владениях, лишил их реальной власти, оставив лишь пустые титулы, но ему и этого показалось мало. Император разделил семьи аристократов, вынудив их частично перебраться в отдаленные районы империи. К примеру, старшему сыну какого-нибудь графа из Кокру мог поступить приказ уехать на север – и забрать с собой слуг, любовниц, жен, поваров и стражу, – на остров Волчья Лапа, который находился на отдаленных территориях Гана, а некоторые ветви герцогского клана Гана переселялись в город на Руи. Таким образом, даже если бы горячие молодые аристократы что-то и замыслили, им пришлось бы иметь дело с местной элитой и едва ли население чужих земель поддержало бы их. Император проделал нечто подобное со многими сдавшимися солдатами и их семьями из Шести покоренных королевств Тиро.

Политика переселения вызывала неудовольствие аристократии, но в то же время улучшала жизнь обычных людей на островах Дара. Перебравшиеся на новые места аристократы не желали есть местные продукты и носить непривычную одежду, так что купцы путешествовали по всему Дара и привозили экзотические для местного населения товары, которые охотно покупали отправленные в ссылку аристократы, мечтавшие иметь хоть какое-то напоминание о прежней жизни. В результате они стали прививать местным жителям новый вкус, люди начинали узнавать больше об остальных королевствах, и теперь их интересовали другие миры.

Так Дзуди стал новой родиной для аристократов, выселенных со всего Дара, здесь появились новые обычаи, новые блюда, новые диалекты и слова, которые раньше никто не видел и не слышал на сонных рынках и в спокойных чайных домах.

«Если оценивать деятельность императора Мапидэрэ как администратора, – подумал Куни, – то за улучшение рынков Дзуди он заслужил самых высоких оценок». На улицах было полно торговцев, предлагавших самые разные товары со всего Дара: бамбуковые летательные аппараты из Аму – воздушные игрушки с вращающимися лопастями на конце шеста, которые можно было разогнать так сильно, что они взлетают в воздух, точно стрекозы; бумажных человечков из Фасы, которые могли танцевать и подпрыгивать в воздух, как танцовщицы в вуалях на крошечной сцене, стоило потереть стеклянную палочку в потолке шелковой тканью; магические вычислители из Хаана – деревянные лабиринты с крошечными дверцами в каждой ветви, которые открывались и закрывались, когда по ним перекатывались шарики, и опытный счетовод мог их использовать, чтобы произвести сложение чисел; железные куклы из Римы – сложные механические люди и животные, способные самостоятельно ходить по наклонной плоскости, – и еще многое, многое другое.

Но больше всего Куни интересовала еда: он любил жареные кусочки баранины с островов Ксаны, в особенности с острыми приправами с Дасу; находил превосходной изысканную сырую рыбу, которую привозили купцы с Волчьей Лапы, – особенно хорошо она сочеталась с манговым ликером и острой горчицей из небольших поместий Фасы, находившихся в тени гор Шинанэ.

Его рот так обильно наполнился слюной, когда он проходил мимо прилавков, что несколько раз пришлось сглотнуть. В кармане имелись ровным счетом два медяка, а этого не хватило бы даже на снизку засахаренных райских яблочек.

– Ну и ладно: мне давно пора начать следить за весом, – сказал он и печально похлопал себя по пивному животику: в последнее время он слишком мало двигался и слишком много пил.

Куни вздохнул и уже хотел было покинуть рынок, чтобы отыскать тихое место, где можно было бы немного подремать, когда его внимание привлек громкий спор.

– Господин, пожалуйста, не забирайте его, – умоляла императорского солдата пожилая женщина, одетая как простая крестьянка Ксаны: множество кисточек с узелками и разноцветными геометрическими узорами, которые считались символами удачи и процветания (вот только те, кто их обычно носил, не могли похвастаться особым везением в жизни). – Ему всего пятнадцать, он мой младший сын, а старший уже работает в Мавзолее. По закону последний ребенок должен остаться со мной.

Кожа пожилой женщины и ее сына была бледнее, чем у большинства обитателей Кокру, но это еще ничего не значило. Хоть жители разных районов Дара и отличались друг от друга внешне, существовала постоянная миграция, заключались смешанные браки, а после Унификации процесс стал набирать силу. К тому же людей из разных королевств Тиро гораздо больше волновали культурные и языковые различия, чем внешние. Тем не менее одежда Ксаны и акцент показывали, что женщина родилась не в Кокру.

«Она оказалась далеко от дома, – подумал Куни. – Наверное, вдова солдата, оставившего ее в трудном положении после Унификации». После покушения на императора, совершенного семь лет назад при помощи воздушного змея, в Дзуди находился довольно большой гарнизон – людям императора так и не удалось поймать неудачливого убийцу, но они посадили в тюрьму и казнили многих горожан на основании сомнительных улик и продолжали править городом с особой жесткостью. Впрочем, чиновники императора применяли закон без предвзятости, и бедняков Ксаны угнетали так же, как бедняков из других покоренных королевств.

– Я просил тебя предъявить свидетельства о рождении твоих сыновей, но у тебя их нет.

Солдат нетерпеливо оттолкнул умоляющие руки женщины. Судя по акценту, он и сам был из Ксаны. Расплывшееся тело – скорее чиновник, а не солдат. Он смотрел на юношу, который стоял рядом с пожилой женщиной, с холодной усмешкой, явно рассчитывая, что мальчишка решится на отчаянный поступок.

Куни хорошо знал таких типов. Вероятно, он каким-то образом уклонился от участия в войнах Унификации, а потом, как только объявили мир, при помощи взяток получил должность в армии Ксаны, чтобы стать администратором на одной из покоренных территорий. В его обязанности входило отыскивать здоровых молодых людей, чтобы те приняли участие в реализации многочисленных проектов императора. Он располагал некоторой властью и большими возможностями для надругательства над людьми. К тому же это была очень выгодная должность: семьи, которые не хотели, чтобы их сыновья уходили из дому, платили ему хорошие деньги.

– Я знавал многих хитрых женщин вроде тебя, – гнул свое чиновник. – Думаю, ты наврала насчет старшего сына, чтобы не вносить свою лепту в великое строительство достойного места для загробной жизни его императорского величества, нашего любимого императора Мапидэрэ, пусть он живет вечно.

– Пусть он живет вечно. Но я говорю вам правду, господин. Вы мудрый и храбрый, и я знаю, что вы сжалитесь надо мной, – попыталась польстить толстому чиновнику женщина.

– Жалость тебе не поможет, – отрезал толстяк. – Если ты не предъявишь документы…

– Документы остались в магистратуре, дома, на Руи…

– Но мы ведь не на Руи? И не перебивай меня. У тебя есть шанс: заплатить налог на Процветание, и тогда мы забудем об этих неприятных вещах. Но если не хочешь, я должен…

– Я хочу, господин! Но вы должны дать мне время: дела идут не лучшим образом, и мне нужно время…

– Я же сказал, чтобы ты меня не перебивала! – И неожиданно он ударил женщину по лицу.

Стоявший рядом с ней юноша бросился вперед, но пожилая женщина схватила сына за руку и попыталась встать между ним и чиновником.

– Пожалуйста, пожалуйста, простите моего глупого сына. Вы можете ударить меня еще раз за его несдержанность.

Чиновник рассмеялся и плюнул на женщину.

Ее лицо дрогнуло, и на нем появилось выражение невыразимой скорби. Куни сразу вспомнил лицо своей матери Нарэ и те времена, когда она ругала его за то, что он не желает жить достойно, и пьяный дурман мгновенно выветрился у него из головы.

– Каков налог на Процветание?

Куни неспешным шагом приблизился к троице, а другие пешеходы старались обходить их по широкой дуге, чтобы не привлекать внимание императорского чиновника, который, глядя на Куни Гару: пивной животик, обаятельная улыбка, все еще красное от выпивки лицо, несвежая мятая одежда, – решил, что ему ничто не угрожает.

– Двадцать пять серебряных монет. Но какое тебе до них дело? Или ты готов занять место этого парня?

Отец Куни, Фэсо Гару, платил одному чиновнику за другим, и у Куни были документы, подтверждавшие, что он освобожден от трудовой повинности. Кроме того, он не боялся этого человека: будучи опытным уличным бойцом, не сомневался, что выйдет победителем, если дело дойдет до схватки, – но сейчас от него требовалась хитрость, а не сила.

– Я Фин Крукедори, – заявил Куни.

Семья Крукедори владела одним из крупнейших ювелирных магазинов в Дзуди, и Фин, старший сын, однажды пытался сдать Куни и его друзей стражникам за нарушение порядка, после того как Куни обыграл его в кости по высоким ставкам. Кроме того, отец Фина славился своей удивительной жадностью: он и медяка не потратил на благотворительность, – но его сын имел репутацию транжиры.

– И больше всего на свете я люблю деньги.

– Тогда тебе стоит их поберечь и не мешать тем, кто занимается делом.

Куни кивнул, как цыпленок, клюющий зерно:

– Мудрый совет, господин! – А затем беспомощно развел руки в стороны. – Но эта старая женщина – подруга повара соседа моей тещи. И если она ей расскажет, что произошло, та поведает эту историю своей соседке, а она – дочери, от которой ее узнает муж, который не захочет приготовить моего любимого угря с утиными яйцами…

Чиновник завертел головой, пытаясь понять, в чем смысл истории, ведущей в никуда.

– Прекрати бессмысленную болтовню! Ты собираешься за нее заплатить или нет?

– Да! Да! О, господин, уверяю вас: до тех пор, пока не попробуете тушеного угря, вы не познаете счастья. Он гладкий, точно нефрит, а утиные яйца!.. О…

Куни, продолжая тараторить, вверг чиновника Ксаны в оцепенение, сделал незаметный знак официантке из таверны, находившейся на противоположной стороне улицы. Та прекрасно знала, кто такой Куни, и, постаравшись сохранять серьезность, протянула ему бумагу и кисточку.

– …Так сколько, вы сказали? Двадцать пять? А как насчет небольшой скидки? Ведь я познакомил вас с прелестями тушеного угря! Двадцать?…

Куни написал записку, в которой говорилось, что тому, кто принесет ее в дом Крукедори, должны выдать двадцать серебряных монет, потом эффектно поставил подпись, с восхищением посмотрел на подделку, обмакнул в чернильницу печать, которую носил для подобных случаев – она была настолько старой и истертой, что никто, даже при большом желании, не сумел бы прочитать ни единого слова, – и приложил к бумаге.

Закончив все эти манипуляции, Куни неохотно отдал бумагу чиновнику.

– Ну вот и все. Отправляйтесь в мой особняк и отдайте записку привратнику, когда у вас найдется свободное время, и вам сразу вынесут деньги.

– А почему бы нам, господин Крукедори, не пойти и не выпить вместе? – Теперь чиновник вежливо улыбался, потому что увидел написанную на бумаге сумму и решил, что глупый и богатый Фин Крукедори будет ему исключительно полезен. – Я всегда рад новым друзьям.

– Ну наконец-то! А то я уже устал ждать вашего предложения, – воскликнул Куни и радостно хлопнул имперского чиновника по плечу. – К сожалению, я сегодня не взял с собой наличные: честно говоря, собирался только прогуляться, но в следующий раз обязательно приглашу к себе и угощу тушеным угрем. Ну а сейчас не могли бы вы мне одолжить…

– Никаких проблем. Зачем еще нужны друзья?

Когда они уходили, Куни перехватил взгляд пожилой женщины, застывшей на месте с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами. Подумав, что шок не позволил ей произнести слова благодарности, он вновь вспомнил мать и, сморгнув набежавшую слезу, улыбнулся женщине и снова повернулся к чиновнику, собираясь рассказать новый анекдот.

Тем временем сын потряс мать за плечо:

– Ма, пойдем домой. Нам нужно уехать из города, пока эта свинья не передумала.

Пожилая женщина, будто очнувшись ото сна, пробормотала вслед удаляющейся фигуре Куни Гару:

– Молодой человек, ты можешь вести себя как ленивый глупец, но я видела твое сердце: яркий цветок не расцветает во мраке.

Только слова ее не дошли до Куни – слишком далеко он находился, чтобы ее слышать.

Однако молодая женщина, чей паланкин остановился на обочине, чтобы носильщики сходили на постоялый двор и принесли ей освежающий напиток, услышала эти слова и, сдвинув занавеску на окне, успела увидеть всю сцену и даже слезы на глазах Куни.

Обдумав услышанное, она улыбнулась, поиграла огненно-рыжим локоном, и взгляд ее удлиненных глаз в форме изящного дирана, летающей рыбы с чешуей, подобной радуге, устремился вдаль. В молодом человеке, который пытался делать добро, всячески это скрывая, что-то было. Она хотела узнать его лучше.

Глава 4

Джиа Матиза

Дзуди, пятый месяц двадцать первого года правления Единых Сияющих Небес

Через несколько дней Куни вернулся в «Великолепную вазу», чтобы встретиться со своими друзьями – шайкой молодых людей, которые вступались друг за друга во время драк в тавернах и вместе наведывались в дома индиго.

– Куни, когда ты собираешься сделать со своей жизнью что-нибудь разумное? – спросил Рин Кода, все такой же долговязый и нервный, но теперь зарабатывавший на жизнь тем, что писал письма для неграмотных солдат гарнизона Ксаны. – Всякий раз, когда я вижу твою мать, она вздыхает и просит меня, как твоего доброго друга, уговорить тебя начать работать. А твой отец остановил меня сегодня на улице и сказал, что ты оказываешь на меня плохое влияние.

Слова отца задели Куни больше, чем он был готов признать, поэтому, пытаясь выбраться из неприятной ситуации, он начал хвастаться:

– У меня есть амбиции.

– Ха! Неплохо сказано, – воскликнул Тан Каруконо, старший конюх, про которого говорили, что лошадей он понимает лучше, чем людей. – Всякий раз, когда кто-то из нас предлагает подыскать тебе работу, ты находишь самые разные смехотворные отговорки: например, со мной ты не хочешь работать из-за того, что лошади якобы тебя боятся…

– Так и есть! – запротестовал Куни. – Лошади начинают проявлять норов, когда рядом оказывается кто-нибудь с необычным характером и развитым разумом…

Тан не обратил внимания на слова Куни.

– Ты не хочешь помогать Кого, потому что считаешь государственную службу скучной…

– Боюсь, ты неправильно меня цитируешь, – перебил его Куни. – Я сказал, что мои творческие способности не могут быть заключены в жесткие рамки…

– И ты не хочешь работать с Рином, потому что наставнику Лоингу будет стыдно видеть, как ты цитируешь классическую любовною лирику, которой он тебя научил, чтобы писать письма для солдат. Что ты хочешь делать?

Вообще-то, Куни с удовольствием развлекался бы написанием любовных писем для солдат, наполняя их перлами мудрости наставника Лоинга, но не хотел отбирать заработок у Рина: понимал, что у него это получается лучше, хотя никогда не заговорил бы о своих мотивах вслух.

Хотелось сказать, что он мечтает добиться чего-то выдающегося: чтобы им восхищались, когда поедет во главе процессии, – но всякий раз, когда пытался представить какие-то подробности, перед глазами у него появлялась лишь пелена. Иногда ему начинало казаться, что отец и брат правы: он подобен ряске на болоте и дрейфует по жизни, не в силах сделать что-нибудь полезное.

– Я жду…

– …Подходящего шанса, – вместе закончили за него Тан и Рин.

– Ты совершенствуешься, – добавил Рин, – потому что повторяешь эти слова как минимум раз в день.

Куни бросил на него обиженный взгляд.

– Кажется, я понимаю, – заявил Тан. – Ты ждешь, что прибудет мэр в шелковом паланкине и попросит разрешения представить тебя как цветок Дзуди.

Все рассмеялись.

– Обычным воробьям не понять орла, – заявил Куни, выпятив грудь и одним ловким движением допив пиво.

– Я согласен. Орлы соберутся возле тебя, когда заметят, – сказал Рин.

– Правда? – Куни приободрился, услышав комплимент.

– Конечно, ты выглядишь как ощипанный цыпленок. И твой вид должен привлекать орлов и стервятников со всей округи.

Куни Гару без особой злости стукнул приятеля.

– Послушай, Куни, – заговорил Кого Йелу, – мы устраиваем прием. На нем будут присутствовать важные люди. При обычных обстоятельствах их и не встретишь. Кто знает, может, там будет твой шанс.

Кого был старше Куни почти на десять лет. Прилежный и любящий науку ученик, он сдал имперские экзамены на самые высокие отметки, но, поскольку происходил из простой семьи, которая не имела связей в чиновничьей среде, стал третьеразрядным клерком в городской администрации и не мог рассчитывать на большее.

Удивительно, но работа ему нравилась. Мэр, человек из Ксаны, купивший эту синекуру, не имел таланта к управлению, а потому полагался на мнение Кого при принятии большинства решений. Кого Йелу завораживали задачи, встававшие перед мэром, и у него был настоящий талант по их решению.

Другие видели в Куни ленивого и бесполезного молодого человека, обреченного на нищету или преступления, но Кого нравились его манеры и моменты удивительных прозрений. Куни необычный, а такие люди редко встречались в городе. Вот пошел бы он на прием, так его шутки помогли бы хорошо провести время.

– Конечно, – оживился Куни.

Он охотно посещал приемы – еще бы, все бесплатное: и угощение, и выпивка!

– Друг мэра, богатый фермер по имени Матиза, только что переехал в Дзуди. В Фасе у него возникли проблемы с магистратом, и он решил перебраться сюда, чтобы начать все заново, но большая часть его состояния вложена в домашний скот, который совсем не просто быстро обратить в деньги. Мэр устраивает прием в его честь…

– Но главная цель приема – заставить гостей принести подарки для Матизы, произвести хорошее впечатление на мэра и решить таким образом проблему с наличностью, – вмешался Тан Каруконо.

– Ты мог бы прийти на прием как слуга, нанятый на один раз, – предложил Кого. – Я отвечаю за организацию, так что готов помочь получить работу официанта. У тебя появится шанс поговорить с важными гостями, когда будешь подавать заказанные блюда.

– Нет, – отмахнулся от предложения Кого Куни Гару, – я не собираюсь кланяться ради еды или денег: я пойду туда как гость.

– Но в приглашении мэр написал, что каждый гость должен принести в качестве подарка не менее ста серебряных монет!

Куни приподнял брови:

– У меня есть ум и привлекательная внешность, а это бесценно.

Все расхохотались, но Кого покачал головой.

Перед входом в дом мэра висели ярко-желтые светильники. По обе стороны от двери стояли молодые женщины в традиционных коротких платьях Кокру и выдували на входящих гостей ароматические мыльные пузыри, те лопались и распространяли запахи жасмина, османтуса, роз и сандалового дерева.

Кого Йелу выполнял роль привратника: приветствовал гостей и заносил их дары в специальную книгу – для того якобы, чтобы господин Матиза мог написать всем благодарственные письма, – но все знали, что позднее книгу будет читать мэр и от стоящей рядом с именем дарителя суммы зависит его благополучное существование в Дзуди.

Куни пришел один, в чистом белье и самой приличной одежде, даже голову вымыл. И не был пьян, что сам считал едва ли не подарком окружающим.

Кого остановил его у двери:

– Я совершенно серьезно, Куни: если не принес подарок, я не могу тебя впустить. В противном случае ты должен сесть вместе с нищими: туда принесут остатки трапезы, когда гости поедят. – И он указал в сторону стола у внешней стены поместья, примерно в пятидесяти футах от входа, где даже в столь ранний час нищие и тощие сироты дрались из-за мест.

Куни подмигнул Кого, засунул руку в складки рукавов и вытащил новенький лист бумаги, сложенный в несколько раз.

– Очевидно, вы меня с кем-то перепутали. Меня зовут Фин Крукедори, и я принес тысячу серебряных монет. Вот записка, позволяющая снять эту сумму с моего счета.

Прежде чем Кого успел что-то ответить, послышался женский голос:

– Какая честь снова видеть знаменитого господина Крукедори!

Кого и Куни повернули головы и увидели стоявшую у ворот девушку, лет двадцати, которая смотрела на Куни с озорной улыбкой. Светлая кожа и вьющиеся ярко-рыжие волосы, характерные для жителей Фасы, выглядели в Дзуди необычно, но на Куни самое большое впечатление произвели ее глаза: удлиненные, в форме дирана, они походили на озера темно-зеленого вина. Всякий мужчина, заглянувший в них, был обречен.

– Госпожа, – спросил Куни, откашлявшись, – вас что-то позабавило?

– Да, вы, – ответила незнакомка. – Господин Фин Крукедори пришел минут десять назад вместе с отцом, мы очень мило поболтали, и он даже сделал мне несколько комплиментов. И вот вы снова здесь, но выглядите несколько… иначе.

Куни сделал серьезное лицо:

– Должно быть, вы перепутали меня… с кузеном: он Фин, а я Пин, но звучит похоже. Вероятно, вы не очень хорошо знакомы с диалектом Кокру, иначе знали бы, что подобные тонкости не редкость.

– О, так вот в чем дело? Должно быть, вас часто путают с кузеном, однако чиновник Ксаны, которого я видела на рынке, также не знаком с подобными тонкостями.

На мгновение Куни покраснел, но тут же рассмеялся:

– Похоже, кто-то за мной шпионит.

– Я Джиа Матиза, дочь человека, которого вы намеревались обмануть.

– «Обмануть» – очень сильно сказано, – заметил Куни, на лице которого не дрогнул ни один мускул. – Я слышал, что дочь господина Матизы красавица, какие встречаются не чаще, чем рыбка диран, и надеялся, что мой друг Когзи впустит меня обманным путем, чтобы я смог полюбоваться ее красотой. Но теперь, когда я добился своего, входить вовсе не обязательно, так что мне пора.

– У вас совсем нет стыда, – заметила Джиа Матиза, однако глаза ее смеялись, а в словах не было яда. – Можете войти как мой гость. Вы возмутительны, но интересны.

Когда ей было двенадцать, Джиа украла снотворную настойку у своего наставника, и ей приснился мужчина в простой серой тунике.

– Что вы можете мне предложить? – спросила она тогда.

– Трудности, одиночество и долгую сердечную боль, – сказал он.

Джиа не видела его лица, но ей понравился голос: мягкий, серьезный и одновременно с легкой смешинкой.

– Звучит не похоже на счастливый брак, – сказала она.

– О счастливых браках не слагают песни и не рассказывают истории. За каждую боль, пережитую вместе, нас ждет двойная радость. О нас будут петь тысячу лет.

И он вдруг предстал перед ней в желтых шелковых одеждах, а потом поцеловал, и она ощутила вкус соли и вина.

Тогда Джиа поняла, что ей суждено выйти замуж именно за этого человека.

Джиа не могла забыть прием, хотя после него прошло несколько дней, а их диалог могла произвести едва ли не дословно.

– Никогда прежде не слышала, что поэма Лурусена написана о человеке, проснувшемся посреди ночи в доме индиго, – со смехом сказала Джиа.

– Да, традиционная интерпретация предполагает, что речь идет о высоколобом политике и ему подобных, – заметил Куни. – Но вслушайтесь в строки: «Мир пьян – лишь я один трезв. Мир спит – не сплю лишь я один». Понятно, что речь идет о доме, где вино льется рекой. Когда-то я провел целое исследование по этому поводу.

– Не сомневаюсь, что так и было. И вы рассказали о своей интерпретации наставнику?

– Да, но его взгляды оказались слишком ортодоксальными и помешали ему оценить мое мастерство. – Куни взял две маленькие тарелки с подноса, который проносил официант. – Вы знали, что можно макать пельмени со свининой в сливовый соус?

Джиа скорчила гримасу:

– Звучит не слишком аппетитно. Два вкуса несовместимы – вы смешиваете кулинарию Фасы и Кокру.

– Но если вы не пробовали, как можете утверждать, что это плохо?

Джиа последовала совету Куни: сочетание оказалось изумительным, что ее немало удивило.

– В еде ваши инстинкты куда лучше, чем в поэзии, – сказала Джиа и окунула в сливовый соус еще один пельмень.

– Однако вы больше никогда не станете смотреть на поэму Лурусена прежними глазами, ведь так?

– Джиа! – Голос матери вернул девушку к реальности.

Джиа решила, что молодой человек, сидевший перед ней, совсем не урод, но приложил все усилия, чтобы казаться таковым. Его глаза шарили по ее лицу и телу, но во взгляде не просматривалось даже намека на интеллект, а из уголка рта сбегала тонкая струйка слюны.

Нет, это явно не ее человек.

– …Его дядя владеет двадцатью кораблями, что бороздят торговые пути Тоадзы, – донесся до девушки голос свахи, а потом она почувствовала весьма ощутимый укол в ногу палочкой для еды.

Это означало, что улыбаться следует более сдержанно, но Джиа не собиралась следовать каким-то дурацким условностям и зевнула, даже не попытавшись прикрыть рот. Лу бросила на дочь предупреждающий взгляд, а та, не обращая на мать внимания, наклонилась вперед и спросила:

– Табо, так?

– Тадо, – ответил молодой человек.

– Да, правильно. Тадо, скажите, где, по вашему мнению, вы будете через десять лет?

Лицо Тадо, и так не отягощенное интеллектом, стало и вовсе бессмысленным. Прошло несколько неловких мгновений, но тут на его лице появилась широкая улыбка:

– О, я понял вопрос. Не беспокойся, милая: через десять лет я рассчитываю уже обзавестись собственным поместьем у озера.

С совершенно невозмутимым выражением лица Джиа кивнула, молча глядя на сочащийся слюной рот молодого человека, а все, кто находился в комнате, смущенно поеживались.

– Госпожа Матиза настоящий знаток лекарственных трав, – заговорила сваха, нарушив неловкое молчание. – Она училась у лучших наставников Фасы, поэтому, я уверена, сумеет позаботиться о здоровье своего супруга и подарит ему много красивых детей.

– Да, не меньше пяти, – с важным видом добавил Тадо. – А лучше даже больше.

– Надеюсь, вы видите во мне не только поле для вашего плуга, – сказала Джиа и тут же ощутила очередной тычок палочкой.

– Я слышал, что госпожа Матиза талантливая поэтесса, – вкрадчиво сказал Тадо.

– О, вы интересуетесь поэзией?

Джиа принялась накручивать рыжий локон на палец – многие сочли бы это кокетством, но Лу поняла, что ее дочь насмехается над молодым человеком, и бросила на нее подозрительный взгляд.

– Я люблю читать поэзию, – простодушно сказал Тадо, утирая слюну рукавом шелковой туники.

– В самом деле? – На губах Джиа снова появилась озорная улыбка. – У меня появилась замечательная идея! Почему бы вам тоже не написать стихотворение? Вы можете выбрать любую тему, а через час я вернусь, прочитаю его, и если понравится, то выйду за вас замуж.

И прежде чем сваха успела что-то сказать, Джиа встала и решительно направилась в сторону своей спальни, но уже через мгновение на ее пороге появилась рассерженная мать.

– Мне удалось его напугать?

– Нет: он пытается написать стихотворение.

– Какая настойчивость! Я впечатлена.

– Скольких достойных молодых людей ты уже отвергла? Первый претендент на твою руку появился в год Жабы, а сейчас год Крубена!

– Мама, ты хочешь, чтобы твоя дочь была счастлива?

– Конечно хочу. Однако у меня складывается впечатление, что ты намерена остаться старой девой!

– Но, мама, тогда я смогу жить с тобой!

Лу, прищурившись, посмотрела на дочь:

– Ты что-то от меня скрываешь? Может, у тебя появился тайный поклонник?

Джиа ничего не ответила и отвернулась, как всегда, чтобы не лгать. Лу вздохнула: дочь замолкала, если знала, что ее ответ может не понравиться.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, то очень скоро ни одна сваха в Дзуди не захочет иметь с тобой дело и здесь у тебя будет такая же плохая репутация, как в Фасе!

Ровно через час Джиа вернулась в гостиную, взяла у Тадо листок и, откашлявшись, прочитала:

Молодой человек, с трудом скрывая волнение, воскликнул:

– Вам нравится?

Джиа задумчиво кивнула:

– Вы вдохновили меня на такие строки:

Молодой человек и сваха выскочили из их поместья как пробки, а Джиа громко рассмеялась им вслед.

Куни ни при каких обстоятельствах не мог нанести визит в дом Джиа: даже самая глупая сваха не могла предположить, что безнадежный мошенник – подходящий жених для уважаемой, пусть и не слишком известной, семьи, стремящейся войти в высшее общество.

К счастью, у девушки имелся превосходный повод покидать дом без сопровождения: в окрестностях Дзуди она собирала местные растения, изучала и готовила из них лечебные настойки.

Куни показал Джиа свои самые любимые места: излучину реки, где самая лучшая рыбалка; место под деревом, где можно поспать; таверны и чайные из тех, что респектабельные молодые леди никогда бы не нашли сами. Джиа очень там нравилось: люди вели себя раскованно и не забивали голову дурацкими понятиями о приличиях, – и она наслаждалась компанией Куни и его друзей, которых не интересовало, насколько правильно она делает поклон или насколько изящна ее речь, зато они аплодировали, если она пила вместе с ними, и внимательно слушали, когда рассказывала, что у нее на душе.

В свою очередь Джиа показала Куни новый мир, на который он прежде не обращал внимания: траву под ногами и кусты вдоль пыльных проселочных дорог. Сначала его интерес не был искренним: он считал, что ее губы гораздо привлекательнее, чем цветы, назначение которых она пыталась объяснить, – но после того, как Джиа научила справляться с похмельем жеванием имбиря и энотеры, стал ее учеником и уже с истинным интересом спрашивал, указывая, например, на сорняк с пятью белыми лепестками и листьями, имеющими форму сложенных для молитвы рук:

– Что это такое?

– Это очень интересное растение, а точнее… – начинала объяснять Джиа. – Листья и стебли называются «лен милосердия», а цветы – «воронья отрава».

Куни тут же опустился на четвереньки, чтобы получше все рассмотреть, совершенно не тревожась, что может испачкаться. Джиа рассмеялась, глядя на мужчину, который ведет себя как любопытный мальчишка. Казалось, на Куни не распространялись обычные нормы поведения, и это позволяло ей чувствовать себя с ним непринужденно.

– Ты права, – с удивлением признал Куни, – но издали они выглядят как одно растение.

– «Воронья отрава» – это медленный яд, но цветы так красивы, что вороны, несмотря на то что благословенные Кана и Рапа создали их мудрыми, не в силах устоять перед искушением. Они таскают их в свои гнезда и со временем погибают от ядовитых испарений.

Куни, как раз нюхавший цветы, отпрянул, и звонкий смех Джиа разнесся по всему лугу.

– Не беспокойся, ты намного больше вороны, поэтому от такой дозы не пострадаешь. Кроме того, «лен милосердия» – естественное противоядие.

Куни оторвал несколько листочков и принялся жевать.

– Как странно, что яд и противоядие растут вместе.

Джиа кивнула:

– Один из главных принципов науки о лекарственных растениях состоит в том, что таких пар очень много. Ужасно ядовитая семишаговая змея, обитающая в Фасе, предпочитает тенистые заводи, где произрастает гриб «плачущий мальчик», который выделяет антидот. Трава «огненная саламандра», превосходная острая специя, лучше всего уживается с подснежниками, прекрасным средством от лихорадки. Природа пытается примирить смертельных врагов.

Куни покачал головой:

– Кто бы мог подумать, что растения открывают нам столь сложную философию и мудрость?

– Ты удивлен? И все из-за того, что лечение лекарственными травами – женское ремесло, недостойное внимания ученых мужей и докторов?

Куни повернулся к Джиа и поклонился:

– Мной руководило невежество. Я не хотел выказать неуважение.

Джиа низко поклонилась в ответ, сделав джири:

– Ты не считаешь себя лучше других, а это признак истинно большого ума.

Они обменялись улыбками и продолжили прогулку.

– А какое твое любимое растение? – спросил Куни.

Джиа задумалась, а потом наклонилась и сорвала маленький цветок с плотными узкими желтыми лепестками.

– Они все мне дороги, но больше всего я люблю одуванчик. Он похож на маленькую хризантему, но полезнее и выносливее, легко приспосабливается к новым условиям. Поэты могут сочинять оды, посвященные хризантемам, но листья и цветки одуванчика пригодны в пищу, сок помогает избавиться от бородавок, а корни позволяют бороться с лихорадкой. Чай из одуванчиков придает бодрости, а если пожевать корни, перестанут дрожать руки. Из сока одуванчика можно делать невидимые чернила, которые проявляются, если смешать их с соком гриба под названием «каменное ухо». Это универсальное и полезное растение, и люди всегда могут на него положиться. А еще он игривый и веселый. – Джиа сорвала еще один цветок, белый пушистый шарик, подула на него, и в воздух взвились оперенные семена, часть которых опустились на волосы Куни.

– Но хризантема благородный цветок, – возразил он, даже не пытаясь стряхнуть их.

– Ты прав: осенью хризантема цветет самой последней, бросая вызов зиме. У нее изысканный, ни с чем не сравнимый аромат. Если добавить лепестки хризантемы в чай, он пробуждает дух, а в любых букетах хризантема доминирует, но этот цветок не внушает любовь.

– Тебе не нравится аристократия?

– Я считаю, что истинное благородство проявляется иначе.

Куни кивнул:

– У вас, госпожа Матиза, поистине широкий ум.

– О, лесть вам не идет, господин Гару, – со смехом сказала Джиа, однако тут же стала серьезной. – Расскажи лучше, кем ты себя видишь через десять лет.

– Понятия не имею. Жизнь – это эксперимент. Кто может заглядывать так далеко вперед? Я лишь пообещал себе делать самое интересное всякий раз, когда представится такая возможность. И если я смогу выполнить это обещание, то через десять лет не стану ни о чем жалеть.

– Но почему ты дал себе такое обещание?

– Как правило, делать то, что интересно, когда появляется шанс, порой страшновато: большинство не осмеливаются – например, не пытаются обманом пробраться на прием, куда их не приглашали, – но взгляни, насколько приятнее стала моя жизнь теперь, когда мне посчастливилось познакомиться с тобой.

– Самое интересное не всегда самое легкое, – сказала Джиа. – Человека могут ждать боль и страдания, разочарование и неудачи, и не только его, но и тех, кого он любит.

Куни сразу стал серьезным.

– Но если не пережить разочарований и боли, нельзя оценить добытое с трудом сокровище.

Джиа повернулась и положила руку ему на плечо:

– Я верю, что ты совершишь великие деяния.

Ее слова были ему как бальзам на душу, и он вдруг понял, что до встречи с Джиа ни одна женщина не становилась ему другом.

– В самом деле? – спросил он с усмешкой. – Откуда ты знаешь, что я тебя не обманываю?

– Я слишком умна, чтобы кому-то удалось меня обмануть, – без колебаний ответила Джиа, и они обнялись, не заботясь о том, что кто-то может их увидеть.

Куни чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. И пусть у него не было денег для достойного выкупа за невесту, он решил, что должен жениться на Джиа.

«Иногда самое интересное одновременно самое скучное», – сказал себе Куни и отправился к Кого в надежде получить работу в администрации Дзуди.

– Ты же ничего не умеешь, – сказал ему Кого, нахмурив брови.

Понимая, что друг действительно нуждается в помощи, Кого начал расспрашивать своих знакомых и вскоре обнаружил, что в департаменте принудительных работ требуется стражник для присмотра за новобранцами и мелкими преступниками, приговоренными к каторжным работам: несколько дней их держали в камерах, пока не набирался отряд нужной численности, после чего отправляли на работы. Иногда стражнику приходилось сопровождать новобранцев и заключенных во время таких путешествий. Складывалось впечатление, что с подобной работой справилась бы дрессированная обезьяна с палкой. Даже Куни не мог ничего испортить.

– Никогда прежде не думал, что буду таким образом служить императору, – сказал Куни, вспомнив о чиновнике, благодаря которому познакомился с Джиа, и подумав, что надо бы хорошо угостить коллегу, чтобы между ними не осталось обид. – Но я не собираюсь заниматься сбором подобных «налогов» – ну если только речь не пойдет о богачах.

– Если не станешь транжирить, все будет в порядке, – сказал Кого. – Платят они вполне прилично.

Настолько, что у Куни появилась возможность получить у ростовщиков под залог заработка сумму, необходимую для выкупа невесты.

Гило Матиза ничего не понимал. Как мог Куни Гару, разгильдяй с сомнительными перспективами, без денег, без недвижимости, а до недавних пор и без работы – даже собственная семья выгнала его из дому, – любитель общества женщин легкого поведения и вообще повеса, заинтересовать его дочь? Почему ей не могла угодить ни одна сваха, а на предложение этого молодого человека согласилась?

«Мне он интересен», – заявила Джиа отцу, и все – больше никаких объяснений. Ничто не могло ее разубедить. Если Джиа принимала какое-то решение, то готова была идти до конца. Тогда Гило сказал, что хочет побеседовать с будущим зятем.

– Понимаю, у меня не самая лучшая репутация, – смиренно признался Куни, сидя в позе мипа рари и глядя на кончик собственного носа. – Но, как сказал когда-то проницательный Лурусен, «мир пьян – лишь я один трезв; мир спит – не сплю лишь я один».

Гило был удивлен, поскольку совершенно не ожидал услышать цитату из классики Кокру от невежды.

– Но какое отношение это имеет к тебе?

– Поэт говорил о неожиданно снизошедшей на него ясности после долгой жизни в сомнениях. До тех пор пока не встретил Джиа и вас, я не понимал смысла поэмы. Изменившийся человек стоит десяти других, добродетельных с рождения, потому что знает вкус искушения, а потому будет прилагать все силы, чтобы не сойти с правильного пути.

Гило смягчился. Конечно, хотелось бы, чтобы Джиа удачно вышла замуж – за богатого местного купца или государственного чиновника с хорошими перспективами в правительстве, – но Куни поразил его своим интеллектом и почтительностью, а это дорогого стоило. Быть может, слухи о нем слишком уж преувеличены?

Гило Матиза вздохнул… и принял предложение Куни Гару.

– Я вижу, ты решил поделиться с моим отцом своей трактовкой стихотворения Лурусена. Что же, впечатляет: когда я в первый раз тебя услышала, то почти поверила.

– Как говорят в деревнях, «вой, когда увидишь волка, и чеши в затылке, когда перед тобой обезьяна».

– И сколько еще у тебя таких поговорок?

– Хватит на каждый день нашей с тобой жизни.

Брат и отец снова стали принимать Куни в своих домах, поверив, что блудный сын наконец взялся за ум.

Нарэ Гару была так счастлива, что обняла Джиа и, заливая слезами ее платье, все повторяла:

– Ты спасла моего сына!

Джиа краснела и смущенно улыбалась, но не отстранялась.

Свадьба получилась шикарной – за все заплатил Гило, – и о ней еще долго говорили в Дзуди. И хотя он отказался обеспечивать молодой паре роскошную жизнь («Раз уж ты сама его выбрала, то и жить должна на то, что он зарабатывает»), приданое Джиа позволило им купить небольшой домик, и Куни больше не приходилось прикидывать, как скоро истощится терпение друга, чтобы начать подыскивать себе новое место для ночлега.

По утрам он отправлялся на работу, где, сидя в кабинете, заполнял отчеты и каждый час проверял, не замышляют ли вялые заключенные какие-либо безобразия перед отправкой на работы в Великие туннели или Мавзолей. И очень скоро Куни начал эту работу ненавидеть, отчетливо понимая, что его несет по течению, о чем и говорил супруге.

– Не волнуйся, муж мой, – говорила та. – Служат и те, что лишь стоят и ждут. Есть время полета и время снижения; время движения и время отдыха; время действий и время приготовлений.

– Вот что значит поэт, – заметил Куни. – Даже в бумажной работе умудряешься увидеть романтику.

– Вот что я думаю: возможности появляются в самой разной форме. Удача не более чем готовность вовремя поставить капкан – в тот момент, когда кролик выскочит из норы. Ты подружился со многими горожанами Дзуди, когда был никчемным бездельником…

– Джиа, я не хочу…

– Но я вышла за тебя, верно? – Джиа быстро поцеловала его в щеку, чтобы успокоить. – Дело в том, что теперь ты чиновник Дзуди и можешь подружиться совсем с другими людьми. Верь себе – все это временно. Воспользуйся шансом расширить круг общения. Я знаю, тебе нравятся люди.

Куни, следуя совету Джиа, теперь частенько после работы отправлялся вместе с другими чиновниками в чайную или заглядывал в гости к старшим коллегам, если приглашали. Вел он себя скромно, уважительно и слушал больше, чем говорил. Когда новые знакомые ему нравились, Куни приглашал их вместе с семьями посетить его небольшой дом, чтобы продолжить общение.

Вскоре Куни уже знал всю структуру правительства города не хуже, чем переулки и рынки Дзуди.

– Я думал, они скучные, – признался он как-то жене. – Но когда узнал их получше, понял: они вовсе не плохи, просто… не такие, как мои прежние друзья.

– Чтобы летать, птице требуются не только длинные, но и короткие перья, – сказала Джиа. – Тебе нужно учиться общаться с разными людьми.

Куни кивнул, радуясь мудрости Джиа.

Лето приближалось к концу, и в воздухе парили семена одуванчиков. Каждый день, возвращаясь домой, Куни с завистью наблюдал за этими снежными пушинками, которые танцевали у него перед глазами. Они были такими легкими, что порыв ветра мог унести их на мили, от одного конца Большого острова до другого или до самого моря, до острова Полумесяца, до Огэ и Экофи. Ничто не могло им помешать отправиться к вершинам гор Рапа и Киджи или ощутить вкус тумана водопадов Руфидзо. Семенам было под силу увидеть весь мир, лишь бы природа отнеслась к ним благосклонно.

Куни чувствовал, хотя и не мог объяснить причину, что ему предстояло прожить удивительную жизнь, суждено взлететь высоко, как семенам одуванчика, как всаднику на том воздушном змее, много лет назад.

Он был подобен семенам, привязанным к увядающему цветку, и просто ждал, когда мертвый воздух позднего летнего вечера оживет и начнется буря.

Глава 5

Смерть Императора

Остров Экофи, десятый месяц двадцать третьего года правления Единых Сияющих Небес

Теперь император Мапидэрэ подолгу не заглядывал в зеркало, потому что в последний раз, когда посмотрел, увидел бледную усохшую маску: исчез привлекательный, надменный и отважный мужчина, превративший десятки тысяч жен во вдов, сумевший выковать из семи корон одну-единственную, его тело узурпировал старик, снедаемый страхом смерти.

Он находился на острове Экофи, где поросшие травой плоские равнины простирались так далеко, как только мог видеть глаз. Примостившись на троне-пагоде, император смотрел на далекое стадо слонов, которые куда-то величественно шествовали. Экофи был одним из его любимых мест во время путешествия по островам, потому что многие и многие мили отделяли его от шумных городов и полного интриг дворца в Пане и здесь император представлял, что нет рядом стражей и свиты, что свободен.

Что касается ужасной боли в животе, настолько сильной, что теперь он не мог сам спуститься с трона и приходилось звать на помощь, ее уже невозможно было игнорировать и тем более отрицать.

– Лекарство, ренга?

Император ничего не ответил, однако кастелян Горан Пира, как всегда, был внимателен.

– Этот отвар приготовила знаменитая травница из Экофи, которой, говорят, известно множество секретов. Он должен ослабить неприятные ощущения.

После недолгих колебаний император согласился выпить горькую жидкость, и действительно через некоторое время боль слегка притупилась.

– Благодарю, – сказал император и, поскольку они были вдвоем и никто не мог их услышать, позволил себе добавить: – Смерть доберется до каждого из нас.

– Сир, не нужно так говорить. Вам необходимо отдохнуть.

Как и все, кто всю жизнь сражался, император давно обратил свои мысли на одного врага. Уже много лет в Пане огромное количество алхимиков работали над созданием эликсира вечной молодости. Жулики и мошенники всех мастей заполонили новую столицу, постепенно опустошая казну: выманивали деньги на создание изощренных лабораторий и обещали совершенно невероятные результаты. Самые умные успевали сбежать, когда приходило время давать отчет за свою деятельность.

Император глотал пилюли, полученные в результате перегонки субстанций из тысяч различных рыб, причем некоторые были настолько редкими, что водились только в одном-единственном горном озере. Все эти снадобья, приготовленные на священном огне горы Фитовэо, должны были защитить Мапидэрэ от сотен болезней и сделать его тело неуязвимым для воздействия времени.

Все они лгали. И теперь его тело опустошила болезнь, которую доктора называли по-разному, но перед которой все оказывались одинаково бессильны. И жуткая, постоянно возвращавшаяся боль в животе лишала императора возможности есть.

«Но это лекарство очень хорошее», – подумал Мапидэрэ и сказал:

– Горан, боль заметно ослабла. Это удачная находка.

Кастелян Пира поклонился:

– Я ваш верный слуга, как всегда.

– Ты мой друг, мой единственный настоящий друг.

– Вам нужно отдохнуть, сир. Это лекарство обладает снотворным эффектом.

«Да, очень хочется спать, – подумал император. – Но так много еще нужно сделать».

В течение столетий, еще до покорения Шести королевств, когда юного Мапидэрэ называли Реон и его волосы были густыми и роскошными, а лицо не избороздили морщины, Семь королевств соперничали за владычество над островами Дара: сельская, засушливая Ксана на далеком северо-западе, ограниченная островами Руи и Дасу; элегантное и надменное Аму с его крепостями в заливаемых дождями Арулуги и плодородными полями Гэфики, землями, заключенными в междуречье; королевства Трех братьев лесной Римы, песчаного Хаана и скалистой Фасы, примостившиеся в северной половине Большого острова; богатый и утонченный Ган на востоке, с множеством крупных городов и торговых портов, полных жизни; наконец, воинственное Кокру, расположенное на южных равнинах, прославившееся доблестными воинами и мудрыми полководцами.

Паутина союзов и вражды стремительно менялась. Утром король Ксаны и король Гана могли называть друг друга братьями, а к вечеру корабли Гана огибали Большой остров для внезапного нападения вместе с быстрой кавалерией короля Фасы, который еще утром клялся, что не простит Ган за прошлые предательства.

Потом появился Реон, и все изменилось.

Император огляделся по сторонам.

Он находился в Пане, Безупречном городе, и стоял на огромной площади Киджи, перед дворцом. Обычно площадь была пустой, если не считать детей, которые запускали воздушных змеев весной и летом, а зимой сооружали ледяные статуи. Иногда на площади садился имперский воздушный корабль, и жители города собирались, чтобы на него посмотреть.

Но сегодня площадь не была пустой. Ее окружали колоссальные статуи богов Дара, каждая высотой с трон-пагоду, отлитые из бронзы и железа и раскрашенные так ярко, что казались живыми.

Много лет назад Тасолуо, Отец Мира, был призван королем всех богов Моэно и больше никогда не возвращался. Он оставил беременную жену Дарамеа, Источник Всех Вод, она рожала в одиночестве, и из глаз ее катились крупные раскаленные капли лавы. Обжигающие слезы падали с небес в море и застывали, превращаясь в острова Дара.

Всего она родила восьмерых детей. Как боги Дара они предъявили свои права на острова, взяв под опеку их обитателей. Утешившаяся Дарамеа ушла в великий океан, оставив своих детей управлять островами Дара. Позднее, когда появились ано, которые поселились на островах, их судьба стала неразрывно связана с деяниями богов.

Император давно мечтал конфисковать все оружие Дара: мечи и копья, ножи и стрелы – переплавить и отлить статуи в честь богов. Когда люди лишатся оружия, наступит вечный мир. У него всегда было слишком много дел, чтобы превратить свою мечту в реальность, но каким-то образом статуи появились. Быть может, теперь ему представился шанс непосредственно обратиться к богам и попросить у них долгой жизни, здоровья и молодости.

Сначала Мапидэрэ опустился на колени перед Киджи, источником силы Ксаны. Это была статуя мужчины средних лет, с седыми висками, лысой головой и в белом плаще, украшенном изящным узором с изображением Киджи, повелителя ветра, полета и птиц. На плече бога сидел его пави, сокол-минген.

– Властелин Киджи, ты доволен этим знаком моего благочестия? Я мог бы многое сделать, чтобы тебя восславить, но мне необходимо больше времени!

Императору хотелось, чтобы бог подал ему знак, что его молитвы услышаны, однако он прекрасно знал, что боги предпочитают окружать свои поступки покровом тайны.

Рядом с Киджи стояли близнецы Кана и Рапа, покровители Кокру. Кана – со смуглой кожей, длинными шелковистыми черными волосами и карими глазами – была в черном платье, а Рапа, как две капли воды похожая на сестру, только светлокожая, со снежно-белыми волосами и светло-серыми глазами, – в белом. На плечах сестер сидели их пави-вороны, черный и белый.

Мапидэрэ покорил все королевства Тиро, но искал одобрения каждого бога, поэтому преклонил голову перед следующей богиней:

– Я чту тебя, властительница Кана, повелительница огня, пепла и смерти. Я чту тебя, властительница Рапа, повелительница льда, снега и сна. Я забрал у людей оружие, чтобы покончить с их враждой, чтобы они обратили свои сердца к мыслям о вас. Быть может, вы посчитаете правильным мне в награду продлить жизнь.

Статуи богинь ожили.

Император был так ошеломлен, что потерял способность двигаться и говорить.

Кана обратила такой взгляд своих бронзовых глаз на стоявшего на коленях Мапидэрэ, словно заметила муравья. Ее голос оказался громким, резким и неблагозвучным и напомнил императору скрежет тупого меча по точильному камню:

– Даже если Кокру живет в сердце лишь одного человека, это приведет к падению Ксаны.

Мапидэрэ задрожал.

– Неужели ты думаешь, что я могу остаться в стороне? – раздался звучный, громоподобный голос.

Мапидэрэ оглянулся и обнаружил, что Киджи тоже ожил. Статуя сделала шаг вперед, и под ногами императора задрожала земля. Сокол-минген взлетел с плеча бога и начал кружить над статуями богинь, и тотчас вороны Каны и Рапы тоже взмыли в воздух, бросая ему вызов.

– Ты забыл о нашем соглашении? – спросила Рапа медоточивым, спокойным и гармоничным, но не менее властным, чем у сестры, голосом.

Они с Каной были далеки, как лед и огонь, но близки, как смерть и сон.

– Я не из тех, кто взывает к новому кровопролитию, – сказал Киджи, поднял левую руку с отсутствующим мизинцем, поднес указательный и средний пальцы к губам и свистнул, и в тот же миг сокол-минген, бросив полный ненависти взгляд на воронов, неохотно вернулся на его плечо. – Ксана одержала победу. Время войн прошло. Мапидэрэ принес мир, какой бы сильной ни была ненависть к нему.

И тут ожила статуя Фитовэо из Римы, стройного мускулистого мужчины в кожаных доспехах, вооруженного копьем с обсидиановым наконечником, и раздался его голос:

– Отнять у людей оружие не значит установить мир. Они начнут сражаться при помощи палок и камней, зубов и ногтей. Мир Мапидэрэ основан на страхе и столь же надежен, как гнездо, построенное на гнилой ветке.

Мапидэрэ пришел в отчаяние от слов Фитовэо, бога охоты, металла и камня, мира и войны. Император заглянул в глаза бога, холодный темный обсидиан с горы Фитовэо, и не увидел в них сочувствия. Его пави, волк, завыл, как только Фитовэо закончил свою оглушительную речь.

Фитовэо оскалился, повернулся к Киджи и издал боевой клич, от которого у Мапидэрэ похолодела кровь.

– Только не совершай ошибки, принимая мою сдержанность за слабость, – ответил Киджи. – Прошли столетия с тех пор, как мой сокол выклевал твои глаза, так что тебе пришлось заменить их камнями. Ты снова хочешь ослепнуть?

– Вы только послушайте себя! – Кана неблагозвучно рассмеялась, и Киджи поморщился. – Когда мы в последний раз сражались, я сожгла все волосы на твоей голове и у тебя остались лишь эти смехотворные бачки. Теперь я с удовольствием оставлю более глубокие шрамы…

– …Или заставлю тебя потерять нечто большее, чем отмороженный мизинец, – заговорила Рапа.

Ее очаровательный холодный голос делал угрозу еще более страшной.

Мапидэрэ, рухнув на землю, пополз на четвереньках к статуе Руфидзо из Фасы, бога жизни, медицины и зеленых лугов, и схватил большой палец его ноги двумя руками, но холодный металл не принес успокоения.

– Властелин Руфидзо, – вскричал Мапидэрэ, – защити меня! Прекрати вражду между твоими братьями и сестрами.

Печальные глаза Руфидзо, высокого длинноногого юноши в плаще из зеленого плюща, ожили, он аккуратно тряхнул ногой, отбросив Мапидэрэ в сторону словно комок грязи, встал между Киджи, Фитовэо и близнецами и заговорил голосом мягким и успокаивающим, точно озера, напоенные водопадами Руфидзо, чья вода оставалась горячей круглый год, несмотря на холодный климат высокогорья Фасы:

– Хватит вставать в позу, братья и сестры. После войн Диаспоры, во время которых нашей матери причинили много боли, мы дали клятву, что боги больше не станут вредить друг другу, и Моэно тому свидетель. При войнах Мапидэрэ мы сохраняли мир между собой – негоже и сейчас нарушать наши клятвы.

Лежавшего на земле Мапидэрэ успокоила речь Руфидзо. Он вспомнил, как после легендарных кровопролитных войн Диаспоры, когда боги сопровождали древних героев ано на поля сражений, братья и сестры обещали больше никогда не поднимать оружие друг против друга и с тех пор вмешивались в дела людей только косвенно, при помощи убеждения, обмана, вдохновляющих речей и пророчеств. И еще боги дали слово не вступать в прямые схватки со смертными воинами, а действовать через людей.

Вдохновленный тем, что связанные клятвой боги не могут причинить вред простому смертному, Мапидэрэ встал и обратился к Руфидзо:

– Из всех богов именно ты должен понимать, что я посвятил свою жизнь войне, которая должна была покончить со всеми войнами.

Он говорил хрипло, но громко, собрав все силы своего дряхлого тела.

– Ты пролил слишком много крови, – вздохнул Руфидзо, и его пави, белый голубь, заворковал.

– Я проливал кровь, чтобы избежать еще больших жертв, – настаивал на своем Мапидэрэ.

Смех, дикий, как торнадо, непредсказуемый, словно водоворот, послышался из-за спины императора. Это был Тацзу, меняющий форму бог Гана, с гибкой фигурой, в тунике из рыбьей чешуи, украшенной поясом из акульих зубов.

– Мне нравится твоя логика, Мапидэрэ, я хочу еще тебя послушать. – Его пави, огромная акула, выпрыгнула из водоворота у его ног, и ее челюсти раздвинулись в смертельном оскале. – Ты значительно пополнил мою коллекцию утопленников и затонувших сокровищ.

Между тем водоворот у ног Тацзу становился все больше, и Мапидэрэ метнулся в сторону. Хоть боги и обещали не обращать свой гнев на смертных, Аруано, великий законодатель ано, отмечал, что законы, связывающие людей и богов, оставляют место для толкования. Богов наставляла их мать Дарамеа, Источник Всех Вод, и они управляли всей природой: Киджи повелевал ветрами и штормами; Рапа в течение веков следила за ледниками; Кана контролировала извержения вулканов… Если смертные оказывались на пути могущественных сил природы вроде знаменитых водоворотов и его могучих течений Тацзу, их смерть не считалась нарушением обещаний.

Мапидэрэ совсем не хотелось проверять, как Тацзу, самый непредсказуемый из богов, трактует свои обещания.

Тацзу рассмеялся еще громче, и огромная акула погрузилась в водоворот у его ног, однако вода перестала прибывать и земля превратилась в зыбучие пески, такие же черные, как зловещие ловушки побережья Луто. Мапидэрэ погрузился в них по шею и обнаружил, что не может дышать.

– Я всегда почитал всех вас… – Это был не голос, хрип, и его почти заглушил пронзительный смех Тацзу. – И лишь пытался сделать мир людей идеальным, близким вашему.

Луто, бог Хаана, коренастый старый рыбак, чья кожа была темной, как только что затвердевшая лава, поднял ногу со своего пави, гигантской морской черепахи, бросил рыболовную сеть и вытащил Мапидэрэ из песков.

– Зачастую между идеалом и злом нет четкой границы.

Слова Луто показались Мапидэрэ лишенными смысла, но чего еще можно было ожидать от бога обмана, математики и предсказаний, чьи владения всегда оставались выше понимания смертных.

– Тацзу, ты меня удивляешь, – сказал Луто, и его мудрые карие глаза заискрились задором, что никак не вязалось с возрастом. – Я не ожидал, что ты встанешь на чью-то сторону в приближающейся войне. Значит, Киджи против близнецов, Фитовэо и тебя?

О Мапидэрэ забыли, и он почувствовал, как сжалось его старое сердце.

«Значит, снова начнется война? Неужели вся моя жизнь прошла напрасно?»

– О, я не стану принимать чью-то сторону, тем самым ограничивая себя, – заявил Тацзу. – Меня интересуют лишь новые сокровища и кости для подводного дворца. Ты можешь считать меня наблюдателем, как Руфидзо. Вот только он хочет, чтобы погибло меньше людей, я же – наоборот. А что намерен делать ты, старик?

– Я? – Луто изобразил удивление. – Ты же знаешь, у меня нет таланта к войне и политике. Меня всегда интересовали алхимики Мапидэрэ.

– Верно, – усмехнулся Тацзу. – Думаю, ты просто тянешь время, чтобы присоединиться к победившей стороне, старый обманщик.

Луто улыбнулся, но ничего не ответил.

Тутутика, бесплотная богиня Аму, заговорила последней, и ее голос был таким же спокойным и приятным, как безмятежная поверхность одноименного озера. Речь златовласой богини с лазурными глазами и кожей цвета полированного грецкого ореха заставила смолкнуть остальных богов.

– Как самая младшая из всех вас и наименее опытная, я никогда не понимала вашего стремления к власти и кровопролитию и всегда хотела лишь одного: наслаждаться красотой своих владений и восхвалением своего народа. Почему мы должны враждовать и идти друг против друга? Почему не можем не вмешиваться в дела смертных?

Остальные боги долго молчали.

– Ты говоришь так, словно прошлое не имеет значения, – наконец сказал Киджи. – Тебе хорошо известно, как относились другие к народу Ксаны до того, как начались войны Мапидэрэ. Взгляни еще раз на обманутый народ, который долгие годы проливал кровь и терял богатства, пока больше не смог терпеть оскорблений. А теперь, когда к ним наконец стали относиться с уважением, как я могу отойти в сторону, если им снова угрожает опасность?

– Ты не можешь говорить только об истории своего народа, – сказала Тутутика. – Аму также жестоко страдало во время войн Мапидэрэ.

– Совершенно верно, – с торжеством согласился Киджи. – Если народ Аму снова начнет рыдать и попросит тебя о помощи, когда его братья и сестры умирают, неужели ты заткнешь уши и будешь наслаждаться закатами на острове Арулуги? Несомненно, он станет еще прекраснее благодаря дыму и пеплу горящих городов.

Тутутика прикусила нижнюю губу и вздохнула:

– Интересно, это мы руководим смертными или смертные ведут нас за собой?

– Тебе не уйти от тяжелых аргументов истории, – заметил Киджи.

– Прошу тебя, оставьте Аму в покое.

– У войны собственная логика, сестричка, – сказал Фитовэо. – Мы можем ее направлять, но не контролировать.

– Урок, который смертные должны получать снова и снова… – начала Рапа.

– …Но усвоить не в силах, – закончила Кана.

Тутутика обратила взгляд к забытому Мапидэрэ:

– Тогда нам следует пожалеть этого человека, чья работа будет уничтожена. Великих людей никогда не принимает их собственное время. А «великий» редко означает «хороший».

Богиня подплыла к Мапидэрэ, и ее голубые шелковые одежды распахнулись, став похожими на спокойное небо. Ее пави, золотой карп, чья мерцающая чешуя ослепила императора, плыл по воздуху, как живой воздушный корабль.

– Иди, – сказала Тутутика, – у тебя больше не осталось времени.

«Это был лишь сон, – подумал император. – Некоторые сны важны: символы, знамения, взгляды, полные смысла, – но другие всего лишь бесполезные творения лихорадочного разума. Великий человек должен обращать внимание только на те, которые могут быть правдивыми».

Многие поколения короли Ксаны мечтали заслужить уважение остальных островов Дара. Жители других королевств Тиро, расположенных ближе друг к другу и более населенных, всегда с презрением относились к удаленной Ксане: комедианты Аму смеялись над их акцентом, купцы из Гана обманывали клиентов из Ксаны, поэты Кокру представляли Ксану как землю, населенную людьми, лишенными элементарного воспитания, немногим лучших варваров, живших на островах Дара до колонизации. Оскорбления и унижения стали частью воспоминаний каждого ребенка из Ксаны, встречавшегося с чужаками.

Уважение может принести только сила. Народы Дара должны были трепетать перед могуществом Ксаны.

Подъем Ксаны занял долгие годы.

С незапамятных времен дети Дара делали шары из бумаги и бамбука с подвешенными к ним свечами, отправляли бумажные суденышки дрейфовать в темное ночное небо над бесконечным океаном, и крошечные островки горячего воздуха парили в небе, точно сияющие медузы.

Однажды ночью король Дэзан, отец Мапидэрэ, наблюдал за детьми, игравшими с летающими светильниками у дворца, и его посетило озарение: такие сферы, если их хорошенько защитить, могут оказать решающее влияние на исход сражения.

Дэзан начал с шаров, сделанных из слоев шелка, которые закрепляли на каркасе из проволоки и бамбука. Они летали благодаря горячему воздуху из горящих резервуаров, наполненных болотным газом. Один или два солдата находились в гондоле и исполняли роль разведчиков, способных обнаружить засаду или приближающийся флот противника. Со временем Дэзан стал использовать огненные бомбы – кувшины с липкой смолой, смешанной с горячим маслом, которые выбрасывали из гондолы.

Так шары превратились в оружие нападения.

Другие королевства Тиро быстро скопировали изобретение Ксаны, но затем инженер из Ксаны, Кино Йе, узнал про бесцветный, лишенный запаха газ легче воздуха. Такой газ можно было отыскать только на бурлящем озере Дако, которое находилось у склона горы Киджи. Стоило наполнить им герметично закрытые резервуары, как газ позволял поднимать значительный вес, а сам корабль мог оставаться в воздухе сколь угодно долго. Такие корабли приводили в движение огромные, похожие на крылья, весла, и они сразу получили неоспоримое преимущество перед ненадежными воздушными шарами, которыми располагали другие государства.

Более того, воздушные корабли с их деревянными корпусами и шелковыми парусами оказались смертельно опасными для воздушного флота врага. Всего несколько таких кораблей могли рассеять или даже уничтожить целую флотилию воздушных шаров, если заставали ее врасплох.

Существовал только один эффективный способ борьбы с воздушными кораблями – дальнобойные стрелы, которые запускались при помощи ракет фейерверка, но они стоили дорого и оказывались еще более опасными для кораблей, находившихся на поверхности воды, когда падали вниз, описав длинную дугу и все еще продолжая гореть.

Король Дэзан довольствовался тем, что заслужил уважение других королевств Тиро. Его наследник, молодой и амбициозный король Реон, решил, что должен осуществить другую мечту – мечту, о которой не помышляли со времен ано: покорить все королевства Тиро и объединить острова Дара.

При помощи огромных воздушных кораблей флот и наземные войска Ксаны одерживали одну победу за другой. Королю Реону потребовалось тридцать лет жестоких войн, чтобы покорить все шесть королевств Тиро. Даже великий Кокру со своей знаменитой кавалерией и умелыми фехтовальщиками не смог устоять против Ксаны в открытых сражениях. Последний король Кокру бросился в море, когда пала столица Саруза, – не смог вынести даже мысли, что станет обнаженным пленником при дворе Реона.

После этого Реон объявил себя повелителем Дара и взял имя Мапидэрэ, первого императора, ощущая себя родоначальником новой власти, способной изменить весь мир.

– Время королей прошло. Я король королей.

Наступил рассвет, но императорская процессия не сдвинулась с места, потому что Мапидэрэ продолжал лежать в своем шатре. Боль в животе стала такой сильной, что он не мог подняться, даже дыхание требовало огромных усилий.

– Пошлите самый быстрый воздушный корабль за наследным принцем.

«Я должен предупредить Пуло о предстоящей войне, – подумал император. – Боги ее предсказали. Но вдруг ее еще можно предотвратить – ведь сами боги признают, что не могут контролировать войну».

Кастелян Горан Пира наклонился к его трепещущим губам и кивнул, однако в его глазах появился блеск, которого император не заметил, потому что мечтал о своих великих проектах. Как много еще предстояло сделать, столько задач осталось нерешенными!

Пира призвал премьер-министра Люго Крупо в свою палатку, крошечный скромный купол, соседствующий с грандиозным шатром императора, – так краб-отшельник прячется возле тридцатилетней раковины.

– Император очень серьезно болен, – сказал Пира, однако его рука, державшая чашку с чаем, сохраняла твердость. – Никто, кроме меня, не знает, как далеко зашла болезнь, а теперь это стало известно и тебе. Он попросил призвать наследного принца.

– Я пошлю «Стрелу времени», – сказал Крупо.

Наследный принц Пуло находился на Руи, где вместе с генералом Гота Тоньети наблюдал за строительством Великих туннелей. Даже «Стреле времени», самому быстрому кораблю императора, со сменяющимися командами гребцов, которые гребли бы не останавливаясь, понадобилось бы четыре дня, чтобы его привезти.

– Ну, давай немного подумаем, – сказал Пира, сохраняя невозмутимое выражение лица.

– А о чем здесь думать?

– Скажи мне, премьер-министр, кто занимает главное место в сердце наследного принца – ты или генерал Тоньети? Кто, по его мнению, сделал больше для Ксаны? Кому он безоговорочно доверяет?

– Это глупый вопрос. Генерал Тоньети покорил Кокру, последнее и самое дерзкое из Шести королевств; наследный принц провел рядом с ним в сражениях много лет – практически вырос с генералом. Конечно, наследный принц ценит Тоньети больше всех.

– Однако ты управлял империей почти два десятилетия, от тебя зависели судьбы миллионов, ты принимал трудные решения и делал все возможное, чтобы претворить мечты императора в реальность. Неужели не считаешь, что твой вклад значительно больше, чем деяния старого воина, способного лишь сражаться и убивать?

Крупо ничего не ответил, молча потягивая чай.

Пира улыбнулся и продолжил:

– Если наследный принц взойдет на трон, печать премьер-министра получит Тоньети. И кому-то придется искать новую работу.

– Верный слуга не думает о вещах, от него не зависящих.

– Но если юный Лоши, твой ученик, взойдет на трон вместо брата, все будет совсем иначе.

Крупо почувствовал, как зашевелились волосы у него на затылке, и ужаснулся:

– Что ты… этого не следовало говорить!

– Скажу я что-то или нет, премьер-министр, мир будет продолжать существовать в соответствии со своими законами. «Ингаан па наюран и гипи лоту», как говорили мудрецы ано. «Судьба благоволит дерзким».

Пира положил что-то на поднос, затем приподнял рукава своего одеяния, чтобы Крупо смог туда заглянуть. Это была имперская печать, а документ, на котором стояла такая, становился законом для всех.

Крупо посмотрел на Пиру своими темными глазами, но тот не отвел безмятежного взгляда, и через несколько мгновений лицо Крупо расслабилось.

– Мир полон хаоса, кастелян, – сказал он со вздохом. – Иногда тем, кто служит, бывает трудно ясно выразить свою верность. Я готов следовать за тобой.

Пира улыбнулся.

Император Мапидэрэ лежал в своей постели и размышлял о том, каким должно было стать государство Дара в его мечтах.

Его первым проектом стали Великие туннели, которые должны были объединить острова Дара, способствовать процветанию торговли и увеличению количества смешанных браков. Имперские солдаты смогут попасть из одного конца Дара в другой, не поднимаясь на палубу морского или воздушного корабля.

«Это безумие, – заявили инженеры и ученые. – Природа и боги нам не позволят. Что будут есть и пить путешественники? Как станут дышать в темноте, на морском дне? И где мы найдем людей для таких грандиозных работ?»

Император отмахнулся от их опасений. Разве они не считали, что Ксана не сможет одержать верх и покорить все острова Дара? Сражаться с людьми и победить – славные деяния, но еще достойней покорить небеса, приручить море и изменить форму суши. Любая задача имеет решение. Через каждые двадцать миль придется выкапывать пещеры, чтобы построить промежуточные станции для путешественников, направляющихся с одного острова на другой. Светящиеся грибы, выращенные в темноте, обеспечат людей пищей, а воду будут добывать из влажного воздуха при помощи туманных заграждений. Если потребуется, будут установлены гигантские кузнечные мехи у входов в туннели, чтобы нагнетать туда свежий воздух, используя систему бамбуковых труб.

Император издал закон, по которому всякий человек, избранный жребием, должен оставить свою профессию, поля, мастерские и семью и отправиться туда, куда скажет император, чтобы работать под тщательным надзором солдат Ксаны. Молодым людям придется покинуть свои семьи на десятилетия или больше, чтобы состариться в морских глубинах, прикованными цепями к месту своих трудов, для осуществления самой грандиозной и невозможной мечты. Когда люди умирали, их тела сжигали, а пепел отсылали домой в крошечных простых коробочках, размером не превышающих блюдца для косточек от фруктов. Их сыновей император призывал, чтобы они заняли места погибших отцов.

Близорукие крестьяне не желали вникать в его прожекты, жаловались и тайно проклинали, но он продолжал упорно добиваться своего, а когда видел, что сделано мало, призывал еще больше людей.

«Жестокость ваших законов противоречит учению Кона Фиджи, великого мудреца, – заметил как-то выдающийся ученый Худзо Туан, один из императорских советников. – Так не должен поступать мудрый правитель».

Император был разочарован. Мапидэрэ всегда уважал Туана и надеялся, что такой просвещенный человек способен видеть дальше, чем другие, поэтому не мог позволить ему жить после таких слов. Туану были устроены грандиозные похороны, а затем Мапидэрэ опубликовал ряд его работ, которые лично отредактировал.

У императора имелось множество других идей по улучшению мира. Например, он считал, что все люди Дара должны писать одинаково, то есть отказаться от собственных вариантов древних и сложных логограмм ано и складывать буквы зиндари только одним способом.

Воспоминания о том, как жаловались ученые покоренных королевств Тиро, когда он издал «Эдикт единообразия речи и письма», вызвали улыбку на лице императора. Эдикт вознес диалект и алфавит Ксаны над стандартами всей империи Дара. Буквально все писатели за пределами островов Руи и Дасу, принадлежавших Ксане, исходили на пену от злости и называли его эдикт преступлением против цивилизации.

Но Мапидэрэ прекрасно знал, что на самом деле они возмущались из-за того, что лишились власти. После того как все дети начали обучаться стандартному письму и общему диалекту, местные ученые мужи уже не могли диктовать, какие мысли следует распространять в сферах их влияния.

Внешние идеи – такие, как имперские эдикты, поэзия, плоды культуры других королевств Тиро, официальная история, которая сменила местные интерпретации, – могли распространяться по всем островам Дара без древних барьеров, которые ставили семь различных несовместимых алфавитов. А если ученые не могли показывать свою эрудицию и хвастаться умением писать одно и то же семью разными способами, туда им и дорога!

Кроме того, Мапидэрэ считал, что всем следует строить корабли в соответствии с одними и теми же стандартами – то есть самыми лучшими, по его мнению. Император свято верил, что древние книги содержат одни лишь глупости и в них нет ничего полезного для будущего, поэтому по его приказу их собирали и сжигали – все экземпляры, кроме одного. Последние копии он хранил в глубинах Великой библиотеки в Пане, Безупречном городе, где все было новым и где к ним могли прикасаться лишь те, кто не испорчен древней глупостью.

Ученые протестовали и писали трактаты, в которых называли Мапидэрэ тираном, однако ученые всего лишь ученые, не способные поднять мечи. Две сотни он замуровал живьем, а еще тысяче отрубил правую руку, чтобы не могли писать. Протесты прекратились, новые трактаты перестали появляться.

Мир все еще оставался несовершенным, а великих людей не понимают современники.

«Стрела времени» прибыла в Руи. Там гонцы, ведомые ищейками, понесли послание императора глубоко под землю по Великим туннелям, на дно моря, пока не уловили запах наследного принца Пуло и генерала Гота Тоньети.

Наследный принц распечатал послание и достал вложенный в него маленький пакет, а когда прочитал письмо, сильно побледнел.

– Плохие новости? – спросил генерал Тоньети.

Пуло протянул письмо генералу.

– Должно быть, это подделка, – сказал тот, закончив чтение.

Наследный принц покачал головой:

– Здесь стоит имперская печать. Видишь маленький скол на краю? В детстве я часто видел такую печать. Это не подделка.

– Тогда произошла какая-то ошибка. Зачем императору лишать тебя титула и делать твоего младшего брата наследным принцем? И что в пакете?

– Яд, – сказал принц Пуло. – Он боится, что я могу начать войну из-за престолонаследия с моим братом.

– Но это лишено всякого смысла. Ты более мягкий, чем твой брат, с трудом отдаешь приказ, когда необходимо кого-то выпороть.

– Мне было всегда трудно понимать отца.

Ничто из его деяний не могло больше потрясти Пуло, который видел, как отрубали головы верным советникам за одно неосмотрительно произнесенное слово. Пуло множество раз их защищал, пытался спасти им жизнь. За это отец считал его слабым и поэтому назначил старшего сына руководить реализацией своего проекта: «Ты должен хорошо усвоить, что сильный всегда диктует слабому свою волю».

– Нам нужно отправиться к императору и попросить его все объяснить.

Пуло вздохнул:

– После того как мой отец принимает решение, уже ничего невозможно изменить. Должно быть, он посчитал, что мой младший брат больше подходит для роли императора, чем я. Вероятно, он прав.

Пуло аккуратно сложил письмо, передал гонцу, а затем вытряхнул на ладонь содержимое пакета – две большие таблетки – и без колебаний проглотил.

– Генерал, я искренне сожалею, что вы решили следовать за мной, а не за моим братом.

Наследный принц лег на землю, словно решил поспать, и довольно скоро закрыл глаза и перестал дышать. Тоньети, опустившись на колени, обнял неподвижное тело молодого человека и сквозь слезы увидел, как посланцы обнажили мечи.

– Так вот какую благодарность я получаю за службу Ксане, – заметил генерал.

Его яростные крики еще долго эхом разносились в туннеле, после того как гонцы его зарубили.

– Пуло здесь? – спросил император, едва шевеля губами.

– Скоро. Он прибудет через несколько дней, – ответил Пира.

Император закрыл глаза.

Пира подождал еще час, потом наклонился, но дыхания не уловил. Тогда он протянул руку и коснулся губ Мапидэрэ. Они были холодными.

Пира вышел из шатра.

– Император мертв! Да здравствует император!

Пан, одиннадцатый месяц двадцать третьего года правления Единых Сияющих Небес

Принц Лоши, мальчик двенадцати лет, взошел на трон под именем императора Эриши – классическое слово ано, которое означает «продолжение». Премьер-министр Крупо стал регентом, а кастелян Пира – новым главным предсказателем.

Пира провозгласил благоприятное имя для нового правления: Праведная Сила, – и календарь был изменен. Пан праздновал ровно десять дней, однако многие министры перешептывались, что в такой преемственности есть нечто неправильное и смерть императора сопровождалась странными обстоятельствами. Крупо и Пира показали документы, из которых следовало, что наследный принц Пуло и генерал Тоньети вступили в заговор с пиратами и мятежниками, чтобы захватить остров Руи и основать там независимое королевство, а когда заговор был раскрыт, испугались и совершили самоубийство, но улики показались некоторым министрам не слишком убедительными.

Регент Крупо решил выяснить имена сомневающихся.

Однажды утром, примерно через месяц после смерти императора Мапидэрэ, министры и генералы собрались в Большом зале для аудиенций, чтобы обсудить последние сообщения о разбойниках и голоде, регент Крупо опоздал, а когда пришел, привел с собой оленя-самца из имперского зоопарка, одного из любимых мест императора Эриши. У оленя были огромные рога, и министры с генералами отступили назад, подальше от животного.

– Ренга, – приветствовал императора Крупо, отвесив низкий поклон, – я привел тебе чудесного скакуна. Что ты и собравшиеся здесь министры о нем думаете?

Крошечная фигурка мальчика-императора терялась на огромном троне. Он не понимал, в чем состоит шутка регента. Мальчик всегда с трудом усваивал сложные уроки своего старого наставника и никогда не был с ним близок: принцу казалось, что учитель считает его плохим учеником. Кроме того, у Крупо были некие странности – пришел среди ночи и заявил, что ему предстоит быть императором, однако потом сказал, что можно играть с Пирой, наблюдать за бесконечными представлениями танцовщиц и акробатов, дрессировщиков и фокусников и получать удовольствие от жизни. Император пытался убедить себя, что ему нравится регент, но на самом деле мальчик его боялся.

– Я не понимаю, – сказал император Эриши. – Это же не конь, а олень…

Крупо снова низко поклонился:

– Сир, вы ошибаетесь, но этого следовало ожидать, ведь вы еще очень молоды и вам нужно многому научиться. Быть может, другие министры и генералы вас просветят.

Крупо медленно оглядел комнату, правой рукой слегка поглаживая оленя, однако его взгляд стал холодным и суровым, и никто не осмеливался посмотреть регенту в глаза.

– Скажите мне, господа, видите ли вы то, что вижу я? Это замечательная лошадь или олень?

Те, кто сумел быстро уловить, откуда дует ветер, сразу все поняли.

– Поразительная лошадь, регент.

– Очень хороша.

– Я вижу красивую лошадь.

– Ренга, вам следует слушать мудрого регента: это лошадь.

– Всякий, кто скажет, что это олень, познакомится с моим мечом!

Но не все оказались столь сговорчивыми: некоторые министры, и в особенности генералы, недоуменно трясли головой.

– Это позор! – возмутился генерал Туми Юма, который служил в армии Ксаны более пятидесяти лет, в том числе деду и отцу императора Мапидэрэ. – Перед нами олень. Крупо, ты могущественный человек, но ты не в силах убедить людей, что им не следует верить своим глазам.

– Что есть правда? – спросил регент, тщательно выговаривая каждое слово. – Что случилось в Великих туннелях? Что произошло на острове Экофи? Все это необходимо занести в исторические книги, и кто-то должен решить, что там будет написано.

Слова генерала Юмы многим придали смелости: несколько министров выступили вперед и заявили, что регент привел в зал для аудиенций оленя, – однако сторонники лошади отказались отступить, и между ними начался шумный спор. Крупо улыбался и задумчиво поглаживал подбородок. Император Эриши переводил взгляд с одной стороны на другую и смеялся, решив, что это еще одна из странных шуток Крупо.

После этого случая прошло время, и тех, кто выступал против Крупо, становилось все меньше. Многие из них оказались заговорщиками, соратниками опозоренного принца Пуло, и из тюрьмы писали – правда, сначала их пришлось убеждать – слезные признания о преступлениях против трона, после чего были казнены вместе со своими семьями. Здесь закон Ксаны оставался неизменным: предательство таилось в крови преступников – значит платить за него должны были пять поколений.

Даже генерал Юма оказался одним из лидеров неудавшегося заговора – и действительно, появились улики, указывавшие на то, что он пытался вступить в союз с оставшимися в живых братьями императора. Все остальные принцы приняли яд, чтобы не попасть в руки имперской страже, но не Юма: в отличие от многих других генерал отказался признать свою вину даже после того, как ему предъявили неопровержимые доказательства его предательства.

– Если бы он признал вину, – сказал император, – я бы сохранил ему жизнь за прошлые заслуги перед Ксаной!

– Увы, – возразил регент, – мы пытались ему помочь вернуть совесть посредством благоразумного применения физической боли, которая очищает душу, однако он очень упрям.

– Но как можно кому-то верить, если даже великий Юма стал мятежником?

Регент поклонился, но ничего не ответил.

Когда регент в следующий раз привел свою «лошадь» в Большой зал для аудиенций, все согласились, что это действительно лошадь, причем замечательная.

Юный император Эриши пришел в недоумение и пробормотал:

– Но я вижу рога… Как это может быть лошадью?

– Не тревожься, ренга, – прошептал ему на ухо Пира. – Тебе еще многому предстоит научиться.

Глава 6

Принудительные работы

Киеса, восьмой месяц третьего года правления Праведной Силы

Хуно Крима и Дзапа Шигин были самыми высокими в группе мужчин, отправленных из деревни Киеса, чтобы выполнить квоту на принудительные работы, – именно по этой причине их сделали двумя капитанами. Крима был худой и лысый, как отполированный водой валун, а Шигин получил свои волосы цвета соломы от рожденной в Риме матери. Широкие плечи и мощная шея делали его похожим на спокойного буйвола. У обоих была бронзовая кожа крестьян Кокру, от рассвета до заката гнувших спину в полях.

Начальник принудительных работ объяснил капитанам их обязанности:

– У вас десять дней, чтобы доставить команду рабочих к Мавзолею императора Мапидэрэ – да упокоится его душа. Регент и император очень недовольны, что строительство вечного дома для отца императора идет медленно. Если опоздаете на один день, каждый из вас потеряет одно ухо; если на два – глаз; если задержка составит три дня, вы умрете, ну а если больше трех дней, ваши жены и матери будут проданы в бордели, а отцы и дети приговорены к вечной каторге.

Хуно Крима и Дзапа Ширин содрогнулись, посмотрели на небо и вознесли молитву: пусть погода остается спокойной, пока они ведут свою группу рабочих, и сразу отправились на запад, в портовый город Канфин, где должны были сесть в лодку, которая проплывет вдоль побережья и доставит их на север, а затем двинется вверх по реке Лиру к Мавзолею, находящемуся возле Пана. Шторм будет означить задержку.

Тридцать мужчин, приговоренных к принудительным работам, на рассвете усадили в три повозки, запряженные лошадьми, и заперли двери на замок, чтобы осужденные не сбежали. Два имперских солдата должны были сопровождать караван до следующего города, где местный гарнизон отправит двух своих стражников до следующей остановки.

Сидевшие внутри повозок рабочие смотрели в окна, пока караван двигался по дороге на запад.

Хоть лето уже приближалось к концу, поля не золотились от созревшей пшеницы, да и людей там работало совсем немного. Таких жестоких тайфунов, как в этом году, не помнили очень давно, и посевы на многих полях погибли из-за дождей. Женщины, чьи сыновья и мужья ушли, чтобы претворить в жизнь великие мечты императора, старались сами ухаживать за полями. То зерно, которое им удавалось собрать, приходилось отдавать сборщикам налогов. И хотя голодные крестьяне снова и снова просили отсрочек в платежах, из Пана неизменно приходил отрицательный ответ.

Более того, квоты на принудительные работы и налоги постоянно увеличивались. Новый император Эриши приостановил работу над туннелями, решив построить себе новый дворец, а кроме того, раз за разом расширял Мавзолей, чтобы выразить свою благодарность отцу.

Мужчины молча смотрели на лежавшие у дороги тела умерших от голода людей: страшные костлявые гниющие трупы, лишенные всего, даже тряпья, заменявшего им одежду. Голод пришел во многие селения, но командиры гарнизонов отказались открыть имперские хранилища с зерном для армии. Все, что можно было съесть, давно съели, и солдаты начали варить кору и выкапывать из земли коренья. Женщины, дети и старики пытались идти туда, где, по слухам, еще оставалась пища, но часто не выдерживали, без сил падали на обочине, и их пустые, лишенные жизни глаза смотрели в столь же пустое равнодушное небо. Периодически слышался тихий плач еще живых детей, лежавших рядом с умершими матерями.

Молодые люди, которым удавалось избежать призыва на работы, иногда уходили в горы, где объединялись в шайки и разбойничали, а имперские войска охотились за ними, как за крысами.

Караван ехал все дальше, мимо мертвых тел, пустых полей и хижин в сторону порта Канфин, постепенно приближаясь к великолепию Безупречного Пана, столицы империи.

Караван проехал через центр маленького городка. Полуобнаженный старик брел по площади и кричал, обращаясь к пешеходам и тем, кто ехал в повозках:

– Гора Рапа содрогается от внутреннего гула впервые за последние пятьдесят лет, а водопады Руфидзо пересохли. Черные пески побережья Луто покраснели от крови. Боги недовольны домом Ксаны!

– Он говорит правду? – спросил Крима и почесал лысину. – Я не слышал об этих знамениях.

– Кто знает? Может, боги действительно рассержены. Или старик злится из-за голода, – ответил Шигин.

Солдаты, сопровождавшие караван, делали вид, что не слышат старика. Они тоже родились в крестьянских семьях и знали подобных ему людей у себя на родине, на Руи и Дасу. Император Мапидэрэ оставил множество вдов и сирот по всей земле Дара, и даже острова Ксаны не избежали жестокой участи. Иногда гнев становился таким сильным, что люди не выдерживали и начинали выкрикивать предательские мысли только для того, чтобы продолжать дышать. Возможно, не все подобные этому старику на самом деле были безумны, но все предпочитали делать вид, что так и есть.

Солдатам платили из имперской сокровищницы, но из этого не следовало, что они забыли, где родились.

Четвертый день не прекращался дождь. Крима и Шигин смотрели в окно постоялого двора, а потом в отчаянии закрыли лица руками.

Они находились в Напи, в пятидесяти милях от порта Канфин, но для повозок дороги оставались непроходимыми. Впрочем, даже если бы они сумели добраться до побережья, ни одно судно не согласилось бы поднять в такую погоду парус.

Вчера был последний день, когда у них оставались шансы добраться до устья реки Лиру и вовремя отплыть в Пан. Каждая уходящая минута означала страшную судьбу для них и их семей. Как бы имперские судьи ни интерпретировали законы: в соответствии с буквой или духом – значения не имело, на пощаду рассчитывать не приходилось.

– Все бесполезно, – сказал Крима. – Даже если мы доберемся до Пана, то станем инвалидами или удостоимся еще более страшной участи.

Шигин кивнул:

– Давай соберем оставшиеся деньги и хотя бы поедим напоследок.

Крима и Шигин получили разрешение от солдат покинуть постоялый двор и отправились на рынок.

– В океане в этом году совсем мало рыбы, – сказал им торговец. – Возможно, даже рыба боится сборщиков налогов.

– Или множества голодных ртов по всему государству Дара.

Однако они заплатили непристойно высокую цену за рыбу, а потом за вино, потратив в результате все оставшиеся деньги. Мертвецам ни к чему медяки.

– Пойдем, пойдем, – замахали они руками тем, кто оставался на постоялом дворе. – Даже печальным людям, которым предстоит потерять уши и глаза, нужно есть, и есть хорошо!

Мужчины кивали. В этих словах была истинная мудрость. Для рабочих, призванных на принудительные работы, жизнь состояла из череды порок, к тому же нельзя бесконечно испытывать страх – наступает момент, когда желание наполнить желудок становится важнее всего остального.

– Кто из вас хороший повар? – спросил Крим и за жабры поднял большую рыбину с серебристой чешуей и радужными плавниками.

У всех рты тут же наполнились слюной – ведь они так давно не ели рыбы.

– Мы.

Вперед вышли два брата, Дафиро и Рато Миро, шестнадцати и четырнадцати лет, еще совсем мальчишки. Пан забирал на работы все более и более молодых мужчин.

– Вас научила готовить мать?

– Не-е, – сказал Рато, младший брат. – После того как в Великих туннелях умер па, она все время спала или пила…

Договорить ему не дал старший брат.

– Мы хорошо готовим, – заявил Дафиро, поочередно оглядывая собравшихся мужчин, словно ожидал возражений. – И воровать не станем.

Мужчины отводили глаза, потому что знали множество таких семей, как Миро, где мальчишкам приходилось готовить самим с самого детства – или голодать.

– Благодарю, – сказал Крима. – Я уверен, что вы справитесь, но будьте осторожны, когда будете чистить рыбу: торговец предупредил, что у нее крупный желчный пузырь и находится прямо под кожей.

Остальные сидели на постоялом дворе и накачивались спиртным, стараясь не думать о том, что с ними случится, когда они наконец доберутся до Пана.

– Капитан Крима! Капитан Шигин! Вы должны подойти сюда и посмотреть! – раздались из кухни крики мальчишек.

Мужчины с трудом поднялись на ноги и побрели на кухню. Хуно Крима и Дзапа Шигин немного задержались и многозначительно переглянулись.

– Вот так, – сказал Шигин.

– Теперь нам некуда деваться, – согласился Крима.

И они последовали за остальными на кухню.

Рато объяснил, что разрезал брюхо рыбы, чтобы выпотрошить, и что же там нашел? Шелковый свиток с написанными буквами зиндари предложением «Хуно Крима станет королем».

Разинув рты, крестьяне уставились друг на друга широко раскрытыми глазами.

Народ Дара всегда верил в пророчества и предсказания будущего.

Мир есть книга, в которой пишут боги, как писцы кисточками и чернилами, воском и ножом. Боги придают форму земле и морям, точно нож, вырезающий логограммы, которые можно пощупать руками. Мужчины и женщины – это буквы зиндари и знаки препинания величайшего эпического произведения, которые боги пишут на лету, и их непостоянный разум все время принимает разные решения.

Когда боги постановили, что только Руи будет обладать газом, благодаря которому летают воздушные корабли, это означало, что королевство Ксана должно возвыситься над всеми остальными и привести к Унификации. Когда императору Мапидэрэ приснился сон, в котором он парил над островами Дара на спине сокола-мингена, это означало, что боги хотели вознести его над всеми людьми. Шести королевствам было бесполезно сопротивляться могуществу Ксаны, потому что боги уже решили, чем все закончится.

Писарь отсекает кусочки воска, если не удастся придать им нужную форму, чтобы заменить их новыми и более податливыми, – так и тех, кто пытался противостоять судьбе, уносило прочь, чтобы на их место пришли другие, лучше чувствовавшие повороты изменчивой фортуны.

Какое послание несли людям жестокие тайфуны, которые опустошали берега островов сильно, как никогда? О чем говорили странные тучи и свет в небесах над Дара? Почему гигантских крубенов видели во всех западных морях, но только не около Руи? Что означали голод и болезни?

И главное, что говорил людям свиток, найденный в брюхе рыбы, который Хуно Крима и Дзапа Шигин поднесли к свету?

– Мы все покойники, – сказал Хуно Крима. – Как и наши семьи. Наше время подошло к концу.

Мужчины, собравшиеся на кухне, затаили дыхание, чтобы не пропустить ни единого слова. Крима говорил негромко, и огонь в очаге отбрасывал дрожащие тени на их напряженные лица.

– Я не люблю пророчества: они не позволяют нам осуществлять свои планы и превращают в пешек, – но еще хуже им противостоять, после того как они прозвучали. Пусть мы уже мертвы, по законам Ксаны, однако боги говорят нам другое, я готов прислушаться к богам. Нас здесь тридцать человек. В городе полно таких же отрядов рабочих, направляющихся в Пан, но лишившихся надежды добраться туда вовремя. Все мы ходячие мертвецы. Нам нечего терять.

Почему мы должны подчиняться словам, написанным в Кодексе Ксаны? Я предпочитаю прислушаться к воле богов. Все указывает на то, что дни Ксаны сочтены. Людей превратили в рабов, а женщин в шлюх. Старики умирают от голода, молодые – от рук разбойников. И пока мы страдаем без всякой на то причины, император и его министры рыгают от излишеств, поглощая сласти из мягких рук юных девушек. Нет, мир должен быть устроен иначе.

Может быть, пришло время для новых легенд, которые будут рассказывать странствующие барды.

Рато и Дафиро Миро, как самым младшим и безобидным на вид, поручили опасное задание. Оба брата были худыми и невысокими, с темными вьющимися волосами. Рато, более молодой и импульсивный, согласился сразу, а затем и Дафиро, посмотрев на брата, вздохнул и кивнул.

Они взяли подносы с рыбой и вином и вошли в зал, где сидели два сопровождавших их отряд солдата. Мальчики сказали, что они с товарищами решили сделать что-то хорошее для своих стражей, чтобы те смотрели в другую сторону, когда они хорошенько напьются.

Солдаты до отвала поели и как следует выпили. От теплого рисового вина и приправленной специями ухи их бросило в жар, и, сняв доспехи и форму, они сидели в нижних рубашках. Вскоре их языки стали заплетаться, а веки потяжелели.

– Еще вина? – спросил Рато.

Солдаты кивнули, и Рато бросился наполнять их чаши, однако они так и остались стоять на столе: откинувшись на подушки и разинув рты, стражники спали.

Дафиро Миро вытащил длинный кухонный нож, который прятал в рукаве. Ему не раз приходилось убивать свиней и кур, но человек совсем другое. Он посмотрел в глаза брату, и на несколько мгновений оба затаили дыхание.

– Я не хочу, чтобы меня запороли до смерти, как па, – сказал Рато.

Дафиро кивнул.

Они не собирались отступать.

Дафиро вонзил нож одному из солдат прямо в сердце и бросил взгляд на брата, который проделал то же самое со вторым солдатом. Выражение лица брата – смесь возбуждения, страха и радости – заставило Дафиро печально вздохнуть.

Маленький Рато всегда подражал брату, а Дафиро защищал его во время драк с мальчишками в деревне. После того как их отец умер, а мать едва могла шевелить языком в те редкие мгновения, когда не спала, Дафиро в одиночку растил брата. Он всегда считал, что сумеет защитить Рато, но сейчас почувствовал, что потерпел неудачу, несмотря на то что младшенький выглядел счастливым.

Два имперских солдата ввалились в «Прыгающий крубен», самый большой постоялый двор в Напи. Очевидно, это были новобранцы, потому что форма болталась на их тощих телах, как на вешалках.

Весь второй и третий этажи были реквизированы городскими властями для рабочих и преступников, приговоренных к каторжным работам. Охранявшие их солдаты расположились в комнате на втором этаже, ближайшей к лестнице, чтобы никто из рабочих не сбежал.

Два имперских солдата постучали в открытую дверь и объяснили, что начальник местного гарнизона послал их на поиски сбежавшего преступника. Не будут ли стражники возражать, если они посмотрят среди тех, кто находится под их охраной?

Стражники, игравшие в карты, небрежно отмахнулись от новобранцев:

– Ищите сколько хотите. Никого здесь нет.

Хуно Крима и Дзапа Шигин поблагодарили стражников, которые вернулись к вину и игре, и прошли по всем комнатам, объясняя причину своего появления рабочим и каторжникам. Это была их последняя остановка: ранее они уже побывали на всех постоялых дворах в городе, где находились такие же отряды.

В полночь по всему Напи рабочие и каторжники поднялись со своих жестких постелей, убили спавших стражников, а затем подожгли постоялые дворы и таверны с криками: «Смерть Ксане! Смерть императору!» – вышли на улицы.

От этих запрещенных слов, что были на уме у каждого, они возбуждались еще сильнее и казались самим себе неуязвимыми.

– Хуно Крима станет королем!

И очень скоро люди на улицах: нищие, воры, голодные, разорившиеся лавочники, женщины, чьих мужей превратили в рабов и увели за море и в горы, – выкрикивали эти слова вместе с рабочими и каторжниками.

Вооруженные лишь кухонными ножами, а многие и вовсе без всего, готовые сражаться голыми руками, они бросились к арсеналу, взломали двери, быстро сломили сопротивление охранявших его солдат и, вооружившись по-настоящему, атаковали склады с продовольствием. Растащив мешки с сорго и рисом и связки сушеной рыбы, разъяренная толпа бросилась к дому мэра.

Захватить его не составило труда. И вот уже вместо флага Ксаны, украшенного соколом-мингеном, над крышей развевалась простыня с нарисованной грубыми мазками рыбой с серебристой чешуей, разноцветными плавниками и свитком, на котором было начертано: «Хуно Крима станет королем!»

Солдаты местного гарнизона, многие из которых были родом из Кокру, отказались выступить против своих земляков, и очень скоро военачальники Ксаны оказались перед выбором: сдаться или умереть на месте от рук подчиненных.

Теперь Крима и Шигин возглавили мятежное войско численностью несколько тысяч человек, большая часть которого состояла из отчаявшихся рабочих, разбойников или солдат имперской армии, присоединившихся к повстанцам.

Сдавшимся имперским командирам было обещано щедрое вознаграждение: те самые деньги из городской казны, пропитанные потом и кровью народа Кокру, что принесли сборщики налогов.

Полностью овладев городом, мятежники заперли ворота, чтобы расквартированные в соседних городах солдаты Ксаны не ворвались в Напи. Для Кримы и Шигина настало время насладиться плодами своей победы: их армия разграбила дома богатых купцов и аристократов, так что таверны и бордели принимали разбогатевших повстанцев и все долги были прощены. И пока богачи плакали, бедные праздновали.

– Теперь мы будем называть себя королями? – прошептал Шигин.

Крима покачал головой:

– Слишком рано. Нам нужно сначала придумать какой-то символ.

Чтобы придать хотя бы немного законности своему восстанию, Крима и Шигин снарядили делегацию в Фасу с целью отыскать наследника древнего трона Кокру, отправленного, по слухам, в ссылку, где он стал пастухом, заявив, что намерены вернуть его на трон.

На все острова Дара были разосланы курьеры, которые призывали аристократов Шести королевств вернуться в свои родовые владения и присоединиться к повстанцам, чтобы королевства Тиро восстали из пепла Унификации и вместе опрокинули имперский трон в Пане.

Летняя буря бушевала в небе северо-западной части Дара. Крестьяне Руи и Дасу прятались в своих домах и молились, чтобы ярость крылатого Киджи из Ксаны, бога ветров и шквалов, не уничтожила почти созревший урожай.

И если бы кто-нибудь как следует прислушался, то уловил бы среди раскатов грома и шелеста дождя голос:

– Никогда не думал, что ты, Луто из Хаана, нанесешь удар первым. Но история с рыбой и свитком твоих рук дело.

В ответ раздался негромкий голос старого Луто, бога математики и уловок, чьим пави была черепаха, прозвучавший подобно плавникам, рассекающим волны, подобно шороху раковины на залитом лунным светом песке:

– Уверяю, я тут совершенно ни при чем, брат мой. Да, я обладаю даром прорицателя, но то, что произошло, удивило меня не меньше, чем тебя.

– Значит, это близнецы Кокру, сестры огня и льда?

И тут же прозвучали два других голоса – один неблагозвучный и резкий, а другой гармоничный, негодующий и одновременно спокойный, подобный потоку лавы, текущему рядом с ледником. То были Кана и Рапа, богини огня и льда, смерти и сна, со своими воронами.

– Смертные находят знамения там, где пожелают. Мы не имеем ни малейшего отношения к тому, что произошло…

– Но можете не сомневаться: мы положим этому конец. Даже если Кокру живет в сердце только одного человека…

Их прервал Киджи:

– Поберегите силы. Сначала вам нужно найти такого человека.

Глава 7

Доблесть Маты

Фарун, острова Туноа, девятый месяц третьего года правления Праведной Силы

В Фаруне, на Северном Туноа, самом отдаленном из островов, командующего Датуна Затому встревожили вести о восстании на Большом острове.

Получить надежные сведения было совсем не просто. Во многих районах воцарился хаос. Разбойники Хуно Крима и Дзапа Шигин заявили, что отыскали законного наследника трона Кокру и новый «император» обещал сделать аристократом любого командующего, который приведет свои войска под его знамена.

Беспорядки начались по всей империи. С тех пор как генерал Гота Тоньети совершил самоубийство и был казнен генерал Туми Юма, в имперской армии так и не появилось достойного главнокомандующего. В течение двух лет регент и юный император, казалось, не вспоминали о существовании армии, предоставив местным командирам самостоятельно решать все вопросы.

Теперь, когда начался мятеж, все в Пане были ошеломлены, и даже через месяц имперская армия продолжала оставаться без главнокомандующего, который повел бы ее против мятежников. В результате командирам гарнизонов приходилось принимать решения самостоятельно.

«Трудно понять, в каком направлении дуют ветры, – подумал командующий Затома. – Возможно, лучше самому проявить инициативу, и чем раньше я выдвинусь, тем значительнее будет мой вклад. „Герцог Затома“ звучит очень неплохо».

Намного увереннее, чем в седле, командующий чувствовал себя за письменным столом, поэтому нуждался в хороших, толковых лейтенантах. Здесь ему повезло – ведь он находился в Фаруне. Туноа очень долго считался одним из самых неспокойных мест в Дара, потому что на островах едва ли не в последнюю очередь поселились ано, которым пришлось умиротворять воинственных местных жителей. В Фаруне даже девушки учились метать дротики, а каждый мальчик старше пяти лет мастерски владел копьем.

Затома считал, что, если обратиться к нужным людям, в знак благодарности за то, что он поможет им вернуть хотя бы часть утерянной их семьями чести, они будут верно ему служить. Он станет мозгом, а они – руками.

Фин Цзинду, когда шел по похожим на пещеры залам и длинным коридорам своего родового замка, изо всех сил старался, чтобы эмоции не отражались на его лице. Он не был здесь четверть века, с того самого черного для клана Цзинду дня, когда его вышвырнули отсюда вон. Теперь он оказался здесь по зову Датуна Затомы, простолюдина в одеждах победителя. Нет, совсем не так Фин представлял свое возвращение.

У него за спиной Мата жадно рассматривал богатые гобелены, ажурные железные решетки на окнах и картины, изображавшие деяния его предков. Головы некоторых фигур на картинах были оторваны солдатами Ксаны, когда те грабили замок после победы: их забрали в качестве сувениров, – а убогий Датун Затома оставил оскверненные картины на прежних местах (быть может, как напоминание о позорном падении клана Цзинду). Мата стиснул зубы, чтобы не дать своему гневу вырваться наружу. Все это принадлежало ему по праву, а грязная свинья, призвавшая его сюда, узурпировала замок.

– Подожди здесь, – сказал Фин Цзинду Мате.

Дядя и племенник обменялись многозначительными взглядами, и Мата кивнул.

– Добро пожаловать, мастер Цзинду!

Датун Затома был полон энтузиазма и, как ему казалось, вел себя милостиво. Когда он сжал плечи Фина Цзинду, а тот не ответил на его жест, Затома смущенно отступил и после паузы жестом предложил гостю садиться. Сам он сел и скрестил ноги, подложив лодыжку одной под бедро другой в позе геюпа, чтобы показать, что они будут говорить как друзья, но Фин чопорно опустился на колени, принимая мипа рари.

– Ты слышал новости с Большого острова? – спросил Затома.

Фин Цзинду ничего не сказал: ждал, когда командующий продолжит.

– Вот о чем я подумал. – Вопрос был достаточно деликатным, и он старался говорить так, чтобы Цзинду понял его правильно, однако на случай, если бы войска императора одержали победу над мятежниками, смог бы придать своим словам другой смысл. – Ваша семья верно и достойно служила императорам Кокру в течение нескольких поколений. Клан Цзинду дал миру множество великих военачальников – это знают даже маленькие дети.

Фин Цзинду едва заметно кивнул.

– Приближается война, а значит, понадобятся умелые командиры. И, как мне кажется, перед представителями клана Цзинду открываются интересные возможности.

– Цзинду сражаются только за Кокру, – сказал Цзинду.

«Отлично! – обрадовался Затома. – Ты сам произнес то, что следовало».

Словно не слышал слов, за которые Цзинду следовало казнить, он продолжил:

– Под моей командой находятся войска, состоящие из стареющих ветеранов, которым уже не по силам натянуть большой лук, и новобранцев, не владеющих мечом. Их необходимо обучить – и как можно быстрее. Я почту за честь, если вы с племянником поможете мне решить эту проблему. Времена меняются: возможно, нам придется сражаться бок о бок и снискать себе славу.

Фин окинул его взглядом, этого человека из Ксаны, предполагаемого командующего имперской армией: белые жирные руки цвета жемчужины на женском кольце свидетельствовали о том, что никогда не знали, как держать меч или наносить удары боевым топором, – и подумал: «Чиновник, который умеет лишь передвигать косточки на счетах и пресмыкаться перед начальством, поставившим его во главе войска, чтобы защищать добычу после побед Ксаны. Стоит ли удивляться, что империя дрогнула, когда началось восстание крестьян…»

Чтобы не выдать своего отвращения и презрения, он улыбнулся Затоме и кивнул, уже решив, как они с ним поступят.

– Позвольте пригласить моего племянника – он ждет в коридоре. Думаю, он будет рад познакомиться с вами.

– Конечно-конечно! Я всегда рад встречам с юными героями.

Фин выглянул и жестом пригласил Мату в кабинет командующего. Затома приблизился к юноше с широкой улыбкой на лице и развел руки в стороны, чтобы обнять, однако тут у него возникли проблемы. В двадцать пять лет рост Маты превышал восемь футов, и выглядел он устрашающе. Кроме того, двойные зрачки вынуждали окружающих отводить взгляд: мало кому удавалось понять, на каком зрачке фокусироваться.

Затоме не суждено было обрести способность смотреть в эти глаза: он заглянул в них в первый и последний раз, – потом его взгляд опустился и на лице появилось изумление. В левой руке Мата держал кинжал, тонкий, как рыба-игла, с которого стекала кровь. Затома еще успел подумать, как странно выглядит крошечное оружие в руке гиганта.

В следующее мгновение Мата снова поднял кинжал и одним коротким ударом рассек ему шею, трахею и основные артерии. Затома захрипел, не в силах ничего сказать, и рухнул на пол, захлебываясь собственной кровью и судорожно дергая конечностями.

– А теперь ты покинешь мой дом, – спокойно сказал Мата.

Это было первое убийство юноши, он дрожал от возбуждения, но не испытывал ни сомнений, ни жалости.

Он подошел к развешанному в углу оружию: великолепные древние мечи, копья и дубинки, принадлежавшие клану Цзинду, Затома использовал в качестве украшения, и на всех клинках лежал толстый слой пыли.

Мата выбрал тяжелый меч – по виду бронзовый, – который висел сверху. Толстый клинок и длинная рукоять указывали на то, что держать его следовало двумя руками. Сдув пыль, юноша наполовину вытащил клинок из ножен, сделанных из бамбука и обтянутых шелком. Металл выглядел необычно: вдоль центра лезвия шла темная бронзовая полоса, как и следовало ожидать, но края поблескивали синим холодным светом, засиявшим под лучами пробивавшегося в окна солнца. Мата со всех сторон осмотрел клинок, любуясь сложной резьбой – логограммами древних поэм о сражениях, – украшавшей каждую сторону.

– Это оружие твоего деда: он им пользовался почти всю жизнь, – дар наставника Медо в честь завершения обучения, – с гордостью пояснил Фин. – Он всегда предпочитал бронзу, потому что она тяжелее железа и стали, хотя и не может оставаться столь же острой и твердой. Мало кому удавалось поднять этот меч даже двумя руками, а твой дед сражался одной.

Мата полностью вытащил клинок из ножен и несколько раз взмахнул им, взяв в одну руку. Лезвие с легкостью рассекало воздух, отражая свет, словно цветущая хризантема, и он ощутил на лице дуновение ветерка.

Мату восхитила балансировка и тяжесть клинка. Большинство стальных мечей, с которыми он тренировался, были слишком легкими, их тонкие лезвия казались чересчур хрупкими, но этот словно был создан для него.

– Ты двигаешься прямо как дед, – тихо заметил Фин.

Мата потрогал лезвие большим пальцем: даже после стольких лет все еще острое, ни одной зазубрины на клинке, – и вопросительно посмотрел на дядю.

– По этому поводу есть одна история, – сказал Фин. – Когда твоего дядю назначили маршалом Кокру, как-то раз, в один чудесный зимний день, король Тото прибыл на Туноа, приказал соорудить церемониальный помост в виде куба с гранями по девяносто девять футов и, поднявшись на него, чтобы все могли это видеть, трижды поклонился твоему деду Дадзу.

– Король склонился перед дедом?

– Да, – с нескрываемой гордостью подтвердил Фин. – Таков был древний обычай королей Тиро. Вступление маршала в должность было торжественным событием: ведь король доверял ему армию, самую сильную в стране. Король склоняется всего раз, но владениям нашего клана посчастливилось увидеть больше таких церемоний, чем любому другому месту островов Дара.

Мата кивнул, вдруг почувствовав на своих плечах бремя истории: он всего лишь звено в длинной цепи прославленных воинов, перед которыми склоняли голову короли.

– Вот бы и мне увидеть такую церемонию, – мечтательно произнес юноша.

– Так и будет, – уверил его Фин, похлопав по спине. – Как символ маршальской власти король Тото вручил Дадзу новый меч из тысячекратно выкованной стали, прочнейшего из всех металлов, что научились выплавлять люди, но твой дед не хотел расставаться со старым, который считал талисманом, знаком признания наставником его мастерства воина.

Мата понимал, что такое долг уважения к наставнику: ведь именно наставник является образцом навыков и умений – в то время как отец служит примером облика и поведения. Древние обязательства помогали удерживать мир в равновесии, и эти личные узы столь же важны и прочны, как обязанности по отношению к своему господину и королю. Мата вдруг ясно увидел дилемму, перед которой оказался десятилетия назад Дадзу Цзинду.

Мапидэрэ пытался уничтожить личные узы, чтобы сделать долг перед императором выше всех других, и поэтому его империя обратилась в хаос и утратила справедливость. Нет сомнений, что Мапидэрэ не склонял голову перед своими маршалами.

– Так и не решив, каким оружием следует пользоваться, – продолжил между тем Фин, – твой дед отправился в Риму, чтобы отыскать Сума Джи, лучшего оружейника во всем Дара, и спросить у него совета. Три дня и три ночи молился Фитовэо Сума Джи, чтобы тот помог ему принять правильное решение, и было ему озарение, которое и привело к появлению нового метода создания клинков.

Мастер-оружейник расплавил новый меч маршала и, оставив старый в качестве основы, слой за слоем оборачивал его в тысячекратно кованную сталь, создавая клинок, сочетавший в себе тяжесть бронзы с твердостью и остротой стали. Когда ковка была завершена, Сума Джи закалил меч в крови волка, священного зверя Фитовэо.

Мата нежно провел рукой по холодному клинку. Интересно, кровь скольких людей омыла его за все прошедшие годы?

– Как он называется?

– Сума Джи нарек его На-ароэнной.

– «Конец сомнений», – перевел Мата с классического ано.

Фин кивнул:

– Всякий раз, когда обнажал клинок, твой дед не сомневался, что одержит победу.

Мата крепко сжал рукоять меча и поклялся себе, что постарается быть достойным такого оружия.

Потом юноша принялся изучать другое оружие, висевшее на стене. Его взгляд скользил по копьям, мечам, хлыстам, лукам, но Мата понимал, что ни один из них не может стать подходящим спутником для На-ароэнны. Наконец его глаза остановились на нижнем ряду.

Мата увидел дубинку из железного дерева. Рукоять толщиной с его запястье была обернута белым шелком, потемневшим за долгие годы от крови и пота. Дубинка расширялась, и у дальнего конца ее окаймлял ряд белых зубов.

– Это оружие генерала Ксаны Рио Котумо, который, как говорят, обладал силой десяти человек, – пояснил Фин.

Мата повертел в руках дубинку, любуясь светом, который отражался от кончиков зубов. Некоторые из них он узнал: волк, акула, другие – возможно, крубен. Часть зубов была испачкана кровью. Сколько шлемов и черепов разбило это оружие?

– Твой дед и Рио Котумо бились пять дней на берегу Лиру, но не могли выявить победителя. Наконец, на шестой день, Котумо споткнулся, потому что его нога скользнула по поверхности камня, и твой дед сумел отрубить ему голову, однако всегда считал ту победу незаслуженной. Он почтил Котумо, устроив ему роскошные похороны, а оружие его оставил себе на память.

– У него есть имя? – спросил Мата.

Фин покачал головой:

– Если дубинка как-то и называлась, то твой дед этого так и не узнал.

– Тогда я назову его Кровавой Пастью, спутник На-ароэнны.

– Ты не подберешь себе щит?

Мата презрительно фыркнул:

– Зачем мне щит, если все мои враги умрут еще до того, как я нанесу три удара?

Он поднял правой рукой меч и ударил им по дубинке, зажатой в левой руке. Раздался долгий звучный звон, гулким эхом отразившийся от каменных стен замка.

Фин и Мата с боем проложили себе путь через замок.

Теперь, когда Мата пролил первую кровь, им овладела жажда убийства. Он был подобен акуле, оказавшейся среди стада тюленей. В узких коридорах замка солдаты не могли воспользоваться преимуществом в численности, и Мата методично расправлялся с ними, когда они подбегали к нему парами или по одному. Он наносил такие сильные удары На-ароэнной, что клинок пробивал щиты и руки, поднятые в тщетной надежде защититься, а удары Кровавой Пасти получались такими могучими, что черепа солдат вбивались в торс.

Гарнизон замка состоял из двухсот человек. В тот день Мата убил сто семьдесят три солдата. С остальными двадцатью семью разобрался Фин Цзинду, который смеялся от радости, глядя на сражавшегося рядом с ним юного племянника, узнавая в нем великого Дадзу Цзинду, своего отца.

На следующий день Мата поднял над замком флаг Кокру: красное поле с двумя воронами, черным и белым, – а на дверях замка вновь появилась хризантема – герб клана Цзинду. Весть о победе над гарнизоном Ксаны мгновенно разнеслась по округе, превращаясь в легенду, а потом и по всем островам Туноа. Даже дети узнали имена На-ароэнна и Кровавая Пасть.

– Кокру вернулся, – шепотом говорили друг другу жители островов Туноа, которые все еще помнили легенды о доблести Дадзу Цзинду.

Внук выглядел достойным деда, и, быть может, восстание имело шансы на победу.

Мужчины собирались у замка Цзинду, чтобы сражаться за Кокру, и очень скоро армия Цзинду насчитывала восемьсот солдат.

Заканчивался девятый месяц; прошло два месяца с тех пор, как Хуно Крима и Дзапа Шигин нашли пророчество в рыбьем брюхе.

Глава 8

Выбор Куни

В окрестностях Дзуди, девятый месяц третьего года правления Праведной Силы

Еще вчера под началом Куни Гару находилось пятьдесят узников – несколько человек из Дзуди, но большинство издалека, – совершивших разного рода преступления, за что их приговорили к каторжным работам.

Осужденные двигались медленно, потому что один из них хромал, и не успевали вовремя добраться до следующего города, поэтому Куни решил разбить лагерь в горах.

Утром у него осталось только пятнадцать узников, что возмутило его до глубины души: «О чем они думают? На островах негде спрятаться. Их поймают, казнят, а заодно и семьи; в лучшем случае отправят на каторжные работы. Я хорошо с ними обращался, не приковывал по ночам – и вот как они мне отплатили за доброту? Теперь я покойник!»

Два года назад Куни получил повышение и стал главой департамента принудительных работ. Обычно узников сопровождал кто-то из его подчиненных, однако в этот раз он решил взяться за дело сам, потому что знал: они не успеют прийти вовремя из-за одного пленника с больной ногой. Куни не сомневался, что сумеет убедить командующего в Пане не наказывать узников. Кроме того, он никогда не бывал в Пане и всегда хотел посмотреть на Безупречный город.

«Вот затеял я в высшей степени интересное дело, – ругал себя Куни. – Ну и каково мне сейчас? Весело?»

В этот момент ему больше всего на свете хотелось оказаться дома, с Джиа, выпить чашку травяного чая, который она заваривала по собственному рецепту, томиться от скуки, зато в безопасности.

– Вы не знали? – удивился солдат по имени Хупэ. – Вчера узники целый день только об этом и шептались – планировали побег. Я подумал, что вы сознательно их отпускаете, потому что верите в пророчество. Они хотят присоединиться к повстанцам, которые объявили войну императору и поклялись освободить узников, приговоренных к каторжным работам.

Куни помнил, что узники действительно шептались, и, как и все в Дзуди, слышал о восстании, но его слишком занимала красота гор, по которым они путешествовали, поэтому нужных выводов не сделал.

Сконфуженный Куни попросил Хупэ рассказать о повстанцах и, выслушав, воскликнул:

– Свиток в рыбе! В рыбе, которую они незадолго до этого купили. Я перестал вестись на подобные сказки, когда мне исполнилось пять. И им поверили?

– Не нужно плохо говорить о богах, – холодно сказал религиозный Хупэ.

– Отличная шутка, – пробормотал Куни.

Чтобы немного успокоиться, он вытащил пучок жевательных растений из висевшего на поясе мешочка и положил в рот, под язык. Джиа умела делать смеси, которые позволяли Куни подниматься над землей и видеть повсюду окруженных радугами крубенов и диранов – они с Джиа получали от этого удовольствие, – но умела создавать и другие, которые помогали успокоиться и принять правильное решение в те моменты, когда Куни был взволнован. Сейчас ему как раз и требовалась именно такая ясность.

Какой смысл приводить в Пан пятнадцать узников, если квота составляет пятьдесят? Его ждало свидание с палачом, и, как бы он ни пытался вывернуться, теперь уже ничто не поможет. Как и Джиа. Его жизнь в качестве слуги императора подошла к концу, обратной дороги к безопасному существованию больше не существовало, и, что бы он ни выбрал, впереди ждала смерть.

«Но одно интереснее другого, а я дал себе обещание».

Возможно, это восстание – как раз тот шанс, на который он рассчитывал всю жизнь?

«Император, король, генерал, герцог – это всего лишь ярлыки. Если подняться по их генеалогическому древу достаточно высоко, там окажется простолюдин, решивший рискнуть».

Он взобрался на валун и посмотрел на солдат и оставшихся узников: все они были объяты ужасом.

– Я благодарен вам за то, что остались со мной, однако идти дальше нет никакого смысла. По законам Ксаны каждого из нас сурово накажут. Вы можете уйти, и если есть желание – к повстанцам.

– Вы сами не намерены к ним присоединиться? – оживился Хупэ. – Внять пророчеству?

– Сейчас я не могу думать о пророчествах. Мне нужно спрятаться в горах и решить, как спасти собственную семью.

– Вы собираетесь стать разбойником?

– Вот как я на это смотрю: если ты пытаешься следовать закону, а судья все равно называет тебя преступником, значит можешь жить в соответствии с этим статусом.

Куни не удивился, хотя и почувствовал удовлетворение, когда все согласились остаться с ним.

«Лучшие соратники те, которые полагают, что последовали за тобой по собственной воле».

Куни Гару решил увести свой отряд подальше в горы Эр-Ме, чтобы уменьшить риск встречи с имперскими патрулями. Тропа, извивавшаяся вдоль склона, не была крутой, выдался приятный осенний день, и они шагали достаточно быстро.

Между бывшими солдатами и бывшими узниками так и не возникло дружеских отношений: они не доверяли друг к другу, а будущее их пугало.

Куни стер пот со лба и остановился на повороте тропы, что дало ему возможность оглядеть зеленеющую внизу долину и бесконечные плоские пространства равнин Порин. Он бросил в рот новую порцию жевательной травы и энергично заработал челюстями. Ее мятный вкус освежал рот, и Куни вдруг почувствовал, что ему следует произнести речь, поэтому заговорил:

– Взгляните на этот вид! Я вел не слишком праведную жизнь. – (Те, кто хорошо его знал, рассмеялись.) – Мне так и не удалось собрать достаточно денег, чтобы снять здесь хижину и вместе с женой отправиться в месячный отпуск в горы Эр-Ме. Мой тесть достаточно богат, чтобы это сделать, но у него никогда не хватало времени. Здесь так красиво, но никто из нас не имел возможности насладиться великолепными видами.

Отряд любовался разноцветной осенней листвой, тут и там мелькавшими ярко-красными обезьяньими ягодами и поздно цветущими одуванчиками, а кое-кто наполнял грудь чистым горным воздухом, вдыхал аромат только что опавшей листвы и купавшейся в золотых солнечных лучах земли. Все это разительно отличалось от улиц Дзуди, где царил запах медных монет и сточных вод.

– Как видите, не так уж и плохо быть разбойником, – добавил Куни.

Все рассмеялись и пошли дальше, но шагать стало легче.

Внезапно Хупэ, возглавлявший процессию, застыл на месте:

– Змея!

И действительно, посреди дороги появился большой белый питон, толстый, с бедро взрослого мужчины, и настолько длинный, что его хвост еще оставался в лесу, а тело полностью перекрывало дорогу. Весь отряд Куни поспешил отойти подальше, однако голова змеи быстро качнулась в сторону и тело обвилось вокруг долговязого парня по имени Ото Крин.

Позднее Куни не мог объяснить, почему поступил именно так. Он не любил змей и никогда не принадлежал к той категории людей, которые импульсивно бросаются в опасную схватку.

Кровь закипела в его жилах, он выплюнул жвачку, без размышлений вытащил меч, висевший на боку у Хупэ, прыгнул к гигантскому питону и одним точным взмахом отсек змее голову. Тело питона еще некоторое время продолжало судорожно дергаться – и даже сбило Куни с ног, – но Ото Крин уцелел.

– С вами все в порядке, капитан Гару?

Куни потряс головой. Все вокруг окутывала пелена тумана.

«Что… что на меня нашло?»

Взгляд Куни упал на головку одуванчика, выросшего на обочине дороги. Неожиданно подул ветер, белые пушинки оторвались, и семена взлетели в воздух, точно рой мух.

Куни попытался вернуть меч Хупэ, но тот лишь покачал головой:

– Пусть останется у вас, капитан. Я не знал, что вы так хорошо владеете оружием!

Они продолжали взбираться все выше и выше, но уже начали перешептываться между собой, словно ветер, ласкавший листву осиновой рощи.

Куни остановился и огляделся по сторонам. Шепот тут же стих.

Увидев в глазах своих спутников уважение, благоговение и даже немного страха, он спросил:

– Что здесь происходит?

Люди переглядывались до тех пор, пока Хупэ не выступил вперед.

– Прошлой ночью мне приснился сон. – Его голос был лишен всякого выражения, словно солдат все еще находился в мире иллюзий. – Я шел по пустыне с черным как уголь песком и тут заметил на земле, немного впереди, что-то белое. Когда подошел ближе, разглядел тело большой белой змеи, но, стоило мне оказаться рядом, змея исчезла, а на ее месте стояла старуха и плакала. «Бабушка, почему ты плачешь?» – спросил я у нее. «Мой сын убит». – «А кто твой сын?» – «Белый император, а убил его Красный император».

Хупэ замолчал и посмотрел на Куни Гару, повернули в его сторону головы и все остальные: белый цвет был символом Ксаны, красный – Кокру.

«Опять пророчества», – подумал Куни, но постарался сделать вид, что не верит в них, и, рассмеявшись, похлопал Хупэ по спине:

– Если из нас не получится разбойников, ты можешь попытаться стать бродячим сказителем. Но тебе нужно поработать над манерой изложения и придумать более правдоподобные истории!

В горном воздухе эхом разнесся смех, из глаз его воинов исчез страх, но благоговение осталось.

Жаркий ветер, сухой и несущий песок, похожий на вулканический пепел, шелестел в кронах деревьев на вершине горы.

– Что все это значит, сестра, мое второе «я»? Почему тебя так заинтересовал этот смертный?

В ответ подул резкий ветер, холодный, точно осколок льдины, и его шелест присоединился к первому.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, Кана.

– Ты не посылала змею и не навевала сон человеку? Это похоже на твой знак.

– Я имею к этому не больше отношения, чем к пророчеству рыбы.

– Тогда кто? Воинственный Фитовэо? Расчетливый Луто?

– Сомневаюсь. Они заняты в других местах. Но… теперь мне стало любопытно.

– Он слабый человек, к тому же простолюдин и… совсем не благочестивый. Нам не следует тратить на него время. О, одетая во льды Рапа, наш самый многообещающий герой – молодой Цзинду.

– Да, огнерожденная Кана, я знаю, что тебе он нравится с того самого дня, когда появился на свет… И все же рядом с другим мужчиной происходят удивительные вещи!

– Всего лишь совпадение.

– Что такое судьба, как не совпадение, если оглянуться назад.

Куни Гару серьезно отнесся к разбойному ремеслу. Свой лагерь он разбил высоко в горах Эр-Ме и с наступлением сумерек, когда возниц и охранников купеческих караванов начинало клонить в сон, или на рассвете, когда караван только готовился отправиться в путь, устраивал на него налет.

Разбойники действовали осторожно и старались не убивать и не наносить тяжелых ран, а потом всегда раздавали часть добычи лесникам и лесорубам.

– Мы следуем по добродетельному пути благородных разбойников, – заставлял Куни повторять своих людей. – А закон нарушаем только из-за того, что Ксана не оставила нам выбора.

Когда из ближайших гарнизонов на поиски разбойников отправлялись всадники, оказывалось, что лесники и лесорубы ничего не знают и никого не видели.

К отряду Куни присоединялось все больше и больше сбежавших осужденных на принудительные работы и дезертиров, потому что слава о справедливости командира давно облетела всю округу.

С этим караваном все пошло не так с самого начала. Купцы не разбежались, как только появились разбойники, а остались на своих местах, рядом с лагерными кострами.

Куни выругал себя за недальновидность: предыдущие успехи сделали его самонадеянным. Вместо того чтобы отменить операцию, он приказал своим людям ворваться в лагерь.

– Бейте их по затылку дубинками и связывайте, но не убивайте!

Стоило разбойникам приблизиться к каравану, как занавески в фургонах раздвинулись и дюжины охранников выскочили с обнаженными мечами и натянутыми луками. Очевидно, купцы везли нечто ценное, если наняли воинов. Отряд Куни застали врасплох.

От неожиданности люди Куни растерялись, а когда двое упали со стрелой в шее, и вовсе были ошеломлены.

– Куни! – воскликнул Хупэ. – Отдай приказ отступать!

– Назад! Отставить! Цельтесь лучше! Навесной огонь! Плотный ветер! – Вспомнив все, что слышал о разбойничьем ремесле от рыночных рассказчиков и читал в баснях Кона Фиджи, Куни выкрикивал первые приходившие на ум «разбойничьи» фразы, но понятия не имел, что они обозначают.

Разбойники Куни бесцельно кружили на месте, а вооруженные охранники тем временем приближались, лучники дали следующий залп.

– У них лошади, – сказал Хупэ. – Если мы попытаемся убежать, нас попросту растопчут, так что несколько человек должны остаться и принять бой, чтобы дать возможность уйти остальным.

– Верно, – кивнул Куни, немного успокоившись. – Я останусь с Фаем и Гатой, а ты забирай остальных и уводи подальше отсюда.

Хупэ покачал головой:

– Это не драка в таверне, Куни. Мне известно, что ты никогда никого не убивал и даже не учился владеть мечом, в то время как я служил в армии, так что остаться должен я.

– Но я командир!

– Не будь глупцом. У тебя в Дзуди жена, брат и родители, а у меня никого нет. Парни на тебя рассчитывают – ты их единственная надежда на спасение оставшихся в городе семей. Я верю в сон и в пророчество рыбы. Помни об этом.

Хупэ с оглушительным криком бросился на наступавших солдат, высоко подняв меч, вырезанный из сука дерева, потому что настоящий отдал Куни.

Рядом с Куни рухнул еще один воин, сраженный попавшей в живот стрелой.

– Мы должны отступить! Сейчас! – выкрикнул Куни.

Разбойники в тот же миг бросились прочь от каравана в сторону гор и бежали, не останавливаясь, до тех пор, пока не стали подкашиваться ноги и не сбилось дыхание.

Хупэ так и не вернулся.

Куни сидел в своей палатке и отказывался выходить.

– Вам нужно хоть чего-нибудь поесть, – в который уже раз сказал Ото Крин, которого Куни спас от огромной белой змеи.

– Уйди.

Оказалось, что разбойничать гораздо труднее, чем об этом пели барды и рассказывалось в баснях Фиджи. Люди погибали из-за его непродуманных решений.

– Пришли новые люди, желающие присоединиться к нашему отряду, – сказал Ото.

– Скажи, чтобы уходили, – пробурчал Куни.

– Они не уйдут до тех пор, пока не увидят вас.

Куни пришлось выбраться из палатки. Солнце было таким ярким, что на мгновение ослепило и ему пришлось прикрыть покрасневшие от бессонной ночи глаза. Он пожалел, что у него нет кувшина с медом сорго, который помог бы погрузиться в забвение.

Перед ним стояли двое мужчин, и Куни сразу увидел, что у обоих нет левой руки.

– Помнишь нас? – спросил тот, что постарше.

Они показались Куни смутно знакомыми.

– Ты послал нас в Пан в прошлом году.

Куни закрыл глаза и постарался вспомнить.

– Вы отец и сын. Из-за того что не смогли заплатить налог, вас обоих забрали на принудительные работы. Тебя зовут Муру, ты любил играть в рамми, в две руки.

Как только произнес эти слова, он сразу о них пожалел. Стоявший перед ним человек больше не мог играть в свою любимую игру, и Куни стало не по себе – ведь он напомнил бедняге о его потере, – но Муру с улыбкой кивнул:

– Я знал, что ты запомнишь, Куни Гару. Возможно, ты и выполнял приказ императора, а я был твоим узником, но ты обращался со мной так, словно мы друзья.

– Что с вами случилось?

– Мой сын разбил статую в Мавзолее, и ему отсекли левую руку. А когда я попытался объяснить, что это получилось случайно, они отсекли руку и мне. После того как год нашей работы закончился, нас отослали обратно, но нас никто не ждал: моя жена умерла от голода той зимой.

– Я сожалею, – сказал Куни и подумал о тех, кого отправил в Пан за прошедшие годы.

Конечно, он хорошо с ними обращался, пока они находились под его началом, но думал ли когда-нибудь, на какую судьбу их обрекал?

– Нам еще повезло. Многие не смогли вернуться.

Куни вяло кивнул:

– У вас есть право сердиться на меня.

– Сердиться? Мы здесь для того, чтобы сражаться вместе с тобой.

Куни смотрел на них, ничего не понимая.

– Мне пришлось заложить свою землю, чтобы достойно похоронить жену, но с учетом погоды в этом году – складывается впечатление, что Киджи и близнецы рассердились друг на друга, – я не смогу выкупить ее обратно. У нас с сыном остается один путь – в разбойники, но никто из главарей других шаек не соглашался принять калек. А потом мы узнали про твой отряд…

– Только разбойник-то из меня никудышный, – вздохнул Куни. – Я не знаю, как руководить людьми.

Муру покачал головой:

– Я помню, когда ты был начальником тюрьмы, то играл с нами в карты и делился пивом, а своим людям приказал не сковывать мне ноги, потому что я подвернул лодыжку. А теперь про тебя говорят, что ты выбрал путь благородного разбойника и защищаешь слабых. Говорят, ты убил змею, чтобы спасти своих людей, и отступал последним, когда ваш рейд не удался. Я верю, что ты хороший человек, Куни Гару.

Куни так растрогали эти слова, что, не выдержав, он заплакал.

Довольно скоро Куни расстался с романтическими представлениями о жизни разбойников и стал обращаться за советом к своим людям, в особенности к тем, кто оказался по ту сторону закона еще до того, как был приговорен к каторжным работам. Он стал намного осторожнее, его разведчики тщательнее изучали объекты перед рейдом, к тому же Куни выработал систему сигналов. Перед тем как отправиться на операцию, он разделял отряд на несколько групп, чтобы они могли поддерживать друг друга, и у него всегда имелся план на случай неудачи. От него зависела жизнь других людей, и он решил, что больше не позволит себе действовать неосмотрительно. Его репутация набирала силу, все новые и новые мужчины и женщины, потерявшие последнюю надежду, приходили к нему, в особенности те, кого не принимали в другие шайки. Это были, как правило, калеки, или юнцы, или, напротив, старики, а также вдовы.

Куни не отказывал никому. Иногда его помощники ворчали, что новоприбывших нужно кормить, а они практически бесполезны, но Куни для всех находил дело. Из тех, что годились для участия в операциях, порой получались идеальные разведчики, и их информация помогала устраивать засады на караваны так, что не приходилось даже обнажать мечи. Он совершал налеты на чайные дома, где его люди подсыпали купцам в чай снотворное.

Но главной целью Куни был вовсе не разбой. Из-за того что он не сумел вовремя привести отряд рабочих в Пан, под ударом оказалась его семья. И хотя гарнизону в Дзуди хватало других забот – весть о восстании давно докатилась до города, – там так и не начались массовые репрессии. Возможно, начальник гарнизона выжидал, чтобы понять, откуда подует ветер, однако Куни не хотел рисковать. Может, мэр попытается защитить своего друга Гило Матизу и его дочь Джиа, но кто знает, как долго он сохранит такую возможность? Его родители, брат и семья Джиа не могли бросить все и бежать, и он сомневался, что сумеет убедить их присоединиться к нему, но жену он хотел спасти как можно скорее.

Когда стало очевидно, что придется строить постоянный лагерь, Куни решил послать кого-нибудь за Джиа, чтобы она была рядом. Для этого требовался человек, которого не узнали бы солдаты гарнизона и которому он мог бы полностью доверять. После долгих размышлений Куни остановил свой выбор на Ото Крине.

– Разве мы уже здесь не проходили?

До этого момента Джиа совершенно спокойно шла за костлявым молодым человеком, хотя он и не вызывал у нее доверия, однако они оказались на этой поляне в третий раз и стало уже совсем темно.

Ото Крин весь последний час старался не смотреть на Джиа, и теперь, когда он наконец повернулся к ней, паника на его лице подтвердила ее подозрения: они заблудились.

– Я уверен, что мы где-то рядом, – пробормотал нервно проводник, не глядя Джиа в глаза.

– Откуда ты, Ото?

– Прошу прощения?

– По твоему акценту я вижу, что ты не из Дзуди, а стало быть, местности не знаешь, верно?

– Да, госпожа.

Джиа вздохнула, понимая, что сердиться на несчастного худосочного парня бесполезно. К тому же она устала, потому что была беременна. Они с Куни давно хотели ребенка, но у них ничего не получалось, однако как раз перед его уходом ей удалось подобрать удачное сочетание лекарственных растений. Джиа не терпелось поскорее рассказать новость Куни, но сначала отругать как следует за то, что на целый месяц бросил ее одну и не прислал ни единой весточки. На мужа она сердилась не потому, что он стал разбойником, а потому, что не посвятил ее в свои планы. По правде говоря, она уже начала беспокоиться: видимо, пришло время для их с Куни приключений, – но понимала, что придется взять руководство в свои руки.

– Давай переночуем здесь, а завтра с утра пораньше двинемся в путь.

Ото Крин посмотрел на Джиа: девушка была не старше его самого, не повышала голос, но взгляд ее напомнил юноше мать в те моменты, когда та собиралась его отругать. Он опустил голову и молча согласился.

Джиа набрала веток и листьев, чтобы сделать для себя постель, а когда увидела, что Ото беспомощно стоит на месте, принесла еще веток и устроила постель для него, потом спросила:

– Ты голоден?

Молодой человек кивнул, и она скомандовала:

– Тогда за мной!

Джиа бодро зашагала вглубь леса, и Ото молча следовал за ней. Вскоре по следам помета возле звериной тропы она обнаружила подходящее растение, сорвала и аккуратно разложила стебли на земле, после чего вытащила из сумки маленькую бутылочку и посыпала их каким-то порошком.

Приложив палец к губам, она жестом позвала Ото за собой, и, отойдя футов на пятьдесят, они спрятались в кустах и стали ждать.

Вскоре на тропу выскочили два зайца и, подозрительно озираясь, принялись обнюхивать стебли, разложенные Джиа. Не заметив ничего подозрительного, зайцы принялись за еду, но через несколько минут навострили уши, принюхались и пустились наутек.

– Давай за ними, – прошептала Джиа.

Ото старался не отставать, поражаясь тому, как легко и быстро двигалась эта женщина по лесу, поскольку знал, что она из богатой семьи, где наверняка не принято совершать подобные прогулки.

Они подошли к ручью – оба зайца лежали возле воды и не шевелились.

– Ты сможешь убить их быстро и так, чтобы не испытали боли? Я бы сама, но в моем положении этого не следует делать…

Ото кивнул, не осмеливаясь спросить, что Джиа имела в виду, и большим камнем размозжил животным головы.

– Теперь у нас есть обед! – весело воскликнула Джиа.

– Да, но… – Ото покраснел и замолчал.

– «Но» что?

– Ведь яд…

Джиа рассмеялась:

– Это вовсе не яд. Зайцы очень любят то сладкое растение, а порошок, которым я его посыпала, мое собственное изобретение: смесь пепла, окиси натрия и сухого лимона. Смесь вполне безопасна, но, когда вступает в контакт с жидкостью, появляется множество пузырей, так что на некоторое время зайцам становится худо. Они пришли к ручью, чтобы напиться, но от этого им стало еще хуже: их животы были полны воздуха и они не могли дышать. Мясо можно есть без всяких опасений.

– Но как вы научились таким фокусам? – Ото подумал, что, наверное, жена Куни Гару ведьма или колдунья.

– Я читала книги, делала опыты, – ответила Джиа. – Когда много знаешь о мире, даже травинка может стать оружием.

Уже засыпая, Джиа услышала сдавленные рыдания Ото и спросила:

– Ты что, собираешься всю ночь плакать?

– Простите.

Однако всхлипывания не прекращались, и Джиа села.

– Что-то случилось?

– Я скучаю по матери.

– Где она?

– Мой отец рано умер, и мы остались с мамой вдвоем. Когда в прошлом году в нашей деревне начался голод, она старалась почти всю еду отдавать мне, а чтобы я не заметил, свою разбавляла водой и в результате умерла от голода. Мне пришлось воровать, чтобы выжить, но меня поймали и приговорили к каторжным работам. И вот теперь я разбойник. Матери было бы очень стыдно.

Джиа стало жалко юношу, но она не верила, что слезы и страдания здесь помогут.

– Я так не думаю. Твоя мама хотела, чтобы ты выжил, и ее желание исполнилось.

– Вы правду говорите?

Джиа мысленно вздохнула. Ее собственные родители перестали с ней общаться, когда узнали, что Куни подался в разбойники, из опасения, что подвергнутся гонениям, когда его поймают.

Чтобы не сломить дух юноши окончательно, она попыталась его подбодрить:

– Конечно. Родители всегда хотят, чтобы их дети продвинулись как можно дальше по пути, который выбрали. Если уж ты решил стать разбойником, то будь лучшим.

Ото помрачнел:

– Но я вовсе не боец, к тому же не умею быстро считать, даже обратную дорогу в лагерь не могу найти. Вот и еду добыть сам не в состоянии и должен рассчитывать на вас!

Джиа было и смешно, и грустно, и в то же время в ней поднялась волна нежности к юноше.

– Послушай, у каждого из нас есть не только недостатки, но и достоинства. Если мой муж послал за мной именно тебя, значит он их увидел.

– Наверное, я не похож на разбойника. Один из наших рейдов провалился, и я не смог бросить собаку. Потом надо мной долго все смеялись.

– Какую собаку?

– Пока мы пробирались в лагерь, я прикармливал тамошнего пса, чтобы не залаял. Но купцы все равно проснулись, и нам пришлось уходить. И тут я услышал, как один из них сказал, что от этого пса никакого толку и уж лучше его убить. Я его пожалел и взял с собой.

– Ты добрый, а это уже немало, – сказала Джиа и, вытащив из сумки маленький флакон, протянула Ото. – Вот возьми. Я сделала эту настойку для себя, потому что в последние несколько недель плохо спала: беспокоилась о Куни. Нам обязательно нужно поспать, чтобы завтра быть бодрыми. А во сне, быть может, ты увидишь свою маму!

– Благодарю вас, – поклонился юноша, принимая флакон. – Вы хорошая.

– Утром тебе тоже все покажется не таким уж плохим, – улыбнулась Джиа и, повернувшись на бок, быстро заснула.

Ото сидел у огня и смотрел на спящую девушку, не выпуская из рук флакона и представляя, что все еще чувствует тепло ее руки.

А Джиа услышала слабый голосок: «Мама, мама…» Должно быть, это ребенок взывает к ней из утробы.

Улыбнувшись, она погладила живот и посмотрела на небо. Солнце уже встало. Неожиданно с дерева слетел попугай с красно-зеленым оперением и, приземлившись поблизости, секунду смотрел на нее, склонив голову набок, потом расправил крылья и взмыл вверх. Джиа не могла отвести глаз от красивой птицы. Попугай тем временем влетел в гигантскую радугу, начинавшуюся над поляной, и помчался вдоль нее…

Джиа разбудил Ото.

– Я нагрел для вас воды. Вот, в котелке.

– Спасибо.

«Сегодня он выглядит значительно лучше, – подумала Джиа. – Судя по всему, действительно видел во сне свою маму».

Пока умывалась и вытирала лицо, Джиа успела оглядеться: утром все кажется иным, нежели вечером, – и вдруг замерла. На востоке повисла огромная радуга, такая же, какую она видела во сне. Джиа поняла, что должна следовать за ней.

Очень скоро они уже входили в лагерь Куни.

– В следующий раз, когда соберешься куда-нибудь послать своих людей, позаботься, чтобы они знали дорогу. Легче было отправить собаку. А то у нас получилось небольшое приключение, – с улыбкой заметила Джиа, похлопав своего горе-проводника по спине, и оба рассмеялись, хотя Ото и заметно покраснел.

Куни обнял жену, зарывшись лицом в ее рыжие локоны.

– Моя Джиа способна позаботиться о себе.

– Похоже, все мы оказались в сложном положении, – заметила Джиа. – Твои отец и брат ужасно сердиты из-за того, что ты разбойничаешь – даже перестали пускать меня к себе. Они считают, что именно из-за меня ты опять взялся за старое. Мои родители тоже не хотят иметь со мной ничего общего. Если я решила выйти за тебя замуж, то должна была понимать, какими могут быть последствия. Лишь твоя мать попыталась помочь, даже пришла ко мне, но все время плакала – и я расплакалась вместе с ней.

Куни покачал головой:

– А еще говорят, что кровь не вода! Как мог мой отец…

– Быть родственником мятежника уже само по себе преступление, которое может привести к тому, что пострадает вся семья, ты не забыл?

– Пока я еще не стал мятежником.

Джиа внимательно на него посмотрела:

– В самом деле? Тогда что ты планируешь делать с лагерем в горах? Надеюсь, не рассчитываешь, что я готова жить здесь годы в качестве королевы разбойников?

– Я еще об этом не думал, – признался Куни. – Просто пошел по дороге, которая оставалась свободной. Во всяком случае, таким образом я могу защитить тебя от мести империи.

– Ты же знаешь, я не жалуюсь, но тебе следовало бы выбрать другое время, чтобы сделать что-то интересное. – Джиа улыбнулась, притянула к себе голову Куни и шепотом сообщила свой секрет.

– Правда? – Куни рассмеялся и, крепко поцеловав жену, посмотрел на ее живот. – А это уже хорошая новость. Ты должна оставаться в лагере и никуда не выходить.

– Конечно, мне просто необходимо, чтобы ты говорил мне, что делать, как и все эти годы, что мы провели вместе. – Джиа закатила глаза, но ласково погладила его по руке. – Тебе понравилась трава мужества?

– Ты о чем?

По губам Джиа пробежала озорная улыбка.

– Помнишь мешочек с успокаивающей травой, который я тебе дала? Я кое-что туда добавила для мужества. Ты ведь всегда хотел делать что-то интересное, верно?

Куни подумал про тот день на горной тропе, про свое странное поведение при встрече с питоном.

– Ты даже не представляешь, как все удачно получилось.

Джиа поцеловала его в щеку.

– Ты видишь в этом удачу, а я – хорошую подготовку.

– Но тогда, если Ото заблудился, как ты меня нашла?

Джиа рассказала мужу о радуге.

– Несомненно, это был знак богов.

«Опять пророчества, – подумал Куни. – Иногда ты не способен придумать план лучший, чем это сделают за тебя боги, кто бы они ни были».

Легенды о Куни Гару множились с каждым днем.

Примерно через месяц двое последователей Куни привели в лагерь дородного мужчину со связанными за спиной руками.

– Я же говорил вам, что большой босс мой друг! Вы совершаете ошибку, так со мной обращаясь!

– Но что, если ты шпион? – возразил один из стражей.

Всю дорогу мужчина сопротивлялся, а когда они добрались до лагеря, едва дышал. Куни постарался сдержать смех, когда увидел его красное лицо с густой черной бородой, которую украшали, словно утренняя роса на траве, капельки пота. Его мускулистые руки сильно стягивали веревки.

– Неужели Мюн Сакри! – воскликнул Куни. – Своим глазам не верю! Что, в Дзуди так плохо, раз ты решил присоединиться ко мне? Придется сделать тебя капитаном. Эй, развяжите веревки!

Мясник Мюн Сакри и Куни в прошлой жизни часто вместе пили, а потом разгуливали по улицам, пока Куни не устроился работать тюремщиком.

– У тебя здесь все строго, – заметил Сакри, растирая руки, чтобы восстановить циркуляцию крови. – Твоя дурная слава с каждым днем набирает силу. Тебя называют Разбойником Белой Змеи. Но когда я пытался выяснить, где ты, все в горах делали вид, что им ничего не известно.

– Возможно, ты напугал их кулаками размером с медные кастрюли и своей бородой, – пожалуй, ты больше похож на разбойника, чем я!

Сакри пропустил слова Куни мимо ушей.

– Видимо, я задавал слишком много вопросов, поэтому двое твоих людей застали меня врасплох и привели сюда.

Мальчик принес чай, но Сакри отказался, презрительно фыркнув, Куни, рассмеявшись, попросил две кружки эля.

– Я пришел к тебе не просто так, а с официальным предложением, – сказал Сакри. – От мэра.

– Послушай, у мэра могло возникнуть только одно желание: посадить меня в тюрьму, – а это неинтересно.

– Дело в том, что мэру понравилось послание Кримы и Шигина, в котором они предлагают официальным лицам покинуть свои должности. Он рассчитывает, что сможет получить титул, если преподнесет мятежникам Дзуди, и хочет с тобой посоветоваться, потому что ты ближе всех к настоящим повстанцам. Он знает, что мы с тобой дружили, поэтому и послал меня.

– Что тебе не нравится? – удивилась Джиа. – Разве это не та возможность, о которой ты мечтал?

– Но истории, которые обо мне рассказывают, не совсем правдивы, – заметил Куни. – В них многое сильно преувеличено.

Он подумал о смерти Хупэ и других своих людей.

– Разве я рожден быть разбойником или мятежником? Реальный мир отличается от историй с приключениями.

– Немного сомнений в себе не помешает, – сказала Джиа. – Но они не должны быть чрезмерными. Иногда мы живем в соответствии с легендами, которые о нас рассказывают. Посмотри вокруг: сотни людей верят в тебя и следуют за тобой. Они хотят, чтобы ты спас их семьи, а ты сумеешь это сделать только в том случае, если возьмешь власть в Дзуди.

Куни подумал о Муру и его сыне, о пожилой женщине на рынке, которая пыталась защитить сына, о вдовах, чьи мужья и сыновья так и не вернулись, обо всех мужчинах и женщинах, чью жизнь империя уничтожила без малейших колебаний.

– У разбойника, если он будет молиться, всегда остается маленькая надежда на прощение, особенно если за это заплатить, – сказал Куни. – Но если я стану мятежником, обратной дороги не будет.

– Всегда страшно делать что-то интересное, – заметила Джиа. – Спроси у своего сердца, правильно ли делать это.

«Я верю в тот сон, что видела о тебе. Не забывай об этом».

К тому моменту, когда Мюн Сакри, Куни Гару и его отряд добрались до Дзуди, спустились сумерки, и городские ворота были закрыты.

– Откройте! – крикнул Сакри. – Пришел Куни Гару, почетный гость мэра.

– Куни Гару преступник, – ответил со стены стражник. – Мэр приказал запереть ворота.

– Наверное, он передумал, – пожал плечами Куни. – О мятеже хорошо рассуждать, но, когда пришло время принимать окончательное решение, мэр испугался.

Его догадка получила подтверждение, когда из кустов на обочине появились Тан Каруконо и Кого Йелу и присоединились к ним.

– Мэр вышвырнул нас из города, потому что знает, что мы твои друзья, – сказал Кого. – Вчера он услышал, что мятежники побеждают, и пригласил нас на обед, чтобы обсудить, как ему перейти на нашу сторону, но сегодня ему сообщили, что император наконец отнесся к восстанию серьезно и намерен прислать для его подавления имперскую армию, и он принял другое решение. Наш мэр подобен листу, танцующему на ветру.

Куни улыбнулся:

– Боюсь, теперь ему уже поздно еще раз менять решение.

Попросив лук у одного из своих людей, он вытащил из рукава заранее приготовленный шелковый свиток, привязал к стреле и, оттянув тетиву, отправил в Дзуди.

– Теперь нам остается только ждать.

Куни предвидел, что нерешительный мэр может передумать, поэтому заранее послал нескольких своих людей в Дзуди. Остаток дня они провели на улицах, где распространяли слухи о герое Куни Гару, который ведет армию повстанцев, чтобы освободить Дзуди от владычества Ксаны и вернуть город возродившемуся Кокру.

– Никаких налогов, – шепотом передавалось из уст в уста. – Никаких принудительных работ. Семьи больше не будут страдать за преступления одного из их членов.

В своем письме Куни просил горожан поднять восстание и прогнать мэра. Оно заканчивалось обещанием: «Вас поддержит освободительная армия Кокру».

Если можно назвать отряд разбойников армией и забыть, что король Кокру понятия не имел, кто такой Куни Гару, то в письме содержалось некое подобие правды.

И горожане сделали так, как просил Куни. На улицах начались беспорядки, и жители, давно возненавидевшие жестокое правление Ксаны, быстро разобрались с мэром и его чиновниками. Тяжелые ворота распахнулись, и горожане с удивлением увидели Куни Гару и его небольшой отряд разбойников, входивший в Дзуди.

– А где армия Кокру? – спросил один из лидеров восстания.

Куни взобрался на балкон ближайшего дома и, оглядев собравшуюся толпу, заявил:

– Вы армия Кокру! Неужели не видите, какой силой обладаете, когда начинаете действовать без страха? Даже если Кокру живет в сердце одного человека, Ксана будет побеждена!

Банальность, но толпа разразилась аплодисментами, и под радостные крики одобрения Куни Гару стал герцогом Дзуди. Кое-кто говорил, что титулы нельзя получать таким простым способом, но никто не обращал внимания на зануд.

Шел конец одиннадцатого месяца. После того как Хуно Крима и Дзапа Шигин увидели свиток с пророчеством в рыбьем брюхе, прошло три месяца.

Глава 9

Император Эриши

Пан, одиннадцатый месяц третьего года правления Праведной Силы

В Пане всегда вино лилось рекой. Фонтаны в Большом зале для аудиенций дворца выбрасывали вино всех цветов в бассейны, отделанные нефритом, которые соединяли специальные канавки. В результате вина смешивались и в воздух, пропитанный пьянящими ароматами, поднималась пена.

Кастелян Горан Пира предложил юному императору придать бассейнам форму морей, а частям пола, остававшимся сухими, – островов Дара.

Разве это не чудесно – смотреть прямо с трона на королевство? Просто опустив глаза, император увидит темные винные моря и насладится зрелищем министров и генералов, перепрыгивающих с одного острова на другой, перед тем как дать совет своему государю или прийти к нему с рапортом.

Юный император радостно хлопнул в ладоши. Кастелян Пира – точнее, верховный авгур Пира, которого скромность побудила сохранить прежний титул, что, по его словам, позволяло ему чувствовать себя ближе к императору, – постоянно доставлял ему удовольствие своими замечательными идеями! Император Эриши тратил многие часы на вычерчивание диаграмм и управление рабочими, пока они укладывали золотые кирпичи на полу Большого зала для аудиенций, чтобы установить на каждом острове самые важные географические элементы: красный коралл для туфового конуса, олицетворяющего гору Кана; белый коралл для горы Рапа, покрытой ледниками; перламутр для гладких склонов горы Киджи, инкрустированных гигантскими сапфирами, изображавшими озеро Аризузо, и изумрудами для озера Дако. Кульминацией был миниатюрный сад деревьев бонсай, за которыми тщательно ухаживали, – они символизировали огромные дубы Римы. Императору нравилось представлять себя великаном, шагающим по земле и решающим вопросы жизни и смерти на этом маленьком макете своих владений.

Когда министры и генералы приходили к нему с тревожными сообщениями о восстаниях в отдаленных уголках империи, он нетерпеливо от них отмахивался: «Идите обсудите все ваши проблемы с регентом!» Разве они не видят, что он занят: играет с кастеляном Пира, чудесным другом, который всегда уговаривал его не работать слишком много и не отказываться от развлечений, пока он еще так молод? Ведь именно в этом преимущество императора?

– Ренга, – сказал Пира, – что вы думаете о лабиринте из редких рыб и вкусного мяса? На потолке мы можем повесить разные деликатесы, а вы наденете повязку на глаза и попытаетесь выбраться из лабиринта, руководствуясь только вкусом.

Еще одно блестящее предложение. Император Эриши тут же занялся планированием новой забавы.

Если бы кто-то сообщил ему, что люди на островах каждый день умирают из-за отсутствия чашки риса, он был бы удивлен.

– Почему они так настаивают на рисе? Мясо гораздо вкуснее!

Глава 10

Регент

Пан, одиннадцатый месяц третьего года правления Праведной Силы

Регент Крупо не получал удовольствия от своей должности.

Кастелян Пира объяснил императору, что лучший способ почтить его отца – построить великий Мавзолей, дом вечной загробной жизни, который будет еще прекраснее, чем дворец в Пане. Из-за того что мать императора давно умерла – умудрилась вызвать неудовольствие Мапидэрэ, – его отец остался единственным родителем, которого он мог прославлять. Разве Кон Фиджи, великий мудрец ано, не учил, что ребенок всегда должен чтить родителей?

Но воплотить мечту в реальность должен был Люго Крупо. Именно ему предстояло превратить детские рисунки императора в настоящие планы, отыскать людей для их осуществления и приказать солдатам заставить ленивых рабочих исполнять свой долг.

– Зачем ты наполняешь голову императора глупыми мыслями? – спросил Крупо.

– Регент, вспомните, как мы оказались там, где сейчас находимся. Разве вы не чувствуете, что призрак императора Мапидэрэ следит за нами?

Крупо почувствовал, как по его спине пробежал холодок, однако, будучи реалистом, не верил в призраков.

– Что сделано, то сделано.

– Тогда почувствуйте, что глаза всего мира наблюдают за нами, хотят увидеть знаки нашей преданности. Как вы сказали, иногда слугам трудно выразить свою верность. Считайте, что монумент императору Мапидэрэ – это возможность для нас заслужить безмятежность ума и уверенность в будущем.

Крупо кивнул, принимая мудрость слов Пиры. Он превратил тысячи людей в рабов в память о мертвом императоре, не обращая внимания на их протесты. Для достижения высокой цели необходимы жертвы.

Ранее они договорились с Пирой, как разделят власть. Он будет регентом, держателем печати Ксаны и тем, кто осуществляет задуманное. Пира станет другом и голосом императора. Вместе они будут дергать за ниточки, управляя марионеткой по имени император Эриши. Тогда он считал, что заключил удачную сделку и оказался в более выгодном положении. Позднее его уверенность поколебалась.

Да, он обожал власть, чем больше власти, тем лучше, и, когда Пира обратился к нему со своим отчаянным планом, сразу ухватился за представившуюся возможность. Но реальная власть оказалась совсем не такой приятной, как Крупо рассчитывал. Да, он получал удовольствие, наблюдая, как другие министры и генералы боятся его и выказывают почтение, но регенту приходилось делать так много скучной работы! Он не хотел знать про сбор урожая, не хотел читать петиции голодающих крестьян, доклады о дезертирах из отрядов рабочих, призванных на принудительные работы, а в последнее время еще и рапорты командиров гарнизонов, где они жаловались на повстанцев. Почему они не в состоянии сами разобраться с разбойниками в областях, за которые отвечают? Они солдаты, и это их работа.

Он без конца передавал другим свои полномочия, но они приходили к нему, когда требовалось принять решение.

Люго Крупо был ученым, человеком науки, его тошнило от необходимости вникать в такие мелкие проблемы. Он хотел быть зодчим великих свершений, создателем нового свода законов и новой философии, которая останется в веках. Но откуда взять время на философию, если люди стучат в твою дверь каждые четверть часа?

Крупо родился в Кокру во времена, когда оно было сильнейшим среди постоянно воюющих королевств Тиро. Его родители, бедные пекари из маленького городка, погибли в одном из пограничных конфликтов. Его же поймали разбойники и отправили в Хаан, самое просвещенное из королевств Тиро, чтобы продать в качестве бесправного слуги в Гинпен, столицу Хаана, но на улицах города солдаты напали на разбойников и освободили Крупо.

Обычно мальчики, оказавшиеся в положении Крупо, не имели особых надежд на будущее, но ему повезло: когда он просил милостыню на улицах Гинпена, случилось так, что мимо проходил великий ученый Ги Анджи, знаменитый юрист и советник многих королей.

Ги Анджи, будучи человеком занятым, как многие другие жители Гинпена, научился ожесточать свое сердце и не обращать внимания на наводнявших улицы столицы оборванцев и нищих, которые рассказывали трогательные истории о своих злоключениях – никто бы не сумел понять, кто из них говорит правду, – но в тот день увидел нечто особенное в темных глазах Крупо, какую-то искру стремления к большему, а не просто бесконечный голод и страх. Он остановился и поманил мальчика к себе.

Так Крупо стал учеником Анджи. Нет, он не был одним из тех счастливцев, что усваивали новые знания без всяких усилий, вроде Тана Феюджи, не по летам развитого сына знаменитого ученого Хаана и любимца Ги Анджи. Крупо пришлось очень нелегко, когда он приспосабливался к школе Анджи.

Любимый метод обучения Анджи состоял в том, чтобы вовлечь в дискуссию всех учеников, задавая им тщательно продуманные вопросы, которые проверяли их понимание предмета, поставить под сомнения выводы и вывести их на новые горизонты мышления.

В то время как Феюджи всегда мог дать три различных ответа на любой вопрос Анджи, Крупо приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы просто понять суть того, о чем его спросили, да и вообще он должен был напряженно трудиться, чтобы добиться хотя бы небольшого продвижения вперед. Он потратил много времени на освоение алфавита зиндари и еще больше – на изучение логограмм, необходимых для чтения простейших трактатов Анджи. Наставник часто терял терпение при обучении Крупо и в отчаянии поднимал руки. Разговаривать с умницей Феюджи было гораздо приятнее.

И все же Крупо упорно двигался вперед. Больше всего на свете ему хотелось порадовать наставника Анджи, и, если для этого приходилось сотни раз вырезать и писать одну и ту же логограмму, он делал это без малейших жалоб. Крупо стал настоящим воплощением усердия, тратил каждую минуту на занятия: читал во время еды; никогда не играл с другими мальчиками; сидел на острых камешках, а не на мягких циновках, чтобы постоянно концентрироваться и не засыпать.

Постепенно Крупо стал одним из лучших учеников Анджи. Когда разговор заходил о королях, наставник часто повторял, что за его долгую жизнь только Феюджи и Крупо понимают все, чему их учат, после чего у них появляются собственные идеи.

Покинув школу Анджи, Крупо попытался стать советником при дворе Кокру, у себя на родине. И хотя король относился к нему с уважением, Крупо так и не получил официальной должности, поэтому, чтобы заработать на жизнь, ему приходилось читать лекции.

Кроме того, каллиграфия Крупо вызывала особое уважение у образованных людей. По аналогии с тщательно составленными эссе и безупречно выстроенными аргументами Крупо вырезал свои восковые логограммы с чувствительностью ребенка и страстной энергией фехтовальщика, а буквы зиндари выходили из-под его кисточки подобно стае диких гусей, пролетающих идеальным строем в ночном небе. Многие пытались имитировать почерк Крупо, но лишь единицам удавалось хотя бы приблизиться к его виртуозной манере.

И все-таки в похвалах, которые слышал Крупо, присутствовала некая снисходительность. Многих поражало, как человек столь низкого происхождения мог быть создателем на удивление изящных слов. За признанием скрывалось отторжение, словно напряженная работа Крупо не могла сравниться с естественным сиянием Феюджи.

Крупо никогда не был столь же знаменитым, как Тан Феюджи. Тан стал премьер-министром Хаана в возрасте двадцати лет, а его эссе об управлении стали более популярными, чем все, что написал Крупо. Даже король Ксаны Реон, будущий император Мапидэрэ, который редко говорил что-то хорошее об ученых Шести королевств, сказал, что произведения Феюджи весьма поучительны.

Сам Крупо считал эссе Феюджи безжизненными, слишком витиеватыми и лишенными логики. Рассуждения о «добродетельном правителе», «гармоничном обществе» и «пути равновесия» вызывали у него отвращение. Эти сочинения были подобны воздушным замкам – высокая риторика, великолепно составленные фразы и полное отсутствие фундамента.

Феюджи верил в правителя, который будет действовать мягко, не станет навязывать свою волю людям, и тогда народ начнет напряженно работать и проявлять инициативу. Такой подход представлялся Крупо безнадежно наивным. Его опыт жизни в раздираемых войной королевствах Тиро мог научить лишь одному: простые люди не многим лучше животных, которых следует пасти и держать за изгородью, а все решения надлежит принимать людям, обладающим даром предвидения.

Сильному государству требуются суровые законы, которые необходимо внедрять эффективно и без малейшей пощады. Крупо знал, что в глубине души все короли и министры согласны с ним, а не с Феюджи. Люго говорил то, что они хотели услышать, однако они продолжали осыпать похвалами и почестями только Феюджи. Письма, отправленные в Сарузу, столицу Кокру, в которых он предлагал свои услуги, так и остались без ответа.

Крупо был подавлен и невероятно завидовал успехам Феюджи, поэтому отправился к Ги Анджи.

– Наставник, я работаю намного больше, чем Тан. Почему меня уважают намного меньше?

– Тан пишет о мире, каким он должен быть, а не о том, что есть на самом деле, – ответил Анджи.

Крупо склонился перед наставником:

– А как вы считаете – кто из нас пишет лучше?

Ги Анджи посмотрел на него и вздохнул:

– Тан пишет, не думая о том, чтобы доставить удовольствие другим, поэтому люди находят его голос свежим и оригинальным.

Завуалированная критика обидела Крупо.

Однажды, сидя в отхожем месте, он заметил, что крысы здесь тощие и больные, и вспомнил, что крысы, которых он видел в пшеничном амбаре, были толстыми и резвыми.

«Положение человека определяется не его талантами, – подумал Крупо, – а местом приложения способностей. Ксана сильная страна, а Кокру – слабая. Только глупец идет вниз за тонущим кораблем».

Он сбежал из Кокру и направился ко двору Ксаны, где быстро сумел достичь успехов, поскольку Реон решил, что иметь другого ученика Ги Анджи почти столь же хорошо, как заполучить самого Тана Феюджи, но всякий раз, когда к нему обращались за советом, слышал за словами короля не произнесенный вслух укор: «Если бы только рядом со мной сидел Тан Феюджи, а не этот…»

Сама мысль, что король Реон ценит то, чего не может иметь, выше того, чем обладает, приводила Крупо в ярость. Его угнетало, что он лишь второй, что недостаточно хорош, и он работал все больше и больше, стараясь найти новые способы усиления Ксаны и ослабления других королевств Тиро. Крупо хотел, чтобы однажды король признал: он неизмеримо полезнее, чем Феюджи.

После падения столицы Хаана Гинпена Тан Феюджи попал в плен.

Реон в восторге хвастался своим министрам, среди которых был и Крупо:

– Наконец-то у меня появится шанс переманить великого человека ко мне. Многие на островах восхищаются его мудростью. Среди сторонников Ксаны такие люди полезнее, чем тысяча лошадей или десять генералов. Он лучший из всех ученых, как крубен среди китов или диран среди рыб.

Крупо закрыл глаза, поняв, что никогда не сможет избавиться от тени этого образа, от велеречивого человека, который писал об идеях и избегал правды. Но даже в тех случаях, когда то, что он говорил, оказывалось бесполезным, король Реон хотел, чтобы престижное имя Феюджи упоминалось рядом с его именем.

Однажды ночью Крупо навестил Тана Феюджи в темнице. Охранники знали, как высоко ценит король этого узника, а потому содержали его как гостя. Ему выделили комнату тюремного надзирателя, и охранники обращались с ним уважительно. Он мог делать все, что пожелает, но только в пределах тюрьмы.

– Прошло много лет, – сказал Крупо, увидев старого друга.

Смуглое лицо Тана оставалось гладким, на нем так и не появилось морщин, и Крупо представил, какой легкой была жизнь Феюджи, который сидел за одним столом с королями и герцогами и которому никогда не приходилось зарабатывать на хлеб.

– Слишком много! – воскликнул Феюджи, сжимая руки Крупо. – Я надеялся увидеть тебя на похоронах наставника Анджи, но ты был слишком занят. Наставник в последние годы часто о тебе вспоминал.

– В самом деле? – Крупо постарался пожать руки Тана с той же теплотой, однако чувствовал себя скованно и сильно нервничал.

Они присели на мягкие циновки, устилавшие пол, и чайник со свежезаваренным чаем оказался между ними. Сначала Крупо принял позу мипа рари, держа спину прямо и опираясь всем весом на колени, но сидевший с противоположной стороны стола Феюджи рассмеялся:

– Люго, неужели ты забыл, что мы знали друг друга еще в те времена, когда были мальчишками? Я думал, ты пришел навестить старого приятеля. Почему ты сидишь так, словно собираешься заключить серьезный договор?

Смутившись, Крупо принял позу геюпа, чтобы соответствовать Феюджи: теперь его ягодицы касались циновки, а ноги были скрещены так, чтобы лодыжка одной ноги оказалась под бедром другой.

– Почему ты выглядишь таким смущенным? – спросил Феюджи. – Мне кажется, ты что-то скрываешь.

Крупо поперхнулся и пролил чай.

– Я знаю, в чем причина, – продолжал Феюджи. – Старый друг, ты пришел ко мне, чтобы принести свои извинения за то, что не сумел отговорить короля Реона от его безумной страсти к экспансии.

Крупо спрятал покрасневшее лицо за рукавом, чтобы собраться с мыслями.

– А теперь ты смущен из-за того, что считаешь извинения недостаточными, – ведь Хаан пал, а я здесь в качестве узника, ждущего казни. И ты не знаешь, что сказать.

– Ты знаешь меня лучше, чем я сам, – поставив чашку, пробормотал Крупо и вытащил маленький зеленый фарфоровый флакон, спрятанный в рукаве. – Наша дружба крепче чая. Позволь мне предложить тебе то, что больше подходит для этой встречи. – И вылил жидкость из флакона в пустую чашку, стоявшую перед Феюджи.

– Ты чувствуешь себя виноватым из-за тысяч людей, убитых Реоном во время его бессмысленных войн, – сказал Феюджи. – Ты добрый человек, Крупо, но не позволяй своему сердцу взваливать на себя бремя, ответственность за которое не несешь. Я знаю, ты сделал все возможное, чтобы вразумить тирана, не сомневаюсь также, что ты пытался спасти мне жизнь, но Реон не позволит мне жить после того, как я столько лет бросал ему вызов. Спасибо, старый друг, но я запрещаю тебе испытывать вину! Во всем виноват тиран Реон.

Крупо кивнул, и по его лицу потекли горячие слезы.

– Воистину ты зеркало моей души.

– Давай будем веселиться, а для начала выпьем, – сказал Феюджи и осушил свою чашку.

Крупо выпил вслед за ним.

– О, ты забыл наполнить свою чашку, – со смехом заметил Феюджи. – Там только чай.

Крупо ничего не ответил, потому что ждал. Вскоре выражение лица Феюджи изменилось, он прижал руки к животу и попытался что-то сказать, но из горла его вырвался лишь стон. Попытка встать тоже не увенчалась успехом: Феюджи пошатнулся и упал – а еще через несколько мгновений перестал судорожно дергаться на циновке. Тогда Крупо поднялся на ноги и проговорил:

– Отныне я не второй после лучшего.

После всех прошедших лет Крупо считал, что осуществил свою мечту. У него не было равных, он стал самым могущественным человеком во всех землях. Наконец-то у него появилась возможность показать миру, каков он и насколько заслуживает восхищения и восхваления.

Теперь его будут уважать.

Однако работа не приносила ему удовлетворения, он считал ее мелкой.

– Регент, кого нам следует назначить главнокомандующим армией, которая выступит против повстанцев?

«Повстанцев? Разбойников? Как они могут противостоять натиску имперской армии? Победу одержит даже обученная обезьяна. Почему они тревожат меня такими мелочами? Все очевидно – бюрократы хотят выманить у трона побольше денег и ресурсов. Однако они меня не обманут».

Регент задумался, пытаясь решить, кто из придворных раздражает его больше всего, кого он бы хотел удалить подальше от Пана.

Посмотрев на небольшое святилище Киджи в углу, он увидел груду петиций, которую чиновники сочли срочными. Как бы напряженно он ни работал, всегда оставалось что-то еще. Он решил складывать прошения рядом со святилищем, чтобы бог увидел, как велика его нагрузка, сжалился над ним, вмешался и уменьшил поток дел, постоянно на него обрушивавшихся.

Сверху лежали прошения от одного человека.

Да. Теперь он понял. Это знак самого Киджи. Киндо Марана, министр финансов, бомбардировал Крупо предложениями по улучшению налоговой системы. Болезненный маленький человечек, одержимый такими тривиальными вещами, как налоги и финансы, не мог понять грандиозных мечтаний и общей картины, которые только и были важны для регента.

Поставить старшего сборщика налогов во главе армии, выступающей против разбойников, показалось Крупо восхитительно абсурдным, и он порадовался собственному чувству юмора.

– Пригласите Киндо Марану.

«Может быть, у меня наконец появится время для работы над трактатом о правительстве. И это будет гораздо лучше того, что написал Тан Феюджи за всю жизнь. В десять… нет, в двадцать раз лучше».

Глава 11

Кастелян

Пан, одиннадцатый месяц третьего года правления Праведной Силы

Кастелян – это лишь возвеличенный дворецкий, часто думал Горан Пира. В прежние времена королевств Тиро кастелян возглавлял оборону замка и с ним обращались как с представителем знати. В наши дни его обязанности состояли в разборе ссор между императорскими женами, наказании слуг, сведении дворцового бюджета (пусть и бюджета большого). Ну и конечно, он был партнером для игр юного императора.

Пира унаследовал свою должность от отца, который служил отцу императора Мапидэрэ, королю Дэзану. Пира вырос в старом дворце, в прежней столице Ксаны Крифи, на реке Руи, и там играл с молодым принцем Реоном. У обоих часто случались неприятности из-за того, что подглядывали в окна молодых жен отца Реона.

Когда их ловили, Пира всегда говорил, что это была его идея, что именно он убедил принца ступить на плохую дорожку. В результате его регулярно пороли.

– Ты очень смелый, – говорил Реон. – Настоящий друг.

– Ре, – отвечал ему Пира, морщась от боли после очередной порки, – я всегда буду твоим другом, но в следующий раз постарайся не шуметь.

Дружба пережила восхождение Реона на трон Ксаны и, более того, сохранилась в годы войны и покорения Тиро, когда Пира часто утешал Реона, если тот негодовал из-за неудач в сражениях или дипломатического оскорбления. Пира даже сумел пережить эксцентричное поведение Реона после покорения Шести королевств, когда король превратился в императора Мапидэрэ. Одно движение мизинца императора заставляло трепетать министров и генералов; но, когда они покидали зал для аудиенций и возвращались в жилые покои дворца, император вновь становился прежним Ре, другом детства Пиры.

Но всему когда-то приходит конец: закончилась и их дружба, – а виной тому была госпожа Маинг.

Маинг, дочь герцога, который отказался сдаться армии Ксаны, родилась в Аму. Ее взяли в плен, привезли в Пан, где император Мапидэрэ строил новую столицу, и определили посудомойкой на кухню.

Пира никогда не обращал особого внимания на женщин дворца – в противном случае не сохранил бы свою должность: кастелян, не способный противостоять искушению многочисленных жен и пленниц своего господина, едва ли мог рассчитывать на успешную и долгую карьеру.

Пира был женат на девушке из Ксаны, выбранной для него родителями. Они вели себя друг с другом вежливо, но редко проводили время вместе, ведь Пира почти всегда находился рядом с Реоном. У них не было детей, но Пиру это вполне устраивало. Он не считал жизнь кастеляна настолько замечательной, чтобы ему хотелось передать свою должность сыну.

Пира давно научился сдерживать свои мужские желания, но Маинг сумела разбудить в нем дремавшие чувства – возможно, потому, что никогда не жаловалась на судьбу, несмотря на то что из дочери герцога превратилась в рабыню. Или причина крылась в том, что она не считала себя рабыней, высоко держала голову и смотрела прямо в глаза? И еще она умела находить радость в самых простых вещах, учила других служанок извлекать музыку из текущих кранов или при помощи пальцев и теней, которые отбрасывал гигантский очаг, показывала танцующих кукол на стене. Пира не находил ответа, но знал, что полюбил Маинг.

Они начали разговаривать, и Пира почувствовал, что она единственный человек, способный понять его по-настоящему. Маинг увидела в нем человека, а не обычного кастеляна, исполняющего свои обязанности. Она знала, что иногда он пишет стихи о тающих по весне льдах и о летних звездах, медленно парящих в небе, об одиночестве в толпе, о пустоте в сердце, вызванной бесконечными прикосновениями к серебру и золоту, но только не к дружеской руке.

– Я лишь возвеличенный раб, – сказал ей Пира и понял, что так и есть. – Мы оба не свободны.

Наконец, рядом с ней он понял, что такое настоящая близость. И если прежде считал, что близок с Ре, то теперь стал понимать, что подобным отношениям необходимо равенство.

Однажды вечером император Мапидэрэ устроил прием для своих генералов, и Пира ждал его окончания, чтобы обратиться к государю с просьбой, когда у него будет хорошее настроение. Он решил попросить Ре, своего старого друга и товарища по детским играм, освободить Маинг от обязанностей на кухне и позволить им жить вместе.

В тот вечер Маинг подавала рыбу-меч, и, когда проходила перед столом императора с блюдом в руках, Мапидэрэ обратил внимание на ее тонкую талию и струящиеся каштановые волосы. С удивлением рассматривал он вещь, которая давно принадлежала ему, но государственные дела мешали ею насладиться.

В ту ночь скуки ради он призвал ее в свою постель, и она стала госпожой Маинг, еще одной из множества его жен. Мапидэрэ так и не выбрал императрицу, предпочитая новое старому.

Когда Пира узнал об этом, его сердце умерло.

И хотя о такой судьбе мечтали все рабыни, Маинг выглядела испуганной, а не радостной, увидев на следующее утро Пиру, который пришел будить императора. Она избегала смотреть ему в глаза, а он старался ничем не выдать своего отчаяния, так как в мыслях уже попрощался с ней.

Вскоре госпожа Маинг забеременела, и все придворные и слуги стали горячо ее поздравлять: ведь после рождения ребенка ее положение во дворце значительно улучшится, – но она ничего не отвечала на поздравления. И по мере того как рос ее живот, она сама становилась с каждый днем все более отстраненной.

Ребенок, мальчик, родился на два месяца раньше срока, однако оказался здоровым и крепким и весил столько же, сколько любой доношенный. Врача охватили подозрения, и, отослав прочь слуг и нянюшек, он целый час допрашивал госпожу Маинг, а когда наконец узнал правду, тут же направился к Пире.

С тех пор Пира мысленно переживал тот день тысячи раз. Мог ли он спасти своего сына? А Маинг? Удалось бы заставить врача молчать при помощи золота и самоцветов? Следовало ли ему упасть к ногам императора и умолять о прощении? Неужели он трус, поскольку не сумел защитить тех, кого любил? Пира столько раз представлял, как все бросает и они с Маинг убегают на маленькой рыбачьей лодке. И пусть им потом пришлось бы всю жизнь оглядываться через плечо, но она осталась бы в живых. Проблема в том, что, как бы ни развивались события, заканчивалось все одинаково: уничтожением всей его семьи – родителей, жены, остальных родственников. Предательство отравляет кровь, и этот грех разделяет семья.

Пира не видел способа поступить иначе, поэтому пришел к императору Мапидэрэ и поведал о подозрениях врача.

– Кто отец? – сразу пришел в ярость тот.

– Она не говорит, – мертвым голосом ответил Пира.

Ему хотелось все рассказать другу, объяснить, что встретил Маинг еще до того, как тот захотел ее, и что никакого преступления они не совершили. Однако, будучи кастеляном, он прекрасно знал законы. Любая рабыня принадлежала императору, даже если он никогда к ней не прикасался, не помнил имени и лица. Они совершили измену в тот самый момент, когда Пира взглянул на Маинг не как на вещь, принадлежащую императору, поэтому он смотрел и молчал, когда мальчика удавили на глазах у госпожи Маинг; он смотрел и молчал, когда имперская стража душила саму Маинг, а потом избавился от тел, стараясь сохранять бесстрастное лицо, когда его руки касались ее холодной кожи.

В тот день Пира дал себе клятву отомстить за Маинг: уничтожить дом Ксаны и совершить настоящую, впечатляющую измену.

– Кастелян, они без конца мне надоедают разговорами о восстании. Что я должен сделать?

– Ренга, они всего лишь разбойники и преступники, недостойные вашего внимания. Вы унизите себя, если потратите хотя бы секунду своего времени, думая о них. Объявите, что всякий, кто привлечет ваше внимание к таким жалким мелочам, будет предан смерти. Пусть обо всем позаботится регент.

– Ты мой единственный настоящий друг, кастелян: всегда знаешь, что для меня лучше.

– Благодарю вас. Итак, чем мы сегодня займемся? Быть может, посетим императорский зоопарк и аквариум, чтобы вы могли погладить детеныша крубена? Или посмотрим на новых девственниц, привезенных из Фасы?

Глава 12

Мятеж набирает силу

Большой остров, третий месяц четвертого года правления Праведной Силы

Пока в игрушечной империи Эриши рекой текло вино и искрились самоцветы, в настоящей воцарился хаос.

К этому времени под флагом пророчества рыбы, под командованием Хуно Кримы и Дзапы Шигина собралось двадцать тысяч человек. На севере Фасы они отыскали истинного наследника трона Кокру, двадцатитрехлетнего пастуха, и прямо в окружении своего стада он взошел на трон под именем короля Туфи.

И хоть провел всю жизнь в деревне и командовал разве что овцами, молодой человек быстро принял на себя бразды правления, причем с легкостью и изяществом.

– Смотри, – сказал Рато Миро брату, – видно, королевская кровь особенная. Иначе как еще объяснить, что юноша, которого воспитывали крестьяне, так уверенно управляет целым королевством! Какое величие, какая уверенность!

Дафиро закатил глаза:

– Если бы ко мне подошли хорошо одетые люди и сообщили, что судьбе было угодно сделать меня королем, если бы следовали за мной целый день и вели себя так, словно я умный и мудрый, кивали всякий раз, когда я что-то скажу, если бы они дали мне большую тяжелую корону, желтую шелковую мантию и посадили на трон, я бы вел себя уверенно и по-королевски, как будто просидел на нем всю жизнь.

– Ну, я не знаю, – сказал Рато, с сомнением глядя на брата. – Ты хорош только в тех случаях, когда командуешь мной. И если на тебя надеть мантию, ты будешь похож на цирковую обезьяну.

В большом старом храме Огня и Льда, расположенном в центре Сарузы, Туфи молился богиням Кане и Рапе, защитницам Кокру.

– Велики грехи Ксаны, – сказал он собравшейся на площади толпе, – но настал день расплаты. Все королевства Тиро восстали, и скоро мир станет таким, каким должен быть.

Перед ревущей от предвкушения толпой король Туфи даровал Криме титул герцога Напи, маршала Кокру, а Шигину – герцога Канфина, вице-маршала Кокру. Они получили приказ атаковать силы Ксаны, пока не будут освобождены все земли Кокру. Крима и Шигин вышли из Сарузы во главе армии, и люди осыпали их цветами и белым песком с пляжей Сарузы.

– Вот это жизнь! – воскликнул Рато Миро, расточая улыбки хорошеньким девушкам, которые стояли вдоль улиц и приветствовали их армию.

– Мы еще не встретили настоящую армию Ксаны, – заметил Дафиро Миро. – Не спеши радоваться.

Семена мятежа разносились повсюду, куда дул ветер, и вскоре все покоренные королевства Тиро взошли, точно побеги бамбука после долгой зимы.

В северной части Большого острова, Шилуэ, внук последнего короля Фасы, вернул себе трон в Боаме, и очень скоро его войско насчитывало десять тысяч солдат.

На востоке потомок боковой ветви правящего дома Гана объявил себя королем Дало из Гана, страны богатства и культуры. Гарнизон Ксаны в Тоадзе, прежней столице Гана на острове Волчья Лапа, сдался, не выпустив ни одной стрелы. Гарнизон стал называться королевской гвардией Гана, а его командир, представлявший прежде империю Ксана, с радостью принял титул графа. Ган тут же захватил корабли военно-морского флота Ксаны, стоявшие в гавани Тоадзы, и король Дало приготовился к вторжению на Большой остров в намерении вернуть себе богатые пойменные земли древнего Гана.

Между тем города полуострова Маджи, находившиеся к югу от пустыни Сонару, заявили о своей независимости. В прежние времена Маджи находился под переменным владычеством Кокру и Гана, и теперь его города изворотливо присягнули в частичной верности и тому и другому королевству.

На западе народ Аму, известный изяществом и мудростью, возродил свое государство на красивом острове Арулуги, в то время как прежние территории Аму на Большом острове все еще находились в руках Ксаны.

Восставшая Рима с помощью Фасы быстро вернула себе земли, находившиеся к северу от горных хребтов Даму и Шинанэ. Солдаты Римы также продвинулись – насколько им хватило отваги – к южным склонам гор. Теперь у Римы появилась надежда, что в случае падения Ксаны они смогут заявить о контроле над территориями, из-за которых постоянно спорили со старым Аму.

Из всех Шести королевств только Хаан полностью оставался во власти Ксаны, однако существовало правительство в изгнании, и король Хаана Косуги, который сдался на милость императора Мапидэрэ тридцать лет назад, когда был совсем молодым человеком, теперь жил в Сарузе в качестве гостя недавно взошедшего на трон короля Туфи из Кокру.

– Скоро ты снова увидишь Гинпен, – обещал Туфи Косуги.

Косуги, с седой всклокоченной бородой, затуманенными глазами, нервно смотревшими с морщинистого лица, похожего на темную затвердевшую лаву, кивнул, но как-то неуверенно, словно не мог поверить в истинность произошедших несколько месяцев назад перемен. Ксана казалась несокрушимой, а мечта о восстановлении независимости Хаана – несбыточной сказкой.

Туфи пригласил всех королей возрожденных Шести королевств присоединиться к нему в Сарузе для большого военного совета, где они изберут принцепса и примут решение о дальнейших совместных действиях.

Глава 13

Киндо Марана

Большой остров, третий месяц четвертого года правления Праведной Силы

Киндо Марана и представить себе не мог, что настанет день, когда он отложит счеты, наденет доспехи и пристегнет к поясу меч.

Он предпочитал наблюдать, как имперская сокровищница наполняется деньгами, собранными со всех островов, а не думать о необходимости убивать. Он хотел тратить свое время на изобретение новых способов отслеживания неплательщиков налогов, а не планировать стратегию сражений и изучать отчеты о боевых потерях.

Он хорошо учился: у него оказался талант к цифрам – и успешно продвигался вверх по бюрократической лестнице. Он с удовольствием пересчитывал стопки монет, мешки с бобами, рисом, сорго и пшеницей, рулоны тканей, кувшины с маслом, связки сушеной рыбы и раковин, мотки шерсти и банки с рыбьей чешуей. Он находил удовольствие в классификации разных вещей, в раскладывании их на правильные места и проверке соответствия списков.

Киндо Марана посчитал бы себя счастливым, если бы мог заниматься этим до ухода на покой, но регент предельно точно сформулировал приказ. Каким-то непостижимым образом карьера чиновника, который не сражался ни одного дня в своей жизни, круто изменилась и он стал маршалом Ксаны, командующим всеми сухопутными, морскими и воздушными войсками.

Роль слуги остается неизменной: он должен со всем возможным старанием выполнять свои обязанности, – и Марана решил начать с того, что умел делать лучше всего: произвести опись имевшихся в его распоряжении сил.

Номинально сухопутная армия Ксаны насчитывала сто тысяч человек, но Киндо Марана знал, что ежегодные проверки собранных налогов никогда не сходились, а потому сомневался, что в армии именно такое количество солдат.

Во-первых, следовало начать с контроля. Император полностью контролировал территорию исконных островов Ксаны – Дасу и Руи, остров Полумесяца на северо-западе, остров Экофи на юго-западе и часть территории, имеющей форму бабочки, на Большом острове, состоящей из плодородных полей Гэфики и Гэджиры. Высокие пики гор Даму и Шинанэ, широкая долина реки Лиру и водопады на реке Сонару сейчас находились во власти мятежников – как и смертельно опасные просторы пустыни Гонлоги.

Империя также полностью контролировала Хаан, северо-западный угол Большого острова, однако гарнизоны на других территориях либо сдались и присоединились к повстанцам, либо оказались осажденными в городах и отрезанными от командования. Этих солдат он не мог прибавить к общей сумме. Выяснилось, что в его распоряжении имеется лишь десятитысячное войско, состоящее из верных частей, расквартированных вокруг Безупречного города.

Во-вторых, даже на тех территориях, которые контролировала Ксана, ситуация была напряженной. Большое число заключенных и рабочих, насильно собранных со всех островов Дара на строительство Мавзолея и Великих туннелей, могли в любой момент превратиться в возмущенную толпу. Они с восторгом примут мятежников из своих родных мест как освободителей, если те сумеют нанести скоординированный удар в сердце империи.

В-третьих, морские и воздушные силы находились в ужасающем состоянии. Содержать в полном порядке огромные воздушные корабли было очень дорого, ведь газ медленно, но верно сочился из шелковых сфер, которые приходилось периодически наполнять, но существовал только один источник такого газа, и многие командующие в мирное время избегали регулярно летать к себе на родину. За исключением нескольких воздушных кораблей, сопровождавших императора Мапидэрэ во время его постоянных путешествий, большая часть воздушного флота Ксаны, участвовавшего в войнах за Унификацию, уже многие годы находилась на земле.

Ну а морской флот и вовсе представлял собой жалкое зрелище. Если не считать кораблей, которые патрулировали северные воды, защищая империю от пиратов, большая часть военных судов стояла в гавани годами: изъеденные червями, они едва оставались на плаву. Такой флот мог лишь стать препятствием при ведении полномасштабной войны.

Наконец, моральный дух в войсках вызывал серьезные опасения. Марана прекрасно понимал, как влияет состояние человека на его работу. В те времена, когда Ксана являлась одним из Семи королевств и еще не стала империей, граждан Ксаны возмущало отношение к ним остальных народов, считавших их грубыми мужланами и полудикими дальними родственниками.

Когда король Реон начал покорение остальных королевств, для содержания войска пришлось поднять налоги, но население Ксаны понимало, что ему следует сражаться за то, чтобы занять достойное место среди других королевств Дара, и люди отдавали свои деньги сборщикам налогов почти добровольно. Все изменилось после того, как в империи наступил мир. Сейчас надежды обуревали повстанцев всех Шести королевств Дара, а солдаты Ксаны в растерянности бежали, охваченные сомнениями в справедливости своего дела.

Закончив тщательные подсчеты, Марана принялся методично улучшать положение. С этой задачей он был хорошо знаком. В последние годы правления Единых Сияющих Небес, а в особенности теперь, в период правления Праведной Силы, дворец постоянно требовал огромных денег из казны, и Марана умудрялся всякий раз их находить.

Он решил для начала превратить пассивы в активы: рабочих, осужденных на принудительные работы, отправить в имперскую армию, а заключенных и рабов освободить – при условии, что проявят себя в сражениях. Для подготовки новобранцев, ветеранов элитных отрядов армии Ксаны повысят до командиров отделений, сержантов, полусотников и сотников в новой, увеличенной армии. Неопытные солдаты будут организованы так, чтобы ни в одной части не оказалось слишком много земляков. Разделенные таким образом, под жестким присмотром ветеранов армии, они могут оказаться весьма эффективными при отражении атак мятежников на владения империи – во всяком случае, на первом этапе.

Девальвация валюты никогда не решает проблем бюджета окончательно, но на некоторое время приносит облегчение, однако настоящее решение проблемы находилось на Руи и Дасу, в исконных землях Ксаны. Марана задумал вернуться туда и создать армию, куда будут входить лишь те, кто верит в Ксану и империю.

Можно забыть о жестоких законах империи, как и о том, что бедняки Ксаны стонут под ярмом империи так же громко, как бедняки в других ее областях. Если он сумеет воспламенить их любовь к стране и мужскую гордость, то свежие войска из Ксаны смогут еще раз покорить Шесть королевств одно за другим, чтобы мечта императора Мапидэрэ снова воплотилась в жизнь. Задача выглядела очень сложной и, вероятно, столь же трудной, как его попытки заставить купцов и фермеров выполнять налоговый кодекс, но ведь он справлялся, и совсем неплохо, так? Быть может, искусство управления армией не слишком сильно отличается от умения собирать налоги; может, регент выбрал его не просто так?

Киндо Марана вздохнул. Работы было непочатый край.

Войска Кримы и Шигина начали войну успешно. Маршалы решили прежде всего освободить южный берег реки Лиру от оставшихся там гарнизонов Ксаны. Русло Лиру патрулировали корабли империи, и еще не пришло время пересекать широкую реку.

Города один за другим сдавались повстанцам, оказывая лишь незначительное сопротивление. Имперские солдаты не демонстрировали особого желания сражаться: открывали ворота, снимали форму и старались раствориться среди мирного населения, когда повстанцы оказывались рядом.

Крима и Шигин объясняли свои легкие победы собственным гением и отвагой. Кому нужны книги о военной стратегии и тактике? Еще один способ старой аристократии надувать щеки. А они вдвоем, простые крестьяне, заставили имперских солдат бежать в страхе перед их знаменами.

Два новоиспеченных герцога никогда не пытались устраивать тренировки и учить своих солдат сражаться в строю. Какой в этом смысл? У них была непобедимая армия, опиравшаяся на справедливый гнев и могущество народа!

Они игнорировали все виды дисциплины и порядок субординации. Каждый солдат из числа повстанцев одевался как считал нужным, а если хотел показать свой мятежный пыл, надевал на голову красную повязку с двумя воронами, символами Кокру, и все шагали с такой скоростью, как им хотелось.

Вооружалась армия также по собственному разумению. Одни брали мечи из имперских арсеналов, другие предпочитали использовать более привычный фермерский инвентарь – косы и вилы. Солдаты не получали жалованья – только то, что забирали у мирных жителей покоренных городов, известных симпатиями к империи. Повстанцы смеялись, шутили, рассказывали истории или даже ложились спать, когда им того хотелось. Когда повстанческая армия подходила к городу, то напоминала гигантскую толпу крестьян, направляющихся на рынок, но горе тому купцу, фермеру, лесорубу или рыбаку, что оказывался на пути повстанческой армии, маршировавшей по Северному Кокру. Товары, деньги, домашний скот, урожай – повстанцы забирали все, что хотели, а свои действия объясняли так: «Мы реквизируем ваше имущество для свободы Кокру. Вы ведь хотите внести свой вклад в освобождение от тирании Ксаны и во славу короля Туфи?»

Любого, кто не соглашался с повстанцами, быстро убеждали при помощи кулаков или чего похуже. Ошеломленные жертвы оставались лежать на земле, глядя, как толпа повстанцев уходит по дороге. Земли, по которым они прошли, напоминали поля после нашествия саранчи.

– Чем мы отличаемся от разбойников? – спросил Рато у брата. Каждый из них нес мешок с добычей, отнятой у купеческого каравана, который встретился им на дороге. – Я не чувствую себя освободителем.

– Не нужно тревожиться, – успокоил его Дафиро, который никогда не был таким богатым, как сейчас. – Твоя работа состоит не в том, чтобы задавать вопросы. Ты должен выполнять приказы маршалов – таковы законы войны. Пусть мудрые головы размышляют над философской стороной вопроса.

Узнав о подвигах новых маршалов Кокру, Фин Цзинду с отвращением махнул рукой:

– О чем только думает король Туфи? Мы ждали, что он воспользуется своим древним наследственным правом и, выбрав благоприятный момент, войдет в Туноа, после чего поставит нас во главе армии Кокру, как бывало во времена твоего деда. Похоже, он не понимает, что от него требуется.

– Все это плохо закончится, дядя, – ответил Мата. – Мы должны добраться до Большого острова. Если король Туфи не идет к нам, значит нам следует отправиться к нему. Кокру вновь необходима твердая рука истинных маршалов Цзинду.

Под трепещущими на ветру флагами Кокру с двумя воронами и знаменами с хризантемами клана Цзинду, восемьсот человек построились на берегу в четкую фалангу. Рядом на волнах покачивались рыбачьи лодки, которые должны были доставить их на Большой остров.

Фин медленно прошел вдоль строя, заглядывая каждому солдату в глаза.

– Благодарю вас. Вы – та причина, по которой возродится Кокру. Для меня честь вести вас в сражение.

Несколько солдат начали скандировать: «Цзинду, Цзинду, Цзинду!» – и вскоре к ним присоединились остальные.

Фин улыбнулся, кивнул и постарался незаметно смахнуть набежавшие слезы.

У него за спиной Мата легко вскочил на крупный валун и теперь возвышался над солдатами во весь свой огромный рост.

– Вы самые храбрые воины Туноа! – прогремел его голос над их головами. – Сейчас мы сядем в лодки, но наше войско вернется обратно только тогда, когда я отрублю голову императору Эриши!

– Цзинду! Цзинду! Цзинду!

– А когда мы вернемся, – выкрикнул кто-то из солдат, – у каждого из нас будет отличный конь и богатые одежды.

Все рассмеялись, и громче всех Мата.

Их смех поднялся ввысь, точно копье, наносящее удар в сердце неба.

Они почувствовали, как переменился и усилился ветер, который теперь дул на юго-запад, в сторону Большого острова. И хотя весна едва наступила, ветер был теплым, как горячее дыхание неугасающего вулкана Кана.

– Мы любимцы госпожи Каны, – шептали друг друга солдаты, – а Мата – ее лучший воин.

В Кокру произошло небольшое извержение горы Кана, и над ее вершиной поднялось облако дыма и горячего пепла.

– Странная стратегия, Киджи. Ты готов направить сборщика налогов против настоящего маршала?

Над кратером пронесся сильный порыв ветра, и тусклая лава стала алой.

– Вы с сестрой всегда свысока смотрели на Ксану – и много пользы вам это принесло?

– Я не понимаю, как счеты могут победить клинок.

– Не забывай о варварской дубинке с зубами. Я знаю, почему ты выбрала кровожадного смертного, жаждущего мести.

Ледники на горе Рапа треснули и слегка сместились.

– Ну так просвети нас.

– Вы считаете, что он похож на Фитовэо, и надеетесь, что сможете привлечь бога войны на вашу сторону при помощи этой уловки. Если Фитовэо решит сделать клинки одной из сторон прочнее, если лошади другой будут уставать быстрее, то технически он не нарушит нашего соглашения, и мы не сможем обвинить его в прямом вмешательстве.

– А ты выбрал себе чемпиона, потому что рассчитываешь заполучить Луто, который захочет оказать помощь этому счетоводу. Твой замысел столь же прозрачен, как озера у подножия гор.

– Что ж, мы увидим, чей выбор окажется более привлекательным.

Как только они высадились на Большом острове, Фин Цзинду захотел сразу двинуться к Сарузе, но у Маты возникла другая идея.

– Я хочу посмотреть на этого Хуно Криму своими глазами. Не знаю, как говорить с королями и послами, но мне известно, что следует сказать солдату. Возможно, он отличается от своих собратьев и король Туфи поставил его над нами не просто так.

– Я буду ждать тебя возле Сарузы с восемьюстами добровольцами, – сказал Фин. – И пусть близнецы ускорят твой шаг. – Но когда Мата отошел от него на достаточное расстояние, он вздохнул и покачал головой: – Ты понапрасну теряешь время, дитя. Даже король не в силах отличить бриллиант от белого топаза, если у него нет твердой поверхности для сравнения.

И Мата один поехал на запад через бескрайние долины и холмы Кокру следом за войском Кримы и Шигина. Мата всегда был слишком тяжелым и высоким для большинства лошадей, и Фин не смог обучить его верховой езде за то время, что они жили в ссылке, далеко от семейного замка. Для молодого человека долгое путешествие стало отличной возможностью освоить это непростое искусство. Коня для него купили за большие деньги на рынке возле Сарузы – таких скакунов выращивали в Ксане, и он был крупнее и сильнее большинства лошадей Кокру.

Мата обнаружил, что ему нравится находиться рядом с лошадьми, обладавшими врожденным инстинктом подчинения, поскольку они давно привыкли к такому положению вещей. И пока ехал, Мата размышлял о сложном танце лошади и всадника, о согласованности действий, необходимых для спокойной езды, похожей на взаимные обязательства, возникающие между вассалом и господином, между подданными и королем.

Но даже для могучего скакуна из Ксаны Мата оказался слишком тяжелым. Через несколько дней напряженной скачки за Кримой и Шигином лошадь была совершенно измучена, несмотря на то что Мата старался за ней ухаживать. Возле города Диму, расположенного в устье реки Лиру на западном берегу Кокру, лошадь споткнулась и сломала ногу, и Мата вылетел из седла. Одним быстрым ударом На-ароэнны он избавил своего скакуна от страданий, хоть его сердце и разрывалось от горя.

Сморгнув нежданно набежавшие горячие слезы, он напомнил себе, что теперь нуждается в подходящей лошади, так же как Кокру – в настоящем маршале.

Когда Шигин предложил отыскать истинного наследника трона Кокру, чтобы сделать их восстание правомочным, эта мысль показалась Криме удачной, но сейчас у него такой уверенности уже не было.

Они с Шигином рисковали своими шкурами, подняв знамя борьбы с Ксаной. Именно за ними солдаты были готовы следовать, именно они освобождали один город за другим от имперских войск, однако этот юноша, совсем еще мальчик, ничего не сделал, если не считать того, что восседал на троне Кокру. Он давал самые противоречивые указания, а Шигину и Криме приходилось повиноваться.

Это казалось им неправильным.

Что касается пророчества, оно было уловкой, которую они придумали, но теперь Крима не хотел так о нем думать. Разве потом события не развивались именно так, как было предсказано? Разве они не одерживают одну победу за другой? Быть может, сами боги решили подбросить им с Шигином идею о свитке. Быть может, боги двигали его руками, когда составлял послание и засовывал свиток в брюхо рыбы, быть может, он сам лишь инструмент в руках богов…

Почему не думать о пророчестве именно так? Кто может с уверенностью утверждать, что боги действуют иначе? Ведь мудрецы бьются над этой загадкой много лет.

Недальновидный Шигин лишь посмеивался, когда Крима делился с ним своими сомнениями.

– Ты думаешь, моя писанина пришла к нам от богов? Ха-ха! Просто я вспомнил слова из одной старой пьесы.

И все равно Крима считал пророчество чем-то потусторонним, истинным знамением богов. И лишь Шигин мог это оспорить…

В пророчестве говорилось, что он станет королем, а не просто герцогом Напи и маршалом Кокру. Королем!..

Весть о том, что Крима объявил себя королем Западного Кокру, вызвала в Сарузе сильные волнения. Советники короля Туфи потребовали, чтобы король немедленно лишил Криму всех титулов и отправил карательный отряд с приказом схватить его и придать суду за измену.

– Схватить и вернуть сюда? – с горечью спросил король Туфи. – И как именно? Большая часть армии под его командованием, солдаты с самого начала следовали именно за ним. В некотором смысле я его понимаю: он проделал всю работу – почему же слава должна достаться мне?

Советники смолкли.

– Следует радоваться, что он объявил себя королем только Западного Кокру. Мне ничего не остается, кроме как отправить ему свои поздравления.

– Но это создаст прецедент, – заволновались советники. – Не существует такого понятия, как «Западный Кокру».

– Все, что мы сейчас делаем, происходит впервые. Кто мог предвидеть, что империи будут трепетать перед двумя рабочими, которые решили, что им больше нечего терять? Почему нельзя создать новые королевства Тиро? Многие вещи в мире становились реальностью, когда народ начинал в них верить. Крима объявил себя королем, и у него есть двадцать тысяч вооруженных солдат, которые его поддерживают. Мне представляется, это очень серьезный довод. Мы сделаем как должно: поприветствуем нового короля Тиро.

И к Кримо отправили королевского посланца с поздравлениями по поводу его коронации.

– Подумать только, мы знаем короля с тех времен, когда он был одним из нас, – удивленно сказал Рато, глядя на короля Хуно, сидевшего на троне в дальнем углу банкетного зала, где раньше находилась конюшня кавалерии Ксаны в Диму, крупного порта в устье реки Лиру. – Ведь именно я вскрыл брюхо рыбы, где лежал свиток.

Конюшня оказалась единственным зданием нужной формы и размеров для целей короля Хуно, хотя и не отличалась чистотой. Сдавшимся имперским солдатам приказали привести ее в порядок для пира и коронации, и три дня они мыли и чистили конюшню, обрызгали пол водой с ароматом морской розы, чтобы избавиться от запаха. Кроме того, все окна держали открытыми, несмотря на то что шел дождь. Но все было напрасно: вонь от лошадей, годами находившихся в конюшне, не мог перебить запах ни потных тел, ни дешевого вина, ни плохо приготовленной пищи.