Читать онлайн Другой

I

«Мне трудно выражать эмоции. Каждое утро я подхожу к зеркалу и тренируюсь перед тем как выйти на улицу. Мне интересны мышцы человеческого лица, и я завидую тем, кто может двигать ими неосознанно.

Когда я встречу друга, мне нужно будет ему улыбнуться и задействовать при этом большие скуловые мышцы вместе с круговыми мышцами рта. Если я увижу на улице мертвого голубя, я нахмурюсь и сморщусь с помощью щечных и круговых мышц лица. Если кто-то узнает о…»  Голубые глаза вдруг оторвались от листа с ложащимися на него четкими буквенными значками и замерли, в мгновение став стеклянными. Голиаф Абатуров сидел на стуле в прихожей и записывал все, что приходило ему на ум в небольшую книжечку – дневник, что подарил ему один веселый однокурсник. Юноша был уже одет и обут, но почему-то именно сейчас ему вспомнился этот небольшой блокнот, и даже захотелось что-то в нем написать, но, видимо, то, что он написал, было совсем не тем, что обычно пишут в дневниках. Студент раздраженно выдохнул и утер вспотевший лоб ладонью, глядя на внутреннюю обложку книжечки, на которой было заботливо нацарапано: «Будешь записывать в этот блокнот все, что придет в голову! Раз ты такой закрытый, хоть с чем-то сможешь поделиться своими чувствами!».

Подумав немного, Голиаф быстро и несколько раз перечеркнул последнее предложение и написал что-то рядом, но вскоре остановился. Подумав еще, он вовсе вырвал страницу и, встав со стула, не снимая уличной обуви, прошел к мусорному ведру, выкидывая предварительно скомканный лист, книгу оставляя на кухонном столе. Вновь пройдя в прихожую, юноша глянул на себя в зеркало, поправляя короткие, чуть вьющиеся каштановые волосы и, опустив глаза к небольшому столику, вновь пробежался глазами по открытому учебнику анатомии, оглядывая изображенную в нем схему лицевых мышц человека, по которой очень долгое время учился. Ощупав гладкий, без намека на щетину подбородок, Голиаф взял свой портфель, нащупал в кармане телефон и вышел из квартиры, закрыв её на ключ. Выйдя на улицу, юноша остановился около мусорного бака, рядом с которым копошились грязные городские вороны, которых было намного больше чем обычно.

С бесцветных губ сорвался шепот: «Я знаю, зачем вы здесь…» после чего ноги сами понесли его к уже знакомому величественному зданию.

Он не слушал музыку, пока шел до университета, не читал и возможно даже не думал. Его глаза были открыты, но сознание будто отключено от мира сего. Ни один мускул ни разу не дрогнул на лице Абатурова за все то время, пока он добирался. На ступенях монументального строения он увидел пару студентов: двое юношей, таких же как сам Голиаф, очень бурно что-то обсуждавших и, заметив однокурсника, встрепенулись, заметно насторожившись, только он приблизился к ним. Вовремя вспомнив про улыбку, Голиаф улыбнулся уголками рта, немного неестественно.

– Привет, ребят.

– Голиаф?! Какого черта ты… – тут же раздраженно начал один из самых преуспевающих на курсе парней студент и тут же ринулся к пришедшему.

– Постой, Денчик, – перебил его другой, вставая между ним и

«Денчиком». Требующий ответа  взгляд серых глаз устремился на третьекурсника, светлые брови парня нахмурились в волнении:

– Где Марта?

Надеясь изобразить удивление, Абатуров свел брови домиком, инстинктивно приподнимая и веки. Это выглядело правдоподобно.

– Я не знаю.

– Не смей, жалкий ублюдок, – прошипел Денис, пытаясь приблизиться, но второй, по имени Слава, вновь остановил друга.

– Так, Ден, отойди, я сам поговорю с ним, – глаза юноши вновь строго глянули на Голиафа:

– Где Марта?

– Я не знаю, – ни на йоту не сменившимся голосом проговорил Абатуров, уронив брови обратно, – а что с ней?

– А то ты не знаешь! – рявкнул юноша, раздраженно выдыхая, – Она пропала, Голиаф.

В этот раз поднявшиеся брови не выглядели столь искренне и не произвели должного эффекта. Вячеслав начал шипеть сквозь зубы, теряя спокойствие:

– Гоша с ума сходит. Мало того, что вы с ней встречались за его спиной, так теперь она еще и пропала, возможно из-за тебя.

Собеседник же оставался спокойным, даже почти расслабленным.

– Это не из-за меня.

Кажется, спокойный тон немного успокоил светловолосого знакомого.

– Я бы хотел тебе верить, – Слава вздохнул, засовывая руки в карманы.

– Значит, Гоша с ума сходит?

– Угу-м.

«Я выбрал плохой день для посещения занятий» – промелькнуло в голове у Абатурова, поэтому он, ничего не объясняя, неожиданно для всех, развернулся и пошел прочь.

– Эй! Куда ты идешь? – в голосе Вячеслава слышались ноты обидного удивления, но ответа на вопрос не последовало.

Медленной, плавной походкой Голиаф направлялся в уже давно изученное им заведение – бар «London». Быстро дойдя до заведения, юноша сел за барную стойку. Голиаф знал наизусть всё меню, и всегда заранее знал, что хотел бы заказать. И сейчас было настроение для виски. Достав телефон, он нашел в галерее расписание и, узнав, какая тема сегодня будет на лекции, вбил название в поиск и начал о ней читать, как вдруг…

– О-о, дружище!! – радостный звонкий голос наполнил паб, а тяжелая рука тут же легла на плечи Голиафа. Юноша, повернув голову, увидел с собой еще одного однокурсника, самого богатого на темную растительность на живом лице, которую тот тщетно пытался брить, и, видимо, самого неуспевающего в группе.

Рассмеявшись, тот похлопал Голиафа по плечу, – Даже полудня нет, а ты уже виски хлещешь?!

«С этим можно не стараться» – благоразумно заметил Абатуров, поэтому решил не напрягать лишний раз свои лицевые мышцы – они еще должны пригодиться для более важных людей.

– Привет.

– Неразговорчивый, ха! В целом, все как обычно, – зевнув, студент по имени Дмитрий с удовольствием уселся рядом с другом,

– Ну, что   нового?

– Да все по-старому, – положив телефон в карман, ответил Голиаф, пригубив немного виски.

– Это тоже хорошая новость! – юноша довольно улыбнулся и, насмотревшись на собеседника, сделал заказ и себе, – Слушай…

– М?

– Ты вот как знающий человек мне скажи… Зачем нам учиться?

– В каком смысле?

– Ну вот зачем? Мы ведь живем в 21-м веке, все самое лучшее уже изобрели, и человечеству совершеннее уже не стать, а даже если это и возможно, то зачем? Источник безграничной информации у нас уже есть, роботы, которые могут выполнять за нас работу, есть, а нам-то зачем этому всему учиться? Я думаю, что люди уже достаточно развили мозг, чтобы начать развивать сердце!

Слушающий все это без особого энтузиазма, Голиаф вдруг заинтересовался и даже повернул голову в сторону Дмитрия, чтобы слышать лучше:

– Ну-ка…

– Что? – похлопав глазами, спросил собеседник, немного не

понимая реакции Голиафа, но все-таки продолжил – Разве это не так? Люди веками, тысячелетиями изучали науку и только науку! И вот, наконец, мы живем в то время, когда можно думать только о своих чувствах и чувствах других людей, казалось бы, но..! Эх…

Абатуров медленно кивнул, чуть сщурив глаза.

– Хочешь сказать, наука больше человечеству не нужна? – неконтролируемая улыбка вдруг появилась на лице юноши, и она могла бы стать еще больше, если бы Голиаф не остановил её.

– Угу… – ничего не заметивший Дмитрий глотнул виски, – Ты не согласен?

«Зачем ты вообще учишься на инженера?» – витал в голове у Абатурова вопрос, который он все-таки не решился озвучивать. Смотря слегка диковатым взглядом на собеседника, Голиаф чувствовал, что сердце его бьется все быстрее.

Он первый раз расскажет о своей идее.

Приблизившись к Дмитрию, почти к самому его носу, Голиаф, не отрывая от него своего мертвого, но оживленного ожиданием взгляда, наслаждался дискомфортом собеседника. Студент прекрасно понимал, что нарушает личные границы, но не собирался с этим ничего делать.

– И что же ты делал бы без науки?.. – почти шепотом спросил юноша у Дмитрия, чьи глаза растерянно бегали по лицу собеседника, не зная, за что зацепиться.

– Я же сказал… Я бы любил, радовался и…

– Зачем тебе любить и радоваться?

– Как зачем? – почти обиженно спросил тут же испугавшийся студент,

– Ты задаешь странные вопросы… Да и я этот разговор начал не с той целью, чтобы… Ну… Ты понимаешь…

Шумно вдохнув воздух носом, Голиаф откинулся на спинку барного стула. В его глазах погас огонь, сделав их вновь бледными, и Абатуров отвернулся к столику, потеряв интерес к Дмитрию, который тем временем продолжал растерянно оправдываться:

–…да и не хотел я… Я думал, я тебе на универ пожалуюсь, ты мне тоже… Так, поговорим о пустом, да и все, а ты…

– Я не спрашивал.

– А?..

На юношу устремились два голубых бесчувственных зрачка.

– Ты отвечаешь мне, когда я тебя не спрашивал. Мне совершенно плевать на то, какие у тебя там были причины, – в глазах Голиафа мелькнуло презрение, после чего юноша снова отвернулся, смотря в стену, но продолжая говорить, – Ты обычная помойная крыса, Дима. Ты ничего не понимаешь и ничего не стоишь. Ты не знаешь, что делаешь со своей жизнью, а спрашиваешь меня о моей. Ты – расходный материал, – вновь голова повернулась на юношу, а вместе с ней и два страшных глаза, – Тобой контролируют эмоции, а живешь ты ради чувств. Ты тратишь свое существование на девушек и выпивку, потому что первое дает тебе эмоции, а второе помогает их заглушить. Ты жалок, и мне противно с тобой разговаривать.

Вновь отвернувшись, Голиаф отпил немного виски, словно ничего и не произошло. Дима же, больно сжав кулаки, прикусил губу изнутри, после чего встал, резко двинув стулом, и ушел из бара.

Голиаф вновь достал телефон и, разблокировав его, хотел почитать про лекцию, но вдруг услышал старческий голос почти над своим ухом:

– Молодой человек, извините, я подсяду?..

– Садитесь, – не поворачиваясь, в своей обычной манере ответил Голиаф, продолжая читать текст на экране.

Около пятнадцати минут потребовалось Голиафу, чтобы понять, что старик, теперь сидящий рядом, не стесняясь рассматривает его и даже ничего не заказывает хотя бы ради приличия. Решив отомстить, Абатуров устремил притупленный взгляд на старика, начиная рассматривать в ответ, и какого же было его удивление, когда ответная реакция у этого внезапного седого господина отсутствовала! Заинтересованный, Голиаф, внимательно рассмотрел старое, морщинистое лицо с седой, но заметно ухоженной бородой, что шла тонкой дорожкой от его уха, постепенно расширяясь, захватывая подбородок и искусно скрывая ямочку над верхней губой, после послушно сужаясь до неширокой дорожки вновь, доходя таким образом до другого уха. Глаза были красивого зеленого оттенка, казались открытыми, но немного грустными, а седые, забранные назад волосы блестели, освещаемые желтой барной лампой. Незнакомец улыбнулся юноше, но улыбка эта была погребена под густой бородой, поэтому догадаться можно было только по чуть прищурившимся глазам.

– Я застал вас врасплох?

– Нет, – не отрывая пытливого взгляда, ответил Голиаф.

– Я думаю, что так оно и есть. Я слышал, как вы разговаривали с молодым человеком, и тема вашего разговора меня… Довольно заинтриговала. Что вы имели в виду, когда так выражались о чувствах?

– О каких?

– О чувствах в целом. Вы сказали, что ваш друг живет ради чувств, почему?

– Потому что так и есть.

– Вы считаете, что эмоции и чувства не нужны человечеству? Правый уголок губ юноши сам дернулся в улыбке.

– Совершенно верно.

Старик прищурил глаза, вскоре снова улыбаясь.

– Почему?

– Эмоции сильно стопорят прогресс. Если бы не было эмоций, прогресс был бы куда значительней.

– И для кого же тогда этот прогресс будет нужен?

– Для людей.

– Зачем он будет нужен людям без эмоций и без чувств?

– А зачем он людям с эмоциями и чувствами?

Мужчина поднял брови, не ожидая подобного вопроса, и даже хотел что-то сказать, но решил, что что-то доказывать сейчас довольно бесполезно. Помолчав немного, он все же спросил:

– Как вас зовут?

– Голиаф.

Мужчина довольно сильно удивился:

– Ваши родители не читали Библию?

– Не думаю.

– Что ж, это понятно…

– Меня не обижают ваши слова.

– Я рад слышать это, – улыбнулся старик.

– Нет. Вы не поняли. Я не умею чувствовать.

– Не умеете? – с искренним любопытством поинтересовался мужчина.

– Не умею. С раннего детства я не был похож на остальных. Все вокруг смеялись так громко, а плакали так искренне, что я начинал завидовать. Я не умел этого. Потом я понял, что нужно делать, чтобы тебя считали обычным, но я каждый раз контролирую каждую эмоцию, которую собираюсь сделать, – в глазах студента вновь проснулся опасный огонек, минувший его совсем недавно, – Но только сейчас я понял, что это не отклонение и не порок. Я послан человечеству. Люди должны стать такими же, как я, мы должны убрать из жизни грусть и радость, и тогда научный прогресс будет неминуем, – Голиаф развернулся к старику полностью, становясь к нему слишком близко, надеясь вызвать ту же реакцию, какая была у Дмитрия, но с удивлением и интересом обнаружил, что незнакомцу вовсе не неприятно. Ему все равно. Это только разогрело интерес, – Все ненужные эмоции и чувства опьяняют, не дают здраво мыслить. Если бы был способ избавить человечество от этого порока, мы бы шагнули на несколько сотен тысяч лет вперед, у нас были бы технологии, недоступные более никакой расе во Вселенной, мы бы…

– И как же избавиться от эмоций? Мне действительно интересно, Голиаф.

– Я верю. Есть способ, – юноша продолжил уже значительно тише, – Нужен чистильщик. Я такой не один. Но таких, как я, запирают в психлечебницах, хотя на самом деле никто не знает, кто прав, а кто нет. Может, шизофрения это способ попасть в другую реальность, а не болезнь? Вы ведь знаете почему их запирают. Скажите мне… Я хочу услышать от вас.

– Они другие.

– Все верно. Другие. Может, они вовсе не сумасшедшие, как принято считать, а наоборот, гении?

Повисла напряженная пауза. Обдумывая все, что сказал юноша, старик подал голос первым:

– Вы говорили про чистильщика. Неужели вы думаете, что если убить всех, кто ярко выражает эмоции, мир станет лучше?

– Не обязательно убивать. Но нужно убрать.

– И женщин?

– Да.

– И детей?

– Да.

– И работяг?

– Да.

Мужчина, сильно озадаченный, опустил взгляд, раздумывая, и вскоре поднял глаза на юношу.

– Почему вы решили рассказать это мне?

– Я не знаю. Мне кажется, вы такой же, как я.

– Как вы это поняли? Интуиция?

– Возможно.

Старик хрипло засмеялся.

– Голиаф, у вас не может быть интуиции, вы ведь безэмоциональны!

– Так и есть. Вы меня подловили.

Мужчина, помолчав немного, заговорил:

– Позволите я расскажу вам историю про одного человека? – Абатуров заинтересованно склонил голову вправо, и незнакомец заговорил.

II

«Утро еще не успело настать, как из подъезда дома пять Кооперативной улицы вышел человек на вид лет двадцати пяти: лицо у него было светлое, но с чуть-чуть проступающим на впалых щеках румянцем, скорее вызванным холодным ветром. Всегда чуть опущенные веки и тонкая линия бледных губ, сложенных в вымученной улыбке, вызывали ложное впечатление о том, что Алексей Степаныч – обычный уставший работяга, снова всю ночь просидевший за бумагами, но на самом деле такое лицо было у него всегда, даже если он прекрасно выспался и был всем доволен, а настоящая улыбка редко появлялась на худом лице, иногда неровным особенно в районе щек, что самого юношу очень раздражало.

Пожалуй, единственное, что бросалось в глаза, стоило первый раз посмотреть на него – это поразительно ровный, среднего размера нос, который можно было оценить по достоинству только когда Алексей Степаныч поворачивался к собеседнику в профиль, иначе очертания чудесного носа сливались с цветом кожи и иногда его и вовсе было невозможно заметить, если, например, смотреть прямо Алексею в глаза, совершенно не разговорчивые. Они были готовы бесконечно слушать, «великодушно» сопереживая, но ничего не говорили о своем хозяине – они были задумчивы, умели вникать, но молчали. Молчали, как партизаны, которых научили не говорить ни слова даже под страхом смертной казни.

А все-таки был Алексей Степаныч интересный человек! Черты его лица были правильные, ровные, будто юный художник, не знающий пока о том, что человеку свойственно быть неидеальным, решился изобразить своего идола, своего великого Бога. Несмотря на ярко выраженные скулы, густые светлые брови и в меру длинные золотые волосы, что иной раз блестели, стоило свету упасть на них, вся его идеальная внешность оставалась незамеченной. Глянув на него во второй или третий раз, может, можно было бы заметить всегда вымытые, идеально зачесанные назад волосы, фиксированные лаком, но они бы не вызвали того восторга, который рождается у фанатов панк-рока, стоит им увидеть нерасчесанные сальные патлы своего кумира, и Алексей Степаныч прекрасно это знал. Он не злился и не недоумевал, лишь только пожимал плечами, виня в этом харизму, которой у него не было.

Проехав несколько остановок на автобусе и столько же станций на метро, блондин наконец оказался на работе. Еще будучи юношей Лексей все никак не мог понять, на какой работе можно заработать больше и, не определившись, решил отучиться на инженера: он сдал экзамены на высшие баллы и смог поступить бесплатно, чем хоть немного порадовал своих родителей. У него был свой план: начав с обычного инженера, он мог бы подняться до инженера-сметчика, потом до инженера-технолога, а там уж недалеко до директора. Да, процесс нелегкий, но действенный. Алексей Степаныч все просчитал, а уж если этот трудяга все просчитал, то по-другому быть просто не может. Зайдя в офис, он снял с себя тщательно вычищенное пальто, повесив его на вешалку, после чего пошел на свое место за компьютером. «Хоть бы не встретить сегодня Мишу, – подумал Алексей, но тут же услышал сзади себя приветливый, полный энтузиазма голос:

– Лексей, дружище!! Что же ты проходишь мимо, как чужой?! А ну-ка! – мужчина широко развел руки, приглашая обняться, – Ну же, Лешка!

– Доброе утро, Миша, – первоклассно изобразив улыбку на своем лице, юноша послушно подошел и обнял товарища, на что Михаил Иванович громко, никого не стесняясь, засмеялся, похлопав друга по плечу.

– Ты, как и всегда, ни на секунду не опоздал, разбойник! Ну, какие планы на сегодня, Сехинов?

Только прозвучала его собственная фамилия, юноша поднял глаза, до этого безразлично смотрящие в широкую грудь коллеги, на всегда улыбающееся, с морщинами около глаз лицо. Пришлось тоже сщурить глаза и заставить себя улыбнуться, чтобы Михаил не смог бы даже мысли допустить о том, что его лучший друг не рад его видеть.

– Наверное, как и всегда, – пожал плечами Сехинов.

– Какой ты скучный! – в шутку скорчив гримасу отвращения, Михаил Ильич махнул рукой, – Ладно, шут с тобой. Пойдем сегодня вместе по домам?

«Нет…» – измученно взвыл в мыслях Алексей.

– Да, конечно, пойдем, – юноша вновь изобразил на лице улыбку, но вдруг задумался. Улыбка… И почему людям она так нравится? Погрузившись в раздумья, юноша рефлекторно опустил глаза и едва заметно насупился, очнувшись только из-за громкого: «Эй, Лешка!». Черт возьми, он же все прослушал! Подняв растерянный взгляд удивленного мужчину, Алексей несколько раз моргнул.

– А? Что?..

– Тю! Так ты все прослушал, что я говорил! – в расстроенных чувствах Михаил шлепнул себя обеими руками по бедрам. Лицо его тут же изменилось: брови поднялись домиком, нижняя губа чуть залезла на верхнюю, а нос напрягся.

– Я… Э-э… – в панике блуждая зрачками по лицу коллеги, юноша вдруг осознал, что долго так простоять не сможет, иначе его репутация всегда внимательного и доброго сотрудника мгновенно упадет, если вовсе не рухнет. Стараясь что-то срочно выдумать, он начал в спешке представлять ситуацию со стороны Михаила: он о чем-то говорит, но собеседник отводит глаза в раздумьях… В целом можно списать на эмоциональное потрясение. Сехинов быстро сообразил, что можно просто сделать вид, будто он очень опечален, но вот чем?.. Чтобы не терять времени, которого он уже растратил достаточно, Алексей начал играть – он был в этом большой мастер.

Юноша закрыл глаза, глубоко вздохнув даже с небольшой, едва различимой дрожью во вздохе, чем был очень доволен, и зажал пальцами переносицу, едва приоткрывая глаза, оставляя незаметную щелочку, наблюдая за собеседником. Михаил, до этого обиженный, в удивлении поднял брови; лицо его вытянулось от непонимания.

«Повелся, дурак…» – проскользнула радостная мысль в голове у Алексея, но внешне он остался абсолютно непоколебим, только свел брови к переносице, придавая своему лицу серьезности, будто силясь успокоиться от ужасного происшествия, только что выдуманного у себя в голове.

– Прости, Миша. Я все никак не забуду… Вчерашнее, – голос дрогнул, и Сехинов едва удержался, чтобы не улыбнуться самому себе. Разве он не превосходный актер? Чувствуя, что он как минимум заинтересовал собеседника, юноша еще раз тяжело вздохнул.

Алексей был невероятно проницателен и тактичен, оттого и понимал, что ни за что не должен рассказывать о «произошедшем», пока его не спросят.

– Леша… Ты… Ты чего это, дружище?.. Ну-ка садись… – взволнованно залепетал Михаил, тут же отодвигая близ стоящий стул и усаживая на него юношу, который благодарно кивнул.

Алексей не сомневался в себе, знал, что его уловка точно сработает и получится выигрышно сыграть на чувствах этого всегда чуткого и отзывчивого дурачка, – Ну?.. Что стряслось, расскажи?..

Выдержав паузу, будто собираясь с силами, на самом же деле намеренно вызывая слезы у себя на глазах, Сехинов опустил руку, до этого закрывавшую его переносицу, открыв увлажненные глаза.

– Роба помнишь?

– Песика твоего? Конечно… – все еще волнуясь, участвующе ответил мужчина, обеспокоившись еще больше, – Что, заболел?..

– Убежал! – с огромной досадой, горько, даже почти искренне ответил ему Алексей.

– Боже мой! Что же ты не сказал?! – Михаил мигом обнял сидящего на стуле друга, крепко прижимая к себе, – Не переживай, не переживай, Лешка, найдем… Найдем обязательно…

Слабо обняв коллегу, Сехинов благодарно кивнул несколько раз. Ткнувшись носом ему в грудь, он позволил себе победно улыбнуться в клетчатую рубашку мужчины, но скоро вновь погрустнел, даже шмыгнул пару раз носом, не желая выходить из образа. Михаил мог бы обнимать его еще долго, поэтому первым отстраниться решил Алексей, смахивая воображаемую слезу, вставая со стула, изображая лицо самого грустного человека на свете, не смотря в глаза мужчине.

– Извини, мне нужно выйти, привести себя в порядок…

– Конечно, Лешка! Ты прости меня… – грустный весельчак стыдливо опустил взгляд, – Зря напомнил…

– Ничего. Ты же не знал…

«Черт… Грустный человек вообще бы ничего не ответил… Черт!» – выругался Алексей в мыслях и, чтобы сгладить этот момент, снова грустно вздохнул, развернулся и пошел в сторону туалета, стараясь не улыбаться.

Оказавшись внутри, Сехинов, наконец, гордо улыбнулся, смотря на себя в зеркало.

«Еще одна победа за мной. Как же легковерен этот… Как его фамилия? Да, точно, Болдин. В жизни большего дурака не встречал!» – Алексей Степанович любил разговаривать сам с собой. Правильнее даже будет сказать, что он не считал остальных людей умными или хотя бы достойными собеседниками, но всегда слушал их с идеально симулированным интересом. За всю свою жизнь он так и не понял, зачем человеку выражать эмоции, если чаще всего приходится себя заставлять? Подойдя к зеркалу, юноша сначала оглядел себя, заправив пару выбившихся локонов светлых волос за уши, после чего решил попрактиковаться в эмоциях, проверить, насколько красиво и правдоподобно он изображает задумчивость,

отвращение, грусть и сочувствие. Все это получалось у него превосходно, но самой непонятной эмоцией для него оставалась улыбка. Как бы он не старался, уголки губ или поднимались слишком высоко, или опускались слишком низко, а золотой середины найти никак не получалось. Ему было известно, лишь как сделать ехидную и гордую улыбку, ну или просто надменно усмехнуться тоже было в его силах. Тренируя свою улыбку перед зеркалом, Алексей все больше раздражался, проклиная свои уголки губ и того, кто придумал улыбку в своих мыслях:

«Какая же все-таки бесполезная эмоция! Из-за неё к старости на лице проступают морщины, болят скулы и напрягаются глаза из-за того, что приходится их щурить – ну совершенно непонятно, зачем людям улыбаться! Ходили бы все с одинаковыми лицами, да хуже бы из-за этого ни за что не сделалось никому. Улыбка, смех и счастье романтизированы до тошноты, и даже доктора верят в этот бред! Улыбка – всего лишь жест приличия. Точно такой же, когда ты, например, говоришь «спасибо» и «пожалуйста». Однако все же странно, что людям нравится, когда их собеседник показывает им свои зубы», – юноша скорчился, подавив рвотный рефлекс, –

«Невероятная гадость… До чего же человечество бывает противным!»

Опершись руками о раковину, Алексей вгляделся в свое лицо, внимательно изучая каждую его клеточку, простояв так несколько минут, вскоре одобряюще кивнув:

«Все еще идеален. Никто не был так идеален, как я. Когда я стану неприлично богат, пожалуй, буду жертвовать деньги в какие-нибудь ущербные приюты, чтобы создавать массам о себе идеальную репутацию.

Наверное, не буду покупать дорогие квартиры для вида, чтобы люди думали, что я все жертвую» – Сехинов презрительно усмехнулся, поправляя пиджак, – «Глупцы. Любят мучеников, как же это странно… Что ж, пусть думают, что я не эгоист. Моя жизнь станет величайшей иронией потому, что я буду иронизировать сам над собой. Рано или поздно люди это заметят, но к тому времени я уже буду иметь достаточно связей во внешнем мире».

Алексей скептически покосился на дверь, предполагая, что Миша уже рассказал всем о его происшествии с собакой. «Хм, может, получится уйти сегодня…» – одобрительно кивнув самому себе, юноша быстро потер глаза, из-за чего они сделались чуть красными, будто он плакал. Вновь изобразив из себя страдальца, Сехинов вышел из туалета с опущенными глазами и тут же встретился с начальником, довольно пожилым мужчиной. Да, как он и предполагал, Миша успел все разболтать.

– Алексей Степанович, я сожалею, – действительно сочувствующе произнес директор, – Я и сам владелец двух борзых и однажды одна из них…

– Я помню, вы говорили, – отрезал Сехинов, надеясь прервать этот унылый разговор, что еще даже не начался.

– Да, да..  Вы выглядите… Не очень хорошо, – неожиданно с сочувствием произнес директор.

– Ну, сами понимаете..  – оставаясь в своем образе безутешного хозяина, ответил Сехинов.

– Понимаю. Знаете,  отправляйтесь-ка домой.

Спустя каких-то десять минут, юноша уже с удовольствием ехал домой, ужасно гордый собой. Стоя в автобусе, он мечтательно глядел в окно. Он прославился на работе своим усердием и строгостью, но всегда приходил на помощь, если кто-то в ней нуждался (это тоже неплохой статус – нынче доброжелательность вошла в моду), а теперь будет еще и добрым хозяином нерадивой собаки, что сорвалась с поводка такого замечательного хозяина.

«Глупцы! Наивно полагают, что человек, любящий животных, по умолчанию добрый! Какая же все-таки глупость… И животные – тоже глупость». Погрузившись в свои мечты о прекрасной репутации, Алексей даже забыл, что историю про собаку выдумал за считанные секунды. Он уже мечтал о том, как ляжет на диван, возьмет в руки какую-нибудь книгу или просто почитает новости в телефоне. Лучше вечера не сможешь придумать… Поднявшись на свой этаж, юноша вставил ключи во входную дверь, как вдруг услышал лай, заставивший вздрогнуть. Впав в ступор, Алексей замер на несколько мгновений, после чего раздраженно зашипел.

– Твою же мать. Эта псина ведь никогда не терялась…

Раньше Роб не доставлял Алексею неудобств. Юноша уже привык к нему, но мысли о том, что он мог бы просто спокойно жить без этой бесполезной собаки, отныне пожирала его. Страдальчески выдохнув, мужчина, раздосадованный тем, что его легенда не сбылась наяву, покорно открыл дверь, грубо отталкивая от себя радостно прыгнувшего на него пса, породы испанского спаниеля, раздеваясь и направляясь в свою комнату. Преданный хозяину Роб пошел за ним, радостно виляя хвостом, но вдруг Сехинов остановился.

На лице его проступила оживленная задумчивость, а в глазах зажегся нехороший огонёк. Губы исказила воодушевленная и очень опасная улыбка. С таким восторгом могли бы улыбаться волки, загнавшие свою добычу в угол. Медленно повернувшись с Робу, Алексей посмотрел на него безумным от восторга взглядом.

– Роби… Хороший мальчик. Хочешь гулять?

На слове «гулять» Роб радостно залаял, вставая от радости на задние лапы. Снова одевшись и взяв поводок, Алексей отправился на улицу. Сев в автобус, юноша опустился на свободное место, брезгливо отодвинув руку с колена, только на него легла преданная собачья голова. Повернув голову, Сехинов устремил взгляд в окно, не понимая, зачем вообще три года назад взял эту собаку…

Темный зимний вечер. Компания, состоящая из Алексея, Михаила и еще парочки друзей, отправлялась домой после знатной гулянки. Сехинов с нетерпением ждал, когда придет домой и наконец-то избавится от общества этих людей. Но вдруг к ним выбежала собака, еще совсем щенок. Играя, он подбежал к этим людям, что тут же с удовольствием приняли его, гладя и лаская, да приговаривая ласковые словечки, искренне восхищаясь красивыми собачьими глазами, невероятно интересным окрасом и редкостью породы.

Восхищались все, кроме Алексея. Он, фыркнув, попятился, с отвращением смотря на грязные лапы собаки, дрожащие от холода, на её мокрый нос и рот, не представляя как кто-то может позволить «этому» лизать свое лицо. Но, ради вида, Сехинов улыбнулся, спокойно смотря на спаниеля, и едва поборов желание отстраниться, стоило собаке подойти к нему и заглянуть в глаза, виляя хвостом.

– А ты ему понравился, Леша! – посмеялся один из компании, – Может, возьмешь себе? Ошейника нет.

На это заявление Алексей возмущенно поднял брови и хотел яро отказаться, был готов даже с пеной у рта доказывать, что у него невыносимая аллергия, но вдруг в разговор вмешался его заклятый враг.

– А что? Бери, Сехинов! – бодро скомандовал Михаил Ильич Болдин, преуспевающий инженер в фирме, – У тебя же много свободного времени, дружище! Вот и будешь псом заниматься!

«Чертов Болдин…» – зубы у Алексея заскрипели, «Даю руку на отсечение, он тоже хочет стать директором, как и я… Человек не может быть таким дружелюбным сам по себе, у него точно есть цель, точно… Но мне нужна эта дружба. В случае чего, этот Михаил может мне пригодится. Придется взять этого противного пса, надеюсь, это поспособствует нашей… «Дружбе». Будь ты проклят, Михаил и его дружок…».

Посмотрев на собаку, Алексей улыбнулся, вскоре подняв глаза на Болдина.

– Отличная идея!

Выйдя из транспорта на неизвестной ему самому станции через час, а может и чуть больше, Алексей направился прямо, потом налево, затем снова направо, пока не вышел к облагороженному полю: это было обычное зеленое поле, без цветов и без клумб, но со скошенной травой и поставленными кое-где скамейками. Главное удобство этого поля было в дороге, что находилась слева от него.

Это был очень редкий пример единения природы и человеческого в неё вмешательства: совсем рядом с проезжей частью, на которой частенько показывались машины, проезжающие на огромных скоростях, расположилась высокая трава, показывая все свои красоты и хвастаясь обширным полем, переходящим в дикий лес. Место было идеальным. Сняв с пса поводок вместе с ошейником, мужчина достал старенький теннисный мячик из кармана и стал ждать. Роб не вилял хвостом и не радовался. Тревожное ожидание чего-то, а чего, он и сам не знал, изнуряло собаку. Смотря на холодное, всегда безразличное лицо хозяина, он тихо скулил, словно умоляя отвезти его обратно. Только к остановке начал подъезжать автобус, Сехинов быстро посмотрел на пса, не обращая внимания на накрапывающий дождик, что начался пару минут назад.