Читать онлайн Дара

Остановка

В один из жарких знойных дней на каменной, еще советской, остановке стоял видный мужчина средних лет. Мучаясь от дикой головной боли, он ждал автобус, водителю которого были чужды понятия расписания или рабочего дня, а посему работа велась буквально по настроению. Никто из ожидающих не мог знать наверняка – прибудет транспорт или нет, а если явится – то как далеко их довезет.

Дорога в горах всего одна. Здесь нет ни перекрестков, ни светофоров. Только извилистый асфальтный путь с двумя полосами движения, вырезанный в скалах и делящий аулы на две части. Большинство домов естественным образом выросли на склонах гор. И лишь несколько строений одиноко выглядывают из-под дороги. Их не более пяти-шести. А ниже, у подножия, располагаются зеленые луга: пастбища, разделяемые широкой рекой, выступающей границей двух государств. Когда-то это были территории великих бухарских эмиров, а ныне – два совершенно разных мира, изолированных друг от друга водной нитью. Разные культура, язык и уровень жизни. О прежнем родстве напоминают лишь байки о несметных богатствах, спрятанных в горах по обе стороны реки. Большие змеи, пари (белые женщины-духи), которыми пугают детей – бессменные герои местных легенд. Сегодня в их список смело можно включить и русских домовых, и английских гномов. Другие чудные создания, вроде фей или троллей, прижиться еще не успели. Зато дед Мороз со Снегурочкой знакомы всем обитателям правого берега. Правда, известны они как исключительно сказочные персонажи: здесь не принято обманывать детей рассказами о добром дедушке, который каждый новый год тайком пробирается в дом и оставляет подарки под наряженной елкой. Отчасти потому, что подарками жители селений не избалованы.

Наш герой настойчиво ждал автобуса, стоя на солнцепеке, в то время как под тенью старого козырька остановки сидели несколько человек в пыльных потертых одеждах, и дед-аксакал – с седой бородой и в круглой зелёной тюбетейке, скрывающей давно покинутый шевелюрой череп, туго обтянутый лоснящейся загорелой кожей. Они беседовали о своём, время от времени заливаясь смехом, а он, словно караульный, ходил от одного конца остановки к другому. Так продолжалось до тех пор, пока беседующие любезно не предложили ему присесть подле них, дабы не схватить солнечный удар. Ничтоже сумняшеся, он принял их предложение. Поскольку скамейки как таковой там не было, он присел на корточки в углу каменной постройки, прислонившись спиной к стене. Оттуда отчетливо можно было разглядеть каждую складку морщинистого лица старика, который, следуя местным нормам приличия, задал гостю несколько дежурных вопросов. Ответы мужчины не уступили в учтивости и сухости, после чего прерванная стариком беседа возобновилась.

В основном речь шла о тяжелой работе в полях в условиях нехватки быков для пахоты грубой и неблагодарной земли, о проблемах с распределением воды для орошения: ее явно не доставало для удовлетворения нужд всех страждущих. Аборигены активно обсуждали слухи, появившиеся на фоне криминального происшествия, имевшего место в пригороде на прошлой неделе, а также дом общины, который собираются строить напротив городского центрального парка. Наш герой большую часть времени, молча, слушал разговор, в отличие от старика, который не отказывал себе в удовольствии отпускать ценные, как ему казалось, комментарии. Сам же аксакал ничего не рассказывал до поры до времени. Он терпеливо ждал, когда выговорятся остальные, чтобы после его никто не перебивал. Выстрадав свой звездный час, старик медленно, скрипящим, словно пораженный ржавчиной механизм, голосом приступил к повествованию – из его уст полился поток разнообразных историй. Несмотря на то, что многие из них казались крайне неправдоподобными, публика продолжала восторженно следить за его мыслями. И мало кто действительно понимал, что приковывает их слух и взор к старцу: мастерство описываемых им событий или же колорит его восточной, потрепанной жизнью, и, кое-где, мыслью, внешности.

Он рассказывал довольно умело, прекрасно читая окружающих. Делал паузы, когда это было необходимо. Отбрасывал то, что порождало скуку, и растягивал моменты, вызывающие интерес. Старец не повторялся. Бывало, подолгу слагал рифмы, а после хитро улыбался и гладил седую бороду своей костлявой рукой, больше напоминавшей ветвь засохшего дерева. Конечно, не обходилось без колкостей. Однако на острые иглы вопросов своих слушателей он ловко насаживал наперстки поговорок или рубаи, сохраняя невредимым свой образ, а иногда просто отшучивался. Все зависело от обстоятельств. С ним было тяжело спорить. Каждый день старик, как на работу, спускался к остановке, садился на свой камень и терпеливо ждал собеседников, в то время как дома его ждала большая семья: трое женатых сыновей с супругами и многочисленные внуки. Таков был его образ жизни, и он им гордился. А уставшим после работы местным жителям его рассказы о беспечной молодости были бальзамом на душу, своеобразной культурной программой дня.

Со временем наш герой начал привыкать к подобным посиделкам, и они ему даже стали нравиться, несмотря на то, что поначалу, после долгого пребывания в Европе, подобный досуг его крайне раздражал. Ко всему привыкает человек, даже если этот человек – европеец до мозга костей, не чурающийся снобизма и возводящий терпимость на пьедестал культа, поклонение которому требует так много жизненных сил, что на саму терпимость времени не остается вовсе. Первые месяцы своей жизни в горах он сторонился беседующих на остановке людей, наивно считая себя выше них. Однажды ему пришлось долгую поездку в автобусе коротать в размышлениях над обидно проигранным спором с человеком, которого он имел наглость обидеть. Тот бедолага всего лишь хотел рассказать гостю известную в селении притчу о бродяге-сироте, некогда жившем в этих краях. Надо признать, что история эта не отличалась оригинальностью или глубиной, однако по законам жанра она имела на это право. И именно этого никак не хотел понимать и принимать наш герой. Обратив на это внимание публики, он столкнулся с непониманием, после чего гневно махнул рукой и отвернулся к окну. Словно ребенок, громко капризничавший и не нашедший у взрослых поддержки, он поспешил удалиться в свою комнату, чтобы спустя пару минут вновь вернуться, как ни в чем не бывало, так, будто, удалившись, он стер инцидент из памяти свидетелей и теперь намерен записать ее снова.

В истории той шла речь о мальчике-сироте, жившем в ауле, в доме одной богатой одинокой вдовы. Он помогал ей по хозяйству, а она заботилась о нем, как о своем родном сыне. Изюминкой легенды, как предположил «европеец», был тот факт, что никто в ауле не слышал, как мальчишка говорит, а вдова практически не выходила в свет, что вызывало определенное беспокойство у жителей кишлака. Односельчане, естественно, принялись рассказывать друг другу всякие глупости, приписывая бедному сироте связи с различными мифическими персонажами. Как умно, но не в том обществе, подметил наш герой, нехватка информации стала благодатной почвой для различных слухов, часто бредовых по содержанию. Они быстро разлетелись по всему кишлаку. Одни клялись всеми святынями вселенной, что видели его скачущим на большом черном волке в сторону пещеры, находящейся высоко над аулом, другие же утверждали, что лицезрели сироту общающимся с пари. Байка закончилась тем, что в одну из полных лун семью изгнали из селения, сожгли их дом и сад. Вдова и ее приемный сын, убегая в ночи прочь из аула, споткнулись о искусно спрятанное сумраком ночи препятствие и упали в обрыв. Женщина погибла сразу, а мальчик на последнем в своей жизни вздохе успел проклясть весь кишлак, которого не стало ровно через три дня и три ночи, а все, кто о нем хоть что-то слышал, тотчас лишились всяких воспоминаний.

В общем, тривиальная сказка, каких можно придумать миллион. Однако наш герой – европеец в недавнем прошлом – преподаватель, человек с образованием и самомнением. Он начал допытывать бедного рассказчика логикой своего научного мышления. В пылу страсти, принимая откровенно глупые вещи за фундаментальные первопричины проблем человечества, он наговорил много лишних слов. Казалось, ему просто не хватает в горах бесконечных рассуждений о системе образования, проблемах просвещения и воспитания, к которым он так привык, и которые стоило бы внести в список человеческих пороков наравне с чревоугодием. Увлекаясь разнообразием вкуса, человек перестает помнить о прямом предназначении еды. Подобно праведнику, размахивающему священной книгой на земле индейцев, он без разбора сотрясал налево и направо сознание всех присутствующих благими идеями, извращая их суть, оставляя лишь эффектную оболочку. В конечном счете, наш герой всю оставшуюся дорогу продолжал спор, но уже с самим собой. Он выискивал все новые и новые, уже никому ненужные аргументы. Он находил их и обсасывал со всех сторон, словно куриную косточку. Осознание глупости своего поведения пришло к нему лишь на следующий день. А с ним и стыд, о коем никому нельзя было знать.

Теперь же он наслаждался общением со своими новыми знакомыми, сидя на остановке. Он рассматривал их лица, следил за мимикой и жестами. Все без исключения были смуглыми, с невероятно белыми зубами. Практически каждый глядел карими, стремящимися к черным, глазами. У двоих посредине лица возвышались, подобно горам, носы с горбинкой. Темные волосы, впалые щеки, стройное подтянутое тело – таков образ местного жителя. За обманчивостью худобы скрывалась огромная сила. Эти парни, в отличие от нашего смелого мыслью и сильного словом работника образования, привыкли откалывать булыжники от скалистого рельефа в несколько мощных махов.

По истечении двадцати минут приезжий решил встать и немного пройтись, размяться. «Долго сидеть в одном положении – не мое, лежать – дело другое», – мысленно улыбнулся он своему остроумию. Ему нужно было чем-то себя занять. Беседовать с соседями он больше не хотел, это его утомляло. Тем более, в голове не переставало громыхать. От сильной боли у него начали закрываться глаза. С этим, как и с потом, струившимся непрерывным потоком по вискам и между лопаток, он поделать ничего не мог. Пыль, которую ветер энергичным приветствием направлял своему гостю прямо в лицо, вызывала у него неистовое раздражение. Хотя вопрос о том, что хуже, прилипший к потному лицу песок или реальная неопределенность с автобусом, оставался открытым. Наш герой изрядно перенервничал: все же к таким реалиям даже за полгода привыкнуть сложно. Слегка побарабанив пальцами по бедру, он волевым движением, не имеющим никакого отношения к характеру, поднял руку к лицу и взглянул на часы. Уже больше получаса он стоял на остановке. Досада в тот же миг отразилась на его холеном лице. Сделав несколько глубоких вдохов, он направился в сторону своего старого нового дома. Его более опытные друзья по несчастью, заметив это, вновь посоветовали вернуться под козырек. Но на этот раз он им объяснил, что не может более сидеть, а стоять над их душами не считает правильным. Они добродушно улыбнулись в ответ и вернулись к своему разговору.

Кусая губы с нескрываемой нервозностью, он окинул несколько раз взглядом равнину по одну сторону дороги и горы – по другую. Он искренне обрадовался теплому ветру, неожиданно подувшему с северной стороны, насладился приятным шелестом листвы пирамидальных тополей, усаженных на протяжении всего предстоящего пути и в самих аулах, и немного успокоился. Видный мужчина принял решение более не ждать и отправился пешком до дома, защищенный тенью ветвистых тополей. Он шел по песчаной обочине левой стороны дороги, где деревья росли чаще, чем со стороны обрыва. Оттуда же, слева, доносилось журчание воды в арыке, выкопанном вдоль каменных заборов. Иногда в ней можно было заметить красные вкрапления спелых вишенок из садовых стоков или помятые, залитые расплывшейся синей пастой бумажки, которые ребятишки запускали в одном из дворов выше по течению. Время от времени можно было услышать блеяние козлов или баранов. Их обыкновенно пасли в садах в отличие от коров, которых здесь принято рано утром выводить на дорогу и гнать дальше – на пастбища. Занимались этим пастухи из числа местных жителей в соответствии с заранее выбранной очередностью. На пути путнику люди попадались редко, поэтому он не стеснялся напевать в полголоса любимые песни.

Наш герой по-настоящему любил пешие прогулки. Они всегда наводили его на большое количество мыслей и рождали массу воспоминаний в его голове. Шаг за шагом он преодолевал расстояния и развивал новые идеи, переживая их в закрытом от чужого взора мире. Это он ценил особенно. Вряд ли человек со стороны мог бы догадаться, о чем думает этот интеллигентно одетый и весьма симпатичный мужчина в данный конкретный момент. Но не заметить, что он думает, было невозможно. Проявления мозговой активности преподавателя не столько по профессии, сколько по своей натуре были налицо: ускорение шага, резкие нелогичные движения конечностей, изменения мимики или цвета лица. Порой ему было сложно удержать себя от резкого рывка, вызванного избытком эмоций. Это помогало забыться, уйти на время от той странной жизни, которой он не так давно жил, в изоляции от всего цивилизованного мира. Со всех сторон теперь его окружали многовековые хребты, видавшие многочисленные проявления людской глупости и жестокости за все время существования человечества.

Большое блаженство иметь возможность оставаться наедине со своими мыслями. Предаваться им целиком и полностью. Это редкостная роскошь для городского жителя, обреченного на общество даже во сне, заключенного в петлю информации. Человек чувствует ее тонкой кожей своей шеи и, вместо того чтобы снять, держится за нее изо всех сил в страхе удушья. И ему невдомек, что в то время, как одна рука оттягивает грубую веревку от горла, другая держит ее у основания над головой. Неудивительно, что люди, живущие в горах, славятся своей мудростью и безмятежностью. Сколько свежести и девственности в этом воздухе, в этой атмосфере, сколько смиренного спокойствия. Сегодня сложно себе представить, что в цветущем ауле, через который проходил путь нашего героя, когда-то проливались реки невинной крови беззащитных дехкан и их семей. Многое изменилось с тех пор: люди, общество, отношения, появились автомобили, электричество, города, советы и одни лишь беки никуда не делись, кто бы что вам не говорил.

Не может быть

Не может быть! – воскликнул «европеец», услышав знакомый рев мотора позади себя. Он обернулся и вдалеке увидел красное пятно, которое то появлялось, то скрывалось из виду в силу особенностей горной извилистой дороги. Пару минут спустя несостоявшийся пеший турист уже заходил в автобус, пропустив мимо ушей какую-то глупую шутку-приветствие водителя. Увидев свободный ряд в конце салона, позади своих знакомых с остановки, он направился к нему. Сравнявшись с недавними собеседниками, он им подмигнул. Получив улыбку в ответ, приезжий двинулся дальше и, недолго думая, сел у окна справа. За ним виднелась река – и горы на том берегу. Непривыкшему человеку первое время бывает страшно ездить в горах, особенно сидя со стороны обрыва. Дело в том, что колесо и край пропасти не всегда разделены между собой узкой песчаной обочиной. Порой, особенно при сложных разъездах со встречными машинами, лишь пара сантиметров отделяет автомобиль от долгого путешествия в бездну. Со временем, однако, можно привыкнуть и к этому. Наш герой уже перестал обращать внимание на отсутствие бордюров или ограждений и научился целиком и полностью доверять свою судьбу незнакомому водителю. Однако это нередко играет злую шутку с людьми. Одна ошибка, к сожалению, способна привести к трагедии множества семей. Нельзя сказать, что это часто случается, но для людей, потерявших близких и родных при подобных обстоятельствах, этот факт становится еще одной безответной претензией к всевышнему.

Погребальная церемония и долгая ночь прощания с душой умершего человека под звуки старого рубаба лишь размывают личное горе, делают его достоянием всей общины. Десятки людей, поддерживающих познавшую утрату семью, дарят им лишь временную иллюзию отсутствия одиночества, которая рассеивается уже на следующий после похорон день у надгробной плиты, среди множества однотипных захоронений. Впрочем, здесь не принято часто ходить на могилы родных и близких и, тем более, общаться с безжизненной землей под ногами. Лишь фотография в доме является истинным напоминанием о некогда жившем человеке, прах которого покоится на одном из кладбищ аула. Таким был вид из окна автобуса нашего героя. Совокупность близко стоящих друг к другу бугорков, покрывших склон хребта, вызывали у него недоумение. В большинстве своем они не были ограждены решетками или украшены надгробными плитами. Что же касается красивых рассветов, то они оставались прерогативой противоположного берега реки, с этих же склонов можно было любоваться манящими закатами. Хотя, умершим вряд ли это интересно.

До остановки нашего героя, находившейся в черте города, оставалось чуть больше двух километров. Оторвав голову от стекла, которое не переставало дрожать, он окинул взором салон автобуса, где оставалось совсем немного пассажиров. Одни беседовали вполголоса о своем, другие, молча, смотрели либо в окна, либо куда-то перед собой, время от времени оглядываясь на соседей, словно желая показать им, что они еще живы и находятся здесь, в салоне. Среди них был один знакомый нашего героя, крупный мужчина. Он, спешил домой после тяжелого рабочего дня в поле. Время от времени он исподлобья поглядывал на приезжего, держа в зубах соломинку и изредка двигая волевым подбородком из стороны в сторону. Был один из соседских мальчиков, с которым он часто играл в детстве. Они были довольно дружны, но когда будущего преподавателя отправили учиться в Европу, что-то сломалось в их взаимоотношениях – и связь оборвалась. Местный трудяга и поныне живет в том же доме, что и прежде, сохраняя традиции и обычаи своего народа, ухаживая за своими пожилыми родителями. Ему не довелось получить образование – это было не по карману семье. Будучи единственным ребенком, он взвалил на себя все хозяйство и стал настоящей опорой состарившимся родителям. В ауле его любили, уважали за трудолюбие и отзывчивость. Порой его даже немного побаивались. Он слыл человеком дела и редко вел праздные разговоры с местными, чем и вызывал в них настороженность. Он сидел в автобусе и поглядывал на своего друга детства, а тот ничего не замечал, будучи полностью поглощенным своими мыслями и чувствами.

Водитель автобуса, уже рассказавший обо всех новостях и слухах, что слышал на базаре в центре города, теперь молча следил за дорогой. Чуть позже он поставил кассету с маддо и добавил громкости динамикам. Люди были не против. С первыми же секундами этой древней баллады атмосфера в салоне начала меняться. Шелковые струны рубаба имеют неповторимое звучание. Его невозможно спутать ни с чем другим. Будучи не большим знатоком музыкальных инструментов, наш герой все же не смог не признать тот факт, что рубаб создан для размышлений о жизни. На протяжении нескольких столетий в самые тяжелые времена люди собирались в домах и при тусклом свете свечи слушали игру старцев, думая о личных заботах и проблемах, туманном будущем и сложном настоящем. Тексты песен для нашего героя зачастую оставались загадкой, хотя он и считал их язык родным. Со слов ученых людей они содержали в себе напутствия и советы простым дехканам, давали им надежду на что-то хорошее, которое непременно должно было их постигнуть за труды и старания.

На вновь испеченного горца сегодня, впрочем, как и всегда, они производили должный эффект. Хриплые завывания старика прибавляли важности балладам. Казалось, что все пассажиры немного погрустнели. Грустно было и измученному жарой «европейцу» в конце автобуса из-за нахлынувших волной воспоминаний. Одно за другим красивые светлые лица его родителей и братьев вставали у него перед глазами. Куда бы он не направил свой взор, там обязательно появлялись они. Казалось, он тонул в буре картин из прошлого, погружающих его мыслями все глубже и глубже в стихию. В этой бесконечной синеве, куда были направлены пики неприступных скал, израненное сердце нашего героя воображало свою семью вместе, как прежде. Они держались за руки. Это были видения зрелого мужчины, утратившего самых близких в своей жизни людей и вернувшегося в родные места из Европы вследствие серии трагических событий. В этот момент они казались ему реальнее окружающей действительности. Он отчетливо помнил, как в детские годы с ним происходило то же самое. Пребывая в долгой разлуке с семьей, он ребенком воображал лица своих родных и внимательно разглядывал их. Тогда горячие слезы начинали стекать по бледным щекам, спотыкаясь о дрожащие бугорки губ и разбиваясь на множество мелких осколков. Люди вокруг тотчас принимались утешать мальчика, говоря о скором возвращении домой. Иногда они подшучивали над ним: над взрослым мальчиком, рыдающим словно дитя. А он не переставал лить слезы. Даже вредные братья в такие моменты казались ему удивительно милыми созданиями, и он в порыве нежности и грусти каждый раз обещал себе и богу более их не обижать и ценить, молча терпеть их характеры, лишь бы всевышний скорее вернул его в дом. Но по возвращении, буквально через пару дней, на весь двор уже раздавались крикливые детские голоса. Порой братья дрались, обижались друг на друга, переставали общаться на пару часов, а под вечер, как ни в чем не бывало, вновь играли вместе или, читали что-нибудь. Братья рождены для того чтобы учиться жизни друг у друга, отстаивая свои интересы подобно волчатам в стае. Так принято считать здесь, в ауле. Правда, у нашего героя в этих спорах всегда было заведомо проигрышное положение. Будучи старшим ребенком, он должен был вести себя подобающим образом, уступая в чем-то младшим братьям, идя с ними на компромиссы. Сейчас он вновь был готов вернуться назад и отдать им все свои игрушки, выполнять любые их прихоти, капризы, лишь бы быть рядом. К сожалению, это не представлялось возможным, и ему многое еще предстояло сделать на пути к успокоению своей души и приятию новых фактов в собственную биографию.

Маддо не создана для танцев. Это музыка души. Закрытые глаза, красивая абстракция в ритм с песней меняет цвета и формы. Протяжное завывание пронзает душу насквозь, доставая из ее глубин все самое сокровенное, заставляя грустить и вспоминать: детство, школу, друзей, утраченные мечты. Принося слезы в жертву тому блаженству, которое наступает с последними ударами черствых пальцев по белым струнам рубаба, слушатель словно просыпается от долгого сна и, ничего не говоря, направляет свой влюбленный взор куда-то вдаль. Словно розовой пеленой покрылись влажные глаза, а желание сохранить сладкий привкус во рту мешает что-либо сказать. Постороннему человеку сложно понять эту музыку, она слишком первобытна для него, как и та неспокойная река далеко внизу за остановкой, что только что встала перед глазами нашего героя. Пора было выходить.

Дом, милый дом

Правой рукой наш герой то и дело смахивал со лба мокрые и пыльные пряди волос. Ему давно пора было наведаться к парикмахеру. Упрямую густую черную челку, завесой прикрывающую глаза, сложно было назвать украшением, но их владельца это совсем не беспокоило, тем более, как он считал, стараться было не для кого. Оказавшись, наконец, дома, он поспешил в баню. Оставив мелочь, что лежала в карманах, на столе, он отправился за дом, где находилось небольшое сооружение – малая часть отцовского наследства. Нужно было торопиться с включением бойлера, чтобы вода успела нагреться до планового отключения электричества во всем городе и нескольких близлежащих аулах.

После обязательных водных процедур он почувствовал себя заново рожденным: полным сил и энергии. Теплый ветерок, заигрывая, попеременно настигал его то с юга, то с севера. Сегодня его прикосновения были особенно приятными. Солнце быстро обогрело тело молодого мужчины и уже через пару минут на смуглой нежной коже не осталось ни одной капельки воды. Со стороны сада доносилась прохлада, рожденная тенью роскошных плодовых деревьев. Но идти туда ему не хотелось – солнечная ванна его расслабляла, хотя еще час назад он был зол на этот палящий огненный шар. Удивительно, как бывает изменчива человеческая натура в мелочах и как, вместе с тем, постоянна – в проявлениях характера.

Настроение его улучшилось, но голова все еще побаливала. Он списал это на голод, который пора было утолить. Тогда наш герой вернулся в дом и направился прямиком на кухню. В холодильнике лежали остатки того, что ему наготовила вчера гостившая соседка. В отношении еды он никогда не был брезглив или привередлив. Ему в принципе было все равно, что есть, сколько и когда. Вероятно, это и стало причиной его несколько астенического телосложения, так хорошо дополняющего образ преподавателя из цивилизованного мира, но бесповоротно отдаляющего его от исторической родины и ее жителей. Он даже не стал разогревать картошку с мясом, перед тем как съесть. Да и электричество уже вот-вот должны были отключить. Такими мелкими подвигами он бессознательно доказывал свою исключительность. Играл в игру, известную лишь ему, и выходил из нее победителем, храбрым и особенным. Так он поступал еще в школе, будучи ребенком. На некоторых уроках, пока учитель задавал легкие вопросы, он проявлял повышенную активность, стремясь показать, что хорошо подготовлен. Когда начинались задания посложнее, нашего героя просто не спрашивали, потому что не сомневались в его отличных знаниях, а в классе было много других неопрошенных учеников. Трудности оставались на долю бесхитростных ребят, знающих куда больше нашего героя, но ведущих, как правило, честную игру как с учителем, так и с собой.

Поев, он отправился в гостиную. Здесь «чужеземец» принялся разглядывать знакомые с рождения стены помещения, его национальные особенности. Комнату для приема гостей здесь принято называть чидом, который строится по особым, старым стандартам. Чид – это просторная зала в несколько уровней. В первую очередь бросаются в глаза пять деревянных колонн (им приписывают серьезное религиозное значение), являющиеся атлантами подпирающими потолок, представляющий собой систему продольных и поперечных деревянных балок, красиво украшенных резьбой. Больше всего в чиде нашему герою нравился именно он. В самом центре потолка располагается небольшое окошко, в котором можно увидеть звездное небо. Невероятно низко расположенное, оно словно заботливо накрывает мерцающим одеялом весь спящий аул. Будучи многие годы преподавателем в Европе, наш герой ни разу не видел такого зрелища в больших хорошо освещенных городах.

Привычно побарабанив пальцами по бедру, он стал думать о том, чем бы занять себя до отбоя. Этот жест пальцами – из семейства тех, что сохраняют за исполнителем полное ощущение деятельности или хотя бы усилия деятельности, оставляя после себя непоколебимое сознание выполненного долга. Обычно перед сном наш герой делал записи в своем дневнике, который вел уже больше полугода, но сегодня у него не было особого желания этим заниматься. Его охватила лень и он продолжал любоваться наследным домом своего семейства.

Итак, традиционная памирская гостиная примечательна множеством уровней. Зайдя в чид, гость оказывается в небольшом коридорчике, увенчанном двумя деревянными столбами, объединенными красиво изрезанной дощечкой в небольшую арку. Проходя дальше, гость оказывается в пространстве, образованном четырьмя столбами, выступающими в качестве углов. Одним из них является столб, составляющий арку. Напротив него, на расстоянии двух метров, находится еще один столб, справа от которого, параллельно первым двум, стоит четвертый столб, а пятый находится напротив четвертого, то есть на одной линии с первыми двумя. В итоге получается квадрат, два на два, в углах которого расположены четыре столба. Это первый уровень – пойга, где уже стоит только что вошедший гость. Второй уровень выше первого на тридцать сантиметров. Он начинается на границах квадрата и продолжается вплоть до стен. Второй уровень предназначается, для того чтобы сидеть, отсюда и удобная для этого высота в тридцать сантиметров. Все пространство между столбами и стенами комнаты, что на тридцать сантиметров выше пола, называется нэх. Но есть еще и третий уровень. Он представляет собой надстройку над одной из нэх, справа от входа. Таким образом, с одной стороны располагается не одна, а две ступеньки одинаковой высоты, но разной ширины.

Наш герой сидел на центральной нэх за столом, напротив входа. Справа от него находилось большое окно, в котором недалеко от решетчатых ворот виднелся красный москвич. Двор от проезжей части отделял каменный забор высотою в полтора метра. Но из-за специфики горного рельефа сам дом возвышался над ним, поэтому отсюда прекрасно было видно все происходящее не только на самой дороге, но и на склоне, где стоял ветхий домишко, на крыше которого сушилась скошенная соседями трава – запасы для скота на зиму. У нашего героя подобных забот не было, поскольку всю скотину он распродал в первый же месяц своего пребывания на родине. А траву, что безобразно росла в отеческом саду, он разрешил скашивать для собственных нужд трем сестрам-сироткам, жившим по соседству. За это они время от времени убирались в доме в отсутствие хозяина, несмотря на все его просьбы не утруждать себя. Однако упрямства им было не занимать. «Может у моей матери этому научились?» – нередко проносилось в голове у нашего героя. Она умела в свое время заставить непослушных сыновей прилежно мыть полы в доме, протирать пыль с мебели и ходить с ней на базар за продуктами. Ей невозможно было долго отказывать, ее мягкая сила всегда вынуждала братьев к исполнению приказа. Бубня себе под нос слова негодования, мальчики все-таки исполняли сыновий долг. И отец был самым податливым среди мужчин этого семейства. Он мог отшучиваться какое-то время, однако, в конечном счете, выполнял просьбу жены. Правда, надо отметить, что она всегда хорошо понимала, о чем можно просить, а о чем лучше позабыть. Она не требовала золота и бриллиантов, хотя ей, как и любой другой восточной женщине, было бы приятно выходить в свет в украшениях, отнюдь. Мудрая жена – залог крепкой семьи, так учат местные аксакалы.

Итак, девочки упрямо продолжали поддерживать чистоту в доме своего благодетеля, двери которого никогда не закрывались на ключ. Так здесь было заведено со дня основания аула. Смысла отходить от давно установившихся традиций наш герой не видел. Тем более, что в доме не было ничего ценного, за исключением одной заветной комнаты. Самым дорогим, что было у его отца, помимо троих сыновей и жены, была библиотека, оставшаяся старшему чаду в наследство. Книг в ней было всего сотни три, не больше. На одной полке можно было найти пожелтевшее собрание стихов Мирсаида Миршакара, рубаи Хаяма, Руми и сборники стихов поэтов Золотого века русской литературы, на другой – покоились произведения Редьярда Киплинга, Толстого и Решада Нури Гюнтекина, на третьей – проза Бунина, Куприна, а чуть выше выглядывали приключения Шерлока Холмса. Несколько полок были отнесены под научные труды по философии и истории, а также серию самоучителей по английскому языку. Особое место в библиотеке естественным образом занимали книги о медицине и врачебном искусстве. Их здесь было около тридцати. Нашему герою они были крайне симпатичны в раннем детстве, поскольку в них много красочных иллюстраций, выгодно выделяющихся на фоне чёрно-белых картинок детских книжек. Вспоминая об этом, он до сих пор не может понять, как мог так спокойно изучать различного рода язвы и глаукомы, с таким восторгом их рассматривать, ведь сейчас он даже на обложки этих книг взглянуть не может. Наш герой часто вспоминает, как целыми днями пропадал мальцом в этой библиотеке, где все было сделано для комфортного времяпрепровождения в компании любимой книги. Все стены, кроме той, что справа от входа, были отнесены под полки для книг. На свободной же стене находились два больших окна с широкими подоконниками на расстоянии 20-25 сантиметров от пола. Конечно, на них было очень удобно сидеть или лежать с книгой в руках, пока за окном негромко и очень спокойно пел свою песню большой душистый сад, сладкий аромат, которого мог доноситься до нашего героя через верхнюю оконную форточку под самым потолком. У одного из окон уютно располагалось старое отцовское кресло подле небольшого журнального столика, окруженного тремя недорогими табуретками с мягкими набивными сиденьями. Но будущий «европеец» любил сидеть на дорогом персидском ковре синего цвета с золотыми узорами, когда его отец в компании своих близких друзей начинал обсуждать что-нибудь интересное. Например, историю своего народа или религиозные течения. Часто обсуждали философию Канта, немало бесед также отводилось теме будущего поколения и его воспитания. И наш герой, словно маленькая губка, все это в себя впитывал, впитывал больше, чем, казалось, предполагали его габариты на тот момент времени. Быть может, именно поэтому его отношение к жизни стало весьма философским, часто малопригодным для выживания в современном мире.