Читать онлайн Осенний полонез. Сборник рассказов. Лирика, драма, ирония, юмор

Что наша жизнь

Осенний полонез

(лирический рассказ)

Слетает лист к земле осенней

И солнце хмурится вдали,

Но вдруг сверкнёт лучом мгновенье,

Мгновенье яркое – любви…

Заканчивалось лето…

Природа медленно, но неумолимо увядала, укрываясь бледностью пожухлой травы, багрянцем загрустивших деревьев и густой сединой утренних туманов. Чаще досаждал острый холодный ветер. По серому небу с далёкого севера яростными толпами неслись грязно-синие тучи, с которыми пытались состязаться только вороньи стаи, а ледяные капли дождя всё назойливее выбивали на асфальте свои монотонные ритмы.

Саша Орлов, молодой мужчина, сотрудник коммерческой фирмы, возвращался с работы и с особенным чувством поглядывал на изменения в природе, которые настойчиво проявлялись в этом небольшом скверике, пересекающим его дорогу к дому. Старые тополя выглядели исполинами, раздетыми донага, а аллея между ними казалась тёмной фантастической полоской. Газоны, укрытые опавшей листвой, источали смесь противоречивых запахов, в которых преобладали сырость и горьковатая терпкость.

После окончания института прошло несколько лет…

Настоящая жизнь Сашу устраивала полностью. Его профессия была для него и работой, и хобби. Даже дома, в однокомнатной квартире, где он после ранней смерти родителей жил один, ждал собственный рабочий инструмент – компьютер. В фирме он считался успешным специалистом, получал хорошую зарплату и уверенно двигался вверх по служебной лестнице.

Глядя на унылое солнце, которое нагло пытались закрыть лохматые тучи, на поникшие деревья, почерневшие кусты и газоны Саша почувствовал настойчивую тоску. Если быть справедливым, то она появилась давно, а особенно остро проявилась этой весной. Летняя суета, отпуск, рабочие проблемы приглушили возникшие ощущения.

И вот конец лета…

Как человек, привыкший размышлять, он пытался понять причину такого тягостного настроения. Осень?… Но особо сентиментальным себя не считал… как будто. Одиночество?… Откуда ему взяться, если у него есть надёжный друг – компьютер. Были и другие не менее осязаемые, к тому же одушевлённые, друзья-товарищи. Может женщины?… Они тоже имелись, вот и сегодня, вечером, должна прийти Лида, давняя подружка-любовница, правда, замужняя…

С Лидой познакомились в троллейбусе зимой, несколько лет назад. Народу тогда в салон набилось под завязку. Озабоченная молодая женщина, в строгом тёмном пальто и аккуратной шляпке с вуалью, оказалась прижатой к Сашиной груди. Она мужественно переносила давку, только хмурила свои тонкие, умело подкрашенные брови и плотнее сжимала блестящие от помады губы. Из карих глаз, правда, острыми стрелами выскакивали искорки недовольства, когда людская масса безжалостно уплотнялась после очередного пополнения. Но женщина стойко и молча переносила неудобства, упираясь руками в Сашу.

От такой неожиданной близости красивой женщины в шляпке чеховских времён, пьянящих ароматов её духов, молодой человек почувствовал нарастающее волнение, даже голова закружилась…

Отсутствие родителей и маниакальная увлечённость компьютером не способствовали развитию у Орлова естественного для его возраста интереса к женщинам. Да и внешность у него была заурядная, что-то от старшеклассника-отличника, или начинающего учёного-аспиранта: серая шляпа, тёмные, в массивной оправе очки, строгий прямой нос над бесцветными губами и неизменное серое драповое пальто, которое он носил ещё со студенческой поры. Не наградил Бог и ростом: чуть выше среднего, но физически был крепок, так как физкультуру и спорт уважал всегда.

Саша упирался спиной в стенку троллейбуса, поэтому на него неумолимо наваливалась только шляпка с вуалью, давление с боков было не в счёт. И, когда её лицо уже было в миллиметрах от его носа, и их дыхание сливалось в одно, он пошёл на мужественный джентльменский поступок. Крутанулся ужом и поставил женщину на своё место, упёрся руками в стенку и всю нагрузку принял на себя, образовав вокруг симпатичной спутницы маленькую, но свободную зону. Она достойно оценила поступок парня, мило впервые улыбнулась и с благодарностью промолвила:

– Вы очень любезны, молодой человек…

И тут Орлова, не замеченного до сих пор в умении много и остроумно говорить, прорвало. Он мастерски рассказал несколько анекдотов про поездки в общественном транспорте, привёл в качестве примера курьёзный случай из своей практики, перекинулся репликами с толстой бабёнкой, умостившей свои телеса на его затылке, и вызвал-таки смех у очаровательной незнакомки. Они разговорились… Оказалось, что выходят на одной остановке, и парень, естественно, продолжил свои благородные деяния, помогая женщине достойно покинуть слишком уж гостеприимный транспорт.

Лида была замужем. Кроме мужа, имела двоих детей дошкольного возраста и дачу, как довесок к домашним хлопотам. Нигде не работала, и это давало ей относительную свободу, которой она умело пользовалась, заводя время от времени грешные связи с разнообразными по возрасту и темпераменту мужчинами. Эти щекотливые подробности своей жизни она, естественно, от Саши утаила.

В тот день настроение у парня было настолько приподнятое, что он, не раздумывая, пригласил Лиду на чай, не удивился, что та легко согласилась. Опомнился только, когда она легла после лёгкого ужина и горячего душа к нему в постель. От такой лёгкости в доступности её тела, у Саши где-то в глубине души проскочило сомнение в правильности происходящего, но дальнейший ход событий отбросил прочь всякие колебания.

Вот так он обзавёлся любовницей. Лида много не требовала. Её устраивали короткие встречи на Сашиной квартире, его недорогие подарки к праздникам и отсутствие всяких претензий к её замужеству. К Орлову она относилась как необходимому и важному элементу своей жизни, в которой обязательно, кроме мужа, должен быть ещё поклонник-любовник, тем более молодой (Лиде было за тридцать). Это поднимало жизненный тонус, льстило, повышало авторитет среди подруг, от которых она не очень скрывала свои увлечения.

К такому положению вещей вскоре привык и Саша, поглощённый работой и компьютером. Была ли это любовь?… Может что-то и мелькнуло в начале, но со временем опустилось до банальной привычки.

И, вот, конец лета… Стылое дыхание осени…

Вместе с жёлтым листком, слетевшим с клёна и мягко ударившим Орлова в щеку, откуда-то зазвучала музыка! Ничего подобного он до этого не слышал. Неосознанно остановился прислушиваясь… Мимо проковылял седой старик с палкой; прошла, громко переговариваясь, парочка студентов, спешили другие прохожие; а Саша стоял и слушал… Мелодия то летела ввысь, то падала замирая, то рокотала, вынимая душу из тела, разрывая её на части и вновь собирая по кусочкам в некое новое целое! Иногда звуки плакали такой тоской и страданием, что глаза у Саши начинали непроизвольно влажнеть, отчего он моргал веками и крепче сжимал губы.

Когда смолкли последние аккорды, он глубоко вздохнул и обнаружил, что перед его глазами, в нескольких метрах впереди, виднеется девичий профиль. Пышные, распущенные ниже плеч чёрные волосы, прямой лоб, маленький носик и пухлые губы на фоне осеннего пейзажа казались нарисованными искусным художником. Саша даже вздрогнул и помотал головой, словно отгоняя наваждение. Но что это?… До него не сразу дошло, что девушка сидела в инвалидной коляске! Её ноги укрывал тёмный плед, а лицо было крайне сосредоточенным и излучало особое воодушевление, какое можно увидеть в церкви у молящихся людей. Она даже слегка шевелила губами, словно читала молитву.

Невероятная музыка и необычная девушка, в сочетании с осенним настроением, создали в душе парня сумятицу чувств, которая требовала какого-то выхода. Не осознавая своих действий, он направился к коляске.

– Простите… Я, наверное, Вам помешаю…

– Нет-нет! Не беспокойтесь! – глянули виновато бездонные печальные глаза, цвет которых был пока не ясен. – Я Вас слушаю…

– Эта музыка… Очевидно, Вы тоже её слушали?… Не подскажите её название и автора?

– О… Это невероятный полонез композитора с непростой судьбой…

Грудной голос был таким мягким и мелодичным, что в нём Саше послышались отзвуки умолкнувшего полонеза. Она говорила размерено, восторженно, не прерываясь, словно боясь, что её остановят и не выслушают до конца. А он невольно наслаждался этим голосовым колокольчиком и не перебивал его звона. Наконец, она спохватилась:

– Что это я разговорилась! Простите, пожалуйста…

– Ну что Вы – так занимательно! А как Ваше имя? – механически спросил Саша, находясь под впечатлением услышанного.

– Катя…

– Какое чудесное имя… – продолжая рассматривать её лицо, задумчиво проговорил он.

А лицо было красиво, нет – прекрасно! Ему показалось, что в нём нет ни одного изъяна, всё гармонично, строго и просто: пышные волосы окаймляли прямой лоб, естественной ширины полоски бровей, большие глаза с длинными ресницами, маленький, слегка вздёрнутый носик и пухлые губы над аккуратненьким подбородком… Но коляска?… Пока парень разбирался со своими сложными ощущениями, и мучительно соображал, как продолжить беседу, к ним подошла пожилая, строгая женщина. Она сердито, тяжёлым взглядом осмотрела незнакомца, молча сзади взялась за ручки коляски и покатила девушку по дорожке. Катя успела виновато пожать плечами и прикрыть глаза на прощание. Орлов в растерянности остался на месте…

Теперь-то он припомнил, что не раз видел эту коляску с девушкой, но почему-то не обращал не неё никакого внимания. Наверное, настроение было не подходящее? Но, скорее всего, срабатывала психология здорового человека, который чувствует себя не совсем удобно, при виде больного, ущербного и отводит взгляд в сторону… Так и девичьей красоты не заметил!

После этой встречи, Саша стал задерживаться в сквере, надеясь вновь увидеть Катю. Для него было понятно, что девушка попала в сложную, скорее трагическую, ситуацию. И это понимание волновало его ещё больше, чем её прекрасный образ. Ему остро захотелось познакомиться с девушкой поближе и, возможно, чем-то ей помочь. Его старания увенчались успехом – они снова встретились…

Настало время коротких, насыщенных искренними чувствами встреч, которые, как и их финал, остались в памяти, душе, сердце Орлова “на всю оставшуюся жизнь”.

Катя оказалась не только красивой, но и очень интересной, с тонкой, поэтической натурой – она писала стихи! К поэзии он относился нейтрально, как к чему-то для него не совсем понятному и недоступному. То, что Катя наделена таким даром, его поразило. Оказалось, что поэзия – это так здорово! Привыкший к математической точности и логике, Саша удивился, что нелогичность, необычность образов и сравнений, присущая поэзии, может так трогать ум и сердце.

Вертелось в голове желание узнать хоть что-то о Катиной прошлой жизни. Однако он проявил такт и не стал расспрашивать девушку о её горе, отодвинув этот неприятный момент, и вёл себя так, как будто не замечал инвалидной коляски. Его захватило в ней всё: простая, не показная, девичья красота, своеобразный внутренний мир и особое вдохновение, с которым девушка читала свои стихи, рассказывала о прочитанных книгах, своих впечатлениях и мыслях.

Чтобы лучше видеть лицо девушки, он опускался на корточки перед её ногами, подпирал подбородок ладонями, тонул в ясных глазах и слушал…

Туман осенний опустился

На изумрудный шёлк травы,

Мне этой ночью сон приснился:

Я по росе бегу и – ты…

В своих стихах, которые она с удовольствием, запросто, без присущего в таких случаях смущения, читала малознакомому человеку, она ходила, бегала, прыгала, летала… Словно наслаждалась тем, что было сейчас недоступно.

…Лечу душой,

Машу рукой,

Ногами в небо упираюсь!

Вокруг простор,

В глазах восторг –

Я этим миром упиваюсь!…

Лаская слух, восторженно летели ввысь звуки серебряного колокольчика. Лицо её светилось, волосы пушил ветерок, она подавалась вперёд и, казалось, вот-вот поднимется и… побежит! В такие мгновенья Катя была особенно привлекательна, и, глядя на блеск её глаз, Саша восхищённо улыбался: готов был слушать её голос вечно! Они так увлекались друг другом, что не обращали внимание на прохожих, любопытных и не очень. Сухая, прагматичная душа программиста словно окунулась в озеро новых ощущений, чувств и как губка впитывала их целиком. Даже природа радовалась: тучки в панике разбегались и сквозь голые ветки проскакивали ласковые лучи заходящего солнца, а ветер замирал, стараясь не мешать зарождающейся любви. Но…

Их встречи заканчивались одинаково – с приходом строгой пожилой женщины, которую звали тётя Эмма. Она была дальней родственницей Кати и ухаживала за племянницей, в частности, вывозила её на прогулку. Куда подевались более близкие родные, Саша спрашивать не спешил. Почему тётя отнеслась к нему настороженно, даже враждебно, понял позднее.

Несмотря на такую недружественную предрасположенность тёти, Саша решился однажды проводить Катю до самого дома, который располагался рядом; ненавязчиво помог закатить коляску в лифт и, попрощавшись, медленно, глубоко задумавшись направился домой. От него не скрылось, что девушка в эти минуты замкнулась в себе и практически не разговаривала. Её словно подменили. Глаза померкли, лоб укрыли непривычные мелкие борозды, концы губ опустились вниз… И только позднее он осознал, что такой естественный для парня поступок, как проводить свою девушку домой, доставляет ей только страдания! Не мог он понять, что ощущение своей убогости, беспомощности в этом унизительном процессе доставки домой в инвалидной коляске в присутствии молодого, здорового, небезразличного ей мужчины – для Кати было пыткой и моральной, и физической.

После такого стресса, она не появлялась несколько дней. Саша волновался, но зайти к ней в дом почему-то не решался. Что-то удерживало его: может враждебность тёти, может природная скромность, может малое время знакомства…

Чем приглушить мне эту боль,

Какой слезой утешить душу,

Какой водой разбавить соль,

Что разъедает всё и сушит?…

С поволокой в синих глазах (такими они виделись парню впервые) читала Катя очередные строфы. Ему даже показалось, что красота её сегодня не та: лицо посерело, губы стали тоньше с морщинками по краям, волосы не пушились, а только блестели холодом в лучах заходящего солнца. Вдруг, опустив голову, она попросила голосом, чужим, охрипшим:

Не провожай меня больше, пожалуйста…

– Катя! – взяв её руки в свои ладони, пытаясь заглянуть в самую глубину глаз, пересохшими от волнения губами прошептал Саша. – Ты не должна… Понимаешь, не должна обращать внимания на своё нынешнее… положение, потому что его не замечаю я… И это главное, потому что ты… я… – Он опустил глаза, непроизвольно прижался губами к ладоням её сложенных рук и замолчал… Она высвободила одну руку, нежно погладила его голову и начала рассказывать…

Случилось это давно, ещё в детстве. Играла она с малышами на детской площадке. Один мальчик был к Катюше не равнодушен и постоянно её занимал: то за косички дёрнет, то сзади ущипнёт, то толкнёт. Такая своеобразная детская любовь привела к беде. Мальчик шутя толкнул девочку с горки, она неловко упала на спину и повредила позвоночник. Долгое лечение результатов не дало… Дальнейшая её жизнь превратилась в постоянную борьбу и с собой, и со своей судьбой. В конце концов, освоив самостоятельно школьную программу, она увлеклась поэзией. Собиралась печататься. Однако, жизнь подкинула новые испытания…

Отец занимался бизнесом и довольно успешно. Мама работала в его фирме менеджером по рекламе. Так их вдвоём и застрелили наёмные убийцы. С тех пор за ней ухаживает двоюродная тётя Эмма (родных тёть и дядь не оказалось: так сложилась жизнь). От отца досталась только большая, четырёхкомнатная квартира, остальное куда-то подевалось после долгих, непонятных судов…

– Так и живу в одиночестве. Стихи да музыка только и выручают. И теперь ты… Наверное, ненадолго… – глядя ласково, с нескрываемым чувством тоски закончила Катя грустный рассказ.

Саша сжал крепче её ладонь.

– Я не оставлю тебя… Если ты, конечно, не возражаешь?

– Неужели я тебе нравлюсь? Такая…

– Ты… прекрасна, ты… лучше всех остальных и ходить ты ещё будешь. Я где-то читал или видел по телевидению о таком чудесном выздоровлении. Человеческий организм далеко не познан до конца и может такие преподносить сюрпризы! – Всё более разгораясь, захватываясь своими доводами, говорил Саша.

Девушка слушала его и грустно улыбалась. В этот миг зазвучала музыка. Она неслась из открытого окна – это был знакомый полонез! Они оба встрепенулись, посмотрели пристально друг на друга и замерли, очарованные трогательными звуками…

Воздух ещё колыхался от умолкнувшей мелодии, когда появилась тётя Эмма. Она возникла так неожиданно, что Саше даже показалось, будто женщина вышла из-за кустов, что росли вдоль аллеи. Угрюмо махнув головой в знак приветствия, она традиционно молча взяла коляску и покатила её по дорожке. Такое грубое отношение к их встречам уже давно раздражало Орлова, а сейчас тем более. Однако, он сдержался, лишь крепче сжал зубы и остался на месте. Катя, не оборачиваясь, махнула ему рукой…

Этот момент он вспоминал потом часто наяву, в тяжких снах, в болезненном бреду… Почему не пошёл? Почему послушался Катю? Неужели злой огонёк в глазах тётки остановил? Если бы он знал, что это будет их последняя встреча…

Несколько дней она не появлялась. В тот вечерний час он нервно вышагивал по аллее, собираясь пойти к ней домой. Красная полоска заката навевала что-то недоброе и тоскливо мигала среди просветов облаков, подкрашенных алым оттенком. Ветер уныло и разочаровано, будто ему что-то не хватало, гонял несколько листочков по асфальту. Недалеко прогуливался примелькавшийся седой старичок с палкой. Поравнявшись с Сашей, он неожиданно остановился, глубоко вздохнул и сердито сказал:

– Видел я, что ты возле неё увивался. Все вы, хахали, одинаковые, когда что-то нужно! А какая красавица была! Хоть и без ног…

– Что значит – была? – осипшим голосом пролепетал Саша.

– Ну вот, я так и знал, – искривился старик в горькой усмешке, – ты даже не знаешь, что нет больше твоей ухажёрки! Эх ты…

Махнув безнадёжно рукой, отвернув взгляд, дед похромал дальше…

– Постойте… – беззвучно зашевелились губы парня, который не мог сдвинуться с места: в глазах потемнело, а в висках гулко застучал массивный молот.

Так он простоял некоторое время. Пришёл в себя и решительно направился к Катиному дому. Торопливо взбежал по лестнице и только на секунду замер у её двери. На звонки и стуки никто не отвечал. Наконец, открылась дверь соседней квартиры и из неё выглянула полная, в длинном домашнем халате, женщина с настороженным лицом.

– Нету её дома, – внимательно разглядывая Сашу, сердито сказала она. – Не успела похоронить человека, как уже забегалась бумаги на квартиру оформлять! Хоть бы сорок дней выждала для приличия да отметила как положено, – с горечью выговаривала соседка.

Саша облизал высохшие губы.

– Будьте добры, расскажите, что произошло с Катей? Всё так быстро и неожиданно…

– Вот-вот, неожиданно! Эмка говорит, что всё из-за вас, молодой человек. Я вас приметила, когда вы помогали с коляской…

– Как из-за меня?! – вскрикнул Саша.

– Эмка говорит, что любовь Катю сгубила. Не поверила она вам, мужику при ногах и руках, разочаровалась и наглоталась таблеток снотворного!

– Не… может быть… – занемевшими губами прошептал парень. – В последний раз мы расстались так хорошо, Катя была особенно весёлой…

– Вот и мы, соседи, думаем, что не может быть… – понизала голос женщина, глянула в сторону лестницы и собралась уходить, но Саша остановил её:

Где её похоронили? – откашлявшись прохрипел он.

Видя, что парень неравнодушен и искренне переживает случившееся, соседка смилостивилась и пригласила к себе. Здесь она дала волю своим чувствам: рассказала всё, что думает о неожиданной смерти Кати, которую в подъезде любили все; объяснила, как найти могилку на пригородном кладбище.

– Могла б и на лучшем схоронить! – гневно говорила женщина, неодобрительно отзываясь о тёте Эмме. – В тот вечер, перед Катиной кончиной, Эмка особенно разоралась на бедную дивчину – мне через стенку хорошо слышно, – рассказывала соседка. – Я так поняла, что скандал разгорелся из-за тебя, – перешла женщина на “ты”. – Не нравилось ей, что ты за Катей ухаживал, боялась, я так думаю, что женишься на бедолаге и квартира не достанется Эмке!

– Квартира?… Вы думаете тётка… из-за квартиры? – выдавливал из себя Саша страшные слова.

– К сожалению, это не доказуемо, – прискорбно констатировала женщина, – но мы-то, соседи, знаем эту тварь: она и не на такое способна!

– Надо обязательно заявить в милицию! – гневом загорелись глаза у парня.

– Не торопись, пробовали… Там уверили, что улик нет, а экспертиза следов насильственной смерти не нашла…

– Неужели зло не наказуемо…

– Такая жизнь… – печально покачала головой участливая женщина.

Разговор явно иссяк, и парень заторопился уходить, но соседка остановила его, о чём-то задумалась, а потом решительно сказала:

– Ладно уж, вижу, нравилась тебе Катя, может у вас и любовь намечалась… Возьми вот…

И она вытащила из ящика стола аккуратную общую тетрадь.

– Может грех это, – пояснила она, – но на поминках подняла я эту тетрадь из-под стола, упала неверное. Посмотрела – стихи… Думаю, возьму на память: кому они теперь нужны? Но, похоже, тебе они будут в радость…

– Спасибо… – с благодарностью прошептал Саша и с особым трепетом, прикасаясь бережно, словно к чему-то хрупкому, взял тетрадь в свои руки.

На следующий день, купив огромный букет алых роз, нашёл кладбище и свежую могилку. На деревянном кресте были неровно выписаны бледной краской её имя и фамилия…

Стоял долго…

Слёз не было, только обручем перехватило горло и тисками сжало сердце. Он не замечал, как находили тучи, усиливался ветер, обрывая последние листья с примостившейся недалеко берёзки, и уже накрапывал дождь.

Плохо помнил, как потом очутился на аллее знакомого сквера. Из заторможенного состояния вывело прикосновение руки и знакомый голос Лиды.

– Куда ты подевался, котёнок? Так же нельзя, дорогой! – неестественно громко сыпались укоряющие слова любовницы. – Предупредил бы что ли, объяснил…

И Лида замялась: на неё смотрели холодные, непонимающие глаза, в глубине которых проскакивала… мука.

– Что с тобой? – опешила подруга. – У тебя что-то случилось?

– Да! – резко ответил он, хотел ещё что-то добавить, но… зазвучала музыка!

В такт ей рванул ветер, деревья скорбно закачались и с неба, усиливаясь, посыпалась морось. В этот раз мелодия рыдала, клокотала от безысходности, била по векам ледяными градинками и обжигала холодом лицо. Порывом ветра сорвало шляпу. Не обратив на это внимание, он отвернулся от Лиды, закрыл глаза обеими ладонями и побежал прочь. Из тьмы на него смотрели печальные Катины глаза, а в голове звучали строчки из её тетради:

…Если случится мне уйти

В далёкий, вечный путь небесный,

Ты не печалься и прости

Под звуки музыки чудесной…

Они напомнят о любви,

Несостоявшейся, но нежной!

Ты иногда меня зови

И я приду

к тебе

как прежде…

Капли дождя, растаявшие градинки и слёзы, смешавшись, тонкими струйками стекали по щекам. Саше казалось, что вместе с ним кончину его первой любви оплакивает эта ранняя осень со всей своей грустью и тоской! Он бежал всё быстрее и быстрее, не выбирая дороги. А в след ему, обиженно сжав губки, с осуждающим взглядом смотрела Лида. Её аккуратную головку украшала шляпка с вуалью…

Жертва науки

С некоторых пор Вася Мухин проникся уважением к науке!…

В школе он ни способностями, ни знаниями особо не блистал, поэтому ко всему учёному относился с опаской, в лучшем случае нейтрально, как к чему-то непонятному и недоступному его непритязательному уму.

Родители Васи были вечными пролетариями и на многое не претендовали, зарабатывая на проживание повседневным, тяжким трудом рабочих. И Вася после школы устроился разнорабочим, или “принеси-подай”, на стройке жилого дома. Был он парнем невысокого роста, но кряжистым, с удивительно рыжими вьющимися волосами, простецким веснушчатым лицом и чистыми, наивными глазами. В бригаде сразу же оценили непорочную простоту парня и не преминули этим воспользоваться.

– Ты в армии служил? – закуривая сигарету, хитро прищуривая бесцветные глаза, спросил как-то во время перерыва старший прораб Степаныч, поудобнее усаживаясь за широким деревянным столом.

Бригада дружно расположилась под навесом, который специально соорудили как укрытие от различных погодных неприятностей и, естественно, как место для еды. В данный момент готовились к обеду. Природа благоволила: летнее солнце пряталось за облаками, а с севера поддувал прохладный лёгкий ветерок.

На поставленный вопрос Мухин округлил глаза и слегка искривил губы:

– Да… нет. Не взяли из-за плоскостопия…

– Плохо! – сплюнул прораб. – На стройке, между прочим, по-хорошему, должно быть, как в армии. – Степаныч глубоко затянулся, мастерски выпустил колечко дыма, подморгнул сотоварищам и продолжил: – Команды старшего по званию должны выполняться однозначно и беспрекословно! А иначе можем такое построить, что оно развалится как песочный домик, или такое сотворить, что травму не совместимую с жизнью получить, согласен?

– Я… и так всё выполняю… – замялся Васька.

– Тут ты врёшь, браток! – пряча ухмылку, снова затянулся Степаныч. – Я говорил тебе, когда кирпичи подаёшь, на Галину Захаровну не заглядываться?

– Я… она сама вертится перед глазами… Но я стараюсь отворачиваться! – увереннее стал защищаться Мухин.

Тут надо пояснить, кто такая Галина Захаровна.

Внешне она выглядела как жгучая брюнетка с тонкой талией, стройными, беспокойными, удлинёнными высокими каблуками ножками и томным взглядом зелёных глаз. Но главной достопримечательностью девушки была джинсовая мини-юбка! Она-то, матерчатая, и вводила в разнообразное психическое и телесное томление лиц мужского пола.

Галине Захаровне было всего двадцать лет, и работала она на стройке в качестве секретаря-курьера: такая хитрая должность, за которой закрепили бумажную переписку. Работа для видной девушки была не обременительна (бумаги на стройке частной фирмы практически отсутствовали, больше общались на словах) и скорее символична, что отражало статус Гали как кандидата в любовницы хозяина строительной фирмы. Её непыльный труд был подготовительным этапом к этой почётной и многообещающей должности.

Галина Захаровна появлялась к концу рабочего дня на блестящем “Вольво” с громоздким водителем Петей и вызывала всеобщее оживление. Как правило, трудовой процесс в этот момент резко замедлялся. Девушка отличалась умеренной болтливостью и с удовольствием внимала повышенному вниманию мужчин-строителей к своей персоне. Переговорив с прорабом, сделав пометки в своём деловом блокноте, который она изящно доставала из чёрной, модной сумочки, Галина Захаровна грациозно усаживалась в иномарку и, махнув на прощанье украшенной лаковыми ноготками ручкой, уезжала. Вся бригада с восхищением смотрела ей в след.

– Так вот, дорогуша, – продолжал наставлять молодого строителя-бойца Сепаныч, – женские обнажённые ножки под мини-юбкой, как компетентно установили американские учёные, очень вредно действуют на мужскую психику и, как следствие, соблюдение правил техники безопасности. Американцы, между прочим, зазря денег на ветер не бросают. Говорят, они на эти исследования ухлопали уйму зелёных! Потому как дело серьёзное, ребята, – уже обратился прораб ко всем. – Ихняя статистика подсчитала, что от коротких юбок ежегодно гибнут тысячи здоровых, в расцвете сил мужиков. Гибнут зазря и всюду: убиваются в авариях на дорогах, тонут на мели, падают с мостов и небоскрёбов, не говоря уже о трагедиях на стройплощадках. Прям пошесть какая-то. А наука – это вам не шуточки! Посему, если не хочешь неприятностей со здоровьем, на Захаровну не заглядывайся, – менторски посмотрел Степаныч на порозовевшего парня. – Отсюда мой приказ: как только появляется её “Вольво”, бросай общение с кирпичами и начинай носить раствор двумя вёдрами туда-сюда, туда-сюда… Пока баба не уедет, ясно?

– Может как-то по-другому?… – нахмурил наивные глаза Васька.

– По-другому нельзя, так как ношение тяжестей забивает мужскую тягу к женскому полу! – Под всеобщий хохот закончил прораб, делая очень серьёзное лицо и энергично втаптывая в землю окурок.

В тот же день, к вечеру, как всегда прибыла Галина Захаровна. Пока Вольво парковался, Степаныч многозначительно посмотрел на Ваську и мотнул головой в сторону желоба с раствором. Мухин, ощутив подступающее волнение, понятливо кивнул, взял лопату, два ведра и принялся нагружать их жидким бетоном. Сам же прораб поспешил встретить очаровательного курьера.

Летнее солнце клонилось к горизонту. Лёгкий ветерок ласкал волосы девушки, а тени придавали её лицу особый, загадочный оттенок. На фоне строительного пейзажа и людей в робах, в своей коронной юбочке, она выглядела цветком на длинной веточке среди унылой серости.

Рабочие замедлили трудовой ритм и со смешливыми искорками в глазах стали наблюдать за разворачивающимся действом. Отводя глаза в сторону от манящего зрелища, Васька закончил наполнение вёдер, энергично поднял их и направился к строящейся стене здания. Дойдя до угла, он развернулся и с опущенной головой пошёл в обратную сторону… к противоположному углу.

Одарив Степаныча ослепительной, с оттенком лёгкой снисходительности, улыбкой, Галина Захаровна начала обычный деловой разговор. При этом она поглядывала в сторону стройки и, естественно, обратила внимание на странные перемещения Мухина.

– Что это он делает? – показала она тоненьким пальчиком в сторону страдальца.

– Вёдра с раствором тягает, – невозмутимо ответил Степаныч, пряча огонёк в глазах.

– И… долго… он так? – участливо поинтересовалась ответственный курьер.

– Пока не переборет себя!

– Извините… переборет от чего? – боясь показаться непонятливой, слегка смутившись, переспросила Галя.

– От тяги!

– ??

– К вашей восхитительной особе, уважаемая Галина Захаровна.

– К моей? – искренне удивилась девушка.

Нет, она знала, какими глазами смотрят на неё мужчины вообще, а эти трудяги, в частности. Знала, что равнодушных здесь быть не должно. Но чтобы так оригинально бороться со своими естественными чувствами!…

Мухин тем временем продолжал свой марафон. Он был достаточно вынослив и крепок, так как с детства привык к физическому труду. Из-под намокшей от пота тельняшки выглядывали вздувшиеся бугры мышц, а опущенное вниз лицо, усеянное веснушками под рыжими кудрями, оставалось сосредоточенным и выглядело по-своему красивым.

Галина Захаровна более внимательно осмотрела оригинала и с ноткой сочувствия обратилась к прорабу:

– Может хватит ему… того… бороться: тяжело ведь! Остановите его, если можно…

– Сделаем! – бодро ответил Степаныч и направился к исполнительному работнику.

Ещё издалека крикнул:

– Шабаш, боец, отставить! Прекращай тягомотину. Будем думать – уже подействовало!

Но у Мухина видать пошёл сбой в затылочной части головы, которая, в частности, отвечает в человеческом организме за двигательные процессы, и он никак не мог остановиться.

– Ты чё? – подошёл ближе прораб и стал сердиться. – Заклинило, что ли?

И тут произошло то, что можно с некоторой вероятностью посчитать, как подтверждение выводам американских учёных о небезопасном влиянии мини-юбок, косвенном, конечно.

Мухин наконец-то услышал начальника, подошёл к нему вплотную, вскинул голову с разгорячённым взглядом и… выпустил из рук оба вёдра. Раздался крик! Так кричат львы, когда их на рога подымают африканские буйволы, или медведи, попавшие в охотничьи капканы…

Одно из вёдер, расплескав бетон, устойчиво задержалось на правой ступне Степаныча! От невыносимой боли он не устоял на левой ноге и сел на землю, со стонами и небоскрёбными матами пытаясь вытащить пострадавшую ногу. На помощь начальнику кинулись рабочие. Васька же стоял на месте, не до конца осознавая, что произошло.

Вскоре Степаныча отнесли под укрытие и оказали первую медицинскую помощь: намазали йодом синюшную конечность и наложили твёрдую повязку. Включился в процесс и опомнившийся Васька: он поил начальника водой, держал под мышки и всё извинялся. Только теперь в его глазах прыгали смешливые бесенята, а на губах мелькала еле заметная виноватая улыбка. Помогала и Галина Захаровна: она вызвала по мобильному телефону “Скорую помощь” и настойчиво советовала наложить на голову прораба холодный компресс. В суматохе никто не заметил, что они с Васькой нет-нет да и переглядывались…

Не успела умолкнуть сирена “Скорой”, отвозя пострадавшего на лечение, как на джипе явился сам хозяин строительной фирмы. Это было нечто округлённое, с реденькими волосиками вокруг арбузной лысины и картофельным носом, одетое в очень дорогой костюм. Галина Захаровна первая, не акцентируя на роли Мухина в несчастном случае, мягко объяснила ситуацию. Хозяин блестел где-то в районе груди девушки своей макушкой, постоянно вытирал её пахучим платком, пучил белесые глаза и натужно дул губы: о чём-то усердно соображал…

Здоровье Степаныча его волновало меньше всего. Главное – отсутствие руководителя и распорядителя работ на стройке, то есть прораба. В данный момент, когда работа была в самом разгаре и не терпела задержек, это было очень некстати.

– Собери-ка, Галя, работничков ко мне! – наконец разомкнул губы хозяин.

Трудовой народ оперативно собрался вокруг “круглого” и приготовился слушать.

– Кто сможет заменить прораба? Нам скоро сдавать объект и останавливаться нельзя ни на день! – отдуваясь, пояснил он. – С зарплатой не обижу, при условии качественного руководства.

Рабочие притихли, замялись, поглядывая друг на друга.

– Я могу… – вышел из толпы Васька, плотно сжав губы.

В его облике проскакивала решимость и отчаянная смелость. При этом он бросал твёрдые взгляды на Галину Захаровну.

“Круглый” ещё больше выпучил глаза, подозрительно осмотрел Мухина и сказал, как отрезал:

– Молод, конечно, но похоже, прыткий! Справишься… Прошу, – вскинул он голову в сторону строителей, – подчиняться сему молодцу! А я завтра лично проверю, как будешь рулить! – хозяин положил на плечо Васьки мягкую потную ладонь, а затем стремительно для его колобковой комплекции направился к машине.

На ходу крикнул:

– Галя! Загляни ко мне завтра по утру…

Заурчал двигатель и хозяин укатил, а рабочие ещё с минуту оставались в оцепенении, из которого их вывел прорезавшийся командный голос нового прораба:

– За работу, ребята!

На удивление всей бригады, Мухин оказался смышлёным и поворотливым парнем. Будучи до этого судьбоносного момента на подхвате, он, однако, примечал и наматывал на свой пробивающийся ус то, как работал Степаныч. Поэтому довольно быстро освоился на прорабском месте, и когда приехал хозяин с инспекцией, то, несмотря на скверное расположение духа, остался доволен увиденным. Да и рабочие вынуждены были признать, что казавшийся наивным простачком парень настойчив, обладает организаторскими способностями, знает дело и, что не менее важно, не зазнаётся!

Почему-то два дня не появлялась Галина Захаровна. А на третий день вместо неё прибыла другая секретарь-курьер. В отличие от Захаровны, девица была чрезмерно разукрашена и одета не в юбку, а в облегающие джинсы. К тому же она была крашеной блондинкой с короткими пухлыми ногами в босоножках на сверхдлинном каблуке.

“Вероятно, у хозяина изменился вкус”, – решили строители, с разочарованием поглядывая на очередного кандидата в любовницы. Нового курьера звали Аллой Эммануиловной, и она выглядела юной, слегка напуганной девочкой: очевидно, была не совсем готова к доставшейся должности. Эммануиловна коротко пообщалась с Васькой и постаралась скорее исчезнуть.

– Что с Галиной Захаровной? – поинтересовались работяги у Мухина.

В ответ Васька, было, смутился, но быстро принял начальственный вид и, пожимая плечами, пряча посветлевшие глаза, философски ответил:

– Хозяйские пути, как и пути Господни, неисповедимы… Айда, ребята, работать!

Через неделю появился Степаныч, но в почётной должности разнорабочего: не захотел хозяин менять молодого прораба на старого! Степаныч, конечно, приуныл, собрался рассчитываться, но потом подумал, что Васька сам споткнётся в новом для себя деле, и тогда вновь придёт черёд бывшего прораба.

Вскоре в бригаду просочились слухи, прояснившие исчезновение Галины Захаровны. Заартачилась она, не захотела быть любовницей “круглого”, отчего и получила расчёт!

– Рискованная деваха! – похвалил Захаровну Степаныч во время обеда. – А могла бы далеко пойти…

– Да уж! – хихикнул кто-то. – С горой сала в постель!

Раздался всеобщий хохот, вызвавший улыбку даже у всегда серьёзного Мухина.

Был тихий августовский вечер… Степаныч задержался в кафе за кружкой пива со своим старым дружком. Они сидели в углу и были уже навеселе, поскольку кроме пива добавили, как водится, и водки.

– Глянь, какая парочка! – толкнул дружок Степаныча, кивая головой в сторону двери. Тот вскинул помутневшие глаза и чуть не поперхнулся, глотая креветку, – в кафе входили Галина Захаровна и Васька Мухин!

Захаровна была одета как всегда изящно и броско, а неизменная мини-юбка и то, что под ней, ещё больше бросались в глаза. Волосы, собранные сзади в шаловливый хвостик, подчёркивали нежные формы её лица, придавая всему облику девушки дополнительное очарование. И хотя её кавалер был чуть ниже ростом, но вид имел соответствующий: лёгкая кожаная куртка на крутых плечах, фирменные джинсы и лаковые, зауженные в носках, модные туфли. Рыжие кудри были уложены не хуже чем у какого-нибудь популярного артиста, а веснушек не наблюдалось вовсе. От парочки исходила смесь приятных ароматов, которая долетела и до стола приятелей. Увлеченно переговариваясь, молодые подошли к стойке и что-то заказали бармену. Пока тот готовил заказ, они продолжали беседовать. Создавалось впечатление, что Васька и Галя так поглощены собой, что не замечали никого вокруг…

– Ну и дела!… – выдохнул Степаныч, оставшись на время с отвисшей губой.

– Фартовая баба! – восхищённо причмокнул дружок. – Да и парняга, видать, не хилый, раз такую кралю отхватил.

– Не хилый… это точно… – поддержал Степаныч, ощутив как противно заныла правая ступня. Про себя подумал: “Сволочные американцы: не до конца обмусолили вопрос с мини-юбками! Тут же побочных эффектов сколько! Пожалуйста – пострадал только я, а Муха, рыжее насекомое, неплохо пристроился: такую красотку у самого хозяина отбил! Это “круглый” ещё не знает… Надо бы его просветить. Тогда и в прорабство вернусь…”

От возникшей идеи стопа утихомирилась, а на душе потеплело. Однако, когда влюблённая парочка, купив мороженое, не торопясь удалилась, Степанычу стало гаденько.

– Давай ещё по сотке! – предложил он другу.

– Что это ты разошёлся? – удивился тот, но согласился.

Пока востроглазый парнишка-официант ходил за крепким напитком, Степаныч, который всегда презирал стукачей, с хмельной злостью думал: “Пошли они… со своей американской наукой! Пущай молодята живут и радуются…”

Домой бывший прораб доковылял с облегчённой душой и кошельком, но самостоятельно и только к утру…

Неудачник, или не рой яму другому

Бывший бухгалтер шахты Задонская, в данный момент начинающий бизнесмен, Пофигеев Афиноген Петрович который день был в скверном расположении духа. И было от чего расстраиваться, так как начиналось всё хорошо, в плане предпринимательства…

Степной ветерок, надышавшись на просторе ароматов трав и цветов, юрко носился между терриконами и копрами донецкой шахты, создавая маленькие, но неприятные пылевые вихри. Здесь обитали уже другие запахи: угля и породы, мазута, железа и подземной воды, насыщенной чем-то кислым. Серые постройки, вагонетки, рельсы, кабели и другие неотъемлемые атрибуты угольного предприятия изнывали под летним зноем и казались заброшенными…

Когда над шахтой нависла более чем реальная угроза закрытия, Пофигеев, как бухгалтер, пусть и рядовой, знающий финансовое состояние родного угольного предприятия получше простых шахтёров, засуетился заблаговременно. Был он человеком ещё не старым: только перевалило за сорок. Лёгкая полнота и наметившаяся плешь придавали солидности и в некотором смысле должны были поспособствовать в скором трудоустройстве, ежели чего… Да и профессия навевала оптимизм, потому как была востребованной. Покладистая жена и подрастающая дочь, с которыми проживал в двухкомнатной квартире кирпичного пятиэтажного дома, тоже не могли препятствовать, скорее наоборот. Может и остался бы бухгалтером Афиноген Петрович, пусть и на другой шахте, с регулярной выплатой зарплаты, или в офисе какой-нибудь коммерческой фирмы, где денежки выдают не только в конверте, да соседка, баба Параска, подтолкнула с насиженного места в бизнес, точнее в торговлю.

Такое частенько случается в жизни, когда кто-то или что-то толкает нас на деяния не всегда оправданные, но подкреплённые, как правило, нашими внутренними особенностями, как в строении ума, так и души. Эти особенности у каждого человека свои, но есть и общие. Над Пофигеевым, похоже, порезвились и поглумились эти, общие…

К полноватой, но подвижной, с добродушным лицом, бабушке, начинавшей своё “дело” с торговли подгоревшими семечками перед входом в “дикий” колхозный рынок, Пофигеев приглядывался давно, с начала перестройки. До этого особого внимания не обращал на соседку со второго подъезда: бабуля как бабуля! При встречах всегда здоровается, причем с заметным поклоном, и даже улыбается, правда по-особенному, с хитринкой в тёмных глазах. Из невзрачной одежды выделялся яркий цветастый платок, в котором она ходила в любую погоду, зимой и летом. Не раз Пофигеев покупал семечки у Параски (после которых, правда, всегда начиналась изжога), даже заговаривал о том о сём.

Первый звоночек прозвучал в начале августа… Тогда июльская жара не уменьшилась, а почему-то усилилась. Солнце раскалённым катком прошлось по всему живому и неживому, отчего город казался вымершим. Асфальт плавился и исходил паром. Деревья стояли понурыми и обречёнными. И только на городских водоёмах слышался детский смех и взрослые крики, которые вселяли в горожан оптимизм, что не всем так плохо, а кое-кому даже хорошо.

Проходя по утру на работу, как всегда мимо рынка, Афиноген Петрович привычно бросил взгляд на вход и остановился в недоумении, после чего невовремя вспотел в районе лопаток, – под широким зелёным тентом, у объёмного блестящего ящика-столика бойко торговала мороженым… Параска! Несмотря на ранний час – немилосердное солнце только выглядывало красным, палящим шаром из-за трубы теплопункта – жаждущих охладится и насладится вкусным продуктом выстроилась целая очередь. Бабуля проворно открывала и закрывала крышку стола-морозилки и с театральной улыбкой вручала исходящий холодным паром пакетик очередному счастливчику. На голове у мороженицы, вместо привычного платка, красовалась новенькая американская бейсболка!

Глядя, как Параска споро складывает денежные купюры в свой толстый кошелёк, Афиноген Петрович почувствовал нарастающий зуд зависти. Он представил свой душный кабинет, терпкие бумажные и иные казённые запахи, потные, ещё и напомаженные лица коллег, и ему перехотелось идти на работу. Тем более зарплаты уже не было целый квартал, и возможность её появления в кошельке Афиногена Петровича находилась под большим вопросом. А тут ветерок дует, хоть и не прохладный, и человек, вернее бабуля, держит в руках осязаемые денежки! “Молодец, женщина! – мысленно похвалил Параску. – А мне…” Пофигеев мотнул с досады головой и, пересиливая себя, поплёлся на работу.

Целый день был не в себе: папки валились из рук, компьютер не так считал, а голову не покидала возникшая навязчивая мысль: “Надо что-то менять! Не ждать же когда разгонят”. Коллега по несчастью, бухгалтер по учёту и взысканию алиментов, Фрося Сиплая, с надеждой поглядывала на обычно сосредоточенного Афиногена. “С женой что ли повздорил? – думала Фрося, которая давно хотела замуж и рассматривала всех мужчин с определённым, меркантильным интересом. Пофигеева (может из-за его фамилии) давно считала индифферентным, стойким к внешним раздражителям и всегда собранным. Так что неадекватность сегодняшнего поведения Петровича списать на работу не могла. К тому же её специализация создала стойкое внутреннее мнение, что если мужчина женат, то вскорости обязательно разведётся и станет её клиентом, в смысле выплаты алиментов.

Но к вечеру Петрович стал оживлённей. Может потому что на улице потемнело от набежавшей перепуганной тучки, предвещавшей дождь и уменьшение жары, может, от женской половины бухгалтерии во главе с Фросей, которая усиленно занялась макияжем, что означало приход конца рабочего дня. И то и другое призвано вызывать приятные ощущения и положительные эмоции у любого работника государственного (и не только) учреждения.

Хотя тучка так и не порадовала дождиком, а Фрося осталась обиженной, что мужчины не обратили внимание на её “парижскую раскраску”, Афиноген шёл домой с улыбкой начинающего идиота: вокруг никого и ничего не замечал, азартно моргал глазами, иногда глубоко вздыхал и незаметно причмокивал… Однако проходя мимо рынка, нормализовался и с неподдельным интересом отыскал глазами бабулю-мороженицу. Очередь возле неё явно удлинилась по сравнению с утрешней порой, но Параска выглядела лишь слегка утомлённой и заметно загоревшей. На груди у бабушки колыхалась пухлая сумочка, которую она использовала вместо кошелька, а руки мелькали всё так же проворно. “Молодец, баба!” – в который раз мысленно похвалил Пофигеев женщину и решительно направился домой.

Уже на следующий день, несмотря на ослабление жары, прозвенел второй звоночек: наконец-то выдали зарплату! Большинство работников шахты как умственного, так и физического труда, пересчитав полученные гроши, впало в лёгкую прострацию. А, вот, Пофигеев заставил дополнительно поволноваться главного бухгалтера Считаева Фрола Кузьмича и, естественно, Фросю Сиплую (остальным работникам бухгалтерии было не до того…). Происходило же следующее… Получив долгожданную сумму хрустящих бумажек, Пофигеев несколько раз их пересчитал, чем даже вызвал недовольство коллег по очереди, и, в отличие от остальных, чрезвычайно обрадовался!

– Прекрасно! – сказал он и победно оглядел очередь, остановив взгляд на Считаеве. – Риторического гамлетовского вопроса: быть или не быть! – для меня больше не существует! И прошу… – поднял он вверх руку с хрустящими бумажками и значительно повертел ими, – ко мне без претензий!

После чего лицо Пофигеева искривилось в улыбке, от которой повеяло могильным холодом.

– М-м-м… – растеряно залепетал главный бухгалтер, посмотрев на Фросю, которая замыкала очередь в кассу и считалась негласной опекуншей Афиногена, – может того… скорую?

– Вполне возможно! – горячо откликнулась Сиплая, когда дверь за Пофигеевым закрылась. – В последнее время с ним что-то происходит неладное. Со стола всё падает, компьютер у него гудит как трактор, а на мой макияж – ноль внимания! Как Вам это? – растерянно и крайне озабоченно заглядывала Фрося в глаза Фролу Кузьмичу.

Начальник же не стал дожидаться ухудшения ситуации с сотрудником и поспешил в отдел. Там он застал Пофигеева за рабочим столом, где взмыленный бухгалтер заканчивал писать заявление об увольнении…

Жара наконец-то спала. Более того, заглянувшая с севера тучка пролилась коротким, но интенсивным дождиком, и всё вокруг ожило, заблестело, хотя и повеяло осенним холодком. Природные перемены как бы подтвердили и лишний раз удостоверили изменения в жизни самого Афиногена Петровича. И хотя на рынке он занимал наихудшее с точки зрения бывалых торгашей место – в углу последнего ряда, а ассортимент товара был более чем странен: советские учебники, книги про войну и строительство социализма соседствовали с поношенными сапогами жены и такими же туфлями его собственными – весь вид бывшего бухгалтера излучал довольство и неиссякаемый оптимизм. Он, как ещё не проголодавшийся пёс, весело поглядывал на проходящих мимо покупателей, пытался заглянуть им в глаза и проворно вставал с маленькой скамейки с намерением предложить что-нибудь купить. Когда очередной посетитель рынка, с недоумением глянув на благостного продавца, проходил мимо, Пофигеев разводил руками, пожимал плечами – мол, зря игнорируете – и с достоинством садился на скрипучий стульчик.

С начала новой бизнесовой жизни прошло несколько дней… Скудная последняя бухгалтерская зарплата, шедшая в основном на “местовое”, таяла как мороженое на солнце. Жена с дочерью всё более хмурились и начинали беспокоиться, с недоверием и даже неодобрением поглядывая на мужа, отца и кормильца. Но деловое настроение и энтузиазм Петровича стойко питала всё та же баба Параска: она уже торговала в собственном киоске, расположенном тут же у входа в рынок, и не только мороженым, но и “сникерсами”, “натсами” и тому подобным. Более того – наняла людей: грузчика, полупьяного небритого мужика, и реализатора, пышную, всегда улыбающуюся девицу, разукрашенную почище Фроси Сиплой. Приоделась в джинсовый костюм, и стал Афиноген замечать, что удачливая женщина пожилого возраста уже разъезжает на такси!… А, может приобрела свой транспорт?…

И тут Петровичу привалило везение! Началось с учебников по бухгалтерскому учёту. Их скупила молодая парочка за приличную (по мерке Пофигеева) цену. Затем стало продаваться всё остальное: старая, но добротная магнитола, ещё новый фотоаппарат “Зенит”, поношенные женские сапоги… Получив первый капитал, Афиноген, припомнив былой советский опыт – быть ближе к начальству, потратил его разумно: установил контакт с директором рынка, строгим грузином, и его замом, добродушным армянином, бывшим участковым. “Контактные” деньги ушли не даром, и вскоре Пофигеев торговал в первом ряду у входа, недалеко от киоска Параски. Ещё через месяц, когда обильно полетели жёлтые листья, чаще стал досаждать дождик с ветром, а солнце словно забывало о своих обязанностях – радовать людей и землю теплом и светом – Афиноген установил большую палатку с ходовым сладким ассортиментом: конфетами, печеньями, халвой и иже с ними.

К весне взял кредит в банке и построил на территории рынка магазинчик, в котором торговал всем, начиная от хлеба и заканчивая широчайшим набором спиртного! Теперь уже баба Параска поглядывала на удачливого дельца с уважением и скрытым недоумением. У самой же бабули дела стали паршиветь, мягко говоря, день ото дня… Киоск обветшал и требовал ремонта, пышная девица-реализатор похудела, уже не улыбалась, сошлась в греховной связи с грузчиком и стала спиваться. Пришлось помощников рассчитать и самой стать за прилавок. Поездки на такси прекратились…

Увлечённый нагрянувшими успехами, Пофигеев этих метаморфоз со своей деловой “крёстной” не замечал. С утра до вечера он мотался по городу, расширяя круг поставщиков товара до границ области, с намерением махнуть и дальше, а там и за… Естественно, купил подержанный “жигуль”, нанял шофёра, подумывал о собственной фирме и шикарном офисе! Жена и дочь радовались, а бывшие коллеги по бухгалтерии, посещая Пофигеев магазин, пучили глаза, губы, животы и долго обсуждали увиденное. Фрося Сиплая после такой экскурсии вообще на неделю слегла… от отравления польской колбасой одесского варианта изготовления.

И вдруг процветание сначала затормозилось, а потом стало пятиться, как тот рак, назад.

Ещё в мае, когда отгремели праздничные победные марши второй мировой, подстрелили директора рынка!… Может обстановка праздника навеяла кое на кого воинственный пыл, может, повлияли приближающиеся свободные, демократические выборы и началась борьба за места во власти, но и зама директора, бывшего участкового-армянина, тоже наказали. Бедолагу побили… больно и акцентировано: сдвинули влево нижнюю челюсть, оторвали половину правого уха, подбили оба глаза и намяли рёбра. Пока рыночное начальство залечивало и зализывало раны в больнице, их сменили. Новый директор рынка, молодой парень – косая сажень в плечах и бездонная пустота в глазах – сразу же заинтересовался Пофигеевым торговым местом, его законностью расположения на рыночной бесценной площади! Затребовал документального подтверждения…

Пришлось Афиногену Петровичу раскошелиться, но сумма компромисса с новой властью оказалась такой, что бизнесмен не спал несколько ночей, думая, где взять столько “зелени”. Пришлось пойти на непопулярные меры: сократить ассортимент товара, снизить зарплату работникам, уволить шофёра и, главное, влезть в долги…

Не успел приспособиться к новым хозяевам, как нагрянули проверки: санитары, пожарные, налоговики… После очередной такой “очистительной” встряски, взбудораженный, вспотевший, со слабостью в ногах, зашёл в кафе-забегаловку выпить пивка и снять напряжение. Подошёл к столу, за которым основательно расположился мужичок неопределённого возраста. Неопределённость создавала роскошная борода и всколоченные волосы с лёгкой проседью. Мужик одолевал очередной бокал и с видом бывалого завсегдатая таких заведений степенно разделывал высохшую, тощую тарань.

– Свободно? – устало кивнул бородачу Пофигеев.

– Присоединяйся… – прошамкал тот, пережёвывая кусок рыбы.

Уже после первой кружки пива, употреблённого Петровичем, они разговорились. Захарыч, так звали бородача, оказался человеком толковым, много повидавшим и немало знавшим. Он, как недавно отлученный от церкви священник, странствовал по стране в поисках правды и истины бытия земного! В данный момент временно проживал у набожной старушки, а средства к существованию добывал целительством, предсказаниями, пророчествами и иными магическими деяниями.

– За сие и отлучили неправедно от святой церкви! – горячо высказался Захарыч и перекрестился. – Но я зла не держу, хожу с богом в душе и людям помогаю словом пророческим. – Он поднял глаза к потолку. – Да будет воля твоя… Аминь!

– Так ты, брат, провидец? – восхитился захмелевший Пофигеев.

– Провидец не провидец, а человека и его судьбу вижу насквозь!

– Да ну! – ещё больше оживился Афиноген. – И про меня можешь рассказать?

– Ежели с Богом в душе… – задумчиво протянул Захарыч. – Ты только вошёл в сие греховное, но для некоторых заблудших весьма полезное, заведение, а я уже увидел над тобой роковой ореол злого сглазу!

– Ну-ну… – заёрзал в нетерпении Афиноген Петрович, допил остаток пива и заказал ещё… на двоих, – что там за сглаз такой?

– Страдаешь ты последние дни душой и телом. Плохо спишь, дела твои пошли не убыль…

– Точно! – даже привстал Пофигеев и вытянул лицо во внимании. – Неужели кто-то сглазил? Ведь так удачно всё складывалось… А можешь подсказать, как этот сглаз убрать и что за тварь мне пакостит?

Захарыч неторопливо сделал глоток пива, обсосал рыбью косточку, хитро сощурился и сказал со значением:

– С божьей помощью всё можно… Но… пусть простит меня Господь, такое деяние требует некоторого количества… бренных бумажек.

– Бумажек? – поник Пофигеев, но тут же оживился. – С деньгами у меня туго, но если будет результат, то не обижу!

Так эта необычная сделка и состоялась, да и запросил Захарыч за услугу совсем по-божески… для начала. Допив пиво и закончив с рыбой, мужики отправились к месту проживания лекаря-прорицателя, то есть к божьей старушке. Здесь, в низенькой комнатушке, обвешанной иконами на все вкусы и запросы, Захарыч устроил свой лечебный кабинет, или “келью для таинств”, как он высказывался.

Последние лучи заходящего солнца робко запрыгали по полу, перемещаясь на святые лики, когда Пофигеев уселся на стул под строгим Николаем-угодником и стал морально готовиться к таинству. Захарыч переоделся в разукрашенный крестами балахон, отдалённо напоминающий рясу, зажёг свечи, благовония, взял в левую руку кадило, а в правую – массивный крест с распятием Христа, и начал сеанс. В течение процесса вывода порчи, периодически появлялась молчаливая хозяйка, которая подносила Захарычу самые различные предметы: пучок конских волос, золу, птичий помёт и иное. Сама бабушка выглядела важно и степенно: круглое без морщин лицо, обрамлённое чёрным ситцевым платком, и такого же цвета длинный, до пят, халат. Все действия она производила сурово и торжественно, сверкая в племени свечей бесцветными зрачками.

Обстановка потусторонности, дым от свечей и благовоний, неожиданный бас Захарыча, которым он монотонно читал молитвы, кружась в загадочном танце вокруг исцеляемого, вместе с выпитым пивом ввели бухгалтера-бизнесмена в полуобморочное состояние.

От движений бывшего священника веяло чем-то спиритическим. Афиногену Петровичу стало казаться, что он уже на той стороне: комнатушка стала напоминать туннель с пятнышком света в конце. Тем не менее, от молитв Захарыч вскоре перешёл к членораздельной речи.

– Женщина! – воскликнул он. – Отчётливо вижу женщину!

На эту реплику Пофигеев среагировал соответственно – его стало корчить, как после солидного перебора в спиртном деле.

– Ага! – стал злорадствовать знахарь. – Выходит нечистая лиходейка! Имя видется яе, имя!

Пофигеев стал приходить в себя и воскликнул:

– Неужто Фроська Сиплая?

– Не… – послышалось в ответ. – Не “ф” кажется, а что-то на ворота схожее.

– П-п… Параска?

– Сие ближе! – злорадствовал далее целитель и вдруг прекратил свой колдовской танец и устало опустился на соседний стул.

Пока он вытирал пот со лба, полностью вернулся на землю и Пофигеев. Так и выяснилось, кто напустил порчу на успешный бизнес бухгалтера. Он вспомнил косые взгляды бабули-соседки, её частые посещения магазина с настороженным лицом и хмурым взглядом.

– Вот сатанинская баба! – возмутился Пофигеев. – Из-за неё такую работу бросил, своё дело наладил, а она ещё и пакостить мне вздумала. Ну, погоди же!

– А вот тут не спеши, мил человек, – хитро заулыбался Захарыч. – Клин надо, конечно, вышибать клином, но по разумению. Ты возвращайся к делам, принеси денежку за содеянное исцеление, дабы упрочить эффект, тогда и продолжим. Сам ничего не предпринимай, так как можешь усугубить и сделать ещё хуже.

Этот разговор и стал началом хлопотных дел по борьбе Пофигеева с порчей, которую, по версии Захарыча, на него напустила баба Параска.

Заняв ещё денег, он рассчитался с целителем и приступил к осаде пакостившей бабули. Первое, что нужно было сделать – добыть пучок её волос. В этом и состояла главная трудность. Один бы волосок – не проблема. А пучок… Выручила известная на рынке скандалистка Нинка-пирожница. Будучи в питейном состоянии, она заводилась сходу, безо всякого оборота, и сразу же хватала жертву за волосы (это был её фирменный конёк).

Увидев Нинку, которая расторговалась, уже разогрелась и была на взводе, Пофигеев вспомнил, как она лихо выдирала волосы у рыночной дворничихи Катьки. План созрел тут же…

Широко улыбаясь, Афиноген умело протиснулся между покупателями и подошёл к женщине, которая уже водила белесыми очами и угрожающе облизывала губы.

– Как торговля? – задал мужик стандартный вопрос, на всякий случай держась в стороне.

– Как в Одессе: сколько не торгуй, всё равно получишь хрен без мака! – с вызовом ответила грозная Нинка и задышала интенсивнее, раздувая ноздри как тигрица перед прыжком.

– Не говори… – заторопился Петрович, оглянулся и смело наклонился к уху скандалистки: – Параска втихую делает тебе антирекламу: мол, печёшь ты пирожки из кошачьего мяса… Но это по секрету, между нами…

Однако дальнейшее уже не зависело от воли Пофигеева.

Ошалело выпучив глаза, на время потеряв дар речи, скандалистка даже не стала уточнять полученные сведения и, решительно развернувшись, приняв боевую стойку, походкой дикой кошки направилась к киоску Параски. Афиноген Петрович, как и положено стукачу, смешался с покупателями и заторопился к месту действия с другой стороны. На эти перемещения он потерял всего несколько минут, но чуть было ни опоздал. Киоск Параски уже окружала нарастающая толпа зевак, неравнодушных и любопытных, а сам рукопашный мордобой без правил разворачивался прямо на входе в рынок. Это и спасло бабушку: когда третий клок её накрашенных волос, отлетал в сторону, когда Нинка уже повалила несчастную и выдала такой мат, что толпа зрителей восхищённо-одобрительно заревела, появился сам директор. Косая сажень в плечах, рост под арку рыночных ворот позволили ему снять пирожницу с поверженной бабушки, как кошку с другой кошки. Пока происходило выяснение отношений и улаживание конфликта, Пофигеев успел завладеть одним из пучков Параскиных волос, разбросанных по полю битвы, и поспешно ретироваться. Он справедливо полагал, что взведенная Нинка уже забыла, кто ей подкинул информацию про Параскину антирекламу, так как для скандалистки был важен сам процесс, а не его причина. Оторванная от жертвы, она быстро успокоилась, покаялась перед начальством и предложила Параске выпить мировую. Пострадавшая не стала усугублять ситуацию и согласилась на литр пива. Директор остался доволен исходом и удалился на рынок. Только толпа зрителей недовольно роптала от быстрой развязки и ещё долго не расходилась, надеясь на продолжение представления.

Длинные, мохнатые тени от заходящего солнца зловеще укрыли землю, дороги и суетящихся людей, когда Пофигеев принёс волосы пакостливой бабули к Захарычу. Целитель-предсказатель со злорадной ухмылкой принял предмет “таинства” и степенно удалился в свою комнатушку. Афиноген Петрович в нетерпении стал прохаживаться по двору. Дневное напряжение спадало и ему казалось, что всё должно вскоре измениться и наладиться к лучшему. В голову нахлынули прежние планы насчёт фирмы и офиса, шофёра, секретарши… Даже под сердцем ёкнуло и потеплело. Зажглись уличные фонари, где-то пропел петух. Пофигеев прикрыл глаза… Голос Захарыча оторвал от сладких грёз.

– Получай отворотное зелье! – стоя в дверях, демонстрировал он целлофановый пакетик с тёмной смесью и, выпятив вперёд бороду, светился полным довольством. – Давай-ка присядем, и я растолкую, как сим воспользоваться.

Они уселись на подгнившую лавочку под старым абрикосовым деревом, и Петрович внимательно выслушал инструкции целителя. Оказалось, что всё не так просто. Вначале нужно выбрать лунную ночь и, глядя на бледный лик спутника, трижды прочитать заговор над зельем, а затем подкинуть его Параске под подушку! Всё сделать до утра, иначе порча бабули не состоится, после чего может случиться всякое.

– Ежели отступишь от сказанного, заговор может перевернуться…

– Это как? – забеспокоился Пофигеев.

– А так, вверх ногами, как у людей. И куда оно потом вывезет… можно только гадать!

– Может не стоит рисковать? – засомневался и опять не вовремя вспотел бывший бухгалтер.

– Не… отступать уже нельзя: костёр горит – варево кипит и каша варится! Да ты шибко не кручинься: я ещё разок прочитаю молитвы за успех содеянного и всё получится!

С таким напутствием, не забыв взять положенные денежки, Захарыч и выпроводил дельца.

Как назло – зачастили дожди! Луна только изредка, как продажная девка, подмигивала из-за армады туч и кокетливо пряталась. “Вот ты напасть! – мысленно сокрушался Пофигеев, поглядывая на серое небо и вытирая дождевые капли с посиневшего носа. – Когда ж ты потаскуха покажешься? И дожди, будто всё лето собирались с духом, а теперь их прорвало, проклятых!” К тому же торопили и торговые дела, которые катились по наклонной вниз. Всё было готово к осуществлению возмездия и только романтическая спутница всех влюблённых задерживала. Да, Пофигеев даже непростой вопрос с подушкой уладил, подружившись с внуком Параски – Данилкой.

Мальчик на следующий год собирался ходить в школу и интенсивно отдыхал от мыслей о будущей учёбе и от своих родителей – сына Параски и его второй жены – уехавших отмечать бархатный сезон в Крым. Пока бабушка боролась за процветание на рынке, Данилка руководил дворовой малышнёй. Такое благое дело не всегда заканчивалось благополучно, и пришедшая в конце дня бабушка частенько давала взбучку бойкому мальчику за синяки, порванные брючки, сломанную машинку и т.д. Непростые отношение двоих родственников Пофигеев с удовлетворением подметил и решил использовать в своих целях.

Откладывать дальше было некуда, и он на следующий день, когда дождик приутих, лужи и грязь на асфальте стали подсыхать, подошёл к мальчику…

Данилка в это время заканчивал организацию игры по штурму песочной крепости. Песок был мокрый, так что крепость получилась внушительной и устойчивой. Малыши, разделённые на две группы – “троянцев” и спартанцев – усиленно готовились к бою. Защитники Трои таскали баклажки с водой, куски грязи, уже палили бумагу, а нападающие спартанцы выламывали из кустов сирени палки-копья, лепили песочные камни, таскали из кучи мусора куски фанеры как будущие щиты… Похоже, сражение обещалось быть не шуточным.

– Привет начальник! – по-свойски, как к взрослому, обратился Пофигеев к мальчику, который отдавал последние указания.

– Привет… – солидно ответил Данилка, с подозрением взглянув на дядьку.

– Видать драка будет серьёзной?

– Да не… мы шутя, – лукаво блеснули серые глазёнки, – но весело и нескучно.

– Однако потери наверняка будут, и бабушка вечером сделает разнос…

При упоминании о строгой бабуле Данилка кисло искривился и с неодобрением посмотрел на плешивого дядю. Воинственный пыл и боевое настроение паренька явно сникли.

– Против всякого яда есть противоядие, – выждав паузу, мудро высказался Пофигеев. – Отойдём-ка в сторонку, я расскажу, как обуздать строптивую бабушку – будет как шёлковая…

Внимание взрослого человека и его заманчивое предложение польстили и покорили Данилку, и он согласился выслушать участливого дядю.

Наконец тучи рассеялись, ветер стих, и показался обломок луны. Афиноген Петрович как раз заканчивал ужин. Жена уже мыла посуду и делилась последними уличными новостями. Дочь перед этим “порадовала” проблемами учительницы немецкого языка, которой пацаны подложили на стул клей, похихикала по этому поводу и ушла смотреть телевизор. Увидев сквозь застиранные занавески ущербную луну, Пофигеев подскочил, как ужаленный гремучей змеёй, и кинулся к себе. Жена только проводила мужа удивлённым взглядом.

В густой посадке, которую Афиноген Петрович присмотрел уже давно, он добросовестно три раза, не отрывая глаз от ночной проказницы, прижимая пакетик зелья к сердцу, прочитал заветные заклинания… Потом была тайная встреча с Данилкой, и процесс отворота вступил в активную фазу!

Помогло сразу! Торговля, особенно алкоголем, пошла так бойко, что к концу дня наметился его дефицит, а муку с сахаром размели ещё раньше. Пересчитывая вечером выручку, которую представила инфантильная продавец-реализатор Люська, по кличке Тормоз, Пофигеев даже подрагивал от возбуждения. “Вот оно! Вот… Теперь держись, Параска!” Разомлевший от сладких мыслей, полный новых планов, он не помнил, как пришёл домой. Был особенно мил и внимателен со своими домочадцами, много ел и даже выпил рюмку сухого вина. Долго не ложился спать, что-то вычитывал из брошюры по уголовному праву, писал на бумаге простые формулы и бойко клацал кнопками калькулятора, в который раз пересчитывая дневную рекордную выручку.

Ночью спал плохо. В голову лезли навязчивые мысли, как расширить дело. Он то выбивал новый кредит, то занимал деньги у Считаева, то перед киоском Параски вместе с Захарычем собирал милостыню в чёрную шляпу, а Фрося Сиплая простуженным голосом призывала его одуматься и бросить торговлю… Под утро приснилось, что он полетел на луну, а попал в турецкий бордель! Проснулся весь в поту, обнимая и комкая подушку (жена похрапывала, отвернувшись спиной).

Досадуя, находясь под впечатлением сна, сел на кровати, и машинально стал поправлять измятую подушку… Приподнял её и обомлел! Даже левая нога и рука занемели, а между лопаток не вовремя заструился пот… Из-под края простыни выглядывал пакетик с тёмным порошком, тем самым, над которым Пофигеев так усердно колдовал последние дни! “Конец котёнку!” – ударило жаром в виски и крутануло сверлом в затылке.

Тут стал припоминать, что Люська-Тормоз, закончив сдавать выручку, сунула своему хозяину пакетик с молотым чёрным перцем собственного приготовления. Ещё и наставляла:

– Такого перца Вы нигде не найдёте! Хоть сало поперчи, хоть яичницу, хоть любое другое солёное, жареное, пальчики потом откусите, до чего вкусно!

– Вот, откусывать бы не надо! – заупрямился, было, начальник и тут же забыл про перец, думая о своём замысле.

“Неужели перепутал пакеты?… – завертелась горестная мысль. – Сегодня же уволю Люську! Но как я отворотное зелье сунул себе…? Вот загадка…”

Пофигеев плохо разбирался в психологии и не знал, что в данном случае сработало подсознание: он так усиленно обдумывал весь процесс избавления от порчи, так часто проигрывал в уме заклинания при луне и закладку зелья под Параскину подушку, что не только перепутал пакеты, но и машинально сунул отворот под собственную подушку! Впрочем, народная мудрость: не рой яму другому… – к происшедшему, возможно, имеет большее отношение.

Кое-как умывшись, наспех позавтракав, расстроенный Пофигеев отправился на рынок в свой магазинчик, в глубине души надеясь – авось пронесёт! Но… пророчество Захарыча, про то что зелье может перевернуться вверх ногами, сбывалось уже у входа: возле киоска Параски стояла строительная техника, суетились рабочие, роя траншеи под фундамент чего-то большего, чем новый киоск. Сама бабуля, как молодая, разметав крашенные (правда, реденькие) волосы, с деловой, счастливой улыбкой бегала вокруг разворачивающейся стройки.

Между лопатками рекой лился пот, ноги дрожали, а во рту сохло, как в прошлогоднюю жару, когда Пофигеев подходил к своему торговому месту. Навстречу ему спешила Люська с радостным выражением лица:

– Афиноген Петрович! На всё спиртное, муку и сахар взлетели цены! А у нас нулевой остаток… надо делать переоценку… срочно ехать на базу…

По мере того, как начальник приближался, радость на лице продавца тускнела, а речь замедлялась. Дело в том, что Люська ужасно любила торговый момент, когда цены росли. Тогда работы становилось меньше, а “левака” больше. Мертвенные глаза хозяина, сизая бледность его щёк испугали её. Пофигеев подошёл к Люське, глянул на неё так, что женщину обдало январским морозом до самых пят, и устало опустился на ступеньки магазина…

Через неделю, распродав всё до кирпичика и последней бутылки с водой, не до конца рассчитавшись с долгами, Пофигеев Афиноген Петрович, бывший бухгалтер угольной шахты, несостоявшийся бизнесмен, работал подсобным рабочим и счетоводом по совместительству на малом предприятии ООО “Дёргвоздь”. Оное занималось выдёргиванием из “бэушных” деревянных изделий гвоздей, их последующим выравниванием и сбытом по сходным ценам. “Дикий” колхозный рынок Пофигеев обходил соседней улицей.

Рэкетир

Саньку Смурого провожали в город на ПМЖ (постоянное место жительства). Плохого в таком решении ничего не было, будто бы. Но основные, глубинные его причины далеко не радовали: колхоз развалился, зачатое на его обломках товарищество сельских производителей так и не вышло из бумажного состояния, а фермерство не светило, даже тускло, ввиду отсутствия средств, финансовых, технических и, главное, предмета труда – земли. По телевизору и в других СМО (средствах массового одурачивания) государство постоянно кого-то поддерживало, кому-то выделяло, иногда снабжало, но деревню с интригующим названием Закусово эти благородные порывы стойко обходили стороной.

Выручало, разумеется, личное подворье с огородиком, курами и поросёнком, иногда костлявой коровкой. Посему, когда случалось употребить горячительный напиток, то закусяне имели, чем закусить и даже приветить гостя. Однако для молодёжи, особенно активной, наполненной крестьянской энергией и силушкой, простору было маловато.

Указанное выше событие – проводы – происходило в начале лета. Дожди, похоже, позабыли эти края, отчего трава раньше времени пожухла, а вишни, яблони и другие “плодоносящие” уныло поникли ветвями. Лишь при внимательном осмотре на них можно было заметить сморщенную вишенку или яблочко чуть большего размера, или высохшую сливу.

Расположились за грубо сколоченным столом в старом саду, под раскидистой яблоней, которая хоть как-то укрывала от солнечных, разящих лучей. Помогал пережить жару случайный ветерок-сквознячок, снующий между деревьями в вечных поисках чего-то, человеческому уму недоступного.

На проводы собралась вся родня: дед с бабой, отец с матерью, дяди, тёти, племянники. Заглянул и сосед, дед Мотя. Саньку, как жениха, посадили в центре стола и наставляли по ходу застолья, каждый по-своему и кто как умел.

– Нас в город пущали токмо за особые заслуги! – моргая выцветшими глазами и пытаясь повыше поднять дрожащую руку, вспоминал дед, бывший моряк-североморец. – Бывало, выдраишь палубу до блеска и получишь поощрение-благодарность от боцмана перед всей командой на вечернем построении. И это ещё не всё… – собрался сесть на своего конька старик, но был остановлен женой:

– Про твои подвиги мы знаем! Ты бы внуку что путёвое присоветовал и шибко рюмку не сдавливал, а то раздавишь ненароком.

– Ты ж не даёшь разъяснить диспозицию и влезаешь не вовремя в ход мысли, – загорячился дед.

Сосед, дед Мотя, досконально зная эту супружескую парочку, успел перехватить инициативу:

– Нынешний город не то что при большевиках! Тогда порядок был, а сейчас… Послушаешь радио, посмотришь телевизор, когда ветер из Загуляево дунет и антенну поправит, так и за голову схватишься! Кругом ворьё, киллеры какие-то, бандюги в очках с автоматами, гулящие девки без энтого… самого… юбок. Раньше про таких и не слышали, и не видели.

– Не пугайте парня! – вступился порозовевший отец, тепло глянув на сына. – Его так просто не возьмёшь – вишь, какой вымахал!

После этой реплики выпили по второй и отдельные наставления плавно перешли в горячую дискуссию о самых разнообразных сторонах современной жизни, причудливо преломленных практичной крестьянской логикой.

Потом наступил второй этап проводов, в котором собственно про Санькин отъезд уже не вспоминали, а только пили, иногда закусывали, пели старинные песни и даже танцевали барыню с цыганочкой.

Санька высился над своими предками молодым тополем и слегка покачивал мощными плечами. Его лицо, как зеркало, отражало весь ход застолья. Оно, румяное от волнения и выпитого, то хмурилось, кривилось, то сияло довольством и благодушием, то укрывалось грустью. В голове мысли отсутствовали, угнетённые нахлынувшими чувствами. До вечера ещё оставалось время, но он уже маялся ощущениями предстоящей встречи со своей подружкой Меланьей. И хотя серьёзного у них ничего не случилось… как будто, но грусть от предстоящей разлуки усиливалась. Не помогали и подспудные грешные мечтанья, которые перед отъездом всё настойчивее лезли в голову, о красивых городских девчатах.

Наконец солнце спряталось, и, чтобы не прерывать торжества, отец зажёг большой фонарь, в своё время “конфискованный” с крыши молочной фермы. Улучив момент, когда дед Мотя с тётей Александрой лихо выплясывали под удалую “Коробушку”, а им помогал криком (песней это трудно было назвать), держась за плечо отца, дядя Анисим, Санька вылез из-за стола и через огород направился к дому Меланьи.

Они встречались возле куста ракиты, который наклонился веточками к позеленевшей воде деревенского ставка и словно пытался помыть запылённые листики и заодно утолить жажду. Такие ощущения всегда возникало У Саньки в этом месте и ему было жаль, что вода, высыхая, удалялась от несчастного куста и словно дразнила его.

Фигурку Меланьи увидел издалека, хотя сумерки загустели, а луна подмигивала косым глазом где-то на краю небосвода. Девушка серой тенью выделялась на поваленном стволе ольхи и, вскинув голову, смотрела на звёзды. Небесный свет отражался в её глазах колдовскими искорками и казался неземным.

Как всегда, парень незаметно подкрался сзади и осторожно, чтобы не напугать, обнял девушку. Его руки и дыхание она узнала бы из сотен, поэтому не стушевалась, а только для приличия вскрикнула. Потом были поцелуи, разговоры шёпотом, неумелые ласки, клятвы и обещания… Всё было как всегда, но Санька чувствовал, что он уже не здесь, а там, в новой городской жизни. Иногда даже казалось, что он ласкает не Меланью, а какую-то другую, чужую девушку. Такие же чувства одолевали и подружку, когда Санька уж очень грубо впивался в её губы, до боли сжимал груди и беззастенчиво ощупывал всё тело. И она не устояла…

– Ты… того… не кручинься шибко. Я… одну не оставлю… ежели чего… – виновато пряча помутневшие глаза, обнадёживал Санька притихшую Меланью, в глубине души надеясь, что происшедшее останется без последствий.

Отряхнув брюки, поправив рубашку, он вдруг почувствовал, что лирическое, нежное настроение улетучилось и вновь захотелось к столу. Расстались натянуто, не как обычно. Прощальный поцелуй был скорее данью привычке, чем необходимостью. Но девушка, блестя невольной слезой, пыталась верить другу, а тот уже был далеко…

К своим двадцати годам Санька, конечно, бывал в городе, и не раз. Поэтому высотные дома, масса снующих людей, автомобилей; бьющий в уши шум, гам; разъедающая глаза пыль и гарь его особенно не смутили.

Поселился у дальней родственницы тёти Клавы, которая жила на окраине в частном доме с мужем, дядей Геной. Детей они не имели. Тётя работала кондуктором трамвая, а дядя – таксистом. Смурому выделили отдельную комнату, проинструктировали о порядках в доме, показали, где кухня, ванная и туалет. Разъяснили, как пользоваться благами цивилизации, а также ключами и замками. С тех пор Санька своих благодетелей почти не видел бодрствующими, так как семейная пара всегда отсыпалась. Оставалось только догадываться, когда тётя успевала готовить завтраки и ужины (понятие “обед” отсутствовало в принципе), а дядя находил время всё это потреблять.

Представленный самому себе, Санька занялся поисками работы, как главного, ради чего оставил родимое гнездо. В этот важный момент страна переживала пик массового психоза, вызванного нахлынувшей свободой, экономической, политической, сексуальной и другой! Почему-то многим до коликов в некоторых местах организма захотелось торговать. Впрочем, дело было не в коликах, а в наступившем развале неэкономной экономики. Рынки, маленькие и большие, стихийные и организованные, заполонили все перекрёстки, скверы, площади, остановки общественного транспорта и иные людные места вместе с неистребимой амброзией, которая, поддавшись людскому сумасшествию, неимоверно разрослась, сделав аллергию популярной болезнью. Хотя, ради справедливости, нужно отметить, что аллергеном было не только въедливое растение, но и многие деяния нового государства.

Уже при первом вояже по городу, Саньке бросилась в глаза типичная рыночная сценка: два небритых “молодца” – как правило, один долговязый и полностью лысый, другой щуплый, наполовину лысый – неспешно обходили ряды и собирали с торговцев… деньги. Поначалу Сашка подумал, что это работники рынка выполняют свои профессиональные обязанности.

Но не успели небритые парни закончить свой обход, как появилась разукрашенная пышная блондинка в белом халате и повторила ту же процедуру с небольшой разницей: в обмен на деньги выдавала какую-то затёртую бумажку. Причём делала это строго, небрежно и с таким важным видом, что у торгующих людей вопросов не возникало. Нет, попытался один дородный селянин в чём-то усомниться, но блондинка так на него посмотрела, что мужик замолчал и потом долго не мог прийти в себя.

Почесав затылок, передёрнув плечами, Санька вспомнил разговоры про рэкет. Действо, связанное с этим мудрёным заокеанским словом, в деревне казались чем-то нереальным, далёким, выдуманным в полупьяной беседе. И вот те на! Всё очень реально! “Зарабатывают на пустом месте не горбатясь! – то ли восхищённо, то ли со злостью подумал Смурый. – Это тебе не земельку пахать и скородить. Ну и ухари…”

Деталей рэкетирского “бизнеса” Санька, ввиду своей крестьянской безграмотности в вопросах криминала, не знал. Мысль про непыльный заработок повертелась в лобной части и на время улетучилась. А тут и работа подвернулась – грузчиком в ларьке, расположенном недалеко от рынка. Таскать тяжести для Саньки было делом привычным, поэтому он легко влился в реденький коллектив малого торгового предприятия.

Очевидно, есть на свете бесовская сила! Только так можно объяснить неожиданный, даже для самого Саньки, поступок.

Сухощавого старика с весёлым взглядом, бойко торгующего плодами садов и огородов, Смурый приметил давно. Дед сидел на стульчике, обставленном корзинами, накрытыми расшитыми полотенцами, недалеко от входа и постоянно собирал вокруг себя очередь. Соседи по рынку хмурились, глухо роптали, но дедок им виновато улыбался и только разводил руками: мол, что я могу сделать, ежели людям нравится мой продукт.

Об этого торгаша Санька всегда спотыкался, заходя на рынок полюбопытствовать. Чертыхнувшись, он мысленно ругался: “Чёртов сучок! Умостился прямо на входе, будто лучше других. Деньгу лопатой загребает, куда ему, старому, столько, и рэкетиров не боится… Или они ещё не добрались сюда?…”

Последняя мысль оказалась решающей. Смурый чаще стал заглядывать на рынок с утра и высматривать небритых рыцарей удачи. Но они не появлялись. Дородная молодица в белом, без единого пятнышка, халате строго в девять часов делала свой традиционный обход, а “тех” не наблюдалось.

“Знать ещё не охватили! – радостно подумал Санька, почувствовав незнакомый доселе азарт и слабую дрожь в левой коленке (ею в детстве стукнулся о жердину забора, когда с деревенскими дружками давали дёру после “чистки” колхозного сада). – А свято место пусто не должно быть, потому как разводятся всякие… – тут он нехорошим словом помянул деда-торгаша.

Откладывать в долгий ящик не стал и, отпросившись с работы, с утра прибыл на “свой” рынок! Для маскировки одел тёмные очки, затёртые джинсы и такую же куртку. Чтобы не отставать от рэкетирской моды, бриться не стал. В общем, вид у бывшего селянина получился грозный, учитывая габариты детины ростом под метр девяносто.

День обещался быть ясным: по небу плыли редкие пятнышки облаков, небесная голубизна приятно ласкала взор, а ветерок лишь слегка трепал листья деревьев и волосы парня. Санька глубоко вздохнул, поправил завивающийся чуб и смело вошёл в рынок…

Большинство торговцев уже приготовились к работе, в их числе и дедок. Он с приветливым видом сидел на стульчике рядом с огромными корзинами, из которых заманчиво выглядывали яблоки сорта “Белого налива” и мичуринские груши внушительных размеров. Несмотря на ранний час, торговля шла бойко. Улучив момент, когда старичок, отоварив женщину с ребёнком, положил денежки в затёртый кошелёк и весело оглянулся, Смурый твёрдой походкой подошёл к выбранному объекту своего нового дела.

– Славно торгуете, дедуля! – как можно развязнее начал Санька, резво наклонился, взял яблоко побольше и демонстративно нахально впился в него белоснежными зубами (парень никогда не курил).

Старик слегка передёрнулся, потускнел, но тут же приободрился, привычно заулыбался и весело сказал:

– Продукт свежий, вкусный, только что с веточки! Приобретайте, пожалуйста!

Дальше Санька повёл себя так, что никто бы в деревне не поверил, что это тот увалень, который кошек защищал и, несмотря на силу, кабанчика или там козочку, даже курочку, не мог подрезать. А причина такого перевоплощения заключалось в генах. Если покопаться в предках Смурого, то можно найти, как в конце девятнадцатого века, когда рухнуло крепостное право, прапрадед Мефодий занимался лихим промыслом, а именно: днём побирался возле церкви, а ночью разбойничал!

Земляки-селяне и не подозревали о таком перевоплощении внешне спокойного здоровяка. Началось с того, что Мефодий неожиданно отделился от отца, выстроил скромный домик на окраине и основательно занялся хозяйством… один. Жениться не спешил.

Вскоре на паперти уездной церкви появился лохматый, с огромной бородой, в равном солдатском мундире, безрукий, одноглазый калека. Он замыкал разнородный строй убогих людей и отличался тем, что, опустив голову перед потёртой фуражкой, неистово, не прерываясь ни на секунду, молился, отбивая глубокие поклоны. В то время как другие, обиженные богом, при появлении прихожан гнусавили на разные лады, соревнуясь в жалостливости: – Подайте Христа ради несчастному калеке! – изувеченный солдат таинственным шёпотом воздавал хвалу Господу. На верующих людей вид преданного Богу несчастного вояки действовал покрепче плаксивых причитаний, и они не скупились. Конкуренты-страдальцы косо поглядывали на солдата, на его доверху набитую денежными знаками, бумажными и металлическими, фуражку и пылали ненавистью. Пытались как-то его побить, но только себе в убыток. Однорукий оказался с “протезной” второй рукой и лихо расправился с обидчиками. Затаив злобу, они притихли…

В то же время на дороге, проходящей через лес и соединяющей два уездных городка с губернским центром, в вечернее время и лихую непогоду стали шалить разбойники. Позже выяснилось, что лиходеев было двое, причём, один из них малолетний. Почтовые тройки, купеческие обозы, даже государевы чиновники разного ранга и звания обирались до нитки. Разбойники действовали умело, не повторяясь и постоянно меняя места нападений на длинной лесной дороге. Злодеи так обнаглели, так озаботили власть, что на их поимку в помощь местному уряднику выделили роту солдат.

Пока происходили эти события, Мефодий женился на безродной сироте Нюрке и стал богатеть: построил новый, из столетнего дуба, дом, приобрёл скотину, прикупил землицы… Собирался построить кабак в уезде, но неожиданно приболел…

Болезнь пришлась на момент, когда солдаты с урядником выследили разбойников и должны были их повязать. Однако злодеи ускользнули. С тех пор разбои прекратились. Ходили слухи, что главаря подстрелили. Исчез и калека-солдат, вызвав вздох облегчения у нищих на паперти.

А Мефодий быстро оправился и стал крепким хозяином в уезде, положив начало новой ветви рода Смуровых.

– У вас не только товар хороший, но и место соответствует…

– Ну, рано встаю и прихожу первым! – забегал дед глазами и тут же заторопился: – Так вам чего и сколько отвесить. Беру не дорого…

Пока Санька лихорадочно соображал, как доходчивее объяснить старику, что надобно делится своими доходами, получил толчок в бок:

– Молодой человек! Вы или отоваривайтесь, или отходите, не создавайте очередь!

Смурый возмущённо обернулся – за ним уже стояли три человека во главе с маленькой, толстенькой бабёнкой, явно скандального типа поведения. Заметив нерешительность в глазах парня, скандалистка вознамерилась его оттиснуть. Это движение подтолкнуло Саньку к решительным действиям. Он наклонился под прямым углом к уху женщины и со зверским выражением что-то ей прошептал. У скандалистки отвисла челюсть, она испуганно оглянулась и проворно исчезла, а за ней и остальные: они успели разглядеть “боевой” наряд Саньки и сообразить, что к чему.

Воодушевлённый маленькой победой, Смурый приободрился, близко придвинул лицо к носу деда и прошипел:

– Ты мне дурочку не горбать, а выкладывай мани, если хочешь…

– Так бы и сказали! – не дал закончить фразу дед. – У меня, извиняюсь, по старости глаза плохие… не всегда и знакомых угадываю… не то что…

Старик произносил эти слова, не поднимая глаз, будто стыдился чего-то, и торопливо отсчитывал деньги. Не глядя на новоиспечённого рэкетира, протянул бумажки и снова принял деловой вид.

Естественно, соседи по торговле наблюдали за этим наглым, но привычным разбоем среди бела дня, и уже готовили свои кровные. Так что дальнейший сбор дани пошёл гладко и закончился быстро. К концу Санька чувствовал себя настолько уверенно, что выходил с базара гордой, твёрдой походкой. Народ провожал его взглядами, которые в античных мифах описывались как сверкающие молнии, испепеляющие врагов дотла!

По дороге в кафе, которое он давно приметил и назначил для обмывания удачи, мысленно подсчитывал выручку – получилось недурно. Более того – превосходно! Столько ему не заработать грузчиком и за неделю. Настроение у парня настолько поднялось, что он решил повременить с кафе, а зашёл в киоск объявить, что увольняется по собственному желанию. Хозяин, худой чёрный армянин, осмотрев Смурого с ног до головы, только недовольно хмыкнул и ничего не сказал. Лишь продавщица Аня выразила озабоченность: до появления нового грузчика ей придётся самой таскать товар.

Вечер выдался всем необычный: было в меру тепло, щебетали птички, весело светили вечерние фонари, играла музыка, и народ выглядел благожелательным и праздничным. Так, во всяком случае, казалось Саньке в компании разбитных девиц, с которыми он решил отметить свой успех. Где-то в глубине души он чувствовал: не всё тут ладно. Например, не мешало бы завести напарника или напарников, да и с дирекцией рынка надо бы согласовать… И вообще, дедок-то тоже деревенский… Но лёгкость, с которой собрал деньги, ощущение собственной силы и перспектив на будущее брали своё и отбрасывали всякие сомнения.

Веселье с пивом и водкой лились рекой. Смурый бравировал: не стесняясь целовался с подружками, брался за любые части их тел и иногда отмечал, что слишком доступное, всё же не такое приятное, как запретное. Воспоминанья о Мелание проскочили на мгновенье и улетучились. Голова туманилась, язык заплетался, руки и ноги действовали всё неувереннее…

Очнулся на траве среди деревьев. Косые лучи утреннего солнца и лёгкая роса на траве не обрадовали. Голова казалось надутым шаром, от чего болела и грозилась лопнуть. В рот словно налили столярного клея, поэтому губы размыкались с трудом, а шершавый язык не ворочался. Мучила жажда. Кое-как усевшись, рассмотрел себя и местность, в которой очутился. На заднице обнаружил полуспущенные трусы. Джинсы с вывернутыми карманами валялись рядом. Вокруг шумели деревья, сквозь них вдалеке просматривалось шоссе, по которому сновали автомобили.

“Отметил…”, – стискивая ладонями пульсирующие виски, горестно подумал Санька. Недомогание физическое постепенно стало переходить в душевное раскаяние. “Правильно говорил дядя Анисим: как деньги достаются, так и улетучиваются!” – кольнуло в лобной части. Долго ещё сидел Смурый на траве, облизывая высохшие губы и укоризненно обдумывая происшедшее. Уже и солнце поднялось, и ветерок поутих. Наконец парень поднялся, надел джинсы, потряс головой и с видом человека, принявшего важное решение, направился к шоссе.

Посадка, в которой очутился, находилась в черте города, поэтому добрался к рынку скоро, проехав “зайцем” на трамвае. Однако пошёл не на рынок, а в ларёк. Продавщица Аня готовилась к рабочему дню и ждала машину с товаром. Появление Саньки, его желание вернуться на работу восприняла с энтузиазмом. Вскоре появился и хозяин, косо с ухмылкой осмотрел работничка и молча кивнул головой в сторону приехавшей машины. Смурый попросил воды, с жадностью выпил полную бутылку и энергично принялся за разгрузку. Очень скоро забыл про больную голову и работал так, будто делал любимое дело или “пахал” на собственном поле.

Прошла неделя…

Утро в тот день выдалось пасмурным. Чёрные клочки туч обгоняли более высокие белые облака, увеличивались количественно и предвещали дождь. Ветер злился и резкими порывами бросался на людей пылью и мусором. Однако рынок жил своей обычной жизнью, не обращая никакого внимания на изменения в погоде.

Смурый проворно проскочил входные ворота и уткнулся в людей, окруживших неутомимого деда-торгаша. Соседи старика сразу приметили новоявленного рэкетира и насторожились. Вскоре и дед, обслуживая покупателей, краем глаза увидел Саньку. Виду не подал. Только в глазах проскочила искорка, скорее злорадная. Сам же парень излучал решимость и одухотворённость, которая бывает у людей, задумавших благое дело. “Раздам деньги и сниму с себя эту тяготу!” – возвышенно думал Смурый, поглаживая карман, набитый заработанными за неделю деньгами.

Толчок в спину оторвал его от радушных размышлений:

– Отойдём-ка, кореш, в сторонку: базар есть!

Санька оглянулся и собрался возмутиться, но оторопел – его толкал дедина метра два ростом, а рядом стоял тип чуть пониже, но с лицом и комплекцией очеловеченной горной африканской гориллы. Как загипнотизированный, Санька оставил очередь и пошёл, сопровождаемый гориллоподобными. В голове завертелись мысли о бандитской конкуренции, о том, что кто-то положил лапу на “его” рынок и теперь будет выяснять отношения. “Да пусть забирают! – успокаиваясь, думал Санька. – Такое безобразие не по мне. Вернуться бы к земле…”

Они зашли в тупик, который образовывал с одной стороны высокий забор, а с другой – торцевая глухая стена жилого дома. Впереди высилась куча строительного мусора далеко не первой свежести. В нос Смурого ударил смрад, а сверху упала случайная капля дождя. Он шмыгнул носом, развернулся и собрался первым начать разговор, но его опередил хриплый бас:

– Так ты залётный или беспредельщик, или наглый лох? Порядков не знаешь, чё ли?

Из сказанного Санька понял только последнее. Он собрался даже извиниться, сослаться на неопытность и предложить спокойное обсуждение спорного вопроса, но не успел – удар в пах, а потом по голове, уложил неслабого селянина на землю. Пока он, согнувшись дугой, хватал воздух и прояснял взгляд и мысли, горилла продолжал наставлять:

– Завтра, на этом же месте, с тебя штука баксов! Если замылишься – из-под земли достанем и ноги повыдёргиваем! Принесёшь бабки, тогда поговорим предметнее… – в этом месте горилла, поддержанный напарником, хохотнул и продолжил миролюбивее: – Может, и на работу возьмём.

Ткнув поочерёдно в бок Смурого ногами, смачно сплюнув, умеренно ругнувшись, “животные” удалились.

Совсем потемнело, и пошёл мелкий дождь. Санька кряхтя поднялся и посмотрел на пасмурное небо. Струйки дождя стекали по щекам и почему-то успокаивали. “Ну и отлично! – думал он кривясь. – Теперь уж точно всё решилось. Баксов вам?… Дулю с маком!” Санька злорадно ухмыльнулся, отряхнул воду с волос, ощупал карман с деньгами и энергично направился в сторону рынка.

Такого торгующий народ не видел до этого, и не надеялся увидеть в будущем! Санька решительно влез вне очереди, которая, игнорируя дождь, настойчиво тянулась к деду. Молодая женщина с цветастым зонтиком, как раз подставила сумку для яблок. Она удивлённо глянула на нахала, но ничего не сказала, только твёрже сжала губы и приготовилась терпеливо ждать. Дед, увидев знакомое, неприятное лицо, спрятал радушие, нахмурился и хотел что-то сказать, но Санька его опередил, ткнув в руки старика деньги:

– Возьми, батя, должок! И не серчай… Так получилось…

Дед от такой благотворительности округлил глаза, открыл рот и так и остался в недоумении. Санька же глубоко вздохнул, как после тяжёлой работы, и стремительно пошёл далее. Женщина с зонтиком пожала плечами, глядя вслед парню и тихо, про себя произнесла:

– Так и сказал бы, что деньги нужно отдать…

Тем временем Смурый обходил ряды базара. То там, то тут слышалось почти одинаковое:

– Должок, мамаша! Вы уж не серчайте…

– Брал у вас давеча в займы, девушка…

Закончив возврат долгов, Санька поспешно, пряча глаза, покинул рынок. Торгаши не сразу осознали, что случилось, а когда дошло, то стали подходить друг к другу и горячо обсуждать невероятное событие.

– Неужели, совесть у парня проснулась?

– Какая там совесть! Испугался, что в тюрягу загремит. Говорят, этих бандюг менты прижимают!

– А, по-моему, конкуренты насели. Чтобы не отдавать больше, решил вернуть меньшее…

Ещё долго шли разговоры и пересуды, причём, в целом, настроение у всех было приподнятое.

Возвращение Смурого отмечали не мене основательно, чем проводы. За столом, в том же саду под яблонькой, с листочками, блестящими капельками от прошедшего дождя, собрались в прежнем составе: родители, деды, дядья с тётями и племянниками. Добавилась Меланья! Она скромно сидела с дедом Мотей (он её и прихватил по просьбе Саньки) и сияла большими ясными глазами. Еда и выпивка стояли перед нею нетронутыми. Санька женихом сидел во главе стола, глупо улыбался и с трудом отрывал взгляд от девушки.

День был пасмурным, но без дождя. Где-то мычал бычок, кудахтали куры и не ко времени настырно кукарекал петух. Саньке казалось, что город и то, что с ним там произошло, остался сном, нехорошим и тягостным. А эти знакомые сельские звуки, деревянные дома, сараи, даже кучи навоза, оставались с ним всегда.

В паузу, пока разливали спиртное и подкладывали закуску, дед не преминул воспользоваться моментом и взялся за своё:

– Увольнение на берег для настоящего моряка вещь сурьёзная! – дед тянул вверх дрожащий палец. – Ежели не выутюжишь брюки до бритвенной остроты, не выдраишь до золотого блеска бляху, можешь и схлопотать от патрульного офицера. А то и на гауптвахту загреметь!… Был как-то случай…

– Ты на внука гляди, а не болтай про старое, да рюмку легче дави! – привычно напустилась баба на своего памятливого мужа.

– Вот отсталая женщина, не даёт разумное слово высказать, – опустил руку дед и, не дожидаясь приглашения, лихо опустошил рюмку. Потом смачно крякнул, ухватил куриную ножку и крепко впился в неё зубами, которых у деда был ещё полон рот.

– Недавно показывали по телевизору, в Америке народ в городах стал болеть ожирением! Вскорости и до нас дойдёт сия напасть, – вставил своё умное слово сосед, дед Мотя. – Так что верно ты, Санёк, поступил: в нынешних городах жизни никакой…

Больше всех возвращению сына радовались отец и мать: у них появились планы относительно земли, расширения и обустройства хозяйства. Такому повороту в судьбе крестьян способствовало то, что в парламенте приняли, наконец, новый закон о земле, и появились перспективы, особенно в части банковских кредитов, для селян, желающих работать.

Отец восторженно трепал сына за руку и приговаривал:

– Хорошо, что ты вернулся! Мы тут такое фермерство развернём!…

Санька смотрел на это родное привычное, на свою первую любовь, Меланью, покачивал мощными плечами и с трудом сдерживал предательские слёзы…

01.08.07 года.

Знамение или дерьмократическое ЧП

(почти по Чехову)

Шахтёрский городок Степной – центр одноименного района – казался вымершим. Слабый ветерок кропотливо собирал в ямках, густо усеявших уличные тротуары и дороги, мусор самого невероятного сорта, назначения и калибра. После вчерашнего дождя досыхали на остатках асфальта последние лужи, оставляя грязные круги. Сквозь армаду серо-белых облаков пугливо выглядывало солнце. По вытоптанным газонам перед помпезным, с тёмными водянистыми разводами, зданием райисполкома бегала стайка бродячих собак. Время от времени из здания торопливо кто-нибудь выходил. Реже – заходили внутрь. Слева в тени сиротливо пылились два японских джипа…

Унылый провинциальный пейзаж маленького городка, однако, разбавляли красочные плакаты: намечались выборы в местные органы власти. Плакаты присутствовали везде, где могла (и не могла!) достать рука человека: на заборах, столбах, тумбах, на растяжках между проводами высокого напряжения, над и под крышами домов. Кто-то умудрился даже над входом в кладбище повесить скорбную физиономию под зовущим лозунгом: “Сохраним и умножим прах наших невинно усопших!” А внизу жирным шрифтом: Голосуйте за “Партию жертв мудалитаризма (ПаЖеМу)”.

Старший лейтенант степновского отдела внутренних дел, постоянно исполняющий обязанности участкового, Михаил Михайлович Зашибеев, заложив руки за спину, слегка отдуваясь, с важным видом обходил вверенный ему участок наблюдения за законностью и порядком. Выпирающий живот затруднял передвижение, но старлей крепился и виду не подавал. Он грозно хмурил брови, многозначительно надувал толстые щёки и округлял глаза, демонстрируя монументальность и значимость своей персоны.

Реденькую кучку людей, что-то шумно обсуждающих на упомянутом выше исполкомовском газоне, приметил издали и внутренне напрягся, ощущая знакомое, сосущее предчувствие назревающего непорядка. Пока не торопясь шёл, до него доносились странные речи. Первого различил деда Пантюху, бывшего марафонца-любителя, который каждое утро, вот уже десять лет, по десять раз оббегал райисполком, символизируя плачевное состояние спорта в городке.

– Что вы мне ни доказывайте, мужики, а это дурной знак и попахивает выборными грязными технологиями!

– Ну, скажет, пахнет оно… конкретно… дерьмом… – возразил хриплый, надтреснутый голос, принадлежавший известному в городе сапожнику Кузьмичу.

Кузьмич был высоким худощавым мужиком с привязанными к затылку очками. Так что его голова со шнурочным бантиком на худосочной шее отчётливо выделялась среди остальных. Сапожник часто бывал в запое и, когда опохмелялся, становился очень говорливым и рассудительным.

– И сделано всё неспроста! Гляди какая кучища, да ещё и на голове! В этом, граждане дорогие, может быть намёк на некое знамение. Помню, в прошлом годе по весне сучка соседки Марфы загадила так весь двор, что вонь на улицу вышла. Не прошло и месяца, как соседка отдала концы… вместе с сучкой. Так-то…

– А у нас был обратный случай… – вмешался в разговор дворник, дядя Митя, с реденькой метлой бочкообразный мужик, одетый в жёлтый зипун. – Кобель, по кличке Хлястик, перестал мочиться. Так его хозяйка Жанна неожиданно забеременела и родила двойню в свои пятьдесят лет!

– Это ещё что!… – вмешался третий участник обсуждения, но нарастающий азарт предметной беседы прервал подошедший Зашибеев.

– Что за сбор в неурочный час и в неположенном месте! – грозно рявкнул он и своим внушительным брюхом раздвинул строй возбуждённых людей.

– А это… – хотел он продолжить, оттеснив Кузьмича, и замер с открытым ртом и застрявшим в горле последним звуком ч…

У старлея застучало в верхней части живота и галопом понеслись тоскливые мысли. Они как гончие поросята наталкивались друг на дружку, хрюкали и не могли определиться, где и во что им ткнуться. Участкового ошарашило, опустило до самой земли шокирующие зрелище. На огромном предвыборном плакате пропрезидентской партии, лежащем на земле с улыбающимся портретом самого…, творилось невообразимое и непостижимое!

Аккурат на голове (чуть выше лба) высилась солидная куча… дерьма. Перед ней, высунув язык, весело и смело поглядывая на собравшихся зевак, вертела коротким хвостиком собачонка. Время от времени она трясла головой, строила глазки и в паузах – одобрительно подгавкивала. Животное абсолютно не смущалось окружавших людей и чувствовало себя раскованно!

– Гав! – увидев живот участкового, поприветствовала собачонка и даже слегка подпрыгнула на месте, очевидно от радости. Хвостик завертелся ещё интенсивнее.

От собачьего приветствия старлей вышел из столбняка и, дав петуха на высокой ноте, рявкнул по инерции, очевидно вспомнив Чехова:

– Чей собака?

Народ сразу же утих в знак уважения к представителю власти. Стал вопросительно переглядываться. В его, представителя, голосе вместе с понятным возмущением послышался даже отдалённый намёк на наличие мозгов: начал-то с собаки, как возможной причины безобразия, а не с какого-то там дерьма!

– Прокуророва это Муська! – звонко нарушила паузу мальчишечья голова, высунувшаяся из-за туши дворника дяди Мити и тут же спрятавшаяся. – Они её с вечера ищут… – донеслось издали.

– Прокурора… – было задумался Зашибеев и сходу нашёлся. – Подайте её, бедолагу, сюда: надобно людям помочь… А не чесать языки срання! – вновь возвысил голос и набросился на зевак старлей, лихорадочно обдумывая, как поступить с дерьмом и плакатом.

На команду первым среагировал Понтюха. Он нагнулся и хотел взять собачонку на руки. Но… Муська напряглась, перестала вилять хвостом и грозно зарычала! Марафонец инстинктивно отпрянул и цензурно ругнулся:

– Ах! Мать твою… Ещё цапнет!

– Не! Это не прокуророва! – снова высунулась голова мальчишки. – У них незлая и крупнее этой дворняги. Наверное, это Нюськи-алкашки. Её намедни из подвала супермаркета “Всё от народа” турнули. Так она теперь вон там, на лавочке ночует… собак приваживает: они ей закусь таскают… – И пацанёнок повернул голову и ткнул пальцем в сторону сквера, что примыкал к исполкому.

Все как по команде, в том числе и участковый, машинально повернулись в том же направлении.

– А, по-моему, такую кучу может наваять только кобель, которого кормят не менее чем три раза на дню и польской колбасой. От неё всегда желудок сводит! – Обновил дискуссию до сих пор молчавший лысенький низкорослый мужичок. – Или сметаной… польской…

Все дружно повернулись к лысому.

– Эти олигархи, ни дна им не покрышки, – вдруг присоединилось новое лицо – проходившая мимо небезразличная персональная пенсионерка местного значения, – кормят своих собачек таким, что нам и не снилось. Вот, на днях, моя дочь работала у такого…

– Отставить! – зеленея, прервал излияния с политическим запашком вновь оживший, берущий ситуацию в руки, Зашибеев. – Собаку убрать! Кто у нас дворник?… – Старлей грозно поводил глазами и свирепо уставился на дядю Митю. – Плакат отмыть, прочистить, пропыле… и водрузить на место. Ясно!

– Так точно! – Приставив метлу к плечу, чётко стукнул пятками сапог дворник и выпятил вперёд округлый подбородок и незапятнанный ещё зипун.

– Приступай! – уже миролюбивее кинул Зашибеев и хотел разгонять толпу, но опять вышла заминка.

Собачонка злобно зарычала. Более того – ощетинилось и оскалила зубы! Она явно не хотела покидать то ли кучу дерьма, то ли плакат с ликом самого… В общем, дворник откровенно был в замешательстве, пытаясь отогнать настырное животное. Даже метла не помогала. А ситуация стала накаляться! Жучка, огрызаясь, вдруг стала переминаться с одной задней лапы на другую и, улучив момент, элементарно сотворила новое безобразие – желтоватую, тоненькую, но интенсивную струйку! Коварная жидкость расплывающимся бордовым пятном прошлась по очам, носу и добралась до улыбки самого… Народ ахнул… громовым хохотом!

– Эт! Молодец собака! Что вытворяет? Хоть и бессловесная тварь, а чует человека, даже нарисованного! На хорошее умная скотина гадить не станет! – захлёбывался в неподдельном восторге сапожник Кузьмич, вытирая слёзы.

Его поддержала персональная пенсионерка, за ней спортсмен-бегун, потом лысый… Зашибеев тем временем повышенно потел, желтел и белел, как тот африканский хамелеон, набирая в лёгкие побольше воздуха, чтобы остановить антигосударственную вакханалию!

– Начальство едет! – опять зазвенел голосок мальчишки.

Зашибеев натужно выдохнул, враз укрылся новой волной пота и обернулся – к тротуару парковался шестисотый “Мерседес”! Старлей почувствовал тупую боль в брюхе и сухость во рту. Он резко развернулся и кинулся на собачонку, примериваясь правой ногой для точного удара! Муська без труда увернулась, не покидая плаката, и… старлей, поскользнувшись на мокром полированном, промасленном сукне, всей своей немалой тушей грохнулся аккурат в… Послышался треск рвущейся ткани, хряск ломающегося дерева и характерное “чвак”. Нарастающая вонь заставила опешившую толпу дружно отпрянуть от места политического казуса…

К месту драмы-комедии уже спешил в безупречном костюме, при галстуке под правильной лысиной, начальник предвыборного штаба самого… За ним рысью бежали двухметровые охранники. Глаза руководителя метали громы и молнии! Встречал же его неудержимый хохот. Кто-то уже плакал, сморкаясь, фыркая и сплёвывая. Зашибеев вертелся неуклюжим тюленем, пытаясь встать (мешал живот), разнося вокруг себя довольно острые запахи. Никто не пытался ему помочь…

Михаил Михайлович Зашибеев отмывался долго, в течение чего, не дожидаясь окончания указанного банного процесса, участкового ускоренно уволили с переводом на другую работу: охранять свалку мусора. Партия местного “босса” (самого…) выборы проиграла (кстати, в Степном большинство поддержало бойкую ПаЖеМу!), на что Кузьмич заметил, попивая в закутке с дядей Митей пивко:

– Говорил я про знамение! Дерьмо, оно ежели и во сне приснится, то случится в скорости какая-нибудь гадость. Ну, а наяву… то знамение!

– Может в провидцы тебе податься, – сделав глоток, облизнувшись, мудро посоветовал дворник. – Там такую деньгу зашибают!…

– А что!… Не боги сапоги шьют… Надобно помозговать…

Дружки на миг замолчали. Паузу прервал лай какой-то собачонки. Они переглянулись и вдруг дружно и заразительно захохотали! Им вторил захлёбывающийся лай…

25.04.08 года. Украина.

Европейская ценность

Солнце стояло в самом зените и ощутимо припекало. Всё живое попряталось, и только столетний дед Матвей привычно сидел у ворот дома на толстом бревне, как скамейке, и грел свои старые кости… Он щурил подслеповатые, выцветшие глаза и время от времени причмокивал. Белый как снег, человек блаженствовал от тепла и напряжённо думал… Причиной сегодняшнего углублённого осмысления стали… европейские ценности!

Подспудно тема вызревала давно: дед регулярно смотрел по первому национальному каналу (как единственно доступному) новости и был в курсе событий, поданных, естественно, с “национальной окраской”.

“Живут они богато там, в Европах, – переваривал наболевшее дед. – За две мировые столько нахапали! Из одной нашей деревни чего только не вывозили: кур, коров, свиней! А люду?… Молодёжь, баб? Обер Ганс, вражина, в сорок втором годе даже у меня умыкнул трубку казацкую, ещё моему деду подаренную самим Суворовым! Сколь годов прошло, а всё жалко… А церковь? Чудом уцелела при большевиках, а культурные германцы (горбыль им в ребро!) разграбили и устроили конюшню. А теперь в Европах живут, не один хлеб жуют и нас поучают. Ценности у них!… А то как же: столь награбить?”

Дед разволновался, даже закашлялся от возмущения и попытался сплюнуть, но слюна застряла на губах и растеклась по щетинистому подбородку. От досады Матвей выругался, облизнулся и полез в карман. Однако пока доставал платок, борода на солнце высохла и стянула кожу, что ещё больше раззадорило долгожителя.

К месту или не к месту, но открылась калитка и выглянула внучка Виктория, юная, востроглазая красавица, которая в июне закончила школу и собиралась ехать в столицу – участвовать в конкурсе красоты!

– Ты чего это дед ругаешься? Европу поносишь?

– А её хоть носи, хоть вон выноси. Ей матюки как свинье грязь: высохнет, отскочит и во благо станет! – совсем взъерепенился старик.

Девушка прикрыла от солнца глаза и вышла на улицу:

– Вот выиграю конкурс да поеду в Европу. Рим, Амстердам, Париж… – мечтательно заулыбалась красавица и игриво повела плечами.

– КукИш тебе, а не Париж! – свернул Матвей подобие кукиша, поскольку пальцы гнулись плохо, и ткнул в сторону внучки. Глаза у старца засверкали, а губы задёргались:

– Таких, как ты, там хоть пруд пруди! Выиграет тот, кто деньгой пробьётся, или под главного судью ляжет. А он, вражина, ещё поглядит, побаловаться тобой али нет!

– Что ты такое говоришь, дедушка Матвей? – возмутилась Виктория. – Конкурс будет проходит по европейским, мировым стандартам. Даже в жюри будут представители из Вены.

– Во-во! Правители… – не расслышал старик. – Они направят… наших молодаек в свои бордели. Их же бабы – видел я этих немок, когда в плену под Гамбургом на ферме батрачил – как те жерди неотёсанные. На неё не то что лечь, глянуть муторно! Так они теперича наших завлекают, приваживают баснями про сладкоё житьё да свои ценности… награбленные.

Виктория хотела возмутиться и урезонить разбушевавшегося старика, но вовремя осознала бесполезность своих намерений. Она хмыкнула, надула губки бантиком и демонстративно удалилась во двор. Появилось случайное облако и укрыло деда тенью. Он передёрнулся, взглянул на небо, потом на калитку. Недовольно посопел, высморкался и продолжил размышлять.

“Ценности у них!… Со всего свету стекаются веками. Вон, римская империя…”

– Ты чё бормочешь, дед? – прервал цепь рассуждений голос внука Степана, сорокалетнего здоровяка, президента агрофирмы “Золотой колос”.

Степан только что подъехал на немецком джипе и, увидев, родственника, решил его поприветствовать. Он поправил синий итальянский галстук под белоснежным воротничком и, не дожидаясь ответа, протянул руку и поздоровался:

– Здравствуй что ли, дедуля!

– А… Степан… – отозвался недовольно Матвей и вяло протянул руку.

Во дворе загремела цепью собака и сначала несмело, а потом настойчивее загавкала, очевидно, не узнала своего. Дед хотел урезонить животное, но что-то остановило.

– Вот расскажи: ты у нас в районе первый богатей – за что тебе привилегия такая вышла? Народ кругом после развала колхозов концы с началами не может свести, а у тебя…

Степан усмехнулся, сдул пыль на бревне и солидно умостился рядом с дедом, блеснув глянцем тупоносых модных туфлей.

– Европейская культура, порядок и… мозги, дед, в ведении бизнеса – вот залог моего процветания!

– Культура, порядок… Ну-ну… – не дал внуку развить мысль Матвей. – Это мы уже проходили и слышали… Только брехать родному прадеду… нехорошо как-то с твоей стороны…

– Ты что, дедуля, правду глаголю. Вот смотри…

Но Матвей уже вновь заволновался, аж глаза затуманились:

– Ты, Европа гнилая, что людям обещал, когда за бесценок земельку у них скупал, а?

– Дак…

– А районное начальство спаивал и по ресторанам водил кто?

– Заведено так…

– Заведений теперя хватает, как в Европе! Эт точно! На все ракурсы… Ихня свобода на наши души легла, как дурман на малолетку: в глазах благостно, в мозгах карусель, очнулся – а оно стало гадостно!

– Ну, ты, деда, не утрируй. Не так…

– Втирай макароны в уши старику, втирай! – опять недослышал и перебил внука Матвей, намереваясь смачно сплюнуть.

Дискуссию вновь остановила собака. Она, гремя цепью, стала прыгать на ворота и исступлённо лаять. Дед обернулся, чтобы утихомирить ретивое животное, но вдруг осёкся и засветился всеми своими морщинами. Он возбуждённо вскочил на ноги и победно обернулся к Степану:

– Брехня! Вот она, главная европейская ценность. Кобелиная брехня! Гитлер перебрехал Сталина, когда байки про дружбу рассказывал, договора о ненападении подписывал, и сейчас нам мозги загаживают дюмакратией, свободой. Нам глаголят одно, а сами делают и на уме держат другое. Свой антирес блюдут! На нашу земельку зуб точат и глаз вострят. Неймётся им брехунам западным…

Дед так разошёлся, что стал махать руками, притопывать ногами. Однако слабоват уже стал: покачнулся и было не упал на внука. Тот давно уже развеселился от стариковских речей, даже слёзы на глазах выступили. Он поддержал разбушевавшегося правдолюбца, помог устоять на месте:

– Так и брехать, дедуля, надо тоже умечи. Вон, слышишь – кобель во дворе уже утих: соображает, значит…

Дед не стал продолжать свои рассуждения. Он разом поник, тяжело уселся на скамейку и будто забыл про внука. Наклонил голову, прикрыл глаза и что-то невнятное забормотал.

– Так-то лучше. Отдыхай, дедуля…

Степан положил руку на плечо Матвея, потом поднялся и направился к своему джипу. Кобель заскулил и нетерпеливо заскрёбся во дворе. Опять выглянуло солнце, в лучах которого зависла пыль от колёс отъезжающего автомобиля…

05.05.08 года. Украина.

Демократический казус

Поначалу (как пришла демократия) Максиму очень пришлись по душе выборы! Он даже заважничал: от его голоса зависела судьба страны, народных депутатов, политических партий, а то и… президента! Так вещали со всех сторон – боков, верхов и тыла – плакаты, телевидение и разномастные газеты, кои в предвыборные времена плодились как сорняки на заброшенном поле.

Рабочий городок, в котором родился, крестился и начинал свой трудовой путь паренёк, ничем не выделялся среди остальных, подобных. Выпятив каменисто-стеклянную грудь, в центре помпезно красовалось здание исполкома, перед которым проглядывались клумбы. На них в хаотично-эксцентричном порядке росли розы. Здание музыкального училища, расположенное с тыльной стороны от символа власти, выглядело гораздо серее, а несколько пятиэтажных “домов-хрущёвок” темнели потрескавшимися, затасканными стенами. Балконы этих памятников эпохи “эмоционального” генсека время от времени обваливались, что имело своеобразный “полезный эффект”: встряхивало однообразное городское существование, вызывая временный всплеск “самосознания” жителей.

Далее пейзаж больше напоминал урбанизированную деревню: по бокам колейной дороги неровно тянулись заборы с домами монотонной, безликой архитектуры эпохи раннего “революционного модернизма”. Усадьбы так близко прижимались друг к другу, что местные жители иногда путались, приходя в гости, в выборе нужной калитки. Отчего случались казусы: попадали не туда, а иногда и не в подходящий момент. Так, случилось однажды местному старожилу, деду Андрону, возжелать осчастливить своим присутствием кума Тимофея.

С утра настроение у деда было муторное: снился плохой сон, в котором он, сидя за праздничным столом, видел перед собой… пустую чарку! Разливал водку кум Тимофей. Андрон изо всех сил пытался ему намекнуть, что, мол, налей и мне, но тот – добрейшей, надо сказать, человек – будто не замечал суетящегося родственника. Так и проснулся с гудящей головой и сухостью во рту. “Проведаю дружка… Может, обиделся за что?” – с такими мыслями подошёл Андрон к знакомому забору и решительно открыл калитку. Первое, что бросилось в глаза, – раскидистая яблонька посреди двора. “Откель она тут взялась?…” – озадаченно потёр затылок дед и попытался осмыслить следующую неожиданность – голую мужскую задницу! Она лежала на широкой скамейке между… О Боже! И… двигалась! У старика потемнело в глазах, ноги подогнулись. Очнулся Андрон в лежачем положении у забора с наружной стороны. Над ним склонились два молодых разгорячённых, взволнованных лица. Она сосредоточенно мочила старику губы, а Он лихорадочно пытался нащупать в дряблой руке пульс. Андрон поводил глазами, шумно вздохнул и сел. Затем шаловливо осмотрел молодую парочку и по-старчески со скрипом, но от души… рассмеялся! В общем, поход в гости закончился для старожила благополучно.

В тот день Максим сидел на шлакоблоке, который заменял скамейку на единственной автобусной остановке, что расположилась на въезде в городок. Парень усердно, сосредоточенно щёлкал семечки. Поджидал приезда матери, которая ещё вчера отправилась в районный центр за медицинской справкой и по случаю осталась на ночь у родственников.

Унылый дорожный пейзаж, наконец, стал меняться, и вдали прямоугольной громадой показался “Икарус”. Максим выплюнул остаток шелухи и с любопытством стал наблюдать за автобусом. Ехал он странно: дёргался, издавал трубой резкие, гавкающие звуки с клубами чёрного дыма.

“Доходяга! – мысленно поставил диагноз Максим. – Ему бы уже на пенсию пора, а он всё мытарится! Понятно, средств ни на что не хватает. Дожились… “ – авторитетно закончил мысль паренёк, когда, натужно чихнув очередной порцией дыма, скрипнув тормозами, трудяга-автобус остановился в метрах пяти. С писком раскрылись двери и из них галдящей, возбуждённой толпой вывалились пассажиры. Шофёр появился последним. Буркнув что-то наиболее назойливым, с кислым видом полез в загашник за инструментом: явно намечался внеплановый ремонт. Люди разбились на кучки и принялись осваивать обочину дороги: кто присел на травку, кто отправился в кусты, а некоторые завели пустые, но отвлекающие разговоры.

Максиму сразу же бросилась в глаза ярко-накрашенная, жгучая брюнетка в короткой джинсовой юбочке. Из всех она казалась наиболее расстроенной. Девушка хмурила лобик, поджимала губки и с тоской осматривалась вокруг. Отойдя в сторонку, она достала из модной сумочки пачку с изображением верблюда, торопливо, но изящно вытащила сигарету и нервно закурила. Выпустив первые колечки дыма, успокоилась и уже приветливее взглянула на “мир Божий”, в частности, на Максима.

”Фартовая краля!” – восхищённо помотал головой парень. Девушка словно услышала отзыв, и устало улыбнувшись, направилась к Максиму. У взрослеющего мужчины даже ёкнуло в позвоночной части и слегка обожгло уши: красавиц побаивался с детства. Но – уважал!

– Не поясните, молодой человек, где это мы находимся? Я имею в виду, что за деревня поблизости?

– Деревня? – слегка обиделся Максим. – Вообще-то, ваш тарантас сломался возле исторического места: города Обломова. Такое название поселению казаков дали ещё до царя Панька, поскольку тут всегда проезжие ломались и попадали в неприятные истории. В десятом веке, например, регулярно грабили византийских купцов, в одиннадцатом даже обобрали княжеский обоз с золотом, а…

– А если серьёзно? – не оценила юмора красавица.

– А по правде… шахтёрский городок…

Шутливое настроение у парня вдруг снизилось от собственной провинциальной неполноценности, и он даже смутился.

– Проблем в городе много? – ещё более посерьёзнела девушка, даже глаза потемнели.

– Их, по-моему, везде хватает. А у нас… Шахту, вот, закрывают… Безработица на носу…

И красавица преобразилась! Она стала заинтересованно задавать конкретные вопросы не только о шахте, но и о других сторонах местной жизни. Максим и не заметил, как увлёкся – неравнодушен был к родному городку. По ходу разговора уважение к девушке росло.

Наконец, подошёл тот момент, когда они познакомились. И тут выяснилась удивительная вещь – Оксана оказалась доверенным лицом кандидата в депутаты, известного в этих краях борца за справедливость Юрия Долгополого! Красная, с государственным гербом книжица, в которой мелькнула фотография чем-то напоминающая Бриджит Бордо на пике её популярности, повысила авторитет Оксаны в глазах Максима на должную высоту…

Парень воодушевился. Он уже слушал девушку, не сводя с неё глаз. А она увлечённо рассказывала о том, какой прекрасный человек и политик Юрий Михайлович! Если он пройдёт в парламент, тогда многие проблемы региона и этого шахтёрского городка, в частности, будут решаться быстрее.

– Так ты замолви за нас словечко! – загорячился паренёк, неосознанно беря девушку за руку. – Нам для выживания шахты много и не надо: всего-то паршивый миллион на оборудование новое…

– Обязательно поговорю, – обнадёжила Оксана и достала из сумочки потёртую записную книжку.

Она старательно записала всё, что говорил Максим. Беседа пошла ещё предметнее, так как конец ремонта Икаруса просматривался смутно. Некоторые, наиболее активные пассажиры уже голосовали и намеривались уехать попутным транспортом. Девушка отслеживала ситуацию и откровенно огорчалась.

– Опаздываю я… У меня важная встреча по поручению Юрия Михайловича с Бакмедовым. Если не успею…

– Это… который миллиардер! – ахнул Максим.

– Да. Он известный филантроп. Долгополый дружит с ним давно! Олигарх обещал подкинуть деньжат.. А я тут…

– Не переживай! – успокаивал и поддерживал ответственного человека взволнованный до глубины души паренёк. – Такие люди ведь умные – всё поймут. Давай-ка пивка сообразим?

Оксана виновато глянула на порозовевшего, как цветок, Максима и засмущалась.

– Денег я взяла с собой мало. Надеялась на встречу с Бакмедовым…

– Да я за свои! А насчёт денег… Подожди минуту!

Он неосознанно взял её за руку, подтверждая своё расположение, и опрометью кинулся к ближайшему дому. Там жила тётя Фёкла, давняя подруга матери. В ответ Оксана пожала плечами – мол, что мне остаётся делать, кроме как уповать на доброту и понимание настоящего мужчины и сознательного избирателя.

Максим вернулся, когда водитель уже мыл руки, а автобус благодушно гудел, равномерно пыхтя выхлопной трубой. Девушка явно заторопилась. Она растерянно поглядывала то на повеселевшего водителя, то на бегущего навстречу Максима.

– Тут три сотни! Хватит и на такси, если что… – смахнув пот со лба, он радостно сунул ей деньги.

Последний пассажир вскочил на ступеньку автобуса, когда Оксана торопливо выхватила деньги и побежала. В спешке она даже не поблагодарила неожиданного благодетеля. Тот же восхищённо смотрел ей вслед и умиленно улыбался…

Неожиданное знакомство с красивой девушкой, ещё и доверенным лицом известного кандидата, определило приподнятое настроение Максима на все последующие дни. Огорчало, что не взял телефона или адреса Оксаны… Однако надеялся её “вычислить”. Внимательно следил за предвыборной кампанией и за выступлениями кандидата как по телевизору, так и в прессе. Надеялся увидеть и Оксану, прочитать о ней… И – увидел…

По происшествии недели после знаменательного знакомства, Максим привычно смотрел телевизор. В разделе криминальных новостей он немного отвлёкся. Но…

– Криминальные рецидивы предвыборной гонки! – Почему-то с ухмылкой объявил ведущий.

На экране появилась картинка, на которой два здоровенных ОМОНовца вели под руки хрупкую симпатичную брюнетку. А ведущий комментировал эпизод:

– Органами милиции задержана некая Оксана Носова. Она, представляясь доверенным лицом известного общественного деятеля и кандидата в депутаты парламента страны, Юрия Долгополова, собирала деньги у сознательных граждан!…

Знакомое имя заставило Максима вздрогнуть, а мелькнувшее лицо повергло в транс…

– Аферистка мотивировала свои действия сложным материальным положением кандидата и его природной скромностью… Многие верили!…

Дальше Максим уже не слушал. Ему почему-то стало жаль Оксану и… себя. Про отданные деньги он и не вспоминал. Встал и возбуждённо прошёлся по комнате. “Надо ей помочь! Не от хорошей же жизни занялась афёрами. Очевидно, она очень одинока…” С такими возвышенными мыслями и чувствами он кинулся к телефону, чтобы связаться с телевидением и выяснить подробнее судьбу незадачливой аферистки.

Упрямство парня было вознаграждено: не прошло и полгода, как он уже активно переписывался с Оксаной, отбывающей срок в колонии умеренного режима…

А народный защитник, Юрий Долгополов, прошёл в парламент. Правда, быстро потерялся на фоне других, более маститых избранников. Говорят, занялся сахарным бизнесом. Потом проскочила информация, что женился на дочери кума зятя президента… С народом общался всё реже… Про свои обещания запамятовал… В общем, обычная парламентская рутина.

Максим же своё отношение к выборной демократии поменял в корне: в выборах больше не участвовал. Ожидал новой, настоящей “демократической встряски” и окончания срока “отсидки” Оксаны…

01.06.08 года. Украина.

И зацвели зимой тюльпаны

(Лирический рассказ)

Мартын Егорович, заведующий отделом городской библиотеки, мужчина предпенсионного возраста (кстати, с высшим техническим образованием), привычным маршрутом возвращался домой. Настроение витало умеренно оптимистичное: всё же пятница – короткий рабочий день, по своему статусу толкающий человека на расслабляющие деяния, хотя общение с книгами особых физических, даже моральных, нагрузок не предусматривало. По центральной улице сновали разномастные автомобили. Людской поток, как и водится в это время, был несколько интенсивнее обычного. Зимняя погода – с лёгкими облаками, слабым ветерком и умеренным морозцем – тоже располагала к относительному благодушию.

И Мартын Егорович решил не спешить домой, хотя там и ждала ещё не увядшая, лишь слегка располневшая супруга Зина. С ней пережили непростое время, вырастили детей, дали им тот минимум, который позволял занять сравнительно устойчивое и комфортное положение на не всегда дружелюбном пространстве по имени – жизнь.

Обычно по пятницам Мартын Егорович третировал своё тело в интенсивных тренировках в тренажёрном зале. Но зал был на коротком ремонте, да и новые тренажёры устанавливали. Отчего время высвободилось дополнительно.

Скверик, органично вклинивавшийся во двор дома сталинской постройки, он облюбовал давно. Это место с плиточным тротуаром и ухоженными скамейками заметно возвышалось над улицей, и отсюда она хорошо просматривалась. Поскольку улица центральная, укутанная в супермаркеты, магазины и магазинчики, театры – оперный, драматический – кафе и рестораны с соответствующей иллюминацией – то полюбоваться было чем.

Не задумываясь, Мартын Егорович уселся на “свою”, старательно очищенную от снега работником коммунальных служб, скамейку, облегчённо вздохнул и даже хотел прикрыть глаза от нахлынувшего блаженства. Но… его внимание привлекла примечательная женщина!

Первое, что бросилось – она напоминала Бабу-ягу в молодости (во всяком случае, такой представлялась сказочная проказница в относительно юные годы). Нос с горбинкой, большие накрашенные глаза и взбитые волосы, напоминающие гриву необъезженной кобылицы. Фривольно распахнутый длинный чёрный плащ; мигающая модными блёстками, умеренно короткая юбка и… Вот, цветы – букет тюльпанов – несколько отдаляли привычный образ.

Женщина с решительным видом вдавливала в европлитку высокие каблуки и скрипучие подошвы добротных сапожек. Гордо, с подчёркнутой независимостью несла свою гриву и неумолимо приближалась к нему, вызывая всё больший интерес!

Была в её облике, движениях, какая-то притягательная магия. Она словно говорила всем: вот такая я! Гордая и неприступная, попробуй кто со мной потягаться или прикоснуться! Растопчу и уничтожу!

И эта неприступность почему-то влекла?…

И Мартын Егорович, когда “ведьма” уже прошествовала мимо, не удостоив взглядом одиноко сидящего мужчину, бодро вскочил и смело направился за ней. Успел вблизи разглядеть, что она совсем и не Яга, а очень даже привлекательная дама среднего возраста. То, что ведьма, уже не сомневался. Иначе чего бы это так потянуло к ней?… И мысли всякие вдруг улетучились, как первый снежок поздней осенью.

Поравнявшись, он заговорил без смущения, где-то в глубине даже поражаясь своей наглости:

– Такое впечатление – простите за бестактность – что вы эти цветы несёте не к месту приятного торжества, например, свадьбы, а скажем… на кладбище. Причём, на могилу своего недруга! Я не прав? Ещё раз извините…

Она сразу же остановилась и – улыбнулась! Грустно… Повергнув Мартына Егоровича в лёгкий транс – на него смотрели ласковые большие глаза, отдающие синевой. В них переливалась доброта, завёрнутая в прозрачную кисею грусти, даже лёгкой тоски.

– Странно… Но вы угадали – я действительно иду на кладбище.

– !!!

У мужчины пересохло в горле, а голова и верхняя часть тела вспыхнули, и обдались жаром, как в парилке. Таких контрастных метаморфоз он не припоминал даже средь бурных эпизодов своей противоречивой жизни, даже в общественных банях и спонтанных бордельеро… Она же, играя глазами и губами, продолжила:

– А насчёт недруга не угадали.

– Ну… хоть так… – стал возвращаться Егорович.

Они уже шли рядом, и женщина очень благожелательно рассказывала странные вещи:

– Каждый год зимой, первого февраля… Это мой день рождения…

– О! Поздравляю! – решился перебить мужчина, склонив галантно голову и даже спонтанно пожав ручку (она была в лёгкой чёрной шерстяной перчатке).

– Спасибо. Я иду на кладбище…

“Наверное, там похоронен очень любимый человек! Раз в такой день…” – хотел высказаться Мартын Егорович, но только подумал.

– … чтобы положить букет тюльпанов на могилку очередного мужчины, родившегося в моём году и тоже в феврале. Кстати, таких мужчин на этом кладбище не так уж и много. Но – это были мои потенциальные мужья, и я обязана их отметить, хотя бы таким образом. А ведь мы должны были встретиться в этой жизни. Просто обязаны были…

Её глаза повлажнели!

Мартын Егорович вообще-то был готов услышать нечто оригинальное, но не до такой же степени! У него даже закрались сомнения насчёт психического здоровья “ведьмы”. Шизики, говорят, выглядят внешне пристойно и рассуждают вполне нормально – не сразу распознаешь их заморочки. Мужчина остро ощутил тоску разочарования и уже собрался оборвать знакомство, но женщина продолжила, глянув искоса и горько улыбнувшись:

– Вам это кажется странным?

Егорович мимикой и плечами попытался изобразить нейтральный ответ.

Они уже подошли к центральной автобусной станции, откуда, очевидно, “ведьма” и собиралась отправиться к далеко не весёлому местечку. Задержались у тыльной стороны киоска. Она полюбовалась своим букетом, даже уткнулась в него носом, мягко втянув воздух, и продолжила:

– Странного ничего нет – я оседлая цыганка. Кстати – Роза, – представилась она, слегка склонив голову.

– Мартын… – продолжая поражаться, выдавил из себя мужчина, подумав: “Вот с цыганками ещё не сталкивался вблизи… Теперь что-то проясняется…”

– Но это всё условно: цыганка я, как десятая вода на киселе. Моя мама была русской, а отец – полукровка цыганская. Тем не менее, в нашем роду сохранился пришедший из табора жёсткий закон-обычай, нагаданный цыганской колдуньей: выходить замуж только за мужчин своего возраста. Разница допускалась в дни, не более. В противном случае, ожидали несчастья. Такое требование было на самом деле не безобидным. Все, кто пытался поступать иначе – кончали плохо…

– Что-то вроде родового проклятия? – наконец оживился Мартын Егорович.

– Не совсем проклятие, но…

Роза озабоченно повернулась к остановке: там подруливал шустрый ПАЗик и к нему уже выстроилась приличная толпа.

– Похоже… Мне пора, – с виноватой улыбкой обернулась она.

– Минутку! – заторопился он, ощущая подзабытый подъём, который всегда испытывал прежде, знакомясь с понравившимися женщинами. – Во-первых, у Вас день рождения. И тут без мужского внимания не обойтись. Во-вторых, Вы мне… В общем, минутку!

Он скоро обогнул киоск, мельком осмотрел батарею разнокалиберных бутылок, среди которых выделялось и шампанское. Чуть дальше от киоска приметил боковым зрением бабушку с корзиной цветов…

Она всё же направилась к автобусу, но Егорович успел. Вручая Розе букет белых кал, придерживая подмышкой шампанское, а в руке разовые стаканчики, решительно высказался:

– Примите цветы, как скромный подарок, и возьмите меня с собой. Всё же вдвоём будет однозначно веселее!

– Как будет угодно… – тепло улыбнулась она.

Когда подъехали к кладбищу, опустились сумерки. Небо очистилось. На звёздной подстилке, на удивление прямо посредине, умостилась полная яркая луна! Как и положено ночной спутнице, она сравнительно неплохо справлялась со своими обязанностями небесного светильника. Мартын шёл с Розой, придерживая её под локоток, и почему-то не удивлялся всей этой странности – вечернему посещению скорбного и достаточно мрачного места…

Женщина уверенно шла по расчищенной центральной аллее: чувствовалось, что она здесь не впервые. А Мартын Егорович возбуждённо говорил, совершенно не тушуясь ситуацией, полностью доверяясь своей оригинальной спутнице.

– А я ведь тоже зимний, правда, январский. И, навскидку, мы где-то одного возраста. Вот увидел вас, и куда-то потянуло, как на верёвочке пуделька. Знать, есть у нас нечто общее, – расплываясь лицом, вдохновённо сыпал словами взволнованный мужчина.

– И сколько вам лет? – иронично взглянула она и уверенно свернула в неглубокий сугроб, за которым выглядывала запорошенная инеем мраморная плита со слабо различимым портретом. Рядом, усыпанные слоем снега, угадывались лавочка и столик.

– Да вот…

– А мне семьдесят… – с особенным достоинством ответила она, сметая снег с надгробья и укладывая бережно букет.

Жёлто-розовые лепестки на чёрно-белом мраморном фоне, создаваемом тенями, вдруг вспыхнули в лунном свете и, вместе с последними словами Розы, ослепили Мартына Егоровича и отдались в затылке клиновым жаром. Во рту вдруг пересохло и остро захотелось обыкновенной воды, хотя бы глоток. Пока он осмысливал, машинально облизывая губы, Роза невозмутимо продолжала:

– Выгляжу молодо, потому что ещё не венчана, и продолжаю искать своего… Вот и этот – не дождался встречи. А жаль…

Она выпрямилась, сверкнула влажной поволокой и обернулась к Егоровичу:

– Готовьте, кавалер, стол, раз уж вызвались меня поздравлять и сопровождать.

А мужчина пристально смотрел в её лицо, мимолётом переводил взгляд вниз, на её коленки и модные сапожки, выглядывающие в разрезе плаща; поднимался вверх и натужно соображал: “Это ж надо так сохраниться? Или хорошо намакияжилась? Но тело-то ощущается…”

Приходя в себя, по ходу, очистил стол и скамейки; расставил стаканчики, достал плитку шоколада и, сдерживая дрожь, не торопясь, открыл бутылку. Она пыхнула и украсилась серым дымком. Все действия совершал медленно, поскольку чувствовал себя ошеломлённым. Романтизм знакомства несколько улетучился. Где-то заскребла мысль о напрасно потраченном времени – хотелось чего-то такого, а тут – старушка… Сразу же вспомнилась Зина, и потянуло домой. Однако… Разлив бурлящий напиток, вскинул на женщину глаза и опять стушевался – то ли лунный свет по-особенному сегодня переливался, то ли настроение сказывалось, но она выглядела привлекательной. Семьюдесятью годами здесь никак не веяло! Он глубоко вздохнул и провозгласил:

– За Вас, за вашу неповторимость и как женщины, и как человека! Будьте здоровы!

И не дожидаясь, лихо, как стакан с водкой, выпил. Даже привычно потянулся рукавом к носу. Она же задержалась: сделалась очень серьёзной, внимательно посмотрела на своего случайного “кавалера” и прошептала, именно прошептала, потому что Мартын Егорович еле расслышал:

– В этом году я встречу его…

– Вот! И я хотел то же предложить, но вторым тостом, – оживился мужчина, ощущая лёгкое головокружение и приятную теплоту, растекающуюся как-то последовательно, начиная с лобной части, шеи и далее вниз.

Потом всё стало меняться: Мартын Егорович уже не вспоминал про её годы, и всё это приключение, как его мысленно окрестил, казалось уже невероятно романтичным. С такой-то женщиной! На природе, где-то даже дикой, при луне! Среди сугробов и тишины…

В душе зазвучала музыка, и, после третьей стопки, он предложил Розе – потанцевать!

– У Вас ведь праздник… как-никак.

– Приглашайте, – просто согласилась она.

Как они умудрились вальсировать на маленькой заснеженной площадке, представлявшей собой часть пространства между рядами могил, Мартын Егорович и не задумывался. Он, кружась, вдыхал вместе с морозным воздухом её ароматы, иногда касался лицом её волос; ощущал сквозь плащ её тело и казался себе очень пьяным. Во всяком случае, изрядно опьяневшим. Только от чего – понять не мог.

Потом он целовал её ручки. Рассказывал душещипательные истории из своего молодёжного периода. С упоением слушал её ответные замечания и ощущал в себе подзабытые струнки, которые трепетали прежним, ушедшим, но, видимо, ещё не забытым…

Они уже давно стояли обнявшись. Перед ними на столике чернела бутылка, а стаканчики куда-то закатились. Луна почти спряталась за белесые деревья вдалеке, хмуро выглядывала и ехидненько ухмылялась. Заметно потемнело. Похолодало… А они всё разговаривали, разбирая очередную вечную тему, например, о женской красоте и мужской неверности…

Спонтанно, с глубокой нежностью Мартын Егорович целовал её в щёчку и краешек глаза, ощущая ресницы. Она благодарно улыбалась, осторожно прижималась к нему и продолжала говорить…

Как закончилась эта невероятная встреча, он так потом и не смог вспомнить. Осознал себя уже дома, перед Зиной! Жена очень вопросительно, заметно работая мимикой, уставилась на своего сконфуженного муженька. Тот не стал “лукавить” и сказал, что с… ребятами задержались в кафешке, отмечая некоему Толяну день рождения. А мобильник как всегда разрядился. Да и замотался…

Зина понятливо, скрывая недоверие, наклонила голову и мягко, но настойчиво, поторопила суженного к очень позднему ужину – сама не любила кушать.

Встреча с Розой изменила тихий уклад Мартына Егоровича. Он поменял работу – ушёл в фирму инженером настраивать аппаратуру. С женой возобновили прерванные, вернее, замороженные было отношения со старыми друзьями. Более того – появились новые. Чаще устраивали и бывали на торжествах, где Мартын Егорович вновь блистал гвоздём программы: сыпал шутками, побасёнками, анекдотами и самозабвенно танцевал. Оказывал внимание всем женщинам (не одной какой-нибудь), дабы быть правильно понятым супругой. Совершая весь этот переворот, скорее, возврат к прошлому, он ощущал внутри себя то чувство, которое испытал тогда, на кладбище, танцуя с незнакомой полуцыганкой, пожившей немало женщиной, настойчиво ищущей своего мужчину, несмотря ни на какое время. Это было чувство – молодости! И так не хотелось потерять его, это чувство!

Он всё же искал её.

Не раз засиживался в том же скверике, ходил по улице, выискивая глазами знакомую гриву, даже на кладбище съездил, хотя и бесполезно это… Потом решился ждать зимы и первого февраля!

Год пролетел быстро, и в нужный срок, прямо с утра Мартын Егорович прибыл на кладбище со всеми джентльменским набором: цветами, шампанским, шоколадом…

В этот раз погода выдалась плаксивая: после морозов налетел южный ветерок и спутал прогнозы местных синоптиков. После снега пошёл нудный дождь, наметился гололёд…

“Ну, не может быть, чтобы она не пришла!” – топтался он у центрального входа под навесом, где на постаменте ставили гробы и отдавали последние почести покойникам. Очередная процессия скорбно потянулась по центральной аллее, серело, уже и темнело, а Розы всё не было. С крыши капало, блестели лёд и лужи. На душе становилось совсем неуютно и тоскливо. Тело зябло, мокло, кукожилось…

Вернулся домой поздно, даже позднее, чем год назад. Зина добродушно выслушала про Толяна (наверное, поверила) и предложила муженьку ванну – отогреться, а потом уж и ужин.

– Задумчивый ты какой-то и промёрзший сегодня? Будто не в кафе на дне рождения побывал, а… на похоронах, – когда сидели на кухне, участливо подливала Зина мужу чайку.

Мартын Егорович хотел подивиться проницательности супруги, но вдруг его осенило. Он криво улыбнулся, даже искусственно изобразил хохот и странно высказался:

– А зачем ей ходить на кладбище? Она нашла своего, да – нашла! Во, женщина даёт! Дожить до таких годов и выйти замуж, а? Ещё и ребёночка родит…

Тараторил он эти непонятные для Зины фразы то ли с восхищением, то ли с обидой. И глаза у него неестественно блестели, и губы кривились ненатурально, и пальцы сжимались в кулаки горестно. Мартын Егорович будто ушёл в прострацию и плохо сознавал, где находится. Зина дивилась на муженька, но наводящие вопросы оставила на потом…

А за окном выло, стучало и сыпалось – вновь менялась погода.

06.01.11 года.

Наивный

(въедливый рассказ)

Большинство детей верит сказкам, а Руслан с юных лет отличался повышенной восприимчивостью к фантастическим похождениям выдуманных героев. Даже сейчас, отмечая дни рождения, родители частенько вспоминают реакцию трёхлетнего сына на сказку о дурковатом простачке Волке и коварной Лисице. Той, которая усадила “дружка” ловить хвостом рыбу в проруби в сорокаградусный мороз! Когда побитый мужиками, еле живой, с ополовиненным хвостом Волк тащил на своих плечах кумушку Лисицу, маленький Руслан собрался было расплакаться, но потёр глаза и спросил насупившись:

– А где теперь живёт эта… лисица?

Отец поддался настроению сказки и экспромтом сочинил свой вариант лисьей судьбы.

– Затесалась среди людей, ходит по свету и продолжает надувать простофиль.

А дядя Петя на волка не похож… – задумчиво округлил глазёнки мальчик, упомянув соседа, что жил справа на этаже.

– А дядя причём? – в унисон спросили озадаченные родители.

– Ты же, мама, всегда говоришь, что тётя Лида сидит на его шее и метлой погоняет.

Взрослые дружно расхохотались, но не стали переубеждать ребёнка. С тех пор Руслан на соседку смотрел угрюмо, а дядю Петю жалел: брал его за штанину и говорил:

– Я, когда вырасту, куплю настоящее ружьё и убью её!

– Кого это? – поражался дядя Петя, беря мальчика за руки.

– Лису… вашу…

– А… – понятливо кивал сосед головой и угощал малыша конфетой.

Когда рухнула коммунистическая система и пришла долгожданная демократия, Руслан был уже самостоятельным человеком. Более того – женатым, с сыном-школьником. Приход новой власти он принял всей душой и, частично, телом – заметно похудел.

Если раньше к политике был равнодушен, то теперь не пропускал ни одного митинга “объединённых” демократических сил. Купил майку с соответствующей символикой и даже на двухцветный флаг раскошелился.

“Вот она, свобода! – с восторгом и умилением слушал речи темпераментных ораторов Руслан. – Теперь всё действительно повернётся к народу. Коммунисты только провозглашали, а на деле всё себе, да себе…”

Возвращаясь как-то с очередного демократического шествия, переваривая услышанное и увиденное, он увидел перед подъездом своего дома возбуждённую кучку жильцов. “Наконец, и до наших дошло, – мелькнула благостная мысль. – Давно пора в доме наводить порядок с учётом нового!”

– Это по какому праву? – рослая, с комплекцией борца-пенсионера, некая Нюра с пятого этажа энергично размахивала листком бумаги перед невозмутимым носом начальника ЖЭКа Степана Матвеевича. – Этот хмырь!… – женщина вскинула руку и энергично ткнула пальцем чуть выше уха начальника, – купил кусок общенародной собственности, га?

“Га” у неё получилось таким зычным, как у какого-нибудь бравого генерала на воинском плацу во время майского парада. От такого воинственного клича мужчина, стоявший за спиной Степана Матвеевича, даже пошатнулся, очевидно, от резкого напора звуковой и воздушной волны. Руслан не сразу разглядел, что это был Митя-слесарь, племянник начальника…

Митя отличался невозмутимостью в поведении и основательностью в работе. Процесс сантехнического ремонта, независимо от сложности и масштаба, он превращал в магическое действо так, что любой заказчик, даже профессор физики с первого этажа, очень скоро начинал понимать, что “дело” принимает дорогостоящий, непростой оборот! Сам сантехник представлялся незаменимым специалистом, рекомендации которого должно строго выполнять.

Вспомнился Руслану случай с вдовой, бывшей женой директора крупного завода, Аллой Семёновной, проживающей во втором подъезде на третьем этаже в четырёхкомнатных апартаментах. Однажды у женщины случилась банальная неприятность – потёк кран…

Из всех сантехников ЖЭКа на месте, как всегда, оказался Митя. Пока Алла Семёновна жаловалась специалисту на свою расстроенную нервную систему, Митя не торопясь выложил из чемодана на кухонный стол многочисленный слесарный инструмент. Достал штангенциркуль и стал кропотливо измерять диаметр струйки, вытекающей из крана. При этом засекал время на своих электронных часах. Потом на калькуляторе что-то подсчитывал несколько минут, которые хозяйке показались очень долгими.

– Сколько дней течёт? – пристально, как следователь на обвиняемого, глянул на начинающую бледнеть женщину специалист.

– …Э-э с вечера… того… сего дня…

– Так… умножаем, – вновь сосредоточенно уткнулся в калькулятор Митя. – Десять кубов! – огласил сантехник свой вердикт как судья приговор в народном суде.

– И что?…

– А то: вы нанесли убыток Горводоканалу на сумму… рублей… и десять копеек!

Далее, пока женщина приходила в сознание и собирала остатки здравых мыслей, пытаясь осмыслить названную сумму и свою вину перед Родиной, специалист уже читал лекцию о чистоте воды, сложной системе водопроводного хозяйства, невероятных затратах водоснабжения, наступающем потеплении и нерадивых жильцах. Митя так проникновенно и научно обоснованно просвещал бедную вдову, что её хватил инфаркт!… Что было потом, она не помнит. Но, выйдя из больницы, водой пользовалась так осторожно, что стала её покупать у новой коммерческой фирмы с громким названием “Байкальский родник”. Вдова, к сожалению (а может к счастью), не знала, что основал выгодное дело на воде… Митя-сантехник.

Итак! Нюрку в доме недолюбливали и побаивались за её сталинскую ортодоксальность и коммунистическую непримиримость в любом, даже пустяшном, деле. Поэтому, ещё не зная сути то ли спора, то ли разговора по душам, Руслан настроился против архаичной, агрессивной женщины. Он решительно подошёл к притихшей толпе – Нюрка выдерживала паузу, а Степан Матвеевич обдумывал достойный ответ – и сходу вступил в дискуссию.

– Пора нам уходить от “совкового” мышления.      Человек должен чувствовать себя свободным и выбирать любое занятие, не противоречащее демократическим принципам предпринимательства и рынка…

Руслан говорил так толково, современно и напористо, что Нюрка откровенно растерялась… А Степан Матвеевич с Митей вначале несколько опешили от такой поддержки, а потом удовлетворённо заулыбались и одобрительно закивали головами, поглядывая синхронно то на агрессивную Нюрку, но на притихших жильцов.

– А… как же теперь ходить? Жить?… – попыталась вклиниться остывшая женщина в горячую речь перестроившегося соседа.

– По-новому! Учиться уважать собственность и личность любого человека, даже если он сантехник ЖЭКа! – с лихорадочным блеском в глазах доказывал Руслан.

Неожиданное появление человека, подкованного в вопросах свободного рынка и демократических ценностей, сыграло решающую роль. Нюрка отчаянно махнула рукой:

– Гори оно всё пропадом! Что я, самая крайняя? Вы-то, чего молчите? – было накинулась она на растерянных соседей.

Затем сверкнула бешеным взором и, решительно поправив сбившиеся волосы, гордо удалилась в направлении нового магазина. За ней потянулись остальные…

Начальник и сантехник с почтением и заметным уважением пожали руку грамотного, сознательного жильца, похлопали его поочерёдно по обоим плечам и уехали на… новеньком “Мерседесе”. Руслан же в приподнятом, возвышенном настроении ещё некоторое время оставался во дворе. Хотелось поговорить с кем-нибудь, поделиться своими новыми ощущениями и мыслями, но двор оставался пуст.

Прошла неделя. Случай во дворе стал забываться…

Однажды вечером жена принесла Руслану странную платёжку с требованием оплаты за пользование… ступеньками и входным тамбуром дома! Оказалось, что указанные “объекты” являлись частной собственностью гражданина Сидорова Дмитрия Эммануиловича.

– А кто это… за Сидоров? – округлил глаза Руслан и непонимающе уставился на жену.

– Ой! Тут такое творилось вчера в обед! – всплеснула руками и трагически закатила глаза женщина. – Милицию даже вызывали. Нюрка, та, что с пятого этажа, вызвала слесаря Митю, якобы кран починить, и так его отходила!…

– Причём тут слесарь! – начал кипятиться Руслан от непонятливости жены.

– Так это ж он… Сидоров… выкупил ступеньки и… – смутилась от резкости мужа жена.

– Он! – сел на диван Руслан и заморгал глазами. – А, по какому праву… – хотел он возмутиться и осёкся.

В голове у него произошло столкновение противоречивых мыслей, вызвав короткое замыкание некоторых извилин. В душе пронесся вихрь разнонаправленных чувств. Он ясно представил тот спор во дворе, своё горячее выступление… Лицо у идейного, наивного демократа побледнело, и он прилёг на диван, не выпуская из рук платёжку.

Жена забеспокоилась, пришла в глубокое волнение и вызвала “Скорую”. Прибывшие врачи констатировали у приболевшего резкий спад кровяного давления и потерю ориентации в пространстве: показывал рукой на глухую стену и просил закрыть окно.

– Покажите психиатру, – отведя в сторонку жену, посоветовал пожилой врач. – Явная прострация…

Женщина согласно кивала головой и незаметно смахивала слезинки. Её предчувствия и опасения врача оправдались: муж таки попал в заведение с душевными заболеваниями, но по другому поводу.

На следующий день Руслан купил длинную железную лестницу и пристроил её к своему балкону. Соседи не сразу сообразили, в чём “юмор” такого архитектурного решения. Когда же Руслан с помутневшими глазами затребовал от жены и ребёнка заходить (вернее, залезать) в квартиру по лестнице! То… опять вызвали “Скорую”…

Сидя в больничной палате, глядя в решётчатое окно, Руслан обдумывал одну и ту же мысль: как к лестнице удобнее и дешевле пристроить перила? Другого выхода он не видел, поскольку свято верил в справедливость законов свободного рынка! “Конкурентная борьба заставляет людей думать, искать нетривиальные способы решения проблем, – трезво думал Руслан. – Значит, надобно Митю обойти и найти более дешёвый способ попадания в квартиру?… И я его найду!”

Руслан перевёл взгляд на потрескавшийся пол и сжал ладонями виски. За окном потемнело, сверкнула молния, стрельнул раскат грома и по стёклам забарабанили настойчивые капли дождя…

07.07.08 года. Украина.

Не лыком шитый или мечта простака

Телевизор для Федьки Палёного был единственной отдушиной в его серой, непроглядно-пасмурной жизни. И хотя аппарат был старенький – поздняя модель “Электрона” советского производства с подсевшим экраном – но “ящик”, невзирая на радужные полосы, что-то показывал. Антенну заменял кусок провода, что усиливало ощущение безысходности. В отличие от многих парень не увлекался кровавыми боевиками, натурными “ужастиками”, или слащавыми, с искусственными трагедиями, сериалами. Был безразличен к политике, а новости не переносил в принципе, так как они часто бывали покруче выдуманных ужасов. Любил же разговорные “ток шоу”. Здесь иногда затрагивали такие темы, освещали такие житейские истории, что настроение улучшалось от мысли: у кого-то бывало в жизни и похуже!

Вот уже второй год после “дембеля” Федька сидел на шее у родителей. Сидеть было неудобно, отчего и не спешил жениться, хотя планы имелись. Не сказать, что парень был ленив не в меру, однако, постоянной работы не находил. Перебивался случайными заработками. Долго нигде не задерживался. И хотя так маялись многие молодые люди, не сумевшие получить вовремя достойную, востребованную специальность, но отец поглядывал на сына косо и часто высказывал своё неодобрение. Он-то не знал, что была у Федьки тайная мечта – стать шоумэном! Но как к ней подобраться? Как научиться складно говорить, не бояться публики, быть остроумным и обаятельным? А, главное, как пробиться к телевизионщикам?…

Мечта не давала парню покоя, не позволяла выбрать иную профессию. А перепробовал немало: грузчиком в магазине, барменом в кафе, охранником в банке, даже складским менеджером!

Вот уже закончилась зима, и после затяжных холодов наступала весна. Наступала медленно, робко, с пронизывающим колючим ветром, утренним гололёдом и неярким солнцем. Тем не менее, была в этой поре года, в данный текущий момент, одна особенность…

В тот день Федька задержался: проходил собеседование и инструктаж на новой работе – официантом в ресторане ночного клуба. Мать возилась на кухне, а отец отдыхал в своей спальне. Бодро поприветствовав родителей, каждого в отдельности, задержался в ванной. Из радио, висевшего в прихожей, доносились звуки модной песенки и рассказ о ходе… предвыборной компании. “Хоть бы что путёвое крутанули! – мысленно отметил Федька, намыливая руки. – Опять какие-то выборы!”

Мать Палёного была тихой, безропотной женщиной, привыкшей во всём полагаться на мужа. Они и работали вместе: когда-то в банно-прачечном комбинате, а теперь в фирме со слегка переиначенным названием известной сказки Михалкова “Мой без дыр”. Он слесарем, она оператором стиральных машин. Звали в эту фирму и сына, но он отказался, сославшись на несовместимость своего организма с бытовыми химикатами.

Мать кормила сына ужином и слушала рассказ о его очередном трудоустройстве, кивая головой в знак согласия. Почему-то именно матери, глядя в её добрые, усталые глаза, Федька мог говорить складно, долго и убедительно. Он даже ловил себя на мысли, что есть у него всё-таки разговорный талант. Вот только бы с другими так…

После ужина довольный тем, что появился шанс слезть с родительских плеч, Федька вошёл в зал и привычно включил телевизор. Пробегаясь кнопками по каналам остановился на передаче, которая вначале показалась как “ток шоу”: слева и справа от разукрашенной ведущей сидели разной комплекции, но, в целом, солидные мужчины, а перед ними то аплодировала, то посвистывала беспокойная аудитория.

Палёный, естественно, задержался на этом канале и стал вслушиваться. Довольно быстро сообразил, что это обычные предвыборные дебаты, и собрался листать каналы дальше, но остановила фраза:

– …к сожалению, для некоторых наших политических оппонентов выборы – это способ заработать огромные деньги на торговле местами в будущем парламенте, – вытирая миниатюрным платочком вспотевшую лысину, басисто говорил тучный мужчина, сидящий слева. – Такой бизнес-подход к важной государственной кампании портит имидж страны, подрывает доверие народа к власти.

– Ну, это надо ещё доказать! – горячо прервал тучного тот, что похудее и сидящий справа. – Вы, “синие”, не гнушаетесь, кстати, платить людям деньги за участие в своих предвыборных акциях! Что не только не законно, но и аморально!

В аудитории засвистели, кто-то стал выкрикивать лозунги типа: “Долой “бордовых”, даёшь “синих”!” и громко хлопать, а Федька даже опешил. “Во дают! А как складно чешут! Надо подумать…” В голове у парня провернулась неожиданная мысль, и он не стал переключать канал…

За окном капало с сосулек, поддувал влажный ветер и наглым образом врывался в открытую форточку. Федька глубоко вдыхал весеннюю свежесть и морщил лоб, пристально вглядываясь в экран.

Шёл мелкий снег, но было так тепло, что на землю падали уже не снежинки, а капельки воды. Лёгкая, прозрачная дымка мягкими хлопьями укрывала посеревший от мокроты город. Перед зданием областного совета шумела и волновалась под зонтиками и без них группа людей с транспарантами. Впереди всех выделялся мужичок с надвинутой на глаза американской бейсболкой и с рупором в руках. Периодически он поднимал вверх левую, свободную, руку и заучено выкрикивал лозунги, которые с рёвом и гамом повторяла толпа. Федька стоял в первом ряду с плакатом, на котором на белом фоне было начертано чёрной краской: “Долой министров-коррупционеров!” Настроение у парня было приподнятое, и он с явным удовольствием старательно кричал со всеми. Благостное состояние Палёного объяснялось несколькими причинами. Во-первых, нагрудный карман приятно согревала денежная купюра с круглой (для него, конечно) цифрой. Во-вторых, здесь было гораздо веселее, чем в ресторане. И в-третьих, самое главное: чем-то эта предвыборная тусовка напоминала разговорное шоу! Во всяком случае, уже за первый час стояния, Федька наговорился столько, сколько и за месяц работы в кафе не получалось. Даже охрип маленько.

Когда акция закончилась, свернули плакаты, сложили их в подъехавший микроавтобус и быстро разошлись. Палёный с улыбкой ребёнка, откушавшего долгожданного мороженого, направился домой, где собирался обрадовать мать, да и отца, заработанным. Однако, на углу площади его остановил молодой человек в безупречно деловой одежде. Из-под воротника модного плаща выглядывала белоснежная рубашка с чёрным галстуком, а на голове красовалась шляпа из очень дорогого материала.

Деловой подошёл вплотную к Федьке, наклонился к уху и зашептал:

– Подработать не желаешь? – и добавил громче. – Работа не пыльная, не требующая особых навыков и тем более образования.

Федька на секунду замялся:

– А по времени?

– Да, прям сейчас и всего на пару часов!

– И за сколько?

– Стольник…

– Замётано!

Вскоре Палёный опять стоял на той же площади в первых рядах, но уже другой взволнованной толпы – более многочисленной, чем предыдущая, – с плакатом “Поддержим “синих” и наше родное правительство! Оппозиционеров на свалку истории!” Настроение у парня совсем окрасилось в радужный цвет. Цифры полученных денежных знаков легко складывались и грели душу простотой приобретения.

На этой акции рупор был мощнее и кричали громче, поэтому Федька натурально охрип, но крепился и от остальных старался не отставать. Окончание митинга прошло, как и в предыдущем случае, только микроавтобусов было двое. С улыбкой первоклассника, которому наконец-то поставили пятёрку по чистописанию, натужно откашливаясь, Палёный отправился домой.

В этот раз шёл и оглядывался: вдруг опять деньжата подвалят! И не ошибся! Когда собирался свернуть в проулок, чтобы сократить дорогу, его остановили две женщины предпенсионного возраста средней упитанности. Сладко улыбаясь подкрашенными глазами и губами, они приветливо спросили:

– Молодой человек! Можно к Вам обратиться как к мужчине?

– М-можно… – с натугой прохрипел Федька и почему-то покраснел откашливаясь.

Женщины проворно окружили парня, взяли его под руки, отвели внутрь двора и по очереди затараторили:

– Как Вас зовут, солнышко?

= Ф-Федька…

– А нас Мила и Люся!

Далее та, которая представилась Люсей, стала уверенно и изобретательно крыть все политические силы, участвовавшие в настоящих выборах. В конце она сказала:

– Надеюсь, Вы согласны с нашими выводами?

Федька в ответ что-то прохрипел и мотнул головой сверху вниз. После чего в дело вступила Мила. Она приобняла парня, наклонилась к его уху и заговорщицки прошептала:

– Подработать хочешь?…

Заметно потемнело от набежавшей чёрной тучи, и площадь перед зданием облсовета помрачнела. Снег сменился на моросящий дождь-ситничек. Федька стоял с непокрытой головой, время от времени тряс ею, стряхивая мокроту с лица, так как руки были заняты плакатом с воззванием: “Долой власть настоящую и прошлую! Голосуйте за Новую силу!”

Хотя толпа представителей Новой силы была реденькая, но кричали так громко, что пробегавший мимо бродячий пёс сначала гавкнул пару раз, а потом поджал хвост, заскулил и опрометью кинулся вон, в ближайшую подворотню!

Палёный уже не хрипел, а только открывал рот. Настроение почему-то упало: то ли от надоедливого дождя, то ли чувства голода, то ли от того, что сумма денежных знаков увеличилась не на много…

Домой вернулся к вечеру. Родители заканчивали ужин, когда Федька заглянул на кухню. Отец глянул на промокшего, уставшего сына вопросительно, а мать тревожно спросила:

– Что-то с работой не получилось? Сегодня же твоя смена…

Федька криво усмехнулся, тряхнул мокрой головой и прохрипел:

– Подробности расскажу позже, а пока…

Он полез во внутренний карман пиджака и протянул матери аккуратно свёрнутые купюры. Лицо женщины просветлело, а отец с сомнением засопел:

– Надолго ли устроился?…

Федька пожал плечами, а про себя подумал, что на этих митингах можно не только заработать, но и приблизиться к своей мечте. Осталось восстановить голос и дождаться телевизионщиков. “Кто-то на этих выборах загребает миллионы, но и мы не лыком шиты! – думал Федька, засыпая в тёплой постели после умеренно сытной еды. – Не только отхватим свой кусок хлеба, но и на телевидение пробьёмся. А там – слава, поклонницы, поездки по стране…” Сладкие мысли плавно перешли в сон, в котором Федькина мечта воплотилась самым причудливым образом: с микрофоном, украшенным изумрудами, он вёл прямую передачу с гарема, сидя голым в бассейне с неповторимыми восточными красавицами. За спинами девушек висел огромный, во всю стену плакат: “Долой синих, бордовых и жёлтых! Вся власть Голой женской силе!” Красотки обнимали Палёного, ласкали и сладко шептали: “Подработать не хочешь?…”

На следующий день, на удивление посвежевший (может после чудного сна!), Федька продолжил свой трудовой марафон на дистанции предвыборных баталий. Трудился допоздна, так как успел ещё на один митинг. Хрипота вскоре прошла. Правда, голос огрубел, но стал зычным. Через неделю Палёный уже хорошо ориентировался в политических раскладах, в плане графика митингов и суммы оплаты за участие в них. Естественно, были такие, что не платили. Но они Федьку не интересовали.

Работал с подъёмом, потому как поднакопил деньжат и уже пообщался с телевидением: не только попал в кадр, но и успел интервью дать, а, главное, познакомился с симпатичным корреспондентом Ниной, девушкой с короткой причёской в синих облегающих джинсах. Федькины доводы о демократичности проводимых выборов были такими “вескими”, что Нина после интервью хохотала до слёз и сама пожелала продолжить знакомство: такого идейного простака она ещё не встречала!

В следующий раз Нина вместе с оператором сама подошла к Федьке (он как всегда был в первом ряду митингующих) и с загадочной улыбкой стала задавать наводящие вопросы. Федька как школьник-отличник заучено восхвалял программу представленной на площади политической силы и предметно ругал оппонентов. Надо отметить, что Федька серьёзно подходил к тому, чтобы не запутаться: кого хвалить, а кого хаять. Для чего – не надеясь на память – строго отмечал в блокнотике, на чьём мероприятии он в данный момент находится.

И после этого интервью Нина искренне хохотала, успев поинтересоваться, где встретить парня завтра.

На эту акцию Федька пришёл загодя, так как предыдущая закончилась раньше запланированного. Он терпеливо выстоял очередь за транспарантами, любовно разгладил полученное полотнище и, примеряясь, поднял его повыше. Мимо него проходил какой-то высокий парень с повязкой дежурного, присматривающего за порядком. Он резко остановился и стал разглядывать Федьку, как осматривают, наверное, привидение или инопланетянина, скажем, с Марса. Глаза у дежурного округлились, губы в негодовании опустились вниз, и он с вызовом рыкнул:

– Не ты ли, морда краплёная, вечером из голубого ящика в новостях крыл нас по-черному? А сегодня уже примазался и на бабки рассчитываешь, гнида волосатая! Ребята! – обратился высокий к тем, кто уже заинтересовался происходящим и подходил поближе. – Среди нас провокатор! Затесался, гад, бабки снимает и нас же и хает! Надо бы проучить подонка, чтобы больше не повадно было! Ату его!

До Федьки не сразу дошёл трагизм происходящего. Не успел он рот открыть в своё оправдание, как получил удар в спину, а потом в живот. Сбитого с ног его не стали топтать, а, взяв за руки-ноги, оттащили к тротуару и выкинули на газон аккурат в лужу…

Очнулся от шума, в котором выделялся знакомый голос. Сел и огляделся: возле газона шумела толпа, в глаза бил ослепляющий свет мощного фонаря, впереди маячили глаз телекамеры и фигурка Нины. Девушка страстно говорила в микрофон:

– Дорогие телезрители! Мы ведём прямой репортаж с места события – газона площади областного совета – где в грязной луже лежит избитая до смерти жертва предвыборной борьбы: молодой активист партии… “синих”! До рукоприкладства в такой изуверской форме “бордовые” ещё не доходили! На место происшествия съёмочная группа канала “Бесцветный” прибыла первой…

Пламенную речь Нины перебил вой сирен подъехавшей “Скорой помощи” и милиции. Ошеломлённый Федька с помощью проходившего мимо старика и кривоногой старушки поднялся на ноги и не знал, как себя вести в этой ситуации. Он озирался, стряхивал грязь и пытался обратится к Нине, которую оттеснили работники милиции, освобождая дорогу медперсоналу. Вскоре при вспышках фотоаппаратов, под объективами вновь прибывших телекамер и спонтанный гул воинственной толпы, Палёного настойчиво уложили на носилки и унесли.

Везли недолго! Как только медицинская “Газель” набрала скорость, Федьку профессионально быстро обследовал врач, крепко сбитый сухощавый мужчина в лёгких очках. Он давил на Федькины ссадины и синяки, которых оказалось немного, и привычно спрашивал:

– Больно?

Голос у парня опять подсел, поэтому он только качал головой, в основном отрицательно.

– Тогда не будем усложнять жизнь ни тебе, ни нам. У нас и так хватает вызовов, чтобы без толку задарма возить таких пострадавших. – Здесь врач презрительно скривился. – Эти корреспонденты из засушенного таракана сделают доисторического динозавра, а нам отдувайся.

После чего врач крикнул, чтобы водитель остановился, и Федьку в мягкой, но настойчивой форме высадили где-то возле нового ночного клуба. Тут гремела музыка, сверкали безупречной краской дорогие автомобили, мялись у дверей заведения девочки в мини юбках – словом, жизнь бурлила в своём вечном, неиссякаемом потоке. На этой оптимистичной картине Федькина карьера платного митингового активиста закончилась.

Однако продолжение было. На следующий день к нему заехала Нина – как она вычислила координаты Палёного, он узнать не успел. Его взяли под руки, извинились перед оторопевшими родителями и срочно увезли для участия в передаче: “Грязные предвыборные технологии”, в которой он не только сидел статистом, но и отвечал на один, заранее подготовленный вопрос: “Как Вас, активиста “синих”, пытались подкупить и запугать нечистые на руку оппозиционные силы?”

У Федьки чудом прорезался голос и память, и он чётко, без запинки, выдал наспех выученный текст. Нина выглядывала из-за телекамер, улыбалась, иногда прикрывала рот, сдерживая смех, и одобрительно кивала парню головой. А он млел: всё же мечта его начала сбываться!

07.09.07 года. Украина.

Не от мира сего

Последние дни июля откровенно баловали людей. Лето словно застыдилось, что так долго и настырно поддавало жару всему живому, и решило смягчиться: вместе с северным ветерком налетели лёгкие серые облака, их догнали свинцовые осколки воздушных айсбергов, и пролился скромный грозовой дождик. Природа с благодарностью восприняла небесный подарок. Она пахнула влажной утренней дымкой, выпрямила тополиные плечи, засверкала зеленью потускневшей, было, травы и удивилась очами просыхающих луж…

Роза, законная жена Наума Дотёпина, с истомой, переходящей в трепетный восторг, при котором сердечко ходит ходуном и намеревается выпрыгнуть из грудных оков, осматривала новую двухэтажную квартиру, купленную накануне в престижном еврорайоне. Это был подарок мужа к троице. Да, Наум почитал церковные праздники и если что-нибудь дарил, то обязательно к “святым” датам.

А муж Розе достался неординарный. Когда они только познакомились, и она столкнулась с этой самой “неординарностью”, то даже испугалась и собралась сбежать от нежданного поклонника. А начинался их любовный спринт с курьёза…

“Была зима, и выпал снег, всё заискрилось белизной…” – когда утром спешила на работу, вспомнились ей строчки, вычитанные прошлым вечером из томика стихов неизвестного советского поэта. Первый снег, как водится, застал врасплох городские службы. Трудящийся народ, в меру поругиваясь, иногда посмеиваясь, а иногда и плача, пытался дождаться общественного транспорта. И только шаловливое солнце выглядывало из-за серого здания завода металлических конструкций и чувствовало себя комфортно.

Роза сравнительно успешно добралась до остановки и, оценив ситуацию, поняла, что день испорчен намертво: непосредственный начальник и так выражал недовольство её чертёжными “трудами” (девушка работала чертёжницей в конструкторском бюро после окончания техникума), а теперь ещё и неминуемое опоздание блестело случайной дорожной колеёй, проторенной по первому снегу перепуганной “копейкой”. Сам смельчак обречённо стоял на тротуаре, куда его занесло на повороте, и уже не дёргался: аккумулятор сел, и бензин кончился после безуспешных попыток выехать на дорогу.

Люди с надеждой поглядывали на поворот и были несказанно удивлены, когда оттуда показалась сначала лошадь, а за ней сани! Послышались первые реплики и комментарии по поводу экзотического пришествия, и сани вдруг понесло на тротуар: очевидно возница не учёл крутизны поворота, а лошадь, радуясь свободной дороге, резвость не убавила, а скорее наоборот.

Роза, находясь под впечатлением сказочного вида, не сразу сообразила, что сани летят на неё! Она даже не ойкнула, как бородатый возница успел подхватить её, избежав таким образом столкновения, и уложить к себе на колени. А лошадь замешкалась лишь на секунды. Она фыркнула, мотнула гривастой головой, заржала, обнажив крупные зубы, и ловко вывернула сани. Под свист и хохот потенциальных пассажиров, Розу усадили поудобней, и она полетела в волшебном снежном вихре, украшенном вожжами, длинным лошадиным хвостом и объятиями нежданного “спасителя”.

На работу прибыла раньше начальника. Но, главное, познакомилась с предпринимателем Наумом Дотёпиным. На тот момент Наум осваивал элитное коневодство и довольно успешно. Вообще, среди городских бизнесменов он был известной личностью и считался “везунчиком”. Была у него своя “изюминка-оригинальность” – на одном деле долго не задерживался. И всё, за что ни брался, приносило ему скорый доход. Опробовал за последние годы свиноводство, частное такси, ресторано-кофейную сеть, автосервис… Такие далёкие друг от друга бизнессферы Наума совершенно не смущали. Он быстро “входил в курс” и через короткое время получал приличный доход. После чего ”дело” становилось ему неинтересным, и он задёшево сбывал его конкурентам. За что и пользовался уважением.

Борода придавала Дотёпину солидности. А русский кафтан покроя восемнадцатого века и хромовые сапоги, в которых он частенько красовался, окончательно формировали образ русского купца того же века. У Наума всё было “не как у людей”. Кроме старинного одеяния, говорил соответственно. Например, мог выразиться в сторону депутатов парламента:

– Им, думским боярам, невдомёк, что народ мается от поганых законов.

Или о банкирах:

– Боле берут, чем в рост дают. Запаршивели, серебряные кошели!

И ухаживал Наум нетипично для современного человека, тем более имеющего кое-какие деньжата. Сражу же после примечательного знакомства, пригласил Розу в выходные покататься по лесу на лыжах (нет бы – в ночной клуб или ресторан “Техас”!). Девушка попыталась отказаться, так как лыжные палки в руках держала один раз ещё в школе, но Наум ободряюще улыбнулся, засветился светлыми глазами и обнадёжил:

– На моих лыжах может кататься любой.

И действительно, себе он прихватил финские гоночные лыжи, а ей – санки с широкими деревянными полозьями и коротенькими палками. Однако даже ими Розе не пришлось воспользоваться: оригинал привязал сани верёвкой к своему поясу и удивительно проворно устремился по просеке. Девушка была неготова к такому повороту, и эта неготовность только усилила её последующие ощущения.

Катание прошло весело, азартно, с комичными эпизодами и завершилось “у чёрта на куличках”.

– Здесь и заночуем… – сказал, отдышавшись, Наум, остановившись у снежной, правильной формы, кучи. Солнце уже спряталось и лишь посылало прощальные красные лучи из-за посеревших верхушек сосен и елей. Надвигавшаяся темень, сверкнувшая первыми звёздочками, и лесная чащоба заставили забиться сердце девушки неровно.

– Э-это как… заночуем? – выдавила она побелевшими губами и невольно сжалась от нахлынувшего холода.

– В берлоге! – ответил Наум тоном, которым предлагают поселиться, скажем, в пятизвёздочном отеле.

После чего воткнул палки в сугроб, отвязался, снял лыжи, подошёл к снежному холму и стал его разгребать… Вскоре показалось нечто похожее на плетёную из хвороста, солидной толщины дверцу. Наум её аккуратно развернул и показал рукой на открывшийся чёрный зев:

– Прошу, боярышня!

Роза, облизывая высохшие губы, робко заглянула… Ступеньки, железная печка, стол, лежак из шкур, в общем-то, подействовали благоприятно, и девушка смело вошла внутрь. Дальнейший ход событий временно её успокоил, даже приободрил. Наум разжёг печку, приготовил ужин с чаем и, улёгшись на шкурах… уснул.

Растерявшаяся Роза кое-как покушала в полутьме, рассеиваемой огоньками, мелькающими в щелях печки, и прилегла рядом. За стенами берлоги стало подвывать, скрипеть, свистеть… Благодаря ворсистой шкуре и печке, холода она не ощущала. Однако уснула не сразу и с твёрдой мыслью – “отшить” такого поклонника. “С этими приколами и до инфаркта недалеко” – мелькнуло последнее.

Однако утро рассеяло тревоги и сомнения. Наум был в высшей степени внимателен, галантен, а, главное, не навязчив и не груб: другой бы воспользовался ситуацией по-другому. Когда после горячего завтрака оставили лесной отель-берлогу и благополучно выбрались из леса, их уже встречали хлопья начинающейся метели. Роза выпрыгнула из санок, подбежала к Науму, обняла и, поцеловав в нос, прошептала:

– Так необычно я ещё не проводила время…

Парень мягко приобнял её:

– Раз ты мои вывихи пережила, знать, пора засылать сватов.

– Засылай…

И, вот, шикарная квартира! У Розы голова шла кругом. Она выглянула в окно и полюбовалась открывшимся видом: возле жилого массива умостилась рощица, за ней виднелся водоём, прямо во дворе переливалась радугой цветов детская площадка, а из-за угла сверкал иномарками кусочек автомобильной стоянки. Проглядывались и новые магазинчики, даже супермаркет мигнул стёклами вдалеке.

– Прекрасно! – вдохнула она полной грудью ещё спёртый, но уже такой родной воздух и вновь вернулась к квартире: предстояла волнующая процедура – расстановка мебели!

В тот знаменательный вечер, когда молодая семья уже обжилась на новом месте и Роза строила грандиозные планы на будущее, Наум пришёл необычайно возбуждённый. Глаза у него сверкали, как вечерние фонари, а борода топорщилась щёткой. Он чмокнул жену в лоб и горячо высказался:

– Обожаю нестандартные подходы!

– Ты у меня неистребимый оригинал!

– Да, это есть, – продолжился разговор уже на кухне. – Сегодня за минуту заработал штуку баксов. Так, мимоходом. Давно вертелась мыслишка, как уменьшить расходы на этой операции. Оказалось – очень просто! – поглощая наваристый борщ, азартно говорил Наум.

Роза с умиленной улыбкой слушала мужа, не вникая в суть его рассуждений: она уже стала привыкать к его увлечённости своим бизнесом, в данном случае, литейным производством.

– Так вот, выхожу из “Амстора” (супермаркет) и вижу приятного старичка, ковыляющего с палкой. Понимаешь, дорогая, как будто по голове кто стукнул. Подошёл и всунул дедушке эту самую штуку баксов…

– ??? – Роза восхищённо-вопросительно округлила глаза.

– Он, конечно, не сразу вник в ситуацию: даже стал отказываться, мол, не фальшивые ли? Я аккуратно подвёл клиента к “обменнику” и убедил в надёжности валюты. После чего пояснил причину моей благотворительности – баксы стали надоедать…

– ??? – лицо у Розы вытянулось в немом вопросе.

– Да, надоели бумаженции зелёные. Тоска от них… – глаза Наума посерели и сникли в цвете…

Этот странный разговор и стал причиной “смутного периода” в благополучно начавшейся замужней жизни Розы.

Поскольку “вывихи” у Наума случались регулярно, то Роза не придала особого значения такому всплеску филантропии мужа. По сравнению с тем, что он недавно сбыл за бесценок хорошо налаженный безнес по выращиванию грибов в городских бомбоубежищах, эпизод со “штукой”, подаренной первому встречному дедушке, выглядел невинной забавой. Однако по истечении недолгого времени “благотворительный зигзаг”, как мысленно окрестила мужнино психическое отклонение Роза, повторился… Причём системы не наблюдалось. Наум дарил баксы совершенно разным людям: студентам, продавцам на рынке, работникам милиции, даже вахтёру в третьесортном кафе. В такие моменты он выглядел повышенно возбуждённым и очень довольным собой. С неизменным восторгом докладывал жене о своих благих деяниях.

И Роза забеспокоилась… Особенно после того, как не хватило денег на американский кухонный комбайн. Здесь она впервые возмутилась:

– Дорогой… Я понимаю, что все преуспевающие люди когда-нибудь становятся филантропами, но не в ущерб же себе! Мы ещё не настолько разбогатели…

– Да, не настолько, – перебил её Наум. – Чтобы стало “настолько”, нужно продолжать трудится с энтузиазмом, подъёмом, желанием и выдумкой! А откуда им взяться, если надоедает ненапряжное добывание этих тугриков. Я, когда отдаю по наитию эту затасканную зелень и вижу, как человек уходит в “отпад” от привалившего счастья, испытываю затихший было подъём, прилив свежих сил и эмоций. Снова хочется чё-нибудь новенькое обмозговать и состряпать. Понимаешь…