Читать онлайн Фол последней надежды

© Артеева Ю., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пролог

Я выхожу из автобуса, держась за спинами людей и натянув капюшон толстовки пониже. На улице еще несколько метров иду вместе с толпой, а потом украдкой оборачиваюсь. Сразу ловлю в фокус темно-русую макушку, она движется в другую сторону. Значит, и мне туда. Меняю направление и следую за парнем на приличном расстоянии.

Ваня. Ванечка. Мысленно смакую его мягкое имя. Куда же ты идешь?

Шагает уверенно и решительно, но все же чуть припадает на левую ногу. То ли бережет, то ли еще не восстановился. Мое бедное влюбленное сердце колотится гулко и болезненно. Так откровенно я за ним еще никогда не следила. Наверное, это стыдно – то, что я сейчас делаю?

Мы идем безлюдными дворами, откуда тянет безысходностью и откровенной хтонью. Я передергиваю плечами, район сильно неблагополучный. Что же тебе тут нужно, Громов?

А когда выныриваю из-за угла ободранной пятиэтажки, наконец, понимаю. Стадион. Небольшое, видавшее виды футбольное поле с потасканным искусственным газоном. Я даже отсюда вижу, какой он жесткий, и болезненно морщусь. Он что, тренироваться собрался?! Ему же запретили.

Останавливаюсь за кустом и смотрю, как парень проходит мимо охранника, перебрасываясь с ним парой фраз, и идет к невысокому зданию, поправляя лямку рюкзака.

Нервно обкусываю кожу на указательном пальце. Пытаюсь продышаться, чтобы успокоить пульс. Топчусь под кустом еще минут десять, а потом вижу его синюю форму. На ее фоне Ванины глаза становятся пронзительно-голубого цвета. Я это знаю. По правде говоря, я все о нем знаю. Даже то, что сегодня он наврал своей девушке и уехал в это богом забытое место.

Ваня лениво начинает с беговых упражнений, а я закусываю губу и перевожу взгляд на охранника. Тот, будто чувствуя мой посыл, достает что-то из стола, кажется, пачку сигарет, и выходит из сторожки.

Времени как следует подумать и принять осознанное решение у меня нет. Я бегу, как подстреленный заяц. Делаю крюк, заходя с другой стороны, а потом перемахиваю турникет, пока охранник не смотрит. Почти не дыша, беру курс на Громова. Он замечает меня, только когда я, запыхавшись, останавливаюсь за его спиной.

Резко оборачивается, смотрит изумленно:

– Гелик?

От тупого прозвища хочется поморщиться, но я себе этого не позволяю. Складываю руки на груди и спрашиваю:

– Тренируешься?

Парень тут же занимает оборонительную позицию:

– А что? Доложишь моем отцу? Или своему?

Игнорирую обидный выпад и говорю, не успев подумать:

– Нет. Я…я могу тебе помочь.

Глава 1

Нетерпеливо ерзаю на стуле, поглядывая на часы. Потом привстаю и в сотый раз поправляю салатницу.

– О, Энж, так намного лучше! – состроив максимально серьезное лицо, тянет мой брат.

И хоть я всегда ощущаю его как свое собственное сердце, которое волей судьбы бьется в чужом теле, все равно протягиваю руку и толкаю его в плечо:

– Остряк!

– Да успокойся ты. Все идеально, Громовы будут в восторге.

– Да мне вообще пофиг, – повожу плечом и кончиком пальца вытираю соус с широкого блюда.

Слышу, как брат выразительно фыркает, и снова тянусь к нему, чтобы ущипнуть, но он уворачивается.

Тогда я хмурюсь и сверлю его взглядом:

– Бо, зачем бесишь меня?

– Хотел отвлечь. Получается?

Богдан подходит, крепко обнимает меня и целует в лоб. Я расслабляюсь и доверчиво прижимаюсь щекой к его груди. Мы очень похожи, как и положено двойняшкам, но разница в росте у нас приличная. Вздыхаю и говорю ему в футболку:

– Получается. Папа где?

– Баню пошел проверять.

– Будешь париться?

– А ты? – спрашивает он так, будто имеет в виду не баню.

И я подтверждаю:

– Уже парюсь, Бо.

– Я заметил.

Снова вздыхаю, и мы расцепляемся. Я смотрю в его глаза, так похожие на мои собственные. Богдан чувствует, что я беспокоюсь, и сам начинает волноваться, у нас так всегда.

– Давай, Энж, веселее. Ты умничка, все приготовила, уверен, что это безумно вкусно. И это же не первые наши посиделки, они всегда тебя хвалят.

Я киваю. Папа с Громовым-старшим знаком с универа, и мы уже сто лет дружим семьями. И примерно столько же времени я влюблена в Громова-младшего. Безнадежно. Но я точно знаю, что это временно. Хотите – верьте, хотите – нет, но я выйду за него замуж, надо только правильно разыграть все карты. Этим я и занимаюсь последние четыре года. Мне просто нужно все спланировать. Во-первых, не показывать свою симпатию. Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей, и все такое. Это работает и с парнями тоже, поэтому со стороны может показаться, что с Ваней мы в контрах.

Но это моя стратегия, и я уверена в ней. Брат, конечно, считает иначе, но стоически молчит. Он знает, что переубеждать меня бесполезно, так что просто старается поддерживать. Моя вторая половинка, моя любовь, моя душа. Так я думаю, пока он не хватает меня больно за нос.

– Ай! Бо, сдурел?!

– А чего ты залипла? – он смеется. – Отмирай, Энж, тачка подъехала, пойду, ворота открою.

Я снова киваю и критически оглядываю стол. Все действительно идеально. Ну, насколько может быть. Наша дача, конечно, уступает загородному дому Громовых, но мы сильны в другом, в уюте, так мне нравится думать. По крайней мере, они всегда приезжают с удовольствием. Им здесь хорошо, я это точно знаю.

Вытираю ладони о спортивные штаны и выглядываю из окна, успеваю заметить, как черный мерин заезжает к нам во двор. Ну все, они тут. Впереди целый вечер рядом с Ваней, разве это не счастье?

Повесив на лицо ледяную маску, я медленно выхожу на веранду. Прислонившись к косяку, наблюдаю, как семейство Громовых покидает свою шикарную тачку. Татьяне Николаевне галантно подает руку мой папа. Она, как всегда, выглядит прекрасно. Идеально выглаженный спортивный костюм, гладкий темный хвост, легкие штрихи косметики и какой-то особый сытый лоск. Я ею восхищаюсь, если честно.

– Геля, здравствуй, – мягко говорит Татьяна Николаевна, и я, наконец, отмираю.

– Здравствуйте, – улыбаюсь широко и бойко.

– Как дела?

– Шикарно! – бросаю угрожающий взгляд на брата, который явно веселится. – Как вы доехали?

– Да тут же недалеко, – она обхватывает мое лицо ладонями, – такая красавица стала, просто слов нет. Каждый раз поражаюсь!

Я смущаюсь и против воли кошу взглядом на Ваню. Он поднимается по деревянным ступеням и скидывает кроссовки, на меня не смотрит. Ну ничего, Громов, погоди. Ты еще влюбишься.

Татьяна Николаевна касается пальцем моего лба и говорит:

– Не хмурься, Геля, иначе придется к косметологу обращаться.

Я улыбаюсь ей, мягко высвобождаюсь из объятий и следую, как намагниченная, за Ваней. Смотрю на его темную макушку и широкие плечи, обтянутые белой футболкой. Наверное, это то, что я вижу чаще всего. Его спину.

– Здороваться не учили, Вано?

– Предъяви моей маме за воспитание, – он с ухмылкой разворачивается ко мне и протягивает ладонь, – здорово, Гелик.

Ехидно улыбаюсь и подаю руку в ответ, выворачивая так, будто ожидаю поцелуя в кисть.

Громов хмыкает, приобнимает меня и чмокает в щеку. Я замираю, окутанная его теплом и запахом. Застигнутая врасплох, едва успеваю мазнуть губами по его подбородку. Каждое наше приветствие и прощание я всегда использую на полную катушку, потому что случаются они не так часто. В школе Ваня обычно ограничивается кивком или взмахом руки. И я никогда не чмокаю воздух рядом с его лицом, как часто делают девчонки. Всегда жажду прикоснуться к его коже. Маленький контакт, ничтожный, но он мой. Все эти моменты я берегу и складываю в специальную коробочку памяти. Или, вернее, чулан, погреб, огромное подпольное помещение.

Быстро беру себя в руки по отработанной годами привычке. Машу в сторону стола:

– Садись, места и так мало.

Громов кивает и усаживается на один из разномастных стульев. Давлю вспышку стыда, у них ведь дома все до последней детали подобрано. Надо бы уйти, чтобы помочь его родителям раздеться. Но там уже папа с Бо, так что я позволяю себе маленькую слабость, спрашиваю:

– Как жизнь футбольная?

Он стреляет глазами в сторону веранды:

– Да нормально. Играем. Ты ж знаешь все, тебе Богдан разве не рассказывает?

– Но я ведь про тебя спрашиваю, – теряю уверенность и зеркалю его взгляд в сторону входа, проверяю, далеко ли его отец.

Ваня пожимает плечами, но я вижу, что равнодушие напускное:

– В порядке все.

Я киваю и уже разворачиваюсь, когда слышу:

– Ну, есть одна тема.

– Какая?

Моментально ловлю эту секунду тихой и случайной его откровенности, почти молюсь, чтобы гости еще хоть немного задержались на пороге.

Он молчит и, не сдержавшись, я тороплю его:

– Какая тема?

– Есть инфа, что на одну игру придет скаут, – нехотя поясняет Громов, и к концу фразы его голос глохнет, будто он уже жалеет, что рассказал мне.

– На какую?

– Гелик, ты как бульдог.

– Просто любопытная.

Сразу же беру на себя уже привычную роль безразличной веселой девчонки. Словно мне нет дела до Вани и всех подробностей его жизни. Хотя каждую из них я ловлю с жадностью, как участник марафона с пересохшим горлом, который видит воду. Не глядя на парня, деловито двигаю тарелки на столе, пока в комнату не заходят все остальные – старшие Громовы, Бо, и наш папа, который маячит за их спинами.

Начинаю суетиться, хотя это бессмысленно, потому что у каждого из них уже есть свое место за столом. Они всегда садятся на одни и те же стулья. Это выверено годами.

Так что я быстро сдаюсь, отступаю в сторону и жду, когда все рассядутся.

– Ну развлекайтесь пока, – говорит Бо, и в его голосе, как всегда, сквозит какая-то неуловимая ирония, – мы за мясом сходим.

Брат берет меня под руку и увлекает за собой. Он тянет сильнее, чем должен, так что я путаюсь в ногах и едва успеваю за ним.

– Ты чего меня как ребенка тащишь? – пыхчу возмущенно уже в коридоре.

– А ты сильно взрослая?

– Такая же, как ты, – парирую я.

Он самодовольно улыбается:

– Я старше на пятнадцать минут.

– Бо, не драконь меня!

Оборачиваюсь через плечо, на самом деле думая только о том, что сказал Ваня. Мне катастрофически не хватает подробностей. Что за скаут, из какой команды, он будет смотреть только Громова или всех? И почему Бо мне об этом не рассказал?

– Энж, тебе не надоело? – вдруг интересуется брат.

Смотрит на меня пронизывающим взглядом. Конечно, он все обо мне знает, как и полагается моей настоящей второй половине. Но, наверное, даже он не в курсе, насколько глубоко я увязла. Иначе не задавал бы таких вопросов.

– Ты чего меня лечишь? Пошел за мясом, так иди.

Он тяжело вздыхает и целует меня в лоб. Кажется, мы еще никогда всерьез не ругались, а вот бесконечные добродушные перепалки – это по нашей части.

Потом Бо отстраняется и смотрит на меня, прищурившись, и я прекрасно знаю, что он хотел бы сейчас сказать. Но он молчит. И за это я безмерно ему благодарна.

Так что мы просто идем к мангалу и забираем мясо, которое он заботливо оставил греться.

Брат несет большое блюдо с шашлыком, я гашу свет над баней, подбираю спички, нож и все, что Богдан разбросал в радиусе пяти метров.

Все это время недовольно ворчу:

– Послали небеса братца. Когда-нибудь ты женишься, и твоя жена тебе жопу оторвет за такое отношение к порядку.

– Порядок? – он делает непонимающий вид. – Это что такое?

– Вот именно, дурачина.

– Позволь напомнить, что дурачина вчера за контрольную по алгебре пятерку получил, в отличие от…

Не дожидаясь продолжения фразы, отвешиваю ему безобидный тычок под ребра.

– Ай! Энж, ты садист чистой воды.

– Неправда, я вообще котик!

Беззлобно переругиваясь, мы возвращаемся в дом. Уже когда скидываю кроссы на веранде, чувствую, как по телу проходит легкая нервная дрожь. Так всегда бывает, когда рядом Громов. Но за долгие годы я привыкла держать себя в руках. Улыбаясь так неотразимо, как только могу, иду за Богданом в зал. Сначала помогаю брату пристроить блюдо на столе и только потом смотрю на Ваню. Он увлеченно строчит сообщение в телефоне.

Наверняка, ей.

Но одних догадок мне мало. Поэтому я обхожу стол, тянусь за салфетками, которые лежат за спиной Громова на старом серванте, доставшемся нам от бабушки. Бросаю быстрый взгляд на дисплей Ваниного телефона. Бум. Сердце бьется в горле. Бум. Разве ты не этого хотела? Бум. «Алена» и разрывают мое собственное сердечко в клочья. В очередной раз. Далеко не в последний, я точно это знаю. Бум. Принимай последствия своего любопытства, Ангелина.

Со стеклянным взглядом и прилипшей к лицу улыбкой кладу салфетки на стол и сажусь на свое место. Беру шашлык и какие-то овощи, но такое ощущение, что пищевод сузился до диаметра карандаша, при всем желании не смогла бы протолкнуть туда хоть что-то.

Встряхиваю светлыми волосами, на укладку которых потратила тридцать минут, и бойко включаюсь в беседу:

– Кого подписали, Вадим Антонович?

– Геля, – с мягкой укоризной говорит папа.

Ванин отец, напротив, со вкусом смеется, откинувшись на спинку стула. Поднимает бокал вина и указывает им в мою сторону:

– А Гелик надежды не теряет, каждый раз выведывает подробности.

Я морщу нос и улыбаюсь:

– Природное любопытство, Вадим Антонович! Больно работа у вас интересная.

– Главное, прибыльная, – он беспечно смеется, но я уже знаю, что эта шпилька, которая кажется ему безобидной, направлена в адрес нашего папы.

Тот добродушно улыбается:

– Когда-то, Вадик, для тебя это не было главным.

– Времена меняются, Гош.

Папа кивает и тянется к нему бокалом. Они чокаются и переглядываются как-то по-особенному. Всегда так делают. Как будто ведут какой-то молчаливый диалог. Это неудивительно, таких, как папа и Вадим Антонович, обычно называют «заклятые друзья». Бесспорно, близкие, но словно всегда немного соперничают. Не знаю только, в чем, если Ванькин отец – футбольный агент, а наш – тренер. Хитрость и деньги против почти бескорыстной самоотдачи.

Я машинально оглядываю родителей Громова, уделяя особое внимание их одежде. Выглядят дорого. Даже несмотря на то, что приехали на дачу. На секунду поджимаю губы, расстроенная тем, что все-таки немного им завидую.

Поворачиваюсь к Бо в поисках поддержки, и он, как всегда, чувствует. Ободряюще улыбается и сжимает мой локоть.

– Вань, вылези из телефона, будь добр, – говорит Вадим Антонович, и сейчас я рада стальным ноткам в его голосе.

Громов-младший закатывает глаза, но смартфон откладывает. Наконец-то.

Переживет твоя Алена без бесконечных сообщений.

– Как, пацаны, ваши дела? – интересуется папа, с аппетитом уплетая шашлык.

Бо со смешком говорит:

– А то ты не знаешь.

– Да знаю, конечно.

– Да все кайф, пап.

– Богдан, тебе вечно все кайф.

Брат широко улыбается:

– Мое жизненное кредо.

Папа качает головой и переключается на Ваню:

– А у тебя, боец?

Все за столом поворачиваются и смотрят на Ванькиного отца. У того лицо будто покрывается коркой льда. Но он молчит, вижу, сдерживается.

– Да в порядке все, – Громов-младший расхлябанно откидывается на стул и криво улыбается, – тренируемся, играем, результаты вы и так знаете, все в одном котле варимся.

– Да, к слову о котле, я слышал, посмотреть вас кое-кто собирается?

Я почти забываю о том, что нужно дышать, и бросаю быстрый взгляд на Ваню. Вряд ли ему сейчас позавидуешь. Па не хотел конфликта, но он как будто все время забывает о Вадиме Антоновиче. Не специально же он это делает?

– Ну, придут, – нехотя подтверждает Громов-младший.

– Придут дать ложные надежды, – усмехается его отец.

– Пап, давай не будем.

– Да не будем, конечно, Вань. Скоро это все закончится.

– Пап!

Громов-младший с громким стуком впечатывает вилку в стол, хотя, я уверена, готов швырнуть ее в кого-нибудь.

– Парни, – торопливо и примиряюще бормочет наш папа, – парни, давайте-ка стоп. Тань, как там твой магазин, расскажешь?

Она тут же с готовностью включается:

– Ой, вообще все прекрасно. Сегодня была съемка новой коллекции, мы первый раз работали с фотографом такого уровня, ой, ты бы его видел!

Татьяна Николаевна воодушевленно рассказывает, а я смотрю на Ваню. Наблюдаю, как его аккуратные темно-русые брови стремятся друг к другу, образуя сердитую складку. Он уставился в тарелку, и я безнаказанно могу сползти взглядом на его прямой нос, минуя едва-едва заметную горбинку. И на свою любимую родинку над верхней губой, которая чуть тоньше нижней, но зато так красиво изогнута. Господи, как бы мне хотелось просто прикоснуться, просто немного потрогать все, что я изучала украдкой все эти годы. Ощутив, как тоскливо сжимается моя грудная клетка, я вдруг пугаюсь, что смотрю на Ваню слишком долго.

Торопливо опускаю взгляд и пытаюсь уловить, о чем говорят за столом. Хватаю за хвост последнюю фразу и включаюсь со свойственным мне азартом. Я это умею, я в этом профи. Но кто бы знал, как мне в этот момент больно.

– Проснулась, принцесса? – насмешливо интересуется брат, остановившись в дверях нашей спальни.

На нем только домашние шорты, волосы влажные после душа, а я смотрю на него и пытаюсь понять, каким образом он поднялся раньше меня, еще и успел помыться.

– Сегодня какое-то краснокнижное животное померло? – выдаю хрипло, натягивая одеяло на лицо.

– Чего?

– Того. Ты чего подорвался так рано?

– Так это не я. Это ты проспала.

Я резко сажусь в постели и шарю вокруг руками в поисках телефона. Проспала?! А собраться? А накраситься? У нас с Громовым сегодня два урока в соседних кабинетах, как я буду выглядеть?

Ору:

– Бо, ты издеваешься?! Ты не мог меня разбудить?

А когда наконец нахожу смартфон, вижу, что мой будильник еще даже не успел прозвонить. Впиваюсь ненавидящим взглядом в брата.

Он приподнимает брови:

– А, ты не проспала? Значит, я что-то перепутал.

– Ты идиот.

– Не рычи, Энж. Бессонница мучила, встал в шесть, пошел купаться.

Поднимаюсь с постели и злобно ворчу:

– Бессонница его мучила. Ты что, блин, поэт?

– Ага. Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно. Устраивают такие стихи?

– Иди ты, – бросаю через плечо, направляясь в ванную.

Хлопаю дверью и смотрю на себя в зеркало. Поправляю взлохмаченные светлые волосы, выпячиваю вперед губы. Верхняя тоньше нижней, почти как у Громова. Но в его случае об этом знаю только я, потому что слишком пристально его разглядываю, а у меня это очень заметно. Когда будет можно, я обязательно ее накачаю у косметолога, а пока приходится просто подкрашивать чуть выше контура. Трогаю пальцем нос. Он кажется достаточно аккуратным. Да и вообще я симпатичная, разве нет? Почему же я тогда ему не нравлюсь?

По привычке торможу эти мысли. Ни к чему хорошему я обычно в финале не прихожу. По утрам – тем более.

Принимаю душ, сушу волосы, вытягивая их круглой расческой, а сверху прохожусь утюжком. Вот бы купить крутой фен, который сразу укладывает, и чтобы можно было делать локоны. Но он, конечно, слишком дорого стоит для нас.

Когда старательно рисую стрелки, в дверь начинает долбиться Богдан:

– Энж, мы опоздаем! Ты еще одеваться сто лет будешь, давай выходи!

Фыркаю, но слушаюсь, понимая, что он прав.

– Сделай бутер, по-братски, – говорю ему, пока иду в комнату.

– Обалдела?

– Ну, быстрее же будет, Бо! Я пока оденусь.

Он тяжело вздыхает, но идет на кухню. Я бегу в спальню, какое-то время роюсь в шкафу. Как обычно, мне ничего не нравится, как будто все недостаточно хорошо для сегодняшнего дня. Для двух уроков в соседних кабинетах. Понимаете, да?

В итоге надеваю темно-серые брюки карго и свободную белую футболку. Далеко от классической школьной формы, но у нас к этому относятся лояльно. Наша директриса – за свободу самовыражения.

Останавливаюсь перед зеркалом в полный рост. Выгляжу хорошо. Я знаю девушек Вани, их было три. Каждую из них я изучила досконально. И я совсем на них не похожа, хотя, конечно, могла бы постараться. Наверное, я пока не готова настолько предать себя. Но, если у меня не останется других вариантов, то я изменюсь. Разве это сложно?

– Энж! – кричит из коридора брат. – Ты сегодня бесишь сильнее, чем обычно, выходить пора!

– Прости, – я распахиваю дверь, подбегаю к нему и чмокаю в щеку.

– С тобой собираться – это просто жесть.

– Не закатывай глаза, а то так и останешься.

– Ты останешься.

– Ты.

Бо смеется и легко толкает меня в спину, придавая ускорение. Я залетаю на кухню и хватаю бутерброд, который брат заботливо подогрел в микроволновке, отчего сыр расплавился.

– Ты лучший, Бо, – говорю с набитым ртом.

– Жуй быстрее.

Делаю несколько больших глотков кофе. Богдан добавил молоко и ванильный сироп, моя заботушка. Быстро прибираю бардак, который он оставил после себя, и иду в коридор. Сжимаю бутер левой рукой, а правой помогаю себе влезть в кроссовки.

С порога кричу:

– Сколько можно тебя ждать, Бо?

– Издеваешься? – он выглядывает из нашей спальни, пытаясь выглядеть суровым, но срывается на смех.

– Погнали, дурачина.

Когда подходим к школе, я, как обычно, начинаю волноваться. Автоматически выпрямляю спину и улыбаюсь, пока брат трындит о своем обучении на видеографа. Футбол всегда для него был на втором, а то и на десятом месте. Это папа настаивал, чтобы Бо играл.

Мы оставляем вещи в раздевалке и поднимаемся на второй этаж, к кабинету математики. Я почти не слушаю брата, но упорно улыбаюсь и киваю, надеюсь, что впопад. Сама как бы ненароком оглядываюсь. Скольжу расфокусированным взглядом по людям и сразу выцепляю глазами знакомую челку, уложенную чуть вперед и вверх. Ваня смеется, рассказывает что-то одноклассникам – двум приятелям и трем девчонкам. У всех – обожание в глазах. Игнорирую укол ревности и возвращаюсь взглядом к брату. Он наклоняется ко мне и кладет руку на плечо. Говорит ласково и тихо:

– Поплыла, сестренка?

– Где твоя поддержка, Бо? – все еще улыбаюсь, но уже отстраненно.

– Я всегда рядом.

– Ты и твои саркастичные шуточки?

Брат едва слышно смеется мне в висок:

– Да. Я и мои шуточки. Выглядишь сегодня кайф, покажем?

– Что?

Вместо ответа он берет меня за руку и резко прокручивает вокруг оси. Я включаюсь в игру и, смеясь, танцую с Богданом что-то из детства, когда мы еще ходили на бальные танцы и вечно стояли в паре.

Делаю вид, что не смотрю. Но я так натренировала периферийное зрение за эти годы, что все же замечаю – Громов поворачивается в нашу сторону, как и остальные. Одобрительное гудение слышится отовсюду. И от наших одноклассников, и от одиннадцатого класса по соседству.

– Субботины, ну даете!

– Субботы, вы, как всегда, звездочки!

– Богдан, а ты только с сестрой танцуешь?

– Уроки даешь?

Мы завершаем все поклоном, как полагается. После реверанса, не удержавшись, бросаю взгляд на Ваньку. Он щурится, улыбаясь, и смотрит прямо на меня.

Бинго.

Отбрасываю волосы с плеча и отворачиваюсь. Он не должен знать, что нравится мне.

– Так, десятый «А», что у нас тут за концерт? – выдает математичка, прижимая к груди тетради.

Бо обворожительно улыбается:

– Танцевальный, Мария Константиновна!

– Ну, пойдемте в кабинет, там тоже станцуете.

– Серьезно?!

– Нет, Субботин, просто пытаюсь тебя на урок заманить.

Я хихикаю, а брат делает оскорбленное лицо:

– Мария Константиновна, я вообще-то никогда не прогуливал, – а когда встречает выразительный взгляд математички, поспешно добавляет, – без уважительной причины!

Наш класс смеется. Все знают Бо.

В дверях кабинета мешкаю и оборачиваюсь в последний раз. Ваня снова увлечен разговором со своими, на меня не смотрит. С чего бы, да?

Так что я облокачиваюсь на плечо соседа по парте и говорю:

– Виталь, как дела?

Он что-то отвечает, но я уже не слушаю. Мое сердце и безраздельное внимание остаются там, в школьном коридоре, рядом с Громовым. Последнее, что я успеваю заметить, это как солнце подсвечивает его профиль, а он смеется, запрокинув голову.

Я ощущаю привычную давящую тоску, когда отворачиваюсь и иду к своей парте. Потому что мне совсем не интересно сейчас учить геометрию, мне нужно быть рядом с ним. Хоть обнять бы его разок, почему нужно все время держаться на расстоянии? Потрогать бы лицо, провести пальцами по густым бровям, потом скользнуть по шее и зарыться в волосы.

– Ангелина Субботина.

– А? – растерянно моргаю.

– К доске, милая. Реши нам пару задачек.

Глава 2

После урока быстро кидаю вещи в рюкзак, выскакиваю в коридор. Склоняюсь над кроссовкой, тереблю узел на шнурках, который в этом вовсе не нуждается. Сквозь каскад тщательно выпрямленных волос смотрю, как высыпает толпа школьников. Когда вижу Ваню, сердечный ритм привычно сбивается. Я разгибаюсь и оглядываюсь в поисках брата.

В одиночку у меня не всегда получается корчить из себя сильную и независимую, проще в тандеме. Обычно мой партнер – Аринка, но она сегодня снимает гипс с руки. Вспомнив о том, как именно подруга его заработала, я прыскаю в кулак.

– Над чем смеешься? – Бо приобнимает меня за талию и ведет вперед по коридору.

Я упираюсь пятками, оглядываюсь на Громова. Он еще тут, значит, и мне уходить рано.

– Да я про Аринку вспомнила.

– Как эта дура колесо тут делала и в поворот не вписалась?

– Бо! – я окончательно останавливаюсь и толкаю брата в плечо. – Сам ты дура, понял? Слова подбирай.

– А что, это очень по-умному было?

– Ой, главное – ты у нас сильно сообразительный.

Богдан обезоруживающе улыбается:

– А то!

Я снова стреляю глазами в сторону и улыбаюсь изо всех сил. Упираюсь рукой в бедро, чуть покачиваясь. Но, когда Ваня подходит прямо к нам, удерживать напускную браваду становится сложнее. В груди такое ощущение, будто лечу на цепочной карусели.

– Здорово, Субботы, – он растягивает свои подвижные губы в улыбке.

Боже, ну почему он такой красивый?!

Говорю безразлично:

– Привет.

Тут же отворачиваюсь и слышу, как с сухим звуком соприкасаются ладони, когда они жмут друг другу руки. Брат спрашивает:

– Готов ехать?

– Да давно уже.

– Не парься, меня тоже батя на первый урок отправил.

Вместо ответа Ваня фыркает, и я наконец поворачиваюсь обратно. Осмеливаюсь посмотреть ему в глаза, и меня прошивает током. Чуть откинув голову назад, он глядит на меня.

– Что? – спрашиваю агрессивно.

– Расслабься, Гелик. На игру придешь?

– Я всегда хожу, – хмыкаю, – на игры брата. А ты что, тоже с ним в команде?

Громов смеется, показывая белые зубы. Два передних чуть крупноваты, но придают ему особое очарование.

Настроение окончательно портится. Как же утомительно это все знать. Каждую деталь, рвущую мне сердце.

Бо целует меня в висок и говорит:

– Пока, Энж. Увидимся на поле.

– Ага, – заставляю себя криво улыбнуться, – буду сумасшедшим болельщиком, который выбежит с трибуны.

– Петляй, чтобы не поймали, – подмигивает мне Ваня.

На секунду теряюсь. Я не дура, чтобы принять это за флирт, но кажется, это чуть больше, чем он демонстрирует по отношению ко мне обычно.

Щеки тут же вспыхивают румяцем, я неуверенно улыбаюсь и смотрю на него без налета искусственного пренебрежения.

– Гром! – раздается высокий голос откуда-то сбоку.

Толкая меня плечом, к Ване кидается Алена. Его девушка.

Короткая вспышка ревности слепит. Не вижу ничего, кроме рисованного сердечка, которым он украсил ее контакт в телефоне. Приоткрыв рот, вбираю в себя воздух.

– Гром, как круто, что я тебя поймала перед отъездом! – тем временем кричит высокая брюнетка.

– Я бы тебя сам поймал, – отвечает Ваня, и глубокие интимные нотки в его голосе заставляют меня отвернуться.

Не хочу смотреть. Никогда больше не хочу на это смотреть.

Поэтому, неосознанно наморщив нос, я чуть подаюсь назад от этой яркой демонстрации чувств. Машу рукой брату и говорю:

– Увидимся, чемпион.

Он кивает, а я ухожу вперед по коридору, слепо пялясь перед собой. Ненавижу такие моменты за то, что мне сложнее всего удержать себя и чертей, что живут в моей голове.

Достаю телефон и пишу Арине.

Субботина Ангелина:

Ненавижу имя Алена.

Абрикосова Арина:

Ага. А еще имена Даша и Лера?

Субботина Ангелина:

Эти поменьше. Но дочку свою я так точно не назову!

Абрикосова Арина:

Суббота, ты ненормальная. С уровнем любвеобильности твоего Вани у нас скоро закончатся женские имена.

Субботина Ангелина:

Он не мой, и у него было всего три девушки. Гипс сняли?

Абрикосова Арина:

Сняли, наконец могу почесать руку, такой кайф!

Субботина Ангелина:

На игру придешь?

Абрикосова Арина:

Конечно, ты ж без меня не справишься.

Субботина Ангелина:

Дурочка.

Абрикосова Арина:

Ага, с переулочка. Все, мне некогда, увидимся

Шумно выдыхаю и прячу смартфон в рюкзак. Этот смайлик теперь бесит меня примерно так же, как имя Алена. Скорее бы они уже расстались, сил нет никаких.

– Анж, – слышу за своей спиной и против воли передергиваю плечами.

Так меня зовет только один человек. Вездесущий и временами раздражающий Сережа Акостин. Он хороший парень, но это его «Анж» меня просто с ума сводит.

– Привет, – улыбаюсь, притормаживая, – почему на первом уроке не был?

Он говорит нарочито безразлично, но вижу, что рисуется:

– Меня Мария Константиновна отправила к завучу, решали по свету и музыке к последнему звонку.

– А этим у нас разве не культорги занимаются?

– Их в школе не было, знаешь же, как поздно приходят, а техник на праздник наемный, приехал раньше времени. Пришлось выручать, – последнее парень выдает с откровенной гордостью.

– Молодец, – хвалю его будто вынужденно.

– Да ерунда, надо же было помочь.

Я киваю и отворачиваюсь. Помочь – это про Серегу. Он всегда всех охотно выручает, а потом так же радостно об этом рассказывает. Как будто без Акостина никто в этом мире не справится ни с одной проблемой.

– Как геометрия?

– Трояк схлопотала.

Сережа кладет руку мне на плечи и притягивает к себе:

– В смысле? Как так вышло?

– Не сделала домашку и как-то растерялась. Да и в теме не разобралась толком в прошлый раз.

Мы подходим к кабинету химии, я окидываю взглядом все подоконники поблизости, они заняты. Так что я просто сползаю вниз по ближайшей стене и усаживаюсь на пол. Акостин приземляется рядом.

– Расстроилась?

– Ну, объективно, это не лучшее мое выступление, – я пожимаю плечами, – но что теперь сделаешь. Переживу. Исправлю.

– Помочь?

Я прищуриваюсь:

– Спасибо, Серег, побереги силы.

– Для чего?

– Для других нуждающихся, – отрезаю я и лезу в рюкзак за телефоном, чтобы чем-то себя занять.

И в это время тихо себя ненавижу. Я знаю, что Акостин в меня влюблен. У нас уже был однажды неприятный разговор, где я попыталась четко обозначить, что у нас ничего не получится. С тех пор мы об этом больше не заговаривали, но его отношение ко мне не изменилось, а я не знаю, как выбраться из этой затягивающей трясины. Не хочется грубить ему, но и справиться со своим раздражением не всегда выходит. Вот мы и болтаемся в этой странной френдзоне.

Тяжелее всего принять то, что я в таком же положении, как и он. Разница только в том, что я старательно прячу свой собачий взгляд, вечно направленный на Громова. А Серега не скрывается. И, почуяв слабину, вцепляется в тебя намертво. Я бы никогда так не сделала. С другой стороны, разве это важно?

– Анж? – Акостин понижает голос, и я прекрасно знаю этот тон.

Мое раздражение усиливается.

– А?

– У тебя плохое настроение?

Он пытается показать, что ему все обо мне известно, но мне действительно хреново. Утром я забыла, что Громов уедет на игру пораньше. А я рассчитывала на два урока в соседних кабинетах. Вот дура!

– Нет, все нормально. Спасибо, Серег, – добавляю извиняющимся тоном.

Утыкаюсь в телефон и бездумно листаю приложения. Кроме Арины, писать мне больше некому.

– Домашку по химии сделала? – он чуть наваливается на мое плечо, заглядывая в экран.

Господи, угомонится он уже или нет?! Такое нарушение личных границ не может не бесить!

– Сделала, – максимально спокойно отвечаю я, – дать списать?

– Давай.

Достаю тетрадь, протягиваю Акостину. Он забирает ее и наконец отстраняется, а я облегченно выдыхаю. Наверное, что-то я все же делаю неправильно. Или веду себя как-то не так, подаю надежду. Или ему нужен еще один серьезный разговор? Когда становишься подростком, сложность взаимоотношений между людьми просто убивает. Наверное, будь у меня мама, она бы помогла разобраться. Но у меня только папа – футбольный тренер. Он любит рыбалку, баню и нас с Бо, конечно. Он очень старается, но… Короче, разговоры по душам о мальчиках, любви и устройстве мира – это вообще не его конек.

– Чего задумалась? – Серега переписывает из одной тетради в другую, но не забывает косить в мою сторону внимательным взглядом.

Я же в этот момент не нахожу в себе сил и на раздражение. Продолжая пялиться в смартфон, безучастно отвечаю:

– О тайнах мироздания, Коса.

– И как?

– И никак. Пиши быстрее, химичка идет.

Остальные уроки отсиживаю по инерции. Грущу, что рядом нет ни Богдана, ни Арины, ни Громова. Без последнего школа становится какой-то совсем уж пустой. Краски меркнут, эмоции притупляются, внимание рассредотачивается. Что ж, я и к этому привыкла. Так что стараюсь улыбаться, шутить, болтать с одноклассниками, как обычно. И изо всех сил заставляю мозг работать на уроках. Я хорошо учусь, когда внимательна. Но стоит мне отлететь куда-то мыслями – все, пиши пропало. А расстраивать папу плохими оценками мне совсем не хочется. Трояка по геометрии вполне достаточно.

Хоть ребята утром и называли нас звездочками, я прекрасно понимаю, что без Богдана я обычная девчонка. Это он у нас яркий и смешной. Душа компании. А я всегда лечу следом на его тяге. Без поддержки я сдуваюсь, как скучный воздушный шарик, который забыли в углу после праздника.

Остаток дня стараюсь держаться подальше от Сереги и вижу в этом какое-то малодушие. Таким тупым игнором ничего не решить.

Но тем не менее я интуитивно прилипаю к Виталику, своему соседу по парте. Высокий, широкоплечий и угрюмый, он одновременно отпугивает и притягивает к себе людей. Коса – не исключение. Так что под прикрытием Сорокина я проживаю этот странный, тягучий день. После последнего урока стремглав несусь в раздевалку, забираю свою кожанку и бегу на автобус, который отследила по карте. Он идет прямиком до стадиона, и мой спринтерский забег до остановки гарантирует мне поездку в одиночестве. А это именно то, что мне нужно.

Глава 3

Щурюсь от солнца, бьющего прямо в глаза, и пристраиваю бутылку с водой на коленях. Потом передумываю и опускаю ее вниз, около правой кроссовки. Главное – не забыться и не сбить, а то укатится, потом не поймаешь под другими сиденьями стадиона. Оглядываюсь вокруг. Нет ни Арины, ни наших одноклассников, которые частенько посещают матчи. Бо и Громов в одной футбольной команде – лучшая замануха для девочек. Трибуны всегда заполнены, несмотря на то, что это матчи «девяносто девятого дивизиона», как любит шутить Богдан.

Снова беру бутылку, только чтобы чем-то занять руки, и делаю маленький глоток. Где же Абрикосова, черт бы ее побрал? Гипс сняли, какие дела ее могут задержать, кроме выбора наряда?

– Суббота! – раздается радостный крик издалека.

Поворачиваюсь и засекаю подругу, которая машет мне так активно, что аж подпрыгивает. Улыбаюсь. Ее энергия – почти такая же яркая, как у Богдана. Может, потому мы и подружились, что она чем-то очень похожа на моего брата.

Вскидываю руку в ответном жесте и с облегчением выдыхаю. Она была права, без нее я действительно не справлюсь.

– Как ты? А команды еще не вышли? Боялась, что опоздаю, а они даже не разминаются! – тараторит Арина, звонко целуя меня в щеку.

– Начало сдвинули, что-то там с арендой поля, – я наконец расслабляюсь и откидываюсь на неудобную пластиковую спинку сиденья.

– И ты меня не предупредила?

Я прищуриваюсь:

– Просто хотела, чтобы ты пришла вовремя. Хоть раз.

– Ой, Геля, не душни, ради бога. Пришла же! Давай, рассказывай, как день?

– Коса достал сегодня. Прикопался к моему настроению, типа я грустная, не знала, куда деться от него.

– Спряталась за Виталей? – сразу сечет подруга.

– Как обычно.

– Поговорила бы ты с ним.

– Да что ему сказать? Отвали, не подходи? Не хочу быть грубой.

– Ты удивишься, но между грубостью и увертыванием есть средний вариант, – Арина роется в маленькой сумке и достает бальзам для губ. – О! Выходят.

Перевожу взгляд на поле и сразу ловлю в фокус темно-русую голову. Ванечка. Высокий, широкоплечий, преступно привлекательный. Смотрю, как он разминается, и радуюсь, что отсюда, с трибуны, могу разглядывать его сколько угодно. Рядом только лучшая подруга, она не осудит, а остальные не заметят. Самое классное время.

Я знаю, что оцениваю его не совсем объективно, но он ведь движется, как дикий кот. Мягко, точно, быстро, мощно. Неужели этого не замечают те, кто должен? Как усердно он работает, как прицельно играет, как просчитывает свои ходы на поле. Его место не здесь, а в команде гораздо выше уровнем.

Абрикосова тем временем прыскает сквозь зубы.

Я недоуменно оборачиваюсь к ней, и Арина поясняет, запуская руку в свою кудрявую гриву:

– Богдан – идиот. Ты видела, как он рисуется?

Киваю и улыбаюсь. Искоса гляжу на нее. И думаю – конечно, не видела. Я же не смотрела. А ты, Абрикосова, почему это заметила?

Щурюсь и пытливо изучаю зеленые глаза подруги. Она уставилась на поле, так что я подаюсь чуть вперед, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Что? – нетерпеливо спрашивает она.

– Ничего.

– Тогда почему так пялишься?

– Подумаю и потом скажу.

– Совсем с ума съехала? – она закатывает глаза и снова поправляет пышные волосы.

– Считай, что так.

С улыбкой отворачиваюсь и прилипаю взглядом к Громову. Просто смотреть – тоже хорошо. Нет ничего плохого в любви, верно? Какая бы она ни была. Даже безответная, она прекрасна, она меня греет.

Я позволяю себе прикрыть веки и подставить лицо майскому солнцу, которое уже вполне ощутимо печет. Если вы когда-нибудь попадали в ловушку многолетнего безответного чувства, то знаете, что эмоции движутся волнообразно. От депрессии и «он никогда меня не полюбит» до радостной легкости и «даже если не полюбит, это не так уж важно». Как будто ангел и демон ведут непрерывную борьбу за твое душевное состояние. Нетрудно догадаться, на какой стадии я сейчас.

И так же легко понять, в какую черную бездну я проваливаюсь, когда слышу, как Арина мрачно резюмирует:

– Явились.

Неохотно открываю глаза. И, конечно, сразу вижу Алену и двух ее лучших подружек – Алину и Лену. С ума сойти, да? Мало того, что у них имена похожи, они и внешне – точные копии друг друга. Высокие брюнетки с гладкими, блестящими волосами. Если бы Зайцева не встречалась с Ваней, я бы в жизни не угадала, кто из них кто. Но мое положение обязывает различать этих трех, одинаковых с лица.

Морщусь и отворачиваюсь, но все равно чую, как они поднимаются на трибуну и усаживаются чуть левее, на три ряда выше нас.

– Жопы замерзнут, – неодобрительно бормочет Абрикосова, имея в виду их короткие юбки.

Хмыкаю и смотрю, как Ваня поворачивается в нашу сторону, скользит взглядом мимо меня, улыбается и поднимает руку в приветственном жесте.

Улавливаю звонкое хихиканье за своей спиной. Класс. Рада, что вам весело, девчонки.

Но мое настроение устремляется к земному ядру, когда Богдан вдруг делает то же самое. Смотрит куда-то выше моей головы, растягивает губы в своей лучшей улыбке и энергично машет. Совсем не в себе?!

– Это что?! – шипит подруга.

– Понятия не имею, – потерянно отвечаю я.

– Он что, с кем-то из них мутит?

Абрикосова подается вперед и с возмущением поджимает губы, обернувшись ко мне. Я отмахиваюсь:

– Если бы было серьезно, я бы знала. А за такими «минутками» Бо я не слежу.

Арина фыркает и так энергично откидывается на спинку сиденья, что тут же ойкает от боли.

Я качаю головой, но тем не менее тихо произношу:

– Неприя-а-а-атно.

– Ну! А я о чем! – подруга нервно указывает рукой на поле. – Он что, не в курсе?!

Я тут же бью ее по ладони и приглушенно рычу:

– С ума сошла?!

Она скрещивает руки на груди и обиженно замолкает. Нахмурившись, смотрит на поле. Я усаживаюсь точно так же. В гнетущей тишине мы наблюдаем первые пятнадцать минут игры. Но Абрикосова не выдерживает первой. Склоняется ко мне и шепчет:

– Ты это слышишь?

А как же. Зайцева со своими подружками беспрестанно хихикает. И, хоть мы не разбираем фразы полностью, очевидно, что они обсуждают мальчиков на поле. Что в этом плохого? Ровным счетом ничего. Просто мы – по разные стороны баррикад.

– Пустоголовый треп, – резюмирую я.

Аринка поворачивается и смачно целует меня в щеку:

– Люблю тебя, Суббота!

Я смеюсь и преувеличенно сильно тру лицо рукавом. Говорю:

– Давай без слюней?

– То есть, мои слюни тебя не устраивают?! – орет подруга и наваливается на меня, чтобы влажно зацеловать мое лицо.

Я пищу и отбиваюсь, мы смеемся, а сзади, я отчетливо слышу, наши модельки громко цокают. Ну, пусть. От этого еще никто не умирал.

– Гель, – заговорщицки шепчет Арина, – скажи, мы лучше них?

Я смеюсь и отпихиваю подругу:

– С каких пор тебе нужно подтверждение?

– С таких. Скажи!

Тогда я подбираюсь, серьезно смотрю ей в глаза и говорю:

– Мы лучше.

А потом все происходит, как в кино. Я поворачиваюсь и фокусируюсь на игре. Конечно, мой взгляд направлен на Громова, который проводит атаку. А у самых ворот защитник другой команды, играя откровенно грязно, делает подкат и сшибает Ваню на газон.

Я моментально вскакиваю и ору:

– Фол! С каких пор можно играть в ноги?!

Весь стадион свистит, и арбитр показывает желтую карточку. Это могло бы меня успокоить, если бы Громов встал на ноги, но он лежит на газоне, прижав к груди колено. Ему больно? Конечно, он травмирован! Кто-нибудь еще это видит?!

– Ваня! – тихо вскрикиваю я, не сладив с внутренней защитой.

Мне чудится, что голосом я выдаю все свои эмоции, потому надеюсь, что никто меня не слышал.

Прижав руки к груди, слежу за тем, как на поле быстрым шагом выходит командный врач. Отвлекаюсь всего на мгновение, оборачиваясь назад. Алена вскочила, как и я. Краем сознания отмечая, как аккуратно она прикладывает ладошки к лицу, я порываюсь сбежать вниз. Но Арина дергает меня за локоть и говорит:

– Гель, не надо.

Простая короткая фраза может обездвижить, вы знали? Подошвы моих кроссовок сплавляются с бетонной ступенькой стадиона. Конечно, она права. У него есть девушка, которая уже несется к кромке поля. А я кто такая? Никто. Вот мне лучше и оставаться никем.

С болью в сердце смотрю, как он покидает поле вместе с врачом, держа ногу на весу, и скрывается в раздевалках. Алена держится рядом с ним, то и дело встряхивая темными распущенными волосами. Как жаль, что она имеет право быть возле Вани, а я нет.

– Гель, ты как? – тихо спрашивает подруга.

Я только мотаю головой из стороны в сторону. Я никак. Здесь лишь пустая оболочка, в то время как сердце давно устремилось в подсобные помещения вместе с Громовым.

Кажется удивительным, что игра продолжается. На поле выходит другой нападающий, а я места себе не нахожу. Грудную клетку болезненно стягивает. Как он там? Это серьезно? Ваня ведь не из тех, кто симулирует.

Жизнь допускает странные сценарии. Некоторые бьют так сильно, что ты голову поднять не в состоянии. А другие лишь временно выбивают почву из-под ног. Как относиться к беде – только ты решаешь.

– Геля?

Непослушными губами я медленно произношу:

– У него скоро важный матч, Арин. Как он будет?

Подруга кладет мне ладонь на колено и примирительно говорит:

– Мы еще ничего не знаем.

– А мы и не узнаем, – бормочу я и чувствую, как из правого глаза выскальзывает предательская слеза.

Едва дожидаюсь окончания матча, чтобы можно было подскочить и легально заметаться между пластиковыми сиденьями трибуны. Неловко топчусь на месте, переплетая пальцы на руках.

Абрикосова же выглядит исключительно спокойной. Ее клокочущая энергия, которая обычно просто сшибает с ног, теперь куда-то делась. Она мажет губы гигиенической помадой и поднимает на меня невозмутимый взгляд.

– Гель, надо подождать. Ты ведь понимаешь, что если сейчас рванешь к раздевалке, это будет слишком уж очевидно?

– Что?

– Твои чувства, что еще.

Засовываю руки в карманы брюк и смотрю под ноги.

– Это не будет очевидно.

Подруга отмахивается:

– Ну, для Громова, может, и нет. А для его подружки – более чем. Для нее и еще двух гиен. Просто давай притормозим.

Подаюсь назад, чтобы пропустить чью-то маму. Закусываю нижнюю губу до боли. Может быть, Арина и права.

– Слушай, я тебя не останавливаю, мы хоть сейчас можем бежать к раздевалкам, чтобы выяснить, что с ним. Мое отношение ты знаешь.

Угрюмо киваю. Ее мнение мне, и правда, известно. Подруга давно говорит, что схема игнора не работает. Что мне нужно признаться Громову в своих чувствах. И даже если он откажет, это будет на пользу, потому что ситуация прояснится. Арина – фанат ясных ситуаций, чего, конечно, не скажешь обо мне.

Абрикосова наконец поднимается с места и не спеша идет по проходу. Следую за ней и нервно поглядываю на поле. Вдруг увижу там Ваню?

Как он там? Мне нестерпимо хочется выяснить, как он себя чувствует. Если бы это была ерунда, он бы встал сразу же. Играл бы через боль. Я ведь знаю. Или хотя бы вернулся во втором тайме. Но он ушел и не возвращается.

Мы с Ариной останавливаемся у входа в раздевалки. Она протягивает мне ярко-розовую упаковку жвачки. Я отрицательно мотаю головой, и тогда она пожимает плечами и закидывает в рот сразу две штуки. Активно работает челюстями, поглядывая на меня.

– Что? – не выдерживаю через пару минут.

– Ничего, – бубнит подруга через вязкий розовый комок во рту.

Раздраженно выдыхаю и делаю несколько шагов в сторону. Замираю, взмахиваю руками и разворачиваюсь:

– Арин, ну что мне делать?

Она выдувает огромный пузырь из жвачки, лопает его и говорит:

– Напиши Ване.

Я недоуменно замолкаю. Это слишком просто.

– Я не привыкла.

– Вы знакомы с детства. Громов играет в одной команде с твоим братом. Ты видела, как он получил травму, – Арина загибает пальцы, методично перечисляя. – Разве не логично, что ты напишешь сообщение, чтобы узнать, как он себя чувствует?

То ли у Абрикосовой особый дар убеждения, то ли мысль, и правда, здравая, но я тут же открываю контакт Вани в мессенджере. Отлистываю чуть выше, чтобы проглядеть несколько наших переписок, большинство из которых касается Бо. То Ваня спрашивает, где мой брат, то я разыскиваю своего двойняшку.

Стараясь особо не размышлять, пишу: «Вань, видела, что случилось на поле». Тут же стираю. Разумеется, я видела. Зачем об этом говорить?

Следом печатаю: «Громов, ты куда пропал? Нашлись дела поважнее?». Стираю. Я, конечно, стараюсь скрыть свою влюбленность, но и стервой сейчас выглядеть не хочу.

После мучительных раздумий, наконец, отправляю ему простое сообщение «Как ты?».

Показываю экран телефона Арине, и она одобрительно кивает.

Наш молчаливый диалог прерывает Богдан, который сбегает по ступеням одним из первых.

– Девчонки! Меня ждете?

– Тебя, дурачина, – я фыркаю и обнимаю его, – с ничьей, чемпион!

– Кажется, ты себе противоречишь, – бормочет Бо.

Абрикосова же складывает руки на груди и насмешливо выдает:

– Не самый лучший день, а?

– У тебя? – безмятежно интересуется Богдан, отстраняясь.

Я чувствую, что сейчас они снова начнут ругаться, поэтому поспешно прерываю:

– Бо! А как там… ну, Громов?

Брат вздыхает и неодобрительно смотрит на меня. Но, как обычно, быстро сдается:

– Пока ничего не знаем. Но его увезли в больницу – на рентген, кажется.

Задерживаю дыхание и улыбаюсь двум парням из команды, которые проходят мимо. Дожидаюсь, когда они отойдут на приличное расстояние, и снова спрашиваю:

– Как думаешь, там серьезно?

Богдан пожимает плечами:

– Энж, я понятия не имею. Нужно просто подождать. Если что-то узнаю, то сразу тебе расскажу, ладно?

Я киваю:

– Хорошо.

– Пойдешь с нами? С парнями хотим посидеть.

– А меня не приглашаете? – хмыкает Арина.

– Абрикосова, я же знаю, что ты везде без мыла влезешь.

Толкаю брата под ребра и выпаливаю:

– Можете, блин, хоть минуту не ругаться?

Арина молча отворачивается, а Богдан закатывает глаза. Бесит, что иногда они не в силах остановиться и вот так цепляются друг к другу.

– Ладно, Гель, поехали? – подруга тянет меня за локоть.

И я только успеваю послать брату взгляд, который, убеждена, он расценивает верно. Не может не понять. Он кивает мне, и я позволяю Арине увлечь меня к остановке.

Телефон в кармане вибрирует, и я вся замерзаю, глядя на имя отправителя.

Громов Иван:

Хреново, Гелик. Плакала моя футбольная карьера.

Субботина Ангелина:

Почему?? Что-то серьезное?

Громов Иван:

Не настолько плохо, чтобы я умер, но достаточно, чтобы облажаться перед скаутом.

Сжимаю телефон в побелевших пальцах. Я определенно расплакалась бы от обиды за Ваню, если бы не осознание того, что он вдруг, под влиянием момента, рассказал мне что-то важное.

Зажмуриваюсь и касаюсь телефоном своего носа. Ванечка, хотела бы я быть сейчас с тобой.

– Геля? – обеспокоенно говорит подруга.

Я вскидываю на нее взгляд, подернутый слезами:

– Все хорошо, Арин, – и улыбаюсь, повторяя уже намного увереннее, – все хорошо.

Абрикосова порывисто обнимает меня, а я утыкаюсь носом в ее пышные кудрявые волосы. Но думаю только о том, что он мне ответил. Он ответил!

Я жмурюсь и содрогаюсь от неуместного смеха. Ты влюбишься, Громов. Ты точно влюбишься!

Глава 4

Следующие три дня Ваня в школе не появляется, и я как-то вся сникаю. Придирчиво выбирать одежду и старательно краситься становится будто бы незачем. Мне ведь всегда хочется быть самой красивой именно для него. Пусть и в рамках своего стиля. Вечерних платьев не ношу, виновата.

Писать ему я больше не решаюсь, потому что на последний мой вопрос Громов тогда не ответил. Может, не захотел, может, пожалел, что поделился со мной, а может, просто отвлекся и забыл. Так что моя радость от его внезапной откровенности быстро выветривается. Я часто открываю наш диалог в мессенджере, перечитываю его сообщения, но вот этот висящий безответный знак вопроса заставляет все внутри неприятно сжиматься.

В соцсети Ваня тоже ничего не выкладывает. Я проверяла и с аккаунта Бо, который входит в разряд «лучшие друзья» и автоматически видит чуть больше контента, чем я. Не друг, не лучший, да и вообще никто.

– Геля, ты чего такая хмурая?

– А? – я поднимаю голову от тарелки с омлетом и смотрю на папу, который остановился на пороге кухни.

– Настроение, говорю, плохое, дочь?

Он щурится на утреннее солнце за окном и, рассеянно почесывая плечо, идет к холодильнику. Обычно папа выходит на работу очень рано, но по пятницам может позволить себе поспать подольше.

Улыбаюсь, задирая подбородок повыше – это мой личный прием. Всегда помогает мне переключиться и стать той самой веселой Гелей, которую все любят.

– Просто задумалась. Как ты?

– Лучше лучших, – выдает он свою стандартную присказку и достает из холодильника яйца и сыр.

– Хочешь, приготовлю тебе завтрак?

– Да нет, Гель, собирайся в школу, у меня предостаточно времени.

Я снова склоняюсь к тарелке и подцепляю вилкой кусочек помидора. Позволяю улыбке плавно сползти куда-то под стол. Конечно, глупо так себя вести. Нужно взбодриться.

– Пап, я сегодня съезжу к Стефане, – говорю внезапно даже для самой себя.

Он оборачивается и чуть морщит нос. Я это движение знаю, сама так делаю. Но отец быстро справляется с собой:

– Хорошо. Только скажи ей, чтоб вина тебе не наливала!

На этот раз смеюсь вполне искренне:

– Ты же знаешь, она найдет, как обойти твои запреты. Разберемся. Не переживай.

– Я и не переживаю, – он разбивает яйца в сковородку и выразительно хмыкает, – ты же к бабушке едешь, не в притон.

– В бабушкин притон.

– Геля, не дразни меня.

Я снова смеюсь. Папа не сильно любит Стефаню. Точнее, не так. Он как будто ее не понимает и боится этой эпатажной личности. И словно чувствует свою вину перед ней, поэтому избегает. По папиной линии у нас никого уже не осталось, а по маминой – только бабушка Стефания. Только не говорите ей, что иногда я зову ее бабушкой, она страшно оскорбится!

– Энж! – кричит Бо еще из коридора, и, повернувшись, вижу его хитрющую физиономию.

С преувеличенно тяжелым вздохом интересуюсь:

– Что, пришел меня поторопить?

– Нет, что ты! У нас куча времени. О, кстати, сегодня Громов в школу придет, представляете?

С трудом удерживаюсь от того, чтобы сделать стойку, настроив нос по ветру. Но полный надежды взгляд на брата вскидываю, это сильнее меня.

Папа вздыхает:

– Да, парню не позавидуешь.

– Почему? – спрашиваю и, не выдержав, повторяю: – Почему?

– Не вовремя его подсекли. В другой раз отсиделся бы спокойно, пролечился. А тут этот матч дурацкий, да и Ванька узнал, что скаут будет. Не зря говорят: меньше знаешь – крепче спишь.

Замираю, вцепившись в вилку. Каждая моя клеточка слушает, боясь упустить хоть звук.

Спрашиваю:

– А кого смотреть будут?

– Ну, как кого… – тут папа разворачивается с тарелкой в руках и строго смотрит на меня, – Геля, опять выведываешь? Еще не хватало, чтоб ты Ваньке рассказала!

– Мы с ним не общаемся, – буркаю я и понимаю, что тема на данный момент закрыта.

Торопливо подхватываю свою тарелку с почти нетронутым омлетом, ставлю около раковины и говорю:

– Кажется, там погода изменилась, пойду переоденусь.

– Ага, – веселится Бо мне вслед, – изменилась, как же!

Но мне уже плевать, я несусь к шкафу. Знаю, что надену. Черный комбинезон, который я заказывала через интернет, пришел гораздо меньшего размера, чем я рассчитывала. Сидит на мне почти в обтяжку. Мне в таком довольно некомфортно, потому и не носила ни разу, а вот Бо даже присвистнул, когда меня в нем увидел. Сказал, что это самая выдающаяся шмотка в моем гардеробе. Я тогда недоверчиво хмыкнула и швырнула в брата карандаш, но к его мнению прислушалась и оставила до лучших времен. Будем считать, они настали.

Одеваюсь и застегиваю молнию до горла. В зеркало стараюсь не смотреть, а то передумаю. Но быстро наклеиваю около глаз по два стразика. Яркий макияж я люблю, этого у меня не отнять.

Состроив максимально независимое выражение лица, появляюсь в коридоре с рюкзаком.

– Бо, я готова! Выходим?

– Неплохо погода изменилась, – выдает он ошарашенно.

Я игнорирую его и обуваюсь. Повышая голос, говорю:

– Пока, пап!

– Стефане привет, – нехотя отвечает он с набитым ртом. Что ж, это не самый плохой результат.

– Богдан, ты ужас как долго собираешься, я заколебалась тебя ждать!

Брат подходит и едва слышно ворчит, пока обувается и старательно протирает кеды тряпочкой:

– Заколебалась она ждать. В этой квартире ты никого не обманешь, Энж.

– Знаешь, что удивительно? – я скептически кривлю губы. – Ты устраиваешь такой бардак вокруг себя, а обувь просто вылизываешь.

– Все просто. Мой бардак – только для тебя, сестренка! – он щелкает меня по носу и протискивается мимо.

– Не ругайтесь! – кричит папа, но я уже захлопываю дверь.

Мы и не ругаемся. Мы так любим друг друга. Нас другому никто не учил, пришлось разбираться самим.

По пути в школу пристраиваюсь к шагу Бо и сначала долго и сосредоточенно смотрю себе под ноги. А потом спрашиваю:

– Как думаешь, если бы мама была с нами, мы бы меньше спорили?

В ответ брат красноречиво округляет глаза и позволяет бровям подняться максимально высоко. Я часто задаю подобные вопросы, но сейчас почему-то застаю его врасплох, он даже с шага сбивается.

Но все-таки отвечает:

– Мы не спорим, Энж, ты сама знаешь. И папа знает. Если… – он отводит глаза в сторону, но потом опять смотрит на меня и твердо заканчивает, – если бы мама была с нами, она бы тоже это знала.

Я киваю и тихо говорю:

– Но ее нет.

– Но ее нет, – повторяет Бо, но уже гораздо жестче. Будто хочет, чтобы я это поняла, наконец.

Отворачиваюсь, чтобы он не увидел мои глаза. Взбиваю на затылке волосы, которые сегодня уложила недостаточно тщательно, и теперь, конечно, жалею об этом. Надеюсь, этот неудобный комбинезон все компенсирует. Оттягиваю штанины вниз и еще сильнее расстраиваюсь. Надо было идти в чем-то более привычном.

Тогда брат берет меня за локоть, заставляя остановиться, и крепко обнимает. Когда мое тело едва заметно расслабляется, принимая этот утешительный жест, он тихо произносит:

– Ее нет. Зато мы есть. Богдан и Ангелина.

Он больше ничего не говорит, но мне все и так понятно. Папа чувствует свою вину перед бабушкой Стефой, но по факту, если кто и виноват, то это мы с Бо. Потому что мама умерла в тот момент, когда давала нам жизнь.

И даже имена для нас выбирал уже папа. Он никогда не был особенно религиозным, но в тот момент, когда ему сказали, что мы с братом все-таки выживем, он решил, что у него Богом данный сын и дочка Ангел.

– Слишком большая ответственность, – говорю я так тихо, чтобы Бо не услышал.

Но он, конечно, слышит.

– Твой Громов идет, Энж. Успеешь подобрать сопли?

– Он не мой, – успеваю буркнуть я Богдану в плечо и вытереть об его футболку нос.

– Фу, сопливая, – шепчет мне брат, но потешаться надо мной перед Ваней не начинает.

Я жадно гляжу на Громова. Соскучилась. В груди приятно екает. Сам Ваня выглядит не особо радостным. Вид вызывающий, взгляд жесткий, а под штаниной голубых джинсов я вижу какой-то черный фиксатор.

– Здорово, Гром.

– Привет.

Ребята жмут друг другу руки, а я страшно хочу поприветствовать Громова поцелуем в щеку, но не решаюсь. В голове мелькает картинка, как я шагаю вперед и прикасаюсь губами к его теплой коже рядом с уголком губ, но на деле я застываю, как деревянная кукла. И сам Ваня ограничивается кивком. Большего не заслужила.

– Как ты? – интересуется Бо ровным тоном, и от этого Громов как будто расслабляется.

– Жить буду. А вот тренироваться – нет.

– Запретили? На сколько?

– Пока на месяц.

Брат вытягивает губы трубочкой и шумно тянет воздух, показывая, насколько это хреновая новость. Но этой реакцией Ваня почему-то остается доволен, даже улыбается и разводит руками. Мы разворачиваемся и идем к школе уже втроем. Ребята обсуждают уже что-то другое, когда меня, наконец, осеняет. Неужели Громов боялся жалости в свой адрес? Нащупав эту мысль, я прикидываю, как мне себя лучше вести. Очевидно, о травме спрашивать его не стоит. Бросаю на него затуманенный размышлениями взгляд, и он его ловит. Я с усилием сглатываю, но глаз отвести не в силах. И Ваня почему-то тоже удерживает этот зрительный контакт, а потом просто отворачивается к Бо и отвечает ему на очередной вопрос. Какая-то особенная энергия между нами, которую, как мне показалось, я почувствовала, в тот же миг пропадает. И я уже не уверена, что она вообще была.

Хотела бы я не придавать значения таким мелочам, но они – это все, что у меня есть.

И я иду молча, делая вид, что совершенно не заинтересована в их беседе, хотя исподтишка, конечно, внимательно прислушиваюсь.

Пишу сообщение Аринке, бегло на ходу пролистываю соцсети, ни на чем не задерживаясь.

Потом достаю из рюкзака бутылку с минералкой, но крышка сидит слишком плотно, открыть не получается. Быстро стреляю глазами в Громова, автоматически отмечая, как он прихрамывает. И решаюсь.

– Вань, открой, пожалуйста, – состроив умоляющую мордочку, протягиваю ему бутылку.

Может, мне стоило бы попросить об этом брата, но не буду же я тянуться к нему через Громова, верно? Это нелогично.

Ваня, не прерывая разговора, берет минералку, с треском откручивает крышку и вручает мне обратно.

Я, будто бы случайно, касаюсь его пальцев своими и старательно запоминаю ощущение. Как, должно быть, чудесно было бы держаться с ним за руки.

Громов снова смотрит на меня, на этот раз быстро оглядывая до самых кроссовок. Чувство такое, будто я пакетик чая, который в кружку с кипятком макнули.

Медленно прижимаю бутылку к груди, а Ваня, как ни в чем не бывало, опять отворачивается. У меня же сердце колотится как бешеное. Как жить, когда от каждого его движения у меня все внутри в клочья рвется, а потом волшебным образом исцеляется?

Торопливо пью, пытаясь вернуть самообладание. Пузырьки ударяют в нос, и я фыркаю.

Громов внезапно смеется и говорит мне:

– Гелик, ты как котенок.

– Почему? – оторопело спрашиваю, пытаясь затормозить приток крови к щекам.

– Они так же смешно чихают.

– Я не чихала, – говорю сварливо.

Но внутри меня буквально райские сады распускаются и птицы поют. Очень много теплых мелочей для одного утра, даже не успеваю как следует их посмаковать.

Когда подходим к школе, я торопливо взбегаю по ступеням к Арине, которая ждет меня у дверей. И надеюсь, что Ваня смотрит на меня, хотя бы мельком. Знаю, что фигура у меня неплохая, особенно в этом чертовом комбинезоне, который он, кажется, действительно оценил.

Обнимая подругу, заливисто смеюсь, прогибаюсь в пояснице и откидываю назад согнутую ногу. Иногда я тихо ненавижу эту театральность, которая включается, когда Громов рядом. Но как же мне хочется, чтобы он наконец меня заметил! От этой мысли в солнечном сплетении все болезненно сжимается, что заставляет меня светиться еще ярче. Я обнимаю Арину за шею и вместе с ней захожу в школу. Соблазн обернуться слишком велик, но на этот раз я с собой справляюсь. Мы переобуваемся, сдаем вещи в гардероб, и только тут я смотрю на Громова. У нас уроки на разных этажах.

Он говорит Богдану:

– Короче, если сможешь пойти, скажи, он скинет адрес.

Я тут же вскидываюсь. Эту часть разговора я пропустила. О чем они?

– Что такое? – спрашиваю нетерпеливо. – Какая-то тусовка?

Ваня прищуривается:

– Ты любопытный котенок, Геля.

По моей коже, скрытой провокационным комбинезоном, несутся мурашки. Вскидываю брови и улыбаюсь:

– Любопытство – не порок, Громов. Так что за мероприятие?

В моем голосе сквозят почти игривые нотки. Черт знает, почему я вдруг решаюсь так разговаривать, но чувствую, что сейчас можно.

– Тусовка, Гелик, – сдается он.

– Я приглашена?

– Если брат отпустит.

Бо хмыкает и смотрит на меня исподлобья, но молчит.

– Ладно. Покеда, субботние абрикосы, – говорит Ваня насмешливо и, развернувшись, уходит.

– Субботние абрикосы? – бормочет подруга обескураженно. – Котенок?! Что у вас тут происходит?

– Не знаю, – отвечает Бо, – может, он повредил не только ногу, но и мозги?

Я щиплю брата за плечо и прошу, насупившись:

– Помолчи, ради бога.

– Энж, а с тобой-то что? «Я приглашена?», – передразнивает он меня, принимая карикатурно сексуальную позу, отклячив зад.

– Замолчи! – шиплю я и, схватив Абрикосову за локоть, тяну ее к лестнице.

Слышу, как Богдан смеется за моей спиной, но уже игнорирую. Щеки горят, ноги едва касаются пола. Мне не могло показаться! Он так раньше со мной не разговаривал, я почти уверена! Почти.

Мы бежим по ступеням, и Арина, сбивая дыхание, тарахтит:

– Серьезно, Ангелин, что за дела? Почему «котенок»? Что это было? Вы что, общаетесь? Звучало, как будто у вас есть общий секрет!

– Мы не общаемся, – отвечаю на ходу, – тебе ли не знать? Я же, как дурочка, тебе все скрины скидываю.

И это правда. Мы с Абрикосовой очень близки, я доверяю ей безраздельно. Наверное, она даже лучше брата знает, насколько сильно я влюблена в Громова. И потому ей приходится бесконечно выслушивать про все взгляды, жесты и фразы, которые мне от него перепадают. Сегодня, кажется, их слишком много. Мне даже становится жаль подругу – всего на секундочку. Ее ожидает тако-о-ой поток сознания.

Вдруг я смеюсь, запрокинув голову. Резко останавливаюсь, поворачиваюсь к Арине.

– У тебя такие глаза шальные, – замечает она, будто одобряя.

– Я сама сегодня шальная.

– Классный комбез, кстати. Может, это он на тебя так влияет? Никогда не видела, чтобы ты заигрывала с Ванькой.

– Я заигрывала? – переспрашиваю, чтобы убедиться.

– Да. И это замечательно. Ты была прекрасна.

Подруга целует меня в щеку и словно хочет добавить что-то еще, но замолкает, услышав голоса на лестнице.

– Пойдем, – говорит тихо, – может, успеешь рассказать про «котенка».

«Котенок» – мысленно произношу я, разделяя по слогам. Ко-те-нок. Как приятно представлять, что он мог бы назвать меня так не по приколу, а ласково.

– О, Анж, привет! – слышу за спиной, и меня, как обычно, передергивает.

– Привет, Коса, – отвечаю, тем не менее, бодро.

– Аринка, привет! Как дела, девчонки?

Он в несколько шагов догоняет меня и идет рядом. Лестница узкая, а Серега снова склоняется ко мне, и от его близости мне не хватает воздуха. Хочется, чтобы отошел, что за преступное, блин, нарушение границ.

– Все путем, – щебечет Абрикосова притворно-радостно, – но, Акостин, у нас разговор по душам, позволь, я украду у тебя эту барышню?

– Конечно. Не заболтайтесь только, географ терпеть не может опозданий.

Мы дружно закатываем глаза. Опять эта липкая забота. Арина тянет меня за собой, и я с радостью сбегаю.

– Ну что, котенок, рассказывай, – шепчет подруга мне на ухо, и мы хихикаем, как две дурочки.

Глава 5

После уроков я забегаю домой переодеться, потому что ни секунды больше не могу вытерпеть идиотский комбинезон. В спальне расстегиваю молнию, быстро скатываю его вниз и, наконец, выпутываюсь, наступая ногами на штанины. Кайф! Оно того стоило, но как же мне хочется скорее влезть во что-то более привычное. Надеваю любимые широкие джинсы с прорезями на коленях, безразмерную футболку и сверху – серый свитшот.

Удовлетворенно вздыхаю. Так гораздо лучше.

Подумав, собираю волосы в небрежный пучок и водружаю на голову кепку. Готово. Теперь это Ангелина стандартной комплектации.

Перекидываю пару вещей в поясную сумку и выхожу из дома. Я голодная, но от идеи перехватить бутерброд отказываюсь, Стефаня точно будет меня кормить, мне потребуется все свободное место в желудке.

Выхожу на улицу и вдыхаю свежий весенний воздух полной грудью. Обожаю май. Месяц предвкушения лета.

Достаю кейс с беспроводными наушниками и задумчиво верчу его в руках. Подарок Громовых на мой последний день рождения. На наш с Бо. Мне нравится считать, что Ваня тоже в этом как-то участвовал. Как минимум, должен был сказать родителям, что у нас с братом таких нет.

Вдеваю наушники и быстро пробегаю свой плейлист глазами. Выбираю песню и иду к остановке.

Девушка так проникновенно поет последние строчки, что мое сердце снова заходится. Наверное, для меня давно почти все песни так или иначе стали про Ваню. Даже если не полностью, иногда какая-то одна фраза так цепляет, что все равно связывает трек с моим безответным чувством.

Если бы я действительно могла быть с Громовым собой, он полюбил бы меня? Может, зря я ему не пишу? Если бы мы стали общаться как близкие друзья – у меня был бы шанс?

Понятия не имею. Знаю только, что хочу быть к нему ближе. Любым способом.

Забегаю в подъехавший автобус и, поддавшись порыву, пишу сообщение. Но не Ване. Для этого я слишком труслива. Мне как будто требуется благословение свыше.

Субботина Ангелина:

Да или нет?

Абрикосова Арина:

Да.

Субботина Ангелина:

Ты всегда выбираешь «да»!

Абрикосова Арина:

Так что в следующий раз можешь даже не спрашивать. Хочешь написать Громову?

Субботина Ангелина:

Либо слишком хорошо меня знаешь, либо ты ведьма.

Абрикосова Арина:

Сделать приворот?

Субботина Ангелина:

Ой, да ну тебя. Чем занимаешься?

Абрикосова Арина:

Иду мимо стадиона. Думаю зайти, глянуть тренировку.

Я блокирую экран и задумчиво смотрю в окно на пробегающие мимо дома. Очень неторопливо они мелькают, примерно так же, как мои мысли. Аринка и правда живет рядом со стадионом и часто задерживается, чтобы посмотреть, как тренируется команда Бо и Вани. Обычно и я к ней присоединяюсь, но сейчас ведь Громова там нет. Думаю, какой же резон моей подруге быть там? Она всегда говорила, что ей просто нечего делать. В отличие от меня, Арина не так часто делится своими переживаниями. Но я всегда знала, что ей не очень нравится дома. Считала, что это и есть основная причина ее походов на стадион. А теперь почему-то начинаю сомневаться.

Следующие тридцать минут я вяло ворочаю в голове эти мысли, но особенно на них не концентрируюсь. Во-первых, я ни в чем не уверена. Во-вторых, я точно знаю, что все это не имеет смысла до тех пор, пока подруга сама мне не признается. Энергичная, смешливая и прямолинейная, она на самом деле очень ранима. Так что в итоге я решаю об этом не размышлять. Пока что это совсем не мое дело. Об остальном подумаю позже.

Дорогу до Стефани я очень люблю. Просто садишься в автобус, едешь по одному маршруту, выходишь у парка и пересекаешь его насквозь, огибая искусственное озеро. Там красиво и летом, и зимой, и многое напоминает о нашем детстве. Бабушка Стефа отдавала нам массу своего времени и сил, потому что папа должен был работать.

Подхожу к старенькой девятиэтажке и встряхиваю головой, прогоняя грустные мысли.

Поднимаюсь на второй этаж по лестнице и старательно вдавливаю кнопку звонка, потому что иначе он не работает.

Дверь резко открывается, и я вижу Стефаню. На ней цветастое шелковое кимоно, а седые волосы подвязаны банданой с черепами. В руке у нее массивный вейп, и она выпускает густой дым, скашивая губы в сторону. Пахнет клубникой.

Вот она, королева контрастов.

– Опять в мешковине? – интересуется бабушка.

– Это стиль, Стефаня, – ворчу я, разуваясь.

Она качает головой и идет на кухню, бросая через плечо:

– Такая жопка добротная, а ты ее прячешь.

Закашливаюсь, подавившись собственной слюной. Вроде бы давно уже нужно было к ней привыкнуть, но она все равно находит способы меня шокировать.

Когда переступаю порог кухни, вижу, что стол уже ломится от всего, что она нашла в доме и что успела приготовить. Стефаня совсем не похожа на классических бабушек наших сверстников, но вот это желание накормить до отвала у нее точно имеется.

Поэтому первые минут двадцать я только и делаю, что запихиваю в себя еду под ее едкие комментарии. Насчет моей костлявой фигуры и того, что отец не может нас нормально накормить, раз мы такие худые. Стефаня не видела Бо по крайней мере месяц, но профессионально домысливает, что он тоже страдает от недоедания.

Я веселюсь. То и дело фыркаю и срываюсь на громкое хихиканье. Бабушка не реагирует. Она уверена в своей правоте, а там хоть трава не расти.

И я, наконец, откладываю вилку и говорю, отдуваясь:

– Не могу. Реально больше не могу, Стефаня, пощади.

Только тогда она сдается и снисходительно машет рукой:

– Ладно, ты хорошо поела.

А потом затягивается своим огромным вейпом, выдувает клубничный дым в сторону и спрашивает:

– Как дела?

Тут я, конечно, смущаюсь. Знаю, что она хочет услышать, но упорно отыгрываю дурочку:

– Все хорошо. Тройку вот заработала по геометрии, но договорилась уже исправить.

– Ага. Ага, – кивает бабушка, – а если о действительно важных вещах?

Я вздыхаю. Смотрю на нее исподлобья. Стефа снова подносит свой курительный агрегат к губам и прищуривается. Она всегда была слишком проницательной. Поэтому я втягиваю голову в плечи, снова шумно вдыхаю воздух и резко опускаю лицо к столешнице. Говорю бесцветно:

– Ничего не изменилось. Громов меня не замечает, к тому же у него есть девушка. Никаких шансов, Стефаня. Оставим эту тему?

Но она не сдается. Оглаживает рукав своего шелкового кимоно и спрашивает:

– А бороться, значит, ты не собираешься?

– С кем? – я медленно закипаю. – С его девушкой или с его равнодушием?

– В таких штанах ты им всем проиграешь.

И вместо того, чтобы разозлиться, я смеюсь.

Качаю головой и думаю, что страшно люблю бабушку, что бы она ни говорила.

– Разве дело только в штанах? – спрашиваю тихо.

Она отвечает быстро и уверенно:

– Нет. Но ты удивишься, как сильно это может помочь.

Мне хочется просто кивнуть и съехать с темы, но на самом деле я не в том настроении, чтобы уступать. Откидываюсь на спинку старого стула, потирая раздувшийся живот.

– Окей. Если я буду носить юбки каждый день, это поможет?

– Нет.

– Тогда зачем ты об этом говоришь?

– Потому что показать ноги проще, чем показать душу. Начни с малого, Ангелок.

Я демонстративно фыркаю, но сама задумываюсь, глядя в окно. Может быть, она права? Как он сможет полюбить меня, если совсем не знает?

И тогда под столом в телефоне я открываю наш с Ваней диалог. Быстро нахожу смешное видео с котенком, который чихает несколько раз подряд, и отправляю ему, почти не размышляя.

Что ж. Разве может быть хуже, чем сейчас? Либо глубже в яму, либо хватанем немного кислорода.

И я, конечно, успеваю пожалеть о своем порыве, когда телефон в моей руке вибрирует. Не может быть. Ответил?

Вот какого ответа я заслуживаю. Три желтых кругляшка. Кажется, я тоже почти готова расплакаться, с той только разницей, что мне совсем не смешно.

– Что случилось? – спрашивает Стефаня и отпивает какао.

Боже, кажется, в целом мире только она одна еще пьет какао.

Я поднимаю голову и говорю с улыбкой:

– Ничего.

Хватит на сегодня душещипательных разговоров о Громове. Они и так уже привели не к лучшему результату. Стоило на протяжении последних лет строить из себя Миледи Винтер, чтобы в итоге отправить видео с котенком? Боже, чем я только думала?!

– Как скажешь, Ангелина, – кивает бабушка и снова затягивается своим огромным вейпом.

Я не выдерживаю:

– Зачем ты куришь эту дрянь?

– А зачем ты каждый раз об этом спрашиваешь?

– Сама не знаю.

– Нравится, – пожимает она плечами.

Я задумчиво жую губу. Нравится. Она делает что-то только потому, что ей нравится. Неужели нужно прожить целую жизнь, чтобы прийти к этому?

Стефаня прищуривается в своей обычной манере, как будто читает все мои мысли. Откидывается назад и кольцами выпускает дым в потолок. Какое-то время я завороженно наблюдаю за тем, как четко очерченные кругляшки растворяются в воздухе. Я представляю на их месте злополучные смайлики и, кажется, чувствую небольшое облегчение.

– Я пойду, Стефань.

– Планы?

– Сегодня же пятница, – я развожу руками и многозначительно улыбаюсь, будто бы у меня и правда есть какие-то планы.

Просто не хочется оставаться и терпеть то, как мою душу препарируют. Хоть мне и безумно стыдно, что я вот так сбегаю. Последнее время мы не так часто встречаемся.

В коридоре бабушка интересуется:

– Отец и Богдан не собираются заехать?

Звучит так, словно ей все равно, но само построение фразы… оно как будто с претензией. Но я знаю, что она не хочет вешать на меня эту ответственность, вот и скрывает свои эмоции.

Стефаня поправляет бандану на голове и отставляет в сторону руку со своей дым-машиной.

Тогда я порывисто обнимаю ее и прижимаюсь щекой к ее плечу, склонив голову. Говорят, что к старости люди становятся ниже. То ли это правда, то ли я раньше сама была меньше.

Произношу, сжимая ее покрепче:

– Мы скоро придем в гости, обещаю. Все втроем.

– Хорошо. Пиши мне.

– И звонить буду. По видео, хочешь?

– Слишком большая честь, – хихикает бабушка совсем по-девичьи.

Я выхожу за порог и вздыхаю с облегчением. Мое чувство вины малодушно замолкает. Осталось только организовать семейный визит к Стефе, и сложнее всего, конечно, будет с папой. Но я подумаю об этом чуть позже. А сейчас, пожалуй, поеду, посмотрю тренировку. В конце концов, там сейчас Бо и Арина, мои самые близкие люди.

Но когда доезжаю, уже становится поздно. Смеркается, в воздухе сквозит вечерняя прохлада. Я едва не начинаю стучать зубами. Слишком легко оделась.

Издалека смотрю, как Бо, оттягивая на груди мокрую футболку, улыбается Арине. Она смеется, наверняка над какой-то шуткой моего брата. Он вечно шутит. Ветер легко трогает ее кудрявые распущенные волосы, и она убирает их от лица, смущенно глядя вниз.

Я остаюсь на месте. Даже под дулом пистолета не подошла бы сейчас к ним. Слишком интимным выглядит этот вроде бы простой разговор. Я уверена, что они не обсуждают ничего особенного. Но эта атмосфера между ними… Чувствую, что это что-то значимое.

Неожиданно мне становится очень грустно. Не знаю почему, но ощущение какого-то тотального одиночества захлестывает меня с головой. Надо было остаться у Стефани. Посмотрели бы какой-нибудь фильм, попили какао с мятными пряниками. Хороший был бы вечер.

Вместо этого я стою в тени лысых пока деревьев, чувствуя себя бесконечно одинокой.

– Тоже подсматриваешь? – раздается около самого моего уха.

Вздрагиваю и чуть поворачиваю голову. Конечно, уже знаю, кого увижу, этот голос мне хорошо знаком.

– А ты? – спрашиваю тихо.

– И я, – отвечает Ваня.

Я разворачиваюсь к нему всем корпусом и своим натренированным боковым зрением окидываю его фигуру. После школы он не переодевался. Легкая куртка, черная футболка, торчащая из-под пуловера. Голубые джинсы и гвоздь программы – черный фиксатор на ноге.

– Как дела? – говорю, лишь бы спросить хоть что-то.

– Нормально.

Мы все еще стоим слишком близко друг к другу, потому что Громов, очевидно, хотел меня напугать, а я не сделала шага назад. Все мои рецепторы обостряются и в бешеном ритме поглощают непривычные ощущения.

– А у тебя? – спрашивает он и чуть хмурится.

Я вижу лишь намек на морщинку между бровями, но мне и этого хватает, чтобы понять.

Поэтому внезапно признаюсь:

– Мне грустно.

Он смотрит на меня и молчит. Я замираю. Слишком желанна для меня эта близость. Аккуратно и очень тихо я вдыхаю отдаленные нотки парфюма, которым он воспользовался с утра, легкий запах пота и густой аромат кожи Вани. Когда-нибудь эта смесь, возможно, меня убьет. Примерно через минуту, если Громов не отойдет. Все это слишком для меня.

– Проводить? – он отступает, наконец, назад.

Киваю и перевожу дух. Как хорошо, что я снова могу дышать.

Ваня оглядывается, засунув руки в карманы:

– Куда нам?

– На остановку. Не помнишь, где мы живем?

– Помню. Сегодня пятница, подумал, вдруг ты не домой.

Я вспыхиваю. Ну что за дура! После видео с котом мне стоило сказать, что я еду на крутую тусовку или на свидание. Ну как я не догадалась?

Тут же решаю, что лучшая защита – это нападение, и едко интересуюсь:

– А тебе что, совсем нечем заняться в пятницу вечером?

Громов сжимает челюсти и уводит взгляд в сторону:

– Не твое дело, Гелик.

Суровый тон режет мне слух, но сильно не ранит, я уже упала в чан с эйфорией, когда поняла, что Ваня собирается проводить меня домой. Давлю внутреннее сопротивление и безразлично бросаю:

– Окей, пойдем ловить автобус.

Иду вперед и маниакально прислушиваюсь к тому, как он, прихрамывая, следует за мной. Боже мой! Боже мой! Громов сам предложил проводить меня! Это я с ума сошла или он?

Я бы совсем ошалела от счастья, если бы не его холодность по отношению ко мне. Я не совсем уж дура, кое-какие сигналы считывать умею. Не очень хорошо понимаю, почему он вызвался довести меня до дома, но точно не из-за внезапно вспыхнувшей симпатии. Может быть, просто не хочет к себе домой?

Так же молча мы приходим на остановку, где неловко топчемся рядом друг с другом. У меня есть сто тысяч тем, которые я хотела бы с ним обсудить, но мой рот надежно запаян. Мне страшно, что Ваня снова оттолкнет или проигнорирует. Поэтому, не проронив ни слова, мы заходим в автобус, садимся вместе.

Я достаю телефон и начинаю листать ленту соцсетей, чтобы создать видимость хоть какой-то деятельности и куда-нибудь деть руки.

– Любишь чужие фотки?

– Люблю, – отвечаю с вызовом.

Громов хмыкает и отворачивается обратно к окну.

Я едва успеваю отвести взгляд от его красивого лица, когда он говорит:

– Смотри-ка, бар. Сходим?

– С ума сошел? Нам по шестнадцать, какой бар?

Но Ваня уже подскакивает со своего места и за локоть поднимает меня. Не церемонясь, тащит к двери, и мы почти выпадаем на остановку. Я больно ударяюсь носом о его плечо, но смеюсь. Громов вторит мне своим низким смехом.

Он разжимает пальцы, но я как будто все еще их чувствую, даже через куртку. Смотрю на него, задрав голову. Красивый. Особенно когда смеется вот так искренне.

– Пойдем.

– Нам по шестнадцать, – упрямо повторяю я.

– Поэтому мы и идем именно сюда.

Начинаю понимать, о чем он, только когда заходим в маленький темный барчик, всего на четыре столика. За стойкой, уткнувшись в свой телефон, со скучающим видом сидит девушка в кофте с таким вырезом, что я вижу цвет ее бюстгалтера. Когда мы подходим, я понимаю, что при желании могла бы пересчитать и цветочки на ярком кружеве. Нацеливаю испытующий взгляд на Громова, но он смотрит девушке четко в глаза и обворожительно улыбается.

– Здравствуйте!

– Добрый вечер, – та обреченно вздыхает.

Мы тут единственные посетители, и она явно не горит желанием работать.

– Нам стаут и вишневое, пожалуйста. Свежее?

– Обижаете, – она барабанит длинными ногтями по стойке, будто раздумывает, а потом все же говорит, – документы есть?

Громов зеркалит ее тон:

– Обижаете!

Он роется в рюкзаке очень убедительно, а потом разочарованно заключает:

– Забыл. Можно по фото?

– Вообще-то у нас так нельзя.

– Да бросьте. Нам с девушкой по девятнадцать, мы второй курс заканчиваем. Сегодня получили автомат за экзамен, хотели отметить. Неужели я похож на ребенка?

– Молодо выглядите, – голос из-за стойки звучит уже не так уверенно, – а что за институт?

– Университет спорта, – брякаю я внезапно, – мы будущие физруки. Нам положено тренироваться. Тренироваться пить, в смысле.

За секунду молчания я успеваю испугаться, что влезла и все испортила, но потом девушка разражается громогласным хохотом, отчего ее грудь мягко колышется в вырезе кофты, и я сразу понимаю, что алкоголь нам продадут.

– Показывай фотку, – отсмеявшись, говорит она Ване.

Он открывает в телефоне какое-то изображение и демонстрирует барменше. Как, интересно, правильно? Бармен, барменша, барменка? Терпеть не могу феминитивы, если честно. Я бы скорее сказала «девушка-бармен», если бы кому-то о ней рассказывала. И это тоже любопытный момент. Раньше я бы уже строчила сообщения Арине, а сейчас мне хочется остаться тут, не отвлекаться ни на что и не делить это ни с кем.

– А у вас фотография есть?

Я моргаю, возвращаясь из своих мыслей. И поправляю козырек кепки, улыбаясь:

– Я в паспорте отвратительно получилась, спрятала его в самый дальний угол.

Девушка заговорщицки подмигивает мне и берет бокал:

– Понимаю вас. У самой фото ужасное.

Когда мы с Громовым садимся за дальний столик, он говорит:

– Ну, даешь. Врушка.

– А сам? – шепчу сдавленно. – Второй курс он заканчивает.

– Кто бы говорил, физручка!

Мы смеемся, склонившись над бокалами. И я делаю очередное открытие. Смех разбивает любую напряженность. Я чувствую себя как в детстве, когда нам с Ваней было просто весело вместе. Я была уже влюблена, но совсем не парилась, только смущалась из-за бесконечных шуточек наших родителей. В каком-то смысле именно они привели нас в ту точку, где мы сегодня находимся.

– И, кстати, при таком раскладе ты бы заканчивал уже третий.

– Слишком долго объяснять, что я пошел в школу с шести и пропустил четвертый класс, – Громов закатывает глаза.

Я улыбаюсь и отпиваю вишневое пиво. Вкусно. С первых же глотков у меня кружится голова. Видимо, именно поэтому язык развязывается, и я спрашиваю:

– Ты подсматривал за тренировкой?

– А ты?

– А ты? Мы так долго по кругу можем ходить.

– Ну, подсматривал, – он опирается на спинку стула и прямо смотрит мне в глаза.

Кажется, мы еще никогда не были на этой ступени взаимоотношений. Что-то новое и, несомненно, интересное происходит. И даже если завтра мы вернемся в старую колею, я навсегда запомню этот вечер.

– Почему?

– Гелик, я уже говорил, что ты – как бульдог?

– Кажется, что-то подобное я слышала. Всего лишь раз сто, – саркастично изгибаю губы.

Ваня невесело усмехается:

– Ну, зачем ты спрашиваешь. Должна же понимать.

– Просто кажется, что если ты скажешь это вслух, то станет как-то полегче.

– Окей. Мне тоже грустно. Довольна?

– Очень, – тяну я с улыбкой, – стало легче?

– Ни фига.

– Слушай, я тебя понимаю, Вань, – я не так часто называю его по имени, поэтому сначала как будто пугаюсь этого слова из собственного рта и чуть притормаживаю, – но…но…

– Но? – передразнивает он меня.

– Но я не знаю, это правда так серьезно? Разве ты не можешь восстановиться и играть дальше?

Громов обводит указательным пальцем край своего бокала и морщится:

– Выходит, не могу. У меня времени – до семнадцати лет. Дальше выпуск из академии футбола и отсутствие серьезных перспектив. К тому же, у меня есть договоренность с отцом.

Тут он замолкает и делает несколько больших глотков. Я смотрю, как движется его кадык, и думаю о том, что даже это выглядит красиво. Когда Бо станет видеографом или оператором, я слишком невнимательно слушала его треп про обучение, он сможет снять это эффектно.

Насильно возвращаю себя в реальность. За маленький липкий столик странного бара.

– Договоренность? Какая?

– Если до семнадцати у меня не будет значимого результата, я завязываю с футболом и поступаю в универ.

– На юриста?

– С чего ты взяла? Об этом речи не было.

Я смущаюсь:

– Да просто выбрала самую популярную профессию. Вадим Антонович хочет для тебя какой-то нормальной работы? В общепринятом смысле?

– Да. Да, ты права. Юрист, врач, программист, хоть адвокат дьявола, только бы не футболист.

По лицу вижу, что Ваня храбрится, но ему действительно больно. Все мое тело отзывается сочувственной печалью.

Чтобы протолкнуть горький комок ниже по пищеводу, пью свое вишневое пиво. Теперь оно с привкусом горькой откровенности.

Наконец, произношу:

– Он ведь сам – агент? Футбол его кормит, он им живет.

– И потому считает гнилым бизнесом.

– Вау. То есть, я вроде слышала что-то такое от него на наших семейных сборищах, но не думала, что он говорит об этом настолько серьезно.

– Не представляешь, насколько, – Громов растирает ладонями лицо и поднимает на меня болезненный взгляд, – думаешь, классно иметь отца, успешного футбольного агента, одного из лучших, который начисто игнорирует сына-футболиста? Разве это не значит, что он считает его абсолютно бесперспективным? Он не просто мне не помогает. Он мне мешает.

Ваня говорит так горько, что я поддаюсь порыву и накрываю его ладонь своей. Ободряюще сжимаю пальцы. Несмелой улыбкой встречаю его вопросительный взгляд. Хочу дать понять, что я рядом, что я в его команде.

Запальчиво отвечаю:

– У тебя все получится. Ты офигенный футболист!

– Кажется, это вишневое слишком крепкое для тебя, – отшучивается Громов, но руки не убирает.

Тогда я позволяю себе еще секунду этой внезапной близости, а потом резко вскидываю ладони в воздух и смеюсь:

– Хотя что я понимаю? Я же девочка.

– Ага. Сестра классного полузащитника и дочь офигенного тренера. Не прибедняйся.

– Ладно, я немного шарю, – снова улыбаюсь, хоть мне и обидно от того, что все эти заслуги – точно не мои.

Вот бы он заметил именно меня. Не сестру, не дочь, не доку в теории футбола. Ну, сколько можно уже?

Ваня в несколько глотков опустошает свой бокал и со стуком опускает его на деревянный столик:

– Ну что, идем?

Я торопливо киваю и тоже допиваю пиво. Наверное, оно, и правда, слишком крепкое для меня. Я чувствую, будто в черепной коробке плавает воздушный шарик.

У дверей Громов оборачивается и говорит бармену:

– Девушка! А вас как зовут?

Она снова с трудом отрывается от своего телефона:

– Дарья.

– Спасибо, Дарья! Как сдадим сессию, зайдем к вам отметить.

– Заходите, – на этот раз она улыбается вполне искренне.

Не обращая внимания на их прощальный вежливый флирт, я выхожу из бара и глубоко вдыхаю еще прохладный весенний воздух. Как же вечерами потрясающе пахнет!

– Гелик?

– Пахнет весной, чувствуешь? Почти даже летом. Тепло так.

– Ты как? – обеспокоенно интересуется Ваня.

Но я отстраняю его и говорю:

– Лето – самое классное время года, да? Оно уже почти здесь, чую. М-м-м, – последний неразборчивый звук издаю, втягивая в себя ночной воздух.

– У тебя телефон звонит.

– Да пусть.

– Гелик, если это Богдан, он меня убьет. Давай ответим?

Я расстегиваю поясную сумку и шарю там рукой. Разве можно напиться от одного бокала? Или это сегодняшний странный вечер так на меня влияет? Господи, да где этот телефон?!

– Алло? – кричу я, едва удается ухватить смартфон.

– Энж, ты где? Стефаня сказала, ты ушла несколько часов назад, – строго выговаривает брат.

– Знаешь, что, – отвечаю я, – не гони лошадей. Я гуляю. Меня проводят. Выживу, не беспокойся.

– Кто проводит?

– Одноклассник, – и я скидываю звонок.

Смотрю, как Громов строчит сообщение в своем телефоне, и успеваю заметить, так помечена его чертова девушка.

Он блокирует экран и спрашивает:

– Все нормально?

– Более чем.

Конечно, все нормально. Я тебя люблю, ты меня – нет. У тебя есть девушка, а я только что провела самый потрясающий вечер в жизни, который для тебя совсем ничего не значит. Более чем, Ваня. Более чем.

– Совсем с ума съехала? – говорит Богдан, перезванивая секунд через пять. – Какой одноклассник? Забыла, что мы в одном классе с тобой учимся? Кто с тобой?

Мне почему-то совсем не хочется рассказывать о том, что я с Ваней. Но это же Бо, мой Бо. Я давлю в себе желание жалостно всхлипнуть от накатившей грусти и только упавшим голосом произношу:

– Я с Громовым.

Богдан какое-то время молчит. Потом спрашивает:

– Где вы?

– Рядом со стадиком.

– Дай ему трубку, пожалуйста.

– Бо, зачем?

– У тебя голос странный. Не упрямься, дай ему трубку.

Спорить с ним совсем нет сил и желания, так что я просто вздыхаю и протягиваю Ване телефон. Он поворачивается ко мне спиной и отходит на несколько метров, понижая голос. Вслушиваться, как ни странно, на этот раз мне тоже не хочется. Сую руки в карманы и ежусь, вечерами пока еще холодно. Чувствую, как зябкий ветер забирается в прорези на моих джинсах, и шмыгаю носом.

Громов подходит со спины и легко постукивает меня телефоном по плечу:

– Гелик, поехали домой?

– Господи, что он сказал? – я оборачиваюсь и возмущенно вскидываю руки.

– Ничего особенного, просто, и правда, очень поздно.

– Не брат, а деспот, – бурчу я, заправляя выбившиеся пряди под кепку.

– Не ворчи.

Я огрызаюсь:

– Сама разберусь.

Ваня хмыкает и внимательно изучает мое лицо. Я смущаюсь, поэтому продолжаю так же агрессивно:

– Провожать не обязательно.

– Да нет уж, – он широко улыбается, словно показывая, что сейчас выше моих капризов, – я провожу.

Безразлично пожимаю плечами:

– Как хочешь. Пойдем на остановку.

– Я такси вызову.

– Чем заслужила такое сопровождение, даже не знаю.

Громов тихонько посмеивается, отвлекаясь на приложение в телефоне. Я смотрю, как экран освещает его лицо, и чувствую чудовищное внутреннее сопротивление. Сейчас мы доедем до дома – и все, на этом вечер закончится. И вряд ли когда-нибудь еще повторится, потому что все, что сегодня произошло – чистая случайность.

Поэтому, когда мы садимся в машину на заднее сиденье, я достаю кейс с наушниками, щелкаю крышкой и досадливо вздыхаю:

– Черт, разрядились.

Ваня молча протягивает мне свой наушник. Я вдеваю его в ухо и отворачиваюсь к окну. Играет какой-то стильный дипхаус. Красиво, но недостаточно информации. Я надеялась уцепиться за текст песни, чтобы хоть немного влезть Громову в голову. Но он не дает мне такой возможности.

Когда мы уже подъезжаем к дому, во мне вдруг вспыхивает вишневая храбрость. Я тянусь к телефону в Ваниных руках и касаюсь пальцем экрана.

– Классный трек, – поясняю ему, – хочу посмотреть, как называется.

Он поворачивается ко мне и смотрит в глаза. Затем спускается взглядом к носу, оттуда быстро к губам, и резко обратно к глазам.

– Я тебе скину.

– Спасибо, – отвечаю тихо и возвращаюсь на свое место.

Нервно переплетаю пальцы и прикрываю веки. Мысленно отсчитываю секунды до своего подъезда. Машина неловко протискивается между бордюром и другой тачкой, обычно я не мучаю водителей этим неудобным поворотом и выхожу раньше, но сейчас не могу себе этого позволить. Ваня ставит музыку на паузу. Ну, вот и все. Когда мы останавливаемся, я, наконец, открываю глаза.

Задорно улыбаясь, говорю:

– Ну, пока? Прикольный был вечер, Вано.

Берусь за ручку и вдруг слышу, как он обращается к водителю:

– Подождете минутку? Я выйду ненадолго.

Жду, когда Громов обогнет машину, и трусливо прячусь за сарказмом:

– Думаешь, до подъезда не дойду?

Он чуть улыбается, приподнимая и так изогнутые уголки губ. Взъерошивает свои темно-русые волосы, смотрит на самый верхний этаж нашего дома, а потом снова на меня:

– Я Богдану обещал.

– Ну, раз обещал.

Мы подходим к железной двери, я достаю ключи и демонстрирую их Ване. Внутри все тянет от тоски, еще никогда мне не было так грустно с ним прощаться. У меня в ухе раздается короткий тренькающий звук, и голосовой помощник механически произносит: «Контакт Алена отправляет вам сообщение». Торопливо вытаскиваю наушник и с горящими щеками протягиваю его спутнику:

– Чуть не украла.

Силюсь улыбнуться, но, кажется, получается не очень. Самый неловкий момент в моей жизни. Но Громов начисто игнорирует то, что я чуть не подслушала сообщение от его девушки.

Он забирает наушник, прихватывая мои пальцы. Щурится ласково:

– Воришка.

– Просто рассеянная.

– Пока, Гелик.

– Пока.

И Ваня наклоняется ко мне, скользит своей щекой по моей, а потом легко прижимается губами к моей скуле. Успеваю чуть повернуть голову, чтобы в ответном поцелуе почувствовать его вечернюю щетину.

Открываю домофон и вхожу. Что, если это последний раз, когда мы так много времени провели вдвоем? Что, если этого больше никогда не повторится? Мне так тоскливо, что, когда я захожу домой и встречаю Бо на пороге, сердито толкаю его в грудь.

– Зачем ты так? – шиплю ему зло.

– Энж.

– Просто замолчи, ладно?! Если бы ты не позвонил, у меня могло быть больше времени!

Брат хватает меня за плечи и больно сдавливает:

– А ну-ка тихо.

– Отстань, – я скидываю с себя его руки.

Разуваюсь, борясь с подступающими слезами, и иду в спальню. Там прямо на пол скидываю одежду, переодеваюсь в пижаму и залезаю под одеяло, накрываясь с головой. Не хочу умываться, чистить зубы, вообще ничего не хочу. Не умру ведь, если лягу спать с косметикой на лице.

Из правого глаза выскальзывает горячая слеза и впитывается в подушку. В этот момент мне почему-то тяжело любить Ваню. Иногда бывает радостно, часто приятно, нередко грустно и тоскливо. Но сейчас так тягостно все это ощущать, что хочется стонать и плакать. Голова раскалывается, а сердце давно уже перемолото.

Слышу, как открывается дверь, как тихо заходит Бо – узнаю его крадущуюся походку. Он всегда так вползает, когда не хочет меня потревожить.

Напряженно вслушиваюсь. Но брат не идет к своей постели, а сворачивает ко мне. Отгибает одеяло и ложится рядом.

И мне становится незачем изображать из себя железную леди, я просто утыкаюсь носом Богдану в грудь и всхлипываю.

Он обнимает меня, гладит по спине, успокаивающе приговаривает:

– Все хорошо, Энж. Все хорошо, моя сестренка. Я с тобой. Поплачь, мое счастье.

– Он меня никогда не полюбит, – реву я, размазывая сопли по футболке брата.

– Тогда он будет полным идиотом.

Я рыдаю, совсем не сдерживаясь, трясусь в объятиях Богдана, а он крепко прижимает меня к себе и бормочет что-то нежное.

Так я и засыпаю. Но вскоре вздрагиваю всем телом от ощущения, что падаю в пропасть. Просыпаюсь и укладываюсь поудобнее, понимая, что я в безопасности.

Шепчу:

– Бо? Бо, ты спишь?

– Сплю.

– Хорошо. Бо, ты просил Ваню проводить меня до подъезда?

– Энж, спи.

– Ты просил?

– Боже. Не помню. Нет, не просил. Сказал, чтобы довез тебя до дома. Или посадил на такси. Спи.

Глава 6

Проходит, наверное, недели полторы, когда проигрыватель в наушниках подкидывает мне ничего не значащую песню.

Обычный дипхаус, который я включаю, чтобы не мешал мне думать. Все треки похожи один на другой, кроме, получается, этого. Он отзывается во мне воспоминаниями.

Я обещал Гелику скинуть эту песню. И, естественно, напрочь об этом забыл.

Я замираю, уставившись в окно. Вспоминаю, как в такси Ангелина придвинулась, наваливаясь на мое плечо, и заглянула в телефон. От нее пахло чем-то сладким, не разбираюсь в парфюме, но было похоже на аромат свежих сахарных булочек в кондитерской. Девочка-пацанка, а пахнет ванилью, надо же. Несколько раз моргаю, чтобы прогнать видение. Чувствую, как и тогда, странное волнение.

– Не опаздываешь, Вань? – слышу через музыку голос отца.

Вынимаю наушники и говорю:

– Нет, еще пять минут есть.

– Подвезти?

Папа делает себе кофе. Поправляет очки в стильной оправе, облокачивается плечом о закрытый фасадом холодильник.

– Не парься, дойду.

– Универ выбрал?

Господи, ну он как будто специально меня бесит!

Я мгновенно ощетиниваюсь:

– Ты же сам за меня все выбрал.

– Да, четыре. Они все тебя устраивают, или появилась какая-то конкретика?

Выдыхаю свое раздражение, прикрывая глаза. Не нужно с ним спорить. Его уже не изменить, а у меня есть крохотный шанс побороться за свое будущее, но он точно не в ругани.

Открываю глаза и говорю ровно:

– Все устраивают. Пока, я пошел.

– Репетиторов оплачивать не пора?

– Я скажу, когда надо будет, – слишком низко склоняюсь над кроссовками, радуясь, что отец не слишком хорошо видит меня в полумраке коридора.

Последнее время я часто прогуливаю дополнительные занятия, но ему некогда следить за этим слишком уж тщательно. Хожу по краю, я в курсе. Но у меня есть одна только возможность, и если ничего не выйдет, то мне вообще все равно, что будет с моей жизнью. Если не профессиональный спорт, мне откровенно насрать, получится ли у меня поступить и куда.

Еще поборемся, пап.

Тихо прикрываю за собой дверь, потому что мама еще спит, возвращаю наушники в уши. Последние пару недель они там так часто, что должны были натереть мозоли. Все стало раздражать, даже друзья и девушка, хочется отгородиться от всех хотя бы с помощью музыки.

Когда нажимаю на «слушать», снова играет тот трек, который напомнил мне о Геле. Ванильный смешной котенок. Я хмурюсь. Вау. Звучит неоднозначно, вслух этого лучше не говорить, меня могут неправильно понять.

Приходится долго листать диалоги в мессенджере, чтобы найти нашу беседу, и в итоге все равно пользуюсь поиском по имени. Мы редко общаемся.

Громов Иван:

Rautu – Air

Забыл, извини. Обещал, что скину

Доброе утро)

Сообщения долго грузятся, потому что в лифте нет сети, и я убираю телефон в карман. Ладно, новый день, новая битва. Тру шею ладонью и глубоко вздыхаю. На три дня после травмы я провалился в страшную безнадегу, но сейчас еду на агрессивном протесте и спортивном азарте. Сделаю все, что от меня зависит, и буду бороться, пока есть такая возможность. Так что сопли размазывать некогда.

Телефон вибрирует, а голосовой помощник объявляет: «Контакт Алена отправляет вам сообщение. Приветики, Гром, встретимся после первого урока? Надела твою любимую юбку и хочу тебя нежно поцеловать». Из-за механического голоса звучит еще более убого, и я не чувствую ничего, кроме раздражения. Зайцева мне нравится, она красивая и раскрепощенная. Когда тебе шестнадцать, кажется, что этого хватит. Но то ли у меня и правда депрессия, то ли после трех месяцев отношений мне недостаточно просто короткой юбки и симпатичного личика. Эта девушка напоминает море с долгим мелким входом. Выглядит красиво, и ты все ждешь какой-то глубины, но по факту тащишься десятки метров, а вода все еще едва достает тебе до колен.

Она чувствует перемену в моем настроении и липнет еще сильнее, а я только больше раздражаюсь. Все чаще думаю, что нужно расстаться, но так не хочу тратить силы на неприятный разговор, кто бы знал.

Выхожу на улицу и лезу в настройки, чтобы отключить опцию чтения сообщений в наушниках. Было неловко, когда Гелик чуть не подслушала сообщение от Алены, учитывая, что содержание было достаточно интимным. Я бы таким делиться ни с кем не хотел. Да и меня давно уже раздражает этот механический женский голос, который коверкает любой посыл.

Телефон снова вибрирует. Я морщусь в ожидании сообщения от Зайцевой, но, когда вижу отправителя, почему-то улыбаюсь. А когда читаю всплывающие новые уведомления, и вовсе смеюсь в голос.

Субботина Ангелина:

На поле у тебя получше реакция, Вано.

Но спасибо!

В целом, хорошо, что тебе достаточно помнить только время тренировок и адрес стадиона.

Хотя и я уже почти не помню, о чем просила, а трек не помню тем более.

Громов Иван:

Ауч. Ну, раздала ты нормально, Гелик.

Субботина Ангелина:

Ой, не жалуйся. Скинул бы сразу, не получил бы.

Громов Иван:

Могу загладить свою вину. Что мне сделать, котенок?

Отправляю сообщение и тут же жалею. Это же Геля. Мы не флиртуем, мы даже дружить толком не смогли, хотя все предпосылки были. Мы с детства знакомы, наши отцы общаются, мы вместе проводим все праздники. Разве я не должен был стать ей вторым братом?

Подтверждая мои мысли, она что-то долго печатает, потом прекращает, затем снова печатает. Если бы можно было удалить сообщение, я бы это сделал. Наверное, я ее смутил. Остается только надеяться, что Гелик меня не одернет. Мне и так уже достаточно стыдно. Но, когда она отвечает, я облегченно выдыхаю и снова улыбаюсь.

Субботина Ангелина:

Кажется, ты даже не понимаешь, как подставился, Громов. Я подумаю. И тебе придется исполнить

Громов Иван:

Готов на все, Гелик.

Пытаюсь разбавить обстановку ее старым прозвищем, но ловлю себя на том, что улыбаюсь как дурак. Ощущаю легкое волнение. Наверное, из-за того, что повел себя с ней как-то непривычно. Но мне стоит попридержать коней. Богдан и так нехило напихал мне за тот вечер в баре, не хочу даже представлять, что он скажет, если узнает, что я вот так флиртую с его сестрой. Помутнение какое-то, конечно. У меня вообще-то девушка есть. Пока что.

Засовываю руки в карманы и бреду в сторону школы, стараясь не напрягать больную ногу. Ей сегодня еще работать. Как и вчера. Как и завтра.

Мной, конечно, были бы недовольны все. И командный врач, и тренер, и уж тем более отец. Но иначе я сейчас не могу.

Когда выхожу на аллею, которая ведет к школе, чуть притормаживаю и смотрю вправо, туда, откуда обычно появляются Субботины. Мы не так уж часто тут пересекаемся, но сейчас я почему-то ищу их взглядом, и, конечно, вижу. После чего снова делаю кое-что, мне не свойственное. Останавливаюсь и жду их. Две блондинистые головы, склоненные друг к другу в каком-то откровенном разговоре, одинаковые кроссовки, которые отличаются только цветом. Эти двойняшки так близки, что я невольно завидую. Наверное, каждому человеку хотелось бы иметь такую вторую половинку. И я почему-то думаю о том, каково будет парню Ангелины. Непросто, должно быть, встречаться с девушкой, чье сердце уже занято другим мужчиной – ее братом.

Хмурюсь и запускаю руку в волосы. Давлю в себе желание сбежать, но Геля меня уже заметила. Она лениво приподнимает руку в приветственном жесте, а я сражаюсь с улыбкой, которая снова выползает на мое лицо. И думаю о том, что есть, наверное, причина, по которой я сейчас остановился и жду Субботиных.

Ни одним словом, ни одной интонацией они не напомнили мне о травме. Даже если разговаривали или шутили о футболе, было очень легко. С ними я себя не чувствую неудачником или калекой.

– Привет! – здороваюсь за руку с Богданом и наклоняюсь к его сестре, чтобы поцеловать в щеку.

Кожа нежная, и пахнет она все так же сладко. Моргаю и в очередной раз за утро свожу брови на переносице. Слишком много Ангелины Субботиной для начала дня. Наверное, мне просто заняться нечем.

Пока идем до школы, получается отвлечься на разговор с ее братом. Геля тоже отворачивается и вздергивает свой аккуратный носик. Я ее не интересую, и она меня – тоже.

Наверное, просто показалось.

В холле Богдан задерживается рядом со мной, а Геля безразлично машет рукой и бежит к подружке. Они обнимаются и тут же принимаются о чем-то трещать. Выглядят при этом полностью поглощенными разговором и друг другом. Хорошие девочки, какие-то настоящие. Совсем не похожи на тех, кто мне обычно нравится.

Поворачиваюсь к Субботину и понимаю, что упустил пару его последних фраз. Он это тоже прекрасно видит и иронично улыбается. Засранец.

Я цокаю языком и угрюмо говорю:

– Ладно, до встречи, Суббота.

– До встречи, – сахарным голосом тянет он.

Качаю головой и ухожу. Не хватало еще, чтоб он выдумал то, чего нет, и начал бесконечно подкалывать меня. Есть такая фишка у Богдана – выдавать неисчерпаемый поток саркастичных шуточек.

Поправляю на плече рюкзак и двигаю на первый урок. Хорошо бы собраться, потому что русский мне все-таки скоро сдавать. Но последнее время сосредоточиться все сложнее. Слишком парит меня предстоящий матч и моя немощная левая нога. Одно хорошо – я все-таки правша.

У кабинета здороваюсь с парнями. Зуев и Бавинов – мои единственные друзья не из мира футбола, но даже с ними мне сейчас сложно. Отчасти из-за печати сочувствия, которая не сходит с их лиц.

– Зуй, Бава. – Поочередно пожимаю им руки.

– Здорово, Гром.

– Привет. Аленка заходила, тебя искала.

Я морщусь. Хотела же после первого урока встретиться, зачем сейчас пришла? Она учится в параллельном, но наше расписание как будто специально составляли так, чтобы мы не пересекались. Сейчас я этому очень рад. Может, нам действительно пора расставаться, в любом случае, разбираться с этим в данный момент я не хочу. Просто хорошо, что сейчас мы разминулись, вот и все.

Парни мою реакцию считывают и недоуменно приподнимают брови. Синхронисты, блин.

– У вас что-то разладилось? – спрашивает Зуй.

Я огрызаюсь:

– У меня в принципе все сейчас немного разладилось.

И снова вижу на их лицах эту тошнотворную жалость. Они думают, что для меня все уже закончилось. Про свои самовольные тренировки я не рассказывал никому.

Пытаюсь погасить раздражение, которое стало слишком частым моим спутником. Черт, такая мешанина эмоций внутри, очень сложно разобраться. Но друзей обижать все же не хочется. Кладу руку Баве на плечо и легко его сжимаю. Тот отвечает мне теплой улыбкой. Они потому и сочувствуют так, что оба очень добрые. Проблема не в них, это я сейчас не в состоянии нормально коммуницировать.

Русичка подходит к кабинету, одной рукой прижимая к груди какие-то листы бумаги, а второй на ходу нервно поправляя очки:

– Так, одиннадцатый «А», сразу предупреждаю – дурить сегодня не надо. Получила результаты вашего тестирования, там вообще ничего хорошего!

Мы дружно закатываем глаза, а я на самом деле радуюсь тому, что фокус моего внимания хотя бы на сорок пять минут сместится в более безопасную зону.

И весь день мне удается думать об учебе. Пишу одну контрольную, один короткий тест, на остальных уроках просто внимательно слушаю. Шучу с парнями, завтракаю в столовой, бросив всего один взгляд на Ангелину Субботину. Она, ожидаемо, занята своей подружкой, в мою сторону даже не смотрит. Что и требовалось доказать.

Встречи с Аленой не раздражают так сильно, как я ожидал. Когда она бросается мне на шею, прижимается всем телом и шепчет на ухо что-то нежное, уже кажется, что я зря себя накрутил. Эта ее юбка действительно мне очень нравится.

Жалею только о том, что Зайцева на обеде в столовке ведет себя слишком уж шумно и вызывающе. Прижимается грудью к моему плечу, касается колена, звонко смеется и беспрестанно комментирует все вокруг. Как назло, слышат ее все мои друзья – Зуй с Бавой и Субботины за соседним столом. Не то чтобы я стыдился своей девушки… Не знаю, просто странные ощущения. Может быть, женщина и должна быть такой. Кукольно-красивой, недалекой и громкой. Не пацанкой в широких брюках и бейсболке, как Гелик, например. Ну, кто вообще так одевается? Ее подружка Абрикосова – и та более женственная.

К последнему уроку настроение портится. Еле досиживаю бесполезное обществознание, поспешно прощаюсь с друзьями и бегу на улицу. Выхожу на крыльцо и собираюсь, наконец, глубоко вдохнуть полной грудью весенний воздух, но слух режет звонкое:

– Сюрприз, Гром!

– Алена? Ты чего домой не ушла? – я хмурюсь.

Легкие сдуваются, так толком и не наполнившись. Я ее не ждал.

Она выпячивает губы, аккуратно подколотые косметологом:

– Хотела тебя удивить.

Я молчу, но внутренне матерюсь. Мне пора на тренировку, на Алену сейчас совсем нет времени.

– Получилось, Зайка, – улыбаюсь и легко выдаю первое попавшееся вранье, – но мне сегодня на осмотр к командному врачу. Так что давай я тебя провожу и поеду?

– Блин. А я надеялась, что мы время вместе проведем. Гром, я так ждала, когда ты освободишься, а ты даже с травмой вечно занят!

Я до боли закусываю губу и смотрю на нее. Посыл как будто бы хороший, да? Хочет побыть со своим парнем. Но как она выражает свою мысль – просто мрак. Как будто рада тому, что я травмировался. А ведь так прыгала вокруг меня, когда со стадиона в больницу уезжал. И я снова раздражен.

На языке так много слов, которые рвутся наружу, и не все из них цензурные. Но она все-таки девушка, так что я поджимаю губы и подталкиваю Алену в спину. Молча. Слава богу, живет она недалеко.