Читать онлайн Абдоминально

Светлой памяти моей мамы – Елены Михайловны Черных.

Тёплые объятия перед долгим разговором

Спустя месяц, после того как моя мама оказалась в реанимации, я хотела завести отдельный блог, где буду рассказывать историю борьбы за выздоровление в России и делиться опытом в разруливании бюрократических вопросов, с которыми нам пришлось столкнуться на этом нелёгком пути. Опыта накопилось слишком много, а времени на ведение дополнительной страницы в соцсетях было слишком мало, поэтому я решила написать книгу про постановку онкологического диагноза, способного разрушить морально раньше, чем физически.

Всё началось с дневниковых заметок, которые пропитаны горечью, злостью и отчаянием. Потом я поняла, что много таких, как мы с мамой, застигнутых врасплох, запутавшихся и напуганных. С её устного согласия я стала работать над созданием книги про взаимодействие с врачами и принятие ситуации в целом. Не каждый день сталкиваешься с онкозаболеванием. Не каждый день твоему близкому человеку диагностируют четвёртую стадию рака поджелудочной железы и говорят, что его уже пожирают метастазы. Страх стал моим топливом. Сохранить рассудок помогли столько прекрасных, отзывчивых и добрых людей, что захотелось увековечить их вклад. Они протягивали мне руку и одаривали заботой, когда врачи пожимали плечами и отворачивались.

На протяжении всего маминого лечения я держала в голове мысль, что буду жаловаться на халатность. Нам попадались и человечные специалисты, но таких, к сожалению, было недостаточно для спасения. Мне понравились слова Стива Джобса, который, как и моя мама, умер от рака поджелудочной: «Чем старше мы становимся, тем больше мы умнеем и постепенно понимаем, что часы, которые стоят тридцать долларов, и часы, которые стоят триста долларов, показывают одно и то же время». Все мы рождаемся людьми, и хотелось бы умереть ими. Итог у всех одинаков, разница лишь в сроках.

Если бы не моя подруга Марина, я бы сдалась. Она боролась вместе с нами. Марина помогала мне разбираться в нозологиях, когда мы узнали о подозрении на болезнь. Она помогала и после того, как опухоль убила мою маму, а врачи чуть не убили меня своим отношением к пациентам. В итоге я создала свою книгу жалоб.

Тема онкологических заболеваний табуирована, и, оказывается, многие скрывают диагноз от семьи, боясь осуждения, жалости и каких-то других вещей, которые страшат и парализуют. Всё это от неизвестности, но в одиночку бороться практически нереально. Нужны близкие или волонтёры, которые помогут решать хотя бы бюрократические вопросы.

Я написала «Абдоминально», чтобы у онкопациентов и их родственников была книжная Марина, которая поддержит, поборется и скажет доброе или смешное слово, когда потребуется. Хочу, чтобы люди, столкнувшиеся с тяжёлым заболеванием, не чувствовали себя одинокими и не терялись в онкологическом мире.

Я решила рассказать нашу с мамой историю как есть, без прикрас, потому что она сможет поддержать, обнять и подсказать, куда бежать и к кому обращаться в случае подозрения на онкозаболевание. Маршрутизация пациентов в нашей стране действительно запутанная. Я и не знала, что в системе здравоохранения столько нюансов, которые всплывают в неподходящий момент. Надо пройти несколько кругов ада, чтобы добиться направления на сдачу анализов, приём врача, госпитализацию и даже чтобы получить положенные лекарства и группу инвалидности.

У тебя есть я и этот текст, который может ранить и развеселить одновременно. Знаю, тревожно. У меня тоже ладошки потеют, сердце из груди выскакивает и волосы на голове шевелятся. Держи меня за одну руку, а свободной я включу фонарик. Вместе мы сориентируемся во мраке.

Персонажи медицинской части истории являются вымышленными, любые совпадения имён или портретных черт с реальными людьми – случайные.

Июль 2022 года. Вдали от семьи

Я не ездила домой два года. Последний раз была в Новочеркасске в пик пандемии. Мне всегда страшно возвращаться. Больно привыкать к регулярному общению с семьёй, чтобы потом попрощаться. Каждый раз покидая родной город, я боюсь, что кого-то из близких вскоре не увижу. Хочу уделять больше внимания маме, бабушке и брату, но я обзавелась привычками, от которых не могу отказаться. Мне жизненно необходимо оставаться наедине с мыслями, слушать внутренний голос, продумывать новые тексты. Я писательница, и мне требуется время, чтобы творить. Я художница, и мне требуется место, чтобы творить. Я нуждаюсь, чтобы меня хотя бы несколько часов не отвлекали. Когда выплесну чувства на бумагу, могу обмениваться энергией с людьми.

Я приехала в Новочек утром шестнадцатого июля 2020 года на автобусе и сразу словила творческий блок, потому что отвыкла от чрезмерного количества внимания. Мама, бабушка, брат, соседи – все задают вопросы, на которые я не научилась коротко отвечать. Посреди социального шума не слышу себя. Не могу сосредоточиться. Все чего-то от меня хотят. Поговорить, узнать, спросить, а я просто хочу побыть одна, сбежать от переизбытка общения. За пять лет самостоятельного проживания я отвыкла от квартиры, где провела детство и юность. Ежедневные чаепития с бабушкой сейчас кажутся нереальными.

Я сменила место жительства в 2015 году, сразу после окончания универа. В конце августа в подмосковном городке сперва поселился мой парень, а третьего сентября за мной приехал папа из Московской области и отвёз в новый дом. Мой мир разделился на до и после. Я долго готовилась к переезду, но всё случилось слишком быстро, что испугаться не успела. Так, наверное, обычно и бывает. Ждёшь чего-то, предвкушаешь, загадываешь, но рано или поздно час наступает, и ты просто смиряешься.

Я попрощалась со всеми заранее, потому что мы уехали посреди рабочей недели. Папа проспал весь вечер после дороги, а глубокой ночью мы поехали на перегруженной моими вещами машине. Я с тяжёлым сердцем и с волнистым попугаем Тишкой в клетке покидала пропитанные детством и юностью стены. Мой восьмилетний брат Никита спал, и я даже не успела сказать «До скорой встречи», но, может, это и к лучшему, поскольку знала, что скорой наша встреча точно не будет. Казалось, без меня жизнь близких станет другой, неузнаваемой, что однажды они привыкнут к моему отсутствию и что это станет нормой. Я не хотела так. Я думала, что мы с моим парнем несколько лет поработаем в Москве и вернёмся домой, обеспечив себе будущее в регионе, но не понимала, что у меня больше нет дома. Ни в Ростовской области, ни в Московской. Дом образовался внутри.

В день приезда в Новочек, шестнадцатого июля 2020 года, я бросила чемодан у бабушки, а вечером пошла в гости к маме и брату. Мы долго разговаривали и пили свежесваренный кофе. Будто я и не покидала семью. Люди такие же, а в квартире изменился только интерьер после ремонта. День выдался настолько эмоционально изматывающим, что я впервые за долгое время уснула без медитации на ночь.

На следующий день я адаптировалась к обстановке и попыталась послушать лекцию на онлайн-курсе по фантастике. Все термины прошли мимо. Меня постоянно кто-то отвлекал. Потом пыталась выродить идею для рассказа. Бесилась, что ничего не придумывается. Я и не с семьёй, и не с собой в такие моменты.

– А с кем Оля разговаривает? С фанатами? – спросила бабушка шёпотом у Никиты, когда я смотрела вебинар в прямом эфире.

– Ага, автографы виртуальные раздаю, – ответила я размечтавшись. Дальше самиздата мои книги не уходили.

– Ты у нас фанатиком будешь, – сказала она.

– Это кто?

– Тот, кто сочиняет истории.

– Ба, это фантазёр называется, а лучше – фантаст, – поправила я, хотя её версия мне тоже нравится. Я литературный фанатик, который продал душу книжному дьяволу.

Восемнадцатого июля мы ходили с мамой и Никитой в аквапарк. Я не купалась, лежала или болтала ногами в воде и весь день писала синопсис фантастического рассказа про самопознание. Дедлайны по сдаче домашки на курсе сотворили чудеса: я настрочила шесть тысяч знаков. Не мешала даже громкая музыка, а работа над текстом не мешала нам фоткаться и загорать.

Девятнадцатого июля мы с братом весь день отдыхали. Я мечтала не возвращаться на работу в офис. Тупо лежала и втыкала в телефон, а вечером нанизывала текст рассказа на синопсис. Позже мы гуляли по торговому центру «Батон», который построили вместо хлебозавода, где пекли вкуснейшие булочки.

В предпоследний день моего пребывания в Новочеркасске я впервые за десять лет осветлила волосы. Долгое время я была брюнеткой, а то и вовсе красилась в чёрный. Я носила длинную косую чёлку, от которой было сложно отказаться. Меня долго не отпускала субкультура эмо, но с годами я поняла, что моя личность основана не только на любви к рок-музыке и на чёрно-розовой одежде. Сейчас это приятный отголосок из прошлого, который я выражаю через прозу или поэзию.

В следующий раз я приехала домой летом 2022 года. Сначала откладывала поездку из-за пандемии, потом из-за расставания с парнем, с которым рванула работать в Москву и который стал бывшим мужем. Хочется видеть родных почаще, но взрослая жизнь оказалась штукой непредсказуемой. Может, расстояние научит меня дорожить столь редкими, но счастливыми моментами?

В последний день перед отъездом в Новочеркасск я училась кататься на роликах со своим новым молодым человеком Максимом, который обещал присматривать за Тишкой, пока меня не будет. Не знаю, вспомню ли по возвращении, как стоять на роликах, но зато дома я набралась смелости как минимум для того, чтобы снова покрасить волосы в розовый. Надеюсь, максимум прячется в ногах.

Я купила билеты на поезд в мае и распланировала, как проведу семь дней в июле, но всё пошло, как и ожидалось, иначе.

14 июля, четверг

Всегда волнуюсь на новом месте, даже если это новое место – мой старый дом. Вышла из поезда «Москва – Ростов», и через час мы с братом поехали в аквапарк. Я хотела поскорее сбежать из дома, потому что моя любимая бабушка меня не узнала. Ещё несколько месяцев назад мы каждый день говорили по телефону, но со временем она перестала отвечать на звонки.

– Кто эта девочка? Откуда? Где её мама? – спрашивала у Никиты бабушка.

Вечером, когда мы вернулись из аквапарка, я не нашла свой жёлтый чемодан, который оставляла в зале. Бабушка убрала его в другую комнату и забыла. Я перетащила вещи обратно, подумав, что нет смысла раскладывать их в шкаф. Когда она спросила, чей это чемодан, я поняла, что она забывает не только лица людей, но и недавние события. Это меня шокировало. В прошлый мой визит всё было в порядке…

Днём я перебирала старые фотографии. Мои младшие брат и сестра оценили сторис с чёрно-белым снимком наших родителей. Забавно, что сестра рождена от папы, а брат – от мамы. Родители больше двадцати лет в разводе, и я с трёх лет живу с мамой и бабушкой.

– Откуда у тебя столько моих фотографий? – спросила бабуля, с недоверием поглядывая то на меня, то на бумажные снимки.

– Это твои, ба, – ответила я, но она будто не слышала.

Несколько лет назад мы вместе листали альбомы. Раньше я не понимала, почему бабушка плачет, пересматривая кадры из прошлого, а теперь ощущаю, сколько в них воспоминаний. Я разложила фотографии по стопкам: бабушка, дедушка, мама, папа и маленькая я. Полюбовалась и спрятала обратно в коробку.

– Говорят, что фотографии забирают часть души, — сказала бабушка.

– Понятно, почему твои родители так мало фотографировались. Суеверия… — сказала я.

– Нет, потому что фотоаппараты только начали появляться.

– Да, твои альбомы бесценны. Так что ты говорила о душе?

– Фотография забирает часть души не того человека, который на ней изображён, а того, кто на неё смотрит.

Я придумала этот диалог и несколько раз прокрутила его в голове, представляя, что бабушка снова счастлива и что помнит, с кем разговаривает. В молодости она мечтала, чтобы о её жизни написали книгу. Я в юности нарекла себя писательницей, но не планировала рассказывать бабушкину историю. Теперь мне бы хотелось, но я не смогу вытащить из её головы воспоминания. Придётся опираться на свои. В этой поездке я редактирую первую книгу «Моя истерика» спустя десять лет после написания. Она создана в этой квартире, а первый тираж напечатан в новочеркасской типографии «Колорит», мимо которой мы сегодня с братом проходили.

Ночью бабушка активизировалась и стала рассказывать истории про бывшего мужа. Мы слышали их уже миллион раз, но раньше они вызывали море эмоций, а сейчас мне тревожно от того, что она помнит прошлое, но забывает, что делала и говорила час назад. Под утро она предлагала нам покушать и накрывала на стол, а мы пытались абстрагироваться и уснуть. Никита хотел мирно угомонить бабушку, но она не слушала и возмущалась на повышенных тонах, что мы её не любим, хотя она не понимала, кто мы вообще такие и почему захватили её квартиру. Я молча офигевала от происходящего, потому что вечером наплакалась и собралась сбежать отсюда раньше времени.

Бабушка подумала, что я любовница её мужа Мишеньки, моего дедушки, который уснул навсегда двадцать два года назад, едва встретив двухтысячный год. Я винила себя в его смерти и до сих пор помню тот день. Ту боль. Ту потерю. Он пришёл с ночной рабочей смены домой. Бабушка разлила нам по тарелкам окрошку, и мы провели вместе немного времени на кухне. Я не была голодна, поэтому отдала дедуле свою порцию. Через несколько минут окрошки не стало, а через несколько часов не стало дедушки.

Мне было семь, и я не знала, что такое сердечный приступ. Списала всё на отравление по моей вине. Помню, как спросила у бабушки: «А дедушка больше никогда не проснётся? Никогда со мной не заговорит» Она в истерике отрицательно покачала головой, но я не хотела верить в загробный мир. Я хотела, чтобы дедушка открыл глаза и допил остывший чай. Я не хотела молиться за упокой его души по наставлению соседки. Не хотела заглядывать в гроб и ехать на похороны. Чтения молитвы и поездки на кладбище мне всё же не удалось избежать.

Прошло двадцать два года, но дедушка так и не вернулся. Единственное, что осталось, так это фотографии и память о событиях, которые происходили будто вчера. Помню, как мы с дедой сидели дома одни, и он заплетал мне косички, потом что-нибудь ремонтировал, пока я смотрела мультики. Помню, как показывала ему на пальцах стрелки часов, когда он спрашивал, который час. Помню, как ходила с ним в гараж ставить машину и ездила на работу, чтобы отвлекать его от важных дел. Особенно нравилось отправляться в путешествие зимой. Рано утром, когда ещё темно, деда вёз меня на санках по заснеженной дороге, заходил в магазин и покупал бисквитные пирожные с кремовыми цветочками. Я всегда просила бабушку разбудить меня, чтобы поехать с ним, а потом дремала в воображаемой карете под звук его шагов.

В шесть лет я сказала подруге, что беременна (насмотрелась бразильских сериалов), а она рассказала об этом моему дедушке (наверное, не понимала, как ребёнок может завести ребёнка), когда мы вместе шли в подвал за моим четырёхколёсным велосипедом. Деда рассмеялся, но не сказал, что это ложь или бред. Тогда я поняла, что могу доверить ему любую тайну.

В детстве я хотела, чтобы он каждый день забирал меня из школы, но деда успел прийти после уроков всего несколько раз. Бабушка говорит, я бегала за ним, как хвостик. Пусть ненадолго, но он заменил мне отца. Наверное, дедуля сейчас гордился бы мной и никогда не бросил. Я бы делилась с ним своими планами и мечтами. Мы бы веселились и разговаривали обо всём на свете. Жаль, я не узнала его получше.

На протяжении многих лет мне снятся кошмары, но несколько раз дедушка от них спасал. Я лежала во сне в незнакомой комнате, а посторонний шум мешал уснуть. Я долго распутывала наушники, чтобы перебить противные звуки музыкой. Тонкие провода не поддавались. Меня что-то сильно тревожило, и я хотела проснуться, мысленно повторяя: «Очнись уже». Вдруг картинка сменилась на другую. Мой дедушка стоит в коридоре нашей квартиры и улыбается. Я бросилась к нему и крепко обняла, испытав в тот миг бесконечное счастье. Он был в одной из его клетчатых рубашек, любовь к которым я переняла у деды, а не у Курта Кобейна, как многие думают.

– Ты же не видел мои рисунки, подожди! – сказала я и побежала в комнату, чтобы взять папку с работами и показать дедушке. Он всегда интересовался моими увлечениями.

Когда я вернулась в коридор с рисунками, дедушки уже не было. Смена декораций помогла проснуться и забыть о ночном кошмаре. Чудо, не иначе.

В трудные моменты я мысленно обращаюсь к дедушке, рассказываю о достижениях и читаю отрывки из собственных книг. Его глаза василькового цвета светятся радостью. Он молча улыбается. Самый искренний человек из всех, кого я знаю. Он не говорит со мной, но если бы мог, это были бы душевные беседы, которых часто не хватает.

В 2012 году, когда я ещё жила в Новочеркасске и училась на втором курсе универа, случилось интересное совпадение двух праздников: Светлой Пасхи и Дня космонавтики. Пересечение религии и науки. Именно в тот апрель я впервые со дня смерти дедушки поехала на кладбище. Ни мама, ни бабушка никогда не настаивали, чтобы я помогала им с уборкой, и это было их обоюдное соглашение. Они знали, что я морально не готова увидеть чёрно-белое фото на холодном памятнике, что не хочу окунаться в гнетущую атмосферу, от которой станет ещё больнее. Образ дедушки всегда был рядом, поэтому я не хотела видеть его могилу, убеждаться в том, что он никогда не заговорит со мной. Время лечит, но внутреннюю пустоту не заполняет. Сердце всегда будет скорбеть.

В тот день я перешагнула через себя и десятки оградок. Первый поход на кладбище оставил глубокий след. Я вспомнила множество прекрасных моментов, связанных с дедушкой, которые давно стёрлись. Больше не забуду, как ездила с ним и бабушкой на бахчу собирать арбузы и дыни. Помощницей я была ужасной: срывала крошечные плоды, чтобы поиграть ими вместо мячиков, или случайно разбивала созревшие. Прыжки через муравейник казались приключением, о котором знали только я и бесконечные грядки.

Спустя много лет, глядя на могилу дедушки, поняла, что для меня он навсегда останется живым. Символом заботы и чуткости. На велосипеде я так и не научилась кататься. Деда вёл меня за руль, а когда обещал отпустить, я так визжала, что он боялся отойти на шаг. Он видел мой страх и пытался помочь, за что я ему бесконечно благодарна. Мне почти тридцать, и я ни разу не села на двухколёсный велосипед. Так и ездила на детском, пока не выросла. Деда был подушкой безопасности во времена взлётов и падений. В моих мыслях он будет жить вечно, а в истории останется в виде стихотворения «Бабуля с дедой».

Навек запомнила тот день,

Бабуля с дедой были рядом.

Стемнело, потускнела тень,

И я окинула их взглядом.

На ней был летний сарафан,

В руках газета или книга.

Конверт завёрнут в целлофан

С пометкой сбоку «папа Игорь».

Как васильки его глаза,

Большие, синие, как море.

Он, помню, весело сказал:

«Моё ты луковое горе».

В квартире свет нам отключили,

Я испугалась как всегда.

Бабуля с дедой подскочили:

«Зато есть свечи. Не беда!»

Мне подарили новый пазл,

Мы ели с чаем апельсин.

Забыла я о страхе сразу,

За шторой дождик моросил.

Жаль, свечи быстро догорели,

И стёрлись в памяти слова,

Которые сказать хотели

Друг другу ночью в знак родства.

Перед Новым 2021 годом я отправила бабушке открытку с рукописным текстом стихотворения, и она до сих пор хранит её на видном месте. Мама говорит, что тоже каждый раз плачет при перечитывании. В эти строчки заложено одно из самых ярких детских воспоминаний о бабушке с дедушкой. Дедуля мог бы дожить до ста, но в семьдесят (он казался мне гораздо моложе) его не стало. Трагическое событие повлияло на моё отношение к смерти, сформировало страх перед неизбежностью, породило ненависть к мироустройству и невозможности повлиять на увеличение отведённого тебе срока.

Когда я переехала в другой город, на протяжении семи лет звонила бабушке каждый день, чтобы спросить, как у неё дела. Она часто спрашивала, помню ли я дедушку. Меня всегда удивлял этот вопрос, но бабушка объясняла его тем, что я была слишком маленькая, чтобы так сильно привязаться. Мне было семь, но я помню каждую минуту после того, как дедушки не стало. Это худший день в моей жизни. Он принёс ночные кошмары и раннее осознание бренности бытия.

Через несколько лет после ухода дедушки умерла моя прабабушка Агриппина Семёновна. Я снова стала свидетельницей смерти одного из членов нашей семьи. Я была уже постарше, но мрачность события никто не отменял. Я не плакала, но грустила вместе с бабушкой, которая потеряла сначала мужа, потом – мать, а несколькими годами позже – сестру и брата. Тогда я поняла, что чем старше становишься, тем больше похорон тебе придётся посетить.

Когда я думаю о смерти, вспоминаю книгу Ольги Фатеевой «Скоропостижка» и вывод, который сделала после прочтения: в морге все люди равны, независимо от социального статуса и финансового положения. Эта мысль порождает желание радоваться жизни. Желание наслаждаться каждым мгновением, проведённым без проявления агрессии, токсичности и прочего дерьма, которое однажды выльется на секционный стол, поддавшись беспощадному скальпелю.

В детстве, когда я играла с другом в «Черепашек-ниндзя» на приставке, он постоянно побеждал и говорил: «Ты умерла!», снова и снова. Эти слова не сочетались с моей картиной мира. Я так искренне возмущалась, что мальчишка, который младше меня на несколько месяцев, столь нагло высказывается. Это звучало как оскорбление. Умерла! В смысле?

В девять лет мне казалось, что нельзя шутить на тему смерти. Я боялась даже говорить о ней, пусть и в контексте видеоигры. Не хотела признавать гибель персонажа, который по моей ошибке споткнулся и упал в пропасть, попал под пулю врага или сделал ещё что-нибудь, что привело к GAME OVER. Меня это настолько впечатлило, что с тех пор я редко выбираю игры, в которых персонаж может погибнуть.

Тема смерти всегда была для меня табуированной, но однажды утром я получила письмо от писательницы Ольги Брейнингер, которая организовала литературное сообщество, с анонсом предстоящей презентации книги Ольги Фатеевой «Скоропостижка». Название и обложка не нуждались в аннотации. Я не сомневалась ни минуты, что прочитаю этот леденящий душу текст.

История, рассказанная судебным медицинским экспертом, захватила меня с первых строк. Я почувствовала себя ребёнком, который дорос до полки со взрослыми книгами. Первые главы читала с дрожью в теле. Это не триллер и не детектив, но текст впечатлил меня сильнее, чем романы Стивена Кинга. В электричке читать было жутко: сознание рисовало чемоданы со сложенными трупами и силуэты отравленных старушек. Постоянно хотелось бросить чтение, но за три вечера я преодолела сопротивление и дошла до конца. Я облегчённо выдохнула, потому что остальное время будто не дышала. Будто умирала со всеми людьми, о которых рассказывала Ольга.

Я всегда избегала тему смерти и романтизировала её, пытаясь не думать о ней в физическом плане, представляла, что близкие бесконечно будут живы. Мне часто снилось, как бабушка падает с обрыва, и все эти годы вдали от дома я морально готовилась к потере старшей женщины в нашей семье и десятилетнего попугая, потому что они уже пожилые. В моём идеальном мире люди уходят от старости с чистым разумом и здоровым телом, но, как говорит бабушка, «надо же от чего-то умирать».

Привыкнув к стилю повествования в «Скоропостижке», я даже некоторые главы зачитывала подруге вслух. Сумасшедшая? Я слишком долго молчала. Вскоре состоялась онлайн-презентация книги, и Ольга Фатеева вышла в прямой эфир, чтобы поделиться своей историей как в качестве писателя, так и в качестве судмедэксперта. Казалось, что мы знакомы уже лет сто, ведь её голос побывал в моей голове. Здесь была бы уместна шуточка про трепанацию. Если бы не юмор в тексте, меня бы ещё долго преследовали ночные кошмары, которым и так не нужен повод.

Во время презентации я, наверное, ни разу не моргнула (в этом слове можно выделить корень и снова станет не по себе). Вглядывалась в экран и не понимала, как такая хрупкая женщина не боится постоянно сталкиваться с вещами, при виде которых в кино я вскрикиваю и отворачиваюсь. Как? Для меня это останется загадкой.

Мало проживать будни судмедэксперта, чтобы написать захватывающую историю. Важно её рассказать, сохранив атмосферу и в то же время не напугав неподготовленного читателя, такого впечатлительного, как я. Ольге это удалось. Писатели и патологоанатомы похожи. И те и другие вскрывают истории и тела, вторгаясь в тайны человеческих судеб. Она с теплом и уважением пишет о живых и о мёртвых. Теперь я в подробностях знаю, какой путь пройду после смерти. Он мрачен и неизбежен. Как бы я ни мечтала жить бесконечно, все пути ведут в морг. Жутко? Да. Жизненно? Ещё бы. После написания книги «Безвечность» я почти переболела мечтой о бессмертии.

15 июля, пятница

Всё ещё адаптируюсь к дурдому. Не понимаю, где нахожусь, что здесь делаю и зачем приехала. Я даже хотела поменять билет на поезд, но свободные места есть только на вторник. По плану я уезжаю в среду, и один день ничего не изменит.

Максим, мой парень, с которым мы встречаемся уже год, ждёт меня в нашей арендованной квартире и говорит, что от меня зависим. Я оставила с ним Тишку, которая жила в Новочеркасске, а бабушка и не помнит, как моя пернатая подруга грызла её цветы, обои и плинтуса.

– Надо больше спать, чтобы ты побыстрее приехала, – сказал Максим.

– Бабушка меньше спит, чтобы я дольше не уезжала, – ответила я и мысленно продолжила: «И чтобы подольше меня покошмарить».

Я не ежесекундно страдаю. Есть и плюс этого путешествия – воспоминания. Во времена моего детства за нашим домом завелись летучие мыши, и нам с друзьями хотелось их приручить. Мы ходили в место их скопления с мисочкой молока и ждали, когда крылатые вампирёныши к нам прилетят. После ежедневных походов удалось увидеть их вблизи. Закончилось знакомство тем, что одну девочку мышь укусила за палец, пока пила молоко из миски в её руке. После этого случая во дворе стали рассказывать истории о коварных летучих мышах, а я стала бояться. Дома даже днём зашторивала окна, чтобы маленькие кровопийцы случайно ко мне не залетели. Любовь к фильмам ужасов дала о себе знать.

Однажды, во время учёбы в художественной школе, я, как обычно, пошла менять воду в стакане. Повезло, что я была с другом. Если бы не его смех, я бы завизжала от увиденного. В раковине лежало чёрное тельце летучей мыши. Как она вообще там оказалась? Вопрос со звёздочкой. Прилетела попить воды или кто-то из учеников решил её искупать? Крылья были мокрыми, а сама мышь – живой. Мой друг не испугался взять её в руки и отнести на улицу, после того как мышка высохла.

Спустя несколько лет, когда я осталась у мамы, ко мне в комнату ночью через балкон залетела летучая мышь. Я спала, а мама первая её заметила. Она включила свет, чтобы мышь не ориентировалась, и стала гонять её газетой по комнате. Не знаю, что существо от нас хотело, но маме удалось выпроводить его в безлунное небо.

С двенадцати лет я жила с бабушкой, потому что мама переехала в однокомнатную квартиру моей умершей прабабушки, а я запротестовала и осталась в привычной обстановке. Это отразилось на наших отношениях. На какой-то период мы с мамой отдалились, но ближе к моему выпускному классу забыли давние разногласия и обиды. Сейчас запросто можем поговорить по душам. Сегодня мама приходила к нам с бабушкой. Мы пообедали, а потом пошли с Никитой гулять по району и срывать оставшуюся тютину1, что растёт за гаражами.

16 июля, суббота

Свой летний отпуск я ждала ещё и ради встречи в Ростове с Наташей Веремеенко, бывшей одногруппницей, подругой и сестрой по разуму, которую не видела четыре года. Мы познакомились двенадцать лет назад, вместе учились пять лет на менеджера по персоналу, обсуждали фильмы и книги, вели сообщество на тему мистики в «ВК»2 и писали рассказы. Наши редкие встречи наполнены теплотой, смехом и взаимопониманием.

Мы долго ходили по книжному магазину, чтобы выбрать ту самую историю на память. Сколько мы знакомы, столько и дарим друг другу книги. Мы пересмотрели все полки с фантастикой, графическими романами, детективами, поэзией и современной прозой. Я читаю практически все жанры, но предпочитаю антиутопии. Если покупаю бумажные книги в коллекцию, то иллюстрированные. Когда увидела сказку «Дева и веретено» Нила Геймана с рисунками Криса Ридделла, поняла, что я нашла подходящий экземпляр. Нил и Крис для меня почти как Тим Бёртон с Джонни Деппом, только в мире литературы. С первых страниц влюбилась в сказку про Белоснежку, вызволившую из плена Спящую красавицу, которая оказалась не той, кем её традиционно представляют. Я привезла Наташе бумажный экземпляр своего рассказа «Ковид – Мир 2:0 2:0». Так мы в очередной раз обменялись книжками.

Весь день мы гуляли, пили кофе и, как ни странно, обсуждали политику. Мой вечер продолжился с братом за игрой в «Монополию». В детстве я сама с собой рубилась в настолку «Большой бизнес». Никита поделился, что делал так же, потому что, когда он стал постарше, я уже переехала в Москву, а друзей у него, как и у меня, было не очень много.

До пяти утра бабушка предлагала нам с несовершеннолетним братом налить пять капель, выпить и закусить вместе с ней. Давно я так не злилась. Снимала происходящее на видео для потомков, чтобы они понимали, в кого родились странненькими. Если вообще родились, потому что я пока не планирую заводить детей. Бабуля забыла, кто я такая, зато перестала спрашивать: «Олечка, когда у тебя будет ляля?»

17 июля, воскресенье

Утром бабушка зациклилась на трёх новых вопросах: «Где дети? Где деньги? Где Лена?» Кидалась на нас с Никитой с кулаками (не осознавая, что её дочь Лена – это наша мама), тарабанила в дверь и хотела выйти из дома, чтобы искать пропажу. Мы сбежали от неё к тёте (она же моя крёстная и мамина родная сестра). Мы не общались два года из-за их ссоры с мамой. Сейчас я вижу в ней бабушку, только на двадцать лет моложе. Я помню бабулю такой, а мой брат – нет, но у него есть возможность познакомиться с бабушкиной шестидесятичетырёхлетней версией. Скоро и мама достигнет пенсионного возраста, а потом и я…

Домой мы вернулись около девяти часов вечера. Во дворе сидели наши соседки – мать и дочь. Интересные женщины и наверняка с не менее интересными судьбами, чем у женщин из моей семьи.

– Ваша бабуля часа два назад вышла из подъезда и направилась в сторону дома Лены, – сказала старшая соседка.

Внутри всё перевернулось. Ком подступил к горлу. Живот скрутило. В смысле, вышла? Куда? Я сразу вспомнила бабушкин вопрос: «А ваша мама живёт через дорогу, да?» Неужели она сообразила, что к чему? Мы же спрятали ключи! Она их нашла, пока мы были в гостях. Она всегда всё находит. И всё прячет. Если с ней что-то случится, я буду виновата, потому что задержалась в гостях и не уследила. Точно так же я винила себя в смерти дедушки. Попросила его разогреть холодную окрошку, сама её не съела, а он отравился. Мне было семь. Сейчас двадцать девять. Скорбела бы я не меньше…

Прочь дурные мысли! Никто не умер. Бабушка просто вышла погулять… Но она никогда не выходила без причины куда-то, тем более вечером. Тем более, после того как весь день истерила и говорила, что ей надо найти маленьких детей. Её мать, моя прабабушка Агриппина Семёновна, тоже в старости искала маленьких детей. Я думала, что она видит призраков, а крёстная говорила, что это её преследовали нерождённые дети. Интересно, я тоже буду шизить и ходить по городу в поисках малышей? Нет, скорее так: «Где Тишка?», потому что у меня вместо ребёнка волнистый попугай.

Мы с мамой и братом около часа искали бабушку. По темноте. С фонариком. В Новочеркасске на улицах редко горит яркий свет. Потом я догадалась позвонить в отделение полиции, где мне ответили, что в участок недавно привели бабушку с похожими приметами.

– Девочки, и что вы мне устроили? – спросила бабуля, гордо выходя из полицейской машины, которая остановилась напротив нашего подъезда.

Сотрудники сказали, что наша бабушка дошла почти до центра города пешком, по пути предлагая прохожим заглянуть к ней в гости. Мы сами виноваты – не хотели выпить с ней пять капель! Надеюсь, про алкоголь она умолчала, а то бы возле нашего дома выстроилась очередь из желающих. Благо ей встретился парень, который понял, что старушка не в себе, и отвёл её в ближайшее отделение полиции. Сотрудники попросили нас «следить за женщиной», как будто мы не первый раз её теряем. Ещё весной бабушка сама ходила в магазин за продуктами и в банк оплачивать коммуналку. У неё отшибло память всего за два месяца, и её побег никто не мог предугадать.

18 июля, понедельник

Сегодня ходила в парикмахерскую, чтобы подстричься и покрасить кончики волос в розовый цвет. В юности мама покупала мне бордовый тоник, и я сама делала мелирование. Прошлым летом я покрасилась в красно-фиолетовый, который постепенно смывался в розовый, а потом в персиковый. В офисе меня называют смелой, а я лишь соответствую внутреннему миру и предпочитаю во всём творческий подход. Я училась играть на гитаре и даже запомнила несколько песен. У бабушки в зале всё ещё хранится акустика, которую мне подарил бывший муж. Я хотела забрать её домой, но она уже еле дышит от старости.

– А ты знаешь, чья это гитара? – спросила бабушка, когда увидела, что я сняла инструмент с держателя на стене.

– Моя, – ответила я, сдувая пыль и заглядывая в резонаторное отверстие, куда бывший наклеил логотип группы Tokio Hotel. На этой разваливающейся гитаре записано несколько наших авторских песен.

– Нет! Это моего первого мужа, – разозлилась бабушка и чуть не выхватила у меня гитару из рук. – Ванечка так хорошо играл! Так играл…

Я не стала спорить, закрыла глаза и попыталась воспроизвести аккорды хотя бы одной знакомой песни, но не смогла. Помню мотив, бой, но без нижней струны играть невозможно. Я подержала гитару минуты три, не больше. Мне этого хватило, чтобы вернуться в те годы, когда я дико нервничала во время жалких попыток спеть и сыграть. Я страдала от того, что не могу научиться. Или не хочу. Теперь меня некому учить и не на чем играть. Я порывалась купить себе гитару, но решила воздержаться, заранее зная, что начну психовать и упрямиться, что игра сделает меня скорее несчастной, чем счастливой. Я даже настроить инструмент не смогу. Зато есть надежда на младшего брата. Никита хочет научиться играть, но я не купила новые струны, не стёрла пыль, потому что боюсь даже прикасаться к этой гитаре.

Я впервые держу инструмент после того, как переехала от бывшего мужа, который был моим проводником в мир музыки, как и в мир боли и разочарований. Оказалось, что не так-то просто снова взять деревянную подругу, поставить пальцы на нужные струны и лады. Ещё сложнее заиграть – боем или перебором. Неважно. Желанного слияния не произошло. Я сожалею, что моя мечта так и останется неисполненной. Я не запишу альбом, не прокачаю вокальный навык, не сыграю семье свои песни.

В итоге я отнесла гитару на мусорку, как и наши отношения с бывшим мужем.

19 июля, вторник

Сегодня гуляли с Никитой в Ростове. Моя любовь к набережной началась в выпускном классе, тринадцать лет назад, когда мы с подругой ездили туда из Новочеркасска, чтобы привыкнуть к городу, в котором планировали учиться. В универе наши с подругой пути разошлись, но набережная ждала меня с одногруппницами, когда нужно было скоротать время в перерывах между занятиями. Летом 2015 года после вручения дипломов мы с девочками прокатились на теплоходе по реке, и это была наша последняя совместная встреча.

Я вспомнила о любимом месте в городе несколько дней назад, когда мы с братом играли в «Монополию», и мне в собственность досталась Ростовская набережная. Спустя семь лет я вернулась на правый берег Дона, чтобы занырнуть в воспоминания и по традиции сделать памятные снимки.

После набережной мы пошли на Театральную площадь покататься на колесе обозрения. Это гигантский аттракцион в сравнении с тем, к которому я привыкла в Новочеркасске. Никита испугался, но я после прогулки на смотровой площадке на восемьдесят девятом этаже в «Москва-Сити», кажется, больше не боюсь высоты. Подумала, что каруселька будет приятным завершением поездки и запомнится обоим.

Оказавшись в закрытой прозрачной кабине, я не думала о возможных рисках. Я думала метафорами о том, что сперва все люди стартуют снизу, а потом поднимаются выше и выше, достигая точки роста. Затем плавно опускаются, чтобы рискнуть заново и повторить успех в том или ином деле. Очередной круг не так страшен, как предыдущий. Главное, вовремя спрыгнуть с аттракциона и пойти своей дорогой.

20 июля, среда

Ночью бабушка часто просыпалась, и я вместе с ней. Каждый раз вздрагивала, боясь, что она снова начнёт искать деньги, ключи, Лену или детей. Она лишь ходила по комнатам и перекладывала кухонные полотенчики с места на место, находясь под действием препаратов, стабилизирующих психику. Её мысли более-менее упорядочились, зато теперь скачут мои. Я так и не купила сушёной рыбы бывшему мужу, как он просил. Я всегда привозила ему воблу или таранку, но первый раз поступила иначе, потому что мы не сохранили даже дружеских отношений. Он снился мне семь ночей, пока я жила у бабушки и пока ходила по улочкам, где мы с ним в течение пяти лет гуляли. Скоро вернусь в Московскую область, где мы вместе жили шесть лет.

Утром я проснулась с ощущением, что от меня снова отрывают часть души, что снова придётся расставаться, периодами не общаться, плакать, сожалеть о несказанном, страдать, возвращаться, потом опять прощаться…

Вообще-то, бабушка восхитительная, и я всегда её любила несмотря на периодические ссоры и недопонимание из-за большой разницы в возрасте между нами. Она была единственной женщиной, уделявшей мне всё своё время, но лишь потому, что была на пенсии, а мама работала. Я буду сильно скучать, когда её не станет.

Утром мама поехала на автобусе в Краснодар, чтобы встретиться там со своим ухажёром и отправиться вместе на море. Вчера она сводила бабушку к психиатру, чтобы ей озвучили диагноз и выписали таблетки. Здравствуй, деменция. Теперь маме предстоит ходить к бабушке дважды в день, чтобы давать ей назначенные лекарства, которые даже не в силах притормозить прогрессирование болезни. Бабуле в августе исполнится восемьдесят четыре года. Сколько я её помню, она всегда боялась оказаться беспомощной. Сейчас она еле держится, скоро останется без памяти и с трудом будет узнавать своих детей, свою Леночку, а потом Лена, моя мама, перестанет узнавать меня. А кого перестану узнавать я? «Где Тишка?» – буду спрашивать и бродить по дворам в поисках давно умершей птицы. Я совершенно точно стану городской сумасшедшей, если не выстрою крепкие любовные отношения. А если и выстрою, какая гарантия, что не сойду с ума в компании партнёра? Мир болен.

Когда мы с братом и бабушкой фотографировались, я заметила, что на одном из её деревьев распустилась красная роза, а на втором – появился бутон. Я вспомнила бабулину фотографию, где она позирует в цветах у подруги на даче, и попросила её встать возле растения для снимка. Она заулыбалась, обнажая золотые коронки, и сказала, что розочка распустилась к моему приезду. Я сказала, что уже уезжаю и что пробыла здесь неделю. Она удивилась, но не перестала улыбаться и не выпустила крупный цветок из рук. Узнаю свою бабулю. Добрая, весёлая, заботливая. Взгляд её спокоен, руки крепкие, а ноги с трудом держатся на полу. Пока я снимала, подумала, что запомню этот момент и напишу на его основе стихотворение, которому заранее придумала название – «Роза к коже».

Рука потянется к цветку, а роза – к коже.

Слёзно

Прошу тебя: «Живи сто лет, ты дорога мне».

Сможешь?

Ты помнишь, как обещала встретиться в раю?

Люблю

Истории твои послушать наяву.

Я смогу?

Смогу ещё взглянуть в твои глаза, бабуль?

Есть шанс

Уснуть под взором любящего взгляда и

Пропасть.

Как пропасть, наша память тянет камнем вниз.

Вернись,

Мне нравится с тобой пить чай, мечтать, молчать.

Очнись!

Твоя рука потянется к моей, чтобы

Любовь

Навечно поселилась в сердце, в теле, в нас,

Чтобы наполняла вновь

и вновь,

и вновь

наша древняя с тобой, бабуль,

любовь.

После прощания с бабушкой Никита проводил меня на поезд, который тронулся из Новочеркасска и поехал в Москву. Из дома домой. Уже и не знаю, где мой причал. Весь мир помещается в ноутбуке с начатыми рукописями.

Всегда мечтала о фотографии с чемоданом. Я и железная дорога. И путь в прекрасное будущее. Брат исполнил моё желание, пока мы стояли на станции, а последующие несколько недель я не хотела открывать этот кадр, потому что момент уже прожит и потому что я ненавижу прощаться.

Май 2023 года. Первая операция

«Вчера с мамой и Никитой ездили в парк. Фоткались, гуляли, веселились, катались на машинках. Никита вёл, а я выхватывала у него руль, чтобы ни в кого не врезаться на поворотах. Вождение – это явно не моё. Восьмилетний ребёнок лучше меня справлялся с ездой. Ещё катались на лебедях по кругу, потому что более экстремальные аттракционы меня пугают.

Мы так мало времени проводим вместе, а его уже не вернуть. Скоро я уеду, и встречи станут ещё более редкими и короткими. Буду скучать по этим тёплым моментам. Недавно брат сказал, что не хочет, чтобы я уезжала в Москву. Я тоже не хочу, но другого выхода не вижу. Никто, кроме меня, не обеспечит своё будущее. В родном городе не хочется работать продавцом в салоне сотовой связи. Здесь и компаний мало для карьерного роста. Приходится выбирать: дом или заработок. Не факт, что я найду идеальную вакансию по объявлению. Жаль, пока не могу зарабатывать писательством».

16 мая 2015 год

Эти моменты восьмилетней давности навсегда отпечатались в памяти. Проживая тот или иной день, не осознаёшь его важности. Лишь потом, вспоминая, радуешься, что запечатлела событие на камеру и записала в дневник как доказательство, что оно с тобой происходило. Когда я поступила в универ и стала встречаться с парнем, который в будущем стал моим мужем, наше с мамой общение свелось к минимуму. Моя коллега каждый день в обеденный перерыв звонит маме, а я каждый раз ищу повод для разговора и одновременно боюсь отвлекать, но при этом знаю, что мы всегда близки даже на расстоянии.

9 мая, вторник

Недавно гуляла с папильоном Оливером и думала, что мой четвёртый десяток в прошлом году начался с осуществления мечты. Я уволилась с работы и посвятила всё своё время литературе. С февраля по май писала книгу про рок-концерты и воспитывала щенка, которого завела, в том числе чтобы точно-точно свалить из офиса. Это был самый радостный период в моей тридцатой главе жизни. Вирджиния Вулф говорила: «Женщине, чтобы написать книгу, нужны деньги и своя комната»3, и я с ней абсолютно согласна. Сразу забываешь о страхе перед чистым листом, творческом блоке и прокрастинации. Книга была бы дописана к осени, но самый радостный период продлился всего три месяца.

Девятое мая в бумажном календаре я обозначила днём беды, когда брат написал, что наша мама лежит в реанимации третьи сутки. В субботу я предлагала ей приехать ко мне в гости, а с воскресенья на понедельник она попала в больницу. Почему Никита не сообщил раньше? Он ведь уже не ребёнок, которым я его помню. Ему на днях исполняется шестнадцать. Я сперва не поверила в прочитанное и стала расспрашивать его о подробностях. Не успел брат толком ответить, как мне позвонила крёстная, мамина сестра.

– Оля, приезжай! Если бы не я, Лена бы уже умерла, – заголосила она в трубку, и я расплакалась.

Меня будто оглушили. Продолжение монолога я слушала из чужого тела. Крёстная сказала, что мама рано утром написала ей сообщение с адресом больницы и словами: «Я в терапии». Она поехала в отделение больницы скорой медицинской помощи (БСМП) и обнаружила маму в палате, лежащую без сил и практически без сознания. «Она вся синяя, как труп. Я всех там разнесла за такое отношение», – стучали в висках слова крёстной. После нескольких минут нервного разговора я поняла, что маму в ночь на восьмое мая отвезли по «скорой» в реанимацию, где она пролежала до утра, а потом её перевели в терапевтическое отделение. Я плохо ориентируюсь в больницах Новочеркасска и не сразу сообразила, что маму не просто перевели, а перевезли в другой корпус, находящийся в другом конце города. По словам крёстной, она подняла на уши медсестёр, чтобы маму снова положили в реанимацию.

– Врачиха орала, что у неё рак! – продолжала тётя. – А я ей говорю: «Она лежала у вас, как мешок. Почему к ней никто не подходил?» А она мне: «Почему ваша родственница при смерти сюда попала? Почему никто не проследил?» Не понимаю, в чём я виновата…

– Главное, мама сейчас под наблюдением…

– Её только что перевезли. Я за реанимобилем на такси ехала, чтобы убедиться. Вот сволочи!

Я так и не поняла, что бесило крёстную больше – пофигизм медперсонала или необходимость её участия. Меня же волновало другое… Что произошло и почему я узнаю об этом последняя? Не помню, чем кончился наш первый разговор, но второй проходил на повышенных тонах. Крёстная требовала, чтобы я немедленно приехала в Новочеркасск, а то она разорвётся между моей мамой и моей бабушкой. Они, на минуточку, её сестра и мать.

Я не могла осознать реальность происходящего. Долго была в отрицалове. Мы с мамой говорили по телефону в субботу, а в ночь на понедельник она попала в больницу. И все молчали! Что с людьми не так? Сейчас я не могу позвонить маме, чтобы расспросить о случившемся. Её сумку, телефон и вещи только что забрала крёстная, а значит, я оторвана от происходящего.

Девятое мая, полдень, остывший кофе с двумя ложками отчаяния. Я посмотрела в зеркало и увидела под глазами красные мелкие точки, которые сложно замазать тональником. Такие штуки обычно появляются после долгих часов рыдания, которые у меня случаются редко. Удивительно, что седых прядей не появилось. Больше года я судорожно слежу за событиями в России и в мире, но ни одна новость не сравнится с сегодняшней. Моя мама в реанимации. Последний раз она лежала в больнице, когда рожала сына, а до этого, когда рожала меня.

В голове крутится строчка «Когда-нибудь это закончится» из песни «Сестра». С группы Wildways начались мои майские переживания, вернее, после внезапного переноса концертного тура по стране. Меня разрывало от этой несправедливости. В мае ещё впечатлила опера «Дневник Анны Франк. Белая роза», которую я посмотрела в Большом театре. Это спектакль о судьбах молодых людей, чьи жизни трагически оборвались во время Второй мировой войны. Герои камерных опер «Дневник Анны Франк» Григория Фрида и «Белая роза» Удо Циммермана – реальные люди, которые не знали друг друга в жизни, но на сцене их истории развивались параллельно.

В основе либретто «Дневник Анны Франк» – дневниковые записи еврейской девочки, которая вместе с семьёй больше двух лет скрывалась от нацистов. Анна рассказывала воображаемой подруге о событиях войны, нарастающей тревоге, гибели людей, семейных отношениях и влюблённости в условиях изоляции. За несколько месяцев до конца войны пятнадцатилетняя Анна умерла в немецком концлагере.

Я прочитала её книгу незадолго до похода в театр и посмотрела экранизацию. Моноопера на русском языке стала мощным продолжением моего знакомства с Анной Франк. Актриса с завораживающим голосом передала всю ту боль девочки-подростка, чью судьбу разрушила война.

В основе либретто «Белая роза» – история одноимённой группы сопротивления нацистам, образованной студентами Мюнхенского университета. Героев оперы, брата и сестру Софи и Ханса Шолль, казнили за распространение листовок, призывающих к восстанию. Опера повествует о последних часах жизни Софи и Ханса перед казнью на гильотине.

Интересно, что режиссёр объединил две оперы стилистикой, исполнением на немецком языке и актёрским составом. Атмосферу спектаклю создают кинохроника на экране, серые стены, военные шинели, железнодорожные шпалы, ведущие в лагерь смерти, и обувь. Много обуви, оставшейся от погибших хозяев. Над порталом сцены светился лозунг нацистских концлагерей. На балконах справа и слева над зрителями ходили солдаты, а я вдавливала себя в кожаное кресло и просила Вселенную, чтобы это прекратилось. И на сцене, и в реальности.

– Куда идёт этот поезд? – спросила Софи, когда брат с сестрой ехали в лагерь с живыми и мёртвыми.

– На небеса, – ответил Ханс.

Меня тошнило. Во рту горечь. Поезд идёт на небеса. Хотелось выть вместе с Софи её смертельную песню. Хотелось кричать с Анной и просить о свободе. Первый раз я прослезилась, когда Софи пропела: «Я слышу, как бьётся моё сердце. Я думала, у людей уже нет сердца». Второй раз я прослезилась, когда Ханс сказал, что скоро увидит умершего отца и услышит, что тот ему скажет. Не выдержала и разрыдалась, когда Анна открыла чемодан и вытащила бумажные фотографии и плюшевого медведя, которого обнимала в убежище. Этот ад никогда не закончится.

Добила меня фраза Софи. Не помню дословно, но суть в том, что если один голос заговорит правду, то его поддержат многие. Слова на немецком. Субтитры на русском и английском. Я хочу говорить. Я боюсь говорить. Я видела, как погибли Анна Франк и брат с сестрой Шолль. Они до самой смерти не хотели, чтобы враг заметил их страдания.

Моё сердце разбивалось от увиденного на сцене, но я ещё не знала, что меньше чем через неделю, не смогу его склеить уже по другой причине…

Мы с Максимом и Оливером вышли на улицу. Я всю прогулку молчала, раздражаясь, что пёс тянет поводок. Прокручивала разговор с крёстной и не верила, что это произошло со мной. С нами. Максим пошёл в кафе за бургерами и картошкой фри, а я села на бордюр и расплакалась. Боль сильнее меня. Ещё никогда не было так страшно перед лицом неведения. Куда едет мой поезд?

10 мая, среда

Все, кому я сказала про ситуацию с мамой, жалели меня, параллельно раздавая советы, как мне себя вести и как проживать этот период. «Ты сильная, ты справишься. Ох, держись! Человеку даётся столько трудностей, сколько он может преодолеть. Тебе надо немедленно ехать к маме и быть с ней». Бла-бла-бла. Легко рассуждать вне истории, по ту сторону книги. Когда впервые узнаёшь, что твоя мать экстренно поступила в реанимацию, не знаешь, что делать, и, главное, какие из этих действий окажутся правильными.

Я сравнивала себя с кастрюлей с кипящей водой внутри, молящей не подливать холодной, иначе в ней так ничего и не сварится. Общение во время проживания ужаса не лучший выход. Хочется лишь бежать и кричать, чтобы от тебя отстали.

– Бери собачку и приезжай, – повторяла крёстная. – Будешь жить на бабушкину пенсию.

Она взяла бабушкину банковскую карточку, а я сказала ей пин-код в страхе, что маму придётся оперировать, и нам понадобится крупная сумма, которую надо срочно где-то взять. Я впервые столкнулась с больничными вопросами и не знаю, как в медицинском мире всё устроено, но знаю, что жить на бабушкину пенсию я точно не стану. В феврале я осознанно ушла с работы, к чему полгода готовилась – копила деньги на ближайшие месяцы, чтобы посвятить всё время писательству и не ходить в офис.

Маме о решении я сообщила в последний момент, потому что боялась, что она не одобрит или разозлится. С 2007 года она работает в Кадастровой палате, куда и меня устроила. Три года я работала контент-менеджером в московском филиале, а маму уже давно повысили до заместителя начальника отдела нормализации баз данных. Она часто рассказывала про работу с таким воодушевлением, что мне даже было стыдно, что я сама так не горю, как она. Преданность делу откликнулась ей добром. Когда коллеги узнали о случившемся, организовали сбор денег на операцию. Крёстная стала общаться с ними с маминого телефона. Они создали чат, в котором регулярно делятся новостями о мамином состоянии. Её начальница взяла ситуацию в свои руки, а я пока могу только дрожать и пялиться в одну точку.

Вечером я, наконец, взяла ситуацию под мнимый контроль и купила билеты на поезд в Новочеркасск и обратно. Поеду на девять полных дней, чтобы вникнуть и принять участие. До последнего надеюсь, что это шутка.

– Потеплело, завтра можно сходить на шашлыки, – сказал Максим, когда я немного успокоилась и перестала плакать.

– Но шашлык уже сделали из меня, – ответила я и нервно засмеялась.

11 мая, четверг

У Никиты сегодня день рождения. Шестнадцатилетие он отпразднует с друзьями в субботу. Неделю назад мама рассказывала мне по телефону про подготовку к мероприятию.

– Они идут в сауну? Ма, тебе надо с ними, развеешься! – пошутила я.

Естественно, она никуда бы не пошла с подростками, потому что никогда не стремилась стать подругой своим детям. Вместо сауны мама оказалась в реанимации. Какого хрена это случилось с нами, когда Никита оканчивает девятый класс, а бабушка страдает деменцией? Мама два месяца терпела тошноту, пока не оказалась в больнице с обезвоживанием и непроходимостью кишечника. Я эгоистично ругаю маму за бездействие. Третий день не могу принять ситуацию и всё ещё нахожусь на стадии гнева. Такое чувство, что мамина болезнь отбирает и мою жизнь, такую хрупкую и только-только налаженную. Я свалила с нелюбимой работы и завела щенка Оливера. Я радовалась каждому дню, проведённому дома. Счастье длилось с февраля по май. Три месяца.

Я веду блог в соцсетях, где делюсь не только писательскими результатами, но и личными переживаниями, поэтому вкратце рассказала подписчикам, что еду к маме в больницу на следующей неделе. Не рассчитывая на поддержку, я её получила. Ребята стали спрашивать о мамином самочувствии и моём состоянии. Мария Кожемякина – помощница в моём паблике про музыканта Томми Хенриксена, Наталья Герасимова – коллега по писательству, Таня Матвиенко – бывшая одноклассница, Ира Гудкова – моя подруга из Иваново, Наташа Веремеенко – моя подруга из Ростова, Антон Сёмин – вокалист группы IDEЯ FIX, Маргарита Анатольевна – мама Максима, Марина – его двоюродная сестра, а ещё читатели блога. Я и не представляла, что меня окружает столько отзывчивых людей.

12 мая, пятница

В три часа дня маме сделали операцию. В это время я целенаправленно пошла гулять с Оливером, чтобы шагать по улице, а не по комнате. Мы поймали солнечную погоду, что не соответствовало моей внутренней пасмурности. Я так закопалась в мыслях, что случайно свернула на незнакомую улицу и в итоге вышла к коричневому храму с зелёными куполами. Последний раз в церковь я ходила с мамой, когда была маленькая. Она ставила свечу об упокоении своего отца, моего дедушки. Внутри намоленных стен мне было жутко, а от запаха тошнило, и я решила, что никогда не приду туда по своей воле. Я не знаю ни одной молитвы и даже не знаю, какой рукой крестятся православные христиане. Я много чего не знаю о религии, но в момент, когда оказалась напротив храма, почувствовала успокоение. Оно, правда, быстро улетучилось, потому что мне написала крёстная с места событий.

Она ждала оперирующего врача возле ординаторской и отправила мне сообщение в половину четвёртого: «Вышел заведующий отделением, операция закончилась, Лену скоро вывезут. Сказал, что у неё большое образование на стенке желудка, скорее всего, злокачественное, метастазов нет. Биопсию не взяли, она потом сама поедет в Ростов, а пока её будут поддерживать лекарствами и готовить к повторной операции». Я несколько раз перечитала текст, не веря написанному. Злокачественное образование – это рак, получается? Что за повторная операция? В голосовом сообщении крёстная сказала, что опухоль удалили и что, по словам санитарки, перед операцией мама шутила и смеялась. В её стиле. Я обрадовалась, но вскоре позвонила мамина начальница, которая тоже пообщалась с врачом.

– Новообразование не удалили и биопсию не взяли, потому что побоялись кровотечения. Врач консультировался с ростовской больницей, решили делать всё там.

– Значит, маму просто так разрезали, посмотрели и зашили? – спросила я, остановившись посреди улицы, не сводя взгляда с зелёных куполов.

– Ей сделали сложную операцию на желудке, врач потом вам всё расскажет.

В смысле, потом? В фильмах хирург выходит из операционной и сразу докладывает о состоянии пациента. Вслух я это не произнесла, виня себя за невключённость в процесс. Обе женщины пошли к врачу и передали мне его слова, как они поняли, а я стою здесь с собакой, за тысячу километров, не в силах ничем помочь и ничего понять.

– Какие прогнозы? – не унималась я.

– Сложно сейчас сказать. Дня три Лена полежит в реанимации, потом её переведут в хирургическое отделение.

Можно с ума сойти за три дня в неведении. Хорошо, что бабушка уже сошла.

13 мая, суббота

Ночью приснилось, что мама беременна. Видимо, рвота у меня ассоциируется с вынашиванием ребёнка, а не опухоли. Уж лучше бы мама третий раз родила, чем первый раз серьёзно заболела, ведь бабушкой она станет скорее благодаря Никите, чем мне.

Мамина начальница каждое утро рассказывает о состоянии мамы, потому что поддерживает связь с врачом – он позволил ей звонить ему каждый день и спрашивать. Мне же номер телефона не оставили. Сегодня новости неутешительные: «Ещё в реанимации. Всё хорошо, всё по плану». С каких пор реанимация стала плановым мероприятием?

14 мая, воскресенье

– Оль, как ты держишься и не поддаёшься панике? – спросил у меня Максим, когда я надолго залипла в ноутбук.

– Слушаю курс про великих женщин.

– Лучше посмотри в зеркало.

Я сперва хотела разозлиться, а потом, глядя на его улыбку, поняла, что он имеет в виду моё величие. Только в чём оно проявляется, не поняла и спрашивать не стала. Дарёным комплиментам в нутро не заглядывают.

Вечером мы встретились с моей подругой Ирой на ВДНХ. Она раз в полгода приезжает на учебную сессию из Иванова в Москву, а мне из Королёва до выставки требуется сорок минут на автобусе. Мы редко видимся, но всегда долго болтаем и пьём много кофе. Сначала я хотела перенести встречу, но поняла, что неизвестно, когда в следующий раз смогу развеяться. Я заранее рассказала Ире о случившемся, поэтому мои непроходящие красные пятна под глазами её не удивили.

15 мая, понедельник

Пообещала не ругать себя за низкую продуктивность в родном городе. Повторяю как мантру: писать, читать и наблюдать. Минимум, который мне необходим, чтобы чувствовать себя живой. Фокус внимания помимо мамы, бабушки и брата: Оливер, мой блог в соцсетях и рок-группа IDEЯ FIX, контент-менеджером которой я стала в прошлом ноябре.

16 мая, вторник

В понедельник ночью села в поезд, во вторник в половину пятого вечера приехала в Новочеркасск. Оливера и Тишку оставила дома в Королёве с Максимом. Впервые расстаюсь с щенком больше, чем на день. В пути слушала лекции писательского курса, на одной из которых вещал психолог. Я зацепилась за фразу: «Мы все знаем, как умрём». Теперь мне стало интересно почитать подробнее про транзактный анализ Эрика Берна.

На вокзале меня встретили брат, солнечная погода и вереница пушек на железной дороге, которые давно никого не впечатляют. Выйдя из поезда с пассажирами, я первым делом обратила внимание на поезд с военной техникой. После вида пушек меня не удивила надпись «Укрытие» на кирпичных стенах некоторых многоквартирных домов. В такси по дороге в мамину квартиру Никита рассказал про мужчину, который взорвался на школьном стадионе. Добро пожаловать в столицу донского казачества.

Я привыкла не щадить себя в экстренных ситуациях, поэтому оставила чемодан в маминой квартире, после чего мы с Никитой сразу пошли к бабушке, с которой я уже почти год не разговаривала по телефону. Она помнит, что у неё есть внучка Оля, но не соотносит её образ со мной, поэтому было бесполезно предупреждать бабулю о моём приезде. Раньше я жила у неё, а теперь прихожу в гости как чужой человек, правда, не дожидаясь приглашения. Когда мы зашли на кухню, она накладывала полусырые пельмени в тарелку, которые пару минут назад сварила в электрочайнике. Как чувствовала, что к ней пожалует делегация. Хозяюшка.

17 мая, среда

Начались мои девятидневные приключения без перерывов и выходных…

Утром сходила к маме на работу. Из этого филиала я сбежала три месяца назад. Мамины коллеги собрали деньги и передали мне бумажные купюры в файлике. Никогда не думала, что напишу эту фразу: «Собрали деньги маме на операцию».

Днём навестила бабушку, а пока Никита был в школе, встретилась с крёстной, и мы вместе поехали к маме в БСМП. За годы жизни в родном городе я ни разу там не была. Всегда избегала больницы и кладбища, наивно полагая, что смогу их обойти. Если снаружи больница выглядит терпимо, то внутри обшарпанные стены и пол портят впечатление. Думала, что меня напугает обстановка, но с первой минуты я спокойно реагировала на хромающих, держащихся за живот и перебинтованных пациентов.

Мы поднялись на третий этаж, где находится реанимация. Я сняла путь на видео, потому что абсолютно точно в следующий раз сама не сориентируюсь в больничном лабиринте. В отделении нет посетителей и практически нет персонала. Мы дождались медсестру, с которой крёстная вчера познакомилась и попросила её пропустить меня к маме, когда я приеду. В порядке исключения за бутылку красного вина мне на десять минут выдали белый халат.

Я глубоко вдохнула и вошла, снова наивно полагая, что попаду в стерильное помещение с кучей аппаратуры, которая мониторит витальные показатели пациентов. Сплошное заблуждение. Ни одного экрана. С потолка падает штукатурка. Кровати с больными не отделены даже прозрачными шторами друг от друга, стоят рандомно по периметру. Медсестра проводила меня к маме. Я больше не смотрела по сторонам и не посчитала количество людей. Старалась не думать, что нахожусь в палате реанимации и что здесь люди, как возвращаются к жизни, так и умирают.

Мама встретила меня улыбкой и вопросом: «Что за паника? Не надо было бросать дела и приезжать, всё нормально». Если руководствоваться логикой врача, то всё идёт по плану, но в моём понимании, когда человек пятый день подряд лежит в реанимации, это не является нормой. Я впервые вижу маму в таком состоянии. У меня задрожал голос, и я не знала, что сказать, как подбодрить, боялась подойти ближе, чтобы ничего не испортить, не навредить ей.

Мама предложила мне сесть на краешек кровати, застеленной зелёной простынкой с мультяшными паровозиками, а сама приподнялась на локтях и попросила взбить ей подушку. Когда маме стало поудобнее, она вытащила из-под одеяла записку на половине листочка в клетку. Не знаю, как она умудрилась так много написать. Из всего текста она выделила жирным пин-код от своей банковской карточки и слово «тебе» в месте, где речь шла о подарке в виде серебряной цепочки на шею. Она часто покупала мне украшения и вручала их, когда я приезжала домой из Москвы. Я привезла ей браслет из красной нити с подвеской в форме дерева. Мама сказала, что наденет его позже.

Под текстом в записке нарисована полка с телевизором и рядом указано стрелочкой, где лежат бабушкины таблетки. Мама написала названия всех недостающих лекарств, которые нужно купить, вместе с ценами. Она всегда всё помнит. Без телефона. Держит информацию в голове.

– Ты как? – спросила я, перебирая в руке мамин листочек в клетку.

– Уже получше. Хочешь, шрам покажу?

Я засмеялась и кивнула. Мама подняла одеяло и обнажила живот. Она напомнила мне Фриду Кало, изображённую на автопортрете «Сломанная колонна» из-за длинной полоски белого бинта, криво приклеенного к коже короткими кусочками пластыря. Страшно подумать, что под ними. Мама сказала, что во время перевязки видела шрам и что он похож на вареник с торчащими нитками. Не знаю, что меня впечатлило больше – разрезанный живот или четыре трубки с мешками на конце. Впервые вижу всё это. Достаточно на сегодня потрясений.

– Живот болит? – поинтересовалась я, вздрагивая от мысли, сколько у мамы неудобств от инородных предметов в носу и в теле.

– Меня постоянно обезболивают, поэтому не чувствую, – ответила она и опустилась с локтей обратно на спину.

Я хотела расспросить подробнее про операцию, но мама, наверное, устала, и к тому же медсестра попросила нас закругляться. На первом этаже мы с крёстной встретили оперирующего врача. Он по совместительству заведующий хирургическим отделением. После слов крёстной: «Это дочь Лены Черных» он осмотрел меня с ног до головы, и я уже готова была сбежать. Впервые общаюсь с врачом. Обычно в кино, когда всё плохо, доктор опускает голову и говорит: «Мне жаль, но…» Наш же врач глубоко вздохнул и нарисовал в своём блокноте желудок и обвёл место с опухолью на поджелудочной железе, о важности которой я узнала благодаря маминой болезни.

– Это всё надо удалять, – сказал он, показывая на опухоль и поджелудочную.

– Откуда такое образование? Мама же недавно обследовалась в платной клинике, всё было в порядке…

– Да, она что-то делала, но не то. Не туда обращалась.

– А куда надо было? – спросила я, но вопрос остался неотвеченным.

Врач отвлёкся на другого пациента со сломанной ногой и сказал мне подойти потом. В кино тоже так? Надо вытаскивать слова клещами?

Домой я приехала разбитая, но не сломленная, и стала изучать результаты анализов, которые мама сдавала в марте и в апреле. На УЗИ действительно ничего не обнаружили. После обследования её направили к психиатру за рецептом на транквилизаторы со словами, что это психосоматика. Так себя накрутила, что оказалась в реанимации? Платная клиника, называется.

Вечером я стала читать про поджелудочную железу на сайте фонда «Не напрасно», и вся информация оказалась для меня новой. «Поджелудочная железа – орган пищеварительной системы, который отвечает за выработку пищеварительных ферментов и гормонов, участвующих в обмене веществ. Это дольчатый орган продолговатой формы. Он расположен позади желудка, больше слева, на уровне первого поясничного позвонка. Спереди граничит с задней стенкой желудка, снизу – с петлями тонкой кишки и поперечной ободочной кишкой, слева – с левой почкой и селезенкой, сзади – с почечными артерией и веной, нижней полой веной, аортой. Изгиб двенадцатиперстной кишки охватывает головку в виде подковы.

Поджелудочная железа выполняет экзокринную (пищеварительную) и эндокринную (гормональную) функции. Экзокринная функция – это выделение пищеварительных ферментов. Они участвуют в переваривании съеденной пищи, расщепляя углеводы, жиры и белки в двенадцатиперстной кишке. Эндокринная функция – это выработка гормонов (активных веществ, которые регулируют различные процессы в организме). Эндокринные функции выполняют разные типы клеток, которые расположены преимущественно в хвосте железы. Каждый тип клеток вырабатывает свой гормон. Основные гормоны поджелудочной железы – это инсулин и глюкагон. Они регулируют уровень глюкозы в крови. Также поджелудочная железа вырабатывает соматостатин, который препятствует высвобождению инсулина и глюкагона4».

После знакомства с органом я стала читать про заболевания и ужаснулась. Спектр широк: от панкреатита до рака. Существует более двадцати видов злокачественных образований поджелудочной. «В зависимости от расположения опухоли она может вызывать разные симптомы, поскольку поджелудочная железа в разных местах граничит с разными органами. Из экзокринных клеток развиваются аденокарциномы, из эндокринных – нейроэндокринные опухоли. Диагностика и подходы к лечению этих опухолей сильно различаются. Вокруг поджелудочной железы, как и вокруг других органов, много лимфатических узлов. От расположения опухоли зависит, в какие узлы могут распространиться опухолевые клетки. Например, от головки поджелудочной отток идет в лимфоузлы, расположенные рядом с желудком и печенью, от тела и хвоста – в лимфоузлы возле печеночной и селезеночной артерий, аорты».

Прогнозы неутешительные. Если у мамы и правда злокачественная опухоль, то предстоит удаление всего органа и нескольких ближайших. Загвоздка в том, что верифицировать диагноз можно лишь по результатам гистологического исследования, а врач не взял биоматериал во время операции. И что теперь делать?

18 мая, четверг

Утром от начальницы я узнала, что маму перевели в хирургическое отделение, и мы с Никитой поехали к ней в палату, прихватив её сумку с телефоном и косметичкой. В два часа дня охранник нас не пустил, сославшись на то, что у больных тихий час. Я подумала, что он у них регулярно, но промолчала. Спасибо и на том, что мужчина разрешил нам оставить под столом банку с бульоном, который я часом ранее сварила. Мы пошли в психдиспансер за рецептом на снотворное для бабушки. Я, как всегда, перепутала адрес. Вместо шестьдесят второго дома мы ломились в пятьдесят второй и требовали психиатра по фамилии, которую мама указала в записке. Стресс не щадит никого. Зато в туалет в этом здании сходила.

Я думала, меня подводит карта на телефоне, а в итоге подвела собственная память. Дурная привычка – думать, что всегда права. После неудачи я посмотрела верный адрес, и мы нашли психдиспансер. Здание вижу впервые за годы проживания в городе. Внутри тем более не была. Атмосфера даже в регистратуре весьма престранная. Персонал такой нервный, что страшно под руку попадаться. После долгих объяснений, что моя мама, которая приходила за рецептами для моей бабушки, сейчас лежит в больнице, поэтому пришла я, мне выдали медкарту и сказали, в какой кабинет обратиться. Просидели с Никитой под дверью около часа, получили заветную бумажку и свалили с облегчением обратно к маме.

Палату мы нашли по наводке медсестры, а номер мне утром сообщила мамина начальница, потому что она поддерживает связь с врачом. Здесь оказалось ещё менее комфортно, а обстановка ещё более удручающая, чем в реанимации. Шесть женщин, четыре из которых переговариваются между собой, смеются и охают от боли. Одна старушка и наша мама – единственные лежачие пациентки.

Я налила маме в стакан тёплый бульон из литровой банки. Неделю она пила только воду и чай из столовой. Чтобы узнать, чем ей сейчас можно питаться, я пошла в ординаторскую к лечащему врачу. Оперирующий по сравнению с этим – душка. Когда я постучала и открыла дверь, он сидел, запрокинув ногу на ногу и залипая в телефон.

– Ближе к делу! – перебил он, когда я стала вкратце пересказывать мамину историю болезни. – Я не справочное бюро.

Вот же какая болтушка! Подумаешь, ввела в курс дела, назвала имя и фамилию, сказала, что маму утром перевели из реанимации после оперативного вмешательства…

– Так чем кормить можно? – сократила я.

Он ответил, не поднимая глаз от телефона, что любой жидкостью через рот и сухой смесью, разведённой в воде, через шприц в назальный зонд. Спасибо, до свидания. Вернулась к маме, обрадовала её жёсткими ограничениями в еде и отправила Никиту в аптеку за шприцем для энтерального питания, трубочками и одноразовыми стаканами.

– Ма, у тебя будет строгая диета, знаешь? – спросила я.

Она вообще в курсе предполагаемого диагноза? Тяжёлое бремя – не озвучивать матери правду. Врачи всегда так делают? Всегда оставляют объяснения на откуп близким?

– Врач пока назначил пятый стол, но когда-нибудь же можно будет кушать борщик, шашлык, селёдочку?

– Не в ближайший месяц точно.

– Хотя бы через год-два.

Я улыбаюсь, чуть ли не плача, киваю и тихонечко отгоняю вопрос: «А осталось ли у нас столько времени?»

– Ты знаешь, какую тебе операцию сделали? – не унималась я, впившись в маму взглядом. Сегодня она выглядит не такой бледной, как вчера, но сильно похудевшей в сравнении с прошлым летом, когда я её видела.

– Подшили какую-то кишку к желудку, чтобы опухоль на поджелудочной не сдавливала проход, – будничным тоном ответила мама, как будто отчитывается по рабочим вопросам.

Впервые слышу про кишку с желудком! Зато про опухоль мама хотя бы знает. Я сказала ей, что пойду к врачу уточнить детали операции, и беспардонно зашла к нему в кабинет. Заведующий хирургическим отделением с фамилией, созвучной со словом «трындец», курил, восседая на кожаном кресле. Я поздоровалась, и он отвернулся, чтобы глядеть в открытое окно, а не мне в глаза. Может себе позволить, чё. У них же тут не справочное бюро.

Я спросила про выполненную операцию, он озвучил только название «гастроэнтероанастомоз с брауновским соустьем» и не дал пояснений. Сказал, чтобы я подробнее почитала в интернете, а то бы я не догадалась.

– Сколько дней маме потребуется на восстановление? Не теряем ли мы здесь время?

– Вы видели, в каком состоянии она сюда попала? – ответил вопросом на вопрос врач, наконец докурив и взглянув на меня. – Она даже мочиться не могла. Довела себя до обезвоживания.

– А вы в курсе, что мама в терапии сутки без лечения пролежала? Я не знаю, как такое вообще возможно.

– Минимум неделю она проведёт в палате, потом поедет в Ростов для биопсии, – сказал он, проигнорировав моё возмущение халатностью его коллег. – Там будут удалять головку поджелудочной вместе с опухолью.

Худшее из того, что я читала, он озвучил – панкреатодуоденальная резекция. Вчерашнее чтение про мамину болезнь дало мне более чёткое понимание, о чём он говорит, но от знания легче не стало. По запросу «Какой самый ужасный рак?» ответ всплывает неприятный: «Среди онкологических заболеваний рак поджелудочной железы считается самым опасным, потому что он мало изучен и почти не имеет симптомов. Его обычно обнаруживают на поздних стадиях, когда лечение уже малоэффективно». Маме сделали паллиативную операцию, и я пока не понимаю, что это значит…

На этаже хирургического отделения есть уголок с иконами и горящей свечой в центре. Наверное, родные пациентов здесь молятся, но я, сколько раз проходила мимо, ещё никого там не видела. Уже пора обращаться к Богу?

После маминой истории про то, как в реанимации рядом с ней умерли сначала дедушка, потом бабушка, мне поплохело ещё сильнее.

– Открываю глаза ночью, а он мёртвый. В палате светло всегда было. Я даже не испугалась. После наркоза уже ничего не страшно.

– Боюсь, тебе придётся перенести ещё один, – ляпнула я, думая, что мама не знает.

– Дежурный врач в реанимационной сказал, что мне в Ростове будут переделывать операцию. Это шутка, что ли? Оль, я не хочу. Знаешь, как плохо в отключке? – спросила мама и смахнула слезу.

Наша драма превратилась в ситком, когда я поняла, что сижу на трубке мочеприёмника. Я привстала, катетер отошёл от мешка, и содержимое мочевого пузыря пролилось на постель.

– А я думаю, почему так тёпленько, – засмеялась мама.

– Упс-пс-пс, – поддержала я и позвала санитарку, чтобы она помогла нам поменять простынь, пелёнку и памперсы. То, чего боялась сильнее всего, не произвело на меня особого впечатления. Я за собакой больше убираю. – У тебя, если пелёнки останутся, можешь их Оливеру отдать.

Мама развеселилась ещё больше, когда Никита принёс трубочки для питья с бумажными зонтиками сверху. Она вставила одну в картонный стаканчик с праздничным принтом и сказала: «Будто попала на курорт, не хватает только шезлонга». Так мы просидели вместе три часа, а потом поехали с братом кормить бабушку и давать ей таблетки на ночь.

– Нам нужно переехать в подвальное помещение, – сказала она, видимо, насмотревшись новостей по телевизору. В её глазах виднелись слёзы.

Я вздрогнула, подумав, что мама сейчас примерно в подвале и проживает, кивнула, улыбнулась, и бабушка успокоилась.

19 мая, пятница

Утром в торговом центре я встретила свою школьную учительницу английского языка, когда пришла купить маме спортивные штаны для палаты. Она уже собирается вставать. Вот это сила духа! На выходе из магазина я встретила брата. Он прогуливал английский и не ожидал меня увидеть. Времени отчитывать Никиту не было. Я поехала в больницу с двумя пакетами вещей и впервые дала взятку, положив бумажную купюру медсестре в карман. Мамина начальница порекомендовала эту девушку, сказала, что она «присмотрит за Леной». Признаться, взятку я уже давала однажды, но через одногруппника – преподу английского на первом курсе универа. Круговорот англичан в природе.

Ещё я сегодня впервые кормила через шприц. Мама руководила процессом, говорила, сколько ложек питательной смеси надо размешать в стакане с водой. Я дрожащими руками набирала шестьдесят миллилитров жидкости и закачивала её в зонд, который через нос установлен в желудок. Благо в палате есть раковина с холодной водой, где можно помыть посуду. Проделывать эту процедуру нужно несколько раз в день. Мамина соседка по палате обещала помочь. Оказалось, что лежачая женщина напротив – бабушка моей подруги детства. За ней ухаживают её дочери, одна из которых мама той самой подруги. Раньше мы все жили в одном доме.

В обеденный перерыв маму навестили её коллеги – начальница и заместительница, которая даже всплакнула. Мужчина, что подорвался на гранате в районе моей бывшей школы, оказался мужем маминой сотрудницы, с которой они вместе ездили на работу. Его разорвало на части, в результате чего он погиб мгновенно. Не лучшие истории для больничных стен.

Боюсь, как бы мама не отказалась ехать в Ростов на вторую операцию. Она надеется, что скоро выпишется и начнёт нормально питаться, но вряд ли осознаёт, что как раньше уже не будет. Пятый диетический стол полон ограничений в продуктах. Мне так жаль, что это случилось с ней. Самое страшное ещё впереди, но я не говорю маме об этом. За годы наших отношений я научилась скрывать печаль, чтобы её не расстраивать.

20 мая, суббота

Пять дней пролетели как один нескончаемый и как множество одинаковых одновременно. Декорации остаются практически неизменными. Я прохожу одни и те же места. Некоторые быстро пробегаю, некоторые разглядываю и ностальгирую. Дом, где жила мама до рождения моего младшего брата, не изменился и вызывает у меня смешанные чувства. Фонтан возле кинотеатра «Космос», который уже не работает, закрыт на ремонт. Мы часто сидели там с подругой и мечтали о будущем. Огромный бюст Гагарина остался нетронутым и возвышается над стройкой. Я иду по обочине, потому что пешеходная дорожка вскопана и перекрыта, и катаю мысль: «Юра, мы всё просрали». Прохожу мимо Кадастровой палаты, которая сейчас называется Роскадастром, где я работала до февраля, но не здесь, а в Москве, и понимаю, что это место, в каком бы городе ни находилось, никогда не было моим. Зато художественная школа, в которой я училась четыре года, навсегда осталась в сердечке. Раньше мне нравилось возвращаться домой, а теперь на каждом шагу мне больно и тоскливо. Город ассоциируется с хтонью, а может, просто я изменилась и не хочу жить в укрытии.

Каждый день я варю бульон и мчусь в больницу. Маму навещают коллеги и её мужчина. Кто-то из подруг принёс книгу Сэнди Джонс «Другая женщина», и мама прочитала роман за два дня. В палате всегда движуха и разговоры, в которые я стараюсь не вслушиваться. Мама немного ожила и стала со всеми общаться. Показала соседкам фотографию моего щенка, чтобы спросить, действительно ли у них с Оливером похожи глаза. Они умилялись.

– У меня тоже такие большие уши? – спросила мама и подёргала две трубки, торчащие из носа. – Ещё у меня есть усы.

Когда я пришла, с мамой сидела тётя Лара. Её привезли ночью по «скорой» с болями в кишечнике. Она по случайности узнала, что подруга лежит на том же этаже, и стала её навещать. В юности они были соседками, а теперь судьба свела их в хирургическом отделении. На этом совпадения не кончились. Сегодня к своей бабушке в палату приходила моя подруга детства, но я ещё была дома. Её мама помогает по ночам моей вставать в туалет и кормит из шприца. Я не ожидала такого отклика. Добрейшей души женщины нас окружают.

21 мая, воскресенье

– Такой пациентки нет, – сказал охранник на входе в БСМП, когда я назвала номер палаты и фамилию мамы.

Внутри всё сжалось, в глазах помутнело. Как это нет? А где? Мужчина не ответил, но пропустил меня через турникет. Может, я и не спросила. На автомате дошла до двести восемнадцатой и выдохнула, когда увидела маму на месте, справа от входа. Табличка с таким же номером висела на двери кабинета, где я работала ещё несколько месяцев назад.

Чуть не сказала, что испугалась, но прикрыла рот, чтобы не кормить страх. Пока я поднималась на лифте на второй этаж, подумала, что маму снова перевели в реанимацию, и за эти секунды, от входа в адское заведение до порога палаты, чуть с ума не сошла. При таком раскладе скоро мне потребуются антидепрессанты. С трудом вывожу. Сегодня мама плохо себя чувствует. Давление упало, живот болит. Она уже тринадцать дней лежит в больнице. Я посидела у неё часик, подстелила ей домашний плед под простынку и, чтобы не отвлекать ото сна, пошла домой. Нужно снять стресс, а движение – один из действенных способов. Сорок минут шагала под музыку, заглушая гнетущие мысли.

Вечером мы с Никитой зашли к бабушке. У неё закружилась голова после приёма таблеток. Позвали соседку, чтобы та померила давление. Оно оказалось низким, как я и подумала. Ещё у бабушки стал заплетаться язык, она говорила про хутор, огород и домики.

– Я пойду тяпать грядки, – сказала она и встала. – Меня матрасы за ноги хватают…

Я поняла, что дела плохи. Психиатр прописал ей две таблетки снотворного на ночь. Хорошо, что я давала по одной. Теперь надо делить ещё пополам.

– Ба, пойдём в твою комнату, – попросила я дрожащим голосом.

Когда мучения закончатся? Когда люди перестанут болеть? Недавно прочитала трилогию Нила Шустермана5, своего любимого писателя, о мире, где побеждены болезни, войны и преступность. Единственный способ умереть – это подвергнуться «прополке» от руки профессионального убийцы, именуемого серпом. Такой подход позволяет контролировать численность населения Земли. Зато бонусом люди получили возможность бесконечного омоложения. Если умираешь не от руки серпа, то становишься квазимёртвым, и тебя безболезненно восстанавливают от смертельных травм.

В своей книге «Безвечность» я тоже поднимала тему бессмертия, но совершенно под другим углом. Возможно, так писатели ведут молчаливые литературные диалоги между собой. В реальности же всё иначе. Никто мёртвых воскрешать не научился. Ни с помощью магии, ни с помощью веры, ни с помощью медицины.

22 мая, понедельник

Днём я несколько часов просидела в парикмахерской, чтобы сделать стрижку и мелирование. Всё это время слушала разговоры про онкологические заболевания, химиотерапию, пересадку костного мозга, результаты анализов и осложнения после эпидемии коронавируса6. Раньше клиентки обсуждали косметику и парней. Времена меняются.

К вечеру поехала в больницу с куриным бульоном в бутылке и заваренным чаем в термосе. Хотела принести маме парочку бумажных сборников «Куриный бульон для души» с мотивирующими историями, но она пока не хочет начинать читать следующую книгу, а ведь менталочке тоже нужны питание и забота.

– Как дела у мамы? – спросила я у заведующего хирургическим отделением, когда чудом поймала его в коридоре.

– Всё идёт по плану, – ответил он.

Ничего нового. В падлу объяснить, что ли?

– Когда выписка?

– Пока не будем загадывать.

Немногословно, как всегда. Бубнит под нос, что ей уже лучше, и смотрит в сторону. Ради таких коротких диалогов я жду его часами возле кабинета. Неужели так сложно рассказать о ходе восстановления пациентки? Ладно мне, но маме врачи тоже ничего не говорят – ни оперирующий, ни лечащий.

После общения с заведующим приходится надевать маску спокойствия перед входом в палату, чтобы не травмировать маму. Лишние переживания ей ни к чему. Я подготовила нутритивную смесь и ввела её в зонд через шприц, а потом отвела маму в туалет. Она уже встаёт сама, но ей требуется опора. Утром сняли две трубки из четырёх: дренаж из брюшной полости и мочевой приёмник. Остались два зонда в носу, наспех пришитых нитками. Интересно, к пациентам везде такое отношение?

В семь часов вечера я поехала кормить бабушку и давать ей таблетки на ночь.

– Это что, суп? Я это есть не буду. Мясо какое-то плавает, и всё, – запротивилась она при виде тарелки бульона с мелко рубленной куриной грудкой.

Из-за похода в парикмахерскую я не успела сварить бабушке привычный для неё суп, а отлила в контейнер мамин бульон, который в итоге пришлось вылить. От спагетти с сыром и сосисками она не отказалась. После ужина бабушка снова завредничала: «Ты посуду мой, а я посмотрю». Обычно она просит оставить ей грязные тарелки, чтобы чем-то заняться, но сегодня что-то пошло не так. Она стала часто капризничать, как ребёнок, но могло быть и хуже, учитывая диагноз.

23 мая, вторник

Для меня поездки – это всегда стресс, даже если в родной город. Особенно в родной город! Семью в Новочеркасске я обычно навещаю летом, чтобы заодно сходить в аквапарк под открытым небом и поесть ягод. В мае нарисовалось незапланированное путешествие. Без плескания в воде и поедания малины, но с ежедневными походами к маме в больницу. Худшее место, где я когда-либо была.

В Новочеке много зелени и бездомных собак. За высокими деревьями, кустами и травой сложно разглядеть здания, что непривычно после вылизанной Москвы. Псы лежат пузом кверху в каждом дворе. Они преспокойно спят, а я постоянно вздрагиваю от неожиданности. В Подмосковье встретить четырёхлапых дворняг – большая редкость. Как они отреагируют на малыша Оливера?

В Новочеке недостаточно освещения и ещё меньше общественного транспорта. Вечером по дороге из магазина домой иногда приходится включать фонарик на телефоне, потому что на улицах темнее тёмного. В центре города, возможно, такого безобразия нет, но в районе Черёмушек, где живут мама с Никитой, – адок. Одной ходить опасно. Или я снова нагнетаю? Королева драмы во мне заговорит громче, когда дело коснётся автобусов. Не знаю, как люди здесь перемещаются. Без своей машины проблематично. Можно проторчать полчаса на остановке, не дождаться и в итоге уехать на такси. Я даже иногда из больницы пешком иду сорок минут, лишь бы не трястись в духоте.

От тоски в моём драматическом городе спасают только книги, которые пишу и читаю, а ещё пироженки из кондитерской «Золотой колос», в которую мы ходили с мамой, когда я была малышкой и просила чипсы после сладкого.

Ей сегодня сняли две трубки. Свобода! Мама начала вставать без посторонней помощи и есть через рот, соблюдая строгую диету. Вовремя она пошла на поправку, потому что вчера выписали тётю Лару, а сегодня бабушку моей подруги детства. Теперь некому поменять маме подгузник, но ей сейчас это и не требуется.

– Сходить в туалет – большое счастье, – сказала дочь бабульки, когда та на ходунках дошла до уборной за стенкой палаты. – А мы, здоровые, это не ценим!

24 мая, среда

С двенадцати до шести я сидела в больнице. Вышла попить кофе с круассаном в центре города незадолго до тихого часа. Ждала заведующего отделением весь день, чтобы спросить, какие наши дальнейшие действия. Сегодня ростовские врачи должны были озвучить решение, но в итоге перенесли на завтра, а завтра я уезжаю и опять буду получать информацию через третьих лиц – начальницу мамы или её коллег. В больнице почему-то не отлажен канал общения напрямую с пациентами. Приходится вырывать клешнями. Мамины соседки по палате говорят, что врачи ждут денег, иначе и разговаривать не станут. Похоже на правду.

Единственная приятная новость за день – моя первая учительница Ирина Владимировна передала мне привет через брата, когда он сдавал экзамен по биологии. Мама отдала меня в первый класс в марте, после моего седьмого дня рождения в феврале, и я не отставала от остальных детей, которых зачислили в сентябре. Дедушка с пяти лет учил меня читать и писать, а мама хотела отдать в школу после шести, чтобы продлить детство, а потом поняла, что мне будет скучно сидеть в первом классе целый год.

Я не стала прощаться с мамой, а она не обиделась, что я так быстро уезжаю. Не попросила меня остаться до выписки, зная, что в Королёве меня ждут парень, попугай и щенок. Я верила, что мы ещё встретимся, и стала звонить ей дважды в день.

Из больницы я поехала к бабушке. Она впервые назвала меня Олечкой. Чокнулись с ней кружками во время чаепития. Она запивала таблетки, а я – остатки торта. Когда бабуля спросила, как выглядит моя мама, я показала ей фото на телефоне.

– Лицо что-то знакомое, – сказала она прищурившись.

Я давно не видела её в очках. Ещё полтора года назад она читала газеты, состав продуктов и сообщения от меня. Я писала ей, когда не могла позвонить. Сейчас бабушка ни к чему не проявляет интерес. Весь день смотрит телевизор, если не забывает его включить.

– Это твоя дочь, ба! Лена, – терпеливо ответила я.

– Так ты моя внучка, получается?

– Получается.

– Моя заечка! Дай поцелую щёчки. Ты же завтра придёшь? И мамочка твоя пусть приходит.

– Придём, – солгала я. Всё равно забудет.

Завтра я уезжаю, а когда мама сможет навещать бабушку – неизвестно. Я шла домой, смахивая слёзы. Все эти дни я на автомате выполняла задачи и только сейчас дала волю эмоциям. Я сохраняла спокойствие и разум, чтобы не чокнуться в этой суете, но меня накрыло волной, когда я расслабилась, не в силах сопротивляться. Больно находиться здесь, больно оставаться и больно покидать семью. Сердце крошится, как съеденный «Наполеон».

25 мая, четверг

Вместо меня сегодня к маме ходила крёстная, отнесла ей настойку шиповника. Я уже чувствую свою вину, ругаю себя за то, что рано уезжаю, что здесь ещё нужна моя помощь, но билет куплен, чемодан собран. Вернусь сюда чуть позже.

Оказалось, что у крёстной в больнице есть знакомая, и она спросила у заведующего хирургическим отделением, когда выпишут маму. Он по-прежнему ждёт решения из Ростова, а я так и не дождалась. Буду в пути с плохим интернетом, поэтому узнаю позже. Сказал, что нужно делать биопсию, а в Новочеркасске нет лаборатории. Процесс опять затягивается. Надолго? Сколько это стоит? Когда операция? Вопросов больше, чем ответов. Остаётся ждать, а ждать не-вы-но-си-мо.

Мы с мамой говорили по телефону до моего отъезда, и меня порадовало, что голос у неё звучал бодро. Она справится со всеми сложностями, а вот я часто сдаюсь раньше времени. Утром чуть не опоздала на поезд и по дороге в такси готовилась сдавать билет. Водитель собрал все пробки и красные светофоры. Я подумала, что если не успею, то останусь подольше. Маму выпишут не раньше понедельника.

Новочеркасску (или мне) не повезло ни с больницами, ни с вокзалами. Мы с братом приехали за пятнадцать минут до отправления, но бежали на поезд, который как бы следует из Ставрополя, но в билете у меня указана Ингушетия. И приехал он немного раньше, чем заявлено. Надеюсь, я не погорячилась, когда выбрала место в купе. У меня скопились бонусы на сайте РЖД, но ими нельзя расплатиться за места в плацкарте, поэтому я впервые купила билет в купе. В Новочеркасск я ехала на боковой нижней полке, что показалось мне удобным. Никто не задалбливает офигительными историями и дурацкими вопросами. Сидишь себе молча и смотришь в окно. Поездато.

Полпути в Москву мы ехали в купе с незнакомым парнем вдвоём. До вечера я пила чаёк с ароматом бергамота из пластмассового стакана и слушала лекции по писательскому мастерству на ноуте. Это спасало от тревожности, пока в Воронеже не присоединились ещё двое мужчин. Я уже хотела не спать и читать всю ночь или простоять в тамбуре в наушниках, но усталость меня свалила. Ненавижу поезда. Замкнутые пространства заставляют меня просить время поторапливаться. В пять утра я без приключений добралась до Казанского вокзала и мысленно поблагодарила попутчиков за адекватность.

26 мая, пятница

Максим встретил меня в шесть утра. Я быстро адаптировалась к смене обстановки, но совершенно не представляла, что теперь делать и как жить. Я радуюсь воссоединению с Тишкой и Оливером, а маму продолжает пожирать опухоль.

За полторы недели, проведённые (вне) дома, обнаружила, что моя психика не так слаба, как раньше казалось. Я всю жизнь избегала больниц и вида крови. Страх исчезает, когда дело касается близкого человека. Ты просто приходишь в палату и помогаешь, привыкая к запахам чистящих средств, медикаментов, столовой и туалетов, мечтая вывести наружу пациентов, где пахнет домом, вкусной едой и свежестью после дождя. Хочется, чтобы все были здоровы.

Июнь 2023 года. Поездка в Москву

3 июня, суббота

Двадцать седьмого мая, на следующий день после моего возвращения в Московскую область, отгремел сольный концерт группы IDEЯ FIX. Событие отвлекло меня от мыслей о болезни мамы, но лишь на один вечер. Последующую неделю я провела в раздумьях, подвешенном состоянии и за чтением статей про онкологические заболевания.

Мама легла в Областную ростовскую больницу тридцать первого мая, через два дня после выписки из БСМП. Она больше шести часов ждала заселения в палату. Такой же бардак, как и в Новочеркасске. Благо маму отвезла на машине её коллега, и они вместе ждали приёма врача.

Вчера мама сказала, что хочет почитать мою книгу «Безвечность», и попросила Никиту передать ей бумажный экземпляр. Она не любит фантастику, поэтому её желание согрело мне душу.

4 июня, воскресенье

Всю неделю я пила кучу противовирусных – простудилась, когда приехала в Королёв. Сопли ручьём. Горло воспалённое. Голова трещит. Держусь пока. Однажды мамина начальница позвонила мне и сказала, чтобы я ехала решать вопросы с врачами и что необходимо моё круглосуточное присутствие в больнице. Я замкнулась в себе и погрузилась в новые размышления. Каждую ночь мама стала мне сниться в белом медицинском халате. Вчера я купила билет в Новочеркасск на двадцать третье июня, предположив, что маме уже сделают операцию и что к этому моменту ей потребуется моя помощь. Сейчас к ней в палату посетителей не пускают. Коллеги привозят продукты и оставляют на посту медсестры. Какой от меня толк? Даже родители одноклассников Никиты оказались полезнее – собрали деньги на операцию.

5 июня, понедельник

Маме сделали компьютерную томографию брюшной полости с контрастом и подтвердили новообразование на головке поджелудочной размером в сорок миллиметров.

– Если опухоль больше двадцати миллиметров, то она уже неоперабельна, – сказала мама, радуясь, что её не будут резать.

Радоваться нечему, ведь удаление злокачественной опухоли – шанс на ремиссию. А что теперь делать? Маминой соседке по палате удалили образование диаметром в двадцать два миллиметра, а ещё желчный и часть поджелудочной. Что-то мне подсказывает, что это лучше, чем статус неоперабельности.

6 июня, вторник

Маргарита Анатольевна, мама Максима, предложила моей маме пожить у неё, чтобы начать правильное лечение в Москве, а потом продолжить, если потребуется, в Ростове. Я подумала, что это хорошая идея, потому что уже рассматривала вариант – привезти маму к себе. Маргарита Анатольевна живёт в Балашихе, а это гораздо ближе к метро, чем Королёв. Я стала мониторить профильные больницы и надеяться, что всё получится. Обрадовалась, когда обнаружила в Балашихе Московский областной онкологический диспансер («МООД»), куда направляют онкопациентов Подмосковья. Идеальное местонахождение.

Маме тем временем сделали эндоузи под наркозом и снова установили зонд для вывода двух литров жидкости из желудка. Я позвонила ей вечером, когда она проснулась. После слов мамы, что взять биоматериал не удалось и что надо делать анализ в другой больнице, я лишний раз убедилась, что нельзя больше оставлять её одну в Ростовской области. У меня куплен билет домой, но, боюсь, моё присутствие не поможет в разруливании вопросов с местными врачами.

7 июня, среда

Невыносимо хочу выговориться касательно происходящего, а некому, поэтому написала письмо пятнадцатилетней себе.

«Дорогая моя, ты постоянно ссоришься с мамой. Из-за нехватки денег. Из-за недопонимания. Из-за ревности к младшему брату, к мужчинам. Из-за детских обид, когда ты нуждалась в материнском тепле, а мамы не было рядом. Она работала в двух местах почти без выходных, чтобы обеспечивать тебя. С годами ты сама стала от неё отдаляться и всё меньше нуждаться в общении. Тебе так казалось. Сепарация прошла быстро, после которой образовалась пропасть из обид, взаимных упрёков и редких разговоров по телефону. Вы станете так далеки друг от друга, что спустя пятнадцать лет ты будешь жалеть об этом. Жалеть о каждом упущенном дне, ведь ни один уже не вернуть.

Ты справишься, Оля. Найдёшь замену матери в лице парней, подруг, коллег по работе и писательству. Ты будешь так думать, но мать тебе не заменит никто. Разве что отчасти щенок, которому ты иногда говоришь: «У тебя глазки, как у моей мамы». Ты переживёшь сепарацию от матери и в будущем наладишь с ней связь, но сложности снова возникнут. Стремительно. Без объяснений. Болезнь нестираемой линией разделит вашу жизнь на банальные до и после. Над вами нависнет слово «онкология». Ты позже прочитаешь, что оно означает изучение онкологических заболеваний, а не само заболевание, когда сменишь курсы по писательскому мастерству на конференции для онкопациентов и их родственников.

Ты примчишься к маме незапланированно через тысячу километров, чтобы увидеть её, похудевшую, под капельницей, в подгузнике, на пелёнке, с трубочками, торчащими из носа, как усы, ослабленную, но такую весёлую, какой ты навсегда её запомнишь. Она улыбнётся при виде тебя в реанимации от неожиданности. Повиснет неловкость. Вы справитесь. Обязательно справитесь.

Дни из прошлого не вернуть. Количество дней в будущем неизвестно. В этом и суть – не упустить возможность быть рядом даже на расстоянии.

Оля, ты любишь маму. Ещё не поздно сказать ей об этом. Всё лучшее впереди.

Мама, пожалуйста, живи».

8 июня, четверг

Пока врачи держат маму в неведении и ставят бессмысленные капельницы, неравнодушная семья перевела на её счёт сумму размером в московскую зарплату. Я удивляюсь, насколько отзывчивые родители у одноклассников брата. Мы ведь даже не просили о помощи…

Помимо состояния мамы я ещё интересуюсь, как себя чувствует её соседка с раком поджелудочной, которую недавно прооперировали. Температура постоянно повышена, из тела торчит шесть трубок, к одной из которых подключено внутривенное питание. Медицинский уход после операции в больнице почему-то не предусмотрен, поэтому дочь сидит с ней круглосуточно. Спрашиваю не из любопытства, а чтобы понимать, чего ожидать от онкологического отделения областной больницы.

12 июня, понедельник

Мамин ухажёр привёз маленький электрочайник, потому что ей надоели столовские напитки. Единственное отличие ростовской больницы от новочеркасской – индивидуальные розетки возле каждой кровати. Мама думала, что задержится здесь ещё недели на две, поэтому попросила купить чайник. Сказала, что всё равно пригодится, если она снова поедет на море или в горы. Я бы заменила «если» на «когда». Ещё мужчина привёз ей медитативную раскраску, которую я подарила на Новый год.

14 июня, среда

Вчера мама расстроилась, что Никита передал ей плохие карандаши для рисования, а сегодня её без предупреждения выписывают домой. За две недели ей так и не сделали биопсию, сославшись на то, что в больнице нет необходимого оборудования. В онкоцентр маму не перевели, рекомендовали обращаться к терапевту или онкологу по месту жительства и брать направление на биопсию. Какую помощь ей оказали в этой больнице, я так и не поняла.

Пока мама лежала в Ростове, я зря времени не теряла. Стала углубляться в популярную медицину. Книгу Талии Мирон-Шац «От этого зависит ваша жизнь. Как правильно общаться с врачами и принимать верные решения о здоровье» я выбрала по обложке, потому что в моём лексиконе появилось словосочетание «дренажный мешок». После походов к маме в больницу впервые увидела четыре таких мешка в действии. Поразило меня не их присутствие, а то, что они многоразового использования. Слили жидкость, поставили снова… Я не медик, не знаю нюансов, но решила начать разбираться. В вопросах жизни и смерти важно критически мыслить, а в этой книге как раз собраны методы, помогающие сделать правильный выбор относительно своего здоровья.

«В последние годы мы получили беспрецедентный контроль над собственным здоровьем. Пациент теперь не пассивный участник событий, он может сам делать выбор, как и чем лечиться и лечиться ли вообще. Однако это бывает очень трудно из-за множества психологических ловушек и искажений: в свободном доступе много информации, и мы часто не знаем, кому верить, или доверяем не тем источникам. В результате мы проходим ненужные процедуры, чрезмерно увлекаемся лекарствами или поддаемся на псевдонаучные методы лечения» 7 .

Эксперт в области принятия медицинских решений Талия Мирон-Шац исследует, чем руководствуются люди, когда делают выбор в разных сферах – от питания до лекарств, от беременности до решения лечь на операцию. Она рассказывает, как оптимизировать модель взаимодействия «врач – пациент» на примере американской системы здравоохранения. В России всё устроено иначе, но взаимоотношения между людьми везде более-менее одинаковые.

«В отношениях «врач – пациент» есть две стороны. Первая сторона – пациент уязвим, так как, возможно, испытывает боль и не знает, какой вердикт вынесет врач. Другая сторона «врач» – тоже уязвима: врачи страшно перегружены работой, часто чувствуют одиночество, боятся совершить ошибку и оказаться на скамье подсудимых. Какая странная закономерность: первая сторона может подать в суд на вторую, а вторая – разрезать на куски первую. Обе стороны хотят, чтобы к ним относились по-человечески».

Как мне кажется, в нашей стране тоже процветает патерналистская модель поведения. Она подразумевает доминирующую роль врачей в процессе принятия решений о проведении обследований, постановке диагноза и определении курса лечения. Пациенты чаще полностью полагаются на квалификацию своего врача, но не стоит забывать, что всегда есть альтернатива.

«Многие пациенты – возможно, даже большинство – выходят из кабинета врача в замешательстве. Система здравоохранения призвана помочь нам, но из-за высокой загруженности врачи не всегда могут предоставить необходимую информацию, а уж тем более убедиться, что мы понимаем ее и используем в процессе принятия решений».

Всё так. Часы, проведённые в ожидании вердикта врача, не всегда оправданы. За месяц маминого лечения я только и слышу обтекаемые прогнозы. План напрочь отсутствует. Я пытаюсь применять на практике методы, описанные в книге, но даже постановка диагноза надолго затягивается. В подвешенном состоянии сложно не то, что критически мыслить, а вообще мыслить. В такие моменты важно отключить эмоции, не делать поспешных выводов и, конечно же, принимать решения, какими сложными они бы ни казались.

В третьей главе «Что это вообще за врач?» я обнаружила опечатку в подзаголовке «Лечение начинается с ваших взаимоотношений с врЕчом». «Вреч» от слова «врёт»? Не хочу вешать ярлыки, лишь делюсь наблюдением. Хочу, чтобы пациентам больниц уделялось должное внимание и оперативнее назначалось соответствующее лечение.

15 июня, четверг

Мама вчера сразу после выписки пошла к хирургу (тоже с буквой «е» в корне) в поликлинику, которая находится на первом этаже её дома, чтобы продлить больничный и попросить направление на лечение в Московском научно-исследовательском онкологическом институте имени П. А. Герцена или в Московском областном онкодиспансере. Её хирург согласился на второй вариант. Сказал, что в федеральные центры они направления не выдают. И на том спасибо. Всё бы хорошо, но есть ещё один нюанс – мама получит заветную бумажку аж двадцать третьего июня. Я вспомнила, что у меня куплен билет на эту же дату в Новочеркасск, и сдала его.

– Помнишь, ты в мае сказала, что не приедешь ко мне летом? – спросила я у мамы и подумала, что зря это ляпнула. Лучше б она была здорова и ходила на работу. Повод для поездки ужаснейший.

– Помню, – посмеялась она. – Вот жди теперь.

Мама без раздумий согласилась на лечение в Москве. Мало того что ждать направление на биопсию в Ростове тоже пришлось бы девять дней, так ещё и в новочеркасский онкодиспансер фиг попадёшь. Мамина коллега дала контакты знакомого онколога, чтобы она связалась и сходила на приём, пока не уехала. Он сказал, что ничего нового не озвучит и что опухоль неоперабельна. Я психанула и купила маме билет в Москву. Не хочу больше иметь дело с местными незнайками.

– Ма, почему так долго ждать направление от хирурга? – спросила я, мысленно ругая «вреча» за то, что мы опять теряем время. – Можно как-то попросить побыстрее?

– Он сказал, что у них врачебная комиссия проходит один раз в неделю и что чудом выбил для меня это направление. Предлагал лечиться в Ростове, мол, зачем так далеко ехать…

– Даже если один раз в неделю эта комиссия, то ждать пришлось бы точно не девять дней!

– Значит, так надо. Всё идёт своим чередом.

Уж очень медленно идёт. Задалбливать маму своим недовольством бюрократической системой я не стала, лишь попросила заботиться о себе, соблюдать диету и побольше отдыхать, чтобы остались силы приехать в Москву. Я предлагала Никите сопроводить маму и пожить у меня пару дней, но у него начались выпускные экзамены. Хотела выкупить маме всё купе, чтобы она лежала в тишине, но она отказалась и решила поехать в плацкарте со словами: «Я же не инвалид. Не переживай, возьму с собой аптечку».

Теперь я звоню маме трижды в день, как раньше звонила бабушке, когда она ещё не потеряла память. Мы перестали регулярно с ней общаться весной 2022 года. Наверное, она больше никогда меня не узнает, как и не узнает, что её дочь тяжело больна.

17 июня, суббота

На протяжении семи лет, пока жила вдали от дома, я морально готовилась к смерти бабушки и Тишки, потому что все мы невечные, а их возраст уже стремится к обратному отсчёту. Сложно представить, что однажды это случится, но ещё сложнее, что смерть может раньше постучаться в мамину дверь. Эта мысль застала меня врасплох. Я не была к ней готова. Да и как можно подготовиться? Я думаю и думаю о смерти с середины мая нон-стоп, и это невыносимо. Смерть просачивается в мои сны, заставляя просыпаться в поту, проверять телефон и смотреть, когда мама последний раз была онлайн. Я иногда перестаю дышать, чтобы представить, каково это – умереть. Зачемзачемзачемзачем?

Уставилась в экран. И всё.

И всё. И васпщжлиролвкщжровзрладпибывбж…

Вдох.

Я могу дышать. Мама, тоже, пожалуйста, дыши.

Выдох.

Пусть поездка в Москву не станет твоим последним путешествием.

18 июня, воскресенье

Графический роман Батиста Болье и Доминика Мерму «Неотложка» я прочитала ночью за несколько часов и ещё столько же не могла остановить слёзы. Могу рыдать над фильмом или сериалом, но над нарисованной на бумаге историей – первый раз. Я всячески избегала медицинских тем, а после «Скоропостижки» Ольги Фатеевой, книги глазами судмедэксперта, уже ничего не страшно. Вот только до установления скоропостижной смерти люди сталкиваются с неотложной медицинской помощью.

«Неотложка» – рассказ о жизни отделения скорой помощи, дневник больничной жизни, который ведёт интерн по имени Батист. Каждый день он встречает сотни людей, и у каждого из них своя история. Из этих мини-рассказов (и смешных, и грустных) соткан целый мир, который тонкой нитью соединяет множество человеческих судеб.

На шестом этаже больницы, в отделении онкологии и паллиативного лечения, где работает молодой врач Батист, лежит тяжело больная пациентка. Он посвящает ей каждую свободную минуту и рассказывает истории из медицинской практики. Жить ей осталось несколько дней, но она ждёт сына, который застрял в другой стране из-за разбушевавшегося вулкана.

Я мало знаю о больницах, поэтому показалась интересной эта мысль:

«Архитекторы всё предусмотрели, выстраивая вертикаль проекта:

Первый этаж. Акушерство и «скорая». Здесь постоянно поддерживают огонь: идёт борьба за жизнь.

Второй этаж. Ортопедия и отделение реабилитации. Тело крепко, когда основание здорово.

Третий этаж. Гастроэнтерология и абдоминальная хирургия. Тело сыто, когда живот в порядке.

Четвёртый этаж. Кардиология и пульмонология. Сердце бьётся, лёгкие расширяются. Всё наполняется кислородом.

Пятый этаж. Неврология и гериатрия. Мысли появляются, потом куда-то исчезают. Рано или поздно здесь скопятся все воспоминания города.

Шестой этаж. Онкология и паллиативное лечение. Небеса сгущают краски. Борьба окончена.

Есть то, что находится на уровне земли, оно отчаянно сражается, борется. Есть то, что наверху, оно нуждается в облегчении и затихает там, где гаснут огни. Есть шум и ярость. Сжатые кулаки. Борьба. Есть отказ от всего. Мир и покой. Раскрытые объятья»8.

В красиво нарисованном графическом романе с колоритными персонажами много философских рассуждений, которые интересно перечитывать. «Как же хочется всё остановить в одночасье, чтобы время застыло и воцарилась тишина. Но, увы, об этом и думать не стоит. Белые халаты издают белый шум».

Семь дней из жизни Батиста показались вечностью, а ведь врачи бывают в стенах больницы чаще, чем дома. Явно не моя профессия. Слишком больно наблюдать за болью. Слишком больно осознавать, что в Ростове мама лежала в палате на седьмом этаже, ещё выше онкологии и паллиативного лечения по меркам «Неотложки».

19 июня, понедельник

Весь день судорожно изучала медицинские учреждения в Москве и области. Отправила заявку на консультацию в институт имени Герцена. Ещё никогда составление текста не давалось мне так сложно.

«Здравствуйте! Меня зовут Ольга Черных, я дочь и представительница интересов Елены Черных, о которой ниже пойдёт речь.

12 мая Елену оперировали в Новочеркасской БСМП (Ростовская область) с подозрением на рак поджелудочной железы. Материал для биопсии не взяли. В ходе операции выполнили формирование гастроэнтероанастомоза в связи с дуоденальной непроходимостью.

31 мая Елену госпитализировали в Ростовскую областную больницу (отделение абдоминальной онкологии и торакальной онкологии) для оперативного лечения, где она пробыла до 14 июня.

2 июня проведена спиральная компьютерная томография органов брюшной полости. Поджелудочная железа увеличена в области головки: головка – 36 мм, тело – 21 мм, хвост – 12 мм; контуры её неровные, диффузно неоднородной структуры; в области перешейка по медиальной поверхности определяется солидно-кистозное образование, содержимое и перегородки неравномерно накапливают контраст, неправильной формы с нечеткими контурами, с признаками распространения по ходу верхней брыжеечной артерии (практически от ее устья) и ее ветвей (тощекишечных и подвздошно-кишечных артерий на уровне мезогастрия), а также по ходу верхней брыжеечной вены, окутывая ее и сужая просвет до 1,7 мм на расстоянии 20 мм дистальнее впадения верхней брыжеечной вены в воротную вену (вероятно, за счет инвазии); аналогично сужена до 2,5 мм селезеночная вена в области впадения в воротную; левая почечная вена резко расширена до 11х15,5 мм. Общие размеры образования с учетом распространения по ходу сосудов примерно 26х60х95 мм. В области хвоста поджелудочной железы киста 5х3 мм. Заключение: КТ-признаки образования поджелудочной железы с распространением по ходу брыжеечных сосудов (муцинозно-кистозное новообразование? лимфома?). Диффузные изменения печени, кисты печени, единичные простые кисты почек.

Результат эндоскопической ультрасонографии от 6 июня: эхоэндоскоп свободно проведен в желудок, где скопилось до двух литров застойного содержимого с пищей. Из-за этого найти привратник и выход в луковицу двенадцатиперстной кишки не представилось возможным. В связи с этим головка и перешеек поджелудочной железы не осмотрены. Показатели биохимического и общего анализов крови в пределах нормы.

8 июня проведена фиброгастродуоденоскопия. Из особенностей: в пищеводе 10 острых эрозий диаметром 1-2 мм. Заключение: поверхностный гастрит, дуоденит9, эрозивный эзофагит10.

Биопсию, по словам лечащего врача, не сделали из-за отсутствия необходимого оборудования. Выписали и рекомендовали сделать чрескожную пункционную биопсию поджелудочной железы.

Заключительный диагноз из Ростовской больницы: образование поджелудочной железы, код МКБ: D37.7. Сопутствующее заболевание: хронический гастродуоденит.

Направление в МНИОИ им. П. А. Герцена не получили, но хотелось бы попасть на приём к вашим специалистам, а также пройти диагностику и курс лечения по ОМС. Скажите, пожалуйста, как это можно реализовать? У нас есть возможность прикрепиться к Московской поликлинике.

Высылаю файлы с выписными эпикризами.

С уважением, Ольга!»

20 июня, вторник

Мне перезвонили из Герцена11 и записали маму на платную консультацию к абдоминальному онкологу на четвёртое июля. Раньше чем через две недели, нет свободных окон. А как же срочность в вопросах лечения онкологических больных?

Я несколько раз перечитала мамин выписной эпикриз из Ростова и не смогла понять, почему врачи после скачивания жидкости из желудка не провели повторную эндоскопию? Почему не назначили лечение гастродуоденита? Прописали в рекомендациях только таблетки «Но-шпа», «Спазмолгон» и обезболивающие препараты, словно это поможет снять воспаление слизистой оболочки желудка и двенадцатиперстной кишки и убрать эрозии в пищеводе.

Термины, указанные в результатах компьютерной томографии, до сих пор изучаю. Впервые узнала о существовании брыжеечной вены. Надо было в школе повнимательнее слушать учителя биологии. Если слово «гастрит» мне знакомо, то «дуоденит» и «эрозивный эзофагит» пришлось гуглить. Насколько я понимаю, эрозии пищевода вызваны частой рвотой. Правда, после операции маму практически не тошнило, но жидкость тем не менее в желудке скапливается. В строке «Инфузионная терапия» врач указал уколы «Кетопрофена» дважды в день и капельницы с глюкозой и препаратами «Моноинсулин» (хотя у мамы нет сахарного диабета), «Фамотидин» (для снижения кислотности желудочного сока), «Цибор» (для профилактики тромбоза глубоких вен), «Метоклопрамид» (противорвотное) и «Гордокс» (для профилактики интраоперационной кровопотери).

Всё бы хорошо, вот только биоматериал для гистологического исследования по-прежнему не взяли. В рекомендациях по ошибке фигурирует биопсия печени. Мама это заметила и сказала врачу, на что он ответил, что специалисты и так поймут. Она толком не изучала эпикриз, прочитала лишь концовку. Говорит, что пища стала проходить, аппетит вернулся, и это главное. Я буду её расшифровщиком с медицинского на русский, вот только бы самой разобраться…

23 июня, пятница

С момента моего появления в соцсетях я скрывалась за псевдонимом Олька Злая, потому что терпеть не могла свою фамилию. Около пятнадцати лет я сознательно вешала на себя ярлыки и лишь недавно поняла, что пишу книгу жизни о другом человеке, не о себе. Полтора года назад я переименовала блог в «ВК» и телеграм-канал. В мёртвом названии Creativity by Stupid Doll нет ничего обо мне как о личности, а в названии «Рисующая писательница Оля Черных» – есть.

В апреле, когда старушка на улице назвала моего щенка Оливера злым, я поняла, что тоже ведь злая! А почему? Многие читатели часто задают мне этот вопрос, на который я уже и сама не знаю ответа, хотя книги публикую как Ольга Черных. Вскоре я перестала подписывать рисунки как Олька Злая, а сегодня сменила фамилию на странице в «ВК». Новый псевдоним не придумала, значит, пока мне комфортно. Не хочу быть злой, доброй, грустной, радостной и бла-бла-бла. Хочу быть разной. Хочу быть собой.

Толчком к переменам послужила мамина болезнь. Я увлекаюсь психологией и кое-что знаю о сепарации. Мне всегда казалось, что моё отделение от родителей прошло незаметно. Сейчас же думаю, что пряталась от родовой системы, чтобы не испытывать чувства вины за переезд в другой город и восемь лет жизни вдали от семьи. Когда мама попала в реанимацию, я стала понимать, что система возвращает меня для переписывания сценария. Смешались психоанализ, магическое мышление и транзактный анализ. Если я посвящу время маме и перестану быть Злой, она поправится.

Когда я услышала от врача фразу: «Новообразование, скорее всего, злокачественное», у меня появилось отвращение к своей выдуманной фамилии. Недавно прочитала историю про то, как женщине после сорока было сложно выносить ребёнка. Врачи говорили, что плод отваливается, и она решила пришить его к себе. Начала вышивать картинку крестиком, думая о том, какой прекрасной будет встреча с малышом. Женщина рассказала об этом в блоге, когда её сыну исполнилось два месяца. Я так вдохновилась, что стала искать способ помочь маме на магическом уровне. Если опухоль злокачественная, а я Злая, надо уже избавиться от ярлыка.

Сделано!

Теперь надо уменьшить новообразование.

Как?

24 июня, суббота

Ночью наёмники ЧВК «Вагнер» захватили город Ростов-на-Дону, потребовали выдать министра обороны и заявили, что собираются идти на столицу. Сегодня я планировала приехать поездом из Москвы в Новочеркасск, но неделей ранее сдала билет. Мама едет из Новочеркасска в Москву. В каком городе безопаснее, остаётся только гадать. Пусть эти политические игры прекратятся, пожалуйста.

Я до утра читала новости и сходила с ума. Подъезды к Ростову частично перекрыты. Хорошо, что мамин поезд направляется в другую сторону. Что с миром не так? Я еле уснула в пять и проснулась в половину девятого, когда мама расположилась в плацкарте. Первым делом я позвонила ей и написала бывшей одногруппнице и нынешней подруге Наташе, которая живёт и работает в центре Ростова. У мамы в трубке слышно, как люди смотрят видеообращение организатора захвата. Опять мороз по коже и волосы дыбом. Ростовским больницам будет явно не до онкопациентов.

– Как хорошо, что ты едешь к нам! – сказала я, молясь, чтобы за двадцать часов пути не атаковали столицу.

– А Никита остался… – разволновалась мама.

– Мы что-нибудь придумаем.

Я выросла в Новочеркасске, училась в Ростове. С обоими городами у меня сложились особые отношения с редкими встречами за последние восемь лет. Зато каждый раз, возвращаясь домой, я знаю, что меня там ждут прекрасные люди. Весь день читаю новости и не могу думать ни о чём, кроме трассы М-4, по которой я ездила в течение пяти лет из Новочека в универ, и кроме Ростова с его классной набережной, уютными улочками и просторными парками. Больно видеть танки в центре города. Больно видеть бегущих от кошмара людей. Больно видеть испорченное здание цирка, мимо которого я часто проходила. Больно видеть на фотографиях места, по которым мы с Наташей в прошлом году гуляли. Мы понимали, что это только начало и что надвигается ураган, но верили, что он когда-нибудь утихомирится. И сейчас верим. Она успокаивает меня, что всё будет в порядке, что мы ещё обязательно встретимся.

Днём, чтобы унять тревогу, мы пошли на пикник праздновать день рождения Максима, который был в среду, но мыслями я находилась с мамой и подругой, которым сейчас не до шашлыка и запечённой картошки с грибами возле озера.

25 июня, воскресенье

Мы с Максимом проснулись в четыре утра, взяли собранные сумки с вещами, пристегнули поводок к сонному Оливеру и поехали на Павелецкий вокзал встречать маму. Максим остался ждать нас на улице, а мы с щенком пошли в здание вокзала искать маму посреди оголтелой толпы. Она вышла из вагона, хрупкая и улыбающаяся. За месяц, который я её не видела, она заметно похудела. Мама ниже меня, но мы всегда были примерно одинаковой комплекции. Она не весила больше шестидесяти пяти килограммов, но и пятьдесят она весила разве что в молодости. Болезнь пожирает не только силы, но и калории. Мама с хвостиком на голове, в футболке и спортивных штанах скорее напоминает подростка, чем заместителя начальника отдела. Я принимаю её в любом виде, но принимает ли она себя? Нам о многом предстоит поговорить.

Оливер поприветствовал свою человеческую бабушку вилянием хвоста и стойкой на двух лапах. Я взяла чемодан в руку с поводком и маму под локоть, и мы не спеша зашагали по перрону.

– Ты назвала собаку в честь того котёнка из мультика, который часто смотрела на видике? – спросила она, и я заулыбалась.

В детстве и юности я считала себя кошатницей. Мама с бабушкой мою любовь не разделяли, но несколько животных у меня всё же было. Рыжую кошечку Василису через несколько месяцев почему-то отдали родственникам; чёрная Джессика, по словам бабушки, сбежала; белый Чарли умер от какой-то болезни, которую мне не озвучили. С каждым уходом питомца моя боль усиливалась. Семья не справлялась с моими слезами, и после смерти кота мне разрешили завести максимум волнистого попугайчика. Спустя годы желание купить котёнка подугасло, но любимые котоперсонажи остались. Я росла на мультиках «Диснея». Котом моего детства был не Леопольд, а рыжий дворняжка, главный герой мультика «Оливер и компания» – котёнок, который выжил на улицах Нью-Йорка благодаря друзьям. Добрая история навсегда в моём плюшевом сердечке. Её отголоски навеяли имя для будущего щенка.

В шесть утра мы уже ехали в такси к маме Максима в Балашиху, где будем жить неопределённое количество месяцев. Мы решили, что по будням я ночую с мамой, а по выходным еду с собакой в Королёв, где живёт Максим и присматривает за Тишкой. Брать её сюда я пока отказалась из-за кота Маргариты Анатольевны, который может поранить птичку.

Днём, пока все спали после приветственного завтрака, я тихонько раскладывала свою летнюю одежду по шкафам, а также косметику, книги и вещички Оливера, которые занимали отдельную сумку. Нам с мамой и щенком выделили комнату Максима. За два года нашего знакомства я была здесь всего раза четыре, поэтому не чувствовала себя как дома, но ради маминого выздоровления готова терпеть выход из привычной среды обитания, сколько потребуется. Меня и в гости-то сложно затащить, что уж говорить о проживании на чужой территории…

Ближе к вечеру мы вышли все вместе погулять по району. Зашли в магазин за продуктами и сели на скамейке возле крошечного пруда. Мама и Маргарита Анатольевна болтали о работе. По совпадению они трудятся в системе Росреестра. Максим смотрел, как Оливер наблюдает за утками, а я фотографировала происходящее, чтобы запомнить первый день нашего приключения.

26 июня, понедельник

Подъём в шесть утра. Максим остался работать на удалёнке, хоть и Мэр Москвы устроил жителям выходной из-за военного мятежа в Ростове-на-Дону. Маргарита Анатольевна отпросилась, и мы с ней, мамой и её дорожной сумкой к восьми часам поехали в балашихинский онкодиспансер.

На облагороженной территории размещено несколько корпусов, стоит памятник учёному, вокруг много цветов, на фоне которых выделяются высокие красные розы. Из общей картины выбивается ещё и церквушка, к которой подходят люди, чтобы помолиться и отвлечься от мыслей о болезни. Чаще это женщины в пёстрых платках, под которыми они прячут полысевшую голову. Я представила маму на их месте и вздрогнула.

Мы зашли в приёмное отделение и обратились в регистратуру с направлением из новочеркасской поликлиники. Нам сказали идти в кабинет к девушке, которая заведёт маме медкарту. Девушка, изучив направление, сказала, что мы не записаны на приём, и направила к заведующему, чтобы он назначил нам врача, заранее предупредив, что тот сейчас на конференции, и добавила, что не знает, когда он вернётся. В очереди к заведующему мы оказались вторые и прождали часа полтора, чтобы он черканул на мамином направлении номер нужного нам кабинета. Пока мама с Маргаритой Анатольевной хихикали, я изучала других пациентов и бумажные буклеты для онкобольных, выписывая в заметки названия сайтов и фондов помощи.

Мы вернулись к девушке для оформления медкарты, а потом сели возле второго кабинета, на двери которого вывешен список с фамилиями людей, записанных сегодня на приём. Всё забито с восьми утра до половины третьего дня. Каждому пациенту на общение с врачом выделено по двадцать восемь минут. Заведующий сказал нам ждать, пока не появится окошко. Мы просидели с половины одиннадцатого почти до часа. Я была готова ждать хоть до конца рабочего дня, потому что уйти ни с чем мы не могли. Моя мама, как Бран Старк из «Игры престолов», не для того проделала этот путь и ждала направления девять дней.

График приёма сдвинулся, медсестра вызывала всех из списка, иногда пропихивая кого-то стороннего, как нас. Чтобы скоротать время ожидания, я читала отзывы (в основном положительные) о работе онколога, который будет нас консультировать. Настроила маму, что он хороший парень, всем помогает и обязательно её вылечит.

Поскольку у меня мало опыта общения с врачами, мы решили, что с мамой в кабинет пойдёт Маргарита Анатольевна, а я подожду их в коридоре. Дала Маргарите Анатольевне свой айфон, чтобы она записала беседу, а я потом могла послушать. Медсестра вызвала маму в 12:43. Я считала минуты на фитнес-браслете и крутила в голове «двенадцать сорок три». Мама родилась в декабре – это двенадцатый месяц. Восемь лет назад ей было сорок три года, а мне – двадцать два. Два плюс два равняется четырём… А это о чём?

Полчаса я так и просидела без телефона, в ожидании вердикта и глядя на людей, изнурённых бесконечной сдачей анализов и прохождением курсов химиотерапии. Все худые с похожими лицами. У большинства сухая или облезшая кожа на руках, острые скулы, тёмные круги под глазами и блестящие парики. Пока я сидела в онкологическом эпицентре, у меня с нарастающей силой разболелся живот. Я заметила напротив мужчину с выведенной кишкой, как у дяди Юры, бабушкиного друга. Узнала колостому по выделяющемуся под рубашкой бугру внизу живота. Недавно я читала про эту операцию, когда, цитирую, «наглухо зашивают анус» и выводят петлю толстой, тонкой, тощей или подвздошной кишки наружу. Такие операции обычно проводят при колоректальном раке, осложнениях кишечной непроходимости (что меня особенно настораживает) и других заболеваниях.

– Ваше имя? – спросил у мамы врач за дверью.

– Черных Елена Михайловна.

– А вы по записи?

– Мы из Ростова, – ответила Маргарита Анатольевна, наверное, имея в виду, что мы не от местного врача сюда попали.

– Да хоть из Колымы. Как вы оказались в кабинете?

– Через заведующего, – ответила мама. Я бы вспылила и сказала, что через дверь, блин!

– С чем пришли? – спросил врач.

– У меня была операция…

– А кто вас сюда направил? – перебил он.

– Ростовские врачи не смогли сделать биопсию поджелудочной, сказали, что нет нужного оборудования, – помогла Маргарита Анатольевна.

– В городе-миллионнике нет аппаратуры?

– КТ показала, что опухоль неоперабельная, – мама стала говорить всё, что знает о своей болезни. Я бы тоже растерялась.

– Они вас постоянно сюда будут присылать? На каждую манипуляцию мы требуем направление по пятьдесят седьмой форме12, – сказал врач. – Я не шучу. Не то, что я вредный. Мне вообще всё равно, хоть все бесплатно лечитесь. У меня зарплата одинаковая. Сейчас мужчина вышел с платной консультации, но это на мой доход никак не влияет. Такой порядок.

– Вы нас тоже поймите, нам некуда больше стучаться, – сказала Маргарита Анатольевна.

Если бы я пошла с ними, давно бы уже нагрубила. Наверное, поэтому они меня и не взяли.

– Сейчас решим. Давайте ваши документы.

Мама вручила ему выписки из обеих больниц, где лежала. Сказала, что у неё изначально была непроходимость кишечника, потому что новообразование давило на желудок, и ей в Новочеркасске сделали операцию по наложению обходного анастомоза.

– А почему в рекомендациях написано «провести биопсию печени»? – спросил врач.

– Ошиблись, исправлять уже не стали, сказали, что все и так поймут, – ответила мама.

– Опухоль нерезектабельна, оперировать вас нельзя, – после недолгой паузы сказал врач то, что мы слышали уже десяток раз. – Даже после получения результата биопсии вам только химиотерапию назначат.

– Независимо от того, злая она или добрая? – спросила мама. Врач угукнул.

Я столько всего читала о раке поджелудочной и знаю, что доброкачественные опухоли встречаются крайне редко, а неоперабельной она считается на терминальных стадиях развития. Мама вспомнила про лечение ультразвуковой HIFU-терапией в институте Герцена, но по ошибке назвала её лазерной.

– Тогда почему вы здесь, а не там? – спросил врач. Было бы всё так просто.

– Там принимают со всеми анализами и результатами биопсии, – ответила мама.

– Есть лучевая терапия, но ваша опухоль таким методом не убирается. Только химиотерапия. Повезёт, если это лимфома, – сказал врач. Наименьшее зло из возможных. Повезёт так повезёт! – Жалобы есть?

– Рвота из-за непроходимости периодически, – ответила мама. Мне она говорила, что всё нормально…

– А рвота чем?

– Едой. Ещё слабость из-за этого. Давление падает.

– Когда заболели?

– В марте. Сделала УЗИ и ФГДС в платной клинике, сказали, что я здорова, а в мае попала в БСМП. Пролежала в реанимации несколько дней, потом операцию сделали.

Врач стал что-то громко печатать. В разговор включилась Маргарита Анатольевна:

– Доктор, вы нас напугали направлением… У меня есть возможность прописать её в Балашихе.

– Химиотерапию можно проходить по месту жительства, – сказал врач. – И никого я не пугал. У вас направление на консультацию. Я вас проконсультирую, напишу в заключении, что нужно делать биопсию. Для биопсии надо госпитализироваться. Для этого снова потребуется направление.

– У меня из Новочеркасска тоже было направление на консультацию, но меня положили в Ростове, – не растерялась мама.

– У вас экстренная ситуация была, – сказал врач.

– А сейчас не экстренная? По состоянию здоровья можете госпитализировать? – спросила Маргарита Анатольевна.

– Когда умирать начнёте, мы тоже положим.

– Вчера ей плохо было, «скорую» хотели вызывать.

– «Скорая» вас определит куда-то.

– Ключевое слово «куда-то».

– Есть два варианта, – сказал врач. – Первый – направление из вашего города. Второй – из Московской области. Если есть возможность здесь её прописать, даже временно, то прописывайте к себе. Это за один день делается. Областной медполис можно получить за полчаса. Когда всё сделаете, идёте к терапевту или онкологу по месту жительства и по моей рекомендации, которую я вам выпишу, просите направление на госпитализацию к нам.

– Вы не знаете наши поликлиники. Там всё очень сложно, – парировала Маргарита Анатольевна.

– Вы же у меня как-то на приёме сидите, извините за грубость, – возразил врач. Словесный пинг-понг. – Хотя вас у меня в расписании нет, я вас принимать не обязан. Вы же как-то сюда попали. Пришли к заведующему, поговорили, он решил не усложнять ситуацию и направил ко мне. Я должен был сказать, что запишу вас на следующую неделю, но ругаться с ним не хочу, потому что оно того не стоит. Точно так же вы придёте в поликлинику и попрóсите.

– У нас нет диагноза, с которым можно обратиться к терапевту, – напомнила Маргарита Анатольевна.

– Официально нет, – поправил врач.

– Мы можем его здесь получить? – спросила она.

– Да, но сначала надо взять биопсию, а для этого надо лечь в стационар по направлению из Новочеркасска или из Балашихи. Или платно.

– Дорого?

– Диагностика у нас тысяч сто точно выйдет.

– У нас таких денег нет, – сказала Маргарита Анатольевна.

– Моя задача сказать, как правильно поступить. Можете вообще не делать биопсию. Ваше законное право. Для меня странно, что в Ростове не сделали. У вас там целый онкологический центр, а вы зачем-то лежали в областной больнице. Почему вас не захотели перенаправить, я не понимаю.

– Они пытались сделать эндоскопию, но не получилось из-за жидкости в желудке, – сказала мама.

– Не знаю, что они там пытались, но в Ростове это точно можно сделать. Нет сложности получить субстрат для биопсии, он хорошо виден на УЗИ, поэтому я вас сейчас туда и пошлю. – ответил врач под жужжание принтера. – Можно что угодно сделать, но надо, чтобы это было безопасно. У вас подозревается рак поджелудочной железы. Скорее это он, чем нет. Если очень повезёт, окажется лимфома.

– Это только биопсия покажет? – спросила Маргарита Анатольевна. Врач кивнул, судя по молчанию.

– Вы не переживайте, что потеряете неделю. Всё равно для госпитализации нужно дообследоваться. Некоторые анализы у вас ещё свежие. Те, что в Ростове сдавали, – сказал врач. Хоть что-то позитивное.

– Через сколько дней будут готовы результаты биопсии? – спросила мама.

– Пять, – ответил он. – Дней семь точно придётся полежать.

Врач выдал памятку с необходимыми анализами, которые нужно сдать в течение недели, и своё заключение на отдельном листе. Сказал, что сейчас нужно сделать УЗИ в их диспансере, а к нему на приём явиться со всеми результатами в следующий понедельник.

– Вы врачу дайте своё заключение КТ из Ростова, он посмотрит, перед тем как делать УЗИ. Оно уже покажет, можно сделать пункционную биопсию или нельзя.

– А если нельзя? – спросила Маргарита Анатольевна.

– Тогда другим методом будем делать. Жду вас в понедельник со всеми анализами, заключением и направлением.

– И с вещами на всякий случай, – добавила медсестра.

– Мы и сегодня с вещами, – ответила Маргарита Анатольевна, вероятно, в надежде, что врач сжалится и госпитализирует.

– Я, конечно, рад, что вы пришли, но мне нужно направление, неважно откуда, – не сжалился он. – Если у вас в городе адекватные люди, пусть вам выпишут новое, мы примем даже в отсканированном виде. Вам нужно точно такое же направление, только с подчёркнутым словом «госпитализация» вместо «консультация», тогда не понадобится ни прописка, ни новый полис. Мне не жалко сегодня вас положить – договоритесь с начальником, но я не думаю, что получится. Есть порядок. Нам диагностику вашу никто не оплатит, а больница не хочет работать бесплатно. Вы только поругаетесь. Думаю, что в вашей поликлинике в Ростовской области без проблем дадут направление на госпитализацию. Они имеют право упереться, потому что вы сейчас в другом городе находитесь, но можно попросить кого-то из родственников сходить.

Когда Маргарита Анатольевна ещё раз проговорила порядок действий, врач всё подтвердил и попрощался. Я встретила своих женщин фразой «Что-то вы долго» и по их лицам поняла, что приключения продолжаются.

В соседнем здании маме сделали УЗИ. По результатам осмотра поджелудочной железы очаговые образования достоверно не выявлены. Узист вышел с мамой из кабинета, пожал плечами и сказал, что головка поджелудочной увеличена, но аппарат не видит опухоль. С этого момента всё стало путаться. Мама обрадовалась и предположила, что образования и вовсе нет. Хотелось бы верить…

Мы вышли на улицу и минут двадцать стояли на остановке, думая, в какую сторону ехать – домой или в центр города. Мама позвонила хирургу из новочеркасской поликлиники, и он отказал ей в направлении на госпитализацию со словами, что они такое не выдают – нет полномочий. Я разозлилась, но мои уговоры не заставили маму позвонить снова и выяснить реальную причину, ведь по закону пациент имеет право выбирать, где проходить лечение. Мы пошли по пути с препятствиями и поехали в МФЦ узнать про оформление временной регистрации. Сотрудница сообщила, что процедура длится до десяти дней и что на это время у мамы заберут паспорт. Нас это не устроило, а ускорить процесс нельзя. План рушился на глазах. Я винила себя за то, что зря притащила сюда маму и что в Ростове ей было бы лучше.

Мы зашли в страховую компанию, расположенную через дорогу, чтобы узнать о смене полиса. Нам повезло, и маме заменили его без наличия временной регистрации. Мы, радостные и голодные, поехали домой в Балашиху, а Максим после окончания рабочего дня – к Тишке в Королёв.

Мы быстро поели, и я села за ноутбук, чтобы найти выход из ситуации. Оказалось, что можно обойтись без МФЦ. Я оформила маме временную регистрацию через её личный кабинет на сайте Госуслуг, а Маргарита Анатольевна подтвердила право собственности на квартиру. Электронное свидетельство должно прийти в течение пяти рабочих дней, и нам никуда не придётся ехать, а главное, сдавать паспорт, который маме точно пригодится. Стоило мне отдышаться и перекусить, как я решила несколько наших проблем. Ещё узнала, что можно дистанционно прикрепиться к поликлинике в Балашихе. Создала маме личный кабинет на портале московских электронных услуг и подала заявление. Теперь остаётся только ждать. Надо пройти бюрократические круги ада, чтобы получить диагноз, не говоря уже о лечении.

Вечером мы вышли все вместе гулять с собакой и случайно заглянули в платную клинику в торговом центре и чуть не купили направление на госпитализацию в «МООД» за пять тысяч рублей. Вовремя я погуглила, что онкоцентры не принимают направления от врачей из частных клиник, к тому же здесь и онколога не было. Девушка за стойкой администратора пыталась нас убедить, что у них всё легально, и предлагала дать направление хоть в Логинова, хоть в Герцена, хоть в три места сразу (по пять тысяч каждое, разумеется). Пока мы с Маргаритой Анатольевной расспрашивали девушку, мама сидела на диване, схватившись за живот и опустив голову на грудь, а Оливер разлёгся у меня в ногах, игнорируя просьбы мальчика, ожидавшего очередь с родителями, его погладить.

В новый дом я вернулась с лёгким привкусом обмана. Почитала ещё несколько статей, чтобы убедиться в правильности нашего решения. Нам нужен онколог в поликлинике, к которой мама ещё не прикрепилась. Заявление я подала, но придётся подождать.

27 июня, вторник

Я весь день читаю про местные поликлиники и выбираю, куда удобнее ездить, про онкологию в целом и про мамино заболевание. Впервые узнала, что самая часто встречающаяся опухоль поджелудочной железы называется аденокарциномой. О том, что это одно из самых смертельных заболеваний среди сóлидных опухолей, я уже в курсе. Образование сложно обнаружить из-за расположения поджелудочной и отсутствия симптомов у пациентов на ранних стадиях рака, в результате чего лечение часто начинают на терминальных, когда злокачественные клетки уже распространились по организму.

Я сидела на кухне, а мама лежала в спальне, собирала пазлы на телефоне и около семи часов вечера попросила померить ей давление. Восемьдесят на шестьдесят. Пониженное! Её резко затошнило, и она побежала в туалет. Благо не закрыла дверь, и я успела посадить маму на унитаз, после того как её вырвало. Она попыталась встать, но я попросила посидеть немного, потому что её лицо сильно побледнело. Прошло минут десять, прежде чем я отвела маму в комнату. В семь часов с работы пришла Маргарита Анатольевна и позвонила Марине, чтобы она вызвала «скорую». Я потеряла дар речи, а Маргарита Анатольевна не знала, как правильно обрисовать случившееся. Когда пришёл Максим, я уже собирала сумку в больницу. Мама не потеряла сознание, но фельдшеру было достаточно информации, что у неё состояние после операции и рвота.

Максим ушёл с Оливером в соседнюю комнату, чтобы щенок не лаял на персонал. Расстояние не мешало ему жалобно скулить, пока маме делали ЭКГ и мерили температуру с давлением. У меня тряслись руки, когда я складывала вещи в дорожную сумку. Первый раз отправляю человека по «скорой». Теперь понимаю, с чем столкнулся мой брат, когда один посреди ночи наблюдал, как мама падает в обморок несколько раз подряд. Не понимаю только, почему он не поехал с ней и сразу не сообщил мне о случившемся.

Не успела я испугаться, как маму посадили на каталку, а Маргарита Анатольевна подхватила собранную сумку и обулась. Я последовала её примеру, взяла с собой воду и зарядку для телефона, а Максима попросила остаться с Оливером. Мы все поместились в машину скорой помощи и поехали в реутовскую больницу. Мама лежала на носилках, а мы сидели по левую руку от неё, обнимая её сумку и свои рюкзаки. То чувство, когда вечер не добрый, а ведь, казалось бы, ничего не предвещало.

В приёмном отделении нас пытались развернуть домой, но мы выстояли. Маргарита Анатольевна называла данные для заполнения медкарты, а я пошла с мамой на рентген. Мужчина, который отвёз маму на лежачей каталке в кабинет, попросил меня раздеть её по пояс. Она с трудом приподнялась на локтях. Ослабла после рвоты едой, которая два дня не переваривалась. Пока ей делали снимок, я стояла за дверью рентген-кабинета и слышала, как врач назвал маму раковой больной.

– Мы можем ей только глюкозу прокапать и дать «Но-шпу», – обратился он ко мне. – Вы знаете, что даже при панкреатите жёсткая рвота? Чего вы хотели? У неё уже раковая интоксикация и желудок в метастазах.

У него «раковая» – любимое слово? Я не помню, что ответила, но помню его мерзкое улыбающееся лицо, в которое хотелось плюнуть. Когда маму выкатили в коридор, бестактный врач задал ей вопрос:

– Вы основной диагноз знаете?

– Биопсия нужна, – тихо ответила она.

– Да? Ну ладно.

Мудак!

Когда в приёмном отделении закончили заполнять медкарту, за нами пришла медсестра и сказала, что сейчас поедем на второй этаж в хирургию. Опять резать, что ли?

Санитарка включила свет в трёхместной палате, разбудив бабулек, и помогла маме перебраться с каталки на кушетку. Медсестра сказала, что мы можем быть спокойны, потому что скоро придёт дежурный врач и назначит капельницы на ночь. Я дала маме её телефон с зарядкой и разложила на полке необходимые вещи: кружка, детское питание, сок, вода в бутылке, туалетная бумага, влажные салфетки и, конечно же, расчёска, без которой мама жить не может.

– На что вы надеетесь? – спросил дежурный врач неприятной наружности, когда мы с Маргаритой Анатольевной попрощались с мамой и вышли из палаты. Он стоял в коридоре.

– На лечение, – ответила я,

– Есть люди, которым уже нельзя помочь.

– Может, просто здесь работают люди, которые не могут помочь? – спросила я. Молчит. Выжидает. – Дайте нам направление в онкодиспансер, и мы уйдём.

– Не могу.

– Почему? – спросила я и подумала: «А что он вообще может?»

– Мы в России живём, – махнул рукой врач и пошёл по коридору дальше разбивать сердца родственников своих пациентов.

Вопросов возникло ещё больше и теперь не только к докторам. Хочется жаловаться во все инстанции и орать от беспомощности, но выздоровлению мамы это не поможет. В нашей стране метод пряника и правда плохо работает, а методу кнута я ещё не обучилась.

28 июня, среда

Маргарита Анатольевна снова отпросилась с работы, чтобы поехать со мной к заведующему хирургическим отделением, потому что после пережитого вчера вряд ли я сама смогла бы вымолвить что-то связное. Мы трижды заходили к нему в кабинет и разговаривали, и каждый раз после беседы шли на улицу, чтобы обдумать дальнейшее действие.

– Зачем вы приехали в больницу умирать? – спросил он, когда мы впервые к нему заявились.

– А что нам делать? – спросила Маргарита Анатольевна.

– Дома надо умирать.

Врач показался мне адекватным и достаточно дружелюбным человеком, но его циничный подход убил моё доверие. Одна фраза из нашей беседы особенно запомнилась. Он сказал, что мама находится в тяжёлом состоянии и что в любой момент может умереть. В смысле? Ещё несколько дней назад она готовила обед на кухне и ходила со мной по магазинам. В смысле, в любой момент?

Мы попросили у него обследование для мамы и по возможности направление на госпитализацию в «МООД», потому что потеряли отведённую неделю. За это время пришло свидетельство о временной регистрации в Московской области и уведомление о прикреплении мамы к одной из балашихинских поликлиник. Мы решили все бюрократические вопросы, кроме одного.

– Вы можете записать маму через ЕМИАС на госпитализацию в следующий понедельник, чтобы нам не пришлось идти в поликлинику за направлением? – спросила я у заведующего, предварительно позвонив на горячую линию Минздрава для консультации.

Врач при нас открыл программу на рабочем компе. Пока он искал мамину медкарту, я рассмотрела у него на шее широкую золотую цепочку с обручальным кольцом поверх белого халата и подумала, что, наверное, неудобно каждый раз освобождать безымянный палец во время операции.

– Не получается записать её, все даты заняты, но я могу выдать вам направление на больничном бланке, – сказал заведующий после неудачной попытки нам помочь, лишь бы уже отвалили. Брать измором – наше всё.

– Вы потрясающий! – сказала я, когда мы выходили из кабинета, получив заветную бумажку. Все документы в сборе.

Мама обрадовалась, что ей недолго придётся побыть в этой больнице, но испугалась возможной операции на кишечник, после того как её стали досконально обследовать и поставили зонд в желудок для вывода жидкости. Задача её лечащего врача – исключить механическую непроходимость кишечника и выписать раковую больную домой. Наша задача – госпитализироваться в «МООД» для проведения биопсии и верификации диагноза.

29 июня, четверг

Рентгенограмма и гастроскопия показали, что у мамы есть проходимость в кишечнике. Предварительно её поили барием (процедура называется пробой Шварца), чтобы увидеть его путь на рентгене. Он прошёл до толстой кишки. УЗИ брюшной полости снова не показало область опухоли. Очень всё интересно. Человек документально здоров, но, по словам врача, стремительно умирает.

На фоне происходящего часто вижу ночные кошмары. Сегодня меня готовили к операции, а вчера выпали волосы на голове.

30 июня, пятница

Маму не стали долго в больнице держать, и днём я приехала за ней. Пока медсестра оформляла больничный, я изучала выписной эпикриз. Анализы крови, как всегда, в пределах нормы.

– Мам, когда тебе успели в попе поковыряться? – спросила я с улыбочкой, зная, что она не обидится. – Они пишут в заключении: «Тонус сфинктера сохранён, ампула прямой кишки пустая…»

– Тю, совсем уже! Ничего они не делали. Это мне в Новочеркасске перед операцией что-то прощупывали, но я в коматозе была, не особо помню.

– Так, показаний к экстренному оперативному вмешательству не было, а ты боялась! Дальше… На фоне проведённого лечения кишечная непроходимость разрешилась! За четыре дня, представляешь?

Мама эпикриз не читала, а я не стала её пугать новым диагнозом – острая спаечная тонкокишечная непроходимость. Хватит ей на сегодня впечатлений, тем более нам предстояла тяжёлая поездка домой. Я вызвала такси, и мы ждали машину минут пятнадцать из-за пасмурной погоды. Дорогу возле хирургического корпуса залило дождём. Мы стояли на улице с промокшими ногами. Мама сгибалась от спазм в животе, а я – под весом её дорожной сумки. Водитель еле нашёл нас на территории больницы, но пешком до шлагбаума мы бы не дошли. Позже в приложении я увидела, что у него фамилия Черных. Во всём ищу знаки. Доехали мы без пробок и кочек, но с шутками за триста и с верой, что белые стены надолго позади.

После приезда мы зашли в аптеку и купили лекарства из списка рекомендаций врача. Я подписала все коробочки, чтобы мама знала, когда пить таблетки и зачем. В её аптечке теперь несколько регулярных препаратов – противорвотные, ферменты для поджелудочной, таблетки для работы желудка и кишечника. Помимо лекарств врач сказал выпивать минимум два литра воды в сутки и употреблять пищу, богатую клетчаткой.

Июль 2023 года. Постановка диагноза

1 июля, суббота

Мама купила весы, чтобы контролировать похудение. Сегодня в ней пятьдесят три килограмма. Говорит, что поправилась в больнице на килограмм, наверное, за счёт интенсивного вливания капельниц.

Утром ходила с ней за компанию в лабораторию, чтобы сдать кровь на онкомаркеры, а вечером уже пришли результаты: СА 19-9 – 123 ед/мл и РЭА – 1,9 нг/мл. Референсные значения СА 19-9 – меньше 34 ед/мл, РЭА – меньше 5 нг/мл. РЭА (раковый эмбриональный антиген) у мамы в норме. Он используется для диагностики и мониторинга лечения злокачественной опухоли. Показатель СА 19-9 повышен, но может означать, например, панкреатит.

Мы с Мариной весь вечер изучали этот вопрос и пришли к выводу, что у мамы или не показательные маркеры, или у неё не рак, а воспаление. Вообще, СА 19-9 в идеале должен подсвечивать наличие или отсутствие злокачественных новообразований поджелудочной железы, к тому же его важно отслеживать в динамике. Ещё вычитала, что хирурги берутся за резекцию новообразования только при значении показателя СА 19-9 меньше двухсот. У мамы маркер как раз соответствует, но её опухоль вросла в сосуды, если верить описанию ростовского КТ. Мы с Мариной сошлись на мнении – есть что поисследовать. Мама насторожилась и ждёт предстоящей биопсии.

2 июля, воскресенье

Весь пакет документов собран. Завтра выдвигаемся тем же составом в диспансер штурмовать онколога с намерением не уходить без его согласия на госпитализацию, иначе до следующего понедельника можно не дотянуть. Мама приехала неделю назад, а уже столько событий произошло. Всё никак не выброшу из головы слова реутовского заведующего…

3 июля, понедельник

С половины одиннадцатого до одиннадцати утра мама и Маргарита Анатольевна провели на приёме у онколога в «МООДе». Пока они сидели в очереди, я бегала по району в поисках типографии, где можно распечатать мамино свидетельство о временной регистрации. В приёмном окне потребовали бумажный экземпляр. В итоге я ничего не нашла, наткнулась на клинику, где мне из жалости напечатали несчастный листочек.

Я снова попросила своих женщин записать разговор на диктофон, чтобы потом послушать и сделать выводы. В течение отведённого времени врач решал больше чужие вопросы, нежели наши, параллельно обсуждая других пациентов с медсестрой. Маргарита Анатольевна потом сказала мне, что у него геймерская мышка и коврик с изображением танка. Куда интереснее стрелять по врагам, чем целиться иглой в онкоклетки.

– Фамилия? – обратился молодой врач спустя пару минут.

– Черных, – ответила мама, и он продолжил общение с медсестрой.

– Со вторника по пятницу она экстренно попала в больницу и пролежала в хирургии, – сказала Маргарита Анатольевна, чтобы заполнить наступившую тишину.

– Зачем? – спросил врач.

– Плохо было, – ответила она. – Рвота девять раз подряд – дочь считала. Потом в обморок упала.

Я слышала за дверью, как врач печатает, но произносимые слова различить не могла и, чтобы не заскучать, изучала пациентов. Упитанный подросток обнимает худую мать, схватившуюся за живот. Стильно одетая девушка в белом парике расхаживает на каблуках туда-сюда по коридору. Старушка с кожными образованиями на лице говорит сама с собой.

– Напомните, во время вашей операции биопсию не стали брать? – спросил врач.

– Нет, побоялись, что начнётся кровотечение, – ответила мама.

– То есть кишку резать и анастомоз ставить они не боялись, а отщипнуть кусочек материала побоялись, – подытожил он.

– Они мне так сказали, хотя планировали брать.

– А зачем вам операцию делали? Желтуха началась?

– Нет, рвота и обезвоживание. Решили, что опухоль мешает проходимости пищи из желудка в кишечник.

Врач стал изучать свежий выписной эпикриз из реутовской больницы. Медсестра периодически оставляла дверь приоткрытой, когда выходила, и я заглядывала в кабинет. По выражениям лиц мамы и Маргариты Анатольевны было сложно понять, как обстоят дела. Мы настроились не покидать это здание, пока маму не госпитализируют для верификации диагноза.

– Ни на одном УЗИ, к сожалению, не видно, откуда брать биопсию, – сказал врач. – Всё равно не понимаю, зачем вам в Новочеркасске сделали операцию. Оснований не было в виде желтухи. Лучше бы они биопсию взяли.

Я, конечно, не врач, но, насколько знаю, желтуха связана с желчным пузырём. Когда желчь не выходит, устанавливают стент, но явно не анастомоз между желудком и кишечником. Маме как раз сделали нужную операцию, но вопрос о её успешности остаётся открытым.

– Первый специалист в марте вообще ей сказал, что рвота происходит на фоне психосоматики, и прописал антидепрессанты, – добавила Маргарита Анатольевна.

Врач не прокомментировал и продолжил изучать анализы.

– Вы делали за последние три месяца рентген грудной клетки? – спросил он.

– Флюорографию? Нет, – ответила мама.

– Инфарктов и инсультов не было?

– Нет.

– Так, направление на госпитализацию у вас есть, но вам нужно досдать анализы…

– Как досдать? Мы неделю едва продержались! – вспылила Маргарита Анатольевна.

– А я обещал сегодня вас положить?

– Конечно. Вот она сейчас сидит ровно, и вы думаете, что всё нормально, а она вообще не ходила эти дни толком. Давление падало критически.

– Насколько плохое состояние? – спросил врач.

– Голова кружится и слабость, – ответила мама.

– Мой сын её на руках носит, – приукрасила Маргарита Анатольевна.

– А выписались из больницы, чтобы сюда приехать? – спросил врач.

– Да! Её в хирургии не хотели принимать, – сказала Маргарита Анатольевна. – Сказали, что они онкобольных с раковой интоксикацией не лечат. Продержали до пятницы, чтобы дожить…

– Прокапали её? – спросил врач.

– Прокапали, взяли анализы. Нам хороший заведующий попался, – ответила Маргарита Анатольевна. – Дал направление к вам, чтобы время не терять и не гонять по поликлиникам.

– Так сегодня будет госпитализация? – спросила медсестра.

– Заведующего жду, – ответил врач и обратился к маме: – Вам после капельниц хоть получше стало?

– В больнице было нормально, а как перестают капать, я перестаю в туалет по-маленькому ходить.

– Кушаете что-то?

– Детское питание в основном.

– Уже неделю нет кала, но и ходить нечем, конечно, – добавила Маргарита Анатольевна. Мама накрывает нам на стол, а мы обсуждаем её стул.

– А то, что на УЗИ не определяется опухоль, это что значит? – спросила мама после минутной паузы.

– Надо делать лапароскопию или лапаротомию. Вскрывать живот и брать материал. Можете жаловаться на первую больницу. Полная брехня, что они боялись кровотечения. Если ты режешь…

– Да мы уже этого наслушались! – перебила Маргарита Анатольевна. – Нам в Реутове сказали, что ей нужно быстрее делать биопсию и получать лечение. Заведующий сказал, что мы её вовремя по «скорой» привезли, потому что дома в любой момент могла умереть.

На последней фразе у меня волосы на голове зашевелились. Мама впервые слышит про нависшую угрозу смерти. Надеюсь, это её не ранило, но спрашивать у неё позже не стала. Испугалась.

– Посидите в коридорчике, у нас поменялись условия, – сказал врач. – Я хочу вас положить. Думал, что раз на КТ образование видно, то и УЗИ покажет, но тут совершенно другие объёмы, поэтому не показывает. Надо учитывать её предыдущую операцию и постараться сделать небольшой разрез. Наш заведующий сейчас на операции, надо его дождаться. Скорее всего, он захочет вас увидеть, чтобы принять решение.

– Вопрос стоит о сегодняшней госпитализации? – завелась Маргарита Анатольевна. – Мы экстренно поступили в больницу, получили направление, сдали все анализы, прописались…

– У нас не скорая помощь, – перебил врач, – вы, со мной ругаясь, только плохое наживёте. Я принципиальный до ужаса.

– Вы её не видели…

– Вы меня не слышите. Я вам что сказал: «Пошли вон отсюда»? Вопрос о госпитализации всегда стоит. Если заведующий поймёт, что не готов брать на себя ответственность, то мы не положим. Одно дело взять пункцию, а другое – резать живот. Пункцию переживёт любой пациент. У неё пункцию взять нельзя. Нужно проводить полостную операцию. Логичный вопрос – она её потянет? Вы хотите убить её лапароскопией? Я не хочу. Поэтому делю ответственность с заведующим.

– Да не хочу я ругаться, – успокоилась Маргарита Анатольевна. – Мы уже не знаем, куда податься. В Новочеркасске накосячили, в Ростове отказали, здесь под вопросом, хотя мы делали всё, как нам говорили.

– Вы почему-то ошибки всех предыдущих врачей на меня сваливаете. Надо было сваливать в самом первом месте, – возмутился врач.

Не знала бы я, чем кончится их разговор, подумала бы, что молодой врач и правда их выгонит, если, конечно, имеет на это право.

– Её сюда привезли, потому что там бесполезно! – напомнила Маргарита Анатольевна.

– Поэтому подождите в коридорчике. Я уточню у заведующего, – повторил врач, растягивая произношение слов.

– А результаты онкомаркеров посмотрели? – вспомнила мама про показатели, которые мы так долго изучали.

– Какая-то есть активность опухолевая и то несильная, – ответил он, и я приободрилась. – Погуляйте пока.

– Доктор, ну, пожалуйста, – попросила Маргарита Анатольевна, и они с мамой вышли.

Решения заведующего мы ждали минут десять в коридоре. Маргарита Анатольевна даже покурить не успела, как медсестра позвала нас с мамой в кабинет. Сперва спросила рост и вес и кем я маме прихожусь, а потом нарочито любезно заговорила:

– Как бы мне так вам помочь, чтобы вы не шли в приёмный покой, потому что там очень много народа? Давайте я вам как-то помогу. – Я молчу. Поняла, к чему она клонит. – Печати вам сама все поставлю. Вы сейчас с вещами идёте в семиэтажное здание, где делали УЗИ. Поднимаетесь на третий этаж в хирургическое отделение, показываете листок от врача на посту, и там вас госпитализируют. Эту карту, чтобы вам не идти в приёмный покой, я сама отнесу, а потом её передадут в ваше отделение.

– Хорошо, – ответила я.

– Я вам помогу, – повторила она, листая медкарту.

Мама полезла в сумку за кошельком и достала две тысячи. Дала мне, и я подошла к столу медсестры, беспардонно протянув две бумажки со словами: «Возьмите». Вторая взятка в моей жизни. Женщина улыбнулась и спросила: «За что?», протянула руку и сказала: «Спасибо». Я ответила: «За время».