Читать онлайн Идеальное преступление

Камера! Мотор!

Я запустил прямой эфир и сел на футуристический оранжевый стул, заметно выделявшийся на фоне светло-серых стен квартиры. Рядом расположился Филипп Стефаненко, больше известный как Филли Стефф: успешный блогер, певец, модель, иллюстратор, писатель и кумир российской молодежи.

Укутанный в сине-зеленый клетчатый плед, Филипп напоминал жертву серьезного происшествия из голливудского кино. На его бледном, почти безжизненном лице едва проступала грустная улыбка.

– Действуй, – шепнул я и слегка толкнул Филиппа в плечо.

Он чуть вздрогнул и медленно открыл глаза. Затем посмотрел на экран своего телефона, который стоял на треноге и транслировал нашу встречу тысячам его фанатов.

– Привет, котики, – с трудом произнес Филипп, едва двигая губами. – Сегодня у меня в гостях поэт…

– Писатель, – поправил я.

– Писатель… – повторил он и замолк.

– Ребята, здравствуйте. Филипп немного приболел, и ему сложно вести эфир, но, раз уж мы собрались, нас ничто не остановит, – начал я и улыбнулся своей копии на экране телефона, довольный стремительно растущим количеством зрителей. – Меня зовут Нурдин Светлов. Я современный русский писатель. Филипп прочитал мою последнюю книгу «Идеальное преступление», и она ему очень понравилась. Поэтому я здесь, чтобы вы, его подписчики и читатели, тоже могли ознакомиться с моим творчеством.

Я хрустнул костяшками пальцев, потянулся и продолжил:

– Усаживайтесь поудобнее, налейте себе кофе, чаю, пива – или что вы обычно пьете – и приготовьтесь услышать самую дикую и невероятную историю, основанную на реальных событиях. Историю, написанную кровью!.. – громко прошептал я, добавляя голосу хрипотцы, и поднял книгу с серой обложкой, на которой красовалось название «Идеальное преступление». – В магазинах ее пока нет, но уже через час многие из вас захотят ее приобрести. Это я вам обещаю!

Вера

Началось это приключение три года назад, когда мне на день рождения подарили мемуары Стивена Кинга «Как писать книги».

Я прочитал многое у «короля ужасов», но ни один из его романов меня не впечатлил, несмотря на хвалебные отзывы. А вот автобиографическое пособие для начинающих писателей мне понравилось. Я изучил его дважды и понял, что хочу творить. Историй за мою тридцатипятилетнюю жизнь накопилось немало – настоящих историй, а не всей этой выдуманной ерунды, которую пишут современные авторы.

Я работал жестянщиком в автосервисе и уже подумывал об увольнении, когда к нам устроился паренек, только закончивший какой-то гуманитарный колледж и имевший об устройстве автомобиля такое же представление, «какое имеет о сельском хозяйстве слушательница хореографических курсов имени Леонардо да Винчи, предполагающая, что творог добывается из вареников», как однажды метко выразились Ильф и Петров.

Паренек этот мне сразу не понравился. Я ему, видимо, тоже. Первые дня три мы практически не разговаривали, но потом все же столкнулись в курилке. Он хотел знать, сколько зарабатывают жестянщики. Я дал понять, что это не его дело. Я спросил, почему его левая рука выглядит так, будто ее окунули в бак с отработанным машинным маслом. Он ответил, что это современное тату-искусство. Он сказал, что я похож на наркомана. Я проломил ему череп разводным ключом. Меня уволили.

Я понял: это судьба, и сообщил Вере, моей второй жене, что собираюсь стать писателем. Она постучала длинным красным ногтем по черному шлему, напоминающему волосы, – да, именно так, а не наоборот – и сказала, что я сумасшедший.

И дело не в том, что я лишился постоянной работы. Вера давно меня уговаривала бросить сервис и заняться чем-то более перспективным. Например, стать блогером. Сама она занималась наращиванием ногтей и вела соответствующие страницы в СС, как я сокращенно называю все невообразимое количество соцсетей и так называемых мессенджеров, которые плодятся, будто тля.

Клиентов у Веры было немало, хотя в Питере мастеров хватает, а вот блог особой популярностью не пользовался. Видимо, поэтому она хотела втянуть меня в это болото, чтобы «закрыть гештальт», как любят сейчас говорить. А я не поклонник соцсетей. Суеты много. Все напоказ. Пустая трата времени, зрения, разума и самоуважения. Да и фотографироваться я не люблю. Тем более с голой жопой.

Моя страсть – книги. Когда одноклассники прогуливали школу и лапали девчонок за гаражами, я зачитывался Есениным. Девчонок, конечно, я тоже любил потискать, но только Есенин был в моем сердце. Пока друзья курили всякую дурь, хлебали портвейн и ломали друг другу лица на школьном дворе, я познавал миры Стейнбека, Бёрджесса, Голдинга в ожидании завершения полуторагодичной «условки». Когда ровесников забирали в армию, я развлекал себя «Войной и миром», отдыхая в психдиспансере после окончания школы.

Однокомнатная квартира на Фонтанке, доставшаяся мне от бабушки, вмещала библиотеку из более чем семисот книг различных жанров и направлений. Моя первая жена постоянно сокрушалась, что ей даже вещи положить негде: книгами были завалены не только полки шкафа и серванта, но и ящики, подоконники, а порой даже и стулья. Впрочем, ковры на стенах, трещины в потолке и деревянные полы, выкрашенные в цвет переспелой хурмы, устраивали ее не больше. На этой почве мы и разошлись.

Вера же сразу поставила условие, что жить в такой квартире не станет. Большую часть книг я раздал библиотекам, парочку даже получилось пропихнуть в «Маяковку».

Ремонт занял три месяца и съел почти все мои сбережения, отложенные на новую машину, – так до сих пор на старенькой «ниве» и езжу.

Вера наняла дизайнера, который превратил мою уютную берлогу в музей: светло-серые стены и потолок, все гладкое, угловатое, телевизор больше окна, мебель странная, вычурная и неоправданно дорогая, а остаток моих книг – в шкафу, чтобы «не портили красоту». На полках же красовалось некое подобие литературы «для саморазвития»: как стать самым счастливым, как успеть все за шестьдесят секунд, здоровое питание, сон и отношения, магия циркадных циклов и всякая квазипсихология – отрыжка Дейла Карнеги.

Что-то такое, кажется, предсказывали Оруэлл с Брэдбери.

Я начал писать первую книгу, которую назвал «Ошибки юности», пока Вера на фоне нового ремонта готовила фото- и видеоматериалы для блога, принимала клиенток «на ноготочки» и чуть ли не каждый день напоминала мне, что я занимаюсь ерундой.

– Это сейчас не в моде. Зачем тратить месяцы на одну мысль, растянутую на целую книгу, если можно каждый день наслаждаться сотнями историй людей, живущих по всему миру настоящей жизнью, а не придуманной? Твои писатели любят все усложнять, а надо быть проще. Сейчас не нужно читать десять томов о жизни в другой стране: для этого есть тревел-блогеры, которые и расскажут, и покажут любое место на планете. Зачем годами учить чужой язык, когда есть сотни приложений, которые и переведут, и озвучат, и ответят за тебя, если нужно будет? Какой смысл тратить столько сил, времени и бумаги на рассказ о себе, когда намного проще снять красивое видео и показать себя настоящего, трехмерного!.. – разошлась Вера, когда я решил посоветоваться с ней касательно жанра будущей книги.

Сама она если и читала, то только любовно-эротические романы на самой известной самиздат-площадке LitMet. Но делала это не из большой любви к бульварной прозе, а просто следуя советам ее любимого блогера, который эти книги рекламировал.

Я расположился за овальным кухонным столом на неудобном вычурном стуле из прозрачного поликарбоната и погрузился в монотонное клацанье по клавишам старенького ноутбука. Сначала одним указательным. Потом двумя. К концу первой книги научился печатать восьмью пальцами. Мизинцы, не раз выбитые во времена бурной молодости, так и не смогли приспособиться к этой тонкой работе.

Спустя пятнадцать тысяч слов я попросил Веру оценить первые три главы о моих юношеских похождениях.

Вера сказала, что текст слишком тяжелый, чрезмерно объемный и на любителя.

– Это какое-то бесконечное полотно, которое мало кто сможет осилить. Надо разбить на маленькие главки, чтобы щелкать их как семечки, – заключила Вера, щелкая какие-то орехи и запивая их посредственным капучино, сваренным недавно купленной кофемашиной.

Я заварил себе крепкого черного чая без сахара и задумался. Куда мы катимся, если главы в двадцать-тридцать страниц выглядят настолько большими, что их невозможно дочитать! Представляю, в какой ужас может повергнуть таких читателей «Сто лет одиночества» Маркеса, где минимум диалогов и пять сотен страниц непрерывного текста, который, на мой взгляд, от этого не становится ни на толику хуже, а главное – не отпускает до последних строк.

Я заглянул на LitMet и ужаснулся. Многие романы порублены так мелко и безосновательно, что представляют собой сотни бессмысленных одностраничных отрывков.

Порой ситуация доходит до абсурда. Однажды я встретил книгу, где главы дробились следующим образом:

Глава 1

Глава 1.1

Глава 1.2

…

Глава 1.9

Глава 1.9.1

Глава 1.9.2

…

Глава 1.9.9

Глава 2

Глава 2.1

Глава 2.2

И так до бесконечности.

Как выяснилось позже, делалось это не столько для улучшения восприятия, сколько для накрутки: общее количество просмотров, отображающееся на странице книги, считается по числу прочитанных глав, а не произведения целиком. Следовательно, чем больше глав, тем круче статистика и тем более популярным кажется автор.

В будущем я старался делать главы поменьше, но дробить их на куски так и не решился.

Когда черновик был готов, я снова попросил Веру о помощи, но она не осилила и четверти «Ошибок юности», оценив мою работу на два с минусом из пяти.

– Это же триста пятьдесят страниц сплошного ужаса! – разочарованно произнесла Вера, потирая ладонями уставшие глаза. – Не в плане качества, а в плане жанра. Это что-то очень скучное, грубое и несъедобное, будто ты насмотрелся боевиков из нулевых, но писать пытаешься про девяностые. Не подумай, что я хочу обидеть тебя, прости, если это тебя задевает, но я должна быть честной… – Вера провела рукой по моей щеке, заросшей четырехдневной щетиной, и сочувственно улыбнулась, будто перед ней не живой и здоровый муж, а намучавшаяся мать десятилетнего ребенка с ДЦП. – Я ведь твоя жена и должна быть откровенной. Да, тут есть интересные моменты, уверена, и сюжет, и концовка неплохие, но читать такое сейчас никто не будет. Я знаю, у тебя есть талант, но мне грустно смотреть, как ты растрачиваешь его впустую. – Она глубоко вздохнула и отстранилась, будто потеряв меня из виду. – Я прекрасно понимаю: ты упрямый и сдаваться не собираешься, поэтому хотя бы перепиши это несколько раз. И, пожалуйста, убери мое имя из списка благодарностей, не позорь меня, – добавила она чуть ли не с презрением, пока я представлял, как будут разлетаться клавиши ноутбука от резкого и жесткого соприкосновения ее лица с клавиатурой.

Но я сдержался.

Вера предложила заняться блогингом и снимать обзоры на недавно вышедшие в прокат фильмы. (Тогда каждый второй блогер, мечтавший когда-то стать актером, сценаристом или режиссером, перевоплощался в кинокритика и, в зависимости от личных предпочтений и настроения, разносил или превозносил ту или иную картину.)

– Они хорошо зарабатывают на рекламе и поддержке подписчиков, – наставляла меня Вера.

Но я отказался.

В кинотеатрах я чувствую себя будто в смирительной рубашке, а дома если и смотрю, то только проверенных парней: Тарантино, Ричи, Захарова, Квинихидзе, Копполу, Балабанова, Скорсезе, Финчера, Рязанова и еще десяток гениев кино.

Впрочем, идея мне понравилась. Я начал снимать видеоотзывы на любимые книги, но затея быстро провалилась: времени и сил требовалось много, а результат – чуть больше нулевого.

Следующим препятствием на пути к мечте стал вопрос публикации. Я отправил книгу в X-Modern, самое крупное издательство в стране, захватившее больше половины книжного рынка, но ответа так и не получил.

– Бумажные книги сейчас никто не покупает, поэтому современные авторы и публикуются на LitMet, – поучала меня Вера. – Да и электронные-то никто читать не будет, если не умеешь их продавать. Но раз уж ты так любишь это, то запустил бы свой блог. Будешь учить молодых авторов писательскому мастерству, давать всякие полезные советы, приводить примеры из своего опыта… Я недавно смотрела видео, где парень рассказывал, что не стоит часто использовать местоимения, потому что они раздражают читателя. Он так легко и понятно рассказывает, что из его двухминутного ролика можно узнать больше, чем из любого учебника. Ты взрослый, статный, выглядишь солидно, когда причесан и нормально одет. Можно запустить свой авторский курс. Назовем его: «От «бесселлера» до бестселлера за месяц». На этом можно неплохо зарабатывать.

Видно было, что Вера немало сил потратила на подготовку этой речи и была ею очень довольна, особенно каламбуром в названии курса.

Я отказался и занялся редактурой «Ошибок юности», но уже на первых страницах понял, что сильно переоценил свои писательские способности. Грустно это осознавать, но Вера была права: текст действительно получился тяжелым и чересчур замысловатым. Меня в большей степени все устраивало, но вот современная молодежь такой стиль вряд ли оценит.

Раньше мне казалось, что главное качество хорошего писателя – начитанность. Я был уверен, что с моим багажом поглощенных книг написать что-то свое не составит труда. Но, как выяснилось, чтобы выработать собственный стиль и научиться грамотно излагать мысли, недостаточно много читать – что, впрочем, не менее важно, – нужно усердно работать над самой техникой, практиковаться в разных жанрах, а главное, не жалеть времени и сил на редактуру. К сожалению, осознал я это много позже.

Также Вера оказалась права, упомянув совет какого-то блогера использовать поменьше местоимений. Я люблю писать от первого лица и поначалу слишком часто использовал соответствующее местоимение: оно было чуть ли не в каждом предложении, чего я долго не замечал и отказывался признавать.

Впрочем, если выбирать меньшее из зол, то лучше так, чем не использовать их вообще, как делают сейчас современные писатели. Вот небольшой диалог из любовного романа с LitMet:

– Можно войти? – спросила.

– Присаживайтесь, – ответил доктор.

– Я не могу, – прозвучало жалобно.

– Итак, вижу, у нас болит нога? – прокашлял медик.

– У нас не одна нога на двоих, – пошутил виновник моих страданий. – У девушки.

– Я так и понял, молодой человек, обождите за дверью, – выставлял док ухмылявшегося красавца в дорогом синем костюме.

– А здесь нельзя? – скрестил руки на груди.

– Вы кем ей приходитесь? – вопрошал доктор.

– Родственник, – соврал негодяй.

– Ага, сейчас! Не припомню такого среди своей родни! – возмутилась. – Впервые вижу этого человека. Пусть выйдет…

Кто? Куда? Кого? Зачем? Ничего непонятно.

А есть и такие, кто использует одни деепричастия:

– Ты с ума сошел? – вопрошая.

– Саша, ты не так все поняла, – отмахнувшись.

– Все я правильно поняла. Ты был у Кощунского ночью. Один! – хлопая себя по лбу.

– Откуда ты вообще это взяла? – неловко садясь на стул.

– От верблюда, – насупившись.

– Вот и иди к своему верблюду и устраивай ему сцены, – взрываясь от нервного хохота…

Конечно, в процессе редактуры можно избежать обеих этих крайностей и прийти к золотой середине, но я посчитал первый опыт неудачным и оставил «Ошибки юности» до лучших времен.

Чтобы повысить уровень мастерства, я записался на трехнедельный курс для начинающих авторов от X-modern, где обещали научить основам профессии, помочь сформировать и укрепить стиль, посвятить в тонкости редактуры, а главное – опубликовать лучшие рассказы участников, написанные в процессе обучения.

На курсе я узнал едва ли больше, чем по запросу «15 советов начинающему писателю», а мой рассказ «Голос улицы» остался без внимания.

После недолгого самобичевания и легкого алкогольного отравления я отправил рассказ на литературный конкурс от какого-то союза писателей и принялся за сборник «Стоны улицы».

Как выяснилось позже, формат рассказов в современном мире воспринимается в основном как форма самовыражения в СС: написал, опубликовал на личной странице или стене сообщества, пошел писать следующий. Не нужна ни редактура, ни навыки – все равно читать никто не будет.

На LitMet рассказы тем более не пользуются популярностью, потому что не выгодно продавать сборник из двадцати сюжетов, пусть и очень похожих, если можно каждую историю растянуть на полноценный роман и продать за те же деньги, но по отдельности, заработав в двадцать раз больше.

Да, это был очередной удар. Все великие авторы писали рассказы, не уступающие по качеству многостраничным произведениям, а я не собирался от них отставать. Несмотря на минимальные шансы на успех, я все же взялся за это дело: если начал – дорога для отступления зарыта.

В то же время сосед сверху затеял ремонт. Не косметический, как делали мы, а полноценную перепланировку. Спустя два месяца «бомбежки» я не выдержал и наведался к нему в гости, чтобы поинтересоваться, будет ли конец этой перфораторной перестрелке с утра до ночи. Ответ не требовался, ибо в квартире не было ничего: ни стен, ни перегородок, ни ванной с туалетом, ни мебели с техникой, ни деревянных полов. Черная дыра, только бледно-серого цвета.

Самого хозяина в квартире, естественно, не оказалось – встретили меня два товарища невнятной национальности, которые там, похоже, жили и испражнялись в ведра, судя по запаху и отсутствию унитаза. В голове мелькнула только одна мысль: поломать их кувалдой и зацементировать в полу. Но я сдержался.

Ремонт продлился полгода.

– Вот, посмотри! – Вера протянула мне телефон в тот момент, когда я уже минут сорок, наверное, пытался сформулировать первый абзац последнего рассказа в сборнике.

На экране в некоем подобии танца дрыгался губастый и светловолосый тощий парень в цветастой одежде. Мне сразу вспомнились слова Виктора Сухорукова из фильма, не нуждающегося в представлении: «Слащавый он какой-то, подкрашенный весь, подпудренный, как баба…»

– Это Филли Стефф, – объяснила Вера, – самый известный современный писатель.

– Настолько известный, что я впервые о нем слышу, – усмехнулся я.

Вера окинула меня красноречивым взглядом религиозного фанатика, устало вздохнула и продолжила:

– Он начинал с самых низов и публиковался сначала на LitMet, но никто его не заметил, потому что, как я и говорила, в наше время книги мало кому интересны, если у тебя нет достаточно денег на рекламу. У Филли их не было. Он написал серию романов о запретной любви молодого марсианина и зрелого русского астронавта, но продавались они плохо. Тогда Филли подался в блогинг, где за полгода обрел большую популярность благодаря харизме, грации, чувству такта и заразительному оптимизму. Сейчас, кстати, у него более шести миллионов подписчиков. Так вот, после этого издательство X-modern заключило с ним контракт на публикацию этой серии и еще нескольких книг в разных жанрах. Если ты хочешь стать настоящим писателем – тебе надо поучиться у Филли Стеффа.

Я покачал головой и продолжил страдать над последним рассказом, щурясь от головной боли, шума перфоратора и какофонии, доносившейся из Вериного телефона.

Что интересно, сама она восхваляла в первую очередь именно кривляние Филиппа на камеру и только потом его книги.

Когда я дописал «Стоны улицы», Вера с большой неохотой согласилась прочитать его, но уже на следующий день провозгласила: неформат.

– Такие истории в наше время никому не интересны, мы же не в девяностые живем. Сейчас другая литература. Загляни на LitMet и посмотри, что сейчас популярно, – резюмировала она со снисходительной грустной улыбкой.

Я загрузил «Стоны улицы» на LitMet и прошелся по вкладке «Популярное».

В трендах значилось четыре жанра.

На первом месте расположился современный любовный роман с примесью эротики. Суть большинства таких историй в следующем: молодая, глупая, необразованная, бедная и несчастная девушка чудесным образом встречает красавца, бодибилдера, чемпиона по боксу, секс-машину и миллиардера в одном лице и беременеет от него. Он, конечно же, об этом не знает. Она всеми силами старается его заполучить, пока на горизонте не появляется босс какой-нибудь мафии, желающий срочно жениться на бедной девушке и настрогать наследников. В итоге миллиардер и мафиози долго враждуют, возможно даже периодически стреляют друг в друга, но закончится история хеппи-эндом и сексом втроем.

На втором месте – фэнтези / фантастика / мистика. Если в этом жанре пишет женщина, то сюжет в точности такой же, как описано выше, только девушка – эльфийка, миллиардер – юный вампир из богатой и уважаемой семьи, а его соперник – огромный злой оборотень. Классика. Если автор – мужчина, то это многосерийная сага, где намешано зелье из комической одиссеи, роботов или киборгов, пришельцев, зомби, неунывающего героя с травмой детства, которого разыскивают по всей галактике.

Дальше идет ЛитРПГ. Это как месиво из указанных выше жанров, только ощущение, что играешь в игру, а не книгу читаешь. Но я не вдавался в подробности.

На четвертом месте – а лучше даже сказать, вне списка лидеров, но довольно популярное среди подростков направление – фанфик. Это что-то вроде пародии на пародию пародии на известные произведения вроде Гарри Поттера, японского аниме и корейских сериалов.

Я не вписывался ни в один из этих жанров – мои книги оказались на самом дне самиздат-пространства.

В первый день публикации мой сборник набрал чуть больше десяти просмотров, зато почти сразу же появился комментарий от девушки по «имени» shalnayaimperatritsa, прочитавшей, видимо, только первый рассказ, и то не до конца:

При всем уважении, автор, хочу сказать, что это ужасно. Как такое можно публиковать в наше время? Ведь эти книги дети читают! Ваш герой продает наркотики, дерется, спит с разными женщинами, пьет и курит. Он грубый и неотесанный мужлан, а Вы его идеализируете. Девушкам крайне неприятно читать про таких негодяев. Пожалуйста, не пишите больше ничего такого и займитесь своим образованием. С уважением, Ира.

«Девушкам крайне неприятно читать про таких негодяев», – мысленно повторил я и усмехнулся. Именно о таких мужланах и пишут современные писательницы, только в их романах эти самые мужланы еще и очень богаты, известны и умны, а главное, готовы жизнь отдать ради первой встречной героини. В реальной жизни, о которой пишу я, такое бывает крайне редко.

Чуть позже мне написала одна дама, напомнившая мою школьную учительницу по русскому языку, и предложила опубликовать книгу за счет государства.

Добрый день, Нурдин Аркадьевич!

Меня зовут Анела Навинова. Я главный редактор Петербуржского союза писателей и хочу предложить Вам поучаствовать в государственной программе. Каждый год Министерство культуры выделяет определенную сумму на поддержку молодых российских авторов. Мы прочитали Ваш рассказ «Голос улицы», а также я просмотрела по диагонали сборник «Стоны улицы», который нашла на LitMet. Мы видим, что у Вас есть потенциал. К слову, названия произведений поэтичные, но довольно безвкусные. Подумайте над этим.

Конечно, у нас с редакторами немало претензий к Вашим текстам, над ними надо работать. С моей точки зрения, Ваш стиль, а именно рассказы про убийц, насильников и наркоманов (в общем, отбросов улицы), – не литература. Но у Вас есть несомненные способности, живость и интеллект. С этим что-то можно сделать. Не могу сказать наверняка, насколько уверенным будет результат, но высокое качество текстов в конце концов приводит к успеху – пусть не сразу, но приводит.

Также описание событий, местности и людей очень тяжелое, мрачное и серое. Я понимаю, что Вы описываете Петербург, отсюда и меланхолия, напряжение и душевные муки, но можно ведь разбавить текст красками. Почему бы не перенести действие в Анапу, а лучше в Крым? Я недавно была в Ялте – очень красивое место. Много интересных людей и замечательная природа. А вместо всей этой шпаны, которую Вы так боготворите, можно передать местный творческий колорит: писателей, музыкантов, поэтов, художников, спортсменов и даже танцоров. Отличная история получится!

Срок – три месяца. Написать надо минимум шесть авторских листов – двести сорок тысяч (240 000) знаков с пробелами. То есть примерно сто пятьдесят страниц формата А4, но это очень приблизительное значение и ориентироваться на него не стоит. Опирайтесь именно на количество знаков.

Государство выделяет стипендию в размере девяноста трех тысяч рублей. На эти деньги будет проведена вычитка и редактура Вашего произведения, написана профессиональная аннотация, оформлена качественная обложка (пример прикрепляю к тексту) и напечатано сто экземпляров книги. Тираж будет полностью в Вашем распоряжении.

Предвосхищая Ваш вопрос, отвечаю: распространением и рекламой мы не занимаемся. Обычно книги продают сами авторы. Особенно для начинающих это как визитка. Кроме того, с изданной книгой можно участвовать в различных конкурсах. Да, сейчас век цифровых технологий, и эта напасть не обошла стороной литературный мир. Все стремятся продавать книги именно в электронном формате. Многие авторы грешат этим, и Вы не исключение.

LitMet, конечно, замечательная площадка – как для авторов, так и для читателей. Но есть такое понятие, как признание профессиональным сообществом. В большинстве случаев именно после такого признания поступают предложения издаваться. Но сначала надо написать хорошую книгу. И общими усилиями мы сможем это сделать! Если Вы очень постараетесь, конечно.

Ответ нужно дать в течение двух дней, и я Вас ни в коей мере не уговариваю. Для меня это большой риск, поскольку я лично отвечаю за каждого рекомендованного мной стипендиата. Но, как подсказывает мой опыт, нам удается создавать пространство для роста и развития молодых авторов, и это радует как самих авторов, так и их учителей.

Жду ответа.

С большим уважением к Вам, Анела.

Конечно, было приятно, что хоть кто-то наконец вспомнил о важности печатных книг, но послевкусие от такого сообщения осталось как от лежалой плесневелой капусты со дна погреба.

Во-первых, мне не понравилось, что меня причислили к культу LitMet: я сам не восторге, что приходится там публиковаться. Во-вторых, дама эта не вызывала ни капли симпатии. В-третьих, уж больно короткие сроки обозначены: я считаю, что в таких условиях хорошее произведение не написать. Качественные вещи требуют времени. Это давно известно. Ну и в-четвертых, я даже не представлял, что делать с сотней печатных книг, напоминающих учебник по геометрии за пятый класс, судя по примеру «дизайнерского оформления» обложки, которую прикрепила к письму Анела. В моем понимании обложка достойного романа должна быть либо темной и однотонной, как делали раньше, либо в стиле серий «Эксклюзивная классика» и «XX век / XXI век – The Best». Да и распространением, я всегда считал, занимается издательство, а не сам автор.

Я не ответил на это письмо, а спустя пару недель ко мне обратилась с предложением одна молодая писательница:

Привет, Нурдин!

Меня зовут Маша Улуна. Мы с группой творческих и позитивных ребят собираемся прокатиться по всему южному побережью Крыма и написать сборник рассказов о том, каково сейчас живется крымчанам в оккупации.

Поедем на микроавтобусе. Путешествие займет максимум три недели. Стоить это будет тридцать тысяч рублей с человека плюс еще двадцать за размещение в сборнике, публикацию, десять печатных книг каждому автору в оригинальном оформлении и рекламу. Копейки, так-то, для такого грандиозного мероприятия! Питание и проживание – за свой счет. Стартуем в конце апреля, чтобы успеть на цветение всего Крыма. Обняла. Жду ответа.

Сговорились, что ли? У них контракт какой-то с туристическими агентствами Крыма?

Впрочем, поехать той весной мне никуда не довелось, да и Маша Улуна, скорее всего, тоже осталась дома: мир накрыла пандемия две тысячи двадцатого года.

Нас с Верой этот кризис почти не коснулся, но все же отношения стали довольно напряженными. К тому моменту я не работал уже полтора года, отдавая все свое время писательству, что не особо радовало Веру и сильно било по моей самооценке. Жили мы в основном на ее заработок, чего хватало с лихвой, но все же мужчина в доме я, а значит, и семью содержать мне.

Вариантов было три: вернуться в сервис, стать блогером, что совершенно не гарантировало даже минимального дохода, и зарабатывать на книгах.

Конечно, последнее привлекало меня куда больше, но на одном сборнике и сыром, даже не опубликованном романе много не заработаешь. Нужна была свежая злободневная тема, которая бы привлекла внимание и читателей моего возраста, и молодежи, воспитанной на картинках и коротких бестолковых видео.

А деньги пригодились бы сейчас. Приближался тридцатый день рождения Веры, и я знал: она ждет от меня достойного поздравления. Да и мне хотелось ее порадовать и как бы возместить отсутствие достаточного внимания с моей стороны.

Вариантов подарка было немало, но я выбрал самый дорогой и банальный: недавно появившийся «одиннадцатый» айфон был создан, чтобы подарить его Вере одиннадцатого апреля, в день ее рождения.

Чтобы собрать восемьдесят тысяч (а именно столько мне нужно было на покупку телефона), пришлось действовать быстро и решительно: прошел слух, что в ближайшие дни все торговые центры закроются на карантин. Часть денег я занял у одних знакомых, часть экспроприировал у других, затянувших с возвращением долга, а также сдал в ломбард половину золотых украшений, доставшихся мне от бабушки по наследству.

Выяснив, что только в «Чкаловском» на Петроградке можно купить модель нужного мне цвета за указанную сумму – в других магазинах цена была выше на три тысячи, – я отправился покупать самый дорогой телефон в моей жизни.

– «Одиннадцатый» айфон, пожалуйста, черный, – протянул я свернутую вдвое пачку денег тощему пареньку в белой рубашке с красным галстуком.

Не обращая на меня внимания, он принялся что-то высматривать на экране компьютера, будто видел его впервые, а через минуту невозмутимо произнес:

– С вас восемьдесят пять тысяч.

– Сколько?!

– Восемьдесят пять тысяч рублей, – отчеканил он каждое слово.

– Откуда такая сумма? На сайте было восемьдесят, – возразил и оглядел витрину, но «одиннадцатого» именно в черном цвете не обнаружил.

Он снова спрятался за экраном монитора и, казалось, вообще забыл о моем присутствии.

– Да, на сайте он стоит восемьдесят, – наконец продолжил паренек, надменно глядя сквозь меня, – но эту цену выставляет интернет-магазин. Мы к ним не имеем никакого отношения. У нас же телефон продается в комплекте с пленкой для экрана, чехлом и зарядным устройством, за что и нужно доплатить пять тысяч.

– Хочешь сказать, оригинальная зарядка не идет в комплекте с телефоном? – начал злиться я.

– Идет, – нехотя бросил он.

– Так зачем мне еще одна?

– Не знаю. Эти комплектующие продаются вместе с телефоном.

– Хорошо, допустим. Но они мне не нужны. Так что просто убери их.

– Не могу. Они идут в комплекте. Такова политика компании.

– Где это написано? – Я едва сдерживался, чтобы не перейти на крик.

– Тут у меня, – кивнул он на ноутбук.

– Дай посмотрю!

Я взглянул на экран, но увидел только картинку с зеленой равниной на рабочем столе.

– Я не могу вам ничего показать. Это конфиденциальная информация.

Я представил, как знакомлю его наглую морду с поверхностью стойки, за которой он стоял, а потом вышвыриваю из магазина сквозь стеклянную стену, разлетающуюся крошкой, как в каком-нибудь эпичном боевике.

– Слушай, Валентин, – произнес я злобно, щелкнув пальцем по его бейджу, – ты издеваешься надо мной?

Парень чуть отпрянул, но ответил все с тем же каменным лицом:

– Нет, я просто делаю свою работу.

– Позови старшего по магазину.

– Не могу: он в отпуске.

– Позвони ему.

– Он не отвечает, я пробовал.

– Набери старшего по всей сети.

– Я не знаю номера.

– А что ты знаешь? – Я все-таки перешел на крик.

– То, что вам лучше покинуть салон, если вы не хотите покупать телефон за цену, указанную в прайсе. Если вас что-то не устраивает, позвоните в службу поддержки. А сейчас у меня перерыв, выйдите, пожалуйста.

Валентин покинул магазин и скрылся на полчаса. Пришлось выйти и мне. Когда он вернулся, то закрылся внутри и еще минут десять просто сидел за стойкой, уставившись в экран, и якобы не замечал меня, стоявшего перед стеклянной дверью. Я несколько раз звонил в службу поддержки, выслушивая долгие обещания автоответчика о скором решении вопроса. Там согласились, что продавец ведет себя неадекватно, но помочь ничем не смогли.

Только спустя два часа этих бессмысленных разборок мне предложили такой вариант: телефон отправят курьером в другой салон в «Галерее», где я смогу забрать его без комплектующих за восемьдесят тысяч.

Бред, конечно, но это сработало.

Когда наступило одиннадцатое апреля, я все еще со злостью вспоминал тот «шопинг». Но главное разочарование ожидало меня впереди.

Я отправил Веру к подруге, а сам принялся готовить сюрприз. Расставил тридцать свечей, погрузил в вазу одиннадцать роз, запек в духовке свинину со сметаной и ананасами, приготовил салат с креветками и соевым творогом, охладил гранатовое вино и нарезал фрукты, а посреди стола поставил коробку с телефоном, запакованную в несколько слоев обычной газеты и обвязанную бечевкой, – мой фирменный стиль оформления подарков.

Со встречи Вера пришла недовольная: подруга весь день шутила насчет ее возраста и навсегда ушедшей молодости. А главное, Вера сразу после Нового года начала планировать грандиозный поход по любимым барам и клубам в честь тридцатилетия, но все заведения закрылись на карантин.

Она сразу же принялась чуть ли не с раздражением рвать упаковку и мысленно проклинать меня за такую «креативность».

– М-м-м, – протянула она, глядя на телефон.

– Что-то не так? – насторожился я.

– Черный, – произнесла она с видом пятилетней девочки, ожидавшей котенка, а получившей набор пластилина.

– Верно. Твой любимый цвет! – Это я знал наверняка.

– А я хотела зеленый. К тому же это «одиннадцатый» айфон. А ты знаешь, что я не люблю число одиннадцать, потому что оно несчастливое.

Как выяснилось позже, зеленый (точнее, серо-зелено-черный) телефон она хотела, потому что это был новый и самый популярный цвет той серии, а вот нелюбимое число оказалось новым. Видимо, подруга сильно разозлила Веру, заставив возненавидеть не только возраст, но и дату своего рождения.

За то время, что я знал Веру, она сменила пять раздражающих ее цифр и чисел. Сначала была восьмерка как знак бесконечности, а значит, и безысходности. Потом шестьдесят девять – после того как я предложил ей попробовать эту позу в сексе. Затем была четверка, потому что казалась ей слишком острой и угловатой. Также были шесть и девять, потому что напоминали о вышеуказанной позе. Теперь – одиннадцать.

Каждый раз, когда заходил разговор на эту тему, Вера доставала телефон и уверенно зачитывала связанные с нелюбимым числом заметки, выписанные из Википедии. Выглядела эта картина настолько же несуразно и комично, насколько серьезным и внушительным становилось Верино лицо в такие моменты.

– Одиннадцать – плохое число, – начала она после пятнадцатиминутного отсутствия в ванной. – Оно напоминает два кола или копья, на которые в старину сажали людей. Также в нумерологии это число веры, мученичества, откровений, а я не хочу мучиться.

«Число веры… Какая ирония!» – подумал я и тихо усмехнулся.

Вера, похоже, заметила мою насмешку и продолжила с удвоенной силой:

– Я полагаю, не нужно напоминать, что случилось одиннадцатого сентября две тысячи первого года и как сильно та трагедия связана с числом одиннадцать?

Без особого на то желания я узнал, что в оригинальном названии города New York City одиннадцать букв. Слово «Афганистан» также состоит из одиннадцати букв. The Pentagon – одиннадцать букв. Имя George W. Bush (Джордж Буш) включает одиннадцать букв. В телефонном коде Ирака (119) сумма цифр составляет одиннадцать (1 + 1 + 9 = 11). Нью-Йорк является одиннадцатым штатом США. Номер рейса первого самолета, атаковавшего башни, был одиннадцать. Количество пассажиров на нем – девяносто два (9 + 2 = 11). Количество пассажиров рейса 77, который тоже разбился, составляло шестьдесят пять человек (6 + 5 = 11). Трагедия произошла одиннадцатого сентября, то есть 11. 09 (1 + 1 + 9 = 11).

Дальше я не слушал. Еще минут десять она искала всевозможные совпадения между числом одиннадцать и той трагедией. Когда ситуация стала совсем абсурдной, Вера продолжила с той же силой перечислять другие даты:

– Одиннадцатого октября 1138 года случилось землетрясение в Алеппо, жертвами которого стали двести тридцать тысяч человек; одиннадцатого ноября 1965 года в Солт-Лейк-Сити потерпел крушение самолёт Boeing 727 – погибло сорок три человека; одиннадцатого декабря 1941 года Германия и Италия объявили войну США; одиннадцатого января 1994 года начал работу новый парламент России; одиннадцатого марта этого года началась пандемия сам знаешь чего.

Я покачал головой и негромко засмеялся. Вера сделала грозный вид, намекая, что ничего смешного тут нет, и продолжила:

– Одиннадцатого августа 1950 года родился Стив Возняк, являющийся родителем телефона, который ты мне вдруг решил подарить – неизвестно, кстати, на какие деньги.

Я попытался возразить, но Вера шикнула и усилила поток безумия:

– Одиннадцатого июля 2001 года американский концерн «Полароид» объявил о своём банкротстве; одиннадцатого февраля 1963 покончила с жизнью Сильвия Плат, одиннадцатого апреля 1970 был запущен «Аполлон-13».

– А это событие тебя чем не устроило? – возразил я.

– Там же число тринадцать! Оно тоже несчастливое.

Я снова засмеялся, но Вера лишь повысила голос и добавила с каким-то остервенением:

– Одиннадцатое июня – день памяти преподобномученицы Феодосии. В народе говорили, что «день Федосьи один всех понедельников стоит», то есть несчастливый он.

– Но, похоже, самый несчастливый день что в твоей жизни, что в моей – это одиннадцатое апреля, когда родилась ты, – не выдержал я.

Вера бросила коробку с телефоном в меня. Я поймал ее и швырнул обратно. Коробка пролетела в нескольких сантиметрах от головы Веры и сбила пару рамок с нашими фотографиями, стоявшими на тумбе рядом с телевизором.

Так началась ссора длиной в восемь мучительных дней.

Я больше не мог терпеть отношение Веры к моему творчеству, Вера не могла смириться с тем, что я выбрал делом своей жизни писательство, вопреки всем ее советам. Да и помимо этого в нашем браке было немало ссор и разногласий, мелких бытовых склок и недопонимания, о чем даже нет смысла рассказывать, чтобы не тратить ваше время.

– Ты никогда не слушаешь меня и не обращаешь внимания, когда я пытаюсь поделиться с тобой тем, что мне интересно! – выпалила Вера.

– Все твои интересы – это ногти да тупые видео в СС, – перебил я. – На протяжении всего времени, что мы женаты, ты даже не пыталась поддержать меня на пути к моей мечте – наоборот, только мешала. Стоило мне сесть за книгу, ты сразу требовала внимания. То тебе приспичит сон рассказать в мельчайших подробностях, то показать трейлер фильма, который планируешь посмотреть, или пересказать все то, что уже видела, то включаешь на полную громкость идиотские танцы своего Филиппочка под тошнотворную музыку, то устраиваешь посиделки с тупыми подружками, то…

Я понял, что сказал много лишнего, но пути назад уже не было: это конец. Не имело смысла даже просить прощения. Я ушел на кухню, а Вера села на стул перед праздничным столом и заплакала.

Я приоткрыл окно и достал маленькую, тонкую, будто зубочистка, сигарету из бело-голубой пачки. Одна затяжка, и половина истлела – как Вера их курит? Я закашлялся, язык слегка онемел, а голова закружилась. Вкус показался таким далеким и тошнотворным, будто в тридцатиградусную жару откусил кусочек кизяка – и да, я знаю, о чем говорю: в детстве на спор и не такое делали. Я сплюнул в раковину и прополоскал рот водой, после чего вернулся в комнату.

С засохшими на щеках потеками туши Вера сидела за столом и ела салат с креветками. Она дожевала, запила вином прямо из бутылки и с холодной злостью проговорила:

– Я тебя не поддерживала и не помогала, потому что ты бездарь. Твои книги – дерьмо, и никто читать их не будет. Даже если каким-то чудом ты пробьешься в издательство и твою беллетристику напечатают, то эта макулатура нужна будет только в сельском туалете жопу подтирать или печь в бане разжигать.

С трудом понимая, что делаю, каким-то полупрыжком я подскочил к столу, запустил руку в стеклянную чашу и, зачерпнув горсть салата, размазал его по лицу Веру с таким усилием, что она чуть не упала со стула.

– Убирайся из моего дома, тварь, и вали обратно в свою деревню! – заорал я с такой злостью, какой не испытывал даже во время самых отчаянных драк, после чего накинул ветровку и вышел на улицу.

Я шел вдоль Фонтанки и проклинал этот день. Еще пару часов назад все было замечательно. Мои фантазии рисовали волшебную картину: Вера искренне радуется подарку, восторженно целует и обнимает меня, мы наслаждаемся ужином, запивая вином, а потом французским коньяком… От последнего я бы точно не отказался, но прекрасно понимал, что в присутствии Веры пить мне не стоит: могу потерять самообладание и проломить жене (вероятно, уже бывшей) голову бутылкой или вазой из-под цветов.

Эти мысли давно засели в моей голове. В молодости я покалечил немало людей, но до могилы дело не дошло ни разу. А порой было интересно, каково это…

Когда читаешь «Преступление и наказание», невольно ощущаешь все муки совести и страх перед правосудием, разъедающие душу Раскольникова. Полагаю, в этом и заключался замысел Достоевского – погрузить читателя в шкуру убийцы и запугать до такой степени, чтобы даже мысли не возникало поднять руку на человека. Это, конечно, если опустить всю философию произведения и не брать в расчет постоянную финансовую нужду, возможно, и спровоцировавшую размышления автора на подобную тему.

В любом случае на мне этот прием не сработал. Скорее наоборот: я стал все чаще задумываться, как бы повторить «подвиг» Раскольникова. Но не ради денег, а чтобы еще больше увериться в своей силе, могуществе, исключительности и превосходстве над другими людьми.

Спустя минут сорок торопливой ходьбы, подгоняемый злостью и обидой, я остановился у гранитного парапета и навис над бронзовой фигуркой Чижика-Пыжика. Я загадал желание и достал монетку в один бат, привезенную в качестве сувенира из давнего путешествия в Таиланд, но, помедлив, убрал ее обратно в потайной кармашек кошелька. Я знал, что у меня все получится и без глупых поверий.

Пока я передвигался быстро и был поглощен мыслями о возможной расправе, холод почти не чувствовался. Но едва остановился, сразу пожалел, что оделся так по-весеннему: погода напоминала позднюю осень.

Тогда я добежал до Марсова поля и немного погрелся у Вечного огня. Наверное, не слишком этично совать ноги в грязных истоптанных кроссовках в огонь, зажженный в честь Борцов революции, но домой возвращаться хотелось в последнюю очередь.

Прогулялся до Спаса на Крови, облепленного строительными лесами, где на несколько минут остановился послушать, как бородатый седой мужичок в потрепанном черном пальто исполняет на аккордеоне «Прекрасное далеко».

Затем меня потянуло к другим музыкантам, расположившимся возле входа в метро напротив Дома Зингера. Там же в кофейне я взял большой капучино без сахара, чтобы согреться, и остановился среди немногочисленных слушателей. Единственный плюс всего этого карантина в том, что такого свободного и пустынного Питера я не видел даже зимой.

Паренек в балаклаве, кепке и капюшоне напевал неизвестные мне песни под аккомпанемент гитары и небольшого барабана – джембе, а люди тихо подпевали, чтобы не привлекать внимания полицейских, разгонявших той весной подобные столпотворения.

Я вообще не в восторге от современной ядреной смеси электронной музыки, попсы, рока, рэпа, джаза и вообще черт знает чего с бессмысленными текстами, состоящими в основном из междометий, – но интерпретации этой уличной группы мне понравились.

Впрочем, сам я даже не могу назвать исполнителя или жанр, которые бы мне были по вкусу, а если и слушаю, то просто радио, чтобы заглушить гнетущую тишину. Так что музыкальный критик из меня так себе.

Кофе закончился быстро, но согреться так и не получилось, лишь сильнее заныл мочевой пузырь. Петляя вдоль канала Грибоедова и ежась от холода, я засеменил в сторону дома, чтобы одеться потеплее и вернуться к музыкантам.

Вера курила на кухне, глядя сквозь закрытое окно куда-то во тьму улицы, не оборачиваясь и не обращая внимания на мое появление. Времени она зря не теряла: в квартире стоял едкий туман табачного дыма, тарелки и прочая посуда пирамидой громоздились в раковине, а бутылка коньяка наполовину опустела.

Я забежал в туалет, умылся горячей водой, а когда вышел, Вера все так же стояла ко мне спиной. Я планировал быстро переодеться и снова бежать из дома: находиться там было опасно. Но вдруг засомневался…

Какое-то странное чувство влекло меня на кухню. Но не любовь, не раскаяние или сексуальное напряжение, хотя не без этого.

Меня звало что-то неизведанное, страшное, но привлекательное, темное и опасное, но в то же время яркое и прекрасное. Эйфория новой будоражащей жизни, а может, и смерти. Свобода и кайф, которых не могут дать никакие наркотики.

Я подошел к Вере и встал почти вплотную. Коснулся носом ее черных, поблескивающих лаком волос, и вдохнул их запах: пахло никотином, духами и обидой. Я дотронулся до ее плеча, но Вера не отстранилась. Она ждала этого.

Я чувствовал, как возбуждение растет, но одного примирительного секса будет недостаточно. Я хотел большего – вытащить ремень из штанов и накинуть петлей ей на шею, а потом войти сзади. Выпустить из нутра своих демонов, а из Веры – жизнь.

Но я сдержался. Вместо этого я надел зимние ботинки на высокой подошве, черную олимпийку с капюшоном и осеннюю куртку неопределенного цвета. Вера так и не обернулась, когда я уходил.

Шагая по Садовой и наслаждаясь тишиной и безлюдностью, я думал о Ганнибале Лектере. На днях я закончил читать третью книгу из серии, которая так и называется: «Ганнибал». Я всегда был поклонником этого гениального маньяка, но в фильмах и сериале судьба его печальна. В оригинальном же произведении этот очаровательный психопат разбирается со всеми врагами и получает в награду Кларису Старлинг, что немало меня порадовало.

Вновь и вновь передо мной вставал вопрос, поднятый Достоевским: «Тварь ли я дрожащая или право имею?»

Можно ли убивать, расчленять и есть людей забавы ради, как Ганнибал, и не страдать от угрызений совести? Можно ли грабить, обманывать и унижать, но не расплачиваться за это свободой?

Я остановился у входа в метро «Гостиный двор» – музыкантов уже не было.

На улице вообще никого не было, кроме тощего хипповатого паренька в сером пальто и двенадцати силовиков в мерцающих под лунным светом шлемах. Парень стоял у одной из колонн Казанского собора с табличкой «Обнулите власть и кредиты», а темные силуэты обступили его, будто угасающий костер в холодную ночь. Было в этом что-то сакральное и комичное одновременно.

Я пошел обратно. Не хотелось быть свидетелем. Со свидетеля спрос больше, чем с подозреваемого, по опыту знаю.

Возвращаясь мыслями к маньякам и убийцам, о которых я читал, к тиранам и военачальникам, о которых слышал, к преступным авторитетам, с которыми был знаком, я все больше убеждался, что убийство ради наживы, удовольствия или в военных целях не стоит потраченных сил и времени. Это всего лишь животные инстинкты или выгода.

Мне хотелось чего-то большего. Если и идти на риск, то «во имя великого». Если жертвовать собой и окружающими, то ради искусства. Если творить зло, то красиво. Чтобы дух захватывало.

По интернету гуляют шутки о поисковых запросах писателей. Например: «какого цвета были глаза у Петра Первого», «сколько девушек оприходовал Казанова», «с какой скоростью ездили автомобили в начале двадцатого века», «в каком темпе передвигались повозки в начале девятнадцатого века», «правда ли, что рыцари испражнялись в доспехи», «качели – название деталей», «усыпить человека жидкостью на тряпочке в ванной», «сколько стоит проститутка», «анатомия собачьего уха», «лекарства в психиатрической лечебнице», «виды психопатов», «отличия психа, психопата и социопата», «фобия умереть от вил или граблей по-научному», «как взрывается колесо», «как быстро перемалываются пальцы в мясорубке», «можно ли пересадить пальцы от трупа, если их перемололо в мясорубке», и прочее.

И это все довольно весело, пока дело не доходит до реальных поисков. И если речь идет о географических, исторических, культурных и прочих сведениях, то, помимо пользы произведению, получаешь немало удовольствия и практических знаний для реальной жизни. Но когда запрос касается человеческих пороков и запретных тем – тут уже сложнее.

Не каждый писатель готов вбить в поисковую строку что-то вроде: «как отмыть кровь, чтобы ее не нашли следователи», «много ли нужно времени, чтобы утопить или задушить ребенка», «что чувствует маньяк во время изнасилования», «каково на вкус человеческое мясо», «через сколько разлагается труп», «через сколько всплывает труп».

Такие запросы вызывают подозрение и пугают, но ответы на них могут оказаться полезными авторам, пишущим в жанре триллера, ужасов и детектива.

Да, есть немало книг, где описана работа следователей, профайлеров1, патологоанатомов и судмедэкспертов. Есть документальные фильмы о расследовании преступлений. Отснято множество интервью, где преступники рассказывают о своих деяниях. Но все это – поверхностный взгляд, ограниченный цензурой, этикой и нежеланием убийц сотрудничать и делиться переживаниями. А доступны ли нам реальные исповеди маньяков, чистосердечные и объективные (насколько это возможно, конечно)?

Я читал, что во второй половине прошлого столетия жил Иоганн (Джек) Унтервегер с говорящими прозвищами Венский Душитель и Джек-поэт. Он душил проституток, сочинял стихи и рассказы и написал в тюрьме автобиографию. Но ни одного произведения этого маньяка-литератора мне так и не удалось найти.

Вот я и подумал: что если найдется человек, который решится во имя искусства умерщвлять людей всевозможными способами и конспектировать свои действия в мельчайших подробностях, а потом напишет об этом книгу, доступную любому читателю? Расскажет, каково это – смотреть на мир глазами убийцы и не отступать перед мольбами о пощаде и воплями совести. А главное, покажет, насколько абстрактны понятия этики, морали и добродетели.

Я остановился в соседнем дворе и сел на качели.

В кустах позади меня зашипели и заорали друг на друга две или три кошки, будто заледеневшие души грешников в озере Коцит в девятом круге Ада. Где-то надо мной на тощих багровых ветках облезлых лип запели первые птицы, словно ангелы, предвещавшие рассвет. Все вокруг стало каким-то необычным, мрачным и контрастным, но в то же время завораживающим, будто в сказке братьев Гримм. Небо потемнело и потяжелело, отчего вспыхивающие тусклым светом окна четырехэтажек заиграли гирляндами праздничной елки на Дворцовой площади в туманный утренний час, а воздух вдруг промерз и заискрился, как в тридцатиградусный мороз, – но мне стало только теплее. Все это чувствовалось слишком отчетливо, как в неправдоподобно реалистичном сне, который через секунду после пробуждения уже и не вспомнишь. А я все качался взад-вперед и думал только об одном.

Именно там, под тихий звон цепей и скрип ржавых подшипников качелей, я решил наверняка, что напишу книгу человеческой кровью. Не из-за ссоры с Верой или отсутствия поддержки с ее стороны. Не из-за разочарования в современной литературе и обиды на издательства…

Я сделаю это из чистого искусства.

Конечно, легко сказать, что вот так, ни с того ни с сего, я решил это сделать именно в тот миг. На самом деле я давно уже думал, что устал от этой серой жизни, где из радостей только однообразный секс с женой, участившиеся алкогольные вечера и глупые видео в СС. Даже книги в последнее время не радовали так, как раньше. Сплошные полумеры и бытовуха.

Но именно тем весенним утром я осознал: нужно что-то менять. Причем радикально.

В голове тут же всплыло название будущей книги: «История, написанная кровью», но я тут же фыркнул и поморщился оттого, насколько оно было пафосным и избитым. Затем я решил назвать ее «Красной нитью», но быстро понял, что это слишком жирная отсылка к «Этюду в багровых тонах» Конан Дойла.

Позже, когда я полностью осознал замысел своей кровавой кампании, родилось название «Идеальное преступление». Идеальное название для идеальной Книги смерти.

Провожаемый первыми лучами солнца, я вернулся домой, когда окончательно замерз и отрезвел от заурядных мыслей и будничных переживаний. Люди просыпались, чистили зубы, завтракали, проверяли свои страницы и новостные ленты соцсетей, будто администраторы, инспектирующие работу подчиненных, включали телевизоры, кормили домашних животных и поднимали детей, чтобы неумело подготовить их к взрослой жизни. В тот год мир кардинально изменился, но сами люди не поменялись ни на йоту. И только я, как мне казалось, очнулся по-настоящему, хоть той ночью даже не ложился.

Вера спала. Стол так и стоял посреди комнаты, но был пуст. Посуда вымыта, коньяк допит.

Я присел рядом с Верой на краешек разложенного дивана. Пахло перегаром, никотином и одиночеством. Я мог примоститься сбоку, а в обед встать, будто ничего и не случилось. Такое уже бывало. Но что-то все же случилось. Что-то величественное и прекрасное. Что-то важное. Важнее любви, ненависти и обычного человеческого счастья.

Я прошел на кухню и достал из ящика стола свой любимый поварской нож, выполненный на заказ: черное двадцатисантиметровое лезвие со следами ковки по верхней кромке и синяя ручка из карельской березы. Из «коробки со всяким хламом», как называла ее Вера, достал советский мусат и принялся затачивать клинок.

Хватило бы и пары движений, но я продолжал водить ножом по зазубренному металлическому штырю, обдумывая все детали своего предприятия.

Когда голова уже начала звенеть от скрежета метала, я остановился. Заглянул напоследок в холодильник, вытащил кусок буженины и отрезал четыре ровных, толщиной в полсантиметра, ломтика. Перекусив бутербродами и запив крепким черным чаем с сахаром, я разложил старое кресло, доставшееся мне от бабушки, – единственное, что удалось сохранить после ремонта, – и крепко заснул.

Начинать свое кровавое путешествие с жены я не хотел.

На следующее утро Вера заявила, что нашла квартиру в Кудрово, но придется подождать неделю, пока предыдущие жильцы съедут. Я не стал возражать. Я вообще старался больше не разговаривать с ней, чтобы не провоцировать конфликт, но Вера молчать не умела.

На протяжении всех последующих дней она делала все возможное, чтобы не дать ссоре утихнуть.

– Признайся, ты изменял мне? – с какой-то жуткой улыбкой спросила она следующим вечером. – Теперь ты можешь рассказать. Мы разведемся, и я больше никогда тебя не увижу. Но я не хочу страдать. Я хочу ненавидеть тебя, поэтому просто сознайся, что ты трахал кого-нибудь еще, пока жил со мной.

– Нет, – в очередной раз ответил я, доедая со сковороды жареную картошку с луком и чесноком.

– Ну так сделай это! – цокнула она черными с красными вкраплениями ногтями правой руки по кухонному столу.

– Что? – вздрогнул я.

– Найди себе какую-нибудь шлюху и переспи с ней.

Порой мне казалось, что Вера сошла с ума. То она требовала признаться, будто я никогда ее не любил, то сама заявляла, что была со мной только из жалости: «Без меня ты давно спился бы и сгнил в этой дыре». Что она подразумевала под «дырой» – мою квартиру, в которой так уютно себя чувствовала, или Питер, который боготворила, – я не знал. Потом она клялась мне в любви и просила не бросать ее, а через пять минут вопила, что сама решила со мной расстаться и знать меня больше не желает.

Большую часть следующей недели я пропадал в бесконечных прогулках по городу, мастерски избегая патрулей, направо и налево раздающих штрафы за нарушение карантина, или у Дениса, холостого сорокапятилетнего мужика, с которым мы когда-то работали в сервисе и виделись последний раз на моей свадьбе, где он был свидетелем. Но Вера все равно находила время, чтобы испортить мне настроение и разозлить до такой степени, что я снова и снова брался за нож и затачивал его, пока окончательно не затупил лезвие. Парадокс, знаю.

В течение тех непростых семи дней я выкурил еще несколько сигарет, но лучше не стало – только окончательно убедился, что не зря пять лет назад распрощался с этой мерзкой привычкой, разъедавшей мои легкие с шестого класса.

Семнадцатого апреля, в пятницу, я стал собирать вещи Веры в надежде, что она вот-вот покинет меня навсегда. Получилось восемь сумок и три пакета.

Сначала она просто сидела и наблюдала, даже не пытаясь помочь. Потом заявила, что никуда не поедет, и принялась раскладывать вещи обратно.

– Что значит – ты никуда не поедешь? – спросил я и схватил флакон духов, который Вера уже успела достать из синего рюкзака и поставить на полку.

– Мне некуда ехать, – ответила она будничным тоном, пристраивая рядом с миниатюрной Эйфелевой башней бестолковую книгу «Есть, молиться, любить», которую я начал читать по ее совету, но не дочитал и до половины.

– Ты же сказала, что забронировала квартиру в Кудрово!

– Да, но… – Вера замялась, съежилась, как нашкодивший щенок, и с невинной улыбкой добавила: – Я это ляпнула не подумав. Сама не знаю зачем. Просто… Не слишком ли круто и быстро мы все решили? Это же просто ссора. Такое бывало тысячу раз. Я не хочу вот так просто уезжать, не хочу оставлять тебя одного. Ты ведь знаешь, я люблю те…

Но я не дал ей договорить: розовый флакончик от Армани полетел в противоположную стену и разбился вдребезги.

– Убирайся из моей квартиры! – заорал я и вслед за духами отправил книгу и прочий хлам, только что выставленный на полку.

Вера кричала, плакала, материлась и пыталась со мной драться. Она обещала, что натравит на меня своего брата из Самары или сообщит в полицию, что якобы я ее бил.

– Я убью себя! – произнесла она с надрывом. – И напишу записку, что во всем виноват ты!

– Отлично, – ответил я и схватил ее сзади за шею. – Хочешь умереть – зачем откладывать?

Подтащив ее за шкирку к окну и открыв второй рукой раму, я высунул Веру наполовину, так сказать, подышать свежим воздухом, и злобно прошептал на ухо:

– Ну что? Отпустить? Ты же хотела умереть! Давай!

Вера била ногами и руками, пытаясь кричать, но получался какой-то хрип. Падать ей пришлось бы с высоты второго этажа, но испугалась она так, будто висела над пропастью. Собственно, на это и был расчет.

– Отпусти! Отпусти, пожалуйста… Я не хочу…

Я втащил Веру обратно и бросил на диван, а сам ушел на улицу: нужно было проветриться.

– Я взяла билет до Самары: хочу к родителям. Поезд завтра вечером. Все вещи не смогу с собой взять – только самое важное. Заберу потом, когда вернусь, – произнесла Вера тихо, когда я зашел в комнату после прогулки.

Больше мы не разговаривали.

На следующий день я отвез ее на Московский вокзал, а после заскочил в магазин и купил две бутылки бурбона: мне просто необходимо было расслабиться.

Посреди квартиры все так же лежала куча сумок и пакетов с одеждой, косметикой, так называемыми книгами и бестолковыми побрякушками, которыми на протяжении двух лет были заставлены все горизонтальные поверхности моей квартиры, всяческими шариками и резинками для фитнеса, двумя десятками солнцезащитных очков, плюшевыми игрушками и инструментами для маникюра.

Я сел на диван и включил телевизор. Сделал я это скорее по привычке, нежели для просмотра: в присутствии Веры он работал фоном практически безостановочно, а транслировал в основном музыкальные каналы или русские сериалы.

На экране замелькала какая-то дурь про лысого мужика с собакой и клоуна в черной шляпе. Я плеснул в бокал бурбона почти до половины и выпил в два глотка, после чего нажал на пульте красную кнопку и ушел на кухню.

Всю эту неделю я раздумывал, как лучше воплотить замысел, который ляжет в основу моего будущего романа. Но одно дело мечтать о расправе с человечеством, сидя на холодных качелях или ежась не неудобной раскладушке у дальнего знакомого, и совсем другое – расслабившись в своем уютном, теплом доме с ароматным кукурузным виски в руке.

Да и нужно ли сводить счеты с этим миром? Ведь если подумать, то ничего такого ужасного он мне не сделал. Вера ушла, придет другая: Катя, Лена, Света, Надежда, Любовь – да кто угодно. Работы нет – найду, не проблема. Даже в это сложное время, когда всех вокруг увольняют. Да хоть уборщиком, хоть продавцом, хоть курьером – во время карантина на них спрос только повысился. Неудачи на писательском поприще – тоже не беда: Голдингу с его «Повелителем мух» раз двадцать отказывали, Роулинг неизвестно сколько безрезультатно носилась по издательствам, а Маркеса вообще полжизни не читал никто, кроме его друзей. Ну и стоит ли так надрываться ради каких-то безумных мемуаров смерти? Зачем убивать по-настоящему, если можно просто придумать? Сотни писателей пишут боевики, ужасы и триллеры, где моря крови и горы отрубленных конечностей, но при этом в реальной жизни они и таракана без помощи жены прихлопнуть не могут.

А если и браться за это грязное дело – с чего начать? Кого выбрать первой жертвой? Где достать оружие? Какое именно использовать? Куда девать трупы?.. Слишком много вопросов для одной пьяной головы.

На кухне все еще пахло сигаретным дымом – напоминало Веру. Я вернулся в комнату и снова сел на диван. Телевизор уже не включал.

Меньше чем за час я выпил полторы бутылки бурбона и отключился не раздеваясь.

Я проснулся в семь утра от жуткого шума в подъезде и какой-то дикой барабанной дроби. Я уж и забыл, когда последний раз кто-нибудь стучал в мою дверь. И почему стучат, а не звонят?

Я поднялся и как был, в мятой черной рубашке и бежевых штанах, прошел в прихожую.

– Христос воскресе! – пропела парочка мальчишек ростом чуть выше моего колена и уставилась на меня в ожидании какого-то чуда.

– Чего? – прохрипел я.

– С Пасхой вас, – искренне улыбаясь и немного смущаясь, произнес тот, что слева, в синем миниатюрном пальто.

С Пасхой нас… Я будто попал в прошлое. Когда-то давно в Самаре, где я жил в частном секторе на окраине города, было немало детей, которые вот так, раз в год, с самого рассвета начинали обход всего массива и долбились в каждый дом, чтобы выпросить парочку яиц, желательно шоколадных, кулич или горстку сладостей. У нас из сладкого был только сахар, который отец конвертировал в самогон, но все же находились какие-то леденцы сомнительного происхождения – вроде тех, что на могилы кладут. Вот дети и ходили, а отцовский пес каждый раз заливался диким лаем под монотонный стук в нашу деревянную дверь и окна. В выходной в шесть утра. Хотелось придушить и собаку, и детей, и всех вокруг.

Но одно дело – самарская окраина, и другое – Питер! Культурная столица! Очередной тренд на архаику, или с ума уже начали сходить на карантине?

– И чего вы от меня хотите? – спросил я, зевая.

– Конфет, – выпалил тот, что справа, – светловолосый пацаненок в красной курточке.

– Можно винограда или киндер-сюрприз, – промямлил левый. – Сестра сказала, что хочет авакаду или мангу, а папа попросил пиво с рыбой, но нам это не надо. Нам чего-нибудь вкусненького, – добавил он едва слышно.

– Нормальные у вас запросы, – ухмыльнулся я и наклонился, чтобы поближе взглянуть в их яркие глаза, полные жизни и надежд на счастливое будущее.

Первый отшатнулся и несколько раз нервно посмотрел то на меня, то на товарища. Второй держался смело – остался на месте.

– Ладно, заходите, – скомандовал я и пошел на кухню. – Сейчас найду вам что-нибудь. И закройте за собой.

Ребята переглянулись и нерешительно переступили порог, захлопнув за собой дверь.

Они зашли в обуви, оставляя на паркете грязные следы, но замешкались на входе в кухню, переминаясь с ноги на ногу на первом ряду белой плитки с голубыми акварельными разводами.

– Долго топтаться будете? Выбирайте, – сказал я, слегка улыбнувшись, и открыл высокий серебристый холодильник.

Первый мальчишка схватил йогурт с черникой и острый кокосовый соус, купленный Верой для каких-то особенных то ли тайских, то ли вьетнамских блюд. Второй взял маленькую коробочку томатного сока с трубочкой.

«Странный выбор для ребятишек такого возраста», – подумал я и сам заглянул в холодильник: собственно, вариантов поинтереснее там и не было.

В прошлом году Вера испекла с десяток куличей «по бабушкиному рецепту», который нашла в интернете, а затеяла всю эту готовку, чтобы похвастаться в соцсетях, какая она умница, хозяйка и верующая. Но в прошлом году дети не приходили, поэтому половину куличей пришлось выкинуть. Я этот сладкий хлеб не особо люблю, да и в семье у нас его никогда не готовили, а Вере собственная вера не позволяет: диета.

Я открыл шкафчик цвета грубо отшлифованного металла, висящий над плитой, и прикоснулся к своему любимому черному ножу. Он был тупым, потрепанным, исцарапанным, будто после киношной самурайской битвы, и испорченным, но не безнадежно: вскрыть пару мягких упаковок не проблема.

Я потянул нож на себя, лезвие скользнуло по деревянной поверхности полки и издало приятный стон – мальчишки вздрогнули, но с места не сдвинулись.

– А сейчас мы распакуем особое угощение, – взмахнул я ножом, как волшебной палочкой, и изобразил некое подобие демонического смеха, от которого было скорее смешно, чем страшно.

Признаться честно, я никогда не умел, да и не любил нагнетать атмосферу и держать напряжение. Что в кино, что в книгах меня всегда раздражало, как авторы любят оттягивать и без того очевидную сцену, чтобы поиграть на нервах и чувствах зрителей, читателей или слушателей. Ведь и так понятно, что, в зависимости от контекста, маньяк либо убьет жертву, либо не убьет, а ты сидишь как дурак и ждешь: ну когда, ну когда уже он сделает то, что должен сделать… Хватит тратить мое время!

Я люблю, когда в триллерах все просто, быстро и понятно: пришел, зарезал, расчленил.

Парнишка в красной куртке напрягся и невольно сжал в кулачке коробочку с соком: чуть надавить еще, и брызнет густая бурая жидкость.

– И чего вы всякой ерунды набрали, хотели же сладостей? – хохотнул я и открыл соседний шкафчик, откуда достал две коробки дешевых конфет, которые Вера покупала в подарок к Восьмому марта своим клиенткам, но так и не раздала.

Я полоснул по шву, подцепил кончиком ножа целлофановую кожуру и снял ее сначала с одной коробки, где лежали шоколадные конусы с посыпкой из вафельной стружки, а потом и со второй, с какими-то круглыми угольно-черными конфетами.

Ребята получили гостинцы и ушли довольные, хоть и не в таком бойком настроении, в каком пришли.

Пара глотков бурбона, и я снова на диване. Расправил плечи, покрутил корпусом, хрустнул позвоночником, расслабился и развалился «звездой». Собрался было стянуть рубашку и спать дальше, желательно до обеда, но тут же раздался новый стук в дверь.

В этот раз на пороге стояли две одинаковых, как зеркальное отражение, девочки и один мальчуган в перепачканных джинсах.

Откупившись последними конфетами, я снова рухнул на диван, лицом в подушку, и даже накрылся одеялом с головой, но лучше не стало. Вся эта суета продолжалась еще около часа.

Я даже вытащил газовый баллончик из той кучи хлама, что оставила посреди моей комнаты Вера, и хотел как следует обработать этих мелких паразитов, но очень удивился, когда увидел следующую парочку.

Передо мной предстали мальчик в черном одеянии, напоминающем костюм Дракулы, и девочка с кошачьими ушами на голове.

– Ребята, кажется, вы пришли слишком рано. Хеллоуин только через полгода, – рассмеялся я и отдал им последнее сладкое, что у меня осталось, – банку консервированных ананасов.

И только после это я понял, что никто из них даже не спросил про крашеные яйца или куличи, все требовали именно сладкое. Trick or treat2.

Терпеть это больше не было сил. Я вышел на прогулку и полтора часа слонялся по холодному Питеру, пока магазины не объявили о начале ежедневной торговли алкоголем. Взяв два литра пива, я вернулся домой и после одного бокала жидкого снотворного провалился в беспокойный долгожданный сон. Снились мне какие-то адские твари.

И снова меня разбудили. На этот раз звонком в дверь, долгим и противным. Проспал я не больше часа, голову сжимали невидимые тиски, а желание было одно – убивать.

Я прошел на кухню и взял свой любимый нож, но тут же положил его обратно. Вместо этого схватил топорик для рубки мяса и костей и вышел в прихожую.

– Это седьмая квартира? – поинтересовался заспанный паренек в желтом плаще.

Перед ним стоял желтый рюкзак-короб, на котором лежал белый пакет с едой.

– Нет, это тридцать третья, придурок, – ответил я и замахнулся.

Парень дернулся, ударился спиной о перила и свалился в обморок.

– Да… Слабая молодежь пошла, – произнес я тихо и затащил его в квартиру.

Пакет с едой я положил на кухонный стол, короб бросил в коридоре, а паренька уложил в ванну, сняв с него желтый плащ.

– Борщ – отлично! – воскликнул я, когда открыл пакет. – То что надо.

Подкрепившись и хлебнув пива, я взял топорик и направился в ванную.

– Это хорошо, что ты выключился в подъезде. Иначе я бы порубил тебя там и забрызгал все кровью. Убираться потом неделю, – дружелюбно произнес я, когда паренек начал приходить в себя, и размолотил его кучерявую голову в фарш.

Проба пера

Я стоял голый перед большим зеркалом шкафа-купе и рассматривал себя. Весь в крови, лицо уставшее, но довольное. Сразу вспомнилось несколько моментов из первых двух фильмов про Ганнибала Лектера, где маньяки красовались перед зрителями голышом. Только на спине у меня не было татуировки дракона, да и яйца я между ног не прятал.

Да-да, я знаю, это избитый прием, давно потерявший силу, оригинальность и свежесть, – описывать героя, в данном случае самого себя, посредством зеркала.

Современные преподаватели писательского дела требуют от учеников чрезмерной креативности, заставляя их выдумывать все новые и новые методы описания персонажей, которые порой доходят до абсурда.

Например, так:

«Артемий вернулся домой с долгой тренировки. Он был ошарашен тем, что после полугода изнурительных занятий прибавил в весе два килограмма к тем восьмидесяти четырем, с которых начинал, при этом не увеличившись в объеме. Он снял свою синюю куртку Adidas и скинул купленные два месяца назад серые «найки», один из которых перевернулся. Артемий с грустью взглянул на до такой степени протертую подошву, что не было видно даже значка с цифрами, которые, впрочем, потеряли былую силу. Последние месяцы кеды стали какими-то маленькими, натирали ноги и больно давили на пальцы, хотя были все так же сорок третьего размера. Артемий прошел на кухню и головой задел липучку-мухоловку, свисавшую на полметра от люстры. Несколько острых, как иглы эхинокактуса, соломенного цвета волос зацепились за клейкую ленту, но Артемий смахнул ее бледной в рыжую крапинку рукой. В его карих глазах заиграли отблески красного заката, и он закрыл окно однушки, которую снимал на юге Васильевского острова…»

И так далее.

По мнению этих писателей, читатель должен понять, что у Артемия лишний вес, который он пытается согнать. Изношенные кеды говорят либо о его проблемах с деньгами, либо о таком усердии на беговой дорожке, что он меняет обувь каждые два месяца. А раз у него есть деньги на фитнес и квартиру на «Ваське», то финансовые проблемы отпадают. Хотя, если честно, я даже не в курсе, где у Васильевского острова юг – может, там какой-нибудь дешевый район… Дальше автор дает понять, что у Артемия среднестатистический размер обуви и что она стала ему жать. А еще было упоминание, что он прибавил в весе, но не изменился в размерах. Это может говорить о проблемах со здоровьем: обувь жмет, потому что ноги опухли от застоя жидкости в связи с повышенным давлением, что немудрено, если тренироваться с таким остервенением.

Также пытливый читатель может высчитать рост Артемия: люстра свисает сантиметров на двадцать – сорок, плюс полметра липучки, получается в среднем восемьдесят сантиметров. Средняя высота квартиры два с половиной метра. Вычитаем – и получается, что его рост примерно метр семьдесят. Но в старых домах потолки частенько отстают от пола на три метра. И тогда возникают вопросики.

Дальше мы читаем про какой-то эхинокактус, гуглим и узнаем, что это такой круглый кактус с небольшими иголками. Значит, голова Артемия – как глобус с короткими, торчащими ежиком волосами, и не просто соломенными, а еще и рыжеватыми, судя по веснушкам на бледных руках.

Это, конечно, если предположить, что книгу изучает Шерлок Холмс. А вот что видит реальный читатель:

«Он пришел с тренировки, бла-бла-бла, разделся, бла-бла-бла, блин, я опять забыл протереть кроссовки после улицы, бла-бла-бла, что-то там про кактус, бла-бла-бла, герой живет в Питере, но это не точно, бла-бла-бла, когда уже закончится это дебильное описание и начнется действие!»

Или вот такой пример, который я подсмотрел у одной самиздат-писательницы:

«Пока Рик подносил очередную ложку с креветкой к своему коварному рту, оголяя идеальный ряд жемчужно-белых зубов, я поднял глаза и всмотрелся в это ненавистное лицо. Его золотистая кожа лоснилась от проступившей влаги, вызванной горячим острым том-ямом и духотой этого крошечного ресторана. Его густые каштановые волосы были в легком беспорядке после нашей стычки. В уголке пухлой разбитой губы цвета спелой клубники виднелось небольшое пятнышко запекшейся крови. Я довольно улыбнулся. Жаль, что не пострадал твой вздернутый нос с горбинкой, ведь я бил с такой силой и одурью! Но ты спас его, выставив, как щит, свои бледно-розовые ладони с длинными пальцами, растопыренными, как черно-дымчатые ресницы. Эх, вмазать бы тебе сейчас с ноги по резко очерченному волевому подбородку, заросшему легкой буроватой щетиной, или треснуть со всей дури в глаз цвета ясного январского неба!»

Если бы я хотел сломать кому-то лицо, то вряд стал бы обращать внимание, насколько у него там очерчен подбородок или цвета какого неба его глаза. Впрочем, кто знает, может, это просто фанфик по «Ходячим мертвецам» и автор слишком увлеклась, описывая своего любимого актера.

Есть и другая крайность. В большинстве современных любовных романов главный герой как под копирку: бесконечно богатый босс в какой-нибудь крупной корпорации, широкоплечий, мускулистый, под два метра ростом, с идеальным прессом и волевым подбородком, в дорогом выглаженном костюме и толпой поклонниц, в общем супермен, гений, миллиардер, плейбой и филантроп.

Как по мне, все эти приемы ужасно вульгарные, громоздкие и малоинформативные, несмотря на большое количество потраченных букв. Поэтому опишу себя просто, даже не используя зеркало.

Рост – метр восемьдесят. Вес на протяжении последних лет десяти держится в диапазоне от семидесяти семи до восьмидесяти килограммов. На левом бедре многоточие из сигаретных ожогов – юношеский «селфхарм»3, как сейчас принято говорить. На груди летящие голуби как символ свободы, доставшиеся мне на зоне, куда я попал по молодости за то, что порезал одному пареньку лицо его же ножом: с его стороны было глупой идеей меня грабить. Кожа белая, будто большую часть жизни я провел в пещере. Волосы короткие, светлые. Нос слегка приплюснут. Глаза серо-синие, руки и ноги обычные. Не хромаю, не картавлю, очков не ношу, недостатка или переизбытка пальцев не имею. Телосложение умеренно-спортивное, но без кубиков на животе и фотографий из фитнес-зала. Руки сильные от природы: позаниматься с гирей на тридцать два килограмма – просто развлечение. Вот, пожалуй, и все.

А второстепенного персонажа вообще можно показать с помощью одного предложения. Например, я мог бы долго описывать внешность Веры, но куда проще будет сказать, что она выглядит как Моника Беллуччи в роли Клеопатры из фильма про Астерикса и Обеликса. Мало кто сейчас вспомнит сам фильм, но образ этой красавицы забыть невозможно: он сразу всплывает перед глазами. А даже если читатель и не смотрел конкретно эту картину, то актрису-то уж точно знает.

Но все же литература – это не кино, поэтому я предпочитаю давать героям лишь несколько характерных черт, а воображение читателя дорисует весь образ.

Что ж… Кажется, я увлекся.

Итак, лицо, шея, руки и отчасти грудь у меня были в крови. Запачканную одежду я снял и бросил к трупу. Что делать дальше, сообразил не сразу, но и в панику и отупение не впал.

Бесцельно побродив в раздумьях по квартире, я откопал в ящике с инструментами старые рабочие перчатки, вернулся в ванную, умылся над раковиной и вытерся большим банным полотенцем, которое расстелил на полу, сгрузив на него свои вещи. Одежду, стянутую с курьера, бросил туда же, предварительно выпотрошив карманы. Паренек оказался довольно легким и компактным, так что особых сложностей во время манипуляций не вызывал.

Его телефон, наушники, электронные часы и пауэрбанк я сложил в тканевую сумку для покупок и на разделочной доске размолол в кашу обухом все того же смертоносного топорика. Визитницу, «Подорожник» и банковскую карту порезал ножницами, которые вместе со всем этим «мусором» и топориком запихал в окровавленные вещи. Сверху водрузил чугунную советскую гирю на двадцать четыре килограмма (меньше не было) и замотал полотенцем так, чтобы ручка торчала сверху. Для надежности прошелся вокруг скотчем.

Но стоило мне отойти от этой кровавой «капусты», как я осознал, что на руках у меня остались перчатки, в которых я производил все манипуляции.

Еще раз умывшись, я вытерся сам и обтер все поверхности, где могла быть кровь, другим полотенцем, которое вместе с перчатками намотал на и так уже немаленькую конструкцию. Сверху я закрепил все это еще несколькими слоями скотча, предварительно надев новые перчатки.

Натянув черные спортивные штаны и темную олимпийку, я достал из шкафа бутылку самбуки, подаренную нам на какой-то праздник, и сделал пару глотков из горла. Что-то сладкое и невразумительное, но бодрит. То, что надо сейчас.

В кармашке короба-рюкзака я нашел запечатанные резиновые перчатки и маску. Вот оно: лучшая маскировка, которую можно придумать. Я надел их, накинул желтый курьерский плащ с капюшоном и старую черную шапку, которую носил еще в молодости.

Но только я схватился за ручку гири, как вдруг сообразил, что на ней самой могли остаться мои отпечатки. Да, шанс, что ее найдут, невелик, но рисковать было нельзя. Пришлось заново разматывать, оттирать улики и упаковывать, расходуя остатки скотча.

Кое-как я запихнул всю эту конструкцию в короб, но вешать за спину не решился: лямки могли оторваться. Пришлось нести в руках.

Когда я спустился во двор, почти сразу обнаружил видавший виды серебристый горный велосипед, прицепленный к ограждению вокруг палисадника.

Конечно же, я рассчитывал там его найти. Конечно же, я мог догадаться, что он будет привязан. Конечно же, я должен был заметить маленький ключик на связке, которую обнаружил в одном из карманов. Конечно же, нужно было сообразить раньше – но я не догадался, не заметил, не сообразил.

Я вернулся домой, вновь распаковал этот скарб из улик, нашел ключ и в четвертый раз собрал, обмотав все теперь уже пищевой пленкой и изолентой.

Если бы я снимал документальный фильм, а не писал книгу, можно было бы весь этот эпизод ускорить в два-три раза и наложить музыку из «Шоу Бенни Хилла». Получилось бы самое то.

Водрузив короб на раму, я выкатил велосипед на улицу, с трудом преодолев узкий дверной проем в металлических воротах. Я даже забрался на сиденье и проехал метров пятьдесят, одной рукой придерживая короб, а второй – руль, но малейшие подъем или бордюр становились непреодолимой преградой. Пришлось идти пешком.

Благо, вокруг почти не было людей, а те редкие прохожие, что торопились из магазина или с нелегальной прогулки домой, вряд ли могли обратить внимание на мое странное шествие. Так я проследовал по Лермонтовскому проспекту, вывернул на набережную Обводного канала – и прямо до Гутуевского моста, где и остановился.

Я оглянулся. Никого, кроме бабушки, яростно крестившейся напротив Богоявленской церкви, не было. Я тоже попробовал перекреститься, но, как обычно, перепутал и начал слева направо, а не как положено.

Когда старушка скрылась в череде блеклых кирпичных пятиэтажек, я достал скарб кровавых улик и сбросил в Екатерингофку.

Не расслабляясь и не теряя времени на созерцание разбегающихся волн, я закинул короб за плечи, запрыгнул на велосипед и помчался на «Ваську». Без тридцатикилограммовой ноши было значительно легче передвигаться, но неутомимый питерский ветер не позволял расслабиться ни на секунду. Да и ноги отвыкли: последний раз я крутил педали лет пятнадцать назад.

Тем же маршрутом я добрался до Садовой, проехал мимо Никольского собора, по улице Глинки – до набережной Крюкова канала, с трудом объезжая рабочих, разворотивших асфальт вдоль Новой Голландии. По Благовещенскому мосту выехал к Василеостровскому рынку, где всегда кучковались курьеры. Велосипед я оставил непристегнутым около крыльца одного из входов, и на следующий день его уже не было: какой-нибудь желто-зеленый человечек прибрал – или любой другой, охочий до халявы.

Обратно я устало побрел другим путем, лишь едва задержавшись на Дворцовом мосту. Нева была черной и неспокойной. Ветер дул со всех сторон одновременно. Бросив связку ключей и велосипедный замок в воду, я отправился в ближайший магазин за бутылкой дешевого коньяка и яблочным соком. Дома меня ждали дела – бледный маленький человек, замоченный в розовой ледяной воде.

Первым делом по возвращении я выпил горячего черного кофе без сахара. Оставшуюся часть дня чередовал коньяк и самбуку.

Как-то я смотрел документальный фильм, где расследовали дело маньяка, расчленявшего жертв и раскидывавшего конечности в разных концах города. Полиция предполагала, что маньяк имеет опыт мясника, потому что обычный человек якобы не сможет «разобрать» человеческое тело. Как по мне, любой, кто хоть раз разделывал курицу, сможет острым ножом отделить голень от бедра или предплечье от плеча, методично перерезая сухожилия в суставе. Да, зачастую требуется грубая мужская сила, чтобы добраться до труднодоступных связок, но тут поможет любой продолговатый металлический рычаг или просто топор. А кости можно распилить ножовкой по дереву.

Так я и сделал, вооружившись столярной пилой и любимым ножом, который наконец-то заточил как следует.

Содержимое кишок я вывалил в унитаз, куда изрыгнулось и содержимое моего желудка – явный перебор с алкоголем.

Сами потроха я хорошенько промыл и сложил в пакет из магазина, где брал коньяк. Светлые курчавые волосы сбрил машинкой, а лысую голову и остальные части тела убрал в холодильник. Оказывается, в современном холодильнике отлично помещается человек весом около шестидесяти килограммов.

Теперь нужна была тара. В сети я нашел объявление о продаже сорокалитровой эмалированной кастрюли. Позвонил сразу и уже через час недалеко от «Лахта Центра» встретился с пухлым прыщавым пареньком, который также пытался впарить мне почерневшие от старости серебряные ложки, хрустальный сервиз и советское трюмо. Остальное бабушкино и дедушкино имущество он, видимо, уже распродал, судя по пустой квартире.

Запихнув здоровенную кастрюлю на заднее сиденье «нивы», я включил радио, которое выдало мне порцию совершенно не мелодичной музыки, и поехал домой, вторя быстро запоминающимся припевам.

Эту так называемую сделку я провернул уже в обычной одежде, но все так же в маске и перчатках. Отныне это мои главные атрибуты гардероба – обереги. От вирусов и лишних глаз.

Дома я сложил треть тела в кастрюлю, залил водой и принялся варить с приправами для шашлыка, розмарином и душистым перцем для аромата. Волосы на коже предварительно опалил на открытой конфорке газовой плиты.

Большую часть мяса я, наверное, мог бы съесть, подражая Ганнибалу Лектеру, а остальное сложить в короб курьера и выбросить в Мойку, как пытался это провернуть небезызвестный профессор. Но у меня была идея получше.

Плеснув в бокал самбуки, я позвонил Савину, дальнему знакомому, который держал за городом собачий питомник, где размещались сотни отловленных дворняг.

Деятельность этой организации щедро финансировалась государством, но красиво все было только на бумаге, где значилась большая команда профессионалов, хорошо оборудованное помещение, транспортные, медицинские и прочие расходы. А главное – шестизначные суммы на покупку корма: после стерилизации и кастрации собак необходимо содержать в благоприятных условиях и хорошо кормить, чтобы восстановление проходило скорее.

На деле же ничего этого не было. В питомнике трудились ветеринар без лицензии, вечно беременная бухгалтерша, трое здоровенных парней, больше напоминающих телохранителей, чем ловцов, и сам Савин, выполнявший роль администратора. Помещение представляло собой старый заброшенный детский сад без окон, дверей, отопления и нормального туалета. Собаки лежали где попало и гадили там же, если было чем: кормили их редко.

Савин с радостью принимал помощь волонтеров, пожертвования от небезучастных граждан в виде денег и корма, а порой просил друзей и знакомых завозить ему всякие пищевые отходы, из которых варил кашу и скармливал дворнягам. Те ели и не жаловались.

Вот и я решил сварганить сорокалитровую кастрюлю макарон по-флотски из человечины и итальянских спагетти, которые Вера очень любила и закупала их, как бабки в кризис – соль, сахар и гречку.

Однажды я читал интервью «речного монстра», маньяка по имени Артур Джон Шоукросс, где меня заинтересовал такой момент:

«Меня спрашивают: убивал ли я? Да, намного больше, чем способен это сделать один человек! Говорят, я вкусил человеческой плоти. Вспомните историю, и вы увидите, что человек охотился на человека (до сих пор в некоторых отдаленных частях мира). Подумайте о животном, которого мы называем свиньей или кабаном. Почему в некоторых книгах сказано, что мы не должны есть его? Потому что на вкус оно напоминает человеческое мясо. Я ел плоть мужчины или женщины… Итак, в следующий раз, когда кто-либо из вас сядет есть бекон, ветчину, вкусное сочное жаркое в горшочке или свиную отбивную, подумайте о вкусе, аромате человеческого мяса. Но это воздействовало на меня только тогда, когда я становился очень зол, – голод хищника».

Голода хищника у меня не было, а вот научный интерес имелся в полном объеме.

Я извлек из бедра курьера небольшую вырезку и поделил ее на три части: первую запек в духовке с медом, чесноком и соевым соусом, вторую пожарил на сковороде с перцем и солью, а последнюю сварил без приправ.

Чуть ли не с закрытыми глазами и зажатым носом я проглотил, практически не жуя, первый кусочек. Но кроме легкой сладости, ничего не почувствовал. Впрочем, на большее я и не надеялся, учитывая наличие меда в маринаде и коньяка в виде аперитива и дижестива. Нужно было это, в основном, чтобы преодолеть отвращение. В следующий, жареный, ломоть я вгрызся основательно, что далось не так-то легко: по консистенции он напомнил мне старую говядину или даже конину. Но не по вкусу. Вкуса я вообще почти не почувствовал.

Вареный, самый маленький, кусочек я сразу же выплюнул в кастрюлю, едва положив в рот. Ни вкуса, ни запаха у него не было, а по ощущениям – слизень какой-то.

Больше подобных экспериментов я не проводил.

В два захода я отварил мясо, смешал с лапшой и получил практически полную кастрюлю вполне аппетитных харчей. Для голодающих дворняг – точно. Кости хорошенько очистил и просушил в духовке, череп разобрал с помощью молотка, и все вместе укомплектовал в старую челночную сумку.

Что интересно, за время готовки я не почувствовал ни одного отвратительного или раздражающего запаха, хотя предполагал, что смрад будет тот еще.

В два часа ночи я упал на диван, а очнулся только к обеду. Жутко хотелось пить и умереть. Полтора часа я отмокал в ванне, где вчера купался мой гость. Только тогда я начал осознавать, что произошло накануне.

Удивительно, но главным откровением для меня стало не убийство и возможные последствия. Больше всего я был поражен тем, что вчера, не задумываясь ни на секунду, сел за руль и помчался за кастрюлей, чувствуя себя абсолютно трезвым, хотя весь день мешал пиво, самбуку и коньяк.

И обеспокоило меня не само вождение в нетрезвом виде – такое случалось не раз. Безумие в том, что меня могли остановить ребята с полосатыми палками и заподозрить что-то большее, чем нарушение карантина в таком нелицеприятном и асоциальном виде.

Радует, что ни один патруль мне на пути не встретился. Видимо, все отчаянно праздновали Пасху.

– Отвратно выглядишь, – съязвил Савин, когда я выгружал из «нивы» увесистую кастрюлю.

– Потому что всю ночь варил вот эти деликатесы, чтобы твоя животина совсем тут с голоду не подохла, – прохрипел я.

Савин отвязал веревку, державшую крышку, и открыл кастрюлю:

– Вкусно пахнет. Не жирно ли будет сукам жрать макароны с тушенкой?

– Это не тушенка, – огрызнулся я, сам не понимаю почему. – Это свежий ягненок. Жену хотел порадовать на день рождения. Приготовил побольше, но мы разругались, и вот осталось чуть-чуть. А мне из города уехать надо – жаль оставлять, боюсь прокиснет.

– Хорошо у тебя, похоже, супруга кушает, раз ты ей в таких объемах вермишель элитную варишь, – прокряхтел Савин, пытаясь приподнять кастрюлю, отчего его сухое вытянутое лицо стало таким же красным, как его спортивный костюм. – Я бы тоже от такого не отказался.

– Так угощайся, тут на всех хватит, – бросил я и уже собрался уходить, но как бы невзначай добавил: – Слушай, тебе айфон новый не нужен? В пленке, чек есть, все дела.

– А зачем он мне? – насторожился Савин.

– Представления не имею, – бросил я как бы безразлично, – мое дело предложить. Говорю, с женой разругались, а может, и разошлись вообще, а телефон я ей подарить хотел. Но теперь обойдется. Звонил в службу поддержки, а там сказали: чтобы вернуть телефон обратно, придется душу дьяволу продать. Я уезжаю – деньги нужны, вот и решил скинуть по-быстрому. За полцены отдам.

– А может, ты завалил эту свою жену, на макароны ее пустил, а телефон мне загнать пытаешься? – усмехнулся Савин.

– А если и так? – бросил я и пристально посмотрел ему в глаза, отчего он нехотя моргнул, хоть и пытался держать взгляд. – Тебя это волнует?

Савин промолчал.

– Ладно, не хочешь – найду покупателя в интернете. Вмиг заберут «одиннадцатый» айфон за сорокет…

Савин не смог совладать с соблазном и забрал телефон, удовлетворившись моим сарказмом. Лишних вопросов он тоже задавать не стал, отчасти потому, что ему было наплевать, отчасти чтобы поскорее избавиться от меня и не сорвать выгодную сделку. Для меня она, конечно, была далеко не выгодная, но деньги требовались срочно.

Рядом с домом я забежал в «Пивной островок» и взял пару литров разливного и чехонь.

Спустя два бокала темного пива и одну распотрошенную тушку рыбы я вышел в подъезд и поднялся на этаж выше. Постучал в квартиру, где бесконечно долго длился ремонт. Открыли все те же два работника неизвестной национальности.

– Привет, – сказал я и зашел в квартиру.

– Здравствуйте, – ответили ребята.

Я огляделся в надежде увидеть полную разруху, но оказалось, что ремонт почти закончен. Пол везде был покрыт паркетом, кроме кухни, но и там уже все было готово, чтобы клеить плитку.

– Предложение такое. Я даю вам двадцать тысяч рублей, а вы снимаете половину бетона на кухне. Я туда положу один мешок, который вы потом снова зальете цементом. Договорились? – безапелляционно выдал я.

– Зачем? – несмело спросил тот, что постарше.

– Вопросов вы не задаете, – сказал я и протянул пачку тысячерублевых купюр. – Этого хватит, чтобы вам было спокойно на душе.

В этот же день они расколупали полкухни, а вечером, когда я привез два мешка цемента и один песка, мы уложили пакет с костями между строительными направляющими, чуть-чуть утрамбовали содержимое кувалдой и залили все цементом.

Темная философия

На этом история с первым идеальным убийством завершилась, а мне нужно было развеяться и провести время вдали от дома. Запихнув с большим трудом все пожитки Веры в «ниву», я поехал в Самару. Из своих вещей взял только пару комплектов одежды, ноутбук и желтое обмундирование курьера.

Выехал утром, а приехал к вечеру следующего дня, останавливаясь только на заправках и переночевать в Химках.

Протащившись через всю Самару, я прибыл на самую окраину города в поселок Красный Кряжок, прозванный местными жителями «Кореей». Ни то, ни другое название мне никогда не нравилось.

Возле одноэтажного дома из белого кирпича, огороженного зеленым забором, я вывалил весь Верин скарб и написал ей, чтобы поторопилась: местные цыганята, как сороки, уже начали поглядывать на туфли в стразах, платья в блестках и прочие мерцающие в закатном свете вещи.

Я переехал через железнодорожные пути и остановился около ветхого деревянного домика своего отца. На выцветшей табличке значилось: «Эльтонская, 13д». Никогда не понимал, откуда взялась буква «д». Ведь не было ни 13а, ни 13б, ни 13в, ни 13г. Я достал черный маркер, уже много лет лежавший в бардачке без дела, и дорисовал маленькую букву «а». Получилось «Эльтонская, 13ад». Вот теперь порядок.

Я толкнул незапертую деревянную дверь и зашел в небольшие сени. В нос ударил запах куриного навоза: после моего отъезда отец держал здесь с десяток несушек.

Следующая дверь, обитая дерматином, далась не так легко. Замок, видимо, проржавел, и ключ, который я так и не решился выкинуть за годы жизни в Питере, никак не хотел поворачиваться. Спасла «вэдэшка» – неотъемлемый элемент любого набора инструментов, как в автомобиле, так и просто дома.

Если бы я снимался в фильме большинства современных отечественных режиссеров, то по сценарию мне бы следовало посмотреть в камеру и торжественно произнести вышеуказанную фразу, держа сине-желтый баллончик так, чтобы отчетливо виднелась надпись: WD-40. Отличная получилась бы реклама. Все лучше, чем рекламировать водку и слабоумие.

Я вошел внутрь. Желтый короб бросил на пол в прихожей под дощечкой с крючками, на которых висели какие-то лохмотья, лет двадцать назад походившие на одежду. Прямо – небольшая кухонька. Налево – просторный зал, служивший также столовой и спальней. Хрипло щелкнул выключатель: электричества не было.

В хорошо освещенной дневным светом комнате пахло детством, пылью и ностальгией. А ностальгия отдает душевными муками, подвальной плесенью и перегнившими яблоками, рассыпанными по всему двору.

Я выглянул в одно из четырех окон: яблони уже отцвели.

В доме все было так же, как десять лет назад, когда я уехал в Питер: посреди комнаты – большой прямоугольный стол, слева – шкаф с книгами, диван и два окна, справа – огромная кровать родителей, за ней сервант с жалкими остатками посуды и фотографиями, потом моя койка, с мерцающими над ней разноцветными узорами ковра. В стене напротив входа еще два окна, а между ними огромный квадратный телевизор на тумбочке. На окнах белые занавески. На столе белая вязаная скатерть. На стенах побелка.

Я подошел к шкафу и провел рукой по корешкам маминых книг. Алигьери, Ахматова, Бёрджесс, Боккаччо, Булгаков, Воннегут, Гессе, Гомер, Гончаров, Грибоедов, Дарвин, Дик, Достоевский, Драйзер, Дюма, Есенин, Ильф и Петров, Киплинг, Купер, Ленин, Лермонтов, Маркес, Маркс, Маяковский, Набоков, Некрасов, Ницше, Оруэлл, Пруст, Рабле, Сартр…

Вот! То что нужно.

Я вытащил томик Жан-Поля Сартра. На синевато-серой обложке столбиком значилось: «Тошнота. Рассказы. Пьесы. Слова». Я читал его еще в школьные годы. «За закрытыми дверями» перечитывал не один раз, пока жил с Верой. Пришло время освежить в памяти «Тошноту».

Только я открыл первую страницу, как услышал скрип калитки, выглянул в окно и увидел парня с лицом мертвеца. Судя по тому, что двор и дом были в идеальном состоянии, вряд ли это чудо наведывается сюда часто. Значит, пришел ко мне.

Я положил книгу и вышел на улицу.

– Приветствую, – произнес я нейтрально.

– Здорово, – отозвался он, стараясь выглядеть максимально непринужденно и высокомерно, что получалось отвратительно. – Я Костя, брат Веры.

Безликие стоптанные кроссовки, синие джинсы, протертые временем, а не во имя моды, серый вязаный свитер. Лицо у Кости было опухшим и обвисшим, хотя сам он чуть ли не в два раза тоньше меня. Красные потухшие глаза, половины зубов нет. Я знал, что Косте чуть больше двадцати. Выглядел он словно труп сорокалетнего алкаша.

– Ты ко мне? – поинтересовался я.

– Да! Перед Верой извинись.

Он замялся. Хотел еще что-то сказать, но не хватило то ли смелости, то ли словарного запаса. А скорее всего, Костя был просто не в состоянии нормально разговаривать: его лицо, освещенное красными закатными лучами, бережно хранило отпечаток бесконечного похмелья.

У меня тоже не было желания общаться с Костей. Я закрыл дверь и вышел со двора.

– Обязательно, – бросил я, не оборачиваясь на незваного гостя, сел в машину и поехал в центр.

Самара. Город призрачных воспоминаний, надежд и разочарований. Примерно сорок лет назад мой отец бродяжничал по стране на мотоцикле, подрабатывал где придется, подворовывал что плохо лежало и жил за счет дам, которых легко охмурял. В Питере на одной из квартир, где собиралась местная богема, он познакомился с длинноногой блондинкой, моей будущей матерью.

На той же квартире они зачали меня. Бабушка была против этого союза и настаивала на аборте, но мать не согласилась и позволила отцу увезти ее в эту дыру, куда сейчас вернулся я. В Самаре они сыграли свадьбу. Она – в первый раз. Он – в третий.

Когда мне было двадцать пять, мать умерла, а отец с усиленным рвением принялся спиваться. Тогда я и переехал в Питер на квартиру к бабушке, а через два года не стало и ее. Я сошелся со своей первой женой, но спустя три года развелся и вернулся в Самару, чтобы развеяться.

Здесь я познакомился с Верой, поселившейся с родителями и младшим братом Костей на «Корее» после переезда из Сызрани. Через месяц я забрал ее в Питер, где, не прошло и полгода, мы поженились.

И вот я снова в Самаре. Круг замкнулся: бесконечно длинный змей, кусающий себя за хвост. Все повторяется. Мы бродим, и бродим, и бродим по кругу. Из поколения в поколение, как члены рода Буэндия.

Когда я уезжал, запомнил Костю живым юношей с сияющими глазами. Он носил модную одежду и мечтал стать диджеем. А стал ходячим мертвецом. Большинство моих друзей постигла та же участь: кто-то спился, кто-то умер, один знакомый четвертый раз на зоне, второй лишился ног от переизбытка наркотиков, третий ушел служить по контракту и не вернулся. Если бы я не свалил, тоже давно бы сгнил. Я это называю: забрал район.

Отец же мой только пил, поэтому дожил до семидесяти и умер полгода назад. Костя, видимо, травится чем-то посильнее.

Я остановился на улице Куйбышева рядом с Ленинградкой – местной пародией на Арбат. Машину припарковал вдоль дороги.

Шагая по прямоугольной плитке, я внимательно изучал прохожих. Официально ограничения еще не сняли, но на улице людей хватало. Одни гуляли и о чем-то непринужденно болтали. Другие фотографировались в последних солнечных лучах. Третьи слушали уличного музыканта.

Рядом с фонтаном что-то громко обсуждали ребята студенческого возраста. Я прислушался. Один предлагал пойти на набережную и прогуляться вдоль Волги. Второй настаивал на том, что сначала нужно купить шаурмы. Третий хотел кофе. Девушка с дредами убеждала всех пойти на какую-то арт-выставку. Девчонка в черных широких джинсах и футболке с фотографией Курта Кобейна молча стояла рядом и смотрела в никуда, будто в трансе. Тушь вокруг ее глаз была размазана: то ли плакала, то ли это такой странный макияж. Еще двое парней тоже о чем-то галдели, словно на чужом языке.

«Никакой организации», – подумал я и пошел дальше.

Было довольно тепло, но руки леденели даже в карманах олимпийки: чувствовался озноб и какая-то тяжесть, будто я отравился. Так бывает еще, когда очень проголодаешься. Я остановился у ближайшей будки с хот-догами.

– Маску оденьте, пожалуйста, – с улыбкой произнес тощий паренек с неравномерной растительностью на лице, которую он пытался выдать за бороду.

– Наденьте, – пробурчал я, безрезультатно шаря по карманам: обмундирование курьера осталось в коробе дома.

Через дорогу сидела женщина на раскладном стуле перед низким пластиковым столом. Рядом стояла табличка: «Маски по сто рублей».

Я подошел к ней и оглядел ассортимент: в основном черные с цветочками и неопределенными принтами со всяческими улыбками. Я попросил обычную медицинскую за сорок.

Женщина достала целлофановую упаковку, послюнявила пальцы на руке без перчатки и выудила бело-голубую маску. Затем этой же рукой взяла у меня полтинник и отсчитала десять рублевых монет из потрепанного кошелька.

– Верх абсурда, – произнес я со злобной усмешкой.

– Что? – изумилась продавщица.

Я ничего не ответил. Взял маску, купил хот-дог и подошел к статуе Дяди Степы, на фоне которой фотографировалась женщина. Но фото, наверное, будут видны только ноги гигантского бронзового милиционера.

Этот здоровяк внушал доверие и спокойствие. Будто он – все, что нужно нам, людям. Он решит любой вопрос. Покажет, куда идти, на кого учиться, где работать, кого любить, кого ненавидеть. Он знает все. Он большой и сильный. Смелый и опытный.

Так дети думают о взрослых, боготворят их и мечтают стать такими же величественными. А потом вырастают и превращаются в бесформенную массу, не способную самостоятельно принимать решения. Они вдруг осознают, что взросление само по себе не делает умнее, сильнее, значительнее. Родители, воспитатели, учителя, директора, правители лишь играют отведенные им роли. Они не выбирали этот путь – как-то само так получилось. Все в этом мире случается само по себе, а право выбора и способность принимать решения – лишь иллюзия.

Я снова вспомнил тех ребят, которые никак не могли определиться, куда им пойти. Они там могут бесконечно спорить, пока либо не разбредутся в разные стороны, либо не найдется кто-то, кто скажет, что им делать.