Читать онлайн Забавные истории. Реальные истории из моей жизни

Редактор Сергей Евгеньевич Тарасов

Иллюстратор Сергей Евгеньевич Тарасов

Дизайнер обложки Сергей Евгеньевич Тарасов

Фотограф Сергей Евгеньевич Тарасов

© Сергей Евгеньевич Тарасов, 2024

© Сергей Евгеньевич Тарасов, иллюстрации, 2024

© Сергей Евгеньевич Тарасов, дизайн обложки, 2024

© Сергей Евгеньевич Тарасов, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0062-8968-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Воробей – несун

Рабочие дни шли один за другим. Устав сидеть перед компьютером на работе, я дожидался обеда и шел погулять на улицу. Обед я готовил по вечерам дома: варил суп с мясом, наливал его в банку и нес его на работу. Второго блюда у меня не было, – я привык, что на обед у меня только суп, а если я ел еще котлету с гарниром, то потом просто засыпал. На третье у меня был компот, который варил дома и нес его на работу в армейской фляжке, которую привез из армии несколько десятков лет назад. К компоту я покупал пряники, и этого обеда мне хватало вполне.

Обед у меня проходил в разных местах – в скверах, на лужайках или просто на скамейке перед любым домом, до которого я добирался в ходе моей обеденной прогулки. Как только я устраивался и доставал свой обед, тут же появлялись нахлебники – воробьи. Они любили поесть, и я им иногда кидал крошки и кусочки пряников. Однажды я не мог съесть все пряники, потому что взял их много, и решил узнать, сможет ли обычный воробей унести в клюве пряник, или только его часть. Обычно, когда я кидал крошку хлеба, воробей хватал ее и летел подальше от своих конкурентов, чтобы в одиночку съесть свою добычу.

Я отломил от пряника кусочек и кинул его в стаю воробьев. Самый нахальный воробей схватил его и улетел. За вторым кусочком пряника, который был больше, чем первый, погнался не менее голодный серый разбойник, схватив его на лету, и тоже улетел на обед. Мне стало интересно, утащит ли воробей большой кусок пряника. Отломил половину пряника, размером почти с половину воробья, и бросил на землю.

К нему сразу бросился командир этой воробьиной стаи, схватил его своим клювом и с трудом взлетел. Он летел в нескольких сантиметрах от земли, а за ним летела его свита – хотела отобрать и поделить на всех этот большой кусок пряника. Но командир с большим куском пряника в своем клюве постепенно набрал высоту и долетел до большого куста. Там, среди многочисленных переплетенных веток, подальше от своих подчиненных, он и приземлился, а потом принялся за свой вкусный обед. Воробьиная стая не решилась лезть в эти заросли и отправилась назад, надеясь, что я брошу им еще крошек хлеба, или пряник.

Но я уже все съел – и хлеб, и пряники, поэтому мне было нечего им дать. Воробьи потолкались на площадке, куда я бросал крошки хлеба, ничего не нашли, посовещались и полетели дальше – искать, где можно поесть. А я отправился на работу – обеденный перерыв подходил к концу.

Будильник

По натуре я сова. Привык ложиться поздно и вставать ранним утром мне очень не хочется. Поздними вечерами у меня всегда рабочее настроение, думается хорошо, и я этим всегда пользовался, когда работал геологом. В геологии, особенно когда начинался полевой сезон, дни казались длинными, и протекали незаметно. Вечера – короткими и кончались быстро.

Подъем обычно был часов в семь утра, сначала надо было раздуть угли в костре, подбросить в него дрова, и поставить чайник, а когда он закипит, сделать на скорую руку чай. После кружки горячего чая, организм начинал просыпаться. А после утренней сигареты он уже был готов к водным процедурам в каком-либо ручье, или в речке. И после умывания в прохладной воде я уже просыпался окончательно и был готов к завтраку. По вечерам рабочий, который был дежурным по кухне, варил на следующий день завтрак и обед, готовил сухие дрова на следующее утро, и на этом его обязанности дежурного в этот день заканчивались, и переходили к следующему рабочему.

Каждый раз весной, когда надо было выезжать в очередное поле, я говорил себе, что буду вставать раньше – ну, часов в шесть утра. И каждый раз, после недели – другой, я возвращался к обычному подъёму в семь часов утра. На какие хитрости и уловки я не пускался, чтобы передвинуть побудку на шесть часов, ничего из этого не получалось.

В этом новом полевом сезоне я твердо решил вставать пораньше. Сезон начался по нашему плану в мае. Мы погрузили свое полевое барахло в наш фирменный автомобиль Газ- 66 с надписью большими буквами на обоих бортах «Взрывпункт», все рабочие заняли пассажирские места, я устроился с картой в кабине, и мы отправились в теплые края – в Челябинскую область. В конторе я зимой уже выбрал замечательное место для нашего палаточного лагеря по карте – рядом была река, а ближайшая деревня располагалась километрах в шести.

Мы доехали вечером и разбили свой лагерь у самой речки, рядом с железнодорожным мостом на уютной полянке среди ивовых зарослей. Поставили три палатки – одну большую, в которой я устроил свой штаб и склад продуктов. В другой стали жить рабочие, а в третьей женщины. Водитель нашего Газ – 66 не пожелал жить в палатке, – у него была своя отдельная квартира в машине, в будке красно-оранжевого цвета с пассажирским и грузовым отделениями. В отделении для пассажиров было два длинных сиденья, и на одном он спал по ночам, а на другом принимал гостей, и там же по вечерам стоял маленький переносной телевизор.

Я взял с собою будильник, чтобы пораньше – часов в шесть утра просыпаться и сразу же вставать. Он был очень большой, красивый, с двумя звонками. Самым громким будильником из всех, которые когда-то у меня были, и который я отыскал в магазине, среди тихих и слабых его собратьев. Поставил его на стол, рядом со своей раскладушкой, и завел его на шесть часов.

Спал я хорошо, без всяких снов и кошмаров, и внезапно проснулся от громкого звона. Этот будильник обладал громким голосом и перед тем, как я его в темноте нашарил на столе среди журналов и карандашей, он звенел долго на всю округу и разбудил всех. Перепуганные птицы улетели, рыба в речке спряталась в глубоких омутах, а из палаток и будки раздалась недовольные сонные голоса. Наконец, я отыскал его на столе и заткнул ему глотку. Воцарилась тишина. Спать уже не хотелось и пришлось вылезать из теплого геологического спального мешка. Я вышел на берег реки, покрытой утренним туманом, чтобы умыться, и после водных процедур начал греметь своей железной литровой кружкой, наливая в нее вчерашний чай из закопченного котелка.

Рабочий день начался. Дежурный тоже поднялся и пошел к костру, к своим кастрюлям и сковородам. Потом и все потянулись на кухню, где сначала позавтракали, потом нашли свои приборы и стали проводить с ними обычную утреннюю процедуру – проверку питания и контрольные замеры таблетки с радиоизотопом цинка. Я забрал тем временем топокарты из сейфа, аэроснимки, засунул их в свою полевую сумку, и занял свое место в кабине. Когда постучали по кабине, что все готовы, водитель завел мотор, и мы поехали на аномалии, которые в этот день надо было проверить. Целый день ходили парами с радиометрами, отыскивая эпицентры гамма-аномалий, отвлекаясь только на обед.

Приехали с работы вечером. Я поужинал и засел за своим столом, планируя следующий день, а когда геофизики закончили приводить свои журналы в порядок и построили планы изолиний аномалий, по которым сегодня ходили, они принесли их мне – на проверку.

Вечера проходили как обычно. Вытащили сеть, которую я брал с собой, для того, чтобы не тратить драгоценное время на рыбалку удочкой. Сеть мне одолжил отец, который зимой вязал сети в теплом подвале, где стоял котел, обогревая наш просторный дом. Водитель взял с собой резиновую лодку, чтобы эту сеть поставить. И каждое утро и вечером мы выпутывали из сети по ведру рыбы: линей, карасей, и чебаков. Варили уху, жарили эту рыбу, и экономили, таким образом, на тушенке. Рабочие и геофизике играли по вечерам в шахматы, смотрели телевизор, и когда он надоедал, доставали карты и до полуночи играли в тысячу.

Я заканчивал свою работу уже поздним вечером. На улице было уже темно, и я сидел в палатке с керосиновой лампой, разбираясь в журналах, картах и планах, которые мне принесли. Вдруг в палатку стали заходить по одному какие-то люди. Вошло человек пять, или шесть незнакомых парней и остановились посередине, осматривая меня и спартанскую обстановку в палатке. Я встал из-за стола, за которым сидел к ним спиной, сделал пару шагом и вопросительно стал смотреть на нежданных ночных гостей. Каждому из них было лет по семнадцать – двадцать. Потом спросил, у них, кто они, и с чем пожаловали.

На мне была тельняшка в голубую полоску – как у десантников, но с длинными рукавами, – я купил ее в магазине перед самым отъездом. Короче, я был похож на десантника, как две капли воды. И они замешкались с ответом, потому что не ожидали встретить человека связанного с армией, тем более в десантном тельнике. Они, видимо, рассчитывали на простого мужика, одетого в геологическую спецовку. С бывшим десантником они связываться не хотели. И поэтому один из них попросил у меня воды – напиться. Фляга с питьевой водой стояла у входа в палатке, я взял ковш, и угостил всех гостей водой.

Когда они все напились, то потянулись к выходу. Последний обернулся и спросил, где я служил. Мой приятель Володя служил в десанте – в Каунасе. И я назвал этот город. Для этого парня название ничего не сказало, и он вышел следом за всеми. Я проводил их и вернулся к своей работе.

Шел второй год войны в Афганистане. И эта моя полосатая искусственная футболка, похожая на десантный тельник, спасла меня от неприятностей, которые были готовы причинить мне местные парни.

Уже было глубокая ночь, и чтобы выспаться перед рабочим днем, надо было ложиться спать. Хотел посмотреть, сколько уже времени, но будильника на столе не было. Я посмотрел под стол, рассчитывая его увидеть там – он, наверное, упал со стола, когда я шуршал бумагами. Но его там не было. Не было его и во всей палатке, которую я обшарил в надежде его найти.

Дежурный, которого я спросил, тоже не знал где будильник. Потом сам найдётся, решил я и залез в спальный мешок.

Утром я проснулся, как всегда – в семь часов утра. Будильник так и не нашелся. Я еще поискал его, но потом забыл о его существование. Наверное, его утопили в речке рабочие, или геофизики, которых он вырвал своим громким звоном из цепких и ласковых лап морфея. Мне с одной стороны, было его жаль. Но он сам виноват – так разбудил моих подчиненных, что они приговорили его к смерти, и приговор тотчас же привели в исполнение.

Волки

Пришел февраль, уже начало греть солнце и кое-где появились сосульки. Уставшие от зимних морозов люди потянулись с лыжами в лес. На улице стояла идеальная лыжная погода – и морозов нет, и ветра. Я тоже решил прокатиться, размять кости и прогулять заодно Тайгу. А то она уже долго сидела в своей вольере. Раньше было холодно гулять с собакой в лесу – то мороз наступал, то снегу выпадало столько, что и на лыжах можно в нем утонуть.

Я ехал по лыжне вдоль пруда. Лайка бежала сзади по моей лыжне, так как по снегу ей трудно было бежать. Для таких сугробов у нее лапы не доросли, а впереди меня бежать у нее не получалось – я то и дело катился с невысоких горок и все ее силы уходили на то, чтобы не отстать. Впереди был подъем на гору, дальше начинался спуск. Я съехал с предыдущей горы, и мне осталось метров десять до вершины следующей. Шумели от слабого встречного ветра высокие сосны, и с них падал снег. Я перестал катиться со склона, дальше надо было, опираясь на палки, преодолеть последние метры подъёма.

Когда почти взобрался на вершину, увидел волков, которые пересекали мою лыжню в каких-то пятидесяти метрах от меня. Их было штук шесть, или семь. Я не стал их долго рассматривать, так как позади меня уже догоняла Тайга. Когда она поравнялась со мной, нагнулся и уложил ее на снег. У меня вертелась в голове мысль, о том, что буду делать, если волки вздумают повернуть в мою сторону. Знакомство с целой стаей волков было опасным, и я боялся за собаку. Если волки вздумают напасть, я мог даже в лыжах забраться на сосну, но Тайга не умела лазить по деревьям.

Был в моей жизни такой случай, когда спасался от овчарки, забравшись на столб. Не помню, как я это сделал, – все происходило очень быстро, и пришел в себя уже на столбе, в пяти метрах от земли. Я держался одной рукой за столб, а другой за металлический прут, на котором висела лампа. Овчарка сидела на земле и глядела на меня, как охотничья собака на белку, которая в последнюю минуту взлетела на дерево.

Тайгу волки могли растерзать за считанные секунды. И я не давал ей даже голову поднять. Так прошло немного времени. Волки на вершине не появлялись. Я поднялся во весь рост, и увидел, что волчья стая направилась к пруду. Выбежала на лед, на котором сидели то тут, то там рыбаки и направилась по льду на противоположный берег. Лишь тогда отпустил Тайгу и вздохнул спокойно.

Недалеко от меня находилась небольшая деревня. Мне надо было пересечь ее и другим путем вернуться домой. Не доехав немного до домов, я увидел такую картину – два мужика стреляли по банкам из ружья. Подъехав к ним поближе, я возмутился тем, что они тут стреляют по банкам, а целая стая волков бегает рядом, в каком-то километре от них.

Они тут же встрепенулись и уже были готовы бежать за волками. Но уже поздно, объяснил я им, волки, наверное, уже на том берегу пруда.

Так всегда бывает в реальной жизни у охотников – или дичи нет, когда патронов много или патронов уже нет, когда рядом дичь.

А мы с Тайгой целые и невредимые поехали в сторону дома, подальше от таких встреч.

Воробьиные разборки

Три скворечника в одном огороде это нормально – летом в них живут разные птицы, с разными характерами. Главное, чтобы птичьи домики были подальше друг от друга. Иногда даже и не знаешь, кто в них поселиться весной, и в котором домике – может воробьиная семья, а может синицы или горихвостки. Все они летают весной и летом, трудолюбиво и сосредоточенно собирают в огороде вредителей, стараясь не мешать друг другу.

Раньше в огороде у меня был сначала один скворечник, но как-то я нашел на чердаке дома небольшой деревянный ящик. Сначала в нем лежали гвозди, потом, когда в ходе ремонта они закончились, я его разобрал и подумал, что из этих досок может получиться отличный скворечник. Зимой, когда было свободное время, я его сделал и весной повесил в огороде.

Теперь уже две пернатые семьи выводили в них своих птенцов. Я решил не останавливаться на достигнутом, и следующей зимой сделал еще один. Они располагались далеко друг от друга, и в окно из кухни было их видно – все три. За завтраком летом я всегда смотрел на кипучую деятельность обитателей этих скворечников, и мне надо было сделать еще один, четвертый – я уже нашел для него место.

Однажды весной в самом первом скворечнике пыталась поселиться горихвостка, а во втором, которых был в метрах десяти от первого, уже жили воробьи. К ним часто прилетали гости, и тогда им всем не хватало ветки над скворечником. Штук десять воробьев-гостей целыми днями чирикали, перебивая друг друга на этой ветке, и это был настоящий шумный воробьиный базар.

Когда настоящая певица, горихвостка, решила поселиться рядом с ними, это не понравилось всей многочисленной воробьиной шайке, и я стал свидетелем птичьей разборки. Выглядело это так: вся воробьиная стая уселась на ветки над скворечником, который облюбовала для себя горихвостка и подняла такой шум, что я вышел в огород посмотреть, что это там случилось. Оказалось, что воробьи выселяют горихвостку. Она терпела этот шум, сколько могла, но потом улетела – навсегда, искать более спокойное и тихое место, подальше от таких шумных и склочных соседей, какими оказались эти воробьи.

Наверное, характер у птиц, как у людей тоже бывает разный – иногда живет спокойная трудолюбивая воробьиная семья, а иногда живут такие наглые и шумные воробьи, что только диву даешься.

Глухарь

На берегу реки Чердынь прожили недели две. Я пару раз пытался поймать какую-либо рыбу, рассчитывал вообще-то на щуку. У меня был спиннинг, но пока не везло. Как-то раз я заметил на елке близи кухни крупную птицу. Выяснилось, что это рябчик. На базе были две пристрелянные две пневматические винтовки, такие же, как в тирах, и солидный запас спортивных пуль к ним. Принес одну и принялся за охоту.

Охотником я никогда не был. Повадки и привычки, диких зверей и птиц не знал. Больше знал про рыб, как их ловить и где, потому что отец у меня был любителем рыбной ловли, и постоянно брал меня и брата с собой на рыбалку. На Визовском пруду у него была лодка, и я часто бывал на рыбалке – и зимой и летом. Но ружья у него не было, и охота его не интересовала. Так бы и оставался бы лохом в охоте, если бы не эти пневматические винтовки. Оказалось, что рябчика довольно легко застрелить из этой винтовки даже с тридцати метров. Главное было в него попасть.

В армии я стрелял из автомата каждую неделю два года и научился хорошо стрелять. Поэтому легко застрелил неосторожного первого рябчика, который уселся прямо у нашей кухни на сухой елке. На вкус он оказался очень вкусным, но маленьким. Чтобы сварить суп для нашей бригады из нескольких человек, надо было два – три рябчика минимум. Если бы стая рябчиков после удачного выстрела не улетала, можно было настрелять дичь за считанные минуты на обед, или ужин. Но они редко оставались на месте, после того, как теряли одного из своих товарищей. А найти их вновь было непросто. Пришлось сделать манок из стержня для шариковой ручки.

Охота на рябчиков с пневматическим оружием оказалось очень увлекательным занятием. Даже лучше чем ловля хариусов, когда эта рыба вдруг неожиданно и резко хватает муху. Я бы не советовал сердечникам заниматься ловлей этой рыбы. Даже у меня сердце было готово выпрыгнуть из груди, когда она клевала. А ловил еще некрупных рыб – на перекатах небольшой речки недалеко от Екатеринбурга. До более крупных особей так и не добрался. Хариусов длиной с мою руку заметил перед самым отъездом в глубоком омуте. Вода в омуте была чистой и на дне шевелила плавниками целая стая этих рыб. Я оставил их на потом.

Манок оказался примитивным и не очень привлекал рябчиков. Но они откликались издали на свист и, подлетая, или подходя пешком, начинали сомневаться. Ходили кругами метрах в двадцати. Как только попадали мне на мушку, раздавался выстрел. Но заняться этим увлекательным делом мешала работа. Пришлось брать винтовку с собой. Один раз по пути на магнитную аномалию я услышал свист рябчика, и когда с первого раза промахнулся, то чуть не заблудился из-за этого рябчика. Он увел меня далеко от просеки, по которой мы с геофизиком шли на работу и, когда его, наконец, я застрелил, то понял, что не знаю, куда идти обратно. Солнца не было, стоял пасмурный день, и компаса у меня не было. И я начал орать во все горло. Потом услышал далекий окрик и вышел минут через двадцать к Александру, так звали геофизика. Это был для меня урок.

В этом сезоне часто приносил дичь. Она нам заменяла тушенку. Кроме того, это было увлекательное занятие. Было много интересных случаев в ходе такой охоты. Так как выстрела из пневматической винтовки почти н слышно, то рябчик после первого выстрела не улетал. Можно было стрелять по нему, пока не надоест. Один раз выстрелил по рябчику, который сидел в метрах десяти от меня раз десять, пока не выяснил, на сколько нужно было опустить прицельную планку. Прицельная планка сбилась, пока я за ним лез через мелкий березняк. В другой раз целая стая рябчиков уселась на нашу палатку ранним утром. А винтовку куда-то засунули, и пока ее нашли под спальными мешками, было уже поздно.

Однажды я ползком крался на свист рябчика, и винтовка была на локте. Так всегда ползал в армии с автоматом. Полз, а тем временем рябчик шел ко мне пешком. Мы увидели друг друга одновременно, и расстояние между нами было метра полтора. Я опешил на секунду от неожиданной встречи, и рябчик улетел.

Через некоторое время все магнитные аномалии были проверены, и нашему отряду пришлось сменить район работ. Надо было переехать на десять километров вниз по течению. Мы сколотили плоты, погрузились на них вместе с вещами и приборами, и поплыли. На новом месте обнаружилась рыба, и я тотчас поймал на спиннинг большую щуку. А дикого зверья тут было еще больше.

Однажды мы не могли заснуть от голоса росомахи, коренного обитателя этого леса. Более страшных и ужасных звуков я не слышал ни в одном фильме ужасов. Она кричала ночи три подряд, стараясь нас прогнать со своей территории, но мы не уходили, и она перестала нас пугать своими ночными криками.

Шли дни, мы находили эпицентры магнитных аномалий, бурили с братом вручную скважины, отбирали керн на пробы, и я еще мыл серые шлихи в многочисленных ручьях на минералы – спутники алмазов. И вот настал день, когда все магнитные аномалии были найдены, со всех были отобраны пробы, и можно было перебираться на свою базу.

Собрали большой плот, поставили на нем палатку, погрузили все наше имущество, и отправились в путь. Нам надо было проплыть по течению несколько дней и выйти у узкоколейки. Я сколотил небольшой плотик, метр на метр, и когда мы отплыли, стал на этом плотике печь лепешки – типа оладий. Напек целое ведро. Но так как оладьи уничтожались сразу, то запаса сделать не удалось. Я плыл на носу плота. Прямо передо мной на сковороде изготовлялись под моим внимательным взором лепешки, справа лежала винтовка, а слева спиннинг. В свободные от изготовления лепешек секунды, я кидал в реку блесну, или свистел в манок с винтовкой в руках. Но не удавалось ни поймать рыбу, ни подстрелить рябчика.

На второй день сплава заглянул в карту и выяснил, что река начинает петлять, образуя меандры. Течение становиться медленным, и, если вот здесь выйти, то через метров двести можно опять сесть на плот, но будет часа три на поиски дичи. Я так и сделал. Вылез на намеченной просеке и не спеша побрел через заболоченную пойму с винтовкой на плече и манком в зубах.

Стоял август, было еще тепло. Я шел в полной тишине по этой заросшей багульником и голубикой просеке в полной гармонии с собой и окружающим меня миром. Вдруг немного позади меня раздался страшный шум – трещали мелкие деревья, кустарники, с громким шелестом ломилась трава и слышался громкий плеск воды. Я остановился, ни жив, ни мертв. В голове была одна мысль, что напоролся на медведя, а из оружия у меня на плече пневматическая винтовка, из которой обычно стреляют в тире, а на поясе лишь один охотничий нож, слишком маленький для медведя.

С этой мыслью я начал поворачивать голову, готовый увидеть медведя, и приготовился к самому страшному.

По болоту слева от меня, метрах в десяти сзади, разбегался перед полетом огромный черный глухарь. Он махал своими крыльями и создавал такой шум, что я буквально впал в ступор. Стоял и смотрел на него, пока он не улетел. Потом стал приходить в себя. Закурил, присел на какую-то корягу и стал успокаиваться. Ни об какой – то охоте я уже не помышлял. Вышел на берег реки и стал ждать родной плот.

Грязный морж

Очередное лето с полевым сезоном закончилось, и мы расположились с геофизиком в небольшом уютном кабинете на втором этаже здания, которое занимала наша экспедиция. Как раз у бухгалтерии и окном, в котором выдавали аванс и зарплату.

Принесли туда с Александром кучу исписанных за лето полевых журналов, занимались обработкой своих данных с утра до вечера и после работы спешили окунуться в городскую жизнь. Только стали привыкать к ней, как шеф, посчитав, что время еще есть для проверки объектов в далекой казахстанской степи, выгнал нас еще на неделю – другую в поле. Мы не стали отказываться, и через день уже ехали на нашем красно-желтом Газ-66 по Челябинской области.

Аномалии, которые надо было нам посмотреть, находились в Казахстане среди бескрайных степей. Чтобы туда добраться, и вернуться обратно, надо было запастись бензином. В степях не было заправок, и мы взяли с собой двухсотлитровую бочку. До конца квартала оставалось несколько дней, и неиспользованных талонов на бензин в нашей экспедиции было много. В моей полевой сумке было этих талонов почти на полтонны. До конца квартала их надо было использовать, поменять их на горючее. Мы ехали и непрерывно заправлялись по дороге, чтобы их использовать.

В одной челябинской деревне у нас была летняя база. Переночевали в деревенском доме, а утром отправились на заправку. В бочку, которая стояла в грузовом отсек автомобиля просунули толстый и длинный шланг, и на заправке залили бензин не только в баки автомашины, но и в эту бочку – это было горючее, на котором мы должны вернулся в Екатеринбург. Возить с собою бочку с бензином было опасным делом, и мы закопали ее в одной березовой роще рядом с нашей деревней.

До южной границы Челябинской области мы проехали на бензине, которое было в баках, и заправились в последний раз в небольшом городе по талонам. Был как раз последний день сентября, и заправщик сначала не хотел принимать талоны. Тогда я вышел из себя, предложил взглянуть на нашу машину, которую надо было обязательно заправить. Он вышел из своей заправки и увидел красно-желтый Газ-66 с надписью на боку «Взрывпункт». Пришлось ему еще объяснить, что нам не следует даже посещать заправки из-за взрывоопасных материалов, с которыми мы работаем.

Ему крайне не понравилась наша машина, и он решил заправить, чтобы избавиться от нее как можно быстрее. Налил нам все баки автомобиля, и у меня, наконец, закончились талоны на бензин. Я вздохнул спокойно, так как на работу и возвращение горючего должно было хватить. Можно было приниматься за работу.

Нас было всего пять человек, и мы ездили на машине по бескрайней казахстанской степи. Останавливались на аномалии, проверяли ее и ехали дальше. Ночевали в пассажирском отсеке машины, где как раз помещалось четыре спальных мешка. Готовили еду на паяльной лампе, как только проголодались, и место для этого не выбирали. Мы были абсолютно автономны. Как-то раз встретили старый военный грузовик Газ-57, и я выпросил у солдат ведро бензина на всякий случай. Наш маленький отряд ездил по совершенно безлюдным степям, вдалеке от дома и лишний бензина нам не мешал, наоборот.

Шел пятый день наших скитаний. На топографических картах синими пятнышками были отмечены многочисленные озера с горько-соленой и соленой водой. Их было много, этих озер, и площадь некоторых из них были достаточно большими. Купаться никому в них нам не хотелось, потому что было уже прохладно и дул резкий степной ветер. Наш молодой рабочий, которому недавно исполнилось восемнадцать лет, решил, наконец, рискнуть и попробовать искупаться в одном из них.

На картах не были указаны глубины этих озер, только было написано, соленое, или горько- соленое. Выбрали по пути большое озеро с горько-соленой водой. Юноша вылез из машины, и под порывами холодного ветра стал раздеваться. Мы стояли рядом, одетые в теплые ватные геологические телогрейки и спортивные шапки около машины, и всем было интересно посмотреть на это осеннее купание.

В одних плавках он двинулся к берегу. До воды было метра четыре, и эти метры ему пришлось преодолевать по колено в грязи. Наконец, он добрался до воды, зачерпнул немного и попробовал на вкус. Потом повернулся к нам, с перекошенным недовольным лицом и сказал, что такой гадости ему никогда пробовать не приходилось. Мы уже стали мерзнуть, и сказали, чтобы он темпе окунулся, и что нам надо ехать дальше. Он стал искать место, чтобы окунуться, но не тут – было. Было мелко, и вода едва покрывала его колени.

Он шел по глади этого озера, все дальше и дальше отдаляясь от берега, но найти достаточно глубокое место ему никак не удавалось. Через метров двести он понял, что нырнуть здесь невозможно, и просто на миг лег в воду на спину, а потом пошел обратно. Вылез из озера и подошел к машине. Он был в грязи по пояс, и чтобы ее смыть, мы стали подавать ему воду из своей алюминиевой тридцатилитровой фляги. Постоянно при этом, ругаясь, он начал смывать грязь, потратив на это почти половину фляги. Наконец, он помылся, оделся и залез в теплый салон. На этом процесс купания благополучно закончился.

Мы нашли последнюю аномалию, отобрали с ее эпицентра пробы, и взяли курс на север – там, в лесу около деревни была закопана бочка с горючим, на котором мы должны доехать до Екатеринбурга.

Все шло замечательно и по плану. Бочка была на месте. Мы ее откопали, закатили по доскам в грузовой отсек, открыли, и залили бензин в почти пустые баки машины. А вечером уже подъезжали к своему городу.

Фотоаппарата ни у кого из нас не было, и мы смогли только нашими честными словами подтвердить факт экстремального осеннего плавания в грязи мелкого соленого казахстанского озера.

Дубовый коньяк

Мой отец и дед приехали на Урал давно, лет шестьдесят тому назад. Что их заставило покинуть родную Кировскую область, я не знал и никогда об этом у них не спрашивал. Отец как то съездил на свою родину перед самой пенсией, когда ему надо было подтвердить свой стаж. Он работал во время войны в артели, которая шила обувь для солдат, и тогда ему было всего четырнадцать лет.

Все мои предки по отцу были крестьянами из Кировской области, они жили около Вятской Поляны. Однажды, когда я ехал через Кировскую область, на одной остановке в электричку зашел молодой мужчина лет сорока, я взглянул на него и обомлел – он был похож на моего отца, как две капли воды. У меня было много отцовских фотографий, портрет, который висел на доске почета, в Торгстрое, где он работал столяром после того, как уволился с одного военного предприятия в уральском военном округе. Он меня брал иногда с собой на работу, и я до сих пор помню запах от деревянных изделий, которые он там делал. Лицо этого пассажира было точной копией этого портрета.

Он недолго ехал в электричке, и вышел на какой-то остановке. А я вспомнил, как с Наилем, моим приятелем из нашей студенческой группы ездил с ним на каникулы к нему в гости – он жил в Вятских Полянах, и когда я это узнал, мне захотелось посмотреть на родину моих предков. Мы поехали вместе ним ранней весной в Вятские Поляны на несколько дней. После второго курса у нас была геофизическая практика на базе в Верней Сысерти, и мы надеялись успеть съездить.

Вышли вечером с Наилем из поезда, и отправились к нему домой. Я познакомился с его родителями, потом пошли к его друзьям. В гостях у друзей выпили за наш приезд, знакомство, за нашу малую родину и наших родителей. Наиль куда-то пропал, а я не запомнил номер дома, где он жил. Днем бы я его нашел, но уже была ночь, и мне надо было дождаться рассвета.

Было еще только начало весны, но снега уже не было, на улице уже было не холодно, но и не тепло. Я нашел огромный куст, наверное, сирени, залез в середину и устроил себе там небольшую уютную берлогу. Хорошо там выспался, утром нашел дом родителей моего приятеля, и позвонил в знакомую квартиру. Наиль еще спал, но его отец меня сразу узнал. Когда я потерялся вечером, он устроил Наилю взбучку.

Мой приятель, наконец, проснулся, мы позавтракали, и снова отправились по друзьям. У одного мы задержались – почти до самого вечера. Весь день всей компанией, человека четыре, пили какое-то вкусное плодоягодное вино в больших и крепких темно-зеленых бутылках. Я вспомнил старый трюк, которому меня научили на какой-то пьянке, и стал его показывать новым друзьям. Он заключался в том, что голыми руками можно было выбить дно у бутылки. Когда мы выбили донышки у всех бутылок, которые у нас были, настал вечер, и наша дружная компания отправилась в местный парк.

В этом парке мне пришлось познакомиться с несколькими местными хулиганами, и я уже не помню точно, кто из нас устроил небольшую драку – я, или они. Но победителем из нее вышел я, и когда на шум прибежали родители этих вятских хулиганов, они стали меня умолять, чтобы я перестал их бить. Я послушался, и мы с Наилем отправились домой. Там поужинали и завалились спать:– нам предстояло днем уехать в Екатеринбург, на практику.

Я приехал домой и обнаружил, что у меня начали кровоточить десны, а на руках были порезы и какие- то болячки. Впереди был понедельник, и мне надо было явиться с вещами в институт, где нас должны посадить на автобусы, и увезти на нашу базу в Верхнюю Сысерть. Мама вечером сделала настой для полоскания из дубовой коры, налила его в бутылку, чтобы я полоскал десны. Я взял ее с собой. Настой был темно-коричневого цветы, как коньяк, очень красивый на вид, но без вкуса и запаха. Такая вот была интересная и красивая жидкость…

Автобусы привезли весь наш поток – три студенческие группы будущих геологов на базу, и мы расселились в одном длинном корпусе, в комнатах на четыре человека. Рядом с нашей базой был лес, пруд, дома отдыха, санатории, и мы начали знакомиться с этими незнакомыми, интересными местами, всей нашей студенческой группой. Ближе к вечеру водка и вино, которое мы собой брали, закончились, но было еще рано укладываться спать, и где взять недостающий алкоголь, было нам неясно. До магазина было далеко, и было уже поздно его искать, поэтому нам надо было допивать, что осталось.

Когда допили абсолютно все, что было, начали пить все, что попало: – зубную пасту, какие-то лекарства на спирту, но их все равно нам не хватило. Когда ко мне зашел Наиль, которому я похвастался еще в автобусе своей настойкой из дубовой коры, он мне сказал – «доставай свою бутылку». Он не знал, что это, – я ему не стал говорить, но цвет был у этого настоя очень красивый, как у настоящего коньяка. Деваться было некуда, и мне пришлось ее отдать.

Он ее открыл бутылку и долго нюхал. Но так и не понял, что это плескалось в ней. Эта красивая жидкость ничем не пахла, но по виду напоминала коньяк. Пара наших студентов, которые стояли рядом, наконец, устали ждать, и они потребовали Наиля или пить, или отдать бутылку им. Ему было жалко ее отдавать, и он сделал несколько глотков, а потом снова стал задумчиво смотреть на бутылку. Один из его приятелей спросил – «ну, как?». Наиль с отрешенным видом протянул бутылку своему приятелю, и сказал, что пить можно. Они втроем выпили мой дубовый настой, но ничего так и не поняли, – он был без вкуса, запаха и на вкус напоминала воду. На самом деле, так и было.

Мне так и не удалось пополоскать этим настоем свои десны, но я так и не сказал этим пьяницам, что они пили. Утром, после завтрака мы отправились с гравиметрами в лес, и всем пришлось выздороветь от похмелья – начались проблемы с настройкой этих капризных приборов, и мысли скоро переключились на учёбу.

После насыщенного событиями первого дня, мы всей группой отправились бродить по окрестностям и сосновому лесу, потом вышли на берег пруда, нашли там большой пирс с лодками, и прогуливались по этому пирсу до самого отбоя. Через день у меня прошли десны и зажили все болячки на руках – этому способствовали аромат хвои сосен и пихт, и свежий речной воздух с запахом водорослей.

Дятел

Пришла на уральскую землю холодная пора. Начиная с поздней осени пернатым помощникам приходится все труднее добывать в огороде червяков и букашек. И я начинаю подкармливать воробьев, синиц, выражая, таким образом, признательность за то, что все лето они боролись в огороде с вредителями. Когда выяснилось, что исчезли червяки в яблоках, то я объявил воробьям и синицам благодарность и увеличил в три раза количество кормушек – была всего одна, а стало три.

Начиная с утра, весь пернатый народ слетается ко мне в огород на завтрак, обед и ужин. Так как встаю поздно, то птичий корм засыпаю в кормушки вечером. Это в основном мелкая крупа и хлеб. Нечастым гостям снегирям и дроздам я посадил рябину и несколько лесных яблонь с мелкими яблоками. Яблочки они уже съели, а рябину еще нет – берегут ее для января и февраля. Нахальные сороки уже с удовольствием съели оставшиеся яблоки, до которых я не мог дотянуться, когда осенью собирал урожай на молодой яблоне.

Для синиц я вешаю сало, которое они очень любят. Его срезаю вместе со свиной шкурой с грудинки. Мне такие куски свиной шкуры не съесть, а синицы с удовольствием лакомятся. И долбят своими носами по окну на кухне, когда сало на этой шкуре исчезает. Сороки тоже любят сало, и срывали его с яблонь, когда я его туда вешал. Мне это показалось несправедливым, и я стал привязывать сало стальной проволокой к веткам деревьев. Но так как они продолжали, есть сало на проволоке вместо синиц, которым оно было предназначено и которым ничего не оставалось, то пришлось привязывать сало проволокой на газовую трубу. Есть сало сорокам стало неудобно – я наблюдал из окна, как пыталась одна крупная сорока сесть на трубу рядом с куском сала, но у нее никак это не получалось. Она была слишком толстая. Тогда сороки стали есть это сало в полете – порхали над салом, и кусали его прямо в полете.

Эти нахалки иногда пытались съесть и воробьиную еду. Как-то раз я заметил, что одна из сорок утащила у воробьев кусок хлеба из кормушки и закопала его в снегу рядом с теплицей. Уселась на крыше соседского дома, наблюдая за местом, куда закопала кусок с высоты. Я оделся, вышел в огород отыскал хлеб и закопал его в другом месте. Сорока смотрела за мной все это время. Когда я зашел на кухню, и занял место у окна, она слетела с крыши, убедилась, что куска нет, и начала его искать. В конце концов, она его нашла. Схватив его клювом, она улетела прочь – искать для него более безопасное место.

Кроме синиц и сорок, за салом еще забегают соседские коты. Эти пройдохи чуяли сало за много метров и лазили за ним на яблони по ветвям. Пришлось перекрыть им дырки в заборе, через которые они проходили через огород. А на участок деревянного забора я повесил рыбачью сетку, чтобы они не смогли пролезть.

Один нахальный и голодный кот вздумал перепрыгнуть через эту сеть, но не смог, и попался в эту сетку. В одно прекрасное утро я обнаружил, что сеть исчезла. Я сначала не понял, кому она могла понадобиться. Прошелся по улице и нашел ее в пятидесяти метрах от дома. Кот, который в нее попал, тащил ее по улице, пока не освободился. Такая вот была картина – пробежка кота по зимней улице в рыбацкой сети.

Этих вечно голодных котов я не намерен кормить зимой. У них есть на завтрак обед и ужин мыши и крысы. А у воробьев с синицами нет никакой пищи, кроме той, которую я им сыплю в кормушку. И специально для синиц я стал прибивать сало на оконную раму. Они приноровились его клевать, вцепившись в него своими острыми когтями.

Теперь, подумал я, все сало принадлежит только синицам. Коты остались с носом. Теперь, не в силах добраться до сала, они приходили и сидели под куском сала. Смотрели на него сидя на тропинке облизываясь. А потом оставили огород с салом в покое. И они, и другие названые гости.

Но ошибался. В одно утро я оторвался от своего завтрака на кухне от громкого стука. Выглянул в окно, и увидел дятла, который долбил своим клювом синицино сало. Он удобно уперся своим хвостом в раму и громко завтракал. Пришлось мне погрозить ему кулаком, и он улетел на яблоню ждать, когда я сменю гнев на милость. Я не собирался его помиловать, и тогда он улетел за червяками в лес.

На следующее утро он снова прилетел на завтрак. Поел сала и перелетел отдохнуть на яблоню, на которой для отвода глаз стал искать червяков. Я посмотрел на него и понял, что таким образом он хотел отблагодарить меня за вкусный завтрак. После яблони он перелетел на столб, на котором был скворечник и стал там искать червяков. Палка, которую он стал долбить, была очень старая и сухая, в ней не должно водиться червяков. Тогда он пересел на птичий домик, поглядел внутрь, и стал расширять своим носом вход у скворечника, чтобы пролезть в него и жить там, рядом с бесплатной столовой. Но тут мое терпение кончилось. Я вышел в огород и сказал ему пару ласковых слов. Ему не понравился мой тон и слова, и он от огорчения улетел в лес, переживать там свое горе.

Его не было в следующий день, и прилетел он на завтрак спустя неделю – так он сильно переживал, что я его обидел. Уселся на сало и не улетал, пока не наелся. Синицы и сороки заняли за ним очередь, и когда он улетел, в порядке очереди стали этим салом завтракать.

Синицы, видимо, заняли очередь на всю свою родню, так как только одна синца улетала, тут же ее место занимала другая. Воробьи же прилетели, как обычно всей большой семьей – их обычно собирается не менее двадцати. А когда они приглашают соседних воробьев, то стая становится такой большой, что мне не видно кормушки. Часть умных и мудрых воробьев сидят на снегу и клюют крошки и крупу, которую роняют молодые и неопытные воробьи, которые завтракают в кормушке. Место им мало, и в суете и толчее весь птичий завтрак сыплется на снег.

Так происходит весь зимний день, неделя, месяц и вся оставшаяся зима. Летом они вспоминают, что тут была столовая и прилетают поесть. Но весной я убираю кормушки, – они мне мешают. Тогда они занимают скворечники, чтобы вывести птенцов, учат их есть крупу и хлеб в бесплатной столовой, которая открывается поздней осенью и открыта всю зиму.

Живопись

Цветные карандаши стали мне попадаться каждый день, на каждом шагу. Когда в последние дни жизни работал геологом, я ими пользовался каждый день – раскрашивал ими геологические карты. На моем столе стояла большая карандашница из картонного пакета из-под кефира, – в ней стояли заточенные, готовые к работе карандаши всех цветов и оттенков.

Каждая горная порода, геологическая формация, или структурный этаж требовали своего, установленного ГОСТом, цвета. Карандашей всех цветов и оттенков мне вечно не хватало, и я собирал все карандаши – мне они все были нужны для работы. В один прекрасный и печальный день моя работа геологом закончилась, но все карандаши я утащил домой – я к ним слишком привязался. Никаких планов с последующим использованием цветных карандашей у меня тогда не было, и большая картонная коробка, в которой они лежали, постепенно пополнялась новыми, найденными в самых неожиданных местах, цветными карандашами. Она тихо лежала в моей тумбочке, и ждала, когда я снова примусь за рисование

Кроме карандашей, у меня есть небольшой набор кистей, который потерял на улице какой-то начинающий, но, наверное, талантливый юный художник. На всякий пожарный случай я его принес домой, сунул на полку в шкаф, и забыл на время о его существовании. Вспомнил об этих кистях уже на пенсии. Вышел как-то ранним утром из своей квартиры на общий балкон, достал из кармана сигареты, зажигалку, и приготовился глотнуть немного свежего никотина.

На своем личном балконе я не курил, после одного случая:– когда я стал выкидывать из окна окурок, он не стал падать вниз, на тротуар. Его подхватило ветром и занесло обратно. Куда он упал, я не успел заметить. Балкон был гордостью квартиры – большой, просторный, удобный и застекленный. Там висели красивые занавески моей работы, на полу лежал ковер, вероятно, персидский. В одном углу балкона стояло кресло, в котором я летом по утрам учил испанские и английские слова, а в другом находился стол, под которым были спрятаны картонные коробки с джинсовой тканью – результаты раскроя старых и новых джинсов. Все это богатство могло сгореть из-за этого окурка. Для того чтобы его найти, мне пришлось провести генеральную уборку балкона, – пропылесосить ковер, вымыть стекла и вытереть везде пыль. Больше, после такой работы, я даже и не пытался курить на своем личном балконе, а стал выходить на площадку запасного выхода – это была идеальная курилка.

Закурить я не успел – внизу, по тротуару шла девушка, и несла несколько картин. Я заинтересовался молодой, симпатичной художницей, и стал смотреть, куда же держит путь, это молодое дарование, с этими картинами. Она подошла к мусорным бакам, и потом вышла – без картин.

В глубине своей души я люблю иногда взглянуть на живопись, особенно на абстрактные картины, но никогда не пытался рисовать сам, после неудачных попыток нарисовать на лезвии охотничьего ножа, только что сделанного, тигра, или пантеру. Мне пришлось потратить часа два на этого тигра, и лишь потом заняться гравировкой.

До меня дошло, что она выкинула картины в мусор, и я сразу отправился за ними. Они стояли около бака и ждали меня. Я забрал их все, и дома стал их внимательно разглядывать. Они все были без рам – одни холсты, разные по размеру. На самом большом холсте была изображена женщина в сплошном купальнике синего цвета, двое следующих были посвящены трудовым будням строителей и инженеров, на следующем было изображено катание пенсионера на салазках, в компании маленькой девочки на коньках. Последний холст был с городским пейзажем, и он мне настолько понравился, что я через день повесил его в гостиной родительского дома, на самом видном месте.

Остальные холсты, по моему личному мнению, не представляли никакой ценности, – для меня, но я не торопился их выкидывать. Краску на них можно было удалить, и написать самому какой-нибудь шедевр – типа Джоконды. Я видел эту картину в Лувре, и мне не составляло труда что-то подобное написать самому. Пока времени этим летом у меня на живопись не было, – огород, электроника, ремонт, грибы… Лишь только поздней осенью я взялся за кисти и краски.

Сначала я убрал шкуркой с самой большой картины фигуру женщины в купальнике, оставил только ее немытое лицо. Пришлось потратиться на набор акриловых красок. Мне были нужны только небольшие стаканчики: с синей, красной, зеленой и желтой краской. Остальные цвета можно было получить, смешивая эти краски. В этом наборе оказалось еще акрил белого и черного цветов.

Сначала я хотел скопировать какую-нибудь работу известного художника, – но это было долго, трудно, и мне было лень заниматься этим делом. Пришлось придумывать сюжет самому. Я придумал самый простой из всех простых сюжетов – океан на другой планете, с красивыми, разноцветными водорослями, и двумя рыбами среди них. Женскую голову, которую не удалил от старого живописца, я украсил звездой, и выкрасил в тёмно-синий цвет небосклон со звездами и месяцем.

Первая картина у меня удалась. Я не стал ее продавать Русскому музею, а повесил на пустую стену в комнате для гостей, улегся на диван, и стал любоваться ею, пока не уснул. Проснулся часа через два, и сразу подумал о планах украсить все свободные стены моими будущими гениальными картинами. Они все должны быть в роскошных золотых рамах.

Но золотые рамы были для меня чересчур дорогими, и не подходили к обоям. Пришлось от них отказаться, на – время, и заняться карандашами. В одном книгообмене я нашел книжку детских раскрасок – там были такие мистические картинки, которые так и тянуло раскрасить, поместить в рамку и повесить над диваном в этой же комнате. Этих картинок формата А4 в книге было около двадцати, и я отобрал из них только восемь. Для них надо было сначала изготовить рамы. Покупать готовые рамы было для меня расточительством: – у меня был целая бутылка смертельного клея, который я подобрал на какой-то помойке в лесу. Она стоила в магазине почти тысячу рублей, и я подумал о сказочно богатых садоводах, которые выкидывают деньги на ветер. Отец мне оставил в наследство целые связки деревянных реек. Я их склеил, обрезал лишнее, покрасил, покрыл лаком и получились скромные, симпатичные деревянные рамки серого цвета.

Пока они сохли в теплице, я потрудился над этими раскрасками цветными карандашами, а потом растер карандашную окраску до такой степени, что следов от грифеля не стало видно. Осталось все бумажные листы поместить в рамы и повесить на стену. Когда эти удивительные фантастические рисунки были размещены над диваном, получился целый фрагмент картинной галереи – у меня дома.

У самого окна остались два пустых места, и они ждали, когда я на них повешу следующие шедевры живописи. Доставать из-за шкафа мольберт, искать краску, а потом выдумывать сюжеты для новых картин, было мне лень, и я просто нашел наволочку от подушки, на одной стороне которой была изображена буровая вышка, вся в снегу, а на другой стороне купание веселого и зубастого гнедого коня в лаптях. Ножницами я вырезал из наволочки эти два готовых холста, и приколотил их гвоздями к деревянной раме. Получились две готовых картины. Я повесил их у окна, и получилось очень здорово.

В моей спальне висит картина с изображением девы Марии, с младенцем на руках. Картина написана неизвестным художником маслом. Я уже и не помню, где я ее раздобыл. Но она висит уже давно, и мне нравиться по утрам смотреть на нее.

Несколько лет назад мне довелось посетить музей современного искусства в Санкт-Петербурге. Если не считать скульптур Ван Гога, все картины музея я не стал бы выставлять в своем доме. Я повесил бы только талантливые и красивые работы – собственного производства. Для них у меня осталось несколько пустых холстов, акриловая краска, мольберт и кисти. Я научился искусству изготавливать рамы – для своих будущих картин. Осталось немногое – написать их. Через месяц, когда снег растает, на улице и в огороде станет грязно и сыро, тогда я и займусь живописью. Напишу пару-другую шедевров, и буду ими любоваться каждый вечер, перед сном, для того чтобы ночью снились кошмары.

Каменная лихорадка

Начиналась геологическая практика после первого курса. Всем потоком, в котором было три группы, мы ездили по крупным карьерам в окрестностях города и преподаватели рассказывали о них, все, что считали интересным и нужным для нас. Было интересно, и мы слушали, ходили и смотрели во все глаза.

Один из глазастых студентов, проходя по тропинке рядом со стенкой карьера, в котором добывали асбест, заметил в ней небольшие кристаллы берилла и теперь сосредоточенно выковыривал их оттуда перочинным ножом, отпугивая всех, кто приближался к его находке. Ему позавидовали, и стали усиленно осматривать стенки и дно карьера. Но никому не повезло, и этой находкой все закончилось.

Следующий карьер, в котором добывали ультраосновные горные породы, находился то ли в Первоуральске, то ли в его пригороде. Нас привезли туда на нескольких автобусах, и мы нестройной толпой за преподавателем шли вдоль его отвалов, чтобы посмотреть на сам карьер, в котором происходили работы. Он оказался довольно глубокий, но нас туда не пустили.

У меня в кармане лежал прекрасно ограненный и прозрачный кристалл горного хрусталя, который нашел в каком-то походе, и я кинул этот кристалл ему под ноги. А потом громко ему сказал, чтобы он смотрел под ноги.

Он взглянул под ноги и тут же заметил кристалл. Поднял его, и у него загорелись глаза. Потом сделал стойку, как заправская охотничья собака. Все горные породы вокруг были темно зеленого цвета. И под ногами, и вокруг. В этих породах просто не могло, и никогда не было хрусталеностных жил. Но ему было на это наплевать. Он только что поднял с земли превосходный кристалл и жаждал найти саму жилу.

Фортуна показала ему нос, и он безрезультатно осматривал отвалы, дорогу, и потом, когда мы дошли до старого карьера, стал лазить по его стенкам в поисках хрусталя. Но его нигде не было. Так прошел час, в течение которого он ничего не нашел. Я и несколько моих друзей наблюдали за этим спектаклем, и наконец, когда решил, что хватит, признался ему, что кристалл подбросил я.

По-моему, он так и не поверил моему чистосердечному признанию. Пока мы не сели в автобус, он так и не успокоился. Его глаза обшаривали каждый квадратный метр, и успокоился только в автобусе.

Вот такая штука, эта каменная лихорадка.

Кобура от пистолета

Газ-66 остановился на обочине, и я выпрыгнул на дорогу. Через полчаса тут должна была пройти длинная колонна машин из нашей части с солдатами для оцепления какого-то мероприятия. Какого, я не знал, и лишь командиры нам говорили иногда, что едем на футбол, или на место падения пассажирского самолета. На мне была форма военного регулировщика – сапоги, черные под кожу штаны и такая же куртка, с белой портупеей, на которой была белая кожаная кобура для пистолета. На голове удобно сидел белый шлем с кокардой, а на руках под белыми крагами были белые перчатки. В одной руке я держал полосатый жезл.

Автомобильная дорога была четырехрядной. По ней в разных направлениях бодро сновали московские грузовые и легковые машины. В нескольких десятках метрах находился железнодорожный мост. Из-за него мне совершено не было виден участок дороги, на котором скоро должна появиться колонна. Меня высадили за перекрестком, на котором регулировал движение парень в форме ГАИ. Увидев, как я вылез из машины, он замахал мне и крикнул, чтобы я подошел.

Мне пришлось идти на перекресток, хотя было еще рано. Я выходил, когда уже было видно колонну наших машин, метров за триста – четыреста метров, и выходил на перекресток, чтобы устроить ей зеленый цвет. До этого момента стоял и курил на обочине, или на тротуаре, смотрел в сторону, откуда должна была выехать колонна с мигающими желто-синими маячками на головном ГАЗ-66.

Я прошел на середину перекрестка между пропускавшими меня машинами и встал с ним рядом. Он поинтересовался, есть у меня пистолет в кобуре. В кобуре мы обычно таскали сигареты и спички, я так и ему и признался. У него тоже на боку была кобура, но из искусственной кожи, тогда моя была кожаная. И он предложил обмен. Конечно, кожа была удобней и практичней. Но это было не мое личное имущество, а военное, и эту разницу я доходчиво ему объяснил. И не стал меняться.

Ему надо было еще сходить в туалет, но он не мог бросить свой пост, так как светофор на перекрестке не работал. Мое появление было для него просто подарком судьбы. Он попросил меня постоять несколько минут, пока его не будет, и мне пришлось войти в его положение. На перекрестке я остался один. Машины замерли, и их водители смотрели на меня. Пришлось заняться работой. Наши командиры ругались, когда нам приходилось регулировать движение гражданских автомобилей без на то оснований. Сейчас как раз был такой случай.

Я подал знак внимание, подняв над головой жезл, и сразу услышал со стороны моста глухой удар. Случилось ДТП. Не обращая на это внимание, я развернулся боком к осевой линии, и по главной дороге поехал поток автомобилей. Пара автомобилей под мостом не сдвинулась с места. Белый запорожец слишком быстро двинулся вперед и ударил стоящую перед ним автомашину. Хозяин его пробрался на осевую и уже приближался ко мне, с какими-то, видимо, претензиями. Но мне было недосуг с ним разбираться, так как я заметил вдалеке мигание желто-синих маячков. Это была головная машина колонны.

Пришлось рыкнуть на хозяина запорожца, чтобы он покинул перекресток. Мужик сбежал на обочину дороги и стал ждать меня там. Когда колонна благополучно миновала перекресток, я подошел к нему. Он стал жаловаться, что я плохо подал знак своим жезлом, и он по этой причине совершил наезд на впереди стоящую машину. Я не спешил его расстраивать своим ответом, потому что по тротуару приближался сотрудник ГАИ, которого я заменил.

Он подошел, узнал, в чем дело, потом посмотрел на мою кобуру. Я сразу понял, и мы тут же поменялись кобурами. Перед перекрестком уже стоял наш ГАЗ-66, и, попрощавшись с гаишником, я перешел дорогу и встал на обочине. На противоположной стороне улице сотрудник ГАИ уже разбирался с хозяином запорожца, и я сразу понял, что дела у него идут хорошо. Он стоял с полевой сумкой в руке и что-то писал, наверное, выписывал водителю запорожца штраф. Я помахал ему на прощанье, получил ответный взмах руки, и залез в кузов машины. Там уже было несколько солдат из моего взвода, они стояли на предыдущих перекрестках.

Таких случаев за время службы случалось много. Некоторые московские водители знали, что мы простые солдаты, и норовили проехать мимо нас, несмотря на наши запрещающие движение знаки жезлом. Приходилось некоторым наглым разбивать подфарники, а если машина ехала прямо на тебя, то получала увесистый удар по капоту. Жаловаться сотруднику ГАИ выходило им боком, они всегда становились на нашу сторону. Среди гаишников попадались парни, которые раньше служили в нашей части, и водителям помятых автомобилей абсолютно ничего не светило, кроме штрафа.

Особенно мне нравился перекресток на берегу Москвы-реки, перед гостиницей Россия. Там стоял небольшой шкафчик с переключателем знаков светофора, и я постоянно этим шкафом пользовался. Переключал с желтого на зеленый и спокойно стоял на осевой, ждал, когда длинная колонна из зеленых армейских грузовиков проедет через мой перекресток. Тогда я шел к шкафу и устанавливал прежний, автоматический режим. Хорошее место для службы.

Концерт летучих мышей

Мой приятель, с которым мы зимой ходили в лыжные походы, оказался летом большим любителем лазить по пещерам. И взял меня с собою, когда выдалась такая возможность посетить одну из пещер. Я согласился, сразу собрался, и мы поехали.