Читать онлайн Пообещай мне весну

Переводчик Мария Великанова

Редактор Елизавета Чебучева

Главный редактор Яна Грецова

Заместитель главного редактора Дарья Петушкова

Руководитель проекта Анна Василенко

Арт-директор Ю. Буга

Дизайнер Денис Изотов

Корректоры Татьяна Редькина, Анна Кондратова

Верстка Александр Абрамов

Фото на обложке Getty is

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля DesignWorkout^®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© 2019, Éditions Hurtubise inc.

Опубликовано по соглашению с SAS Lester Literary Agency & Associates

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2024

Мадам Савар, которая когда-то разглядела во мне искорку жизни

Горькая закуска на день рождения

В каждый день рождения мать по крупицам рассказывала мне, как я родилась. Из года в год она добавляла подробности, и даже когда я уверяла, что ей необязательно звонить ровно в тот момент, когда я издала первый крик, можно было не сомневаться, что 28 января в 00:14 я буду говорить с мамой по телефону. И этот год не стал исключением.

– Фабьена. Мы так долго ждали тебя. Мы с отцом знали, что из тебя выйдет прекрасный человек. Достойная личность.

– Мама…

– Фабьена, дай мне сказать. Я знаю, тебе не нравится мое увлечение эзотерикой, но такова уж моя природа.

– Сейчас четверть первого. Я жаворонок. Это тоже моя природа. Я устала.

– Ну конечно, ты устала, дорогая. А представь, как я устала тридцать лет назад, в это же время!

– Окей, продолжай, я слушаю.

– Мы сидели в гостиной и думали, как тебя назвать. Шли часы, но никакого озарения, ни одно имя не нравилось нам больше других. Тогда я попросила твоего отца написать на листочке какие-нибудь определения и сама сделала то же самое. Ты его знаешь, он всегда был рад игре! А потом выбрали друг у друга одно качество наугад.

– Тридцать лет назад не было словарей имен?

– Дай мне договорить! Отец выбрал «несравненную», а я – «фантастическую».

– Несравненную? Ты серьезно?

– Если честно, отец не обрадовался, но послушай, что было дальше! Я взяла оба листочка и долго смотрела на них. Вертела в уме слова. И вдруг они соединились. «ФАнтастическая» и «несравнЕНная» – получается «Фабьена»!

Мать ликовала, а я не могла вымолвить ни слова.

– Фабьена, ты понимаешь? Я приберегла этот сюрприз на твои тридцать лет. Тебе понравилось? Ты Фантастическая и Несравненная. Ты всегда была не как все, но в хорошем смысле! Только вот почему ты бросила Фридриха, я не понимаю.

– Пока, мама. Спасибо за новые подробности.

– С тобой что-то не так, по голосу слышно. Только не говори, что ты в депрессии. У женщин в твоем возрасте есть дети, и работают они полную неделю. Многим не хватает денег до конца месяца. Понимаешь, насколько тебе повезло, что ты получила наследство?

– Как же мне в голову не приходило? Может, отправить благодарственную открытку водителю, который сбил папу насмерть?

– Перестань… Я только прошу тебя, будь благодарна за то, что имеешь. Ты много знаешь людей, у которых есть целых два дома?

– Мама, я всего-навсего построила мастерскую за домом. Ты же знаешь, это мое рабочее место.

– Мастерская-дом, да. Не тебе бы впадать в депрессию, вот и все, что я хочу сказать. У тебя нет на это никаких причин.

– Спокойной ночи, мама.

– Спокойной ночи, Фантастическая и Несравненная.

Вдох, выдох

– Фабьена Дюбуа, кабинет 23.

Часы в коридоре показывали 14:14. У моих старых сапог ободрались носы. Почти как мое сердце. Я сидела, ждала и смотрела вокруг. Может, поменять имя?

– Фабьена Дюбуа, кабинет 23.

Голос звучал нетерпеливо. Я медленно поднялась и отправилась на поиски 23-го кабинета, чтобы познакомиться с новым семейным врачом. Что мне в таких местах нравится, так это голые стены – никаких картинок из жизни, никаких счастливых лиц, напоминающих о том, что мы несчастны. Я думала о нашем разговоре с матерью и все больше укреплялась в мысли, что она права. У меня есть все для счастья. И тем не менее мой мир рушится.

Стоило мне войти в кабинет, как мой шарф превратился в голодного удава, готового задушить меня, а сердце заколотилось. Очень быстро.

– Мадам Дюбуа? Садитесь, прошу вас.

– Простите, я должна выйти, мне плохо.

Голова кружилась, меня бросило в холодный пот и затошнило.

– Я умираю!

– Умираете? Нет, вы не умираете. Сядьте, снимите пальто и шарф. Закройте глаза и глубоко дышите.

Не знаю почему, но я ему поверила и послушалась. Я не могла умереть – только не сегодня, не в день рождения. Я закрыла глаза и представила, что я на озере. Я сидела на длинной набережной и смотрела, как на воде танцуют птицы. Я слышала, как вдыхаю и выдыхаю. Спустя несколько минут я вздрогнула, услышав голос врача.

– Вам лучше?

– Немного, да.

– Хорошо. Похоже на паническую атаку. С вами так часто бывает?

Я попыталась улыбнуться, но тут же разрыдалась.

– Да, я каждый день вот так умираю…

Переписка

В почтовом ящике меня ждал маленький желтый конверт. Я села на заснеженное крыльцо, чтобы вытащить и прочитать записку.

Фабьена,

Тебе тридцать!

С днем рождения! Здесь жаркое и тяжелое оранжевое солнце. Как будто на небе висит огромный фрукт. Я не скучаю по вашей зиме, но с удовольствием бы съела сейчас кусок праздничного торта и размазала тебе крем по лицу. Никогда не могла удержаться, ты же знаешь! Я вернусь весной. Не терпится уже!

Ты чувствуешь себя бодрее, чем в прошлом месяце?

Расскажи мне о своих новых картинах.

Привет твоему красавцу Фридриху,

Анна

Я аккуратно положила записку в конверт и прижала к груди. Моя лучшая подруга Анна всегда помнила о моей любви к бумажным письмам, посылкам и открыткам. И хотя ее жизнь была гораздо насыщеннее моей – она ужинала на одном континенте, а просыпалась на другом – она всегда улучала момент, чтобы отправить мне пару писем каждый месяц. Я смотрела на падающий снег и гладила бродячего кота, которого уже несколько месяцев подкармливала. Он был чем-то похож на меня – такой же потерянный.

Пока я отпирала дверь, зазвонил телефон.

– Алло?

– С праздником!

– Спасибо.

– Видишь, я не забыл тебя. Я никогда тебя не забуду.

– Спасибо…

– Пока.

– Пока…

Мне хотелось постоять в тишине, чтобы мы послушали молчание друг друга, но просить об этом было бы странно. Я аккуратно положила трубку, словно раненого птенца.

Анна,

Твоя открытка пришла вовремя. Если хочешь, я подожду, не буду есть без тебя торт, а когда ты приедешь, устроим кремовую битву. Мне необходимо посмеяться.

Помнишь, я рассказывала тебе о рыжем коте? Я стала его подкармливать. Не знаю, как у него это выходит, но не удивлюсь, если однажды обнаружу у него на лапке часы: он приходит утром и вечером всегда в одно и то же время. Ты поможешь мне придумать ему имя? У меня сейчас плоховато с воображением. Я пишу тебе, а на улице тихо падают снежинки, и мне хотелось бы быть столь же легкой, как они. Наверное, скоро так оно и будет, я потеряла несколько килограммов, есть больше совсем не хочется.

Ходила сегодня к врачу. Плакала, рыдала, задыхалась, а потом начала извиняться, что использовала все его носовые платки. Бедняга узнал всю мою подноготную за первые же несколько минут. Диагноз все еще звенит у меня в ушах: большое депрессивное расстройство. У меня? Так хотелось показать этому диагнозу большой фак!

Я сложила в углу мастерской полотна и кисточки, отменила вернисаж в Нью-Йорке. Этьен еще не знает. Честно говоря, я побаиваюсь его реакции.

Я рассталась с Фридрихом, хоть он и был против. Он только что звонил, поздравлял. Мы любим друг друга, но я не такая, как он думает. Не терпится тебя увидеть.

Фабьена

Вечером мне совсем не хотелось спать, хотя тело и голова налились свинцом. Сидя на подоконнике, я смотрела на вибрирующий мобильник. Меня всё поздравляли и поздравляли, а мне в день моего тридцатилетия хотелось сидеть одной в темноте.

Я пыталась понять, как же так получилось. Я много работала последние пять лет: писала и продавала картины, но никогда не уставала, это было моей страстью. Скорее дело в чувстве пустоты, которое постепенно занимало во мне все больше места, а я и внимания не обратила.

Мне часто напоминали о том, как мне повезло быть материально обеспеченной. Я же не видела связи между достатком и душевным покоем. Мне было плохо без всяких объективных причин, и с тех пор, как это началось, мне просто хотелось исчезнуть.

В шесть утра я внезапно подскочила: болела шея, потому что я заснула сидя, а еще мне казалось, что за мной наблюдают. Снаружи на подоконнике сидел мой красавец кот. Не знаю, давно ли он так наблюдал за мной, но он совсем не шевелился.

Я встала и отправилась искать ему завтрак. Если бы я закричала в холодильник, наверняка услышала бы эхо. Внутри все было совсем грустно: из того, что там завалялось, не сотворил бы чуда и самый опытный повар. Я натянула сапоги и вышла на улицу в пижаме.

– Ну что, приятель, как всегда вовремя? Мне почти нечего тебе дать: два ломтика ветчины и теплое молоко, буквально на донышке. Думаю, назову тебя Петрушкой. Просто это напоминает о лете.

Бедняга страшно проголодался, на улице был сильный мороз. Пронизывающий холод хорош тем, что замораживает даже желание плакать. Чертово желание плакать.

Посмотрев на окружающий меня бардак, вчерашний дрянной кофе и хлебницу с двумя засохшими кусками хлеба, я схватила пальто и ключи. Я не знала, куда отправляюсь, но решила уйти.

Звонок издалека

Был сильный гололед, и всякий раз, как я тормозила, машина превращалась в конькобежца, скользящего до полной остановки. Я всегда боялась водить, особенно зимой, из-за аварии, в которой погиб отец. На улицах не было ни души. Только собачники отважились выйти ранним субботним утром в такой лютый мороз. Несколько минут я ехала сама не зная куда, пока голодный желудок не начал рулить за меня. Припарковавшись у «Café du Mont», я глубоко вздохнула. Его хозяйка Джулия встретила меня так, будто мы сто лет не виделись.

– Фабьена! А я, было, начала беспокоиться! Фридрих уже несколько недель приходит один. У тебя работы полно, милая? Вон он там сидит, в глубине. Не знаю, почему он всегда выбирает дальний столик: народу-то в это время нет! Сейчас принесу два кофе.

Я не сразу поняла, о чем речь. А когда осознала, не смогла сделать ни шагу. Так и стояла между столами: шапка набекрень, растрепанные волосы и распахнутое пальто, не скрывающее, что я еще в пижаме. Стыд кусал больнее мороза и собирался пожрать меня полностью.

Фридрих явно думал о том же. Как же он был красив – блондин с прямым, как школьная линейка, носом! Мне всегда казалось, что длинный нос – гарантия успеха, как будто он выполняет роль штурвала на лице. На собственный крошечный нос фасолинкой я рассчитывать отказывалась: такой направления не задаст.

Я медленно подошла к его столику.

– Привет…

Теперь стыд меня уже переваривал, так что я, вероятно, стала прозрачной: Фридрих продолжал читать в газете раздел некрологов – нашу общую любимую рубрику.

Я прокашлялась, чтобы говорить чуть громче, и показала пальцем на газету:

– Ну что, как они поживают? Полный порядок?

Я пыталась шутить, но ничего не получалось. Я села за столик напротив него. Унизительно, что он не замечал меня. Джулия, наблюдавшая всю эту сцену, положила перед нами меню – так, будто это гранаты, готовые взорваться в любую минуту.

Ситуация напоминала сцену из фильма: за горами вставало солнце, я сидела в ресторане одетая в пижаму, напротив любимого человека, которого только что бросила. Спустя несколько минут Фред наконец-то снизошел до того, чтобы взглянуть на меня. Он выглядел как диктор на телевидении, собирающийся рассказать плохие новости.

– Мне звонила Анна.

– Из Аргентины?

– Из Парижа, из Мексики, из Сан-Паулу – разве это что-то меняет? Мы волнуемся за тебя!

Мне хотелось изобразить смех, сказать, что мне бывает трудно в это время года, нет вдохновения. Что ради этого не стоило звонить издалека. Мне хотелось успокоить его, но сил притворяться не было.

На салфетку капнули слезы. Логотип ресторана стало трудно разобрать.

– Я здесь с шести утра. Уже месяц прихожу каждую субботу. Подумал: когда у тебя в холодильнике вообще ничего не будет, я наконец тебя увижу.

– Я не понимаю… Как Анна могла позвонить тебе из-за этого? Она же не читала моего последнего письма, я отправила его вчера.

– Видимо, она достаточно хорошо тебя знает и поняла, что с тобой что-то не так.

Я смотрела на Джулию, которая теперь работала стрелочником, провожая клиентов ресторана от входа к самым отдаленным от нас столикам. Она выразительно подмигнула: ей хотелось помочь нам поговорить наедине.

– Я вчера ходила к врачу. У меня депрессия.

– Не стану делать вид, что удивлен: я давно догадывался. Одного только не понимаю: почему ты меня прогнала? «Подожду, пока станет лучше, а там посмотрим»? Я тебе нравлюсь, только когда все хорошо?

Ну разве это так сложно было понять? Во мне не осталось ничего привлекательного, ничего, что могло бы его возбудить. Я представляла, как он тратит все свои силы ради того, чтобы вернулись мои, и чувствовала себя виноватой. Я больше не знала, кто я, чего хочу, как дожить до конца дня. Разве я могла быть ему хорошей парой в таком состоянии?

– Ты заслуживаешь большего.

Фред нахмурился:

– Ты права.

Он встал, чмокнул меня в лоб и ушел.

Луиза Лебон, чемпионка по экстремальному сплаву

Умиротворенность этого места пленила меня еще в прихожей. Запахи дерева и смолы напоминали о лесе, в котором мы гуляли с Фридрихом.

Кабинет психолога, которого мне посоветовали, находился в старинном здании, и мне это понравилось. Приемная была скромной; на этажерке, заставленной комнатными растениями, стояло маленькое радио, и, пока я ждала свою очередь, тихо играла моя любимая песня. Это был знак. Какой? Я не знала, но мне нужно было найти хоть что-то положительное в этом утре.

Я любила приходить заранее, чтобы немного освоиться в незнакомом месте. Шкаф здесь ломился от книг. Я встала, закрыла глаза и провела пальцем по корешкам, пока не остановилась на одном. Сняла книгу с полки и прочла название: «Кто вы?».

– Фабьена?

Я вздрогнула. Луиза Лебон была готова меня принять. Я поднялась за ней по лестнице, от наших шагов громко скрипели ступени. Ее кабинет был совсем не такой, как я представляла в ожидании встречи: светлый и уютный, полная противоположность моему настроению.

– Здравствуйте, меня зовут Луиза. Если вдруг вам станет нехорошо, если вы почувствуете недомогание, сразу дайте мне знать. Наши встречи не должны быть пыткой, и я надеюсь, что смогу помочь вам почувствовать себя лучше. Видите, у меня всегда есть горячий чайник, много травяного чая на выбор и кружка для вас.

Луиза была высокой блондинкой лет пятидесяти, с настолько проницательным взглядом, что ей не требовалось много знать о вас, чтобы сразу все понять. Волосы были прихвачены золотистой заколкой, туника в цветочек танцевала вокруг нее при малейшем движении. Казалось, она была одета в свой лучший майский наряд. На ее фоне я выглядела еще более запущенной.

Я впервые пришла к психологу и не знала, что делать. Тратить ее время зря не хотелось, я ведь сама решилась записаться к ней. Я надеялась, что у нее получится помочь мне превратить слезы в слова, а потом – в воспоминания.

– Я наткнулась на книгу в вашей библиотеке – «Кто вы?»… Я не знаю… Я больше не понимаю, кто я…

Меня душили слезы. Я пробыла у нее только несколько секунд и уже не знала, что сказать. Жестом я показала, что мне нужно время, чтобы взять себя в руки.

– Не спешите, Фабьена, у нас целый час впереди. Не торопите себя. Если в первую встречу вам говорить трудно, будем просто смотреть в окно. Снег так сияет, что с каждым годом я все больше люблю зиму. Я потому и выбрала для работы именно эту комнату: солнце входит сюда без стука, и мне нравится вслушиваться в шорохи дома в тишине. Не смущайтесь: молчание тоже может быть благотворной частью пути. Я буду сопровождать вас.

Она была идеальна. Мне хотелось попросить ее быть со мной днем и ночью. Не успела я провести в ее кабинете и нескольких минут, как она уже бросилась в самое сердце закрутившего меня водоворота. Луиза была чемпионкой по экстремальному сплаву по бурным рекам жизни своих пациентов. Луиза, а защитный шлем у вас есть? Некоторые участки течения особенно опасны.

– Я больше ничего не хочу.

Она взглянула на меня с грустью.

– А чего вы хотели раньше?

Всего! Я хищно пожирала жизнь, я любила гулять в горах, часами кататься на велосипеде. Я любила принимать гостей, обниматься, готовить, вязать. Я любила баловать любимых. Мне нравилась моя жизнь.

– Жить.

– Вы планируете с этим покончить?

Да уж, Луиза была прямолинейной. Конечно, этот вопрос смутил меня, но я понимала, что его следовало задать. Планировала ли я? Что изменилось бы, если бы я ответила «да»? План – ведь его нужно строить, переделывать. План и сам может поменять планы. Скажи я вам «да», вы ведь отправите меня куда-нибудь, Луиза? Что там со мной будут делать?

– Нет, нет у меня плана. Меня посещала эта мысль. Но я не думаю, что смогла бы пойти до конца. Я хочу жить как раньше. Вот и все. Наверное, я смешная и жалкая, да?..

Я смеялась и плакала одновременно. Тушь превращала слезы в серые капли, которые я пыталась смахнуть. Я знала, что Луиза Лебон уже переживала когда-то то, о чем я рассказывала. Я видела это по ее глазам.

– Нет, вы не смешны и не жалки. И если вам кажется, что вы обуза, знайте, что это не так. Депрессия – это болезнь, которая лечится большой нежностью к себе. Есть ли у вас поддержка?

Я кивнула, а надо было ответить, что, наоборот, я почти ото всех отстранилась, чтобы быть одной.

– Отлично. Не беспокойтесь, со временем к вам вернется удовольствие от того, что вы любили делать раньше. Пока что, даже если это кажется наилучшим решением, не прячьтесь, не отдаляйтесь от других. Те, у кого никогда не было депрессии, скорее всего вас не поймут, но, если попытаются помочь, принимайте помощь. Депрессия любит оставлять вокруг нас выжженную пустыню. Я рада, что сейчас вы здесь, вы совершили важный шаг, придя сюда сегодня.

Ее слова находили во мне отклик. Мне становилось лучше, когда я слушала, как говорит Луиза. После сеанса я с удивлением обнаружила, что считаю дни до следующей встречи.

Я видела ворону, зайца и свет

Мне везет, я живу у подножья горы. По совету психолога я уже 30 минут гуляла по лесу, глубоко дышала и слушала, как птицы смеются над зимой. Мне тоже хотелось показать язык этому времени года.

Я любила неподвижно стоять и слушать пение птиц, пытаясь угадать, кто же сейчас щебечет. А если мне удавалось разглядеть певца, я доставала блокнотик и записывала его приметы. Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда закаркала ворона. Я дернулась от неожиданности. Мне не хотелось отвечать, но эхо звонка распугало белок, и этого было достаточно, чтобы я почувствовала себя виноватой.

– Алло?

– Это я. Ты была права. Я заслуживаю того, чтобы ты лучше себя чувствовала. Позволь мне заботиться о тебе. Я сходил за покупками и готовлю ужин. Жду тебя дома.

Фридрих повесил трубку. Видели бы вы меня – среди елок, сосен, кленов и лип, с разинутым ртом и круглыми от удивления глазами. Мне хотелось перезвонить, но я вспомнила о том, что сказала мне Луиза.

Я все еще неподвижно стояла, наблюдая за тем, как падает снег и поднимается ветер, когда снова зазвонил телефон. На этот раз он нарушил покой хохлатой желны.

– Алло?

– Это Этьен. Как дела?

– А у тебя?

Я взяла за привычку не отвечать и сразу задавать собеседнику тот же вопрос. Это всегда работало.

– Мои – плохо: ты отменила вернисаж, не обсудив со мной. Фабьена, ты шутишь, что ли?

– Мне сейчас не хватит сил на то, чтобы организовать выставку.

Я смотрела, как садится солнце. Тени деревьев на снегу были так прекрасны!

– Да разве тебе нужны силы для того, чтобы стоять с кисточкой в руках? Ты плюешь на шанс стать известной в Нью-Йорке, потому что у тебя нет сил?

– У меня депрессия.

Я шла и смотрела на свои ноги в снегу. Никто не говорил мне, что депрессия освобождает от гордыни.

– Опять громкие слова. Ты преувеличиваешь! Фабьена, я знаю тебя с твоих восьми лет, и ты всегда строила из себя жертву. Помнишь, как уверяла меня, как та простуда тебя убьет?

– У меня был мононуклеоз!

– Простуда, мононуклеоз, грипп – все одно и то же. У всех периодически не бывает сил. Дай себе пинка под зад, депрессовать будешь после открытия!

Я сбилась с пути. Все это время я шла, опустив голову, с яростью в сердце и в теле из-за того, как он со мной говорил.

– Я строю из себя жертву? Ты правда так думаешь?

Передо мной пронесся заяц. Поднялся ветер, снег шел все сильнее.

– Да! И скажи мне спасибо: иногда полезно, когда тебя спускают с небес на землю. Судя по твоей реакции, я, видимо, первый, кто это сделал!

Почти стемнело, я уже не видела своих следов. Я слышала, как Этьен продолжает вещать, но не слушала его.

– За меня можешь не переживать, я твердо стою на земле. Обеими ногами – они, кстати, замерзли и все в снегу. Быть не может, неужели я заблудилась?

Последние слова я произнесла как будто самой себе.

Я уже не видела дом. Из-за разговора я ушла намного дальше, чем собиралась.

– Чего? – непонимающе спросил Этьен.

– Иди в жопу!

Мне ответило далекое эхо. К черту и лес, и его милых обитателей, наверняка я всех распугала. Да хоть бы и вся гора пустилась бежать, я бы ее не пожалела. Я привыкла плакать, а не злиться, и не знала, что делать с таким ураганом эмоций.

Этьен и раньше, бывало, доводил меня до предела в работе, но я впервые решилась возразить ему. Я подумала: а что бы сказал мой отец об этой ссоре? На чью бы сторону он встал?

Когда двенадцатилетний Этьен постучал к нам и предложил подстричь газон, он и представить не мог, что сразу станет тем самым сыном, которого у моих родителей никогда не было. Он почти все время проводил в нашем доме, чинил, ремонтировал по мелочи, а отец гордился и радовался, что может научить его всему, что знает о ландшафтном дизайне.

На мои восемь лет Этьен подарил мне комикс, и, задувая свечки, я загадала, чтобы он стал моим старшим братом. Он часто приходил к нам ужинать, а если родители уходили куда-то вместе, меня оставляли с Этьеном. Когда отец погиб в автокатастрофе, Этьен еще больше сблизился с матерью и со мной. А когда мне исполнилось 25, он предложил мне помощь в продаже картин и стал моим менеджером.

Сердце у меня так колотилось, что я не могла сосредоточиться. Куда идти? Хорошо бы позвонить Фридриху, чтобы он вышел навстречу, но в ярости я так далеко зашвырнула телефон, что теперь его было не отыскать.

Я знала этот холм как свои пять пальцев – и не могла найти дорогу. Каждый шаг заставлял сжимать зубы от боли. Будто ожог и открытая рана одновременно. Бушевал ветер, снег щипал мне кожу. Простой телефонный звонок – и настолько сбил меня с курса, почему? Мне было никак не отдышаться.

Терапевтическая послеобеденная прогулка обернулась кошмаром.

Остановившись, я увидела, как вдали поблескивает между ветками желтая точка – наверняка свет моей мастерской. В свое рабочее пространство я никого не приглашала, это было мое убежище в лесу, за домом. Я построила мастерскую высоко, чтобы видеть окрестности, но главным образом чтобы быть ближе к птицам. Думать о том, почему там горит свет, было некогда – я поспешила к нему.

Я знала, что есть тропка, ведущая к дому, но ее замел снег. Худо-бедно я пробиралась напрямую через лес. Сухие веточки хлестали меня по лицу, но щеки так замерзли, что я не чувствовала боли.

Я была убеждена, что заслужила это испытание. Голова самовольно решила подставить меня и впасть в депрессию? Тогда я накажу свое тело. Вперед! Хотя я с трудом дышала, ноги превратились в две большие ледышки, а легкие углем горели в груди, кипевшая во мне ярость заставляла бежать вперед. Бежать, падать, снова вставать лицом к буре. Вперед! Продолжай! Шагай и не жалуйся!

Наконец я добралась до дома. Фридрих, который уже натягивал сапоги, тут же вскочил.

– Черт возьми, где ты была? Что случилось?

Я не знаю, тепло ли меня так оглушило, но вдруг все потемнело. Как лес февральским вечером.

Спасибо…

Я проснулась от солнечного света. Невозможно было поверить, что накануне нас накрыло самым сильным бураном за всю зиму. Я хотела сесть, но голова так отяжелела, что я не могла даже приподнять ее. Ноги болели как от ожогов, руки распухли, лицо страшно ныло после того, как его отхлестали ветки.

– Как вам спалось?

Медсестра измерила мне пульс, давление, температуру.

В это время в палату вошел Фридрих с двумя чашками кофе.

– Фабьена!

– Почему я здесь?

– Ты пришла домой с окровавленными щеками и потеряла сознание. Я вызвал скорую. Когда тебя привезли сюда, ты говорила…

– Что?

– Что-то странное. Про лес, про выставку. Еще про желтый огонек и Этьена. Абсолютно бессвязно. Они решили оставить тебя под наблюдением.

Я смотрела в окно. Машины были похожи на модельки, которые катают по игрушечным дорожкам. А если жизнь такая и есть на самом деле? Игра? Трудно поверить, что в каждой из этих машин сидит тот, кто каждое утро встает на работу. Одна эта мысль уже нагоняла усталость.

– Фабьена, я не знаю, правильно ли я поступил, но вечером твой бродячий кот ждал ужина перед дверью, я его покормил, а потом решил укрыть от непогоды и запустил в мастерскую. Он тут же свернулся клубком на диване, как у себя дома. Я оставил свет, как ты обычно делаешь.

– Спасибо…

У меня не было сил ничего объяснять. Я повернулась на бок и закрыла глаза. Я была на пределе.

Зонтик

Я хорошо помню, какая была погода, когда я впервые встретила Фридриха. Это случилось рядом с кафе «Thym & Sarriette» у подножия горы. Я ждала Анну на улице под дождем.

– Возьмешь?

Он стоял в дверях и протягивал мне зонт.

– Нет, спасибо, я должна промокнуть.

– Должна?

– Ага! Моя подруга вечно опаздывает, когда мы здесь встречаемся. И я использую каждую возможность напомнить ей, какой это противный недостаток. Если бы она пришла вовремя, я бы не промокла, сидела бы в тепле и ела сэндвич!

Лило все сильнее. Бедняга, похоже, ничего не понимал.

– Но ты и не промокла бы, если бы взяла зонтик…

– Да, но тогда мы бы не разговорились. Я бы тебя поблагодарила, и ты вернулся бы к клиентам. А пока что ты по-прежнему стоишь и протягиваешь мне закрытый зонтик.

Он кивнул, смеясь, и раскрыл зонт.

– На, возьми. Представь, что это букет.

Мне казалось, что я хитрая, но он оказался куда хитрее. Кто же откажется от цветов?

Я стала ходить в это кафе каждый день. Ехала на велосипеде до подножия горы. Садилась за столик в глубине, чтобы удобнее было наблюдать за Фридрихом, который готовил, а иногда и разносил еду по столикам, к огромной радости посетителей. Непонятно, что нравилось людям больше – его акцент или его кухня, но кафе всегда было забито битком.

Я часто встречалась там со своим менеджером, чтобы обсудить возможные места для выставок, но всегда старалась увидеть Фридриха.

– Сядь здесь, так ты его увидишь: вон там, на кухне, в черном джемпере.

– Да, но мы здесь, чтобы говорить о работе, а не о твоем последнем мимолетном увлечении.

– Ну честное слово, Этьен, я столько времени тебе рассказываю о нем!

– Вот именно. Если бы он тобой интересовался, то хотя бы взглянул на тебя.

– Да блин!

– Чего?

– Сиди здесь. Не двигайся.

Я пробралась на кухню в поисках Фридриха. Передо мной возникла официантка.

– Чем могу помочь?

– Могу ли я поговорить с поваром? Я аллергик.

– У него перерыв, он вышел на балкон.

Я знаком попросила Этьена подождать. Издали увидела, как он закатил глаза.

На балконе я заметила Фридриха, он молча улыбался.

– Привет…

Он позвал меня.

– Послушай.

Я не знала, что именно я должна послушать, но подошла. Вдруг я услышала пение птицы. Это было потрясающе.

– Это крапивник. Он где-то тут прячется в подлеске и прыгает с места на место. Я со вчерашнего дня пытаюсь его разглядеть, но, кажется, это совсем маленькая птичка.

Фридрих шептал.

– Там за столиком сидит мой менеджер. Не возлюбленный.

Эти слова я тоже прошептала.

Перешагнуть сплошную

На обратном пути мне казалось, что с тех пор, как я попала в больницу, прошло много месяцев. В палате было четыре пациента, и все спешили выписаться. Все, кроме меня. Мне так нравилось ничего не делать. Когда голова шла кругом, я закрывала глаза. Мне не нужно было думать о еде – все приносили на подносе.

Даже если я пила только чай и ела одни мюсли, этого было достаточно. Моя кровать стояла у окна, я могла наблюдать, как меняются картинки на небе: оно было то серым, то облачным, изредка синим. Если мне хотелось немного развлечься, я смотрела на парковку внизу. У меня кружилась голова от мысли, что все эти люди целыми днями работали. Я не беспокоилась о том, какой мне поставят диагноз: я уже знала его.

У меня было плохо с головой, но лечили тело. Тяжелое обморожение.

В каком-то смысле мне стало легче от того, что я оказалась в руках медиков: ни о чем не нужно было думать, все делали за меня. От меня требовали только, чтобы я отдыхала, а мне это и было нужно. Никто не настаивал, чтобы я выздоравливала быстрее. От меня требовалось посвятить все свое время выздоровлению. А значит, я была идеальной пациенткой, ведь этому критерию я полностью соответствовала.

Меня выписали в понедельник. Когда врач сказал, что мне пора домой, я почувствовала ком в горле. Я хотела сказать, что, хотя мое лицо, руки и ноги чувствовали себя лучше, сама я была не готова. Я хотела остаться у них, на кровати у окна, я бы никому не помешала…

– Ваше обморожение пройдет, не волнуйтесь. Главное, заботьтесь о себе. Вы можете в любой момент прийти в отделение неотложной помощи, если почувствуете себя неважно. У нас изумительная команда. До встречи!

Я в замешательстве села в машину Фридриха.

– Врач сказал: «до скорого».

– Ты записана на прием?

– Нет. Он увидел в карте, что у меня депрессия. И стал рассказывать об их замечательной команде неотложной помощи.

Казалось, Фридриха это озадачило не меньше, чем меня.

– Он сказал мне «до скорого», Фред.

– Это формальность. До свидания, до скорого – для него это одно и то же. Не беспокойся.

Я опустила спинку сиденья и смотрела, как за окном проплывают деревья.

Что, если это дурной знак? А если врач знает, что скоро я окажусь здесь, с панической атакой или, еще хуже, мертвой?

– Останови машину.

– Здесь, сейчас?

– Остановись, мне нужно выйти.

Уже несколько минут я шагала вдоль трассы. Пейзаж был не самым красивым, но мне нужно было подышать ледяным воздухом, чтобы мысли прояснились. Ноги по-прежнему сильно болели. Я смотрела, как мимо на большой скорости проезжают машины, и думала, как легко перешагнуть сплошную линию. Меня собьет машина, как тупого сурка, и я скачусь в кювет. Прощай, жизнь, между нами все кончено.

Когда я дошла до машины Фридриха, который ждал меня чуть дальше, паника слегка рассеялась.

– Дома тебя ждет прекрасный сюрприз.

Мне не хотелось никаких сюрпризов, но я изобразила заинтересованность.

Как маяк во время шторма

Когда Фридрих припарковался, я увидела, что из дома выходит Анна.

– Фабьена!

Она подбежала ко мне, вытянув руки, готовая подхватить. Давнишняя подруга, с кукольным личиком, со светлыми прямыми волосами до плеч и румяными щечками. Раньше я бы запрыгала от радости, рассмеялась бы. Моя лучшая подруга вернулась домой спустя столько времени…

Я открыла дверцу и бросилась в ее объятия, а потом рухнула на землю. Наверное, это было совсем не смешно, никто не засмеялся. Я стояла на коленях, опустив голову, и, наверное, казалось, что я молюсь, но я кричала, колотя замерзшую землю. Это было сильнее меня, нужно было изгнать из головы мысли, которые преследовали меня все последние недели. Чем больше я разрушалась, тем крепче становились они. Нельзя было проиграть эту битву.

Я не знаю, как долго я боролась с паникой в снегу; они подняли меня вдвоем. Мы пошли в сторону дома, но я с трудом проговорила:

– Я хочу в мастерскую.

Я уже забыла, как хорошо у меня в мастерской, в моем втором доме. Он похож на старый маяк, высокий, трехэтажный, со множеством окон. С потрясающим видом на лес. На первом этаже гостиная с диванами, большая библиотека и маленькая кухня, на втором – две спальни и большая ванная, на третьем – мастерская со всем необходимым для живописи.

А еще там был мой прекрасный кот, он явно чувствовал себя здесь как дома. Гулял с этажа на этаж и постоянно мурлыкал.

Первые дни после моей выписки из больницы были очень спокойными. Я много спала, а когда просыпалась, Анна помогала мне встать и умыться. Однажды, когда она ополаскивала мои волосы в раковине на кухне, я заплакала.

– Мне стыдно.

– Мне тоже, – сказала Анна.

– Почему?

Анна взяла отпуск на месяц раньше, чтобы приехать сюда. С тех пор она была со мной, трудилась как пчелка, готовила, убирала, подходила к телефону, присматривала за котом и подкармливала птиц. В общем, ей уж точно нечего было стыдиться.

– Потому что я должна была согласиться стать твоим менеджером пять лет назад. Уже неделю я ежедневно говорю с Этьеном. Это просто тиран. Хуже того – он лгун! Я позвонила хозяину галереи в Нью-Йорке, и он признался, что рад переносу выставки. В галерее прорвало трубы и ремонт не успеют закончить до лета. А Этьен сказал, что хозяин был так зол, что пригрозил внести тебя в черный список и испортить тебе репутацию, если выставка не откроется в назначенное время.

Сидя на столе с полотенцем на голове, я удивлялась своему отражению, но вовсе не тому, что рассказывала подруга.

Выравнивание чакр

По утрам Анна рассказывала мне о своих путешествиях. Я завидовала ее свободе. Я спала на диване у огромного окна; слушая рассказы подруги, я закрывала глаза, и ее слова на несколько мгновений переносили меня в дальние края. Под пальмы, в пещеру или в момент неспокойной посадки самолета…

Фридрих звонил несколько раз в день, спрашивал, как я. Я подбирала слова, чтобы не слишком волновать его, но идеи быстро закончились. Признаюсь, часто меня раздражал попросту сам звонок, его звук.

– Опять на диване?

– Я смотрела на спящего кота, Анна сварила мне суп, я приняла ванну, а еще я видела, как сорокопут напал на синичек в кормушке. Вот и весь мой день.

– Сорокопут? Везет! Ты знаешь, что твоя мать постоянно звонит то домой, то в ресторан? Я говорю, что ты отдыхаешь в мастерской, но скоро я не смогу больше придумывать тебе оправдания. Тебе придется сказать ей, Фаб.

– Ты знаешь маму. Она не поверит, преуменьшит все, что я скажу. Станет твердить, что это зима на меня так влияет или что у меня не выровнены чакры.

– А вдруг она права?

– Про зиму?

– Нет. Про чакры…

Внезапно я улыбнулась, и сама удивилась этому. Даже губам было непривычно улыбаться.

– Ты же знаешь, я не мастер врать…

– Дай мне еще несколько дней, я позвоню ей.

Метафоры

Дверь открылась, и Луиза Лебон пригласила меня войти.

После выписки из больницы я не покидала мастерскую и отменила несколько сеансов. Одна мысль о том, что придется выйти из дома, вызывала тревогу. Стоило только подумать, что нужно оставить свой диван, свое убежище, свою безопасность, – и становилось нечем дышать.

Садясь в кресло, я чувствовала, что что-то пойдет не так. Луиза, вы дадите мне руку, если под моими ногами разверзнется земля? Вам хватит сил не дать мне упасть?

– Как вы, Фабьена? Я с нетерпением ждала новостей от вас.

Я ощущала внутри себя какой-то гул, который не становился тише от слов Луизы. Сжималось горло и от желания плакать щипало в носу. Мне казалось, что во мне сейчас прорвется плотина, и я жестом попросила Луизу подождать. Мне однажды уже казалось, что я умираю, в кабинете у врача, и сейчас то же чувство вернулось в кабинете психолога.

Станет ли Луиза Лебон последним человеком, который видел меня живой?

– Фабьена, закройте глаза. Глубоко вдохните, сосредоточьтесь на дыхании. Раз два, три, четыре: медленно выдыхайте. Высвободите все.

– Что я должна высвободить? Если бы я сказала вам все, о чем думаю, вы бы упекли меня в психушку. Я не живу: я существую. Я чувствую только пустоту. Нет, на самом деле я переполнена как помойка. Во мне нет ничего хорошего, и гниль захватывает внутри все больше пространства!

Луиза была довольна, что я наконец-то заговорила. Казалось, будто она радуется моим словам. Я не понимала почему, но, начав говорить, я совершенно не могла остановиться.

– Я даже не решаюсь признаться матери, что у меня депрессия, потому что она точно не поверит. Зато наверняка пришлет мне ящик позитивных мыслей в полной уверенности, что этого лекарства достаточно. А еще она скажет, что я должна чаще где-то бывать, весело проводить время, чтобы развеяться.

Вряд ли в кабинете есть звукоизоляция – мне внезапно стало стыдно, что я так громко говорю.

– Вы сильная, Фабьена.

Я не смела ответить, потому что слова наверняка опередили бы мысли. Луиза, ну и что? Да, если подумать, она, наверное, права: когда чувствуешь себя куском дерьма, нужно немало мужества, чтобы просто встать с постели.

Луиза показала на окно, но я не увидела там ничего необычного: улица, деревья, вдали – поля.

– Слышите ветер? Видите, как падает снег? Видите эти деревья – без листьев, но с мощными корнями? Чувствуете холод? А ведь еще несколько недель – и придет весна, природа снова проснется. Вы живете внутри своей зимы, Фабьена. Не отчаивайтесь, ваша весна недалеко. У вас внутри есть все, чтобы вновь обрести здоровье. Я не хочу говорить «прежнее здоровье», потому что, пройдя через все это, вы пустите еще более глубокие корни. Вы станете еще сильнее!

Луиза говорила метафорами, и я очень ярко представила себе мою зиму. Это было холодное время. Мои ноги ушли в мерзлую землю, и я не могла двигаться дальше.

– Но ведь именно весной все течет… Я перестану когда-нибудь плакать?

На этих словах у меня пропал голос, и я снова начала рыдать.

– Это симптом депрессии, но да, когда вам станет лучше, вы будете плакать меньше. У нас еще есть несколько минут… Вы не хотели бы заняться йогой? У вас уже достаточно сил? Одолжу вам эту книгу. Начните с малого, не спешите.

В машине я полистала книгу Луизы. Я давно интересовалась йогой, хотя никак не решалась начать, но сейчас она меня совсем не привлекала. Единственная асана, которую я бы выбрала, была поза равиоли. Обычно ее называют позой эмбриона, но я чувствовала себя скорее разваренной равиолиной.

Обман

– Алло?

– Алло, мама, это я.

– Ну что ж, моя хорошая, я рада, что ты наконец-то мне звонишь. Я много о тебе думала.

– У меня не было сил, Фридрих говорил тебе…

– Я каждый вечер посылала тебе положительные вибрации. Ты их почувствовала?

– У меня рак, мама.

Слово выскочило само собой, просто взяло и вылетело. Я пожалела о нем раньше, чем успела выговорить до конца. Что за странный способ не говорить ей правды? Я чудовище. Манипулятор. Как бы я хотела поймать это слово на лету, крепко сжать в руках и сказать матери, что она ошиблась: не говорила я такого слова.

– Мама?

Она повесила трубку. Я поднялась и начала метаться по гостиной. Всего несколько месяцев назад все улыбалось мне. Что же изменилось так сильно? Врать для того, чтобы защитить себя, – это так же мерзко, как врать без причины? Разумеется. Я злилась на эту Фабьену, я больше не узнавала ее. И вздрогнула от неожиданности, когда в комнату вошла Анна.

– Там Этьен.

У нее было странное выражение лица.

– Я не слышала звонка и только что повесила трубку.

Я протянула руку, чтобы взять телефон.

– Этьен приехал.

Я смотрела на Анну, разинув рот. Она приподняла брови, ожидая бури. Сегодня точно не мой день.

– Если тебе что-то понадобится, я наверху, хорошо?

Анна быстро поднялась на второй этаж, как будто забыла что-то на плите, оставив меня с Этьеном наедине.

– Садись.

Ему явно было неловко. Мое смущение тоже, наверное, было очевидным.

– Извини. Ты должна была сказать мне правду, вместо того чтобы делать вид, что у тебя депрессия.

Ну конечно! Мать повесила трубку, чтобы позвонить Этьену и сообщить ему новость.

– Тебе звонила моя мать?

– Просто ужасно, я не понимал, что она говорит. Она верила в твою депрессию, но вот это – куда серьезнее. Какой шок, бедная Брижит.

– Напоминаю, что она просит называть ее Жизелью с тех пор, как умер папа. Потому что она должна была сидеть в машине вместе с ним и теперь видит свою жизнь как чудо. Жи-Зель, жизнь… Не понимаю, я же не говорила ей о депрессии.

– Это я ей сказал.

– И как она отреагировала?

– Ее успокоило, что это всего лишь депрессия. У нас с ней одинаковое мнение на этот счет.

– Какое?

Я не должна была спрашивать, уже после первых слов мне захотелось, чтобы он замолчал.

– Только слабаки останавливаются, Фабьена. Эгоисты. Сильные люди, как ты, я и Жизель, продолжают идти, как бы ни было трудно. Понять не могу, зачем ты выбрала именно депрессию в качестве запасной версии. Тебя не смущает, что все сочли бы тебя слабачкой?

– Меня вообще не волнует, что вы обо мне думаете.

Это была ложь. Я огляделась, смутно надеясь увидеть тяжелый тупой предмет, чтобы ударить Этьена, но, по иронии судьбы, меня окружали подушки.

– Фабьена… Ты?..

– Что я?..

Я догадывалась, о чем он собирается спросить, но хотела, чтобы он сам задал вопрос полностью.

– Ты умираешь?

Я решила на несколько мгновений погрузить Этьена в тревожную неизвестность. Мне всегда было неловко смотреть людям прямо в глаза, но сейчас я с легкостью сверлила его взглядом. Как можно быть таким твердолобым? В этот момент я могла бы во всем ему признаться. Сказать, что больным было не мое тело, а голова. Я могла бы прочитать ему краткую лекцию о том, что такое депрессия, рассказать о ее биологических механизмах, о проценте больных депрессией в мире, но после всего, что он наговорил, я решила пойти в своей лжи до конца. Обманом защититься от них.

– Меня ведет хороший врач. Умру ли я? Да, однажды. Умру ли я от этого? Не знаю…

Это было правдой. Я не знала, когда умру. Одной ногой я стояла на проволоке, пытаясь удержать равновесие, словно канатоходец, другая была над пропастью. Я должна была жить настоящим мгновением, чтобы меня не накрыло, и в эти моменты смерть казалась единственным выходом.

– Не дави на себя. И если тебе что-то нужно, я всегда рядом, не стесняйся просить.

– Если бы у меня обе ноги были в гипсе, ты сказал бы то же самое?

– Нет, я бы сказал: «Давай, пиши картины, у тебя все еще две руки!» И я докатил бы твою инвалидную коляску до вернисажа в Нью-Йорке.

Этьен смеялся. Невежество уродовало его.

– А если бы мне прооперировали мозг?

– Что за странные вопросы? У тебя… этот… в мозгу? Фабьена, ты можешь положиться на меня.

– А если бы у меня правда была депрессия?

– Я никогда не изменю своего мнения. Людям в депрессии нужен пинок под зад. И я бы дал тебе пенделя не раздумывая.

Его лицо стало жестким.

Как в кино, на последних словах Этьена появился Фридрих.

– Всем привет!

Он принес тарелки с едой.

– В ресторане сегодня тишь да гладь, я наготовил нам кучу всего! Этьен, ты остаешься?

– Этьен как раз уходит.

По моему тону Фридрих сразу понял, что я не хочу приглашать Этьена. Этьен тоже это понял.

– Ага, я ухожу. Давай, береги себя и держи меня в курсе.

Наш сговор

Фридрих приготовил ужин на десяток гостей. Все было вкусно, но есть мне особо не хотелось.

– Зачем приходил Этьен?

– Узнать, умираю ли я.

Сложно было бы разинуть рты шире, чем Анна и Фридрих.

– Вы же знаете маму. Если сказать ей правду, она силой потащит меня на вечеринку, и ее подруги атакуют меня лучами добра и всякими кристаллами со странными названиями. Может, это и работает, но точно не со мной. Я хотела, чтобы она восприняла мои слова всерьез, и мне пришло в голову только одно: сказать, что у меня рак. Она тут же позвонила Этьену, и он заявился сюда…

Если бы я могла их сфотографировать, точно бы это сделала; жаль, момент был неподходящий, а то я попросила бы их замереть, пока бегаю за фотоаппаратом. Анна застыла с брокколи на вилке, а Фридрих – не дожевав куска.

– Мы что, в музее восковых фигур? Погодите, я не заплатила за вход.

– Фабьена, сейчас не время для шуток! Они думают, что у тебя рак? И что я скажу твоей матери, когда увижу ее в ресторане?

– Ты ей скажешь правду: я лечусь.

Фридрих смотрел на меня не мигая, Анна строила у себя в тарелке рисовый холмик. Я откровенно разочаровала двух своих сообщников. В конце концов Анна разрядила обстановку:

– Ты все сделала правильно. Я хорошо знаю твою мать – это лучшее, что ты могла ей сказать. Можешь на меня положиться, я не выдам твой секрет.

Анна часто говорит фразами точными и острыми, как лучший поварской нож. А вот Фридрих продолжал на меня таращиться.

– Фридрих?

– Да, да, прости. Конечно же, ты можешь рассчитывать на меня.

Все мы подняли вилки, и фрикадельки под соусом терияки соприкоснулись в знак согласия. Я была недовольна собой, но чувствовала облегчение. Казалось, теперь мой путь к исцелению начался.

Ночное купание

В два часа ночи у меня начало безумно колотиться сердце. Бог знает почему, я проснулась с чувством надвигающейся катастрофы. Обычно вид с моего маяка на лес успокаивает меня даже в темноте, но этой ночью он только усиливал тревогу. Мне хотелось зажечь звезды одну за другой, чтобы стало светлее и немедленно взошло солнце, – убедиться, что за деревьями не прячутся чудища. Я села и сделала глубокий вдох. Почему же не помогает? Чем больше я вдыхала, тем меньше воздуха в меня проникало.

– Фред? Фред!

Фридриха не было на маяке. Обычно он поздно возвращался из ресторана, и я привыкла засыпать одна на своем островке-диване, но этим вечером, после нашего сговора, мне захотелось уснуть рядом с ним. Я не сошла с ума, несколько часов назад он был со мной. Анна спала в доме.

Голая, дрожащая, я взобралась по лестнице в мастерскую, где у окна стояла ванна на ножках. Кому еще придет в голову принимать ванну по ночам? Я наполнила ее и погрузилась с головой. Горячая вода обжигала веки, но я держала голову под водой. А когда вынырнула, закричала изо всех сил.