Читать онлайн Австралийские приключения

Пролог

Судья мистер Эван Гилп был очень не в духе. Невыносимо болело за грудиной. Он с трудом поднялся утром с кровати, отказался от завтрака, гневно ткнул в живот старого слугу Аарона за какое-то промедление и с раздражением выхватил у того из рук перчатки и шляпу. Когда мистер Эван в наемном экипаже отправился на судебное слушание, домашние с легким облегчением перевели дух: ничего, отойдет хозяин. Работа всегда приводила его в состояние сосредоточенного спокойствия.

Только не в этот раз. Боль нарастала, сердце колотилось с безумной скоростью, появилась одышка, слабость, выступил обильный пот. Когда кэб добрался до здания суда и остановился, мистер Эван открыл дверь, но не сразу сделал шаг на ступеньку экипажа. Ему вдруг показалось, что он умирает. Пересилив накативший ужас, судья вытащил огромный клетчатый платок, вытер пот и шагнул на землю. Нечего бездельничать, работать надо. Встретившиеся по пути сотрудники провожали его недоуменными взглядами: никогда еще старик не был таким гневным и угрюмым.

Писец, противно шмыгая простуженным носом, подал судье мантию и парик и был нещадно отодран за ухо. Даже, кажется, чуть полегчало. Все, пора за работу. Слушается дело против Генри Картера.

Судья устроился в своем кресле, постарался принять позу, в которой боль не казалась такой ужасной, и оглядел зал. Дело не громкое, зрителей практически нет, всего один газетчик – пронырливый Джо. За исключением случайных зевак, сидят только представители пострадавшей стороны и их друзья: приказчик Питер Дайсон, старик Энтони Голдман с шестнадцатилетней дочерью Элис Голдман и его коллеги по цеху торговцев.

На отдельной скамье под охраной полисмена сидит изрядно исхудавший, небритый обвиняемый Генри Картер. От острого взгляда судьи не укрылось, что Элис и Генри постоянно переглядываются.

Старый судья нахохлился в своем кресле и привычно дал знак начинать. Прикрыв усталые глаза и стараясь не обращать внимания на жар и боль в груди, мистер Эван Гилп слушал уже известные ему обстоятельства дела:

– Двадцать третьего сентября сего года мистер Голдман вместе с пострадавшим приказчиком Питером Дайсоном засиделись допоздна за делами на втором этаже здания, где на первом этаже размещается лавка колониальных товаров, а наверху – жилые личные комнаты и кабинет. Примерно в двадцать часов мистер Голдман проследовал в магазин на первый этаж по винтовой лестнице, ведущей из коридора. Магазин на тот момент был уже закрыт. Мистер Голдман отсутствовал примерно двадцать пять минут. Когда он вернулся, то застал в кабинете беспорядок, на полу в луже крови лежал приказчик, а сейф с денежными средствами и драгоценностями оказался вскрыт и пуст.

Из допроса Майкла Вильямса, владельца дома напротив, следует, что он видел примерно в двадцать часов тридцать минут мужчину, торопливо проходившего мимо дома потерпевших. В сумерках господину Вильямсу все же удалось рассмотреть, что это Генри Картер – помощник лекаря, студент медицинского факультета.

Кухарка Эмми из соседнего дома, принадлежащего уважаемому мистеру Хопкинсу, заявила, что она видела Генри Картера, идущего в сторону дома мистера Голдмана. Это было примерно в девятнадцать часов пятнадцать минут, она в это время обычно подает ужин хозяевам. Мистера Генри Картера она и раньше часто видела выходящим из дома Голдманов.

Мистер Бичер, проезжавший в своей коляске мимо дома с магазином колониальных товаров, видел фигуру мужчины, который торопливо завернул за угол Гарден стрит. Он не совсем уверен в правдивости своих слов, но не исключает, что, судя по фигуре, человек в темном плаще мог быть Генри Картером.

При этих словах дотоле безучастно сидевший Картер вдруг выкрикнул:

– Неужели я один хожу в темном плаще? Неужели я один хожу по этой улице? Причем, в темноте?

Страдающему судье пришлось пошевелиться и прикрикнуть на обвиняемого, призывая того к порядку. Шаткое равновесие в теле было нарушено, и судья чуть не застонал от нового приступа жгучей боли в груди.

– Ах, мерзавец, Картер. Кто его просил кричать? – мелькнуло в голове страдальца.

С этой минуты боль уже не отпускала ни на секунду. Накатывали приступы страха перед скорой смертью. Мимо сознания судьи прошли ответы на вопросы о том, что делал Картер в течение дня, когда пришел домой, как относится к мистеру Голдману и почему принят в этом доме. Соблюдая процедуру проведения суда, страдающий мистер Гилп находил в себе силы задавать нужные вопросы, но ответы до сознания не доходили. Вызванного для дачи показаний пострадавшего Энтони Голдмана он не слышал совсем.

Он только со страдальческим выражением лица смотрел на огромную муху, то важно ползущую по столу, покрытому зеленым сукном, то с громким жужжанием летающую вокруг чернильницы, и мечтал, чтобы все это быстрее закончилось.

Когда присяжные удалились совещаться, судья с трудом вылез из-за стола и вышел в помещение писцов, примыкающее к залу суда, гневным движением руки выгнал всех из комнаты и растянулся на лавке. Боль не проходила. Неужели придется идти к этому выскочке Роджерсу, который опять будет уговаривать отказаться от мяса и вина? Надо менять доктора. Наверняка, есть лучшие доктора, которые не выдвигают столь кощунственных требований.

Весь гнев судьи обратился на негодяя Картера, который не к месту выкрикнул свои глупости и вынудил резко оборвать его. Прохвост, бездельник, мошенник! Бедняга Питер Дайсон едва оправился после того удара, а теперь этот мерзавец и до самого судьи руки дотянул. В горящей жаром груди разгоралось пламя гнева против несчастного обвиняемого.

Когда судью после перерыва позвали в зал суда, он был уже готов наказать подсудимого с максимальной строгостью. Пропустив мимо ушей все доводы присяжных о недостаточно тщательно проведенном расследовании, судья с изуверской мстительностью изрек приговор:

– Виновен. Каторжные работы, семь лет. Секретарь суда, подготовьте решение.

В звенящей тишине зала прозвучал резкий женский вскрик, заставивший сжаться сердце страдальца, глухо упала на пол скамья, с которой соскочил уже осужденный Картер, да раздался нестройный гвалт голосов присяжных. Кто-то из них, кажется, Нэд Трутт и Фил Фицжеральд почти одновременно выкрикнули:

– Протестую!

– Ну, и протестуйте, бездельники, – молнией пронеслась мысль в голове, вызывая желание съежиться от ответной боли в груди.

Мистер Гилп с трудом, стараясь держаться максимально прямо, вышел из зала заседаний, в котором разгорались шум, крики и призывы вызвать к кому-то доктора, плотно прикрыл дверь за собой и тяжело сполз по стенке на пол, пачкая в побелке свою нарядную мантию. Он еще увидел склонившегося над ним старшего писца Патрика, а потом его глаза закрылись навсегда.

Срочно вызванный доктор Роджерс констатировал смерть. Старый судья огласил сегодня свой последний приговор.

Глава 1 Генри

– каторжник

Над Портсмутом нависла тяжелая, свинцовая туча.

У стенки причала еле заметно покачивались три старых торговых судна. Предстоящий рейс для них, скорее всего, станет последним. И товар им предстояло перевезти специфический. Все три судна зафрахтованы для перевозки каторжников в новые английские земли в далекой Австралии.

Владельцы океанских судов-пенсионеров нещадно торговались за возможность получить максимальную прибыль за доставку живого груза. Все, что удалось получить с правительства, это по семнадцать фунтов с каждого человека, который поднимется на борт. Потому к вопросу размещения груза на судах отнеслись с максимальной изобретательностью. Задействовали буквально каждый клочок пространства. Не нужны осужденным особые роскошь и условия.

Уже то, что правительство заставило взять доктора на каждое судно, перевозящее каторжников, вызывало раздражение. Доктора надо кормить-поить, выделить ему место для проживания, да еще платить жалованье. Сплошные убытки для казны. Чаще всего, на нормальном торговом корабле нормальный морской волк сам выздоравливает, не отягощая кассу судна. А если не повезло, то груз бедолаге на ноги – и в океан, к рыбкам.

Капитан Джид Барк и боцман Рыжий Люк стояли на палубе, наблюдая за караваном каторжников, показавшимся вдали. Мрачная толпа преступников, тяжело шаркая ногами в глухо звенящих кандалах, не торопилась. Их и не пытались подстегивать. Конная охрана, как это ни странно, понимала, что для этих оборванных, заросших мужчин, был день прощания с родиной и долгий путь в пугающую даль. Несколько десятков женщин-каторжанок, шедших позади, выглядели чуть лучше, а некоторые из них даже перешучивались с конвоем. И каждый из этой обреченной колонны постоянно бросал взгляды вокруг, ожидая, что придут провожать родные. Даже те, кого точно никто не мог проводить, все равно кого-то ждал.

Но никого не было. Решение об отправке было принято внезапно, и родные обреченных ничего не успели узнать. Потому причал пуст, только стайка беспризорных мальчишек с любопытством выглядывала из-за угла склада.

Подойдя к крайнему судну, старший конвоя приветственно помахал рукой старшему охраны каторжников на судне, который уже ждал подопечных на борту. Потом сверился со списком и начал отсчитывать каторжан согласно заявке на размещение. Кузнец расковывал кандалы, чтобы можно было зайти по сходням. Но это не свобода. Внутри корабля у осужденных судьба быть скованными по трое. Экипажу корабля не нужны бунты и неповиновение.

На судне каждый поднявшийся попадал в уже отлаженную тюремную систему, отрегулированную предыдущими рейсами в колонии Америки и Австралии. Продуманы меры безопасности, поскольку опыт уже есть, подготовлены средства противодействия возможным бунтовщикам. Среди отъезжающих слишком много политических, а они люди организованные и изобретательные.

Кто-то из мужчин-каторжников наигранно бодрым голосом выкрикнул:

– Эгей! Баб на наше судно побольше! А то, как же мы без баб? Кто нам про цветочки и бабочек на лугу будет рассказывать перед сном?

Незамысловатая шутка вызвала хохотки в рядах осужденных и одобрительные возгласы:

– Верно, Тэд, говоришь! Покрасивше нам баб-то! Для вдохновения и радостей жизненных! Бабоньки, айда к нам! Мы ласковые, вам понравится!

Особо языкастые женщины не остались в долгу. И вскоре над мрачной колонной разнесся гомерический хохот.

Старший конвоя не одергивал осужденных, даже сам время от времени отпускал шуточки, и методично продолжал отсчитывать нужное количество пассажиров на старое судно.

Среди каторжан, видно, нашлись знающие морское дело, и они с недовольным видом рассматривали старые лоханки, которые на много месяцев становились их домом, и недовольно возмущались:

– Разве эти корыта доплывут? Да они при первом ветерке кверху брюхом окажутся! Неужто Короне все равно, доплывем мы или нет? Вроде, не к казни приговорил щедрый судья.

Услышав такие речи, не выдержал боцман Рыжий Люк, который до конца так и не верил, что «Утренняя Заря» идет в свой последний поход:

– Эй вы, земляные червяки! Кто там пасть разевает! Я сумею внушить всем почтение к лихому судну, медузу вам в задницу. Попадитесь только ко мне, огрызки сухопутные! Попотчую линьком!

Но с трудом сдерживаемое напряжение толпы, идущей в неизвестность, вдруг прорвало. И грозное замечание матерого морского волка не вызвало ничего, кроме оглушительного хохота. Даже охрана и старший конвоя не могли сдержать усмешек.

Побагровевший Люк бросился к сходням, по которым поднимались будущие бесплатные пассажиры Короны, размахивая грозным линьком. Но за своих подопечных вступился старший конвоя, который еще считал себя ответственным за толпу преступников:

– Но-но, Люк. Осторожно, старый волк. У тебя еще будет возможность рассчитаться со всеми, кто тебе не угодит. А пока не мешай погрузке. Принимай пассажиров.

Огромный Люк, который не смог не подчиниться представителю власти, застыл, тяжело дыша. Можно было не сомневаться, он запомнил всех, кто сейчас проходил мимо него на борт. И он жестко отомстит всем, в чьих глазах увидел насмешку над ним – Рыжим Люком – грозой морей, океанов и всех таверн старой доброй Англии.

Его взгляд смягчился лишь когда по сигналу старшего конвоя на борт начали подниматься женщины, которые должны были идти на этом судне. Глаза боцмана забегали по проходившим мимо каторжанкам. Он подмигнул высокой, красивой девице в ярком платье, дождался от нее томного взгляда, покрутил рыжий ус и, наконец, закричал:

– Пройдоха Джек, почему одни старухи? Уж если брать баб на борт, то молоденьких. Давай молоденьких! А этих старух только на корм акулам!

Услышав рев Рыжего Люка, принялись орать экипажи двух других судов, ожидавших погрузки:

– Рыжий, мачту тебе в бок! Заткнись! Почему тебе молоденьких? Нам давай красоток! Уж мы-то знаем, что делать с таким товаром, клянусь акульими кишками!

Поднялся шумный гвалт. Джек, старший конвоя, перестал обращать внимание на крики, передал капитану и старшему охраны документы и деловито перешел к следующему судну, которое тоже получило свою порцию оплаченного груза. Погрузка третьего судна прошла не в пример быстрее. Внутри каждого судна обученная охрана рассортировывала людей и передавала кузнецу.

Генри Картер попал в первую партию. Проходя мимо пышущего злобой Рыжего Люка, он с мучительной ясностью понял, что столкновений не миновать. И как-то надо выжить.

На пристани появились люди, до которых все же дошла весть о том, что состоится отправка осужденных в Австралию. Они бежали к завершавшим погрузку судам, размахивая какими-то котомками, которые намеревались передать своим родным, и судорожно выглядывали знакомые фигуры в хвосте процессии, скрывающейся в недрах третьего судна. Больше никого из своих родных и знакомых они не увидят. Женщины суматошливо бегали от одного судна к другому и громко выкрикивали имена своих родных, но в трюмах их никто не услышал.

Груз провианта был загружен, товары и продукты для новых колоний тоже. Осталось принять на борт семьи охраны каторжников, которые должны были остаться в Австралии охраной контингента, и живой скот для колонистов, для которого на корме на каждом судне были устроены загоны. И можно выдвигаться в долгий путь. А пока на каждом судне в трюме корабельные кузнецы сковывали несчастных по трое. Один за всех, и все за одного. Только женщинам условия немного смягчили.

Рыжий Люк, поглаживая буйный ус, отправился проследить за порядком. Где-то надо было найти молодку в красном. Конечно, женщина на судне – к беде. Это всякий знает. Но иногда можно извлечь из ситуации некоторые приятности.

***

Невыносимо долго потянулось время. У большинства заключенных началась морская болезнь, не успели выйти из порта. Деревянное нутро трюма судна заполнилось стонами и то яростными, то сдавленными проклятьями. И без того спертый воздух пропитался рвотными миазмами и запахом мочи.

Старший охранник, боцман и молодой прыщавый доктор спустились в трюм, походили, гадливо зажимая носы, между группами скованных людей и приняли решение выдать каждому сухие галеты, чтобы медленно рассасывали. Говорят, морякам это помогает. Морякам, может, и помогает, но у сугубо сухопутных пассажиров вид сухой пищи вызывал только новые рвотные спазмы. Следующим дельным предложением тощего доктора, одобренным боцманом, было ставить особо страдающим холодные компрессы.

Скупой боцман ругался, негодовал, но сам видел, что королевский груз надо спасать. Он распорядился выдать тряпки из каптерки и ведро воды.

Генри, единственный из скованной вместе тройки, не реагировал на качку. Таких же, как он, счастливчиков было немного. Он окликнул проходившего мимо боцмана:

– Сэр боцман. Мистер боцман.

– Это кто еще так ко мне обращается? – боцман перевел тяжелый взгляд на мозгляка в лохмотьях, который выглядел свежее, чем все остальные.

– Простите, боцман, я пока не знаю, как к вам обращаться. Прикажите меня расковать. Я нормально себя чувствую и смогу ходить по трюму, чтобы делать холодные компрессы. Это очень хорошее средство, всегда помогает.

– Откуда ты знаешь, что хорошее?

– Мой отец ходил доком на торговом судне, а я учился на лекаря. Он мне судовые хитрости рассказывал.

Прыщавый доктор смерил выскочку цепким взглядом, но самому так не хотелось ухаживать за каторжниками в трюме, пусть уж лучше этот выслуживается.

– Как зовут? – Рыжий Люк угрюмо посмотрел на добровольца.

– Генри, сэр. Генри Картер.

– Ну, что, Пол, – обратился боцман к старшему охраны, – дадим шанс Генри Картеру? Уследишь со своими молодцами?

– А мы кандалы на ногах оставим. Никуда не денется, да и куда ему деваться посреди океана! А так и вправду удобно получится, пусть за своими ухаживает, – проговорил старший охраны. Тощий судовой доктор, сам медленно зеленея от приступа морской болезни, кивнул головой.

– Хорошо, Генри Картер. Сейчас придет кузнец, раскует тебя. Старайся, – боцман махнул рукой и отправился дальше со своей свитой.

Около полусуток Генри, шаркая тяжелыми ногами с кандалами, ходил по загаженному трюму с ведром воды и запасом ветоши. Затем Люк и старший охранник Пол Блек, видя, что добровольцу сложно перемещаться и у него низкая скорость, приняли решение и разрешили расковать его полностью. Не помогло даже то, что прыщавый доктор Эдвард Грин недовольно задергал носом. На это рыжий боцман прорычал:

– Что нос воротишь, трубка клистирная? Смотри, сам пойдешь с ведром и тряпками. Это же твою работу он выполняет! Иди, сам себе примочку поставь на башку! Сам зеленый, как лягуха.

Доктор промолчал, но сердито зыркнул глазом.

Освобожденный от тяжелых оков, Генри уже гораздо быстрее перемещался по трюму, меняя тряпки на головах страдальцев и смачивая их водой. Вскоре он осмелел и уже довольно бойко требовал у дежурного охранника принести новое ведро с водой. Пару раз просьбу выполнили, а потом позволили выходить самому. В сопровождении охранника, но самому. Генри с наслаждением выходил на свежий воздух, оглядывая горизонт, но старался делать все не слишком медленно, чтобы не нарваться на взыскание. Все быстро – ополоснуть ведро, набрать воды и снова в смрадный трюм.

Но это позволило не скатиться в полное отчаяние. Было некогда в тысячный раз думать об ужасной несправедливости, потерянной навсегда Элис и мрачном будущем. Да, увидеть Элис перед отправкой не удалось. Не пришла.

Прочь грустные воспоминания. Работать и еще раз работать. Хорошо, что с юных лет ему приходилось вместе с отцом дежурить в хосписе. Старик Алессандро Картер был уверен, что это полезно, раз уж сын так хочет стать доктором. Потому ему было не впервой видеть людей в состоянии, когда они не могли себя контролировать. Могучие мужчины становились малыми детьми, когда их настигала хворь. Немощь, иногда невозможность обслужить себя в самых простых случаях, приводила их в недоумение, иногда в гнев и ярость. В любую минуту можно было стать объектом необъяснимой агрессии.

Пробираясь между больничными койками, старый доктор терпеливо рассказывал сыну, как посреди океана без дополнительных возможностей решал сложные медицинские задачи. Людские потери на их судне были минимальными. Когда Алессандро Картер списывался на берег, его многие с благодарностью провожали. На суше, как оказалось, дел для бывшего корабельного дока было немало. До последних дней он ходил на службу в хоспис.

Хорошо, что не дожил до того страшного дня, когда сына осудили на каторгу. Генри судорожно вздохнул.

За то, что научил не обращать внимания на грязь, кровь, вонь – отдельное спасибо. Главное – жизнь больного.

Находясь в пересыльной тюрьме, Генри старался не общаться с сокамерниками. Большую часть времени он лежал на своем тюфяке, прикрыв глаза и раз за разом прокручивая события того страшного вечера, когда в доме любимой Элис случилось несчастье.

На корабле он внезапно оказался нужным для всех, и это взбодрило.

Пробираясь между вповалку лежащими людьми, он замечал то незатянутую рану у одного, то абсцесс или фурункул у другого, то грязную повязку у третьего. Если больных и раненых не лечить, если перевязку не менять, то не все доедут до неведомой Австралии. Почему-то доктор этот – как его? – доктор Эдвард Грин не очень торопился осматривать своих подопечных. Что-то подсказывало, он вообще не собирался этого делать. Попросить надо хотя бы тряпок старых для перевязки. Карболку какую-нибудь. Йод. Скальпель для вскрытия фурункулов вряд ли дадут.

Те, кто не страдал от качки, очень скоро стали предлагать свою помощь Генри. Когда добровольный лекарь по второму кругу пошел по недомогающим, он многих уже знал по именам. Его подзывали, сами брались мочить тряпки для своих страдающих соседей, хлопали по плечу: «Спасибо, брат».

Но не все. Генри увидел потенциально сложных для общения людей. Они лежали, гневно стреляя глазами, даже если не страдали от качки, но пока молчали.

К концу вторых суток, когда сонный Генри почти падал с ног, внезапно многим стало лучше. Принеся свежее ведро воды и чуть глотнув свежего воздуха, Генри рухнул на свое место и моментально заснул. Проснулся он от того, что корабельный кузнец снова его сковывал, виновато отводя глаза, а хмурый Рыжий Люк орал, чтобы все убирали за собой свои гадости и приводили трюм достойного судна в достойное состояние. С этого дня вводилось дежурство по уборке помещения. Никто из членов команды не собирался выносить за каторжными помойное ведро и выметать мусор.

Так и покатилась долгая дорога к неведомым берегам.

***

Через неделю судно попало в первый шторм. Пол трюма ходил ходуном, деревянная обшивка трещала, мачты скрипели и стонали, а набегавшие волны сотрясали корпус. Адаптировавшиеся к качке каторжники уже почти не страдали, но внезапно стали умирать. Сначала умер старый Алоиз, рана которого Генри очень не понравилась с первого взгляда. Они лежали в разных концах трюма, поэтому уже скованный Картер не видел развития ситуации. Он услышал уже, когда заорали соседи старика, вызывавшие охрану.

Пришел док Эдвард. Высоко поднимая тощие ноги, он брезгливо перешагивал через лежащих людей. Склонившись над умершим, через белый платочек осторожно пощупал пульс и кивнул головой. Когда доктор уже выходил из трюма, Генри окликнул его:

– Док, отчего умер дед?

– Сепсис, – почти не разжимая тонких губ буркнул доктор.

Поскольку судно сильно качало, не сразу поняли, что ирландец Кевин сидит в нелепой позе. Очередной крен судна сбросил уже бездыханное тело на пол. Снова вызывали охрану и доктора.

Когда шторм уже заканчивался, перестал тяжело дышать и вытянулся во весь рост одноглазый Джим. Кроме старшего охраны и доктора, явились уже и капитан, и боцман. Посмотрев на то, как доктор констатирует смерть, все быстро ушли. А уже через пятнадцать минут к Генри пришел кузнец. Расковав его, он добродушно подмигнул. Не успел кузнец закончить работу, как появились боцман и доктор.

– Как тебя? Генри Картер? Будешь отвечать за больных здесь, в трюме, – боцман перевел тяжелый взгляд на тощего Эдварда, – я не могу заставить вольнонаемного лекаря находиться в трюме постоянно. А ты все равно здесь, разрази меня гром. Я должен доставить груз в целости, а то опять привяжутся всякие сердобольные организации. Так что, смотри, сухопутная килька. Доктор тебе сейчас что-нибудь выделит из своих запасов: перевязку какую, порошки, пилюльки. Сами тут решите, что надо.

Боцман нахмурил брови, видя, что доктор Эдвард хочет что-то сказать:

– Выделит, говорю. Якорь в глотку! Что сам можешь делать – делай. Не можешь – зови дока. Охрана будет в курсе.

– Сэр, можно скальпель? Тут у многих есть фурункулы, надо бы вскрыть.

– Ну, это ты зря сказал. Никаких тебе скальпелей, чтоб тебя разорвало. Если кому точно надо – покажи, док сам сделает. Но в трюм никаких острых предметов нельзя. Понял меня?

– Понял, сэр.

– И обо всех своих действиях докладывай доктору. Он должен быть в курсе, что ты там наделал, проклятье медузы!

– Понял сэр. Очень рад.

– Рад, говоришь, – прищурился боцман.

– Рад. Хоть дело будет. Надоело лежать.

– Ну-ну, работай. Давай, решайте тут с доктором, что тебе нужно.

– Можно, я сначала всех обойду, тогда лучше буду знать, что нужно.

– Можно, парень. Давай, салага. Сохраняй груз Короны.

Хохотнув, боцман направился на выход.

По большому счету, он был не очень типичным боцманом. Да и капитан сильно выделялся среди собратьев по нелегкому ремеслу. На судах, перевозивших каторжников, сложился не очень чистый бизнес. Запас питания, оплаченного Короной для своих заключенных, но не использованного в связи с высокой смертностью, обычно продавали в ближайшем порту. Не очень большой, но все же приработок получался. Грязный бизнес, но никто не просил ведь этих жмуриков умирать? Сами умерли.

Капитан Джим Барк и боцман Рыжий Лью служили вместе очень давно, и не всегда под флагом Англии, и людей на борту научились ценить.

Грубые, не склонные к жалости, сами привыкшие довольствоваться малым, но честные парни.

***

Дни покатились гораздо быстрее. С утра до вечера Генри сновал по трюму с холщовой сумкой на плече. Его звали, ему верили, его все знали. Только работа. Все, что угодно, лишь бы не оставаться один на один с тяжелыми мыслями о своей жизни и потерянной Элис. Она девушка красивая. Конечно, выйдет замуж. Эх! Работать!

Единственно, с кем не удалось наладить контакт, это двое ирландских заключенных. Они оказались особняком, ни с кем не общались, качку перенесли легко, в лекарской помощи не нуждались. Мужчины целыми днями о чем-то тихо переговаривались в углу на своем языке, только остро поглядывали за Генри, который сновал по трюму. А Генри старался не очень часто останавливать свой взгляд ни на Конноре – здоровом мужчине с огромным шрамом поперек щеки, ни на Фицрое, у которого левый глаз был закрыт темной повязкой.

Что особенно радовало Генри, с боцманом стычек у него не было, хотя опасения были. Люку, очевидно, было выгодно, что трюм под контролем. Спускаясь в него, он одобрительно кивал Генри и шел дальше в сопровождении охраны.

Даже с доктором Эдвардом удалось наладить отношения. Они несколько раз совместно устроили операционные дни в трюме, вскрывая неприятные фурункулы, абсцессы в присутствии зорко следящих охранников. Эдвард одобрительно кивал, глядя на ловкие движения своего ассистента.

Когда Генри немного осмелел, то начал понемногу давать советы, а иногда исправлять доктора, у которого были во многом теоретические знания. Гордый своим статусом корабельного доктора, Эдвард сердился, огрызался, иногда устраивал длительные споры. Каторжники, слышавшие эти перепалки, за спиной сердитого доктора показывали большой палец Генри. Они его одобряли, он был свой.

Однако, после стычек с доктором, Генри добился, чтобы в трюм выдали хлорку. Да, пахнет. Да, иногда невыносимо пахнет. Да, заключенные очень громко роптали. Но это должно было свести к минимуму возможность возникновения заразы. На кораблях, перевозивших каторжников в Америку и Австралию, эпидемии были обычным явлением. Самые первые рейсы привозили в порт назначения не более тридцати процентов пассажиров, остальные находили свое вечное успокоение на дне океанском.

Удалось немного приструнить корабельных крыс, которые уже привыкли к живому грузу в трюме и беззастенчиво бегали чуть не по головам. Наставили крысоловок в укромных местах. Когда число пойманных огромных тушек достигло десятка три, постоянные обитатели трюмов перестали совсем нагличать, понимая, что сила не на их стороне.

Особый восторг от частых споров Генри и Эдварда испытывал боцман. Он довольно хохотал, оглушительно хлопая по ляжкам и с восторгом крутя кудлатой головой. Внимательные наблюдатели видели, что он практически всегда был на стороне Генри. Наверно, потому и удавалось тому много чего провернуть. Причина такого благоволения скрывалась в отношении Люка к корабельному доктору. Ну, явно он не нравился рыжему.

Заключенные частенько говорили о том, как им будет на каторге в чужой стороне, роптали. Генри в ответ рассказывал те истории, которые слышал от отца – о дальних странах, туземцах, аккуратных маленьких хижинках, игрушечных фортах на скалистых берегах, песчаных пляжах, ладных темнокожих женщинах, диковинных фруктах. Или описывал жаркое солнце, которое пропекало до костей, или льющие рекой проливные дожди, желающие затопить весть свет тепловатой жидкостью. Тогда даже ночь не дарила свежести и желанного отдыха от зноя, только лишь добавляя влагу в душный воздух.

После этих разговоров в затхлом темном помещении еще долго раздавались старательно скрываемые сдавленные мужские всхлипывания или мечтательные вздохи. Кто, что хотел, то и слышал в этих немудрящих рассказах.

Несколько раз за рейс налетали шквалы, когда небольшой ветерок стремительно сменялся тропическим ливнем. Тогда все длилось очень недолго, только с полчаса тугие тяжелые струи бились о палубу, а беспомощное судно мотало то вверх к небесам, то в бездонную глубь. Потом резко все прекращалось, слышны были зычные команды боцмана и капитана на палубе, распекавших на все корки неповоротливых матросов.

Достались и штормы, к счастью, длившиеся не более суток. Но сутки эти еще надо было пережить, довериться видавшему виды судну, его такелажу и опытному капитану, и не сойти с ума от ощущения ежеминутной гибели.

Капитан, довольный спокойным контингентом, вскоре разрешил прогулки заключенных по очереди, группами на палубе. Все были слабые, измученные неподвижностью, но с радостью стремились наверх, на волю. Там был свежий воздух, от которого кружилась голова, особенно после многих недель нахождения в закрытом, темном, смрадном помещении, которое проветривалось только через люки. А те в непогоду задраивались и становилось совсем невмоготу. В целях безопасности лампы во время штормов или шквалов гасили, поэтому на все время разгула стихии в трюме воцарялась тьма.

Где-то недалеко были женщины-каторжанки, которых везли на этом же судне, но содержали отдельно. Они где-то были, и это слегка заводило мужчин. Они ходили по палубе, украдкой зыркая по сторонам и прислушиваясь, не раздастся ли женский голос. Но нет. Пересечений разнополых контингентов строгая охрана не допускала.

Со временем Генри разрешили стирать на палубе использованные перевязочные материалы. Он очень любил эти моменты. На палубе дышалось легко, хотя после стирки возвращаться в душный трюм было особенно неприятно. Он умудрялся даже простирнуть свои вещи, если контролировавший его действия охранник был лоялен.

Однажды на корму, где Генри расположился со своим хозяйством, пришел Рыжий Люк. Он уселся на свернутую бухту канатов и раскурил трубку, задумчиво глядя на сосредоточенного работавшего осужденного.

– Скажи, парень, за что отправили бесплатным пассажиром Короны?

– Ни за что, сэр.

– Это ты брось, Генри Картер, не может быть, что совсем ни за что.

– Может, сэр, – и Генри еще яростнее принялся тереть кровавые пятна на лоскутах.

– Ну, может и может, Генри Картер, – миролюбиво прогудел боцман, – правосудие – оно такое. Знавал я парней, которые готовы были голову в ад засунуть, лишь бы правосудие не достало.

Генри уже закончил работу, развесил тряпицы и отправился в трюм, а Рыжий Люк продолжал сидеть, задумчиво глядя вдаль и посасывая трубочку.

Несколько раз за время плавания судно приставало в промежуточных портах. Можно было понять, что предстоит остановка, потому что охрана тогда удваивала бдительность, чтобы никто случайно не остался на палубе во время прогулки. Приковывали даже Генри.

Заключенные лежали вповалку, вслушиваясь в топот ног на палубе, крики, звуки переноски тяжестей, перекатывания бочек, гортанные выкрики туземцев. Земля была рядом, пусть незнакомая, но все же земля. И она была такая недосягаемая.

Единственным плюсом для заключенных в этих недолгих стоянках было то, что после них случались небольшие изменения в рационе. Иногда даже появлялись экзотические фрукты вроде лимонов, которые довольно часто выдавали во избежание цинги.

Вообще, с едой было ожидаемо плохо. Казалось, что в тюрьме кормили скудно, ну, а на корабле вообще отвратительно. Изрядно вонявшая солонина, прогорклые сухари, баланда с чечевицей или фасолью все с той же солониной, изредка рис, крайне редко – рыба. Переварить это мог только очень крепкий желудок. Поэтому Генри пришлось решать вопросы с несварением и диареей у своих подопечных. Абсолютно все практически постоянно маялись животами.

Хорошо еще, что на «Утренней Заре» были установлены металлические баки для воды. Только это спасало от очень быстрого протухания питьевой воды, когда не помогали ни вино, ни лимонный сок, ни уксус, которые моряки добавляли в деревянные бочки для воды. Металл сохранял воду не намного, но все же лучше. Ее хватало до дозаправки в промежуточных портах.

Генри уже и не знал точно, сколько времени они находились в пути, когда Рыжий Люк, спустившийся в трюм с редко появляющимся там капитаном, между делом сказал, что нечасто удается дойти до Австралии без эпидемии, которая могла выкосить более половины численности. А случай с «Утренней Зарей» был пока вообще уникальный: всего пять погибших за рейс. Из этого Генри заключил, что таинственный континент, скорее всего, уже недалеко.

Глава 2 Австралия

На небольшой площади перед зданием тюрьмы стояли прибывшие заключенные с судна «Утренняя заря». Одно судно, которое вышло одновременно с ним, пришло два дня назад, а второе ждали со дня на день.

Было довольно холодно, и осужденные зябко поеживались на ветру.

Начальник тюрьмы молча прохаживался перед рядами осужденных. Он был доволен тем, что контингент прибыл с минимальными потерями. По сравнению с тем, как приходили самые первые этапы, так вообще отлично. Конечно, все заросшие и измотанные, но это не главное. И женщин привезли, это хорошо. Правда, женщин отправили в женскую тюрьму.

Голова после вчерашних проводов первого транспорта в этом году гудела, поэтому офицер Аткинс лишних движений не делал, чтобы не усугублять ситуацию. Сегодня еще вечеринка с участием командиров с «Утренней Зари» предстояла.

При этой мысли Аткинс повеселел и, наконец, заговорил:

– Парни! Приветствуем вас в Австралии – стране, которая станет для вас вторым домом. Многие из вас были не очень в ладах с законом. Здесь же придется жить по правилам: работать, работать и еще раз работать. И тогда у некоторых из вас есть шанс получить помилование от губернатора. Вы сможете стать вольными поселенцами. Такие люди уже есть, и они очень довольны жизнью в Австралии. Некоторые из них стали состоятельными гражданами. Так что, старайтесь и все может случиться!

Сейчас начальники отрядов разведут вас по вашим камерам. Сегодня и завтра вам дается отдых, приведите себя в порядок после дороги. Мы заботимся о наших подопечных. Тюремный парикмахер вам поможет стать похожими на людей, а доктор вас осмотрит. Потом каждый из вас получит задачу, которую будет выполнять. Я сейчас постепенно ознакомлюсь с вашими делами. Не сразу, но все обо всех узнаю. Не исключено, кто-то получит особое назначение, потому что нашей колонии до сих пор нужны хорошие специалисты, и мы будем искать их среди вас. Если у кого-то есть таланты – не скрывайте их. Возможно, это ваш шанс сделать свою жизнь лучше, и очень скоро стать вольным.

Парни, ваша свобода в ваших руках!

Офицер Аткинс оглядел неровные ряды осужденных. Все угрюмо молчали, не высказывая энтузиазма при сообщении о том, что возможно помилование. Не верилось в это.

– Все! Начальники отрядов, разводите заключенных! – Аткинс махнул рукой.

Камера тюрьмы после масштабов трюма корабля показалась Генри маленькой, хотя в ней находилось не менее двадцати человек.

Всем дали возможность помыться и переодеться в тюремные одежды. Потом по очереди под конвоем отвели в маленькую комнатку, где орудовал парикмахер из числа заключенных, прибывших ранее. Толпа обросших, бородатых мужчин вмиг помолодела, лишившись уже привычного за месяцы плавания волосяного покрова.

Затем всех отвели в лазарет, где доктор провел осмотр вновь прибывших. Главным образом, его интересовали вши, инфекционные заболевания и раны. Жалобы на другие симптомы доктор пропускал мимо ушей.

Услышав имя и фамилию Генри, тюремный доктор внимательно посмотрел на молодого человека. Он явно слышал это имя от команды «Утренней Зари», но ничего не сказал, только задал рутинные вопросы.

В камере заключенных не приковывали. Правда, кандалы на ногах оставили. Но и это уже было облегчением для людей, которые несколько месяцев провели скованными по трое вместе.

Вечером в камере отворилась дверь и вошла небольшая группа заключенных из старого состава, которая работала на уборке городских улиц. Они каждый день с утра уходили, а к вечеру возвращались. Ни на одном из них не было даже кандалов, однако у всех были серьезные увечья, в основном, связанные с ногами. Видимо, не очень руководство тюрьмы опасалось, что эти доходяги сбегут. В камере сразу стало очень шумно. Новички интересовались условиями жизни в тюрьме, а старички спрашивали о том, что происходит в Англии. Все же сведения вновь приехавших были свежее того, что знали старички.

На следующий день с раннего утра было вновь общее построение, и начальник тюрьмы объявил, что первые дни почти все направляются на добычу камня в карьер, который был расположен совсем рядом.

Исключение сразу сделали пока только для тех, кто что-то понимал в сельском хозяйстве. Как выяснилось, такие специалисты требовались до сих пор для развития земледелия и скотоводства.

Уже в первый вечер ранее прибывшие заключенные просветили новичков о ситуации с продовольствием. В те годы, когда колония только образовывалась и в плане обеспечения полностью зависела от поставок из Англии, было очень голодно. Первые суда с каторжанами были сформированы почти исключительно из городских жителей. Они ничего не смыслили в сельском хозяйстве. И, несмотря на то, что правительство прислало изрядное количество семян для организации автономного земледелия, вырастить ничего не удавалось.

Семена на новых почвах не всходили. Если всходили, то погибали. Практически ни одна культура не прижилась. Голодали как каторжане, так и администрация. Потому в Англию летели запросы присылать каторжников, у которых есть опыт в сельском хозяйстве.

Стихийно сложилась такая система: тем ссыльным, которые заслужили помилование от губернатора за различные услуги, и хоть что-то соображали в сельском хозяйстве, выделялся участок земли и в помощь назначались до десяти человек осужденных. Земли было много, по запросу могли выделить от двадцати пяти акров, это десять гектаров и более. И этот надел надо было обработать.

Бесплатные работники жили на фермах, хозяин (он же бывший осужденный) за них отвечал, был обязан кормить, одевать, лечить. Как складывались взаимоотношения между бывшими и действующими осужденными, зависело только от них самих. К сожалению, иногда первые вымещали на вторых свои обиды.

Некоторые из осужденных, оказавшихся в относительно свободных условиях ферм, пытались бежать. Их судьба часто бывала достаточно печальна. Во-первых, флора и фауна Австралии тогда еще не была достаточно изучена. Любая змейка, незаметная в листве, могла иметь смертельно ядовитый укус. Любая ягода, сорванная с куста, могла быть несъедобной, и убивала человека за несколько часов. Любой мелкий грызун мог оказаться жутким хищником, чьи зубы оставляют незаживающие раны. Столкновения с диковинными кенгуру при попытке убить зверюгу ради мяса часто заканчивались не в пользу неумелых белых охотников.

Отдельного разговора заслуживали аборигены. Только в самое первое время они были достаточно дружелюбны и проявляли интерес к пришельцам. Чуть пообщавшись с белыми захватчиками, лишившись своих территорий, занятых чужеземцами, они перестали быть робкими и покладистыми. Белый человек вне зон, которые туземцам пришлось признать за завоевателями, оказывался беззащитным и был легкой мишенью. В лучшем случае, человек из раба белых людей становился рабом туземцев, чаще погибал. Только иногда сбежавший через короткое время возвращался в тюрьму сам.

Потому и не пытались сбегать невольники, живущие в условиях ферм. Было боязно пускаться в одиночное путешествие. Смысл в такой свободе был невеликий. Во всяком случае, пока не появился определенный опыт существования на этом материке.

С той поры много чего изменилось. Колонии уже не так грозил голод. Фермеры научились получать урожай в местных климатических условиях. Но больше всего выиграл тот, кто взялся за скотоводство. Овцеводство процветало и давало солидные барыши.

Старый Доходяга Бен рассказал свою историю, как из каторжника, направленного в Австралию на семь лет, он превратился в искалеченного рецидивиста, отбывающего свой срок уже четырнадцатый, или шестнадцатый год. Сам он уже не помнил, да и не хотел: не гонят, кормят, ну, и ладно.

– Эх, парни, а я ведь с одного из самых первых транспортов. Когда мы прибыли, здесь еще и тюрем-то не было. Все жили на старом судне, пришвартованном в заливе.

– Дед, расскажи, как жили тогда, и почему ты до сих пор не на свободе, – кто-то выкрикнул.

– А что, а и расскажу, если все общество желает слушать.

– Говори, дед. Говори, мы никуда не торопимся ближайшие годы, – со смешками послышалось со всех сторон.

– Ну, так слушайте, как можно в этой богом проклятой Австралии загубить свою жизнь. Это мой личный опыт.

***

– Жили мы тогда на старой «Грозе океанов». Старушке было уже очень много лет, и ни на что другое она не была способна, только на то, чтобы стоять в безопасной бухте. Наше начальство разрешило устроить там нары, хотя везли нас вповалку на полу. Из трех групп каторжников, вышедших из Англии на трех судах, к концу перехода осталось ровно столько, сколько уместилось на одном судне.

Тяжело добирались. На одном судне началась дизентерия, на другом разразилась эпидемия тифа, на третьем каторжане подняли бунт из-за дурного питания, их там охрана перестреляла. Так что, все выжившие с трех транспортов уместились на одном. Даже каждый получил свои собственные нары. Эх, сейчас, я знаю, уже лучше относятся к нашему брату, а тогда – никого не интересовало, как ты доедешь, и доедешь ли.

Ну, вот. Разместились мы на «Грозе океанов» и приступили к работе. Сначала все в кандалах ходили, потом начальство поняло, что деваться нам некуда, и кандалы со всех поснимало, кроме завзятых крикунов и подстрекателей.

Первое время мы валили лес и строили бараки, где жили наши начальники и всякие службы разместились. Потом, видно, решили, что пора хозяйством заниматься, чтобы свое выращивать. А таких людей, которые что-нибудь понимали в сельском хозяйстве, было очень мало. И вот глядите, парни. Семена были, инструменты разные были, а знаний почти ни у кого не было.

Тогда нарезали участки под пашни на количество людей мал-мал сведущих в этих делах, расчистили эти участки, халупки построили, и разместили на каждом участке бывших крестьян. Обычно им давали в помощь по пять-десять каторжан, которые совсем в этом не смыслили, и несколько человек из охраны. А главными на этих участках были отцы-командиры. Они должны были организовывать, чтобы все были при деле, урожай растили и не баловали.

Но в первый год вообще ничего не выросло. Знающие-то земледелие мужички делали все так, как в родных местах делали, а здесь климат другой, погоды другие, земли другие. То холод наступит, когда его никто не ждет, то дожди пойдут, то засуха. Ничего не получилось. Ух, и наголодались мы тогда, пока транспорт с Англии с продуктами не пришел. Что мы голодали, что охрана, что начальники – никого не миновало.

На следующий год уже что-то смогли вырастить, потому как опыт появился, правда, тоже очень мало. Но никто не унывал, только расширяли участки, распахивали земли. Даже вспоминать не хочется, сколько наших тогда полегло. Кто-то ягоду какую-то съест, кто-то от воды дурной, а больше всего – от зверья местного. Змеи тут, братцы, одна другой ядовитее, и всякие другие ужастики обитают. Смотришь – вроде малый зверек какой, а укусы смертельные. И с кенгуру этими местными пытались сражаться. А они дикие, чуть что – сразу лягаются. Не все переживали прямые стычки, особенно если на целое стадо попадешь. Там такие самцы – ужас ходячий!

Тогда очень сильно пришлось повоевать с местными. Сначала они просто ушли чуть дальше вглубь и не сильно мешали. Приходили и издали наблюдали, что мы делаем. А уже на следующий год, когда дальше пошли расчищать пашни, тут они сильно осерчали на нас. Настоящая война началась, кто кого пересилит. Чем дальше наделы были от самого форта, тем сложнее было фермерам.

Тогда губернатор своим указом начал подписывать помилование тем, кто брался вести хозяйство на дальних участках. Им, конечно, выдавали и семена, и инструмент всякий. Даже оружие давали для защиты от туземцев и от зверья местного. Помощников тоже выделяли из числа каторжан. Только живи и что-нибудь выращивай.

Конечно, были такие отчаянные, кто сбегал, очутившись без охраны и кандалов на воле. А куда там убегать-то? До Англии родимой не доберешься, только в буш этот местный. Тех смельчаков поначалу искали, а потом и перестали.

А вот тут я, ребятки, и напортил себе все. Я тоже молодой был тогда, сильно смелый и самоуверенный. Думал, раз в родных лесах охотничал, значит, и здесь смогу прокормиться и не пропаду. Вольный воздух голову задурил. Сговорились мы с моим дружком, таким же молодым балбесом Диком, завладеть оружием и бежать. Оружие нам выдавали только во время набегов туземцев, или если зверье на приступ шло. Ну, и ночным охранникам тоже, чтобы врасплох не застал никто.

Вот мы дождались, когда на наши поля, на которых уже показались всходы, полезет стадо этих кенгуру. Нам тут же выдали ружья и погнали распугивать это исчадие ада.

Мы, как полагается, заулюлюкали, замахали руками и ружьями и помчались вперед, а сами все сторонкой-сторонкой и в лес ушли.

Доходяга Бен тяжело вздохнул и покачал головой:

– Где были наши головы? Ну, ушли мы. Без запаса еды, без воды, в непонятный буш. Не стали нас искать. Унесли мы ружья и по три патрона к ним. И что? Сначала не повезло Дику. Он пошел ставить силок, наступил в траве на что-то и, как подкошенный, упал. Думаю, что это была змея, или другой какой гад – здесь их много. Когда я его нашел, бедняга уже не дышал.

Мне бы тогда вернуться, да повиниться. Сказать, что заблудились. А я испугался, наверно, и не пошел к своим. Взял ружье Дика и пошел, куда глаза глядели. Очень берег патроны, поэтому долго совсем голодным был, плоды какие-то боялся есть, потому как знал, что много несъедобных. Однажды удалось камнем птичку какую-то с ветки свалить, да рыбу смог наловить в речке. И от случайно найденной речки сильно не хотел уходить, потому как намаялся без воды, а налить в запас было некуда. Так вот и жил, на дерево забирался спать, да веревкой из штанов привязывался, чтобы не упасть.

Однажды среди дня заснул на берегу, просыпаюсь – а рядом баба туземная сидит и на меня внимательно смотрит. И сама совсем голая. А я что? Сколько времени без бабы? Ну, и не выдержал. Она сопротивляться начала, я ее и прижал посильнее. Только дела свои сделал, как набежали туземцы эти, как начали кричать и ругаться! А я ничего и не понимаю! Они эту бабу спрашивают, она что-то отвечает, а я стою дурак дураком.

Ну, в общем, их главный что-то прокричал, и тут для меня наступили самые страшные часы моей жизни. Что только они со мной не делали! Думал – все, пришла моя смертушка. Под конец я совсем сознание потерял! Очнулся я от страшной боли. Вдруг слышу – кто-то идет и по-английски говорит. Я как закричу только! Ну, подбежали ко мне свои. Оказалось, что меня принесли и бросили рядом с оградой нашего форта.

Я был весь переломанный. Эти ироды натерли чем-то мои раны, и они очень долго не заживали, чесались, кровили и покрывались личинками. Доктор замучился вычищать. А ноги, – Доходяга Бен погладил свои кривые ноги, – ноги так и не смогли мне собрать заново. С тех пор так и ковыляю по жизни. А срок мне еще добавили за побег. Жестоко добавили. Это у них такое наказание сейчас: сбегаешь – получаешь вдвое-втрое больше, если тебя поймают. Говорят, сильно действует на людей. Им проще дождаться помилования от губернатора, чем рисковать и сбегать. А у меня еще получилось, что я Дика подговорил на побег, да и погубил. Вот так, братцы. Ни на что я сейчас не способен. Только срок свой доматываю, да весь день улицы мету и мусор выношу.

Так что, братцы, не советую бежать. Ничего нет там хорошего на той воле. Правда, говорят, что там золото недавно нашли. Как же называется? А, Балларат! Только туда еще добраться надо. А золото там, говорят, под ногами лежит. Ходи, на землю смотри, да подбирай камешки-то. Даже в газетах написано про это. Я читал, когда попадались газеты в мусоре.

– Так что, Доходяга, здесь и газеты есть?

– Есть, а как же! Быстро городишко-то выросло. И домов много, и улицы, и школы есть, и банки. И газетчики набежали.

***

Все в камере уже заснули, а Генри никак не мог успокоиться, мысленно прокручивая в голове полученную информацию.

Конечно, с тех пор, как случилась беда с Доходягой Диком, прошло много лет. Он уже и сам начал путаться, когда рассказывал, сколько уже находится в заключении. Даже целый город возник, значит, жизнь налаживается. А если еще и золото нашли, то совсем интересная получилась ситуация. Когда-то Генри даже подумывал податься в Клондайк на золотодобычу, да не хотел уезжать от Элис. А тут, вроде, совсем недалеко этот – как его – Балларат, вроде? Интересно.

На следующий день Генри вместе со всеми направили на строительство дорог города. По сравнению с добычей камня в карьере, эта работа считалась менее тяжелой. Здесь не было столько пыли, забивающей легкие, и не требовалось колоссальное напряжение мышц, что было особо сложно для людей, которые девять месяцев почти недвижимо провели в трюме корабля. В его задачу входило грузить в тележку камни и отвозить до выкопанной неглубокой траншеи, которая должна была стать дорогой. На этой стадии траншея засыпалась довольно крупными кусками камня, затем промежутки между этими большими кусками засыпались мелкими камнями и песком. Вся эта смесь плотно утрамбовывалась, потом сверху заливался цемент.

Главный надсмотрщик над строителями недовольно посмотрел на довольно субтильного Генри и проворчал:

– Как всегда, мне самых немощных дают. А ну, вперед. Пока свою норму не выполнишь, отдыхать не пойдешь. Вперед! Как следует нагружай тележку. Будешь филонить – увижу и накажу!

Когда остановили работу на время обеда, Генри просто улегся на землю и не стал есть кашу. Каждая клеточка его тела устала и хотела расслабиться. Шотландец Мэтт, который был его напарником, приподнял новичка за шкирку и сунул миску с кашей в руки:

– Ешь, иначе сил не будет. Ешь через силу. Ты и так выработал только половину нормы, которую должен сделать до обеда. Ешь, парень. Я знаю, что тяжело, особенно сразу после этапа. Надо дня три перетерпеть, а потом втянешься. Все так втягиваются. Ешь, говорю. Если не сделаешь, мне придется тебе помогать. Тут так, не побалуешь.

Генри покорно поднялся, через силу поел кашу. Только закончил, как раздался окрик надсмотрщика, который тычками поднимал новых работников. В этот день ушли с дороги на час позже обычного, потому что все новички не выполнили задание. Старички поворчали, но помогли новеньким. Все помнили, как сами так же начинали.

В тюрьме после ужина все вновь приехавшие лежали пластом на своих нарах, а старички в который раз уже пересказывали байки, сложившиеся за время существования колонии в Австралии. Все, как обычно: про благополучно сбежавших каторжников, которые нашли золото и разбогатели; про местных злых духов, которые оберегают аборигенов; про прекрасную туземочку, которая полюбила каторжанина и спасла его.

Два последующих дня были для всех вновь прибывших, особенно тех, кто попал на работу в карьере, невыносимы. Страшно болели мышцы. Любое усилие давалось с трудом.

На третий день стало полегче, а вечером в камере голоса новичков звучали чуть бодрее.

Когда понемногу пришло привыкание к нагрузке, Генри впервые вдруг увидел, что среди каторжников, осужденных на солидные сроки, есть совсем мальчишки. Практически все они были осуждены за кражи, в большинстве своем – за кражи в составе группы. На «Утренней Заре» таких не было, но среди старичков они встречались. Им давали работу чуть легче физически, но дети все равно работали целый день.

В течение первых недель из состава новичков выделили бывших крестьян и куда-то отвезли. Видимо, на те самые фермы. Выяснилось, что среди осужденных были архитектор, художник, два сапожника, скорняк и портной. Их тоже отделили, в тюрьме они больше не появлялись. Остальные продолжали работу или в карьере, или на дороге. Молодому городу были нужны хорошие дороги и дома. В городе Генри не был, поскольку работал на загородном участке, но видел издали привычные городские строения. Это было удивительно, особенно если учитывать страшные рассказы Доходяги Бена, который пугал дикостью здешних мест. Разросся город.

Примерно через месяц Генри уже вполне втянулся в работу. Он пока даже не догадывался, насколько успел поздороветь внешне, как раздались плечи и налилась мускулатура.

Однажды утром его не повели вместе со всеми на строящуюся дорогу, а направили к начальнику тюрьмы. В кабинете неожиданно оказался корабельный док Эдвард Грин. Он выглядел совсем франтом, чуть поздоровел и согнал со своего лица маску вечного брезгливого недовольства, к которой все привыкли на борту судна.

Офицер сидел за столом и читал какую-то бумагу:

– А! Это ты Генри Картер?

– Я, сэр.

– Хорошо. Этот что ли, мистер Грин?

– Этот-этот, – доктор был нескрываемо доволен видеть каторжника, и даже чуть было не подал тому руку, но вовремя остановился.

– Что, осужденный Генри Картер. Господин губернатор удовлетворил ходатайство доктора Грина и разрешил тебе помогать доктору. Будешь помощником лекаря. В тюрьме ты с такой квалификацией был не нужен, у нас свои лекари есть. А вот доктор Эдвард Грин считает, что ты ему нужен. Ты пока заключенный, помилования нет, но все зависит только от тебя. Ну, что же. Рад?

– Сэр, э-э-э, сэр. Рад, конечно, рад. Это так неожиданно.

– Вот и славно. Доктор Грин, ставьте здесь и здесь свои подписи, что забираете осужденного. В указанные сроки Картер должен появляться в канцелярии и отмечаться. Все, Картер, забирай свои вещички из камеры, если они у тебя есть, и отправляйся с доктором.

– Да, сэр, – Генри от неожиданного поворота судьбы лишился голоса и съехал на писк.

Доктор Эдвард Грин неожиданно захохотал и хлопнул своего нового помощника по плечу:

– Да, ладно, все понятно. Иди, давай, забирай свои вещи. Я тут еще поговорю с офицером. Жди меня у ворот.

***

Доктор Грин оказался очень предприимчивым человеком. Как оказалось, он ехал в Австралию со специальной целью: стать успешным доктором в новой колонии. В Англии, чтобы стать востребованным доктором с хорошей практикой, ему потребовался бы не один десяток лет. В новых землях он планировал сделать блестящую карьеру и разбогатеть практически молниеносно. О такой возможности ему написал его дядя, который служил в администрации тюрем.

Дядя предложил – племянник понял выгоду. Работа судовым доктором была ему на руку: Довезли бесплатно, кормили, выделили отдельную каюту, где предприимчивый доктор вез оборудование для своего кабинета, а обязанностей было немного. Да еще за девять месяцев жалованье заплатили. Сплошная выгода. Контракт был заключен только на рейс до Австралии.

Сразу по прибытии Эдвард отправился к дядюшке, отдохнул и поправил здоровье, а затем с его помощью обратился к губернатору с просьбой выделить ему конкретного заключенного с соответствующей квалификацией для организации медицинского кабинета. Дядя дал бумаге ход, помог найти небольшой домик, где можно было организовать рабочий кабинет и устроить жилые комнаты.

Генри ехал в коляске, нанятой Эдвардом, и не мог поверить своим глазам: город. Довольно большой современный город: каменные дома, фонари, лавки, библиотека. Дамочки с детьми. Нарядные господа. Как? Совсем недавно их в тюрьме пугали диким краем. Доходяга Бен страшные истории рассказывал. А тут оказалось, что вполне цивилизованный город.

Доктор Грин с усмешкой наблюдал за реакцией Генри:

– Вот-вот. Жизнь-то здесь налаживается. Людей все больше и больше, а люди любят лечиться, особенно дамы. Так что, мы с тобой, друг Картер, не пропадем. А там и помилование получишь. Сколько тебе лет присудили?

– Семь.

– Нда-а-а. Попал ты, парень. Но ничего, дядя должен помочь, хотя ты совсем недавно прибыл. Негоже в процветающем кабинете работать каторжнику. А наш кабинет будет процветающим!

– Спасибо, сэр Грин. Не ожидал. Но я не успел закончить образование. Мне еще год осталось учиться.

– Я знаю. Разберемся. Но вот мы и приехали.

Коляска остановилась возле небольшого дома, выкрашенного белой краской.

– Я еще не успел обзавестись прислугой, здесь с этим сложно, но дядя уже ищет среди каторжанок. Так что, я тебе покажу, где что, а ты сам пока разбирайся. Отмоешься хорошо, потом свожу тебя к парикмахеру. Костюм пока наденешь мой, нечего в этом тюремном шмотье в приличном доме находиться. Потом сходим, купим тебе все. Тут и лавки есть, и модные портные. Все, как полагается в приличном городе. Поставлю тебе небольшое жалование. Как кабинет заработает, так увеличу. Пока немного.

– Сэр Грин, не знаю, как вас благодарить. Так все неожиданно.

– Ладно-ладно! Мы с тобой греметь на всю округу будем! Руки у тебя ловкие, я видел. Развернемся!

Отмытый, побритый и уже постриженный у модного парикмахера, Генри с тихим восторгом ходил по лавке верхнего платья для господ. Только здесь, глядя на себя в большое зеркало, он понял, насколько стал мужественнее и мощнее, чем был еще совсем недавно, в прошлой жизни в Англии.

***

Три дня Генри и Эдвард распаковывали ящики и коробки с оборудованием и инструментами и расставляли в комнатах, выделенные под медицинский кабинет. На третий день пришли в сопровождении охраны женщина, которая должна была заниматься хозяйством, и пожилой угрюмый мужчина, владевший на воле небольшим трактиром и умеющий хорошо готовить. Эдвард расписался в документах за то, что получает осужденных в свое подчинение, и работа закипела с новой силой.

Еще через два дня медицинский кабинет был готов к открытию. Новая вывеска, распространяя запах свежей краски, заняла свое место над входом в дом: «Медицинский кабинет доктора Эдварда Грина. Женские, мужские и детские болезни».

Взволнованный Генри занял свое место перед кабинетом, на котором висела табличка: Доктор Эдвард Грин. На столе Генри стояла табличка с надписью: Ассистент Генри Картер.

Первой посетительницей уже к обеду первого дня стала живущая напротив нового кабинета миссис Маргарет Тайлер – жена директора школы для мальчиков и девочек. Да, к громадному удивлению Генри, уже была такая школа, в которой училось довольно много детей.

У миссис Тайлер было сильное сердцебиение после приема пищи. Глядя на внушительную фигуру, втиснутую в модное платье, Генри безоговорочно поверил в наличие сердцебиения. Ей бы рекомендовать урезать свой рацион питания и прогулки подольше, но Эдвард выписал пациентке капли и вручил солидный чек за прием и капли. Пациентка ушла очень довольная и обещала своим приятельницам рекомендовать такого знающего и галантного доктора.

– Я знаю, что ты думаешь, Генри. Но нам надо пока получить благодарных пациентов. А такие пациенты не появляются, если им советовать заняться собой. Благодарные посетители хотят выпить микстурку и выздороветь, а не менять свои привычки, – проговорил Эдвард, убирая первую выручку в сейф.

До конца дня приняли еще двух больных. Им действительно была нужна помощь: одному вправили застарелый вывих, доставлявший сильную боль, а другому вычистили загноившуюся рану.

Новый кабинет быстро набирал популярность. Первые клиенты рассказывали свои впечатления знакомым, а те шли со своими проблемами к таким знающим докторам. Пара несложных операций, выполненных достаточно успешно, заставила заговорить о докторе Грине как об очень талантливом хирурге. Генри наловчился еще в хосписе в Англии рвать больные зубы, и сейчас к нему выстраивались в очередь, поскольку пошла молва, что ассистент господина Грина ангельски нежно убирает проклятые больные зубы.

Каждый день, завершив свои дела, Эдвард и Генри шли в ближайшую ресторацию «Голубка», где у них сложилась своя компания, в которой оказались два банковских работника Арнольд и Дэвис, юрист Салливан и муж миссис Тайлер – владелец и директор местной школы. Подискутировав на насущные темы, особенно о новостях про золотодобычу, все расходились, Эдвард и Генри затем чаще всего отправлялись в заведение мадам Бонбон. Морально-этические вопросы, мучавшие Генри, его мысли о любимой Элис, Эдвард разрешил одной фразой:

– Она считает, что ты обокрал ее семью и покусился на жизнь человека. Ты для нее сейчас каторжник. Не печалься, она уже наверняка замужем.

***

Деятельность медицинского кабинета началась удачно, удалось завоевать репутацию дельных медиков и обзавестись друзьями. На протяжении почти полутора лет друзья привыкли жить безбедно. Но вмешался его величество Случай.

Дело было ранним утром. Все обитатели белого домика еще спали, когда в дверь забухали тяжелые удары, а колокольчик, который обычно издавал мелодичный звон, оглушительно затрезвонил.

Впопыхах едва одетая Эмми отворила дверь, и в дом ввалились четверо полицейских с носилками, на которых лежал и громко стонал их бывший начальник. За ними шла заплаканная женщина.

Эдвард и Генри, спешно поднятые с постелей, вскоре были в своей операционной. Уже через десять минут было понятно, что господина Хиггинса свалил жесточайший воспалительный процесс в правой подвздошной области. Диагноз был однозначный – воспаление слепой кишки, или иначе – тифлит, паратифлит, перитифлит, аппендицит. Шансов на облегчение состояния больного не было. Спасти могла только операция по удалению червеобразного отростка. Иначе – гнойный перитонит. И он, скорее всего, уже развивался, поскольку старый вояка терпел нестерпимую боль третьи сутки, никого не подпуская к себе.

На тот момент никто в мире не делал таких операций. Оставалось одно: лапаротомия и дренирование брюшной полости в правом нижнем квадранте живота. Были случаи, когда этого было достаточно. Но не в этот раз.

Когда в операционной появился срочно приглашенный на консультацию модный доктор Хэмфри, недовольно поглядывавший на удачливых конкурентов, бедный пациент уже не дышал.

Хэмфри подошел к операционному столу, откинул простынку, взглянул на дренаж и презрительно громко произнес: «Дилетанты». Правда, не уточнил, что стал бы делать сам, будучи не дилетантом.

Эдварду Грину семья покойного не заплатила ни копейки, обвинив в смерти главы семейства, зато отвалила огромный гонорар доктору Хэмфри за появление в операционной после остановки сердца пациента

Репутации медицинского кабинета был нанесен сокрушительный удар, а слово «дилетанты» покатилось по салонам города. С этого дня ни один солидный клиент не переступал порог «Медицинского кабинета доктора Эдварда Грина. Женские, мужские и детские болезни». Приходили только не очень платежеспособные пациенты, не способные улучшить финансовое состояние молодых лекарей. Ни один из новоприобретенных друзей, которые пользовались до того услугами Генри и Эдварда, не желали больше лечиться у них. Даже их первая клиентка миссис Маргарет Тайлер презрительно фыркала, когда встречалась на улице, и переходила на другую сторону дороги.

Опечаленный дядюшка Эдварда, который искренне переживал неудачу племянника, пытался изо всех сил изменить ситуацию через администрацию губернатора. Он регулярно рассказывал о докторе Грине в кулуарах заведения, но никто не хотел идти лечиться, может, и к милым, но таким неудачливым докторам. Не помогло даже то, что дядюшка сказался тяжело больным, демонстративно ездил в кабинет к Эдварду, громко стонал, выйдя из экипажа, и довольно выходил из дверей, показывая облегчение болей. Спектакль не удался, пациентов не прибавилось.

Единственным результатом дядюшкиных хлопот было подписание, наконец, прошения о помиловании для ассистента доктора Генри Картера. Теперь он был свободен и волен в передвижении.

Друзья-приятели Эдвард и Генри, а они стали именно друзьями за время работы и возникших неприятностей, отправились отмечать получение бумаг о помиловании и освобождении в любимое заведение – ресторацию «Голубка», а потом к девицам Мари и Жюли в заведение мадам Бонбон.

Громкий хохот, довольные выкрики и узнаваемый словарный запас они услышали сразу, как только переступили через порог, переглянулись и с криками «Рыжий!» бросились в гостиную.

Посреди гостиной, на очаровательном тонконогом диванчике в розовый цветочек, в окружении стайки девиц, сидел и наслаждался жизнью боцман Рыжий Люк.

Глава 3 Элис в дороге

Почти через два с половиной года после памятного рейса «Утренней зари», в пассажирском порту Портсмута на пристани стояла скромно одетая девушка и взволнованно смотрела на покачивающееся у причала судно «Любезная Николетта». Рядом с ней суетились толстая служанка, возможно, няня, и высокий худой старик.

– Мисс Элис, оставьте эту затею. Куда вы собрались? Дорогая дальняя, опасная. Люди говорят, что бывают бури страшные в океанах этих. Чудовища морские так и норовят сожрать. Умирают там часто, не приведи Всевышний! – толстушка судорожно закрестилась, другой рукой вытирая обильно катившиеся по мясистым щекам крупные слезы. – А вы девушка нежная, воспитанная. Куда вам туда, к этим страшным морякам и этим, как их, абери… аберигентам жутким, безбожным. Я про них в газетах читала – сущие нелюди!

– Ах, оставь, нянюшка. Ты же знаешь, что я все решила. В Австралию уже простые люди едут, не только несчастные каторжники. Смотри, сколько приличных людей садятся. Вон даже с детьми – ты видишь?

– Ах, мисс Элис. Оповестят мистера Генри об освобождении. На это есть государственные люди. Они пошлют туда, в эту Австралию документ об освобождении, и вернется мистер Генри сам. Зачем вам самой ехать? Это лишнее. Дома ждите его. Так уж хорошо заживем! Я каждый день пироги печь буду.

– Молли, как не понимаешь! Генри оболгали нечестно, он за чужое преступление там страдает. Королевские служители все долго будут делать. Вдруг потеряют документы, и он так и останется там страдать? Нет, я так не могу. Я сама съезжу. Даже не уговаривай, нянюшка.

Высокий старик гулко откашлялся и обратился к Элис:

– Мисс Элис, я пойду багаж грузить?

– Иди, дорогой Пит. Саквояж я сама понесу. Молли, перестань плакать. Я не собираюсь умирать, попадать в пасть к морским чудовищам и воевать с аборигенами. Я тихо и спокойно доплыву до Австралии в своей отдельной каюте. Найду Генри и сообщу, что его полностью оправдали, потому что разобрались в невиновности. Его сразу отпустят, и мы вернемся в Лондон. Вы нас ждите, все будет хорошо. Тогда и пироги напечешь, нянюшка.

Молли залилась новой порцией горючих слез, а Пит подхватил огромный чемодан и направился к сходням, волоча за собой большой сундук. Там он встал в длинную очередь людей с сундуками, чемоданами, узлами, взявших билеты трюмных пассажиров. Через не очень продолжительное время их начнут называть пассажирами третьего класса. Уже не просто вповалку едущие в трюме, а солидно, по пять-восемь человек в наспех отгороженных каютах, но все в том же трюме.

***

Каютка Элис была крохотная. Она была самой дешевой из тех, которые могла предоставить «Любезная Николетта». Большой трюм бывшего торгового судна разбили легкими перегородками на каюты, на пять-восемь человек каждая. Кровати или нары были расположены в два уровня.

Одноместная каютка, которую купила Элис, оказалось одноместной из-за конструктива внутреннего пространства. Деревянный массивный брус обшивки не давал сделать в этом месте большую многоместную каюту, поэтому получился совсем закуток, где стояла только привинченная к полу кровать. Она была одноуровневой из-за нависающей балки. Ни стол, ни шкаф не предусматривались. Но это была совершенно отдельная каюта!

Старый слуга Пит затащил вещи в эту клетушку, и Элис поняла, что ей даже встать негде. Но девушка оптимистично решила, что будет заниматься новомодной гимнастикой, и станет перемещаться по каюте по своим чемодану и сундуку, уложенным на полу.

Пит и Молли помогли девушке достать одеяло и подушку, которые требовалось взять с собой согласно купленному билету, и Элис решительно выгнала стариков домой, потому что уже не могла выносить непрерывный плач няни и смрадный дух замкнутого пространства. В каюты справа и слева заселялись целыми семьями с детьми. Стоял оглушительный шум, крики, рев детей, визг женщин и перебранка мужчин.

Элис и старики с трудом выбрались наружу и еще долго стояли на палубе. Старая Молли, не веря в то, что трюмных пассажиров будут кормить, хотя это и было обещано по билету, насовала в чемодан рис, фасоль, сухари, сухое мясо, сушеные фрукты и еще какие-то продукты. И сейчас она уже в тысячный раз рассказывала, что можно приготовить из этого. Походный котелок и небольшой чайник висели, привязанные к ручке чемодана.

Наконец, капитан дал команду, и матросы принялись выгонять всех провожающих. Молли и Пит спустились на причал, и Молли еще что-то долго кричала оттуда. Сквозь шум Элис изредка слышала ее голос: «Сухари… каша… сушеные яблоки». Элис ничего не понимала, но энергично кивала головой и махала рукой. Все время, пока «Любезная Николетта» выполняла маневры и отползала от причала, Элис видела стариков и, наконец, дала волю слезам. Все последние дни она держала себя в ежовых рукавицах и старалась ничем не выдать своего страха перед дальней дорогой. Девушка не хотела, чтобы старики, единственно оставшиеся от прежнего родительского дома, видели, как ей сложно и боязно.

***

После памятного суда отец надолго слег. А когда встал, то уже не был тем молодцеватым, прожженным коммерсантом. Огромная брешь в финансах, нанесенная неведомым вором, так и не была преодолена. В магазине пришлось делать большие скидки, чтобы распродать товары и заплатить за полученные кредиты. Потом пришлось сдавать комнаты, чтобы свести концы с концами. Следом рассчитали почти всю прислугу. За конторкой в магазине теперь стоял сам хозяин. Но ничего не помогало.

Отец захотел выдать Элис замуж, чтобы она не нуждалась после его ухода, но здесь обычно послушная дочь встала против его воли. Оба предложенных им варианта она с негодованием отвергла.

Так несчастный отец ничего не смог сделать с непокорной дочерью, и в ночь на католическую пасху тихо отошел. Через две недели пришло сообщение, что найдены неопровержимые доказательства, что Генри Картер не совершал преступление, за которое был осужден. Элис потратила немало денег, чтобы получить документы, удостоверяющие, что Генри Картер невиновен и освобождается от дальнейшего наказания.

Элис не хотела вспоминать, как она хоронила единственного близкого человека, как за бесценок продала дом с лавкой отцовскому конкуренту с Очард стрит, купила маленький домик в пригороде, где поселила своих верных слуг Пита и Молли. На вырученные деньги она купила самый дешевый билет на «Любезную Николетту», везущую в Австралию переселенцев. У нее в дороге будет свое личное пространство, и это главное.

Когда ей говорили о сложности дороги в Австралию, она думала только, что едет туда свободным человеком, а Генри везли как опасного заключенного.

Когда фигурки на пристани стали совсем крохотными, народ, оккупировавший весь участок палубы, выделенный для трюмных пассажиров, стал расходиться. Элис тоже спустилась в свою каюту. Назад дороги нет.

***

Первый день плавания прошел для Элис в шуме, неразберихе, решении организационных вопросов. Как оказалось, трюмные пассажиры были обязаны выделять из своей среды дежурные бригады, которые следили за порядком и чистотой.

Когда первая суета утихла, вдруг обнаружилось, что морская болезнь не щадит большую часть пассажиров. Было редкой удачей, если в семье или группе совместно едущих пассажиров оказывался хотя бы один человек, не подверженный этой напасти. Все бывшее трюмное помещение, разбитое на каюты, наполнилось стонами и детским плачем.

Вопреки опасениям заботливой Молли, на судне кормили даже трюмных пассажиров. Кормили, конечно, скудно, дурно, но три раза в день пассажиры получали порцию варева. В трюм спускали огромные котлы, и к ним сразу выстраивались длинные очереди из пассажиров, держащих свои тарелки и кружки. Маленьким детям такая еда не подходила, потому было выделено место на палубе, где мамаши могли сварить что-то более подходящее для детских желудков.

Элис чувствовала легкую дурноту, но вполне могла себя обслужить, даже немного поела. Мучительно болела голова от сильных эмоций последних дней, от прощания со стариками, от шума, детского плача, мыслей о будущем.

Она забралась в свою крохотную каютку, нащупала на груди сверток, в котором хранился заветный документ об освобождении любимого, подаренная отцом китайская подвеска – камея, изображавшая дракончика, и деньги, которые она смогла набрать на эту далекую дорогу. Потом укрылась с головой и дала волю слезам.

Она сильная, она очень сильная, но иногда самый сильный человек уже не может выдержать те испытания, которые дает ему судьба.

***

Первые дни дороги были очень сложны. Судно почти сразу оказалось в зоне свежих ветров. Ощутимо качало. Людям, запертым внутри огромного помещения, казалось, что пришел их последний час. В целях безопасности были закрыты все вентиляционные отверстия и люки, погашены масляные фонари, затушен огонь в печах. В кромешной тьме из каждой каюты слышались стоны, плач детей, перебранка взрослых и молитвы к Всевышнему о спасении. Запахи были настолько резкими, что вызывали слезотечение.

Когда принесли котлы с едой, остался чуть приоткрытым грузовой люк, к тому же, кухонного рабочего сопровождал юнга, державший в руках зажженную лампу. Стало чуть светлее, и Элис смогла сходить и получить свою порцию каши. Очереди к раздаче почти не было, потому что пассажиры лежали вповалку.

Элис проглотила несколько ложек того, что называлось кашей, и вдруг услышала, как за тонкой стенкой ребенок просит у мамы есть, а мама, видимо, была не в состоянии ему ответить или что-то сделать. Оказалось, организм детей был крепче организма взрослого.

Она с трудом встала, добралась до двери в соседнюю каюту и постучала. Ответа не было, даже ребенок, видно, от страха, замолчал.

– Есть тут кто? – девушка спросила удушливую тьму. – Малыш, ты кушать хочешь? Давай миску, я принесу.

Из тьмы донеслось невнятное бормотание, раздалось бряцание, и в руки Элис ткнулась миска. Элис с трудом дотащилась, стараясь удержать равновесие, до ругающегося кока, получила новую порцию каши и отправилась назад. У входа в соседнюю каюту она позвала:

– Малыш, иди ко мне, я тебя покормлю. Пусть мама отдыхает. Миссис, я в соседней каюте, хорошо себя чувствую и покормлю вашего ребенка. Не беспокойтесь.

В темноте раздалось снова какое-то бормотание, прерываемое рвотными спазмами, и в Элис ткнулось маленькое тело. Она схватила малыша и потянула его в свою каюту. Сидя на кровати, большой и маленький пассажиры поели остывающую кашу. Потом улеглись, Элис обняла маленького подопечного, и они оба уснули.

В темном трюме, разбитом на клетушки-каюты, было непонятно, день или ночь. Только появление кухонного работника могло внести какую-то ясность. Он говорил, что это – завтрак или ужин.

В следующий раз Элис отправилась за едой уже вместе с маленьким Беном. Они пришли со своими мисками в каюту, и Элис усадила малыша кушать. Сама заглянула в каюту к соседям, сказала, что у Бена все нормально. В ответ сдавленный женский голос попросил взять к себе дочку. Через минуту из тьмы каюты показалась лохматая девчушка с миской в руках.

Пришлось Элис еще раз идти к кухонному работнику, который ругался и грозился уйти, если никто больше не подойдет за своей пайкой. Она уговорила его немного подождать, отвела девочку в свою каюту, усадила рядом с братом. Потом постучала в несколько ближайших кают и спросила, нужно ли кому принести еду. Результатом этого похода стало появление в ее каюте еще двух детей. Определенно, дети крепче родителей. Плохо было то, что один из детей был слишком мал, и его было страшно кормить довольно грубой кашей. Страдающая мать посоветовала размочить сухарь в воде. Так и сделали.

В крошечной каюте Элис было очень тесно. Она сама сидела на чемодане на полу, на ощупь помогая детям есть. Дверь она закрыла, чтобы хоть как-то защититься от зловония отовсюду. Потом забралась на кровать, обняла самого маленького Тони, остальные прижались к ней со всех сторон. Девушка укрыла всех одним одеялом и все снова уснули. Только Элис долго не спала, слушая, как сопит ей в шею малыш, как шумят волны за бортом и угрожающе скрипят переборки. Потом глаза устало закрылись, пришел сон.

Она еще не открыла глаза, а уже поняла, что погода стала чуть лучше, и народ пошел на поправку. Уже не так качало, а за закрытой дверью раздавались не только стоны, а вполне вменяемые разговоры. Дети рядом с ней зашевелились, а малышка Эшли захныкала и позвала маму. Почти сразу в дверь постучали, и мужской голос неуверенно спросил:

– Эшли, крошка, ты здесь?

Элис открыла дверь. Было довольно светло от уже зажженных фонарей. По коридору ходили, пошатываясь, люди. Она отдала малышку ее отцу. Потом пришли за маленьким Тони. Последней открылась соседняя дверь, и в коридор выползла довольно помятая женщина. Дети Бен и Мэй с радостным визгом бросились к матери.

– Спасибо, мисс, – женщина еще не совсем оправилась, поэтому довольно скомкано поблагодарила девушку, и увела детей к себе.

Элис осталась одна. Она поправила измятое спальное место, стряхнула крошки и с наслаждением вытянулась во весь рост. И сразу нахлынули мысли о Генри.

***

Потянулись утомительные, однообразные дни. К счастью, у Элис уже появились знакомые среди пассажиров, потому стало гораздо веселее. Малыши, которых она опекала, пока родители боролись с морской болезнью, очень привязались к своей случайной няне. Их родители тоже были преисполнены благодарности и старались при возможности чем-то помочь.

Отцы семейств взяли ее под защиту и помогли отвадить нежданно объявившегося поклонника, которому явно понравилось, что у симпатичной девушки отдельная каюта. Он очень навязчиво демонстрировал свой интерес, хотя Элис упорно показывала, что ей не интересно это общение. Увидев нежелание девушки продолжать неприятное знакомство, мистеры Сандерс и Годор отвели навязчивого ухажера в сторонку, поговорили, и он больше не досаждал, обходя девушку стороной. Все время плавания мужчины помогали Элис выносить одеяла и подушку на просушку на палубу и приносить питьевую воду.

Все уже знали, что Элис едет к невинно осужденному жениху. Ее жалели, восхищались стойкостью и силой воли, и хотели пожать руку человеку, который вызвал такие чувства. Приглашали в гости, когда устроятся на новом месте.

Элис была единственным ребенком в семье, поэтому она с радостью стала старшей подругой или сестрой для восьми детей Сандерс и Годор. Она организовывала игры для них на выделенном для трюмных пассажиров кусочке палубы, или рассказывала сказки, собрав всю малышню вокруг. К веселой компании очень часто присоединялись дети из других семейств, и на палубе шум и смех не прекращались ни на минуту.

Мамаши семейств Сандерс и Годор были очень рады, что у детей появилась добровольная веселая нянька. На жаровнях, установленных на палубе, разрешалось готовить пищу трюмным пассажирам. Они готовили немудрящие блюда для младших детей и вкусности для всех членов семей. Вечерами все собирались в одной из больших кают, пили чай и поедали то, что удалось наготовить.

Абсолютно все разговоры сводились к тому, что будут делать в Австралии. Обе семьи были опытными фермерами, и на новых землях планировали заниматься земледелием. Правда, старший сын Сандерсов Дилан все время говорил о найденном в Австралии золоте. Он мечтал заняться добычей и разбогатеть на этом. Все эти разговоры обычно заканчивались подзатыльником, который мамаша Сандерс отвешивала не в меру ретивому сынку. Он обижался и говорил, что все равно будет искать золото и станет богатым.

Во время одной остановки на островах, которая была сделана для заправки водой, чуть не пропала маленькая дочка Годоров. Родители, разминая отвыкшие от земной тверди ноги и увлеченно разглядывая диковинные растения, ушли далеко вперед, а малышка осталась собирать ракушки на прибрежном песочке. Искали ее судорожно всеми трюмными пассажирами, капитан негодовал и грозился оставить всех на берегу. Но малышку нашли спящей под каким-то диковинным кустом.

Самой большой напастью для трюмных пассажиров оказались крысы. Несмотря на то, что в открытом доступе правилами запрещалось хранить продукты питания, крысы находили для себя вкусности. Еду пассажирам при неблагоприятных погодных условиях приносили в трюм, поскольку другой возможности не было. В хорошую погоду поесть можно было на палубе. Но в помещении вольно или невольно оставались крошки от пищи, где-то что-то падало, а крысы находили. Одно время стало небезопасно оставлять маленьких детей одних в каютах, потому что были случаи, когда их кусали. Укусы долго на малышах не заживали и приносили им страдания. Даже ночью отцы и матери прижимали к себе своих малышей, чтобы вовремя среагировать на приближение грызуна.

Делегация родителей добралась до боцмана, и в трюм выдали дополнительные крысоловки. Кто-то из остроумных родителей затеял конкурс среди взрослых детей, кто сколько крыс поймает. Мальчишки с энтузиазмом взялись за дело и хвастались друг перед другом своими успехами. Крысоловки срабатывали и днем, и ночью, так что оставалось только их освобождать и настраивать наживку заново.

За время пути «Любезную Николетту» еще дважды потрепал серьезный шторм, но, как это часто бывает, пассажиры судна получили боевое крещение, и уже не настолько сложно перенесли качку. Поднимая общий дух, Элис устроила коллективные пения. Открыли все двери во всех каютах и пели в полной темноте. Были слышны и английские, и ирландские, и шотландские, и французские песни, даже русская хороводная. Все притоптывали, старались подхватить мотив и слова, даже если совсем не понимали их.

И уже не так страшно было летать по своим каютам при ударах волн, а неунывающим детям, кажется, такое развлечение очень понравилось. Страдающие от морской болезни были, но общая атмосфера их слегка поддерживала.

Удивленные члены экипажа спускались к трюмным пассажирам, поражались их стойкости и передавали капитану изобретенный пассажирами рецепт поведения при качке.

***

Рано утром, когда солнце только чуть приподнялось над горизонтом, вдали показались берега вожделенной Австралии, у Элис уже все было готово к высадке: вещи собраны, сундук и чемодан закрыты. Конечно, она чувствовала себя очень грязной. Не сильно помог душ из шланга, которым разрешили воспользоваться. Еще вчера, выгнав мужчин в трюм, женщины с детьми с визгом и хохотом разделись до нижнего белья и повеселись на своем участке палубы. Отмыться не отмылись, но все взбодрились и вымокли. Пришлось срочно организовывать сушку. Потом водные процедуры приняли мужчины. Легли спать очень рано, потому как все знали, что прибытие ожидается чуть свет.

Элис стояла на палубе, чуть поеживалась на свежем ветерке, и думала о том, что сразу по прибытии в гостиницу закажет ванну и постирает одежду, изрядно пропахшую потом, ароматами трюма и солью. А уж только потом, чистая и красивая, отправится в дирекцию тюрем искать Генри. Нельзя ей грязной и измученной появляться перед глазами любимого.

Две особо сблизившихся за время плавания семьи и Элис смотрели на приближающийся берег, очертания лесов до самого горизонта, причальные сооружения, покачивающиеся у причальной стенки суда, и молчали в волнении от нового этапа в своей жизни. Все вещи уже достали из трюма, и они громоздились огромной кучей на палубе. Вокруг бегали дети, радостно вереща, натыкаясь на сваленные узлы и сундуки и еще больше радуясь от этого.

Вот и все. Самый опасный этап позади, доехали живые и невредимые.

***

Выгрузка длилась нескончаемо долго. Экипаж «Любезной Николетты» в первую очередь обслуживал пассажиров первого класса, потом второго класса. По сходням туда-сюда сновали грузчики, увешанные чемоданами, узлами, волочившие огромные сундуки. Несколько человек сразу с трапа попали в крепкие объятия встречающих. Хохоча и покачиваясь от непривычки ходить по твердой земле, пассажиры разбирали съехавшиеся к прибытию пассажирского судна конные экипажи и фургоны. Дети, как всегда, иногда плакали, иногда разбегались, выводя из себя взрослых. На причале стоял оглушительный гомон.

Когда дошла очередь до трюмных пассажиров, было уже далеко за полдень. Еще совсем недавно пассажиры на палубе поеживались от прохладного ветерка, но сейчас было нестерпимо жарко.

Джонатан Сандерс и Дик Годор сгрузили свой скарб в сторонке на причале, усадили свои семьи и присоединившуюся к ним Элис на узлы, и отправились договариваться с возчиками. Вещей было столько, что требовалась не одна конная повозка, а несколько.

Видимо, эта ситуация была знакома местным, потому что к прибытию судна в порту было много грузовых фургонов. Пока нашлись фургоны, пока забросили в них весь груз, пока определились, в какую гостиницу ехать, пока разместили всех по местам, солнце уже клонилось к закату.

Элис сидела на своем сундуке и с любопытством смотрела по сторонам. Сначала долго ехали по припортовым территориям с их складами, грудами материалов и хибарами подсобных помещений. Затем показались небольшие домики с приусадебными участками, на которых копошились люди. Через какое-то время дома стали чище, аккуратнее и больше.

Город! Совершенно точно – город! Элис была уверена, что Австралия – это бесконечные леса, временные сооружения и ужасные карьеры, в которых работают измученные каторжники. А здесь большой, современный город со всеми его атрибутами: хорошие дороги, красивые дома, газовые фонари на улицах, много нарядных гуляющих людей. И это явно еще не центральные улицы, поскольку вряд ли вереница грузовых фургонов поехала бы по центральным улицам. Но вдали за домами, мимо которых они проезжали, высились еще более высокие здания и шпили религиозных сооружений.

Все пассажиры фургонов возбужденно переговаривались, привставали со своих мест, чтобы лучше рассмотреть, что же есть там, за ближайшими домами и деревьями? Возчик, управлявший фургоном, на котором ехала Элис, снисходительно заметил, видя интерес приезжих:

– А что хотите. Мельбурн все же столица, а штат Виктория благословенный край, усыпанный золотом.

Проехали небольшой сквер, в котором гуляли люди с детьми, церковь, школу, несколько больших лавок, изящный розовый дом, из которого доносились веселые голоса и звуки музыки. На доме висела надпись «Заведение мадам Бонбон». Потом снова были жилые дома, окруженные небольшими садиками, на одном из домов висела вывеска «Медицинский кабинет доктора Эдварда Грина. Женские, мужские и детские болезни».

Добравшись до трехэтажного здания, огромная вывеска которого уведомляла, что здесь находится ресторация «Голубка», фургоны повернули в переулок и вскоре оказались в менее фешенебельном районе, где фонари встречались все реже. Как-то очень быстро стемнело, возбужденные дети заснули, пристроившись на узлах.

Наконец, добрались до небольшой гостиницы «Шипы и розы», на первом этаже которой был трактир. Именно сюда они и ехали. Возчики фургонов уверяли, что здесь недорого, удобные комнаты и хорошая повариха. Еще важно, что у хозяев есть надежные сараи, где за небольшую плату можно хранить часть груза, который пока не нужен.

Фургоны заехали во двор и остановились. Приехали.

Отцы семейств пошли договариваться о ночлеге и аренде сарая к вышедшему хозяину, а женщины потихоньку будили старших детей и выносили на руках малышей, чтобы пройти в комнаты.

Глава 4 Встреча

Генри казалось, что в его теле не осталось ни одной целой косточки. Но Люк и не думал останавливаться. Закончив мять своими лапищами доктора Эдварда, он вновь взялся за Генри и от души колошматил его по спине, громогласно вопя:

– Я знал! Я знал, мачту мне в бок, что эти парни красавчики! Вы посмотрите, мамзели, посмотрите на этих парней! Я в них верил, чтоб мне сдохнуть!

Мадам Бонбон, которая немедленно прибежала в гостиную, как только из нее раздались крики, замахала успокаивающе руками:

– Мы знаем, знаем, мистер Люк! Господа Генри и Эдвард наши постоянные посетители и достойные джентльмены. Такая встреча у вас! Такая встреча! Прикажите организовать вам отдельный кабинет с угощениями и… девочками? Вам надо поговорить и развлечься, чтобы не мешали другие посетители!

– А вот это ты правду говоришь, ты все понимаешь и нос держишь по ветру, мамаша! Давай все по высшему разряду! Устрой нам тихую гавань с милыми рыбками. Плачу за все!

Люк подхватил под мышку блондиночку Сюзи и в сопровождении Эдварда и Генри отправился в малый зал. Мадам Бонбон подтолкнула туда же Мари и Жюли и ушла распоряжаться на кухню в предчувствии знатной выручки. По дороге заглянула в гостиную и прикрикнула на остальных девушек, чтобы продолжали работать.

Когда мадам вышла за дверь, Люк вмиг стал серьезным. Он усадил девиц на диван и велел сидеть смирно, пить шампанское и щебетать о своих делах, а сам увлек Генри и Эдварда в другой угол и начал свой рассказ:

– Я, парни, когда тот рейс закончили, сильно призадумался, что меня ждет в будущем. Денег не скопил, семьи не завел, всю жизнь хожу по краю: или утонешь, или пристрелят. Сколько мне еще жить? А сколько таких же, как я, просоленных океанскими ветрами бравых чертей оказывались по случаю на берегу и медленно подыхали без денег и сухопутной профессии?

Я смотрел на тебя, Генри, и понимал: вот ты каторжник, самая последняя рыбешка в стае! Неважно, что не совершал того преступления! Но правосудие наше сказало, что ты опасный злодей, значит, тебя надо отправить в далекую Австралию, чтоб ты сдох на тех каторжных работах!

Но ты лекарь! Я же видел, что ты знаешь и умеешь делать эту работу. Значит, ты нужен людям. Ты, Эди, тем более при деле. Уважаемый человек, полезный людям.

В общем, крепко призадумался я: что ты, Люк, сделал такого значительного в жизни. Выходит, что ничего. Только нажирался в портах и кулаками все проблемы решал.

А тут отовсюду слышу: золото, золото.

Не удержался, парни. Поговорил с кэпом, выпили с ним доброго рома, да он меня и отпустил. Со мной пошел еще один парень из команды, наш рулевой, не салага какой подкильный.

Потолкались мы тут по питейным заведениям, послушали что к чему, набрали провизии, оружия да материалов нужных, купили двух лошадок и фургончик, да и присоединились к парням, которые снялись с якоря на Балларат. Есть у них тут местечко такое, где говорили, что золото прямо под ногами валяется.