Читать онлайн Миля и Облачко
Всем уехавшим посвящается.
Основано на реальных событиях. Кто-то скажет, немного приукрашенных. Но, уверяю вас, мы с Облачком видели всё именно так.
Особенно хочется поблагодарить маму, ставшую моим первым редактором и главным читателем и поддерживавшую меня на всём пути. Без тебя эта книга была бы невозможна.
Глава 1
«Рейс на Белград задержан на 4 часа», – объявил бодрый голос.
Время – полночь… Как заворожённая, Миля сидела, уставившись на табло, обнимая яркую сетчатую сумку с рисунком из котиков. Она навалилась на неё всем телом, уткнувшись грудью в жёсткий каркас.
«Моё сокровище, не отдам», – бормотала она в полудрёме, и, лишь нащупав мои белые усы, торчащие из переноски, успокаивалась.
Она думала, что охраняет меня, но, на самом деле, это я, Облачко, был её пушистым стражем. Ведь за игрушечной внешностью скрывается самое отважное сердце, питаемое беззаветной любовью к Миле. Моей Миле.
Так было решено на небесах, когда, маленьким котёнком, взяв меня за холку, Бог заглянул в мои круглые, как бусинки, глаза, а я, сгорая от любопытства, уставился в ответ. Его взгляд был таким добрым, что я растрогался и мяукнул.
«Ты достанешься девушке, нежной, как цветок», – сказал Бог.
Пока я неуклюже барахтался лапами врастопырку, ангелы повязали мне голубую ленточку. На ней были красивые буквы с завитушками: «Ми-ля». Длинный адрес, который я не мог прочитать и тем более запомнить.
Так как был я ещё маленьким и помещался в ладошку, Бог выделил мне компаньона. Ведь путешествие на Землю – дело опасное и трудное. Поскольку коты закончились – а они были заняты, развозя моих братьев и сестёр – мне дали в спутники собаку. Да не простую, а смешную: косматую, со светлыми косичками, из-под которых не видно ни глаз, ни ушей, а только чёрный, как уголёк, нос. Как сейчас помню, его звали Дружок. Он казался большим, но, на самом деле, тоже был ещё ребёнком и на радостях обслюнявил меня шершавым языком.
Мы летели сквозь облака, мягкие, как пух. Февральское солнце щекотало нам бока, и мы заливисто смеялись: я – по-кошачьи, Дружок – по-собачьи. Вот, наконец, наши лапки коснулись земли, и, отряхнувшись, мы помчались навстречу приключениям. Мы бежали весь день и всю ночь. Не заметили, как закрутилась вьюга: всё вокруг покрылось искристым, лучистым снежком. Мы радостно купались в нём, ловя хрупкие снежинки.
В какой-то момент Дружок пропал из виду. За игрой я совсем не заметил, как он ушёл. Может, он тоже заигрался и сейчас ходит, плачет, ищет меня? Мы оба были беленькие и могли легко затеряться в снежной мгле. Снег уже не радовал: облепил противными холодными комками, отчего я весь сжался и дрожал от холода. Куда-то подевалась моя ленточка. Как же я найду дорогу домой?
Вдалеке показался огонёк. Я побежал на свет, погрязая лапками в сугробах. Вот уж намело так намело!
Вскоре появился контур кирпичной трубы с клубами сизого дыма, а затем и сам дом. Едва не поскользнувшись на крыльце, я встал на задние лапки и затарабанил в дверь – изо всех сил! Дёрнулась ручка, меня залило ярким светом – а больше я ничего и не помню… Очнулся я на брюшке у мамы-кошки в окружении сладких котят – жмущихся друг к другу пушистых комочков.
Едва разлепив глаза, я ползал по полатям, повторяя одно только имя: Ми-ля, Ми-ля. И даже в доброй, любящей семье мне не было покоя. Я не сдержал обещания перед Богом, потерял Дружка, а главное – девушка, нежная, как цветок, останется без котика. На сердце был не снежок, а хрустящий наст, и ничто растопить его было не в силах. Поддавшись чувствам, я забился в гардероб и не хотел выходить наружу. Иногда приходили дети: ставили миски с едой, водой, чесали за ушком.
«Облачко», – восхищались они, а я и запомнил (хотя в глубине шкафа больше походил на синтепон из зимнего пальто). Потому что доброе слово и кошке приятно.
Неизвестно, как долго бы я грустил, но однажды жарким летним днём, упаковав в сетчатую сумку, меня отправили в Россию. Похоже, мы с Дружком промахнулись не на шутку, из-за чего я несколько месяцев прожил в чужой стране, в чужом доме – и сделался порядочным паном.
Там, в России, я сразу узнал её – по тонким рукам, струящимся волосам и какому-то особому запаху, похожему на булочки с корицей. Сидя на коленках, она раскармливала меня с ладони, а я не мог отвести взгляд от её коричных глаз. Когда она улыбалась, в них распускались самые нежные цветы. Миля обнимала меня и гладила, гладила – всё никак не могла остановиться, хоть и переживала, что шубка моя будет лосниться, затрётся до дыр. Но этого не случилось, и с каждым днём от её ласки я становился всё пушистее и пушистее.
***
Прошёл не один год, и вот я снова здесь, на подступах к небесам. Интересно, многое ли там изменилось?
Эти четыре часа выдались тяжёлыми. Я постоянно ворочался, топая по Милиным коленкам, отчего сумка ходила ходуном. Откуда-то сбоку сквозило холодом, и мы кутались в пуховую куртку, как в одеяло. Тщетно Миля пыталась уснуть и лишь сонно клевала носом, просыпаясь от каждого шороха.
Как-то она решила сходить в уборную, где столкнулась с неожиданной трудностью. Как ни крути, переноска не влезала в кабинку. Бросив сумки и вверив меня девушке за стойкой – под кучу наставлений! – Миля быстро ушла, постоянно оглядываясь, и так же быстро вернулась. Забрав меня, она не сразу вспомнила про вещи – потерять меня она боялась намного больше.
Наконец, поднявшись по трапу, в давке человеческих ног, мы оказались в самолёте. Железной птицей он взмыл в воздух, сотрясаясь оглушительным рёвом. Сердце ушло в пятки… Милина рука была рядом: я прильнул к ней тёплой мордочкой, и мы не отпускали друг друга до конца полёта.
Я чувствовал, как она трясётся и скулит от страха. Слёзы бежали беззвучным потоком по её разгоревшимся щекам.
«Ему страшно», – сказала Миля подошедшей стюардессе.
Та разрешила обнимать меня всю дорогу. Вот только из нас двоих страшно было вовсе не мне, но ради Мили, ради моей Мили, я решил подыграть.
Делая вид, что успокаивает меня, Миля успокаивалась сама.
Глава 2
Всю дорогу, чтобы расслабиться в чудовищном грохоте, я еле слышно мурчал. В этом мурчании угадывалась песенка, которую я слышал ещё от мамы. Колыбельная для котят, которые никак не хотели засыпать, и тогда, целуя нас в розовый носик, мама пела нежным голоском:
Замурчательные детки, мур-мяу-мур-мяу,
Сладкие мои конфетки, мур-мяу-мур-мяу,
Под горяченький животик, мур-мяу-мур-мяу,
Заползёт любимый котик, мур-мяу-мур-мяу.
Будет молочко лизать, мур-мяу-мур-мяу,
И тихонько засыпать, мур-мяу-мур-мяу.
Мурчал, мурчал – и сам себя убаюкал. Стало мне лениво-лениво, и сморил такой сладкий сон, что не было больше ни страшного мира, ни шуршащих ног. Только мамино молочко и розовая дрёма, окутавшая меня, как сладкая вата, с головы до лапок.
***
Мы прибыли ни свет ни заря. Сонное солнце ещё только поднималось над сонным городом, а его лучи были ещё слишком слабы, чтобы пробиться в зашторенные комнаты. Я не слышал ни бряцанья ключей, ни скольжения молнии, и проснулся лишь от толчка, выпав наружу.
«Вот и всё, – воскликнула Миля, – вот и всё».
«Ну уж нет, – зевнул я, – всё только начинается».
С большим удовольствием Миля поменяла свой «капустный» наряд на домашний и тут же забралась в постель. Вдруг что-то вспомнила: подскочила, покачиваясь от усталости, наполнила одну миску водой до самых краёв, другую – так же до краёв мясными шариками. Ощутив прилив нежности, я прильнул к её ногам в мягких флисовых штанишках, но она лишь наспех потрепала мои щёки и снова плюхнулась в кровать. Я прыгнул следом и, примостившись на подушке, у самого Милиного уха, замурчал.
Замурчательные детки, мур-мяу-мур-мяу…
Через несколько мгновений её ресницы сомкнулись, и самый сладкий сон спустился по ним к краешку сердца.
***
Разбудил нас громкий звонок в дверь. От его дребезжания перед глазами побежали маленькие мышки: я замахнулся, чтобы их поймать, и чуть не свалился на пол. Кого это принесло в такой час?
Миля решительно встала. За эти несколько часов она вдруг окрепла, порозовела и, казалось, готова была ринуться в бой с человеком, столь бесстыдно нас потревожившим. За дверью стоял скромный мужчина в костюме с ворсинками. Завидев Милю, он испугался и вжался в стену. Затараторив на своём – на тарабарском.
«Извините, я ничего не понимаю», – ответила Миля и уже готовилась закрыть дверь, как мужчина вдруг оживился – обрёл второе дыхание.
«Вам нужна обработка от насекомых?» – спросил он на чистом английском и подмигнул мне, вышедшему навстречу непрошеному гостю.
«Нет», – ответила Миля спокойно.
«Но ваши соседи заказали», – не сдавался он.
«У меня нет проблем с насекомыми», – вздохнула Миля.
«Сейчас нет, но… разрешите мне провести демонстрацию. Это бесплатно», – шагнув в сторону квартиры, человек пересёк мою «красную линию».
«Ш-ш-ш», – подскочил я.
«Ой, – вздрогнул мужчина, – до-до свидания».
Провернув ключ, Миля перекрестилась. Села на корточки, протянула руки: «Не бойся, малыш». Мне стало обидно. Чтобы я да испугался? Я, из отважных рэгдоллов? Ну дела… Миле, похоже, было до лампочки, ведь, забрав волосы в пучок, она отправилась в ванную. Спасибо, хоть оставила щёлочку – для меня.
Впрочем, меня ждало кое-что поинтереснее. Свет щедро сочился через окно, и мне не терпелось в него заглянуть. В несколько прыжков я оказался на вершине дивана и уже готовился к последнему рывку, как вдруг что-то внутри меня остановило. При всей моей худощавой конституции, подоконник был такой узкий, что даже я, Облачко, бы на нём не поместился. Протянул лапки – между диваном и окном была пропасть. Переборов страх, глянул одним глазком и пришёл в ужас: пропасть кишела змеями и крокодилами! Жалобно мяукнул.
«Хочешь посмотреть в окошко?» – пальцы Мили побежали по моим бочкам. В её объятиях я таял, как мороженка.
«Сокровище моё, – сказала она нежно, – поставь лапки. Не бойся, малыш, я буду тебя держать».
Затаив дыхание и почти не шевелясь, я любовался новым, чудным миром. Вот сквер с паутиной дорожек. Держась за руки, по ним гуляют парочки. Скамейки облюбовали студенты: лёжа, сидя, враскорячку, кто с книжками, кто с чипсами, кто так. Внимание моё привлёк дяденька в самом центре. Стоит себе, в два раза выше, чем другие, не двигается.
«Проиграл спор», – смекнул я.
Видимо, стоит уже долго: на голове воркует счастливый голубь.
«Всё?» – спрашивает Миля, но я смотрю шире.
Жадно, ненасытно, впиваясь когтями в подоконник. Вот оживлённый перекрёсток, а вот машинки. Совсем как игрушечные! Фырчат, сигналят – что-то не могут поделить. А какие здания! Таких чудесных зданий я не видел – это ж как Австрия… Венгрия… Австро-Венгрия!
Но что запало в моё сердечко, так это чистое, голубое, по-весеннему ясное небо – и горы! Настоящие горы! Точно в сказке, они вырисовывались на горизонте. И пусть камчатские коты скажут, что это сопки, да какие сопки – холмы, во мне уже разыгрался балканский огонь.
Горы, я вижу горы!
Мы стояли, глядя в окно, прижимаясь друг к другу. Я чувствовал, как колотится Милино сердце. Перед этим огромным, неизведанным миром мы были одни. Страшно? Пожалуй. Но, клянусь, именно в этот миг – волшебный миг – он шагнул нам навстречу. Раскинул руки, шепнул: «Иди, что покажу».
Глава 3
День выдался чудесный. Наслаждаясь попутным ветром, щурясь то ли от солнца, то ли от удовольствия, в этом непривычно тёплом октябре, мы рассекали по дорожкам Калемегдана на небесно-голубом велосипеде. Я сидел в корзинке спереди. Время от времени Миля останавливалась, чтобы погладить меня, и я одаривал её глубоким взглядом таких же небесно-голубых глаз. Мы были отличной компанией – неважно, на какой земле и под каким небом.
Крепость расступалась перед нами, фонари кланялись в почтении. Река ласкалась о берег кисейными рукавами. Взобравшись на упрямый холм, который никак не хотел нас пускать, мы увидели, как в могучий Дунай впадает красавица Сава. Всё вокруг дышало античностью: каменные лестницы с балюстрадами, стены, будто из песка, башенки, видавшие ещё римских легионеров.
Куда ни глянь – пышная зелень, нежные розовые розы. Старушка осень ещё не добралась до них шершавыми лапами. Сев на скамейку под тенистым деревом, глядя на неспешные потоки воды в лучезарном пейзаже, мы жадно впитывали витамин D. Миля – в лёгкой джинсовой курточке, я – в тонкой синей шлейке, которая была, скорее, для виду. Мы улыбались солнцу, а солнце улыбалось нам. И в этот самый миг не было нас счастливее.
***
Мы катались, пока не стемнело. С наступлением ночи наш красивый велосипед с голубой рамой превратился в обычный кусок железа, растворившись в подкравшейся мгле. Водители сразу потеряли к нам всякое уважение и подрезали на дороге. Я забился в угол корзинки, которая ещё недавно казалась такой уютной. Боже мой, боже мой.
Где-то позади раздалось рычание. Так ворчит старый пёс, который не может запрыгнуть на диван и всё ходит вокруг да около. Медленно, с опаской, я огляделся. Никого. Что же это за звук такой?
Бу-рык! За нами кто-то бежит? Прокусив пару деревянных прутьев, я просунул лапу, готовый настучать дерзкому врагу – но острые когти лишь яростно лупили воздух.
Мы остановились. Вот теперь-то я тебе устрою! Но у Мили были другие планы. С велосипедом под мышкой, она проследовала к парковке, и уже через мгновение мы сидели в шикарном ресторане. Мне вынесли бархатную подушечку. Прж… пржени пири… крпи… Это не заклинание – это Миля пыталась разобрать названия блюд.
Дым, дым, кругом дым. Элегантные гости вели светскую беседу, благоговейно прикладывая губы к роскошным напиткам. Дым служил им покровом, напускал эффект таинственности, помогал в поиске смыслов и истины.
Р-рык! Я подскочил. Куры-рык!
Зверь уже внутри меня! В панике, я чуть не свёз скатерть. Горловое пение раздавалось прямо из моего желудка. Так что, получается, это был я? Я, который просто проголодался…
Ужин не заставил себя ждать. Миля жадно впилась зубами в мясную котлету, круглую и большую, как блинчик. Ароматный сок брызнул во все стороны. Закрыв глаза, она смаковала каждый кусочек, медленно пережёвывая тающие волокна. Похоже, кто-то был даже голоднее, чем я.
Что-то склизкое и прозрачное плюхнулось прямо перед моим носом. От одного только запаха меня замутило… Фу, да это лук!
«Тебе такое нельзя», – сказала Миля и подмигнула.
Но – поздно! – настроение было безнадёжно испорчено.
Живот всё орал, и я решил отвлечься – поизучать картины на стене. Были они скучные, чёрно-белые – никакого настроения. И всё же один мужчина был весьма симпатичным: что ни ус – то стрелочка, а этот взгляд, этот прищур, эта улыбка! Из него получился бы отличный кот.
Вот бы повесили и мою фотографию! Мои портреты украшали Милину галерею и здесь смотрелись бы ничуть не хуже. Пока я мысленно подбирал место и рамочку, подошёл официант и любезно поинтересовался нашими впечатлениями. Миля, виновато улыбаясь, уверяла, что всё вкусно, пряча недоеденный каймак под ломтем хлеба. Соус, похожий на домашнюю сметанку, манил… Но тронуть его я не решился: не помоечник.
Я мог бы долго обижаться на Милю, но она – как знала! – повела меня в замурчательный магазин. Сколько игрушек! Тут тебе и мышки, и клубочки, и мячики, и удочки. Пахнет восхитительно. А вот… я не поверил своим глазам! Целый лес когтеточек, и все кричат: «Обдери меня! Обдери!»
Ну какова красота.
Набрав вкусняшек, мы долго ходили по тёмным переулкам. Где-то тут наш дом? И вот, наконец, показался высокий мужчина – он так и стоял в центре сквера, а на голове его вместо голубей красовалось пятно.
Дверцы старого лифта распахнулись со скрипом. На последнем издыхании он проследовал вверх. На нашем этаже призадумался, стукнул. Готово.
А это ещё что? На площадке стоял дым коромыслом.
«Кхе, кхе, кхе», – раздалось зловеще в темноте.
Едва не наступив мне на хвост, Миля подскочила.
«Ну давай же, скорее, давай», – умоляла она, мучая замочную скважину.
Щёлкнул выключатель. В сером тумане проступал тощий силуэт, скрюченный, как древесная ветвь. В чёрном халате, с пучком седых волос, старушка обвила табуретку тощими ступнями. Рот её был полон блестящих золотых зубов. От дыма щипало глаза, но старушке хоть бы хны.
«Бежи девојко, бежи» (серб. «беги, девочка, беги»), – гаркнула она и зашлась в новом кашле.
«Господи, помилуй», – взвизгнула Миля, выронив ключ.
«Ова кућа је проклета» (серб. «эта квартира проклята»), – стучало в висках.
Только не подведи, только не подведи… Ф-фух!
Дверь отворилась. Мы не зашли – залетели! Выдохнув, Миля опустилась на корточки. Получилось.
«Облачко», – позвала она тихо.
Я тут, милая, я тут.
«Какой роскошный хвост», – Миля улыбнулась.
Хвост был на месте, и внутри всё тоже встало на свои полочки.
Глава 4
Как и во всякой семье, в нашей были свои ритуалы.
Так, перед сном Миля заваривала травку. Ах, этот нежный аромат сводил меня с ума! Порой она заставала меня врасплох, грызущим мятую коробку. Чаще всего, ночью, когда спали Миля и её бдительность. Как-то это увлечение вышло мне боком: злосчастная коробка впилась в голову, больно сдавив уши. Мотаясь из стороны в сторону, ослеплённый и оглушённый, я свалился с полки. Уже смирился с печальным исходом, когда сонная Миля пришла на грохот и вызволила меня из плена.
«Время пить чай», – крикнула Миля вечером.
Я вмиг нарисовался на кухне.
«Фью», – присвистнул чайник.
«Сам такой», – огрызнулся я.
Надувшись, как бочонок, руки в боки, чайник закипел. Кипит, кипит, да всё никак не выкипит. Вот уже качается, ходит ходуном от горячего пара. Пар везде: на горлышке, на полках, на посуде – и Бог с ней, с посудой, но розетки… Мокрые розетки – караул!
Я заорал что было мочи.
«Ой», – Миля заскакала, как резвая козочка.
Ну что за тряпка? Ты бы ещё поменьше нашла. Разве с такой тряпкой можно управлять стихией?
«Фью, – надрывался чайник, – фью, тр-р-р, фью».
Отключить подачу электричества!
Чёрт, а это ещё что? Вместе со шнуром от чайника выпала розетка. Постояв с минуту задумчиво с розеткой в руке, Миля догадалась, наконец, вырубить щиток. Дело сделано. Горе-розетка прилеплена обратно на стену. «Не трогай», – погрозила мне пальцем. А я что, дурачок?
В воздухе приятно пахло – кажется, мелиссой. Заняв место за кухонным столом, я предвкушал долгожданное чаепитие.
«Ты уже тут, дружок?» – обрадовалась Миля, но на лице её вовсе не было радости. Шуршащий блистер, капсулы – мне это не нравилось. С кружкой проследовала мимо – сразу в постель. Сделав пару глотков, тяжко вздохнула. Неужели из-за чайника так расстроилась? Да купим мы новый!
«На, погрызи», – Миля кинула мне палочку с лососем.
Тонкая и изворотливая, она улетела в самый дальний, самый пыльный угол. Я уже готовился к марш-броску, когда свет погас. И лишь Милин ночник, силиконовый котик, светился изнутри. Он был таким маленьким, милым, круглым, с розовыми щёчками. Когда-то Миле подарила его мама. И, кажется, он до сих пор хранил её тепло.
Доедая остатки лакомства, я слышал, как Миля ворочается без конца, перекладывает подушки, бродит по кухне. Спотыкаясь в темноте, громко ругается и ищет кровать.
С плотными шторами было совсем темно. Откуда же взялись эти странные, безумные тени? Белые, аморфные, они растекались по стенам, так и норовили залезть к Миле в уши. Их руки были, что тягучая жвачка, но самое страшное – носы, носы крючком. Ни шеи, ни тела – один сплошной нос. Словно червяки, кривые носы ползли по покрывалу.
Их становилось всё больше и больше. Носы шастали по комнатам, шумели в ванной, тормошили бойлер. Старый холодильник, проснувшись, недовольно загудел. Кто-то угодил аккурат в его морозилку.
«Может, договоримся?» – предложил я. В ответ – ехидный смех.
Я хотел оттаскать их за белые космы, но в своей субстанции они оказались абсолютно прозрачными. Они были воздухом, который наполнял эту комнату – любая борьба была обречена на провал. И только милый ночник пугал их до чёртиков. Такой маленький островок безопасности – островок света.
Тем временем Миля явно бредила. Стонала с закрытыми глазами, тяжко дыша.
«Разойдись», – рявкнул я и сделал то, чего не делал никогда в жизни.
Словно мягкое облачко, обволок её всю. Ты не увидишь это, моя девочка. Даже открыв глаза, ты не увидишь эту мглу.
***
На утро Миле стало хуже. Как назло, в дверь снова кто-то трезвонил.
Хороший человек – вдруг осенило меня.
Стоит себе, топчется на коврике. Высокий, широкоплечий, щетинистый – не мужчина, гора! При всём грозном облике, он был очень добрым и мягким. Стоило Миле заболеть, как он брал над ней шефство. Делал сладкий чай, одаривал заботой и крепко обнимал. Я всегда старался примоститься где-то между ними. Зарываясь в мою шерсть, он целовал меня в носик. Тёплый, как наполненная грелка, он привносил в наш дом уют и покой.
Я знаю, он был послан нам Богом, но в пути заблудился. Нашёл слишком поздно и больше не мог остаться. Мы с Милей его давно, конечно, простили. Но вернуть упущенное время – вне наших сил.
Мы дома! Не уходи! Под мои вопли Миля встала.
«Кого там снова принесло?» – проворчала она.
Радостно мяукая, я кусал её за штанину.
«Облачко, дай пройти», – возмутилась она.
У самой двери вдруг остановилась.
«Ты что, думаешь это он?» – сердце её дрогнуло.
За дверью стоял очередной «проситель». Проводили опрос на тему жизни в городе. «Мы здесь не живём, – сказала Миля, как отрезала. «Или всё-таки живём?» – подумала она, уже закрыв дверь. Мужчина отправился дальше в добрый путь. А Миля как будто бы окрепла и отправилась в душ – чтобы, так сказать, окончательно проснуться.
Не успела включить воду, как вышла грустная и… с душевой лейкой в руке. Провозившись добрую четверть часа, она, наконец, зафиксировала предмет. С горем пополам помылась. Пристроила выпадающую плитку: похоже, это проделывал не один жилец.
Помня о ночном лихе, я решил исследовать подкроватный мир. На клочке обоев криво, будто детской рукой, было выведено: «Вы за это поплатитесь».
Похоже, домовые успели нам изрядно насолить. Душ, чайник – это только «цветочки». В нашем доме выпадало буквально всё. Утюг дымился при включении. Прогорклый запах пропитал всю одежду в шкафу. И, что самое странное, были эти вещи не наши. Тогда, спрашивается, чьи?
С первого дня меня манила стенка-шкаф. Красивые книги были моей слабостью. Словно в сотах, они занимали всё пространство. Вспомнив вкус мелованной бумаги, я облизнулся. И всё же брать эту дистанцию не стал. Вдруг монстры и здесь ножки подпилили?
Глава 5
В общем, квартира наша была «музейной»: смотреть – смотрите, а трогать – не трогайте. Плита была источником повышенной опасности. От греха подальше, Миля обходила её стороной.
Каждое утро на завтрак у нас был бутерброд – длинный, красивый, с индейкой, на сливочном масле. Не то, что эти ваши… каши. Два раза в день из ресторана привозили мясо: сочное, на кости, с прослойкой жира. Жир был мягким, как жвачка, и таял во рту. А уж с лучком, с листиком травы – объеденье!
Яства мы делили с Милиной сестрой – та всегда приезжала с самого утра. Правда, утро – понятие растяжимое. Её завтрак выпадал на наш обед. Мясная диета была ей не по нраву: видимо, боялась, что вырастут клыки. Я бы с такой внешностью тоже боялся: даже по кошачьим меркам, Лёля была необыкновенно красива. Нежная, белокурая, с голубыми, как море, глазами и точёной фигуркой. Любуясь, муж называл её ласково – Мыша. К слову, сам Гоша был похож на кота. Усатого, полосатого и вполне себе милого. Интересно, играют ли они в кошки-мышки?
Как-то, собравшись вместе, мы дружно ели суп. Прямо в бульоне плавала курица гриль. Пахла она неимоверно.
«Остро», – закашлялась Лёля.
«Солёно», – поморщилась Миля.
И только Гоша любовно ловил ароматные кусочки. Говорю же, есть у нас с ним что-то общее!
Чтобы я лишний раз не истекал слюнями, Лёля пожаловала мне сырные крекеры. Боже, какими они были вкусными! Я хрустел так громко, что все перестали есть – и смотрели на меня с завистью. Погодите, тут остались ещё крошки на ладони!
Миля не разделяла мой аппетит. С каждым днём она становилась всё тоньше и тоньше, и вот уже обогнала маленькую Мышу. Кожа приобрела нездоровый оттенок, словно вся кровь вдруг куда-то ушла. Порой, у неё не было сил подняться с постели. Вот бы сейчас котлетки с подливой и пюрешкой… те самые, мамины. Но можно и папины. И тёплые объятия Хорошего человека.
Он должен прийти. Он придёт.
Боясь его пропустить, я спал в прихожей. К ночи у Мили случился жар. Она звала его, видимо, во сне: ей становилось всё хуже. Девушка, нежная, как цветок, увядала, как роза. Растеряла все листья, и вот уже шапка белых лепестков разлеталась, обнажая некрепкую ножку. Казалось, ещё чуть-чуть, и мне её не собрать.
Что же ты опаздываешь?
К моему ужасу, резкая боль в желудке настигла и меня. Миля металась между спальней и ванной. Я хотел прильнуть к ней со всей любовью, но там, на кафельном полу, нас скрутило обоих.
Когда под покровом ночи прорычал мотор, я делал свои грязные дела, сгорая от стыда. Я не смог остановиться даже тогда, когда резко распахнулась дверь и вошли они. В ярких шлемах и обтягивающих костюмах, похожие на супер-рейнджеров – Гоша и Лёля.
Пока Гоша затирал следы моих «преступлений», Лёля напоила Милю таблетками и села на краешек кровати. «У сороки боли, у вороны боли, а у милой моей Мили всё-всё-всё заживи…» – пропела она.
Подняв голову, Миля расплылась в улыбке: «А ты помнишь, как в детстве делала мне причёски?»
Прикосновения к волосам были её слабостью… до мурашек.
«Ладно-ладно», – сдалась сестрёнка и, взяв тонкую прядь, принялась плести нехитрые косички.
«А с тобой-то что, Облачко?» – вздохнул Гоша.
Я ответил слабеньким голоском.
«Хочешь – не хочешь, надо глотать», – взял меня за челюсть.
Я помотал головой, но было поздно: горькая пилюля, точно Троянский конь, уже проникла внутрь.
Вскоре стало совсем тихо: ребята уехали. Миля отвернулась и уткнулась в подушку. Я так и не сомкнул глаз, слушая её дыхание и высматривая рассвет. Ведь утром уже не так страшно.
***
Позже я понял, какой подвиг совершила сестрёнка. Лёля-то наша боится мотоциклов! Всё началось с падения – пролёта на трассе. С тех пор при одном только приближении к железному коню её трясло, как осинку. На лбу проступал холодный пот, дыхание становилось чаще.
«Нет, нет», – шептала она.
Призрак страшного дня стоял перед глазами.
«Всё хорошо», – целовал её Гоша тогда – и потом.
Отделавшись лёгкими ссадинами, Лёля ещё долго просыпалась по ночам, мучаясь кошмарами. Обошла с десяток врачей, прежде чем, наконец, почувствовала себя лучше. Все последующие поездки Гоша совершал один.
И вот она снова здесь, с громоздким ярким шлемом. Сдувает пряди волос, прилипшие ко лбу. Маленький мокрый мышонок.
Лёля смогла.
Сидя в больничном коридоре, она держала Милю за руку.
«Я с тобой, – говорила она, – я с тобой».
Старшая и младшая словно поменялись ролями: здесь, в чужой стране, уже Лёля играла роль мамы, взяв сестру «под крыло».
Врачи ничего не нашли – ни у меня, ни у Мили.
«Приветственный гастрит», – пошутила медсестра.
Но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. С наплывом русских средства от изжоги буквально смели с прилавков. Достать их можно было разве что у других русских, под полой. Влюблённые так не встречают самолёты, как незнакомцы в погоне за заветными таблетками.
Миле поставили общеукрепляющую капельницу. Лёля каждый день варила ей бульоны и супы. В больших эмалированных кастрюлях, она всегда готовила аккурат на десятерых. Делать это в нашей квартире было невозможно. Пропадая целыми днями у сестрёнки, Миля всё чаще оставляла меня одного – с дурацкими розетками, чайником-самодуром и позорными воспоминаниями… Мне перестали давать вкусняшки, и я, грустный, забился под кровать, чтобы на клочке обоев оставить своё послание монстрам, так беспощадно изменившим нашу жизнь.
***
В заботе и любви, Миля быстро пошла на поправку. Оставаться в этой квартире было невозможно, и мы приняли, в нашем случае, лёгкое решение.
«Спасибо этому дому, мы идём к другому», – пропела Миля.
Раззадоренная, она раскладывала диванные подушки. Чемодан и другие сумки выстроились в прихожей: по росту, как на уроке физкультуры. Рядом на корточках сидел скучающий Гоша, к нему прижалась не менее скучающая Лёля. Оба залипали в смартфон.
«Это ещё что такое?» – воскликнула Миля.
Заметила всё-таки…
Катышки и ниточки предательски торчали из дивана: вся эта рваная бахрома указывала на меня. Я пригладил её лапой, но – тщетно! – она вылезла наружу.
«Нас драли кошки», – прохныкала диванная обивка. Я посмотрел на неё с укоризной: да ладно вам, драли. Так, прошёлся немного. Всему виной – узкий подоконник и прекрасные горы, до которых ну никак не дотянуться. В горьком одиночестве они стали мне утешением. Балансируя на хлипкой тахте, я хотел взглянуть на них – одним глазком! Вот и зацепился когтями. С кем не бывает?
«Ой-ой», – сказала Миля.
«Ой-ой», – сказала Мыша.
И только Гоша не растерялся. Взял бритву, прошёлся по рванине – и диван как новый. «Поехали», – махнул рукой. Меня затолкали в переноску. Ещё мгновение – и дверь злополучной квартиры захлопнулась, для нас в последний раз.
Глава 6
Казалось, вместе с квартирой, всё плохое осталось позади. Началась dolce vita (ит. «сладкая жизнь»). Словно Золушка в доброй сказке, Миля встретила свою фею. Войдя во вкус, Лёля неистово махала волшебной палочкой, и вот уже вокруг – прекрасный новый мир, полный любви и подарков.
Теперь мы жили вместе, а значит – у Лёли под лупой. Вид у нас был несчастный: собирались впопыхах. «Как нет футболки? Вообще никакой?» – удивлялась Лёля и покупала сразу три. Самые красивые! Ценники кусали за пальцы, а мы краснели от стыда. «Ну что вы, как бедные родственники?» – ворчала сестра.
Мы и не возражали. Когда пакуешь всю жизнь в чемодан, стараешься положить только самое ценное – зимние сапоги, например. Все наши сумки были забиты зимними вещами, ведь ехали мы в мёрзнущую Европу, а приехали в вечное лето. Толстые свитера и пуховики кочевали с нами из квартиры в квартиру, как милый сердцу скарб, а на улице всё цвело и пахло.
Заботливая Лёля решила подарить Миле часы с функцией локатора.
«Так я всегда буду знать, где ты», – пояснила она.
«Это же дорого», – возразила Миля.
Сестрёнка не сдавалась и убедила её просто примерить часы с голубым ремешком. А может, всё-таки розовым? В разговор включился Гоша, уверяя, что оранжевый выглядит лучше, а ещё он тоньше и меньше сдавливает запястье.
Пока ребята спорили, чья-то глупая мордашка уставилась на меня. Пёс так и буравил меня взглядом через сетку. «Чего изволите?» (серб. «чего желаете») – спросил я осторожно. Шпиц вилял хвостом. Он был ещё совсем щеночком. Вспомнив Дружка, я едва не пустил слезу. «Где твоя мама, малыш?» – говорю. Повертевшись, он встал на передние лапки – ну акробат! Через секунду моё умиление как рукой сняло: разразившись золотым дождём, щенок пометил угол прилавка. Струя прошла в нескольких миллиметрах от сумки. Ф-фух, повезло так повезло!
Продавец открыл рот в немом вопле, но вовремя опомнился. Выдавил улыбку, погрозил пальцем, достал тряпку и… всё затёр. Вот это срам! Вот это наглость! Шпиц как ни в чём не бывало носился вокруг, а хозяин лишь обронил тихое «извините».
Местные в собаках души не чаяли. Их брали с собой везде: они свисали на руках, дремали под столом, толпились в примерочных. Бродя по галереям, оставляли друг другу послания в цветках. Большие и маленькие, кудрявые и гладкие, тощие, как палки, и упитанные, в складочках. Все они смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Похоже, кошек они не встречали, а потому не знали, как со мной быть, что я могу выкинуть за финт ушами!
***
Совершив покупки, мы вышли к реке. Мирно дремлет голубой Дунай… На лбу молчаливого титана – ни морщинки. Подставив мордочку солнцу и крепко зажмурившись, я наслаждался его благодушным покоем. Как же сильно я соскучился по морю – нашему морю! Миля брала меня туда всего раз, но его изумрудные волны, усеянные белыми барашками, его размеренный шум и солоноватый запах навсегда остались в моём сердце.
Позже я узнал, что это не Дунай, а Сава. Строптивая красавица бежит аж с гор Словении через три столицы. Бежала, бежала – и прибежала. В Белграде обручилась с могучим Дунаем, растворилась в его крепких объятиях… Я стоял на месте их светлой, немного неравной любви – там, где союз образовывал колечко.
Жаль, что у меня никогда не будет невесты. Где, как не на набережной, нахлынут романтические чувства. Особенно под конец дня, когда громыхающий мост становится чуть тише, плавно погружаясь в малиновый закат…
Ребята фотографировались, а я наслаждался чудесным воздухом, беспечными улыбками прохожих и тоже фотографировал – глазами. Я изо всех сил пытался запомнить этот вечер, эту тёплую компанию и нашу dolce vita. Кто знает, повторится ли это когда-нибудь вновь?
Мы медленно шли вдоль реки, одетой в розовое золото. Деньги лились рекой: Лёля и Гоша оставляли щедрые чаевые, и мы с Милей тоже купались в их щедрости. В роскошном ресторане у воды нас встретили по высшему разряду. Я даже получил комплимент от шефа – свежайшего тунца на пару. Насладившись рыбкой, я размяк на Милиных коленях, свесив пушистый хвост.
Лёля настояла, чтобы Миля надела часы.
«Всё-таки розовый? Будешь путать с моими», – поправила ремешок.
«А вот и нет», – удивилась Миля, достав из коробки второй – голубой.
«Ни нашим, ни вашим, – резюмировал Гоша, достав из кармана оранжевый, – да они стоят копейки».
Насмеявшись вдоволь, ребята переключились на Лёлю. Та пыталась что-то сказать в своё оправдание – угольно-чёрными губами. Что за пристрастие к чернилам каракатицы? Даже я не мог есть одно и то же. Лёля же чувствовала себя прекрасно, ведь с этим мощным антиоксидантом, источником железа, у неё не болела голова.
«Как будто заново родилась», – расхваливала она блюдо. Наслушался её, аж самому захотелось попробовать – вымазав усы и нос!
Мы пили за приятную встречу, праздновали новую жизнь и много обнимались. К вечеру на улице заметно похолодало, и Миля решила утеплиться. Распаковав подарки, прямо поверх футболки, натянула толстовку.
Боже, как она была красива! И дело не только в обновке, чарующем, глубоком цвете морской волны. Её глаза горели, и в этих мерцающих искорках считывалось счастье.
Словно бабочка, счастье мимолётно садится на ладошку. Не успеешь оглянуться, как оно упорхнёт, и в памяти останется лишь чудное мгновение. К нему потом возвращаешься вновь и вновь.
Хороший человек не смог привести нас в чувство. И пусть его голос в трубке звучал настороженно, Миля, открытая душа, кричала от восторга. Да что он – мы и сами до конца не могли поверить в это счастье, в этот беззаботный вечер, когда мы, потеряшки, вновь обрели друг друга.
Не смутила нас и мама. Она переживала, что мы не потянем несколько квартир. А Лёля всё мечтала – и никак не могла остановиться! – о том, как перевезёт родителей и Жюльена, нашего бульдожку, в Сербию. «Как же будет здорово – всем вместе», – почти плакала она. Думаю, Лёля очень скучала.
За этими звонками мы не заметили, как подкралась ночь. Яркие огни плескались в наших бокалах. Милино лицо становилось всё грустнее. Кажется, Хороший человек всё же посеял в ней сомнения – и я тоже решил держать ухо востро.
Глава 7
Пришло время знакомиться с Пирожком. Я долго откладывал этот момент, и вот он наступил: ночевали мы под одной крышей. Не то, чтобы я не любил других котов – напротив, мне было весьма любопытно, с кем это Миля проводит столько времени. Но, слышал, у Пирожка слабые нервы, а на рожон лезть как-то… не хотелось. К тому же, Лёля с Гошей его здорово избаловали – прямо не кот, а пуп Земли!
За дверью послышалось деловое топтание и тоненькое «пи-и». Я напрягся: мышь?! Куда ж ты, Пирожок, смотришь?
Р-раз – ключ провернулся. Два… Дверь щёлкнула. Передо мной предстал он.
Словно божество, он лежал на полоске света. Лучи мягко струились сквозь него, глаза сияли полуденным солнцем. «Шотландских кровей», – смекнул я. Котик перевернулся с одного плюшевого бока на другой. Казалось, ещё чуть-чуть – и появятся слуги с опахалом.
«Твоя подружка пришла», – ласково улыбнулась Лёля.
Но коту было явно не до подружки. С расфуфыренными усами и гордо поднятой головой, он проследовал мимо Мили, Лёли, горячо любимого Гоши. Уткнулся носом в сумку. Глаза мои сверкнули пламенем, когти сами полезли наружу. «Какие мы неженки», – протянул Пирожок. Его морда была так близко, что дотянуться до неё ничего не стоило. Вот только ходил он на воле, нервно стуча хвостом, а я был заложником сетки, которая, подобно смирительной рубашке, сдавливала конечности.
Облачко, не дури – я выдавил подобие дружеской улыбки. Сделав почётный круг, Пирожок окинул меня взглядом.
«Ну ты и шерстяной, – удивился, – кто за тобой убирать будет?»
«Завидует», – пронеслось у меня в голове.
Ай! Больно! Суетливая Лёля споткнулась о сумку. От неожиданности я подскочил и зашипел. Пирожок выгнулся дугой и заорал благим матом. Караул!
Он был готов ринуться на меня, вжать в стенку и без того хлипкой переноски, разодрать шерсть на мелкие кусочки, чтобы я тоже сделался гладким – даже лысым! – чтобы мне неповадно было.
«Ой-ой, – запереживала Лёля и, схватив Пирожка, прижала к груди, как детёныша, – Гоша! Гоша-а!»
«Иду», – подскочил Гоша.
С Пирожком носились, как с писаной торбой. Напоили валерьянкой, расцеловали в обе щёки. Мне стало обидно. Всё это время я сидел, сжавшись в комочек, едва дыша от страха.
«И тебе досталось», – вдруг слышу родной голос. Тёплые Милины руки – я к ним прильнул, и вот уже меня вытащили из заточения.
«Теперь я тебе покажу», – разозлился я.
«Тс-с», – шепнула Миля.
Взяла на ручки, унесла в другую комнату. Побудем пока здесь…
***
Время шло. Стойкий аромат валерьянки сводил меня с ума. Разлёгшись, как валенок, я ворочался у двери. Опьянённый кошачьим зельем, Пирожок тёрся о неё, потеряв всякий страх, и упражнялся в вокале. Не мой тембр.
Вскоре Миля ушла, а мы так и сидели по разные стороны, пихая в щель то нос, то когтистые лапы. Даже сквозь стену я чувствовал его пристальный, косой взгляд. Я не доверял щеколде, и, заслышав коридорное шарканье, поднял страшный вой.
Эй, вы куда? Не оставляйте меня с ним! Я бешено колотил в дверь, и так же бешено колотилось моё сердце.
Зазвенели ключи. Лифт, кряхтя, как дед, поднялся на этаж.
«Сердце разрывается», – слышу Милин голос.
«Ничего, привыкнет, – Лёля невозмутима, – что мы с ним в зоопарке делать будем?»
***
У нас крутилась песня. Кажется, о ком-то ужасающе – потрясающем. В этой песне было всё: лёгкость, радость, лето, оттенки винила. Флёр восьмидесятых, когда дружба была всем, а свобода – новым культом. Для «рилс» – самое то. Миля всё монтировала и монтировала – уже даже я выучил слова наизусть!
Мне было немного завидно, ведь ребята вернулись очень воодушевлённые. Они излучали такой свет, словно несли солнце в руках, и даже в нашей коморке стало чуть светлее.
Переодеваясь, Миля выронила что-то из капюшона.
Лепесток розы! Вспорхнув, он плавно приземлился мне на нос. Я залюбовался: полупрозрачный, с едва заметными прожилками и нежным сладковатым запахом… Апчхи!
Ну вот. Улетел.
Я уже было расстроился, когда Миля, рассмеявшись, разжала ладошку. В ней трепетал, точно не мог усидеть на месте, красивый лепесток. Моя розочка, моя бабочка! Взял в зубы, немного пожевал, выплюнул – горько. Порой внешность бывает так обманчива!
Усевшись рядом на полу, Миля принялась рассказывать мне сказку: о животных, которые живут в старом замке, где стены – вот такой! – величины и – вот такой! – толщины, где барашки обедают бок о бок с благородными пони и розы украшают путь.
«Там живут твои братья и сёстры: двоюродные, троюродные, а может, и вовсе десятиюродные, – с восторгом делилась она, – белые тигры и львы-альбиносы, резвые жирафы и кошки в крапинку. Ну, с жирафами я погорячилась: не родственники они нам, не родственники».
Я надул щёки. А чего тогда меня не взяла? На семейные-то посиделки…
«Так до них рукой подать, – оправдывалась Миля, – загребли бы тебя лапой. Ах, бедный Облачко!»
Стиснула меня в объятиях, заглянула в круглые глаза, которые от удивления сделались ещё более круглыми. Зловеще прошептала: «А ещё там живёт старейший в мире крокодил, видевший самого Гитлера!»
Я поёжился. Не знаю такого зверя, но, судя по всему, встретить его было настоящим проклятием.
«У него – вот такие! – клыки», – не унималась Миля, хлопая руками, как пастью. Не выдержав напора, я ускользнул под диван. Потеряв слушателя, Миля ушла, грустно скрипнув дверью. Но не прошло и получаса, как она уже весело носилась по квартире: «Пирожок! Где мой сладкий Пирожок?»
Слышать это было не просто обидно – больно. К горлу подступил комок, в груди кольнуло. Облачко, не дури.
Так я и сидел – тихо, словно мышка из дырочки в полу. Мышка, что вдруг оказалась на чужом чаепитии. Мышка, которую никто не пригласил и не ждал. Мышка, которой не накроют лишние приборы.
С грустью я смотрел на целый ворох проводков. Гоша приготовил их мне – поточить зубки. Эх, надо было слушать Милю до конца. Представил, как она чешет его плюшевое брюшко, а он тарахтит, как трактор – от удовольствия. Гоша делает ему массаж, Лёля расчёсывает подбородок, и глаза его становятся узкими-узкими, как щёлочки.
Из расстроенных чувств меня вывело поддверное шебуршание. Недолго думая, высунул любопытный нос и… уткнулся в полосатые лапы. Неужто соскучился?
Признаюсь, Пирожок меня удивил. Он пролежал так весь вечер – и все следующие дни, изредка отлучаясь в лоток и на обед. При этом всё нюхал и нюхал. Его явно манил мой запах – новый и загадочный. А что, если я первый кот в его жизни?
«Ты ж мой половичок», – умилялась Лёля своему ненаглядному.
Позже забеспокоилась: что он так лежит? Всеми правдами и неправдами, выманивала к себе. Поила валерьянкой, повторяя, что нервы у Пирожка совсем никудышные и болеть ему никак нельзя.
Пирожок же был вполне счастлив. Самозабвенно ел, разбрасывая шарики, как мячики пинбола. Усердно рыхлил комнатные растения и жевал листья – так, чтобы я обязательно слышал.
По ночам я не находил себе места: хотел лечь рядом с Милей, но дурной матрас резко проваливался, пугая меня до смерти. Так я и блуждал по комнате с выпученными глазами – в поисках укромного уголка.
В одно из таких блужданий я заметил, как Миля плачет в подушку, светя экраном телефона. Осторожно выглянул из-за чемодана, который так и лежал неразобранным посреди комнаты. Заслышав моё шевеление, Миля умолкла. Приснился плохой сон?..
Заточение моё продолжалось около недели, и вот вновь зашуршали сумки.
«Куда на этот раз?» – с тоской подумал я и решил быть тише воды, ниже травы.
В последнюю ночь перед нашим отъездом Пирожок пришёл и долго звал меня, скребя лапой под дверью: «Кот, кот, приём!»
В лунном свете лапа выглядела таинственно, и это был первый раз, когда серый не выпустил когти.
«Я болею, дружок. Вот и не хотел тебя заразить. Ты это, прости меня и не сердись», – промурчал он.
Что же это у Пирожка за болезнь? Что с ним теперь будет?
«Погоди, мяу», – только и смог выдавить я, ошеломлённый и встревоженный, но он уже удалился в свою комнату.
Утром, стоя на пороге, Миля окинула квартиру прощальным взглядом. Кажется, что-то забыла. Подошла к коту, сопящему на стуле – чмокнула в макушку. Погодите, погодите, а я? В два прыжка я оказался рядом.
«Выздоравливай, Пирожок», – шепнул.
Он зевнул и лениво помахал мне задней лапой.
Глава 8
Улица князя Михаила меня очаровала. Пишу это и чувствую, как приятно щемит сердце при одной только мысли об её статных, похожих на дворцы домах. Интересно, как живут королевские кошки? Спят на атласных подушках? Едят импортные витамины? Делают маникюр по пятницам?
Душа улицы не менее прекрасна. Она тянется пёстрой вереницей флагов, сияет дорогими витринами, томится в жёлтом свете фонарей, плещется в вазонах с пурпурными цветами. Именно в эту душу, душу старого города, я влюбился – окончательно и бесповоротно.
Единственное, что раздражало, так это ноги. Ноги повсюду. Стенка на стенку, люди лезли друг на друга, разве что по головам не ходили.
«Сейчас они схлестнутся, – с ужасом думал я, – жертвой падут разбитые носы и коленки».
Уличные музыканты наслаждались звёздным часом. Стучали, дудели, бренчали, да так усердно. Похоже, тут у них был вечный аншлаг! Подфартило даже той, что не играла – плевала в флейту. Бросив денежку, прохожие спешили покинуть зону «боевых действий».
А уж если музыка действительно нравилась, то у серба перещёлкивало что-то внутри… И пусть ещё минуту назад он шёл преспокойно по своим делам, едва показывался он – король улицы – аккордеон, ноги сами пускались в пляс под горячий балканский бит. Словно ультразвук, собирающий китов во всём Мировом океане, мелодия чудесным образом разносилась по кварталу, и музыкант в мгновение ока обрастал толпой зевак.
«Браво! Браво!» – кричали они, осыпая котелок звонкими монетами.
Кто-то положил совершенно изумительную розу. Театрально нагнувшись, музыкант вручил её маленькой девочке, жавшейся к маме.
«Спасибо», – сказала она по-русски.
«Пу-жалуй-ста», – ответил музыкант с сильным акцентом.
***
Всё бы ничего, но от шума разболелась голова.
«Хочу домой! Мря-я!» – захныкал я.
«Хочу кушать! М-рум!» – вторил мой живот.
Ужин не заставил долго ждать. Мы разместились на летней террасе: в зале всё было занято. Борясь с ветром, Миля и Лёля кутались в пледы, стараясь лишний раз не высовывать конечности. Гоше же всё было нипочём. Такие они, суровые питерские парни.
«Толстокожий», – буркнул я.
«Шерстяной», – парировал он.
Впереди было ответственное дело. Отрепетировав речь, Гоша поднял руку – позвать официанта. Золотое кольцо вспыхнуло, точно жемчужина. Этот символ чистой любви, соединивший два сердца, в тёплых лучах заката выглядел волшебно.
На блеск, гаркая и крича, слетелись сороки. Только были это не птицы, а люди – разодетые в яркие перья и тряпки, с жадным огнём в глазах. Они облепили наш столик, вперёд подалась женщина. Коснувшись Гоши подолом длинной юбки, она запела.
Цыганка то пела, то плакала, прижимая к груди малыша. Смуглого, обёрнутого в грязные лохмотья, с заскорузлой грязью на щеках. Она всё пела, и от голоса её по телу бежали мурашки. Как же крепко спал малыш!
«Привык», – подумал я и вспомнил себя – маленького, брошенного, с шерстью в мокрых сосульках.
Пошарив по карманам, Гоша нашёл несколько купюр. Рассыпавшись в благодарностях, цыганка удалилась танцующей походкой.
Ш-ш-ш! – шуршал подол её юбки, и вот уже её и след простыл.
Вскоре показался официант. Выругавшись на попрошаек, он повернулся к нам. Лучезарно улыбнулся:
– Изволите, гóсподо (серб. «слушаю вас»).
– Давай, как репетировали, – подмигнула Миля.
– Црни чай са медом и лимуном (серб. «чёрный чай с мёдом и лимоном»), – выдала Лёля.
– Браво, – восхитился официант, – дóбро гóворите српски (серб. «вы хорошо говорите по-сербски»).
– Мóлим, – Гоша сложил руки, – капучино (серб. «пожалуйста, капучино»).
Приняв заказ, официант повторил его:
– Црни чай са медом…
– И са лимуном!
– Óпростите! (серб. «простите»). Црни чай са медом и са лимуном. То и то? (серб. «это всё?»)
– И то, и то, – возмутилась Лёля. Что непонятного?
Стоило ему отойти, как наш столик выдохнул. Увлечённые весёлой беседой, мы не сразу заметили мужчину – грустного, хромого, что тёрся вокруг да около. В распростёртой руке лежала какая-то записка. Недолго думая, Гоша сунул купюру и ему, и озорному мальчишке, подошедшему следом. Несмотря на показную живость, мальчик был кожа да кости.
Я сидел в переноске, не показывая носа. В животе продолжало предательски урчать. Чуть дальше по улице надрывалась цыганка, в кафе играл лёгкий джаз. От какофонии звуков я страшно устал. Скорее бы домой! Уткнулся носом в сетку – но Миля даже не смотрела в мою сторону.
Растянувшись, сложил мордочку на лапы и начал потихоньку засыпать – как вдруг увидел это! Жуткий блуждающий глаз, длинный острый нос и зубы чёрные, гнилые! Воровато озираясь, цыганка рыскала по сумке.
«Тс-с», – прошипела она. На раз-два обрубила ремешок.
И тут я очнулся. Как взял, да как зарычал грозным басом: «Ра-р-р-р!»
В ужасе схватив сумку, цыганка побежала. Эй, подождите, а я? А как же я?
«Облачко!» – подскочила перепуганная Миля и бросилась за нами.
Я брыкался и шипел. Рассыпаясь в проклятиях, женщина остановилась за углом, чтобы немного отдышаться. Стоило ей наклониться за сумкой, как острые когти-ножи вонзились в её грудь! Цыганка завизжала. На куске её плоти раскачивался я, словно на шторе.
Подоспевший Гоша огрел её по спине. Миля схватилась за сумку: «Брось его! Брось!»
Женщина стояла, как вкопанная, не в силах разогнуться. Тщетно она пыталась отцепиться от меня. Залилась слезами и взмолилась о пощаде – на чистом русском. Я ослабил хватку, и Миля аккуратно вытащила когти из пазов. Не сказав ни слова, она обняла меня и разрыдалась, а цыганка, хромая и ругаясь, ускользнула прочь.
***
«Я дома, – Миля отзвонилась сестрёнке, – не переживай».
«Переживаю, – голос Лёли дрогнул, – может, всё-таки к нам?»
Окинув взглядом пустую комнату, Миля вздохнула: «Да ладно тебе».
Положив трубку, опустилась на кровать без сил. Тут же, не вставая, приглашающе похлопала ладошкой: прыгай. «Облачко, прости меня», – залилась горючими слезами. Я сделал нежный кусь: она ойкнула, но повеселела.
В квартире было совсем пусто. Всё, что мы имели – это кровать, пусть и королевских размеров. Спать без одеяла оказалось совсем не комфортно. Обнимаясь, мы пытались согреться – почти получилось. Кондиционер гудел, набирая обороты: он не мог прогреть сам себя, не то, что комнату.
«Может, у меня температура?» – Миля хваталась за градусник.
Но нет, это был просто был холод, собачий холод.
С кухни доносился страшный, сатанинский гул: это холодильник заводил свою шарманку. Подхваченный эхом, звук умножался в сто крат. Казалось, что в гнетущей пустоте бушует стая призраков: бьёт посуду, роняет вещи, стучит по трубам. Гогоча, открывает шипящие краны. Остервенело сыпется штукатурка, стёкла трещат, как в последнюю дрожь Земли.
Господи помилуй! А это ещё что? Вы тоже это слышали?
Зашуршал подол длинной юбки. Ехидный смех. Тс-с!
Миля закричала, я чуть не подлетел до потолка. Телефон – где-то здесь лежал телефон… Судорожно щёлкая кнопки, включила фонарик. На цыпочках прокралась в зал, а я – за ней, прижав уши.
Но стоило нам переступить порог гостиной, как все звуки сразу куда-то исчезли. В нервной дрожи Миля пошла умываться, краем глаза ловя в зеркале тени за спиной. «Это просто моё отражение», – внушала она себе.
Вернувшись в кровать, такими же дрожащими руками набрала сообщение. Почти тут же пропиликал ответ. Улыбаясь, она отложила телефон в сторону. Зажгла пузатый ночник. Казалось, в этом не было необходимости – окно было таким большим, а огни ночного города – такими яркими, что в комнате было светло, почти как днём, и каждый её предмет был виден отчётливо.
Ещё через мгновение Миля уснула, а я так и сидел, уставившись на котика, наблюдая за тем, как он загорается и гаснет. Я смотрел на него и видел Милину маму, как она успокаивает девочку, до ужаса боящуюся темноты, девочку во власти ночных кошмаров – такую маленькую и такую большую.
«Кто хороший мальчик?» – вспомнил её ласковый голос.
В самых добрых чувствах я прижался к моей Миле. Спит, сладко спит. Потому что лампочка – это не просто лампочка, и иногда она значит намного больше…
Глава 9
Нам нужно было купить ложки. Казалось бы, какая ерунда. Условий было всего два: ложка должна быть настоящей и нам по карману. Но, обойдя все ближайшие магазины, Миля вернулась в расстроенных чувствах: продавались ножи и вилки, одноразовая посуда из хрустящего пластика и итальянские ложки, стоящие, как крыло самолёта.
«Они что, из сусального золота?» – ворчала она, возясь с моей шлейкой. Лапы всё никак не хотели в неё вставать. Вдох, выдох. Каждый раз одно и то же… Наконец, мы поехали.
«Дзинь-дзинь», – звенел голубой велосипед, покидая туннель.
«Дзинь-дзинь», – пешеход решил перебежать дорогу и едва не угодил под колёса.
С радостным «дзинь-дзинь» мы въехали в Старый город. Выпятив грудь и зажмурившись от встречного ветра, я чувствовал себя лучше всех. С Милей у нас был прекрасный тандем: она, охая, тащит вверх велосипед, я изо всех сил стараюсь быть пушинкой.
Магазин встретил нас колокольчиком и криком удивлённой продавщицы: «Мачка!» (серб. «кошка»)
«Мяучка», – отозвался я.
Коты в посудной лавке – это вам не слоны. Изящество и грация заложены в нас природой, вместе с полным контролем тела – от макушки до хвоста.
Ложки мы нашли не сразу, и выбор их был скудным, но делать нечего – надо брать. За кассой стояли две женщины средних лет. Они смотрели то на меня, то на Милю и о чём-то перешёптывались. «Украинцы», – уловил я в обрывке фраз. Пооблизывавшись на кружку с французским бульдогом, Миля так и не решилась её взять.
В общем, вышли мы с одними ложками, которые были такого низкого качества, что гнулись от одного только взгляда. Углубления в них были такие маленькие, что ложки больше походили на лопатки, но, в конце концов, не мне ими есть.
***
Заняв скромное место возле клумб, мы отдыхали и созерцали мир вокруг. Это было весьма занятно: на центральной улице с характером восточного базара всегда кипели страсти.
Из бутиков выходили счастливые люди, обвешанные бумажными пакетами, а чуть поодаль двое попрошаек выясняли отношения. Что удивительно, даже в их грубых разборках была напускная весёлость. На другой стороне, под одним из козырьков, кто-то страстно целовался. Парочка никого не стеснялась, да и кому какое дело: вся улица была полна любви и наслаждений.
Как не похоже на то, что у нас на Родине! Тревога стала нашей плотью и кровью. От одного этого осознания Милино сердце разрывалось, и, на празднике жизни, она вдруг горько заплакала.
«Это нечестно, нечестно», – повторяла она.
Я смотрел на неё неподвижно, чувствуя, как и мои глаза становятся мокрыми. Это неправда, что коты не умеют плакать. В тот день я заплакал в первый раз.
«Я хочу домой. Я не хотела уезжать. Облачко, чего мы не остались?» – ревела она, прижимая меня к себе.
Мне показалось, что в этом и есть наш крест – быть печальными до конца, что бы ни случилось. Как могли мы позволить себе счастье, когда в наших краях бушевала беда?
Я был потрясён. Здесь всё было так похоже на Россию – и, вместе с тем, совершенно по-другому. Никто не брал кофе с собой, но все его непременно пили – спокойно, никуда не спеша, за столиками, выраставшими прямо посреди улицы. В самом жерле вулкана, словно ничего не замечая, они блаженно потягивали ароматный напиток, вели философские беседы, дурно пыхтели сигаретами, а кто-то и вовсе уткнулся в книжку, потеряв связь с реальностью.
«Полако» переводится с сербского как «спокойно, медленно», но это больше, чем просто слово. Полако – это философия, образ жизни, что-то, что дано каждому сербу с рождения. Быть осознанным, ценить то, что имеешь и принимать жизнь «по одному дню». А что, если сербы позаимствовали эту философию от своих питомцев?
Пока я размышлял, над Милиной головой сгустилась приличная тучка – пыльная, серая, унылая. Я дул на неё изо всех сил, но она почти не двигалась. «Не так дуешь. Она должна лететь вверх. А значит, и дуть надо тоже вверх», – подошла маленькая девочка, от силы лет трёх, с пшеничными волосами, серыми глазами и ровной, геометрически выверенной чёлкой.
Мы стали дуть вместе, и вот уже тучка упорхнула прочь. Малышка протянула мне крохотную ладошку – я с недоверием покосился на неё. «Теперь мы команда», – сказала она серьёзно. Я пожал лапу. Так уж и быть.