Читать онлайн Детство босоногое моё

Редактор Алевтина Ивановна Чудакова

Составитель Ирина Александровна Калюжная (Чудакова)

© Александр Алгаринский, 2024

ISBN 978-5-0062-7800-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОБ АВТОРЕ

Автор представленных здесь произведений – Чудаков Александр Александрович.

Он мечтал оформить свои воспоминания и наблюдения в настоящую книгу, но не успел. Мы – его семья – воплощаем эту мечту в жизнь.

Этот сборник – дань памяти, любви и благодарности прекрасному Человеку и талантливому Писателю, который всегда будет жить в наших сердцах.

Автор книги – Чудаков Александр Александрович, Астрахань, 2016 г

СИЛЬВА

Я тогда ещё не ходил в школу. Отец как-то принёс жёлтенького кутёнка. Он был такой хорошенький! Кормил его молоком с блюдечка только я. Кутёнок маленько подрос и стал Сильвой. Мама часто подсовывала Сильву в мою постель. Она прижималась ко мне тёпленьким комочком и сопела вместе со мной.

У неё были маленькие коготочки, маленькие ушки. Она была жёлтая, походила на лису с большим пушистым хвостом. Красивая была собака!

Повзрослев, Сильва оказалась озорной, лёгкого поведения собакой, и её похождения стали несносными. Кобели весной таскали её по всему селу и прыгали к ней через забор на наш двор, где была её конура. Скоро Сильва оказалась, образно говоря, «в положении». Появились несколько слепеньких щенков. Ощенилась она под домом. Я и мои друзья, Юрка и Толька, лазили под дом и смотрели на щенков, кормили Сильву. С большим трудом раздали потом щенят по сельчанам. Но не топили и не продавали, как часто делают сейчас. В нашем селе это считалось грехом.

На другой год и на следующий сучья свадьба повторилась.

В один из жарких дней начала лета отец позвал меня:

– Сынок, сегодня в ночь караван прорезей пойдёт в город. Привяжи Сильву на одну из прорезей, а её потом отпустят в каком-нибудь другом селе, подальше от нашего. А ты заведи себе кобеля. А то с этой Сильвой и перед людями уже неудобно.

Вечером я отвёз Сильву на лодке к прорези. Привязал за шею верёвкой к кнехту прорези. Оставил еду. До воды она сама дотягивалась. Сильва не понимала, что я с ней делаю, и лизала мне руки, лицо.

Мои переживания передать трудно…

Наконец я вернулся домой.

Прорезь стояла как раз против нашего дома. Ужин был невесёлый. Родители видели моё состояние. Стемнело. Тогда спать ложились рано, так как электричества не было. Сильва чуть поскуливала на прорези.

Никто в доме не спал. И вдруг неожиданно подул сильный ветер, пошёл дождь, разыгралась гроза.

Я в своей жизни никогда больше таких резких изменений в погоде не видел. Творилось страшное: в доме темно, идёт дождь, гремит гром, сверкает молния и освещает прорезь на реке с Сильвой. Так сейчас делают спецэффекты с лазерной графикой на эстрадных сценах. Сильва мечется на верёвке, воет на всё село. Я лежу и плачу про себя…

Тут подходят к моей постели мать и отец и говорят:

– Сынок, езжай за своей Сильвой! Хватит издеваться! Вези её назад. Пускай живёт, как жила.

Я накинул рубашку и в одних трусах бросился к лодке. Небо рвало на части, на реке были большие волны. Грести было трудно.

Когда Сильва увидела меня на лодке, то перестала выть, а стала радостно скулить. Сильва лизала мне руки, мешала развязывать узлы привязи. Наконец оба, я и Сильва, промокшие до нитки, но безмерно счастливые, добрались до дома.

Мама плакала, отец отвернулся. А моя сестра безмятежно спала, её миновали такие бурные страсти в нашей семье…

ДРУЖОК

После Сильвы у меня появился новый щенок. Назвал его Дружком. Породы-никакой, дворняга. Вырос он в необыкновенно верного пса.

Раньше на летние каникулы всех школьников поголовно отправляли отдыхать в пионерские лагеря. Бесплатно. Однажды в наше отдалённое село позвонили по телефону из района:

– Есть одна горящая путёвка в международный пионерский лагерь «Артек», срочно дайте кандидатуру.

Предложили её и мне. Но, к удивлению всех и несмотря на уговоры моей матери, я отказался ехать в это лето в любой пионерский лагерь, даже в Артек. Причиной тому был мой чёрненький с жёлтыми пятами около глаз кутёнок. Дружок. Он тогда был очень маленьким и требовал ухода. И, разумеется, это ответственное дело я не мог доверить никому. За это мой Дружок отплатил мне преданностью на всю свою собачью жизнь.

Через год я всё же поехал в пионерский лагерь, в обычный пионерский лагерь в нашей области, на две смены подряд. Наше село располагалось на обеих сторонах речки, через которую ходил паром для людей.

Это большая лодка со скамьями по бортам и с веслами. Когда через два месяца я пришёл к парому, к моему удивлению и радости, мой Дружок сидел на противоположном берегу и ждал меня. Когда я сошёл с лодки на берег, то Дружок подбежал поближе, остановился шагах в десяти от меня и пополз ко мне на животе и уже около меня подпрыгнул и лизнул в лицо. Вот это друг человека! Как это он мог учуять меня за три девять земель и рек? Или он каждый день приходил на паром?

Где бы он ни мотался по селу, стоило мне свистнуть, он прибегал ко мне!

Наступил переломный момент в жизни нашей семьи. Я закончил семь классов в нашем селе, восьмой – в райцентре, в интернате. Родители решили перебираться в город. Хотя оба родителя бросали приличные работы. Но чего не сделаешь ради детей!

Когда наступил день переезда, стали грузить вещи, скарб в бортовую машину ГА3—51. На семейном совете решили: собаку в город не брать. Едем на съёмную квартиру. Здесь бы с людьми разобраться, не то что с собакой! Поехали. Дружок следом. Шофёр прибавил газ, Дружок – тоже. Бежал долго, высунув язык до земли. Его прогоняли, но он не отставал. Наконец мать остановила машину и сказала:

– Сынок, забирай его в кузов. Пусть с нами едет, а там видно будет.

На новом месте, в городе, мы занимали половину хозяйского дома. Клетушки с холодным коридором. Для Дружка я сделал новую конуру. Он жил во дворе, без цепи. Охранял двор.

Воли в городе стало меньше не только собаке, но и человеку. Сельского жителя поначалу это гнетёт. В селе захотел купаться – вот она, речка, в двух шагах! А город… Это надо идти пешком или на велосипеде несколько километров до реки! А там ещё милиционер остановит:

– Где номера на велосипед? Нет? – и спустит колесо…

Потом, правда, ко всему привыкаешь и постепенно забываешь про село и уже привыкаешь к новым благам цивилизации- электричество круглые сутки, кино – несколько сеансов каждый день, в магазине – хлеб любой, на выбор и т. д. и т.п…

Мой Дружок на новом месте тоже обжился. Хозяйские дети его полюбили. Но однажды прихожу со школы, а мой Дружок сидит на цепи. Спрашиваю у матери:

– В чём дело? Он чего-нибудь натворил?

– Твой Дружок у хозяйской курицы съел яйцо. И хозяин, дядя Володя, посадил его на цепь.

Мы не привыкли держать собаку на цепи. Что же делать?

– Сынок, может ты отдашь Дружка своему другу? Не съезжать же с квартиры из-за собаки!

Был такой друг у меня. Он хромал по математике и приходил иногда ко мне делать домашние задания. И Дружка он знал. У них был свой дом, недалеко от школы. Я предложил ему взять Дружка, хотя бы на время. Он согласился, тем более у него собаки не было. На следующий день я взвалил конуру на велосипед и отправился на новое местожительство Дружка. По запутанным городским улочкам, через мост.

Прошло несколько дней… Вечером сидим в беседке, пьём чай. Вдруг резко открывается калитка двора и что-то чёрное бросается в беседку и на меня! Мы еле опомнились! Это мой Дружок! За ним волочились вожжи, проще говоря, ремни из брезентовой ткани, метров двадцать длиной. Он перегрыз вожжи и сбежал от моего друга ко мне. Но как он нашёл наш дом, в городе, через несколько дней? Как не запутался вожжами за что-нибудь? За его преданность хозяин, перед которым провинился Дружок, простил его. И Дружок стал жить свободно, без цепи, исправно исполняя свои собачьи обязанности.

ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ

Моё детство пришлось на послевоенные 50-е годы. В нашей семилетке все молодые учителя были из города. После окончания педагогических техникумов и институтов их направляли по распределению на обязательную отработку трёх лет после получения диплома в сельскую местность.

Для них, городских жителей, условия жизни на селе казались жестокими. Действительно, маленькая комнатёнка в неказистом дощатом учительском домике отапливалась дровами или камышом. Здесь же и подобие кухни с керосинкой или керогазом, или примусом. Вода – с речки. Все удобства во дворе. Летом было полегче: тепло, топить печку не надо, речка под боком. Впрочем, в те времена и в городе у массы населения удобства были не лучше, почти что сельские, разве что электричество круглые сутки.

В селе-то, когда ещё работал рыбозавод, свет давали только вечером, часов до десяти. Когда завод ликвидировали, а ликвидировали натурально, т.е. ломали все здания, сооружения, в т.ч. и заводскую электростанцию, всё село окончательно перешло на керосиновые лампы.

Лично для меня такие условия жизни казались нормальными. И как показало время, эти условия жизни были и здоровыми: чтобы жить, надо было всё время двигаться! «Вертеться», как любил приговаривать мой отец! Не зря говорят: «Движение – это жизнь!». Надо было постоянно, изо дня в день, обеспечивать свой дом натуральными вещами: дровами, керосином, таскать воду с речки, по субботам самим топить баню. Кроме того, надо было содержать какой-никакой огородик, сажать картошку, держать домашнюю скотину: кур, гусей, чушок, коз, овец и прочую животину. Некоторые, наиболее зажиточные, держали своих коров. Зато в доме всегда были свежие тёплые яйца, парное молоко, зимой своё мясо. Зимой – потому что домашних холодильников не было, и хранить свежее мясо было негде. Но зато круглый год – и летом, и зимой – было полно разной, очень вкусной рыбы. Нет, не в магазине, а в реке-кормилице-поилице.

Помню, что в то время всё село ставило рыболовные сети в реку против своих дворов. Зимой сети ставили подо льдом. Почти каждая семья имела свою лодку, куласик. Удобно! А для зимы – чунки, т.е. простейшие сани из двух досок. На больших чунках с подрезами (т.е. подбитых железной полосой или круглой проволокой) можно было без особых усилий привезти по льду центнер-два рыбы, стожок сена, несколько снопов камыша.

Мы, пацанва, катались зимой на маленьких чунках собственного изготовления. Даже и мысли не было покупать эти изделия в магазине! Ведь нужны были только обрезки досок, пила, топор, молоток, да несколько старых ржавых гвоздей, выдернутых из каких-нибудь ненужных деревяшек.

Всё своё! Никому кланяться не надо!

Но так жили мы, постоянные жители села. А приехавшие на отработку, как в ссылку, молодые, холостые-неженатые-незамужние учителя своего собственного гнезда не имели, чувствовали себя временщиками, чтобы при первом удобном случае умотать в свой город.

Зато ёлку, т. е. Новый Год, мы, сельские школьники, праздновали два раза.

Первый раз в школе за неделю-полторы до календарного нового года, когда молодые городские учителя отпрашиваются в город к родителям. Школьная ёлка проходила организованно. Устраивался как бы новогодний карнавал. И мы, школьники и учителя, были и зрителями, и участниками этого действа одновременно.

Дома матери и бабушки шили маскарадные костюмы своим чадам. Ничего покупного!

А второй раз встречали Новый Год по-нормальному – в самый его канун, в нашей сельской маленькой избе-читальне. Когда построили новый клуб, то стали праздновать там. В огромном клубе было всё по-настоящему! И праздничный концерт силами местной молодёжи, и буфет с ситром и пивом в бутылках, и, конечно, нарядная ёлка в огромном фойе клуба! И были танцы под баян! Совсем непросто было узнать под маскарадным костюмом своего учителя или односельчанина.

Но дядю Лёню не узнать было нельзя! Никакой маскарад Деда Мороза не скроет его военную выправку, огромный рост, богатырское сложение и густой всегда с хитринкой голос! У дяди Лёни были настоящие деревянные сани с подрезами. Зимой он в сани запрягал лошадь, возил сено для коровы, камыш и дрова для печки, а потом катал нас, не своих ребятишек, на этой зимней дедморозовской повозке, навалив в сани несколько охапок свежего сена.

Особенно славно ехать на санях по снегу в ясный солнечный день! Воздух чистейший! Тепло, даже жарко! Детские щёки на морозе горят ярким румянцем! Мороз чуть пощипливает кончики ушей! Приятно пахнет сеном и лошадью! Снег скрипит под санными полозьями и похрумкивает под лошадиными копытами! От лошадиной морды и крупа валит пар!

Дядя Лёня улыбается, глядя на довольные рожицы мальчишек, и ещё сильнее подстёгивает лошадь вожжами:

– Э-эй! Японский городовой! Но-но-оо! Берегись! Нам хорошо! Кто хочет, прыгай к нам в сани! Не боись!

К новогодним праздникам и в нашем скромном сельмаге появлялся кое-какой дефицит. Пастила, грецкие орехи, ириски, ситро – это для детей. А для взрослых – пиво в бутылках, колбаса, сатин и какие-то другие текстильные материалы, «отрезы», как говорила мать, для всевозможных пошивок. В условиях острейшего дефицита во всём взрослые втайне готовили новогодние подарки детям. И мы в подарочных кульках в это трудное послевоенное время всегда находили и несколько мандаринчиков, и шоколадку, и кусочек самого настоящего с дырками сказочного сыру.

В нашем безлесом селе откуда-то появлялись настоящие свежесрубленные ёлки. От них пахло настоящим лесом и зимой.

А ещё дядя Ваня-кузнец перед Новым Годом устанавливал на замёрзшей речке, против клуба карусель. Для этого он, дядя Ваня, вмораживал в лёд кусок трубы, на которую потом надевал старое колесо от телеги. К колесу привязывал длинную жердь. Всё! Карусель готова! Ну и народу всегда было у этой забавы! Карусель крутилась до самой весенней оттепели, когда хозяйственный дядя Ваня загодя разбирал её и убирал в свою кузницу до следующего Нового Года.

Даже дядя Джингурбай, чёрный от природы и вдобавок прокалённый насквозь нашим нещадным жгучим солнцем, на свою хлебную повозку прибивал ёлочные ветки, напоминая всем о приближающемся Новом Годе.

Так что, всё село было задействовано на новогодние празднества. Я не помню, чтобы надо было покупать какие-то билеты или на ёлку, или на карусель.

Почему же сейчас надо за всё платить?.. Даже за детские забавы! Просто тогда было время другое. Люди тоже были другими – замечательными!

В ДЖУНГЛЯХ ТАРЗАНА

В послевоенные годы наша семья жила в селе. С дровами было плохо. Вернее, никак: топились чем попало, в основном камышом, чаканом, жидовильником. Жидовильник – это такой кустарник. Из него мы, мальчишки, делали луки для стрел. Древесина очень упругая, жарко горит. А ещё у корня жидовильника был закис – такая коричневая жвачка, очень тягучая и липкая. Закис, видимо, очень полезен для зубов, так как у многих наших сельчан до старости неплохо сохранялись зубы, и все они выглядят моложе своих лет.

Некоторые семьи, которые держали скотину, топились кизяком. Несколько семей, отцы или матери которых работали в рыбкоопе, упросили своего председателя выписать дров на предстоящую зиму. Кто не знает: рыбкооп – это рыболовецкая потребительская кооперация. В описываемые годы она имела большое значение в жизни села – обеспечивала продуктами питания, товарами первой необходимости жителей рыболовецких сёл. После некоторой волокиты дрова всё же были выписаны. Был выписан валежник – поваленные высохшие на корню деревья в дельте реки. Была названа предварительная дата выезда. Сельские ребятишки всегда в курсе всех дел. Я сразу же стал канючить:

– Папа! Возьми меня в лес за дровами. Обязательно возьми. Я буду тебя слушаться и помогать.

Отец отделывался:

– Возьму, у меня комар носа не подточит. Возьму, если ты не проспишь. Выезжать будем в 3—4 часа ночи. Я могу тебя и не поднять такую рань.

– Пап, да я эту ночь совсем спать не буду, ты только возьми меня с собой в лес.

Отъезд всё оттягивался. На мои просьбы о поездке отец ставил всё новые и новые условия: слушаться мать и бабушку, хорошо учиться, не задерживаться допоздна в сельском клубе, обеспечивать постоянное снабжение дома водой – воду носили с реки на руках, вовремя кормить чушок (по-культурному – свиней), не сломать себе чего-нибудь и т. д. и т. п.

Наконец наступила долгожданная ночь отъезда. Я заранее, с вечера, лёг спать, в клуб не ходил. Лежал, не смыкая глаз. Но сон всё же меня сморил. Сквозь сон слышу:

– Мать, может не брать его? Ведь как хорошо спит.

С меня сон как рукой сняло:

– Папа, мама! Я не сплю. Уже встаю.

На дворе было ещё темно, но почти все отъезжающие собрались на берегу. Помимо взрослых было несколько ребятишек моего возраста. Были и мои друзья: Юрка и Толька, а также сын дяди Коли – Васька, самый вредный в нашем селе пацан. Видимо, как и я, умоляли несколько дней своих отцов взять их с собой в эту поездку. Все сонные, ёжатся от ночной прохлады. Погрузились на плашкоут – широкое плоскодонное деревянное судно с трюмами, верхней палубой и кубриком – жилым помещением для кормщика на корме.

К плашкоуту прицепили верёвками две большие деревянные просмолённые лодки с закроем, закрытой сверху частью лодки, – бударки и кулас. Шестисильный баркас «Соколёнок», где мотористом был дядя Миша, Юркин отец, зацепил тросом – «геркулесом» плашкоут и мы наконец тронулись в путь. Все как-то устроились на палубе. Часть ребятишек отправили в кубрик – досыпать. Взрослые начали готовиться к предстоящим работам. Дядя Саша, Юркин дедушка, правил трёхгранным напильником двухручные пилы. Другие мужики наводили топоры наждачными брусками или просто курили. Отец мой готовил рыболовную сеть. Ехали всю ночь. Ближе к рассвету «Соколёнок» тащил плашкоут с лодками по узкой протоке, берега которой сплошь заросли камышом и мелким лесом, и ветки деревьев цеплялись за наш караван.

Ярко раскрашенный маленький петушок нырнул с ветки прямо в воду и исчез. Видимо, это был кашкалдак. Бывалые охотники рассказывали, что эта водяная курица, единственная из всех птиц строит два гнезда – одно для семьи, а второе – вдали от первого – для личного отдыха самого кашкалдака. В нашем селе мужиков, которые жили на два дома или хапали в два горла, тоже прозывали кашкалдаками. Видимо, с этого гнезда, гнезда для единоличного отдыха супруга, мы и спугнули этого красавца. Мне вся эта обстановка казалась джунглями. О джунглях я имел представление по кинофильму «Тарзан», который смотрело всё село, а мы, мальчишки, по нескольку раз. Хотелось так же, как Тарзан, зацепиться одной рукой за ветку, как за лиану, качнуться иии…, но тогда я вылетел бы с плашкоута. Мои друзья, Юрка и Толька, да и этот Васька стояли рядом, молча наблюдали за лесом и, видимо, тоже представляли себя Тарзанами…

…

В селе мы уже играли в Тарзана. И эта игра для меня не прошла бесследно. Около сельского магазина был построен пивной ларёк. Перед ларьком был навес, но то ли он был не достроен, то ли покрытие навеса просто растащили, короче, от навеса осталась только обрешётка. Вот на рейках этой обрешётки, вместо лиан, мы, пацаны, и раскачивались, перелетая от одной рейки к другой. Получалось совсем неплохо. Так мы изображали Тарзана дотемна. Как говорится, на последнем вираже, я неудачно сделал «тарзаний» перелёт и почувствовал боль в руке.

Наутро рука распухла. Я был маленьким школьником и не знал, что надо делать. В это время родителей не было дома – они уехали в город по делам, и нас с сестрой поручили под надзор соседской старушке. Я ей ничего не сказал, а она не заметила.

С распухшей рукой я в школе вместе со всеми делал утреннюю физзарядку. Но на первом же уроке я не смог самостоятельно открыть деревянный пенал – надо было большим пальцем руки зацепить углубление в крышке пенала. С больной рукой этого невозможно было сделать. Учительница заметила мои напрасные усилия, увидела распухшую руку и немедленно отправила меня домой. Медпункта в школе не было. Тут как раз приехали мои родители. Мать сразу же начала меня пороть. Это её обычный метод.

Отец, человек фронтовой, имел ранения, лежал в госпиталях, сразу остановил мать:

– Раньше надо было пороть, когда это кино только собирались привезти. А теперь поздно, теперь лечить надо. Пойдём, сынок, в больницу.

В нашем селе ещё была больница. Вернулся я домой в гипсе…

…

Наш путь ещё долго продолжался в зарослях реки, в этих джунглях Тарзана. Наконец, когда солнце уже заметно поднялось над горизонтом, наш караван прибыл на место.

Стали разгружаться. Отец сразу поставил рыболовную сетку. Сетку ставили на лодке вдвоём – я и отец. Там было неглубоко и сетку поставили на двух кольях. Валежник – это засохшие на корню небольшие деревья. Многие из них валились сами или от толчка рукой взрослого человека. Мы – я, Юрка и Толька – наладились валить их втроём. Но нам дали другую работу – небольшие сучья, ветки, лёгкие жердины таскать к плашкоуту. Там уже взрослые сортировали дрова, чтобы плотнее уложить в плашкоут.

Несколько женщин с ребятишками поехали на лодке собирать чилим.

Чилим лежал полем на илистой отмели. Его прямо сгребали еланью от лодки в мешки. Мешки грузили в лодку и отвозили на плашкоут. Потом этот чилим варили в котле на костре. Костёр поддерживать поручили пацанам. Это было нетрудно: дров навалом, не забывай вовремя подкладывать, чтобы вода всё время кипела. При варке чуть добавили соли. В первую очередь попробовали варёный чилим ребятишки. Вкуснотища!

Мы привезли домой свой пай – полмешка чилима. Высушили его на солнце за несколько дней, пока чилиминки не стали стучать в мешке, как настоящие сухие орехи. В таком виде он может сохраняться очень долго. Такой чилим можно есть и без варки. Но сушёный чилим можно и варить, как пересохшую, давнишнюю воблу, он получатся мягким, зубы не сломаешь. Чилим можно есть и сырым. Голод он хорошо утоляет и, говорят, полезен как эликсир. Родители говорили, что во время войны чилим многих волжан спас от голода.

Наступило время обеденного перерыва. Отец сварганил отличную уху на всю артель. Рыбы в сетку напуталось очень много и разной: окуни, лещи, тарашки, судаки, сазан, сом. Много было линя. Запуталась и черепаха. Отец её выпутал и просто выпустил. А чего с ней делать? Есть мы её не умеем. Да и как её в рот возьмешь? Ведь у неё такая противная змееподобная голова! Брр!

Красной рыбы не было. Основная часть рыбы была засолена. Большие горячие куски рыбы выкладывались из котла на широкие строганные доски – для стечки. Уху разлили по эмалированным, алюминиевым мискам или просто в кружки, гранёные стаканы. Уха переливалась янтарём!

Ребятишки от такой вкуснятины торопились есть и обжигали себе губы. Взрослые придерживали аппетит детей:

– Ваня! Мой родной! Ну куда же ты так торопишься? Никто у тебя твою чашку не отнимет. Смотри, ещё осталось больше половины котла ухи. Да самой рыбы сколько лежит на досках! Да и место оставь для чилима и чая с ежевикой.

Все за ухой были весёлыми, добрыми, едиными, как одна семья. Но мне помнится, что особенно весёлыми и добрыми после ухи стали все мужики, особенно мой отец, дядя Миша – Юркин отец и дядя Коля – отец Васьки… В чём была причина такого повышенного веселья, можно было и не догадываться.

Потом пили чай с ежевикой. После небольшого отдыха продолжили работу. Надо было торопиться. Дотемна надо отчалить. А перед этим надо поужинать. Работа для всех была прежней. Мужчины начали загружать плашкоут и лодки дровами.

Ужинали после того, как всё было плотно погружено, закреплено, увязано. Для верности пересчитали ребятишек. Все были на месте, слава богу. Правда, все были в ссадинах, царапинах, занозах, но кости у всех целы. К ужину сварили новый чай, разогрели остатки ухи. Куски рыбы с досок ели холодными. Оказалось, что в жаркую погоду холодная рыба ещё вкуснее, особенно сом. Когда солнце зашло и стало заметно темнеть, тронулись в обратный путь. Ребятишек, сморённых жарой, вкусной едой, с переполненными сверх всякой меры желудками, уложили спать в кубрике и в пологе над кубриком. Я допоздна крутился около отца и его друзей, слушал бесконечные рацеи дяди Коли про Дальний Восток, где он работал на китобойной флотилии, воспоминания отца и его друзей о войне, Монголии, Халхин-Голе и незаметно уснул.

На следующее утро наш караван, нагруженный под завязку дровами, чилимом, рыбой, ягодами прибыл в наше село. Завтракали-пили чай («чайпили» – так говорили в нашем селе) все уже по своим домам. Но вскоре вернулись к каравану: разгружаться и делить дрова. При разгрузке разные по размерам дрова разносили по кучкам, которых было столько, сколько семей принимало участие в заготовке дров. Никто не знал до последнего момента, где его кучка. Поэтому кучки получились примерно равными. Начался делёж. Дядя Коля подходил к любой кучке и кричал моему отцу, стоящему спиной к кучкам со списком фамилий:

– Кому?

Отец из списка выкрикивал фамилию и вычёркивал её карандашом. Такой делёж в присутствии всех был самым справедливым. Потом каждая семья свои кучки перетащила на свои дворы. С ними ещё предстояло много работы. Но самая интересная, на мой взгляд, работа была закончена. И мы с пацанами ещё долго вспоминали наше удивительное путешествие в джунгли Тарзана.

ФРОНТОВИКИ

Посвящается годовщине Великой Победы

Когда говорят о фронтовиках, то всегда вспоминается село, где прошло моё детство. Это было в пятидесятых-шестидесятых послевоенных годах. Мы, пацанва, после школы и во время каникул всё время крутились около взрослых. Эти взрослые всегда были заняты делом. Их обычная работа нам была малоинтересна. Но когда делалось что-то необычное, то от нашей назойливости нельзя было избавиться. Ещё интереснее было, когда работа заканчивалась. А это были или разгрузка парохода с товарами для села (мука, сахар, соль) или окончание строительства самодельного моста через ерик, или ещё какого-нибудь дела. «Дельного дела», как говорила моя маленькая дочь. Как правило, откуда-то появлялось несколько бутылок водки с сургучными пробками, нехитрая, по сельским меркам, закуска: балычок из осетрины, селёдка-залом, жирная вяленая вобла, какая-то зелень. Но ничего иноземного, только своё, советское. Ну и, конечно, уха из только что пойманной в нашей речке рыбы! Варилось это всё в ведре на костре, разложенном прямо у реки. Сборная уха получалась наваристой. «Сборная» – это когда уха варится из разных пород рыб. А здесь были и сазан, и окунь, и сом, и тарашка, и краснопёрка, и лещ, и судак! Рыбы было много -чуть ли не полведра!

Крупные куски выкладывали на широкую плоскую обструганную доску, взятую с ближайшей стройки, – в селе строился новый клуб. Пока ели уху, эти куски стекали и остывали. Куски каждый выбирал по своему вкусу. И чуть присаливал, тоже по своему вкусу!.. Говорят, соль вредна! Но без соли и рыба – не рыба!.. Всего должно быть в меру! «В ассортименте», как любил приговаривать мой отец! Кто-кто, а он-то в рыбе разбирался!

На запах ухи подгребали и другие сельские мужики, народ, в основном, фронтовой!.. А тут ещё пол-литра, другая и… и пошёл разговор о войне, об армии, о колхозных делах: сенокосе и путине, о последнем постановлении партии по строительству коммунизма за 20 лет!

Нет, в городе такой ухи не отведать, да и такой закуски не найти! А где ты, на самом деле, даже в самом раскрасивом городе, с самой расгранитно-расчугунной набережной сварганишь уху прямо на берегу реки? Придётся специально собираться, тащиться за город! А когда мужиков много, а транспорту мало, то это целая канитель! А ещё шофёру пить нельзя! Получается – одним радость, а другим – мука! А здесь, после тяжёлой совместной работы на благо села, все в одном положении! Ведь жёны знают, чем занимались их мужья в такие дни! Ну и чтобы благоверная всё же не вошла в ненужную степень, для гарантии отцы посылали своих сыновей, которые целый день вертелись около них, ещё раз предупредить своих жён, сбить накал:

– Сынок, скажи матери, что я сегодня задержусь после работы. Меня к ужину не ждите. Мы с ребятами посидим у костра, чаю попьём. Сегодня мы большое дело сделали для села. Теперь и муки, и соли, и сахару, и всего прочего на всю зиму хватит, до первого парохода. Так и передай матери, сынок! Ну, беги. На обратном ходе возьми с собой своего закадычного друга Мишку, вместе ухи похлебаете, а то у них без отца голодновато.

И всё заканчивалось мирно. Уже поздно вечером, отяжелевшие от трудной работы и, так сказать, «чая», отцы возвращались домой, ведомые своими отпрысками, чтобы отоспаться и завтра снова в бой.

И правда, война вроде бы закончилась, а для них, фронтовиков, она как бы продолжалась, только уже на мирном фронте. Они все вернулись из боёв израненными, искалеченными – восстанавливать разрушенное народное хозяйство своей родной страны. Никто из них не носил орденов, медалей. Они лежали в сундуках и пришпиливались к выходным пиджакам только на большие праздники, когда шли в сельский клуб на торжественное собрание.

К сожалению мальчишек, сидевших за спинами взрослых у костра, фронтовики, вспоминая за ухой прошедшую войну, мало говорили о боях, шпионах, танках, пулемётах, о фрицах, о Гитлере, а больше о госпиталях, ранениях, контузиях, вспоминали своих боевых товарищей. Произносили названия неизвестных нам городов, мест: Ржев, Ельня, Прохоровка, Чернушки…

– Михаил Григорьевич! – просили мужики юркиного отца, моториста шестисильного рыбкооповского баркаса. – Расскажи, за что орден получил, про подвиг Александра Матросова, ведь вы рядом воевали!

– Этот орден Красной Звезды я получил после тяжёлых боёв, – вспоминал Михаил Григорьевич. – Наш 254-й стрелковый полк в начале 1943 года оттеснял фашиста от дорог – железнодорожных, автомобильных, которые связывали Москву с западными регионами. Немцы отчаянно дрались, строили многочисленные дзоты, из которых буквально косили пулемётными очередями наступающих. В одном из таких боёв у деревни Чернушки Псковской области совершил подвиг Александр Матросов, закрыв своим телом амбразуру дзота. Это решило исход боя в нашу пользу. Впоследствии, как известно, ему, рядовому, посмертно присвоили звание Героя Советского Союза. – Я не был знаком с ним, – продолжал Михаил Григорьевич, – он служил в соседнем подразделении. Да и состав части тогда менялся, ибо потери были значительными. Но видел, как снимали его тело с амбразуры, в похоронах героя участвовал.

Говорили фронтовики и о занятных изделиях, увиденных ими в чужих странах.

– А что, мужики! И в нашем селе стало жить легче! Смотрите: в лодках уже не гребём вёслами – моторы; огород руками не поливам – опять же моторы, и ветряков почти не осталось; до города – на «Ракете» – час делов! Бабы руками тоже меньше доить стали – опять же машинное доение! – говорил мой дядька-танкист, а теперь – колхозный рыбак-моторист, мастер на все руки и большой специалист-самородок по ДВС (двигателям внутреннего сгорания). У него даже циркулярка (дисковая пила) работает от ДВС.

– Всё верно, Пётр Максимыч! Что ни говори, а город стал нам ближе!

– Давайте выпьем за человека, который додумался поставить лодку, то есть судно, на подводные крылья. Смотри, лодка висит над водой, корпусом воды почти совсем не касается! Поэтому и скорость приличная – почти до ста километров в час! И ни пыли тебе, ни запаху! Одни только брызги за кормой! – поддерживал моего дядю сосед-фронтовик.

– А всё же очень долгий путь проходят изобретения до реального внедрения! Почти век, а то и два! Изобретатель за всю свою жизнь так и не увидит своё детище в практическом действии! И это так не только в технике! Возьмите литературу! Ведь современники не оценили по достоинству ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Гоголя, ни Достоевского! Потребовалось полтора-два века, чтобы по-настоящему оценить их бессмертные творения! – ввертывал в общий разговор учёную мысль об искусстве директор местной школы, тоже фронтовик с ранением, как-то случайно оказавшийся около костра.

– Да! Пушкин был человек! – говорил, как приглашение к тосту, мой отец – военный шофёр, воевавший и в Монголии на Халхин-Голе, закончивший уже в зрелом возрасте восьмилетнюю вечернюю школу. Им, фронтовым людям, участвовавшим во всех передрягах страны, не удалось получить нормального, систематического образования. Но их, исколесивших пол-Европы по фронтовым дорогам, партия ставила на ответственные посты по восстановлению народного хозяйства страны, разрушенного войной. Недостаток знаний компенсировался жизненным опытом, умением работать с людьми, чему ни в каких институтах не научиться!

Редко им удавалось вот так собраться за ухой и вспомнить былое, помечтать о будущем:

– А что, Савелич! – бывало, скажет мой дед-кавалерист, захвативший обе войны, гражданскую и с Гитлером. – Сейчас вон появились транзисторные радиоприёмники. Удобно! Взял его на лодку, включил: сам работу делаешь, а он тебе все последние известия сообщает… Только батарейки быстро кончаются! В сельпе их нет. Приходится в городе заказывать! А так удобно! Вот плохо, что телефон в селе, в сельсовете, только один. Вот придумали бы телефон без проводов! На фронте ведь были уже рации! А сейчас, говорят, дорогое удовольствие!

Не дожили деды, фронтовой народ, до нашего времени, когда сотовый телефон у каждого школьника, почти в каждой квартире компьютер. И интернет уже не роскошь!

К костру подходит дядя Ваня. Он только что вылез из моторного отделения колхозного баркаса. В одних сатиновых чёрных трусах. На его груди выколот огромный, синий орёл с широко развёрнутыми крыльями. В когтях хищной птицы девушка. Наколка выполнена качественно, выделены самые мелкие детали. На дяде Ване ни одной лишней жиринки, под тонкой кожей виден каждый мускул, путаными верёвками выделяются кровеносные сосуды. Когда дядя Ваня двигается или просто размахивает руками, наколка оживает: орёл взмахивает крыльями, и пленённая девушка пытается освободиться из цепких когтей птицы. – Это мне в плену, в концлагере выкололи. Один пленный художник. Работали в каменоломнях у немцев. Потом бежал. Не поймали, – говорит дядя Ваня и вспоминает названия немецких поселений, через которые его протащила война.

У костра, на уху собрался фронтовой народ. Судьба каждого их них сложилась по-разному и во время войны, и после неё. Но одно их всех объединяло: они были живыми участниками и свидетелями начала Великой Отечественной войны и Дня Великой Победы.

СПЕКТАКЛЬ ОКОНЧЕН – HAPPY END!

Мне очень нравится песня с таким названием в исполнении известной певицы. Столько чувства, энергии! А музыка! Когда услышу только первые ноты, сразу вспоминаю мой, наш сельский спектакль! Единственный!

Как-то еду в субботу вечером на троллейбусе из бани (видите, совсем недавно в нашем городе были и троллейбусы, и бани!). На заднюю площадку входит мой односельчанин, мой бывший учитель физкультуры и тренер Виктор Алексеевич. Случайной встрече обрадовались оба. Стали вспоминать наше славное село, односельчан по прозвищам, непривычным для городского уха.

Весь троллейбус с кондукторшей повернулся к нам. Вдруг в наш разговор вмешивается один из пассажиров:

– Я родился и жил в этом селе, там ещё клуб был. И помните, как в этом клубе вся сельская молодёжь спектакль ставила. Кто артистом, кто помощником в разных делах. Интересно было! Вот такой концерт получился! – подтвердил знаком руки он. – С трёх сёл приезжали смотреть. А как хлопали! А вас обоих вспомнил: вы там артистами были! Жалко, что был только один спектакль.

А дело было так.

В 50-е годы в нашем селе была школа-семилетка. Это днём. А вечером здесь же была вечерняя школа для работающих взрослых, восьмилетка. Мои мать и отец учились в этой школе вечерами, после работы, и таким образом получили обязательное восьмилетнее образование.

Был колхоз, РЫБКООП, ещё работал рыбозавод. И молодёжи, школьников в селе было много. Развлечений было мало. В основном танцы под баян.

Конечно, процветало пьянство.

Видя такую неблаговидную обстановку, молодая учительница русского языка и литературы собрала комсомольцев и предложила силами молодёжи и школьников поставить спектакль.

Ядром спектакля были мы – необученные, самодеятельные артисты.

Распределили роли. Мне досталась роль мальчишки моего возраста, так что перевоплощаться «по Станиславскому» мне не приходилось. Играй самого себя, да и всё!

Надо сказать, подготовка спектакля сплотила большую часть молодёжи, некоторых сдружила настолько, что они потом создали семьи.

Это и понятно – за совместным делом люди полнее раскрываются, выявляются другие, скрытые черты характера – и хорошие, и плохие.

Правда, было и по-другому – один женатый участник спектакля ушёл от своей жены к новоиспечённой артистке.

Т.е., всего было в ассортименте, как любил говорить мой отец, старейший работник советской торговли.

Репетиции проводились в красном уголке правления колхоза. По всей видимости, парторг колхоза был одним из инициаторов постановки этого спектакля. А может быть, было указание «сверху».

О сюжете спектакля говорить не буду. Ведь не в этом же соль!

Ну, обычная жизненная история одной семьи, где, естественно, существует проблема «отцов и детей». Деталей спектакля не помню, но вспоминается, с каким нетерпением мы, «артисты», ждали очередной репетиции.

Наш режиссёр – молодая учительница, вероятно, уже имела какой-то опыт в этом деле. Поэтому постепенно, от репетиции к репетиции, всё пододвигалось к завершающей стадии.

К этому времени на нашей стороне реки уже стоял клуб, перевезённый с другой, рыбозаводской, стороны.

Я, мальчишка, был очевидцем этого «перевоза» клуба.

Сельсовет нанял бригаду плотников – шабашников со стороны.

Как полагается, им выдали первый аванс, и пока они, шабашники, этот аванс не пропили, к работе, несмотря на угрозы со стороны сельской администрации, так и не приступили.

Гудели всю неделю. Село от них стонало. У них были обычные пьяные выходки, но одну я запомнил особенно чётко. Это был как бы финиш пропития первого аванса – два молодых плотника стали «макать» голову старика-бригадира в загаженную дыру сельской уборной, по культурному – туалета. Ещё через день-два, когда деньги от аванса кончились совсем, бригада шабашников начала, наконец, осмысливать работу и готовиться к предстоящим делам.

Пока часть шабашников ещё отсыпалась, бригадир с другим, относительно трезвым плотником нанесли краской обозначения на части здания, которые будут разбираться, перевозиться на другую сторону реки и вновь собираться. Ну, так, как делают при продаже рубленых домов из брёвен, пластин «на вывоз».

Постепенно вся бригада включилась в работу.

Помеченные пластины, брёвна перевозили на телеге к берегу, грузили на плашкоут, на другой стороне реки плашкоут разгружался на другую телегу, и части клуба перевозились к месту строительства.

Фундамента настоящего не было, так, кирпичные столбики… Для деревянных зданий это, по-видимому, допускается. Основные части здания – стены, полы, стропила крыши – были старые. Но окна, двери, часть пола, сцену сделали вновь из свежего леса. У старого клуба крыша была из досок, новую – покрыли шифером. Тогда этот материал был страшным дефицитом.

За всё время строительства было ещё два-три дополнительных аванса, и вся история с его пропитием повторялась практически с абсолютной точностью. Только бригадира больше не макали в дыру уборной. А, может и макали, не могу вспомнить – столько времени прошло.

Но отчётливо помню, что по окончании стройки, при окончательном расчёте попойка была такая, что чертям было тошно! Петухи в доме, где временно жили шабашники, начали кукарекать с обеда!

Дата спектакля долго согласовывалась с правлением колхоза, сельсоветом. Правление колхоза хотело совместить спектакль с отчётно-перевыборным собранием, а сельсовет – с государственным праздником.

Мы жили в этом селе лет десять, и каждый год было отчётно-перевыборное колхозное собрание, и каждый год был новый, не из нашего села, председатель колхоза.

Председатели, которых не выбирали на второй год, уезжали из села куда-то, а председательский дом оставался пустым. В него-то и въезжал каждый раз новый председатель. Не надо строить новый дом! Удобно! И, главное – экономно! Правда, от этого дела в колхозе год от года шли всё хуже и хуже, пока колхоз окончательно не развалился и окончательно не угробил всё наше замечательное село.

Все, особенно молодёжь, ждали с нетерпение этого собрания, так как в наше, сильно оторванное от цивилизации и технического прогресса село по этому случаю привозили кино. Его показывали на улице, бесплатно.

Всё же победила советская власть – сельсовет дал добро поставить спектакль в майские праздники.

Повесили объявление на магазине, в центре села. Дали задание развозчику хлеба Джингурбаю сообщить о спектакле в соседние, близлежащие сёла, куда он, Джингурбай, ежедневно возил хлеб на арбе, т.к. пекарня была только в нашем селе.

Спектакль давали в новом клубе.

В фойе (даже такие слова появились в нашем лексиконе) был организован буфет, в который были завезены дефицитные в то время продукты: шоколадные конфеты в коробках («Драже-грильяж в шоколаде» – так было написано на коробках), ириски «Золотой ключик», пастилу и даже пиво в бутылках. И были сделаны бутерброды.

Мне особенно запомнились бутерброды – в городской булке делался широкий надрез и в него вкладывался кусочек настоящего, с дырками-ноздрями сыра или кусочек копчёной колбасы, нарезанной сильно наискось.

Был ещё сладкий чай, как в школе.

В фойе была ещё одна комната, куда я часто по вечерам наведывался, – это бильярдная. Там много курили, и воздух был там такой, что хоть топор вешай! Лузы были сильно разбиты и поэтому забивались самые «невозможные шары». В этот день, как и всегда, бильярдная была открыта.

В организации постановки спектакля было много вспомогательной, но совершенно необходимой работы: это подготовка самой сцены и её освещение; организация кулис; суфлёрского места, где суфлером была сама учительница-режиссёр; подготовка зрительного зала; противопожарные дела и прочее.

В этой работе участвовали и мои друзья – Юрка и Толька, так как в самом спектакле им не досталось ролей. Я такими работами не занимался, потому что был в основном составе «труппы» и был занят во многих сценах этого спектакля в качестве «артиста».

Из комсомольцев, не занятых в самом спектакле, был организован отряд типа «дружинников».

Таким образом, почти вся молодёжь села была задействована на спектакль. Народ, зрители, начал собираться за час-два до начала.

Первыми пришли старушки. Некоторые принесли с собой скамеечки, табуретки на случай, если сидячих мест не хватит.

Ровно в семь часов вечера был открыт занавес.

На сцене, в импровизированной комнате городской квартиры, появился я и сказал самые первые слова в спектакле: «Корабли вышли за мол…»

Театральный процесс пошёл!

Было два акта. После первого зрительный зал разразился бурными и продолжительными, на самом деле, аплодисментами. Мы, артисты, выходили «на поклон» несколько раз.

В перерыве часть зрителей вышла на улицу, а некоторые, в основном мужики и мальчишки, ломанулись в буфет.

В пять минут весь запас бутербродов и пива был сметён. По тому времени эти бутерброды мне казались чем-то необыкновенным. Хотя мы, жители рыбацкого села, ели паюсную чёрную икру вместо хлеба и эта икра у нас была в печёнках. А это – городская булка, и в ней целый аппетитный кусок копчёной колбасы или настоящего, с дырками, сыра! Вкуснотища! Вы меня извините!

Второй акт начался с небольшой задержкой, так как один из взрослых артистов перебрал пива и застрял в буфете, но его вовремя отловили, так что он не успел дойти до «кондиции», и спектакль общими усилиями был спасён.

Зрители этой заминки даже и не заметили.

После окончания спектакля «на поклон» под бурные аплодисменты вышла и главный и единственный режиссёр и постановщик спектакля – наша молоденькая учительница.

Наш единственный спектакль, который нам не суждено было повторить, закончился полным триумфом. Гордость переполняла наши молодые сердца. Мы, «актёры», строили радужные планы на будущее. Увы, многим из них не суждено было сбыться.

Через много лет, при встречах с односельчанами, мы с гордостью вспоминаем наш удивительный спектакль в нашем замечательном селе.

P/S: А та молоденькая учительница-режиссёр нашего спектакля вскоре вышла замуж за одного из «артистов» этого спектакля, кстати, за сына одного из очередных председателей колхоза.

ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ…

Проползал как-то ранним зимним утром в овчинном тулупе по тонкой, прозрачной как стекло, корке льда, стянувшей за одну морозную ночь майну посредине Бахтемира, оставленную вечерним ледоколом.

Я был в гостях у дочери, в селе. Она недавно вышла замуж и добилась распределения после окончания института в сельскую местность с предоставлением жилья, чтобы жить самостоятельно и ни от кого не зависеть.

Гостил субботу и воскресенье, а в понедельник надо успеть на работу в город. Обычно нормальную переправу на алюминиевой шлюпке налаживали часам к девяти. Таких, как я, которым некогда ждать, набралось человек пять.

Первым пополз местный, уже опытный в этом опасном деле. Тонкий лёд заметно прогибался под проползавшем на пузе человеком, но не ломался. На всякий случай, ползущего обвязывали верёвкой. Я тоже пополз. Всё обошлось благополучно.

И мне вспомнилась давняя «ледовая» история, которая произошла в моём, самом лучшем на земле селе Алгара, где прошло всё моё детство.

Дело было так. В наше отдалённое, за пятью паромами от райцентра, село иногда привозили кино. Редко, очень редко, но зато эти фильмы мы смотрели всем селом, потому что других достижений цивилизованного мира мы не видели. Это обстоятельство объединяло сельчан, не в пример городским.

О том, что к нам завтра приезжает кинопередвижка, сообщили утром из района на единственный сельсоветский телефон. Телефон был с ручкой. Если ручку не покрутить, то ничего и не услышишь. Видимо, этой ручкой раскручивался генератор тока, от которого и работал этот допотопный телефон. (Пришла мысль, а что если современные сотовые снабдить этой ручкой вместо подзарядки, тогда застрявши на шестисотом Мерседесе в лесу, можно всегда вызвать автосервис или МЧС, или самого Сергея Шойгу!)

Секретарь сельсовета написала на бумажке название фильма и отдала её мальчишке, случайно пробегавшему мимо сельсовета, наказав при этом пацанёнку:

– Ванёк! Передай дядь Саше, завклубом. Скажи, пусть сегодня напишет два объявления: одно повесим на наш магазин, а втрое отдадим дяде Джингурбаю, пусть прикрепит объявление на свою хлебную повозку. Может, и с других сёл к нам придут кино посмотреть.

Ванька птицей полетел с этой бумажкой в клуб.

После обеда на деревянной стене нашего единственного магазина висело объявление: такого-то числа в 6 часов вечера, в клубе будет демонстрироваться кинофильм «Потомок Мульду».

Такое же бумажное объявление было прибито четырьмя гвоздями через картонные квадратики на фанерный хлебный ящик, установленный на телегу развозчика хлеба Джингурбая, чёрного от природы и вдобавок перекалённого нашим южным, беспощадно жгучим, солнцем старика-казаха.

В нашем селе была изба-читальня, т.е. библиотека, и мы, школьники, всё, что там немногого было про приключения, прочитали. А была там, собственно, одна книжка «Зверобой» Фенимора Купера. Название завтрашнего фильма «Потомок Мульду», говорило само за себя: это будет кино про краснокожих индейцев с перьями на башке, вооружённых луками с ядовитыми стрелами, тамагавками (топорами), будут снимать скальпы и т. п.

Весь день перед вечерним сеансом мы играли в индейцев.

Мы, аборигены, стреляли по местным свиньям и каргам (воронам) из самодельных луков стрелами из камышинок с самодельными наконечниками из металлической ленты, которой обивались упаковочные деревянные ящики.

Кидали складные ножи в старую дверь сарая. Маленьких топориков у нас не было, поэтому обошлись без тамагавков.

Ничего не получилось и со скальпами т.к. не было желающих подставлять свою голову под химический карандаш, которым понарошку обозначалась бы граница скальпа. Таким образом, к просмотру индейского кино мы, мальчишеское племя, основательно подготовились.

Наконец, началась демонстрация фильма в нашем клубе – избе-читальне.

Затрещал кинопроектор передвижки и на экране сразу высветилось название фильма «По тонкому льду». Зал зашумел:

– Что? Другое кино крутить будут? В объявлении написан другой фильм!

Киномеханик на время остановил аппарат, включил свет и спросил:

– Что за шум, товарищи? Кино я вам привёз, то какое и было запланировано. «По тонкому льду» называется. Хороший фильм.

– А у нас на объявлении написано другое кино: «Потомок Мульду», – возразили зрители.

– Я записала название так, как мне передали по телефону, – вмешалась секретарь сельсовета. – Слышимость была плохая, поэтому я, видимо, не докрутила ручку телефона и неточно поняла название фильма.

Зал успокоился ответом сельского начальства. Показ фильма продолжился. А фильм, и правда, оказался неплохим – про шпионов, но без скальпов и тамагавков.

Кстати, в нашей избе-читальне, как оказалось, была и вторая книжка Ф. Купера, «Шпион, или повесть о нейтральной территории».

Так, что большой ошибки в названии кинофильма и не было: так, отдельные буквы поменялись местами…

ПЛОТ

На реке раздался незнакомый мощный гудок. Два колёсных парохода, которые регулярно заходили в наше село, свистели по- другому. Мы, сельские пацаны, по их гудкам точно угадывали название этих привычных нам грузо-пассажирских, с деревянными плицами, судов. А это был даже не гудок, а зычная сирена.

Мы побежали вдоль берега навстречу неизвестному. И тут увидели, как с широкого Кигача в нашу маленькую речку медленно вползает неуклюжее, похожее на чугунный угольный утюг, судно.

Это был буксир, который тащил за собой несколько плотов. От них – и от самого букусира, и от связанных в пучки брёвен – шли большие волны и выплёскивались далеко от берега, спугивая с привычных грязных луж местных чушок (свиней). Волны закачали привязанные к кольям в паре саженей от берега лодки, куласы, баркасы.

Высунутые носом на берег, незакреплённые, лодки обратной волной затащило в речку, к плотам. Мы поймали одну из таких лодок и прицепились за последний пучок плота. Здорово! Мы стали частью плота! Но скоро буксир дал последнюю сирену и встал. Пучки плота разошлись змеёй и заполнили всю речку. Теперь можно было перебежать с одного берега на другой по брёвнам. Вот новая забава!

Оказалось, в этом плоту строительный лес для постройки нового клуба, о котором говорилось на ежегодных колхозных собраниях.

До этого я, мальчишка, думал, что строительный лес – это ровные брусья, аккуратные сухие доски. А здесь куча мокрых брёвен! Как же из него, этого склизкого дерева, можно что-то построить?

Как потом оказалось, этому плоту, этой связке еле держащихся на плаву брёвен, только ещё предстояло превратиться в строительный материал.

На буксире было четыре человека. Это капитан, который внешне ничем не отличался от других членов экипажа. В моём представлении настоящий капитан – это мужественный, обветренный как скалы, мужчина в белом отглаженном кителе, белых начищенных туфлях и в форменной фуражке с золотистой кокардой, а на военных кораблях и с кортиком! А капитан буксира был в поношенных, мятых брюках, в старых шлёпанцах со смятыми задниками, в застиранной рубашке навыпуск с закатанными на разную высоту рукавами. То, что он здесь старший, можно было понять только по его командам. Несмотря на его неряшливый вид, судовой экипаж чётко выполнял указания капитана.

Другой был боцманом – он занимался якорями, канатами, верёвками, спустил на берег деревянный красного цвета трап. И ещё при этом страшно матерился. Он вообще был похож на пирата: был в рваной тельняшке, и на поясе у него болтался короткий нож в самодельных кожаных ножнах

Третий вылез из машинного отделения. Это был моторист-дизелист, «нижняя команда», если говорить по-флотски. Он был в промасленых штанах, весь потный и без майки. От него пахло машинным маслом и луком.

А четвёртым был наш Николай Фёдорович, снабженец из рыбкоопа, Васькин отец. В соломенной шляпе, в пиджаке, штанах, подвёрнутых до колен, в сандалиях на босу ногу и с чёрной папкой под мышкой он с важным видом сошёл на берег и сказал встречавшему его рыбкооповскому начальству

– Вот, притащил!.. Все фонды выбрал! Готового строительного леса всё же не удалось выбить, поэтому дали в плоту. Деваться было некуда, а то клуб ещё лет десять будем достраивать!.. Главное, лес теперь у нас есть! Вот он! А из него чего хочешь можно выпилить. Шабашники это умеют хорошо делать!

– Правильно сделал, Фёдорыч! Без леса нам каюк! Шабашникам чуть приплатим, а они всё сделают как надо. Завтра начнём вытаскивать плот на берег, с колхозом я уже договорился – дадут гусеничный трактор ДТ-54

Они же заинтересованы- ведь клуб-то в их подчинении! Да и клуб позарез нужен всем! Даже отчётно-перевыборное собрание провести негде!.. А ёлки?.. А кино?.. Всё опять в этой избе-читальне, где два человека еле расходятся?.. Нет, пора с этим кончать!.. Ты всё правильно сделал, Николай Фёдорыч! -ободрил снабженца председатель рыбкоопа, фронтовик, встречавший вместе со всеми плот. Он тоже хотел-бы получить готовый, сухой стройматериал, но город на это отвечал только обещаниями.– Всё правильно!.. Молодец! – повторил он, тепло пожав двумя руками, по-казахски, руку Николая Фёдоровича.

До самого вечера пацанва бегала по плоту и вдоль, и поперёк! Да и взрослые, увидев как мальчишки бесятся на плоту, переходили речку по брёвнам. Не ходить же, в самом деле, к паромщику дедушке Утеню, да и ещё и деньги платить за перевоз! Здесь всё бесплатно и, главное, быстро!

На следующий день, с утра началась работа!.. Начали с последнего пучка плота. Мужики отцепили его общей связки, перерубили проволоку-шестёрку, которой были связаны в пучок брёвна, и начали подталкивать баграми с лодки отделившиеся брёвна к берегу. Здесь уже подключался трактор ДТ-54, который выволакивал брёвна подальше от берега. Всё это укладывалось в штабель на подтаварник (мелкое, корткое брёвнышко) для просушки.

Эта работа продолжалась в течение нескольких дней. В конце рабочего дня несколько брёвен из пучка оставались у берега не вытащенными, т.к. тракториста после обеда перебрасывали на какую-то всегда срочную, всегда неотложную работу в колхозе. Трактор-то на всё село был один! Но зато у нас, пацанов, появлялось дополнительное развлечение.

Мы сталкивали эти, оставшиеся не убранными, брёвна обратно в реку и ну на них кататься!.. Склизкие, местами без коры, они неуправляемо вертелись под нашими босыми ногами и, чаще всего, сбрасывали нас в воду

Но нам было весело, забавно от таких запрещённых игр!.. Потом ставили друг за дружкой несколько брёвен поперёк реки и устраивали соревнование: кто быстрее перебежит с берега на берег по этому вёрткому плавучему мостику и не искупается! Сколько было синяков и ссадин! Сколько оборвано ногтей на наших, всегда в цыпках, ногах! Но эти изъяны на организме выявлялись только дома! А тогда, на брёвнах, нам было очень весело! Ничего не чувствуешь, кроме азарта соревнования! Всё же какое хорошее дело придумали люди!.. Плот!.. Простейшее плавучее сооружение из кусков дерева!.. Видимо, те, кто это изобретал это ещё в Оные времена, не думал, что это будет и прекрасной, бесплатной забавой для мальчишек всего мира!

Через пару недель весь плот был вытащен на берег. Все брёвна лежали на подкладках-подтоварниках, сушились. В речке не осталось ни одного бревна.

Временная переправа закончилась. Снова всем понадобился дедушка Утень. Закончились и наши опасные аттракционы с брёвнами на воде. Но мы, неугомонное мальчишеское племя не унывали. Да и взрослые скоро дали нам новое необычное задание: обдирать кору с брёвен. С помощью топора или просто куска железки с мокрого дерева кора легко снималась.

Из внутренней (лубяной) части коры лиственных деревьев мы научились драть лыко. Особенно хорошее светло-жёлтого цвета лыко было у липы. Всё это- и кору и лыко- мы утаскивали на свои дворы. Лыка раздирали на узкие полоски-ленточки: получались отличные мочалки. Этих мочалок мы заготовили на несколько лет вперёд. Мойся-не хочу!

А взрослые, уже за какие-то деньги, плели рогожные кули для упаковки воблы. Лучшей тары для вяленой воблы ещё не придумано!

А просто кора сушилась на солнце – это дополнительное топливо в нашем безлесом краю. И ещё из коры некоторые бедные рыбаки делали балберы (балберки) – поплавки для рыболовных сетей.

Скоро в нашем селе появились шабашники. Они все были не местными, из какого-то другого села. Но они уже работали в нашем селе-перевозили старый клуб с «рыбзаводской» стороны на нашу, «сельсоветскую». Но, поскольку на достройку клуба не хватало нового лесоматериала, работы были свёрнуты года на два. Я был очевидцем этого «перевоза» клуба.

Как полагается, им, бригаде плотников-шабашников, выдали первый аванс. Эта бригада пока не пропила этот аванс к работе, несмотря на угрозы сельской администрации, так и не приступила. Гудели всю неделю. Село от них стонало. У них были обычные пьяные выходки физически здоровых, изрядно выпивших мужиков, но одну я запомнил особенно чётко. Это был как-бы финиш пропития первого аванса: два молодых плотника стали «макать» лысую голову старика бригадира в загаженную дыру сельской уборной (по-культурному, на городской манер-туалета).

Ещё через день-два, когда деньги от аванса кончились совсем, бригада шабашников начала наконец осмысливать работу и готовиться к предстоящим делам.

Пока часть шабашников ещё отсыпалась, бригадир с другим, относительно трезвым плотником, нанесли краской-суриком обозначения на части здания, которые будут разбираться, перевозится на другую сторону реки и вновь собираться. Ну, как это делают при продаже рубленных бревенчатых, пластинных домов на «вывоз.»

Помеченные пластины, брёвна перевозили на телеге с лошадью к берегу, грузили на плашкоут (плоскодонное судно). На другой стороне реки плашкоут разгружался на другую телегу и части клуба перевозились к месту строительства.

Фундамента настоящего не было – так, кирпичные столбики. Для деревянных зданий это, по-видимому, допускается.

Основные части здания-стены, стропила крыши-были старыми. Но полы, потолки, сцену, окна, двери надо было делать из нового тёса. А его не было, поэтому стройка заморозилась, пока не привели плот.

Второе «пришествие» шабашников было похоже, как капли воды, на первое. Всё опять началось с аванса. Только бригадира больше не «макали» в дыру уборной… А, может, и макали?.. Не могу вспомнить-столько времени прошло!..

Как и в тот раз, бригадир, пока его бригада отсыпалась после гудежа, с относительно трезвым напарником начали отбирать уже подсохшие, готовые к обработке брёвна, помечая их торцы суриком.

Постепенно и вся, хорошо отдохнувшая перед трудной работой, бригада включилась в работу.

А это была и в самом деле тяжёлая работа!.. Надо было из сырых брёвен, которые были в плоту, выпилить брусья, доски для завершения строительства клуба. И всё это надо сделать вручную, т.к. лесопильного цеха в нашем селе не было. Не было таких цехов и в близлежащих сёлах.

Делалось это примерно так. Строились высокие козлы с двумя широкими досками наверху. Годное к распиловке бревно затаскивалось наверх и укладывалось между верхними досками. Всё! Лесопильное устройство готово! Инструмент для распиловки – это длинная продольная двухручная пила, только ручки у этой пилы большие, под две руки, и повёрнуты поперёк плоскости пилы. Один плотник, верхний, стоит на верху козла, раскорячив ноги над бревном, а нижний стоит под козлами, на земле. И началась адская работа!

Верхнему тяжелее работать, т.к. вес его тела не помогает таскать пилу! А нижнему, в этом отношении легче, но он, нижний, зато весь в опилках! Этот способ давным-давно отработан и лучшего в этих условия не придумаешь!

Дело наладилось. Появились брусья, рейки, доски разного размера и горбыль.

На простых приспособлениях, опять же вручную, нехитрым, но хорошо заточенным, отлаженным плотницким и столярным инструментом бригада делала всё необходимое: «вязала» оконные рамы, двери, настилала новые полы, «подшивала» новым тёсом потолки. В зрительном зале плотники сделали красивую сцену! Всё из новых досок!.. Из плота!.. Крышу клуба покрыли шифером. Тут уж Николай Фёдорыч расстарался и город таки дал фондовый, строго контролируемый, материал на крышу!

А как же? Не на свою же избу просил, а на общее, можно сказать, государственное дело!

Хороший получился клуб! Здесь был большой зал для просмотра кинофильмов, проведения всяких собраний, торжеств. Было просторное фойе, бильярдная (даже такие слова появились в нашем лексиконе!) и, конечно, буфет.

Скоро силами художественной самодеятельности села в новом клубе был поставлен спектакль из двух отделений.

Народ пришёл со всех ближайших сёл. Но вместительный зал принял всех!

Отличный получился праздник! Всенародный!.. Ведь его так долго ждали!

И это всё благодаря труду простых советских людей, которые в труднейшее послевоенное время, в условиях разрухи и полнейшего дефицита во всём, превратили плот – это плавучее сооружение из спиленных на корню деревьев – в строительный материал и построили долгожданный центр культуры, отдыха и развлечений.

МОСТ ЧЕРЕЗ МОГУТУ

«Переправа, переправа!

Берег левый, берег правый…

Бой идёт святой и правый,

Смертный бой не ради славы —

Ради жизни на Земле.»

А. Твардовский

От нашего села до райцентра было всего 35 километров. Но это сплошное бездорожье или, в лучшем случае, грунтовые дороги. Асфальта – ноль. И пять паромов. Поездка в райцентр на автомашине занимала часов пять-шесть. В ненастную погоду, когда грязи по колено, когда машину с цепями на колёсах разворачивает поперёк дороги и свозит в кювет, продолжительность поездки значительно увеличивалась. Зимой, в хороший мороз, но без снега, поездка сокращалась до двух-трёх часов, т.к. переезжали речки по льду. На лошадях, на рессорке, этот путь был ещё дольше. Налицо одна из двух вечных проблем России – дороги.

Да ещё и само село разделялось судоходной довольно широкой рекой. Здесь был паром для людей – большая вёсельная лодка со скамьями по бортам. Неизменным паромщиком был старик Утень – важная должность. От него зависела, как минимум, половина села.

Если дул сильный ветер, когда на реке разыгрывались нешуточные волны, дедушка Утень никого, в т.ч. школьников, не перевозил. Вот – то радости было этим ученикам! Дополнительные каникулы!

Вверх по течению реки, на окраине села был брод. Здесь бабы переходили реку бродом, задрав подолы выше колен. Маленьким ребятишкам было и по пупок, и по шейку. В этом месте, в малую воду, переезжали реку рессорки, арбы, телеги в лошадиной упряжке, колёсный трактор «Беларусь», гусеничный трактор ДТ-54 и единственная бортовая автомашина ГА3—51. Брод был отмечен колышками – вехами. Иногда вехи уносило течением или пацаны их выдёргивали. Тогда при переправе транспорт, люди попадали в ямины. Транспорт глохнул, а бабам приходилось купаться против своей воли. В жаркую погоду это даже приятно, а под осень?.. Брр!!!

Однажды вечером, после работы, отец подозвал меня:

– Сынок, надо сделать макет моста через Могуту. Опорами моста будут большие клетки из брёвен. Клетки – примерно такие, какие мы складываем из поленьев дров при просушке. Настил моста будет из толстых досок. По краям настила – толстые брёвна, чтобы автомашина или трактор не свалились с моста. Ширина моста – под одну машину. Для макета возьми упаковочные ящики. Надо всё сделать до завтрашнего вечера.

Могута – это маленькая проточная речка перед нашим селом. Она отделяла наше село от грейдера – основной грунтовой дороги в райцентр и на Казахстан.

Ни чертежей, ни рисунков не было. Так – на словах. Пока ещё было светло, я разобрал несколько упаковочных ящиков, выбрал подходящие рейки, бруски, дощечки. В работу подключились мои неизменные друзья – Юрка и Толька. Они клещами вытаскивали гвозди, а потом выпрямляли их молотком на обухе топора.

Эта работа им была хорошо знакома по предыдущим нашим постройкам- самоделкам. Стемнело, во дворе уже ничего толком не видно. Надо спать.

За ночь вся конструкция моста созрела в моей голове. Спозаранку начал строительство макета. Скоро к этому подключились и мои друзья. В обед пришёл отец, посмотрел постройку. В основном одобрил, показал, что надо изменить и подправить. К вечеру макет был готов. Длиной он был метра два. Нашли игрушечную грузовую машинку и поставили на макет моста. Прокатили её за верёвочку через весь мост. Потом по этому мосту сам перебежал мой маленький кутёнок Дружок. Юрке и Тольке эта выходка кутёнка понравилась, и они стали силком толкать Дружка через мост. Через несколько кругов Дружок устал и сбежал в свою конуру.

Отец одобрил всю постройку. На следующее утро он это изделие отнёс в контору, на совещание по строительству моста. Я там не был, но, видимо, макет был одобрен и через несколько дней началось строительство моста через Могуту.

Это была народная стройка! Использовались, в основном, бросовые, никуда не годные материалы. Ни куля цемента, ни одной покупной железяки. Только проволочные гвозди были из магазина. Шпигорники – четырёхгранные кованые гвозди, скобы – «карги», как их звали на селе, брали с ликвидированного рыбозавода. Пошли в дело и старые обручи от бочек. Ими, как металлическими пластинами, скрепляли отдельные части моста.

В описываемый период был ликвидирован наш рыбозавод. Я, пацан, видел как происходила «ликвидация»: буксир зацепил тросом – «геркулесом» навес рыбоприёмного пункта, потащил за собой и всё свалил в реку. То же самое было сделано с другими деревянными постройками на берегу рыбозавода. В основном, весь материал был растащен. Но часть рыбозаводских построек попала и на этот мост, в т.ч. «карги», шпигорники, просоленные балки, брусья, брёвна, пластины, доски, металлолом.

Клетки опор собирали прямо в воде, у берега. Как только клеть начинала садиться на дно, её отодвигали в глубь реки. Постепенно клеть вставала на своё, «проектное», место, хотя никакого проекта и в помине не было. Был только макет и руководители работ – мой отец и дядя Лёня, оба фронтовики. Видимо, они видели, как строили такие переправы на дорогах войны.

Чтобы клеть не всплывала, в её середину навалили всякий тяжёлый хлам, землю.

Так, за несколько суббот и воскресений, были выставлены все опоры моста. Всё остальное было проще. Работа уже велась над водой, в «сухе».

Когда шла работа по возведению опор моста, нам, ребятишкам, работы не было. Мы на всё смотрели с берега и купались рядом весь божий день, до посинения. Но когда начали делать настил, тут и нам нашлась работа: подносить гвозди, шпигорники, «карги», обеспечивать водой и чаем взрослых. Когда настил был доведён до середины реки, самой глубокой её части, мы начали нырять с ещё недостроенного моста. Клёво!

Наконец все работы были завершены. Надо теперь испытать мост! Первым повёл машину ГА3—51 Кабалак, шофёр ещё с фронта, как и мой отец. Сначала провёл на малой скорости пустую машину. Потом в неё нагрузили тонны три груза. Повторно провёл уже гружёную машину через новый мост мой отец. Всё без сучка и задоринки!

Новый мост испытания выдержал с честью!

К этому времени закипела уха в большом котле на костре у нового моста. Рыбу поймали сеткой здесь же, в Могуте.

Состоялся небольшой митинг по случаю пуска в эксплуатацию нового моста. Выступали руководители села, производители работ, сельчане. Ребятишкам слова не дали. Да мы и не просились выступать. Нам и так было хорошо на новой стройке. И отдыхали сверх всякой меры, и помогали в меру своих сил в строительстве!

За праздничной ухой ещё много говорили про новый мост и о будущих новостройках.

Всё же хорошее это дело – коллективный труд на общее благо!

ТУзик-104

Нашёл в «Пионерской правде» статью о том, как самому сделать лодку из одного обычного фанерного листа. Удивительно, но по этой статье получалось, что квадрат фанеры размером полтора на полтора метра и толщиной всего три миллиметра может выдержать на плаву взрослого человека!

Я тогда учился в пятом классе, физику мы ещё не проходили, и мне это было не очень понятно – как такой лёгкий небольшой лист фанеры может держать на воде такой груз? Вот если плот из брёвен, деревяшек – это понятно, т.к. само дерево плавает. И дерева много. Но даже маленький плот три мужика не поднимут! А здесь лист фанеры! Пацан один унесёт! Но всё начал делать по чертежу. Из небольшого куска дерева сделал форштевень – нос лодки. Отец достал лист фанеры. Тогда это был дефицит.

Выкройка корпуса лодки была несложной, за исключением выреза под форштевень. В этом месте фанера должна круто изогнуться, почти сложиться пополам. Чтобы фанера в этом «крутом» месте не лопнула, пришлось это место сильно промачивать водой. Сначала полностью прибил гвоздями фанеру к одной стороне форштевня. Другую сторону прибивал постепенно, с отдыхом, плавно увеличивая изгиб. Понадобилось дополнительно промачивать место возможной трещины.

Наконец эта труднейшая операция закончилась. Всё получилось. Сразу обрисовались контуры лодки. Корму лодки – транец и средний шпангоут сделал из широких досок. Транец и этот шпангоут сверху накрывались куском широкой доски – сиденьем. Не терпелось быстрее сколотить лодку и пуститься в плавание. Но не так всё быстро делается, как сказывается! Требовалось места соединения фанеры с деревянными деталями предварительно обработать смолой или, на худой конец, олифой. Всё это должно просохнуть не меньше суток.

После сборки лодки её всю надо было со всех сторон покрыть олифой в два слоя, прошпаклевать места, где нужна водонепроницаемость, а потом покрасить масляной краской. Вся эта сложная и длительная технология нужна для предохранения лодки от гниения, поскольку это изделие работает в воде. В завершение работы на бортах лодки написал название судна «ТУзик -104». Почему такое необычное название? Назвал бы «Соколёнок», «Сопа», «Вобла», «Сазан» и др. А дело вот в чём. Тогда, в послевоенные годы, впервые стали летать советские реактивные пассажирские самолёты ТУ-104.

Ну, ради смеха, своё неказистое судёнышко, размером с большую собаку, со скоростью черепахи, назвал именем скоростного лайнера с реактивной тягой. В то время, когда я строил «ТУзика», в нашем селе основным видом транспорта была телега, потом – военная полуторка, а уже затем грузовая автомашина ГАЗ-51. Живьём самолёт мы, пацаны, родившиеся в годы войны, видели только биплан – крылья в два яруса – «Кукурузник». А самолёт ТУ- 104 видели только на картинке.

Наконец все работы были закончены. Мы, втроём, с моими друзьями «не разлей вода», Юркой и Толькой отнесли изделие на речку. Столкнули на воду. Испытания начали около берега. Я сел в лодку первым. Держит. Затем ко мне присоединился Юрка. Держит! Потом залез в лодку и Толька. Держит! Держит троих пацанов – подростков!!!

Выплыли на середину речки и стали с «ТУзика» нырять, брызгаться. И. конечно, вскоре залили лодку водой по самые уши. Но, поскольку кормовая часть лодки, под сидением, была герметичной, то лодка не тонула, была как поплавок. Подвели лодку к берегу, перевернули, вылили воду и опять начали баловаться на ялике допоздна, пока не замёрзли.

Вечером, на другой стороне реки, к берегу подошёл мой отец: – Сынок, перевези меня на ту сторону, а то до парома идти далеко. Заодно испробую твою посудину.

Я усадил отца на корму «ТУзика» и поплыл рядом, как лягушка. Отец осторожно грёб веслом сидя. Если встать во весь рост, то «ТУзик» перевернётся. Это мы уже испытали. Так он потихонечку переправился через реку, не замочив ни штанов, ни шляпы.