Читать онлайн Сибирские купцы. Торговля в Евразии раннего Нового времени

Их [мероприятий, осуществлявшихся при первых Романовых] радикализм, ширина и объем действительно захватывали все внимание наблюдателя общественной жизни половины XVII века и заставляли думать, что все постановления страны в это время были направлены на коммерцию и торги.

П. П. Смирнов. Экономическая политика 105

Поскольку политику из политэкономии не выкинешь, эта глава рассмотрит подход государства к коммерции и покажет, что Московское государство сознательно продвигало торговлю. Возможно, оно делало это не теми способами, которые считаются эффективными в наше время; возможно, эти способы не были лучшими среди современных ему государств; но оно поступало именно так, в соответствии со своим пониманием. Его методы не отличались принципиально от методов других государств и империй раннего Нового времени. Эта глава рассматривает важные государственные учреждения, формировавшие торговый климат в России: общую стратегию, таможни, купеческие корпорации и государственные монополии. Купеческие корпорации и государственные монополии были способами, при помощи которых государство не только регулировало экономику, но и непосредственно в ней участвовало. Прежде чем мы перейдем к коммерческому пейзажу Московии, мы посвятим несколько страниц тому, чтобы поместить Киевскую Русь и Московию раннего Нового времени в соответствующие им контексты. Это позволит нам наглядно показать, что Московия была не столь изолированной и не столь изоляционистской, как ее иногда изображают; она имела больше общего с другими государствами раннего Нового времени, чем принято считать.

УХОД ОТ ДИХОТОМИИ «ВОСТОК – ЗАПАД»

«Россия – Запад» – эта дихотомия существует уже давно. Бесконечная метафизическая и психологическая дискуссия вокруг вопроса об отношении России к Европе привела к тому, что никто не обращает внимания, что первая просьба Ивана IV к Англии о военной помощи была связана с татарским нападением106. Другими словами, зацикленность на оспариваемой европейской идентичности России – «невразумительная и бесполезная дихотомия Восток/Запад», как сказала Валери Кивельсон107, – затенила тот факт, что Россия долго находилась в геополитическом контексте, ориентировавшем ее и в других направлениях. У нее были грозные соседи к югу, востоку, западу и северу, поэтому динамика раннего Нового времени никогда не сводилась к вопросу о России и Западе.

Экономические связи никогда не позволяли славянским княжествам на восточном краю Европы оказаться в полной изоляции от западных соседей. Московские экономические связи с Западной Европой по Балтийскому морю и через западные границы, пусть они тонки как паутина, все равно могут быть прослежены до древних времен. В Каролингскую эпоху Русь была главной артерией, по которой Европы достигали меха и товары с Востока, проходившие через Каспийское и Черное моря108. Начиная с IX века основатели-викинги перевозили звонкую монету и товары по речным артериям между Константинополем, который славянские источники называли Царьградом, и Скандинавией109. Новгород стал оживленным средневековым рынком, который часто посещали купцы из Европы и из таких далеких краев, как Центральная Азия. Впрочем, его связи с миром пострадали, когда в конце XV века (в 1494 году) великий князь Иван III изгнал из Новгорода надменных купцов Ганзейского союза110. Кроме Балтийских ворот, издавна существовал сухопутный путь через польские и немецкие земли. В 1489 году купец Демьян Фрязин пересек Литву с ценным жемчугом и восточными коврами111. Хотя эти сухопутные пути слабо задокументированы, есть версия, что наибольшая часть торговли шла по ним в силу отсутствия таможенного регулирования112. (Важным торговым пунктом было Черное море, но мы пока не будем говорить о южном направлении.)

В действительности Россия никогда не оставалась наедине с Западом. И дело не только в этом. Культурно-исторический переход, в рамках которого Россия признала свою отсталость от Европы, привел к утрате знания об этих связях. Когда первые европейские картографы приехали в Московию, желая картографировать весь мир, начался процесс утраты былых знаний. В то самое время, когда московиты вновь сообщали западноевропейским картографам о существовании Аральского моря, они умудрились «забыть», что Азию от Северной Америки отделяет водное пространство113. Юрий Крижанич, хорватский священник, сосланный в Тобольск в середине XVII века, сообщил, что «было и другое сомнение: соединено ли Ледовитое море с Восточным океаном, омывающим с востока Сибирь… Сомнение это в самое последнее время было разрешено воинами Ленской и Нерчинской областей: они… прошли всю эту страну до самого океана и утверждают, что к востоку нет никакой твердой земли и что сказанные моря ничем друг от друга не отделены, но что Сибирь, Даурия, Никания и Китай (или Сина) с востока омываются одним сплошным океаном»114. Но прошло полвека, и датчанину Витусу Берингу было поручено определить, соединяются ли Азия и Северная Америка. Известие о том, что русский Семен Дежнев в ходе экспедиции, профинансированной русским купцом Василием Гусельниковым, обогнул северо-восточный берег Евразии в 1648 году, было «вновь обнаружено» Миллером в Якутском архиве в 1736 году115.

Попытки оспорить приговор «отсталости» и «нормализовать» русскую историю в сравнении с западными традициями восходят к западникам XIX века. В 1952 году Роберт Уильямс Дэвис утверждал, что своим экономическим развитием Киевская Русь в XII веке превосходила многие европейские страны, в том числе Францию и Англию116. «Сравнительный анализ традиционно не был благосклонен к русской истории», проницательно и с юмором заметила Валери Кивельсон, в то время как аргументы в пользу характеристики русской политической культуры как менее самодержавной и более склонной к консенсусу встречали враждебное отрицание117. Имплицитно или эксплицитно, но по сравнению с Англией и Голландской республикой раннего Нового времени Россия была безнадежно отсталой страной. И даже тот факт, что ученые утверждают исключительность Англии и Нидерландов как двух экстраординарных коммерческих центров силы в раннее Новое время, мало повлиял на убеждение, что экономика и культура России были отсталыми118. Далее мы поместим Московию в глобальный контекст, схематично перечислив ее известные связи с более широким миром.

ПЕРЕСМОТР МЕСТА РУСИ В МИРЕ

Торговля как средство получения прибыли и регулирование торговли восходят в русской традиции к древним временам. Скандинавы, путешествовавшие на дальние расстояния в поисках возможностей, основали династию Рюриковичей, которая правила Россией чуть больше шестисот лет. Новгород и Киев возникли как торговые города, принимающие участие в торговле на Шелковом пути и продающие продукты европейских лесов, они поддерживали связь с немецкими торговцами тканью и космополитическим Константинополем и в соответствии с этим регулировали торговлю119. Князь Юрий Долгорукий (1099–1157) заслужил свое прозвище многочисленностью налогов, которые ему удавалось собрать. Вспомним знаменитую историю из Повести временных лет о великом князе Владимире, который, рассматривая вопрос о введении монотеизма в своем государстве, отправил послов во всех направлениях, чтобы узнать о религиях своих соседей. Славянские княжества воевали и торговали с Булгарским царством, основанным на Волге в X веке120.

Политические связи шли рука об руку с экономическими. Средневековые князья Рюриковичи часто заключали браки между своими детьми и западными принцами и принцессами. Христиан Раффенсбергер показал, что более трех четвертей (77%) из пятидесяти двух известных династических браков были со странами к западу от Руси121. В XI веке Владимир Мономах женился на дочери Гарольда, последнего англосаксонского короля Англии122. Даниил, князь Галицко-Волынский (1201–1264), стремясь создать противовес монгольской власти, пытался заключить брачные союзы между своими детьми и правящими династиями Венгрии, Австрии и Литвы. Кроме того, он установил тесные связи с папским престолом. Дальние связи существовали и в других славянских княжествах региона. В 1269 году Новгород заключил договоры с Готландом, Любеком, Ригой и другими немецкими городами, установив правила, регулировавшие посещение Новгорода иностранными купцами123.

Крепкие дипломатические и торговые связи Киевской Руси с большим миром заставили историка Василия Осиповича Ключевского назвать ее «торговым государством», а «Русскую правду» – сводом законов торговой столицы124. Хотя то, в какой степени Москва была исторической наследницей Киева, вопрос дискуссионный, но для наших целей эти экономические связи весьма важны. В период раздробленности (с XI по XIV век) русские княжества, находившиеся на севере, шли киевским путем. Клирики регулярно курсировали между Москвой, Грецией и Стамбулом, и их заботы простирались как на церковные, так и на коммерческие вопросы. Связи со Стамбулом были лишь самым очевидным примером того, как Москва присвоила исторические связи древней Киевской Руси.

До того как Москва стала повелительницей славянских княжеств Европейской равнины, ее торговля была подобна торговле соседних княжеств, таких как Тверское или Рязанское, и была не столь масштабной, как новгородская или казанская. Мы мало знаем о московской экономике в Средние века (XII–XV века). Марко Поло, никогда не ездивший на Русь, утверждал, что «страна эта не торговая»125. Кости верблюдов в раскопках X века в окрестностях Киева подтверждают связи с Востоком, существовавшие за несколько веков до приключений Марко Поло. Датировка кладов арабских монет в Балтийском регионе позволяет предположить, что в XI веке восточная торговля прервалась, но в 1245 году папский легат Плано Карпини встретил русских купцов в Ургенче. И как бы невероятно это ни казалось, принимая во внимание трудности, с которыми Россия сталкивалась вплоть до конца XVIII века, стремясь укрепить свою гегемонию в Поволжье, но уже в X веке арабский писатель Ибн Хаукаль называл Волгу русской рекой, так много он видел там русских купцов126. Понятие о Китае, пусть и непрямое, существовало уже по крайней мере в XIII веке – об этом свидетельствует то, что русские называли Пекин Камбалыком (Ханбалыком) – таково было название столицы Китая в Монгольскую эпоху127. Дженет Мартин сообщает нам, что монгольское завоевание помогло интегрировать Москву в более оживленную торговую сеть на юге128. Дональд Островский, вопреки словам Марко Поло, утверждал, что Pax Mongolica облегчил торговлю, чем воспользовались смекалистые московиты, к концу XIII века ставшие кредиторами богатой Византии129. Следуя традициям своего «долгорукого» предка, Иван I (1288–1340) заработал свое прозвище Калита («денежный мешок») благодаря тому успеху, с которым он зарабатывал деньги, будучи держателем монгольского ярлыка (дозволения собирать дань для монгольского хана). Летопись конца XIV века описывает Москву как город, полный богатства и славы130.

ТОРГОВЛЯ – СРЕДОТОЧИЕ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА

Торговля играла важнейшую роль для Российского государства еще до появления англичан в XVI веке, чему мало уделяли внимания историки, сосредоточившиеся в первую очередь на политической культуре и долго дискутировавшие о ее природе. Но если обратить внимание на торговлю, ее важность для государства сразу становится ясна131. Завоевание Русского Севера было вызвано желанием Москвы присвоить доходы Новгорода от торговли пушниной132. Коммерческие интересы играли важную роль в отношениях с Казанью при Василии III, как и в большинстве войн, которые вела Москва. Торговля была частью жизни до и после монгольского ига. Москва, как и Киевская Русь прежде, заботилась о поддержании отношений с югом. Она должна была это делать: Средиземное море, доступ к которому пролегал через Черное море, издавна было средоточием политики, а также религиозной, культурной, экономической и технологической гегемонии. Московия участвовала в северо-западной торговле, направленной к Балтийскому морю, и в южной, направленной к конечной станции Шелкового пути на берегу Черного моря, а позже на Волге.

Завоевание Константинополя, произошедшее в 1453 году, стало потрясением для христианского мира, но при этом повысило престиж Московии. После завоевания между Московией и Османской империей завязалась оживленная торговля. Дженет Мартин выявила 220 купцов, ездивших между Московией и османскими владениями с 1488 по 1502 год. Более чем в половине этих случаев купцы везли небольшие грузы, стоившие менее 50 рублей133. Когда Османская империя распространила свое влияние на черноморский регион, Московия обратила свой взор на восток, в Поволжье, с целью развития альтернативных торговых направлений. Она поддерживала торговые (и дипломатические) отношения с восточной соперницей Османской империи – Персией.

С начала XVI века важным событием в Москве стала ярмарка степных лошадей. В 1474 году в Москву из Великой Орды прибыл огромный караван, состоявший из 600 татарских послов и 3200 купцов, которые привели с собой около 40 тысяч лошадей и привезли множество иных товаров134. Китайские товары были найдены в домах русской элиты еще в период до XV века135. Нет конкретных данных о присутствии русских купцов так далеко к востоку в XV веке, но причина этого в большой степени кроется в эффективности существовавших торговых сетей, в которых купцы из Центральной Азии выполняли роль посредников. Евразийская торговля была высокоразвитым миром, в котором товары путешествовали дальше, чем те, кто их вез136. Однако есть данные, что русские купцы в XV веке добирались до Индии.

ПУТЕШЕСТВИЕ АФАНАСИЯ НИКИТИНА В ИНДИЮ

Афанасий Никитин был купцом, которого поиск возможностей для торговли привел в Индию, где он путешествовал между 1466 и 1474 годами. Он описал свое путешествие (1466–1472 или 1468–1474 годы) на юг, в Индию, где он провел почти три года, и назад на Русь. Его записки очень ценны: они позволяют заглянуть в экономический, политический и культурный контекст, в котором жил евразийский купец раннего Нового времени137. Хотя текст Никитина занимает исключительное место среди русских источников XV века, его опыт был, вероятно, не таким исключительным, потому что значительную часть своего путешествия он проделал вместе с другими русскими купцами138. Никитин был родом не из Московии, а из Твери, которая во времена путешествий Никитина была соседним княжеством, одним из нескольких попавших в этот период в зависимость от Москвы. Ярославль был уже поглощен Московией к моменту отъезда Никитина. Ростовский князь продал свои наследственные права московскому в 1474 году. В 1478 году Москва военным путем захватила Новгород; суверенный великий князь Михаил Тверской отправил свои войска для участия в этом походе, хотя вместе с этим он пытался защитить свою независимость, укрепляя отношения с Литвой. Тверь была захвачена в 1485 году, примерно через десять лет после смерти Никитина.

На путешествие Никитина повлияли политическая нестабильность и беспорядки в странах, через которые он проезжал. Он добрался до Индии не потому, что первоначально это планировал, а потому, что ему не было позволено вернуться на Русь после того, как его взяли в плен и отвезли к султану, правившему в Южном Поволжье. Как типичный путешественник раннего Нового времени, Никитин, глядя вокруг себя практичным взглядом купца, назвал расстояния между городами, товары, которые можно найти на различных рынках, и величину таможенных пошлин. Никитин ведет себя как посол раннего Нового времени, которому обычно поручалось сообщить о потенциальных возможностях соседних стран, и описывает проявления военной силы; будучи сыном эпохи, когда вопросы ранга и протокола играли важнейшую роль в культуре, он описывает ритуалы. Кроме того, он высказывается по поводу еды и культуры. Назвав веру в Будду и повсеместный запрет на употребление в пищу говядины объединяющими чертами индуизма, Никитин вместе с тем был зачарован разнообразием индийских вер и обычаев.

Религиозные заботы очень занимали Никитина. Экзистенциальная тревога, которую он испытывает, ведя дела в многоконфессиональном мире, возможно, является самым завораживающим аспектом его рассказа139. Никитин тревожился, что утратил свою веру140. Когда книга, которую он взял с собой в путешествие, была украдена, у него не осталось никакой книги, чтобы читать молитвы, и никакого календаря, позволявшего соблюдать религиозные праздники. Путешествуя в землях, населенных мусульманами и индусами, он не знал, когда соблюдать Великий пост или праздновать Пасху. Когда встреченные мусульмане заметили, что он, видимо, не следует никакой вере, Никитин был в ужасе. Он начал поститься вместе со своими спутниками-мусульманами и признался в своем дневнике, что боится стать мусульманином. Возможно, отступничество от веры с целью достижения успеха было не такой уж редкостью в евразийских пространствах торговли. Согдийцы, купцы древней и средневековой внутренней Евразии, были известны своей религиозной гибкостью141. В XVII веке русских послов обвиняли в отступничестве, не говоря уж о бесчисленных православных рабах, оказавшихся в мусульманских землях. Межконфессиональные аспекты торговли раннего Нового времени вновь встретятся нам в седьмой главе.

Примерно в то самое время, когда Афанасий Никитин разбирался с религиозными различиями и заключал товарные сделки в Индии, Амброджо Контарини, посол Светлейшей Венецианской республики, позже описавший свои приключения, отправился в Персию искать союза с шахом против турок-османов. На обратном пути его похитили, и он оказался в Астрахани. Там за несколько десятилетий до того, как Московия выдвинула какие-либо претензии на этот каспийский порт, русские купцы, торгующие в Астрахани, выкупили его и привезли к московскому двору, где он ждал, пока из Венеции не прислали компенсацию142. Эти два рассказа демонстрируют широчайший размах связей Московии в XV веке.

ПОДЪЕМ МОСКОВИИ

Московские князья активно действовали, собирая в Москву богатства и укрепляя ее могущество; начиная с XIV столетия они работали над тем, чтобы сделать ее положение более стабильным и использовать все возможности, открывающиеся во всех географических направлениях. Подъем Московского княжества и распад монгольской Орды – эти два затянутых, длительных процесса наложились друг на друга. Монгольское иго прекратилось после столетнего упадка, происходившего с 1360‐х годов до середины XV века. Рост могущества Московского княжества не был стремительным, но зато был неуклонным. Иван III (правивший в 1462–1505 годах) в 1478 году завоевал процветающее олигархическое Новгородское княжество. Это было, возможно, первое имперское завоевание Москвы, и оно совершилось еще тогда, когда Москва формально была подчинена Великой Орде (хотя прошло не одно десятилетие с тех пор, как Москва перестала регулярно платить дань Сараю). Иван III продолжил укреплять и расширять власть Москвы, используя не только принуждение, но и брачные союзы, международную дипломатию, создание символических центров и издание свода законов – стратегии, хорошо известные тем, кто изучает европейских правителей раннего Нового времени. Он сосредоточил свои усилия на экспансии по направлению к Балтийскому морю и Шелковому (Каспийскому) пути, важным торговым областям, привлекавшим правителей этой части света со времен викингов. Когда верховная монгольская власть рухнула, Евразия пережила несколько десятилетий патовой ситуации, в которой соперничали Москва и другие государства-преемники – Казань, Астрахань, Сибирь и Крым. Подобно пост-чингизидскому миру Центральной Азии, славянские княжества обладали культурным и династическим родством. Но они часто ценили независимость больше, чем верность этому родству, что создавало раздробленный политический пейзаж.

Иван III, один из величайших государственных строителей в истории России, стремился поддерживать международные торговые связи. Кроме своего знаменитого брака с Софьей Палеолог, племянницей византийского императора, жившей под опекой папы римского, он посылал посольства в Италию (1468, 1474, 1486)143, Венгрию (1482) и Священную Римскую империю (1490). В 1494 году Иван III изгнал из Новгорода купцов Ганзы. Это решение приводится в качестве примера московской отсталости и изоляционизма. Но если принимать во внимание, что в XV веке ганзейские купцы в Новгороде действовали скорее как криминальная группировка, чем как сторонники свободного рынка, в их изгнании не следует видеть враждебность по отношению к здоровой торговле. Решение Ивана III можно по-разному интерпретировать. Довнар-Запольский предположил, что это был ответ на казнь двух русских купцов в Ревеле144. Кроме того, вероятно, что полное подчинение Новгорода было в этот момент бóльшим приоритетом для Ивана III, чем поддержка торговли. Наконец, можно задаться вопросом, не были ли члены Ганзы как-то связаны с историей о ереси «жидовствующих», недавно взбудоражившей Новгород и Москву145.

Несмотря на успешное государственное строительство Ивана III в XV столетии, московская власть по-прежнему не имела достаточно устойчивой опоры. К концу XVI века Москва была бесспорным лидером восточных славян, но ее правительство было по-прежнему очень немногочисленно; вероятно, оно сводилось лишь к четырем департаментам (приказам)146. Верных слуг на местах было мало, и в ситуации практического отсутствия государственной бюрократии и тем более установленных законом процедур они вознаграждали себя за то, что выполняют царские приказы, в соответствии с традиционной системой, известной как «кормление». Эта система позволяла делать что угодно – и слуга царя мог взять все, «что рынок выдержит». Вымогательство, принуждение и сила, очевидно, могли продемонстрировать, что может выдержать рынок – то есть местное население. Чрезмерное давление на людей могло вынудить их взять вилы и начать восстание, но не требуется быть апологетом, чтобы признать, что жители окраинных областей ценили защиту, обеспечиваемую им российскими войсками (пусть и не всегда успешную) от татарских рейдов за рабами, от которых постоянно страдала южная Московия.

Сын Ивана III Василий III (правил с 1505 по 1533 год) видел в торговле компонент международных отношений. Его усилия по укреплению региональной власти Москвы включали в себя создание и расширение торговли в областях под османским владычеством, а также, в чем он был менее успешен, увеличение своего влияния в Поволжье. Василий III послал двух торговых представителей (гостей) в Стамбул – первого в 1515‐м, второго в 1530 году147. Эти инициативы помогли ему установить прямые государственные торговые связи, и Василий III без особого беспокойства отреагировал на распад московско-крымского союза. В скором времени он оскорбил Крымское ханство, не отправив щедрых даров, которые туда обыкновенно отправлял его отец. Он начал войну против Литвы, находившейся в союзе с Крымом. Хотя Василий захватил Смоленск в 1512 году, до прямого контакта с османским султаном, этот шаг показывает интерес Василия к расширению пределов московской торговли. Смоленск, находившийся на Днепре, неподалеку от волока к Западной Двине, впадающей в Балтийское море (не путать с Северной Двиной, впадающей в Белое море), был важнейшим пунктом на Черноморском и Балтийском торговых путях. На востоке Василий ввел торговое эмбарго против Казанского ханства, запретив русским купцам торговать в Казани и перенаправив их в Нижний Новгород; это эмбарго, по некоторым оценкам, повредило московской экономике не меньше, чем казанской148. Таким образом, идя на обострение отношений с соседями (Крымом и Казанью), он вместе с тем предпринимал шаги, чтобы укрепить позиции Москвы в дальней торговле. В 1524 и 1527 годах Василий III забросил коммерческо-дипломатическую сеть еще дальше, отправив русских послов к императору Священной Римской империи Карлу V, властителю самой большой империи на земле. Кроме того, он и сам принимал габсбургских послов, одним из которых был Сигизмунд фон Герберштейн, автор одного из самых знаменитых рассказов о Московии XVI века149.

Московские дипломатические связи указывают на широкий географический размах. А где была дипломатия, там была и торговля. Дипломаты привозили с собою «дары», часто выполнявшие коммерческие функции. Они приезжали с намерением приобрести определенные товары – либо получив их в дар, либо купив их. С этой целью послы и их свита часто перевозили товары для торговли. Дворы правителей – и великие князья Московские исключением здесь не были – вели и более формальную торговлю, посылая людей за границу торговать от их лица. В зависимости от того, как их принимали, послы могли заниматься торговлей при дворе и/или на местных рынках. Наконец, частные купцы обязательно присоединялись к дипломатическим экспедициям. В случае Московии, как и в значительной части мира раннего Нового времени, под видом дипломатии осуществлялась масштабная торговля, не задокументированная таможенными чиновниками и не облагавшаяся налогами на границе. Поскольку торговля и политика были неотделимы друг от друга, если следить за дипломатическими миссиями, можно получить ценную, хотя и не поддающуюся квантификации информацию о торговых отношениях государства. На самом деле я подозреваю, что именно сбрасывание со счетов того, что нельзя посчитать, и привело к недооценке коммерческой активности Московии раннего Нового времени.

ВОДОРАЗДЕЛ XVI ВЕКА

XVI век стал переломным в отношении места России в мировой экономике, и этому были две причины: Московское государство значительно увеличило размах своей торговли как на западе, так и на востоке. Летом 1553 года экспедиция Уиллоби – Ченслера, состоявшая из трех английских кораблей, подняла паруса, чтобы плыть по холодным водам вдоль берега Северной Евразии в поисках северо-восточного пути к богатствам Индий и Катая (Китая). Два из трех кораблей потонули, а третий сел на мель в устье Двины. Когда сообщение об этом достигло Ивана IV, он приказал привезти капитана корабля в Москву. Уиллоби нашел смерть в морской пучине, а Ченслер удостоился роскошного приема в Москве. Он вернулся домой с дарами и с обещанием монопольных привилегий английским купцам в Московии. Перед лицом таких счастливых перспектив двести пятьдесят английских инвесторов объединили свои ресурсы и в 1555 году учредили Московскую компанию. В английской фактории, основанной в устье Северной Двины, началась прямая торговля с Россией. В 1555 году вместе с первыми английскими купцами, возвращавшимися на родину, в Лондон прибыла группа русских купцов150. Хотя последующим компаниям суждено было достичь большей славы и оставить большее наследие, именно Московская компания стала первым акционерным обществом, заложив модель, которая стала определяющей в морской торговле раннего Нового времени.

Но московский торговый кругозор отнюдь не сводился к одним англичанам. Иван IV (1533–1584) еще более активно искал торговых шансов и геополитических возможностей, чем его отец Василий III. В 1552 году, почувствовав политическую слабость Казани, он принял смелое решение захватить ее и взять под контроль торговлю на верхней Волге: это событие впоследствии стало считаться началом России как многоконфессиональной империи. В 1567 году он отправил торговых агентов в Ормуз (Персия), Антверпен (Нидерланды), Царьград (турецкий Константинополь), Александрию Египетскую и Швецию151. Иван IV укрепил связи с Кавказом, женившись на кабардинской принцессе из клана Черкасских152. Иван получил торговые посольства из Ургенча и Бухары153. Он милостиво принял посольства от христиан-грузин с Кавказа, хотя и отказался предоставить им военную помощь, которой они просили для защиты от персидской угрозы. Англичанин Джайлс Флетчер, посетивший Московию в конце XVI века, сообщил, что «как слышал я… купцы турецкие, персидские, бухарские, грузинские, армянские и разные промышленники христианского мира вывезли мехов на 400 000 или 500 000 рублей»154. В самом деле, Иван вел дела в сложном геополитическом пейзаже, воюя на востоке и на западе. Вспомним, что торговля военными товарами лежала в основе англо-русских отношений155.

Ил. 1. Бухарское посольство к Ивану IV, осень 1558 года. Источник: Лицевой летописный свод. Кн. 23. С. 98. Любезно предоставлено Коллекцией Джека Коллмана с разрешения издательства «АКТЕОН»

На юге Россия, заинтересованная в безопасности торговых путей, искала хороших отношений как с Османской империей, так и с Персией. Ее отношения с обеими державами в XVI–XVII веках в большой степени определялись османско-персидским соперничеством. Хотя с 1568 по 1574 год в Москву не прибыл ни один османский караван, Иван IV в 1567 (как указано выше) и 1570 годах отправлял турецкому султану посольства, нагруженные многочисленными дарами156. В 1590 году русские купцы вернулись в Москву от османского двора157. Сефевидский Иран был важнейшим культурным центром Евразии раннего Нового времени и производителем товаров, о которых все мечтали. Хотя политические вопросы постоянно препятствовали экономическим перспективам, Москва всегда стремилась поддерживать торговые связи со своими шиитскими соседями, и с 1590 по 1626 год отправила в Иран не менее десяти посольств158. Русские купцы уже жили в Сефевидской державе, когда Московская компания только пыталась обосноваться там: «Пошлите сюда человека, который знает русский язык, потому что он нам нужен», – писал представитель компании Артур Эдуардс в 1566 году159. Англичане, тоже заинтересованные в торговле с Ираном, отправляли туда посольства в 1564, 1565, 1568, 1569 и 1579 годах160. Пытаясь поддерживать выгодную торговлю с Сефевидами, англичане, как и в Московии, сталкивались с соперничеством со стороны голландцев.

Хотя назначать англичан ответственными за восточную экспансию Москвы означает слишком переоценивать их роль и неправильно интерпретировать геополитическую историю Евразии, возможно, что английский энтузиазм по поводу транзитной торговли с Китаем сыграл роль в пробуждении собственного интереса Москвы в этом направлении. Строгановы, подобно другим европейцам, вложились в поиск северо-восточного прохода в «Катай» и, подобно другим европейцам, разочаровались в этом предприятии161. Английские послы от Энтони Дженкинсона до Джона Мерика добивались разрешения на транзит, которое Москва не хотела предоставлять.

В первые десятилетия своего существования Московская компания успешно эксплуатировала Беломорский путь. Судя по всему, протекционизм отнюдь не был первым импульсом Ивана IV. Когда англичане приехали, Иван IV предоставил им существенные льготы, в том числе и право беспошлинной торговли. Но в XVI веке Московия уже развивала свою торговлю и с другими европейскими странами, в первую очередь с голландцами. В 1570‐х годах голландское торговое судно, возможно принадлежавшее антверпенскому эмигранту Гиллису Хофтману, спасаясь от датских пиратов, оказалось в заливе, который впоследствии станет Архангельском162. Англичане обосновались на острове Роз в устье Северной Двины163. Голландцы, несмотря на недовольство англичан, стали торговать в Архангельске, на суше. Это местоположение оказалось более удачным, потому что не нужно было перевозить товары с континента в островной порт. К 1580‐м годам англичане имели дело с жесткой конкуренцией со стороны голландцев, которые уже были их соперниками в Балтийском и Северном морях, в Иране, а в скором будущем им предстояло начать борьбу и в Индийском океане. В отличие от Персии, где англичане вытеснили голландцев, в Московии голландцы в конечном счете одержали верх164.

Эксклюзивные привилегии Англии оказались недолговечными. Грамота 1555 года даровала членам Московской компании щедрые льготы. В скором времени они были отозваны: в 1567 году англичанам было запрещено нанимать русских; указ 1569 года ограничил их доступ в небольшие русские города165. Отмена эксклюзивных привилегий Московской компании была вызвана сочетанием двух факторов, а именно давления со стороны местных купцов и недовольства властей отказом Англии заключить военный союз. Ливонская война (1558–1583) была начата Иваном отчасти из-за заботы о торговых интересах, но длилась на протяжении десятилетий, пока в 1581 году Швеция не захватила Нарву, отрезав Россию от выхода к Балтийскому морю. Схватка с врагами на северо-западном направлении заставила Ивана искать союза с Англией. Стремясь удержать эксклюзивные торговые права, Англия тайно продавала Москве оружие, но не была готова пойти так далеко, чтобы формально впутаться в политические конфликты Москвы. Русские были недовольны подобным решением, и в 1582–1583 годах Россия объявила новопостроенный город Архангельск портом, открытым всем странам. Это объявление обнулило английские льготы. В 1584 году было принято еще одно решение, наносившее урон англичанам: они потеряли право на транзитную торговлю с Персией166.

Архангельск быстро затмил остров Роз и стал крупнейшим пограничным торговым центром – это положение сохранил до самого XVIII века, когда его сменил Петербург167. Открытие Архангельска позволило установить прямые связи между рынками, которые уже давно знали друг о друге. К 1590‐м годам голландцы торговали такими русскими товарами, как пенька, юфть, воск, пушнина и икра. В 1597 году Франческо Вринс и Джакомо ван Леменс утверждали, что они первыми послали корабли напрямую из Московии в Венецию (отправившиеся из Архангельска и обогнувшие Европу по Атлантическому океану), нагруженные пенькой и пеньковыми канатами для Арсенала. Голландцы тоже были посредниками в русско-венецианской торговле пенькой. Когда в конце XVI века в Италии началась нехватка еды, в Италии стало выгоднее производить не пеньку, а хлеб, в результате чего цена на пеньку выросла и она стала ценным дальним товаром, который все чаще закупался в Московии. После смерти Пьеро Пелликорно его наследники (голландские племянники Мартин Юро и Алвизе дю Буа) утверждали, что их дядя, получавший грузы пеньки, икры и различных видов кожи по крайней мере с 1597 года, начал импорт русских товаров. В целом голландцы сумели укрепиться в роли посредников Венецианской республики, могучего, но постепенно увядающего центра торговли. В 1607 году венецианская торговая палата (Cinque Savi alla Mercanzia, Пять мудрецов торговли) признала голландцев посредниками, облегчающими торговлю Венеции с Северной Европой168. Для англичан и голландцев северная Россия стала еще одним фронтом, на котором они боролись за первенство. Англичане каждый год посылали в северный порт четырнадцать-пятнадцать кораблей, но, согласно Джонатану Израэлю, к 1600 году в Архангельске господствовали голландцы169. Впрочем, история международных торговых связей Московии в XVI столетии никоим образом не сводится к англо-голландскому состязанию на российской территории.

Параллельно с этим соперничеством происходило нечто более масштабное. Ченслер прибыл в Московию всего через год после того, как Иван IV начал военное завоевание Казани, фундаментально изменив отношения с соседями, которые в прошлом году осуществлялись при помощи переговоров и попыток оказывать политическое влияние. В 1552 году, после нескольких десятилетий политиканства, произошло первое завоевание, масштабное и жестокое. Восток присутствовал на метафорическом радаре Москвы задолго до того, как появились англичане, ищущие пути в Катай. Не менее важные события разворачивались и в центре Московского государства. XVI столетие характеризовалось расширением и централизацией государства, за которыми последовал обвал. Обвалу предшествовали продолжительные войны, эксцентричная опричнина (1564–1572), годы плохих урожаев и пресечение династии Рюриковичей: все это вместе привело к более чем десятилетию общественных потрясений и гражданских войн. Экономические цели ушли на задний план, в то время как Московия переживала период династических кризисов, войн и разрушений, известный как Смутное время (1598–1613).

Завоевание Москвой Казани (1552) и Астрахани (1554) привело к коренной реорганизации политико-экономического ландшафта Западной Евразии. «Открытие» Беломорского прохода англичанами начало период империалистического давления со стороны англичан, которое московиты сумели обуздать, в чем им отчасти – но лишь отчасти – помогло соперничество других иностранных купцов, таких как голландцы и шведы. В XVI веке Москва не только углубила свои экономические отношения с Западом, но и заложила основу для экономической интеграции XVII века, нашедшей достойное отражение в труде Ярмо Котиляйне170. Хотя тщетно было бы искать каких-либо последовательных программных заявлений со стороны московского правительства, в XVI веке уже видны начала активного коммерческого государства171. Смутное время было закономерным кризисом, но оно лишь временно отсрочило активизацию экономики, отчетливо видную в Московском государстве.

ГОСУДАРСТВО КОММЕРЧЕСКОГО АКТИВИЗМА

Ученые последних десятилетий, реагируя на государственническую историческую традицию, в которой могущественный, даже деспотичный царь правит раболепным населением, улучшили наше понимание московской истории, донеся до нас мысль, что государство было минималистично: малыми силами оно достигало многого; оно замахивалось на труднодостижимые цели, и ему постоянно недоставало ресурсов, но, невзирая на эти трудности, оно совершало изумительные дела172. Однако, когда речь заходит об экономике в XVII веке и во время правления Петра, государство отнюдь не стремилось быть минималистским, и не факт, что было им. Цель минимизации социальной политики и активизации коммерческой стратегии была одна и та же: военная мобилизация и стабильность. Однако московская политика коммерческой активности не выходила за рамки нормы для государств того времени, как хотел бы нас заставить думать Джайлс Флетчер; в большинстве случае она вполне вписывалась в стандарт государства раннего Нового времени173.

Когда Романовы пришли к власти, их ключевой стратегией стало развитие государства коммерческого активизма174. Романовы во многом были новаторами. Кроме того, они были наделены проницательностью: действуя в очень нелегкой ситуации, в которой потерпели крах другие, ничуть не менее видные боярские семейства, они сумели добиться легитимности и сохранить ее. В весьма конкурентной политической среде их успех не был простой случайностью. Когда собеседник Екатерины II выразил свое восхищение ее политическими успехами, она отнесла их на счет своего здравого смысла, ответив: «Повеления мои, конечно, не исполнялись бы с точностию, если бы не были удобны к исполнению… И когда уж наперед я уверена в общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление и имею удовольствием то, что ты называешь слепым повиновением»175. Точно так же, пускаясь в коммерческую активность, ранние Романовы избрали стратегию, пользовавшуюся поддержкой значительной части правящего класса. Московское руководство понимало важность и потенциал торговли. В этой сфере наблюдается потрясающая преемственность как минимум с XV века до, как мы увидим, правления Петра I. В этом мое понимание расходится со взглядом Майкла Ходарковского, считающего, что «в отличие от средневековой Европы… или более поздних европейских колониальных проектов в Америке и Азии, главным двигателем которых были меркантилистские интересы, российская экспансия на юг на протяжении всего этого периода объяснялась в первую очередь геополитическими соображениями и лишь во вторую очередь интересами экономики и торговли»176.

Московское государство видело себя в двойной роли регулятора экономики и ее активного участника. Государство сигнализировало о том, что признает важность торговли, разнообразными способами: поддержкой международных торговых связей, налоговой политикой, субсидированием торговой деятельности и учреждением привилегированных купеческих групп, что позволяло государству мобилизовать специалистов в торговом деле на повышение государственных доходов. Наконец, государство признало важность торговли тем, что само приняло участие в различных рынках, используя привилегированных купцов (а иногда и других) в качестве торговых агентов и вводя различные монополии.

Ученые признали коммерческую активность ранних Романовых177. Историк П. П. Смирнов писал, что «радикализм» мероприятий, осуществлявшихся в их эпоху, «ширина и объем действительно захватывали все внимание наблюдателя общественной жизни половины XVII века и заставляли думать, что все постановления страны в это время были направлены на коммерцию и торги»178. Историк времен империи Н. И. Костомаров, советский историк О. Н. Вилков и американский историк Дженет Мартин отметили усилия государства по развитию торговли с Центральной Азией, а Клиффорд Фоуст и Марк Бассин обратили внимание на энтузиазм, с которым наращивалась торговля с Китаем179. Ярмо Котиляйне зафиксировал усилия российского руководства по развитию торговли на Балтике, а также в Смоленской земле (поставлявшей на Балтику пеньку и лес) в конце XVII века180. Кэрол Стивенс описала политику Москвы по инструментализации украинского зерна во второй половине XVII века181. Джон Ледонн отметил важнейшую роль коммерческих устремлений в политике Петра I182. Как будет показано во второй и третьей главах, государство испытывало глубочайший интерес к развитию торговли в Сибири. В обязанности воевод входил сбор дани, но государство создало целую сеть таможен для получения коммерческого дохода.

РОССИЙСКИЕ ДОХОДЫ

Значительная часть зарождающегося чиновничества занималась максимизацией доходов государства с целью оплатить растущее войско – феномен, связанный с тем, что называют подъемом военно-фискального государства. Административная инфраструктура была необходима для сбора таможенных пошлин (и иных налогов) и регулирования различных отраслей. Приоритеты были ясны. Канцелярские документы неутомимо подчеркивают важность повышения доходов царской казны. Подданные хорошо понимали задачи государства. Когда служилые люди желали выдвинуть обвинение, которое привлечет к себе внимание, они обвиняли друг друга в нанесении ущерба доходам царя. Как мы увидим, авторы челобитных к царю регулярно использовали этот способ, чтобы добиться собственных целей. Когда в Верхотурье чиновник посадил в тюрьму местного крестьянина за сопротивление изъятию коня – то ли для законной службы, то ли для личных нужд чиновника, по этому вопросу возникла полемика, – крестьянин оформил свою апелляцию именно с точки зрения царских доходов. Проведя в тюрьме время сбора урожая в 1655 году, он не мог собрать со своих полей столько, сколько собрал бы, будучи на свободе; таким образом, его тюремное заключение не позволило ему заплатить больше денег царю183.

В стандартном словоупотреблении тех дней доход в идеале означал драгоценные металлы – золото или серебро184. Подобно руководителям всех меркантилистских государств раннего Нового времени, российские управленцы считали, что именно твердая валюта может обеспечить богатство страны, и принимали меры, чтобы драгоценные металлы приходили в страну – и не покидали ее. С точки зрения некоторых авторов, в этом была заключена сама сущность меркантилизма185. Законы о валюте были стандартной формой вмешательства государства. Эдуард IV сделал экспорт золотых и серебряных слитков из Англии уголовным преступлением186. Франция в XV веке запретила вывоз денег в Рим. Даже голландские власти в 1690‐х годах запретили экспорт серебра, из чего мы можем видеть, что и торговая республика, построенная на принципе laissez-faire, реагировала на протекционистские импульсы187. Российское государство тоже делало что могло, чтобы завладеть драгоценными металлами, и не нуждалось в теоретических оправданиях, чтобы следовать этой политике. Государству были нужны деньги, кровь войны. Некоторые законы имели целью помешать оттоку драгоценных металлов из России. Например, в 1660‐х годах бухарцам было дозволено торговать за звонкую монету, но запрещено вывозить ее с собою из страны. Драгоценные металлы важны в нашем обсуждении русских купцов потому, что ради них государство могло даже отступить от своего намерения обеспечивать благополучие купцов. В определенные моменты XVII и начала XVIII века российское руководство продавало западноевропейцам откупа и предоставляло монополии – и делало это, как правило, потому, что иностранцы могли заплатить за это твердой валютой188. Другими словами, желание немедленно получить драгоценные металлы могло побороть стремление к протекционизму. Например, в 1658 году царь Алексей Михайлович, сознававший важность итальянского рынка, отправил к великому герцогу Тосканскому специального посланника, чтобы заключить соглашение, по которому Тоскана получала монополию на импорт икры в обмен на ежегодную выплату определенной денежной суммы. Но великий герцог согласился выплачивать лишь половину запрошенной суммы наличными, а вторую половину – шелком (распространенная практика в Архангельске)189. В поисках более выгодных условий жадная до звонкой монеты Москва начала переговоры с английским консулом в Ливорно, и он создал акционерную компанию с участием голландских и итальянских купцов, которая обладала монополией на икру до 1667 года190. Впрочем, фискальная политика была лишь одним из способов, которым государство влияло на трансграничную торговлю.

В подобном внимании к торговым вопросам нет ничего удивительного, если вспомнить, что существенная доля государственных доходов происходила от непрямых налогов, то есть налоговых доходов, полученных с торговли. В то время как главным занятием подавляющего большинства населения всегда было сельское хозяйство, в XVII веке главнейшими источниками государственных доходов были торговля и промыслы191. Бюджетов у государств XVII века не было, поэтому доходы сложно подсчитать. Тем не менее специалисты по экономической истории предполагают, что значительная часть государственного бюджета России происходила от таможенных доходов192. К примеру, Новгород и Нижний Новгород в 1610‐х и 1620‐х годах получали благодаря таможне от одной до двух третей своих доходов. Если добавить сюда пошлины на государственную продажу алкоголя, общая цифра будет уже между двумя третями и девятью десятыми193. В 1680 году более половины государственного бюджета наполняли косвенные налоги; в 1701 году их доля составляла 40,4%194. В то же самое время в Англии, где торговля была в высшей степени развита, косвенные налоги составляли 30–40% – то есть в среднем чуть меньше – королевских доходов195. Когда на кону стояло столь многое, неудивительно, что торговля считалась важнейшей сферой государственных интересов.

В XVII веке важность торговли с заграницей в российской экономике была беспрецедентной. Московия была в большой степени вовлечена в европейскую экономику, и растущий европейский спрос подталкивал развитие России196. Значительную часть экспорта составляли лесные товары, необходимые для строительства флота, а также кожа, меха, икра и товары с Востока. Торговля стала стремительно развиваться в последней трети XVII века, и к концу столетия Россия была глубоко интегрирована в растущую европейскую мир-экономику. Через Архангельск она была связана с английской и голландской колониальными экономиками, а через Волжско-Каспийский и Сибирский торговые пути – с торговлей, шедшей по Шелковому пути.

РАЗВИТИЕ ВОСТОЧНОЙ ТОРГОВЛИ

Первые цари из династии Романовых, исходя из фискальных и инструментальных целей, считали, что торговлю необходимо развивать и в то же время самим участвовать в ней. В целом увеличение торговли означало увеличение налоговых доходов. Как пишет Б. Г. Курц, «Индия» для московитов XVII века была шаблонным образом, включавшим в себя все богатства Востока197. Царь Михаил Федорович отправил купца Федота Афанасьева сына Котова в Индию и Иран – путешествие, которое тот осуществил в 1623–1624 годах. К середине века династия Романовых активно направляла многочисленные посольства с целью развития торговых связей. В 1646 году царь Алексей Михайлович послал государственное торговое посольство в Индию. Возглавили его казанский купец Никита Сыроежин и астраханский купец Василий Тушканов, с собой они везли на 3–4 тысячи рублей государственных товаров (товаров, которыми они торговали от лица государства). В 1651 году купцы Родион Никитин сын Пушников и Иван Деревенский отправились в еще одно государственное торговое посольство в Индию, из которого они вернулись только в 1667 году198. Третье коммерческо-дипломатическое посольство было отправлено в 1675 году в империю Великих Моголов, простиравшуюся на северную часть Индийского субконтинента199. Караван пришлось повернуть назад в Кабуле из‐за войны между афганцами и Моголами. Во главе этой миссии стоял бухарский купец Мухаммед Юсуф Касим (он же Мухаммед Ислам Касимов), житель бухарского квартала в Астрахани – городе многочисленных диаспор и купеческих общин. С 1647‐го по 1680‐е годы число индийцев, живших в Астрахани, выросло вчетверо, достигнув более чем сотни человек. В эти годы из‐за войн контакт индийцев с родной землей прерывался, но эти эмигранты находили другие способы заработка200.

До XVII века русско-китайскую торговлю в основном осуществляли центральноазиатские посредники201. Русские и китайские купцы, возможно, непосредственно встречались друг с другом на бухарских рынках Самарканда по крайней мере с начала XV века, а возможно, и раньше202. Осознавая перспективы дальней торговли и возможную выгоду от содействия ей, Московское государство пыталось связаться с потенциальными торговыми партнерами на востоке. Между 1608 и 1675 годами Россия отправила в Китай десять миссий, семь из которых достигли цели203. Эти миссии нуждаются в дополнительной характеристике. Московия налаживала связи с малоизвестной восточной державой, придерживаясь уместной осторожности. В большинстве случаев речь шла не об официальных государственных посольствах, а о менее масштабных путешествиях. Некоторые из них намеренно отправлялись не из Москвы и не под руководством высокопоставленных лиц; их организовывали сибирские воеводы, а во главе посольства ставили казака. Первую известную российскую миссию возглавил казак по имени Иван Петлин, прибывший в Пекин в 1618 году204. В 1620 году Москва приказала пограничным властям не устанавливать прямых контактов с Китаем. Советуя действовать осторожно и вместе с тем показывая, что среди забот государства торговля занимает весьма важное положение, документ инструктировал: «А вперед бы есте с Алтыном-царем и с Китайским, и с Мугальским государством без нашего указу ни о чем ссылки не держали, потому что те государства дальние и торговым людем ходити от них в наши государства далеко»205. И хотя решение уклоняться от контактов было близоруким, его объяснение было «пристегнуто» к взгляду на государственную оценку наличия или отсутствия торгового потенциала.

В середине века государство отправило в Китай первое официальное посольство. Во главе его стоял русский дворянин (стольник) Федор Исакович Байков206. Вперед Байкова с целью зондирования ситуации была отправлена миссия под руководством Сеиткула Аблина, бухарского купца на государственной службе. В то время как миссия Байкова (1653–1657) потерпела неудачу из‐за вопросов дипломатического протокола, успехи Аблина в торговле с китайцами убедили русского царя еще трижды направить его в Китай, в 1658 и в 1668–1672 годах. В 1675 году государство отправило в Китай молдавского дипломата и землепроходца Николая Спафария. Параллельно с этим набирала обороты частная торговля с Китаем. Гость Г. Р. Никитин в 1674 году открыл новый путь, через пустыню Гоби. Как показывают степные ярмарки, такие как у озера Ямыш (глава 5), государство не имело особого контроля над русско-китайской торговлей. Оно старалось выделить какие-то рынки для себя, вводя монополии, как, например, монополию на ревень, но в первую очередь оно просто следило за сохранением каналов торговли. Когда Россия и Китай вошли в конфликт из‐за долины Амура, Россия быстро отказалась от территориальных претензий, желая сохранить регулярную торговлю, и в 1689 году заключила Нерчинский мирный договор. Когда Россия начала организацию государственной караванной торговли, она разрешила гостям, больше всего вовлеченным в китайские дела, продолжать свою деятельность и попросила других купцов возглавить государственные караваны.

Между богатствами Сефевидов, Великих Моголов, империи Мин и российскими речными системами простирались обширные леса, степи и пустыни. В некоторых из этих пространств жили различные группы тюрко-монгольского населения. На протяжении XVII столетия Москва посылала многочисленных эмиссаров к различным степным правителям; в частности, было отправлено девятнадцать миссий в лагерь джунгарского князя Батура-хунтайджи, правившего с 1635 по 1653 год207. Москва и степные правители так часто обменивались посольствами, что Москва время от времени приостанавливала освобождение дипломатов от торговых пошлин – верный знак того, что дипломатические миссии сопровождались существенным объемом торговли. Направляла Москва посольства и в центральноазиатские ханства208. Эти послы, как и те, кто отправлялся в Персию, Индию и Китай, по дороге навещали степных властителей, принося им дары, чтобы сохранить с ними добрые отношения и воспользоваться их гостеприимством. К примеру, на пути в Китай Ивана Петлина, по его словам, приняли у себя такие князья, как киргизский князь Немей, монгольский Алтын-царь, а также царица Манчика, правившая обширной монгольской (широмугальской) землей209. Он вручал им дары, чтобы убедить их воздержаться от нападения на торговые караваны – необходимое условие надежной и выгодной евразийской торговли. Французский иезуит Филипп Авриль советовал: «Тайсо [тайши] Аюка, хан или глава орды этих калмыков, которые не имеют никаких постоянных жилищ и живут подобно древним скифам, может сделать этот путь весьма безопасным и легким; чего можно от него добиться, сделав несколько небольших подарков»210.

КУПЕЧЕСКИЕ ДИАСПОРЫ

В Московии признавали, что государственная торговля не может быть единственным каналом международной торговли. Одним из способов увеличения торговли было поощрение иностранных купцов, приезжающих торговать. В Московии понимали, что люди «меркурианского» типа – те, чья повышенная мобильность обеспечивала им пограничный статус вечных чужаков, которым до известной степени дозволено проникать «внутрь», – будут полезны для развития торговли, и потому иногда жаловали новым партнерам по международной торговле щедрые налоговые послабления211. И только когда отношения были уже установлены и товары поступали бесперебойно, государство начинало больше заботиться о получении дохода. Оно начинало более плотно следить за тем, чтобы частные товары не проскальзывали в страну под дипломатическим прикрытием212. (Вспомним, что значительная часть торговли на первых порах была по природе своей торгово-дипломатической, а дипломатические товары не облагались пошлинами.) Затем, подождав, пока торговля упрочится, государство начинало отменять существующие привилегии и шаг за шагом вводить пошлины. Так оно действовало по отношению к центральноазиатским и английским купцам. Государство хорошо понимало, что, если купцы не приедут, доходов от пошлин не будет. Ко второй половине XVII столетия Москва была столь хорошо интегрирована в международные торговые сети, что ее власти чувствовали себя уверенно, вводя более всеобъемлющее протекционистское налогообложение. Новоторговый устав 1667 года вводил для иностранцев более высокие налоги, чем те, что платили русские купцы. Поскольку этот устав на протяжении нескольких десятилетий не вводился в Сибири, а в Астрахани существовали исключения из него, он прежде всего относился к европейским купцам, в то время как выходцы из Центральной Азии, армяне и индийцы продолжали платить более низкие пошлины, чем российские подданные. Империя распространяла различные привилегии на различные группы людей в различное время, но она обеспечивала себе возможность собирать налоги.

Англичане из Московской компании торговали, не платя никаких пошлин, с 1555 по 1572 год, на протяжении семнадцати лет. Вот образец типичной московской практики: освобождение от налогов на первоначальном этапе развития торговли, после чего следует введение налогов. Конечно, в англо-московских отношениях был и дополнительный компонент: Иван IV хотел покупать оружие, которое англичане могли ему поставлять. В государстве, признающем важность торговли и ее потенциал в деле генерирования доходов, отмена пошлин – пример работы в режиме предоставления особых прав, позволяющей изобретательному государству обеспечить себе выгоды, прибегнув к альтернативному пути. Верно и то, что политическая стратегия всегда могла оказать воздействие на экономическую политику. В дарованной англичанам грамоте 1572 года Иван ввел для них половинные пошлины. В грамоте 1574 года, дарованной Строгановым, он вновь повторил свое требование, чтобы бухарцам, торгующим на территории Строгановых, было дозволено торговать беспошлинно. Грамота гласила: «Почнут к ним в те новые места приходити торговые люди бухарцы и Казацкие орды и из ыных земель с лошадьми и со всякими товары, а к Москве которые не ходят, и им у них торговати всякими товары вольно безпошлинно»213.

Государство создавало механизмы и выделяло ресурсы для поддержки иностранных купцов. Опираясь на монгольский опыт, Московское государство ввело тщательно разработанную систему почтовых станций с грузчиками и всадниками, где путешественники могли отдохнуть и поменять лошадей. Хотя часто замечают, что в России действовали ограничения на движение иностранцев, реже обращают внимание на то, что иностранные купцы, путешествовавшие по России, как правило, делали это за счет самого государства. Государство обеспечивало им все необходимое и оплачивало каждый день их путешествия по стране. Оно выделяло средства не только на военные, дипломатические и административные предприятия в Сибири, но и на торговых агентов, хотя деньги приходили нерегулярно, с задержкой и иногда в меньших количествах, чем было обещано214. Лучшей иллюстрацией того, какую важность Москва придавала торговле, служит тот факт, что государство субсидировало путешествия бухарских купцов по России, и, как мы увидим, бухарские купцы вскоре начали относиться к такой обходительности как к чему-то само собой разумеющемуся.

Возможно, Российское государство смотрело на западноевропейских купцов с чисто фискальной точки зрения – то есть через призму той звонкой монеты, которую они могли привезти. Но в Сибири отношение государства к иностранным купцам было в полной мере инструментальным. Приоритетом были не пошлины, а товары, которые они привозили. Документ из Казани наглядно показывает, насколько Россия ценила тот пограничный статус, которым обладали подобные купцы, имевшие возможность заключать сделки, невзирая на географические и культурные границы. В октябре 1620 года казанский воевода написал в Москву, спрашивая, что делать с тезиками, которые приехали из Персии и поселились в татарском квартале. Москва ответила, что тезиков надо приветствовать в Казани и обращаться с ними хорошо. Но они не должны безвыездно жить дольше года. Они должны поселиться в гостином дворе, не становясь жителями татарского квартала или посада (торгово-ремесленного квартала), где от них будут ждать выплаты посадских налогов. Они не должны брать себе татарских жен, и казанским женщинам нельзя будет уезжать с ними215. Здесь мы видим государство, которому всегда недоставало людских ресурсов и которое тем не менее желало, чтобы эти иностранные купцы сохраняли пограничный статус, ограниченный перевозкой товаров между империями. Чем больше эти иностранцы привыкнут к местной жизни в Казани, тем менее вероятен будет их отъезд. Тезики были более ценны Российскому государству как торговые брокеры, чем как местные налогоплательщики. Бухарские купцы в Сибири тоже считались ценными людьми, и государство старалось им всячески угодить, как мы увидим в седьмой главе. Это упорное развитие здоровой торговли с целью поддержки своего военного и гражданского населения пронизывает всю историю бухарской диаспоры в Сибири. Подданные ждали от государства, что оно облегчит им торговлю; первые поселенцы в Сибири обращались к царю с прошениями о том, чтобы он привел в Сибирь купцов; руководство страны пыталось все обеспечить, как мы увидим во второй главе. Это противоречие между регламентированием торговли и ее поддержкой, между попытками загнать ее в рамки и содействием ей было стандартным явлением для всех стран раннего Нового времени, от Колонии Массачусетского залива и до рынков Стамбула и Пекина216.

Таким образом, отношение государства к торговле было по природе не только фискальным; оно было инструментальным. И государственное содействие развитию торговли в Сибири подтверждает ревизионистскую тенденцию, которая видит сложные стратегии в экономической политике раннего Нового времени. Традиционная историография утверждала, что экономическая политика в той мере, в какой она существовала, имела единственной целью обеспечить деньги для других нужд государства, например снаряжения армий217. Эта позиция основана на предпосылке, что государства раннего Нового времени должны были исходить из того, что экономический рост сам по себе является добром, из предпосылки, навязывающей анахроничный взгляд на прошлое и внушающей ложные дихотомии относительно государственной политики218. Впрочем, более существенным будет отметить, что государственная политика в Сибири демонстрирует торговую политику, которая ставит во главу угла не получение денег, а обеспечение всем необходимым региона, контроль над которым был шатким, а линии снабжения – ненадежными.

ТОРГОВЛЯ ВОСТОКА С ЗАПАДОМ: МОСТ И СТОРОЖ

Правители Московского государства ценили преимущества своего положения как моста для торговли Востока с Западом. На протяжении XVI и XVII столетий Москва постоянно находилась в контакте со своими соседями в южных и восточных степях. Это было частью стратегии, рассчитанной на посредническую торговлю между западными и восточными рынками. Но в то же время Московское государство хотело быть и сторожем на этом мосту. Поэтому оно весьма осторожно относилось к дарованию права на транзитную торговлю и весьма агрессивно ограничивало распространение географической информации. Москва хотела защитить свое конкурентное преимущество.

Подобно другим меркантилистским державам раннего Нового времени, Московия считала, что с целью максимального увеличения притока драгоценных металлов следует сохранять положительный баланс торговли. В соответствии с тогдашней мыслью, средством к достижению этой цели могло быть развитие мануфактур. Другим способом был реэкспорт. Предшественники Петра осознавали географический потенциал России и намеревались сделать из нее мост, удобный для провоза экзотических товаров с Востока в Западную Европу219. Таким образом, они стремились не только эксплуатировать новые рынки, но и получать прибыль от соединения их друг с другом – предприятие, в котором они имели дело с суровой конкуренцией морских торговых компаний.

Посредническая торговля была двусторонней. Русские не только переправляли восточные товары на Запад. Они еще и ввозили ткани для реэкспорта, и продавали «немецкие» товары (предметы домашнего обихода) в Центральную Азию. Параллельно с этим развивался и еще один важный процесс. Россия начала маневры с целью устранения центральноазиатских посредников из евразийской торговли, лишения бухарских купцов роли, которую они исполняли на протяжении столетий. В то время как Борис Кагарлицкий220 называет российское торговое посредничество «весьма прибыльным делом», Мэтью Романьелло считает, что волжская торговля раннего Нового времени так и не оправдала ожиданий221. Они оба могут быть правы. Мы много знаем о товарах, но гораздо меньше об их объеме. Очевидно, что объем торговли позволяет понять очень многое как в глобальном, так и в локальном масштабе, отнюдь не только саму торговлю. К примеру, де Фрис продемонстрировал, что морская торговля между Европой и Азией составляла лишь долю (от четверти до трети) от торговли между Европой и Новым Светом222. Впрочем, если не включать в уравнение объемы сухопутной торговли, любые оценки могут быть в лучшем случае умозрительными. Важно не приравнивать отсутствие документации к отсутствию торговли.

Россия достигла определенных успехов как посредник в торговле шелком и ревенем. Для начала давайте рассмотрим шелк. Голландцы сыграли важную роль в том, что шелковая торговля ушла из Леванта. Значительная часть персидского шелка, прежде добиравшегося до Европы через Восточное Средиземноморье, начиная с 1620‐х годов шла через Каспийское море. Персидский шелк добирался до Москвы, затем приходил в Архангельск, грузился на голландские корабли и отправлялся в Италию (вместе с икрой). Шелковый маклер, сефард Себастьян Пиментель сообщил, что в 1630‐х годах лишь 20% голландского шелкового импорта приходило из Средиземноморья. Это значит, что оставшиеся 80% персидского шелка, достигавшего Нидерландов, прибывали другими путями – либо вокруг Африки на судах Голландской Ост-Индской компании, либо через голландских купцов в России. По оценке Джонатана Израэля, в 1630 году четыреста тюков персидского и армянского шелка достигли Западной Европы через Москву и Архангельск, восемьсот тюков прибыло на кораблях Голландской Ост-Индской компании, отправлявшихся с Ближнего Востока, а триста тюков шелка – через Левант и Италию223. Эти цифры показывают ошеломляющее превосходство Голландской Ост-Индской компании: она перевозила более 50% шелка, или более чем в два раза больше, чем тот объем, который ехал через Россию. Легко упустить из виду тот факт, что чуть более одной пятой (20,9%) шелка, достигнувшего Европы, – весьма существенная доля – ехало через Россию.

Точно так же Московское государство стремилось получить наибольшую прибыль от своей географической близости к месту повышенного спроса на корень ревеня, популярного лекарства в Европе раннего Нового времени. Начиная с середины XVII столетия оно ограничивало торговлю ревенем, вводя различные монополии и монопсонии. Хотя попытки меркантилистского государства выращивать медицинский ревень в России потерпели неудачу (как и другие попытки европейских ботаников), создание системы контроля качества позволило обеспечить русскому ревеню наивысшие цены у европейских аптекарей и на европейских рынках. В начале XVIII века государство передало закупку ревеня бухарским купцам224.

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ МОНОПОЛИИ

Монополии были еще одной формой стандартного меркантилистского режима, и Московское государство вело себя соответственно. Вводя монополии, оно преследовало свои фискальные цели, или, как пишет Ярмо Котиляйне, действовало в соответствии с «ответом поставщиков»225. Москва продавала европейским покупателям сырье и полуфабрикаты в обмен на наличные деньги. Россия уже была интегрирована в динамичную международную экономику, и, вследствие этого, ее хозяйство было очень монетизированным, а нужда в получении драгоценных металлов из иностранных источников была особенно острой. Но в России не было разведанных запасов руды. (Хотя отнюдь не потому, что руду никто не искал. Грамоты Строгановым приказывали проводить разведку полезных ископаемых, и в Сибири XVII века эта деятельность осуществлялась.) Находясь в постоянном поиске денег, государство в XVII веке создало несколько монополий, задуманных как средство получения иностранных драгоценных металлов. Московское правительство предпочитало само управлять монополиями, вместо того чтобы делать это через крупную торговую компанию. Более спонтанной была передача частным лицам права на сбор пошлин в попытке гарантировать себе постоянный доход: с этой целью государство иногда продавало откупа, монополии или эксклюзивные контракты на продажу тому, кто предлагал за это наивысшую цену. Правила торговли шестнадцатью различными товарами, на которые в ходе XVII и XVIII веков вводились монополии (поташ, икра, ревень, смола и т. д.), часто менялись226. Меняющаяся политика в отношении ревеня, о которой речь пойдет ниже, не была исключением. Эти перемены, часто делающиеся на скорую руку, служат отражением трансформации самого государства – военной, интеллектуальной, хозяйственной, правительственной – и отчаянных попыток преодолеть трудности, связанные с проникающими в Россию элементами Нового времени.

Однако Российское государство никогда никому не предоставляло всеобъемлющих монопольных прав на торговлю в Сибири, как это делали западные страны, даровавшие подобные права торговым компаниям. Грамоты, полученные Строгановыми, остаются уникальными в истории России. Государство не желало создавать в Сибири зону, свободную от конкуренции. Напротив, быстрое учреждение там таможенного управления показало, что в той мере, в какой у государства были планы на будущее Сибири, речь шла о торговле, регламентируемой государством. Россия приложила все усилия, чтобы отслеживать и регулировать торговую деятельность своих подданных и передвижение пушнины. Но она никогда не пыталась полностью взять под контроль пушной промысел, установив на него монополию. Хотя такие специалисты, как Раймонд Фишер, это понимали. Он писал, что «московское правительство было бдительным в отношении пушного промысла, но не было алчным»227. В общих исторических исследованиях этот момент упускали и часто ошибочно представляли российскую торговлю пушниной как всеобъемлющую монополию228. Грамоты Строгановым, наказы воеводам, дипломатическая переписка с Китайской империей – анализ восточной экспансии России наглядно показывает, до какой степени государство сделало своим приоритетом торговую деятельность.

НАЛОГООБЛОЖЕНИЕ – РАННЕЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ

В современном мире таможня по определению относится к международному передвижению, проверкам и пошлинам, которые взимают с людей и товаров, пересекающих национальные границы. Но в России, как и в значительной части Европы Средневековья и раннего Нового времени229 – мира, где строительство идентичности было местным (и религиозным), а не национальным, – развился режим внутренних таможен с пограничным контролем не только между странами, но и между городами. В Средние века, когда суверенитет был более дробным, сеньоры содержали дороги и мосты на своих частных территориях и брали пошлины за их использование. Постепенно это развилось в систему правил, применявшихся как к товарам, так и к людям. Так было и на Руси: отдельные княжества вводили свой собственный таможенный режим. Эта инфраструктура уцелела и получила дальнейшее развитие, когда русские княжества оказались под властью Москвы230.

В Киевской Руси торговые пошлины делились на две главные категории. Мыт был пошлиной на передвижение товаров, за использование дорог и мостов, он взимался на специальных станциях – мытных дворах. Монголы ввели тамгу – тюркское слово, от которого произошло русское – «таможня». Это был налог, составлявший определенный процент от коммерческой сделки231. Московская система налогообложения в процессе своей эволюции с XIII по XVI век опиралась на эти основные формы. В 1398 году московский князь Василий Дмитриевич и тверской князь Михаил Александрович договорились о том, как будут собираться пошлины на дороге между их владениями232. Подобные договоренности легли в основу таможенной системы, которая сохранилась после объединения русских княжеств в Московское государство.

В середине XVI века Иван IV осуществил важные реформы. Параллельно с формальной отменой системы «кормления» в 1550‐х годах государство стало брать налогообложение под контроль двумя способами. Во-первых, оно продавало налоговые откупа. В этом случае оно получало авансом сумму денег за право собирать определенные пошлины. Вероятно, на местах эта модель весьма сильно напоминала традиционное «кормление», разве что лица сборщиков изменились. Во-вторых, Москва назначала «присяжных», чтобы собирать пошлины и доставлять собранные деньги в Москву. В обоих случаях задача обыкновенно выпадала на долю купцов или ремесленников средней руки. Представители купеческой элиты, о которых пойдет речь ниже, служили царю на самых разных ролях233. Тамга эволюционировала в рублевую пошлину, которая стала краеугольным камнем сбора налогов в России234. Местные жители, приезжие купцы и иностранцы платили разные пошлины, что указывает на склонность к протекционизму еще до того, как подобные меры стали обычными235. Число различных пошлин и транспортных сборов (мытной категории) оставалось значительным. В целом, несмотря на непрозрачность экономической истории, система непрямых налогов была главным источником доходов государства, получавшего от нее больше доходов, чем от прямых налогов (тягла), которые платили города. Но мириад различных сборов, отличавшихся от города к городу, делали издержки непредсказуемыми для купцов, занимавшихся более дальней торговлей.

Торговый устав 1653 года был призван исправить это положение. Перенося в коммерческую сферу централизующие тенденции новой династии Романовых, он стремился упорядочить налогообложение, сделав его более единообразным. В результате этой реформы на смену лишенному логики нагромождению разнообразных налогов и сборов пришла упрощенная система, с чуть более высокой налоговой ставкой236. Главными торговыми пошлинами в Европейской России стали рублевая и мытная. Рублевая пошлина стала важнейшей таможенной пошлиной, установленной на уровне 10 денег на рубль, или 5%. Мытная пошлина была зафиксирована на том же уровне. Таким образом, общий уровень пошлины составил 10%. В Торговом уставе чувствуется импульс к протекционизму: государство запретило путешествия иностранцев вглубь страны, ограничив их присутствие пограничными городами – Архангельском, Смоленском и Астраханью. Торговый устав призвал брать слегка более высокие налоги с европейцев в Архангельске и Смоленске, но указал, что пошлины с торговли в Астрахани, а также с торговли греков, персов и уроженцев Центральной Азии должны остаться прежними. Протекционистские меры были расширены в Новоторговом уставе 1667 года237.

Таковы были самые основные изменения косвенного налогообложения в XVII столетии. В Сибири применялись особые правила. Торговый устав 1653 года не был там внедрен, и десятинный сбор оставался базовой таможенной пошлиной до конца XVII века238. Возможно, один из самых убедительных аргументов в пользу точки зрения, что развитие торговли было важным для Московского государства, – его доходы от торговли. Сохранившиеся записи никогда не позволят нам реконструировать соотношение доходов в полной степени, но в целом историки согласны, что сбор таможенных пошлин составлял наибольшую часть государственного дохода – точно больше половины и, возможно, больше двух третей239. Вот пример из города, находящегося на пути в Сибирь: в 1614/15 году Нижний Новгород собрал 460 рублей прямыми налогами, 12 252 рубля таможенными пошлинами и 5000 рублей кабацкого сбора (полученного с откупщиков)240.

ПРОТЕКЦИОНИЗМ

Российская политика выглядит осмысленной, если смотреть на нее через призму меркантилизма, на что обратили внимание и другие ученые, занимавшиеся допетровской Россией241. В настоящий момент вместо меркантилизма историки предпочитают говорить о развитии и/или подъеме капитализма раннего Нового времени242. Возможно, причина дистанцирования от оригинального термина вызвана осознанием того, что концепт «меркантилизма», если его внимательно изучить под микроскопом, подразумевает противоречивые и эклектичные практики, почти лишенные «интеллектуальной или логической последовательности»243. Однако существует несколько принципов, объединяющихся в концепт «меркантилизма». Вкратце, он родился из представления, что торговля может обогатить страну быстрее и более эффективно, чем сельское хозяйство244. Эта идея логичным образом повлекла за собой стремление к активному торговому балансу как средству увеличения количества твердой валюты в стране. Если смотреть через призму этих целей, экономическая политика Российского государства становится более понятной и кажется в целом похожей на экономическую политику других держав раннего Нового времени. Протекционистские законы, налоговые откупа, монополии, таможенные пошлины и наем иностранных специалистов для развития мануфактур в стране – все это были обычные инструменты государств раннего Нового времени. Одновременно с этим и отчасти в связи с преследованием этих целей управление государством тоже эволюционировало от государства-вотчины к государству бюрократически узаконенных налогов. В зависимости от того, насколько пристальное внимание мы будем уделять тем или иным конкретным решениям, они могут выглядеть до крайности различными или удивительно схожими. Англия, Голландия, Сефевидский Иран, Испания, Португалия, Франция и Османская империя в некоторых случаях использовали сходные инструменты для достижения сходных целей. Как объяснил Ян де Фрис, «заняв более активное положение, абсолютистские и конституционные государства XVII века в равной степени стали более эффективно действовать, пытаясь направить хозяйственную жизнь в нужных им направлениях»245. Даже самое поверхностное сравнение государственного и имперского строительства в России и в других европейских державах поучительно. При всех своих особенностях – в частности, огромных географических просторах – Россия принимала участие в этих процессах глобализации, развернувшихся в эти века.

Протекционистские законы были главной отличительной чертой меркантилизма. Россия действовала в высшей степени активно, но ее указы и стратегии были не более тяжеловесными, чем в высокоцентрализованной Франции раннего Нового времени, которая начала вводить протекционистские законы уже при Людовике XI в пятнадцатом столетии246. Действительно, не исключено, что некоторые решения российских руководителей ориентировались на политику Кольбера, о которой в Москве рассказали братья де Грон247. Москва обременяла своих купцов тягостными мерами, но она в этом не была одинока. Англия имела «навигационные законы»; итальянские, ганзейские и фламандские города разработали «навигационные кодексы», ограничивавшие использование купцами иностранных кораблей и часто обязывавшие их выбирать более дорогой вариант248. Английское правительство, которое используется как витрина частной инициативы, прибегало к весьма суровым мерам: уже с середины XV века действовали законы, запрещавшие импорт готового сукна и экспорт шерстяного сырья. Османская империя подорвала интересы турецких купцов, покровительствуя флорентийским купцам ради геополитической цели ослабления более сильной венецианской угрозы249. Даже голландские купцы, уникальные своей приверженностью свободной торговле (и преждевременной мысли о том, что процветанию способствует мир, а не война), тоже периодически подвергались обременительному контролю со стороны государства и тоже получали преимущества от протекционистских законов и вооруженного, субсидируемого государством торгового флота.

Развитие российского торгового флота было основой рекомендаций братьев де Грон. Алексей Михайлович начал программу морского кораблестроения, которая потерпела неудачу и была заброшена250. Таким образом, у России по-прежнему не было флота в 1693 году, когда амстердамский шкипер в беседе с любопытным царем Петром – как будто напоминая об Антоне Лаптеве251 – объяснил: «Мы берем хороший процент за свои хлопоты, и русские всегда будут находиться в руках у нас, потому что мы на своих кораблях приезжаем к вам и увозим ваш товар. Что положим за него по взаимному согласию между нами, по той цене и покупаем. Будь у русских корабли, да езди они со своими товарами к нам, этот барыш достался бы им»252.

Государство вводило в действие типичные протекционистские меры с целью добиться преимущества для своих купцов. Оно ограничивало торговлю иностранцев пограничными городами и устанавливало правила, которых должны были придерживаться иностранцы в ведении дел. Это много говорит о том, какое сильное влияние, должно быть, имела в Московском государстве купеческая элита. Своим вмешательством они лишили мелких ремесленников, торговцев и рабочих того преимущества, которое им предоставила бы работа на иностранцев253. Это решение было выгодно русским купцам, избавленным от конкуренции за рабочие руки с иностранцами, но, что еще более важно, оно уничтожало конкуренцию со стороны иностранных торговых сетей, какой она могла бы быть при поддержке местных жителей254.

Контроль над доступом иностранцев к торговым возможностям, предоставляемым Московским государством, рано стал приоритетным. Руководство Московии не желало слушать просьбы позволить иностранным купцам использовать Россию в качестве транзитного пути для торговли с Востоком. Оно закрывало путь как персидским, так и английским купцам – это был способ помешать чужим купцам создавать конкуренцию на торговых путях в Астрахани и Сибири (исключением стало предоставление монопольных прав на шелк персидского шаха армянским купцам в 1667 году, странным образом совпавшее с обнародованием протекционистского Новоторгового устава)255. Московское государство периодически отправляло дипломатических представителей, чтобы смазывать рельсы для обоюдной торговли, и во главе этих посольств иногда стояли иностранцы – Энтони Дженкинсон, Николай Спафарий, Эверт Избрант Идес и Лоренц Ланг. Но государство отказывалось предоставлять западноевропейцам свободный проезд через Россию на рынки Центральной Азии и Среднего Востока. Поэтому в сибирских таможенных книгах не найти европейских купцов. Единственные европейцы, упомянутые в изученных таможенных книгах, были тобольские изгнанники, да и они упоминались редко. Есть отдельные указания на то, что русские незаконно действовали от лица иностранцев. В 1619 году государство построило у Северного Ледовитого океана крепость, чтобы помешать английским судам свободно торговать в Мангазее (и ускользать от внимания Москвы с огромными грузами пушнины). Позже оно приказало иностранным купцам вести дела исключительно в пограничных городах, но регулярно делало исключения из этого правила. Эта стратегия была полна дыр, подобно границам самой России.

КОММЕРЧЕСКИЙ КОРПУС

Не было ничего уникального в том, чтобы принять на своей территории диаспору иностранных купцов и даровать им особые торговые привилегии. Главным отличием Московии от других держав раннего Нового времени служит даже не граничащая с нею колония, а государственные купеческие корпорации. Россия отличалась тем, что не создавала больших торговых компаний, наделенных монопольной властью или даже административными правами в том или ином регионе. Действительно, самые крупные торговые компании действовали как мини-государства. У них была собственная армия, они диктовали политику в тех регионах, где осуществляли контроль. Таким образом, они функционировали как государства. Москва не пожелала создавать подобную отдельную единицу. До середины XVIII века в Московском государстве не было крупных торговых компаний. Это различие можно объяснить природой колонизованных земель. В то время как торговые компании западноевропейских держав создали добывающую экономическую систему, прежде не существовавшую в Америке, колонизаторы, которые вначале проникли в Азию – Московия и Португалия, – с самого начала действовали в рамках существовавшей системы торговых сетей. Португальцы, первая западноевропейская имперская держава в Азии, направляли свои действия в Азии не через торговую компанию, а через центральную государственную корпорацию под названием «Эштаду да Индиа» (Estado da Índia)256.

Московское государство не создавало торговых компаний. В нем были привилегированные купеческие корпорации. Острием его коммерческого активизма было существование этого «коммерческого корпуса». Привилегированные торговые корпорации не были альтернативой торговым компаниям. Хотя можно считать, что некоторые из функций торговых компаний и российских купеческих корпораций частично совпадали (международная торговля), это совпадение существовало скорее в теории, чем на практике. Структурно гости были уникальны в своем роде. Функции корпорации гостей и торговых компаний в международной торговле имели общие черты (хотя функции торговых компаний были ощутимо лучше определены), но гости были заняты и внутрироссийскими делами.

С XVI по начало XVIII столетия формальные корпорации привилегированных купцов занимали верхушку торговой пирамиды. Русские историки позднеимперского времени, приверженные моделям всеобщего развития, считавшие нормальным западный опыт, назвали российские купеческие корпорации гильдиями. Этим они в концептуальном плане оказали дурную услугу всей сфере исследований257. Но не стоит винить в этом российских историков, ведь этот термин ввело само государство уже в 1728 году, отменив традиционные привилегированные корпорации и заменив их системой «гильдий», разделившей купцов на три иерархических уровня. Однако в отличие от средневековых гильдий, организующим принципом не была общая торговля; место купца в иерархии определял его ежегодный товарооборот в рублях.

В средневековой Европе гильдии (цеха) существовали в первичном секторе (земледелие, скотоводство), во вторичном (ремесленное производство/промышленность) и в секторе услуг (купцы, брадобреи и т. д.)258. Большинство западноевропейских цехов складывались вокруг какого-то производства – выпечки хлеба, красильного дела, свечного производства и т. д. Члены российских купеческих корпораций не объединялись вокруг той или иной отрасли, что отличает их от цехов, которые были больше всего распространены в Западной Европе. Но купеческие гильдии существовали и в Западной Европе; их историю можно проследить примерно до 1000 года, и они в большинстве своем имели местное значение. Дело в том, что по большому счету лишь ничтожно малая доля купцов участвовала в дальней торговле.

Как и в случае с гильдиями вообще, членство в российской привилегированной купеческой корпорации означало особый статус, полученный от государственной власти. Однако, в отличие от большинства западноевропейских торговых гильдий, привилегированные купеческие корпорации России не были самоорганизованными. Их объединял только сам статус. Члены этих корпораций могли сотрудничать друг с другом, а могли и соперничать. Впрочем, эти особенности не должны использоваться для подтверждения того, что история российской торговли представляет собой нечто исключительное. В Европе Средних веков и раннего Нового времени гильдии купцов, занимавшихся дальней торговлей, развивались по-разному, во многом ситуативно. Торговцы шелком из Джульфы, эмигрантская армянская община в Персии, добившаяся монополии на торговлю шелком в России в XVII веке, представляют собой более типичный образец гильдии купцов, занимающихся дальней торговлей. Но разнообразие было нормой.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В московском стратегическом мышлении стабильность и безопасность всегда занимали более важное место, чем доходы и экономический рост. Так это было и в большинстве государств Средневековья и раннего Нового времени. Однако в общем и целом Московское государство достигло в своей политике определенного успеха259. Оно поддерживало активный баланс торговли на протяжении всего XVII столетия. Принимая во внимание то, с чем приходилось иметь дело, Московия достигла весьма хороших результатов. Да, Восток был краем торговых возможностей, но связь с ним обходилась недешево. Российская география оставалась неизбежным, неослабевающим препятствием. Кроме того, азиатская торговля с ее более высокими накладными расходами, а также необходимостью проникать в уже существующие торговые сети никогда не приносила такой огромной прибыли, как продукты плантаций, получаемые европейскими колониальными державами при помощи атлантической торговли260. Следующие главы посвящены Сибири и сибирской торговле. В частности, пример Сибири служит ясным свидетельством того, что, помимо непосредственных фискальных намерений, Москва, судя по всему, имела более тонкий подход к торговле. Дженет Мартин утверждала, что главной заботой России в торговых переговорах с Центральной Азией была оптимизация поставок пушнины. Россия стремилась найти новые рынки сбыта для пушнины, чтобы избежать дефляции, наступающей вместе с избыточным предложением261. В Сибири Москва использовала инструменталистский подход к торговле – государство признавало, что энергичная торговля покроет недостачу поставок в сибирскую колонию, тем самым закрыв важнейший зазор между устремлениями государства и его логистическими возможностями. Взгляд на Россию как на государство коммерческого активизма нашел малое освещение в историографии, которая предпочитала концентрировать свое внимание на тенденциях к автократии и подозрительности, препятствовавших развитию торговли.

На восток все везли, промежду иноземских орд и жилищ. Много про то говорить!262

Аввакум, ок. 1661–1663

Западная Сибирь расположена в лесостепной зоне (ее также называют таежно-луговой)263. Березовые, липовые, еловые, сосновые, тополиные и пихтовые леса перемежаются пастбищами или, в некоторых местах, болотами264. При продвижении в южном направлении картина меняется, пока, наконец, пейзаж не преображается: теперь среди огромных травяных просторов кое-где видны березовые рощи. Эта биосфера сыграла важнейшую роль в российской истории – она стала связующим звеном между людьми, которые жили и вели хозяйство по-разному. Лесные жители охотились, рыбачили и иногда возделывали землю. Степные жители были кочевниками – они придерживались пастушеского рациона и в значительной степени, хотя и не полностью, полагались на торговлю и набеги – но больше на торговлю, чем на набеги.

Коренные жители Сибири делились на различные племена, у которых было много общих культурных черт и обычаев, но политэкономия отличалась в зависимости от занимаемой ими экологической ниши. Племена на далеком Севере передвигались вслед за стадами оленей. В сибирских лесах тоже можно было держать стада оленей, но основой жизни были охота и рыболовство. Эти племена отличались друг от друга, и можно найти немало отличий, если двигаться поперек континента, но, как правило, они придерживались политеизма и практиковали шаманизм. Их политическая организация была рыхлой и вторичной; как правило, люди жили группами, не превышающими по размеру большой семьи. Эти народы обитали в Евразии с древнейших времен. К югу, там, где лес уступает место степи (в Северной Америке это называется прерией), культура и политэкономия менялись столь же кардинально, как и пейзаж. Это была страна степных кочевников, чье хозяйство зависело от пастушества и торговли. Кочевники были мастерами конного военного дела. Но кроме набегов, они занимались и торговлей и даже немного возделывали землю265.

Сколько людей жило до завоевания в Сибири и южных степях, остается неясным. Русские историки времен империи сообщали, что до российского завоевания в Сибири жило около двухсот тысяч человек266. Когда стало известно, какие опустошительные болезни оказались в Америке в результате Колумбова обмена, это привело к глубочайшему пересмотру темы завоевания стран Атлантического мира. Естественно, теперь специалисты по истории Евразии тоже не могут не проявлять внимания к возможным последствиям контактов, связанных с имперскими завоеваниями на этом континенте. Автор признанного бестселлера «1491 год» утверждает, что «болезни вновь и вновь косили коренных жителей Сибири», но самые ранние сведения, которые он приводит, относятся к правлению Екатерины II267. В ситуации, когда имеющиеся данные столь ограничены, специалисты по истории России проявляют меньшую напористость, когда речь заходит о воздействии первичного контакта с русскими на здоровье коренного населения. Оспа двинулась через Сибирь с запада на восток в 1630‐х годах268. В 1700 году сибирское селение Березов пострадало от чумы269. Однако систематическое исследование болезней в Сибири еще ждет своего часа. О степных народах существует больше сведений, чем о природных жителях сибирских лесов и тайги. Энтони Дженкинсон сообщил о массовой смертности ногайцев в 1558 году, живших к востоку от Волги и у северных берегов Каспийского моря; их гибель была вызвана «гражданскими усобицами, сопровождаемыми голодом, чумою и всякими моровыми поветриями». Всего умерло более ста тысяч человек, «такого мора никогда не видели в этих странах»270. Крижанич писал о калмыках: «Народ этот чрезвычайно многочислен, так что он считается не уступающим в этом отношении даже скифам или татарам. Однако москвитянами замечено, что в то время, когда была покорена Сибирь, калмыки были немногочисленны, или же они еще не были достаточно известны»271. Его слова показывают, насколько неполным было знакомство с просторами Сибири даже в его время. Одним словом, о евразийской демографии до наступления Нового времени существует до крайности мало заслуживающей доверия информации, но Сибирь к моменту прибытия русских не была чистым листом бумаги.

Коренные жители Сибири постоянно встречались с кочевым населением, которое волна за волной мигрировало по континенту. Многие группы кочевников двигались с востока на запад, подобно гуннам, дестабилизировавшим северо-восточные границы Римской империи в V веке. В этот период кочевники-тюрки двинулись на северо-восток Евразии. Кто-то ушел, кто-то остался, и это привело к пестрому смешению новоприбывших тюрок с коренными народами Сибири. Продолжительное смешение тюрок и других коренных народов подтверждается языковыми картами, на которых полосы тюркоязычного влияния прорезают себе путь на северо-восток Евразии272.

ИСЛАМ В ЕВРАЗИИ

Некоторые из этих тюрок принесли с собою не только язык, но и мусульманскую религию. Ислам возник как динамичная религиозная и политическая сила в VII веке. Он быстро распространился за пределы Аравийского полуострова, двинувшись на запад вдоль берега Северной Африки и проникнув на Пиренейский полуостров Южной Европы. Он распространялся и в северном, и в восточном направлении. Хотя на первых порах его продвижение остановила христианская Византийская империя, ислам охватил значительную часть Анатолийского полуострова, земли Персии и продолжал двигаться на восток по степям Евразии, вслед за несторианским христианством и иудаизмом достигнув Китая. В разные регионы Евразии ислам проник в разной степени. Его «ослепительная победа», в лучшем случае неполная, была осуществлена в ходе нескольких циклов, характеризовавшихся регулярными завоеваниями и отступничествами – так о ней рассказывает «История Бухары» Наршахи, написанная в X веке273. Волжские булгары, оседлый тюркский народ Евразийской степи, исповедовали ислам уже в X веке. Среди столь продолжительного смешения народов, в частности тюркских миграций, упомянутых выше, понять, когда и какие именно кочевые народы обратились к исламу – не говоря уж о картографировании того, когда ислам прорастал в сознании отдельных людей, – трудная задача. По крайней мере, можно сказать, что вблизи Волжского бассейна Булгарии ислам исповедовался более «полноценно» в X веке, и он был такой, что багдадские или бухарские ученые его бы узнали. Дальше к северу, по всей вероятности, отдельные его элементы вплетались в существовавшие системы верований. Монгольские правители приняли ислам в начале XIV века, но калмыки, оставшиеся в степи, сохранили буддизм.

Монголы могли быть жестокими и безжалостными завоевателями, но они не были крестоносцами. Да, согласно рассказу Абульгази-хана, когда Чингисхан захватил Бухару, он осквернил мечеть, пообедав там, и приказал бросить Кораны под ноги своим коням274. Но Чингисхан не считал нужным преследовать людей за их религиозные верования. Монголы скорее склонялись к признанию разнообразия «нормальным и полезным» и готовы были приспособиться к различным религиям, оказавшимся на их территории. Например, они позволили основать Сарайскую епархию и освободили православную церковь от налогов275.

Некоторые Чингизиды не ограничились терпимостью к конфессиональному разнообразию; они были открыты религиозным экспериментам. Когда Тэмуджин (собственное имя Чингисхана) в начале XIII века начал экспансию в Евразии, монголы были язычниками, шаманистами, или, как некоторые говорят, буддистами, но они сознательно экспериментировали с религией и, если прибегнуть к обобщению, приняли местные религии. На Востоке Хубилай-хан женился на буддистке и вырастил своего сына в буддийской традиции276. Оставшиеся три Орды (Чагатайская, Кипчакская, Ильханат) приняли ислам. Берке-хан (ум. 1266), правитель Кипчакского ханства, стал одним из первых монголов, лично «покорившихся» исламу в середине XIII столетия; его вероучителем стал суфийский шейх из Бухары277. Газан-хан (и султан) Государства Ильханов (Иран) был воспитан в христианстве, но обратился в шиитский ислам в 1295 году, что имело серьезные последствия для региона. Его брат ильхан Олджейту, прапраправнук Чингисхана, «вероятно, был в разное время своей жизни шаманистом, буддистом, христианином, суннитом и шиитом»278. На северо-восток оттуда, в Сарае, столице, построенной Бату-ханом на рукаве нижней Волги, монголы обращались в ислам примерно в это же время, хотя и заимствовали его из другой традиции. Многие из солдат Бату поселились в Казани, вблизи булгарской территории, обратившейся в ислам в начале X века, задолго до того, как в 988 году Владимир Киевский обратился в православное христианство и массово крестил свой народ. Монголы, поселившиеся в степном Поволжье, постепенно переняли кипчакско-тюркский язык и ислам279. Во втором десятилетии XIV века православные славянские князья доставляли дань хану Узбеку (правившему с 1313 по 1341 год), первому мусульманскому хану, который официально провозгласил ислам религией улуса Джучи, хотя и не перестал покровительствовать православной церкви. Ханы Чагатайского улуса, который на пике своего могущества простирался от северной Трансоксианы до Алтая, официально приняли ислам в 1326 году.

В этом же веке в Бухаре возникло мистическое движение накшбандия, разновидность суфизма. Бухара в это время была важнейшим культурным центром Внутренней Центральной Азии, и в следующие века, когда накшбандийские ученые распространяли свое исламское учение по всей Сибири и Кавказу, она стала крупнейшим центром исламской учености280. По мере того как ислам пускал корни в городах Евразии, Бухара превращалась в символический центр, имевший особую важность для многих мусульман Российской империи. К началу раннего Нового времени ислам встречался повсеместно, хотя Евразийская степь сохраняла религиозный плюрализм281. Вполне можно сказать, что монотеизм, как определяющая черта государств западного мира в постантичное время, в целом гораздо менее агрессивно воздействовал на взгляды и политический порядок евразийских кочевников. Обращение монголов в ислам в начале XIV века улучшило положение ислама в Евразии, но немало других групп населения сохранило приверженность политеизму, шаманизму или буддизму.

СИБИРЬ ВО ВРЕМЕНИ

Сибирь обычно представляют обширным, холодным пространством, протянувшимся через всю Евразию. Со временем Сибирь, сводящая с ума своей безысходностью, одновременно расширилась и уменьшилась географически. В XIX столетии, как раз тогда, когда она расширилась особенно сильно, административная реструктуризация существенно уменьшила ее размеры, выделив российский Дальний Восток в качестве отдельного административного региона. В период, о котором мы повествуем, Сибирь была не столь обширна, но росла. В XVI столетии, когда легендарный Ермак повел свое казачье войско на завоевание Сибири, так назывался весьма небольшой регион (сравнительно с величиной Евразийского континента), а именно Сибирское ханство, одно из государств – преемников Монгольской орды, восходившее, таким образом, непосредственно к Чингисхану. Прошло немало лет с распада Монгольской империи, но чингизидский династический принцип по-прежнему был основой евразийской политики.

Чагатайская орда, находившаяся в сердце Центральной Азии, распалась быстрее всего, в середине XIV века разделившись на орды, или ханства, ногайцев (которые затем откочевали на запад), казахов и Сибирское ханство. Блистательный самаркандский полководец Тимур в годы своего правления, продолжавшегося с 1370 по 1405 год, ненадолго восстановил значительную часть Монгольской империи; он был смешанного монгольского происхождения, но не принадлежал к числу потомков Чингисхана. Впрочем, после его смерти Шейбаниды, или Узбеки, которые были Чингизидами, отвоевали центральную часть владений Тимура.

Из Багдада монголы были изгнаны в 1335 году282. В Китае потомки Чингисхана продержались всего на несколько десятилетий дольше. Бубонная чума 1346–1347 годов и сокращение торговли между Западом и Востоком привели к падению династии Юань, на смену которой в 1368 году пришла более изоляционистская династия Мин. Свержение династии Юань повлекло за собой политический кризис в долговечном улусе Джучи, частью которого была Россия. С 1359 по 1379 год в Сарае сменилась дюжина различных ханов. Из-за подобной нестабильности орда распалась на семь государственных образований283. В XV веке Кипчакское ханство (которое специалисты по России обычно называют Золотой Ордой)284 распалось еще больше: ханства, в которых правили Чингизиды, добились независимости от Сарая, в результате чего возникли Казанское ханство (1438), Крымское (1441) и Астраханское (1466).

СИБИРСКОЕ ХАНСТВО

Границы между кочевниками раннего Нового времени были неточными и переменчивыми. К середине XVI века Улус Джучи разделился на семь небольших государственных образований, или орд. К северу от Сарая лежало Казанское ханство, к югу – Астраханское ханство. Сибирское ханство, отделившееся от Чагатайской орды, первоначально располагалось дальше к востоку, но под давлением двигавшихся на запад ногайцев переместилось к западу, в лесостепную зону между реками Иртыш и Тобол, и во второй половине XV века Сибирское ханство уже более или менее граничило с Казанским и Астраханским285.

С точки зрения многих людей, те, кто правил в Евразии до начала Нового времени, потеряны для истории. Это умолчание в полной мере воплотилось в российской историографии, в которой первоначальная экспансия Москвы называется «собиранием земель», а Россия упорно позиционируется как сравнительно благосклонное и мягкое европейское государство. Но если отвлечься от силы притяжения Москвы, следует признать, что после прекращения монгольской гегемонии другие степные правители тоже имели масштабные устремления по части государственного строительства. Монголы были кочевниками, но они строили и города. Бату построил Сарай, место, в которое славянские князья ежегодно приезжали на поклон в XIV веке. Тюркские миграции с юга и получившееся в результате монголо-тюркское смешение, возможно, тоже дали импульс к оседанию на землю. Крымское ханство – пример гибрида кочевого и оседлого образа жизни. Тимур – единственный оставшийся в памяти правитель, в некоторой степени стремившийся строить и объединять; но были и другие. В начале XVII века Батур построил каменный город на старинном торговом пути вдоль Иртыша. Казахские памятники в степи у истока реки Ишим наглядно показывают неправоту тех, кто утверждает, что кочевники не оставляют следов в степи. Чинги-Тура была построена в XIV веке как столица Сибирского ханства. Когда Тохтамыш, свергнутый хан Великой Орды, был разгромлен новым ханом Сарайским в 1399 году, он бежал в Чинги-Туру286. В XV столетии хан Ибак развивал Чинги-Туру, стремясь превратить ее в привлекательный для купцов торговый центр287. В XVI веке на реке Тобол была основана новая столица – Искер, или Кашлык288.

Мы можем включить хана Кучума Сибирского в этот список амбициозных евразийских правителей раннего Нового времени, желавших остановить московскую экспансию на восток. Его предшественники вели осторожную политику, сохраняя добрые отношения с Московией, прося ее о покровительстве и выплачивая ей дань289. Но Кучум, захватив власть над Сибирским ханством в 1563 году, начал свой собственный проект построения могучей державы. Подобно великим князьям Московским, он решил увеличить число своих данников. С этой целью в 1570‐х годах он организовал набеги за рабами и данью на территории, на которые претендовали Строгановы290. После 1571 года, возможно осмелев после докладов своих послов, доставивших последнюю дань от Кучума в разрушенную крымскими татарами Москву, Кучум с презрением отверг ритуалы подчинения Москве, соблюдавшиеся Едигером после покорения Казани291. В 1573 году в Казахскую орду был отправлен русский посол Третьяк Чебуков. На своем пути в июле 1573 года он был взят в плен и убит Маметкулом, родственником Кучума, что с дипломатической точки зрения означало начало войны292. В последние десятилетия XVI века война между Кучумом и Московским государством началась.

Возможно, одной из задач Кучума была правильная исламизация его подданных. Подобно многим другим правителям, Кучум осознавал объединительный потенциал монотеизма и стремился сделать свое государство в полной мере мусульманским. Теоретически оно уже было мусульманским, но Кучум счел, что его подданным недостает благочестия, и, возможно, пригласил вероучителей из Бухарского ханства и Казани (в былые годы два ханства оспаривали друг у друга данников), чтобы обратить своих подданных293.

ВХОДИТ МОСКОВИЯ

Историю России в Сибири в некотором смысле следует начать в заросших лесом окраинах Русского Севера – источнике богатства Новгородской республики, торговавшей пушниной со своих окраин и с земель, простиравшихся до самого Урала. Новгородская торговая республика, зажатая в лесах к юго-востоку от Балтийского моря, возникла в VIII веке у торгового пути, соединявшего далекую Византию со Скандинавией. Подобно своим отцам-основателям, викингам/варягам, прагматичные новгородские правители установили «широкий размах предпринимательства»: в число их методов входили безжалостное вымогательство, торговля, обмен дарами, набеги и сбор дани. Термин дань – германского происхождения. Его использование новгородцами отражает связь Новгорода с европейскими традициями, воспринятыми через посредство купцов Ганзейского союза294. Ушкуйники, как называли новгородских охотников на пушного зверя и торговцев пушниной, совершали набеги на племена самоедов и вогулов (а также коми), жившие в лесах на далекой северной окраине новгородских владений, отнимая и вымогая у них пушнину295. Они торговали мехами в Итиле, расположенном в дельте Волги296, и с булгарами на сезонной волжской ярмарке. В погоне за пушниной они уходили и за Урал, оказываясь на территориях постмонгольских ханств. Новгородцы называли людей за Уралом «югрой»297. Московское княжество, находившееся к югу, с алчностью смотрело на новгородскую торговлю и на прибыли, которые получал Новгород в период своего расцвета с XIII по середину XV века. В 1470‐х годах, когда амбициозный великий князь Московский атаковал Новгород и заявил свои на него права, он добавил к списку своих официальных титулов «князь Югорский», что предвещало будущее стремление Москвы к гегемонии на постмонгольском пространстве.

В 1552 году Московское государство захватило Казань. Казань расположена на Волге в том месте, где река резко поворачивает на юг к Каспийскому морю. Волга – яркий пример пограничного пространства, которое путем долгих стараний было превращено из периферии и фронтира в центральную часть России. После ожесточенной осады армия Ивана IV все еще не могла захватить мусульманский центр города и построила свою первую православную церковь снаружи Казани. Наконец, русская свита вошла в покоренный мусульманский город, по легенде, возможно апокрифичной, разбрызгивая при этом святую воду298. Окончательное покорение региона заняло еще несколько лет, а полноценное включение его в империю – несколько десятилетий, как показал Мэтью Романьелло299. Но все эти оговорки не уменьшают значение этого события, открывшего новую страницу истории. Иван двинулся на Астрахань. Астраханское ханство возникло в 1460‐х годах – еще одно небольшое государство, возникшее в ходе распада Монгольской империи. Небольшое и слабое, оно было отчасти подчинено своим крымским соседям, но время от времени выступало против них. После завоевания Казани русские войска спустились по Волге и установили в Астрахани власть промосковского хана. Но когда он начал переговоры с крымским ханом, Москва официально аннексировала Астрахань и направила туда в 1556 году русского воеводу300. Эти поворотные моменты истории, когда Москва заявила претензии на власть над своими прежними господами, с точки зрения многих являются началом истории Российской империи.

Казалось, что Сибирское ханство, расположенное между этими двумя ханствами, слегка к востоку, будет следующим. Это соответствовало представлению о неуклонно продвигающейся вперед московской власти. Но на Сибирь никто не пошел. Существует множество объяснений этому – от озабоченности Ивана IV войной на западных фронтах до внутриполитических. По мнению Дженет Мартин, он не имел никакого намерения посягать на богатые пушниной земли к востоку от Урала, потому что боялся перенасытить рынок пушнины301. Как бы то ни было, вопрос о том, почему Сибирское ханство, расположенное рядом с Казанским и Астраханским, было оставлено в покое, является чисто академическим, ведь сибирский хан Едигер немедленно признал сюзеренитет Москвы. Таким образом он надеялся избежать московской агрессии и обеспечить себе поддержку против региональных соперников. Несмотря на его упреждающие маневры, в 1563 году Едигер был свергнут Кучумом, гораздо менее примирительно настроенным, который вначале продолжал отправлять в Москву ежегодную дань, но в 1580‐х годах вступил с Московским государством в бой.

РОССИЙСКАЯ ЭКСПАНСИЯ В СИБИРЬ

История русского продвижения в Сибирь начинается с семьи Строгановых. Подобно большинству феноменов предпринимательства эпохи премодерна, успех Строгановых был результатом нескольких поколений упорного труда, везения и политических связей, которые уходят своими корнями по крайней мере в XIV век, когда Строгановы впервые появляются в исторических записях. Они участвовали в сборе средств на выкуп великого князя Василия II в 1445–1446 годах302. Что исключительно в Строгановых, так это долговечность этой семьи; они оставались одним из ведущих торговых семейств в России на протяжении более чем четырех столетий. Когда в 1754 году был закончен построенный по чертежам Растрелли дворец Строгановых, находящийся в Петербурге, там, где река Мойка пересекает Невский проспект, и в настоящее время являющийся популярной у туристов достопримечательностью, барон Сергей Строганов возглавлял торговую/предпринимательскую (хотя в то время этот термин не использовался) династию, которая уже была богатой и видной на протяжении более чем двухсот лет303. Они достигли новых высот в XVI веке, когда Москва поручила им развитие соседних с ними земель в рамках договоренности, которая остается единственной в своем роде в истории России.

В 1558 году царь Иван IV выдал грамоту Григорию Строганову, позволявшую ему основать город, приглашать к себе поселенцев и развивать солеварни и рудники в «пустых местах» Урала у реки Камы на протяжении двадцати лет, не платя царю никаких налогов и не неся никаких повинностей304. Шестью годами позже Иван IV выдал Григорию Строганову вторую грамоту, позволившую осуществлять дальнейшую экспансию. Она была выдана всего через год после прихода Кучума к власти и предусматривала содержание Строгановыми военной силы из «людей неписменных и нетяглых», то есть не имеющих никаких обязанностей перед государством. Коренные жители жаловались, что Строгановы основывали деревни, селили колонистов на землях, принадлежавших коренным жителям, захватывали места, где они охотились на бобров, собирали мед и ловили рыбу, и лишали их средств для уплаты ясака305 (коренные жители Сибири и Урала уже платили дань Казани, Сибирскому ханству, Перми или Новгороду). Кроме того, племянник Кучума Маметкул начал набеги на территорию Строгановых, грабя остяков и других местных жителей, признавших власть России. Таким образом, коренное население по обе стороны Урала испытало массу тягот во второй половине XVI века, от завоевания Казани и до вторжения Строгановых306. Все это плохо сказывалось на деловой активности – страдали торговля, солеварение и другие промыслы. Несмотря на все трудности, существующая ситуация была достаточно выгодна Строгановым и престолу, и поэтому в 1574 году сыновья Аники, Яков и Григорий, получили еще одну грамоту.

Ил. 2. Изображение из Ремезовской летописи, показывающее место, где Ермак и его люди встали лагерем, не найдя бухарский караван, которому Кучум, по их сведениям, не позволял пройти в сибирские города торговать. Ермак погиб ночью, попав в засаду. Источник: Дергачева-Скоп Е., Алексеев В. Служебная чертежная книга. Семен Ремезов и сыновья. Текст рукописи Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург), комментарии / Ред. В. М. Гуминский. Тобольск: Изд‐во ОФ «Возрождение Тобольска», 2006. Изображение № 98. Любезно предоставлено издательством «Возрождение Тобольска»

Грамота 1574 года расширила владения Строгановых на восток до самого Тобола. Перечислив враждебные действия «салтана Сибирскова» Кучума, она зазвучала в новом агрессивном тоне, дав Строгановым инструкцию послать военный контингент в ханство за данью, обратив данников Кучума против него307. Предыдущая грамота позволяла Строгановым держать оборонительные силы и защищать дарованные им грамотой земли, но воспрещала им выдвигать войска против Сибирского ханства без прямых указаний со стороны Москвы308. Грамота 1574 года давала разрешение на то, что в современном мире называется нарушением суверенитета.

Но Кучума свергло не московское войско. По иронии судьбы начало завоеванию Сибири положил отряд беглых казаков. В 1577 году Иван отправил на юг военную экспедицию, чтобы рассеять казаков, чьи набеги нарушали волжскую торговлю и угрожали дипломатической стабильности в регионе. Среди «разогнанных как волки» казаков был Ермак. Он и его отряд оказались наемниками на службе у Строгановых. Напал ли первым агрессивный Кучум или московские приказы не были выполнены в точности, но Москвы вскоре достигла весть, что в 1582 году Ермак, казак, нанятый Строгановыми, изгнал сибирского султана хана Кучума из его столицы Кашлыка на Тоболе309.

Хотя Иван IV как будто возражал против недозволенной провокации, он щедро принял Ермаково воинство в Москве310. После этого Ермак вернулся в Сибирь, получив царское разрешение на продолжение имперского предприятия. Впрочем, вскоре после этого Ермак пал жертвой хитрости. Он получил сообщение, что Кучум, который, хотя и был изгнан из своей столицы Кашлыка, продолжал сопротивляться русскому вторжению, не позволяет пройти каравану бухарских купцов. После безуспешных поисков каравана, нуждающегося в помощи, Ермак и его люди остановились лагерем в устье реки, но «стража же крепце не [утвердиша] ж, ослабеша умы своими, яко приходит смертный час»311. В дождливую ночь 5 августа 1585 года их атаковали войска Кучума. Кунгурская летопись сообщает, что Ермак утонул в канале, который он вырыл, чтобы разделить длинный рукав реки Иртыш312. По легенде, он утонул в тяжелых доспехах, подаренных ему Иваном IV.

Не желая отказываться от того, что добыл Ермак своим походом, Москва отправила воевод взять территорию под контроль313. В 1586 году на месте татарского города Чинги-Тура, захваченного Ермаком, была основана русская крепость Тюмень – самый старый из уцелевших русских городов в Сибири. Русские расположили городскую площадь ближе к реке, чем раньше, и город стал страдать от периодических наводнений. В 1587 году был основан Тобольск, которому предстояло стать столицей Сибири. Так русские начали создавать сеть крепостей, которые впоследствии вырастут в города и протянутся вдоль всей Евразии. Началась аннексия Сибири.

Эта история широко известна. Реже обращают внимание на то, что в грамоте 1558 года Григорию Строганову Иван IV отдал распоряжение, чтобы на дарованной территории основные товары были доступны купцам по обычной цене314. В грамоте 1572 года Якову и Григорию Строгановым Иван IV приказал, чтобы любым купцам, прибывающим из Бухары или Казахской орды, было позволено путешествовать и торговать, сколько они пожелают; Строгановы не должны были ни в чем ограничивать их или облагать их какими-либо пошлинами315. Эти распоряжения наглядно показывают, что царь признавал важность торговли для здоровья его страны.

Тем временем Строгановы, подобно тому как это сделали англичане до них и голландцы в конце XVI века316, тоже попытались найти северо-восточный проход в Катай. Они нашли помощника в этом деле, голландца или фламандца по имени Оливье Брунель, но уже на первых этапах планирования он их обманул или по крайней мере подвел317. Поиск северо-восточного прохода оказался неудачным, но сама эта история свидетельствует о том, что англичане, голландцы и русские соперничали за доступ к товарам Востока.

Один из примечательных фактов истории России состоит в том, что в то самое время, когда едва оперившаяся династия Романовых заботилась о том, как укрепить свою легитимность, восстановить страну после Смутного времени и ответить на угрозу со стороны поляков, литовцев, шведов и турок на своих границах, не ослабевавшую на протяжении всего XVII столетия, она вела быструю экспансию на востоке, через весь континент. Столь быстрое присоединение обширнейших земель внесло свой вклад в стереотип о вечной жадности России до новых территорий, но его можно объяснить отсутствием эффективного сопротивления. Каким бы впечатляющим ни выглядело на карте завоевание примерно одной шестой суши, народы Северной Азии были обособленными обществами, которые в ряде случаев уже кому-то платили дань. Это не значит, что объединенного сопротивления не было. Документ 1572 года, сообщающий о нападении на русских со стороны черемисов, остяков, башкир и буинцев, указывает, что коренные жители, возможно, объединились против захватчиков318. Там, где русские встречали сопротивление своим притязаниям, борьба длилась столетиями. Пыльные таможенные книги в русских архивах никогда не расскажут полную историю сопротивления сибирских коренных народов.

Принято отмечать роль рек в движении через Евразию. Когда запасы пушного зверя иссякали, легче было отправиться на его поиски вдоль по реке, чем по сухопутной дороге. Но реки скорее описывают происходившее, чем объясняют его. В конечном счете русские реки текут на север, а экспансия России была главным образом направлена на восток. Слухи о зеленой пахотной земле в далекой долине Амура могли отчасти обусловить стремление к востоку; снабжение Сибири не переставало беспокоить власти. Один историк сообщает, что Борис Годунов обещал боярину князю Федору Мстиславскому, что передаст ему всю Сибирь в вотчину в обмен на его верность319.

К 1598 году, моменту смерти Федора, последнего Рюриковича, в Сибири было основано девять поселений320. К 1607 году появилось еще пять. То, что экспансия продолжалась в то время, когда в центре страны царил совершенный хаос, указывает на единство взглядов касательно Сибири у Романовых и их соперников. Затем в экспансии наметился перерыв: ни одного нового поселения не было основано с 1607 по 1618 год, когда был заложен Кузнецк. Но первый царь из династии Романовых, Михаил Федорович, вместе со своим отцом Филаретом быстро двинул экспансию вперед. Династия Романовых нуждалась в укреплении легитимности, полученной после десятилетия беспорядков. Одним из способов сделать это было следовать программам, которые вызывали всеобщее одобрение. Какими бы ни были раздоры среди московских элит и соперников, против создания крепостей в Сибири никто как будто не возражал. А нужда в прибылях была бескрайней. В последующие десятилетия были основаны десятки новых крепостей. Русские достигли Тихого океана в 1639 году, основав зимовье в устье реки Улья.

ПУШНИНА В ШИРОКОМ КОНТЕКСТЕ

В интерпретациях, ставивших во главу угла материальную выгоду, сибирский проект уже давно сводится к пушнине. Да, пушной промысел играл важнейшую роль в завоевании Сибири, но им все отнюдь не исчерпывалось. На ранних стадиях именно пушной промысел был основным источником дохода от Сибири, и вообще пушнина играла исключительно важную роль в экономике России Средних веков и раннего Нового времени. В Киеве, Новгороде, а затем и в Москве до самого XV века меха играли роль как товара, так и валюты321. Сибирский приказ порой выступал в роли казны: меха использовались для выплаты жалованья, наград за службу, например за дальние экспедиции, подарков и выплат послам, даров иностранным государям и т. д. Пушнина выступала в качестве валюты, позволявшей государству выполнить свои обязательства и выплатить всем причитающиеся им деньги. Зависть к пушному богатству, которое наживали новгородские ушкуйники, разными способами добывая меха у местных жителей в богатых пушниной лесах, подтолкнула Московское княжество к посягательствам на северное пограничье Новгорода и конфликт с торговой республикой322. Пушнина была и одной из причин конфликта с Казанью в XVI веке323. Российское государство получало огромную прибыль, введя систему ясака и обкладывая пошлинами продажу мехов, прозванных «мягким золотом». Костомаров считал пушнину главным российским товаром. Аналогичным образом высказывались многочисленные иностранные путешественники, писавшие до Костомарова, и историки, писавшие после него324.

Иностранцы, посещавшие двор Московского государства, ассоциировали Россию с мехами. Паоло Джовио, итальянский гуманист, общавшийся с послом Василия III (1505–1533) Дмитрием Герасимовым, писал, что «несправедливость природы, совершенно отказавшей» Московии в драгоценных металлах, «возмещается одной торговлей самыми благородными мехами, ценность которых… возросла до такой степени, что меха, пригодные для подбивки всего одной одежды, продаются за тысячу золотых монет»325. Англичанин Джайлс Флетчер, выстраивая иерархию российских товаров, писал: «Во-первых, меха всякого рода… Кроме того что меха используются в большом количестве в самом государстве (ибо в продолжение всей зимы все носят меховую одежду), несколько лет тому назад, как слышал я от торговцев, купцы турецкие, персидские, бухарские, грузинские, армянские и разные промышленники христианского мира вывезли мехов на 400 000 или 500 000 рублей»326. По оценке О. Н. Вилкова, с 1621 по 1690 год в Сибири были собраны более 7,2 миллиона соболей, стоимость которых составила 11 миллионов рублей327. Большинство из них были отправлены за границу. Россия торговала мехами со всеми своими торговыми партнерами; в зависимости от направления торговли выбирались те или иные меха. Лучшие, роскошные меха экспортировались в Османскую империю и Венецию; меха более низкого качества были популярны в Китае328.

Ил. 3. Русское посольство Ивана IV к императору Священной Римской империи в Регенсбурге в 1576 году. Гравюра изготовлена в типографии Михаэля Петерле, очевидца посольства. Вторая часть четырехчастной гравюры, изображающей процессию послов, показывает свиту: людей, несущих пушнину. Сами послы показаны в первой части (Wikimedia)

Доходы от пушного промысла обеспечили Московскому государству немалый доход. Государство зарабатывало на пушнине тремя способами: через сбор дани, через покупку с последующей перепродажей и через налогообложение торговли пушниной. Но при всей своей важности доходы от пушного промысла представляли собою лишь одну из граней экономики Московского государства. Москва обладала более обширным торговым портфолио, чем считают авторы текстов, обращающие внимание главным образом на «мягкое золото». Об этом свидетельствуют различные источники, в том числе управленческие практики Сибирского приказа. Как указано выше, соболя и другие меха нередко выступали как валюта Сибирского приказа, но для этих целей нередко использовались и ткани с Востока (шелк, хлопок и т. д.). Соболя были важнейшей статьей московского пушного экспорта. Но в сохранившихся записях ни соболя, ни меха в целом никогда не занимают первое место среди экспортных товаров Московии. Шведский дипломат Иоганн де Родес поставил пушнину на пятое место среди товаров, вывозившихся в 1652 году из Архангельска, после юфти, хлеба, сала и поташа329. В 1655 году Уильям Придо поставил соболя на третье место среди товаров, вывозившихся из Архангельска, после юфти и поташа330 (следует учитывать, что лен и конопля, значимость которых не отражена в архангельских записях, были важнейшими экспортными товарами, в мирное время вывозившимися через Балтийское море)331.

Ил. 4. Третья часть гравюры («Русское посольство Ивана IV к императору Священной Римской империи в Регенсбурге в 1576 году») изображает купцов, несущих ткани. Несмотря на то что ткани привлекают к себе меньше внимания, они играли немаловажную роль в дипломатии и торговле Московского государства. Гравюра изготовлена Михаэлем Петерле, очевидцем посольства (Wikimedia)

Какова была доля пушнины в доходах российской экономики, на самом деле никто не знает332. Фишер и П. Н. Павлов, авторы подробнейших исследований на эту тему, первыми признают недостаток сведений о торговле пушниной и о ясаке333. Несмотря на недостаточность сведений, Фишер предположил, что максимальная доля пушнины в доходах Российского государства составляла 11%, а к началу XVIII века она, вероятно, приблизительно равнялась 2–3%. Оценка Вилкова была несколько более высокой. С его точки зрения, в 1640‐х и 1650‐х годах доход от пушнины составлял 20% российского государственного бюджета, а в 1680‐х годах – не менее 10%334. Действительно, по данным Котиляйне, к середине века пушнину затмила юфть (полуобработанная кожа). В 1673 году меха «едва превышали шесть процентов» архангельского экспорта. К правлению Петра I из‐за истощения пушных ресурсов и конкуренции со стороны мехов Нового Света, а также изменения вкусов доля пушнины в доходах снизилась до 1–3%335. Подобные величины не вписываются в парадигму «мягкого золота», финансирующего войны и обогащающего Россию.

По всей видимости, пушнина никогда не была главным предметом российского экспорта с точки зрения англичан: они прибыли в Россию в поисках транзитного пути на Восток и остались там ради продуктов леса, которыми они снабжали растущий королевский флот. В 1557 году руководство Московской компании писало, что соболя и богатые меха – «не каждого человека деньги». В 1567 году агенты компании получили уведомление, что в Англии издана прокламация против ношения мехов и больше пушнину присылать не следует. Важно отметить, что это уменьшение спроса на меха никак не повлияло на заинтересованность Московской компании в торговле с Россией336. Бушкович отмечал, что в 1580‐х годах «пушнина играет поразительно скромную роль»337. Это наблюдение соотносится с выводом Дженет Мартин, что уже во время правления Ивана IV западноевропейский рынок пушнины для России начал ощутимо сокращаться338. Фишер считал, что «пушнина была главнейшим товаром, вывозимым из России голландцами»339. Однако Джонатан Израэль обнаружил, что голландцы не меньше интересовались икрой и юфтью340.

Современные сообщения признавали важность Сибири как источника лучших мехов341. Однако даже в самой Сибири не все сводилось к пушнине. В Таре, к примеру, пушнина составляла примерно 40% объема торговли. Большинство других товаров составляли юфть, скот, русские и восточные товары342. Открытие Аляски существенно расширило российские запасы пушнины: теперь главным мехом вместо соболя стала морская выдра. Но прошло всего несколько десятилетий с момента основания Российско-Американской компании в 1799 году, и ее товаром номер один вместо мехов стал чай343. Из-за чрезмерного внимания историков к пушнине евразийская торговля другими товарами оказалась в тени.

Внимание государства было приковано не конкретно к пушнине, а к торговле вообще. Важность сибирской торговли подтверждает обнаруженный Фишером факт: Российское государство получало больше дохода от пошлин на торговлю пушниной, чем от сбора дани344. В частности, с 1635 по 1643 год тюменская таможня собрала на 21 231 рубль (деньгами и натурой) пошлин. За это же время власти собрали ясак, оцененный в 5372 рубля, то есть примерно 25% от дохода, полученного от пошлин на сибирскую торговлю345. Даже в те годы, когда сбор ясака превышал сбор пошлин, гораздо больше пушнины покидало Сибирь с частными лицами, чем по государственным каналам; десятинный налог, в конце концов, равнялся всего десяти процентам.

Причиной быстрой экспансии Москвы на противоположный конец Евразии были планы торговли с Сефевидским Ираном, Индией Великих Моголов, Китаем и древними богатыми городами шелковых путей Внутренней Азии. В 1594 году Россия основала Тару, в 1618 году – Кузнецк, а в 1630‐х годах собиралась создать постоянную крепость у реки Иртыш, и целью всех этих действий была восточная торговля. В то же время Россия пыталась найти путь к богатствам Азии и по Ледовитому океану. Строгановы организовали экспедицию в поисках северо-восточного прохода в 1580‐х годах, и в 1648 году это предприятие осуществил русский Семен Дежнев346. Русские основали такие селения, как Зашиверск (1639), Нижнеколымск (1644) и Анадырск (1649)347. Кроме того, хотя державы Западной Европы считаются более меркантилистскими, Россия быстрее, чем они, стала получать бóльшую часть своих доходов от пошлин на торговые сделки. Характерно, что в ходе структурной перестройки управления в 1630‐х годах Сибирскому приказу была подчинена Купецкая палата (позднее Приказ купецких дел), что свидетельствует о связи Сибири с торговлей с точки зрения государства348. Важным моментом стал Нерчинский договор 1689 года, показавший, что Россия ставит торговые отношения с Китаем выше приобретения территорий в Восточной Азии. В конце XVII века государство создало почтовую службу, которой по большей части пользовались частные торговцы349. Таким образом, обосновываясь в Сибири, Москва в очень большой степени ориентировалась на торговлю. Этот факт не остался полностью незамеченным историками: в частности, Д. Ланцев и Р. Пирс отметили, что «экономическая жизнь России следовала и многими другими каналами»350. Эта интерпретация не означает, что экспансия в Сибирь была исключительно «бизнес-мероприятием»; Бэзил Дмитришин был прав, заключая, что ее «нельзя сводить к единой формуле»351. Но эта интерпретация выводит на передний план важность торговли в завоевании (освоении)352 Сибири и ее истории, потому что именно этот аспект остался недостаточно разработанным в научных трудах.

ИНСТРУМЕНТАЛИСТСКИЙ ПОДХОД К ТОРГОВЛЕ

Торговля была чрезвычайно важна для сибирского строительства и еще с одной точки зрения: она позволяла снабжать Сибирь такими необходимыми товарами, как ткани, скот и пищевые продукты (сухофрукты). Доставка этих товаров в Сибирь повышала стабильность и укрепляла гегемонию Москвы. Я называю это инструменталистским подходом к торговле. Это означает, что государство было заинтересовано в торговле не только как в источнике доходов. Оно было заинтересовано в нуждах населения, которые могли удовлетворить определенные товары. Особенно важно было прокормить и одеть население – в данном случае государство брало на себя определенную ответственность. По мере того как Россия продвигалась дальше на восток в Сибирь, она сталкивалась с проблемой снабжения новой территории по все более удлиняющимся линиям коммуникаций. На фоне затруднительного положения на западе и на юге снабжение Сибири выходило за пределы возможностей Москвы. Московское руководство внимательно наблюдало за альтернативными путями снабжения региона всем необходимым и считало, что эту проблему можно решить при помощи торговли. Местное население было с этим согласно. В 1597 году Байсеит-мурза и другие жители Тюмени – «холопи твои сибирцы все от мала и до велика» – обратились к государству с просьбой облегчить их нужду. Грамота просила, чтобы царь позволил воеводе Владимиру Ивановичу Бахтиярову-Ростовскому отправить посла к бухарцам и ногайцам, чтобы они пришли и «штоб земле была прибыль». «Да ныне к нам в Сибирь гости и торговые люди ниоткуды не ходят, и мы всем скудны; а толкоб торговые люди приходили, и мыб всем пополнились и сытиб были», гласит прошение353.

Стремясь облегчить условия торговли, Москва дала указания сибирским чиновникам сделать русские поселения привлекательными для центральноазиатских купцов. Воеводы должны были распространить на них свою защиту, обращаться с ними по-доброму, не оскорблять их и не использовать против них силу. Странствующим купцам дозволялось торговать где они захотят, внутри города или снаружи – хотя воевода должен был проследить, чтобы они не торговали какими-либо запрещенными товарами354. Наконец после того, как бухарские или ногайские купцы заканчивали свои дела, они могли вернуться к себе без помехи, «чтоб они вперед со всякими товары в сибирские города приходили и с нашими служивыми с русскими людьми торговали»355. Создание благоприятных условий стало основой торговой политики в Сибири. Грамота от 31 августа 1596 года предписывала тюменскому воеводе князю Григорию Долгорукому позволить бухарским и ногайским купцам беспошлинно торговать с местным населением. Она гласила: «торговать безпошлинно… чтоб им вперед повадно было со всякими товары приезжати»356. Инструкция тарскому воеводе 1608 года по поводу торговли лошадьми воспроизводила тот же принцип: «…а пошлин у них с тех продажных лошадей не взяли потому, что их сперва не ожесточить и от нашие царские милости не отгонити»357. Один из первых приказов воеводе города Тары, находившегося на краю степи, заключался в том, что он должен развивать торговые отношения с азиатскими странами358. В 1607 и 1608 годах Москва приказывала сибирским воеводам посылать служилых людей в Бухару и в земли калмыков, приглашая их к беспошлинной торговле359.

Эта стратегия означала, что сибирское население выигрывало от торговли, и не в последнюю очередь выигрывали все категории служилых людей, получавших возможность дополнить свое жалованье и удовлетворить свои нужды, участвуя в торговле. Попустительствуя подобной практике, государство освободило от налогов торговлю служилых людей на суммы, не превышавшие 50 рублей. Впрочем, к огорчению государственных мужей, предприимчивые служилые иногда выступали в роли представителей русских и бухарских купцов, действующих в Сибири. Они выдавали товары купцов за свои собственные, помогая им уклоняться от налогов. В 1698 году в ходе реформ, нацеленных на оптимизацию сибирских доходов и контроль за ними, правительство отменило право служилых людей на 50 рублей беспошлинной торговли, сославшись именно на эту практику, лишавшую государство доходов360. История официального участия служилых в сибирской торговле показывает, как государство пыталось создать порядок, при котором торговля служила бы нуждам населения, и одновременно с этим увеличить доход царской казны. Как показывает скандал на Ямыш-озере, описанный в пятой главе, найти баланс между соблюдением закона и особыми льготами было нелегко.

СИБИРСКАЯ ЭКОНОМИКА

Инструменталистский подход принес свои плоды. Большее количество товаров доехало до Сибири – региона, где меха, ткани, кожа, лошади и такие предметы домашнего обихода, как сковороды, топоры и иглы, перемещались между микро- и макрорынками, частично перекрывающими друг друга. В сибирских факториях торговали не только купцы, а меха были отнюдь не единственным товаром. Все необходимое для новых поселенцев двигалось с запада на восток, по пути встречая товары, следовавшие на запад вдоль сибирских рек. С 1600‐х годов все бóльшую роль начали играть ткани, ковры, пряности, лекарства и другие восточные товары. Сибирь была привлекательным рынком, потому что меха здесь стоили сравнительно дешево, а европейские товары, привозимые русскими купцами, пользовались широким спросом у служилого населения городов, поселенцев, выходцев из Центральной Азии и коренных жителей, посещавших сибирские рынки.

Сибирская экономика была важна для государства вначале из‐за пушнины, а затем как канал торговли с Востоком. Начиная с 1630–1640‐х годов русские столкнулись со снижением доходов от пушнины в Западной и Центральной Сибири. К концу XVII века обширные запасы сибирской пушнины в значительной части истощились, но место пушнины в международной торговле России заняла торговля с Востоком. (Пушной промысел не вполне прекратился; меха более низкого качества по-прежнему отправляли в Китай.) Благодаря развитию связей с Востоком сибирская торговля тоже не шла на убыль. С 1672 по 1700 год в Тару прибыло девять очень крупных караванов из степи361. Как сообщает Вилков, автор самого авторитетного исследования по сибирской экономике XVII столетия, к концу века 80% импорта с точки зрения объема составляли китайские товары и более 85% объема торговли в Тобольске составляли товары Востока362. С ним соглашается историк Копылов: «Ко времени заключения в 1689 г. Нерчинского договора у Русского государства наладились с Китаем уже довольно оживленные торговые связи, а после договора, установившего свободный доступ торговых людей двух соседних государств, торговля с Китаем все больше стала приобретать в Сибири первостепенное значение»363. В 1726 году в Москву прибыло немало сибирских товаров, и большинство из них шли из Китая364.

В XVII и XVIII веках Россия стала мировой державой, и торговля с другими державами стала важнейшей частью ее экономики. В XVIII веке Россия окончательно завоевала своих степных врагов, одновременно с этим интегрируясь в Европу, соперничая с европейскими странами на западном направлении и развивая торговлю на Востоке. Хотя реальность на этом этапе и не дотягивала до чрезмерно смелых устремлений, но положение России между Западом и Востоком позволило ей перехватить часть транзитной торговли, значительная доля которой пришлась на Сибирь365. Многие восточные товары перепродавались из России на Запад, а многие «европейские» товары двигались в противоположном366 направлении – на Восток. Их называли русскими или немецкими товарами, и они предназначались для Сибири или шли еще дальше. Как правило, они состояли из тканей, кухонной утвари (деревянные миски, сковороды, горшки с крышками), замков, очков, зеркал и вездесущих иголок, позволявших шить одежду или кожаные изделия. Вернувшись в Петербург после десятилетия в Сибири в составе Великой Северной экспедиции, Миллер написал «Описание о торгах Сибирских», которое он опубликовал в недолговечном периодическом издании «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие». С точки зрения Миллера, сибирская торговля по определению включала в себя товары китайского, калмыцкого, бухарского и монгольского происхождения. Специальный рынок для сибирских товаров в Москве, а также тот факт, что купцы из Европейской России владели домами в сибирских городах, – все это были конкретные проявления главного вывода Миллера, слишком недооцененного – о том, что «сибирские торги составляют немалую часть российской коммерции»367.

МЕСТО СИБИРСКОЙ ЭКОНОМИКИ В РОССИИ

Но насколько важной была роль Сибири в России? Чтобы определить место Сибири в Российской империи, мы должны понять, какую роль играла Сибирь в ее экономике. Что этот регион делал для империи? Зачем империя попыталась завоевать его? Эти вопросы, естественно, влекут за собой вопросы более значительные. В оставшейся части этой главы предпринимается попытка оценить участие Сибири в экономике Московского государства. С этой целью мы начнем с общего обзора российской экономики, а затем внимательно изучим соседний регион, Поволжье, а также саму Москву – сердце Российской империи.

Россия была надежным источником ряда товаров, которые, не будучи слишком эффектными, тем не менее представляли большую важность в мире раннего Нового времени. По-видимому, к концу XVI века Московия обладала почти что монополией на поставки поташа, пеньки и льняного семени в Западную Европу. Каждый раз, когда в XVII веке нарушался поток поставок через Балтийское море, цены на эти товары в Амстердаме взлетали до небес368. В XVII столетии западноевропейцы вывозили из России главным образом «кожу, пеньку, смолу, поташ, сало, рыбу и пушнину»369. Начавшееся между европейскими державами морское соперничество было выгодно Московскому государству, богатому лесными продуктами, необходимыми для строительства флота. С Русского Севера (не из Сибири) вывозился крепкий дуб и мачтовый лес для строительства кораблей. Побочные лесные продукты, а также лен и конопля были даже более важными. Дерево сжигалось для получения поташа (использовавшегося для окраски тканей, производства мыла и стекла), а также смолы и дегтя – необходимых материалов для укрепления снастей и днища корабля. Канатные мастерские, основанные англичанами, но к 1580‐м годам в основном управлявшиеся русскими, выпустили значительную часть снастей для английского флота, разгромившего в 1588 году пострадавшую от дурной погоды Непобедимую армаду370. В самом деле, «ни один флот не мог действовать, не имея льна для парусов, пеньки для канатов и такелажа, а также без смолы, дегтя и живицы: за среднее время жизни судна расходы на эти товары превосходили стоимость самого корпуса корабля»371. Купцы из Ревеля, Риги, Данцига, Штеттина, Ростока и Любека заботились о том, чтобы приобрести в России лесные продукты.

Хотя Московское государство, по-видимому, не обладало столь масштабным промышленным производством, как Китайская империя (империя Мин до 1644 года; Маньчжурская империя или империя Цин после 1644 года), оно производило важнейшие изделия и полуфабрикаты, которые делали его привлекательным торговым партнером. На фоне экзотических пряностей, тканей, лекарств, фруктов и овощей Нового Света такие повседневные вещи, как кожа, могут не попасть в поле зрения того, кто изучает раннее Новое время, но в мире, в котором еще не было синтетических волокон, каждому в какой-то момент была необходима кожа. В Московии существовала ценная индустрия по производству кожаных полуфабрикатов под названием юфть. Ярмо Котиляйне назвал юфть недооцененным русским экспортным промышленным товаром; по его оценке, в 1667 году она занимала первое место в российском экспорте372. Вилков отметил, что юфть была главным товаром, который русские купцы привозили для продажи на Ямыш-озере373. По мнению Александра Чулошникова, она была главным российским экспортным товаром в Астрахани374.

Одним из самых заметных догматов меркантилизма было создание собственного производства. Россию обычно считают страной со слаборазвитой промышленностью – этот недостаток тревожил Петра, доходя почти до наваждения, так сильно он стремился развить в стране производство. Страстное отношение Петра к данному вопросу и привычные домыслы об отсталости России, возможно, закрыли собой более спокойную реальность: не так уж плохо шли дела в Московском государстве. Юфть была наиболее выгодным из промышленных товаров Московии, но отнюдь не являлась единственным примером развитого производства и торговли. В XVII веке в Московию ввозили шкуры бобров для специальной обработки, с которой никто не справлялся так хорошо, как русские375. Кроме того, презрительное отношение к советской промышленности ХX века, сделавшее ее мишенью анекдотов о качестве производства (в стиле «мы делаем вид, что работаем, а вы делаете вид, что нам платите»), неправомерно проецируется назад в историю России. Производство железа в России пользовалось хорошей репутацией в раннее Новое время376. Адам Олеарий, которого не назовешь благосклонным наблюдателем, отметил, что московиты быстро учатся: «Они очень восприимчивы, умеют подражать тому, что они видят у немцев, и, действительно, в немного лет высмотрели и переняли у них многое, чего они раньше не знавали. В особенности изумлялся я золотых дел мастерам, которые теперь умеют чеканить серебряную посуду такую же глубокую и высокую и почти столь же хорошо сформованную, как у любого немца»377. В 1720 году бостонская газета опубликовала на своей первой странице текст про русские методы производства дегтя – и не чтобы посмеяться, а потому, что авторы сочли, что бостонцам есть чему поучиться у русских378.

Хотя производимые Россией товары были не столь роскошны, как китайские, персидские или итальянские шелка, тонкий, как бумага, индийский хлопок или английское, голландское или французское сукно, Россия продавала немалое число тканей. В эту эпоху, когда потребительство вышло за пределы дворов, ткани были главным товаром массового потребления379. От пустыни Сахары до Гималаев и Великих озер людям было необходимо одеваться, и те, кто жил неподалеку от международных торговых путей, все чаще одевались в ткань не собственного производства. Такие ткани, как мешковина, грубый хлопок и грубое сукно, составляли немалую долю товаров, которыми обменивались на русских рынках Сибири. Ткани – как собственного производства, так и привозные – были важной частью торговли России в раннее Новое время. Московия обладала куда более диверсифицированной экономикой, чем нынешние нефтяные державы – например, Нидерланды, страны Ближнего Востока или Российская Федерация, – чьи экономики так зависят от нефтяной промышленности, что от этого страдают другие отрасли хозяйства380.

ВОЛЖСКАЯ ТОРГОВЛЯ: КАЗАНЬ И АСТРАХАНЬ

Отправляясь из Москвы и спускаясь по течению Волги, приезжаешь в старинный город Казань, расположенный чуть выше того места, где Волга решительно разворачивается в южном направлении и устремляется к Каспийскому морю. Здесь с незапамятных времен сходились торговые пути, на что обращали внимание уже арабские путешественники. Начиная с XI века волжскую торговлю контролировали булгары. С самых ранних этапов в этой торговле участвовали русские. Арабский путешественник Ибн Хаукаль называл Волгу русской рекой, потому что ее активно использовали русские купцы, а также купцы, отправлявшиеся на Русь381. В X веке киевский князь подписал торговый договор с Булгарией382. Казань была важным региональным центром, который в прошлом выступал как в роли соперника, так и в роли торгового партнера многих своих соседей – Перми, Сибири, Москвы и, если уходить дальше в прошлое, мусульман-булгар. Москва находилась в тесных политических и экономических связях с Казанью начиная с XV века, когда Казань «стала торговым центром первой величины»383. Уже к началу века русские купцы из Москвы, Пскова и Новгорода регулярно действовали на территории своего исламского соседа на востоке, Казанского ханства, в котором жили и булгары, и уроженцы Центральной Азии, и черкасы.

В 1523 году все русские купцы в Казани – по словам Костомарова, все русские, находившиеся в Казани, – были перебиты384. Это печальное событие, возможно, стало результатом напряженности, возникшей после того, как Василий III ввел торговое эмбарго против Казани. Василий III пытался использовать эмбарго на русскую торговлю на Волге с Казанью в качестве политического рычага против Казани385. Все русские купцы получили приказ торговать в Нижнем Новгороде, русском городе примерно в 390 км от Казани. Считается, что эмбарго повредило Москве не в меньшей степени, чем Казани. Точно так же, как в случае завоевания Иваном III Новгорода в конце XV века, «цель конфликтов с Казанью состояла в получении доступа к северо-восточным торговым маршрутам и укреплении господства над данниками – поставщиками роскошной северной пушнины»386. Спустя несколько десятилетий внук Ивана III Иван IV отказался от дальнейших переговоров с Казанью и попросту завоевал город, присоединив его к Российскому государству.

Несмотря на политические треволнения, русские продолжали жить и торговать в Казани. После российского завоевания многие жители бежали из Казани в Сибирское ханство, отсрочив переход в российское подданство, но не избежав его. Полная интеграция Казани в империю заняла долгое время, как показал Мэтью Романьелло, но всего через десять лет после завоевания на казанском рынке уже было двадцать две русские лавки. У троих русских там были дома387. Аника Строганов располагал домом в Казани с 1565 по 1568 год388. Гость Никита Никитников жил в Ярославле, но ему принадлежал и дом в Казани. Кадастровая книга, сохранившая записи об их имуществе, называет их обоих приезжими гостями. Третий гость, Иван Шухнов из Владимира, приобрел свой дом, женившись на дочери казанского жителя г-на Карыгина389. В середине XVII столетия число лавок, принадлежавших уроженцам Центральной России, оставалось прежним (двадцать две)390.

Гибель казанского архива привела к тому, что уцелело мало данных, позволяющих реконструировать хозяйственную жизнь города. В XVII веке Казань и Нижний Новгород были вторым и четвертым по богатству городами России. Оба города контролировали значительную часть волжской торговли на пути из Астрахани в Архангельск, и оба города были важными пунктами снабжения для Сибири391. Ученые сходятся в том, что в XVIII веке торговля была еще более оживленной, но, не имея в своем распоряжении записей XVII века, на которые мы могли бы опираться, это «оживление» очень сложно подсчитать. Сибирские таможенные книги предоставляют бесценную возможность мельком заглянуть в эту реальность; иногда они упоминают купцов из западносибирских городов, которые ездили торговать в Казань, или же казанских купцов, приезжавших в Западную Сибирь392. Бухарские купцы ездили из Центральной Азии в Казань через Волгу и сибирские реки393.

Астрахань расположена в извивах дельты Волги – там, где река впадает в Каспийское море. Казань имела тесные экономические связи с Астраханью, но не только с нею. То есть в то время как Волга соединяла Астрахань с Казанью и, по-видимому, между городами шла оживленная торговля, в Казань шли и сухопутные торговые пути. Когда маршруты торговых путей в точности не известны и исторические записи о них молчат, об их существовании свидетельствуют археологические данные. В частности, старинные тайники вдоль Камы на пути из Китая указывают, что товары передвигались сухопутными маршрутами через Евразию уже в ранние годы Римской республики. Когда в XIII веке Гильом де Рубрук в роли миссионера прибыл к монгольскому двору, он ехал к низовьям Волги до ордынской столицы Сарая, а затем по суше добрался до монгольского двора в Каракоруме. Когда русская армия прокладывала первые дороги на Урале и в Сибири, она, как правило, расширяла уже существовавшие тропы. Но немало исторических данных указывает на существование многочисленных торговых путей, пересекавших лес и степь в Урало-Каспийском регионе. В 1615 году царь велел казанскому воеводе позволить бухарскому «купчине» выехать «каким путем захочет»394. Купцы из Центральной Азии могли вернуться по Волге или вдоль сибирских рек. В 1616 году хивинский хан писал в Москву с просьбой вернуть товары, похищенные у хивинских купцов в долине реки Яик395. Молдавский землепроходец и дипломат Спафарий, добравшись до этих мест (чуть к востоку от Урала, двигаясь в южном направлении, к степи, лежащей вокруг реки Ишим) на пути в Китай, объяснил, что дорог слишком много, чтобы подробно писать о них. Это дарит нам два открытия. Во-первых, ни одна дорога не была столь хороша, чтобы стать магистралью, по которой двигались бы все. Например, путь вдоль Ишима был чрезвычайно тяжелым, но эту дорогу использовали, потому что на ней было легко найти хороший фураж для животных и потому что она была сравнительно безопасной. Во-вторых, то, что дорог было много, указывает, что движение по ним было весьма значительным.

Астрахань была расположена там, где сходились сухопутные и водные пути. Караваны товаров, приходившие из степи на верблюдах, могли перегрузиться на лодки и двинуться вверх по течению Волги, где несколько волоков, соединявших речные системы, позволяли им добраться до балтийских и беломорских портов. Кроме того, каспийские товары могли отправиться на запад к Черному морю по дорогам, лежавшим к северу или к югу от Кавказских гор, затем дальше на запад – в Алеппо и к берегу Средиземного моря или на юг – к Персидскому заливу. Благоприятное расположение Астрахани, запас воды на шелковых путях, означало, что волжско-каспийская артерия была лучшим способом доставки товаров по Шелковому пути в Московское государство. Для Москвы важность Астрахани не была секретом. Издавна осознавали ее и русские купцы: они посещали этот порт задолго до того, как он оказался под российской властью. Контарини, «выкупленный по доверенности» русским купцом, тоже отмечает присутствие других русских в порту. Энтони Дженкинсон, побывавший в Астрахани сразу после русского завоевания, описал полное опустошение и разбои на степных путях, соединяющих Астрахань с Казанью и Бухарой. В 1558 году Астрахань была основана заново на другой стороне реки и вниз по течению от татарского города. В 1580‐х годах на смену деревянным стенам, ранее защищавшим город, пришли каменные. Борис Годунов повелел построить ряд городов-крепостей по Волге (Самара, Саратов, Царицын), чтобы сделать торговый путь более безопасным396.

Эти меры показывают, что государство осознавало важность сохранения власти над этим водным путем. Но и пятьдесят лет спустя голштинский посол Адам Олеарий называл часть водных путей, ведущих к Астрахани, «самыми опасными» из‐за угрозы разбойничьих нападений397. Виллард Сандерленд пишет, что поволжская степь оставалась «диким полем» до массовой крестьянской колонизации при Екатерине II398. Впрочем, можно предположить, что Астрахань в XVI веке не была по-настоящему действующим предприятием. Если бы она была центром силы, она могла бы оказать более серьезное сопротивление и для ее покорения потребовалась бы более могучая сила, чем та, что была задействована в 1556 году. Но Астраханское ханство (1466–1556), существовавшее менее века, всегда было слабым звеном постмонгольского мира. Оно отстаивало свою независимость и основывало свою легитимность на принадлежности правящей династии к Чингизидам, но фактически играло роль пешки в регионе задолго до того, как его с легкостью завоевали.

Когда я начинала эту книгу, я исходила из того, что в сравнении с объемами торговли, проходившими через Астрахань, на сибирские фактории приходилась лишь малая доля торговли. Это одно из тех допущений, что лежат в фундаменте как тезиса об «упадке», так и аргументов, что подъем Запада обусловлен формированием морских держав конца XV – XVI века: оно заключается в том, что морская торговля более эффективна, чем сухопутная. Субалтерные исследователи усомнились в этом допущении; заставляет в нем усомниться и неточная, но убедительная информация о наличии многочисленных торговых путей, испещрявших всю степь к востоку от Поволжья и соединявших его с Сибирью и Центральной Азией. Возможно, нестабильность на Волжском пути заставила многих купцов искать альтернативные пути и тем самым подтолкнула развитие сибирской торговли399. М. В. Фехнер писал, что в конце XVI века бухарские купцы, игравшие важную посредническую роль в торговле Востока с Западом, потеряли возможность использовать Волжско-Каспийский путь из‐за войн между Персией и Бухарским ханством; они стали искать альтернативные торговые пути на запад, и одним из них оказалась Сибирь400. Когда речь идет о евразийской торговле, сложно эмпирически доказать ту или иную интерпретацию, слишком малым количеством данных мы располагаем. До нас не дошла ни одна таможенная книга из Астрахани за XVI или XVII век. Однако мы знаем, что товары перевозились и по суше, и по Волге и что в XVII веке набор русских товаров, перевозимых каждым из двух путей, был сходным. Вилков писал: «Состав российского вывоза на Восток через Ямышевскую ярмарку был почти идентичен экспорту российских товаров на Восток через Астрахань»401.

Там, где мы не можем подсчитать товары, мы можем подсчитать людей, и это помогает нам реконструировать коммерческую ситуацию. В числе масштабных строительных проектов Бориса Годунова были два крытых рынка в Астрахани, один бухарский и один персидский, воздвигнутые в 1590‐х годах. В XVII столетии были построены гостиные дворы и кварталы для армян, индийцев, кавказцев и татар402. Протекционистские меры государства по ограничению путешествий иностранных купцов вглубь государства не уменьшили желание восточных соседей торговать с Россией и, возможно, были причиной роста Астрахани в XVII веке. К концу века в Астрахани жили процветающие купеческие диаспоры403. Здесь можно было встретить русских, персов, европейцев, бухарцев, армян и других купцов с Кавказа. В 1678–1680 годах в ней было 122 дома разных землячеств и 223 представителя землячеств. «Восемь домов принадлежали привилегированным купцам и шесть домов – купцам из других русских городов»404. Ближневосточные купцы учили в Астрахани русский язык, а те, кто желал выучить персидский или арабский, могли это сделать на бухарском дворе405. Но нестабильность степи и угроза со стороны Османской империи сделали Сибирь хорошим альтернативным путем. Диаспоры продолжали расти в правление Петра, несмотря на ограничение путешествий иностранных купцов в Москву. Кроме того, когда ведущиеся войны не позволяли индийским купцам ездить через Центральную Азию, они находили новые ниши и продолжали получать доход, оставаясь на своей западноевразийской базе406.

В 1740‐х годах в Астрахани было более тридцати кораблей в частном владении, и большинство их принадлежало крупным русским купцам. В первые десятилетия XVIII века шелк, хлопок и другие материалы составляли подавляющее большинство ввозимых в Астрахань товаров (согласно записям, сделанным в 1733 и 1744 годах, соответственно 82 и 95%). В вывозе из Астрахани в середине века тоже доминировала материя – кожа, шерсть и прочие ткани (75%). По большей части эти товары направлялись на Кавказ и в Персию. По данным Александра Юхта, около трех четвертей астраханской торговли находилось в руках армянских и индийских купцов. Юхт утверждает, что главное внимание как правительства, так и купцов было обращено на Персию. Из наблюдения, что частные лодки в Астрахани превышали числом государственные, он сделал вывод, что по большей части астраханскую торговлю вели частные лица407.

Во второй четверти XVIII столетия у России был пассивный баланс торговли с Персией и Кавказом. Между 1734 и 1750 годами Россия вывезла товары на 1 044 499 рублей и ввезла товаров в два с половиной раза больше, на 2 658 995 рублей408. Какая доля этих товаров была реэкспортирована, неизвестно – возможно, это позволяло в значительной мере компенсировать урон от пассивного баланса торговли в регионе. Более того, сама по себе активность астраханской торговли показывает, что параллельно с могучей сибирской торговлей активно действовал и этот рынок. С приливом поднимаются все корабли409. Казань и Астрахань поднялись в XVIII веке, а кроме них, это сделали и многие сибирские города, к которым мы теперь обратимся.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ТОРГОВО-ОРИЕНТИРОВАННАЯ НЕ-ВПОЛНЕ-КОЛОНИЯ

В своей эпохальной первой монографии об управлении Сибирью Джордж Ланцев написал, что целью создания таможенной системы было поймать в сети всю пушнину, которая проскочила через систему ясака410. Ясак подарил казне огромные количества пушнины, что позволило профинансировать взлет России к имперскому величию. В рамках этого утрированного взгляда ценность Сибири для государства заключалась в пушнине, а средством получения пушнины был ясак. Подобное описание ситуации оставляет в тени другие виды торговли, составлявшие часть сибирской политэкономии. Как показано в настоящей главе, сибирская экспансия демонстрирует важность торговли для Российского государства. Цари из династии Романовых, правившие в XVII веке, были заинтересованы в «выходе на Восток» не меньше, чем в «окне на Запад». Они стремились не только добывать пушнину (и минералы – их поиск в Сибири начался уже в начале XVII века), но и поддерживать торговые связи, чтобы собирать богатства Востока и получать прибыль от посредничества в торговле Европы с Востоком. И как бы далеко Сибирь ни находилась от «протоптанных шелковых путей», на фоне нестабильности волжского и каспийского пути в XVII веке сибирские торговые пути служили отнюдь не только региональным целям. Сбор ясака военными при этом не составлял основу деятельности в Сибири. Как правило, ясак собирал воевода, а не глава таможни411.

Если главная черта колоний – поселенцы, Сибирь не вполне была колонией; массовое переселение в Сибирь по разным причинам началось лишь в XIX веке. Главной причиной было то, что в России не было избыточного населения и у государства были более приоритетные области для переселения412. Екатерина II считала самой срочной задачей заселение Поволжья и в 1760‐х годах приглашала с этой целью немецких колонистов, применяя ту же стратегию, которую использовала Франция в 1763–1765 годах, стремясь заселить Французскую Гвиану, свою колонию в Новом Свете413. И хотя Сибирь в XVII–XVIII веках отнюдь не была полна колонистов, она представляла собой нечто большее, чем ряд военных поселений, а ее инфраструктура не сводилась к добыванию ресурсов414. Сибирь во многих отношениях была путем к богатству, которое создавали меха и восточные товары, а города Европейской России, снабжавшие Сибирь необходимыми товарами, получали огромную прибыль.

Нет, российская инфраструктура не создала сверхмощную магистраль шелкового пути, которая бы соединила быстрой связью Пекин с Архангельском, – впрочем, шелковые пути всегда работали несколько иначе415. Это скорее выглядело так, как описала Шери Вудворт, – «огромный вращающийся по кругу барабан, состоящий из товаров, вливающихся в центральную воронку с востока, севера, юга и запада, меняющих хозяев и затем вылетающих наружу… масштабный круговорот товаров, двигающихся во все стороны», по всей Евразии416. Можно привести примеры того, как Англия реэкспортировала персидский шелк, купленный в Архангельске417, персидский купец в 1689 году приезжал в Архангельск на английском корабле418, Федор Байков в 1654 году ехал с ревенем на восток из Тобольска. Это круговращение полностью устраивало Российское государство, которое понимало, что при помощи сбора пошлин и устройства таможен можно получить много прибыли. Возможно, самой масштабной была местная и региональная торговля; такие купцы, как те, что будут изучаться в следующих главах, занимались ею с такой же готовностью, как и дальней торговлей. Доходы таможен были важны: но государство не только этого ждало от сибирской торговли. В конце концов, сибирская торговля способствовала получению прибыли и служила инструменталистской цели – обеспечивать русских на территории Сибири.

Для распространения по всем сибирским городам торговых промыслов, которыми бы его великого государя казна в пошлинах множилась.

Полное собрание законов Российской империи, 12 ноября 1698 года

С самого начала московские власти видели в Сибири возможность получения двух видов богатства, одно из которых было связано с пушниной, а второе – с восточной торговлей. Стремление к эксплуатации богатых руд присутствовало уже в первых грамотах Строгановым и на протяжении всего XVII столетия, но существенная разработка месторождений началась только в XVIII столетии441, а сибирская нефть была обнаружена позже, уже в XX веке. Но начиная с первых своих проникновений на восток русские были убеждены, что восточное направление обещает выгодную торговлю. «Торговля с Востоком» могла означать торговлю с Персией, Индией, Центральной Азией и Китаем. Подобно западному термину «Восток» (Orient), имевшему неопределенные географические очертания, термин «Индия» в ранних русских источниках мог включать в себя значительно более обширную территорию, в том числе даже Китай442. Таким образом, история Сибири в XVII–XVIII веках – это история того, как Россия, долгое время встроенная в политический мир степи, оказывается более тесно связанной с Дальним Востоком и более интегрированной в мировую экономику, которая и сама становилась все более динамичной и всепроникающей. Настоящая глава посвящена государственному строительству и рассказывает, как Российское государство создало минималистскую, но эффективную инфраструктуру торговли и управления в Западной Сибири.

УСТАНОВЛЕНИЕ РОССИЙСКОЙ ВЛАСТИ В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ

Хотя мы заглянем и дальше на восток, главное место действия нашей истории – Западная Сибирь, расположенная к востоку от Уральских гор, на северо-западной оконечности Внутренней Евразии. Здесь плодородные степные луга постепенно уступают место смешанным лиственно-хвойным лесам, все еще свободным от вечной мерзлоты, существующей в суровой северной тайге, а реки, текущие с востока на запад, впадают в реки, текущие на север, подобно асимметричным ребрам на спинном хребте. К концу XVII века в этом регионе жило около 75% крестьянского населения Сибири, или примерно 150 тысяч русских443. Как объясняется в первой главе, Западная Сибирь уже давно была домом для многочисленных народов. До прихода русских вогулы, остяки, югра и самоеды уже привыкли платить меховую дань сибирским татарам и иногда страдали от их набегов. За десятилетия до Ермака плоские земли вдоль Иртыша и его притоков обживали бухарцы, приезжие мусульманские купцы из Центральной Азии. Таким образом, когда пришла Россия, край уже был полиэтничным.

«Татары» – старинный термин, менявший свое значение со временем. Средневековые европейцы, такие как Гильом де Рубрук и Джованни ди Плано Карпини, называли монгол «татарами», хотя сами монголы считали это название ругательным; эти путешественники именовали пространство, завоеванное монголами, «Татарией»444. Русские восприняли этот термин – еще одна иллюстрация их промежуточного положения между Европой и Азией. На первых порах для них все степные народы (включая монголов и такие тюркские народы, как казахи и киргизы) были татарами. Однако по мере того как монгольская власть в евразийском пространстве слабела, русские, более тесно взаимодействовавшие с ними, стали находить больше различий между разными наследниками монгольской державы, чем большинство западноевропейцев. К XV веку татарами называли людей, перешедших от кочевой жизни к оседлой, – крымских татар, волжских татар, ногайцев, казанских татар, башкирских татар, сибирских татар, заболотных татар (людей Кучума, убежавших в болота) и «служилых» татар (тех, кто поступил на русскую службу). Татары, жившие в сибирском регионе, где Россия собирала дань пушниной, стали известны как «ясачные татары». Остяки, вогулы, югра, самоеды и другие коренные жители Сибири тоже стали «ясачными людьми», но, поскольку они обычно жили в лесах, а не в открытой степи и не происходили от Чингисхана, русские, как правило, не называли их «татарами»445.

Степь, примыкавшая к южному краю Сибири, была населена монгольскими народами, которые сохранили кочевой уклад, хотя наряду со скотоводством они немного занимались и земледелием. С российскими территориями граничили монгольские народы, известные как калмыки (ойраты), жившие вблизи от Западной Сибири, и джунгары к востоку от них. Дальше к югу степное население состояло из кочевников-тюрок – казахов, ногайцев и киргизов446. Еще дальше, за Каспийским морем, находились Османская империя, Персия, империя Великих Моголов (Индия) и Китайская империя, а также города Центральной Азии – потенциальные торговые партнеры Московского государства. Сибирь была частью давно существовавших торговых систем вне зависимости от влияния Москвы. Она была периферией по отношению к Европе и к Индии. Находившаяся в самом сердце Евразии Западная Сибирь лежала на перекрестке дорог между Россией и Азией, Востоком и Западом. Ее близость к древним торговым путям Внутренней Евразии не могла не повлиять на характер ее торговли. Из Восточной Сибири поступала пушнина, и рынки Западной Сибири с самого начала были заполнены как мехами, так и восточными товарами, приходившими из Центральной Азии, Персии, Индии и Китая447. Влияла на сибирскую торговлю раннего Нового времени и Москва, находившаяся в трех тысячах километров448. Хотя наша история посвящена в первую очередь органам местной власти, она не может игнорировать влияние центра. Москва издавала директивы, руководившие торговлей; она сама участвовала в торговле, отправляя казенные караваны. И хотя распоряжения Москвы порой нарушались, плохо выполнялись или попросту игнорировались, не может быть сомнений, что Москва оказывала важнейшее влияние на развитие коммерции в Сибири.

Первые города, основанные в Сибири, – Тюмень (1586), Тобольск (1587), Тара (1594) и Верхотурье (1598) – были расположены на юго-западе Сибири, образуя почти что треугольник. Основная часть архивных изысканий, осуществленных для настоящего проекта, посвящена этим четырем городам, которые в большинстве своем потеряли былое значение, уступив его более новым центрам. Верхотурье существует в тени Екатеринбурга, Омск превзошел Тару, а Тюмень затмила собою Тобольск после того, как железная дорога была проведена именно через Тюмень; таким образом, Тюмень представляет собою исключение, это важный город и поныне. Тюмень, столица одного из самых больших субъектов РФ, – это современный город с российской спецификой: стеклянный небоскреб Газпрома украшает собою горизонт всего в нескольких кварталах от деревянных домов с курами во дворе и уличными туалетами, а центр Тобольска выглядит как причудливый музейный городок. На широком тюменском проспекте неопытный человек вряд ли отличит татарина от славянина; этот город стал безусловной частью России – трансформация, дополнительно подчеркнутая сюрреалистическим единообразием, которое столь неизгладимо внушает советская архитектура. Но в XVII веке все было совсем иначе; это был пограничный город, который в любой момент мог подвергнуться вражескому нападению.

Тобольск был основан на высоком холме у слияния рек Тобол и Иртыш, примерно в 10,5 мили [17 км] вниз по течению от столицы Кучума, Искера449. В 1620 году здесь была основана Сибирская епархия. Тобольск стал административной, экономической и культурной столицей Сибири. Тобольский воевода занимал важнейший пост, которому другие сибирские воеводы были, по крайней мере в теории, подчинены до 1736 года, когда в ходе административной реформы Сибирь разделили на две провинции450. Между 1639 и 1670 годами здесь торговали от тысячи до трех тысяч купцов с ежегодным товарооборотом от 53 до 121 тысячи рублей, причем средний ежегодный товарооборот составлял от 40 до 60 тысяч рублей451. Таким образом, Тобольск стал одним из самых оживленных торговых центров Российской империи – не на уровне Москвы, Архангельска или Казани, но вполне сравнимым по масштабу с важными западными пограничными городами, такими как Псков или Смоленск452.

Тара была основана в 1594 году у берегов Иртыша, примерно в трех неделях путешествия вверх по реке от Тобольска453. Основав это поселение на старинном торговом пути Внутренней Евразии, русские осторожно вышли из лесной зоны на край Барабы, или Барабинской степи, находившейся в конце XVI века под властью калмыков. Что еще более важно, это был край, куда бежали и где собрались потомки Кучума, которые в первой половине XVII века неоднократно будут проверять российскую власть на прочность454. Не случайно воеводой, основавшим Тару, был князь Андрей Васильев Елецкий, хорошо знавший, как воевать со степными кочевниками: до своего назначения в Сибирь он служил на южно-украинской границе455. Тара обладала плодородными почвами, но не могла себя прокормить до XVIII века, потому что из‐за угрозы со стороны кочевников, периодически совершавших набеги за рабами, было невозможно полноценно заниматься земледелием. В 1688 году в Таре было пять церквей и 690 домов, но в них жили в основном военные. В 1702 году в Таре по-прежнему было зарегистрировано лишь два посадских человека (горожанина), но значительную долю населения составляли бухарские купцы и крестьяне456. Несмотря на законы о предупреждении пожаров, Тара страдала от масштабных пожаров в 1629, 1658, 1669 (когда сгорело 630 домов), 1701 и 1711 годах457.

Тара была расположена на самом краю империи, но ее жители старались сделать ее полноценным городом. В 1701 году жители Тары подали прошение царю, чтобы он дозволил им завести часовщика. Они объяснили, что в Таре, в отличие от других сибирских городов, с самого основания не было часов, и это многое затрудняло и в караулах, и в приказной избе, и в церкви, и в частных домах. Просители собрали деньги и купили в Тобольске железные часы. Теперь они просили царя дать дозволение и профинансировать наем часовщика. У них даже была подходящая кандидатура – квалифицированный казачий сын458. Немало чернил пролито в спорах, кто был движителем сибирской экспансии – государство или частные лица. Настоящая глава высвечивает важную роль государства и соглашается с В. Д. Пузановым в том, что, если бы не было военных, готовых их защищать, крестьяне не посмели бы распахать лесостепное пограничье459. В конце концов, набеги кочевников были не столько ответом на территориальные захваты, сколько средством приобрести рабов для торговли. И все же это не означает, что я присоединяюсь к государственническому взгляду на экспансию. На местах речь шла о симбиозе, как видно из челобитной о часовщике. Воеводам велели поднимать потонувшие купеческие суда, а купцы иногда предоставляли лодки и парусные корабли для удовлетворения различных «государственных» нужд и выполнения указаний. Подсчитать подобные сделки нелегко, но, принимая во внимание могущество в этой культуре таких понятий, как щедрость, гостеприимство и обязательство, можно предположить, что в ней имел место этос взаимности. Небольшой эпизод с часовщиком обращает наше внимание на другую важную тему: поликонфессиональность сибирского пограничья и, в частности, присутствие диаспоры купцов-мусульман, о которых мы будем говорить в седьмой главе. В числе тех, кто подавал челобитную о часовщике, были бухарцы и татары. Когда просители-мусульмане говорили о религиозных и домашних делах, которым бы способствовало наличие общественных часов, они, возможно, думали о призыве к намазу.

Ил. 5. Карта Годунова, 1667 год. Самая первая русская карта Сибири, выполненная под руководством Петра Ивановича Годунова. Привлекает внимание важность рек повсюду, кроме сухой южной степи (карта ориентирована на юг, поэтому речь о верхней части карты). Эта карта – зримое проявление того, как реки влияли и на путешествия по Евразии, и на восприятие ее самой. Источник: Leo Bagrow Collection, Godounov Map, 1667, MS Russ 71 (1). Любезно предоставлено Библиотекой Хоутон в Гарвардском университете

В 1598 году, спустя четыре года после основания Тары, в Уральских горах, на северном изгибе реки Туры, было заложено Верхотурье. Этот город должен был стать воротами в Сибирь, но в полной мере так и не оправдал ожиданий, потому что люди продолжали более активно пользоваться дорогами к северу от Верхотурья460. Очень быстро основная часть сибирской пушнины стала проходить по северным путям. Так началось еще во времена средневекового Новгорода, а открытие Беломорского пути в середине XVI века усилило эту тенденцию. Переломило ее закрытие государством торговли в устье реки Обь в 1620‐х годах, истощение запасов соболя в окрестностях Мангазеи в 1640‐х годах, а также развитие южных городов и дорог, удобных для доступа с восточной границы российской деятельности, постепенно продвигавшейся дальше в Сибирь. Вероятно, в середине XVII столетия вдвое больше грузов по-прежнему проходило по северным путям, чем через Верхотурье, но торговля смещалась к югу461. Направлявшиеся на восток купцы, нагруженные тяжелыми товарами, предпочитали Верхотурский волок, который обычно называли зимним путем, но на обратном пути в Россию, с более легким грузом пушнины, предназначенным для продажи на августовской Архангельской ярмарке, они могли одолеть горные перевалы северного Черезкаменного волока462. Этот южный сдвиг – лишнее свидетельство того, что в сибирской торговле важное место занимали восточные товары, а не только меха. К середине XVII столетия Тобольск стал главным центром пушной торговли в России. По мере того как коммерческая деятельность перемещалась к южным границам Российской империи, Тобольск уходил в тень, уступая свое место новым центрам – Нерчинску, Кяхте, Ямыш-озеру, Ирбиту.

РЕКИ, ФОРМИРУЮЩИЕ ИМПЕРИЮ

Реки определили направления сибирской экспансии. Они были не границами, но дорогами. Если бы не обширная речная система и не созданные русскими волоки, сибирская экспансия пошла бы другим путем. Реки руководили продвижением русских в Сибирь. Реки сформировали картину истощения пушных запасов. Собственно, пушные запасы Сибири начали истощаться сразу же, как русские начали их эксплуатировать. Но при первых волнах наступления речь шла не обо всей популяции пушных зверей, а только о той ее части, которая жила вдоль рек и которую поэтому было легко добыть. Передвижение на восток вдоль речных систем, к берегам, где меньше охотились, было путем наименьшего сопротивления: отходить от реки вглубь леса было куда труднее463. Единственным фактором, сыгравшим столь же важную, как и сибирская речная система, роль в формировании русского империализма, была кочевая степь, создавшая линию русских военных крепостей (в конечном счете ставших городами) вдоль южного края земель, на которые притязала Россия. Россия решительно двигалась на восток, через всю Сибирь, и в 1639 году достигла Тихого океана. Однако на южном, степном направлении, основав в 1594 году Тару, Россия за столетие с четвертью не сделала больше ни шагу.

Реки делали путешествия возможными. Главные артерии Сибири, широкие, с пологими руслами, как правило, характеризовались мягким течением. Но и они могли быть переменчивы. На то, чтобы спуститься по Лене, уходило два месяца или больше, но при благоприятных условиях, как писал мангазейский воевода в 1638 году, это расстояние можно было проплыть и за неделю464. Зависело это от времени года. Весной у купцов открывалась возможность спустить товары из Верхотурья, «ворот в Сибирь», вниз по Туре, через Пермский край и до самой Тюмени. Речной лед вскрывался ранней весной. Таяние снега и льда могло повысить уровень воды слишком сильно, а плавучие льдины делали путешествие по реке непредсказуемым, ломая лодки, уничтожая товары и становясь причиной многих смертей. Но когда таяние снегов заканчивалось, уровень воды в реке резко падал, что создавало новую опасность, исходившую от камней и речного дна; наконец, река становилась в принципе несудоходной. К концу лета река Тура около Тюмени могла не достигать и метра в глубину465. Соответственно, пришлось построить летний порт выше по реке466. Нередко торговые караваны предпочитали двигаться вдоль реки, но по суше – например, опасаясь слишком быстрого течения Иртыша.

Реки были главными артериями сибирской торговли. Даже когда в реке было слишком много или слишком мало воды и купеческие караваны предпочитали двигаться по суше, русло реки все равно в большой степени определяло маршрут, по которому пойдут товары. Русские плавали по рекам в плоскодонных лодках (дощаниках), приводимых в действие разными средствами. Спускаться по течению по широкой и спокойной реке можно было при помощи паруса. Вверх по течению лодки нередко волокли люди, шедшие вдоль берега467. Куда бы ни плыл дощаник, ему требовалось много гребцов. Строительство лодок в Сибири стало важным государственным и частным делом, но удовлетворить спрос на лодки было нелегко. Был случай, когда служилые люди выразили царю свой протест по поводу того, что их заставляют путешествовать в ненадежных лодках468. Когда участники Великой Северной экспедиции получили негодную лодку, они убедили воеводу купить для них у купца более прочную469. Зимой, когда реки замерзали, по ним часто можно было путешествовать на санях, нартах или лыжах. В декабре 1638 года Адам Олеарий, двигаясь на санях по замерзшей Волге, добрался от Казани до Москвы всего за двадцать дней470. Если же лед на реке был недостаточно прочным, можно было ехать на санях по суше.

Впрочем, дальняя торговля часто растягивалась на несколько времен года. Смена лодки на другой способ путешествия означала повышение расходов и усложнение логистики. Многие купцы стремились переправить свои товары через Сибирь, когда реки были судоходными. Чтобы преуспеть в этом, им нужно было думать много о чем помимо зимнего мороза. Во второй половине лета Тура нередко мелела настолько, что лодки, строившиеся в Верхотурье, приходилось спускать на воду в 40 километрах ниже по течению, где уровень воды был достаточно высоким471. Воды в реке становилось так мало, что нагруженные товарами лодки, которые легко прошли бы весной, летом сели бы на мель – и эта проблема существовала на многих сибирских реках.

География и климат, возможно, были не единственной причиной, почему Верхотурье так в полной мере и не достигло ожидаемого от «ворот в Сибирь» расцвета. Этот город печально прославился своими начальниками, склонными к мздоимству и злоупотреблениям472. В 1639 году привилегированный купец (гость) Василий Федотов Гусельников обратился к царю за дозволением посылать свои товары северным путем, потому что, хотя в Верхотурье и не собирают чрезмерных пошлин, как в некоторых других местах, от его людей там требуют выполнения работ, что приводит к задержкам. Поскольку успех его караванов зависел от того, успеют ли они преодолеть определенное расстояние по рекам до их замерзания, из‐за подобной задержки в Верхотурье он рисковал полностью пропустить торговый сезон и понести большие убытки473.

К концу XVI века русские построили вдоль этих речных систем десять крепостей и продолжали тянуть линию укреплений на восток в следующие десятилетия. Уже в 1639 году русский отряд перезимовал на Тихоокеанском побережье в устье реки Улья, а в 1647 году было основано первое постоянное русское поселение на Тихом океане – Охотск474. Но русская гегемония в Сибири еще не была предрешена. В первые два века своего существования этим приграничным городам досталось немало опасностей и испытаний. Даже Тобольск и Верхотурье, защищенные другими городами и, стало быть, не находящиеся непосредственно на границе, были под угрозой нападений. На опасности указывает замечание Аввакума, знаменитого религиозного диссидента, сосланного в Сибирь в 1650‐х годах. Он пишет: «Приехав в Тоболеск, сказываю; ино люди дивятся тому, понеже всю Сибирь башкирцы с татарами воевали тогда. А я, не разбираючи, уповая на Христа, ехал посреде их. Приехал на Верхотурье, – Иван Богданович Камынин, друг мой, дивится же мне: как ты, протопоп, проехал?»475

Безопасность была слабо обеспечена, в особенности в Тюмени и Таре, расположенных дальше к югу476. На протяжении XVII века на них нередко нападали калмыки и башкиры, руководствуясь множеством самых разных мотивов. Российское продвижение, безусловно, вызывало недовольство, которое могло привести к воинственным реакциям. В некоторых случаях подстрекательством занимались наследники хана Кучума. Но до известной степени мотивы нападений кочевников были прагматичными. Характерные для кочевой политэкономии «набеги и торговля» (англ. raiding and trading) сходились воедино в работорговле. Калмыки добывали рабов, атакуя русские деревни, и либо продавали их на различных рынках, либо возвращали российскому руководству за выкуп. Даже в XVIII веке, после победы над наследниками Кучума и над калмыками, продолжали пылать башкирские восстания.

Столкнувшись с Китаем в долине реки Амур, Россия предпочла отступить, заключив Нерчинский договор 1689 года, по которому она обменяла территорию на мир и торговые отношения. Нерусские кочевники, жившие вдоль южной границы Сибири, представляли для России гораздо более трудную проблему. Майкл Ходарковский описал ситуацию словами: «Мир был невозможен»477. Коренное население, по мнению многих историков не представлявшее никакой опасности, поднимало серьезные восстания против российских властей. Трудности возникали не только с жителями Дальнего Востока, знаменитыми своим яростным сопротивлением России, но и с народами внутренних областей, которых принято считать уже более замиренными. В 1641 году самоеды атаковали русский отряд, везший в Москву ясачных соболей478. Наконец, серьезная угроза российскому господству исходила из рядов самих русских. Сибирь была затронута многочисленными восстаниями, наиболее ярким из которых было Пугачевское восстание при Екатерине II. Время от времени бунтовали российские служилые люди в Сибири. И даже когда казаки не бунтовали открыто, сибирские власти были вынуждены с ними считаться479. На протяжении двух веков российская власть в Сибири была ощутимой и вместе с тем непрочной – она была чем угодно, только не железным кулаком. Невозможно понять управление Сибирью, не осознавая реальные и продолжительные угрозы безопасности, с которыми имели дело сибирские администраторы и крестьяне.

Если российская военная инфраструктура в Сибири была создана стремительно, то этого нельзя сказать про миграцию и поселение в Сибири в XVII веке, поэтому некоторые историки называют сибирские поселения не городами, а военно-административными центрами480. И хотя я считаю, что взгляд на сибирские города просто как на пункты военной фортификации и сбора дани не позволяет увидеть зарождение и развитие там многообразного пограничного общества, нельзя поспорить с тем фактом, что русская миграция в Сибирь была в XVII веке крайне незначительной. Этому было много причин. «Людей бросают с места на место и из провинции в провинцию, чтобы они селились там, и, чтобы найти замену [тем, кто уехал], они посылают и селят других», – заметил в 1517 году один польский наблюдатель, вероятно, по поводу Новгорода481. Но в Московском государстве XVII века не было избыточного населения. А позже, в XVIII веке, приоритетным направлением для колонизации стала южная степь. Государство на протяжении долгого времени противостояло лишенной постоянного населения южной степи. Одной из стратегий по борьбе с кочевыми набегами была трансформация степи в скопление сельскохозяйственных поселений – стратегия, успешно осуществленная в Поволжье только Екатериной II482. Как указано выше, поселенцы-крестьяне уничтожали ареал пушных зверей483.

Были и те, кто в XVII веке добровольно отправился в Сибирь, а некоторые староверы бежали в Сибирь от угнетения или в поисках места, где они могли бы служить Богу так, как хотели, но причиной пересечения Урала редко была тяга к странствиям, как значительно позже заявил барон фон Гакстгаузен484. Цели переселенцев были прагматическими. Методы землепашества, которые были в ходу у славянских крестьян, с давних пор требовали масштабных передвижений с места на место. В мире плохих почв и изобилия земли подсечно-огневое земледелие было обыкновенной практикой. Сжигая лес на той или иной территории, крестьяне создавали поле. Зола от сгоревших деревьев была ценным удобрением. Они пахали на этой земле около десяти лет, пока она не истощалась. Кризисы конца XVI века привели к тому, что многие крестьяне покинули свои наделы; некоторые из них направились на восток. Теперь, когда государство официально закрепостило крестьян, те, кто уходил в поисках лучшей жизни, считались беглецами. Некоторые из них, вероятно, тоже отправились искать убежища по ту сторону Урала, особенно потому, что государство, казалось, меньше интересовалось отлавливанием беглых крестьян в Сибири, чем к западу от Волги485. В конце концов, хотя Уральские горы и получили мифический статус разделителя континентов, они не были таким уж серьезным препятствием. Но сама природа Сибирской земли не способствовала поселению. С одной стороны, государство, обнаружив, что развитие земледелия разрушает ареал пушного зверя и беспокоит платящих ясак коренных жителей, мало что делало для продвижения масштабного поселения в Сибири до самого XIX века. С другой стороны, там, где лес уступал место степи, крестьянская колонизация сдерживалась реальной и постоянной угрозой кочевых набегов. Славяне шли по высокой цене на невольничьих рынках Центральной Азии и Османской империи.

Было кое-что, возможно, и пострашнее нападений кочевников – пожары. Как и во многих городах раннего Нового времени, это была постоянная угроза. Пожары регулярно загорались в первое столетие российского правления, иногда с опустошительными последствиями. Некоторые из них были результатом намеренных поджогов, в том числе самосожжений староверов486. На долю Тюмени тоже пришлось немало восстаний и бунтов. В 1670 году местные казаки, участвовавшие в восстании Стеньки Разина, были казнены487. В открытой степи тоже случались пожары. Вызванные естественными причинами пожары порой опустошали степь. Путешествуя вдоль Иртыша в XVIII столетии, Г. Ф. Миллер заметил, что отдаленные степные пожары освещают ночное небо; за восемьдесят лет до него это зрелище наблюдал русский Федор Байков488. Не все степные пожары происходили от естественных причин; это было еще и оружие, которое русские, калмыки и татары использовали друг против друга489.

Несмотря на серьезные трудности, поселенцы продолжали прибывать; к середине XVII века в сибирских городах насчитывалось по нескольку сотен дворов, а к концу века их численность удвоилась. Поскольку в те времена фамилии были новшеством и нередко указывали на работу своего носителя, по фамилиям – Кузнецов, Шорников (шорник – мастер по изготовлению конской упряжи), Сапожников, Скорняков (скорняк – меховщик, кожевник), Пивоваров, Мясников/Мясницкий, Маслобойников, Бондарёв, Колоколов, Мельников, Гончаров, Богомазов, Плотников, Портнягин – можно понять, что все эти мастера нашли себе новый дом в Сибири или же обрели там свою профессию. В 1701 году суздальские крестьяне переехали в Сибирь, собираясь зарабатывать на жизнь портняжным делом, но обнаружили, что рынок перенасыщен подобными услугами, и обратились с прошением дозволить им двинуться дальше и попробовать счастья в Иркутске490. Когда Семен Ремезов в 1680‐х годах занимался изысканиями по сибирской истории, он обращался к опросу «старожилов… бывальцев в непроходимых местех и каменех безводных, в степях и на морях… розных чинов русских людей, иноземцев, бухар, татар и калмыков и новокрещенных, выходцев и полоняников русских»491.

В списке Ремезова бросается в глаза его крайнее разнообразие и вместе с тем отсутствие женщин. Действительно, первоначальное русское население Сибири в большинстве своем состояло из военно-служилого населения, в том числе казаков, что сподвигло некоторых историков к описанию Сибири как «военного лагеря»492. Москва пыталась восполнить нехватку женщин, отправив в начале XVII века на восток больше ста девиц и вдов, подходящих на роль жен493. Иногда государство даже действовало вразрез с собственной официальной политикой и мирилось с тем, что источником жен будет порабощение494. «Ввозимых» женщин никогда не хватало, и местные мужчины обратились к представительницам коренного населения. Хотя установить масштаб сожительства русских мужчин с местными женщинами трудно, о том, что подобные союзы не были редкостью, свидетельствует появление категории «сибиряк»495, указывавшей на человека, у которого был русский отец и мать из коренного населения.

ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ И ПОЛИТИКА: ВОВЛЕЧЕНИЕ И ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТЬ

Кроме нестабильности, еще одной фундаментальной чертой сибирской истории была хроническая нехватка людских ресурсов496. Недостаток людей – женщин, военных, крестьян, купцов, чиновников – означал, что государство не могло позволить себе роскошь быть слишком разборчивым; ему приходилось опираться на людей сомнительной лояльности. Один из ранних указов повелевал сибирским воеводам хорошо обращаться с каждым, кто обещает быть верным, и брать такого человека на службу – даже наличие воинственных родственников или прошлые антигосударственные действия самого человека не могли помешать ему устроиться на российской службе. Письмо Ивана IV Строгановым, написанное в 1572 году, показывает, как далеко было готово зайти Московское государство в своих попытках найти людей:

А будет которые черемиса или остяки добрые, а похотят к своим товарыщем приказыватись, чтоб они, от воров отстав, нам прямили, а на их будет что станетца, и вы б тех не убивали и их берегли, и мы их пожалуем. А которые будут и поворовали, а ныне похотят нам прямить и правду свою покажют, и вы б им велели говорити и приказывати наше жаловальное слово, что мы их пожалуем, пени им отдадим да и во всем им полегчим, а оне бы… ходили вместе воевати наших изменников, и их воевали, и в войне их побивали, а которого повоюют, и тому тово живот, а жены их и дети им в работу. А которая черемиса учнут нам прямить, а обратятся к нам истинною, и наших изменников повоюют, и изменничьи жены поемлют и лошади, и корове и платье и иной какой всякой живот, и вы б у них того полонского живота однолично отъиимати не велели никому497.

Многочисленные европейские военнопленные, захваченные на западном фронте и сосланные в Сибирь, – враги – часто оказывались на важнейших постах в сибирской администрации498. Как и в Казани, татары составляли значительную часть военных сил в Сибири. Иногда они переходили к противнику499. Российское государство всегда было готово договариваться с воинственными калмыками500.

В XVII столетии калмыки почти постоянно были угрозой и вместе с тем потенциальным союзником российского руководства в Сибири. Значительная часть авторитетного труда Герарда Фридриха Миллера «История Сибири» посвящена реальной угрозе со стороны калмыков и слухам о такой угрозе в 1630–1640‐х годах501. Калмыки и русские вели дипломатические переговоры, отдалялись друг от друга, сражались и сотрудничали. То же самое можно сказать о башкирах и о татарах. Московское государство проявляло столь великую терпимость к тем, кого оно подозревало в нелояльности, потому что у него не было особого выбора. На татар и башкир тоже смотрели с подозрительностью, но при этом приветствовали в империи. Подобно казанским и поволжским татарам XV–XVI веков, многие сибирские татары вступили в армию Московского государства. Отряд, отразивший нападение Кучума в 1593 году, насчитывал больше татар, чем русских502. Эта ситуация, когда друг мог оказаться врагом, а враг – другом, причиной которой была хроническая нехватка людских ресурсов, характеризовала многие социально-политические тенденции в Сибири.

Не были исключением и бухарцы. Это эмигрантское сообщество в России пользовалось уважением за свою верность империи, но и они всегда находились на грани между изменниками и союзниками. Опасности степного путешествия приводили к неожиданным альянсам, и, разумеется, русским не внушало особого доверия то, что бухарские караваны обычно путешествовали с калмыками и могли проникать в такие места, куда русским доступ был закрыт. Одному русскому купеческому каравану пришлось объяснять, почему он не смог выполнить царский приказ и найти ревень: это привело бы их на враждебную территорию503. Бухарцы путешествовали из Тары в Томск по дороге, которая шла через Барабинскую степь – территорию, остававшуюся на протяжении значительной части XVII века запретной для русских504. При случае они на продолжительные периоды времени останавливались на стоянках враждебных России степных кочевников505. В Тобольске был Калмыцкий двор, но, до того как он пришел в негодность, бухарцы останавливались в нем не реже, а то и чаще, чем калмыки, которых сибиряки пускали в свои города с опаской506. То, что бухарцы всюду имели доступ (а то и находились в близких отношениях с враждебными России племенами), было удобно, но могло пугать русских. Как минимум в двух случаях сибирские бухарцы действительно, судя по всему, объединялись с калмыками и действовали против государственных интересов России. В моменты нестабильности государство демонстративно заявляло, что будет считать врагами тех бухарцев, кто путешествует вместе с враждебными калмыками, но подобная презумпция виновности была роскошью, которую бедная людьми Сибирь не могла себе позволить507. Например, бухарцу Сеиткулу Аблину доверили ответственную задачу возглавить государственное посольство в Китай несмотря на то, что его брат сидел в тюрьме по подозрению в измене508. Одним словом, в Сибири нужда в людских ресурсах всегда торжествовала над подозрительностью509.

Вследствие этого подозрительность в российском руководстве была долгой и широкой, как сибирские реки. Подобно тому как люди, постоянно оказывающиеся в ситуациях повышенного риска, могут казаться слишком осторожными в повседневной жизни, Российское государство, систематически доверявшее управленческие посты людям сомнительной лояльности, было вечно подозрительным510. Хотя внешние наблюдатели от Сигизмунда фон Герберштейна в XVI веке и до Джорджа Кеннана в XX веке придавали большое значение подозрительности, в которой они видели национальную черту русских, есть смысл поискать ее истоки в тех порядках, которые развились в империи, страдающей от нехватки людей511. Упорное вовлечение и крайняя подозрительность, характеризовавшие значительную часть сибирской жизни, кажутся осмысленными, только если посмотреть на них с точки зрения нехватки людских ресурсов.

Подозрительность была характерна и для взгляда из Москвы. Сибирская администрация была продолжением центральной государственной власти. В то же время она была одновременно и больше и меньше этой власти: больше потому, что воеводы в той или иной степени находили способы действовать автономно; меньше потому, что Москва находила способы подорвать власть воевод. Зная об этом, Москва подозревала и своих воевод тоже. Мало какая иерархическая структура в Московском государстве существовала без кулуарных связей. Альтернативные каналы иерархии могли обойти стандартную командную вертикаль, и точно так же люди с мест или со среднего уровня управления могли найти прямой доступ к Москве по альтернативной тропе. Порой это подрывало эффективность мер, а порой служило сдержкой против эксцессов.