Читать онлайн Безумная ночь

Liz Carlyle

The Devil You Know

© S.T. Woodhouse, 2023

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

Пролог

В каждой английской семье есть истории, легенды, поверья, которые передаются из поколения в поколение, как фамильное серебро или драгоценности. Шекспир сказал однажды, что мир – театр, а люди в нем актеры. Если согласиться с этим высказыванием, то жизнь, которую вел Рэндольф Бентем Ратледж, кому-то покажется комедией, а кому-то и трагедией, в зависимости от нравственных устоев каждого.

Друзья вышеназванного джентльмена воспринимали жизнь как комедию, пока не кончались деньги, а вот для его жены, детей и должников это была трагедия с многочисленными вызовами актера на бис. Что касается его самого, то однажды он со смехом заявил, что считает свою жизнь не более чем фарсом.

История семьи Ратледж берет свое начало лет за восемьдесят до появления здесь Вильгельма Завоевателя, когда некий крестьянин из захолустья погрузил свои пожитки в скрипучую старую повозку, запряженную волом, и отправился вглубь страны. Это было весьма необычно, поскольку большинство саксонских крестьян в те времена от рождения до гробовой доски жили на одном месте. Такой поступок свидетельствовал о чрезвычайной смелости крестьянина, хоть далеко он и не уехал – всего на двадцать миль к югу, однако этому расстоянию предстояло навсегда изменить судьбу его семьи.

Звали того смельчака Джон из Кампдена. Как утверждает семейная легенда, добравшись до зеленой долины реки Коулн, он остановился на поросшем самой сочной зеленью участке поймы, распряг вола, разгрузил телегу и глубоко всадил лопату в плодородную землю. Так было положено начало клана и сделан первый шаг к высшему слою сельской аристократии.

Каким образом простой крестьянин стал обладателем завидной земельной собственности – тайна, покрытая мраком, но факт остается фактом. Все последующие века его потомки трудились не покладая рук, чтобы построить прочные дома, опрятные деревеньки и добротные церкви, которые назывались шерстяными, потому что каждый камень в их фундаменте и каждая свеча были оплачены деньгами, вырученными от продажи шерсти котсуолдских овец.

Шли годы, из названия «Кампден» давно исчезла буква «п» и оно превратилось в «Камден», когда другой Джон решил претворить в жизнь очередную грандиозную задумку: построить хороший помещичий дом на том самом месте, где, согласно легенде, его далекий предок первым вскопал ярды земли, повернув тем самым колесо фортуны. Как и все остальные дома, этот был построен из светло-коричневого камня, но отличался особым изяществом и величием. Его идеальные пропорции заставляли деревенских жителей взирать на него с благоговением. Зубчатые стены с бойницами, крутые высокие крыши, в тени которого стояла приходская церковь Святого Михаила, больше напоминали замок и свидетельствовали о богатстве, могуществе и влиянии этого честолюбивого семейства.

Но фортуна – дама капризная. Почти два столетия спустя, когда в Чалкоте родился очередной Джон Камден и, даже не подозревая об этом, принес с собой период серьезной нестабильности, ей было угодно отвернуться от семейства. Хоть в деньгах недостатка не ощущалось, эпидемии оспы, чумы, а также гражданские смуты вырвали из генеалогического древа этого семейства целые ветви. И этот последний Джон Камден оказался неудачником, который потратил четыре десятилетия и сменил множество жен, пытаясь заполучить наследника для умирающей династии, пока чуть не умер от сердечного приступа.

Пролежав два дня в беспамятстве в своей просторной спальне, он наконец очнулся и увидел своих дочерей-близняшек Элис и Агнес, склонившихся, словно два скорбящих ангела, над тем, что, как догадывался Джон Камден, должно было стать его смертным одром. Кровать была настолько узкой, что мягкие пушистые волосы девочек, стоявших по разные ее стороны, соприкасаясь, путались. Старику показалось, что он задыхается от этого, и он жестом приказал дочерям уйти. Не смея ослушаться, обе отпрянули от кровати, но так уж получилось, что гребень Элис зацепился за волосы Агнес, и им пришлось какое-то время повозиться, чтобы отцепиться друг от друга.

Глядя на них в немом изумлении, Джон Камден вдруг решил, что это знамение Божье, и, собрав последние силы, послал в Оксфорд за своим поверенным и составил необычное завещание, оставлявшее зияющую рану посреди его наследства. Собственность, которой его семейство владело в течение восьми столетий, предстояло разделить на две части. Элис, которая была на четверть часа старше своей сестры, получила ту часть, на которой стоял Чалкот, а более отдаленная часть отходила Агнес, скорее благоразумной, нежели приятной.

Единственным предсмертным пожеланием Джона Камдена было, чтобы потомство дочерей заключало родственные браки, дабы фамильная земельная собственность в конце концов воссоединилась. Но самое главное – земля должна была всегда оставаться во владении семьи. Он поклялся, что в противном случае его душа никогда не найдет покоя.

Элис оказалась более сметливой и в самом начале своего первого сезона сумела заинтересовать джентльмена, считавшегося не только самым привлекательным, но и самым распутным в Англии. По молодости и глупости она видела перед собой только привлекательную картинку, и, едва успели отзвонить свадебные колокола, Рэндольф Ратледж принялся проматывать результаты восьми сотен лет тяжкого труда. К тому времени как в результате этого подобия брака родилось трое детей, воссоединять было практически нечего: от владений Элис почти ничего не осталось, и призраку Джона Камдена появляться было негде.

Что касается Агнес, она не сидела сложа руки: удачно вышла замуж, и на ее половине земельной собственности вскоре появился дом, не уступавший хорошо укрепленному замку. Все еще досадуя на то, что часть знаменитого родового гнезда досталось Элис, Агнес не желала ни признавать своего имеющего дурную репутацию зятя, ни сочувствовать страданиям сестры.

– Похоже, хорошо продать этот проклятый дом нам не удастся, – посетовал как-то дождливым вечером Рэндольф, разглядывая в окно гостиной передний двор Чалкота. – Мало кому придет в голову поселиться в таком сыром и мрачном месте.

– Но сейчас весна, Рэндольф, – возразила Элис, перекладывая младенца к другой груди. – Для угодий хорошо, что идут дожди. А кроме того, мы не можем продать Чалкот, даже заложить не можем, потому что таково условие завещания. Когда мы поженились, ты знал, что в свое время все перейдет к Кему.

– До этого времени еще надо дожить, – с горечью буркнул Рэндольф, рухнув в кожаное кресло. – Впрочем, твой замечательный любимчик может заполучить все это довольно скоро, потому что, клянусь, если в ближайшее время не раздобуду наличные, я умру от скуки.

– Мог бы уделить немного времени Кему или Кэтрин, – предложила Элис, кивнув в сторону старших детей, занятых игрой в триктрак в дальнем углу комнаты.

Юноша, вытянув длинные ноги в сапогах, и девочка сидели за столом. Рядом с ними на полу стояла огромная медная кастрюля, куда капало с потолка: крыша над их головами протекала, но, увлеченные игрой, дети, казалось, этого не замечали.

Рэндольф, презрительно фыркнув, повернулся к жене и с раздражением проворчал:

– И не подумаю, дорогая! Этот будущий мелкий землевладелец, на которого ты возлагаешь такие надежды, – плод твоего воспитания. Ты вбила себе в голову, что это поместье обязательно нужно спасать. А что касается девчушки… малышка весьма привлекательна, но увы…

«Еще слишком мала», – хотела продолжить Элис Ратледж, но промолчала, не в силах преодолеть смертельную усталость, которая преследовала ее после родов. Она закрыла глаза и, должно быть, ненадолго задремала, как это часто случалось с ней в последнее время. Ее разбудил недовольный крик ребенка. Видимо, у нее молока было мало, и малыш выражал свое возмущение.

– Ненасытный маленький дьяволенок! – хохотнул Рэндольф. – Вечно тебе мало, не так ли, дружище? С настоящими мужчинами всегда так.

Его голос прозвучал прямо над ее головой, и Элис с трудом открыла глаза. Муж, наклонившись над диваном, протягивал руки к ребенку. У нее не было сил ему отказать, и Элис, как это часто бывало, просто выпустила малыша из рук. Кроха, размахивая ручонками и радостно гукая, отправился к отцу.

Рэндольф принялся энергично подбрасывать сына на колене, сопровождая свои действия непристойной кабацкой частушкой, и ребенок, явно довольный, зашелся смехом.

– Прекрати, Рэндольф! – потребовала Элис. – Это уж чересчур! Я не позволю прививать ребенку твои мерзкие привычки.

Не прекращая своего занятия, Рэндольф раздраженно рявкнул:

– Заткнись, Элис! Этот ребенок мой, понятно? Одного ты превратила в певчего для церковного хора да и девчонку уже испортила, но этого – черта с два! Только взгляни на его глаза, на эту улыбку! Видит бог, парень весь в меня! У него моя натура и мои аппетиты.

– Не дай бог! – в ужасе буркнула Элис, а Рэндольф, запрокинув голову, расхохотался.

– Ох, Элис, лучше сразу откажись от своих претензий подобру-поздорову. Из двоих старших ты сделала то, что хотела, но у этого пухленького маленького дьяволенка все мое, и я поступлю с ним так, как пожелаю. Даже не пытайся мне препятствовать, кишка тонка.

Элис опустила руки, в который раз подумав, что жизнь прожита зря. Кроме детей: Камдена, Кэтрин и малыша Бентли – после нее ничего не останется. Ее дни на земле сочтены, и она об этом знает. А что потом? О боже, что будет потом?

Кему она сумела привить навыки строгой самодисциплины, что позволит ему в будущем всегда поступать правильно, а Кэтрин мягкий характер, доброта и неброская красота помогут в свое время найти хорошего мужа, который увезет ее куда-нибудь подальше от развратного папаши. Но малыш, ее милый маленький Бентли? Что будет с ним, когда ее не станет? Печаль и страх вновь охватили Элис, и она заплакала.

Глава 1

– Всему свое время: главное – научиться ждать, – пробормотала по-французски Фредерика де Авийе, и это прозвучало как заклинание. Наверное, ей вспомнилось что-то из уроков французского языка и теперь раз за разом прокручивалось в голове, доводя до белого каления своей навязчивостью, словно зеленая с желтым птичка, мерно раскачивавшаяся на проволоке, которую она постоянно видела в витрине магазина на Пикадилли. «Всему свое время». Что за дурацкое высказывание!

Постояв немного перед дверью в конюшни, словно решая, войти или нет, девушка расправила плечи и решительным шагом двинулась в сторону цветников, террасами спускавшихся вниз, на ходу нетерпеливо постукивая себя по бедру рукояткой плетки. Было довольно больно, но это помогало сдерживать слезы. Хорошую же службу сослужила ей эта дурацкая поговорка! Эти слова давали ей надежду во время неудачного первого сезона в Лондоне, поддерживали ее и здесь, дома, в Эссексе, пока она с нетерпением ожидала возвращения Джонни из его так называемого большого путешествия, что было традиционным для выпускников колледжей и других учебных заведений.

Ну и что дало ей это ожидание? Уж лучше бы она отправилась в Шотландию с Зоей и малышами. Она же предпочла остаться здесь с тетушкой Уинни и мальчиками, и вот теперь между ней и Джонни все кончено.

Безжалостно отталкивая ветки болиголова, Фредерика шагала по садовой тропинке, освещенной мерцающим лунным светом. Здесь, на нижней террасе, зелень росла как хотела, без вмешательства садовника, и образовала густые заросли. Вдали кто-то оставил зажженный фонарь, свет которого мог бы показаться Фредерике гостеприимным в другое время, но не сегодня.

Ночь была хоть и прохладной, но не сырой, в воздухе остро пахло свежевскопанной землей. Фредерика глубоко вздохнула, пытаясь справиться с неожиданно охватившим ее отчаянием. Нет уж, только не это! Уж лучше гнев, чем паника! Впрочем, на что сердиться? Незачем было возвращаться из Лондона. Слишком доверчивой она оказалась: несмотря на все свои заверения и страстные взгляды, Джонни Эллоуз вовсе не собирался жениться на ней.

Она резко остановилась, с трудом различая контуры следующего марша лестницы в лунном свете. Как могла она так ошибиться? Как могла допустить такое?

Да все потому, что она так и осталась глупой доверчивой девочкой.

Ну что ж, так оно и есть. Здесь, дома, ситуация была ничуть не лучше, чем в Лондоне, разве что обстановка знакомая. Как видно, не только светское общество, но и представители нетитулованного мелкопоместного дворянства сумели найти предлог для того, чтобы смотреть на нее свысока. Фредерика вдруг почувствовала себя такой же неполноценной в Эссексе, как и в Лондоне. В ее душе словно что-то надломилось, и плетка в ее руке как будто сама по себе нанесла безжалостный удар по декоративному вечнозеленому кустарнику, так что в воздухе закружились оборванные листья. Оттого что дала выход своей ярости, она вдруг почувствовала странное удовлетворение. Как устала она быть такой безупречной, такой уравновешенной, такой, черт возьми, сдержанной!

И, быстро поднимаясь по террасам, Фредерика снова и снова наносила удары по зарослям кустарника, окаймлявшим дорожки и лестничные марши.

– Он меня не любит! – нанося удар по можжевельнику слева от тропы, шипела она. – Нет, нет – и нет!

Следующей жертвой пали кусты форзиции ветки аж разлетелись в разные стороны. За ними следом взлетели и скрылись в ночи обломки ветвей тиса. Острый запах хвои висел в воздухе, а Фредерика продвигалась вперед, срывая свой гнев на кустах и цветах, которые в свете луны попадали в поле ее зрения. Она почувствовала, что слезы жгут глаза. Ох, Джонни! Она-то думала… Он столько ей обещал, говорил…

Теперь она понимала, что все было совсем не так. В мае он женится на своей кузине – по приказу отца, как он сказал. Да, он безумно любит Фредерику, всегда любил, но в случае неподчинения его грозили лишить наследства, и тогда у него не будет ничего: ни земельных угодий, ни жилья.

Фредерика напомнила ему, что это неважно – за нее дают щедрое приданое, но все было бесполезно. Возможно, конечно, у его кузины приданое еще больше, но комок в горле не позволил ей задать этот вопрос, и Джонни с печальной улыбкой поднес ее руку к губам в прощальном поцелуе.

Однако кровь Фредерики была недостаточно голубой, вернее, недостаточно английской для добропорядочного помещика Эллоуза, и она сумела понять то, что осталось невысказанным. Фредерика, несмотря на титулы ее кузенов, деньги и влияние, была незаконнорожденной, то есть, попросту говоря, осиротевшим ублюдком, рожденным иностранкой. Что может быть хуже в Англии? По крайней мере, так ей сейчас казалось.

Она почти добралась до верхней террасы, обнесенной низким каменным бордюром с самшитовыми деревцами по бокам. Возле двери черного хода все еще горел висевший на крюке фонарь, слабо освещая каменные плиты, которыми был вымощен двор. Подняв над головой плетку, Фредерика нанесла последний безжалостный удар по ближайшему самшитовому деревцу и вдруг услышала хрипловатый мужской голос:

– Господь всемогущий! За что?

Фредерика отскочила, зажав рукой рот.

Из-за самшита появилась широкоплечая мужская фигура, лихорадочно застегивая ширинку.

– Черт побери, Фредди! – пророкотал мужчина, не выпуская изо рта тлеющего окурка манильской сигары. – Ведь так можно довести и до апоплексического удара!

До смерти перепуганная, Фредерика чуть наклонилась вперед, вглядываясь в темноту, увидела знакомое золотое кольцо-печатку, словно подмигнувшее ей в лунном свете, и простонала:

– О господи! Бентли Ратледж, кто же еще. Что, скажи на милость, ты здесь делаешь?

Ратледж грубо хохотнул и застегнул последнюю пуговицу на брюках.

– А как ты думаешь, Фредди, любовь моя? – Вынув изо рта сигару, он присел на каменный бордюр. – Постарайся в следующий раз хотя бы предупредить.

– Стыдись, Ратледж! Неужели Тесс забыла поставить ночной горшок под твою кровать?

Если не считать первого шока от неожиданности, Фредерика была не слишком смущена. Ратледжа она знала, кажется, всю свою жизнь. Он был лучшим другом ее кузена Гаса и всеобщим любимцем в Чатеме, где обычно бывало полно гостей. И хотя тетушка Уинни не раз говорила, что он отъявленный повеса, глаза у нее при этом всегда весело поблескивали. Фредерика окинула Ратледжа взглядом с ног до головы. Уинни еще кое-что о нем говорила, но это не предназначалось для ушей незамужних леди, и все-таки ей удалось подслушать.

В том, что все это чистая правда, Фредерика ни на минуту не усомнилась. Ратледж и правда был высокий красавец с завораживающим взглядом карих глаз, лукавой улыбкой и густыми темными волосами, которые всегда носил чуть длиннее, чем принято. Она мало задумывалась над этим, но сейчас вдруг осознала, что он становится год от года привлекательнее: выше, шире в плечах. А уж силища у него! Она вспомнила, как в День подарков[1] он поймал ее под венком из омелы и, обхватив своими ручищами за талию, так что большие пальцы почти соприкоснулись, без малейшего усилия поднял в воздух и стал кружить, не забывая целовать, да еще не как-нибудь, а в губы.

Только это абсолютно ничего не значило. Каждый год во время рождественских праздников Ратледж ловил и целовал всех леди подряд: тетю Уинни, кузину Эви и даже Зою, которую никто, кроме Фредерики, не осмеливался целовать, потому что, хоть она тоже была незаконнорожденной, отец ее – могущественный лорд Раннок. Однако в этом году Ратледж поднял Фредерику в воздух, когда в комнате никого не было, и не чмокнул, как обычно, в щечку. Он как-то странно споткнулся и чуть было не забыл покружить ее, да и поцелуй его был не таким, как всегда, – значительно нежнее. Потом он, глядя ей в глаза, медленно опустил ее, и, когда ноги коснулись пола, Фредерике почему-то стало жарко. А Ратледж сразу отвернулся и больше уже никого не целовал под венком омелы.

Не странно ли, что сегодня ей вдруг вспомнился этот случай, хотя у нее такая трагедия? Горечь, вызванная поступком Джонни, вновь нахлынула на нее, и она пролепетала, неловко теребя руками плетку:

– Прости, что испугала тебя, Ратледж, но сейчас уже за полночь. Все давно спят.

– А как насчет тебя, милая? Почему ты так поздно тайком пробираешься из конюшни? Кто этот счастливчик?

У нее на мгновение перехватило дыхание, и она обрезала Ратледжа:

– Не твое дело!

Он соскользнул с бордюра, на котором сидел, и встал перед ней, слегка покачиваясь.

– Полно тебе, Фредди, не сердись, – затаптывая каблуком окурок сигары, с улыбкой сказал Бентли. – Это ведь юный Эллоуз, да? И почему этим умникам из Кембриджа так везет?

– Почему ты всегда дразнишь меня, Ратледж? – возмущенно воскликнула Фредерика, стараясь не расплакаться. – И почему ты появляешься здесь лишь тогда, когда во что-нибудь вляпаешься? Топчешь цветники и не только… Не можешь найти компанию получше, чем моя?

В свете фонаря она увидела, как Ратледж приподнял бровь и, с непринужденной грацией приблизившись к ней, уже серьезно пояснил:

– Мы с твоим кузеном поздно вернулись из таверны. Гас решил немного прогулять Трента по террасе, а потом они с Тео отвели его в постель. Завтра бедняга наверняка будет страдать от головной боли. Ну а я… я просто докуривал сигару. Вот и все.

Прошелестев юбками, Фредерика поднялась по трем последним ступенькам и с усмешкой сказала:

– Ну да, а ты прямо-таки ангел небесный, чистый и невинный, словно только что выпавший снег.

– Сдаюсь, Фредди! – рассмеялся Ратледж и поднял руки вверх. – Какая муха тебя сегодня укусила?

Бентли заметил слезы у нее на глазах. Фредерика поняла это, когда увидела, как медленно гаснет его улыбка.

Подушечкой большого пальца он прикоснулся к ее щеке:

– Ты плачешь? Почему? Кто тебя обидел? Назови мне его имя, и, клянусь, он не доживет до рассвета!

Услышав эти слова, Фредерика фыркнула. Ратледж, несомненно, мог если не убить, то основательно наподдать Джонни, если бы она на него указала. Из ее глаз хлынули слезы, но Ратледж поймал ее за руку и так резко притянул к себе, что шляпка слетела с ее головы и укатилась в траву.

– Ну, все, Фредди, успокойся, не надо плакать. Прости меня за идиотские шутки. Не знаю, что на меня нашло.

От его слов она разрыдалась пуще прежнего и вдруг неожиданно для себя самой обхватила его руками за шею. Ратледж, нисколько не опешив, принялся поглаживать ее спину. Рука у него была тяжелая, сильная, а Фредерике отчаянно хотелось, чтобы именно сейчас ее кто-нибудь поддержал, пусть даже Бентли Ратледж, невежа и гулена. Несмотря на его скверную репутацию, ей всегда было с ним удивительно легко и просто, не приходилось притворяться. Он никогда не был ни заносчивым, ни надменным, ни равнодушным. Он был просто… Бентли.

– Успокойся, успокойся, – приговаривал он, похлопывая ее по спине.

– Ах, Бентли, я так несчастна! – уткнувшись лицом в лацканы его сюртука, не переставая рыдать, пробубнила Фредерика.

От него пахло лошадьми, табаком и бренди – пахло мужчиной.

Ее ошеломила сама эта мысль, и тело опять сотрясли рыдания. Ратледж в ответ, пристроив ее голову под своим подбородком, крепко прижал ее к себе.

Прижимаясь губами к ее волосам, он только шептал:

– Что произошло, Фредди? Старине Бентли ты всегда обо всем можешь рассказать.

И в это мгновение она поняла, что так и есть. Бентли Ратледж именно такой: ему можно довериться, он умеет держать язык за зубами.

– Это… Джонни Эллоуз! Он не хочет на мне жениться.

Его рука застыла на ее спине.

– Ах он двуличный пес! – выругался Бснтли. – Ведь он бегал за тобой едва ли не с тех пор, как ты перестала заплетать косички.

– А теперь его папаша заявил, что он должен жениться на своей кузине! – всхлипнула Фредерика, уткнувшись в сюртук Ратледжа.

– Вот как? Значит, он просто надутый осел, – с усмешкой пророкотал Ратледж. – Да! Эллоуз мизинца твоего не стоит. Мы с Гасом всегда это знали. А теперь он еще слабовольным ничтожеством оказался!

Фредерика шмыгнула носом:

– Что ты имеешь в виду?

– Ах, Фредди, надо быть полным идиотом, чтобы отказаться от тебя без борьбы, – пробормотал Ратледж, легонько потрепав ее по голове. – Окажись на его месте я, ни за что бы не сдался. Но увы!.. Я хочу сказать, что для этого у него кишка тонка. Прошу прощения, но зачем тебе такой слабак? Есть ведь и другие, куда лучше его…

Фредерика в отчаянии покачала головой, прижавшись щекой к грубой шерсти сюртука Ратледжа.

– Но, кроме него, никто никогда не хотел на мне жениться, – призналась она неохотно. – И никто, наверное, не захочет. За весь сезон ни один джентльмен не сделал мне предложения, потому что я недостаточно хороша для них, моя родословная им не подходит. Вот я и подумала, что лучше уж вернуться домой и все-таки принять предложение Джонни, но даже он от меня отказался! Наверное, до конца дней так и буду сохнуть в одиночестве и умру старой девой.

Она почувствовала, как напряглось тело Ратледжа.

– Полно, Фредди, успокойся. Твой кузен Гас говорил, что в прошлом сезоне ты была самой хорошенькой, но все дело в том, что по Лондону ходили слухи, будто ты почти помолвлена. Или, возможно, это твой опекун лорд Раннок нагнал на всех страху.

– При чем тут Эллиот? – удивилась Фредерика. – Это все из-за моей матери.

– Вздор! – возразил Бентли. – Ты достойна, чтобы ради тебя преодолеть любые препятствия. Уж поверь, малышка, я знаю, что говорю.

С недоверием взглянув на него, Фредерика испугалась: Ратледж смотрел на нее так, как не смотрел никогда. Он больше не улыбался, карие глаза его стали такими нежными, что у нее перехватило дыхание.

Некоторое время она пребывала в каком-то странном оцепенении. Позже она не могла объяснить даже себе, почему сделала это, но, приподнявшись на цыпочки, крепко прижалась к его груди. И, как ни странно, думала она при этом о Джонни – вернее, о том, что напрасно потратила на него столько времени. Ей уже почти девятнадцать, пора набираться жизненного опыта – практического. Возможно, Ратледж прав, и Джонни действительно ее не стоит. Конечно, было бы неплохо ему отомстить за содеянное и, возможно, все-таки позволить Бентли переломать ему ноги, но вдруг она обнаружила, что ей больше нет дела до Джонни: она сосредоточилась на тех ощущениях, которые испытала несколько недель назад, когда Бентли ее поцеловал.

– Скажи, ты помнишь Рождество? – спросила она почему-то севшим голосом.

– Почему ты спрашиваешь? – удивился Бентли.

– Я имею в виду тот поцелуй… в День подарков…

Он медленно втянул воздух:

– Гм… смутно.

– Мне очень понравилось, – призналась она простодушно. – Вот я и подумала: а мог бы ты… повторить?

Ратледж аж поперхнулся:

– Не очень удачная мысль, Фредди.

– Но почему? – не поняла Фредерика. – Мне показалось, что тебе это тоже вроде бы понравилось.

– Не сомневайся.

– Тогда почему ты не хочешь повторить? Ну пожалуйста, Бентли!

Его сопротивления хватило ненадолго.

– Ох, пропади все пропадом и будь что будет!

Со стоном вздохнув, он наклонил голову и завладел ее губами. Последней его отчетливой мыслью было: «Сто раз подумаешь теперь, прежде чем пописать!»

Несмотря на то что мозг Бентли был еще слегка затуманен бренди, у него хватило ума поцеловать ее почти целомудренно. Он понимал, что девушка обижена и сама не понимает, о чем просит. Поддерживая ладонью ее затылок, он легонько провел губами по ее губам, и она, судорожно сглотнув, чуть приоткрыла рот. Фредди отвечала ему так, как и положено неискушенной девственнице: она была совершенно не уверена в своих действиях, но страстно желавшая все познать и всему научиться. И это было восхитительно. Он сказал себе, что от него требуется лишь заставить ее почувствовать себя желанной.

Вот тут-то и возникла проклятая проблема. Дело в том, что она со своей бархатистой нежной кожей теплого медового оттенка и густыми черными волосами действительно вызывала желание, и не у кого-нибудь, а у него самого. Он впервые это почувствовал года три-четыре назад, и мысли, которые у него тогда появились, заставили его ощутить себя похотливым кобелем. Именно поэтому он решил, что куда благоразумнее общаться с ней, как с сестрой. Он даже поддразнивал ее из тех же соображений. Но разве так целуют сестру?

Бентли понимал, что пора остановиться, но, как и в большинстве своих греховных деяний, уже не мог. Ему было слишком хорошо, чтобы прекратить начатое, поэтому другой рукой он прижал ее к себе, и его язык вторгся в ее гостеприимно приоткрытый рот. Фредди тихо охнула, и он понял, что все это и впрямь для нее ново. Инстинктивно она обвила руками его шею и прижалась к нему всем телом, демонстрируя неприкрытое женское желание. От такого приглашения он еще никогда в жизни не отказывался!

Еще более усугубляя и без того опасную ситуацию, она вдруг начала отвечать на движения его языка – сначала робко, потом смелее, издавая при этом невероятно соблазнительные тихие стоны. Уж лучше бы она не реагировала на него с такой страстью! Тогда он смог бы еще, пожалуй, собраться с духом и, оторвавшись от ее губ, уйти ко всем чертям наверх и лечь спать. В свою постель. Один.

Только вот беда: самодисциплина никогда не относилась к числу его добродетелей, и, когда ее язык осмелел настолько, что вторгся к нему в рот, он ухватил покрепче ее затылок и отклонил голову так, чтобы взгляду открылся изгиб ее шеи. Оторвавшись от ее губ, он проложил дорожку поцелуев от лица к шее и обратно. Фредерика судорожно втянула воздух, а Бентли, совсем потеряв голову, принялся исследовать руками ее впадинки и выпуклости, задержав ладони на округлости бедер.

Он целовал ее с исступлением до тех пор, пока в его голове не поплыл темный туман искушения. Фредди вызвала в нем первобытное желание заполучить ее, невинную, к которой еще не прикасался ни один мужчина. Только не может он так поступить ни с ней, ни со своим другом Гасом. Каким бы безалаберным ни считали Бентли, другом он был хорошим и преданным.

К его удивлению, Фредерика неожиданно оторвалась от его губ и прошептала:

– Бентли, ты действительно считаешь меня красивой и желанной? Ты хочешь меня?

Ратледж в темноте уставился на нее:

– Ах, Фредди, неужели ты не чувствуешь? Еще немножко, и Раннок, возможно, пристрелил бы меня на дуэли.

Фредерика облизнула пересохшие губы и торопливо предложила:

– Пойдем со мной, здесь нельзя оставаться: кто-нибудь может нас увидеть.

Бентли вдруг подумал, что подобен сейчас агнцу, которого ведут на заклание, и усмехнулся. Она протянула ему руку, и они вместе спустились на несколько ступенек, в тень следующей террасы. Когда Фредерика оглянулась и лунный свет озарил безупречные, немного экзотические черты ее лица, Бентли уже ненавидел себя за то, что его самоконтроль медленно, но верно сдает позиции.

Он попытался охладить свой пыл тем, что в ней говорит обида, а он лишь подвернулся под руку: женщинам это свойственно. Будь она старше, с богатым жизненным опытом, наверняка нашла бы другой способ излечить уязвленную гордость.

Девушка опять прижалась к нему всем телом, и, хотя у него дрожали руки, Бентли решительно взял ее за плечи и, хорошенько встряхнув, остановил:

– Не надо, малышка! Никогда не оставайся наедине с такими мужчинами, как я.

Фредерика удивленно взглянула на него – святая невинность и соблазнительница одновременно.

– Разве ты не хочешь меня?

– Отчаянно хочу. – Он по-братски чмокнул ее в кончик носа. – Безумно. Сильнее быть не может. Но сейчас ты отправишься спать.

Ни слова не говоря, она взяла его за руку, с озорной улыбкой заставила сесть на скамью из кованого железа и повернула к нему лицо для поцелуя. «Силы небесные, а ведь она и правда настоящая красавица», – подумал Бентли. Когда подолгу не бывал в Чатеме, ему удавалось забыть, насколько она хороша, в объятиях других дам, на все готовых, но не вызывавших никаких чувств.

– Нет, – сказал он тихо. – Это безумие.

– Да, – возразила она. – Пожалуйста.

Ну что тут поделаешь? Пришлось выполнить ее просьбу. Назовите его хоть распутником, хоть мерзавцем, но он поцеловал ее, больно впившись в губы, в надежде, что грубость может ее вразумить. Он переместился так, что она оказалась зажатой между скамьей и его телом и теперь ощущала внушительные размеры его напрягшегося естества. Он целовал ее, и целовал до тех пор, пока нежность не исчезла совсем, уступив место неприкрытой физиологической потребности. Игра кончилась. Он тяжело дышал. Его язык двигался у нее во рту, имитируя то, чего он в действительности хотел, чего страстно желал, но и это ее не остановило.

Огромным усилием воли он сумел оторваться от ее губ и едва не взмолился, задыхаясь:

– Фредди, остановись! Это не рождественский поцелуйчик.

Она взглянула на него из-под полуопущенных век. Взгляд ее стал неожиданно уверенным, все понимающим. Маленькой наивной девочки не было и в помине, и Бентли, тихо застонав, прижался губами к нежной коже ее шеи, потом его губы скользнули ниже.

– Фредди, если мы сейчас же не остановимся, то, клянусь, потом я не смогу. Уложу тебя прямо на траву и… сделаю то, за что буду проклинать себя всю жизнь.

– Бентли, я так устала быть правильной и хорошей. Неужели ты хочешь, чтобы я умерла высохшей старой девой?

– Боже упаси! – ужаснулся Ратледж, и впервые эта фраза не звучала в его устах богохульством.

Фредди первой избавилась от накидки, за ней вскоре последовал его сюртук, а с ним и остатки самообладания. Его страсть была подобна живому существу, обуздать которое он был не в силах. Чтобы не передумать, Бентли завладел ее губами и принялся расстегивать пуговицы ее блузки. Он проделывал это тысячу раз, нередко в темноте, частенько в непотребном состоянии, но никогда у него не дрожала рука, как сейчас.

Как только его пальцы коснулись пуговиц ее блузки, Фредерика решила, что хватит притворяться, будто не знает, что за этим последует и что все это как будто его вина.

Она все прекрасно знала, даже хотела этого, пусть и смутно представляла себе, чего именно. Но Джонни никогда не целовал ее так, как Бентли Ратледж. Она сомневалась – о да, сильно сомневалась, что он вообще знал, как это делается.

Бентли известный распутник, таковым и останется, но он явно хочет ее, а Фредерике надоело беречь себя для замужества, которого, возможно, никогда не будет. У нее были желания, порой мимолетные, словно пожар в крови, значения которых она не понимала, а вот Бентли, похоже, сразу понял, что это за пожар.

– Фредди, – услышала она его голос, больше похожий на мольбу, когда холодный ночной воздух коснулся ее обнаженной груди, – ради бога, скажи что-нибудь! Скажи «нет». Останови меня.

Но Фредерика лишь приподняла голову, потерлась щекой об отросшую за день щетину на его подбородке и полной грудью вдохнула его запах – именно так должен пахнуть мужчина: смесью дорогого табака, мыла и бренди.

– Ох, пропади все пропадом! – сдаваясь, буркнул Бентли и трясущимися руками стащил с ее плеч батистовую блузку.

Она почувствовала на груди его жаркое дыхание, потом его губы завладели затвердевшим соском. Он творил что-то невообразимое: втягивал в рот и покусывал его, посасывал, лизал, отчего по ее телу пробегала сладкая дрожь. Фредди казалось, что она сходит с ума: тело ее выгибалось, из груди вырывались тихие стоны, дыхание стало прерывистым, хриплым. А он и не думал останавливаться, просто переключил внимание на другую грудь. У нее кружилась голова, было жарко и немного страшно. Его руки крепко прижимали ее к горячему телу, и ей очень хотелось прикоснуться к нему, но она, к стыду своему, не знала как. Но вот его руки, соскользнув с талии, ухватились за подол тяжелой шерстяной юбки, без усилия подняли сначала до бедер, потом до пояса. Почувствовав его руку у себя между ног, она вздрогнула и застонала, а он с надеждой прошептал:

– Это означает «да»? Милая, ты понимаешь, о чем я спрашиваю? Ответь же наконец: да или нет? Прошу тебя.

Ладошки Фредди скользнули вверх по его широкой груди, погладили лицо. Она доверчиво посмотрела ему в глаза и тихо, но уверенно сказала:

– Да.

– Господь милосердный! – пробормотал Бентли, увлекая ее на жесткую зимнюю траву и принимая тяжесть ее тела на свою грудь.

Она распласталась на нем, прижавшись бедром к твердому пульсирующему бугру под застежкой его брюк. Фредерика, разумеется, знала, что это такое: выросла в деревне, да еще с тремя кузенами, обладавшими всеми несомненными мужскими признаками. Она взглянула на него сквозь спутанные пряди волос.

Бентли нежно отвел волосы от ее лица, теснее притянул ее к себе и завладел губами в долгом страстном поцелуе, от которого у Фредди перехватило дыхание. К счастью, он перекатился на бок, и у нее появилась возможность дышать. Как-то незаметно были сброшены сапожки, исчезли чулки, панталоны, и к обнаженному телу прикоснулся холодный ночной воздух.

Удерживая свое тело на мощных руках, Бентли навис над ней. О, как бы ей хотелось сейчас снова заглянуть в его глаза! Увы, лицо его скрывалось в тени. Странно, но она никогда не замечала, какие у него теплые руки.

– Да, – повторила Фредерика, и он принялся лихорадочно расстегивать пуговицы на брюках.

В темноте ей почти ничего не было видно, и Фредди подумала, что, наверное, это и к лучшему. Она почувствовала, как его рука опять скользнула между ее бедер и прикоснулась к самому интимному местечку, потом услышала его стон, когда он раздвинул коленом ей ноги.

– О боже, Фредди, – услышала она его шепот. – Надеюсь, что смогу сделать все так, как надо, и не причинить сильной боли.

Когда к телу ее прижался горячий напряженный ствол, она вдруг запаниковала. Как будто почувствовав это, Бентли прошептал ей на ухо:

– Если хочешь, чтобы я остановился, милая, только скажи, и я сделаю это.

Он сказал это так, словно старался убедить самого себя. Она покачала головой, ощутив, как трава цепляется за волосы, и срывающимся голосом запротестовала:

– Нет-нет, возьми меня. Ах, Бентли, я ничего не боюсь! Мне все равно, что будет потом.

И это была правда. Она хотела получить удовольствие, которое обещало его тело, хоть и побаивалась этого. Но она так устала ждать! Сейчас в ней бушевала горячая кровь.

Тяжестью своего тела он придавил ее к земле, заставив еще шире раздвинуть ноги. Он слишком торопился. Бентли это понял, услышав, как она резко втянула воздух, и чуть переместился, чтобы получить возможность ласкать ее тело. Его рука коснулась пушистого холмика, палец пробрался внутрь, раздвинув нежные скользкие складки, за ним – второй… И он погиб, растворившись в этом сладком девственном теле. Фредди хватала ртом воздух, стонала, голова ее моталась из стороны в сторону.

«Осторожнее, старина, – предупредил себя Бентли, осознавая всю значимость того, что намеревался сделать. Одно мгновение, и все равно что женат, попался, как мышь в мышеловку».

А может, и нет.

Семья Фредерики придерживалась… скажем так, нетрадиционных взглядов. Да и сама она не дурочка, чтобы таким образом заполучить его. Ее кузены наверняка просто его убьют. Во всяком случае Гас – точно. Но вот что странно: он, к своему ужасу, нисколько не сомневался, что обладание Фредерикой, пусть даже всего один раз, стоило того, чтобы пойти на такой риск. Звуки ночи и запах опавших листьев обострили все чувства и ощущения.

Ее интимное местечко исходило соком от желания, и осознание этого вселяло в него невероятно приятное ощущение могущества. Он хотел, чтобы она извивалась под ним, чтобы, задыхаясь, что-то лепетала ему на ухо. Он знал, что с ней все будет не так, как с другими, и его захватила волна нежности. А вдруг ей будет больно? А что, если она заплачет? Господи, он этого не вынесет!

Пальцы его тем временем продолжали свою волшебную игру, то раздвигая нежные складки, то вторгаясь в девственную пещерку, то выскальзывая наружу. С каждым разом он проникал все глубже, пока не прикоснулся к тонкой преграде, которую возвела внутри ее тела сама природа. И вдруг его охватило какое-то первобытное желание прорваться сквозь эту преграду. Она должна принадлежать ему, только ему! Кроме него, к ней не прикасался ни один мужчина, и безумное желание заявить на нее свое право, прорваться за этот нежный барьер и взять ее поразило его словно удар молнии.

Больше он ждать не мог. Обхватив ладонью свое естество, Бентли осторожно раздвинул им шелковистые складки. К его изумлению, она приподнялась ему навстречу, а внутри у нее все было так скользко и влажно, что он чуть было не потерял контроль над собой.

– Расслабься, милая, не спеши, – прошептал он. – У-ух, нет, Фредди, нет. Позволь мне. Я сам сделаю это.

Он понимал, что назад пути нет, и все же сопротивлялся, подсознательно пытаясь оттянуть этот момент. Она же вцепилась ногтями в его плечи, не отдавая себе отчета в своих действиях и приподнимала свое тело навстречу ему. Бентли решительно прижал ее бедра к траве, но, когда она снова выгнулась ему навстречу и издала сдавленный стон, и сообразить не успел, как оказался внутри, одним рывком преодолев преграду. Из того, что было потом, он практически ничего не помнил, и это тоже было необычно. Бентли привык контролировать свои действия, тело всегда подчинялось холодному рассудку, он бесстрастно и почти равнодушно, будто со стороны, наблюдал за происходящим.

Но только не на сей раз. Видит бог, он изо всех сил пытался сдержаться – крепко зажмурился и вцепился в траву, а потом даже в землю – и тем не менее не смог справиться с яростным желанием, которое им овладело.

Он тонул, тонул в ее великолепной девственной мягкости. Ее нежная плоть втягивала его, впитывая в себя самую его суть.

Он вторгся в тело Фредди, и ему было настоятельно необходимо знать, что она чувствует. Он готов был для нее на что угодно, но опасался, что не сумеет доставить ей такое же наслаждение, как себе. Сколько длилась его нерешительность, он не знал, но тут услышал нетерпеливый тихий возглас Фредди: казалось, она поторапливала его. Он почувствовал, как ее ноги обхватили его талию, прочно прижав его к себе. Ее неловкие движения были так бесхитростны и прекрасны! Бентли задрожал всем телом и больше ни о чем не думал, раз за разом вторгаясь в ее плоть, пока семя горячей лавой не перелилось в нее, застолбив эту территорию как свою собственность.

Глава 2

Бентли в предрассветной мгле заметил травяные пятна на костяшках пальцев и грязь под ногтями. У него екнуло сердце, и, застонав от отчаяния, он перекатился на другой бок и увидел Фредди, свернувшуюся калачиком, словно спящий котенок.

Это ее комната.

Отчаяние переросло в тревогу. Бентли вскочил с постели и, обнаружив, что абсолютно гол, уставился на кучу валявшейся на полу с его стороны кровати одежды. У него, словно перед смертью, пронеслась перед глазами вся его жизнь или по крайней мере последние шесть часов, а потом стали всплывать в памяти подробности, и каждая из них свинцовым грузом ложилась на его душу. Он зажег свечу и сел в кресло, опустив голову и закрыв руками лицо.

Боже милосердный! Он вспомнил, как вместе с братьями Уэйденами отправился в «Объятия Рутема», прихватив с собой юного лорда Трента. Перебрав со спиртным, он не заметил, как лорд Трент слишком увлекся игрой. Чтобы как-то его отвлечь, была нанята грудастая рыжая служанка из пивной, но юнец заартачился: страшно покраснев, заявил, что девица ему в матери годится.

В качестве компенсации за уязвленное самолюбие Бентли пошел с ней наверх, заплатил еще раз и уже приступил к делу, но в это время опозорился Трент, заблевав всю пивную, и шум разразившегося скандала заставил Бентли немедленно спуститься вниз. Слава богу, успел надеть штаны. И вот еще проблема: девка была того самого пошиба, с каким Бентли старался не иметь никаких дел, так что ему здорово повезет, если он не наградил Фредди какой-нибудь дрянью.

Фредди… О, Фредди!..

Все, что произошло, он тоже помнил до боли ясно. Ночью, когда все закончилось, Бентли не мог оставить ее одну. Ему казалось, что джентльмен не должен так поступать. Правда, поздновато вспоминать о кодексе чести после того, как лишил юную леди девственности без благословения церкви. Он привел ее сюда, в уединение спальни, понимая, что ей нужно смыть следы того, что сделал с ней, потом, когда ему надо было бы уйти к себе и казниться осознанием вины, он вновь поддался искушению.

Как ни странно, но ему безумно захотелось ее раздеть и сделать это на сей раз как следует, восхищаясь этим отважным прекрасным призом, который ему удалось заполучить. Но вся бравада Фредди исчезла, словно ее и не было. Ее вдруг одолела робость, и, чтобы успокоить, он нежно поцеловал ее. Фредди тут же растаяла. На том и закончился их самоконтроль, только сейчас все было иначе. Он был очень нежен, ласкал ее руками и губами, пока в тишине ночи не послышались ее тихие вздохи и стоны. И опять он не мог заставить себя оторваться от нее.

И вот теперь настало утро и нужно было что-то предпринять. Но что? Или, вернее, как? Потирая щеки, он описал полный круг по комнате. Спальня Фредди находилась в самой старой части дома, где потолок подпирали массивные, потемневшие от времени деревянные балки, которые были сейчас едва видны. Старинное окно с ромбовидными рифлеными стеклами выходило на огород за домом. И, если не считать этого окна, комнату со всех сторон окружала каменная стена. Бентли словно оказался в ловушке, причем в прямом и переносном смысле. Однако сбежать отсюда его заставляло не что иное, как честь: сбежать и переждать, пока вновь не обретет способность здраво мыслить. Но сначала надо поговорить с Фредди. Он подошел к кровати и погладил ее обнаженное плечо, но Фредди даже не шевельнулась, а он не смог заставить себя разбудить ее. Отчасти это объяснялось чувством вины, а отчасти тем, что спящая, она излучала совершенно невероятную мирную красоту.

Он никак не мог до конца осознать случившееся. Долгое время Фредди была самой обычной девчонкой, на таких он и внимания-то не обращал. У него никогда не было не то что девственниц, даже женщин, которые до него не побывали бы в употреблении по меньшей мере сотню раз. Ему нравились дамы постарше, поопытнее. Получив свое, он тут же уходил, да и вообще редко спал с одной и той же женщиной дважды, предпочитал разнообразие. Он был, как презрительно говорил его братец, неисправимым сторонником случайных связей.

Единственный раз он совершил глупость и завел любовницу. Даже сейчас воспоминание об этом вызывало дурноту. Дело в том, что она ему действительно нравилась, и потому жизнь, которую он мог ей предложить, оказалась гораздо лучше той, что у нее была. Но к хорошему быстро привыкаешь, и дамочка возомнила себя едва ли не леди. Покинул он ее без сожалений.

Так почему же вдруг Фредди? В последние годы она не раз привлекала его внимание, и его это тревожило настолько, что, вернувшись в Лондон, он пускался во все тяжкие. Зато сейчас, прислушиваясь к ее медленному ритмичному дыханию, он чувствовал удивительное спокойствие, словно добился своей цели. Длинные густые волосы Фредди спускались с подушки, словно черный водопад. Тень от пушистых ресниц лежала на нежных щеках, тронутых легким румянцем. Девушка со своей оливковой кожей была ничуть не похожа на светловолосых голубоглазых кузенов и кузин.

Фредди чему-то улыбнулась во сне и зарылась носом в подушку.

Почувствовав, что его естество отреагировало мгновенно, Бентли быстро отвернулся от кровати и направился к камину. Как был голый, он опустился на колени и помешал почти погасшие за ночь угли. Напротив камина стоял шкаф размером с хорошего битюга-тяжеловоза, а рядом – бюро розового дерева с позолотой, казавшееся по сравнению с ним до абсурда хрупким. Бентли снова окинул взглядом комнату и, лишь бы чем-то заняться, натянув кальсоны, зажег свечи на крышке бюро.

Увидев стопку писчей бумаги и чернильницу, Бентли решил написать Фредди, но прежде, чем получилось что-нибудь приемлемое, скомкал и отправил в огонь не менее дюжины страниц. Откинувшись на спинку кресла, он поднес послание поближе к свету и был потрясен, заметив, что пальцы, державшие листок бумаги, дрожат.

«Ох, пропади все пропадом!» – думал Бентли, пробегая глазами по строчкам. От таких слов у любого задрожат руки. По правде говоря, ему было не по себе, но делать нечего: репутация Фредди важнее. Интересно, что решат ее родственники? И чего хочет он сам?

Откинувшись на спинку изящного кресла, он задумался над последним вопросом. Конечно, нравилась свобода и полная безответственность. Это была его мечта с детства. К тому же, пытался он убедить себя, Фредди едва ли захочет связать с ним жизнь, разве что ненадолго, ради минутного удовольствия. А если вдруг окажется, что она по наивности увлеклась им, Раннок быстро удалит это чувство с помощью своего шотландского кинжала, причем обратит его против Бентли.

Да, похоже, человек он конченый или, вернее, будет таковым, едва успеют высохнуть чернила в приходской книге регистрации браков. Ну да ладно. Не зря же говорили, что Ратледжу сам черт не брат. Когда-нибудь все это должно кончиться. Пожав плечами, Бентли сложил записку, неожиданно для себя прикоснулся к ней губами и пристроил на подоконнике. Теперь нужно незаметно добраться до своей комнаты, вымыться, привести себя в божеский вид и ждать неизбежного.

Он уже взялся за дверную ручку, но уйти просто так не смог, поэтому, вздохнув, вернулся к кровати и хотел было прикоснуться к ее волосам, но как раз в это мгновение откуда-то из-за двери послышался страшный грохот. О господи! Его рука замерла в воздухе, мозг лихорадочно заработал. Служанка? Скорее всего. С ведром и шваброй? Вряд ли. Нет, это, видимо, упало ведерко для угля. Его взгляд метнулся к окну. Почти рассвело. Путь к отступлению был отрезан. Вскоре здесь появится служанка, чтобы разжечь огонь в камине, и репутация Фредди будет непоправимо, безнадежно погублена.

Снова загремело ведро, на этот раз совсем близко. Он бросился к створчатому окну, поднял задвижку и, широко распахнув его, выглянул наружу. Третий этаж. Внизу кусты рододендрона и падуба. Ну что ж, бывало и хуже. На сей раз по крайней мере за спиной не размахивает револьвером взбешенный супруг. Схватив в охапку сапоги и одежду, Бентли швырнул все это навстречу первым лучам зари и взобрался на подоконник. Потом он не мог вспомнить мгновение, когда прыгнул, но, очевидно, все-таки прыгнул, поскольку раздался треск обломанных веток, и в воздух взметнулось целое облако опавших листьев.

Однако, судя по всему, никто этого не услышал, а значит, ему здорово повезло. Через несколько минут, когда восстановилось дыхание, Бентли почувствовал боль в правой ноге, пошевелил ступней. Перелома вроде нет. По лицу откуда-то с виска текла тонкая струйка крови. Он осторожно приподнялся на локтях, и эссекский пейзаж медленно закружился у него перед глазами.

Хоть и с трудом, Ратледж все-таки поднялся на ноги и выудил из зарослей свои сапоги и сюртук. Один носок обнаружился на ветке падуба, а брюки перенесло через садовую дорожку на газон. Теряя терпение, Бентли собрал одежду и, натянув ее на себя, взглянул вверх, на окно. Как раз в этот момент прозрачные белые занавески вздулись от сквозняка: видно, кто-то все-таки действительно открыл дверь! Стоило представить себе, что был на волосок от гибели, как у него подкосились ноги. Кроме того, Бентли понял, что, ускользнув из дома, он, к сожалению, не может туда вернуться. Если подумать, он мог бы просто свернуться клубком где-нибудь за самшитовым деревцем и сказать потом, что заснул пьяный. Никого из тех, кто знал его образ жизни, это нисколько не удивило бы, но, увы, думать сейчас он был не способен, а поэтому совершил несусветную глупость.

Возможно, виной тому было похмелье, или чувство вины, или легкое сотрясение мозга. А может, хоть ему и очень не хотелось в этом признаваться, это был просто старый как мир страх перед неизбежным. Но чем бы Бентли ни руководствовался в тот момент, ему показалось самым разумным направиться в сторону конюшен, сесть на своего коня и убраться ко всем чертям из Эссекса.

По всей вероятности, в Чатеме никто даже не заметит его отсутствия. Он часто приезжал и уезжал без приглашения и без какого-либо уведомления. Тем более он уже сказал Гасу, что намерен уехать сразу после завтрака, потому что должен присутствовать в Чалкоте на крестинах своей новорожденной племянницы в качестве крестного отца. А кроме того, в записке, оставленной Фредди, он совершенно четко указал, где его найти, и все объяснил, причем получилось вроде бы достаточно убедительно, чтобы предложение выглядело искренним. Там не было и тени тревоги или сомнения. Он будет ждать ее ответа и очень надеется – по крайней мере так утверждалось в записке, – что Фредди сделает его счастливейшим человеком на земле.

И вот тот, кто вскоре мог стать «счастливейшим на земле», небрежно накинув на шею галстук, заковылял, хромая, к конюшне. Когда он завернул за угол, порывом ветра ему взъерошило волосы, захлопали полы сюртука. Однако Бентли, поглощенный мыслями о женитьбе, похотью и страхом, лишь наклонил голову и не заметил, что ветер подхватил нечто более важное: сложенная записка взлетела с подоконника комнаты Фредди, словно отпущенная на волю бабочка, и понеслась над цветниками, над газоном, потом скрылась где-то в зарослях кустов.

Завтрак в Чатеме напоминал обычно сцену утра перед боем, выдержанную в несколько приглушенных тонах, поскольку народу было много, все куда-то спешили и никакие формальности не соблюдались. Каждое утро с восьми до половины девятого вверх и вниз по черной лестнице носили подносы, нагруженные чашками с горячим бульоном, которые ставили прямо на стол, а не на сервировочный столик. Миссис Пенуорти, экономка, особа очень практичная, решила, что так безопаснее, когда вокруг столько народу и все торопятся.

Однако в тот день большой стол был накрыт всего на шесть персон, причем миссис Уэйден, хозяйка всего этого беспокойного хозяйства, еще не садилась за стол. Прохаживаясь туда-сюда вдоль окон, она опять склонилась над письмом и произнесла, не удержавшись от смеха:

– Подумать только! Веселенькая история! Ну и ну!

– Горячее! – объявила миссис Пенуорти, поставив на стол блюдо под крышкой. – Тушеные почки!

Уинни и внимания не обратила на ее слова.

– Вы только послушайте, – обратилась она к трем юношам, сидевшим за столом. – Леди Бланд пишет, что на прошлой неделе королевские гончие, преследуя оленя по Паддингтону, пересекли ров и загнали его прямо в церковь!

– Стараешься наверстать пропущенные сплетни, мама? – спросил Гас Уэйден, не спуская глаз с кузена Трента и моля Бога, чтобы юноша не опозорился при виде блюда горячих тушеных почек, с которого только что снял крышку.

– А еще она пишет вот что! – продолжила леди Уэйден, поворачивая послание ближе к свету. – Этот каретник… Теодор, как его фамилия?

Тео, накладывая почки на свою тарелку, взглянул на письмо:

– Шиллибир. У него неплохая платная конюшня на Бери-стрит.

– Ну конечно, Шиллибир, – улыбнулась Уинни. – Однако очень странно, что леди Бланд пишет, будто он изобрел этот, как его…

Тео, уже с набитым ртом, протянул руку и пощелкал пальцами, а когда леди Уэйден отдала ему письмо, пояснил, проглотив пищу:

– Омнибус, мама. В Париже они повсюду. Мы с Гасом разок тоже проехались.

– Правда, дорогой? Так вот сейчас собираются пустить такую штуку по Нью-роуд. Он будет брать по двадцать пассажиров за раз. Стоимость проезда – один шиллинг шесть пенсов.

– А если ехать на крыше, то всего один шиллинг, – поправил Тео, бросая взгляд на Трента. – Уверен, что именно там ездят самые храбрые парни, не так ли, Майкл? Правда, там качает, как на борту корабля в море, но… Извини, Майкл, наверное, ты хотел взять этот кусочек?

Тео подцепил последний кусок копченой селедки и шлепнул его на тарелку кузена.

Майкл издал какой-то сдавленный звук и закрыл глаза.

Миссис Уэйден тут же бросилась к нему, чуть не сбив с ног экономку, которая несла миску вареных яиц и, склонившись, театральным жестом приложила руку к его лбу.

– Ах, дитя мое, ты выглядишь ужасно! У тебя температура? Горло болит? Или это легкие? Умоляю, только не заболей! Ведь у тебя еще даже наследника нет!

– Наследника? – сдавленным голосом пробормотал Майкл.

– Он нездоров, мама, но это не смертельно, – усмехнулся Тео.

– Все равно Раннок скажет, что это моя вина! – пожаловалась Уинни. – Наверняка обвинит меня в том, что плохо следила за всеми вами, хотя, видит бог, я пыталась.

Всем было совершенно ясно, что она, мягко говоря, лукавит, потому что строгостью никогда не отличалась и вообще мало уделяла внимания воспитанию.

– Майкл уже почти совершеннолетний, – напомнил матери Гас. – И я уверен: ни Эви, ни Эллиот не рассчитывают на то, что ты будешь за ним следить.

– Тебе бы лучше отлежаться, дружище, – посоветовал Тео.

Майкл поднялся, не очень твердо держась на ногах, а Уинни беспомощно опустилась в кресло, перевела взгляд с одного сына на другого, и на ее лице появилось лукавое выражение. Дождавшись, когда Майкл покинет столовую, она сердито сказала:

– Я догадываюсь, что произошло. И не смейте изображать передо мной святую невинность! Майкл еще слишком молод для вашей компании. А этот Бентли Ратледж! Я готова его удушить собственными руками! Кстати, где этот мерзавец?

Гас и Тео пожали плечами в тот самый момент, когда на стол упала тень подошедшей Фредерики. Она поздоровалась с присутствующими, а когда молодые люди встали и Тео выдвинул для нее стул, добавила:

– Если вы ищете Майкла, то он только что прошел мимо меня наверх.

– Не Майкла – Ратледжа. Мама поклялась его убить, – театральным шепотом сообщил Тео.

Фредерика охнула:

– Нет, только не это! По правде говоря, Уинни, он не виноват – это все я сама…

– Дорогая, ты слишком добра: бросаешься на защиту этого негодяя! – заметила миссис Уэйден. – Ратледж – скверный безнравственный тип. И я абсолютно уверена, что вчера вечером все они основательно набрались.

– Вот как? – Фредерика, чтобы не выдать волнения, спрятала под столом дрожащие руки.

В этот момент к ним подошла миссис Пенуорти с кофейником в руках и, остановившись за спиной Фредерики, спросила, прежде чем налить ей кофе:

– Вам нужен мистер Ратледж, миссис Уэйден? Очень странно, но Тесс говорит, что он уехал без чемодана и что, видимо, не ночевал, потому что его постель не смята.

Фредерика неожиданно закашлялась, и Тео, дружески похлопав ее по спине, спросил:

– Ты в порядке, Фредди?

У кузины на глазах выступили слезы, и, зажав рот рукой, она пролепетала, опустив глаза:

– Как… как вы думаете, что могло случиться с мистером Ратледжем?

– Трудно сказать, – задумчиво произнес Гас.

– Могу с уверенностью сообщить, что из кабака он вчера вернулся, – заявил Тео. – Мы расстались на террасе: ему нужно было…

– Из «Объятий Рутема»? – перебила его Уинни. – Какой ужас! Из этой убогой придорожной пивнушки?

– Именно так, – усмехнулся Теодор. – Во всяком случае, мы поднялись наверх раньше, чем он. – Он повернулся к брату. – Надеюсь, ты не запер за собой дверь?

– Кто-то это сделал, – вмешалась миссис Пенуорти. – Потому что утром дверь была заперта.

– Фредди! – воскликнул встревоженно Гас. – Уж не ты ли вернулась вчера так поздно?

У нее задрожала нижняя губа.

– Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать?

Гас как-то странно посмотрел на нее:

– Ничего, Фредди. Совсем ничего. Просто я знаю, что ты иногда любишь прогуляться вечерком. – Он подмигнул ей так, чтобы не заметила мать. – Вот и подумал, что дверь могла запереть ты, как это случалось не раз.

Уинни отмела рукой его предположения.

– Ах, Гас, разве ты не помнишь, что малышка вчера легла в постель с головной болью сразу после ужина?

– Совершенно верно, – поспешил подтвердить ее слова Гас. – Но, надеюсь, Фредди, сейчас все в порядке?

Но Тео не обратил внимания на это замечание и продолжил:

– Что же это получается? Значит, мы заперли двери и не пустили гостя в дом?

– Не смеши меня! – хмыкнула Уинни. – Бентли Ратледж не гость.

Гас рассмеялся:

– Какая разница? Неужели тебя не приводит в ужас, мама, мысль, что мы, возможно, заставили его спать в конюшне?

На этот раз расхохотался Тео:

– Ишь чего захотели! Он не из тех, кто станет спать в конюшне, уж будьте уверены! Скорее он вернулся в кабак и провел ночь с той рыжеволосой девицей, которой уже заплатил.

– Стыдись, Тео! – в ужасе воскликнула Уинни. – Не забывай, что за столом юная леди.

Тео удивленно оглядел присутствующих:

– Ах, Фредди! Простите, мадам.

Но Фредди не выглядела оскорбленной, зато побледнела как полотно и, неловко поднявшись из-за стола, произнесла слабым голосом:

– Прошу прощения. У меня, похоже, мигрень.

Она быстро покинула комнату, и миссис Уэйден, озабоченно поцокав языком, заметила:

– Что за напасть? Сначала Майкл, теперь Фредерика… Может, это и впрямь какая-то эпидемия?

Глава 3

– Возлюбленные чада мои, вы принесли сюда этого ребенка, чтобы совершить обряд крещения. Молитесь, дабы Господь наш Иисус Христос принял его и очистил от греха, – монотонно бубнил преподобный мистер Бэзил Роудс, время от времени заглядывая в молитвенник.

Бентли Ратледж стоял напротив священника, пытаясь вникнуть в смысл произносимых им слов, но, как это случалось с большинством его добрых намерений, у него из этого ничего не вышло. В какой-то момент его внимание отвлеклось, и взгляд скользнул в сторону от приземистой норманнской купели, в которой крестились бесчисленные поколения его родственников со стороны матери. Взгляд заскользил дальше, вдоль нефа и остановился где-то в тени алтаря.

С церковью Святого Михаила у него не было связано почти никаких воспоминаний. Да, время от времени здесь происходили крестины или венчания, гораздо чаще отпевали покойников, потому что самой судьбой было предназначено, чтобы члены семейства Ратледж жили трудно и умирали рано. Но атмосфера этой церкви, запах сырости и холодного влажного камня не казались ему знакомыми, несмотря на то что бо́льшую часть своих двадцати шести лет он прожил неподалеку от нее. Свет, проникавший сквозь витражные стекла и падавший на каменные плиты пола, казался ему неземным. Бентли, как и его отец, не был прилежным прихожанином, поэтому почти сразу перестал вслушиваться в монотонный голос священника.

Бэзил громко откашлялся и произнес нараспев:

– Верите ли вы во все догматы англиканского вероисповедания, содержащиеся в апостольском Символе веры, и намерены ли наставлять свое чадо соответствующим образом?

Его сестра Кэтрин, стоявшая рядом, легонько толкнула Бентли в бок, и он неуклюже пробормотал:

– Я… я да, верю. И с Божьей помощью я… попытаюсь.

Бэзил раздраженно поджал губы, потом, заглянув в молитвенник, спросил:

– Постараетесь ли вы научить новорожденную быть богопослушной, подчиняться воле Божьей и исполнять Его заповеди?

– Я… постараюсь, – выдавил Бентли. – С Божьей помощью.

Он крепко зажмурился, ожидая гнева Господня, но небесная молния не ударила, хотя должна бы была поразить его немедленно, учитывая столь сомнительное обещание, данное столь ненадежным орудием в длани Божьей. Бэзил, судя по всему, тоже ожидал какой-нибудь кары небесной, потому что даже потерял нужное место в молитвеннике. Как только священнику удалось овладеть собой, он продолжил церемонию, протянув руки, чтобы взять ребенка у Хелен, невестки Бентли.

Устроив малышку на согнутом локте и аккуратно перебросив через руку кружево крестильной рубашки, святой отец опять взглянул на Бентли:

– Назовите имя этого ребенка.

Ратледж на мгновение растерялся, потом ответил:

– Гм… Элис. Это он знал: так звали его мать, – дальше? Он в отчаянии взглянул на имена, нацарапанные на полях молитвенника, и торопливо прочитал, надеясь, что произнес их правильно:

– Элис Мэри Эмелин Ратледж.

Наверное, ему это удалось, судя по гордой улыбке Хелен.

– Элис Мэри Эмелин Ратледж, – эхом повторил Бэзил и, обмакнув пальцы в купель, перекрестил лобик малышки. – Я нарекаю тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!

Видно, крохе Элис холодная вода пришлась не по нраву. Раскричавшись, она замахала маленькими ручонками, умудрилась задеть кулачком Бэзила по носу и сбить на сторону его очки. Священник в замешательстве хотел было отстраниться, но Элис успела ухватиться за его стихарь, так что Бэзилу, испытывая неловкость, пришлось высвобождаться из цепкой ручонки. На помощь подоспела Хелен и с виноватым видом извлекла из кулачка дочери белую ткань одежды священника.

«Помоги нам Господь! – подумал Бентли. – Эта малышка – настоящая Ратледж».

Наконец церемония закончилась, и гости высыпали на площадь. Стоял солнечный зимний день. Возглавлял процессию с Элис на руках, которая теперь почти успокоилась, старший брат Бентли Камден, лорд Трейхорн. Сестра Кэтрин и кузина Джоан вывели из церкви детишек, и те радостно выскочили на солнце, словно стайка ярко окрашенных птичек. Застенчиво улыбнувшись, Джоан оглянулась, по-дружески взяла Бентли под руку, и они тихо поболтали минутку-другую, пока Кем и Хелен принимали сыпавшиеся на них со всех сторон поздравления.

Ратледж был рад видеть свою хорошенькую кузину. Особенно приятно было сознавать, что она здорова, счастлива и, если глаза ему не врут, опять ждет ребенка. До того, что произошло у них с Фредди, Джоан была единственной, на ком он когда-либо подумывал жениться, но слава богу, она сбежала с Бэзилом и тем самым спасла их обоих от последствий его глупости.

– Ты должен как-нибудь заехать в Белвью, – тихо сказала Джоан. – Мы с тобой устроим продолжительную прогулку и обо всем наговоримся всласть. Я хочу поделиться с тобой одним секретом. И все будет как в прежние времена.

– Да, – кивнул Бентли, – как в прежние времена.

Разница в возрасте у них с Джоан составляла всего два месяца, и было время, когда они поверяли друг другу свои тайны. Но тогда они были детьми, и он вовсе не собирался возвращаться в те времена. Высвободив руку, Джоан помчалась за одним из своих многочисленных отпрысков. Ее муж, священник Бэзил, доброжелательно улыбался небольшой группе прихожан, вышедшей из дверей его церкви.

Разумеется, все деревенские кумушки были тут как тут и неодобрительно поглядывали на Бентли, а потом каждая – думая, что остальные в этот момент не смотрят в ее сторону, – поправляла, поцокав языком, его галстук и даже целовала в щеку, как будто великодушно прощала ему какой-то смертный грех.

Если бы только они знали!

Да, теперь на нем грех куда как серьезнее остальных. Ну, может, кроме одного. Конечно, то, что он сделал с Фредди, не было, строго говоря, смертным грехом, хотя ему, черт возьми, он и казался таким. Прошло уже три дня, и Бентли устал ждать, когда карающий меч его поразит. Интересно, с какой скоростью распространяются плохие новости?

Он представил себе, как бедняжка Фредди со слезами признается во всем Уинни Уэйден, та рыдает, причитая и жалуясь на свою судьбу, а потом пишет истерическую записку лорду Ранноку. Опекун тут же возвращается из Шотландии и учиняет над ним расправу. И вот в конце концов его ведут по проходу между рядами скамей в церкви к алтарю, подталкивая в спину смертельно опасным шотландским кинжалом, предварительно туго обвязав веревкой его гениталии, так что он едва может дышать.

Женитьба. Жена. Жизнь в оковах. Господь всемогущий, за что?

Неожиданно к его щеке прикоснулись прохладные пальчики. Бентли моргнул и, посмотрев вниз, увидел свою невестку Хелен, глаза которой излучали тепло.

– Спасибо, дорогой, ты меня не подвел, – произнесла она с легким французским акцентом. – Я знала, что на тебя можно положиться.

Иногда ее вера в него была слишком уж навязчивой, но вслух Бентли этого не сказал и лишь заметил с усмешкой:

– Считай, что тебе чертовски повезло, Хелен.

Он вдруг почувствовал холодный ветерок и, взглянув вверх, увидел, что они остановились в тени колокольни. Прихожане расходились, направляясь или к воротам, что вели в деревню, или на дорожку, огибавшую церковный двор, которая далее шла вверх по холму к Чалкоту. Он снова взглянул на жену своего брата и почтительно предложил ей руку.

Она с улыбкой оперлась на его локоть, и они на некотором расстоянии последовали за остальными мимо надгробных камней погоста, отделенного от сада Чалкота каменной стеной с проходом, закрывающимся массивной деревянной дверью. Бентли провел Хелен на территорию усадьбы, потом вернулся и закрыл за собой дверь.

– Бентли, мне показалось или ты хромаешь? – спросила невестка.

– Повредил колено.

– О господи, как это случилось?

– Не важно, не бери в голову.

Хелен с дружеской снисходительностью пожала плечами, снова взяла его под руку и заговорила о другом.

– Ты изменился, Бентли, с тех пор как приезжал сюда на Новый год: стал каким-то тихим и, мне кажется, несколько мрачноватым. На тебя это не похоже, дорогой. Надеюсь, ничего плохого не случилось?

Бентли почувствовал, как у него сжимаются кулаки:

– Это мой братец велел учинить допрос?

Невестка отпрянула, как от удара.

– Побойся бога! Как ты можешь говорить такое? Неужели ты думаешь, что Кему есть дело до этого? Подобно большинству деловых мужчин он принимает во внимание только поступки.

Возможно, именно это Бентли и беспокоило больше всего.

Мысль эта пришла ему в голову неожиданно, и он буквально в последний момент удержался, чтобы не высказать ее вслух. Остановившись, Бентли накрыл ладонью лежавшую на его локте руку Хелен и попросил:

– Прости меня: сморозил глупость.

Они в молчании пошли дальше по саду. Кэтрин, Кем и остальные уже успели подняться довольно высоко на холм, но Хелен, кажется, не спешила их догонять. Бентли следом за ней тоже замедлил шаг и немного успокоился.

Хелен вдруг сжала его локоть, словно хотела вывести из задумчивости, и взмолилась:

– Прошу, встряхнись! Ты меня беспокоишь. Расскажи-ка лучше о своих похождениях, хотя бы о тех, что можно слушать леди. Ты приехал сюда прямо из Лондона?

– Можно и так сказать. – Бентли наклонился, чтобы отцепить веточку, приставшую к подолу накидки Хелен. – Я на несколько дней остановился в Эссексе, заехал в Хемпстед, чтобы захватить самое необходимое, и снова в дорогу.

Хелен улыбнулась:

– Вижу, ты оделся подобающим образом. Это производит хорошее впечатление.

– То есть выгляжу почти респектабельно. Ты это хотела сказать? – Он поднял голову и прищурился на солнце. – Мой братец, наверное, очень этому обрадовался.

Она ничего на это не ответила и с задумчивым видом продолжила:

– Сезон вот-вот начнется. Ты собираешься в Лондон?

– И делать вид, что все идет как нельзя лучше – при моих-то долгах? – Он расхохотался и принялся отламывать от веточки мелкие кусочки и бросать через плечо. – Нет уж, увольте. Мне это не по душе.

– Но ты мог бы приятно провести время. Разве твоих друзей там не будет? Разве тебе не хотелось бы обзавестись новыми знакомствами?

Бентли с подозрением посмотрел на нее:

– Силы небесные, Хелен! Уж не задумала ли ты меня женить?

Она рассмеялась:

– Ничего подобного, успокойся: ты не из тех, кто женится, а вот друзей поприличнее мог бы себе завести.

Бентли от неожиданности остановился:

– Даже не верится, что об этом говоришь мне именно ты, Хелен! Ведь ты всегда была яростной поборницей идеи равенства. К тому же не все мои друзья такие отбросы общества, какими их считает Кем. Огастус Уэйден, например, вполне благовоспитанный джентльмен.

– Согласна, – кивнула Хелен. – Он и его брат Теодор вполне достойные молодые люди – тебе бы почаще бывать в их компании. И я уверена, что сезон они проведут в Лондоне.

– Ты так думаешь? – он неуверенно взглянул на нее. – А мне казалось, что их туда калачом не заманишь.

Хелен аккуратно обошла лужу на дорожке.

– В этом году дебют старшей дочери лорда Раннока.

Бентли очень удивился:

– Ты имеешь в виду маленькую Зою Армстронг? Но она же еще ребенок!

– Не скажи, ей уже семнадцать! – возразила Хелен.

Бентли вспомнил, что Зоя всего на год-два моложе Фредерики, и почувствовал угрызения совести. Ему вдруг вспомнилось, что весной принесли приглашения по случаю первого выезда в свет Фредди. Он тогда тоже очень удивился и отклонил их, будучи совершенно уверен, что она слишком для этого молода. Странно другое: ему почему-то не казалось, что слишком рано вожделеть ее. Он и тогда устыдился своих чувств, а теперь и вовсе почувствовал себя негодяем, к тому же еще и старым.

– Может, все-таки останешься в Лондоне на сезон и примешь хотя бы некоторые из приглашений? – прервала Хелен его скорбные мысли.

– Об этом не может быть и речи! – решительно заявил Бентли и ускорил шаг, вынуждая и ее идти быстрее.

Вдруг у него словно мороз пробежал по коже. Он подумал, что у него, возможно, не будет выбора и ему придется участвовать во всех увеселениях, связанных с сезоном, потому что к тому времени, когда придут приглашения, он наверняка будет уже женат. А в таком статусе джентльмен принадлежит не только себе, но и обществу, потому что соблюдение внешних приличий приобретет особое значение. Женатый мужчина уже не сможет допустить, чтобы его пинками выставляли из какой-нибудь вонючей пивной или занюханного борделя. Поведение мужчины в обществе отражается на его супруге, а джентльмен никогда не позволит себе поставить в неловкое положение свою жену.

И он тоже не сделает ничего подобного, печально подумал Бентли. Напротив, ему придется в корне изменить свое поведение, и если уж позволять себе время от времени обычные удовольствия, то с большой осмотрительностью. Как минимум хотя бы это он должен сделать ради Фредди. Остальную часть пути к вершине холма Бентли представлял, каково это – быть благородным и правильным.

Уинни Уэйден аккуратно сложила только что полученное письмо, положила на чайный столик в малой гостиной и воскликнула, глядя отсутствующим взглядом на огонь в камине:

– О боже! Еще столько всего предстоит сделать! Думаю, надо нанять еще одну прачку и вызвать портниху. Придется кого-то отправить в магазин, чтобы отложили рулон светло-голубого шелка для Зои. А еще шляпки и перчатки…

Тео, сидевший за фортепьяно, удивленно вытаращил глаза, но тем не менее ни разу не сбился. Гас оторвал взгляд от шахматной доски, за которой сидел с Фредерикой, и уточнил:

– Пять недель до чего? Право же, мама, перестань разговаривать исключительно сама с собой.

Фредерика уже поняла, что безнадежно проигрывает, откинулась на спинку кресла и пояснила:

– Она читает письмо от кузины Эви. Они с Эллиотом возвращаются из Шотландии.

– А потом мы сразу же отправимся в Лондон, – добавила Уинни со страдальческой ноткой в голосе. – Надо подготовить Зою к ее первому сезону, причем за очень короткое время. И тебя тоже, Фредди! Прошлогодними бальными платьями нам не обойтись.

Фредди в ужасе повернулась к ней:

– При чем тут мои бальные платья?

Но миссис Уэйден, уже погрузившись в расчеты, бормотала, загибая пальцы:

– Потребуется не меньше шести новых платьев. Правда, может, удастся переделать декольте на твоем шелковом, цвета слоновой кости. Ты теперь как-никак уже не дебютантка.

Гас поставил своего коня в опасной близости от ее ферзя, но Фредди не обратила на это никакого внимания.

– Уинни, неужели мне опять придется присутствовать на всех мероприятиях сезона?

Миссис Уэйден вскинула брови и заявила:

– Но ведь ты уже представлена свету, дорогая. Не допустишь же ты, чтобы бедняжка Зоя впервые вышла в свет без твоей поддержки? К тому же семейство господина Эллоуза будет там присутствовать.

Это было сказано с явным намеком.

Тео театральным жестом завершил сонату:

– Мы обречены!

– Да, Фредди, обречены, – подтвердил со своего места возле камина Майкл, снял ногу с латунной решетки и допил свой стаканчик хереса. – Мы все поедем в Лондон, или моя сестра Эви пожелает узнать причину нашего отказа. На тебе по крайней мере не лежит унылая обязанность танцевать со всеми девицами, которых никто не пожелал пригласить на танец.

– Не лежит, потому что я одна из них! – Фредди вскочила со стула, чуть не опрокинув шахматную доску. – И я не могу поехать, слышите? Просто не могу!

Уже покидая комнату, она услышала тихий голос Тео:

– Ну вот, снова-здорово! Какая муха укусила нашу малышку Фредди?

В гостиной воцарилось глубокое молчание, но Фредерику это не остановило. Она торопливо поднялась по главной лестнице, пробежала по коридору, потом по каменным ступеням винтовой лестницы поднялась в свою комнату в старой башне, открыла дверь и бросилась на кровать.

Ей было стыдно за свое поведение: ну как ребенок, в самом деле, но в последнее время у нее почему-то не получалось сдерживать эмоции. Какая-нибудь несчастная царапина или пятнышко на платье могли заставить ее расплакаться. Что, черт возьми, случилось? С того вечера, когда Джонни заявил, что не может жениться на ней, жизнь, казалось, уже никогда не сможет вернуться в нормальное русло. Всхлипнув, Фредерика зарылась лицом в подушку.

Хорошо бы с кем-нибудь поговорить. Как ей не хватало Зои! Почти десять лет они были подругами. Когда кузина Эви вышла замуж за отца Зои, лорда Раннока, Фредерика была в восторге. Ее старшие кузины и кузены: Эви, Николетта, Гас и даже Тео – всегда казались ей такими взрослыми, а когда в их жизнь вошла Зоя, у Фредерики впервые появилась подружка-ровесница, с которой можно было делиться секретами. Только вот этим секретом неловко было делиться даже с ней.

Бентли Ратледж теперь был ее секретом, а заодно грехом и позором. То, чем они занимались той ночью, было плохо. Она была в ужасе от того, что натворила, от того, на что сама напросилась, но самое ужасное, у нее не было уверенности, что, если бы представился случай, она поступила бы иначе, причем вовсе не для того, чтобы кому-то насолить.

Фредерика не понимала, как это возможно: испытывать где-то глубоко внутри страстное томление по человеку, который поступил с ней так мерзко. Но чего она ожидала? Что, проснувшись в его объятиях, услышит клятву в вечной любви? Ха! Держи карман шире! От Бентли такого не дождешься. Слава богу, она не настолько глупа, чтобы влюбиться в него.

И все же с ним так легко и просто! Он так искренне смеется, причем частенько над самим собой, а его теплом можно было обогреть комнату. Он умел обращаться с женщинами, особенно когда хотел чего-нибудь добиться. Однажды на кухне она увидела, как он подлизывался к миссис Пенуорти, которой не меньше шестидесяти, а все потому, что ему очень хотелось малиновый пирог на ужин. Миссис Пенуорти стукнула его по лбу деревянной ложкой, когда он попытался ее поцеловать, но пирог все же приготовили, да еще такой большой, что ели его целую неделю.

«Какой он все-таки негодяй, – подумала Фредерика, утирая рукой увлажнившиеся глаза, – но как уютно засыпать в его объятиях!» А теперь вот супруги Раннок требуют, чтобы вся семья как можно скорее возвращалась в Лондон. Разумеется, все подумают, что Фредерика вернулась, чтобы во второй раз выставить свою кандидатуру на ярмарке невест.

У нее вдруг испуганно замерло сердце. Боже милосердный, а что, если кто-нибудь и впрямь сделает ей предложение? Она всегда мечтала иметь свой дом, семью, как и большинство сирот. Но не могла же она выйти замуж, скрыв правду? А признаться у нее не хватит смелости. И как она объяснит отказ кузене Эви? Или своему опекуну, лорду Ранноку? Было и еще одно обстоятельство, казавшееся страшнее даже всего этого. Что, если, приехав в Лондон, она столкнется лицом к лицу с Бентли Ратледжем? О боже! Как это унизительно! Она даже в глаза ему посмотреть не сможет.

А всего несколько дней спустя Фредерика поняла, что, как ни странно, перспектива случайно встретиться с Джонни ее совсем больше не тревожила, чего не скажешь о Бентли.

Глава 4

Прошло три дня его пребывания в Чалкоте. В первый день – день крещения Элис – Бентли бесцельно бродил по дому, ловил на себе удивленные взгляды прислуги: еще бы, ведь он никогда не был домоседом. На второй день, усадив племянницу, леди Ариану, в свой двухколесный экипаж, он отправился в Олдхэмптон, где провел послеполуденное время со своей сестрой Кэтрин и ее близнецами Анаис и Арманом. Но «дяка Бенки» не смог долго играть с ними в лошадки, потому что у него разболелось колено, и он почувствовал себя не только старым, но и немощным. Ему стало совсем не по себе, когда за чаем он почувствовал на себе пристальный взгляд черных глаз мужа Кэтрин, от которого у него по спине бежали мурашки.

Макс де Роуен, лорд Веденхайм, служил некогда полицейским инспектором, но было в его семье что-то странное. И не только в нем, но и в его похожей на привидение бабке. Старая синьора Кастелли была из тех, встреч с кем старались избегать. Она умела заставить любого почувствовать, что его душу выворачивают наизнанку, словно белье после стирки.

На третий день Бентли, чувствуя, что мало-помалу начинает сходить с ума, словно зверь, заточенный в клетку, накинул свой видавший виды плащ, схватил ружье и отправился в конюшню, чтобы выпустить на волю свору сеттеров, однако на полпути встретил одну из служанок, которая несла горшок пчелиного воска из коттеджа садовника. Пристроив горшок на бедро, она остановилась на тропинке и, вызывающе подмигнув ему, проворковала, окидывая его одобрительным взглядом:

– Доброго вам утра, мистер Би! У бедной девушки вроде меня сердце тает при виде вас!

При этих словах Бентли, зная, что хитрая греховодница этого ожидает, протянул руку и как следует ущипнул ее за задницу.

– Ах, Куинни, – мечтательно проговорил он, – могу поклясться, что такого аппетитного зада нет во всем Лондоне. Будь моя воля, я бы никогда не уезжал из Чалкота.

Услышав это, она заморгала и, даже покраснев от удовольствия, протянула:

– Полно вам! У вас и минутки не найдется для таких, как я.

Бентли повесил ружье на плечо и усмехнулся:

– Куинни, любовь моя, ты же знаешь, что это не так! Но старина святой Кем вздернет меня за причинное место, если заметит, что я балуюсь с его персоналом. Конечно, оно, возможно, того стоит, а? Не хочешь ли проверить, Куинни?

Он находился уже в нескольких футах от нее и втайне надеялся, что она не поймает его на слове. Куинни громко рассмеялась, тряхнула головой и повернула к дому, но Бентли неожиданно кое о чем подумал и крикнул, возвращаясь к ней по тропинке:

– Постой, Куинни! Скажи, утреннюю почту по-прежнему приносишь ты?

Она удивленно кивнула:

– Да. Или один из лакеев.

Прежде чем продолжить разговор, Бентли вспомнил, что Куинни когда-то оказала семье огромную услугу – спасла жизнь маленькой Ариане. Они все были ей бесконечно благодарны, и Бентли уговорил Кема взять ее в прислуги, несмотря на то что раньше она была проституткой.

Куинни смотрела на него с участливым, чуть ли не материнским выражением на пухлой физиономии, потом спросила:

– Так что вы хотите, мистер Би? Просите что угодно, Куинни все для вас сделает.

Бентли неожиданно смутился:

– Это всего лишь насчет почты. Если придет корреспонденция, адресованная мне, вынь ее из общей пачки, ладно? И скажи Милфорду, чтобы не оставлял ее на столе в холле, а вручил мне лично, договорились?

– Ах вы, бедняжка! – с сочувствием пробормотала Куинни. – Никак снова попал в какую-то переделку?

– Все-то ты понимаешь, Куинни!

Он смачно чмокнул ее в щеку и похромал в сторону конюшни.

Собаки радостно залаяли еще до того, как он открыл загон, потом, виляя хвостами, принялись носиться вокруг него. Принимая знаки собачьего почтения, Бентли потрепал их за ушами. Надо же, собаки его не забыли. Страшно было даже подумать, что перед ним навсегда закроются двери этого дома, который он так любил и в то же время ненавидел.

Сеттеры вились вокруг него, поскуливая и пританцовывая от нетерпения, и он отправился к подножию холма, за речку, потом поднялся на пустынное нагорье, по которому то тут, то там лениво бродили овцы, упрямо выискивая жесткую зимнюю траву. Собаки обнюхивали каждое деревце и каждый кустик на своем пути, их хвосты виляли от возбуждения, пока неожиданно не взлетала у них из-под носа какая-нибудь птица. Тогда они застывали на месте, делая стойку в ожидании выстрела.

Но Бентли, вместо того чтобы стрелять, просто хвалил собак и продолжал свой путь. Он пришел сюда не охотиться. Да и время года сейчас было далеко не самым лучшим для охоты. Нет, он пришел сюда, чтобы подумать, поразмыслить над тем, как они теперь все живут: Хелен и Кем в Чалкоте со своими детьми, Кэтрин с семейством в Олдхэмптоне. Даже его кузина Джоан со своим священником свила свое гнездышко. Один Бентли все еще плыл по воле волн, не зная, как пристать к берегу. Хотя, кажется, ему так или иначе определили место проживания в Хемпстеде, в коттедже, где раньше жила Хелен (по крайней мере корреспонденцию на его имя присылали по этому адресу). Называлось это место Роузлендс.

Когда он туда переехал, в доме никто не жил, если не считать старой нянюшки Хелен, которая вечно клохтала над ним, но тем не менее позволяла приезжать и уезжать, когда захочет. При коттедже имелся великолепный розарий. Правда, он об этом почти никогда не говорил: хочешь не хочешь, а надо было поддерживать свой имидж, но самое главное – Хемпстед недалеко от Лондона и, к счастью, довольно далеко от Чалкота. Ему и Кему лучше было находиться на некотором расстоянии друг от друга.

Когда он был молод и слишком самонадеян, то говорил себе, что Кем ему просто завидует, потому что Бентли был у отца любимчиком. Казалось, Рэндольф Ратледж махнул рукой на своего старшего сына и не упускал случая посмеяться над ним. Теперь, оглядываясь назад, Бентли понял, что отец был непростительно жестоким, и сожалел, что поддерживал его. Сожалел он и о других, еще более отвратительных своих поступках. Да, Кем был из тех, кто способен работать без отдыха сутки напролет. И если бы не эти его способности, они давным-давно разорились бы. Теперь, повзрослев, Бентли сознавал, что кому-то надо было заняться неблагодарной работой и вытащить их из трясины долгов.

И все же Бентли так и не смог заставить себя поблагодарить Кема за жертвы, на которые тот пошел ради этого. Самой страшной из них была его первая женитьба – злосчастный союз, который спас всех их от финансового краха, но имел губительные последствия для каждого в эмоциональном плане. Кем был вынужден жить с мстительной безнравственной сучкой, которая его презирала. Кэтрин пришлось тоже выйти замуж едва ли не ребенком, лишь бы не видеть этого, а Бентли… что толку повторять, что от него семье никакой пользы. Однако теперь, когда перед ним столь ясно предстала картина прошлого, то, что произошло дальше, начало казаться ему еще более отвратительным. Ему здорово повезет, если не придется в скором времени пожинать плоды того, что сам же и посеял.

Поднимаясь на следующий холм, который он особенно любил, Бентли попытался изгнать из головы подобные мысли. Отсюда, с самого высокого места в округе, был хорошо виден Белвью и дом кузины Джоан во всем его великолепии. Особняк выглядел столь же чужеродным, как меловая глыба посреди Котсуолдских холмов: это тетушка Белмонт всеми правдами и неправдами сумела добиться, чтобы сюда привезли портлендский белый строительный камень, лишь бы соорудить нечто более величественное и уникальное, чем Чалкот.

Джоан говорила, что хотела бы встретиться с ним. Он был не против. Они прогулялись бы по окрестностям, поболтали по-дружески. Джоан обещала поделиться с ним каким-то секретом, но сам Бентли не был расположен откровенничать даже с ней.

Собаки неожиданно выскочили из зарослей малины и помчались вверх, высунув розовые языки и распугивая мирно пасущихся овец. Остановившись на гребне холма, Бентли отвернулся, взглянул на Чалкот, находившийся теперь от него на таком же расстоянии, что и Белвью. Главный дом усадьбы напоминал топаз на подкладке из оливкового бархата. Чуть ниже виднелась церковь Святого Михаила и погост при ней, могильные камни на котором казались отсюда крошечными и незначительными, словно белые крупинки, но незначительными они не были, во всяком случае для семейства Ратледж.

Примерно через неделю после известных событий Фредерика поддалась уговорам Майкла сыграть в багатель. Уинни потащила с собой упиравшихся Гаса и Тео к приходскому священнику на чашку чая, Майкл потребовал оставить его в покое, а Фредерика опять пожаловалась на головную боль. Пока что ей удавалось с успехом под этим предлогом целыми днями не выходить из дому.

– Бедное дитя! – вздохнула Уинни, когда Гас в холле помогал матери одеться. – Надеюсь, ей не придется носить очки: такие частые головные боли могут быть следствием близорукости.

Тео сбежал по ступеням лестницы, на ходу натягивая пальто, и с недовольным видом проворчал:

– У меня тоже болит голова. Может, мне тоже остаться дома?

Уинни шлепнула его по руке лайковыми перчатками, которые как раз надевала:

– Не говори глупости, Теодор! Немедленно садись в ландо! Я не позволю тебе отлынивать от своих обязанностей.

Гас и Тео, хмурые, словно выполняли повинность, помогли матери спуститься с крыльца и, с тоской взглянув на кузенов, уехали. Майкл и Фредерика подошли к игровому столу, и Майкл предложил ей выбрать кий. Каким-то чудом Фредерике удалось загнать в лузу первые шесть шаров, и через четверть часа она обыграла Майкла.

В дверях неожиданно появился дворецкий:

– Милорд, приехал мистер Эллоуз. Проводить его в гостиную?

Фредерика едва не охнула, а Майкл упер кий в носок ботинка и усмехнулся:

– Старина Джонни пожаловал? Как ты думаешь, что ему нужно? Приведи его сюда, Болтон, дадим Фредди возможность порезвиться.

Дворецкий поклонился и вышел. Фредерика положила свой кий на стол и тихо сказала:

– Пусть эту партию с тобой доиграет Джонни. Мне надо отдать распоряжения кухарке насчет ужина.

Она повернулась было к двери, но Майкл схватил ее за плечо.

– В чем дело, Фредди? – Его внимательные светло-голубые глаза пытливо смотрели ей в лицо. – У тебя нет времени для Джонни?

– Именно так.

– Неужели ты решила дать ему от ворот поворот?

– Прости, мне нужно поговорить с кухаркой.

Но было уже поздно: Джонни подошел к двери, снял свое элегантное модное пальто и, передав Болтону, с улыбкой отвесил небрежный поклон:

– Добрый день, Фредерика. Добрый день, Трент. Надеюсь, вы оба здоровы и все хорошо?

Майкл рассмеялся в ответ и тоже бросил кий на стол.

– Думаю, не особенно хорошо, если учесть, что меня только что обыграли, – хмыкнул Майкл, взглянув на Фредди. – С вашего позволения, я распоряжусь насчет чая, а заодно передам кухарке твои пожелания.

Фредерика бросила на него сердитый взгляд, хотя Майкл ни в чем не был виноват, – откуда ему знать о предательстве Джонни, – и спокойно произнесла:

– Я уверена, что мистер Эллоуз приехал, чтобы увидеться с тобой…

– Нет, вовсе не за этим, – возразил Джонни, и только тут Фредерика заметила, что он пребывает в некотором замешательстве. – Я хотел бы, если можно, поговорить с вами, леди Фредерика.

Это еще что за фокусы? Она перевела взгляд с Майкла на Джонни, но выбора у нее не было, пришлось согласиться.

Майкл ушел, оставив дверь широко распахнутой, чтобы соблюсти приличия. Фредерика жестом указала на кресло возле камина.

– Присаживайтесь, мистер Эллоуз.

Но Джонни чуть наклонил голову, робко поглядывая на нее, и тихо заметил:

– Вижу, что вы на меня все еще сердитесь. Ну что ж, я это заслужил. Но мне было необходимо увидеть вас.

– Зачем? – спросила она так резко, что он покраснел от смущения.

– Утром мы уезжаем в Лондон. Отец сдал дом в аренду. И я хотел узнать… увижу ли вас там.

Фредди так вцепилась в спинку кресла, в которое так и не сел Джонни, что побелели костяшки, и как можно спокойнее сказала:

– Вполне возможно, почему бы и нет? Лондон не так уж велик.

Джонни шагнул было к ней, но в нескольких футах остановился и запустил руку в свою тщательно уложенную шевелюру.

– Послушайте, Фредди, я не это имел в виду.

Фредерика вскинула брови:

– В таком случае скажите наконец, что.

Джонни шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы:

– Мне хотелось бы знать: если я навещу вас в Стратхаусе, примет ли меня лорд Раннок? И примете ли меня вы?

Фредерика растерялась: не может быть, чтобы он… Нет, это невозможно… Но гордость заставила ее взять себя в руки.

– Не понимаю, почему это для вас имеет значение, мистер Эллоуз, однако…

Он поднял руку и, легонько коснувшись пальцем ее губ, поправил:

– Джонни. Я для тебя по-прежнему Джонни. Умоляю, Фредди, скажи, что это так.

Она медленно покачала головой:

– Я не могу больше называть вас так. Неужели вы этого не понимаете? Мы больше не можем вести себя как приятели или… Вашей невесте это не понравится, и это будет правильно.

Джонни что-то пробормотал себе под нос, но Фредерика не расслышала:

– Прошу прощения, что вы сказали?

Джонни наконец уселся в кресло и выдавил:

– Я не помолвлен. Моя женитьба на Ханне… ну, в общем, ее не будет. У нас возникли некоторые разногласия.

Фредерика похолодела от ужаса:

– Что вы сказали?

Джонни взглянул ей в глаза и, криво усмехнувшись, признался:

– Ханна сбежала в Шотландию с дворецким своего отца.

– Нет, Джонни, – в ужасе прошептала Фредерика, медленно покачав головой. – Нет, этого не может быть. Вы должны жениться на ней. Ведь вы сами сказали, что у вас нет выбора!

Джонни пожал плечами и проворчал:

– Ханна сама сделала выбор, причем чертовски скверный. Теперь она не получит по завещанию ни шиллинга, тогда как я все равно унаследую дядюшкину собственность.

– Боже мой, мне просто не верится! – воскликнула Фредерика. – Ваша кузина пожертвовала всем, чтобы выйти замуж по любви. И за это отец лишает ее наследства? Смелая девушка!

– Да уж, что правда, то правда. Зато я теперь свободен и волен поступать, как пожелаю.

Фредерика заметила, что проговорил он это с весьма довольным видом.

– Как пожелаете?

– Мы начнем с того, на чем остановились.

Он с улыбкой протянул ей руку, но Фредерика, все еще покачивая головой, отступила на шаг:

– Нет.

Улыбка на лице Джонни угасла, и он жестко спросил:

– Что значит «нет»? Не упрямься, Фредди! Я поступил так, как должен был. Прошу тебя, не наказывай меня за это!

Фредерика медленно опустилась в кресло напротив него и проговорила:

– Я думаю, вам следует уйти, причем немедленно. А впоследствии, если вы, будучи в Лондоне, захотите заехать в Страт-хаус, мои кузены с радостью примут вас.

– А вы? – с надеждой спросил Джонни.

– Прошу прощения, но на меня не рассчитывайте.

Джонни вскочил:

– Ей-богу, я ничего не понимаю!

– Боюсь, мистер Эллоуз, что вам придется с этим смириться.

Фредерика медленно поднялась с кресла, распрямила плечи, грациозно вышла в коридор и направилась к лестнице.

– Но, Фредди, – крикнул ей вслед Джонни, – почему? Ведь, в сущности, ничего не изменилось!

«Ах, Джонни! Если бы ты только знал, насколько все изменилось!»

В голове ее царил полный сумбур, она не знала, смеяться или плакать. Джонни Эллоуз был теперь в ее власти, – только позови, но она не могла этого сделать, потому что в приступе гнева и смятения совершила еще более безумный поступок, чем его кузина Ханна, причем вовсе не из-за любви, а назло ему.

На следующей лестничной площадке она замедлила шаг и ухватилась за перила. Часть ее существа была готова поддаться соблазну и все-таки выйти за него замуж – ничего лучшего он не заслуживал, – тогда как другая ее часть была в ужасе даже от одной мысли об этом, потому что Джонни ее больше не интересовал. Ей нужен был совсем другой мужчина, и, когда она поняла это, ей стало страшно.

Прошло уже две недели с его приезда в Глостершир, когда Бентли однажды допоздна засиделся в местной пивной. На него нахлынули воспоминания, и желание как можно скорее удрать из Чалкота стало почти невыносимым, несмотря на то что в «Розе и короне» изумительно готовили седло барашка, а Дженни, официантка из бара, обладала роскошными формами.

Девица всегда была мила его сердцу, а также кое-каким другим органам, но в этот вечер все, даже седло барашка – было ему не по вкусу, поэтому он просто сидел, положив локти на стойку, рядом с барменом и пил, не обращая внимания на Дженни, которая, обслуживая столики, бросала на него сердитые взгляды. Бентли доковылял до Чалкота только после двух часов ночи.

Милфорд появился сразу же, чтобы принять его пальто, потом, вежливо кашлянув, сказал:

– Вы, мистер Ратледж, велели вашу корреспонденцию передавать вам лично.

Бентли насторожился:

– Что пришло?

– Только это, – ответил дворецкий, доставая письмо из кармана. – Миледи получила это сегодня утром.

– Вы отдали мою корреспонденцию Хелен?

– Письмо было адресовано ей, – объяснил дворецкий. – Но, когда она его вскрыла, там оказалось еще одно письмо, для вас, которое переслали из Роузлендса.

Бентли схватил письмо и сразу же узнал почерк Гаса. О боже! Вот оно. Его, правда, удивило, что тот отправил послание в Хемпстед, хотя он четко написал Фредди, что будет ждать ответа здесь, в Глостершире. Он мигом взлетел вверх по лестнице, но, очутившись в своей спальне, никак не мог собраться с духом и вскрыть конверт. Вместо этого он бросил его на туалетный столик, а сам направился к бару, налил себе бренди и с небрежностью, от которой любой француз потерял бы сознание, залпом проглотил напиток и стал ждать, когда по телу разольется благословенное тепло.

Но даже после этого Бентли все еще не решался вскрыть письмо и добрую четверть часа мерил шагами комнату, гадая, что там, в письме. Нет, он, конечно, догадывался, но интересно, как это сформулировано. Жаждет ли Гас его крови? Или, может, будет рад, что они станут кузенами? Он взглянул на письмо, белевшее на туалетном столике, и горько рассмеялся. Нет, на это нельзя надеяться: одно дело дружить с негодяем, но совсем другое, если негодяй становится членом твоей семьи.

Может быть, это вызов? Едва ли. Никто лучше Бентли не стрелял из пистолета, да и в поединке на шпагах ему не было равных. Нет, вероятнее всего, там содержится требование немедленно явиться в Чатем – трезвым как стеклышко, одетым как на парад и со специальным разрешением[2] в кармане. А это означает конец его холостяцкой жизни и начало новой – полной ограничений и обязанностей. От этой мысли его даже замутило, так что пришлось на всякий случай достать из-под кровати ночной горшок, чего с ним давненько не случалось.

Но даже здесь ему не повезло: он просто сидел, уставившись на трещину в фарфоре. Боже мой! Нет, так дело не пойдет. Ему вдруг стало стыдно. Он должен поступить честно в отношении Фредди. Она такая милая, такая наивная, такая честная… Он такой не заслуживает. А теперь ей, бедняжке, придется выйти за него. Наконец он взял конверт, взломал печать черного воска и, вооружившись ледяным спокойствием, пробежал текст глазами, потом, сам себе не поверив, перечитал еще раз.

Что за черт?

В письме содержались чуть ли не извинения! Гас неизвестно почему вбил себе в голову, что Тео запер на ночь дом, не узнав, вернулся ли Бентли. Вся семья – по крайней мере так говорилось в письме – была в ужасе. Его чемодан, писал Гас, тщательно упаковали и отправили в Хемпстед. Все Уэйдены выражали надежду вскоре вновь его увидеть. Гас заканчивал свое послание несколько непристойным упоминанием о рыжей девице из «Объятий Рутема», которая по нему страдает.

Проклятье!

Ах эта скрытная маленькая ведьмочка! Ничего им не сказала! Ни слова! Это очевидно. Боже милосердный, как она могла на это решиться? Как могла поступить так со своей семьей? О чем думала? Может, она решила, что ему все равно? Вот так запросто отдала ему свою девственность, а он после этого спокойно растворится в ночи? У него вдруг задрожали руки, но на сей раз не от страха, а от гнева и возмущения.

Видит бог, эта девушка принадлежит ему. Наверняка у нее хватит ума это не отрицать. Наверняка брак с ним не самый худший из имеющихся у нее вариантов! Или это не так? О господи! Откуда ему знать? Но разве он не сделал ей предложение? Разве не умолял стать его женой?

Так или иначе, но именно эти слова были в той записке. И он ни на минуту не усомнился в том, что они поженятся. Конечно, радости мало, и если удастся избежать женитьбы, то ему здорово повезло. Тогда чем объяснить охвативший его гнев? Почему вдруг у него возникло желание своими руками задушить Фредди? И почему он ни с того ни с сего распахнул шкаф, вытащил чемодан и принялся запихивать в него одежду?

Потому что больше не было причин отсиживаться здесь. Не было причин ждать письма, которое никогда не придет. Он, черт возьми, просто забудет о Фредди. А когда в следующий раз приедет в Чатем, сделает вид, что… Нет, он просто туда не поедет. Он больше никогда туда не поедет! Гасу и Тео – и даже этому молокососу Тренту, если пожелает, – придется приезжать в Лондон, чтобы всем вместе подебоширить всласть.

Подумав об этом, Бентли схватил с туалетного столика письмо Гаса и бросил на едва тлевшие угли в камине, потом, плюхнувшись в свое любимое кресло и подперев руками голову, стал наблюдать, как края письма вспыхнули сначала желтым, затем красным пламенем, а потом огонь полностью его уничтожил.

Для Фредерики время превратилось в вереницу унылых, похожих друг на друга дней. Джонни уехал в Лондон, а она не могла выбросить из головы мысли о Бентли Ратледже. И даже когда наконец возвратилась Зоя, веселая, энергичная, переполненная впечатлениями от суровой красоты родового гнезда ее отца, Фредерика слушала ее рассказы без особого интереса. Не могла она также поведать ей о том, какую глупость совершила. Однажды утром, когда ей особенно захотелось дружеского участия, она проскользнула в комнату Зои и с горечью рассказала о предательстве Джонни, но только этим фактом и ограничилась. На что Зоя, этот маленький темноволосый эльф, лишь звонко расхохоталась и, пожав плечами, заявила, шлепая по комнате в домашних туфельках:

– Вот и прекрасно! Он тебя не стоит, Фредди. Ты раздавила каблучком его сердце, и я этому рада. А теперь мы с тобой отправимся в Лондон и возьмем его приступом!

– Брать Лондон приступом? – удивилась Фредерика и окинула внимательным взглядом подругу. – Мы скорее способны дать Лондону пищу для сплетен. Так и слышу шепот за нашими спинами: «Незаконнорожденные дебютантки!»

Зоя подняла голову от сундука, в который уже начала укладывать вещи, и заявила:

– Что касается меня, путь говорят, что хотят, без разницы. И потом, сплетни не всегда плохо: мы станем самыми популярными персонами в Лондоне, вот увидишь.

– В прошлом году этого почему-то не произошло, – возразила Фредди, нетерпеливо листая страницы журнала мод, который ей навязала Уинни.

Зоя опять рассмеялась и, засунув целую кучу чулок в угол сундука, заявила:

– Но в этом году декольте у тебя будет глубже и выезжать ты будешь вместе со мной. Раньше ты была такая красивая, такая добродетельная и такая недосягаемая. А кроме того, у тебя очень респектабельные родители: храбрый офицер, прекрасная вдова, печальная история чистой любви. – Зоя подняла подбородок, прижала ладонь ко лбу и театральным жестом промокнула глаза.

– К чему ты клонишь?

– Мои родители не были респектабельными: мать – безнравственная французская танцовщица, отец – распутник с отвратительной репутацией. Общество только и ждет какого-нибудь скандальчика. А я уж постараюсь не казаться недосягаемой. В моей компании и ты будешь выглядеть такой же, уж я об этом позабочусь. И тогда все головы будут поворачиваться нам вслед, а мы станем разбивать сердца и в конце концов найдем настоящую любовь!

В ответ Фредерика запустила в Зою модным журналом:

– Заткнись!

Но подруга поймала журнал и принялась танцевать с ним вокруг кровати, напевая:

– В апреле дожди, в мае цветы! Еще до дня Всех Святых выйдешь замуж ты!

Фредерика заткнула уши, чтобы не слышать ее. Теперь-то она знала, что ей никогда не выйти замуж. И не будут ей вслед поворачивать головы, и не будет она разбивать сердца. Свою чистую любовь она тоже не хотела найти, потому что это принесло бы только боль. Устав от пения и танцев Зои, она села в постели, но как только спустила с кровати ноги, комната покачнулась и закружилась у нее перед глазами и мир потемнел.

Очнувшись, Фредерика не сразу поняла, что смотрит в потолок, а над ней, стоя на коленях, склонилась Зоя.

– Фредди! – воскликнула подруга, прикоснувшись прохладной рукой к ее лбу. – Как ты меня напугала! Что это с тобой?

Фредерика почувствовала, что лицо ее покрыто капельками пота, в ушах звон, сердце колотится как бешеное.

Стоило чуть приподняться на локте, содержимое желудка хлынуло к горлу, и ее чуть не вырвало. Вытаращив глаза, она зажала рот руками, и неприятные ощущения постепенно прошли. То ли благодаря присущей женщинам интуиции, то ли из-за врожденной французской проницательности, но Зоя вдруг все поняла. Судорожно сглотнув, едва слышно она спросила:

– Ох, Фредди! А ты не?..

Фредерика, помедлив, ответила:

– Ах, Зоя! Мне так страшно.

– Силы небесные! Папа задушит Джонни, а тебя посадит под замок до конца жизни.

– Ах, Зоя! – воскликнула Фредерика, и одинокая горючая слезинка выкатилась из ее глаз. – Только никому не говори, умоляю!

Зоя побледнела и присела на корточки:

– Фредди, дорогая, но разумно ли это?

Подруга покачала головой, цепляясь волосами за Зоин ковер. Приступ тошноты случился у нее не впервые, и она теперь тоже знала, о чем это говорит.

– Подожду еще несколько дней, чтобы быть абсолютно уверенной, а потом расскажу кузине Эви. Клянусь.

– Ладно, – неохотно согласилась Зоя. – Но Джонни тебе лучше написать прямо сейчас.

– Ах, Зоя, – печально прошептала Фредерика, – давай уж я расскажу тебе обо всем…

Глава 5

Страт-хаус, лондонская резиденция маркиза Раннока, был расположен не в самом городе, а в Ричмонде, фешенебельном пригороде Лондона. Жизнь Раннока была великолепным подтверждением старинной мудрости: «Будь осторожнее в своих желаниях: они могут сбыться», потому что, погрязнув в несчастьях, сотворенных собственными руками, маркиз некогда захотел иметь большую счастливую семью, которая услаждала бы его дни, и красавицу жену, которая услаждала бы ночи.

Так что исключительно по его собственной вине под крышей огромного и по-отцовски гостеприимного дома маркиза жили теперь с ним вместе его драгоценная дочь Зоя, горячо любимая жена Эви, двое их малышей, а также, когда переставал пользоваться благосклонностью очередной дамы, имеющий самую дурную репутацию, дядюшка маркиза сэр Хью. И это было население всего лишь второго этажа. Выше жил юный брат миледи, ныне граф Трент, сестра Николетта, находившаяся сейчас в Италии, и их кузина по отцовской линии Фредерика де Авийе, осиротевшая во время Наполеоновских войн. Над ними проживала приятельница и бывшая гувернантка леди Раннок – веселая вдова Уэйден, к которой иногда приезжали довольно привлекательные, но несколько беспутные сыновья Огастус и Теодор, которых тоже называли кузенами, хотя это и неверно. Возглавлял все это хозяйство, состоящее из ближайших родственников, почти родственников и совсем не родственников, дворецкий милорда Маклауд, в чьем шотландском происхождении невозможно было усомниться. Его брови высокомерно поднимались при одном упоминании слова «пенсия», а о возрасте его никто, даже сам маркиз, не осмеливался осведомиться.

И вот в один прекрасный день в начале апреля, когда ничто не предвещало беды, леди Раннок решительно вошла в личную библиотеку своего мужа. Она крайне редко бывала в этой комнате, потому что, несмотря на несколько лет счастливой супружеской жизни, в помещении до сих пор сохранился холостяцкий дух. Тяжелые бархатные шторы на окнах пропахли дымом сигар, вдоль стены стоял стол красного дерева длиной не менее восьми футов, сверкающая поверхность которого была уставлена хрустальными графинами со всеми известными человечеству сортами виски. Многочисленные шкафчики заполняли ночные вазы, карты, игральные кости и тому подобные вещи. Маркиз, увы, не был святым.

Как и остальные помещения дома, библиотеку украшали бесценные предметы искусства: греческие скульптуры, тончайший фарфор и вазы времен полудюжины китайских династий, которые тщательно собирались его бывшим камердинером Раннока Кемблом, жеманным и очень разборчивым, обладавшим вкусом смотрителя музея и стремившимся облагородить мещанский вкус своего хозяина. Раннок, который так и не сумел отделаться от резкого шотландского акцента, не трудился запоминать их названия, а именовал все это попросту безделушками. Кембл давно уже стал скорее другом, чем слугой, но выбранные им «безделушки» остались, потому что они нравились леди Раннок, которая даже умела правильно произносить их названия.

Однако сегодня маркиза не видела ни прелести расцветающей природы, ни красоты предметов искусства, со вкусом подобранных мистером Кемблом, поскольку принесла печальную весть, а потому, собравшись с духом, выложила ее сразу.

Лорд Раннок судорожно сглотнул воздух, решив, что она, должно быть, сошла с ума, и воскликнул так, что задрожали оконные стекла:

– Фредди… что?! Господь всемогущий, Эви! Скажи, что я ослышался!

Но его жене не нужно было повторять сказанное. Слово «обесчещена» повисло в воздухе, словно красная тряпка перед несущимся вперед быком.

– Мне так жаль! – прошептала маркиза, едва не плача. – И Фредерика, конечно, ужасно переживает.

Раннок поднялся из-за стола, тяжелой поступью подошел к окну и заявил, стукнув кулаком по оконной раме:

– Это я во всем виноват. Их с Майклом нам следовало забрать в Шотландию.

Эви заметила, как у мужа задрожала челюсть, и тоже подошла к окну.

– Нет, это моя вина. Но кузен уже граф и почти достиг совершеннолетия, а что касается Фредди… – Она немного помедлила. – Ей так хотелось увидеть Джонни, когда возвратится. Я не смогла отказать ей.

Ее руки обхватили талию мужа, и она зарылась лицом в его шейный платок. Раннок потрепал ее по плечу и, вздохнув, печально, но спокойно сказал:

– Ну что ж, как видно, она хорошо его встретила. А теперь ей придется расплачиваться.

– Ах, Эллиот, – прошептала Эви, уткнувшись в шелк его жилета, – ты не понимаешь.

– Любовь моя, все кончится благополучно. Эллоуз, конечно, еще молокосос, причем самонадеянный, но молодым людям это свойственно, не так ли? – Раннок погладил жену по голове. – И он выполнит свой долг перед Фредди, или я потребую назвать причину отказа.

– Все не так просто, – прошептала Эви. – Это не Эллоуз.

– Не Эллоуз?

Наконец-то он заметил ужас в голосе жены, и у него кровь застыла в жилах и чуть не остановилось сердце. Кто-то – причем не тот, за кого она надеялась выйти замуж, – обесчестил его милую маленькую Фредди? Кто мог осмелиться? Тихую скромную девочку, которой он отдавал предпочтение перед всеми остальными детьми, соблазнили? Или еще того хуже?

От первого предположения у него закружилась голова. От второго он пришел в бешенство. Под крышей его дома затаился предатель! Им овладела единственная мысль: узнать его имя. Он должен умереть!

Ему вдруг вспомнилось прошлое, когда Фредерика была еще маленькой девочкой и вся состояла из ножек, как у жеребенка, да больших карих глаз. Как самую маленькую из всего выводка, ее частенько поддразнивали, и он неожиданно стал ее защитником. Она нередко тоже оказывала ему помощь. Они сразу подружились. Да и не удивительно, что он проникся нежностью к ребенку, не знавшему ни матери, ни отца. А теперь кто-то – кто, видимо, совсем не дорожил собственной жизнью – осмелился к ней прикоснуться!

Он взял жену за плечи и, стараясь не причинить боль, тихо спросил:

– Эви, кто это сделал?

Глаза ее опять наполнились слезами, и с горечью она произнесла:

– Фредди говорит, что это Бентли Ратледж, почтенный мистер Рэндольф Бентли Ратледж. Значит, придется заказывать оповещение и радушно встречать его как нового члена семьи?

– Ратледж?! – взревел маркиз. – Ратледж? – Кровь бросилась ему в голову, и он так дернул за сонетку, что чуть не выдрал ее из стены. – Да я скорее приглашу его на собственные похороны!

– Думаю, все не так просто, Эллиот! – услышал он голос Эви.

Раннок сердито оглянулся:

– Хотел бы я знать, кто посмеет меня остановить!

Прижав пальцы к виску, как будто и у нее болезненно пульсировала кровь, жена лишь покачала головой:

– Фредерика. Она говорит, что… Ох, Эллиот, она беременна.

На какое-то время воцарилось гробовое молчание.

– Будь он проклят! – взревел наконец маркиз так, что эхо загуляло по всему дому, а пальцы тем временем схватили за шею уникальный бюст Георга II работы Чаффера и, без малейших усилий подняв его, швырнули в окно. Во все стороны разлетелись осколки оконного стекла и обломки деревянной рамы, а кусочки бесценного фарфора дождем осыпали шторы и запрыгали по полу. Нос, который никогда не был украшением физиономии Георга, скатился по подоконнику на паркетный пол. За окном на какое-то время замолчали даже птицы.

Эви, глядя на этот разгром, лишь тихо охнула, а Эллиот продолжал бушевать, так что дребезжали графины на столе.

– Будь он проклят, сукин сын! Я ему кишки выпущу, горло перережу! Отрублю голову и выставлю на Тауэрском мосту! Да я!..

В этот момент открылась дверь, и Маклауд, дворецкий, невозмутимо поинтересовался:

– Вы звонили, милорд? Чего желаете?

Раннок повернулся как ужаленный и прорычал:

– Коня мне, мой нож, кнут! Сию же минуту!

Маклауд едва заметно приподнял брови и уточнил:

– Да, милорд. Именно кнут, не плетку?

– Да, кнут, черт бы тебя побрал!

Маклауд, даже не изменившись в лице, поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

Эви положила руку мужу на плечо и мягко произнесла:

– Эллиот, успокойся. Ничего не надо предпринимать. Ведь мы даже не знаем, где сейчас Ратледж. И о Фредди ты должен подумать… Если разразится скандал, пойдут сплетни, и пострадают все. К тому же ребенок…

– Ребенок?

Маркиз прикоснулся дрожащими пальцами ко лбу. У Фредди будет ребенок? Господь милосердный! У него это в голове не укладывалось. Эллиот полной грудью вдохнул холодный воздух, проникавший через разбитое окно, и усилием воли остановил бушевавшую в нем ярость. Мало-помалу шум в ушах затих, и комната перестала кружиться перед глазами.

– Что ж, ладно. Пусть сначала женится на ней, а потом я его убью.

Эви улыбнулась и, поглаживая мужа по плечу, подвела его к креслу у потухшего камина, а когда он сел и немного успокоился, нежно проговорила:

– Послушай меня, любовь моя. Мы не должны делать скоропостижных выводов. Фредди призналась… что это не его вина.

Эллиот ушам своим не поверил.

– Невинную девушку изнасиловали, а она говорит, что это не его вина?

Эви покачала головой:

– А что, если все было не так? Что, если она… Дело в том, что Фредди сама…

– Сама – что? – прервал ее Эллиот. – Что она сама этого хотела?

– Фредерика утверждает, что во всем виновата сама, и у меня нет оснований ей не верить.

– А вот у меня, черт возьми, есть! – заупрямился Раннок. – И я намерен разорвать его на части, пустить по миру, отравить его колодцы и сжечь деревню!..

– Он живет в Хемпстеде, – сухо напомнила Эви.

– Плевать! – рявкнул Раннок. – Я заставлю его пожалеть о том дне, когда он перешагнул порог моего дома и опоганил…

Жена решительно приложила пальчик к его губам и предупредила:

– Следи за языком! К тому же, строго говоря, Чатем принадлежит Майклу, а Фредерика приходится мне кузиной.

– Значит, разорвать его на куски придется тебе, – проворчал Раннок. – И не смотри на меня своими синими глазками так, будто не способна на это. Уж мне-то хорошо известен твой характер.

– И ты совершенно прав! – с готовностью согласилась Эви. – Если бы считала его виновным, он получил бы по заслугам.

– А ты не думаешь, что она лжет и ребенок от Эллоуза?

– Нет, – покачала головой Эви. – Фредди очень изменилась за последний год. Полагаю, она думает, будто потерпела поражение во время своего первого сезона. Да, вполне возможно, что строгие поборники нравственности приложили к этому руку, хотя мало кто остался равнодушным к ее красоте. Однако за яркой внешностью и страстностью взрослой девушки скрывается ребенок, который все еще чувствует себя сиротой, одинокой и беззащитной.

Эллиот прищурился:

– Что ты пытаешься сказать, Эви? Ты совсем заморочила мне голову.

Она улыбнулась уголком губ:

– Зоя сказала, что с Джонни возникла какая-то проблема. Прошел слух, что он вроде бы помолвлен со своей кузиной. Возможно, это расстроило Фредерику и толкнуло на какой-то безрассудный поступок?

Раннок хрипло расхохотался:

– А, понятно! Ты думаешь, что она сама соблазнила Ратледжа? Так?

Эви пожала плечами:

– Хочу тебе напомнить, что когда-то я тоже попыталась сделать нечто подобное. И результат получился весьма неплохой, смею заметить.

– Ах да, припоминаю, – хмыкнул маркиз, и в голосе его уже не было гнева.

Вдруг почувствовав смертельную усталость, он уперся локтями в колени и обхватил руками голову. Господь милосердный! Ратледж ведь ничтожество, распутник, каких свет не видывал! Его нельзя было даже близко подпускать к дому, где живут невинные леди!

– Гас и Тео тоже хороши! – сказал он наконец, не отрывая взгляда от ковра. – Ведь знали, что за тип этот Ратледж! Да и мне следовало запретить им приглашать в Чатем своих приятелей. Слишком мы распустили своих детей: всегда разрешали им делать все, что хотят. Вот теперь и пожинаем плоды того, что посеяли.

– Теперь уже ничего не изменишь, – решительно заявила Эви. – Мы всегда придерживались такого стиля жизни. Я не желаю оказаться запертой в своего рода нравственной тюрьме, испугавшись строгой критики со стороны общества. И кому, как не тебе, это знать.

Именно в этот момент возвратился Маклауд с серебряным подносом, на котором лежали нож и аккуратно свернутый кнут.

– Ваш конь у парадного, милорд.

Эви положила руку на колено мужа, давая понять, чтобы оставался на месте:

– Простите за беспокойство, Маклауд, но милорд пока никуда не едет.

– Очень хорошо, миледи, – кивнул дворецкий и, подмигнув Эви, направился было к двери, но Раннок вдруг выпрямился в кресле и приказал:

– Позови-ка сюда мисс де Авийе, Маклауд. Мы хотим с ней поговорить.

Дверь за дворецким беззвучно закрылась.

– Держи себя в руках, – потребовала тоном, не терпящим возражений, Эви.

Раздался стук в дверь, и маркиз поднялся с кресла. Глаза Фредди опухли от слез, но она вполне владела собой. Грациозно, расправив плечи, она пересекла комнату. Ее густые черные волосы были собраны в пучок и заколоты на затылке. Светло-голубой шелк платья великолепно оттенял ее медового оттенка кожу. Прекрасна и элегантна, как всегда, но уже не девчонка, а вполне взрослая женщина. Но почему ему так трудно, черт возьми, смириться с этим?

Эллиот жестом предложил ей сесть в кресло перед камином, и Эви, склонившись к ней, нежно коснулась бледной щечки. Раннок же, бесцеремонный и резкий, никогда не отличавшийся сдержанностью, как многие шотландцы, не видел необходимости ходить вокруг да около и предпочитал, невзирая на приличия, называть вещи своими именами.

– Фредди, мне стало известно, что ты беременна, и ответствен за это Ратледж!

У Фредерики задрожали губы, но она быстро с собой справилась и поправила его, чуть вздернув подбородок:

– Да, он отец ребенка. Я сожалею, что так вышло, хотя понимаю, что сожалениями тут не поможешь.

Раннок кивнул:

– Что правда, то правда. Ты ему сказала?

– Ратледжу? – удивилась Фредерика. – Конечно, нет!

Ощущая тяжесть свалившегося на него горя и ответственности, Раннок потер пальцем переносицу и проворчал:

– Ничего себе проблема, скажу я вам. Думаю, нам необходимо вызвать его сюда, а потом, как ни прискорбно мне об этом говорить, ты знаешь, что должно произойти.

– Нет, только не это! – У Фредерики задрожала нижняя губа. – Он не хочет на мне жениться!

Терпение маркиза иссякло:

– Вот как? А кто его будет спрашивать?

Фредерика усилием воли сдержала слезы и пояснила:

– Я хочу сказать, сэр, что не выйду за него. Ни за что! Не хочу усугублять одну ошибку другой.

Несколько мгновений Раннок пытался осмыслить услышанное. Определение «ошибка» вполне подходило для самого существования Ратледжа, но тут инициативу в свои руки взяла Эви:

– Фредди, мы не позволим ему плохо обращаться с тобой, клянусь.

Фредерика очень удивилась:

– О чем ты? Мне такое и в голову не приходило!

Раннок фыркнул:

– Значит, ты об этом мерзавце лучшего мнения, чем я.

Синие глаза Эви потемнели, словно предгрозовое небо, и она довольно язвительно проговорила:

– Многие джентльмены с отвратительной репутацией оказываются замечательными мужьями, если ты понимаешь, о чем я.

«В былые времена, Эллиот, твоя репутация была хуже некуда». Хоть жена и не произнесла этого вслух, он услышал: супруги прекрасно знали и понимали друг друга.

Опять она положила его на обе лопатки этой своей чертовой логикой! Раздраженно сложив на груди руки, он недовольно взглянул на нее, но рта уже не раскрывал.

Эви снова повернулась к кузине:

– В таком случае почему ты не хочешь выходить за него замуж? По правде говоря, мне кажется, у тебя нет выбора.

– Видишь ли, дело не в том, что я опасаюсь его, скорее наоборот: он добрый и очень обаятельный. Проблема в другом. Он слишком привлекателен, его любят женщины, а я не смогу вынести, если мой муж будет флиртовать, играть в азартные игры, шляться по проституткам и водить компанию с подонками.

Эви окинула скептическим взглядом их обоих и сухо сказала:

– Ты очень просто и ясно все изложила, дорогая.

– Фредерика, – вмешался Раннок, – мы поступили бы безответственно, если бы не настояли на этом браке. Ты считаешь, что в какой-то мере сама виновата в случившемся…

– Как минимум наполовину! – прервала его Фредерика, шмыгнув носом.

Раннок покачал головой:

– Видит бог, я не хотел бы вникать в детали, но что сделано, то сделано, и теперь приходится расплачиваться. Вы с Уинни отправитесь в Эссекс сразу же после бала. Я поговорю с Ратледжем. Специальное разрешение будет уже готово.

До Фредди наконец дошел смысл сказанного, и, вцепившись в подлокотники кресла, она в истерике выкрикнула:

– Нет! Он не хочет меня, Эллиот! Зачем его заставлять? По правде говоря, ты даже меня не можешь заставить.

– Не могу?.. – переспросил Раннок убийственно спокойным тоном.

Пальчики Эви впились в колено мужа, и он осекся, зато Фредди было уже не остановить.

– У тебя есть внебрачный ребенок! Ты не был святым! Так почему ты решил, что можешь указывать мне, как я должна прожить свою жизнь?

Раннок опешил, но все же проворчал:

– Но я, черт возьми, мужчина. Общество позволяет нам некоторые вольности. И хотя я всем сердцем люблю Зою, меня совсем не радуют обстоятельства ее рождения. Моя дочь страдает из-за моего легкомыслия, вынужденная нести тяжелый крест незаконнорожденной. Ты прекрасно знаешь, что это такое.

Эви опять наклонилась к кузине:

– Захочешь ли ты, чтобы и твой ребенок пережил то, что пришлось пережить тебе, дорогая? В Англии очень большую роль играет общественное мнение, и тебе это известно не хуже, чем мне.

Из глаз Фредерики покатились слезы, прокладывая дорожки по щекам, и она едва слышно проговорила:

– О да, я знаю, поэтому прошу вас: отправьте меня куда-нибудь подальше, например, на родину, в Фигейро. Законность не имеет там особого значения, и никому нет дела, в браке ты рожден или нет.

Эви отпрянула, как будто ее ударили:

– Ах, Фредди, неужели ты считаешь, что мы были неправы, оставив тебя здесь? Это было сделано исключительно в твоих интересах…

– Довольно! – остановил ее Раннок. – Фредди сама не знает, что говорит. О возвращении в Португалию не может быть и речи.

– Но почему? – в отчаянии выкрикнула Фредерика.

Раннок вскочил с кресла.

– Если ты еще не слышала, то могу сказать: на твоей родине опять идет война. – Он говорил резко, не скрывая ярости. – Кровавая гражданская война, которая едва ли скоро закончится. Как и во время твоего рождения, в Португалии сейчас отсутствует стабильность и безопасность. Именно поэтому офицеры, товарищи твоего отца, и вывезли тебя из этого ада. И именно поэтому ты останешься под моей защитой по меньшей мере до своего замужества. Ясно?

В этот момент открылась дверь, в комнату вошел Гас и, поклонившись, объяснил свое вторжение:

– Я прошу прощения, но хотелось бы кое-что взять… Силы небесные! Что случилось с Георгом?

– Он упал, – буркнул Раннок.

– Что, через окно? – Гас хохотнул, что было весьма неразумно с его стороны. – Все это не менее странно, чем поведение Маклауда! Вы видели, с чем он ходит по дому? На серебряном подносе, словно утренняя почта, у него лежит нож и аккуратно сложенный кнут.

Эллиот встал и непринужденно повернулся к нему:

– Он выполняет мое распоряжение, хотя я пока не уверен, что найду применение этим предметам.

Гас удивленно заморгал:

– Извините, не понял, сэр?

– Фредди, выйди! – рявкнул маркиз. – А ты, Гас, садись, надо поговорить.

Это была уже не просьба, и Фредерика обрадовалась возможности удалиться. Когда она поднялась, Гас заметил ее опухшие от слез глаза, а когда ушла, с печальным сочувствием спросил:

– Что, черт возьми, произошло с Фредди?

Эллиот все в той же воинственной позе: широко расставив ноги, скрестив на груди руки, – прошипел сквозь стиснутые зубы:

– Она ждет ребенка.

– Господь милосердный! – изумился Гас. – Ты, должно быть, шутишь?

– Напротив, серьезен, как никогда, – буркнул Раннок. – И я считаю, что это произошло по твоей вине.

Гас, совершенно ошарашенный, аж подскочил в кресле:

– Что вы такое говорите, сэр? Я воспринимаю это как оскорбление! Как вам в голову могло такое прийти? Это… это возмутительно!

– Ох, Гас, – устало вздохнула Эви, – он не это имел в виду.

Раннок сел и в упор уставился на кузена. В воздухе повисло тяжелое молчание.

– Что действительно возмутительно, скажу я тебе, так это то, что невинная девочка оказалась беззащитной под крышей собственного дома, – заявил наконец маркиз. – По твоей вине мы все попали в эту историю, и теперь я подумываю, не заставить ли жениться на ней тебя.

– Не слишком ли сурово, сэр? – возмутился Гас. – Я не имел к этому никакого отношения, но готов пристрелить мерзавца, который это сделал!

Раннок прищурился и мрачно пробурчал:

– В таком случае заручись Божьей помощью, потому что стреляет он практически без промаха.

Эви поднесла руку ко лбу, как будто у нее разболелась голова, и прояснила ситуацию:

– Отец ребенка – Ратледж.

Гас изумленно взглянул на нее и переспросил:

– Ратледж? Ушам своим не верю… Наш старина Бентли, гулена, каких мало, и… Фредди?

Раннок опять вскочил с кресла:

– Именно! А теперь она заявляет, что не хочет выходить за него замуж.

– Здесь что-то не то, – с сомнением произнес Гас. – Он хоть и распутник, но никогда не сделал бы ничего подобного.

На лице Раннока застыло страдальческое выражение.

– Тем не менее он это сделал, – скривившись, заявил Раннок. – И теперь, черт возьми, я намерен приволочь его сюда, даже если придется приставить нож к горлу! Я должен заставить его выполнить свой долг по отношению к этому ребенку. Я не могу выносить ее слез. Она говорит, что муж из него никудышный, и я не могу с ней не согласиться. Но что делать? Боже мой, Гас, ты хоть понимаешь, что мне не терпится убить этого мерзавца?

Эви подошла к мужу и потребовала:

– Сядь, дорогой. Мы сейчас должны думать о Фредди и о том, каким образом свести ущерб к минимуму.

– Хотел бы я знать, как, – пробормотал Раннок.

Эви принялась, расхаживая по комнате, излагать свои соображения.

– Фредерика попросила, чтобы ее отослали отсюда. Сама я не приняла бы такого решения, но многое говорит в его пользу. Пожалуй, мы смогли бы пойти на одну уловку. Что, если мы отошлем Фредерику во Фландрию? Там по крайней мере безопасно. Дядюшка Питер позаботится о девочке, к тому же там у нас много преданных друзей. И дом моих родителей в данный момент пустует.

– В чем же уловка? – не понял Раннок.

– А в Лондоне мы распустим слух, будто она помолвлена с иностранцем и уезжает, чтобы выйти за него замуж на континенте.

– У нас нет такой родни, – с сомнением сказал Раннок.

Эви пожала плечами:

– Ну, скажем, за какого-то дальнего кузена. Или за старого друга семьи. Мы будем говорить уклончиво, давая понять, что познакомились они, когда мы были за границей.

Гас вздохнул с облегчением:

– Думаю, это хорошая мысль.

– Уинни и Майкл могли бы на пару недель взять с собой Фредди в Брюгге якобы для того, чтобы окончательно утрясти детали бракосочетания, – предложила Эви. – А потом, как только закончится сезон Зои, к ним могли бы присоединиться и все остальные.

Раннок покачал головой:

– Эви, любовь моя, слухов не избежать, как только она вернется с младенцем на руках, но без мужа.

Эви печально взглянула на мужа:

– Фредди не сможет сюда вернуться. А если вернется, то не сразу. Я ее, конечно, не оставлю до тех пор, пока не родится ребенок, да и потом буду приезжать к ней, как только смогу. А через год-другой мы сможем распустить слух, что ее муж погиб в какой-нибудь катастрофе, и она станет молодой вдовой.

Гасу эта затея, кажется, пришлась по душе.

– И тогда безутешная вдова сможет вернуться к своей семье. Это не лишено здравого смысла.

Раннок кисло улыбнулся обоим, но все же согласился:

– Можно попробовать. Но это лишит ее последней надежды сделать хорошую партию.

Лицо Эви опечалилось.

– Да уж. Одно дело заткнуть рты сплетникам, и совсем другое – обмануть потенциального супруга. Впрочем, кому придет в голову задавать лишние вопросы?

– Уж конечно, не Ратледжу, – горько рассмеялся Гас.

Раннок презрительно фыркнул:

– Скорее он будет вне себя от радости, когда узнает, что мы не потащим его, связанного по рукам и ногам, к алтарю. И я не сомневаюсь, что этот негодяй никогда больше не появится на пороге нашего дома.

Глава 6

Более тридцати лет брокерская фирма «Гольдштейн и Стоддард» была расположена на расстоянии плевка от Королевской биржи и Английского банка, в самом центре лондонского финансового района, который так же отличается от Мейфэра, как мел от сыра. В Сити улицы носили основательные, без излишних украшательств названия, напоминавшие об их прежнем предназначении: Корнхилл[3], Треднидл[4], Полтри[5], а также брокерский рай – Эксчейндж-Элли[6]. Контора Стоддарда находилась на Ломбард-стрит, названной так в честь ее первых обитателей, ломбардских ростовщиков, которые появились там в XIII веке и постепенно не только сильно разбогатели сами, но и позволили разбогатеть некоторым другим счастливчикам.

Теперь в Сити крайне редко осуществлялись сделки с зерновыми или домашней птицей, однако на Ломбардстрит мало что изменилось. Старый Гольдштейн давно умер, но по мраморным ступенькам лестницы в контору поднимались, сменяя один другого, способные Стоддарды, последний из которых, Игнатиус, с голосом, подобным скрежету металлической мочалки для чистки кастрюль, обладал не традиционным ангельским зеленым большим пальцем[7], а кое-чем получше – указательным пальцем из чистого золота. В этот момент Стоддард, этим самым указательным пальцем пересчитав пачку банкнот, проскрипел, обращаясь к джентльмену, сидевшему возле его стола:

– Да-да, все правильно, ровно три тысячи.

Неуловимым профессиональным жестом он выровнял деньги в пачке, хлопнув о крышку стола, и передал их клерку, стоявшему рядом:

– Отнеси в бухгалтерию и внеси запись в кассовую книгу.

Когда клерк ушел, Стоддард снял очки и, неодобрительно взглянув на клиента, с упреком проскрежетал:

– По правде говоря, мистер Ратледж, вы просто вводите в искушение воров: такие суммы носите в карманах!

– Полно вам, Стоддард, – махнул рукой Ратледж. – Неужели с таким, как я, захочет связываться какой-то жалкий карманный воришка?

Стоддард внимательно всмотрелся в циничную физиономию Ратледжа, окинул взглядом плащ на его широких плечах, грубые пыльные сапоги, из-за кожаного отворота одного из которых выглядывал кончик ножа. Несмотря на кажущуюся вялость этого добродушного лентяя, взгляд его почему-то был напряженным.

– Нет, – честно признался Стоддард, – если прикинуть ущерб, который вы можете причинить, с вами, пожалуй, не стоит связываться.

Клиент громко расхохотался:

– Правильно! Именно из-за вашей непоколебимой честности я и нанял вас.

Стоддард с кислой улыбкой придвинул к себе толстый кожаный гроссбух.

– Теперь перейдем к делу. У нас есть несколько вопросов, которые требуют вашего внимания.

Ратледж выпрямился на стуле:

– Ну вот он я, черт побери! Но не превращайте меня, Стоддард, в своего раба!

– Даже не думал, – язвительно пробормотал Стоддард, подвигая к нему какие-то бумаги. – Это последний документ Ллойда. Изменений немного, но они есть…

– Силы небесные! – Ратледж сердито взглянул на бумаги. – Неужели я должен все это прочесть?

Стоддард, надо отдать ему должное, не стал возмущенно таращить на него глаза и спокойно сказал:

– Да, если вы рискуете такими большими суммами, особенно если хотите оставаться членом страхового объединения Ллойда. Позвольте еще раз предупредить вас, что инвестиции в морское страхование – очень рискованное предприятие.

Ратледж лениво потянулся:

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское, Стоддард. Я хочу сказать, что мы, конечно, можем потерять завтра всю прибыль, но ведь до сих пор нам чертовски везло, разве не так?

Обладатель золотого пальца скупо улыбнулся и кивнул:

– Что правда, то правда. Итак, если этот вопрос решен, то перейдем к другим делам. Как я и надеялся, Тидуэлл предложил весьма хорошую цену за «Королеву Кашмира», если, конечно, вы все еще намерены ее продать.

– Конечно, продавайте! – воскликнул Бентли и, закинув руки за голову, сплел пальцы на затылке. – Вы ведь знаете, что мне она досталась совершенно случайно, и хотя очень забавно владеть суденышком…

– Кораблем, – теряя терпение, поправил его Стоддард. – Это торговый корабль, Ратледж, а не какой-то там старый ялик.

– Пусть будет так, – пожал плечами Ратледж. – В любом случае пора с ним расстаться. Мне он надоел.

– Морскими перевозками я не занимаюсь, – проворчал Стоддард, подвинул Ратледжу вторую стопку документов и вручил перо. – А вот размещение капиталовложений – это мое.

– Вы о чем? – не понял Ратледж.

– Я хочу сказать, что намерен реинвестировать вашу выручку в американскую строительную промышленность, – нетерпеливо пояснил Стоддард. – Вы всегда вкладываете капитал в слишком рискованные предприятия. В Балтиморе и Огайо наблюдается значительный спрос на сталь, и он неуклонно растет.

– Продолжают строить железные дороги, да? – уточнил Ратледж. – Им все еще мало?

– Это в ваших же интересах, – пояснил Стоддард. – Ведь в них вложено двадцать процентов вашего капитала. Если же вы хотите пустить свои деньги по ветру, то распродайте все и возвращайтесь к азартным играм.

Ратледж улыбнулся, показав два ряда безупречно белых зубов, и добродушно хмыкнул.

– Я их никогда и не оставлял, Стоддард. Уж не думаете ли вы, что эти три тысячи фунтов оставили под моей подушкой добрые феи? Да и вся ваша контора, если быть честным, есть не что иное, как большая коробка с игральными костями. А наши друзья по ту сторону улицы? – кивнул он на Корнхилл. – Ведь они всего лишь букмекеры, не так ли? Хорошо одетые, правда, но у Ллойда…

– Букмекеры? – прошипел Стоддард.

Ратледж улыбнулся еще шире:

– Азартная игра есть азартная игра, как ее ни назови.

Он принялся быстро просматривать страницы документов, будто даже не читая, но он читал, каждое слово, и Стоддард знал это, как знал и то, что Ратледж вовсе не такой бесшабашный и беспечный, каким хотел казаться. Было только непонятно, почему он не стригся, как принято, и не завел себе приличный гардероб, хотя мог себе это позволить.

Ратледж подписывал документы, и в тишине конторы слышался лишь скрип его пера, а закончив, откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу, и это почему-то выглядело почти угрожающе.

– Что еще от меня требуется?

Стоддард нажал кнопку звонка на своем столе. Явился клерк, забрал бумаги и тихо вышел из комнаты.

– Я работаю на вас, мистер Ратледж, – проворчал Стоддард. – Умоляю, не смотрите на меня как на свою гувернантку.

– У меня никогда не было гувернантки, – засмеялся Бентли, зевнув. – По крайней мере до сих пор. Как выдумаете, сколько может стоить молоденькая привлекательная гувернанточка?

Оставив Стоддарда в одиночестве переживать за будущее своего клиента, Бентли отправился на другой конец города, на Пэлл-Мэлл, в клуб, где надеялся найти хоть немного покоя. «Травеллерз» – один из немногих фешенебельных клубов, где можно было по-настоящему расслабиться. Бентли нравилось, что члены клуба из разных сословий.