Читать онлайн Незападная история науки: Открытия, о которых мы не знали

Император Монтесума II, стоя в золотых лучах мексиканского солнца посреди дворцового комплекса в самом сердце Теночтитлана, великой столицы ацтеков, любил наслаждаться птичьим многоголосьем. Здесь, в просторном вольере, были собраны птицы со всех уголков обеих Америк. Проворно лазили по решетке зеленые попугаи, между деревьями мелькали пурпурные пятнышки колибри. Сбоку от вольера располагался зверинец, где жили ягуары, койоты и множество других животных. Но из всех чудес природы больше всего Монтесуму восхищали цветы. Каждое утро он прогуливался по дорожкам королевского ботанического сада среди ароматных роз и цветков ванили, наблюдая за тем, как сотни садовников копошатся на делянках с лекарственными растениями{13}.

Этот ацтекский ботанический сад, созданный в 1467 г., почти на столетие опередил европейские образцы и служил не только для услады императорского взора. У ацтеков было довольно сложное понимание природы. Они классифицировали растения по строению, а также по способу применения, разделяя их, в частности, на декоративные и лекарственные. Ацтекские ученые размышляли о взаимосвязи между миром природы и небесами, придя к выводу – как и в христианской традиции, – что растения и животные суть творения богов. Сам Монтесума живо интересовался естествознанием. Он отправлял исследовательские экспедиции по всей своей империи и собрал обширные гербарии и коллекции шкур животных. В ацтекских хрониках он описывался как «мудрец от природы, астролог и философ, мастер во всех искусствах». Этот император-ученый стоял во главе огромной империи, наука в которой достигла невиданных высот{14}.

Ацтекская столица Теночтитлан была чудом инженерной мысли. Ее построили примерно в 1325 г. на острове посреди соленого озера Тескоко; попасть в нее можно было по трем дамбам протяженностью несколько километров каждая. Для снабжения жителей пресной водой был построен акведук. Как и Венеция, город был изрезан сетью каналов, по которым взад-вперед сновали каноэ с ацтекскими торговцами, занятыми повседневными делами. Ацтекские земледельцы трудились на отвоеванных у озера полосах плодородной земли, выращивая кукурузу, помидоры и перец чили. В центре города возвышался Великий храм (Темпло Майор) – огромная каменная пирамида высотой более 60 м. Ацтекские архитекторы спроектировали пирамиду так, что ее стороны идеально соответствовали восходу и заходу Солнца в дни важнейших религиозных праздников. Во время ритуальных церемоний с участием императора Монтесумы жрецы воздавали хвалу богам и преподносили им дары в виде цветов и шкур животных. Иногда происходили и человеческие жертвоприношения. К середине XV в. Теночтитлан разросся до невиданных размеров. Этот ацтекский мегаполис с населением свыше 200 000 человек был намного больше тогдашних европейских столиц, включая Лондон и Рим. В течение следующих десятилетий империя ацтеков продолжала расширяться – она распростерлась через все Мексиканское нагорье и насчитывала более 3 млн человек{15}.

Все это стало возможным благодаря передовому уровню науки и технологий. Ацтеки придавали большое значение накоплению и распространению знаний – от наблюдений за небом до изучения природного мира. В отличие от большинства европейских королевств того времени, в империи ацтеков многие дети, как мальчики, так и девочки, получали своего рода формальное образование. В специальных школах мальчики благородного происхождения обучались на жрецов, что, помимо прочего, требовало глубоких знаний астрономии и математики – для составления ацтекского календаря. Помимо жрецов, в ацтекском обществе существовал особый класс людей, известных как «знатоки вещей». Это были высокообразованные интеллектуалы, эквивалент европейских ученых, окончивших университеты. Они собирали богатые библиотеки и часто сами писали новые труды. Ацтекская медицина тоже была весьма развитой для своего времени. В Теночтитлане можно было обратиться к самым разным медицинским специалистам – от лекаря-травника (его называли тиситль) до хирурга, акушерки и аптекаря-фармацевта. В городе даже действовал медицинский рынок, куда торговцы со всей империи свозили на продажу травы, коренья, мази и снадобья. Современная медицина доказала, что многие лекарственные растения, которыми пользовались ацтеки, действительно обладают фармакологической активностью: например, есть разновидность маргариток, стимулирующая роды, а один из видов мексиканских бархатцев имеет противовоспалительные свойства{16}.

Многое из того, что мы сегодня знаем о Теночтитлане, известно из рассказов тех, кто его разрушил. 8 ноября 1519 г. испанский конкистадор Эрнан Кортес впервые вошел в ацтекскую столицу. Монтесума радушно принял испанцев и даже поселил их в своем королевском дворце. Пришельцы были потрясены увиденным. Берналь Диас дель Кастильо, солдат из отряда Кортеса, впоследствии так описывал сады Монтесумы в своей «Правдивой истории завоевания Новой Испании» (1576):

Мы вышли в большой сад и огород, настолько великолепные, что невозможно было ни нагуляться в них, ни налюбоваться ими. Я неустанно разглядывал многообразие деревьев, каждое из которых источало собственный аромат, дорожки среди роз и иных цветов, фруктовые заросли и цветущие кусты, пруд с пресной водой и многое другое.

Диас оставил и описание вольера. «Там держали все разновидности птиц, какие только встречаются в тех краях, от беркута до мельчайших пташек… с изумительным оперением… пяти цветов: зеленого, красного, белого, желтого и синего», – вспоминал он. Кроме того, там был «большой пруд с пресной водой, и обитали в нем другого вида птицы – с длинными голенастыми ногами, и все тело красное, и крылья, и хвост»{17}.

Но мирное сосуществование продлилось недолго. Воспользовавшись положением, Кортес взял Монтесуму в заложники и попытался установить в городе свою власть. Недовольные ацтеки выгнали испанцев из столицы, но два года спустя Кортес вернулся – с силами, намного превосходящими ацтекские. Вооруженные пушками корабли взяли город в осаду с воды, а испанские солдаты – с суши. В конце концов город пал, Монтесума был убит, а Великий храм разрушен. Кортес собственноручно поджег дворец. Вольер, зверинец, сады – все погибло в огне. Как с грустью, несколько удивительной для солдата, заметил Диас, «все те чудеса, что я тогда созерцал… ныне разрушены и преданы огню, ничего не сохранилось». С покорения ацтеков началась эпоха испанской колонизации Америки. В 1533 г. Карл V основал вице-королевство Новая Испания. Его столица Мехико была построена на пепелище дворца Монтесумы{18}.

Много ли вы знаете учебников по истории науки, которые начинаются с цивилизации ацтеков? Принято считать, что история современной науки берет начало в Европе XVI в., с так называемой научной революции. Нам говорят, что в период между XVI и XVIII вв. научная мысль претерпела фундаментальную и радикальную трансформацию. Итальянец Галилео Галилей обнаружил спутники Юпитера, англичанин Роберт Бойль впервые описал поведение газов, француз Рене Декарт разработал новый подход к геометрии, а нидерландец Антони ван Левенгук впервые увидел бактерии под микроскопом. Как правило, рассказ о становлении современной науки завершается трудами великого английского математика Исаака Ньютона, сформулировавшего в 1687 г. законы движения{19}.

Историки давно спорят о природе и причинах научной революции. Одни видят в ней период интеллектуального прогресса, когда немногочисленные гении-одиночки, опираясь на новые наблюдения, бросили вызов средневековым суевериям. По мнению других, то был период грандиозных социальных и религиозных преобразований, когда английская революция и протестантская Реформация заставили людей пересмотреть ряд основополагающих представлений о природе мира. Третьи рассматривают научную революцию как продукт развития технологий: в этот период было изобретено множество новых инструментов, от печатного станка до телескопа, и каждый из них открывал новые неслыханные возможности для исследования природы и распространения научных знаний. Наконец, некоторые историки отрицают какой бы то ни было кардинальный научный прорыв в ту эпоху: многие великие мыслители времен научной революции в той или иной степени опирались на старые идеи, позаимствованные, например, из Библии или древнегреческой философии{20}.

Но недавно некоторые историки задумались: там ли мы ищем? Действительно ли научная революция – чисто европейский феномен? Как оказалось, нет. От империи ацтеков в Мезоамерике до империи Мин в Китае, история научной революции – это общий, всемирный сюжет. И дело не только в том, что народы Америки, Африки и Азии развивали передовые научные культуры одновременно с европейцами. Правильнее будет сказать так: именно взаимодействие между этими различными культурами и объясняет, почему научная революция произошла именно в ту эпоху.

Итак, я хочу рассказать вам новую историю научной революции. Эта глава посвящена тому, как встреча Европы с Америкой положила начало серьезному пересмотру таких дисциплин, как естественная история[2], медицина и география. Большая часть того, что нам известно о прогрессе научных знаний в Новом Свете в тот период, исходит от европейских исследователей и представляет собой наследие эпохи колонизации, о которой говорится в этой главе. Но если присмотреться внимательнее, опираясь на ацтекские кодексы и историю инков, можно увидеть и другую сторону этой истории, которая отражает «невидимый» вклад индейских народов в научную революцию. В следующей главе мы двинемся на Восток и разберем, как связи между Европой, Африкой и Азией повлияли на развитие математики и астрономии. С этих двух глав начинается ключевая тема всей этой книги – тема важности мировой истории для понимания истории современной науки. В конце концов, чтобы объяснить феномен научной революции, нужно смотреть не только на Лондон и Париж, но и на корабли и караваны, которые связывали мир на заре современной эпохи в единое целое{21}.

I. Естественная история в Новом Свете

Два с лишним месяца в открытом океане на борту «Санта-Марии» – и Христофор Колумб наконец-то увидел землю. Отправившись в экспедицию, чтобы найти западный путь в Индию для испанской короны, вместо этого он открыл совершенно новый континент. 12 октября 1492 г. Колумб высадился на острове, названном им Сан-Сальвадор (сегодня это часть Багамского архипелага). Так началась долгая история европейской колонизации Америки. Как и большинство его последователей, путешественников в Новый Свет, Колумб был поражен разнообразием растительного и животного мира тех мест: «…как день от ночи отличались эти деревья от растущих в нашей стороне; иными были плоды, травы, камни и все прочее», – написал он в своем дневнике. Он также мгновенно осознал коммерческий потенциал Америки: «…здесь имеется немало трав и деревьев, высоко ценимых в Испании, ибо из них изготовляются краски и лекарства». Остров оказался заселен, что встревожило путешественников. В полной уверенности, что он достиг берегов Ост-Индии, Колумб назвал встретивших их на острове местных жителей indios, или «индейцами». В течение следующих нескольких месяцев Колумб, воодушевленный природным изобилием новой земли, продолжил исследовать Вест-Индию. Впоследствии он предпринял еще три экспедиции, в ходе которых добрался до Центральной и Южной Америки{22}.

Колонизация Америки стала одним из важнейших событий мировой истории. Помимо всего прочего, это событие оказало глубокое влияние на развитие современной науки, поскольку заставило усомниться в устоявшихся представлениях о природе научных знаний и о том, как они должны приобретаться. До XVI в. считалось, что чуть ли не все научные знания содержатся в древних текстах. Это было особенно характерно для Европы, хотя, как будет разобрано в следующей главе, точно так же думали на большей части территории Азии и Африки. Сегодня это кажется удивительным, но средневековые мыслители даже не задумывались о наблюдениях и экспериментах. Вместо этого студенты средневековых университетов в Европе проводили время за чтением, зубрежкой и обсуждением трудов древнегреческих и древнеримских авторов. Этот подход был известен как схоластика. Обязательный набор текстов включал «Физику» Аристотеля, написанную в IV в. до н. э., и «Естественную историю» Плиния Старшего (I в. н. э.). Такой же подход был принят и в медицине. Изучая медицину в европейских университетах, студенты почти не имели дела с настоящими человеческими телами. Не было ни вскрытий, ни препарирования отдельных органов. Вместо этого средневековые студенты-медики читали и заучивали труды Галена, древнеримского врача греческого происхождения{23}.

Что же заставило европейских ученых начала XVI – начала XVIII в. оторваться от древних текстов и самим взяться за исследование естественного мира? Ответ во многом связан с колонизацией Нового Света и, соответственно, с освоением знаний ацтеков и инков. Этот факт не учитывается традиционной историей науки. Первые европейские исследователи Америки вскоре обнаружили, что встреченные ими растения, животные и народы не описаны ни в одном древнем сочинении. Аристотель никогда не видел помидоров, не говоря уже о величественных дворцах ацтеков и храмах инков. Именно это прозрение в итоге и привело к фундаментальному пересмотру европейского понимания науки{24}.

Итальянский исследователь Америго Веспуччи, в честь которого и была названа Америка, одним из первых осознал значение этого географического открытия для естественной истории. После возвращения из экспедиции в Новый Свет в 1499 г. Веспуччи написал другу во Флоренцию письмо, в котором с восхищением рассказал об увиденных им разного рода невероятных животных, включая «змею» (скорее всего, это была игуана), которую местные жители жарили на огне и ели. Он также упомянул о «различных птицах, столь многочисленных, стольких видов и имеющих столь разноцветное оперение, что просто чудо обладать ими». Но, что наиболее важно, Веспуччи непосредственно сопоставил природный мир Нового Света с тем, что было описано в древних текстах. Свое письмо он закончил острой критикой автора «Естественной истории» Плиния Старшего – на тот момент общепризнанного авторитета в этой области. Как заметил Веспуччи, «Плиний не коснулся и тысячной доли видов попугаев и других птиц, а также животных», которые были обнаружены в Америке{25}.

Этот выпад Веспуччи против Плиния был только началом. В последующие годы тысячи путешественников возвращались из Нового Света с рассказами о том, что было неизвестно древним. Автором одного из наиболее значимых отчетов был испанский священник Хосе де Акоста. Он родился в 1540 г. в состоятельной купеческой семье, и его не устраивала комфортная, но весьма приземленная жизнь. В 12 лет он убежал из дома и вступил в Общество Иисуса – католический духовный орден, сыгравший важную роль в развитии науки на ее раннем этапе. Основатель ордена Игнатий Лойола призывал своих последователей «искать Бога во всем», будь то чтение Библии или изучение мира природы. Иезуиты придавали большое значение изучению наук, рассматривая это как способ в полной мере оценить Божью мудрость, а также как средство продемонстрировать силу христианской веры потенциальным неофитам. Иезуиты послали Акосту учиться в университет Алькалы, где тот изучал классические труды Аристотеля и Плиния, а по окончании учебы в 1571 г. отправили миссионером в Новый Свет. Следующие 15 лет он провел в Америке, путешествуя по Андам и обращая коренное население в христианство. Вернувшись в Испанию, Акоста описал в труде под названием «Естественная и нравственная история Индий» (1590){26} все, что видел, от вулканов в Перу до попугаев в Мексике.

А увидел он в Америке много нового и необычного. Но, возможно, самый важный опыт он получил во время первого плавания через Атлантический океан. Молодого иезуита изрядно волновало предстоящее путешествие, не в последнюю очередь из-за того, что́ древние писали об экваторе. Согласно Аристотелю, мир делился на три климатические зоны. Северный и Южный полюса были «холодными зонами», где стоял вечный нестерпимый холод. Вдоль экватора располагалась «жаркая зона» – область испепеляющей сухой жары. Между этими двумя крайностями примерно на тех же широтах, что и Европа, находилась «умеренная зона». При этом Аристотель утверждал, что для жизни, особенно человеческой, пригодна только «умеренная зона». Во всех остальных местах было либо слишком жарко, либо слишком холодно{27}.

Поэтому Акоста приготовился терпеть адскую жару по мере приближения к экватору. Но ничего подобного не случилось: «…реальность была совершенно иной. В то самое время, когда мы пересекали экватор, порой было так холодно, что я выходил погреться на солнце», – писал он. Последствия этого для древней философии были очевидны. Акоста продолжал:

Должен признаться, что я не мог не потешаться над метеорологическими теориями Аристотеля и его философией, видя, как в том самом месте, где, согласно его словам, все должно гореть и испепеляться, мы с моими товарищами мерзли.

Путешествуя по Южной и Центральной Америке, Акоста убедился, что вокруг экватора не всегда так жарко и, разумеется, не так сухо, как считал Аристотель. Нет, испанский миссионер обнаружил значительное климатическое разнообразие: «в Кито и на равнинах Перу» стояли «довольно умеренные погоды», тогда как в Потоси было «очень холодно». Но самое поразительное, что этот регион изобиловал жизнью: речь не только о растениях и животных, но и о людях. Как заключил Акоста, «жаркая зона обитаема и очень густо заселена, хотя древние говорили, что это невозможно»{28}.

Это, конечно, был серьезный удар по классическим авторитетам. Если Аристотель заблуждался насчет климатических зон, в чем еще он мог ошибиться? Обеспокоенный этой мыслью, Акоста едва ли не всю жизнь провел в попытках согласовать и примирить то, что узнал из древних текстов, с увиденным собственными глазами в Новом Свете. Особенно труднообъяснимым было разнообразие ранее неизвестных животных. От ленивцев в Перу до колибри в Мексике – «тысяча видов птиц, лесных животных и прочей живности, которые прежде не были известны ни по названию, ни по форме, и о которых нет упоминаний ни у латинян, ни у греков, ни у других народов нашего мира». Так писал Акоста. Ясно, что «Естественная история» Плиния была неполной{29}.

Умом Акоста понимал значение своих открытий, но, будучи верным христианином, не был готов полностью отказаться от классического учения. В конце концов, главным классическим текстом была сама Библия. Что будет, если начать ставить под сомнение авторитет древних? Поэтому, как и многие первые путешественники в Америку, Акоста решил смешать старое с новым. В некоторых случаях он указывал, что, хотя Аристотель и ошибался, другие древние источники были правы. Что касается жаркой зоны, то, по словам Акосты, древнегреческий географ Птолемей придерживался другой точки зрения и «писал о существовании обширных обитаемых районов ниже тропиков». Акоста также отмечал, что некоторые древние тексты даже предполагали существование новых миров по ту сторону известных океанов: Платон описал мифический остров Атлантиду, а в Библии упоминалась далекая страна под названием Офир, откуда мореходы доставляли царю Соломону серебро. Действительно, в классических текстах содержалось множество намеков на существование неизвестных стран, которые было легко интерпретировать как указание на американские континенты. Таким образом, поначалу знакомство с Новым Светом не привело к полному отказу от учения древних. Вместо этого европейские ученые просто пересматривали классические тексты в свете нового опыта{30}.

Бернардино де Саагун прожил на американском континенте большую часть жизни. Он родился в Испании в 1499 г., окончил университет в Саламанке и вступил во францисканский орден. Как и Хосе де Акоста, он получил типичное для своего времени образование – готовясь к рукоположению, изучал классические труды Аристотеля и Плиния. В 1529 г. Саагун пересек Атлантику и прибыл в Новую Испанию в составе одной из первых миссионерских групп. Всю оставшуюся жизнь он провел в Америке и умер в Мехико в возрасте почти 90 лет. Саагун принял участие в работе над одним из наиболее исчерпывающих описаний Мексики XVI в., получившим название «Всеобщая история вещей Новой Испании». В этом монументальном труде, опубликованном в 1578 г. и более известном как «Флорентийский кодекс», были подробно описаны не только растительный и животный мир Нового Света, но и история, религия и медицина ацтеков. Труд состоял из 12 книг и содержал более 2000 раскрашенных вручную иллюстраций{31}.

Саагун создал «Флорентийский кодекс» не в одиночку. Это было результатом совместной испано-индейской работы. Вскоре после прибытия в Новую Испанию Саагун занял должность преподавателя латыни в Королевской коллегии Санта-Крус в Тлателолько в предместьях Мехико. Это учебное заведение было основано в 1534 г. для подготовки сыновей ацтекской знати к духовной карьере. Более 70 пансионеров получали здесь традиционное схоластическое образование – примерно такое же, какое в свое время получил Саагун в Испании. Юноши учили латынь и читали Аристотеля, Платона и Плиния. Наряду с этим ацтекские студенты Королевского коллегиума также учились писать на своем родном языке науатль при помощи латинского алфавита. Это было важнейшим нововведением – раньше ацтеки не имели алфавитной письменности. Вместо этого они пользовались пиктографическим письмом, в котором изображения представляли собой слова или целые фразы. Испанцы зачастую относились к ацтекским пиктографическим документам как к примитивным, даже идолопоклонническим. Как утверждал один из миссионеров, ацтеки были «народом без письма, без грамотности, без письменных летописей и без всякой просвещенности». Как мы теперь знаем, это было далеко от истины. Но такая точка зрения была выгодна испанцам, поскольку развязывала им руки в попытках превратить ацтеков в европеизированных христиан. В более широком плане это позволяло европейцам оправдать завоевание Америки как богоугодную кампанию по христианизации Нового Света{32}.

В отличие от многих современников, Саагун осознавал ценность ацтекской культуры. Он выучил науатль и в 1547 г. начал работу над «Флорентийским кодексом». Он понимал: чтобы составить описание естественной истории Нового Света, могущее претендовать на полноту и точность, необходимо обратиться за помощью к коренным жителям этих земель. Поэтому Саагун собрал группу из учеников Королевского коллегиума – известны имена четырех из них: Антонио Валериано, Алонсо Вехерано, Мартин Хакобита и Педро де Сан Буэнавентура (к сожалению, до нас не дошли их настоящие имена на науатле) – и вместе с ними стал ездить с экспедициями по Новой Испании, собирая накопленные ацтеками знания. Прибывая в индейскую деревню, Саагун договаривался о встрече с группой старейшин, которые рассказывали ему древние истории ацтеков, описывали какое-то неизвестное растение или животное. Иногда старейшины даже доставали уцелевшие ацтекские кодексы – нарисованные от руки книги со страницами, покрытыми сложными наборами глифов. «Дабы подтвердить рассказанное ими, они выносили эти рисованные книги, потому что таково было их письмо в древние времена», – объяснял Саагун. Поскольку он сам не мог перевести пиктографические кодексы на письменный науатль, это делали его ацтекские студенты. Вернувшись в Королевскую коллегию, Саагун и его помощники перевели эти записи с науатля на испанский. Группе индейских художников было поручено нарисовать иллюстрации к тексту. В 1578 г. этот внушительный манускрипт, плод двух с половиной десятилетий усердного труда, наконец-то был завершен и отправлен королю Филиппу II в Испанию{33}.

Как и Акоста, Саагун пытался свести старое с новым. За образец для «Флорентийского кодекса» он взял «Естественную историю» Плиния, тем более что ученики Королевского коллегиума были хорошо знакомы с этим классическим трудом. Как и Плиний, Саагун разделил свой «кодекс» на отдельные книги, посвященные географии, медицине, антропологии, флоре, фауне, сельскому хозяйству и религии. Основная книга была посвящена естественной истории и называлась «Вещи земные». Под ее обложкой – сведения о совершенно новом, неизвестном древним авторам мире растений и животных. Неудивительно, что эта книга была иллюстрирована богаче остальных: 39 рисунков млекопитающих, 120 рисунков птиц и более 600 рисунков растений. Иллюстрации поражали своей наглядностью – они не только содержали очень точные изображения природного мира, но и отображали поведение животных, способы использования растений; приводились и связанные с этим верования ацтеков{34}.

Рис. 1. Иллюстрация к описанию колибри из «Флорентийского кодекса» (1578). Обратите внимание на колибри, висящих на дереве в состоянии «оцепенения»

Во «Флорентийском кодексе» описаны сотни растений Нового Света, классифицированных в соответствии с ацтекской таксономической системой. Ацтеки делили растения на четыре основные группы: съедобные, декоративные, хозяйственные и лекарственные. Классификация находила отражение и в названиях: например, названия лекарственных растений, как правило, содержали суффикс -патли, а декоративных – суффиксом -шочитль. Эта система была воспроизведена и во «Флорентийском кодексе». Сначала были описаны все целебные растения с указанием их названий на науатле и лечебных свойств (например, истак-патли – трава, которая может использоваться для лечения лихорадки). Затем следовало перечисление цветущих растений, таких как какалошочитль. В XVI в. это тропическое дерево было завезено в Европу итальянским дворянином и стало известно как франжипани (в его честь), или плюмерия{35}.

Важное место во «Флорентийском кодексе» занимали и животные. В нем есть изображение гремучей змеи, поймавшей кролика, и муравьев, строящих муравейник. Колибри фигурируют на нескольких иллюстрациях. На одной изображена колибри, пьющая нектар из цветка, на другой – целая группа колибри, мигрирующих на зиму на юг. Такое внимание к этой птице отражает важнейшее ацтекское верование. Бог-колибри по имени Уицилопочтли был покровителем Теночтитлана. Ему был посвящен Великий храм, и считалось, что все воины, погибшие в бою, превращались в колибри. Вот почему ацтеки столь пристально изучали колибри. Они были зачарованы их способностью впадать в состояние оцепенения (торпор), похожее на зимнюю спячку у животных. Ни один европеец никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным, а Саагун узнал об этом от своих ацтекских собеседников: некоторые из них в свое время работали в вольере Монтесумы:

Зимой эта птичка впадает в спячку. Она втыкает свой клюв в дерево и так сжимается, словно бы ссыхается, линяет… Когда солнце вновь становится теплым, дерево наполняется соками, покрывается молодой листвой, и она [колибри] отращивает новые перья. А когда начинаются грозы, она пробуждается, приходит в движение, оживает{36}.

Поведение колибри как нельзя лучше соответствовало представлениям ацтеков о мире, управляемом непрерывным циклом жизни и смерти. Воины, как и колибри, могли возрождаться к жизни. Смерть никогда не была концом всего{37}.

II. Медицина ацтеков

Для Бернардино де Саагуна «Флорентийский кодекс» был прежде всего религиозным произведением. Составляя исчерпывающий отчет о знаниях и опыте ацтеков, он стремился показать «степень совершенства этого мексиканского народа». Тем самым он надеялся убедить европейских христиан, что ацтеки – «цивилизованная» раса, способная воспринять слово Божье. Но многих других европейцев Новый Свет гораздо больше интересовал с коммерческой точки зрения. В 1580 г. Фердинандо Медичи, великий герцог Тосканский и глава могущественного дома Медичи, приобрел манускрипт Саагуна и выставил его в знаменитой галерее Уффици во Флоренции (что и дало этому труду название, под которым он известен сегодня). Помимо «Флорентийского кодекса», в галерее находилась богатейшая коллекция произведений искусства и диковинных вещей со всего мира, собранная семейством Медичи. Были здесь и индейский головной убор из зеленых перьев, и бирюзовая маска ацтеков. К тому времени у Медичи сформировался серьезный коммерческий интерес к Новому Свету. Он начал завозить кошениль (насекомых, которые использовались для производства кармина) из Мексики и Перу, а в его дворцовых садах выращивались завезенные из Америки помидоры и кукуруза. Словом, для Фердинандо Медичи «Флорентийский кодекс» был своего рода коммерческим каталогом – перечнем наиболее ценных природных ресурсов, которые мог предложить Новый Свет{38}.

Как ни странно, в первую очередь коммерческое отношение к Новому Свету преобразовало изучение естественной истории. Купцов и врачей мало интересовали древние тексты – их больше увлекали сбор образцов и экспериментирование. Растения Америки представляли собой потенциально привлекательный источник дохода, и преподнесение этих открытий как новинок сулило явную коммерческую выгоду. Табак, авокадо и перец чили предлагались как необыкновенные новые лекарства; целебные свойства приписывались даже картофелю: самые ранние записи о продаже картофеля в Европе найдены в счетных книгах одной испанской больницы и датированы XVI в. В то же время университеты по всей Европе начали обустраивать собственные ботанические сады. Это были специализированные участки для выращивания и изучения лекарственных растений, и они мало чем отличались от ботанических садов ацтеков, увиденных испанцами в Мексике. Первый европейский ботанический сад был создан в 1545 г. в Падуанском университете, затем его примеру последовали Пиза и Флоренция. К середине XVII в. ботанические сады, где выращивались растения из Нового Света, имелись при каждом крупном европейском университете. Некоторые состоятельные врачи разводили собственные частные ботанические сады и продавали, расхваливая, новые лекарства, изготовленные из американских растений{39}.

Многое из того, что европейцы узнали о лечебных свойствах растений Нового Света, было получено из ацтекских источников. В частности, огромные усилия по исследованию и каталогизации образцов американской флоры, а также по сбору медицинских знаний ацтеков приложила испанская корона. В 1570 г. король Филипп II организовал первую научно-исследовательскую экспедицию для обширнейшего исследования природы Нового Света, а ее руководителем назначил своего личного врача Франсиско Эрнандеса. В течение следующих семи лет Эрнандес колесил по Новой Испании, собирая образцы местной флоры и изучая целительские методы ацтеков{40}.

Эрнандес родился в 1514 г., окончил университет Алькалы и основал в Севилье успешную медицинскую практику. Как и у большинства врачей XVI в., медицинское образование Эрнандеса сводилось в основном к изучению древних текстов, таких как труды уже упоминавшегося Галена и древнегреческого лекаря Диоскорида. В сочинении «О лекарственных веществах» Диоскорида содержался перечень способов использования лекарств на растительной основе для лечения различных болезней, а в обширном труде Галена излагалась базовая теория, лежавшая в основе античной медицины. Эта теория гласила, что здоровье зависит от баланса между четырьмя «гуморами», то есть жидкостями человеческого тела: кровью, флегмой (слизью), черной желчью и желтой желчью. Для лечения лихорадки обычно рекомендовалось кровопускание, а листья лавра считались средством от переизбытка желтой желчи{41}.

Но Эрнандес жил в эпоху великих перемен в медицине. Все больше врачей подвергали сомнению рекомендации древних авторитетов и вместо этого уделяли основное внимание вскрытиям и экспериментам. Многих вдохновляла работа Андреаса Везалия: в своем революционном труде «О строении человеческого тела» (1543) он представил новый взгляд на анатомию человека на основе вскрытий. Другие были последователями довольно спорной фигуры – Парацельса, швейцарского алхимика, который широко прославился новыми подходами к лечению на основе трав и минералов. Эрнандес тоже приветствовал эти медицинские реформы, сам проводил вскрытия и организовал ботанический сад при больнице в западной Испании, где одно время работал. Однако было бы несправедливо объяснять зарождение этого нового взгляда на медицину исключительно европейскими событиями. Знания, привезенные из Нового Света и добытые индейцами Америки, помогли сформировать представление о медицине как об экспериментальной и практической науке{42}.

Франсиско Эрнандес прибыл в Мехико в феврале 1571 г. в сопровождении своего сына Хуана и целой команды писцов, художников и переводчиков. Они застали город в разгар эпидемии неизвестной болезни, которую индейцы называли коколицтли, а испанцы – «Великим мором». Жертвы мучительно умирали в течение нескольких дней после заражения, страдая кровотечением из глаз и носа. Эрнандес, назначенный «главным врачом Индий», первые несколько недель после прибытия вскрывал трупы умерших. И лишь когда вспышка эпидемии утихла, он и его люди отправились в путешествие по Новой Испании. В течение следующих семи лет Эрнандес прочесывал земли в поисках новых растений, животных, минералов и всего, что могло оказаться полезным с медицинской точки зрения. Он даже посетил заброшенный ботанический сад ацтеков в Тескоко и скопировал изображения цветов с полуразрушенных стен. В общей сложности Эрнандес описал более 3000 растений, ранее неизвестных европейцам. Для сравнения: в труде Диоскорида «О лечебных веществах» было перечислено всего 500 растений. Это была настоящая пощечина идее, будто античные авторы знали все на свете{43}.

В ходе исследования Эрнандес всецело полагался на коренных жителей и их медицинские знания – еще и потому, что таково было прямое указание короля Филиппа II. Официальное предписание требовало от Эрнандеса: «…консультироваться всюду, куда бы вы ни отправились, со всеми лекарями, знахарями, травниками и прочими людьми, разбирающимися в деле». Эрнандес отнесся к этому поручению серьезно и начал изучать науатль. Он находил местных врачевателей, расспрашивал их и скрупулезно записывал названия растений и животных, тщательно следя за сохранением индейских терминов. Так, Эрнандес узнал, что если измельчить и смешать с водой корень саканелуатля, получается питье, которое помогает выводить камни из почек: оно «вызывает обильное мочеиспускание и очищает тракт». Он также узнал о растении шокобут с «листьями, похожими на персиковые, но шире и толще», которое применялось для лечения мигрени, снятия отеков и «борьбы с ядами и ядовитыми укусами». Оказалось, что это растение «ценится туземцами очень высоко», – настолько высоко, что «весьма нелегко было добиться от них рассказа о всех его свойствах». Эрнандес также собирал сведения об использовании животных Нового Света в медицинских целях. Описав опоссума, он отметил: «Хвост этого животного – чудесное лекарство». Если высушить его, размолоть и сделать питье, это «очищает мочевыводящие пути… заживляет переломы, лечит колики и успокаивает живот». Что самое любопытное, хвост опоссума, по утверждению местных целителей, действовал как афродизиак, «возбуждая влечение». Хотя не все, что писал Эрнандес, стоит принимать на веру, современная наука подтвердила, что некоторые из описанных им растений действительно обладают ценными лечебными свойствами. Например, листья дурмана обыкновенного содержат обезболивающее соединение, а семена казимироа съедобной (мексиканского яблока) помогают предотвратить развитие некоторых форм рака{44}.

Рис. 2. Гравюра броненосца, скопированная с рисунка, сделанного индейским художником в Мексике в XVI в.; из опубликованной рукописи Франсиско Эрнандеса «Сокровищница лекарственных материалов из Новой Испании» (1628)

Было крайне важно описать внешний вид и свойства растений и животных. Только рисунки могли передать удивительнейшее многообразие американской флоры и фауны. Поэтому Эрнандес, как и Саагун, нанял группу индейских художников – зарисовать все, о чем он писал. За шесть лет эти художники – Педро Васгес, Бальтасар Элиас и Антон Элиас – создали сотни рисунков с натуры, включая изображения подсолнуха и броненосца. Впоследствии многие из этих рисунков европейцы, в том числе сам Эрнандес, использовали в научных трудах по естественной истории. В 1577 г. Эрнандес вернулся в Испанию с 16 томами рукописных заметок, снабженных иллюстрациями: они были опубликованы уже после его смерти под названием «Сокровищница лекарственных материалов из Новой Испании» (1628), а саму рукопись Эрнандеса передали на хранение в библиотеку дворцового комплекса Эскориал под Мадридом. Королевский библиотекарь Хосе де Сигуэнса был глубоко впечатлен «Сокровищницей», особенно высокохудожественными иллюстрациями. «Это атлас всех встречающихся в Вест-Индии животных и растений, изображенных в их естественных цветах», – писал он, а рассматривание этого разнообразия, по его словам, «доставляет великое удовольствие, равно как и приносит немалую пользу тем, кто посвятил себя изучению природы»{45}.

«Сокровищница» Франсиско Эрнандеса была типичным образцом нового жанра сочинений по естественной истории и представляла медицинские знания ацтеков в близкой для европейского читателя форме. И все же это была работа конкистадора. Эрнандес был отправлен королем Испании с экспедицией, целью которой была добыча – добыча знаний и богатства. Строго говоря, выбор названия говорил сам за себя – для испанцев это действительно была настоящая «сокровищница». Однако европейцы были не единственными авторами важных трудов по естественной истории, написанных в этот период. Примерно в то же время, когда Эрнандес создавал свой труд, один из первых ацтекских ученых составил собственный справочник по естественной истории Нового Света. Впоследствии этот справочник попал в Европу и оказал влияние на ряд первых медицинских сочинений раннего Нового времени.

Мартин де ла Крус родился в Мексике еще до испанского завоевания. К сожалению, о ранних годах его жизни известно очень мало. Мы даже не знаем его имя на науатле. Сам он называл себя просто «индейским доктором» – и, вероятно, был не слишком богатым и знаменитым ацтекским врачом. Известно, что он принял христианство и преподавал медицину в Королевской коллегии Санта-Крус в Тлателолько, в том самом учебном заведении, где Бернардино де Саагун работал над «Флорентийским кодексом». 22 мая 1552 г. Крус представил магистру коллегии свою рукопись под названием «Книжица целебных трав индейцев». Первоначально работа была написана на науатле и затем переведена на латынь Хуаном Бадиано, еще одним преподавателем индейского происхождения. «Книжица целебных трав индейцев» представляла собой самый тесный (по сравнению с другими медицинскими трудами того периода) сплав европейских и ацтекских знаний. На первый взгляд она напоминала типичный компендиум по лекарственным растениям – вроде классического руководства Диоскорида «О лекарственных веществах». Крус разделил книгу на 13 глав, посвященных разным частям тела, от головы до ступней. Каждая страница была посвящена отдельной проблеме (зубной боли, затрудненному мочеиспусканию и т. д.), а затем описывалось приготовление лекарств из трав для ее решения. Большинство страниц были снабжены иллюстрациями растений, нарисованных и раскрашенных самим Крусом{46}.

Но стоит присмотреться повнимательнее, и становится ясно, что Крус опирался в основном на медицинские знания ацтеков. Все названия растений были приведены на науатле и отражали, как и во «Флорентийском кодексе», ацтекскую таксономию. В этом случае они указывали не только на сферу применения растения, но и на место его произрастания: например, растения с префиксом a- (что означает «вода») росли по берегам рек и озер, а с префиксом шаль- (что означает «песок») – в пустынной местности. Крус также руководствовался традиционными представлениями ацтеков о человеческом теле. Ацтеки считали, что тело содержит три силы, сосредоточенные в голове, печени и сердце. Болезнь возникает вследствие дисбаланса этих сил, который часто бывает вызван чрезмерным холодом или теплом в определенной части тела{47}. Согласитесь, это очень напоминает древнегреческую гуморальную теорию о четырех жидкостях организма.

Внимательное чтение описаний трав, данных Крусом, показывает, что он был сосредоточен на восстановлении этого баланса. Например, болезненность и отечность глаз считались следствием избыточного тепла в голове. Для лечения этого недуга применялась смесь из трав с охлаждающим эффектом. Цветки матлаль-шочитль (растения, известного в Европе как традесканция, или паучник) и листья мескитового дерева нужно было измельчить и смешать с грудным молоком и «прозрачной водой». Эту мазь следовало наносить на лицо. Крус также рекомендовал избегать половых актов и не употреблять в пищу соус чили до улучшения состояния, поскольку и то и другое способствовало избыточной выработке тепла{48}.

Рис. 3. Иллюстрация из «Книжицы целебных трав индейцев» (1552) Мартина де ла Круса. Среди корней растения ицкин-патли (третье слева) нарисован ацтекский глиф «камень»

И еще кое-что в «Книжице» указывает на ацтекское влияние – указание важное, но не столь явное. Прежде историки считали иллюстрации Круза подражанием типичным европейским ботаническим иллюстрациям, где каждое растение изображалось отдельно, с четко прорисованными листьями и корнями – для облегчения идентификации. Но недавно специалисты по культуре ацтеков заново изучили эти рисунки и обнаружили, что они содержат глифы пиктографического науатля. По сути, Крус попытался соединить стиль европейских ботанических иллюстраций с традиционным изобразительным кодексом ацтеков. Он решил прибегнуть к глифам, чтобы указать место произрастания растения, тем самым дополняя систему наименований: например, в изображения корней некоторых растений были врисованы ацтекские глифы «камень» или «вода». Таким образом, Крус объединил европейские и ацтекские традиции, как медицинские, так и художественные, и создал описание естественной истории совершенно нового типа. Такой подход к науке был характерен для XVI в., когда наука начала превращаться в продукт соприкосновения разных культур и культурного обмена{49}.

К концу XVI в. растения Нового Света можно было встретить по всей Европе: подсолнухи украшали сады в Болонье, а юкка даже цвела в Лондоне. Вскоре эти растения попали в новые труды по естественной истории и медицине: авторы многих из них доказывали, что практический опыт важнее древних текстов. Лондонский фармацевт Джон Джерард в своем знаменитом «Травнике» (1597) подробно описал применение табака в медицинских целях, а севильский врач Николас Монардес в труде «Медицинское исследование продуктов, импортируемых из наших вест-индских владений» (1565) настоятельно советовал больным покупать и пить какао. (Монардес и сам завел успешное предприятие по выращиванию на продажу американских растений в своем частном ботаническом саду.) Даже Андреас Везалий, вероятно самый знаменитый анатом XVI в., проявил интерес к Новому Свету и изучал возможность применения камеди гваякума (аборигенного цветущего дерева из Мексики) для лечения сифилиса. Эта идея проистекала из распространенного в те времена (хотя и оспариваемого сегодня) убеждения, что сам сифилис возник в Америке, а потому лекарство от него следовало искать там же{50}.

Европейские натуралисты и фармацевты вскоре собрали обширные коллекции экзотических растений и животных. Их поддерживали состоятельные меценаты, такие как Медичи во Флоренции и король Испании, которые заполняли европейские музеи всевозможными диковинами из Нового Света. Этот новый подход к естественной истории отразился и в иллюстрировании, все более и более богатом и разнообразном. Если древние тексты по естественной истории редко содержали иллюстрации, то новые естественно-научные труды XVI и XVII вв. включали большое число рисунков и гравюр, которые часто раскрашивались вручную. Во многом это было вызвано новизной – как иначе было объяснить европейцам, на что похожи недавно обнаруженные исследователями ваниль или колибри? Кроме того, иногда эти рисунки позволяли внедрить ацтекскую традицию кодирования знаний с помощью пиктограмм.

Важно отметить, что пересмотр представлений о природе опирался не только на сведения о новых видах растений, птиц и животных из Нового Света, но и на новые знания – знания коренных индейских народов. Ацтекские представления о природе и человеческом теле незаметно просочились и в европейские тексты этого периода. Карл Клузиус, один из авторитетнейших ботаников XVI века, обращался к рукописи Эрнандеса при написании своей знаменитой «Истории редких растений» (1601). В Падуе Пьетро Андреа Маттиоли включил «Книжицу целебных трав индейцев» Круса в свои «Комментарии» к древнегреческим медицинским сочинениям. Представления ацтеков о естественной истории живы и сегодня. Слова «томат» и «шоколад» происходят из науатля, как и названия многих других растений и животных Нового Света – от «койота» до «чили». Язык, на котором мы говорим о мире природы, есть наследие соприкосновения Старого и Нового Света, о чем нередко забывают, сосредоточиваясь исключительно на достижениях европейских естествоиспытателей. И, как мы увидим далее, встреча Европы и Америки в XVI в. не только способствовала превращению медицины и естественной истории в современные науки, но и послужила толчком к формированию научных представлений о происхождении человечества{51}.

III. Открытие человечества

Антонио Пигафетта не мог поверить своим глазам. В июне 1520 г. на южной оконечности американского континента итальянский исследователь увидел настоящего «великана». Девятью месяцами ранее экспедиция во главе с Фернаном Магелланом, участником которой был Пигафетта, вышла от берегов Испании в первое кругосветное плавание. Их первой задачей было пересечь Атлантический океан и обогнуть побережье Южной Америки. Когда наступили холода (июнь в Южном полушарии – зимний месяц), Магеллан принял решение перезимовать в бухте Святого Юлиана на территории современной Аргентины. «Тут мы провели два месяца, не видя ни одного человека, – писал Пигафетта в своем дневнике. – Однажды мы вдруг увидали на берегу голого человека гигантского роста, он плясал, пел и посыпал голову пылью». Хотя в это трудно поверить, по оценке Пигафетты, рост человека превышал 240 см. «Он был такого роста, что самый высокий из нас доходил ему только до пояса», – записал итальянец в своем дневнике. Лицо этого великана было «все разрисовано красной краской, а около глаз – желтой». Поначалу европейцы попытались установить мирные отношения: они пригласили туземца на корабль, накормили и напоили его. Но мир довольно быстро сменился враждой: несколько дней спустя Магеллан приказал команде захватить двоих «гигантов» в качестве трофея для испанского короля. В завязавшейся схватке один испанский моряк был убит, а великаны бросились наутек «быстрее, чем лошади»{52}.

Открытие Америки познакомило европейцев с новым растительным и животным миром. Но для многих самым поразительным в Новом Свете оказалось его население. Дневник Пигафетты – лишь одно из множества свидетельств о невиданных ранее людях, попавших в XVI в. из Америки в Европу. Описания каннибализма и человеческих жертвоприношений будоражили воображение европейцев; туземцы Нового света фигурировали во многих поэмах и пьесах той эпохи, включая шекспировскую «Бурю». Магеллану не удалось захватить пленников, но другие путешественники привозили в Европу коренных американцев – как правило, силой. Сам Колумб в 1493 г. представил испанскому королевскому двору Изабеллы и Фердинанда шестерых островитян с Карибских островов. В 1528 г. Кортес взял в плен 70 побежденных ацтеков в Теночтитлане и доставил их в цепях в Испанию. Среди них было трое сыновей Монтесумы, которых показали двору Карла V в Мадриде – вместе с попугаями и ягуаром{53}.

Само существование коренных народов Америки поставило перед европейцами серьезные вопросы о природе человечества. Можно ли считать этих аборигенов людьми? Или они чудовища? И если они люди, то происходят ли они от Адама, как учит Библия? Или же они были созданы отдельно? Но если это люди и если они зародились в Европе, то как попали в Америку? Ответы на эти вопросы требовали совершенно нового взгляда на человечество. И вновь стала ясна ограниченность знаний, содержавшихся в древних текстах. Плиний ни словом не упоминал о существовании неизвестных народов, а Аристотель и вовсе доказывал, что если дальние земли и существуют, то безлюдны. Итак, это побудило европейских ученых приступить к изучению людей так же, как они уже начали изучать естественную историю, – собирая факты и проверяя гипотезы опытным путем. Этот новый подход привел к тому, что люди постепенно стали рассматриваться не отдельно от мира природы, а как его часть. Таким образом, XVI в. дал рождение новым наукам – наукам о человеке и человечестве: это стало откликом не столько на религиозные или интеллектуальные изменения в самой Европе, сколько на встречу с коренным населением Америки. Открытие Нового Света стало и открытием человечества{54}.

Описание «гигантов», данное Антонио Пигафеттой, было типичным для многих первых встреч с обитателями Нового Света. Европейцы удивительно легко верили в то, что Америка населена чудовищами. Высадившись на Кубе, Колумб писал, что там живут «люди с одним глазом и другие с собачьими мордами, которые едят людей». Америго Веспуччи утверждал, что обитатели Бразилии «частично покрыты перьями» и «живут по 150 лет». Строго говоря, такое восприятие проистекало из давней традиции. Плиний описывал мир за пределами Средиземноморья как изобилующий чудесами – великанами, пигмеями, троглодитами. Позже это нашло отражение в христианской идее: будто по мере удаления от Иерусалима люди становятся все больше похожими на чудовищ. Но, несмотря на эти древние фантастические описания, европейские исследователи довольно быстро признали истину: в Америке действительно живут люди – такие же, как и в Европе. В 1537 г. папа Павел III выпустил специальную буллу, в которой объявил: «…индейцы воистину являются людьми и не только способны к восприятию католической веры, но и, согласно тому, что мы установили, в высшей степени жаждут к ней приобщиться». Для европейцев это было очередным тревожным свидетельством: древние авторитеты знали далеко не все. Даже, о ужас, в Библии не было ни слова по этому поводу. Как заметил миссионер-иезуит Хосе де Акоста, о котором шла речь ранее, «многие древние считали, что в тех краях не существует ни людей, ни земли, ни даже неба»{55}.

Было очевидно, что назрела необходимость в совершенно ином подходе. Акоста, в частности, подчеркивал важность опыта в изучении происхождения американских народов. Он сетовал на то, что некоторые авторы «без доказательств утверждают, что индейцы и все присущее им есть плод суеверия». Акоста считал, что людей нужно изучать точно так же, как растения и животных. Само название написанной им книги – «Естественная и нравственная история Индий» – передавало суть его воззрений: существовала «естественная история» природного мира и «нравственная» история населяющих его людей. И первое, и второе нужно было исследовать одинаковым образом; и первое, и второе взаимосвязаны. Акоста, повторимся, хотел соединить старое и новое. Как для миссионера-иезуита, отправной точкой для него по-прежнему служила Библия. «Священное Писание ясно учит, что все люди произошли от первого человека», – объяснял Акоста. Следовательно, ацтеки, инки и другие коренные народы, которые населяли Новый Свет, также вели свое происхождение от Адама{56}.

Однако в связи с этим возникал серьезный вопрос: как эти люди туда попали? Акоста отвергал любые чудесные объяснения. «Не стоит верить, что был второй Ноев ковчег, и уж тем менее возможно, что некий ангел принес сюда первых жителей, держа их за волосы», – писал он. Идея, будто люди прибыли в Америку из Европы в древние времена, переплыв через Атлантический океан, тоже была Акосте не по нраву. «Нигде в Античности я не нахожу следов, кои непременно были бы оставлены столь важным и знаменательным событием», – пояснял он. Вместо этого Акоста предложил, что «земли Индий связаны с другими землями мира или, по крайней мере, лежат весьма близко к ним». Проще говоря, Акоста утверждал, что между Старым и Новым Светом должен быть сухопутный мост, расположенный где-то на севере (как мы теперь знаем, он был прав – люди впервые достигли Америки по некогда существовавшему сухопутному перешейку между Сибирью и Аляской примерно 15 000 лет назад). Это также позволяет объяснить, отмечал Акоста, как земли Нового Света были заселены растениями и животными: они попали туда из Старого Света тем же путем, что и люди{57}.

Вопрос о происхождении коренных американцев носил не только научный, но и политический характер. В XVI в. по всей Европе шли жаркие споры о моральной стороне конкисты (в буквальном переводе с испанского – «завоевание»), как испанцы называли колонизацию Америки. Некоторые утверждали, опираясь на ошибочные убеждения, описанные выше, что ацтеки были не более чем варварами, которых следовало изгнать силой. Они сравнивали конкисту с реконкистой (освобождением Испании от мусульман), окончание которой – 1492 г. – совпало с началом колонизации Нового Света. Другие указывали на то, что ацтеки были цивилизованным народом: они строили впечатляющие города, имели развитое политическое устройство, разработали сложную правовую систему, обладали передовыми для своего времени медицинскими знаниями. Следовательно, разрушение испанцами Теночтитлана и порабощение его жителей было аморальным. Конечно, мало кто из европейцев призывал испанцев отказаться от своих завоеваний и покинуть Америку, однако многие выступали за то, чтобы предоставить коренным народам больше прав. Одним из тех, кто наиболее решительно отстаивал эту точку зрения, был испанский священник по имени Бартоломе де лас Касас{58}.

Впервые лас Касас увидел ацтека всего в девять лет. Его отец отправился в Америку со второй экспедицией Колумба и в 1499 г. вернулся с «индейцем» и «множеством зеленых и красных попугаев». Все американские трофеи содержались в доме их семьи, в Севилье. Поначалу лас Касас продолжил отцовскую карьеру конкистадора: в 1501 г. он отправился в испанскую колонию Санто-Доминго (нынешняя Доминиканская Республика) и стал управляющим на небольшой плантации, где трудились порабощенные карибские индейцы. Но со временем колониальная действительность стала для молодого человека невыносимой. В 1523 г. он вступил в Доминиканский орден и стал одним из величайших борцов за права коренных народов Америки{59}.

В последующие годы лас Касас много путешествовал по Новой Испании и Перу, пытаясь понять культуру местных народов. Возвращаясь в Европу, он всякий раз отстаивал свою точку зрения по поводу колониальной политики, а в 1550 г. вернулся в Испанию для участия в крупных дебатах, организованных в коллегии Святого Григория в Вальядолиде (эти дебаты, проводившиеся в течение 1550–1551 гг. несколько раз, считаются важным историческим событием и получили название «Вальядолидская хунта»). Одну сторону в диспуте представлял консервативный богослов Хуан Хинес де Сепульведа, который утверждал, что аборигены Америки суть неразумные существа, не заслуживающие свободы. «Как можно нам сомневаться в справедливости покорения этих народов, которые являются столь нецивилизованными, столь варварскими, столь оскверненными множеством грехов и непристойностей?» – провозглашал Сепульведа. Лас Касас представлял противоположную сторону. По его словам, «коренные жители Индий… от природы наделены разумом и понятливостью». Ключевые слова – «от природы»: как и Акоста, лас Касас воспринимал людей как продукт природного мира. В ходе дебатов лас Касас перечислил «естественные причины разумности индейцев» и отнес к ним «состояние земель», «внешнюю форму их частей тела и органов», «внутренние чувства», «климат» и «превосходное качество и полезность пищи». Словом, лас Касас дал совершенно естественное объяснение как сходства, так и различия между человеческими популяциями{60}.

Очевидно, что жители Америки во многих важных отношениях похожи на европейцев. Они умны, построили большие города и – как ясно сказано в Библии – произошли, вне всякого сомнения, от Адама. В то же время ацтеки, инки и представители других коренных народов заметно отличаются от европейцев своим внешним видом и поведением. У них более темная кожа, они выше ростом, у мужчин редко растут усы и борода. Кроме того, они совершают человеческие жертвоприношения и поклоняются Солнцу. Но вместо того, чтобы штудировать древние тексты в поисках ответов, лас Касас предложил искать объяснения этих различий в климате, особенностях местности и питании. Пища ацтеков, как отмечал он, в основном состоит из «корней, трав и прочего, что дает земля», тогда как испанцы едят много хлеба и мяса, – а жаркий климат хорошо объясняет, почему у жителей Северной и Южной Америке более темная кожа{61}.

Те же аргументы были в равной степени применимы и к европейцам. Ведь если окружающая среда объясняла особенности ацтеков, что же произойдет с испанцами, которые сделали Новый Свет своим домом? Королевский врач Франсиско Эрнандес, о котором уже упоминалось ранее, выражал беспокойство: вдруг европейцы «деградируют вплоть до того, что переймут обычаи индейцев»? Столь же горячие споры велись и по поводу пищи. Хотя многие продукты из Нового Света продавались в Европе как чудодейственные лекарства, некоторые утверждали, что употребление в пищу кукурузы или картофеля опасно для европейцев, поскольку может вести к болезням, деградации и даже смерти. Отчасти это было основано на классическом фундаменте: так, древнегреческий врач Гиппократ утверждал, что климат может влиять на баланс четырех «гуморов» в организме и порождать болезни. Но новое поколение мыслителей XVI в. пошло еще дальше и разработало экологическую теорию для объяснения не только болезней, но и самой человеческой природы. Для этого им пришлось объединить естественную историю, медицину и науку о человеке{62}.

Для одной группы людей эти дебаты носили особенно личный характер. С началом колонизации Нового Света осевшие там конкистадоры обзавелись детьми от индейских женщин: этих детей называли метисами. В развернувшихся дебатах о человеческой природе для этих представителей смешанной расы многое стояло на кону. Что важнее – питание или происхождение? Кто такие ацтеки – цивилизованные люди или варвары? От ответов на эти вопросы зависели все аспекты жизни метисов, начиная с того, с кем они могли выступать в брак, и заканчивая их правами на наследование. Многие из них страстно выступали в защиту культуры коренных народов, опровергая утверждения со стороны некоторых европейцев об их «варварстве» и «неразумности». Некоторые метисы писали подробные сочинения о коренных народах Америки, впоследствии ставшие ценными источниками для европейских авторов. Метисы, выросшие вдали от европейских научных центров, были свободны от давления древнегреческих и древнеримских авторитетов. Они понимали, что, как и изучение природного мира, история американских народов требовала опоры на факты – а лучшим источником этих фактов были коренные жители. Все, что требовалось сделать, – это расспросить их{63}.

Гарсиласо де ла Вега родился в 1539 г. в бывшей столице империи инков Куско в Перу. Его отец был конкистадором, выходцем из знатной испанской семьи. Мать была инкской принцессой, племянницей последнего правителя инков. На момент рождения Гарсиласо военные действия все еще продолжались – испанцы окончательно победили инков только в 1572 г. Однако в Куско было относительно безопасно, и Гарсиласо провел ранние годы между двух миров. В доме отца его учили читать и писать по-испански, в доме матери – кечуа, языку инков. Примечательно, однако, что Гарсиласо никогда не учился в университете. Позже ему довелось познакомиться с трудами Аристотеля и Плиния, но эти античные авторы не вызвали у него особого благоговения. В то же время он прекрасно знал историю и культуру инков – в семье матери ему много рассказывали о традициях этого древнего и гордого народа{64}.

В 1560 г. Гарсиласо отправился из Перу в Испанию, где взял себе имя Инка. Незадолго до этого его отец скончался, и Гарсиласо нужно было подать прошение испанскому королю о сохранении за ним дворянского титула. Он прибыл в Испанию в самый разгар дебатов о природе американских народов: познакомился с доминиканским монахом лас Касасом, защитником прав коренных жителей Нового Света, и узнал о его дебатах с Сепульведой, утверждавшим, что индейцы мало чем отличаются от варваров. Гарсиласо, помня рассказы матери, решил, что его долг – внести ясность в этот вопрос, и взялся за перо. В своей книге «История государства инков. Подлинные комментарии» (1609) он раскритиковал европейских ученых за нежелание опираться на подлинные свидетельства и факты. «Хотя и были любознательные испанцы, описавшие государства Нового Света… они не дали [достаточно] полного сообщения, которое можно было бы написать о них», – так начал Гарсиласо свою книгу. Он заявлял, что имеет «куда более обширные и ясные познания, чем то, что до настоящего времени сообщили писатели». В отличие от ацтеков, у инков не было письменности, поэтому запоминание и повторение текстов, посвященных, в частности, истории народа, было важной составляющей образования юношей в знатных инкских семьях. В его семье к этому относились очень серьезно, продолжал Гарсиласо, поэтому большая часть «Подлинных комментариев» написана им по памяти: «Я думаю, что лучшим планом… будет рассказ о том, что я много раз слышал в детстве от своей матери, и ее братьев и дядей, и от других своих старших [родственников]». Опираясь на эту устную историю, Гарсиласо пообещал раскрыть истинное «происхождение инков»{65}.

В «Подлинных комментариях» история инков начинается задолго до испанского завоевания – с основания империи инков в XII в. Гарсиласо излагает традиционный миф о происхождении, согласно которому первый правитель инков Манко Капак был создан богом Солнца, поднявшимся из большого озера. Затем Манко Капак привел свой народ в Анды, основал столицу Куско и создал империю инков. Как и его европейские современники, Гарсиласо признавал важную роль климата в формировании человеческой истории. Куско был изображен им как некое подобие земного рая. Город располагался в великолепной долине «между двумя высокими горными цепями… [откуда] сбегает множество ручейков, вода которых используется для орошения полей». Андское высокогорье, писал Гарсиласо, – «это приятнейшее место со свежими и нежными ветрами, красивыми ручейками, постоянным теплом, [не знающее] ни холода, ни жары, без мух, и москитов, и других неприятных насекомых». В этих идиллических условиях кочевые предки Гарсиласо под мудрым правлением Манко Капака построили развитую цивилизацию. Они научились возделывать землю, выращивали богатые урожаи и строили храмы – словом, делали все то, что европейцы того времени считали признаками цивилизованного народа. Инки начали, как объяснил Гарсиласо, «пользоваться… плодами земли как разумные люди». Послание было ясным. Сепульведа ошибался. Коренные американцы не были варварами. Они были цивилизованными людьми{66}.

IV. Картографирование Америки

В мае 1493 г. папа Александр VI одним росчерком пера разграничил мир надвое. «Открыв» Новый Свет, Испания и Португалия никак не могли его поделить между собой и яростно грызлись, скажем, из-за островов Карибского моря и побережья Бразилии. Чтобы разрешить этот конфликт, папа издал три буллы. Через Новый Свет была проведена демаркационная линия: все земли, которые были и будут открыты к западу от этой линии, признавались принадлежащими Испании, а все земли к востоку от нее – Португалии. Раздел сфер влияния устроил обе страны – впрочем, сначала Португалия добилась от Испании перемещения демаркационной линии почти на 1500 км к западу от островов Зеленого Мыса, – и год спустя в испанском городе Тордесильяс они подписали соглашение (оно вошло в историю как Тордесильясский договор). Португалия получила Бразилию. Испания – Мексику и Перу. Оставалась только одна проблема. Ни у кого не было хоть сколько-нибудь полноценной карты Нового Света{67}.

Большинство европейских карт, созданных до XVI в., были основаны на трудах александрийского астронома и географа Клавдия Птолемея. «Руководство по географии» Птолемея, написанное еще во II в., даже спустя более чем тысячу лет оставалось важным источником географических знаний в Европе XV в. Обычно к нему прилагалась карта мира: от побережья Западной Африки до Сиамского залива на Востоке. Птолемей знал об Индии и Китае, а также о том, что Земля круглая. Но, разумеется, он не подозревал о существовании американских континентов и считал, что Атлантический океан простирается от Европы на запад до самой Ост-Индии. Собственно говоря, именно это и вдохновило Христофора Колумба: отправляясь в плавание в августе 1492 г., он надеялся открыть не новый континент, а западный путь в Китай{68}.

Сам Колумб до конца своей жизни (умер он в 1506 г.) был уверен, что достиг Ост-Индии. Но другие исследователи быстро осознали, что означает открытие Нового Света для географии. «Большинство древних авторов говорит, что в той большой части мира, что лежит к югу от линии равноденствия, нет никакой земли, но есть только море, – писал Америго Веспуччи после возвращения из Бразилии в 1503 г. – Такое их мнение ошибочно и совершенно противно действительности». Как и в случае с естественной историей и медициной, встреча Старого Света с Новым привела к преобразованию географической науки. Многие ученые начали сомневаться в достоверности древних текстов, обратившись вместо этого к сбору сведений и проверке идей опытным путем{69}.

Поначалу европейские картографы получали множество противоречивых и трудно согласуемых сообщений о географии Америки. Самая ранняя из сохранившихся карт, датируемая 1500 г., изображает Новый Свет как группу островов. Эта карта была основана главным образом на данных, собранных в ходе первой и второй экспедиций Колумба, и на его уверении, что он достиг «Индийских островов за Гангом». На других картах начала XVI в. Северная и Южная Америка изображены как отдельные материки, между которыми, как предполагалось, можно проплыть. Картографы также были вынуждены решать проблемы, связанные с составлением карт, – гораздо более масштабные и сложные, чем раньше. Одно дело нарисовать карту Средиземноморья, совсем другое – новую карту мира с новыми континентами{70}.

Основная проблема, настоятельно требовавшая решения, вытекала из того, что Земля круглая, а карта плоская. Как лучше всего представить трехмерное пространство на двухмерной плоскости? Птолемей предложил так называемую коническую проекцию: карта изображалась на поверхности развернутого конуса так, что меридианы расходились из Северного полюса наподобие спиц веера. Этот метод подходил для отображения одного полушария – но не двух. Кроме того, это затрудняло навигацию по компасу, поскольку по мере удаления от Северного полюса меридианы расходились все дальше и дальше. В XVI в. европейские картографы начали экспериментировать с новыми проекциями. В 1569 г. фламандский картограф Герард Меркатор создал революционную карту под названием «Новое и наиболее полное изображение земного шара, должным образом приспособленное для применения в навигации», предложив новый метод проекции – цилиндрический. Меркатор немного растянул карту мира на полюсах и сжал посередине, благодаря чему линии широты и долготы расположились под прямыми углами друг к другу. Это было особенно удобно для моряков: если следить за такой картой, держа постоянное направление по компасу, курс корабля представляет собой прямую линию. В наши дни проекция Меркатора, которая изначально предназначалась для облегчения навигации в Северную и Южную Америку, – основной способ построения карт мира{71}.

Рис. 4. Самая старая из сохранившихся европейских карт с изображением Северной и Южной Америки, составленная в 1500 г. Хуаном де ла Коса, капитаном корабля «Санта-Мария»

Ставки были слишком высоки, и испанские власти быстро поняли, что исследование Нового Света требует куда более систематического подхода. В 1503 г. королева Изабелла и король Фердинанд учредили Севильскую торговую палату, куда отныне должна была стекаться вся поступающая из Америки информация. Любые сообщения о новом открытом острове, животном или растении передавались в Севилью для регистрации и каталогизации. Торговая палата тесно сотрудничала с Советом по делам Индий, созданным в 1524 г. для централизации управления испанскими колониальными владениями. Эти две организации одними из первых (если, конечно, не считать европейские университеты) создали оплачиваемые должности для ученых и исследователей: отныне географов, астрономов, естествоиспытателей и мореплавателей нанимала непосредственно испанская корона. Одной из главных задач, поставленных перед ними, было создание подробных и точных карт – чтобы, согласно Тордесильясскому договору, застолбить за Испанией ее территории. Каждый капитан, вернувшийся из Нового Света, был обязан сообщать в торговую палату о любых несоответствиях и неточностях, обнаруженных в существующих картах во время путешествия. По сути, это было первым случаем полномасштабной институционализации науки в Европе. Ее творцами стали не университеты или академические сообщества – она была частью испанского проекта по завоеванию Америки{72}.

Хуан Лопес де Веласко был истинным, как это называют теперь, человеком эпохи Возрождения: он обладал обширнейшими познаниями в разнообразных областях. В Совете по делам Индий он занимал одну из новых научных должностей, финансируемых испанской короной, – должность главного космографа. Космография объединяла в себе географию, естественную историю, антропологию и картографию, а также множество аспектов других научных дисциплин, о которых говорилось в этой главе. По сути, работа Веласко состояла в том, чтобы свести воедино все имеющиеся сведения и предоставить максимально полный отчет о положении дел в испанской колониальной империи с целью более эффективного управления ею. Картографирование было первоочередной задачей. И Веласко вскоре понял, что для создания действительно точной карты Америк ему потребуется помощь всей Испанской империи. Именно этого он и попытался добиться в 1577 г.

Благодаря своей высокой должности в Совете по делам Индий Веласко организовал рассылку опросных листов во все испанские провинции в Новом Свете. Листы содержали 50 вопросов, касавшихся буквально всего – от даров природы региона до местонахождения крупных населенных пунктов с указанием их точных координат. «Какие порты и пристани расположены на побережье? Укажите названия гор, долин и местностей и объясните, что означают эти названия на местном языке». Помимо прочего, от респондентов требовалось составление карт вверенных им районов. Местные губернаторы провинций или главы поселений должны были подготовить и отправить обратно в Испанию подробные ответы на вопросы, приложив к ним нарисованные вручную карты. В общей сложности Веласко получил 208 таких «географических отчетов» с территорий, простирающихся от Перу до Эспаньолы. Больше всего отчетов поступило из самого большого колониального владения – Новой Испании{73}.

Если сегодня рассылка опросных листов представляется нам очевидным способом сбора географических данных, то для XVI в. это было новаторской идеей. В ней отразился новый подход к изучению географии, поскольку географы – как и все остальные ученые в этот период – понемногу переставали опираться исключительно на древнегреческие и древнеримские тексты. Это также представляло собой новый для Европы подход к науке – централизованный и институционализированный. Но самым примечательным в «Географических отчетах» был тот вклад, который внесли в их составление коренные народы. Как и в случае с естественной историей и медициной, лучшим источником сведений о географии Америки были люди, которые там жили.

Географические знания коренных народов нередко впечатляли европейцев. Колумб писал, что карибские араваки «плавают по всем этим морям, и просто поразительно, какие точные сведения обо всем они способны дать». По словам Колумба, один из них даже «начертил своего рода карту побережья». В 1540-х гг. испанский исследователь Франсиско Васкес де Коронадо приобрел у местного индейского племени суньи карту нынешнего штата Нью-Мексико, нарисованную, как это было принято у многих коренных народов, на оленьей шкуре. Другие племена просто запоминали карты и при необходимости чертили их на песке или выкладывали палочками на земле. Из всех американских народов самая развитая картография была у ацтеков, что отчасти обусловливалось их имперским статусом и потребностью управлять большим централизованным государством с зависимыми и платившими дань территориями{74}.

Ацтеки, подобно испанцам, признавали важность карт как инструмента управления. В 1510-х гг. Монтесума приказал изобразить империю ацтеков на огромной карте. Карта, нарисованная на ткани, охватывала весь Мексиканский залив; на ней были отмечены все дороги, реки и поселения вокруг столицы Теночтитлан. Эта карта была составлена по результатам обширного географического и исторического исследования, записанного на науатле в виде ряда пиктографических кодексов. Эта ацтекская картографическая традиция стала важным источником сведений для «географических отчетов», посланных в Совет по делам Индий. Из 69 карт, полученных Веласко из Новой Испании, 45 были нарисованы индейскими художниками. В этом не было ничего удивительного, ведь большинство испанских губернаторов никогда не выезжали далеко за пределы своих территорий. Веласко знал об этом, поэтому в прилагаемых к опросным листам инструкциям прямо указал: если губернатор не может ответить на вопросы сам, он должен «поручить это умным людям, осведомленным в этих делах». Чаще всего такими людьми были ацтекские старейшины{75}.

Таким образом, процесс картографирования Северной и Южной Америки был очень похож на исследование Саагуном природного мира свежеоткрытых континентов. Испанский губернатор договаривался о встрече с группой старейшин из местного племени. Он вручал им опросные листы Веласко (тем, кто не знал испанского, губернатор задавал вопросы через переводчика на науатль) и записывал их ответы. Потом старейшины вызывали «местного художника», чтобы тот нарисовал (или, как часто случалось, просто скопировал из существующего ацтекского кодекса) карту. Как и иллюстрации к трудам по естественной истории и медицине, эти карты нередко включали традиционные ацтекские символы и глифы. Так, в 1582 г. Веласко получил великолепную карту региона, известного как Минас-де-Сумпанго. На первый взгляд, она мало чем отличалась от европейских карт того времени. Но достаточно присмотреться, чтобы различить пиктографические надписи. В верхней части карты нарисованы серии глифов, которые передают названия поселений на науатле. Между поселениями пролегают цепочки маленьких следов – традиционный ацтекский символ для обозначения границ{76}.

Другие карты, полученные Веласко, составлены по аналогичной схеме. Карта региона Мискиауала, изображенная индейским художником на шкуре животного, также включает серию глифов. По краю карты расположены пиктограммы, обозначающие названия близлежащих поселений. Через весь регион протекает полноводная река, а на западе находится большая возвышенность, также подписанная глифом. Индейский картограф постарался дать наглядные ответы на некоторые вопросы Веласко, касающиеся естественной истории, и покрыл возвышенность пиктограммами кактусов и животных. Понимая, что у Веласко могут возникнуть трудности с интерпретацией глифов на науатле, испанский миссионер дополнил карту примечаниями – например, «Это холм Мискиауала, где обитает множество львов, змей, оленей, зайцев и кроликов». Эта карта, одна из немногих, изображает и представителей коренного народа. В самом центре, рядом с главной церковью Мискиауала, нарисован ацтекский старейшина в венце из перьев, восседающий на троне. Это изображение напоминало о двойственном положении, в котором находились испанцы. С одной стороны, испанцам нужно было картографировать Америку, чтобы можно было успешнее претендовать на новые территории и управлять своими колониальными владениями. С другой стороны, это было невозможно сделать без помощи тех самых людей, которых испанцы хотели покорить и вытеснить с их земель{77}.

Рис. 5. Ацтекская карта региона Мискиауала (Новая Испания), отправленная в Совет по делам Индий как часть «Географического отчета», ок. 1579 г.

V. Заключение

«Чем дальше странствуешь, тем больше познаешь», – написал Христофор Колумб вскоре после возвращения из третьей экспедиции в Новый Свет в 1500 г. Он был прав. С начала XVI в. те, кто путешествовал за океан или жил за океаном – конкистадоры и миссионеры, коренные американцы и метисы, – стали движущей силой преобразования многих наук. В этой главе мы приоткрыли важнейшее значение мировой истории для понимания истории современной науки. Мы увидели, что для понимания подлинных причин и сути научной революции необходимо изучить взаимодействие между Европой и остальным миром, начиная с открытия Америки в 1492 г. Развитие естественной истории, медицины и географии было тесно связано с политическими и коммерческими интересами Испанской империи в Америке. Карты нужны были для того, чтобы застолбить за собой территории; одновременно исследователи разыскивали ценные растения и минералы. Усилия по завоеванию и колонизации Америки привели к перевороту не только в знаниях человечества, но и в самих принципах получения этих знаний{78}.

До XVI в. европейские ученые черпали знания в основном из древнегреческих и древнеримских текстов. Естественную историю изучали по Плинию, географию – по Птолемею. Но с началом колонизации Америки появилось новое поколение мыслителей, которые положились на опыт как на основной источник научных знаний. Они проводили эксперименты, собирали образцы, устраивали географические опросы. Сегодня этот научный метод кажется очевидным, но для того времени он был новаторским. Сосредоточенность на опыте отчасти стала реакцией на то, что древние авторитеты ничего не знали о существовании Америки. Плиний никогда не видел картофеля, а Птолемей считал, что Атлантический океан простирается до самой Азии. Сегодня мы по-прежнему говорим об «открытиях» ученых и научном «поиске». Истоки этой метафоры – в XVI в., когда научные и географические открытия были неразрывно связаны. Но научная революция произошла не только вследствие появления («открытия») новых фактов, противоречащих древним текстам. Не в меньшей мере она была результатом соприкосновения различных культур{79}.

Сегодня часто забывают о том, что коренные народы Америки тоже обладали развитой научной культурой. Европейцы были впечатлены знаниями ацтеков и инков. Опираясь на эти знания, европейские исследователи и миссионеры, а также сами представители коренных народов написали много новых научных трудов по естественной истории, медицине и географии. Что любопытно, в европейской науке сложилась в некотором роде парадоксальная ситуация: многие ученые все чаще отвергали древние источники и «поправляли» Плиния и Птолемея, руководствуясь результатами непосредственного опыта. Но в действительности порой древние тексты просто заменяли на новые. Миссионеры, такие как Бернардино де Саагун, разыскивали ацтекские кодексы и переводили их с науатля на латынь и испанский. Эти кодексы, в большом количестве уничтоженные в XVI в. миссионерами-католиками, которые видели в них угрозу христианскому учению, легли в основу некоторых важнейших научных сочинений раннего Нового времени, написанных в Европе между началом XVI и началом XVIII вв.

Но не только Америка открыла перед европейцами новые горизонты научного мышления. В 1497 г., всего через пять лет после первой экспедиции Колумба, португальский мореплаватель Васко да Гама впервые обогнул мыс Доброй Надежды и достиг Индийского океана. Тем самым он положил начало новой эре контактов между Европой и Азией, оказавших столь же глубокое влияние на развитие науки, как и встреча Старого и Нового Света. Важно помнить, что в ту эпоху не только европейцы соприкасались с новыми культурами. Как будет рассказано в следующих главах, ученые и мыслители из Азии и Африки также путешествовали по миру и обменивались идеями. С расширением религиозного взаимодействия и торговых сетей в XV и XVI в. научная революция вскоре превратилась в глобальное движение.