Читать онлайн Мертвый аул

Глава 1

Известие о том, что наша с Ленкой мама внезапно пропала, мы получили 9 августа 2021 года.

В тот теплый августовский день мы ехали с Щучьего озера. Старый «пазик» был забит до отказа. С природы все едут немного ошалелые, расслабленные, некоторые под градусом, не желающие до конца отпускать солнечно-пьяное ощущение хорошего отдыха. Кто-то весело напевал, кто-то вел оживленную беседу, кто-то успокаивал неугомонных в активности детей. В пыльном салоне было шумно, жарко, расхлябанно.

Я сидела на переднем сидении рядом с водителем, смотрела на обгоняющие нас легковушки и с досадой мысленно посылала водителю сигналы: «Поднажми!» – как вдруг услышала Ленкин голос: она с кем-то говорила по телефону. Я прислушалась, стараясь сквозь шум, понять, о чем она говорит, но через минуту она сама прошла по салону и, не спрашивая водителя, перелезла через грязно-зеленого цвета бак, служивший перегородкой между водителем и пассажирами, и села прямо на него рядом со мной.

– Таня! Мне позвонили из деревни и сказали, что наша мама потерялась, – сказала она.

– В каком смысле потерялась?

– Ну, куда-то пропала. Со вчерашнего дня не могут найти!

Последнюю фразу Ленка выкрикнула нервно, едва сдерживая рыдания. В ее голосе явно скользнули зачатки быстро назревающей паники. Я тронула ее за руку.

– Успокойся! Как она может пропасть? Наверное, там какая-то ошибка, может, напутали что-то. Сейчас выйдем из автобуса, перезвоним и разберемся.

Я произносила эти простые, ни к чему не обязывающие фразы и удивлялась, как быстро менялось Ленкино лицо – щеки покраснели, губы начали мелко дрожать, на глазах выступили слезы.

– Ты чего паникуешь раньше времени? Успокойся! – уже строже сказала я.

Она проглотила слезы и начала водить пальцем по экрану телефона, сосредоточенно что-то там разглядывая.

Пальцы у сестры длинные и красивые. Вообще все в ней такое плавное, красивое. Лицо еще детское и белое, не припомню, чтоб оно когда-то загорало. Сейчас в раскосых темно–карих глазах набухли слезы, прямой нос слегка подрагивал. Одной рукой Ленка теребила перекинутую через плечо косу, пытаясь справится с обурившим ее волнением.

Мы вышли на первой остановке, с которой идет маршрутка до нашего дома. Я взяла у сестры телефон, позвонила в деревню тете Маше, отцовой сестре – она как раз и сообщила сестре о пропаже мамы. Тетя Маша со свойственной ей некоторой резкостью в голосе поведала, что, мол, да, ваша мать ушла из дома сутки назад и до сих пор не вернулась. На мой вопрос: – «Почему не позвонили нам сразу?», она ответила, что не хотели раньше времени наводить панику. Ну, да, теперь самое время наводить панику. «Заявили ли в полицию о пропаже?» Сказала, что да, заявили, но официально органы внутренних дел заявление пока не приняли. И уже с утра сельчане ведут самостоятельные поиски. На вопрос о том, почему отец нам не позвонил, тетка Маша ответила, что ему некогда, потому что он ищет нашу мать.

В деревне с населением в сто человек потеряться невозможно, а потому версия была одна: ушла в тайгу и заблудилась.

Мама любит собирать грибы. Год назад был самый урожайный сезон грибов на моей памяти. Мама вставала в пять утра и уходила в лес; часам к восьми, когда мы только–только просыпались, она уже возвращалась с ведром маслят или груздей. Сверху в ведре часто лежали сорванные листы смородины, заботливо прикрывающие от солнца собранный урожай – для аромата. Грибы вываливались в ванну с водой, отмачивались, и после завтрака мы с сестрами должны были их промыть, очистить маслята от слизи, срезать тонкие, почти прозрачные края у груздей и поставить все это на печь вариться.

Мариновала мама грибы всегда сама. Из маслят также делала икру с чесноком и растительным маслом. Помню, в ту раннюю осень, я сидела с ней в сенях избушки-летнего домика и рассказывала о своей работе в городе, о друзьях, о забавных случаях. Мама периодически вставляла в мою болтовню свои реплики, типа «помешай грибы», «посоли».

– И, вообще, – сказала, – пора тебе уже самой научиться банки закатывать.

Пока я рассказывала, помешивая ворочающиеся в кипящей воде маслята, мама в другой широкой кастрюле с кипятком пропаривала стеклянные банки.

Я тогда поморщилась и покачала головой:

– Мам, не–е-т. Прости, но банки закатывать – это совершенно «не мое». Вот на рыбалку сходить – пожалуйста, рыбу засолить, сало там – это можно… А банки вообще не люблю закатывать, ты же знаешь. Не люблю и не умею.

– Так ведь ничего сложного тут нету! – возражала она. – Сварила, посолила и закатала. Главное, банки пропарить хорошенько.

Я смотрела на нее и, улучив момент, вставила безотказный аргумент:

– Ну, у тебя все равно вкуснее получается!

– Ага, хитрые какие! Как банки закатывать – так никто не умеет, а как за стол – так все! – по–доброму проворчала она. Она всегда так говорит о нас во множественном числе, когда хочет поворчать на кого–то из своих детей.

– Ну, мам! Светка же умеет мариновать грибы.

Светка – это наша с Ленкой средняя сестра, которая на тот момент жила в деревне со своим гражданским мужем – Семой Гуржаповым.

– Ну, хоть Света у нас умеет, – согласилась мама.

– Зато она рыбалку не любит, а я люблю.

Светка и вправду, выросшая, как и все мы, рядом с лесом и речкой, абсолютно не вписывается в такое мероприятие, как рыбалка. Бывало, идем мы с отцом на зимнюю рыбалку и раз в год за нами увяжется Светка. Отец прорубит всем лунки, даст удочки, покажет, как измерять глубину, сам сядет рядом. Светка сядет у лунки на деревянный стульчик на коротких ножках и еще умудрится, сидя на нем, закинуть ногу на ногу. Удилище держит одними пальцами, – вот-вот выпадет из рук. Сидит, носом швыркает. Клюнет кто-нибудь у Светки – у нее глаза по пять рублей делаются. Взвизгнет, вскочит, стульчик на два метра отлетает. Светка ногой непременно банку червей зацепит – те по льду рассыпятся, часть в лунку вывалится. Выдернет рывком леску из лунки, благо, что глубина не большая. Смотрит на свою добычу, а там маленькая рыбка. Мы смеемся – рыбка сантиметров семь, а разрушений от нее сколько.

«Фу, – морщится Светка брезгливо, – какой страшный!» Отец хохочет: – «Так это же ерш, доча! Не бойся, не кусается».

«Сними его, папа». – Идет к отцу, по льду бедного ерша на леске волочет. Пока отец снимает рыбку с крючка и наживляет короеда, она червей обратно в банку собирает, стульчик, на два метра отлетевший, ставит у лунки, порядок в общем, наводит. Потом стоит, бросает взгляды на табор.

«Пойду я, – говорит. – погреюсь лучше. Что-то нету рыбы». И целый день у костра скучает, ждет, когда домой пойдем. Ленок пойдет, хариус, ей уже не интересно. Правда, отец рассказывал, что в последнюю рыбалку, когда я жила в Улан-Удэ, Светка неплохо так таскала налимов на Щеках. Видимо, приловчилась со временем.

А вот зато грибы, огурцы Светка солит и маринует играючи, как подобает любой деревенской особе женского пола…

Я вытерла пот со лба и посмотрела на пузырящееся коричневое варево в кастрюле.

– А долго еще их варить?

Мама вытерла руки кухонным полотенцем, бросила быстрый взгляд на кастрюлю:

– Пусть еще маленько покипят. Посиди.

Она села на стул, а я – на порожек у двери, ведущей из сеней в избу. Моложавая для своих пятидесяти трех лет, с мягкими чертами лица и яркими блестящими глазами, она улыбнулась. Я люблю эту ее улыбку, когда уголки губ с одной стороны замирают в легкой усмешке и от этого ее лицо оживает и становится особенно выразительным.

Вот что дальше делала мама с теми грибами, не помню, хоть убей. Когда сняли их с печки, как–то все быстро она сделала, сейчас даже не могу вспомнить ни порядок действий, ни что было в качестве ингредиентов к грибам. Наверное, из–за того, что не люблю и не умею солить грибы, я особо и не обращала внимания на то, как они готовятся, потому и не запомнила. Ну, понятно, что соль там была, чеснок…

…Со странной и непонятной новостью нужно было что–то делать. Откликнуться на нее, начать что–то предпринимать. Однако после телефонного разговора я впала в некий ступор: с одной стороны, известие о пропаже матери почему–то показалось мне розыгрышем – ну, как она могла потеряться в деревне, в которой выросла и жила всю свою жизнь? Даже если она пошла за грибами на местную гору Цыганку и заблудилась, ну, так вся деревня туда ходит! Там невозможно заблудиться, поскольку гора находится совсем недалеко. Если стоять на вершине этой горы лицом к деревне, то справа будет глубокая река, а если идти налево, то обязательно выйдешь к дорогам лесозаготовщиков, которые тоже ведут в деревню. А дальше начинаются ягодные места, куда тоже испокон веков люди ходят за ягодой. Заблудиться там невозможно. А где еще она могла потеряться? Нет, это определенно какой-то розыгрыш. А если нет? Если, действительно, она исчезла, тогда что делать?

Ленка подавленно молчала и ждала от меня действий. Но я не знала, что нужно делать.

«Ладно, темнеет уже. Поехали домой» – Сказала я.

Совсем недавно, буквально неделю назад, мы с Ленкой переехали в новую съемную квартиру. Купили телевизор со встроенным интернетом, микроволновку, в которой можно даже готовить курицу гриль, и приготовились жить вдвоем спокойно и счастливо.

Я в Улан-Удэ жила двенадцатый год, мотаясь по съемным квартирам, и последние два года работала администратором в гостинице. Весной я закончила курсы экскурсоводов в буддийском университете при Иволгинском дацане и подумывала открыть собственное дело – возить туристов в буддийские храмы.

А младшая сестра приехала ко мне год назад, когда решила поступать в училище на дизайнера одежды. В училище она поступила на заочное отделение и пошла работать нянечкой в детский сад. С детьми она ладить умеет. Деревня наша, Усть–Джилинда, где живут наши родители и средняя сестра Светлана, находится в семистах километрах от города в северной стороне республики. Мама и папа прожили в деревню всю жизнь, а Светка с семилетней дочкой Соней переехала совсем недавно, после развода с Сониным отцом.

После телефонного разговора мы поехали домой, потому что прямо сейчас что-то сделать, чем-то помочь людям, которые уже начали поиски, мы не могли. Оставалось пока только ждать.

В маршрутке я набрала Свету. Насколько нам с Ленкой было известно, она своим парнем Семой должна была в то время уехать на гурт, куда–то за Витим. Честно говоря, я до сих пор не знаю, где находится этот гурт. Раньше, в советское время, на территории, относящейся к Усть–Джилинде, существовало по меньшей мере около десятка таких гуртов, образованных на местах древних стойбищ эвенков и принадлежащих совхозу. Там, на вольных таежных просторах люди занимались оленеводством и скотоводством. С закрытием совхозов, с упадком оленеводства большая часть гуртов опустела, а некоторые из них заняли сельчане, имеющие большое поголовье скота. На некоторых гуртах я жила в детстве с семьей тети Тони, родной сестрой мамы, и знаю, что все эти гурты находятся за рекой Витим в противоположной его стороне.

Позвонила я по WhatsApp, поскольку мобильной связи в нашей деревни нет и никогда не было. Основное средство коммуникации – это интернет через домашний вай–фай, поэтому дозвонится удавалось в те периоды, когда человек находился дома. Интернет, конечно, очень слабо тянет, но, по крайней мере, связь, какую–никакую можно установить. Второе средство коммуникации – это стационарные телефоны, на их номера звонки совершаются почему-то как в другой регион. К примеру, как если бы вы звонили из Хабаровска в Москву на стационарный телефон в году, эдак, двухтысячном – дорого, да и связь часто с помехами.

У нас дома телефона не было, всегда общались с родителями через Свету по видеосвязи, либо мама периодически звонила от тетки.

Сестре мне дозвониться не удалось. Это означало, что их нет ни дома в деревне, ни на гурту. Тогда я снова позвонила тетке Маше в, так называемый, «штаб» и попросила ее, чтоб наш отец срочно позвонил нам. Она ответила, что он ищет Настю – нашу маму, – и пока не может позвонить. «А нам что делать?» – Спросила я.

«Не знаю, ждите пока» – Ответила она.

Пока мы доехали до дома, стемнело. Я включила свет в прихожей. Молча скинули тапки, сумки, я прошла на кухню и включила чайник. Нужно было что–то приготовить на ужин. Ленка ушла в комнату и зажгла там свет.

Я открыла холодильник, достала кусок колбасы, сыр и принялась делать бутерброды. Шумел чайник, муха билась в темное не зашторенное окно, кафель на полу обжигал холодом ноги. Первый этаж – в этой квартире летом приятная прохлада, но кафель на кухне слишком холодный. Слишком.

– Иди кушать, Лена.

По негласной обязанности старшей сестры я была за повара. Ленке всегда доставалась роль уборщицы.

Ели вяло. Кое–как одолев кусок хлеба, я запила его чаем и пошла в комнату, где легла на свой диван. Чуть позже пришла сестра и задала мне тяжелый вопрос:

– Как думаешь, куда она пропала?

Я не могла моментально ответить. Мне казалось, что от моего ответа сейчас зависит все, абсолютно все. Страшные мысли еще не сформировались, но их призраки уже маячили на горизонте. Мне казалось, что, если я буду отвечать ПРАВИЛЬНО, то они уйдут.

– Да я думаю, что заблудилась в лесу и обязательно скоро выйдет. Ведь и раньше были такие случаи. Помнишь, как ягодники также потерялись в лесу, ночевали, а потом вышли на дорогу. А помнишь девочку, которая, когда–то давно пропала? Так она три дня по лесу ходила… Зимой! Ничего, нашлась. Мама, наверное, тоже пошла по грибы и заблудилась. Все равно дорогу найдет. Тем более, сейчас тепло еще, не замерзнет уж точно…

Ленка кивала, соглашаясь, и повторяла: «Ну, да так–то…» Чем больше я говорила, рассуждала о том, что в лесу можно несколько дней прожить на ягодах и грибах, воды везде полно – тайга ведь, а мама у нас курящая, поэтому у нее есть спички, и она может разжечь костер – тем меньше становились призраки страшных, еще не сформировавшихся мыслей, пока практически полностью не исчезли, отпугнутые моим самовнушением.

Я смолкла, уставившись в потолок. Ленка лежала на соседнем диване и лазила в телефоне. Стало так тихо, что я услышала, как за стенкой бубнит соседский телевизор. Я посмотрела на черный и молчаливый экран нашего телевизора, подумала, что неплохо было бы включить его, чтоб не было так тихо, как вдруг в эту минуту Ленка внезапно разрыдалась и бросилась ко мне на диван.

«Таня! Мне страшно!»

В горло мне ударил дурной ком, но в ту же секунду внутри меня загорелся гнев – это почему же мы должны плакать?! Ведь еще ничего непоправимого не случилось! Однако я не стала ругать сестру, а просто начала ее успокаивать. Или, быть может, я разозлилась еще на то, что Ленка угадала призраки моих страшных мыслей и подтвердила их. Мне казалось, что, если мы не будем думать о плохом, то это плохое не сбудется, словно, если будешь себя вести спокойно и как ни в чем не бывало, то беда, если она где–то рядом, непременно отступит и пройдет мимо.

***

Утром, около восьми часов, позвонила Света. Звонила она от тетки Маши, отцовой сестры.

– Але, Таня, привет!

– Ну, наконец–то! Привет! – воскликнула я. – Маму нашли?

– Нет еще. Мы только сейчас приехали. Сейчас с тобой поговорю – и с тетей Тоней пойдем в сторону Мертвого аула.

Тетя Тоня – это наша родная тетка, сестра нашей мамы.

–А что отец говорит? Куда она могла пропасть?

–Он сказал, что она возможно ушла в лес то ли за грибами, то ли за ягодой. Только непонятно, как можно тут потеряться. Может быть, ей плохо стало где-нибудь в лесу. – предположила сестра.

– Понятно. Вы вдвоем ее ищете? Больше никто?

– Нет. Отец сейчас на Щеки ушел, Сема с мужиками поедет на бурульзайскую дорогу. Вчера отец в сторону Аяна ходил… – отчиталась Света о поисках.

Чем больше она говорила, тем больше холодело у меня внутри от медленного осознания реальности происходящего. Призраки страшных мыслей росли и черной стеной вставали перед глазами. Если вчера я еще где–то в глубине души надеялась, что вся эта история если и не розыгрыш, то хотя бы не такая серьезная. Что мама непременно вернется в любую минуту, что утром обязательно кто-нибудь – сестра или отец или тетя Маша -позвонят из деревни и радостно прокричат: «Нашлась!» Но сейчас до меня, наконец, дошло: это действительно случилось с нашей семьей, мама пропала.

Светка замолчала.

– Понятно. А полиция приехала?

– Приезжала, а что толку? Уже обратно уехали, – вздохнула она.

– Как это уехали? Почему?!

Она снова глубоко вздохнула и с обидой в голосе ответила:

– Сказали, что дело о пропаже человека, могут завести только на третьи сутки.

– Тогда зачем они вообще приезжали?! – закипая, воскликнула я.

– По другому делу. Помнишь, лет десять назад этот потерялся…Как его? Каюнчин, мужик. На Ципе нашли чьи-то останки и подозревают, что его. А в деревню за его сыном приезжали, чтобы взять генетический материал. Отец сказал, менты вчера к нам домой заехали. Устроили какой-то шмон, все кладовки посмотрели, в подполье заглянули, матрасы все перевернули.

– Зачем?! – воскликнула я.

– Ну, типа, первичная проверка. Следы крови искали, как папка сказал.

– Какой крови? Не понимаю.

– Ну думают, может он маму убил.

– О господи! Представляю, каково ему было.

Сестра горько усмехнулась:

– Ага. Типа, «стандартная процедура», как они сказали. По итогу, отец заявление написал, но официально меры будут принимать только на третьи сутки после пропажи. То есть, только завтра. В общем, Таня, что мы подумали: нам-то до завтра нельзя ждать. Надо спасателей самим как-то вызывать, я думаю. Все–таки у них техника, оборудование. Они на лодке могут по Витиму спуститься вплоть до самой Романовки. Может, кто знает, и вертолет выделят?..

– Ну да… – согласилась я.

– В Багдарин, в МЧС я звонила, там сказали, что нужно в Улан–Удэ в МЧС заявление написать. Нет, погоди… Не совсем МЧС, а поисково-спаса…

Тут в трубке что–то зашуршало и заскрипело. Дурацкая связь!

– Что? Я не поняла, поисковое – что?

– Поисково-спасательный отряд, – четко проговорила Света.

– А–а–а, хорошо. Ну, ладно я в интернете посмотрю адрес и съезжу.

– И еще… Может, к шаману сходишь?

К шаманам, гадалкам обращаются в народе только совсем в крайних случаях, и чаще всего первый вопрос, на который ждут ответ родственники пропавшего человека, это – жив ли он. Я поморщилась. И через силу выдавила из себя:

– Да, поищу какого-нибудь сильного шамана.

– Ну ладно… Как Ленка? Нормально?

Светка переживает за нашу младшую.

– Да, ничего, держится молодцом. Как отец?

– Да почернел весь… Я сегодня хоть поспала пару часов, а он, говорит, вообще не спал… Ладно, мы пойдем…

– Хорошо, звони только обязательно, как что будет известно, ладно?

– Конечно.

Отец наш, Дмитрий, сейчас уже пожилой человек. В молодости он был довольно красивым: яркие зеленые глаза выделялись на загоревшем лице, довольно крупный нос напоминал в нем что-то кавказское. На верхней губе всегда лежали аккуратно постриженные усы. Густая кудрявая шевелюра, сводящая с ума местных женщин, падала на высокий лоб.

По натуре спокойный и флегматичный, он души не чает в нашей матери Анастасии. Если разговор касается мамы, он всегда ласково о ней отзывается не иначе как: «Наша мамуля». Помню, перед днем рождения мамы, он у нее летом, отец уходил на рыбалку или на охоту. Мама переживает: – «Что же он перед самым моим днем ушел, специально что ли?». Мы ее успокаиваем: – «Да нет, мама. Он точно в твой день рождения придет». Так всегда и выходило. Мама гоношится на кухне, салаты рубит, мы ей помогаем. Солнце в самом зените, мама изредка бросает взгляды на калитку – ждет. И вот скрипнет калитка и заходит во двор отец в полинялом защитном костюме и кирзовых сапогах. На загоревшем лице осела дорожная пыль. Под усами прячется улыбка, а в руке у него букет ярко-оранжевых саранок – сибирских лилий, для мамы. Мама захохочет от радости, смутится. И, смотришь и понимаешь, ничего красивее и желанней для нее в этот момент нету, чем этот огненный букет саранок в мозолистой загорелой руке вернувшегося из лесу мужа…

***

Часы показывали 8:15. Августовское солнце лезло под шторы и ползло по синему ковру. Ленка заворочалась под одеялом, вчера она так и уснула со мной. В это время она обычно встает на работу, чтобы к девяти быть в детском саду.

– Это Света звонила?

– Ага.

– Что она сказала?

Я пересказала ей разговор, умолчав про полицейских, искавших следы крови на матрасах, это ей знать ни к чему. Хотя бы пока. Ленка приподнялась на постели, потянулась.

– Ты сегодня поедешь заявление писать?

– Ага.

– Мне с тобой поехать?

– Нет, я сама съезжу. Потом шамана надо будет найти. А ты на работу езжай…

Ленка нахмурилась:

– Ты уверена, что мне надо на работу?

Мне хотелось, чтобы Ленка хоть немного отвлеклась от тягучих мыслей о том, куда пропала мама, хотелось каким–то образом оградить ее от этого состояния ожидания – лучше всего она могла отвлечься с маленькими детьми.

– Уверена. Собирайся…

Наметился порядок действий: сначала нужно будет подать заявление в поисково-спасательный отряд, затем найти шамана – это все я могу сделать самостоятельно.

Ленка снова тяжело вздохнула, встала и направилась в ванную. Я тоже поднялась, пошла на кухню и включила чайник.

…Яичница шипела и шкворчала. Я выключила плиту, положила завтрак Ленке в тарелку, сделала две кружки кофе. Сестра тем временем вышла из ванной, умывшаяся и посвежевшая, и села за стол. Мне есть не хотелось.

Я встала и открыла балконную дверь. Теплый свежий воздух обнял тело, на кухню ворвались звуки проснувшегося города: вдалеке шумели машины, где–то за домом слышались мужские голоса – о чем–то оживленно беседовали; на деревьях щебетали невидимые птички; сверху, скорее всего, с крыши, доносилось неторопливое воркование голубей. Я ступила на прогретый пол на балконе.

Ох, уж эти голуби, странные птицы… Раньше и не замечала их. Есть они, да есть – вездесущие, постоянно голодные, нагловатые на драмтеатре – прикормленные городскими жителями; трусливые в деревне – пацаны бьют из рогаток – в общем, не обращала на них внимания. А тут пришлось.

Было это в апреле, в тот период, про который часто говорят – «зима с весной борются». Мокрый снег шел уже третьи сутки. Ложился на землю, таял, превращаясь в черную грязь. На улице было по–весеннему тепло и по–осеннему серо из–за плотно нависших над городом туч.

Я возвращалась с работы, вышла из автобуса и пошла домой. В то время мы с сестрой и подругой снимали квартиру в спальном районе Улан–Удэ. Дом располагался на возвышении, путь к нему шел в гору. По скользкой жиже из глины и снега я осторожно поднялась наверх, чудом ни разу не поскользнувшись, прошла вдоль ржавых гаражей и ступила на мокрый блестящий тротуар около дома.

Придя к себе домой, разделась, прошла на кухню, по привычке поставила чайник и пошла на балкон. Квартира располагалась на четвертом этаже, балкон был не остеклен, а забран редкой железной решеткой. Там хранилась старая, советских времен, тумба с отвалившейся дверцей, она занимала почти половину балконной площади. От перил с балкона отходили две палки, вероятно, служившие приспособлениями для сушки белья, иначе я не знаю, зачем они были нужны. Впрочем, и почему была решетка на четвертом-то этаже – для меня тоже непонятно.

Выхожу я на балкон и вижу, что на одной из этих палок сидит сизый голубь. Я закурила, смотрю на голубя, думаю: – «улетит». Но тот внимательно смотрит на меня своими черными бусинками и не думает улетать. Я курю, он смотрит. Тушу окурок в пепельнице – наблюдает. Я захожу в квартиру, закрываю балконную дверь и еще некоторое время наблюдаю за своим пернатым гостем через окно. Он все так же сидит на палке, не шелохнется, словно каменный истукан.

Вечером, выйдя на балкон, я вздрогнула: голубь мало того, что не улетел, уже успел переместиться с палки на тумбу, очевидно перебравшись через отверстие в решетке. Он сидел на тумбе и внимательно, словно изучая, глядел на меня блестящими глазками, изредка смаргивая.

Я села на табурет напротив тумбы и теперь наши глаза были на одном уровне. Голубь был огрузневшим, словно перекормленный. Перья не лоснились, как они обычно лоснятся у голубей. Во взгляде бусинок–глаз отражалось что–то болезненно-уставшее. Старый. Уже ничего не боится.

«Ночевать тут будешь?» – вслух спросила я, затягиваясь дымом.

Гость немного склонил головку вбок, словно прислушиваясь. Уже совсем стемнело и стало заметно холоднее. Потянуло неуютным ветерком. Голубь весь съежился, перышки на голове некрасиво взлохматились.

Я докурила сигарету, встала и протянула руку к пепельнице, чтобы затушить окурок. Пепельница стояла на тумбе сантиметрах в двадцати от птицы. Голубь инстинктивно встрепенулся, перевалился с ноги на ногу и немного отошел, но не улетел. Я затушила окурок и, уходя, пожелала ему спокойной ночи. Тот сморгнул, снова в его взгляде на мгновение отразилась болезненность, и отвернулся к светящимся желтым окнам соседней пятиэтажки.

Наутро, выйдя на балкон, я увидела на полу валявшегося верх тормашками пернатого гостя. Он был мертв. Так вот зачем ты сюда прилетел. Засранец.

«К беде, Таня, к беде! – авторитетно заявила Женька, моя подруга, едва дослушав мой рассказ про голубя, который я выложила ей по телефону тем же утром. – У меня перед тем, как мама умерла, эти голуби раза два в окно бились. Так что ничего хорошего!»

Я мысленно обругала себя за то, что рассказала эмоциональной Женьке про этот случай.

«Да ну, прекрати пугать! Всего лишь старый голубь умер, чего нагнетаешь?»

«Я серьезно тебе говорю! – кричала она в телефон. – К болезни, может. Вдруг кто заболеет у вас. Сходите в церковь, помолитесь…»

«Женя! Все бы тебе молиться! С голубем–то, что делать?»

«Как что?! Похоронить, конечно!»

Голубя похоронили тем же днем за одним из металлических гаражей за домом и постарались побыстрее забыть об этом неприятном случае.

Второй раз с голубями я «столкнулась» летом. Стояла жара. Солнце, как беспощадный палач, изо дня в день висело над городом и палило так, словно хотело сжечь всех дотла, и кто–то невидимый, тот единственный, кто может повелевать солнцем, едва сдерживал этот страшный порыв. Тополиный пух облепил улицы города, дороги, залетал в открытые окна, прятался в излюбленное место – под кровати, таился там, прячась от солнечных лучей. Половина населения Улан–Удэ сидела на Байкале, на Щучке, на Гусином озере, остальные, менее везучие, в том числе и я, пеклись в душном городе.

В тот день я была на смене в гостинице. К двенадцати дня выселила гостей из трех номеров и перед началом уборки пошла покурить на задний двор. Я открыла дверь запасного выхода, которая всегда запиралась на ключ и вышла во двор. На несколько мгновений зажмурилась от яркого солнечного света. Воздух стоял душный, чувствовалось, что сегодня снова будет не меньше сорока градусов. На небе ни облачка. Во дворе были припаркованы несколько машин, все с солнцезащитными светоотражающими шторками на лобовых стеклах. Мальчишка лет восьми сидел на качелях и от скуки чертил носком сандаля по земле. Старик, беспрестанно вытирающий лоб, семенил к подъезду в спасительную прохладу. Воробьи и голуби прыгали по двору и собирали какие-то крохи.

Курю, чувствую, как солнце лобызает мое лицо. Разомлевшая под его поцелуями, смотрю на хаотично передвигающихся пернатых, и где–то в закоулке мозга понимаю, что в этой, на первой взгляд, обыкновенной картине что–то не так. Приглядываюсь внимательнее и спустя несколько секунд замечаю, что именно не так. А дело вот в чем: один голубь беспокойно наворачивает круги вокруг другого, который неподвижно лежит на асфальте. Затем первый голубь запрыгивает на второго и начинает быстро-быстро прыгать на нем сверху, расправляя крылья и тем самым помогая себе синхронизировать прыжки. Затем он спрыгивает на асфальт и снова начинает беспокойно кружиться вокруг своего неподвижно лежащего собрата. Через несколько секунд снова запрыгивает на него, и все повторяется. Вот те на!

От удивления у меня глаза на лоб полезли. Я достала телефон и включила камеру. Записанное видео отправила в чат с сестрами с текстом: «Клянусь, вы никогда не видели, как голубь реанимирует мертвого сородича!»

Совсем некстати сейчас вспомнились эти истории с пернатыми. Или может быть как раз таки кстати? Что там говорила Женька? К беде? Да ну ее с ее глупыми повериями! Я отогнала прочь эти воспоминания и поспешила в квартиру, чтобы не слышать воркование голубей.

***

Ленка сидела за столом и тыкала вилкой яичницу. Увидев, что я вхожу, она спросила:

– Машину сегодня будем искать?

– Да, надо на автовокзал позвонить, может, на завтра есть билеты.

Она испытующе взглянула на меня:

– А если нету? Ну, ты позвони и, если не будет, то я на всякий случай объявление «вконтакте» напишу, что попутку ищем.

Я глотнула горьковатый кофе.

– Хорошая идея! На попутке было бы даже удобнее. Сейчас узнаю… есть ли билеты.

Я взяла телефон, нашла номер автовокзала и позвонила.

То, что нужно срочно собираться домой, мы поняли уже вчера. Еще мы знали, что билеты на автобус до Багдарина полагается покупать за неделю до поездки, поскольку редко когда были свободные места на определенный день. Летом тем более.

Как и следовало ожидать, билетов не оказалось. Более того, их не было на ближайшую неделю, все было раскуплено. Оставалось надеяться, что в группе «Вконтакте» появится на завтра какая-нибудь машина до района и нас возьмут.

Адрес и телефон поисково-спасательного отряда я нашла довольно быстро. Набрала номер, ответил мужчина, выслушал меня и сказал, что мне нужно приехать и написать заявление.

До нужного места я добралась часам к десяти. За железным забором с табличкой «Поисково-спасательный отряд» оказался широкий двор с техникой – грузовой машиной, похожей на пожарную, стареньким УАЗом–«таблеткой» и телегой с водруженной на нее моторной лодкой. На пути к деревянному одноэтажному зданию меня равнодушно сопроводила подслеповатыми глазами большая рыжая собака.

Войдя внутрь, я увидела сидящего в остекленной наполовину будке крепкого седоволосого мужчину. Мельком глянув на меня, он продолжал говорить по телефону. Через минуту положил трубку, и я сказала:

– Добрый день! Я сегодня звонила с утра, хочу написать заявление…

Мужчина встал из–за стола и вышел ко мне в коридор.

– Здравствуйте. Как вас зовут?

– Татьяна.

– У вас мама пропала, правильно?

– Да.

– Ну, пойдемте…

Мы зашли в учебный класс. То, что это был именно он, я поняла по стареньким, времен 90–х годов, партам, а также по плакатам на стенах, иллюстрирующими, как правильно оказывать первую помощь, надевать спасательный жилет и другое.

– Присаживайтесь, – пригласил седоволосый.

Я села за одну из первых парт. Он положил передо мной лист бумаги и ручку.

– Пишите в шапке: начальнику поисково-спасательного отряда…. от гражданки РФ… фамилия, имя, отчество. Заявление. Прошу оказать содействие в поиске моей матери… ФИО, номер телефона. Дальше напишите: когда, при каких обстоятельствах пропала.

Из коридора послышалась трель телефонного звонка. Мужчина, выходя, сказал:

– Пишите пока, я сейчас…

Я изложила все, что знала, исписав лист А–4 почти полностью. Перечитала и положила ручку на стол.

В широкие окна глядело солнце. Стены были окрашены наполовину, как это делают во многих казенных учреждениях. Казалось, что жизнь здесь замерла, остановилась лет пятнадцать назад. И эти стены, эти старые парты, плакаты, трель стационарного телефона…

Мужчина вернулся. Сел напротив, взял исписанный мною лист, принялся изучать мое заявление. Мельком бросив на меня взгляд, произнес:

– Баунтовский район? Не ближний свет.

Затем снова погрузился в чтение. Я понимала его реакцию. Наш район – самый удаленный в Бурятии. А моя деревня – одна из труднодоступных в районе. Летом можно добраться только на самолете, который совершал туда рейс от случая к случаю и запросто мог отмениться, если было слишком ветрено или дождливо, как обычно бывает в августе на севере. Можно добраться на вездеходе, но только когда нет дождей – они размывали и без того ужасную дорогу. Но хуже всего ситуация складывалась, когда из–за обильных осадков поднималась река Бутуй, протекающая на пути к поселку. А плавающих вездеходов у нас нет. Зимой, конечно, легче: дорога замерзает, река покрывается льдом, и 90 километров можно преодолеть на легковом автомобиле за четыре-пять часов. Но это зимой…

Мужчина дочитал, осторожно положил листок на стол и поднял на меня карие глаза. Помолчал.

– В полицию заявление написали?

– Написали. Но там сказали – ждать трое суток. Завтра будут третьи сутки, завтра и примут, вроде как.

– Понимаете… – он помедлил, потер лоб, что-то обдумывая.

– Сейчас у нас нет свободных людей, чтобы туда… к вам ехать.

– Почему?

– У нас двое «потеряшек» в лесу, два утопленника в Селенге… Одна группа в лесах работает, а вторая – водолазы.

– Неужели совсем людей нет?

– Пока нет… В штате девять человек. А сейчас… «сезон».

– Какой сезон? – не поняла я.

– Утопленников, «потеряшек». Кто за дикоросами, кто за чем идет… – пояснил он.

– И что же мне делать?

Мужчина замялся. Подумав немного, ответил:

– В любом случае, заявление я передам начальнику. Можете завтра позвонить.

– Но у нас нет времени ждать до завтра! – возразила я. Мужчина жалостливо или, может мне показалось, что жалостливо, посмотрел на меня.

– Я понимаю, но ничего пока сделать не могу…

Я опустила голову и посмотрела на свои руки – пальцы начали мелко подрагивать.

– Дайте мне тогда номер начальника, я сама ему позвоню.

– Я не могу дать вам номер, – отрезал мужчина. – Тем более, что так вы все равно ничего не решите.

– Почему это?

– Ну, во–первых, вы сами сказали, что официально заявление примут по истечению трех суток. Мы работаем, когда полиция нас подключает, поэтому в любом случае нужно ждать до завтра.

– А нам что тогда делать? Там ведь не город! Там достаточно одного дня поисков, чтобы понять, что все серьезно! – воскликнула я.

Мужчина сочувствующе покивал головой, встал и развел руками:

– Я понимаю, но все равно придется подождать.

С моим заявлением в руках он направился к выходу из класса, тем самым дав понять, что разговор закончен. Мне ничего не оставалось делать, как уйти.

– Звоните завтра с утра! – крикнул вслед дежурный.

По пути на остановку я вспомнила: совсем недавно одна знакомая рассказывала, как обращалась к шаману, и как он ей помог. Дело у нее было такое: ей не везло с работой. Ну, вот прям совсем не везло. Устроилась она однажды, вроде бы место хорошее, но со временем выяснилось, что коллектив там – самый настоящий змеиный клубок. Устроилась в другое место – компания через месяц закрылась. Попытала счастья в третьем – там начальником оказался полный мудак. Вот она и пошла к шаману, полагая, что на ней какое–то проклятие. Тот сказал, что нужно делать обряд, что–то вроде задабривания ее, знакомой, родовых духов. Сделали все как надо, и через несколько дней знакомая устроилась в хорошую, по ее словам, компанию. Тогда я скептически к этому отнеслась, зная, что в Улан–Удэ в принципе тяжело без блата найти хорошую, высокооплачиваемую работу, да и сложности в характере этой моей знакомой тоже имеют место быть. Но, услышав ее рассказ, я тогда промолчала.

И вот теперь сама себе не могу поверить, что сейчас звоню ей и прошу номер этого шамана. Она пообещала прислать на whatsapp.

На остановке я решила ему позвонить, хотя, честно, к шаману мне хотелось обращаться меньше всего. Дурить себе голову? Но ситуация виделась безвыходной. Тем более, что в нашей деревне шаманов нет, и там ждали, чтобы я его нашла.

Итак, его зовут Солбон. После трех гудков он поднял трубку, я вкратце описала ситуацию, он тут же ответил – приехать к пяти вечера. По-русски говорил он плохо, правда, время от времени переходил на бурятский язык, но, слава богу, нам удалось понять друг друга.

Время было около одиннадцати, и я поехала домой. Дома вытащила из сумки телефон и увидела пропущенный с незнакомого номера вызов. Могли звонить из поисково-спасательного отряда, возможно, есть какие –то новости, поэтому я тут же перезвонила.

– Алло? – бодро прозвучал в трубке незнакомый женский голос.

– Здравствуйте! Вы звонили мне пару минут назад, не успела взять…

–А, Татьяна? Это вас из бюро пропавших без вести беспокоят, можете уделить мне несколько минут?

Первая мысль, мелькнувшая в голове – мама нашлась.

– Да, да, конечно! – заторопилась я.

– Назовите, пожалуйста, фамилию, имя, отчество вашей мамы.

Я продиктовала.

– Хорошо, теперь скажите: волосы у нее длинные или короткие? Какого цвета?

Я ответила, что короткие.

– Рост? Вес? Особые приметы есть какие–то?.. Шрамы?.. Татуировки?.. Нам просто нужно карточку заполнить на нее…

Я растерялась.

– Карточку? Какую карточку?

– Ну, карточка для розыскного учета, чтобы, когда найдут, могли опознать по приметам.

Вдруг я поняла, что это был за звонок. Наверное, в бюро пропавших без вести о пропаже мамы сообщили из поисково-спасательного отряда. Только вот дело в том, что в это бюро попадают совсем пропавшие, прям совсем! Те, которых потом опознаю́т по зубам и генной экспертизе. Звонок мне стал сильно неприятен, как неприятен и энергичный голос девушки. Я перебила ее:

– Слушайте, а не рано ли карточку такую заводить?

– Почему – рано? В любом случае, ее надо заполнить.

– Подождите… Даже в полиции еще заявление не приняли, а вы уже мою мать в мертвые записали? – закричала я.

– Ну, конечно, нет, что вы! – воскликнула девушка. – Это обычная процедура в таких случаях…

Она дежурно извинилась и продолжила опрос. Терпеливо отвечая, я думала о том, что надо будет закинуть деньги на телефон, поскольку звонки в деревню стоили дорого.

– Спасибо, Татьяна. Всего доброго! – закончив, попрощалась девушка.

Я набрала «штаб». Никто не взял трубку. Очевидно, в доме никого не было. Я бросила телефон и пошла на кухню сделать себе кофе. Когда вернулась в комнату, то снова на телефоне увидела пропущенный вызов на этот раз с мобильного. Я перезвонила.

– Алло, Татьяна? Это снова из бюро… Я забыла спросить у вас… А зубы все на месте? Может, помните, какие отсутствуют?..

Я глубоко вздохнула и, ответив на все вопросы, попрощалась. Только положила трубку, как раздался звонок. На дисплее отобразился номер тетки Маши. Но я не успела ответить, так как на том конце, похоже, бросили трубку. Едва собралась нажать на вызов, как на телефоне опять высветился мобильный номер девушки из бюро пропавших. Внутренне я уже закипала.

– Алло, Татьяна, еще раз извините, я забыла… – простодушно зачирикала та же сотрудница.

– Послушайте! – перебила я ее. – Я сейчас жду звонка из деревни, там плохая связь, и в любую минуту она может пропасть. Вы понимаете, что занимаете мне линию своими звонками?

– Это же моя работа! – возмутилась девушка. – Я просто забыла спросить, сколько лет вашей маме!

«Да ты издеваешься, идиотка?! – захотелось мне заорать. – Ты хоть понимаешь, что я жду звонка с хорошими – да хоть с какими–то новостями?! А ты, забывчивая курица, занимаешь мне линию тем, чтобы заполнить карту моей мамы, чтобы опознать ее в случае чего по костям! Но мы ее найдем раньше и живую! На фига мне нужна сейчас эта твоя карта?!»

Но я набралась сил, сдержалась и просто сказала:

– Год рождения 1968–й.

И бросила трубку. Слава богу, больше она не надоедала. Я позвонила в деревню, тетя Маша сказала, что никаких новостей пока нет.

***

Шаманский центр Тэнгэри* раскинулся на окраине города рядом с загибающимся торговым центром. Я знала, что в ту сторону ходит сороковой маршрут, но ждать его нужно минут двадцать на остановке и не факт, что влезешь в вечно переполненный желтый «пазик». Не хотелось терять время, поэтому я вызвала такси.

Таксист высадил меня у широкой ограды, за которой угадывались деревянные постройки, домики. Раньше мне не доводилось бывать здесь, поэтому я не знала куда идти. Вошла через железные ворота и остановилась у большого столба, повязанного разноцветными лентами. Прямо за ним располагалось двухэтажное здание со стеклянными дверьми, на которых висел железный замок. На дверях никакой информации, ни вывески, ни таблички. Я достала телефон и снова набрала номер Солбона. Когда он ответил, я сказала, что уже на месте, но не знаю, куда идти.

«Ага, ага… – проговорил шаман. – Идти направо… Домик. Там увидите, я выйду.»

Я пошла по протоптанной дорожке к домикам справа. Через несколько секунд на пороге одного из них показался высокий человек в синем национальном халате. На вид ему было не больше тридцати лет, приятное открытое лицо, небольшая бородка касалась широкого медного диска на груди – «толи».

Шаман поприветствовал меня и позвал внутрь. Я вошла в жилище с низкими потолками, залитое светом. Шаман прошел дальше, я следом за ним, и мы очутились в маленькой комнатке, в которой были только две скамьи и деревянный стол между ними. Я села на скамью и подала шаману пакет с подношениями, которые купила перед поездкой. Шаман вытащил из пакета маленькую пачку молока, конфеты, печенье. Молоко он налил в чашку, конфеты и печенье разложил в небольшом блюдце и все подношение расставил на столе. Затем он сел напротив и вытащил листочек бумаги и ручку из кармана халата.

– Ши хэн гэжэ нэрэтэйш* ? – спросил он по–бурятски мое имя.

– Татьяна.

– Какая сторона? Район?

– Баунтовский.

– Заа* …

Затем он что–то снова спросил на бурятском, я сказала, что не говорю на его языке и попросила перевести.

– Мама давно пропала?

– Завтра три дня будет.

– Угу, угу… – кивнул Солбон. Не знаю – почему, но этот мужчина в бурятском халате, с круглым медным толи* на груди внушал доверие.

Он положил листочек перед собой, закрыл глаза и что-то запел на бурятском языке. Сначала тихо, затем голос его окреп, он начал раскачиваться на скамье из стороны в сторону. В песне шамана я вдруг услышала мамино имя, затем название района и поняла, что он призывал духов помочь. Пение продолжалось несколько минут, все это время я напряженно смотрела на молодое, даже юное лицо шамана и думала об одном: «Если ты настоящий шаман, ты увидишь ее».

Внезапно оборвав песню, он открыл глаза и остановил на мне тяжелый взгляд. По этому взгляду мне вдруг стало ясно, в какие дали уходил шаман в своем трансе, где летала его душа: взгляд его был словно издалека, из какой–то неизведанной далекой галактики. Я терпеливо ждала, когда он окончательно вернется. Помолчав немного, он заговорил на бурятском. Я замотала головой: мол, не понимаю. Солбон перешел на русский язык:

– Я видел… Знаете… Река и там камень… Как называется? Такой мелкий камень?..

Он потер большим и указательным пальцем.

– Галька? – подсказала я.

– Да, галька мелкая… Берег. Костер и там старая бабка… Одета, как очень давно одевались… Очень давно… Сидит, довольная. Трубку курит вот так…

Солбон поднес пальцы к губам и изобразил, как бабка курит трубку.

– У нее бубен рядом… Шаманка ваша.

– Наша?

– Да, довольная… Сидит, курит.

– У нас нет шаманов, – возразила я.

– Там! Давно очень… У старших родственников надо спрашивать.

Я замотала головой.

– Не понимаю.

Солбон терпеливо пояснил:

– У вас шаманы в роду были. Часто это они подсказку дать хотят… Я вашу маму не увидел. Я говорю только то, что вижу.

Шаман участливо смотрел на меня. Я молчала. Не хотела ни спрашивать ни о чем и ни о чем не спорить. Мама как-то рассказывала, что наш род достаточно древний и когда-то в нашем роду были шаманы. После кровавой революции 1917 года последний шаман рода был убит, и никто так и не принял дар*, который должен был передаться по наследству. Правда это или не правда – я не знаю, но тогда словам мамы я не поверила, да и вообще скептически отношусь к этой теме. Относилась.

Солбон чуть наклонился ко мне.

– Понимаете, я вижу, когда человек живой. Если у меня спрашивают, вот потерялся давно – на заработки уехал и не вернулся. Я в транс вхожу, смотрю… Вижу – он пьяный ходит. Запах алкоголя даже идет… Пьянствует. Живой. Чувствую – живой… Хотя родственники уже похоронили его. Потом – три месяца, четыре месяца пройдет, звонят мне, говорят – нашелся… А вашу маму я не чувствую… Дай Бог, чтоб я ошибся… Надо, чтоб она нашлась…

После этих слов Солбон встал и сказал:

– Пойдемте на улицу, надо побрызгать молоком. Берите молоко. Я буду молитву читать, потом, когда скажу – брызгайте. И вот это тоже возьмите… Подношение.

Я послушно взяла со стола блюдце со сладостями и молоко и пошла за шаманом. На улице он начал молиться на бурятском языке, затем кивнул мне – мол, пора. Крутясь вокруг себя, я разлила по кругу молоко, мгновенно впитавшееся в черную почву, бросила конфеты с печеньем по четырем сторонам света, и мы снова вошли в домик. Вернувшись в комнатку, я села на прежнее место, шаман сел рядом, затем как–то странно взглянул на меня и обнял одной рукой за плечи.

– От вас горе… – непонятно произнес он. – Горем от вас пахнет… Я не знаю, как сказать. Я сел рядом и почувствовал. Все будет хорошо… Мы помолились, мама найдется…И еще… Надо будет в дацан сходить, к ламе, заказать молебен Усан–Лопсон* …

– А что это за молебен?

– Бог воды… Он поможет.

– Ладно… – согласилась я, не понимая, зачем молиться богу воды.

Когда я вышла из шаманского центра, было уже начало седьмого. Лена должна была вернуться с работы.

Я стояла на пустынной улице, ждала такси и думала, что делать дальше. Снова набрала «штаб». Тетка Маша ответила весьма недовольным голосом, сказала, что она очень устала после долгих поисков и вернулась домой. Новостей пока нет. Я передала ей, что сказал шаман, она ответила, что, наверное, надо искать, где–то у воды. Возможно, у озера, у реки – может быть, мама там. Потом она сказала, что дождь целый день идет дождь и есть опасения, что прибудет вода на Витиме.

Я представила, как в деревне целый день идет дождь. В лесу, тем более в дождливую погоду, смеркается быстрее. Перед глазами встала мрачная, безмолвная чаща леса, серое небо, унылые августовские поля, по которым идет мама, уставшая, вымокшая и никак не может найти дорогу домой. Сердце горячей волной окатила боль, я присела на корточки и обняла колени. Домой я добралась уже в сумерках.

Ленка была уже дома и собиралась ужинать. Я рассказала ей о том, как ездила в поисково-спасательный отряд и пересказала разговор с шаманом.

Ленка тихо поужинала, вымыла посуду и, как вчера, мы весь оставшийся вечер провели практически в тишине. Снова тишина и тусклый свет единственной лампочки под потолком давили на виски. Комната казалась тусклой и неживой.

– Надо вещи собрать… – сказала я, наверное, больше для того, чтобы нарушить эту тишину.

– Угу.

– По объявлению никто не откликнулся? – спросила я про попутку. Ленка смахнула заставку с экрана и зашла в свои сообщения в «вконтакте», потом и на страницу выложенного накануне объявления.

– Да что-то пока тишина… Может быть, завтра кто-нибудь напишет.

– Ничего, найдется машина. Завтра, точно, какую-нибудь найдем. В крайнем случае, поедем до Сосновки, а там до Романовки, может, на такси доберемся.

Бурятский поселок Сосново–Озерск расположен у федеральной трассы, что очень облегчало транспортное сообщение с городом. Маршрутки туда ходят ежедневно через каждые три часа, поэтому в случае, если попутка не найдется, можно будет в любое время купить билеты в Сосновку и ехать туда. Правда, такси от Сосновки до Романовки обойдется достаточно дорого.

– Дорого получится на такси, – угадала мои мысли Ленка.

– Дорого, но что поделать, если попутку не найдем.

Я поставила телефон на зарядку и принялась собирать вещи.

Спать мы легли поздно и долго не могли уснуть.

***

На следующее утро Ленка на работу не поехала, а я ее не заставляла. Обе мы надеялись, что в ближайшее время найдем машину и поедем в деревню искать маму. Сегодня был третий день, как она пропала. Я позвонила в районную полицию. На том конце провода энергично ответил мужской голос:

– Дежурная часть. Слушаю вас!

– Здравствуйте! «Я звоню по поводу пропажи моей матери», —сказала я и продиктовала на всякий случай ФИО мамы.

– Представьтесь, пожалуйста.

Я представилась.

– Вы – дочь, да?

– Да.

– Минуту подождите.

Некоторое время в трубке слышались чьи-то отдаленные голоса, шуршание бумаг, громкие хлопки дверей. Затем в трубке раздался другой голос, более низкий:

– Алло?

– Да, здравствуйте! Я по поводу поисков моей мамы, – повторила я.

– Здравствуйте, – степенно поздоровался голос. – Капитан Дыбенко говорит. Смотрите: заявление о пропаже принято от вашего отца. Участковый уже осведомлен… Но у вас там река поднялась… Поэтому ждем, когда вездеход сможет пройти… – Полицейский говорил медленно, словно обдумывая каждое слово.

– А на самолете? – предположила я.

– Ну там же дожди… Погода нелетная… Поэтому пока ждем…

Да, вчера тетка говорила, что зарядили дожди. Поэтому, если река поднимается, то ни один вездеход не пройдет, это ожидаемо. Самолет АН-2, который совершает рейсы между поселками, «Антошка» в народе, тоже может летать только в безоблачную погоду. Поэтому, как только зальют дожди, так – выживай, деревня, как хочешь.

– Значит нужно ждать самолета? Правильно?

– Да, все верно. Ждем самолета.

– Поняла. До свидания.

– До свидания.

Я отключилась и затем позвонила в поисково-спасательный отряд. Там дежурный рассказал мне, что начальник отряда рассмотрел заявление, но пока решение не принято. Поскольку полицейские должны сначала приехать в деревню и составить протокол, и только, если у них возникнет необходимость в помощи спасателей, то они отправят запрос, и спасатели выедут.

Тогда после звонка в поисково-спасательный отряд я снова позвонила в полицию, представилась, попросила позвать к телефону капитана Дыбенко, который, видимо, вел дело мамы.

– Слушаю, – ответил уже знакомый голос. – У вас еще что–то?

– Извините, а когда вы были в деревне, почему не составили протокол, чтобы спасатели могли хотя бы уже наметить план действий? – спросила я без обиняков.

– Потому что мы там были совершенно по другому делу, – отразил Дыбенко: – а на тот момент еще не прошел трехдневный срок пропажи вашей матери. А сейчас пока участковый не может туда добраться, погода не летная, я вам говорил… – спокойно и размеренно договорил он.

С этим не поспоришь, но, когда теперь для полиции будет летная погода? – подумала я.

– Ну хорошо, а почему сейчас, когда у вас есть заявление, не можете вызвать спасателей? Пока те доедут до Багдарина, глядишь, уже и погода бы восстановилась… – последние слова я проговорила робко, с надеждой.

Мужчина вздохнул и неторопливо разъяснил:

– Мы должны сначала приехать в Джилинду, затем оценить – есть ли потребность в этих самых спасателях…

Я перебила его:

– Ну, если человек бесследно пропал в таежном поселке, разве нет потребности в спасателях?

Капитан Дыбенко на том конце телефонной линии немного помолчал, потом холодно и так же неторопливо проговорил:

– Смотрите… В любом случае, существует инструкция, определенный порядок действий… А он такой: участковый выезжает на место преступ… м–м–м, то есть пропажи человека, проводит обязательную проверку и только потом, – слово «потом» он выделил голосом, выдержал короткую паузу и закончил предложение: – запрашивает помощь, если она понадобится… Извините, больше ничего вам сказать не могу.

– Понятно.

– До свидания.

Я нажала на сброс и в сердцах бросила телефон на диван. Круг замкнулся. Спасатели не могут выехать, пока их участковый не попросит. Участковый не попросит, пока сам туда не доберется.

***

Когда маленькая стрелка настенных часов приблизилась к цифре 10, позвонила Света. На мой первый вопрос – нашлась ли мама, она печально ответила, что еще не нашли.

– Понятно, – вздохнула я. Ленка смотрела на меня выжидающим взглядом, я отрицательно помотала головой, Ленка отвернулась.

– В общем, позвонила я в поисковый отряд… – начала я рассказ.

–Ага?! – Света оживилась на том конце, приготовившись слушать.

– Они сказали, что начальнику заявление передали, но им нужно, чтобы к ним обратилась полиция. Ну, типа, официально…Чтобы они могли выехать на поиски.

– А в отдел звонила?

– Позвонила.

– Ну и? Что там ответили?

– Короче, в отделе сказали, что сейчас не могут выехать, потому что вода пришла и вездеход не пройдет.

– Ну е-мае! – воскликнула Света. – А на самолете не могут?

– По поводу самолета… У вас там дожди сейчас? Потому что они сказали, что погода в Джилинду не летная.

– Вчера дождь был… Сегодня тучи опять, может распогодится, не знаю… Нет, ну они по крайней мере могли бы уже спасателей вызвать.

– Они не могут, Света, вызвать спасателей, пока сами туда не доберутся.

– Как так? Чего ждать–то?! Разве непонятно, что счет идет на дни! Даже на часы!

– Ну я тоже спросила, может они хотя бы спасателей пока вызовут, чтобы те уже в Багдарин выезжали, но мне сказали – нет. Спасателей могу вызвать только после того, как участковый туда приедет. Фиг его знает, что за тупой порядок!

– Одуреть! – горестно воскликнула сестра. – Ну как так–то?!

– Я не знаю, почему так.

– А если дожди две недели будут идти?.. Они будут две недели ждать?! Это вообще какой-то ужас просто! Человек потерялся в лесу, никакой помощи не дождешься! – Света перешла на крик. Я покосилась на Ленку, которая тревожно поглядывала на меня. Мне не хотелось, чтобы она тоже начала нервничать. Я нервно сглотнула и сказала:

– Успокойся, что-нибудь придумаем.

– Что мы придумаем?! – отчаянно выкрикнула Света и зарыдала.

– Успокойся… – растерялась я, чувствуя, что тоже сейчас заплачу. – Сейчас надо держаться и не впадать в истерику. Понимаешь?..

Я слушала Светкины сдавленные рыдания и лихорадочно пыталась сообразить, что же делать дальше, но ничего не шло мне на ум. Светка, наконец, успокоилась и сказала:

– Может быть, в городскую администрацию позвонить?

– Кому?

Светка замялась:

– Ну кому еще? Я даже не знаю…

– Погоди… Можно попробовать… В конце концов, для чего они все в администрации сидят.

– Вот именно. Позвоните, ладно?

– Да… Еще кое – что, я же к шаману ездила.

– Ага? Что он сказал? – с надеждой спросила она.

– Он сказал, что не видит ее. Сказал, что надо в дацан съездить и хурал заказать… этому… Богу воды. Я забыла название хурала, на листочке записала.

Про то, что шаман мне рассказывал о бабке, я не стала упоминать – ни к чему сейчас углубляться в это.

– Съездите?

– Угу, сейчас уже собираемся. Ладно… Мы сейчас попробуем в администрацию позвонить, потом поедем.

– Хорошо! Все тогда, созвонимся!

Я нажала на сброс и зашла в интернет, чтобы найти телефон приемной республиканской администрации, попутно рассказала Лене об этой идее. Ленке эта идея тоже понравилась. Я нашла номер, скопировала. Набрала. После трех гудков в трубке раздался приятный женский голос:

– Приемная.

Я спросила, можно ли связаться с кем-то из начальства, на что девушка спросила – по какому вопросу? Я рассказала ей о том, что у нас три дня назад потерялась мама и что на сегодняшний день в деревне нет ни полиции, ни спасателей, что поиски ведем самостоятельно. Девушка уточнила мою фамилию, телефон, и сказала, что сегодня передаст мое обращение и ждать звонка.

В это время Ленке позвонил наш двоюродный брат Лешка и сказал, что нашел для нас машину до Багдарина, выезжать будет завтрашним утром. Это была хорошая новость. Молодец Лешка!

В 10:40 зазвонил домофон. Аюна, моя подруга. Вчера вечером она написала мне, мол, не нужна ли какая помощь. Я поблагодарила ее и написала, что пока не требуется. Сказала ей, что с утра собираемся в дацан, она вызвалась поехать с нами. Я обрадовалась и написала ей, что поедем в 11 часов. Она пообещала приехать и выполнила обещание.

– Как у вас тут прохладно! – воскликнула она, войдя в квартиру.

– Ага, даже в жару тут прохладно, – откликнулась Лена, – Будешь чай пить?

– Не–е, не хочу. Есть новости о маме?

Лена удрученно покачала головой.

– Не–а, не нашли пока.

– Ясно… Ну ничего, найдется все равно, не отчаивайтесь!

– Ага…

Аюна по очереди обняла нас, затем мы с ней вдвоем вышли на балкон покурить. Аюна закурила и принялась рассказывать последние новости со своей работы. Мне нравятся Аюна, она работает в больнице, в отделении невралгии и часто рассказывает о своих тяжелобольных пациентах с такой сердечностью, словно говорит не как о посторонних, а так, словно это ее близкие люди. Помню, один раз я утешала ее, когда она приехала ко мне и плакала из–за бабы Шуры, пациентки, которая долгое время лежала в отделении и в Аюнину смену тихо умерла.

Неоднократно я говорила подруге, что ей нужно менять работу, поскольку мне казалось, что уж слишком близко к сердцу она ее принимает, к тому же ее зарплата оставляла желать лучшего. Но есть люди, которые приняли, когда–то на себя определенную роль, бремя, ношу – можно назвать как угодно, – и уже ничего другое им не идет. И такой человек, человек своего дела, тем и отличен, что как бы не было тяжело, он свое дело не оставит. И нельзя представить его кем-то иначе. Вот Аюна и она медик. И так было всегда, и так всегда будет. Конечно же, она себя не видела нигде, кроме медицины.

В одиннадцать утра мы втроем пошли на остановку. Дождались 97 маршрута и поехали в дацан Римпоче Багша .

Солнце неизменно лучезарно улыбалось с высоты неба. С горы, с прозаичным названием «Лысая», (все никак не перестаю удивляться – как же это удачно выбрали место для строительства буддийского храма) открывался головокружительный вид на город, стоящий в низине. Золотые стены громадных буддийских ступ горели под солнечными лучами. Богатство красок дополнял и сам храм в красном цвете, и разноцветные цветы, высаженные на клумбах. Динамики, по обыкновению, были включены и из них лились нежные индийские напевы. Все здесь жило, цвело, и от тебя требовало жить, любить, смеяться.

Народу, как всегда, было много. Мы поднялись по ступеням и вошли в прохладный зал храма. Сразу напротив входа возвышалась пятиметровая статуя Будды, покрытая сусальным золотом. Перед статуей в ряды стояли длинные лавки, на которых сидели люди, молитвенно сложа руки. Справа и слева храма кабинеты лам и почти у каждого кабинета на лавках тоже сидели люди, в ожидании своей очереди.

Мы пошли искать кабинет, у которого было меньше всего народу, потому что Усан Лопсон, по словам шамана Солбона, мог провести любой лама. Остановились у кабинета, на двери которого висела простая табличка: «Жаргал–багша*». Рядом на скамье сидели бабушка бурятка и молодая русская девушка.

– Кто крайний? – спросила Аюна.

– За мной будете, – проскрипела бабушка, приветливо улыбаясь.

Примерно через двадцать минут дошла наша очередь. Бабушка, за которой мы занимали, вышла из кабинета. Она ободряюще улыбнулась нам и поспешила к выходу. Мы все трое встали.

Я постучалась и на цыпочках вошла в кабинет, следом за мной так же тихо вошли Аюна с Леной и прикрыли дверь. Напротив двери сразу стояла широкая скамья; стол, за которым сидел мужчина средних лет, лысый, как подобает монахам, в красном одеянии. На столе в металлической глубокой миске тлела, почти догоревшая палочка благовония. Внушительных размеров альбом с тибетскими письменами занимал середину стола. И ближе к краю стояло блюдце, до краев заполненное молоком. Рядом лежали несколько потемневших от времени гадальных костей. Плотный, дурманящий запах жженных трав сшибал с ног.

Мы смущенно поздоровались. Кивком головы лама поприветствовал нас и указал на деревянную скамью.

– Сайн байна!* – с достоинством поздоровался Жаргал–багша на бурятском.

– У нас мама пропала… – начала я. Лама поднял на меня умные темно–карие глаза, слушая. В правой руке он перебирал четки. – Вчера шаман посоветовал нам заказать молебен Усан Лопсон.

– Сколько дней уже нету? – спросил мужчина, убирая четки на стол.

– Сегодня уже третий день.

Лама взял спички и поджег новую палочку:

– Год рождения мамы, как зовут?

Я сказала год рождения.

– В каком районе живет?

– Баунтовский.

– Угу, угу, – кивнул лама; открыл нужную страницу в своей книге и нараспев принялся начитывать мантры. Через несколько минут пения, он замолчал. Затем сгреб левой рукой гадальные кости, перебирая их между пальцами, бросил на стол. Поднял глаза на нас и резюмировал:

– Найдется скоро!

Теплой волной хлынула в сердце надежда и я глупо заулыбалась, безмерно поверив ему.

Жаргал–багша поднял глаза к потолку так, будто что-то вспоминая.

– Баунтовский район – это же эвенкийский район?

– Да, эвенкийский, – подтвердила я.

– Ага… Жил я там некоторое время. Давно уже правда. А вы сами эвенки же?

Я на секунду замешкалась с ответом.

– Эвенки, да, – ответила за меня Ленка.

Жаргал-багша откинулся на спинку стула.

– У меня, знаете, хобби такое – я люблю историю, литературу. И на меня очень большое впечатление произвела история с эвенками. С тунгусами.

– Правда? – удивилась я, поскольку впервые услышала от бурятского ламы такое. Как правило, бурятские ламы трепетно относятся к своим традициям и назидательно рассказывают о них при любом удобном случае.

– Конечно! Я в свое время изучал историю тунгусов, – поведал он, – и много размышлял на эту тему. Вы представьте, ваши предки, по сути дела, из лесу вышли всего каких–то сто лет назад! Ну конечно процессы ассимиляции начались еще лет двести назад, может быть, даже триста…– Загоревшийся взгляд ламы поплыл по стенам, речь его стала плавной и изобилующей историческими терминами: – Но по–настоящему, когда началась ликвидация безграмотности в Сибири в двадцатых годах, эвенков принудительно заставили учить русский язык. Понимаете? Принудительно! Детей, значит, эвенков забирали со стойбищ и отправляли в интернаты в совершенно чужую им среду изучать совершенно чужой для них язык и чужую для них культуру! Вы знаете об этом?

Мы закивали.

– Да, да! Конечно, знаем.

–…Всего каких–то сто лет назад! Ну так вот. Если на минуту задуматься, – продолжал монолог Жаргал–багша. – А каково было этим детям? Каково было их состояние – моральное, психологическое? Когда их отрывали от своих семей. А старики, которые были вынуждены переселяться в русские поселения? Каково им было? Конечно же, многие не сумели адаптироваться. Это же психологически тяжело. Плюс христианизация. Представьте на минуту: у вас веками была одна вера, а вам сказали: «Ваш бог не настоящий, а наш настоящий»! Вообще, на эту тему, конечно, можно долго дискутировать. Там же такой кавардак был в те времена… Попробуй, разберись сходу, что хорошо, а что – не очень хорошо. – Жаргал – багша покачал головой. – И вот, какой результат сейчас мы имеем? Эвенков осталось раз-два и обчелся. Не все же сумели адаптироваться. Кто спился, кто что…

Монолог ламы напомнил мне разговор с мамой, когда однажды мы с ней рассматривали семейный альбом и я наткнулась на одну фотографию. На черно-белой карточке был изображен мой дедушка, который умер еще в девяносто пятом году. На фотографии он был молод, рядом с ним стояли два одинаковых на лицо ребенка – моя мама и тетя Тоня. Позади них в отдалении чум, а рядом с ними северные низкорослые олени. Я тогда спросила у мамы: «А что это за чум? Вы там жили?». Мама рассказала, что ее отец Георгий Яковлевич, мой дед, одаренный от природы человек, в свое время учился в школе-интернат, в совершенстве знал русский язык, но так и не смог по-настоящему приспособиться к другой жизни. После школы он так и не поступил в институт, в который его приглашали, и уехал в деревню, где долгое время в местности Борто работал оленеводом. Одной ногой он был в прошлом – в древнем мире своих предков, где веками работали простые таежные законы: заботься о своем олене, добывай пищу в лесу, дели поровну свою добычу, уважай и почитай природу, расти детей сильными и крепкими; а другой ногой в настоящем, где нет другого бога, кроме Христа, где нужно уметь зарабатывать деньги, чтобы содержать свою семью, где надо уметь быть хитрее и изворотливее. Где недостаточно быть просто хорошим охотником и оленеводом. Испугал, значит, его этот новый мир? Пока несся вперед этот огромный мир, стоял дед Георгий на месте в нерешительности и удерживал рядом свою семью.

А осенью сестер внезапно отправили на учебу в школу – интернат, где до весны они тосковали по родителям и по родному дому, учили русский язык, мало-помалу забывая родной эвенкийский.

Потому и тяжелее им было проходить путь своих родителей. Путь, к которому их отец должен был их подготовить, но не сумел этого сделать.

Позже, после смерти маминой матери, моей бабушки, он все же переселился в деревню, но замкнулся в себе. Помню, мама с грустью говорила о том, что совершенно не знает историю своих предков. Что дедушка никогда не рассказывал о своих родителях – кто они были? Какими людьми?.. Возможно, он сам до конца жизни простоял на распутье двух дорог.

И эта потемневшая от времени фотография с изображением эвенка и двух его маленьких детей – единственный артефакт, символизирующий распутье этих двух дорог.

– Эвенков считают слабым народом, – заметила Лена. Лама перестал смеяться и на секунду задумался.

– Так любой народ слабый, если он маленький, – возразил он. – И притом, вы не забывайте, что ваш народ по всей России расселился и живете вы практически отдельными группами. Это мы буряты, в основном, плотно тут живем, поэтому и кажется, что нас, бурятов, много и что мы сильные. Да слабый в каком это смысле? Слабый духом или физически слабый народ? Если физически, то маленькие северные люди очень выносливые, и я бы не сказал, что слабые. Ну а потом, вы же еще не окрепли, по сути дела. Ваши предки с трудом пережили перемены. Вы представьте, подняли вас до неба и бросили вниз и вам нужно очень быстро научиться летать по воздуху. Ну, может быть, слабое сравнение. – Жаргал-багша поправил очки на носу: – Там же, в двадцатых, произошел разрыв. Ваши бабушки, дедушки не рассказывали вам? Нет? Они же попросту растерялись – с одной стороны древний мир предков, привычный быт, привычный уклад, а с другой стороны – другой, новый мир, с другой культурой и с другим бытом. Это же время надо, чтобы научиться жить в новых реалиях, окрепнуть. А вспомните те же девяностые, когда кругом безработица была, когда оленеводство перестало поддерживаться государством, сколько эвенков без работы сидело? Сколько народу спилось? Так они еще адаптироваться не успели, а тут новая беда! Говорите, слабыми считают? Очень легко видеть изъяны людей, которых по пальцам пересчитать можно! – Воскликнул он в конце бурной тирады.

– Вот если отдельный человек слаб духом… Вот вы считаете, что вы слабы духом? – лама проницательно посмотрел на Лену. Она пожала плечами.

– Не знаю.

Лама сложил руки на столе и корпусом поддался вперед.

– А это уже психологический момент, никак не относящийся к национальности. Будь ты бурятка или эвенка или русская, да хоть индуска какая-нибудь. Нельзя считать себя слабой духом. Нельзя вообще причислять себя к слабым. Понимаете? Стала считать себя слабой – значит и будешь такой. Сказали тебе люди, что слабая, ты поверила – значит, ты становишься слабой…Нам даются испытания, чтобы мы окрепли духом. Как сказал Чингиз Айтматов: «Слабый духом человек противится испытанию, сильный идет навстречу этому испытанию». Понимаете? Мы сильные, когда верим в свою силу. Когда идем навстречу испытаниям. Вот, вам люди говорят, что вы слабые, а вы не верьте никому. Может быть, как раз-таки ваше поколение уже адаптировалось и от вас и ваших детей уже пойдет рост вашей национальной культуры, вашей национальной силы. – Жаргал – багша сжал руку в кулак и слегка потряс ею. – Понимаете?

Мы сидели потрясенные этой речью с открытыми ртами. Наконец, ко мне вернулся дар речи:

– Понимаем. Спасибо вам за эти слова!

– Да, спасибо! – подхватила Ленка. Аюна тоже закивала – спасибо.

– Ни–че, ни–че! – проговорил Жаргал–багша на бурятский манер, смущенно улыбаясь. – Все хорошо будет. Мама ваша найдется. Главное, вы помните, что вы сильные и пройдете все испытания… Сейчас на кассу подойдите, там возьмете листок, надо будет в ящик Усан–Лопсон положить, ага? Листок возьмете… Там имя мамы и фамилию надо написать. Завтра хурал будет. – по–учительски мягко и настоятельно проговорил лама.

– Хорошо, хорошо, – кивали мы. Я достала кошелек и положила на стол несколько сторублевых купюр. Так положено.

– Спасибо еще раз, Жаргал–багша! До свидания!

– До–свидания! Удачи вам! – пожелал лама на прощание.

У кассы, на стойке стояли около десятка маленьких деревянных ящичков, на которых были наклеены бумажки с названиями хуралов. Каждый ящик был предназначен для записок–прошений. Я взяла листик бумаги, ручку, которые лежали тут же на стойке, написала фамилию и имя мамы, год ее рождения и положила бумажку в ящичек, на котором было написано «Усан–Лопсон». Затем вынула из кошелька сторублевую купюру и отдала кассирше.

Вышли мы из дацана, окрыленные и радостные. Атмосфера вокруг, разговор с ламой – все это взбодрило нас, придало сил.

– Ну вот, видите? Даже лама сказал, что найдется! – по–доброму, просто заметила Аюна. – Так что, не переживайте, все будет хорошо.

В эту минуту верилось, неистово верилось, что теперь–то мама точно найдется. Она у нас сильная, непременно все выдержит и найдет дорогу домой.

Мы дошли до конечной остановки 97 маршрута, у которой стояли несколько микроавтобусов, у одного из них, были открыты двери в салон. Мы запрыгнули в маршрутку и расселись.

В салон вошли еще несколько человек, после чего дверь закрылась, и мы поехали. И чем дальше мы уезжали от дацана, чем ниже спускались с горы и погружались в низину города, в будничную жизнь деревянных двухэтажек, супермаркетов, магазинчиков, светофоров, синеньких труб водоколонок, коими усыпан район, пыли и нагревшегося от солнца асфальта, тем мрачнее становилось в моем сердце. Сам факт того, что вопрос – где наша мама – несмотря на уверенный ответ ламы, что «найдется» – все же остается открытым. Ситуация по факту все же «висит», мама где–то там, одна блуждает в дебрях тайги. Вся моя окрыленность испарялась, радость улетучивалась, на сердце снова ложилась тяжесть, которая стала привычной за эти два дня.

Подруга вышла на перекрестке, пообещав приехать завтра и проводить нас.

Солнце уже стояло в зените и вовсю распекало город. Изредка перекидываясь короткими фразами, мы долго ехали в маршрутке, каждый думая об одном и том же. Наша подавленность стала чем–то естественным, общим, и не нуждалась в том, чтобы ее объяснять. Ближе к нашей остановке, сестра начала искать в сумочке мелочь, я молча вытащила из джинсов сдачу с такси и передала ей. Сестра отдала оплату водителю, мы молча вышли и пошли домой.

По дороге, у супермаркета Абсолют, Ленка остановилась.

– Что кушать будем?

Я посмотрела на часы, было около часу дня. Вспомнила, что завтракали мы сегодня рано. Лена утром поела яичницу, а я только попила кофе.

– Давай в магазин зайдем, пельмешки купим, чтоб по-быстрому сварить? – предложила я.

–Давай, – согласилась Ленка. Мы зашли в Абсолют, купили пачку замороженных пельменей, батон и сигареты мне.

По приходу домой, я сразу поставила кастрюлю с водой на плиту, добавила соли, перца, лавровый лист. Пока вода закипала, я порезала остатки зелени. Вода зашумела, и я попыталась осторожно всыпать в кастрюлю пельмени, но все равно капля кипятка попала мне на руку, и я инстинктивно дернула ею, отчего пельмени бухнулись в воду все разом. Так даже проще, – подумала я. Помешала варево ложкой, крикнула сестре, чтоб присматривала и пошла курить на балкон.

Я вдруг поймала себя на странной мысли, что я, та, которая никогда не обращалась к шаманам и ламам, второй день ловлю и мгновенно впитываю каждое их слово, как сухая почва капли дождя. Странно видеть себя такой, цепляющейся за тоненькую нить, в надежде вытянуть ответ, полу–ответ из тонкого мира сущностей и духов. Ты начинаешь верить во все. Нет, не так. Ты решительно веришь во все и корректируешь свою веру так, чтобы она оставляла для тебя хоть какую–то надежду.

Вчера шаман сказал, что не чувствует маму живой, но ведь он не видел ее вообще в своем трансе, верно? Сегодня лама сказал, что найдется. Значит, ждем. Завтра будет хурал и бог воды нам поможет в поисках… Еще нам, возможно, помогут с администрации… Почему еще не позвонили?..

Напряжение росло с каждым часом и все эти ответы – шамана, ламы приближали развязку… Нет, это мозг, измученный неведением, жаждал развязки. Жаждал, подстраивал в голове все их ответы в виде лестницы вверх, где на первой ступени был ответ шамана, что он ее не чувствует, на второй ступени слово ламы: «Найдется», на третьей надежда на помощь со стороны государства: – все это мозг подстраивал так, чтобы физически быстрее приблизиться к логическому завершению истории, потому что на четвертой ступени – последней, на плато должен быть по логике вещей телефонный звонок с радостной вестью: «Нашлась!» После двух человек, которые общаются с тонким миром, должно быть логическое: – Нашлась, вернулась! Но этого почему–то не происходило. Слово – «нашлась» – не хотело звучать. Медлило, пряталось, молчало. И разум на плато сходил с ума от неведения, от не разрешения ситуации, от тянущейся, измывающейся над ним тайной, которая не хотела раскрываться, от застывшего над ним мгновения, которое сломав все законы пространства и времени, неестественно застыло и в этом застывшем состоянии уже два дня.

Глава 2

Известие об исчезновении матери Света получила от престарелого хозяина гурта, где она жила несколько дней вместе со своим гражданским мужем Семой Гуржаповым. С Семой девушка познакомилась за год до нынешних событий. В законный брак они еще не вступили, но уже жили вместе в деревне в отдельном доме. Эта их совместная поездка на гурт, как думала Света, некоторым образом, могла укрепить их пошатывающиеся отношения, поскольку в деревне совместная жизнь пары складывалась довольно странно. Сема с утра уходил на работу, а работал он водителем в администрации, и, несмотря на то, что рабочее время заканчивалось в 17:00 вечера, домой он приходил поздно ночью, потому что все свое свободное время находился у своих родственников. Гражданской жене объяснял свое отсутствие разными причинами: то делать новый сруб для дома, то чинить бесконечно ломающийся ЗИЛ, то перегонять скот с одного гурта на другой. Хозяйство у тетки с дядькой большое – забот у детей и племянников соответственно тоже.