Читать онлайн Как жить и властвовать

Беречься. Опасаться излишней опасливости. Рисковать

Первейшее условие успеха – самосохранение. Недаром охранники опережают правителя. Так и с любой деятельностью. Прежде чем совершить какое бы то ни было действие, нужно гарантировать собственную безопасность. А безопасность – это и сохранение жизни, и поддержание нормального функционирования сложнейшего инструмента – человеческого тела, и обеспечение свободы поступать тем или иным образом без навязанных соперниками ограничений. Ведь мёртвый не способен действовать вообще, ограничен в совершении поступков калека, не может осуществлять свои цели тот, кто лишён свободы. И о душе не забыть. Грош цена тому успеху, из-за которого нужно предать себя, растранжирить бесценный дар, подвергнуть опасности собственную самость – уникальную духовную неповторимость.

Поэтому, пожалуй, императив «Беречься» достоин того, чтобы именно им заняться в первую очередь. В своих «Законах визирьской власти» аль-Маварди предупреждает: «Кто действует неосмотрительно и неопасливо и строит своё дело, не подведя под него фундамента осторожности, тот обречён на неустойчивость и поражение» [18]. Даже если человек верит во всесилие Бога или в непреодолимость судьбы, нельзя отказываться от осторожности, предусмотрительности, обезопасивания себя. И доблестному человеку должны быть присущи опаска, осторожность, – считает тот же аль-Маварди [19]. У одного мудреца спросили: «В чём заключается предусмотрительность доблестного мужа?» «В том, – ответил он, – чтобы опасаться того, что может произойти». «А в чём немощь?» Он ответил: «В том, чтобы с доверчивостью встречать всё могущее произойти». В Коране есть прямая рекомендация опасаться, остерегаться, беречься: «О вы, которые уверовали! Соблюдайте осторожность…» (4:73)[6]. Приводится по этому случаю авторами «зерцал» и ещё один отрывок из Корана: «Не бросайте себя собственными руками на погибель!» (2:191) [20]. Но если хорошо вдуматься в проблему, то оказывается, что излишняя опасливость может привести к нежелательным последствиям – робости, пассивности и в конечном счёте к неуспеху и поражению. Логика здесь та же, что и в определении добродетели: не нужно преступать меру [21]. «У осторожности – свой предел, у которой ей надлежит остановиться. Если преступить его, то она выродится в беспомощность» [22].

«Есть и такая предосторожность – отказ от излишних предосторожностей»; этот афоризм достаточно популярен в «зерцалах» [23]. Поэтому настоятельно рекомендуемая «зерцалами» осторожность не должна превращаться в пугливость. И правило, которое по этому случаю предлагается, заключается в том, чтобы вести себя осторожно, но – смело и дерзко, когда предоставляется самомалейшая возможность [24].

Однако оценка наличия или отсутствия возможности для успешного действия – дело непростое. Здесь вполне возможна ошибка. Естествен поэтому риск – действие в условиях, которые оцениваются как в приемлемой степени благоприятствующие, притом что полного успеха они, эти условия, не гарантируют. Риск неотъемлем от деятельности. «Мир построен на риске». «Без риска не стало бы жизни в дольнем мире». Таковы утверждения, совершенно справедливые, анонимного автора «Льва и Шакала». Живя и действуя в «губительном мире», человек подвержен риску в большом и малом. Достаточно и элементарного примера, – рассуждает тот же сочинитель. Рассмотрим сделку между продавцом и покупателем, т. е. акт купли-продажи. Когда покупатель отдаёт деньги первым, он рискует не получить товар. Когда же первым отдаёт товар продавец, то есть риск, что ему не дадут причитающиеся за купленную вещь деньги [25].

«Кто всего опасается – ничего не добивается», – утверждается в «Калиле и Димне». И ещё. «Человек, желающий добиться высоких степеней, должен заранее примириться с вероятностью одной из трёх вещей: несчастьем, что может случиться с ним, убытком в деньгах либо ущербом в чести» [26]. А рассчитывать на что-то большое и ничем не рисковать – заранее обречь себя на неудачу.

Проблема, конечно, сложна. Необходимо найти некую золотую середину между осторожностью и риском. Речь должна идти о разумном риске или, что то же самое, об умеренной осторожности.

В образной форме проблема освещена в «Приятном плоде для халифов» Ибн-Арабшаха. Там в одном из эпизодов спорят два слона – визири слоновьего царя. Дискуссия завязалась вокруг вопроса – стоит ли начинать войну против Льва, а если стоит, то как – приняв меры предосторожности, подготовившись в разных отношениях или без всякой подготовки, рискуя собственным войском и подвергая тем самым опасностям свою державу. Одного из визирей зовут аль-Мудбир – Показывающий спину, Отворачивающийся, и это, данное автором своему герою прозвище, имеющее негативный смысл, сразу должно настораживать читателя в отношении и самого этого министра, и его советов.

Аль-Мудбир считает, что нечего тянуть с началом военных действий против Льва, который царствует над прекрасной, приглянувшейся слонам страной. Вроде бы убедительны его слова: «Существуют, – говорит он, – три вещи, ради которых нужно действовать без раздумий о последствиях. Первая вещь – морская торговля и добывание жемчуга со дна морского. Ни ныряльщика в пучину морскую, ни жаждущего занять достойное место в торговле – ни того ни другого не стесняет риск утонуть, который их объединяет. Один растрачивает свои деньги на закупку товаров, другой страдает от удушья, опускаясь к тинистому дну. Но ни тот ни другой не размышляют при этом о последствиях, о том, к чему это может привести. Вторая вещь относится к идущему на войну – к тому, чьё дело метать, колоть, бить, посрамлять вражеских богатырей, переносить всё то, что происходит в бою. Не тревожат его предупреждения, не размышляет он ни о поражении, ни о ранениях, ни о смерти. Третья вещь касается руководителя, политика, властелина. Он не раздумывает, идя на приступ, не медлит, когда нужно вступить в бой, не предаётся размышлениям о том, что воспоследует, не вертит головой в разные стороны, выискивая обходные пути. Он бросается навстречу опасности, наносит удар в самое сердце вражеской страны; своим высочайшим устремлением делает он достижение поставленных целей… Так что же? Царь оказывается более робким, чем обычный купец?»

Другой визирь, которого зовут аль-Мукбиль, т. е. Повернувшийся лицом (кличка имеет положительный оттенок), призывает царя к более взвешенной позиции. Он отговаривает владыку от того, чтобы начинать военные действия, – ведь война несёт страдания людям. Но если царю слонов неймётся начать войну, то нельзя бросаться в её огонь очертя голову. Аль-Мукбиль нюансирует слишком уж прямолинейную трактовку действия как акта, независимого от обстоятельств и определяемого, в сущности, только целями, которые намечает властелин. Аль-Мукбиль обращает внимание на то, что умный и опытный торговец, даже подвергаясь риску, который в его делах конечно же неизбежен, соотносит прибыль с возможными потерями. Этот визирь прославляет людей умных, различающих между ошибкой и верным действием, тех, которые в начале дела зрят его последствия, тех, которые стремятся увидеть, чем дело кончится, до того, как всё, что произойдёт, уже состоялось, тех, которые «вступают в домы бедствий чрез двери», т. е. видят, что их ждёт и как этому противостоять. Зряшно рисковать не пристало царю: ведь он не знает страну, в которой собирается воевать, ему не известен размер вражеского войска, его военные приёмы, укрепления и многие другие вещи. Без знания всего этого, без подготовки своей армии, без принятия мер предосторожности начинать войну – значит идти на верную гибель [27].

Итак, будь осторожен и рискуй, будь предусмотрителен и отважен – всё зависит от ситуации, намеченных целей, соотношения между возможным проигрышем и предполагающимся выигрышем. Но всё-таки центр тяжести в рекомендациях «княжьих зерцал» смещён в сторону опасливости, осторожности, бдительности. В этом убеждает, кроме всего прочего, тот плотный перечень опасностей, которые подстерегают властелина и всякого другого человека в этом неуютном мире. Обращу внимание читателя на то, что авторы «зерцал» не ограничиваются предупреждениями типа «берегись того, бойся сего». Они показывают, как беречься.

Нескончаемый злосчастный век

Очень недоверчиво относились авторы «княжьих зерцал» ко времени – к тем условиям, в которых выпало жить как властелину, так и всякому человеку. Время неустойчиво, изменчиво, так и жди от него предательства. Оно «дарит, чтобы потом отнять». Оно буквально «завистливо», «ревниво» по отношению к человеку. Что принесёт, то поменяет и изменит. «Цвета́ времени меняются, оно становится грубым после мягкости, отымает то, что дало, разделяет то, что соединило». «То мир повернётся к тебе, то отвернётся, он не пребывает в одном положении, но находится в изменении, не улучшит что-то, чтобы иное не испортить, не порадует одного, чтобы не огорчить при этом другого» [28].

Прекрасно описывается время в «Калиле и Димне». «Поистине, у людей словно бы отняли возможность творить добро, пропало то, что жаль было терять, и появилось то, что считалось зазорным приобрести; благо точно увяло, а зло расцвело, рассудок сбился с дороги; истина, потерпев поражение, обратилась в бегство, и её преследует по пятам торжествующая ложь; смеётся порок, и плачет добродетель; справедливость обессилела, и насилие берёт верх; благородство погребено во прахе, а низость воскресла; попрано великодушие и ликует скупость; слабеют узы любви и дружбы, и крепче становятся силки ненависти и злобы, унижают праведников и возвеличивают злодеев; пробуждается коварство, и заснула честность; обильно плодоносит ложь, и засыхает правда; униженно опустив голову, влачится справедливость, и горделиво шествует тиранство. Мудрецы будто нарочно совершают деяния, далёкие от мудрости, потворствуя своим страстям, подобно невеждам; обиженный кается в грехах, проявляя покорность и смирение, а обидчик буйствует, не зная преграды своим порокам. Отовсюду грозит нам широко раскрытый зев алчности, что поглощает всё близкое и далёкое, люди забыли то время, когда довольствовались своей долей. Удачливый злодей превознесен выше неба, и добрые люди из страха перед ним желали бы укрыться в земные недра. Благородство швыряют с вершины горы на обочину дороги, и низость попирает его, опьянённая собственной силой. Ушла власть от людей достойных, и её подхватили разбойники и лиходеи. И мирская жизнь ликует, словно наглая блудница, говоря: «Ушли прочь добродетели, и встали на их место пороки!» [29].

Прошло четыре века, и вот ат-Тартуши в своем «Светильнике владык» сетует на время почти теми же словами. «Нынче ушло светлое время, осталось одно тёмное. Стало добро нерадивым, и за людьми присматривает зло. Глупец смеётся, а разумный плачет. Справедливость закатилась, и высоко взошла неправедность. Похоронен разум, а невежество воскресло. Возвысилась подлость, и стала пустым звуком честь. Ушло дружелюбие, и помолодела ненависть. Добродетельные лишились благородства, и стали злые люди его опекунами. Разглашается тайное, и уснула беспробудно верность. Ложь стала обильно плодоносить, а правда усохла. Злые люди вознеслись до небес, а люди добрые повергнуты в земные глубины» [30].

Прошло ещё три века, и вот уже Ибн-аль-Азрак в «Чудесах на пути» подхватывает эстафету. «Время так изменилось к худшему, что и не выскажешь словами. Было оно юным, а стало по-старчески неуклюжим. Сделалось оно злобным, а ведь было таким ласковым. Ссохлось его вымя, бывшее раньше обильным. На нём – усохшие ветви вместо зелени побегов. Превратилось оно, прежде такое упитанное, в худосочное. Было сладким, стало отвратительным на вкус. Опечален проницательный, и даже наивный уже ничему и никому не верит; только невежда провозглашает время своим союзником, и радуется ему только беспечный. От добра осталось только имя, от веры – только след. Вместо скромности – обман, вместо благочестия – беспочвенная горделивость. Вместо доблести – тщеславное хвастовство. Вместо исполнения религиозных наказов и запретов – надменность и злоба» [31].

Что-то здесь не так. Разные авторы пишут о том, что время изменилось к худшему, т. е. предполагается, что оно раньше было лучше. Когда? Ведь первый и последний из приведённых отрывков (а можно процитировать другие) разделяют семь столетий. Быть может, время всегда остаётся одним и тем же, и нечего говорить об ушедшем золотом веке? Наверное, и правда мир остаётся прежним, и время – всё то же. Попробуйте прочитать любой из трёх приведённых отрывков, оглядываясь при этом на наше время. Подходит описание?

Есть у меня ещё соображение на этот счёт. Время остаётся прежним, одним и тем же, в сущности, враждебным человеку. Но меняется человек. Молод он – и время светлое, яркое, сочное, сладкое. Или кажется таким, осиянное Надеждой. А дело к старости – и всё меняется: разочарования, недуги, пугающий конец жизни, что приближается неумолимо. Авторы «зерцал» – люди пожившие. Так, может, оттого и время в их трактатах и тёмное, и неуклюжее, и злобное? Как знать…

Как бы то ни было, времени нужно опасаться. Конечно, речь не идёт о том, чтобы на время смотреть букой: ведь не дано человеку иного времени, кроме того, в котором он живёт. Аль-Маварди предлагает четыре правила опасливого отношения ко времени, в котором выпало родиться, трудиться и властвовать.

Первое правило: не верь в то, что время тебе способствует, не доверяй его мягкому с тобой обращению; постоянно будь настороже. Даже если оно к тебе благосклонно, всё может резко измениться: вот оно ласково с тобой и вдруг – набрасывается, как хищный зверь; вот оно сделало тебе подарок и вдруг – нагло грабит.

 Второе правило: поскольку время коварно и переменчиво, то не упусти те возможности, которые оно вдруг тебе предоставило. Делай как бы запас, рассчитанный на худшие времена: совершай побольше добрых дел, начинай какие-то приносящие пользу предприятия, не скупись на подарки друзьям. Ни в коем случае не успокаивайся на достигнутом и, если есть малейшая возможность, обеспечивай своё будущее, помня, что потери неизбежны.

Пророк Мухаммад сказал: «Воспользуйся пятью вещами раньше пяти вещей – молодостью, прежде чем наступит старость; здоровьем, прежде чем поразит недуг; богатством, прежде чем подвергнешься лишениям; досугом, прежде чем тебя одолеют заботы; жизнью, прежде чем тебя настигнет смерть».

Третье правило: ты должен удерживаться от совершения дурных поступков и причинения зла людям. Это обезопасит тебя от «демона отмщения», как выражается аль-Маварди, тех бедствий, которые приносят совершаемые оплошности. Смысл здесь такой: время и без того недоброжелательно относится к людям, так не сто́ит увеличивать содержащийся в нём объём зла. Ведь зло может вернуться к тебе. А не к тебе – к твоим детям. «Не буди лихо, пока оно тихо». Если ты будешь так поступать, то тебе гарантирована бо́льшая безопасность, ты будешь меньше подвержен опасностям. Кто-то из древних мудрецов сказал: «Отойди от зла, и оно от тебя отойдёт».

Четвёртое правило: не привязывайся к тому окружению, в котором живёшь. Ведь дольний мир тленен, преходящ. Не завись от него, насколько это возможно. Вообрази себя путником, сделавшим остановку в чужом для него селении, подумай, разумно ли прикипать сердцем к тому, что ты оставишь завтра утром. Не забывай, что мир, при своей бренности и при своей, скажем так, неполной реальности, призрачности по сравнению с жизнью вечной, – при всём этом он может стать препятствием для обретения вечного счастья в мире ином. Следуй словам одного мудреца: «Развод с дольним миром – лучшее приданое для вечного супружества с Раем» [32].

В «Облегчении рассмотрения и ускорении триумфа» аль-Маварди приводит своего рода дополнения к изложенным четырём правилам – ещё три правила воздействия на испорченное время для его улучшения. Рассуждая о том, как «портится» время, он разделяет причины этой порчи на Божественные и человеческие. В сущности, они и в первом, и во втором случае человеческие. Ведь первый вариант «порчи» связан с человеческой неправедностью. Я имею в виду распространённую в «зерцалах» идею о зависимости природного мира от состояния человеческого сообщества – его нравственности (или порочности), справедливости (несправедливости), праведности (неправедности) и т. п. Эта зависимость ассоциировалась, по-видимому, со всемогуществом Аллаха, от воли которого зависит и один мир (природный), и другой (социальный). Ибн-Аббас, дядя Пророка, говорил: «Если распространились в народе пять дел, то падёт на него пять бедствий: если деньги давали в рост ради получения лихвы, то земля затрясётся и провалится; если султан учинит несправедливость, то настанет засуха; если совершит он притеснение покровительствуемых, то держава перейдёт к другому; если растрачена будет собранная в общинную кассу милостыня, скот падёт; если распространится прелюбодеяние, то наступит всеобщая смерть» [33]. Ибн-аль-Азрак всерьёз рассуждает о том, что в Кордове была долгая засуха, вызванная несправедливостями халифа [34]. Ибн-Арабшах считает своим долгом рассказать длинную историю о том, как скот, наоборот, стал тучнеть, оттого что персидский царь Бахрам Гор проникся идеалами справедливости [35].

Сам аль-Маварди приводит по этому случаю слова Пророка, который перефразировал высказывание своего дяди. «Если наместники станут чинить несправедливость, то станет небо бездождным» [36]. И постольку-поскольку «порча» времени зависит не только от главной фигуры в обществе – правителя, но и от всех людей (перечитайте ещё раз слова Ибн-Аббаса, который говорит о народе), то и улучшение времени зависит от людей. И здесь – правило первое: пусть правитель обратится к собственной совести и совести своих подданных и очистит её от порочных нравов, намерений и тем самым исключит такие действия, которые приводят к «порче» времени.

Но было бы абсурдным, с точки зрения мусульманина, ставить действия Аллаха в зависимость от человеческих действий по принципу: человеческие деяния – соответствующая реакция Аллаха. Или, иными словами, нельзя вообразить, чтобы существовала только прямая зависимость между действиями людей и действиями Бога: чинит султан несправедливость – наступает засуха; вернулся он к справедливости – пошёл дождь. Божественная воля ничем не ограничена. Поэтому и есть элемент неопределённости, непредсказуемости и необъяснимости для человека в той «порче» времени, которая может наступить для него. И тут – второе правило: воспринимать удары покорно, склонившись перед ними; именно это и ослабит силу ударов, они как бы скользнут по наклонившемуся, а стоящего во весь рост могут и сломать. Чтобы понапрасну не тратить силы, смиряйся с непреодолимым.

Время может испортиться и, так сказать, напрямую – от действий людей, на которые Бог прямо и непосредственно не реагирует. В этом случае поможет третье правило: установить причины, по которым люди, сами портясь, наводят «порчу» на время. И после этого действовать, устраняя эти причины. Принцип здесь такой: лечить болезнь противоположным. Если «порча» проистекает из мягкости в отношении людей, нужна твердость, если от скупости – потребна щедрость. Множественные, переплетающиеся причины «порчи» устраняются многообразными, дополняющими одна другую противоположностями [37]. Все эти рассуждения и рекомендации в немалой степени годятся и для того, чтобы противостоять ещё одной опасности – самим окружающим людям, от которых, как мы видели, время во многом зависит.

«Не люди, а злюди»

Людям нельзя доверять. Эта идея на всякие лады повторяется, например, у Ибн-аль-Азрака – со ссылкой на самые серьёзные авторитеты. Так, Праведный халиф Омар сказал: «Оберегайтесь от людей – не доверяйте им». Приводится и рассказ о том, как омейядский халиф Абд-аль-Малик Ибн-Марван нашел как-то камень с выбитой на нём надписью по-древнееврейски. Послали за обращённым в ислам иудеем Вахбом Ибн-аль-Мунаббихом. И тот прочитал древний завет: «Поскольку предательство в природе человека, то доверять кому бы то ни было – слабость». Знаменитый своим благочестием халиф Омар Ибн-Абд-аль-Азиз спросил у одного из своих придворных: «Кто наиболее убог?» Тот ответил: «Тот, кто много болтает, выдает собственные тайны и верит всякому». Есть, естественно, и обращение к авторитету Пророка, который сказал: «Люди – как верблюды; и среди сотни не найдешь такого, чтоб был хорош для верховой езды». Комментаторы разъясняют, что и один человек из ста не годится в товарищи, и тем самым истолковывают слова Пророка как призыв поменьше общаться с людьми и беречься их [38].

«Зло – природа людей, стремление всему перечить – привычка, несправедливость в отношении к другим – закон. Поэтому ты видишь, как они причиняют страдания тому, кто не сделал им ничего плохого, притесняют того, кто отнёсся к ним со справедливостью, перечат тому, кто обращается к ним с дружеским советом. У одного человека спросили:

– Почему ты заставляешь мучиться своих соседей?

А тот ответил:

– Кого же мне обижать? Не могу же я обижать тех, с кем не знаком» [39].

Здесь же приводятся и стихи на эту тему:

Тут и притча. У одного мудреца спросили: «Когда человек бывает в безопасности от людей?» – «Когда не существует для него ни добра, ни зла». – «Когда же это?» – «Когда он мёртв». И разъяснил мудрец: «Ведь когда он жив и добр, то враждебность к нему питают злые, а когда он жив и злой – его ненавидят добрые».

Призывы остерегаться людей усиливаются утверждением о том, что время такое – и людей-то, собственно, не осталось. «Исчезли люди – остались злюди», – сказал как-то один из ближайших сподвижников Пророка – Абу-Хурайра. «Кто ж это такие – злюди?» – спросили у него. «Нелюди, похожие на людей», – ответил Абу-Хурайра. Ведут себя злюди не так, как то ожидается от людей. «Берегись! Берегись людей! – читаем у Ибн-аль-Азрака в «Чудесах на пути». – Пропали люди, остались злюди – волки в человеческих одеяниях. Попроси у них помощи – они отвернутся от тебя. Испроси поддержки – оставят на произвол судьбы. Спроси у них совета – тебя обманут. Соверши с ними сделку – тебя обсчитают. Попрощаешься с ними – сразу станут о тебе злословить. Коли ты благороден – будут тебе завидовать. Коли ты низкого положения – будут презирать. Коли ты учён – обвинят в заблуждениях и объявят еретиком. Коли ты невежда – опозорят и не наставят. Заговори – о тебе скажут, что ты бестолковый болтун. Промолчи – скажут, что ты тугодум, туп и глуп. Начни рассматривать что-то углублённо – скажут, что ты зануда. Скользни по поверхности – скажут, что ты дурак и невежда» [40].

Складывается впечатление, что средневековые авторы совершенно пессимистически относились к вероятности обнаружить в своём окружении добропорядочных людей. Автор «Чудесного ожерелья» в качестве «очень верных» приводит слова одного из мудрецов. «Ты стараешься изо всех сил сохранить друга – проявляешь терпимость, верность и преданность, но проходит время, и ты ничего не сможешь поделать, если друг отвернется при удаче, родич станет злорадствовать, когда ты попадёшь в беду, сосед позавидует удаче, помощник окажется недругом, жена – сварливой, служанка – нерадивой, раб возненавидит тебя, а сын опозорит. Ищи же заранее, куда бежать» [41].

Самая страшная вещь – человеческая зависть. Она-то прежде всего и превращает людей во враждебных друг другу. И это относится ко всем – родственникам, друзьям, соседям, посторонним людям. Псевдо-Аристотель в «Тайне тайн» поучает Александра Македонского относительно родственников: «Берегись родственников, как берёгся бы ты индийских василисков, кои убивают взглядом». Дело в том, что родственники переполнены завистью в отношении властелина. «Только твоя смерть примирит их с тобой», – заявляет автор «Тайны тайн». Такова, увы, человеческая природа. Ведь в самом начале существования человечества проявилась зависть одного из сыновей Адама – Каина к своему брату Авелю, и зависть эта привела к смертоубийству [42].

В «Греческих заветах» визирь, обращаясь к своему сыну, предупреждает его, что занявший министерское место неизбежно приобретает врагов-завистников. Они, будучи родственниками властелина или его фаворитами, считают, что именно они, а не ты, достойны того, чтобы занимать этот высокий пост. Себя они считают обделёнными и обиженными и готовы строить любые козни против визиря, как и против любого другого, занявшего какой-то пост в государственном аппарате [43].

Люди готовы завидовать чему угодно и ненавидеть всякого.

Один басриец был грубым и злым, постоянно обижал своих соседей и поносил их. Некий достойный человек, придя к нему, стал увещевать его:

– Ты ведёшь себя так постыдно, что соседи постоянно жалуются на тебя.

– Они просто завидуют мне, – ответил тот человек.

Когда пришедший спросил, чему они завидуют, грубый басриец ответил, что соседи готовы завидовать чему угодно. И заявил, что они позавидуют ему, даже если узнают о его скорой казни. Гость удивился:

– Этого не может быть!

Тогда басриец предложил:

– Пойдем со мной, и я тебе докажу.

Они вместе отправились на площадь перед домом, где обычно собирались все его соседи.

Басриец уселся на скамью и прикинулся крайне опечаленным.

Соседи спросили его:

– Что с тобой?

– Нынче ночью пришёл в Басру приказ халифа Муавии, чтобы меня казнили вместе с Маликом Ибн-аль-Мунзиром и всей прочей басрийской знатью.

Соседи вскочили со своих мест и набросились на него с криком:

– Ах ты нечестивец, тебя казнят вместе с этими людьми, хотя ты не отличаешься ни знатностью, ни благородством?!

Тогда басриец, повернувшись к своему посетителю, сказал:

– Видишь, они завидуют, что меня казнят! Как же они повели бы себя, если б узнали обо мне что-нибудь хорошее? [44].

Что же делать? Как себя вести с такими людьми – а все они одинаковы? Абу-Хурайра, которому и принадлежит выражение «люди – злюди», говорил по этому поводу: «Общение с ними – болезнь и печаль. Лекарство и исцеление – в том, чтобы их избегать» [45].

Но, пожалуй, такая позиция неконструктивна. Она полностью исключает то сотрудничество, без которого каждому человеку и всем людям не обойтись – ни в повседневной жизни, ни в политике. Поэтому мне представляется более взвешенной и соответственно более практичной та рекомендация, которая дается в «Греческих заветах»: «Остерегайся людей больше, чем надейся на них, берегись их больше, чем доверяй им» [46].

«Враги, коими врагов посрамляешь»

Без армии властелину не обойтись. Это было аксиомой для авторов «зерцал» и для правителей. «Посредством войска властелин осуществляет господство, чтобы проводить успешную политику» [47]. «Власть – здание, а войско – его фундамент» [48]. Войско – опора власти [49].

Однако армия амбивалентна. Вот одна сторона дела, о которой говорит султан Абу-Хамму. «Знай, сын мой, – обращается он к наследнику престола, – что властелин без армии подобен бесплодной земле, похож на птицу без оперения. А птица без оперения обязательно будет когда-то поймана».

Но есть и другая сторона. «Однако тот, кто небрежно обходится с войском, – продолжает султан, прославившийся своими завоеваниями на севере Африки в XIV веке, – падёт со своего трона, поможет врагам во вред самому себе» [50].

Лапидарно эту двойственность армии выразил автор «Тайны тайн», которого повторяли многие. «Враги, коими врагов посрамляешь», – вот что такое армия [51]. Разъяснение этой максиме дал, например, аль-Маварди. «Воины – враги властелина, если постигла их порча. Ими, если они в порядке, властелин воздаёт врагам по заслугам» [52].

Главная причина опасности армии для властелина заключалась в том, что она была наёмной, вернее, платной и инонациональной по отношению к основной массе населения, и часто – к самому властелину. При этом платный и инонациональный характер армии реализовался в том, что на службу призывались, точнее – приглашались, целые войсковые формирования, состоявшие из представителей одного этноса (народа, племени, родоплеменной группировки).

Примечательный в этом отношении эпизод приводится в «Сокровище владык» Ибн-аль-Джавзи. Для защиты от притязаний на престол очередного претендента один из приближённых советует халифу аль-Мамуну прибегнуть к помощи тюрок. «Властелины всегда так поступают», – заявил этот придворный [53]. Это и неудивительно. Халифат, называвшийся Арабским, всё больше становился таковым только по имени. Администрация, судопроизводство, наконец, военное дело – все эти и другие государственные функции выполнялись во всевозраставшей степени неарабами.

Армия имела свои интересы, очень часто не совпадавшие ни с намерениями правителей, ни с нуждами подданных. Чем это было чревато для правителей, может показать пример дайламитов (выходцев из горной части Южного побережья Каспийского моря).

Дайламиты были призваны для наведения порядка в столице и оказания поддержки аббасидскому халифу аль-Мустакфи (944–946). За короткое время их предводитель Ахмад, ставший называться Муизз-ад-Давля (Укрепляющий державу), прибрал к рукам всю реальную власть и стал основателем целой династии (Бувейхидов), которой конец положили в 1055 году новые захватчики – сельджуки.

Историки описывают эпизод, который в полной мере иллюстрирует зависимость этого и других поздних аббасидских халифов («жалких фигур, всё более и более скатывавшихся к полному упадку», по характеристике Адама Меца) от воинских начальников. В один из дней 945 года аль-Мустакфи давал торжественную аудиенцию. Вокруг него, расположившись по рангу, сидели приближённые. Вошёл Муизз-ад-Давля, поцеловал землю у ног халифа, а затем его руку. Тут вдруг вошли два воина-дайламита и что-то прокричали по-персидски. Халиф подумал, что они хотят облобызать его руку, и протянул её им. Они же схватили его, бросили наземь и поволокли прочь, обмотав ему шею его же собственной распущенной чалмой. После этого халифа ослепили[7].

Подобные случаи не были единичными. Ибн-ат-Тиктаки сокрушается о том, скольких правителей воины свергли с трона, ослепили, а то и убили [54]. Аль-Газали напоминает, что солдатня убила многих визирей [55].

Поэтому армия, являясь инструментом осуществления политики, – от этого мы сейчас отвлекаемся, – представляет собой смертельную опасность для властелина, да и для всего общества. Согласно аль-Маварди, эта опасность троякая.

Во-первых, военачальники могут сделать многое для того, чтобы спровоцировать потенциального противника на начало военных действий. Такое возможно, потому что военные рассматривают мирные условия невыгодными для себя. Ни званий новых, ни трофеев… «Пропадает их прибыток, уменьшаются доходы, и тогда они находят причины, чтобы разорвать целое – поставить врага в неловкое положение, упразднить мир и покой, широко раскрыть двери, ведущие к тому, чего они вожделеют», – к чинам, славе, влиянию, власти, богатству. И их, естественно, не волнует, что они нарушают политические планы властелина.

Во-вторых, враг может привлечь войско властелина на свою сторону, соблазнив его своими щедротами. «Всегда бьют в цель стрелы, нацеленные в заветные желания». В-третьих, если войско упустить из-под контроля, то оно может восстать против властелина [56].

«Труднейшее из дел устроителя державы – управление войском», – сокрушенно констатирует (и предупреждает) аль-Маварди. Ключевая проблема – материальные условия воинов. Владыка должен полной, вернее, достаточной мерой обеспечивать войско всем необходимым, чтобы воины не знали ни в чём нужды. Если же он не сможет этого сделать, то произойдёт одно из трёх следствий, каждое из которых нежелательно. Либо воины станут посягать на имущество подданных, либо их склонит на свою сторону тот, кто сможет обеспечить их нужды, либо они займутся добыванием средств к существованию, что их обессилит, и они не смогут выполнить то, что от них требуется [57].

Здесь очень важно соблюсти меру. Если выплаты избыточны, то воины, поднакопив денег, могут покинуть воинскую службу. К тому же жизнь в условиях материального избытка может избаловать их и изнежить. Ко всему прочему они начнут дорожить собственным богатством и чаще станут задумываться о том, стоит ли рисковать жизнью [58].

Но опасно и недодавать войску.

Халиф аль-Мансур наставлял одного из своих военачальников:

– Мори голодом собаку – она пойдёт за тобой; раскорми её – она тебя же и сожрёт.

– Повелитель правоверных, если ты никогда не будешь кормить свою собаку досыта, – возразил тот, – найдётся кто-нибудь другой, кто поманит её костью, и она убежит за ним, бросив тебя [59].

Персидскому царю приписывается такое наставление своему сыну. «Не раскрывай свою ладонь широко перед воинами, не то они без тебя обойдутся. Не сжимай ладонь перед ними, не то они возмутятся против тебя» [60].

Однако не нужно думать, что деньги являются решающим фактором в господстве над войском[8].

Один визирь настоятельно рекомендовал царю копить деньги и заполнять сокровищницу золотом и драгоценными камнями. Когда царь высказал сомнение и предположил, что лучше всё-таки тратить деньги на соратников, то визирь заявил следующее:

– Пусть даже они от тебя сейчас и отвернутся, но когда у тебя появится в них нужда, ты предложишь им деньги, и соратники слетятся к тебе.

Царь засомневался.

– А можешь ли ты как-то это обосновать? – спросил он.

– Конечно, – с уверенностью сказал визирь и спросил: – Можешь ли ты собрать здесь множество мух?

– Нет, – ответил царь.

Тогда визирь велел принести плошку с мёдом. Прошло некоторое время, и рой мух налетел на сладость. Но царя, видно, это не убедило, и он обратился к одному из своих приближённых с вопросом, прав ли визирь.

– Конечно, не прав, – ответил тот и для доказательства предложил дождаться вечера. Когда стемнело, он велел принести мёда. И ни одна муха не появилась [61].

Идея ясна. Не во всякое время, не в любых условиях мёд-деньги являются гарантией мобилизации соратников. Ещё одна притча для закрепления принципа.

Один царь копил деньги, но не обращал внимания на то, чтобы собирать вокруг себя верных людей – соратников, воинов, советчиков. Приближённые предупреждали, что противник грозит ему нападением, и советовали готовить людей к будущей войне, делать то, что делает противник, – не жалеть усилий и денег на привлечение соратников. Но царь показал на сундуки с деньгами и сказал: «Вот мои соратники», намекая тем самым на то, что в любое время он сможет привлечь деньгами нужных людей. Но тут напал на него противник. И убил он царя, оказавшегося без соратников, и захватил его сундуки [62].

Не соратниками, а «ненадолго заглянувшими в гости» являются те, кого властелин призывает под свои знамёна в определённое время и для выполнения конкретной важной для него цели.

Тем самым императив «Берегись армии» дополняется другим: «Не надейся только на деньги, если хочешь иметь достойных соратников». Как их привлечь – об этом в разделе «Оснаститься».

Враг твой в сердце твоём

Душа человека подобна оазису, где бьют прохладные родники, стоят зелёные деревья, лежит густая тень, веет прохладный ветерок. Но под сенью этого благодатного леса нашли себе прибежище дикие звери – лев гнева, тигры невежества, волки предательства, свиньи алчности, змеи несправедливости, скорпионы зависти [63][9]. Естественно, этих и других, здесь не перечисленных зверей-пороков надлежит опасаться. Особая их вредоносность – в том, что они поселились в душе каждого человека и хищно на него посягают.

Почему же душа человеческая похожа на бестиарий – собрание тварей, захвативших прекрасную страну? Ссылаясь на неизвестного мудреца, аль-Маварди пишет, что Бог создал ангелов полностью интеллигибельными – целиком из разума, не дав им ничего от животных страстей. В животных Всевышний вложил только страсти и обделил эти существа разумом. Что же касается сынов Адама, то даны им и разум, и страсти [64]. Иначе говоря, человек двойственен в соответствии с Божественным замыслом. Идея эта была достаточно популярна в «зерцалах». Правда, в отдельных случаях она реализовалась с некоторыми отличиями. Так, Ибн-Арабшах говорит о двух противоположных началах в человеке, но для него это – свойства ангелов и джиннов [65]. Несколько иная трактовка у Ибн-Аби-р-Раби в его «Пути владыки в устроении владений». В человека заложены две силы – разумная и животная, каждая из которых обладает волением и выбором, и человек как бы оказывается предметом постоянного спора между ними [66]. Есть ещё более усложнённая конструкция – из трёх элементов. Согласно неизвестному автору «Канона политики», душа человека состоит из трёх – ангельской (или разумной), которой противопоставлены зверская (или животная) и скотская (или растительная) [67].

При всех различиях в трактовке причин, по которым душа оказывается, хотя бы частично, звероподобной, прослеживается нечто общее. Мы видим, что в душе человека есть два начала. Первое – это разум. Он – источник добродетелей. Ему же в качестве источника пороков противостоят разные вещи – и животность, и схожесть с джиннами (мусульманскими чертями), и зверские и скотские начала в человеке.

Чаще всего эта противоположность выражалась в противопоставлении разума и его антипода, обозначавшегося арабским словом хава́.

Это понятие многозначно, как и некоторые другие, о которых мы говорим в этой книге. Чаще всего оно передаётся как «страсть». Сложности с этим понятием видели и авторы «зерцал». Например, аль-Маварди объясняет, констатирует, что есть некоторое сходство между хава и страстью, но страсть относится к чувствам («страстная женщина», «он оказался в плену страсти»), а хава́ – явление интеллектуального, умственного порядка [68]. Это противоположность разума. Но не глупость или невежество, а своего рода затмение разума. Это и страсть, и пристрастие, и подверженность страстям, эмоциям, аффектам.

Приведу разъясняющий пример, которого нет в «зерцалах», чтобы авторам и читателям было понятно, о чём идёт речь. Всем известно выражение «в состоянии аффекта», вошедшее в юриспруденцию и бытовую лексику. В таком состоянии, ставшем результатом неожиданного потрясения или возбуждения, человек не способен контролировать свои действия, отвечать за свои поступки; разум человека, когда тот пребывает в состоянии аффекта, как бы отключён; в этом состоянии человек может совершить поступки и действия, которые он никогда бы не совершил, если бы имел возможность поразмыслить, сдержать гнев, возмущение, обиду, зависть, злорадство и т. п. Так вот, хава