Читать онлайн Ужас Ред Хука

© Чарный В., перевод на русский язык, 2024

© Володарская Л., примечания. Наследник, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

В нас есть символы как зла, так и добра, и, по моему разумению, мы живем и действуем в непознанном мире, там, где существуют пещеры, тени и обитатели сумерек. Возможно, когда-нибудь человек вернется на путь эволюции, и я верю в то, что внушающие страх предания еще не умерли.

Артур Мэкен

Несколько недель назад на углу улицы в деревне Паскоуг на Род-Айленд высокий, крепко сложенный, вполне здорового вида пешеход стал пищей для слухов благодаря исключительно ненормальному поведению. По всей видимости, он спускался с холма по дороге из Чепачета и, дойдя до района, где теснились дома, свернул налево, на оживленную улицу, имевшую вполне городской облик благодаря нескольким коммерческим зданиям. На этом месте без какого-либо видимого повода с ним и случился поразительный припадок: на какой-то миг он бросил странный взгляд на самый высокий из стоявших перед ним домов, а затем ужасающе, надрывно закричал и бросился бежать, не разбирая дороги, после чего споткнулся и упал на следующем перекрестке. Очевидцы помогли ему подняться и отряхнули его одежду, выяснив, что он в сознании, внешне не пострадал и, по всей видимости, припадок уже миновал. Со стыдом он пробормотал что-то о пережитом нервном срыве и, опустив глаза, поплелся назад, вверх по дороге на Чепачет, ни разу не оглянувшись. Странно, что подобное произошло с таким крепко сложенным, с виду здоровым и дееспособным мужчиной, и тем удивительнее были слова одного из случайных свидетелей, узнавшего в нем человека, квартировавшего у известного в округе владельца молочной фермы на окраине Чепачета.

Оказалось, что это полицейский детектив из Нью-Йорка, Томас Ф. Мэлоун, взявший вынужденный отпуск и находящийся под наблюдением врачей после невероятно изнурительной работы над делом о происшествии, шокировавшем всю округу, и разительно усугубившего его состояние несчастного случая. Он принимал участие в облаве, когда рухнули несколько старых кирпичных домов, и, по всей видимости, огромное число жертв, среди которых были как обвиняемые, так и его сослуживцы, окончательно лишило его силы духа. Вследствие этого каждый раз при виде здания, даже отдаленно напоминавшего разрушенные, он испытывал приступ острого, аномального ужаса, и в конце концов психиатры на неопределенный срок запретили ему смотреть на них. Судебно-медицинскому эксперту, чьи родственники жили в Чепачете, эта старомодная деревенька с домами в колониальном стиле представлялась идеальным местом для психологической реабилитации; туда и отправился пациент, дав обещание не приближаться к облицованным кирпичом домам на городских улицах, пока не получит разрешение врача из Вунсокета, на чье попечение его передали. Решив прогуляться до Паскоуга за журналами, он совершил ошибку, заплатив за неповиновение пережитым ужасом, ссадинами и унижением.

Таковы были слухи, ходившие в Паскоуге и Чепачете, и так же считали светила медицины. Впрочем, последним Мэлоун сперва сообщил куда больше, остановившись лишь из опасения пробудить в них недоверие. Так что впоследствии он держал язык за зубами и не стал возражать, когда причиной его пошатнувшегося душевного здоровья единогласно объявили обрушение нескольких заброшенных кирпичных домов в бруклинском районе Ред Хук, повлекшее за собой гибель многих доблестных стражей правопорядка. Все как один говорили, что он не щадил себя, пытаясь очистить это логово беспорядков и насилия, некоторые подробности дела были воистину отвратительными, а неожиданно случившаяся трагедия стала последней каплей. Подобная версия была простой и понятной, а поскольку Мэлоун был человеком далеко не глупым, то заключил, что сгодится и такая. Даже намекнуть этим ограниченным людям на существование ужаса, неподвластного осмыслению – чудовищных домов, кварталов, городов прокаженных, где, словно опухоль, разрасталось зло, привлеченное из древних миров, – означало выписать самому себе билет в палату, обитую войлоком, вместо ссылки на лоно природы, а Мэлоун, несмотря на свои познания в мистицизме, был человеком здравомыслящим. Ему, урожденному кельту, было присуще умение видеть все необычное и потаенное, а зоркий взгляд и логическое мышление помогали найти это в самых заурядных вещах, и благодаря подобному сплаву достоинств этот выпускник Дублинского университета, родившийся в георгианском особняке близ Феникс-парка, к своим сорока двум годам успел многого достичь, порой оказываясь в самых странных местах.

И теперь, думая о том, что он видел, пережил и чего опасался, Мэлоун утвердился во мнении ни с кем не делиться той тайной, что превратила несгибаемого борца с преступностью в дрожащего невротика, что сделала старые кирпичные трущобы и мешанину их темнолицых обитателей вестниками кошмаров и сверхъестественных предзнаменований. Уже не в первый раз плоды его умственного восприятия не получали должного истолкования – да и не являлось ли само погружение в многоязычную бездну подонков нью-йоркского общества выходкой, не поддающейся разумному объяснению? Что мог он рассказать обывателям о древнем колдовстве и фантасмагоричных чудесах, видимых острому взгляду в полном отравы котле, куда разномастная отрыжка омерзительных эпох вливалась ядом, из века в век храня их отвратительный ужас? Он видел ввергающее в трепет адское зеленое пламя, скрытое в оголтелой, беспорядочной хаотической массе, носящей маску показной алчности и таящей внутри богохульство, и кроткой улыбкой отвечал на то, как коренные ньюйоркцы глумились над его расследованием. С каким остроумием, с каким цинизмом они высмеивали его эксцентричные поиски непостижимых тайн, уверяя, что в эти дни в Нью-Йорке нет ничего, кроме дешевизны и пошлости! Один из них даже готов был поспорить с ним на значительную сумму, что он не сумеет – несмотря на множество злободневных публикаций в «Периодическом журнале Дублина» – написать по-настоящему захватывающий рассказ о жизни нью-йоркского дна; сейчас, вспоминая прошлое, он понимал, что вселенская ирония подтвердила те пророческие слова и в то же время тайно доказала ложность их дерзкого смысла. История о том ужасе, что мимолетно явился ему, как и немецкая книга, упомянутая По, «es lasst sich nicht lessen — не позволяет себя прочесть».

Мэлоун постоянно чувствовал, что за окружающей реальностью скрываются неведомые тайны. В юные годы он ощущал незримую красоту и упоительный восторг всего мироздания, был поэтом, но бедность, горе и бегство из родной страны вынудили его обратить свой взгляд к более темным сторонам сущего, и теперь его волновали лишь тени зла вокруг. Его повседневная жизнь превратилась в фантасмагорию наблюдений за призрачным злом, то сверкающим зловещей ухмылкой гнилостного нутра на манер Бирдсли[1], то прячущим ужасы за самыми обыденными образами и предметами, как в неброских, менее известных работах Гюстава Доре. Зачастую он считал благом насмешки большинства интеллектуально одаренных людей над сокровенными тайнами, полагая, что, если блестящие умы когда-либо соприкоснутся с таинствами, хранимыми древними, низменными культами, результат будет настолько поражающим, что не только погубит наш мир, но и пошатнет столпы самой вселенной. Без сомнений, все эти размышления были весьма мрачными, но его острый ум и крепкое чувство юмора успешно сводили их на нет. Мэлоун довольствовался тем, что его убеждения воспринимались так однобоко, а запретные видения – так легкомысленно; нервный недуг, до поры скрытый, внезапно одолел его, лишь когда чувство долга швырнуло его в адскую бездну откровений.

Он уже какое-то время числился на участке Батлер-стрит, когда его внимание привлекло происходящее в Ред Хуке. Ред Хук представлял собой лабиринт, где обитала разнородная нищета, находившийся близ старинного портового района напротив Говернорс-Айленд, с грязными улицами, что взбирались от набережной в гору, где длинные, обветшалые Клинтон-стрит и Корт-стрит вели к зданию Бруклинского муниципалитета. Дома здесь были большей частью кирпичными, строились с первой четверти до середины девятнадцатого века, а некоторые глухие улочки и закоулки несли оттенок притягательной старины, в классической литературе именуемый «диккенсовским». Не стоило и пытаться распутать загадочный клубок корней местного населения; сирийцы, испанцы, итальянцы и негры оставили здесь свой грязный след, здесь же встречались и потомки скандинавов и коренных американцев. В этом бедламе на сотнях языков говорил порок, и чужеземные крики вторили плеску маслянистых волн, бившихся в заросшие грязью сваи, и чудовищной органной литании свистков из гавани. Когда-то давно здесь можно было наблюдать куда более радостную картину: светлоглазые моряки жили на нижних улицах, а верхние на холме украшали добротные, большие здания. Пережитки славного прошлого можно было увидеть в постройках, сохранивших следы изящества, изредка встречавшихся благородных церквях, местами мелькали оригинальные детали предшествующей культуры – лестница с истертыми ступенями, обветшалый подъезд, изъеденные червями декоративные колонны или пилястры, фрагменты садов с покосившейся, проржавевшей оградой. Дома в основном возводились из цельных каменных блоков, и периодически попадавшиеся башенки со множеством окон напоминали о днях, когда здесь жили капитаны и судовладельцы, наблюдая за морем.

Из этого переплетения плотской и духовной гнили в небо возносятся богохульства на сотне наречий. Толпы галдящих и распевающих бродяг шатаются вдоль дорог и улиц, изредка чья-то рука незаметно гасит свет и опускает занавески, и чернявые, погрязшие во грехе лица исчезают из окон, стоит появиться кому-то из случайных посетителей. Полицейские потеряли всякую надежду навести здесь порядок и вместо этого пытаются оградить внешний мир от этой скверны. При звуках приближающегося патруля воцаряется призрачная тишина, и никто из задержанных здесь не сотрудничает с полицией. Преступления, что совершаются здесь, своей разнородностью не уступают количеству местных диалектов, в диапазоне от контрабанды рома и нелегальной иммиграции, различной степени беззаконного и аморального поведения до убийств и тяжких увечий в самых гнусных проявлениях. В том, что уровень преступности здесь остается на определенном уровне, нет заслуги местного населения, если только не вменять ему в заслугу искусство заметать следы. В Ред Хук прибывают многие, но немногие покидают его, во всяком случае, посуху – и у тех, кто держит язык за зубами, шансов куда больше.

В текущем положении дел Мэлоуну чудился еле уловимый дух тайн куда более ужасных, чем любой из грехов, порицаемых горожанами и оплакиваемых священниками и филантропами. Как тот, в ком сила воображения сочеталась с научным подходом, он понимал, что в условиях беззакония современным людям свойственна жуткая склонность следовать порочным, инстинктивным моделям полупримативного, дикого поведения в повседневной жизни и религиозных обрядах, и подобно антропологу он, содрогаясь, наблюдал за песнопениями и богохульством процессий, состоявших из мутноглазых, покрытых оспинами молодых людей, шествовавших по улицам в темный предрассветный час. То и дело можно было видеть кучки этих юношей; иногда они зловеще скалились на перекрестках, иногда на дешевых инструментах играли пугающую музыку у подъездов, иногда, одурманенные, клевали носом или нецензурно бранились за столиками закусочных у муниципалитета, иногда шептались у обшарпанных таксомоторов, припаркованных у высокого крыльца разваливающихся домов с плотно занавешенными окнами. Он смотрел на них с дрожью и великим интересом, в чем не мог признаться своим сослуживцам, так как видел за ними чудовищную связующую нить тайной преемственности, некий дьявольский, сокровенный древний образец, всецело лежавший за пределами и куда глубже омерзительной массы их преступлений, образа жизни и притонов, учет которых столь добросовестно и тщательно вела полиция. В душе он был уверен, что они являются наследниками какой-то безобразной первобытной традиции, носителями вульгаризированных, извращенных обрывков знаний культов и обрядов старше, чем само человечество. На это указывали согласованность и неслучайность их действий, и это проявлялось в слабом подобии порядка, таившегося под их внешней неряшливостью и запущенностью. Он не напрасно читал труды, подобные «Ведовским культам Западной Европы» мисс Мюррей[2], и точно знал, что вплоть до наших дней среди крестьян и в тайных обществах систематически практикуются внушающие страх негласные собрания и оргии, корнями уходящие в темные верования, предшествующие индоевропейскому миру, в расхожих преданиях именуемые черными мессами и ведьмиными шабашами. Он ни на мгновение не сомневался в том, что эти адские пережитки древнего туранско-азиатского колдовства и культов плодородия не вымерли полностью, и часто задавался вопросом, насколько они старше и мрачнее, чем самые зловещие из связанных с ними легенд.

К самой сути происходящего в Ред Хуке Мэлоуна подвело дело Роберта Сайдема. Сайдем был литературно образованным отшельником, происходившим из старинного голландского рода, обладал доходом, позволявшим сводить концы с концами, при этом оставаясь независимым, и обитал в просторном, хоть и запущенном, особняке, построенном его дедом во Флэтбуше в те времена, когда там стояли лишь приятные глазу колониальные домики, окружавшие увитую плющом реформатскую церковь с колокольней и голландским кладбищем за железной оградой. В своем одиноком доме, отделенном от Мартенс-стрит двором с вековыми деревьями, Сайдем предавался чтению и размышлениям примерно шесть десятков лет, за исключением одного эпизода, имевшего место с четверть века назад, когда он отправился в Старый Свет и на протяжении восьми лет пропадал неизвестно где. Держать слуг ему было не по карману, и редкий гость нарушал его полное одиночество; он тщательно сторонился каких-либо близких и дружеских отношений, а редких знакомцев принимал в одной из трех комнат первого этажа, что содержались в порядке, – огромной библиотеке с высоким потолком, вдоль стен которой стояли полки, где громоздились истрепанные книги, имевшие массивный, старомодный и слегка отталкивающий вид. Ни то, как разрослось поселение, ни его поглощение Бруклином ничего не значили для Сайдема, и в городе мало-помалу стали о нем забывать. Старожилы все еще узнавали его на улице, но для большинства из тех, кто был помоложе, он был всего лишь чудаковатым, обрюзгшим стариком, чьи нечесаные седые волосы, щетина на лице, засаленный черный костюм и трость с золотым набалдашником вызывали лишь удивленные взгляды, и ничего более. Мэлоун ни разу не видел его до тех пор, пока служба в полиции не свела его с этим делом, но до него доходили слухи о том, что тот обладает немалым авторитетом в области средневековых поверий, и однажды безуспешно попытался найти уже вышедшую из печати брошюру Сайдема о Каббале и легенде о Фаусте, по памяти цитируемую его другом.