Иллюстратор Владимир Фуфачёв
Дизайнер обложки Владимир Фуфачёв
© Елена Крюкова, 2024
© Владимир Фуфачёв, иллюстрации, 2024
© Владимир Фуфачёв, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0062-7751-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
РАЙСКИЕ ПЕСНИ. ДОРОГА
Спеть Райские песни
раздумья автора о новой книге
Рай и Ад
Дихотомия Рая и Ада – древнейшая дихотомия. Эта пара неразлучна. Не только в мифологии, и не только в средиземноморской культуре. Нижний Мiръ, Ад, и Верхний Мiръ, Рай, – мифологемы многих и дальневосточных (Китай, Индия, Япония), и ближневосточных, мусульманских, и африканских, и американских народов. Землю обнимает эта давняя история, любовь-ненависть, любовь-противостояние Рая и Ада. Архаические люди тоже жили и внутри Аида, и внутри Эдема. В первобытном пространстве-времени существовал ещё Средний Мiръ, земной, как некая прослойка между хтоническим ужасом и сладостными эмпиреями, жилищем блаженных. Наша с вами Земля. Третья от Солнца планета. На которой, собственно, и разыгрывается с незапамятных времен эта мощная мистерия Ада и Рая.
Данте и Вергилий
Мы с детских лет привыкли к этому словосочетанию: Данте Алигьери, «Божественная комедия», – не вникая особо в то, что там, в толстой книге, и о чём. Данте представляется нам вечно влюблённым в рано умершую Беатриче, а ужасные картины Ада мы даже понаслышке помним гораздо лучше, нежели колыбельные песни про солнечный Рай. Паоло и Франческа, Уголино, сонмы мучеников, изображение диких страданий – это ярко, рельефно, это пронзает, запоминается. А Рай – что Рай? «Все счастливые семьи похожи друг на друга», – сказал Лев Толстой в «Анне Карениной»; значит, похожи и состояния счастья. А вот горе, боль – они у каждого свои. Болью изгнания заплатил Данте за любовь. И это был его собственный, личный Ад.
А римлянин Вергилий – чудесный проводник. Взяв за руку Данте, он шёл, неостановимо шёл вперёд, и Данте за ним. Как же я их люблю, родных моих! Нет конца их дороге.
Грешники и праведники
На православной иконе Страшного Суда есть мотив наказания грешников, низвергаемых Богом в Ад, и вознесения праведников в Райские кущи. Впрочем, этот же сюжет изображён и на знаменитой фреске «Страшный Суд» в Сикстинской капелле великим монументалистом Микеланджело Буонарроти. Всё человечество во время Страшного Суда, когда «небеса совьются в свиток, и Времени не будет», по Иоанну Богослову, разделится надвое: одна его половина счастливо и спасительно поднимется в Райский Сад, другая исчезнет в Адской бездне. Эта позиция в богословии, да и в Писании, носит поименование «Последний Приговор». В этом и заключается Божий суд: одних одарить, осветить и освятить Раем, другим, за немыслимые преступления, уготовить Ад как вечную, неизбывную тюрьму.
Христос спускается в Ад
После Страстной Пятницы у православных есть такая мистическая, абсолютно потрясающая Страстная Суббота, или Великая Суббота. В это таинственное время возжигается Благодатный Огонь в храме Гроба Господня в Иерусалиме. Почему это происходит? В этот день Иисус Христос спускается во Ад, ко грешникам, к страдальцам, страдающим и рыдающим в Аду; и Своим радостным, торжественным ходом по Аду, в развевающихся Своих алых и небесно-синих одеждах, прикосновениями целебных рук Своих к коленопреклонённым мученикам он даёт понять всей этой, стенающей в Аду толпе: не плачьте, не сетуйте, завтра Я воскресну, и вы все тоже воскреснете, только веруйте в Меня, молитесь, радуйтесь. Вот эта Христова могучая, слепящая радость во глубине Ада – потрясает.
Райские песни
Я давно стала внутри себя слышать эту мелодию, она таилась в двух словах: РАЙСКИЕ ПЕСНИ. Притом эти песни не обязательно я слышала, ощущала как безусловную Райскую сладость и благость. Хотя Рай – МОЯ мифологема. Я всю жизнь живу с этим странным, прекрасным и страшным чувством – дороги, долгого пути: с Земли – в Ад, а потом из Ада – прямёхонько в Эдем, к его золотым мандаринам и рубиновым, невесомым колибри, к его ребёнку, что нежно гладит льва по загривку, что играет на поляне со страшным волком. Добро в Раю победило зло. Что единственное, драгоценное мы теряем, отворачиваясь от добра, от Бога, думая, что нечто приобретаем? Мои книги, в которых я живописую Ад и Рай – «Юродивая», «Царские врата», «Русское Евангелие», «Рай», «Иерусалим», «Раскол», «Лазарет» – это моя жизнь, маятник и биение сердца, оно бьётся именно так: Ад-Рай, Ад-Рай.
И наконец я стала слышать музыку этих Райских песен. Живую, настоящую. Это были стихи. Всё ложилось в рифму и на ритм. И, кроме того, что слышала голоса и инструменты, я видела над собою огромные фрески; их было четыре, по количеству стен во храме; и на первой фреске неслись мимо, грохотали поезда, блестели зимние рельсы, «и прямо на горький Восток уходила дорога великая». Первой мелодией Райских песен оказалась – ДОРОГА.
Куда ведет дорога
Четыре фрески, да, четыре фрески.
Сначала – Дорога. Так поются первые Райские песни.
Три другие я тоже вижу, слышу.
Я их непременно запишу. Бог силы даст.
Но у каждого замысла есть тайна. Не всё нерождённое надо рассказывать, на ладони людям протягивать; вот когда родится дитя, его и вынесут под Солнце Божие, на белый свет. Пока явление не родилось, нельзя о нём говорить. Мы слишком привыкли к рекламному времени, когда, едва задумав, мы с лёгкостью выбалтываем мечту. Бог о ней Сам знает! И силы даёт. И это главное.
Знайте одно: ДОРОГА всё равно ведет из тьмы – к свету. Так устроен Мiръ. И так устроен человек. От Ада до Рая – жизнь. А в Раю нет Времени, это точно. Там все станут «иереи Богу и Христу и воцарятся с Ним на тысящу лет» (Откровение Иоанна Богослова).
Всегда в пути
Человек идёт, едет, путешествует. Вот опять в дорогу собираться.
Как все, я пускалась в путь, ехала, шла, бежала, опаздывала, спотыкалась, падала. Снова вставала. Дорога человека не розами усыпана. Зато мы имеем возможность сравнить любовь и ненависть. И сделать выбор. Бог нам его даёт совершить, улыбаясь нежно, спокойно.
Дорога захлёстывает петлей. Дорога тревожит, обрекает, приговаривает, прощает. Дорога ведёт, влечёт. Что там, за поворотом? Куда бегут бесконечные железные рельсы? Каждый из нас – живой поезд, и в нас, внутри, едет-трясётся, плачет и смеётся наше будущее.
О чем поёт книга
В первой книге проекта «РАЙСКИЕ ПЕСНИ» – «ДОРОГА» – стихи очень личные и крайне всеобщие. Стихи о другом, чужом, в пути увиденном, и песни о пронзительно-родном, близком, мучительно-кровном, неотъемлемом. Тут есть стихи – коротенькие возгласы, стихи-зарисовки, летящие этюды, и стихи – большие огненные псалмы; стихи-баллады, их запросто можно петь, и стихи-клятвы, ими можно давать присягу. Словом, много тут звучаний лиры и арфы, наблы и киннора, густых ярких мазков и прозрачных снегов, что идут на фреске и вьюжно летят нам в лица, в ладони прямо со свеженаписанной росписи. Жизнь! Любимая. Моя. Но и всех. Всех нас. Первая фреска храма в честь Рая и Ада. Дорога. Она мне дорога.
«Но ты, художник, твердо веруй / В начала и концы. Ты знай, / Где стерегут нас Ад и Рай…» (Александр Блок).
Рельсы серебристей свежей рыбы.
Чёрен снег, он подгорелый хлеб.
Под нависшей многозвёздной глыбой
Мчится поезд, от любви ослеп.
Мы глаза ладонью закрываем
От его безумных белых глаз.
Поздно! Он летит, незабываем,
Сквозь живых и сквозь убитых нас.
В поездах прощались и любили,
Пели, умирали на бегу…
Мы остались на платформе – или
Две полынных ветки на снегу?
ФРЕСКА ПЕРВАЯ. СИНИЙ СЕМАФОР
Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье.
Ф. М. Достоевский, «Идиот»
«Входят глаза мои в небо последнее…»
Последний вагон
Глоток огня
(Видение города)
Я проснулась в комнате, до потолка заваленной вещами, и себя ощутила ненужною вещью. За окном скисало молоко слабого, детского рассвета. Я ощутила, как хочется курить, и вспомнила, что я никогда не курила. Город за стеной, за широким, как поле, окном, может быть, звался до боли любимым именем. Но не сейчас. А когда-то давно. Ныне и присно и во веки веков перемешались, как сальные карты. Я потянулась, вытянула ногу, и правую свело судорогой. Села, и раскладушка подо мной искалеченно скрипнула. Всюду виднелись следы оголтелой гулянки. Всё было раскидано, расшвыряно, разбито; щербатые половицы усеяны осколками – стекла, фаянса, смешных рубинов-сапфиров с блошиного рынка. Быть может, там поблёскивали и осколки истинных жизней, не знаю. Жизнь ведь тоже твёрдая на ощупь, и бьётся.
Жизни моей нет без тебя, вспомнила я слова из чьей-то умершей песни, и усмехнулась: сама над собой, должно быть. Спустила ноги с калеки-раскладушки на пол. Ступни ожгли холодные доски. Что за окном, я не знала. Зима? Весна? Да всё равно.
Надо было заставлять залитое красным забытьём сознание трудиться дальше, дальше. И тело тоже надо было заставлять: шевелиться, перемещаться. Пока живёшь, надо и себе приказывать, и другими повелевать. Не умолять. Не просить. Просить бесполезно. Над тобой только посмеются.
И любить – бесполезно. Какая в том польза?
Любовь – златокрылый Херувим, забытые Райские песни, их бормочут, выдавливают из груди в пылу попоек, в дыму угара. А потом открывают форточку. Или настежь – окно. Дым развеивается. И тебе надо жить дальше. А это тяжёлый труд. А трудиться не хочет никто.
Я, шлёпая босыми ногами по ледяным крашеным половицам, подошла к окну.
Незнакомый город так и лез в стеклянный зев окна всеми бестолковыми, устрашающе грузными камнями. Я спросонья, ещё заволокнутыми плевой ночных видений зрачками обводила заоконный окоём. И это мой Мiръ? Да, правда, это мой Мiръ?
Ужас. Я не хочу тут жить.
Я хочу обратно в счастье! В любовь! В праздник!
В мой Рай.
Каменные колёса. Железные жернова. И, кажется, крутятся. По ободу вспыхивают хищные огни. Гасну, захлебнувшись собственным жалким светом. В глубине каменного тюремного леса иной раз чужой свободный свет взрывается, ослепляет, убивает и долго не умирает. Теперь мне здесь надо жить? Кто меня сюда привёз?
А может, привёл? За ручонку? Дитёнком?
Я резко обернулась. Кто-то рядом стоит и смотрит на меня. Зеркало. Это всего лишь зеркало. Издали, из зазеркалья, стала робко нащупывать путь, расползаться пролитым чаем, вином, водой по столешнице тихая дремучая музыка. Я пыталась прислушаться. Музыка тихо пела мне в изумленную душу о том, что вон там когда-то стояла гордая красная башня, и от неё все вокруг становилось немыслимого красного цвета, даже серый асфальт, даже чёрная брусчатка, наспех-подделка под седую древность. У нас, там, далеко, умели искусно подделывать старое. Старость. И молодость. И смерть. Да что там, умели всё подделывать. Всё что хочешь.
Музыка мурлыкала кошкой, а я глядела в зеркало. Как меня зовут? Музыкой звучали ветхие, истрёпанные, крылатые имена.
Зеркало покорно отражало мне меня. И себе – тоже меня. А может, то, что когда-то было мною. Я не уверена, истинно ли существует тело. Может, оно только так, видимость одна. Ну, некто умный-как-утка сбрехнул однажды: тело всего лишь платье души. Ну что, модница душа? Напялишь новый наряд? От меня утомилась?
Неизвестный страшный город глухо, монотонно шумел за окном.
Шум заглушал тихую назойливую, бесконечную музыку.
Я глядела в зеркало, а вот не надо было глядеть.
Там я увидела дорогу.
Рельсы бежали прямо под окном. Вагоны грохотали. Шатались пьяно. Гудок рвал слух. Дым заволакивал зрачки.
Вечная дорога. Билеты. Вокзалы. Поезда. Пересадки. Вагонная тряска. Стремление вперёд.
И никогда – назад.
Исповедь
«Вокзал, гудящее лицо…»
Хоровод
псалом
Иркутский вокзал. Перекати-поле
баллада
Бесстрашие
Песня
Картина
псалом
Проводы
Молитва зимняя
Видение последнего дня
псалом
«Как я живу! Себе не верю…»
Солнце
Сошествие во Ад
Войско в полях
Огромна ночь. Огромен звон.
Огромен родов свет, пелён
Измятых комья, зимний Мiръ.
Явились мы сюда людьми,
А кем уйдём? А я с тобой.
Удел любви такой:
Всё видеть, будучи слепой,
Стать музыкой, пребыв глухой,
Стать Божией грозой.
Просьба
Володе
Ярославский вокзал
Хлеб
Машинист
Знак над битвой
Прощание
Торговка луком
Ветер
Алмаз
Симфония моя