Читать онлайн Клон 8012

Посвящается N.

4 года до начала истории Ариадны Неон и Брэма Норда.

ЧАСТЬ 1

ОРАНЖЕВЫЙ – ЛУЧШИЙ ЦВЕТ

Глава 1

Глаза тёмно-синие, как небо за мгновение перед безудержным штормом. Волны длинных волос настолько ядрено-рыжие, что кажутся оранжевыми и в свете алых лучей закатного солнца умиротворённо переливаются кровавыми оттенками. Кожа на удивление белоснежная – ни единой веснушки или родинки. На правом запястье почти прозрачная белизна кожи нарушена неестественным вмешательством чёрных чернил – моё имя состоит из четырёх цифр. Я – клон 8012. Добро пожаловать в мой мир, в котором вас по вашей собственной воле могут клонировать, дабы плоть от плоти вашей разобрать на сочные кровавые куски. Бифштекс с кровью являет собой афродизиак. Понимаете? Смерть и секс ходят под ручку. Подумайте об этом, когда в следующий раз захотите почувствовать основанием своего языка сок сочного мяса или ощутите прилив древнего желания хорошенько потрахаться.

Копия вашего сердца – ваше сердце – лежит в криокапсуле, обложенная льдом или окруженная жидким азотом, чтобы в ближайшее время внедриться в ваше нуждающееся в новой детали тело. Или не в ваше. Как пожелаете. Любой каприз за ваши деньги, дамы и господа. Любой каприз. Хотите себе лучшее зрение? Лучшее мочеиспускание? Лучший голос? Лучшую кожу вокруг глаз? Лучшую растительность волос? Лучший оргазм? Целиком лучшего себя – менее поношенного, потёртого, подержанного? Пожалуйста. Вы будете видеть свою кристально чистую мочу и восторгаться её оттенком приятно-звонким голосом ещё до того, как отсутствием морщин на вашем лице соблазните более молодого партнёра, который будет обожать запускать свои шаловливые пальчики в ваши густые волосы, а позже этими же пальчиками доводить вас до экстаза. Только деньги вперёд. И жертвы вперёд… Жертвы, дамы и господа. Очень много жертв. Вам придется сделать себя заново, чтобы в нужный час хорошенько порезать своё наново собранное тело, разложить его подетально, а уж потом… Потом будет вам счастье: плюс пара-тройка-десяток лет молодости, кое-где поддерживаемая обезболивающими, кое-где барбитуратами, кое-где алкоголем, чтобы вы в итоге всё равно обратились в горстку праха – одно дуновение, и ничего не помнящие наномолекулы смешиваются с землёй и воздухом, и беспечно растворяются в пространстве. Впрочем, для одушевлённых оригиналов всё не так просто, как для бездушных клонов. Жизнь души после смерти тела – это сложно. Никак не пойму этой схемы. И тем не менее, верю в её правдивость так же непреложно, как знаю, что души внутри моей плоти, пропитанной живительной кровью, и вправду нет, хотя у моей оболочки и присутствует дыхание. Действительно сложная для понимания схема.

Выписка из ID-card клона:

Дата появления: 11.09.20**.

Идентификационный номер: 8012.

Полных лет: 17.

Точный рост: 1.78.

Точный вес: 70 кг.

Группа крови: BA (III)

Резус-фактор: Положительный.

Аллергические реакции: Золото.

Физические недостатки: Отсутствуют.

Количество произведенных изъятий: 0.

Количество произведенных изъятий – ноль. Священная цифра напротив слов, обозначающих агонию, во имя которой меня сотворили. Курносый нос, широкие скулы, большие глаза – человеческое понимание красоты необходимо препарировать и разрезать на лоскутки во имя сохранения красоты. Прихожу к выводу, что если что-то и спасет мир, так уж точно не красота. Красивое зачастую убийственно. Погоня же за красотой может уничтожить мир, но не спасти его, нет. Что вообще могло бы спасти этот мир? Аккуратнее с ответом. Варианты должны быть мощными. Месть и доброта – есть ли разница между этими полярными на первый взгляд понятиями? По-моему, нет. И первое, и второе с детской лёгкостью порождает чёрное зло. А потому разницы между ними, хм… Нет. Всё дело в том, как вы преподносите свой выбор другому существу. Лишите существо жизни, с целью избавить его от мук – и вы благородный благодетель, а не убийца. Подарите существу возможность проживать его собственную, единственную и неповторимую, пусть и обременённую муками смерть – и вы изверг. Творите зло любым доступным вам способом – благородством, местью, добротой, озлобленностью, заботой, безразличием – у вас столько вариантов, казалось бы, наслаждайтесь разнообразием и не ропщите на пышный пир! Но нет, вам захотелось нового блюда, способного подарить вашим пресыщенным обилием вкусов рецепторам новые ощущения. Бифштекс с кровью – я, клон 8012. Подана. Свежая и истекающая кровью достаточно, чтобы вы могли ощутить привкус мнимого превосходства, в любой момент способного обернуться прахом. Да, я легко могу обернуть вас в прах. Вот вся правда вашего превосходства – мне достаточно одного лишь желания, чтобы превзойти вас не только в жизни, но и в смерти. Живите с этим знанием. И умирайте.

Глава 2

В моё неизменное окружение входит три клона. Мы зовёмся друзьями, хотя смутно подозреваем, что на самом деле мы понятия не имеем, что из себя представляет настоящая дружба. Друзья у меня что надо – не навязчивые, не нытики, не идиоты. Самые обыкновенные клоны, какими Миррор забит до отказа, как морозильная камера свежатиной.

7900 – откровенно симпатичный, белокожий и пышноволосый брюнет с большими светло-карими глазами. Он наш негласный предводитель: мы собрались вокруг него или он нас вокруг себя собрал, этого я уже не помню – слишком много времени миновало с тех пор, как все мы впервые встретились, в прозрачных яслях, за которыми присматривали няньки-оригиналы и их исправные помощники няньки-роботы. Вторые были приятнее первых: они не шлёпали нас за наши младенческие слёзы – только кормили.

7900 приударяет за мной, явно желая заняться со мной сексом, но я считаю, что ему хватает и других клонов для этого сомнительного мероприятия: он предпочитает миловидных блондиночек, так что я считаю, что ему лучше продолжать придерживаться своего вкуса. Каждый клон женского пола и плюс-минус нашей возрастной категории смотрит на 7900, как на потенциального партнёра в утолении плотского желания, и мой друг явно не против такого положения вещей. "Умрём молодыми и не познавшими настоящую жизнь, так хоть вдоволь потрахаемся", – так вслух рассуждает 7900. В этой теореме я абсолютно согласна с ним. Хотя и не трахаюсь. Не потому, что не хочется – просто не с кем. Меня окружают сплошные изуродованные изъятиями или готовящиеся к изъятиям клоны – в моей категории только 7900 и красавчик. А с ним заниматься сексом я не хочу даже больше, чем с порезанными хиляками. Уж лучше пойти на органы девственницей.

7997 – худощавый и бледнокожий, полностью лысый парень. Кожа, обтягивающая его продолговатый череп, привычно тускло блестит на солнце. Его внешний вид – результат трёх непростых изъятий. Ещё после последнего изъятия он должен был отправиться в переходное состояние – лежал бы сейчас под капельницами и боялся шевельнуться. Но он каким-то чудом выкарабкался и ещё поживет. И при всём его болезненном виде, его большие голубые глаза, кажущиеся бездонными, наделяют его особым шармом. В такие посмотришь и решишь, будто парню ещё жить и жить. Но нет. Не жить. Вот-вот и что-то тренькнет в нём, и оборвётся – скорее всего, тренькать и обрывать будут оригиналы. Самое мучительное – это ожидание, ведь последней минутой жизни может стать любая, даже эта самая… 7997 – философ. Считает, что нет смысла беспокоиться о том, на что не можешь повлиять, как и нет смысла внушать себе веру в возможность своего влияния на что-либо. Хорошая философия, как для животного, ведомого на бойню. Мне нравится.

8001 – большеглазая азиатка, с небольшим чёрным хвостом на затылке. Я, 7900 и 7997 высокие, а наша подруга 8001 остановилась в росте после двух изъятий, проведённых подряд – её рост составляет всего один метр и шестьдесят сантиметров. 8001 любит хмуриться и кусать до крови губы. Мне она нравится. Не знаю почему. Может, просто выбор невелик.

Нам всем семнадцать. Показатели наших организмов говорят, что они способны просуществовать аж до ста лет. Однако это ложь. Правда заключается в том, что нам крупно повезёт, если мы доберёмся до восемнадцатилетия. У 7900 – одно изъятие:

вена на руке. 7997 – три изъятия: левая почка, все луковицы волос, кожа на спине; 8001 – два изъятия: поджелудочная железа и правая почка. Я – ни одного изъятия. Что со мной не так? Неправильный вопрос. Ответ: с моим оригиналом всё в порядке. Очевидно, до сих пор ей не понадобились мои – её – органы, а значит, она – и заодно всё её окружение, – вполне здорова. Неплохо быть клоном здорового оригинала. Клонов, добравшихся непорезанными до своего семнадцатилетия, можно сосчитать на пальцах двух рук – больше не наберёшь. Я – одна из уникальных везунчиков. Ну не чудо ли?

Как и абсолютное большинство клонов, я не знаю, кто является моим оригиналом. Редкие клоны знают, чьи они. 7997 как будто знал с самого начала своего существования, от кого он произошёл – его оригинал якобы какой-то известный медик, впрочем, имени его мы не знаем. А 8001 узнала о своём оригинале совсем недавно и совершенно случайно – нам проболталась новенькая уборщица, интересная девушка-оригинал, как и 8001 азиатской расы, при этом носящая странное имя – Хё. Она проработала в Миррор всего один месяц, а потом вдруг куда-то исчезла. За неделю до своего исчезновения Хё, при помощи странного портативного устройства, помещающегося в карман ее униформы, показала нам фотографию оригинала 8001. Оказалось, что оригинала 8001 зовут Пан Сок Чхон, она бывшая актриса корейского происхождения – актёрская карьера началась и завершилась в детском возрасте – ныне является популярным бьюти-блогером корейской косметики, имеющим какие-то пятьсот тысяч подписчиков. Мы расспросили Хё о том, что такое "бывшая актриса", "бьюти-блогер" и "косметика", а также что такое "подписчики". Как по мне, в этом списке всё оказалось чем-то пустым и незначительным. К такому же мнению пришёл и 7900. 7997, как и в большинстве случаев, было наплевать (в наплевательстве на происходящее вокруг он превосходил даже меня), а вот 8001 зацепилась за эту информацию. Ей не понравился её оригинал. Пан Сок Чхон – почему имя не двойное, как у всех известных нам оригиналов, а тройное? Как это понимать?..

Следующие пару дней 8001 пыталась доказать нам, что она совсем не похожа на своего оригинала, хотя это было, конечно, далеко от правды – на сей раз правда заключалась в том, что 8001 являлась идентичным дубликатом Пан Сок Чхон. Но мы соглашались с тем, что наша подруга заметно отличается от своего оригинала – чтобы удовлетворить эмоциональные потребности 8001. Так что если бы 8001 начала желать Пан Сок Чхон сдохнуть, мы бы тоже начали этого желать. Впрочем, это ничего бы не изменило: мы можем каждый день желать нашим оригиналам самой страшной предсмертной агонии, а они, не думая о нас изо дня в день, как мы о них, могут вдруг между прочим вспомнить о нас и в сию же секунду предать нас смерти всего лишь одним своим мимолётным изволением. В этом заключается самое главное различие между оригиналами и клонами: у них есть возможность убивать нас, а у нас возможности убивать их нет. Оригиналы трактуют нам это различие следующими словами: "У нас ду́ши есть, а у вас – нет".

Глава 3

Никто из клонов не знает, с чем это связано, но некоторые из нас попали под усиленную программу физической подготовки, наставником которой является вечно ворчащий и хромой на одну ногу Джером Баркер. В усиленную группу входит не так уж и много клонов – всего тридцать, двадцать два из которых мужского пола и восемь женского. В этой группе я самая старшая из девушек, может быть поэтому у меня получается драться на кулаках с крупными парнями даже лучше, чем у них это порой выходит между собой.

Баркер невзлюбил меня за мои ярко выраженные способности. Называет меня выскочкой, достойной первой отправиться на разбор органов. На каждом занятии угрожает мне рекомендацией для Роудрига – якобы будет рекомендовать мою кандидатуру на ближайшие изъятия. Как будто я не знаю о том, что изъятия производятся по воле наших безразличных оригиналов, а не злющих наставников! В ответ я тоже не питаю к наставнику боевых искусств положительных чувств, потому неизменно и выношу из спортзала синяки на всём теле: против меня единственной Баркер может ставить сразу трёх противников – никому другому он такой чести больше не выписывает. Честно говоря, я люблю подраться, пусть и в нечестном бою: трое мясистых клонов против одной меня, вдвое меньшей каждого из них. Отличный способ освободиться от внутренней злости – разбить кому-нибудь нос. Попробуйте. Пусть вас ударят в ответ. Продолжайте бить и тем самым заставляйте бить вас, пока не выбьете из себя, а заодно и из вашего оппонента, всю дурь. Чтобы горячая бордовая кровь из чужого носа густой пеленой обволакивала ваши лишившиеся кожи костяшки – вот как нужно бить. Баркер не допускает кровавых боёв в своём присутствии. За это я не перевариваю его ещё больше, чем за то, что он не выносит меня на ровном месте. Он мечтает разобрать меня на куски – я мечтаю расквасить его физиономию в лепёшку. Мы идеально подходим друг другу: как огонь и вода. В этом уравнении я, естественно, огонь. А он – та жидкость в болтающейся на его поясе фляге, владеющая им, словно оригинал клоном. Каким умалишенным нужно быть, чтобы дать поработить себя самому себе? Бесхребетность, пожалуй, единственный порок, который я не терплю. На все прочие пороки плюю с высокой колокольни.

Сегодня упитый Баркер был особенно жесток – натравил на меня двух коренастых клонов с боевыми дубинками, предоставив мне для защиты только мои голые руки. Не могу похвастаться тем, что в этот раз была хороша: меня здорово избили, пострадали не только плечи, шея и живот, но и спина. Били ожесточенно, без доли жалости и промедления: кто добьёт, тому приз в виде освобождения от стойки в планке – обещание невыспавшегося и жаждущего зрелища наставника дороже золота.

Выйти победительницей мне помогла только злость: отобрав у одного из противников дубинку, я переложила ею всех своих противников, и тем не менее в итоге стояла согнутой в дугу – слишком сильным был последний пропущенный удар в живот. Баркер подошёл и приказал мне запомнить это чувство, но идиот не уточнил, о каком именно чувстве он вёл речь – у клонов притуплен эмоциональный фон, так что стоило миновать моей злости, даровавшей мне победу в поединке, как я снова погрузилась под толщу непроницаемого безразличия. Приказал запомнить… Как будто он может мне приказывать, а я могла бы исполнять его приказы. Идиот. Я – не воин. Я – клон. И Миррор – не поле боя. Миррор – это кратер от взорвавшейся бомбы. Тут некому приказывать, если только ты не настолько тронутый, что решил раздавать приказы ошмёткам мяса.

Не все наставники такие законченные придурки, как Джером Баркер. Мариса Мортон, зверь её дери, умная, сука. Лучше бы была дурой, честное слово. Не столько для клонов лучше, сколько для неё самой. Родилась бы потупее, может, не испоганила бы свою оригинальную душу беспочвенным тщеславием, созидание поставила бы во главе своего внутреннего мира, не начала бы пестовать бесчеловечность, а так… Больно умная, оттого и неинтересная. Всегда знаешь, чего от неё ждать – никакой непредсказуемости, никакого изюма или особенности. Оригинал без оригинальности – парадокс всего существования этой порожней умницы. Отличница, знающая точный год создания письменного пера, ни разу в жизни не видевшая собственными глазами это самое перо. За-черст-ве-лый-и-про-пав-ший-су-хо-фрукт. От такого может и затошнить, если у кого желудок не из крепких. У меня вот желудок крепче не придумаешь – хоть сейчас разрезай мне брюхо, запускай в него скользкие пальчики, облачённые в беленькие латексные перчаточки, вынимай этот ценный орган любопытными ручками и вживляй его в более одушевлённое, а значит, более нуждающееся в нём существо. Ммммм… Я почти увидела свою кровь на чужих руках. Чудненько как. Мой желудок в будущем всерьёз сможет переваривать пищу для чужого кишечника, чтобы тот мог гадить без чувства дискомфорта и стыда. Может, гвоздь проглотить?.. Суть такого рода суицида: раз вы считаете, что я не могу принадлежать себе – выкусите и подавитесь тем, что и вам принадлежать я не буду. Ничья. Хм… Может, так и поступлю в итоге. Пожалуй, вернусь к этой идее накануне своего первого изъятия. Сколько там у меня осталось времени до момента моего насильственного умерщвления оригинальным обществом? Не важно. Суицид – дело незамысловатое, много времени не нужно, чтобы с дуру кончить себя.

Глава 4

Бывают дни, когда в Миррор не приходит ни одного нового клона, а бывают дни, в которые случаются множественные приходы. Восемнадцать лет назад в этот день в небе над Миррор запускалось целых одиннадцать белых бумажных фонариков – в честь прихода одиннадцати новых клонов. Из тех клонов до сих пор ходят живыми только двое: 7900 и 7997. Так что именно в этот день восемнадцать лет назад, в этот мир были приведены оригиналами мои то ли друзья, то ли кто они мне там. Что в связи с этим событием скажешь своему лучшему знакомому? “Херово, что ты пришел в этот окончательно спятивший мир, чтобы ухудшить его суть своими страданиями, ради которых и задумано всё твоё существование”? Наверное, поэтому клоны не празднуют дни своих приходов – нам не с чем поздравлять друг друга. Или мы просто не умеем этого делать. Оригиналы ведь нас ничему такому не учат. В такие дни напрашивается вопрос: на кой нам сдался урок этикета, если нас на нём не учат правильно поздравлять друг друга хотя бы с тем, что некоторые из нас всё ещё продолжают дышать? На этот вопрос вам не ответит даже наставник этого бессмыслия миссис Лундберг. Впрочем, она может кому угодно "навешать лапши на уши", что бы это ни значило. Мы с друзьями до сих пор не очень понимаем значение этого странного выражения: “лапша на ушах”. Это словосочетание однажды было произнесено миссис Франссон в споре с миссис Лундберг, после чего она пояснила его значение бесстрашно полюбопытствовавшим клонам – сказала, будто бы лапша на ушах ассоциируется у неё с ложью. Бессмыслица высшего уровня, откровенно говоря. В реальности связать лапшу на ушах с ложью – выходит чистейший бред. Как урок этикета. Или вот ещё как что: однажды бессменный садовник Миррор, мистер Еклунд, потерял странную и явно переоценённую в своей значимости книжечку, которую своевременно подобрал проворный 7900. Мы рассмотрели её хорошенько и поняли, что эта книжечка для оригинала вроде как ID-card для клона, только бумажный вариант и с множеством слов, смысл которых ускользал от нас, хотя они и были написаны на шведском языке. Впрочем, что-то да и было понятно: полное имя, дата рождения, фотография, гражданство – всё это и даже больше было указано в этой книжке, но мы не успели толком рассмотреть детали. За углом постройки Баркера Еклунд жаловался миссис Франссон на то, что ему срочно необходимо найти эту книжечку, называемую паспортом, потому что без неё он не сможет попасть во Францию к своей дочери… Услышав эти слова я, не особенно задумываясь, вырвала из рук 7900 этот паспорт, поспешно разорвала его пополам и забросила бумажные ошмётки в растущие вблизи кусты. Не знаю, нашёл ли ворчун Еклунд свою ценность, когда подстригал эти кусты спустя месяц, или шедшие в то лето проливные дожди втоптали бумагу в почву, и корни растения поглотили все улики, но, должно быть, в тот год Еклунд не попал во Францию. 8001 позже сказала, что поступила бы с ценностью Еклунда в точности так же, если бы я первой не отобрала её у 7900. Она так говорила из какой-то не близкой мне злости. Я же сделала это просто потому, что захотела. Без злости. Захотелось почувствовать что-то необыкновенное, и у меня это получилось: я отобрала у оригинала что-то важное для него. Конечно, не такое важное, как печень или селезёнка, но всё же что-то, способное серьёзно повлиять на его жизнь. Вывод: клон способен оказывать влияние на жизнь оригинала согласно своей воле. Прекрасное открытие, впрочем, с отдалённо знакомым привкусом: я и прежде догадывалась, что клоны могут серьёзно воздействовать на пространство оригиналов без их желания на то, а может быть даже против их воли. Просто убедилась в том, что внутренне уже знала. И жить стало интереснее. Представьте, что в кристально чистый литр воды вдруг упала одна-единственная капля крови: она растворилась быстро и теперь не видно даже её следа, но всё же оттенок жидкости и её вкус уже не те, уже с новой, пока что смутно улавливаемой ноткой.

Мы лежим на отросшем газоне Еклунда: я, 7997 и 8001. Вечно бледный 7997 лежит с закрытыми глазами, его грудь мерно вздымается и опадает, веки подрагивают. 8001 рвёт травинки и делит их на части, повторяя одно и то же движение раз за разом. Я сначала наблюдала за проплывающими по небу, большими и кажущимися пушистыми облаками – как легко они убегают прочь от Миррор! – но фокус моего внимания постепенно сместился на шумных клонов младшего возраста, играющих на газоне в двадцати метрах от нас. Этим клонам лет восемь-десять, не больше, их пятеро и каждый заметно изувечен: у беловолосой девочки не хватает одного глаза, у черноволосой неестественно болтается левая рука, один мальчик хромает, второй с кривым, словно молния, шрамом на обритой голове, третий мальчик вовсе не в силах отстранить спину от дерева – даже издалека видно, что ему сложно даётся даже сидеть. Они разыгрывают сценку: проводят ритуал с розовыми фонариками, согласно которому в Миррор отмечается возвращение ушедших клонов. Понятно, что розовых небесных фонариков над Миррор никогда не взлетало, да и импровизированные фонарики заменены рваными лоскутками какой-то тряпки, но для этих клонов эта игра значима – я понимаю это по их телодвижениям, по долетающим до моего слуха обрывкам их интонаций: они представляют, что трое их друзей, уже давно ушедших, вернулись к ним целыми и невредимыми. Бред. Как клон может вернуться, если он ушёл, и в честь его ухода над Миррор взлетели голубые фонарики? Если его разобрали на кусочки и разложили по морозильным камерам… Мы никак не можем заново склеиться после разбора – это единственный ответ. Глупые эти мелкие клоны. Впрочем, их глупость от их возраста: станут чуть старше – если станут – перестанут выдумывать всякую несуразицу.

Я услышала приближение 7900 задолго до того, как посмотрела в его сторону, но даже не глядя на него поняла, что он идёт не один. Не знаю откуда это в 7900, но он любит потормошить младших клонов: без злобы, но всё же с проявлением силы. Он обвивает их шеи своей рукой, кулаком взъерошивает волосы на их головах, толкает в рёбра и всячески подначивает, и хотя делает это без явной агрессии, всё же с применением определённой силы и против воли своих жертв. На сей раз он схватил уже известного нам клона, которого периодически доставал: светловолосый и ясноглазый 11112, которому, должно быть, лет тринадцать, не больше. 7900 вёл его, зажимая его шею своим локтём. Увидев их, я оторвала своё туловище от травы и села с ровной спиной, предвкушая пять минут бессмысленного развлечения: 7900 будет задавать молокососу глупые вопросы, на которые у того не будет ответов, 8001 будет громко смеяться, 7997 будет громко хмыкать, а я буду смотреть на пойманную муху безразличным взглядом и даже думать о ней в какой-то момент перестану, как бы громко она ни жужжала.

– Смотрите, кого я вам привёл, – когда 7900 так широко улыбался ровными рядами своих белоснежных зубов, он становился неподдельным красавцем, при виде которого сексуально озабоченные девушки начинают пускать слюнки. – Наш старый друг 11112! Застал его за сбором шашек. Что сегодня нам расскажешь, а? – с этим пустым вопросом 7900 стал с силой тереть кулаком густую копну волос на голове 11112, ростом едва достающего до плеча своего противника.

– Может, прекратишь уже донимать меня? – сквозь зубы и сжатую, притворную улыбку выдавил младший клон, старающийся высвободиться из железной хватки нашего 7900.

– Прости, но не в этом году, – ухмыльнулся в ответ 7900. – Разве что, кого-то из нас разберут. Вот ведь грустно будет остаться тебе без меня, а мне без тебя! Правда?

8001 громко захихикала.

– Уверен, что ты с лёгкостью найдёшь замену моей скромной персоне, – продолжал цедить через зубы 11112. – Можешь не дожидаться моего ухода и уже сейчас найти себе новую грушу для биения…

– Ну уж! Я тебя вовсе не бью. Бить желторотого птенца – позор для быка.

– Это ты-то бык? Я знаю клонов намного покрупнее и постарше тебя.

7900 резко замахнулся кулаком, но не ударил парня в живот, только заставил того сгруппироваться.

– Запомни, умник: если я тебя не бью сейчас, это совсем не значит, что я не могу ударить тебя в любой момент.

– А как же “позор для быка”?

– Как ты метко подметил: я не бык, – а вот эти слова 7900 произнёс сквозь зубы, с заметным раздражением, при этом явно с большей силой сжав шею парня в своих тисках. В этот же момент откуда-то из-за моей спины выбежал новый участник бессмысленного действа: клон женского пола, возраста жертвы. Она с неожиданной силой врезалась обеими кулаками в бок 7900, так, что моему другу явно стало больно – он резко разжал хватку, непроизвольно отпустив шею 11112, и закусил нижнюю губу от резкой боли, но в следующую же секунду взял себя в руки и вновь схватил 11112 за шею, на сей раз положив на неё сзади свою большую пятерню.

– Что, сам отбиться не можешь, подружка отбивать явилась? – с рычанием отозвался 7900.

– Отпусти его немедленно, пока нос цел! – девчонка встала в воинственную позу, подняв перед собой кулаки, и я наконец узнала её – клон 11111. Рядом с ней моментально материализовалась ещё одна девчонка – клон 11110. Я знала их только потому, что 7900 донимал их дружка, а они всегда вступались за него. Ну как они… Она. Клон 11111 однажды чуть всерьёз не разбила красивый нос нашего 7900. В отличие от своей мягкотелой подруги, 11111 всегда такая эффектная в защите своих друзей, что она каждый раз становится интересной даже для меня. В какой-то момент я даже начала подозревать, будто 7900 донимает 11112 не потому, что тот ему интересен, а потому, что ему интересна именно его подружка 11111. Не в сексуальном плане, конечно – девчонке только тринадцать, такие малолетки 7900 неинтересны. Но в плане эмоций, 11111 – настоящий алмаз среди перемолотой щебёнки. Никогда я не испытывала таких ярких эмоций, какие способна демонстрировать она. Если бы более крупные старшие клоны вдруг зажали бы кого-то из моих друзей, я бы, несомненно, попробовала бы предотвратить их нападение, но знаю, что и это делалось бы с моими обычными, отнюдь не ярко выраженными эмоциями. Эта же всегда защищает своих друзей так, будто внутри неё пылает настоящий огонь. Видела я этот огонь всего пару-тройку раз, но каждый раз он так ярко полыхал перед моим взором, что периодически я невольно думаю о нём. Что это за огонь, я никак не могу понять. Но подозреваю, что с клоном 11111 что-то не так. По крайней мере, не так, как с остальными клонами. Вот и сейчас 11111 готовится напасть на 7900, чтобы не просто отбить у него своего друга, но сделать это страстно… Страстно. Вот это слово. Такое странное… Что такое страсть, я могу лишь представлять, а клон 11111 как будто представляет чуть больше, как будто улавливает, а значит, чувствует что-то такое, что мне недоступно. Она точно с дефектом. Но где именно? В какой именно части её организма случилась поломка? Знай я, какая шестерня в ней неисправна, может, тоже надломила бы эту шестерню внутри себя самой. Чтобы почувствовать то, что чувствует она. Вернее: чтобы почувствовать та́к, ка́к чувствует она.

7900 приготовился к бою с девчонкой, 11111, кажется, взвелась в ещё бо́льшую готовность, но мне не захотелось наблюдать за этой стычкой. Не захотелось видеть, как кто-то – ведь клон, как я, ведь не оригинал! – способен испытывать высо́ты таких ярких эмоций, какие, кажется, никогда не будут доступны мне.

– Отпусти его, – привычно холодным тоном обратилась я к 7900.

– С чего бы это? – прищурился парень.

– Отпусти, – без пояснений повторила я.

Хмыкнув, 7900 резко выпустил из своей хватки младшего клона, в локоть которого сразу же вцепилась смугленькая 11110. Я не удивилась реакции 7900 – он безропотно исполняет мои редкие просьбы и ещё более редкие приказы, хотя именно он считается предводителем нашей компании. Всё надеется уломать меня уединиться в специально оборудованной комнате на третьем этаже, никак не поймёт, что я не заинтересована им так же, как и всеми остальными.

11111 разжала кулаки и, не оборачиваясь, отправилась вслед за своими спешащими удалиться друзьями. Я недолго сверлила своим взглядом её спину, но всё же сверлила.

– Странная эта 11111, – встряхнув плечами, пробубнила 8001, явно раздосадованная тем, что я оборвала ей шоу.

7900 рухнул на траву справа от меня, и спустя несколько секунд мы все вновь лежали спинами на газоне, и наблюдали за бегущими мимо облаками:

– Вот это облако похоже на почку, – вдруг сказал 7997, вытянув руку вперёд и указав ею на облако, которое действительно походило на почку.

– А вот это на скальпель, – ухмыльнулась 8001 и добавила со смехом: – Забавно получается: как будто почка гонится за скальпелем, хотя в реальности всё наоборот.

Ох уж эта наша реальность: стерильность на фоне кровавого месива.

– Если бы вам нужно было придумать себе имена, такие, как у оригиналов, какие бы имена вы себе взяли? – вдруг ни с того ни с сего я задала неожиданный даже для себя самой вопрос.

– Ха! – первым откликнулся 7900. – Я бы взял себе имя Ноль.

– Разве это имя? – изогнула брови 8001, перевернувшись со спины на бок.

– Нет, не имя. Но мне нравится.

– Почему? – снова поинтересовалась 8001. Она всегда была заинтересована болтовнёй 7900, потому как была заинтересована им самим.

– Ноль – символ отсутствия. Мне кажется, что я предпочёл бы отсутствовать, чем вообще появляться на этом свете.

– У тебя, как и у нас, не было выбора…

– Да, но если бы был?

– Ладно, пусть будет Ноль, – вздохнул 7997, впервые за последние полчаса подавший голос. – Я бы был не против носить имя Аксель.

– Аксель? – непонимающе повторила 8001, как и я впервые слышащая необычное оригинальное имя.

– Так звали электрика, приезжавшего в Миррор на прошлой неделе, чтобы починить проводку в лаборатории. Молодой парень с роскошной копной золотистых волос на голове.

– Но ты был черноволосым, прежде чем облысел, – заметила 8001.

– Речь ведь не о внешней схожести. Мы имена себе выбираем. Аксель звучит неплохо.

– Хорошо, – вздохнула 8001. – Раз так, тогда меня бы звали Облако.

– Это не имя, – заметил 7997.

– И что?! У 7900 тоже не имя, а раз ему можно, значит, и мне тоже.

– Почему Облако? – закусила губу я, наблюдая за тем, как облако-почка налетает на облако-скальпель. Одну секунду я надеялась на то, что 8001 скажет, будто выбрала себе такое имя потому, что облака вольны лететь куда захотят, но поняла я свою надежду только в момент, когда она разрушилась словами:

– Потому что облака лёгкие, а я как раз вешу меньше нормы. А ещё облака проливаются живительным для земли дождём, совсем как клоны для оригиналов. Ну а ты, 8012?

– Что я?

– Какое имя было бы у тебя, будь ты оригиналом?

Я сдвинула брови к переносице, мой голос звучал привычно прохладно:

– Ещё не придумала.

– Эй, так нельзя! – мгновенно запротестовала 8001, но несмотря на все протесты, имя я себе в этот раз так и не придумала. Потому что личное имя – это что-то очень весомое, значащее, говорящее. Если мне самой и наделять себя именем, тогда я назову себя тем, которое скажет обо мне больше, чем окружающие поймут, меньше, чем я захочу рассказывать о себе, и достаточно, чтобы не только заявить о себе, но отпечататься в душах тех, кому оно встретится.

Глава 5

Говорят, что мы не можем видеть настоящих снов, а те картины, что к нам приходят, когда мы спим – всего лишь воспоминания, пережитые нашими оригиналами до момента нашего сотворения.

Мне часто снится радуга на безоблачном небе. Как будто я лежу на стеклянной лавочке под незнакомым мне деревом, каких не растёт на территории Миррор, и наблюдаю за тем, как прямо над моей головой сияет разными цветами радуга размером от горизонта до горизонта. Я не знаю, что может значить столь яркая картинка. Но всякий раз, когда она приходит ко мне во снах, внутри меня разливается необоснованное спокойствие. Поэтому сдавать кровь в донорский банк в такие дни особенно неприятно – всё спокойствие как рукой снимает, стоит только коротким пальцам, облаченным в прохладный латекс, коснуться моего предплечья с целью вспороть мою тугую кожу остриём иглы. Особенно неприятно, когда забором крови занимается Сигге Хеллстрём – высокий, пожилой лаборант с презрительным взглядом и с неприятной привычкой облизывать губы. Все клоны в Миррор знают о том, что этот лаборант не из простых – он пристаёт к достигшим половой зрелости клонам женского пола и зачастую донимает своих жертв. Лично я не знаю ни одну девушку, которая прямо рассказала бы о домогательствах Хеллстрёма, однако эти слухи очень плотные, так что я не сомневаюсь в том, что в их основе лежат реальные истории всерьёз пострадавших девушек.

– Держи шоколадку, – с этими словами Хеллстрём положил передо мной упакованный в фольгу шоколад, который всегда выдают всем клонам, прошедшим процедуру сдачи крови. Я положила руку поверх шоколада, к которому, в отличие от остальных клонов, никогда не испытывала тяготения, и в этот же момент поверх моей руки опустилась рука в перчатке. – Какая хорошая девочка. Даже не запищала от укольчика.

Мне вдруг захотелось подняться на ноги, взять этот шоколад и запихнуть его прямо в глотку этого любителя острых игл в чужом теле, но в следующую секунду я внезапно ухмыльнулась: столь яркое пробуждение эмоции, пусть даже злости, очень порадовало и даже приободрило меня.

Выходя из медицинского крыла без шоколада, я подумала о том, что в следующий раз мне стоит подгадать место в очереди на забор крови так, чтобы снова попасть к Сигге Хеллстрёму. Если он сумеет разозлить меня до такой степени, что в итоге я всё же полосну медицинским лезвием по его мягкому горлу – вот это будет результат! Едва ли, конечно, меня сможет пронять на столь яркие негативные эмоции даже такой законченный подлец, как Хеллстрём, но почему бы не попробовать?

Отправившись на поиски своих друзей, я немного замечталась, представляя себе картину, в которой любая из моих эмоций – не важно негативная ли или позитивная, – может быть испытана мной на полную мощность, и в итоге не заметила, как забрела в один из заброшенных уголков главного здания Миррор. Возможно, очнувшись от мечтаний, я бы просто развернулась, но моё внимание привлекла маленькая щёлка в двери, расположенной слева от тупика. Я была почти уверена в том, что, открыв эту дверь, застукаю двух клонов целующимися, а может быть даже уже и раздетыми, поэтому была почти удивлена увидеть всего лишь одного клона, да ещё и малолетку. Однако узнав в этой малолетке 11111, я снова заинтересовалась, поэтому переступила порог комнаты, в которой прежде не бывала.

Оторвав глаза от книги, 11111 врезалась в меня внимательным взглядом, в то время как я осматривала тесную каморку, внутренности которой состояли только из одного лишь стола с одним стулом, да трёх стеллажей, заполненных потрёпанными книгами. Уже не обращая никакого внимания на любопытствующий взгляд 11111, я подошла к ближайшему стеллажу и начала читать названия книг, отпечатанные на запыленных корешках: “Геометрия 9-10”, “Пособие по математике №1”, “Химия”. Мой взгляд соскочил на полку пониже и зацепился за синий корешок, на котором красными буквами было написано непонятное мне и может быть потому показавшееся мне притягательным слово “Охота”. Взяв эту книгу в руки, я открыла её на первой странице и молча прочитала: “Охота представляет собой выслеживание зверей и птиц с целью их умерщвления или ловли”. Я попробовала себе представить, как оригиналы пытаются искать птиц, летающих над их головами, или зверей, бегающих у их ног… Вот ведь глупость. И зачем? Зато ярко и чётко представилась картина, в которой оригиналы гонят клона – и цель понятна, и суть ясна.

Захлопнув книгу, я поставила её на место и, обернувшись, наконец встретилась взглядом с 11111. Она продолжала смотреть на меня с любопытством, и это заставляло меня неосознанно хмуриться – никогда в моих глазах и в глазах окружающих меня клонов я не читала столь ярко сияющей пытливости, какую сейчас с лёгкостью распознавала в этих серых глазах.

– Думаешь обо мне что-то? – то ли догадалась, то ли почти прочитала мои мысли 11111.

– Думаю, что у тебя дефект.

Я заметила, как пальцы моей собеседницы сжались на краях книги, которую она читала до того, как я потревожила её покой. Это было пособие по географии. По тому, какое выражение приняло лицо 11111, я поняла, что она и сама понимает, что с ней не всё в порядке.

– А ты как думаешь, что со мной не так?

Видимо, я была не первой, кто заметил её дефективность и, заметив, сказал об этом вслух. Она уже знает и думает о своей непохожести. И читает забытые оригиналами книги. К чему это может привести?..

Я всё же решила ответить, хотя сильного интереса так и не испытала:

– Может, пробирки, в которых тебя создавали, не были вымыты должным образом.

Выдвинув эту гипотезу, я развернулась, спокойно вышла из каморки и отправилась дальше искать 7900, 7997 и 8001.

Вместо того чтобы нежиться на солнышке после изматывающего забора крови, мои друзья собрались в сумрачном коридоре главного здания Миррор, что сразу же вызвало у меня предчувствие неладного: все трое как будто хмурились и не спешили выходить на улицу, чтобы занять лучшее свободное место на газоне, желательно рядом с каким-нибудь раскидистым деревом.

– Что-то случилось? – поинтересовалась я, стоило мне только вписаться в их плотный круг, чуть ли не растолкав локтями 7900 и 7997.

– Только что получила новость о том, что уже завтра меня заберут на изъятия, – пробурчала 8001, отведя взгляд в сторону.

– Обычно ведь говорят, сколько изъятий, – в тоне обычно меланхоличного 7997 послышались нотки беспокойства. – Почему тебе не сказали, сколько их будет у тебя?

– Мне сообщил Сигге Хеллстрём. Не сказал, сколько изъятий и какие органы будут изъяты, потому что три недели назад он приставал ко мне, а я сбежала…

– Ты не рассказывала, – мои брови непроизвольно поползли к переносице.

– А нечего рассказывать. Ничего ведь серьёзного и не произошло. Но вот теперь он сказал, что за моё бегство будет резать меня без анестезии.

– Режет ведь Роудриг, – мой голос стал совсем ледяным.

– Да, но Хеллстрём ассистирует ему, – влажные ресницы 8001 дрогнули. – Как думаете, будет сильно больно?

Глава 6

Я плохо спала, не доела завтрак и теперь чувствую не физическую, но какую-то другую, тупую, совершенно необоснованную усталость. Наверняка дело в том, что я никак не могу выбросить из головы мысли об изъятиях 8001 – глаза то и дело скользят по голограмме часов, высвечивающейся на восточной стене спортзала, в котором Баркер уже второй час пытается уничтожить нас безжалостной тренировкой. Я многое бы отдала, чтобы узнать, почему я вошла в тридцатку избранных для военной дрессировки клонов. Например, могла бы отдать почку, по которой пять минут назад получила дубинкой от более старшего клона – если после такого удара в моей моче не проявится кровавый оттенок, я удивлюсь. По почкам бить запрещено, за такое положено стояние на гречихе в течение часа, но так как удар пришелся по мне, никакого наказания нарушителю не было выдвинуто. Потому что я – мишень для Баркера, а значит, меня можно хоть ногами топтать, главное, чтоб не до смерти.

После ста поднятий пресса и пятиминутной стойки в планке с двумя пятикилограммовыми утяжелителями на спине, каждая моя мышца горит от напряжения. Сидя на коленях, я старалась восстановить сбившееся дыхание, когда проходящий мимо Баркер вдруг с силой врезал дубинкой по моему животу. От боли я резко распахнула глаза и, нагнувшись вперед, врезалась левой ладонью в выкрашенный в жёлтую краску пол, правой схватившись за вспыхнувший болью живот.

– Твои кубики пресса не для красоты – для более практичных целей, идиотка. Ничего, я ещё сделаю из тебя непробиваемую…

Я уже не слушала его. Перед глазами на секунду потемнело, но обморока не случилось. Если бы в этот момент меня кто-то пнул в бок, может быть и свалилась бы без дыхания, но обошлось без пинков. Все покинули спортзал ровно в полдень, а я едва заставила себя разогнуться в пять минут первого, но несмотря на всё изнеможение, все побои и боль, я могла думать только о том, что ровно в полдень у 8001 начинается процедура изъятий. Она уже лежит на операционном столе… Над ней склонились Роудриг и Хеллстрём. Сделали ли ей анестезию? Пощадили ли наркозом? Будет ли ей больно?.. Многим клонам больно потому, что Роудриг скупится на анестезию и тем более на наркоз, а сегодня ему ассистирует Хеллстрём. Да, 8001 будет очень больно. Уже сейчас ей больнее, чем мне на этих матах… Она пришла в этот мир, чтобы отдать ему всю себя. Но нигде не предписано, что она должна отдавать себя через безжалостные муки. Мы не должны… А я. Зачем мне и ещё двадцати девяти клонам эти уроки военной дрессировки, если наша цель ничем не отличается от цели всех клонов? Подозреваю, ответ может оказаться до смешного дурацким. Как ответ на вопрос о том, для чего нам уроки этикета: а вдруг нас захотят выпустить в оригинальный мир не в виде органов, а в виде цельных существ. Скорее Баркер до смерти забьёт меня, чем оригиналы позволят клонам увидеть внешний мир хотя бы краем глаза, вставленного в его собственную глазницу.

Освобождая кулаки и запястья от чёрных боксёрских бинтов, насквозь промоченных жгучим потом, я вышла на улицу в одном спортивном топе и шортах – положено было переодеться в спортзале и не высовываться за его территорию без формы, но сегодня мне наплевать. На боль спины, на боль пресса, на боль сбитых кулаков, но только не на боль 8001, которую она уже семь минут, как испытывает в соседнем здании на нижнем этаже в одной из палат от номера один до номера десять…

– Какой пресс! – вдруг послышалось справа от меня. Перестав жмуриться от лучей яркого летнего солнца, я перевела взгляд в сторону говорящего. 7900 стоял прислонившись одним плечом к стене спортзала и внимательно рассматривал меня. – У тебя всё тело дрожит. Что, Баркер совсем разбушевался?

– Что ты здесь делаешь?

– Тебя жду.

– Почему без 7997?

– Наш бледный философ сейчас валяется где-нибудь на лавочке, сама ведь знаешь, как он любит замирать и сливаться с пространством, как тот хамелеон, про которого нам рассказывала миссис Лундберг. Может всё-таки передумаешь? – брови 7900 игриво подскочили. – Кладовая со спортивными матами может быть в нашем распоряжении вплоть до отбоя.

– Иди поищи себе более заинтересованную девушку или менее измотанную, – нахмурившись, я отвела взгляд в сторону. – Что-нибудь слышал о 8001?

– Изъятие началось только десять минут назад. Не думаю, что в ближайшие пару часов мы узнаем о её состоянии хоть что-нибудь. – Подумав, он добавил, словно хотел подбодрить меня, а быть может, и себя: – 8001 сильная.

– Какими бы сильными мы ни были, мы бессильны перед волей наших оригиналов, – процедила не прописную истину я, и вдруг подумала, что эта истина опровергает всю значимость и необходимость тренировок Баркера. Просто тридцати клонам приходится хуже, чем всем остальным клонам Миррор – нас доводят до изнеможения, заставляют наносить удары и защищаться, испытывать боль и причинять её друг другу, и всё это не имеет никакого значения, цели и, соответственно, логичного объяснения. Я просто груша для битья. Изношусь – пустят на лоскутки, вместо меня повесят новую и ничто не укажет на то, что я вообще когда-то нужна была… Обо мне забудут не вспоминая? А ведь меня такой расклад не устраивает. Надо же.

Клоны могут переживать от двух до трёх состояний: приход, переходное состояние и уход. Везунчики переживают только приход и уход, невезучие познают переходное состояние – состояние овоща, привязанного к койке с мотком из трубок капельниц, втыкаемых в тело для поддержания в нём жизни, потому как живой организм сохраняет органы куда лучше, чем морозильные камеры.

8001 попала в переходное состояние. Поэтому нам разрешили навестить её. Клонам разрешается видеть переходные состояния других клонов, потому что это, по мнению оригиналов, даёт нам своеобразную психологическую подготовку к ожидающему нас всех будущему – мы все уйдём, и многие из нас будут “переходниками”, так что нам, вроде как, лучше психологически подготовиться к мукам, для которых предназначено всё наше существование. Кажется бредом, однако оригиналы так не считают. Но, может, они так уверены в правильности такого подхода, потому что выращенные в состоянии беспрерывного ожидания конца своей жизни клоны и вправду не страшатся своего будущего, а смиренно свыкаются с ним, наблюдая за болезненными уходами себе подобных.

7900 и 7997 зашли за мной в казарму, и мы вместе отправились навестить 8001. Новость о том, что 8001 зашла в переходное состояние, пришла вместе с красными фонариками – мы запускали их сегодня в небо, начертав на них два имени: 7766 и 8001. Первого клона я не знаю, но за подругу сразу же заволновалась: все клоны предпочитают уходить без переходных состояний, так что непросто сознавать, что твоему другу не повезло, что он сейчас где-то в здании позади тебя лежит и мучается от боли…

Мы шли по тёмному коридору медицинского крыла и уже почти подходили к палате 8001, когда 7997 вдруг вынул из кармана своих брюк платок и, развернув его, протянул в мою сторону. На нем обнаружился маленький цветок ромашки:

– Подарю ей, – поджал тонкие губы 7997. – Знаешь ведь, что 8001 любит ромашки?

– Да, она говорила.

– В этом году ромашек на территории Миррор совсем не было – Еклунд все изничтожил. Но вот эта взошла под забором. Я специально хранил её, чтобы преподнести 8001. Надеюсь, она порадуется…

7997 спрятал платок в карман пиджака, и 7900 открыл дверь нужной нам палаты, на которую указал лаборант, со скучающим видом перебирающий записи посетителей. Стоило двери открыться перед нами, как мы сразу же замерли: 8001 лежала на койке совсем неузнаваемая – у нее было порезано лицо, забинтованы и высоко подвешены обе ноги, из-под одеяла выглядывал перебинтованный бок. Над её головой висело три капельницы, и каждая вонзалась в её тело длинными иглами, сбоку пищал кардиомонитор, отображающий неровное сердцебиение 8001. У меня перехватило дыхание, но я нашла в себе силы приблизиться к койке вместе с остальными.

– Вот… – голос 7997 захрипел и дрогнул. Он вложил в открытую ладонь 8001 свой подарок. – Это тебе… Нашёл… Для тебя…

8001 и пальцем не пошевелила, но по её щеке вдруг скатилась крупная слеза. Помолчав несколько секунд, она наконец заговорила:

– Наркоза не было. И анестезии не было. Мне заткнули рот кляпом, чтобы мои крики глушились, и привязали к столу руки, и ноги, чтобы не дергалась. Я много раз теряла сознание… Они вырезали мне что-то… Я даже не поняла, что… В боку… И лицо… Они порезали… Не знаю, зачем… – голос 8001 становился похожим на скуление, и хотя я не поняла этого сразу, к моим глазам тоже приступили слёзы, как вдруг подруга перебила их своим резким порывом злости, который, казалось, вырвался из неё, как мог бы вырваться важный орган – с треском, с болью: – Ненавижу своего оригинала! Я ненавижу её! Она меня убивает! Убивает жестоко! За что она так со мной?! Мы ведь даже не знакомы!..

Ромашка 7997 смялась в кулаке 8001 и в следующую секунду была отправлена на пол. Упав под мои ноги, цветок едва заметно дрогнул и замер. Он больше не был красивым, потому что оказался ненужным. Как 8001 для своего оригинала. Как все мы всему оригинальному миру.

Глава 7

До отбоя оставалось полчаса, когда мы вышли из палаты 8001, оставив её заливаться слезами – мы ничем не могли ей помочь, и от этого всем нам было только тошнее.

Уже на выходе из медицинского крыла нас остановил Роудриг собственной персоной в компании двух молодых лаборантов. Не сказав ни слова, он только щёлкнул пальцами, и в следующую секунду меня взяли под руки. Ошарашенные 7900 и 7997 остались стоять на месте, наблюдая за тем, как меня утаскивают назад в медицинское крыло. Они ничем не могли мне помочь, и от этого всем нам было только тошнее.

Меня усадили в стоматологическое кресло, закрыли мои запястья и лодыжки в железные оковы. Мысль о том, что мне будут вырывать зубы или ногти, пригвоздила меня к креслу беспощадной силой страха – кажется, я даже моргнуть не могла. Я не скоро заметила, что задержала дыхание на долгие секунды, но стоило Роудригу зайти в кабинет вслед за лаборантами, как я пришла в себя: раз здесь главный хирург Миррор, значит, будут резать! Но почему без предупреждения?! Всех клонов всегда предупреждают заранее! Знать заранее, чтобы иметь время психологически подготовиться – единственное право клонов, если вообще допустимо говорить о каких-либо правах в стенах Миррор.

Роудриг приблизился, я сверкнула взглядом, почему-то вдруг вспомнив одноглазых клонов, до сих пор обитающих в стенах этого здания:

– Какой орган будет изъят?

– На сей раз будет не изъятие, – с этими словами Роудриг подошел к столу с железными приборами и взял в руки железный шприц внушительных размеров. – Будет внедрение. Своеобразный эксперимент…

Стоило мне оценить размеры иглы, как в моих ушах начал раздаваться бой пульса. Подойдя ко мне впритык, Роудриг положил свою сильную ладонь на мой лоб, повернул голову влево и в следующую секунду, напряженная до предела, я ощутила, как мою шею слева пронизывает неописуемая в своей силе боль… Я издала крик. И потеряла сознание сразу после того, как игла была вынута из-под моей кожи. Я почувствовала, как непроизвольно закатываются мои глаза, даже успела осознать, что вхожу в состояние обморока, и расслышать непонятное слово “рэйвен”, а после… Ничего. Как и обещали оригиналы: никакой загробной жизни для клонов, лишь пустота и ни капли осознанности.

Я начала приходить в себя на рассвете. Время суток определила по косым лучам блеклого солнца, проникающим в высокое окно. Высокие окна, почти под самым потолком, есть только в медицинском крыле – они расположены на высоте трёх метров, чтобы любопытные клоны не имели возможности с улицы наблюдать за процессом изъятий.

Моё возвращение в сознание не было замечено сразу, поэтому я стала свидетельницей разговора, который не должна была слышать, во-первых, потому, что клоны не должны быть проинформированы, а во-вторых, потому, что говорящие стояли в коридоре и, зная пределы возможностей своего слуха, я физически не могла слышать их… Но ведь слышала! Разговор вели Роудриг и Хеллстрём. Первые слова принадлежали главному хирургу Миррор:

– Группа клонов 7015-8015 – самая незащищенная. Эта партия неофициально зовётся “зарубежной”: все оригиналы – британцы. Понимаешь, что́ это значит?

– Что их владельцы не смогут заявить на нас, если с их собственностью случайно что-то произойдёт.

– Сам понимаешь, что эти клоны произведены от непростых оригиналов – все они очень значительные личности. Британцы боятся международного преследования, изгнания из собственной страны, но смерти они боятся ещё больше, поэтому мы и имеем целую тысячу британских клонов…

– Уже гораздо меньше тысячи. Многие давным-давно разобраны, – Хеллстрём немного помолчал, прежде чем задал следующий вопрос. – Почему для эксперимента выбран именно этот клон? Что такого необычного в 8012?

– У этого клона до сих пор не было ни одного изъятия. Ни разу не порезанный и совершенно здоровый экземпляр, что редкость для такого зрелого возраста. Плюс её оригинал, Кассандра Джой, стабильна – она не только ни разу не востребовала изъятий органов из своего клона, но и, насколько мы можем судить по имеющейся у нас информации, не должна давать о себе знать в ближайшее время…

– Всякое может случиться. Несчастный случай – и миссис Джой может понадобиться трансплантация. Или органы её клона могут понадобиться не ей, а её ближнему окружению. И что тогда? Мы поставим им органы, над которыми проводили генетические эксперименты? А если в организме 8012 произойдёт слишком значительный скачок мутации? Что тогда?

У меня непроизвольно перехватило дыхание… Имя моего оригинала – Кассандра Джой?! На мне провели генетический эксперимент?! У меня будет мутация?! Только после третьего прозвучавшего в моей голове вопроса я поняла, что со мной уже что-то не так. Чувствовать страх – это нормально. Но чувствовать его так… Ярко. Слишком ярко… Это ненормально. Перед глазами почему-то всплыл образ клона 11111… Неужели внутри меня тоже сломали какую-то шестеренку, и теперь я чувствую… Чувствую то же, что прежде, только по-другому… По-настоящему?.. Или я просто слишком сильно испугалась, в результате чего у меня открылся обыкновенный шок?..

В коридоре послышались неровные шаги. Странно, но я сразу поняла, что они могут принадлежать только Джерому Баркеру. Но ещё более странно, что я будто бы слышала прерывистое дыхание остановившегося возле двери наставника.

– Ну что, не убила девчонку ваша необыкновенная вакцина? – прохрипел Баркер.

– Нет, эту задачу мы предоставим тебе, – отозвался Роудриг.

– Что это значит?

– Отдаю тебе её на две недели. Режь её, бей её, топи – убивай всеми способами, на которые только сможет развернуться твоё богатое воображение. Верни с повреждениями пятой степени тяжести и с полным отчётом о физической и психологической нагрузке, которой она будет подвержена в процессе эксперимента, а также не забудь в подробностях отрапортовать об уровне её устойчивости и его изменении с момента ваших последних тренировок.

– И не думай проявлять жалость к этому существу, – ухмыльнулся Хеллстрём.

– Ну к тебе же я ничего подобного не проявляю, – хладнокровным тоном отозвался Баркер, который с первого раза понял, что́ именно́ от него требуется.

Глава 8

Баркер кричал в моё разбитое лицо слова о том, что вырастит из меня воина. Мне было наплевать на его притязания относительно моего будущего – у меня из носа потоком хлестала кровь, и её запах, и вкус казались мне гипертрофированными. Это радовало и даже веселило меня, потому что через такую кровавую пелену было не пробиться перегару Баркера, до сих пор регулярно вторгающемуся в моё пространство.

Я уже третий час подвешена на ремнях, прикрепленных к крюкам, торчащим из потолка подвального этажа главного здания Миррор. Уже две недели, как Баркер пытается обучить меня ноцицепции, согласно которой боли вовсе не существует, но до меня явно туго доходит, потому как я начала переставать ощущать боль только к началу четырнадцатого дня пыток, и-то, подозреваю из-за онемения тела – доходило бы до меня быстрее, и не испытывала бы страданий последние триста двадцать часов своей жизни.

Баркер действует не только своими руками – ему помогает парочка заинтересованных происходящим лаборантов. В общем и целом весь процесс походит на пытки: по утрам меня топят в бочке, ближе к обеду бьют, топчут и режут, вечерами подвешивают к потолку и водят скальпелем по рукам, ногам, торсу… Сначала я боялась, потому как всерьёз считала, что истеку кровью до смерти, но каждое утро следующего дня моё тело, по непонятной причине, заживало – свежие шрамы становились розовыми, а спустя ещё два дня полностью исчезали, не оставляя после себя и белых следов. Это было удивительно даже для меня.

Баркера постоянно не устраивала моя реакция на боль: он не желал слышать моих криков, но и рот мне не затыкал, ведь он стремился научить меня не терпеть боль, а именно не чувствовать её. Стремился очень рьяно, так, что каждый вечер перед моим повешением лично полосовал моё растянутое и связанное на кушетке тело: изо всех сил порол розгами мою спину до тех пор, пока я не прекращала кричать – он всякий раз надеялся на то, что я затыкаюсь из-за того, что приручила свою способность ощущать боль, и всякий раз разочаровывался, потому как я всего лишь теряла сознание. Я не видела состояния своей спины, но лаборанты, каждое утро водящие по моей пылающей коже своими мерзкими холодными пальцами, уверяли друг друга, будто моя рассеченная спина заживает быстрее возможного: сутки на схождение дермы, ещё двое суток на то, чтобы на её поверхности не осталось даже розовых следов – белых шрамов вовсе не было, хотя именно такие, белые и глубокие рубцы, после подобных пыток должны были остаться на моей коже до конца моих дней.

– Ты кровавый бифштекс! – обойдя меня сзади, Баркер изо всех сил продолжил бить меня по спине кожаным ремнём, приправляя каждую свою новую фразу ещё более сильным ударом. – Кусок мяса! Фарш! Что скажешь мне на это?! Отвечай!

Стоило ремню ещё раз, но с большей силой полоснуть меня чуть ниже лопаток, как я вздрогнула всем телом, но не вскрикнула и ничего не ответила. Баркер вновь обошел меня, и я уже думала, что он продолжит избивать меня тем же ремнём, только теперь по животу, но он вдруг приблизился к моему лицу и, не обращая внимание на мой измождённый хрип, проговорил совсем не тем тоном, который я ожидала от него услышать:

– Запомни, клон 8012, каждый день, проведённый в этом подвале, и особенно этот день, потому что к концу сегодняшнего дня ты будешь пребывать на грани своего помутнённого сознания… Запомни это состояние, чтобы вспоминать его, когда в будущем будешь переживать ужасное. Воспринимай эту часть своей жизни так: если ты смогла пережить эти муки, значит, сможешь пережить и всё остальное.

С этими словами он резко отстегнул ремни, на которых я висела, и прежде чем я поняла, что завалилась на бок, начал избивать меня ногами и кричать слова: “Боли нет! Боли нет! БОЛИ НЕТ!!!”.

Не могу вспомнить, как именно в моих руках оказалась спица. Видимо, один из лаборантов обронил её возле стола… Я очнулась только в момент, когда уже вогнала эту спицу прямо в бьющую меня ногу, в самый центр ботинка. К моему удивлению, Баркер не вскрикнул. Удивлённо хмыкнув, он лишь встретился со мной взглядом и, размахнувшись, зарядил мне прямо в живот пронзенной ногой.

– Боли нет, идиотка! Или ты думаешь, что я обучаю тебя предмету, который прежде не выучил сам?!

Он разозлился. Не от боли, которую не ощутил. Оттого, что я продолжала чувствовать то, что не чувствовал он… Боль!.. Боль!…

Боль…

К концу дня я и вправду была в беспамятном состоянии, но не в обмороке: я оставалась в сознании, и это было даже хуже, потому что я не понимала, зачем мои связанные ноги режут скальпелем, однако… Боли больше не было. Её действительно вдруг не стало. Резко, как по щелчку. Как будто её никогда и не существовало. И меня до сих пор не существовало…

Глава 9

После того как в мой организм ввели эту генетическую вакцину, во мне что-то изменилось. Все шесть видов восприятия внешнего мира как будто прошли мощный апгрейд и в награду за то, что пережили это сотрясение, получили новые мощности. Зрение, слух, обоняние, тактильность и особенно кинетические возможности усилились настолько, будто я вдруг перестала быть клоном и стала… Нет, не оригиналом. Машиной. Но машины для чего-то существуют. Для чего была сконструирована я?..

Я лежала в медицинском крыле, в отдельной палате под тонким одеялом и подслушивала разговор Роудрига с Хеллстрёмом, только что вышедших в коридор после осмотра моего голого тела. Первым говорить начал Роудриг:

– Супервумен она, конечно, не стала, но всё же все показатели возможностей её организма превышают человеческую норму на целых десять процентов. Скорость заживления ран, физическая сила, восприятие и считывание информации, защита от любых видов вирусов, функциональные показатели мозга ровно на десять процентов выше максимальной планки. И её организм отлично справляется со стрессом, связанным с резким повышением критического процента…

Они окончательно ушли… Оставили меня лежать голой под тонким одеялом на пластмассовой кушетке, кажущейся мягкой после ночей, проведенных на заляпанном моей собственной кровью бетонном полу подвала. В эти тягостные минуты меня и посетила занимательная своей глубиной мысль: если я теперь на десять процентов сильнее и быстрее всякого клона, и даже всякого оригинала, тогда почему я продолжаю лежать здесь?..

Меня выпустили из медицинского крыла спустя сутки после моего попадания туда в состоянии, из которого ещё недавно я выходила бы не меньше полугода и с серьёзными последствиями. Сейчас же на мне всё ещё остаются отметины от кровавых ран – тонкие красные и белые линии, знаки, указывающие на недавние зверские побои. Ещё двадцать четыре часа назад моя кожа была вспорота, рассечена и порезана, она кровоточила и болела, но уже сейчас моё тело только слегка ломит, и новый слой эпидермиса покрывает поврежденные участки. Что бы мне ни вкололи перед двумя неделями пыток – это нечто явно основано на непростой формуле. На такой формуле, которая повлияла не только на моё тело, но и на моё сознание.

7900 встретил меня на выходе из медицинского крыла. Я сразу заметила как бы не его, а пустое пространство рядом с ним. 8001 могла всё ещё находиться в переходном состоянии, если только её ещё не пустили на полный разбор, но где 7997? 7900 решил ответить с опережением, не дожидаясь от меня очевидных вопросов:

– О 8001 никаких известий. Впрочем, ритуала не было, голубые фонарики с её номером не взлетали над Миррор, так что можно предполагать, что она всё ещё жива и находится в переходном состоянии, но к ней больше не пускают.

– Что с 7997?

Я спросила правильно: не “где 7997?”, а “что с 7997?”. Мы в Миррор. Здесь все в одном месте, но что с нами – всегда беспокойный вопрос.

7900 потупил взгляд и пнул ногой лежащий на тротуарной плитке камушек:

– 7997 готовится к полному разбору. Переходного состояния не будет.

– Его ещё можно увидеть?

7900 пожал плечами:

– Разбор будет только завтра в полдень. Можешь попробовать найти его, но что-то мне подсказывает, что он специально прячется от нас. Ну, знаешь, чтобы не расчувствоваться или… Чтобы не расчувствовались мы. Накануне перед тем, как узнать о своём разборе, он услышал от какого-то наставника фразу: “Любить что-то больше своей жизни”. 7997 пришел ко мне, чтобы поинтересоваться моим мнением о значении этой фразы, но, честно говоря, я не смог ничего ответить ему, потому что я не понимаю, что это может быть такое – любить что-то больше жизни. Очередной оригинальный бред, должно быть… Но его зацепило. Он очень хотел узнать. И я вот подумал, что, наверное, было бы неплохо подарить ему это знание перед тем, как он навсегда уйдёт… Может, ты понимаешь значение этой бессмысленной фразы?

Сжав саднящие от спешного заживления кулаки, я отрицательно качнула головой и сразу же подумала о том, кто, по какой-то невероятной теории вероятности, может знать ответ на столь дурацкий вопрос.

Я даже не сомневалась в том, что найду 11111 в каморке с заброшенными книгами. Должно быть, она здесь целые дни напролёт проводит. Вот ведь мятежная душа… Вернее, мятежная пустота. Души-то у нее, как и у меня, и у всех остальных окружающих нас клонов, нет.

11111 сидела за столом и пялилась на желтые листы огромной книги. Я достаточно громко открыла дверь и точно не бесшумно подошла впритык к её столу, но 11111 так и не отвлеклась от своего занятия. Хмыкнув, я подняла одну сторону обложки её чтива и прочитала название книги: “Энциклопедия по биологии на английском языке”. Ну надо же… Английский язык, не шведский… Из всех бывших более-менее приличных предметов в Миррор, я любила английский. Отлично справлялась с этим языком, могла разговаривать на нём ничуть не хуже наставника и даже чуть не расстроилась, когда часы этого предмета иссякли, и нас вновь начали муштровать по бессмысленному предмету этикета.

– И что, интересно? – повела бровью я, когда малолетка наконец посмотрела на меня снизу вверх.

– Неплохо, – спокойно пожала плечами она, а я вдруг отметила в её глазах нечто, что отличало её, но не от всех клонов, а конкретно от меня. – Выглядишь неладно, – сдвинув брови над глазами, похожими на серые угольки, продолжила говорить 11111. – Тебя что, избили?

– Ты бы видела меня сутки назад ровно в это же время.

– Очень плохо было?

– На мне живого места не оставили.

– Ты, должно быть, преувеличиваешь, – смело предположила моя собеседница и, поймав на себе мой строгий взгляд, спокойно пояснила свою гипотезу: – Ты, конечно, помята, но не критически. Ещё поживёшь.

– А мой друг нет.

– Который из? 7900 или тот, который лысый?

– Второй. 7997.

– Понятно. Сочувствую.

По моей коже пробежались мурашки от этого слова. Сочувствие… К чему это? Наше предназначение – по кускам уйти прочь из этого мира. О каком сочувствии может быть речь? И что это вообще такое – сочувствие? Как его ощутить “настоящим”, чтобы понять хотя бы долю значения, хотя бы один процент глубины этого чувства?

– Кхм… – я сглотнула ком в горле. – В твоих книгах, случайно, не встречалось информации о том, что может значить выражение: “Любить больше своей жизни”?

11111 сдвинула свои красивые брови к ровной переносице:

– Впервые слышу подобный бред. По-моему, ничто невозможно любить больше собственной жизни. Правда ведь?

Неожиданно для себя я задумалась и ответила лишь спустя несколько секунд:

– Я не сказала бы, что я люблю… Скорее, я ценю свою жизнь. Думаю, так у всех клонов, – при последних словах я покосилась взглядом на собеседницу, которая теперь смотрела в одну точку прямо перед собой.

– Не знаю. Мне кажется, что, может быть, я не просто ценю… Может быть, я люблю.

Любовь… Узнать бы хотя бы долю значения, хотя бы один процент глубины этого понятия. А эта соплячка мнит, будто может знать. Надо же, какая глупая самоуверенность.

– Ладно, не знаешь про то, что можно любить больше своей жизни, тогда может знаешь, кто такие британцы?

Честно говоря, задавая этот вопрос, я не ожидала получить ответ, скорее наоборот – хотела показать самоуверенной всезнайке, что она не такая уж и крутая. Но неожиданно 11111 вся подобралась и буквально впилась в меня взглядом:

– А вот это я знаю! Британцы – это жители Великобритании, их ещё зовут англичанами. Ведь мы же и изучали английский язык…

– На нём говорят британцы?

– Да, – с этим утверждением 11111 резко поднялась со стула и, подойдя к книжному стеллажу, взяла с него увесистую серую книгу. Я приблизилась к ней, и она открыла первую страницу книги, демонстрируя мне политическую карту мира, которую я уже видывала на одном из уроков… – Вот, смотри. Это – Швеция. А вот это – Великобритания. В нашей стране столица Стокгольм, – я чуть не ухмыльнулась от словосочетания “наша страна”, – а в Великобритании столица Лондон.

– Между нами вода, – заметила я, ткнув пальцем на голубые краски карты.

– Очень много воды, – нахмурилась 11111. – Вот это проливы, а вот это вообще море, которое называется Северным. В этой книге написано, что море – это большое водное пространство с горько-солёной водой. Можешь себе представить, что вся территория Миррор и даже больше покрыто водой? Настолько много, должно быть, этого моря.

– И как же через такую большую лужу перебраться?

– Люди придумали лодки. Я ещё не поняла, как они работают, но, наверное, как машины.

– Машины, которые ездят по воде, как по земле?

– Угу… А тебе зачем это? – ясные серые глаза 11111 вдруг впились в меня снизу вверх, и я снова ощутила мурашки на своей коже: да что не так с этими ясными глазами?!

– Тебе нужно меньше читать, – вновь отстранившись, заметила я. – А-то сломаешь что-нибудь.

– Что например?

– Систему.

– Звучит здорово.

Мои брови взмыли вверх – я почти испытала удивление:

– В таком случае забудь мой первый совет, – я обвела рукой стеллажи заброшенной библиотеки. – Прочти всё. А когда прочтёшь…

– Что тогда? – не дождавшись продолжения моей оборванной фразы, 11111 чуть не подпрыгнула от жажды узнать. Эта жажда и пугала, и притягивала меня тем, что я никак не могла разгадать её.

– Может, поймёшь.

– Что пойму?

– Как себя понимать.

Глава 10

7997 ушел на полный разбор. Я издалека видела, как он входил в медицинское крыло. Философский склад ума 7997 делал его отстраненным от реальности затворником. Так что мы так и не попрощались – он предпочел уйти без прощальных слов. Но никому от этого легче не стало.

7900 отправился готовить голубые фонарики для ритуала ухода, а я отправилась к пристройке Баркера, будто всё ещё не получила от него всего необходимого. На что именно я рассчитывала – я не могу ответить, потому что у меня нет ответа на этот вопрос. Для начала я хотела осмотреть логово этого зверя и уже после понять, что делать дальше.

Баркера не оказалось в его пристройке. Однако дверь была лишь легкомысленно затворена, но не заперта. Совсем не думая о последствиях, я вошла в пустую обитель агрессивного наставника и прикрыла за собой дверь. Прежде я никогда не бывала в этой конуре – только видела её снаружи, – теперь же она казалась серой и убогой – такой же, как казармы клонов. Ничего примечательного или красиво оформленного, как в кабинете Марисы Мортон, здесь не обнаружилось – серые стены, стол да лавка, табурет… Взгляд зацепился за монитор. Я подошла к столу, чтобы получше рассмотреть установленное на нём устройство, но в итоге моё внимание перетянуло на себя что-то маленькое, торчащее из-под клавиатуры. Я вытащила заинтересовавший меня, выцветший и плоский прямоугольник, и поняла, что это всего лишь фотография. На этой фотографии были изображены трое: красивая женщина лет тридцати и две девочки, примерно лет десяти и восьми – все рыжие. Перевернув фото, я прочитала на его тыльной стороне подпись: “Лучше бы ты не ходил на бессмысленную войну и присмотрел за своей семьёй, бывшей твоим смыслом, которого ты не замечал, пока не потерял его. Алис, Фрейя и Леа были бы живы, если бы ты их не подвёл”.

За моей спиной скрипнула дверь. Я не испугалась и смогла обернуться таким образом, что моя рука незаметно вернула карточку назад под клавиатуру.

– Ну и что ты тут вынюхиваешь? – с порога прохрипел Баркер. – Пришла, что ли, за добавкой? Если так, так ложись на пол, потопчу.

На моём лице не дрогнул ни единый мускул, когда, выждав несколько секунд, я отозвалась:

– Покажите, как работает этот аппарат, – я хладнокровно указала пальцем на монитор компьютера.

Сделав глоток из фляжки, Баркер кашлянул и, хромая, зашаркал ногами, приближаясь ко мне:

– Я в няньки не нанимался и тратить время на то, чтобы учить бездушного клона всякому бреду, не буду…

– Не нужно меня учить, – сдвинув брови, я наблюдала за тем, как Баркер опускается в кресло напротив монитора. Его взгляд скосился на фотокарточку, торчащую из-под клавиатуры – интересно, заметил ли её смещение? – Покажите один раз, как пользуетесь этой штукой, – мой голос продолжал обдавать холодом. – Учить не нужно.

Я почему-то была уверена в том, что мне будет достаточно лишь один раз увидеть весь процесс, чтобы основательно разобраться в нём. Ещё две недели назад не хватило бы, но теперь – хватит.

Баркер начал включать монитор. Я внимательно наблюдала за каждым движением его пальцев: нажатие на круглый рисунок, расположенный на панели монитора, пробуждало агрегат, дальше ввод пароля – он прикрыл одной рукой действия второй руки, но мне кажется, что паролем оказались всего лишь заглавные буквы АФЛ, – дальше два клика по разноцветному кругу, курсор в центр пустой строки…

– В этом поле задается любой интересующий вопрос, – с этими словами он при помощи клавиатуры ввёл свой вопрос: “Почему у рыжих дурной характер?”. Стоило ему нажать на значок поиска, как монитор выдал ему строчки с вариантами ответов: какие-то из них говорили о предрассудках, какие-то показывали улыбающиеся круглые личики, явно изображающие эмоции, иные выдавали противоречивую информацию… – Это всё, что ты хотела узнать? – Баркер отстранился от монитора.

На улице что-то хлопнуло и отвлекло моё внимание. Посмотрев в окно, я увидела лаборантов, выносящих из медицинского крыла морозильные камеры… 7997. Вернее, то, что от него осталось.

– Что значит фраза: “Любить больше своей жизни”? – я спросила не задумываясь и не глядя на собеседника.

– Нужно быть идиотом, чтобы не понимать такую простую вещь, – хрипло хмыкнул Баркер, сразу же пригубивший свою флягу. Он обозвал меня и 7900 идиотами, но в первую очередь он одарил этим оскорблением 7997, которого сейчас на моих глазах переносили в контейнерах… Но он этого не понимал. Потерянная душа. Или отсутствующая… – Любить больше своей жизни то и значит, что ты любишь что-то больше своей жизни.

– Разве возможно любить что-то больше жизни?

– Поверь мне, очень даже возможно.

Я решила запомнить эту оригинальную глупость. Ведь если оригиналы способны любить что-то больше собственной жизни, значит, они по-настоящему глупы и… Уязвимы. Для меня это откровенно непонятно, и, пожалуй, хорошо, что 7997 так и не узнал значения этой глупости. Он был бы разочарован.

Продолжая наблюдать за лаборантами, таскающими морозильные контейнеры, я нахмурилась еще сильнее – контейнеров было больше, чем положено на одного клона… Неужели сегодня еще кого-то, кроме 7997, разобрали?

Продолжая наблюдать за происходящим на улице, я совершенно отстранённо произнесла:

– Хищнику нужно быть законченным идиотом, чтобы перед тем, как начать охоту, обучить свою жертву пользоваться её собственными клыками.

Сначала Баркер хмыкнул, но спустя несколько секунд ответил:

– Мы не охотимся на вас, деточка. Мы растим вас на убой. Так что это не охота…

– Нет, – обернувшись, я встретилась с собеседником взглядом и, продолжая пристально смотреть прямо в его затянутые пьяной поволокой глаза, заключила: – Это охота.

Подождав несколько секунд и наконец заметив в глазах собеседника отблеск понимания того, что́ именно́ я только что сказала, я подошла к окну и взяла лежащую на подоконнике длинную спицу, которую заприметила ещё при входе в эту комнату.

– Я, кажется, действительно перестала чувствовать боль.

– Правда? – голос Баркера странно изменился.

– В последний день пыток не чувствовала. Всегда можно проверить, – с этими словами я резким движением, но с абсолютным внутренним спокойствием воткнула спицу прямо в центр своей левой ладони.

– Ну как? – было видно, что наставник хочет отхлебнуть из своей фляжки, но сдерживается.

– Хм… – я нахмурилась. – Чувствуется, но не так, как прежде… Так что боль всё-таки есть. Однако это нестрашно, верно? – я спокойно вынула спицу из ладони, уже заполненной тёплой, густой и вязкой алой кровью, и, вернув орудие на подоконник, безразлично вытерла окровавленную руку о край юбки.

– Испачкала форму… И за меньшее спуску не будет – тебя накажут.

– Как может быть страшно физическое наказание тому, кто не чувствует боли? А душ у нас нет, чтобы страшиться душевных мук. – На это моё замечание Баркер ничего не ответил, что могло бы меня удивить, если бы я вдруг открыла в себе способность к удивлению. – Вы показали мне новые возможности моего организма. В благодарность я не стану охотиться на вас.

– Как благородно. Особенно для клона, – Баркер ухмыльнулся, но его кривая ухмылка быстро сошла на нет, стоило мне только сделать шаг… Я видела, как его шершавые пальцы сильнее сжались вокруг горлышка его возлюбленной фляжки. Но я направлялась не к нему.

…Стоило мне уйти, как Баркер одним махом выпил содержимое своей фляги и поспешил достать запасы огненного пойла из своего старого тайника. В этот раз он нарочно напивался вдрызг – чтобы поскорее и наверняка забыть наш разговор. И вот что примечательно: он действительно смог это сделать – он забыл. На следующее утро ему лишь смутно что-то припоминалось: оранжевое пятно то ли заката, то ли рассвета, бывшее прямо здесь, в его пристройке, стоявшее прямо перед ним и пугающее его своим сиянием… Джерому Баркеру повезло дважды: первый раз – когда я решила забыть о нём; второй – когда он решил не вспоминать обо мне.

Глава 11

Рана на ладони перестала кровоточить. Казалось бы, после двух недель регулярного вспарывания моей кожи и её быстротечного заживления я уже должна бы привыкнуть к своей новообретенной, неестественно скоростной регенерации, и всё же даже теперь мне кажется это необычном: на месте дыры от спицы теперь осталась только зудящая розовая точка – пройдет еще несколько часов, и она обратится в белую, а от белой скоро не останется даже намёка на след. Как и не бывало…

– У тебя юбка в крови, – заметил 7900, стоило мне остановиться подле него – он сидел на лавке в тени главного здания Миррор и, расправляя складки голубого бумажного фонарика, чертил на нём почти засохшим и оттого плохо пишущим чёрным маркером имя нашего общего друга – 7997. – Менструация, что ли?

– Нет. Просто кровь.

– Если у тебя не критические дни, тогда, может, сходим в комнату для уединений на втором этаже, займемся классным сексом? – с этими словами он встал передо мной, оставив на лавке фонарик с маркером, и, запустив руки в карманы брюк, посмотрел прямо мне в глаза. 7900 был всего на пару сантиметров выше меня, однако в плечах заметно шире. Сегодня он был привычно красив, хотя его кожа и казалась чрезмерно белой, почти бледной. Предложи такой красавец секс какой-нибудь случайно проходящей мимо девчонке – ни за что бы не отказалась. Мне же совершенно неинтересно…

– Есть предложение позанимательнее, – повела одной бровью я.

– Пф… – 7900 фыркнул почти презрительно, хотя, может, это было не почти презрение, а почти обида. – Не знаю ничего, что могло бы обойти секс в занимательности. Удиви.

– Как насчет побега из Миррор в мир за забором?

Я никогда прежде не думала об этом. Даже не знаю, почему не думала. Почему с момента своего появления на свет в этом месте мои мысли не занимал только этот вопрос. Однако вот с чего-то вдруг я начала думать эту мысль и сразу же озвучила её. Что же ответит 7900? Ведь он, в чём я не сомневаюсь, как и я не думал об этом… До сих пор. Но вот я произнесла мысль вслух, она заронилась в его уши, через них коснулась его мозга, и уже теперь, по выражению его глаз, я вижу, что́ он подумал о ней…

Я внимательно наблюдала за реакцией 7900… Его широкие плечи вдруг осунулись, резко потухший взгляд перекочевал с моего лица в сторону. И вот наконец, спустя целых десять секунд молчания, он нашел в себе силы выдать правдивый ответ:

– Не могу.

– Почему?

– У меня на завтра назначено изъятие почки. Не могу сбежать, иначе опоздаю на процедуру.

Я немного помолчала, прежде чем ответила на это односложной установкой в виде слова “понятно”. И вот что удивительно: мне действительно было понятно. Но. Две недели назад было как будто понятнее, чем сейчас. Сейчас же в моём сознании что-то едва уловимо, но всё же не состыковывалось. Внутри меня запульсировал… Протест.

7900 опустился назад на лавку и, взяв фонарик с засохшим маркером, продолжил выводить цифру 7 на гофрированной бумаге. Именно в этот момент я, кажется впервые в жизни, почувствовала столь странную смесь беспокойства с испугом: что за вакцину в меня вкололи? Возможно ли через обыкновенный шприц вколоть клону душу? Или ее частички?..

Я испуганно схватилась за место укола – правая часть шеи. И ничего не почувствовала: никакой души под кожей, где-то глубоко внутри моего тела. Только тупой испуг: почему я хочу протестовать? Словно клон 11111…

Стоило неисправному образу 11111 предстать перед моими глазами, как я сразу же нашла ответ на свой вопрос: поломка! Внутри меня сломали какую-то деталь, а может, даже не одну, может, даже всю меня переломали внутри и заново собрали этой странной вакциной, потому что теперь я не предполагаю – я знаю, что не позволю… Не отдам своё тело на разбор. Не без боя!

Была вторая половина дня – пять часов. Громкое стрекотание сверчков в горячий летний день предвещало дождь, но по небу плыли исключительно миролюбивые тучки, из которых не выжмется ни дождинки, пока они далеко на севере не соберутся в одну большую, грозовую тучу. Там, на севере, они прольются холодным дождём истекающих летних часов, не подарив ни единой капли своей свежести Миррор. И они правы в своём решении – это место не достойно живительной силы. А я именно такая сила. Миррор живет только потому, что в нём живу я и тысячи мне подобных… Пора бы убить это место. Хотя бы частичку его. Я сбегу, не оставив этому месту ни капли, ни кусочка себя. Я сбегу.

Мне нужен план. Но прежде плана мне необходимо обзавестись целью. Как сбежать – это один вопрос, но ради чего – это совсем иное, более мощное, придающее смысл не столько моему побегу, сколько моему существованию. И вот что примечательно – с целью мне удалось определиться моментально. Вернее, с целями. Но чтобы их достать, необходимо сделать опасный, даже безумный шаг, пойти на самый серьёзный риск из всех, на которые мне приходилось ходить за время всего своего существования, однако… В полной мере осознав реальность этого расклада, я не ощутила испуга. Лишь лёгкое покалывание в кончиках пальцев говорило об унции адреналина, попавшей в мою кровь, но и этот адреналин был лишь результатом предвкушения, никак не связанного со страхом. Если бесстрашие – это глупость, значит, я беспросветно глупа.

Вся информация о клонах, их оригиналах и тех оригиналах, которые являются сотрудниками Миррор, хранится в кабинете миссис Лундберг. Так как предмет этикета негласно считается бесполезным, миссис Лундберг, для уравновешивания её положения, доверили ключи от самого ценного хранилища в Миррор. Для оригиналов, конечно, бо́льшую ценность представляют собой морозильные хранилища с нашими органами, но на мой клоновский взгляд в Миррор нет ничего ценнее информации. И эта информация в кабинете миссис Лундберг, в её компьютере, которым я толком не умею пользоваться, но это не важно, потому как интересующая меня информация продублирована в бумажном варианте. Три года назад я собственными глазами видела, как миссис Лундберг вносила информацию в специальную карточку, которую вставляла в шкаф длинной во всю стену – уникальные ID-card клонов, которые никогда не показываются самим клонам. В этих ID-card указывается информация об оригиналах клонов. И эти ID-card хранятся в заветном стенном шкафу, пронумерованные, расставленные, защищенные всего лишь одним ключом, хранящимся в кармане далеко не самого бдительного наставника Миррор. И всё равно достать ключ незаметно будет проблематично, да и ходить за Лундберг хвостом на протяжении нескольких дней – то ещё удовольствие, а я чувствую нетерпение… И откуда только оно взялось? Никогда прежде я не была столь импульсивной.

Уже спустя пять минут после разговора с 7900 я отправилась на первый этаж главного здания Миррор, в тупик коридора, за которым начиналось медицинское крыло.

Как вскрыть замок запертой двери? Правильно – спицей. Где взять спицу?.. Пришлось вернуться к пристройке Баркера и стащить с подоконника его открытого окна запачканную в мою собственную кровь спицу. Я застала Баркера в хлам упившимся и спящим на полу – явно промахнулся мимо стоящей рядом лавки. Мне достаточно было перепрыгнуть через окно, чтобы с размаха вонзить в его сердце остриё спицы и прекратить существование этой мучащейся жизни. Меня остановило только данное мной пару часов назад обещание о том, что я не стану охотиться на него. Если бы обещание не сорвалось с моих уст – Баркер стал бы первым. И зачем только я пообещала?.. Может, видела, что он уже уничтожен, а уничтожить уже уничтоженное невозможно. Скорее всего, именно поэтому я не прервала существование этой жизни. Хотя, может быть, в тот момент еще просто не была готова…

Замочные скважины в дверях именно первого этажа главного здания Миррор отличаются классикой: высокие, широкие, украшенные резными завитушками. То есть уязвимые перед взломом, а значит – бесполезные. Засунуть тонкую спицу в скважину такого размера – раз плюнуть. Ну или два раза. В зависимости от того, из какого места у тебя растут руки. У меня они всегда росли из плеч, так что мне хватило одной попытки.

Я могла не переживать о появлении миссис Лундберг – с пяти до шести часов она преподаёт этикет младшим клонам, – так что я беспокоилась лишь о том, чтобы остаться незамеченной для случайных прохожих. Благо в этой части здания в это время суток мало гуляющих – в жаркие летние дни клоны обожают понежиться на солнышке или поваляться в тени деревьев, – так что перешагнуть порог кабинета получилось достаточно просто. И это удивило. Местные оригиналы, оказывается, беспечны. Но почему? Потому что клоны пассивны. Клоны послушны. Клоны не протестуют. Почему? Не знаю. Как и не знаю, с чего вдруг взбунтовалось моё нутро… Вакцина? Допустим. В любом случае моё поведение интересно даже для меня. Будь я оригиналом, обязательно бы изучила внутренности клона с такой нестандартной поломкой.

Проникнув в нужный кабинет, я первым делом обратила внимание не на правую стену, целиком представляющую собой картотеку, а на огромное окно, занавешенное одним тонким тюлем. Через такую “броню” снаружи ничего не рассмотришь, но только до тех пор, пока не подойдёшь к окну впритык – впритык увидишь не только человека в помещении, но даже ручки в стакане, установленном на перекошенном столе рассеянной Лундберг. С улицы в любой момент и запросто могут заметить моё присутствие в запретном месте, а значит, мешкать нельзя.

Я быстро приблизилась к отделу стеллажа, из которого наружу торчала отметка в виде имен клонов “7015-8015”. Найти свою ID-card не составило труда – пластиковая карточка с цифрами 8012 будто сама прыгнула в мою руку. Я начала жадно поглощать информацию:

“Клон: 8012.

Оригинал: Кассандра Джой.

Возраст оригинала по состоянию на текущий год: 50 лет.

Деятельность: советник премьер-министра Великобритании.

Адрес: Великобритания, пригород Лондона ***, ***-стрит, дом 16”.

Я запомнила с первого раза. Вернула карточку на её место и сразу же схватилась за следующую:

“Клон: 8001.

Оригинал: Чхон Пан Сок.

Возраст оригинала по состоянию на текущий год: 27 лет.

Деятельность: видеоблогер.

Адрес: Великобритания, Лондон, ***-стрит, дом 99, квартира 201”.

Запомнила. Следующая карточка:

“Клон: 7997.

Оригинал: Зигмунд Батлер.

Возраст оригинала по состоянию на текущий год: 75 лет.

Деятельность: учёный, медик.

Адрес: Великобритания, Лондон, ***-стрит, дом 173, квартира 353”.

Моя рука уже тянулась к карточке оригинала 7900, как вдруг взгляд зацепился за неровно выступающую из шкафа карточку. Я на секунду замерла, потому как эта карточка принадлежала оригиналу 11111. Недолго думая, я сделала шаг в сторону и, вытащив эту карточку, приготовившись с жадностью впитывать информацию, но ничего не вышло. Потому что карточка содержала в себе странное. Клон – 11111. Оригинал – прочерк. Возраст оригинала по состоянию на текущий год – прочерк. Деятельность – прочерк. Адрес – прочерк. Один-сплошной-прочерк! Что это такое?.. Что это может значить?..

Возвращая карточку на место, я непроизвольно хмурилась: я пришла сюда за ответами, а не за головоломками. И снова моя рука потянулась к карточке оригинала 7900, а мой взгляд зацепился совсем за иное: “Отдел информации. Рабочий состав Миррор”. Резко развернув руку, я вцепилась пальцами в букву “Р” и начала судорожно искать фамилию Роудриг. Нашла почти сразу: “Адрес: Швеция, Стокгольм, улица ***гет, дом 9”.

…В этот момент я расслышала шаги в коридоре. Они стремительно приближались, но я еще не закончила. Пальцы вцепились в букву “М”, начали шарить по карточкам. Нашли со второй попытки необходимую – М.Мортон: “Адрес: Швеция, Стокгольм, улица ***гатан, дом 54”.

Я хотела еще больше информации. Больше целей. Будь у меня время, я бы схватилась за карточку оригинала 7900 и заглянула бы в карточки оригиналов под номерами 0 и 1 – кем были первые из первых?.. Но я не успела. Стоило мне только вернуть карточку с информацией по Мортон на её запылившееся место, как входная дверь распахнулась настежь.

Глава 12

Я ожидала увидеть хозяйку кабинета, миссис Лундберг, и потому почти удивилась, когда порог кабинета переступил Сигге Хеллстрём. Вот чью карточку я хотела посмотреть следующей после Роудрига и Мортон. Может быть даже стоило начать именно с его карточки…

– Так-так-так… – помощник главного хирурга плотно прикрыл за собой дверь и сразу же вцепился в меня плотоядным взглядом. – Кто тут у нас… 8012, – он немного помолчал, с ног до головы обдав меня нарочито оценивающим взглядом. – Я, знаешь ли, предпочитаю блондиночек, хотя непротив иногда употребить и азиаточек, но рыжих у меня до сих пор не было… – с этими словами он начал приближаться ко мне. – Что ты здесь делаешь, мышка? Ты ведь знаешь, что тебе нельзя здесь находиться, – остановившись напротив меня, Хеллстрём вдруг коснулся моего оранжевого локона и начал аккуратно наматывать его на свой указательный палец. От него разило потом и ментальной грязью, но вот что странно – я не ощущала ни малейшего намека на страх от происходящего. – Тебя жестоко накажут, когда узнают о том, что ты совала свой миленький курносый носик в запретную зону. Но, знаешь, мы можем никому ничего не сказать, – с этими словами он отпустил мой локон и этой же рукой резко, с нарочитой силой схватил меня за грудь. Я ударилась спиной о стеллаж, что сразу же вызвало у него злорадную улыбку. – Задирай юбку и не издавай ни звука, – вторая его рука поспешно опустилась к подолу моей юбки, но я молниеносно положила свою руку поверх нее. Не прекращая смотреть прямо в глаза морального урода и ощущать его сжимающую лапу на своей груди, я спросила совершенно ровным тоном:

– Сколько тебе лет?

– Тридцать девять. Тебе может показаться, будто я для тебя староват, но уверяю тебя – чем старше мужчина, тем больше кайфа для женщины…

Он не успел договорить. Потому что мне было неинтересно. Меня интересовал только его возраст, потому как я знала возраста всех своих целей, а остальное меня нет, не интересовало.

Стремительно вытащив из кармана своего пиджака спицу, при помощи которой несколькими минутами ранее открыла дверь этого кабинета, я с размаха всадила её остриё в сонную артерию ублюдка.

Он успел понять, что́ именно́ я сделала. Успел почувствовать моментальный приход своей смерти. Я видела это по его ошарашенному взгляду. Он хотел вытащить спицу из своей шеи, но у него получилось лишь усугубить состояние раны. Кровь начала бурно фонтанировать в сторону, он в считаные секунды завалился на пол, лицом вниз и, произведя последнее судорожное движение, окончательно замер. Кровь продолжила выливаться из тучной шеи, собираться в лужу, уже начавшую просачиваться под ножку стола и в щели потёртого паркета…

Мои впечатления от произошедшего оказались странными. Никакого шока. Никакого страха. Никакой растерянности. Ничего особенного – то есть ничего из того, что бы я не могла предугадать. Клоны прежде не лишали жизней оригиналов. Насколько мне известно. Максимальное наказание для клона – полный разбор. Я всю свою жизнь прожила со страхом быть разобранной – с чего вдруг ему усиливаться в эту минуту?

Сначала я действительно не видела никакой причины для обоснованного страха. Но вдруг поняла: разберут! Стоит только оригиналам увидеть труп себе подобного, оригинальную жизнь, отобранную клоном, как самый главный мой страх оживёт: меня будут резать без анестезии, долго и мучительно, пока боль не лишит меня разума, а кровопотеря не лишит меня жизни. И это произойдет сегодня. Сейчас. Через пару часов или всего лишь через пару десятков минут…

За окном послышались хлопки, и я неосознанно вздрогнула: лаборанты открыли двери медицинской кареты и вновь начали грузить в нее портативные холодильные камеры с органами. Загрузив первую партию, они ушли за второй, оставив двери машины открытыми…

Я не задумывалась о том, что делаю. Иначе бы прихватила с собой пару-тройку десятков карточек оригиналов и работников Миррор.

Я подбежала к окну, распахнула его и выпрыгнула на улицу, больно стукнувшись коленом о кособокий подоконник. Стремглав преодолела двадцать метров до медицинской кареты, впрыгнула в её открытую пасть… Как часто я представляла, как меня в виде разрозненных кусков мяса помещают в эту машину? Как долго боялась этого дня? И вот сама запрыгнула, вся целиком, не по кускам… Неудачное место для пряток: вариант всего один – забиться под стеллаж, на котором уже стоят морозильные камеры с органами подобных мне клонов… Я сделала это. Залезла под стеллаж, поместилась в узкую щель, приникла щекой к холодному полу и забыла, как дышать… Всё в последний момент. В момент, когда последняя партия органов приближалась к карете.

– Почему сегодня с задержкой? – спросил один лаборант у другого. – Мы должны были выехать еще два часа назад.

– Ты как новичок, Улоф, хотя работаешь в доставке уже шесть месяцев. Не переживай, органы в таких криокамерах могут храниться месяцами, так что мы никуда не опоздаем, – с этими словами ноги одного из вошедших в машину мужчин остановились прямо перед моими глазами, и на железную стойку над моей головой с грохотом установилась одна из морозильных камер. – Кто бы мог подумать, что лёгкие могут быть такими тяжёлыми… – он гнусаво хихикнул и отошел.

– Ты не ответил на мой вопрос, Ове.

– Ты о причине задержки? Да банальщина! У одного из клонов, находящегося в переходном состоянии, отказал организм – пришлось в срочном порядке производить полный разбор, вот мы и ждали, чтоб забрать заодно и эти детали. Давай уже ставь глаза на полку и пошли, и вправду пора уж выдвигаться.

– Но здесь не осталось места, – откликнулся Урбан, но Ове уже не слушал его – он ушел. – Вот ведь дурак! – сразу же начал бубнить всё ещё стоящий прямо перед моим укрытием лаборант. – Занял этими лишними лёгкими предназначенное для глаз место!.. Ну что, красотка, – сразу же с этими словами раздался лёгкий стук, как будто стучали костяшками по стеклу. Моё сердце мгновенно сжалось – он обнаружил меня?! – Поедешь на полу… – Моё сердце уже готово было выпрыгнуть через горло – он обращался ко мне! – как вдруг прямо перед моими глазами… Он установил прозрачный контейнер: вертикальную банку, закованную в железную раму и наполненную желтоватой жидкостью, в которой, словно в невесомости, парили… Глазные яблоки!

Он ногой придвинул контейнер поближе к моему лицу, и теперь мои глаза смотрели в упор на глаза, плавающие в плотном желе – вот как выглядели бы мои собственные глаза, если бы меня разобрали! Только мои с голубыми зрачками, а зрачки этих глаз чёрные-чёрные…

Прежде чем двери кареты захлопнулись, я увидела… Подпись… Один плавающий глаз как будто смотрел на эту подпись и заставлял меня посмотреть в том же направлении… Внизу, на железкой раме, было выгравировано имя клона, которому прежде принадлежали эти чёрные глаза.

…Не понимая, что́ делаю, я до крови прокусила костяшку своего согнутого указательного пальца, чтобы не закричать от отчаяния, боли, растерянности, ужаса… Эти чёрные глаза когда-то смотрели на меня, узнавали меня, разговаривали со мной без использования пустых слов…

Эти чёрные глаза принадлежали нашей 8001.

ЧАСТЬ 2

ОХОТА

Глава 13

Чтобы не видеть глаз, изъятых из хрупких глазниц 8001, я до боли зажмурилась. Когда машина тронулась с места, я даже не боялась того, что она остановится, что моё присутствие всё-таки заметят, что в конце концов меня поймают и разберут на кровавые куски, поместят мои глаза в желтоватое желе, а части тела распихают по портативным морозильным камерам… Я боялась только одного: открыть глаза, чтобы вновь увидеть это – будущее, уготованное мне по факту моего появления на этом свете. В этой банке не 8001 – в этой банке все мы. Все клоны. Я. По очереди. Сначала они, потом я, после другие – бесконечно… Но ведь не всё бесконечно! Всё конечно!..

Не знаю, сколько мы ехали. Кажется, достаточно долго, но вдруг…

Машина резко остановилась, и я распахнула глаза. Чёрные зрачки продолжали сверлить меня предупредительно, будто немо кричали мне: “Беги!”. И я бы побежала, прямо в этот момент. Если бы только не услыша голоса́ за пределами машины. Один принадлежал Улофу, второй был мужским и не был для меня знакомым…

Дверь кареты скорой помощи открылась на распашку.

Очевидно, моё присутствие не осталось незамеченным. Зря я не вытащила спицу из шеи Сигге Хеллстрёма. Она бы мне сейчас пригодилась…

– И долго ты собираешься протирать штаны на этом КПП?

– Столько, сколько это будет возможно, – прохрипел незнакомый голос в ответ на вопрос водителя. – Ну, что вы на сей раз вывозите?

– Пару сердец, пару печенок, две почки и четыре лёгких… Почти полный набор из двух клонов. Представляешь, скольких людей спасём?

– А ты видел их живыми?

– Кого?

– Кого-кого! Клонов, конечно же.

– Конкретно этих – не знаю, может, и видел. А так да, вижу каждый раз, как приезжаю в этот клятый Миррор.

– И что, сильно они отличаются от нас?

– Да вообще никак не отличаются. Перемешай людей с клонами – не разберешь, кто есть кто.

Я замерла, получив в своё распоряжение ценную информацию: значит, меня ничто не выдаст – ни взгляд, ни походка, ни голос… Нужно только успеть смешаться с массой оригиналов. Успеть…

– И не страшно тебе такие посылки развозить?

– А чего тут страшного-то? Это просто мясо. Душ в этих кусках нет, так что и мстить после их смерти никто не станет…

Мужчины по очереди гулко хохотнули, после чего дверь, наконец, с громким щелчком захлопнулась.

Я продолжила лежать на холодном полу – никто не выдернул меня из моего укрытия, чтобы вырвать мои голубые глаза из предназначенных им глазниц и поместить их в холодную банку с желтым желе. Но если бы попробовали… Я бы не остановилась, пока собственными пальцами не выцарапала глаза своих противников, через которые, если верить клоновским байкам, у оригиналов отображаются их чёрные души.

Стоило машине вновь тронуться с места, как в моих ушах зазвенело эхо только что услышанных слов: “Душ в этих кусках нет, так что и мстить после их смерти никто не станет”. Сжав кулаки, я коснулась костяшками стекла банки, в которой плавали глаза 8001. Жидкость едва уловимо дрогнула и перенесла вибрацию на знакомые чёрные зрачки… Пусть я еще не увидела собственными глазами – я знала, что сейчас в этой машине не только 8001 едет расфасованной по морозильным камерам, установленным прямо над моей головой. 7997 тоже здесь. Из нашей компании только 7900 всё ещё остаётся в Миррор.

Хотели бы 7997 и 8001 исполнить предназначение, ради которого их создали? Или… Как я, были бы не против протеста, способного перечеркнуть всю суть предназначения, установленного для них другими существами? У них больше нет возможности выбирать. А впрочем, у них никогда и не было права на выбор. Но в этом мире всё ещё есть я, и я могу выбрать за них, выбрать за себя.

Отодвинув контейнер с глазами 8001 в сторону, я начала выбираться из своего укрытия.

Глава 14

Мои пальцы судорожно сжимаются в кулаки и разжимаются, сжимаются и разжимаются… Все контейнеры подписаны. Печень 7997 лежит возле печени 8001, сердце 7997 установлено над правым лёгким 8001, их вены размотаны под стеклом на белой массе и просвечиваются ультрафиолетом… Все эти части моих друзей едут спасать жизни оригиналов, нуждающихся в трансплантациях. Из-за того, что они нуждаются, моих друзей разобрали на запчасти. 8001 резали без анестезии, потому что она не удовлетворила сексуальное желание оригинала. Еще утром все эти органы были живыми клонами, моими друзьями, а теперь они и вправду всего лишь куски мяса… Ценные куски, потому что они нужны оригиналам. Моих друзей убили, чтобы спасти тех, кто создал нас ради убиения. Такова правда оригиналов: убийства ради спасения убийц.

Было несложно вскрыть все морозильные камеры: сначала сердца́, потом печень, глаза, почка, вены, пакеты с кровью и еще, и еще, и еще… Открыв самую большую и глубокую морозильную камеру, на дне которой лежали оба легких 7997, я по очереди высыпала и выливала в нее содержимое всех контейнеров. 7997 и 8001 без проблем смешались в одно общее, зловонное месиво из крови, жира и колотого льда. Меня не тошнило, я даже не морщила носа – я просто сосредоточенно творила отмщение: органы моих друзей не спасут ни одного подлого оригинала. Я в буквальном смысле обесценила всё существование своих друзей и даже их смерти – лучшей мести за их убой, кажется, невозможно придумать. Впрочем, я еще постараюсь…

Покончив с порчей имущества Миррор, я закрыла морозильную камеру, заполненную супом из органов и крови своих лучших друзей. Положив руку поверх стальной крышки, я тихо прошептала слова: “Вы никому не достанетесь”, – и только в этот момент заметила, что меня пробрал озноб. Моё тело слегка потряхивало, на лбу выступила испарина, дрожало даже моё дыхание и особенно заметна была непроизвольная дрожь пальцев. Холод шел как будто из моего нутра, но он был и снаружи.

Прильнув к единственному, тонированному и горизонтально узкому окну, я стала рассматривать происходящее снаружи. Прежде я никогда не ездила на машинах, поэтому для меня было удивительно наблюдать за тем, как мимо проносятся чудаковатые пейзажи: холмы, густо поросшие высокой зеленью, какие-то щиплющие эту траву пушистые животные, столбы со странными знаками и указателями, непонятная краска на дороге… Погода резко испортилась: от погожего летнего дня не осталось и следа – чёрные тучи нависли над холмами, по обшивке машины начали колотить тяжелые капли густого дождя, покрывающего всё видимое пространство белой пеленой. В этом году выдалось холодное лето, но такого ливня еще не бывало. Машина стала ехать медленнее, и я испугалась, как бы она совсем не остановилась посреди всех этих безжизненных полей, в которых мне негде будет спрятаться и не с кем смешаться, но машина продолжала настойчиво пробираться сквозь непогоду и не останавливалась.

Я простояла на ногах не меньше часа, пристально наблюдая за проплывающими за окном, совершенно чудаковатыми картинами, когда машина наконец въехала в место с одноэтажными и двухэтажными домами. За окном было темно, как будто ночные сумерки наступили на пару часов раньше положенного им срока, горели и мигали странные, разноцветные электрические огоньки, показались первые оригиналы – в черных и серых плащах, с необычными, отталкивающими дождь куполами, которые они удерживали над своими головами при помощи тростей… Оригиналов было немного, и все они куда-то спешили… Машина заметно сбавила скорость. Водитель уже дважды совершал остановки длительностью в двадцать пять и тридцать секунд. Необходимо решаться.

Подойдя к дверям, я опустила верхние и подняла нижние замки левой дверцы. В следующий раз, когда машина начнет тормозить, я открою эту дверь и выйду в мир оригиналов… И всё равно, что они подумают об этом. Если у меня не удастся остаться незамеченной и меня попытаются схватить – брошусь бежать. В общем, буду действовать, отталкиваясь от условий, в которых окажусь.

Как только мне показалось, что машина начинает тормозить, я слегка приоткрыла дверцу, аккуратно выглянула через образовавшуюся тонкую щель и сразу же убедилась в том, что мне не кажется – машина действительно постепенно останавливается. За нами не ехали другие машины, что намного облегчило стоящую передо мной задачу. Едва дождавшись секунды, в которую машина наконец полностью остановила своё движение, я мгновенно распахнула дверь и спрыгнула на дорогу. Чуть не забыв закрыть за собой дверь, я вовремя опомнилась и аккуратно, без хлопка прикрыла её.

Поспешно оглядевшись по сторонам, я не заметила ни единого оригинала, но стоило мне повернуть вправо, как из-за машины вынырнуло сразу две девушки азиатской внешности. Мы буквально столкнулись лоб в лоб. Ближайшая ко мне девушка отчего-то извинилась – этикет? – и поспешила пойти дальше, но я заметила, как и она, и её подруга сначала переглянулись, а затем обернулись, чтобы еще раз посмотреть на меня. Я резко отвернулась. Медицинская карета тронулась с места и начала поворачивать на соседнюю улицу – я оказалась среди двух огней: повернуться лицом к любопытным девушкам или не отворачиваться от машины, из которой меня может заметить водитель?! Я выбрала первый вариант. Развернувшись спиной к скрывающейся за соседним зданием машине, я вновь оказалась лицом к прохожим девушкам, но те уже были далеко и больше не смотрели в моём направлении. Заметив, что они идут не по дороге, по которой едут машины, а по боковой тропинке, выложенной каменной плиткой, я поспешила последовать их примеру, но направилась в противоположную сторону.

Навстречу мне никто не шел, однако вспомнив удивленный взгляд девушки, с которой столкнулась, я непроизвольно схватилась за нагрудный карман своего белоснежного пиджака. На этом кармане гладью вышит герб Миррор, представляющий собой золотое зеркало с ручкой, украшенной витиеватыми завитушками. Девушка не посмотрела на этот карман, я точно отследила её взгляд, но на него могут посмотреть другие. Не задумываясь, я резко, с максимальной силой дёрнула карман, и в следующую секунду в моей руке оказался лоскут с треклятой вышивкой. Я машинально отправила его в водосточный слив, мимо которого проходила, и взглядом проследила за тем, как, смешиваясь с грязной водой, он мгновенно нырнул в черную дыру между ржавых железных решеток. Не останавливаясь ни на секунду, я продолжала уверенным шагом двигаться вперед, при этом ощущая странный рост уровня своего хладнокровия. У меня получилось сбежать, но это только начало. Если до сих пор никто ничего не заметил – заметят; если еще не пустились в погоню – пустятся; если еще не поймали – начнут ловить. Я всё ещё в форме принадлежащего Миррор клона. К тому же, моя юбка в крови, а пиджак с оторванным карманом. Несомненно, в таком виде я обязательно привлеку к себе внимание, если только прежде не разберусь с вопросом своего внешнего вида. Так что же делать?..

Я резко остановилась, чтобы перевести дыхание. На умытой дождём улице было пустынно и холодно: видимо, оригиналы не любят влажную погоду и поэтому прячутся в своих красивых домах… Надо же, какие у них дома. Разноцветные, сияющие странными огоньками непонятного предназначения, украшенные зеленью и лепниной, блестящие и яркие… И зачем им столько огней? Чтобы ночью было так же светло, как днём? Или чтобы не бояться черноты собственных душ и заодно черноты душ окружающих их со всех сторон оригиналов?..

Мой взгляд перекочевал с противоположной части улицы на ту, на которой я сейчас находилась, и лишь одну секунду скользнул по зданию, у которого я затормозила, но этой секунды оказалось достаточно, чтобы мои дальнейшие действия определились сами собой: за большим окном, на желтом шелке были разложены превосходные ножи разнообразных форм и размеров. Подняв голову, я прочитала неоновую вывеску, висящую над входом в это здание: “Холодное и огнестрельное оружие для охотников, защитников и ценителей”. Я даже не задумывалась над тем, к какой именно категории я могу относиться – не ценитель и уж точно не защитник. Охотник.

Глава 15

Я собиралась схватить любой из лежащих за окном ножей. В конце концов, мне был необходим именно нож, потому что спицы у меня не осталось, да и если бы она осталась, орудовать таким предметом в тех целях, которые я для себя установила, было бы крайне неудобно. План был прост: зайти, схватить и убежать. Желательно, конечно, схватить незаметно, тогда и бежать не придется, но это уж как получится, потому что мне по-любому необходимо иметь оружие: если не для нападения, тогда для самообороны.

Сделав несколько шагов к двери таинственного здания, я коснулась её холодной железной ручки и уверенно потянула её на себя. Стоило мне переступить порог, как над моей головой раздался лёгкий перезвон колокольчиков. Подняв голову, я заметила странную конструкцию, создавшую этот звук с непонятной целью.

– Чештин, это ты? – громкий мужской голос раздался резко и настолько неожиданно, что я вздрогнула. В помещении никого не было – мне бы схватить любой нож и убежать, но моё тело почему-то поступило иначе. Услышав шаги в соседней комнате, я резко нырнула вправо и спряталась за стойкой, на которой было разложено множество цветных буклетиков. Стоило мне спрятаться под стойкой, как звон колокольчиков снова повторился – в помещение снова кто-то вошел!

– Чештин?! – мужской голос из соседней комнаты стал громче.

– Дядя Пер? – откликнулся ему веселый голос, который мог принадлежать только молодой девушке.

– Я спрашиваю-спрашиваю, почему не отвечаешь с первого раза?

Найдя щелку в углу стойки, под которую не очень удобно забилась, я начала наблюдать за происходящим в комнате: пришедший из соседней комнаты мужчина был пожилым, с начинающими седеть волосами, а девушка была, напротив, молода, в длинном и наверняка мягком плаще с принтом серой елочки, с короткими кудрявыми волосами и множеством пакетов, ловко надетых на правое предплечье.

– Я не слышала, чтобы ты спрашивал дважды, – подойдя к мужчине, девушка поцеловала его в щеку. – Ну что, ты готов?

– Готов ли я отпраздновать девятнадцатилетие своей любимой племянницы? Да я всю свою жизнь готовился к этому!

– Рада слышать такие слова от своего любимого дядюшки, – девушка усмехнулась, и они обнялись. – Ужин в ресторане “Ре-Шароль” уже через полчаса, – она положила все свои пакеты на узенький диванчик, стоящий посреди комнаты. – Сегодня я познакомлю тебя и маму с Элиасом. Но ты ведь не забыл, что мой день рождения и знакомство с моим парнем – не единственные важные события этого вечера?

– Я начинаю подозревать, что ты приписываешь мне преждевременное старение.

– Что ты!

– Конечно же я помню про то, что Виллиам поступил в университет. Даже жаль, что парень уедет от нас так скоро… Я помню его совсем малышом.

– У тебя есть Ингрид, так что ты не будешь одинок в этом чу́дном провинциальном городке.

– Помнится, еще пару лет назад именно ты называла этот чудный провинциальный городок зачуханной дырой и мечтала поскорее уехать на учёбу в Гётеборг.

– Что ж, главное, что моя мечта сбылась.

Нагнувшись, чтобы завязать шнурок на правом ботинке, мужчина бросил взгляд на пакеты девушки и прокряхтел:

– Твой шопинг удался на славу?

Я замерла: слово “шопинг” было для меня непонятно.

– Не то чтобы очень. Всего-то пару магазинчиков посетила.

– У тебя слишком много денег, как для такого молодого возраста. Не стань шопоголичкой.

Ещё одно непонятное слово!..

– Уж постараюсь. А ты постарайся оценить лангустов, – девушка подошла к прямоугольному напольному зеркалу и начала поправлять свою кудрявую прическу, а мужчина начал набрасывать на плечи куртку.

– Будут лангусты?

– Конечно будут, ты ведь их любишь…

– Хватит уже прихорашиваться. Ты и без того очень красива, вся в моего братца. Давай уже, пошли, а-то опоздаем заехать за твоей матерью.

– И за братом.

– Виллиам сказал, что приедет самостоятельно, так что заедем только за твоей матерью. Ты точно приехала только на одну неделю? – взяв девушку за руку, мужчина потащил её к выходу.

Стоило двери отвориться, как колокольчики снова зазвенели, свет в помещении вдруг потух, а на единственное окно с шумом начали опускаться железные жалюзи. Услышав, как ключ провернулся в дверном замке, я выпрямилась как раз в момент, когда жалюзи окончательно закрыли окно. Неужели ушли и заперли меня здесь?..

Я огляделась… Осталось два тусклых источника света: телевизор, висящий в углу комнаты и показывающий непонятный видеоролик про непонятный предмет, и лампа, стоящая на высокой стойке… Я чуть не вздрогнула, увидев в ореоле света, исходящего от этой лампы, плоский монитор компьютера. Недолго думая, я выбралась из-за стойки и направилась к нему, но моя нога зацепилась за что-то острое. Резко остановившись, я увидела, что до крови порезала голень об угол непонятного железного предмета. Белоснежный гольф, натянутый до самого колена, порвался и окрасился в алый цвет. Царапина заживет быстро, а в гольфе мне нет надобности, но прежде чем его выбросить, необходимо найти ему замену. Думая об этом, я подошла к дивану с бумажными пакетами, забытыми девушкой, и сразу заглянула в самый большой. Не поверив своим глазам, я начала поспешно осматривать все пакеты.