Читать онлайн Альбом страсти Пикассо. Плачущий ангел Шагала

Памяти моей любимой собаки Снапа. Прости меня, малыш; не сберегла. Ты всегда будешь жить в моем сердце.

Все события и персонажи вымышлены автором. Все совпадения случайны и непреднамеренны.

Пролог

Почти за год до описываемых событий Ситджес, недалеко от Барселоны, Испания

А ведь смерть Хосе к лицу.

Невероятно, да? Я – не циник, не закоренелая преступница; самая обычная девушка, слишком обычная для любых радикальных действий. Даже странно, что такой кощунственной оказалась первая мысль, пришедшая мне в голову. Я наткнулась на труп своего любовника и действительно почему-то подумала: «Ему идет смерть…»

Впрочем, я не совсем правильно объясняю. Хосе вообще был очень приметным парнем. Испанцы – красивая нация, и Хосе обладал классически-эффектной южной внешностью.

Очень высокий (думаю, его рост был больше ста девяноста сантиметров), широкоплечий, с узкими бедрами, Хосе просто парализовывал женщин своим видом. Все черты его внешности описываются прилагательными только в превосходной степени. Наичернейшие волосы. Белоснежнейшая улыбка. Самые ярчайшие губы, обещающие нежные поцелуи. Наикрепчайшие мышцы, загорело-бугрящиеся под светлой рубашкой…

Он вонзил в меня острый кинжал взгляда, и я мгновенно погибла. Растеклась сладкой патокой восхищенья, а потом испарилась и растаяла в застывшем облаке времени.

Мне показалось, я умерла от восторга, и это было совершенно логично.

Жить дальше просто незачем.

Конечно, такой симпатичный парень никогда не будет моим. Он работает барменом в отеле, и несложно догадаться: к его услугам сотни скучающих красоток. А кто я? Всего лишь одна из туристок, слишком неприметная, слишком толстая, слишком глупая. «Ола [1], вот твой кофе», – это все, что может сказать красавчик такой девушке, как я. Но дело не только в том, что бармен – принц, а я – хроническая замарашка без малейших намеков на родню среди волшебниц. Даже на отдых брат не отпускает меня без… я не называю Марию Дмитриевну няней, потому что мне все-таки восемнадцать лет… но от того, что я ее так не называю, роль этой церберши в моей жизни не меняется – она стремится контролировать каждую мелочь, я не могу вздохнуть без ее ведома.

Хосе, Хосе.

Если бы мне кто-то сказал, что рядом со мной окажется такой парень, – я бы сочла подобные слова издевательством.

Но, тем не менее, все устроилось. От нашей первой встречи до объяснения не прошло и дня! Я даже и мечтать не могла о таком! Хосе уверял, что влюбился в меня с первого взгляда…

– Ты такая красивая, как богиня! Мне нравятся твои глаза, они сияют, словно звезды. Твое тело сводит меня с ума! – тараторил он и в пылу переходил с английского на испанский.

Я переставала понимать его, просто наслаждалась голосом своего будущего любовника.

Марию Дмитриевну оказалось дурачить проще простого. Хосе попросил своего приятеля разыграть сцену на пляже. Тот (нам здорово повезло, он был намного старше Хосе!) представился доктором, подошел к нам и заохал: «Какая больная спина у юной сеньориты, как хорошо, что в нашей клинике делаются специальные процедуры». Мария Дмитриевна приняла бдительную стойку, просканировала незнакомца и – ура, предварительная проверка пройдена! – потребовала осмотра клиники. Нас провели по шикарному лечебно-оздоровительному комплексу, утыканному различным оборудованием, напоминающим космические корабли. Перед «доктором» все почтительно расступались. И моя церберша растаяла и согласилась с тем, что мне просто необходим курс процедур. «Как это любезно, что «доктор» даже сам будет заезжать в отель за пациенткой!» – защебетала она. Испанского Мария Дмитриевна не знала, поэтому так и не поняла, что на пропуске приятеля Хосе, которым он открывал дверь, написано «уборщик помещений», а к нашей группе все сотрудники центра относились уважительно, так как считали нас претендентками на работу со шваброй, которым «шеф» якобы показывает объем предстоящей работы! Деньги, выдававшиеся мне для «процедур», мы с Хосе весело тратили то на корриду в Барселоне (столица Каталонии находилась очень близко от курортного городка Ситджес, который облюбовала для моего отдыха Мария Дмитриевна), то на экскурсию в Таррагону (этот небольшой городок, где сохранились потрясающие римские развалины, сразу же покорил меня) или просто на изумительно вкусную паэлью в прибрежном кафе.

Я часто путешествую по миру. Мой брат Вадим Липин – успешный дизайнер, благодаря ему я формально ни в чем не нуждаюсь. Фактически же я живу в аду, хотя со стороны, возможно, он и похож на рай. Золотые клетки, как правило, так и выглядят. Я очень люблю своего брата. Это мой единственный близкий родственник, и я понимаю – заботясь обо мне, Вадька стремится дать мне все самое лучшее. В своем понимании, разумеется. Я очень стараюсь на него не обижаться. После трагической смерти наших родителей у Вадика, кажется, стало не все в порядке с головой. И это объяснимо, я бы тоже сошла с ума, если бы вернувшись из школы, обнаружила маму и папу в луже крови. Но в тот день, когда какой-то отморозок решил ограбить нашу квартиру, я находилась в инфекционной больнице. А Вадька пришел домой, и…

Я понимаю – брат старается защитить меня. Только все равно, иногда от такой защиты хочется удавиться. Надо мной смеются все однокурсники! Я ни разу не была в ночном клубе, никогда не праздновала сдачу сессии. После лекций за мной заезжает Мария Дмитриевна, и мы едем с ней в фитнес-центр или по магазинам, потом возвращаемся домой и я готовлюсь к семинарам или экзаменам… Формально брат не препятствует моему общению с подругами. Но Вадька требует, чтобы наши разговоры велись только в его присутствии! Не очень-то такое условие способствует дружбе! И кто из девчонок согласится приезжать ко мне ближе к полуночи, когда брат возвращается домой?! О парнях и говорить не приходится. Пару раз меня пытались пригласить на свидание мальчики из группы, пришлось делать вид, что они меня не интересуют. Объяснять, что я не встречаюсь с парнями, потому что брат не разрешает, было просто стыдно.

В общем, наверное, единственная моя отдушина – это путешествия. Хоть какие-то события, впечатления, новые лица – пусть и под бдительным контролем Марии Дмитриевны.

Я полюбила трогательно-розовое небо над Парижем и серую строгость Вены; мне было хорошо и в дождливом Лондоне и в солнечном Риме.

Но только увидев Барселону, я поняла – вот это настоящее, вот это навсегда. Этот город очень разный, размашистый, бурлящий. И… он похож на меня, своей душой, характером! Саграда Фамилия [2] – это мое огромное необъятное горе, расставание с моими любимыми мамочкой и папочкой. Их убили более пятнадцати лет назад. С той поры не было ни дня, чтобы я о них не вспоминала. Мне не хватает маминой улыбки, папиных ехидно прищуренных глаз. Я так скучаю по ним, мне настолько больно без них, и описать это невозможно. Те, кто видел Саграда Фамилия, меня поймут. Все мы беззащитны и ничтожны перед судьбой. Говорят, у человека есть выбор. Не верю. У нас нет никакого выбора, кроме того, чтобы принимать выпавшие нам на долю испытания. Вот Высшие силы – да, они сильны, всемогущи, подавляют, крутят человеческие судьбы, словно песчинки. Люди – просто ничтожные букашки перед этим величием…

Моя боль все время со мной. Она дает знать о себе в тех ситуациях, когда я в принципе и не думаю ковырять застарелую рану. Просто так все время получается – любого повода достаточно для того, чтобы скатиться в стылую пропасть тоски. И чем больше стараешься выбраться, тем глубже падаешь…

На самом деле теперь мне хотелось просто говорить о Барселоне. Рассказать, что ее поющие фонтаны – это тоже я. Они разноцветными струями взмывают ввысь, и теплая ночь наполняется звуками классической музыки и яркими брызгами; и кажется, что летишь над горой Монтжуйк невесомым легким счастливым облачком.

Не знаю, рассчитывал ли кто-нибудь плотность цветочных лавок на квадратный метр пространства. Но уверена, что Барса легко выиграла бы в этом конкурсе. Ее улицы полны цветов. Прекрасный сад – вот что такое плас Рамбла.

Мне нравилась архитектура Барселоны, только в Эшампле [3] я поняла: дома и улицы могут не подавлять, а открываться навстречу; в них просто входишь, как в теплые волны, и плывешь, покачиваешься…

Мне нравились барселонцы, с их вечными посиделками в кафе за бесчисленными тапас [4], с их фиестами и дурацкими кровавыми корридами. Конечно, зрелище мертвого быка, истекающего кровью, – это не самое лучшее, что я видела в жизни. Но как испанцы боготворят своих матадоров! Они знают их биографии, они помнят, как звали быков, ловко увернувшихся от мулеты и пырнувших рогами отчаянных смельчаков! Такая пылкая любовь вызывает как минимум уважение…

А вечерами по улочкам кружит мелодия фламенко. Перед каждым кафе танцуют черноволосые девушки в алых юбках, и сердце начинает стучать в унисон кастаньетам, и аромат любви разлит в воздухе, сладкий, терпкий, желанный…

Честное слово, Барселона – лучшее место в мире. Этот город создан для романтики и страсти. Думаю, я бы погибла в нем от одиночества, если бы не познакомилась с Хосе…

Помню его мягкие требовательные губы. Я наслаждалась поцелуями. А он никогда не баловал меня ими долго, быстро возбуждался, срывал с нас одежду… Только в самый первый раз, который вообще стал для меня первой близостью с мужчиной, Хосе так удивился и растрогался, что целовал каждую клеточку моего тела. В тот день я задержалась на «процедурах», Мария Дмитриевна подозрительно засопела, и впредь нам пришлось не увлекаться ласками. Жаль… Долгая неторопливая нежность зажигала мое тело страстью. Наверное, если бы не поспешность Хосе, я стонала бы от настоящего оргазма…

Я радовалась тому, что со мной такой парень. Но даже мысленно всегда старалась называть его «любовник», и никогда – «любимый». Во мне было столько счастья; от того, что я наконец стала женщиной; от того, что мой первый мужчина – яркий красавчик. И я уже начинала себя готовить к разрыву. Какое будущее может быть у нас? Разве Вадим позволит мне выйти замуж; в таком, как он считает, юном возрасте, за иностранца, за бармена? Нет, конечно! Поэтому надо просто радоваться тому, что есть. Этим двум неделям моря, солнца и любви. Этим карим глазам и нежным пальцам…

Вообще-то Хосе снимал небольшую студию в Ситджесе. Но в Барселоне жил его дядя, и Хосе любил увозить меня туда, в огромный особняк из серого закопченного камня, наполненный диковинными старинными предметами.

– Дядя сейчас в отъезде. Он у меня занимается политикой и часто уезжает. Я в таких случаях присматриваю за его домом, – объяснил Хосе, наслаждаясь моими изумленными возгласами.

Увидев этот домище, я перестала волноваться насчет того, что из-за пылкого романа мой любовник вылетит с работы. Менеджер по персоналу в нашем отеле предупреждал Хосе, что брать отпуск в разгар туристического сезона неосмотрительно и что на такое место всегда найдутся желающие. Но чтобы иметь возможность проводить время со мной, Хосе все-таки отпросился на две недели, и я переживала, что после моего отъезда возвращаться парню будет просто некуда. Впрочем, с такими родственниками поиск новой работы не должен стать проблемой. Дом дяди Хосе напоминал музей; множество картин, скульптур, антикварная мебель…

Но больше всего меня изумляла не новая страна, не устроенный быт, а эмоции. Как сильно и до глубины души Хосе умел радоваться! Радоваться всему – мне, нашим отношениям, жгучему солнцу, сочному апельсину. Это было абсолютное совершенное счастье ребенка, который еще не узнал ни боли, ни разочарований.

– Мы поселимся с тобой в Барселоне, – мечтал он, перебирая мои волосы. – А в феврале я буду увозить тебя в сады, где цветет миндаль. Это потрясающее зрелище, море розовых цветов… У нас с тобой будет трое детей. Две девочки, такие же хорошенькие, как ты. И мальчик, сильный, смелый…

Он хотел жить со мной! Такой красивый. А у меня попа, которая втискивается в брюки минимум сорок шестого размера, и три ужасные валика-складки на животе, а грудь такая маленькая, что просто обидно!

– Я буду любить тебя всю жизнь, буду заботиться о тебе. Мне всегда нравились русские туристки, но только при встрече с тобой я понял – ты и есть именно та принцесса, которую я всегда искал…

Я таяла, любила, страдала от неотвратимо приближающейся разлуки. Но даже и поверить не могла, что она станет вечной.

В принципе, уже через пару дней после знакомства Хосе стал намекать:

– Малышка, скоро я проверну одно очень выгодное дельце. Если все сложится так, как я планирую, о деньгах мы сможем не беспокоиться всю оставшуюся жизнь!

Сначала я не придала этому особого значения. Как и все испанцы, Хосе был очень эмоциональным. Я еще до нашего знакомства отметила: здешние мужчины готовы обещать своим женщинам золотые горы. Не знаю, исполняются ли эти обещания. Но мы с Марией Дмитриевной, проходя мимо ювелирного магазина, как-то видели такую сцену – парень, упав на колени, темпераментно уверял свою девушку, что купит ей и кольцо с бриллиантами, и колье, и серьги; но все алмазы мира никогда не смогут затмить красоту его королевы. Выглядел он, конечно, безумно влюбленным, но не особенно-то платежеспособным, что его совершенно не смущало.

Мне казалось, что так хвастаются и преувеличивают все испанцы.

Однако Хосе, как позже выяснилось, не выдавал желаемое за действительное. У него на самом деле имелась возможность получить много денег…

– Моя дальняя родственница была любовницей Пикассо, – сказал он, приставляя к книжной полке высокую лестницу. Голос у него при этом был такой спокойный, точно парень обсуждает погоду. – Она жила в Париже, уехала туда вместе со своим отцом совсем крошкой, а потом трагически погибла… Все эти художники – сумасшедшие. Может, они и создают гениальные полотна, но не способны сделать счастливой свою женщину. Наша Долорес покончила с собой, бедняжка… Я знал об этом с раннего возраста, в семье Гонсалес та давняя история была чем-то вроде фамильной легенды. Но не придавал особого значения. А вот когда дядя уехал, и я оказался в доме… Нет-нет, у меня не было никаких предположений и догадок. Я нашел это совершенно случайно, на чердаке. Там мяукал котенок, а вход на чердак не открывали, наверное, лет сто. Но мяукание сводило с ума, я выломал дверь. И вот…

В его руках появилась массивная тетрадь в толстой тисненой темно-бордовой обложке. Из нее торчали какие-то листки.

Закусив губу, Хосе осторожно зашелестел страницами.

Я едва сдержала разочарованный возглас.

Всего-то карандашные наброски на пожелтевшей бумаге!

Тоже мне ценность! Я понимаю, если бы Хосе обнаружил огромное яркое полотно, вроде тех, что я видела в центре Помпиду в Париже. А тут – какие-то черновики или как там это называется у художников?..

Сюжеты картинок глупейшие: вроде девушка, а у нее пол-лица – рыба. И опять женский профиль – почему-то пронзенный то ли серпом луны, то ли вырезанным полумесяцем куском сыра. Больше всего мне не понравился странный коллаж, в котором словно бы сливаются две реальности: мастерская художника и спальня девушки. Полная обнаженная девица, вульгарно раскинув ноги, лежит на постели. А в другой комнате находится художник, рисующий обнаженную наяду. Его кисть, как член, пронзает лоно девушки, и при этом у художника такое паскуднейшее выражение лица – невольно передергивает от омерзения!

– Это может стоить миллион «зеленых», – заявил Хосе. – Или, по крайней мере, много сотен тысяч долларов. Думаю дождаться приезда дяди. У него есть связи среди антикваров, он сможет выручить за альбом хорошие деньги. Возможно, если стану заниматься продажей самостоятельно – меня просто обманут… Скажут, что это не Пикассо, украдут рисунки… Я, конечно, в живописи ничего не понимаю. Но в Интернете кое-что глянул – его техника очень похожа на то, что имеется в этой тетради. Это точно рука Пикассо! И наша семейная легенда тоже все подтверждает. В этом доме находятся предметы, принадлежащие не одному поколению. Нет ничего удивительного, что и тетрадь с рисунками Пикассо нашлась именно тут! А насчет моего дяди ты не волнуйся, он не будет претендовать на рисунки. Все-таки обнаружил их именно я, а если бы не нашел – они бы истлели на том чердаке. И потом, у дяди свой бизнес, виноградники. Зачем ему мои деньги, если он не знает, куда девать собственные!

Я слушала своего любовника, понимая, что вроде бы мне надо радоваться.

Такой красавчик! Скоро будет богат. Говорит, что любит меня, что мы станем жить вместе.

Но где-то в глубине души разрасталась уверенность: увы, планы Хосе никогда не станут реальностью.

Я боялась ему поверить. Может, опасалась боли? Мне было некомфортно просто идти с ним рядом по улице. Казалось, все прохожие только тем и занимаются, что смотрят на нас и удивляются: как мог такой красавчик оказаться рядом с такой уродиной; может, он просто жиголо, и девчонка ему платит?..

Кстати, деньги тоже были проблемой. Хосе уверял, что скоро бросит к моим ногам миллионы. Но на самом деле у него не было и пары евро, чтобы рассчитаться за кофе. Я платила за все – за воду, за еду, за наши нехитрые развлечения. «Ты очень красивая девушка, Таня, – говорил мне мой брат Вадик. – Только немножко не для нынешнего времени, у тебя другая, не модная теперь внешность, слишком серьезный характер. Я очень боюсь, что рядом с тобой окажется мужчина, который будет любить не тебя, а мои деньги…»

Не то чтобы я считала, что Вадик прав.

Неужели самое привлекательное, что во мне есть, – это деньги брата?! Ну уж нет, никогда в это не поверю.

Я не сомневалась, что где-то обязательно существует тот самый человек, который мне нужен; моя родственная душа, моя вторая половинка. Я смогу рассказать ему, не опасаясь насмешек, про все те книги, которые я прочитала; а он будет делиться со мной своими мыслями, и для нас не будет в мире ничего лучше, чем общество друг друга. Но только вот Хосе при всех своих достоинствах вряд ли является той самой родственной душой. Мы даже поговорить толком не могли, он не настолько хорошо знал английский, я почти не говорила по-испански… Тут невольно начнут появляться подозрения, что парню нужна не я, а моя банковская карта…

Но все равно, несмотря на все эти грустные мысли, я чувствовала себя ослепительно счастливой!

У меня никогда не было таких потрясающих каникул, такого красивого парня!

В тот день, когда с Хосе случилась беда, мы не пошли ни на пляж, ни в кафе.

Раскаленное солнце приклеилось к небу с самого раннего утра и распространяло душные облака жгучего воздуха. В тени высоких домов было чуть прохладнее, но стоило только высунуться на свет – и все тело оказывалось в сауне обжигающего пара.

Промокнув от пота за те пару секунд, которые ушли у нас на то, чтобы добежать от машины до подъезда особняка, мы поднялись по приятно-прохладной лестнице. Я уже предвкушала поворот ключа, ледяной душ, холодок кондиционированного воздуха на влажной коже, поцелуи Хосе, возбуждающие прикосновения и объятия…

– У нас нет ни капли воды, – вдруг воскликнул мой любовник. – Дай мне свою карту, я сбегаю в магазин.

Не то чтобы я ему не доверяла.

Просто Вадим так меня воспитал – нужно всегда быть настороже. Не надо подвергать Хосе соблазнам с банковской карточкой!

– Ты принимай душ, я сама схожу за водой, – вдохнула я, с ужасом представляя плетки зноя, которые уже скоро исхлещут тело пекучими ударами.

– Жду тебя. Дверь будет открыта, – он многозначительно улыбнулся и лукаво посмотрел на меня. – Приходи скорее, я уже сгораю от нетерпения…

Ближайшая лавочка, по закону бутерброда, оказалась закрытой. Мне пришлось тащиться в супермаркет, а он находился минутах в двадцати ходьбы от дома Хосе.

– Я купила твою любимую минералку, и сок, а еще пива, – радостно защебетала я, оказавшись наконец в прихожей. – А почему ты не включил кондиционер, и…

Это какое-то странное кино, страшное, неправильное.

Нет, так не бывает!

В гостиной на полу лежал Хосе, из его груди торчал нож. По белой футболке расползалось ярко-алое пятно. Оно было таким ярким, что я… улыбнулась.

– Хосе, хватит прикалываться. Ты хотел меня испугать, тебе это удалось, и…

Его ресницы дрогнули. Ну конечно: не может удержаться, слишком велика охота посмотреть на мою перепуганную физиономию!

Я начинаю хохотать:

– Отличный розыгрыш! Только вот майка от кетчупа не отстирается!

– Таня… послушай…

Я сразу похолодела.

Он говорил с какими-то жуткими хрипами, напоминающими скрип двери. И на губах показалась розовая пена.

– Таня, послушай… Я ему сказал – рисунки в моей квартире в Ситджесе… Я думал обмануть его, выиграть время, убежать. А он вдруг пырнул меня ножом…

Рисунки, ах да, рисунки!

Да будь они прокляты, те каракули Пикассо!

Неужели мой мальчик умирает?

– Хосе, миленький, как у вас вызвать» Скорую помощь»? – пролепетала я, опускаясь перед ним на колени.

Он молчал, только смотрел на меня, с такой болью и любовью, что я вдруг поняла – поздно, все врачи мира не помогут; мой мужчина сейчас умирает, как глупо, как страшно.

Как красиво…

Красиво.

Смерть Хосе к лицу.

Я смотрела на его длинные черные ресницы, оливковую кожу – и любовалась им так, как, наверное, никогда раньше не любовалась.

Теперь этот прекрасный парень принадлежал только мне.

Я, как ни странно, все-таки стала самой главной женщиной в его жизни. Той, будучи с которой, он из этой жизни ушел.

И вот теперь уже ничего не важно – ни моя попа сорок шестого размера, ни деньги Вадима.

Я сидела рядом с Хосе и чувствовала, что люблю его сильно-сильно; что он мне ближе, чем был в минуты физической близости…

Раздавшийся где-то внизу звук сирены отрезвил меня.

Надо же вызвать полицию!

Надо вызвать полицию, но…

Хосе-то уже не поможешь. Какая разница, кто пырнул его ножом – от выяснения конкретной персоналии мой любимый мальчик не оживет. Но я-то пока еще жива…

Я смотрю на высокий книжный шкаф.

Всего-то и усилий – подставить лестницу и вытащить с верхней полки стоящую за книгами тетрадь.

Та мазня стоит кучу денег. Но для меня настоящую ценность представляет только одно – свобода от Вадима.

Я быстро достаю альбом с рисунками Пикассо, засовываю его в рюкзак. И, поцеловав застывшие губы Хосе, сбегаю вниз по ступенькам.

У меня в голове возникает мешанина из кадров детективных сериалов и страниц криминальных книг.

В доме полно моих отпечатков.

Нас явно кто-то видел вместе, мы заходили в ближайшие кафе, заезжали на заправки. После первого же опроса жителей квартала у полицейских появится описание моей внешности.

А друг Хосе, тот самый доктор, помогавший дурачить мою цербершу! Он знает, в каком отеле я остановилась. И полиция может добраться до меня в два счета. Как я им объясню, почему бросила Хосе с ножом в груди? Как вообще докажу, что это не я его убила из-за той самой роковой тетради?

До нашего отъезда в Москву оставалось еще три долгих дня. Я провела их как на иголках.

И только когда самолет оторвался от земли и взмыл в наполненное сливочными облаками небо, я наконец поверила – обошлось, никто меня не поймает и ни в чем не обвинит.

На моих коленях – рюкзак с тетрадью.

Я не положила его в ящик для багажа, расположенный над сиденьями, отказалась запихивать под кресло. Бумага выглядит ветхой, кажется, неосторожное прикосновение – и она рассыпется в пыль. Но я не хочу, чтобы моя свобода от брата рассыпалась. Я буду очень и очень осторожна.

Не знаю, как и где искать покупателя на рисунки Пикассо.

Знаю только, что у меня все получится. Игра стоит свеч.

Я буду просто жить, жить! Так, как считаю нужным, без Вадькиных приказов, без сурово поджатых губ Марии Дмитриевны…

Глава 1

Париж, 1944 год, Долорес Гонсалес

– Мари… Воды, умоляю… Жаклин! Ты дашь мне попить, старая шлюха? Жанет, черт тебя побери, я хочу промочить горло! Эй, кто-нибудь?! Есть тут кто-нибудь, кроме этого стада белых козочек?! Пожалуйста, помогите! Мне так плохо…

Уловив миролюбивые нотки в голосе отца, Долорес Гонсалес сменила гнев на милость, вытерла салфеткой запачканные краской руки и подошла к кувшину с водой.

Этого и стоило ожидать: у папы уже начался бред. Допился! Стада белых козочек, надо же!

Итак, теперь все как обычно; к сожалению – ритуал.

Налить стакан, подать этому старому алкоголику.

Успеть увернуться, когда он, с грязными ругательствами, швырнет посуду в свою благодетельницу.

Не раздражаться, сохранять спокойствие. Хотя смотреть на него, давно не мывшегося, лежащего в груде тряпья (бывшего, кстати, когда-то нарядным пальто, атласными жилетами и белоснежными сорочками), ужасно противно.

Конечно, отец пьян. Он всегда пьян и уже совершенно не понимает, что происходит вокруг. Мари, Жаклин; вся эта вереница продажных женщин, громко величающих себя музами художника, а на самом деле отправляющихся в постель за бокал вина и нехитрую еду, – они уже давно переметнулись к другим. К тем, у кого есть хотя бы пара франков. У отца же денег нет вообще, и это неудивительно. Он не работает. Не пытается продать даже готовые холсты, сваленные в груду в углу мастерской. Картины скоро сгниют от сырости, а отец только пьет, пьет…

– Будь проклят этот «Улей» [5], – пробормотала Долорес, снова подходя к подрамнику. – Здесь всегда найдутся друзья, которые готовы налить вина и дать кусок хлеба. Казалось бы, чем плохо – друзья?.. Но выясняется – все-таки плохо. Потому что в этом дружеском пьянстве и всеобщем блуде на самом деле вовсе не до работы. Не могу понять, как тут не спились Сутин, Шагал и Модильяни! Отсюда вырываются единицы. В основном же здесь погибают, как в болоте. Мой отец погибает. А ведь как все хорошо начиналось…

Она горько вздохнула, чуть улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям. И в уголках губ высокой девушки, одетой в заляпанный маслянистыми пятнами балахон, обозначились ранние морщинки.

Пережить ей и правда довелось немало…

Родная Каталония в памяти Долорес почти не сохранилась.

Разве что трепетал там огромный синий плащ моря, весь в белых барашках; он бился о прибрежные светло-коричневые скалы, укрывал широкой полой желтый песок.

А еще – мольберты, огромные, закрывающие солнце. То есть тогда, конечно, было не понятно, что это мольберты. В те далекие дни казалось, – какие ужасные нудные штуки; почему и мама, и папа так долго простаивают за ними?! Ведь лучше взять красный мяч и пойти купаться, а потом отправиться в таверну и прилежно, как птенец, открывать ротик. В таверне подают вкусную жареную костистую рыбу, папа ее чистит и кладет кусочки в рот то жене, то дочери…

– Твоя мать умерла внезапно, – рассказывал уже в Париже немного повзрослевшей Долорес отец. – Она никогда не болела, была полна сил, энергии, идей. Она больше всего на свете стремилась перебраться во Францию! Мы как художники взяли в Барселоне все, что могли взять. Но нам хотелось развиваться, учиться, идти вперед. В Каталонии хорошо рождаться, впитывать в себя жгучее солнце, дышать соленым морским воздухом; запоминать, какими яркими могут быть краски. Но потом из наших мест надо уезжать. Только в Париже талант может проявить себя, показать, на что он способен. Врач сказал, что у Мерседес остановилось сердце. Не могу поверить, твоя мать никогда не жаловалась даже на легкое недомогание. После ее смерти делать на родине мне стало совсем нечего. Каждый пляж напоминал мне Мерседес, каждые улица и кафе…

Можно поменять все в своей жизни. Ходить по другим улицам, сидеть в других кафе, ставить мольберты на других пляжах.

Но только, должно быть, все равно от себя не убежишь. И от своей боли.

«Насколько я помню, после переезда дела у отца пошли на лад, – вспоминала Долорес, закрашивая темно-красной краской большое пространство холста, уже позволяющего угадать очертания натюрморта: желтые яблоки и кувшин с водой. – Работы Диего Гонсалеса скоро стали модными. Сначала мы снимали мастерскую здесь, в «Улье», однако очень быстро доходы позволили перебраться в центр, на рю Буасси д'Англе, что в двух шагах от площади Согласия. Отец работал как одержимый. Его картины в манере импрессионистов завораживали; он сумел взять все самое яркое из их техники: цвета, сюжеты, настроение… Папин агент начал подписывать один договор за другим. Лучшие галереи Парижа, Вены, Берлина хотели продавать Гонсалеса. Особенно бурно отец отмечал свой успех за океаном. Он так увлекся, что не смог написать тех работ, которые заказали галереи в Нью-Йорке. С этого ужасного хмельного загула и началось наше падение. Скоро еще и импрессионизм наскучил публике, а по-другому рисовать отец не умел. От непонимания, конечно, надо пить вино, с утра до вечера! Теперь, когда началась война и Париж оккупирован, стало совсем туго. Если нет хлеба, картины никого не интересуют. Я рисую за такие гроши, что их едва хватает на еду, и…»

Она повернула голову на открывшуюся с истошным скрипом дверь и вопросительно вскинула брови.

Из большого окна мастерской лились лучи солнца. Облачка золотистой пыли окутывали возникшую на пороге невысокую фигуру старика; лысого, морщинистого; впрочем, с несвойственными его возрасту порывистыми движениями.

– Что угодно, месье? – ледяным тоном осведомилась Долорес, откладывая кисть.

«Знаем мы этих неожиданных посетителей. Сейчас выяснится, что это очередной друг отца и им надо пропустить пару стаканчиков за встречу, а потом папа будет опять просить воды и пугать меня своими видениями!» – пронеслось в черноволосой головке.

– Теперь я уже даже не знаю, что мне угодно, – отозвался старик. Голос у него тоже был очень молодой, звонкий и энергичный. – Я вижу, вы художница? Извините, но ваша работа по сути своей отвратительна! Хотя у автора способности есть, бесспорно, есть. Думаю, дитя мое, если вы будете упорно работать, из вас выйдет толк. Только здесь, позвольте-ка…

Калейдоскоп череды совпадений мгновенно складывает свою картину.

Вот солнце скрывается за тучами, и все предметы обстановки обретают обычную четкость.

Старик оказывается рядом, хватает кисть. И буквально парочка нанесенных им мазков преображает скучный натюрморт, делая его настоящим произведением искусства. Хотя, конечно, оценить такую красоту сможет скорее художник, а не заказчик, решивший украсить свою столовую обычной банальной мазней.

Впрочем, с учетом того, в чьих руках кисть, это совершенно не удивительно…

– Да вы же – Пикассо! – вырывается у Долорес, вмиг ставшей пунцовой. Непонятно, как в мастерской оказался такой знаменитый художник – а у нее немытые волосы, грязный балахон, да еще и пьяный отец бревном валяется в углу… – Как же я вас сразу не узнала! Простите, солнце было слишком ярким. Я растерялась, рассердилась…

По красноречивым гримасам на загорелом лице было понятно: гость, заметивший храпящего в углу мастерской отца, собирался сказать что-то ехидное. Но – передумал, махнул рукой и весело поинтересовался:

– Так вы, значит, увлекаетесь живописью, мадемуазель?

Долорес кивнула. От волнения слова застревали в горле. В другой ситуации она бы объяснила, что увлекаться – это не совсем правильное определение. Вернее было бы сказать – она живет в живописи, потому что картины заполняли весь мир с самого детства, писать доставляет огромное удовольствие, а еще это пусть и скромный, но кусок хлеба.

Однако теперь же девушка была слишком взволнована. И просто низко наклонила голову.

– Тогда, наверное, вам будет интересно взглянуть на мои работы. Приходите завтра на улицу Великих Августинцев, буду ждать, – проговорил Пикассо, не спуская с девичьего личика заинтересованного взгляда. – Какая у вас необычная выразительная внешность. Вы молоды, но в чертах уже виден характер.

Охрипшим голосом Долорес отозвалась:

– Спасибо за приглашение, приду обязательно. Но… зачем вы заглянули к нам? Вы знаете моего отца? Его зовут Диего Гонсалес.

Пикассо пожал плечами:

– Гонсалес… Да нет, не припоминаю. Извините, но это имя мне ничего не говорит. А пришел… деточка, вы этого еще не сможете понять. Есть такое слово – ностальгия. В этой мастерской когда-то работал Шагал, мы неплохо проводили тут время.

«Какой же все-таки он странный человек, – пронеслось в голове девушки. – Почему-то у меня возникает чувство, что мы знакомы давно и даже являемся добрыми друзьями. Только что я робела, осознавая – рядом со мной стоит сам Пикассо. И вот уже от волнения нет и следа».

Долорес кивнула:

– Да, я знаю про Шагала. А этажом выше трудился Сутин. Говорят, когда он писал своего быка, притащил в мастерскую настоящую тушу. А вы же видите, какие тут полы: щели между досками огромные, зимой ветер так и гуляет! Кровь быка протекла, закапала на мольберт Шагала. Тот перепугался, вызвал полицию, кричал как сумасшедший: «Сутина убили!» Потом над ним все тут так смеялись.

– Я знаю эту историю. Но не хотелось вас лишать удовольствия ее рассказать. Да, славные были времена! А впрочем, старых друзей я не люблю. Вам этого тоже пока еще не понять. Знаете, в лицах приятелей юности видишь отпечаток безжалостного времени; память хранит совсем другие черты, еще не разрушенные жестокой жизнью… Ну так я жду вас завтра! До скорого, мадемуазель!

– Невероятный, – прошептала Долорес в закрывшуюся уже дверь. – Какой же он все-таки невероятный, интересный, притягательный…

Разумеется, в тот день натюрморт был решительно заброшен. Остаток вечера Долорес провела у небольшого зеркала, примеряя то платья, то шляпы. И все сидело ужасно, и все было не новым, и от этого настроение портилось еще больше.

Зато спалось девушке превосходно. Долорес видела во сне «Гернику» [6] и портреты Доры Маар [7], уже в искаженной манере. И рассматривать их можно было восхитительно долго, наслаждаясь каждым нюансом. Правда, под утро в сон пришли нацисты и стали кричать, что Пикассо – это представитель дегенеративного искусства. Даже во сне спорить с оккупантами было страшно. И, в общем, особо-то и не хотелось. Зачем говорить с людьми, которые не понимают: Пикассо как художник велик, в его творчестве представлено множество направлений живописи; он новатор, творец и просто очень свободный в своей безграничной фантазии человек. И он – настоящий профессионал! Как часто художник предлагает новое от безысходности, неумения работать в академической манере… Взять того же Малевича – его работы, которые он пытался выполнять по принципам классической живописи, унылы и невыразительны. Ему пришлось предлагать публике что-то новое, подводить философию под свою псевдоабстракционистскую мазню. Но не таков Пикассо! В каталогах есть его работы, сделанные в академической манере всего в пятнадцать-восемнадцать лет. Такие холсты можно вешать рядом с полотнами Рембрандта и Рафаэля, и они будут выглядеть достойно. И вот, блестяще изучив и освоив классическую школу, Пикассо уничтожил ее, придумал свои правила для живописи, свои законы. Он делает это всякий раз уже много лет, не боится начинать все с нуля, его работы с годами становятся все проще и выразительнее… Да, побывать в мастерской такого художника – большая честь, очень важное событие!

Утром, умытая, причесанная, одетая в ярко-зеленое свободное платье из струящегося шелка, с восточным тюрбаном на голове, Долорес уже стучалась в массивные двери дома на улице Великих Августинцев.

Но когда дверь отворилась, сердце девушки спикировало в пятки.

По дороге она столько раз прокручивала в голове одну и ту же сцену: стук в дверь, и на пороге появляется Пабло Пикассо, и глаза его горят от восхищения.

Но вот сейчас дверь открыл какой-то странный человек с подозрительным взглядом из-под стеклышек очков, длинным носом, плотно сжатыми губами-ниточками. Наряд он явно не оценил – пробежался глазами по яркому шелку и скривил рот.

– Мне нужен месье Пикассо, – прошептала Долорес, проклиная себя за все сразу – за экзотическое платье, за глупые мысли, за торопливость, с которой она летела к Великим Августинцем.

Неужели Пикассо просто пошутил? Дал неправильный адрес? С него, в принципе, станется; Париж полон слухов о его розыгрышах…

– А вам назначено? – кольнул вопросом незнакомец. Пожав плечами, Долорес неуверенно кивнула.

Мужчина махнул рукой и посторонился, давая гостье возможность пройти внутрь.

Уже в прихожей было от чего прийти в восторг! Огромные окна пропускали в помещение яркие струи света. По бокам от солнечных водопадов стояло множество кадок с большими диковинными растениями, а еще клетки с птицами. Цветы благоухали, птицы радостно щебетали, и все волнение Долорес мигом улеглось, а на душе стало спокойно, как будто бы она попала в рай.

Из благостного оцепенения ее вывел голос неприятного мужчины, проскрипевший:

– Следуйте за мной.

– Некоторые из этих растений я совсем недавно видела на портрете Доры Маар. Он висел в галерее, несмотря на запреты нацистов, – пробормотала Долорес, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Во взгляде ее спутника промелькнуло уважение, но девушка этого не заметила, была поглощена рассматриванием обстановки.

Как чудно живет месье Пикассо!

Вот в его апартаментах имеется длинная комната, а в ней – несколько диванов и кресел в стиле Людовика ХIII. На них разложены гитары, мандолины и какие-то другие диковинные инструменты, встречающиеся на полотнах Пикассо периода кубизма. Длинный стол посередине комнаты завален шляпами, обувью, кристаллами. А под ногами – господи, так ведь и споткнуться недолго! – лежит отлитый из бронзы череп. Прекрасная розово-зеленая весна выделяется ярким пятном на мрачной палитре стены. Должно быть, это картина Матисса; говорят, они с Пикассо – большие друзья…

Вслед за секретарем по винтовой лестнице, расположенной в углу длинной комнаты (оказывается, в квартире Пикассо целых два этажа, бывают же такие чудесные апартаменты!), Долорес поднялась наверх. И замерла.

Возле лестницы стоял Пабло, именно такой, каким она себе его и представляла – с сияющими глазами, приветливой улыбкой. И он ждал ее, это было невозможно не почувствовать! От художника словно бы исходило теплое облако любви, трогательной, беззащитной и… неуверенной.

«Ах да, он же намного старше, годится мне даже не в отцы, а в дедушки. Поэтому и волнуется, и переживает. Я намного моложе его спутницы Доры, и Пабло, наверное, думает, не откажу ли я ему из-за возраста, – промелькнуло в голове Долорес. – Ну и пусть, все равно. Я уважаю этого художника, боготворю его творчество…»

– Я нахожусь в раю. Я смогу жить в этом раю всегда! Как же здесь здорово! – воскликнула Лика Вронская, вылавливая из надувного бассейна крошечный листик. – Снапи, Дарина! Вы случаем не заболели? Почему не купаетесь?

Рыжего голден-ретривера и четырехлетнюю доченьку дважды уговаривать не пришлось: они наперегонки помчались к воде, бросились в бассейн, и солнце раскрасило капельки разлетающихся брызг во все цвета радуги.

Это было так красиво, что Лика опять простонала:

– Господи, спасибо! Это же настоящий рай!

Она твердила эти фразы как заведенная вот уже ровно месяц. Практически с того самого момента, как бойфренд вернулся домой после работы и с довольным видом заявил: «У меня для тебя сюрприз!» «Форма одежды – парадная?» – уточнила Вронская, не сомневаясь: Андрей наконец-таки собрался пригласить ее в японский ресторан. Там, конечно, и в помине нет кровавых стейков, только рис с сырой рыбой, который почему-то совершенно не уважают парни, но обожают девушки. Однако надо ведь считаться и с девичьими кулинарными предпочтениями! Особенно если речь идет о любимой женщине, терпеливо посещающей за компанию спорт-бары – и это при том, что она ненавидит футбол! «Форма одежды – свободная. А еще лучше – дачная», – сообщил Андрей, довольно улыбаясь. «Значит, кто-то из друзей пригласил на шашлыки, – прикидывала Лика, натягивая джинсы. – Несколько поздновато для ужина. Странно, что в будний день. А впрочем, все равно хорошо, сюрприз удался. Я-то думала: придет любимый с работы, опять уткнется в свои документы. А я, как обычно, стану писать книжку или статью. Мы много работаем, и нам это нравится. Но как же приятно вот так неожиданно бросить все дела и сделать паузу!»

Через полчаса серебристый «Мерседес» Андрея уже резво мчался по как ни странно свободному Ленинградскому шоссе. Еще через полчаса Лика забеспокоилась: коттедж друзей, живших в этом районе, остался позади, а Андрей и не думает сбрасывать скорость.

«Потерпи, сейчас все увидишь своими глазами», – повторял любимый вместо ответов на все вопросы. Но потом все-таки не выдержал и признался: давным-давно, когда стоимость земли в Подмосковье еще не приближалась к цене самолета, ему удалось купить участок недалеко от столицы. Он много лет пустовал, затем появились настроение и возможности построить дом. Долгое время он стоял в законсервированном состоянии, без внешней и внутренней отделки. «Но после знакомства с тобой и Дариной я стал человеком семейным [8]. Как-то поймал себя на мысли, что мечтаю о лужайке, на которой будут играть дети и собаки, – говорил Андрей, не отрывая глаз от дороги. – Пришло время привести дом в порядок и пользоваться им. Год назад я заказал проект дизайнеру, Вадиму Липину. Очень толковый парнишка попался, нарисовал все в лучшем виде, он же следил и за ходом отделочных работ. Потому что с нашими строителями приходится держать ухо востро; мало объяснить, как именно следует сделать работу, – надо еще и постоянно контролировать качество. Зато теперь на нашей фазенде есть все: газ, горячая вода, канализация. То есть наш домик – это не летний вариант, там запросто можно жить круглый год. По ландшафту на участке сделали пока немного – газон, пара клумб. Это я специально так решил, особо не размахиваться в этом направлении. Думаю, тебе ведь и самой захочется заняться обустройством, цветы посадить. Я уверен, переезд много времени не займет, там все уже практически готово. Дом обставлен бытовой техникой, мебелью, я даже шторы заказал, на днях будут готовы. По большому счету, нам надо перевезти только одежду и какие-то мелочи, к которым мы привыкли. Эй, – Андрей опустил ладонь на Ликино колено, – ты что, язык проглотила? Скажи что-нибудь!» «Я рада, конечно. Только все это очень неожиданно. Водитель, не отвлекайтесь от дороги! Потом потрогаешь мои эрогенные зоны. Я пока явно не склонна к разврату…» – пробормотала Вронская, пытаясь осмыслить информацию.

Итак, у них теперь, как выясняется, есть дом. Километрах в ста от Москвы. И Андрей намеревается туда переехать.

Нормальная новость… Мог бы, конечно, и посоветоваться для приличия. Хотя тогда не получилось бы такого сногсшибательного сюрприза. Вот только приятного ли?..

Ладно, пока эмоции оставляем за скобками. И пытаемся оперировать исключительно логикой.

Подъезд к коттеджу с Ленинградки – большой минус, как правило, это направление всегда забито. Если перебираться за город и оставлять московскую квартиру – то как быть со школой Дарины, постоянно продираться через жуткие пробки? Хотя, конечно, ребенку в первый класс предстоит пойти только через несколько лет. Но ведь мамы всегда должны все учитывать заранее! А если вдруг что случится со здоровьем – приедет ли в загородный дом «Скорая помощь»? А как быть со встречами с подружками, с походами по магазинам? Конечно, рабочий журналистско-писательский график теперь не требует постоянных поездок в Москву. Редактор газеты давно разрешает присылать статьи по электронной почте и появляться в офисе только в день зарплаты. В издательство можно заезжать и того реже – подписать какие-нибудь акты по допечаткам романов, утвердить макет обложки к новой книге. Но все-таки порой ведь надо встретиться с собеседником для интервью, потусоваться со следователями и оперативниками. Все технические подробности, нужные автору детективных романов, уже давно выяснены у приятелей, работающих в системе правоохранительных органов. Но только постоянное общение с полицейскими и судмедэкспертами позволяет придумывать сюжеты, детективная фабула в которых близка к реальной жизни…

Все эти моменты комплексно позволяют сделать только один вывод – в паутине мегаполиса находишься настолько плотно, что любое дерганье приведет к кардинальным изменениям в жизни. А так ли уж оно надо? Ломать многолетние привычки ради чего? Зловредных комаров, бытовых и транспортных проблем?! По крайней мере, в городе, если срывает кран – то просто снимаешь трубку и вызываешь сантехника. Кого вызывать в чистом поле, в деревне? Есть вообще хоть какие-нибудь преимущества в загородной жизни?

«Мои родители уже давно обустроили дачу и уехали из Москвы, – рассуждала Вронская, разглядывая проносящиеся за окнами особняки, один другого помпезнее и безвкуснее. – Но им же всегда было в кайф на грядках покопаться! Они давно стремились к такой спокойной жизни, и теперь просто наслаждаются, что на пенсии у них наконец появилась возможность заняться тем, к чему душа лежит. Я к своему тридцатнику много чего успела – газету раскрутила, кучу книг написала, ребенка родила. Но вот садоводство – это никак не мое, да я ни одного цветка в своей жизни не взрастила. Не хочу я в земле ковыряться, мне аккуратный маникюр нравится! А как я обойдусь без тренажерного зала и парикмахерской, к которым привыкла? Мне надо подкрашивать корни раз в три недели; быть блондинкой – хлопотно! А если еще в том доме, куда меня везет Андрей, нет Интернета – то проще сразу застрелиться; я не смогу работать и просто сойду с ума!»

Впрочем, паника очень быстро сменилась искренним восхищением.

Коттеджный поселок, где находился дом Андрея, располагался далеко от трассы, за небольшим лесом, вдоль которого вилась светло-зеленая лента ржи. Ветерок, пробегая по колосьям, гнал легкие волны вперед, к огромному сиренево-оранжевому закатному небу.

Сочетание цветов – насыщенная зелень сосен, салатовая рожь с васильками и маками, падающий за горизонт красный диск солнца – оказалось настолько ярким и гармоничным, что им хотелось любоваться вечно.

Андрей выключил кондиционер, открыл окна, и салон машины омылся прекрасным прохладным воздухом, пахнущим зеленью и хвоей.

Коттеджный поселок был обнесен забором, на въезде располагались будка охраны и шлагбаум.

«По крайней мере, здесь следят за безопасностью, – удовлетворенно подумала Вронская, вертя головой по сторонам. – Где же наш домик? Скорее бы его увидеть! Как хорошо, что это не тот ужасный замок… Останавливаемся, ура!»

– Осторожнее! – воскликнул Андрей, когда Лика быстро вышла из притормозившей машины и пошатнулась. – Тут очень много кислорода, голова с непривычки кружится. И вообще, ты слишком рано выскочила, я мог бы завезти тебя прямо на территорию участка.

Неожиданно раздался негромкий скребущий звук, и Лика, одобрительно разглядывающая двухметровый каменный забор, вздрогнула, перевела взгляд на отодвигающиеся ворота.

Они отъехали в сторону, и сразу стало можно рассмотреть просторную парковочную площадку на несколько автомобилей.

– А вот и первое преимущество загородной жизни! – почему-то она обрадовалась этой площадке как ребенок. – Не надо думать, куда приткнуть машину в забитом дворе! У нас собственная отличная парковка, есть место и для наших машин, и для авто гостей!

Пройдя на участок (довольно большой, по виду соток двадцать), Лика ахнула от восхищения.

Снаружи дом казался изумительным: не вычурным, но добротным и стильным. Просторный двухэтажный коттедж был покрашен в охрово-песочные тона, с которыми прекрасно сочетались коричневая черепичная крыша и выложенное коричневой плиткой крыльцо. А еще в доме были просто огромные окна. Часть стен на первом этаже и часть на втором вообще состояли из немного тонированного бежевого стекла – и это выглядело невероятно эффектно.

– Ключи! Скорее, – она затормошила Андрея, с явным удовольствием наблюдавшего за ее восхищением. Пулей взлетев по лестнице, Лика щелкнула замком и распахнула дверь. – Ого! Какой просторный холл… Отличная кухня со столовой зоной! И гостиная такая классная! Балдею от освещения… Все эти лампочки в потолке, бра в нишах… Классненько!

– А наверху – детская, спальни, комнаты для гостей, – Андрей схватил Лику за руку и потащил к лестнице с коваными перилами. – Скажи, правда же я здорово придумал с дизайнером? Даже не ожидал, что в этом доме окажется столько места, строился-то он сто лет назад безо всяких изысков. Но Вадик – большой мастер, настоящий профессионал. Проект обошелся в кругленькую сумму, чуть ли не как весь ремонт. И потраченных денег совершенно не жаль, делай я все сам, никогда бы не предусмотрел столько мелочей.

В ответ Лика кивнула. От восторга слова просто иссякали – настолько продуманно и стильно было все вокруг спроектировано и отделано.

За одной из дверей неожиданно обнаружился тренажерный зал – с беговой дорожкой, машиной Смита, гантельной стойкой.

– А то! Мы же с тобой – люди спортивные! А внизу есть еще и сауна, – прокомментировал Андрей Ликины восхищенные возгласы. – Ну скажи, где в городе ты получишь такой комфорт, простор и такую природу! Да, нам придется тратить больше времени на дорогу, но игра стоит свеч. Я понимаю, ты напрягаешься по поводу переезда; боишься, что не сможешь привыкнуть к здешней жизни. Поверь, пара дней – и будешь удивляться, что ты находила хорошего в душной забитой Москве. Я тоже нервничал. Но пока контролировал работяг – настолько привык. И ты привыкнешь. А какое раздолье здесь будет Дарине и Снапу!

Бойфренд оказался полностью прав.

Дочь и собака вообще особо не заметили переезда. Это, впрочем, было не удивительно – ведь они много времени проводили в загородном доме родителей Лики, так что для них, по сути, изменились только мебель и участки.

А сама Лика, покинув Москву, вдруг почувствовала, что начинает жить заново.

По утрам ее будили солнечные лучи и пение птиц. Вкус кофе в беседке, увитой виноградом, казался особенно насыщенным и глубоким. Цветы на участке радовали яркостью свежих красок.

Работа? В этом доме писалось с таким вдохновением, что окружающая реальность исчезала, и настоящий мир обретал свои очертания лишь после хныканья проголодавшейся доченьки. А мобильный Интернет работал на приличной скорости, можно было безо всяких ограничений продолжать вести привычную виртуальную жизнь, отправлять статьи в редакцию, книги – в издательство, болтать с друзьями по скайпу.

Оказалось, что подружки охотно приезжают в гости, и можно совершенно замечательно с ними общаться. Даже удобнее это делать, развалившись в шезлонге на свежем воздухе, а не сидя на диванчиках в душных кафе.

Смущавшие Лику бытовые вопросы вроде поломки кранов пока не были особо актуальными: ремонт в доме выполнили на совесть. И Андрей заверил, что те фирмы, которые устанавливали технику, проводили отопление и канализацию, будут заниматься и обслуживанием; в случае любой поломки и приедут, и починят.

Правда, оказалось, что соседи подобрались – нарочно не придумаешь. Коттедж слева принадлежит мужчине, который в качестве отдохновения от бизнеса избрал такое мерзопакостное хобби, как разведение курочек-цесарок. С утра пораньше птицы голосят как сумасшедшие, и стоит только ветру подуть от курятника – можно смело надевать противогаз, так как «аромат» куриных фекалий мгновенно уничтожает свежесть воздуха. Аналогичные «приятные» запахи могли доноситься и с участка, расположенного правее. Там некая мадам оборудовала вольер, в котором носилось, судя по лаю, штук сто пятьдесят собак. Оказалось, что четвероногие друзья в таких промышленных количествах тоже, мягко говоря, попахивают.

– Лучше уж навоз, чем выхлопные газы, – морща нос, смеялся Андрей. – По крайней мере, органика не вредна для здоровья!

Спорить с этим утверждением не хотелось. И с другими, пожалуй, тоже. Вдалеке от городской суеты вообще не хотелось спорить, не было поводов раздражаться, не возникало желания спешить и торопиться…

Жизнь снизила темп, сбавила обороты. И это позволило увидеть всю ее невероятную красоту, с лимонными рассветами, апельсиновыми закатами, ватными сахарными облаками.

– Я в раю, – снова пробормотала Лика Вронская. Убедившись, что Дарина со Снапом возятся в надувном бассейне в меру активно, не рискуя повредить резину, она перевела взгляд на клумбу. Там вовсю синели колокольчики, желтели крупные ромашки с коричневой середкой, а еще обещали вот-вот распуститься оранжевые лилии. – Какой же Андрей молодец, что перевез нас сюда. А я еще носом вертела, и…

– О да, носом вертеть – это у тебя прекрасно получается, – раздался за спиной голос бойфренда. – Задерешь свою кнопку и смотришь так вопросительно…

После секундного замешательства Лика взвизгнула и бросилась Андрею на шею.

– Ура! Любимый муж пораньше вернулся! – она чмокнула его в губы и чуть отклонилась назад, полюбоваться серо-голубыми глазами, черными изогнутыми бровями и самой лучшей щетиной на свете. – Как я рада! Раздевайся скорее, а то я уже вся загорелая, а ты бледный. На выходных, кстати, как всегда, обещали дождь; так что надо срочно ловить ультрафиолетовый момент. Интересно, почему в уик-энд всегда идут дожди, а начиная с понедельника солнышко сияет? Раньше всегда возмущалась этой тенденции, когда сама изнывала в офисе!

Андрей, помахав Дарине, пытающейся оседлать Снапа, стал расстегивать рубашку.

– Дожди, говоришь? Значит, мы поставим мангал под навесом.

– А что, на выходных будет шашлык? – поинтересовалась Лика, не в силах оторвать взгляд от Андрея. Какой же он все-таки красивый, высокий, подтянутый! Они вместе уже больше года, а его тело волнует даже сильнее, чем после первой встречи.

– И шашлык, и гости! Все у нас будет!

– Здорово! Твои деловые партнеры приедут?

Он покачал головой:

– Я вот подумал: мы так и не отпраздновали переезд. Давай позовем твоих подружек и моих друзей. Соседей. Дизайнера Вадика надо обязательно пригласить – если бы не его труд, не было бы у нас такой красоты. Поговорим, поедим, потусуемся. Может я слишком сентиментален… Но, елки-палки, для меня это все-таки важный период; жизнь с тобой, переезд в этот дом. Я понял, что хочу, чтобы мои близкие люди за меня порадовались.

– Отлично, – Лика вскочила с шезлонга, намереваясь сбегать в дом, чтобы принести Андрею полотенце. – Классная мысль! Я уже устала всем экскурсии проводить! А так – соберем всех друзей сразу и все им покажем. Оптом все проще – угощать, развлекать.

– Ты такая практичная! Я про романтику, радость. У тебя все банальнее – оптовая экскурсия!

– Да нет, это ты практичный! Твое же предложение! Слушай, только давай не на следующих выходных вечеринку устроим, а через выходные. Надо же подготовиться. Хм, как-то очень подозрительно ты на меня смотришь…

Хитрый блеск в глазах Андрея не обманул – через секунду из шланга, который он вытащил из-за спины, хлынула струя воды.

Вронская ловко увернулась, а потом расхохоталась.

Даринка со Снапом – ей не чета, уже выбираются из бассейна и несутся к Андрею. Они от такой радости – пообливаться водой – отказываться не собираются!

– Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем. Для тебя в окошке створчатом я всю ночь сижу с огнем [9], – бормотала Диана Зарипова, распаковывая сверток, который ей передал в Москве курьер секс-шопа. Пару часов назад, в автомобиле, рассматривать товар было неудобно: стекла же не тонированные. Зато теперь собственный коттедж уж точно скроет от посторонних глаз. – Честно говоря, никакой муж меня обычно ремнем не хлещет. Это я наказываю своего раба плеткой. А что делать? Такие вот у него, как оказалось, сомнительные эротические фантазии… Можно, конечно, решительно снять пиджак наброшенный; прекратить заниматься всем этим непотребством. Но на что я тогда, интересно, стану жить? Кому сегодня нужны тонкие интеллектуалки, знатоки настоящей литературы? Никому, увы…

Картинка с сайта секс-шопа оказалась намного лучшего качества, чем реальное изделие. На фотографии аксессуар для строгой госпожи смотрелся внушительно; с массивной рукояткой, агрессивными кожаными хлыстиками, оканчивающимися узелками. В действительности же плетка была настолько миниатюрной, что использовать ее хотелось то ли в качестве ремешка для туники, то ли как мухобойку.

– Опять придется возвращать заказ, – расстроенно вздохнула Диана, засовывая плетку в пакет. – Как же мне все это надоело! И эти дурацкие игрушки, и Валерик!

На выразительно-карих миндалевидных глазах девушки выступили слезы.

Все-таки жизнь к ней несправедлива!

Она окончила филфак, получила достойное образование. Света белого не видела – все за книжками сидела. Мечтала только о том, чтобы всю себя отдать в творчестве людям! Не торгашкой там хотела какой-то стать, писательницей, служительницей муз!

И что получилось?

Ее книги, прекрасные умные книги, не заинтересовали ни одно издательство в России. Естественно, им подавай Донцову с Шиловой, которые писать не умеют совершенно!

«К сожалению, ваша рукопись не подходит нашему издательству», – такие письма постоянно приходили на мейл Дианы.

В конце концов она не выдержала. Прорвалась к одному из издателей в кабинет, и высказала все, что накопилось в душе, а потом еще с наслаждением шваркнула графином об пол.

«И тогда я понял: ты и есть женщина моей мечты, – вспоминал с умилением Валерик о том скандале. – Злая, за словом в карман не лезешь. Я тебя в два раза старше и в три – толще. А тебе по фигу, орешь, права качаешь, явно на драку нарываешься. А я и не возражаю, мне только того и надо; всегда хотелось, чтобы меня шлепали по полной программе. Только женщины, когда о таком узнавали, сразу сбегали».

Сбежать, конечно, хотелось. Это правда. Когда здоровенный бугай, пригласив в гости, вдруг начинает тонким голоском верещать: «Накажи меня, моя госпожа», – тут и правда одно желание – бежать. Только вот иногда от страха и ужаса наступает паралич; невозможно просто сдвинуться с места. Потом, когда первая волна брезгливости спадает, в голову лезут практичные мысли: «Может, я сегодня этого придурка плеткой отхлещу, а завтра он напечатает мои талантливейшие произведения? Конечно, все это очень противно, но ведь от меня не убудет. В конце концов, он мазохист, а не садист; наоборот – было бы хуже…»

Впрочем, книг Валерик, гад извращенный, так и не напечатал. Он вообще любые романы не печатал принципиально, даже гениальной Улицкой или умнице Рубиной бы отказал. В его конторе, гордо именуемой издательством, выходили тонны макулатуры – кроссворды, рецепты, анекдоты. Все, что пользуется спросом в современном бездуховном мире…

«Бесчувственное животное, – скрипнула зубами Диана, отбрасывая пакет. Мысли о собственной семейной жизни, как обычно, изрядно испортили ей настроение. – Пожрать да потрахаться – все, что Валерику надо. А ведь я – такая тонкая, такая умная и многогранная женщина, и вот вынуждена проводить свою жизнь рядом с примитивным боровом. Вот если бы…»

Закрыв глаза, Диана откинулась на спинку кресла и стала наслаждаться мечтами-фантазиями, которые в последнее время постоянно волновали ее сердце.

Сосед Андрей прекрасен – высокий, крепкий, загорелый. Когда она на него смотрит, ей всегда вспоминаются строки Ахматовой про сероглазого короля. Глаза у мужчины и правда потрясающие – серо-голубые, огромные; от такого взгляда по всему телу прокатывается волна сладкой волнующей дрожи. Впрочем, то стихотворение Ахматовой – грустное; сероглазый король умирает. Поэтому вспоминать его не надо; хочется, чтобы такой красивый мужчина жил долго-долго, и желательно с одной-единственной прекрасной и талантливой женщиной…

Фантазии прервались самым бесцеремонным образом – трелью звонка, возвещающей о том, что какой-то человек хочет пройти на участок.

Диана с досадой посмотрела на входную дверь, словно бы это могло выключить неумолкающую мелодию.

Естественно, чуда не произошло. Пришлось подниматься с кресла и подходить к монитору, на который передавалось изображение с видеокамеры, прикрепленной у калитки.

На кнопку звонка давила какая-то худосочная крашеная блондинка, одетая в джинсовые шорты и красную майку. Внешность девицы показалась смутно знакомой.

Впрочем – Диана с досадой поморщилась – все эти торгашки ведь на одно лицо…

– Я ничего не буду покупать, – заявила Диана, нажимая на кнопку связи. – Как вам только не стыдно беспокоить приличных граждан!

На лице девицы отразилась растерянность.

Так ей и надо, торгашке! Ловко сказано, у девчонки прямо челюсть отвалилась!

– А я ничего и не продаю, – вдруг заявила наглая особа. – Но вообще, что крамольного в том, чтобы предложить что-нибудь? У каждого своя работа! Ну и манеры у вас! Я еще рта не успела открыть, а вы на меня уже наехали!

– Да кто ты такая? Пошла вон отсюда! Я сейчас охрану позову! – с удовольствием взвизгнула Диана. Предчувствие грандиозного скандала вызвало у нее колоссальный прилив энергии.

Девица явно собиралась что-то сказать, но потом, к сожалению, лишь махнула рукой, развернулась и ушла.

И в тот самый момент, когда на физиономии наглой особы промелькнуло ехидное выражение, Диана хлопнула себя ладошкой по лбу.

Батюшки, да ведь это же Лика Вронская! Так сказать, горе-писательница из разряда всех этих бесталанных Брикер и Литвиновых!

Было дело, когда-то познакомились на форуме крупного издательства, общались. Но в издательствах, как и везде, окопались те же тупые торгаши. Которые ничего не понимают в настоящей литературе. Тупые детективы Вронской стали активно печатать, эта крашеная выдра замелькала на телевидении. А действительно прекрасные книги, высокую литературу, так никто и не издал…

Тем временем камера наблюдения показывала просто ужасные вещи.

Вронская подошла к воротам соседнего коттеджа, провела по замку у калитки ключом-таблеткой и скрылась внутри!

То есть получается, эта мерзкая особа находится в каких-то отношениях с Андреем, прекрасным сероглазым королем?! И у нее есть ключ от его дома?! А может, она – просто помощница по хозяйству? Ну, вдруг ее серия закрылась, и Вронская осталась без работы, вот и подалась коттеджи мыть…

– О, нет, нет, только не это! – простонала Диана, падая в кресло. Ей вдруг сразу вспомнилось, что утром Валерик предупреждал: кто-то из недавно переехавших в поселок соседей будет устраивать вечеринку, и после обеда жена этого самого соседа зайдет познакомиться.

Ни больше ни меньше – жена!

– Ладно, соседка, я тебе устрою, – Диана погрозила кулаком в окно, из которого виднелась крыша соседского дома. – Тебе еще небо с овчинку покажется! Ты пожалеешь, что перешла мне дорогу! Очень сильно пожалеешь…

Отсутствие осадков и стоящая на улице теплынь совершенно не радовали Славу Самойлова.

Такая погода, как теперь, просто создана для того, чтобы крыть крыши.

Красота: ни осадков, ни изнуряющей жары. С заказами – никаких проблем. Летом все хотят пригласить кровельщиков – и владельцы частных домов, и организации. Самый сезон. Не позаботишься по своей инициативе о крыше летом – зима заставит позаботиться. А в холода и цена на кровельные работы выше, и качество укладки хуже. Зато сейчас – благодать, можно было бы хоть с утра до вечера на кровле киянкой [10] и молотком орудовать – погода позволяет. И заработки в сезон приличные, до десяти тысяч «зеленых» можно в месяц получить. Кровельные работы ведь дорогие, потому что самые сложные.

И вот, вместо того, чтобы заработать свои гарантированные деньги, приходится тратить время на всякую ерунду! Вместо того, чтобы работать, он вынужден следить за этой девчонкой, Таней.

«Я не спускаю с нее глаз уже несколько месяцев, – Слава завел двигатель своих «Жигулей». На стоянке показались Татьяна и Мария Дмитриевна, а это означало, что надо трогаться побыстрее – женщины ведь ездят на серебристой «Субару Импрезе», а у нее движок, как у самолета: пара секунд – и тачка улетает из пределов видимости. – Слежу каждый день, выучил ее расписание наизусть. И когда лекции, и когда фитнес – все знаю. Познакомиться нереально! Тетка эта с нее глаз не спускает. Я было пытался пошутить с Таней; спросил, как водится, не нужен ли зять ее маме. И на меня Мария как прикрикнула! А девчонку за руку схватила и потащила в машину!»

Слежки женщины, как обычно, не замечали.

Можно было пристраиваться им прямо в «хвост» и таскаться целыми днями – никаких признаков того, что дамочки обеспокоены. Правильно мужики говорят: бабы за рулем никогда в зеркала не смотрят; разве только чтобы губы подкрасить. Единственной проблемой являлся мощный автомобиль. Тетка-надсмотрщица при мало-мальски свободной трассе гнала, как Шумахер; подрезала, часто перестраивалась, вскакивала на тротуары.

Слава ехал за серебристой «Субару», и у него от раздражения ныло сердце.

Может, надо было не соблазняться легкими деньгами, а попытаться заработать нужную сумму на крышах?

Однако все подсчеты показывали – необходимых для операции в Германии ста пятидесяти тысяч за полгода все равно не скопишь. А врачи говорили однозначно: в России такие операции не делают; если брата не прооперируют в ближайшее время, он никогда не станет на ноги. «Братишка, блин, как же так, – простонал Слава. – Ведь я же говорил, будь осторожнее на лесах. А он все смеялся, думал – шуточки. Если бы я только знал, что случится…»

«Субару» притормозила возле кафе на Кутузовском проспекте.

Проводив взглядом направляющихся на обед женщин, Слава потянулся к портфелю, лежащему на пассажирском сиденье, и извлек нетбук.

Привыкшие к строительным работам огрубевшие пальцы медленно и неуверенно пробежались по клавишам.

Особой надежды на успех своей затеи у Славы больше не было.

Это первые дни, едва только он узнал необычную новость, ему казалось – стоит только протянуть руку, и огромные деньги окажутся у него в кармане. Всех дел-то – обмануть молоденькую девчонку, застенчивую и глупую. А потом все будет о'кей – братишка поправится.

Однако шло время – и к реализации цели не удавалось приблизиться ни на шаг.

Надежды больше не осталось. Но и бросать это дело не хотелось из принципа, как упрямо кровельщики не бросают возиться с плохо режущимся металлом, со строптивым шифером или черепицей…

Помучавшись с установлением интернет-соединения, Слава наконец открыл электронную почту. И улыбнулся уголками губ.

Какая все-таки лажа – этот Интернет! Чистую правду говорят: настоящая помойка!

Вот только зарегистрировал ящик – и сразу какой-то Ираклий Звездунский стал забрасывать письмами с предложением увеличить длину члена или купить виагру.

Звездануть бы этому Звездунскому между глаз посильнее – знал бы, как приставать к нормальным мужикам с какими-то дурацкими предложениями, и…

Слава потряс головой, поморгал глазами.

Но нет, не показалось – между письмами вездесущего Ираклия было то самое сообщение, которое он ждал…

– Я передумал по двухскатной крыше. Да ну, в натуре, слишком просто. Надо переиграть, сделаем многоскатную.

Мысленно заматерившись, Вадим Липин попытался терпеливо объяснить клиенту, к каким последствиям проведет изменение профиля крыши.

Дизайнеры и строители знают: двухскатная крыша и стоит дешевле, и монтировать ее проще.

– Легче будет устраивать освещение, меньше проблем возникнет с системой вентиляции, – Вадим встал из-за стола и заходил по своему кабинету. – Ну и самое главное – в вашем проекте нет выступающих частей здания, вы захотели классическую прямоугольную планировку на триста квадратных метров. Какие множественные скаты? Тогда придется переделывать весь проект, планировать фигурные комбинации, которые «спаяет» крыша.

– Так планируй!

– Это будет новый проект, за который вам придется опять заплатить, – холодно заметил Вадим, очень рассчитывая, что клиент вообще расторгнет договор и потребует вернуть деньги. Конечно, по логике вроде как ничего возвращать не надо: сначала человек заказал один проект, принял его и одобрил, а потом вдруг захотел новый. Дизайнер тут не виноват, ведь на стадии обсуждения никаких замечаний не высказывалось. Но лучше уж потерять время и остаться без оплаты, чем постоянно сталкиваться с человеком, который толком не знает, чего хочет. Судя по тому, как начинается сотрудничество с этим перманентно всем «тыкающим» хамом, работа будет постоянно сопровождаться колоссальным уничтожением нервных клеток.

– Ваши пожелания меняются чаще, чем погода! – холодно заметил Вадим, разглядывая себя в зеркале. Увы, собственное отражение ничуть не улучшилось – те же бесцветно-водянистые небольшие глаза, курносый нос, полные щеки, сине-красные от следов угревой сыпи. Такая внешность не впечатляет женщин. А покупать молоденькую девчонку – это как-то ниже собственного достоинства… – Зачем вы тогда принимали предыдущий проект? Неужели так сложно понять, что крышу вот так просто поменять невозможно! К сожалению, мне приходится констатировать – у нас с вами нет взаимопонимания. И вы относитесь к моей работе без элементарного уважения!

Он провоцировал клиента и в глубине души радовался, что уже может себе позволить выбирать, с кем работать и на каких условиях. Теперь имя Вадима Липина – это знак безусловно высокого дизайнерского качества. Но так было не всегда; и в начале работы пришлось немало натерпеться от таких вот распальцованных кадров, считающих, что большие деньги дают индульгенцию на хамство и капризы. Как хорошо, что сейчас все это в прошлом и из желающих заказать проект очередь стоит!

– Ладно, я все понял. Не нужен новый проект, – буркнул клиент. – Пускай все работяги строят, как мы добазаривались.

Такая покладистость Вадима Липина не обрадовала. Он вспомнил пару-тройку скандалистов, которые делали вид, что их все устраивает, – а потом с новыми силами принимались предъявлять претензии; горбатого могила исправит. Однако на таком этапе временного компромисса отказываться от сотрудничества нет оснований. Не заявишь же прямо в лицо: «Не хочу иметь с вами никаких дел, так как вы мне все нервные клетки сожрете!»

– Нет, зарываться тоже нельзя, – пробормотал Вадим, ставя трубку телефона на базу.

Дизайнер сел в кресло с высокой кожаной черной спинкой, развернулся к 27-дюймовому эппловскому моноблоку и погрузился в работу.

А заказ был просто замечательный!

Симпатичная женщина немногим за сорок, владеющая несколькими ювелирными магазинами, решила построить дом, который, с одной стороны, был бы не похож на другие, но с другой – не особо выделялся роскошью и шиком.

И вот, появилась пара отличных идей; возможно, заказчица будет довольна! Уже скоро она сможет посмотреть на проект под условным названием «Оникс» – небольшой двухэтажный дом на сто пятьдесят квадратных метров. Изюминка – в отделке стен, будут использоваться специальные плиты с покрытием, напоминающим полудрагоценные камни – оникс, кварц, нефрит.

– Наверное, хозяйка «медной горы» оценит, – шептал Вадим великолепному плану первого этажа и чертежу мансарды, а еще симпатичному гаражу на две машины. – Люблю такие дома, в которых хочется жить самому!

– Вадим Александрович, Татьяна звонит, – вдруг раздался в динамике мелодичный голос секретарши.

И после легкого щелчка уже заговорила сестра:

– Вадька, привет! Я чего тебя беспокою. Я тут купила рекламную газету, объявления по отдыху просматриваю. Вот думаю: не рвануть ли в Таиланд? Или в июле там дожди? В Интернете пишут – дожди, но ты же вроде летал туда прошлым летом? Или я что-то путаю?

Вадим закусил губу, а потом решительно выдохнул:

– Тань, ты могла бы уже запомнить – я всегда отдыхаю осенью или весной, когда у меня не так много работы. В октябре прошлого года я летал на Канары. А насчет твоего отдыха – я не планирую в этом году отправлять тебя за границу. Потому что! Не планирую! Вообще-то я не должен тебе ничего объяснять. Но если ты настаиваешь – я попытаюсь. Мне не понравилось твое настроение после возвращения из Испании. Ты вела себя очень нервно. Я видел, что ты чем-то обеспокоена. И ты мне так и не сказала, что произошло! Мария Дмитриевна уверяет, что отдых прошел как обычно, без эксцессов. Но я же видел – все не так… Поэтому я принял решение больше не отправлять тебя на юг с Марией. Поедем отдыхать вместе, когда я освобожусь.

Он отвел трубку от уха – сестра завизжала настолько пронзительно, что аж барабанные перепонки зазвенели.

– Да я же и так никуда не хожу, не езжу! Отпуск – это моя единственная отдушина была. А ты сам, конечно, хорошо устроился: тусуешься, то с клиентами в ресторанах, то на семинарах. Я тоже хочу так – общаться, перемещаться, – ныла сестра.

И замечания о том, что все решения принимаются только ради ее блага, она встречала оглушительным ревом.

– Ладно, хорошо, на днях возьму тебя с собой. Клиенты пригласили меня на новоселье, – буркнул Вадим, больше всего мечтая о том, чтобы сестра прекратила орать и можно было вернуться к своему прекрасному восхитительному «Ониксу». – Пойдешь, составишь мне компанию. Надеюсь, тебе будет интересно, и ты перестанешь меня упрекать в том, что я никуда тебя не пускаю.

Разговор с Таней выбил его из колеи.

Как жаль, что сестра не ценит и не понимает всего, что для нее делается!

Она требует свободы, но осознает ли, к каким последствиям может привести вседозволенность? Какой-нибудь корыстный мерзавец, мечтающий породниться с самим Липиным, непременно разобьет Тане сердце! И это в лучшем случае! Неужели сестренка хочет стать одной из тех, кто тайком бегает на аборт или пытается лечиться от наркомании?..

Глава 2

Париж, 1944 год, Пабло Пикассо

Строго говоря, как один пудель похож на другого, так и одна женщина в точности напоминает иную дочь Евы. Можно брать в свое ложе любую девушку – все равно между ними не имеется никакой разницы.

Да, принципиальной разницы нет.

Но, наверное, в этой анатомической и экзистенциальной схожести можно выделить, очертить все-таки несколько видов устремлений женской души. Есть те мадемуазель, которые хотят снисходить, повелевать, сиять – богини, с твердым характером, величественными манерами. А есть такие, которым как воздух необходимо подчинение. Мягкие, они отступают перед грубой силой, напором, даже изломом (причем болезненным). Женщины-подстилки, обожают чувствовать себя слабыми и униженными; подчинение господину, угождение хозяину – вот их стихия. Впрочем, и первые, на которых надо молиться (то есть делать вид, что молишься), и вторые (потоптать их ногами побольнее – и они будут твоими со всеми потрохами) достаточно хороши, только надо не давать им спуску, и…

– О чем ты думаешь?

Пабло отрывает взгляд от мольберта и с самым честным видом врет Франсуазе:

– Я думаю о кубизме. Очень жаль, что мы с тобой не познакомились раньше. У тебя такое тонкое пропорциональное тело.

Франсуаза [11] прячет довольную улыбку, бросает рассматривать приставленные к стене мастерской холсты и легким свежим ветерком уже сквозит мимо, сосредоточенно разглядывает работу то с одной стороны, то с другой.

Милая, внимательная, непокорная – она интересуется каждым нюансом. Однако с вопросами не торопится, старается сама во всем разобраться.

Она очень красивая. У нее каштановые волосы и светло-голубые глаза. Сегодня пришла в длинном темно-синем бархатном платье. Должно быть, думает: «Вечером все непременно случится. Случится уже целиком и полностью, по-настоящему». Но Франсуаза ошибается. Сегодня – не ее очередь, не ее ночь. Богиня не знает: сегодня черед подстилки оказаться в спальне самого Пабло Пикассо. О, Долорес Гонсалес явно может доставить мужчине удовольствие! Несмотря на ее скромность, она жаркая, страстная (хотя, может, девочка еще сама себя не знает, но опытного ценителя женщин не проведешь). С Долорес все будет по-другому, не как с Франсуазой…

По телу Пабло разлилось приятное тепло.

Он вспомнил, как смотрел на покорно склоненный затылок Франсуазы, и понимал: именно теперь богиня готова сделать все, что будет приказано. Только девочка напрасно волнуется: никаких приказов не последует; вся эта игра продумана до мелочей, ее роль – всего лишь роль пешки…

Он раздевал малышку медленно, радуясь: наконец-то можно прикоснуться к мягкой сливочной коже, слабо пахнущей ванилью.

Убедился, что взгляд художника не обманешь – тело девушки, до трогательно торчащих ключиц и суховатых длинных бедрышек именно такое, какое и представлялось. Поставил Франсуазу, голенькую, напуганную, но все-таки отчаянно пытающуюся сохранять гордый вид, на колени. Дал ей понять, что сейчас придется… А потом вдруг оставил все намерения позабавиться с ее ротиком; окутал нежностью слов, аккуратно одел, заботливо поправляя прядки пышных волос…

Франсуаза бы отдалась в ту минуту – но так можно получить лишь ее тело, не душу. Душа подобных непростых цыпочек открывается навстречу только после долгих разговоров, обмена многозначительными взглядами, слияния умов.

Просто Франсуаза англичанка. То есть она, конечно, француженка, но характер у нее английский, чопорный, замороженный. Придется потрудиться, чтобы зажечь огонь.

А вот Долорес зажигать не надо. Испанская кровь, она пылает от мимолетного прикосновения. Сначала это возбуждает, но потом (опыт, опыт, все ведь уже было, все известно заранее) быстро приедается.

Однако теперь еще все-таки не выбрать одну из этих двух девочек. Забавно: обе называют себя художницами. Художницы… – так, водят кистями по холсту, напрасно тратят краску. Хотя, с другой стороны, а кто не зря расходует материалы? Рядом с собственным творчеством, чего уж скромничать, все художники (кроме разве что Матисса) кажутся такими малозначительными! Итак, две девчушки. А ведь есть еще Дора, с ней тоже не кончено.

Впрочем, кто сказал, что надо выбирать одну из нравящихся женщин? Можно наслаждаться ими всеми, как наслаждаются красивым букетом цветов…

– Я считаю твой кубизм периодом чистой живописи, – закончив изучать картину, провозгласила тем временем Франсуаза. – Теперь твоя живопись идет не ввысь, а вширь. Ты продвинулся на пути выразительных средств, максимальной нагрузки в мелочах. Но ты никогда не создашь ничего выше картин кубистского периода! Они утвердили новый порядок. Импрессионизм был хаосом, кубизм вновь вернулся к структурированию композиции.

– Посмотрим лет через пять, – пробормотал Пабло, с трудом сдерживаясь, чтобы не отшлепать Франсуазу.

Как это она сказала?

«Никогда не создашь ничего выше!»

Надо же, умная тут нашлась!

Своей язвительностью эта девочка еще больше подчеркивает восторженную мягкость Долорес.

Вот Долорес-то ни капли не сомневается: каждая новая работа Пикассо на порядок лучше предыдущей; она верит в это не просто сильно – неистово.

Нет, решительно эти девочки нужны ему рядом обе. Они дополняют друг друга, подчеркивают свои достоинства.

Ничего не поделаешь, им придется все это принять.

А может, они так и не узнают о существовании соперницы?

Конечно, это было бы проще. Но доставило бы меньше удовольствия. А вот настоящая схватка между двумя женщинами, бьющимися за мужчину, может стать отличным сюжетом для картины. Как возбуждает и щекочет нервы подобное зрелище! Здесь есть что писать – ненависть, страсть, напряжение!

Приблизившись к Франсуазе, Пабло взял девушку за подбородок и сказал:

– Мы не должны слишком часто видеться. Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их. Нельзя злоупотреблять тем, что должно принести свет в мою и твою жизнь. Все прочее в моей жизни обременяет меня и заслоняет свет. Наши отношения представляются мне открывшимся окном. Я хочу, чтобы оно оставалось открытым. Нам надо видеться, но не слишком часто. Когда захочешь встретиться, позвони и скажи [12].

Пабло уже находился в прихожей, намереваясь подать пальто Франсуазе, когда в дверь вдруг позвонили.

– Тише вы! – закричал он с досадой на оживившихся птиц. – Когда-нибудь я с ума сойду от вашего чириканья!

Но канарейки и неразлучники, заметавшиеся в своих клетках, к истинной причине гнева имели мало отношения.

Конечно же, это уже пришла Долорес. Хотя ей было сказано объявиться вечером, а время теперь еще только обеденное. Примчаться пораньше, сгорая от нетерпения, – очень на нее похоже!

«А ведь с испанки станется вцепиться Франсуазе в волосы, – с опаской подумал Пабло, осторожно открывая двери. В этот миг он особенно жалел, что секретарь, Сабартес, отпущен – и ведь какой отличный был бы щит между двумя женщинами! – Ладно, скажу Долорес, что Франсуаза – просто родственница горничной. И вообще, почему я обязан что-либо объяснять?! И…»

К огромному облегчению художника, на пороге стоял Жиль Рено, агент.

Какая приятная встреча!

Были времена, когда за этими агентами приходилось гоняться по всему Парижу. А потом упрашивать жирных лоснящихся боровов: «Возьмите, пожалуйста, хоть одну мою работу; недорого отдам». Они презрительно кривили рты, и затем, с видом высочайшего одолжения, отсчитывали пару мелких купюр.

Теперь бегать приходится от них.

А впрочем, пускай приходят. Лучше – сразу по несколько человек. Тогда одного можно оставить в гостиной, а второго повести в мастерскую. Ожидающий номер один сойдет с ума, представляя, как номер два выбирает лакомые кусочки. Номер два будет считать – а вдруг самые лучшие работы припасены для конкурента? Конечно, ни в коем случае не стоит ничего продавать обоим мерзавцам. Во-первых, в деньгах уже давно нет острой необходимости, во-вторых – продавать свои работы всегда жалко. И самое главное – месть этим проклятым агентам.

Что бы такого придумать, достойного Жиля Рено?..

Предвкушая новое развлечение, Пабло наскоро попрощался с Франсуазой и махнул агенту рукой:

– Давай, проходи скорее. Что ты там топчешься на пороге! Как я рад тебя видеть! Вот не поверишь – сидел и думал: «Когда же придет ко мне мой дорогой Рено, я приготовил только для него пару работок, которые его явно заинтересуют…»

На полном лице агента застыло недоуменное выражение.

– Конечно, месье Пикассо, я сочту за большую честь приобрести ваши работы, – восхищенно выдохнул он. – Вы гениальный мастер, и всякий будет счастлив купить ваши полотна, выставить их в своей галерее. Даже в Париже, несмотря на запреты нацистов, ваша живопись в большом фаворе. И это логично, месье Пикассо.

Пабло закривлялся:

– Месье Пикассо, месье Пикассо! К чему такие церемонии. Ты ли это, мой добрый Жиль? Ты так холоден со мной! Может, мне продать свои работы другому агенту, например Куаре или Маке?.. Но нет, я буду работать только с моим дорогим Рено. Не хмурься, мой лучший агент, давай-ка…

Пикассо ловко сдернул с головы Рено красивую бежевую фетровую шляпу и нахлобучил себе на голову.

– Какая прекрасная шляпа, – Пабло подошел к зеркалу, приосанился. – Замечательная вещица.

– Она от Локке, – Рено улыбался, однако взгляд маленьких темных глазок сделался настороженным. – Согласен, прекрасная шляпа. Только это не ваш размер.

– Да, к сожалению! У меня очень большая (а значит, и умная) голова. В отличие от моего любезного Рено…

Агент быстро сделал вид, что не заметил колкости:

– Если месье будет угодно, я могу сходить к Локке и приобрести шляпу побольше. Мне будет очень приятно сделать такую малость для месье Пикассо.

– О, не стоит так затруднять себя. Все можно исправить намного проще, – Пикассо метнулся к столику, взял нож для разрезания книжных страниц и стал распарывать им швы. – Вот, немного поправим тут и тут… Думаю, подойдет, – снова нацепив покромсанную шляпу на голову, пробормотал Пикассо. Он подошел к зеркалу, прищурился: – Ну и дурацкий же у меня видок в этой шапчонке, ничего не скажешь. Пожалуй, она мне не идет. Жаль, конечно, такой мягкий фетр… С крупным черепом так сложно подобрать себе достойный головной убор!

И он, обернувшись, швырнул шляпу в сторону Рено. К собственному огромному удивлению, растерзанная тряпка спикировала прямо на голову агента.

Рено вмиг стал красный от возмущения, на его лбу выступили крупные капли пота. При этом агент натянуто улыбался, вспоминая, должно быть, обещание продать картину.

О, вы только посмотрите на этого идиота! Ради полотен Пикассо он готов вытерпеть что угодно, любые издевательства!

– Что-то я устал сегодня, – рассмеялся художник, наслаждаясь всей палитрой эмоций Жиля. – А зайди-ка ты ко мне лучше на следующей неделе. Глядишь, и столкуемся!

Выпроводив агента, Пабло отправился в ванную, открыл кран с водой и с волнением подставил под струю ладонь.

Горячая вода была!

С легким шипением она вырвалась из крана и потекла вниз, в еще не закрытую пробкой тяжелую большую ванну.

Увы, годы оккупации сделали ценными множество вещей, на которые прежде вообще никто не обращал никакого внимания.

И в этот момент, когда на протянутую ладонь лилась теплая струя и от нее в разные стороны разлетались брызги, Пабло вдруг все понял.

Действительно, это же ясно и понятно; как разобраться с двумя девушками, какой именно из них уделить больше внимания.

Долорес, которая появится в этих апартаментах через несколько часов, не создана для того, чтобы постоянно дарить радость своим обществом.

Она мягкая, покладистая. Всегда готова восхититься, пожалеть, приласкать; выдать для своего мужчины любую эмоцию, которая ему требуется. Так течет в мирное время из крана горячая вода. Хорошо, тепло, приятно – не более того. Этим пользуешься, не особо обращая внимание на преимущества.

А вот жить надо именно с Франсуазой. Колючая, едкая – она может быть теплым озером нежности, а может оказаться ледяной волной язвительности. Непредсказуемость делает одинаково ценным и первое, и второе…

– Ты потрясающе выглядишь!

– Спасибо, Манечка, – Лика Вронская благодарно улыбнулась подруге, популярному автору детективных романов. – Мне кажется, платье сидит хорошо?

– Великолепно! Оно броское и очень необычное. И стрижка у тебя удачная; все-таки каре всегда смотрится и стильно, и сексуально. Макияж мне в общем и целом нравится. Только, может, я бы губы поярче сделала.

– Я их еще вообще не красила, – Лика опять с сомнением посмотрела на собственное отражение в зеркале.

Впервые она отказалась от привычного мини и выбрала длинное платье из черного шелка, кружев и органзы. Захотелось романтики: выглядеть счастливой принцессой рядом с прекрасным принцем, в собственном замке. Однако, наверное, не каждому порыву следует поддаваться. Теперь, когда она облачилась в шелково-кружевное вычурное одеяние, возникает только один вопрос: не слишком ли пафосны корсет и глубокое декольте? Конечно же, они уместнее на Каннской лестнице, а не в подмосковной деревне! Вот вырядилась, сельская клуша – как проститутка из элитного борделя или сумасшедшая престарелая актриса! Впрочем, подруга уверяет, что платье прекрасно. И ей можно верить, у нее идеальный вкус. Кстати, рядом с Маней, короткостриженной брюнеткой в прямом коротеньком черном платье, даже собственный экзотический наряд все-таки выглядит стильным. Похоже, есть настолько идеально красивые женщины, что отблеск их сияния явно облагораживает окружение. Может, так и проходить весь вечер, под руку с подругой?..

– Мань, я уже чуть не рехнулась с этими приготовлениями! – пожаловалась Лика, пытаясь пригладить непослушную прядь волос. – Никогда бы не подумала, что с организацией таких вечеринок столько хлопот. Опыта нет! В городскую квартиру я больше десяти человек сроду не приглашала. В частном доме, оказывается, все по-другому!

Подруга пододвинула к зеркалу пуфик, взяла фен и кивнула:

– Ты садись, я тебе с укладкой немного помогу. Осторожнее, шлейф свой красивый помнешь! А я гостей встречать обожаю!

– Я тоже! – прокричала Лика, зажмурившись. Струи теплого воздуха щекотали лицо. – Но не в таком же количестве! Когда мы с Андреем посчитали, сколько народа хотим видеть, – сами обалдели, не думали, что у нас так много близких друзей. Этот список сократить было невозможно! Придут сестра Андрея и моя подруга Катя с мужем, дизайнер Вадим, а еще приятель Андрея – он из тюрьмы, правда, недавно вышел, но Андрюха уверяет, что парень тот адекватный, за экономическое преступление сидел, как Ходорковский… Я пригласила тебя с мужем, следователя Владимира Седова, судмедэксперта Антона. Ну куда мне без моих ментов, я с ними сто лет дружу, я их люблю… Редактор моей газеты, редактор нашего издательства с ребенком (девочке всего годик, но мама с чадом уже активно тусуются, и это правильно; правда, они ненадолго приедут, на пару часов всего). Еще грозились появиться продюсер телесериала по моим романам; актеры, которые в главных ролях снимались. Ах да, плюс – соседи по этому поселку. Некоторые из них – совсем чокнутые (прикинь, я одну барышню пришла на вечеринку звать – а она меня приняла за распространителя и обхамила, ну и снобизм!). Я бы эту мадам ни за что не позвала, она же бешеная, на людей бросается; но Андрей меня уболтал, стал рассуждать о терпимости, о том, что и мы сами не идеальны…

– Всех-то гостей считали? – выключив фен, Маня взяла со столика у зеркала губную помаду и кисточку и ловко накрасила подруге губы.

– Около сорока; тридцать восемь, что ли, – осторожно прошептала Лика, стараясь не смазать ярко-алый блеск на губах. Через пару секунд он просохнет, и тогда можно будет болтать с подругой сколько угодно. – Конечно, угощение на такое количество людей сам не приготовишь – если не являешься владельцем кулинарного цеха. Любимый мужчина замариновал шашлык, я сделала много овощных нарезок. А салаты и закуски заказали в ресторане. Пришлось пригласить пару официантов. Мы с Андреем прикинули, что если этого не сделать – то придется не общаться с гостями, а весь вечер с тарелками вдоль столов носиться. Дизайнер Вадим очень удачно подсказал нам ресторанчик, буквально в получасе езды от нашего коттеджа. Мы тут толком еще и освоиться не успели. А он, пока строителей контролировал, все здесь изучил. А еще вечером приедут ребята с фирмы, запускать фейерверк.

– Ого! Ну вы и размахнулись!

Вронская пожала плечами. Собственно говоря, количество гостей действительно оказалось внушительным, и это вызвало некоторые сложности. Когда стало известно о предстоящих организационных хлопотах, у обоих новоявленных деревенских жителей возник порыв отказаться от своей идеи. И оба же потом, не сговариваясь, решили не пасовать перед всей этой бытовухой. В конце концов, если хочешь устроить себе праздник – придется потрудиться. И не надо допускать, чтобы из-за банальной лени не осуществлялись планы и мечты.

– Мань, я счастлива, – улыбнулась Лика, прижимаясь щекой к щеке подруги. – Мы с Андреем, наконец, научились понимать друг друга. У нас обнаружилось много общего. Мы видим эту жизнь под одним углом, и…

Внезапно умолкнув, Лика выхватила у Мани изящный портсигар, который та извлекла из сумочки, и спрятала его за спину.

Темные брови подруги вопросительно изогнулись.

– Ты же вроде бы не куришь, бросила, – прищурилась Маня. – Или я чего-то о тебе не знаю?

– Я не курю. И ты больше не будешь.

– Это еще почему? Да у меня сигарета – единственная радость в жизни!

– Потому что… от этого, как ни банально звучит, умирают… А радостей у тебя много. Просто ты этого не понимаешь, и с сигаретами это никак не связано…

Плакать глупо.

Слезами горю не поможешь.

Косметика потечет – а ведь гости начнут приезжать с минуты на минуту.

Не время, не место.

Только все равно глаза наполняются влагой, а к горлу подступает комок.

Как жалко своего коллегу… Ему нет еще и сорока. Вместе начинали журналистскую карьеру, вместе ездили в командировки. Курили тоже вместе, затягиваясь горьковатым дымом и хихикая над предупреждениями Минздрава.

Теперь коллеге не до курева, другие дела. С онкологией в легких перекуры больше не актуальны; начинается совсем другая жизнь, и она ужасна – врачи, анализы, подготовка к операции. Невыносимые мучения близких людей, страх неизвестности. И, самое обидное и страшное, по словам заболевшего приятеля: осознание того, что в этот ад начинаешь спускаться самостоятельно, щелкаешь зажигалкой и идешь, с глупо-независимым видом…

– Не переживай, он поправится, – вздохнула подруга, косясь на портсигар. – Да, в таких ситуациях всегда думаешь – беда случится с кем угодно, только не со мной. Не волнуйся, он выкарабкается.

– Мань, жизнь без сигарет прекрасна. И книги можно запросто писать без никотина, и любить, и развлекаться. Я не хочу, чтобы тебе было больно, – Лика протянула серебристую коробочку. – Возьми, я понимаю, что резко с вредной привычкой завязать сложно. Но пообещай мне двигаться в этом направлении, хорошо?

– Ты не слишком категорична?

Вронская кивнула:

– Слишком. Но я тебя очень люблю и не хочу, чтобы у тебя возникли проблемы со здоровьем, которые рано или поздно возникают у всех курильщиков, и… Ой, ты слышишь? А вот и первые гости!

Засигналивший у ворот автомобиль заставил девушек переместиться к окну. Через пару секунд после того, как отодвинулись ворота, на участок заехал черный джип с тонированными стеклами. Из него вышел мужчина, однако к Андрею, идущему навстречу гостю, не подошел; махнув рукой, он распахнул пассажирскую дверь автомобиля, помог выбраться своей спутнице.

– Наверное, это друг Андрея, Игорь; ну тот, который из зоны вышел, – пробормотала Лика, удивленно разглядывая девушку. Хорошенькая, чуть полноватая, она была одета, как одеваются учительницы в советских фильмах: белая блузка, черная прямая юбка до середины щиколотки, туфли на невысоком устойчивом каблуке. – Только вот непонятно, где он нашел такую приличную девчонку; прямо тургеневская барышня.

– Откуда ты знаешь, что она – приличная? В тихом омуте… – Маня взяла Лику под руку и, окинув подругу придирчивым взглядом, провозгласила: – Хватит прихорашиваться, ты прекрасна! Пойдем развлекать гостей. Я умираю от любопытства!

– И я! У меня отличное настроение! Как мне все-таки нравится, что к нам приедет такая куча народа!

– Осторожнее! – взвизгнула Маня, но было уже поздно: торопясь, Лика задела рукой горшок с цветком, прикрепленный к кованым перилам лестницы, тот спикировал вниз и свалился чуть ли не на голову безмятежно спящему в холле Снапу. Пес резво отпрыгнул в угол и оттуда укоризненно смотрел на спускающуюся по лестнице хозяйку. – Ой, как же я перепугалась! Ладно, будем считать, что цветочные горшки, как посуда, бьются к счастью. Главное, что обошлось без потерь. Страшно представить там, внизу, твою Даринку. Кстати, наверное, ты правильно сделала, что отвезла ее к своим родителям. Я так понимаю, у вас тут гулянка на всю ночь намечается. Малявка проснется если не от громкой музыки, так от фейерверка…

Лика машинально поддакивала подруге, едва сдерживаясь, чтобы не закричать.

В считаные секунды все изменилось. От приподнято-беззаботного настроения не осталось и следа.

Сердце мучительно колет тревога. Предчувствие неотвратимо приближающейся беды сдавливает грудь.

Что-то случится.

Именно сегодня произойдет что-то ужасное и трагичное.

Ведь фиксатор кашпо, в котором находилась прекрасная цветущая орхидея, был очень надежным.

Перила лестницы – такое место, где волей-неволей возможны случайные прикосновения. Однако эти кашпо, прикреплявшиеся к лестнице и нишам в стенах, фиксировались намертво.

Если после легкого касания горшок пикирует вниз – не является ли это знаком?..

«Знаком некачественного ремонта, – убеждала себя Лика, пытаясь унять разрастающуюся в сердце тревогу. Вид рассыпавшегося на плитке субстрата для орхидей, поникшего растения и черепков почему-то продолжал вызывать необъяснимо мучительную панику. – Вот сейчас подъедет дизайнер – обязательно выскажу свое недовольство. Не успели мы переехать в этот дом – и все уже разваливается! Все будет хорошо. Надо успокоиться и взять себя в руки. Что это я, в самом деле, неизвестно почему перепугалась, как маленькая…»

Возможность пообщаться с дизайнером представилась Лике раньше, чем она предполагала.

Оказалось, что это именно Вадим Липин приехал только что, на черном джипе, в обществе своей сестры.

Вронская сразу шутливо попеняла на качество крепления декоративного кашпо. Хотя на самом деле ей хотелось совсем другого – не шутить, не болтать, не встречать приезжающих гостей, а пробраться в свою спальню. Закрыть за собой дверь, плюхнуться прямо в красивом платье на постель, натянуть на голову одеяло. И переждать надвигающуюся грозу…

– Что произошло? – внимательно вглядываясь в Ликино лицо, поинтересовался Андрей. – Ты так побледнела. Нормально себя чувствуешь?

Вздохнув, Лика молча кивнула. Рационального объяснения своего невыносимо-тревожного состояния у нее не было. А напрягать любимого мужчину рассказами о тревоге и смутных предчувствиях – дело неблагодарное. Помочь в такой ситуации все равно невозможно…

– Не волнуйся, все пройдет хорошо, – Андрей по-своему истолковал растерянный взгляд девушки, прикоснулся губами к ее виску. – Иначе и быть не может! Мы продумали все до мелочей. И ты у меня самая красивая! С погодой нам тоже повезло: по прогнозу не будет ни жары, ни дождя. Смотри, наверное, твой приятель Седов подъезжает, это же его «Жигули»?

И правда, синяя старенькая Володина «семерка» уже ловко въехала на парковку.

Почему-то вид следователя, с любопытством вертящего головой по сторонам, Вронскую слегка успокоил. И совершенно напрасно…

– Да нет, что ты, какое беспокойство! Не могу сказать, что живу буквально по соседству; полтора часа на дорогу придется потратить. Естественно, туда-обратно смотаться – это уже три часа или чуть больше. Но ты пойми, я не могу тут шашлык жевать, когда работа некачественно сделана. Подавлюсь и все дела. «Вот и не стало талантливого дизайнера Вадима Липина», – напишут в колонке с некрологами. Естественно, типун мне на язык; у меня ж Танька непристроенная, да и сам я не против еще пожить в собственное удовольствие. Знаешь, вообще это на моей памяти первый случай дефекта в польских кашпо. Вся продукция этой фирмы – надежнейшие вещи. И изделия для цветов польского производителя очень эстетично выглядят, – направляясь к джипу, терпеливо объяснял Вадим причину отъезда. Хозяин дома быстрым шагом шел рядом и упрямо доказывал: – Бог с ним, с этим горшком, никуда ехать не надо. Я часто использую их в декоре. Очень мне нравятся кадки для пальм, белоснежные, под мрамор; многоступенчатые полочки для нескольких горшков. Вот такие кашпо для ниш и лестниц тоже смотрятся очень эффектно. Я уверен, что надо заменить только один элемент, речь идет о единичном браке. У меня дома в гараже как раз лежат такие кашпо, собираюсь на днях выполнять отделку на новом объекте. Я просто привезу вам один горшок с фиксатором, и моя душа будет спокойна.

– Ну, какой следующий раз? О чем ты?! Я же планирую работу в другой квартире, это на противоположном конце Москвы. А еще проект дома на днях буду сдавать, для одной классной дамочки; такой шикарный дом придумал – сам бы жил! Ты пойми, у меня просто времени не будет к вам смотаться. Андрей, да я понимаю, что тебе все равно! Но мне-то не все равно! У меня душа не на месте! Может, это смешно – быть таким педантом. А мне по барабану, как это со стороны выглядит. Да, я такой, я так живу…

– Вот ведь Лика! И кто ее только за язык тянул про этот горшок тебе рассказывать! – в сердцах бросил Андрей. – Совсем моя подруга не думает, что надо говорить, а что при себе следует оставить! Благодаря тебе у нас теперь есть классный дом! И вместо того, чтобы слушать, как все гости восторгаются твоей работой, ты срываешься и уезжаешь. Только из-за того, что Лика поехидничала насчет какого-то там горшка! Ну, ведь это же не дело! Да я на то кашпо вообще и внимания не обращал! Я только после того, как оно отвалилось, о его существовании узнал! Старик, забей; чего из-за всякой фигни париться! Моя Лика – это что-то! Не обижайся, на самом деле она тебе очень благодарна.

Вадим открыл машину и мягко улыбнулся:

– Не ругай свою девушку. Она у тебя замечательная, очень красивая. И я все равно бы отъехал, даже если бы она промолчала; мне еще кое-что по отделке не понравилось. Там в одной комнате панель под подоконником потемнела. Ее надо было лаком покрыть, строители стормозили, а я, видимо, не проконтролировал. Так что я и лак заодно привезу, сам покрою, это несложно. Зато все будет – без сучка без задоринки. Как я и люблю.

– Вадик, останься. Да никто кроме тебя на эту панель и внимания не обратит. Я такой шашлык классный замариновал, пальчики оближешь!

Вместо ответа Вадим махнул рукой и скрылся в салоне автомобиля. Андрею не осталось ничего, кроме как посторониться, освобождая машине дорогу…

Бросив взгляд на часы, Вадим нажал на газ.

Надо побыстрее съездить в свой таунхаус и вернуться обратно.

Конечно, Андрей уверял, что глаз с его сестры не спустит и что среди приглашенных – только его близкие друзья. Но все равно, лучше не задерживаться…

Вадим включил радио, обогнал еле ползущий старенький «Москвич» и попытался сосредоточиться на дороге.

Почему-то внимание рассеивалось, мысли перепрыгивали с одного на другое.

Внезапно накрывало волной раздражения из-за того, что у коттеджа, мимо которого мчался джип, покосился забор. Потом вдруг думалось: а ведь у него самого, у талантливого дизайнера, который с утра до ночи рисует проекты таких вот коттеджей, собственного дома вообще нет. Таунхаус – это удобнее, чем квартира в какой-нибудь «панельке», но совершенно не тот уровень комфорта, который дает собственный дом. Сапожник без сапог, честное слово! Хотя конечно, покупать недвижимость в Подмосковье особого смысла нет; за такие деньги лучше обзавестись виллой на Лазурном Берегу, да и планы возникали такие – со временем переехать из Москвы, слишком уж суматошный город. А работать на Россию можно будет и из-за границы – не в таких объемах и не тех формах, как теперь, но все-таки возможно. Электронная почта, телефон – все это позволяет устроить офис в любой точке мира…

Вадим задумывался о множестве мелочей, но никаких опасений насчет того, что происходило в его собственной квартире, у дизайнера не возникало.

Ни следа не осталось от всегда царившего там идеального порядка.

Распахнутые шкафы, вытащенные ящики, валяющаяся на полу одежда… Декоративные панели, местами придававшие стенам фактуру природного камня, были безжалостно отодраны; та же участь постигла искусственный камин и огромный плазменный телевизор.

Весь этот бардак мог свидетельствовать только об одном: в этом доме явно что-то искали; быстро, лихорадочно, не церемонясь.

О сильном болезненном ударе по голове, неожиданно выключившем кино этого мира, Вадим тоже пока не задумывался…

«Все-таки мой Вадька – большой молодец, – думала Таня, вместе с другими гостями осматривая дом. – Мне хочется любоваться всем: и внешней отделкой, и внутренним дизайном. А еще больше – этими восхищенными взглядами других людей… У всех рты открыты от изумления. Только Лика Вронская улыбается явно через силу. Похоже, ругает себя; думает, зря она Вадику про это кашпо сказала. Но он все равно бы сорвался, не за горшком, так еще за какой-нибудь ерундой. В этой придирчивости – весь мой брат. Наверное, поэтому у Вадика так много клиентов. Другие дизайнеры проект нарисуют – и до свидания; в лучшем случае пару раз на объекте появятся. А Вадик постоянно следит за ходом работ, в каждую дырку лезет, может даже материалы сам купить. Никто так не делает, кроме него. Он плюет на все правила. И в итоге добивается безукоризненного качества».

При мыслях о брате Таня грустно улыбнулась.

Нет, то, что Вадька внезапно уехал за каким-то там кашпо, – это совершенно не удивительно. Странно, что он оставил ее здесь, среди незнакомых людей. Всего на пару часов, конечно. Но, тем не менее, это будут пару часов свободы; и без брата, и без Марии Дмитриевны…

«Сама судьба мне помогает. А я-то голову ломала, как от Вадика отделаться! – И вот все так удачно сложилось, – теперь приглашенные на новоселье переместились в спальню, и Таня поймала в зеркальной плоскости шкафе-купе свое отражение. Одежда, выбранная по настоянию брата, конечно же, смотрелась ужасно – как на старой провинциальной тетке. – Теперь я смогу совершенно спокойно встретиться с покупателем альбома Пикассо. Он просто подойдет ко мне в условленном месте, как мы и договаривались. Правда, здорово напрягает то, что я не знаю этого человека в лицо, он отказался прислать фотографию. Я даже не знаю, мужчина это или женщина. Мы начали общаться на форуме, где тусуются коллекционеры живописи; у человека был ник Антиквар. Потом мы стали переписываться по мейлу, Антиквар написал, что собирает полотна известных мастеров. Альбом Пикассо его заинтересовал. Я послала ему фотки рисунков, потом мы торговались, и вот…»

Таня снова и снова рассматривала людей, которые любовались работой ее брата.

Кто-то из них сегодня получит ключ от банковской ячейки, где должен лежать альбом. И вручит точно такой же – от ячейки с деньгами.

Антиквар согласился заплатить за альбом всего сто тысяч долларов. Конечно, эта сумма не эквивалентна настоящей стоимости графики Пикассо. Но все-таки этих денег хватит, чтобы сбежать от брата!

На секунду Тане стало так жаль Вадима, что на глазах даже выступили слезы.

Несмотря на то, что у Вадика вроде как куча знакомых и клиентов, по-настоящему дружеских отношений у него почти ни с кем не сложилось. Девушки у брата тоже нет, со своей подругой он расстался более двух лет назад и так и не сумел найти ей замену. Что его ждет после исчезновения сестры? Вадиму придется возвращаться в пустую квартиру, где ему никто не улыбнется; брат будет включать на полную громкость телевизор, стремясь заглушить мысли об одиночестве…

Правда, потом вспомнилось и другое – как Вадька ограничивал общение, выбирал дурацкую одежду, не позволял буквально шагу ступить без своего ведома. А церберша Мария Дмитриевна? Что, разве кто-то из ровесниц вынужден все время находиться рядом с такой бдительной взрослой компаньонкой?!

Нет, все решено правильно.

Ближе Вадима никого нет. Но он настолько давит, что возникает лишь одно желание – вырваться из этого плена.

Итак, кто ты, где ты, Антиквар, пообещавший оказаться в этом коттедже? Наверное, речь идет о гостях – каким-то образом Антиквару удалось напроситься на вечеринку к Лике и Андрею.

До назначенной встречи остается все меньше времени…

Просто мурашки бегут по спине…

«На самом деле альбома в банковской ячейке нет, – думала Таня, искоса поглядывая на многочисленных гостей. – Я решила немного перестраховаться на случай обмана. Но, разумеется, как только я пойму, что меня не обманули и Антиквар заплатил сто тысяч долларов, – сразу же отдам рисунки Пикассо. Иначе меня просто убьют, а я хочу жить. Хотя пока и не представляю, как это – избавиться от контроля Вадима?..»

– А знаете, вы мне кого-то напоминаете…

«Николь Кидман я вам напоминаю. Если мне кто-нибудь при знакомстве этого не скажет, то я решу, что человек – слепой», – мысленно продолжила Лена фразу, начатую симпатичным чуть полноватым мужчиной лет сорока.

Мужчина Лене очень понравился. Было в нем что-то такое душевное, располагающее.

Однако проявлять инициативу, расспрашивать, чем этот мужчина занимается, она не стала.

Хватит, пару минут назад уже поинтересовалась у одного, такого же любезного, протянувшего бокал шампанского. Игорь, отводя взгляд, промямлил:

– Пока ничем не занимаюсь, так как совсем недавно освободился из мест лишения свободы.

Да от подобных откровений в обморок можно грохнуться!

Подумать только, зэк, и где – на вечеринке в таком крутом коттедже! Да тут столько знаменитостей, и актеры, и продюсеры. Жена соседа, Лика – как выяснилось, известная писательница. И не боятся ведь новые соседи общаться с уголовниками…

«Эти люди, Андрей и Лика – все-таки они очень странные, – подумала Лена, сочувственно разглядывая прищурившегося мужчину. Было видно, что он пытался вспомнить имя актрисы, но оно где-то затерялось в пыльных залежах на чердаке памяти. – Я чуть не упала, когда ко мне пришел Андрей и пригласил в гости. Меня, белую ворону в этом поселке! Со мной многие жители не здороваются принципиально, даже когда нос к носу сталкиваемся. Конечно, у меня старый дом, крытый шифером, с печным отоплением. Газ на участок не проведен, туалет на улице. Мой домик – как прыщ на фоне глянцевого блеска этого поселка. Они презирают меня! Впрочем, не важно… Мне наплевать, что обо мне подумают. Конечно, бывший муж ловко все обставил с разделом имущества, себе городскую квартиру, мне – эту развалюшку, старую дачу. Да, жить здесь – сложно. Но главное – моим собакам тут лучше, чем в городе».

Лена подумала о своих подопечных и улыбнулась.

Но они ведь такие славные! Дворняжки в основном, с ними хозяева не церемонятся, натешатся, а если что не так – за дверь. Псов, нуждающихся в новых хозяевах, в Москве тысячи. В приютских вольерах всех не разместишь, многие волонтеры берут собак и домой, на передержку. Хорошо, когда близкие понимают этот порыв – беспокоиться о животных, которые сами о себе заботиться не могут. Но чаще всего в семьях волонтеров рано или поздно возникают конфликты.

«Ну и пошел ты, – вспомнив бывшего мужа, Лена нахмурилась. – Очень хорошо, что все сложилось именно так. И я рассталась с бывшим не в сложной ситуации, когда мне требовалась помощь. Просто до этого не дошло. Он бросил бы меня в трудную минуту без угрызений совести. Как требовал избавиться от беременной Джесси, в разгар зимы, в морозы, и…»

– Актриса, американская, – простонал мужчина, протягивая визитную карточку. – Очень красивая женщина. Но вы лучше!

Лена скосила глаза на серый прямоугольничек плотной бумаги и едва сдержалась, чтобы не запрыгать от радости.

Следователь Владимир Седов! Следователь! Это же просто здорово! Давно хотелось познакомиться с таким человеком; нормальным милиционером. То есть – полицейским, как сейчас надо говорить, хотя и привыкнуть к этим нововведениям сложно. Следователь, наверное, тоже подойдет. Главное – чтобы у него имелось служебное удостоверение. И правильное понимание того, что с этим удостоверением делать. И тогда…

От предвкушения открывающихся перспектив у Лены заняло дух.

И как тут не волноваться?! Ведь такая «корочка» сотрудника правоохранительных органов может о-го-го как помочь! Надо просто заявиться с ней на Птичку, туда, где с рук продают животных, и попытаться прекратить творящийся там беспредел.

Бедные, бедные те песики и котята… У грамотного заводчика породистый щенок с родословной стоит не меньше 30 тысяч рублей. А на Птичке за полторы продадут и «чихуахуа», и «овчарку». Бог с тем, что там впаривают нечистокровных животных. Намного печальнее, что шанс выжить у тех щенков минимален. Им не делают прививки, не дают препараты от глистов, плохо кормят. Понимающий эту проблему сотрудник правоохранительных органов может помочь! Штрафы и изъятие пометов сразу же сократят количество тех, кто наживается на животных!

Солнечно улыбнувшись Седову (очень нужное знакомство, надо будет обязательно попытаться использовать этого мужчину), Лена отошла чуть в сторону.

Похоже, перекур и осмотр участка закончены. Андрей снова пригласил гостей в увитую виноградом беседку, где стояли столы; официантки и официанты в красивой форменной одежде стали разносить какие-то новые ароматно пахнущие блюда.

«Не буду возвращаться к столу, – решила она и пошла по дорожке к дому. – Сделаю вид, что мне нужно в туалет. А сама…»

Даже мысленно договаривать: «Посмотрю, можно ли тут что-нибудь украсть» стыдно.

Конечно, ради себя на чужое зариться – это исключено.

Однако собаки… Песикам столько всего нужно – корм, витамины, препараты от глистов, клещей. Кастрировать и стерилизовать собак никто бесплатно тоже не будет. Разумеется, воровать – это отвратительно. Но ведь речь же не идет о грабеже! Просто берется какая-то мелочь, ради животных. Да на такие мелкие пропажи никто и внимания-то не обращает! Поэтому…

«Я возьму только пару тысяч рублей или одну недорогую цепочку, – убеждала себя Лена, осторожно поднимаясь по лестнице. – В конце концов, Лика и не заметит пропажи, у нее таких украшений – вагон и маленькая тележка; и денег, наверное, всегда в кошельке много. А я смогу купить собакам пару больших мешков корма. Надо взять колечко или бабки, потом припрятать свои находки на моем участке. Конечно, я уверена: никто ничего не заметит, никакого обыска не будет. Но на всякий случай надо подстраховаться. Береженого, как говорится…»

Намеченный план реализовался легко. Небрежно оставленных сумок, кошельков или портмоне на глаза, правда, не попалось. Зато в спальне, на туалетном столике у зеркала, заваленном косметикой, нашлась шкатулка, битком набитая украшениями. Лена выбрала кольцо – по виду из белого золота, с довольно большим синим камнем. Там имелось еще одно колечко, явно более дорогое – с шестью сияющими камнями, похожими на бриллианты. Однако его девушка брать не стала, она же не воровка!

Спрятав находку в сумочку, Лена быстро выскользнула из комнаты, побежала по лестнице, пересекла холл и выскочила из дома.

Теперь – надежно спрятать украшение, и дело сделано.

«Идти через выход на свою дачу рискованно. С той стороны стоят столы, меня заметят, – решила девушка, направляясь в глубь участка. – Переброшу кольцо через забор – и дело с концом».

Там, в уголке возле забора, граничащего с собственным участком, похоже, никого не было. Да и вряд ли могло быть, то место совсем не располагало к прогулкам и не вызывало любопытства – рядом с газоном стояли строительные леса, лежали остатки блоков, досок и других стройматериалов.

На всякий случай Лена посмотрела по сторонам (ни души), завернула кольцо в носовой платок, добавила в узелок пару камешков с ближайшего газона (а если узелок унесет ветром, ищи его потом). Забралась на скамеечку, размахнулась, и…

– Так вы и есть тот самый антиквар? – вдруг раздался тонкий девичий голос.

От неожиданности Лена едва удержала равновесие.

Позади скамейки стояла девушка в белой блузке и темной мешковатой юбке.

Как назло, проклятый узелок вывалился из рук, и колечко упало прямо к ногам так некстати появившейся девчонки!

– Вы и есть антиквар? Это ваше кольцо? – она присела, подняла эффектно сверкнувшее в лучах заходящего солнца украшение, положила его на ладошку. – Красивое… С вами мы договаривались о встрече?

Лена молчала. Потому что не имела ни малейшего представления, как себя вести в этой дурацкой ситуации и что говорить…

Соседи по столу у Игоря Панченко подобрались так себе. Мужик справа, Валерий, все говорил, не умолкая, о главной радости своей жизни – курочках-цесарках. Нес полную ахинею – и ласковые, ты ж понимаешь, эти его куры, и красивые, а умные – прямо круче собак дрессировке поддаются. Жена Валерия, Диана, вела себя так, что страсть ее супруга к домашним пернатым становилась, в принципе, объяснима. Ну клуша клушей! С такой супругой сам и петухом закукарекаешь, и волком взвоешь! Хлебнув шампани, дамочка заводила мрачные разговоры о том, что вокруг – одни только тупые торгаши, а настоящие интеллектуалы не в почете. Сей нехитрый тезис она постоянно подкрепляла стихотворными строчками, которые читала с тоненьким завыванием, вызывая у Игоря стойкие воспоминания о коте, которому он с познавательной целью в голопузом детстве зажал лапу в тиски.

«Эх, люди, не понимаете вы своего счастья, – думал Игорь, налегая на шашлычок. После тюремного провианта сочное мясо казалось ему самым вкусным блюдом на свете. – Какие-то куры, какие-то стихи… Да пурга это все! Самое главное – это, оказывается, даже не бабки, а свобода; когда сам себе хозяин и господин. Хочешь спать – спишь, хочешь есть – ешь; и никаких тебе ни распорядков, ни вертухаев… Спасибо Андрюхе Ермоловичу, не забыл, не бросил в беде; подогрел, кого следует – и мне больше чем полсрока скостили. То, что пару лет на зоне провел, пожалуй, даже не обидно. Мешал мой бизнес крепко; тут не экономическое дело могли склепать – вообще на тот свет отправить. Зато теперь у меня в голове все прояснилось. Все понял: и кто настоящий друг, и что является на самом деле важным, а на что надо ложить с прибором…»

Игорь ел и не мог остановиться.

Уже давно ему было пора встать из-за стола и отправиться к поджидающей его девушке. Однако невероятный вкус шашлыка, просто тающего во рту, постоянно заставлял думать: ну вот все, последний кусочек – и ухожу. Конца и края этим «последним кусочкам» все не предвиделось.

Когда блюдо опустело, Игоря охватило невероятное волнение.

Девочка, сладкая…

Конечно, после зоны уже все случилось: прикосновение к мягким нежным девичьим телам, падение в жаркую пропасть, пустота и слабость. Разумеется, за удовольствие надо платить. Ну и фиг с ним, оно того стоит!

Да, та симпатичная голубоглазая малышка, которая теперь ждет в укромном уголке, – она тоже намекнула на вознаграждение. Все равно. Что такое деньги, когда речь идет о многолетнем голоде?! И надо сначала просто наесться, напиться, насытить свое тело молодой упругой плотью – а потом думать о душе, любви, страсти, взаимопонимании…

Имя сговорчивой крошки уже выветрилось у Игоря из головы.

Но, похоже, девочка давно пришла в укромный уголок за домом и даже успела улечься на газон, выглядящий не очень-то ухоженным из-за сложенных повсюду стройматериалов.

– Эй, ты что, заснула? – удивленно воскликнул он, увидев закрытые глаза малышки с длинными темными ресницами. – Ау, просыпайся. Давай все успеем до фейерверка, очень уж охота посмотреть, и…

Коснувшись руки девушки, он вздрогнул. Рука была резиново-прохладной. Остывающей. Неживой…

Вздрогнув, Игорь прищурился и едва не закричал.

У девчонки-то перерезано горло. Просто с первого взгляда этого особо не заметно, так как шея закрыта густыми смоляными волосами. Пропитавшимися терпко-пахнущей кровью…

Глава 3

Париж, 1947 год, Долорес Гонсалес

– Лучше бы я пошел в бордель! – вместо приветствия буркнул Пикассо.

Выражение лица великого художника не предвещает ничего хорошего. Широкие брови нахмурены, четко очерченные губы – плотно сжаты, а морщинки высекли гримасу недовольства на смуглой коже.

Сердце Долорес Гонсалес заходится от боли.

Вот всегда Пабло ведет себя так – вчера был нежен, сегодня говорит гадости. Он словно бы стыдится своих чувств, досадует на себя за вырвавшиеся признания, и мимолетные ласки потом обязательно сменяются болезненными ударами.

Как обычно, Долорес старательно делает вид, что вовсе не обижена, – мягко улыбается, берет у любовника куртку, заботливо расправляет ее на вешалке.

– Проблема в том, что после знакомства с тобой мне особо не хочется идти в бордель. Мне кажется, что девицы оттуда – недостаточно ласковые и внимательные, – не унимается Пабло, разматывая длинный светло-серый шарф. – Значит, ты портишь мне жизнь! Ведь я даже не могу по-настоящему повеселиться из-за тебя!

Как больно…

Темнеет в глазах, дышать почти невозможно.

Когда же случилось все это – любовь, похожая на затяжную болезнь, зависимость и наваждение?..

Сначала все было по-другому, совсем не так! В начале знакомства казалось: отношения с Пикассо – просто возможность приблизиться к мастеру, познать его живопись и научиться множеству мелочей, из которых потом рождаются шедевры, безукоризненные по композиции и колористике…

Он мог говорить о различных направлениях и техниках без устали, часами. Показывал, как смешивает краски (оказывается, Пикассо никогда не пользовался палитрой; в его мастерской всегда стояли только банки с чистыми цветами, а если ему надо было получить оттенок, то он просто разбавлял тона на газетах), рассказывал о правилах заполнения пространства картины, учил обращать внимание на свет.

Был еще один очень важный момент этих отношений. О нем, конечно, сначала и мыслей не возникало. Но все-таки, когда живешь фактически одна, когда на руках отец-алкоголик и над головой постоянно висит дамоклов меч голода – очень быстро начинаешь ценить помощь. Пикассо был по-своему великодушен – помог с мастерской, положил отца в клинику (это ему, впрочем, мало помогло; папа продолжал пить и умер от цирроза печени), часто давал деньги, а после Освобождения даже организовал персональную выставку. Но при этом нельзя было не обратить внимания, что эта его щедрость – она одновременно и не совсем щедрость. Пабло мог подарить свою картину – а через неделю заявить, что это слишком дорогой подарок, и забрать холст обратно. Та же квартира, в которой находилась мастерская, раньше принадлежала Доре Маар – однако Пабло просто потребовал у женщины это помещение. Несложно предположить – в один день он может точно так же и другой девушке заявить: «А ну-ка собирай свои вещи, и побыстрее! У нас с тобой все кончено, а мастерская нужна для очередной любовницы».

Связи Пикассо с другими женщинами – вообще отдельный разговор. Мало того, что он не скрывает своих отношений с Франсуазой Жило, Дорой Маар и множеством других – горничных, случайных натурщиц, тех же девиц с бульвара Капуцинов. Он еще постоянно говорит об этом, причем в таких подробностях… После подобных откровенных признаний нет никакой необходимости что-нибудь придумывать для разжигания ревности. Щедро выданных поленьев различных деталей хватит, чтобы костер мучительной боли пылал вечно. Ведь теперь про Пабло Пикассо известно все. И как он познакомился со своей первой французской женщиной Фернардой Оливье, и как увлекся молоденькой Марией-Терезой Вальтер, и как страдал от ревности жены из России, балерины Ольги Хохловой. Судя по его словам, пик эмоций вызывала беременность любимых женщин. У Пабло было двое детей: дочь Майя от Марии-Терезы Вальтер и сын Поль от Ольги Хохловой. Он мог часами описывать, какими прекрасными были его любовницы, когда ожидали малышей, как округлялись их животики, как полнели грудь и бедра [13]. Впрочем, эта нежность ничуть не мешала художнику развлекаться с падшими девицами. «Цени мое доверие. Не с каждой я могу говорить о других любовницах. С тобой могу. И что это значит? Что ты всегда будешь со мной! Каждый раз, когда я расстаюсь с женщиной, – я ее сжигаю в своей памяти. Чтобы совсем ничего от нее не осталось, чтобы начать новую жизнь с чистого листа. Тебя я никогда не брошу в костер. Ведь уничтожить Долорес Гонсалес – это как совершить самоубийство; ты знаешь обо мне столько, что постепенно становишься мной», – рассуждает Пабло.

И, в общем и целом, на какое-то время такие отношения устраивали.

Да, Пикассо не говорит о браке. Более того, последний год он живет с Франсуазой Жило.

Но так ли надо постоянно находиться рядом с Пабло? Он часто бывает в дурном настроении. Тогда приходится постоянно утешать его, говорить: «Ты гениален, милый!» Художник ежесекундно требует внимания к своей особе – а ведь хочется и самой работать, писать свои картины. Тем более, дела после персональной выставки пошли на лад, к полотнам большой интерес, много работ продано, есть и заказы. А в плане создания семьи с Пикассо все понятно: жена Пабло никогда не будет иметь даже кусочка собственной жизни; все ее время и все ее силы будут уходить только на знаменитого мужа. Иногда Пабло так ворчит, что невольно в голову лезут мысли о разнице в возрасте. Она ведь огромная – более сорока лет. Пабло стареет, дряхлеет; и все реже ему хочется оказаться в спальне, и все чаще он раздражен.

И какое-то время действительно казалось: а и не надо видеться с Пикассо часто, не надо стремиться жить с ним.

Быть любовницей такого человека – это намного лучше, чем быть его женой.

Только вот потом…

Он незаметно просочился в душу, он занял все сердце, он стал каждой мыслью, всяким вздохом. Он стал всем.

Как так получилось?

А невозможно, оказывается, просто греться у такого яркого пламени.

Оно обжигает, в нем сгораешь.

Пабло и есть тот огонь, и самый огромный бескрайний океан. Нельзя приближаться, если не хочешь утонуть. Просто сидеть на берегу бушующей водной стихии не получается; долго – не получается. Не одна волна, так другая захлестнет с головой, поднимет под облака, бросит на жесткую землю.

И в этой гибели много счастья. Но еще больше боли.

Пабло ранит себя, и еще сильнее – всех, кто находится рядом. Из этих мук рождаются его полотна.

«Жизнь без Пикассо все равно хуже, чем наши теперешние отношения, – думала Долорес, наблюдая за Пабло, уже переместившимся из прихожей в мастерскую. Он подошел к холсту, натянутому на подрамник, и внимательно изучал работу. – Мне надо набраться терпения. Может, Пабло еще и переменится. Если он только поймет, как много значит для меня, – то сразу перестанет мучить, и…»

– Эта картина навевает спокойствие и умиротворение, – наконец, сказал Пикассо, приглаживая редкие седые волосы вокруг загорелой лысины. – Знаешь, ты молодец! Мне нравится смотреть на твою работу и представлять пляж и море.

– Как странно, – Долорес горько улыбнулась, пытаясь разглядеть свое отражение в висевшем на стене зеркале. Увы, под глазами обозначились темные тени, морщинки стали четче, – а у меня это полотно вызывает совсем другие чувства. Я называю эту работу «Одиночество». Может, ты не заметил крохотную фигурку женщины в красном платье? Она одна в бесконечном мире, рядом с ней никого нет. Думаешь, мне стоит усилить цвет?

– Усилишь цвет – женщина станет слишком страстной для твоего замысла. Она перестанет быть одинокой, так как станет притягивать внимание, завлекать и интриговать. Нет, ярче тут делать не надо, так хорошо, – Пабло удовлетворенно кивнул. – Просто ты пишешь в абстрактной манере. Чем замечателен абстракционизм – так это тем, что всякий может наполнить конкретную работу своими эмоциями. Ты видишь одинокую фигуру, я – огромное прекрасное гармоничное пространство. И оба мы правы. И никто не скажет – вы неправильно нарисовали море. Потому что это может быть и не море вовсе! Хотя, конечно, всегда найдутся идиоты, которые станут заявлять: «Абстракционизм – просто мазня, а настоящие художники – только те, кто могут нарисовать портрет моей бабушки, в точности такой же, как отражение старушки в зеркале». Но что с такими спорить – невежды! Люблю абстракционизм, обожаю! Это как сумка, в которую каждый зритель может положить свои собственные эмоции.

– Чем займемся? Ты хочешь поработать? А может, сходим поужинать?

Пикассо пристально посмотрел на Долорес. Потом приблизился, обнял.

Его руки торопливо погладили ее спину, осторожно спустились к ягодицам, и вот уже длинные горячие пальцы забрались под юбку. Прикосновение ладоней к обнаженной коже так приятно, но…

– Я старик, Долорес! Я больше ни на что не годен! – восклицает Пабло, отстраняясь. Его темные глаза наполнены отчаянием. – Мне только и остается, что любить женщин кистями. Принеси мне мой альбом для графики и быстро раздевайся!

Одернув длинную пышную черную юбку (Пабло она очень нравилась, особенно вместе с красной кофточкой с глубоким вырезом), Долорес заторопилась к стеллажу с книгами, взяла с полки большую тетрадь для графических рисунков в темно-бордовом переплете.

Ах, этот альбом, альбом…

История любви, история болезни.

Первый рисунок, портрет Долорес Гонсалес с сыром. В тот день Пабло нашел сыр, который ему подали с красным вином, отвратительным. Отставив тарелку, он разразился гневной тирадой, а потом углубился в работу. У Долорес Гонсалес, нарисованной Пабло в альбоме, вместо половины лица – надкусанный кусок сыра. Как будто бы модель виновата в том, что продавец из молочного отдела – прохвост и проныра!

А еще в том альбоме есть прекрасный рисунок, два рта, слившись в поцелуе, парят в воздухе. Он появился после прогулки с Пабло вдоль берега Сены и головокружительных объятий. «Целуй меня. Не закрывай глаза. Смотри в небо, – требовал Пабло, и его мягкие губы снова дарили нежное тепло. – Ты чувствуешь, мы одни в целом мире, мы летим!» И правда, чувство полета тогда было прекрасным, стремительным, до слез счастливым. Через день Пабло опять сделался невыносим – но за те чудесные крылья, подарившие свободу парения, художника, конечно, можно было простить…

– Раздевайся, – Пабло кивнул на кушетку, накрытую куском черного шелка. – Снимай всю одежду, ложись, раздвинь ноги пошире. Еще шире, понимаешь?

С пунцовыми щеками, Долорес послушно выполняет распоряжения художника.

Мягкий шелк приятно холодит спину.

Но на эту легкую ласку девушка почти не обращает внимания.

Вся она – обнаженный стыд.

Выставлять напоказ самые сокровенные уголки тела, пусть и перед любимыми глазами, все равно очень неловко.

Это неловко, неприятно… Но потом, из самой гущи стыда, вдруг рождается удовольствие. Сначала робкое, оно набирает силу, разливается все шире, становится почти уже нестерпимо острым.

– Я просто тебя рисую, а ты так быстро дышишь, как будто мы занимаемся любовью, – бормочет Пабло, довольно улыбаясь. – Тебе хорошо со мной, правда?

– Правда, – шепчет Долорес, а потом сразу зажимает рот ладонью. Только лишь от взглядов любимых глаз, от звуков родного голоса по всему ее телу проносится мощная волна наслаждения, свет делается нестерпимо ярким и крик рвется из груди.

Произошедшее – так странно и непостижимо.

Но все-таки это случилось.

Пикассо – уникальный, не только в живописи…

«Я хочу всегда принадлежать ему. Я хочу умереть теперь, когда Пабло любит меня, когда он рисует меня. Он мой бог, мой король, мой мастер…»

Потом стайка благодарных мыслей улетает, сознание проясняется.

Улыбнувшись, Долорес открывает глаза.

Ей любопытно взглянуть на рисунок, но альбом уже закрыт и лежит на своей полочке.

– Одевайся, – распоряжается Пабло и быстро покидает мастерскую. И уже из прихожей кричит: – Мы идем с тобой к Доре Маар!

Пойти в гости к Доре Маар… Только Пабло мог предложить такое! Бывшая любовница Пикассо на днях покинула психиатрическую клинику, где проходила лечение после разрыва с художником. Меньше всего на свете ей теперь надо видеть бывшего любовника и его новую подружку!

– А просто сходить поужинать можно? – осторожно интересуется Долорес. Ее тело все еще подрагивает от сладких разрядов, пальцы стали влажными, поэтому застегивать алую кофточку с тугими петлями теперь особенно трудно. – Я так голодна!

– Отлично! Мы идем ужинать с Дорой Маар!

Долорес, не сдержавшись, кричит:

– Я не пойду к ней! Ты что, с ума сошел, она ведь только из больницы! Ей пришлось пережить лечение электрошоком. Бедняжка так настрадалась!

– А разве не надо навещать своих друзей?

– Сходи к ней один…

– Послушай, – вернувшись в мастерскую, Пабло бросился к Долорес, взял ее за подбородок и пристально посмотрел в глаза, – не надо злить меня. Ты разве не знаешь, что для меня другие люди – словно пылинки? Возьму веник, смахну – вот и весь разговор.

– Ладно, идем, – покорно соглашается Долорес, проклиная себя за эту уступчивость.

«Во мне что-то сломалось с появлением Пабло, – уныло думает она, спускаясь вниз по лестнице, в весенний обласканный солнцем Париж. – Я не могу с ним спорить, не могу ему сопротивляться. Его сила сначала подавляет, а потом уничтожает личность, превращая любую женщину в безвольную игрушку Пикассо. Пабло рассказывал о своем знакомстве с Дорой. Она сидела в кафе, в розовых перчатках с аппликацией и, положив ладонь на стол, очерчивала контур руки острым ножом. Иногда удары были неточными, и на розовом атласе появлялись красные пятна. Пабло попросил эти перчатки в подарок. С тех пор он режет Дору без ножа – знакомит ее со своими любовницами, отбирает подарки, смеется над ее страданиями. А что стало с Ольгой Хохловой?! Она засыпает Пабло письмами, шпионит за ним. Она выяснила, где я живу, и пару раз вцепилась мне в волосы с воплями: «Отдай Пикассо, он мой!» А он не ее, и совершенно не мой – он сам по себе, и может нести своим женщинам только боль. Мне надо пытаться от него освободиться. Буду стараться расстаться с ним и забыть его…»

Вечер в ресторане прошел ужасно.

Дора Маар, бледная и похудевшая, казалась высокой трагической актрисой. Рядом с ней, величественно-прекрасной, Пабло выглядел маленьким сморщенным старикашкой. «А ведь Дора его младше на двадцать лет. Представляю, как я смотрюсь вместе с Пикассо; наверное, совсем девчонкой – меня-то он старше на сорок лет», – пронеслось в голове Долорес, когда она посмотрела на садящихся рядом за столик Пабло и Дору.

Дора Маар заказала много блюд, явно пытаясь сделать вид, что чувствует себя превосходно.

Она поражала фонтаном остроумных шуток, едких замечаний, явно стараясь дать понять своему любовнику: «Ты только посмотри, кого ты потерял! Да твоя новая любовница не стоит моего мизинца!». Пабло на все ее шутки отвечал: «Какие же глупости ты говоришь, Дора!» А потом, после ужина, Пикассо заявил Маар: «Я думаю, тебя уже не надо провожать? Сама домой доберешься?» Натянуто улыбнувшись, Дора заверила, что с ней все будет в полном порядке.

– Теперь ты убедилась, как я люблю тебя? – ворковал Пабло, провожая Долорес по опустевшим полусонным улочкам. – Я дал Доре понять – между нами все кончено.

– Да, дорогой, спасибо, – шепчут застывшие губы.

На самом деле с них рвется другое.

Так унижать женщину, с которой делил постель, – низко и гадко!

Так поступать с бедняжкой, едва оправившейся после болезни, – подло!

Но чего добьешься такой правдой? Только того, что Пабло уйдет. Он не хочет слушать ничего, что расходится с его мнением. Он уйдет – и как тогда жить? Все его женщины не могут больше найти ни счастья, ни любви, ни хотя бы покоя. Они все отдали бы лишь за возможность иногда видеть Пабло. Да, с ним очень тяжело. Но без него еще тяжелее…

– Не поняла, что, виски закончился? – заметив, как следователь Седов наливает в стакан минералки, Лика принялась внимательно рассматривать стоящие на столе бутылки. – Гляди, Володя, прямо рядом с тобой напиток, который ты уважаешь! Хотя да, девичья память, ты же на машине…

Сделав глоток воды, Седов покачал головой:

– Не беспокойся, хозяйка, и вискаря хватает, и руль тут ни при чем. Просто у меня теперь трезвый образ жизни.

Она застрочила очередью вопросов:

– Что, совсем не пьешь спиртное? А чего так? Со здоровьем что-то случилось? Я могу помочь?

– Со здоровьем все в порядке. Со всем остальным, – следователь с досадой поморщился, – скажем так, могло бы быть лучше. Я про работу… Знаешь, Вронская, а вот ты молодец. Почитываю я твои романы и понимаю: ловко тебе удается не показывать всю нашу грязь, все это болото… И это правильно. В таком дерьме поплаваешь – жить не захочешь. Я знаю, о чем говорю. Беспредел в органах юстиции творится такой, что у меня, взрослого сильного мужика, который уже всякое повидал и ко многому привык, крыша едет. Надо как-то переключиться, забыться, расслабиться. Одна бутылка, другая, третья; как говорится, понеслась душа в рай… А потом просто понял, что я уже не помню, какую неделю по вечерам бухаю по-черному. Нет, вру – там не о неделях запоя речь шла, уже о месяцах. Решил завязать; по крайней мере – попытаться. От того, что я сопьюсь, коррупции меньше не станет… А шила в мешке не утаишь, нет! Все люди давно уже расклад понимают. Да каждый обыватель знает: переименовывать прокуратуры в следственные отделы, а милицию в полицию можно сколько угодно, только все по-прежнему решают деньги и связи. Министра-то помнишь, на прошлой неделе задержали?

– Того, который обвиняется в присвоении бюджетных средств? – уточнила Вронская, сразу же получившая телеграмму-молнию от журналистской памяти, хранящей, кажется, все выпуски информагентств. – Около трех миллионов долларов выделили на реконструкцию больницы, а министр денежки стырил, а реконструкцию не провел, да?

– Да, все верно. Только сейчас уже все обвинения с министра сняты. На должность он больше не вернется. Но для него, я уверен, это не критично. С такими деньгами можно и на работу не ходить… Вот интересно, что чувствовал следак, который оформлял сначала изменение меры пресечения, потом отсутствие состава преступления в действиях? Да тут к гадалке не ходи: радовался, наверное, удачной сделке!

Лика с горечью слушала, как приятель жалуется на жизнь, и чувствовала себя старой, слабой, ненужной, как вылинявшие Даринины куклы с отклеившимися волосами. Такие эмоции, наверное, и не могут не возникать на руинах. Когда реальность сокрушает прекрасные фантазии – это всегда мучительно больно…

Знакомство со следователем Седовым и начало литературной деятельности совпали, это произошло восемь лет назад. Конечно, и тогда ситуация не была идеальной; кое-что из откровений Седова не хотелось приводить в книгах. А зачем тыкать читателей носом в дерьмо? У каждого по жизни хватает своих проблем, каждый в большей или меньшей степени сталкивается с несправедливостью – так пускай хотя бы книги будут тем миром, в котором все чисто и светло… Не возникало желания писать о том, как на следователей давит начальство, требуя прикрыть некоторые дела с явной доказательной базой совершения преступления. На страницы романов почти не попали Володины приятели, берущие взятки за переквалификацию статей, даже за отмазывание очевидных преступников. Тогда все это еще можно было оставлять за скобками, потому что коррупционные частности не носили массового характера. Теперь ситуация изменилась. Сейчас «откат» – норма, а расследованное «по-честному» дело – что-то из ряда вон выходящее. На работу в следственные отделы все чаще попадают по признаку кумовства, и там творится такое, что уголовного кодекса не хватит квалифицировать всю ту мерзость.

Из этого болота любому честному следователю надо поскорее уносить ноги. Но самое печальное – бежать-то некуда. Всю жизнь Седов думал, что выполняет важную работу, борется с преступностью, защищает добропорядочных граждан. И вот от выполнения такой важной миссии – куда?.. В детективное агентство, шпионить за неверными мужьями и женами? Это только в романах к частным детективам приходят клиенты с сложными расследованиями, в реальной жизни – все проще и банальнее.

Да, можно попытаться убедить приятеля: большинство людей живет, не спасая мир; большинство ходит на работу для того, чтобы просто зарабатывать себе на жизнь. И это не плохо и не хорошо – это реальность! Но точно так же понятно, что в этой реальности существуют другие люди. У них иные цели и потребности, и они не могут жить как все… Кто-то там, наверху, проставил маркером напротив судьбы Владимира Седова пометку «Бэтмэн». Только вот условий для реализации этой сверхзадачи в современной Москве нет…

– Я понимаю, о чем ты говоришь, – вздохнула Вронская, машинально оглядывая гостей. Они невольно разбились на группы по интересам: несколько пар танцевали, мужчины жарили очередную порцию шашлыка, кто-то любовался цветами. Сохранность клумб, похоже, была под вопросом: сосед Валерий Палыч, муж Дианы (той самой хамки и снобки, как выяснилось, слегка знакомой по интернет-общению) притащил на участок пару ярких миниатюрных курочек, и они пытались деловито покопаться в цветочках. Похоже, умилительные распоряжения хозяина («цыпочки мои, девочки, ведите себя хорошо») на них совершенно не действовали. А еще бросалось в глаза, что гостей стало меньше. Первой откланялась редактор из издательства со своей малышкой, потом, похоже, куда-то задевался приятель Андрея Игорь…

– Я понимаю, о чем ты говоришь, – повторила Лика, переводя взгляд на Седова. Надо же, а ведь Володя выглядит намного лучше, чем обычно: посвежевший, подтянутый; здоровый образ жизни явно пошел ему на пользу. – Той реальности, которая является для нас с тобой нормальной, больше нет. Столкнувшись с тем, что правоохранительная система поражена ржавчиной коррупции снизу доверху, я долго думала – как мне писать свои книги. Александра Маринина, например, поступила так – отправила свою Каменскую на пенсию, а оттуда – в частное агентство. И читатели счастливы – любимая героиня по-прежнему распутывает головоломки, и автор спит спокойно – потому что не описывает честного опера из числа уже не существующих в природе. Но я для себя решила: продолжаю носить розовые очки и упрямо верить в чудо. В конце концов, даже в Библии написано: в начале было слово. Может, мое слово все-таки что-то значит; может, оно способно что-нибудь изменить?.. В любом правиле имеются исключения, не все в этом мире продается и покупается. Я пишу про свет и стараюсь не концентрироваться на грязи. И да, следователи в моих романах ловят преступников и не берут взяток. Я хочу, чтобы это было так, всей душой хочу! Ведь это было бы правильно – чтобы добро побеждало зло, чтобы люди стремились совершать хорошие поступки, а за плохие несли заслуженное наказание! Так должно быть, это верно! Но иногда вера иссякает и накатывает отчаяние. Тогда я кажусь себе старой забытой куклой из закончившейся доброй сказки, которая больше никогда не повторится, и…

– Подожди, – Володя приложил палец к губам, – я не понимаю… Ты слышишь? Какой-то странный звук. Ребенок плачет?

Лика прислушалась и похолодела.

Да, Володя не ошибся: действительно, через негромкий джаз можно различить тоненькие всхлипывания. Только это не плач ребенка. Так скулит Снап. Но лучше бы, наверное, речь шла о детском плаче…

«Зачем вам держать такую собаку? Она же не защищает дом!» – изумляются люди, впервые увидевшие рыжего голден-ретривера. Размеры собаки давно сопоставимы с габаритами крупного теленка. И вот эти сорок пять кило живого веса радуются гостям так, как будто бы встреча с незнакомым человеком – самое прекрасное событие всей собачьей жизни; Снапуня улыбается, виляет хвостом, приносит игрушки; норовит, как кошка, потереться об ноги, благодарно замирая от поглаживаний… Эта порода очень дружелюбна и совершенно не агрессивна. Даже на обидчика крупный голден никогда не набросится, только посмотрит – возмущенно, укоризненно, душераздирающе. Однако такая неконфликтность и доброта придают породе уникальные черты. Годен-ретриверы наполнены любовью ко всем проявлениям этого мира; они радуются каждому человеку, солнцу и дождю, еде и прогулке. Такие псы согревают и освещают жизнь своих хозяев. Они редко когда лают, и еще реже воют…

– Пойдем скорее, – Лика вскочила со стула и схватила Седова за плечо. – Володя, идем же! На моей памяти Снап только один раз так скулил – когда Дарина у бабушки в стиральную машинку забралась. С дочкой все было в порядке, но собака выла, как плакальщица на похоронах!

Обогнув танцующие парочки, Вронская подхватила руками подол длинного черного платья, потом сбросила лаковые шпильки, застревающие в каждой щели между плитами.

Вой собаки раздавался из дальнего угла участка, расположенного за домом.

«Ну вот, Седов и увидит нашу мини-помойку, – пронеслось у Лики в голове. – Надо будет завтра заказать, наконец, машину и вывезти эти стройматериалы. Не знаю, куда их девать, но такой срач разводить рядом с нашим классным домиком нельзя, и…»

Снап сидел возле блоков и досок; повернул голову на звук шагов, слабо вильнул пушистым хвостом. А в полуметре от него, прямо на газоне, лежала девушка; светлыми пятнами в сиреневых сумерках выделялись безмятежное лицо и белая блузка.

– Это сестра дизайнера, Таня, – пробормотала Вронская, подходя ближе. – Наверное, ей стало плохо. Кровь из носа пошла – вон блузка сбоку вся в крови, и…

Слова внезапно закончились, мысли замерли.

А потом замельтешили совершенно в других направлениях.

«Как хорошо, что я додумалась отвезти дочь к родителям, и Дарина этого не видит».

«Какой ужас – у бедняжки перерезано горло, вся шея и рубашка кровью залита. Господи, как это дико – да ведь девчушке нет еще и двадцати, такая молодая…»

«Нет, нет, это бред – почему все это случилось здесь, у меня дома? Мы с Андреем называли это место – наш рай. Уже не рай… Ничего не понимаю… Ведь здесь же не было посторонних, мы хорошо знаем каждого приглашенного человека; разве что парни и девушки, помогающие управляться с тарелками, – люди случайные. Хотя нет, еще и соседи, если разобраться, тоже не очень-то хорошо знакомы нашей семье… Не хочу, не хочу, чтобы эти кошмары происходили в реальной жизни… Я описывала такие сцены много раз. Пора завязывать с детективами; мысли материальны – чистая правда».

«Не верю. Да, у меня были предчувствия, но я не верю! Молодые девушки не должны погибать, это неправильно…»

«Хорошо, что здесь есть следователь и судмедэксперт. Но все равно, надо срочно звонить в милицию; территориально, разумеется, наша деревня к следственному отделу Седова не имеет никакого отношения. И где Вадим? Дизайнер ведь так и не вернулся… О боже, что мы с Андреем скажем Вадиму?! Нет-нет, я так не хочу, я не могу, я с ума сойду. Ведь это же из-за меня он уехал… Если бы я не сказала про упавший горшок, Вадим бы не сорвался за новым, и ничего бы с его сестрой не случилось. Какой ужас! Это же я, получается, во всем виновата… Впрочем, нет, если так разобраться – Вадим виноват не меньше. Я ничего не знаю ни о нем, ни о его семье. Если его сестре угрожала опасность, то почему он оставил ее?..»

«Надо быстро собраться, собраться, собраться», – убеждал себя Владимир Седов, разыскивая среди гостей судмедэксперта Антона Семенова. Тот не отвечал на звонки, и это неудивительно: из выставленных на подоконники колонок продолжала литься мелодичная музыка, не различить в ней трель мобильника проще простого.

Надо собраться.

Так, вроде бы первые действия в данной ситуации были правильными. Милиция уже едет. За еле стоящей на ногах Вронской присматривает проинформированный о произошедшем Андрей.

Теперь надо изолировать гостей; желательно в помещении, где совершенно точно не имеется никаких следов преступника. А где оно может быть, такое помещение? Здесь тьма народа, наверное, все смогут разместиться только в самой большой комнате, гостиной? Только ее следует предварительно осмотреть.

Собраться, собраться…

Найти Антона. Пусть стоит у тела, он и не такое видал, нервы выдержат. Ему придется дежурить там, не пускать любопытствующих граждан, которые, несложно догадаться, будут прилагать максимум усилий для того, чтобы расползтись по месту происшествия наглыми шустрыми тараканами и затоптать все, что только может представлять интерес для криминалистов.

Сначала поговорить с экспертом. Потом заняться гостями. Так будет правильно.

Увидев наконец вдалеке Антона, безмятежно воркующего с официанткой, Седов выругался.

Нервы.

Бывает же такое! От своих непосредственных обязанностей голова идет кругом. Где-где уж можно было обнаружить труп, но не на лужайке у дома Лики Вронской! Впрочем, этот ее бойфренд – тот еще кадр; впечатляющие особняки в таких местах за простую зарплату не строят; а значит – нужно быть готовым к криминальным неприятностям. Хотя Андрей и не отрицает – в лихие девяностые стартовый капитал никто в полном соответствии с законами не зарабатывал. Однако если бы Андрею за те делишки голову хотели бы открутить – так открутили бы, совершенно спокойно. Сейчас у него чистый легальный бизнес. С которым убитые девушки на первый взгляд ну просто никак не могут быть связаны…

Ох, как путаются мысли, какая же каша в голове!

А эксперт, однако, времени даром не теряет; уже приобнимает официанточку за талию!

– Володя, хочу тебя познакомить с Маришей, – широко улыбнувшись, Антон покосился в вырез блузки молоденькой блондинки, где угадывался прекрасный упругий третий номер. – Мариночка – самая красивая женщина в мире, и…

– И я тебя у нее заберу. На пять сек! – пробормотал Седов, хватая пошатывающегося эксперта под руку. Пришлось буквально оторвать парня от девицы, так как он все не желал отпускать ее талию. – Семенов, слышишь, да угомонись ты! Надо трезветь. Там за домом труп. Девчонка, кажется, с перерезанным горлом. В милицию – то есть в полицию, блин, достали уже с этими переименованиями, – я позвонил. Но надо пойти посмотреть, что там к чему.

Эксперт икнул:

– Старик, шутка не удалась. Не смешно.

– Совершенно не смешно.

– Мариночка пригласила меня сегодня к себе. Как все просто и здорово, правда?

– Правда. Если мы все правильно теперь организуем, то ты вполне сможешь остаток ночи порезвиться со своей малышкой.

– А почему только остаток ночи? Что-то я не понял, ты тоже к Мариночке клинья подбиваешь? Что это ты с ней организовывать собираешься?

Вместо ответа Седов подхватил эксперта под руку и потащил его в дальний угол участка, на место происшествия.

Как хорошо, что он не пьет! Иначе тоже бы сейчас лыка не вязал уже, и сохранились бы до приезда оперативно-следственной группы хоть какие-то следы – это большой вопрос.

Увидев труп, Антон потер глаза, посмотрел на Седова, снова перевел взгляд на тело. И, опускаясь рядом с девушкой на корточки, выдал пару крепких словечек.

Осторожно, стараясь не запачкать пальцы в крови, Антон убрал с шеи прядь густых темных волос и вздохнул:

– Ну, Седов, ты видишь все сам. Никакой Америки я тебе не открою. Конечно, на шее имеются две раны, на вид около пяти и восьми сантиметров, нанесены режущим предметом типа бритвы, с одним лезвием. Признаков колюще-режущего орудия убийства нет, раны с ровными краями, значительной глубины. Обе раны – горизонтальные, нанесены посторонней рукой. Скорее всего, при первом ударе девушка рефлекторно дернулась, лезвие соскочило – и потом убийца нанес еще одну рану. Хотя и первая рана была смертельной: шея, артерии… Это совершенно точно не самоубийство – резаные раны, нанесенные своей рукой, идут сверху вниз слегка по косой на передней или переднебоковой поверхности шеи. Здесь локализация и характер нанесения совершенно иные. А еще… – Антон повернул голову девушки на бок, откинул волосы, – похоже, затылок у нее поврежден; наверное, когда падала, ударилась о камни. Или ее сначала тяжелым тупым предметом по затылку приложили?.. Здесь все в кровище, не могу с ходу сказать, прижизненное повреждение или посмертное. Может, прижизненное; похоже, на ссадине кровь подсохла, образовав корочку…

– Можешь сказать, когда ее убили?

– У меня нет градусника. Я же, елки-палки, не работать собирался! Бедная малышка, что ж ей не жилось-то! По моим субъективным тактильным ощущениям – смерть наступила часа два-три назад. Может, и больше времени прошло, сегодня тепло, температура тела снижается медленно. А прирезали ее… – Антон перевернул труп на живот и присвистнул: – Вот что-то вроде этого я и предполагал. Бритва не бритва – а одно лезвие, острое, и обушка нет. От обушка на ране остаются следы.

Седов вытянул шею, рассматривая валявшийся на траве какой-то странный узкий довольно длинный предмет в ярком красно-желтом пластиковом корпусе. На нем явно виднелись следы подсохшей крови.

– Что за фигня? Никогда такого не видел, – вырвалось у следователя, уже потянувшегося к предмету, но вдруг замершего. – Елки-палки, да что это я?! Как ребенок, чуть не схватил. Как неожиданно это все…

– Это строительный нож, – раздалось за спиной следователя.

Тот живо обернулся, намереваясь поскорее вытолкать любопытного гостя. Однако возле горки стройматериалов стоял хозяин дома собственной персоной, за его локоть придерживалась Вронская, бледная, с черными струйками на щеках.

Ох уж эти ее слезы, тушь размазанная… В таких ситуациях с Ликой всегда так – в считаные секунды глаза на мокром месте, захлебывается рыданиями, Ниагара. И жалко ее. И смотреть, как на любые женские слезы, муторно-противно…

– Это строительный нож, – повторил Андрей, чуть наклоняясь к траве, где рядом с телом лежал яркий предмет. – В них очень острое крепкое лезвие, и металл без проблем берет, стальные провода как нитки перерезает; рубероид таким режут. Пока у нас стройка шла, я уже почти экспертом стал по всем этим строительным прибамбасам. Там имеется рычажок, который плавно выдвигает лезвие. У меня есть похожий, в наборе инструментов. Но именно этот, который рядом с трупом, не мой нож. У меня во всем комплекте пластиковые части – синие, а тут желто-красный корпус… Блин, голова кругом. Лика, ты не звонила насчет фейерверка? Надо отменить, тут такой фейерверк запустился… Володя, я чего спросить хотел? Надо же с Вадимом срочно связаться. Это брат Тани. Он вообще тоже был приглашен, Таня с ним пришла. Но он отъехал на пару часов. Вообще уже должен был вернуться, только его все нет почему-то. Наверное, придется мне ему все сказать, это же лучше, чем если милиция сообщит? Если в такой ситуации, конечно, хоть что-то может быть лучше…

– Звони. Крепись. Как я ненавижу приносить такие новости! Но лучше – когда не совсем чужой человек сообщает, я уверен. Кстати, как-то странно вовремя этот братик исчез… – Седов снова наклонился над трупом, потом повернулся к эксперту. – Антон, смотри, тут еще сюрприз! Кольцо, камень синий.

– Ой, а это ведь мое кольцо, серебряное с сапфиром, – всхлипнула Лика, промокнув под глазами краем своего платья. – Мне его родители подарили, когда я на журфак поступила. Только вот я не понимаю, как оно на этом газоне оказалось?!

– Может, ты его раньше в этом месте потеряла? Газон стригла или что вы тут еще на своем участке делаете?.. У меня даже дачи нет, я в этих загородных делах не разбираюсь совершенно.

Вронская покачала головой:

– Газон обычно Андрей стрижет. А в этот угол участка мы вообще редко заходим – тут у нас что-то вроде мини-свалки. Кольцо я сегодня совершенно точно видела в шкатулке с украшениями. Она у меня в спальне стоит.

– Уверена?

– Конечно, на сто процентов. Я же выбирала, какие украшения надеть. И точно видела это колечко. Мне нравится на него смотреть, при случае всегда любуюсь, подарок любимых родителей. Кажется, что оно из белого золота, но это серебро, не помню чем покрытое, не темнеет. К сегодняшнему платью оно не подходило, и…

Седов ткнул в бок эксперта:

– Антон, ты ничего не видел.

– А что я видел? – уже почти трезвым голосом поинтересовался эксперт, наблюдая, как следователь поднимает кольцо и протягивает его Вронской. – Ничего, совершенно ничего.

Глаза Лики округлились:

– Володя, да ты чего? Я не могу, так нельзя. Если кольцо оказалось здесь – значит, его преступник мог обронить. Там отпечатки могли остаться.

– Я не понял, ты что, меня учить будешь?! Хотя с тебя станется. Бери и не возмущайся. – Седов взял Вронскую за руку и вложил в ладонь украшение. – Неизвестно, кто еще сейчас на осмотр места происшествия приедет. Знаешь, мать, могут не поверить, что это не ты случайно выронила. Все как в твоих романах: наклонилась над телом, желая проверить, точно ли пришила девочку, и потеряла. Очень распространенная ситуация.

– Да я с этой Таней только сегодня познакомилась! И потом, какой из меня преступник, я же все-таки писательница, журналистка. Куча знакомых в правоохранительной системе, которые могут за меня поручиться, ты в том числе! Володя, ты что творишь?! Слушай, а ведь если это кольцо достали из шкатулки – то там тоже могут «пальчики» остаться. Зачем врать, зачем столько ниточек обрубать?!

Седов пожал плечами. Вронская не меняется. Вроде бы неглупая баба, но во многих вопросах – как наивный ребенок. И ведь сама же знает, есть такие следователи – им хоть кол на голове теши, а ничего не добьешься; их интересует не реальная информация или справедливость возмездия, а сумма отката и статистика по раскрытию. В плане финансов с Вронской не договоришься, так что остается оперативное доблестное расследование с триумфальным отправлением дела в суд. Неизвестно, кто сейчас приедет «на труп». Увы, теперь приходится страховаться…

– Вообще-то на месте происшествия нам тоже было лучше не тусоваться, – предупредил Антон, опираясь на сложенные высокой стопкой блоки. – Так что поменьше с теми, кто приедет, на эту тему говорите.

Надо сосредоточиться…

Теперь осталось выполнить последний пункт из бегло намеченного плана – изолировать всех гостей. Но сначала – осмотреть гостиную.

– Или лучше всех собрать на участке, в виноградной беседке? – Седов и не заметил, как стал мыслить вслух. – Хотя нет, уже темно, прохладно. Кто-то может незаметно исчезнуть; кто-то, у кого рыльце в пушку. Помещение в этом плане намного надежнее…

– Блин, и долго нам здесь торчать? Мне уже кур пора кормить, между прочим, – возмущался Валерик, колотя пальцами по подлокотнику светло-бежевого кожаного кресла. – Большинство из них в курятнике заперто. Хорошо, что хоть эти крошки немного попаслись на травке, поклевали. Да, мои девочки?

«Девочки», две ярких цесарки, которых муж притащил со своего участка пару часов назад, теперь тоже находились в гостиной, у ног своего хозяина. Но даже подобием ответа Валерика не удостоили, были очень заняты – вовсю долбили клювами по паркету, еще сладковато пахнущему древесиной.

Вот было бы хорошо, если бы они еще навалили пару зловонных кучек! Так Вронской и надо, немного дерьма, напоминающего ее книжки, – лучший подарок ей на новоселье. Пусть тут не думает, что хорошо устроилась!

Нагнувшись к ушку сидевшей у него на коленях Дианы, Валерик понизил голос:

– И вообще, скорее бы все это закончилось, правда? Нам было бы чем заняться. Моя госпожа ведь хочет преподать мне пару уроков?

– Да-да, – рассеянно прошептала Диана, уже давно выработавшая у себя рефлекс спокойно реагировать на все пошлые и дикие ремарки супруга. – Ты был очень плохим мальчиком, и я тебя накажу.

На самом деле наказать ей хотелось бы старшую сестру Валерика, Арину. Конкретно так наказать, не возиться со всякими плеточками из секс-шопа, а просто вот взять и по стенке размазать!

Мать растила Валерика и Арину одна, вкалывала на нескольких работах, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Поэтому Арина была вынуждена сидеть с младшим братом. Конечно, девочке это совершенно не нравилось, и за малейшую провинность она издевалась над ребенком, ни в чем себе не отказывая. Сестра хлестала братишку ремнем по голым ягодицам, колола иголками, привязывала к стулу. Результаты такого «воспитания» изломали его психику так, что помочь не может ни один доктор. То есть врачи с удовольствием говорят с Валериком о прошлом и настоящем, получают немаленькие гонорары. Но сделать так, чтобы у мужа наступала эрекция без всех этих мазохистских выкрутасов, никто не может – ни психологи, ни сексологи. Валерик на самом деле больше всего на свете хотел бы быть как все, жить как все. Он не получает никакого удовольствия от особенностей своей сексуальности, наоборот – в глубине души, несмотря на все свое добродушие, чувствует ущербность. Он похож на наркомана, постоянно увеличивающего дозу; ему необходимо чувствовать боль, причем все более и более сильную…

По-человечески, конечно, Валерику можно только посочувствовать. Другой бы на его месте, не обладающий таким здоровым пофигизмом, уже давно в психиатрическую больницу бы загремел. Но это сочувствие, увы, ничуть не меняет ужаснейшую ситуацию. Тонкая прекрасная женщина, знаток классической литературы и просто красавица, вынуждена жить с грубым извращенцем…

«Ой, что же это я? – спохватилась Диана, краем уха прислушиваясь к разговору. Кажется, люди всерьез обсуждали, а не пойти ли им посмотреть на труп. Вот было бы здорово к ним присоединиться! – На самом деле, грех мне теперь на жизнь жаловаться. Сейчас я буду заниматься совсем другими делами. Я увижу смерть, почувствую ее ледяное дыхание; узнаю, как она высасывает жизнь, до последней капельки».

Сквозь собственные мысли нервно пробивалась Цветаева:

Ей сразу же вторил Бродский:

И от этих стихотворных строчек сладко ныло сердце.

Настроение приобретало мрачную оживленность.

Диана Зарипова машинально отзывалась на ремарки мужа, прислушивалась к гулу разговора – и одновременно осознавала, что она лучше, выше и чище всех собравшихся здесь людей. Потому что ее выделила и отметила сама смерть…

«Я точно знаю, кто убил девчонку. Я напишу потрясающий роман. Я все смогу, – Диана смотрела на сгущающиеся за окном сумерки и улыбалась. Ее руки немного дрожали. – Сегодня – мой день, с этих потрясающих событий начинается новый этап моего творчества, новый этап всей жизни! Все будет уже по-другому. Я перешла Рубикон, возврата назад нет, и это прекрасно…»

– А мне как-то уже доводилось быть свидетелем. Соседа убили, тоже милиция приезжала. Так я всю ночь не спала, показания давала. Так медленно все это происходит, пока опросят, пока запишут все.

– Ну а как бы вы хотели? Тут все-таки человека прирезали. Нелогично как-то было бы, если бы все по домам разъезжались как ни в чем не бывало.

– Как жаль Вадима, такой приятный мужчина. Он, наверное, очень любил свою сестру. И девушку жаль.

– А, Вадим – это такой бугай, который с Таней приехал? Я уже подумал – что это ее любовник. Такой кабан здоровый и пришить может. Нет, ну, если Таня – его сестра, это, конечно, все меняет…

– Непонятно вообще, кто мог совершить такое! Какая дикость! А ведь вроде все мы – такие приличные безобидные люди. Может, это официантки?

– А что официантки и официанты? Что, если они тарелки носят – так им и убить проще простого?! Детский сад прямо!

Звучавшие со всех сторон голоса, обсуждавшие недавнее происшествие, мешали Лене сосредоточиться. А сосредоточиться нужно было обязательно. Потому что иначе – попадешь в тюрьму по обвинению в убийстве. Никому ведь не объяснишь, что всему виной случайность. А даже если и объяснишь – что толку? За такое в любом случае придется отвечать. Но в тюрьму садиться нельзя! Нельзя ни в коем случае! А на кого оставить собак? Кто будет гулять с ними, кормить, лечить? Волонтеры из приюта и в городских квартирах по пять собак на передержку берут, вольеры переполнены. Всех собак просто усыпят, быстро пристроить такое количество беспородных песиков хотя бы на передержку нереально…

«И потом, эта девчонка сама во всем виновата, – угрюмо думала Лена, стараясь унять бьющую тело дрожь. – Нет, все пропало. Точно, меня заподозрят. Я себя выдам, и…»

– … говорят, ей перерезали горло, – донесся чей-то голос справа. – Чик – и все…

Лена рывком вскочила с дивана и закричала:

– Да что вы такое говорите?! Кому перерезали горло? Никакого горла не было!

В глубинах океана хорошо.

Правда, немного шумит в ушах, и света, кажется, уже почти нет.

Не важно.

Просто есть океан, глубокий, и можно покачиваться в упругих потоках, отдаваться им целиком и полностью, растворяться в соленой воде.

И…

Сначала появляется звук.

Дребезжащий, противный. Так звонит мобильный телефон.

Мобильный те…

Невозможно, невыносимо!

Как будто бы чья-то безжалостная рука выдергивает из безопасного тихого океана. И весь мир с его болью и уродством обрушивается на бедное тело и одновременно начинает рвать его на части.

Тошнота и головная боль оглушают. Руки, ноги, веки, грудь – да буквально все налито свинцовой тяжестью. Света слишком много, яркого, убивающего.

– Кажется, я вошел в дом, включил свет, сделал пару шагов по прихожей до колонны. Удар. Больше ничего не помню, – прошептал Вадим распухшими губами. Во рту явственно ощущался соленый привкус крови.

С большим трудом оторвав руку от пола, он ощупал голову – затылок был весь липкий, но кости, кажется, целы.

Ах да, мобила все еще разрывается.

На экране телефона высветилось: «Андрей Ермолович».

– Слушай, тут такие дела, мне по башке дали, – не здороваясь, простонал дизайнер. – Я, похоже, отключился. Наверное, квартиру обчистили, я еще не смотрел, что тут к чему. Сейчас оклемаюсь немного и буду милицию вызывать. Обидно только, что я нападавших не рассмотрел. И ведь понимал – что-то не в порядке, раз дверь открыта. Вошел в прихожую, увидел – все шкафы распахнуты, потом сразу удар… Как там моя сестра? Мне, наверное, за руль пока не стоит, тошнит, голова болит. Очень похоже на сотрясение мозга. Ты Танюху можешь ко мне привезти? Андрей! Ты меня слышишь? Ты Таню можешь ко мне привезти?

Вместо ответа в трубке была тишина.

– Наверное, у меня еще и мобила разбилась, – пробормотал Вадим, с трудом приподнимаясь с пола. – Андрей, не слышно меня? Я с другого аппарата сейчас тебя наберу…

Глава 4

Париж, 1953 год, Долорес Гонсалес

– Это тебе. Примерь побыстрее!

Долорес взяла из рук Пабло коробку, открыла ее и невольно улыбнулась.

Любимый, как всегда, шутит. Испытывает терпение, проверяет на прочность.

Платье, которое он принес, ужасно. Должно быть, нелепое одеяние куплено на блошином рынке за пару франков, а до этого многие годы пылилось в сундуке какой-нибудь чопорной монашки.

Длинное, выгоревше-черное, унылое, широкое – примерять такое платье не хочется совершенно.

Но это же Пабло… С ним проще согласиться, чем спорить! Если любовник начнет ворчать – то это надолго. К тому же Пикассо часто делает какие-то дурацкие выводы после не менее дурацких розыгрышей. Однажды он подарил своей доброй знакомой отвратительное ожерелье из грубых кусочков черной керамики. Она, разумеется, не стала носить такое дешевое нелепое украшение. И Пабло отказал ей от дома, заявив, что женщина ищет от общения с ним только выгоды. И что если бы она на самом деле принимала его самого и его картины – то ценила бы любой подарок. Никто из друзей не решился защищать бедняжку перед Пикассо, в тот день Пабло был зол до невозможности. Но за спиной художника все только и говорили о том, что Пикассо не прав и с годами становится все более злым, сумасбродным и невыносимым.

– Отличное платье, – произнесла Долорес, каждой клеточкой своего тела ощущая пристальный изучающий взгляд Пикассо. – Я надену его прямо сейчас и буду носить с удовольствием! Большое спасибо за подарок! Как же я рада видеть тебя!

Она и правда, несмотря на странный презент любовника, была очень рада.

Ведь последние годы Пикассо живет с Франсуазой и детьми на вилле в пригороде Парижа. Хорошо, если он приезжает в гости раз в две-три недели; порой и месяц-полтора проходит между свиданиями. Франсуаза уверена, что муж едет в Париж для того, чтобы пообщаться с дочерью от Марии-Терезы. Пикассо – хороший отец, он действительно всегда заглядывает к Майе. Только ненадолго. А потом водитель Марсель привозит его сюда, на Елисейские Поля. И все исчезает: работа, дела, время и пространство. Пабло приносит с собой счастье. С Пикассо можно делать все, что угодно – разглядывать облака, заниматься любовью или болтать. С ним можно вообще ничего не делать – лежать, обнявшись, в спальне, не произнося ни слова. Одно только лишь его присутствие дарит радость. Настолько светлую, бесконечно огромную. И никто в целом свете не может подарить больше такой радости. «После Пикассо – только бог! – кричала, обезумев, Дора Маар на одной из выставок Пабло. – Я ни с кем не могу быть близка после него. Невозможно жить после него, невозможно дышать! Другие мужчины кажутся такими мелкими и ничтожными! Эй, девушки, держитесь подальше от Пикассо! Только так можно спастись от этого демона!» Брошенная, доведенная до сумасшедшего дома любовница оказалась права. Сравнивать Пикассо с другими мужчинами действительно просто глупо, это стало ясно после первой же измены, рожденной отчаянной болью и истошной любовью…

Желание изменить Пикассо возникало у Долорес постоянно. Он мог надолго исчезнуть, не звонить, говорить гадости. Он мог жениться, сообщив об этом так же спокойно, как обсуждают погоду; мог рассказать о времени, проведенном в спальне другой женщины. Тогда весь мир становился душной обжигающей болью. И хотелось вырваться из этого ада, и доказать – себе, Пабло: может быть и другая жизнь, и другое счастье, простое, обычное. Но только никогда губы и руки случайных любовников не доставляли ни радости, ни сладкого забытья. Их хотелось поскорее забыть, смыть те раздражающие прикосновения – и с тела, и из памяти. Измены не приносили совершенно никакого облегчения, только глубже становилась тоска. Зачем же заниматься тем, что причиняет новые страдания? Пабло и так прекрасно справляется с этой задачей…

Не понять, почему стареющий вечно раздраженный Пикассо настолько нужен.

Ведь уже давно вроде есть все для жизни без него: репутация хорошего художника, большие доходы, собственная мастерская. Помощь Пикассо, полученная много лет назад, была только площадкой, с которой получилось идти вперед, идти своим путем. Только вот двигаться хоть куда-нибудь без Пабло все равно отчаянно не получается.

Любовь?..

Уже давно даже мысленно Долорес не называла свои чувства к Пикассо любовью.

Возможно, их уместно было так назвать в первые годы после знакомства, когда еще в ее душе цвели наивные мечты, когда Пабло таял от нежности и умиления. А потом отношения с известным художником стали темной вязкой болью. От которой хотелось очиститься, без которой было невозможно жить…

Переодевшись в ужасное платье, Долорес обняла Пабло, прижалась к нему всем телом, наслаждаясь запахом и теплом родного мужчины.

– Прекрати виснуть на мне, – он с раздражением освободился от ее объятий, достал из кармана мятых засаленных брюк пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. – Сделай мне кофе!

– Хорошо, – покладисто согласилась Долорес, не в силах оторвать взгляд от Пабло, стараясь хотя бы глазами впитать его в себя всего, до каждой поры смуглой кожи. – Я подам кофе в мастерскую. У меня готовы несколько новых картин, может, тебе будет любопытно взглянуть.

– Не будет. Пойду, посижу с тобой на кухне, пока ты варишь кофе. Работы… вечно ты мне показываешь свои работы! Выслушать мое мнение, подправить недочеты – это единственное, что тебе от меня нужно!

Долорес покачала головой, и ее черные густые волосы взметнулись вверх пышным облаком, а потом как мягкая шаль снова укрыли плечи:

– Неправда. Мне от тебя надо больше, и одновременно – не надо ничего. Просто будь рядом со мной.

– Все вы так говорите, – Пикассо отодвинул стоящую на небольшом кухонном столике пепельницу и затушил сигарету в горшке с бегонией. – Ничего не надо, просто будь… А потом – обманываете и предаете!

– Я чем-то тебя обидела? – перепугалась Долорес, делая вдохи ртом, как выброшенная на берег рыба. От принесенного Пабло платья настолько пахло нафталином, что дышать носом было невозможно, сразу же начинала кружиться голова и к горлу подкатывала тошнота. – Что-то не так?

На самом деле ей хотелось спросить другое.

Неужели этот негодяй, владелец картинной галереи Жан, все-таки проболтался об их мимолетной интрижке?

Ведь это же произошло сто лет назад, когда у Пабло родилась дочь. Тогда Пикассо убеждал, что уже давно не спит с Франсуазой, что она просто занимается его делами и воспитывает сына. Но вот в газетах появились статьи о рождении дочери Пикассо, его Паломы, его голубки. И так больно стало, и тут подвернулся этот Жан. Не стоило с ним встречаться: липкий, глупый, он только лишь усугубил страдания. Неужели Пабло все-таки донесли о той давней связи? Только бы Пикассо ничего не узнал! Ведь если он уйдет – это будет конец…

– Все так! Все превосходно! Дела обстоят отлично! Франсуаза… она решила уйти от меня. Эта дешевка просто использовала мое имя и положение. А теперь, когда я больше ей не нужен, она бросает меня! Ну и пускай катится куда подальше! Ты думаешь, я расстроен? Глупости!

Долорес, насыпавшая кофе в кофемолку, вздрогнула, и горсть крупных коричневых зерен посыпалась вниз, запрыгала на плитах.

Неужели она не ослышалась? И Франсуаза решила уйти от Пикассо?

Да, это объяснимо: последнее время у Пабло особенно плохое настроение. Он раздражен, ворчит с утра до вечера. И все ему не так: круассаны недостаточно мягкие, в молочнике слишком много сливок, чай отвратителен, а погода еще хуже. К тому же у Пикассо начался новый виток страха смерти, когда он изводит окружающих, просто уничтожает своим брюзжанием. «Неужели ты не понимаешь, что скоро умрешь? И для тебя все закончится! А мир будет продолжать жить как ни в чем не бывало, как будто бы тебя и вовсе не существовало!», – восклицает Пикассо, то пытаясь пальцами разгладить морщины, то взбивая редкие клочки седых волос. Он способен твердить эти фразы часами, накручивая себя, сводя с ума своих близких. Аргументы, что человек не может ничего изменить, поэтому надо принимать смерть как естественное завершение жизни, не действуют. «Тебе хорошо рассуждать, ты еще так молода! – взвивается Пикассо. – О, как я был бы счастлив, если бы прожил к сегодняшнему дню хотя бы на двадцать лет меньше. Я уже стою одной ногой в могиле, и никому меня не жаль, всем плевать!» Нервный, взвинченный, он с особым пылом бросался в водоворот новых амурных приключений, причем его избранницы становились все моложе и моложе. Пикассо словно бы пытался напиться чужой молодости. Он обожал прихватывать у своих инженю носовые платки, заколки, шарфики. Почему-то был уверен, что такие вещицы способствуют омоложению. Этим дерьмом всегда были набиты карманы его стареньких плохо выглаженных брюк, подвязки от чулок вечно выпадали в самый неподходящий момент.

Жена не могла всего этого не видеть.

Меньшей доли поводов было бы достаточно для того, чтобы уважающая себя женщина навсегда оставила мужчину.

Если бы этим мужчиной не был сам Пикассо, с его красивыми черными глазами, с его сумасшедшими гениальными картинами.

Куда убегать Франсуазе? С двумя детьми, с неприкаянно-изматывающей любовью к Пабло (а по-другому к нему относиться невозможно)? Как жить без человека, который, конечно, совершенно невыносим, но ведь он в два счета заменяет собой и солнце, и воздух, и весь мир? Как смириться с тем, что дети будут лишены отца – причем такого, известного, знаменитого?..

И все-таки, выходит, решилась.

По крайней мере, Франсуаза собирается попробовать.

Интересно, увенчается ли ее попытка успехом?

«А ведь я тоже пыталась уйти от Пикассо, – вспоминала Долорес, сочувственно поддакивая Пабло, расписывающему все недостатки жены. – Пару лет назад, когда у меня появилось много свободных денег, я поняла, что мне больше нет нужды пользоваться мастерской Доры Маар. Я нашла себе эти апартаменты, в двух шагах от Елисейских Полей, съехала со старой квартиры и не оставила для Пикассо ни адреса, ни номера телефона. Пару дней, думая, что мы расстались, я убеждала себя: все в порядке. Потом переспала с официантом из ближайшего кафе. А потом мне стало так плохо, что я бегом побежала разыскивать шофера Пабло и умоляла Марселя поскорее передать Пикассо мой новый адрес. Меня хватило на неделю. Пабло так и не узнал, что я собиралась его оставить!»

Отчаяние накатывает такое – просто выть хочется. Невозможно поверить, что все произошедшее произошло на самом деле… Молодые девушки не должны погибать так страшно и нелепо! Хотя перед глазами постоянно возникает бледное застывшее лицо Тани, ее убийство все еще до конца не осознается. То оно кажется кадрами фильма ужасов, то тяжелым кошмарным сном; и выключить бы это кино, проснуться…

Потом приходит какая-то ледяная отстраненность. Наверное, не выдерживающая тяжести негативного события психика пытается не сломаться, защищается, и голову наполняют мысли иного порядка, холодные и расчетливые.

Хорошо, что Дарина всего этого не видит. Хорошо, что с Андреем и близкими друзьями, которые тоже присутствовали в этом аду, все в порядке. Хорошо…

А только ничего не хорошо! Ничего не хорошо, все плохо, невыносимо!

Истерика выходит на новый виток, набирает силы, заполняет собой все…

В этот дом, который Андрей строил с такой любовью, скрывая, как мальчишка, свои планы по переезду, пришла беда. Разве можно продолжать жить здесь теперь? Ходить по дорожкам как ни в чем не бывало, зная, что по ним шагал убийца? Стричь газон, на котором нашли тело девушки?! Высаживать, как будто бы ничего не произошло, цветочки на клумбах?!

«Господи, ну почему все это должно было случиться именно со мной? – Лика Вронская стиснула зубы, с горечью понимая: сдержать слезы не получается, обжигающая соль вновь струится по щекам. – Почему именно со мной, именно теперь? Я много лет вынуждена была быть сильной и одинокой; я, как и большинство наших женщин, тащила на себе целый воз – работу, ребенка, все эти многочисленные бытовые и хозяйственные вопросы. Я не сломалась, не ожесточилась; я продолжала верить, что в этой жизни все устроено правильно, что добро побеждает зло. Любовь к Андрею, взаимность с его стороны, забота – это чудо, но это заслуженное, заработанное чудо. И вот теперь, когда все складывается так прекрасно, когда мы смогли наконец найти друг друга и устроить свою жизнь – какой-то урод все портит. Он не только убивает Таню, он разрушает и наш маленький мирок, который мы считали чистым и безопасным, и…»

– Слышишь, Лика, ты это, прекрати туда-сюда ходить. У меня уже перед глазами все плывет, – пожаловалась Маня из-под мышки своего супруга. Муж Мани, высокий, крепкий, флегматичный, сидел на диване, обнимая жену, и выглядел великаном в сравнении с худенькой, как подросток, Манечкой. – У всех нервы. Страшно это все, конечно. Я тоже разволновалась. Нашла тут на подоконнике «космическую» жидкость, открыла баночку, испачкалась, видишь?

Лика бросила взгляд на подол Маниного платья, обшитый пайетками. В серебристые кружочки въелась ядовито-зеленая масса, напоминающая крашеный студень.

– Какая гадость, – Лику аж передернуло. – У Даринки в садике все дети с этим дерьмом возятся, она ко мне как пристала – мама, купи. Пришлось пойти на поводу. Ну и дрянь, просто какие-то крашеные сопли! А детки эту массу из баночки выливают, руками мнут. Она даже объем не держит, полужидкая, растекается… Не понимаю я такого удовольствия – сопли тискать! Ладошки после таких игрищ дети не моют, естественно. Вообще-то эта фигня жидкая, но вот у тебя на платье пайетки, и она в них затекла. Может, если в тазу прополоскать, это отмоется?

– Может быть! Но ладно, твоя Даринка такой ерундой занимается, в детском саду простительно. А ведь моя-то красавишна уже в восьмой класс пойдет – и тоже с этими, как ты говоришь, соплями. И откуда только берется эта дурацкая детская мода!

Болтовня с подругой немного успокоила Лику.

Действительно, надо взять себя в руки. Ведь у нее же есть дочь, она несет за нее ответственность. Да, произошла ужасная трагедия. Но стенаниями и посыпанием головы пеплом Таню не воскресишь. Наверное, единственное, что можно сделать в этой ситуации – это побыстрее выяснить, кто тот нелюдь, убивший девушку. По крайней мере, тогда все прояснится, и, может быть, станет хоть немного легче.

«Всего было приглашено около сорока человек, – Лика забралась на подоконник, поискала в толпе гостей, заполнивших гостиную, Андрея и вздохнула: бойфренд, вышедший в коридор, чтобы позвонить Вадиму, так и не появился. – Однако многие просто приехали, чтобы, как говорится, засвидетельствовать свое почтение. Буквально полчаса у нас провела редактор из издательства со своей малышкой; уехали, даже шашлыка не дождались – девочка раскапризничалась, и мама решила ее увезти. Быстро откланялась и моя подружка – сестра Андрея Катя – она в положении, муж-американец с нее пылинки сдувает. Актеры и телевизионщики тоже сбежали часика через полтора; сказали – завтра рано утром предстоят съемки, надо не водку пьянствовать, а о цвете лица позаботиться. Раньше всех уехал Вадим, а вот позже всех, наверное, Игорь. Не знаю, прощался ли он с Андреем. Со мной – нет, и это немного подозрительно, и…»

– Дозвонился я Вадику, – сообщил Андрей, пробравшись через гудящую толпу. Он взял Лику за руку, пожал ее пальцы. – Еле смог сказать, что произошло. Он не сразу понял, все повторял: «Ты можешь привезти ко мне Таню?» Не представляю, как он это переживет. Мне кажется, они с сестрой были очень близки.

– Ужасно, – прошептала Вронская, всем сердцем сочувствуя парню, который потерял близкого человека.

– И не говори. Мало того, что его сестру убили, так у него к тому же и квартиру ограбили! Представляешь?! Причем, когда Вадька приехал, преступники еще внутри находились. Правда, он не рассмотрел их. Они из-за угла выскочили, по голове чем-то стукнули, Вадик и отрубился. Хорошо еще, что сам живой остался.

– Не может быть! – Лика покачала головой. – Вот это денек выдался. А что у него украли?

– Не знаю, не уточнял. Надо думать, выносить у него есть что – Вадик человек не бедный. Хотя может, кстати говоря, тут не только в финансах дело. Вадик – один из лучших дизайнеров. Коллеги его ненавидят. Причем так энергично ненавидят, от души. Все творческие личности, ядом так и прыскают.

– Наверное, даже в стремлении убрать конкурента никто не пошел бы на такой шаг, как убийство. Тем более, сестра-то тут при чем?!

Андрей пожал плечами и вздохнул:

– Да я уже ничего не знаю и не понимаю. Дико это все. Я с этой Таней даже поговорить особо не успел. Вадик просил за ней присмотреть. Ну, я и поглядывал – сидит себе девочка, что-то там в тарелке ковыряет, на шампусик не налегает, наоборот – игнорирует. Игорь к ней было клинья стал подбивать. Я ему внушение сделал – он свое внимание на официантку переключил.

– А Игорь, когда уезжал, с тобой попрощался?

– Нет. А с тобой?

– Тоже нет. Кстати, он сюда на такси приехал. А как он уехал? Что-то я не видел никаких подъезжающих машин. Наверное, пошел на трассу, там остановил тачку.

– А тебя не смущает, что Игорь пытался приставать к Тане, а потом эту девушку нашли мертвой?

– Лик, ты чего?! Я Гарика сто лет знаю. Он по экономическому преступлению на зону попал, взятку вовремя не сунул. Он не по этой части, совсем не по этой!

Вронская закусила губу. В голосе Андрея такая убежденность – спорить бесполезно. Андрей – хороший друг, преданный. Ему немало довелось пережить, у него большой жизненный опыт. Но тюремной страницы в нем нет. И он просто не знает, насколько зона меняет людей. Очень сложно сохранить в себе человека за решеткой. И Седов, кстати, мог бы это подтвердить. Если два несудимых алкаша бухают – шанс того, что они перережут друг друга, не такой уж и большой. Но если кто-то прошел через тюрьму и решил, что его не уважают, – все, поножовщина, месть обидчику не до первой крови, а до последнего вздоха. Простить, забыть, не обратить внимания – эти советы не для большинства зэков; христианские заповеди и интеллигентность на зоне означают только одно – быструю смерть; дашь слабину – затюкают мгновенно. А жить-то все хотят, даже в тюрьме – все равно хотят. Во время отсидки в психике происходят необратимые изменения, это может подтвердить любой, кто общался с бывшими заключенными. Что довелось пережить в тюрьме и колонии Игорю, как его унижали и ломали – про это только он знает. Андрей, кстати, и пообщаться со своим корешем после освобождения толком не успел. А тот почему-то не стремился к общению. Просто взял и исчез, не прощаясь. Почему?

– Лика, да может, он с девчонкой какой-нибудь уединился, – пробормотал Андрей. Похоже, ему тоже не давало покоя внезапное исчезновение приятеля. – Что, не знаешь, как это бывает на таких тусовках? Тем более, ну что тут скрывать: Игорь – молодой здоровый мужик, который сто лет с женщиной не спал.

Вронская собралась было предложить пересчитать присутствующих в гостиной людей, чтобы понять, не пропала ли вместе с Игорем еще и какая-нибудь барышня, но не успела.

– Не было никакого горла! Не было перерезанного горла! – надрывался женский голос в противоположном углу большой комнаты.

Лика спрыгнула с подоконника и устремилась туда.

Соседку-собачницу уже уложили на диван, и кто-то махал возле ее лица салфеткой, а кто-то брызгал в лицо мартини. Вино вместо воды! Похоже, после произошедшего тут вообще мало кто был в состоянии соображать…

«Бедняжка, надо ей дать валерьянки или пустырника, – Вронская, путаясь в подоле, побежала на кухню, к холодильнику, на одной из полочек которого лежали лекарства. – Тут у кого угодно истерика начнется. Ладно, это я к трупам привычная, сколько их в морге пересмотрела, пока изучала работу судебных медиков, – уже не помню. А что делать, писать фигню в романах не хотелось. И без меня опишут, как якобы патологоанатом в паре со следователем работает – хотя, конечно же, на место происшествия выезжают только судмедэксперты. И вот вроде я уже подготовленная к виду мертвого тела – а все равно страшно, и рыдать хочется, и тошнота. А тут – соседка, которая, похоже, без медицинского образования; понятно, что истерика будет».

Но…

Вдруг Лику как обожгло. Этот взгляд рыдающей молодой женщины…

В огромных голубых глазах Лены плескалось такое отчаяние, что поток объясняюще-успокоительных рассуждений иссяк, и Лике стало страшно.

Сделав вид, что она ничего не заметила, Вронская подала любительнице братьев наших меньших таблетки и стакан воды и отошла в сторону.

Лена – все-таки очень странная девушка.

Ее собаки лают, воняют, иногда забегают на участок и разносят клумбы. Однако при все этом соседка почему-то вызывает симпатию. По ней видно – в глубине души она неплохой человек, добрый, отзывчивый. Ее красота отцветает слишком рано – похоже, от проблем с финансами и неустроенной личной жизни. Почему-то есть такие женщины – вроде бы умницы и красавицы, но им хронически не везет. Лена – из их числа, и все-таки она продолжает бороться.

Вот только теперь ее трясет так, что любой подумает: это именно она виновна в убийстве Тани…

«Нет, ну глупости, – посматривая на Лену, рассуждала Лика. Дрожь сотрясала тело девушки так сильно, словно бы у нее была лихорадка, – зачем соседке убивать Татьяну? Да она же ее в первый раз сегодня увидела, и…»

Истошно взвыла милицейская сирена, все ближе и ближе.

– Я прошу вас оставаться здесь, – попросил следователь Седов, метнувшись к двери. – Я понимаю, все устали, и кто-то хочет уйти, а кто-то – наоборот, что-то рассказать. Пока вы останетесь здесь, и…

Лика ловко проскочила под рукой у Седова и побежала по коридору.

Конечно, это немного по-свински; прикинуть, что Володя в погоню не бросится, ему народ пасти надо – и рвануть вперед. Но он же друг, простит.

Как же хочется поскорее рассмотреть оперативно-следственную группу!

Вот к приехавшим уже направлялся судмедэксперт Антон.

Прильнув к окну, Лика проследила за его русой макушкой, а потом дождалась, когда в зоне видимости, наконец, появилась группа незнакомых людей.

Криминалист и судебный медик оказались крепкими мужчинами лет под пятьдесят. А вот оперативник и следователь – такие мальчишки, тридцати нет. Следователю, одетому в синий костюм, вообще, наверное, было от силы лет двадцать пять.

– Нет, ну не мог же он успеть стать прожженным мерзавцем в таком молодом возрасте, – пробормотала Вронская, глядя, как сотрудники правоохранительных органов двигаются по дорожке.

– У-у-у, – Снапи ткнулся мордой в хозяйку и укоризненно на нее посмотрел.

– Сейчас, милый. У тебя ужин, да? А я совсем про тебя забыла! Конечно, пойдем, я дам тебе покушать, – спохватилась Лика и пошла на кухню, где возле подоконника стояла подставка со Снапкиными мисочками и большой пакет корма.

– У-у-у! – не унималась собака.

– Ужасно, никто не кормит бедного песика, – пробормотала Вронская, запуская пальцы в рыжую шерсть. – Снапи – хорошая собака. К сожалению, у нас случилась беда. Но ты молодец, позвал нас, предупредил. Сейчас ты будешь кушать, сейчас.

– У-у-у! У! У-у-у…

«Навалила мне синтетических сухарей и улыбается: «Снапи, кушай, Снапи, кушай!» Мяса бы лучше дала, хозяйка! Мясо вкусное, не то что хрустящая дрянь из большого пакета. Это ей ветеринар так сказал: «Собаке нужен специальный корм, в нем все сбалансировано». Жаль, что я не стаффордшир. Отгрыз бы вету полноги – и даже не парился бы, как он жить потом будет. Вот не понравился моему приятелю стафу Филу на прогулке ротвейлер, Фил его за нос цап – и откусил. Правильно сделал, между нами говоря. А чего тот нахал прогавкал, что он – самый главный кобель на нашей лужайке? Только я вот кусаться не могу, едва пасть открою – а потом вспомню: негуманно, неинтеллигентно, и вообще… Лика говорит: это у меня порода такая, добрая; и она меня за такой характер любит и уважает. Ну не знаю, я бы все-таки ветеринара тяпнул, если бы мог; чтобы ерунды не говорил. Лика вот ветеринару поверила. Вроде бы умная она у меня, но иногда – такая бестолочь! Что, она там себе разве что-то балансирует в плане пайки? Да что хочет, то и ест – и мясо, и кашу, и овощи с фруктами. Как проголодается – так и шасть к холодильнику, и давай за обе щеки наворачивать. И меня, меня надо так кормить! Человеческая еда – такое объедение!

Да ладно, что вообще с этих женщин взять. Пять лет я с ней живу. Пять лет общаемся. Только и знает, что ворчать: «Снапи, не таскай со стола! Снапи, не убегай!»

Могла бы уже понять: к собачьему женскому полу я неравнодушен; однако в бега уходить не хочу даже ради прекрасной блондинки-голденши. Девчонки девчонками, но хозяйка – на первом месте, возвращаться к ней потом ой как стыдно. Я, кстати, после побега к калитке не подхожу, в отдалении присаживаюсь, совесть мучает. Не хочу убегать. Как-то само получается: не хочу-не хочу, и вот уже лапы несут меня во всю прыть, и уши по ветру летят, и шерсть на хвосте становится, как пушистая метелка… Между нами говоря, за пять лет совместной жизни Лика могла бы уже к этому привыкнуть. И, кстати, мой лай тоже ей пора понимать. Почему бы хозяйке не запомнить: «Вау-ва-у-у-у-у» – это значит все, вообще кранты: ребенок в стиральной машинке, плита не выключенная раскалилась или трубу прорвало. Короче, бросать надо все и ко мне бежать, да побыстрее! А вот если я говорю «Уу-у, у» – то это означает: нужно обратить внимание; не так чтобы срочно, но это надо сделать. Иначе потом придется мне выть: «Вау-у-у, вау-у-у!»

Что за день сегодня у хозяев дурацкий?! Совсем не думают о собаке Снапи! Я своими ушами слышал: они заказали фейерверк! Ну не сумасшедшие ли?! Да я еле эти взрывы на Новый год переживаю, у меня от них уши закладывает и в животе все ухает. Но Новый год не отменить. Однако вот так по своей воле фейерверк устраивать – не понимаю… А вообще праздник сегодня хороший был, правильный. Шашлыки жарили. Мне такие кусочки тайком от Лики давали – просто ням-ням… Какой же после нормального мяса корм-то невкусный! И ведь приходится уплетать, чтобы Лику не расстраивать…

Почему-то сегодня люди не хотели сидеть за столом и есть мясо. Вот чудики!

Сначала я понял, что та девушка, которая за домом лежала, – с ней что-то не в порядке, она как-то тревожно пахла; и мне стало так страшно – страшнее, чем в ветлечебнице. Я и завыл. Но тогда Лика поняла меня быстро. А теперь я ей говорю: внимание, посмотри на меня! Смотри на меня, любимая моя глупая хозяйка! Если бы она на меня посмотрела – я бы ее в подвал привел. Ну то есть цокольный этаж они это называют… а по мне – так подвал, хороший такой, прохладненький. Там у Лики погреб есть. Смешной этот ее друг, Андрей. Зачем Лике погреб, она и огурцы закатывать не умеет. Очень жаль, кстати, потому что соленые огурцы – это что-то… я иногда их ворую украдкой; хозяйкина мама, бабушка наша, ей банки передает, а я потом тырю, очень вкусно… Так вот, вместо закаток у Лики в погребе пока находится только ерунда всякая по мелочи – лук, картошка, морковка. А сегодня там еще и человек оказался.

Крышка погреба была не закрыта. А почему? Андрей не захлопнул, он на днях лестницу оттуда вытащил. У меня же хозяйка – невысокая, а там лестница была с таким огромным расстоянием между ступенек, что Лика все время падала в том погребе. И пожаловалась Андрею… И Андрей лестницу вытащил, чтобы ступеньки переделать… Это, конечно, хорошо, что он так Лику любит и о ней заботится. Она прямо подобрела после знакомства с ним; действительно, он – классный мужик, как отрежет кусище мяса – у меня аж сердце замирает: неужели все мне?! И ведь мне!

Да, но крышку погреба он зря не закрыл. Сегодня в погреб какой-то парень упал. Выбраться не может. Нет, он живой, с ним все в порядке, пахнет, как обычный человек. Думаю, даже руки-ноги себе не переломал. Но надо же его оттуда вытащить! Как он сам выберется без лестницы? И вот я подхожу к Лике и ясно объясняю: «Уу-у-у, пойдем». Не понимает. Из цокольного этажа выть смысла нет – не услышат, я пробовал. А, ну ладно. Сейчас доем эти паскудные сухари и опять к Лике пойду. Может, поймет, что я не о еде ей толкую?..»

Расправившись с кормом, собака с шумом похлебала воды. И потом снова ткнулась в Ликины руки широким рыжим лбом.

– Уу-у… – заскулил Снапи, пытаясь поймать взгляд своей хозяйки.

Что же она такая непонятливая! Сидит на кухне как к стулу приклеенная и идти никуда не хочет.

О, вот Андрей появился! Может, хоть он будет посообразительнее?

– У-у-у, – снова простонала собака, пытаясь заглянуть Андрею в глаза.

Тот по-своему расценил издаваемые звуки, почесал пса за ушами, а потом подошел к хозяйке, обнял ее.

– Прямо не верится, что кто-то из наших гостей смог убить молоденькую девушку, – прошептала Лика и всхлипнула.

– Успокойся, пожалуйста. Теперь уже ничего не изменишь.

– Слушай, я сейчас валерьянку давала нашей соседке, Лене. Девушка вся прямо трясется от страха. На какой-то момент я сама перепугалась. Вдруг показалось, что это она – убийца.

– Лена-то? Да брось ты, она весит, как ты, килограммов сорок. И глаза у нее добрые. Просто, наверное, перепугалась. Нервы…

– Глупые такие мысли в голову лезут… Слушай, а вдруг это маньяк какой-то взял и прибежал на наш участок? И убил Таню.

– Лик, ты в это веришь? Девушку даже не ограбили, наверное. Хотя что с нее взять… Но все равно, я обратил внимание – часы у Тани неплохие, Rado, с бриллиантами. Однако их ведь не украли.

– А маньяки ничего и не воруют. Хотя могут и прихватить личные вещи жертвы, платочек там или еще что-нибудь. Слушай, а ведь это идея! Андрей, а гаражные ворота были задвинуты?

– Не до конца. Так больше машин на парковку помещалось.

– То есть теоретически незнакомый человек мог пройти на наш участок?

– Теоретически да. Но практически – маловероятно, у нас же поселок охраняемый; мы даже список гостей передавали, чтобы ни у кого проблем с проездом не было. Хотя системы видеонаблюдения нет. Не все владельцы участков могут себе позволить такое. А те, у кого денег куры не клюют – не при Валерии Палыче, конечно, сказано будет, – не хотят части неплательщиков на себя взять. Жлобство, конечно. Этот поселок вообще очень старый. И тут много домов, которые совсем простенькие, используются только летом как дачи. Конечно, такие люди не хотят платить за дорогую систему… Они и за охрану не платят, и забор тоже без их финансового участия ставили.

– Жаль, что камер нет. Это значит, что если к нам проникал маньяк – то его изображения не сохранилось.

– Лика, во-первых, ты, мне кажется, слишком стремишься применить свои писательские навыки к этой ситуации. Во-вторых – я взрослый сильный мужчина, но даже мне перелезть через наш забор было бы очень сложно. Он высокий, гладкий, без каких-либо дополнительных причинадлов такую высоту не возьмешь. Вдоль забора – дома, с окнами, разумеется. Так что твой маньяк незамеченным не останется. Сейчас же теплынь, все люди за городом сидят, кто на грядках копается, кто шашлык делает. С вечера у нас в поселке включается освещение, под покровом темноты не проберешься… Хотя, как я понял из слов врача, Таню убили скорее часов в пять-шесть вечера, еще светло совсем было.

– Тогда, получается, убийца – точно кто-то из числа приглашенных. Но кто? У тебя есть версии?

Андрей пожал плечами и вздохнул:

– Я только могу сказать, что Гарик тут ни при чем, я его хорошо знаю. Может, кто-то из сотрудников ресторана?

– Официанты и официантки, конечно, так и шастают со строительными ножами!

– Ну не знаю… Может, на участке он валялся; кто-то из строителей обронил? Хотя, конечно, такой яркий корпус по-любому бы в глаза бросился. Мы бы его еще раньше заметили, когда Даринкины игрушки перед приходом гостей собирали.

«Хватит им уже болтать, – решил Снап, резво вскакивая с пола. Он подошел к сидящим за барной стойкой хозяевам, прижался мордой к Ликиному платью. – Сейчас снова скулить буду. А если опять не поймут – уже прямо и не знаю, что делать. Хотя… Есть у меня одна идея! Может, мне их попугать?»

Он набрал в легкие побольше воздуха и выдал пронзительно-жалостливое:

– Вау-у-у! Вау-у-у!

Хозяева взволнованно переглянулись и вопросительно уставились на собаку.

Ну наконец-то! Дошло до них!

Вильнув хвостом, Снап устремился вперед…

– Константин Павлович, есть! Конечно, отпечатки не очень четкие. Но я уверен, что их можно снять без проблем.

– Отлично, – важно кивнул Костя Загуляев, в глубине души сожалея, что в этот самый момент его, одетого в форменный синий костюм следователя, не видят знакомые кореша из Улан-Удэ.

Конечно, после окончания универа в самой Москве зацепиться не удалось; не тот уровень связей. Но следственный отдел области – это тоже очень даже неплохой вариант.

А самое главное – тот самый «Загуляй-раздолбай» из далекой Бурятии здесь является самым молодым следователем. Однако как же почтительно криминалист обращается к молодому да раннему, все чин чинарем, по имени-отчеству. А почему? Да есть за что уважать! Это тамошним дружкам Загуляй-раздолбай, а вот в следственном отделе он, несмотря на несолидный возраст, уже на хорошем счету. Потому что работы не боится, потому что голова на плечах имеется. За примерами далеко ходить не надо, только в этом году успехи можно перечислять и перечислять – поймал психопата, пытавшегося насиловать дачниц; алкоголика-бомжа, устроившего поножовщину после совместного распития спиртных напитков, тоже на чистую воду вывел. Только вот с наркоманами беда. Заняться в местном городке молодежи нечем, так парни с девчонками ширяются, а потом своими противоправными действиями статистику портят…

– Очень хорошо, что «пальчики» на орудии убийства пригодны для идентификации, – повторил Костя, наблюдая за тем, как криминалист упаковывает нож в пластиковый пакет. – Есть у меня уже одна идея, и…

Он прикусил язык.

Говорят же: хочешь насмешить господа бога – расскажи ему о своих планах.

Никого смешить желания как-то не возникает. Наоборот, хочется доказать всем тем, и смешливым шутникам с заснеженной родины, и презрительно щурившимся мажорным мальчикам с юрфака: Константин Загуляев из шкуры вон выпрыгнет, а лучшим в своей профессии станет. И ничего постыдного в этом желании нет: нормальные амбиции, здоровый карьеризм.

С этим делом… Как бы только не сглазить!

Да, на первый взгляд картина вроде вырисовывается невнятная: вечеринка, приличные люди культурно отдыхают, молодая девчонка вдруг почему-то убита…

Однако все-таки не зря среди гостей оказались следователь и судмедэксперт. Они не только водку пили, но еще и по сторонам глазели, да к разговорам прислушивались. Профессионализм не пропьешь, и если уж имеешь отношение к правоохранительной системе – то так или иначе обратишь внимание на множество деталей.

Оба коллеги, и следователь Седов, и судмедэксперт Семенов, говорили об одном: к потерпевшей пытался приставать недавно освободившийся из мест лишения свободы Игорь Панченко. Татьяна на его заигрывания не ответила, тот вроде бы сделал вид, что не расстроился. Но кто его знает… Пару дней как с зоны вышел, надо думать, от отсутствия женского общества мужик с ума сходит. И еще один момент против него свидетельствует – удрал от своего корешка еще до обнаружения трупа, ни с кем не попрощался. К чему такая спешка, собственно говоря?..

Очень хорошо, что отпечатки пальцев на ноже сохранились. Надо проверить по базе, совпадают ли они с «пальчиками» Панченко. Вот было бы здорово, если бы совпали. Тогда, может, начальство и на премию бы сподобилось, за раскрытие убийства по горячим следам.

«Скорее всего, это преступление было совершено в порыве эмоций, – думал Костя, разглядывая лежащее на траве тело девушки. – Панченко поссорился с Татьяной, схватился за нож, и вот случилось то, что случилось. Седов еще рассказал мне про ограбление квартиры Вадима. А вот то преступление, по всей видимости, было спланированным. Надо уточнить, за сколько дней до сегодняшнего праздника хозяева коттеджа приглашали гостей. Я уверен: приглашали заранее, Вадим Липин оповестил об этом круг своего общения, и кто-то из довольно близких знакомых решил присвоить себе его имущество. И…»

Внезапно к горлу подступила тошнота.

Это безжизненное тело совсем молоденькой девушки, терпко пахнущая кровь, восковое лицо…

Костя задержал дыхание, проглотил горький комок, потом сделал несколько медленных глубоких вдохов и выдохов – и осмотрелся по сторонам.

Кажется, обошлось, никто не заметил приступа дурноты: криминалист собирал чемоданчик, судмедэксперт в сторонке о чем-то беседовал со своим коллегой Семеновым.

«Эх, что ж я такой слабак! Никак к трупам не привыкну. Как начало меня тошнить в студенческие годы, когда нас в морг табуном водили, – так и не прекращается это дело. На каждом убийстве надеюсь – ну вот сейчас обойдется. И ни фига. Слабак я», – заругал себя Костя, направляясь в дом.

Сначала надо немного пообщаться с гостями, а потом уже приниматься за писанину. Составление протокола осмотра места происшествия после убийства – долгая песня, и полночи может занять. Что людей зря держать?..

Загуляев вошел в дом, с трудом сдерживая желание ахнуть от изумления. И внешняя отделка коттеджа была очень красивой, но внутри… Нет, никакая роскошь в глаза не бросалась. Первое впечатление: очень много света и пространства. И только потом становилось понятно – от светильника до коврика в этом холле все подобрано с идеальным вкусом.

Он вошел в гостиную и сразу заметил знакомые лица. Оказывается, в этот дом были приглашены официантки из местного ресторанчика, который располагался буквально в паре километров от коттеджного поселка.

«Сначала поговорю с Иришей, – решил Костя, махнув рукой симпатичной полненькой брюнетке в белой блузке и синей юбке, – у нее ребенок маленький, пускай домой скорее возвращается».

Однако быстро провести допрос Ирины не удалось.

Оказалось, у девушки есть информация, которая камня на камне не оставляет от первоначальной версии. Требовалось уточнить множество важных деталей.

Все оказалось далеко не так просто, как представлялось ранее. Возможно, речь шла не об убийстве, совершенном в порыве эмоций, а о хладнокровно спланированном преступлении…

Слава Самойлов плюнул на цементный пол погреба и выматерился.

Вот и сходил отлить перед тем, как дернуть с коттеджа! Знал бы, что этим все закончится, – лучше бы штаны обмочил, честное слово!

Вначале все прошло как по маслу. Удалось проникнуть в дом, где Таня назначила встречу, еще легче оказалось заполучить ключ от банковской ячейки, где девушка должна была оставить альбом Пикассо.

От радости и предвкушения скорой победы сердце стучало быстро-быстро.

Вот теперь надо аккуратненько слинять из коттеджа. И направиться в банк, забрать вещь. А потом – ясное дело, прямиком к Макарычу, который пообещал за альбом ни много ни мало – целых пол-лимона. Не важно, какова на самом деле стоимость альбомчика Пикассо. Важно, что будут деньги, которых хватит брату на операцию. Макарыч – человек надежный, проверенный. Сколько ему ценных вещей было сплавлено, сколько «наводок» о всяких старинных ценностях и картинах оставлено – никогда мужик не подводил, платил щедро и за вещи, и за информацию. И языком лишнего не болтал. Удачно с ним получилось скорефаниться во время ремонта крыши его домины…

В общем, до полной победы оставалось всего ничего.

И вдруг приспичило по нужде…

Терпеть сил никаких не было.

Девчонки-официантки, уже успевшие все разведать, сказали: туалетов в доме целых три, один в полуподвале, второй – наверху (но туда хозяева просили по возможности не ходить, в него можно добраться только через спальню), а еще один – по коридору вперед от гостиной. Как назло, тот, который был ближе всего, оказался занят, пришлось спускаться вниз.

Туалет обнаружить удалось легко. А включить свет в цокольном этаже – нет, где находился выключатель, было совершенно непонятно, стены казались гладкими. Впрочем, вроде бы в огромном просторном помещении было достаточно светло, пара окон пропускала немного света. «Как вкусно пахнет березовыми вениками и мятой», – успел подумать Слава.

А потом пол провалился, в ушах засвистело, и возник порыв уцепиться хоть за что-нибудь – но никакой опоры не нашлось.

На уровне инстинкта получилось не пострадать при падении: сгруппироваться, плюхнуться на довольно жесткий пол боком, не переломав костей. Но на этом везение закончилось…

Слава в сто пятьдесят первый раз осмотрел зацементированные стены погребка и опять признал: даже если бы была лопата или хотя бы какая-нибудь палка, сделать подкоп нереально. Стены отделаны на совесть, и можно биться о них головой и раскроить себе череп – а они выдержат, прочные.

Наверху – Слава задрал голову и посмотрел на темный прямоугольник пространства – тоже ровным счетом ничего не изменилось.

Погреб глубокий, метра три будет. Лестницы нет. Даже если сделать из брюк и рубашки что-то типа веревки (хотя как потом до города добираться; нагишом? Впрочем, проблемы надо решать по мере их поступления), то, во-первых, до верха ее не добросить; а если и добросишь – то никак не зафиксируешь, выбраться по импровизированному канату не выйдет, он соскользнет.

И вот в распоряжении имеется всего-ничего. Лук, картошка, морковь и пара кабачков. Электричество. Да, свет в погребе есть – но что толку?.. Сигнал «sos» азбукой Морзе выщелкивать? И кто придет на помощь, хозяева? Спасибо, не надо, встреча с ними в ближайшие планы никак не входит; вдруг поймут, кто тут у них находится… Под руками еще и мобила, не разбилась при падении, большая удача. Связь тоже имеется – слабенькая, всего одна палка на экране – но позвонить получится. Хотя пока кто-нибудь из приятелей согласится приехать, пока сообразит, где это находится, пока доберется… Перспективы, мягко говоря, не обнадеживающие.

Впрочем, выхода нет.

Надо звонить друзьям, это пусть и маленький, но шанс на освобождение.

Надо звонить своим, корешам-строителям? А ведь нет, лучше набрать Макарыча! Он – человек реально заинтересованный. И приедет быстро, и вопросов задаст меньше…

Слава объяснял покупателю альбома Пикассо, как добраться до коттеджа, когда наверху послышались шаги, голоса, собачий лай.

Он быстро выключил свет и закусил губу.

Вот и все.

Бесполезно задерживать дыхание, стараться не шуметь.

Эта большая рыжая собака уже выла возле люка погреба, потом куда-то исчезла. Оказывается, привела хозяев. Теперь уже будет тявкать до победного конца, спасатель хренов…

– Отпечатки пальцев на внутренней ручке сохранились. Похоже, внешнюю ручку преступники протерли. А вот за эту схватились – и оставили прекрасные замечательные пальчики.

– Смотрите, да тут, кажется, целую сумку вещей набрали – подсвечники, статуэтки. Наверное, приготовились уже уходить, а тут хозяин вернулся, так они часть награбленного бросили… Еще в этой сумке имеются ювелирные изделия, много, в отдельном пакете. Опись потом продиктую, здесь их уйма. Ноутбук розовый, девчачий, что ли… Моя Лелька у меня такой все клянчит. Только с моей зарплатой особо не разгонишься…

Какая-то Лелька.

Может мечтать о ноутбуке.

Потому что она живая.

А вот Таня уже ни о чем мечтать не может.

Она ведь мертва, а у мертвых ничего нет – ни жизни, ни желаний.

Невозможно это представить, невозможно осознать…

Вадим Липин смотрел на розовый «Сони Вайо», который осторожно вертел в руках худощавый паренек в милицейской форме, – но видел Таню. Она просто грезила о таком ноуте, с вульгарной розовой крышкой. Все попытки соблазнить ее каким-нибудь «Эппл мак-ейр» со строгим стильным дизайном терпели неудачу. В итоге сестренка получила-таки на день рождения вожделенную китчевую вещицу. И была счастлива как ребенок; прыгала от восторга, потом обняла крепко-крепко и прокричала прямо в ухо: «Вадька, спасибо, ты самый лучший брат на свете!»

И правда, очень хотелось быть самым лучшим братом. Хотелось дать девочке все; хотелось, чтобы она ни в чем не нуждалась, жила долго и счастливо, получила приличное образование, вышла замуж за хорошего человека.

Только ничего из этих планов не осуществить.

И это вроде бы понятно. И одновременно – принять невозможно.

Как это так, Тани нет?

О ком заботиться, кого опекать?

Пустота. Никакого смысла ни в чем.

– Лучше бы погибнуть самому, – простонал Вадим, чувствуя, как по щекам потекли жгучие слезы.

Он сразу же стал их убирать – сначала пальцами, потом ладонями.

Плакать при чужих посторонних людях, волею обстоятельств оказавшихся в родных стенах, было очень стыдно. Однако еще долго унять рыдания не получалось.

И острая душевная боль тоже замерла, словно бы прислушиваясь к слезным потокам.

Вадим просто смотрел на Танин поясок, валяющийся на спинке дивана (собираясь на вечеринку, она вытащила его из юбки, так как считала, что он ее полнит. Вот глупышка, так переживала из-за своей мнимой полноты!). И пытался осмыслить: этот поясок есть, есть Танина одежда, ее книжки и тетрадки. А вот самой сестры больше нет. Для нее вся жизнь выключилась. Или не вся? Или наоборот – настоящая жизнь только начинается, так как душа сестры теперь возносится к богу?

«Проблема в том, что никто не знает, что находится за той чертой, – устало думал Вадим, подписывая какие-то листки, которые протянул милиционер. – Можно предполагать, строить догадки. Но точно никто не знает. Я думаю, ничего там нет. Темнота, небытие. Я это очень четко понял, когда смотрел на мертвых родителей. Было так страшно. Как же мы с Танькой без них? А ничего не изменить, они мертвые. И вот – сестра. А ведь…»

От прилива яростной ненависти стало трудно дышать.

Задрожали руки.

Вадим еле сдерживал желание взять у камину кочергу и проломить шарящим по дому ментам головы. Просто потому, что они никогда не теряли всю свою семью. И не знают, как это больно, даже вообразить не могут.

«Я смотрел на людей и не мог им простить, что у них нет тебя, и они могут жить…» – вдруг зазвучало в сознании.

А, ну да. «Наутилус помпилиус», Вячеслав Бутусов, яркий хит 90-х годов.

Все-таки все уже было.

Многие люди теряли своих близких и лечили эти болезненные раны.

Значит, через это испытание все-таки можно пройти. Хотя в настоящий момент кажется: такое не переживается…

– Простите, я хочу спросить, – Вадим поднялся с дивана, подошел к парням, что-то рассматривавшим на полу. – Я насчет сестры. Когда можно забрать… ее?

Выговорить «тело» у него так и не получилось.

Паренек сочувственно покачал головой:

– Прямо сейчас нельзя. Потерпевшую в морг повезут, там вскрытие сделают, посмотрят. Через день-два обычно родственникам трупы выдают, если там не аншлаг и более-менее приемлемый объем работы.

Труп.

Морг.

Вскрытие.

Объем работы…

Вадим слушал объяснения и видел, как его маленький тихий уютный мир рушится, и от него не остается ничего, совершенно ничего…

«Ну наконец-то, все закончилось, – Диана запахнула белый махровый халат и тихонько закрыла за собой дверь спальни. – Валерик уснул! Какой ужасно долгий день сегодня выдался: все эти знакомства, разговоры, убийство… Потом пришлось долго ждать приезда какого-то малолетнего торгаша с простоватой физиономией. Следователя, что ли. С ума сойти – столько людей ждали его появления! Да кто он такой, чтобы вопросы мне задавать?! Мальчишка, так и видно по роже – стоит на рынке, продает дешевые шмотки… А потом что-то Валерик мой разухарился, потребовал, чтобы я его наказала по полной программе. Как же меня тошнит от всех этих плеток и наручников, если б только кто знал! Уже не помню, когда я последний раз испытывала удовольствие в постели; постоянно притворяюсь, делаю вид, что меня заводят эти извращенные игрища. Нормальной женщине важны нежность, ласка, а не все эти удары и грозные выкрики… Часто мне снится, как мы танцуем с Андреем, а потом он долго и нежно меня целует… Но ничего, я знаю – скоро все будет по-другому. Скоро… «

Предусмотрительно положив ладонь на перила (лестница, ведущая со второго этажа, где находились спальни, в холл и гостиную, была довольно крутой), Диана закатила глаза.

Перемены в жизни произойдут, это несомненно.

И связаны они будут… с небольшой едва заметной видеокамерой, записывающей все-все, что происходит на участке Андрея и Лики.

Это устройство появилось в доме практически сразу после завершения строительства. Похоже, Валерик все-таки опасался, что о его специфической сексуальности пронюхают конкуренты, передадут информацию в желтую прессу – и тогда успешный бизнес сразу станет менее успешным.

Система видеонаблюдения была довольно продвинутой. Наряду со стационарными камерами (установленными по периметру участка, а также у калитки и ворот) имелась возможность настроить трансляцию и запись с небольших мобильных устройств, прикрепляющихся к чему угодно или крючками, или петельками. Возможно, муж даже не знал об их наличии, так как никогда не проявлял к технике особого интереса. Телевизор настроить – жена, сделай; музыкальный центр новый появился – разбирайся, дорогая. Так и с системой видеонаблюдения. Валерик просто выгрузил из багажника своего джипа огромную коробищу (чуть не придавив при этом худенького мальчика, которого прислали из фирмы для установки оборудования) и распорядился: «Слышишь, Дианчик, давай, разбирайся вот с этим хлопцем, что тут к чему. Мне голову забивать всей это фигней некогда!» Получалось, что голову талантливой писательницы всякой, если можно так не литературно выразиться, фигней, забивать очень даже можно…

Не вникающий во все технические нюансы муж приобрел оборудование, которым можно было «перекрыть», пожалуй, целый район Москвы. Трансляция даже со «стационарок» охватывала настолько большие углы, что приблизиться к дому незамеченным не имелось никакой возможности. Поэтому потребности в установке переносных камер не возникло, парень из службы техподдержки оставил их в коробке, предварительно подробно объяснив, как ими пользоваться. И вот теперь его консультации очень даже пригодились…

Сразу после того, как стало известно – Лика Вронская захватила не только издательство, но еще и прекрасного сероглазого короля, – Диана поняла: с этой выскочкой надо что-то делать.

Запах фекалий от невыносимых цесарок супруга – слишком мелкая месть этой торгашке от литературы, занимающей своими тупыми развлекательными книжонками то место, которое по праву принадлежит высокой литературе вообще и творчеству Дианы Зариповой в частности.

План возник следующий: установить видеокамеру (на участке возле забора как раз имелась высокая береза, вырубать которую муж не захотел, так как в ее тени, по мнению Валерика, прекрасно себя чувствовали его мерзкие куры), настроить трансляцию, включить режим видеозаписи, сделать с видео фотографии. Какие именно? Ну мало ли… Целлюлита Вронской. А может, она в носу ковыряется или любовника втихаря принимает. Последнее было бы очень желательно, так как такая пикантная подробность сразу бы сделала сероглазого короля свободным мужчиной, и уж Андрей бы по достоинству оценил настоящую интеллектуалку и прекрасную писательницу…

Увы, никаких компрометирующих снимков за пару дней наблюдения сделать не удалось. Вронская шастала по участку в красном купальнике, однако обнаружить целлюлит на ее бедрах не вышло бы даже при помощи лупы – возможно потому, что, проводив Андрея на работу, Лика брала коврик, усаживалась на газон и закручивалась во всякие хитрые йоговские асаны.

Но теперь, конечно, в файле с записью окажутся зрелища поинтереснее.

«Только бы запись велась в непрерывном режиме, – взмолилась Диана, подходя к монитору. – Очень редко, но запись прекращается, если память системы переполнена. Удалять файлы приходится вручную, и я этим недавно занималась. Надеюсь, все будет хорошо, запись производилась. И я увижу убийство во всех подробностях. А потом напишу об этом книгу, которая обязательно станет бестселлером. Неудивительно, что судьба предоставила мне такой шанс – увидеть приход смерти собственными глазами. Я всегда знала, что я – особенная, уникальная, что меня ждет потрясающий успех. Так как я – настоящая интеллектуалка, а не какая-нибудь там тупая торговка с рынка, и…»

Она облегченно выдохнула.

Никаких технических проблем не возникло, файл с камеры следует за участком Лики и Андрея, продолжает записываться…

В висках сразу же застучало:

Все-таки не зря великие поэты так восторженно писали о смерти. Она завораживающе прекрасна. Это тот источник вдохновения, который поднимет потрясающие романы Дианы Зариповой на новый уровень…

Дрожащими пальцем Диана нажала на кнопочку, останавливающую запись. Потом перемотала файл на начало и резко вдавила в панель кнопку воспроизведения…

Глава 5

Париж, 1961 год, Долорес Гонсалес

– Да, я хочу жениться на тебе! Ты всегда меня понимала. Здесь я находил человеческое тепло. Ты прекрасно подходишь для жизни со мной, ты будешь отличной женой и матерью. К тому же у тебя есть и организаторские способности. Будешь вести мои дела, что-то я подустал заниматься всем самостоятельно. На вилле бардак; вот что значит нет женской руки, а от этих горничных никакого толка. Поэтому я принял решение – ты будешь моей женой.

Рассуждения Пикассо эгоистичны.

Это Долорес прекрасно понимает.

Но все равно, эмоции – счастье, радость, изумление, восторг – мощным потоком хлынули в душу, вспенились хмельным шампанским, зазвучали самой прекрасной музыкой.

Стать женой Пабло!

Засыпать с ним, просыпаться рядом, в одной постели. Сидеть в его мастерской, наблюдать за работой гения. Не раз в месяц – а каждый день, каждый день!

И еще ведь сколько всего можно! Обедать, гулять вместе. Заходить в кафе и магазины, навещать друзей.

Невозможно осознать и представить все это великолепие, многогранность, свободу.

Невозможно!

Когда-то давно возникали такие мечты – выйти замуж за Пикассо. «Даже не думай, я никогда не оставлю Франсуазу», – прокомментировал Пабло робкое предположение о разводе.

Потом было просто очень жалко себя. Ведь годы проходят, а нет ни собственной семьи, ни детей – только вечное ожидание, надежды, которые редко когда оправдываются.

Но и это тоже прошло. Когда стало окончательно ясно, что все-таки лучше с Пабло, чем без него.

Со временем получилось принять те правила, которые установил Пикассо, принять смиренно, целиком и полностью – и накал страданий стал меньше, появился даже интерес к работе; теперь имя Долорес Гонсалес – уже давно не пустой звук в мире живописи.

Потом Пабло расстался с Франсуазой. Она ушла от него, устав от его ворчания, измен, нелепых обвинений. Тогда, семь лет назад, сердце снова озарила надежда: а может, именно теперь Пабло все-таки поймет, что его женой должна быть Долорес Гонсалес. Увы, все осталось по-прежнему: редкие встречи, его романы на стороне, интересные разговоры, изматывающее одиночество…

И вот, оказывается, все-таки дождалась! Предложения выйти замуж от Пабло Пикассо, от гения, от самого лучшего и единственно желанного мужчины на свете!

Прямо дух захватывает…

– Конечно же, я выйду за тебя, – не в силах удержаться, Долорес упала на колени перед Пикассо. – Я так люблю тебя, я всегда хотела быть с тобой. Уже отчаялась, уже не верила. Ты сделал чудо для меня. Это сказка, настоящая сказка…

Изнемогая от слез, Долорес в исступлении выкрикивала слова благодарности, обнимала ноги Пабло. И чувствовала себя настолько живой, такой счастливой, что даже становилось страшно.

Оказывается, настоящая жизнь начинается только теперь.

Она безгранично красива, ослепительно прекрасна!

А ведь можно было никогда этого не узнать…

– Какое у тебя потрясающе выразительное лицо! Почему ты никогда со мной не плакала?! Почему ты скрывала все это?! У тебя же глаза становятся хрустальными, и кожа сияет, и эти распухшие губы… Быстро мне мою тетрадь для графики, скорее!

Долорес заторопилась в соседнюю комнату.

Альбом их любви, наброски почти десяти лет счастья и горя, застывшие мгновения вечности…

Пабло рисовал ее грустной, веселой, задумчивой.

То были портреты любовницы.

Но сейчас впервые в этой тетради в темно-бордовом переплете появится портрет жены.

Жена…

Это самое сладкое слово на свете!

– Немедленно прекрати улыбаться, – распорядился Пабло, находя в альбоме чистую страницу. – Мне надо, чтобы ты плакала, а не смеялась! Почему я так редко доводил тебя до слез?! Ты в них так прекрасна!

Долорес попыталась придать лицу трагическое выражение.

Она и без особых поводов была рада выполнить любое пожелание ее бога.

Что уж говорить теперь, когда Пабло сделал такое предложение!

Все, что угодно, сейчас можно исполнить.

Все, что угодно…

Той ночью пошел дождь.

Было так сладко лежать в объятиях Пабло, слушая, как крупные капли барабанят по крыше, и наслаждаться тем, что все хорошо. И мечтать о том, что будет еще лучше.

От всего пережитого – приятной новости, долгих слез, утомительного позирования и занятий любовью – девушку клонило в сон.

Но она упрямо боролась с сонливостью.

Хотелось не упустить ни единого мгновения, наслаждаться каждой секундой.

«Мой муж Пабло Пикассо», – иногда шептала Долорес, прижимаясь к груди художника. И сердце замирало от счастья.

Ей казалось – она не спит, слушает дождь, обнимает Пабло.

Однако утром вдруг очнулась в опустевшей постели.

Все-таки сон подкрался незаметно.

А Пикассо ушел, не прощаясь. Никакой записки – Долорес посмотрела по сторонам – тоже нет…

Должно быть, перед рассветом художник открыл форточку – и порыв злого ветра сбросил со стола вазу с ирисами. Желто-синие поникшие цветы лежат на полу, все в осколках хрусталя. За окном набухают свинцовые тяжелые тучи. Неужели этот мрачный занавес все-таки скрывает теплое солнце? И нехорошие предчувствия, заставлявшие ночью бодрствовать, снова и снова царапают душу…

– Глупости какие, – пробормотала Долорес, выбираясь из постели. – Ведь Пабло вчера мне сделал предложение. Я согласилась выйти за него. Все будет хорошо!

Все будет хорошо.

Долорес твердит это, как заклинание.

Даже когда день, долгий и хмурый, первый день будущей жены Пабло завершен – а жених так и не появился.

Все будет хорошо…

Хотя прошло уже несколько дней, и подруги давно знают о предложении Пикассо, а никаких приготовлений к свадьбе не ведется. Ведь невозможно обсудить все эти подробности – будущего мужа рядом нет. Он так и не объявился в апартаментах на Елисейских Полях.

Все будет хорошо.

Отчаяние запивается вином. Легче не становится, но все-таки – хоть какое-то времяпрепровождение.

Хорошо, хорошо, хорошо! Все будет именно так и никак иначе!

«Я стану женой Пабло», – напоминает себе Долорес, сходя с ума от слез, обиды и неизвестности.

А потом – как гром среди ясного неба. Звонит приятельница, говорит, что видела Пабло на корриде – и место рядом с ним на трибуне занимала совсем молоденькая девушка, брюнетка, не очень-то миловидная…

Почему-то боли это известие еще не приносит.

Наоборот, становится легче; все-таки хоть какая-то определенность.

В этом – весь Пабло. Ему уже за семьдесят, у него все руки в пигментных пятнах, и седые волосы на груди. А он ведет себя как ребенок. Просто тянется к понравившейся игрушке – и ему наплевать на собственные обещания, обязательства. Однако, получив желаемое, он так же быстро утрачивает интерес.

Что может дать ему молоденькая девушка? Только свое тело, но это быстро наскучит. Разве может та, другая, понять картины Пикассо, часами выслушивать его жалобы на больной желудок и плохое настроение? Нет, конечно. Значит, скоро Пикассо вернется. Снова придет сюда, на Елисейские Поля.

И все будет хорошо.

Гордость?

А что с нее толку? Что толку со всего без Пикассо?..

Долорес с нетерпением ожидает новостей, пьет вино, снова ждет. И вот опять все бутылки пусты, больше нет и сигарет, надо сходить в магазин. Но только стыдно выходить на улицу – в зеркале отражается какая-то похудевшая женщина с растрепанными волосами, в ее облике нет ничего общего с красавицей Долорес Гонсалес, и…

Долгожданный звонок в дверь все-таки застает ее врасплох.

Пикассо! Он вернулся!

Надо скорее сбегать в ванную, умыться, почистить зубы.

Долорес, пошатываясь, торопится по коридору, спотыкается, падает.

Очень страшно потерять сознание – а вдруг Пабло все неправильно поймет и уйдет.

Но перед глазами кружатся в стремительном танце комод и вешалка, а потом свет меркнет.

– Долорес, так нельзя. У тебя дверь открыта. Когда ты ела в последний раз? Хорошо, что я заехал. Как чувствовал, что с тобой что-то неладное. Вот, попей…

Сначала появляется голос Марселя.

Шофер Пабло – славный малый, разговорчивый и душевный. Поболтать с ним – всегда одно удовольствие.

Сначала из тумана забытья возникает его голос, потом собственные зубы вдруг клацают о край стакана.

Как кстати, пить хочется ужасно!

Долорес, опираясь на руку Марселя, делает глоток, а потом с возмущением плюется:

– Да это же вода! А вино и сигареты есть?

– Ты себя угробишь, Долорес! Какое вино? Сколько ты пьешь?

– Не помню. Почти с того дня, как исчез Пабло. Он позвал меня замуж, ушел и не вернулся. Как это на него похоже! Мне говорили, его видели с молоденькой девушкой. С ним, смею надеяться, все в порядке?

– Более чем. Крепись. Он ведь женился, Долорес.

Она хочет спросить: «Как так женился? На ком?!» Но вдруг забывает, как все это можно произнести. Мысли есть, слов нет. И еще есть боль, целая пропасть, огромное море…

Тем временем Марсель продолжает:

– Женился на Жаклин Рок. Она вдова, у нее маленькая дочь. У нас на вилле был небольшой магазинчик керамики. Пабло в последнее время часто любил делать оригинальные вещицы, тарелок и фигурок скапливалось все больше. И вот, чтобы Пабло не ворчал, будто в мастерской и ступить негде из-за керамики, управляющая виллой придумала устроить магазинчик, пригласила свою племянницу поработать продавщицей. Жаклин умела слушать его и утешать; а ты же знаешь: для него это очень важно… Пикассо говорил мне, что сделал тебе предложение. И потом – эта странно стремительная свадьба с Жаклин. Я думал спросить у него, что все это значит. Но ты же сама уже давно изучила привычки Пабло, он говорит только то, что считает нужным. И если он чего-то не говорит – то это значит, что из него и клещами не вытащишь никаких подробностей… Я очень переживал за тебя, Долорес. Не зря, как я вижу… Не убивайся ты так! Я думаю, Пабло к тебе еще вернется. Он не может долго быть с одной женщиной. И Жаклин ему наскучит точно так же, как наскучила Франсуаза. Наберись терпения, подожди. Он обязательно придет! Слушай, а хочешь, я в магазин схожу? Принесу тебе багет и ветчины. Ты такая бледная…

Долорес быстро кивает, словно бы опасаясь, что Марсель передумает уходить.

Когда шофер выходит из квартиры, женщина бросается к окну, и, притаившись за шторой, оглядывает улицу.

Она безлюдна.

И – никаких звуков шагов на лестнице. Марсель и правда ушел, в ближайшее время он не вернется.

Все предельно ясно и понятно.

С этой жизнью, с этой болью надо срочно что-то делать.

Будущее уже известно, все женщины Пабло через это проходили: психиатрическая клиника, электрические разряды прямо в мозг, решетки на окнах, белая накрахмаленная до хруста пижама.

И все равно освобождения не наступит. Любовь к Пикассо – это мучительный крест на всю жизнь. При жизни от него не избавишься. Но ведь есть же еще смерть. Может, она более милосердна?..

Скорее.

Быстрее.

Пора в путь.

Ломая ногти, Долорес распахивает окно, взбирается на подоконник и в ту же секунду решительно шагает в пустоту.

До момента падения, кажется, еще пройдет много времени; нет ни страха, ни сомнений; все мысли и чувства замерли.

Вот уже ветер задирает юбку, лохматит волосы. Предчувствие удара сжимает все тело. Но в эти секунды весь стремительно летящий к смерти комок плоти уже хочет только одного – жить, жить, ЖИТЬ!

Опрометчивое, неправильное решение.

Ослепительно прекрасный мир.

Да будь ты проклят, Пикассо!

То, что происходит потом, не укладывается у Долорес в голове. Она отчетливо видит собственное тело, лежащее на асфальте в луже крови. И одновременно понимает, что может совершенно спокойно обойти вокруг трупа. И пройти через людей, сочувственно разглядывающих погибшую девушку…

Шумят незнакомые голоса:

– Полиция!

– Я видел, она сама из окна выбросилась.

– Бедняжка, такая молодая!

Странно, но никто из мужчин и женщин не замечает ту вторую девушку, стоящую рядом с собственным телом.

Все, буквально все проходит перед глазами Долорес.

Она видит, как прибывший полицейский осматривает ее труп. Как начинает расходиться собравшаяся толпа; и кто-то принимается опять грызть каштаны, а кто-то с интересом поглядывает на витрины магазинов.

– Интересно, знает ли Пабло о моей смерти? – шепчет Долорес и вдруг с удивлением понимает, что уже находится на вилле Пабло.

Какая странная штука – смерть…

Неужели она действительно позволяет мгновенно оказываться в любом месте?

Это так непривычно.

И все равно, несмотря на все эти странные необычные особенности нового состояния – очень хочется жить, чтобы все было как раньше…

Немного оправившись от изумления, девушка наблюдает за художником. Пикассо поглощен работой, на холсте явно угадываются наполненные слезами глаза страдающей Долорес Гонсалес.

Что ж, Пабло всегда вдохновляли боль и горе, и ему было совершенно наплевать, что он является причиной людских страданий. Самоубийство любовницы станет для него только лишь новым приступом вдохновения. А ведь жизнь разбита, теперь уже в прямом смысле – разбита…

– Не нужно было из-за него это делать, – пробормотала Долорес, оглядывая тщедушную фигурку художника. Какой же морок на нее нашел! Ведь этого мужчину даже с трудом можно назвать симпатичным! – Пикассо этого не стоит. Как жаль, что уже ничего не изменить…

Холод.

Пустота.

Неприкаянность.

И больше нечем заняться, и непонятно, что делать в этом состоянии.

Вернуться домой? Только где тот дом, ее дом?

Апартаменты на Елисейских Полях?

Долорес вдруг видит, как хозяйка квартиры собирает ее вещи, чтобы отправить их в Испанию, родственникам. Женщина листает альбом с графикой Пикассо и недоуменно морщится: «Ну и мазня, мой внук нарисовал бы лучше…»

А может, дом Долорес в Барселоне?

И вот уже перед глазами возникает большой серый особняк на центральной улице, его решетчатый заборчик увит виноградом, а во дворе играют в мяч дети. Они загорели дочерна под ярким испанским солнцем.

Кажется, со смертью все не заканчивается.

Наоборот, становится доступным даже то, что раньше казалось совершенно невероятным.

А только больше всего теперь хочется вернуться назад, шагнуть в то чудесное кино, которое называется жизнью.

Хочется выпить ледяной воды, почувствовать тепло солнечного лучика на коже, надеть красивое платье и босоножки на каблуках. Оказывается, во всех этих мелочах было столько счастья. Но ничего теперь уже больше не доступно, ничего…

Терпение вознаграждается.

Не стоит пороть горячку.

Тише едешь – дальше будешь.

Об этом следователь Константин Загуляев с удовольствием напоминал себе за последние часы множество раз.

Конечно, после обнаружения в погребе некоего кровельщика Вячеслава Самойлова, одетого в форменную рубашку официанта, соблазн провести допрос по горячим следам был велик. Ведь официантка Ирина в своих показаниях утверждала: Самойлов вступил с одним из парней-официантов в сговор. Вроде бы соврал ему, что влюблен в девушку, которая будет присутствовать на вечеринке, а ее строгие родители не разрешают им встречаться. Поверив в эту историю (а скорее всего, прельстившись легким финансовым вознаграждением), официант выдал Самойлову свою униформу, и под видом обслуживающего персонала злоумышленник легко проник в дом. Конечно, получив такую информацию, так и подмывало задать печально вздыхающему гражданину Самойлову пару-тройку вопросов. Однако на то и даются соблазны, чтобы им не поддаваться! Немного терпения и ожидания – и вот уже награда следует сторицей! Теперь вырисовывается куда больше интересных вопросов к узнику погреба. Сейчас действительно есть, о чем с ним поговорить, есть, что выяснить. И даже есть, что рассказать…

Во-первых, оказалось, что отпечатки пальцев, обнаруженные на строительном ноже, которым была убита Татьяна Липина, принадлежат именно Вячеславу Самойлову. И дело не только в том, что криминалист быстро установил идентичность отпечатка с ножа свежеотканным у Самойлова «пальчикам»; дактилокарта гражданина Самойлова уже имелась в базе, так как он ранее попадал в поле зрения правоохранительных органов. Дело-то было давним и, в общем и целом, достаточно банальным: после распития спиртных напитков вступил в драку с собутыльником, причинил ему телесные повреждения средней тяжести. На зону, правда, так и не попал; в ходе следствия быстро просек, что может оказаться в местах не столь отдаленных, и договорился с потерпевшим о компенсации; получивший ранения мужчина решил не преследовать обидчика в судебном порядке. Что ж, вся эта история лишний раз подтверждает: криминальные наклонности с потолка не берутся, на скользкую дорожку становятся еще в юности. У многих получается с нее сойти, однако, похоже, Самойлов – не тот случай.

Впрочем, наиболее интересным оказалось даже не темное уголовное прошлое, сколько очень даже криминальное настоящее!

Еще вчера выяснилось: произошло ограбление квартиры брата Татьяны, Вадима Липина. Поздно ночью был задержан и подозреваемый – некий Сергей Шмаков, строитель-кровельщик, не имеющий постоянного места работы в связи с чрезмерным пристрастием к спиртным напиткам. Его опознали свидетели; кроме того, в квартире Липина имелись многочисленные отпечатки Шмакова, начиная от дверных ручек и заканчивая раскупоренной бутылкой из бара. Так вот, этот Сергей Шмаков долгое время был напарником Самойлова. Выходило, что Самойлов имел умысел убить Татьяну. И, видимо, обладая информацией о том, что Вадим Липин будет в гостях вместе с сестрой, навел Шмакова на пустую квартиру. Но нет, никаких добрых дел или услуг со стороны Самойлова! На самом деле он также был заинтересован в ограблении квартиры! Ему требовался ноутбук Татьяны! Ребята из оперативно-следственной группы, выезжавшие на осмотр квартиры Липина, обратили внимание: злоумышленник почему-то заинтересовался именно ноутбуком девушки, положил его в сумку. Хотя в квартире на видном месте лежали и ноутбуки Вадима – намного более дорогие, но их преступник воровать не собирался. Правда, компьютер Тани был ярким, и вначале мелькнуло предположение, что Шмаков просто повелся на более броскую вещь. Однако все-таки ноутбук девушки включили, и вот тут-то выяснилось: она переписывалась с неким Антикваром, намечалась встреча, обмен какого-то альбома Пикассо на значительные финансовые средства. Распечатки писем, отправляемых Татьяной по электронной почте, коллеги еще не передали. Но, по их словам, речь шла ни много ни мало – о целых 100 тысячах долларов! Да и за меньшее такой прожженный циник, как Самойлов, убить может!

По работе он характеризовался не лучшим образом. Пить так чтоб совсем по-черному не пил, но был хитрым, прижимистым, ни с кем особо не откровенничал. В общем, мужик – себе на уме. С такого станется замутить кровавую комбинацию.

А еще поступила информация, что Самойлов срочно нуждался в деньгах, так как собирался помочь брату, получившему по его вине тяжелую травму позвоночника.

Этой же ночью в комнате, которую снимал кровельщик, был произведен обыск, в ходе которого изъяли недорогой нетбук. Самойлов стирал все свои письма. Однако, как уверяли специалисты технического отдела, любую, даже удаленную информацию можно восстановить. Технари припрут работягу к стенке – это просто вопрос времени. Пока же можно говорить лишь о том, что Самойлов посещал форум, где общались люди, интересующиеся искусством. И он заходил туда под ником Антиквар.

Был ли он именно тем Антикваром, который переписывался с убитой девушкой и собирался покупать альбом Пикассо?

Зачем тогда ему эта вещь? Откуда у него такая огромная сумма на покупку, если он пытался одолжить у своих знакомых на операцию для брата? Или, может, он хотел завладеть альбомом обманным путем, продать его, а вырученные деньги потратить на лечение брата? Но где он нашел бы покупателя на такую вещь? Или был заказ? Однако кто мог дать Самойлову такое поручение?..

«Пикассо с кровельщиком, конечно, сочетается очень плохо. Прямо скажем – эти миры вообще никак не пересекаются, и пересекаться не могут, – рассуждал Загуляев, прихлебывая кофе и выщелкивая на клавиатуре старенького компьютера примерный план допроса Самойлова. – Но я не расстраиваюсь совершенно. И так я за сутки проделал офигенный объем работы. Очень хочется спать, и принять душ, а еще борща бы похлебать – горячего, наваристого… Но это все потом. Сначала поговорю с гражданином Самойловым. Он, наверное, в камере посидел, подумал хорошенько. Может, уже и дозрел до сотрудничества со следствием. И надо бы ему в самом начале популярно объяснить: будет он на мои вопросы отвечать быстро и честно – буду и я к нему нормально относиться, обязательно отмечу его желание сотрудничать и глубокое раскаяние в содеянном. Станет выпендриваться – я ему тоже, собственно говоря, ничего не должен; и камеру пожестче организую, и карцер, и прочие приятные вещи».

Примерно набросав список тем, которые надо обсудить с подозреваемым, Константин занялся постановлением об аресте. Его, как он и ожидал, подписали безо всяких вопросов. Куда уж больше доказательств – незаконное проникновение в коттедж и отпечатки пальцев на орудии убийства.

Захватив из своего кабинета папку с бумагами, Костя вышел из облупленного здания следственного отдела, рухнул в служебный доисторический «Москвич» и попросил водителя отвезти в соседний городок, где находился следственный изолятор.

В дороге предстояло провести около получаса, и Загуляев поморщился, представляя, что вот-вот на него, уставшего и измотанного, обрушится мощный словесный водопад. Больше, чем рулить «Москвичом», водила следственного отдела любил поговорить «за жизнь».

– Погодка-то сегодня выдалась – загляденье, – бодро начал водитель, выспавшийся и румяный.

Бросив машинальный взгляд в окно, Костя вяло кивнул:

– Загляденье.

– Вот солнце жарит! Градусов тридцать, не меньше! Скорее бы уже спала эта жара! Машина нагревается, как консервная банка, дышать нечем!

Объяснять, что такая погода в данной ситуации на руку, было лень. Поэтому следователь просто думал о том, что жара и яркое солнце в условиях СИЗО станут невольной, но чрезвычайно полезной для интересов следствия пыткой.

Вряд ли в той послевоенной постройке предполагалось размещение изолятора, она изначально не проектировалась как учреждение пенитенциарной системы; там нет прогулочных двориков, зато почему-то очень широкие коридоры. А камеры крохотные, потолки низкие. В комнатенке площадью со шкаф с трудом размещается два яруса нар, в символическом проходе на ночь расставляют шконари. Но спальных мест все равно в несколько раз меньше, чем обитателей, поэтому спят посменно. Курят в крошечное окошко, едят, задыхаясь от ядреной едкой вони параши…

По сравнению с местным СИЗО зона кажется санаторием. Расклад просекается быстро: раньше сядешь – раньше выйдешь, чем быстрее дело направляется в суд – тем быстрее выносится приговор и происходит этапирование в место отбытия наказания.