Читать онлайн Князья Ада

Barbara Hambly

THE MAGISTRATES OF HELL

Публикуется с разрешения автора и её литературных агентов

Frances Collin Literary Agency, США,

и Агентства Александра Корженевского, Россия

© Згурская Е. О., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Особая благодарность Mosswing,

Moondagger и Мэй Лянь

Также спасибо

sorceror

ramlatch

maria bonomi

phaedre

catsittingstill

klwilliams

wmilliken

nestra

belanis

esc key

incandescens

badwolf10

Глава первая

– Джеймс, – тонкие, похожие на паучьи лапки пальцы вампира легли на клавиши рояля, принадлежащего помощнику министра торговли. – Зачем вы приехали в Пекин?

Эшер заметил его мельком ещё тогда, в дверях просторного гостиного зала, пока осматривался по сторонам. В первую очередь его интересовало, присутствует ли сегодня в гостях у министра торговли тот человек, чьи показания могли спасти ему, Джеймсу Эшеру, жизнь. («Да, сэр Грант где-то здесь», – заверил хозяин, прежде чем отойти к другим, более важным гостям.) Во-вторых, не явился ли сюда кто-нибудь, способный сделать так, чтобы обратно в гостиницу Эшер уже не вернулся. Во время предыдущего визита в Китай, четырнадцать лет назад, ему довелось побывать на занятой Германией части Шаньдуньского полуострова – и некоторые высокопоставленные офицеры кайзеровской армии, встреться они ему сегодня, вполне могли потребовать расплаты за кое-какие дела.

«И даже если бы я сказал им, что уволился из департамента и прибыл сюда исключительно в качестве преподавателя филологии и фольклора из Нового колледжа в Оксфорде, они бы вряд ли мне поверили…

Я бы на их месте точно не поверил».

Нынешний приём практически ничем не отличался от аналогичных мероприятий где-нибудь в Кенсингтоне или Мэйфере, проводимых в честь помолвки дочери хозяина, разве что большую часть собравшихся, что в приёмном зале, что в малой гостиной, составляли мужчины, а прислуга состояла исключительно из китайцев. Но шампанское было французским, а в буфете подавали традиционные для любых приёмов крутоны и икру.

Эшер заметил его в дверном проёме между гостиной и залом – худощавого, бледного джентльмена чуть выше среднего роста, с длинными, непослушными седыми локонами и лицом, выдающим в нём человека совсем иной эпохи, несмотря на модный чёрный костюм и белый галстук-бабочку. Лицом того, кто родился в шестнадцатом веке.

Вернее, в тысяча пятьсот пятьдесят пятом году дон Симон Ксавьер Кристиан Морадо де ла Кадена-Исидро умер.

И превратился в вампира.

Эшер медленно вдохнул, выдохнул и ответил:

– Полагаю, вы знаете, зачем я здесь.

Он потянулся ко внутреннему кармашку своего чёрного фрака, но Исидро шевельнул пальцем – мол, уже читал.

«Конечно же, он уже читал. Собственно, поэтому он и сам сегодня здесь».

Эшер коротко взглянул вампиру в глаза, похожие на два кусочка кристаллической серы, ярко-жёлтые с бледными серыми крапинками.

«Надо было убить его в Санкт-Петербурге, когда мне выдалась такая возможность».

Тот факт, что Исидро спас жизнь и ему самому, и его молодой жене Лидии, не стоило принимать во внимание. С тех пор как Эшер узнал о существовании вампиров, прошло семь лет – и за эти семь лет он насмотрелся на то, как они убивают, и убивал их сам. Джеймс знал, что Исидро – один из опаснейших вампиров Европы, вероятно, самый старый из них, к тому же достигший непревзойдённого мастерства в искусстве, свойственном этому племени: искусстве морочить головы и сбивать смертных с истинного пути.

«Настолько, что они начинают считать, что не смогут убить его даже тогда, когда стоят над его телом с колом и молотком в руках».

Исидро обернулся к молодой леди, сидевшей рядом с ним на фортепианной скамье:

– Вы знаете что-нибудь из Шуберта, сударыня? – спросил он на французском языке, практически повсеместно принятом в дипломатическом сообществе.

Девушка кивнула. Эшер сообразил, что это, похоже, одна из дочерей бельгийского посла. Все женщины, даже слишком юные для официальных выходов в свет, были на вес золота на вечеринках, проводимых в узком кругу Посольского квартала.

– Сможете сыграть его «Серенаду»? Прекрасно. – Исидро улыбнулся, не размыкая губ; когда длинные клыки вампира оставались скрытыми, его улыбка казалась восхитительной. – Джеймс, – обернулся он, вставая, – нам нужно поговорить.

Взяв Эшера за локоть, Исидро повёл его сквозь толпу гостей к одному из эркерных окон. Рука вампира казалась легче детской, но Джеймс знал, что в ней достанет силы, чтобы раздавить кость в крошки.

Собравшиеся гости между тем вели светские беседы – и темы для этих бесед ничуть не изменились с тысяча восемьсот девяносто восьмого года.

– Честно говоря, я устала с ними спорить, – вещала какая-то матрона с тяжёлым подбородком на беглом венском французском, обращаясь к элегантной леди, разодетой в тёмно-фиолетовые шелка. – Наш «любимый сыночек» наотрез отказывается вешать зеркало над камином в комнате Фридриха, сколько бы я его ни уговаривала. Он говорит, что это якобы дурная примета – вешать зеркало напротив кровати…

Диалектные различия и акценты были любимым хобби Эшера – а теперь, когда он начал преподавать филологию, официально стали его работой. Его натренированное ухо отличало школьно-правильный французский англичан и русских, невнятный парижский говор французского посла и его жены, а из одного угла донёсся немецкий – резкий берлинский акцент против местечкового саксонского.

Слух не подвёл – в углу обнаружился полковник фон Мерен, Эшер помнил его ещё со времён предыдущей поездки в Китай.

«Интересно, он всё ещё военный комиссар кайзера?»

Рядом с фон Мереном сидел старый Айхорн, ведущий переводчик немецкого посольства, как будто вовсе не постаревший за эти годы. Полковника опасаться не стоило – вряд ли он узнает в непритязательном филологе со скромными каштановыми усиками лохматого и угрюмого «профессора Геллара из Хайдельберга», в образе которого Эшер предстал перед ним в прошлый раз. А вот Айхорн, один из известных знатоков китайской культуры, проведший здесь немало времени, наверняка является связным немецкой разведки.

Так что от него как раз стоит держаться подальше…

А сэра Гранта Гобарта в толпе до сих пор не видно. Уж при его-то немаленьком – под два метра – росте Эшер вряд ли не сумел заметить давнего оксфордского знакомца.

Исидро завёл его в один из эркеров, отделённых от зала бархатными шторами. За окном в ледяной тьме вечера раскинулся мёртвый сад – голые ветки деревьев шелестели на ветру, дующем из пустыни Гоби, сухие, как та бурая пыль, от которой некуда было скрыться во всём Пекине. Как и убранство дома, этот сад служил отчаянной попыткой доказать, что жизнь в Китае вовсе не так уж сильно отличается от жизни в Англии: то самое британское «что бы ни случилось, держи лицо» в чистейшем виде.

– Полагаю, вы согласитесь с тем, что партия Гоминьдан делает огромную ошибку, добиваясь права голоса для всех жителей Китая, сэр Эллин, – раздался голос прямо за шторой. Эшер недоумённо поднял брови – голос принадлежал самому «временному» президенту недавно образованной Китайской Республики и командующему самой большой части её армии. Юань Шикай[1], крепкий, темноглазый, одетый в идеально подогнанную форму западного образца, расшитую золотом, обвёл стоящих вокруг него дипломатов холодным взглядом. – Народ Китая нуждается в крепкой правящей руке – точно так же норовистая лошадь чувствует себя увереннее, когда её направляет всадник. Без сильного мужа у власти страна обречена на тысячу скорбей.

Сэр Эллин Эддингтон что-то согласно буркнул, как полагалось вежливому хозяину. Чуть поодаль прозвучало имя сэра Гранта, и Эшер вытянул шею, высматривая говорившего: худенькая девушка в совсем девчачьем белом платье перехватила за локоть леди Миру Эддингтон – в их лицах прослеживалось явное сходство, – и тихо спросила:

– Что сказал сэр Грант?

– Холли, милая, он обещал, что Рики придёт. Ничего другого он и не мог сказать.

– Это просто оскорбительно! – точёные скулы Холли Эддингтон залила краска. – Опоздать на собственную помолвку…

– Дорогая, – со вздохом ответила мать, касаясь плеча дочери рукой в лайковой перчатке. – Ты же знаешь характер Ричарда. Я прикажу Ченю сообщить, когда Ричард прибудет сюда, но ничего сверх того мы сделать не в силах. Так что не стоит изводить сэра Гранта бессмысленными расспросами о сыне.

Леди Эддингтон указала глазами в дальний угол зала – и ровно в этот момент оттуда послышался хорошо знакомый Эшеру голос:

– Что за чушь!

Этот возглас заставил гостей оглянуться. Сэр Грант Гобарт наконец-то нашёлся – в компании двух немецких офицеров, Эшеру незнакомых. А вот третьего собеседника, невысокого крепыша в очках с толстыми стёклами, Джеймс узнал – это был мелкий дворянин по фамилии Мизуками, четырнадцать лет назад занимавший должность военного атташе императора Мэйдзи в немецкой ставке в Шаньдуне.

«Не самый удачный момент, чтобы о чём-то просить», – подумалось Эшеру, хотя он и без того уже встретил человека – пусть и не совсем живого, – способного рассказать всё, что требовалось знать про тот ужас, который заставил Джеймса отправиться за тридевять земель, на самую окраину британских территорий, в эту новообразованную Китайскую Республику…

Глаза вампира по-кошачьи светились в тени бордовых штор, отражая свет электрических ламп гостиной.

Эшер нашарил в нагрудном кармане вырезку из августовского выпуска «Журнала восточной медицины». За шесть недель пути, проведённых на борту корабля «Ройял Шарлотт», он перечитывал эту заметку снова и снова – и всякий раз надеялся, что всё написанное в ней – ложь.

– В прошлом году, в Праге, вы рассказали мне, что здесь обосновались те твари – живые мертвецы, не являющиеся вампирами, – начал Эшер. – «Иные», так вы их называли.

Веки Исидро едва уловимо дрогнули – этот жест заменял согласный кивок живого человека. Но в этой неподвижности не чувствовалось ни дыхания смерти, ни неестественной заторможенности – казалось, что за триста пятьдесят лет своего существования вампир просто утомился от общения с миром живых.

– А вы сами видели их хоть раз?

– Однажды. Как и вампиры, они весьма хороши в искусстве отведения глаз, – в мягком шёпоте Исидро всё ещё слышались отголоски того кастильского языка шестнадцатого века, на котором он говорил при жизни. Насчёт умения отводить глаза вампир ничуть не преувеличивал, та девушка за пианино – сейчас весьма профессионально исполнявшая «Серенаду» Шуберта, – тоже не заметила ни его длинных клыков, когда он говорил, ни таких же длинных, острых, хищно поблёскивающих когтей. Подобной психической силой обладали все вампиры без исключения.

Наверняка она не обратила внимания и на то, что он не дышит.

– Они могут отвести глаза даже вампиру?

Ресницы Исидро снова дрогнули.

– А ещё мы не можем воздействовать на них силой мысли так, как воздействуем на живых. Возможно, отчасти сказывается тот факт, что Иные обитают на пражских речных островах, прячутся под мостами, пользуясь нашей… неспособностью… – он запнулся, с видимой неохотой признавая собственную слабость, – пересекать текущую воду.

– А они на это способны?

– Способны. Видите ли, я не особо стремился познакомиться с ними поближе. – Исидро натянул светло-серые лайковые перчатки, расправил складки на длинных пальцах. – Они пожирают вампиров точно так же, как живых людей и, в общем-то, как всех прочих существ, которых им удаётся поймать.

– Но вы же говорили, что Иные обитают только в Праге.

– Так мне сказал хозяин Праги. И точно в том же меня заверяли хозяева Берлина и Варшавы. А в Аугсбурге, Москве и других городах про этих тварей слыхом не слыхивали.

– И тем не менее они вдруг оказались здесь.

Небольшая морщинка, похожая на росчерк тонкого пера, на мгновение проявилась в уголке рта Исидро – и тут же сгинула.

– Что ещё говорил хозяин Праги?

– Я всё пересказал вам ещё тогда. Что они появились пять с половиной веков назад, в первые дни эпидемии чумы. Обитают в склепах и тоннелях, опутывающих старую часть города. Порождают себе подобных тем же способом, что и вампиры, через заражение крови, однако каким-то образом минуют необходимый для вампиров переход через смерть. Иные отличаются от живых мертвецов даже физически – их практически невозможно убить.

– Но они могут состариться и умереть?

– Этого хозяин Праги не знал, – вампир так резко обернулся, словно услышал за шторой какой-то шорох. Сам Эшер не уловил ничего – только гул голосов остальных гостей и вой ветра за окном.

«Он нервничает, – понял Джеймс, заинтригованный этой мыслью. – Даже не так. Он напуган».

– Насколько мог судить хозяин Праги, – продолжил Исидро как ни в чём не бывало, – у Иных остаётся некое самосознание, пусть и не в таком объёме, чтобы сохранить индивидуальные черты – те, что делают меня Симоном, а вас – Джеймсом. Они держатся и действуют вместе – как животные в стаде или рыбы в косяке. Как и вампиры, они, судя по всему, боятся солнечного света, хотя потребуется больше времени, чтобы спалить их дотла, и схожим образом реагируют на такие вещи, как серебро, боярышник и чеснок. Точно так же, как и у вампиров, у них сохраняются детородные органы, однако их невозможно использовать по прямому назначению. А разве тот старый еврей-профессор, приехавший вместе с вами в Китай, не знает про всё это?

– Знает, но не в полной мере. – Эшер с удивлением обнаружил, что Исидро известно, кто сопровождает его в поездке. – Профессор Карлебах изучал в основном вампиров.

Что бы хозяин Праги ни рассказывал Исидро о профессоре Соломоне Карлебахе, но губы вампира снова едва заметно поджались, выражая неудовольствие.

– Хозяин не знал, образуют ли Иные, как и вампиры, связки «обративший – обращённый» и каким образом они общаются друг с другом в принципе. Никто не слышал, чтобы кто-то из Иных разговаривал.

– Эшер, старина! – послышался гулкий голос Гобарта, и Джеймс обернулся, пожимая протянутую руку.

– Эддингтон сообщил мне, что ты прямо с порога начал меня искать – что, опять вляпался в какую-то тёмную историю, а?

Джеймс приложил к губам палец, хотя этот жест был шутливым лишь наполовину. Ведущий переводчик британского посольства насмешливо оскалился и потряс его руку с такой силой, будто качал рычаг насоса. Представлять дона Симона Эшер даже и не подумал – он ничуть не сомневался, что Гобарт вовсе не видит элегантную фигуру вампира, замершую в полутёмной нише между шторами и стеклом.

– Мне нужен тот, кто смог бы поручиться за меня, – пояснил Джеймс. – Тот, кто на все вопросы обо мне – а я абсолютно уверен, что кто-нибудь из немецких послов обязательно начнёт расспрашивать, – ответит: «Да боже, я знаю его ещё со времён Оксфорда, и он не вылезал оттуда последние двадцать пять лет!».

– Ха, я так и знал! – Бледно-голубые глаза Гобарта сверкнули весельем, и он улыбнулся шире, обнажая порченые зубы. – И в девяносто восьмом ты торчал в Оксфорде, а вовсе не шнырял по Шаньдуню, прицепив побитую молью бороду и болтая с немецким акцентом…

– Я серьёзно, Гобарт, – тихо одёрнул его Эшер. – Если уж ты узнал меня тогда, значит, кто-нибудь вполне может узнать и сегодня. Поэтому весьма важно пресекать все расспросы в зародыше – или уводить любопытных ложным путём как можно дальше.

– Можешь рассчитывать на меня, дружище, – здоровяк шутливо отсалютовал, а затем, помрачнев, оглянулся на стоявших в дальнем углу немецких офицеров. Те уже переключили своё внимание на одного из помощников президента Юань Шикая – худосочного пронырливого мужчину, поддерживавшего под локоть красивую китаянку лет пятидесяти.

– Гунны липнут к Юаню как мухи, – проговорил сэр Грант, понизив голос. – Не удивлюсь, если именно им в конечном итоге достались все средства, которые он назанимал в каждом европейском банке. А это рядом с ними Хуан Да-фэн – посредник между Юанем и криминальными авторитетами города. А вот та дамочка – пусть по ней и не заметно – заправляет половиной пекинских борделей… Готов поспорить, сэр Эллин понятия не имеет, кто у него тут гостит, – Гобарт кивнул в сторону дверей гостиной, где хозяин вечера вместе со своей остролицей хозяйкой о чём-то ожесточённо спорили с дворецким-китайцем в белом сюртуке. – Учитывая, что его жёнушка ни на шаг его не отпускает, сомневаюсь, что сэр Эллин в курсе, чем певички[2] отличаются от певиц. – Сэр Грант поморщился: он-то уж достаточно разбирался в китайской культуре, безвылазно проторчав в Пекине добрых двадцать лет, пока министры, атташе и дипломаты сменялись один за другим. – В общем, если тебе понадобится какая-то помощь, то я или Ричард… да, ты же знаешь, что мой сынишка Ричард сейчас здесь, у меня на подхвате? Мне нужен был секретарь, которому я мог бы доверять… к тому же, сказать по правде, требовалось увезти парня подальше от той компании, с которой он знался в Лондоне. Так вот, если тебе понадобится помощь…

– Не переживай об этом. – Эшер отмахнулся. – На этот раз я и в самом деле приехал сюда исключительно за народными преданиями и легендами. В частности, меня интересует легенда о крысолюдах – шу-жэнь, или шу-квей. Возможно, мне сможет помочь одна из миссионерок, доктор Кристина Бауэр.

– А, эта! – Гобарт снова поморщился. – Знал бы ты, какие тесные шашни она водит с немцами – полковник фон Мерен за последние полгода раз шесть выезжал в деревню Миньлянь, и дело тут было вовсе не в деревенском ополчении, набираемом партией Гоминьдан. Миньлянь – та самая деревня, где эта Бауэр организовала свою церковь и то, что она называет «лечебницей». Но в местных горах хватает пещер. В некоторых целый полк можно спрятать под самым носом у пекинских властей… Так что я отправлю с тобой Ричарда, чтобы…

В этот момент сквозь гул голосов, наполнявший гостиную, пробился визгливый крик леди Эддингтон:

– … но ведь он же знал, что сегодня будет официально объявлено о помолвке! Это настоящее оскорбление!

Гобарт нахмурился, и его красное морщинистое лицо как будто покраснело ещё сильнее.

– Я говорил сыну, что на сегодняшний приём лучше явиться, – проворчал он. – Что ещё она от меня хочет-то? Или я должен был отправиться в город и лично его поискать? – Сэр Грант грубовато хохотнул. – Не думаю, что эта девица да и её матушка выдумали историю с помолвкой нарочно. Но ситуация складывается чертовски неловкая. Насколько я знаю, Рики и впрямь просил руки Холли Эддингтон – парень многовато пьёт. Я его уже вытаскивал из одной передряги в Кембридже, где в него вцепилась какая-то старая домовладелица, якобы «из-за доченьки»… – сэр Грант поджал губы, и его седые усы встали дыбом. – А у тебя пока нет сына, а, Эшер? До меня долетали слухи, что ты якобы наконец-то остепенился, женившись на наследнице старого Уиллоуби. Вот уж на кого бы никогда не подумал…

– Да, мисс Уиллоуби оказала мне честь, согласившись стать моей женой, – ответил Эшер как можно спокойнее, вспоминая все те причины, по которым не переносил Гранта Гобарта в Оксфорде.

– А она приехала с тобой сюда? Я так понимаю, старый Уиллоуби согласился расстаться с парочкой миллионов.

– Да, миссис Эшер приехала в Китай вместе со мной, – ответил Джеймс, мысленно добавив самому себе: «Если я сейчас сломаю этому ослу нос, это гарантированно привлечёт внимание полковника фон Мерена». – Мы прибыли сегодня днём на корабле «Ройял Шарлотт» и остановились в гостинице «Вэгонс-Литс». И да, в начале этого года у нас родилась дочь Миранда.

От одного упоминания дочери у Эшера потеплело на душе.

– Ах ты старый лис, – Гобарт пихнул его локтем под рёбра. – Ну, теперь придётся глядеть в оба, когда девчушка подрастёт. Если старина Уиллоуби отпишет ей свои шекели, охотники за богатством мигом возьмут вас в осаду, что твои готтентоты… Все оксфордские девицы носились за Рики, как свора адских гончих, точа зубы на состояние его матери. А уж когда у тебя наследница, женихов отгонять и вовсе замучаешься. Сам знаешь, как это бывает – если мужчина рассчитывает на карьеру дипломата, ему непременно требуется в жёны денежный мешок, даже если в этом мешке всего пара сотен…

Речь сэра Гобарта прервал женский крик.

«Это из сада», – мигом сообразил Эшер, распахивая окно – Исидро уже успел покинуть нишу, никем не замеченный. Колючий ночной ветер ударил в лицо, а в темноте мелькнуло светлое пятно.

Раздался ещё один крик, полный боли и ужаса.

Эшер выскочил через окно и в два торопливых шага пересёк кирпичную террасу. Из оставшихся позади окон гостиной и через двери, располагавшиеся где-то дальше, лился свет – достаточный, чтобы разглядеть тонкие ветви деревьев, заиндевевшую поилку для птиц и ворота в противоположном углу сада. Туда устремились двое слуг-китайцев в белых сюртуках, вооружившись лампами, а следом и некоторые гости.

Бегло оглядевшись по сторонам, Эшер заметил на усыпанной гравием дорожке молодую темноволосую женщину в светлом приталенном платье – он уже видел её раньше, в гостиной, – а впереди, в нескольких шагах – ещё одну, в белом, ничком лежавшую на земле.

«Исидро…»

От ужаса и злости у Джеймса перехватило дыхание.

«Да нет, он бы ни за что…»

Он опустился на колени. На земле лежало не одно тело, а два.

– Холли! – Женщина, чей крик и привёл всех сюда, всхлипнула: – Dio mio[3], Холли!

Убитая девушка и впрямь была Холли Эддингтон – Эшер узнал её по платью: белый тюль и розовые розочки на груди, больше подходящие семнадцатилетней девушке, а не той молодой леди двадцати с лишним, каковой Холли показалась Джеймсу поначалу, когда он впервые увидел её, разговаривающую с матерью. Тогда он даже не сумел толком разглядеть её черт – так искажала их недовольная гримаса, полная плохо сдерживаемой злости. Девушку задушили мужским галстуком – шёлковая красно-синяя лента всё ещё стягивала её горло.

Рядом с девушкой, распластавшись на земле лицом вниз и похрапывая, лежал ещё один человек – Эшер даже сквозь ледяной ветер ощущал исходящий от него запах выпивки. Твидовые брюки и ладно скроенный сюртук из той же ткани подсказывали, что, где бы этот человек ни напился, он пришёл туда ещё днём.

Свет фонарей отбрасывал на его взъерошенные волосы золотисто-рыжие блики. Когда мужчина шевельнулся и засучил руками по земле в тщетной попытке встать, оказалось, что он довольно молод – не старше двадцати лет, – а воротник его сорочки расстёгнут, обнажая горло.

Сквозь толпу зевак протиснулся сэр Эллин Эддингтон.

– Холли! О боже! – вскрикнул он с таким надрывом, будто это его самого прямо сейчас убивали.

– Нет! – завизжала леди Эддингтон и, оттолкнув Эшера, рухнула на колени рядом с убитой девушкой. – Господи, пожалуйста, здесь есть доктор?..

Из-за чужих спин выбрался хирург из немецкого госпиталя и присел рядом с Холли на корточки – впрочем, даже Эшер с первого взгляда понял, что девушка уже мертва.

Юноша, барахтающийся на земле, сумел подняться на карачки, осоловело уставился на собравшихся, моргнул – и согнулся в приступе тошноты, выдающей крайнюю степень опьянения.

– Ублюдок! Ублюдок! – заорал Эддингтон так, словно это слово было в его словаре самым страшным ругательством, а затем набросился на молодого человека. Эшер и оказавшийся рядом японский атташе Мизуками поймали его за руки прежде, чем он успел развязать драку. Сэр Эллин бился в их руках, как разъярённый тигр.

– Грязное животное! Убийца, сопляк проклятый!

Грант Гобарт вышел вперёд и опустился на колени рядом с пьяным юношей.

– Ричард! – воскликнул он с отчаянием того, кто до последнего момента не верил собственным глазам.

Глава вторая

– Итак, значит, на празднике, куда пришёл известный убийца, убили молодую девушку, – гулкий баритон ребе Соломона Карлебаха сочился таким откровенным сарказмом, что хоть ложкой зачерпывай. – Ну надо же, какой неожиданный поворот! Полагаешь, эти две вещи как-то взаимосвязаны?

– Вполне возможно, – не поддался на подначку Эшер и оглянулся на дверь своего номера в «Вэгонс-Литс». Небольшой коридор за ней вёл в комнаты прислуги и детскую, где над кроваткой малютки Миранды дремала миссис Пилли – молоденькая вдова двадцати двух лет, добросердечная и свято уверенная, что Китай стал бы куда лучше, колонизируй его Англия и перетяни всё население под крыло методистской церкви.

Затем Джеймс подошёл к соседнему креслу и, взяв супругу Лидию за руки, наклонился и поцеловал её.

– С другой стороны, я тоже известный убийца – по крайней мере, известный в тех кругах, членов которых я надеюсь не встретить здесь, в Пекине, – и мне доводилось убивать совершенно незнакомых людей даже тогда, когда никаких войн между нашими странами официально не объявлялось.

«Да и не совсем уж незнакомых, честно говоря, тоже…»

От этих воспоминаний Джеймс мысленно содрогнулся.

– Полковник фон Мерен тоже убивал людей – раз уж он тридцать лет прослужил в немецкой армии. Я знаю, как выражаются адвокаты, «из собственных источников», что и граф Мизуками убил как минимум одного человека на Шаньдуньском полуострове четырнадцать лет назад. Потому что я собственными глазами видел, как он это сделал. Да и его телохранитель наверняка всё это время околачивался где-то рядом…

– Ты же понимаешь, о чём я. – Старый профессор поудобнее устроился в кресле, обитом тёмно-зелёным бархатом, греясь у очага, и пристроил одну скрюченную артритом руку, ещё более-менее двигавшуюся поверх другой, уже совсем кривой и изломанной. И пусть тон раввина казался насмешливым, его тёмные глаза смотрели на Эшера серьёзно и обеспокоенно.

– Я понимаю, о чём вы, – Эшер крепче сжал пальцы жены – длинные, перепачканные чернилами. Даже после двух месяцев совместного плавания на борту «Ройял Шарлотт» она всё ещё не надевала очки в присутствии Карлебаха, и поэтому – судя по тому, как лежали карты на игорной доске, дожидавшейся на мраморном столике между креслами, – постоянно проигрывала ему в криббедж[4]. Похожая на тонконогую рыжеволосую болотную фею, одетая в кружевное чайное платье из своей внушительной коллекции, Лидия всё равно была непоколебимо уверена в собственной непривлекательности. И, хотя она страдала крайней степенью близорукости, в очках, насколько Джеймс знал, её видел лишь он сам, их маленькая дочь и крайне редко – горничная Эллен…

А ещё – дон Симон Исидро.

– Однако я сомневаюсь, что дон Симон имеет какое-либо отношение к гибели мисс Эддингтон, – продолжил Джеймс. – Её задушили галстуком Ричарда Гобарта, а не укусили и не высосали досуха.

– Не кровью единой живут вампиры, – мрачно ответил Карлебах, – но смертью чужой. Ты же сам знаешь, Джейми, – именно те силы, что высвобождаются из человеческой психики в момент смерти, подпитывают способность вампиров манипулировать чужим разумом. Исидро мог осторожничать, зная, что о его присутствии кому-то известно.

– Да, но в таком случае зачем ему вообще это убийство? – Лидия подвинулась в кресле, приглашая супруга присесть на подлокотник. – Зачем из всех гостей убивать именно дочь помощника министра торговли, да ещё в публичном месте, когда можно пройти двадцать шагов и отыскать где-нибудь в переулке какого-нибудь нищего китайца – уж бродяг-то точно никто не хватится.

Карлебах глубоко вздохнул и воззрился на Лидию поверх очков, сдвинув седые брови так сурово, словно именно в этот жест ушли все оставшиеся у старика жизненные силы.

– Что, и ты его защищаешь, пичужка?

Лидия потупилась.

Кто-то – судя по всему, Эллен – успел похозяйничать в гостиной номера Эшеров за те несколько часов, пока Джеймс отсутствовал: здесь прибавилось милых сердцу мелочей, прихваченных Лидией из дома, чтобы добавить уюта каюте на «Ройял Шарлотт». На зелёных бархатных креслах поселились красно-синие шёлковые подушечки, а на полках шкафов и на центральном столе – любимые книги хозяев. Даже привычный чайный сервиз от «Ройял Долтон», небесно-голубой с золотом, занял положенное место, и из чайничка поднималась струйка пара. Эшера всегда смущал караван чемоданов, неизменно следующий за ним всякий раз, когда он отправлялся в путешествие вместе с женой, однако стоило признать, что возвращаться сквозь ледяную ночь в чужой стране гораздо приятнее, когда в номере тебя встречает та же привычная обстановка, что и в Оксфорде, в родном доме на Холивелл-стрит.

– Кто знает, что происходит в голове у немёртвых? – Карлебах поднял скрюченную руку, отметая все возможные возражения, хотя ни его бывший ученик, ни Лидия вовсе не собирались спорить. – Выходя за рамки мира живых, они лишаются человечности – и вместе с тем человеческого образа мыслей. Они рассуждают не так, как мы, и потому их мотивы людям не постичь никогда.

Он задумчиво умолк, и Эшер потянулся к чайничку, чтобы наполнить опустевшую чашку старого профессора, – он знал, что Лидия склонна забывать обо всём во время серьёзных разговоров, к тому же всё равно не видит ничего дальше собственного носа.

Ребе Соломон Карлебах был уже стар, когда Эшер впервые встретил его, – это произошло почти тридцать лет назад, во время второго путешествия по Миттельевропе, когда Джеймс, тогда ещё студент, прослышал об одном из самых выдающихся специалистов по изучению суеверий, распространённых на окраинах тогдашней Священной Римской империи, и загорелся идеей побеседовать с ним. Всё лето тысяча восемьсот восемьдесят четвёртого – да и последующие три года – Эшер провёл в разваливающемся каменном домике в пражском гетто, обучаясь у Карлебаха, и за это время полюбил старика как родного отца. Однако лишь в прошлом году Эшеру пришло в голову спросить учителя, не встречался ли тот с вампирами лично, – и это спустя несколько лет после того, как Джеймс сам столкнулся нос к носу с теми, кого полагал созданиями исключительно мифическими.

Взяв кусочек сахара из любезно протянутого Джеймсом блюдца, Карлебах сунул его за щёку, спрятанную где-то за густой белоснежной бородой, и принялся неспешно потягивать чай, думая о чём-то своём.

– А этот твой вампир рассказывал что-нибудь эдакое? – наконец поинтересовался раввин. – Что-нибудь об Иных, может быть? В самом ли деле существо, на которое наткнулась эта самая Бауэр, похоже на тварей, обитающих в склепах под Прагой?

– Рассказывал, – откликнулся Эшер. – Но он не смог сообщить мне ничего сверх того, что мы с вами и так уже знаем.

– Может, не смог, а может, не захотел, – тёмные глаза старика сверкнули, отражая тусклый свет затемнённых электрических ламп. – Вампиру никогда нельзя верить на слово, Джейми. Они всегда в чём-нибудь да схитрят – такова уж их натура.

– Оба варианта одинаково вероятны. Но перед тем как стало известно об убийстве, сэр Грант Гобарт обмолвился о том, что доктор Бауэр обустроила лечебницу в деревне под названием Миньлянь в горах Сишань[5], где-то в двадцати милях отсюда. Западные горы кишат бандитами, не говоря уж о гоминьданском ополчении – республиканских солдатах, недовольных президентом Юанем и остальной армией. Так что, полагаю, без сопровождения туда соваться не стоит. Гобарт предлагал взять в провожатые его сына, – мрачно добавил Джеймс, – но, судя по всему, об этом предложении стоит забыть.

– Бессердечный! – Лидия стукнула мужа по локтю тыльной стороной ладони, стоило тому усесться обратно на подлокотник кресла. – Бедные родители этой девочки… это же просто чудовищно! И бедного сэра Гранта ужасно жаль! Хотя, казалось бы, – добавила она задумчиво, – что мешало Ричарду Гобарту попросту сбежать из страны, если уж он и впрямь сделал мисс Эддингтон предложение, будучи пьяным, а потом, протрезвев, сообразил, что натворил…

– Это зависит от того, что именно он пил. Если он кутил где-то в Китайском городе, то мог хлебнуть чего угодно.

Лидия поморщилась, но с грустью кивнула: несмотря на внешнюю хрупкость и манеры, заставляющие окружающих считать, что весь её досуг составляет примерка очередного платья и посещение выставок Королевского общества садоводов, миссис Эшер в своё время обучалась медицине в благотворительной лечебнице Уайтчепела и в полной мере насмотрелась на последствия злоупотребления алкоголем. Она уже открыла рот, чтобы спросить о чём-то ещё, но, коротко оглянувшись на Карлебаха, передумала – Эшер понял, что она собиралась задать тот самый вопрос, который терзал и его самого: что же такого успел заметить за окном Исидро?

Карлебах тоже об этом подумал; позже, когда Эшер провожал его по коридору в личную комнату, старик снова заговорил о вампире.

– Не верь ничему из того, что он будет тебе рассказывать, Джейми, – гулко проворчал Карлебах. – Этот вампир стремится использовать тебя ради выгоды немёртвых. Обман, соблазнение – их излюбленные методы охоты. Ты и сам прекрасно знаешь, как они умеют манипулировать людьми, заставляя их смотреть на вещи под углом, нужным им самим.

Было уже поздно – когда Эшер вернулся с приёма у Эддингтонов, часы в гостиной пробили полночь, – и даже на улице Мэйдзи, одной из крупнейших в Посольском квартале, проходившей прямо под окнами номера Эшеров, стих привычный шум. В ярком свете электрических ламп коридор, как это часто бывает по ночам, казался мрачным и неуютным – а с тех пор, как Джеймс узнал, что за твари рыщут в ночной тьме, ему и вовсе становилось не по себе в такие минуты.

– Когда ты впервые заговорил со мной об этом испанском вампире, – продолжил Карлебах, – я испугался за тебя, сынок. Потому что увидел, что ты попал под его чары, те самые, что вселяют в душу жертвы абсолютную уверенность, что она свободна от любых чар. Бойся этих чар. Бойся этого вампира.

– Я боюсь, – ответил Джеймс совершенно искренне.

– Какая жалость, что твоему другу Гобарту теперь придётся заниматься этой возмутительной историей. Безусловно, ему сейчас тяжелее всех нас, но, честно говоря, нам не помешал бы соратник здесь, в посольском обществе.

Старый профессор открыл дверь в комнату – там царил жуткий холод. Эшер помог Карлебаху устроиться в кресле, закутав во все пледы, какие только сумел отыскать, затем разжёг в камине пламя, пусть старик и бодрился вовсю – дескать, не стоит так беспокоиться…

Конечно, он всё ещё был крепок, однако девяносто лет – не самый подходящий возраст для поездок в Китай и охоты на чудовищ. Тем не менее, когда в прошлом сентябре Карлебах – к немалому удивлению Эшера – явился в Оксфорд, он безапелляционно заявил, что поедет вместе с бывшим учеником.

– Я бы мог обратиться к своему собственному представительству и попросить предоставить нам сопровождение, – продолжил Карлебах, пока Джеймс прилаживал на каминную полку кастрюлю воды, чтобы наполнить старомодный каменный сосуд. – Но послы наверняка начнут расспрашивать, зачем оно нам. И кто знает, кому они могут разболтать о наших намерениях, особенно если мы и впрямь обнаружим в Западных горах искомых тварей.

– Я поговорю завтра с сэром Джоном Джорданом, – пообещал Эшер. – Теперь у меня есть надёжный поручитель в Пекине, способный подтвердить, что в девяносто восьмом году меня здесь не было.

Вернувшись от камина, он протянул старику руку, чтобы помочь подняться.

– Ты так заботишься обо мне, Джейми, – Карлебах сжал его пальцы. – Я бы сказал – «как родной сын», если бы один мой родной сын не был добродушным тупицей, не способным отличить труды Маймонида от сборника газетных анекдотов, а второй – пронырливым мамзером[6], у которого все интересы – суды да кредиторские задолженности. Какое счастье, что есть ты.

Снаружи, где-то среди готических крыш гостиницы, завывал ветер. Эшер шагал по коридору обратно в номер, размышляя, где мог остановиться Исидро и каким образом он сумел добраться до Китая – немёртвые не могли путешествовать далеко от родных краёв без помощи смертных людей.

Хотя, если вдуматься, какие края Исидро мог нынче называть «родными»? Вернулся ли он в Лондон после того, как в прошлом году Эшер оставил его спать в склепе монастыря Святого Иова в Санкт-Петербурге? Или, может быть, избрал на роль штаб-квартиры какой-нибудь другой город, раз уж Лидия выработала такой раздражающий способ выслеживания вампирских логовищ, как внимательный анализ банковских сводок и проверка сделок с недвижимостью?

Эта мысль заставила Эшера перейти к другой – которую он старательно отгонял всё это время подальше: если Исидро действительно сменил логово, то что сталось с другими лондонскими вампирами? Известно ли хозяину Лондона о том, что у Лидии есть способ их отыскать? Эшер подозревал, что лондонский ковен вампиров не трогает Лидию – да и его самого – исключительно из страха перед Исидро. И не решатся ли они напасть, если узнают, что этот всесильный испанец наконец-то покинул Лондон?

«Для людей, которым грозит опасность из-за того, что они слишком много знают о вампирах, мы как-то маловато о них знаем, чёрт возьми!»

Уже потянувшись к дверной ручке, Эшер услышал голос Лидии за дверью:

– Он должен вернуться с минуты на минуту…

Исидро. Кто ж ещё мог явиться сюда в столь неурочное время?

«Кому б ещё на это наглости хватило…»

Разозлившись, Джеймс рывком распахнул дверь.

Лидия обнаружилась в кресле возле камина, а рядом с ней – не кто иной, как Грант Гобарт. Услышав шум, он оглянулся и сделал несколько шагов, словно не мог долго стоять на одном месте.

– Ты должен помочь мне, Эшер, – заявил переводчик. Он был всего на несколько лет старше Джеймса, однако на его лице хватало морщин – а за прошедшие пять часов Гобарт как будто постарел ещё на десятилетие. – Рики никого не убивал. Он не мог никого убить. Он просто не способен на такое.

– Ты сказал, что он напился.

– От выпивки он становится дурным, но не жестоким. – Гобарт глубоко вдохнул, а затем, словно неожиданно вспомнив, где находится, повернул тёмную взъерошенную голову к Лидии:

– Прошу прощения, миссис Эшер. Нам не следует…

– Всё в порядке, сэр. – Лидия встала – высокая, стройная, в кружевах цвета слоновой кости. Алые отблески пламени расцвечивали её каштановые волосы медью и бронзой. – Я могу оставить вас, джентльмены, если вам будет спокойнее беседовать наедине, однако смею заверить, – её карие глаза смотрели прямо на мужчин, – что ваш разговор меня никоим образом не шокирует. Скажите, сэр Грант, нет ли у вашего сына обыкновения смешивать алкоголь с опиумом? Я спрашиваю вас об этом, потому что обычно те, кто не привычен к употреблению опиатов, попросту засыпают, – уточнила она, пока Гобарт изумлённо молчал.

– Да, водился за ним такой грешок, – неохотно выдавил переводчик, явно смутившись.

– Расскажи мне, что было у твоего сына с мисс Эддингтон, – Эшер усадил Гобарта в то самое кресло, где перед этим восседал ребе Карлебах, и вытащил из буфета чистую чашку. Лидия отыскала под одной из подушечек записную книжку. – Ты упоминал, что он, судя по всему, сделал ей предложение спьяну?

– С него бы сталось, – вздохнул Гобарт. – На это, по крайней мере, намекала её… – он осёкся, явно подбирая слово поприличнее, – … её мамаша, когда я, дурак эдакий, пришёл к ней и сэру Эллину, чтобы попытаться расторгнуть помолвку. Мира Эддингтон уже разместила объявление в газете – да не в той бумажке, которая рассылается по посольствам, а прямо в «Таймс» телеграфировала, чтоб ей… – Гобарт, спохватившись, виновато оглянулся на Лидию и поправился:

– … доброго здоровья и долгой жизни, и растрезвонила об этом всей своей проклятой семейке! – С этими словами он стукнул по игорному столику кулаком – крупным и тяжёлым, больше подходящим военному моряку, чем отпрыску уважаемой семьи дипломатов, – и скривился от нахлынувшей ярости. Пару мгновений Гобарт молчал, успокаиваясь, а затем продолжил:

– Конечно же, всё из-за денег Джулии. Джулии и её папаши-сребролюбца. Мне ведь придётся утром написать ей обо всём случившемся. И я понятия не имею, что ей сказать.

Он потёр лицо, словно пытаясь отогнать дурной сон.

– Вот почему я здесь, Эшер. Мне нужно сказать жене хоть что-нибудь. Она души не чает в Рики, и я должен сказать ей, что всё в порядке, что этим делом кто-то занимается. Ты владеешь китайским. Ты не из посольского круга, не из компашки Эддингтона – они все лишний раз выдохнуть боятся, чтобы не расстроить чем-нибудь Юань Шикая или ещё как-то помешать драгоценным грядущим выборам. Как будто Юань оставит кому-то какой-то выбор.

– Китайским? – вопросительно поднял палец Эшер, но Гобарт так раздражённо отмахнулся, словно ответ был абсолютно очевиден.

– Любому ясно, что это дело рук китайцев.

– А зачем это убийство китайцам? – вмешалась Лидия.

– Да чё… бог их знает! – огрызнулся Гобарт. – Никогда не угадаешь, что у них в головах происходит. Я прослужил здесь почти тридцать лет и так до сих пор и не понял, почему Пэи согласны работать только на Хуанов и как человек, присягнувший на верность Тяньдихуэй[7], может полжизни проработать на них, а потом неожиданно передумать и убить лидера местной группировки. Поверь мне, здесь наверняка замешаны китайцы.

Лидия открыла рот, чтобы задать ещё один вопрос, но Эшер, перехватив её взгляд, едва заметно качнул головой.

– Ты подозреваешь кого-то конкретного? – спокойно спросил он. – Может быть, слуги в твоём доме…

– Господи Иисусе, да если бы только слуги! – воскликнул Гобарт. – Они же тут все так или иначе друг с другом связаны, поди разбери, кто кому кем приходится!

– Можно мне побеседовать с ними? Я имею в виду, со слугами.

Гобарт умолк, словно о чём-то вспомнив.

– Конечно, – ответил он, помолчав. – Я бы и сам их расспросил, но эти паршивцы так боятся лишиться работы, что слова поперёк не пикнут.

Он взял изящную сине-золотую чашечку – могучие руки едва заметно дрожали, а широкие плечи поникли; казалось, будто единственное, что помогает Гобарту держать себя в руках, – приятно-тёплый чай.

– Спасибо, что съездил с нами сегодня в тюрьму, Эшер, – добавил он тихо. – Клянусь, я этого не забуду.

– А твой сын дружил с этой девушкой? – спросил Джеймс и тут же смущённо поправился:

– До того, как сделать ей предложение.

– Ну, ты же знаешь, какая обстановка в Посольском квартале. Женщин по пальцам одной руки пересчитать можно. Даже такая визгливая вертихвостка, как мисс Эддингтон, начинает казаться привлекательной, когда годами не видишь никого, кроме местных певичек, – Гобарт снова поморщился, как будто опять вспомнил нечто эдакое. – Рики был достаточно дружелюбным, но уж точно не собирался жениться. Эта девица на четыре года его моложе – то есть была моложе, – поправился он, устыдившись собственного равнодушного тона. – Не то чтобы её можно было назвать уродиной, но за все двадцать четыре года никто ни разу не просил её руки – и вряд ли бы попросил. Эддингтоны – достаточно знатный род, но у них ни чер… – он снова виновато оглянулся на Лидию, – ни гроша нет в карманах. Одному богу известно, зачем они притащили сюда дочь. Чтобы получить повышение до атташе, требуется гарантированный личный доход в четыре сотни фунтов стерлингов, а имение сэра Эллина столько не принесёт. Даже после того, как он пристроит на службу сына.

– Ты говорил, что твой сын ездил в Китайский город…

– Восемь переулков.

Квартал, названный сэром Гобартом, печально славился своими харчевнями и борделями.

– И, конечно же, не один?

– Боже святый, нет, конечно! Полагаю, он поехал туда вместе со своей обычной компашкой бездельников: Кромвелем Холлом, Гилом Демпси из американского посольства и Гансом Эрлихом, конторщиком фон Мерена… и да, – добавил Гобарт устало, – я сто раз говорил парню, чтобы он не водился с Эрлихом, потому что после пары порций шаоцзю[8] Рики становится чересчур болтливым… Но так как Эрлих обычно выпивает на три стакана больше и к тому же настолько туп, что не может отличить конную артиллерию от паланкина гувернантки, я не особо переживал, даже если бы Рик и располагал какими-то сведениями, представляющими военную ценность, – а он и не располагает. Богом клянусь, Эшер, здесь замешаны китайцы, а не французы какие-нибудь. Здесь и выяснять-то нечего.

Отставив чашку на столик, сэр Грант некоторое время сидел, опираясь локтями на колени, склонив массивную голову. «Как солдат, остывший после горячего боя, когда внутри не остаётся ничего, кроме пустоты, усталости и боли…» – подумалось Эшеру. Ему было знакомо это чувство.

– Спасибо. – Гобарт поднял голову. – Безусловно, я понимаю, что ты никогда не найдёшь того китайца, который это сделал, но, по крайней мере, докажи, что это был китаец. И что это чудовищное убийство – дело рук вовсе не Ричарда. Докажи – и я лично прослежу за тем, чтобы ты получил всё, что тебе надо для той твоей маленькой экспедиции по поискам шу-жэнь… или для других дел, – добавил он выразительно, взглянув Эшеру в глаза. – Просто добейся снятия обвинений с Ричарда – а всякие там подробности уже не существенны.

– Для человека, почти тридцать лет прожившего в Китае, мистер Гобарт удивительно плохо разбирается в повадках китайцев, – заметила Лидия, когда Джеймс, проводив гостя, вернулся в гостиную. Пошарив под подушками кресла, миссис Эшер вытащила серебряный футляр, привычно-неторопливым движением достала очки и с удовольствием посмотрела на супруга сквозь круглые стёкла, отражающие последние отблески пламени в догорающем камине. – «Они все друг с другом связаны, поди разбери, кто из них кому и кем приходится»… Таких слов можно было бы ожидать от миссис Пилли, но уж точно не от ведущего переводчика, прослужившего в Китае три десятилетия.

– Ты права, сокровище моё. – Джеймс опустился на одно колено перед камином и принялся разгребать угли кочергой, удостоверяясь, что они как следует остыли. Лидия встала с кресла и обошла комнату, выключая лампы. Оксфордский дом Эшеров был достаточно старым и по-прежнему освещался газом, а кое-где – и парафиновыми лампами, хотя после этой поездки Лидия начала размышлять о том, не получится ли провести электричество к себе в рабочий кабинет. Впрочем, подумалось Джеймсу, для такой маленькой гостиной газовые лампы подошли бы лучше – от них хотя бы исходило достаточно тепла. Одного камина было мало – в большей части комнаты царил могильный холод, а в спальне сейчас наверняка и того хуже.

– Меня смущает тот факт, что на самом деле Гобарт знает о китайцах достаточно, – Эшер пристроил кочергу обратно на стойку. – По крайней мере, когда я приезжал сюда четырнадцать лет назад, он регулярно просматривал «Пекинскую газету» и имел обширную сеть знакомств в самом городе. И, если ты заметила, он явно в курсе, в чьих руках тут реальная власть и с кем эти люди сотрудничают. Судя по всему, за время Восстания взгляды Гранта несколько изменились, – забрав с небольшой подставки у дверей ночник, Джеймс вытащил из кармана коробок спичек, который всегда держал при себе, и зажёг свечу. Лидия щёлкнула последним выключателем – и гостиная погрузилась во тьму.

– Но если Восстание заставило его так сильно возненавидеть китайцев, он мог бы попросту вернуться домой, – продолжил Эшер.

– Возможно, он не хотел встречаться с миссис Гобарт? – спросила Лидия, забрав со спинки дивана-честерфилда огромную кашемировую шаль и закутываясь как следует. Подобные вещи она позволяла себе лишь в присутствии мужа – при посторонних миссис Эшер предпочла бы скорее замёрзнуть до смерти, чем закрыть чем-то кружевное платье и растерять изящество облика. – Хотя в таком случае он мог бы перебраться, например, в Индию. Иногда мне думается – сколько же наших дипломатов сделали карьеру из-за неудачных браков? С другой стороны, наверняка это весьма неплохо – иметь хороший дом в Англии и делать всё, что пожелаешь, пока муж не мешается под ногами…

– Обещаю, когда мы вернёмся домой, я сниму жильё при Колледже, – проговорил Эшер, кладя руку на сердце.

Лидия недоумённо оглянулась, а затем хлестнула его по руке концами шали:

– Я не имею в виду тебя, дурачок! Сэр Грант, судя по всему, даже чай не может заварить так хорошо, как ты! Но если Ричард Гобарт не собирался терпеть присутствие Холли Эддингтон рядом, то мог бы просто отослать её домой сразу после свадьбы, а сам остаться в Пекине. Если ему и впрямь светит такое огромное наследство, он мог бы себе позволить не жить с ней вместе.

– Тоже верно, – согласился Джеймс. – И потому вся эта ситуация кажется ещё более странной.

Разгоняя сумрак одинокой свечкой, они вместе тихонько прошли через стылую комнату прислуги до дверей детской. Миссис Пилли, обложившаяся бесчисленным количеством одеял, свято придерживалась принципа «холодная комната, тёплая постель», но она, по крайней мере, укутала Миранду в несколько пуховых одеялец и надела тёплый чепчик на голову малютки, прикрыв мягкие рыжие волосики.

После десяти лет брака – и двух случившихся за это время выкидышей, морально опустошивших Лидию, эту практичную и при этом удивительно хрупкую женщину, ставшую для Джеймса самым дорогим сокровищем с первой же их встречи, – рождение дочери казалось настоящим чудом. И когда в августе профессор Карлебах отправил Эшеру телеграмму и пригласил вместе поехать в Пекин, Джеймс отказался. И не пожелал рисковать даже тогда, когда старик пересёк всю Англию и явился к нему домой, сжимая в руке «Журнал восточной медицины». Эшер и сам прочитал ту статью, когда она только вышла, и по описанию узнал тварей, с которыми уже сталкивался в Праге.

Но именно Лидия тогда решительно заявила: «Безусловно, нужно ехать».

Приобняв жену за талию, Эшер тихонько закрыл дверь детской.

Миранда, маленькое рыжеволосое чудо…

Возможно, здесь малютка в такой же безопасности, как была бы – а вместе с ней и Лидия, – если бы осталась в Оксфорде.

Может быть, здесь даже безопаснее. С тех пор как в тысяча девятьсот первом завершилось Боксёрское восстание[9], представители британской короны внимательно следили за всеми, кто входил и выходил за высокие стены Посольского квартала.

К тому же, встретив на приёме у Эддингтонов Исидро, Эшер – как бы странно это ни звучало – почувствовал себя спокойнее. Он знал, что вампир, несмотря на все отрицания, по-своему любил Лидию – так что во всём мире не нашлось бы лучшего защитника для миссис Эшер, чем этот желтоглазый испанский дворянин, умерший задолго до воцарения королевы Елизаветы на престоле.

Умерший – и ставший немёртвым.

В спальне царил поистине арктический холод. Эллен положила в кровать каменный сосуд-грелку с водой, но тот, конечно, тоже успел остыть. При свете ночника Лидия с рекордной скоростью стащила чайное платье и корсет, натянула длинную и теплую ночную рубашку, забралась под пуховое одеяло и мигом воспользовалась ногами Эшера вместо грелки.

Чуть позже, когда супруги уже начали задрёмывать, Лидия спросила:

– Ты и в самом деле собираешься заняться проблемой сэра Гранта и расспросить его слуг?

– Это, конечно, не моё дело, – сонно откликнулся Джеймс, – да и, честно говоря, я не представляю, с какого конца за него браться. Но да, собираюсь: только слово сэра Гранта может отвести от меня всякие подозрения, а здесь хватает тех, кто мог запомнить меня со времён предыдущего визита в Китай. Так что отказаться я не могу.

Лидия умолкла. А затем пристроила голову на плечо супруга и принялась приглаживать подушечками пальцев его взъерошенные усы. Нос Эшера щекотал запах её волос – сандала и ванили.

– А Исидро не говорил, как давно он приехал в Пекин? – Лидия едва уловимо запнулась, произнося имя вампира.

Раньше она отказывалась звать его по имени – в те времена, когда вовсе не желала иметь с ним никаких дел. «Ты тоже его защищаешь?» – спросил Карлебах – а она даже не нашлась что ответить.

– Нас прервали, – Эшер сделал вид, что не заметил этой запинки.

– А о том, есть ли в Пекине другие вампиры?

– Нет, – негромко ответил Джеймс. – И на этот вопрос я бы тоже хотел услышать ответ.

Глава третья

Путь от гостиницы «Вэгонс-Литс» до серых стен британского посольства, кажущегося огромным в лучах утреннего солнца, пролегал вдоль обветшалой набережной старого канала. К Эшеру и его жене, как докучливые слепни, то и дело приставали рикши с повозками, восклицая: «В любой угол Пекина за двасать цент! Быстро-быстро, фейпао[10]…»

Джеймс с трудом сдерживался, чтобы не рявкнуть в ответ – «ци кай!» – «отвалите!».

Однако, пребывая в чужих краях (так иносказательно выражались те, кто состоял на секретной службе Его Величества, имея в виду – «находясь в той стране, где им вроде как находиться не полагалось»), всегда было удобнее делать вид, что вовсе не знаешь местного языка – так иной раз удавалось услышать много интересного. К тому же предполагалось, что он, Джеймс Эшер, до сих пор никогда не бывал в Китае. Поэтому он старательно поддерживал образ англичанина, оказавшегося в стране, не соответствующей британским понятиям об управлении, гигиене, морали, кухне и всему прочему, – прикрывал рукой в перчатке пальцы Лидии, сжимающие его локоть, и с глуповато-снисходительной улыбкой оглядывался по сторонам.

Однако время от времени он негромко рассказывал:

– Этот канал раньше выглядел куда лучше… а за той стеной, где сейчас японское посольство, располагался дворец принца Су… А вон там был переулок, ведущий в местечко, называвшееся «монгольским рынком» – туда спозаранок приезжали продавцы овощей с целыми караванами верблюдов и шумели так, что будили весь квартал.

Лидия, в свою очередь, оглядывалась по сторонам эдаким царственным взглядом, хотя на самом деле ей стоило неимоверных усилий не щуриться в попытках добавить чёткости окружающей мешанине цветных пятен и бликов яркого пекинского солнца. Долетавшая от канала вонь стоячей воды смешивалась с терпким дымком углей на тележке торговца цзяоцзы[11], а затем сменялась резкой сладостью карамели с соседнего прилавка, где продавали пирожки-маньтоу.

Эшер едва заметно покачал головой, представляя, как отчаянно Лидии хочется надеть очки, – в такие моменты он сожалел, что не может вернуться на несколько лет назад и устроить хорошую взбучку мачехе и тёткам, убедившим его возлюбленную в том, что она уродина.

– Китайцы говорят, что, когда люди впервые приезжают в Пекин, они плачут от разочарования, – добавил Джеймс, – а когда уезжают – то плачут, не желая с ним расставаться.

– А ты плакал? – с улыбкой спросила Лидия. Сама она немало впечатлилась, впервые увидев Пекин вчера днём из окон поезда, прибывающего из Тяньцзина: лужи грязи вокруг разбросанных тут и там свинарников, курятники и жмущиеся друг к другу низкие домики старых столичных кварталов. Даже здесь, за высокими стенами Татарского города, где в одном из углов, окружённый дополнительной оградой, прятался Посольский квартал, хватало грязи, разрухи, серых стен, глухих закоулков и ощущения повальной бедности.

– Я тогда прятался в углу товарного вагона, заполненного свежими коровьими шкурами, – откликнулся Эшер, – за мою голову была объявлена награда, а на хвосте висело полтора десятка немецких солдат. Так что нет, не плакал.

Лидия рассмеялась.

Добравшись до разросшегося старого дворца, где по-прежнему располагалось посольство Его Величества, Эшер передал через секретаря свою визитную карточку и рассказал сэру Джону Джордану ту же самую историю, которую перед этим скормил Гобарту: якобы он приехал сюда ради изучения выдающегося образчика народных суеверий, обнаруженного недавно, так как занимается написанием книги, посвящённой образу крысы в легендах Центральной Европы.

– Да, раз уж я здесь, – добавил Джеймс после того, как заинтересовавшийся темой сэр Джон закончил расспрашивать его о книге, – можно ли побеседовать с Ричардом Гобартом, находящимся под арестом?

Посол, в этот момент как раз подписывавший приказ об обеспечении вооружённого эскорта для поездки к Западным горам, запланированной Джеймсом на следующее утро, замер и вопросительно поднял брови.

– Я двоюродный брат его матери, – это была ещё одна выдумка, хотя Эшер и впрямь знал Джулию Гобарт – они познакомились на церемонии посвящения её сына в колледж Гонвилл-энд-Киз, – и, честно говоря, опасаюсь, что бедолага Гобарт может слишком… В общем, что в своих письмах он будет описывать жене ситуацию так, как видит её сам. Что в целом вполне естественно.

Лицо посла на мгновение приобрело странное выражение – ноздри слегка раздулись, втягивая воздух, а губы сжались так, будто сэр Джон сдерживался, чтобы не высказаться о наболевшем при человеке, которого этот вопрос никак не касается.

«Значит, он не только уверен, что Ричард виновен в убийстве, он, похоже, даже не удивлён, что оно произошло. Словно ожидал чего-то подобного. Неудивительно, что Гобарт так отчаянно хочет свалить вину на безликую массу местных жителей, кишащую за стенами посольства».

– Конечно, профессор Эшер. Мистер Пэй? – Джордан коснулся настольного звонка, вызывая щеголеватого помощника-китайца. – Проводите, пожалуйста, профессора Эшера в каземат и передайте капитану Моррису, что я разрешил профессору переговорить с Гобартом.

Лидия осталась наверху, пить чай – в Посольском квартале радовались всякому новому лицу, а уж к интеллигентной леди с безупречными манерами даже женатые господа слетались, как голуби на кукурузу.

Сэр Джон вызвался показать Лидии внутренний двор – в этой части квартала сохранилась исходная архитектура. Оставив жену любоваться алыми колоннами, зелёными черепичными крышами и золотыми драконами на потолках, Джеймс вместе с услужливым мистером Пэем отправился по пыльной центральной аллее к более новым постройкам – казармам и каземату.

– Клянусь, я бы её и пальцем не тронул! – Ричард Гобарт отнял руки от лица – в его голубых глазах плескался ужас. – Честно, у меня не было ни малейшего желания жениться на Холли – на мисс Эддингтон, – но, боже правый, убивать её из-за этого?! Если уж я оказался настолько глуп, чтобы сделать ей предложение, то нашёл бы и силы разобраться с этим делом мирно, даже если бы… даже если бы напился так, что не соображал, что несу.

Глаза молодого человека наполнились слезами. Его лицо было более вытянутым и узким, чем у отца – ещё в Кембридже Эшер поражался тому, насколько юный Ричард похож на свою сухощавую мамашу-американку. Его щёки покрывала щетина такого же рыжевато-русого цвета, как и засаленные волосы, однако костюм на Ричарде был другой; видимо, отец с утра пораньше принёс ему чистую одежду: опрятный серый костюм младшего работника посольства, белая накрахмаленная манишка и скромный зелёный галстук.

Руки молодого человека, лежащие на обшарпанном столе допросной, конвульсивно подрагивали, а лицо, бледное до прозелени, блестело от пота.

«У него наверняка совершенно чудовищное похмелье как минимум». Эшер невольно задумался, как часто юный Гобарт курил опиум – и в каких количествах.

– А ты помнишь какие-то подробности того вечера, когда сделал предложение? – спросил он спокойно, зная, что ровный тон частенько действует успокаивающе на тех, кто вот-вот сорвётся в истерику.

– Ни черта я не помню, – Ричард в отчаянии покачал головой. – Отец тем вечером устроил какие-то очередные посиделки за вистом, так что мы с Гилом и Гансом предпочли сделать оттуда ноги. Понимаете, туда должны были приехать Эддингтоны, а я… как бы вам сказать, предпочитал пореже встречаться с Холли. Я понимаю, как отвратительно это звучит, профессор Эшер, но она была такой прилипчивой и всё время говорила, как сильно меня любит… как вспомню – тошно делается, – он содрогнулся, на мгновение зажав рот руками. – Мне показалось, что мы достаточно долго проторчали в Китайском городе и что к тому моменту, когда я вернусь, все уже разъедутся. Но, по всей видимости, я ошибся, потому что смутно помню, как мы с мисс Эддингтон прогуливались по садовой дорожке. С утра мне было довольно паршиво, так что я спустился вниз поздно, рассчитывая, что отец к тому времени уже уедет, а он дожидался меня в столовой с лицом, как у Юпитера Тонанса[12]. Он чуть не ударил меня газетой по голове, а потом спросил, что за чертовщина в этой самой голове творилась в тот момент, когда я делал предложение Холли Эддингтон. По всей видимости, её матушка сообщила об этом в газету сразу с утра, и к полудню свежий номер уже вышел…

– Тебя это разозлило?

– Скорее, невероятно потрясло. Честно говоря, мисс Эддингтон была… ну, полагаю, вы представляете, как тяжело избегать встречи с кем-то здесь, в посольстве. А Эддингтоны везде ездят – чтобы никого не обижать отказами. Но я нисколечко не любил её, как бы её матушка ни утверждала обратное. Я ещё в Кембридже вдоволь насмотрелся на этих мамаш-сводниц, подсовывающих мне своих дочек… Отец предпочитает думать, что я вовсе не делал никакого предложения и что мисс Эддингтон со своей матерью сами всё подстроили, зная, что наутро я не вспомню, о чём мы говорили вечером. Но у неё появилось кольцо – дешёвенькое, из тех, что на чёрном рынке на каждом углу продают, – и она тем же вечером хвасталась им перед всем кварталом. Это, конечно, меня взбесило – а кого бы не взбесило?

– И когда это случилось?

– В прошлый четверг, семнадцатого. Всего неделю назад. А на следующий же день её пронырливая мамочка разослала во все концы приглашения на ужин в честь помолвки. Господи боже! – Ричард снова уронил лицо в ладони и зашептал:

– Не убивал я её. Клянусь, профессор, я её не убивал. Слушайте, а они не могут меня хотя бы из каземата выпустить? Мне так невыносимо плохо…

– А что произошло вчера вечером?

– Давайте продолжим этот разговор позже, прошу вас, – Ричард судорожно сглотнул. – Мне плохо…

– В ближайшее время тебе станет ещё хуже, так что сейчас у меня, вероятно, единственная возможность получить от тебя более-менее внятный ответ, – отрезал Эшер. – Опиши мне вчерашний вечер. Где ты был?

– В Восьми переулках, – пробормотал юноша. – Это сразу за воротами Чианг…

– Я знаю, где это. А кто ездил с тобой?

– Ганс, Гил и Кромми. У всех нас имелись пропуска – я имею в виду, через ворота после заката. Кромми нанял какого-то парня из рикш, и тот нас отвёз. Они тут все дорогу знают.

Эшер покачал головой, удивляясь тому, как этих четверых искателей приключений до сих пор не прибили в каком-нибудь хутуне[13].

– Ты помнишь, как ехал домой?

– Нет.

– А почему ты решил вернуться пораньше? Когда нашли труп мисс Эддингтон, едва стукнуло десять, – и к тому времени её тело даже не успело толком остыть.

– Десять… – Ричард поднял голову, и стало видно, что лицо у него позеленело ещё больше. – Ей-богу, я не мог так упиться за какие-то три часа! Вы уверены?

– Абсолютно, – ответил Эшер. – Ты действительно собирался оскорбить невесту и её родителей?

– Боже милостивый, нет, конечно! Кромми уверял, что мы просто пропустим стаканчик-другой и… ну, развлечёмся немножко, чтобы, так сказать, поднять мне настроение перед этим проклятым ужином…

Эшеру подумалось, что мисс Эддингтон, доживи она до брачной ночи, вместе с букетом невесты вполне могла бы получить и целый букет каких-нибудь неудобных болезней.

– Клянусь, – продолжил Ричард, – я вовсе не собирался упиваться до потери сознания! И на ужин к Эддингтонам собирался прийти, но, честное слово, я не помню, что… – осёкшись на полуслове, юноша побледнел ещё сильнее и зажал рот рукой. Эшер, глядя на это, сделал знак конвоиру, дожидавшемуся у дверей допросной. Узника вывели прочь, и Джеймс несколько минут просидел в тишине за обшарпанным переговорным столом, отрешённо глядя на захлопнувшуюся дверь, отделявшую допросную от остальных казематов.

Перед его внутренним взором снова всплыл тесный садик у дома помощника министра торговли, освещённый мерцающими фонарями, узкие воротца, выходящие в переулок между садовым забором и стеной британского посольства. Переулок, который, в свою очередь, выходил на проспект Мэйдзи, шёл вдоль полудюжины бунгало западного образца и позволял китайским торговцам и поставщикам мяса и овощей привозить свои товары прямо на кухни, где китайские же слуги готовили из этих продуктов обеды для тех, кто под дулом ружей навязывал им свою религию и торговые партнёрства. К вечеру переулок пустел, и кто угодно мог пройти по нему незамеченным. В десять проспект Мэйдзи ещё кишел рикшами – достаточно было выйти из переулка и махнуть рукой…

«На празднике, куда пришёл известный убийца, убили молодую девушку…»

Эшеру вспомнился Исидро, устроившийся в эркерной нише малой гостиной министра торговли, – сложивший тонкие руки и напоминающий белого богомола, притаившегося в ожидании подходящей добычи.

«Как давно Исидро уже в Пекине?»

– Простите, это вы профессор Эшер?

Губы молодого человека, возникшего на пороге допросной, отливали синевой, свойственной тяжкому похмелью. Тем не менее он протянул руку и вежливо представился; хотя Джеймс и без того уже догадался по характерному акценту, что перед ним Гил Демпси, работник американского посольства.

– Мне сказали, что вы тот самый друг сэра Гранта, которого попросили разобраться в этом чудовищном недоразумении. Я готов поручиться, что Рик этого не делал.

– Прямо-таки поручиться? – спросил Эшер, когда они вместе вышли на тянущуюся вдоль одной из стен здания гарнизона веранду, прикрытую навесом от злого пекинского солнца. Впрочем, в это время года оно не так уж и обжигало. – А кто, по-вашему, мог это сделать?

– Это могли быть только китайцы, сэр, – Демпси даже слегка удивился вопросу, словно вовсе не допускал существования иных подозреваемых. Затем достал из кармана сюртука бамбуковую коробочку с самодельными сигаретами, предложил одну Эшеру, а после закурил сам.

– Но с чего им могло такое в голову прийти?

– А кто вообще знает, что творится в головах у китайцев, сэр? Ведь мисс Эддингтон не оформляла страховок на миллионы долларов, не шпионила в пользу немцев, или что там ещё…

Эшер не стал уточнять, откуда у Демпси такая уверенность в том, что убийца – непременно китаец. Подобные расспросы не имели смысла – в ответ он наверняка услышит общие фразы в духе Сакса Ромера[14] о непостижимом коварстве и жестокости восточных народов.

– Расскажите мне, что произошло вчера вечером. Почему вы повезли Рика к Эддингтонам, а не домой, учитывая, в каком он был состоянии? Сколько он выпил?

– Вот именно на этот вопрос я и не могу вам ответить, сэр. – Демпси стряхнул с губы прилипшую табачную крошку. – Дело в том, что мы с Гансом и Кромми… как бы это сказать, прозевали момент, когда Рик уехал из заведения мадам Ю. В том квартале – одни сплошные забегаловки на каждом углу, так что мы просто болтались туда-сюда. Вот как раз когда я вышел из очередной, Ганс сообщил, что Кром сказал ему, что Рик уехал на каком-то рикше и что его непременно надо отыскать. Когда я в последний раз видел Рика, он уже порядочно надрался, – добавил молодой человек, – но, трезвый или пьяный, он ни за что не поднял бы руку на белую женщину. Да на любую женщину, честно говоря.

Эшер вопросительно поднял брови, и Демпси, слегка смутившись, пояснил:

– Не стану лгать, что никогда в своей жизни не давал пощёчин китаянкам, профессор. Ганс утверждает, что желтолицые девки тебя уважать не будут, если их не бить, но я не проверял, так это или нет. Да и, честно говоря, меня не очень волнует, уважают они меня или нет, – он с деланым равнодушием пожал плечами, хотя его взгляд утверждал обратное.

В этот момент раздался переливчатый сигнал офицерского свистка – на плацу перед верандой маршировал отряд лёгкой пехоты Дарема в униформе цвета хаки, с каждым шагом поднимая клубы жёлтой пыли.

– Как вы считаете, Гобарт и впрямь сделал мисс Эддингтон предложение?

– Пожалуй, он мог, – откликнулся Демпси после некоторых раздумий. – Но прошу вас, сэр, не думайте, что Рик так упивается каждый вечер. Его папаша гоняет его в хвост и в гриву. К тому же любой в Посольском квартале подтвердит, что Рик никогда не пьёт на всех этих посиделках, которые тут устраиваются регулярно и где все собираются, тянут херес и ноют о том, как им хочется вернуться домой. Но с тех пор, как он сюда приехал, мы наведывались в Восемь переулков трижды – и все три раза он действительно порядочно надирался и нёс всякую околесицу, а наутро ничего не мог вспомнить. Так что с Рика сталось бы сделать предложение Холли, но, с другой стороны, миссис Эддингтон такая…

Он скривил губу, прикрытую тонкими чёрными усиками, и на мгновение отвёл глаза. Демпси явно не собирался лгать, понял Эшер, просто колебался – стоит ли рассказывать о некоторых вещах незнакомцу?

– Вероятно, он мог сказать нечто такое, что миссис Эддингтон предпочла истолковать как предложение руки и сердца её дочери? – подсказал Джеймс осторожно.

Демпси заметно смутился.

– Дело в том, сэр, что миссис Эддингтон основательно загорелась идеей выдать мисс Эддингтон за Рика. А мисс Эддингтон, как мне кажется, горела идеей… выйти замуж хоть за кого-нибудь. Ей всё-таки двадцать четыре… то есть было двадцать четыре, – поправился он, – а девушка в таком возрасте…

В этот момент дверь за их спинами распахнулась. Эшер ощутил запах свежей рвоты ещё до того, как оглянулся. Караульный, отводивший Рика обратно в казематы, вышел на веранду, держа в руках испачканный серый сюртук, свёрнутый вместе с рубашкой и зелёным шёлковым галстуком.

– Вам стоит передать сэру Гранту, что его сыну потребуется чистая одежда, сэр, – произнёс солдат как можно более нейтральным тоном.

Демпси помахал рукой, словно пытаясь разогнать вонь.

– Господи Иисусе, и это после того, как Рик столько скандалил из-за пошива костюмов и носовых платков не в тон…

– А он скандалил? – Эшер жестом попросил караульного остаться. Поверх серого костюма и зелёного галстука лежал ещё один комплект одежды – тот самый твидовый костюм, что был на молодом Гобарте вчера вечером, и, как ни странно, красно-синий галстук, обнаружившийся на шее Холли Эддингтон.

– О, вы даже не представляете как! – негромко усмехнулся Демпси. – Конечно, я американец, сэр, и остальные вечно подтрунивают над тем, какой я весь расфуфыренный…

Впрочем, назвать Демпси расфуфыренным у Эшера не повернулся бы язык – его сюртук выглядел довольно старым, а покрой штанов не отвечал последней моде, однако весь его образ отличался лоском, свойственным многим американцам. Его лицо, несмотря на болезненную бледность, было чисто выбрито, сорочка – свежая, а галстук аккуратно завязан классическим узлом.

– Значит, Рик настолько привередлив в одежде?

– Не так привередлив, как Ганс Эрлих. – Демпси насмешливо оскалился. – Эти двое – Рик с Гансом – могут долго судачить о том, какой оттенок галстука лучше подойдёт к тем или иным носкам, точно как подружки моей мамаши. Впрочем, это не значит, что они какие-нибудь там…

Эшер поднял руку, давая понять, что ни о чём подобном и не думал. Вместо этого он забрал из свёртка красно-синий шёлковый галстук – при дневном свете стало ясно, что этот узор категорически не сочетается с приглушёнными сиреневыми и зелёными оттенками твидового костюма, в который Рик был одет прошлым вечером.

– Вчера на Рике был именно этот галстук?

– Нет, – ответил Демпси, приглядевшись повнимательнее. – Вчера на нём был галстук в горошек, а не в полоску. В темноте, конечно, особо не разберёшь, но, кажется, тот был зелёный с серым.

– Я так и думал, – откликнулся Эшер и, свернув галстук, спрятал его в карман.

Глава четвёртая

– Двадцать четыре часа? – недовольный голос профессора Карлебаха походил на рычание престарелого льва, одолеваемого мухами. – К чему такие задержки? Эти существа множатся, Джейми! С каждой ночью, потраченной напрасно, всё больше жизней оказываются под угрозой!

От соседнего столика долетел весёлый смех – австрийский посол болтал о чём-то с двумя помощниками. Он говорил по-французски с резким венским акцентом.

Покосившись на них, Карлебах продолжил:

– А ещё растёт риск, что эти твари – эти Иные – привлекут внимание кого-то из тех, в чьих руках здешняя власть, – профессор потряс свежими выпусками «Журнала восточной медицины» и «Физиологических исследований», вытащенными из набитых карманов кирпично-рыжего старомодного лапсердака. – Доктор Борен из Берлина и тот кретин Леметр из Сорбонны уже вовсю пишут доклады, в которых клеймят эту Бауэр как обманщицу, но ты же сам понимаешь, что рано или поздно кто-нибудь в Военном министерстве задумается, нельзя ли извлечь какую-нибудь пользу из её наработок. Мы ведь сможем добраться до нужной деревни к вечеру, если поедем на автомобиле?

– Сможем. При условии, что у нас не возникнет никаких проблем. – Эшер поудобнее устроился на стуле, дожидаясь, пока официант-китаец в белом фраке расставит на столе тарелки с зелёным черепашьим супом и морским языком в томатном соусе. Обеденный зал гостиницы «Вэгонс-Литс» заслуженно славился в Посольском квартале своей превосходной кухней, и Эшер заранее озаботился тем, чтобы занять столик в самом укромном уголке этого роскошного ресторана.

– Вы когда-нибудь ездили на автомобиле, сэр? – спросил Джеймс. – Шины у них резиновые, и по хорошей щебёночной трассе можно проехать миль двадцать-тридцать прежде, чем какая-нибудь из них лопнет. А здесь? – указал он глазами за окно. – Дальше Мэньтуоко нормальной дороги нет. Чтобы добраться оттуда до Миньляня, придётся пересаживаться на лошадей – или, что вероятнее, на ослов. А если учесть, что горы кишат бандитами – не говоря уже о гоминьданских ополченцах, – я бы, честно говоря, предпочёл подождать, пока нам не выдадут вооружённый эскорт.

– Я ничуть не умаляю твоего огромного опыта, Джейми, – недовольно проворчал старик, – однако каждый раз, когда я думаю о том, сколько народу окажется в опасности…

– Если уж кто-нибудь неизбежно окажется в опасности, сэр, – подала голос Лидия, – то я бы предпочла, чтобы это были не вы и не Джейми, – она сжала запястье супруга.

Таким образом, после обеда и до самого вечера Эшер водил своих спутников по Посольскому кварталу, устроив нечто вроде экскурсии и позволяя им вдоволь полюбоваться на причудливую смесь из современной европейской архитектуры и древних ворот, построенных задолго до Восстания. Строевые плацы, казармы и солдаты в униформе войск большинства стран Европы служили напоминанием о том, что обитатели квартала – всего лишь гости на этой древней земле, причём гости незваные.

– Половину этой территории занимали обычные китайские кварталы – до того, как ихэтуани сровняли их с землёй, – рассказывал Эшер, когда они остановились возле нелепой готической махины французского почтового отделения. – Лабиринты хутунов – тех самых узеньких переулков, окружённых стенами, – и сыхэюаней, домов с атриумами…

– Вроде тех, через которые мы утром шли в посольство? – уточнила Лидия.

– Большая часть Пекина из них и состоит. Иногда у дома один внутренний дворик, иногда – два или три, порой – пять, а то и десять, и все соединяются друг с другом. Иной раз и не поймёшь, где заканчивается один и начинается другой… А то, что не уничтожили ихэтуани, сожгли разъярённые местные или проходившие здесь войска экспедиционного корпуса.

Карлебах слушал, кивал и что-то ворчал, но в конце концов заявил, что они не для того приехали в Китай, чтобы изображать Шерлоков Холмсов. И когда троица добралась до конца Посольской улицы и оказалась возле ворот, выходящих на пологую земляную насыпь, тянущуюся вдоль стен квартала, профессор хмуро поинтересовался:

– То есть он сейчас может быть где угодно, этот твой вампир, да?

Карлебах окинул взглядом море выгнутых черепичных крыш и ряды разноцветных лавочек на противоположном краю улицы Хадамень, по которой сновали рикши, брели навьюченные ослы и караваны крепких лохматых двугорбых верблюдов, спешили по своим делам безликие толпы китайцев в голубых одеждах.

– Именно так. – Эшер почувствовал, как напряглась стоящая рядом Лидия. Она уже перестала злиться на Исидро из-за смерти их спутника – тогда, три года назад, в Константинополе – и вполне охотно поддерживала разговор, когда речь заходила о вампире, но, как заметил Джеймс, никогда не упоминала его первой.

Лишь изредка – во сне.

Как это всегда бывает на любом открытом пространстве в Пекине, часть насыпи – от самых ворот и до забора площадки для поло – заняли многочисленные продавцы маньтоу и птиц в клетках, тряпичной обуви и гороскопов, жареных скорпионов и игрушек из бумаги, а рядом с ними пристраивались бродячие акробаты и сказители, жонглёры и продавцы газет, и целая вереница рикш со своими повозками, которые, как обычно, громко зазывали прохожих «доехать до любой точки республики за двадцать центов». В гуще китайской толпы пахло совсем не так, как посреди толпы английской; в прошлый свой визит, впервые оказавшись в Китае, Эшер словно прибыл не на противоположный край Земли, а вовсе на другую планету, отличавшуюся от Англии так же, как описанная Гербертом Уэллсом лунная цивилизация.

«Никогда не угадаешь, что у них в головах происходит, – сказал тогда Гобарт в сердцах. – Поди разбери, кто кому кем приходится!»

«Не так уж он и неправ», – подумал Эшер, вслушиваясь в окружающие разговоры на странно певучем языке, где правильно выбранный тон имел такое же значение, как гласные и согласные буквы. Сложный язык тела, символизм даже в мельчайших деталях одежды или в нюансах поведения – всё это оставалось недоступно наблюдателю, несведущему в культурных тонкостях.

«А ведь на самом деле Гобарт лгал. И хотелось бы мне знать, о чём именно».

Тем же вечером после ужина и после того, как Миранду наконец-то уложили спать – малышка была очень недовольна тем, что все шесть недель плавания родители уделяли всё внимание ей, а теперь оставили на попечение миссис Пилли и Эллен, – Эшер вернулся к восточным воротам Посольского квартала. Лидия вместе с профессором Карлебахом остались изучать выпуски различных медицинских журналов, вышедшие после того, как была опубликована статья доктора Кристины Бауэр о том существе, которое ей довелось вскрыть. Большую часть последующих публикаций составляли уничижительные письма на все возможные темы – начиная от попыток этой миссионерки выторговать себе хоть какую-то славу в учёном сообществе, якобы сделав «великое открытие», и заканчивая ущербностью восточных рас в целом.

Ветер к ночи улёгся, мороз щипал лицо. Джеймс попросил сигарету у караульных, дежуривших у ворот – сегодня это оказались русские, – и пару минут поболтал с ними на их родном языке, прежде чем отправиться дальше. За воротами квартала и земляной насыпью виднелись массивные ворота Гадамень, крепко запертые на ночь и охраняемые лишь двумя обычными полицейскими в голубой униформе. А на широкой улице, такой шумной днём, воцарилась тишина.

Эшер не стал покидать стен квартала – города внутри города. Он направился по бульвару Ямато и свернул на улицу Оленя, мимо сияющих окон Пекинского клуба и затейливых ворот австрийского посольства, затем обогнул клуб с другой стороны и, миновав здание таможни, вышел к дальнему краю французских казарм. Эхо его шагов разлеталось по улице, хотя походка Джеймса всегда отличалась лёгкостью.

«Прогуляться вышел» – так это называл Исидро. Именно так делал любой вампир, оказываясь в чужом городе. Кровососы яростно защищали собственную территорию, и ни один из них не осмелился бы охотиться в угодьях другого, не получив сперва дозволения у главы местной вампирской ячейки.

Эшер подозревал, что Карлебах прекрасно об этом знал – и сразу догадался, куда направился Джеймс, когда заявил, что «собирается немного подышать свежим воздухом». Так что, выходя из дверей их номера, Джеймс спиной чувствовал внимательный взгляд старика.

Он кое-что смыслил в физиологии вампиров и сумел по ряду признаков определить, что Исидро не кормился уже достаточно давно. Как и говорил Карлебах, без энергии, выделяемой умирающей жертвой, психические способности вампиров – те самые, что позволяют им оставаться незамеченными в толпе и заставлять смертных видеть их облик совсем иначе, – ослабевали. Во время того разговора на приёме у Эддингтонов Эшер с беспокойством замечал, что порой, на ту или иную долю секунды, Исидро представал перед ним таким, каким был на самом деле – болезненно-худой потусторонней сущностью.

Так что вампир тоже наверняка отправился «прогуляться», выбрав такой маршрут, чтобы пекинские вампиры – если таковые здесь водились – смогли его отыскать, давая им тем самым возможность самим выбрать, где будет уместнее встретиться и спросить о целях его визита.

Конечно же, предполагалось, что оные вампиры владеют английским или испанским – или хотя бы латынью.

И что оные вампиры не считают – в отличие от тех же ихэтуаней, религиозных фанатиков и мастеров всяких боевых искусств, устроивших народное восстание десять лет назад, – что любого европейца, даже немёртвого, следует уничтожать сразу же.

Эшер, в свою очередь, был совершенно уверен, что дон Симон Исидро не станет прятаться где-нибудь за пределами Посольского квартала. У него наверняка нет верных китайцев, способных позаботиться о его гробе, представлявшем собой огромный коричневый дорожный сундук с двойными стенками, обитый по краям медью, – ни в Татарском городе, располагавшемся за стенами квартала, ни дальше, в центральном районе Пекина. К тому же девяносто девять процентов местных жителей всерьёз верят в вампиров и не преминут устроить облаву, если по городу разнесётся слух о появлении подобного существа.

«Наше самое большое преимущество заключается в том, что в нас никто не верит», – сказал как-то Исидро.

Но здесь игра шла совсем по другим правилам.

Поэтому Эшер бродил по улицам, прислушиваясь и с тревогой думая о том, что, возможно, некоторые европейские вампиры смогли пережить Восстание и уцелеть во время осады посольств ихэтуанями, так что вполне могут по-прежнему скрываться где-то здесь. Однажды он спросил у Карлебаха: «Известно ли вампирам про ваши исследования?» – и старик честно признал, что ему доводилось пообщаться с пражскими вампирами. «Да, известно», – сказал тогда Карлебах, и его глаза мрачно сверкнули.

Позже, пока «Ройял Шарлотт» на всех парах шёл через Средиземное море в Индийский океан, Джеймс заметил, что Карлебах носит тонкие серебряные цепочки на обоих запястьях, – точно такие же украшали запястья и обоих Эшеров. Эти цепочки смогли бы обжечь пальцы любому вампиру, попытавшемуся схватиться за них даже через потрёпанные льняные манжеты. А заставить кровососа разжать сильные пальцы хотя бы на долю секунды – критически важно, когда речь идёт о жизни и смерти.

На шее у профессора болталась точно такая же цепочка – как и у Эшера, чью шею украшали шрамы от укусов от ключицы и до самой мочки уха. Карлебах всегда говорил: вампир, дескать, может подчинить себе смертного, но нет никакой гарантии, что остальные вампиры из местной ячейки согласятся поделиться информацией со смертным слугой – подобные союзы крайне редко заканчивались хорошо.

«Интересно, всякий ли человек, имеющий дело с вампирами, в конце концов начинает носить подобные цепочки?»

Когда на часах обозначилась полночь, Джеймс направился обратно к гостинице.

Решётку шлюза на южном краю канала, пострадавшую во время Восстания, отремонтировали – теперь там располагался полноценный затвор, через который не смог бы пробраться злоумышленник. И всё же Эшер машинально прислушивался, памятуя о подозрительных тенях, мелькавших под пражскими мостами, и о тёмных каменных тоннелях, ведущих в лабиринт древних склепов и полуподвалов, тянущихся под городом…

Пекин, лежавший совсем рядом с северными пустынями, был полон рукотворных озёр и мраморных мостов, водных каналов, выстроенных по приказу императоров для того, чтобы принести в места отдохновения красоту и прохладу, заодно отгоняя пустынных злых духов. С тех пор как Эшер побывал здесь в последний раз, берега канала обложили кирпичом, и вонючая вода теперь плескалась где-то внизу, в темноте. Там же что-то громко шуршало, но Джеймс предпочёл думать, что это просто крысы.

Исидро ему так и не встретился. А если за его прогулкой и наблюдал кто-то другой – или что-то другое, – то они тоже не позволили себя обнаружить.

Но позже, когда Эшер лёг спать, ему приснилось, что он снова бредёт вдоль канала – и одновременно что-то движется в темноте на противоположном берегу. Он остановился – и оно остановилось тоже. А когда он направился дальше, то услышал, как под чьей-то ногой тихо скрипит гравий на обочине дороги. Один раз Джеймс даже увидел, как оно – или он, или она – промелькнуло в свете звёзд, держа в руке красно-синий шёлковый галстук Ричарда Гобарта.

Одна из недавно отстроенных железных дорог Пекина тянулась прямо к деревне Мэньтуоко, однако ближайшая переправа через реку Хуньхэ лежала в нескольких милях к югу. Поэтому Эшер и профессор Карлебах вместе с сержантом Уиллардом и солдатами армии Его Величества, Барклаем и Гиббсом, добрались до городка верхом лишь к полудню следующего дня.

Западные горы возвышались милях в пятнадцати от стен Пекина – крутые, сухие, облысевшие в преддверии зимы. Лишь тонкие кусты, редкие сосны и лавровые деревца ещё росли в глубоких ущельях и вокруг огромных, но полупустых храмовых комплексов, куда летом приезжали на пикники европейцы, чтобы поглазеть на монахов и послушать песнопения.

Грунтовая дорога от Мэньтуоко до деревни Миньлянь проходила по основному ущелью, вдоль петляющей среди скал реки, а затем устремлялась по склону вверх, навстречу безжалостно палящему солнцу.

– По этой дороге когда-то ездило много народу, сэр, – сообщил сержант с характерным вязким акцентом ливерпульских ирландцев, – в девяностые, когда шахты в Ши-лю, – он произнёс это название как «Шэ-луу», – ещё не позакрывались. Зрелище было как из книжки – караваны верблюдов и ослов, везущие вниз мешки с углём. Ну и кули[15] тоже бегали, порой таская на своих шестах по центнеру инструментов и прочего барахла. Мелкие, паршивцы, но крепкие!

– И когда люди оставили шахты? – спросил Эшер, про себя раздумывая, что сержант Уиллард явно немолод, судя по телосложению и седине, а то, как он выделяет окончания существительных, выдаёт, что кто-то из его родителей – мать, вероятнее всего, – был родом с юга Ирландии.

– Да уж много лет как, сэр. Ну, их можно понять – они в этих шахтах ковырялись с тех пор, как Господь Бог сотворил почву. А новые шахты находятся в уезде Туншань. После того как шахту закрыли, Миньлянь почти обезлюдел. – Сержант резко повернулся в седле, оглядывая вершины скал. Эшер отметил про себя, что это уже третий или четвёртый раз с тех пор, как они выехали из Мэньтуоко. И весь этот прошедший час сержант внимательно прислушивался к чему-то – точно так же, как прислушивался и сам Джеймс.

– Что там такое, сержант? – негромко поинтересовался он.

– Возможно, это просто обезьяны, сэр, – подал голос рядовой Барклай. Судя по гортанным гласным, он родился в паре кварталов от Лондонского моста. – В этих горах их полным-полно, и они иногда преследуют всадников несколько миль кряду.

«А может быть, это гоминьданские ополченцы». Как бы ни уверял в том Юань Шикай, отнюдь не все китайцы зажили «счастливо и безопасно», когда бразды правления перешли в жёсткие руки генералиссимуса Северной армии. В Пекине ходили слухи о группах ополченцев, собирающихся защищать республику в том случае, если её «временный президент» – как утверждали всё те же слухи – надумает основать новую правящую династию и назваться императором. Но, как отмечал Гобарт на том приёме у Эддингтонов в среду, в этих пустынных скалах можно было спрятать целую армию; все слухи сходились на том, что в Сишань полно заброшенных угольных шахт и естественных пещер, и некоторые из них уходят в глубь хребта на несколько миль.

Лидия с утра осталась собирать слухи о Ричарде Гобарте – чем была весьма недовольна («Почему слухами вечно должна заниматься именно я? Вам может пригодиться мнение врача о том существе, с которым столкнулась доктор Бауэр…») Однако Эшер всё-таки решил сначала съездить в Миньлянь сам. И теперь всякий раз, оглядываясь на заросшее кустами ущелье, раскинувшееся внизу, или напрягая слух, силясь определить природу очередного странного шороха, Джеймс понимал, как правильно поступил, не взяв жену с собой.

Он бы и Карлебаха брать не стал, однако старик наотрез отказался уступать кому-то «своё законное место в поисковом отряде».

– Я многое знаю об этих существах, Джейми, – настаивал он, – я ведь изучал их десятилетиями!

Эшеру подумалось, что профессор стал ещё более деспотичным с тех пор, как умерла старая «Матушка» Карлебах – та сгорбленная сухая женщина, что в восьмидесятых годах привечала Джеймса-студента на пороге домика в старом пражском гетто. Она говорила только на идише, но при этом была весьма образованной. За десять лет, прошедшие с её смерти – так, по крайней мере, показалось Эшеру по редким письмам от Карлебаха, – старый учёный все больше и больше привязывался к ученикам, беря под покровительство то одного, то другого так же, как взял в своё время и Джеймса. Студенты заменили ему родную семью, с которой у него вовсе не было ничего общего.

Последним из таких «названых сыновей», как узнал Эшер, стал молодой венгр, в равной степени одержимый как изучением фольклора, так и восстановлением справедливости в отношении собственного народа, пострадавшего от гнёта Австрийской империи. А потом его имя – Матьяш Урей – неожиданно перестало упоминаться в письмах, и за всё время путешествия Карлебах ни разу не заговорил о нём. Вероятно, подумалось Джеймсу, Матьяш оставил учителя из-за событий Венгерского кризиса[16] так же, как в своё время и сам Эшер оставил его – сначала ради секретной службы на благо родины и Её Величества…

А затем – из-за того, что объединил усилия с вампиром.

Интересно, решился бы Карлебах отправиться в Китай, будь его жена до сих пор жива и не чувствуй он себя таким одиноким и всеми покинутым?

Джеймс задумчиво посмотрел на бывшего учителя – старый еврей как раз подстегнул своего тощего австралийского валера[17] и, поравнявшись с едущим впереди сержантом, спросил:

– А кроме разозлённых местных, кто-нибудь ещё представляет угрозу в этих горах?

– Вы имеете в виду медведей и тому подобную живность, сэр? – Оба солдата явно не понимали, о чём идёт речь, однако младший – Барклай – нервно оглянулся на двуствольный дробовик, пристёгнутый к седлу Карлебаха.

– Да что вы, тут медвежьих следов уже лет сто, почитай, не видели, – сказал он.

– Так что вряд ли вам понадобится тяжёлая артиллерия, сэр, – добавил Гиббс.

– Ох, да как знать, – Карлебах похлопал ладонью по отполированному до блеска стволу.

На дробовике стояло клеймо Куртца – одного из лучших оружейников Праги, – и, насколько мог разглядеть Эшер, рукоять и спусковой крючок специально были переделаны под пальцы старика, искривлённые артритом. За шесть недель плавания Джеймс насмотрелся на то, как Карлебах упражняется в стрельбе из этого диковинного оружия, и знал, что в каждой обойме, коими были набиты карманы старого ржаво-коричневого пиджака для стрельбы, дожидались своего часа заряды не со свинцом, а с крупной серебряной дробью, способной разорвать на куски как человека, так и вампира.

Помимо патронов в карманах профессора звякали многочисленные пузырьки со снадобьями, составленными по собственноручно изобретённым рецептам – нитраты серебра, смешанные с другими, не менее ядовитыми для вампиров веществами: чесноком, боярышником, аконитом, морозником…

– Не волнуйтесь, сэр, – весело проговорил старший из кавалеристов, – мы доставим вас на место в целости и сохранности!

В кронах деревьев вдоль дороги что-то промелькнуло – но, когда Джеймс оглянулся, там, как и в прошлые разы, никого не оказалось.

Деревня Миньлянь лежала где-то в четырёх милях от реки Хуньхэ – в этом месте узкое ущелье, тянущееся у подножия горной гряды, становилось шире. Лютеранская миссия располагалась чуть выше деревни, напоминающей муравейник из серых «сыхэюаней» – домиков из кирпича-сырца, тесно жмущихся друг к другу, и узких переулочков.

Пока отряд поднимался по узким тропам в гору, Эшер, приглядевшись, отметил, что большая часть жилищ заброшена. За обветшалыми воротами виднелись дворы, за множество зим заметённые песком, а половина деревенских лавок, видневшихся дальше по склону, была закрыта.

И всё же террасные поля вдоль ручья – везде, где имелся хотя бы клочок подходящей земли, – покрывала бурая стерня проса и сухие побеги риса. Ни одно поле не простаивало без посевов. Ноздри щекотала характерная вонь курятников и свинарников, угольных костров и отсыревшей за ночь земли, смешиваясь с запахом хвои и речной свежестью. Свернув на последнем повороте, отряд наконец-то увидел мужчину из местных – тот проверял ловушки для птиц, установленные в зарослях. Заметив чужаков, он бросился вверх по петляющим улочкам к добротному кирпичному зданию рядом с белой часовней и закричал: «Тай-тай, тай-тай!»

На крыльцо, прикрывая глаза от солнца, вышла женщина – по всей видимости, это и была Кристина Бауэр.

Эшер тут же спешился и вежливо снял шляпу:

– Фрау доктор Бауэр?

– Вся перед вами, – ответила женщина с певучим, тягучим акцентом баварской немки.

– Разрешите представиться, – он протянул рекомендательное письмо, полученное накануне от сэра Джона Джордана, – профессор Джеймс Эшер из оксфордского Нового колледжа. А это доктор Карлебах, мой коллега-профессор из Праги.

Сержант Уиллард поспешно выбрался из седла и помог старику спешиться, а затем проводил к крыльцу, чтобы тот смог поздороваться с доктором Бауэр.

– Gnädige Frau[18] … – начал Эшер по-немецки. Останься Кристина в Германии, сейчас она была бы пышнотелой hausfrau[19], окружённой маленькими внуками. Китайское солнце высушило доктора Бауэр, и розовый румянец на её щеках сменился тускло-коричневым загаром, но она по-прежнему обладала свойственными немкам широкими бёдрами и плечами, а приветливый взгляд её был полон добродушного спокойствия.

– Мы приехали сюда, чтобы поговорить о том существе, которое вы обнаружили прошлой весной в горах, – продолжил Эшер. – Той твари, которую селяне, по вашим словам, называют «яо-куэй» – «демон».

Доктор Бауэр прикрыла глаза и вздохнула – с нескрываемым облегчением.

– Du Gott Allmächtig[20], кто-то всё-таки поверил мне.

– Мне казалось, что останки должны послужить достаточно убедительным доказательством, – помрачнел Карлебах.

– Останки? – подняла брови доктор, оборачиваясь к нему. – В этом-то и вся загвоздка, герр профессор. Останки исчезли. А без них никто не поверит… Да и как в такое поверить? Но это означает, что и помощи ждать бессмысленно…

– Помощи? – В глазах Карлебаха промелькнуло нечто такое – настороженность и готовность действовать, но не удивление.

«Он даже не испуган, – подумалось Эшеру. – Его беспокойство – это беспокойство того, чьи опасения подтвердились».

– Похоже, тварь была не одна, – проговорил он, уже зная ответ.

Глава пятая

– Это всё, что осталось. – Фрау Бауэр захлопнула двери рабочего помещения, располагающегося с торца лечебницы, затем подошла к единственному окну, выходящему на лес, и захлопнула ставни, погружая зал в почти непроницаемую темноту. Платье доктора было старым и явно с чужого плеча – по швам становилось ясно, что его перешивали. Видно, где-то в Германии какая-то церковная община зачитывала вслух её письма на «Миссионерской неделе» и собирала одежду для Кристины и её подопечных.

– Оно весило семьдесят килограмм, когда его привезли сюда, – ещё целое. Оно совершенно точно относилось к роду людскому – homo sapiens sapiens, – и на нём даже сохранилась одежда, судя по всему, украденная у ополченцев, – достав спички, доктор зажгла свечу на тонкой подставке.

«Лидия была права, – подумал Эшер. – Ей следует приехать сюда как можно скорее».

– После вскрытия прошло два дня, прежде чем я поняла, что солнечный свет губителен для плоти и костей этого существа, – продолжила доктор Бауэр, затем открыла деревянный шкаф, стоявший в углу, и вытащила узкую коробочку вроде тех, в которых обычно хранились составы для фотографии. – Когда я открыла коробку на третий день, плоть и мягкие ткани уже исчезли. Тут я сглупила – оставила всё на столе, заперла дверь и ушла расспрашивать селян. Видите ли, местные знахари готовы платить за старые кости – а ещё за старые письмена и сухие листья, в общем, за все древности, которые можно истолочь на лекарства, – она покачала головой. – Но все в один голос заявляли, что такие кости не трогали – и трогать не будут. Причём их страх был вполне искренним, герр профессор. Когда позже вечером я вернулась в лечебницу, кости по-прежнему выглядели целыми, но уже после того, как я убрала их обратно в коробку, рассыпались в пыль.

Подняв крышку, она тихо буркнула: «Verflixt[21]!» и, вооружившись парой щипцов, осторожно извлекла содержимое на металлический поднос для инструментов. – Прошу прощения.

– Всё в порядке, – откликнулся Эшер. – Нам очень интересно.

Череп напомнил ему останки одного из ранее сожжённых вампиров – «птенца» хозяина Лондона. Костная ткань сморщилась и выцвела, словно не выдержав ужасных изменений, происходивших с мягкими тканями вампиров под воздействием солнечных лучей. «Но в этот раз процесс шёл медленно. Медленно и в темноте…»

Часть лицевых костей уже отвалилась, а те, что остались на прежних местах, как будто скручивались под невероятными углами. «Суставы размягчились? А разве такое возможно? Надо спросить Лидию».

Представив, как супруга поедет верхом по горной тропе, продуваемой ветром, вдоль ущелья, откуда то и дело долетали странные звуки и шорохи, Эшер содрогнулся.

Кости таза тоже съёжились, а от длинных костей рук и ног остались лишь комки размером с орех. Но в верхней челюсти сохранились зубы. Удлинились не только клыки – причём куда сильнее, чем у любого вампира, – но и все остальные зубы, насколько сумел определить Эшер, также вытянулись и заострились, практически сравнявшись с ними размером.

Фрау Бауэр пошевелила щипцами мелкую тёмную пыль на дне коробки.

– На прошлой неделе ещё оставались кусочки рёбер. Я насыпала в две другие коробочки по паре чайных ложек этой пыли и оставила одну на прежнем месте, а вторую на пятнадцать минут выставила на солнце. Спустя два дня в обеих коробках ничего не оказалось. По всей видимости, солнечный свет не влияет на скорость разложения праха.

– Моей супруге наверняка захочется ознакомиться с вашими исследованиями, – Эшер взял поднос в руки, чтобы разглядеть останки повнимательнее. – Не будете ли вы так любезны сделать для неё копию? Она – врач и горячо интересуется подобными… случаями.

– «Случаями»? – глаза доктора Бауэр широко распахнулись. В них плескались изумление, ужас – и жадный интерес. – Выходит, подобные инциденты случались и раньше? Вы знаете, что это за существа?

– Нет, – торопливо поправился Эшер. – Моя жена интересуется необычными смертями, например случаями самовозгорания людей, а это весьма похоже на самовозгорание. Вы упоминали, что подобные твари попадались вам не один раз?

– Сама не видела, – доктор переставила лампу поближе, и Эшер повернул поднос к свету. – Но староста деревни, Ляо Тан, заметил одно такое создание в сумерках, в зарослях на краю долины, через три недели после того, как нашли вот это первое…

– А где его нашли? – перебил Карлебах. – В этой вашей невероятно интересной статье говорилось, что его принесли селяне…

– Дом племянника старосты, Ляо Хэ, стоит на отшибе, возле дороги, ведущей к шахте. Его мать – сестра Ляо Тана – была немного не в своём уме и в последние годы не выносила шума от соседей. После её смерти Хэ остался жить в доме – он и сам слегка странноватый, – вспомнив об этом вздорном прихожанине, фрау Бауэр едва заметно улыбнулась. – Хэ разводит свиней и держит в доме трёх очень злых собак. За неделю до обнаружения останков Тан сказал мне, что на свиней его племянника кто-то напал прямо в загоне – он решил, что это волки. А однажды ночью Хэ услышал, как собаки заходятся лаем в темноте, пошёл проверить, что случилось, – и нашёл их у края болота рядом со старым входом в шахту. Там он и обнаружил это существо, основательно порванное. А позже две из трёх собаки заболели и издохли.

Эшер украдкой покосился на Карлебаха – в тёмных глазах старика за круглыми стёклышками очков блестели слёзы.

«А ведь когда-то это был человек, – подумал Эшер, отставляя поднос с уцелевшими останками. – Человек, у которого была жена, а может, и ребёнок – такой, как Миранда. Человек, который любил и был любим, который просто жил себе и никого не трогал…»

И, в отличие от вампиров, не желал продлевать свою жизнь сверх отпущенного срока.

«Заражение крови» – так объяснял это Исидро. «Они, судя по всему, не сохраняют индивидуальные черты личности – те, что делают меня Симоном, а вас – Джеймсом…»

– Хэ тут же притащил это существо ко мне, – доктор Бауэр осторожно прикоснулась кончиками щипцов к одному из жутких клыков. – Он никогда не верил в демонов и настаивал, что у всех явлений, которые мерещатся людям в сумерках, должно быть какое-то научное объяснение. А ещё он утверждал, что байки о способности всяких там «яо-куэй» призывать из шахт полчища крыс и прогонять их обратно – не более чем суеверия…

– Крыс? – резко оглянулся Карлебах.

– Так утверждают байки. И шахты, и топи возле главного входа кишат крысами.

– И как давно ходят эти «байки», фрау доктор? – осторожно уточнил Эшер. – Я изучал фольклор провинции Хэбэй, но ни разу не встречал упоминаний о подобных явлениях.

– Они начали ходить совсем недавно. Селяне прозвали этих существ «яо-куэй», но большинство считает это наказанием за преступления императора, которые повлекли за собой утрату Небесного мандата[22]. Впервые я услышала о том, что кто-то видел «яо-куэй», незадолго до Рождества, значит, байки о них ходят уже почти год. – Доктор Бауэр убрала останки обратно в коробку и снова закрыла её на замок. – Понимаете, мои прихожане стараются не выходить на улицу после заката – и боятся они не только призраков, якобы вылезающих по ночам. Уже много лет эти горы кишат разбойниками, а сейчас, когда Гоминьдан собирает отряды, то и дело слышно, как очередного мужчину силком забрали в ряды ополченцев. Бедная госпожа Вэй уверяет, что «яо-куэй» забрали её мужа – слишком хилого, чтобы угрожать бандитам или пригодиться Гоминьдану. – Доктор покачала головой: – Этих людей невозможно понять…

– Год… – прошептал Карлебах.

– Скажите, может ведь статься так, – доктор Бауэр убрала коробку обратно в шкаф и заперла дверцы, – что группа этих существ – небольшое племя – скрывалась в недрах здешних гор несколько столетий? Пещеры возле деревни Нань Чжэ-ин исследованы далеко не полностью, а река, проходящая через пещеры Конг-шуй, несколько миль течёт под землёй. Возможно, эти существа питались объедками, найденными в шахтах и в мусорных кучах возле храмов.

– Но в таком случае, – возразил Эшер, – почему о них заговорили лишь год назад?

– Позвольте мне взглянуть на его одежду, – хрипло попросил Карлебах.

Доктор Бауэр распахнула шторы, отворила ставни и, достав одну коробку, добродушно заметила:

– Должна предупредить – вам не понравится.

Стоило ей открыть коробку, как Эшер вздрогнул от резкой вони. Внутри обнаружились обрывки короткого ципао – мешковатой рубахи прямого покроя из плотной ткани, уже двести пятьдесят лет служившей обычным одеянием всех китайцев, и мужчин, и женщин, – и лоскуты мужских штанов-ку. Одежда была отчаянно грязной и основательно изодранной собаками.

– Вы читали моё описание этого существа, – негромко продолжила Кристина. – Жаль, что вам не удалось взглянуть на него собственными глазами. Вероятно, оно увидело, что люди носят одежду, и натянуло украденные вещи, подражая им. Вы видели череп, а само лицо даже близко не походило на человеческое. Эта тварь была практически полностью лысой, позвоночник согнут вперёд, а пальцы заканчивались огромными когтями. За двадцать пять лет, что я провела здесь, в Миньляне, обращая светлые местные души в христианскую веру, я ни разу не слышала ни о чём подобном – ни в сказках, ни в легендах, ни даже в побасенках, которыми старики пугают внуков, чтобы те не лазили в заброшенные шахты. А я слышала тысячи охотничьих баек из тех, что рассказывают у костра, герр профессор, я беседовала с охотниками, излазившими все местные скалы… – она покачала головой, прослезившись от страха и злости. – А теперь берлинские антропологи клеймят меня мошенницей, а мой собственный епископ обвиняет меня в попытках собрать побольше пожертвований для моей миссии, прикрываясь «научными исследованиями». А между тем мои прихожане всё чаще и чаще рассказывают мне о том, что сталкиваются с подобными тварями. Деревенский полицейский видел, как ему показалось, сразу двоих, всего пять дней назад – а теперь сюда приехали вы, и я не вижу на ваших лицах ни удивления, ни беспокойства. Когда и где вы видели подобных существ раньше? Что вы можете рассказать о них?

– Увы, ничего, gnädige Frau, – откликнулся Эшер прежде, чем Карлебах успел открыть рот. – Потому что ничего не знаем. Но непременно узнаем, если найдётся кто-нибудь, кто сможет проводить нас туда, где полицейский заметил этих тварей, и к топям возле угольной шахты, где псы Ляо Хэ порвали нашего знакомца из той коробки в шкафу.

– Это они.

Доктор Бауэр, уверенно шагавшая вперёд по заросшей тропе, уходившей вверх по склону ущелья, оглянулась – но не поняла ни слова, так как Карлебах перешёл на чешский. Сам он говорил на этом языке в детстве, а Эшер – во время странствий по Центральной Европе, двадцать лет назад. Миссионерка поздоровалась с сержантом Уиллардом и рядовым Гиббсом на ломаном английском и на нём же поблагодарила за то, что они присоединились к вылазке. И, хотя Эшер знал, что тысячи немцев – а то и десятки тысяч – считали воинственные устремления кайзера такими же чудовищными и необдуманными, как и англичане, не было никакой гарантии, что Кристина Бауэр входила в их число. Но даже если и входила – в любом Министерстве иностранных дел непременно имелся один чиновник – или секретарь, или какой-нибудь министр без портфеля, – занимавшийся исключительно тем, что по крупицам собирал информацию от лавочников, миссионеров, слуг из различных домов, а затем просеивал эти крупицы в поисках тех, что могли бы принести пользу родине. Джеймс и сам занимался подобными вещами. Он не представлял, как немецкое верховное командование может додуматься использовать кровожадных бессмертных существ, к тому же, вероятно, обладавших такой же способностью насылать иллюзии и отводить глаза, как и вампиры. Но учитывая, что гнездо подобной нечисти находилось в Праге, в опасной близости от Берлина, рисковать лишний раз не стоило.

– Как они сюда попали? – негромко спросил Джеймс, переходя на чешский. – Я интересовался у тех вампиров, что встречались мне в Центральной Европе, о том, не случалось ли подобной… мутации, изменённому виду, возникать где-либо совершенно неожиданно…

– А они тебе, конечно же, совершенно честно ответили? – перекинув лямку дробовика за могучее плечо, Карлебах шагал вперёд, опираясь на палку, – и хотя тропа была крутой, он запыхался не больше, чем двое солдат, замыкающих небольшой отряд.

– У них не было причин меня обманывать.

– Обман – это их основное занятие, Джейми, – возразил старик. – И пока ты не примешь это как данность, можешь считать, что ничего о них не знаешь.

Ущелье, где протекала речушка Миньлянь, за прошедшие века почти полностью лишилось растительности. Кое-где ещё попадались редкие группки сосенок, но в основном виднелись лишь кусты вдоль берегов да жухлая жёлтая трава, шелестящая на ледяном ветру. Чжань – единственный выживший из трёх псов Ляо Хэ – неожиданно остановился посреди дороги и зарычал.

– Ты что там увидел, а? – спросил коротышка-крестьянин, потрепав своего питомца по лохматой спине. – Нашёл, что ли, кого?

Эшер тоже оглядел унылые горные склоны. Все его рефлексы, наработанные за семнадцать лет полевой службы, в голос кричали, что здесь кто-то есть. Не яо-куэй, конечно – день едва перевалил за середину, и солнце только-только начало клониться к закату.

Но кто-то здесь точно побывал. На сухом песке тропы Эшер заметил свежие отпечатки чьей-то обуви, красноречиво свидетельствующие, что в последние дни здесь проходил или бандит – в смутные времена они наводняли Китай, как саранча, – или гоминьданский «ополченец». Обычным разбойникам вряд ли захочется связываться с двумя британскими солдатами, вооружёнными «энфилдами[23]» – третий из конвоиров, молодой рядовой Барклай, остался в деревне караулить лошадей, – но какой-нибудь крупной и сильной банде эти самые «энфилды» могут и приглянуться.

Тропа уходила вверх, а затем снова спускалась вниз, на выровненную площадку у самого входа в шахты Ши-лю. На этой площадке, ярдов в сто шириной, когда-то находились хозяйственные постройки, где рабочие мылись и справляли нужду, и сюда же сваливали в кучи отработанную породу. Пологая земляная насыпь – бог знает когда сделанная – вела к самому зеву пещеры, огромному и кривому овалу, темнеющему на желтоватом каменистом склоне. Сели превратили это место в болотистую пустошь, где среди грязи и угольной пыли развелись ряска, осока и рогоз, и, как и предупреждала доктор Бауэр, вовсю кишели крысы.

– Тело лежало здесь, – фрау Бауэр указала на ближайшую каменную насыпь в нескольких шагах от того места, откуда тропа уходила вниз.

– Он пытался удрать обратно в шахту, – Ляо Хэ положил руку на мохнатую голову пса. Эшер дождался, пока миссионерка переведёт слова крестьянина на немецкий, чтобы Карлебах тоже понял, о чём идёт речь. – Шунь и Шуо принялись драть ему глотку, а он в ответ подрал их когтями. А там, в темноте, – Ляо Хэ взглядом указал на шахту, – я заметил глаза остальных. Они светились, как у крыс, но на высоте человеческого роста. А крысы кишели во всём болотце, носились туда-сюда и пищали.

– Я так понимаю, где-то здесь же ваш полицейский увидел и тех двоих? – спросил Эшер у доктора Бауэр по-немецки.

– Нет, те двое встретились ему возле деревни, гораздо ниже по склону. После заката никто не подходит к шахте так близко.

– Вам стоит быть осторожнее, сэр, – заметил сержант Уиллард, когда Эшер, старательно обходя наиболее глубокие лужи грязи, направился к насыпи, ведущей к пещере. – Именно в таких местах чаще всего обустраивают логова разбойники…

Не владея ни китайским, ни немецким, солдаты пребывали в уверенности, что Эшер с Карлебахом ищут каких-то легендарных существ – вроде гималайских йети, – и Джеймс старательно подкармливал эту уверенность, отвечая на вопросы сержанта Уилларда по дороге.

– А по запаху похоже, что внутри прячутся люди? – спросил он.

Сержант задумчиво прищурился.

– Одно можно сказать наверняка, сэр, – пахнет весьма странно.

Уиллард не лгал. Здесь и впрямь не ощущалось запахов, характерных для людского лагеря: экскрементов, дыма от костра – тот бы точно долетал до самого выхода, даже если бы кострище находилось глубоко в пещерах, – и совершенно точно не было ни единого свидетельства, что где-то поблизости проходили лошади. Из шахты тянуло чем-то иным, и от этого запаха у Эшера по спине бегали мурашки.

Они поднялись по насыпи. В земле виднелись канавки – когда-то здесь была колея для вагонеток, но железные рельсы и деревянные шпалы давно растащили запасливые крестьяне.

В верхней пещере царил сероватый сумрак; такой рассеянный свет и схожая высота сводов напомнили Эшеру о часовне в Вичфорде – городе, где жил его отец. В одном конце пещеры виднелись два узких прохода в тоннели – судя по всему, уголь здесь добывали по старинке, кирками, и выносили наверх в корзинах на собственных плечах. А в другом конце пол просел, и на дне образовавшейся ямы угадывалась скопившаяся вода.

Забрав у сержанта Уилларда фонарь, Эшер зажёг его и подошёл к ближайшему тоннелю; чтобы пробраться туда, ему с его ростом в шесть футов пришлось бы наклонить голову и протискиваться боком.

Серые крысы, вспугнутые светом, разбежались по тёмным углам. Их крошечные глазки поблёскивали в темноте, как угольки.

Запах здесь ощущался сильнее, вызывая дурноту. Эшер почувствовал, как у него заколотилось сердце. Карлебах подошёл ближе, сжимая рукоять дробовика более здоровой рукой, пристроив дуло на запястье другой.

– Да, – прошептал старик. – Они здесь.

Полтора года назад Эшер вместе с Исидро колесили по восточным окраинам Европы, собирая любые доступные крохи информации, расспрашивая немёртвых в Берлине, Аугсбурге, Праге и Варшаве о том, не слышали ли они о вампирах, неожиданно начинавших мутировать, о вампирах, не входящих в ту или иную ячейку и не придерживающихся никаких правил в охоте. Об Иных Джеймсу довелось услышать только в Праге; но и этих слухов на тот момент хватило, чтобы понять, что Иные – вовсе не те существа, за которыми он охотился.

Теперь же, глядя в бескрайнюю тьму тоннеля, Эшер жалел о том, что некоторые вопросы Исидро тогда так и не задал своим собратьям-немёртвым.

Он уже открыл рот, чтобы обратить внимание на странный эффект от запаха, но осёкся, заметив лицо Карлебаха, полное напряжённого отчаяния – старый профессор как будто изо всех сил пытался увидеть что-то в темноте за пределами круга света от лампы. Губы старика, прячущиеся под пышными усами, сжались в тонкую линию. Эшер заметил, что Карлебах дрожит.

«Полтора года назад он был вполне доволен жизнью в Праге и с энтузиазмом продолжал изучать секреты этих древних улиц, даже зная о том, что по ним бродят вампиры…

Так что же изменилось?»

Одной лишь новости о том, что вампиры существуют и на другом конце света, вряд ли хватило бы, чтобы превратить старика из профессора в охотника. И тем не менее, когда Эшер ответил на его первое письмо отказом, Карлебах собрал вещи, оставил дом, в котором родился и прожил всю свою долгую жизнь, и отправился сначала в Англию, а затем в Китай.

Почему?

Почему именно сейчас?

Что он такого узнал, о чём не стал рассказывать?

В темноте что-то зашевелилось. Угольков-глаз прибавилось – пол тоннеля уже буквально кишел крысами. Эшер заметил, что в верхней пещере стало слегка темнее – солнце скрылось за горными пиками.

– Полагаю, на сегодня мы увидели достаточно, – проговорил Джеймс, и Карлебах вздрогнул, как от выстрела. – Мы выяснили, где находится шахта, и убедились, что в ней обитают те самые твари, которые встречались вам в Праге.

– Да, – не сразу откликнулся Карлебах. – Да, безусловно, ты прав…

– Мы не знаем, сколько их тут и как глубоко в шахте они прячутся – и в какой конкретно момент после заката пробуждаются от спячки.

Карлебах кивнул. На секунду Эшеру почудилось, словно профессор хотел сказать что-то ещё, но вместо этого отвёл взгляд и пробормотал:

– Всё верно. Нам лучше… нам лучше уйти.

Он вёл себя так, словно, проехав полмира и добравшись до нужной точки, совершенно не знал куда двигаться дальше.

И что делать.

И зачем он вообще сюда приехал.

Странно…

Они вместе вернулись к зеву пещеры, где в лучах закатного солнца их дожидались остальные члены поискового отряда – сержант Уиллард и рядовой Барклай, Ляо Хэ со своей собакой и доктор Бауэр. По пути Карлебах дважды остановился, оглядываясь в темноту тоннеля.

И Эшер всякий раз гадал, что он пытается там разглядеть.

Глава шестая

– Это место зовётся храмом Бесконечной Гармонии, – как и большинство русских дам из благородных семей, баронесса Татьяна Дроздова свободно изъяснялась на французском, так что беседовала с Лидией на этом языке и на нём же обращалась к трём «мальчикам»-рикшам, добрых две мили тащившим всю её компанию от Посольского квартала бодрым шагом. Выбравшись из повозки, баронесса расплатилась и властно указала пальцем на утоптанную грязь переулка:

– Ждать здесь, всем троим, – «мальчику», выслушивающему указания баронессы, по наблюдениям Лидии, было как минимум шестьдесят – он был достаточно стар, чтобы сгодиться госпоже Дроздовой в отцы, и уж точно слишком стар, чтобы таскать дородных русских дам по закоулкам Пекина. – Десять центов.

– Десять центов всем троим, – седоволосый рикша указал сначала на себя, а затем на двоих ребят помоложе, дотащивших повозки Лидии и молоденькой большеглазой сеньоры Джаннини – жены ещё одного дипломата, – а также двух широкоплечих русских телохранителей баронессы до самого начала Шёлкового переулка, уходящего вправо. – Десять центов, десять центов.

«Судя по всему, – подумалось Лидии, – старик имеет в виду, что за время простоя, пока три благородные леди будут осматривать храм, нужно заплатить по десять центов каждому из рикш».

– Десять центов, десять центов, – охотно согласилась баронесса. Она почти не говорила по-английски, но, судя по всему, неплохо понимала пиджин[24] – основной язык общения всех слуг и рикш в городе. – Конечно же, они тут же убегут, если кто-то предложит им одиннадцать, – добавила баронесса, переходя на французский, и поправила вуаль на плоской старомодной шляпке. – Но в Шёлковом переулке рикши встречаются на каждом углу, так что мы ничего не потеряем.

Прошлым утром за чашечкой чая сэр Джон Джордан пообещал Лидии организовать прогулку по городу в компании кого-нибудь из старших дам из местного европейского круга. Обычно новоприбывших брала под своё крыло леди Эддингтон, старшая из женщин Британского квартала, – но сейчас, убитая горем, она не могла уделять никому внимания. Однако полтора года назад, во время поездки в Петербург, Лидия познакомилась с кузиной баронессы Дроздовой, а уж та никому не собиралась уступать своё священное право досыта накормить любого гостя впечатлениями. Когда Лидия осторожно поинтересовалась, не сможет ли сэр Джон каким-то образом добыть приглашение и для сеньоры Джаннини, тот улыбнулся привычной лениво-интеллигентной улыбкой и ответил: «Положитесь на меня, мадам».

Паола Джаннини как раз и обнаружила тело Холли Эддингтон в тот злополучный вечер – именно на её крик сбежались остальные гости. Однако, пообщавшись с баронессой, Лидия заподозрила, что сэр Джон, судя по всему, решил, что миссис Эшер уже наслышана о характере этой женщины и поэтому пожелала взять в компанию кого-то ещё, чтобы легче переносить её общество.

Вооружившись путеводителем, баронесса уверенно направилась во внутренний двор храма через резные ворота, покрытые облупившимся зелёным лаком.

– Сейчас вы увидите стоечно-балочные потолочные конструкции, – властно заявила она, – основное здание называется «чэньфань» и неизменно располагается окнами на юг – здесь находятся самые роскошные помещения всего комплекса.

За время пути из Саутгемптона Джеймс описывал жене Пекин как дебри зданий и переулков, похожие на коробки-головоломки, нагромождённые друг на друга. Без очков – те бы непременно и бесповоротно испортили всё впечатление от роскошного ансамбля из платья и шляпки в тёмно-зелёных и лавандовых тонах – Лидия видела вокруг пугающий лабиринт из серых закоулков, ярких и грязных вывесок над лавками, залитый ярким, слепящим солнцем, полный самых невероятных звуков и запахов. В мешанине высоких надвратных башен и узких, как кошачьи лазы, хутунов, переплетающихся с широкими прямыми парадными улицами, наводнёнными людьми, повозками и скотом, нельзя было не то что отыскать путь, а и вовсе понять, где ты находишься.

Все рикши работали на хозяев своих повозок – так рассказывала Паола, пока возницы тащили всю компанию по улице, лавируя между телегами, носильщиками, продавцами сладостей, уборщиками нечистот и пожилыми мужчинами, разносящими клетки с птицами. В этом смысле рикши походили на лондонских извозчиков: чаще всего они ночевали в том же сарае, где стояли повозки, и в большинстве случаев находились в кабальной зависимости от своих хозяев за какие-то иные блага. Такая форма заработка уходила корнями в криминальное подполье, где заправляли ростовщики и владельцы борделей, а также те, кто нелегально приобретал оружие у армии и перепродавал Гоминьдану.

– Поэтому, как вы понимаете, с нами едут телохранители, – итальянка махнула рукой за плечо, где в третьей рикше ехали Корсиков и Меншиков, могучие усатые казаки, словно сошедшие со страниц «Баллады об Иване Скавинском-Скаваре»[25]. – Сказать по правде, за время пребывания в Китае у меня ни разу не возникало ни малейших неприятностей – президент республики весьма дорожит дружбой с европейскими державами, – однако я всё равно не рискнула бы отправиться в город без сопровождения.

Паола говорила по-французски – также как баронесса и все остальные обитатели Посольского квартала, кроме разве что американцев, которым, по мнению Лидии, и английский-то давался с трудом.

Миссис Эшер повертела головой, рассматривая серые стены хутунов, открытые ворота, за которыми виднелись дворики, полные играющей ребятни и развешанного белья, и тщетно попыталась понять, где они находятся. То там, то тут из-за стен выглядывала какая-нибудь симпатичная крыша, выложенная ярко-красной или зелёной черепицей и отделанная золотом, но стоило завернуть за какой-нибудь очередной угол – и ориентир мгновенно терялся из виду.

И Паола, и баронесса предупреждали Лидию о царящей в переулках вони, но здесь пахло отнюдь не так скверно, как в Константинополе.

Впрочем, по мнению Лидии, ничто не могло сравниться с запахами Константинополя.

Храмовый дворик оказался маленьким и тесным, загромождённым голубятнями и каменными садками для рыб. Однако здесь царило удивительное спокойствие – словно шумные городские улицы остались где-то далеко-далеко.

Во дворе возвышалась пара древних вязов, а возле одного из боковых строений обнаружился молодой монах в коричневом облачении, неуклюже подметающий утоптанную землю. Двойная крыша основного здания сплошь заросла зеленью, придавая ему вид угрюмый и запущенный. На ветхих ступенях дремал палевый пёс, а в проёме виднелся суровый лик, взиравший на входящих из ниши в дальней стене в окружении вышитых знамён, бумажных фонариков и мисок с подношениями – конфетами, фруктами, засахаренными арбузными семечками, кунжутными шариками и рисом.

– Это Гуань Юй[26], бог войны, – пояснила баронесса. – По словам сэра Джона, этот человек существовал на самом деле. Забавно, что они превратили живого генерала в божество! Это всё равно что построить храм Наполеона и проводить службы в его честь. Впрочем, во французском посольстве наверняка найдётся парочка-другая идиотов, которые заняты именно этим…

– Вероятно, он снискал великую славу, – Лидия вгляделась в ярко-алое лицо с огромными глазами, таращащимися из-под густых чёрных бровей. Запах благовоний немилосердно бил в ноздри.

– А это Гуаньинь, богиня милосердия, – Паола указала на восточную стену, где во второй нише на затейливом, похожем на цветок лотоса постаменте, возвышалась статуя женщины в струящемся одеянии. Даже издали было заметно, что на лице статуи отражается безмятежная красота, свойственная тому, кто прозревает будущее далеко наперёд и твёрдо знает, что всё будет хорошо. – Говорят, что Гуаньинь была принцессой, достигшей нирваны через медитации и благодеяния, однако за миг до того, как она перешагнула порог Небесных врат, за её спиной раздался плач ребёнка во тьме мира людского – и Гуаньинь вернулась обратно. – Паола перекрестилась. В сумраке храма чёрная ленточка-чокер на шее итальянки подчёркивала черноту волос и бледность кожи лица, похожего на лик Мадонны на картинах её соотечественников. Лидия отметила, что сеньора Джаннини, похоже, на пару-тройку лет моложе её самой и к тому же отличается мягкостью обращения – хотя, возможно, такой она казалась на фоне госпожи Дроздовой. – Мне нравится думать, что в образе Гуаньинь они почитают Святую Деву…

– Ага, вы полюбуйтесь, кому ещё они молятся, – и сразу поймёте, что происходит у них в головах, – баронесса подошла ближе. В потрёпанной меховой накидке эта грузная женщина казалась ещё толще. Указав рукой на ряд ниш на третьей стене, где висело сразу десять изображений, госпожа Дроздова провозгласила:

– Узрите Владыку Ада и Князей, что управляют всеми десятью уровнями, ведут записи, назначают наказания, поддерживают порядок, надзирают за работниками и любыми перемещениями, вот что. Можно сказать, всё как в России – хотя в России, конечно, в этой конторе царил бы невероятный бардак, – и уж точно так, как в Китае, – добавила она задумчиво. – Представьте себе народ, который верит, что и в посмертии всё поделено на управы, где властвует бюрократия. У них и на Небесах точно такое же административное деление.

С этими словами она направилась прочь – на этот раз к маленькой двери, ведущей в следующий храмовый дворик. Паола снова отвернулась к статуе Гуаньинь, и Лидия, улучив момент, вытащила из серебряного футляра очки и водрузила их на нос, чтобы получше разглядеть десятерых жутких чиновников, взиравших на неё из тёмных ниш: выпученные глаза, оскаленные клыки, одежды, развевающиеся на раскалённом ветру, дующем за гранью мира людского. Князья Ада. Двое из них изображались среди гибнущих душ, корчащихся вокруг или придавленных безжалостной чиновничьей ногой.

Шуршание креповой ткани и сладкий аромат парфюма от «Риго» заставили Лидию поспешно снять очки и обернуться.

– А они сортируют грешников по способу совершения греха, как у Данте? – спросила она.

Между тонких бровей сеньоры Джаннини промелькнула морщинка.

– Понятия не имею. Баронесса должна знать – она весьма живо интересуется подобной жутью.

– Простите меня, – Лидия, сообразив, виновато сжала её пальцы. – Когда баронесса предложила показать мне город, я попросила сэра Джона пригласить к нам в компанию кого-нибудь ещё, потому что госпожа Дроздова немного… как бы это сказать, иногда она ведёт себя довольно властно…

– «Иногда»? – На благообразном лице Паолы расцвела по-детски проказливая улыбка. – Dio mio, да она у самого русского царя не побоялась бы скипетр отнять и этим же скипетром настучала бы ему по голове! – тихо проговорила она и оглянулась на залитые солнцем двери, проверяя, достаточно ли далеко отошла баронесса, чтобы ничего не услышать. – Она похожа на мою тётушку Эмилию – очень добрая и заботливая, но замашки у неё как у генерала!

– Вероятно, в том числе поэтому сэр Джон попросил её сопроводить меня сегодня на прогулку? – таким же заговорщическим шёпотом спросила Лидия.

– É verra[27]! Он заботился о бедной леди Эддингтон… – Паола покачала головой. – Мы с вами оказываем этой несчастной леди огромную услугу, мадам Эшер. В армии это называется «отвлекающий манёвр». Всякий раз, когда кого-то в Посольском квартале одолевает недуг или другие неприятности, баронесса тут же возникает на пороге с собственными слугами, собственными запасами мыла и мётел, кадкой с кипящим уксусом и едой в горшках – а её повара, мадам, расстрелять мало! Он у неё грузин и просто чума ходячая!

– Надеюсь, мой вопрос вас не оскорбит, но мне хотелось бы узнать… Как вы оказались на приёме у Эддингтонов? – поинтересовалась Лидия.

Улыбка на лице Паолы угасла.

– Мы с Холли Эддингтон были ровесницами, мадам. В Посольском квартале не так уж много молодых женщин. Бедняжка Холли – она была так одинока и несчастна, насколько может быть одинокой и несчастной женщина, до двадцати четырёх лет не получившая ни одного предложения руки и сердца. К тому же, полагаю, её задевало то, с какой жалостью на неё смотрят злоязыкие дамы вроде госпожи Шренк – жены первого секретаря австрийского министра… – сеньора Джаннини вздохнула и направилась вдоль галереи жутких портретов адских чиновников, сурово скалящихся из полумрака. – Мы с Холли обе любили музыку и птиц, однако, если честно, больше у нас не было общих интересов. Иногда она пускала меня поиграть на пианино её матери – у нас с Тонио дом небольшой и пианино поставить некуда. Как и её мать, Холли воспринимала китайцев исключительно как людей второго сорта и ничуть не сомневалась в том, что они сами выбрали такую жизнь. И она была так невероятно… горда собой, когда мистер Гобарт сделал ей предложение, а уж её мамаша и вовсе едва не лопалась от счастья. Однако в таком ограниченном обществе, как Посольский квартал, друзьями перебирать не приходится.

– А почему вы вышли в сад так поздно вечером? – спросила Лидия. – Ведь уже было так холодно…

– Я вышла всего на минуточку; мы с Холли занимались подготовкой к торжественному выносу торта, но тут пришёл слуга и сообщил, что у ворот сада её ждёт сеньор Гобарт.

– Он ждал её у ворот сада?

– Именно так, мадам! Она и так уже с восьми часов крепилась, чтобы не расплакаться, потому что мистер Гобарт не явился на приём в честь собственной помолвки. Поэтому, услышав слова слуги, она заявила: «Если он напился, я его убью!» – и пошла в сад. Впрочем, мы обе прекрасно понимали, что он всё-таки напился. Я закончила расставлять блюдца для торта и бокалы с шампанским, а потом сообразила, что прошло уже минут пятнадцать, если не больше, а Холли до сих пор не вернулась. Я выглянула в сад, но нигде её не увидела – вы же помните, что на ней было белое платье, хорошо заметное в темноте. Так что я вышла через садовые двери гостиной и пошла по тропинке – и тут заметила что-то белое на земле.

Паола умолкла и отвернулась, некоторое время разглядывая статую, изображавшую какого-то налысо бритого поэта с огромными клыками и свитком в руке. У ног чудовища в муках корчились грешники.

– А вы что-нибудь слышали? – мягко подтолкнула итальянку Лидия. – Или, может быть, кого-то видели?

Паола снова покачала головой.

– Мне сначала показалось, что у Холли обморок. А потом я подошла ближе и увидела, что рядом с ней валяется Ричард, от которого несёт выпивкой и опиумным дымом…

Без очков Лидия не так хорошо видела лицо спутницы, но услышала в её голосе нотки стыда и горя.

– Я уверена, что Холли не хотела бы, чтобы их разговор видел кто-то ещё…

– Конечно, она не хотела. – Паола обернулась, глядя на Лидию. – И всё-таки мне стоило выйти хотя бы на крыльцо и понаблюдать за ними издали. Ричард всегда вёл себя абсолютно по-джентльменски, даже будучи пьяным. Он бы и мухи не обидел. – Она вздохнула и обхватила себя руками, словно наконец-то ощутила царящий в храме сырой холодок, а затем печально добавила: – Однако во всех посольствах знают, что за человек его отец.

– Будьте добры, слезьте с лошадей. Не нужно лишних неприятностей, – высокий человек в серо-зелёной форме – единственный из бандитов, восседавший на нормальной европейской лошади, а не на лохматом китайском пони, – требовательно махнул револьвером. Его лицо, основательно изуродованное оспой, было почти лишено бровей, губы – тонкими, а волосы коротко острижены. Остальная банда, одетая кто в крестьянские ципао и штаны-ку, кто в униформу того или иного западного образца, наставила на отряд русские и немецкие винтовки.

– Гоминьдан, – тихо шепнул сержант Уиллард, поднимая руки.

– Может, удастся сбежать? – сурово нахмурил седые брови Карлебах, и его тёмные глаза гневно сверкнули. – Через час уже стемнеет.

– Далеко не убежим, – откликнулся Эшер. Он послушно поднял руки вместе с остальными сразу же, как только бандиты, пешие и конные, выскочили из зарослей рододендрона, окружавших тропу. Спешившись, Джеймс замер, позволяя одному из китайцев стащить с него шинель и выпотрошить карманы пиджака.

– Прошу вас, ребе, спешьтесь, – попросил он и, заметив, что старик по-прежнему медлит, спокойно добавил:

– Или они вас пристрелят.

Карлебах наконец-то послушался – и в результате этого послушания лишился и старомодной охотничьей куртки, и шарфа, и часов (сам Эшер предусмотрительно оставил часы и деньги в гостинице – ему-то уже доводилось поездить по китайской глубинке), и дробовика.

– Им ни к чему лишние проблемы с британскими властями, – пояснил Джеймс всё на том же чешском, потому что чешский из всего отряда понимал только Карлебах. – Им нужны только лошади и оружие.

Про себя же Эшер порадовался, что эти борцы с республикой не вознамерились лишить их заодно и сапог.

– Пожалуйста, уговори их вернуть хотя бы лекарства из кармана моей куртки, – попросил Карлебах.

Эшер передал его просьбу бандитам на ломаном китайском. Бандиты вскрыли один из пузырьков, по очереди понюхали и попробовали содержимое и дружно поморщились.

– Что это? – требовательно спросил один, и Эшер пояснил:

– Ий-яо. – Это означало «лекарство». – Для моего отца, – он положил руку на плечо Карлебаха.

Наглядно убедившись, что содержимое вскрытой бутылочки никак не походило на выпивку, бандиты с поклоном вернули её обратно.

– Это они преследовали нас весь день, – пробурчал сержант Уиллард. – Теперь не видать мне следующей получки как своих ушей…

Эшер не ответил. Да, безусловно, кто-то следовал за ними по пятам. Однако повстанцам было бы куда проще подловить их здесь, на открытом участке горной дороги, одинаково удалённом и от Миньляня, и от железнодорожного узла. К тому же засаду стоило устроить гораздо раньше, чтобы успеть уехать подальше до заката. Не было никакого смысла выжидать до самых сумерек – так что, судя по всему, бандиты напали на след отряда совсем недавно.

Ущелье темнело на глазах. Эшер услышал, как один из повстанцев, торопливо передававших Карлебаху оставшиеся пузырьки, рыкнул по-китайски:

– Поторапливайтесь! Мы и так не успеем разбить лагерь до наступления ночи.

Джеймс услышал, как кто-то из остальной банды шепнул – очень тихо, чтобы побитый оспой командир не расслышал, – «яо-куэй…»

Сам главарь так и не покинул седла, но больше не произнёс ни слова. Ещё тогда, в Миньляне, когда отряд собирался в обратный путь, доктор Бауэр предупредила:

– Скачите как можно быстрее, но, если вас всё-таки остановят, помните – ополченцам не нужны неприятности. Отдайте им лошадей и ружья, и вам дадут спокойно вернуться к железнодорожной станции.

Банда отправилась дальше по тропе, навстречу сгущающимся сумеркам. Глядя им вслед, Эшер подумал, что в других обстоятельствах подобный расклад его в принципе устроил бы – но сегодня он достаточно насмотрелся на череп, лежащий в ящике у фрау Бауэр.

– Иисус всемилостивый, парни, – буркнул сержант Уиллард, – мы же теперь до станции раньше полуночи не доберёмся. Как вы там, профессор К, помощь нужна?

– Да нам всем, чёрт возьми, понадобится помощь, чтобы пережить эту ночку! – проворчал рядовой Барклай. – Господь всемогущий, я уже весь продрог, как собака! А к тому времени, когда мы доберёмся до станции, вовсе льдом покроемся!

Эшер не стал ничего говорить, хотя и сам уже порядочно замёрз. Однако он подозревал, что с наступлением ночи в этих скалах их будут поджидать неприятности куда более серьёзные, чем холод и бандиты.

Глава седьмая

– Прошу вас, не поймите меня неправильно – сэр Грант был для меня образцом настоящего джентльмена, – голос Паолы звучал так искренне, а в её огромных карих глазах плескалась столь отчаянная мольба, что Лидия поняла: девушка собирается сказать нечто такое, что в иной ситуации и в иных устах могло сойти за грязные сплетни, распространяемые злопыхателями. Миссис Эшер с некоторой грустью вспомнила о том, сколько всяких скандальных секретов передавали ей кузины, красавица-мачеха, дочки подруг её тётушек и прочие юные леди, учившиеся с ней в той невероятно престижной швейцарской школе-интернате, – и всякая сплетня неизменно начиналась со слов «не поймите меня неправильно».

Взяв молодую итальянку под локоток, Лидия повела её вдоль лавочек Шёлкового переулка, однако при этом склонила голову вбок, являя готовность слушать.

– Полагаю, вам известно, что всего несколько мужчин в дипломатическом корпусе прибыли в Китай с жёнами, – начала Паола с некоторым стеснением, – а молодые сотрудники – да и не очень молодые – как бы вам сказать… сожительствуют с китайскими женщинами… Да даже некоторые из тех, кто привёз сюда жену, – добавила она с горечью, – умудряются заводить наложниц-китаянок! А некоторые просто ездят в Китайский город или договариваются с местными… – она замялась, подбирая вежливый эвфемизм, – … посредниками, чтобы те приводили женщин в условленные места. Именно так поступает сэр Грант.

Впереди них, рассекая толпу китайцев – лавочников, солдат, зевак и продавцов шапок и мышеловок, – шествовала баронесса Дроздова, останавливаясь то у одного магазинчика, то у другого. Перемещаясь от прилавка к прилавку, она тыкала пальцем в отрезы шёлка, кричала на торговцев по-русски и на пиджине, споря о качестве той или иной ткани и подолгу рассуждая о разнице в оттенках.

Меншиков – а может, и Корсиков – держался в полушаге от своей госпожи, хотя окружающие китайцы не приближались к ним, лишь таращились во все глаза, как на слона или похоронную процессию. Лидия тоже пару раз замечала, как стайка детишек, крестьянок и носильщиков следует за ней по пятам, стараясь держаться подальше от Корсикова (или это всё-таки Меншиков?), но не стесняясь указывать на неё – китайцы, в отличие от европейцев, указывали подбородками, а не пальцами – и лопоча о чём-то. Скорее всего, о том, что европейцы и впрямь бесовские отродья – потому что «вот у той женщины волосы рыжие, как у бесов».

Мадам Дроздова не обращала на них внимания – для неё местные жители были чем-то вроде докучливых мух.

Зато Лидия их прекрасно замечала.

– Мне весьма странно слышать подобное, – шепнула она Паоле. – Но ведь развлекаться с китайскими… ммм, дамами – одно дело, а убивать их – совсем другое…

Паола отчаянно замотала головой.

– Это не просто развлечения, мадам. Это… – ей, судя по всему, очень хотелось говорить потише, однако в таком случае Лидия уже не расслышала бы её сквозь шум, царивший на улице. – Я так понимаю… ну, насколько я слышала… что сэру Гранту нравилось… причинять боль женщинам, с которыми он… сожительствовал. Иногда довольно сильную. Бывают такие мужчины, – добавила она серьёзно, видимо, полагая, что такая респектабельная дама, как миссис Эшер, ни с чем подобным никогда не сталкивалась. – Они не просто могут ударить жену, допустим, напившись – так-то все мужчины поступают…

Лидия открыла рот, чтобы возразить, что отнюдь не все мужчины поступают подобным образом.

– …но бьют их умышленно. А здесь, в Китае, есть мужчины, которые покупают женщин – девочек, – у их собственных семей, а потом сдают их внаём тем, кому… нравятся подобные развлечения, – даже сквозь вуаль шляпки стало заметно, как Паола покраснела от смущения. Лидия вспомнила соответствующие главы из «Сексуальной психопатии» Крафта-Эбинга, – за те три года, что она провела в Редклиффском лазарете Оксфорда, посещая медицинские лекции и вскрытия, ей довелось ознакомиться с этой книгой, вызвавшей у будущей миссис Эшер смесь врачебного любопытства и искреннего недоумения. Впрочем, она не стала упоминать об этом вслух, равно как и выспрашивать специфические подробности – ни об увлечениях сэра Гранта, ни о том, что творилось в доме помощника итальянского атташе. Лидия также не стала говорить, что практика продажи услуг такого рода её ничуть не удивляет, учитывая царившую в Китае ужасающую нищету и уверенность местного населения в том, что всё в этом мире продаётся и покупается. От замечаний подобного рода у кого-нибудь вроде её мачехи и тётушек непременно случилась бы истерика… впрочем, если вспомнить о том, откуда возникают истерики («… доктор Шарко из Франции… или, кажется, доктор Фрейд из Вены?.. отмечал, что истерики возникают на почве неудовлетворённости некоторыми аспектами личной жизни… пожалуй, стоит поинтересоваться этим вопросом подробно…»).

Вместо этого она ответила:

– Сэр Грант? Вот уж на кого бы не подумала!

Однако, по словам того же Крафта-Эбинга, львиная доля мужчин предпочитала именно такие развлечения, и далеко не все эти мужчины обитали в Пекине. К тому же, как отдельно отмечалось, не существовало никаких внешних признаков, позволявших узнать в человеке потенциального садиста.

– Если бы я слышала нечто подобное только от мадам Дроздовой или Аннет Откёр, – второе имя принадлежало жене помощника французского министра торговли, – то решила бы, что это досужие сплетни… Вы не представляете, какие жуткие сплетни регулярно витают по Посольскому кварталу, мадам! Но о сэре Гранте мне рассказал муж.

– У меня есть основания полагать, что мужчины промеж себя сплетничают ничуть не меньше женщин, – уклончиво ответила Лидия, но молодая итальянка снова покачала головой.

– Нет-нет, сплетни – удел женщин, но даже если бы мужчины и сплетничали, Тонио – то есть сеньор Джаннини – вовсе не такой человек.

Они остановились возле магазина тканей, самого крупного во всём переулке. У самых дверей трудился старый китаец. Он замешивал в кадке некую массу, напоминавшую тесто, то и дело присыпая её белым порошком, то поднимая и растягивая тонко-тонко, то складывая пополам и снова отправляя в кадку, присыпав очередной порцией порошка.

– Как только я приехала в Пекин, – продолжила Паола, – муж практически сразу же предостерёг меня от дружбы с сэром Грантом. А когда я спросила о причине такой осторожности, он рассказал о китайских девушках и доме госпожи Цзо в переулке Великого Тигра, куда сэр Грант регулярно наведывается. Моя матушка, пожалуй, сказала бы, что мужу не пристало беседовать с женой о таких вещах, однако мы, члены посольских делегаций, все здесь в одной лодке, так что я рада, что он предупредил меня, от кого стоит держаться подальше. А позже я услышала от мадам Откёр, что недавно произошёл большой скандал – по слухам, в доме госпожи Цзо погибла одна из девушек.

Между тем старик разделил массу на пучки отдельных соломинок не толще швейной иглы, и постепенно возле его тележки собралась толпа, почти перегородившая улицу.

– Что там такое? – изумлённо спросила Лидия, но Паола недоумённо пожала плечами. Тогда Лидия повторила вопрос прохожему, указав на тележку, но ответ – «а, данго!» – ничуть не прояснил ситуацию. Старик в это время растянул массу в длинную колбаску, состоящую из припылённых нитей, а потом шлёпнул на стойку ближайшей лавки, взметнув облачко белой пудры, и, отцепив с пояса острый как бритва резак, принялся кромсать колбаску на кусочки. Лидия попыталась спросить у старика, что он делает и сколько это стоит, но тот, судя по всему, не понимал её вопросов. Наконец она протянула ему несколько медяков, и китаец, отсчитав ей в ответ четыре кусочка, подхватил кадушку и тележку и направился в соседний переулок, чтобы там продолжить своё странное занятие.

– Не вздумайте это есть! – Мадам Дроздова, выскочившая из лавки, выхватила липкий комочек из пальцев Лидии. – Это может быть отрава!

– Чепуха, местные ведь покупают эти штучки детям, – возразила Лидия. В самом деле, стайка из четырёх-пяти мальчишек поглощала эти «данго» с большим аппетитом. Но госпожу баронессу это не убедило.

Завернув данго в бумажку, она швырнула его в канаву, однако ребятишки мигом вытащили комок оттуда и убежали.

– А что это такое?

– Боже праведный, дитя, мне-то откуда знать? – Мадам решительно потащила обеих девушек обратно к рикшам. – Опиум, скорее всего!

Следом за ними покорно плёлся Меншиков (или всё-таки Корсиков), обеими руками придерживая огромные охапки завёрнутых в бумагу покупок – после посещения всех лавок в переулке их набралось так много, что пришлось нанимать четвёртую повозку, чтобы отвезти всё в русское посольство.

– В общем, как вы сами видите, – заключила Паола, забираясь в повозку, – несмотря на то, что Ричард Гобарт производил впечатление человека весьма благовоспитанного и именно поэтому считался желанным гостем в любом посольском доме, где имелись девушки на выданье, – мне всё равно не стоило отпускать Холли поговорить с ним совсем одну. Тем более что он опоздал – и, как я уже тогда догадалась, напился. Всё-таки он истинный сын своего отца.

Лидии подумалось, что, если бы о её характере судили по характеру её отца, ни один мужчина в здравом уме и твёрдой памяти не посватался бы к ней.

Она уже занесла ногу над ступенькой повозки, когда кто-то едва слышно окликнул её:

– Мисси…

Лидия обернулась – старенький рикша, заговорщически улыбаясь, протягивал ей маленький белый квадратик данго, завёрнутый в обрывок бумаги.