Читать онлайн Безумные люди. Изнанка жизни с психическим заболеванием

Глава 1. Беззащитность

Дождливое утро – не лучшее время для прогулок, но на дежурстве желания врача никого не интересуют: в детском отделении поступление. Я накинула «походный плащ» – общую куртку для дежурных врачей, всегда висящую на входе в больницу. Когда погода не располагает к променаду, ее можно накинуть, чтобы промозглый ветер не пробрал до костей. Я вышла из основного здания и направилась к корпусу «детства».

Болезнь не выбирает, кому болеть. И если истории взрослых не так берут за душу, то истории детей порой выворачивают твою душу наизнанку.

Дождь моросил, никак не способствуя рабочему настроению. Войдя в сестринскую, я застала медсестру. Она сидела за столом, склонившись над историей болезни, и не сразу меня заметила.

– Ну что здесь?

Медсестра, женщина за сорок, явно повидавшая всякое за годы работы, подняла взгляд и пробормотала:

– Лучше посмотрите сами, – и провела меня в изолятор.

В изоляторе было темно. В утреннем свете, робко пробивавшемся сквозь запотевшее стекло, едва различимо проступали очертания предметов.

– Включите свет.

– Извините, доктор, но придется так. Пациент под кроватью. Он начинает кричать, когда включают свет. В темноте немного успокоился.

Что ж, работали и не в таких условиях. Я прошла внутрь и, опустившись на колени, заглянула под кровать. Маленьким комочком в углу лежал малыш.

– Привет, – шепотом произнесла я, – меня зовут Лена. А тебя как?

Малыш вздрогнул и повернулся ко мне лицом, но ничего не ответил.

– Доктор, он молчит. В смысле, совсем, – медсестра осталась стоять в коридоре и говорила со мной чуть слышно, словно боясь напугать ребенка.

Я помедлила несколько секунд, ожидая, что малыш все же что-то скажет, но он продолжал молчать.

Я вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

– Насилие? – я очень надеялась услышать «нет».

Медсестра кивнула.

С чем только не приходилось мне сталкиваться в силу своей специальности и, к счастью или сожалению, ко многому я стала равнодушной. Эмоции мешают врачебной деятельности, застилают трезвый взгляд ненужными никому «рассуждательствами», поэтому на работе их желательно отключать.

ЕДИНСТВЕННОЕ, К ЧЕМУ Я ТАК И НЕ СМОГЛА ПРИВЫКНУТЬ, – НАСИЛИЕ НАД ДЕТЬМИ. ЭТО САМОЕ УЖАСНОЕ, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ В НАШЕМ МИРЕ.

Я вернулась в сестринскую пролистать историю болезни. Мальчик, шесть лет. В этом возрасте дети еще верят в Деда Мороза, к ним приходит зайчик с подарком и зубная фея: «Утром проснется детка, а под подушкой – монетка». Наш мальчик доставлен скорой в психиатрическую больницу в сопровождении мамы. Со слов матери, около недели ребенок не ест, не говорит, прячется в шкафу, запрещает включать свет. Если свет все же включают – кричит. Своего родного отца малыш не знает, родители развелись, когда ему был год. Примерно три месяца назад к ним переехал молодой человек, с которым мама встречалась около пяти месяцев. Ребенок стал замкнутым, тревожным, его состояние постепенно ухудшалось. Мать не сразу заметила связь, но стоило малыша оставить с отчимом на несколько часов, все усугублялось. Затем женщина начала замечать синяки и ссадины на руках и спине мальчика, которые тот не мог объяснить, а сожитель все списывал на случайные травмы во время игр. Дальше – хуже.

Естественно, мама любит своего сына. Естественно, она готова его защищать. Но вот подготовиться к тому, что любимый человек, такой ласковый и спокойный в ее присутствии, может применять насилие к ребенку, невозможно.

Мы же всегда на стороне наших пациентов, независимо от обстоятельств. Я вызвала экспертов для снятия травм, взятия мазков и учета прочих деталей, необходимых следствию. Позвонила и в полицию – врач обязан дать показания в таких случаях.

Прибывшим коллегам и полицейским я вкратце обрисовала ситуацию, хоть и сама знала на тот момент не больше, чем было написано в истории болезни. Они поинтересовались моим мнением по поводу состояния ребенка. Так ли ведут себя дети, пережившие насилие? Может ли состояние малыша являться следствием насилия относительно него, в том числе сексуального? Сможет ли ребенок оправиться от пережитой травмы, или он навсегда станет гостем нашей больницы? Я ответила, что ребенок действительно выглядит и ведет себя так, будто перенес очень серьезную психологическую травму. Было ли это насилие? Нельзя утверждать наверняка, ведь малыш ничего не рассказал, но имеющиеся сведения подталкивают именно к такому выводу. Однако здесь мы не имеем права на субъективное мнение. Только факты. Оправится ли ребенок от травмы и в каком объеме, пока ответить невозможно – время покажет.

Через несколько часов эксперты и полиция завершили свою работу. Я и весь персонал, контактировавший с малышом, дали показания.

Спустя четырнадцать месяцев после этого дежурства в отношении отчима мальчика вынесли вердикт – виновен. Малыш провел у нас чуть меньше полугода, динамика была положительной: он стал спать на кровати, больше не боялся света, снова начал говорить.

Само собой, маленький пациент попал в стационар из-за пережитого насилия, но он не являлся пациентом психиатрической службы в классическом понимании. Вполне возможно, пролеченная травма не обернется для него психическим заболеванием во взрослом возрасте. Тем не менее права наших пациентов, как маленьких, так и взрослых, нарушаются очень и очень часто. Иногда люди попадают в психиатрию из-за нарушения их прав и свобод, а иногда права и свободы людей нарушаются только потому, что они наши пациенты. Медики, полиция, психологи и другие службы стараются защитить наиболее уязвимые категории общества, но, как и в вышеописанном случае, иногда это удается сделать только постфактум.

Глава 2. Безразличие

Дежурство продолжалось. Я шла по коридору больницы и размышляла о том, что врач-психиатр живет будто в капсуле с толстым стеклом. Мы вглядываемся в чужие судьбы, читаем жизни, как книги, но едва ли можем повлиять на ход событий. Врач всегда должен оставаться врачом, отодвигать эмоции в сторону. Слезами нашим пациентам не помочь. Очередной звонок нарушил тишину.

– Подойдите, пожалуйста, в принудительное, у пациента давление 70/50.

Наша больница имеет несколько корпусов: основной с общепсихиатрическими отделениями, «стражный» корпус, где находятся отделения принудительного лечения и экспертное, и корпус детства и неврозов.

Вправо, прямо, налево… Еще шагов пятьдесят, и мы на месте.

Снова отпираем двери и поднимаемся в отделение.

У входа меня поджидала медсестра с историей болезни пациента в руках:

– Только вчера привезли из кардиологии… Перенес коронарное шунтирование. Сказали, любые отклонения в показателях – вызывать врача, – сбивчиво пояснила она.

Я взяла историю. Мужчина, 62 года. Из хронических заболеваний – гипертония, ишемическая болезнь сердца. Войдя в отделение, я с порога заметила нужного пациента: бледный мужчина, на лбу испарина, страдальческое выражение лица недвусмысленно намекает, что нужна помощь. К моему приходу давление мужчины стало приходить в норму – уже 90/60. Пульс все еще зашкаливал, но это компенсаторная реакция организма в ответ на низкое давление.

– Как вы себя чувствуете? – измеряя сатурацию[1], спросила я.

– Лучше, – хватая воздух ртом, с трудом ответил мужчина.

– Болит что-то?

– Нет, только дышать тяжеловато…

Я осмотрела больного, послушала легкие, сердце, пропальпировала живот. Страшного ничего не обнаружилось, но нужно наблюдать. Подождем до утра и отвезем его на консультацию к кардиологам.

– Анна Владимировна, – обратилась я к медсестре, – положите пациента в наблюдательную палату и контролируйте показатели до утра. Если что-то будет настораживать в его состоянии – звоните.

Я прошла в ординаторскую, чтобы сделать запись в истории болезни о своем осмотре. Взгляд невольно упал на статью, из-за которой пациента с шизофренией направили на принудительное лечение: статья 126 УК РФ – похищение. Меня заинтересовала история этого мужчины.

Много лет он страдал параноидной шизофренией. Поначалу все шло гладко: благоприятное эпизодическое течение болезни, отсутствие дефекта, сохранная критика – человек мог вести обычную жизнь. В периоды обострений он самостоятельно ходил к участковому психиатру, тем самым предотвращая развитие больших психозов, и в стационары практически не попадал. Однако с годами болезнь медленно, но верно прогрессировала. Критику к состоянию больной постепенно утрачивал, все чаще случались обострения, а мужчина все реже обращался к врачам.

Несколько лет назад, переживая очередное обострение, которое на этот раз сопровождалось императивными голосами, мужчина похитил женщину. Нет, он не избивал ее, не хотел причинить ей вред, просто ему казалось, что только она может ему помочь, – пока она находилась рядом, голоса стихали. Женщина, естественно, сопровождать мужчину не собиралась, и тогда ему пришлось ее похитить. Когда на одной чаше весов улучшение самочувствия, а на второй – субъективный дискомфорт другого человека, выбор становится очевиден. Трое суток женщина считалась пропавшей без вести, но затем по горячим следам мужчину вычислили. Суд пришел к выводу, что на момент совершения преступления пациент был невменяем, поэтому судить его согласно Уголовному кодексу неправомерно, а вот отправить на принудительное лечение – вполне.

К слову, история достаточно позитивная, в сравнении с другими, которые можно узнать в отделении принудительного лечения: никаких травм, увечий, смертей. Мужчина просто хотел чувствовать себя лучше, а с учетом нарушений мышления и практически полного отсутствия критичности к собственному состоянию и поведению, он не совершил ничего страшного (с точки зрения здравомыслия, несомненно, совершил!). Но надо понимать: общество и даже близкое окружение часто не проявляют должного участия в жизни больных. Заметь соседи странное поведение мужчины, обрати мы внимание на прогрессирование его болезни своевременно – такой ситуации просто бы не произошло.

Глава 3. Стигматизация

Несмотря на то, что сегодня у каждого есть навороченный гаджет (а порой и не один): компьютер или ноутбук, телевизор и прочие спутники прогресса с неограниченным доступом к информации – психические болезни до сих пор – не вровень соматике[2] – считаются чем-то постыдным, чем-то, что желательно спрятать и никому не показывать. Несколько веков назад, когда люди не понимали, что такое психические болезни и откуда они берутся, подобное отношение было вполне ожидаемым. И сегодня мы далеко не все знаем о психических расстройствах, однако накопленный наукой опыт свидетельствует о том, что психиатрия мало чем отличается от кардиологии, фтизиатрии или, например, эндокринологии.

Психические заболевания не передаются воздушно-капельным путем, через грязные руки или половые контакты. Они хорошо контролируются медикаментозно, а без лечения, как и любые другие болезни, причиняют человеку ужасные страдания. Так почему же стыдно говорить о том, что ты наблюдаешься у психиатра?

Я думаю, в общественном сознании еще сильны пережитки далекого прошлого, когда психически больных боялись, не понимали и не принимали, закрывали их в монастырях и «желтых домах», лишь бы не видеть беспощадный лик болезни. Будто это могло обезопасить окружающих от психических расстройств.

Свою лепту в стигматизацию психиатрии вносит и массовая культура. Киноиндустрия штампует огромное количество фильмов ужасов о психиатрических клиниках, о кошмарах, скрытых за их стенами, о лечении, превращающем человека в «зомби» или в «овоща»… В отличие от соматических лечебниц, наши больницы действительно окутаны тайной: это учреждения закрытого типа, большинство отделений которого спрятаны от посторонних глаз. Люди склонны додумывать то, чего не знают, но чего очень боятся, плюс пара-тройка ужастиков об убийце-психопате в смирительной рубашке, и вот результат – стоит другу оговориться, что он был на консультации у психиатра, то, возможно, он уже и не друг вовсе.