Читать онлайн Вхождение в Церковь. Первая ступень: Воцерковление

Степень нашей готовности

Можно очертить грубо два типа личностей. Например, вы встречаете человека, который убежден, что святости вообще нет, что каких-то таких запредельных высот не бывает, да и вообще иной жизни не может быть, потому что жизнь – это предельно просто: игра химии, гормонов, денег, страстей, случая. Вы пытаетесь с таким человеком о чем-то говорить и вдруг понимаете, что нет коммуникации, вы говорите на разных языках. Это один вариант. А второй вариант – когда вы встречаете человека и он дает понять: «Да, я верю в то, о чем ты свидетельствуешь, я знаю, что так и есть». – «Ну так что, пойдем?» – спрашиваете вы, но он отвечает: «А можно потом? Я чувствую, что не готов еще». Тут можно надеяться, что этому человеку возможности будут умножены. Человеку, который соглашается с наличием святости и иного мира, человеку, который признает свое фактическое недостоинство, бывает боязно менять свою жизнь немедленно. Добрый плод уже зачат в душе его, но еще недоношен, чтобы родиться. Думаю, надо иметь уважение к робости подобного человека.

Ведь слово «потом» неоднозначно. Оно может иметь конструктивный и деструктивный смысл. Про деструктивный мы уже сказали выше – постепенное превращение в «поздно». Но бывает и «правильное» отлагательство. Отложенная мысль. «Я потом приду. Я знаю, в мире есть смысл и красота, знаю, в Церкви есть святость. Но я пока не готов это вместить. Я обязательно доберусь туда потом…» В этой мысли есть признание немощи, то есть смирение. Оттого она вызывает сочувствие.

Правда, сложность в том, что мы напрочь лишены возможности определить, в какой степени готовности мы находимся. Адекватно дать оценку своему состоянию мы не в силах. В состоянии ли человек сам в себе разобраться? По большей части за отказом идти к Богу может стоять просто трусость. И нужно понимать, что труса сделать храбрым – это великое искусство.

Какой можно сделать вывод? Того, кто в ответ на призыв к молитве, покаянию, приходу в храм говорит «потом, не сейчас», тянуть не надо. Нужно признать, что не может человек только своими силами, без помощи Бога, врачевать другого человека. Надо дать Богу место и время. Ему, Премудрому, доступна педагогика обстоятельств. Язык повседневных событий – именно тот язык, которым Господь разговаривает с людьми. Стоит быть внимательным ко всему происходящему, ибо это форма диалога с Тем, Кто нас создал.

Остановиться, чтобы сделать шаг

Festina lente – так говорили древние римляне, мудрые люди: спеши, но медленно. Наверное, это и есть рецепт прихода в Церковь. Ведь чтобы сделать шаг, нужно… остановиться.

Festina lente – так говорили древние римляне, мудрые люди: спеши, но медленно

Сегодня «вечные», бытийные вопросы заслаиваются таким уровнем внешней шелухи, что будто бы и вовсе исчезают. Человеку очень трудно пройти внутрь себя. Ему не до себя – то есть ему, казалось бы, только и есть дело, что до себя, но не до настоящего себя. Он боится заглянуть внутрь, туда, где ему придется снять покров с «портрета Дориана Грея»: отдернуть занавесочку и увидеть подлинное «я». Слишком много страхов, задавленных страхов, среди которых – страх встречи с самим собой. Человек может заниматься чем угодно, лишь бы только не заниматься самым главным. И хотя многие привычно жалуются на суету и перегруженность, но нередко внешняя суета втайне любима, поскольку очень кстати отвлекает нас от важных вопросов.

Нужно остановиться. У пророка Иеремии читаем: «Остановитесь на путях ваших и рассмотрите… где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим»[1].

Остановимся, сядем, услышим. Помните Христа в гостях у Марфы и Марии? Марфа бегает, Мария сидит. Мария сидит не потому, что она лентяйка, а потому, что ей хорошо сидеть и она понимает: в этот момент надо сидеть у ног Мессии. Смотреть на Него снизу вверх любящим взглядом и ловить каждое слово. Причем Мария не говорит Иисусу: «Скажи сестре, пусть и она сядет!» Мария просто молчит и слушает. А Марфа не только бегает, но еще и сетует: что ж сестра сидит, пусть мне помогает!

Пока бегаем – никогда не услышим. Вот прийти в Церковь – это и есть остановиться.

Господь ловит на грани

У протестантов можно прочитать много таких вот историй: «Я был пьяницей, валялся под забором, курил, ругался матом. Конечно, обо мне печалилась вся семья и я был изгоем общества. И вдруг я услышал проповедь – и поменял свою жизнь. Иисус спас меня, Иисус вошел в мое сердце, теперь я конечно же не пью и не курю и даже не выражаюсь матом. Я стал полной противоположностью тому, чем был год назад! Теперь я всем проповедую то же». Вот в принципе одна из типовых протестантских историй обращений, которая может быть тиражирована миллионами экземпляров под разными именами. Ничего намеренно плохого в этих историях нет. Просто они шаблонны и рисуют слишком простую картину. Дескать, был без Бога – было все плохо. Услышал проповедь, стал жить с Богом – стало все хорошо.

Господь ловит нас, когда мы находимся на грани

Нам, православным людям, стоило бы проработать какой-то свой массив историй обращенных людей. Мы получим картину более живую, более драматичную, сложную и богатую на сюжеты. В нее может быть вплетена вся пестрота жизненных событий: война, роды, ушедший муж, изменившая жена, болезнь ребенка, смерть родственника, случайная встреча, неожиданная служба, которую посетил человек в церкви. Мы тоже смогли бы выделить из этих историй какие-то серьезные принципиальные линии. Линия критическая, крайняя, например: ушел сбрасываться с моста и… Господь ведь на краю ловит людей. Я действительно слышал такие истории от самих участников: человек шел бросаться с крыши, и его остановил Господь. Буквально остановил. С этого момента жизнь двинулась в иную сторону.

Есть и промежуточные, «серединные» сюжеты, когда критической ситуации не было, но просто было очень плохо. Есть сюжет «встречи» – когда встретил, узнал, поговорил, услышал, понял, почувствовал… Или бывают такие периоды, когда вообще ничего не предвещает перемен в жизни: было обычное утро, человек собрался на работу, надел пальто и шляпу, вышел из дома и вдруг… Все, как у Клайва Льюиса[2]: «был настигнут радостью».

И вот если бы все эти истории вычленить, собрать, мы, может быть, смогли бы уловить, как Господь находит Своих учеников. В критических состояниях Он, видимо, ловит тех, у кого в иных случаях просто не возникло бы вопросов о смысле бытия; более чуткие души Он находит на внутренней грани, хотя снаружи у них все хорошо, казалось бы.

По сути, всех нас ловит Господь, когда мы находимся на грани. Только эта грань у одного очевидная, она существует в виде крыши, с которой он решил прыгнуть, в виде ножа, таблеток, сумасшедшего дома. А у другого – какая-то внутренняя грань, ее не видно. Причем ведь, смотрите, есть люди, вроде бы знающие о Христе, и есть люди, никогда не слышавшие о Нем. Но находит Бог и тех и других. Те, которые знали что-то о Христе, имеют шанс искать именно Его, потому что они о Нем слышали. Но самое удивительное, когда Он находит тех, кто вообще о Нем не слыхал или даже научен думать о Нем что-то плохое. Как апостол Павел, который поначалу был гонителем христиан.

В конечном итоге речь идет о встрече человека и Бога, где третьи лица, косвенно участвующие в этой сложной истории, должны не помешать. А по возможности даже помочь, стать проводниками, с помощью которых может передаваться благодать.

Подобрать ключ к каждому

Способ обретения Бога, характер первой встречи накладывает печать на всю последующую христианскую жизнь человека. Например, кто-то принимает Христа, познав Его через литургию. Литургическая мистерия, таинство может

открыть человеку Господа, хотя он к этому не готовился. У другого человека умирает родственник, и он попадает на заупокойную службу. И вдруг это богослужение в его разодранную скорбью душу что-то зароняет. Он что-то познает. Впоследствии человек будет искать Христа именно через богослужение, он будет искать Его там, где уже однажды встретил.

Если человек через книгу нашел Бога, то он будет жадно искать и познавать умом Господа и дальше

Причем, если он слышал проповедь и проповедь ему пробила сердце, он будет искать проповедника. А если он услышал службу и она легла ему на душу, он будет искать именно службу. И ему будет не очень важно, кто там служит – епископ или священник, старый или молодой, строгий или добрый. Если человек через книгу нашел Бога, то он будет жадно искать и познавать умом Господа и дальше. Был у Августина Блаженного такой сложный момент, когда головой он прекрасно знал, что Бог есть, что Господь Иисус Христос – это Путь, и Истина, и Жизнь и что нужно идти по этому пути, – а сердце не соглашалось, сердце хотело еще удовольствий, славы, женской любви… И Августин, как честный человек, находился в жуткой раздвоенности. Его сердце говорило: «Не могу я идти ко Христу сейчас!» А голова говорила: «Но больше идти некуда». Тогда, по преданию, ему был голос: «Бери, читай». Он взял книгу – Послание к Римлянам, где как раз говорилось о его состоянии. Он почувствовал Христа, говорящего с ним, и это был момент решительного склонения чаши весов в сторону служения Богу. Так Блаженный Августин и стал великим книжником, и писателем, и читателем, и толкователем, и экзегетом. Через книги он пришел к Богу, и книги стали полем его деятельности.

Толчком к встрече с Богом у каждого может стать свое: монастырь, старец, болезнь, война, пение хора, колокольный звон… На войне ведь многие теряют Бога, а многие находят Его. Те, кто якобы имел веру в Него, на войне могут потерять Его; те, кто не имел Его совсем, – Его найти; война сделает Бога еще ближе, чем Он был, к тем, кто и до войны имел веру настоящую, глубокую.

Каково должно быть состояние человека, чтобы принять Бога? «Будьте как дети»?[3] Если брать прозрачную, чистую евангельскую истину, конечно, ее лучше воспринимать как ребенок. И всем легче будет – и Господу, и тебе самому будет с собой легче. Другое дело, что такой чистоты – быть как дети – нет по факту. Какие дети? Сейчас дети стали уже как взрослые. Они уже не дети по степени понимания дел мира сего, по степени погруженности в какие-то страстные состояния, по изворотливости ума. А от взрослых тогда чего ожидать? Настоящей наивности, детской, сейчас еще нужно поискать. Поэтому можно говорить о состоянии наиболее предпочтительном и фактическом. Предпочтительное – это детская простота, а фактическое – это сложность. И в этом смысле мы добавляем Господу Богу трудов. Это не я придумал, это святые отцы говорили, например Паисий Святогорец[4]: мы заставляем Бога переживать за нас в десятки раз больше. Если пьяный человек садится за руль, если кто-то всю жизнь только и делает, что ищет себе приключений, Господь вынужден постоянно их спасать, ограждать, иначе они бы погибли уже давным-давно. А нет же, живут, хотя ходят по краю. Сколько есть записанных исповедей бывших наркоманов, потом обратившихся, – и они просто поражаются, как не померли в какой-то момент, как будто кто-то их хранил! Ищут кто, гадают – мамины молитвы? крестик бабушки? Да, Бог усиливается в таких случаях, чтобы спасать их, этих людей.

Для каждого человека у Бога найдется свой ключ к сердечному замку. Прекрасный образ есть у неподражаемого христианского апологета начала XX столетия, мастера метафор и парадоксов Гилберта Честертона: он пишет, что вера подобна ключу. Ключ – это очень сложная вещь. Даже старый, от амбарного замка, – это искусно, фигурно выделанная штучка. И штучка уникальная: она должна подходить именно к своему замку. Если ключ не влезает в замочную скважину, не может открыть – все: он красив, изящен, сложен, но… бесполезен. И у каждого человека – в силу усложнившейся жизни вокруг, в силу того, что исхитрилось само нутро человека, – сердце стало лабиринтом, замком, и нужно пройти сложным путем, чтобы добраться до средины. Нужен свой, уникальный ключ к сердцу человеческому.

И вот какой мы, в силу своей мнимой или подлинной сложности, задаем Богу труд – к каждому сердцу отдельно подбирать свой ключ.

Трудный легкий первый шаг

Бывает и так, что в человеке сидит какой-то страх: страх показаться невеждой в новом пространстве Церкви, страх, что там не примут… Раньше был (и сегодня в некоторых храмах возрождается) чин оглашенных, придуманный именно для таких страшащихся. Человек приходил, присматривался, узнавал о вере, задавал вопросы… И он мог стоять на литургии до возгласа: «Елицы оглашеннии, изыдите!»[5], слушать Евангелие, возможно, что-то важное услышать именно для себя. Апостол Павел писал о том, что в собрание христиан может войти сторонний человек, грешник, и вдруг услышать в проповеди слово, как будто именно для него прозвучавшее, его обличающее, – пасть ниц и прославить Бога…[6]

Действительно, в жизни бывают такие вещи. Человек может зайти «за чем-то новым», подслушать и подсмотреть, полюбопытствовать, что это вообще такое – церковная жизнь, церковная служба. И вдруг услышать слово, резанувшее прямо по сердцу…

Из всего этого и состоит таинство обращения. Не резкий переход отсюда туда, как в будущей жизни, когда возврата нет (вспомним притчу о богаче и Лазаре[7]), а некие постепенные переходы. Господь ведь тоже звал к Себе апостолов в несколько «этапов». Они узнавали о Нем, потом вновь на какой-то период возвращались к привычным трудам и лишь со временем оставляли все и становились учениками, спутниками, свидетелями.

Нет резкой грани между миром и Церковью. Уже больше двадцати лет дверь Церкви открыта для миллионов людей. Увы, за счет этой открытости существование Церкви многим начинает казаться… слишком обыденным. Если бы Церковь скрывалась – так, что не найдешь, и не войдешь, и не пустят, и рассказать ничего не хотят, – тут, возможно, появился бы интерес и желание все-таки войти в эту «тайную дверь», узнать, что за ней. Любопытно было бы. А так – нет. Все открыто, можешь зайти внутрь, сразу же выйти, снова зайти… Эта обыденность соблазняет и охлаждает одновременно. «Да вот она, эта церковь, рядом стоит! Чего тут, это ж не в Тибет ехать!»

В наличии этой легкости есть и плюс и минус.

Плюс для тех, чье сердце отзывчиво на уколы нужных слов в нужное время, отзывчиво к действию Духа Святого.

Случайно зашел, а там какая-то служба идет. «А чего тут люди собрались?» – «Сегодня Успение Божией Матери. Мы Божию Матерь хороним сегодня…» И человек задержался и остался, и вдруг что-то вошло в него из этой всей длинной непонятной службы, какие-то два-три слова запали ему в сердце. Такое бывает. История обращения может быть и такой.

Мы переступаем порог Церкви, неся с собою дух того мира, в котором жили и живем

И открытая дверь будет минусом для тех, для кого бытие Церкви «под боком» остается просто чем-то внешним. Привычным, приятным или нейтральным, но глубоко не трогающим, как колокольный звон у моего знакомого.

Еще вот что. Мы переступаем порог Церкви, неся с собою дух того мира, в котором жили и живем. Мы можем даже не подозревать о том, насколько мы пропитаны этим духом, но он даст о себе знать непременно. Все болезни эпохи присутствуют в нас. И надо хорошо понимать, что сегодня в храм приходит человек не XIII или XVII, а XXI века. Дмитрий Донской, приходящий к Сергию Радонежскому, – это не совсем то же, что нынешний министр обороны, пришедший к Святейшему Патриарху… С одной стороны, это одно и то же, с другой – довольно разные вещи: другая культурная традиция, другие мысли о себе и окружающих, другая степень ответственности за все. Мы – дети своего времени – приходим в Церковь, пропитанные чем-то таким, чего не было раньше. Иначе можно было бы в каждую эпоху просто перепечатывать старые книжки и не писать новых. Если бы новых вопросов не появлялось, не было бы нужды в новых ответах. Но они появляются. Наше время – иное, и мы его носим в себе.

Одиночество в многолюдстве

В первую очередь мы носим с собой свое одиночество. Сегодняшний человек очень одинок, он лишен почти всех связей, которые раньше его укрепляли: социальных, национальных, сословных. Да и сословий уже никаких нет – купцов, дворян, офицерства, в старом понимании. Только духовенство, к слову, осталось. Очень потрепанное и изменившееся, но осталось. Последнее уцелевшее сословие.

Национальность для многих стала условностью: ее даже теперь не записывают в паспорт. В результате человек не чувствует себя включенным в большее, вшитым, как нитка в ткань. Он не чувствует, что справа, слева, сверху, снизу от него в тесном соприкосновении находятся такие же нити, вместе с ним составляющие одно целое. Он чувствует себя в многолюдстве, где он никому не нужен и одинок. Многолюдство – лишь фон его жизни.

Современный человек находится в парадоксальном состоянии обмана

Вот, например, сидят в кафе папа, мама и двое детей. Они ожидают свой заказ, и каждый при этом увлеченно смотрит в свой гаджет. Четыре человека сидят, и никто из них не разговаривает друг с другом, каждый смотрит что-то свое: мультик, фейсбук, «тетрис»… Картина привычна, но совершенно ненормальна.

Современного человека специфически опьянила цивилизация, она совершила с ним тонкую подмену. У нас есть все и… нет ничего. Что я имею в виду? Например, мы летаем по небу, но остаемся слабыми и беззащитными и можем с этого неба легко упасть. Мы разговариваем с Токио так, будто наш собеседник находится в соседней комнате, но при этом, выключив «скайп», плачем от одиночества. Одежду за нас стирает стиральная машина, посуду моет машина посудомоечная – руки освободились, но мы не знаем, что делать с освободившимися руками! Раскладывать пасьянс? Переключать кнопки телевизора?

Ведь цивилизация якобы развивается для того, чтобы подарить человеку счастье. Но вместо счастья она дарит нам стиральную машину, посудомойку и робот-уборщик, а счастья как не было, так и нет.

Про «освобождение» от цивилизации много в своих беседах говорит афонский старец Паисий Святогорец. К нему как-то пришел глава многодетной семьи: «Отче, у нас есть одна машина, но я думаю купить еще две. Так нам будет полегче». – «А насколько вам будет потруднее, ты не подумал? – спросил старец. – Одну машину ты оставляешь в какой-нибудь подворотне, а где будешь ставить три? Тебе понадобится гараж и склад для горючего. Вместо одной опасности вы будете подвергаться трем.

Лучше вам обходиться одной машиной и ограничить свои расходы. И время, чтобы смотреть за детьми, у вас будет, и сами вы будете умиротворенными. Надо жить проще!»

Возможно, поэтому современный человек глубинно недоволен. Он недоволен, кажется, тем, что хоть у него есть многое, но у него нет чего-то еще. А ведь то, что он имеет, – это пик желаний и стремлений любого человека, жившего хотя бы двадцать лет назад. Не говоря о жившем двести лет назад.

Вот парадокс: машины все делают за нас, а мы ничего не успеваем. У Михаила Боярского есть такая песня: «Спешу куда-то день-деньской… И все равно я день-деньской в сто мест важнейших день-деньской опаздываю разом. А по ночам мне снится конь…» Дед на коне всюду успевал, а я, загнав под капот четыреста лошадиных сил, никуда не успеваю! Современный человек находится в каком-то парадоксальном состоянии обмана. С одной стороны, он считает, что живет в лучшее из всех времен, которые были: больной зуб ему лечат так, что он ничего не чувствует; он может побывать на Мальдивах и в Африке; по Интернету он говорит с любым городом мира. Это удивительные блага, которых не было никогда ни у кого. Спроси любого человека: «Ты мог бы жить в эпоху Ивана Грозного или в Париже Людовика XIV, при мушкетерах, когда, например, не было канализации? Батистовые кружева батистовыми кружевами, но… ты бы мог тогда жить?» Человек честно скажет: «Нет, не смог бы. Я рад, что я живу сейчас!»