Читать онлайн Назову своей

Глава 1

Рассветное небо налилось багрянцем, готовясь впустить новый день. Запах стоял оглушающий – насыщенная свежесть, прелость леса, луговые травы, омытые утренней росой. Не успел Игнат потянуться, расправив плечи после душного вагона, как окружающая картина поменялась. Высь стала белёсой, а к тому времени, как подошёл к стоянке такси – голубой.

Игнат огляделся – всего несколько машин, водители некоторых спали. Всем известно – под утро самый крепкий сон. В один из автомобилей набилось три человека, они о чём-то оживлённо беседовали. Игнат подошёл, постучал пальцем по стеклу, привлекая внимание, тут же выбрался мужик, окинул оценивающим взглядом.

– Командир, в Кандалы* поедем? – спросил Игнат, отвечая на немой вопрос.

– Чего ж не поехать? – деловито кивнул тот и обратился к кому-то в машине: – Саня, Сань! В Кандалы вона, поедешь?

– Ага, – вывалился из машины парень, по всей видимости, Саня.

– Две пятьсот только, – обратился «командир» к Игнату. – Слышь, Саня? Две пятьсот, не меньше.

– Две пятьсот, так две пятьсот, – кивнул Игнат.

Деньги небольшие, а автобуса можно и не дождаться, он по расписанию ходит: дождь через дождь. Спустя минуту подкатил УАЗ, из окна приветливо улыбался Саня, приглашая в салон. Игнат кинул на заднее сиденье небольшую спортивную сумку, сел на переднее, устроился удобнее, кивнул, давая понять, что пора бы трогаться.

Поначалу дорога вилась гладкой асфальтовой лентой, в жизни не скажешь, что трасса эта – всего лишь регионального значения, пролегает в глубине Сибири – красота, да и только.

– Здесь шишак из Москвы, говорят, дачу построил, – пояснил Саня. – Сейчас цивилизация закончится, – гоготнул он, поглядывая на Игната с нескрываемым, прямо-таки исследовательским интересом.

Игнат взгляды пацана игнорировал. Действительно ведь пацан – с большой натяжкой двадцать два года. Игнату приходилось таких под пули отправлять, самому в этом возрасте под обстрел лезть, но Саня, видно, от мамкиной юбки ещё не оторвался. Белобрысый, лопоухий, худой, лупоглазый, с любопытным взглядом бестолкового щенка.

– А в Кандалы зачем? – спросил Саня, когда свернули на относительно ровную гравийку, что бежала сквозь высокий кедрач.

– К родственникам.

Саня присвистнул, сосредоточенно уставился на дорогу, потом не выдержал, снова посмотрел на Игната, как на экспонат в музее, почесал макушку.

– Ты из этих? – с любопытством выпалил Санёк.

– Каких «этих»? – сделал вид, что не понял Игнат.

– Староверов. Или старообрядцы правильно?

– Едино. Из этих, – согласился Игнат и подмигнул обалдевшему пацану, отчаянно пялившему на него глаза. – Жениться еду.

– А-а-а, – глубокомысленно протянул Саня.

Игнат усмехнулся про себя.

– Вам только на своих можно жениться? – продолжил любопытничать Санёк.

– Не только.

Что ответишь? Действительно «не только». Стараются на своих, заранее договариваются, знакомятся через проверенных людей, следят, чтобы родства до восьмого колена не было, не были «связаны крестом», но неволить никто не станет. Особенно тех, кто в миру живёт – жизнь на месте не стоит, прогресс не остановишь.

Игната кто неволил? Никто. Сам решил, добровольно. Вышел из кабинета начальства, где доходчиво объяснили, что ни новой должности, ни нового звания, несмотря на заслуги перед родиной, включая операции, за которые награждали, полковнику Калугину не светит. Кровь проливать можно, под пулями в грязи и говне торчать – полагается, а выше головы прыгать – недозволенно.

И Игнат принял решение жениться.

– Ты представляешь, во сколько государству обойдётся твоё обучение? – якобы по-отцовски сказало начальство. – А выхлопа – ноль.

Всё правильно, если человек в личной жизни навести порядок не может, какой из него командир? Офицер ФСБ должен быть морально- и стрессоустойчив, гарантия этого – наличие семьи. Это от любого капитана ждут, а Калугин вкрай оборзел: на генерал-майора нацелился. До поры до времени за личные заслуги и уважение к отцу, на раздолбайство Игната смотрели сквозь пальцы, однако, при случае прижали.

Герой – героем, но женатым быть обязан. С кем хочешь, с тем семью и создавай, если это женщина, конечно. Главное, чтобы не стриптизёрша или эскортница – репутацией офицера задницу подтирать не рекомендуется. Чтобы не инагент и не принадлежит внесистемной оппозиции: по сравнению с последним, первое простится, как детская шалость.

Калугин взял под козырёк, написал заявление на отпуск и отправился создавать угодную федеральной службе безопасности ячейку общества. Правда, сначала поскандалил с отцом, генерал-полковником в отставке, понимая, откуда надул ветер «семейного счастья». Перетерпел пытку задушевной беседы с матерью, которой холостое положение сына поперёк горла стояло. А потом отправился жениться на «своей». Добрые люди подыскали кандидатуру.

Двадцать восемь лет, по фотографиям в социальных сетях – очень даже симпатичная. Разведённая, с пацанёнком трёх лет, недостатком Игнат это не считал. Наоборот, нахлебалась в прошлом браке, сговорчивей будет, а что ребёнок у неё – то отлично, значит, женщина здоровая, родит и ему детей.

На невинности невесты, её опыте Игнат не зацикливался, жениться он собрался не для галочки, если уж прижали, а для полноценной семейной жизни. Поэтому хотел нормальную жену, а не малолетку с розовым киселём в голове и перманентными истериками вместо мозгов.

Наставники** брак между Игнатом и Любовью – так её звали, – одобрили. Первый муж возражений не высказывал. Родители благословили. Большего Калугину было не нужно.

Почему Игнат решил жениться именно на единоверке, он и сам объяснить не мог, ведь не было у него никакой веры ни в душе, ни в сердце, ни в жизни. Знал о старообрядчестве ровно столько, сколько рассказывала мать – доктор исторических наук, профессор кафедры Истории Церкви, и отец – потомок крепкого верой рода. Сам же не верил ни богу, ни черту, ни попам, ни беспоповщинее.

И всё же, когда вопрос встал ребром, сомнений не возникло. Подняли голову азы воспитания, полученные в семье, махровые убеждения, покрытые паутиной памяти предков.

– Правда, что у вас попов нет? И бесы по улицам ходют? – продолжил любопытствовать Саня, Игнату стало смешно, даже на ноги глянул в кроссовках, мало ли, вдруг копыта выросли.

– Поп – как расшифровывается? Пастырь овец православных. А православных, считай, не осталось, лишь никониане*** землю русскую топчут. Пастырей всех бесовы слуги уничтожили, вот и нет у нас попов, – утробным гласом проговорил Игнат, борясь со смехом, уж слишком забавно Саня пучил глаза и открывал удивленно рот.

Саня сидел, ни жив ни мёртв, глядел поочерёдно то на разбитую вдрызг дорогу, то на пассажира, вещающего поставленным голосом о бесах, попутавших патриарха Никона, о протопопе Аввакуме, принявшем мученическую смерть во имя истинной христианской веры, о расхождениях в основополагающих обрядах – Крещении, Миропомазании, Покаянии…

Не зря Игнат до полковника дослужился, сейчас легко смог бы раба божьего Александра в староверы завербовать. Не просто так грел уши, когда мать за горячительным, в пылу исторического спора с коллегами, доказывала значение старообрядчества для русской культуры.

Пригодилось – сидел Санёк, глазёнки пучил, с силами собирался, чтобы не развернуться, не рвануть обратно на железнодорожную станцию, подальше от богом забытого села, некогда принадлежавшему леспромхозу, а с конца девяностых годов – считай никому.

Потому дорогу в Кандалы и не строили: старая, которую провели ещё при Союзе, развалилась, а на новую у властей денег не находилось. Несмотря на многочисленных жителей, большинство из которых были те самые, полумифические староверы.

Кедрач закончился неожиданно, в одно мгновение УАЗ выскочил из тенистого леса на широкую, раскатанную тракторами дорогу, с большими домами, высокими деревянными заборами по обе стороны.

– Куда? – трясясь от страха, спросил Саня.

– Прямо, через три дома в проулок сверни, там покажу.

Саня притормозил там, где велено, поёрзал, покосился на пассажира, отсчитывающего полагающиеся две пятьсот за труды. После посмотрел на крыльцо справного, современного двухэтажного сруба, открыл рот, не сумев сдержать эмоций.

Игнат сам бы не удержался, если бы не знал, как облупленного, того, кто появился на пороге. Дверь дома отворилась и наружу ступил здоровенный детина под два метра ростом, косая сажень в плечах, в светлой рубахе-косоворотке, широких льняных штанах, с огромной, окладистой бородой-лопатой.

Подойдёт такой, велит покаяться в грехах, и станешь каяться, даже трусы вытряхнуть от продуктов жизнедеятельности забудешь.

– Я поеду? – промычал Саня.

– Ступай, сын мой, – величественно ответил Игнат, зачем-то приложил ладонь ко лбу несчастного, надавил что было силы, тут же шлёпнул с оттягом и выскочил на улицу, давясь смехом.

УАЗик рванул по узкому проулку, между кустов крапивы, полыни, распугивая кур, гусей и полусонных поросят. Игнат ржал, как конь, уже не стесняясь, перегибался пополам, хватался за живот.

– Ну, здорово, разведка, – услышал он басистый, под стать телосложению, голос старшего брата.

– Здорово! – протянул он руку в ответ.

– Неужто, правда, жениться надумал?

– Надумал. На дочке Барханова, Любе, знаешь такую?

– Знаю, знаю. Да, вон она идёт.

_______________________________

*     Кандалы – выдуманное название населённого пункта.

**    Наставник – (здесь) – старейшины, начетчики – духовные отцы, которые стоят во главе приходов, общин, сообществ.

***  Никониане – Никониа́нство (также никониа́нский раскол, никонианская ересь, новообрядчество) – термин с отрицательной оценочной коннотацией, используемый приверженцами старообрядчества в отношении сторонников богослужебной реформы в Русской церкви XVII века.

Глава 2

Игнат проснулся рано, что называется, с петухами. Сначала не понял, что за звуки несутся в открытое окно, спросонья решил – телевизор надрывается. Но быстро сориентировался в ситуации, довольно потянулся, огляделся.

Просторная комната, полутораспальная кровать из натурального дерева с ортопедическим матрасом, высокие комоды вдоль стен, платяной шкаф в углу. На окнах простые шторы, без ламбрекенов и прочих завитушек, растения в цветных горшках на подоконниках.

Раз проснулся, значит, надо вставать. День впереди длинный, планы какие-никакие имелись, главное – познакомиться поближе с Любой. Накануне, сразу по приезду, Люба шла по проулку по своим делам, остановилась, чтобы поприветствовать соседей, задержала взгляд на Игнате.

В том, что она его узнала, сомнений не было, как и в том, что поняла, зачем он пожаловал. Игнат хотел было перемолвиться парой слов с потенциальной женой, но одёрнул Фёдор, тот самый брат, к которому приехал Игнат:

– Нехорошо это, – шепнул он.

Игнат сразу вспомнил, где находится. Замашки современного мира и избалованного женским вниманием мужика стоит оставить при себе. Придёт время, тогда и поговорит с Любой, а пока достаточно вежливого приветствия.

Игнат знал, Люба набожной не была, давно жила в миру, как уехала в семнадцать лет в Новосибирск, так там и осталась. Закончила колледж на экономиста, поступила на заочное в институт, одновременно работала и жила полной жизнью молодой девушки в большом городе.

После вышла замуж, как это часто бывает, не спросив родителей, особенно отца. За единоверца, только муж был из другого согласия*, тоже беспоповского**, из поморцев***. Обе семьи рады не были, но противиться не стали, тем более, у брака имелась «уважительная причина», которая того и глади полезет на нос.

Причины развода Люба не называла, в переписке Игнат лезть в душу не собирался, да и в принципе не хотел. Нечего прошлое ворошить, смотреть надо в новый день. Официально разводы не приветствовались, какого супруга господь послал, с тем жить следовало, только люди – не роботы, тем более в двадцать первом веке, по чужой указке мало кто жить согласен. Родители испросили у наставника разрешения на развод дочери уже через год после официального и сейчас подыскивали нового мужа Любе, в этот раз точно своего согласия, чтобы без сюрпризов. Нажилась самостоятельно, достаточно!

Игнат, несмотря на то, что родился и жил в миру, женихом считался завидным. При должности, погонах, деньгах: государство не скупилось, оплачивая «услуги» Калугина. Из известной в их краях семьи. К тому же, два родных брата Игната жили тут же, в Кандалах, отец приезжал, да и сам Игнат навещал родственников. Не чужаки, одним словом.

Так что дело, считай, решённое. Осталось только молодым между собой договориться, но в этом-то Игнат не сомневался. Люба ему приглянулась. Невысокая, полноватая в нужных местах. Платье из вискозы обхватывало налитую грудь, опускалось на небольшой женский животик, струилось по крепким бёдрам и заканчивалось у круглых, аккуратных коленок.

В том, что он производит впечатление на женщин, сомнений у Игната не было. Судить о собственной привлекательности сложно, однако, факт оставался фактом: он был атлетически сложен, постоянные физические нагрузки, часто запредельные для человеческого организма, оставили след на его высокой, поджарой фигуре. Ни капли лишнего, налитые мышцы, обтянутые загорелой кожей – следствие последней командировки.

Лицо? Лицо как лицо. Глаза карие, тёмные волосы подстрижены коротким ёжиком, широкие скулы, как говорили женщины, скульптурные. Нос, как у всех, не большой, не маленький, не картошкой, без горбины – обычной нос. И рот обычный, вот зубы на зависть белые, ровные – это у Калугиных семейное, наследство отца. Семь человек детей, любого в рекламу стоматологических клиник бери, на фото «после».

Игнат быстро оделся, нашёл уборную, ванную комнату, привёл себя в порядок после сна, отправился на первый этаж. Ступать босыми ногами по полу, по ступеням из натурального дерева – особое удовольствие. Стоял оглушительный запах свежеиспечённого хлеба, сдобной выпечки и еле слышный – древесный смолы. Фантастика.

На первом этаже, рядом с самой настоящей русской печью, стояла жена Фёдора, Полина. Игнат невольно залюбовался плавными движениями невестки, как та достаёт румяные булки из печи, устраивает на поддоне из дерева, ставит новую порцию. Светлое, длинное платье в пол, перетянутое цветастым передником, не скрывало ладной женской фигуры. Четверых детей родила, а фигурка девичья осталась. Повезло брату, пусть не с первого раза, но сильно повезло.

Рядом топтались дочери, старшая, Маша, двенадцати лет, деловито скатывала тесто в причудливые рогалики, ей помогала, высунув язык от усердия, пятилетняя Дарья, тут же крутился трёхлетний Максимка, то сахара на рогалик посыпает, то кисточкой со взбитым яйцом ткнём со всем старанием, то побежит за отцовским молотком, табуретку, в углу стоящую, «чинить» примется. У Фёдора с Полиной, как и полагается, детей приучали к труду сызмальства. Никаких поблажек, встал на ноги, пошёл, значит, можешь по дому помогать. Праздность, как и лень – грех.

Самый старший где-то с отцом. Двадцатилетний Алексей, пока на каникулах – полноценный помощник в доме и на работе.

У Фёдора был небольшой, однако успешный бизнес. Уродился он плотником от бога, приехав в Кандалы, сумел увлечение превратить в дело, открыл столярную мастерскую, начал изготавливать мебель. В условиях отдалённости от крупных населённых пунктов, жители большого села стали охотно покупать красивую и прочную продукцию. Позже подтянулось плотницкое дело – срубы на дома, бани, просто брус, доска, прочий погонаж – ни одной щепки сквозь пальцы не ускользало у рачительного хозяина.

Сейчас мебель его фабрики продавалась по всей области, не сказать, чтобы как горячие пирожки, но успешно. Срубы же пользовались большой популярностью, покупали и из соседних областей. На безбедную жизнь семье хватало.

Первой Игната заметила Маша:

– Доброе утро, дядя Игнат!

– Доброе утро, – в ответ улыбнулся тот.

После приветствий и добродушных подначиваний Полины, Игнат вышел во двор. Небо – высоченное, голубое, с кучевыми, пышными облаками. Красота, да и только! Тело после сна и дороги, когда из всех упражнений мог только поприседать, да руками помахать, требовало нагрузки.

Пробежаться по селу, что ли? На ногах удобные кроссовки, одет для спорта – тренировочные штаны и футболка. Побежал, распугивая кур, косяки гусей, уток, провоцируя дворняжек на перезвон. Ишь, чего удумал, бежать мимо охраняемого объекта – хозяйского двора. Невольно заглянул за забор из высокого штакетника дома Барханова, вдруг Люба выйдет. Не повезло.

Кандалы – село большое, больше тысячи человек населения, раскидистое, стоящее вдоль полноводной реки, среди густой тайги, пахнущей кедрами. Пробежать вдоль неподготовленному человеку сложно, Игнат проскочил, не заметил, лишь мышцы немного размял, несмотря на старания: сделал комплекс обязательных упражнений.

Вернулся во двор Фёдора, встретился с недовольным красавцем-петухом Авундием – имя ему поведала Даша – нацелился на турник. Не могло такого быть, чтобы в доме Фёдора турника не нашлось. Отыскал, оторвался там по полной, дав разгуляться кровушке. Ух, хорошо! Каждая мышца в теле ожила, окрепла, налилась. Скинул футболку, глубоко дыша, подхватил ведро у колодца, полное воды, вылил на себя одним махом студёную, аж до костей пробрало. Благодать-то какая!

Не успел опомниться, как почувствовал увесистый подзатыльник, такая тяжёлая рука только одному человеку могла принадлежать, Фёдору.

– Ты чего тут устроил? – выдал брат, ткнув в Игната большим махровым полотенцем. – Перед кем красуешься?

– Чего? – не понял Игнат.

Не к Полине же приревновал брат? Женщина она бесспорно красивая, только ерунда же, чистой воды ерунда. Жена брата – запрет по всем статьям: по совести, традициям, религии. Да и глупо это, Игнат производит впечатление на женщин, только зачем Полине на чужой огород поглядывать, когда на своём настоящий богатырь имеется. Рядом с Фёдором Игнат – так, недоросль кривобокий, а не мужик.

– Ты ещё в исподнем кочевряжиться начни. – Фёдор покосился на окно кухни, как раз у стола, где Маша и Даша лепили рогалики с ватрушками.

– Твою мать, – опомнился Игнат.

Давно он дома не был, а ведь и правда, не принято у них полуголым ходить. Сколько себя помнил Игнат, ни разу в доме в таком виде отца перед дочерьми не видел, а они в миру жили, телесами удивить сложно. Что говорить про задний двор Фёдора, который за тем в Кандалы и уехал, чтобы к истокам вернуться.

– Не матерись, – добавил Фёдор, повторно приложив от всей души: – Хочешь заниматься – занимайся. Рубаху льняную надень и вперёд. Нечего в девчонках интерес лишний будить. Понял?

– Понял, понял. Прости, не подумал, – повинился Игнат.

– Да я понимаю, с непривычки, – растянулся в улыбке Фёдор. – Ух, и рад же я тебя видеть! Какой вымахал! А был-то, соплей перешибёшь.

– Не все богатырями рождаются, – добродушно ответил Игнат.

– Богатырям в разведке делать нечего, там дрыщи нужны, как псы одичавшие: выносливые, хитрые и злые.

Опыт у Фёдора был, по выслуге лет меньше, чем у Игната, а по содержанию – не приведи Бог.

Затем завтракали. Сытно, вкусно, по-домашнему. Полина – отличная хозяйка, хлопотунья. Весь дом, большой огород, домашняя живность – на ней, забота о детях, муже. Фёдор уходил с рассветом, возвращался не раньше восьми вечера. Сегодня, видно, исключение.

– Куда столько сдобы, Полюшка? – спросил, не пряча улыбку, Фёдор. Глянул на жену ласково.

– К Бархановым семьёй вечером пригласили, – улыбнулась в ответ Поля.

В ответ Маша с Дашей прыснули, смешно стало малявкам, старшей немного волнительно. Зачем приехал Игнат, не понимал только Максим, остальные знали, включая половину села. Вечером предстоит не сватовство, нет, но лично познакомиться молодым лучше в «официальной обстановке». Родителей с обеих сторон уважат, самим потом проще будет. Не для гулянок присмотрели друг друга, для жизни, от соблюдений приличия, негласных традиций всем только лучше станет.

– Я там сделал, пап, посмотришь? – подал голос молчаливый Алексей.

Телосложением Лёша пошёл в отца, ещё растёт, а уже – косая сажень в плечах, рост на зависть многим мужикам. Лицом в мать: аккуратные черты, дымчато-серые глаза с пушистыми ресницами. В детстве над Лёшей шутили, что на девчонку похож, сейчас мягкость постепенно уходила из облика, проявлялись мужские черты. Вот характером неизвестно в кого.

Полина известная хохотушка, Фёдор как-то признался, что залип на Полю, когда услышал, как она смеялась: сначала заливисто, громко, как колокольчик, а после перешла на визг, чисто свинья, с похрюкиванием.

«Человек, который так смеётся, лживым не будет».

Фёдор родился Калугиным – этим всё сказано. У них у всех, пусть специфическое, не всегда понятное, но чувство юмора имелось, улыбки до ушей с лиц не сходили. Правда, сейчас Фёдор пообтесался, заматерел, укрепился в вере, на людях лишний раз скалиться не станет, но порода как была Калугинская, так и осталась. И в кого Лёшка угрюмым уродился – неясно. В Михаила, если только, другого своего дядьку? Но и тот не родился угрюмым, жизнь скрутила, не отпустит никак.

– Посмотрю. Игнат, пойдём, и ты глянешь.

– Чего глянуть-то? – с готовностью отозвался Игнат, вставая.

– Интернет-магазин мебели делаем, раньше рекламы хватало, социальных сетей, но расширяться надо, тем более, помощник вырос, – похвалил сына Фёдор.

– Спаси Бог, – поблагодарил он жену, поцеловал каждого из младших детей и двинулся на второй этаж.

– Спасибо, – подхватил Алексей, клюнул мать поцелуем, поспешил за отцом.

Игнат тоже поблагодарил, хотел было убрать со стола, но расторопная Маша подхватила тарелки, понесла к раковине, за ней торопилась Даша, держа в руках чашки. Полина посмотрела вслед мужчинам и принялась за свои дела – их всегда много, как бы ни облегчал муж быт техникой от мультиварки до посудомоечной машины.

Игнат ещё в первые приезды удивлялся, что местные хлеб сами в русской печи пекут, а всё оказалось просто: автолавка с хлебом приезжала всего три раза в неделю, на всех не хватало. В печи испечь за один раз можно больше, чем в духовке, к тому же вкуснее.

Печь же, при условии сибирских морозов, вещь в доме наиважнейшая. Газ в Кандалы в советское время не провели, теперь приезжают депутаты перед выборами, трясут бумажками с обещаниями, нагородят с три короба и исчезают до следующих.

Отопление в доме Фёдора не печное, но красавицу поставили. Во-первых, отличная замена плиты в случае надобности, во-вторых, полетит в трескучий мороз новомодный котёл, околеют всей семьёй. Проверенное веками надёжней.

– Ты что же, и интернетом пользуешься? – подначил Игнат брата, оказавшись в его кабинете, что располагался в торце первого этажа, с видом из окна на палисадник, усаженный цветами.

Кабинет просторный, мебель из натурального дерева, собственного производства, на столе тонкий монитор компьютера, в стороне, на стеллаже, среди книг – роутер.

– Бог дал, надо пользоваться, – серьёзно ответил Фёдор, лишь в самых уголках глаз мелькнуло лукавство. – Показывай, Лёша.

__________________________________

*    Согласие – группа объединений христиан в старообрядчестве, придерживающаяся той или иной разновидности вероучительной и обрядовой практики.

**  Беспопо́вство (беспоповцы) – одно из двух основных направлений русского старообрядчества, последователи которого не имеют духовенства.

***  Поморцы – одно из согласий беспоповского толка. РФ зарегистрировано 288 старообрядческих религ. организаций разных согласий:)

Глава 3

Дом Бархановых – через три двора от Калугина Фёдора. Из кирпича, с широкими окнами, с верандой во всю лицевую стену. Палисадник пестрит цветами. На заднем дворе огород – грядка к грядке; оставшийся со стародавних времён сруб – изба-пятистенка. Предки Барханова Петра – отца семейства – пришли в Кандалы в восемнадцатом веке, стали одними из тех, кто присмотрел высокий берег в объятиях тайги, основались здесь накрепко.

Семьи уселись за стол, радующий разносолами. Тут тебе и фаршированный чир, и запечённый муксун – деликатесы, выловленные в реке, – и мясо марала, разваренное, с душистыми травами, и грузди солёные, один вид которых возбуждал обильное слюноотделение. Удачно Игнат приехал, между Петровым и Успенским постом*.

Сам он забыл, когда пост держал в последний раз. В Рязанском военном училище не до причуд было. На службе же порой такую дрянь есть приходилось, что вспоминать не хочется, иногда дни терялись, недели путались, не до религиозных традиций. Но в чужой монастырь со своим уставом не ходят, так что Игнат принимал традиции людей, к которым приехал, у которых собирался взять себе жену.

Вот такие они, где-то странные, порой фанатично верующие, иногда живущие по законам общины, потому что так проще, не дадут пропасть. Не Игнату судить их, не ему диктовать условия, его дело уважать традиции и быт этих людей.

Он поднялся, вышел на высокое крыльцо. Сумерки, тепло, безветренно, странно тихо, не слышно ни собак, ни домашней скотины, будто замерло всё, только мошка кружит, но от неё придуман репеллент. Бог дал – надо пользоваться.

На крыльцо выбралась Люба. Пока сидели, Игнат рассмотрел её лучше, мнения своего не изменил. Приятная женщина, красивая даже. Платье из вискозы прикрывало колени, зато показывало пышную грудь, голова покрыта обычной косынкой. В миру Люба совсем другая, если верить фотографиям: яркая, современная, модница. Здесь, при родителях, не забалуешь.

Следом выскочил Кирюшка, вцепился маме в подол, поглядывая с подозрением на чужого дядьку, словно чуял что-то, понимал.

– Поди сюда, Кирюшенька… – Выглянула мать Любы, Елена Ивановна, позвала внука. – Идём, вкусного тебе дам. – Кирюшка упрямо покачал головой, сильнее насупился. – Деда сейчас из воздушки по банкам стрелять будет. Пойдёшь? – быстро нашлась она.

Кирюшка довольно подпрыгнул на месте, рванул со всех ног в дом, обогнув сначала Игната, а потом бабушку.

– Пойдём, прогуляемся? – предложил Игнат.

– Куда здесь ходить-то? – криво улыбнулась Люба, ей было заметно не по себе, Игнату тоже.

– Вот и покажешь. Я последний раз лет пять назад здесь был, даже семь, Даша у Фёдора ещё не родилась.

– Пойдём, – вздохнула Люба, оправила невидимые складки на подоле, спустилась с крыльца, Игнат воспользовался, оценил вид сзади – аппетитный.

Беседа не клеилась, настолько глупо себя Игнат не чувствовал давно, если вообще подобное с ним случалось. Генеральский сын родился уверенным в себе – встроенная функция. С ней рос, в детстве ещё опасался гнева Божьего, что не спасётся, потом этот страх выветрился, вышколилась убеждённость, что ему всё по плечу. На женский пол эта уверенность тоже распространялась.

Сейчас шёл, не зная, что сказать. Чужой, по сути, человек. Да, женщина, да, приятная, но абсолютно посторонняя и не такая интересная, чтобы перед ней коленца выписывать. За пределами села он бы точно знал, что делать, говорить, куда направить мысли, и не только мысли, а здесь… Может, послать в эротические дали идею с женитьбой? Дослужится до своих звёзд, успеет. Или жениться на Ритке – была у него зазноба сердца. На роль жены подходила, как корове седло, но вело Игната от неё всерьёз.

Дошли до реки, спустились по густо усеянному травой берегу, устроились на поваленном бревне, подальше от людских глаз. Вроде пошёл разговор. О службе Игната – по верхам, всего не расскажешь, о работе Любы, планах, вкусах, желаниях. Не сокровенно, но понять, что за человек перед тобой, можно.

Люба была бесхитростная, не злобливая, не завистливая, открытая, как на ладони, в то же время, как и предполагал Игнат – битая судьбой, разочарованная женщина. Почему-то не хотелось увеличивать её неудовлетворённость жизнью. Сделать счастливой – получится?

Она поёжилась от дуновения прохладного ветерка с реки. Игнат обнял за плечи, притянул к себе, чувствуя, как замерла соблазнительная фигура в его руках. Не испугалась, скорее наоборот. Провёл большим пальцем по горячей коже вдоль ключицы, услышал ожидаемый вздох, томный, женский, который запускал реакцию в мужском организме после недель вынужденного воздержания. Не так быстро, как привык Игнат, будто что-то останавливало, охлаждало пыл на подходах, и всё же здоровая природа брала уверенный верх.

Развернулся, вынудил повернуться Любу, провёл губами по губам, снимая пробу. Она ответила умело, с придыханием, закинула руки сначала на плечи, потом начала поглаживать шею, заставляя то, неведомое, что остужало пыл, отступать.

Исследовательский интерес сменила похоть, Игнат опустился на траву, облокотился спиной о бревно, потянул ближе Любу, усадил на себя верхом, потёрся бушующим пахом. Впился в губы наглым, жадным поцелуем, прочувствовал ответ. Она не поощряла и не противилась. Позволяла мужским рукам нырять в разрез платья, сдавливая сладкую мягкость. Забираться под подол, скользить по нежным, разгорячённым бёдрам с внутренней стороны и между, по выдающему сильное желание белью. А Любочка-то горячая штучка!

Чем бы всё закончилось, неизвестно, вернее, определённо известно – прямо здесь, вдали от протоптанной тропинки, пристроившихся у деревянного пирса лодок, напротив заводи с камышом и рогозом, – если бы не едва уловимый шум, чьи-то шлёпающие шаги.

Люба отпрянула от Игната, как ошпаренная. Он повернул голову: по примятой траве от них спешно двигалась женщина. Со спины не понять, какого возраста. Может пятнадцать, просто рослая для своих лет, а может, отлично сохранившиеся сорок. Видно было лишь ладную фигурку, толстую косу и красные резиновые шлёпки на высокой подошве, что издавали хлюпающий звук, ударяясь о сырые пятки.

– Шура… – задумчиво проговорила Люба и, тяжело вздохнув, попыталась встать. Игнат помог. Момент был упущен, к тому же, действительно, не время, не место – успеется.

– Что Шура?

– Шура Ермолина. – Она кивнула в сторону улепётывающей фигурки.

– Это плохо?

– Не знаю, мы не общаемся. Ничего общего, ей то ли двадцать лет, то ли двадцать два, может, старше.

– Понятно.

Что понятно, Игнат не знал. Шура какая-то… Ладно, не предадут же их анафеме и судному огню, если разнесёт эта Ермолина по всему селу о том, что видела. В крайнем случае, епитимью наложат за блуд, только Игнату, положа руку на сердце, дела нет до общинных погремушек. Сыграет свадьбу, заберёт Любу, и будут они вспоминать, откуда родом, только по великим праздникам и когда родню навестить поедут.

Любу проводил, постояли немного у калитки под одобрительными взглядами Бархановых-старших, потом почти сразу к Фёдору отправился. Вечер, пора и честь знать.

На первом этаже, в царстве дерева, среди одеял и подушек скакали дети. Маша, весь вечер важно смотревшая по сторонам, всё-таки уже взрослая, не под стать малышне под ногами, принимала самое активное участие в игре. Полина накрывала на стол. Сколько можно есть-то? Так и хотелось напомнить про грех чревоугодия. Промолчал.

Повернулся в сторону красного угла, широко улыбнулся.

– Михаил!

– Игнат, – развёл руки в приветственном жесте брат, кривовато, как-то неумело, словно через силу улыбнулся.

Михаил был на год младше Фёдора. Погодки росли не разлей вода, разница в возрасте была настолько несущественная, даже родители порой забывали, что братья не двойняшки, особенно, когда Михаил перескочил через класс и доучивался уже с Фёдором. Вместе поступили в военное, вместе учились, плечом к плечу служили, пока не подломила жизнь обоих.

Фёдор оклемался быстрее, главным образом благодаря Полине. Михаил же… Осуждать его не за что, Игнат не знал, как бы он перенёс то, что выпало на долю старшего брата. Задавал себе этот вопрос, понимал, что ответа на него быть не может. Боевой офицер страшится не собственной смерти, а гибели товарищей и остаться калекой.

– Я заходил после обеда, Марина сказала, что только завтра, к службе вернёшься.

– Раньше управился, – кивнул Михаил, показал взглядом на увесистую корзину дикой малины. – Детям.

Михаил приехал в Кандалы, когда стало понятно, что любая реабилитация бессильна. Врачи разводили руками, говоря, что ПТСР, не редкий в те года зверь, неизлечим. На протезы его поставили – дорогие, удобные, сделанные на заказ в Германии, в штанах от живых ног не отличить. На «ногах» стоять научился, а рассудок, похоже, растерял.

Приступы бешенства сменялись апатией, долгими запоями, которые снимались медикаментозно и снова вели к прошлому кошмару. Отчаянию, бешенству и так до бесконечности, до седых материнских волос. Бедняжка рванула в Православный монастырь за поддержкой, благо знакомых в религиозных кругах всех конфессий хватало. Приняли Михаила на реабилитацию, только не прошло трёх месяцев, как всё повторилось: отчаяннее, бешенство, запой.

Позже уехал к брату в Кандалы. Остановился, остепенился, окреп верой, не оттого, что старообрядчество давало силы, сам в себе силы нашёл, желание жить. Через несколько лет окончательно завязал с выпивкой, женился на вдове с двумя детьми, внешне не слишком привлекательной, работящей, хозяйственной, набожной, тихой.

Отец на радостях дал денег на новый дом. Никому из детей таких подарков не делал, Михаилу преподнёс. Тот решил по-своему: отремонтировал небольшой дом Марины, доставшийся от родителей; пристроил две просторные комнаты; купил старенький, крепкий трактор, к нему плуг и борону; построил птичник и начал жить натуральным хозяйством.

К дому Михаила Калугина потянулись сначала соседи – кто яиц купить, кто трактор арендовать, – потом стали приезжать из райцентра, покупать оптом птицу, овощи. Сейчас всем в Кандалах известно, где самое сладкое молоко, из какой курицы получится наваристый, сытный бульон, у какой хозяйки всегда можно купить отменных грибов – хоть солёных, хоть сушёных, ни одного червивого не попадётся – где раздобыть свежей лесной ягоды ребятишкам.

Вот только хмурость, неприветливость Михаила не исчезла, напротив, росла год от года. Про таких говорят: старовер кружку воды путнику не подаст. Ему действительно тяжело было улыбаться, будто атрофировались отвечающие за это мышцы, а смеха Михаила никто из Климовых не слышал с далёких довоенных времён.

Вечер прошёл в семейном кругу, пришла Марина с двумя детьми, которые родились в браке с Михаилом, старшие давно жили в городе, навещая родителей по выходным. Посидели тепло, душевно.

Утром отправились в молельный дом, наряженные, как на праздник. Воскресенье. Игнат чувствовал себя чужим, ловил недовольные взгляды общинников, не дело это – жить в миру, по мирским законам, а потом заявляться, как ни в чём не бывало. Однако стерпели. Из уважения к братьям Калугиным или зная намерения Игната в отношении дочери Барханова – неизвестно. Он бы сам вышел, душно ему было, маетно, но вся семья пошла, решился уважить.

После обеда Фёдор засобирался в райцентр, откуда прикатил Игнат от железнодорожной станции. Позвал брата, тот, не думая, согласился. Чем заниматься целый день – неясно. Вечером зайдёт за Любой, пригласит на прогулку. Жалко, что негде продолжить начатое накануне. Фёдор бы вошёл в положение, но при детях в жизни не позволит. Стоит разузнать, есть ли в райцентре гостиницы, турбазы поблизости, взять у брата УАЗ Патриот, прокатить Любу с ветерком.

За неспешной беседой проехали километров пятьдесят, за очередным поворотом началась грязь, которую Игнат не заметил, когда ехал с Саньком, – дождь прошёл.

Почти сразу увидели машину, жёлтую Ниву в старом кузове. Дряхлая железяка раскорячилась сбоку дороги, чтобы её могли объехать.

– Ермолина машина, – буркнул Фёдор, остановился чуть поодаль, направился к Ниве.

Игнат последовал за братом, не сидеть же сиднем, вдруг помощь требуется. Остановился в нескольких метрах в недоумении. Рядом с передней жёлтой дверью стояла женщина, вернее, девушка, крутя в руках баллонный ключ. Присмотрелся, стало понятно, что машина приподнята на домкрате. Неужели девчонка сама собралась менять колесо? Судя по расположению колеса, не только собиралась, успешно справлялась.

Игната сильными женщинами было не удивить, встречается среди служивых прекрасный пол. Дамочки, которые фору дадут любому мужику, только девушку в светлом платье колесо от Нивы могло перетянуть.

– Запаски-то у тебя нет. – Фёдор хлопнул капотом, уставился на девушку.

Игнат посмотрел на неё же. До чего забавная, как ёж перепуганный. Русые волосы выбились из косы, торчат вокруг взопревшей головы кучерявыми иголками. Глаза, сверкнувшие невиданной зеленью, уставились с подозрением на Фёдора.

– Как нет?

– Так, – развёл ручищами Фёдор.

– А я как же? – пробормотала та в ответ, перевела взгляд на Игната, отчего-то покраснела.

Если девочка воспитывалась в патриархальной строгости, её любой незнакомый мужчина может заставить смутиться. Хотя, какая патриархальная строгость – стоит, баллонником машет, руки в солидоле, по лицу грязь размазана. Живое воплощение если не прекрасной амазонки, то воинствующей феминистки.

– Куда собралась, Александра? – участливо спросил Фёдор.

– В райцентр, – вздохнула Александра. – Посылки отправить, с «Озона» заказы получить, книги у доброй женщины забрать, три коробки детских отдаёт, а…

– Садись. – Фёдор показал на Патриот. – Отправим, заберём. Связь появится, позвоню Алексею, примчится, поменяет колесо, на обратном пути заберёшь своего крокодила.

– Спаси Христос! – пискнула Александра, рванула в сторону Нивы, стала вытаскивать с заднего сиденья пакеты с какими-то коробками среднего и маленького размера.

Игнат следил за мельканием стройных ног и не мог оторвать взгляда от красных шлёпок с высокой подошвой, которые при каждом отрыве маленькой пятки от стельки противно хлюпали. Но помочь не сообразил. Фёдор сам всё сделал, усадил нежданную пассажирку на заднее сидение, среди своих сокровищ, окликнул брата:

– Игнат, поехали!

– Поехали, – нахмурился в ответ тот.

Вот мы и встретились Александра Ермолина. Шура.

_______________________________

* Успенский пост – один из четырёх многодневных постов, довольно строгий. Запрещается потребление в пищу мясных, молочных продуктов и яиц, алкоголя, курения, есть дни сухоядения. Запрещены интимные отношения между супругами. В современном православии строгого запрета на «супружеский долг» нет, в догматах старообрядчества строгий запрет сохранился по сей день.

Глава 4

Дорога проскочила быстро, особенно, когда начался асфальт. В глуши начинаешь ценить удобство благ цивилизации, начиная от водопровода, заканчивая дорогами.

– Сначала заедем по моим делам, а после займёмся твоими, не против, Александра? – сказал Фёдор, поглядывая через зеркало заднего вида на пассажирку.

– Не против, – кивнула Шура.

Игнат посмотрел в то же зеркало, который раз за время пути. Успел рассмотреть Александру, было бы что рассматривать. Девушка и девушка, девчонка, считай. Русые волосы собраны в косу. Игнат забыл, когда последний раз видел подобную причёску у женщин. Глаза с прозеленью, или это лес отражался, придавая оттенок серой радужке? Пухлый рот, какой-то совсем детский. Острый подбородок и славные, румяные щёки. Тонкий, едва вздёрнутый нос на фоне разрумяненных щёк делал Шуру похожей на мультипликационного героя. Игнат не мог вспомнить, какого именно. Не смотрел он мультики, мог случайно наткнуться и тут же переключить.

Светлое платье совсем простенькое, подол прикрывает колени, полочка застёгнута на все пуговицы, лишь у шеи одна-единственная расстёгнута, поясок. Скромно, не скажешь, что со вкусом, просто – скромно. Впрочем, чего Игнат ожидал от девушки, которая благодарит словами: «Спаси Христос». Декольте до пупка или демонстративно-короткую длину? И почему он должен чего-то ожидать от посторонней девушки?

Мысли занять нечем, вот и лезет всякая блажь в голову. Выбор сделан – Люба. Нечего по сторонам смотреть, тем более, было бы куда смотреть! Всё-таки нужно найти место для интимного свидания с невестой, и заявление пора писать. Месяц ждать не придётся, Игнат был уверен, пойдут навстречу Калугиным, но время на подготовку всё-таки нужно.

Игнату свадьба была не нужна, он не понимал плясок вокруг этого торжества: расписались, насладились медовым месяцем, всё! Большего не требуется. Только есть родители, родственники с двух сторон, которым торжество в честь молодых в радость. Сослуживцы ещё – этим тоже нужно будет устроить отдельное торжество. Приглашать в Кандалы не стоит – не поймут, а если обойтись без традиционной пьянки в честь праздника – не поймут тем более.

Фёдор припарковался на узкой улочке, рядом с двухэтажным деревянным домом с резными, крашенными наличниками. У перекошенной двери красовалась памятная доска с указанием, что дом – памятник архитекторы, в котором когда-то жил купец второй гильдии Андреев. Рядом растянулось кирпичное строение, пестревшее вывесками и белыми пластиковыми окнами. Явный новострой. Там и скрылся Фёдор, ловко для человека своего телосложения перескочив лужу на тротуаре.

Хлопнула задняя дверь, выскочила на улицу Александра, протопала к памятной доске, внимательно, судя по времени, раз двадцать прочитала пару строчек, принялась разглядывать облупившиеся наличники.

Не хочет оставаться наедине с Игнатом? Ах, да… Неловко вышло накануне, но не набросится же он на несчастную обладательницу красных, скрипящих шлёпок, прямо в машине Фёдора. Вообще не набросится. Зачем? Детский сад насупившийся.

Чтобы чем-то заняться, а не разглядывать торчавшую, как бельмо на глазу, на пустынном тротуаре попутчицу, залез в телефон. Быстрый поиск показал, что в городке есть целых три гостиницы. Две отпали сразу. Первый интим с будущей женой в интерьерах крашеных стен, односпальных кроватей с коричневыми гобеленовыми покрывалами – увольте. Третья показалась симпатичней, тут имелись двухместные номера с приличными на вид двухспалками. Нашлась и база отдыха с отдельными домиками-номерами на берегу зарыбленного пруда с возможностью брони. Не идеальный вариант, но сбить охотку, чтобы не зажиматься, как школьники по кустам, подойдёт. Отлично.

Снова глянул на мнущуюся у памятной доски Шуру в красных шлёпках. Стоит, пялится на буквы, словно там отгадка на главный вопрос мироздания написана или пароль от единственного в округе вайфая. Что прикажите делать с этой матрёшкой? Такое впечатление, что Игнат младенцев живьём на её глазах ел, котят под колеса поезда швырял, а не с женщиной целовался.

Игнат уже собирался выйти из машины, но благо, на улице появился Фёдор, глянул хмуро по сторонам, позвал жестом Шуру, устроился за рулём. Спешащая по своим делам дамочка с ребёнком в коляске, посторонилась от Фёдора, бросила недовольный взгляд на Шуру, поспешила дальше.

– Куда сначала? – спросил Фёдор у Шуры, когда та устроилась.

– Здесь почта рядом, на соседней улице, – ответила, покосившись на пакеты с коробочками, Шура.

– Посылки отправлять будете? – решился заговорить Игнат: пусть девчонка убедится, что клыков у него нет.

Это были первые произнесённые им слова после формального приветствия, после того, как Фёдор представил их друг другу на лесной дороге.

– Да, – коротко ответила Шура.

Чудо-то какое красноречивое, заслушаешься!

– Александра у нас известная рукодельница, – пояснил Фёдор.

– Что делаете? – продолжил диалог Игнат.

– Ободки, серьги, броши. Всё, что закажут, – вполне бойко прочирикала известная рукодельница, мазнула взглядом Игната и предложила: – Могу показать.

– С радостью посмотрю, – кивнул Игнат, состроив заинтересованное лицо.

Серьги, броши – понятно, а ободки – это на голову или на пояс? Посмотрит, похвалит, может, перестанет бедняжка дёргаться при виде грешника Игната, вздумавшего блудом средь бела дня не с законной супругой заниматься.

Оказалось, на голову, вроде как красиво, Игнат в этом мало смыслил. Расшитые бисером, бусинами, разных размеров и цветов изделия выглядели… трудоёмко. Много блестяшек, стекляруса, пайеток – кто бы подсказал, как эти сверкающие штучки называются, – попробуй-ка расшей, чтобы аккуратно, подходило по цвету, фактуре, смотрелось красиво. Труд, требующий огромного терпения.

– Очень красиво, – искренне похвалил Игнат. – Через интернет продаёте?

– Да, у меня страничка в инстаграм, Лёша таплинк настроил, рекламу запустил. Заказы пошли, – довольно отчиталась Александра.

– Какой Алексей, мой? – Фёдор обернулся, посмотрел в упор на притихшую в одно мгновение Шуру. – Вы общаетесь?

– Да, то есть, нет! То есть…

– Если обидит Алексей, сразу ко мне иди, не стесняйся, – твёрдо заявил Фёдор. – Поняла меня?

– Поняла, – перепугано выдохнула Шура.

Игнат посчитал за лучшее «не услышать», уставился демонстративно в телефон. Выходит, у Калугиных две свадьбы летом будет? Здесь нельзя молодым ради удовлетворения естественного интереса повстречаться и разойтись. За пределами общины поступай, как хочешь. В Кандалах же подобное не дозволяется, если хочешь ладить с людьми, а главное, с родителями.

После почтового отделения, где пришлось ждать не меньше часа, отправились в “Озон”. Из пункта выдачи Шура выбралась, увешанная пакетами, как новогодняя ёлка. Фёдор споро помог устроить сокровища на заднем сидении, Игнат снова проигнорировал, в этот раз сознательно. Девочка того и гляди в семью войдёт, а он помимо воли на ноги её загорелые, икры скульптурные пялится. Самому противно! А если Фёдор увидит – голову до щелчка повернёт, на епитимьи от наставника надеяться не станет.

Остался один адрес, по нему и отправились, забрали две большие коробки книг. Шура счастливо пробежалась по корешкам, погладила страницы двух случайно вытащенных томиков, благоговейно поставила обратно.

– Я в библиотеке работаю, – глянула она на Игната. – Фонд последний раз пополнялся пятнадцать лет назад. Дети приходят, а ничего нового нет.

– О, хорошо, – не нашёлся с ответом Игнат.

Хорошо же, что детям в Кандалах появилось, что читать? Хорошо. Фёдор, например, Маше книжки и учебники скачивает, интернет ей доступен под родительским контролем, причём в самом прямом смысле, с мамой за спиной. Вайфай запаролен, мобильный интернет самостоятельно – под строжайшим запретом, как и телевизор. Многим же до поры запрещают, даже с родительским присмотром, и электронные книги, и телевизор. От набожности, крепости веры зависит.

Не фигура речи, не преувеличение ради красного словца, отец запретил – дети обсуждать не станут, выполнят волю. Воспитание. Понимание мироустройства. Традиции. Игнату, несмотря на происхождение, дико, а для них – норма.

Жёлтая Нива стояла, где оставили. Колесо заменено на запаску, ключи мирно лежали на переднем сидении. Никому полуразвалившееся приметное ведро не нужно. Дорога одна-единственная, ведёт только в Кандалы и парочку прилегающих деревенек, где доживали свой век древние старики.

Жители со спины друг друга узнают, котов, гусей примечают, что говорить про автомобиль, который, несмотря на отдалённость села, так и остался роскошью, а не средством передвижения. Своровать машину и не попасться в местности, где любого пса по лаю узнают, затея нереальная. Да и грех, берущий корни в сребролюбии – не шутки.

Перенесли приобретения Шуры в Ниву, посмотрели, как разлажено завёлся мотор, громыхнула подвеска, скрипнуло всё, что только может скрипеть в проржавевшем куске железа, которым лихо управляла девушка в скрипучих шлёпках. Игната передёрнуло от мысли, что худые девичьи руки проворачивают рулевое колесо без намёка на усилитель, а дно «машины» того и гляди вывалится вместе с мотором и водителем.

По приезду Фёдор сказал Лёше зайти к нему в кабинет. Не стал ждать, пока тот на заднем дворе дрова наколет, – велел живо, без предисловий. Полина только успела бросить обеспокоенный взгляд на сына с мужем, поджала губы, покачала головой, посмотрела вопросительно на Игната, тот промолчал. Не его дело, слишком деликатное…

Как же ты так неосторожно, Шура Ермолина?

Вышел на задний двор, поприветствовал Авундия, пообещав, что если пернатый станет показывать характер, лично сварить из него холодец, благо до Успенского поста время есть, от мяса не откажутся. Петух внял, отправился по своим петушиным делам, пока Игнат с каким-то остервенением рубил дрова, хорошо, на щепки не измолол.

В сумерках Фёдор отправился к себе на лесопилку, Игнат с ним. Природа всё-таки удивительная в этих местах, завораживающая. Прямая дорога убегает вдаль, за горизонт, по бокам тайга сплошной стеной наваливается. Плавно поворачивает, выводит на широкий луг, сколько взгляда хватает. Снова поворачивает, бежит вдоль высокого берега могучей реки. По небу взбитые облака плывут, перекатываются, меняют форму, пропускают лучи низкого солнца. Запах стоит одуряющий, звук бесконечный, поверх него неизменная спутница – мошка.

З-з-з-з-з, з-з-з-з-з, з-з-з-з.

– Ты чего на Алексея окрысился? – не выдержал Игнат.

По лицу племянника, вышедшего из кабинета отца, стало ясно, что ничего хорошего он не услышал. Игнат знал, по каким законам живёт семья брата, но здравым смыслом не понимал, сердцем не принимал. Мирской он человек, избалованный волей, цивилизацией, сочными женщинами, Риткой.

– Понимать должен, – коротко, недовольно ответил Фёдор. – Блуд это. Не позволено.

– Да что ему, в девственниках ходить?

– Созрел, пускай женится.

– Какой «женится»? Ни образования, ни профессии, ни ума, считай, нет. Рано!

– Раз рано, значит, хотелки надо поприжать. Потерпеть.

– Сам-то много терпел, Федь? – Игнат остановился. – До первой жены, помнится, дотерпеть не смог, – усмехнулся он.

– Потому и развелись, что ни терпения, ни уважения, ни смирения в нас не было. Если до свадьбы дотерпеть не может, то и после терпеть не станет.

– Строг, – покачал головой Игнат. И ведь «справедливым» не назвать, сам по юности гулял так, что отец здоровенного амбала вдоль хребта ремнём охаживал.

– И потом, – вздохнул Фёдор. – Натешится, ославит, уедет, а девку потом отец со света сживёт. Старшую дочь от семьи отлучил, среднюю на порог не пускает, а всё, что она сделала – вышла за мирского, не старовера, местного. Сбежала к первому, кто позвал. Теперь за Александру примется?

– Ого… Лёшка-то сам, что говорит?

– Ничего, говорит, нет промеж ними, ничего. Помогает по дружбе, они же вот с такого все вместе хороводились, – Фёдор показал рукой куда-то ниже колена. – Она ему какой-то ободок-кокошник сделает для матери. Бартер у них.

– И чего ты на парня взъелся, если «бартер»? Полина, я уверен, кокошнику этому обрадуется.

«Кокошник» из какого века словечко? Кто сейчас ко-кош-ники носит? Хотя… Сейчас девицы платья под горло не застёгивают, колени не прячут, глаза, краснея, не отводят. Женщины голову не покрывают, сарафаны традиционные по праздникам не надевают. А Игнат здесь, в Кандалах, за несколько дней всё это своими глазами наблюдал и не удивлялся, будто явление это обыденное, каждый день встречается.

– Отеческий наказ всегда на пользу, – степенно ответил Фёдор. – Кто знает, что в головах молодых варится, – совершенно по-светски продолжил, став тем, кого Игнат знал, помнил, понимал. – Ещё раз приструнить лишним не будет, чтоб не наворотил дел.

Вечером, уже потемну, зашёл к Бархановым, позвал Любу на прогулку. Пётр одобрительно крякнул, видя вежливое обращение Игната, Елена Ивановна расплылась в улыбке. Кирюшка деловито поздоровался с гостем за руку, видимо, недавно выучил жест, потому что «здороваться» он подходил несколько раз, смеясь, убегал, чтобы снова вернуться. Игнат лишь улыбался, с готовностью протягивая ладонь. Смешной пацан, хороший.

Снова чувствовалась скованность, отупляющая неловкость. Язык словно прирос к нёбу, слово выдавить сложно. Хотелось развернуться, уйти в комнату на втором этаже дома Фёдора, втыкать в телефон, впитывая новости цивилизации. Утром смыться домой, плюнув на все формальности и карьеру, которая летела в тартарары без вожделенного штампа в паспорте и живой, из плоти и крови, жены.

С поцелуями дело обстояло лучше, Игнат ступал на свою территорию, чувствуя однозначный ответ. Страстный, чувственный – неплохой задел на будущее. На завуалированное предложение съездить на базу отдыха, на рыбалку, Люба помолчала, потом произнесла:

– Не торопишься, Игнат?

– Ты можешь отказаться, – он пожал плечами, – неволить не стану, но ты должна быть в этом заинтересована не меньше меня. Сексуальное несовпадение – не мелочь. Семья не на пару лет создаётся, неужели самой неинтересно проверить?

Он пытливо посмотрел на будущую жену. Приятная, красивая.

– Я подумаю.

Подумала. Через четыре дня ранним утром отправились в райцентр на Патриоте Фёдора в Детский мир, купить Кирюшке игрушечное ружье, стреляющее шариками. Уж очень пацанёнку хотелось своё оружие, дедушка играть с воздушкой не позволял, а какой же из внука охотник вырастет, если ружья своего не имеет.

Глава 5

В номере-домике приятно пахло деревом, травяной свежестью из приоткрытого окна, женской туалетной водой и сексом. Игнат растянулся на простыне, накинув вторую до пояса, заодно укрыл Любу, та лежала рядом, спокойно и глубоко дыша.

Слишком рано? Возможно. Только Игнату держащаяся зубами за собственное целомудрие невеста не нужна, никаких выводов из скорой близости он делать не собирался. Вернее, сделал: Люба – подходящая ему женщина. Разумная, умеющая отстаивать собственные интересы и границы, твёрдо понимающая, что именно хочет, от кого. И, что немаловажно, чувственная, готовая к жаркому, жадному ответу.

Конечно, долгое воздержание со счетов скидывать не следовало, у самого Игната едва не подкосились ноги, когда только завёл Любу в домик, нагнулся за поцелуем, но всё-таки темперамент был виден и не мог не радовать. Сама же Люба призналась, что у неё не было никого со времени развода. Сначала не до романов было, потом работы лишилась, сынишка бесконечно болел, подалась к родителям, в Кандалах не разгуляешься.

Не верить у Игната причин не было. Да и какая разница? С человеком жить, а не с его прошлым связями. В телегонию он не верил, как в любой псевдонаучный бред.

Люба заворочалась, перекинула руку через Игната, удовлетворённо вздохнула, он обнял в ответ одной рукой, другой взял женскую ладонь, поднял на свет. Небольшая кисть с коротковатыми пальцами с парочкой скромных колечек.

Вспомнились руки Риты – узкие, с длинными, музыкальными пальцами, которые венчал ухоженный, яркий маникюр. Не признавала его Ритка пастельных тонов, невзрачных нарядов, тонких цепочек, колечек, ей подавай броские, эксклюзивные вещи. Летела, как пчела на цветок, вернее, сама была цветком – экзотическим, издающим яркий, дурманящий аромат.

Люба неуловимо похожа на Риту, наверное, оттого глаз и задержался на ней, когда бездумно смотрел социальные страницы потенциальных невест. Молоденьких, до двадцати восьми-тридцати лет, отмёл сразу. Хотел бы нянчиться с детским садом – взял бы малыша из детского дома. Нужна женщина, которая родит ему ребенка, а не сама будет сопливым дитём. Остальные никакого интереса не вызывали, некоторые вовсе отталкивали, а на Любе взгляд задержался: красотка в красном заливисто смеялась, открывая ряд ровных, белых зубов.

Формально – ничего общего. Люба – светло-русая, волосы крашеные, однако заметно, что тон выбирала натуральный. Широковатое лицо, небольшой, уточкой, нос, полные от природы губы. Какая Рита от природы, не помнила уже она сама, Игнат тем более. Кажется, когда они только познакомились, она щеголяла копной каштановых волос, потом была блондинкой, теперь же жгучая брюнетка с волосами до пояса. Точёные, высокие скулы на худом лице, разлёт бровей, пухлые губы – всё следствие косметологических процедур, а не милости природы-матушки. Ритке шло, словно вся индустрия красоты специально под неё подстраивалась, на неё равнялась. Игнату оставалось оплачивать и пользоваться.

В Кандалах Игнат встретил совсем другую женщину, не ту, что видел на фото, но когда слетел повязанный платок и платье в пол, под ним обнаружился кружевной комплект белья и та самая красотка, что вызывающе смеялась на фотографии. Что сказать? Повезло!

– Игнат, домой пора, – заворочалась Люба, поглядывая недовольно в окно.

День подбирался к вечеру, с утра можно было купить целый арсенал оружия, они же отправились за одним-единственным пластиковым ружьём для Кирюшки.

– Подожди.

Игнат перевернулся на бок, вжал в себя женское, податливое, мягкое тело, провёл ладонями по спине и ниже, мужской организм отреагировал ожидаемо. Вдавился сильнее, оставил влажный след от языка на шее, давая понять, что не выпустит без финального аккорда.

– Люба… какая ты, – проговорил он, продолжая настойчиво поглаживать разомлевшую женщину, готовую вот-вот сорваться в ответном порыве.

– Нравлюсь? – промурлыкала в ответ Люба.

– Очень, – честно признался Игнат, не покривив душой.

Накрыл собой отзывчивую на ласку, уже готовую Любу. Она тоже стремилась впитать больше, насытиться наперёд, будто верила, что это возможно, что поутру организм не взбунтуется сильнее обычного, требуя своего.

Приехали в Кандалы, когда солнце катилось за линию горизонта. Попрощался чинно у калитки с Любой, вежливо кивнул выглянувшей Елене Ивановне, проигнорировал недовольный взгляд Петра. Таёжный охотник – не юная девочка, которую не стоит смущать лишними знаниями, переживёт.

Фёдор никак не отреагировал на появление брата. Полина сообщила, что скоро сядут ужинать. Дети не придали значения долгому отсутствию дядьки, у них своих забот хватало. По дому помочь, на улицу отпроситься, наиграться всласть. Маше к вечеру к списку обязательной литературы вернуться, сделать заметки в читательском дневнике. Родители зорко следили за учёбой чад, не забалуешь. Алексей хорошо учился, в институт поступил, девочки не хуже, а то и лучше брата: усидчивей, сообразительней, красноречивей. Отставать не должны.

Игнат помолился, как и вся семья. После поступления в училище он продолжал машинально молиться, правда, не демонстрируя, чтобы не вызывать насмешки, шёпот за спиной. На вопросы не хотелось отвечать, они непременно следовали за узнаванием, что Калугин – старовер. Ни одна конфессия на памяти Игната не вызывала столько интереса, слухов и домыслов, как старообрядчество.

А что интересного, спрашивается? РПСЦ* и РДЦ** – юридически и канонически независимое религиозное объединение, признанное государством. Беспоповцы, к которым принадлежали Калугины, церковь не признают, но подобные тонкости известны лишь интересующимся. Остальные разглядывают, как экспонат в Кунсткамере, чушь настолько несусветную несут, что головой о стену охота биться.

Вот же он – Калугин Игнат. Сын профессора кафедры Истории Церкви – современной, красивой женщины, в брюках, без платка – и генерала, без бороды лопатой на лице. Поступил на общих основаниях, ходит в наряды и увольнения, романы крутит, водку пьёт, на неприятности нарывается точно так же, как любой другой, а глаза таращат, будто леший из лесу выполз.

Позже молился в критических ситуациях, когда надеяться больше не на кого. Правильно говорят: «не бывает атеистов под огнём». Все молятся, все равны: христианин, мусульманин, буддист, атеист. Сейчас же соблюдал традиции, чтобы не смущать радушных хозяев, особенно детей.

Потемну устроились с Фёдором в беседке напротив крыльца, ждали Полину. Вышел Алексей, потянулся, расправив богатырские плечи, покосился на отца, направился к калитке.

– Куда? – спросил Фёдор, с прищуром оглядывая сына в джинсах, футболке, ветровке, перекинутой через руку.

– По делам.

– Какие дела ночью? Спрашивать позволения кто будет?

Алексей покосился на Игната, почесал затылок, тяжело сглотнул, пряча недовольство.

– К Дружининым я. Можно?

«Можно» растянул намерено, почти издевательски. Не набрался ещё сил, не вошёл в возраст, через пару лет отправится по своим надобностям, не оглянувшись на недовольство отца.

– Иди, – кивнул Фёдор, проводил сына долгим взглядом.

– Не боишься передавить? – поинтересовался Игнат. – От дома, семьи, веры оттолкнуть?

– Бог даст – вернётся, но в родительском доме жить предписано по законам Божьим и семьи.

– И твоим умом?

– Моим было бы неплохо, – усмехнулся Фёдор. – От скольких грехов уберегся бы.

Хорошо посидели, душевно поговорили. Полина щебетала, жалась к мужу, он поглаживал худые плечи, которые казались ещё тоньше в его ладонях. Игнат запрокинул голову – на звёзды и растущий месяц набегали облака, закрывая половину неба, чтобы спустя полминуты открыть сверкающий ковёр. Красота! Если приезжать на отдых в отпуск.

К звёздам, взбитым облаками, гомону птиц, одуряющим запахам тайги и реки в комплекте шли бездорожье, печное отопление, прогнивший водопровод, оставшийся со времён союза, кто смог – пробурил скважину, остальные пользовались колонками на улице, колодцами во дворах. Бесконечный труд сельского жителя, который не зависит от вероисповедания. Местные мирские точно так же вставали на заре, ложились за полночь, хлопотали по хозяйству, как и старообрядцы. Ходили на охоту, рыбалку, собирали грибы, ягоды, иначе не выживешь в этом царстве дикой природы.

Последнее, что запомнил Игнат, когда упал на кровать – шум на первом этаже, Лёша вернулся. Глухой голос Фёдора, примиряющее воркование Полины. Сложно это – быть отцом. Как их отец на семерых решился? Понятно, как. Староверы любому ребёнку рады, для них нет разницы между сыновьями и дочерьми. Детей Бог даёт, не человеку с ним спорить. И всё-таки – уму Игната непостижимо.

Утром рванул на пробежку, пробежал село вдоль, повернул на просёлочную дорогу, убегающую в гущу тайги, проскочил несколько километров, пока дорожка не начала петлять, разбегаться на несколько тропинок, как ветви раскидистого дерева, тогда повернул обратно.

Село уже проснулось: жители спешили по делам, подавала голос скотина, лаяли собаки, с грохотом проехал старый ЗИЛ, пронёсся свистящий на все лады УАЗ-450, в народе «буханка», с красным крестом на двери – к кому-то спешила скорая из райцентра, прогремела Нива, шлёпнув протекторами по раскатанной грязи.

Невольно вспомнилась Александра Ермолина. Шура. Интересно, к ней вчера ходил Алексей? В то, что «ничего промеж ними нет», не верилось. Как же нет, когда тонкая ткань платья скользит по стройным ногам, обнимая округлые бёдра, упругие ягодицы – такие, что ничего, кроме похабного «так и просится на грех» в голову не приходит, – собирается в меленькие складочки на тонкой талии, подчёркнутой пояском, натягивается на вытачках груди, дразня мелкими пуговицами, отливающими жемчугом.

Удержался бы Игнат от подобного соблазна в двадцать лет? Ни за что! Сейчас, понятно, возиться с молоденькой неумёхой неинтересно. Он привык получать от секса удовольствие, дарить его, с ума сходить в процессе, не сдерживать эмоций, особенно видя жаркий ответ. Какой ответ возможен от краснеющей, смущающейся, готовой провалиться сквозь землю девицы, лишь бы не смотреть в глаза после нелепой случайности? Ни-ка-кой! Зато Алексею в самый раз, по возрасту и уму.

Не успел Игнат одёрнуть себя от крамольных мыслей, как увидел вывернувший из проулка женский силуэт. Александра. Легка на помине. Зачем-то прибавил скорости, быстро догнал, остановился рядом, немного перегораживая путь.

– Доброе утро, Александра, – поздоровался он, скользнув по Шуре взглядом.

– Доброго здоровья, Игнат Степанович, – ответила та.

Игнат едва воздухом не подавился, однако, сдержался, по отцу он Степанович, всё верно. Откуда ты такая взялась Александра Ермолина… Чудо глазастое, из прошлого века в наш, двадцать первый, шмыгнувшая?

– Куда путь держите? – в тон ей, так же степенно, отозвался Игнат, но от улыбки не удержался.

Попёрла Калугинская натура. Просто первый парень на деревне, не хватает картуза с цветком, гармони, косоворотки красной и в залихватский пляс пойти.

– На работу, в библиотеку, – пробормотала Шура, отчего-то снова покраснев.

– Понравились детям книги? – Игнат решил не обращать внимания на рдеющие щёки и распахнутые глаза, демонстративно не замечать.

– Д-да, – Шура буркнула уверенней, краснота испарилась, взгляд поднялся к лицу Игната, который вдруг сообразил, куда секундой раньше смотрели эти зелёные глаза.

Спросонья надел спортивную футболку с V-образным вырезом, не подумал, и сейчас, в самом углу, там, где обычная рубашка или футболка скрыла бы, красовался бледный засос – результат вчерашнего досуга с Любой.

– Незулин надо купить, раздражение от укуса комара, – спокойно сказал Игнат, поправив ворот.

– Троксевазин или гепариновая мазь эффективней от… укуса, – с лёгкой, едва заметной издёвкой, ответила Шура, взгляд не отвела, лишь порозовела и поспешила по своим делам, оправив длинную, ярусную юбку.

– Погоди! – Игнат догнал спешащую, успев разглядеть сверкающую заколку-бант над косой, наверняка собственного изготовления – сверкающую бусинами и бисером. – А ты откуда про гепариновую мазь знаешь?

В любом другом случае Игнат бы посмеялся. Ситуация комичная, замечание, брошенное вскользь, улётное. Любо-дорого, когда девушка зубки показывает, но Шуре откуда знать чем засосы выводят. Выходит?.. Вот ведь! Откуда-то взялось желание схватить хворостину, отходить вдоль хребта бестолкового Алексея.

– Я когда в общежитии жила, у меня соседка через день с такими «укусами» приходила, – пожала плечами Шура.

– В общежитии?

– Я в колледже училась на библиотекаря. – Шура назвала крупный областной город. – Думала в институт культуры поступать или на дизайнера.

Сразу вспомнились броши, серьги, сделанные её руками.

– Не поступила? – Игнат понимал, что устраивал форменный допрос, но остановиться не мог.

– А, – махнула она рукой. – Зачем мне? Отец велел вернуться, – добавила Шура небрежно, но от цепкого взгляда Игната не ускользнула тень досады на девчачьем личике.

– Шурка! – громыхнул за спиной Игната мужской хриплый голос. – Чего раззявила варежку! На работу спешила? Вот и поторопись. Нечего пустозвонить.

– Пап, я… – стушевалась Шура.

– Ступай!

Шура мгновенно развернулась, одёрнула юбку, подол коснулся дорожной пыли. Сжалась, как от удара, и поспешила вниз по улице, уткнувшись взглядом в землю.

– Здравствуйте! – Игнат развернулся, чтобы поздороваться, посмотреть на «отца», который на дочь посредине улицы орёт.

– Здоровее видали, – со злостью ответил мужик, окатив здоровающегося ненавидящим взглядом.

Торчащая борода, коротко стриженые волосы с заметной проседью, нахмуренные густые брови, нависающие над тёмно-зелёными глазами. Простая, в серую клетку рубаха, заправленная в поношенные штаны, запылённые кроссовки темно-синего цвета, узловатые ладони в рабочих мозолях.

Обычный мужик, пока Игнат бежал, с пяток таких встретил. С бородами и без. Торопящихся по своим надобностям: лето, рассиживаться некогда, работать нужно, делать запасы на долгую, сибирскую зиму. Если бы не взгляд, которым можно было дыру в атмосфере пробить. Злой взгляд, тяжёлый.

___________________________________

*   РПСЦ – Русская православная старообрядческая церковь

**  РДЦ – Русская Древлеправославная Церковь

Глава 6

Половину утра Игнат гонял мысли об Александре. В колледже училась, в институт хотела поступать, отец не позволил, велел вернуться – вернулась. Ничего удивительного для сообщества, где жила и воспитывалась Шура, и всё-таки стояла Игнату поперёк горла такая овечья покорность.

С другой стороны, что он знал о Ермолиных, как смел судить? Выучить ребёнка в областном городе, дать высшее образование для среднего жителя Кандалов всё равно, что на Луну слетать. И ведь действительно: зачем? Как диплом института культуры или специальность «дизайнер» может пригодиться для жизни в отдалённом сибирском селе? Никак!

В итоге плюнул. Пусть Алексей думает, Шура его девушка, не Игната. У него свои заботы: к свадьбе готовиться, жену перевозить – только кажется, что ерунда, собрала чемодан и поехала, на деле любой человек к тридцати обзаводится ценным для него имуществом.

С Кирюшкой хорошо бы поладить. Сейчас мальчишка добродушно веселится, когда видит Игната, бежит показывать игрушки, болтает без умолку, но что будет, когда они все вместе сядут в поезд, который отвезёт их в ближайший аэропорт? Что такое детские капризы, ревность, ночные истерики и прочие «радости родительства», выросший в многодетной семье Игнат знал не понаслышке.

К обеду зашёл к Бархановым. Традиции традициями, но пора и о юридическом статусе подумать. Одним словом, нужно сходить в сельсовет, написать заявление на вступление в брак, оплатить госпошлину и что там ещё требуется. Кандалы онлайн-записи через сайт Госуслуг, как и прочие блага цивилизации, обошли. Здесь всё по старинке, как было в конце двадцатого века, так и осталось.

Люба странно замялась, будто отказаться хотела или испугалась в последний момент, несмотря на то, что детали были оговорены не один раз, но взяла паспорт, накинула платок, отправилась с Игнатом под руку, игнорируя любопытные взгляды односельчан.

Вот судьба Игната и решена. Через две недели свадьба. Приедут только самые близкие с обеих сторон. В общине наплыв мирских не приветствуют. Не все родственники придерживаются традиций, многие обычаи позабыли, веру предков не вспоминали, никто таким гостям рад не будет.

А позже, если Любе захочется, можно «светскую» свадьбу сыграть, подруг пригласить, знакомых. Нет – ограничатся грандиозной попойкой с сослуживцами Игната. Решить вопросы с переездом, садиком для Кирюшки, работой для жены, если хочется ей работать – пусть. Он готов поднять пару знакомств, устроят на тёплое местечко жену Калугина. Захочет стать домохозяйкой – тоже хорошо.

К обеду отправился с Фёдором на лесопилку, сидеть без дела не было сил. Большую часть «мужских» домашних дел сделал, в «женские» не пытался нос совать. Помнил про строгое разделение, патриархальный уклад семьи, где гостил. Со своим самоваром не лез, чтобы хозяйку ненароком не обидеть.

Игнат питал особенную нежность к Полине. Удивительная она женщина, настоящая, искренняя, любящая. Без слов за мужем пойдёт в огонь, воду, глухую Сибирь. Ведь она в Москве родилась, на Патриарших прудах выросла, младшая дочь обеспеченных родителей. Поступила в медицинский, пошла по стопам отца – доктора наук кафедры нефрологии, карьера была предрешена: связи, деньги, светлая голова – всё один к одному.

В итоге медицинский университет решил её судьбу. Отправили второкурсников на практику в военный госпиталь, среди них и Полину. В ту непростую, смутную для страны пору много солдат лечилось, переломанных, как физически, так и морально, среди них Фёдор Калугин – не просто офицер, а герой.

Корреспонденты шмыгали по коридорам, пытаясь снять репортаж посочнее, высокопоставленные военные начальники навещали раненых, особенно часто Калугина, его – демонстративно-показательно, даже первые лица государства наносили визиты под щелчки фотокамер.

Герой Фёдор Степанович Калугин на камеру слова не произнёс, хорошо, если молча таращился, всем видом отправляя начальство куда Макар телят не гонял, а то отворачивался к стене, игнорируя всех и вся. Ладно высшее руководство страны, собственное начальство, с родными не разговаривал, жену отталкивал. Лишь время от времени спрашивал о Михаиле, добираясь через боль в отделение интенсивной терапии.

В то страшное для всей семьи Калугиных время и познакомились Фёдор и Полина. Что между ними произошло, никто толком не знает. Не спрашивали, всё равно не расскажет никто из двоих. Всё, что знал Игнат – Фёдор почти сразу после возвращения из ада развёлся. Екатерина, первая жена, слова против не сказала, получив свидетельство о разводе, выдохнула свободно и счастливо. После госпиталя Фёдор подался в Кандалы, только дождался хороших новостей о состоянии Михаила – если ампутацию одной ноги по колено, второй по трусы считать хорошими вестями. Жить будет – за одно это спасибо Богу.

Игнат запомнил, когда увидел Полину впервые. Сам пацан пацаном, школьник, генеральский сынок со всеми полагающимися замашками, смотрел на заявившуюся в десять вечера подругу Фёдора и думал, что девчонка ещё учится в школе, классе в девятом, может, в десятом. Полина, в низких ультрамодных тогда джинсах, из-под которых выглядывал плоский живот, не дотягивала даже до одиннадцатиклассницы.

– Прости, Полина, – сказала мама, положив руку на сцепленные замком ладошки гостьи. – Федя просил не говорить, куда уехал. Особенно тебе не говорить, понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Полина, спокойно посмотрев на будущую свекровь. – Он жизнь мне портить не хочет, но я всё равно найду его, понимаете?

– Сибирь большая, как искать собралась? – строго глянул на гостью глава семейства, сам генерал Калугин. Он прищурился, делая и без того цепкий, недобрый взгляд злым.

– Староверских сёл немного, – спокойно пожала Полина плечами. – Я пока нашла семь, плюс на Алтае несколько.

– Ты была в Сибири хотя бы раз? Деревенскую жизнь в глаза видела? – продолжил допрос отец семейства.

– Нет, не была. Не видела. В седьмом классе нас возили на эко-ферму, показывали, как доят коров и коз. Ещё я на поезде ни разу не ездила, к общественному транспорту не привыкла, но я всё равно поеду и найду. Спасибо за чай, – кивнула она матери сбежавшего Фёдора. – До свидания, – сказала всем домочадцам, которые высыпали посмотреть на разговор с нечаянной гостьей.

– Записывай, – отозвался отец. – Игнат, листок с ручкой, живо!

– Что ты творишь, Стёпа?! – подпрыгнула мать. – Она же жизнь себе испортит, прав Федя!

– Кто прав, пускай сами решают. Она, – ткнул пальцем в сторону худенькой Полины, – всё равно найдёт Фёдора, не через неделю, так через год, только через неделю неприятностей огребёт меньше, чем за год поисков.

Каких неприятностей, тогда Игнат не понял. Смотрел на происходящее, понимал, что происходит что-то важное, знаковое, но объяснить в силу возраста, мальчишеской глупости не мог. На эко-ферме Полина была, козу живую видела, в Сибирь за Фёдором собралась… Надо же, какая отважная.

Позже Игнат узнал, что Полину встретили в аэропорту, доставили прямо на крыльцо старого семейного дома Калугиных, оставшегося от деда. Передали в руки обалдевшему Фёдору и несколько дней жили по соседству, ожидая, когда закончится экскурсия коренной москвички в Сибирские земли. Не закончилась. Полина осталась в Кандалах, повергла в удивление местных жителей, всех Калугиных до восьмого колена, своих же родителей попросту в шок.

Сейчас родня Полины смирилась, отец стал приезжать едва ли не каждый год, наслаждаться природой, увлёкся рыбалкой, сплавами по реке, ходил на охоту с Фёдором, говорил, что места здесь просто воздушные. Поначалу же боролись, вытаскивали дочь из «секты», проклинали тот день, когда умница и красавица Полина поступила в медицинский институт, а заодно героя, имя которого прогремело на всю страну и отняло у них ребёнка.

УАЗ Патриот плавно покачивался по бездорожью, Игнат смотрел перед собой на убегающую вдаль колею с грязевыми лужами по обочинам. Час назад он позвонил отцу, отчитался, что подал заявление, в ответ услышал одобрительное кряхтение. Что всё семейство Калугиных, включая младших сестёр, пятнадцатилетних двойняшек – своеобразный подарок Бога на старости лет родителям, – сидит на чемоданах и ждёт приглашения на торжество, Игнат не сомневался. Родственники Любы, те, кто остался в вере, тоже ожидали скорой свадьбы. С замиранием сердца ждали, сговорятся ли молодые.

– Шуру сегодня видел. – Игнат повернул голову в сторону брата. – Отца её.

– Где? – Фёдор покосился, но взгляда от дороги не отвёл.

– Случайно, на пробежке… Что за человек её отец?

– Александр-то? – Александра Александровна, выходит, Шура Ермолина. – Злой человек, нехороший.

– Бьёт Шуру? – прямо спросил Игнат, не выходила из головы сжавшаяся девичья фигурка и узловатые кисти папаши.

Избиение женской половины старшим мужчиной семейства – явление в патриархальной среде нередкое, удивляться нечему, сами же женщины зачастую поощряют такое мракобесие. Как считали Игнат и его отец, и как поясняла мать, рукоприкладство – дело постыдное, греховное. Нет таких указаний в писании на это, но тот, кто жестокость в сердце носит, всегда найдёт оправдание своим злодеяниям.

– Битыми ни сестёр Ермолиных, ни мать их, покойницу, никто не видел… – спокойно ответил Фёдор, не сказав «нет».

Фёдору ли не знать, что побои не всегда оставляют синяки. Закрытый образ жизни, длинные одежды скроют почти любые следы, а что не скроют – люди не заметят, глаза отведут, промолчат.

– Умерла, выходит, мать?

– Что-то шибко много ты Александрой интересуешься, – Фёдор вскинул густые брови, посмотрел прямо на брата, отчего у того пошли по спине колкие, нехорошие мурашки.

Действительно, Игнат непростительно много интересуется девушкой родного племянника. И это то, что на виду, вслух, а узнай родные о мыслях похотливых, когда взгляд невольно скользит по ладной фигурке – от семьи отлучат.

– Да я не… – стушевался Игнат.

– Понимаю, просто любопытно, – будто подсказал Фёдор, Игнат быстро кивнул соглашаясь. Брат продолжил сморщившись, будто уксуса хлебнул: – Мать их умерла лет шесть назад, от кровопотери, по-женски. Пока скорая по снегопаду приехала, всё было кончено. В Кандалах раньше ФАП был, фельдшер работал, не велика помощь, но какая ни есть, теперь ничего нет, ближайший врач в райцентре. Старшая дочь накануне смерти матери приезжала, хотела скорую вызвать. Ругалась страшно, соседи слышали. Отец не позволил, не было благословения наставника на лечение. На следующий день дочь не послушала, позвонила врачам, только поздно было.

– Что значит «не благословил»?

Игнат, мягко говоря, сильно удивился. Старообрядец без благословения никакое дело не начнёт, ни свадьбу играть, ни ребёнка крестить, ни оплакивать покойника не станет, ни лечиться, ни переезжать – ничего. Однако, у обычных общинников, не отшельников, даже в стародавние времена были послабления, что говорить про современность. Игнат не слышал, чтобы где-то наставники накладывали запреты на лечение, тем более на спасение жизни.

– Не кипятись, – примирительно проговорил Фёдор. – Не было в те дни наставника в Кандалах, никто не ожидал… Крепок верой Александр, не мог без благословения к жене подпустить врачей.

– Понятно, – сдержался Игнат, оставил свои мысли при себе.

«Крепок верой» – синоним фанатизма? Зачем же этот крепкий верой человек семью создавал, с женщиной жил, детей рожал? Подался бы в скрытники, как часто поступают те, кто ищет божьей благодати, стремится отойти от мира, погрязшего в грехах. Для них существуют скиты, на них исконная, истинно христианская вера держится. Мирскими заботами обзавёлся – отвечай по совести, по людским и божьим законам.

– С тех пор Александр словно ополоумел. Всегда злобным был, волком на людей смотрел, слова доброго за всю жизнь никому не сказал, сейчас и вовсе вызверился. Что он дочерям своим в горячности кричит, лучше честному человеку не слышать, уши и мысли не осквернять. Старшая носа в Кандалы после похорон матери не показывает, отец отлучил. Средняя по кривой дуге обходит родительский дом, отца увидит, на другую сторону дороги перебегает, свекровь её, которая никогда верующей не была, крестится в испуге, как свата видит. А Шура с ним живёт… Пока.

– Слушай, это ведь ненормально. – Игнат потёр переносицу. – Существуют власти, полиция, наставник это ваш, наконец…

Игнат сам не заметил, как вслух отделил себя от общины.

– Что власти сделают? Полиция? – Фёдор сделал вид, что не обратил внимания на реплику брата. – Преступления никакого нет. Перед властями Александр чист, закон не нарушает. Семейные конфликты – дело личное.

– А что девчонка от одного окрика папаши родного в ежа перепуганного сжимается – нормально?

– Не вечно ей с отцом жить, выйдет замуж… – растерянно пробормотал Фёдор.

– Я б тоже от такого папаши замуж вышел, сломя голову побежал бы, – не забыв ввернуть нецензурное словечко, психанул Игнат.

«Закон не нарушает», «преступления нет»… Дорога одна – замуж, а повезёт ли с мужем – вопрос открытый. Статистика неумолима: дочери отцов, злоупотребляющих психологическим и физическим насилием, находят точно таких же мужей. Продолжают вековую традицию.

Угораздило же тебя, Александра Ермолина, Шура, в родные Кандалы вернуться. Лучше бы в миру осталось, засосы гепариновой мазью сдабривала.

В сердцах Игнат выругался так, что у самого же уши завернулись, несмотря на боевой опыт офицера, для которого крепкое словцо не оскорбление, а мотивация и доступная форма скорейшего донесения информации до мозга подчинённых.

– Иди проветрись. – Фёдор остановил автомобиль посредине дороги, с двух сторон которой надвигалась тайга.

– Ты чего?

– Погуляй, я сказал, – гаркнул брат. – До дома недалеко, километров пятнадцать, как раз времени хватит подумать над словарным запасом. Медведя увидишь, кричи на него.

– Чего кричать? – уставился Игнат на Фёдора. Ни тайгой, ни медведями его не испугать, поведение брата откровенно удивляло.

– Чего хочешь, то и кричи, только один раз. Два раз прокричишь – беги к ближайшему дереву, лезь наверх. Или на столб электрический со ступеньками металлическими. Вдоль дороги стоят, видел? На него забирайся и звони. Наверху связь как раз ловит. Приедем с мужиками, отгоним Потапыча.

– Офигеть! – ещё раз матюгнулся Игнат, тут же выскочил из машины, от греха подальше. Уж лучше медведь, чем взбесившийся Фёдор.

По пути в Кандалы медведя не встретил. Летом у сытого хозяина тайги есть дела интереснее, чем офицеришку возле населённого пункта гонять. Медведица с потомством тем более от человеческого жилья подальше держаться будет, да и волкам есть чем заняться. Белок встретил, куниц, муравейники в человеческий рост, птиц. Опасных для человека зверей – нет. Мошка только достала и беспричинный смех разбирал.

Получил нагоняй от брата. Плевать тому, что Игнат – боевой офицер, награды имеет, заслуги перед отечеством. Спасибо, что штаны не стащил, по дедовской методике крапивой не отходил.

Глава 7

Игнат остановил Патриот у ворот дома Фёдора, заглушил, уставился в лобовое стекло, щурясь на полуденное солнце. Покосился на боковое зеркало, тот же пейзаж: убегающий проулок с зарослями крапивы и полыни у заборов. Захотелось удариться головой об руль, разбить лобную кость, вызвав у себя амнезию.

Подобных фейспалмов в жизни Игната ещё не встречалось. Разное было, всякого хватало, но такого… Расставаниями с женщинами его ни удивить, ни расстроить, казалось, невозможно. Бросал он, бросали его, второе, к слову, чаще. Мало кому нравились многомесячные командировки, ожидания редких звонков, понимание, что вместо вестей от собственного мужчины можно получить сообщение о гибели этого самого мужчины.

Ждать – удел жены военного. Ждать с бесконечных учений, ждать из опасных командировок, ждать, ждать, ждать… Женщинам надоедало ждать, ему надоедали женщины, которые ждали. Исключение одно – Ритка. Она не надоедала, но ведь и не ждала. Вернее, когда-то давно пыталась, но быстро сообразив, что никому её жертвенность не нужна, приняла правил Калугина.

Жизнь ответила Игнату симметрично, от всей души. Утром, не успел он отдышаться после пробежки, турника, ледяного душа, пришла Люба. Чинно поздоровалась с семейством Фёдора, перекинулась дежурными фразами с Полиной, попросила выйти Игната для разговора.

Он, конечно, вышел, не подозревая ни о чём. Как такое заподозришь?!

– Уезжаем мы с Кирюшкой, Игнат, – помолчав с минуту, произнесла Люба.

– Куда? – опешил Игнат.

Свадьба через неделю, завтра приезжает его родня, послезавтра – её.

– В Новосибирск, домой. Не держи зла на меня, Игнат Степанович, уезжаем мы.

Игнат сразу понял, что уезжает Люба не за свадебным платьем, тортом, бутоньеркой, любой другой надобностью для торжества, а просто уезжает. От него. Бросает.

– Я тебя обидел? – Игнат нагнул голову, посмотрел внимательно на Любу.

Косметике не удалось скрыть, насколько паршиво та выглядела, явно не спала всю ночь. Красные, воспалённые глаза со следами долгих слёз, отёки, потрескавшиеся губы.

– Нет, дело не в тебе, дело во мне…

Сколько раз Игнат сам произносил такие слова? Три раза, пять, десять? Не вспомнить, даже если как следует напрячься. Дежурная отмазка: дело не в тебе, дело во мне.

– Люб, давай начистоту, что я сделал? Я не телепат, не экстрасенс, скажи, что не так, я исправлюсь.

– Говорю же…

– Говори, – одёрнул он.

– Ты не понимаешь…

– Я не понимаю! – Он широко развёл руки, скрывая раздражение.

В конце концов, Люба та женщина, с которой он собирался прожить остаток жизни, значит, должен принимать любые её заходы, учиться лавировать в дебрях дурного настроения. Она не робот, а живой человек, к тому же женщина – гормональные всплески гарантированы. Нужно учиться договариваться, проговаривать обиды, недоразумения словами через рот. Просто. Договариваться. Словами. Через. Рот!

– Не в тебе дело, поверь. Я вообще не хочу больше замуж, ни за кого. Не могу.

– Бывшего любишь? – Игнат поднял брови, прикрыл глаза, давая себе зарок не материться. – Я себя любить не прошу, – пришлось изрядно постараться, чтобы подавить вспышку раздражения и спокойно продолжить, не повышая голоса: – Мне нужна жена, семья. Тебе необходим мужик рядом, который позаботится о тебе, Кирюшке. Обеспечит вас материально, поддержит морально. Не наигралась ещё в любовь?

– Наигралась, по самые уши наигралась, – отчеканила Люба. – В том-то и дело, что наигралась и в любовь, и в замужество. Не хочу больше, не могу. Лучше всю жизнь одной с сыном, чем снова замуж.

– Да что случилось-то?! – вырвалось у Игната, сдержать эмоции не удалось. – Люба?

Посмотрел внимательно на застывшую истуканом женщину. Напряжённые плечи, сжатые до белизны губы, красные глаза. Сумасшедший дом какой-то. Невольно потянулся, захотел прижать к себе, прошептать, чтобы выбросила глупости из головы. Поцеловать в краешек губ, щёку, убрать выбившуюся прядь за ухо. Люба отпрянула, дёрнулась как от удара, остановилась силой воли, мгновенно спрятала во взгляде испуг, как шторой задёрнула, вернув взгляду наигранное спокойствие, застыла.

– Бил он тебя, – не спросил, утвердил Игнат.

– Наказывал, – спокойно ответила Люба. – Как мужу положено.

Кем положено, уточнять не стоило. Муж – глава семьи, ему ответ держать перед миром, людьми, с него главный спрос за детей, жену, семью. Вовремя поддержать, наказать – его прямая обязанность издревле. Вот только многие понимают слово «наказать» через задницу, как написано в Википедии – «применение каких-либо, правовых или неправовых, неприятных или нежелательных мер в отношении человека» – или, как дошло до недалёких умов из «Домостроя», написанного в шестнадцатом веке.

– Наказание, Люба, происходит от слов «казати», «кажем». Говорить, дать наказ, а не по лицу. Зачем мне бить тебя? – Игнат посмотрел на свои руки. Сильные, тренированные, умеющие убивать, последнее – не фигура речи. – Я никогда не ударю тебя.

– Все так говорят, – поморщилась Люба. – Прости, Игнат Степанович, не пойду я замуж. Уезжаем мы с Кирюшкой.

– Зачем цирк с заявлением, свадьбой устроила?

Спрашивать, зачем в койку с ним легла, не стал. Не маленький, знал ответ. Живой человек, страстная, чувственная женщина, истосковалась по мужской ласке, не устояла, хотя получить отворот поворот после пары занятий любовью – удар по мужскому самолюбию, даже такому зашкаливающему, каким порой грешил Игнат.

– Отца послушала, угодить хотела, но не могу. Как вспомню, потом холодным покрываюсь, в дрожь бросает, трясти начинает. – Люба протянула вперёд руки, которые действительно мелко дрожали. – Не получится у нас с тобой жизни. Прости.

– Дело твоё, неволить не стану. – Он спокойно пожал плечами, игнорируя то, что растекалось внутри: недоброе, колкое, болезненное. – Когда уезжаешь?

– Такси вызову и поедем. Я попрощаться зашла, прощения попросить.

– Я отвезу, – кивнул он. – Прощения просить не за что. Ты свободный человек, знаешь, как лучше тебе и сыну. Не сложилось, значит, не сложилось.

Отвёз на станцию. В дороге больше молчал, кошки на душе скребли, драли изнутри, но уговаривать, лишнего обещать не стал. Сказал только, что у него неплохие знакомства в Новосибирске, может помочь с работой, садиком, почти с любым вопросом, пусть Люба не стесняется, обращается, если понадобится. Зла он держать не будет, поможет.

На прощанье сухо поцеловал, потрепал Кирюшку по светленькой макушке и был таков. Дожидаться отхода поезда не стал, ни к чему долгие проводы. Расстались по-человечески, на том спасибо.

Пётр Барханов проводил Патриот, в котором уезжала Люба с Кирюшкой, злобным взглядом, не обещающим ничего хорошего бывшему жениху. В его мировоззрении женщина, тем более его дочь, не могла сама отказаться от замужества, если случилось, значит, обидели её, сильно обидели. К тому же опозорили на все Кандалы. Только ленивый не готовился поглазеть на свадьбу дочери Барханова с Калугиным Игнатом, и такой же ленивый не знал, что всё у молодых случилось до свадьбы. Дело нехитрое, не грешное в современном мире. Любаша – не юная девушка, разведённая, с дитём, женская природа своего требует. Никто не осуждал, но только до того момента, пока свадьба не расстроилась. Сейчас же каждая собака разнесёт, что Игнат невесту опробовал, а после отказался.

Елена Ивановна скорбно утирала уголком носового платка глаза, покачивая осуждающе головой. Кого осуждала? Точно не родную дочь… И вряд ли первого зятя, которого бы «наказать» в тёмном переулке, да так, чтоб травматологи долго собирали пазлы из раздробленных костей… Его осуждала – Калугина Игната.

Загнал машину за ворота, вышел, потянулся, разгоняя застывшие от нервного напряжения мышцы, направился в дом. Что, женился на «своей»? Хорошо, что никому из сослуживцев, друзей-приятелей не рассказал о предстоящем событии. Не дал повод для бесконечных подколов на ближайшие годы. Игнат не против поржать над собой, обычно в первых рядах стебущихся выступал, если повод находился, но прямо сейчас было не до смеха.

– Пётр приходил, – было первое, что услышал Игнат, когда вошёл в дом.

Фёдор стоял посредине гостиной, пахнущей натуральным деревом, смолой, и буравил взглядом брата.

– Чего сказал? – дежурно поинтересовался Игнат.

– Ничего хорошего, – подтвердил мысли Игната Фёдор. – Что ты Любе сделал, что она в одно утро собралась?

– Ничего, – огрызнулся Игнат.

– Если бы «ничего», не сбежала бы, – резонно отметил Фёдор.

– Говорю же, ни-че-го. Её муж «наказывал», а я крайним остался, – раздраженно бросил Игнат.

– Федя, отстань от человека, видишь, и без твоих слов тошно ему. – Полина подошла неслышно к Фёдору, протянула руку к Игнату, погладила, как ребёнка, по плечу. – Ничего, Игнат, познакомишься ещё с кем-нибудь, – она улыбнулась, – вон, какой завидный жених.

– Спасибо, – усмехнулся Игнат. – Думаю, хватит с меня цирка, не по мне канитель с договорённостями. Есть у меня с кем ЗАГС сходить, – улыбнулся он, вспоминая Ритку.

Она-то точно заполучить преимущества жены полковника ФСБ не откажется, холодным потом не покроется, не затрясётся, лишь краше станет.

– Разведёшься, – осуждающе качнул головой Фёдор. – Помяни моё слово.

Ритка не была тайной для Калугиных, Игнат не скрывал своих отношений с врачом из медсанчасти. Все знали, чья она женщина, с кем встречается – это было давно, на заре карьеры Игната. Теперь Ритка исчезла с радаров семьи любовника, трудилась в частной клинике, никак не пересекаясь с Калугиными. Игнат помалкивал, с кем время от времени проводил отпуск, не рассказывал, на кого тратил круглые суммы. Ни в одобрении, ни в осуждении со стороны родни не нуждался, тем не менее, присутствие в его жизни Ритки тайной ни для кого не было.

– Разведёшься? – все трое услышала от дверей звонкий голосок Даши. – Что такое разведёшься?

– Ты разве не знаешь, что нельзя подслушивать, когда взрослые разговаривают? – мягко ответила Полина. – И… – хотела что-то добавить, но Даша перебила, не дав договорить, повторила вопрос.

– Перебивать тоже нельзя, – нахмурился Фёдор. – Дарья, подойди сюда. – Даша, понурив голову, двинулась к папе. – Ты забыла, как нужно себя вести?

– Не-е-ет, – покачала головкой малышка.

– Отправляйся в свою комнату, посиди и подумай над своим поведением. Играть не разрешаю.

– Папа, – заканючила кроха.

– Иди, – улыбнулся Фёдор. – Мы обязательно помолимся о твоём хорошем поведении, – добавил он, и Даша заметно приободрилась.

К обеду собрались за общим столом. Отъезд Любы не обсуждали, не при детях разговаривать на «взрослые» темы. Игнат не видел ничего плохого в том, чтобы удовлетворить любопытство Даши, объяснить в меру её понимания. Поговорить с Машей, рассказав, что в жизни всё намного сложнее, чем в их тесном, закрытом мирке, может быть, честные беседы уберегут от зла надёжнее, чем сокрытие этого зла. Но это не его дети, не его мир, и зло тоже не его…

В просторной прихожей, называемой здесь сенями, громыхнула дверь. Фёдор поднял взгляд от тарелки, вопросительно посмотрел на Полину, та ответила точно таким же взглядом. Лёша встал, отправился ко входной двери, где и застыл, подняв руки, потом сделал несколько шагов вглубь помещения, пятясь назад.

В грудь Алексея упирался длинный ствол охотничьей двустволки, простой и надёжной, ижевского завода, проверенного временем и не одним поколением охотников. Держала дробовик девушка. Уверенно держала, правильно. Не так, как привыкли Игнат и Фёдор после многолетней военной муштры: локоть прижат к рёбрам, плечо поднято к уху, – а так, как учат коренные охотники. Рука согнута в запястье, кисть и пальцы, кроме вытянутого вперёд указательного, составляют угол в вертикальной плоскости, равный примерно семнадцати градусам, и двенадцати в горизонтальной. Положение, которое обеспечивает максимальную свободу движения в любом направлении.

– Настя? – Фёдор потихоньку встал, поднял Дашу и Максимку на руки, передал перепуганной Полине, показывая взглядом, чтобы та не шевелилась.

– Не двигайся, Фёдор Степанович, и брат твой пусть тоже сидит на месте.

– Поговорим? – Фёдор не шевельнулся, как и было велено. Игнат последовал его примеру.

– Ты меня знаешь, рука не дрогнет. – Настя демонстративно ткнула Алексея стволом.

– Чего ты хочешь? – спросил Фёдор.

– Хочу, чтобы твой сын женился на Шуре, – спокойно ответила гостья. – Он, что же, думает, раз матери у неё нет, заступиться некому? Некому? – прикрикнула она, уставившись на Алексея.

Лёша молча, сверху вниз смотрел на Настю, никак не выражая эмоции. Железная выдержка у парня, сразу видно, чья кровь бежит по венам.

– Что он сделал? – Фёдор коротко глянул на сына, потом снова посмотрел на Настю.

– Его и спрашивай, – ответила та, ещё раз надавив стволом на грудь Алексея, заставляя отступить от двери и окна. Молодец какая…

– Ничего я не делал, и жениться ни на ком не собираюсь, – спокойно проговорил Алексей.

Настолько спокойно, словно в грудь не упирался дробовик, один выстрел которого может покончить с его жизнью без крошечного шанса на спасение. Неизвестно, чем заряжен патрон в стволе, на утку, лося или медведя. Выстрел в упор – мгновенная смерть.

– Я тебя предупредила, – так же спокойно ответила Настя, посмотрев на Алексея. – Люди просто так говорить не станут, Лёша, а они говорят, много говорят.

– Пусть говорят, – упрямо ответил Алексей.

Полина заметно всхлипнула, с трудом сдерживая плач.

– Настя? – обратился Игнат к пришедшей. – Отпусти Полину с детьми, зачем тебе лишние жертвы.

– Дарья с Максимкой пусть идут, а Полина с Машей останутся.

– Зачем тебе Полина с Машей?

– Затем, что не успеешь оглянуться, как из ремингтона* Фёдора меня на мушку возьмут.

Дикий Запад, а не Кандалы. Не хватает парочки салунов с жрицами любви в расшитых панталонах и платьях-канкан. Впрочем, каждый первый мужик здесь охотник, женщины зачастую владеют искусством стрельбы лучше любого городского гражданского, при случае и марала завалят, про мелкую дичь говорить нечего. Жизнь…

– Так что Алексей сделал-то? – продолжил Игнат.

Проводил взглядом степенно уходящую Дашу, которая вела за руку ничего не понимающего Максимку. Фёдор молчал, заметив, что на контакт с братом Настя идёт охотней. То ли меньше опасалась, то ли необъяснимо симпатизировала – сразу не разобраться.

– Говорят, встречается с ней ночами, – заявила Настя, подчеркнув «ночами», давая понять, что вряд ли люди подозревают молодёжь в греховном поедании мороженого. – Сегодня доброхоты отцу рассказали, я своими ушами слышали. Он домой пошёл, а я сюда. Или ты на ней женишься, или я тебя убью! – Она перевела взгляд на продолжавшего молчать Алексея. – Если он её хоть пальцем тронет, имей в виду, если я тебя не убью, сама Шура прикончит. Она белку бьёт, шкурку не задев, ты знаешь.

– Это как? – якобы удивился Игнат.

– Из мелкашки**, когда из-за веток видна только голова, в неё и попадает.

– Попадает белке в глаз с пятидесяти метров?

– Именно.

– Плевать мне, кого она бьёт, – подал голос Алексей. – Я ни в чём не виноват, жениться не собираюсь.

– Убью.

– Убивай.

Фёдор дёрнулся, Полина, не в силах сдерживать эмоции заныла, перепуганная Маша заревела навзрыд. Игнат сделал несколько шагов в сторону Насти, которая сжала губы и не отводила напряжённого взгляда от стоявшего истуканом Алексея. На чистом девичьем лбу, у висков, проступили синие венки, такие же были видны на кистях рук.

Хлопнула дверь, Настя вздрогнула всем телом, руки же при этом оставались недвижимы, будто существовали отдельно. Игнат не знал, может ли Шура «попасть белке в глаз», но то, что эта девушка, Настя, может одним выстрелом завалить медведя – не сомневался.

В следующее мгновение по Настиным рукам ударили, саму девушку скрутили заломив. Ружьё мгновенно перехватил Игнат, Фёдор подлетел к Алексею, рефлекторно отталкивая здоровенного сына, но всё же своего родного ребёнка, в сторону матери. Полина держала ревущую Машу, сама не переставая лить слёзы.

– Ты как здесь оказался? – спросил Игнат Михаила, который всё ещё держал притихшую Настю. – Откуда узнал? – показал он глазами на «террористку».

– Чего узнавать-то? Сашка Ермолин пошёл домой после новостей о Шуре с Алексеем, а Настя со свахой сюда. – Михаил посмотрел на дробовик.

Хороша сваха, нечего сказать – главное, не поспоришь. Аргументированно сватает – любо-дорого глянуть.

– Что же мне с тобой делать, Настя? – Фёдор присел так, чтобы посмотреть в глаза гостье, которую продолжал удерживать Михаил.

– Что хочешь, то и делай, Фёдор Степанович, только знай: обидит отец Шуру – не жилец твой Алексей.

__________________________________

*   Ременгтон – помповое ружье Remington.

**  Мелкашка – мелкокалиберная винтовка.

Глава 8

Сидели в гостиной. Фёдор в широком кресле, устроив ладони на деревянные боковины, словно восседал на троне. Большак, как сказали бы в старину. Алексей примостился на табурете, таком же основательном, как и вся мебель в доме. Полина устроилась в точно таком же кресле, как и муж. Обхватив голову руками, она раскачивалась из стороны в сторону. Михаил упал на диван, усадив рядом Настю, крепко обхватив рукой – не шелохнёшься. Руки у Михаила, как у любого лишённого ног, были на редкость крепкими, не круглые сутки он на протезах, по дому управлялся в инвалидном кресле или «своим ходом». Машу отправили к детям, велев носа не высовывать, пока не позовут. Игнат же стоял в дверном проёме, сложив руки в замок.

Что за день-то сегодня? Люба уехала, невольно настроив половину села против него, племянника чуть не пристрелила сопля из двустволки.

– Что скажешь, Алексей? – Фёдор поднял смурной взгляд на сына, Полина всхлипнула.

– Ничего говорить не буду, – в очередной раз ответил Лёша, глянув исподлобья на отца и с какой-то отчётливо читающейся жалостью на мать.

– Я тебя предупреждал? – повторил Фёдор. – Предупреждал?! – гаркнул со всей немалой мощью.

– Феденька! – воскликнула Полина.

– Поля, ты посмотри, что натворил этот олух! Ославил девушку на весь белый свет, себя ославил, меня, тебя, сестёр. Чего смотришь? – Он посмотрел в упор на сына. – Вставай, пойдём Шуру сватать, пока её отец не пришиб.

– Не пойду, – глухо ответил Алексей.

– Лёша, разве можно так?! – взвилась Полина. – А если с Машей так же поступят? С Дарьей?

– Голову проломлю, – буркнул в ответ Лёша.

– Твоих сестёр трогать нельзя, а Шуру, значит, пожалуйста?! – Настя попыталась вскочить, получилось лишь неуклюже дёрнуть ногами. Михаил держал крепко, не вывернешься.

– Не буду я жениться на Шурке. – Лёша зыркнул на родителей, перевёл упрямый взгляд на каждого из дядьев по очереди, задержался на Насте, ей и продолжил говорить: – Я Шуру пальцем не тронул, ни в чём не виноват и жениться не стану.

– Люди зря не говорят… – упрекнула Настя.

– Люди постоянно что-то говорят. Когда ты замуж выходила, говорили, что у тебя «брюхо на нос лезет». Ты вроде не слониха, два года беременной ходить, чего же не родила, раз «люди зря не говорят»? – выдал непривычно длинную тираду Лёша.

– Глупости не мели, – перебил сына Фёдор. – Отцовское слово слушать будешь, или силком тащить?

– Я отцовское слово слушаю, только жениться на Шуре не стану.

– Лёша! – снова заплакала Полина, бросив взгляд на Настю.

Кто знает, что придёт в голову этой сумасшедшей девчонке, вдруг и правда пристрелит Лёшку, как белку, не успеет тот вытащить голову из кустов. Не она, так сама Шура, а не Шура – отец её, который, судя по всему, не в себе.

– Что Лёша? – поднялся Алексей. – Не женюсь я на Шуре. Я пальцем её не тронул, даже мыслей таких не было! Откуда я знаю, почему про меня с Шуркой говорят, может, видели её с кем-то, перепутали. – Он развёл руки, точь-в-точь, как отец. – Какого беса мне на какой-то Ермолиной жениться, если у меня девушка есть!

– Лёша! Алексей! Ну, Лёшка! – смешались в один гулкий выдох возмущённые, удивлённые, восторженные голоса домочадцев.

– Ты почему не говорил, что у тебя девочка есть? – всплеснула руками Полина, Игнат едва сдержался, не прокомментировал материнское невинное «девочка». – В гости пригласил бы, познакомил нас.

– Куда? – Лёша посмотрел на Полину, тут же отвёл взгляд. – Испугать, если только, – он не сумел сдержать усмешки, хоть и постарался спрятать.

– Если греха нет, то и бояться нечего, – зычно проговорил Фёдор, у Игната невольно выступили мурашки на руках, приподнимая волоски.

«Нечего бояться»… В Кандалах очередную публицистическую развесистую клюкву о староверах можно снимать: мужики в косоворотках, с бородами-лопатами, женщины в юбках в пол, с покрытыми головами, послушные, богобоязненные дети, не смеющие нарушить отцовский наказ. Для красочности стоит достать дедовский карабин, припрятав современную сайгу*, выкатить прогнивший тракторёнок, хмуро смотреть в камеру, рассказывая небылицы, которые хотят услышать зрители.

Современной девушке, далёкой от религии, испугаться недолго, если уж у Игната волосы нет-нет, а встают дыбом от вида Фёдора, его голоса, рассуждений, крутого нрава. Прав Лёшка, на все сто процентов прав – нечего здесь обычной девчонке делать. А была бы не обычная, «своя», не скрывал бы племянник подругу сердца.

– А если есть? – повернулся в сторону отца Лёша, встречаясь с хмурым взглядом.

– С грехами потом разберётесь. – Игнат сделал шаг вперёд, посмотрел на Фёдора, мысленно осаживая, только прилюдного конфликта между отцом и сыном не хватало. Настя – посторонний человек в доме. – Что ты Алексея убьёшь, мы все поняли, – не дожидаясь реакции брата, повернулся он к Насте. – Как отец поступит с Александрой? Что сделает?

– Ничего хорошего, – со злостью огрызнулась Настя. – Блуд – грех великий.

Игнату показалось, что у него лопнет голова от бесконечного упоминания греха. Всё вокруг грех. Один неровный взгляд, незначительный проступок, шальная мысль на грани яви и сна – не спасёшься. Хотелось заорать на весь мир, только не поминать бесов, как сделал племянник, а крыть отборным матом на всю округу, чтобы медведи передохли.

Грех… Грех. Грех! Сколько можно-то?

Когда же ёж этот, Александра Ермолина, Шура, нагрешить-то успела?! Целовалась с кем-то? За грудь дала подержаться? Или того хуже, невинности вне брака лишилась? Если бы Бог хотел создать людей безгрешными – они бы имели способность к самооплодотворению, как нематоды – половая принадлежность червей динамична, зависит от обстоятельств.

– Уехать она сможет?

У Игната мелькнула мысль, что стоит помочь девушке, минимум деньгами и связями: снять квартиру на первое время, устроить на работу, перевести денег, чтобы могла продержаться, пока на ноги не встанет. А она встанет – сомнений нет. Разваливающуюся на ходу Ниву водит, «белке в глаз попасть» может, такие девчата не пропадают ни в тайге, ни в городе.

Фёдор, естественно, может надавить отцовским авторитетом, Полина слезами, страхом, никуда Алексей не денется – отправится в ЗАГС, как телёнок на привязи. Кому нужны такие жертвы? Всё равно семьи не получится, переломают друг другу жизнь, переломят через хребет характеры.

– Нет, отец не позволит, – ответила Настя.

– Не ослушается? – зачем-то уточнил Игнат.

Настя покачала головой, глубоко вздохнув. Не ослушается, значит…

Как же ты так неосторожно, Шура?

– И как сказал Омар Хайям… – Игнат пропел про себя продолжение набившего оскомину хита. – Вставай, пойдём Шуру сватать, пока её отец не пришиб, – повторил он слово в слово то, что несколько минут назад сказал Фёдор. – Михаил, с нами пойдёшь? Похоже, женюсь я всё-таки.

– Дело хорошее, – степенно ответил Михаил.

– Дядя Игнат… – пролепетал Алексей.

– Игнат, Игнат. Передумал если – говори сейчас. Назову своей, в её сторону глянуть не посмеешь. Понял меня?

– Понял. Но как же так?..

– Каком кверху! – не выдержал Игнат. – Передумал? Сам женишься?

– Нет!

– Вот и хорошо. Пойдёмте, а то пока размусоливаем, правда изувечат девчонку.

Отправились на другой конец села «сватать» под любопытные взгляды односельчан. Шли втроём с братьями, позади понуро плелась Настя. Что творилось в голове у безумной девицы, Игнат предположить не мог. Фёдор припрятал оружие, с которым та заявилась в его дом, и на том спасибо.

Весть о событиях в семействе Калугиных разлетелась по Кандалам быстрее скорости света. Никто ничего не знал, кроме того, что Игнат отправил дочку Барханова восвояси, а Настька Еромолина пошла Лёшку убивать из ружья свёкра. Версий и любопытствующих взглядов было столько, сколько не каждая рок-группа соберёт. Высыпал народ на улицу, как на ярмарку, перешёптывался, показывал пальцами, не стесняясь.

Дом Ермолиных оказался небольшим, как у многих обшит сайдингом, старая крыша из шифера, тех же годов забор из штакетника. Перед домом красовался усаженный цветами палисадник, к крыльцу вела намытая дорожка из досок.

Сени освещала единственная тусклая лампочка, вдоль стены стояла крепкая лавка, покрытая клетчатой клеёнкой, на ней – пара вёдер с водой под крышками, ковш дном кверху, литровая кружка, прикрытая картонкой.

– Хозяева? – позвал Фёдор, когда переступил порог, потянув дверь за вторую ручку, для пришлых.

Для крепкого верой хозяина дома, а это бросалось в глаза любому, знающему традиции старообрядчества, Фёдор – пользующийся интернетом, другими благами цивилизации, – чужак. Проявить уважение к хозяину – половина успеха.

– Зачем пожаловали? – в дверном проёме появился Александр Ермолин собственной персоной, одёргивая фланелевую, видавшую виды рубаху.

– У вас товар, а у нас купец, – зачем-то ляпнул Игнат, мысленно отвесив себе подзатыльник.

– Проходи, коль не шутишь, – ответил Ермолин, глядя на Фёдора, присутствие Михаила, тем более Игната проигнорировал. – Чего мнёшься, заходи, – кинул Насте, которая пряталась за мужскими спинами.

Фёдор коротко кивнул, скрылся за дверью, Настя поплелась следом. Игнат с Михаилом остались на пороге – и без того пустили дальше, чем можно ожидать. Через десять минут, которые, казалось, не закончатся никогда, выглянул хозяин дома, пригласил жестом оставшихся в сенях гостей.

– Ну, рассказывай, кто таков? – смуро посмотрев на Игната, проговорил Ермолин, показав пальцем на стул за столом, покрытым точно такой же клеёнкой, как и лавка в сенях.

Пришлось сесть, не скрывая, назвать должность, звание, примерно род занятий. Имя, фамилию, место жительство, возраст, всё, что может быть важно в таком случае, к которому, по большому счёту, Игнат готов не был. Для чего ему это «сватовство», зачем брак с Шурой – по сути, девчонкой несмышлёной?

Жениться он собирался, но на женщине с мозгами, опытом, на той, с кем можно договариваться о совместном существовании, точно не на соплюшке, которая от злых языков уберечься не смогла. Неужели в царстве тайги не найти кустов укромней, чтобы интим прошёл шито-крыто? Здесь каждая вторая пара прошла «крещение» комарами в голую задницу под раскидистым деревом, а первая в трусах друг у друга побывала, несмотря на сплетни и запреты.

– Женишься, значит? – почесал переносицу Ермолин, смотря в упор на Игната. – Зачем тебе Шурка моя, вроде говорили, на дочке Барханова женишься?

– Уже нет, – спокойно ответил Игнат и честно ответил: – Уехала Люба, отказала.

– Дело молодое, – рассудительно качнул головой Ермолин. – Значит, было за что отказать.

– Давай-ка мы спросим Шуру, может, и она откажет? – оглянулся вокруг Игнат.

Было странным, что она не появилась на шум, нигде не мелькнула. Жива ли, не покалечена? Чего ожидать от типа напротив? Настя тоже притихла, сидела на старом стуле, сжав ставшие тощими плечи, потирала их ладонями, словно ей было нестерпимо холодно в отчем доме. Всё выхватил взгляд Игната, ничто не ушло от внимания: чистые, наутюженные занавески, которым лет двадцать прошлой весной исполнилось; отсутствие пыли на всех поверхностях, чистые, свежеокрашенные подоконники с цветами, в основном алоэ, каланхоэ, герань; иконы в красном углу с двоеперстием.

– Зачем тебе её согласие? – отозвался Ермолин, которого хотелось попросту придушить, а не вести чинные разговоры.

– Мне Шурино согласие ни к чему, а вот мать своих будущих детей спросить стоит, – прищурившись, ответил Игнат. – На всю жизнь беру жену, уважить лишним не будет.

– И то верно, – вдруг кивнул Ермолин. – Настька! – крикнул он, от чего средняя дочь подпрыгнула на месте. – Ключ знаешь где, – это уже буркнул в спину подскочившей Насте, которая рванула в центр комнату, упала на колени и начала откатывать потёртый палас.

Через несколько секунд показался амбарный замок, пристроенный прямо на дощатом полу, запиравший вход в подпол. У Игната похолодело в груди. Тварь! Запереть девчонку в подполе, сыром подвале, среди Сибири, где и летом редко бывает жара – обречь на простуду как минимум.

Уже через минуту Шура появилась посредине комнаты. Она рефлекторно отступала от зияющей дыры в полу, обхватывая себя тощими, бледными ладонями, в то время как Настя накидывала на неё старое покрывало с кровати, таким отработанным движением, что у окружающих кровь в жилах стыла.

Исус Христос**, если ты существуешь, помоги, не дай совершить тяжкий грех – убить грёбаного фанатика, абьюзера, не ценящего ни свою жизнь, ни жены, ни дочерей. Игнату приходилось убивать, такова правда его профессии. Но гибель врага, такого же военного, как он сам, и смерть гражданского, пусть трижды идиота – это разные смерти.

– Всё слышала? – Ермолин тяжело посмотрел на Шуру, та мелко закивала, бросив перепуганный, короткий взгляд на Игната.

– Пойдёшь за него, – якобы спросил отец у дочери, звучало даже не утверждением, а приказом.

– Кого Бог пошлёт, за того и пойду, – пролепетала Шура, ещё раз быстро глянув на Игната, в уголках глаз прятался страх, настолько явно читающийся, что Игнату снова захотелось орать матом.

Словно в средневековье провалился, смотрел глазами современного человека на творящийся беспредел и не понимал происходящее. Не мог принять ни умом, ни сердцем.

– Значит, согласна, Шура? – повернулся он в сторону девушки всем корпусом, поймал перепуганный взгляд, вынудил смотреть в глаза не отрываясь, и удерживал её взгляд, не позволяя отвернуться.

Мысленно просил одного: скажи «нет», откажись, пошли этот цирк с клоуном-отцом в такие причудливые дали, какие его жалкая душонка не видела. Откажись. Откажись! Я отвезу тебя в любой город, сниму квартиру, дам шанс на новую, счастливую жизнь, которую ты заслуживаешь. Прояви характер. Откажись. Откажись же!

– Да, – тяжело сглотнув, ответила Александра.

– Ладно, – Игнат постарался скрыть разочарование.

Что ожидать от девочки, которую едва вытащили из подпола, перепуганную, продрогшую. Поставили перед тремя взрослыми мужиками и отцом-самодуром, потребовали согласие на вступление в брак. Если выбирать между крысами в подвале и Игнатом Калугиным, Игнат, конечно, выигрывает… С разгромным счётом!

– Завтра с утра будь дома, пойдём заявление писать, – выдавил он улыбку.

Шура лишь кивнула в ответ, снова наградив коротким настороженным взглядом. Не жилось тебе спокойно в чине полковника, Калугин? Жениться решил. На ком, спрашивается? Благодетель хренов! И что с этим перепуганным ежом делать?

– А кольца? – вдруг услышал от Шуры. – Кольца ведь… надо.

– Обязательно кольца купим, – искренне улыбнулся Игнат.

Ёж отчаянно трусил, но свою линию пытался гнуть. Будьте любезны, Игнат Степанович, соответствовать добровольно взваленной на себя роли, не ровен час, прострелят то, что ниже пояса находится.

На прощанье, тоном, не терпящим возражения, попросил выйти на улицу хозяина дома.

– Ты звание моё хорошо запомнил? Где служу, слышал?

– Чего сказать-то хочешь?

– Узнаю, что Шуру обижаешь, твой труп никто искать не станет, понятно?

– Понятно, – усмехнулся Ермолин.

_________________________________

*   Сайга – самозарядный гладкоствольный карабин с укороченным стволом.

**  Исус – с одной буквой «И», как писалось до Никоновских реформ, и принято у староверов по сей день.

Глава 9

Заявление подали. Пришли чинно, подписали, где требуется. Женщина, принявшая бланки, с нескрываемым, почти болезненным любопытством смотрела на жениха, на невесту же – с жалостью.

– Не пожалела бы, Саша, – качнув высокой шевелюрой, вздохнула регистраторша.

Шура сморщилась, будто жмень недозрелой клюквы в рот набрала.

– Не пожалею, – пробурчала в ответ, тяжело встала со стула и отошла к двери дожидаться Игната.

Он чувствовал себя не лучше, окатил тётку тяжёлым взглядом, та стушевалась, уткнулась в допотопную, разлинованную от руки тетрадь, похожую на амбарную книгу, начала выводить буквы. Цивилизация на грани фантастики! Хорошо, что ручка шариковая и лампочка Ильича с потолка свисает, а не лучина горит как при царе-батюшке.

– Мне, наверное, уволиться надо? – еле слышно буркнула Шура, посмотрев исподлобья на Игната.

– Наверное, надо, – ответил Игнат, подумав про себя: единственное, что на самом деле нужно этой девочке – уехать в город, устроиться на работу, пойти учиться, найти друзей-приятелей, жить жизнью, которая и должна быть в её… – А сколько тебе лет? – он вдруг понял, что не знает о собственной невесте самых простых вещей.

– Двадцать три исполнится в сентябре.

– Взрослая, – улыбнулся Игнат, разглядывая застывшую Шуру.

Славная она, удивительно манкая, хоть и молоденькая совсем. Пробивается женственность в изгибах ладной фигуры, стройных ног, прикрытых тканью юбки, в узкой талии, подчёркнутой ремешком, в кофточке, вытачки которой не скрывали соблазнительной мягкости. Увидеть бы, что там, под слоем ткани.

Пришлось отогнать провокационные мысли. Двадцать три года, конечно, не семнадцать, вряд ли Шура невинная девушка, но пришло понимание, что ей нельзя предлагать провести время в горизонтальной плоскости так же прямо, как совсем недавно Любе. Не поймёт.

– Поехали за кольцами? – спросил он.

– Да, – кивнула в ответ Шура, окатив очередным недоверчивым взглядом.

– Если боишься, сестру возьми. – Договаривать «с ружьём» Игнат не стал.

– Не боюсь, – отстранённо пожала плечами Шура.

К дому Фёдора шли поодаль как чужие. Они и были чужими, совершенно посторонними людьми, без единой точки соприкосновения. Вероисповедание? Учитывая отношение Игната к вере предков, религия скорей разделяла их, а не объединяла.

Зачем вписался в эту историю? Хорошо ведь жил Игнат Степанович Калугин, почти до тридцати пяти добрался. Честно служил Родине, та платила деньгами, удобствами, льготами, положением, которого не каждый и к концу карьеры достигнет. В остальное время существовал вольготно, отдыхал с душой, иногда перебарщивал, иначе не взбесился бы окончательно отец, решив прижать беспутного сына к ногтю. Женщин менял, любил их, особенно Ритку.

А теперь что делать? Не откажешься от собственных слов, тем более от Шуры. Папаша её со свету сживёт, живьём сгноит в подвале. Развестись через какое-то время? Не сошлись характерами, столкнулись с непримиримыми разногласиями? Стать разведённым в системе, где служил Калугин, считалось ещё хуже, чем оставаться холостым. Не смог в собственной жизни порядок навести? О какой серьёзной карьере можно разговаривать, если офицер семью построить не в состоянии.

Шура остановилась у калитки, дожидаясь отставшего Игната. Потопталась нерешительно, вопросительно посмотрела на жениха, словно спрашивая разрешения зайти.

– Проходи, – распахнул он калитку, пропуская Шуру вперёд.

Скользнул взглядом по фигурке. Нашлось место оптимизму: изгиб талии, переходящий в женственные бёдра, круглая, беспардонно аппетитная пятая точка. Брачная ночь обещала приятные открытия в прямом и переносном смысле.

Не исключено, что Шура в делах постельных бревно, зато симпатичное, ладно скроенное, манкое бревно.

Шура прошла, остановилась, Игнат отправился за машиной. На порог вышел Алексей, молча кивнул гостье, та нахмурилась, ответила точно таким же молчаливым кивком. Игнат помедлил, внимательно глядя на племянника и новоиспечённую невесту. Понимание, что возможно, Лёшка видел больше, чем дозволено, отдалось внезапным приступом удушья. Люди всякое могут молоть, у злых языков костей нет, но и дыма без огня не бывает. Ревность? Нет, не она, скорее брезгливость. Свальный грех какой-то в одной семье.

В дом приглашать не стал, сразу завёл машину, стоявшую во дворе. Алексей всё так же молча сошёл с крыльца, прошествовал мимо Шуры, замедлился рядом с ней, но останавливаться не стал, лишь задержал долгий взгляд и открыл, наконец, ворота для Игната. Шура ловко заскочила в салон, хлопнула дверью, уставилась на дорогу, демонстративно игнорируя виновника её злоключений.

Поначалу ехали молча, пока Игнат, не сдержавшись, спросил:

– Было у тебя с Лёшкой?

Шура сжалась, медленно качнула острым подбородком из стороны в сторону:

– Нет.

– Шур, я не собираюсь тебя упрекать, но нам, всем нам, – он сделал ударение на «всем», – жить в одной семье. Шекспировские страсти никому не интересны, просто хочу знать, чего ожидать.

– Не было… с Лёшей, – промямлила Шура.

Обманула или нет, непонятно. На данный момент Игнат предпочёл поверить, что не врёт. Не было с Лёшей – это хорошо. Интересно, с кем было? С одной стороны понятно, что в двадцать три девственницей не осталась, с другой – неприятный холодок прошёлся по спине. Формулируй свои желания чётче, Калугин. Хотел женщину с опытом – получил женщину с опытом.

– Ты из-за Насти это, да? – Шура посмотрела в упор на Игната, тот невольно в очередной раз отметил, насколько зелёные у неё глаза. Колдовские, мистические. – Сестра ничего не сделает. Настя никогда в человека не выстрелит.

Она что же, освободить его от данного им же слова собирается? Благородство решила проявить? Интересно, интересно.

– Я сразу так и подумал, – усмехнулся Игнат, ответив на прямой взгляд Шуры, в котором таился невысказанный вопрос.

Чурбан ты Калугин, обрубок бревна, эмоциональный импотент. Было что-то у Шуры или не было, молоденькой девушкой она быть не перестала.

– Вообще-то, ты мне понравилась, – улыбнулся он, вспоминая первые впечатления от Александры Ермолиной. Обманывать не пришлось, действительно понравилась: славная, на фырчащего ежа похожа.

Поймал ответную улыбку Шуры. Протянул руку, взял её ладонь в свою. Перебрал тонкие, изящные пальцы, с аккуратными, ухоженными ногтями, получив порцию несказанного удовольствия от нехитрого тактильного контакта. Жалко, что коробка передач механическая, пришлось почти сразу выпустить тёплую ладошку, вернуть руку к рычагу.

Ювелирных магазинов в районном центре всего два, но с покупкой обручальных колец проблем быть не должно. Игнат мысленно отвесил себе подзатыльник, это ему «кольцо и кольцо», а вдруг у его невесты особенные пожелания? Женщины – они и в таёжном посёлке остаются женщинами. Украшения от Ван Клифа здесь, конечно, днём с огнём не найдёшь, но что-нибудь симпатичное, такое же славное, как сама Шура – вполне.

– Ты какое колечко хочешь? – спросил он.

– Недорогое, – тут же отозвалась Шура.

– Интересный критерий… – Игнат прищурился, представил на шее Шуры брендовую цепочку с четырёхлистниками клевера, на удивление гармонично смотрелось бы.

– Я ограничена в средствах, – спокойно пояснила Шура, у Игната от неожиданности спёрло дыхание.

– Давай договоримся, что кольца покупаю я. – Он честно хотел придать мягкость вопросу, а вышло будто отдал приказ.

– Но?..

– Не обсуждается! – У Игната почти получилось не гаркнуть в лицо перепуганной невесте.

В первом магазине не нашлось размера Шуры, оказалось, у неё пятнадцатый, то-то у Игната нервная дрожь пробежала по позвоночнику, когда её ладонь взял в свою. Была у него слабость – обожал изящные женские руки, мог завестись, как пацан сопливый, перебирая тонкие, музыкальные пальцы.

Во втором продавец, скользнув оценивающим взглядом по Игнату и сухим по Шуре, ловко выудила планшет с кольцами с брильянтовой крошкой, нашлось даже колечко с камушком в целый карат. Игнат усмехнулся про себя, вспоминая, какие суммы в своё время выкидывал на Риткины капризы – всё добро, что представлено на витрине, включая продавщицу, можно купить, и сдача на пару пломбиров останется.

На Шуру слово «бриллиант» произвело эффект, она опасливо отодвинула планшет, кинув напряжённый взгляд на Игната.

– Не нравится? – уточнил он.

– Нет, – прошептала Шура.

– Девушка, обычные кольца у вас есть? Классические?

– Да, конечно, – продавщица честно попыталась скрыть разочарование.

Выбрали пару вполне приличных колец, упаковали, пока Игнат расплачивался – невеста не попыталась всучить деньги, поняла с первого раза, – Шура ходила вдоль небольших прилавков, с любопытством разглядывая ювелирные изделия.

В одном месте остановилась, нагнулась, рассматривая, Игнат молча подошёл, проследил за ее взглядом на серьги с зеленоватым камушком.

– Красивые? – нагнувшись, прошептал он.

Шура кивнула, обернулась, увидела в руках Игната пакет с покупками, отошла от витрины, направившись к выходу.

– Девушка, покажите нам серьги, – обернулся Игнат к продавщице, та лихо подскочила, начала доставать планшет с украшениями.

– Шура, подойди сюда, – позвал он.

Шура встала у витрины по стойке смирно, перевела удивлённый взгляд с Игната на протянутые услужливым продавцом серьги, осторожно взяла, приложила к уху.

– Кольцо в комплект есть, – воодушевлённо пропела продавец и добавила с гордостью: – Это синтетический султанит.

«Обосраться, какая радость», – едва не выпалил Игнат, но язык пришлось прикусить. В райцентре такие зарплаты у населения, что «синтетический султанит» звучит, как «изумруд», а тот, кто может похвастаться доходами, в подобные лавчонки не заходит.

– Покажите, – кивнул Игнат.

Колечко подошло, Шура даже улыбнулась краешками губ, покрутив рукой, Игнат кивнул, давая понять, что берет комплект.

– Спасибо, – на выходе выдохнула Шура.

Игнат широко улыбнулся, отмечая довольно порозовевшие щёки. Шутливо показал пальцем на щеку, нагнулся, не ожидая, что на него тут же набросятся с поцелуями, и, тем не менее, почувствовал прикосновение сухих, тёплых губ. Короткое, перемешанное с нервным выдохом. Подхватил за тонкую талию собственническим жестом, просунув палец под тонкий ремешок, вывел из магазина, улыбаясь удовлетворенной, совершенно беспардонной, счастливой улыбкой. Ничто женское не чуждо Шуре, не сумел папаша выбить, как ни старался.

На обратном пути Игнат задумался о… брачной ночи. Который раз за день. Юбочка из лёгкой ткани, несмотря на скромность, будила желание провести рукой под этой самой тканью, почувствовать тепло, гладкость стройных ног, поднять выше, до кромки белья… интересно, какого?

Бракосочетание назначили на то же самое число, что и предыдущее. Переносить было откровенно глупо, к ночи приедут родственники, оплачена доставка продуктов, даже алкоголя, несмотря на хмурое неодобрение Фёдора. Отец точно от рюмашки хорошего коньяка не откажется, мать вина пригубит. С Михаилом проблема – бывших алкоголиков не бывает, однако, брат благодушно махнул рукой, уверенно заявив, что справится.

Был заказан «номер для новобрачных» на уже знакомой базе отдыха, по сути, точно такой же домик, в каком он проводил время с Любой, только стоящий немного поодаль, с видом на живописный пруд, окружённый ивами. Кровать «королевских» размеров с высокой спинкой, белоснежные простыни – романтика местного разлива. На взгляд Игната – вполне подходящее местечко, чтобы с удовольствием провести ночь, но у Шуры мог быть свой взгляд. Вдруг она любительница походной романтики или экзотических удовольствий?

Покосился на невесту, та напряжённо оглянулась, когда увидела, что Игнат свернул с основной дороги. На почитательницу нетрадиционных практик не похожа. Не хотелось бы сталкиваться с подобным.

Игнат любил женщин, чего греха таить, сильно любил, за то и поплатился женитьбой по указке бдительного семейства, но секс предпочитал классический, без странноватых на его взгляд штучек. Если женщине надо – он сделает почти всё, но основное удовольствие для него – неспешные ласки, когда она раскрывается, как цветок на рассвете, постепенно погружаясь в страсть, граничащую с пошлостью.

– Заедем в одно место?

– На базу? – тихо спросила Шура, нервно сглотнула, сжала коленки, вцепилась в них пальцами до побелевших ногтей.

– Хочу показать номер для новобрачных, – спокойно проговорил Игнат. – Вдруг тебе не понравится? В принципе, мы можем уехать сразу после свадьбы или даже после регистрации, мне всё равно. Но… – ужасно хотелось сказать, что он планирует забраться в нижнем белье к невесте, и ждать не собирается, но Игнат промолчал, и все же нашелся: – Но, думаю, не помешает отдохнуть перед дорогой.

Шура молча кивнула, так же напряжённо глядя перед собой.

Администратор на ресепшене вспомнила Игната, подтвердила запись, ошарашенно воззрилась на Шуру – в прошлый раз они смотрели номер с Любой, – растянула губы в дежурной улыбке, сказала, что, конечно же, покажет номер ещё раз.

Шура постояла в дверях, пялясь на белоснежное атласное покрывало, бегло пробежалась взглядом по стенам, остановилась на окне, кивнула и выскочила на крыльцо. Игнат вышел за ней, отпустил администратора, которая поспешила убраться подальше от странного мужика, что меняет невест со скоростью Синей Бороды.

– Боишься? – прошептал он.

Вдруг всё-таки девственница? Впрочем, даже если нет, явно опыта в делах любовных немного. В худшем случае – пара мальчишек в городе, да тот горе-ухажёр, который подставил девчонку под поток сплетен в Кандалах. Интересно, кто же он? Проломить бы голову напоследок. Главное, чтобы не Лёшка, на остальных наплевать, сколько бы их там ни было, но родной племянник – перебор.

– Не-е-ет… – промямлила Шура и добавила чуть смелее, пожав плечами: – Чего бояться? Не съешь же.

– Покусать могу, – улыбнулся Игнат в ответ на невольную провокацию.

Как же ты так неосторожно, Александра Ермолина, Шура?

Ведь и правда, захотелось сжать губами нижнюю губу, быстро провести по ней языком, заявляя права на долгий, глубокий поцелуй.

Глава 10

Знакомство приехавших родственников жениха и новоиспечённой невесты прошло скомкано, неловко. Шура в ужасе смотрела на будущего свёкра, с ещё большим страхом на свекровь. Что пугало больше – возраст, грядущий статус, социальное или финансовое положение, Игнат не разобрался. Обнял Шуру дружески за плечи, подбадривая. Невеста коротко отвечала на вопросы, настолько откровенно нервничая, что пару раз заикнулась. В итоге Игнат не выдержал, прервал знакомство, заявив, что уже поздно, а у Шуры много дел.

Благо, младшие братья Николай и Олег особо внимания не обратили. Двадцативосьмилетний Коля приехал с женой Леной и полуторагодовалой дочкой – малышка сильно устала в дороге, и молодые родители вообще были не рады, что согласились на путешествие. Олег же кинул откровенно заинтересованный взгляд на Шуру, но поймав ответный угрожающий от Игната, стушевался, а после хмурого отцовского и вовсе предпочёл слиться.

Олег уверенно шёл по стопам Игната. Поступил в Рязанское училище, окончил, служил, но речь не о военной карьере, которой больше способствовал отец, а не старший брат, а о слабости к женскому полу. С той разницей, что Игнат пошёл вразнос не сразу, и в двадцать пять ещё пытался играть в серьёзные отношения. Олег же собирал всё, что соглашалось, а тех, кто не соглашался – быстро, со знанием дела уговаривал.

Полной противоположностью Олегу уродился Николай. Прирождённый бизнесмен и однолюб. Он не пытался поступить в военное училище. Никто, никогда не ожидал от него карьеры в силовых структурах. Первым признал, что парню делать нечего в армии, глава семейства, то же самое он говорил про Михаила, но тот в своё время не послушал. Женился Николай рано, едва исполнилось восемнадцать лет, на однокласснице, больше ни на одну женщину взгляда не бросил. Сейчас торговал медицинским оборудованием, имел стабильный, более чем приличный доход. Запросто мог заткнуть любого из братьев и отца-генерала в отставке, со всеми полагающими статусу привилегиями.

Единственные, с кем Шура быстро нашла общий язык – сестрицы, «подарок на старость». Валерия и Владислава – попросту Лера и Славка – были похожи лишь внешне. Обе высокие, худые, русоволосые, внутренне они разительно отличались. Лера – тонкая натура, училась в художественной школе, восторгалась искусством, могла часами рассказывать об эстетике кубизма и о судьбах импрессионистов. Славу иначе как Славкой не называли, к пятнадцати годам она перезанималась почти всеми видами борьбы, включая бокс, в итоге влюбилась в скалолазание, заявив, что восемнадцатилетие собирается отметить на Арко, в горах Италии.

Девчонок заинтересовало увлечение Шуры, они долго разглядывали ободок с её головы, тут же возжелали себе такие же, и кокошники, конечно. Оказалось, это последний тренд.

Так и топтались в одном доме родители, семеро детей, три невестки, девять внуков, двое из которых не родные по крови. Калугины никогда не делили детей на своих и чужих. Детей Бог даёт, не человеку решать, сколько, каких, каким путём – таково было убеждение отца семейства, так он воспитал всех своих отпрысков.

Неудивительно, что Шура вконец растерялась, глядя на толпу будущей родни.

– Провожу тебя, – сказал Игнат, выходя на крыльцо рядом с Шурой.

– Сама дойду, – нахмурилась невеста и кивнула в сторону приоткрытой двери, откуда было видно столпившееся семейство – всего-то двадцать человек. – Родители приехали. Побудь с ними.

– С ними успею, – усмехнулся Игнат. – Я живу в часе езды от отца с матерью, Коля тоже недалеко, Олег дальше забрался, но пару раз в месяц встречаемся.

– А-а-а, – протянула Шура.

– У меня квартира четырёхкомнатная, сто восемьдесят метров, – решил озвучить Игнат. – Есть загородный дом, два, я там редко бываю, а тебе может понравится, машина… Подарить тебе машину на свадьбу?

– Зачем? – удивилась Шура.

– Чтобы ездить, – озвучил очевидное будущий муж заявил полушутя: – Свою не дам, и не мечтай.

Шура с Нивой лихо управлялась, с таким ржавым куском железа не каждый мужик сладит. Гелендваген запросто одолеет, но «гелик» – его тачка. Можно до посинения ржать над стереотипами, Игнат же всегда хотел именно его. Купив, делиться не собирался.

Вопрос с личным автомобилем повис в воздухе, Шура лишь вздохнула на рациональное предложение будущего мужа. Игната подолгу не бывает дома, хорошо, если местные командировки – они тянутся всего несколько дней, а плановые учения бывают дальше, дольше, опасней. За просиживание штанов многомиллионные квартиры, дома, гелики на голову не валятся. Шуре нужно будет передвигаться по городу, ездить в пригород. Попросту съездить в магазин, на работу, если она собирается работать.

– Ты планируешь работать? – решил поговорить о будущей жизни Игнат.

– А можно? – прошептала Шура.

– Шура, я не в рабство тебя беру, а в жёны. Разницу чувствуешь? Ты можешь работать, учиться, путешествовать. Для меня заграница закрыта, но ты, если захочешь – пожалуйста. Встречайся с подружками, покупай наряды, поступай в институт, на любые курсы. Заколки свои делай, если желаешь, давай, мастерскую тебе откроем… – разошёлся не на шутку Игнат, настолько передёрнуло его от еле слышного «можно?».

В который раз за день Игнат задал себе вопрос, зачем он ввязывается в эту историю. Договорной брак в среде староверов не редкость, но договариваться стоит с равной себе, а не с ребёнком несмышлёным. Судя по болтовне Шуры с пятнадцатилетними двойняшками, она по развитию недалеко от подростка ушла. Хотя… с таким-то отцом ума должна была набраться на полные лет тридцать. Какая же ты на самом деле Александра Ермолина, Шура?

– Хорошо, – кивнула приободрённая, с виду ошарашенная невеста.

В дом к Ермолиным заходить не стал, для хозяина он нежеланный гость. Остановился у калитки, взял ладонь Шуры, перебрал пальцы, закрыв глаза от сладкого удовольствия. Нестерпимо, до боли, захотелось, чтобы она погладила его лицо, пусть легонько, словно невзначай, но почувствовать прикосновения мягких, почти кошачьих подушечек.

– Шура? – нагнулся он к невесте. – Можно тебя попросить кое о чём?

И едва не провалился в зелёный омут глаз. Колдовство какое-то! Дождался неуверенного кивка, продолжил, не выпуская девичью ладонь из руки:

– Прикоснись к моему лицу, – попросил Игнат, говорить загадками он не стал. Вряд ли Шура умеет читать мысли.

– Так?

Поднесла руку к лицу Игната, остановилась. Он отлично видел тонкие пальцы в свете закатного солнца – оранжевый диск быстро катился вниз, обещая скорые сумерки и тёмную, звёздную ночь, – притронулась к щеке сначала подушечками, потом, словно осмелев, всей ладонью. Игнат зажмурился, стремительно проваливаясь в желание, которое через несколько мгновений будет невозможно скрыть, если невесте придёт в голову отвести взгляд.

Завершил странную ласку быстрый поцелуй в щёку. От неожиданности Игнат открыл глаза, но увидел лишь спину стремительно уходящей Шуры. Скрипнула калитка, громыхнул металлический затвор с той стороны, послышались лёгкие шаги к дому – и всё это в повисшей мистической тишине.

Что ж, Игнат Степанович, тебя за день дважды невеста поцеловала, а ты ее всего лишь за руку подержал – вот так ситуация.

Дома ждал смурый отец, решивший с порога высказать недовольство сыном, вернее, будущей невесткой. Слишком молодая, соплячка. О чём сын-бестолочь думал, когда «сватал» девчонку. Пяти лет не пройдёт, как распадётся семейная жизнь, а с ней и карьера Игната.

– Рассказал Фёдор, что здесь приключилось, – стоя у перил крыльца, продолжил Степан Миронович, качая осуждающе головой. – Не нужно было тебе вмешиваться. Ничего бы эта Настя не сделала, так, попугала бы, и всё. В крайнем случае, власти есть, такую проблему решить – плёвое дело.

Отец прямо говорил про уголовное преследование сестры Шуры. Не позволено простым гражданам ружьями махать. При должном подходе можно такие статьи уголовного кодекса применить, что выйдет Настя из мест лишения свободы лет через пятнадцать, не раньше.

– Идиоток малолетних сажать – тюрем не хватит, – ответил Игнат.

– Не идиотка, если ты повёлся!

– Повёлся я или нет, не твоё дело. Ты хотел, чтобы я женился? Я женюсь. На своей, по всем правилам.

– Я тебе своего отцовского благословения не дам, – отрезал отец.

– А мне твоё благословение даром не сдалось. Жена нужна, свидетельство о браке, а благословение себе оставь, – усмехнулся Игнат. – Зря обидишь невестку – вот и весь результат.

– Не отступишься, значит?

– Нет. Назову своей.

– Ну и чёрт с тобой!

– Тихо ты, – одёрнул Игнат отца и заявил на полном серьёзе: – Чего чертей поминаешь? Нашёл где, в доме Фёдора.

Отец пристыжено обернулся, с заметным облегчением понял, что ни хозяин, ни его семья не слышали скверны, произнесённой на пороге их дома, выдохнул:

– Пойдём в дом, по рюмашке выпьем.

– Пойдём, – кивнул Игнат.

Свадьба прошла, как по маслу, несмотря на то, что выглядела в глазах Игната ролевой игрой. Сказали бы ему пару месяцев назад, что он нарядится в косоворотку, отправится с невестой в традиционном сарафане и повойнике под руку в молельный дом, рассмеялся бы в лицо.

Родители, конечно, благословили. Игнат бы душу вытряс из отца, упрись тот. Ему самому бирюльки с иконами ни к чему, он свою жизнь сам строил. Сам себе глава, и все блага в жизни собственными потом и кровью достаются. Шура же тряслась, как лист на ветру, лишь заподозрив недовольство будущего свёкра. Девушке, воспитанной в патриархальной среде крепким верой отцом, благословение не пустой звук, как и для Игната – уважать потребности женщины, с которой собирался пойти по жизни рука об руку.

В молитвенном доме наставник совершил чин брачного молитвословия. Игнат заучено отвечал на поставленные вопросы, благо на память никогда не жаловался. Ответил на вопрос: «В вечное ли и нераздельное сожитие с нею ты вступаешь?» принятым: «В вечное и нераздельное».

Слушал напутственное слово наставника, прекрасно понимая, что ему, Игнату Калугину, здесь не рады. Нельзя жить в миру, в грехе, единственный раз исповедоваться накануне свадьбы, и то потому, что иначе прогонят из молельного дома, несмотря на уважение и опасливое отношение к Калугиным, и ждать благосклонного отношения общинников, наставника.

В молельный дом пустили не всех. Настя и вторая сестра Шуры, Евгения, остались дожидаться у забора из зелёного профнастила – отступили от исконной, истинно христианской веры, значит, им там больше не рады, как и многим другим, таким же отступившим.

Когда, наконец, вышли на улицу, Игнат всерьёз почувствовал благодать. Свежий воздух, дуновение прохладного ветерка, принёсший прелый аромат тайги, запах реки, птичий гомон, неизменная перебранка дворняжек, гогот гусей, людские разговоры, любопытные шепотки за спиной – благо давало.

Через полчаса Игнат снял самый сомнительный наряд в своей жизни, включая все карнавальные костюмы на Новый год и Хэллоуин в школе, переоделся в обычный костюм, а галстук раздраженно сунул в карман. Шура скажет – наденет, а так – увольте, ролевиком он сегодня побыл.

Шуру тоже переодели, Игнат заранее озвучил желание, чтобы на гражданской церемонии невеста была в обычном наряде: пусть хоть в шортах явится, только не в повойнике – уж там-то представление устраивать ни к чему. Родительское благословение получено, чин брачного молитвословия совершён, традиции, обычаи соблюдены, родственники с двух сторон уважены, можно и о молодожёнах подумать.

Шорты Шура проигнорировала. На ней было светло-зеленое платье из полупрозрачного шифона до середины икр, с длинным рукавами, заканчивающимися тонкими рюшами на резинке. Нижний слой платья в виде сорочки скрывал тело от груди до колен. Короткая фата, закреплённая на том, что сейчас называют кокошником – Шурино творение, – и лодочки на высоком каблуке. В ушах красовались подаренные Игнатом серьги, на среднем пальце кольцо в комплекте.

Скромный образ, который буквально вышиб Игнату мозги, и если бы не толпа зевак и необходимость получить заветное свидетельство о браке, затолкал бы невесту в автомобиль и умчался выполнять супружеский долг на белых простынях домика для новобрачных.

Он честно намеревался после слов: «Жених может поцеловать невесту» чинно притронуться к губам невесты, только губы сами накрыли жадным, коротким поцелуем, встретив лишь судорожный вздох в ответ.

Празднование, несмотря на запрет скверны*, проводили в банкетном зале на знакомой базе отдыха. Столы ломились от угощений. Детей развлекали аниматоры, молодёжь отделилась от тех, кто постарше, и отправилась в беседки – у неё свой праздник.

Отец довольно поглядывал на образумившегося сына, мать то и дело вытирала слёзы, двойняшки с Машей время от времени прибегали посмотреть на жениха с невестой, восторженно визжали, глупо хихикали и снова отправлялись по своим надобностям. На базе хватало развлечений, сидеть с взрослыми, чинно поедая салаты и горячее, желания у них не возникало. Сёстры Шуры с семьями стола не покидали, быстро нашли общий язык с Калугиными, делились воспоминаниями, впечатлениями, номерами телефонов – всё-таки теперь родня.

Александр Ермолин в наглаженной белой рубашке устроился поодаль ото всех, в самом углу стола. Ел то, что можно взять рукой – отварной картофель, мясные, сырные нарезки, – посуду банкетного зала отодвинул, ограничился расправленной салфеткой, к алкоголю не притрагивался.

Братья же Калугины веселились вовсю, то и дело выкрикивая: «Горько!», тогда Игнату приходилось вставать, целовать невесту в губы, чувствуя всё тот же вздох и ноль отзыва.

Игнат пододвинул фужер с шампанским Шуре, показывая глазами, что если она выпьет, греха не будет. Не остановится планета от того, что невеста пригубит алкоголь на собственной свадьбе, вот если он не почувствует никакого, даже малейшего ответа – взорвётся к бесам, чертям и всем матерям.

– Выпей, расслабишься, – тихо проговорил он.

– Пьяной стану, – насупилась Шура.

– Немного хмельная невеста – это хорошо, – подмигнул Игнат, поднося фужер к губам невесты.

Не успела пригубить, как раздалось очередное хмельное «горько!» На этот раз надрывался Николай, его крик подхватил Олег, затем трезвый Михаил. Игнат встал, подал руку невесте, обхватил тонкую талию, придвинул к себе ближе, развернулся к столу спиной, пряча Шуру, притронулся легонько к губам, прислушиваясь к сладкому дыханию.

Шура приоткрыла губы, позволила огладить по очереди, несмело впустила, замерла на мгновение, ответила наконец-то на нарочито неспешные движения. Игнат на секунду потерялся в ощущениях, пока мысли складывались в стройный, всё объясняющий ряд.

– Пойдём, подышим, – шепнул он, прервав поцелуй.

Не дожидаясь согласия, повёл за руку на улицу, не забыв захватить шампанское. Похоже, выпить всё-таки не помешает – не невесте, так ему.

У живописной беседки в тени деревьев остановился, осторожно поставил бутыль с фужером на деревянный настил. Посмотрел внимательно на зардевшуюся Шуру, скользнул рукой под фату, запутав пальцы в волосах – хорошо, что причёску делать не стала, ограничилась распущенными прядями, с её-то копной смотрелось бесподобно, – надавил на затылок, вынуждая приблизиться. Поцеловал сначала медленно, подчеркнуто неспешно, давая подстроиться под себя. ytvyjuj погодя бесцеремонно углубил поцелуй, вдавливая губы в губы с алчностью, граничащей с похотью, ответить Шура не успевала, похоже, попросту не умела. Безумие какое-то!

– Шура, ты девственница? – спросил он в лоб, резко оторвавшись от желанных до чёрных мушек в глазах губ.

– Да, – выпалила Шура. – Вот, – добавила она зачем-то.

– И не целовалась раньше? Ни с кем?

– Нет, – покачала юная жена головой.

У Калугина появились серьёзные вопросы к вселенной, которая вздумала вывалить мешок подарков на его голову. Спасибо, конечно, но… вообще-то, он планировал брачную ночь, а не новогоднюю, с мешком сюрпризов!

– Иди сюда. – Игнат сел на скамейку в беседку, усадил на колени Шуру, обнял, вздохнул, пытаясь понять, повезло ему или не очень, улыбнулся и продолжил: – Надо было мне сказать. Разве таким должен быть первый поцелуй девушки?

И поцеловал, поцеловал именно так, как должен целовать мужчина невинную девушку. Нежно, осторожно, выпуская наружу скрытую в ней чувственность, добиваясь взаимности.

_______________________________________

* Скверна – есть из чужой посуды, общаться с чужаками, и так далее.

Глава 11

Шура посмотрела на экран телефона, ещё раз нажала знакомые кнопки, и ещё разок, контрольный. Разочарованно вздохнула, пробежала взглядом телефонную книгу, набрала номер.

– Техническая поддержка, – услышала она на том конце шутливый голос, с толикой подначивания. – Что у вас случилось?

– Всё, – выдохнула Шура. – Оно всё сломалось.

– Шур, что «всё»? – участливо спросил Алексей Калугин, для неё просто Лёша.

Лёша был младше Шуры почти на три года. Сначала из-за роста и силы, а потом сообразительности, прибился к компании ребят постарше, к тем, с кем со школы общалась Шура. Так Лёша Калугин стал приятелем Александры Ермолиной.

Близким другом не был никогда. Шура сызмальства не стремилась ладить с мальчишками – шумные они, шебутные, постоянно хулиганят, им как с гуся вода, а ей влетало от родителей. Безопаснее с девочками поиграть, несмотря на то, что с мальчиками веселей.

Лёша же, несмотря на уживчивый характер и природную молчаливость, был Калугиным, что добавляло желания держаться от него подальше. У Калугиных семьи крепкие, дружные, ни в чём скверном не замеченные, но их всё равно чурались, попросту опасались. Особенно Фёдора. Уж сильно крутой нрав, немереную силу он имел. Говорили, однажды быка одним ударом кулака по лбу повалил. Может, врали, только Шура предпочитала от Калугиных держаться подальше. Фёдор, Михаил, Лёша – всё едино. Ничего хорошего от них ждать не приходилось.

Став старше, она поняла, что ничего плохого, несмотря на силу, внешность, тяжёлый взгляд, Калугины не сделали, но привычка держаться подальше, безотчётный страх остался. К тому же, глава семейства Калугиных – генерал ФСБ, пусть в отставке, но генерал же! Захочет, любого в тюрьме сгноит, или чего похуже. Не может простой человек власть имущих не бояться, Шура и боялась. Посмотрит Фёдор невзначай, Шура липким потом покрывается.

Лёша не Фёдор, но Шура, если бы не нужда, не осмелилась бы к нему обратиться. Она с детства увлекалась бисероплетением, вышивкой, мама говорила, что у дочки золотые руки. Неожиданно выяснилось, что украшения хенд-мейд популярны, можно выгодно продавать плоды своего труда. Поначалу торговля шла неплохо, Шуры создавала скромные странички в социальных сетях, кое-как разобралась с рекламой, появились первые заказы, деньги, которые никогда лишними не были, но прибыль не росла. Много уходило на материалы, и несмотря на медленно, но всё-таки увеличивающиеся заказы, доход становился меньше.

Шура вспомнила, что Алексей Калугин то ли программист, то ли системный администратор, а может, ссм-менеджер, что бы это ни значило. Попросила помочь, Лёша выслушал, пожал плечами, кивком согласился, и за несколько дней настроил рекламу как нужно. У Шуры заметно прибавилось заказов, посыпались вопросы от желающих приобрести ободки, серьги, броши. Чудеса!

Было бы проще, если бы Лёша брал плату за свой труд, однако он отказывался, отвечал, что ему несложно помочь. Пришлось смириться, выбор у Шуры был небольшой: проверенный Калугин или неизвестные люди в интернете, понимающие примерно столько же, сколько она сама – то есть ничего, – или вовсе обманщики.

Постепенно страх перед Калугиным-младшим улетучивался. Деду-генералу сажать Шуру было не за что, она не бык, чтобы Фёдор руки распускал, но насторожённость осталась. От рефлекторной опаски она никогда не избавится, как любой, живущий в Кандалах.

– Всё сломалось, – повторила Шура свою версию.

– Зайду? – спросил Лёша.

Шура посмотрела на часы, скоро должен был прийти отец.

– Давай на нашем месте, – сказала она.

– Давай.

«Наше место» – вовсе не интимный уголок для встреч тета-тет, как можно подумать, а укрытая от посторонних глаз заводь реки у покатого берега с укромной луговиной – излюбленное место для игр детворы. Взрослые ругались, выгоняли оттуда малышню – заводь только внешне была тихой, шагнёшь чуть дальше, попадёшь в стремительный водоворот, – но выросло уже не одно поколение, которое считало луговину «нашим местом».

Лёша пришёл, помог, заодно рассказал, что приехал дядя Игнат – родной брат отца и Михаила, – если всё сложится, женится на дочери Петра Барханова, Любе.

– Что может не сложиться? – из вежливости поинтересовалась Шура.

Раз приехал, значит, дело решённое, препон не будет.

– Мало ли, – повёл плечами Лёша. – И вообще, мрак какой-то: договорились, поженились. По-другому сейчас живут.

– У нас многие так женятся, – разумно возразила Шура.

Она в брак по большой любви не сильно верила. Старшая сестра вышла замуж из-за любви, через полгода носила не только ребёнка, но и рога – вот и вся любовь. Средней тоже не сильно повезло. Муж пил, поколачивал, не сильнее, чем многих, только что хорошего? Свекровь ненавидела, потому что Настя из семьи старообрядцев, а семья, куда сестра пришла – из «сельских», ни в бога, ни в беса не верящих.

Шуре хотелось, как всем девушкам, чтобы встретился на пути принц, не нужно королевских кровей, достаточно порядочного, доброго человека, пусть внешне будет самым настоящим Шреком. Брак по договорённости для себя тоже не исключала. Люди живут, хорошо, крепко, всю жизнь, чем она хуже? Только на её пути ни принцев, ни Шреков не встретилось, одни ослы, а кто с ослами любовь крутить или договариваться станет?

– Не хочу так, – нахмурился Лёша. – Я, знаешь, в Москву уеду. Сразу после института рвану, деда Серёжа обещал помочь с работой.

Шура улыбнулась детскому выражению «деда Серёжа». Кто у Калугина Лёшки деды, знали все Кандалы: один генерал, второй – главный нефролог страны.

– Нет, сначала Алину дождусь, потом с ней вместе в Москву поедем, – добавил Лёша, мельком взглянув на Шуру.

Шура знала, у Лёшки есть девушка в городе, делала для неё серьги. Не понимала, почему он скрывает ото всех свою сердечную привязанность. Родители зла ребёнку не пожелают, её сёстры тоже скрывали, в итоге хорошего вышло мало. С другой стороны, был бы её отцом Фёдор Калугин, неизвестно, чего бы она прятала.

Кивнула, соглашаясь с планом Алексея. Хорошо, когда родители в состоянии оплатить институт, дедушки с бабушкой могут устроить на работу, у Шуры-то никаких обеспеченных или высокопоставленных родственников никогда не было.

Она уехала в колледж после девятого класса, потому что в их Кандалакской школе упразднили среднее общее образование. Окончил девять классов, делай что хочешь. Стало обидно оставаться совсем без образования, несмотря на полную бесполезность оного в их реалиях, поэтому и уговорила маму отпустить в большой город.

В городе ей понравилось: люди совсем другие, не любопытные, не озлобленные, скорее равнодушные, что, наверное, неплохо. Лучше, чем под каждым углом косточки соседям перетирать. А ещё горячая вода есть, центральное отопление, в кафе можно сходить, в кино. Красота!

Доучилась, хотела поступить в институт, не вышло, пришлось вернуться. Мамы не стало, с ней и большой части семейного бюджета – дохода от продажи варенья, джемов, целебных трав. Отец – охотник-промысловик. Деньги для их местности зарабатывал приличные, да только сезонные, а ведь год на год не приходится. Зависел от удачи, сбыта, лицензии. Шура сама ходила с отцом на промысел, на большого зверя не брали, опасно, а мелкого зверька, на шкурки, била почти без промаха.

Жалко не было. Больше, чем разрешает лицензия, не били. В Минприроды не дурачки сидят: цивилизация пагубно влияет на природу и популяцию животных, без отстрела не обойтись, все подсчитано четко, чтобы и человеку польза, и природе вреда не нанести. Сохранить баланс.

Им с отцом надо жить, продукты покупать, одежду, дрова на зиму – в тайге живут, но лишнего бревна не возьмёшь, – старшей сестре помочь, ребёночек больной родился, с ДЦП, денег нужна прорва.

Евгении свекровь предлагала сына в детский дом сдать, говорила, там позаботятся. Врачи есть, специалисты, больше пользы будет, чем в их райцентре, где два фельдшера и один педиатр на всех детишек. Сестра не отдала, не отказываются от ребёнка, которого Бог послал.

Отец тогда все деньги, что в семье после смерти матери остались, внуку отвёз. По сей день отдаёт, себе только на самое-самое необходимо оставляет, так что не Шуре роптать, на несправедливость жаловаться, белок жалеть.

– А если отец не пустит? – спросила Шура Лёшу.

– Не пустит, сам уеду, – угрюмо ответил тот. – Без благословения обойдусь.

Шура посмотрела на приятеля, пожалуй, действительно обойдётся. Шура не смогла бы. Страшно. Поделись она сомнениями с подружками из колледжа – не поймут. Сельские на смех поднимут, поэтому мысли свои Шура держала при себе. Правильно мама говорила: «Подушка – лучшая подружка». Молчи!

– Бог даст, вернёшься, – произнесла она принятую у них поговорку.

Случается, что возвращаются к истокам, к истинной христианской, русской вере. Калугины Михаил и Фёдор, например, вернулись. Значит, и Лёша сможет, если уедет, конечно же.

– Скупаться бы, – задумчиво посмотрела на воду Шура.

– Давай, – согласился Лёша. – Я посторожу, иди. Мало ли. – Он недвусмысленно намекнул на то, что вечером девушке лучше одной вдоль кустов не ходить.

Половина сельских мужиков напилась в честь выходного, лучше не дразнить судьбу. Вчера от реки характерные крики раздавались, никто не сомневался, что надругались над какой-то несчастной, а утром – шито-крыто, тишина. Все слышали, никто не видел, только сплетни стали разбегаться, как круги на воде.

– Ладно, – тут же согласилась Шура.

Скинула лёгкое платье, оставшись в простом раздельном купальнике, отправилась в реку. Хорошо-то как! Последние недели стояли тёплые, вода в реке к вечеру прогревалась, как парное молоко. Долго торчать в воде не стала, неудобно задерживать Лёшу. Быстро выскочила, поблагодарила, выжимая волосы, в ответ получила сдержанный кивок.

Лёша поспешил домой, Шура за ним вдоль петляющей тропинки. Вскоре приятель скрылся из вида. Шаги у Калугина широченные, Шуре, как кенгуру надо прыгать, чтобы наравне с ним передвигаться. Замешкалась, платье к влажному телу прилипало, осталась одна. Ничего страшного, рядом пирс с лодками, здесь люди часто проходят, вряд ли вчерашнее случилось на протоптанной тропе, скорее всего – где-нибудь подальше, в укромном углу, как «наше место».

Замерла от странного звука… Вернее, звук-то был понятным. Что не ясного в женских стонах удовольствия? Шура, хоть и опасалась жить без родительского благословения, дурочкой не была. Откуда дети берутся, знала, как и то, как их делают.

Испугалась, попятилась. Не похоже на произошедшее накануне, но кто знает, что на самом деле случилось. Вдруг начиналось так же… по доброй воле, после же все слышали, что было. Или попалась под руку такая, как Шура, мимо бежавшая.

Шура бочком стала отдаляться от звуков, ей казалось – дальше и дальше. Ступила вперёд, обогнув гладкое бревно, и увидела их. Женщина оседлала мужчину, он целовал её, водил губами по шее и ниже, сдавливал под платьем, тяжело, отрывисто дышал, она протяжно, глубоко стонала, позволяя себя не только целовать.

Шура отпрянула, рванула в сторону заросшей тропы, не дыша добежала до схода к протоптанной дорожке, ведущей от главной улицы к пирсу. Не остановилась, пока не хлопнула за спиной калитка родного дома.

Половину ночи не спала, чудилось, что кто-то бродит под окнами, скребётся в двери, а когда все-таки проваливалась в поверхностный, болезненный сон, снились двое у реки. Руки мужчины, нырнувшие вниз горловины женского платья, женские ладони на широких плечах. Стоны… такие… настоящие.

Хотелось так же, чтобы стоны неприкрытого удовольствия сами по себе вылетали изо рта, руки скользили по крепким мужским плечам. Всю ночь мерещились звуки подслушанного удовольствия, перед глазами стояла увиденная картина. Ни уснуть, ни покоя не найти! Мучение какое-то!

Утром отец хмуро оглядел Шуру, посетовал, что та бледная, синяки под глазами, всю ночь по дому бродила, ни сама не выспалась, ни ему не дала. Оставалось лишь согласно кивать, вздыхать, отгонять невольные мысли, воспоминания о мужских руках на женском теле. Да чтоб он провалился, мужик этот!

– Где вчера задержалась? – хмуро спросил отец.

– На работе, – соврала Шура.

– Я ходил в библиотеку, закрыто было, – зыркнул отец, Шуре стало страшно.

– Значит, разминулись, – тут же нашлась она.

– Значит, – задумчиво протянул в ответ отец. – У реки снова крики слыхали… Не ходи туда, поняла меня?!

– Хорошо, – быстро согласилась Шура.

Отец ушёл, Шура занялась домашними делами, отгоняя мысли о вчерашней паре. Сколько можно думать, уже низ живота тянет – такое случалось, только как быстро накатывало, так же мгновенно отпускало, сейчас же…

Может дать согласие Серёге Дружинину? Блуд – грех, а то, что в голову лезет, не давая соображать, заставляя сжимать ноги, ища высвобождение – не блуд разве?

И словно мало ей, по пути в райцентр столкнулась с Калугиным Фёдором. Он выручил, и в другое время Шура несказанно радовалась бы, а сейчас заморозилась, могла только дышать через раз и не пятится, как рак-отшельник, пытаясь убежать.

Сначала ничего не заподозрила. Увидела, что Фёдор не один, поняла, что рядом брат, который приехал жениться – Игнат Степанович, – когда же тот спиной повернулся, едва чувств не лишилась. Дело не в размахе плеч, тренированных руках, которые обтягивала ткань спортивной футболки, а в небольшой надписи сверху, на спине этой самой футболки: Rееbok, с примостившимся ниже логотипом.

На вчерашнем незнакомце была такая же, только другого цвета. Совпадение? Нет! Не покупают местные брендовые вещи. Две-три тысячи рублей всегда найдётся куда потратить, на тряпку с логотипом никто деньги выбрасывать не станет.

Начали складываться последние события, как кирпичи при строительстве дома, один к одному, ровной линейкой. Игнат приехал, в тот же вечер слышали женские истошные крики у реки. Наутро тишина, несмотря на то, что в Кандалах известно всё про всех. На одном конце чихнёшь, с другого «Будь здоров» прилетит. Вчера история повторилась, Игнат точно у реки был. Не один!

Почему женщина боится огласки понятно, любая бы молчала, чтобы в глазах односельчан виноватой не остаться. Отчего не нашлось ни одного свидетеля – стало ясно в машине Фёдора. Кто в своём уме на Калугина покажет?

Несколько дней у реки было тихо, люди разное болтали, в основном о предстоящей свадьбе брата Калугина. Насколько повезло Любе, особенно её родне. Рассказывали, где молодые жить будут, какие деньжищи и привилегии в одночасье свалились на Любашку Барханову. Не смотри, что не молоденькая, замужем побывала, ребёнка природила, извернулась девка, раздраконила, умаслила мужика. Сходились на народной мудрости, кто именно счастья не минует.

При случайной встрече с Игнатом Шуре становилась не по себе, особенно от следов «умасливания» на его шее, но чаще не вспоминала о нём. Он непотребства совершал у реки в те два дня или нет – безразлично. Если он, выходит, кричавшая женщина – Люба. Диковатые развлечения для Шуры, только, что она в этом понимала? Теорию она знала, а на практике, когда невмоготу стало, с собственным телом совладать не сумела.

А потом всё закружилось, словно на аттракционе «Сюрприз», который каждое лето в райцентр привозил «Луна-парк», рабочие устанавливали старые аттракционы, среди них был и «Сюрприз». Шура единственный раз прокатилась, больше в ту сторону не смотрела. Перед глазами крутилось-вертелось до тошноты, железо издавало жуткий звук, будто вот-вот развалится, погребёт отдыхающих под грудами искорёженного металла.

Сначала она отправилась к Дружинину. Сама! Сколько можно терпеть, в девушках сидеть. Грех, не грех, блуд или не блуд – Господь разберётся. Человеку всё равно не спастись, слишком много вокруг соблазнов.

– Я и жениться могу, – сказал Сергей Дружинин, окинув Шуру плотоядным взглядом.

Он давно за ней ухаживал, кругами ходил, Шура отказывала. Не нравился, несмотря на приятную внешность. Мало иметь выразительные глаза, атлетическое телосложенияе, нужно ещё что-то… Любовь, наверное.

– Ладно, – спокойно ответила она.

Хорошо, что может жениться. Падать ниже, чем она собралась, не хотелось. Дружинины – семья крепкая, из старообрядцев. Отец лесом занимался, Шура подозревала, что незаконное творит, но не её дело. Мать детей вырастила, теперь за внуками присматривает. Хорошая семья, понятная. К мужу привыкнуть можно… Бог позволит, и полюбить.

Зашли в дом, когда отца не было, ушёл по делам. Шура расправила кровать, вздохнула, встала столбом рядом с Сергеем, ожидая его действий. Губы накрыл чужой рот, Шуру передёрнуло, однако, стерпела. Отвечать – не отвечала, от одной мысли об ответе становилось дурно, к подкатывающему страху прибавлялась тошнота.

Серёжа быстро уложил Шуру на кровать, завалился сверху всем телом, упёрся носом в шею, начал громко, влажно, надрывно дышать. Прислушалась к себе: пока губы к лицу не тянет, вроде приятно. Зажмурилась, невольно сжалась, когда горячие ладони забрались под платье – ледяные, колкие мурашки проскочили от поясницы вниз. Ужасно. Всё происходящее было ужасным, отвратительным, гадким. Тяжесть сверху, ёрзанье чужих рук по её несчастному телу. Разгорячённое дыхание прямо в ухо особенно раздражало. Она не могла вывернуться, оттолкнуть, отпрянуть сама.

Помимо страха появилось понимание, что блуд – действительно грех. Чем ещё назвать то отвратное, пугающее, противное, жуткое, вызывающее тошноту, что чувствовала Шура?!

С огромным трудом она вывернулась, пища как мышонок:

– Нет, нет, нет!

Сергей спешно встал, одернул рубашку, тяжело задышал, посмотрел исподлобья.

– Нет? – повторил он.

– Нет.

– Чего тогда звала?

– Я… – Что ответишь? – Иди домой, Сергей. Пожалуйста…

Тот ушёл, злобно зыркнув. Шура пила воду, клацая зубами о край чашки, никак не могла прийти в себя. Руки тряслись как в лихорадке, дышать стало больно, хотелось выть от накатывающего отчаяния. Что она натворила? Что?!

На пороге появился отец, посмотрел на Шуру, сжал челюсти так, что стало страшно – зубы раскрошит.

– Есть грех на тебе? – рявкнул он. – Блудила? Блудила, спрашиваю?!

– Есть… – затряслась Шура. – Б-б-б-л-луди-и-ила…

Достаточно одного взгляда на помятую постель, чтобы понять, где именно грешила. В родительском доме, под образами. Ей не жить… Не жить!

Александр Ермолин отличался жёстким нравом, слова доброго за всю жизнь не сказал ни односельчанам, ни жене, ни детям, благо наказывал редко, всегда за дело, особенно, когда его ослушивались.

Шуре реже всех доставалось, всё-таки младшая, отцовская любимица, названная в честь него. За всю жизнь пару раз всего отшлёпал, чаще в подпол закидывал, как щенка, наказывая, чтобы молилась, просила у Господа спасения. Она молилась, усердно, искренне, от всей души. Разве можно сравнивать детское непослушание с тем, что произошло сегодня. В отцовском доме!

Боли Шура не чувствовала, скорей всего, отец отчаянно не бил, контролировал силу, иначе убил бы, настолько зол был. Когда Шура влетела в холодный подпол единственное, что ощутила – облегчение. Боль на голове – в подвал тащил за косу, – и жар на пятой точке, на хлёсткие удары отец не поскупился.

Не прошло и часа – она всё это время не вставала с коленей, – как Шура услышала голос Фёдора Калугина. Напряглась, обратилась в слух, обомлела. Выходит, про неё с Лёшкой говорят? Видели их у реки в тот вечер, когда женские стоны на всю округу раздавались? Что это она кричала, стонала? Она с… Лёшкой Калугиным? Разве может двадцатилетний Лёшка заставить её так стонать, если двадцативосьмилетний Дружинин только перепугать сумел? Да и какой насильник из Лёшки-то, с его детскими планами уехать в Москву?

Не успела Шура переварить информацию, что опозорена Лёшей, как обрушилась следующая новость. Зачем Игнату Степановичу её в жёны брать? Она не Люба Барханова, «умасливать» не умеет. К тому же, выходит, после родного племянника берёт…

Ох, мамочка, мамочка, почему ты так рано умерла, зачем отца послушала, не стала врачей вызывать, Женю прогнала, когда та приехала? Что теперь Шуре делать, как во всём разобраться? А Настя? Настя… Что теперь будет с Настей? С отцом, с Женей, с сыночком её?

Единственное, что поняла Шура сразу – надо соглашаться. На всё! На замужество, сожительство, блуд при всём частном народе. Что на уме у Игната неизвестно, для чего ему Шура непонятно, только Лёша говорил, он полковник ФСБ, вместе с отцом генералом – пуще всех известных бесов опасен.

Если они вообще существуют, бесы эти. Всю жизнь Шуру ими пугали, в итоге сплетни, которые в прямом смысле могут её убить, распускают люди. За волосы оттаскал, отлупил человек. До смерти пугают тоже люди – у Калугиных ни рогов, ни хвоста, ни копыт, а страшно так, что колени подкашиваются. Бесы преисподнюю не покидают, людей боятся.

Она стерпит, приноровится, приспособится. Игнат – не бес, значит, договариваться умеет. Хочет в жёны взять – пусть берёт.

Легко сказать «пусть берёт», легко подумать, представить, успеть пофантазировать во время поцелуя с мужем. На деле Шура стояла в дверях номера, где должна была состояться брачная ночь. Теребила в руках подол шёлковой сорочки – подарка Жени, – смотрела на мужа, который сидел на краю кровати, вытянув и расставив ноги в брюках, руками уперевшись в белое покрывало. Внимательно смотрел на молодую жену, словно оценивал. Впрочем, действительно оценивал. В таком виде – в шёлке, едва доходящем до середины бёдер, без бюстгальтера под одеждой, он Шуру ещё не видел.

Шура же думала о том, насколько ужасно это будет. Воспоминания о навалившемся сверху Дружинине накатывали тошнотворной стеной, стерев то томительное, сладкое чувство, которое изводило её, толкнув в противные объятья.

Это будет так же душно, тяжело, гадко? Игнат ей так же будет дышать в ухо, вдавливать до боли в простыню, заставлять сжиматься от желания вскочить, смыть с себя чужое дыхание, пот, следы рук на теле. Или это будет ещё хуже?

Вот она – Шура Ермолина, теперь Александра Калугина, сказавшая «да» перед богом и людьми. Вот он – Игнат Калугин, её муж. Какого Бог послал, с тем и будет жить, того и полюбит. А раз так, делать нечего.

Шура отступила от двери, вздохнула и сняла сорочку.

Глава 12

Игнат ступил босыми ногами на газон турбазы. Ходить по траве не лучшая идея – отдыхающие, перебрав со спиртным, могли оставить любой «сюрприз». И всё же охладиться не помешает, остудить кровь, которая сначала ударила ниже пояса, а после, почти мгновенно, в голову.

Женился, молодец! Оторвал приз «счастливчик года»! Суперприз на барабане жизни Калугина Игната Степановича!

А ведь он и правда решил на несколько минут, что схватил удачу за хвост. Молодая, красивая, невинная жена, как в сказке. Царевна-Лебедь!

Когда Шура сделала шаг в комнату, скинув белую тряпку со своего тела, Игнат на мгновение зажмурился. Женскими прелестями его сложно удивить. Он питал слабость к женскому полу, имел обширный выбор, всегда отдавал предпочтения красивым – таким, чтобы кровь бурлила, в висках стучало от желания заполучить. Серые мышки очаровательны в своей простоте, пару раз он увлекался, однако интерес быстро пропадал, взгляд сам устремлялся к сочным красавицам.

Шура и оказалась красавицей, самой настоящей, без капли искусственности: стройные ноги заканчивались аккуратными ступнями, крутой изгиб бёдер переходил в нереально тонкую талию, что подчёркивала идеальной формы грудь. Никакого намёка на девчачью неуклюжесть, без топорного очарования юности, лишь женственность, граничащая с пороком. И эта светлая, молочного цвета кожа, изящная шея, вспыхнувшие щёки. Как же ты умудрялась всё это прятать, Шура?

Игнат сам подошёл к жене, она застыла соляным столбом, после того, как сделала свой шаг. Всё правильно, он старше, мужчина, ему и карты в руки. Дотронулся до ладони, привычно перебрал тонкие пальцы, поднёс к губам, поцеловал каждый, особенно остановился на безымянном, с простым колечком, которое, не прошло и суток, надел своей жене, услышав однозначное «да».

Сейчас ему было необходимо услышать такое же уверенное «да». Он подвёл Шуру к постели, сдерживая собственное желание подхватить обалденную фигуру, принадлежащую ему по праву, опустить на простыни, вдавить в своё тело, окунуться в наслаждение, вожделение, похоть. Игнат оставил лёгкий, больше похожий на дыхание, поцелуй на губах, неспешно притянул к себе Шуру, обхватив тонкую талию, почувствовав ладонью пылающую кожу – словно ожог. Безумие какое-то, колдовство! Он и забыл, что женщину можно настолько желать, безумно хотеть до помутнения рассудка.

Опустил губы к шее, вдыхая, как наркоман дозу, цветочную смесь от тонкой, шёлковой кожи, притронулся языком, где бьётся синяя венка, отмечая захлёбывающееся сердцебиение. Страшно тебе, девочка? Ничего, страх улетучится, а удовольствие останется. Он сделает всё что угодно, чтобы первая ночь была пропитана им, больше возможного сделает.

Поднял взгляд к лицу Шуры, чтобы сказать ей это, и застыл, разглядывая увиденное. Первобытный ужас – вот что было написано на мертвецки-бледном лице. Это не было страхом первой близости, не было испугом, замешательством, болезненным стыдом, нет. Одно неосторожное движение, колебание воздуха, и Шура попросту захлебнулась бы в панической атаке.

– Шура, – позвал он тихо. – Посмотри на меня, пожалуйста.

Она подняла взгляд, тот почему-то уставился на острый подбородок.

– Ложись отдыхать, девочка, ты устала, – шепнул Игнат, отступая на полшага, давая возможность сесть на кровать.

– Но ведь…

– Ложись, – повторил он. – Не хочу чувствовать себя насильником.

– Но… не… – промямлила Шура, со страхом смотря на мужа, которого выворачивало наизнанку от этого взгляда.

– Ложись, – повторил он.

Надавил на плечи, усадил на край кровати, дёрнул простыню, накинул на девичьи плечи, закутал до соблазнительных ключиц, развернулся на месте, не оборачиваясь, вышел. Связался чёрт с ребёнком!

Что теперь прикажите делать с этим ценным призом? Нет, чтобы сказать: «нет, не хочу», «давай сначала познакомимся поближе», «соблазните меня, товарищ полковник», ставшее притчей во языцех «голова болит», «пойди в зад!», наконец. Но она вознамерилась терпеть. Зоя Космодемьянская перед лицом врага, твою мать!

Добрался до беседки, шлёпнулся на лавку, пошарил по карманам, зная, что сигарет с собой нет. Вдруг Дед Мороз расщедрился настолько, что вместе с женой готовой-всё-стерпеть подарит и пару затяжек. Никотин ему сейчас определённо нужнее.

– Что-то быстро ты управился с молодой женой, – услышал Игнат насмешливый голос за спиной. Олег. Извечный балагур. Калугин во всей красе и стати.

– Возраст уже не тот, братец? – усмехнулся он по-доброму.

– Ага, первые признаки старческого маразма, простатит, – в тон ответил Игнат, кинув взгляд на подошедшего Фёдора.

– Всё нормально? – Фёдор нахмурился, оглядел брата с головы до босых ног.

– Отлично всё. – А что ответишь? Что женился сгоряча на выпускнице средней группы детского сада, не подумав, а теперь не знает, как из этой истории выпутаться? Сомнительное признание после нескольких часов брака. – Спит.

– Заездил, – позубоскалил Олег, за что тут же получил увесистую оплеуху от Фёдора, закатил демонстративно глаза, изображая праведное возмущение, за что ещё разок прилетело.

– Курить есть? – спросил Игнат Олега, игнорируя присутствие Фёдора. Не до реверансов.

– На. – Олег протянул пачку брату, точно так же, не обращая внимания на старшего.

Фёдор в сторону не отошёл, остался рядом с дымящими. С невозмутимым видом таращился в ночное небо, мерно покачивая бородой-лопатой. Через пару минут Олег встал, озвучил благовидный предлог, поспешил за стайкой девчонок-студенток, похожих на говорливых синичек, что-то празднующих здесь же, на базе отдыха.

– Когда уймётся? – покачал головой вслед брату Фёдор.

– Пусть, – махнул рукой Игнат.

– Что произошло? – повторил Фёдор свой вопрос.

– Я женился. – Игнат выставил вперёд руку, уставился на кольцо на безымянном пальце, не веря самому себе. Женился. Не жилось спокойно, не спалось вольготно в женских постелях… – Я женился на ребёнке, Федь!

– Молодость – недостаток, который быстро проходит, – изрёк Фёдор прописную истину. – Шура всё-таки не ребёнок, хотя… – он бросил быстрый, сочувствующий взгляд на брата, невольно подтверждая сонмы сомнений, крутящихся в голове Игната. – Всякому мужу глава Христос, жене глава – муж, а Христу глава – Бог.

– Это всё решает, – кивнул Игнат.

Он, значит, глава над Шурой, именно это она и продемонстрировала всем своим бледным, дрожащим видом.

– Осталось что выпить? – перевёл тему Игнат.

Ни с кем не станет он обсуждать интимное, касающееся только его и Шуры. Ни с братом, ни с отцом, ни с наставником, ни с Богом, ни с бесом. Вот выпить действительно не помешало бы, и окунуться в ледяную воду. Организм успел остыть, мысли же крутились вокруг шикарного тела молодой жены. Он, конечно, глава жене, настоит – та покорно подчинится, только вертел он на органе такую покорность.

– Осталось, – кивнул Фёдор. – Пойдём.

Посидели, выпили молча, как на похоронах, помянули беззаботные денёчки Игната. Фёдор скоро засобирался домой, родители и дети уехали раньше, к нему присоединился Михаил с семьёй, Олег пропал в дебрях страсти, ждать не стали. Явится сам, под утро.

Вот и отгремела, отплясала свадьба, Игнат Степанович. С совершением чина брачного молитвословия, благословением родителей, банкетом, танцем новобрачных, тортом в центре зала. Не хватало малости – фейерверка в честь молодожёнов и – ах, да, брачной ночи. Всех уважил, всем сделал хорошо, себя забыл.

Игнат поплёлся в номер для новобрачных, встал в дверях, запустил линию света в затемнённую комнату, прислушался к тихому сопению на кровати. Подошёл, посмотрел сверху вниз на вытянувшуюся оловянным солдатиком жену, которая безуспешно делала вид, что спала. Разделся до трусов, лёг рядом. Мог бы на коврике у двери, предпочёл с женой. Тяжело выдохнул и на удивление быстро уснул.

Утро встретило ставшим привычным гомоном птиц из окна. Шура спала, уткнувшись носом в стену, будить жалко, но надо в Кандалы, после обеда на вокзал. Возвращаться к привычной жизни, насколько это возможно в новом статусе…

– Шура, просыпайся, – прошептал он.

Та мгновенно подскочила, её пошатнуло из стороны в сторону, уставилась сонными, перепуганными глазами, заставляя Игната растечься в иррациональной, неуместной улыбке.

– Пора домой, – кашлянув, сказал он.

– Я сейчас, – подпрыгнула Шура, прижимая к груди простынь, пытаясь закутаться в неё, как в тогу.

– Не торопись, – потянулся он, неспешно оделся, благо успел воспользоваться душем, переодеться в свежее, и указал на часы: – Душ в твоём распоряжении, у тебя сорок минут.

– Сорок, – кивнула Шура. – Поняла.

И тут же рванула в совмещённый санузел, вызвав ещё одну улыбку Игната.

Давно тебе стали доставлять удовольствие нимфетки, Калугин?

Почему же нимфетка? – ответил сам себе. – Взрослая женщина, почти двадцати трёх лет от роду, жена полковника ФСБ, между прочим – статусная красотка.

Завтракали, а заодно и прощались в доме Фёдора, пришёл Михаил с семьёй, примчался Олег, воспользовавшись службой такси при базе, заглядывали любопытные соседи, бросая изучающе взгляды на Шуру, заставляя её то болезненно краснеть, то бледнеть, прятаться за спину Игната. Калугины делали вид, что ничего особенного не происходит, собственно, ничего и не происходило. Просто появился ещё один член семьи – Александра. А что выглядит немного помятой, будто пристыженной, то понятно – детей Бог даёт, только без участия мужа не обойтись.

Поехали к Ермолиным, где у калитки топталась Настя, а рядом с ней Женя – ждали сестру. Настя просканировала внешний вид Шуры, кинув прищуренный, недовольный взгляд на Игната. Женя бросилась обниматься, плакать, вскоре рядом ревела Настя, через несколько секунд слезы потекли из зелёных глаз Шуры.

– Чего сырость развели? – окрикнул с крыльца Ермолин. – Проходь в дом.

Игнат прошёл за сёстрами, спрашивать разрешения не стал. В большой комнате, где происходило «сватовство», стоял совсем небольшой чемодан и пластиковый органайзер для рукоделия. Невелико приданное.

– Можно? – Шура показала взглядом на органайзер.

– Боюсь, разобьют при транспортировке, – Игнат покрутил хилую конструкцию с надписью «Made in China» и ободряюще улыбнулся. – Придумаем, что-нибудь.

Он взял чемодан, вышел за порог, оставляя семейство наедине.

С тестем попрощался коротко, благословения ждать не стал. У родного отца не просит, Ермолинское ему тем более ненужно. Отдал дочь за первого встречного, первый встречный взял, возвращать не собирается. Назвал своей – не откажется.

На вокзале не обошлось без слёз, разрыдалась Даша, следом Маша, отчего-то пустила слезу мама, отец предостерегающе кашлянул, вызвав лишь приступ плача у Полины. Забирались в вагон всем селом, плача, смеясь, толкаясь, по Калугински шумно, потом вышли все, кроме Игната и Шуры, оставив наедине в вагоне СВ. Ехать всего ничего, но Игнат предпочёл комфорт, намаются ещё в ожидании самолёта, при перелёте.

Поезд набрал скорость, Шура оторвала взгляд от пролетающих за окном деревьев, которые прятали где-то там, за сотню-другую километров, её отчий дом, родную семью, могилу матери. Тяжело, обречённо вздохнула, поправила в который раз косынку на голове – видно, кусок ткани раздражал её до скрипа зубов.

– Тебе необязательно это носить, – показал Игнат рукой на косынку. – Сними, если хочешь.

– Можно? – с надеждой пискнула Шура.

– Прости, наверное, нужно было сразу это обговорить. – Игнат запустил пятерню в голову, взлохматил волосы, почесал затылок.

Брачная ночь, обручальные кольца, невинность, органайзер для рукоделия – всё это хорошо, но есть основополагающая вещь для их брака. Вера. Он женился на «своей», её выдали за «своего», а не за погоны – в последнем сомневаться не приходилось. Ермолин отказал бы, будь Игнат хоть главой мирового правительства, но не приверженцам старой, истиной веры.

– Я живу в миру, обычной мирской жизнью, заботами. Мне бы хотелось, чтобы ты вела такой же образ жизни. Понимаешь меня?

Шура неуверенно кивнула.

– Я могу молиться? – уточнила она.

Игнату захотелось удариться лбом о стекло. С другой стороны, хорошо, что спрашивает, уточняет, ведёт диалог. Хорошо же?

– Третья статья конституции гарантирует право на свободу совести и вероисповедания, – улыбнулся он. – Кто я такой, чтобы спорить с конституцией, Шура? Ты можешь молиться, поститься, но не жди от меня этого. Ты можешь ходить в платке, если тебе хочется, если нет – не ходи. Поступай так, как комфортно тебе, а не мне.

– Но если ты будешь недоволен?..

– Тогда я сообщу тебе, – улыбнулся Игнат, протянул руку, взял озябшую ступню Шуру, помассировал немного. – Давай вторую лапку, погрею.

Шура удивлённо, но согласно протянула ногу, через минуту прикрыла глаза от удовольствия. Что ж, вот и получен ответ, что делать с суперпризом, выхваченном в сибирском селе. Ухаживать, оказывать знаки внимания, вести себя так, словно хочешь завоевать понравившуюся женщину. Впрочем, никаких «словно», Игнат захотел завоевать эту девочку.

Перелёт прошёл без происшествий, Шура, конечно, ошарашенно смотрела по сторонам, опасалась выпустить из вида Игната, что ему, самым удивительным образом, нравилось, но в целом держалась молодцом, быстро ориентировалась, не отставала, бойко протягивала документы, сдержанно радовалась возможности вытянуть ноги в бизнес-классе, невозмутимо ела то, что подали вежливые стюарды.

Замешкалась лишь когда остановился встречающий Игната автомобиль, и водитель-идиот гаркнул приветствие, как при построении. Озадаченно, стараясь скрыть боязливость, обернулась на мужа, тот открыл дверь, показал взглядом, чтобы не думала долго, забиралась в салон.

– Привыкай к привилегиям, – шепнул Игнат, ободряюще, почти по-дружески обнял жену. – Ты теперь жена полковника ФСБ.

– Спасибо, – ляпнула Шура, нервно облизав губы. Игнат оценил, что «Спаси Христос» она проглотила.

– Обращайтесь, – рассмеялся он.

Он уже было подумал, что всё случится этой ночью, вернее, под утро, только у судьбы, которой самым естественным образом было начхать на планы Игната, оказались свои планы. И начальству навалено на планы подчинённого. Родина сказала, офицер взял под козырёк.

– Как – улетаешь? – моргала Шура, смотря во все глаза на Игната.

– Всего на неделю, – успокоил он.

– Это ведь неопасно? Нет?

– Конечно, нет, – ничуть не солгал Игнат.

Рядовые квалификационные испытания в Ставрополе, на которых он не должен был присутствовать, но в итоге попал, потому что подполковник Буравин свалился с детской болячкой – ветрянкой. Хорошо хоть, не с диареей, второй раз профукать собственную брачную ночь из-за поноса Буравина – слишком обидная насмешка судьбы.

– Давай, быстро покажу, что здесь и как, – сказал Игнат, включая свет в ванной комнате. – Это ванна, здесь туалет, тут, – он прошёл дальше по широкому коридору, открыл точно такую же дверь, как и во всей квартире, – что-то типа прачечной, – пробежался взглядам по полкам, где стояли какие-то порошки, гели, всей этой красотой заведовала приходящая домработница, а н предпочитал не вмешиваться. – Это газовая плита с электроподжигом, нажимаешь кнопку и…

– Игнат, – выдернула его из увлекательнейшей экскурсии по собственной квартире Шура. – Я знаю, что такое электроподжиг, я видела унитаз своими глазами, представляешь! А ещё я умею пользоваться стиральной, посудомоечной и кофе-машиной. Я только этого шайтан-аппарата боюсь, – показала она мультиварку и засмеялась. – Я с девятого класса жила в общежитии, потом мы снимали квартиру на шестерых, зато отдельную и со всеми удобствами. Я не дикая, правда.

– Прости, – засмеялся Игнат. – Простишь?

– Прощу, – кивнула она, дёрнулась было, но застыла, словно на стену со всего маха наткнулась.

– Поцелуешь? – попросил Игнат, подставляя щёку. Жена поцеловала, опалив горячим дыханием ухо. – Обустраивайся, – сказал он в дверях и рванул исполнять долг перед Родиной.

Глава 13

Уже месяц Шура была замужем и жила в огромной, благоустроенной квартире на седьмом этаже закрытого жилого комплекса. От всего происходящего шла кругом голова, иногда тряслись поджилки, накатывала паника. Это не её жизнь, не Шуры Ермолиной!

В день приезда, когда за Игнатом закрылась дверь, Шура даже примерно не представляла, что ей ожидать от дальнейшей жизни. Побрела на кухню, села на стул, уставилась на глянцевую поверхность кухонного гарнитура, совершенно не понимая, что делать прямо сейчас. Наверное, разобрать свой чемодан, сумку Игната, поужинать, лечь спать? Или…

От хаотичных, прыгающих, как мошки, мыслей оторвало несколько сообщений подряд. Все от мужа. От собственного нового статуса, понимания, что практически незнакомый мужчина – её муж, брала оторопь. Радовало одно – кажется, Игнат не злой, впрочем, никакой уверенности в этом быть не могло.

«Мне не звони, сам буду звонить, когда смогу. Писать можешь».

«Завтра придёт домработница, не пугайся».

«Этого должно хватить на первое время».

Не успела Шура подумать, чего именно «этого» на что «должно хватить», мигнул сигнал интернет-банка, сообщая о переводе от Игната Степановича К. «Первое время» – это год?

Действительно, утром пришла домработница. Заспанная Шура – на новом месте не спалось почти всю ночь, – с опаской выглянула из спальни, услышав шорох в прихожей. Затянула покрепче пояс на халате, вышла поздороваться.

– Доброе утро, Александра Александровна, – с вопросительной интонацией произнесла гостья, заодно уточняя действительно ли перед ней Александра Александровна.

– Доброе, – смутилась Шура.

– Меня зовут Ангелина Петровна. Игнат Степанович сказал, что предупредит о моём приходе. Я помощница по хозяйству. Домработница.

Ангелине Петровне на вид было около шестидесяти лет. С модельной, короткой причёской, сдержанным макияжем, в широкой тунике с этническим рисунком поверх зауженных джинсов.

– Вам лучше отдыхать, – кивнула Ангелина Петровна, Шура ответила таким же кивком, намереваясь скрыться в спальне. Неудобно стоять перед человеком нечёсаной, заспанной неряхой. – Игнат Степанович пояснил, что вы с дороги.

Несмотря на разбитое состояние и честную попытку доспать хотя бы полчасика, расслабиться не получалось. Разве возможен отдых, когда в доме Игната хозяйничает посторонний, а выходит, и в её доме тоже… Внутренне Шура содрогалась от мысли, что какая-то женщина трогает вещи, посуду, возможно, готовит. Накануне обнаружилось, что холодильник заполнен продуктами, новоиспеченную семью дожидался сытный, свежеприготовленный ужин. Выходит, готовила Ангелина Петровна?

Шура всё понимала. Несмотря на вбитый с малолетства на подкорку строжайший запрет на скверну, в колледже она быстро оценила прелесть столовой, потом и кафе, куда нечасто, но позволяла себе выбраться. В общежитии быстро научилась есть из общей посуды. Тарелки кочевали из комнаты в комнату, чашки постоянно пропадали, зато взамен появлялись другие, из соседних комнат. Но чужие руки в доме… Шуре становилось не по себе. Как бы она ни уговаривала себя, сидя на углу кровати, что теперь живёт по мирским правилам, ничего не получалось: натура противилась происходящему. И ведь не выгонишь человека, тем более, Игнат велел…

Шура собралась, вышла из спальни, предварительно ополоснувшись в душе и переодевшись. Старалась не следить пристально за Ангелиной Петровной, несмотря на то, что руки чесались накрыть пустые, чистые чашки у мойки. Поскорей бы привыкнуть к новой жизни.

– Вам приготовить завтрак? – услужливо спросила Ангелина Петровна, Шура мотнула головой отказываясь.

«Привыкай к привилегиям», – сказал по приезду Игнат. Шура была готова привыкать, честно настроена стараться, но не в первое же утро в новом доме, когда от недосыпа и калейдоскопа впечатлений раскалывалась голова, а к горлу поднималась тягучая тошнота.

– Нет, спасибо. Я сама… позже, – прошептала Шура.

– Я уйду через час, – улыбнулась Ангелина Петровна. – Может быть, всё-таки кофе?

– Я сделаю, – метнулась к кофеварке Шура.

Ангелина Петровна ничего не ответила, вышла из кухни, оставив Шуру наедине с набитым холодильником и сверкающими диодами, отражающимися в глянце. Домработница несколько раз заглядывала на кухню, молча интересуясь, не нужно ли что-то хозяйке: Шура три раза проходило мимо, якобы невзначай.

Через час Ангелина Петровна отчиталась о проделанной работе, вежливо поинтересовалась, всем ли довольна Александра Александровна, Шура сдержанно кивнула, показывая, что всем довольна.

Перед уходом Ангелина Петровна бросила очередной оценивающий взгляд на Шуру и вдруг сказала:

– Александра Александровна, вы знаете, что в этом городе существуют кризисные центры для женщин в беде?

– Да, – слукавила Шура.

Ни о чём подобном она не знала, иногда мелькали новости, но подробностями не интересовалась. В Кандалах никаких кризисных центров никогда не было. Семья – и защита, и беда для женщины, кому как повезёт. Когда училась в колледже, давали телефоны доверия для подростков, объясняли их права. Шура сразу выбросила из головы ненужную информацию.

– Хм-м-м, – вздохнула Ангелина Петровна. – Запишите мой телефон на всякий случай, – подчеркнув «всякий», домработница продиктовала номер, Шура быстро забила его в телефон, просто чтобы поскорее остаться одной. – У тётки моей крёстной тёплый зимний дом в жилом посёлке. Родственники по кресту, ни в одной базе не указано, – пояснила она совсем шёпотом, нагнувшись к уху Шуры, и тут же скрылась за дверью.

Выходит, Ангелина Петровна решила, что Шуру держат силой. Что греха таить, она бы и сама так подумала, если бы месяц назад увидела себя в этот момент: в чужом городе, в огромной квартире, среди обстановки, которую до этого она могла только в интернете посмотреть. Существуют квартиры больше, более шикарно обставленные, но для Шуры Ермолиной и того, что видела здесь – выше крыши. От понимания же, что теперь это её с мужем дом, вовсе кружилась голова.

Неделю Шура провела как во сне, писала сообщения мужу, отчитывалась обо всём, где бывала, что делала. Список был небольшой: продуктовый магазин, сквер рядом с домом, зоомагазин, где в витрине сидели хорошенькие волнистые попугайчики. Ещё разложила в одной из комнат свои сокровища для рукоделия и приняла несколько заказов. Сама заказала материалы – раз муж выделил деньги на хозяйственные нужды, решила, что можно взять немного. Естественно, сначала спросила разрешения, Игнат позволил, засмеявшись в трубку телефона.

Шуре стало немного обидно от этого смеха, однако она решила внимания не обращать. Семейный бюджет – дело непростое. Обязательно нужно обговорить с Игнатом, сколько и на что возможно тратить. Она ведь и примерно не представляла, заработок мужа – понятно, что больше, чем у её отца, например, вон какие дорогущие серьги и кольцо купил, не моргнув глазом, – но границы обозначить необходимо.

Приехал Игнат рано утром, ровно через неделю, как и говорил. Лёг в кровать, когда Шура ещё спала, прошептал в шею:

– Тёплая такая, пахнешь вкусно.

Шура спросонья заворочалась, оказалась вжата спиной в горячее тело мужа. Мгновенно вспомнила, что муж он только на бумаге, супружеских отношений у них ещё не было. Ни разу! Значит, решил сейчас, что ж, имеет право. Она зажмурилась, невольно вытянулась по струнке. Когда-то это должно произойти. Сейчас – значит, сейчас.

– Не бойся, – шепнул Игнат, поглаживая живот Шуры, расправляя пальцы, снова сжимая.

От каждого движения по телу разбегались мурашки, Шура прислушивалась к себе – приятно. Ей нравились руки Игната – сильные, немного шершавые, нравилось то, что он делал, нравилось горячее дыхание за своей спиной.

– Расслабься, – услышала она.

Со всем старанием попыталась расслабиться. Ничего страшного, неприятного не происходило, всё было именно так, как и должно быть. Он – муж, имеет полное право ждать близости от жены. Не настаивает, не давит, не…

Игнат перевернул Шуру, вжал в себя, она уткнулась носом ему в шею, чувствуя, как запах парфюма, который, секунду назад лишь окутывал, буквально впился в ноздри. Приятный аромат, древесный со свежестью нравился Шуре, но прямо сейчас, перемешанный с чем-то посторонним, чужим, вызывал рефлекторное отторжение.

Шура сжала губы, судорожно вдохнула, выдохнула, собралась с силами. Необходимо выбросить всё из головы, дать мужу то, на что он имеет право. Перешагнуть рубеж, а потом… ещё раз. И ещё. Всю жизнь!

– Шура? – услышала она сквозь молотящуюся в висках кровь. – Слышишь меня?

Почувствовала, что лежит на Игнате. Он попросту распластал её по себе, короткая маечка задралась, кожей она ощущала тепло мужа, покачивание грудной клетки от тяжёлого дыхания, даже жёсткие волоски на груди. Мужские руки нырнули под трикотажные пижамные шорты, обхватили ягодицы, несильно, но ощутимо сжав.

– Перестань трястись как заяц, Шура, – спокойно сказал Игнат. – Я тебя не съем, не сделаю ничего против твоей воли, – он впился взглядом в жену, заставив посмотреть в глаза. – Ничего не будет, пока ты не захочешь, не будешь готова, или пока я не пойму, что ты готова. Понимаешь?

– Да, – с огромным трудом выдавила она.

После этого Игнат отпустил её, уложил рядом, на своё плечо, быстро поцеловал в щёку со словами:

– Спать хочу, сил нет. Разбудишь меня часа в три, по магазинам поедем.

– Хорошо, – кивнула Шура, замерев, как тот заяц, о котором говорил Игнат.

Заяц… Трусливая зайчиха! Так муж «стараниями» жены на сторону пойдёт. Иллюзий Шура не питала, даже у старообрядцев в Кандалах мужья погуливали, если жена ласки не додавала, что говорить про тех, кто по мирским законам живёт.

Женя рассказывала, что муж налево пошёл, когда она беременная ходила. Врачи запретили любовью заниматься, старалась воздерживаться, а мужу-то никто не запрещал. После рождения ребёнка вовсе не до утех стало, с тех пор он на две семьи живёт. Спасибо, денег на еду даёт, да свекровь Женю не выгоняет – жалеет. Идти той некуда, отец примет дочь, отступившую от веры предков, только что это за жизнь будет? Лучше сразу в омут, насмерть.

Шура себе такой судьбы не хотела. Решила – проснётся Игнат, сразу скажет, что готова. Притвориться немного ведь небольшой грех? Для семьи, мужа, во благо. Сказано – сделано:

– Пойдём в постель, я готова, – отчиталась Шура, когда Игнат ел и нахваливал её суп.

– К чему? – поинтересовался он, причмокнув. – Ты у меня хозяюшка, оказывается.

– К… супружескому долгу.

– О? – Игнат слегка поперхнулся, уставился на Шуру, как баран на новые ворота, пока не засмеялся заливисто, громко. – Обойдёмся без кровавых жертв режима.

Шура промолчала. Что она могла ответить? Обошлись без жертв.

Поехали в торговый центр. Сначала один, потом второй, следом третий. Шуру начало тошнить от ярких подсветок в примерочных, мелькающих названий магазинов, мельтешащих продавцов и снующих консультантов ещё в первом. Она не понимала, для чего ей, например, пять юбок? Зачем третья пара летней обуви, не считая босоножек? Платья, джинсы, шорты, пижамы из натурального шёлка!

Нет, Шуре обновки очень нравились, как такая красота может не понравиться, она о подобном мечтать не смела: три пары обуви на год, летняя, демисезонная, зимняя на несколько лет – предел её возможностей раньше.

– Игнат, хватит, – упёрлась, наконец, Шура, когда они зашли в очередной магазин.

Ситуация становилась похожа на голливудскую комедию, где главный герой заваливает подарками героиню. Шура молодая девушка, ей приятно внимание, обновки, но должна быть мера!

– Не хватит, – отрезал Игнат, но подумав, одернул себя: – Тебе не нравится?

– Нравится, но…

– Но?

– Мне столько вещей не нужно, это расточительно.

– С ума сойти, – пробормотал он под нос, но Шура всё равно услышала, стало неприятно.

– Я не купил ничего, что не позволяет наш бюджет, – «наш» он специально подчеркнул интонацией. – Ты моя жена, мы будем ходить в гости, общаться с людьми, ты должна выглядеть хорошо. Не скромненько, но чистенько, а хорошо. Понимаешь?

– Понимаю.

Что непонятного? Всё понятно. Хорошо выглядеть. До этого она, получается, выглядела плохо. Зачем тогда женился, спрашивается? Единственное хоро-шее, что случилось у Шуры в тот день – то, что он закончился.

Второй раз по магазинам Шура ходила с Леной – женой младшего брата Игната, Николая. Она позвонила, пригласила прошвырнуться, «пошопиться», Шура не посмела отказаться. Правда, магазинов было меньше, зато цены намного больше.

– Тебе нужно купить этот комплект, – безапелляционно заявила Лена, ткнув ухоженной рукой с маникюром в трусики и то, что считалось бюстгальтером.

Лена была старше на пять лет, но выглядела значительно моложе. Стройная, выше Шуры почти на полголовы, с уложенными локонами каштановых волос, карими, выразительными глазами, с нарощенными ресницами и белоснежной улыбкой – будто сошла с рекламного баннера модного дома специально для того, чтобы бесконечно удивлять Шуру.

Для начала Лена позвонила мужу, прощебетала в трубку, что отправляется с женой Игната по магазинам «развеять грусть-тоску», и что няню Иришки нужно отпустить не позднее пяти вечера. На молчаливое удивление родственницы улыбнулась:

– Отец точно такой же родитель, как и мать, не упадёт корона, если посидит с родным ребёнком.

Шура попыталась вспомнить, оставался ли с ней или сёстрами отец, когда они были маленькими. Наверное, да, когда не было другого выхода, но чаще они вились хвостиком за мамой, отцу хватало работы вне стен дома. Хотя, о чём рассуждать, Николаю не приходится носить воду из колодца, рубить дрова, чистить трёхметровый слой снега в сорокаградусный мороз, можно и посидеть с дочкой.

Потом Лена затащила Шуру в салон красоты, заказала СПА-процедуры для себя и невестки, заодно отправила её на консультацию к косметологу, который, ко всему прочему, оказался парнем. Не найдя огрехов на коже Шуры, тот рекомендовал курс массажа для лица, не уставая вздыхать, как же много значит экология и натуральные продукты.

– С ума сойти, первый раз вижу настолько шикарное состояние кожи! – восклицал Антон, так звали косметолога.

Шуре двадцати трёх лет нет, какая у неё должна быть кожа? Сморщенная, как старческий чулок?

И добила новостью, что сегодня они отправляются в караоке-клуб, будут отрываться на всю катушку. Пока Шура приходила в себя, Лена сообщила о планах Игнату, тот лишь уточнил куда именно и пожелал хорошо провести время. В караоке, поздно вечером, почти ночью. Одним. Без мужей…

«Как ты?» – пришло сообщение от Игната, когда они уже сидели за столиком в каком-то пафосном, судя по ценнику и окружению, клубе. Лена бодро диктовала заказ официанту, выбрав блюда, названия которых Шура слышала первый раз.

Шура отправила в ответ сомневающийся смайлик. Шумно, от голосящих невпопад сводило челюсть, лапающие мужские взгляды нервировали, если совсем откровенно, то становилось страшновато. Расслабиться, «оторваться» вряд ли получится, но подводить новоявленную родственницу не хотелось, наверняка матери полуторагодовалой малышки нечасто удаётся вырваться на свободу.

Через час приехал Игнат, и Лена сразу заявила, что «он им всю обедню испортил», тот засмеялся, ободряюще обнял невестку, подозвал официанта, заказал пару алкогольных коктейлей.

– Оттягивайся по-взрослому, детка, – довольно проговорил он, подталкивая к ней высокий бокал с розовым напитком с маршмеллоу поверх. До прихода Игната Лена пила сок и минералку, по её словам «от греха подальше».

Почему – Шура сообразила буквально после первого выпитого Леной коктейля: она раскраснелась и отправилась танцевать, затем голосила во всю мощь своего писклявого, лишённого намёка на слух голоса.

– Беда, – смеялся Игнат, обхватывая голову руками. – Полтора года декрета ещё ни для кого бесследно не проходили.

К часу ночи появился Николай, закатился в безудержном смехе, глядя на собственную пьяную жену, которая выводила: «Оста-а-а-анусь пе-е-еплом на губа-а-а-ах» не попадая ни в одну ноту. Настолько не уметь петь – особый талант.

– Коль, – смеялся Игнат. – Как ты со своим абсолютным слухом это терпишь?

– У неё есть другие достоинства, – хмыкнул Коля. – Она иногда такая стерва, загляденье.

– Стерва – это хорошо, – кивнул Игнат.

Заснула Шура в машине, как добрались домой – не помнила. Проснулась от сухости во рту и жуткой головной боли. Целый день провалялась, мучаясь от похмелья, пообещала себе больше никогда, никуда не ходить с Леной и не употреблять алкогольные напитки. Никогда! Веселья от одного коктейля хватает на час, потом нестерпимо хочется спать, сутки болит голова – очень-очень сомнительное удовольствие.

Пожалуй, вот и все события прошедшего месяца. Шура старалась быть хорошей женой. Убиралась каждый день, готовила, ходила в магазин, ждала Игната, старалась угодить, как минимум – не вызывать недовольства, если что-нибудь просил, тут же выполняла. Судя по всему, у неё получалось. Ещё сделала два сложных заказа, клиентки тоже остались довольны.

Если возникал вопрос, появлялось сомнение – не таилась, спрашивала мужа. Необходимо учиться договариваться, даже когда кажется, что невозможно – так искренне считала Шура. Лишь одно утаила: свой грех с Дружининым. Разве такое расскажешь? Да и не спрашивал Игнат.

И она не спрашивала, несмотря на жгучий интерес, отчего он отказался от Любы Бурхановой, что за женщина запечатлена с Игнатом на случайно найденной фотографии среди книг, почему он остановил свой выбор на ней, Шуре.

И каким образом Игнат поймёт, что она готова, если больше не пытается выполнить супружеский долг?

Думай-не думай, мужа со службы встречать надо. Шура подумала, что месяц совместной жизни – крошечный юбилей. Стоит его отпраздновать.

Глава 14

Стояла теплынь, настоящее лето, несмотря на скорое приближение календарной осени, только закончился двухнедельный Успенский пост. Игнат ухмыльнулся своим мыслям, самому факту, что подумал об этом. В детстве он если и не знал дат начала и окончания постов, то точно не забывал, сколько их, когда, насколько строгие. Во взрослой жизни вылетело из головы. Сейчас же, пожалуйста, знает.

Как не знать, не помнить, если Шура придерживалась. Не строго, поглядывая с опаской на мужа, когда капнула себе в сухой булгур оливкового масла, но соблюдала. Игнат никак не комментировал происходящее, молча ел щедрую порцию белой рыбы, молчал, что вторая неделя подобной диеты откровенно нервировала. Ему хотелось мяса, как и секса.

С мясом дело обстояло проще. На службе была столовая, где кормили не капустой. Существовали кафе, бистро, рестораны, куда можно было заскочить, нажраться до отвала, за сексом же не забежишь по дороге на службу. Пока не заскочишь… да, пожалуй, пока.

Положа руку на сердце, огромной проблемы в отсутствии супружеской жизни Игнат не видел. В восемнадцать лет, когда гормоны били в голову со всем ожесточением, он бы сегодняшнего себя не понял. В двадцать пять, когда успел распробовать женские ласки – тем более. Сейчас жизнь и служба научили одному из самых важных качеств – терпению.

Бесило не то, что пресловутого секса не было, бесила, как ни странно готовность жены «выполнить супружеский долг» в любой момент. Готовность не физиологическая, телесная, эмоциональная, какая угодно, вплоть до любопытства, а идущая от головы. Принять мужа, как столовую ложку тошнотворной микстуры, раз врач прописал. Позволить, несмотря на запрет секса во время поста. Отступиться от своих принципов.

За месяц общения Игнат, кажется, распознал основную черту Шуры – покладистость. Спасибо, что не раболепная покорность – свойство, которое он ненавидел в женщинах сильнее всех пороков, вместе взятых. При прочих равных, он больше уважал женщин чересчур свободных нравов, чем излишне покорных. Предпочёл бы носить рога, но не видеть дома кроткую овцу, готовую терпеть что угодно.

«Герасим, который на всё согласен» – именно так называл Игнат данный типаж женщин, ненавидя всей душой.

Шура покорной не была, в случае, когда заступали за её личные границы – она оказывала сопротивление, ставя оккупанта на место. Так случилось, когда Игнат завёз Шуру в бутик Ван Клиф, чтобы воплотить вскользь возникшее накануне свадьбы желание, украсив шею жены фирменными четырёхлистниками.

Поначалу Шура с интересом рассматривала украшения, глазки заинтересованно засверкали, что не могло не радовать Игната. Потом же, глянув на цену, нахмурилась, бросила недовольный взгляд на мужа и под благовидным предлогом выскочила наружу. Шестизначная цифра могла смутить девушку, жившую до этого едва ли на прожиточный минимум, Игнат это понимал, однако сейчас-то всё изменилось. Спрашивается, какого хрена отказываться?!

– В чем дело? – Игнат честно попытался придать голосу мягкость, получилось плохо.

– Ты цены видел? – фыркнула Шура.

Это кошачье фырканье, несмотря ни на что, понравлюсь Игнату, невольно он улыбнулся:

– Это Ван Клиф, – развёл руками Игнат. – Сколько, по-твоему, он должен стоить?

– А, по-твоему, нормально – покупать бирюльки, стоимостью в пять раз дороже, чем требуется Антону на курс реабилитации?

– Какому Антону? – опешил Игнат.

– Сыну Жени, – ответила Шура, потупив глаза. – В Подмосковье хороший реабилитационный центр, только платный. Плюс дорога, еда, проживание, после необходимо поддерживать результат. Тренажёры, питание…

– Бесплатно нет реабилитаций? – Игнату стало интересно.

– Есть, – буркнула Шура. – Один раз Женя выбила направление. Толку-то? Положено десять массажей, делают два, восемь платно, всё как попало. Про еду и условия проживания лучше не говорить! Денег потратили прорву, толку ноль, одно расстройство.

– От платного лечения толк будет? – зачем-то уточнил Игнат.

Скорее его радовало, что Шура делится с ним своими переживаниями, заботами, разговаривает о чём-то, что не связано с совместным бытом, чем интересовала судьба появившегося родственника, маленького больного мальчика.

– Не знаю, – вздохнула Шура. – Но всё равно… надежда.

– Держи. – Игнат протянул свой телефон Шуре, предварительно его разблокировав.

– Зачем? – уставилась она на экран.

– Открывай банковское приложение, – он продиктовал пароль, – переводи сестре деньги.

– Сколько? – Шура нахмурилась.

– Столько, сколько нужно на реабилитацию, питание, проживание, дорогу, что там ещё надо. Всю сумму.

Шура несколько минут оценивающе смотрела на Игната, то ли искала подвох, то ли прикидывала последствия для себя. Сделала несколько движений пальцем по экрану, тяжко вздохнула, вернула телефон мужу.

Игнат скинул приложение, не взглянув на сумму перевода. Оказывать благотворительную помощь никогда не было его привычкой, помогать новоявленным родственникам он не собирался. У каждого своя жизнь, каждый справляется, как может. Ему деньги с неба не падали, зачастую выражение «заработал потом и кровью» являлось чистой правдой, а не фигурой речи. Однако, если помощь племяннику имеет значение для Шуры – пусть будет.

– Теперь мы можем купить тебе цепочку? – посмотрел он на жену.

– Мне бы не хотелось, – осторожно, как кошка прощупывает лапой воду, ответила Шура. – Слишком дорого.

– Шур…

– Пойми, пожалуйста, очень красиво, правда. Я бы хотела, но всё равно не смогу носить. Начну нервничать, бояться потерять, испортить…

Игнат посмотрел на Шуру. Что ж, видимо, с «бирюльками» придётся подождать. Неприятно, как серпом по одному месту, но главное, что она говорит, а не молчит насупившимся ежонком, помня пресловутое: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу», как это бывало чаще всего.

Всему своё время, решил тогда Игнат. Привыкнет, обзаведётся знакомствами, подружками, хотя бы с Леной, женой Николая, будет чаще общаться. Придёт постепенно к мысли, что носить красивое – благо.

На обратном пути, пока Шура с интересом смотрела в окно, с живым любопытством разглядывая проплывающие дома, машины, людей, Игнат пустился в раздумья.

Шура оказалась примерной женой. Идеальной хозяйкой, настолько хорошей, что пришлось временно расстаться с Ангелиной Петровной – неизменной домработницей больше десяти лет. Во-первых, присутствие в доме постороннего человека нервировало Шуру, что неудивительно с подшитым на подкорку запретом на скверну. За пределами дома она могла принять новые правила, в своём жилище душа требовала соблюдение вколоченных с детства норм.

Во-вторых, помощнице попросту нечего было делать. Шура успевала всё. Она с таким усердием надраивала квартиру, следила за порядком, чистой, едой, что Игнату становилось не по себе. Совсем молодая девушка, а мысли не о тряпках, украшениях, развлечениях, как и должно быть в её возрасте, а об уборке, пыли в углах самых дальних антресолей, высоких поверхностей. Ежедневно вылизывалось всё и вся, начиная от недоступных щелей, заканчивая карнизами и плинтусами. И словно этого мало, раз в неделю Шура устраивала генеральную уборку, доводя квартиру до стерильного скрипа.

Ничего удивительного в этом не было. В Кандалах подобное поведение Полины или Марины – жены Михаила, Игнат принимал как должное. Иначе быть не могло. Праздность – грех. Только здесь не Кандалы, женщина целый день проводящая с тряпкой для пыли, Игната скорее нервировала, чем радовала.

Однажды он попросил Шуру проявлять чуть меньше рвения в деле наведения порядка. Ему неинтересно приходить домой и видеть молодую жену, поглощённую уборкой. Если Шура не успевает прибраться в течение дня, всегда можно вернуть Ангелину Петровну.

– Хорошо, – потупив взгляд, ответила Шура.

Больше убирающую Шуру Игнат не видел. Она всё успевала к его приходу, с тем же старанием посвящая себя быту. Однажды, психанув, Игнат заглянул на верхние шкафы кухонного гарнира, почти под самый потолок, с содроганием обнаружил, что и там намыто вплоть до самых дальних углов.

Хотелось материться, неужели молодой девчонке заняться нечем? Он не заикался об учёбе, работе, каких-нибудь курсах, но можно посмотреть сериал, проторчать половину дня в социальной сети, прошвырнуться по магазинам, спустив круглую сумму. Занять время чем-нибудь интересным для себя, а не обязательным для семьи.

Он обернулся на Шуру: та стояла по стойке смирно, покорно ожидая вердикта мужа, которому ударили в голову продукты жизнедеятельности и он полез по углам в поисках пыли. Невольно пришла в голову мысль, как далеко и насколько причудливо послала бы его Ритка, реши он проверить её хозяйственные навыки, и во что бы обошлось Игнату её прощение. Ван Клифом бы точно не отделался. Шура же опустила голову, вытянула руки по бокам в ожидании нагоняя, готовясь немедленно исправить оплошность.

Игната передёрнуло от вида Шуры, он резко развернулся, ушёл в спальню, включил первый попавшийся канал, начал смотреть, не разбирая что показывают – то ли канал Animal Planet, то ли бой UFC.

– Игнат, я помыла ещё раз, – через какое-то время на пороге появилась Шура, отчиталась в проделанной работе.

– Зачем? – буркнул он.

– Но… ведь ты был недоволен, – растерянно пробормотала Шура.

«Недоволен»… Недоволен, недоволен, мать твою! Он действительно недоволен, только как объяснить, чем именно недоволен, отчего скрипят зубы, ноги не несут домой, если по справедливости нужно прыгать обкуренным козлом от свалившегося счастья. Молодая, хозяйственная, покладистая, необидчивая жена. Уступчивая, старательная, единоверка.

– Я всем доволен, – со вздохом ответил Игнат. – Не переживай, всё хорошо.

Шура недоверчиво глянула на мужа, фыркнула, становясь похожей на ежа, мгновенно погасила в себе вспыхнувшие чувства, уставилась на подголовник кресла за спиной Игната.

– Садись, посмотри со мной. – Игнат показал взглядом на экран, там как раз шла реклама, определить, на что он пялился почти час, было невозможно.

Шура покладисто кивнула. Игнат с трудом удержал себя, чтобы не вскочить, не расколошматить кулаками дверь, стену, собственную голову. Вот что ему, идиоту, не хватает? Бесплатная прислуга, старательная собеседница – всегда выслушает, покивает в нужных местах, проявит должный жене интерес. Всегда спрашивает, если возникают вопросы, никакой самодеятельности. Обговорено всё, от кулинарных предпочтений, возможной аллергии, до расходов на ведение домашнего хозяйства. Не жена, а подарок судьбы. Обоссаться от эдакой радости можно!

Секса? Его Игнат мог взять в любой момент, даже самый неподходящий. Он был уверен, если нагнёт Шуру над кухонным столом, стащит домашние шорты вместе с трусами, даст понять, что собирается сделать своё дело без подготовки и разрешения, жена смиренно согласиться, покладисто кивнёт, зажмурит глаза, выполнит супружеский долг. С тем же усердием, с каким второй раз за день карабкалась, чтобы достать верх ящиков на кухне.

Игнат умел добиться ответа от любого бревна, не все женщины на его пути отличались жгучим темпераментом, безоговорочным желанием секса, одним словом, не каждая рождалась Риткой, но что делать с покладистым бревном, он не понимал. И, откровенно говоря, уже не хотел разбираться. Интерес к новой, симпатичной игрушке уходил, потому что не поддерживался ничем.

Постепенно, подспудно, на самом дне души, рождалось раздражение на Шуру и её покладистость. Хотелось инициативы, хотя бы в малом, в крохах. Хотелось, чтобы поспорила, не уступила, насупилась, обиделась, выказала недовольство, протест.

Хотелось, чтобы поцеловала. Сама! Не в ответ на просьбу, не ответом на инициативу мужа, а сама. Пусть без далеко идущих планов, на прощание или в качестве быстрого приветствия. Просто чмокнула, оставив сухой след от горячего дыхания у уха.

Бес с ним, с сексом, переживёт он без возвратно-поступательных движений, хотя порой от близости молодого, желанного тела сдавали нервы, в голову лезли мысли, граничащие с насилием. Появилась острая потребность взять то, что полагается мужу, тем более, жена не станет возражать.

Увидеть бы настоящие эмоции Шуры, понять истинные желания, то, что сокрыто от неё самой за замками внутренних запретов традиционного воспитания. Есть там эти эмоции? Существуют ли истинные желания, сокровенные мечты?

В дурном настроении Игнат стоял у проходной управления, думая о том, что нужно идти домой. Он знал – его ждёт идеальный порядок, горячий ужин, молодая жена, готовая выполнить супружеский долг со всем возможным старанием. И все же понимал, что не хочет туда идти. Не несут ноги.

– Чего задумался? – послышался раскатистый голос подполковника Исмаилова.

Магомед Имадутдинович был немного старше Игната. Давно жил и служил за пределами исторической родины, однако лёгкий акцент присутствовал в его речи. Магомед был если не лучшим другом Игната, то точно человеком, которому он мог доверить собственную жизнь – пару раз пришлось убедиться в правдивости собственных выводов.

К несчастью, Игнату довелось ответить взаимностью. В крайней командировке вытащил раненного сослуживца из-под обстрела, после чего Магомед пролежал в больничке больше полугода, едва не был комиссован. Лучше бы полковник Калугин оставался вечным должником Исмаилова, чем носил передачи в госпиталь изрешечённому приятелю.

– Выпить, что ли? – задумчиво ответил Игнат.

Выпить действительно хотелось, нажраться в дупель, в сопли, до невменяемости, до потери человеческого лица. Отметить месяц «семейной» жизни, отпраздновать круглую дату проявления собственного идиотизма.

– Пойдём, – благодушно кивнул Магомед, для своих – Михаил, Миша или Мага, кому как удобно.

Завалились в Английский паб неподалёку от места службы, благо одеты в штатское. Светить звёздами в злачных местах негласно запрещалось, хотя мало кто из сотрудников паба не понимал, что за люди время от времени заходят в питейное заведение. Собственно, старшие офицеры неназываемой конторы делали основную кассу пабу, они же покрывали мелкие грешки владельца с законодательством.

– Рассказывай, – заявил Мага, посмотрев на две пинты красного эля, которые принесла расторопная официантка на стоявший в отдалении столик. – Проблемы? С женой не заладилось?

– Отлично всё с женой, – отмахнулся Игнат.

– Я не лезу в душу, – отхлебнул эля Мага. – Но то, как быстро ты женился…

– Встретил, влюбился, чего ждать? – растянул губы в широкой улыбке Игнат.

Официальная версия для сослуживцев гласила, что полковник Калугин поехал к родственникам в Сибирь, встретил девушку, потерял голову настолько, что через пару недель женился. Ходили упорные слухи, что версия эта – чистой воды враньё.

Нашлись свидетели, лично знавшие тех, кто слышал, что Калугина нагнули, поставив на вид холостое положение, после чего тот внезапно, в срочном порядке оказался семьянином. Поговаривали о скором назначении на новую должность, злились на карьерный рост, кто-то пытался подсидеть, кто-то наоборот, холуйствовал, выслуживался перед полковником, облечённым немалой властью и связями.

– Притирку это не отменяет, – глубокомысленно сказал Мага и продолжил: – Я со своей три года притирался, пока сына мне не родила.

Магомед женился давно, сын, которого через три года после свадьбы родила жена, ходил в среднюю школу, как и дочь – первый ребёнок в семье. Всего у Исмаиловых было пятеро детей, и, судя по разговорам, он не собирался останавливаться.

«Тот, кто является отцом троих дочерей, которым он предоставит приют, будет проявлять милость к ним, и которых будет содержать и выдаст замуж, то для него Рай станет обязательным», – любил повторять второй из пяти хадисов о достоинстве заботы о девочках Магомед.

Магомед. Дочь у него пока была одна.

Исмаилов был таким же мусульманином, как Калугин старовером. Под огнём – верил, после забывал.

– Мага, у тебя вроде договорной брак? – вдруг спросил Игнат, вспомнив, что невесту другу нашли родители.

Тогда они с Исмаиловым ещё не были знакомы, Игнат слышал историю из уст самого Магомеда, не придавая особого значения. Велика невидаль, традиционный уклад в дагестанской семье. Родители подобрали подходящую невесту, сын послушно женился. Не Калугину удивляться договорным бракам в двадцать первом веке.

– Как сказать, – задумчиво протянул Мага. – Нас познакомили, она мне понравилась.

– А ты ей?

– Естественно, – усмехнулся Мага. – Как иначе?

Действительно, как иначе?.. Показали пальцем на молодого лейтенанта из уважаемой семьи, облечённой властью. Разве мог он не понравиться молоденькой девушке? Возможно, у нее были свои мечты, надежды на будущее, однако через месяц она вышла замуж за незнакомца.

– И сразу всё было гладко? – усмехнулся Игнат.

– Нет, конечно, я по дурости, по молодости фейерверка ждал в брачную ночь, – засмеялся Мага. – Не получилось. Какой фейерверк, девушка едва школу закончила, но видишь, живём, дети есть, значит, не аист приносит, – хмыкнул он.

Что не аист детей приносит – известно. Известно и то, что у Исмаилова давненько на стороне была подруга сердца по имени Надежда, которой тоже «не аист» принёс ребёнка.

Так жили многие, моральный облик офицера ФСБ, пока всё было шито-крыто, пострадать не мог. Жёнам не нужны разводы, кто-то думал о детях, кто-то о собственном благополучии, у кого-то розовые очки были прибиты к переносице гвоздями-десяткой. Любовницы подавно помалкивали в страхе, что отлучат от кормушки.

В этом плане Игнат не мог бы поручиться и за собственного отца. Вера верой, семья семьёй, служба – службой, которая иногда выражается в хорошей работе печени. А где алкоголь, там и бабы, да не абы какие, а сочные, кровь с молоком, с пылу с жару, как из доменной печи. На дорогих машинах на служебные дачи скромненьких, бледно окрашенных серых мышей не возят. Иллюзии в отношении отца, старательно поддерживаемые матерью, он перестал испытывать уже во взрослой жизни, хотя в детстве и юности свято верил в институт брака, моногамию, прочие сказки для восторженных юношей.

– Всё просто, – растекался по древу изрядно пьяный Мага: заканчивалась литровая бутыль виски. Сытная, горячая закуска тоже подходила к концу. – У жены свои обязанности, у меня – свои. Не стоит проблемы искать на ровном месте. Женился – живи, как законом предусмотрено, до нас придумано. Главное – семья, дети, остальное приложится, – он махнул в сторону барной стойки, где сидели три красотки, которые пришли в поисках приключений.

Может и правда, перестать загоняться из-за ерунды? Что он парится, накручивает себя, как красна девица: поцеловала на дорожку – не поцеловала. Сама или по просьбе. Плевать! Выполняет свои обязанности: готовит, убирает, настирывает, интересуется его вкусами, покладисто подстраивается, готова исполнить супружеский долг, хоть и сворачивается перепуганным ежом, трясясь, как Каштанка на холоде. Игнат свои исполняет: обеспечивает, оплачивает, не злобствует, более того, оказывает помощь новоявленным родственникам, то сынишке Жени оплатит реабилитацию, то Насте на ремонт крыше добавит.

А всё остальное и правда приложится…

– Игнатушка, – услышал за своей спиной голос, который не смог бы перепутать с другим никогда в жизни. – Какие люди!

В поле зрения впорхнула Ритка, именно такая, какой он её помнил – чёрные волосы, ухоженные до глянцевого блеска. Безупречное лицо с разлётом выразительных бровей, нарощенные ресницы вокруг синющих глаз с хитрым прищуром, прямой нос, острые скулы, капризный изгиб пухлых губ – что из этого натуральное, а что работа рук талантливых косметологов, не вспомнить. Ритка всегда была красавицей и год от года становилась только краше. Верил бы Игнат в потустороннее, сказал бы, что она продала душу дьяволу за вечную молодость и красоту.

– О-о-о, понимаю, – протянул Мага, скользнул по Ритке похотливым, пьяным взглядом, мгновенно собрался, отвёл глаза. Вспомнил, кому подмахивает задница, на которую он пялился. – Пойду домой. Семья ждёт, – уверенно заявил он, выискивая в смартфоне явно не телефон жены, и тут же подтвердил подозрения Игната, попрощавшись, отойдя от компании, которая осталась за столом, и буркнув в трубку: – Наденька…

– Угостишь даму? – Ритка приподняла аккуратную бровь.

– Ты одна? – откинувшись на кресло, спросил Игнат.

Чёрт! Вот же ведьма! Хороша! И знает это, припечатывает своей красотой, заставляя кровь вскипать, подниматься к вискам, обрушиваться лавиной вниз, прямо в пах, лишая возможности соображать, анализировать, оставляя на поверхности лишь одно чувство – похоть.

– С Валентиной, – назвала Ритка имя извечной подруги.

– Садитесь, – кивнул он, показывая на диван напротив себя, а Ритка тем временем уже звала подругу, нисколько не сомневаясь, что её пригласят.

Валюшка дежурно улыбнулась, демонстрируя белые, ровные зубы. Она тоже была красавицей, знала это, использовала внешность на полную катушку, ничуть не стесняясь того, как её могли называть за глаза серые мыши: за ночи с ними-то не вываливали круглые суммы в самых смелыхмышиных фантазиях.

«Люблю. Умею. Практикую» – было написано на лбу на Вали.

Впрочем, как и у Ритки, только в случае с Риткой Игнат доподлинно знал, что именно она любит, умеет, практикует.

– Слышала, ты женился?

Ритка провела ногтём около обручального кольца Игната, от чего по спине кольнули похотливые иглы, впились сначала в поясницу, потом в пах. Одно-единственное движение, один наглый взгляд уверенных глаз с явно читающимся вызовом, и Игнат почувствовал, как его накрывает удушливый запах духов, пудры, алой помады от губ, которые могут столь много, что воображение зашкаливает, стоит лишь подумать, представить, отпустить себя.

– Слышала, ты вернулась с курорта с помощником депутата? – перехватил длинные пальцы Игнат, накрыв ладонью.

– Поправочка. С депутатом, – в тон ответила Ритка.

– Есть разница? – усмехнулся Игнат.

– Незначительная, – скользнула она плотоядным взглядом по собеседнику, остановилась на пуговице рубашки, опустила глаза вниз, на стол, давая понять, что отлично видит то, что скрыто от глаз.

Ритка заказала два коктейля – в пабе выбор которых был скромным, – и принялась задумчиво поглощать лангустины в сладком чили соусе. Игнат допивал виски, дожёвывая эдинбургер с олениной.

Между делом вели трёхуровневый разговор. Первый слой о природе, погоде, красотах Сибири и Французской Полинезии.

Второй – взаимные упрёки в том, в чём никто из них, по сути, не виноват. Игнат не мог позволить себе такую жену, пусть когда-то Ритка из-за него развелась. Невольно, не желая того, молодой Калугин разрушил семью врача медсанчасти Измайловой Маргариты Сергеевны. Ритка не хотела соответствовать подспудным требованиям Игната, да и не смогла бы. Для того чтобы войти в клан Каугиных, нужна-то самая малость – родиться в семье староверов. Именно так всегда говорил Игнат Ритке, какое-то время она верила, после плюнула. Рождённая летать, она не желала ползать на брюхе, изображая из себя ту, кем не являлась никогда в жизни – покладистую жену.

Третий – вопрошающий «да» или «нет», «нет» или «да»? Наконец остановились на самом просто вопросе: «Где?».

Глава 15

Даже сквозь сон Игнат чувствовал похмелье, несмотря на то, что никогда от него не страдал. Закалённый организм мог переработать всё, от нескольких пинт эля за непринуждённой беседой до литра чистого спирта посреди грязи и дерьма после выполненной боевой задачи. И всё-таки голова болела, кружилась даже с закрытыми глазами, тошнота подступала к горлу.

Он приоткрыл глаза: уличный свет едва проникал сквозь гардины, настенные часы показывали почти шесть утра – время вставать на службу. Скосил взгляд на соседнюю подушку – пусто.

Встать одним рывком не получилось. Игнат перекатился с бока на живот, повалялся немного, вспоминая события вчерашнего вечера. Поднялся, прошлёпал босыми ногами в ванную комнату. Зеркало отражало помятую морду тридцатипятилетнего мудака, торчащие волосы, щетину не по уставу. Чудовище, а не Диснеевский принц. Завершал же образ след алой помады на груди, как только не стёрся за ночь. Видимо, проспал всю ночь навзничь, не шевелясь.

Протёр пальцами липкий, успевший въесться след, понюхал – Риткина помада. Впрочем, чья же ещё? Забрался в душ, привёл себя в порядок, благо больше никаких отметок на теле не обнаружил. Когда через двадцать минут стал похож на человека, наскоро обтёрся полотенцем, его обернул вокруг бёдер, прикрыв пах, отправился в спальню.

У кухонного проёма остановился: внимание привлекла женская фигура у панорамного окна. Лёгкая ткань тюля едва колыхалась на тонком сквозняке. Девушка стояла спиной к Игнату, обхватив себя руками. Ночная сорочка из полупрозрачной ткани заканчивалась, не доходя до колен, растрёпанная коса тяжёлой змеёй стекала по спине, розовели босые стопы, отчего-то показалось абсолютно незащищённым тонкое ахиллесово сухожилие и изящные щиколотки. Вспомнились красные, скрипящие шлёпки на этих ногах.

Игнат сморщился, обхватил виски пальцами, жалея, что те не ледяные, тряхнул головой, продолжил путь в спальню. Быстро оделся, прошёлся расчёской по коротким волосам, брызнул лосьоном после бритья на лицо. Из зеркала смотрело привычное отражение молодого, подтянутого мужика – ни следа от отёкшей, помятой хари, которая открыла глаза менее получаса назад.

Посмотрел ещё раз на разобранную кровать, его подушка смята, простыня скомкана, одеяло перекочевало на его сторону постели, соседняя оставалась нетронутой.

На кухне встретил всё тот же полупрозрачный силуэт у окна, который казался ещё более воздушным, нереальным из-за утреннего света сквозь тюль. Игнат прошёлся взглядом по девичьей фигурке: в пушистых волосах путались неяркие солнечные лучи, они же скользили по голым плечам, очерчивали силуэт стройных ног.

– Завтракать будем? – спросил он ровным тоном.

– Сейчас. – Шура резко развернулась, бросила быстрый взгляд на Игната, поспешила к плите, где начала греметь посудой.

Игнат наблюдал за спешными, дёргаными движениями, нервным метанием вдоль кухонного стола, то и дело падающими ложками, вилками, яичной скорлупой, раздраженно брошенной в мойку. Встал, сделал несколько шагов, подошёл вплотную к Шуре, остановился за её спиной, уставился на шею, которая покрылась гусиной кожей.

– Я сам приготовлю, – шепнул он.

Отодвинул Шуру в сторону, легко обхватив одной рукой, чувствуя ладонью и телом, которое невольно коснулось женского, сильное напряжение, исходящее от Шуры. Она послушно отошла в сторону, замерла, не сводя глаз с рук Игната.

– Ты будешь есть? – поинтересовался он.

– Спасибо, я не голодна.

– Обязательно надо завтракать, – заметил он.

– Я позже, – пискнула Шура.

Позже, так позже. Настаивать и спорить Игнат не хотел, вообще не было настроения вести светские беседы. О чём? О природе, погоде, политике, пищеварении? Природа словно забыла, что пора прийти осени, солнце жарило, как в разгар июля. Погода стояла отличная. Политику обсуждать Калугину не полагалось по долгу службы, его дело защищать родину, курс правительства, какой бы та ни была, и тех, кто этим балом правит. С пищеварением у него всё отлично. Что ещё?

Он сгрёб омлет на тарелку, сел за стол, начал есть, тут же нарисовалась корзинка с хлебом, салат из мелко порезанных свежих овощей с зеленью, без лука, как предпочитал Игнат по утрам, пара соусов.

“Обслуживание почти как в пятизвёздочном отеле,” – усмехнулся про себя Игнат, однако, воздержался от выражения эмоций.

– Приятного аппетита, – услышал он над головой.

Покосился в сторону звука, Шура замерла рядом, опустив руки по швам, понуро опустила голову. Сквозь взлохмаченные волосы, привычные завитки у лба и висков, пробивался солнечный луч, перемешиваясь со светом диодных ламп.

– Спасибо. – Игнат кивнул, показывая подбородком, чтобы та села.

Шура покорно уселась напротив, опустив ладони на оголённые коленки. Уставилась на поверхность стола, разглядывая древесный рисунок палисандра. Прекрасное, чудесное утро, продолжение не менее шикарной ночи, о которой не хотелось вспоминать до скончания веков.

Игнат переставил грязную посуду в мойку, быстро сполоснул, закинул в посудомоечную машину, проделав всё на автомате, погрузившись в нерадостные мысли. Шура молча наблюдала за его движениями, никак не комментируя происходящее. Отвернулась, принялась с остервенением натирать стол, будто за ним отобедала рота голодных новобранцев.

Сполоснул руки, машинально вытер услужливо поданным полотенцем, вышел в прихожую, обулся, оправил форму, глянул в зеркало, перевёл глаза на Шуру, она стояла в той же позе, что и на кухне: вытянувшись, руки по швам, пятки вместе, носки врозь. Голова опущена, взгляд блуждает по полу, разглядывая рисунок паркета.

– Поцелуешь? – спросил он, нагнувшись рядом с Шурой.

Та уставилась в лицо Игната, опалив зеленью, нервно сглотнула, сжала губы до синевы, потом привстала на цыпочки, ткнула в щёку сухим ртом, фыркнула недовольно в ухо. Со шлепком опустилась на голые пятки, снова отвела взгляд в сторону.

– Хорошего дня, – максимально спокойно сказал Игнат, не выдав не единой эмоции, главная из которых болталась, как фекалия в проруби – раздражение.

– Хорошего, – фыркнула Шура.

Игнат приподнял бровь. Смотрите-ка на этого ежа: иглы топорщит, носом недовольно водит, фырчит, вот только иголки молочные, как зубы ребёнка.

Вышел на лестничную клетку, аккуратно закрыв за собой дверь, вдохнул, выдохнул, борясь с бурлящим раздражением на ситуацию, Шуру, себя. С той стороны стояла тишина, которую внезапно разрезал грохот чего-то, ударившегося о полотно двери, и сразу звон разбившегося стекла.

Игнат тут же повернул ключ, распахнул дверь, кинул взгляд на пол перед собой: осколки стекла, растекающаяся лужа, сломанные диантусы, как выразилась флорист, по мнению же Игната – просто пышные, источающие сладкий аромат гвоздики, которые он подарил жене несколько дней назад. И босые ноги Шуры, посреди осколков.

– Не двигайся, – рявкнул он, наступил на осколки, с хрустящим звуком превращая тонкое стекло в крошево. Подхватил Шуру, водрузил на пуф, стоящий тут же, в прихожей, отправился за веником с совком.

– Я сама, – испуганно пропищала Шура вслед.

– Стой уже, «сама» она…

Убирал осколки, переломанные, несчастные цветы, игнорируя нервные всхлипы Шуры. Детский сад! Вазу разбила – хорошо, плохо, что о дверь, а не о его голову, ещё хуже, что прямо сейчас трёт покрасневшие глаза, считая себя виноватой.

В чем? В том, что муженёк заявился среди ночи, воняя алкоголем, духами и похотью? Или в воспитании, благодаря которому она «кыш!» детёнышу тюленя сказать не смеет? Во вбитой намертво парадигме: муж всегда прав, твои чувства не имеют значения? В эмоциональном порыве? В материальном ущербе?

Сумасшествие какое-то! Зачем ему эта головная боль? Существуют психологические центры для жертв домашнего насилия, а что Шура именно жертва, сомнений не возникало. Проторчать половину детства за любую провинность, шалость или непослушание в подвале, среди проросшего картофеля и крыс – самое настоящее насилие, без экивоков и притягивания за уши. Есть специалисты, профессионалы своего дела, которые в состоянии вытащить средневековье из хорошенькой ежиной головы. Сообщества, дающие полноценное общение таким жертвам.

Игнат же, по большому счёту, полный профан в этой области. И главное, он совершенно не понимает, зачем ему это надо… Вот зачем? Психологическими проблемами девочки должны заниматься специалисты, а не чужой мужик.

Мы в ответе за тех, кого приручили? Лживые слова красивой сказки Экзюпери, который при живой красавице жене не имел счёта любовницам.

К тому же, Игнат не приручал, не приучал. Шура – человек. Не котёнок, которого необходимо приучать к лотку. Не щенок клеточного содержания, которого новый хозяин приручает, чтобы вырастить послушного, рабочего пса. Она – чело-век! Игнат если и нуждался в женщине рядом, то в полноценной личности, а не в приручённом, приученном к горшку, послушном домашнем животном.

– Я уберу, – ещё раз пискнула Шура, едва не заставив Игната нарушить одно из главных правил – не материться при женщинах и детях.

– Зачем вазу разбила? – Игнат поднялся в полный рост, пристально посмотрел на Шуру.

– Нечаянно…

– Шур, нечаянно принести цветы из кухни, швырнуть в дверь, за которой только-только скрылся муж – не похоже на «нечаянно», согласись, – спокойно проговорил он, наблюдая за бледнеющей с каждым словом Шурой, и продолжил «обличительную» речь: – Плохо… очень плохо. Надо было об голову мне вазу разбить, лучше ночью, сразу по приходу.

– Что? – буркнула Шура своим пальцам на ногах, пальцы ответили нервным подёргиванием.

Игнат вдруг заметил, что они нежного розового цвета, без покрытия лаком.

– Настя меня бы на мушку взяла, как ту белку, а ты всего лишь вазу о дверь разбила. Вы точно родные сестры? – с улыбкой ответил Игнат, смотря на надутую, совершенно растерянную мордашку. Ёж…

– У тебя нет ружья, – буркнула Шура.

– Есть, как и полагается, в разобранном виде, в сейфе. Тебе же не составит труда собрать?

– Не составит, – усмехнулась она в ответ.

– Код сказать? – Игнат нагнул голову вбок, с интересом смотря на Шуру.

Живой интерес к разговору, может быть к марке ружья, а то и к перспективе отстрелить муженьку тестикулы, уверенно побеждал читающийся страх наказания за провинность. Однако, вопрос Шура оставила без ответа. Пришлось продолжить:

– Почему ты разбила вазу, Шура? – Он говорил нарочито спокойно, стараясь не давить.

Ответ Игнат прекрасно знал, любой бы понял на его месте, но хотелось, чтобы Шура призналась, почему поступила так. Признала, наконец, самой себе, что злится. Злится сильно, чертовски! Что от злости сводит пальцы на ногах, шея покрывается гусиной кожей. Что хочется орать, визжать, топать ногами, отстрелить мужу причинное место, а той твари, чьими духами он пропах – голову.

– Почему? – повторил Игнат свой вопрос так же спокойно, чувствуя, что начинает заводиться не на шутку.

– Ты… ты…

– Я?

– Пришёл ночью. Пьяный, со следами губнуш…. помады, – поправила сама себя Шура. – А ещё от тебя разило женскими духами. И… – она замолчала, снова спрятавшись в иголках.

Игнату смертельно захотелось схватить Шуру, швырнуть в воду, как ежа, чтобы расправила тельце под иголками, перестала скручиваться в клубок, прячась от жизни, от мнимого недовольства мужа, от собственных эмоций.

– И? – надавил он.

– Ты изменил мне! Изменил! Изменил! Через месяц после свадьбы изменил! Изменил! – вдруг заверещала Шура.

У Игната закладывало уши, но он позволил ей кричать, визжать, топать ногами, стерпел размашистую пощёчину, которой сама Шура испугалась сильнее, чем Игнат разозлился. Во-первых, заслужил. Во-вторых, любое проявление эмоций лучше, чем сжатые, как пружина, плечики.

– А что я должен был делать? Что? Погрязнуть в целибате? Рукоблудничать? – Игнат посмотрел на Шуру, сознательно изменив слово на приемлемое для жены. – Спать с героической тобой?

– Блуд – грех! – припечатала Шура, тут же рванула в спальню.

Игнат, не разуваясь, отправился за ней.

– Грех, Шура, быть готовой раздвинуть ноги перед мужиком, от которого воротит, только потому, что ему пришло в голову жениться на тебе, а другому уроду – отдать тебя этому мужику, как мешок прошлогоднего картофеля. Грех – не думать о своих желаниях. А всё, что по обоюдному желанию или не желанию – не грех.

– Желаниях? – Шура уставилась на Игната, распахнув глаза. – Каких ещё желаниях?

– Любых, – развёл руками Игнат. – Неужели ты ничего не хочешь? Совсем ничего? Попробовать свежевыловленного краба-стригуна, скупить половину Озона этих твоих бусинок для ободков, сумочку, босоножки, книжку, выучить итальянский, смотаться на выходные в Норвегию? Секса, наконец! Не со мной, бес со мной… – Игнат увидел, как Шура мельком перекрестилась двуперстием, в ужасе глянув на него. – С любым другим, просто так, потому что ты – молодая, сформировавшееся девушка, и желание близости – естественное желание. Неужели ничего не хотелось? Никогда?

– Хочу стать хорошей женой, – буркнула Шура, кажется, не веря самой себе.

Хорошие жены вслед мужьям вазы не бросают. Хорошие жены сидят дома, занимаются домашним хозяйством, рожают детей, а не высказывают претензии о запахе чужих духов от собственного мужа.

– Ты хорошая жена, – вздохнул Игнат и продолжил: – И я не изменял тебе. Хотел. Вовремя остановился.

– Почему?

– Почему хотел или почему остановился?

– Остановился.

– Блуд – грех, – усмехнулся Игнат. – Однажды мне сказали, что тот, кому изменил супруг, не спасётся наравне с изменщиком. Хочу, чтобы ты спаслась, Шура.

Игнат помолчал с секунду, сделал несколько шагов к замершей истуканом жене, осторожно обхватил ладонями лицо и поцеловал в лоб.

Через десять минут он сидел на заднем сиденье служебного авто, отгоняя мысли о сегодняшнем утре и вчерашней ночи. То, что он сказал Шуре – чистая правда. Глупая, идиотская, от которой хотелось ржать в голос над самим собой, но всё равно правда.

Остановил себя ночью Игнат в такси, уже рухнув в умелые ласки Ритки, как в омут. Жаркие, крышесносные поцелуи, жаждущие, жадные движения языка, губ, рук. Тела, которое не просто хотело, требовало своё, как изголодавшийся хищник, почуявший запах плоти.

Вдруг всплыл перед глазами прошедшей месяц: склонённая над рукоделием русая голова личного ежа, почти отважного, просто пока не разобравшегося в обстановке. Зелёные глаза с мистической поволокой. Тонкая фигурка, закутанная в простыню по самый нос, и то, как укрывал одеялом эту фигурку – замёрзла. Неприкрытая радость, когда он приходит домой. И то, как замирает тихим мышонком, пряча иголки, когда при просмотре очередной дурацкой мелодрамы, – уж очень Шура их любила – Игнат машинально гладил её по плечам, голове, опускал ладонь на поясницу.

А ещё рассказ о Беловодье* устами Шуры – сказочной свободной стране, где нет притеснений, зла и нужды. Богослужение идёт по старым книгам, крестятся двумя перстами. Земля обетованная, куда может попасть старовер, если чист душой, помыслами, не имеет грехов на сердце, ставшая для многих поколений аналогом рая на земле. Шамбалой.

Шура, выросшая в среде старообрядцев-ортодоксов**, не могла не верить в Беловодье. Не могла не стремиться к спасению, не верить, что грех мужа падёт на неё.

Так стоит ли его похоть Шуриного разочарования? На одной чаше весов – простая похоть, не подкреплённая даже влюблённостью. На другой – искренняя вера Александры. Шуры. Игнат решил – не стоит. Прав ли, покажет жизнь.

__________________________________

*    Белово́дье – легендарная страна свободы в русских народных преданиях. Ассоциируется с ирием – древнеславянским раем. Именно к нему восходит образ текущей с неба Молочной (Млечной) реки в русских сказках и сказаниях. Образ Беловодья также частично переплетается с образом невидимого града Китежа. В современности считается, что мифическое Беловодье находится в Уймонской долине на Алтае.

**   Ортодокс – человек ортодоксальных взглядов и убеждений; тот, кто последовательно, неуклонно придерживается основ какого-либо учения, мировоззрения.

Глава 16

Мать прислала сообщение в середине дня – старшие Калугины ждут на празднование Дня знаний всё семейство. Николая с женой и дочкой, Игната с Шурой, Олега. Для доктора исторических наук, профессора кафедры Истории Церкви, педагога высшей школы с большим стажем первое сентября – не пустой звук.

Игнат вторую половину рабочего дня маялся в собственном кабинете, сходя с ума от бумажной волокиты – важной, нужной, при этом чертовски бестолковой, ненавистной. Благо, первую провёл в зале. У спортсменов, чьи имена на слуху, а лица растиражированы, существует пик спортивной формы. Они могут позволить себе быть как в форме, так и не в форме. Те, чьи лица не показывают по телевидению, обязаны всегда находиться на «пике» – это не вопрос престижа, победы, это вопрос жизни и смерти. Победы в другом значении слова. Никто не поставит тебя не пьедестал, не вручит кубок, медаль на верёвочке. Не прилетела пуля в лоб тебе и товарищу – вот твоя победа.

Посмотрел в окно. День знаний, надо же. Формально даже не первое сентября – празднование назначено на выходной, чтобы все смогли приехать. На улице едва ли не тропическая жара, солнце словно взбесилось. Сейчас бы развалиться на шезлонге, потягивать пиво, оценивать красоток через солнцезащитные очки, прикидывая, с кем именно провести ближайшую ночь, а не торчать в душном кабинете.

Вместо красавиц мелькали лица таких же мужиков, как сам Калугин. Некоторые, давно перешедшие на штабную работу, с пропитыми мордами и выпирающим, рыхлым пузом, другие подтянутые, спортивные, как молодые гончие псы. Пиво заменил кофе из автомата, солнцезащитные очки – дёргающая боль у глаза: тупейшим образом пропустил удар. Задумался. На рефлексах увернулся, однако Маге удалось Игната слегка задеть.

– Что с тобой? – протянул руку Мага. – Соберись.

– А-ай, – недовольно фыркнул Игнат, небрежно махнув рукой.

Потом молоденькая медсестричка в санчасти старательно прикладывала холод к глазу полковника, со всей ответственностью натирала скулу гелем и строила глазки.

– Если будет болеть, примите обезболивающее, – попыталась серьёзно говорить Лена – так звали медсестру, но все называли её Лёля, Лёлька или Алёна, Алёнка.

– Так точно, – улыбнулся Игнат.

Игнат вышел, не забыв подмигнуть Лёльке, заставив девчонку зардеться. Не зря мужики кругами вокруг медсанчасти бродили, словно мёдом им намазано. Впрочем, когда было иначе? В царстве тестостерона любая дурнушка автоматически превращалась в Царевну-Лебедь, а Лёля дурнушкой не была. Хорошенькая. Молоденькая. Аж приятная дрожь пробивает, когда смотришь.

Освободился ближе к позднему вечеру, глянул телефон. По-прежнему одно сообщение от матери, пара пропущенных от неизвестных номеров, от Шуры – тишина. Дуется ёж, обижается. Игната, вопреки собственному эгоизму, радовал такой демарш.

Шёл третий день молчания Шуры. Нет, она конечно разговаривала. Здоровалась, задавала вопросы, интересовалась делами, как и полагается хорошей жене. Готовила, убиралась, наглаживала, не придерёшься даже при желании. В остальное время сидела в гостевой, которая сама собой превратилась в мастерскую Шуры. Игнат заглядывал несколько раз в царство бус, ободков, серёжек, ко-кош-ни-ков. Не узнал собственную комнату, с трудом поверил, что «творческий беспорядок» – дело рук жены-аккуратистки. Ничего не сказал. Хочется ей корпеть над ерундой ручной работы – пожалуйста.

Первую ночь после разбитой вдребезги вазы вздумала уйти спать в гостевую. Молча взяла ночную сорочку, потопталась на пороге, развернулась и ушла. Игнат добропорядочно таращился в потолок не меньше десяти минут, давая жене возможность одуматься. Самой!

Встал, зашёл в комнату, ставшую мастерской Шуры и, видимо, в её воображении – спальней. Шура устроилась в центре кровати, натянув тонкое одеяло на нос и оставив лишь перепуганные глаза да привычно всклокоченные пряди волос по линии лба и у висков.

Игнат постоял, сверля взглядом притихшую жену, та лишь выразительно моргала, время от времени морща в панике нос. Вы только посмотрите на этого принципиального, с торчащими иголками и зелёными глазами ежа! Нагнулся, заграбастал одним движением худенькую, чертовски соблазнительную фигурку, поднял на руки. Хотел было перекинуть через плечо, как пещерный человек, приложить ладонью по упругим ягодицам, но остановил сам себя. Не ровен час задерётся сорочка, покажутся трусы – и получите ежа в обмороке, распишитесь.

Зашёл с ношей в семейную спальню, опустил на постель, укрыл одеялом, так же, до самого носа, нагнулся, поставив руки по бокам перепуганного создания, и сказал:

– Спать будешь в кровати со мной.

– Всё равно ничего не будет, – пропищала Шура. – У нас с тобой. Сегодня.

Игнат от неожиданности приоткрыл рот, оглядел то, что видит… всё та же Александра Ермолина, теперь Калугина, Шура. Не подменили инопланетяне, не повлияли магнитные бури, а оказывает сопротивление.

– Обойдусь. Спать ты будешь в одной постели с мужем. Понятно? – Он совсем немного надавил интонацией. – Я, между прочим, извинился. Цветы подарил, – добавил зачем-то Игнат, скосив взгляд на вазу с некрупными розами с нежными бутонами, под стать Шуре. – Недостаточно?

Шура вздохнула в ответ, уткнулась носом в подушку, изображая крепкий сон.

Утро прошло обыкновенно. Привычный завтрак. Сухой поцелуй в щеку от Шуры, потому что попросил. Стойка, как по команде «смирно», когда Игнат в ответ поцеловал Шуру у краешка губ, отметив сладкий запах, притягательный, словно он пчела, а губы Шуры – цветок, наполненный нектаром.

Вечером Игнат явился почти к полуночи, пришлось задержаться. Позвонил Шуре, сказал, чтобы не ждала, ложилась спать. Не хватало, чтобы она стоически сидела у окна среди ночи, дабы накормить муженька поздним ужином. Она действительно легла, можно сказать – дисциплинированно. Только снова в своей комнате, устроившись щекой на столе – как сидела за своими поделками, так и уснула.

Игнат вздохнул, аккуратно отложил в сторону бусины, поднял Шуру и отнёс в кровать. Она встрепенулась спросонья, попыталась вырваться, неуклюже взмахнув руками, пришлось прижать сильнее. На постели притихла, смотря из-под ресниц, Игнат вздохнул, подоткнул одеяло вокруг свалившегося счастья, ушёл на кухню. Когда вернулся ёж вовсю сопел, обняв подушку.

Какого лешего, спрашивается, мама с папой родили его мужиком из плоти и крови, а не пуховой, текстильной продукцией? В тот момент он бы не отказался отказаться в объятьях законной жены.

Игнат позвонил домой, предупредил, что скоро будет. На том конце провода благодушно сказали нейтральное: «хорошо» и тут же положили трубку. Продолжает злиться. Справедливости ради, есть за что.

У Игната действительно сорвало крышу в тот вечер. Ритка – его безумие, наваждение, сумасшествие. Он, как Пигмалион, сотворивший Галатею, считал своё создание безупречным, вот только… по здравому размышлению, ему совсем ненужным.

Он поморщился, отгоняя бессмысленные воспоминания. Давно пора вытравить Ритку из сознания. В сердце её никогда не было. По гамбургскому счёту там не было никого, обходился до тридцати пяти.

Вспомни чёрта, он появится. Едва Игнат миновал проходную, как услышал знакомый голос:

– Привет. – На него невозмутимо смотрела Ритка.

Летнее платье открывало ноги до середины бедра, кокетливый разрез шёл и того выше, открытое декольте в V-образном вырезе подчёркивал массивный кулон из белого золота – подарок Игната. Обманчиво лёгкий макияж, небрежная причёска, линзы в глазах, подчёркивающие натуральный цвет.

– Привет. – Игнат окинул взглядом приветствующую. Красота, да и только.

– Чем планируешься заниматься? – как ни в чём не бывало продолжила Ритка. Словно на днях её не бросили посредине оживлённого проспекта одну в такси.

– Домой пойду, – усмехнулся Игнат.

– Домо-о-о-ой? – протянула Ритка. – Хорошо дома?

– Не поверишь, отлично. – Игнат приподнял бровь, этим самым спрашивая, какая шлея попала под хвост давней подруге тела. Спросил с нескрываемой усмешкой: – Случайно мимо шла?

– Издеваешься? – сверкнула зубами Ритка. – Делать мне нечего, случайно после работы сюда тащиться? Я к тебе, – без обиняков добавила она, не сомневаясь, что не прогонят.

– Какая честь, – ухмыльнулся Игнат, отдавая должное прямоте Ритки.

В том числе и за эту черту она нравилась ему. Безапелляционная прямота, иногда на грани со скандальностью не на шутку заводила, наравне со стревозностью и вызывающей красотой.

Кинул взгляд на служебный автомобиль, рядом вытянулся водитель, не смотря в упор на Калугина, но и не выпуская из поля зрения – в любой момент услужливо подъедет. Игнат подал знак, что придётся подождать начальство.

Сажать в машину Ритку Игнат не собирался, вести какие-либо разговоры при посторонних тем более. Водитель, естественно, не дурак, что бы ни происходило в салоне, он будет молчать, если дорога благополучная жизнь своя и родственников, однако многолетняя привычка Игната дистанцироваться давала о себе знать.

– Что-то хочешь сказать? – Игнат пошёл по тротуару, примеряя шаг под неспешный Риткин, та выписывала на шпильках.

– Уточнить хочу, что это было? В такси, – тут же добавила она, предвосхищая уточняющий вопрос.

– Я поехал к себе домой, ты к себе, – пожал плечами Игнат. – Если поехала, конечно.

– К молодой жене помчался? – пропела Ритка.

– К кому же ещё? Она бы сильно расстроилась, не приди я ночевать, – с наглой улыбкой ответил Игнат.

– Тебя интересует её мнение? – Ритка облизнула губы быстрым движением кончика языка. Игнат невольно задержался взглядом на влажном, многообещающем рте. – Боишься расстроить крошку-староверку?

Игнат сжал челюсть на долю секунды. Зачем он рассказал в пьяном угаре, что женился на молоденькой девушке из «своих»? Хотя, что именно из «своих», Ритка всё равно бы поняла. Всегда знала, что именно случится, когда он созреет для брака. Не светило ей стать женой Калугина, уродилась не той масти, не той религии были мама с папой.

– Она моя жена. – Игнат сознательно подчеркнул «жена», указывая Ритке на её место. – Естественно, я боюсь её расстроить.

– А меня, значит, не боишься? – На жалкую долю секунды с Риты слетел образ томной львицы.

– Тебя можно расстроить? – проигнорировал увиденное Игнат.

Они это уже проходили раньше, тогда истинные чувства Ритки не имели значения, сейчас – тем более.

– Ты не инфляция в стране, чтобы я из-за тебя расстраивалась, – засмеялась Ритка, вернув облику свойственное ему снисходительное высокомерие.

– Рад, что у нас взаимопонимание, – в тон ей ответил Игнат и решил свернуть разговор: – Прости, я спешу.

Присутствие Ритки, её обалденного тела, вызова, который она бросала одним своим появлением, будоражило Игната. Заставляло мысли выстраиваться в определённом направлении, руки сами тянулись впечатать податливое тело в себя, стащить бельё, унять, наконец, желание, которое становилось с каждым днём невыносимей. Он живой человек, мужик, который не привык обходиться в мирной, гражданской жизни без секса. Искушение в лице соблазнительной бабы рядом откровенно нервировало.

– Подбросишь? – мгновенно нашлась Ритка.

– Я спешу, – по слогам проговорил Игнат. – Тебе такси вызвать?

– Не стоит, – небрежно взмахнула она рукой, демонстрируя кровавый маникюр, поднесла телефон к уху, кому-то проговорила нараспев: – Зайчик, заберёшь меня?..

Игнат не стал дослушивать, безынтересно, что там за «зайчик» появился у Ритки. Всё ещё старый депутат или уже новый бизнесмен? Подал знак водителю, тот подъехал. Махнул на прощание Ритке, сел в автомобиль, сказал, куда ехать, закрыл глаза, откинувшись за спинку заднего сидения.

По пути купил цветы, на этот раз букет ярких, как игрушка, гербер. Шура молоденькая, ей должно понравиться.

Квартира встретила ароматами домашней еды, негромкой, ритмичной музыкой, доносившейся из кухни. Игнат разулся, быстро помыл руки, заглянул туда, откуда шли запахи и звуки, прихватив букет. Шура пританцовывала у плиты, помешивая что-то в сковороде. Коса, лёгкое платье выше коленей, поясок, обхватывающий тонкую талию, подол, струящийся по соблазнительным формам, бёдра, покачивающиеся в такт музыке, – восхитительная картина.

Какая же ты, Шура? Что прячется в хорошенькой головке? Что там, за мистической зеленью глаз? Она слушала «Король и Шут» в свои-то двадцать три года. Покачивала головой под разорвавшую когда-то чарты «Куклу колдуна».

Как скромный внешний облик и покладистость уживаются со смелостью перечить мужу, пусть в малом, крошечном, почти незначительном, но перечить! А истинная христианская вера – с хоррор-панком?

Игнат бесшумно подошёл со спины к Шуре, та уже отодвинулась от плиты вдоль столешницы. Поставил руки с двух сторон от фигурки в платье, опираясь о стол. Шура вздрогнула, замерзала. Он нагнулся под её рост – после рослой Ритки Шура казалась совсем крошкой, несмотря на соблазнительные формы, – это было необычно и чертовски заводило. Впрочем, прямо сейчас Игната заводило всё. От запаха волос, до влажного дыхания сквозь приоткрытый рот – Шура резко развернулась, испуганно посмотрела на мужа.

– Ты осталась с ним вдвоём, не зная ничего о нём, – пропел он тихо.

Шура оказалась зажата вплотную между телом Игната и столешницей. Смотрела в глаза, не моргая, окутывая дурманом, отравляя острым желанием.

– Всё происходит будто в страшном сне, и находиться здесь опасно мне… – вдруг подпела она вполголоса, от чего у Игната сорвало стоп-кран.

Одним движением он обхватил тонкую талию, прижал к себе, другим обхватил затылок, давая понять, что вырваться не получится, не в этот раз. Тут же накрыл губы губами, сразу завоёвывая пространство, навязывая агрессивные поступательные движения, не позволяя отстраниться, увернуться, отказаться от ответа.

Шура отвечала, не так, как нужно было оголодавшей мужской натуре Игната, но отвечала, и этого было достаточно, чтобы окончательно сойти с ума. Подхватить на руки, быстро добраться в спальню, там опустить на кровать, прервав поцелуй лишь на пару секунд, чтобы позволить Шуре перевести дыхание, и тут же продолжить начатое на кухне.

Где-то на уровне рефлексов Игнат вспомнил, что Шура напрягалась всякий раз, когда оказывалась под ним, зажатая в горизонтальном положении. Он сразу перекатил её на себя, удержал, продолжил целовать, тем временем ныряя руками под лёгкую ткань платья, ощущая шелковистую, горячую кожу – невероятно, божественно, за гранью привычного удовольствия.

Шура заёрзала, вцепилась в плечи Игната, впивая ногти, начала отвечать более страстно, почти отчаянно, хаотично. Он быстро перевернул девичью фигуру на бок, верно истолковав происходящее. Несколько движений, налившаяся слезами зелень глаз, напрягшееся в ожидании тело и несдержанный, наполовину испуганный вскрик стал наградой за сообразительность.

Шура всё ещё мелко дрожала, когда спрятала лицо в ладонях, кажется, не дыша то ли от страха, то ли от стыда.

– Шура? – Игнат подтянул на себя испуганного ежа, подул на торчащие, взопревшие завитки волос у лба и висков. – «Брак у всех да будет честен и ложе непорочно; блудников же и прелюбодеев судит Бог». Понимаешь, что это значит?

– Что в браке нет блуда, – вздохнув, ответила Шура, отвела руки от лица, приподнялась, посмотрела в упор на Игната, спросила: – Откуда ты знаешь послание Апостола Павла?

– «И утешайся женою юности твоей, любезною ланью и прекрасною серною: груди её да упоявают тебя во всякое время, любовью её услаждайся постоянно», – добавил, то что вспомнил из книга притчей Соломоновых Игнат и, наконец, пояснил, откуда засели цитаты в его мозгу: – Твоя свекровь – профессор кафедры Истории Церкви, в детстве я много времени проводил у неё на работе.

– А-а-а-а, – протянула Шура.

– Обращайся, – подмигнул Игнат через силу.

Беседа – это, конечно, прекрасно, но мысли Игната блуждали вокруг «утешения юною женою», тогда как жена резко вскочила и понеслась прочь из спальни, на ходу одёргивая подол. Пришлось встать, последовать за Шурой на кухню, где клубился дым и отвратительно воняло гарью.

– Я курицу сожгла, – пискнула Шура, подлетая к плите.

– Значит, пойдём в ресторан, – ответил Игнат, распахивая настежь окна в кухне.

Глава 17

Шура быстро пьянела. Единственный Апероль остался недопитым, а девочка пьяненько вздыхала и изредка хихикала. Игнат мог только улыбаться в ответ, задаваясь вопросом, зачем ему понадобилась жена, тем более вот такая – похожая на хмельного ежа.

Ах, да, карьерный рост, репутация, семейные установки, прочно впитавшиеся с молоком матери – жена должна быть единоверкой. Наслаждайся, Калугин! Говорят, молодую жену можно воспитать под себя, внушить, что твоё внутреннее дерьмо на самом деле пряник. Займись делом: преврати ежа в шальную императрицу.

И всё-таки он хорошо провёл время. Ужинали – для этого Игнат выбрал камерный ресторанчик рядом с домом, – потом гуляли. Ночь стояла тёплая, наверняка тёмная, с по-осеннему низким звёздным небом, но сверкающая иллюминация засвечивала натуральные краски, насыщая город яркими, как ночная жизнь, цветами.

Шура разглядывала витрины, прохожих, рекламу, уличных актёров, музыкантов, художников с нескрываемым детским интересом. Игнат ругал себя за то, что до сегодняшнего дня не сообразил показать жене ночной город, да и вообще город не показывал.

Ведь сам Калугин, родившийся, проживший почти всё время здесь, возвращаясь из долгих командировок, где зачастую видел лишь грязь, песок, бесконечную пыль, всегда спешил прикоснуться к сверкающим огням цивилизации, почувствоваться себя живым, частью огромного, спешащего куда-то муравейника.

А что Шура видела в своей недолгой жизни? Посёлок, скрытый бездорожьем, тайгой и дурной славой. Райцентр с двумя торговыми точками, почтой, пунктом выдачи Озона. Областной город, в котором училась, будучи совсем крошкой, где из развлечений ей был доступен лишь троллейбус – невиданное чудо для девчушки из далёкого таёжного села.

Игнат расспрашивал о жизни, учёбе, планах. Постепенно Шура перестала ёжиться, простодушно принялась рассказывать о своей жизни, страхах, которые преследовали её первый год – немудрено, учиться уехала в четырнадцать лет, совсем ребёнком. О том, как многому удивлялась, не понимала, не принимала. Как с ней занималась учительница русского языка и литературы, избавляя от диалекта – источника насмешек над Шурой. Наконец выяснилось, отчего у его жены такая почти чистая речь.

Они ели фисташковое мороженое, одно на двоих. Зашли в Макдональдс, как оголодавшие студенты, где Игнат проглотил два Биг Тейсти, объявив, что всё, что в рот полезло – полезно. Шура ограничилась обычным Чизбургером и Кока-колой, ни от того, ни от другого в восторг не пришла, но съела с аппетитом, несмотря на ночь.

А ещё они часто целовались. Не жадно, не жарко, не страстно, а просто часто, с наслаждением, словно продолжали лакомиться одним мороженым на двоих. Игнат чувствовал себя мальчишкой, бестолковым и отчаянно влюблённым. Пытался вспомнить, ощущал ли он подобное, и не мог припомнить ни единого раза.

В юности, во времена учёбы, на первый план выходило желание секса. Как ни припудривай сказки о взаимной любви, во главе угла всё равно стояла её величество похоть. Тогда Игнат влюблялся лишь в лёгких девушек, время на мороженое не тратил. После вошёл в силу, во вкус, бесцельные прогулки по улицам отошли на сто пятый план. Дорогие машины, шикарные, страстные, умелые женщины пришли на замену безотказным девчонкам. Сейчас же с Игнатом творилось непонятное, он бы сказал – влюблённость. Только в кого? Шура не была лёгкой девчонкой, не тянула на шикарную, умелую любовницу, и не факт, что с догмами, вбитыми в ежиную голову, она когда-нибудь станет таковой.

Завершили прогулку сеансом кино, недемократично расположившись в ВИП-зале, где Шура умудрилась уснуть во время главной эпической сцены, сладко причмокнув губами. Вот тебе и продолжение ночи, о которой размечтался Игнат – спасибо бесконечным поцелуям, тонкому стану в его руках, сладкому, притягательному дыханию.

Возвращались домой на такси. Шура проснулась, но поминутно закрывала глаза, а потом и вовсе уткнулась носом в шею Игната, засопела, щекоча кожу. Он улыбался всю дорогу, вопреки раздражению, которое неконтролируемо поднималось в нём – то ли на молоденькую жену, то ли на себя самого, беспросветного болвана. Терпи, полковник, генералом станешь.

Никто вступать в брак с почти ребёнком не заставлял. Спрятала бы Настя дробовик от греха подальше – закон есть закон, особенно если красноречиво надавить. Шура осталась бы в доме отца – не убил бы Ермолин дочь. Грех великий на душу не взял. Алёшка уехал бы в город, на учёбу – не страшны угрозы ненормальной девчонки с ружьём наперевес. А Игнат спокойно женился бы на любой другой. Шура и Люба не последние единоверки на земле. Сам выбрал бы «жену».

Вставать пришлось рано, хотелось проскочить к родителям без пробок. Шура среди ночи попыталась уйти к себе в комнату, пришлось рыкнуть, придавить хорошенечко к постели. Спать они будут в одной кровати. Что непонятного?

Одежду, которую Шура выбрала для поездки, Игнат одобрил. Не вызывающее платье актуального фасона – сама выбрала, купила, похвасталась. Странно, но ему начинала нравиться манера жены одеваться одновременно скромно и модно. Было в этой закрытости что-то интригующее, манящее, невероятно притягательное, главное – естественное для Шуры. Та же Ритка смотрелась в платье длиной по колено и со скромным вырезом на груди как корова в седле, а Шура становилась манкой настолько, что пара мужиков в подземном паркинге едва не сломали глаза, таращась на неё. Парадокс, да и только.

Сам Игнат любовался женой, когда выходил из квартиры, стоял в лифте, шёл по паркингу, открывал дверь Гелендвагена.

– Хорошая машина, – прошептала Шура, оглядев салон.

– Нравится? – улыбнулся Игнат, бросив на заднее сиденье небольшую сумку.

– Конечно, – кивнула Шура.

– Хочешь за руль? – расщедрился Игнат.

Раньше ему подобные мысли в голову не приходили, делить руль Гелика всё равно что делить жену, даже хуже.

– Не справлюсь, – растерянно прошептала Шура, почти плотоядно сверкнув глазами.

– С древней Нивой справлялась, с этим зверем тем более подружишься, – подбодрил он.

– А страховка? – сомневалась Шура.

– Напомнить, кто твой муж? – засмеялся Игнат.

Естественно, существовал мизерный шанс, что их остановят доблестные сотрудники ГИБДД. Варианта, что Калугин не сумеет договориться, не было. Шура покосилась на Игната, задумчиво кивнула, широко улыбнулась и согласилась с щедрым предложением.

Игнат сидел как на иголках, несмотря на то, что Шура показала себя уверенным водителем. Практики в большом городе явно недоставало. Иногда менжевалась, уступала там, где не стоило, перестраховывалась, но осторожность при нехватке опыта скорее благо, чем раздражающий фактор. Игнат всё понимал, однако к тому времени, как добрались в загородный посёлок, где летом проживали родители, с него сошло сто потов, ноги же устали искать несуществующие запасные педали.

Автоматические ворота открылись, как только подъехал чёрный внедорожник. Шура осторожно вырулила, остановилась там, где показал Игнат, рядом с автомобилем Николая, мерседесом представительского класса с детским креслом на заднем сидении.

Смотрела распахнутыми глазами, приоткрыв рот, на то, что открылось взору. Загородный дом генерала ФСБ – просторный, трёхэтажный особняк за высоким, глухим забором. С обихоженной парковой зоной, домиками для гостей, банным комплексом, бассейном, зоной отдыха с беседками, пространством для барбекю.

Игнат помнил времена, когда у родителей не было этой роскоши. А вот Лера и Славка проводили «на даче» всё лето. И Олег, начиная со школьной поры, тоже считал дом отца незыблемой частью быта Калугина-старшего, наравне с положением и связями.

Шура в ужасе таращилась на выступающие эркеры с панорамными окнами, вычурные балюстрады, арки, колонны. На зелёный, словно ранней весной, газон, ухоженную дорожку, которая вела к ступеням в дом.

– Пойдём? – Игнат приобнял жену за талию, ободряюще улыбнулся.

– Да, – едва заметно кивнула Шура, сделала шаг вперёд, можно сказать, отважно.

Простой девушке, которая за всю жизнь не пробовала ничего слаще редьки, сложно осознать, что приличных размеров особняк – часть имущества семьи мужа. Слишком большая разница в происхождении, которая била бы по глазам любой, самой глупенькой девчонке. Шура глупой не была. Именно поэтому Игнат не торопился привозить Шуру в родительский дом, она и без того цепенела при упоминании свёкра.

– Добрались наконец-то! – На пороге молодоженов встретила мать в фартуке и косынке поверх удобного домашнего платья – вид совершенно несоответствующий хозяйке особняка.

В центре просторного холла восседала на горшке дочка Николая. Вокруг была рассыпана мука, она же была на голове, лице, одежде малышки.

– Руки мойте и на кухню, – после дежурных приветствий сказала мать и поспешила в сторону, куда показала, и довольно пропела, прежде чем скрыться за поворотом: – У нас пельменный день!

Игнат невольно выругался, такой подставы он не ожидал. Ох, уж этот «пельменный день»! Вместо того чтобы отдыхать, наслаждаться хорошей погодой, окружающей обстановкой, плавать в лазурном бассейне, родители раз в несколько месяцев устраивали праздник трудолюбия, вынуждая всех присоединиться. Отец лично месил и раскатывал тесто, остальные лепили пельмени, вареники, иногда хинкали, убивая на это «интересное» занятие целый день.

По убеждению Степана Мироновича, трудовая повинность сплачивала семью как ничто другое. Мать – Елена Андреевна Калугина, – радовалась тому, что почти все дети в сборе, сидят плечом к плечу, несмотря на возраст, пол, интересы, невольно делятся новостями, планами, рассказывают последние события жизни. Не сидеть же в гробовом молчании. Игнат искренне не любил подобные манифесты, Николай и Олег были полностью с ним солидарны, но никто с матерью, и тем более с отцом, не спорил.

– Добрый день, – сказала Шура, заходя в просторную кухню с овальным длинным столом за которым собралось всё семейство Калугиных, кроме тех, кто остался в Кандалах.

– Добрый, здорово, привет, хорошо выглядишь, – понеслось со всех сторон.

– Долго добирались, – недовольно буркнул отец, кинув взгляд на сына, а невестку проигнорировал.

– Не получалось быстрее. – Игнат прижал к боку притихшую Шуру.

– Садитесь, раз соизволили явиться, – продолжил Степан Миронович и в упор поглядел на Шуру, смерив колким взглядом с головы до ног: – Посмотрим, какая ты хозяйка.

– Твой сын не выглядит худым, – не обращая внимания на недовольный тон мужа, ответила мать и похлопала Игната по плечу, мягко улыбнулась, поддерживая заробевшую невестку: – Упитанный, холёный, красавец!

– Красавчик! – тут же ввернул Олег, усмехнувшись.

– Шикарный мужчина, – засмеялась Лена.

– Хорош, женитьба пошла тебе на пользу, – загоготал Николай, отдалённо напоминая Фёдора.

– Моргни два раза, если тебя держат в заложниках, – ответил Игнат Николаю, бросая озабоченные взгляды на Шуру.

Она держалась молодцом, споро принялась за дело, ничем не показывая недовольство поведением семьи мужа, особенно свёкра. Игната коробило демонстративное поведение отца, и все же он решил оставить недовольство для разговора с глаза на глаз.

Не дело это – устраивать публичные разборки за семейным столом. Все всё понимают, даже двойняшки Лера и Слава в курсе предшествующих свадьбе событий: дебильной выходки Насти, упрямства Лёши, бестолкового рыцарского порыва Игната. Никому, по большому счёту, не было интересно, что случилось «до». Договорной брак – есть договорной. Важно, как супруги будут договариваться в процессе.

В итоге справились быстрее обычного, что греха таить, благодаря проворным рукам Шуры. Девочка, выросшая в убеждении, что ведение домашнего хозяйства – женская и только женская обязанность, была с детства приучена к труду. Игнат не понимал, как ему к этому относиться. Радоваться, наверное… Не получалось.

Его бы обрадовали другие порывы у молодой жены, желательно те, что ниже пояса, но ёж продолжал красноречиво демонстрировать, что Игнат отлучён от тела. Впрочем, что ему стоит переломить мнимое сопротивление? Ни-че-го.

Пытка пельменями подошла к концу. После сытного обеда с щедрыми сибирскими гостинцами, все начали разбредаться по дому. Мать убиралась в кухне и холле после погрома внучки, отказавшись от помощи семьи. Отец заявил, что у него неотложные дела. Лена отправилась спать с малышкой. Николай, не отпускающий руку с пульса собственного бизнеса, засел за ноутбук. Олег отправился в свою комнату, наверняка с целью договориться о свидании поздним вечером, когда вернётся от родителей. Привезти в этот дом девушку, не жену, чтобы хорошо провести время – совершенно немыслимо! Исключением стала Лена, та появилась в доме Калугиных ещё ребёнком, хотя родилась в совершенно нерелигиозной семье, однако с предками, придерживающимися истинной веры.

Игнат взглядом показал Шуре на бассейн. Сентябрь месяц, но жара такая, что окунуться не грех. Купальник она взяла. Шура сомневалась, однако, увидев вальяжно растянувшегося на шезлонге мужа, переоделась, прикрывшись парео.

– Можно? – покосилась Шура на тёмные окна особняка.

– Если бёдрами крутить не будешь, естественно, можно, – ответил Игнат, понимая, что Шура никогда бы не осмелилась на нечто подобное.

Её максимум – зайти в бассейн, от души наплаваться, выбраться, тут же закутавшись полотенцем. Ритка так себя бы не вела, но Ритку никогда бы не позвали в этот дом, даже если Игнату пришла бы в голову идея на ней жениться. Ведь хотел когда-то, отчасти назло отцу, отчасти из-за тупой влюблённости, чувства долга. Хорошо, что передумал.

– Не такая тебе женщина нужна, – только и сказала мать, когда он по глупости поделился своими планами.

Сейчас смотрел на Шуру и отчего-то отчётливо понимал, что мать была права – Ритка оказалась не нужна. Он мгновенно забывал пылкую любовницу, стоило личному ежу насупить брови. Чудеса? Шура бы сослалась на родительское благословение, чин брачного молитвословия, во что Игнат не мог поверить, сколько бы ни возвращался к мысли о духовной составляющей брака.

Просто… разве может Шура не нравиться? Разве возможно не думать о ней без внутреннего содрогания, желания сделать своей здесь и сейчас, невзирая на место, время, метеорологические условия. Она ведь откровенная красавица, чистый секс – первородный как грех. Без искусственного налёта, тонны косметики, скрипа силикона под руками. Пробуждающий не желание или похоть, а жажду обладать ею целиком и полностью от взлохмаченных кудряшек у лба, до кончиков ногтей на ногах.

Игнат перевёл взгляд на Шуру, та стояла у края бассейна, примеряясь, как лучше оказаться в воде. Невысокая, удивительно ладная, со стройными, длинными для среднего росточка ногами. Со сформированными бёдрами, ягодицами, которые наводят на такие мысли, что впору прикрывать пах полотенцем, с нереально тонюсенькой талией и полной, идеальной формы грудью. Раздельный купальник, несмотря на скромность, позволял Игнату насладиться видом собственной жены.

Никакие ухищрения и фильтры не нужны, чтобы снести голову среднестатистическому мужику, каковым себя считал Игнат. Дай красивую бабу – организм во всеоружии. Шура же не красивая, а очень красивая. Охренеть можно, какая красавица! Куда он смотрел раньше, почему не замечал очевидного?

Глава 18

Шура погрузилась в воду, фыркнула, случайно опустив нос к голубой глади. Поплыла вдоль бортика, стараясь не намочить собранные наверх волосы. Остановилась в углу бассейна, уцепилась за поручень и принялась болтать ногами, очевидно получая удовольствие от происходящего.

Игнат не выдержал, нырнул в тёплую воду – бассейн с подогревом, – проплыл под водой от бортика до бортика, выскочил перед самым лицом Шуры, испугав её:

– Ой, – пискнула она, уставившись на мужа.

Даже на фоне лазоревый воды глаза Шуры отливали мистической зеленью. Если внимательно присмотреться, то был виден оливковый ободок, кошачьи, желтоватые разводы от зрачка по всей радужке. Шура несколько раз моргнула влажными густыми ресницами, решая для себя, как реагировать на нарушение личных границ собственным мужем.

– Как тебе? – чтобы сказать хоть что-то, выдавил Игнат, пододвигаясь вплотную к стройному, почти обнажённому телу.

Обнял одной рукой за талию, второй оттолкнулся от бортика, вынуждая Шуру выпустить из рук поручень и перехватить шею Игната.

– Что именно? – пробормотала Шура.

– В гостях.

– Всё хорошо, – ожидаемо ответила жена, впрочем, ни на что другое Игнат не рассчитывал.

– А если честно? – шепнул он почти в Шурины губы.

Остановился буквально в нескольких миллиметрах от влажных губ напротив, одновременно лишая возможности оттолкнуться, увернуться, ускользнуть.

Достаточно игр, у Игната закончилось терпение несколько недель назад, если он в принципе мог когда-либо похвастаться этой добродетелью. Он мужчина, муж, нет никакого смысла тянуть с тем, что нужно было сделать месяц назад, даже почти полтора.

Глаза у Шуры распахнулись, стали круглыми как блюдца, когда Игнат качнул бёдрами и упёрся очевидным результатом близости с телом жены. Переместил руку с талии на бёдра, а после нырнул под плавки Шуры, бесцеремонно обхватывая упругие ягодицы.

– Как тебе? – повторил он вопрос, понимая, насколько двояко тот звучит.

– Непривычно, – промямлила Шура, вряд ли имея в виду генеральские хоромы.

– Привыкнешь, – пообещал, Игнат, накрывая ртом губы жены.

Гори всё синим пламенем! Сколько можно терпеть, верить в собственную добродетель, которая распрощалась с Игнатом ещё в далёкие дни учёбы.

– Ещё понравится, – добавил он, когда оторвался от губ, сквозь морок понимая, что если не остановится немедленно, совершит то, о чём будет жалеть до конца дней – лишит невинности жену в бассейне родительского дома.

– П-с-с-с, – вдруг Игнат услышал из-за спины.

Обернулся. На бортике, со стороны дома, сидел Николай, с осуждением глядя на парочку, лишь в уголках глаз плясали Калугинские черти.

Игнат вопросительно посмотрел на брата:

– Чего тебе?

Тот лишь показал рукой на дом, напомнив, что на бассейн выходят не только окна «детских» Славки и Леры, но отцовский кабинет. Нравы в родительском доме не настолько строгие, как в Кандалах, у Фёдора или Михаила, но голову включать, соображать, где находишься, что делаешь – необходимо.

Игнат помнил, какой разгон устроил отец Николаю, когда застукал его с женой за непотребством среди ночи на общей кухне. Существует спальня, баня, личная квартира – не для чего демонстрировать супружеские отношения всему миру, особенно, если могут увидеть младшие, ещё неискушённые. В молодости, Игнат уверен, отец бы не придал значения подобному, но с годами Степан Миронович становился строже и строже. Виделась в этом двойная мораль, лицемерие, только не детям решать, по каким законам жить родителям, их дело – не ходить в чужой монастырь со своим уставом.

Как отреагирует отец на выходку Игната – неизвестно. Лена – желанная невестка. Шура определённо нет. Единственное её достоинство в его глазах – единоверка, «своя».

Игнат отпустил Шуру, коротко чмокнул в нос, с удовольствием посмотрев, как заалели щёки. Задвинул одним движением жену за спину от взгляда Николая, не потому что думал, что брату интересна Шура, а для её комфорта. Пусть ёж отдышится.

– Тёплая вода? – перевёл разговор Николай.

– Отличная, – ответил Игнат.

– Пойду, переоденусь. Присоединюсь, – улыбнулся Николай и двинулся по дорожке в сторону дома.

– Я тоже пойду, – прошептала Шура за спиной Игната.

Он повернулся, проводил взглядом, наблюдая, как подплывает к бортику и выбирается из воды стройная фигурка жены. Двинулся следом. Не успела та ступить на землю, как Игнат подал полотенце, заодно укутал с головы до ног, хоть и тепло, как в разгар лета, но осень своего не упускает, изредка протягивает холодным ветерком.

Остаток дня прошёл спокойно. Отец или не видел «бесчинств» сына, или предпочёл не заметить. Николай с семьёй уехал после дневного сна дочери, мать заметно огорчилась: она видела внучку не так часто, как хотелось бы, но удерживать не стала. Олег нетерпеливо поглядывал на часы, отсчитывая минуты до момента, когда можно будет прыгнуть в машину, рвануть навстречу приключениям на собственный половой орган. Не так много свободного времени у младшего офицера, чтобы разбрасываться им, однако приглашение в родительский дом не то мероприятие, которое можно проигнорировать. Лера и Слава были заняты своими пятнадцатилетними делами, лишь к ужину понуро вышли к столу.

Шура чувствовала себя более неловко, чем до инцидента в бассейне. Игнат сглаживал ситуацию, но жена была натянута как струна. Дёргалась, время от времени смотрела на новоявленных родственников, будто те аллигаторы, которым притащили в жертву девственницу, и прямо сейчас её сожрут живьём.

Мать настаивала, чтобы Игнат с семьёй остался ночевать, комната на втором этаже была готова, но пришлось отказаться. И в прежние-то времена не горел желанием находиться под родительской крышей, сейчас, глядя на Шуру – тем более.

– Игнат, – воспользовалась мама ситуацией, пока Шура вышла из комнаты по нужде, и они остались в гостиной вдвоём. Остальные высыпали на улицу прощаться с Олегом, потом с самим Игнатом и его женой.

– Что? – Ему не понравилось выражение лица матери. – Говори.

– Как ваши дела с Шурой?

– Отлично наши дела.

Что ответишь? Что за полтора месяца толком не узнал собственную жену, даже не переспал с ней? Признание года от сына, которого за распутство прижали к ногтю матримониальными планами. Причём «распутство» – одно из самых мягких выражений в этом случае.

– Мне кажется, или Шура не слишком хорошо адаптируется?

Игнат хотел бы ответить: «Кажется», но смысла во лжи не было. Мама видела на сто шагов вперёд, знала каждого из своих детей как облупленного, поэтому он никогда матери не врал, просто не пускал на свою территорию, впрочем, как и любого другого. Никогда не делился личным, сокровенным.

– Вот здесь, – мама протянула заранее исписанный блокнотный лист, – координаты молельного дома нашего согласия. – Игнат мельком глянул на строчные буквы. – Ближе нет, – развела она руками. Ничего удивительного, согласий в старообрядчестве много, удивительно, что ближе пятисот километров жили единоверцы. – Съезди сам, свози Александру.

Игнат с сомнением посмотрел на мать. Старообрядческий молельный дом – это не православный храм, где рады любому потенциальному прихожанину. Нужно принадлежать определённому согласию, жить по законам божьим, а не мирским, чтобы просто переступить порог. Про беседу с наставником, главой – даже разговора вести не стоит.

– Не для чего, – нахмурился Игнат.

– Тебе не для чего, – мама мягко сделала акцент на «тебе». – Шуре необходимо.

– Я не хочу, чтобы ей продолжали забивать голову… – Он хотел было выразиться экспрессивно, от всей души, наткнулся на взгляд матери, проглотил слова.

Существуют границы, за которые заходить запрещено. Красная линия. Огромный знак «Стоп».

– Попробуйте, – всё-таки продолжила мама. Профессор умела давить вербально, делала это виртуозно, со скрытой агрессией хищника, прикрытой мягкостью домашней кошки. – Вероятно, для Александры такой вариант лучше психолога.

– Хорошо, ты права, – согласился для вида Игнат, взял протянутый листок.

Шура стояла у входной двери: она тактично отошла, увидев, что мать задержала сына. Слышала ли жена разговор, Игнат не мог понять, давала о себе знать вбитая с детства привычка сдерживать эмоции – по Шуре было неясно, что она чувствует на самом деле. Сейчас она нервничала, но не больше, чем час назад, в разгар ужина, под сверлящим взглядом свёкра, прибавил ли потенциально услышанный разговор со свекровью беспокойства ежиным мозгам, кто знает.

– Домой? – Игнат нарочито широко улыбнулся, обнял жену за тонкую талию, привычно запуская пальцы под тоненький поясок на платье, и шепнул: – Поехали.

Лера со Славой щебетали на прощание с Шурой, договаривались созвониться в ближайшее время. Олег облегчённо помахал рукой – его ожидал более приятный досуг, который вряд ли можно заменить лепкой пельменей и общением с полуторагодовалой племянницей. Мать обняла сына, невестку. Отец воздержался от проявлений чувств, пожелал доброго пути и тут же скрылся из виду.

– Расстроилась? – прямо спросил Игнат, наблюдая понурое личико ежа – волосы привычно выбились из косы, кучерявились у линии лба, ушей, шеи.

За руль он сел сам. Во-первых, спешил домой, во-вторых, Шура была словно выжатая губка – состояние точно не для вождения, с её-то крошечным опытом.

– Нет, – ответила Шура.

Игнат покосился на жену, у поворота на трассу остановился, заглушил мотор, посмотрел в окно на уходящие сумерки, вот-вот опустится вечер, а потом вступит в свои права ночь.

Взял в руку женскую ладонь, перебрал каждый палец. Закрыл глаза, словно провалился в нирвану, огладил тонкие фаланги, мягкие подушечки, прочувствовал, протянул через себя папиллярный рисунок. Поднёс к губам, оставил лёгкий след на каждом пальце, опустился на запястье, ощутил губами, как безумно колотится жилка, прижался к сгибу локтя – горячему, шелковистому, пахнущему цветами, летом, юностью… любовью.

Двинулся дальше, настойчиво притягивая девичью застывшую фигурку к себе, пока та не дрогнула, не подчинилась обмякнув. Позволила прижать себя крепко, жарко.

– Прости меня, Шура, – шепнул он в приоткрытые губы, извиняясь за всё разом. – Прости.

Шура удивлённо посмотрела в ответ, ничего не сказала, но на осторожный поцелуй ответила, более того, углубила, почти перехватив инициативу.

Дорога тянулась, как никогда медленно, словно трафик замедлился раз в двести. Время напоминало натянутую до предела фитнес-резинку, которую продолжали упрямо тянуть, так же чувствовал себя Игнат – одно дуновение воздуха, и он лопнет от напряжения, взорвётся к чертям собачьим.

Оставаться в трезвом уме помогало понимание, что от его нетерпения ничего не изменится. Нервозность передастся Шуре, что не пойдёт на пользу планам Игната на сегодняшнюю ночь. И мягкая ладошка, которая пахла цветочной сладостью, в его руке – совершенно бесподобное чувство.

На парковке Игнат подал Шуре руку, помог выбраться из автомобиля, нетерпеливо хлопнув дверью. С трудом воздержался от того, чтобы не подхватить девичью фигурку на руки, не оставить следы на тонкой коже шеи, как одуревший от аромата жертвы охотник.

Привычным движением притянул к себе за талию, нырнув пальцами за поясок платья. Быстро, уверенно повёл в сторону лифтов, держа крепко, словно Шура могла вывернуться, ускользнуть, отказать. Не успели металлические двери плавно сомкнуться, как зеркала кабины отразили мелькнувшую зелень глаз, которую мгновенно скрыли веки, – она зажмурилась, когда Игнат впечатал в себя желанное тело.

– Шура, посмотри на меня. – Игнат опустил голову, приподнял острый подбородок Шуры, впившись взглядом в дрогнувшие губы. – Посмотри, пожалуйста, – повторил он шёпотом, дождался, когда ресницы распахнутся, зелень сосредоточится на нём. – Постарайся не бояться, – продолжил он, опуская руку на ягодицы, вдавливая пахом в упругий девичий живот.

В прихожей, как только захлопнулась дверь, он сразу подхватил жену на руки и отправился в сторону спальни, только и успев, что скинуть свою обувь. Босоножки с хлястиком вокруг щиколотки остались на обладательнице стройных ног.

Уложил на кровать, лёг рядом, хотя единственное желание было навалиться сверху, накрыть собой, почувствовать трепет тела внизу. Провёл рукой по гладкой ноге от щиколотки до внутренней стороны бедра – самой нежной, сокровенной его части, горячей. Приподнял ногу, огладив, согнул в колене, опустился к щиколотке, быстро справился с хлястиком. За ним последовал второй, что вызывало удивлённый взгляд Шуры.

А ведь это всего-то женская обувь, наивный, удивлённый ёж… Не ряд пуговок на лифе платья, не скрытая молния сбоку, не застёжка бюстгальтера, кокетливо мелькнувшая спереди крошечной бусинкой.

Игнат расправился с женской одеждой почти мгновенно, не давая очухаться Шуре, прийти в себя, пойти на попятную. Но, похоже, она не собиралась этого делать, напротив, почти нетерпеливо дёрнула вверх футболку мужа, помогая ему обнажиться. С молнией на джинсах разобрался сам, Шура стыдливо спрятала руки, но взгляда не отвела, до белизны прикусив нижнюю губу.

– Всё хорошо., – Игнат улыбнулся, лёг рядом на бок, прижал застывшую Шуру к себе, обнял одной рукой, другой освободил несчастную губу из плена зубов.

Опустил губы к губам, лизнул по нижней, ставшей чувствительной, огладил верхнюю. Скользнул внутрь, ловя цветочный запах, вперемежку с горячим, влажным, прерывистым дыханием. Углубил поцелуй, постепенно наращивая напор. Контролировал собственные движения, порывы, жадность, ненасытность, с которой необходимо было наброситься, вцепиться, врезаться, ворваться, взять. Обладать здесь, сейчас, до скончания веков…

Он почти потерялся в собственной похоти. В тихих, срываемых почти насильно женских стонах. В оглушающем сердцебиении, которое отдавалась в ушах, шумело в голове бесконечным гулом, ульем желаний, оставленных на будущее, на следующий раз. Почти погряз в капельках жемчужного пота, который проступил на шее, груди, у женского пупка – настолько соблазнительного, нестерпимо желанного, что терпение балансировало за гранью человеческих возможностей.

И всё-таки он довёл тело Шуры до той самой готовности, когда сознание позволяет вынырнуть тайным, покрытым стыдом желаниям. Однако отчётливо помнил, что сверху нельзя, как бы ему ни хотелось, ни считалось менее травматичным – нельзя. И хотя не забыл про предохранение, позже попросту передумал – вандализм лишать невинности собственную жену в презервативе.

Приподнял Шурину ногу, закинул себе на бедро, зафиксировал тело так, что вывернуться не выйдет при всём желании. Осторожно вошёл, совсем немного, проваливаясь в зелень глаз, как в колдовской омут, на дне которого мелькнули сдерживаемые слёзы.

– Скажи, – шепнул Игнат, продавливаясь дальше, встречая рефлекторное сопротивление. – Скажи, что ты чувствуешь.

Он надавил сильнее, вошёл наполовину, остановился. Почувствовал, как впиваются ногти в его плечи.

– Не молчи, – повторил он. – Скажи, хорошая моя.

В момент, когда Игнат двинулся дальше, Шура, наконец, отмерла. Из глаз брызнули необходимые слёзы обиды, может быть, даже разочарования. Честные эмоции, которые были необходимы Игнату, которые в тот момент он считывал, как с открытого листа книги, но хотел слышать. Понимать, что и Шура их осознаёт, принимает. Не стыдится.

– Мне больно! – пожаловалась она. – Больно…

– Я знаю. – Игнат прижал Шуру сильнее, начал осыпать мелкими поцелуями лицо, по которым текли солёные, горячие слёзы. – Потерпи, потерпи немного. Совсем чуть-чуть.

Терпение действительно было на исходе, требовалось несколько сильных движений, чтобы довести процесс до логического завершения. Игнат посмотрел на взлохмаченные волосы, вьющиеся у висков, острый подбородок, зацелованные, приоткрытые губы, покрасневший кончик носа, порозовевшие щёки. Бледную шею, на которой быстро-быстро билась венка, выдавая волнение хозяйки, точно так же, как и взволнованный взгляд зелёных глаз.

– Сейчас, – пообещал он.

Запустил руку в густые волосы Шуры, почти расплетая косу. Прижал к груди, долго целовал, отвлекая, а сам в это время постепенно наращивал темп, от которого кружилась голова, перехватывало дыхание. От последних движений, размашистых, сильных, ритмичных, Игнат взорвался настолько острым удовольствием, что на мгновение перестал видеть, слышать, дышать, существовать на планете Земля – испарился, как при ядерном взрыве. Распался на молекулы, рассыпался в прах.

Острая боль была ему ответом, наряду с удивлённым взглядом Шуры – кусать мужа во время его оргазма женщин в патриархальном обществе точно не учат.

– Ой, – пискнул ёж, внезапно показавший, что зубки у него не для декорации. – Я сделала тебе больно. Случайно.

– Мы квиты, – усмехнулся Игнат, легонько поглаживая всё ещё дрожавшую Шуру. – Только неслучайно.

– Но так и должно быть. А вот…

– Попытка искусать обидчика – тоже физиология, – спокойно ответил Игнат.

То, что брачная ночь состоялась и наконец-то удалось снять полуторамесячное напряжение, от которого буквально срывало крышу – ничто, по сравнению с тем, что Шура честно сказала то, что чувствовала, наверняка воображая, что муж хочет слышать другое, и даже укусила, когда боль показалась нестерпимой. В некотором роде именно это можно считать потерей девственности, а не банальный физиологический акт – так думал Игнат.

С физиологией они разберутся, главное достижение – отсутствие страха озвучить свои чувства, эмоции, мысли.

– Пойдём-ка в ванную, – предложил он и добавил полушутливо – Прежде чем продолжить, стоит вспомнить о прозе жизни – гигиене.

– Продолжить? – Шура ошарашено уставилась на Игната. – Я не хочу…

Отлично! Продолжай говорить честно, девочка! Высказывай сомнения, отказывайся, проси, плачь, бей вазы, кусайся. Живи!

– Вообще-то, секс – приятная штука, – спокойно сказал Игнат, поднимаясь с кровати.

Бельё, простынь и любую другую возможность прикрыть наготу он проигнорировал сознательно. Встал напротив обалдевшей Шуры, которая уставилась… нет, вовсе не на сногсшибательную улыбку собственного мужа.

– Думаю, стоит показать тебе эту сторону медали, – продолжил он, наблюдая, как Шура натягивает одеяло на нос, и решил окончательно добить жену: – Довести тебя до оргазма, например.

– Нет! – взвизгнула та в ответ, рефлекторно обхватив район живота руками.

– Не так, – засмеялся Игнат и пообещал: – Есть несколько способов, какой-нибудь тебе обязательно понравится.

Глава 19

Осень вступила в свои права, зачастив дождями, которые быстро смыли яркие краски с улиц города – бордовые, золотистые, оранжевые.

Прошёл день рождения Шуры. Отпраздновали в кругу семьи, в загородном доме Игната, который был намного меньше генеральского особняка, каких-то сто семьдесят с копейками квадратных метров. Плюс русская баня, пустующие хозпостройки и крошечный домик для гостей – Игнат с возрастом стал с трудом переносить посторонних в своём жилище, поэтому отдельное помещение решало проблему периодических попоек в кругу сослуживцев и их разбитных спутниц.

Приехали все местные Калугины, включая самого генерала, благо в этот раз обошлось без косых, недобрых взглядов с его стороны. То ли отец смирился с браком сына, который сам же инициировал, прижав к ногтю непутёвого, то ли разговор на повышенных тонах с Игнатом подействовал. Тогда младший Калугин, не выбирая выражений, высказал всё, что думает об отношении отца к его жене. Хочет отец кривить морду, пусть кривит перед сыном, а невестку, ни в чём перед старшим Калугиным не виноватую, трогать не надо.

Отлично провели время. Шура искренне улыбалась. Игнат веселился от всей души, было в этом незатейливом семейном празднике нечто совершенно новое, особенное для него. Что именно? Пожалуй, в те часы он не смог бы толком сформулировать.

Понимание, что твой выбор принимают родные? Тихая радость от того, что женщина, которая тебе дорога, точно так же дорога твоим близким людям? Ощущение семейственности в самом широком смысле этого слова? Банальное довольство от новизны?

От того, что можно обнять свою женщину, а то и усадить на колени, слушая увлечённый рассказ Олега, смеяться над проказами племянницы. Остановить вспыхнувший спор двойняшек. Ох, уж этот переходный возраст, когда Калугины взрываются как порох. Как оказалось, и девочек это тоже касается.

Подарок, преподнесённый имениннице от мужа, не удивил никого, кроме самой Шуры: небольшой кроссовер белого цвета. Она долго смотрела на симпатичную машинку, лёгкую в управлении, словно не верила в происходящее, потом довольно пискнула и совершенно очаровательно пустила слезу, спрятав покрасневшее личико у шеи Игната. Он лишь улыбнулся. Воздержаться от прилюдного поцелуя, несмотря на почти нестерпимое желание, ума хватило.

Вечер закончился фейерверком в честь Шуры и… потрясающим сексом. Слово «потрясающий» было бы преувеличением года, но Игнату настолько сносило крышу от собственной жены, что любая, самая безыскусная близость казалась праздником.

Ещё пришлось «проставиться» за свадьбу сослуживцам, те проели плешь Игнату, бесконечно намекая, что пора бы уважить товарищей – напоить, накормить, да жену молодую показать. Сколько можно прятать красавицу? Полковник Калугин и сам понимал, что зажиливать столь важное событие от друзей-приятелей не стоит, но сомневался, выдержит ли Шура напор «доброжелательности» пьяных бравых вояк, чьим сомнительным юморком проникнуться сложно любому гражданскому.

Шура встретила идею без энтузиазма, но решительно согласилась с доводами мужа: надо – значит, надо. В одну из суббот друзья и знакомые полковника Калугина собрались в пафосном ресторане, чтобы широко отпраздновать событие года – конец холостячеству всем известного ходока и раздолбая. Не обошлось без пьяных до потери человеческого лица, гостей, излишне любопытных взглядов, удивлённых перешёптываний жён приятелей.

Всем была известна предыдущая зазноба Игната – Ритка. Шура отличалась от неё, как небо от земли, вода от хлеба. Сразу не поймёшь, кто краше, но разница бросалась в глаза любому. Скромная для своего положения, возможностей и внешних данных Шура и яркая, как один бесконечный вызов Рита. Благо, никому в голову не пришло рассказать молодой жене о бывшей любовнице. Впрочем, вряд ли кто-то всерьёз верил в то, что Ритка – прошлое.

Верил ли в это Игнат? Хотел верить. Хотел прожить всю жизнь с той, что назвал своей. Хотел сделать её счастливой, а если не счастливой, то в полной мере довольной.

Второй день свадьбы решили провести на свежем воздухе, дожди ещё не зарядили, стояло яркое, тёплое бабье лето. Организованной толпой, включая членов семей от мала до велика, отправились на берег широкого озера с покатым берегом.

Шура бы с радостью отказалась от подобного «выхода в свет», ей с лихвой хватило представления накануне. Игнат это видел, но и с затворничеством жены нужно было заканчивать. Начинать с малого, с таких, почти дружеских выездов – оптимально. От косых взглядов не скроешься, но и откровенного негатива ожидать не приходилось. Поржут, как табун обкурившихся коней, друзья-приятели, почешут языками их жены – не стоит внимания.

Заселились в двухкомнатный номер – понятия «suite», «standart», «de luxe» в пережитке советской власти, ведомственном доме отдыха, не прижились. Шура оглядывала интерьеры так, будто оказалась в президентских апартаментах где-нибудь в Вест-Индии. Игнат лишь улыбался такой реакции, отметив для себя, что отчего-то естественные реакции Шуры, пусть и непривычные для него, перестали раздражать.

– Пойдём предаваться разврату? – пошутил Игнат, выглянув в окно, где на улице поджидал Мага со всем своим семейством.

– Что? – замерла Шура.

– Даже представлять не хочу, о чём ты подумала, – засмеялся он, глядя на ошарашенного ежа – волосы забавно, уже привычно кучерявились у линии лба, и это до щекотки в солнечном сплетении умиляло.

– Игнат! – взвизгнула Шура, бросив в мужа полотенце, которое держала в руках.

– Иди-ка сюда, шалунишка. – Игнат сделал шаг вперёд, одним движением захватил руку Шуры, вторым впечатал в себя, чувствуя через слои ткани её и своей футболки мягкость женской груди, и прошептал в приоткрытые губы, двигаясь к кровати: – Шура, что ты делаешь со мной?

Она ничего не делала, лишь закинула руку ему на шею, провела пальцами по стриженому затылку, задышала в унисон. Потрясающие, оголяющие нервные окончания ощущения.

Добрались до кровати. Игнат лёг, утягивая за собой Шуру. До чертей в глазах хотелось оказаться сверху, пусть не довести дело до конца – что таить, он искренне любил опостылевшую многим миссионерскую позицию, – просто недолго побыть сверху, почувствовать тело Шуры под собой. Она же цепенела каждый раз, жмурилась, отворачивалась, несмотря на то, что остальные, даже почти смелые эксперименты встречала с любопытством, порой с откровенным, жадным желанием.

Когда-нибудь Игнат с этим разберётся, но не сейчас. Не тогда, когда губы жадно сминают губы, а руки скользят под юбку, поднимают подол, открывая вид на кружево под тонким, почти бесцветным капроном.

– Нас ждут, – шепнула Шура, на секунду оторвавшись от губ мужа.

– Подождут.

Забрался под футболку, чашечку бюстгальтера, огладил грудь, чувствуя, как напряглись соски под пальцами. Чувственная девочка, страстная, когда удаётся переломить ступор в хорошенькой голове.

Шура позволила раздеть себя. Помогла обнажиться Игнату, как всегда кинув любопытный взгляд на то, что скрывает белье мужа. Прикрыла глаза, когда он раздвинул её ноги, прошёлся пальцами по сокровенному – одержала очередную победу над собственной стеснительностью.

Понадобилось совсем немного времени, чтобы Шура была готова и балансировала на грани, только перешагнуть её Игнат не позволял до самого конца, оставляя на сладкое.

– Давай так… – Он перевернул Шуру на живот, приподнял ягодицы, окинул взглядом круглую, упругую попку, дурея от увиденного.

Настолько была хороша. Сказочно! Всё самое прекрасное и порочное в мире одновременно сосредоточилось в упругой молочной мягкости, шёлке кожи, в том, что открывается, если едва прогнуть поясницу.

– Упрись здесь. – Пришлось направить Шуру, чтобы проникновение не было глубоким.

О своих нестерпимых желаниях можно подумать потом, пока же хорошо то, что имеешь. Провоцировать лишнюю боль и недовольство Игнат не хотел – не было уверенности, что Шура озвучит, а из него плохой экстрасенс. Особенно, когда падает занавес из откровенной похоти и на первый план выходят рефлексы.

И всё-таки спонтанная близость закончилась к взаимному удовольствию. Шура довольно щурилась, закутавшись в выпростанную из-под покрывала простыню. Игнат быстро заскочил в душ, предварительно махнув рукой Маге, который всё ещё топтался под окнами, ожидая приятеля с молодой женой.

– Выходи, – шепнул Игнат, быстро поцеловал, показал взглядом на дверь. – Ждут.

– Хорошо, – потянулась Шура.

Игнат на мгновение замер. Какой же домашний, уютный жест, щемящий до той самой, непривычной щекотки в солнечном сплетении.

– Люблю тебя, – тихо проговорил он, окунаясь в изумрудную зелень.

Колдовскую. Мистическую. Способную приворожить. Быстро отошёл, не стал ждать ответа. Не хотел слышать покладистое: «Я тоже тебя люблю».

Перед тем, как закрыть за собой дверь, услышал, а скорее почувствовал позвоночным столбом, тяжёлый вздох. Вот вам и «люблю»…

Жарили, конечно, мясо, пили крепкий алкоголь. Некоторые женщины предпочли вино, мартини. Шура игнорировала даже лёгкую Сангрию, привезённую специально для неё. Пороки человечества словно отскакивали от неё, как бы близко она не находилась. Не употребляла алкоголь, не сквернословила, не выставляла себя напоказ, хотя было что продемонстрировать миру – уж Игнат это знал наверняка.

Несовременная. Не броская. Без намёка на стервозность. Всё то, что совсем недавно Игнат не переносил в женщинах, сейчас стало казаться манким. И не ему одному: краем глаза он ловил заинтересованные взгляды сослуживцев.

Слово за слово, за каким-то бесом решили отправиться в боевой тир при стрелковом клубе, расположенном в нескольких километрах от дома отдыха. Кому-то захотелось покрасоваться перед дамой сердца. Игнат недовольно скрипнул зубами. Оружие? Не наигрались на службе, идиоты великовозрастные?

У детей постарше загорелись глаза – не каждый день выпадает возможность пострелять из боевого оружия. Отцы семейств, Игнат это отлично понимал, не размахивали ружьями на гражданке, не позволяли отпрыскам стрелять направо и налево.

Несмотря на градусы во лбах, шумную компашку в тир пустили – владельцев и администраторов не удивить. Соседство с ведомственным домом отдыха гарантировало разнообразие флоры с корочками, в которой внезапно просыпалось желание стрелять. А то на службе запаха порохового дыма не хватало!

Кое-кто из жён порывался пострелять, раз выпала такая возможность. Несовершеннолетних не должны были подпускать к оружию, однако от греха подальше пошли навстречу, разрешили тем, кто потенциально справится. К каждому стреляющему приставляли нервного инструктора, который предпочел бы после лекции по технике безопасности учить стрельбе дорвавшихся домохозяек да сопливых пацанов лет девятнадцати, а не членов семей «представителей закона», которым на этот самый закон наплевать.

Игнат отошёл от Шуры на несколько минут. Отвлёкся на разговор с Магой, тот в стороне убеждал старшую дочь, что стрельбища – не развлечение для женщины. Пусть посмотрит на маму, разве та рвётся к оружию? Нет!

– Пусть стрельнёт. – Игнат обхватил приятеля за плечи. – Разок отдачу почувствует, сразу перехочет.

– Не лезь, а, – отмахнулся Мага, продолжая сверлить дочь недовольным взглядом, небрежно, между делом бросив: – Шуре предложи пострелять, раз такой умный.

– Можно, – пожал плечами Игнат и крикнул жене: – Шура! Хочешь пострелять?

– Нет, – она равнодушно качнула головой.

– А всё-таки? – повторил Игнат предложение.

В Кандалах говорили – Шура без промаха «белке в глаз бьёт», пусть это всего лишь образное выражение, но стало интересно глянуть, правда ли.

– Хорошо, – вдруг согласилась Шура.

Раздражённо покосилась в сторону двух стоящих поблизости кумушек, направилась к инструктору, который недовольно сжал губы – ещё одна «вояка» на его голову. Поскорей бы этот балаган убрался восвояси.

– Помочь? – поспешил Игнат к жене.

– Молодой человек, отойдите, – тут же вмешался инструктор.

– Зачем? – нахмурилась Шура, бросив недоуменный взгляд сначала на мужа, потом на тех же двух кумушек.

Игнат спорить с инструктором не стал. Предпочитал соблюдать закон, не лезть на рожон, если была возможность. Звание званием, человеческое отношение – отношением. К тому же начальство, случись что, по голове не погладит, влепит дисциплинарное взыскание – это в лучшем случае, в худшем – в разнос пойдёт сам генерал-полковник Калугин.

Шура несколько минут присматривалась к винтовке, огладила приклад, оглядела ствол. Переступила с ноги на ногу, приноравливаясь. Огромные наушники явно ей мешали, посекундно бубнящий, направляющий её руки инструктор раздражал. Игнат видел, что Шура берёт винтовку так, как держат коренные таёжные охотники: рука согнута в запястье, кисть и пальцы находятся в положении, которое обеспечивает максимальную свободу движения в любом направлении. Не военная хватка, однако, правильная.

– Смотри, смотри, – услышал он за своей спиной шепоток.

Не только у Игната был намётанный глаз, любой из компании моментально вычислит отточенные движения Шуры, пусть и не боевые. Человека, который умеет обращаться с оружием, профессионал заметит с полувзгляда.

Шура что-то сказала инструктору, тот умолк, скептически глядя на нечто в плиссированной юбке с винтовкой в руках. Шура не обратила внимания на пренебрежительный взгляд, приставила оружие так, как удобно ей, и сделала пять выстрелов подряд недрогнувшей рукой, не шелохнувшись: один в молоко, один в девятку, три ровно в центр, один в один, как заправский снайпер.

Отдала винтовку инструктору, который, кажется, потерял способность говорить, лишь хлопал глазами как сова. Обернулась, посмотрела первым делом на девиц, которые чем-то её разозлили, только потом на Игната, совершенно беспардонно, победно, нагло улыбаясь.

– Ты посмотри на эту сибирскую принцессу! – гаркнул кто-то из поражённо молчавших до этой секунды сослуживцев.

– Калугин, где отхватил такую красавицу?! – заголосил кто-то.

– В тайге, – отвечали ему со смехом такие же удивлённые голоса, перемешанные с довольным ржачем, ибо смехом звуки, исходящие от толпы полутрезвых офицеров, назвать было нельзя.

– Белке зубы выбила, – кричал один из остряков.

– Глаз! Глаз же! – неслось оттуда же.

– Глаз не знаю, но яйца такая красота снесёт раньше, чем подумаешь о другой бабе, – отвечали ему.

– Попал Калугин!

«А ведь и правда, снесёт», – подумал Игнат, посмотрев на невозмутимую Шуру, наблюдающую за улюлюкающей толпой, как за расшалившимися дошколятами. Неужели ты такая на самом деле, Александра Ермолина, ныне Калугина. Шура.

– Молодец. – Игнат подошёл к жене, поцеловал в уголок губ, его бы воля – вцепился бы жрущим поцелуем, но он уже достаточно хорошо знал её, чтобы понимать – лишь зря смутит собственного ежа, пусть тот и виртуозно обращается с боевым оружием.

– Пойдём в номер, – тихо ответила Шура.

Глава 20

Всю дорогу к номеру Шура молчала, сосредоточено жевала нижнюю губу, чем изрядно нервировала Игната.

– Может быть, ты скажешь, что случилось? – спросил Игнат, когда за их спинами закрылась дверь номера.

Шура ощетинилась, нахмурилась, тряхнула головой, словно отгоняла неприятные воспоминания, помолчала с минуту, глядя в окно, где катилось к горизонту солнце. Сказала:

– Ничего.

– Не нужно обманывать, – одёрнул Игнат жену.

«Ничего»? Настолько «ничего», что сначала вынырнула из скорлупы, расстреляв несчастную мишень в пух и прах, а потом едва не сгрызла собственную губу. Понятно, что-то сказали кумушки, может даже специально, только не пойдёшь разбираться с чужими жёнами, когда есть своя – похожая на насупившегося ежа. Пыхтящего, недовольного.

– Шура? – Игнат сделал несколько шагов к Шуре, обхватил личико двумя ладонями, приподнял голову, вынудив посмотреть в глаза. – Ответь, пожалуйста.

– Ничего страшного, – повторила она, отводя взгляд.

– Что сказали те дуры? Они ведь что-то тебе сказали? – Игнат прищурился, всмотрелся в резко порозовевшее лицо.

– Не мне, – выпалила Шура и, видимо, опомнившись, что ляпнула лишнего, замолчала, перевела взгляд на Игната. Насупилась сильнее и вдруг произнесла севшим от волнения голосом: – Рита лучше меня, да?

– Нет, Рита ничем не лучше тебя, – твёрдо проговорил Игнат, понимая, что главный свой вопрос Шура задала и будет ждать на него ответа. Заговаривать зубы смысла не было.

– Расскажи мне про неё, – выпалила Шура. – Эта та женщина, на фотографии?

Игнат нахмурился, пытался понять, какой фотографии? В его телефоне? Возможно, там остались фото с Риткой, он не проверял. Выходит, Шура проследила, прошерстила? Кра-со-та.

– В учебнике «Военная топография», – пояснила Шура.

– Скорей всего, – поморщился Игнат.

Он забыл, что дома валялся столетний учебник, неизвестно как оказавшийся в квартире при переезде. Естественно, вспомнить какую-то фотографию не смог. Зато отлично знал, что не отличался сентиментальностью, в цифровой век печатать фото – увольте. Ритка же любила, заявляла, что «в бумажном носителе есть душа», потому могла оставить пару фоток.

– Что ты хочешь знать? – Игнат пытливо посмотрел на Шуру.

Вдруг вспомнились слова Фёдора Алексею: «Потому и развелись, что ни терпения, ни уважения, ни смирения в нас не было. Если до свадьбы дотерпеть не может, то и после терпеть не станет». Тогда они показались вопиющей глупостью, мракобесием, но сейчас вдруг Игнат увидел в них смысл, поверхностный, неясный, как рябь на воде от брошенного камня, которая пройдёт через минуту, и все же смысл.

– Прости, Шура, у меня были женщины, я не достался тебе невинным юношей, – вздохнул он. – Паршиво вышло, нечестно по отношению к тебе, но…

Какого беса он оправдывался? За что? За то, что до тридцати пяти лет не просидел в девственниках? Хорош жених бы был: неопытная жертва застоя в предстательной железе. Но, чёрт возьми, как же невыносимо видеть боль в глазах Шуры!

Что можно ответить на простую просьбу: «Расскажи мне о ней». Не рассказать нельзя, рассказывать – тоже.

Игнат встретил Ритку около десяти лет назад. Заскочил в медсанчасть лейтенантом в поисках таблетки от головной боли, последствия ночного возлияния, и пропал. Потерялся в синем омуте глаз и откровенном декольте белого халатика. Встал, как вкопанный, во всех местах и смыслах.

– Товарищ лейтенант, у вас что-то случилось? – Ритка посмотрела на входящего, нагнула голову, улыбнулась, довольная произведённым эффектом.

– Можно, я войду… – промямлил Игнат, не веря собственным ушам.

«Можно»? Он сказал «можно»? Серьёзно?

– Можно козу на возу, – усмехнулась Ритка и продолжила добродушно, поманив пальцем, будто приворожив: – Давайте, я вам давлению измерю, а то вы бледный какой-то.

Потом-то он узнал, что Измайлова Маргарита Сергеевна – жена майора Измайлова, которого только перевели с Камчатки, где он неплохо, а главное, быстро продвинулся по службе. С Измайловым у них был продолжительный роман на расстоянии. За время, пока будущий муж отдавал долг Родине в заднице этой самой Родины, Маргарита Сергеевна окончила гражданскую медицинскую академию, за неведомой надобностью выучилась там же на военной кафедре. В завершении же отправилась получать мужскую специализацию «военно-полевая, военно-морская хирургия», что объяснимо не понравилось мужу, и он пристроил жену на тёплое, непыльное местечко в санчасть – лечить прыщи, диарею и похмелье у служивых.

Закрутилось у лейтенанта Калугина с женой Измайлова раньше, чем он успел понять, что чужая жена – табу по всем статьям и законом, тем более – жена сослуживца, старшего по званию. Ритка сводила его с ума, доводила до сумасшествия, дикого, ненормального исступления. Ничего подобного он не чувствовал до, и никогда после.

Всё развивалось стремительно, взаимно, на глазах всего честного народа. Несколько раз лейтенанта Калугина вызывали на ковёр, грозились смертельными карами, увольнением, «прилюдной поркой», чтобы другим неповадно было – ничего не помогало. Разве могли помочь разговоры, когда его трясло от одной мысли о Ритке, от воспоминания, от силуэта, мелькнувшего в окне.

Слухи дошли до генерала Калугина, и он решил вопрос по-своему: Измайлова перевели, Маргариту Сергеевну уволили, Игнату запретили под страхом отлучения от семьи встречаться с зазнобой. С тем же успехом можно было запретить солнцу вставать и садиться.

Ритка ушла от мужа. Надоело обманывать, терпеть приступы ревности, бешенства, главное – осточертел деспотизм благоверного по поводу профессии. Всю жизнь лечить угревую сыпь и бактериальную пневмонию у сопливых срочников она не хотела. Муж в свою очередь не собирался позволять жене работать по выбранной специальности. Игнат был солидарен с Измайловым, военный врач, хирург – конский труд, но не восхищаться умом Ритки, её целеустремлённостью не мог.

Она ждала действий от Игната, естественно ждала, только Игнат не торопился решать этот вопрос. Он даже гражданский брак не спешил предлагать, искренне считая подобное сожительство суррогатом. Или всё, или ничего.

Всё с Риткой было для него слишком много, а ничего – не устраивало.

Так они и катились по жизни: не вместе, не врозь, то отпуская друг друга в свободное плавание, то захапывая в безраздельное пользование. Игнат чётко понимал, Ритка – женщина-праздник с заточенными клыками, и точно так же осознавал, что не хочет видеть её рядом до конца своих дней. Никому не охота жить под одной крышей с кровососущим существом. Более того, он сам не желал быть сраным вампиром, который, напившись крови, будет отползать в сторону до следующей кормёжки.

Калугин долго сходил с ума, его ломало, как при героиновой ломке, но понимание, что разрыв – это благо, придавало сил. Как наркоман, он срывался время от времени, постоянно крутил воспоминания о кайфе, желал испытать его снова и снова.

Разве такое скажешь жене? Тем более Шуре! Откровенное безумие – делиться подобным ненормально со всех сторон и ракурсов.

Игнат посмотрел на Шуру, пронзённый пониманием, что последнее время он не вспоминал о Ритке, не думал, не сравнивал. Сейчас, невольно перебирая в памяти события прошедшего десятилетия, он не почувствовал ничего, даже лёгкой досады. Единственное, что его волновало – обида Шуры.

Шура же молча наблюдала за лицом Игната, делала какие-то выводы, которые – Игнат мог дать руку на отсечение, – были ошибочными.

– Рита – женщина, с которой я периодически встречался в течение десяти лет, – спокойно произнёс Игнат.

– Десяти?! – Шура отступила на пару шагов, словно беса увидела своими глазами. – П-почему не женился? – Видимо от неожиданности, она начала заикаться.

– Тебя ждал, – совершенно честно ответил Игнат. – Правда, ждал.

Сделал шаг в сторону Шуры, взял тонкие пальцы, перебрал по одному. Тонкие, подними на свет – словно прозрачные. Поднёс к губам, огладил языком папиллярный рисунок на указательном, оставил поцелуй на безымянном. Почувствовал, как вздрогнула ладошка в его руке.

«Знать бы, где упасть – соломки подстелил бы» – банальная истина, выстраданная поколениями. Знал бы, что встретит однажды на берегу полноводной сибирской реки Александру Ермолину, Шуру – обошёл бы десятой дорогой Ритку, чтобы не расстраивать своего ежа.

– Всё-таки, что ты услышала?

Ведь что-то дошло до симпатичных ушей. Нетрудно догадаться, что именно, но хотелось конкретики. Чтобы успокоить Шуру, чтобы раз и навсегда заткнуть рот бездумно болтающим языком дамочкам.

– Что я Рите Калугина, твоей Рите, – подчеркнула она, – не чета.

– Так и сказали? – усмехнулся Игнат.

– Да, – пожала Шура плечами. – Не чета. Долго ты со мной не протянешь, побежишь к своей ненаглядной Ри-точке.

– Им-то, конечно, виднее. – Игнат едва сдержался, чтобы не высказаться резче. Не для ушей жены выражения, которые крутились на языке боевого офицера. – Странно, что ты в мишень пальнула, а не им в голову, – подавил он смех, вспоминая, как хладнокровно Шура расстреляла несчастную пулестойкую пластину.

– Нельзя наводить боевое оружие на человека, – серьёзно ответила Шура. – Это первое, чему учил папа, когда давал ружьё в руки. А если навёл – стреляй, – спокойно продолжила.

Вспомнился Ермолин – крепкий верой старообрядец, охотник-промысловик с колким, цепким взглядом зелёных, словно нечеловеческих глаз. Такой, если наведёт – выстрелит.

К ночи выбрались на улицу. Правильней было отправиться домой, но Игнат употреблял, когда жарили шашлык, а сажать за руль Шуру ему не хотелось, усталость и расстройство – плохой напарник в пути.

Мелкий дождь, накрапывающий последнюю пару часов, прекратился. Разошедшийся было ветер стих, а потом и вовсе воздух замер, ни шороха вокруг, как в космосе – лишь низкое, чёрное небо и брызги рассыпанных, бледных звёзд.

Шура надела ветровку поверх толстовки с капюшоном, спортивные брюки, кроссовки, распустила волосы – обычная двадцатилетняя девчонка. Красивая, молодая, манкая до одури, до спёртого дыхания, и всё равно самая-самая обыкновенная, мало похожая на строгого, насупившегося ежонка, которого Игнат встретил совсем недавно на дороге из сибирского, потерянного в тайге села в районный центр.

– Привыкаешь к новой жизни? – Игнат остановился, развернул Шуру к себе. – Легче тебе?

– Сейчас легче, – кивнула она в ответ.

– Вот и прекрасно.

На обратном пути Шура заспешила в номер, замёрзла. Игнат же замедлил шаг, кивнув жене, чтобы поторопилась. Проводил взглядом, убедился, что свет в окнах загорелся сразу, как только Шура переступила порог корпуса – значит, добралась без происшествий. Остановился рядом с приятелями, которые допивали оставшийся от шашлыков алкоголь в компании жён, тех самых кумушек, что так неосторожно, нелестно отозвались о Шуре, сравнив с Риткой. Игнат предпочёл думать, что это была неосторожная реплика, не предназначенная для ушей жены полковника Калугина.

– Слав, подойди сюда, – подозвал он одного из гуляющих.

– О, давай к нам! Где молодую жену потерял? – понеся хмельной, добродушный гомон вперемешку с безобидными смешками.

– Я спешу. – красноречиво подмигнул Игнат тёплой компании, давая понять, что его ждёт нечто более интересное, чем распитие элитного алкоголя под остывшее мясо и выдохшийся лимонад.

– Чего? – подлетел Слава.

Слава в прошлом месяце стукнул тридцатник, но, несмотря на приличное для возраста и выслуги звание и должность, он так и оставался Славой – никак не Вячеславом.

– В тире твоя Жанна с подружкой неосторожно вслух почесали языками, Шуре это не понравилось, мне тоже, давай больше такого не повторится. – Он показал взглядом на блондинку рядом с женой Славы – пьяные, весёлые, дурные бабёнки.

– Ой, да ладно, ляпнули, не подумав, – засмеялся Слава.

– Помнится, ты в мае в сауну ездил, – задумчиво сказал Игнат, хлопнув по карману, в поисках несуществующей пачки сигарет.

Слава тогда серьёзно влип. И ладно бы дело касалось девочек лёгкого поведения, которых он от пьяной отваги вызвал, никто бы не придал значения «прегрешениям», тем более, воспользоваться ими Слава не смог. К приезду секс-тружениц его лучшим другом стал унитаз, бравый офицер пугал Ихтиандра. Он умудрился вляпаться в историю с карточным долгом – продул в покер каталам, на что не только жена, драгоценная Жанна, не закрыла бы глаза, но и начальство.

Игнат прикрыл приятеля, разобрался с ситуацией без лишнего шума и пыли, вот только память у Калугина была хорошая. Профессиональная память.

– Понял, – отозвался Слава, бросая недовольный взгляд на жену.

– Хорошо, что понял. Хорошего вечера, – попрощался Игнат.

Развернулся на месте, двинулся в сторону номера. Паршиво вышло со Славой, но как получилось, так получилось. Поговорит мужик с женой, объяснит, что стоит говорить, когда лучше молчать, а после пойдёт молва, что Калугин не любит, когда до молодой жены доходят сомнительные слухи, переживает, нервничает. А с такими связями нельзя волноваться, как бы болтающим плохо не стало.

В кармане раздался рингтон. Игнат посмотрел на экран телефона, удивленно поднял брови.

– Люба? – проговорил он в трубку. – Здравствуй.

Глава 21

Шура мерила шагами кухню и бросала нервные взгляды на Игната, который сидел на стуле, опершись руками о спинку, и внимательно наблюдал за женой.

Всегда спокойная, она не на шутку разбушевалась, разнервничалась, даже откровенно злилась, хоть и старалась по инерции скрыть эмоции. Благо, Игнат немного научился понимать Шуру, жаль, далеко не всегда. Прямо сейчас реакция жены приводила его в искреннее недоумение. Как и то, что он вообще сказал о звонке Любы и своём согласии помочь. Похоже, лучше было промолчать.

Ничего криминального Игнат не видел. Ни в просьбе о помощи, ни в своём согласии, ни в том, что поделился с женой, но гляди-ка – разозлилась, фыркает, как кот на воду, того и гляди в лицо вцепится.

Ничего особенного Люба не просила, всего лишь помочь найти квартиру для съёма. Ей предложили должность бухгалтера в Подмосковье. Естественно, по знакомству, через седьмые руки, зато с хорошей зарплатой и отличной перспективой. Даже с учётом аренды однушки и оплаты детского садика Кирюшке получалось вдвое больше, чем она наскребала в Новосибирске. Кто в своём уме от такого предложения откажется?

Деть Кирюшку некуда, родители, после отъезды дочери из Кандалов, отстранились, красноречиво дали понять, что теперь Люба сама по себе. Прямо в помощи не отказывали, но привечать не собирались. Выросла? Живёшь своим умом? Живи.

Старший Любин брат уехал на постоянное место жительства в Европу, кажется в Германию, Игнат точно не знал, а младший и вовсе в Австралию. Ничего другого не оставалось, как брать ребёнка с собой.

Люба бы не решилась просить, показываться на глаза мужчине, которому отказала накануне свадьбы, но с ребёнком на руках гордость и стыд – лишнее. Позвонила, попросила подобрать ей жилье – максимально дешёвую, но всё-таки отдельную квартиру, с любой мебелью. В случае, если что-то не устроит, она на месте разберётся сама, но хочется, чтобы было куда отправиться с вокзала.

Игнат хотел было пригласить к себе, да вовремя сообразил, что Люба и Шура в одном доме – паршивая идея. Согласился поискать квартиру, а по приезду отдать ключи и договор, или свести с риэлтором. Одним словом, помочь. Не бросать же женщину, неважно в каких отношениях состояли, одну на вокзале, тем более с ребёнком.

Всё это и выдал Игнат Шуре. Поначалу она кивнула, согласившись, быстро спрятала тень сомнения на лице, а сейчас, когда Игнат уже собирался ехать, отдавать ключи – взбеленилась. Нервничала, переживала, того и гляди устроит скандал в лучших традициях итальянского кинематографа.

– Шур, что случилось? – спросил Игнат, не выдержав нервного мельтешения перед глазами.

– Ничего! – исчерпывающе, в ежином духе, ответила она.

– Посмотри на меня. – Игнат приподнял бровь, внимательно посмотрел на замершую, будто в свете фар лесную зверюшку, жену. Интересно. Интересно… – Шура, ты ревнуешь? – он невольно улыбнулся, как довольный бурундук.

– Нет, – послышался ожидаемый ответ.

Конечно, нет! Шмыгала по кухне, тарелками гремела, несчастную чашку раз десять переставила с места на места, косилась на мужа, как вождь пролетариата на буржуазию.

– Не надо. – Игнат встал с улыбкой, подошёл к Шуре, силясь не источать довольство на километры вокруг себя.

Он и не представлял, что может быть приятно, когда тебя ревнуют. Пусть глупо, нерационально, беспричинно – всё равно приятно. Прежде ревность раздражала, служила красным сигналом – стоп. Ревновать себя он позволял только Ритке, и то лишь первое время, потом отбил охоту. Вернее не ревновать, а показывать ревность – Игната нервировала, откровенно бесила зависимость женщины от него – именно так он смотрел на это чувство. А сейчас, гляди-ка, приятно.

– Не ревнуй. – Он прижал Шуру к себе, обхватив одной рукой, вторую запустил в волосы, машинально провёл по русой косе.

– Не ревнуй?! – Шура вывернулась из объятий, отпрыгнула, зло посмотрела. – Взять и не ревновать?

– Возьми и не ревнуй, – благодушно ответил Игнат.

– Да я… я же вас видела! – вырвалось у Шуры, вместе с неразборчивым писком. – Рядом с пирсом! У реки! А потом… потом… потом это всё! – объяснила она. «Это всё» – максимально доходчиво, на уровне понимания собеседника. – Я постоянно вспоминаю, как ты с ней… целовался, а потом представляю, как не только целовался, а потом, что делал то же самое со своей Ритой! Если бы не Люба, не было бы никакого Сергея, и вообще – ничего бы не было!

Шура накручивала круги по кухне, перечисляя, что она видела, представляла, о чём думала. Игнат же решил, что сошёл с ума, или Шура сошла, или планета слетела с орбиты.

В целом он чувства взбеленившегося ежа понимал. Совершенно ненормальная ситуация, когда одна твоя женщина видит тебя с другой – пусть на тот момент тоже твоей. Можно сколько угодно «включать» современного человека, но глубинное чувство собственности, пусть покрытое глянцем цивилизации, никуда не девается, дремлет до поры до времени. Помноженное же на женское воображение, оно и вовсе имеет разрушительный эффект. Воображение Шуры было не только женским, но и богатым – какую красоту его жена творила, придумывала, разрабатывала, воплощала.

Она заявила, что в будущем хотела бы попробовать себя в ювелирном деле. Игнат тогда удивился. Шура – ювелиром? Перебрал заколки, ободки, серьги, всё то, в чём он ни беса не понимал, и подумал – а почему нет? Из простых бусинок и стекляруса умеет неописуемую красоту сотворить, из драгоценных и полудрагоценных камней тем более сможет.

Оказалось, Шура из ничего способна сотворить не только салатик и ободок, но и, как полагается женщине, – скандал. На почве ревности.

– … и я бы ни за что не стала с Дружининым, если бы не ты с Любой! – Игнат, отвлёкшись на свои мысли, вынырнул в середине монолога Шуры.

Посмотрел внимательно на жену. «Не стала с Дружининым»… что? Обычно так говорят, когда речь о сексе, но Шура определённо досталась Игнату невинной девушкой. Датчика на половом органе у него не было, к гинекологу перед вступлением в брак жену не отправлял, но некоторые вещи очевидны. Просто, бес их раздери, понятны любому школяру!

Шура в совершеннейшем ужасе смотрела на Игната, прикрыв ладонями рот. Зелень глаз стала нечеловечески изумрудной, нереальной. Фантасмагория.

– Шура, что сделал этот Дружинин? – мягко спросил Игнат, понимая, что незначительное повышение голоса – и у Шуры начнётся истерика, если не паническая атака, настолько мертвецки бледной она стала.

А сам в это время пытался вспомнить, где слышал фамилию Дружинин. Сергей, значит, Дружинин. Где?! Вспомнил. В Кандалах, вскользь, от Лёши… Лёши? Ребус какой-то, честное слово!

– Пожалуйста, успокойся, – шепнул он. Осторожно взял за руку Шуру. – Что бы ни случилось, ты здесь в безопасности, – продолжил Игнат, будто ступая по тонкому льду, и повторил: – Ты ни в чём не виновата. Не виновата.

Шура вела себя, как типичная жертва насилия, Игнату приходилось встречать несчастных. Каждая такая встреча выматывала, выворачивала жилы, вытягивала нервные волокна с методичной жестокостью. Он, не моргнув глазом, выбрал бы встать под пули, лишь бы не иметь дело с этой стороной жизни. И всё-таки пазл не складывался, картинка была мутной, покрытой рябью.

– Ты можешь мне рассказать, – не то спросил, не то утвердил Игнат, не особенно надеясь на согласие.

Нужно было успокоить жену, а дальше действовать по обстоятельствам. Скорей всего, понадобится психолог, психотерапевт, наставник, если Шуре именно с ним будет проще.

– Да! – вдруг выпалила Шура, одновременно пятясь и выставляя руки перед собой, показывая, что ближе подходить нельзя.

Игнат демонстративно отошёл на шаг, жестом продемонстрировал, что Шура может беспрепятственно выйти из кухни и квартиры, если пожелает. Естественно, никуда отпускать жену в настолько взвинченном состоянии он не собирался, но жест доброй воли лишним не был. Молча посмотрел на Шуру, та не отводила взгляда от окна, собиралась с духом.

Потом Игнат продолжал молчать, и впервые в жизни не знал, как реагировать. Смеяться? Плакать? Злиться? Ужасаться? Оставалось удивляться хитросплетениям судьбы, которая в один момент бросила костяшки таким образом, что нелепая, случайная встреча у реки вызвала объяснимую физиологическую реакцию у Шуры. А после запустила маховик нелепостей, случайностей, действий осознанных и нет.

Всё вместе это привело в одну-единственную точку – пятачок в благоустроенной кухне Калугина Игната, где стояла Шура.

– Что сказал тебе наставник? – уточнил Игнат, выслушав сбивчивую речь.

Не следовало задавать этот вопрос и отвечать на него не нужно, исповедь – таинство сокровенное для верующего человека. Игнат помнил свой формальный подход к происходящему накануне свадьбы: отбарабанил примерный список прегрешений, который имелся у любого взрослого мужика, кинул в конце «каюсь», получил такой же формальный ответ и был таков. Маскарад, а не таинство – бесцельное действо для всех участников.

– Велел молиться ночь перед чином брачного молитвословия и покаяться мужу.

– Молилась?

Шура послушно кивнула.

– Каяться не стала… – Игнат старался не улыбаться.

Бардак в ежиной голове заслуживал отдельного внимания, разбора по полочкам. Ужас, который Шура испытала с несчастным Дружининым, скорее связан не с насилием, а с возникшим в процессе ассоциативным рядом: мужчина – блуд – грех – наказание. И этот гремучий коктейль из противоречивых, неясных эмоций прилетел прямо в супружескую постель Игната, в виде отказа от банальной миссионерской позиции: блуд – грех – наказание.

Шура покачала головой из стороны в сторону.

– Покаяние – на греческом «метанойя», переводится, как сожаление, раскаяние. Тебе не в чем каяться, тем более передо мной. Ты ни в чём не виновата, – спокойно произнёс Игнат и повторил по слогам: – Не вино-вата.

Шура недоверчиво посмотрела на мужа.

– И что мне с тобой делать, ёж? – улыбнувшись, спросил тот, конечно, не ожидая ответа от Шуры. Что она могла ответить?..

– Ёж? – уставилась в ответ на Игната Шура. – Ёж? Почему ёж?

– Нравятся мне твои кудряшки, – широко улыбнулся он, притянул к себе Шуру, игнорируя лёгкое сопротивление. Поставил перед собой, провёл ладонью по торчащим волоскам у линии лба. – Жутко нравятся.

В итоге Шура выдвинула предложение самой отвезти ключи и договор Любе. Игнату идея абсолютно не понравилась. Вряд ли от того, что она встретится нос к носу с воображаемой соперницей, станет легче. Лишний стресс, не более. Только зря накрутит себя, навертит в ежиной голове такой сценарий, что лучшие режиссёры мирового кинематографа выстроятся в очередь за эксклюзивными правами.

После небольшого спора согласился. Вероятно, посмотреть в лицо своему, если не страху, то неприятию, ревности – полезно. Шура – не маленький ребёнок. В чём-то она совершенно наивна, где-то, наоборот, не по годам умна.

В назначенное время Шура села за руль новенького кроссовера, заверила мужа, что справится с вождением, и отправилась отдавать ключи и договор. Игнат посмотрел на приветливо мигнувшие огни стоп-сигналов, вздохнул и поехал на службу с тяжёлым сердцем.

Естественно, он заранее сообщил Любе об изменившихся планах, та, если и удивилась, вида не подала. Спокойно согласилась встретиться с женой Игната, искренне поблагодарила за заботу, пообещала не задерживать Шуру. В последнем сомневаться не приходилось, разговаривать им не о чем. Любе, поглощённой своими проблемами, вряд ли интересна Шура, её жизнь, переживания. Болезненным любопытством, насколько помнил Игнат, она не страдала.

И всё-таки становилось не по себе, Игната не покидало ощущение, что он совершил фатальную ошибку. Внутри нехорошо скребло, грудь сдавливало от болезненного предчувствия. Интуиция, в простонародье «чуйка», не давала сосредоточиться на повседневных делах, службе. Бесконечно всплывали в памяти мигнувшие стоп-сигналы на белом кроссовере Шуры.

Не выдержал, набрал номер Шуры, ответом ему были длинные гудки, через несколько минут телефон и вовсе оказался выключен или вне зоны действия сети. Позвонил Любе – по времени они уже должны были встретиться – у той тоже телефон оказался вне зоны действия. В совпадения Игнат не верил, в теории заговоров тем более.

– Мага, – обратился он к приятелю, – можешь посмотреть сводки происшествий за сегодняшний день?

– Не наше ведомство, – ответив очевидное, пожал плечами Мага. – Тебе зачем?

– Да так… – неопределённо пробормотал Игнат.

Себе толком не мог объяснить, вываливать сумбур про дурное предчувствие не хотелось. Он – боевой офицер, а не старуха, которой дурной сон приснился. После пары звонков Шуре и Любе с точно таким же, нулевым результатом, заглянул в сводку лично.

ДТП, где Шуриной машины не фигурировало, бытовой криминал, вызовы скорых: отравления, инфаркты, удушья, драки, в том числе одна массовая в противоположном конце города – ничего примечательного.

Вышел, покурил, набрал номер ещё раз, не особенно надеясь на результат, посмотрел ещё раз сводку, которая постоянно обновлялась.

Стрельба в торгово-развлекательном центре, охранник нажал тревожную кнопку. Пока неясно, кто стреляет, сколько человек, что это: криминальные разборки с применением огнестрельного оружия, захват заложников, очередной подросток-стрелок, террористический акт – вариантов хватало.

Адрес центра заставил Игната покрыться ледяным потом и вздрогнуть всем телом, едва сдерживая маты, пронёсшиеся в голове. Именно в тот район отправилась Шура, чтобы передать ключи и договор Любе. Они должны были встретиться на остановке напротив злополучного места стрельбы.

Через семь минут он нёсся с нарушением правил дорожного движения и скоростного режима, чего раньше никогда себе не позволял, надеясь, что в самом паршивом случае в аварии пострадает только он. Город, как назло, буквально парализовало. Навигатор показывал сначала уровень пробок на семь баллов, потом восемь, ещё немного и вспыхнет уверенная девятка.

СМИ молчали, лишь в пабликах социальных сетей стали появляться сообщения, комментарии, предположения, неясные фотографии. Новость покрывалась сплетнями со скоростью звука, вычленить правду от вымысла становилось невозможно.

К тому времени, как Игнат приехал в район торгово-развлекательного центра, площадь вокруг была оцеплена. Толпились корреспонденты, зеваки и взволнованные граждане – родственники тех, кто потенциально находился внутри помещения.

По пути он выцепил взглядом кроссовер Шуры, отчего едва не взвыл. Надежда, что Шура разминулась с бедой, упрямо теплилась в душе. Подошёл, заглянул в окна с тупым желанием увидеть жену, спокойно сидящую за рулём. Естественно, машина оказалась закрыта, Шуры не было, зато на заднем сидении валялся жёлто-красный плюшевый попугай Кирюшки – Игнат запомнил игрушку парнишки, которую тот таскал на вокзале, когда он провожал Любу из Кандалов.

Проскочил ограждения, ткнул корочки в лица ребятам из оцепления, те расступились, предоставив возможность старшему по званию пройти, куда требуется. Махнули рукой в сторону импровизированного «штаба».

– Ты мне своё удостоверение Санта Клауса не тычь, – вызверился майор на Калугина, когда тот подошёл к старшему с требованием доложить обстановку.

Вокруг суетились служивые, подбегали гражданские, кто-то отводил в сторону бесконечных родственников потенциально пострадавших, которые просачивались в закрытую зону, как вода сквозь решето. Тот же майор разразился отборной бранью, когда рядом материализовалась корреспондентка – молоденькая девчонка с задорным хвостом на голове. Журналистку оттащили в сторону под аккомпанемент офицерского мата, после чего майор снова посмотрел на Игната.

– Что у тебя? Говори быстро.

– Жена. – Игнат посмотрел в сторону оцепленного здания.

– Точно? Четыре этажа вывели. Остался только цокольный, супермаркет.

– Скорей всего, на связь не выходит, – поморщившись, ответил Игнат.

Как же он хотел ошибаться! От всей души желал одного, чтобы Шура была среди эвакуированных, где-то там, в толпе, с потерянным телефоном, чтобы телефон Любы попросту сел – стечение обстоятельств. Совпадение. Попугай на заднем сидении белой машинки и вовсе почудился. Галлюцинация!

– Ясно, – только и кивнул майор, однако, выставлять Калугина не стал.

Велел сидеть тихо, не отсвечивать, на порыв Игната отправиться в супермаркет самому, ответил затейливыми оборотами речи, в конце добавив:

– Привыкли там, у себя, шашками махать, а у меня здесь бабы, дети, старики. Переговорщик уже работает, если понадобится, пойдём на штурм, но, скорей всего, уговорим сопляка.

Выяснилось, что стрельбу поднял некто девятнадцати лет от роду. Юнец, который получил лицензию на покупку оружия, после чего отправился восстанавливать справедливость по градации своего больного мозга.

Убрать зачинщика тихо, без шума и пыли, возможности не было. Парень нацепил взрывчатку, грозя взорвать всё в округе к известной матери. СМИ выдали информацию, что это муляж, дабы не поднимать лишней паники и не будоражить взбешённое общественное мнение.

«Сколько это может продолжаться?», «власти бездействуют», «силовики отмалчиваются», – неслось из каждого утюга.

«Очередная жертва буллинга или продуманный террорист?» – вопрошали журналисты, наигранно озадаченно глядя в камеры.

В один миг тягучая атмосфера неизвестности замерла, преобразовав воздух в вакуум, застыла, словно природа за секунду до атомного взрыва. А после люди, как частицы броуновского движения, задвигались в хаотичном порядке, тем не менее, Калугин ясно видел происходящее. Ребят в чёрной форме, основная работа которых была скрыта от любопытных глаз. Оцепление, которое активировалось, сменив расслабленные жесты на жёсткое оттеснение зевак. Появившиеся, словно из ниоткуда, ряды карет скорой помощи, реанимации, пожарных машин. Бумажный стаканчик из-под растворимого кофе, одиноко стоявший там, где несколько минут назад находился матерящийся налево и направо майор.

Звук и запах взрыва, бегущие в панике люди, нечеловеческие крики, распахнутые двери торгового цента, врачи скорой, бойцы в чёрной форме, плач, вой сирен спецтранспорта – всё смешалось в единую, гудящую какофонию.

Игнат ясно вылеплял картину происходящего. Отчётливо понимал, что происходит, куда следует направляться ему, следовал профессиональным рефлексам, выработанными годами.

Он заметил Шуру, вернее – русую косу, свисающую с носилок, и белый кроссовок на ноге, вторая была разута, почему-то даже без носка. В необъяснимом порыве дёрнул ворот рубашки, вырвав пуговицы с корнем, распахнул грудь до середины – ни жара, ни холода не почувствовал. Больше ничего не видел, лишь ступню, какого-то черта без носка. Почему? Почему без носка? Дался ему этот носок!

Рванул за врачами и был остановлен парнем в чёрном. В прорези для глаз балаклавы узнал глаза, которые вряд ли перепутал бы с чужими, даже находясь в состоянии полной невменяемости, а Калугин был вменяем, с ясным, как никогда, сознанием. Точно такие же глаза он видел каждый день в зеркало, только старше на десяток лет. Олег…

– Вынеси, – кинул Олег, всучив орущего ребёнка Игнату.

О том, что в его руках оказался ребёнок, Игнат понял не сразу. Маленькое существо было покрыто кровью от светленькой макушки до ботиночек, извивалось и надсадно орало. Кровь не могла принадлежать этому ребёнку, кому угодно, только не ему. После потери такого количества, маленькое тельце не смогло бы издать ни звука, а оно дёргало ногами, визжало, пыталось драться. К тому же, никто не тронет жертву без предварительного осмотра врача, значит, кровь чужая…

– Не плачь, – машинально пробормотал Игнат, стараясь одновременно удержать малыша и не выпустить из виду бригаду, которая занималась Шурой. – Скоро мама придёт.

На этих словах ребёнок зашёлся в оглушающем визге. Игнат в это время выскочил на улицу, машинально протёр мордашку своей ноше. С леденящим ужасом узнал в мальце Кирюшку – сына Любы. Кровь её?..

Кирюшка вдруг замер, напрягся всем телом, а потом расслабился, издавая лишь нервные всхлипывания. Игнат посмотрел вниз, маленькая ладошка обхватила нательный крестик на груди Игната – старообрядческий, отличающийся по виду от современного православного. Такой же был на груди Любы – скорей всего, знакомое изображение успокоило ребёнка.

Спешным шагом, стараясь не пугать Кирюшку, Игнат подошёл к скорякам, которые неслись навстречу мужчине с окровавленным ребёнком на руках. Малыш зажал в ладошке крестик, всем видом показывая, что не выпустит его. Недолго думая, Игнат отцепил каучуковый шнурок, на котором держался крест, отдал малышу – ему божья помощь была нужнее, если она вообще существует, помощь эта. И передал Кирюшку врачам.

В карету реанимации Игната не пустили, положив огромный болт на его «удостоверение Санта-Клауса», быстро проговорили номер госпиталя, куда доставят пострадавшую, и были таковы, на прощание мигнув стоп-сигналами.

Глава 22

Игнат потёр сухие глаза, надавил ладонями на них, одновременно дёрнув себя за волосы. Неудачная попытка выбраться из кошмара, наподобие знаменитого барона Мюнхгаузена, только тот тянул себя из болота, а Игнат из реальности, где пребывал уже сутки.

Невозможно долгие сутки. Двадцать четыре часа. Одна тысяча четыреста сорок минут. Восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд. И ни одного вздоха облегчения.

Поначалу было проще. Приходилось ехать, догонять, искать, задавать вопросы, добиваться ответов, решать, а потом наступила звенящая пустота. Игната окружала ледяная пустыня. Апокалипсис.

Вокруг Игната были люди – много, иногда слишком. Первым примчался лично генерал, тому позвонил Олег, коротко рассказал о жуткой встрече на ступенях торгового центра. Степан Миронович дослушивал новости уже сидя за рулём автомобиля, вдавливая педаль газа в пол.

К тому времени Игнат успел выяснить состояние Александры Александровны Калугиной – тяжёлое. Мельком увидеть Любу, вернее то, что считалось ею – бледно-жёлтое создание на каталке не походило на человека, тем более на женщину, которую он помнил. Состояние врачи озвучили, как «крайне тяжёлое», больше ничего не сказали, волшебные корочки не помогли.

К тому времени, когда отец нашёл Игната, тот успел решить вопрос с транспортировкой Шуры и Любы в одну из лучших, ведомственных клиник города. Естественно, власти города заявили, что пострадавшим будет оказана лучшая из возможного медицинская помощь. Конечно же, она оказывалась. Только зачастую «лучшая помощь» зависит не от оборудования, квалификации врачей или удачи, а от скорости оказания этой помощи – с последним были объяснимые проблемы.

Пока Калугины, вслед за санитарными вертолётами, добрались в ведомственную клинику, собрав все возможные пробки, Шуру и Любу отправили в операционные. К тому времени у проходной госпиталя стояла мать, держа пакет-майку с эмблемой супермаркета, как назло – из сети, где произошёл взрыв.

– Что здесь? – коротко спросил отец, кинув взгляд на набитый пакет.

– Полотенце, мыло, шампунь… волосы у Шуры… коса, – пробормотала мать, пряча слёзы. – Придёт в себя, помыться захочет.

– Ай, – отчаянно махнул рукой отец. – Отдай вон, – кивнул он в сторону сына и поспешил к охраннику.

«Шампунь… волосы у Шуры… коса», – билось в голове Игната набатом.

«Волосы у Шуры… коса», – отдавалось в висках.

«Коса», – звенело в ушах.

– Как я жить буду, мам? – спросил Игнат, когда упал на мягкий диван для посетителей, через час гробового молчания. – Как?

– Вы раньше времени девку мне не хороните, – рявкнул отец. – Крепкого верой рода она. Выдюжит.

Игнат промолчал, мать вздохнула, перекрестилась двуперстием, если бы Игнат был в состоянии генерировать хоть какие-нибудь эмоции помимо страха и отчаяния, он бы удивился. Елена Андреевна была из древнего староверского рода, который корнями уходил в шестнадцатый-семнадцатый век, но в набожности никогда замечена не была.

– Ты Ермолину сообщил? – после минутного молчания спросил отец.

Нового родственника он называл исключительно по фамилии, словно не было у него ни имени, ни обозначения – сват. Ермолин, и всё на этом. Уважение выказывал или пренебрежение – непонятно. Игнат и не стремился понимать, как и не желал лишний раз общаться с тестем.

– Сообщил через Настю, тот просил держать в курсе, – кивнул Игнат.

Теперь он каждые полчаса отправлял сообщения сёстрам Шуры с одним и тем же текстом: «новостей нет».

Нет новостей. Нет!

– Что о дочери Петра Барханова позаботился – хорошо, – продолжил отец. Было видно, что ему бездеятельное просиживание дивана даётся сложно, но медицина – не его епархия. Велела молодая медсестра сидеть, молча ждать – дисциплинировано ждал. И добавил: – Единоверцам помогать надо. Ежели что, и похоронить поможем.

Мать тихо всхлипнула. Шанс на благополучный исход у Бархановой Любы был ничтожно мал, скорей всего его не было совсем, но не отказывают, когда приходит приказ сверху. Та же медсестра обмолвилась, что для Любы вырвали из выходного хирурга, если кто и сможет сотворить чудо, то только он.

– С мальчонкой бы решить, – продолжил отец, имя в виду сынишку Любы. – Где он?

– В детской больнице. – Игнат назвал номер и адрес. – В справочной сказали – состояние удовлетворительное. Похоже, Люба собой закрыла…

– Эх, жизнь… – тяжело вздохнул генерал. – Не живётся спокойно уродам этим. К стенке через одного, чтоб неповадно было!

Речь шла о парне, который устроил стрельбу в торговом центре, а когда его уговорили сдаться, неаккуратным движением взорвал себя, захватив тех, кто случайно оказался в зоне поражения.

Следствие разберётся, что творилось в голове у урода, возомнившего себя всемогущим, только людям, потерявшим родных и близких людей это не поможет, как не помогут выплаты, которые обещали власти города.

Деньги? Деньги вернут Кирюшке мать, если прямо сейчас хирургическая бригада не сотворит чудо? Деньги повернут время вспять, заставят Игната остановить беленький кроссовер, мигнувший стоп-сигналами на прощание? Деньги утешат Ермолиных, Бархановых, Калугиных, всех тех, кто трясётся под операционными, палатами или в пустых квартирах… Черта с два!

Ночью отец увёз обессиленную мать домой. Возраст, сердце, давление – если она сляжет, никому проще не станет. Игнат не спал, мерил шагами отделение от двери до окна по длинному коридору и обратно.

Забрезжил рассвет, Игнат посмотрел в окно: мрачная свинцовая туча тянулась по всему небосводу, поглощая прозрачные лучи солнца, но те пробивались, настырно освещая новый день.

Услышал вдали шаги, резко развернулся. Со стороны входа в отделение, оттуда, где светилась надпись «операционный блок», двигались двое мужчин в хирургических костюмах. Игнат пошёл навстречу, остановился, преградив путь врачам, попытался понять по бесстрастным, усталым лицам ответ на свой вопрос – безрезультатно.

– Калугину Александру вы оперировали? Что с ней? – задал он вопрос сразу двоим, не зная, к кому обращаться.

– Вы кто?

– Муж. Документы показать? – Игнат увидел небрежный взмах руки, врачу точно было не до формальностей.

– Насколько знаю, операция прошла успешно, пациентка доставлена в интенсивную терапию. Все разговоры с лечащим врачом, с утра.

– Интенсивная терапия?

– ОРИТ, на пятом этаже. Спросите в справочной, там объяснят, – уже отходя, ответил тот же врач, на вид ровесник Игната, досконально Калугин не разглядывал. Второй был моложе, похоже, он был не в силах произнести ни слова. На лице читалась нечеловечная усталость.

– А вторая женщина, Барханова Любовь? – одёрнул себя Игнат от внутреннего ликования.

Жива! Шура жива! С остальным он справится.

– Ей кем приходитесь?

Тот, что моложе, поспешил в кабинет с надписью «комната дежурного врача», тяжело вздохнув.

– Друг семьи.

Что мог ответить Игнат? Вспоминая, каким взглядами одаривал его Пётр Барханов последние дни пребывания в Кандалах, он не друг, он больше чем враг.

– Родственники у неё есть?

– Завтра родители должны прилететь, – это то, что знал на данный момент Игнат. – И сын в детской больнице, три года. С ней был.

– Сын… – Врач оглядел Игната с ног до головы, словно решал что-то для себя. – Пациентка жива, переведут так же, на пятый этаж… но… подготовьте родителей, – последние слова он произнёс глухо, тут же развернулся и скрылся в том же помещении, что и второй хирург.

К началу рабочего дня не сообщили ничего нового. Состояние Калугиной Александры тяжёлое, стабильное – второе радовало сильнее первого. Стабильность – это хорошо, если возможно отыскать крохи оптимизма в том, что происходило.

Игнат перебрался на пятый этаж в холл напротив ОРИТа. То, что туда никого не пускали, ничего особенно не рассказывали – хоть и не было особых новостей – его не останавливало. Через полчаса приехал Олег, молча шлёпнулся рядом на стул, протянул свёрток со словами:

– Рубашка, джинсы, переоденься. Пустят к Шуре, перепугаешь.

Игнат посмотрел на себя, он и забыл, что на одежде остались следы крови. Лицо и руки отмыл, про остальное не думал.

– Спасибо.

– Николай поехал встречать Фёдора с Полиной, вроде отец той женщины с ними приехать должен.

Игнат неопределённо кивнул:

– Люба её зовут.

– Михаил с Мариной на хозяйстве остались, – продолжил Олег рассказывать последние новости. – Лёша, как получится вырваться, в Кандалы поедет, поможет, пока отец с матерью здесь.

В это время белые двери ОРИТ распахнулись, выпустив несколько врачей. Один из них – тот, с которым Игнат разговаривал ночью, второго он знал хорошо, слишком хорошо, как свои пять пальцев.

«К. м. н. Измайлова М.С.» было выбито на белом халате, накинутом поверх хирургического зелёного костюма. Маргарита Сергеевна Измайлова – ни больше, ни меньше кандидат медицинских наук. Один из ведущих хирургов ведомственной клиники, едва ли не единственная женщина в городе в специализации «военно-полевая, военно-морская хирургия».

– Я до последнего верила в совпадение, – остановившись перед Калугиными, сказала Ритка, вернее, Маргарита Сергеевна. Бросила короткий взгляд на узнавшего её Олега, которого она видела последний раз зелёным пацаном.

– Ты оперировала Шуру? – без обиняков спросил Игнат.

– Да, – так же просто ответила Маргарита Сергеевна.

– Как она?

Рита долгим взглядом посмотрела на Игната, будто прикидывала что сказать, сказать ли. Кивнула, показывая подбородком в сторону коридора, двинулась туда. Игнат пошёл следом. Он привык к порхающей Ритке, лихо выхаживающей на каблуках любой высоты, вихляющей бёдрами, если располагали ситуация и настроение, к Ритке с ярким макияжем. В вызывающе дорогих украшениях, сверкающей белоснежной улыбкой и взглядом синющих глаз.

Сейчас впереди шла невысокая женщина в костюме, который визуально укорачивал ноги и полнил. Вместо запредельной шпильки – медицинские сабо, вместо гордо поднятой головы с безупречной укладкой – небрежный хвост на затылке.

– Алексей Викторович, выйди, будь другом, – произнесла Рита, открыв дверь в кабинет, надпись на двери Игнат не прочитал.

Алексей Викторович, тот самый врач, который выходил из ОРИТа с Маргаритой Сергеевной, тот, что, по всей видимости, оперировал Любу, поднялся со стула, взял огромный стакан с жижей, которая носит название «кофе», двинулся навстречу.

– Не появились родители Бархановой? – остановился он напротив Игната.

– Нет ещё.

– Плохо.

– Если что-то надо оплатить, купить, достать, я готов, – начал Игнат.

– Готов он оплатить, – фыркнул Алексей Викторович и скрылся за дверью.

Рита села за стол, повернула стул в сторону Игната, показала на стул рядом.

– Садись. Кофе?

– Спасибо, – ответил Игнат, наблюдая, как в чашку сыпется лошадиная доза порошка, во вторую – такая же, затем льётся кипяток, кидается сахар.

– Значит так… – Рита помолчала. Игнату не понравилось это молчание, однако, никак комментировать он его не стал. – У Александры два ранения, одно – касательное в левое плечо. Второе задело плевральную полость – плохо, но жить будет, в худшем случае понадобится ещё одна операция по поводу пневмоторакса. У нас хорошая торакальная хирургия, не о чем переживать. Шрам останется, я старалась, но бесследно не пройдёт. Можно будет убрать лазером, скрыть татуировкой…

– Ритк?.. – Игнат в упор посмотрел на Ритку, прямо сейчас Маргариту Сергеевну.

– Хорошо, – подняла она руки. – Ты знаешь, что твоя жена беременна?

– Что? – Игната пробил холодный пот.

– Беременна, – повторила Рита.

– Нет, – качнул он головой, не веря себе.

Они не предохранялись. Конечно, рано, очень рано рожать в первый год после свадьбы, тем паче в ситуации Калугиных, когда супруги лишь знакомятся друг с другом, и не все открытия по нраву. Игнат был уверен – Шуру не всё приводит в восторг в собственном муже, да и у него возникали вопросы, на которые хотелось бы получиться ответы…

Как же давно это было! Не прошло и суток, а все сомнения, споры, недоразумения превратились в пыль, нечто настолько незначительное, что вспомнить нереально. Было ли, не было?

Шура хотела детей, не маниакально, допуская, что после первого ребёнка они сделают долгий перерыв – мысль учиться ювелирному делу обрастала робкими побегами, а на это требовалось время, – но прямо сейчас хотела. Игнат не возражал.

И вот… Шура беременна. Беременна!

– По сроку, скорей всего, она тоже не знает, – произнесла Рита. – Спрашивать, планировали ли вы, хотели ли, не стану, по лицу вижу ответ, – вздохнула она. – Теперь прижми задницу к стулу, Калугин, и слушай меня внимательно… – голос Риты моментально изменился.

Игнат внутренне напрягся, посмотрел прямо на Риту, не узнавая её. Те же черты лица, тот же цвет и разрез глаз – человек другой.

– При оказании помощи Александре применяли препараты, оказывающие тератогенное действие. Это препараты, лекарства, способные нарушать эмбриональный морфогенез, приводя к возникновению пороков развития плода. – Рита внимательно посмотрела на Игната, дала полминуты на «переваривание» информации.

– С какой вероятностью? – спросил Игнат.

– В данном случае практически со стопроцентной, – кивнула она.

– Какого чёрта их применяли? – Игнат старался говорить тихо. – Почему?

– Потому что не всегда есть выбор. Потому что о беременности не было известно ни на момент транспортировки, ни на момент операции. Никто не мог ждать, выясняя, беременна она или нет. Потому что основной приоритет – спасти пациента. Даже если бы было известно – спасали бы женщину, а не плод, в данном случае – эмбрион, – поправилась Рита. – Или ты бы предпочёл забирать тело молодой жены из морга?

– Нет, – прохрипел Игнат.

– Ты можешь подать в суд, только никакие связи не помогут доказать вину врачей, и самое главное – не решат основную проблему на данный момент, – продолжила Рита. – Как поступить сейчас. Беременность есть, пока Александра её держит. Ей вызвали специалистов, если хочешь – поговори с ними после консилиума. Ребёнок здоровым не родится, речь идет об уродствах, зачастую несовместимых с жизнью. Это как… краснухой переболеть во время беременности, – нашла она понятные для любого обывателя слова. – Если беременность сохранится, всё равно вы встанете перед вопросом аборта. В случае же, если каким-то чудом твоя жена доходит до родов, если обессиленный лечением организм всё-таки справится и с этим – вы превратите свою жизнь в ад. И существование ребёнка – в ад.

– Сейчас что ты от меня хочешь?

– Сейчас консилиум врачей решает, что делать с Калугиной Александрой Александровной. В любом случае нужно будет ставить в известность пациентку, ждать её решения. В нашей стране насильно беременность не прерывают. Сдаётся мне, что тебе известно решение твоей жены.

Рита в упор посмотрел на Игната, и тот покрылся холодным потом. Шура, с её установками, воспитанием, решать ничего не будет, думать не станет. Детей даёт бог, не людям решать, рожать или нет.

– Будь мужиком, избавь девочку от морального выбора, который её добьёт. Мы можем всё сделать тихо, пока она без сознания. Позволь ей восстановиться, выздороветь, окрепнуть. Года через два она родит тебе здорового малыша, сама оставаясь в здравии. Не калечь ей жизнь.

– Ты не понимаешь, о чём говоришь?

– Я отлично понимаю, о чём говорю, Калугин! Думаешь, мы религиозных фанатичек здесь не встречали? Отбитых яжематерей не видели? Морально-этический выбор хорош, когда женщина в состоянии этот выбор сделать. Александра в ближайшее время не сможет до туалета без посторонней помощи дойти. Возьми этот грех на свою душу.

– Я могу посоветоваться с другими специалистами?

– Сколько угодно, – пожала плечами Ритка.

Глава 23

Несколько часов Игнат смотрел в стену напротив. Просто сидел. И просто смотрел. В гробовом молчании.

Что он мог сделать? Предпринять? Исправить? Ровным счётом ничего. Естественно, он поговорил с врачами, в том числе с приглашённым специалистом, конечно, те были более осторожны в формулировках, в отличие от Риты, но смысл… смысл не менялся. Осторожно, как сапёры на минном поле, предложили озвученный ранее вариант, пряча взгляд. Было от чего. Зверское, не объяснимое ничем и никем стечение обстоятельств, которое поставило перед невозможным выбором.

Необходимо было принять решение. Игнат знал, какое именно, и не мог решиться на очевидный, казалось бы, выход. Раньше, в прошлой жизни, ему попадались посты в социальных сетях на подобную тематику. Он всегда их пролистывал, как информационный мусор, не стоящий внимания. Иногда вчитывался и не понимал спорящих с пеной у рта безумцев.

Теперь же сам столкнулся со всего размаха, врезался как в бетонную стену в то, что большинство людей игнорирует. Сидел, оглушённый собственными мыслями, а главное – чувствами. И ещё страхом. Жутким, нечеловеческим ужасом обречённого человека. Наверное, подобное чувствуют приговорённые к расстрелу, стоя у стены.

Игнат умел убивать, готов был принять смерть – это было его работой, тем, чему его учили всю сознательную жизнь. Но выбрать между жизнью собственного ребёнка и душой Шуры, в существование которой она верила, он не мог. Пока не мог. Благо, время терпело.

Периферическим зрением увидел, вернее, почувствовал, что встал Олег, который до той поры всё это время сидел рядом, не привлекая к себе внимания – понимал, что брату не до него. В самом конце коридора появилась высокая, широкоплечая фигура Фёдора: он шёл, сдерживая шаг. За его спиной, еле перебирая ногами, шаркая, плёлся Пётр Барханов. Полина, одетая в мирскую одежду, поддерживала старика.

Старика… Всего-то несколько месяцев назад этот человек с цепким взглядом и прямой спиной, был кем угодно, но не скрюченным, старым дедом.

Что там говорил Алексей Викторович? Подготовьте родителей? Как? Как возможно подготовить родителей к гибели собственного дитя? Игнату приходилось смотреть в глаза родным погибших товарищей, но те были мужчинами, выбравшими стезю военных. Порой сопливыми пацанами, но всё-таки мужчинами. Люба – женщина, дочь, сестра, мать – быть готовым к её смерти невозможно.

– Что? – только и произнёс Пётр, когда подошёл к вставшему навстречу Игнату.

– Лучше вам поговорить с врачом, – не стал тянуть тот, коротко кивнул молчащему Фёдору, глянул на понурую Полину, сделал шаг в сторону, пропуская вперёд Петра. – Я провожу.

Алексей Викторович окинул Игната недовольным взглядом, перевёл глаза на Петра, сдержанно вздохнул, пропустил отца пациентки в кабинет, молча давая понять, что посторонним здесь не место. Игнат и не рассчитывал. Хватало своей печали. Просто не оставишь старика – теперь уже старика, – наедине со своим горем. Не отбросишь в сторону то, что Люба – не посторонний человек, единоверка. «Своя».

Игнат остался у кабинета подпирать стену. Тут же подошёл Фёдор, положил широкую ладонь на плечо брата, проговорил неловкие слова утешения.

– Как Шура? – спросил он после недолгого молчания. – Без изменений?

Игнат понимал, что основные новости были известны всем Калугиным без исключения, не знали лишь самые младшие, остальные сплотились тесным кольцом вокруг несчастья, готовые помочь, подхватить в любой момент. Не могли они знать лишь одного – положения Шуры, но этим Игнат не собирался делиться ни с кем. Если всё сложится, то даже жене не расскажет…

Грех? Вот пусть его и карает Бог, со всеми святыми заодно, которые позволили случиться тому, что случилось!

– Без, – коротко ответил Игнат.

– Это хорошо, – попыталась утешить Полина. – Стабильное состояние – это всегда хорошо.

– Наверное, – кивнул Игнат, чтобы как-то разбавить натянутую беседу, спросил: – Елена Ивановна не приехала?

Странно, что мать не примчалась к единственной дочери при таких-то обстоятельствах – эта мысль проскочила вскользь, не занимая надолго голову, тем более сердце. Нет и нет, значит, есть на то причины.

– Инсульт у неё, – вздохнула Полина. – Мы билеты купили, собрались, Михаил приехал на станцию всех везти. Лена на пороге дома упала. Скорую вызвали, те сначала в районную больницу доставили, оттуда в областную направили. Когда ещё при памяти была, велела Петру сюда ехать. С ней Марина отправилась, не бросишь человека, а мы сюда.

– Дети с кем?

– С Михаилом, Лёша должен приехать, да и Маша уже взрослая, – кивнул Фёдор. – Горе когда, помогать следует.

«Взрослая… Двенадцать лет», – пролетело в мыслях Игната.

Его, генеральского сынка, в школу на служебном автомобиле возили в такую пору, на зависть одноклассникам. Племянница же на хозяйстве осталась. «На хозяйстве» – не игра слов, а полный двор скотины, дом и двое младших детей. Михаил поможет, в хлев девочку не пустит, но сам по себе груз ответственности, возложенный на хрупкие плечи девочки, удивлял.

В это время распахнулась дверь кабинета, вышел Алексей Викторович. Бросил всё тот же хмурый взгляд сначала на Игната, потом на сопровождающих, кивнул в сторону появившегося в проёме Петра и двинулся вдоль коридора.

Пётр засеменил следом, с трудом переставляя ноги. Полина тут же взяла его под руку, придерживая, помогая. Оставила лишь у дверей в реанимацию, куда сначала зашёл врач, а потом, еле волочась, Пётр.

Точно так же вышли минут через десять. Игнат поднял взгляд на мимо проходящего Алексея Викторовича – тот был хмур, губы поджаты в тонкую линию, серые глаза смотрели буквально в никуда, словно сквозь стены, стулья, посетителей, которым не место здесь, но приказ сверху – не выгонять. Белых халат, накинутый поверх хирургического костюма, слегка тяжёлая походка уставшего человека. Сколько он не спал?..

– Вы бы шли домой, – вдруг остановился врач напротив Игната. – К вечеру вас пустят к жене, пока новостей никаких нет, и в ближайшие часы не будет.

– Во сколько? – встрепенулся Игнат.

– Не от меня зависит, не раньше восемнадцати.

– Я подожду.

– Дело ваше, – только и ответил Алексей Викторович, бросил горький взгляд на Петра и поспешил по своим делам.

Пётр вышел, постоял у стены, опустив голову. Седые волосы топорщились, выглядели неухоженными, руки тряслись мелкой дрожью, ноги подкашивались. Подошёл Фёдор, поддержал, подвёл к стулу. Из дверей реанимации выглянула медицинская сестра, посмотрела озадачено на посетителя:

– Если плохо станет, сразу говорите, – произнесла она в пространство и скрылась за дверью.

– Вот и попрощался, – тяжело, осипшим голосом сказал Пётр.

Умерла? Всё? Внутри Игната похолодело. Знал он Любу всего ничего, но вся несправедливость, ужас, боль, отвращение пронеслись за единую секунду в мыслях, сердце, перед глазами. Была бы возможность – оживил бы паскуду, что устроил побоище средь бела дня, и расстрелял. И ещё раз. И ещё. И снова. Пока руки не отнимутся. Но и тогда бы убивал, убивал, убивал…

– Живая… покаместь, – опомнившись, пояснил Пётр. – Врачи говорят – шансов мало. Готовиться надо. Соборовать бы… да что теперича.

– Есть молельный дом нашего согласия, – вспомнил Игнат, но тут же стушевался под тяжёлым взглядом Петра, вернувшим на миг былую цепкость.

Своё согласие, да не своё. Расхождения в таинствах могут быть, а строгость веры – основа основ для старообрядца.

– К внучку бы, Кирюшке, – встрепенулся Пётр. – Ежели я и внука потеряю, то как ответ перед женой держать буду?

– Я отвезу, – кивнул Игнат.

Номер больницы он знал, город тоже. Просить Николая не хотелось, Олегу пора на службу, точно не успеет отвезти на другой конец города. Фёдор же на родине последний раз был ещё до рождения Маши, не стоит садиться за руль.

– Я с вами, – вставила Полина. – Женский взгляд лишним не будет.

Пройти в детскую больницу оказалось сложнее. Форпост, а не проходная обычной городской клиники. Наконец, не без давления связей Игната, которые подключались мгновенно, по первой же просьбе – невиданное горе в семье Калугина не оставило равнодушным никого, ни нижестоящих, ни выше, – пробились.

Найти лечащего врача оказалось ещё сложнее, но и с этим в итоге справились. Совсем молоденькая, на вид вчерашняя выпускница института, окинула озадаченным взглядом делегацию, свалившуюся ей на голову. Особенно задержалась на Фёдоре, наверняка прикидывая, кто этот странный человек с окладистой бородой. Ролевик, священник, хипстер, выросшей до размеров горы?

– Кто из вас родственник Кирилла? – строго спросила она.

– Я, – сделал шаг вперёд Пётр. – Дед его родной, стало быть.

– Дедушки и бабушки не являются законными представителями ребёнка, – назидательно проговорила врач, нахмурив светлые бровки. – Мама, папа или законный представитель нужен.

– Ты издеваешься? – Игнат нагнулся под рост медички, заодно посмотрел на имя, выбитое на халате: Инна Владиславовна. – Мать Кирилла, возможно, именно сейчас испускает дух. Единственный доступный родственник здесь – дед. Тебя не просят выписывать, отдавать ребёнка без документов, или что вам там надо, но ответить на вопрос, как здоровье его внука, можешь? – он ткнул рукой в бледного Петра, у того заметно сильнее стали трястись руки.

– Я поговорю с заведующей, – стушевалась Инна Владиславовна.

– Поговори, сделай милость, – прошипел Игнат.

Через полчаса Пётр зашёл в кабинет заведующего отделением в сопровождении Игната, последний всерьёз начал опасаться, что сибирского охотника хватит удар. Гипертонический криз, инфаркт, инсульт, что угодно. Его самого, здорового тридцатипятилетнего мужика, который болел последний раз в старшей школе, изрядно потряхивало, время от времени что-то неприятно сжималось в груди, простреливало острой болью, перехватывало дыхание, что говорить о пожилом человеке.

– С физическим здоровьем мальчика всё будет хорошо, – уверила заведующая примерно одних лет с матерью Игната. – Отделаться контузией лёгкой степени при подобных обстоятельствах – огромная удача. Поймите, я могу пойти вам навстречу, пропустить дедушку в палату, но от этого Кириллу лишь хуже станет. Он только успокоился, подружился с соседями по палате, ему помогают другие мамочки, волонтёры, у нас хороший медицинский персонал. А что будет после того, как дедушка уйдёт?

– Какой-то волонтёр лучше родного деда? – прохрипел Пётр.

– Никто не лучше родного человека, но малыш сильно расстроится. Он пережил огромный стресс, неизвестно, как это скажется на дальнейшей жизни и психологическом здоровье, давайте не будем усугублять его состояние, – мягко прошелестела заведующая. – Вы можете приносить подарки, одежду, еду – список допустимых продуктов вам дадут на посту, – но давайте пока ограничим посещения. Временно, пока ситуация не прояснится. Это необходимо, понимаете? – она с сочувствием посмотрела на старика, перевела взгляд на Игната, вздохнула.

– Коли необходимо, – нехотя согласился Пётр. – Только я сегодня ещё приду. Принесу гостинцев.

– Конечно, – кивнула заведующая. – Оставите на посту, девочки сразу отнесут Кириллу. Уверена, мальчик обрадуется, – подбодрила она, кинув взгляд на Игната, показывая, что хочет поговорить с ним.

– Скажите, местоположение родного отца Кирилла известно? – когда за Петром закрылась дверь, спросила заведующая. – Он знает о произошедшем?

– Точно ответить не смогу, – нахмурился Игнат, смутно понимая, к чему ведёт заведующая.

– Больше никаких родственников у Кирилла нет? Может быть, бабушка помоложе дедушки? Тёти, дяди?

– Дяди есть, один в Европе живёт, другой в Австралии, а у бабушки инсульт случился… Вчера, как узнала про дочь.

– Может быть, со стороны отца родственники?

– Не знаю, – покачал головой Игнат. – А что?

– Понимаете, – заведующая помялась пару секунд, – правильней было бы поговорить с дедушкой, как с единственным родственником ребёнка на данный момент, но его состояние… вызывает опасения. Думаю, не стоит беспокоить его прямо сейчас.

– Не стоит, – согласился Игнат для того, чтобы заполнить повисшую паузу.

– В случае, если не объявится отец Кирилла, на него необходимо будет оформить опеку. Временную, пока мама не в состоянии заботиться о малыше, или постоянную, если… вы поняли, – подчеркнула она наиболее вероятный исход. – Необходим законный представитель. Понимаете, я даже пускать дедушку не имею права, не то, что выписать Кирилла в никуда. Обычно мы идём навстречу, сглаживаем бюрократические трудности, но сейчас случай почти беспрецедентный. Кириллом заинтересовались в опеке, это дело взял на карандаш комитет по делам несовершеннолетних. Обойти юридические препоны будет сложно. Если отец малыша не появится, нужно будет подумать об опеке.

– Хорошо, я вас понял.

Быстро смотались в детский магазин, пока Полина с Петром отправились вдоль стеллажей, Игнат обдумал положение, в котором оказался мальчонка. По всему выходило, что необходимо найти отца, вот только памятуя о причине развода Любы со своим благоверным, делать этого совсем не хотелось. Если он взрослую женщину довёл до истерично трясущихся рук, может, до ПТСР – не только прошедшие военные действия могут спровоцировать это расстройство, иных семейная жизнь доводит до худшего, – что ожидать в отношении ребёнка. Мать в экстренной ситуации, когда пришлось срываться с насиженного места, ехать в чужой регион, предпочла везти ребёнка с собой, не оставила с папашей и на неделю – это показатель.

Должны оформить опеку на Петра – пусть не молодой, но всё-таки кровный дед. Или родные братья появятся. Да хоть на Фёдора с Полиной оформить, или Игната с Шурой. Бог позволит – не придётся Кирюшку к себе забирать. Всё-таки родственников у малыша хватает, не круглый сирота.

Весь этот сумбур крутился в голове, пока Игнат ехал в сторону больницы, где лежала Шура. Полина устроилась на заднем сидении, пригревшись в объятиях мужа, дремала. Пётр сидел рядом с Игнатом, прямой как палка. Смотрел пустыми, безжизненными глазами впереди себя и ничего не видел – в этом Игнат был уверен. Лишь губы бесконечно шептали молитвы, минута за минутой, час, другой, пока не приехали.

На пятом этаже топталась мама, мерил шагами холл отец, приткнулась на стуле Лена, рядом пристроился Николай. Не было Олега – служба.

– Жива, – произнесла мать одними губами, глядя на Петра, а для Игната добавила: – О Шуре никаких новостей. Я там поесть принесла, не ел сегодня.

Елена Андреевна точно знала, что сын не прикасался к еде. Не до того. Она показала на пакет у подоконника, рядом с раскидистым фикусом.

Игнат действительно не ел, кажется, не спал, полчаса полудрёмы не считается. Усталости не чувствовал, лишь отупение, которое давило на голову. Анестезия на оба полушария. Жаль, эмоции отключать не получалось, именно сейчас Игнат смертельно этого хотел. На службе удавалось переключаться по щелчку, откидывать прочь чувства, здесь и сейчас – нет.

– Что это за цыганский табор? – недовольно буркнул врач в голубом хирургическом костюме, проходя мимо Калугиных, гневно глянул на генерала, скрипнул зубами. – Устроили чёрте что! Здесь вам что, цирк?

– Невестка у меня там, – недовольно прохрипел Степан Миронович, показав глазами на дверь реанимации.

– И вы решили туда инфекцию всем селом занести? – продолжил отчитывать врач. – Кто позволил здесь находиться?

Степан Миронович назвал имя, врач заметно сморщился, будто проглотил недозревшую клюкву, махнул рукой и скрылся за дверями, чертыхаясь на все лады. Вышел через несколько минут и громко сказал:

– Есть здесь муж Калугиной Александры Александровны?

– Я муж. – Игнат сделал шаг вперёд под скептическим взглядом врача, как оказалось, реаниматолога по имени Анатолий Павлович.

– Пришла в себя ваша Александра. Зайдите, только ненадолго, по сторонам не глядите, не всем приятно, когда посторонние таращатся. Сознание у вашей жены путается, она может сразу вас не узнать, не пугайтесь, сейчас это нормально.

Шура лежала на высокой кровати у окна. Мелового цвета кожа светилась изнутри синевой, губы были тоже синюшные, сухие, волосы всклокочены, перекинуты на одну сторону тонкой подушки – она не выглядела живой, что на мгновение чертовски испугало Игната. Вопреки здравому смыслу и утверждениям врачей, что Шура жива и точно пойдёт на поправку. Дело не одного дня, возможно, нескольких месяцев, но главное – она жива!

Он тихо подошёл к кровати, постоял несколько секунд, не зная, что предпринять. Хотелось схватить крошечное тело под белой простынёй, не отпускать никогда в жизни, если надо – умереть с ней, за неё умереть. Порыв, бестолковый и никчёмный прямо сейчас. На деле Игнат не был уверен, что может дотронуться даже до тонких желтоватых пальцев ладони, лежавшей поверх простыни. Ещё и медицинская аппаратура пугала до соплей, а ведь Игнат сам лежал в такой же палате. Тогда он не боялся ничего, сейчас – едва не сдох от страха.

– Сядьте, – послышался женский голос, рядом с Игнатом материализовался стул.

Игнат сел, посмотрел ещё раз на Шуру, и именно в этот миг она распахнула глаза, посмотрела на него, окутав мистической, колдовской зеленью.

– Шура? – Игнат впился взглядом в бледное личико, нагнулся ближе, не выдержал и дотронулся до пальцев, которые оказались едва-едва тёплыми и дрогнули от прикосновения. Он повторил шепотом: – Шура, слышишь меня?

Та в ответ моргнула, с трудом сглотнула, облизнула губы, безуспешно попыталась улыбнуться.

– Ты пришёл? – выдавила она.

– Конечно, пришёл, ёжичек, – ответил Игнат, не понимая, зачем применил дурацкий уменьшительно-ласкательный суффикс.

Ёжичек… Ёж! Порой настоящий, боевой. Главное – любимый. Начиная от завитушек волос по краю лба, заканчивая розовыми пятками.

Именно в тот момент пришло острое, щемящее осознание того, что он на самом деле любит эту странную девочку, которая сдерживала себя каждый раз, чтобы не сказать «спаси Христос» вместо обычного «спасибо». Ясное, как самый солнечный день, прозрачное, словно начищенное до блеска стекло. Пьянящее, наполняющее существование смыслом.

– А я Беловодье видела, – ещё тише пролепетала Шура. – Маму видела…

Она прикрыла глаза, а через секунду, кажется, уснула.

Игнат отлично понимал, что почудившееся мифическое Беловодье – не что иное, как реакция на препараты, которым был напичкан её организм, галлюцинации, но ледяные мурашки пробежали по спине, прокалывая до самого нутра.

– Вам лучше уйти, – тихо сказала медицинская сестра, подойдя к Игнату.

– Хорошо, хорошо, – тут же поднялся тот.

На прощание нагнулся, коснулся губами лица Шуры, ощутил слабое, но размеренное дыхание, провёл рукой по тонкой руке, был бы в силах – вдавил в себя, впитал, сам растворился, но он не мог.

Отправился к выходу.

– Волосы бы ей расчесать, – на выходе сказал Игнат, глядя на медсестру, машинально доставая бумажник.

– Конечно, – спешно ответила сестричка. – Не переживайте.

Беловодье. Земля обетованная. Шамбала…

Верит Шура в Беловодье, как дети верят в деда Мороза. Позволить сделать выбор Шуре, значит, обречь ее на муки: либо Шура согласится сделать аборт, и тогда рая на небесах ей не видать, либо не согласится и до скончания века на земле будет пребывать в аду. Если же выбор сделает Игнат… Решай, Калугин.

Глава 24

К ночи, уже из дома, Игнат набрал знакомый, навсегда казалось врезавшийся в память номер Ритки.

– Калугин? – недовольно проговорили на том конце провода. – Совесть имей, я сплю.

– Прости… – как-то вдруг растерялся Игнат.

– Надумал? – поняла его без слов Рита.

– Да, – отрезал он и уточнил, словно всё то, что происходило с Шурой в последние часы, не приносило боль: – Ей больно не будет? И… – Калугин сам себе не верил, что задумался об этом, но… не причинит ли манипуляция боль… плоду, эмбриону, ребёнку?

– Что мы, изверги, что ли, – вздохнула Рита. – Девочка и без того настрадалась. Не переживай.

Странно, но вырубился Игнат быстрее, чем коснулся подушки, а вот сон был беспокойный. Калугин то и дело просыпался, чтобы снова провалиться в сумбурные видения. Чудилась река, полноводная, но неширокая. За туманом виднелся покатый берег, поросший осокой. Слышались звуки человеческого житья: звяканье цепь колодца об ведро, звонкая перебранка собак, мычание, вперемешку со звоном колокольцев. Всё было скрыто туманом, не видно ни людей, ни животных, ни дворов. Кажется – рядом, только руку протяни. Но не успеешь зайти в воду, как другой берег начинает отдаляться, покрывается белёсой пеленой. Недоступно Беловодье грешникам, тем, кто сердцем не чист.

В пять утра Игнат открыл глаза, ему надоело блуждать в тумане, мучиться кошмарами. Поплёлся в ванную комнату, там, как наждаком по открытой ране – Шурины принадлежности. Почему-то он раньше не замечал, как много всего появилось в его квартире и жизни – гели с цветочным ароматом, шампуни, флакончики с кремами, кружки в забавный цветочек и даже одна с изображением ежа. Вещи, заколки, расчёски, ободки и конечно ко-кош-ники. Женские, вернее сказать, девичьи вещички пробрались в быт Игната так же незаметно и наверняка, как Шура – в его сердце.

Он набрал номер реанимации, недовольный голос в трубке ответил, что состояние Калугиной Александры Александровны без изменений. Игнат отправился на службу, которую никто не отменял. Впрочем, толку от полковника Калугина в тот день не было. Мага подстраховал без просьбы, начальство после обеда вызвало пред светлые очи и велело убираться восвояси – пока свободен на три дня.

Между делом занялся поисками бывшего мужа Любы. Как ни крути, куда не поворачивай, а юридический статус мальчику нужен, позаботиться о его будущем необходимо.

Врачи не выражали в отношении Любы даже сдержанного оптимизма, а значит, нужно было сделать всё, чтобы Кирюшка не очутился в детском доме, даже временно не попал. Хватит с него казенных стен больницы, куда родному человеку настоятельно не рекомендовали приходить.

Папаша нашёлся сразу и совсем недалеко. Оказалось, живёт преспокойно под Тулой, строит дом, в ус не дует. О произошедшем, конечно, извещён. Бывшая тёща до инсульта успела позвонить, просила помочь Любе, сыну, только что он – простой, небогатый человек, – мог сделать? Бросить дела, работу, каждодневные проблемы, помчаться решать проблемы бывшей жены? Хотела развода – пусть сама справляется! Недосуг ему чужие беды разгребать, своих выше маковки. Но раз надо, раз закон, тогда приедет. Он человек честный, ему прятаться не от кого.

Игнат понимал, что тирада про честность и порядочность была вызвана официальным тоном, который в случае надобности профессионально включал полковник ФСБ. От подобных интонаций любой штатский бледнел, начинал заикаться, соглашался заранее со всеми условиями. На всякий случай. От греха подальше, как говорится.

Ближе к вечеру, в надежде, что его пропустят к Шуре, Игнат отправился в больницу. Можно было потыкать корочками в нос медицинскому персоналу, подключить связи – одного звонка достаточно, чтобы Калугину поставили койку рядом с кроватью жены, но вмешиваться туда, где он ничего не понимал, зато работали профессионалы, он не видел смысла. Своими хаотичными порывами, суетой Игнат лишь создал бы людям лишние проблемы. Уж кто-кто, а боевой офицер отлично понимал, что взрыв от прыжков на минном поле дебиловатого барана, заберёт жизни не только бестолкового полорогого, но и тех, кто рядом. Овцой Игнат себя не считал.

У лифтов, в просторном вестибюле с серыми мраморными полами, звякнул телефон. Не успел он посмотреть, кто пытался позвонить, как из разъезжающих дверей лифта вышла Ритка. В этот раз привычная, понятная, именно такая, какой была для Игната без малого десяток лет. Элегантное пальто, дорогие аксессуары, бросающиеся в глаза украшения, яркий макияж. Жар-птица, голыми руками не возьмёшь.

– На ловца и зверь бежит, – пропела Ритка, выразительно помахав новой моделью смартфона: – Сорвался звонок.

– Что случилось? – застыл Игнат.

– Ничего неожиданного.

Ритка проплыла в сторону, показывая взглядом, чтобы Игнат шёл за ней. Остановилась у пушистого фикуса Бенджамина, точно такие же росли в загородном доме родителей Калугина, эти кустарники слыли почти не убиваемыми. Именно поэтому мать остановила на них выбор. Домашние растения она любила, но из-за работы, детей и мужа полноценно ухаживать не успевала. Игнат запомнил название почти дерева.

– Мне жаль, – проговорила Ритка, хоть ее тон совершенно не соответствовал внешнему виду. – Твоя жена потеряла ребёнка.

Игнат кивнул. Что он мог ответить? Именно этого он ждал, именно об этом просил… Так какого беса боль растекается по телу, лопаясь раскалённым пузырьками с кипящим оловом? На мгновение потемнело в глазах, он едва не покачнулся, но всё же остался стоять прямо, позволив себе единственную слабость – на секунду зажмурить глаза. Вдруг заклинание раннего детства: «закрою глаза и всё исчезнет», сработает?

– Уверена, тебя утешит то, что так решила природа, не мы.

– Что ты имеешь в виду? – не до конца понял Игнат.

В висках мелко стучали молоточки, причиняя острую боль и грозя разорвать голову к чертям собачьим на миллион мелких кусков.

– Если просто: самопроизвольный выкидыш. Подробней объяснит дежурный врач.

– Понятно, – глухо ответил Игнат и замолчал.

Ритка постояла рядом, так же молча. Вероятно, у неё были заготовлены дежурные слова утешения, наверняка, она знала, как донести плохую весть мягче, найти именно ту формулировку, которая облегчит страдания родственников, но Игнату не нужна была пустая болтовня, Ритка же точно понимала, в чём бывший любовник нуждался, а в чём нет.

Она развернулась, сделала несколько шагов в сторону выхода, остановилась, обернулась, посмотрела в упор на Игната и спросила:

– Калугин, а ты какому богу молишься?

– Такому же, как ты, – ответил он. – Тебе зачем?

Ритка считала себя православной – никонианкой, как называли их последователи русской старообрядческой церкви. Рита в едином порыве с половиной населения страны красила яйца на Пасху, поздравляла с Рождеством Христовым и пару раз за жизнь ныряла в прорубь на Крещение.

– Думаю, что это за боженька такой милосердный у тебя. Грешил в хвост и гриву ты, а расплачивается девочка. Он только к мужикам благосклонен или в принципе, чем больше человек говно, тем он к нему добрее? – горько усмехнулась Ритка.

Смерила взглядом молчащего Игната, ткнула пальцем без маникюра по экрану телефона, поднесла к уху, защебетала:

– Зайчик, я освободилась. Ты меня ждёшь? Ах, водитель! Балуешь, балуешь, я ведь так и привыкнуть могу…

Застучали каблуки по мрамору, унося стройную фигуру яркой брюнетки, которая покачивала бёдрами не передвигаясь, а почти вальсируя по просторному вестибюлю одной из крупнейших ведомственных больниц, где она спасала жизнь за жизнью, поглощая тонны паршивого кофе.

На пятом этаже Игната ждало две новости. Шуру через несколько дней планируют перевести в обычную палату, семья может надеяться на санитарок, но лучше нанять профессиональную сиделку. И Люба, вопреки прогнозам врачей, оставалась жива.

На стуле в ставшем привычным, почти родным холле, сидел Пётр, опустив седую голову, и методично покачивался вперёд-назад, шевеля губами – молился. Игнат, как никто знал – под огнём не бывает атеистов. Пётр Барханов сейчас был в своём окопе, под собственным шквальным огнём. В личном аду.

С шумом открылась дверь реанимации, оттуда буквально вылетел уже знакомый Алексей Викторович. Проигнорировав посетителей, он широко зашагал вдоль коридора, на ходу извилисто выражаясь. Рядом семенила врач или медицинская сестра – Игнат не разобрался. Молоденькая блондинка слушала завихрения трёх известных корней, выражаясь по-научному «обсценной триады».

– Умирать она вздумала, – матерился на все лады врач. – Сначала заслуженного выходного лишила, теперь в мою смену демарш затеяла! Лия! – Алексей Викторович на секунду остановился, оглянулся на раскрасневшуюся блондинку, помолчал секунду, потом продолжил: – Лия, найди мне Егорова.

– Но он же отдыхает…

– Отдыхать на том свете будет, когда нас за показатели сначала отымеют, а потом высушат! – на самом деле он выразился более экспрессивно, у несчастной Лии покраснел даже затылок. – Егорова мне найди! Сейчас же!

Через миг Лия неслась в сторону лифтов, на бегу набирая что-то на телефоне, а за спиной Алексея Викторовича громыхнула дверь в кабинет, в котором сутки назад Игнат беседовал с Риткой. Как же давно это было… Бесконечное множество лет назад.

Ещё через время Алексей Викторович промчался мимо Игната, на доли секунды задержал взгляд на Петре, и скрылся из вида. Из реанимации выкатили Любу – бледную, как сама смерть. Игнату пришлось подхватить старика: тот сильно покачнулся, когда резко подскочил, увидев дочь. Хорошо, что каталка почти сразу исчезла с глаз, скрытая ближайшими дверями.

Приехал Николай, чтобы забрать Петра, который временно расположился у них с Леной. Калугины посчитали, что так будет удобней. От старших добираться долго и неудобно, Олег жил ещё дальше. Квартира Николая казалась лучшим вариантом: располагалась всего-то в сорока минутах езды от госпиталя, а дома постоянно находились Лена и няня, выражающая готовность прийти на выручку в любой момент.

Пётр, естественно, никуда не поехал, заявил, что с места не сдвинется, пока не узнает, что с дочерью. Надо будет, жить останется в этом проклятом холле. Уговорить старика не удалось, однако никто сильно и не пытался. Николай отправился домой, заверив, что Пётр может смело приезжать в любое время дня и ночи, и оставив под окнами больницы водителя с машиной.

Игнат тоже отправился домой после короткой беседы с врачом и такого же короткого посещения Шуры, которая была бледнее вчерашнего, но казалось, безмятежно спала.

Утром Калугин узнал, что Люба жива. Алексей Викторович сдержал витиеватое слово, не дал испортить статистику уважаемому заведению, заодно не позволил увеличиться на еще одну могилу личному кладбищу. Шура же пришла в себя, спрашивала про мужа, беспокоилась и вообще чувствовала себя значительно лучше. Она оставалась в палате интенсивной терапии скорее для подстраховки. Рисковать здоровьем невестки генерала Калугина желающих не нашлось.

Через несколько дней Шуру перевели в отдельную палату с видом на шумный город. Люба оставалась в реанимации, но главное – живая. «В рубашке родилась», – переговаривался медицинский персонал. Игнат же слышал, Алексей Викторович делился с Анатолием Павловичем – реаниматологом, что Барханова сказала, мол, жить не хочет, но будет, поскольку нужна сыну.

Люба нужна сыну, необходима. Папаша Кирюшки всё-таки объявился в больнице, где боролась за жизнь его бывшая жена. Скорбно постоял в коридоре, тряся полиэтиленовым пакетом с тремя грейпфрутами для болящей, а потом заявил, что ребёнок ему не нужен.

Конечно, если заставят – он выразительно покосился на генерала, полковника и представительного донельзя Николая Калугиных, – он парня заберёт. Но только с «алиментами» от Любы, чтобы с первого дня пребывания в его семье все расходы оплатила. Дитё – не игрушка. Его кормить надо не меньше трёх раз в день, одевать. За садик платить, пусть и муниципальный, без причуд новомодных, а денег стоит. У него же новая семья, свой ребёнок должен родиться через несколько месяцев.

Вторая жена категорически против появления в их доме приблудыша от первой. Станет она заниматься с Кириллом или нет, папаша не знал, но похоже, был уверен, что не будет, а ему самому такую ношу не потянуть. Куда ему ребёнок? В будние дни садик, может, круглосуточный найдёт, а в выходные с собой в маршрутку?

Деньги, опять же. Они и без того еле концы с концами сводят, свое бы дитя прокормить, в хороший сад, потом школу устроить, Бог даст – институт. Отнимать от своего ради чужого – дураков нет. Но коли заставят… то он человек порядочный, проблем с законом отродясь не имел и не собирался.

Не имел и не имел, – рассудил Игнат. Взял малохольного за шкварник, оттащил в полагающуюся инстанцию, заставил оформить документально отказ от сына.

По правде говоря, мужика понять можно было. Женщин, готовых принять ребёнка от бывшей, Игнат на пальцах одной руки пересчитать мог. Все артачились, считали потраченные на ребёнка копейки, даже если муж золотом осыпал с головы до ног. Своя рубашка ближе к телу, а тут дитё – живой человек, бесконечный источник проблем, главное – расходов. Лучше эти денежки на своего, единокровного потратить или в баре с подружками прокутить, но дать приблудышу от чужой бабы и мужа лишнюю копейку? Да лучше сдохнуть!

Сермяжная правда, с какой стороны не приукрашивай. Кому лишние проблемы в семье нужны? Вот и бывшему мужу Любы проблемы не нужны были.

И всё-таки Игната корёжило от происходящего. Вспоминалось впитанное с молоком матери: детей Бог даёт. Любые здравые, покрытые коростой циничности истины не могли пересилить воспитание, те самые глубинные корни, которые и заставили его искать жену среди «своих».

Шустрая Лена времени даром не теряла. Всё разузнала, организовала, оттащила разваливающегося на глазах Петра в опеку, сидела рядом, пока тот заполнял бумаги, разговаривала, доказывала, пару раз поругалась вдрызг, однако Пётр Барханов всё же получил временную опеку над внуком.

Правда, в случае, если Люба не выкарабкается или останется глубоким инвалидом, вопрос с Кирюшкой встанет снова, в этот раз ребром. Дедушке с бабушкой постоянную опеку могут не дать. Один старый, другая прикована к постели вследствие инсульта, к тому же старики живут в богом и чёртом забытом селе, ещё и сектанты какие-то…. Старший брат Любы, живущий в Европе, не мог не то что оформить опеку, но и приехать на родину. Накуролесил по молодости – теперь расхлёбывал. Младший рвался изо всех сил, но отдадут ли ребёнка за границу, в Австралию – вопрос открытый.

Родители бывшего мужа открестились от внука с ещё большим рвением, чем их сын. Они уже немолодые, немощные – аж за пятьдесят годков перевалило. Да и внук скоро от снохи родится, помощь нужна будет. Не потянут они Любиного сына, никак не потянут.

Оставались Фёдор с Полиной, которым потерять ребёнка, крещеного в их согласии – смерти подобно. Игнат с Шурой, да Николай с Леной, на худой конец – Михаил с Мариной. Михаил хоть и инвалид, но дееспособный, с постоянным доходом, жена его тоже подходила по всем статьям.

Решили, что ШПР пройдут все Калугины, документы соберут тоже. Лишним не будет точно. Дитя из своего согласия по детским домам маяться не станет, тем более – в чужой вере воспитываться. В идеале, конечно, Фёдору с Полиной забрать бы Кирюшку – всё-таки многодетная семья, ребёнок не чудо чудное, диво дивное, как для Игната, но и Игнат задумывался о такой возможности. Одного ребёнка Бог забрал, второго дал?

Подвис вопрос с Кирюшкой, как с жизнью и смертью Любы. Благо, забирать после больницы было куда. Нашлось у Николая место для второй детской, Полина вызвалась помочь на первых порах, а потом…

О «потом» старались не думать.

Глава 25

Игнат выбрался из машины, посмотрел на серое небо, вдохнул морозный воздух. Помимо обычного запаха мегаполиса ясно чувствовался аромат снега – острый, щиплющий. Прошёл по знакомой территории, ступая по асфальтированным дорожкам, мимо лавочек.

Быстро и беспрепятственно поднялся на нужный этаж, охранник лишь кивнул, увидев знакомое лицо, зная наверняка, что у посетителя имеется постоянный пропуск.

Зашёл в палату с белой дверью и выбитой цифрой «пять».

– Привет, – засияла та, что сидела на медицинской кровати с поднятым подголовником.

– Привет, – улыбнулся в ответ Игнат.

Невероятное, ни с чем не сравнимое счастье видеть улыбку на осунувшимся личике. Пусть пока на совсем худеньком, однако уже с лёгким румянцем на нежной коже.

– Как дела? – продолжил он, сияя, как солнце в разгар лета.

– А что там, на свободе? – в тон ответила Шура, перекинув косу за спину.

Скольких трудов стоило Игнату сохранить волосы жены. Сначала мыл, потом расчёсывал сантиметр за сантиметром, снизу вверх, кропотливо, долго – потратил на это не один час. Боялся ненароком сделать больно, но не отрезать же такую красоту! Никому не доверил, какими бы профессиональными не были руки. Отчего-то было важно сделать это самому. Шура терпела, ни разу не пожаловалась на неудобства, боль, дискомфорт, иногда улыбалась, словно пыталась подбодрить мужа в его трудах.

– Зима, снегом пахнет.

– Снегом, – вздохнула Шура.

– Хочешь к снегу?

Игнат сел рядом, случайно бросил взгляд на всё ещё включённый экран планшета, который смотрела болящая. Страничка с ювелирными украшениями, видео на стопе. Вот только не покупка интересовала Шуру, а изготовление. Загорелась идеей сильнее прежнего, решила, как наберётся сил, пойти на курсы, раз обстоятельства сложились так, как сложились…

Шура, естественно, узнала о потери беременности. Информацию сгладили, детали опустили, но скрывать совсем нельзя, да и невозможно. И без того проводившая дни в молчании, она закрылась в себе, захлопнулась как ракушка. Смотрела на крашеные стены, в окно невидящим взглядом, прятала перекатывающиеся слёзы в изумрудной зелени глаз.

Игнат тогда много говорил, пытался утешить, но слова отлетали, как теннисные мячи от ракетки одинокого игрока – в никуда. Приехав следующим утром, он застал заплаканную жену с опухшими веками, потрескавшимися губами – следами многочасовых слёз, возможно, истерики, тогда как сил у неё едва хватало на то, чтобы самостоятельно справиться в уборной.

Сиделка наедине сказала, что врачам пришлось дать Шуре дополнительное успокоительное, а ведь её организм и без того был напичкан лекарствами по самую взлохмаченную макушку.

В тот день он проехал пятьсот километров в надежде на удачу, даже скорее на чудо. Вспомнил о молельном доме своего согласия. Возможно, там подскажут нужные слова, помогут Шуре, да и ему тоже – внутри всё переворачивалось от боли, страха, неприятия ситуации, какого-то тупого неверия. Не могло такого произойти с самовлюблённым Игнатом Калугиным – везунчиком по жизни, что в службе, что в любви. Тем более с Шурой! Ей за что?! За его грехи, как сказала Ритка? За несчастных, убитых по лицензии белок? За «блуд»? За то, что жизнь, в общем и целом, то ещё дерьмище?

Наставник встретил настороженно, но другого приёма Игнат и не ожидал, в душе радуясь уже тому, что не выставили за порог. Сухонький мужичок неопределённого возраста – от пятидесяти до семидесяти, с не густой бородой, в серой косоворотке и потёртых джинсах смотрел на пришедшего исподлобья, нахмурившись, сложив руки в замок, однако выслушал.

– От меня-то ты чего хочешь? – выдавил в конце тирады Игната наставник.

– Не знаю, – честно ответил Игнат.

Чего он хотел? Чтобы всего этого не случалось! Любой ценой, какую запросят. Вот только жизнь не фантастический фильм, это – реальность. Не переиграешь, не исправишь, не вернёшь.

– Поехали, – вздохнул наставник. – Павлом меня зовут, Семёновичем. Вези к своей жене.

Игнат, конечно же, отвёз, хоть и не понимал до конца, поможет ли, не сделает ли хуже. Следовал интуиции, пониманию на подкорке, что именно сейчас Шуре необходима твёрдая, понятная ей почва под ногами. Надеяться на психолога? Тому тоже работы хватит, возможно, до конца жизни. Прямо сейчас были хороши все средства. Если Павел этот Семёнович ухудшит ситуацию – выгнать взашей недолго, а если улучшит – цены ему не будет.

Удивительно, но уже после первой беседы с наставником Шура подуспокоилась, правда, из ракушки не выглянула, но взгляд, будто направленный вглубь себя, изменился, сделался спокойней.

Павел Семёнович приезжал ещё три раза, всегда беседовал с подопечной без посторонних глаз. Постепенно в палате номер пять стали появляться иконки. Шура начала чаще молиться, но при этом выглядела спокойней, начала разговаривать с персоналом, сиделкой, мужем, даже делиться планами. Единственное, о чём не говорила ни с кем – о происшествии в торговом центре и выкидыше.

Что ж… Шикарный результат, если посмотреть на ситуацию трезво.

– Сколько я вам должен? – прямо спросил Игнат Павла Семёновича. – Может, чем-то конкретным могу помочь?

Вряд ли наставник не понимал, что имеет дело не с простым рабочим парнем в клетчатой рубашке, с мозолистыми руками, который жил от зарплаты до зарплаты.

– Может и можешь, если искреннее желание имеешь, – пожал плечами наставник. – Крышу бы поправить в молельной избе. А нет – так нет. Не ради выгоды старался.

Он хмыкнул, развернулся на стоптанных пятках старых штиблет и ушёл.

Тогда-то и сказала Шура, что если два года о беременности думать не стоит, то нужно позаботиться о том, что она давно планировала – учёба на ювелира. Выздоровеет окончательно, займётся этим вопросом вплотную, а пока есть онлайн курсы, консультации, вебинары. Игнат во всём поддерживал Шуру. Возможно, это была попытка убежать от ситуации, но ведь не самая плохая попытка.

Вынырнув из нахлынувших воспоминаний, Игнат посмотрел на жену. Она сильно похудела за время болезни, и всё равно оставалась невозможно хорошенькой. Что там – красавицей она была! Даже в больничной одежде – обычном трикотажном халатике с пояском, обхватывающим ставшую нереально тонкую талию, поверх пижамных шорт и майки – Шура смотрелась настоящей красавицей.

– Снега я в Кандалах наелась, – фыркнула она и кивнула в сторону окна: – На улицу бы сходила, прогулялась.

– Обязательно, – пообещал Игнат. – После ужина.

– Угу, – буркнула Шура, недовольно глянула на мужа, тяжело вздохнула.

– Да, да, – расплылся в улыбке Игнат. – Придётся плотно поужинать.

С аппетитом была проблема, просто беда, а есть – необходимо. На комплексе витаминов далеко не уедешь. Клинический психолог, который навещал Шуру время от времени, говорил, что проблема эта временная, всё-таки и сам организм, и психика Александры серьёзно пострадали – потеря аппетита меньшее из зол.

Пришлось Шуре съесть всё, что принёс Игнат – готовила Ангелина Петровна, которую он снова взял на работу, на этот раз надолго. Пришлось Шуре смириться с тем, что основная её задача сейчас – это собственное здоровье и учёба, последнее – если не передумает. Заочно согласиться с тем, что хозяйством будет заниматься помощница. Никакой крамолы в этом нет, тем более, Ангелина Петровна тоже староверка, принадлежавшая к беспоповскому согласию, пусть и другому. Это всё-таки лучше, чем человек, совсем чуждый старообрядчеству. Про запрет скверны Ангелина Петровна знала, многие нюансы в быту понимала, готова была придерживаться, если Шуре необходимо.

После оделись. Игнат споро, Шура медленно, пока справлялась с ботинками – раскраснелась не на шутку, но от помощи упрямо отказывалась. Нужно было восстанавливаться, даже простая физическая активность давалась с трудом, однако опускать руки Шура себе не позволяла.

В лифте быстро прочитала молитву – Игнат это понял по губам. По обыкновению промолчал. Укрепил в ней веру новый наставник, что, положа руку на сердце, не могло Калугина радовать, только старик и силы жить Шуре вернул, интерес к миру. Что ж… пусть так.

Гуляли недолго, шли по дорожкам небольшой парковой зоны вокруг больницы, иногда присаживались на стоявшие там же лавочки, всегда на считанные минуты – Игнат боялся, что Шура простудится, только воспаления лёгких сейчас не хватало.

Разговаривали. Шура часто рассказывала про Кандалы, как жила там, что видела, про нехитрый быт, сельский уклад. Про семью – маму, отца, сестёр.

Женя старше Насти почти на шесть лет, а вот между Шурой и Настей всего-то год разницы. Больше детей не было – бог не дал. На самом деле врачи запретили. Женя родилась сама, естественным путём, а вот с младшими дочками делали кесарево сечение, ещё и через год!

Женя однажды сказала, что после второй подобной операции женщине должны делать стерилизацию, «перевязывание труб», но мама категорически отказалась, грозилась поджечь себя, если тронут – вот врачи и не стали связываться с «сумасшедшей».

Отец себя сразу «отстранил» от мамы. Они даже спали в разных кроватях, никогда не обнимались, за руки не держались, жили, как чужие люди. Шура не придавала этому значения, сначала думала, что все семьи такие, когда подросла – удивлялась про себя. Дружинины, например, старообрядцы, а глава семейства и улыбнётся, и приобнимет жену на людях. Фёдор Калугин вообще в щеку Полину поцеловать мог!

Умерла мама от кровотечения. Женя сказала, выкидыш был, а она в больницу не поехала, знала – врачи беременность сохранять не станут, «выскоблят». Она в том возрасте была, когда считается, что забеременеть нельзя. Господь иначе распорядился.

Всё это Шура выяснила через несколько лет после смерти мамы, до этого о чём-то догадывалась, о чём-то помыслить не могла. Не задумывалась особенно, некогда было. Сначала пришлось из города в Кандалы возвращаться. Обидно было до слёз! Конечно, наскрести на вебинар или онлайн курсы по ювелирному мастерству она могла. Только какой в том смысл, кому те знания нужны? Желающих покупать ювелирные изделия авторской работы в Кандалах днём с огнём не отыщешь. Забыла свою мечту, не успев помечтать толком. Потом хозяйственные нужды захватили – когда думать, рассуждать? Сейчас время появилось, лезет в голову ерунда всякая…

Женя вышла замуж по большой любви, огромной. Будущий муж красиво за ней ухаживал, на машине через день приезжал, цветы дарил, шары воздушные. Окружающие завидовали, отец ругался. Говорил: куда лезешь, ненормальная?! Благословлять дочь отказался, та обиделась страшно, смертельно поругалась и ушла из дома, хлопнув дверями. Отца с сёстрами на свадьбу не позвала.

Настя два раза ночевать не пришла домой, на третий отец на порог не пустил, велел идти туда, где ночи проводила. Шура плакала, умоляла отца разрешить сестре остаться. Куда той идти? Женя вышла замуж за чужака – хорошим это не закончилось. И у Насти не завершится, тем более, будущая свекровь ненавидела её, «староверка», «скурёха общинная» – самое приличное, что говорила она потенциальной невестке.

Жених не слушал, но ведь и не спорил, не заступался за Настю, а вскоре после свадьбы начал повторять за матерью. Говорил, что та права была – сломала ему Настя жизнь. Жил бы сейчас в городе, кум королю был, а со скурёхой остаётся пустые щи хлебать. Бить начал. Он лупит, свекровь рядом пляшет, нашёптывает. Уходить Насте некуда – отец не примет отрезанный ломоть. Шура опасалась, что не выдержит однажды сестра – застрелит мужа. В доме никто не прячет оружие.

Игнат слушал, удивлялся, недоумевал, однако высказывать своё мнение не спешил. Его не спрашивали – это раз, лишь делились. Критикуешь – предлагай, это два. Ничего предложить Игнат не мог, брать на себя ответственность за сестёр жены он не собирался. Ему надо Шуру вылечить, проследить за её реабилитацией после произошедшего и в торговом центре, и в детстве. Две другие дочери Ермолина – его печаль. Захотят выбраться – догадаются попросить помощи, а «причинять добро» резона он не видел. Шура ведь старается, топорщит иголки, фырчит перепугано, но упрямо идёт навстречу своим крошечным мечтам, переступает через страхи, значит, и Настя с Женей смогут.

В свою очередь Игнат рассказывал о себе, семье, братьях и сестрах. О Фёдоре с Михаилом, которые попали в армию в разгар военной кампании, будучи сопливыми выпускниками военного училища. Отец ничего не успел сделать, вернее, не захотел. Степан Миронович всегда был принципиальным, не отмазывал от трудностей той стези, которую выбрали сыновья. По службе продвигал, но если полагалось для повышения грязь с потом месить, в заднице мира долг родине отдавать – отправятся.

Фёдор с группой бойцов выводил детский дом из осаждённого города, с ним, естественно, был Михаил. Куда нитка – туда и иголка. Каким-то бесом среди руин оставались не меньше пятнадцати детей разного возраста, воспитательница – пожилая, тучная женщина, которая нуждалась в помощи не меньше подопечных, и директор в точно таком же плачевном положении. Казалось бы – дан зелёный коридор, выделен покорёженный, но всё же на ходу автобус, даже солярку отыскали. Не тут-то было. Налетели, откуда не ждали. Свои? Чужие? В сутолоке боя не разобрать.

Взрыв произошёл как раз в том месте, где находился Михаил, на глазах Фёдора. Вместо того чтобы рвануть к брату, он сначала принял огонь на себя, после вывез-таки несчастный автобус с насмерть перепуганными детьми и женщинами. Лишь через несколько часов узнал, что Михаил был жив, когда его захватили в плен. Это в кино военнопленных держат в камерах, с сомнительным, но всё-таки комфортом. В реальности, в то время это была яма, в лучшем случае – с грязью.

За сына высокого чина могли отстегнуть хорошие бабки, вот только сын мог не дожить до освобождения из плена. Фёдор, наплевав на устав, командование, родного отца, здравый смысл, отправился на «замену брату». Импульсивный, непродуманный поступок малолетки, не офицера. Не зря в ту пору ещё будущий генерал говорил, что старшему сыну не место в армии, тем более на военных действиях – слишком мягкий, гражданский до мозга костей.

На «обмен» пошли. Живой, здоровый лейтенант продержится дольше, да и польза от него имелась – физически сильный парень «в хозяйстве» пригодится. Выбросили Михаила у дороги, где, спустя несколько часов, его подобрали наши ребята, уже без сознания, изувеченного. Отправили в госпиталь, второй, третий…

Фёдор же пострадал во время операции спасения.

Это то, что знал Игнат – официальная версия происшествия, которую он мог рассказать Шуре – всего не поведаешь, да и стоит ли?

Про себя рассказывал. Про детские проказы, как влетало от отца, журила мать, каким шебутным был в юности, совершенно бестолковым по молодости. Про пьянки, которые только чудом не заканчивались в комендатуре, про места, где был, куда хотел свозить Шуру.

Не рассказывал о женщинах. Шура ревновала, хотя изо всех силёнок старалась вида не подавать, только Игнат уже научился распознавать ежиные эмоции, а ёж в свою очередь реже прятал чувства и мысли за торчащими иголками. Не было у него женщин до Шуры, не было, и всё! А может, и правда не было? Такой точно не встречалось. Любимой до боли в солнечном сплетении.

В палате Игнат засобирался домой, завтра на дежурство, нужно переодеться, в идеале выспаться. На последнее особенно не рассчитывал. Спал он плохо, без Шуры всё не то, не так – подушки слишком мягкие, матрас отвратительно жёсткий, одеяло жаркое, квартира – тихая. Не хватало сопения у плеча и тонкого аромата духов.

– Подожди, – попросила Шура перед тем, как скрыться за дверью санузла.

– Жду, – кивнул Игнат, присел на кровать, оглядел ставшую привычной палату.

Две кровати, для пациента и посетителей, чаще для опытной сиделки. Сейчас Шура начала справляться сама, поначалу приходилось совсем туго, и сиделка не отходила от подопечной ни на минуту, покидала палату только когда приходил Игнат.

Шкаф, тумбочка, телевизор, холодильник, зеркало. Не сравнить с клиникой в Швейцарии или Израиле, но именно здесь спасли Шуру, так стоило ли выражать недовольство? Тем более это считалось палатой «повышенной комфортности», были и обычные, на три-пять человек, без телевизора и личного санузла.

Шура вышла, села рядом с Игнатом, принялась разглядывать собственные ногти, уложив руки на колени. Интересное должно быть зрелище, если настолько пристально смотрит. Игнат посмотрел туда же. Тонкие пальцы, изящное запястье, узкая ладонь – чудо, как хороши. Взял в свою ладонь Шурину, едва сжал, почувствовал трепет, поднёс к губам, вдохнул цветочный запах. Насытится он когда-нибудь этим ароматом? Игнату казалось, что нет.

Рука дёрнулась, Игнат отпустил, невольно испугавшись, что сделал Шуре больно. Шура в это время положила ладонь на его грудь, нырнула мизинцем между пуговиц рубашки. Казалось бы – простое действие, а Игнат застыл, опустил взгляд, заворожённый происходящим.

Расстегнула пуговицу, вторую, третью, провела рукой к шее, потом вниз, к пряжке ремня. Игната едва не подбросило на месте, лишь усилием воли он не откинулся по давней привычке назад, не надавил на женскую голову, пропустив пряди сквозь пальцы.

До этого вида секса они с Шурой не дошли, в общем-то, даже не обсуждали возможность. Игнат давал привыкнуть молодой жене, считал, что давить не стоит, а Шура… Шура инициативу не проявляла никогда. Он и не ждал чудес, всему своё время. И это время точно не сейчас.

Вдохнул, шумно, сквозь зубы, выдохнул. По телу пробежала дрожь, которую не удалось скрыть. Посмотрел на Шуру, провалился в мистический зелёный, перед глазами поплыло, как в марево окунулся.

– Шура? – прошептал он.

Наблюдал, как проворные пальцы дёрнули край футболки, выпростав из брюк, а после дотронулись до оголённой кожи. Шура провела ладонями вверх, остановилась на груди, немного сжала, отчего перед глазами заплясали тёмные точки.

У них давно не было. Последний раз – до больницы, кажется, в прошлой жизни, которая приснилась – слишком много произошло после. Затмило старое, выплеснуло на поверхность самое важное. Сначала было откровенно не до близости, мысли были направлены куда угодно, но не ниже пояса. В те дни Игнат с лёгкостью расстался бы с возможностью когда-либо любить женщину физически, если бы в обмен ему предложили здоровье Шуры, просто стопроцентное обезболивание предложили!

Позже мысли возникали, желание бродило, будоражило, особенно последнее время, когда Шура заметно пошла на поправку, однако утихало, затоптанное пониманием – не время. Не сейчас.

– Шура, – прошипел он, пытаясь не выдавать раздражения вперемешку с откровенной похотью, которая наваливалась удушливой волной, поглощая возможность соображать.

Ещё немного, пару неосторожных движений, и у него сорвёт все возможные стоп-краны, условные запреты, которые сам же и возвёл. Под действием эндорфина очень просто послать к бесам совесть, уступить похоти.

Аккуратным он быть сможет, во всяком случае, самонадеянная Калугинская натура не позволяла допустить мысль о том, что он причинит вред Шуре, а вот с потенциальной беременностью, которая запросто может наступить в случае незащищённого акта, никаких гарантий не было. Игнату в голову не приходило таскать с собой презервативы.

Зачем? И какого беса не приходило?! О чём думал вообще?!

Шура времени не теряла, забралась на колени Игнату, смело лишая крох самообладания. Тот не выдержал, обхватил худенькое тело, вдавил в себя, нырнул под майку, под которой не было бюстгальтера, едва не взорвался от острого желания. Она глубоко задышала, распахнула глаза, посмотрела, словно отыскать хотела что-то в лице мужа, найти ответ на невысказанный вопрос.

– Что ты делаешь, Шура? – буквально застонал он, борясь с единственным желанием – подмять под себя, распластать, взять.

Шура, конечно же, промолчала, прижалась губами к губам, настаивая на поцелуе.

– Не надо… – произнёс Игнат, тогда как все его движения, дыхание, мысли, весь он от макушки до пяток кричали противоположное: надо! Необходимо! Сейчас!

Шура мгновенно напряглась, упёрлась ладонями в грудь Игната, во взгляде промелькнуло неверие, потом что-то близкое к отчаянию, а после рванули слёзы. Именно рванули. Мгновенно. Перемена произошла настолько быстро, что Игнат не успел сориентироваться. В первую секунду он даже не сообразил, что из зелени с пугающим отчаянием льются слёзы.

– Ты отстранился от меня, да? – всхлипывая, выдала Шура, уставившись на Игната. – Отстранился?

– Отстранился? – в первые секунды он не понял, о чём она говорит.

Отстранился? Нет же! Как держал в объятиях, так и держит, напротив, прижимает сильнее, потому что морок желания ничуть не спадает, лишь сильнее и сильнее поглощает. С каждым мгновением, вдохом, выдохом – отчаянней.

Потом пазлы сошлись: Ермолин когда-то «отстранился» от жены, решив, что единственный допустимый вид предохранения для них – игнорировать супружеские отношения вовсе. Ничего подобного Игнат не решал, более того, они обсуждали этот вопрос с Шурой, через её смущение, но обсуждали. Пришли к приемлемому варианту для двух сторон – за что отдельное спасибо Павлу Семёновичу, не обошёл стыдливо вопрос супружеских отношений, не отмахнулся – в некоторых вещах Шура была сущим ребёнком. Изменится ли это когда-нибудь – неизвестно. Пока таких предпосылок не было. И не нужны они Игнату. Его устраивала Шура такая, как есть, главное – «своя» во всех смыслах слова.

– Дурочка, – шепнул он, за что тут же получил шлепок по губам. Сквернословие – грех. – Я не взял презервативы. Просто. Не. Взял. Презервативы. А без них, прости меня, ёжичек, я пас, даже если голова сейчас взорвётся, и не только она, – он красноречиво качнул бёдрами. – Ни при каких условиях не стану рисковать твоим здоровьем, пока врач не скажет прямо, что половой покой отменён. Без средств контрацепции ничего не будет. Ничего, – повторил Игнат для убедительности, видя, что Шура не очень-то ему верит.

– Ладно, – наконец-то выдавила Шура и начала сползать с колен мужа, вернее, попыталась это сделать, получилось ёрзание, которое завело сильнее, чем все предыдущие действия.

– Куда? – нахмурился Игнат, усаживая жену обратно, заодно схватил за мягкое место, которое, слава богу, не слишком опало, осталось упругим, и известил. – Я решил остаться на ночь.

– Ты же не собираешься рисковать моим здоровьем, – откровенно подколола Шура.

– Я что-нибудь придумаю, – усмехнулся Игнат.

– Я балдею от наших разговоров, ты такой умный дядька, – вдруг выдал ёж, спародировав известный мем.

Хорошо, что отбоя ещё не было, иначе смех их двоих разбудил бы половину отделения, заставив дежурных врачей ворваться в палату для оказания срочной психиатрической помощи.

Уходил Игнат под утро через приёмный покой. Когда выбрался из палаты, постовая сестра спала, уткнувшись носом в какой-то журнал, рукой прикрыв глаза от единственной светящейся лампочки на всё отделение. Калугин прошёл тихо, чтобы не разбудить.

В просторном холле с фикусами по углам, четырьмя лифтами и диваном у окна стояла Люба, смотрела на огни ночного города, обхватив себя руками, словно озябла. Может и правда замёрзла, в холле было прохладно, а на Любе – лёгкий халат.

– Не спится? – решился Игнат нарушить одиночество Любы.

– Ой, – вздрогнула она. – Там…

Люба неопределённо взмахнула рукой, быстро протёрла следы слёз со щёк. Игнат предпочёл не заметить жеста. Физическое состояние Любы больше не вызвало опасений, её перевели из реанимации в обычную палату на неделю позже Шуры – слабую, беспомощную, но живую, с реальными перспективами на выздоровление. А вот психологическое, похоже, пострадало, впрочем, Игнат в душу не лез. Отчётливо понимал, что человеку и без излишнего внимания тошно.

Предпочитал помогать делом. Оплатил отдельную палату, как у Шуры, сиделку на первых порах, от которой Люба отказалась сразу, как только смогла встать с постели. Не хотела считать себя должной посторонним людям. Успела даже поругаться с Игнатом, вернее, попыталась, но тот слушать не стал, лишь успокоил, заверив, что ничегошеньки она должна не будет. Глупости какие!

Люба Барханова – не просто несостоявшаяся жена, она единоверка, а это связывает крепче любых уз. К тому же, Игнат был ей благодарен за то, что тогда отказалась. Наверное, можно сказать, что в случае согласия не случилось бы с Шурой того, что случилось, но счастье, которое пронизывало Игната рядом с женой, эгоистично не позволяло допустить мысль, что так было бы лучшее.

В итоге в атаку пошёл генерал-полковник собственной персоной. Навестил упрямую женщину лично, сделал часовое внушение на правах старшего. С Калугиным-старшим Люба спорить не стала. Смирилась с отдельной палатой, передачами, которые исправно носил Игнат от матери, от Лены с Николаем, от себя лично. Особенно после того, как Пётр уехал в родные Кандалы, забрав внука.

Мальчику требовалось длительное лечение. Пётр дисциплинированно записал рекомендации, поклялся, что непременно будет исполнять всё-всё, что прописали врачи детской больницы, но при этом рассудил, что именно тишина таёжного посёлка, свежайший воздух, простор требуются внуку для того, чтобы забыть произошедшее. Да и жене требовалась помощь. Не разорвёшься. В Кандалах же на подмогу придут общинники, да и Полина обещала выручить.

Для Любы это стало ещё одним ударом, сынишка значил для неё много, но спорить с отцом она не стала. Не справилась бы она сейчас с Кирюшкой, и отцу не разорваться.

– Смотри, первый снег. – Игнат попытался отвлечь Любу.

За окном действительно кружились крупные хлопья снега, которые медленно падали и почти сразу таяли, покрывая асфальт ненужной в морозную погоду влагой.

– Снег, – вздохнула Люба и вдруг сказала: – Спасибо тебе.

– Всё хорошо, – подбодрил Игнат расклеившуюся. – Скоро новый год. Выпишешься, поедешь к Кирюшке. Или вот что: сюда его привози. На «Кремлёвскую ёлку» сводишь, уверен, ему понравится.

– Скажешь тоже, на Кремлёвскую, – улыбнулась Люба.

Игнат приобнял Любу за плечи, подмигнул, довольный, что хотя бы ненамного отвлёк её.

– Барханова! – вдруг послышался недовольный мужской голос. Тихий, но твёрдый. Мужчина повторил: – Барханова, это что такое?

Люба вывернулась из объятий Игната, если ладонь, дружески лежавшую на плече, можно назвать объятием. Обернулась. Игнат обернулся следом, зная, кого увидит.

У лифта стоял Алексей Викторович и со смесью интереса и лёгкого раздражения смотрел на парочку у окна. Вернее, смотрел он больше на Любу, полковник Калугин для доктора был лишь частью интерьера, судя по всему – весьма раздражающей частью.

Отделение, в котором проходили лечение Шура и Люба, не было вотчиной Алексея Викторовича. Иногда его приглашали на консультации, несколько раз он дежурил, скорей всего кого-то замещал, но чаще находился на пятом этаже или в операционной.

Тем не менее Алексея Викторовича Игнат встречал с завидной регулярностью, порой ежедневно. Интерес его на седьмом этаже был известен и прямо сейчас стоял рядом с Игнатом, сложив руки в замок, глядя исподлобья на явление чудо-хирурга народу.

– Барханова, идите в палату, – повторил Алексей Викторович.

– Да, правда, Люба, лучше иди, холодно здесь, – поддержал Игнат недовольного врача в зелёной хирургической форме.

Пока ждал лифта, слышал, как Алексей Викторович отчитывал пациентку:

– Выпишу за нарушение больничного режима.

– Вы не мой лечащий врач, – огрызнулась Люба.

Скажите пожалуйста, и это Барханова Люба, которая всегда разговаривает ровным, мягким голосом, словно кошка, обходящая миску со сметаной. Даже ругаясь, отстаивая свои границы – а нарушать их Люба не позволяла никому, ни при каких обстоятельствах, – обволакивающая мягкость присутствовала в тембре её голоса. Сейчас же эта кошка не мурчала, глядя на сметану, а рычала, как отменный волкодав. Хотя бы пыталась – точно.

– Мне это не помешает, – со смешком ответил Алексей Викторович.

Игнат обернулся – любопытство победило. Но увидел лишь большую мужскую ладонь на женской талии, перехваченной широким поясом лёгкого халатика. Алексей Викторович нагнулся под рост Любы, – а та смотрелась невысокой и рядом с Игнатом, который не отличался богатырскими габаритами, чудо-хирург же был выше, – и протянул ей гематоген в яркой обёртке.

Гематогенку протянул! Новый уровень завоевания женщины! Не бриллианты, не новомодный клевер из последней коллекции Ван Клифа, и даже не жаркие ласки, а гематогенка в ярко-розовой обёртке.

Эпилог первый. Шура

Снег звонко скрипел под ногами. Искрился на прямых солнечных лучах, которые лились с ясного, ярко-голубого неба.

Шура услышала сигнал сообщения, скинула варежку, забралась в карман пуховика, чтобы тут же достать телефон, поскорее увидеть, кто написал. Вдруг?.. Болезненное чувство, заставившее сердце замереть перепуганным зайчишкой, не оправдало ожиданий. Всего лишь рассылка от МЧС.

Тяжело вздохнула, изо всех сил постаралась не заплакать и продолжила путь в сторону дома. В носу щипало вовсе не от мороза – на глаза наворачивались предательские слёзы. А ведь она обещала, что не будет плакать, не станет дёргаться от каждого сигнала. Будет наслаждаться сибирской природой, бело-голубым снегом, морозом. Всем, что теперь превратилось в экзотику для Калугиной Александры.

Шура никак не могла привыкнуть к длительным командировкам мужа. Два года прошло с первой, а привычка не выработалась. Она старалась изо всех сил. Не раскисала на людях, улыбалась, когда приезжали родственники, ходила по магазинам и «просто прошвырнуться» с Леной или сестричками Игната. С удовольствием играла с племянницей – про себя мечтая, что ещё совсем немного, и у них с мужем появится свой ребёнок. Врачи проявляли всё больше лояльности в этом вопросе, больше не говорили категоричного «нет», а значит, скоро можно будет задуматься всерьёз. Заняться планированием беременности.

Шура скучала по Игнату, постоянно лезла в интернет, пытаясь выловить хоть какие-то новости из мест, где предположительно находился её муж. Только предположительно! Совершенно бесполезное занятие, от которого она лишь расстраивалась, накручивала себя, теряла покой, сон, аппетит – последнее сильнее всего огорчало мужа.

В итоге окружающие замечали, что жена без пяти минут генерала таяла на глазах, видели синяки под глазами, бледность, следы слёз. После, естественно, рассказывали Игнату, тот в свою очередь расстраивался. Иногда журил Шуру, иногда утешал, но всегда заметно огорчался. Вместо радости встречи – огорчение из-за несдержанности жены.

– Ёжичек, – говорил Игнат. – Ты жена военного. Привыкай.

– Я привыкну, – соглашалась Шура. – Обещаю.

И снова она не сдержала обещания. Дёргалась, плакала, шерстила по ночам интернет. Родные видели и наверняка доложат Игнату.

Резкий сигнал автомобильного клаксона вывел Шуру из задумчивости. Посторонилась, отошла поближе к высокому, выше её роста, сугробу. Мимо прокатился новый УАЗ Патриот на высоких колёсах с зимним протектором. Остановился через несколько метров.

– Подвезти, Шура? – выглянул из окна Лёша Калугин. – Забирайся, а то зябко на улице.

«Зябко»? Ничего себе «зябко»! Шура забыла, что минус тридцать пять по Цельсию – всего лишь «зябко» в родных Кандалах. Вот минус пятьдесят – это холодно.

– Спаси Христос! – ответила Шура, когда забралась в салон.

– Ревела? – оглядев родственницу, заявил Лёша.

– Нет, это от мороза. С непривычки, – соврала Шура и тут же покраснела.

– Лгать грешно, – степенно проговорил Лёша, становясь похожим на своего отца.

Один в один. Черты лица совсем другие, но каким боком не повернётся, отовсюду видно – Фёдора Калугина сын.

– Лёша, слышала, ты женишься? На Брусникиной Татьяне, – чтобы перевести тему от неприятной, спросила Шура.

Калугин Алексей окончил институт и приехал в родное село перед переездом в Москву, как и планировал все годы обучения. Побыл неделю, вторую, месяц, и… добровольно остался.

Отцу требовалась помощь, тот был справным хозяином, удачливым предпринимателем, талантливым столяром, но новые технологии, маркетинг давались ему с трудом, да и некогда вникать было, с таким-то семейством. Полина как раз мальчика родила, Гришу. «Дал бог утешение на старость», – шутила довольная мама.

Как уедешь? За главную помощницу Машу не оставишь, той немного до колледжа осталось, потом институт – лет семь-десять пролетят, не заметишь. Одним словом, остался Лёша в Кандалах.

Ещё выше стал, раздался в плечах. Красота и миловидность, которые достались от матери, улетучились, скрылись под аккуратной, ухоженной бородой, за спокойным не по годам взглядом, степенными движениями.

Девушки, конечно, заглядывались на Алексея, но романов, особенно с намерением жениться, ему не приписывали. Поговаривали, мол, слишком часто Патриот Фёдора, с Лёшей за рулём, в райцентр мотается: живёт там его сердечная привязанность. Однако, люди языками мелют быстрее, чем суховей жару с лесными пожарами приносит, никто ту «сердечную привязанность» в глаза не видел. Сам же Алексей молчал, если и знали что родители, дальше порога своего дома не выносили.

А на днях вдруг разлетелся слух, что Лёшка Калугин женится. На своей, на местной, из крепкой верой семьи берёт девушку.

– Не знаю ещё, – в своём духе ответил Лёша. – Сговорились, родители благословляют. Приглядеться надо друг к другу, – буркнул он и тут же замолчал.

– Приглядывайся, – прыснула Шура.

Действительно, жених с невестой всё время по соседству жили. В одну школу ходили, Таня на несколько классов младше, только в сельской школе, где зачастую два-три класса в одном помещении сидят, это никакого значения не имеет. На речку вместе бегали, по банкам из воздушки в конце огородов били, птиц пугали. Конечно, необходимо приглядеться друг к другу, познакомиться.

– Летом свадьба, приезжайте с Игнатом, – сказал Лёша, когда остановился у калитки родного Шуриного дома.

– Обязательно, – улыбнулась Шура.

Дом за три зимы, что Шура не приезжала в Кандалы, изменился до неузнаваемости. Появилась пристройка, где стоял насос для воды, котёл для отопления, нашлось место для автоматической стиральной машины – роскошь, о которой Калугина Шура в своё время и мечтать не смела, как и о тёплом санузле. Окна сверкали стеклопакетами, крыша – новым настилом, забор стоял новый, высокий, крепкий.

Всё, что необходимо – починено, покрашено, приведено в порядок. Дорожка между высоченных сугробов была вычищена сильными мужскими руками, привыкшими к физическому труду.

Отряхнула снег на крыльце, прошла в сени, взявшись за дверную ручку для своих. Всё по-прежнему, как привыкла Шура. Новшества, которые появились в доме, бытовая техника, новая мебель – всё вписывалось в вековой уклад, современность не вытесняла привычный быт.

Проскользнула в свою комнатку, крохотную, не сравнить с квартирой, где после замужества жила с мужем Калугина Александра. Кровать полуторка, оставшаяся ещё с детства, только матрас недавно поменяли. Новый шкаф, стол, кресло-качалка у окна – вот и всё убранство. Машинально перекрестилась, глянув на иконы. Начала раздеваться, уж очень тепло было в доме, жарко.

– Шур, дома? – услышала она Настин голос из глубины помещения.

– Дома, – ответила она громко, чтобы её услышали.

В доме теперь хозяйничала Настя, ставшая два года назад Дружининой. Что случилось в тот злосчастно-счастливый день, доподлинно не знает никто, кроме непосредственных участников событий.

Бывший Настин муж в очередной раз допился до синих бесов, начал песню про загубленную жизнь молодецкую. Радужные перспективы, которые жена-староверка да скурёха погубила. После полез с кулаками, тряс Настю, по обыкновению, как грушу. Орал так, что соседи сбежались на концерт. Свекровь подпевала, визжала на весь белый свет про несчастье сына, про сноху бесноватую, непутёвую.

Как очнулась за калиткой, куда её швырнул в бешенстве муж, Настя не помнила. Поняла одно-единственное: или сейчас убежит, сгинет, или возьмёт ружьё и размозжит голову муженьку с его ненормальной мамашей.

Рванула домой, к отцу. До ужаса испугалась грех на душу взять. Убийство – великий грех, за него до конца дней прощение не вымолишь, и после смерти душа будет мучиться.

Дома встретил отец. Распахнул дверь, оглядел дочь с головы до ног, махнул рукой, веля зайти. Взял ружьё и вышел навстречу зятю со сватьей, которые грозно маршировали по улице за Настей, в окружении любопытных соседей. Не разобрались до конца, не искупила непутёвая девка вину за сегодняшнее поведение.

Ермолин вскинул ружьё навстречу шагающим. Посмотрел в упор на пьяного горе-зятя:

– Сделаешь шаг – стреляю в ноги. Второй – в голову. Приблизишься к Насте – считай, не жилец.

Зять шаг сделал, не послушал немногословного охотника, а он обещание выполнил, лупанул по ногам, искалечил «родственника». Когда люди в ужасе убегали, а сватья голосила на весь мир, предупредил, что если один неровный взгляд в сторону Насти упадёт – всё, не жилец тот, кто под ногами Ермолина корчился от боли и захлёбывался в слезах.

Отец исчез из Кандалов за полчаса до приезда наряда полиции. Всё, что нашла Настя – аккуратно смотанный кусок тряпицы, где купюра к купюре лежали деньги и записка, в которой было написано, что искать Александра Ермолина не надо. Ушёл в дальний, потаённый скит. Устал от мирской жизни. Деньги же оставил внуку Антошке. В доме может жить Настя, может Женя, если сподобится к корням вернуться, но всё же, по разумению малограмотного охотника, лучше Антоше жить в райцентре, а то и в большом городе – к врачам поближе. С божьей помощью, глядишь, встанет на ноги.

Сколько ни искали Ермолина, не нашли. Скорей всего, и не искали вовсе. Староверские скиты непроходимыми лесами сокрыты. Любой таёжный охотник знает, что лучше туда не заходить – можно не вернуться. Бывали те, кто случайно натыкался на скитников, их кормили, поили, собирали с собой провизию, отводили на дорогу, показывали верный путь. Но были и такие, кто не возвращался. Зверь загрыз или человек – ведали лишь бог да тайга. Желающих испытывать судьбу, искать беглеца в потаённых скитах не нашлось.

Уголовное дело на Ермолина, конечно, завели, а потом, говорили, оно пропало. Испарилось в бюрократических чертогах. Бывшая свекровь Насти подозрительно быстро замолчала, муж ходил тише воды, ниже травы, оглядывался. Только пить начал больше, за два года превратился в горького пьяницу, который тащил из дома всё, что мог, да воровал у матери небольшую пенсию.

Настя пожила в доме отца несколько месяцев, получила развод и сошлась с соседом – Сергеем Дружининым из крепкой, большой, дружной семьи, которая придерживалась старой веры. Те сначала не обрадовались выбору сына, но препятствовать не стали. Возраст Сергея подходил к тридцати, сейчас не женится, бобылём останется. Свекрови, естественно, хотелось невестку юную, непорочную, только где её взять-то? Для этого и жених должен быть молодым, невинным, а Серёга чистоту свою по бабским койкам расплескал.

А Настя Ермолина – женщина хозяйственная, с характером, к тому же, своей, истинной православной веры. Замужем побывала? Развод нынче не великий грех. Жизнь продолжается. Значит, жить надо. Дом строить. Детей рожать. Веры придерживаться, несмотря на треволнения в мире.

Через полгода Сергей и Настя сыграли тихую свадьбу. Шура не поехала на празднество. Сестре причину не озвучила, ни к чему ей о глупости Шуры и мужа ведать. Сейчас Шура без улыбки не могла вспоминать свои «мучения» в дни после первой, нечаянной встречи с будущим мужем.

Сергей вёл себя с Шурой отстранённо, вежливо, явно давая понять, что тот инцидент забыт, обратного хода нет. Он женатый человек, у Шуры есть муж. Что было, быльём поросло.

Снова пришло сообщение. Шура рванула к телефону. И снова не от Игната. От Жени, та теперь жила недалеко от Шуры, в нескольких остановках метро. Трудилась администратором маленькой ювелирной мастерской Александры Калугиной. Стоило признать, что в Жене проснулся огромный талант организатора, благодаря которому имя Александры Калугиной зазвучало в тесном ювелирном мире.

Антошка, естественно, жил с мамой, посещал обыкновенную школу, чем и он, и мама, и даже все Калугины сильно гордились. Много времени было потеряно из-за неустроенности медицины на периферии. Однако, перспективы выздоровления у парнишки становились реальнее с каждым днём. Возможно, он никогда не станет «нормальным» человеком в глазах обывателя, но совершенно точно будет полноценным членом общества, который в состоянии заботиться о себе, жить полной жизнью, получать образование, заниматься спортом, искусством, завести интересное хобби.

От нахлынувших воспоминаний, от мыслей, волнений, которые метались, не находя выхода, от того, что Шура невозможно тосковала по дому, Игнату, своему собственному миру в камерной мастерской, она разревелась. Совершенно отчаянно, громко, навзрыд.

– Ёжичек! – вдруг услышала за спиной.

Замерла, как испуганный зверёк. Обернулась, судорожно стирая слёзы с лица ладонями.

В дверях, перекинув полотенце через руку, в льняной рубахе с длинным рукавом стоял Игнат и испытующе смотрел на собственного непослушного, зарёванного ежа.

– Ёжичек, ты обещала не плакать, – пожурил он мягко.

– Это от холода, – соврала Шура. – За хлебом ходила, вот… А ты когда приехал? – очнулась она. – Как?

– Лёшка встретил на вокзале, – спокойно ответил Игнат.

– Выходит, он из райцентра ехал, – всколыхнулась Шура. – А мне ничего не сказал!

– Правильно, генерала надо слушать.

– Тебе дали генерала?

– Приказ подписан, осталась одна-единственная формальность, – засиял Игнат. – Говорят, не дадут мне звёзды, пока сына не рожу, или дочку.

– Игнат! – завизжала беспардонно счастливая Шура, пятясь к стене.

Сейчас её будут любить. Она знает этот взгляд собственного мужа. Не просто знает, а любит, обожает, отвечает полной взаимностью.

– Что? – невозмутимо ответили ей. – Я готов выполнять приказ.

– Вижу, – ответила Шура, плотоядно, как кошка облизнувшись. Или как ёж – тоже ведь хищник.

Эпилог второй. Игнат

Шум стоял во всём доме генерала Калугина-старшего. Многочисленное семейство стояло на ушах. Степан Миронович метал молнии, грозил отлучить от семьи всех и вся, начать, естественно, с виновницы «торжества» – Владиславы Степановны Калугиной.

В кого только уродилась, бестолковая?! Кто ей право дал поперёк отцовского решения идти?!

Сестрички Лерка и Славка окончили школу и, как и полагается примерным дочерям, поступили получать высшее образование.

С Лерой проблем не возникло, её выбор был определён ещё в девятом классе – МГАХИ имени В. И. Сурикова – в народе Суриковка. Последние два года она целенаправленно готовилась к поступлению. Впоследствии намеревалась писать старообрядческие иконы, мечтала продолжать древнерусские традиции. Уже сейчас она посещала мастерскую соответствующей направленности. Частично пошла по стопам матери – доктора исторических наук, профессора кафедры Истории Церкви.

Славка же, вопреки запрету отца, поступила в Военный университет Минобороны на факультет военной журналистики. Не только поступила, но и скрыла от родителей, сказав, что выбрала институт физической культуры. Тогда Степан Миронович поворчал для проформы, сказал, что какое-нибудь гуманитарное образование, будь то филолог или лингвист, пригодилось бы больше, чем физкультурное, но вмешиваться в выбор дочери не стал.

– Жизнь покажет, – махнул он рукой.

Жизнь и показала. Об успехах Славки генералу-старшему сообщил бывший сослуживец, который преподавал в том самом военном университете. Позвонил уточнить, уж не младшая ли дочь давнишнего приятеля поступила к ним. Калугина – фамилия распространённая, но вот имя Владислава вкупе с отчеством Степановна вызывало подозрение. Так правда выпорхнула наружу до первого сентября.

Славка отпираться не стала, заявила, что от своего решения не отступится, военным журналистом станет. Не в этом вузе, так в другом. Не прямо сейчас, так позднее. У неё были просчитаны все ходы, составлен тщательный план. Любой педагог по «тактике и стратегии в военном деле» поставил бы уверенное «отлично».

Степан Миронович и сам бы поставил. Достоинства, как и недостатки своих детей он видел ясно, как божий день. Но поступиться с убеждением, что «бабе на войне делать нечего» не мог на физическом уровне.

Лера, как могла, отстаивала права сестры. Ведь если её выбор не критиковали, то почему ругают Славу? Профессия военного журналиста неожиданная для любой девушки, но речь о Славке, а она какая угодно, но не «любая», значит, у неё обязательно всё получится. В конце концов, желание писать старообрядческие иконы тоже типичным не назовёшь, но Леру поддержали, а Славу нет. Несправедливо!

Рядом кипятилась Лена – жена Николая. Доказывала, что в наше время женщина имеет право выбора на любой вид деятельности, и никто не в праве ей запрещать. Ей, например, никто слова против не сказал, когда она всерьёз решила заняться благотворительностью.

Организовала фонд помощи семьям, находящимся в сложной жизненной ситуации. Толчком послужили события почти трёхлетней давности: история Любы Бархановой, оказавшейся в жуткой ситуации, без надежды на помощь со стороны. Одинокая женщина, в одночасье едва не ставшая инвалидом, на руках которой был не только маленький сын, но и пожилые родители. Врагу не пожелаешь.

За это время фонд разросся, у Лены появились не только добровольные волонтёры, но и постоянный штат работников, да и она сама принимала живое участие в жизни своего детища. Брала под опеку семьи, решала финансовые и юридические вопросы, часто элементарные бытовые. Не гнушалась убраться в запущенном доме, возиться с чужими, часто неблагополучными во всех смыслах детьми. Конечно, деятельность Лены не сравнится с опасностью военного журналиста, но времени и сил тоже забирает море.

– Что ты сравниваешь? – рыкнул Степан Миронович и не выдержав, одёрнул невестку: – Куда нос суёшь?! Дело бабы – суп варить, детей кормить, а не грязь в окопах месить!

– Знаете, что!.. – взбеленилась Лена.

В это время появился Николай с ребёнком на руках – сыном, которому не исполнилось и года. Хмуро посмотрел на отца, окружающих, кинул гневный взгляд на Славку – больше для острастки, на правах старшего брата, который должен пожурить непутёвую, – потом на Лену.

Малыш, сидящий на руках, потянул руки к Лене, закатился в громком плаче. Она тут же подхватилась, взяла ребёнка на руки и направилась на второй этаж, кинув недовольный взгляд на свёкра. Мол, успокоит, уложит спать, и тогда они обязательно поговорят о месте женщине в обществе.

Игнату порядком надоел этот кордебалет перед глазами. Время покажет, стоит ли Славкин выбор гроша ломаного или нет. Девчонка совсем, восемнадцать лет только-только исполнилось. Мамина с папой дочка, которая не видела ничего страшнее общественного автобуса, и тем воспользовалась единственный раз. В остальное время передвигалась на такси или с водителем.

Поживёт в казарме, походит в форме вместо модных платьев. Помесит грязь в местах расположения, поглядит на настоящих служивых, которые выражения не выбирают, да и передумает. Университет ещё окончить надо, место военного журналиста получить, корреспондентом в горячую точку отправиться. Огромный путь, который проходит один из сотни.

– Всё, достаточно, – остановил Игнат очередной вопль отца. – Чего ты прямо сейчас добиваешься? Поступила – молодец. Пусть учится. Тем более, Павел Иванович там, считай, под присмотром будет.

На последних словах он подмигнул Славке, которая едва не взорвалась от вопиющей наглости старшего брата. Она сама решила, сама поступила, все испытания прошла, а за ней, как за маленькой девочкой «присмотрят».

– И то верно, – охолонился генерал-старший. – Марш одеваться-наряжаться! – дал он команду всем, кто слышал и не слышал, и распорядился: – Выезжаем через час.

Сам важно прошествовал за супругой, которая всё это время молчаливо наблюдала за происходящим. Ни у кого не возникало и капли сомнения, что она с самого начала была в курсе плана Владиславы, как и никто не сомневался, что сейчас, один на один, Степану Мироновичу расскажут, насколько глубоко он заблуждался и как был несправедлив к дочери.

Покричала голова, пар выпустила, размяла командный голос, и полно, шея повернёт туда, куда нужно.

Через час все были в сборе. Нарядные Лера со Славкой, последняя на время отставила воинственный настрой – точно не обошлось без мягкого внушения матери. Лена, как всегда, одетая с иголочки, рядом с ней Николай – оба красивые, хоть на обложку светской хроники фотографируй. Детей оставили с няней. Мать семейства, Елена Андреевна, под руку с мужем-генералом, Степаном Мироновичем, по случаю приодетым по гражданке.

И Олег с молодой женой – та в ужасе поглядывала на новых родственников, держась рядом с неприлично довольным мужем, все мысли которого были видны, как на ладони. Завтра самолёт, что унесёт молодых в медовый месяц. Пока же… у молоденькой жены крещение боем – споры в шумном, неугомонном, непростом семействе Калугиных.

Игнат посмотрел на телефон, решил было позвонить Шуре, не стал. Он постоянно волновался, когда жена находилась не рядом, тревожился беспричинно. Приходилось одёргивать себя, напоминать, что Александра Калугина – не только его отважный ёж, но и владелица небольшой ювелирной компании, которая уверенно зашла сначала на российский рынок, а сейчас делает попытки выйти на мировой. Попытки весьма успешные, надо сказать. Бренд под началом Александры Калугиной становился знаменитым, а в этом году удостоился престижной профессиональной премии в своей области в номинации «лучшие именные украшения».

Именно на церемонию вручения направились Калугины большой семьёй. Туда же должен был подъехать Алексей с женой – у них был свадебный тур по многочисленным родственникам, начали с родни со стороны Полины. Будут и Михаил с Мариной, которые впервые за двадцать с лишним лет решились выехать из Кандалов. Фёдор с Полиной остались на хозяйстве, в том числе со старшими внуками Михаила – пусть по крови не родными, детей бог даёт, не человеку решать, какого и когда.

Александра Калугина появилась на сцене после оглашения собственного имени и бренда. Лучезарно улыбнулась, прошла в центр сцены, приподнимая подол вечернего, длинного платья. Простого кроя, не вычурного, скромного, при этом стильного, которое как нельзя лучше подходило ей. Длинная, причудливо заплетённая коса служила отдельным украшением, как и цвет глаз – мистический, изумрудный.

Личность Александры Калугиной была покрыта налётом столь же мистической тайны. Она неохотно шла на контакт с досужими журналистами, особенно сейчас. Многие считали это продуманным пиар-ходом, и только близкие знали, что Шура искренне не любила шумиху вокруг себя. Старалась избегать греха самолюбия и самоугодия. Что, в свою очередь, нервировало деятельную Женю, которая держала стальной рукой весь бизнес сестры и совсем немного саму Александру – откровенность на публике в век тотальной открытости пошла бы на пользу делу. Зато радовало Игната, в первую очередь тем, что Шура научилась отстаивать свои границы, не соглашалась покорно с чем-то, что кажется хорошим для кого-то, не стремилась проявлять покорность. При этом с близкими, родными людьми оставалась всё той же покладистой Шурой.

Добавляло же флёра таинственности вероисповедание Александры, которое стало известно публике.

Старообрядка, староверка – и вдруг современная женщина, ведущая активный образ жизни. Владелица бизнеса, талантливый ювелир, достигшая признания в профессиональных рядах.

Разве не должна она жить в забытом боге месте, посреди тайги, ходить в рубище, питаться кореньями? Разве существуют они по сей день – староверы? Не превратились в сказания старины глубокой?

Игнат не сводил взгляда с Шуры. Видел и примечал всё. Как шла, уверенно держа голову, расправив плечи. Как улыбалась, глядя на зал, приветствующий её аплодисментами. Как благодарила за высокое доверие, которое оказали ей, произносила слова благодарности своей семье, главное – мужу. Как нырнула за кулисы под всё такие же аплодисменты, и как в самых уголках зелёных глаз мелькнули неуверенность, страх и даже раздражение от происходящего.

Не любила Шура пышные церемонии, потому и приехали Калугины, все кто смогли, чтобы показать, что радуются успехам родственницы, что они – рядом. Она – неотъемлемая, важная часть их семьи. Чтобы встретила собственный триумф в кругу родных и близких людей.

Игнат с Шурой ускользнули с празднества первыми, оставив родных на афтепати, продолжать веселье. Шура переоделась в подсобном помещении, воспользовавшись услугами Игната. Натянула платье чуть ниже колена, сняла туфли на каблуках, выдохнув с облегчением.

Игнат взял ступни жены, немного помассировал, в надежде, что отёк спадёт.

– Может, домой? – спросил он. – Запишемся на другой день.

– Нет, – качнула головой Шура и приложила руку к округлившемуся животу. – Разве ты не хочешь узнать, кто родится? Я специально дожидалась тебя, хотела чтобы ты был рядом, когда скажут…

– Ёжичек, – нахмурился Игнат.

– Помню, помню, я жена военного. Обещаю, я привыкну, – вздохнула Шура. – Мы привыкнем, – добавила она, погладив живот, и нахмурилась: – Вдруг тебя снова в командировку пошлют. Поедем сегодня.

– Как скажешь.

Они сели в машину Игната, Шурин кроссовер остался на стоянке, позже заберут. Направились в ведомственный госпиталь, где почти три года назад вернули Шуре здоровье, а Игнату смысл жизни.

При обширном больничном комплексе находилось небольшое поликлиническое отделение, где было камерное отделение акушерства и гинекологии. Именно там наблюдалась Шура.

Игнат попытался было настоять на частной клинике, поликлинике при перинатальном центре, но в итоге отступил. Шура носила беременность легко, не страдала от токсикоза, перепадов настроения, изредка позволяла себе капризы в питании, но это были именно капризы залюбленной женщины, а не патология. Все обследования, которые проходила Шура, показывали одно – и мама, и ребёнок здоровы.

Однако именно в стенах этого заведения когда-то спасли жизнь и здоровье Шуры, неудивительно, что она верила в квалификацию его докторов. Стоило ли настаивать на других врачах, если ей комфортно с этими?

На небольшой парковке перед поликлиникой их ждал сюрприз. Вернее, сюрприз их вовсе не ждал, а спешил по своим делам, переставляя ноги на высоких каблуках.

Игнат посмотрел на Ритку. Совершенно не изменилась. Всё та же яркая бабочка, которая летит на свет, обманчиво говоря, что готова сгореть в огне, на самом же деле, способна спалить дотла любого, кто протянет к ней близко руку, тем более сердце или душу.

Естественно, Шура узнала, кто именно её оперировал. Как отнеслась? В те дни она была слишком слаба, к тому же поглощена собственной потерей, чтобы делать какие-либо выводы, а после… приняла, как случившийся факт.

Маргарита Сергеевна – хирург, спасший Шуру, – существовала в одной реальности, находилась в стенах госпиталя, ежедневно спасала людей своими знаниями, умениями, нечеловеческой целеустремлённостью. Шура же – в другой. В тех же стенах, но с другими заботами: выстоять, выбраться, победить последствия страшного. Время от времени реальности сталкивались. Рита отстранённо, вежливо улыбалась, Шура хмурилась, однако гневить бога недовольством не смела.

После же линии их жизней не пересекались. Игнат думать забыл о бывшей любовнице. Шура изредка ревновала, но такова уж она была – ревнивица, готовая приревновать к фонарному столбу. Ритка продолжала порхать в мире власть имущих мужчин, вызывающе дорогих украшений, ярких нарядов и фешенебельного отдыха дважды в год.

И вот они столкнулись.

– Маргарита Сергеевна, – поприветствовала Шура спешащую Ритку.

– Александра, – улыбнулась Маргарита Сергеевна. – Вижу, у вас всё хорошо, – она мельком глянула на выступающий живот Шуры. – Поздравляю.

– Спасибо, – ответила Шура.

В это время из автомобиля средней руки, откуда выпорхнула Ритка, вышел Алексей Викторович. Игнат тут же узнал его, как и Шура, несмотря на то, что без формы оба увидели чудо-хирурга впервые.

– Хм, – не удержался Игнат от удивления.

Ритка и Алексей Викторович? Ритка и врач-бюджетник, средней зарплаты которого не хватит, чтобы оплатить кулон на её груди, да и саму грудь, к слову, тоже? Ритка и мужчина на кроссовере, стоимостью меньше некоторых её сумочек?

– Калугин, – звонко засмеялась Ритка, верно истолковав скепсис во взгляде Игната. – Бюджетник в паре может быть только один, и это – я.

– Как твои дела? – решил проявить вежливость Игнат, предварительно глянув на жену.

Заметь он хотя бы намёк на недовольство, не стал бы разводить светские беседы с бывшей любовницей. Дразнить боевого ежа желания не возникало, у Игната были другие планы на сегодняшний вечер и собственную жену. Вполне определённые, весьма похотливые планы.

– Anni, amori e bicchieri di vino, nun se contano mai, – ответила Ритка.

Взмахнула небрежно рукой и зашагала в сторону дорожки, ведущей к хирургическому корпусу.

– Годы, любовников и бокалы вина считать не нужно, – перевела Шура то, что Игнат и так понял.

– Ты так думаешь? – он улыбнулся, глядя на Шуру.

– Мне не нужно, – пожала плечами Шура. – Любовник у меня один – муж. Вино я не пью. А годы, сколько бог даст, приму с благодарностью.

Откуда же ты взялась такая, Александра Ермолина, Шура, чудо глазастое, из прошлого века в наш, двадцать первый, шмыгнувшая.