Читать онлайн Любовница своего бывшего мужа

Вечеринка на Кипре

Бывший муж должен умирать в день развода.

Желательно мучительной смертью, но сойдет и обычная.

Чтобы не видеть его потом в обнимку с другими женщинами, не натыкаться в фейсбуке на фотографии со свадьбы, из отпуска или со свежим младенцем и счастливой улыбкой.

Чтобы не останавливалось сердце, когда вдруг видишь на улице мужчину с похожей прической.

Чтобы не столкнуться с ним внезапно в тот момент, когда совершенно к этому не готова.

Как я сейчас.

Мы были женаты пять лет. Мы не виделись больше лет, чем были женаты.

Я давно сменила прическу, цвет волос, гардероб, работу, хобби, круг общения, квартиру — и даже страну!

Прилетела на Кипр по приглашению своей бывшей компании, чтобы поучаствовать в праздновании двадцатипятилетнего юбилея со дня основания. За это время она так разрослась, что могла себе позволить даже говорящих енотов, не то что пригласить старых любимых сотрудников на корпоратив на Кипре.

Пришла на грандиозную вечеринку: гремящая музыка, вечерние платья, маленькие канапе на деревянных шпажках, тысячи бутылок шампанского, сотни воздушных шаров с логотипами, десятки танцовщиц в микроскопических юбочках корпоративных цветов… и один бывший муж, последний человек, которого я ожидала бы здесь встретить!

Я надеялась, что он отрастил брюшко и полысел. Еще немножко надеялась, что он спился и сдох под забором, а свою карьеру и достижения, отмеченные в ЛинкедИне придумал. Но на это было все-таки меньше шансов. Неужели я не заслужила лысину и брюшко? Большинство мужчин после тридцати так выглядит, почему мой бывший муж не может?

Но вот он передо мной — и прошедшие шесть лет только пошли ему на пользу. Высокий, все еще стройный, даже, кажется, подкачался. В отличие от большинства присутствующих программистов в парадных шортах и любимых нердских футболках с Футурамой, он учел строчку про дресс-код торжества. Ему идут белые летние брюки и рубашка-поло — оттеняют его загар и белоснежную улыбку.

Если бы мы не были женаты когда-то, я уже обязательно начала бы флиртовать. Но флиртовать с бывшим мужем все равно, что в третий раз разогревать макароны в микроволновке.

К тому же у нас довольно специфические отношения. Последние слова, которые мы друг другу сказали были:

— Я тебя ненавижу! — это я. Искренне.

— А я тебя люблю, — это он. Издевательски.

После такого финала как-то и не подберешь, с чего начать непринужденный разговор, поэтому мы стоим и сверлим друг друга взглядами. Вокруг гремит праздник, все танцуют, все болтают, все пьют и стараются не замечать две застывшие на расстоянии метра друг от друга гранитные фигуры, давно забывшие, как много лет назад часами не могли разомкнуть объятий.

На этой непринужденной ноте нам решает помочь менеджер Витя — отличный парень, душа компании, сын полка и внук бухгалтерии. Все его обожают, все его знают, называют «в каждой жопе затычка» и другими нежными словами. Именно таких товарищей изображают на карикатурах про экстравертов. Здоровый человек после получаса общения с Витей потом неделю не отвечает на звонки и не выходит из дома. Такта в нем как в щеночке бульдога, поэтому неудивительно, что он вообще не ловит носящихся между нами волн и вступает со своей партией:

— О, вы же не знакомы! — он поворачивается ко мне. Я на него не смотрю, я смотрю в глаза своему бывшему мужу и жалею, что у меня в роду не было ведьм. Так бы хоть наложила бы сглаз, и он облысел. — Это наш любимый бывший дизайнер, Леся Шумская, специально прилетела из России на юбилей!

Никто из нас не реагирует. Но Витю это никогда не смущало.

— А это наш новый проект-менеджер, Антон Шумский… — к концу фразы его глаза все сильнее округляются. Он всегда туго соображал, а сейчас еще и пьян, и потому только переводит взгляд с меня на Антона и недоуменно спрашивает:

— Шумский… Вы родственники что ли? Или однофамильцы?

— Хуже! — хором говорим мы с Антоном, синхронно поворачиваясь к нему, и Витя впервые, наверное, в жизни, допирает, что прямо сейчас ему здесь не рады. Он уметается в мгновение ока, а мы снова буравим друг друга взглядами.

— Я смотрю, ты оставила мою фамилию, — цедит Антон сквозь зубы. — Ты же так усиленно не хотела ее себе брать.

— Лень было документы менять, — отвечаю ему ядовитой улыбкой и холодным взглядом.

По сути нам нечего больше друг другу сказать.

Почему он устроился в мою бывшую компанию? Почему в филиал на Кипре? И не изменил место работы в соцсетях, чтобы я хоть узнала и подготовилась? Значит ли это, что он и семейное положение мог не изменить? Какие еще сюрпризы меня ждут? И не все ли мне равно?

Антон меряет меня ледяным взглядом с ног до головы. Мне ли не знать, как отлично он разбирается в моде и цене на шмотки. И сейчас все, что на мне надето, тщательно скалькулировано, помещено в граничные условия — сверху добавлены допуски и обстоятельства, — и в итоге вынесен вердикт. Теперь он точно знает мое финансовое положение, семейный статус и даже настроение. И все бы ничего, но я тоже слишком хорошо его знаю и без труда могу сравнить нас.

Он успешнее. По всем фронтам.

И это меня злит и жалит.

И бесит невероятно — особенно то, что он это тоже знает.

Если я еще хоть минуту постою рядом с ним, у меня случится разлитие кислоты и желчи одновременно, так что я криво улыбаюсь, вдыхаю поглубже и делаю вид, что заметила кого-то знакомого в другом конце зала. Даже не извиняюсь, потому что Антон, разумеется, понимает, что я вру.

Он смотрит мне вслед, пока я иду, все быстрее и быстрее, к выходу из зала, прячусь за спинами тех, кто разоряет столик с фруктовыми тарталетками, выхватываю бутылку шампанского прямо из ведерка со льдом и выскакиваю в пустой коридор. Там привычно и как-то по-школьному режет глаза свет флюоресцентных ламп, почти не слышно музыку и очень холодно.

Я пью шампанское прямо из горла, давясь пеной и не отличая, что там за фруктовый букет, обещанный на этикетке. Почему никто еще не додумался выпускать шампанское с экстрактом пустынника и валерианы? Специально для нервных женщин тридцати с лишним лет, неожиданно повстречавшихся с бывшим мужем.

Поесть я с утра не успела, поэтому голова начинает кружиться моментально, в ногах разливается ватное тепло и меня чуть-чуть отпускает. Если бы можно было приравнивать пост-разводный синдром к пост-травматическому, у меня была бы инвалидность и шампанское мне бы выдавали ящиками по льготному рецепту. Хотя коньяком я тоже возьму.

Возвращаться в зал не хочется. Ни тарталетки с ежевикой, ни «Ты похорошела!» от бывших коллег мне сейчас не нужны. Веселиться как-то вообще расхотелось.

Но я еще не встретилась с Егором, который просил обязательно его найти, поэтому сбегать с бала тоже рановато. Так что я встаю с холодного подоконника, оставляя недопитую бутылку шампанского, и отправляюсь на поиски во-первых, туалета, во-вторых, логова сисадминов, которые наверняка заныкали себе все самое вкусное с фуршета. Если Егора не было в общей тусовке, то он наверняка там.

И когда я ковыляю по бесконечному холодному коридору мимо безликих дверей с табличками на греческом, русском и английском вперемешку, чьи-то руки вдруг ловят меня и увлекают в крошечную комнату, загроможденную коробками, пыльными мониторами, сломанными стульями и горами упаковочной пленки.

Знакомый запах «Кензо» бьет в ноздри — и я плыву.

Знакомые губы раскрывают мои — и у меня подгибаются колени.

Забыто и привычно поднимаюсь на цыпочки — он намного выше меня.

Поцелуй сносит мне голову — кровь вскипает и разбегается горячими волнами по застывшим от холода мышцам, мы сплетаемся языками, ловим руки друг друга, комкаем одежду и вцепляемся пальцами в волосы, дыхание ускоряется, кто-то из нас стонет — может, и я, но может, и он…

Я совершенно забываю подумать, возмутиться или даже понять, что происходит.

Пока он не отпускает меня и не говорит:

— Ты же просила это сделать.

Прощальный секс

Я просила?

Все еще ошеломленная тем, как мой организм среагировал на него — просто взял и выкинул в пропасть все, что я думаю и вернулся в автоматический режим принадлежности этому мужчине, я не сразу поняла, что именно сказал Антон.

Меня окутывал его запах — «Кензо» мы выбирали вместе на его двадцатипятилетие, когда я сказала, что он уже достаточно взрослый мужчина, чтобы перестать носить дешевый аромат с вещевого рынка из флакончика «с долларом». Хорошо, что он оказался не очень популярным. Этот запах настиг меня только однажды после развода, где-то в переходах метро, холодным ударом стали прямо в сердце, мгновенно вернув все эмоции разводных времен. Пришлось присесть на лавочку и долго ждать, пока сердце перестанет колотиться прямо в горле.

— Ты сказала: «Поцелуй меня на этой вечеринке как в первый раз, будто мы почти не знакомы».

— Это я сказала?! — я отпрыгнула от него и зашипела как бешеная кошка.

И вдруг вспомнила.

Да, я так и сказала.

Это было уже после того, как я все узнала, но до того, как мы развелись. В те недели, когда мы неловко и бессмысленно пытались все как-то склеить и притворялись друг перед другом — я, что ничего не знаю, он — что не видит, что я знаю.

Мне показалось, что если я снова вспомню то, как это было в начале нашего романа, вспомню, за что я в него влюбилась, я сумею простить что угодно.

Не помню, почему он этого не сделал.

А хотя помню.

— Я всегда выполняю свои обещания. Просто в этот раз задержался ненадолго, — пока я хватала ртом воздух, пытаясь справиться с болью воспоминаний, Антон снова прижал меня к себе и зафиксировал ладонью шею — как делал всегда перед особенно жестко-сладким поцелуем, достойным внесения в каталог извращений.

Но я уж пришла в себя.

— Иди к черту! — так и не научилась бить мыском в колено, зато удачно надела туфли со стальными набойками. Я впечатала каблук в его ступню и для верности еще подпрыгнула. Вот где пригодились мои лишние килограммы, а я-то расстраивалась!

— Уй! — он взвыл и пошатнулся, и мне пришлось спасаться бегством — если все его сто девяносто пять сантиметров решат упасть, меня в этой комнатке задавит нафиг! Ничего, там пупырчатая пленка, голова останется целой. Пусть полежит, полопает пузырики, подумает о своем поведении.

Я не люблю вспоминать тот день и ту вечеринку, зато фейсбук не забывает каждый март вытаскивать фотографию чучела единорога из того бара, где мы тусовались. Как мы стояли там по разные его стороны, положив ладони на белоснежную шерсть и говорили намеками и загадками:

«Если бы я могла читать мысли и вообще мгновенно узнавать все, что хочу, что бы самое главное ты сказал мне словами?»

«Все не то, чем выглядит».

«Совы не то, чем кажутся?»

«Хочу ответить на твой главный вопрос — я останусь с тобой».

«Нет, мой главный вопрос другой».

«Какой?»

«Ты не охуел?»

Но до прямого разговора мы так и не смогли напиться. Упали в такси, сплетясь в единое существо прямо на заднем сиденье, еле дотерпели до дома и трахались как остервенелые несколько часов подряд, стирая слизистые, прикусывая кожу до крови, заламывая руки и оттягивая волосы. Больше дрались, чем трахались — и так и не могли кончить, ни он, ни я, почти до самого рассвета. Ни слова друг другу не сказали.

Когда у меня наконец получилось, и мое тело затряслось в сухих, как яростные рыдания, конвульсиях, он перевернул меня на живот, вошел почти через силу, вжимая собой во влажные простыни и, сделав несколько резких движений, наконец дернулся, прикусив мое плечо, я расплакалась.

Именно в этот момент я поняла, что — все, конец. Вот это щемящее ощущение — это прощание.

Он встал, накрыл меня одеялом — я свернулась калачиком и плакала в душной темноте — ушел в ванную, а я все плакала и плакала. Вернулся, сел за свой комп, а я все плакала. Встал, оделся, хлопнул дверью — так и не знаю, куда он ушел. Потому что я плакала.

Мы еще не раз занимались сексом до самого последнего дня перед окончательным расставанием. Но по-настоящему прощальный он был именно в ту ночь.

Коридоры переплелись, обвели меня вокруг лифтовой шахты, продемонстрировали смотровую площадку с видом на Лимассол и море, и вытолкнули меня прямо в объятья к Егору, выходящему из комнаты, на двери которой не было вообще никаких табличек, ни на русском, ни на греческом. И как я должна была его найти?

— Эй, Леська! — он ужасно обрадовался. — А я как раз шел тебя разыскивать! Ребята сказали, что ты нас тут не найдешь, а ты нашла.

— Вы тут в прятки играете, а меня забыли предупредить? — проворчала я, чувствуя, как прикосновения рук Егора стирают с талии фантомные пылающие ладони моего ненавистного бывшего мужа.

Заходя в логово, где системщики устроили свой юбилей компании — без блэкджека и шлюх, зато с пиццей вместо крошечных канапе и виски с колой взамен дорогого шампанского, я оглянулась через плечо в тот коридор, откуда прибежала.

Антон стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, и смотрел на меня пронзительным злым взглядом.

Выбор хорошей девочки

— Отлично выглядишь, — одобрительно заявил Егор, приглашая меня пройти. У них там была настоящая нердская вечеринка — каждый сидел за своим компом с куском пиццы в зубах, а в центре на столе толпились бутылки с виски и колой. Насколько я помнила, так у них проходили почти все празднования, а максимум разврата выражался в стоимости и выдержке виски. Даже странно, что Егор так себя проапгрейдил, потому что вся остальная знакомая мне компания ничуть не изменилась. И если бы их спросили, почему, они бы страшно удивились и спросили, зачем им это.

Я и правда отлично выглядела. Обычно на праздниках я работаю, поэтому стараюсь одеваться скромно и неприметно, так что воспользовалась случаем, чтобы вырядиться в коктейльное черное платье, туфли на шпильке и сделать полный боевой макияж. Отражение меня, правда, сейчас не слишком радовало. Вот перед разводом я три месяца питалась только сигаретами и кофе и выглядела как модель. Очень несчастная модель, но кто из них счастлив?

А вот оставшись одна, набрала все сброшенное и еще немножко сверху.

Но в глазах Егора было сплошное восхищение, так что я поймала готовые сорваться с языка слова хулы на себя, толстенькую, и просто выдохнула.

Пусть.

Отлично выгляжу.

Егор и сам стал красивый парень, мечта!

Мы с ним познакомились еще когда я работала дизайнером, а штаб-квартира компании была в Москве. Тогда он был худеньким мальчиком-задротом в кепочке «Олимпиада-80», потому что она казалась ему модно-винтажной, и в засаленных джинсах. Мы подружились, болтая про онлайновую игру, в которой я зависала вечерами и на выходных, а вот Егор там жил фактически круглые сутки, благо, что на работе у хорошего администратора все крутится и без него.

Мы просто вместе пили плохой кофе из автомата, обсуждали прокачку персонажей и иногда ходили вместе в подземелья.

Компания моя уже пару лет как переехала в Лимассол, чтобы сэкономить на налогах, и перевезла самых перспективных сотрудников. И уже два года Егор по утрам выходит на пробежку в парке среди пальм и апельсиновых деревьев — и, разумеется, выглядит совсем иначе. Хорошая здоровая еда, много чистого воздуха и свободного времени без московских пробок, спортзал прямо в офисном здании — и вот его можно снимать в фотосессиях.

Может быть, мне не стоило увольняться? Тоже бегала бы…

Кстати о фотосессиях.

— Так, прекращаем мне подливать, у меня завтра детская съемка. Хороша я буду, дыша на малышей перегаром как дракон алкоголизма! — я выплеснула налитый виски в чей-то соседний стакан и долила себе одной колы.

— Завтра, кстати, второй день празднования. Концерт и дискотека.

— Если вечером, я успею.

Конечно, родная компания оплатила мне билеты на самолет и три дня в отеле, но я прилетела на Кипр не только развлекаться. Как только получила пригласительный на юбилей, пошла и набрала себе заказов на съемку в трех крупнейших городах тут. Если отработаю их удачно, может быть, даже сниму апартаменты и поработаю месяцок вдали от заснеженной Москвы.

Когда-то я сидела в соседнем кабинете с Егором, рисовала рекламу для банковского ПО и меня все устраивало. Но развод разделил мою жизнь на до и после — и в жизни «после» мне потребовались кардинальные перемены.

Тогда я бросила работу, выспалась, повыла немножко в подушку, а потом взяла зеркалку и пошла в парк. Сначала снимала цветочки и кусты. Потом загружала их на фотостоки. Потом забрела на день рождения подруги и поснимала там. А потом как-то оказалось, что мои фотографии со свадьбы второй подруги выглядят лучше, чем у нанятого за деньги фотографа… И гости хотят теперь нанимать меня, а не его. Бывший муж, конечно, мне и раньше говорил, что у меня есть талант, собственно, поэтому мы камеру и купили, но я никогда не воспринимала его слова всерьез.

Я и сейчас не особенно верила, но теперь точно знала, что камерой могу заработать на хлеб с маслом, а если напрягусь, то и с икрой, а если не буду лениться, то еще и шампанским запью. Хоть в чем-то мне развод помог, а то так бы и осталась до старости дизайнером плашечек для онлайн-банков.

Егор трогательно ухаживал за мной, подливая колы, подкладывая пиццу и маленькие слишком сладкие пирожные, то и дело приобнимая то меня, то мой стул под насмешливыми взглядами остальных ребят. Помню, Антон ужасно бесился, что я с ним дружу. Ревновал, пытался запретить нам общаться. Сейчас, небось, окончательно убедился в том, что был прав.

Ну и не наплевать ли мне, что там думает мой бывший муж?

Я посмотрела на руку Егора, которую он опять ненароком положил на спинку моего стула.

У Антона самого, небось, девки косяками. Может, и жена есть.

Нет, кто же при живой жене целуется с бывшей? Хотя слышала я, некоторые считают, будто бывшие как будто не в счет.

Только я всегда думала иначе. Если возвращаешься к бывшим, то как будто перечеркиваешь все отношения, что были потом. Делаешь их незначительными, неважными. Вроде как присутствовал, но на самом деле всегда помнил о той старой любви, которая не ржавеет.

Я зевнула и посмотрела на телефон. Двенадцатый час. Если я хочу выспаться перед фотосессией — а я хочу, потому что меня там ждут две шебутные трехлетки — то надо собираться и ползти в гостиницу.

— Тебя подвезти? — тут же среагировал Егор, и я поняла, почему он весь вечер ничего не пил.

— А давай, — кивнула я. Почему бы и нет? Толстым красивым Лесям тоже нужна личная жизнь.

— Завтра приедешь же?

— Если не сильно устану, — я помахала ребятам, и мы пошли к лифту. — А на третий день что запланировано?

— Чиллллллл… — потянулся Егор, сверкнув подсушенным прессом в кубиках под футболкой. — Релакс, детокс и смузи из овощей и трав.

— Звучит страшновато.

Мы вышли на улицу — я глубоко вдохнула прохладный воздух Кипра, пахнущий морем и перезревшими апельсинами вместо снега и реагентов… и поперхнулась им, увидев Антона, опирающегося на алый кабриолет «Порше».

— Подкинуть по старой памяти? — лениво поинтересовался он, кивая на сиденье из белой кожи.

Он всегда умел пускать пыль в глаза, этого у него не отнять. Здесь Кипр, вся эта упрощенная фигня с налогами, и наверняка купить роскошную тачку намного проще, чем в России. Особенно подержанную. Но эффект!

Егор прошел к стоянке, щелкнул сигнализацией — у него оказалась какая-то простенькая пыльная «Мазда» без всяких понтов. И, конечно, девушка должна уметь сделать здоровый выбор.

Но кабриолет!

— Ты всегда любила «поршики», неужели не хочешь прокатиться? — Антон спустил темные — ночью! зимой! — очки на кончик носа и посмотрел на меня с улыбкой змея-искусителя.

Зимнее море

Я посмотрела в темное южное небо. Посмотрела на кабриолет. Перевела взгляд на Антона:

— Днем было плюс шестнадцать, сейчас хорошо, если десять. И влажность. При такой погоде — в открытой машине? Нет, спасибо.

Глаза Антона опасно сузились. Но я демонстративно прошла мимо него и села в машину к Егору. Детский сад. Но все равно приятно смотреть, как он там скрипит зубами.

— Представляю, каково в середине лета на такой, — насмешливо сказал Егор, выруливая со стоянки. — Тут даже с кондиционером с ума сходишь от жары, а в открытой еще и прямое солнце. Наверное, купил у кого-нибудь, кто быстро наигрался.

Он был ощутимо доволен, даже настроение явно повысилось.

«Кабриолеееет…» — обливалось кровью мое сердце.

Я на него шикнула — не последний кабриолет в твоей жизни! Будем надеяться.

Но Антон, черт возьми, помнит мои вкусы. Правда во времена нашего брака это называлось «прозудела мне всю плешь своими поршами».

На улицах почти не было людей и мы довольно шустро ехали из условного делового центра в сторону моря. Большая часть отелей по случаю зимы закрыта, но в моем был бассейн с подогревом и разнокалиберные конференц-залы, так что он вытягивал низкий сезон за счет деловой активности и редких психов, которые не любят толпы туристов. Увы, для моего бюджета даже зимние цены были высоковаты, и если я остаюсь на Кипре, надо искать съемную квартиру. Посмотрю, как завтра пройдет съемка.

— Егор, а почему тут столько вывесок на русском?

— В Лимассоле большинство русских компаний. Море близко, русский человек не может без моря.

— А остальные города? Море, конечно, хорошо, но лучше без снега подольше, чем с морем и покороче.

— Никосия еще очень популярна. Вроде как столица. Моря там действительно нет. Зато дешевая аренда. Я, кстати, там и живу в основном. В офисе мне появляться надо только раз в неделю или если аврал, доехать — меньше часа. Да я в Москве на работу полтора добирался!

— Море… — я мечтательно откинулась на спинку. — Я с самолета сразу на бал, только в иллюминатор его видела. Последний раз на море была…

Я задумалась. Даже и не помню, когда. У фрилансеров отпуска нет. Вроде как можешь в любой момент сорваться, а на практике у моря я была три года назад и тоже работала. Снимала гольф-выезд в Турции.

— Так поехали сейчас? — загорелся Егор.

— Ночью?!

— Не хочешь?

— Конечно, хочу!

Он резко свернул, проехал два узких переулка и впереди открылось темное, тяжелое, глубоко дышащее в ночи море. Я открыла окно и глубоко вдохнула его запах. Даже если бы я очень постаралась, я бы не смогла перестать улыбаться.

Егор покосился на меня:

— Ты правда очень изменилась. Стала такая… женственная. Тебе идет эта роковая брюнетистость.

Вообще-то это цвет красного дерева и я просто закрашиваю седину, но ему об этом знать необязательно.

— Ты волшебно похорошела, — продолжал разливаться соловьем Егор. Слишком много сиропа на мой вкус.

— Ты уже это говорил.

— Я все еще восхищен.

— Жаль, мои весы не столь восхищены как ты.

— Не знаю, не знаю. Худой ты бы стала как все, а сейчас просто богиня. И выглядишь очень стильно, такая темная зрелая сексуальность…

Мы подрулили к расхлябанным фанерным домикам пляжного бара, «Мазда» притерлась к краю дороги, и Егор повернулся ко мне, не спеша выходить из машины.

— У тебя только тут помада размазалась… — он провел пальцем по моей щеке, остановившись у края губ и голос его стал хриплым.

Сразу тысяча мыслей ужалили меня в мозг — Егор все-таки ко мне подкатывает, мне не показалось! И еще — хорошая помада, от еды и питья не смазывается, надо еще такую же купить, только потемнее. И еще — а ведь смазал мне помаду Антон! От его неожиданного поцелуя никакая суперстойкость не помогла.

Егор уже перегнулся через рычаг скоростей, его глаза блестели в темноте. И почему-то мысль целоваться со вторым мужчиной за вечер поверх помады, размазанной первым, показалась мне крайне неуютной.

— Ой, море! — я распахнула дверцу и выскочила на воздух. Тонкие каблуки тут же увязли в песке. Роскошно я, должно быть, выгляжу — как настоящая стереотипная русская, которая приперлась на пляж в вечернем платье и на шпильках. Очень хотелось потрогать воду, но идти по песку в этих туфлях было невозможно. Если их снять, я останусь в чулках — тоже то еще удовольствие. Так и осталась стоять на месте и с тоской смотреть на шуршащий прибой — такой близкий и такой недостижимый.

Егор наверное как-то справился с разочарованием, вышел из машины и встал рядом, тоже глядя на могучее темное море в вечном ритме вгрызающееся в песчаный берег.

— Чего бывший от тебя хочет?

Я пожала плечами. Даже отсюда меня накрывало умиротворением прибоя.

— Вы не общаетесь?

— Нет, после развода даже не разговаривали ни разу.

— Странно. Мне Ленка говорила, он все то лето, уходя с пьянок, говорил, что к тебе едет. Удивлялась еще, зачем вы тогда развелись, если все равно…

Спим. Если мы все равно спим. Но мы не спали.

— Врал. — Коротко отозвалась я. Вот что он умеет в совершенстве — врать, пускать пыль в глаза и выворачивать слова наизнанку.

Ветер нагнал тучи, скрывая луну, но где-то вдали идущий в порт корабль включил прожектор, засветив мне прямо в глаза.

— Почему вы развелись? — спросил Егор, опоздав на шесть лет. Раньше я очень любила говорить об этом. Рассказывала всем, кто был готов слушать. Тогда мне было еще больно. А теперь все равно и рассказывать подробности мне уже не хочется.

— Какая разница? — я передернула плечами. Все-таки действительно было прохладно, и платье с рукавами три четверти не очень подходило для субтропической зимы. — Все как у всех. Люди рассказывают одни и те же скучные истории. Сходи на какой-нибудь сайт с историями разводов, возьми горсть наугад — и там окажется пара похожих. И еще одна — такая же, как у меня.

— Каждая история уникальна.

— Нисколько. Лев Николаевич был в корне не прав. Это все счастливые семьи счастливы по-разному. У всех свой путь к счастью. А вот несчастливые — несчастливы одинаково. Иногда даже целые фразы в историях повторяются, как будто мы списываем друг у друга.

— Лесь… — Егор попытался обнять меня за плечи — то ли утешить, то ли наконец занять рот чем-нибудь более интересным, чем воспоминания о разводе, но его горячие пальцы натолкнулись на совершенно ледяную мою кожу и он даже испугался: — Ты чего молчишь, что замерзла? Давай в машину, только заболеть тебе не хватало!

Романтическая сцена у моря как-то не задалась. Я даже не стала спрашивать, куда он меня везет — только когда узнала улицу, ведущую к моему отелю, сказала быстро, чтобы не успел остановиться и расспросить:

— Если тебе так любопытно — у меня была самая банальная из всех историй. Поехал на встречу одноклассников, встретил школьную любовь, не удержал хер в штанах.

И я выскочила из машины, хлопнув дверцей.

Вода в душе была еле теплой, одеяла слишком легкими, и я долго не могла согреться, даже когда надела все теплые вещи, что привезла с собой. Лежала, стучала зубами и смотрела в темноту.

Я сказала Егору правду. Но не всю правду.

Первая брачная ночь

В теплых странах, где на улице никогда не бывает ниже нуля, а в домах нет центрального отопления, организм, привыкший к шпарящим на родине батареям, немного не понимает прикола. Он опасается — если в комнате такой промозглый мерзкий холод, то какой же ужас ждет на улице?!

Я даже минут десять колебалась, не достать ли из чемодана заныканную туда в аэропорту Ларнаки зимнюю куртку. Но на улице оказалось намного теплее, чем в номере. Бледное зимнее солнце грело сильнее, чем в Москве весной, разноцветные кипрские кошки лениво валялись на крышах машин — по кошке на машину, и прямо под ногами путались бесхозные ярко-оранжевые апельсины.

У меня даже руки чесались достать камеру и устроить фотосессию каждой облезлой рыжей, трехцветной, черной с одним ухом и полосатой кошке, что встречались мне по пути и настойчивыми мявами выпрашивали пожрать. Пронзительно-синее небо проглядывало сквозь пальмовые листья, бледно-пятнистые стволы эвкалиптов выглядели так, будто выгорели на солнце и даже сейчас, в середине зимы что-то где-то цвело, отрицая холод и смерть.

Люди на улицах ходили в зимних куртках, но в сандалиях, в коротких футболках, но в уггах, в спортивных костюмах, в длинных платьях, в шарфах и перчатках. Каждый, в общем, одевался в меру своего страха перед ужасными холодами в шестнадцать градусов Цельсия.

В это момент я и приняла решение остаться минимум до весны.

Правда, чуть было не передумала, когда два раза подряд вздрогнула, краем глаза заметив на дороге алую машину. Но это были не «Порше», а мои расшатанные нервы. Как там Егор говорил — в Никосии жилье дешевле? Там и поселюсь, вдали от офиса, где теперь обитает мой бывший.

От моей гостиницы до отеля, где сегодня была съемка, Гугл-карты показывали полчаса пешком, и я решила прогуляться. На улицах и правда попадались одни соотечественники: дети носились друг за другом с воплями «Я Халк! Я Шрэк! У меня есть дубина!», матери выгуливали маленьких принцесс в красивых платьях и строго предупреждали не лезть в грязь, прохожие делились впечатлениями о каком-то концерте — все на чистом русском. Еще больше захотелось в Никосию, а то как и не уезжала из Москвы.

Я свернула за угол на улицу, судя по карте, ведущую к Лимассольскому замку, и ощутила острое чувство дежа вю. Огляделась по сторонам — нет, не помню я это место. Но почему у меня ощущение, что я…

…в пыльных витринах, за которыми были виднелись плетеные столы и стулья, отразилось мое потрясенное лицо.

Я открыла на телефоне карту и ткнула пальцем в тот дом, рядом с которым стояла.

Да, это был он.

Наш любимый ресторан.

Фотографии заставили сердце биться чаще: полосатые скатерти, тонкие пластинки твердого сыра на россыпи листов салата, кофе в толстостенной чашке.

Конечно, я забыла это место — с нашего медового месяца на Кипре прошло одиннадцать лет.

На карте Гугла ресторан помечен красным: «Закрыто навсегда».

Я знаю, что навсегда, я знаю.

С каждым годом от нас остается все меньше. Даже тот дом, где мы жили вместе, снесли этой осенью. Я ходила посмотреть на развалины: рассыпающийся бетон, выцветшие обои, горькая пыль в воздухе.

Я стала другим человеком — и от той меня, что была с ним, осталась только эта огненная заноза в душе. Не больше. Наверняка, и он изменился. И в нем не осталось ничего из того, что было нами. Мы оба стали другими людьми. Почему же именно сейчас все это прошлое сыплется на меня, словно ворох хлама с антресолей?

Говорят, человек полностью обновляется каждые семь лет.

Мне оставалось совсем немного до момента, когда от наивной дурочки, верившей, что можно любить одного человека всю жизнь, не осталось бы ничего, кроме блеклых воспоминаний.

Что же пошло не так?

Если пойти дальше по этой дороге, я пройду мимо отеля, где мы жили.

Я сверилась с картой и поняла, что мне даже не придется отклоняться от маршрута. И времени тоже достаточно. О чем я не подумала — это о своем эмоциональном состоянии. Прийти к трехлеткам на фотосессию в слезах и соплях о своем неудавшемся браке — просто гениальная идея.

Давай сделаем это!

Медовый месяц нам подарили наши дедушки с бабушками, познакомившись как-то втайне и от нас, и от наших родителей. И это был, наверное, лучший из всех свадебных подарков. Отель тоже поучаствовал, повысив нам категорию номера до люкса с огромной террасой и устроив праздничный ужин, на который я надела свое свадебное платье во второй раз.

Был, кстати, и третий.

Но это слишком грустно.

Мне больше нравится вспоминать, как мы примчались в тот вечер в номер шальные и веселые, с бутылкой шампанского, подаренной владельцем ресторана, выскочили на террасу, чтобы полюбоваться на знаменитые южные звезды, и Антон загадочно прошептал мне на ухо:

— Обопрись на перила.

Я запрокинула голову, глядя на черное небо, сияющее тысячами далеких солнц, а он забрался под мою невероятно пышную юбку на кольцах, из-за которой мы даже танцевали на вытянутых руках, и там, под ней…

Пока он стаскивал с меня белые кружевные трусы зубами, я еще хихикала, а вот потом, когда он встал там, под юбкой, на колени, и его пальцы легли мне между ног, разводя мгновенно увлажнившиеся складочки, а язык самым кончиком дотронулся до узелка клитора, я могла уже только тяжело дышать и может иногда стонать, едва стоя на ногах.

Но и это было ненадолго — Антон закинул мои ноги себе на плечи, придерживая меня прижатой к тем перилам, и пока он вылизывал и посасывал, скользил сверху вниз и проникал внутрь, пока его пальцы трогали, терли, раздвигали, надавливали, вонзались, я судорожно сжимала перила ограждения онемевшими руками, и моей выдержки хватало только на то, чтобы не орать на всю улицу от счастья и наслаждения.

А потом на соседний балкон вышла пара англичан лет пятидесяти.

Откуда я узнала, что они англичане?

Во-первых, по акценту.

Во-вторых, по тому, что они моментально завели легкую беседу, начав ее с замечания о погоде, а потом вежливо поздравили меня со свадьбой.

А в-третьих, по тому, что выражение теплой вежливости на их лицах ни на каплю не изменилось, когда после слов «И мужу вашему тоже передайте, что мы за вас рады», мой муж вынырнул из-под вороха юбок с блестящими от моей смазки губами и вежливо поблагодарил.

Я поднялась на цыпочки, обвила его шею руками и слизала свой вкус с его губ. И так увлеклась — да и он тоже, — что не заметила, как наши собеседники ретировались.

Зато в этот вечер они больше не выходили на свой балкон и мы барахтались там на креслах и кушетках до самого невыносимо-розового рассвета, так и заснув под утро в ворохе белоснежных кружев, переплетясь всеми конечностями, как потом засыпали все годы нашего брака. До самого конца.

Я шмыгнула носом и опустила взгляд.

И тут же увидела Антона, который не замечал меня, хотя стоял всего в нескольких шагах. Он, как и я чуть раньше, смотрел на верхние этажи отеля, и на лице у него была написана такая мука, будто ему распиливали зуб мудрости прямо в десне.

Отцы и дети

Не сводя с Антона глаз, я отступила назад на шаг. Потом еще. И еще. Я боялась отвернуться, словно именно в этот момент он бы меня заметил. Так, гипнотизируя его, я отходила все дальше и дальше. А потом юркнула за дерево и оттуда уже, прячась за всем, что попадется, поторопилась к отелю, в котором была назначена съемка.

Надеюсь, мой ужасный бывший муж не заметил этих маневров, очень уж глупо они выглядели. Но встречаться с ним не хотелось совершенно.

Наверное, мне стоило насторожиться, когда в лобби нужного отеля мне указали на «зал для торжеств» с очень сочувственным видом. Но я все еще была выбита встречей из колеи и не обратила внимания.

Зато когда вошла туда, меня буквально оглушил визг.

Увы — это была не та красивая съемка, где детишки в белых одеждах играют с дизайнерскими игрушками на восточном ковре сдержанной расцветки, это был полноценный детский день рождения. С тортами, клоунами, толпой друзей, негласным соревнованием на самый громкий визг и самую заляпанную одежду, с измученными родителями, которые уже и не слышат этого визга, лишь бы их не трогали и прочими прелестями.

Только тогда я поняла, что значила аккуратная оговорка «детская фотосессия с элементами репортажной съемки».

Знала бы — взяла бы беруши. После первых двух раз, когда я снимала детей в развлекательных центрах с игровыми уголками, я, кажется, стала хуже слышать и до сих пор не восстановилась до конца.

Мне издалека помахала симпатичная женщина за тридцать с очень яркой улыбкой, вблизи оказавшейся не очень естественной. Честно говоря, выглядела она такой усталой, словно вытерпеть это все помогают только какие-нибудь специальные вещества. Я сжалилась и не стала предъявлять претензии. Только отметила, что мне говорили про двух трехлеток — мальчика и девочку. А тут примерно двадцать штук носится.

— Ну вот и снимайте только наших двоих! — с фальшивым энтузиазмом предложила женщина. — Я вам сейчас их покажу!

Среди толпы детей от трех до шести, я, конечно, сразу узнаю двух незнакомых мне до этого дня спиногрызов!

Хотя когда она показала мою цель, стала понятна и вымученная улыбка — именно эти двое носились и орали громче всех. Я запомнила клетчатую рубашку на мальчике — и его дико громкую деревянную дуделку, младшую сестру вувузелы — и девочку в полосатых носках, которая предпочитала извлекать звуки из окружающих, дергая их за волосы и щипая за бока.

Я вдохнула воздух свободы в последний раз и бросилась в гущу событий.

До начала работы фотографом у меня не было опыта с маленькими детьми. Я была единственным ребенком в семье, своих не завела, подруги пока ограничивались единичными экземплярами, с которыми справлялись сами. Но детские фотосессии — один из самых популярных видов съемок, и в районе тридцати мне пришлось осваивать науку обращаться с бешеными оглоедами с трех до тринадцати без всякого переходного периода в виде младенцев. И без подготовки. Не то чтобы я хорошо справлялась, но пока ни одного не убила, а меня не убила ни одна счастливая мать. Зато у меня было несколько секретов как удержать на месте маленькие вихри и пару раз мне доплачивали только за то, чтобы я их раскрыла.

Хорошо, что не стала наряжаться и пришла в свободных джинсах и водолазке! Через минуту я была перепачкана чем-то липким и блестящим, через пять растрепана, а объектив захватан пальцами, а через полчаса у меня на голове была креативная прическа с десятком косичек и хвостиков.

Меланхолично в очередной раз протерев объектив, я продолжала охотиться на клетчатую рубашку и полосатые носки, надеясь, что из огромного количества кадров найдется хотя бы десятка два приличных — эти двое были юркие как пуганые ящерицы.

Когда детей сгребли в одну кучу и потащили есть торт в виде динозавра, я наконец выдохнула и присела на край дивана.

И тут ко мне началось паломничество родителей остальных детей. Они все были уверены, что я точно запомнила именно их самое красивое чадо и у меня наверняка найдется много кадров с ним, которые они «купят за какие-нибудь символические деньги, можете даже не обрабатывать, все равно вам не нужно». Самое смешное, что такое поведение было в равной степени свойственно родителям из всех социальных слоев. Даже когда я снимала в элитных жилых комплексах, где даже на детской площадке кроме нянь и мам паслись суровые телохранители в черных костюмах, все равно обязательно появлялись те, кто считал, что нажать на кнопочку ничего не стоит. Правда я научилась говорить, что если сложить все время, пока открыта диафрагма фотоаппарата, получится секунд десять, так что мое время в пересчете на эти секунды стоит баснословно дорого.

Отдохнуть, короче, не удалось — пока дети упоенно кидались тортом, мы с их родителями так же упоенно торговались. Первый год работы фотографом я очень стеснялась и занижала цены, а часто снимала вообще бесплатно, так что сейчас меня было практически невозможно продавить даже аргументом «мой чудесный ребенок украсит ваше портфолио!»

Под конец подошел симпатичный смуглый мужик с черными глазами. На вид чистый грек, и я напряглась, переключаясь на английский. Но он оказался нашим:

— Я раньше тоже был фотографом и кое-что понимаю…

Устало закатила глаза — эти спецы в фотографии! Сколько я уже слышала историй, как они с батей в ванной снимки печатали, не то, что сейчас! Как часто меня учили правильно фотографировать, хотя сами учителя снимали только на мобилу! А уж если у такого папаши — почему-то это всегда папаши — была зеркалка, то все, туши свет, моя школа дизайна и опыт не значат ничего!

Казалось бы — ну и снимал бы сам?

— Но вами просто восхищаюсь, так точно вы ловите самые живые моменты, прямо чувствуете, где самое интересное происходит. Уверен, снимки тоже будут на высоте, — продолжил свою фразу черноглазый, и я чуть камеру из рук не выронила. Даже стало стыдно, что я успела про него надумать всякого.

Присмотрелась повнимательнее — а симпатичный! Быстрый взгляд на руку — кольца нет.

Он поймал этот взгляд и улыбнулся, ошпарив меня стыдом второй раз за пять минут:

— Нет, я не женат, хотя вон тот маленький человек, отгрызающий ногу динозавру — мой. Взял на месяц у матери, пока она в отпуске, пусть отдохнет.

Какой годный мужик.

Я улыбнулась, на секундочку забыв, в каком я виде. Он окинул взглядом мою прическу и прыснул.

Черт! Вот и флиртуй тут!

— Вам тоже фотографии? — жалобно спросила я. Зачем еще делать комплименты фотографу?

— Если найдется что-то симпатичное с моим парнем, с удовольствием заплачу. Но я сомневаюсь, что в этой толпе он выглядит достаточно пристойно. Лучше закажу как-нибудь отдельную съемку.

Ну, если это не намек, то я сама тот динозавр…

— Вот мой номер…

— Вот мои координаты…

Мы одновременно протянули друг другу визитки и рассмеялись. Надеюсь, на свидание он все-таки придет без ребенка.

— А теперь фокусы! — завопил чудовищно малиновый клоун в огромных штанах, и дети ломанулись к нему, сбивая на пол тарелки, стаканы и остатки торта.

— Я работать! — я помахала рукой своему новому знакомому и, не глядя, сунула его визитку в задний карман.

В бой!

Пока я снимала восхищенные, перемазанные кремом мордахи, пока отмывала тот же крем с себя, пока собирала свои вещи — все уже разошлись, забрав детей.

Ну и мне было пора уже возвращаться, чтобы успеть переодеться к концерту и дискотеке. Сегодня мне нужно быть отвязной и крутой. Красивой — чтобы все посворачивали головы и не было времени на воспоминания и грусть.

Только благодаря Антону я вспомнила, что эта привычка — флиртовать и знакомиться со всеми подряд, почти не задумываясь, и ходить на все тусовки, возникла у меня не просто так. В браке я была нежным котиком-интровертом, но после развода быстро поняла, что рискую сойти с ума, если ничего не сделаю с перманентным желанием лежать в кровати и скулить.

Я сознательно каждый день выходила из дома, нарядившись и натянув улыбку, забивала свой день встречами с друзьями и свиданиями, всегда отвечала согласием на любое предложение и поставила себе правило — не меньше одного свидания в неделю. Не пригласили — ищешь и приглашаешь сама. Хватило всего нескольких месяцев, чтобы стать совсем другим человеком.

Если бы это не было так больно, а мой бывший не был бы таким садистом, я бы даже поблагодарила его за такой личностный рост. Но ни одному коучу не посоветую прокачивать так своих клиентов. Слишком высокий процент брака и смертность. Зато те, кто выживает — вот как я — те могут закадрить любого зеленоглазого миллионера с полным набором кубиков на животе.

Так что я знаю отличный способ не вспоминать прошлую жизнь и не страдать. И буду им пользоваться!

Танцы

Любимое зеленое платье — шерстяное, обтягивающее и льстящее моей фигуре совершенно непристойным образом. У меня большая грудь, есть талия и широкие бедра: но треугольный вырез, но вытачки, но мягкая тягучая шерсть — и просто грудь превращается в очень соблазнительную грудь, от которой не отвести глаза, а по изгибу талии самой хочется провести руками и продолжить — дальше, к бедрам. А если в декольте висит золотой кулон с крошечным, но чистым изумрудом, мои болотно-коричневые глаза становятся по-настоящему зелеными с мерцающими в глубине искрами.

Даже длиной это платье было ровно до того места, где начиналась самая красивая часть моих ног.

В общем, это было второе и последнее мое торжественное платье, в котором я всегда была смертельно сногсшибательна.

Это немного меня утешило, когда выяснилось, что так торжественно оделась только я. Остальные решили, что вчерашней официальной части достаточно, сегодня можно не выпендриваться и влезли обратно в джинсы.

Ну, зато головы в мою сторону сворачивали не только мужчины, но и женщины.

Компания разорилась аж на три музыкальные группы для дискотеки: одну из девяностых, чей расцвет большинство хоть и застало, но в весьма юном возрасте, одну из двухтысячных, еще недостаточно забытую, чтобы сходило за ретро, но достаточно надоевшую, чтобы расценки и райдеры были поскромнее. Третья была свежей — настолько начинающей, что, судя по слухам, играла здесь бесплатно. Но преподносили ее как звезду за секунду до вертикального старта.

Я слушала совершенно другую музыку, поэтому большую часть времени протусовалась в холле, где было неплохо со звукоизоляцией, а заодно с баром и закусками. И была даже стойка с высокими барными стульями, на которых я смотрелась немного эффектнее, чем на креслах-мешках, наваленных в чилл-зоне. Да, я попробовала и то, и другое, и выбираться из такого мешка в обтягивающем платье то еще удовольствие.

Без Антона, разумеется, не обошлось. Он был бы не он, если б пропустил такой роскошный повод для нетворкинга — обойти всех, со всеми перезнакомиться, перезнакомить всех с другими всеми, прослыть своим парнем, посплетничать и притереться под конец к самым полезным и высокопоставленным.

Впрочем, это я злобствовала по старой памяти. Сейчас-то он был одним из тех, с кем стремились знакомиться такие же, как он в былые времена, молодые акулята.

Завидовала я ему всегда, вот что. Даже сейчас, научившись не упускать ни единой возможности, я так не умела. Когда я еще мечтала стать настоящим фотохудожником, как большая, а не просто фоткать чужие дни рождения, я думала, что мне страшно повезло — мой муж был бы идеальным агентом. Он бы решал все официальные вопросы, обо всем договаривался, выбивал галереи, гонорары и публикации, а я бы просто творила! Увы, увы… Когда я наконец всерьез взяла в руки камеру, его в моей жизни больше не было.

Бесплатные коктейли, что-то шумное и ритмичное из зала, хорошие люди рядом — атмосфера становилась все приятнее и теплее. Кто-то уже начал танцевать под что придется — то ли под глухие ударные из зала, то ли под телефонный рингтон, и бармен быстро сообразил включить нормальную музыку.

Выходящие с концерта слушатели с удовольствием вливались в разврат. Я вытаскивала танцевать всех этих красивых задротов, которые уверяли, что никогда-никогда-никогда ни один мужик в их гордом роду не занимался такими ужасными вещами! Но всем в итоге нравилось, особенно Егору, который долго притворялся самым бестолковым, но потом ненароком выдал себя слишком ловкой связкой и вынужден был признаться, что до самого окончания школы занимался современными танцами.

Я уже почти устала и намеревалась все-таки упасть в мягкие кресла и гонять кого-нибудь из сегодняшних поклонников за добавкой коктейлей, когда на полпути меня сцапал… конечно, Антон.

— А мне танец? — нагло затребовал он и потащил в гущу толпы, не слушая возражений.

Мы очень любили сорваться вместе куда-нибудь потанцевать — даже неважно, куда. Районный клуб? Уроки сальсы? Дружеские вечеринки? Все подойдет.

Я обняла его, касаясь чуть ли не впервые за шесть лет. Если не считать того поцелуя в кладовке. Руки сами легли на плечи таким же движением как всегда — если не вспоминать, что это «всегда» было много лет назад. Меня саму пугало, как легко включились, казалось, давно демонтированные механизмы, привлекающие меня к нему, все эти реакции и жесты. Будто только и ждали условного сигнала.

И вот сейчас начинается какая-то латина, я уже и не помню ни черта, и одна не станцую — а с ним — помню. Вот так повернуться, прижаться спиной, сползти по его ногам, повернуться и бросить яростный взгляд. Уйти — вернуться, стукнуть каблуками…

В этом месте раньше мы начинали творить совсем непристойное безумие — он прижимался сзади, клал ладони на низ моего живота и начинал медленно тащить вверх и так довольно короткое платье, вжимая пальцы прямо между ног и чувствуя — зная — что белья на мне нет. И то, что кто угодно мог повернуться и увидеть это — заводило невероятно.

Ну кому я вру — сейчас, когда он ничего подобного не делает, лишь символически обозначает это движение, когда ловит мой ответный жест, тоже оборванный на половине, меня это тоже заводит.

Я так давно не танцевала.

Что за глупости, я только что перетанцевала со всем мужским половозрелым составом компании!

Но я так давно не танцевала, когда танец — отражение мыслей. Когда танец — отражение того, что будет часом позже среди скомканных простыней. Когда вот этот жаркий выдох в шею повторится до последней ноты, но будешь чувствовать не трущуюся о бедра ткань легких брюк, а кое-что горячее и твердое.

Впрочем, я и сейчас чувствую кое-что твердое — оборачиваюсь и вижу как расширяются зрачки Антона. И у него очень многообещающий взгляд.

Я уже собираюсь отнять у него свою руку и уйти, тем более, что песня как раз кончилась, но Антон не дает это сделать. Наоборот, он притягивает меня к себе и шепчет на ухо:

— Давай поговорим?

— Мы обо всем уже поговорили, — я заучивала эти слова наизусть, до автоматизма, чтобы не сдаться, когда он придет ползать на коленях и умолять простить.

Но он так и не пришел. Не пригодилось.

— Мы нехорошо расстались и плохо поговорили, — он прижимает мою руку к своей груди, и я чувствую стук его сердца. Очень быстрый стук.

— Нет…

Но почему нет?

Чего я боюсь?

— Только не здесь, — продолжает он, как будто я уже согласилась. — Давай покатаемся по городу и…

— Солнц, я вчера уже все сказала про твой кабриолет! — выпаливаю я и испуганно зажимаю рот рукой.

Я не хотела! Это «солнц» вырвалось так же автоматически, как те жесты и касания.

— Сейчас попрошу у кого-нибудь нормальную машину, — улыбается он и крепко сжимает мою руку в своей, уводя из танцующей толпы как маленькую девочку.

И я в полном шоке позволяю ему это сделать. В голове стучат оправдания, что мы просто поговорим, в сердце бьется какая-то стремная неубиваемая надежда несмотря ни на что, а между ног пульсирует вообще нереальное тепло, которому нужно другое такое же тепло. Кто же проснется во мне, чтобы вернуть в разумный мир?

Море в такт

Вместо разговора мы молчим.

Я в шоке, а он просто ездит по ночным улицам Лимассола, проскакивая светофоры, тормозя перед пешеходами, то и дело оказываясь на каких-то окраинах с недостроенными или заброшенными зданиями. Иногда дорогу перебегают черные тени кошек, а под колеса выкатываются перезревшие апельсины.

— Хочешь к морю? — вдруг спрашивает он.

Я молча киваю, не сразу соображая, что он смотрит на дорогу, а не на меня. Но он все равно замечает мой ответ, и мы оказываемся у кромки пляжа. Выбираемся из машины, и я снова вязну каблуками в песке.

История повторяется.

Декорации те же, я та же, партнер по сцене другой.

— Пошли к воде, — Антон тянет меня за руку.

Я мотаю головой, показываю на туфли.

— Так сними, — раздраженно фыркает он.

— Я в чулках, — жалуюсь я. — Противно по песку.

— Так сними чулки! — он подхватывает меня за талию, сажает на теплый капот и стаскивает мои туфли.

Я снова мотаю головой. Задрать платье? Прямо тут, рядом с ним? Устроить стриптиз с чертовыми чулками?

Антон шипит сквозь зубы:

— Что ты мне там покажешь нового? Ты передо мной пять лет голая по квартире рассекала. Я тебя даже изнутри видел!

Шшшшшух! — вся кровь разом приливает к моему лицу.

Кожа пылает под прохладным морским ветром, но, к счастью, бывший муж этого не видит.

Он хмурится:

— В моей голове это звучало…

— Лучше? — подсказываю я.

— Непристойнее! — досадует он. — А так получается какая-то расчлененка. Как будто я тебе аппендицит вырезал, а не…

Ай, заткнись, ради бога, я помню!

Когда двое отвязных девственников находят друг в друге собрата-извращенца, они начинают пробовать все, до чего дотянутся!

Чтобы как-то отвлечься от воспоминаний, я действительно начинаю снимать чулки. Если быстро приподнять платье, зацепить край пальцами и потянуть вниз, то не так развратно выглядит.

Нормальный человек бы отвернулся, но Антон даже не собирается делать вид, что ему не интересно.

А я хочу к морю. Второй день кончается, а я еще его даже не потрогала.

Я поддеваю край второго чулка, и на мои пальцы ложатся его. Ладонь скользит по внутренней стороне бедра, касаясь нежной гладкой кожи, крайне чувствительной именно в этом месте — у самой резинки.

— Эй! — возмущаюсь я.

— Я просто хочу помочь, а то ты тут устроила стриптиз на весь пляж, — безмятежно врет Антон мне в глаза, но руку опускает, подцепляя силиконовый край, тянет вниз, не забывая проводить ладонью там, откуда только что скатился чулок. Он задерживает мою ступню на несколько секунд в ладони, согревая ее, и только потом выпрямляется.

Но не уходит, оставаясь стоять между моих раздвинутых на капоте бедер. Никуда не собираясь уходить. А то я не понимаю, как это выглядит и на что намекает. Да и он отлично понимает. И это понимание натягивается между нами как струна, дрожит и звенит так, что болит голова.

— Море, — напоминаю я, глядя на то, как его пальцы нервно вяжут узлы на чулке. Я боюсь встретиться с ним взглядом. Вот сорвет все стоп-краны — и все…

Что — все?

Не хочу об этом думать.

Все мысли о нем я сложила в дальний сундук своего разума, закрыла на десять замков и запретила себе приближаться. Это всегда помогало, я так переживала и смерть бабушки с дедушкой, и папину болезнь, и сбежавшую мамину кошку. Если достаточно долго прятать в этом сундуке то, от чего слишком больно, однажды можно открыть его и обнаружить только горсточку праха вместо острых ножей и ядовитых игл. Всегда помогало. Всегда. Почему не сейчас?

У меня остались только четкие установки — Антон, нам не о чем разговаривать, Антон, у нас нет ничего общего, Антон, пожалуйста, оставь меня в покое.

— Да, море, — соглашается он и снова ставит меня на землю.

На песок.

Теплый.

Надо же — он теплый. Воздух холодный, море наверняка тоже, а песок теплый. Я иду по нему, не оборачиваясь, прямо к темному гладкому чудовищу, ворочающемуся передо мной. Соленому, сильному, прекрасному.

Море лижет ступни. Оно прохладное и настоящее. Оно похоже на счастье.

Я присаживаюсь на корточки и зачерпываю его ладонями. Хочется потрогать воду кончиком языка, попробовать на вкус его соль. Меня останавливает не то, что тут, у берега, оно наверняка ужасно грязное, а то, что я не одна.

Антон подходит и долго стоит за моей спиной, ждет, пока я поздороваюсь и наиграюсь. Это случается быстро — как-то неуютно с охраной за спиной так интимно общаться с морем.

— Как тебя занесло в мою бывшую компанию? — спрашиваю я, выпрямляясь и одергивая платье.

— Пригласили, — сразу откликается он. — Мне еще название показалось знакомым, проверил — ага, оно.

— И на Кипр сразу?

— Хорошая должность, чего отказываться.

— Тебя вроде бы устраивало в России?

— Обстоятельства изменились, — отвечает уклончиво. Пытать бесполезно, у меня большой опыт бесполезных многочасовых разговоров, из которых выносишь только то, что он сказал в самом начале.

Расспрашивать больше не хочется. Я просто стою и смотрю в темное море, пока оно лижет холодным языком мои ступни.

Хотела бы я, чтобы все было иначе. Прямо сейчас.

— Что ты делала у того отеля? — прерывает неловкое молчание Антон.

— Какого? — попыталась прикинуться дурочкой. Все-таки он меня заметил, черт!

— Нашего.

— Шла на работу, — сдаюсь я. — А ты?

— Мне там сняли номер, пока я жилье не нашел.

— Он же дорогой!

— Ну, и я не дешевый специалист… — ухмыльнулся в темноте.

Теперь-то да.

Только я как дура, вышла замуж за солдата, а развелась как раз перед тем, как он стал генералом.

Когда мы только поженились, он работал курьером, потому что поступать в Институт Управления была дурацкая идея. Кто же мальчику из провинции без денег и связей даст сразу чем-то управлять?

А я была дизайнером и на хорошей для начинающей девочки зарплате.

На нее мы снимали квартиру, не с мамой же моей жить.

Потом он работал каким-то менеджером по фигне, на зарплате чуть побольше курьерской. И рассказывал мне, какая я талантливая и как ему стыдно чувствовать себя рядом со мной бездарем, ничего не умеющим, кроме как молоть языком.

Потом он перестал этого стыдиться.

Стал гордиться.

Расти. Карабкаться по карьерной лестнице, приносить офферы с суммами, которые стали перекрывать мою зарплату все больше и больше. Ужасно обидно было развиваться в своей области изо всех сил, уметь делать что-то руками и все равно оставаться безнадежно позади, потому что в наше время болтать языком ценится гораздо больше.

И вот он дорос до высокооплачиваемого специалиста по фигне.

— Очень рада за тебя, — сказала ровно.

Море шумело рядом, успокаивало сердечный ритм, настраивало на себя. Дыши как я, говорило море. Ты же не будешь отрицать, что и сама кое-чего достигла, говорило море. Ты ведь была счастлива, что сбежала из душных офисов и дресс-кода. Смотри, говорило море, я так же свободно, как и ты. Неужели ты променяла бы эту свободу на работу с девяти до шести и на изменщика-мужа? Даже хорошо зарабатывающего мужа? Не в этом ведь было дело.

— Помнишь, мы варили борщ на неделю и однажды забыли его на маленьком огне на ночь и он почти весь выкипел? И ты плакала — я думал, потому что испугалась пожара.

— А на самом деле — потому что не было денег купить еще мяса, — кивнула я.

Помню. На его курьерскую зарплату надо было покупать проездные, еду и копить на всякую роскошь типа ботинок.

— Да, я помню, что выеживался и требовал каждый день мяса, потому что якобы привык. Я же мужик!

— Конечно ты выеживался, после пяти лет в общаге мясо ему каждый день. Но я была наивная дура.

— Мне очень стыдно за тот случай, помнишь, когда у тебя не было денег на еду на работе, а я тебе в красках расписывал, какая вкусная была солянка, которую ты приготовила.

— Я не помню даже…

— Я помню. Я тогда поклялся себе, что у меня будет зарплата десять тысяч долларов, а ты не будешь работать вообще.

— Ага, а потом кризис, другой кризис, доллар рос, цель отодвигалась.

— Теперь я зарабатываю двадцать тысяч. Евро.

— Да, неплохо.

Он меня похвастаться позвал? Что вот, без меня у него все получилось, а я не дождалась светлого дня?

Или нет?

На самом деле я, конечно, надеялась…

Я чуть не всхлипнула в голос, когда поняла, на что я на самом деле надеялась.

Господи, как я по нему тогда скучала, просто до слез. Когда уже пережила, когда прошло много месяцев после развода, и я как-то вернула себе свою жизнь. Я скучала уже не по теплому существу, которое заполняло пустоты в постели, в разговорах, в жизни. Я эти пустоты уже залатала.

Я скучала — по нему самому.

Неделями все было в порядке, даже мне самой казалось, что все в порядке. Я улыбалась, ходила на свидания, танцевала на вечеринках, начала зарабатывать деньги фотографией. Это было классно.

А вечером могла сидеть смотреть сериал и вдруг отбросить пульт и завыть в подушку.

Я орала, что никогда не приму его, если он приползет.

Но он все не приползал. Какое унижение.

Неужели это наконец случилось?

— Ты хотел о чем-то поговорить, — мое сердце замерло.

— Да, конечно. Я хотел спросить.

О чем он может спросить? Что сказать? Давай попробуем еще раз? Давай забудем? Прости меня? Все-таки приполз?

— Что?

— Леся, ты очень хорошая. Умная, классная, интересная. И стала еще лучше и интереснее. Ты потрясающий человек.

Мои пальцы холодеют, а сердце заходится в бешеной пляске, никакое море ему не указ. Буду биться как ненормальное, буду, буду, буду! Слезы вскипают в глазах, я успеваю тысячу раз умереть за ту маленькую паузу, что он берет, чтобы набрать воздуха в легкие.

— Давай попробуем стать друзьями?

С другой стороны

Я втянула носом воздух.

Замерла.

В моей голове сейчас сотни маленьких человечков разыгрывали тысячи различных сцен.

Было там и убийство — и морская пена облизывала тягучую багровую лужу на песке.

Была и истерика — и Антон презрительно бросал свое любимое «Успокоишься — поговорим».

Было мое ледяное «С чего ты взял, что ты мне интересен как человек?» — и его ярость.

И на шею я ему бросалась с поцелуями.

И соглашалась на дружбу — чтобы потом оказаться в постели в роли «подруги с привилегиями» и выслушивать как он спит с другими.

Но чему я научилась за время без него — искренность бьет все карты. Всегда.

Если мне больно — зачем притворяться, что нет?

— Ей ты тоже предлагал дружить. Хитрость работает стабильно — зачем что-то менять?

— Так ты все-таки читала тогда переписку… — голос его уже не такой сладкий.

Да, тогда я стеснялась быть обманутой женой. Мне было неимоверно стыдно от того, что мой муж нашел себе другую. Именно поэтому я предпочитала упрощать и огрублять причины нашего развода. Если унижения не избежать, лучше я сама.

— Просто. Уйди.

Не хватало мне еще дискуссий о том, что чтение чужих писем хуже измены.

— Ну перестань, — он схватил меня за руку, но прикосновение отдалось ни теплом, ни тягой. — Давай я тебя хоть отвезу.

Я даже объяснять ничего не хочу. Он все вывернет, и я окажусь виновата. Разговоры с некоторыми людьми можно не пробовать начинать — быстрее проиграть их в голове, прослушать их обычные ответы и выбрать оптимальную линию поведения.

— Вали на хер! — заорала я, перекрикивая море.

Леся, ты же девочка!

Научилась орать я тоже после развода. Приезжала на электричке в лес, отходила подальше и орала.

Он смотрел на меня, сузив глаза. Я стояла напротив и чувствовала такую острую ненависть, какую, наверное, не чувствовала, даже когда впервые прочитала их мурмуры в переписке.

Надеюсь, он тоже проиграл все варианты в голове и поэтому выбрал оптимальный — развернулся и пошел к дороге. Послышался звук заводящегося мотора, шелест шин — и снова тишина.

Черт, там были мои туфли. Хорошо, что сумку с собой взяла.

Я фыркнула, посмотрела на море — еще, что ли, поорать?

И поняла, что уже успокоилась.

Будь вода потеплее, я бы красиво вошла в волны и поплыла прямо в платье.

Но с такой холодной водой совершенно не хочется пафосных жестов.

Пешком дойду.

Тут близко.

В сумке забилось мое сердце. Ах, нет, это просто телефон на виброзвонке.

С некоторым опасением я его достала — но на экране светилось «Егор».

— Привет, что делаешь? — нарочито бодрым голосом спросила меня трубка.

— Гуляю вдоль моря, — усмехнулась я.

— Одна?

— Нет, тут, кажется, дохлая медуза.

— Не надо с ней дружить, — серьезно посоветовал Егор. — Сначала будет весело, но потом она поселится у тебя дома, будет есть твои любимые йогурты и накачает порнухи, заплатив твоей кредиткой.

— Я смотрю у тебя большой опыт с медузами.

— Заехать за тобой? У меня есть одно предложение, от которого ты конечно сможешь отказаться, но с большим сожалением.

Я уже добрела до края пляжа. На самой кромке стояли мои туфли. Отряхнула песок со ступней, залезла в них. Незамеченные песчинки тут же начали тереться и намекать, что до отеля я буду идти как Русалочка по ножам.

А чулки увез с собой, извращенец.

— А давай, — согласилась я. — Помнишь, где мы вчера у моря гуляли?

Пока я ждала, мне несколько раз чудился звук мотора, от которого хотелось сбежать прямо в черную соленую воду, только бы не встречаться с Антоном еще раз. Какое счастье было провести шесть лет без него! И как я была права, что не хотела с ним разговаривать.

Егор приехал очень быстро и демонстративно оглядел пляж, словно разыскивая кого-то.

Я закатила глаза и села в машину:

— Медуза сказала, что ты грубый и знакомиться не захотела.

— Что случилось между тем моментом, когда ты ушла за ручку с Антоном и тем, где ты одна на зимнем пляже? — нетактично поинтересовался Егор.

Я пожалела, что не осталась в компании медузы.

— Да мудак он.

— Что, даже плакать не будешь?

В пренебрежение всеми правилами безопасности движения, я вытянула ноги и положила их на приборную панель. Конечно, если бы они были подлиннее, смотрелось бы эффектнее, но Егор так отчетливо сглотнул, что, кажется, и мои неплохо зашли.

— Вот еще, по мудакам плакать, — фыркнула я.

— Не ругайся.

— Я не ругаюсь, а даю словарное определение. В «Энциклопедии разнообразных бывших» под статьей «Мудак обыкновенный» стоит фото Антона, я проверяла.

На светофоре Егор остановился и каким-то почти машинальным движением провел по моей ноге от лодыжки до бедра.

— Егооооор…

— Что?

— Ну нет.

— Ну нет, так нет, — он повернул на перекрестке и подъехал к моему отелю.

Я уже начала выбираться из машины, как вдруг вспомнила:

— Что за предложение-то?

— Не надо было меня ногами отвлекать. Садись.

Я плюхнулась обратно.

— Сначала вопрос, — начал он. — Какие у тебя планы на ближайшее будущее?

— Думала остаток зимы здесь провести, но теперь не знаю.

— А хотела бы все-таки?

— Ну, точно не в Лимассоле! — выдохнула я. Что-то меня даже море не радует, если в нагрузку мне нервы вытягивают.

Кажется, Егор даже расслабился чуть-чуть:

— В общем, такие дела. У меня скоро отпуск. Уезжаю на пару недель в Россию, там у матери день рождения, племянников повозить по аквапаркам. Живу я, если помнишь, в Никосии, квартира оплачена на год. Чего ей пустой стоять? Хочешь — потусуйся у меня.

— Серьезно? — у меня распахнулись глаза. Вот это подарок.

— Ну, заодно поймешь, хочешь подольше остаться или до весны досидишь, и домой. У меня есть свободная спальня с кроватью, кондиционером и замком на двери. Но я уезжаю через три дня только, нормально? Пока вместе перекантуемся, а с понедельника квартира вся твоя.

— С ума сойти! Егор, я тебя обожаю! — поцеловала бы, но он неправильно поймет. — Но на завтра у меня отель еще оплачен и последняя съемка здесь.

— Хорошо, — Егор кивнул и полез в карман. — Послезавтра у нас длинный семинар, не знаю во сколько вернусь, чтобы ты меня не ждала под дверью, если что. Вот тебе ключи, сейчас скину адрес моего дома.

Посидели помолчали.

Егор все мялся, а я не понимала, чего он хочет.

— Слушай, это не мое дело, конечно… Про тебя с Антоном, — решился он.

— Не твое, — я взялась за ручку двери, но что-то в его лице заставило меня промедлить. — Ну говори.

— Понимаешь, у нас в компании нанимают сотрудников по разным протоколам, в зависимости от того, один ты едешь или с семьей, переводят тебя из другого филиала или прямо на Кипре оформляют. По-разному считаются всякие коэффициенты и налоги, разные сотрудники в разных списках. Я вот, например, прохожу как одинокий специалист среднего уровня. То есть заменить меня можно, но и перевозить проще.

— Окей, — нетерпеливо сказала я. — И к чему ты ведешь?

— А вот Антон заявлен как уникальный специалист, — Егор коротко выдохнул и добавил: — С семьей.

Я медленно отпустила ручку машины. Ну что ж. Моя интуиция, фыркнув про стабильно работающую хитрость, была на 1000 % права. Только я не ожидала, что теперь окажусь с другой стороны истории «измена с бывшей».

Ночная дорога

Моря в моей жизни стало даже как-то больше, чем я хотела.

Весь следующий день у меня был расписан: романтическая фотосессия на берегу моря, детская фотосессия в уютном кафе, расположенном на берегу моря, и фотосессия в сумерках. На берегу моря. С плавающими свечками и воздушными фонариками.

Не обошлось, конечно, без стандартных кадров с сердечками на песке и невесты на ладошке, но в целом мне дали полную свободу — и это вдохновляло.

Я нечасто выбиралась за границу, а когда ездила, то зимой предпочитала все-таки страны с настоящей жарой, поэтому все казалось странным. И то, что на солнце так жарко, что даже заботливые матери раздевают детей до футболочек, и то, что люди приходят на пляж позагорать в шезлонгах, и кто-то раздевается до купальника, а кто-то остается в меховых ботинках и шарфе. И то, что безумные русские залезают в такую погоду в море и потом отказываются выходить, потому что еще не остывшая вода теплее воздуха.

Меня тоже подбивали искупаться, аргументируя тем, что температура Средиземного моря сейчас даже немножко выше, чем в какой-нибудь Волге в мае, а всем известно, что открывать купальный сезон надо на майские. Хорошо, что я не призналась, что все-таки привезла с собой купальник. В основном рассчитывая на бассейн в отеле, конечно, но…

И к счастью, про Антона я вспоминала редко. А то ведь бывали дни, когда мне приходилось хвалить себя за то, что я целых пять минут думала о проблемах содержания дельфинов в передвижных цирках, а не о том, что в его фейсбуке появились фото из нашего любимого бара и на заднем плане одного из них была видна женская рука — да еще и с разукрашенными ногтями. Он ведь всегда смеялся над этой модой, а теперь встречается с такими женщинами?

Как любая нормальная женщина, я, разумеется, постоянно паслась у него на страничке. Друзей у него там были тысячи, а вот информации ноль. Все фотографии, что мне удавалось поймать, скоро исчезали или с них стирали метку с его именем. Поэтому паслась я, разумеется, почти круглосуточно. Такой невроз мне здоровья, конечно, не добавлял. Спасибо любимой подруге, которая однажды приехала в гости с грушевым ликером и мороженым. После того как мы устроили себе марафон «Монти Пайтона» и устали ржать, она ударила точно в цель, в самый нужный момент. И уломала-таки забанить Антона и внести во все черные списки. Конечно, я могла бы его оттуда достать, но это дополнительное действие меня все-таки останавливало в тяжелые моменты.

Потом, когда я привыкла натыкаться на пустоту вместо его имени, я перестала его набирать. А потом даже разбанила, хотя привычка уже прошла. За это время он так и не сменил семейный статус. Оставался женатым. Но кто знает, вдруг за время отсутствия я пропустила все метаморфозы от «разведен» через «помолвлен» к снова «женат»? Фотографий все еще не было.

На следующий день я выселилась из отеля, и прямо с чемоданом и фоторюкзаком отправилась в Ларнаку. Фотосессию в псевдо-средневековом антураже у меня заказал маленький самодеятельный театр для своих афиш. Мне долго пришлось уговаривать их поменять место съемок с очень романтичного Лимассольского замка, где венчался Ричард Львиное Сердце, на менее интересный исторически Ларнакский. Но первый был построен в XII веке и выглядел как песочного цвета коробка с узкими бойницами безо всяких украшений, а вот второй уже больше походил на то, что большинство людей представляют, услышав слово «замок».

Ну и в Лимассол, где по улицам ездят алые кабриолеты, мне совершенно не хотелось возвращаться.

Мы увлеклись, и очнулись, когда ребятам пора было уже на самолет, а мне — искать способ добраться в Никосию, потому что все междугородние автобусы уже ушли. К счастью, оказалось, что из аэропорта ходит шаттл, так что все в итоге кончилось хорошо.

Прибыли мы уже в сумерках. Я выгрузила свой беленький чемодан на четырех колесиках, сверилась с картой — она утверждала, что пешком до дома Егора минут сорок. Но вот про городские автобусы карта ничего, увы, сказать не могла. А цивилизация в виде Убера сюда еще не добралась.

Вздохнув, я открыла маршрут, воткнула в уши какую-то музыку и отправилась по сумрачным безлюдным улицам пешком. Чемодан практически ехал сам, вечер был теплым — особенно если сравнивать с московским февральским вечером — и в принципе, прогулка меня не пугала.

«Семинар закончился, буду где-то через час» — отписался Егор. Я даже быстрее доберусь.

Кошек на улицах было просто нереальное количество. Смешные морды высовывались из-за домов, лениво потягивались, заслоняя мне дорогу, сверкали зелеными глазами из тени живых изгородей. По пути я сорвала прямо с дерева мандарин и, как положено нормальному северному варвару, его тут же сожрала. Он оказался чудовищно кислым, и я пошла сорвала апельсин. Даже то, что апельсин наполовину состоял из косточек и был еще кислее мандарина, меня не убедило, что фрукты прямо на улице — это плохая идея. Правда лимоны я пробовать не стала.

Чемодан весело подпрыгивал, музыка гремела в ушах, мир пах весной и радостью. Хотя пару раз я задумывалась, глядя на темнеющее небо, на фоне которого вырисовывались разлапистые пальмы — а не слишком ли я беспечна, разгуливая по городу с полным рюкзаком фототехники на несколько тысяч евро?

Но я просто обходила заброшенные здания и пустыри, а на улицах, мне казалось, в случае опасности можно постучаться в какой-нибудь из этих очаровательных домов, окруженных фруктовыми садами с низкой оградой.

Машин было очень мало, лишь время от времени мимо с диким ревом проносились мотоциклы. Я почти расслабилась, только что-то екало, когда я проходила мимо совершенно темных дворов и переулков без единого проблеска света.

Но и оттуда выныривали только те же вездесущие кошки.

Рядом с одним таким темным проездом как раз закончилась песня. В паузе я услышала тихий шелест ветра в апельсиновых деревьях, вдохнула кислый запах фруктов, валяющихся прямо под ногами, и тут в темноте зажглись ярко-белые фары — как глаза хищного зверя, притаившегося в темноте в ожидании добычи.

Вот в этот момент я действительно испугалась. Замерла на месте, как кролик, застигнутый светом прожектора посреди дороги. Только и успела, что дернуть из ушей капельки наушников.

Хотелось зажмуриться.

Хлопнула дверца, и яркий взгляд фар заслонила мужская фигура. Я щурилась от яркого света и не могла разглядеть лица этого человека.

Зато узнала голос.

— Каких отстойных мужиков ты стала выбирать. Как можно было отпустить тебя одну через весь город?

Антон подошел ближе и я увидела его злые, сощуренные не хуже тех фар глаза. Что я могла ответить? Никого я не выбирала? Уж получше, чем ты?

Так что просто пожала плечами и решила идти дальше.

— Стой ты! — он дернул ручку чемодана к себе. — Тут, конечно, безопаснее, чем в Москве, но вообще-то отнюдь не рай, где лев возлежит с каждой овцой по обоюдному согласию. Ты же сама мне читала лекции о том, что равноправие и феминизм это отлично, но возвращаться ночью женщине по-прежнему опасно. Что ж ты своему новому возлюбленному их не прочитала? Как ему вообще в голову пришло…

Все это он выговаривал мне, отнимая чемодан, открывая багажник, запихивая его туда и распахивая дверцу машины для меня. Ну, это был не алый каблиолет, и на том спасибо.

— Садись уже. Адрес есть?

Я продиктовала, но навигатор его не понял.

Антон забрал у меня из пальцев телефон и перепечатал улицу вручную. А потом открыл контакты и вбил туда номер:

— Будь добра, позвони мне в следующий раз, если снова будут проблемы.

Я фыркнула.

— Не фырчи. Если б я не услышал, как твой Егор рассказывает, что ты к нему переезжаешь, черт знает, чем бы твоя прогулка закончилась.

— Сам сказал, что тут не Москва.

— Да ты где угодно способна найти приключения на свою прекрасную задницу.

Пока он выруливал из переулка, я пыталась понять — про задницу это был комплимент или наезд? Что-то я отвыкла от этого фирменного пассивно-агрессивного его сарказма за шесть-то лет.

Я демонстративно смотрела в окно, пока мы ехали. Ничего умнее мне в голову не пришло. Не выяснять же с ним отношения. Ну не сказал, что женат, так ведь он мне дружить предлагал — как честный человек, безо всякого вот этого вот. Мало ли что я сама себе надумала, дура такая.

Мы проехали по мосту над бурной маленькой речкой и свернули на узкую улочку.

— Вот твой адрес. Ключи он хоть дал?

Я кивнула.

Мы вышли, Антон достал чемодан из багажника и подкатил к двери.

— Спасибо… — выдавила я из себя, хотя хотелось конечно совсем другие слова.

— Будешь должна, отдашь натурой, — хмыкнул он. — Завтра у тебя съемка помолвки же?

— Откуда ты знаешь? — спросила хмуро. Что-то он слишком дофига обо мне знает.

— Это мои друзья, и я тоже приглашен. Так что веди себя при встрече прилично, и я никому не скажу, что ты моя бывшая жена.

— Что в этом такого?

— Скажем так. Когда тебе скажут «Антон много о вас рассказывал» — это будет чистая правда, — и он улыбнулся так, что моя фантазия предоставила мне массу вариантов того, о чем он мог рассказывать.

14 февраля

Если тебе только что разбили сердце, День Святого Валентина — не тот праздник, который хочется отмечать.

Но все меняется, если ты фотограф. Зимой заказов не слишком много, свадьбы и красивые фотосессии — летнее развлечение. Поэтому 14 февраля просто спасает. В этот день имени плюшевых сердечек фотограф, специализирующийся на романтических съемках, зарабатывает до-фи-га.

Свадьбы, помолвки, романтические свидания, вечеринки — у меня довольно быстро пропала возможность печалиться в день всех влюбленных. Слишком много было работы.

Сначала сердечко, конечно, екало, когда на моих глазах нежные влюбленные обменивались кольцами, клялись любить друг друга до самой смерти, танцевали, смеялись, целовались и прикасались друг к другу с таким светом в глазах, что у меня потом еще долго все расплывалось в видоискателе. Хорошо, что современные фотоаппараты практически все умеют без участия фотографа.

Но это поначалу. Потом меня все меньше пронимали трогательные надписи под окнами «Оля, прости меня», от одних и тех же песенок все чаще тошнило, в обнимашках я видела изрядный процент фальши, и чем больше было однотипных сессий, тем меньше мне хотелось всей этой слащавой мишуры, до которой оказалась низведена любовь. А была ли она там вообще?

Один раз меня пригласили на мрачную вечеринку протеста против Дня Святого Валентина. Гости ходили с бейджиками «Я не чья-то половинка, я целый». Повсюду были развешаны черные воздушные шарики с надписями вроде «Ненавижу тебя меньше всех» и «Не облажайся сильнее, чем сейчас», а когда все достаточно напились, начали надувать на скорость презервативы и писать на них собственные креативные поздравления. Я с огромным наслаждением пообщалась с этими прекрасными людьми, сделала им гигантскую скидку и с некоторыми даже подружилась. К сожалению, попасть на последующие вечеринки мне была не судьба, но с тех пор я всегда вспоминала их, если мне казалось, что розового сиропа и умиления на романтических фотосессиях слишком много.

Сегодня должна была быть стандартная помолвка: доставшие уже шарики, розовые пирожные в сердечках, влюбленная парочка и очень радостные гости. И, конечно, торжественное предложение руки и сердца, в подробностях запечатленное на фото и видео. Невесты в последнее время даже стали брать уроки актерского мастерства, чтобы убедительно изобразить удивление предложением. Хотя бы на камеру.

Но меня трясло с самого утра.

Вчера Егор приехал через полчаса после того, как я разобралась, каким из совершенно одинаковых ключей открывать подъезд, каким холл, а каким — квартиру. Я отговорилась тем, что очень устала и мне нужно хорошенько выспаться, и ушла в свою спальню. Утром он уехал на работу, а я дрожащими руками собирала фоторюкзак и психовала.

Интересно, Антон с женой придет?

А у него дети есть?

А его друзья знают, что он был женат?

Надо было, блин, все-таки поменять фамилию…

Обычно на такие праздники я одеваюсь попроще и поближе к обслуживающему персоналу: черные брюки, простая рубашка, удобные туфли без каблука. Так меня реже принимают за гостя, и я избегаю кучи неловких ситуаций.

Но в этот раз праздник очень неформальный, совсем крошечная вечеринка без официантов, поэтому рубашку я заменила на обтягивающую кофту с качественным таким декольте, дальше которого мужские взгляды обычно не продвигаются.

И еще не хотелось выглядеть совсем уж служанкой, с кем бы Антон ни пришел.

Но он пришел один.

Я почувствовала его затылком. Спиной.

Не буду продолжать логический ряд.

Пусть будет — сердцем.

В этот момент будущие супруги возились среди взбитых сливок в декоративной ванне. Самые главные кадры с кольцом, утопленном в шампанском, мы уже сделали, и теперь оставалась всякая репортажно-живая ерунда — по парочке хороших фото каждого гостя, мелочи вроде ленточек и крошек торта на скатерти, закат за окном. И смешные дурацкие кадры вроде возлежания в постели в полном свадебном обмундировании или эротических игр с едой в духе «9 1/2 недель».

И вот когда жених с невестой как раз достаточно измазались в сливках, Антон и пришел.

— Тошииииииик! — завопила невеста, выпрыгивая из ванны и повисая у него на шее. Учитывая, что ростом она была еще ниже меня, а легче так и вовсе в полтора раза, смотрелось феерически. Мне даже пришлось сделать усилие, чтобы не снять эту трогательную картинку.

Он всегда нравился людям. Пока они не узнавали его получше.

— Все, идем умываться и давайте уже бухать! — перемазанная кремом невеста в розовом пеньюаре сделала попытку утащить жениха в ванную, но гости его отбили, заявляя, что знают, чем они там будут заниматься.

— Леся, ты тоже откладывай камеру и пошли, у нас есть отличное испанское вино, — предложил жених.

— Я не пью на работе, — попыталась отказаться.

— Значит ты ешь на работе, а у нас отличный бельгийский шоколад! — пресекла мои попытки вернувшаяся невеста.

Я мечтала оказаться на другом конце стола, подальше от Антона, но, увы, его посадили почти напротив. Он бросил на меня очень загадочный взгляд, который я не поняла. Сначала.

— Мы хотели жениться 14 февраля, так там за полгода все было занято, — делился жених.

— Поэтому мы схитрили! — подхватывала невеста. — Сделали сегодня помолвку.

— А свадьба когда? — любопытствовали гости.

— Ой, зачем нам свадьба? — смеялись те.

Влюбленные смотрели друг на друга такими глазами, что всем хотелось смущенно отвернуться.

— А я этот буржуйский праздник не люблю. Вот придумали же в июле день любви и верности, так я его праздную, — это кто-то из гостей.

— Живя на Кипре!

— У меня русская душа, русское сердце! — горячится он же.

— И русский кошелек. Ведь вся эта розовая лабуда летом дешевле стоит.

Я вздрагиваю от каждой фразы Антона и стараюсь не смотреть в его сторону.

— А мои знакомые расстались несколько лет назад именно в День Святого Валентина. Но с той поры каждый год отмечали годовщину счастливой раздельной жизни.

— Вдвоем?

— Иногда своих новых приводили. Но традиция была бессменной. Умеют люди наслаждаться жизнью.

— Тошик, а ты чего без Натки?

Я насторожилась.

— Она в Москве еще.

— Вот так, праздник влюбленных, а вы порознь.

— Да какие мы влюбленные…

Делаю вид, что увлечена соскребанием шоколадного крема с чизкейка. Очень увлечена. Совершенно ничего не слышу и даже не смотрю в ту сторону.

— Не может быть, чтобы у тебя — да не было какой-нибудь байки про 14 февраля!

— Ну, ладно, — в голосе Антона совершенно незаметный для остальных оттенок иронии. — Мы с моей бывшей женой старались на день влюбленных пробовать что-нибудь новое и романтически-эротическое. Каждый раз.

И в этот момент он посмотрел мне прямо в глаза. Долго.

Потому что на словах «бывшая жена» я не удержалась и посмотрела на него. И попалась.

— Что же, например? Может, мы тоже попробуем? — обрадовалась невеста.

— Как-то раз делали шоколадные конфеты, — Антон смотрел на меня. — Довольно забавно, особенно если не умеешь. Главное, не обжечься шоколадом. Зато потом можно превратить это все в эротическую игру и слизывать его, например. Но мне запомнился совсем другой день. Очень… экспериментальный.

На меня дохнуло жаром от него. Я тоже вспомнила один из таких… экспериментов.

Запах корицы от разогревающей смазки, тепло ароматических свечей, дрожащее пламя, пересохшие губы. То как запретно-стыдно и волнующе это было, как наполняло и распирало внутри… сначала тяжело, больно, неудобно, но его пальцы нырнули под живот и легли между ног… он вжал меня всем телом в простыни и двинулся вперед, я захныкала, а потом назад, так что я ощутила облегчение… но снова неутомимо и неумолимо… но пальцы в смазке скользнули, обвели по кругу, потерли… и что-то случилось, какое-то жаркое безумие, включившее дрожащую волну, превратившее тело в тающий воск в его руках…

Все вместе соединилось в такое невозможное, что даже сейчас щеки у меня вспыхнули от одних воспоминаний. Я быстро опустила глаза в тарелку, чтобы никто не понял, почему Антон на меня смотрит. Но мысли не отпускали.

Как я извивалась под ним и просила еще, еще, не понимая, где и как мне надо это еще, и неприятное вдруг обернулось дразнящим, и когда он ускорился, уже причиняя боль, запротестовала, но пальцы ускорились тоже и вошли внутрь, и все, чем я была — растворилось в горячем жгучем удовольствии, немыслимом, невероятном, всепоглощающем…

Я долго тогда не могла двинуться с места, настолько ошеломляющим был оргазм.

Таким невыносимо горячим, что опалял меня даже сейчас, и я сжала бедра, потому что между ног у меня стало тяжело и влажно.

Подняла глаза и тут же натолкнулась на острый взгляд Антона — его расширенные зрачки, едва поднятые уголки губ, судорожно сжатые на вилке пальцы — вряд ли он думал о том дне, когда мы делали шоколадные сердечки и неправильно темперировали шоколад.

Я провела рукой по лицу, уверенная, что если сейчас на меня посмотрит кто-нибудь еще, то все сразу поймет.

Тихонько встала, вроде бы направляясь в туалет, но на полпути заметила выход на пустой балкон, который был не видел из гостиной, и свернула туда. На улице было совсем не жарко, и прохлада окатила меня исцеляющим спокойствием.

Я глотала воздух, словно вынырнула из глубины, и дышала так громко, что не услышала легких шагов.

…и когда мне на талию легли горячие руки, прикипевшие своим жаром к жару моего тела, и Антон развернул меня к себе с ехидным:

— Тебе не жарко, дорогая?

…я обвила его шею руками и поцеловала его сама, отдавая весь разгоревшийся во мне огонь — губы к губам.

Поцелуй

Теперь я целовала его, а не он меня. Я брала все, что мне нужно. Весь огонь, всю влагу, всю тяжесть, всех бабочек в животе. Полностью, без остатка, столько, сколько мне нужно.

Выплескивала все желание, что родилось во мне от этих воспоминаний.

Хорошо, что нас не было видно из комнаты, где все собрались.

Мои пальцы зарылись в его волосы, я стояла на цыпочках, вся натянутая как лук, нацеленный в солнце. Мое солнце. Давно не мое солнце.

Горечь, которая рождалась от этих мыслей, только прибавляла сложности вкусу этого поцелуя. Я уже взрослая, я научилась любить не только сладкое, но еще и острое, и горькое.

Гладила его по плечам, проводила ладонью по колючей щеке, нежно и не очень нежно — как получалось.

Не могла напиться им, не могла утолить себя.

На секундочку оторвалась, чтобы спросить:

— Натка это жена?

— Невеста… — растерянно.

И снова в глубину поцелуя. Сплетаться языками, высасывать друг из друга весь воздух, необходимый для жизни, чтобы становиться друг для друга — этим воздухом. Прикусывать губы, зализывать саднящие укусы, не останавливаться до последнего, пока еще есть силы, еще есть воля, еще есть жажда — слишком сильная жажда, до невозможности выпустить другого из объятий.

Не знаю, почему он это не прекращал. Я слишком этого хотела. Твердые мужские губы, короткая стрижка под пальцами, быть прижатой к горячему телу. Хотеть, как я никого не хотела после него. Их было много, тех, кто мог разбудить во мне огонь, но никто не умел разжечь его так, что из головы вылетает все на свете и хочется только этого мужчину. Если бы такой был хотя бы один, я не была бы сейчас одна.

Не была бы сейчас с Антоном.

Потому что на свиданиях надо трахаться как нормальная женщина, а не сбегать в тот самый момент, когда кавалер уже почти незаметно перекладывает презервативы из бардачка в карман джинсов, намекая, что страшно хочет кофе.

Тогда не будет вот так рвать крышу.

Столько лет я не помнила ничего этого, не пыталась повторить и не хотела. На моих еженедельных свиданиях мне встречались потрясающие мужчины: умные, щедрые, красивые, добрые, сексуальные до такой степени, что я едва удерживалась от того, чтобы утащить их в туалет ресторана. Но все это длилось до момента, когда надо было уже точно-точно решаться. Уже идти следом, уже разрешать их рукам дотрагиваться там, где раньше дотрагивался только муж, уже раздеваться. И вот тут я останавливалась.

Я нисколько не была против этого секса, особенно учитывая, что иногда не-секс был так откровенен, что сложно было провести черту. Я не собиралась засушить себя до конца дней и хранить верность только одному-единственному. Я иногда даже искренне считала, что люблю мужчину рядом со мной. Но неизменно и безотказно в самый ответственный момент у меня включалась голова. И продолжать можно было только исключительно из упрямства, просто чтобы довести до конца начатое. Мне не хотелось насиловать себя. Мне хотелось, чтобы отказывали тормоза и сносило крышу. Чтобы было не хуже, чем в браке, потому что, если хуже, то зачем?

Секс у нас с Антоном сломался в тот последний день весны, когда мы, как обычно, почти без слов, столкнулись, сплелись, свалились на постель, утоляя друг об друга физическое желание. Даже зная, что все это уже кончается, мы продолжали трахаться каждый день.

Но завтра он переставал быть моим мужем.

И выезжал из квартиры.

И в первый раз я в процессе задумалась об этом: что он был — будет с другими женщинами.

Мой мужчина. Мой единственный мужчина. А я его единственная женщина.

То есть, уже не единственная.

Все внутри заледенело и кончилось. Как-то разом.

Он почувствовал это тогда и остановился.

Спросил: «Не хочешь?»

Я помотала головой, опасаясь, что меня стошнит, если я открою рот.

Он встал и ушел в ванную, а оттуда на кухню и остался спать там на диване.

Я не смыкала глаз до самого рассвета, но притворилась спящей, когда он встал, стал кипятить чайник, одеваться.

Заглянул в комнату: «Машина за вещами приедет через полчаса».

Тогда я встала, впрыгнула в джинсы и ушла из дома.

Шла долго, пешком, не глядя по сторонам, но все равно пришла к загсу слишком быстро.

Там разбрасывали блестящие конфетти, рис и лепестки цветов, там играла музыка, там хлестало из бутылок шампанское… Но мне надо было в соседнюю дверь.

Там мне поставили еще один штамп в паспорт и выдали свидетельство о разводе.

Когда я вернулась домой, на полу валялись какие-то ошметки веревок и куски картона, на столе лежали ключи, и у меня больше не было мужа.

Я так и не поцеловала его на прощанье.

Зато сейчас…

Поцелуй за все те поцелуи, которые так и не переросли в страсть, как бы я ни старалась. Я очень хорошо старалась — я выбирала только лучших. Я выбирала тех, от которых сердце билось сильнее. Но магии так и не случалось. Их поцелуи были мне скучны как алгебра.

Даже необременительного романа мне не доставалось. А затягивать их в серьезные отношения я не имела права.

Сейчас я позволила себе совсем немного. Один-единственный раз перестать держать себя в руках. На секундочку, растянутую в вечность этим поцелуем.

Кончится эта вечность — и что дальше? За пределами нашего слияния жизни нет. Оставаться здесь — где тепло губ, острота жалящего языка, гладкость зубов, один вздох на двоих. Словно не расставались. Никогда.

Никогда.

Я поймала его руки, уже нырнувшие под кофту, с трудом оторвалась от таких знакомых губ, сделала шаг назад и сказала:

— А теперь, пожалуйста, уходи и больше никогда не появляйся рядом со мной.

Пандора

Всю жизнь мечтала хоть в чем-то сделать Антона и оставить стоять вот такого ошеломленного, моргающего, растерянного. С эрекцией, конечно. Чтобы ощутил, что потерял. Прямо сейчас. И насладиться выражением его лица.

А дальше уже можно вежливо прощаться с заказчиками, обсуждать, когда прислать готовые фотографии, куда перечислить деньги, обмениваться контактами на будущее. И сбегать в квартиру Егора.

Он пока не вернулся с работы, и у меня было время, чтобы прийти в себя, расплести какофонию чувств, попытаться разложить все по полочкам. Выдохнуть. Почистить зубы.

Что бы это ни было, оно не повторится.

Но на сердце не было покоя: я пыталась читать — буквы разбегались, а смысл ускользал, включала сериалы — и не понимала проблемы этих людей, села разбирать фотографии — и зависала над каждой по десять минут, а потом закрывала, так ничего и не сделав. Там работы было от силы на час, но внутри меня как будто перекатывались звенящие китайские шарики и не давали оставаться на месте.

Я шаталась из комнаты в комнату, заглядывала в холодильник, открывала кухонные шкафы, включала и выключала воду, падала на кровать и тут же подскакивала.

Обнаружила дверь на балкончик, вышла туда и застыла: прямо под ним в неглубоком овраге шумела маленькая, но бойкая речка. Шумела лихо, говорливо, так что я поначалу приняла этот звук за какие-то работающие механизмы.

Был там даже низенький водопад, возле которого сидели две кошки: рыжая и черепаховая, и черепаховая время от времени окунала в воду лапку, будто проверяла температуру.

Между речкой и балконом ввысь вздымались серебристые стволы эвкалиптов. Я даже сорвала листик, растерла между пальцами — он пах как пастилки от кашля.

Потрясающе! Настоящие эвкалипты! Это почти так же круто, как деревья, усыпанные апельсинами посреди зимы. Они тут, кстати, тоже в изобилии росли вдоль оврага.

В общем, ничего не знаю, но до возвращения Егора из Москвы я тут точно остаюсь. Потому что на родине сейчас пахнет только снегом и сухим, перегретым батареями, воздухом. И уж конечно никакие говорливые речки не радуют беспечных котиков.

Во входной двери скрежетнул ключ, и я выпрыгнула в комнату, как будто стеснялась того, что меня могут застигнуть за любованием рекой и густо-зелеными зарослями.

— О, привет, Лесь! — в руках у Егора была стопка разнокалиберных розовых коробочек. — Надеюсь, ты любишь пирожные.

— «Пандора»… — прочитала я название на них. — Егор, а ты точно знаешь, что там пирожные? Мне вот страшновато открывать.

— Надеюсь, вино «Подарки Афродиты» не так страшно? — поинтересовался он, выставляя на стол еще и несколько темных бутылок.

— Ну хоть не проклятия Афины… — я аккуратно приоткрыла коробочку и достала тарталетку с клубникой. — Ладно, что бы сейчас я ни выпустила из этого ящика, надеюсь, соседство с ванильным кремом пошло ему на пользу.

У настоящего мужчины Егора, конечно, не оказалось бокалов под вино и пришлось вспомнить юность и пить из чайных кружек. Ложек, вилок и тарелок у него тоже было по две, видимо, на случай, если первый комплект будет лень мыть. Классический холостяк. Я бы предположила, что второй комплект на случай свиданий, но тогда бы у него были бокалы!

— Ты не против, если я разденусь? — он снял рубашку, скрылся за дверцей шкафа и появился обратно в серых спортивных штанах, сидящих низко на бедрах, открывая хорошо проработанные мышцы живота и ту самую V, от которой тащатся все девчонки. Ох, не просто он по утрам бегает, парень явно работал над собой. — Не смущает мой вид? Я просто привык так дома ходить.

— Нет, конечно, — меня смущал, но приехать к человеку в гости и диктовать ему, как одеваться у себя дома, было бы невежливо.

Еще больше смущало то, что он постоянно вставал, чтобы то выбросить коробочку из-под пирожного, то вытереть руки полотенцем, то еще зачем-то, и каждый раз проходил, задевая меня этим своим торсом и прессом с кубиками, хотя мне казалось, что кухня довольно просторная.

— Видел сегодня Антона… — начал Егор, разливая по нашим чашкам еще вина. Его ладонь промахнулась и легла мне на плечо вместо спинки стула. — Что он все время от тебя хочет? Сам же ушел?

— Ну, допустим, не сам… — я заглянула в рубиновое нутро чашки.

Егор встал, чтобы выбросить уже выпитую бутылку и открыть новую. Я залезла в следующую розовую коробочку и обнаружила там профитроли, политые шоколадом.

— Это где такая кондитерская?

— Тут в пяти минутах, я тебе покажу — Егор потянулся, чтобы взять из моей руки телефон и задержал ладонь на моих пальцах.

— Не надо… — тихо попросила я. Полбутылки вина — недостаточная доза для таких заходов. Даже если мы ее сейчас догоним до целой.

— Почему, Лесь? Я сначала подумал, что у тебя к нему еще не все отболело, но он ведь несвободен. Быть любовницей женатого это одно, но быть любовницей своего бывшего мужа — еще и женатого по новой — это совсем другое.

— Как у тебя все просто… — я еще раз внимательно посмотрела на вино в чашке. Напиться в хлам, чтобы все было пофиг или наоборот — завязывать, а то черт знает чем этот вечер закончится такими темпами?

— А что сложного? Он тебе изменил, ты ушла. Начала новую жизнь.

— Егор, ты понимаешь… эммм… Мы встретились, едва закончили институт. У нас практически опыта-то и не было.

У нас вообще не было опыта, скажем прямо. Я была девочка-скромница, один раз целовалась, а дальше «сначала надо доучиться». А он был слишком гордым, даже высокомерным, чтобы набирать этот опыт с доступными однокурсницами, как его друзья. А когда перевалило за двадцать, и вовсе стало невозможно преодолеть свою гордость. Он мне в своей девственности признался-то исключительно на «слабо» и в такой ситуации, где это было для него скорее поводом для понтов. Но так оказалось даже лучше. В сексе вообще лучше, когда никто не притворяется.

— Ну мало ли у кого в двадцать два достаточно опыта. Двадцать два ведь? — Егор посмотрел на меня вопросительно, я кивнула. — Но так, чтобы залипнуть на всю жизнь…

— Ну, до всей жизни пока далековато, — ухмыльнулась я и все-таки приняла решение — и допила залпом. Налила себе еще, Егор даже дернуться не успел. — И у нас не просто роман был, мы поженились и планировали отметить золотую свадьбу.

Мы были единственными друг для друга. Вдвоем против всего мира. Навсегда. Мы могли преодолеть вообще все, когда были вместе. Это была настоящая любовь — та, что одна на всю жизнь. Та, что про две половинки и родственные души.

Ну, мне так казалось.

— Но он тебя предал, Леся!

Спасибо, что напомнил.

Я налила себе еще. Вот теперь я ощутила это блаженное состояние расслабленных нервов, когда кажется, что даже извилины в мозгах распрямляются. Длинный был день. Чересчур, пожалуй.

В голове взвихрилось и заплясало.

Да вообще все неважно!

У меня тут котики, две недели в тепле и кондитерская в пяти минутах пешком!

— Поэтому все мужики сволочи, и я больше ни с кем не связываюсь, ясно? — заявила я заплетающимся языком и встала. Пол чуть качнулся, но это нестрашно. Там эвкалипты и речка! Хочу посмотреть на речку!

— Лесь, ну что ты ерунду говоришь? Не все такие, — Егор тоже встал, чтобы меня поддержать и я неожиданно оказалась прижата к его твердой теплой груди. Пробежалась по ней пальцами — в голове приятно шумело и все казалось возможным.

В конце концов, он был первым заинтересованным во мне мужчиной, которому я рассказывала о своем браке и своем разводе. А это было чуть ли не главное, что мешало мне расслабиться рядом с другими претендентами.

Я была сломанной, и мне казалось нечестным начинать серьезные отношения, в которых человеку придется сначала долго возиться с моей болью.

А Егор… кажется, он не испугался.

Эльфийские реки

Он был очень нежным. Очень.

Словно боялся меня сломать.

Или сделать что-то неправильно.

Он целовал меня аккуратно, будто я — полевой цветок под полуденным солнцем.

И его руки никак не могли найти, к чему себя применить. То он обнимал меня за талию, то клал пальцы мне на щеку, то вдруг смелел и гладил по бедру, нерешительно останавливаясь в районе задницы.

Я точно знала, что уж он-то в свои около тридцати девственником не был, даже застала его однажды после отмечания Нового Года на работе в темном кабинете с нашей пиарщицей в совершенно однозначной позиции. Но со мной будто оробел.

Мне не хотелось думать, что он в меня влюблен. Это только все усложнило бы. Пусть будет просто пьянка двух старых друзей, которые решили немного согреть друг друга. Только тогда все надо делать быстрее и азартнее, пока алкоголь не выветрился. Но вместо этого Егор обращался со мной как с хрустальной вазой. Там, где надо сжимать, он гладил, где положено тискать — едва касался кончиками пальцев. Мои действия встречал стоически, как будто даже не замечая отчетливых намеков, что пора уже переходить к делу.

Все это длилось так долго и так не совпадало с моим внутренним ритмом, что я соскучилась раньше, чем он решил прикоснуться к груди. Опьянение постепенно проходило, но я была настроена решительно и даже позволила стянуть с меня и свитер, и бюстгальтер, а когда Егор накрыл ртом мой сосок уже было обрадовалась — у меня очень чувствительная грудь и пару раз Антон на спор доводил меня до оргазма, не касаясь больше никаких частей тела.

Тьфу, Антон, кыш из моей головы!

Но перестать сравнивать не получалось. Егор что-то такое делал с одним и тем же соском уже добрых пять минут, а я не ощущала ни-че-го. И даже не могла понять, что именно он делает не так — вообще все!

— Потрогай его, — Егор поднял на меня помутневшие глаза, поймал мою руку и положил себе на пах. И снова вернулся к мусоленью груди.

Ситуация становилась неловкой. Особенно в свете того, что идти мне прямо сейчас было некуда. И я бы даже рассмотрела вариант «быстро дать, чтобы успокоился», но с «быстро» тоже не получалось.

Оставалось надеяться на то, что он какой-никакой джентльмен.

— Егор!

Он не услышал.

— Егор! — я потянула его за волосы вверх, чтобы он обратил на меня внимание. — Егор, хватит, прости, я не готова.

— Что? — в глазах все еще стояла муть, он меня не слышал.

— Прости, не получится. Я не могу.

Я отстранила его, нашла свой свитер и натянула прямо на голое тело. Егор выпрямился — член все еще оттопыривал его спортивные штаны, но в глазах уже прояснилось. Он оперся на стол и смотрел на меня с недоумением:

— Лесь? Я что-то не так сделал?

— Нет, все так… — я маялась, не зная, что еще сделать. — Мне уехать?

— Куда уехать? — не понял Егор. — Ты что такое говоришь? Ну не буду я больше приставать, все в порядке. Я завтра улетаю уже. Сейчас разойдемся по комнатам и ляжем спать.

— Хорошо… — я выдохнула. — Можно я пойду проветрюсь? Что-то нехорошо… Слишком много вина, наверное.

— Да, тут странное вино. Ключи не забудь, пожалуйста. Если что — звони.

— Хорошо! — я вылетела из квартиры и даже не стала ждать лифт.

С улицы пахло костром и свежестью как в майские ночи. И немного тревогой. Я научилась ненавидеть этот запах майских ночей. Он напоминал мне обо всей этой боли, о предательстве, о бесконечных трех месяцах весны, которую я когда-то любила.

А теперь ненавидела сильнее зимы.

Но сейчас этот запах звал меня, вытягивал наружу и что-то обещал как когда-то. Еще до того, как все испортилось май был месяцем, у которого все только впереди, вечером пятницы, началом.

Что-то такое сегодня случилось, что вернуло мне мой май, и он меня звал за собой в темноту февральского Кипра.

На улице сразу стало холодно, несмотря на все еще кружащее голову вино.

Сначала я направилась, куда глаза глядят. Мне хотелось просто проветриться и не думать. Подождать, пока Егор уснет, а это вряд ли случится быстро, все-таки мы далековато зашли. К тому же гулять ночью в совершенно незнакомом городе и в чужой стране — в этом было что-то будоражащее. Даже слова Антона про опасность меня не пугали. Все-таки тогда я прошла половину города и никого не встретила, вряд ли сейчас мне так не повезет, чтобы попасться.

Из-за заборов свисали ветви деревьев — когда-нибудь они взорвутся малиновыми и сиреневыми цветами. Луна выглядывала из-за пальмы, а у кого-то на балконе еще светилась забытая с Рождества гирлянда. Было хорошо и тихо, и я шла и шла, но нервная взбудораженность этой ночи и не думала никуда уходить!

Довольно скоро я наткнулась на дорогу, по которой редко, но проезжали машины, очнулась и вспомнила про речку под окнами.

Точно, мне нужна река! Вода все унесет, все успокоит.

Развернулась и пошла в обратную сторону.

В полутьме на струи, бегущие меж камней, ложились отсветы окон из нависающего над оврагом дома. Мерцающие зеленые листья пальм, яркие в свете редких фонарей оранжевые апельсины, шуршащая высокая трава на берегу, дорожка из мелких камней под ногами — казалось, я в волшебном эльфийском лесу.

— Мяу, — сказал какой-то эльф из-под куста и еще один прошмыгнул прямо под ногами.

Я спустилась по глинистому склону к самой воде и постояла, натягивая рукава свитера на мерзнущие пальцы. Журчание воды должно было успокаивать. Но не получалось. Чем дольше я стояла, тем сильнее мне становилось себя жаль.

Почему все так получилось? Почему я почти плачу ночью в чужой стране, а у Антона все хорошо и невеста?

Что со мной не так?

Сломанная.

Неправильная.

Испорченная игрушка.

Мужчина после развода свободный, женщина — брошенная.

Я очень хорошо почувствовала это тогда. Я до сих пор это чувствую.

Неужели я так никогда не найду себя? Свое спокойствие и исцеление?

Ведь я видела других женщин после развода. Рано или поздно они все вылечивались.

Некоторые уже через полгода снова выходили замуж.

Или бросались во все тяжкие, меняли любовников каждую ночь, и это помогало.

Или с головой погружались в работу, и когда разбитое сердце срасталось обратно — у них была отличная карьера.

Кого-то спасала психотерапия — рядом шел знающий человек и страховал на каждом шагу, помогая пройти все стадии расставания.

Я была уверена, что мой собственный способ помог мне выгрести на сушу.

Все закончилось тем, что я нашла себя. Хорошую интересную работу. Изменилась и стала более яркой. Научилась заводить друзей. И даже очаровывать таких мужчин, какие мне в мои двадцать и не снились, несмотря на все очарование молодости.

Все было хорошо!

Я спустилась еще немного по склону, и под ногами у меня расстелилась дорожка из мелких камней, приглашая забраться подальше в густые заросли чего-то тропического. Она завела в тайное местечко, спрятанное от всех: от окон дома напротив, от велосипедной дорожки вдоль реки, и от противоположного берега тоже. Там, у самой воды, меня ждала узкая лавочка. Одну половину ее занимал черно-белый кот, свернувшийся клубком, а на второй устроилась я.

Никогда я себя не жалела, ни минуты.

Да, упала. Да, все плохо, и моя настоящая любовь оказалась китайской подделкой. Ничего. Встала и пошла дальше. Купила блядскую помаду, новое платье и пригласила на свидание красивого мужика прямо на парковке торгового центра.

Следовала всем советам.

«Леся, тебе надо напиться хорошенько!» — ладно, напьемся.

«Лучшее средство после развода — новая стрижка и цвет волос», — ну и отлично, иду в парикмахерскую.

«Тебе нужны оргазмы. Это главное. Оргазмы и хороший массаж» — никаких проблем!

Свидания, новая сумочка, выплакаться, съездить в отпуск, маникюр, не оставлять свободных вечеров, не думать, жить как обычно, сменить квартиру, сменить гардероб, заняться спортом, попить успокоительные, научиться рисовать, заняться рукоделием, выучить новый язык… я попробовала все советы.

Они все помогли — на шесть долгих лет.

Вот только сейчас все вдруг развалилось. Скелеты выпали из шкафов, сундук с секретами распахнулся, земля вытолкнула зарытые чувства.

И оказалось, что ни черта не сработало!

Ну что за жизнь такая, а? Только все приведешь в порядок — опять разваливается! Только решишь, что все на месте — является это чудовище и рушит весь мой порядок к чертям! Да прожила бы как-нибудь без этого, справилась бы. Вон, с Егором бы все получилось, если бы не сравнивала постоянно с этим уродом.

Все напряжение последних дней, гнев и обиды вдруг поднялись к самому горлу и выплеснулись в слезах.

Я выталкивала из себя воздух такими порциями, будто я его генерю где-то внутри — сразу соленый и горький с привкусом безысходности. А может быть все эти годы во мне копилась эта бездна невообразимого отчаяния, черной горечи, печали, что сильнее любой жизни. И эта бездна отравляла меня.

Меня тошнило слезами и черной болью, но с каждым рыданием становилось чуть-чуть легче, словно я вычерпывала черную горькую воду из моей бездны.

— Эй, я твой плач узнаю из тысячи. Иду и слышу — кто-то рыдает. И сразу понял — Леся, больше некому плакать на половину Никосии.

Утешение

Он бережно переложил черно-белого котика на землю, хотя тот все равно остался недоволен, сел рядом со мной, обнял за плечи и привлек к себе.

Я вдохнула его родной запах, и слезы полились еще сильнее. Он ничего больше не сказал — только гладил и гладил меня по волосам, прижимал к себе все крепче, пока я не оказалась у него на коленях, да вдыхал запах моих волос. А потом поднял мое зареванное лицо — я попыталась вывернуться, но Антон не дал — собрал губами катящиеся слезы и поцеловал по очереди опухшие глаза.

В темноте было легко смотреть на него. Казалось, что и в моих глазах ничего не прочитать.

— Ну что ты, пушистый, ты чего ревешь? — нежно спросил он, продолжая гладить меня по волосам.

И слезы хлынули снова.

Я стала называть себя «пушистый», когда прочитала один очень грустный рассказ, где так себя называла инопланетная кошка. Или как там было: «Мышь размером со спаниеля. Кошка с расцветкой енота».

И еще она там говорила: «Ты же не бросишь пушистого?»

Я приходила к Антону, делала грустные глазки и тоже спрашивала: «Ты же не бросишь пушистого?»

Тогда он тоже стал называть меня пушистым. Потому что, конечно, он никогда меня не бросит. Никогда-никогда.

Вот чего я реву.

Он продолжал шептать что-то бессвязное — то ли «тише», то ли «малышка», то ли еще какую-то такую ерунду. Просто заговаривал мои слезы, как делал это раньше, когда я ревела от несправедливости мира, когда меня обижали на работе или просто весь день все было не так. И я цеплялась за его шею, прижималась к большому и теплому, потому что надо было прижиматься хоть к кому-то сейчас, когда я выплакивала всю обиду прошедших лет.

Щекой, прижатой к его щеке, я чувствовала колючую щетину и представляла, как я завтра с утра буду выглядеть — наревевшаяся до опухших глаз и натеревшая кожу до раздражения.

— Ты пахнешь как море… — не знаю, к чему я это сказала. Его «Кензо» и влажный запах реки действительно гармонично переплетались и хотелось дышать этим свежим и горьковатым.

— Глупый пушистый, — прошептал Антон. — Плачет и говорит бессмыслицу.

Его губы скользили по моему лицу, собирая слезы, прохладно целовали воспаленные веки, пару раз мазнули по моим соленым губам, да так и замерли там, словно не решаясь.

После всего, что между нами было — и тогда, и сейчас, он все равно колебался и замирал, не целуя меня, только утешая и обнимая.

Мне надо было прямо сейчас встать и уйти, но меня так давно никто не обнимал. Зря я хотя бы котика не завела. Потому что сейчас вся моя кожа вопила, что ей нужны его касания. И только усилием воли я держалась и не прикасалась к нему сама. То, что я прижималась все теснее — не в счет. Холодно же.

— Замерзла? — Антон расстегнул флиску и прижал меня еще теснее к себе, укутывая ее полами. Я обняла его, чувствуя сквозь тонкую ткань футболки горячие твердые мышцы спины, а щекой прислонилась к груди и вновь услышала сильно и часто бьющееся сердце.

Его ладони прижали меня крепче, легли на голую поясницу под задравшимся свитером. Согрели. Скользнули выше по спине, пальцы с нажимом провели по позвоночнику — и я прогнулась как кошка, только что не мурлыкнула. Слышала когда-то глупую шутку, что у кошки спинной мозг сохнет, если ее не гладить. Кажется, я та кошка. И меня давно никто не гладил.

Я пыталась уговорить себя, что мы не делаем ничего особенного. Ничего такого, чего стоило бы стыдиться или что выходило бы за пределы невинного массажа, но когда его руки под свитером переместились вперед и, чуть отстранив меня, накрыли исколотую шерстяным свитером голую грудь, я длинно выдохнула и поняла, что просто не хочу ничего останавливать.

Антон обнял ладонью грудь, позволил ей упасть в свои руки и щекотно шепнул в самое ухо, заставив мурашки разбежаться по телу:

— Стала тяжелее…

Я замерла. Вот сейчас он прокомментирует, как я растолстела… и…

Но он обводит большими пальцами соски и снова шепчет:

— Мне нравится.

И разворачивает к себе спиной, нежит губами шею чуть ниже уха — мое чувствительное местечко. Помнит, зараза.

Да и грудь так тискать удобнее. Я сижу, раздвинув ноги, у него на коленях и чувствую, как подо мной твердеет его член. Ерзаю, ощущая, как он становится все больше, а дыхание Антона у моего уха срывается и перестает быть ритмичным, он словно задыхается каждый раз, как что-то происходит.

Когда я откидываю голову и ловлю, наконец, его губы, и горячий член подо мной пульсирует так отчетливо, что я чувствую его сквозь свои джинсы и его спортивные штаны.

Когда одна его рука остается на груди, выкручивает сосок, сжимает плоть, мнет ее, а вторая скользит вниз, я помогаю расстегнуть молнию на своих джинсах, чтобы она нырнула туда, в глубину.

И когда он касается двумя пальцами меня там, прижатый плотной тканью, я вздрагиваю всем телом, а он хрипит так, словно вокруг безвоздушное пространство и невозможно сделать вдох.

— Моя Леся… — беззвучно, едва слышно мне в ухо. И пальцы делают первое длинное, самое главное движение — внутрь, погружаясь в меня, чтобы почувствовать то, о чем он мог бы уже догадаться — да, там влажно, там мокро, там все сжимается и пульсирует.

И я чувствую, как они входят — его пальцы, делают то, что… ох, что они делают… я извиваюсь у него на коленях, а он вынимает их и скользит уже вверх, разнося мою влагу, увлажняя набухший клитор — и вот тогда-то он начинает это делать. Скользить, тереть, останавливаться, обводить по кругу одним пальцем — чуть сдвигаться в сторону. Он знает, как это сделать — он знает лучше, чем я сама, он изучал меня подробно и жадно, и сейчас он главный специалист по удовольствию, которое можно доставить Лесе Шумской.

Он справляется.

Очень быстро, слишком быстро — но так ошеломительно. Меня накрывает неожиданно и сильно, почти без перехода от волнующего первого возбуждения к цунами горячего удовольствия, разносящегося по всем клеткам тела.

Это помогает. Неожиданно, но помогает — все, что было сжато внутри, расслабляется и мир становится не таким черным.

Я так еще не кончала. Как будто все эти годы напряжение в моем теле только росло. Я даже немного глохну — шум воды доносится сквозь вату, а мое тело продолжает дрожать, вжимаемое его крепкими руками в его тело и когда я в последний раз вздрагиваю, Антон вдруг охает, и его член подо мной дергается мощно и резко.

Откидываюсь на него и снова прислушиваюсь к бешеному стуку его сердца. Антон держит меня одной рукой, пытается вновь усадить боком к себе на колени, шипит и морщится.

И недовольно ворчит:

— Снова с тобой все в первый раз. А я-то думал, что в почти тридцать четыре уже все попробовал. Причем с тобой же и попробовал, совершенно нечего подарить другим женщинам, как свой первый раз. Но вот в штаны, признаться, не кончал никогда, только слышал о таком.

Я еле подавляю смешок, но он все равно рвется из меня, и, хотя у меня получается хихикать беззвучно, конечно, нет никаких шансов, что Антон, прижимая меня к себе, не понимает, что теперь я трясусь от смеха.

Он шумно выдыхает, но никак это не комментирует, а я все-таки сползаю с его коленей, встаю и застегиваю джинсы.

Кстати, да.

У меня в заднем кармане есть упаковка влажных салфеток, и я милостиво протягиваю ему ее. Мне уже не холодно и не больно. Мне тепло и хорошо — кажется, он сделал чуть ли не единственную вещь, которая могла отогнать мою внутреннюю тьму.

— Как-то я идиотски чувствую себя в роли тайного любовника своей бывшей жены, — морщится Антон.

Ах да, он же считает, что мы с Егором…

Мама знает лучше

Мне уже не было холодно — и Антону тоже, он сидел в распахнутой флиске и его дыхание постепенно успокаивалось.

— Я пойду, — я выбралась с его коленей и одернула свитер. Он ощутимо помрачнел. Рассказывать, что Егор мне никто, я даже не собиралась. Пусть помучается, чудовище дней моих. Даже знать не хочу, зачем он опять меня выследил.

И продолжать тоже. Спасибо за оргазм, мы вам перезвоним, черный список.

Не дожидаясь ответа, я нашла эльфийскую тропинку и нырнула под нависающие листья.

Выбралась на мостик, повернула на улицу, уже дошла до дома и поняла, что не могу подняться наверх. Просто не могу.

Встала у стены, оперлась на нее и попыталась дышать ровно и успокоить стук сердца.

В голове все звенело и кружилось, и от того, что настроение было уровня «съешь лимон», легче не становилось.

Я нырнула под сень каких-то плетущихся растений и оказалась в маленьком дворике с качелями. Ночью детей нет, я никому не помешаю.

Хорошая девочка Леся сейчас совершила морально недопустимый поступок — переспала…

Блин, нет, неправильное слово. Какой тут сон.

— Трахнулась…

Черт, ну даже не трахнулась ведь.

— Замутила…

Вообще детское слово и не отсюда.

— Совратила?

Кто кого…

— Допустила сексуальные действия в отношении себя от женатого… почти женатого мужчины.

Мне бы протоколы в полиции составлять, бюрократический язык на уровне Upper Intermediate.

В общем, если бы мой мужчина в отношении другой женщины совершил такие действия, я бы квалифицировала это как измену. Тут суд присяжных совершенно согласен.

Но немного странно, что эти действия совершил тот единственный, кого я когда-либо считала «своим мужчиной».

Мой бывший муж, изменивший мне когда-то, изменил со мной своей невесте. В жизни, конечно, еще и не такое бывает. Но сейчас я на противоположной стороне и стала лучше понимать всех участников давней истории. Измена с бывшим — по-прежнему на вершине моего хит-парада подлых измен. Но как-то оно уже не так однозначно…

Я стала раскачиваться, глядя в темное южное небо, и ночной ветер выбивал из головы все мысли. Подумаю об этом когда-нибудь потом. Мне сейчас так хорошо и безмятежно, как не было уже очень давно.

Когда холод вновь стал пробираться ледяными пальцами под свитер, я слезла с качелей и все-таки пошла домой.

В темноте пробралась в свою спальню, стянула с себя всю одежду и прямо так упала в подушку и сладко проспала до утра, начисто пропустив даже сборы Егора.

Утром я выползла из своей спальни с некоторой опаской, но он уже уехал, оставив мне на столе графин со свежевыжатым апельсиновым соком и две оставшиеся коробочки с пирожными. В одной был малиновый эклер, в другой фисташковый. Если это были коробочки Пандоры, я только что выпустила в мир что-то нежно-зеленое, похожее на ревность, и ярко-красное, похожее на страсть. Хотя страсть, наверное, не подходит под определение несчастья?

Настроение было просто великолепным. Я не стала его себе портить взглядом в зеркало и почистила зубы на ощупь. Оно стало еще лучше, когда пропиликал телефон. Я прямо подпрыгнула:

— Привет, мам!

— Привет, котик. Как твой Кипр, родная?

— Кипр солнечный до неприличия, я уже отработала четыре съемки и есть новые заказы, здесь все цветет и зеленеет, хотя местные говорят, что зеленеть по-настоящему будет только весной, на улицах апельсины и лимоны, можно ходить без куртки, везде полно кошек, а еще Егор, мам, помнишь Егора? — подогнал мне свою квартиру до марта, и я еще на две недели тут зависаю. Ты мне уже завидуешь?

— Егора помню, солнышку завидую, а больше всего рада твоему настроению, котик.

— Настроение как настроение, но МОРЕ, мама! Сорок минут на автобусе до моря! Я на работу по утрам дольше ездила. Сейчас соберусь и тоже поеду.

— Холодное море?

— Конечно, холодное, но оно просто потрясающее! Я из самолета сразу узнала Средиземное — оно такое бирюзовое!

— Дочь, а дочь?

— А? — я завалилась на диван, задрав ноги на стену под включенным на обогрев кондиционером. Потому что море морем, а дома тут строят в расчете на летние плюс сорок, а не зимние плюс десять.

— Уж не влюбилась ли ты? Не помню, когда ты в последний раз была такой счастливой.

Я замерла, судорожно проводя ревизию своих чувств.

Нет, нет, не может быть!

— Это Егор? — мама прервала мое молчание.

— Нет! — в моем голосе было столько возмущения, и я ответила так быстро, что в дальнейшей ревизии нужды не было.

— Ну, да неважно, — вдруг отступила мама. — Потом расскажешь. Я просто очень рада, что ты наконец ожила. Можешь передать своему избраннику, что мое благословение уже с ним.

— Эээээ… Мам… Тебе вообще все равно? А если это девушка? А если турок какой-нибудь? А если…

— Да хоть антарктический фиолетовый утконос, — фыркнула мама. — Главное, что он делает тебя счастливой, а не мертвой, как все это время.

— Мертвой? — я села нормально и вцепилась в трубку.

— После развода в тебе как будто потух свет. Только за это я проклинала твоего Шумского. Такая была моя светлая нежная девочка, а годами ходит как военная вдова. Очень рада, так и передай.

— Ага, — пробормотала я, представляя себе эту сцену.

— Он там же на Кипре? Работает?

— Ага… — я встала и пошла все-таки посмотреть на себя в зеркало. А ничего вроде, только губы опухли.

— Лишь бы не женатик какой. И не твой бывший. Все остальные люди на планете — даю зеленый свет! И мне Командарию привези. Вино такое там есть.

Бинго, мама. Просто бинго. Я вляпалась сразу в обоих — в бывшего и женатого.

— Обязательно привезу. Ладно, я пойду, у меня тут пирожные томятся без моего внимания.

— Лесь.

— А? — я уже почти выключила телефон, но в последнюю секунду услышала ее.

— Я же тебе говорила, что мама всегда права? Видишь, первая любовь никогда не бывает на всю жизнь и обязательно найдется тот, кто заместит в твоем сердце Шумского. Я ведь была права?

— Да, мама. Ты была права… — тихо сказала я и отключила телефон.

Тени прошлого

ToShi: Выходи за меня замуж?

Кошка-Кэт: Ты с ума сошел? Ты женат.

ToShi: Если ты согласишься, я приеду завтра же.

Кошка-Кэт: Мне больше понравилось то предложение дружить.

Никогда я его не ревновала. Ни секунды. Это было такое облегчение после долгих лет неуверенности в себе, зависти к подругам и влюбленностей, о которых их жертвы так никогда и не узнали. Всегда все парни, которые мне нравились, уходили с другими. Антон — был мой и только мой. Мы были созданы друг для друга. Никаких сомнений и никаких колебаний.

Он уехал на десятилетие школьного выпуска в родной город, а я даже не дернулась. Ну да, он был ужасно влюблен в десятом классе в одну девушку, которая разбила его сердце. И до встречи со мной никто не мог его исцелить. Но когда мы были вместе — старых ран больше не было. Я ничего не боялась.

Он и вернулся обычным. Веселым, ироничным, таким же, как всегда. Я совсем ничего не заподозрила. И не догадывалась ни о чем. Через неделю после возвращения, пока он был в магазине, залезла в его комп, дай бог, уж и не вспомню, зачем. Мы ничего друг от друга не скрывали: он часто отвечал с моего ноутбука, когда у меня были заняты руки, у него на компе хранились особо ценные пароли.

ToShi: Давай будем дружить?

Кошка-Кэт: Хороший вариант.

Я почувствовала какой-то укол в сердце, но отмахнулась. Мое солнце вне подозрений. Нормальная переписка после всех этих школьных встреч. Наша школа встречается в конце мая, тоже схожу, наверное.

А еще через неделю что-то меня толкнуло прямо в грудь. Я даже не поняла что — тот самый укол тревоги оказался зерном сомнений. И оно выпустило ростки. Не пришлось даже ничего искать — последнее сообщение как раз в этот момент появилось на экране.

Кошка-Кэт: Мне больше понравилось то предложение дружить.

Я отмотала всего на три строки вверх.

ToShi: Выходи за меня замуж?

ToShi: Если ты согласишься, я приеду завтра же.

Вздох. Закрыть глаза.

Проглотить выскочившее в горло сердце.

Открыть. Перечитать.

ToShi: Выходи за меня замуж?

ToShi: Если ты согласишься, я приеду завтра же.

Я не верю. Это шутка? Это цитата? Это игра?

ToShi: Выходи за меня замуж?

ToShi: Если ты согласишься, я приеду завтра же.

Все изменилось. Внешне наши дни выглядели как раньше, но под тонкой коркой земли бурлила лава. Мы и раньше могли наброситься друг на друга внезапно где-нибудь в коридоре или на кухне, но сейчас секса стало больше. Антон буквально соблазнял меня каждый день, он не проходил мимо без того, чтобы не дотронуться, не погладить, не поцеловать. Он готовил ужины и приносил вино. Он будил меня поцелуями и относил в ванную на руках. Мы занимались любовью по три раза в день, и он готов был еще и еще.

Но я все время думала о том, что когда он садится за свой компьютер, его там ждет «Кошка-Кэт». Жалуется на жизнь, на то, как устала после работы, рассказывает, как повеселилась с подругами, слегка кокетничает. А я лежу в кровати, утомленная сексом, но, несмотря на эту близость, с каждым разом пропасть между нами все шире и шире.

Я стала уходить в спортзал вечерами, чтобы не видеть, как он что-то пишет в окошке мессенджера. Не хотела читать, но иногда не могла удержаться. Они дружили. Обменивались смешными картинками и песенками, жаловались на пробки и тупых коллег. Никакого криминала.

ToShi: Выходи за меня замуж?

ToShi: Если ты согласишься, я приеду завтра же.

Где-то там, высоко-высоко в истории сообщений уплывали все дальше эти строки.

Потом была та пьянка в баре, когда мы окончательно поняли все.

Он — что я знаю о ней.

Я — что он мудак.

И что честности я не дождусь. И что…

Что все еще люблю его. Но простить того, кто даже не просит прощения, довольно тяжело.

После разговора у единорога все изменилось вновь. Теперь я за ним гонялась. Подлавливала в ванной, когда он чистил зубы и терлась грудью о спину. Когда он возвращался с работы, прямо в коридоре становилась на колени и расстегивала ширинку. Все время была сверху, чтобы не было отмазки, что устал.

У нас опять был секс трижды в день, но теперь я готова была еще и еще, а он сбегал в спортзал, на работу, в бар с другом.

Пока его не было, я пекла торты и жарила картошку, как он любил. И по десять раз за вечер то собиралась уйти навсегда, то твердо намеревалась бороться за свою любовь и семью до конца.

Однажды апрельским вечером он сказал, что ему нужно на выходные к родителям. Даже не стал придумывать — зачем. А я не стала спрашивать. Просто когда он вернулся, взяла его за руку и повела гулять. Маршрут закончился у загса, где мы написали заявление о разводе. Антон даже не удивился. Только в последний момент спросил: «Может быть, не надо?»

Я не ответила.

Мы вышли на улицу, я сняла с пальца обручальное кольцо, швырнула в него и ушла. Гуляла много-много часов, пока не стемнело и не перестали ходить автобусы. Даже плакать не хотелось. Потому что слезы — это когда ушиблась или потеряла последнюю тысячу до зарплаты. А когда закончилась жизнь — какие тут слезы?

«Что тебе еще надо, я же собирался остаться с тобой?», спросил он в наш последний разговор — по телефону, через неделю после разъезда.

«Что мне еще надо?! — взвилась я. — Обратно мое счастье мне надо, и мой покой, и мою уверенность, и мою самооценку, и мою убежденность в нашей с тобой особенности! Сущие мелочи. Сучие мелочи».

Спасибо маме, что напомнила. За шесть лет из памяти многое выветрилось.

Я открыла чемодан, нашла штаны, в которых была на детском празднике. В заднем кармане болталась визитка.

«Дмитрий Шандра, BlueFox Games, менеджер проектов».

Справилась один раз, справлюсь и сейчас.

— Я тебя ненавижу.

— А я тебя люблю.

Баранина, мороженое, кофе и новые проблемы

— Здравствуйте, Дмитрий, вы меня помните? Я фотограф с детского праздника.

— Леся Шумская?

О, да он прочитал визитку! Я-то вот только сейчас. Слишком уж тогда все завертелось, было не до темноглазых красавчиков.

И запомнил меня. Это хороший знак, кажется, я нашла что-то интересное.

Забавно, что он тоже проект-менеджер, как Антон. Жалко, что не у конкурентов, было бы изящнее.

— Да, это я. Хотела вот предложить вам все-таки фотосессию для вашего сына. Кажется, вы были заинтересованы…

…немного и во мне.

— О, мне жаль… — деловым тоном, словно ничуть ему не жаль.

Черт.

— …но Марк приболел и мы отправили его обратно домой.

— Мне тоже очень жаль… — искренне сказала я. — Пусть поскорее выздоравливает.

Раскатала губы, блин.

— Спасибо вам, Леся.

Ну что, теперь прощаемся и идем искать красивых греков?

Я набрала в легкие воздух и…

— Леся, а вы любите шоколад? — вдруг совсем другим тоном спросили в трубке.

— Что?! — получилось за счет набранного воздуха несколько более экспрессивно, чем я собиралась.

— Мне тут подкинули рекламку шоколадного фестиваля в Ларнаке. Хотел мелкого сводить, но вот такая беда случилась. А одному как-то неловко — мужик тридцати с лишним пришел шоколада поесть. Мне нужно прикрытие. Вы ведь должны любить шоколад, Леся!

Это потому что я толстая?

Но в конце концов, какая к черту разница? Он сам! Сам приглашает меня, причем с ним не будет ребенка и это уже свидание, в отличие от предложенной мной фотосессии.

— Конечно, люблю! Все любят шоколад, но некоторые втайне.

— Вот и я люблю… в тайне, — вздохнул Дмитрий. — Давайте я за вами заеду? Часов в шесть окей?

Что-то какой-то странный намек про тайну. Или я уже стала параноиком?

— Давайте я в шесть буду вас ждать у автобусной остановки на пляже? — предложила я.

— Хорошо, можно и так, — он не стал спорить. — И… Леся?

Голос его вдруг стал бархатистым и нежным.

— Да?

— Может быть, перейдем на ты? — мурлыкающие нотки или мне кажется?

— Хорошо… Дима, — дай-ка я тоже помурлыкаю. И слышу довольный выдох в трубке.

Ух ты, а у нас искрит!

— Тогда до встречи, Леся.

Я выключила телефон и подпрыгнула от радости. Ура, свидание! С таким красавчиком!

Шопинг, срочно шопинг! У меня два вечерних платья и куча шмотья из серии «женщина — друг человека», а мне нужно «я тебя или съем, или трахну».

Почему-то на Кипре я сразу почувствовала себя как дома. Будто приехала не на две недели в отпуск, а действительно жить. И как всякий постоянный житель, сразу начала игнорировать достопримечательности. Гора Олимп, бухта Афродиты, византийский замок, башня Отелло, храмы, мечети?

Не интересует.

Мне нужны универмаги с приличной одеждой и что-нибудь пожрать.

Вообще, я, конечно, лукавила.

Никосия меня заинтересовала, когда я только увидела карту. Старый город на плане выглядит как колесико с одиннадцатью зубцами — это построенная венецианцами огромная стена и одиннадцать бастионов. Почему одиннадцать? Черт знает, но выглядит совершенно сумасшедше, немного фантастически и ни на что не похоже.

А сейчас это сумасшествие дополнено тем, что прямо через старый город, посреди центральной улицы Ледры проходит граница между собственно греческим Кипром и турецким Северным Кипром.

До КПП на границе я дошла в своих безмятежных поисках магазинов. И теперь озадаченно смотрела на эту будничную суету. Показываешь паспорт и проходишь на территорию другой страны. Причем непризнанной, что вдвойне романтично. И дома с обеих сторон границы стоят заброшенные с семидесятых годов, и живут в них только кошки. Можно пройтись по улочкам рядом с границей и как будто перенестись обратно во времени. Кажется, даже лозунги на стенах остались с тех пор. Но уж плакаты — точно. Странно, что там никто не живет, вроде бы активных военных действий не ведется. Хотя мне успели рассказать про турецкий флаг, который упорно вывешивают на горе, чтобы показать, чьи тут шишки. Но как правило, это мало кого волнует. Греки народ темпераментный, но и ленивый тоже.

Прямо рядом с границей, натурально в пяти метрах, нашелся ресторанчик, из которого так волшебно пахло, что я не устояла. Едва мне принесли какую-то совершенно невероятную томленую баранину, причем порцию такого размера, что хватило бы на трех меня, под столом тут же нарисовалось семь кошек и все они с интересом посмотрели на меня наглыми зелеными глазами.

Конечно, я совершила ошибку, подумав, что тут хватит и на меня, и на кошек. Кошки явно считали, что хватит только на них, а мне нужно похудеть перед свиданием.

Бараниной я поделилась, а вот итальянским мороженым, которое в меня влезло только потому, что кошкам все-таки досталось больше мяса, чем мне, уже не смогла. Впрочем, избалованные кипрские кошки сами бы не захотели что-то такое противное, липкое и холодное.

На площади неподалеку я наткнулась на психоделическую скульптуру огромного человека, составленного из острых осколков зеленого стекла. Обошла ее несколько раз, немножко обалдела, но оценила. Наверняка в темноте, да еще с непривычки она смотрится совершенно ошеломляюще.

В крошечной кофейне на узкой улице купила самый вкусный кофе в своей жизни. Неудивительно — готовили его итальянцы. Попыталась занести адрес в памятки, но сдалась — карты гугла показывали это место как белое пятно. Мол, не по чину нам разбираться в этих сплетениях переулков. Но я надеялась еще вернуться в это место между лавкой керамических котов и магазинчиком сумок с вышитыми котами.

Вокруг было множество людей, говорящих на самых разных языках. В окошке индийского магазина могло висеть объявление о наборе продавцов на болгарском, под вывеской «Русские продукты» продавались польские консервы, висела реклама британских школ, а на заборах непристойные надписи на турецком спорили с непристойными надписями на греческом.

Казалось, я в Вавилоне, где только недавно перемешали все народы, но некоторые уже смирились и перешли на универсальный корявый английский, чтобы все-таки дотянуть башню до небес.

Обратно я шла мимо все тех же садов, в которых зрели апельсины и лимоны, мимо высоченных кипарисов, мимо кошачьих домиков — трех-четырехэтажные, они просто стояли под деревьями, и на каждом этаже на лежаночке спала кошка, а внизу располагалась столовая, где в мисках был насыпан корм. Вокруг таких домиков кошек было вообще видимо-невидимо. Можно было выбрать кошку любой расцветки, чтобы потискать, и потом идти как королева в сопровождении кошачьей свиты, которой не нужна была еда — только обнимашки.

Я прошлась вдоль речки, которая начала уже подсыхать — слишком долго не было дождя. Погладила самую наглую кошку, которая бежала за мной метров пятьдесят и требовала это с таким же нахальством, как те в ресторанчике требовали мяса.

Совершенно довольная жизнью, с ворохом пакетов из разных магазинов, полная надежд на пятничное свидание через несколько дней, я дошла до дома, полезла в карман… И поняла, что в нем нет ключей.

Все есть: телефон, россыпь евровых монеток, камушек из реки и ракушки из моря, какие-то чеки и билетики, хлам, хлам, хлам… А трех невесомых одинаковых ключиков на кольце — нет.

Спасение

Сначала я методично перерыла все карманы. Потом все пакеты. Потом снова все карманы.

Потом села на ступеньки у дома и поддалась панике.

Даже пару раз пнула свои покупки — все из-за вас! Небось где-то в примерочной ключики и вывалились. Такие легкие — я не услышала, как зазвенели.

А потом до меня стал доходить весь ужас ситуации. Я одна в чужой стране. Без паспорта — он остался в запертой квартире. С кредиткой, конечно. Но без документов меня не поселят в гостиницу! Егору звонить бесполезно — ну что он сделает? Максимум прыгнет в самолет, а уже вечер, а доехать до аэропорта… То есть будет тут завтра, потратив бешеные деньги. Ночь я, стало быть, проведу на лавочке. Вот прям на той, где мы с Антоном…

Я вздохнула, убрала телефон в карман, соскребла в кармашек все свое упрямство и потащилась обратно по своим следам. Мимо чертовой речки, чертовых кошек, чертовых кипарисов, чертовой венецианской стены, чертового стеклянного человека, чертовой Ледры… Прямо к КПП, где в ресторанчике никто моих ключей не находил. И в магазинах, где я была, тоже ничего не находили. И даже там, где мне налили еще одну чашку волшебного итальянского кофе, от которого руки у меня начали трястись только сильнее.

Потому что я, кажется, сильно попала.

Уже кусая губы, я обошла все места по второму разу, пошарила во всех примерочных, поплакала немножко, сидя у ног стеклянного человека, который в сумерках и впрямь стал выглядеть инопланетно, но мне уже было пофиг, и снова потащилась к дому.

У меня оставался всего один вариант. О котором я подумала сразу же, но, разумеется, отбросила эту мысль. Потому что гордость, потому что ни за что, потому что тогда он решит, что я без него ничего не могу.

Но я устала уже так невероятно, что у меня не было сил даже на стыд. Достала телефон из кармана и нашла в контактах Антона.

— Да! — он ответил моментально.

— Я потеряла ключи от квартиры, — забыв даже поздороваться, выпалила я.

— Егора? — уточнил Антон.

— Ага.

— Вот ему и звони! — рыкнул он и отключился.

Мудак.

Но ровно через пять секунд телефон задергался в моих руках.

— А сам Егор где? — спросил Антон. Хотелось послать его с особой изощренностью, но тогда все это вообще теряло смысл. Может быть, надо было поехать в аэропорт? И там переночевать? Хотя какая разница, если Егор не прилетел бы меня спасать, например. А есть большие шансы, что не прилетел бы.

— В Москве… — тоскливо сказала я.

— Твою… — Антон резко выдохнул. — Жди.

Я стала ждать. Себя было очень, очень жалко. За те сорок минут, что понадобились Антону, чтобы приехать, я придумала еще вариант: позвонить Егору, чтобы он дал мне телефон кого-нибудь из коллег и те меня приютили. Чудовищно неудобная ситуация, но не пришлось бы звонить бывшему. С которым я окончательно решила завязать, ага.

Дорога из Лимассола должна была занять не меньше часа, но Антон управился быстрее. На узкую улицу свернула серебристая машина с хищными фарами, та самая, на которой он подвозил меня ночью. Куда же он дел тот славный поршик? Продал? А как же возить невесту, и чтобы у нее волосы и фата развевались?

Антон шарахнул дверцей машины так, что где-то на том свете перевернулись в гробах все маршруточники мира. Что у него было личного к дверце, я выяснять не стала. Себе дороже.

— Какой номер квартиры? — сквозь зубы.

Я показала пальцем на почтовый ящик с именем Егора.

— Ага, понял.

Он что-то начал искать в телефоне, время от времени раздраженно и зло матерясь шепотом. Нашел, посмотрел на дом, посмотрел в телефон и набрал номер. Разговора я не поняла, потому что шел он, внезапно, на греческом. Нет, я, конечно, тоже в рамках терапии после развода учила испанский и французский, но они у меня так и остались на уровне «Донде эста ла библиотэка?»

— Подожди тут, — он сорвался куда-то почти бегом, но вернулся уже через пять минут… со связкой ключей.

— К-к-как?! — изумилась я.

— Каком кверху, — любезно ответил мой прекрасный бывший муж, которому я сейчас была готова простить примерно пять-шесть грехов нашей совместной жизни. — Иди уже.

Он, не спрашивая, подхватил мои многочисленные пакеты и вызвал лифт. Что-то он там шипел себе под нос — не вслушивалась. Я радостно заскочила в квартиру вслед за ним, и на всякий случай сразу достала паспорт и спрятала в сумку. Ни шагу больше без него не сделаю.

Я понимала отчасти, почему он на меня злился. Сама бы на себя злилась за бестолковость, если бы еще оставались силы и нервы.

— Как у тебя это получилось? — спросила я Антона, который осматривался в квартире с очень хозяйственным видом. Заглянул в холодильник, потом в спальню Егора, нахмурился, потом в мою и поднял брови.

— Так зачем Егор улетел в Москву? — прищурившись, в свою очередь спросил он.

— Ты не ответил, — вот бесит меня эта его манера игнорировать вопросы.

Всегда бесила. Понтоваться он любил как никто и никогда, но стоило начать расспрашивать о том, как он добился каких-то действительно потрясающих результатов, и он избегал ответа всеми возможными силами. Долгое время я даже считала, что все его понты пустые. Но потом поневоле была свидетельницей некоторых событий после которых он распускал хвост особенно изощренно и поняла, что он просто не любит делиться «кухней». Все должно выглядеть так, словно он родился с серебряной ложкой во рту, а не долго и упрямо пахал на результат.

— Ты тоже.

— Ты первый, — я скрестила руки на груди и решила в этот раз его гарантированно переупрямить.

— Я нашел владельца здания, позвонил и попросил запасные ключи, — сквозь зубы. Очень уж ему нужен был мой ответ, видимо.

Блин! Я дура!

— У Егора отпуск, он уехал к родителям, — я тоже честная девушка и выполняю свою часть договора.

— А ты? — Антон снова заглянул в мою спальню. Что он там надеялся высмотреть? Объяснение, почему мы с предположительным бойфрендом спим в разных комнатах? Может, он храпит. Может, я храплю. Может, у нас такие эротические игры.

— А что я?

— Оставил тебя одну?

— Что за допрос вообще? — возмутилась я. Развеивать его заблуждения не хотелось.

Пусть держится подальше от меня, и если единственный вариант — клеймо принадлежности другому мужчине, то буду поддерживать и этот миф.

Он и без того слишком самонадеянный и наглый, и если прознает, что я одна, моя слабость будет выглядеть совершенно иначе.

Награда спасателям

Антон принюхивался ко всему в доме как хищный зверь. Даже глаза загорались, и под футболкой перекатывались мышцы, когда он, словно огромный дикий кот обходил чужую территорию.

Я смертельно устала от нервов и беготни, поэтому просто села на стул и, сложив руки, смотрела, как он пытается что-то понять. И пока он изучал квартиру, я изучала его.

Все еще красивый. Стал как будто больше, заматерел. Любопытно было бы снять с него сейчас футболку и посмотреть, как продвинулся процесс бодибилдинга. Перед разводом он ухайдокивался в спортзале часами, а потом присылал мне селфи из раздевалки. Очень-очень секси-селфи. Я их долго хранила в телефоне, пока не забыла его как-то на лавочке в парке. Потом потихоньку жалела, но считала, что все к лучшему. Сейчас он, наверное, уже не такой, все-таки возраст должен взять свое. Или я буду на это надеяться.

Мы оба изменились, и наверняка не в лучшую сторону. Особенно друг для друга. За это время прошла одна жизнь и началась другая. Если уж у меня все так круто изменилось, представляю, как у него.

Я бы теперь, даже в счастливом браке, вряд ли готовила бы на выбор три ужина. И не отменяла бы встречи с подругами, чтобы провести вечер с ним. Сейчас я бы скорее отменила вечер с ним, чтобы провести время с подругами. Они-то со мной остались даже после развода. Мужики приходят и уходят, а настоящие подруги терпеливо ждут, пока я к ним вернусь.

Привыкла спать с открытым окном, даже в самый мороз, а он любил в тепле.

Стала совсем сова, раньше трех не ложусь.

Ем больше фруктов, каждое воскресенье езжу куда-нибудь в интересное место, принимаю ванну по часу, на ночь намазываюсь масками и кремами, сразу говорю, если мне что-то не нравится, не дожидаясь, пока накопится… И так далее, и тому подобное. Мы бы теперь не ужились — края, которые раньше были обтесаны друг под друга, уже приняли другую форму.

Судя по той властности, которую он обрел и этому виду «детка, я решу все проблемы», он тоже изменился. И наверняка даже старая Леся для него сейчас была бы слишком строптивой. А уж новая — это и вовсе воплощение ада. Никакого встречать и ждать. Теперь я действую и догоняю сама. Забавно, что мы двинулись после расставания в настолько разные стороны.

— Леся-а-а-а… — позвал Антон. Он уже давно стоял напротив меня и теперь нагнулся, всматриваясь мне в глаза.

— Что-о-о-о-о? — передразнила я.

— Так у тебя с Егором ничего нет? — склонил он набок голову.

— Да какая тебе-то разница? — я раздраженно фыркнула. — У тебя невеста.

Антон ощутимо помрачнел, отошел к стене и оперся, скрестив руки на груди. На меня он смотрел из-под ресниц, острым и блестящим взглядом.

— Я, может быть, все эти годы мучился тем, что меня, такого прекрасного, променяли на этого задрота.

— Кто еще задрот! — возмутилась я. Егора я без футболки видела, людей с таким прессом законодательно надо запретить называть задротами. — Сам, небось, пузико отрастил. И полянку лысинки прячешь в глубине.

— Я тебя тогда изревновал весь до костей, — не отреагировал он на подколку и, к сожалению, не повелся. А мне, может, любопытно! — И выходит, был прав.

— Мне это неинтересно, — я встала, подошла к двери и намекающе ее приоткрыла. — Спасибо за помощь, в кои-то веки пригодился и б/у муж.

Антон отлип от стены, подошел ко мне, но стоило приоткрыть дверь шире, как он резко толкнул ее, захлопывая обратно, и наклонился ко мне:

— Спасателей благодарят иначе… — губы были слишком близко. Его запах был слишком близко. Сладость воспоминаний о прошлой ночи пробежала дрожью по телу.

Да хрен же тебе!

— Антон, уйди! — я оттолкнула его двумя руками. Он демонстративно не сдвинулся с места, и я чуть не вывернула запястья. Но потом так же демонстративно и медленно отстранился, пуская меня на свободу. — Я же попросила оставить меня в покое! Ты русский язык совсем забыл?

— Скажи на других на всякий случай? — предложил он.

— Дондэ эста ла библиотэка, — мрачно сообщила я ему. Никогда не подводит.

— Что это тогда было вчера, если я должен уйти? — он не двигался с места, но мне казалось — стоит отвести взгляд, и зверь бросится.

— Ничего, — фальшиво улыбнулась я. Посмотрим, не забыла ли я освоенное в совершенстве умение его бесить. — Использовала тебя в качестве вибратора. Забыла кинуть в чемодан, и вот…

Я развела руками с виноватым видом.

— И кто лучше, я или вибратор? — сощурился он.

Сопротивляешься, значит…

— Понимаешь, Антон… — протянула я томно. — Он умеет вибрировать…

— Ага, — он загнул палец и выжидательно посмотрел на меня.

— Вращаться… — продолжила я, судорожно вспоминая все, что знаю об интересных игрушках.

Антон кивнул и загнул второй палец. Посмотрел на меня с намеком и кивнул, продолжай, мол.

— Создавать вакуумные бесконтактые волны… — вот такую штуку я даже хотела. Надо будет посмотреть на заработок в этом месяце.

Антон задумался на минуту, но потом хитро улыбнулся, кивнул и загнул третий палец.

— И он не ебет мне мозг! — припечатала я.

Антон посмотрел на руку с загнутыми пальцами, тяжело вздохнул и опустил ее.

— Окей, вы с вибратором победили. Но ты его все-таки забыла, может, и я пригожусь? — фыркнул он.

Я закатила глаза:

— Напомни мне, я уже сказала тебе спасибо за помощь?

— Я больше понимаю невербальный язык, — нагло сказал он. — Поцелуй в щечку сойдет.

Пожала плечами и пошла к себе в спальню. Пусть выпендривается сколько хочет, у меня две фотосессии необработанные. Открыла ноутбук, подключила мышку. На одеяле будет не очень удобно, но сейчас ему надоест выеживаться, тогда и переберусь за стол.

Антон остановился в дверях, но дальше не пошел, хоть я и опасалась. Стоял смотрел, как я нервно дергаю мышью, выделяя удачные снимки, обтравливаю изображения, гоняю туда-сюда баланс цветов. В какой-то момент я даже увлеклась и почти забыла о его присутствии. Так, на заднем плане свербело, но почти не мешало.

— Прости меня, — вдруг сказал он тихо.

Я замерла, невпопад нажав кнопку и похерив сложное выделение.

Сердце бухнуло колоколом и выстрелило в горло.

Слезы моментально подступили к глазам.

Вдох-выдох.

Аккуратно, не привлекая внимания санитаров.

Вдох-выдох.

Не показать ни-че-го.

Ой, а я думала давно выкинула свою гордость, оставив лишь искренность. Да вот же она, огромные залежи, мне хватит, и внукам еще останется. Если у меня будут внуки в этой безумной жизни.

Подождав моей реакции еще целую бесконечно длинную минуту, Антон молча повернулся и вышел. Хлопнула дверь.

Вишня в шоколаде

Моя решимость оторваться на свидании в пятницу после выступлений Антона стала только крепче. Чем ближе старался быть ко мне бывший муж, тем дальше я бежала.

Я надела узкую темно-вишневую юбку и высокие каблуки. Ходить в таком виде можно было только семеня как гейша.

Я надела коричневый шелковый топ, лившийся по моему телу, очерчивая грудь то с одной, то с другой стороны. В зеркале я хотела сама себя.

Я начертила с пятого раза безупречные стрелки и накрасила губы своей любимой темной матовой помадой.

Я была вишней в шоколаде, я была ходячим сексом, я была воплощением глянцевых стандартов, и я прокляла все двадцать раз, потому что до автобусной станции пятнадцать минут пешком на шпильках превратились в полчаса.

Прямо скажем, и девушка в таком боевом наряде в междугороднем автобусе, в которых ездят только индийские студенты и залетные туристы выглядела крайне неординарно.

Дима уже ждал меня, зубоскаля с продавцами в киоске. Кажется, он обернулся потому, что его собеседники свернули головы, наблюдая мой торжественный выход со ступенек автобуса. Я, конечно, была рада, что меня оценили по достоинству, но как-то слишком уж много было внимания. Особенно от индийских студентов, которые, кажется, просто остолбенели.

Кто-то перестарался.

Но мне хотелось сразить Диму с гарантией, без осечек. Слишком много я поставила на карту.

И выиграла.

Взглядом он раздел меня, трахнул во всех позах и одел обратно. Некоторые сцены я буквально увидела своими глазами, так много обещали его глаза. Медленная порочная улыбка, тронувшая его губы, заставила сердце… и не только его… сжаться в сладком предвкушении.

— Никогда еще так сильно мне не хотелось шоколада, — понизив голос, сообщил он мне, протягивая руку. Я вложила свою ладонь в его, и он на мгновение прижал меня к себе совершенно неприлично для первого свидания. Но тут же отпустил. Только развратное обещание в его глазах и улыбке никуда не делось. Однако за увиденное в чужом взгляде в суд не подашь.

— Тут далеко? — осторожно спросила я. После прогулки до автобусной станции дальше гулять на каблуках не тянуло.

Разврат во взгляде тут же сменился искрами сдерживаемого смеха:

— Три минуты. Тебе пять. Иначе ждал бы на машине. Я ведь уже взрослый мальчик и отлично знаю, как одеваются девушки на романтические свидания.

Я смутилась — и уже не в первый раз в его присутствии, насколько я помню.

— Идем… — почти эротично шепнул он. — Нас ждет очень, очень сладкий вечер.

И я подумала совсем не о шоколаде…

Но сначала придется все же зайти на фестиваль, чтобы формально отработать предлог для встречи.

Снаружи выглядело все многообещающе: занавеси из золотых огней, запах шоколада, разносящийся по всей улице, длинный коридор, ведущий в зал, откуда доносились голоса и музыка. Там я ожидала увидеть не меньше, чем фабрику Вилли Вонки с танцующими умпа-лумпа, а лучше шоколадные водопады, горы из кусков черного шоколада и озера из расплавленного белого.

Реальность со мной не согласилась.

Конечно, я московский сноб, и все такое, но, похоже, я реально перестаралась с нарядом для пафосно звучавшего фестиваля шоколада, в жизни оказавшегося довольно скромной ярмаркой. Она была, несомненно, красивой и веселой, но целиком поместилась в очень скромный зал. Но стадиона там и не требовалось: десяток столиков с продающимися там тортами и пирожными, тележка с мороженым, три фонтана с жидким шоколадом, куда можно окунать зефир и бананы на палочках, гигантская шоколадка, рядом с которой можно фотографироваться — ну и два десятка посетителей. И все такие в джинсах и свитерах, потому что прохладно. Носятся дети, мастерицы-кондитеры расхваливают свои достижения. И я. Вишня в шоколаде с запахом секса.

Что ж, теперь повод для свидания превратился действительно лишь в короткую остановку на пути к более — я облизнулась — интересным развлечениям.

— Ты хочешь банан на палочке или зефирку? — улыбаясь, и как будто без задней мысли, спросил Дима.

— Банан, — не задумываясь, ляпнула я, и он задержал темный взгляд на моих губах чуть дольше необходимого, словно ждал, что я скажу еще.

— А я, наверное, предпочту розовую зефирку, — так и глядя на губы, сказал он, а потом вскинул на меня глаза, в которых я снова увидела всю Камасутру.

Я только хватала губами мгновенно нагревшийся вокруг нас воздух, а Дима уже отошел к фонтану и вернулся с бананом и зефиркой. Откусить под его взглядом покрытый белым шоколадом банан было совершенно невозможно. Но я обняла его губами, слизнула сладкие капли и опустила глаза. Почти скромно. Если не считать, что Дима стоял вплотную ко мне и мой взгляд естественным образом упал ниже пояса.

В эту игру могут играть двое, правда?

И я откусила банан.

С очень невинным видом.

— Хочешь у меня попробовать? — наши взгляды вновь столкнулись, и вопрос прозвучал вовсе не о банане.

В насмешливых глазах зажглось что-то очень опасное:

— Мне больше нравится моя горячая зефирка, — и он слизнул шоколад с шарика из маршмеллоу на палочке, обведя его по кругу языком.

Я сглотнула.

Ой, не знаю, чем кончится этот вечер. Ой.

Но теперь мне здесь очень нравилось.

Ровно до момента, пока я не повернулась и не увидела входящего в зал Антона.

Да твою ж мать!

Кипр — слишком маленький остров!

Могу я хоть куда-нибудь пойти, чтобы не наткнуться там на бывшего мужа?!

В этот раз, правда, он и сам был удивлен, увидев меня. Его глаза расширились, когда он окинул меня взглядом. А потом сузились, когда он заметил ладонь Димы у меня на талии.

Вишня в шоке

Я вовремя вспомнила о словах Димы про его знание женщин. Слишком он умный, не нужно мне, чтобы догадался о присутствии тут осколков прошлого. Поэтому я отвела глаза от очень злого на вид Антона и предложила:

— Если ты здесь уже все зефирки попробовал, может быть, пойдем куда-нибудь еще?

Пальцы у меня на талии сжались чуть сильнее.

— Согласен, — мурлыкнул Дима. — Зефирки лучше пробовать в местах поспокойнее.

Ой, что я творю!

Ой, как мне это нравится!

Тоже обняла его за пояс и потянула к выходу. Мимо Антона прошла с каменным лицом, не оборачиваясь, но непроизвольно втянула носом запах его «Кензо».

На улице стемнело и стало свежо. Мои каблуки громко цокали по тротуару, распугивая тени кошек на пустых улицах. Идти в обнимку было неудобно, Дима взял меня за руку — и когда мы проходили мимо узкого переулка, освещенного желтым светом фонарей, нырнул туда и дернул меня следом.

И сразу прижал к стене за углом, вне поля зрения любопытных глаз. Прислонился всем телом, губы на расстоянии сантиметра от губ, руки оглаживают бедра под тесной юбкой. Невольно подумала, что с Антоном никогда так не получалось, всегда с его ростом, с моим ростом приходилось вставать на цыпочки, ему наклоняться, а тут высоты каблуков хватает для этого интимного губы в губы, одно дыхание на двоих.

Руки скользят по моим бедрам вверх, вверх, пальцами по шелку топа, пробираются под него, сжимают грудь. Губы, чуть касаясь моих, шепчут:

— Даже не знаю, что приятнее, шелк или твоя кожа…

Дима касается губ сначала слегка, потом вжимается сильнее, проталкивает язык, целует горячо и сильно. Подушечки его пальцев танцуют по моему животу, едва-едва касаются груди.

— Все-таки твоя кожа… — добавляет он.

Горячо, сладко, нервно, снова горячо — дрожь проходит по всему телу от одних только поцелуев.

Я обвиваю его шею руками, но он отстраняется, властным движением поворачивает меня спиной, вжимая грудью в старинную, наверняка еще венецианскую шершавую каменную стену. Сколько женщин здесь вот так тяжело дышали, выгибались под горячими поцелуями в шею, стонали от касаний наглых рук, предвкушали продолжение, ощущая твердую выпуклость паха, вжимающегося в ягодицы?..

Дима пытается задрать мою юбку, но она очень, очень узкая. Вовсе не для таких развлечений на улице. Это нас немного приводит в себя. Самую малость. Как раз настолько, чтобы понять, где мы и что мы делаем. И что делать это все на улице — плохая идея.

— Мне пора на автобус… — выдыхаю я. Нет, не потому, что мне действительно хочется на автобус и домой.

— Я тебя подвезу, — предсказуемо отзывается он.

Он снова притискивает меня к себе и целует в шею.

— Пошли… — голос охрип, он откашливается. — К машине, тут недалеко.

Почти незаметно он поправляет член в джинсах и я тихонько улыбаюсь в темноте. Приятно, когда тебя хотят, особенно если ты сделала все, чтобы это случилось.

Машина и правда недалеко — я даже не успеваю замерзнуть. А у Димы — пропасть эрекция, которую я первым делом проверяю, оказавшись в салоне. Тут тепло, темно, и на стоянке очень мало фонарей. Его губы пахнут шоколадом и зефиром. Он задирает мой топик совсем уж внаглую, опускает кружево лифчика и прикусывает по очереди соски. От каждого укуса по телу разбегаются волный остро-сладкого удовольствия, и совершенно не хочется его останавливать. Пусть Антон со своей невестой кувыркается, мне и без него нескучно..

Пока губы, зубы, язык Димы разбираются с моими сосками, его пальцы ложатся на колени, скользят вверх. Теперь даже узкая юбка не мешает им продвинуться немного дальше, дотронуться до внутренней стороны бедра — я вздрагиваю. Вот сейчас самое время мне испугаться и убежать. Совсем чуть-чуть осталось до черты… Но я не останавливаюсь. Слишком сладко, остро и грешно все происходящее, и если мне придется потерпеть немного проснувшегося разума — я переживу. Даже получу еще больше наслаждения, представляя, какими — иными! — глазами буду смотреть на будущего мужа, когда прерву свой затянувшийся подвиг верности. Это ощущается практически как измена, только вместо привкуса вины — сладость победы.

Дима выпускает меня, тяжело дыша, вновь поправляет член в джинсах, и только я собираюсь наконец перейти к делу и выпустить бедняжку, вдруг поворачивает ключ в зажигании, заводится и начинает выруливать со стоянки.

— Где ты живешь? — голос севший, дыхание сиплое.

— В Никосии, — сообщаю я.

— Далековато.

Я жду приглашения к нему, но он невозмутимо выворачивает со стоянки и выруливает на дорогу. Ну ладно, ко мне, так ко мне. Мы мчимся по трассе, и сквозь приоткрытые окна ночной ветер охлаждает пылающую кожу. Продолжать приставать к Диме на такой скорости я не решаюсь, так что надо какую-нибудь светскую беседу организовать, что ли…

— Ты давно развелся? — спросила я аккуратно. Ну что я о нем еще знаю? Тема развода — вообще благодатная, можно узнать о человеке очень много, даже больше, чем он собирался говорить.

— Мы никогда не были женаты, — он бросил на меня насмешливый взгляд. Почему мне кажется, что он видит меня насквозь и читает мысли?

— Но у вас же ребенок?

— Думаешь, ребенки получаются только в браке? — зубоскалит он.

Приходится перевести разговор на более безопасную тему фотографии. Он действительно был профессиональным фотокорреспондентом, и мы быстро находим много общих тем, за которыми можно скоротать дорогу. Я нисколько не обманываюсь в оценке своих способностей. Мало ли, школа дизайна, мало ли фотосессии, для серьезного дела нужно совсем другое. И тут я могу только восхищаться Димой, который сначала построил карьеру в одной области, а потом все бросил и ушел строить в другой.

В Никосии я только упомянула овраг с речкой, и Дима тут же привез меня куда надо. Остановил машину на улице, даже двигатель глушить не стал. Я потянулась за поцелуем, и получила его — горячий, страстный, рассыпающий огненные искры по коже, но потом Дима меня остановил:

— Спокойной ночи, — улыбаясь, сказал он. Вышел из машины, обогнул и открыл мою дверцу. Так вот в чем смысл этого нормы этикета! Чтобы девицы не засиживались, а понимали намеки. — Я позвоню тебе завтра.

Он снова поцеловал меня и огладил бедро таким очень многообещающим жестом. И отпустил!

В следующий раз надену более доступное платье!

Вишня в шоколаде, блин.

Вишня в шоке!

Давай, ври

Пятница, вечер. Я вся красивая, распаленная, молодая.

И действительно оставила вибратор дома. Что прикажете делать?

Терпеть до завтра, когда Дима изволит позвонить, и на этот раз я его живым не выпущу?

Отправиться на поиски приключений в центр?

Цок-цок-цок-цок, — намекают мне каблуки, пока я хожу туда-сюда по квартире.

Шелк томно ласкает кожу, я чувствую каждое прикосновение, стоит лишь пошевелиться.

Юбка стискивает бедра как мужские руки…

Тьфу, нимфоманка!

И я решительно направилась в спальню — переодеваться. От предвкушения ощущения будут только ярче. Надеюсь, Дима того стоит.

Правда я успела только стянуть-таки противозачаточную юбку, когда запиликал домофон. Ага! Передумал! А тут я как раз без всего!

Я сначала метнулась к двери, а потом уже подумала, что чисто формально хоть что-то надо на себя надеть. Выхватила из чемодана летнюю юбку — легкую и полупрозрачную, но зато очень длинную, распахнула дверь… и уперлась взглядом прямо в грудь Антону.

Черт!

Я думала, так только в кино бывает.

Надеюсь, ему доставило много приятного мое выражение лица, мгновенно сменившееся с радостно-предвкушающего на злобное.

— Не меня ждала? — хмыкнул он, опираясь на косяк двери.

— Чего тебе? — под его взглядом, ползущим вниз от моего лица по льющемуся по груди шелку к юбке, обрисовывающей мои ноги, я почувствовала себя даже более неодетой, чем была. Юбка, конечно, легкая, но прозрачная только на свету. Вот так, через дверь, ему ни за что не увидеть, что белье я тоже не успела надеть. К сожалению, я все еще это помню сама, со всеми последствиями — думаю, во взгляде каждой женщины такое отражается.

— Поговорим? — он сделал шаг ко мне, я автоматически отступила — и сдала рубеж обороны у двери. Антон ухмыльнулся, входя и захлопывая ее за собой. Это нечестно — играть сейчас на вот таких штуках, на мышечной памяти, на знании реакций!

Я скрестила руки на груди так, чтобы закрывать ее по максимуму. Но с моими размерами тут особо не прокатит. Антон скопировал мой жест и оперся на стену. Мы стояли и сверлили друг друга взглядами. Я ждала, пока он начнет говорить. Чего он ждал — не знаю.

— Чем он лучше? — неожиданно спросил он.

— Кто? — я растерялась и даже вышла из боевой стойки. Егор? Дима?

— Твой сегодняшний чернявый поклонник. Чем он лучше меня? Почему с ним ты… уходишь, — такая многозначительная пауза, что я начала думать, что он мог пойти за нами и многое увидеть. — А мне достается только «вали отсюда, использованный вибратор»?

— Потому что он мне не изменял? — высказала я революционно-новую мысль.

Всем лучше. Главным.

— Я тоже тебе не изменял, — сказал Антон.

Я только ухмыльнулась. Да, я все не так поняла. И совы не то, чем кажутся.

— Да ну? — с меня схлынуло уже и возбуждение, и ярость от его появления. Ей-богу, если это все пересказывать без подробностей, как я Егору, то выходит прям история из анекдота. Изменил с одноклассницей, но ты все не так поняла.

— Физически, — уточнил Антон, и я, не удержавшись, всхлипнула. Сначала на его лице мелькнуло беспокойство, но потом он увидел, что я беззвучно смеюсь.

— Давай, ври! — я отошла и плюхнулась на диван, разметав по нему юбку. Оперлась на локти. Да, сейчас мою грудь отлично видно, да, юбка снова обрисовала все, что положено. Ну и пусть любуется, кобель. Не ценил, потерял, теперь пусть пускает слюни.

— Ну что ты там прочитала такого, что сразу решила, что я…

— «Выходи за меня замуж», — процитировала я. — Хочу напомнить, что в этот момент ты был немножко женат на мне.

— Лесь… — он подошел и сел рядом. Сразу стало тесно. Его присутствие, хоть он меня и не касался, ощущалось слишком физически, хотелось то ли свернуться клубочком, то ли как-то уже с ним взаимодействовать. Вот так, значит, ты работаешь, гравитация. Невозможно оставаться спокойной рядом с объектом большего размера.

— Нечего тут отрицать, да? Скажи — пошутил. Скажи — это мы вообще про другое. Про игру. Про что еще? Выдумай, давай.

— Я не буду выдумывать, — Антон провел ладонью по лбу, словно стряхивая невидимый пот. Рука подрагивала. Он автоматически, с пустыми глазами, смотрящими в никуда, провел пальцами по моему колену, самыми кончиками, едва касаясь ткани юбки. — Ты совершенно права. Не шутка и не игра.

Я выдохнула. Длинно и тяжело. Долго, страшно, печально, больно. Да не может быть, что все эти годы я еще надеялась, что ошиблась?

— Я правда ехал просто на встречу класса. Ну, любопытно было на Катьку посмотреть, но я думал, что все давно прошло. У меня была ты… — Антон посмотрел на свои пальцы, стиснувшие ткань юбки с некоторым удивлением. Отпустил ее, попытался разгладить. Очнулся.

Я смотрела на него с любопытством. Ничего не говорила. Хочет исповедаться — вперед. Сомневаюсь, что это как-то на меня повлияет.

— Даже не узнал ее сначала. Она раньше была такой… обычной. А стала прямо роскошной блондинкой, тренер в фитнес-клубе, ну ты понимаешь.

— Я понимаю, что ты сейчас капаешь слюнями на нее, а попадаешь мне на юбку. Хочешь подрочить на свою нежную память — давай не здесь, — я отстранилась.

— Прости… — Антон встал и ушел к окну, подергал его зачем-то, вернулся, открыл дверь на балкон. Я смотрела за тем, как он мечется и мне было даже любопытно. Наверное, боль схлынула достаточно, чтобы я захотела узнать подробности.

— Давай. Что же тебя так переменило? — я подтянула к себе ноги, обняла их и легла щекой на колени. — Продолжай.

В комнате почему-то становилось все теплее, хотя я не включала обогрев. Об нас, что ли, грелось?

— Ну, мы выпили…

Я закатила глаза:

— А дальше оно само.

— Да нет… — Антон постоял у открытой балконной двери, откуда доносился шум реки. — У тебя сигарет нет? Я бы покурил.

— Нет.

Я бросила. Курила почти год после развода по пачке в день. А потом начало тошнить. И сигаретный дым долго возвращал меня в те чувства. Сейчас легче, хотя спасибо антитабачным законам, все реже сталкиваюсь с запахом и не дергает.

Хотя сейчас и я бы покурила. Слишком долго мне хотелось узнать все подробности, слишком часто я вертела в голове это все в надежде найти момент, где могла бы все исправить, чтобы не поддаться искушению сейчас найти эту больную точку и еще раз на нее надавить.

Я ведь правда любила его.

А он рассказывает, как разбивал мне сердце. Да тут сигарет мало.

Глаза в глаза

— Мои одноклассники умудрились за десять лет превратиться ровно в то, чего всегда боялись. В скучных обывателей, живущих по программе. У всех практически одинаковая судьба. После школы в армию, потом на завод в нашем городе, девчонки в торговлю. Утром на работу, вечером с работы и уставиться в телек с пивом. В субботу на дачу, в воскресенье обратно. В отпуск в Турцию, если денег хватает, там напиваться до отключки и блевать в бассейн. Женились друг на друге, сразу начали изменять, быстро завели детей — какая семья без детей? Машина в кредит, телефон в кредит, свадьба как положено, иногда тоже в кредит.

В принципе, с поправкой на московские реалии, мои одноклассники были такими же. Я с ними встречалась потом. Шла с некоторой опаской. За время после развода я успела прочитать безумное количество историй разбитых семей после подобных встреч. Но даже представить себе не могла, чтобы стала изменять Антону с этими лысенькими красномордыми пузанчиками в дешевых костюмах. Девчонки выглядели намного лучше. Представляю, какой фурор произвел Антон у себя в городе. Особенно с его-то понтами.

— Знаешь, они все говорили — о, ты так рано женился. Ничего, скоро разведетесь. С первого раза ни у кого не бывает удачно. Перебеситься надо, понять, чего хочешь от жизни и от женщин. Разумно, правда?

Он так резко повернулся ко мне, что я вздрогнула.

Хищно и мягко вернулся к дивану, скользнул на него, прямо ко мне, завороженной рассказом. Не стал ничего спрашивать, не стал постепенно готовить — сразу обнял, прижал к себе, уткнулся в волосы. Переплел наши пальцы. Я не сопротивлялась. Мне тоже нужно было сейчас, чтобы меня кто-нибудь обнял. Даже он.

Особенно он.

— А мы с тобой, помнишь, ссорились… И готовить ты не умела, — проговорил он как-то глухо, сдавленным голосом.

— Я и сейчас не умею, — зло отозвалась я.

— Да какая разница, Лесь. Разве в этом дело?

Молча пожала плечами. Если тогда для него это стало аргументом, значит и в этом тоже.

— В общем, я вдруг решил, что у меня ужасный брак. Что я совершил ошибку. Знаешь, особенно когда пьяный — такого надумаешь… Тут еще Катька подошла и стала рассказывать, что была жестокой сукой, когда меня посылала, что сейчас жалеет.

Я не дышала.

Антон обнимал меня, от него шло тепло, но изнутри меня начал распространяться холод. Мы дошли до той точки, где я не была уверена, что выдержу. Но и открыть рот и сказать ему «Замолчи!» тоже не могла.

Он поднял голову, я обернулась и увидела мокрые дорожки на щеках.

— Да, я провел с ней ночь, — твердо сказал Антон. — И да, я даже целовался.

Я закусила губу изо всех сил.

— Но я ее не трахнул. Не мог. Я был женат на тебе.

— Какая теперь разница? — я перевела на него ледяной взгляд. — Сейчас это все уже неважно.

— Мне важно, — упрямо сказал Антон.

— А мне нет. Мы тогда были идеально идеальной парой. Друг у друга первые, ни ночи не провели порознь. Знаешь, то, что называется целомудрие в самом глобальном смысле. Как безгрешные люди в раю. Но с тех пор у нас появились другие. Все разрушено. Все уже не то. Пропало что-то важное, какое-то сокровище.

— Для тебя сокровище — банальный секс? — Антон отстранился от меня, но смотрел только на мои губы почему-то. — Леся, а как же любовь?

Захотелось рассмеяться. Но я выпуталась из его теплых рук и встала. Где-то у Егора должно было вино оставаться, невозможно дальше этот разговор насухую вести.

Обернулась:

— Любовь? Ты ей замуж предлагал!

— Потому что я идиот! — Антон тоже встал и поперся за мной.

— И поехал потом к ней еще раз, потому что идиот? — я хлопала дверцами с такой силой, что соседи небось проклинали тихого мальчика Егора. — А она тебя послала? Или все-таки трахнул? Ты вообще можешь себе представить, что я пережила за те выходные?!

— Могу… — он остановился и тихо и твердо сказал: — Теперь могу.

— Надеюсь, вы поженились тогда. Хоть не зря все было, — зачем вот убирать красное вино в холодильник? Ладно, неважно.

Я достала чашку и налила себе.

Антон покачал головой. Подошел, взял бутылку и отпил прямо из горлышка.

— Я больше ее не видел. И не разговаривал. Меня тошнило от нее. Я почти сразу понял, как ошибся. Не сразу — насколько сильно. Это доходило годами.

В моем вине утопилась какая-то мошка. Я долго пыталась ее вытащить, но в итоге плюнула и просто выпила, стараясь не пересекаться с мошкой в пространстве. Пошла вымыть чашку и по пути на секундочку, на одно мгновение прислонилась виском к плечу Антона.

Он тут же развернулся, сграбастал меня, прижал к себе и скрестил руки за моей спиной. Не выпуская бутылки. Я снова дышала его запахом, слушала его сердце и думала о том, что ни с кем мне не было так тепло и понятно, как с ним. Мы вдвоем — и целый мир против нас. Только мы на одной стороне. Он был для меня тем самым, единственным, моей половинкой.

Ключевое слово — был.

— Больше всего я жалею, что тогда их послушал. Разве они выглядели счастливыми? Что они понимали в счастье? Они ведь не знали, насколько нам с тобой было хорошо. Они даже не представляли. В их убогой жизни был первый неловкий перепих, уныние первого брака, потом много неудачных попыток, и только когда они взрослели и умнели, они находили что-то более-менее удовлетворительное. И даже мечтать не могли о том, как было у нас! Сразу! Но я думал, что у них больше опыта, и раз говорят, что впереди будет только лучше, возможно, что-то знают, чего не знаю я.

Его голос срывался, он шептал и шептал все это куда-то мне в макушку. Потом отстранился, посмотрел в глаза и поцеловал. Не страстно, не жадно — просто нежно прикоснулся к губам и продолжил череду поцелуев — в висок, в лоб, в скулу, снова в губы, в шею, в ключицу…

Судорожно выдохнул:

— Я все думал — мне не везет… что я не пережил еще расставание. Что ищу в других — тебя.

Но чем дальше, тем больше понимал, что да — ищу, но не потому что не пережил, а потому что они все мне — не подходят! Мне подходишь только ты! Что с самого начала ты была самой лучшей для меня. А я не понял.

Я покачала головой. Не то чтобы я ему не верила. Думаю, он был искренен. Но простить — ну, пусть не измену, хорошо, но предательство, сомнение, дошедшее до активных действий — нет, не могла.

Осторожно высвободилась из его рук. Взяла бутылку, в которой плескалось на дне, и тоже сделала глоток из горлышка.

— И ты думаешь, что у меня то же самое? — у меня был очень спокойный голос. Я старалась.

— А у тебя нет? Ты нашла лучше меня? Где он?

— Может быть, они все были лучше тебя? — прищурилась я и отпила еще.

Антон прикрыл глаза.

Я знаю, когда он это делает. Когда очень-очень больно. Когда в наших ссорах — правда! они были! — я говорила очень жестокие вещи, он вот так же закрывал глаза и молчал несколько секунд.

Мне совсем не стало легче от его признаний. По сути я просто заменила одну картинку в голове, где он приезжает на встречу выпускников, чтобы трахнуть старую любовь, на другую, где он предает нашу семью просто так, потому что ему мужики сказали, что так быть не может.

Лучше б трахнул свою Катьку, честное слово.

Кстати остался один вопрос:

— Так зачем ты тогда в апреле поехал к ней?

Он отстранился от меня, глядя с мукой и болью.

— Все-таки решил изменить? Вопреки всем «не могу»?

— Я должен был понять и выбрать окончательно. И попрощаться глаза в глаза после всего, что наговорил.

— Даже не хочу знать, что ты тогда выбрал.

— Ты это сделала за нас обоих.

Отлично. Теперь я виновата.

— Да неважно. У тебя теперь есть невеста.

Тот, кто не мой

Я покачала в руке пустую бутылку.

Разговор зашел в тупик, а вино кончилось.

— Как тебя на шоколадный фестиваль занесло-то? — я совершенно ненавязчиво сменила тему.

— Друг с женой там выставлялись, — буркнул он.

Слишком маленький остров. Наверное, все-таки пора отсюда валить. Но Дима!

Так все хорошо началось!

Я выбросила бутылку в мусор, уныло допила несколько глотков оставшихся в чашке и посмотрела на стоящего посреди кухни Антона.

— Пойдешь, может, уже?

— Почему ты никогда не спрашиваешь про нее? — он поймал меня за руки и привлек к себе, но я выставила ладонь, уперев ему в грудь.

— Потому что у нас с тобой традиция такая — обсуждать важные вещи только после очень, очень длинной паузы. Вот женишься, разведешься, пожалеешь сто раз, тогда и расскажешь.

Мне как-то сразу вообще захотелось замуж за Диму. Интересно, почему он не женился на матери своего ребенка? Надо спросить, вдруг на мне женится?

Выйду замуж назло бывшему мужу. Хотя ради жизни на Кипре тоже хорошо. Тепло, манго опять же.

— Лесь… — Антон наклонился, касаясь губами моего лба. Это все шло совершенно поперек всем моим моральным установкам, всем принципам и правилам жизни. Нельзя с женатым. Нельзя с бывшим. Нельзя одновременно с двумя мужчинами. Нехорошо. Нечестно.

Особенно, если ты не в аффекте, который хоть как-то оправдывает.

Особенно, если тебе просто приятно стоять вот так, чувствовать его ладони на спине. Упираться пальцами в твердую грудь. Ощущать дыхание над головой. Вдыхать его запах.

Особенно, если ты не находишь себе оправданий. Ну кроме одного — ну еще минуточку, и я снова стану гордой и сильной. Только минуточку.

— То, что я женюсь, никак не влияет на мои чувства к тебе.

Вот и кончилась моя минуточка.

— Солнц, — устало сказала я, отстраняясь так непреклонно, что он даже не стал удерживать. — Ты вместо длинных речей просто скажи «Да, я мудак», и все.

Я вернулась на диван и вытянулась на нем, закинув руки за голову и глядя в потолок. Антон где-то там остался стоять. То ли думать, то ли обтекать.

— Лесь, а мы можем мою женитьбу вынести за скобки? И поговорить так, будто ее нет?

— Неа!

— Ну не могу я поступить иначе, пушистый. Не могу…

Он подошел и присел на корточки у моей головы. Я скосила глаза. Грустит. Вот, значит, как проходят такие разговоры. Мне всегда было интересно, как становятся любовницами женатых в здравом уме. Эти женатые просто качественно ноют.

Антон склонился и коснулся моих губ губами.

Вот упорный!

— Слушай, — спросила я у потолка. — Почему ты так уверен, что я обязательно поведусь и на все соглашусь?

— Потому что ты меня любила. И, скорее всего, все еще любишь, — просто ответил он.

Я резко села, чуть не разбив ему нос, потому что он снова наклонялся ко мне, и посмотрела на него в полном шоке:

— Ты это сейчас серьезно?!

Он остался сидеть на корточках и нагло смотреть на меня. Антон не умеет долго быть уязвимым няшей. Антон быстро наглеет. Моментально просто.

— Почему бы нам, несмотря на все обстоятельства, просто не быть счастливыми, пушистый? — спросил он, поглаживая кончиками пальцев меня по коленке под юбкой. — Просто быть вместе, а?

— Ты настолько крепко уверен, что все эти годы я ждала тебя, прекрасного? Настолько крепко, что тебе даже плевать на такое милое обстоятельство, как твоя будущая свадьба? — спросила я в шоке.

Вообще-то я надеялась, что произвожу впечатление достаточно независимой женщины. Той, кто, несмотря ни на что, решила двигаться дальше, перевернула страницу и оставила прошлое в прошлом. А он вскрыл меня за пять секунд, за пять дней.

— Неужели тебе не было плохо эти шесть лет без меня?

У меня было ощущение, что с меня живьем сдирают кожу. Хватит! Не наигрался еще в свою охренительность?

— Главное, — сказала я, глядя ему в глаза. — Чтобы тебе, солнце мое, хорошо было. Да? А на мои чувства и чувства неведомой мне Натки тебе наплевать?

— Леееееся… — он простонал мое имя, уткнувшись мне в коленку. — Ну что за глупости ты говоришь! Тебе же со мной хорошо. Мне с тобой хорошо.

— Как изящно ты заменяешь этим «хорошо» по-настоящему важные слова…

— Ты хочешь, чтобы я сказал, что люблю тебя? — он поднял голову и посмотрел на меня.

— Помнишь, мы и поженились так же. «Ты хочешь, чтобы я женился на тебе?», — я фыркнула. — Отличная формулировка, чтобы снять с себя ответственность.

— Нет, Лесь… С ответственностью у меня все в порядке. Даже более чем, — он сказал это очень твердо, с какой-то затаенной горечью.

— Да черта с два в порядке! У нас с тобой такое отражение той ситуации, что глаза на лоб лезут. Разве что ты меня замуж не зовешь.

— Это другая ситуация, — он оставался настолько серьезным, что мне вдруг стало не по себе. Ненадолго, но я заколебалась. — Ты не представляешь, насколько другая.

— Все не то, чем кажется? — спросила я, и по глазам поняла, что он узнал эту цитату из себя же. Неужели он тоже разбирал те разговоры по косточкам и искал в них тайные смыслы? Разве мужчины так делают?

— Совсем не то. Если бы я встретил тебя хоть на полгода раньше… Но я думал, что ты счастлива без меня, не хотел лезть и портить все еще раз.

— Я счастлива без тебя! — это был уже крик отчаяния.

Антон просто оставил без ответа столь очевидное вранье.

Почему я не купила юбку попроще? Уверена, тогда бы мой вечер закончился совсем иначе. Начинали бы сейчас с Димой третий раунд, голые, в капельках испарины, в засосах и укусах. Вместо этого у нас выедание моего мозга чайной ложечкой.

— Все, солнц. Вали уже. Я больше не могу.

Я закрыла руками лицо. Плакать нельзя. У меня завтра важное свидание. Я должна быть еще красивее, чем сегодня. Просто не плакать. Не доставлять ему этой радости.

Антон склонился ко мне, отнял мои руки от лица, завел их за спину, удерживая ладонями и поцеловал меня.

Он был на вкус как море, как счастье, как мартини — горький, сильный и очень мой.

Но он не был моим.

Соперница Афродиты

На следующий день Дима не позвонил.

Это было к лучшему, потому что после ухода Антона я проревела половину ночи, и ни к какому свиданию была не пригодна. Это кольнуло, но не сильно.

А в воскресенье у меня была длиннющая фотосессия для сотрудников одной фармацевтической компании. Скучная, как инструкция к активированному углю. Мальчики в костюмах, девочки в белых блузочках, выражение лиц — на памятник на могилке, зато полсотни человек. Мне как приличной брошенке даже пострадать не дали, глядя на экран телефона и гипнотизируя Его Имя… Только вот чье?

Уже падая от усталости с ног, я доползла до кофейни, купила себе слишком сладкий кофе с зефирками и достала телефон. Ага, один пропущенный от Димы. Посмотрела на него и не стала перезванивать. Для свидания я слишком устала, для болтовни слишком обиделась. Вот приду завтра в себя, опять захочу странного, тогда и позвоню.

Положила телефон на столик, и он тут же, вибрируя, пополз к краю, высвечивая имя «Антон» на экране. Я сделала глоток сладкого кофе, глядя на него, и вздохнула. Телефон продолжал звонить. Да черт с тобой!

Поймала уже падающий телефон в ладонь и нажала зеленую кнопку.

— Слушай, вот чисто теоретически, — устало проговорила я вместе «Алло». — Вот представим гипотетичекую ситуацию, в которой я нахожу слова, после которых ты исчезаешь из моей жизни… Что это могли бы быть за слова?

— «Я в космическом корабле, улетающим к другому краю Вселенной» — наверное, так, — хмыкнул он. — А на Земле от меня, может быть, еще будет польза?

— Вреда больше, — фыркнула я.

— Я умею переубеждать, — вздохнул он. — Хорошо, Лесь, я тебя понял.

И отключился.

Кстати, да. Он ведь умеет. После развода на меня свалились переговоры со всеми этими бюрократами, и все, что я могла — или плакать, или орать. Как у него получалось убеждать — понятия не имею. Помню, меня даже с аппендицитом хотели сначала везти в ближайшую больницу, а он за три минуты и ноль денег уломал на районную, где был и ремонт, и нормальная хирургия.

Вот бы мне такого агента даже сейчас, разобраться с заказчиками. А то сейчас несколько пустых дней, а потом все плотно забито, так что спать некогда будет.

На следующий день у меня появилось время хорошенько обследовать ближайший парк, пофотографировать свежую зеленую траву и весенние цветы и побесить весь свой контакт-лист, пребывающий в холодной снежной Москве.

Это так странно, когда весна начинается в середине зимы. Мы-то привыкли, что март еще ничего не значит. И даже апрель ничего не значит. А здесь еще февраль, но елочки уже выпустили новые побеги, на голых деревьях что-то набухло, ночные дожди подгоняют все живое расти и цвести, ведь уже совсем скоро солнце выжжет землю до состояния марсианской почвы, и до этого момента надо успеть оставить потомство.

Парк был еще более эльфийским, чем овражные речки и тропинки. Между камней и сплетения ветвей кустов можно было найти полянки с незнакомыми мне цветами, а если как следует поискать — то и вход в волшебную страну.

В «Пандоре» оказались не только десерты, но и готовая вкуснейшая еда, и выпечка, и свежевыжатый сок. Похудеть мне на Кипре совершенно не грозило.

В общем, когда Дима позвонил, я была уже достаточно довольна жизнью, чтобы простить ему жестокий пятничный облом.

— Давай начнем с того, как я очень извиняюсь, что так получилось и готов искупить всем, что только захочешь, — даже без приветствий сказал он. — У меня действительно не было возможности позвонить. А на следующий день — встретиться.

— Все в порядке, — отозвалась я. А что мне еще сказать?

— Но искупать придется? — прозорливо ухмыльнулся Дима.

— А ты как думал?

— Я думал, раз ты так любишь шоколад, обязательно должна попробовать шоколад с перцем. Знаешь, такое необычное и яркое сочетание — сладость и острота, когда совсем не ожидаешь…

Эммм… мы все еще про сладости?

— Звучит соблазнительно, — во всех смыслах.

— Тогда что ты скажешь, если мы завтра посидим в каком-нибудь ресторанчике, а потом я тебя угощу этим шоколадом? — его интонации так неоднозначны, так порочны, что я даже закусила губу в нетерпении.

Почему только завтра?!

— А шоколадка не растает? Сегодня тепло… — намекнула я как могла прозрачно.

Тихий смех в трубке пощекотал мне ухо:

— До завтра.

До завтра я успела известись напрочь.

К счастью, у девочек есть секретное оружие против нервов перед свиданием. И остаток вечера я намазывала на себя маски, кремы, лосьоны, тщательно проверяла, чтобы ниже шеи у меня на теле не осталось ни единого волоска, а выше — все завивалось и блестело изо всех сил. Под конец даже нанесла миндальное масло с блестками.

Правда за ночь оно вытерлось о простыни, но пусть это будет проблема Егора.

В ресторан я надела то вечернее платье, в котором была в первый день юбилея компании. Оно достаточно свободное для всего, что может со мной случиться в этот вечер.

Но случился… ужин в ресторане. Неплохой рыбной таверне, где я наконец попробовала все специалитеты греческой и кипрской кухни, включая затребованную мамой Коммандарию. К сожалению, пить пришлось одной. Ох уж эти свидания с мужчинами за рулем! В моей студенческой юности все было намного проще.

Дима был прекрасен. Не забывал играть словами, намекая на дальнейшие удовольствия.

Рассказывал невероятно забавные истории из своего опыта работы корреспондентом. Заказывал всякие вкусные штуки, которые я «обязательно должна попробовать». Советовал, что посмотреть на Кипре. Начать, конечно, с купальни Афродиты в Пафосе… хотя нет, не начинать, а то вдруг Афродита увидит мою красоту и начнет ревновать?

В общем, был прекрасным болтуном, который явно умел обращаться с девушками. То, что надо.

— Десерт? — улыбнулся Дима под конец, а я, кажется, вспыхнула от одного этого слова.

— На твой вкус, — отозвалась я в надежде, что он уже поймет намек.

Он бросил на меня быстрый хитрый взгляд:

— Тогда предлагаю шоколад с перцем и прямо сейчас. А то после слишком приторных греческих сладостей ты его не оценишь.

Он расплатился, мы направились к машине, где он… в самом деле достал шоколадку с перцем.

Большую красную шоколадку. С кайенским перцем. И пока я хлопала глазами, завел машину и повез меня домой. Шоколадка с перцем была странной, как и вся поездка, во время которой мы снова просто болтали про дела.

Все повторилось как в тот раз: «Спокойной ночи», открытая дверца, поцелуй на прощание…

Но я не позволила ему отстраниться.

Обняла и углубила поцелуй, запустила пальцы под его джемпер, трогая поджарый живот.

Дима поймал мои руки, отстранился и посмотрел прямо мне в глаза:

— Куда ты торопишься?

— Что? — удивилась я.

— Пусть все идет, как идет. Нам некуда торопиться, мы все успеем, — мягко сказал он и поцеловал мои пальцы.

— Ты сейчас… — у меня внутри все закипело. Только нашла мужика, от которого не хочется сбежать, а он пытается сбежать сам!

— Нет, Леся, — темные глаза вдруг стали серьезными. — Я тебя не отшиваю. Наоборот. Я хочу, чтобы это не было одноразовым приключением. Давай не будем спешить.

Он проводил меня до двери в подъезд и еще раз поцеловал — без напора, легко.

И только я решила, что он точно-точно хочет меня отшить, достала ключи и отперла дверь, как он вдруг вернулся, пройдя всего два шага к машине, обвил рукой мою талию, прижал вплотную к себе, так что я ощутила его затвердевший член, и прошептал на ухо:

— В пятницу, в семь. Я заеду. И не надевай ту обтягивающую юбку, пожалуйста.

Я даже ахнуть не успела, а он прикусил мою мочку зубами, тронул ее острым кончиком языка и выпустил меня.

Посмотрел секунду или две насмешливыми своими глазами и стремительно унесся к машине.

Пятница, вечер

Как же дожить до пятницы?

Еще два бесконечных дня я провела в примерочных магазинов, потому что мне впервые за несколько лет светил секс, от которого я не убегу. Пусть даже я делала это назло Антону с его опытом, набранным вдали от меня.

Интересно, между Катькой и невестой у него были женщины?

Точнее, между мной и невестой?

Ну, конечно, да.

Глупо сомневаться в таких вещах. Он же все-таки мужчина — раз, и мужчина без всяких заморочек на тему «мы были с тобой как первые люди в раю». Расстались — и бросайся во все тяжкие.

Я тоже хочу тяжкие. Вдруг я не соврала — и у меня с другими будет не хуже, чем с Антоном?

Есть в заграничном шопинге один большой плюс по сравнению с российским. Большой плюс, да. Именно — магазины красивого белья закупают модели не только для анорексичек. Я зашла в первый попавшийся магазин в надежде купить хотя бы стринги поинтереснее, а вышла с тремя комплектами нежных кружев и провокационных сеточек на мою немаленькую грудь. На мою! На которую в Москве мне предлагали только три вида лифчиков — белый, черный и телесный. Без всяких ненужных подробностей вроде разнообразия моделей.

И то зеленое платье, что мне безбожно льстит. Оно счастливое — Дима не сможет мне отказать.

— Куда мы сегодня? За шоколадом с солью? За горячим шоколадом? — спросила, усевшись в его машину. Он ошпарил меня взглядом темных глаз, пройдясь с головы до ног и обратно, и застряв в вырезе на груди.

— Тебе не надоели одни сладости? Может быть, что-нибудь покрепче? — и опять улыбка выделяет последнее слово так, что я непроизвольно сжала бедра. — Тут недалеко отличный клуб с живой музыкой и авторскими коктейлями.

Ах, покрепче — это про алкоголь? Ну-ну…

Музыка в клубе была хорошей, народу набилось очень много, и я все время вздрагивала, думая, что раз тут весь Кипр, то и без Антона небось не обойдется.

Но время шло, народ прибывал, Дима умудрялся в обход толпы доставать мне коктейли, а заодно, прикрываясь этой толпой, прижимать меня к себе. И я очень хорошо чувствовала его крепкое настроение.

Разыгравшись и опьянев, я и сама обнимала его и терлась грудью. Помня о том, что у меня надето под платьем. Мне так хотелось, чтобы он это снял…

— Леся, Леся… — он не выпускал меня из рук и в темноте, наполненной пронизывающими гитарными переборами, запахами ликеров и духов, теплом человеческих тел, казалось, что мы становимся невероятно близки, что между нами протягиваются новые связи.

— Поехали еще куда-нибудь? — предложила я.

Имела в виду — ко мне? К нему?

— Покатаемся? — в свою очередь предложил Дима.

На пустых улицах эхом разносился наш смех, луна следовала за машиной, лишь иногда прячась за тени кипарисов, и ночь казалась наполненной волшебством. А может быть, это я была пьяна и свободна, и потому почти счастлива.

Дима свернул на одной из улиц в глубину недостроенного квартала, припарковался в тени, где луна уже не могла нас найти, и заглушил двигатель.

Он отстегнул ремень, прижал меня к себе, и я почувствовала его дрожь.

— Третье свидание для тебя достаточно быстро? — ехидно спросила я, но чувствовала только волнение и покалывание в кончиках пальцев.

— У кого-то слишком острый язычок, — пальцы отвели мои волосы от лица.

— У кого? Я про твой ничего не знаю, — я не могла оторваться от его глаз.

— Доказать?

Он склонился и сначала легко коснулся моих губ, но я не успела его поймать. Язык начал путешествовать по моей шее, заставляя меня вздрагивать от каждого касания, жгучего и острого. Платье доверчиво предоставило ему доступ к моим ключицам, которые он слегка прихватил зубами, чтобы тут же скользнуть языком по груди.

Дима попытался между делом откинуть сиденье, но оно застряло где-то на полпути. Я почти застонала от досады — что ж так не везет!

— Давай на заднее, — он прижимал меня к себе, не выпуская ни на секунду, и это наконец утешало после всех обломов.

Мельком подумала, что можно было поехать ко мне. Хотя неудобно тискаться с кем-то в квартире Егора, не этично, что ли…

А потом стало горячо и мыслей не осталось.

Он ласкал так же остро и сладко, словно сам стал тем шоколадом с перцем, прикусывал и зализывал кожу, перекатывал в пальцах соски, возвращался к губам и накрывал их — ошеломляюще, так что меня трясло от возбуждения.

Горячие руки двинулись вверх по бедрам, задрали платье, раздвинули мои колени.

Дима на секунду остановился, чтобы поймать мой возбужденный взгляд и снова обещающе улыбнуться. Теперь я догадывалась, что улыбка не врет. Он опрокинул меня на сиденье, развел ноги, прикусил внутреннюю сторону бедра, глядя на меня снизу вверх тем же темным взглядом. Не отводя глаз стащил стринги, огладил бедра. Я застонала в адском нетерпении, но в ответ получила лишь смешок.

— Мой язык достаточно острый для тебя? — насмешливо, жарко.

— Не знаю, не распробовала, — задыхаясь, уже без голоса и мыслей.

Его язык был достаточно острым. Невыносимо острым. Движения точными и резкими — потряхивающими предвкушением. Он накрывал меня между ног горячим ртом, дразнил сладко и остро — точно так, как было надо, точно так, чтобы я извивалась и хныкала, желая большего.

Не было нарастающей волны — были яркие резкие вспышки удовольствия, острейшее возбуждение, которому он не давал разрешиться, отстраняясь. И опять возвращался, вылизывая, трогая, посасывая и касаясь точно, резко и быстро, пока меня не начали бить судороги, пока я не стала подаваться бедрами вверх, чувствуя невыносимое желание качнуться с острого края туда или сюда — куда угодно.

Но он удержал меня на месте, заставил опуститься и снова, снова, снова теребил языком клитор, быстро, очень сильно, почти больно, пока напряжение не выгнуло тело дугой. Мне было чересчур, слишком, почти неприятно — пока вдруг это чересчур не взорвалось мучительным и острейшим наслаждением, переходящим в блаженное расслабление, как будто мне разом отказали все мышцы.

Он хорош. Боже, как он хорош…

Почти так же, как…

Я не додумываю эту мысль — к счастью.

Дима соединил мои ноги и вновь улыбнулся порочной улыбкой:

— Стоило ожидания?

Если бы все, чего я в жизни ждала, оказывалось таким же!

Еще с полчаса я просто не могла найти в себе силы даже поднять руку, и он обнимал меня, гладил кончиками пальцев по груди, по бедрам, поправлял платье и легко целовал.

— А ты? — нашла в себе силы спросить.

— Шаг за шагом, — улыбнулся он. — Я свое удовольствие получил. Куда ты опять торопишься?

В рай?

Но теперь я ему верила.

День, который удачно начинается…

Когда становишься взрослой, не так часто выпадает возможность проснуться с утра счастливой, спокойной и с предвкушением всего только хорошего. Это в детстве память о будущих контрольных, экзаменах и поисках работы не держится дольше трех секунд после маминого напоминания. А «стать взрослой» можно отмерять по моменту, когда даже новый год, день рожденья и день перед отпуском не радуют, потому что за ними стоит тень похмелья, финансовой дыры и нового рабочего понедельника.

Сегодня был тот редкий день, когда я проснулась с ощущением сладких мурашек на теле, с предвкушением следующего свидания с Димой — и многих-многих свиданий впереди. И многих дней на Кипре, острове кошек и апельсинов. И даже клиенты вчера вечером позвонили, предложили обсудить большой заказ. И бутылка свежевыжатого апельсинового сока ждет в холодильнике. Вместе с круассаном.

Но взрослая жизнь на то и взрослая, чтобы подобные прекрасные утра были самодостаточны. Насладилась? Молодец. Это не было обещанием праздника, извини.

На встрече с клиентами выяснилось, что у них не просто огромный заказ. У них невероятно огромный, дичайше ответственный и жутко пафосный заказ. Гигантская свадьба на несколько сотен человек, где меня приглашают быть основным фотографом и позволяют выбрать фотографов-помощников для репортажной съемки и подмены, когда я устану. Меня на такого размера свадьбы обычно звали в последнюю очередь и поручали всякую мелочевку. У меня и техника, правду сказать, не тянула на то качество, что им было нужно. На такую работу нанимают специальных людей, которые только на таких пафосных мероприятиях и специализируются.

И ладно бы они хотели сэкономить — нет, деньги предлагали именно такие, какие положено. У меня даже во рту пересохло, когда я услышала сумму. Она же меня и отрезвила. Она — и странные вопросы о моем стиле и умениях. Так что я прямо спросила, видели ли дорогие жених и невеста мое портфолио. Оказалось — нет.

Оказалось — посоветовали. Очень уважаемый человек. Его мнению можно доверять.

Не Антоном ли звали человека?

Антоном Валерьевичем, да.

У меня все внутри кровью обливалось, но я сказала «нет». Хорошие люди, попытались даже гонорар повысить, подумали — цену набиваю. Но я-то знаю свои возможности, и ладно бы сама в лужу села, но испортить свадьбу… Нет, пусть возьмут «настоящего сварщика».

Думала позвонить Антону и наорать, но повертела телефон в руках… Обойдется.

Вместо этого позвонила Диме и намурлыкала, что хочу к морю. Он заехал за мной, и мы для разнообразия решили съездить в Айя-Напу, хотя он предупреждал, что зимой курортные города выглядят постапокалиптически. Но мне было просто любопытно.

Хотя я бы с удовольствием провела время в каком-нибудь закрытом помещении с большой кроватью. Приходилось напоминать себе, что не у всех были такие перерывы в активной сексуальной жизни, что свидания — это очень романтично. И что поцелуи — сладкие и острые — тоже прекрасно.

В Айя-Напе я моментально обнаружила гигантских размеров фикус. Он же фига. Он же смоковница. Настоящая греческая смоковница! Как в порнухе моего детства! Там, правда, что-то другое имелось в виду, а не огромное узловатое дерево, простирающее толстенные ветви над дорожкой к старинному монастырю, сонному и солнечному.

В порту нашлась настоящая «Черная жемчужина», на которую нас не пустили. Не сезон, нет достаточно туристов, чтобы всех покатать в компании Джека Воробья.

— В мае приедем еще, — утешил меня Дима. — Напьешься пиратским ромом и будешь искать сокровища. А у меня их много…

Он не уставал постоянно играть словами, намекая на жаркий секс, который нас обязательно дождется. И, надо отдать ему должное, это работало великолепно — я готова была отдаться прямо на пляже на холодном песке.

— В мае меня здесь уже не будет… — расстроенно пробормотала я.

— Почему? — удивился Дима.

— Ну как, деньги, визы, границы и государства. Все скучные штуки, — я вздохнула. — Хотя надо будет подумать, вдруг как раз в мае смогу снова прилететь?

— Так ты не живешь на Кипре? — Дима как-то погрустнел.

— Нет, я прилетела ненадолго, но друг разрешил пожить в его квартире, пока его нет, и вот, задержалась.

— Понятно… — он вдруг стал каким-то задумчивым.

Мы погуляли еще немножко по пляжу, но я быстро устала идти по мокрому песку, и мы потихоньку стали сворачивать к единственному работающему на берегу ресторанчику.

Сезон, не сезон, но морепродукты там оказались на высоте. Я даже отметила себе это место на карте в телефоне. Если когда-нибудь еще прилечу сюда туристкой, обязательно зайду. И всем буду рекомендовать.

Но у Димы настроение ощутимо испортилось, и я все никак не могла понять, почему. Он заговорил первым:

— Лесь, ты мне очень нравишься, ты могла заметить…

И эта его порочная улыбка, от которой по мне снова пронеслось стадо мурашек. Но…

— Но? — обеспокоенно спросила я. — После таких заходов всегда есть «но».

— Да… Я уже сказал, что ищу серьезные отношения.

И тут очень вовремя зазвонил телефон.

— Да! — номер был незнакомый, и я не смогла отклонить вызов.

— Леся Шумская, фотограф? Знаете, нам тут вас посоветовали…

— Кто? — рявкнула я в трубку.

— Антон… — обескураженно пролепетали там.

— Извините, не работаю.

Я отключила вызов и вопросительно посмотрела на Диму.

— Прости, клиенты.

— Так ты планируешь здесь остаться работать?

— Нет, вряд ли. Для этого же нужны какие-то разрешения, я в этом не разбираюсь, — развела я руками.

— Понятно.

Он побарабанил пальцами по столу, позвал жестом официанта.

— Лесь, наверное ничего не получится у нас, прости.

— Что?! — выдохнула я.

Официант принес счет и терминал для оплаты. У меня появилось несколько минут, чтобы как-то осознать, что происходит.

…заканчивается катастрофой

— Поехали, я тебя довезу, — Дима взял меня за руку, и только тут я на контрасте почувствовала разницу наших состояний. Его рука была крепкой, сухой и теплой, а моя была похожа на ту самую дохлую медузу.

Почему я никому не нужна?

— Прости, что так вышло. Я сам ошибся, надо было сразу расспросить, — Дима вел уверенно, а я делала вид, что глаза у меня красные потому что ветром из окна надуло. — У нас у всех есть багаж. Уверен, что у тебя тоже. После тридцати иначе не бывает.

Не могу не согласиться. У меня тоже выводок породистых тараканов. Но от этого менее обидно не становится. Я его назначила лекарством, все шло так хорошо, а получилось…

— Просто у меня уже было такое. Отношения на расстоянии, краткие встречи, выходные вместе, а потом неделю воешь на луну. Мне не понравилось.

— Это с матерью твоего ребенка?

— Да, — он бросил на меня быстрый взгляд. — С ней. Я не мог вернуться в Россию, она не могла жить здесь.

— Почему вы не поженились? — имею право спросить.

— Она не поверила, что я смогу быть ответственным отцом, — он смотрел только на дорогу, но кажется и ему сейчас ветром глаза надует. — Могу сказать, что она была совершенно права, если судить по моему поведению до того момента. Таких идиотов как я, еще было поискать. Но появление Марка меня изменило. Стало понятно, что взрослый — это я и больше никто. Но она так и не поверила.

Все равно не понимаю…

Хотя вру, конечно, понимаю. Сама с багажом.

— И так до сих пор? Ты ее все еще… — я не договорила, поймав его острый предостерегающий взгляд. Но он все равно ответил:

— Она вышла замуж и счастлива. А я сам виноват. Огромное ей спасибо, что она доверяет мне Марка. Может быть, когда-нибудь я сумею заслужить половину времени с ним. Но я больше не могу себе позволить легкие романы и безответственность.

Да, наверное, я больше не жалею. Второго влюбленного в бывшую мне только в жизни не хватало.

— Не грусти так, — улыбнулся мне Дима, когда я уже совсем загрузилась на тему того, что не видать мне счастья в личной жизни. — Да, у всех взрослых людей есть прошлое. А те, у кого не нет — с теми все совсем плохо. Просто надо искать совпадения, своего человека, с которым так подойдете друг другу, что никакой багаж не остановит. И, наверное, помнить, что все совершают ошибки. Главное — не то, что они их совершили, а то, как они их исправляют.

Что ж, он прав. С ним мы явно друг другу не подошли. Искрило отменно, но не чувствовалось, что открыто сердце.

И про ошибки тоже прав. Надеюсь, он найдет свое счастье и больше ошибок — по крайней мере, тех же, совершать не будет.

Погрущу сегодня немножко. Приедем, пойду разорю «Пандору» на парочку пирожных.

Но получилось все совершенно иначе.

У подъезда, куда Дима — уже привычно — меня доставил, я немного погрустила, что это все в последний раз, и его, такого приличного, даже не затащить в постель с благородной целью «проверить, лучше ли ты моего бывшего». Он все-таки привлек меня к себе и поцеловал, уже без всяких горячих обещаний и стояков в штанах. Нежно и прощально.

Вышел, открыл мне дверь, еще раз нежно поцеловал и уехал. Я уже доставала ключи, когда дверь вдруг распахнулась и появился Егор.

— О, ты уже вернулся! — обрадовалась я, пытаясь подсчитать, сколько времени прошло. Выходило — неделя? Или чуть больше? — А почему так рано?

Но Егор что-то радость мою не поддержал. Он смотрел на дорогу, по которой уехал Дима, сжав челюсти, стиснув кулаки и только ноздри раздувались от ярости.

— Соскучился, идиот! Я вообще-то свою квартиру тебе оставлял не для блядства! — прорычал он, даже не глядя на меня.

Впервые видела Егора, обычно уравновешенного и веселого, в таком состоянии.

— Егор, спокойно, ничего из того, что ты подумал, не было.

— Серьезно?! — издевательски спросил он, повернувшись ко мне. — Мне ваш нежный поцелуй показался? Ничего не было?

— Совершенно нет, — я была честна перед ним, хотя и не на сто процентов.

Зазвонил телефон.

Я чертыхнулась и полезла за ним в карман, но Егора такая мелочь не остановила:

— Ты меня отшила, потому что не такая и ждешь трамвая, а потом прыгнула на первого же…

В трубке мне с придыханием проворковали:

— Леся Шумская? Мне Антон сказал, что ты фотограф…

— …хера с горы, и в моей, в моей! Квартире! Да ты!

— Да к черту Антона! — рявкнула я в трубку и нажала отбой.

— Настоящая шлюха! С бывшим тоже тут трахалась?!

— Егор, давай ты успокоишься и мы нормально поговорим? — я нервно затолкала его в подъезд, потому что он орал на всю улицу. — Только дома.

— У меня дома! Не у тебя! Вообще у тебя совесть была когда-нибудь? Передо мной хвостом вертеть, авансы раздавать, а потом френдзонить! — он продолжал орать и в лифте, и когда мы зашли в квартиру.

— Ты сказал, что все в порядке! — не выдержала уже я.

— Я уважал тебя! Думал, что ты приличная! Хотел нормально!

— Если ты хотел нормально, чтобы я спала с тобой за квартиру, то и говорил бы прямо!

— Не надо спать со мной, но и со всем Кипром здесь трахаться тоже не надо!

— Хватит свои сексуальные фантазии на меня вешать!

Зазвонил телефон. Первым порывом было шваркнуть его об стену, чтобы не бесили, но я взяла себя в руки — клиенты не виноваты. Я шагнула в свою спальню, подальше от ора.

— Да! — даже не посмотрела на экран.

— Обращался со шлюхой как с нормальной! Вали отсюда и раздвигай ноги на базаре, если хочешь на халяву жить! Я тебе не олень! — прорычал Егор, врываясь в спальню вслед за мной.

— Лесь, зачем ты так с людьми? — в телефоне. Антон. Вот офигеть как вовремя.

— Потому что нехер мне их слать!

— Ты слышишь меня? — Егор схватил мой чемодан и шарахнул его об пол.

— Леся? Что происходит? — Антон, обеспокоенно.

— Пусть тебя отдерут все мигранты острова! — Егор, бешено.

— Да пошли вы все! — я, в ярости.

Все-таки шваркнула телефон, и он разлетелся на батарею и какие-то внутренности. Сгребла свои вещи отовсюду и кое-как запихала в чемодан, утрамбовав ногами. Подхватила остатки телефона, но не смогла найти батарею и запихнула в карман просто так. Поволокла чемодан к выходу под мерзости, которые продолжал изрыгать Егор.

Эти хорошие мальчики всегда такие приличные. Пока не порвутся.

Выдохнула я только на улице, вдруг поняв, что внезапно осталась без жилья. И как бы уже вечер. Интернет был в разбитом телефоне, но зато у меня на этот раз есть паспорт. Значит, в принципе, если отправиться в центр, можно поискать там гостиницу.

Что ж такое-то? Три мужика у меня на орбите — ни одного нормального. Видимо, я чем-то сильно прогневала Афродиту — богиню любви и заодно покровительницу Кипра.

Твой дом

Я повертела разбитый телефон в руках. Неудачно как. У меня завтра две съемки, и послезавтра, а послепослезавтра три. И все будут звонить на мой номер. И домой не улетишь — если отменить все, снизят рейтинг на сайте, где я набираю заказы. Значит все-таки гостиница минимум дня на четыре.

Ну вот, в один день избавилась сразу от двух поклонников. Нет худа без добра.

А вот и третий поклонник…

Я даже рассмеялась, когда на улочку ввинтилась серебристая хищная тень, из нее выскочил Антон и направился ко мне. Сразу сосканировал взглядом чемодан, зареванную морду, платье для свидания. Сделал какие-то свои выводы и сжал кулаки.

— С тобой все в порядке? — он дернулся меня обнять, но я отклонилась, и он не стал. Только сделал несколько шагов к подъезду и оглянулся: — Он там?

— Что ты хочешь?

— Все вещи собрала?

Подумала, что забыла зубную щетку и шампунь, но это я переживу. Только показала на раскрытой ладони раскуроченный телефон.

— Дай ключи!

— Зачем?

— Дай!

— Нет! — я помотала головой.

У него такое лицо… Никогда не видела у Антона, выдержанного и слегка ироничного, такого бешенства во взгляде.

— Окей.

Он подошел к двери в подъезд, подержался на ручку, а потом дернул изо всех сил, так что магнитный замок просто сдался.

— Эй, перестань! — я бросилась вслед, забыв о чемодане. Не знаю даже, за кого я больше испугалась, за него или за Егора. Силы-то, кажется, равны.

Но Антон уже взлетел по лестнице, не дожидаясь лифта, и, когда я вышла из него на нужном этаже, Егор уже валялся в дверях, зажимая ладонями лицо. Из-под пальцев сочилась кровь.

— Да я тебя урою… Да я тебя сам… — бормотал он гнусаво и как-то неубедительно.

Антон наклонился, сгребая его за футболку на груди и отводя сжатый кулак.

— Завали свою поганую пасть, ясно? — прошипел он, сузив глаза. — Не стоило ее вообще раззявливать.

Он обернулся на меня и сдвинулся, загораживая Егора:

— Пушистый, на улице подожди, пожалуйста.

— Хватит! — я обняла его за пояс и попыталась оттащить, но он не сдвинулся с места, хотя Егора выпустил.

Всю жизнь гадала, что чувствуют женщины, за которых дерутся. Теперь знаю — страх.

— Докладную напишу, — прогнусил Егор, отползая в сторону. — Выкинут тебя с волчьим билетом.

— Да мне похер, — выплюнул Антон, качнувшись снова в сторону Егора, но я вспомнила про свое тактическое преимущество и повисла на нем всем нескромным весом. — Лесь, пусти.

— Нет!

— Твоя шлюха не только с тобой терлась, в курсе? — Егор попытался засмеяться, но закашлялся кровью.

— Зубы все-таки лишние? — Антон стряхнул меня и шагнул в квартиру.

— Антон!!! — я заверещала так, что слышал весь дом. — Прекрати! Или я…

— Все, пушистый, прекратил, давай без угроз, — он поднял руки, испачканные в крови Егора вверх и шагнул ко мне. — Пошли.

На улице все так же тарахтела машина с невыключенным двигателем, стоял мой беленький чемодан, и всем было совершенно пофиг на происходящее. Блаженный остров.

Антон закинул чемодан в багажник, сел в машину и достал из бардачка остатки моих влажных салфеток. Пока он задумчиво вытирал пальцы, я тоже залезла внутрь, решив, что хуже не будет.

— А если он полицию вызовет?

— Ссыкло твой Егор, никого он не вызовет, — меланхолично отозвался Антон. — Поехали?

Он выкрутил руль, выбираясь с узкой улицы.

— Но на работу точно настучит.

— Да, наверное, — Антон пожал плечами. Он куда-то очень целенаправленно ехал, и я надеялась что в гостиницу.

— Тебе не стремно потерять свое роскошное место вместе с Кипром и двадцаткой евро? — подколола я.

Хотя мне было неудобно, что вообще-то это все из-за меня. И еще странно, что он не спросил про «не только с тобой».

— Нет. Тут дочерта айтишных компаний, найду новую.

— Когда-то тебя даже курьером не брали.

— С тех пор многое изменилось, пушистый. Очень.

— Рада за тебя. А куда мы едем? — я наконец озаботилась этим вопросом, потому что, похоже, мы выехали из города.

— Уже никуда.

Антон повернул, остановил машину, достал из кармана брелок — что-то пискнуло, и перед нами открылись кованые ворота, ведущие на маленькую площадку, выстланную плиткой.

— Выходи, — он снова щелкнул пультом и стал выбираться из машины.

— Что это? — я стояла среди деревьев; некоторые были еще голыми. Подумайте, какие нежные, кипрская зима им холодна настолько, чтобы листья сбрасывать!

— Это дом, — отозвался Антон, крепко взял меня за руку и повел вглубь.

— Твой? — я затормозила и воткнулась в землю каблуками. Вот еще в семейном гнездышке не была у него!

— Нет, пушистый, — он посмотрел на меня с упреком, приподнял, обняв за талию и перетащил еще на несколько шагов, к открытой двери. — Твой. Живи тут. У тебя наверняка еще были планы какие-то на Кипр. Зачем тебе жить в гостинице?

— Что это за дом, Антон?

— Может быть, лучше «солнце»? — он обошел меня со спину и обнял. — Я его изначально снял для тебя. Правда, ты ясно дала понять, что меня не хочешь. Так что он пока постоял. Видишь — пригодилось. Идем.

Он втащил меня в дом. Очень симпатичный, весь из светлого дерева — и просторная кухня, и гостиная с диванами и россыпью пуфиков, и ведущая на второй этаж широкая лестница.

— Там две спальни, — кивнул на нее Антон. — Хоть по очереди в обеих спи. Две ванные. В саду барбекюшница, знаешь, с этим кипрским изобретением — автоматическим вертелом, не надо шашлык руками переворачивать. Больше нигде такого не видел, все отсюда везут.

— И… что я тебе за это должна? — я аккуратно высвободилась из его объятий. Один раз меня уже приютили за просто так, мне не понравилось.

Чайная близость

Антон сразу отстранился:

— Лесь, ты больная вообще?! Если б я не понимал, что тебя после этого ублюдка заклинило, я бы вообще сейчас перестал с тобой разговаривать!

Я обняла себя за плечи. Он прав, за ним подобного никогда не водилось, это я знала точно. Но мало ли…

Он прошел дальше в дом, деловито оглядываясь по сторонам:

— Отопление включить? Или кондиционера хватит?

Пожала плечами. Откуда мне знать? Антон вышел на улицу, вернулся уже с моим чемоданом.

— Спасибо, но мне правда неудобно, — неловко запинаясь начала я. — Давай я завтра в гостиницу съеду? Тут интернет есть? Или я куплю новый телефон.

— Интернет есть, пароль на роутере, — он огляделся, потер шею. — Телефон…

Он достал из кармана смартфон, потом из заднего — второй. Один убрал обратно. Подковырнул крышку оставшегося, вытряхнул из него симку и вручил мне:

— На, пользуйся. На работе всучили, я заманался их путать.

— Тебя же уволят.

— На новой работе еще один дадут, — хмыкнул он. — Так… Что еще?..

— Зубная щетка, — вздохнула я.

— Давай съезжу в магазин, — он пошел к дверям. — А, хотя стоп, сейчас проверю.

Убежал, перепрыгивая через ступеньку, наверх, вернулся с щеткой в упаковке.

— Постельное белье там тоже застелено. Уборщица раз в неделю. В холодильнике должна быть какая-то еда, остальное я завтра привезу. Все?

У меня кружилась голова от происходящего и хотелось присесть куда-нибудь, чтобы не упасть.

Это было так странно — Антон был самим собой и одновременно кем-то новым. То самое — мы слишком далеко разошлись. Росли все это время в разные стороны. Но вот эта ненавязчивая, даже слегка раздраженная забота — это было очень его.

Помню, когда у меня начались осложнения после аппендицита и меня оставили на две недели в больнице, он приезжал каждый день после работы и сидел у меня, пока не выгоняли. Вот так же слегка раздраженно, как будто я это сама придумала — зачем-то завалиться в больницу, да еще и заставить его по два часа туда-сюда ездить. Но когда я предложила не приезжать, он посмотрел на меня по-настоящему зло и больше никак не прокомментировал. Так и ездил. Пропустил только один раз, когда ему надо было подготовить презентацию для работы, но весь вечер писал мне смски. Так что мы в итоге все равно проговорили те же несколько часов, а на следующий день он отпросился сразу после доклада и приехал пораньше.

Я почти забыла это в своей злости на него. Мне тогда было обидно на это вот раздражение, а реальных дел за ним я не видела.

Захотелось расплакаться от того же привычного ощущения. Только сейчас он делал это чуть иначе. В больницу мне приходилось рассказывать, что привезти, какой сок и какую еду. Здесь он обо всем подумал сам.

Повзрослел, что ли?

— Ну, я поехал, — уронил он в тишину между нами.

Я присела на подлокотник дивана и прижала ладони к щекам:

— Куда ты?

— Ну… — он повертел ключи в руках, подбросил, положил на полку. — Ты не хотела меня видеть, послала нафиг клиентов, которых я тебе нашел. Я как бы понимаю такие жирные намеки. Поеду к себе, ты живи. Если что-то надо — звони.

— Побудь еще? — я не знала, что я от него хочу, но мне казалось неправильным, что он вот так сейчас уйдет после всего этого адреналина. Надо как-то выдохнуть, закруглить хвостики.

— Чаю попьем? — усмехнулся Антон, но остался.

Пошел на кухню, налил чайник, похлопал дверцами шкафов в поисках чая.

— Смотри, печенье нашел, — он бросил пачку Oreo на журнальный столик. Снова оказался слишком близко. Чертова гравитация.

Я сползла на диван, подальше от него.

Шумел чайник, вроде как неудобно было затевать разговоры, но я все равно спросила:

— Ты тайный план поселить меня в этом доме как давно вынашивал?

— У меня не было никакого тайного плана, — отозвался он, возвращаясь на кухню. Начал возиться там с чаем, куда-то его пересыпать, греметь чашками.

— Хочешь сказать, наша встреча — этот твой опоздавший поцелуй, машина — это все случайность?

— Абсолютная, — Антон что-то там заливал водой, шуршал, а потом принес френч-пресс с заваренным чаем и две чашки. — Я только-только приехал, сразу с корабля на бал. Откуда я знал, что генеральный так долбанется, что пригласит на юбилей всех бывших сотрудников?

— Импровизация, значит?

— Угу. Поршик увидел в прокате и не устоял, — он сел напротив, сплел пальцы, опираясь на них подбородком.

— А сейчас вернул обратно?

— Ты была права, неудобно.

— Так и не получилось покататься!

Он не удержал улыбку, и она расплылась по лицу.

— Буду знать, на что ловить в следующий раз.

— Да ну тебя, — я нахохлилась. — К тому же ты меня потом подкараулил ночью по пути. Значит уже тогда? Или еще раньше — после моря?

Антон вздохнул, откидываясь на диване:

— Я сорвался, как только услышал, что ты будешь жить с этим… Хотел тебя найти, объездил все кругами, проторчал кучу времени на автобусной станции, пока не приехал последний рейс. Понял, что ничего никогда не добьюсь, ты могла добираться любым путем, хоть напрямую на такси. Так что в какой-то момент просто остановился и постарался принять тот факт, что опоздал. На все шесть лет. И когда увидел что ты идешь, сначала решил, что меня просто глючит. Фантастика какая-то. Потом, после того, что было у реки… Тогда и снял дом.

Я взяла френч-пресс и даже обрадовалась его тяжести — так незаметно будет, что у меня дрожат руки. Но пару раз все равно стукнула чашку его носиком. Антон молча придвинулся, отобрал его у меня и разлил чай.

— Фантастика… А сегодня ты тоже совершенно случайно был неподалеку?

— Нет, — он перестал улыбаться. — Я честно был сталкером и ошивался рядом. Хотел посмотреть, как ты будешь снимать ту свадьбу, но ты отказалась, дурочка.

— Я не потяну, солнц.

— Глупости, все ты потянешь, — он фыркнул. — Ты просто никогда в себя не верила.

А он верил. Тоже правда. Всегда говорил мне, что я талант. Правда, коммерческую съемку не одобрял и убеждал заняться художественной. Но за нее не платят, увы. Хотя если бы он был моим агентом, может, и платили бы.

— Все? Я ответил на все каверзные вопросы? Я чист? — он поднял чашку и отсалютовал мне. Я тоже символически приподняла свою, но сдаваться не собиралась.

— Сколько у тебя было женщин после меня? — сощурившись, спросила я, глядя на него сквозь туманное марево чайного пара.

Семейный ужин

Антон чуть не уронил чашку. То есть уронил, но быстро подхватил и попытался осторожно поставить на столик — тоже не получилось, она грохнула так, что чудом не разбилась.

— Я не буду отвечать, — а вот голос остался спокойным. — Это не имеет никакого значения и только напрасно причинит тебе боль.

— С чего ты взял, что мне это причинит боль? — причинит, конечно, но любопытно до смерти.

— Лесь… — он поморщился. — Ну давай не будем играть в эти игры там, где все давно ясно. Ты на пляже была такой откровенной, и это было… очень круто, Лесь. Очень сильно.

Я сглотнула и уставилась в чайную темноту.

— Ладно, я и правда пойду, — он кончиками пальцев оттолкнул свою чашку. — Пока ты не придумала новых интересных вопросов.

Думала — подойдет попрощаться и облапает. А он даже шагу ко мне не сделал, сразу уехал, я слышала шум машины.

Поднялась наверх, упала на кровать и вырубилась часов на двенадцать. У меня от нервов всегда так.

А наутро еле выбралась из этого пригорода. Но, к счастью, недалеко от дома обнаружилась остановка автобуса, который привез меня в центр. Расписание и маршруты кипрских автобусов мне постигнуть пока не удалось. Гугл только разводил лапками, как и прочие транспортные приложения. Они все утверждали, что нет в Никосии никакого общественного транспорта.

На съемку я не только успела, но и была совершенно в ударе. Сначала хороший день, потом плохой день, потом нервы и хорошенько выспаться — надо запомнить мой личный рецепт вдохновения. Жалко, что нельзя держать под рукой какого-нибудь прекрасного Диму с оральным сексом по требованию.

Домой — в мой новый дом — я вернулась уже в темноте, усталая как собака. Успела только перекусить в кофейне, но совершенно не подумала о том, что в холодильнике «какая-то» еда, а не нормальная. В общем, так и оказалось — банка консервированных печеных перцев, оливки и кусок сыра. Ну что ж, такая вот разновидность средиземноморской диеты, почему нет.

Едва я устроилась со своей добычей за столом, как раздался стук в дверь. Я страшно удивилась, но пошла открывать. И еще больше удивилась, увидев Антона.

— Ты чего стучишь? Ключей нет?

— Есть, но ты же здесь живешь, — тоже удивился он. — Не вламываться же мне просто так. Вдруг ты здесь голая ходишь.

— С чего бы мне ходить голой! — возмутилась я и осеклась. Да, старые привычки забылись. Наш рай на двоих — мы всегда ходили обнаженными по дому. А одна я стала носить пижамные штаны с футболками.

Антон хмыкнул и протащил внутрь ворох пакетов.

— Мясо, сыр, овощи, молоко, всякая замороженная еда, если лень будет готовить. Вино… Я взял французское, ты его все еще любишь? Мороженое, вот это попробуй, Ben & Jerry’s в Россию не импортируют. И сейчас на вечер купил мусаку с орешками. Ешь, пока горячая, только что приготовили.

Он выставил на стол серебристый лоточек с потрясающей греческой запеканкой. Я ее уже успела попробовать в одном ресторанчике, и мне очень понравилось.

— Вино тебе открыть? — поинтересовался Антон, вертя бутылку.

— А ты будешь есть?

— Только если пригласишь.

— Откуда вдруг такие щепетильность после того как ты меня все эти дни буквально преследовал?

— Ну я тебя заполучил в свое логово, — грустно улыбнулся он.

— А дальше не знаешь, что делать?

— Ага, как собаки, которые гоняются за машинами, но не знают, что делать, когда догонят.

— Садись, — я вздохнула. — И вино давай. А тебе можно за рулем?

— Ну немножко-то можно.

Он открыл вино, разлил по нашедшимся в недрах шкафов бокалам, а я поделилась с ним мусакой. Несмотря на дикий голод, я свои возможности оценивала здраво — всю порцию мне не осилить.

Это был такой уютный семейный ужин. Почти как раньше. Антон иногда смотрел на меня, когда думал, что я не замечаю. Но он задерживал взгляд слишком долго.

Я вспоминала первые месяцы одиночества, когда ужасно боялась Нового Года, который первый раз должна была встречать без него. Я тогда шла по улице в самый темный ноябрьский вечер, мерзла, смотрела на горящие окна в домах и думала, что вот, пока мы были вместе, так часто мне хотелось провести время одной! Иногда я выпихивала Антона к друзьям в бар, только чтобы без помех и конкурентов посмотреть сериал и сожрать чизкейк. Или порасписывать ногти без его нытья про то, что ему воняет. Или просто почитать полежать в темноте и тишине.

Как много я бы отдала в том ноябре за возможность провести хотя бы один опостылевший вечер из семейных лет! Вот бы можно было консервировать их и открывать потом, когда так хочется вернуться назад… А этот, холодный, одинокий и ненужный, тоже сохранить на будущее, когда у меня снова будет все хорошо. И когда я, пресыщенная новым счастьем, вновь захочу кусочек одиночества — открыть. Вспомнить. Сравнить. Почувствовать, что теряю.

Сегодня кто-то как будто исполнил ту мою мечту. Сидеть вот так с Антоном, ужинать, пить вино, рассказывать смешные случаи со съемки и слушать, что там у него забавного на работе и на курсах греческого. Как раньше.

Я собрала тарелки и отнесла их в раковину.

— Там посудомойка, Лесь.

— Кру-у-уто… Помнишь, как мы срались из-за того, чья обязанность мыть посуду?

— Посудомойка сэкономила бы нам кучу нервов.

— Может, и не развелись бы…

Я застыла, сообразив, что ляпнула. Антон смотрел на меня спокойно и серьезно.

— Я никогда тебя теперь не оставлю, пушистый. Я уже один раз это сделал, и в итоге было плохо всем, — вдруг сказал он.

Ты помнишь?

Я осталась стоять, уперевшись ладонями в кухонную стойку и бездумно глядя на ее псевдомраморные узоры.

Антон подошел, двигаясь мягко, как кот. Остановился за спиной, близко-близко, но не касаясь меня. Склонился, втянул носом запах моих волос, обвел ладонями плечи, словно обжигаясь о них, потому не прикасаясь к коже. Шепнул куда-то в шею:

— Как я тебя хочу… Невыразимо просто.

Я судорожно выдохнула, вытолкнула из себя застрявший в горле воздух. Пространство между нами звенело напряжением. Никто не касался друг друга, я даже боялась двинуться, но эти сантиметры между нашими телами были наполнены такой энергией, что это все казалось связью более сильной, чем любые прикосновения.

Он отступил на шаг — неслышно, так что я ощутила это по изменившемуся полю между нами, и мне хватило пространства как раз на то, чтобы развернуться к нему лицом. Я почти качнулась к нему, но отпрянула.

Подняла глаза, встречая горящий его взгляд. И не смогла разорвать эту нить, так и стояла, и смотрела, вцепившись пальцами в столешницу позади себя, чтобы не броситься и не повиснуть у него на шее. Он стиснул руки в кулаки и убрал в карманы джинсов.

— Помнишь, как мы на вечеринке делали вид, что у нас с тобой ничего нет? Ты сказала, что любовников выдают прикосновения и реакция на них, и я весь вечер вот так ходил, держа руки в карманах, чтобы не дотронуться случайно. У меня на следующий день болели все мышцы от напряжения.

— Мы все равно спалились, — отозвалась я. — Потому что стояли слишком близко и все время смотрели друг на друга.

— Смотрели… — он усмехнулся. — Тогда, на ужине с моей родней. Сидели на разных концах стола, притворялись приличными, но — смотрели.

— Мне кажется, я пыталась тебе мысленно передать все, что хочу с тобой сделать.

— У тебя получалось. Я даже курить не ходил, так неприлично было выползать с торчащим членом.

— Наши мысли, кажется, задевали всех, кто встречался им по пути.

— Определенно. Дядя Гена тетю Лару потом в коридоре минут пятнадцать мял как подросток.

— Уж кто бы говорил. Ты пока в гости ко мне ходил, помнишь, сколько времени мы каждый раз прощались в прихожей? Твои руки в моих джинсах? Родители как зайки сидели в гостиной и боялись в туалет сунуться, чтобы не увидеть нас во всей красе.

— А мои увидели…

— О господи, да, на даче! Твоя мама решила тебя разбудить. Откуда ей было знать, что я уже разбудила.

— Ты бы хоть прикрылась тогда.

— Ну, я подумала, что раз уж моя будущая свекровь увидела, как я скачу на тебе сверху, то сиськи во время светской беседы прикрывать уже поздно.

— Мммм… твои сиськи… — его взгляд спустился ниже, и я ощутила, как горят соски под футболкой и лифчиком, как будто он не просто смотрит, а дотрагивается до них.

— Ага, никогда не забуду, как ты так хотел, чтобы я посмотрела «Принцессу Мононоке», что никакие мои намеки на секс на тебя не действовали. Единственное, перед чем ты не мог устоять — перед моей грудью.

— Я тискал ее весь мультик. Это было охрененно, пушистый.

— Это было мучительно, солнц. Но зато я тогда первый раз кончила только от прикосновений к соскам.

— Ты просто была хорошо мотивирована.

— Ты просто мне не давал!

— Зато я был отомщен за те времена, когда ты боялась первого раза и неделями меня мариновала!

— Я не боялась, твой папа спал за стенкой.

— Но он спал же.

— Ты же помнишь, что когда это произошло, он спать перестал?

— Откуда мне было знать, что ты так кричишь во время секса. Оргазмы у тебя тихие.

— Я интуитивно догадывалась. А тебя это ничему не научило.

— О да, — он рассмеялся. — палатка на Волге? Далеко-о-о-о-о разносится голос над водой, особенно в туристический сезон.

— О, господи… — я залилась краской от одних воспоминаний.

— Но в том автобусе до Пензы ты была тихая… — голос Антона стал ниже и тише, и меня пробрала дрожь.

— Это была безумная идея…

— Но сначала меня заводило то, что у тебя под юбкой ничего нет, а потом то, как ты невинно сидишь у меня на коленях… но я внутри.

— Довольно мучительное ощущение, когда хочется двигаться.

— Ты справилась, — я и не заметила как его рука выскользнула из кармана, и уже гладила меня по щеке, а большой палец обводил мои губы.

— Я научилась сжимать тебя, да…

— Самый мучительный и сладкий оргазм в моей жизни.

— Точно. Так мы выяснили, что и ты можешь орать во время секса.

— Я стонал.

— Но очень громко.

— Ты бы знала, как это было…

— Примерно, как когда ты притащил наручники и решил устроить мне медленный секс?

— О да-а-а…

Когда он успел придвинуться так, что несколько миллиметров между нами уже не имеют значения?

Или это я придвинулась.

— Два часа поджаривать на медленном огне… Я была уверена, что просто умру от нервного истощения.

— Но тебе понравилось то, чем все кончилось?

— Не уверена, что я все запомнила.

— Интересно, поставила ли ты рекорд по самому длинному оргазму в мире? Я мог бы кончить в тебе раза два, пока ты извивалась.

— Твое любимое извращение… кончить и не выходить, и снова начать.

— Ты слишком сладкая, тобой невозможно насытиться, — его губы уже почти касались моих.

А мои пальцы легли на твердую выпуклость под джинсами и сжали ее.

Это словно сорвало Антона — он набросился на меня, зацеловывая как безумный. Губы-глаза-щеки-шея-ключицы-грудь и обратно, и в беспорядке, как будто он реально хотел попробовать меня всю, во всех местах.

Он делал это яростно и нежно одновременно, и легко, и глубоко, так что наверняка оставались засосы, сплетаясь со мной языком, и тут же выдыхая и отстранясь, чтобы снова наброситься.

Но — миг, и он сделал резкий шаг назад. Взъерошенный, растрепанный, с выбившейся моими стараниями футболкой.

— Прости! — он подхватил оставленную на стуле ветровку и быстро вышел за дверь. Послышался шум заводящейся машины.

Куда уйду я…

Ладно.

Я сейчас вдохну, выдохну и попытаюсь пережить тот факт, что меня не хочет даже бывший муж.

Надеюсь, что сейчас отпустит. Вот это горящее внутри, эта маета. Убрала со стола, выбросила мусор протерла столешницу, запустила посудомойку.

Сегодняшний вечер разбередил, растревожил, заставил мечтать о том, чего быть не может. Не хочу я никаких свиданий и бабочек в животе. И постепенного развития отношений тоже не хочу.

Хочу обратно в гнездо, где совместные ужины и секс, известный до последнего касания и каждый раз новый.

Хочу сейчас кого-нибудь теплого.

Не хочу подниматься в спальню и снова как-то тянуть до следующего дня.

Почему он ушел?

Почему он тоже — опять! — меня бросил?

Я открыла холодильник, достала мороженое со вкусом чизкейка. Будем заедать грусть.

Ночью ничего не считается — ни калории, ни желание увидеть бывшего.

Но мороженое было слишком сладким. И слишком холодным. И вообще — слишком.

Убрала его обратно в холодильник и достала сыр.

Нарезала его кусочками, взяла один и тут же положила обратно.

Глоток вина заставил кровь бежать быстрее — и мысли тоже закрутиться воронкой.

Моя кожа пылала, несмотря на холодную ночь, даже с выключенным отоплением.

Я ходила от дверей до дверей, вертела в руках телефон, но держалась.

В саду шумели под ветром деревья, ярко светила луна, и я выбежала туда в надежде, что холод выстудит всю мою дурь.

Я вцепилась пальцами в дерево и дышала, дышала, дышала.

И почему-то совершенно не удивилась, когда мне на плечи легли горячие ладони. Только почувствовала облегчение, как будто именно этого тепла мне не хватало.

Антон повернул меня к себе, спросил тихо:

— Не замерзнешь? Куртку дать?

Я помотала головой, тяжело дыша, будто бежала сюда изо всех сил.

Засмеялась:

— Сцена под балконом. Ромео, отчего же ты Ромео… Мое лицо спасает темнота…

— Куда уйду я, если сердце здесь… — он обнял меня и прижал к себе крепко-крепко, — Вот так же приходил к твоим окнам после развода. Все лето, каждую ночь. Думал — выглянешь, думал — выйдешь. Почувствуешь. Позволишь вернуться.

— Я не знала, — шепотом.

— Ты бы не позволила.

Я бы не позволила.

Но я не знала, как тяжело мне будет. Я думала — пройдет.

Надо только потерпеть.

Я так устала терпеть…

Поднялась на цыпочки, зарылась пальцами в его короткие волосы, подняла лицо навстречу — и он коснулся губ, запер в своих объятьях. И будто не было всего этого — страшного. Будто мы вычеркнули шесть лет.

Ровно.

Потому что еще ничего-ничего не случилось, пока не пришла весна…

— Скажи… — я открыла глаза, но в темноте не разобрать было, что таится в его взгляде. — Скажи мне — что было там, в апреле, когда ты уехал к ней? С чем ты вернулся?

Не думаю, что сейчас меня это остановит, но я должна была знать.

— Я сказал, что женат. Что это мое решение.

— Правда?

Он ведь может и соврать. Пусть соврет.

— Правда, пушистый.

Он прикасался нежно.

Так, как мне нравилось.

Его руки перебирали мои волосы, его дыхание было горячим, он пах горьким морем, и я как будто входила в него — в ту же реку. Нет, в то же море. Но я была другая. И он был другой, но как-то — непонятно как — мы снова совпадали, хотя этого не могло быть.

— Я так люблю тебя… — выдохнул он между поцелуями.

Меня так давно никто не любил…

Слишком много шагов до двери, но что эти шаги теперь, когда пройден более долгий путь?

Длинные диваны в гостиной, моя задранная футболка, его губы на моей груди, его язык, танцующий что-то огненное на моих сосках. Его горячее тело, невозможность оторваться даже для того, чтобы стащить куртку, стащить футболку, прижаться наконец всей собой, застонать от того, как это правильно.

Люди не должны быть одни. Люди должны прижиматься друг к другу телами, греть друг друга.

Расстегнуть джинсы — он мои, а я его, стащить, раздвинуть ноги, обвить его, повиснуть, прижаться. Он медлит, хотя между ног у меня горячо и влажно, и я чувствую какой горячий и твердый он — в сантиметре, в пяти миллиметрах, ну же. Я поднимаю бедра и подаюсь вверх, но он отклоняется, он смотрит мне в глаза, ловит взгляд, и только тогда входит медленно и мощно, до конца, до предела, замирая в крайней точке, потому что мы оба это чувствуем.

Как безупречно мы совпадаем.

Мы соединились и дополнили друг друга абсолютно и ошеломляюще.

Он тоже смотрит на меня удивленно, а я смотрю на него — не может же он ощущать то же самое? А он думает — не могу же я чувствовать вот это полное единение.

Полную гармонию.

Как будто мы были созданы друг для друга.

Он немного выходит, я чувствую как скользит внутри твердый горячий ствол, как мягко — как обволакивает его моя влага. И обратно — снова до упора. И снова. И снова.

Я прижимаюсь к нему так тесно, что у него почти не остается места для размаха, но он как-то умудряется почти выйти, чтобы вогнать себя обратно уже через долю секунды.

Вот так это и бывает: чтобы почувствовать невозможную горячую тесную близость — сначала надо отстраниться.

Разъединиться.

И тогда слияние будет таким долгожданным. Таким ценным.

Не хочется никаких странных поз, никаких причудливых ласк и будоражащих дополнений — нам сейчас хватает друг друга в самом простом, примитивном смысле. Лицом к лицу, телом к телу, простой ритм горького моря, близость, которая казалась потерянной навсегда. Щемящее чувство, от которого хочется плакать, но получается только стонать, потому что оно прокатывается по всей коже, нервам, мышцам, сжимает их и расслабляет обратно. Мы не отводим друг от друга глаз — только в самый последний момент, когда внутри меня распускается огненный цветок, Антон прижимается к моим губам, и наши стоны сталкиваются между ними.

Что бывает по утрам

Было жарко, за окном шумели машины, теплое кипрское солнце светило сквозь незакрытые жалюзи, оставляя на телах полосатые следы. Я проснулась от того, что его пальцы были у меня между ног.

Открыла глаза, когда внизу живота уже росла сладкая тяжесть. Встретила его жадный взгляд, пересохшими губами глотнула воздуха — и тут же выгнулась на кровати, разводя колени еще шире, но тут же резко сжимая их, чтобы не выпустить его руку.

Антон склонился, оставляя дорожку влажных поцелуев от шеи до груди, а потом касаясь кончиком языка еще вздрагивающего живота.

— Доброе утро, пушистый.

— Ты… — голос был сиплый. Я откашлялась и попыталась еще раз. — Ты давно?..

— Проснулся? Только что.

Я скосила глаза на легкое одеяло, которым он был укрыт. Бугор под ним намекал, что ему понравилось то, что сейчас произошло.

Моя рука скользнула туда, обняла твердый член, сделала несколько движений. Антон откинулся на подушку и втянул воздух сквозь зубы.

— Шла бы ты умываться… — с трудом выдохнул он.

— Серьезно? — я откинула одеяло и перебралась на Антона сверху. — Не хочешь?

Приподнялась на коленях, пропуская его член в себя, начала медленно опускаться, поймала его руки, когда он хотел сжать мои бедра и все-таки сделала это по-своему.

— Мне кажется, или ты как-то стал больше? — задумчиво покачалась, чувствуя, как пульсирует внутри горячее и твердое.

Антон рыкнул и подался бедрами вверх. Я вскрикнула, настолько глубоко и резко он вошел, но захотела еще так же. Переплела его пальцы со своими, уперлась коленями в кровать и стала насаживаться на него резко, быстро, почти выпуская его из себя, зато потом чувствуя как он входит на всю длину. Не давала ему власти, все забирала себе. Антон сжимал мои пальцы все сильнее, его бедра подо мной напрягались до каменного состояния, а мне было все мало и мало, пока моя кожа уже не начала блестеть от пота.

Все-таки он не выдержал, прижал мои руки к себе, накрыл губы губами и одним движением опрокинул на спину, не выходя. И тут же задвигался, вколачивая меня во влажные простыни, — и от его тяжести на себе, от его губ, от его напора, я вдруг расслабилась и почувствовала, как сквозь меня хлынула волна освобождающего наслаждения.

— Ты первый в душ… — я как-то с трудом шевелилась. — Оставь меня, спасайся сам!

— Фиг тебе, — Антон сгреб с кровати вялое желе, в которое я превратилась, и потащил в ванную. Прислонил к стеночке душевой кабины, чтобы не свалилась, и даже слегка полил сверху водичкой. Гель для душа пах какими-то тропическими фруктами, чуть шершавые подушечки пальцев Антона становились гладкими и нежными, и скользили по моему телу, проникая абсолютно везде и иногда — не только для того, чтобы вымыть.

— Я сейчас упаду, — призналась я, когда скользкие пальцы начали творить совсем непристойное и захватывающее дух.

— Держись, — мурлыкнул Антон мне на ухо.

— За что-о-о-о-о? — я оглядела гладкие стенки душевой кабины, а Антон ухмыльнулся и кивнул на торчащий член. — Ну как скажешь…

Мои ладони тоже были мыльными и скользкими и ласкать его так было проще — и можно было делать это быстро. И можно было насаживаться на его пальцы собой, а самой сжимать разбухшую головку, и можно было прижиматься и скользить всем телом по нему, зажимая его член между нами, пока он вполголоса восторженно матерится.

Потом он не выдержал, развернул меня, заставил упереться ладонями в стеклянную стенку и выдрал так, что я наконец заорала.

— Крикунья, — выдохнул Антон, содрогнувшись в последний раз.

— А у меня опять ноги подгибаются…

— Какая-то ты морально неустойчивая.

Он подхватил меня и донес обратно до кровати.

Лег рядом, глядя сияющими глазами. Гладил пальцами, пока кожа высыхала под искусственным ветром кондиционера. Смотрел и смотрел.

Делал он так с другими?

У него так же расширялись зрачки, когда его пальцы ласкали других женщин?

Он так же жадно ловил их стоны?

— Ты слишком серьезно смотришь, — сказал Антон. — Не пугай меня.

— Вот я и стала любовницей женатого мужчины, — слова горчили, но ожидаемая тоска в груди не рождалась. Мне было слишком хорошо сейчас. Слишком спокойно и сладко, чтобы по-настоящему прочувствовать момент.

— Я еще не женат.

— А когда?

Антон пожал плечами.

— Через пару месяцев. Все, давай закроем тему. Что хочешь на завтрак?

— Тебя.

— Лесечка, — издевательски нежно проворковал Антон. — Мне, знаешь, сколько годиков? Тридцать, мать его, три! Почти тридцать четыре. Я уже так, как в двадцать, не могу. Мне нужен перерыв.

— Пальцам тоже? — нагло поинтересовалась я.

— Ах ты… — он подгреб меня под себя, навалился сверху, прижал руки к кровати и осторожно дотронулся губами до губ. — У моих пальцев есть много интересных возможностей…

— Покажешь? — я извивалась под ним. — Не знаю ничего про твой возраст, а вот у женщин после тридцати как раз самый расцвет либидо.

Антон замер на этих словах, и словно тень пробежала по его лицу. Я мысленно ахнула, перевернув свои слова и посмотрев с точки зрения человека, который совершенно ничего не знал о моем спонтанном целибате. Язык прилип к нёбу — я совершенно не представляла, как сказать и надо ли!

Но он уже справился сам.

— Ну, ты сама попросила! — и его нежные, чуткие, умелые пальцы пробежались по моему телу и… начали щекотать!

Не знаю, какой кульбит сделал мой мозг, но именно тут меня вдруг будто окатило ледяной водой:

— Стой! — я так вскрикнула, что он тут же замер. — Блин! Работа! У меня сегодня съемка!

Я начисто забыла!

Заполненные лакуны

Я опоздала на съемку всего на пятнадцать минут.

Антон довез меня до места настолько быстро, что я поняла, почему он всегда так вовремя появлялся.

— А штрафы?

— В Никосии только одна работающая дорожная камера, и все знают, где она, — ухмыльнулся он. — Для важного дела можно.

Во время фотосета для бизнес-леди, привычно выставляя свет и перетаскивая свою модель из одного кресла в лобби бизнес-центра в другое, я размышляла о том, как же мне снесло голову, что я умудрилась забыть о работе. Мне обычно даже напоминалки не требовались, я никогда не забывала даты и сроки, в календарь только формально заносила.

И тут меня вдруг пронзило холодом во второй раз.

Мы не предохранялись!

Просто вообще вылетело из головы!

Когда мы жили вместе, я пила таблетки, поэтому в паттерне «секс с Антоном» у меня просто не встроено вспомнить про презервативы.

Я судорожно посчитала дни — и мысленно застонала. Прямо ровно середина цикла, надо ж было так попасть!

Нервно и судорожно я пыталась придумать, что можно сделать. Кипр же, лекарства по рецептам, вряд ли мне продадут таблетки для экстренной контрацепции просто так. И в страховку это не входит.

Мамочки…

— Что-то случилось? — удивленный голос вытряхнул меня обратно в реальность.

Ай, я замерла прямо посреди кадра. Офигенно.

Взяла себя в руки.

Давай подумаем про это попозже.

Пока вертелись и снимались, пока летела с высунутым языком, едва успев купить кофе по пути, на следующую съемку, пока проходил долгий кипрский день, солнечный и свежий, в голове варилось, варилось… И никак не находился выход.

Но стоило выйти из отеля, где проходила последняя съемка, сесть на скамейку — и вдруг увидеть в своих ладонях стаканчик с кофе, который протянул севший рядом Антон, как все снова вылетело из головы.

— Устала?

— Умгу…

— Здесь поедим или дома?

— Дома.

Я выгибала спину как кошка, терлась об него задом, царапала когтями матрас. Он вел пальцами по позвоночнику, прочерчивая его, заставляя усталость вытекать из меня там, между ног.

Он стискивал мои бедра, глубоко проминая пальцами кожу, я чувствовала, что принадлежу ему в этот момент вся, что он — берет меня. И это было так же мучительно, как и сладко. В этой нагретой солнцем комнате, расчерченной полосками от жалюзи. На этом кошачьем апельсиновом острове. Вдалеке от всех.

— Я несколько месяцев пил. Много пил. Каждый вечер в баре с друзьями. Старался с разными компаниями, чтобы никто не понял, что я уже почти алкоголик. Никогда не пил один, боялся, что стану как отец.

Он водит пальцами по моей ладони и не смотрит мне в глаза. Я чувствую как дрожит его рука, но молчу.

— Однажды уходил после закрытия бара и вдруг понял, что иду один… Друзья разъехались несколько часов назад, а я даже не обратил внимания.

Сухие губы касаются середины ладони, он ложится на нее щекой и продолжает говорить.

— Пока ждал автобус, ко мне подошел старичок, попросил с ним выпить. Рассказал, что едет с кладбища, он каждую неделю туда ездит. Пока жена была жива, не ценил ее, а теперь совсем одинок. Велел любить ту, что рядом, пока не поздно. Я поржал — это ему поздно, у меня все еще впереди.

Я ерошу его волосы. Каким все кажется многозначительным, когда больно.

— Потом часто его вспоминал…

Мы даже пытались что-то готовить сами: мясо, овощи, пасту. Но на кухне был слишком удобный стол, как раз подходящей высоты, чтобы наша разница в росте не была помехой. Там можно было начать целоваться, усадив меня на него. И закончить, прикусывая плечи друг друга, когда паста уже разварилась, мясо подгорело, а креветки стали резиновыми. Удавались нам только стейки медиум-рейр, потому что быстро — они были готовы на той стадии, когда мы еще не погружались в совершенное горячее безумие, делавшее нас глухими и слепыми и… как называется то состояние, когда даже обугленный кусочек мяса, чадящий на весь дом, не чувствуешь?

— Договорился на работе об удаленке и отправился путешествовать. Зимой Азия, летом Европа. Если не выпендриваться и жить в хостелах, можно долго не возвращаться. Иной раз жилье выходило дешевле, чем снимать квартиру в Москве.

— Как тебе удается так прогибать работодателей? Я пыталась хотя бы один день в неделю работать дома, фиг там.

— Мне просто нечего терять. А им есть что. Меня. О, это было круто. Я познакомился с обалденными людьми, стал ходить на приемы в российских посольствах. В основном, пожрать.

— Вот тоже, как, ну как ты это делаешь?!

— Ну. Fake it till you make it. Или, как говорил Сальвадор Дали: «Гением можно стать, играя в гения, надо только заиграться». Я, конечно, не гений, но понтоваться люблю, умею, практикую.

— О, я помню как ты при знакомстве мне лапшу вешал, что у тебя дома целый холодильник, забитый мартини.

— Сты-ы-ы-ы-ыдно-то как… Зачем ты мне напомнила? Какой смысл хранить мартини в холодильнике?

— Вот-вот.

— Как ты вообще связалась с таким долбоебом?

— Не знаю, солнц. Любовь зла.

— А я козел. Да понял, понял…

Заново изучать тела друг друга. Узнавать старые шрамы — вот здесь на предплечье у него — мамина кошка решила вскарабкаться и не удержалась. Разодрала так глубоко, что кровь хлестала еще долго. Вот он шрамик.

И здесь на голени — это он нырял в детстве и об камень…

Мой от аппендицита.

А вот у него новый, здесь, под волосами.

— Откуда?

— Вечером поздно возвращался.

— О, господи.

— Да, не только девочкам опасно, оказывается. Хотя, может, не стоило светить последний айфон.

Он смотрит на меня жадно и жарко, а я смущаюсь. Вот здесь складки, а здесь животик, и грудь почему-то не стоит как в двадцать два.

Закрываюсь руками, но он отводит их, и я вижу, как его член дергается и мгновенно наливается кровью, и твердеет, хотя только что мы закончили очередной раунд и собирались в душ, пока не увлеклись топографией кожи.

И эта его реакция меня утешает почему-то.

Я начинаю чувствовать себя красивой даже без зеленого платья, без туфель на каблуках, без чулок…

Такой, как есть, естественной и несовершенной.

Наверное, именно в этот момент я наконец верю, что он и правда все еще любит меня.

— Жил с кем-то?

— Лесь…

— Да брось. Расскажи.

— Она была очень набожная. Между нами всегда был ее золотой крестик. Всегда, Лесь, представь. Хотели пожениться и обвенчаться, чтобы не жить в грехе.

— Что же вас остановило?

— Представь себе, исповедь. Кто же знал, что там тоже надо говорить то, что от тебя ждут, а не от души? Я и сознался.

— В чем.

— В тебе…

Моя очередь была его будить так, чтобы ночь перешла в день самым приятным способом. Он начинал стонать, еще не проснувшись, и мой язык, порхавший по шелковой коже, управлял этими стонами, делал их чаще, когда щекотал уздечку, делал их ниже, когда накрывал головку, а когда я впускала его в рот целиком, Антон содрогался, и тут уж просыпался. Сразу переставал стонать, как будто запрещал себе.

Ничего, я орала за двоих.

Когда он трахал меня пальцами, поймав прямо на лестнице, на полпути с первого этажа на второй с ведерком мороженого и я просила еще, добавить еще пальцев, продолжать, а он утверждал, что больше не поместится.

Когда он превращал мою грудь в десерт, выкладывая это мороженое на соски, болезненно твердевшие от холода, а потом накрывал их горячим ртом.

Когда я голая встречала его с работы и ловила прямо в саду — затянутого в темно-синюю рубашку и идеально сидящие белые брюки. Набрасывалась прямо там, требуя немедленно доказать мне — что доказать? — все! И он доказывал, нагнув прямо на деревянном садовом столе, и шершавая поверхность оставляла ссадины на моей коже, но это тоже было так сладко.

А потом мы снова рассказывали истории о своей жизни, словно пытаясь достроить то, что происходило порознь, но пряча от другого то, что не надо было знать. Он прятал женщин, я прятала отсутствие мужчин.

У нас это не особо хорошо получалось.

Так прошла неделя.

Метель розовых лепестков

Никогда не мечтала быть героиней «Поющих в терновнике», но эти каникулы ощущались как краткий миг блаженного бездумного счастья между двумя безднами. Однажды этот миг должен был закончиться.

Почему бы не сегодня?

Антон не поехал на работу. Отговорился чем-то, открыл ноутбук и работал прямо в гостиной за столом с видом на сад. Окна были распахнуты — на Кипре теплело, инжир завязывал плоды, отовсюду приносило ветром белые лепестки вишен. В Москве, судя по социальным сетям, зима брала реванш за реваншем.

С утра я маялась.

Что-то свербело, не давало успокоиться. Приставала раз за разом, но ни секс, ни поцелуи меня не утешали. Что-то было не так.

— Солнц, а что с Егором? Он настучал?

— Ага, — отозвался Антон, не поднимая глаз от ноутбука.

— И что, тебя выгонят?

— Возможно. Разбирательство на следующей неделе.

— Тебя вообще это не волнует?

Он наконец посмотрел на меня.

— Вообще нет. Если бы не его тупость, ты бы не вернулась ко мне.

— Я не вернулась.

— Пушистый, называй как хочешь.

Может быть, я из-за этого беспокоюсь.

Я прижала ладонь к центру груди. К тому месту, где когда-то кололось предчувствие его предательства.

Может быть, это моя совесть?

Должна она наконец проснуться, убаюканная сладкими оргазмами и теплыми ночами?

Антон бросил на меня взгляд украдкой.

И снова вернулся к ноутбуку.

Надо и мне обработать фотографии и рассчитаться наконец со всеми кипрскими делами. Хорошо получилось, много заработала.

Может быть, это волнение о работе? Что дальше? Улетать в Москву, оставаться тут?

Я ушла в сад. Под ногами остро пахли упавшие и лопнувшие апельсины. То ли ликером «Куантро», то ли духами «Коко Мадмуазель». Я прошла в дальний конец сада, где стоял мангал, и к апельсиновому добавилась тревожная нотка гари.

Антон подошел как всегда неслышно, обнял, положив ладони на мой живот.

— Смотри, миндаль зацвел.

Одно из тех деревьев, на которые я сердилась в первый день — ленивые, избаловнные, сбрасывают листья даже когда снега не бывает! — покрылось россыпью розовых цветов. Я и не заметила. Редко заходила сюда.

— «Сухое миндальное дерево зацвело»…

— Лесь…

Сердце пропустило удар, стукнулось в горло и остановилось. Этот тон…

Нет, молчи! Ради всего земного и небесного, молчи!

— Мне надо вечером уехать.

Не говори!

Я почувствовала, как покрываюсь мурашками. Холодный ветер — кипрская теплая весна все-таки не для того чтобы ходить по саду голой.

— И не знаю, когда вернусь. Может, завтра. Как пойдет.

— И куда ты?.. — голос охрип.

— В аэропорт.

— Встречать… ее?

— Да.

Насмешница судьба…

Где бы достать яду. Где бы достать кинжал.

Где бы достать братьев, что передерутся и помирятся после нашей трагической гибели.

Нет, это другая сказка, не та.

— Мы разве не должны обсудить как я буду при твоей жене любовницей? — я повернулась к нему, но сделала два шага назад, отстранилась. Слова протискивались сквозь горло так тяжело, будто у меня была ангина. — И давай, я еще вашу свадьбу поснимаю! Ты же веришь в меня!

— Я люблю тебя. Я не могу не жениться. Я обещал.

Слова были как пустые скорлупки.

Но он старался наполнить их своей кровью.

— Помнишь, как ты говорила мне, что любовь это решение?

— Я говорила?.. Может быть. Но ты что-то его нетвердо принял.

— Потеряв тебя, я усвоил этот урок. Не сразу, но усвоил. Если решил — то не сомневаться. Это так просто, когда понимаешь. Только понять сложно. Но когда мечешься — плохо всем.

Наверное, надо было подойти к нему, обнять. Принять. Я ведь по факту приняла свою роль любовницы, молчаливо согласилась с ней. Так чего я теперь-то трагедии устраиваю? Надо было сразу думать. Но я ни о чем не думала, я просто была счастлива. Хотя бы неделю — по одному дню за каждый прошедший одинокий год и один сверху, в подарок.

Я смотрела на Антона, его губы шевелились. Он говорил правильные слова. Но с каждым словом я глохла.

— Если бы я это умел раньше — ничего бы не было. Вот этого всего — не было бы. Мы бы жили сейчас с тобой в Лимассоле. Ты бы снимала свадьбы, я бы работал. Купались бы каждое утро в море.

— Оно сейчас холодное.

— В теплом бассейне на террасе. Знаешь выражение: опыт — это такая вещь, которая появляется сразу после того, как была нужна? Вот ровно про меня… р-р-р-ровно. Но раз это знание досталось мне так дорого, я принял его безоговорочно. Только оказалось, что так еще хуже. Когда понимаешь, что все еще любишь бывшую жену, но не можешь забрать слово у той, другой.

Я стояла, трогая пальцами нежные розовые лепестки. Антон тоже не торопился ко мне подойти. Оправдывался или убеждал себя? Не знаю.

— Просто не могу. Кто бы мог подумать, что оно получится так.

Антон постоял, ожидая моего ответа. Ну или что он еще мог ждать?

Ушел в дом, вышел переодетым, свежим, пахнущим издалека тем «Кензо», что я выбирала для него. Остановился на дорожке, глядя на меня. Я тоже посмотрела ему в глаза.

Никто не находил слов.

Внутри меня бушевала метель розовых лепестков миндаля. В горле клокотал то ли крик, то ли плач.

Я слишком многое хотела ему сказать, но ведь он так торопится…

И я опустила глаза.

Послышался звук заводящейся машины.

Я. Осталась. Одна.

Третий раз свадебного платья

В третий раз я надела свадебное платье в пятую годовщину нашей свадьбы. Немного не дотянули, всего месяц. Еще год назад мы собирались отметить юбилей с размахом — заказать лимузин, купить какого-нибудь роскошного шампанского, ездить всю ночь по городу, заходя в самые красивые, вкусные и модные места. Антон как раз устроился на новую работу, где его навыки пускать пыль в глаза и договариваться со всеми обо всем наконец оценили в сумму выше средней по рынку. Через год мы бы могли себе позволить и не такое.

Через год я сидела в свадебном платье на балконе съемной хрущевки, которую мы так и не успели сменить на что-то поприличнее, пила из горла сухое красное, курила и слушала «Никогда» Агаты Кристи на бесконечном повторе.

Вино проливалось на платье, оставляя пятна, похожие на кровь, но мне было похуй. Зачем мне платье с той свадьбы, которая привела меня сюда?

Третья бутылка осталась на платье больше чем наполовину. Я с трудом добрела до прихожей и долго смеялась, глядя на себя в зеркало. Невеста, бля. Посмотрите на нее!

Стены квартиры давили, спертый воздух душил, сигаретный дым висел сизыми полотнищами над головой.

Я выскочила на улицу — до парка было всего пять минут, и глубокой ночью мне никто не встретился по пути. На их счастье. Пьяная невеста в платье, заляпанном красным — не то зрелище, к которому человек готов в три часа ночи.

Над круглым прудом, окруженном ивами, стелился белый туман. Я подошла к самой воде, проваливаясь в грязь по щиколотку и стащила с себя платье, оставшись в одном белье. Увы, июньская вода оказалась слишком холодной и быстро стерла блаженное пьяное забвение.

Оставленное платье тяжелым облаком лежало на траве. Оно вряд ли смогло бы меня согреть. Если только не…

Я подожгла его. Я подожгла его, я стояла, смотрела, как эта синтетическая лживая мечта корчится и съеживается в ярком пламени — и думала, что если это меня не освободит, то ничто не сможет.

Красивые жесты не помогают, если не наполнены внутренней готовностью.

Вообще, как любая женщина, наверное, я прикидывала, что буду делать, если муж мне изменит. Примеряла на себя трагическую роль, заранее немножко печалилась. Но знала, что буду гордой.

Не позволю вытирать об меня ноги.

Не дам унизить себя.

Если попаду в любовный треугольник — не буду ждать, пока он определится.

Сразу так — фыр! — и уйду!

И наплевать!

Пусть побегает, попросит прощения!

Таких женщин все уважали. Жалели, конечно, немного и называли дурочками, когда они бросали потрясающих мужчин, виновных в каких-то мелочах. У самих-то, бывало, и пили, и били, и гуляли. Но приятно было посмотреть на других, которые смогли быть гордыми.

И я смогла.

Два часа гордилась, неделю плакала, месяц пила.

Шесть лет провела в хрустальном гробу. Но никто так и не пришел разбудить меня поцелуем.

Метель розовых лепестков защекотала голую кожу. Я бездумно вернулась в дом, следуя за тающим в воздухе ароматом «Кензо». Поставила чайник, сделала бутерброд. Поднялась наверх, чтобы одеться, но как села на кровати с джинсами в руках, так и зависла, как когда-то в глубоком детстве на утренних сборах в детский сад.

Внутри меня зрело решение.

На этот раз — мое собственное.

Потому что этот красивый жест — уйду и даже слушать не буду — он был очень привлекательным, невероятно трагичным, изящным, тонким, по краю лезвия. Эстетичным даже.

Но он не был моим. И он не был связан с моей жизнью. Это был чей-то чужой образ, который хотелось примерить.

Я была такой глупой. Я совершенно не думала о том, что после него не будет пути назад.

По сути я сделала то же самое, что Антон — послушала других людей. Тех, кто в глаза не видел нас с ним и нашу ситуацию.

Тех, кто никогда не был внутри нашего брака и нашей любви.

Взяла за ориентир народную мудрость и прислушалась к общественному мнению.

Так же тупо и бездумно, как он.

Мы оба попали в одинаковую ловушку и, вместо того чтобы верить себе и своим чувствам, разбираться, что не так, махнули хвостами.

Сначала он, потом я.

Пришло время решать за себя.

Выбирать то счастье, которое нужно только мне.

Пусть меня не похвалят подруги, общественность и даже родная мама, но никому из них, даже маме, не придется жить потом МОЮ жизнь.

Ее жить только мне.

Значит, и выбирать мне.

Я сняла обратно джинсы. Не то.

Черные свободные брюки.

Белая рубашка с распахнутым воротом.

То, как я одеваюсь на съемку.

Темно-красная матовая помада.

Длинные стрелки на глазах.

Распустить волосы.

Я — не ходячий секс, как в своем шоколадно-вишневом воплощении.

Я — не скромница в простых джинсах и кроссовках.

Я — вот такая.

Настоящая.

А теперь самое сложное.

Антон всегда говорил: «Не смей ставить мне ультиматумы».

Он это тоже где-то вычитал, в каких-то книжках по эффективной психологии. Мол, ультиматум — это неуважение, выкручивание рук и — сразу нафиг.

Но что делать в тех случаях, когда то, что происходит — правда неприемлемо?

Если точно знаешь, что терпеть это не намерена?

Но ультиматум «прекрати это или я уйду» ставить нельзя.

Значит автоматически выбираешь вариант «или я уйду».

И уходишь, даже не дав другой стороне шанса что-то исправить и выбрать иначе.

Хватит барахтаться в чужих сетях, путаться еще больше, выбирать между гордостью и глупостью. Я приеду туда, где он встречает свою Натку и скажу — если ты хочешь быть со мной, то сейчас со мной и уходишь.

Это наш последний шанс.

Все, других не будет.

Я выдохнула и пошла за ключами.

Автобус до аэропорта ходит каждые полчаса.

Богиня любви

Думала — а ведь я могу и не успеть. Аэропорт в Ларнаке маленький, что там делать? У Антона машина, сразу и уедут. Но, видимо, самолет опоздал.

Потому что, когда я вхожу в зал, я сразу их вижу.

Сначала Антона. Он высокий, по нему и ориентируюсь. Держит за выдвижную ручку гигантский чемодан на колесиках. Логично — невеста прилетела сюда жить, да еще и выходить замуж. Странно, что чемодан всего один.

Впрочем, у нее второй, маленький, который позволяют брать в салон самолета. Такой же расцветки, как большой — в узкую зелено-красно-черную полоску. Она стоит ко мне спиной, поэтому все, что я сейчас знаю о ней — она высокая, намного выше меня. Антону намного удобнее с ней целоваться. Стройная — и это отзывается неприятным чувством в груди. Кто же знал, что стоило посидеть на диете хотя бы эту неделю, заполненную сексом. У нее прямые светлые волосы до середины спины и длинные ноги.

Она поворачивается к Антону, и я вижу ее в профиль. Очень молодая, очень. До молодости не похудеешь.

Я не хочу сравнивать себя с ней, но иначе все равно не получается.

Холеная, ухоженая, аккуратная. Я кажусь на ее фоне городской сумасшедшей со своими растрепанными кудрями и лишним весом. Неопрятной и безумной.

Вот такая жена, как она, ему и нужна, чтобы строить карьеру. Тем более, когда сейчас у него будут проблемы из-за драки с Егором, и репутация будет нужна как никогда.

Он с ней, наверняка, по работе и связан, поэтому не может не жениться.

Да?

Я делаю к ним шаг, и она поворачивается ко мне лицом.

Нет.

Я вижу большой, месяцев на семь, живот. Автоматически отмечаю — наверное, мальчик будет, раз со спины не было видно. Примета такая.

Вся выстроенная Антоном башня из лжи рассыпается на осколки. Все его «это не то, что ты думаешь».

Что тут можно подумать?

Все мои ультиматумы и твердые решения.

Что тут можно предложить?

У некоторых банальных выражений есть, оказывается, физическое воплощение.

Земля уходит из-под ног. Я стою на скользком полу, а кажется, что балансирую на краю скалы и вот-вот упаду в пропасть. Теперь мне кажется, что все было очевидно с самого начала, и я давно догадалась, только отталкивала от себя эту правду.

Антон действительно сильно изменился. Он говорил, что не хочет детей — я тоже не особенно хотела. Думала, что еще тысячу раз успеется, и лучше их завести, когда правда захочу, а не просто потому, что положено.

Потом стало просто не с кем, я и не задумывалась. А теперь, оказывается, у него и здесь уже на целую жизнь больше, чем у меня. У него будет ребенок. Он станет по-настоящему взрослым. А я нет.

Очень трудно отступать, когда уже призналась себе, что хочешь только этого мужчину. Перестала врать, что когда-нибудь это изменится. Приняла, что относишься к тем, кто всю жизнь любят только одного человека.

Ну что ж, значит, буду любить всю жизнь.

Я устала бороться с этой любовью. Смирилась с ней, сложила лапки.

Опустилась на самое дно. Отсюда выхода нет вообще.

Что же мне остается?

Буду любить его. Даже оставшись одна.

Уходили раньше женщины в монастырь от несчастной любви?

Вся моя борьба делала мне только хуже.

Все мои решительные шаги и активные действия приводили к противоположному результату.

Все эти бодрые — сделайте сами свою судьбу!

Это не для меня.

У меня больше нет сил начинать все с начала.

Но и гнаться за ним я тоже не буду.

Надеюсь, он не успел меня заметить.

Я вышла из аэропорта и вернулась на стоянку автобусов. Когда следующий в Никосию? Через полчаса? А куда этот идет?

Ну что ж, Пафос так Пафос.

Очень говорящее название. Поеду к морю страдать.

Курортные города в межсезонье вообще довольно мрачное зрелище. Бывает, что на целой улице не работает ни один ресторан, и кажется, что они не откроются уже никогда. Человеку, живущему в городе, где метр площади в центре может стоить больше его годовой зарплаты, никогда не понять зимнего запустения приморских курортов.

Облезлые кошки и зашуганные собаки бегают между тяжелыми деревянными столами, по южной привычке оставленными прямо на улице. Что с ними случится под навесом? С летней поры остались выцветшие афиши, завлекательные таблички с меню и устаревшими на несколько месяцев спецпредложениями.

Город выглядит как после зомби-апокалипсиса или выкосившего человечества супер-вируса. Еще работает банкомат на углу, еще светится реклама Макдональдса, но людей почти нет. Не у кого спросить, в какую сторону море.

Но море всегда чувствуешь, словно ты компас, стрелка которого тоскует по горькому и соленому. И очень холодному.

Сегодня море неспокойно. Оно шумно бьет в берег яростными волнами, кружевная пена оседает на мокром песке, и водоросли, которые некому убрать, заплетаются в косы на железных поручнях узкого пирса.

Посреди пляжа стоит маленькая кафешка, обслуживающая последних людей на Земле. Там делают неплохой капучино, но вопросов про сироп не понимают, и в конце концов прибавляют к двум уже лежащим на тарелке пакетикам сахара еще два.

Я выхожу на ветреный берег с бумажным стаканчиком и иду вдоль кромки моря к маяку на скале. Где-то тут должна быть знаменитая купальня Афродиты, но у меня не то настроение, чтобы разыскивать экскурсоводов и слушать пересказ греческих мифов в варианте для туристов. Мне хочется думать, что однажды Афродита вышла именно на этот берег. Не в марте, конечно, сейчас я бы никому не посоветовала лезть в воду. Или даже вылезать из нее.

Никогда не верила ни в каких богов.

Но сейчас думаю — Афродита, богиня ты любви, шлюха этакая…

Бывают же чудеса на свете?

Что тебе стоит сотворить одно для меня?

В чудеса я тоже никогда не верила.

Но теперь мне больше не во что верить.

Как попрощаться с Кипром без сожалений

На следующий день я прощалась с Кипром. С моим маленьким зимним счастьем, осколком весны среди снегов, окошком в альтернативную реальность. В мир, где я могла бы быть счастлива, но уже не буду.

Длинный овраг с говорливой речкой — она почти пересохла, едва струилась, и разноцветные кошки, изящно ступая по камням, подходили и пили из нее. Иногда они устраивали драки прямо там. Выглядело это как в китайских фильмах: упавшие в воду листья, галька под прозрачной водой, застывшие друг напротив друга соперники. И только клокотание из глоток.

Парк с волшебными фонарями, в темноте светящимися желтым и оранжевым. Если пойти по этой тропинке, будет пахнуть хвоей и смолой, если по этой — выйдешь к обрыву, рядом с которым скамейка и лавр. А здесь водится жирная наглая кошка. Не пропустит тебя дальше, если не погладишь по пузу. Будет забегать вперед, бросаться под ноги, но пока не соберет дань ласки, никуда ты не пойдешь.

Поля — когда я приехала, они были желтыми, выцветшими. Потом покрылись молодой зеленью. А теперь там цветут маки. Алые поля маков, колышущихся под мартовским ветром. Еще бы пара недель, и вот эти деревья покрылись бы малиновыми, сиреневыми, желтыми цветами, взорвались красками и запахами. Но я уже не увижу.

Что мне теперь здесь делать? Здесь не осталось ничего, с чем можно бороться и никого, за кого можно сражаться. Да и битвы мне осточертели.

В темном саду кто-то был. Виден был силуэт на скамейке под вишневым деревом. Этот «кто-то» уже давно сидел неподвижно, потому что фонарики у дверей включались датчиком движения. Вот я подошла — и вот они зажглись. Я только невероятным усилием воли сдержала крик.

— Ну привет, — сказала Натка, беременная невеста моего бывшего мужа и текущего любовника.

Кровь прилила к коже, закружилась голова, накатил ужас. Я чувствовала себя так, будто меня застукали за чем-то неприличным. Ну, в общем, так оно и было. Одна надежда — чтобы она не пришла плеснуть в меня кислотой, а всего лишь набить морду и повыдергать волосы.

Я двинулась к двери, нащупывая в кармане телефон. Куда мне звонить? Номер полиции я не знаю. Антон — не вариант вообще. Может быть, спрятаться в доме? Но пока я трясущимися руками отпирала дверь, Натка подошла сзади в упор и у меня не хватило духу ее оттолкнуть.

Она прошла в дом, села за кухонный стол и посмотрела на меня с вопросом в глазах. Как будто я пришла к ней. Что я могла сказать?

— Как ты нашла это место?

— Навигатор в его машине.

Эх, Антон, я смотрю, за прошедшие шесть лет с конспирацией у тебя лучше не стало.

Я включила чайник, давая нам обеим время, пока он шумит, заглушая слова. Так мы и смотрели друг на друга — она, сидя за столом, молодая, красивая и беременная. И я, уставшая и старая, потерявшая совершенно и абсолютно все.

Кроме себя.

— Я его жена, — с вызовом сказала она, когда чайник щелкнул, отключаясь.

— Невеста, — скрупулезно поправила я.

— То есть, ты знаешь? Так какого хрена лезешь! — ощерилась она.

Как непринужденно мы перешли на «ты».

— Ты от него отстань! — Натка повернулась ко мне, стоящей у кухонной тумбы и даже наклонилась вперед — дальше не давал живот. — Думаешь, годный мужик и захомутаешь? Я первая успела! Считай, в лотерею выиграла, не отнимешь!

— Не отниму, — спокойно сказала я, глядя ей прямо в глаза. Но пальцы мои вцепились в край тумбы до боли в ногтях.

Она почему-то сразу расслабилась.

Антон ей про меня ничего не рассказал? Впрочем, логично — это у любовницы вся информация.

Вся, да не вся…

— Успела, молодец, — кивнула я. — Ребенком привязала.

Я сглотнула комок в горле. Зачем я так? Она тут при чем?

Просто мне не понравилось про захомутаешь и лотерею.

А может, я сама себе вру, ищу причины, чтобы ее невзлюбить. Маленькую юную дурочку, которой изменяет будущий муж.

— Есть чего попить? — спросила она так по-детски, что у меня чуть сердце не остановилось. Если тут кто мудак, то Антон. И я.

— Ребенок не его, — спокойно сказала Натка, когда я уже залезла в холодильник за соком. Чуть не хряснулась башкой о полку, так резко я повернулась к ней:

— Чей же?!

Холодильник возмущенно запищал — слишком долго открыта дверца. Я все-таки достала сок, вслепую нашарив его на полке, не отводя глаз. А та, похоже, была довольна произведенным эффектом и все тянула театральную паузу. Достала из сумки пачку сигарет, щелкнула зажигалкой и стала оглядываться в поисках пепельницы.

Я все-таки закрыла холодильник и подала ей первую попавшуюся чашку. Кажется, из нее Антон пил кофе миллион лет назад вчера утром. Не жалко.

Она стряхнула пепел в остатки кофе.

— Не вредно ребенку? — не выдержала я.

— Резко бросать вреднее, врачи говорят, стресс перекроет всю пользу, — тут же отозвалась Натка, характерным жестом погладив живот.

— А… — ну куда я лезу, пусть делает, что хочет! — Так кто отец-то?

— Сынок мэра нашего обрюхатил. Ну я, знаешь, из маленького города под Москвой, ты и не слышала небось.

Имя города прозвучало как название какой-нибудь пригородной станции, даже показалось смутно знакомым, но это могла быть ложная память — все эти «Березки дачные» для меня звучали как на другом языке со своими специфическими правилами присвоения названий.

Это сюр какой-то. Зачем слушать?

Я налила в чашку кипяток и бросила пакетик чая. Села за стол, потому что ноги уже не держали. И очень надеялась, что выгляжу уверенней, чем чувствую себя.

Больше ничего не держит

Кивнула ей — продолжай. Раз уж я, так вышло, стала роковой женщиной, надо и эту историю прожить до конца.

— Мы с ним пару месяцев тусили, а когда я поняла, что залетела, подумала, что повезло, наконец. Наверняка женится. А не женится — пойду к его отцу. Он хотел в Думу, зачем ему такие скандалы с сыночком?

Это мое наказание за долгие годы увиливания от просмотра российских сериалов, я знаю. Теперь мне принудительно устраивают погружение в среду, от которой я всю жизнь бежала со всех ног. Антон-то как в этот абсурд вляпался?

— Ты прикинь, я такая красивая, платишко уже купила беременное, собираюсь к нему домой, чтобы и папочка и мамочка там были, и тут они вламываются — мой и друзья его. Он мне пистолет к виску, ну, газовый, конечно. Говорит — пойдешь к отцу, убью. Я чуть не родила там на месте прям полуторамесячного, прикинь? — она рассмеялась и прикурила следующую сигарету. Я сидела в шоке. Она покосилась на мое лицо и уточнила: — Шучу.

Почему мне тогда не смешно?

Я отхлебнула чая, но он оказался слишком горячий. Пришлось глотать под взглядом этих глупых глазок. Сериал «Молодежка». Или что у них там популярно?

— Вина нет у тебя? — вдруг спросила Натка.

Она не собиралась облегчать для меня процесс поиска сочувствия к ней. Но я старалась изо всех сил. Это я тут — злая ведьма. Даже по масти можно определить. И по фигуре. И по цвету глаз.

Я помотала головой. Вина хотелось страшно, но спаивать эту дуру я не собиралась.

— Если бы я матери сказала, она бы меня насмерть забила. Я в интернете пожаловалась, там мне бабла собрали. Одна, Ленка, даже у себя решила поселить. Что ж еще делать-то?

Я проглотила рвущееся с языка «аборт», прикусила губу. Но, кажется, Натка его все равно уловила. Покосилась на меня, потянулась за соком и отпила прямо из пакета.

— Ты даже не думай про эту гадость, я своего ребенка убивать не собиралась! Институт пришлось бросить, конечно…

Спасибо не школу.

— Антон-то знает эту трогательную историю? — не удержалась я от вопроса.

— Ха! — она была ужасно довольна собой. — Он меня спас! Такой рыцарь! Среди наших пацанов таких уже нет! Он как-то приехал к Ленке, ну, где я жила. Я вышла поздороваться с гостями, гляжу — красавец! Во, думаю, сейчас в койке пару фокусов покажу, а потом навру, что недоношенный. Но Ленкин муж взял и сдал сразу. Но Тоха оказался такой тефтель… Говорит — давай помогу, денег дам, про работу для тебя спрошу. Ну зачем мне работа, я для этого, что ли, родилась? А? Тем более мужик годный, за границу едет. Кто ж не хочет свалить?

Видимо, от меня ждали ответа. Ужасно хотелось отнять у нее пачку сигарет и самой все выкурить. Заодно, может, ребенок здоровее будет.

— Фокусы я, конечно, показала, не без того… Ты, мамань, такого и не знаешь, наверное, в ваше время так не умели. Он и повелся — какой тефтель не хочет каждую ночь в теплой постельке такую, как я? Ему даже чужой ребенок не помешал. Так что спасибо тебе, что яйца ему разгрузила, пока меня не было, дальше я сама-сама.

— Не боишься, что я вот это, что ты мне наговорила, ему передам? — спросила я просто от потрясения происходящим. Такой феерической откровенности я как-то не ждала.

Натка посмотрела на меня зло, даже сигарету вдавила в стенку чашки с силой:

— Ах вот ты какая! Я-то подумала, такая же жидкая биомасса как Тоха. Нет, не боюсь. Ленкин муж как-то выдал, что Шумский если ляпнул, что это, дескать, его решение, то все, можно покурить и расслабиться, сдохнет, но сделает. Он мне так и сказал — женюсь и признаю ребенка, таково, мол, мое решение. Так что я тебе хоть в чем признаюсь, это ничего не изменит.

Вместо того, чтобы думать о том, в какой переплет попала эта девочка, я думаю — так ему и надо. Я понимаю, что это злые и недостойные мысли, но только они у меня в голове и есть. Так ему и надо. Не понравилось со мной, пусть сравнит.

— Поживем тут, — поглаживая живот, Натка мечтательно посмотрела в окно на залитые вечерним светом апельсиновые деревья. — Как рожу, поженимся, хочу красивые фоточки без пуза. Потом я второго настругаю и поедем, куда поприличнее. В Америку, например. Мужику надо стимулы создавать, тогда он все сможет.

Такая молоденькая, а такая умная. Надо внимательно слушать. Может, и у меня что в голове отложится. На долгое несчастливое будущее.

— Так что ты давай, задом не верти, а то я могу и по плохому, — она снова ощерилась, превращая свое миленькое личико в мордочку злобного зверька.

Я закатила глаза. Бедный ребенок. Оба ребенка.

Натка посидела еще немного, пытаясь раскрутить меня на откровения, но я почему-то не рвалась делиться историями из жизни. Наверное, ей было одиноко в Москве, в квартире Антона без подруг и семьи. Матери она так и не сказала про беременность, только что нашла мужика. Та ее и не искала. Неудивительно, что Антон показался ей выигрышем в лотерею.

Уехала она, выкурив еще две сигареты одну за другой: «А то Тоха запрещает». Надо же, у него еще осталось немного мозгов.

Напоследок еще немного мне поугрожала, чтобы я «не совалась в их семью» и засобиралась, чтобы успеть до возвращения Антона с работы.

Я и не собиралась никуда соваться.

Кажется, этот цирк стал последней каплей. Едва такси отъехало от ворот, я открыла сайт поиска билетов и купила последний на утренний рейс. Жаль, что на кипрском Олимпе я так и не побывала. Но что-то мне хватило шуток Афродиты.

Очень сильно, до боли в онемевших от желания прикоснуться пальцах, жалела, что не попрощалась тогда с Антоном. Не обняла последний раз.

Дом там, где любят

В Шереметьево, едва я включила телефон, свалились уведомления о десяти пропущенных вызовах и горсть сообщений:

«Нет!»

«Не улетай!»

«Пожалуйста!»

«Дождись меня, пушистый, я почти у аэропорта».

«Леся, зачем?!»

Я закрыла ладонью рот, стараясь не расплакаться прямо в зале получения багажа.

Написала ему: «Я понимаю твое решение, солнц. Ты совершенно прав, иначе ты поступить не можешь. Ты хороший человек, пусть у вас все будет хорошо. Но и я так не могу».

Телефон тут же зазвонил у меня в руках. Я выключила его.

В Москве мела метель. Середина марта, чего я хотела? Снег кидался в лицо с каким-то персонализированным остервенением, и за те десять минут, что я ждала такси на улице, исхлестал кожу осколками льда до полной нечувствительности. Даже если бы я хотела поплакать, у меня бы не получилось, настолько онемело лицо.

Город в окне машины состоял сплошь из оттенков серого и бурого. После синего неба, оранжевых апельсинов, зеленых деревьев и розовых лепестков это было почти физически больно видеть. Разница между вчера и сегодня была особенно наглядной. Вот так я и буду жить оставшуюся жизнь.

Включенный телефон взорвался шквалом сообщений. Прочитала только последнее: «Если я нарушу свое слово, я перестану быть собой».

Я ответила: «Если я буду любовницей в счастливой семье с детьми, я тоже перестану быть собой».

И выключила его окончательно. Красивый был бы жест — выбросить его сейчас в окно такси. Тем более, это телефон Антона. Но я устала от красивых жестов. Вообще от всего. Усталость навалилась тяжелым ватным одеялом — я еле доползла до квартиры, упала в кровать и проспала сутки. Встала, поела и проспала еще сутки.

Вроде бы ничего не изменилось, но изменилось все.

Моя жизнь выглядела цельной и ясной, когда я уезжала отсюда зимой, а теперь я вижу, что это был только красивый расписной фасад, за которым гнили развалины. Да, такой красоты, какую изображал тот фасад, мне уже не светит. Но я смогу построить что-то иное. Уже не пытаясь никого из себя изображать, лишь бы окружающим не было неудобно или печально на меня смотреть.

Словно почувствовав что-то, внезапно активизировались былые поклонники, из тех, кого я аккуратно сливала после пары свиданий, потому что не загоралось. Вдруг им захотелось непременно прислать мне новый анекдот, поговорить о жизни, да и просто позвать выпить. Весна, что ли?

Было настолько неинтересно, что я даже не отвечала.

К сожалению, неинтересно было и работать. Я раздала готовые фотографии, но новые заказы брать не стала. Вообще никакого азарта не было. В конце концов, еще полгода я смело могла жить на то, что уже заработала, и я не стала себя мучить.

Через неделю после возвращения начались месячные. Вот тут я расплакалась прямо в ванной. Совершенно не ожидала от себя такой реакции, но, кажется, все эти дни я и втайне надеялась, и выгоняла мысли о беременности из своей головы. Такая бытовая магия — если сделать вид, что удивляешься сюрпризу, то он случится.

Вот так, в слезах, я сдуру и ответила на телефонный звонок мамы, хотя удачно ускользала от нее уже пару последних сеансов связи. Я даже не успела сообразить и сделать нормальный голос.

— Дочь? Что случилось, кого убить?

— Меня… — прохлюпала я в трубку.

— Когда ты последний раз ела?

— Ма-а-а-ам!

— Хорошо, сейчас приеду.

К сожалению, нормально разобрать чемодан за эту неделю у меня сил не нашлось. Так он и стоял открытым посреди комнаты, а вокруг громоздились горы одежды. На кухне упаковки от готовых салатов и сэндвичей, в ванной… Ну ладно, я вымыла пол в ванной. Почему-то это показалось наиболее важным.

Мама как-то с первого взгляда все поняла. Выдала мне бутылку вина и коробку с эклерами, а сама пошла шуршать на кухню, мочить швабру в ванной и развела такую деятельность, что я с трудом уговаривала себя, что она там одна, а не пять бодрых мам разной степени упоротости.

— По кому ревешь? — спросила она между делом, сгребая всю одежду в корзину для грязного белья и вытряхивая мелочи из чемодана прямо на пол.

Я не стала отвечать.

Мама вздохнула, ушла и вернулась уже с пылесосом.

Эклеры на вкус были как картонная коробка, в которую они были упакованы.

Я не выдержала и снова расплакалась.

Мама подошла ко мне, села рядом на диван и обняла:

— Ты же знаешь, что я всегда тебя поддержу, зайчик.

— Не сейчас, мам, не сейчас…

Она вздохнула и погладила меня по голове:

— Все-таки вы были красивой парой. Мне Лилька говорила, помню, что видела вас на улице, и вы так друг на друга смотрели, будто всего мира вокруг не существует.

— Кто? С кем? — перепугалась я.

— Да ты с Шумским. Как будто непонятно, во что ты опять влезла. Ревешь и не ешь ничего.

— Ма-а-а-ам, вообще-то ты про него говорила совершенно противоположное! — возмутилась я.

— А как я тебя еще должна была утешать? — она снова встала и пошла в коридор. — Ты лучше скажи, когда зеркало последний раз мыла?

— Ты бы меня все равно любила, если бы я к нему вернулась? — крикнула я ей. — А он, например, женат?

— Я бы тебя любила, даже если бы ты его расчленила и съела, — заглянула мама в комнату. — И жену тоже.

Почему я сказала, что осталась одна? У меня, кстати, еще и друзья есть.

Когда он вернется

Камера скучала в фоторюкзаке две недели. Мне было противно даже брать ее в руки. Но мартовский снег начал потихоньку отползать, обнажая теплую землю, из которой проклевывались белые подснежники, желтые крокусы и сиреневые анемоны. Я сделала миллион фотографий на телефон, и мои друзья, устав от спама в Инстаграме, буквально силой заставили взять в руки фотоаппарат.

Что-то такое они будоражили во мне, эти весенние цветы. С потрясающим упорством пробиваясь через асфальт, переживая морозные мартовские ночи — они все равно тянулись к солнцу нежными лепестками. Такие сильные и такие красивые.

Я полезла по сайтам с художественными фото, стала выставлять там свои снимки, участвовать в каких-то конкурсах, потихоньку даже побеждать в них. Лучшая подруга на первую победу подарила мне винтажную золотую брошку с фотоаппаратом, а остальные закатили вечеринку. Мне показалось, что победа была только поводом, но я все равно их любила.

Все чаще я слышала положительные отзывы о своих фотографиях от профи. Пару раз даже участвовала в отборе для больших выставок, но туда предпочитали брать фотографов с именем.

Когда асфальт стал совсем сухим, а почки на деревьях намекнули, что они уже вот-вот, меня позвали в веселую тусовку молодых фотографов, которые собирались сделать большую неофициальную выставку на московских бульварах. Просто натянуть бельевые веревки между деревьями и повесить фотографии на прищепках. Пришла весна, сушимся!

Подготовка к ней отнимала до черта времени у всех вовлеченных. Галереи современного искусства и некоторые СМИ узнали о наших планах, предложили информационную поддержку. Дел было невпроворот, я даже немного скучала по работе, там было спокойнее.

Иногда я думала, как там Антон. Уже близился конец апреля, и я все гадала — когда там время рожать? Уже да? Как он будет справляться?

Наверняка он будет ненавидеть Натку, когда ее ребенок не будет давать ему спать по ночам. Тем более, она такая сука. И вставать ночью, небось, заставит.

Нет, одергивала я себя. Нет, не сука. Просто я завидую. И ребенку, и Антону, и Кипру и тому, что у нее вся жизнь впереди, а мне в августе тридцать четыре.

Наверное, я слишком радовалась тому, что у меня получается жить и без всякой любви. Она была внутри меня, жгла иногда угольками, но не мешала полноценной жизни. Просто как будто я заложила кирпичом вход в один из коридоров в своем замке. Оставшегося мне хватало с лихвой. По крайней мере, я теперь не тратила время, силы и деньги на еженедельные свидания как когда-то.

Наша выставка стала слишком популярной. Ее раскручивали на радио, про нее сняли репортаж, ее разрешили провести в парке официально, и какой-то очень известный в фото-кругах мастер согласился ее курировать. Вот только этому мастеру мои фотографии показались не соответствующими концепции. И меня выкинули из списков.

Я даже не стала выяснять, почему.

Все было правильно. Не мое это — чего-то достигать. Я уже выяснила, что моя смелость и шаги вперед не работают. Мое — это сидеть в своем тихом углу.

И я вернулась в коммерчесекую съемку. С отвращением и усталостью, да, а что делать? Надо было на что-то жить.

Вот так в мае я закинула на плечо рюкзак и открыла дверь, чтобы отправиться на очередную сессию среди цветущих вишен.

Прямо за порогом стоял Антон.

Я замерла на месте, он шагнул вперед.

Все, что я видела — его загорелую кожу в расстегнутом воротнике белой рубашки-поло. Он ничего не сказал, я тоже. Просто рюкзак оказался где-то на полу в прихожей, наша одежда — на полу в комнате, а мы — в постели. Меня прошивало электрическими разрядами от каждого прикосновения к его коже, будто заряд копился все эти недели. Мы молча и голодно сплетались, вжимаясь друг в друга, он входил в меня быстро и жестко, я прикусывала его плечо, чтобы наконец соединиться и выдохнуть.

Если бы я могла о чем-то думать в этот момент, я бы подумала, что делаю полную херню, но у меня была полная пустота на месте разума и воли. Я извивалась под его тяжелым телом, выгибалась, царапала его руки, оставляла чудовищные засосы и следы зубов — как будто моя животная часть требовала пометить этого мужчину всеми возможными способами. Он стискивал меня руками, не отпуская и трахал так быстро и яростно, что практически задыхался от такого бешеного темпа. Наши тела покрывались потом, он высыхал и снова выступал горячими солеными каплями.

Если бы секс можно было перевести на человеческий язык, то за этот невероятно долгий марафон, во время которого мы никак не могли устать и насытиться, мы бы сказали друг другу абсолютно все. Мы и сказали.

Но услышали ли ответ?

Я не помнила, сколько раз я кончила под ним — ни один оргазм не приносил удовлетворения, только разжигал желание еще сильнее. Мои мышцы подрагивали от усталости, мне казалось — оставь меня в покое на секунду и я мгновенно усну. Но он не оставлял.

Когда он кончил с хриплым стоном и сразу потянулся к бутылке воды, стоявшей у изголовья, у меня не осталось даже сил отползти на другую половину кровати, где простыни не были такими мокрыми.

Мы просто лежали и пытались отдышаться. И просто смотрели друг на друга как чудом выжившие после кораблекрушения.

Но мне нужно было сказать.

Уткнувшись в его горячее загорелое плечо, касаясь его губами, я прошептала:

— Когда мы разводились, это было так невыносимо и одновременно нереально, что я придумала себе страшную сказку. Смотрела на тебя и думала, что того человека, которого я любила, больше тут нет. Я его все еще люблю, но он куда-то ушел. На его месте кто-то другой. Он просто очень похож на того, кого я любила. Как брат, как сын, повадками, словами. Но — не он. Мало ли людей напоминают нам тех, кого больше нет? Иной раз плачешь весь вечер, когда во взгляде незнакомца на улице мелькнет что-то неуловимо знакомое, а что — не вспомнить. Так и тут. Просто ты так сильно его напоминаешь, вот мне и больно. Я по нему ужасно скучаю.

Антон прижал меня к себе коротким судорожным движением, выбив весь воздух из легких. Он прерывисто вздохнул, но ничего не сказал.

— Я однажды даже хотела тебя попросить, чтобы ты сказал мне, когда он вернется. Но потом подумала, что когда он вернется, он сам меня найдет. Обязательно. Потому что он тоже меня любит и наверняка сейчас очень скучает.

Я сморгнула выступившие слезы.

Антон выпустил меня буквально на секунду, за которую я успела мгновенно замерзнуть, но он уже вернулся. Молча взял мою правую руку и надел кольцо на палец.

Я смотрела на него и не могла поверить.

Оно было точной копией моего обручального.

Оно и было моим обручальным.

Я помнила вот эту щербинку на краю.

Я ничего не понимала. Не хотела понимать.

Принцесса, дракон и сокровище

— Антон? Что это значит? Как там Ната? Ребенок?

Он прикоснулся губами к моему виску и сказал, глядя куда-то поверх головы:

— Ната лучше всех. Готовится к свадьбе.

Я отшатнулась, чувствуя, как перехватывает горло. Что это тогда за жестокая шутка?!

— Пушистый! — Антон прижал меня к себе. — Блин, я идиот! Да не со мной свадьба! Прости, прости, совсем мозги выключились!

Он зацеловывал меня быстро и беспорядочно, почти больно, но я терпела, потому что мое сердце вновь застыло между двумя безднами. И мне очень нужно было услышать продолжение.

— Я был на родах, сидел рядом. Так вот, когда все закончилось, она первым делом схватила телефон и сделала селфи с ребенком. И отослала… этому. Соавтору шедевра. На следующий день он прискакал с сотней белых роз. А я…

— А ты?

— А меня отправили в отставку, потому что у них там Любовь! — хмыкнул Антон. — На свадьбу вот пригласили. Хочешь, вместе пойдем?

Сильнее, чем сейчас, мне хотелось его убить только в день развода.

— То есть ты ничего не сделал, не убил дракона, не сверг тирана и даже принцессу толком не спас, но решил, что имеешь право на сокровище? — возмутилась я.

— Во-первых, спасать принцессу я и приехал, — он сграбастал меня в объятья и уложил на себя сверху.

— Что?! Да ты потрясающе наглый, самонадеянный, упертый…

Он положил руки на мои бедра, приподнял их и опустил уже на свой член, так что моя фраза закончилась длинным «Ааааааах…»

— А во-вторых… — продолжил Антон уже забытую мной фразу. — Как ты думаешь, кто этому кретину дал адрес больницы? Велел купить этот безумный букет ее любимых, кстати, цветов? Промыл мозги? Немножечко поугрожал? Чуть-чуть надавил? И под конец рассказал очень трогательную историю про двух идиотов, которые нашли друг друга слишком рано и не узнали настоящую любовь и потом очень об этом жалели? — он качнул меня на себе, я ощутила горячую заполненность и еще что-то такое теснящееся в груди.

— Но как… — я не могла поверить. — Как тебе это в голову пришло? Она же выглядела как…

— Как очень глупая девочка, которая притворяется злобной акулой. А сама плачет ночами и не вылезает с его страницы в сети. Не то чтобы я считал этого мажора хорошим выбором, но пусть уже сами разбираются, у меня задача поважнее.

Его руки стиснули грудь, пальцы сжали соски и в сочетании с горячим и твердым членом внутри меня, это было так, что хотелось плакать. Возможно, что и от счастья. Я невольно вспомнила тот раз, что я назвала нашим прощальным сексом. Сейчас было его отражение.

Он все-таки убил дракона.

Ну, уговорил, надавил и немножечко поугрожал.

Решил все так, как я и подумать не могла.

Кажется, пришла пора пересмотреть свое мнение о его способностях.

Нет, хорошая работа меня не убедила, мало ли у кого какие знакомства и какая удача, а вот сейчас я, пожалуй, видела, что не все таланты раскрываются сразу, некоторые только с годами..

Ну, кроме сексуального, который он сейчас демонстрировал во всей красе.

— Антон… Антоооон… — я выгибалась навстречу его языку, но у меня накопилось слишком много вопросов, я должна была их задать. — Почему ты не мог мне сразу все рассказать? Зачем ты предложил быть друзьями? Что ты вообще…

Он оторвался только для того, чтобы взять мое лицо в ладони и накрыть губами губы, заглушая все вопросы.

Но потом все-таки отстранился, положил теплые ладони на мои бедра, чуть двинулся наверх, но, увидев мое лицо, остановился и сказал:

— Лесь. Я тогда ничего не планировал и ничего не понимал. Кроме того, что я просто не могу больше без тебя. Но я был почти женат на беременной женщине. Понимал, что даже если каким-то чудом тебя верну, ты бросишь меня сразу, как узнаешь про Натку. И даже если я уговорю тебя быть любовницей…

— Ты уговорил.

— Все покатится к чертям, как оно и покатилось. Это был единственный отчаянный рывок, последняя попытка не терять тебя снова. Глупейшая невероятно.

— Почему сразу не рассказал?

— Ты бы поверила? Ты бы…

Ладони обняли меня за талию. В его больших руках я чувствовала себя стройной. Красивой. Действительно любимой.

— Зачем ты вообще обещал жениться на ней? Неужели она действительно умеет такие «фокусы», что мне и не сравниться?

— Что? — он посмотрел на меня недоуменно, а потом рассмеялся. — Она тебе сказала, что…

— Околдовала тебя своими уникальными постельными талантами.

— О, господи, Леся… Ты серьезно? — он опять рассмеялся и притянул меня к себе, заставляя лечь на грудь и шепнул в ухо низким будоражащим голосом: — Поверь мне, уж в этом вопросе тебе совершенно не стоит сомневаться в себе.

Его член внутри меня дернулся и я непроизвольно сжала его. Я снова заметила как стремительно расширяются зрачки Антона.

— Как я тебя хочу… Опять, — пожаловался он. — А ты хочешь каких-то разговоров.

— Важных.

— Справедливо… Я тогда думал, что принцип не отступать от своих решений, заботиться о ком-то, спасет меня от ошибок. Мне было все равно, с кем быть, если не с тобой. Ты меня наверняка забыла, думал я. У тебя все хорошо. Нечего тревожить, хватит быть эгоистом. Жили же наши предки в сговоренных браках, и ничего, потом даже любовь как-то вырастала. А тут все удачно складывается — я вытаскиваю девочку из ее дерьмового мира, искупаю свое мудачество, можно сказать. Все счастливы. Может быть, в конечном итоге, даже я. Но повернулось иначе. Словно кто-то спросил меня: «Хорошо решил? А если вот так?» — и я снова без выхода в аду неверных решений. Все вывернулось наизнанку, то, что должно было спасти меня от повторения боли — само же и спровоцировало это повторение.

— А ребенок? Не твой, да ты и детей никогда не хотел.

— Я боялся. А тут бояться уже нечего, вот он ребенок, почти готов. Какая разница, кто был донором, главное — кто воспитал.

— Антон, а ты… сейчас… Готов? — тихо спросила я, не поднимая на него глаз.

— Леся? — он отстранил меня, чтобы посмотреть в лицо, в глазах у него была такая надежда, что мне стало больно. — Да?

Я молча покачала головой.

— Нет? — он снова поник.

— Но ты понимаешь, что когда мальчик и девочка ложатся в постельку и там трахаются несколько часов подряд без презервативов, всякое может случиться? — уточнила я, все-таки ловя его взгляд.

Вместо ответа он ухмыльнулся и прижал ладонь к моему животу. Горячую. Сильную.

— Я вернулся, пушистый, — сказал он, глядя мне в глаза. — Я очень скучал по тебе и я вернулся. Выходи за меня снова?

Счастливый конец

— Жениться? — удивилась я. — Зачем? Мы уже пробовали. Потом опять все это: бюрократия, разводиться, менять документы…

— Ты ведь даже фамилию не сменила! — возмутился он.

— Вот именно! — я царапнула ногтями его грудь. Вообще на нем уже места живого не было от засосов, укусов и царапин, и я с большим удовольствием это все разглядывала.

— Ну ладно, — вдруг сказал Антон. — Как хочешь, а я уже.

— В смысле — уже?

— Ветровку подай.

Он вытащил из внутреннего кармана паспорт и продемонстрировал мне страничку семейное положение. Там стоял всего один штамп — о нашем браке одиннадцать лет назад.

— Я так второй и не поставил. Так что, можно сказать, я и не прекращал быть твоим мужем.

— А Натка знала? — с замиранием спросила я.

— Угу.

— Господи, представляю, как она тебе мозг выносила…

— Пустяки, царапина! — ответил он, откидываясь на подушки с видом героя боевика, изрешеченного из автомата.

Я засмеялась и поцеловала его. Где-то там в коридоре вибрировал телефон — меня наверняка потеряли заказчики. Все равно. Потом со всем разберусь. Имею право на одну безответственность в пятилетку, в конце концов.

Он провел языком по моей шее, спустился к ключицам, прикусил кожу и вдруг опрокинул меня на спину и навис сверху:

— Ты внутри такая нежная, горячая, я не могу тебя покинуть. Можно я останусь в тебе навсегда?

— А ты сможешь?

— Я постараюсь…

И он снова входил — на этот раз нежно и неторопливо. Куда теперь было спешить? Что еще могло нас разлучить? Больше не осталось никаких тайн и препятствий. Только поцелуи — долгие, бесконечные, те, в которых не нужен воздух, потому что вместо воздуха — мы друг для друга. Только длинные толчки внутрь, в глубину, правильные, той скорости, той силы, что соединяет, что делает все, как надо. Только закушенные губы, сорванное дыхание и непроизвольные стоны, и самодовольные улыбки.

— Не понимаю, как я жил без тебя. Такое чувство, что проспал все это время, — Антон укрыл мои плечи одеялом и поцеловал в волосы. — Что-то делал, с кем-то говорил, но сейчас кажется, что смотрел кино об этом. Только когда увидел тебя снова, все изменилось.

Я счастливо вздохнула, закинула ногу на него и начала уже уплывать в сонную темноту, когда послышался звук пришедшего сообщения. Антон ругнулся сквозь зубы и, постаравшись не потревожить меня, потянулся за своими джинсами и достал телефон. Я лениво приоткрыла один глаз и тут телефон звякнул второй раз и на экране появилось уведомление о пришедшем письме с темой «Все, что ты хотел бы знать о ней». И отправитель Егор Тимохин.

Я изо всех сил зажмурилась и спряталась Антону под мышку, в тщетной надежде, что если я буду притворяться достаточно хорошо, все страшное исчезнет.

— Какой у меня трусливый пушистый, — хмыкнул Антон. — Тут какие-то фотографии прикреплены. Очевидно, страшный компромат на тебя.

Я приоткрыла один глаз. Что он мог снять, что? Только нас с Димой?

На моих глазах Антон провел пальцем по экрану, удаляя письмо, а потом еще и очищая корзину в почтовом клиенте. Кажется, я издала какой-то звук.

— Мне все равно, что там было, — он чмокнул меня в макушку. — Мне вообще все равно, что там у тебя было или может быть. Я больше не собираюсь в тебе сомневаться.

— Это индульгенция на измену?

Он стиснул зубы. Я засмеялась. Вот тут было самое время сказать, что я была чиста и невинна все эти годы, но… Я решила не торопиться. С его потрясающей самонадеянностью не помешает немного понервничать — а вдруг мне и правда есть, с чем сравнить.

Мир, который я изо всех сил старалась повернуть к себе светлой стороной, но не справлялась, теперь разворачивался сам. Ну, почти сам — все-таки мы ему немножко помогали.

— Солнц… — я вынырнула из-под теплого бока, где было так хорошо и спокойно, но спать уже расхотелось. Посмотрела на Антона, потрогала пальчиком его морщинки-лучики возле глаз и складки у рта. Разгладила нахмуренный лоб.

— Что? — он жмурился от моих прикосновений и ловил пальцы губами, чтобы поцеловать. — Еще какой-нибудь страшный вопрос?

— Как ты собирался распутывать весь этот узел, если бы я согласилась стать любовницей, а с этим Наткиным козлом не прокатило бы? Жили бы треугольником?

— Женился бы на ней, потом развелся со всеми положенными выплатами и делением имущества.

— Не думаю, что она бы согласилась… — покачала я головой. — У тебя перспективы, она хотела Америку.

— Ну я тоже не дурак, а, пушистый? — он погладил меня по лицу, провел пальцами и сразу взглядом по губам. — Перебрались бы, а дальше она сама захотела бы развестись.

— С чего бы? — удивилась я.

Он мрачно усмехнулся:

— Тебе ли не знать, каким я могу быть невыносимым. А быть замужем за местным гораздо выгоднее, чем за человеком с рабочим контрактом.

— Но это же долго!

— У меня был хороший стимул все это ускорить.

— Почему ты мне не рассказал?

Он помолчал. Я не торопила, но и ластиться к нему перестала. Смотрела и ждала ответа.

— Потому что хотел быть для тебя только победителем, — наконец признался он. — Не хотел приходить к тебе каждый вечер и говорить, что вот, очередной план, кажется, провалился, и видеть разочарование в глазах. И еще гадать — в какой момент ты начнешь думать, что это все стандартные отмазки изменщика, который говорит, что вот-вот разведется, но каждый раз что-то мешает.

Антону не слишком легко давались эти слова. Да, я помнила, что о своих достижениях он любил рассказывать гораздо больше, чем о том не всегда легком пути, который к ним привел. Он предпочитал, чтобы все выглядело так, будто ему это ничего не стоило. Но мне — мне нужно было знать подробности, чтобы понимать. Чтобы ценить, в конце концов. Помнить, что он тоже страдал, не одна я мучилась. Пусть выпендривается перед всеми остальными, а мне нужна неприкрытая правда.

— Боже, какой ты идиот… — простонала я, уткнувшись ему в грудь.

— Ты всегда была умнее меня. И талантливее, — мурлыкнул Антон льстивым голосом.

— Ой, вот кончай эту пургу гнать, — поморщилась я. — Меня тут выкинули с фотовыставки. Часто с умными и талантливыми такое бывает?

— Почему выкинули? — нахмурился он.

Я фыркнула и не стала отвечать. Мне прямо сейчас очень срочно понадобилось изучить, не изменился ли вкус его кожи на груди, сравнить со вкусом на животе и добраться до десерта…

— Кто там тебя выкинул? — он совершенно не повелся на мои провокационные действия и что-то делал в телефоне. — Сейчас разберемся и что-нибудь придумаем…

Но я была упорнее. Что там он говорил про то, что в «этом вопросе» мне не о чем беспокоиться?

Когда мои губы обхватили его член, а язык оббежал по кругу головку, Антон сжал телефон так сильно, что тот, кажется, захрустел.

— Я тоже тебя хочу, что это за эгоизм, — возмутился он, сжимая ладонями мои бедра и подтаскивая к себе.

Продолжить разговор нам удалось не сразу — все-таки людям надо иногда есть и спать.

Но утром на кухне я вспомнила кое-что важное:

— Как твоя работа, кстати? Как прошло разбирательство? Уволили? — полюбопытствовала я, раскладывая омлет по тарелкам, пока Антон доваривал кофе.

— Ты серьезно? — обернулся он. — Тимохин просто системщик, а я топ-менеджер. Кто меня уволит, шутишь?

Самонадеянный и наглый. И совершенно не меняется.

Я обняла его за пояс, прижавшись щекой к спине.

— Хотя, пожалуй, уволюсь сам. Стану твоим агентом, сделаю звездой и буду жить на доходы от твоих фотографий.

— Ах, вот в чем весь тайный план, альфонс!

— Осторожно, — он отодвинул меня, чтобы не обжечь, разлил кофе по чашкам, а потом сел и с таким наслаждением стал жрать мой омлет, что я на всякий случай его еще раз попробовала — вдруг там не яйца, а черная икра? Да нет, обычный омлет. Должно быть, здесь тоже все дело в мотивации и все познается в сравнении. — Да, знаешь, когда я сидел у тебя на шее, проблем между нами было гораздо меньше.

— Эй, а как же Кипр! В Москве половину года даже снимать толком нечего!

— Ладно, уговорила, не буду альфонсом.

— Какой ты ужасный, ужасный, ужасный, — с довольным видом сказала я, отпивая потрясающе вкусный кофе. Хм, а вот он точно кое-чему научился за шесть лет. — Я тебя даже люблю.

Антон застыл, не донеся вилку до рта. Я быстро отмотала разговор назад — что я такого сказала-то? И только тут поняла, что первый раз призналась ему в любви после нашей встречи.

Он смотрел в окно мимо моего плеча, щуря глаза, словно старался рассмотреть что-то далеко за горизонтом.

— Помнишь все эти истории про блудного сына? Который погулял и вернулся, поняв, что нет ничего дороже родного дома. Мы попробовали на вкус мир друг без друга и выяснили, что он нам не нравится. Кто бы мог подумать, что мы так рано нашли друг друга? С первой попытки. И не поверили в это. Ведь люди иногда могут за всю жизнь не найти свою половинку.

— Ты попробовал на вкус, — уточнила я. — Ты испытал кучу всего, сделал карьеру, взял ответственность за чужого ребенка. А я как будто была все это время на паузе. Не жила. Не росла.

— Ну что ты, пушистый, какая пауза! Посмотри, у тебя будет выставка. А потом еще одна. И еще. Это начало очень крутого взлета, Лесь.

— Это другое… Опять же — ребенок. Ты как будто стал намного старше меня.

— Ну и хорошо ведь, — вдруг улыбнулся Антон. — Помнишь, ты все время ныла, что мужчина должен быть старше, а между нами разница всего в пару месяцев? Вот, пожалуйста, я старше. Довольна?

Он перетащил меня к себе на колени и обнял как маленькую.

— Солнц, пожалей табуретку, — всхлипнула я. — Твои мышцы и моя попа — это для нее перебор.

— Хочешь обратно в постель? — он целовал мою шею сзади, и по коже разбегались табуны мурашек.

— Хочу… — я обернулась, чтобы посмотреть ему в глаза и признаться в главном. — Хочу обратно тебя.

— Я тоже хочу, пушистый. Хочу тебя, хочу просыпаться с тобой, хочу, чтобы ты улыбалась каждый день, гуляла вдоль моря с моим ребенком внутри, капризничала и требовала повесить полку, вон то колечко, свежей клубники и новый объектив. Хочу, чтобы ты несправедливо злилась, кусалась и кричала на меня. Хочу приносить тебе цветы каждую неделю. Даже когда мы станем старенькими.

— И умрем в один день?

— В одну секунду. Я больше никогда тебя не брошу.

Я задумалась. Вот он такой мой — для меня. Невыносимый, высокомерный, самодовольный, раздражительный идиот. Сексуальный, красивый, обаятельный и харизматичный. Отвратительно мой. Созданный подходить мне во всем — от секса до работы. Прошедший свой путь — обратно ко мне. А я — к нему. От ненависти и боли — к пониманию, что мне на самом деле нужно. К собственному выбору.

Надо только уточнить одну важную мелочь… Я коварно улыбнулась.

— Это твое решение? — вздернула голову и поймала его смеющийся и понимающий взгляд.

— Это мое решение, пушистый.

Эпилог

Было теплое майское воскресное утро. Весенний ветерок резвился в яркой зеленой листве, укрывающей окна от яркого света, и шелест убаюкивал, усыплял, говорил, что все в порядке. Но вот он случайно колыхнул ветки — и солнечный луч пробрался в комнату и упал прямо мне на лицо.

Я улыбнулась, открыла глаза, поцеловала спящего рядом Антона и отправилась на кухню готовить завтрак.

Но не успела положить гренки на сковородку, как раздался звонок в дверь.

Странно, кого это принесло в десять утра в воскресенье?

Я прикрыла дверь в спальню и пошла открывать гостям.

За порогом стояла хорошо сохранившаяся женщина лет тридцати пяти, сухая, поджарая, с коротко стриженными светлыми волосами. Рядом с ней пряталась за спину такая же светленькая девочка лет шести.

— Здравствуйте, — сказала она. — Меня зовут Катерина. Мне нужен Антон Шумский.

— А… По какому поводу? — настороженно и с холодком в груди спросила я.

Она оглянулась на девочку, сверкнувшую на меня темными глазками и уже открыла рот, чтобы разрушить мою жизнь, когда на этаж приехал лифт.

Мы обе обернулись на шум, но только я узнала ту, что вышла оттуда.

Натка.

Повзрослевшая за последний год, но по-прежнему красивая и молодая. На бедре у нее, примотанный слингом, сидел темноглазый мальчишка, а в руках была большая спортивная сумка.

— О, привет! — воскликнула она. — Вот и отлично, что ты тут сразу. Понимаешь, мы с Лехой репатриируемся в Израиль, вот решили, что Тоху-младшего надо все-таки отдать отцу. Деньги деньгами, а у нас своя жизнь.

— В смысле — отцу? — я прислонилась к стене, ноги ослабли.

— Ну что ты, правда поверила в эти сказочки? Что он собирался жениться и усыновлять чужого? — повертела Натка головой. — Да ты рехнутая вообще. Он как тебя увидел, сразу предложил мне бабла, чтобы я валила на все четыре и еще подыграла. Но теперь у меня своя жизнь, можешь ему сказать, больше пусть не шлет деньги. А Тоху забирай.

И она принялась разматывать слинг.

Катерина, наблюдавшая за этой сценой, повернулась ко мне и начала:

— Собственно, я тоже…

Но ее вновь прервал приезд лифта. Оттуда показалась симпатичная молоденькая, еще младше Натки, девушка. Блондинка. И с огромным животом.

— Простите…. — она смутилась, глядя на нас. — Мне нужен Антон.

Я сползла по стенке, чувствуя, как меня затягивает черный водоворот, тащит вниз, под воду, не дает дышать…

…и проснулась, спеленутая влажным от пота одеялом. Вскочила на кровати, судорожно оглядываясь по сторонам. Но в комнате было тихо и темно. И очень жарко — опять забыли выключить на ночь обогреватель. Я потянулась к нему и невольно задела Антона.

Не открывая глаз, он пробормотал:

— Что, мелкий проснулся? Спи, я встану.

Он поймал меня и уложил обратно, а сам откинул одеяло, собираясь вставать.

— Нет, солнц. Мне просто кошмар приснился. Кир спит.

— Оу… — Антон завалился обратно и только тут открыл глаза. Поморгал в полутьме и повернулся ко мне, сгребая в объятья. — Что такое, пушистый? Я тебе говорил не есть соленое на ночь, тебе в прошлую беременность после фисташек Дарт Вейдер снился. А сейчас кто? Волдеморт?

— Нет… — я уткнулась в его горячее плечо и потерлась о него щекой. — Солнц… А ты меня правда-правда любишь?

— О, господи, ну середина ночи самое то время выяснить… — Антон зарылся пальцами в мои волосы, а потом приподнялся и чмокнул куда-то в макушку. — Конечно, люблю. Больше всего на свете. Ты чего вдруг загрустила? Устала? Давай как родишь, найдем няню. Или даже сейчас найдем. И махнем куда-нибудь к морю.

— У нас и так море!

— Холодное, махнем к теплому. В Израиль хочешь?

Я вспомнила Натку из сна и содрогнулась.

— Помнишь… Я говорила, что хочу перебраться куда-нибудь с Кипра?

— О господи, женщина! — раздраженно фыркнул Антон. — Если мужчина сказал, что завтра повесит полочку, необязательно пилить его на эту тему каждые полгода!

Но пальцы его были ласковыми и в голосе угадывалась улыбка.

— Я неделю назад говорила… Просто я подумала, что наверное хочу туда, где красиво. Хочу нового вдохновения для съемок, — я почему-то зажмурилась. Я так и не привыкла к тому, что любую мою просьбу он теперь воспринимает как повеление богини. Не меньше, чем Афродиты.

— Неделю назад! Что можно успеть за неделю? — Антон приподнял пальцами мой подбородок и чмокнул в нос. — Новая Зеландия тебя устроит, госпожа фотограф?

Я смотрела на него, не в силах поверить. Кипр был прекрасным местом — море, кошки, апельсины, но мне хотелось, чтобы зимой было потеплее, а летом солнце не выжигало все окружающее так безжалостно. И мне надоело фотографировать кошек.

— Шутишь?

— Нет, какое шучу. Я подал резюме и уже прошел первое собеседование. Неужели ты сомневаешься в том, что меня возьмут? Только вот что… — он задумался, а потом повернулся с очень коварным выражением лица. Я сразу насторожилась. — Чтобы перевезти тебя с Киром, понадобится все-таки официально заключить брак.

— Ты ведь и не разводился. Вот и убеди их своим паспортом! — фыркнула я, отворачиваясь. Перебьется!

— Ле-е-е-еся… — он снова развернул меня к себе и посмотрел умоляющим взглядом. — Я ведь слетаю в Россию и поставлю чертов штамп!

— То есть технически разведешься со своей беременной женой, я правильно тебя поняла? — я подняла брови.

— Ле-е-е-еся! — взмолился он. — Но в сорок пять мне все равно менять паспорт, и новый дадут без штампа!

— Вот тогда можешь сделать мне еще одно предложение, разрешаю. Только, пожалуйста, на этот раз по правилам — лимузины, цветы, кольцо от «Тиффани» и встать на колени. И оркестр. И розовые лепестки. И… — я не знала, что еще придумать, но до сорока пяти оставалось достаточно времени, чтобы составить полный список.

— Ты невыносимая упрямая вытряхивательница нервов!

— Ты идиот, который чуть не продолбал свое счастье. Пока не отработаешь свою вину, никакого замуж. Выкручивайся как хочешь.

— И сколько мне отрабатывать?

— Шесть лет… — тихо сказала я.

— Прости меня, пушистый… — снова сказал он. Как говорил все прошедшие три года каждый раз, как мы вспоминали ту нелегкую весну. Обе нелегкие весны. И ни разу он не возмутился тем, что я все еще виню его. Если бы он это сделал…

Я не знаю, что бы было. Не стала придумывать заранее. Потому что я тоже кое-чему научилась.

Антон провел кончиками пальцев по моему лицу, скользнул по груди, обводя сосок, и я застонала только от одной этой ласки — в беременность чувствительность кожи повышалась как-то совершенно нереально, и наглец вовсю этим пользовался.

— Ну что, идем дальше спать? Или у меня есть еще одно интересное предложение…

Наглые пальцы спустились ниже, еще ниже и наконец нашли кое-что влажное и очень их ждущее прямо у меня между ног. Я раздвинула бедра, позволяя им войти глубже, почувствовать, как горячо у меня внутри, а потом вернуться к набухшему клитору, одно единственное легкое прикосновение к которому заставило меня застонать против воли.

— Кажется, мое предложение одобрено… — прошептал Антон, нависая надо мной, опираясь на локти, чтобы не придавить случайно будущую дочь.

Мы все-таки поженились до отъезда.

Я родила еще двух детей.

Кошмары о прошлом мне больше не снились, даже в беременность.

Может быть, потому что я не ела соленого на ночь.

Может быть, потому что мы были за половину мира от нашего прошлого.

А может, я наконец поверила своему бывшему — и настоящему — мужу.

И он приносил мне цветы, даже когда мы стали старенькими.