Читать онлайн Девятнадцать минут

Если мы не изменим выбранное направление, то окажемся там, куда направляемся.

Китайская мудрость

Надеюсь, когда ты это прочтешь, меня уже не будет.

Нельзя изменить то, что уже произошло; нельзя забрать обратно слова, произнесенные вслух. Ты будешь думать обо мне и пожалеешь, что у тебя не было возможности отговорить меня. Ты будешь пытаться найти то единственно верное, что можно было бы сказать, сделать. Думаю, мне следовало бы сказать тебе: «Не вини себя, это не твоя вина», но это будет ложью. Мы оба знаем, что мне не так просто было на это решиться.

Ты будешь плакать на моих похоронах. Будешь говорить, что все должно было быть иначе. Ты будешь вести себя так, как положено. Но будет ли тебе недоставать меня?

И, что важнее, будет ли мне недоставать тебя?

Хочет ли кто-нибудь из нас на самом деле знать ответ на этот вопрос?

6 Марта 2007 года

За девятнадцать минут можно подстричь лужайку перед домом покрасить волосы, посмотреть период хоккейного матча. За девятнадцать минут можно испечь лепешку или запломбировать зуб, можно сложить свежевыстиранное белье семьи из пяти человек.

Именно за девятнадцать минут были распроданы все билеты на игру плей-офф команды Титаны Теннеси. Ровно столько нужно времени, чтобы прослушать альбом «Close to the Edge» группы «Yes». Ровно столько длится серия комедийного сериала, если не считать рекламу. Ровно столько времени занимает дорога от границы Вермонта до городка Стерлинг в штате Нью Гемпшир.

За девятнадцать минут можно заказать пиццу и дождаться ее доставки. Можно прочитать ребенку сказку или сменить масло в машине. Можно пройти две мили. Можно подшить подол платья.

За девятнадцать минут можно остановить мир, или просто уйти из него.

За девятнадцать минут можно удовлетворить чувство мести.

Как обычно Алекс Корниер опаздывала. На дорогу от дома до здания высшего суда округа Графтон, штат Нью Гемпшир, уходит тридцать две минуты, да и то только в том случае, если превысить скорость, проезжая через Орфорд. Она спустилась вниз босиком в одних чулках, держа в руках туфли на высоких каблуках и папки, которые взяла домой на выходные. Она свернула свои густые каштановые волосы в тугой узел и сколола его на затылке шпильками, приведя себя в надлежащий вид, перед тем как выйти из дома.

Алекс уже тридцать четыре дня занимала пост судьи в высшем суде. Она думала, что, показывая свое рвение на посту судьи районного суда в течение пяти лет, она получила все права на этот пост. Но даже в свои сорок лет она оставалась самым молодым судьей штата. Ей все еще приходилось бороться за репутацию честного судьи — до этого она работала государственным защитником, и прокуроры считали, что она на стороне защиты, хотя решения, которые она приняла, работая в окружном суде, были предельно объективными. Подавая несколько лет назад заявку на пост судьи, Алекс искренне хотела доказать, что в этой судовой системе человек считается невиновным, пока не будет доказана его вина. Но она не могла предположить, что на нее, как на судью, принцип презумпции невиновности распространяться не будет.

Запах свежезаваренного кофе привлек Алекс на кухню. Там, согнувшись над дымящейся чашкой, сосредоточенно читала учебник Джози. Вид у нее был усталый — серые глаза покраснели, нерасчесанные каштановые волосы были небрежно собраны в хвост.

— Скажи, что ты не просидела здесь всю ночь, — сказала Алекс.

Дочь даже не подняла головы.

— Я не просидела здесь всю ночь, — эхом повторила Джози.

Алекс налила себе чашку кофе и опустилась на стул рядом с ней.

— Честно?

— Ты просила, чтобы я тебе это сказала, — рассеянно ответила Джози. — Ты же не просила говорить правду.

Алекс нахмурилась.

— Тебе не стоит пить кофе.

— А тебе не стоит курить, — ответила Джози.

Алекс почувствовала, как ее щеки покраснели.

— Я не…

— Мама, — вздохнула Джози. — Даже если ты открываешь окно в ванной, я чувствую, что полотенца пахнут дымом. — Она подняла глаза, словно ожидала, что Алекс признается еще в каких-то грехах.

У Алекс не было других грехов. У нее не было на это времени. Она хотела бы с такой же уверенностью утверждать, что и у Джози нет никаких пороков, что о своей дочери она может сказать то же, что сказал бы любой, увидев ее впервые: хорошенькая, пользуется популярностью, круглая отличница, прекрасно понимающая, что может случиться с теми, кто отказывается идти стезей добродетели. Девушка с большим будущим. Молодая женщина, которая была именно такой, какой Алекс мечтала видеть свою дочь.

Когда-то Джози очень гордилась тем, что ее мама работает судьей. Алекс помнила, как Джози сообщала о мамином продвижении по службе кассирам в банке, грузчикам возле продуктового магазина, стюардессам в самолете. Она расспрашивала Алекс о судебных делах и вынесенных решениях. Но все изменилось три года назад, когда Джози стала старшеклассницей — между ними постепенно выросла стена Алекс не думала, что ее дочь скрывает от нее больше других подростков, просто их семья была особой: обычно родители лишь в переносном смысле могут осуждать друзей ребенка, а Алекс могла сделать это в буквальном смысле.

Мать тратит годы, направляя своего ребенка, стараясь научить ее на собственном примере, как уверенно и честно идти по жизни самостоятельно. Почему же она потом с таким удивлением обнаруживает, что уже давно не тащит проблемы дочери на себе, а наблюдает, как та движется по параллельному пути?

— Что же сегодня на повестке дня? — спросила Алекс.

— Тематическая контрольная. А у тебя?

— Предъявление обвинений, — ответила Алекс. Она украдкой бросила взгляд через стол, стараясь заглянуть в учебник. — Химия?

— Катализаторы, — Джози потерла виски. — Вещества, которые ускоряют реакцию, но не изменяются во время нее. Например, есть угарный газ и водород, а ты добавишь цинк и окись хрома, и… хотя какая тебе разница?

— Просто еще раз вспомнила, почему у меня была тройка по органической химии. Ты уже завтракала?

— Кофе пила, — ответила Джози.

— Кофе не считается.

— Считается, если нет времени, — заметила Джози.

Алекс мысленно положила на одну чашу весов последствия даже пятиминутного опоздания, а на другую очередной минус в ее резюме хорошей матери. «Разве не должен человек в шестнадцать лет быть в состоянии позаботиться о себе по утрам?» — Алекс начала доставать из холодильника продукты: яйца, молоко, бекон.

— Однажды я руководила неотложной принудительной госпитализацией в государственной больнице для душевнобольных по делу женщины, которая считала себя Эмерилом.[1] Ее арестовали, когда она, положив целый фунт бекона в блендер, начала гоняться за мужем по кухне с ножом, выкрикивая как Эмерил в своих телешоу: «Вам!»

Джози оторвалась от учебника.

— Серьезно?

— Поверь мне, я бы сама не смогла такое придумать. — Алекс разбила яйцо в кастрюльку. — Когда я спросила ее, зачем она положила фунт бекона в блендер, она посмотрела на меня и ответила, что, похоже, мы с ней по-разному готовим.

Джози встала и, облокотившись о стол, смотрела, как мама готовит. Алекс была не очень хорошей хозяйкой — она не умела готовить жаркое, но зато гордилась тем, что помнит телефоны всех пиццерий и китайских ресторанов в Стерлинге, которые доставляют еду бесплатно.

— Расслабься, — сухо сказала Алекс. — Думаю, я смогу приготовить завтрак и не сжечь при этом дом.

Но Джози забрала у нее кастрюльку и плотно выложила кусочки бекона, словно сельдь в банке.

— Почему ты так одеваешься?

Алекс посмотрела на свою юбку, блузу и туфли на высоких каблуках и нахмурилась:

— А что? Слишком похожа на Маргарет Тэтчер?

— Нет. Я хочу сказать… какая разница, во что ты одета? Никто ведь не видит, что на тебе под мантией. Ты можешь надеть даже пижаму. Или тот свитер, который ты носила еще в колледже, с дырками на локтях.

— Независимо от того, видит кто-то мою одежду или нет, я все равно обязана одеваться… ну, благопристойно.

Джози продолжала готовить, но по ее лицу пробежала тень, словно Алекс дала неверный ответ. Алекс внимательно посмотрела на дочь — обкусанные ногти в форме полумесяца, веснушки за ушами, ломаный пробор — и увидела маленькую девочку, которая ждала ее у окна в доме няни, когда солнце уже садилось, поскольку знала, что Алекс придет за ней только в такое время.

— Я никогда не ходила на работу в пижаме, — согласилась она, — но иногда я закрываю дверь кабинета и сплю на полу.

Медленная улыбка удивления заиграла на лице Джози. Она восприняла мамино признание, словно случайно севшую на ладонь бабочку: такие моменты настолько поразительны, что, обращая на них внимание, всегда рискуешь их утратить. Но им еще предстояло ехать на работу, предъявлять обвинения защитникам, решать химические уравнения, и когда Джози выложила бекон на бумажное полотенце, чтобы стек жир, момент был упущен.

— Я все равно не понимаю, почему я должна завтракать, если ты этого не делаешь, — проворчала Джози.

— Потому что нужно достичь определенного возраста, чтобы получить право разрушать свою жизнь, — ответила Алекс И, кивнув на омлет, который готовила Джози, спросила: — Обещаешь, что все съешь?

Джози посмотрела ей в глаза.

— Обещаю.

— Тогда я поехала.

Алекс обвела взглядом кухню, довольная, что сделала все возможное, несмотря на нехватку времени, чтобы сыграть роль хорошей матери, потом схватила свой термос с кофе. Когда она выезжала из гаража, ее мысли уже были заняты решениями, которые ей предстояло написать в тот день, количеством обвинений, которые помощник внесет в список дел к слушанию, ходатайствами, словно по волшебству, появившимися на ее столе с вечера пятницы до сегодняшнего утра. Она была уже очень далеко от того мира, где ее дочь выбросила нетронутый омлет в мусорное ведро.

Иногда Джози казалось, что ее жизнь похожа на комнату без дверей и окон. Это была роскошная комната, и половина ребят из школы Стерлинг Хай наверняка отдали бы правую руку, чтобы попасть туда, но и сбежать из этой комнаты было невозможно. То ли Джози была не той, кем хотела, то ли она была той, с кем никто не хотел общаться.

Она подняла лицо навстречу струям воды — она сделала душ таким горячим, что на коже появились красные полосы, нечем было дышать и запотели стекла. Она сосчитала до десяти и только тогда вышла из-под струи и встала вся мокрая перед зеркалом. Ее лицо горело, волосы прилипли толстыми веревками к плечам. Она повернулась боком, придирчиво изучила свой плоский живот и немного его втянула. Она знала, что видел Мэтт, глядя на нее, что видели Кортни, и Мэдди, и Брейди, и Хейли, и Дрю. Она тоже очень хотела это видеть. Проблема была в том, что, когда Джози смотрелась в зеркало, она видела то, что скрывалось под кожей, а не то, что было нарисовано на ней.

Она понимала, как должна выглядеть и как должна вести себя. Она носила темные длинные прямые волосы, одевалась в модном магазине, слушала альтернативный рок и инди-рок. Ей нравилось ощущать на себе взгляды других девочек в школе, когда она сидела в школьной столовой, накрасившись косметикой Кортни. Ей нравилось, что учителя с первого урока запоминали, как ее зовут. Нравилось, что парни смотрели на нее, когда она шла по коридору с Мэттом в обнимку.

Но часть ее задавалась вопросом: что было бы, если бы они все узнали ее секрет? Что иногда по утрам ей не хочется вылезать из постели и навешивать на лицо чужую улыбку, что она пустышка, фальшивка, которая смеется в нужных местах, передает шепотом нужные сплетни и привлекает нужных парней? Фальшивка, которая уже почти забыла, как это — быть настоящей… да и, если уже начистоту, не хотела вспоминать, потому что это было бы еще больнее.

Не с кем было поговорить. Если у тебя возникают хотя бы сомнения по поводу того, принадлежишь ли ты к группе самых лучших, тогда тебе там не место. А Мэтт — что ж, он влюбился в ту Джози, которая лежит на поверхности, как и все остальные. В сказках, когда спадают маски, прекрасный принц все равно любит свою девушку, несмотря ни на что — и это само по себе превращает ее в принцессу. Но в старшей школе так не бывает. Она была принцессой, потому что встречалась с Мэттом. И по какой-то непонятной замкнутой логике Мэтт встречался с ней именно потому, что она была одной из принцесс школы Стерлинг Хай.

Она не могла рассказать об этом маме. Мама всегда говорила, что судья не перестает быть судьей, покинув зал суда. Поэтому Алекс Корниер никогда не пила больше одного бокала вина, никогда не кричала и не плакала. Нельзя переступать черту — и точка. Большинство побед, которыми так гордилась мама Джози — ее оценки, внешность, то, что она дружит с «правильными» ребятами, — были достигнуты не потому, что она сама очень этого хотела, а чаще всего потому, что она боялась не соответствовать идеалу.

Джози обернулась полотенцем и направилась в спальню. Она вытащила из шкафа джинсы и аккуратно сложила обратно две вывалившиеся оттуда футболки. Взглянув на часы, поняла, что нужно пошевеливаться, если она не хочет опоздать. Но прежде чем выйти из комнаты, она засомневалась. Присев на кровать, она пошарила рукой под ночным столиком и нащупала полиэтиленовый пакетик, приклеенный липкой лентой к деревянной раме. Там был запас снотворного — собранный по одной таблетке из каждой упаковки, которую маме выписывал врач, чтобы она ничего не заметила. Понадобилось около шести месяцев, чтобы собрать пятнадцать таблеток. Она думала, что если запить их стаканом водки, то этого будет достаточно. Не то чтобы у нее был определенный план, например, убить себя в следующий вторник, или когда растает снег, или что-то вроде этого. Это было больше похоже на запасной вариант: если правда откроется и никто не захочет с ней общаться, то и Джози не захочет оставаться наедине с собой.

Она сунула таблетки обратно под столик и спустилась вниз. Войдя в кухню, чтобы собрать рюкзак, она обнаружила все еще раскрытый учебник по химии, а там, где она сидела, длинную красную розу.

Рядом с холодильником в углу стоял Мэтт — должно быть, вошел через открытую дверь гаража. Как всегда при виде его голова Джози закружилась: его волосы вобрали все краски осени, глаза были ярко-синими, как зимнее небо, а улыбка слепила, как летнее солнце. На нем была повернутая козырьком назад бейсболка и футболка хоккейной команды школы Стерлинга поверх еще одной, с длинными рукавами, которую Джози однажды стащила и целый месяц держала в ящике со своим бельем, чтобы, когда захочется, можно было вдохнуть его запах.

— Ты все еще сердишься? — спросил он.

Джози поколебалась.

— Это не я вчера разозлилась.

Мэтт отлепился от холодильника и подошел к ней ровно настолько, чтобы обнять за талию.

— Ты же знаешь, что я ничего не могу с собой поделать.

На его правой щеке расцвела ямочка. Джози почувствовала, что тает.

— Я не говорила, что не хочу тебя видеть. Мне действительно нужно было заниматься.

Мэтт убрал волосы с ее лица и поцеловал. Вот именно поэтому она и сказала ему не приходить вчера — когда он был рядом ее казалось, что она растворяется. Иногда, когда он прикасался к ней, у Джози было ощущение, будто она превращается в облако пара.

У поцелуя был привкус кленового сиропа и извинения.

— Это все ты виновата, ты же знаешь, — сказал он. — я бы не вел себя как дурак, если бы не любил так сильно.

В такие моменты Джози забывала о таблетках, которые прятала в спальне, забывала, как плакала в душе; забывала обо всем, кроме одного ощущения — когда тебя обожают. «Мне повезло, — говорила она себе. И это слово красной нитью проходило через все ее мысли: — Повезло, повезло, повезло».

Патрик Дюшарм, единственный детектив в полиции Стерлинга, сидел на скамейке в дальнем конце раздевалки, слушая, как патрульные офицеры из утренней смены цеплялись к новенькому, немного перегибая палку.

— Эй, Фишер, — сказал Эдди Оденкирк, — это ты беременный или твоя жена?

Когда остальные ребята рассмеялись, Патрику стало жалко парня.

— Еще рано, Эдди, — сказал он. — Ты не можешь подождать, пока мы все хотя бы выпьем кофе?

— Я бы подождал, товарищ капитан, — засмеялся Эдди, — но, похоже, Фишер уже съел все пончики и… черт, это еще что такое?

Патрик проследил за взглядом Эдди и… увидел свои ноги. Обычно он не переодевался в раздевалке вместе с патрульными офицерами. Но этим утром он на работу прибежал, а не приехал на машине, чтобы компенсировать все вкусности, съеденные на выходных. Субботу и воскресенье он провел в Мэне юной особой, ставшей в последнее время хозяйкой его сердца со своей крестницей пяти с половиной лет по имени Тара Фрост. Ее мать Нина, была давней подругой Патрика и давней любовью, от которой он скорее всего так и не излечится, хотя Нина прекрасно обходилась без него. За два дня выходных Патрик намеренно проиграл приблизительно десять тысяч раз в «Кенди-ленд»,[2] несчетное количество раз ходил на четвереньках, катая малышку «на лошадке», позволял делать себе прически и — это было его роковой ошибкой — разрешил Таре накрасить свои ногти на ногах ярко-розовым лаком, а потом забыл его смыть.

Он посмотрел на свои ступни и подогнул пальцы.

— Девушкам нравится, — сказал он охрипшим голосом. Семеро мужчин в раздевалке с трудом сдерживались, чтобы не рассмеяться над тем, кто формально являлся их начальником. Патрик быстро натянул черные носки, сунул ноги в туфли и вышел, все еще держа галстук в руках. «Раз, — считал он, — два, три». И в этот момент раздевалка взорвалась смехом, который преследовал его все время, пока он шел по коридору.

Оказавшись в своем кабинете, Патрик закрыл дверь и посмотрел на себя в крошечное зеркало, висевшее на обратной стороне двери. Его черные волосы были все еще влажными после душа, а лицо пылало после бега. Он завязал галстук, поправил узел и сел за свой стол.

За выходные он получил семьдесят два электронных письма. А ведь даже пятидесяти хватило бы, чтобы всю неделю не уходить домой раньше восьми вечера. Он начал просматривать почту, добавляя пункты в проклятый список, который никогда не становился короче, несмотря на все его усилия.

Сегодня Патрику предстояло отвезти наркотики в лабораторию — ничего особенного, если не считать, что это займет четыре часа драгоценного времени. У него было дело об изнасиловании, которое следовало довести до конца, преступник, опознанный в школьном альбоме, и его показания, расшифрованные и подготовленные для отправки в министерство. У него был мобильный телефон, украденный из машины каким-то бездомным. Был присланный из лаборатории анализ крови, совпадавшей с кровью, найденной при ограблении ювелирно. го магазина. Плюс слушание в высшем суде, и уже новая сегодняшняя жалоба на столе — кража кошелька, кредитными карточками из которого уже воспользовались, оставив след, по которому Патрику предстояло бежать.

Работа детектива в маленьком городке заставляла Патрика постоянно выкладываться на всю катушку. В отличие от знакомых копов, работающих в департаментах больших городов, у которых было двадцать четыре часа на расследование дела, а потом оно могло считаться нераскрытым, Патрик должен был просматривать все, что попадало на его стол, а не выбирать то, что поинтереснее. Сложно увлечься расследованием дела о фальшивом чеке или о краже, если преступник заплатит штраф в размере 200 долларов, а неделя, которую Патрик потратит на расследование, будет стоить налогоплательщикам в пять раз дороже. Но каждый раз, когда дела, которыми он занимался, начинали казаться ему не особенно важными, он сталкивался лицом к лицу с жертвой: с истеричной мамашей, чей кошелек украли; с хозяевами небольшого ювелирного магазина, у которых украли все, что они копили на старость; с взволнованным профессором, который оказался жертвой «кражи личности[3]». Патрик знал, что расстояние между им самим и человеком, который обратился за помощью, измерялось надеждой. Если бы Патрик не вмешивался, если бы не выкладывался на сто процентов, то эти пострадавшие навсегда остались бы жертвами. Именно поэтому, с тех пор как Патрик начал работать в полиции Стерлинга, ему удавалось раскрывать все дела без исключения.

И все же.

Ночью, лежа в одиночестве в своей постели и мысленно прокручивая свою жизнь, Патрик не вспоминал признанные успехи, а думал только о возможных поражениях. Когда он во время осмотра территории разоренного старого депо находил угнанную машину, из которой украли все, что можно, и бросили в лесу, когда протягивал носовой платок рыдающей шестнадцатилетней девчонке, чье свидание закончилось изнасилованием, Патрик не мог избавиться от ощущения, что опоздал. Он был детективом, но не мог ничего предвидеть. Все попадало к нему уже сломанным, всегда.

Был первый теплый день марта. Один из тех, когда начинаешь верить, что снег рано или поздно растает, что июнь уже не за горами. Джози сидела на капоте машины Мэтта, стоящей на ученической парковке. Она думала о том, что до лета гораздо ближе, чем до начала учебного года, что через каких-нибудь три месяца она официально станет ученицей выпускного класса. Рядом с ней сидел Мэтт, прислонившись к лобовому стеклу и подставив лицо солнечным лучам.

— Давай прогуляем школу, — сказал он. — На улице слишком хорошо, чтобы париться в классе.

— Если прогуляешь, то окажешься на скамье запасных.

Чемпионат штата по хоккею начинался сегодня после обеда, и Мэтт играл на правом фланге. В прошлом году Стерлинг выиграл и рассчитывал повторить успех.

— Ты придешь на игру, — сказал Мэтт, не спрашивая, а утверждая.

— А ты выиграешь?

Мэтт с озорной улыбкой усадил ее к себе на колени.

— А разве я когда-то проигрывал? — спросил он, говоря уже не о хоккее, и она почувствовала, как краска заливает ее лицо.

Вдруг Джози ощутила, как на спину ей посыпался дождь монет. Они увидели Брейди Прайса, футболиста, который шел, держа за руку Хейли Уивер, королеву школы прошлого выпуска. Хейли бросила еще одну горсть монет — так в Стерлинге желали спортсменам удачи.

— Порви их, Ройстон! — крикнул Брейди.

Их учитель математики тоже появился на парковке со своим потертым черным кожаным портфелем и термосом с кофе.

— Здравствуйте, мистер МакКейб, — крикнул Мэтт. — Как я написал контрольную в пятницу?

— К счастью, у вас есть другие таланты, на которые вы можете рассчитывать, мистер Ройстон, — ответил учитель роясь в кармане. Он подмигнул Джози, доставая монеты. Деньги падали на ее плечи, как конфетти, как звезды с неба.

«Как всегда», — подумала Алекс, запихивая содержимое своей сумки обратно. Она взяла сегодня другую сумку и забыла дома электронный пропуск, чтобы пройти в здание суда через служебный вход. Она нажимала кнопку вызова миллион раз но никто, похоже, не собирался ее впускать.

— Черт, — бормотала она про себя, пытаясь обходить лужи грязи и не испортить туфли из крокодиловой кожи. Она парковала машину специально за зданием суда, чтобы не приходилось этого делать. Она сможет пройти в свой кабинет через офис судебных исполнителей и, если звезды будут благосклонны, возможно, даже вовремя попадет на заседание суда и слушания дел не будут отложены из-за нее.

Несмотря на то что перед главным входом была очередь из двадцати человек, охранники в дверях узнали Алекс, потому что в отличие от районного окружного суда, где тебя перебрасывают из одного здания суда в другое, здесь ей предстояло провести шесть месяцев в своем уютном кабинете. Охранники жестами показали, чтобы она прошла в начало очереди, но, поскольку у нее в руках были ключи, термос из нержавеющей стали и еще бог знает что в сумке, включился металлодетектор.

Сирена прозвучала, как гром среди ясного неба, и все находящиеся в вестибюле повернулись, чтобы посмотреть, кого поймали. Втянув голову в плечи, Алекс так быстро шла по полированным плитам, что чуть не оступилась. Когда она подалась вперед, едва не упав, невысокий мужчина протянул руку, чтобы поддержать ее.

— Крошка, — сказал он плотоядно. — Мне нравятся твои туфли.

Ничего не ответив, Алекс вырвалась из его объятий и поспешила в сторону офиса судебных исполнителей. Никому из старших судей не доводилось попадать в подобные ситуации. Судья Вагнер был хорошим человеком, но его лицо было похоже на тыкву через пару недель после Хеллоуина. Судья Герхардт — мужеподобная особа — носила блузы, которым было больше лет, чем Алекс. Когда Алекс впервые пришла на заседание высшего суда, ей показалось, что ее относительная молодость и достаточно привлекательная внешность — это хорошо, что это разбавит однообразную компанию. Но в дни, вроде сегодняшнего, она не была в этом так уверена.

Она бросила свою сумку в кабинете, накинула на плечи мантию и потратила еще пять минут, чтобы выпить кофе и просмотреть список дел, представленных к слушанию. Каждое дело лежало в отдельной папке, но дела злостных нарушителей были скреплены вместе. Иногда судьи еще вкладывали заметки друг для друга. Алекс открыла одну папку и увидела фотографию полного мужчины. Лицо его было перечеркнуто нарисованной решеткой — сигнал от судьи Герхардт, что это его последний шанс и в следующий раз он сядет в тюрьму.

Алекс нажала на звонок, сообщив судебному исполнителю, что готова начинать, и замерла в ожидании реплики: «Всем встать, Ее честь судья Александра Корниер». Входя в зал суда, Алекс всегда испытывала ощущение, будто выходит на сцену во время Бродвейской премьеры. Ты знаешь, что будут люди, знаешь, что они будут смотреть на тебя, но все равно в какой-то момент становится тяжело дышать и не верится, что все они сюда пришли именно ради тебя.

Алекс быстро прошла за стол и села. На это утро было запланировано семь слушаний, и в зале суда было полно народу. вызвали первого ответчика, и он очень медленно вышел к стойке, отводя взгляд.

— Мистер О'Райли, — произнесла Алекс и, когда он посмотрел ей в глаза, узнала в нем парня из вестибюля. Ему явно было не по себе, когда он понял, с кем флиртовал. — Вы ведь тот джентльмен, который помог мне сегодня?

Он сглотнул.

— Да, Ваша честь.

— Если бы вы знали, что я судья, мистер О'Райли, вы сказали бы: «Крошка, мне нравятся твои туфли»?

Ответчик опустил глаза, колеблясь между правилами приличиями и честностью.

— Думаю, да, Ваша честь. У вас действительно отличные туфли.

Весь зал замер в ожидании ее реакции. Алекс широко улыбнулась:

— Мистер О'Райли, — сказала она, — я полностью с вами согласна.

Лейси Хьютон перегнулась через спинку кровати и посмотрела прямо в лицо хнычущей пациентке.

— Ты можешь это сделать, — твердо сказала она. — Ты можешь, и ты это сделаешь.

Схватки длились уже шестнадцать часов, и они все выбились из сил — Лейси, пациента, будущий отец, который в ожидании важного события постепенно осознал, что именно сейчас его жена нуждалась в своей акушерке намного больше, чем в нем.

— Я хочу, чтобы ты стал за спиной Джанин, — сказала ему Лейси, — и обнял ее за талию. Джанин, я хочу, чтобы ты смотрела на меня и еще раз хорошо потужилась…

Женщина стиснула зубы и напряглась изо всех сил, стараясь произвести нового человека на свет. Лейси наклонилась, нащупала головку ребенка, помогла ей пробраться сквозь складки кожи и быстро сняла петлю пуповины с шеи, не переставая смотреть пациентке в глаза.

— В течение следующих двадцати секунд ваш ребенок будет самым юным на этой планете, — сказала Лейси. — Хотите с не познакомиться?

Ответом была еще одна потуга. Последнее усилие, надсадный крик и — скользкое посиневшее тельце, которое Лейси быстро отдала в объятия матери, чтобы, когда малышка заплачет впервые в жизни, та была готова ее успокоить.

Ее пациентка опять начала плакать, но этот плач звучал уже совершенно иначе — он не был пронизан болью. Новоиспеченные родители склонились над ребенком, и круг замкнулся. Лейси отошла назад и просто наблюдала. Акушерке нужно еще многое сделать даже после того, как рождение произошло, но именно сейчас ей хотелось посмотреть в глаза этому маленькому существу. Там, где родители в первую очередь замечают подбородок тети Мардж или дедушкин нос, Лейси видела взгляд, полный мудрости и покоя, — три с половиной килограмма неограниченных возможностей. Новорожденные напоминали ей маленьких Будд с одухотворенными лицами. Хотя продолжалось это недолго. Когда Лейси видела этих же детей неделю спустя во время регулярных осмотров, они уже превращались в обычных — хоть и крошечных — людей. Вся святорть непостижимым образом исчезала, и для Лейси всегда оставалось загадкой, куда она девалась.

Когда его мать на противоположном конце города помогала появиться на свет новому гражданину Стерлинга штата Нью Гемпшир, Питер Хьютон проснулся. Отец, уходя на работу, постучал в дверь его комнаты — сигнал, что пора вставать. Внизу уже приготовлена миска и коробка с хлопьями. Мама не забывала сделать это, даже если ее вызывали в два часа ночи. А еще рядом лежит записка с пожеланиями хорошего дня в школе, словно это так просто.

Питер отбросил одеяло. Все еще в пижамных штанах он подошел к письменному столу, сел и подключился к Интернету.

Слова в окне сообщения были размытыми. Он потянулся за очками — они всегда лежали рядом с компьютером. Надев их, он уронил, футляр на клавиатуру. И вдруг увидел то, что ни за что не согласился бы увидеть опять.

Питер выпрямился и нажал «CTRL-ALT-DELETE», но слова все равно стояли перед глазами, даже когда экран стал пустым, даже когда он закрыл глаза. Даже когда он заплакал.

В таком городке, как Стерлинг, все знают друг друга, и всегда знали. В некотором смысле это очень успокаивает — чувствуешь себя частью огромной семьи, которую ты иногда любишь, хотя иногда попадаешь в число нелюбимых детей. Иногда это ощущение буквально преследовало Джози. Как, например, сейчас, когда она стояла в очереди в столовой за Натали Зленко, задерживающей всю очередь возле первых блюд, которая, когда они учились во втором классе, пригласила Джози к себе поиграть и уговорила ее пописать на лужайке перед домом, как мальчики. «О чем ты только думала?» — спрашивала мама, приехав за ней и обнаружив девочек сидящими с голыми попками среди нарциссов. Даже теперь, спустя десять лет, глядя на Натали Зленко с ее почти налысо остриженной головой и вездесущим однообъективным зеркальным фотоаппаратом, Джози не могла не думать о том, вспоминает ли и Натали тот случай.

С другой стороны от Джози стояла Кортни Игнатио — самая популярная девушка в Стерлинг Хай. С волосами медового цвета, спадающими на плечи, словно шелковая шаль, и заказанными из магазина «Fred Segal» джинсами с низкой талией, она порождала целую свиту клонов. На подносе Кортни была бутылка с водой и банан. На подносе Джози — тарелка с картофелем фри. Закончился второй урок, и, как предсказывала мама, она умирала от голода.

— Эй, — сказала Кортни достаточно громко, чтобы Натали услышала. — Можешь сказать этой лесбиянке, чтобы она нас пропустила?

Щеки Натали вспыхнули, и она прижалась к витрине с салатами, чтобы Кортни и Джози могли ее обойти. Они заплатили за свою еду и прошли в зал столовой.

Входя в столовую во время большой перемены, Джози всегда чувствовала себя исследователем дикой природы, наблюдающим за различными видами в их естественной, неучебной, среде обитания. Тут были заучки, которые корпели над учебниками и смеялись над математическими анекдотами, которые никто кроме них и не хотел понимать. За ними был стол помешанных на искусстве, которые курили сигареты из смеси пряных трав во время уроков физкультуры за школой и рисовали японские комиксы на полях своих тетрадей. Недалеко от кондитерских изделий расположились уроды, они пили черный кофе в ожидании автобуса, который должен был отвезти их в физико-математическую школу за три города отсюда на дополнительные занятия. Рядом сидели наркоши, уже с самого утра под кайфом. Были и изгои, вроде Натали и Анжелы Флаг, которым приходилось дружить, поскольку никто больше не хотел иметь с ними дело.

Ну и, наконец, компания Джози. Они занимали два стола — не потому, что их было много, а потому, что они были самыми популярными: Эмма, Мэдди, Хейли, Джон, Брейди, Трей, Дрю. Как только Джози начала гулять с этой компанией, она все время путала имена — настолько они были взаимозаменяемыми.

Они и внешне были похожи: парни все как один одеты в бордовые спортивные свитера местной хоккейной команды, из-под бейсболок козырьком назад — яркие пряди челок, торчащие, словно языки пламени. Девушки — специально подобранные копии Кортни. Джози незаметно стала одной из них, потому что тоже была похожа на Кортни. Ее непослушные волосы были вытянуты в гладкие, как стекло, пряди, а от высоких каблуков она не отказывалась, даже когда на улице лежал снег. А раз внешне она стала такой же, как они, то уже не имело значения, какая она на самом деле.

— Привет, — сказала Мэдди, когда Кортни присела рядом с ней.

— Привет.

— Вы слышали о Фионе Кирленд?

Глаза Кортни загорелись. Ее жизнь оживляли только сплетни.

— Это та, у которой груди разного размера?

— Нет. Та учится на втором курсе. Я имею в виду ту, что учится на первом.

— Та, которая всегда таскает коробку с бумажными носовыми платками из-за своей аллергии? — спросила Джози, садясь рядом.

— Или не из-за аллергии, — ответила Хейли. — Ее направили в реабилитационный центр, потому что она нюхала кокаин.

— Да ты что!

— И это еще не весь скандал, — добавила Эмма. — Ее дилером оказался руководитель кружка читателей Библии, который собирался после уроков.

— О Господи! — воскликнула Кортни.

— Вот именно.

— Привет, — Мэтт сел на стул рядом с Джози. — Почему ты так долго?

Она повернулась к нему. На этом конце стола ребята готовили бумажные шарики, чтобы плеваться, и обсуждали, где в конце весны можно покататься на лыжах.

— Как ты думаешь, когда закроют спуски на Санапи? — спросил Джон, посылая бумажный шарик в сторону паренька, уснувшего за дальним столом.

Джози в прошлом году ходила с ним на выборочный курс языка глухонемых. Как и она, он учился на третьем курсе. Раскинув худые бледные руки и ноги, он всхрапывал широко открытым ртом.

— Не попал. Слабак, — сказал Дрю. — Если закроется Санапи, можно поехать в Киллингтон. Там снег лежит чуть ли не до августа.

Его шарик оказался в волосах парня.

Дерек. Этого парня звали Дерек.

Мэтт посмотрел на картофель Джози.

— Ты же не будешь это есть?

— Я умираю от голода.

Он многозначительно ущипнул ее за талию. Джози посмотрела на картофель. Десять секунд назад он казался золотистым и ароматным, а теперь она видела только жир, расплывающийся пятнами на бумажной тарелке.

Мэтт взял горсть картофеля себе, а остальное отдал Дрю, который только что отправил свой бумажный шарик и попал парню в рот. Кашляя и отплевываясь, Дерек проснулся.

— Приятного аппетита! — Дрю хлопнул Джона по раскрытой ладони.

Дерек сплюнул в салфетку и старательно вытер рот. Он оглянулся, чтобы посмотреть, кто еще это видел. Джози вдруг вспомнила знак из языка жестов, хотя практически все, что она выучила на занятиях, вылетело из головы сразу же после зачета. Круговое движение закрытым кулаком напротив сердца значит «Извини».

Мэтт наклонился и поцеловал ее в шею.

— Пошли отсюда. — Он потянул Джози за руку, помогая ей встать, и повернулся к друзьям. — Пока, — сказал он.

Спортзал в школе Стерлинг Хай располагался на втором этаже, а над ним должен был быть плавательный бассейн. Но на него денег не хватило, и поэтому теперь там были три классные комнаты, где слышался топот ног и удары баскетбольного мяча. Майкл Бич со своим лучшим другом, Джастином Фридманом, два первокурсника, сидели на линии баскетбольного поля, а учитель физкультуры в сотый раз демонстрировал технику дриблинга. Это было бесполезно — ребята в этом классе были либо экспертами в баскетболе, либо, как Майкл и Джастин, бегло разговаривали на языке эльфов, для которых слово «пробежка» означало бег домой после школы, чтобы не оказаться повешенными на вешалке в гардеробе. Они сидели, скрестив ноги с голыми коленками, и слушали, как скрипят белые кроссовки тренера Спирза, когда тот бежит из одного конца зала в другой.

— Спорим на десять баксов, что меня выберут в команду последним, — тихо проговорил Джастин.

— Как хочется уйти отсюда, — поддержал его Майкл, — Может, случится пожар?

Джастин ухмыльнулся:

— Землетрясение.

— Муссон.

— Налет саранчи!

— Нападение террористов!

Кроссовки остановились прямо перед ними. Тренер Спирз смотрел на них, скрестив руки на груди.

— Может, вы двое расскажете мне, что такого смешного в баскетболе?

Майкл обменялся с Джастином взглядами и поднял глаза на тренера.

— Абсолютно ничего, — ответил он.

Приняв душ, Лейси Хьютон приготовила себе чашку зеленого чая и мирно прошлась по своему дому. Когда дети были маленькими, работа и быт отнимали много сил, Льюис иногда спрашивал ее, чем он может помочь. Если брать во внимание профессию Льюиса, вопрос этот казался Лейси издевательством. Он был профессором в колледже Стерлинга, его специальностью была экономика счастья. Да, такая научная отрасль действительно существует, и он был экспертом. Он проводил семинары. Писал статьи, у него брали на интервью на канале CNN о том, как измерить эффективность удовольствия и удачи по денежной шкале. Тем не менее, когда нужно было решить, что доставит удовольствие Лейси, он был бессилен. Может быть, она хочет поужинать в дорогом ресторане? Сходить к гадалке? Вздремнуть? Когда же она сказала ему, чего ей действительно безумно хочется, он не понял. Ей хотелось остаться в их собственном доме, чтобы не было никого постороннего и никаких неотложных дел.

Она открыла дверь в комнату Питера и поставила чашку на комод, чтобы убрать постель. Когда она пыталась приучить Питера делать это самостоятельно, он спрашивал, зачем ее убирать, если через несколько часов опять ложишься спать.

Обычно она не входила в комнату Питера, когда его та не было. Возможно, поэтому ей сначала показалось, что в ней что-то не так, словно не хватает чего-то важного. Она было решила, что комната кажется пустой из-за отсутствия Питера. Но потом поняла — компьютер, вечно гудящий и с мерцающим зеленоватым цветом экраном, выключен.

Она застелила простыни и подоткнула концы, набросила сверху плед и взбила подушки. На пороге спальни сына она остановилась и улыбнулась: все выглядело идеально.

Зоя Паттерсон размышляла о том, как это — целоваться с мальчиком, который носит брекеты. Не то чтобы ей светила такая возможность в ближайшем будущем, но ей следовало обдумать это, прежде чем подобный момент застанет ее врасплох Честно говоря, она думала о том, как это — целоваться с мальчиком, точка. Даже если у него ничего нет на зубах, в отличие от нее. Да и положа руку на сердце, где еще можно помечтать, как не на дурацком уроке математики?

Мистер МакКейб, который считал себя талантливым комиком, по обыкновению начал урок с шутки.

— Почему слышен стук колес поезда? Ведь колесо круглое! Зоя посмотрела на часы. Она следила за длинной стрелкой.

И как только та оказалась ровно на 9.50, вскочила с места и протянула мистеру МакКейбу разрешение пропустить урок.

— А-а, идете к ортодонту, — прочитал он вслух. — Что ж, смотрите, чтобы он не закрыл вам скобами рот, мисс Паттерсон. Значит, площадь круга у нас равна пи эр в квадрате, вот углы этого квадрата и стучат. Поняли? «Пи эр квадрат»!

Зоя забросила свой рюкзак на плечо и вышла из класса. Она Должна была встретиться с мамой перед школой в десять часов. Найти место для парковки было невозможно, поэтому мама просто остановится и подберет ее. Во время уроков коридоры были пустыми и гулкими'. Казалось, что идешь в брюхе кашалота. Зоя зашла в приемную директора, чтобы отметить Разрешение у секретаря, и чуть не сбила с ног какого-то ученика, торопясь выйти на улицу.

Там было достаточно тепло, чтобы расстегнуть куртку и помечтать о лете, о футбольном лагере и о том, что будет, когда ей снимут брекеты. Если целуешься с парнем, у которого брекетов нет, и слишком прижмешься, то можно ли поранить его десны? Что-то подсказывало Зое, что, поранив парня, она вряд ли увидится с ним еще раз. Но если бы у него тоже были брекеты, как у того светленького новенького мальчика из Чикаго, который сидел перед ней на английском (не то чтобы он ей нравился, хотя он и повернулся к ней, чтобы передать контрольную и действительно задержался чуть дольше, чем следовало…)? Они зацепились бы друг за друга, и пришлось бы ехать в отделение «скорой помощи», и насколько это было бы унизительно?

Зоя провела языком по металлическому забору у себя во рту. Может, ей лучше временно уйти в монастырь?

Она вдохнула и всмотрелась в дальний конец улицы в надежде разглядеть мамин зеленый автомобиль в веренице проезжающих машин. И в этот момент услышала взрыв.

Патрик остановился на светофоре в своей служебной машине без опознавательных знаков и ждал возможности выехать на автостраду. Рядом с ним на пассажирском сиденье лежал бумажный пакет с пакетиком кокаина внутри. Дилер, которого они арестовали в старшей школе, признался, что это кокаин, но Патрику все равно придется потратить полдня, чтобы отвезти его в лабораторию и подождать, пока некий тип в белом халате не скажет ему то, что он и так знал. Он покрутил ручку радио как раз вовремя, чтобы услышать о вызове пожарной бригады в здание старшей школы из-за взрыва. Скорее всего это бойлер. Здание школы было таким старым, что системы коммуникаций разваливались на части. Он попытался вспомнить, где в Стерлинг Хай находится бойлер, и подумал о том, что им повезет, если в этой ситуации никто не пострадает.

— Были выстрелы…

На светофоре включился зеленый, но Патрик не двигался. Сообщение о стрельбе в Стерлинге было достаточно редкиv событием, чтобы заставить его сосредоточить все свое внимание на голосе диспетчера в ожидании объяснений.

— В школе… Стерлинг Хай…

Диспетчер заговорил быстрее и громче. Патрик развернул машину и, включив мигалку, направился к зданию школы.

Сквозь статический треск слышались и другие голоса: офицеров, сообщающих о своем местонахождении в городе, дежурных начальников, пытающихся скоординировать силы и вызывающих подкрепление из Ганновера и Лебанона. Их голоса переплетались и путались, перекрывая друг друга, так что в итоге одновременно говорилось все и ничего.

— Сигнал 1000, — говорил диспетчер. — Сигнал 1000.

За всю свою карьеру детектива Патрик слышал это только дважды. Один раз в Мэне, когда безработный отец взял в заложники офицера полиции. И один раз в Стерлинге, во время предполагаемого ограбления банка, которое оказалось ложной тревогой. По сигналу «1000» нужно немедленно выключить рации и освободить линию для связи. Это значило, что речь идет не об обычной работе полиции.

Речь идет о жизни и смерти.

Хаос — это толпа учеников, выбегающая из школы и затаптывающая раненых. Это мальчик с самодельным плакатом с надписью «СПАСИТЕ НАС» в окне верхнего этажа. Две девочки, которые обнялись и плакали. Хаос — это алая кровь на тающем снегу, стайки родителей, превратившиеся в реку, а потом в ревущий поток, выкрикивающий имена пропавших детей. Хаос — это телекамера, которую тычут в лицо, это нехватка машин «скорой помощи», нехватка офицеров, отсутствие плана действий в то время, когда мир рушится на части.

Патрик остановил машину, выехав на тротуар, и схватил бронежилет с заднего сиденья. Адреналин уже пульсировал в его венах, расширяя границы зрения и обостряя чувства. Он нашел начальника полиции О'Рурка, который стоял с мегафоном посреди хаоса.

— Мы еще не знаем, с чем имеем дело, — сказал начальник. — Отряд специального назначения уже едет.

Патрику было плевать на спецназ. Пока они приедут, возможно, прозвучит еще сотня выстрелов, могут погибнуть дети. Он достал оружие.

— Я пошел.

— Черта с два. Не положено.

— Никто не знает, что положено, а что нет в таких ситуациях, — резко ответил Патрик. — Можете потом меня уволить.

Взбегая по парадной лестнице в здание школы, он едва заметил двух офицеров, проигнорировавших приказ командира и последовавших за ним. Патрик отправил их по одному на коридор, а сам с трудом протиснулся в двустворчатую дверь навстречу потоку учеников, спешащих наружу. Пожарная сирена ревела так громко, что Патрику пришлось предельно напрячься, чтобы услышать выстрелы. Он схватил за куртку одного из пробегающих мимо мальчишек.

— Кто это? — прокричал он. — Кто стреляет?

Мальчик покачал головой не в силах произнести ни слова и, вывернувшись, бросился прочь. Патрик смотрел, как он сломя голову пробежал по коридору, открыл дверь и выскочил на освещенный солнцем двор.

Поток учеников огибал его, словно он был камнем в реке. Дым клубился и жег глаза. Патрик услышал еще один выстрел и еле сдержался, чтобы сразу не броситься слепо в ту сторону.

— Сколько их? — прокричал он пробегающей мимо девочке.

— Я… я не знаю…

Мальчик рядом с ней обернулся, колеблясь между желая ем помочь и выбраться отсюда.

— Там один парень… он стреляет во всех подряд… Этого было достаточно. Патрик рванул против потока, как лосось, плывущий против течения. На полу разбросаны бумаги с домашними заданиями, стреляные гильзы перекатываются подошвами. Подвесной потолок рассыпался от пуль, толстый слой серой пыли покрывал скрюченные на полу тела. Не обращая на все это внимания, Патрик нарушал все правила, которым его учили, — проходил мимо дверей, где мог прятаться преступник, пропускал комнаты, которые нужно было осмотреть. Вместо этого он шел вперед, подняв оружие, и его сердце колотилось, отзываясь пульсом в каждом дюйме кожи. Потом он вспоминал другие детали, которые не отмечал в тот момент: раскуроченная обшивка труб отопления, где прятались дети; оставленная на полу обувь, из которой ее хозяева выскочили в буквальном смысле; разбросанные рисунки учеников — изображения собственного тела на пергаментной бумаге перед кабинетом биологии — жуткое предсказание места преступления.

Он бежал по коридорам, которые казались замкнутым лабиринтом.

— Где? — вырывал он ответы у каждого из пробегающих мимо учеников, которые были его единственными ориентирами. Он видел брызги крови и учеников, скорчившихся на полу, но не разрешал себе смотреть дважды. Он бежал по гулкой центральной лестнице, и как только взобрался наверх, дверь со скрипом открылась. Патрик резко развернулся, вскидывая пистолет перед лицом молоденькой учительницы, тут же упавшей на колени с поднятыми руками. За белым овалом ее лица виднелись еще двенадцать, невыразительных и напуганных. Патрик почувствовал запах мочи.

Он опустил оружие и махнул рукой в сторону лестницы.

— Идите, — скомандовал он, но не остановился, чтобы проверить, послушались ли они его.

Повернув за угол, Патрик едва не упал в луже крови и услышал еще один выстрел, на этот раз такой громкий, что в ушах зазвенело. Он проскользнул в открытую дверь спортзала, увидел несколько лежащих тел, перевернутую стойку для баскетбольных мячей, сами мячи у дальней стены, но никакого стрелка не было. Патрик знал, благодаря привычке по пятницам приходить сюда на школьные игры по баскетболу, что он сейчас в дальнем конце здания Стерлинг Хай. А это значило, что стрелок либо прячется где-то здесь, либо пробежал обратно мимо него а Патрик не заметил… и, возможно, сейчас целится ему в спину.

Патрик развернулся к выходу еще раз, чтобы проверить свое предположение, и — услышал еще один выстрел. Он побежал к двери, ведущей из спортзала, которую не заметил сразу. Это была дверь в раздевалку, стены и потолок которой были выложены белым кафелем. Он опустил глаза, увидел под ногами веер кровавых брызг и направил пистолет за угол.

На полу раздевалки в одном конце лежали два неподвижных тела. В другом, поближе к Патрику, возле шкафчиков скрючился худощавый парень. Очки в проволочной оправе перекосились на его вытянутом лице. Его трясло крупной дрожью.

— С тобой все в порядке? — прошептал Патрик. Он не хотел громко разговаривать, чтобы не выдать свое местоположение стрелку.

Парень только хлопал глазами.

— Где он? — одними губами спросил Патрик.

Тот вытащил из-за бедра пистолет и приставил к своей голове.

По телу Патрика опять пробежала горячая волна.

— Не двигаться, черт возьми! — прокричал он, беря парня на мушку. — Брось пистолет или я тебя застрелю к чертовой матери.

По спине и по лбу побежал пот, он почувствовал, что руки, сжимающие рукоятку пистолета, стали скользкими. Но все же он был готов изрешетить парня, если придется.

Указательный палец Патрика уже плотнее прижался к спусковому крючку, когда парень раскрыл ладонь, широко растопырив пальцы, и пистолет со стуком упал на кафельный пол.

Он немедленно бросился вперед. Один из офицеров, которого Патрик за своей спиной даже не заметил, схватил упавший пистолет. Патрик повалил парня на живот и надел наручники, вжав колено ему в спину.

— Ты один? Кто еще с тобой?

— Только я, — выдавил парень.

Голова Патрика кружилась, а биение пульса можно было увидеть сквозь кожу. Он смутно слышал, как второй офицер кричал, передавая информацию по рации:

— Стерлинг, мы одного задержали. Неизвестно, есть ли кто-то еще.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. По крайней мере, если это можно считать законченным. Патрик не знал, есть ли где-нибудь в школе взрывчатка или бомба, не знал, сколько пострадавших, он не знал, сколько раненых смогут принять медицинский центр Дартмонт-Хитчкок и больница Эллис Пек Дей, — он не знал, как проводить осмотр места происшествия такого масштаба. Цель была взята, но какой ценой? Патрик начал дрожать всем телом, осознавая, для скольких учеников, родителей и простых граждан он в очередной раз появился слишком поздно.

Он прошел несколько шагов и опустился на колени, потому что ноги его просто не держали, но сделал вид, что хотел осмотреть два тела в дальнем углу раздевалки. Он не обратил внимания, как другой офицер вытолкал стрелка за дверь и повел к ожидающей внизу полицейской машине. Он не обернулся ему вслед. А вместо этого сосредоточился на теле, лежащем прямо перед ним.

Парень был одет в свитер хоккейной команды. Под ним расплывалась лужа крови, а во лбу — стреляная рана. Патрик потянулся за бейсболкой с вышитой надписью «Хоккейная команда Стерлинга», отлетевшей на несколько футов. Покрутил на руке — получился круг неправильной формы.

Рядом с ним лицом вниз лежала девушка, от ее виска растекалась кровь. Она была босиком, и ногти на ее ногах были накрашены ярко-розовым лаком — точно таким же, каким Тара накрасила ногти Патрика. У него сжалось сердце. Эта девушка, как и его крестница, и ее брат, и миллионы других детей в этой стране, встала сегодня утром и отправилась в школу, не подозревая, что подвергнется опасности. Она доверила свою безопасность взрослым. Именно поэтому в школах после событий одиннадцатого сентября все учителя всегда носят удостоверение личности, а дверь в течение дня закрыта —. считалось, что враг может Прийти с улицы, а не окажется парнем, сидящим за соседней партой.

Вдруг девочка пошевелилась.

— Помогите…

Патрик присел рядом с ней.

— Я здесь.

Он немного повернул ее и увидел, что кровь идет из пореза на голове, а не из стреляной раны, как он предположил. Он ощупал ее конечности. Он все время что-то ей бормотал, не всегда связно, но это давало ей понять, что она уже не одна.

— Солнышко, как тебя зовут?

— Джози…

Девочка приподнялась, пытаясь сесть. Патрик предусмотрительно передвинулся так, чтобы оказаться между ней и парнем — она и так была в шоке, ему не хотелось, чтобы у нее случилась истерика. Она приложила ладонь ко лбу. И когда та стала влажной от крови, испугалась.

— Что… случилось?

Ему следовало оставаться на месте и дождаться медицинской помощи. Следовало попросить помощи по рации. Но соблюдение правил, похоже, не всегда помогало. Поэтому Патрик поднял Джози на руки. Он вынес ее из раздевалки, где она чуть не погибла, поспешил вниз по лестнице и толкнул входную дверь школы, словно мог спасти их обоих.

Семнадцать лет назад

Перед Лейси сидело четырнадцать человек, если учесть, что все женщины, которые пришли на курсы для будущих мам, были беременны. Некоторые вооружились блокнотами, ручками и в течение последних полутора часов записывали рекомендованные дозы фолиевой кислоты, названия веществ, способных нарушить развитие плода, и диету для будущей мамы. У двоих позеленело лицо во время обсуждения процесса естественных родов, и они выбежали в туалет, борясь с утренней тошнотой, которая, конечно же, преследует весь день.

Она устала. Ее собственный отпуск по уходу за ребенком закончился всего неделю назад, и ей казалось очень несправедливым, что хотя теперь она могла не вставать ночью к своему ребенку, то должна была просыпаться, чтобы помочь родиться чужому. Ее грудь болела — неприятное напоминание о том, что ей опять нужно сцедить молоко, ведь завтра оно потребуется няне, чтобы покормить Питера.

И все-таки она слишком любила свою работу, чтобы полностью от нее отказаться. Ее оценки позволяли поступить в медицинский институт, и она собралась стать акушером-гинекологом, но вскоре поняла, что совершенно не способна сидеть рядом с пациенткой и не ощущать ее боли. Доктора выстраивают стены между собой и пациентами, а медсестры их ломают. Она перевелась на программу, после которой получила диплом сестры-акушерки, что позволило ей вмешиваться не только в симптоматику, но и в эмоциональное здоровье будущей матери. Возможно, некоторые доктора в больнице считали ее чудачкой, но Лейси искренне верила, что в ответ на вопрос. «Как вы себя чувствуете?» — намного важнее услышать о том, что идет хорошо, а не о том, что идет не так.

Она перегнулась через пластиковый макет растущего эмбриона и подняла одну из известных книг с рекомендациями для беременных.

— Кто из вас видел эту книгу раньше?

Поднялось семь рук.

— Понятно. Не покупайте эту книгу. Не читайте эту книгу. Если она уже есть в вашем доме, выбросьте. В этой книге вас будут убеждать, что вы либо истечете кровью, либо у вас будет удар, либо вы умрете, в ней вы найдете описания еще сотни вариантов, которых не бывает при нормальной беременности. Поверьте, процент нормального течения беременности и родов намного выше, чем вероятность того, о чем пишут ее авторы.

Она посмотрела в дальний конец комнаты, где молодая женщина держалась за бок. «Судорога? — подумала Лейси. — Внематочная беременность?»

Женщина была одета в черный костюм, а волосы стянуты в аккуратный хвост на затылке. Лейси увидела, как она снова потянулась к своей талии, на этот раз доставая небольшой пейджер, который висел на поясе юбки. Женщина встала.

— Я… э-э, извините. Мне пора идти.

— Это не может подождать несколько минут? — спросила Лейси. — Мы сейчас пойдем на экскурсию в родильный зал.

Женщина отдала анкеты, которые Лейси просила заполнить во время занятия.

— У меня есть более срочные дела, — сказала она и быстро ушла.

— Что ж, — сказала Лейси. — Давайте, наверное, сделаем перерыв.

Когда шесть оставшихся женщин вышли из комнаты, она посмотрела на анкету в своей руке.

«Александра Корниер, — прочла Лейси и подумала: — За этой придется присмотреть».

Когда Алекс защищала Лумиса Брончетти в прошлый раз, он обворовал три дома — украл бытовую технику, а потом пытался продать ее прямо на улицах Энфилда, штат Нью Гемпшир. Хотя Лумис оказался достаточно предприимчивым, чтобы задумать это преступление, он не сообразил, что в таком маленьком городке, как Энфилд, навороченная стереосистема сразу же вызовет подозрения.

Однако вчера вечером Лумис явно продвинулся в своей криминальной карьере. Он и два его друга решили наказать торговца наркотиками, который принес им недостаточно травки. Обкурившись, они связали того по рукам и ногам и бросили в багажник. Лумис ударил торговца по голове бейсбольной битой, проломив ему череп, и у парня начались судороги. Когда он начал захлебываться собственной кровью, Лумис повернул его на бок, чтобы он мог дышать.

— Не могу поверить, что они обвиняют меня в нанесении тяжких телесных повреждений, — говорил Лумис Алекс через решетку камеры задержания. — Я спас парню жизнь.

— Что ж, — сказала Алекс. — Мы могли бы это использовать, если бы не вы сначала избили его.

— Вы должны просить, чтобы мне дали не больше года. Я не хочу, чтобы меня отправили в тюрьму в Конкорде…

— Знаете, вас ведь могут обвинить в попытке убийства.

Лумис бросил сердитый взгляд.

— Я оказываю копам услугу, очищая улицы от таких отбросов.

Алекс понимала, что то же самое можно было сказать и о самом Лумисе Брончетти, если его осудят и отправят в тюрьму штата. Но ее работа состояла не в том, чтобы судить Лумиса. Она должна была выполнять работу защитника, несмотря на свое личное отношение к клиенту, показывать Лумису одно лицо, зная, что второе, настоящее, надежно прикрыто маской, и не позволять своим чувствам влиять на усилия по доказыванию невиновности Лумиса Брончетти.

— Давайте подумаем, что можно сделать, — сказала она.

Лейси понимала, что все дети разные, со своими капризами, привычками, недовольствами и желаниями. Но почему-то ей казалось, что ее второе материнство принесет ей такого же ребенка, как и ее первенец — Джойи, — золотой мальчик, на которого оборачивались прохожие, останавливали, когда она гуляла с коляской, чтобы сказать, какой у нее прелестный ребенок. Питер был таким же красивым, но определенно более сложным ребенком. Он плакал, у него болел животик, чтобы его успокоить, нужно было ставить его автокресло на вибрирующую стиральную машину. Он брал грудь и вдруг отворачивался от нее.

Было два часа ночи, и Лейси пыталась уложить Питера спать. В отличие от Джойи, который засыпал моментально, Питер отчаянно боролся со сном. Она гладила его по спинке круговыми движениями между крохотными лопатками, а он икал и ревел. Честно говоря, она тоже уже была готова разреветься. В течение двух часов она смотрела один и тот же ролик, рекламирующий набор ножей. Она сосчитала полоски на обшивке огромного диванного подлокотника, пока они не начали сливаться перед глазами. Она так вымоталась, что у нее болело все.

— В чем дело, человечек, — вздохнула она. — Что мне сделать, чтобы ты стал счастливым?

Как говорит ее муж, счастье относительно. Хотя люди часто смеялись, когда Лейси говорила им, что работа ее мужа заключается в том, чтобы оценивать радость, но ведь именно этим экономика и занимается — определяет стоимость нематериальных вещей. Коллеги Льюиса в колледже Стерлинга проводили исследования, пытаясь понять, какой толчок может дать образование, универсальное здравоохранение или удовлетворение работой. Направление Льюиса было не менее важным, но нетрадиционным. Поэтому он стал популярным гостем на Национальном общественном радио, на шоу Лари Кинга, на корпоративных семинарах. Дело в том, что разговор о финансовых кризисах становится занимательнее, когда речь заходит о долларовом эквиваленте хохота или анекдота о блондинках. Регулярный секс, например, равнялся (по уровню счастья) получению повышения зарплаты на $50 000 в год. Хотя увеличение доходов на $50 000 уже не доставит такого счастья, если и все остальные получат аналогичную прибавку к зарплате. Точно так же, многое из того, что когда-то делало тебя счастливым, может не доставить удовольствия сейчас. Пять лет назад Лейси все бы отдала за букет роз, подаренный мужем. Сейчас же, если бы он предоставил ей возможность вздремнуть десять минут, она была бы на седьмом небе от счастья.

Если не брать во внимание статистику, Льюис должен был войти в историю как экономист, который вывел математическую формулу счастья: Р/О, то есть Реальность, разделенная на Ожидания. Существует два способа стать счастливым: улучшить реальность или снизить ожидания. Однажды на вечеринке у соседей Лейси спросила мужа, что будет, если нет никаких ожиданий, ведь делить на ноль нельзя. Значит ли это, что если ты безропотно принимаешь все удары судьбы, то никогда не будешь счастлив? Позже, когда они уже возвращались домой, Льюис обвинил ее в попытке выставить его дураком.

Лейси не позволяла себе задумываться, действительно ли Льюис и их семья счастливы. Казалось бы, человек, создавший формулу счастья, определенно должен был быть счастливым, но почему-то это не срабатывало. Иногда она, вспоминая поговорку о сапожнике без сапог, думала о том, что его дети, очевидно, тоже ходят босиком, и спрашивала себя: «А как же дети человека, который знает, сколько стоит счастье?» Сейчас, когда Льюис задерживался в офисе, работая над очередной статьей, а Лейси так уставала, что могла уснуть, стоя в лифте больницы, она пыталась убедить себя, что они просто переживают тяжелый период и однажды к ним придут и удовлетворение, и радость, и духовное единение, и все остальные параметры, которые Льюис вводит в свои компьютерные программы. В конце концов, у нее есть муж, который ее любит, два здоровых мальчика и успешная карьера. Разве получить то» чего хочешь, не значит быть счастливой?

Она поняла — о чудо из чудес! — что Питер уснул у нее на плече, прижавшись сладкой персиковой щечкой к ее коже. Поднявшись на цыпочках по лестнице, она осторожно положила его в кроватку, а потом посмотрела в другой конец комнаты на кровать, где спал Джойи, обласканный лунным светом. Она по думала о том, каким будет Питер в этом возрасте. Она спрашивала себя, повезет ли ей во второй раз.

Алекс Корниер оказалась моложе, чем полагала Лейси. Ей было двадцать четыре, но преподносила она себя так уверенно что люди считали ее лет на десять старше.

— Итак, — сказала Лейси, представившись. — Как прошло неотложное дело?

Алекс непонимающе посмотрела на нее, потом вспомнила об экскурсии в родильный зал, с которой улизнула неделю назад.

— Речь шла о соглашении признания вины.[4]

— Значит, вы адвокат? — спросила Лейси, оторвав взгляд от своих записей.

— Государственный защитник.[5] — Подбородок Алекс вдернулся, словно она приготовилась услышать от Лейси осуждение по поводу того, что она защищает плохих людей.

— Должно быть, у вас ужасно тяжелая работа, — сказала Лейси. — А на работе знают, что вы беременны?

Алекс покачала головой.

— Это не имеет значения, — прямо ответила она. — Я не буду брать отпуск по уходу за ребенком.

— Возможно, вы передумаете, когда…

— Я не буду оставлять себе этого ребенка, — объявила Алекс.

Лейси села обратно на свое место.

— Хорошо. — Не в ее компетенции судить мать, решившую отдать своего ребенка. — Тогда возможны несколько вариантов, — сказала Лейси. На одиннадцатой неделе Алекс еще могла бы прервать беременность, если бы захотела.

— Я собиралась сделать аборт, — сказала Алекс, словно прочитав мысли Лейси. — Но пропустила время, назначенное врачом. — Она подняла глаза. — Дважды.

Лейси знала, что можно сколько угодно выступать за разрешение абортов, но не хотеть или быть не в состоянии принять такое решения для себя — ведь именно в этом случае речь шла о праве выбора.

— Что ж, — произнесла она, — тогда я могу дать вам информацию об усыновлении, если вы сами еще не связывались с агентствами, занимающимися делами такого рода.

Лейси открыла ящик стола и достала стопку информационных листов агентств по усыновлению детей различных религий, адвокатов, занимающихся частными усыновлениями. Алекс взяла буклеты и держала их, как игральные карты.

— Ну а сейчас давайте все же поговорим о вас и вашем самочувствии.

— Со мной все в порядке, — спокойно ответила Алекс. — Меня не тошнит, я не устаю. — Она посмотрела на часы. — Но уже опаздываю на встречу.

Лейси поняла, что Алекс относится к тем людям, которые стремятся держать под контролем все сферы своей жизни.

— Ничего страшного не произойдет, если вы немного сбавите обороты во время беременности. Вашему телу это может быть очень нужно.

— Я в состоянии позаботиться о себе.

— А может, иногда стоит позволить делать это кому-то еще?

По лицу Алекс пробежала тень раздражения.

— Послушайте, я не нуждаюсь в сеансах психотерапии. Правда. Я ценю ваше беспокойство, но…

— А ваш партнер поддерживает ваше решение отдать ребенка? — спросила Лейси.

Алекса на секунду отвернулась. Пока Лейси подбирала слова, чтобы вернуть ее обратно, Алекс уже сделала это сама.

— У меня нет партнера, — холодно произнесла она.

В последний раз тело Алекс победило и сделало то, чего ее ум советовал не делать, — она зачала ребенка. Все начиналось довольно невинно. Логан Рурк, ее преподаватель судебной защиты, вызвал Алекс в свой кабинет, чтобы сказать, с каким профессионализмом она выступила в зале суда. Логан говорил, что ни один из присяжных не мог оторвать от нее глаз, как и он. Для Алекс Логан был Кларенсом Дэрроу, Ли Бейли и Господом Богом в одном флаконе. Престиж и власть могли сделать человека настолько привлекательным, что земля уходила из-под ног. Все это превратило Логана в то, что она искала всю свою жизнь.

Она верила ему, когда он говорил, что за десять лет работы преподавателем не видел ни одного студента с таким острым умом, как у Алекс. Верила, когда он говорил, что от его брака осталось только название. И она поверила ему, когда, привезя ее домой из университета, он взял ее лицо в ладони и сказал, что только благодаря ей он встает по утрам.

Юридическая наука имеет дело с фактами и подробностями, а не с чувствами. Роковой ошибкой Алекс было то, что она забывала об этом, когда речь шла о Логане. Она не заметила, как начала менять свои планы, ждать его звонков… А он иногда звонил, а иногда — нет. Она делала вид, что не замечает, как он флиртует с первокурсницами, которые смотрели на него так же, как когда-то она. А забеременев, она убедила себя, что они созданы для того, чтобы прожить оставшуюся жизнь вместе.

Логан велел ей избавиться от ребенка. Она договорилась с врачом об аборте, но забыла записать дату и время в свой календарь. Она записалась еще раз, но слишком поздно поняла, что назначенное время совпадает со временем выпускного экзамена. После этого она отправилась к Логану.

— Это знак, — сказала Алекс.

— Возможно, — ответил он, — но это совсем не значит того, о чем ты думаешь. Будь благоразумна, — говорил Логан. — Одинокая мать никогда не сможет стать судовым адвокатом. Тебе всегда нужно будет выбирать между карьерой и этим ребенком.

На самом деле он хотел сказать, что ей придется выбирать между ребенком и им.

Женщина казалась смутно знакомой. Так иногда не можешь узнать человека в непривычной обстановке: продавца из соседнего магазина, стоящего в очереди в банке, своего почтальона, сидящего в кинотеатре через проход. Алекс понадобилась еще секунда, чтобы понять, что с толку ее сбил ребенок. Она бросилась по коридору здания суда к секретарю, где Лейси Хьютон оплачивала штраф за парковку в неположенном месте.

— Вам нужен адвокат? — спросила Алекс.

Лейси подняла глаза, на сгибе локтя у нее висела корзина с ребенком. Она не сразу узнала ее — Лейси не видела Алекс со времени первого занятия, около месяца назад.

— О, привет, — сказала она улыбаясь.

— Что привело вас в мою часть леса?

— Я вношу залог за своего бывшего… — Лейси подождала, пока глаза Алекс не начнут расширяться, а затем рассмеялась. — Шучу. Оплачиваю штраф за парковку.

Алекс поймала себя на том, что смотрит на личико сына Лейси. На нем была голубая шапочка, завязанная под подбородком, и его щеки выпирали за края. У него был сопливый нос, но, заметив, что Алекс смотрит на него, он наградил ее беззубой улыбкой.

— Вы не против выпить по чашечке кофе? — спросила Лейси.

Она положила десятидолларовую купюру поверх квитанции и скормила все это в открытый рот кассового окошка, потом поправила корзину, передвинув ее повыше, и, выйдя из здания суда, направилась в кафе на противоположной стороне улицы.

Лейси остановилась, чтобы дать десять долларов попрошайке, который сидел на ступеньках здания суда, и Алекс закатила глаза потому что вчера, уходя с работы, видела, как этот самый парень направлялся в ближайший бар.

В кафе Алекс наблюдала, как легко Лейси раздела ребенка, вытащила из корзины и усадила к себе на колени. Продолжая разговаривать, набросила пеленку на плечо и начала кормит Питера грудью.

— Тяжело? — вырвалось у Алекс.

— Кормить грудью?

— Не только, — сказала Алекс. — Вообще все это.

— Этому можно научиться. — Лейси подняла ребенка и положила на плечо. Он заколотил обутыми ножками по ее груди словно пытался установить дистанцию между ними. — Сравнительно с вашим рабочим днем материнство может оказаться совсем несложным.

Эти слова напомнили Алекс Логана Рурка, который смеялся над ней, когда она сообщила, что собирается работать государственным защитником.

— Ты не продержишься и недели, — говорил он. — Ты слишком мягкая для этого.

Алекс иногда спрашивала себя: она стала хорошим государственным защитником благодаря своим способностям или просто очень хотела доказать Логану, что он ошибается? Так или иначе, но на работе Алекс была человеком, который строго следил за соблюдением всех юридических норм и прав для нарушителей порядка, однако чувства в работу не вмешивала.

Она сделала эту ошибку только однажды, с Логаном.

— Вы уже связывались с кем-либо из агентств по усыновлению. Алекс даже не забрала проспекты, которые ей дали. Насколько она помнила, они все остались на столе в смотровом кабинете.

— Я сделала несколько звонков, — солгала Алекс. Она действительно сделала об этом пометку в списке неотложных дел. Просто все время что-то иное оказывалось важнее.

— Могу я задать вам личный вопрос? — спросила Лейси, и Алекс медленно кивнула — она не любила личных вопросов. — Что заставило вас принять решение отдать ребенка.

Разве она действительно принимала такое решение? Или оно было принято вместо нее?

— Сейчас не самый удачный момент, — сказала Алекс.

Лейси рассмеялась.

— Не знаю, бывает ли удачный момент, чтобы завести ребенка. В любом случае ваша жизнь полностью меняется.

Алекс посмотрела ей в глаза.

— Мне нравится моя жизнь такая, как есть.

Лейси на секунду замешкалась с кофточкой ребенка.

— В определенном смысле то, чем вы и я занимаемся, не очень отличается.

— Уровень рецидивизма, должно быть, примерно одинаков, — сказала Алекс.

— Нет… я имею в виду, что мы обе видим людей, когда они наиболее уязвимы. Именно это мне нравится в работе акушера. Ты понимаешь, насколько сильным может быть человек в действительно болезненной ситуации. — Она подняла глаза на Алекс. — Разве не удивительно, насколько люди похожи друг на друга на самом деле?

Алекс подумала обо всех тех обвиняемых, с которыми сталкивалась в профессиональной жизни. Они все сливались в ее воспоминаниях. Но было ли это потому, что, как говорит Лейси, мы все похожи? Или потому, что Алекс как адвокат научилась не присматриваться к людям слишком близко?

Она наблюдала, как Лейси усадила ребенка на колено. Его ладошки хлопнули по столу, и он начал тихонько гулить. Неожиданно Лейси встала и резко протянула ребенка к Алекс так, что ей не оставалось ничего другого, как взять его, иначе он упал бы на пол.

— Подержите Питера. Мне нужно в туалет.

Алекс запаниковала. «Погодите, — мысленно кричала она, — я не знаю, что с ним делать».

Мальчик болтал в воздухе ножками, как мультяшный человечек, только что проскочивший край обрыва.

Алекс неловко усадила его к себе на колени. Он был тяжелее, чем казался, а его кожа на ощупь была похожа на мокрый бархат.

— Питер, — начала она строго. — Меня зовут Алекс.

Ребенок потянулся за чашкой с кофе, и она поспешила отставить ее подальше. Личико Питера сморщилось, и он заплакал.

Крик был оглушающим, ошеломляющим, катастрофическим.

— Перестань, — взмолилась Алекс, когда люди вокруг начали оборачиваться. Она встала, поглаживая Питера по спинке как это делала Лейси, надеясь, что он сейчас выпустит пар, повредит связки или просто сжалится над ее явной неопытностью Алекс, которая всегда была на высоте, которая блестяще выкручивалась из самых ужасных юридических ситуаций и приземлялась на четыре лапы, теперь совершенно растерялась.

Она села, держа Питера под мышки. Он уже стал красным, как помидор, и мягкий пушок на фоне потемневшей кожи казался платиновым.

— Послушай, — сказала она. — Возможно, я не то, что тебе сейчас нужно, но я — это все, что у тебя есть в данный момент.

Икнув, мальчик замолчал. Он посмотрел Алекс в глаза, словно пытался понять, кто она.

Почувствовав облегчение, Алекс положила его на изгиб локтя и села ровнее. Она посмотрела на макушку малыша, на пульсирующую жилку в родничке.

Когда она успокоилась и расслабила руки, ребенок тоже расслабился. «Так просто?»

Алекс провела пальцем по мягкому желобку на голове Питера. Она знала, зачем природа создала родничок: части черепа сдвигаются, чтобы рождение прошло легче. Кости срастутся прежде, чем ребенок начнет ходить. Это было уязвимое место, с которым мы все рождаемся и которое в буквальном смысле превращается во взрослую твердолобость.

— Извините, — запыхавшись проговорила Лейси, возвращаясь к столу. — Спасибо.

Алекс быстро сунула ребенка ей в руки, словно обжегшись.

Пациентку доставили после попытки домашних родов, длившихся тридцать четыре часа. Убежденная поклонница нетрадиционной медицины, она максимально ограничила медицинское вмешательство в ход беременности: никаких анализов амниотической жидкости, исследований ультразвуком, — но новорожденные всегда каким-то образом умудрялись подумать все, чего хотели и что им было необходимо, когда приходило время появиться им на свет. Лейси положила ладони на дрожащий живот, словно гипнотизер. «Меньше трех килограммов, — подумала она, — таз вверху, голова внизу».

В дверях показалась голова доктора.

— Как у вас здесь дела?

— Скажите медсестрам в отделении интенсивной терапии, что у нас тридцать пять недель, — ответила она, — но, похоже, все идет нормально.

Когда доктор ушел, она устроилась между ног женщины.

— Я знаю, вам кажется, что это продолжается уже вечность, — убеждала она. — Но если вы поработаете со мной еще часик, то родите этого ребенка.

Она сказала мужу женщины встать у жены за спиной и удерживать ее в вертикальном положении. Когда пациентка начала тужиться, Лейси почувствовала, как на поясе завибрировал пейджер. Кто там еще, черт возьми? На работу ее уже вызвали, и секретарь знает, что она принимает роды.

— Извините, пожалуйста, — произнесла она, оставив вместо себя в палате медсестру, и поспешила на пост, чтобы позвонить. — Что случилось? — спросила Лейси, когда секретарь сняла трубку.

— Одна из ваших пациенток настаивает на встрече с вами.

— Я немного занята, — с нажимом произнесла Лейси.

— Она сказала, что подождет. Столько, сколько потребуется.

— Кто это?

— Алекс Корниер, — ответила секретарь.

В другой ситуации Лейси сказала бы секретарю отправить Пациентку на прием к другому дежурному акушеру. Но в Алекс Корниер было что-то особенное, чего она не могла объяснить, что-то не совсем правильное.

— Хорошо, — сказала Лейси. — Но предупреди ее, что это Может занять несколько часов.

Она повесила трубку и поспешила обратно в родильную палату, где сразу же сунула руку пациентке между ног, проверяя степень раскрытия.

— Похоже, вам только и нужно было, чтобы я ушла, — пошутила она. — Раскрытие десять сантиметров. В следующий раз, когда вам захочется потужиться… не стесняйтесь.

Через десять минут Лейси приняла полуторакилограммовую девочку. Пока родители ею восхищались, Лейси повернулась к медсестре, переговариваясь молча, одними глазами. Что-то пошло совсем не так.

— Она такая крохотная, — сказал отец. — Это… с ней все в порядке?

Лейси колебалась, потому что на самом деле не знала ответа. «Фиброзная опухоль?» Наверняка она знала только то, что внутри у этой женщины было что-то еще, кроме полуторакилограммового ребенка. И теперь в любой момент у ее пациентки могло начаться кровотечение. Но когда Лейси наклонилась к животу женщины, чтобы надавить на матку, то замерла.

— А вам кто-нибудь говорил, что у вас близнецы?

Лицо отца посерело.

— Там двое?

Лейси улыбнулась. С близнецами она справится. Близнецы — это бонус, а не страшное медицинское осложнение.

— Ну, уже только один.

Мужчина наклонился над женой и восторженно поцеловал ее в лоб.

— Ты слышала, Терри? Близнецы!

Его жена не отрывала глаз от своей крохотной новорожденной дочери.

— Это прекрасно, — спокойно ответила она. — Но я уже не смогу больше тужиться.

Лейси рассмеялась.

— Думаю, я смогу заставить вас передумать.

Через сорок минут Лейси оставила счастливую семью с двумя дочерьми-близняшками, а сама направилась по коридору в служебный туалет, где умылась и переоделась в чистую одежду. Лотом поднялась по лестнице в акушерское отделение и посмотрела на женщин, сидящих со сложенными руками на животах разных размеров, словно на лунах в разных фазах. Одна, покрасневшими глазами, с трудом встала, будто приход Лейси подействовал на нее как магнит.

— Алекс, — позвала она, только сейчас вспоминая, что ее ждет еще одна пациентка. — Пойдем со мной.

Она провела Алекс в пустую смотровую палату и села напротив нее на стул. Теперь Лейси увидела, что свитер Алекс был надет задом наперед. Это было не очень заметно, потому что на Алекс была светло-голубая водолазка и оплошность выдавала лишь точащая на горле этикетка. Конечно, такое может случиться с кем угодно, если человек спешит или расстроен… но все-таки не с Алекс Корниер.

— У меня было кровотечение, — сказала Алекс ровным голосом. — Не сильное, но… э-э, было.

Перенимая манеру Алекс, Лейси также спокойно ответила:

— Давай все же посмотрим.

Лейси провела Алекс по коридору к кабинету ультразвукового исследования. Она чудом уговорила лаборанта пропустить их вне очереди и, когда Алекс легла на кушетку, включила аппарат. Она водила датчиком по животу Алекс В шестнадцать недель плод уже похож на ребенка — крохотный, с просвечивающимся скелетом, но на удивление совершенный.

— Видишь вот это? — спросила Лейси, показывая на мигающую точку, крошечное черно-белое пульсирование. — Это сердце ребенка.

Алекс отвернулась, но Лейси успела заметить слезу, которая катилась по ее щеке.

— С ребенком все в порядке, — сказала она. — И это вполне нормально, когда немного идет кровь. Ты ни в чем не виновата. Ты никак не можешь этому помешать.

— Я подумала, что у меня будет выкидыш.

— Когда знаешь, что с ребенком все нормально, как мы только что видели, возможность выкидыша составляет меньше одного процента. Или скажем так: твои шансы доносить нормального ребенка до положенного срока составляют девяносто девять процентов.

Алекс кивнула, вытирая глаза рукавом.

— Хорошо.

Лейси заколебалась.

— Я, конечно, не вправе так говорить. Но для женщины, которая не хочет этого ребенка, Алекс, ты слишком обрадовалась, узнав, что с ним все в порядке.

— Я не… я не могу…

Лейси посмотрела на монитор с застывшим изображением ребенка Алекс.

— Просто подумай об этом, — сказала она.

— У меня уже есть семья, — сказал Логан Рурк в тот день, когда Алекс сообщила ему, что собирается оставить ребенка. — Мне не нужна еще одна.

В ту ночь у Алекс было что-то вроде изгнания нечистой силы. Она насыпала угля в гриль, развела огонь и сожгла все до единого рефераты и задания, которые сдавала Логану Рурку. У нее не было фотографий, где они были бы запечатлены вдвоем, ни любовных писем. Оглянувшись назад, она поняла, каким осторожным он был и как легко стереть следы его присутствия в ее жизни.

Этот ребенок, решила она, будет принадлежать только ей. Она сидела, смотрела на огонь и думала о том, сколько места он займет внутри нее. Она представляла, как смещаются органы, растягивается кожа. Она видела, как сжимается ее сердце, становится размером с маленький камушек, чтобы стало больше свободного места. Она не была уверена в том, собирается ли родить этого ребенка, чтобы доказать, что она не придумала свой отношения с Логаном Рурком, или чтобы ранить его так же больно, как он ранил ее. Ни один опытный адвокат никогда не задаст свидетелю вопрос, на который сам не знает ответа.

Спустя пять недель Лейси была уже не только акушером Алекс. Она стала также ее доверенным лицом, ее лучшей подругой, ее поддержкой. Несмотря на то что Лейси обычно не поддерживала отношений со своими пациентами, для Алекс она сделала исключение. Она говорила себе, что сделала это потому, что Алекс — она все же решила оставить себе этого ребенка — действительно нуждалась в поддержке, но никого близкого у нее не было.

Только по этой причине Лейси приняла приглашение Алекс сходить сегодня в кафе с ее коллегами. Даже перспектива девичника без детей теряла свою привлекательность в такой компании. Лейси должна была понимать, что лучше вырвать два зуба, чем ужинать с адвокатами. Они все любили слушать только себя, это было очевидно. Она позволила разговору плавно обтекать себя, словно была камнем в реке. И только доливала себе колу из бутылки.

Ресторан был итальянским, с плохим соусом и шеф-поваром, который любил везде добавлять чеснок. Ей стало интересно, есть ли в Италии американские рестораны.

Алекс участвовала в горячем обсуждении какого-то дела, которое слушалось в суде присяжных. Лейси слышала, как собеседники перебрасывались незнакомыми терминами: Закон о справедливых условиях труда, дело Син против Ютла, поощрения. Эффектная женщина, сидящая справа от Лейси, покачала головой.

— Просто нужно понимать, — сказала она, — что, если ты выносишь решение о возмещении убытков, это незаконно — таким образом ты признаешь то, что компания выше закона.

Алекс рассмеялась.

— Сита, я воспользуюсь моментом и напомню, что ты единственный обвинитель за этим столом и у тебя нет никаких шансов выиграть это дело.

— Мы все пристрастны. Нам нужен независимый наблюдатель. — Сита улыбнулась Лейси. — А что вы думаете о чужаках?

Возможно, ей следовало внимательнее прислушиваться к разговору. Похоже, разговор перешел на более интересную тему, пока Лейси витала в облаках.

— Ну, я, конечно, не специалист, но недавно я прочитала книгу о зоне 51[6] и фактах, о которых умалчивает правительство. Там особенно подробно описывались мутации крупного рогатого скота. Мне кажется подозрительным то, что в Неваде периодически появляются коровы без почек, а при вскрытии не обнаруживается никаких следов повреждения тканей или потери крови. У меня когда-то была кошка. Я уверена, что ее похищали пришельцы. Ее не было ровно четыре недели — минута в минуту, — а когда она вернулась, шерсть на ее спине были выжжена треугольниками, как круги на полях. — Лейси помолчала. — На полях пшеницы.

Все за столом молча уставились на нее. Блондинка с крохотным ртом и гладко причесанными волосами непонимающе посмотрела на Лейси.

— Мы говорим о юридических чужаках.[7]

Лейси почувствовала, как от шеи поднимается горячая волна.

— А-а, — протянула она, — конечно.

— Если хотите узнать мое мнение, — заговорила Алекс, привлекая к себе внимание, — Лейси должна возглавить министерство труда вместо Элейн Чао. У нее точно намного больше опыта…

Все рассмеялись, а Лейси все смотрела. Она поняла, что Алекс везде своя. Здесь, и на ужине с семьей Лейси, и в зале суда, и даже на чайной церемонии у английской королевы. Она была хамелеоном.

Лейси неожиданно подумала, что не знает, каким был хамелеон прежде, чем начал менять свой цвет.

На каждом приеме беременной был момент, когда Лейси становилась предсказательницей: положив ладони на живот, она могла сказать, только по форме выпуклостей, как лежит ребенок. Это напоминало ей аттракцион на ярмарке, куда она водила Джойи, где нужно сунуть руку за занавеску и опустить в банку с желейными червяками или мозгами. Это умение базировалось не на точной науке, а на том, что плод фактически состоял из двух частей: головы и таза. Если покачать из стороны в сторону головку, она будет поворачиваться на позвоночнике. Если же покачать таз, то раскачивается живот. Если пошевелить голову — шевелится только голова, а если пошевелить таз — шевелится весь ребенок.

Она провела руками по животу Алекс и помогла ей встать.

— Хорошая новость в том, что с ребенком все в порядке, — сказала Лейси. — Плохо то, что сейчас он лежит вверх головой. Тазовое предлежание.

Алекс замерла.

— Мне будут делать кесарево сечение?

— У нас есть еще восемь недель, прежде чем до этого дойдет. У нас есть много способов заставить ребенка перевернуться головой вниз.

— Например?

— Прижигание точек акупунктуры. — Она села напротив Лейси. — Я дам тебе имя специалиста. Она возьмет маленькую веточку полыни и прижмет ее к твоему мизинцу. Потом сделает то же самое на второй руке. Это не больно, но будет немного жечь. Как только научишься, будешь делать это дома сама. Если начать сейчас, то есть все шансы, что через одну-две недели ребенок перевернется.

Ребенок перевернется, если я буду тыкать в себя палочками?

— Ну, может и не перевернуться. Именно поэтому я хочу, чтобы ты поставила на диван гладильную доску, так, чтобы получилась наклонная плоскость. Тебе нужно лежать на ней вниз головой три раза в день по пятнадцать минут.

— О господи, Лейси. Ты уверена, что мне не нужно надеть еще и магический амулет?

— Поверь, все это намного приятнее, чем переворот плода, который делает доктор… или чем восстанавливаться после кесарева сечения.

Алекс сложила руки на животе.

— Я не очень-то верю во все эти бабушкины сказки.

Лейси пожала плечами.

— К счастью, это не ты сидишь в животе попой вперед.

В обязанности адвоката не входит подвозить своих клиентов суд, в случае с Надей Сараноф Алекс сделала исключение. Надин муж ее бил, а потом ушел к другой женщине. Он не платил алименты на двоих мальчиков, хотя хорошо зарабатывал, а Надя работала в метро, получая пять долларов двадцать пять центов в час Она жаловалась в государственные органы, но правосудие работало слишком медленно. Поэтому она отправилась в супермаркет и украла брюки и белую рубашку для своего пятилетнего сына, которому на следующей неделе не в чем было пойти в первый класс, потому что он вырос из всей одежды.

Надя признала свою вину. А поскольку она не могла себе позволить оплатить штраф, ее присудили к отложенному тридцатидневному заключению. То есть, как объяснила ей Алекс, она могла не садиться в тюрьму в течение года.

— Если вы сядете в тюрьму, — толковала Алекс, когда они стояли возле женского туалета в здании суда, — ваши мальчики очень пострадают. Я понимаю, что вы в отчаянии, но всегда есть выбор. Можно обратиться в церковь. Или в Армию спасения.

Надя вытерла глаза.

— Я не могла добраться до церкви или в Армию спасения. У меня нет машины.

Верно. Именно поэтому Алекс и привезла ее сюда сама.

Она старалась подавить жалость к Наде, когда та вошла в туалет. Ее работа заключалась в том, чтобы суд пришел к наилучшему решению, и она это сделала, учитывая то, что это уже вторая кража на счету этой женщины. Первый раз Надя украла в аптеке упаковку детского жаропонижающего средства.

Алекс подумала о своем ребенке, который заставляет ее лежать вверх ногами на гладильной доске и каждый вечер терпеть пытку прижигания мизинцев, в надежде что он изменит свое положение. И чем плохо — появиться а этот мир задом наперед?

Когда прошло десять минут, а Надя так и не вышла, Алекс постучалась в дверь.

— Надя? — Ее клиентка стояла перед умывальником и плакала. — Надя, что случилось?

Ее клиента удрученно опустила голову.

— У меня только что начались месячные, а мне не на что купить тампон.

Алекс полезла в сумку, нашла четвертак и скормила его торговому автомату, висевшему на стене. И когда из него выкатился тампон, что-то внутри у нее щелкнуло и она поняла, что хотя по этому делу вынесено решение, оно еще не закрыто.

— Ждите меня у входа, — скомандовала она — Я пойду за машиной.

Она отвезла Надю в супермаркет — место ее преступления — и бросила в тележку три упаковки гигиенических тампонов.

— Что вам еще нужно?

— Белье, — прошептала Надя. — Это была последняя пара.

Алекс катила тележку туда-сюда между рядами полок, покупая футболки, носки, трусы и пижаму для Нади; штаны, курточки, шапки и варежки для ее мальчиков; коробки с печеньем и крекерами, консервы, макароны и полуфабрикаты. Доведенная до отчаяния, она делала то, что должна была делать в данный момент, однако это было именно то, чего консультанты советовали не делать государственным защитникам. Но поскольку она всегда руководствовалась разумом, то понимала, что никогда не делала ничего подобного ни для кого из своих клиентов, и больше никогда не сделает. Она потратила восемьсот долларов в том самом магазине, который подал на Надю в суд. Потому что легче было исправить то, что было плохо, чем представлять себе своих собственных детей которые придут в мир, который Алекс и сама иногда не выносит.

Катарсис закончился в тот момент, когда она дала кассиру свою кредитную карту и услышала в голове голос Логана Рур.

— Кровоточащее сердце, — называл он ее.

Что ж, ему виднее.

Ведь это он первым разорвал его на части.

«Все в порядке, — думала Алекс — именно так и умирают».

Еще одна схватка пронзила ее, словно пуля пробивающая металл.

Две недели назад, во время осмотра в тридцать семь недель, Алекс и Лейси обсуждали обезболивание во время родов.

— Что ты об этом думаешь? — спросила Лейси, и Алекс пошутила:

— Думаю, что обезболивающее должно быть канадским.

Она сказала Лейси, что не планирует прибегать к помощи обезболивания, что она хочет, чтобы роды прошли естественно, что это не может быть так уж невыносимо больно.

Но было больно.

Она вспоминала занятия для будущих мам, на которые Лейси заставляла ее ходить, те, на которых Лейси выполняла роль ее партнера, поскольку все остальные приходили либо с мужем, либо с парнем, которые им помогали. Им показывали картинки с изображениями женщин во время схваток, женщин с натянутыми лицами и стиснутыми зубами, издававших доисторические крики. Алекс только посмеивалась.

— На этих картинках самые плохие варианты сценария, — говорила она себе. — У разных людей разный уровень переносимости боли.

Следующая схватка коброй обвила ее позвоночник, спустилась в живот и вонзила ядовитые зубы. Алекс больно ударила колени, упав на пол на кухне.

На занятиях им говорили, что схватки могут занять около двенадцати часов, а то и дольше.

К этому времени она, если не умрет, то застрелится.

Когда Лейси только начинала работать акушером, она много месяцев ходила с сантиметровой лентой. Теперь же, проработав годы, она могла на глаз определить, что диаметр чашки с кофе — девять сантиметров, а диаметр апельсина рядом с телефоном на сестринском посту — восемь. Она вытащила пальцы из промежности Алекс и стянула резиновую перчатку.

— Раскрытие два сантиметра, — сказала она, и Алекс расплакалась.

— Только два? Я больше не могу, — тяжело проговорила Алекс, изгибая позвоночник в попытке уменьшить боль. Она попробовала спрятать страдание за маской уверенности, которую обычно носила, но поняла, что в спешке где-то ее забыла.

— Я понимаю, что ты разочарована, — сказала Лейси. — Но вот что я тебе скажу — ты хорошо справляешься. А мы знаем, что, если человек справляется при двух сантиметрах, все будет хорошо и при восьми. Давай будем переживать по одной схватке за раз.

Лейси знала, что схватки — это испытание для всех женщин, но особенно для тех, кто привык все делать по плану, по списку, как положено. Потому что здесь никогда не бывает так, как ожидаешь. Чтобы схватки прошли легче, нужно позволить телу контролировать ситуацию и отключить голову. Женщина раскрывается, обнаруживая то, о чем уже забыла. Для таких, как Алекс, которая привыкла контролировать свою жизнь, это может оказаться мучительно. Все получится, только если она потеряет свое хладнокровие, рискуя превратиться в ту, кем она быть не хотела.

Лейси помогла Алекс встать с кровати и повела ее в комнату с вихревой ванной. Она приглушила свет, включила инструментальную музыку и развязала пояс халата Алекс. Алекс уже перешагнула порог стыдливости. Лейси подумала, что сейчас подруга разделась бы и перед обитателями мужской тюрьмы, если бы от этого схватки прекратились.

— Заходи, — сказала Лейси, поддерживая Алекс, когда та погружалась в воду.

— Лейси, — прохрипела Алекс, — ты должна пообещать…

— Что пообещать?

— Что ты не расскажешь ей. Малышке.

Лейси потянулась, чтобы взять Алекс за руку.

— Что не расскажу?

Алекс закрыла глаза и прижалась щекой к бортику ванны.

— Что сначала я ее не хотела.

Прежде чем что-либо сказать, Лейси увидела, как Алекс напряглась.

— Продыши эту схватку, — сказала она. — Выдыхай боль из своего тела, выдыхай ее через ладони, представь, что она красного цвета. Становись на четвереньки, позволь себе высыпаться, как песок в песочных часах. Иди на пляж, Алекс. Ляг на песок и посмотри, какое теплое солнышко.

Обманывай себя, пока это не станет правдой.

Когда человеку очень больно, он замыкается в себе. Лейси видела это тысячу раз. Происходит выброс эндорфинов — естественный наркотик, вырабатываемый телом, — и тебя уносит куда-то, где боль тебя уже не найдет. Однажды пациентка, которая была в состоянии наркотического опьянения, настолько ушла в себя, что Лейси начала переживать, что не сможет привести ее в чувство, когда придет время тужиться. Она справилась, напевая женщине песню на испанском, колыбельную.

Уже три часа, как к Алекс вернулось самообладание благодаря анестезиологу, который сделал ее эпидуральную анестезию. Она немного поспала, поиграла с Лейси в карты. Но сейчас ребенок опустился и начинались потуги.

— Почему опять стало больно? — спросила она, срывающимся голосом.

— Так действует эпидуральная анестезия. Если увеличить дозу, ты не сможешь тужиться.

— Я не смогу рожать, — выпалила Алекс. — Я не готова.

— Что ж, — сказала Лейси. — Наверное, нам следует об этом поговорить.

— О чем я только думала? Логан был прав. Я совершенно не представляю себе, что я делаю. Я не мать. Я адвокат. У меня нет парня, у меня нет собаки… у меня нет даже комнатного растения, которого я не погубила. Я даже не знаю, как надевать памперсы.

— Картинки должны быть впереди, — ответила Лейси. Она взяла руку Алекс и сунула ей между ног, туда, где уже выглядывала макушка ребенка.

Алекс отдернула руку.

— Это?…

— Да.

— Уже выходит?

— Причем не спрашивая разрешения.

Началась еще одна потуга.

— О, Алекс, я вижу бровки… — Лейси помогла ребенку продвинуться по родовым путям, придерживая головку.

— Я знаю, как это больно… вот подбородок… прекрасно…

Лейси вытерла личико ребенка, отсосала слизь. Она перекинула пуповину через шею малыша и посмотрела на подругу.

— Алекс, — сказала она, — давай сделаем это вместе.

Лейси направила дрожащие руки Алекс к головке младенца.

— Держи вот так. Я прижму, чтобы вышло плечико…

Как только ребенок выскользнул в руки Алекс, Лейси остановилась. Плача от облегчения, Алекс прижала маленькое извивающееся тельце к груди. Как всегда, Лейси поразило то, что новорожденные такие доступные, такие настоящие. Она немного потерла спинку малышки и увидела, как ее мутные голубые глазки впервые сфокусировались на маме.

— Алекс, — сказала Лейси, — она твоя.

Никто не хочет этого признавать, но плохие вещи происходят постоянно. Возможно, это просто цепная реакция, и давным-давно кто-то впервые совершил плохой поступок, который заставил другого человека совершить еще один плохой поступок, и так далее. Как в той игре, где нужно прошептать фразу коми-то на ухо, а он в свою очередь передает ее кому-то другому, и в конце концов все передается неправильно.

И в то же время, возможно, плохие вещи происходят потому, что только так мы можем помнить, как должно выглядеть добро.

Несколько часов спустя

Как-то раз в баре лучшая подруга Патрика, Нина, спросила его, что было самым страшным из того, что он видел в жизни. Он честно ответил: когда он работал в Мэне, один парень решил покончить с жизнью, привязав себя проволокой к рельсам. Поезд в прямом смысле разрезал его пополам. Кровь и части тела были везде, и бывалых полицейских, прибывших на место происшествия, начало рвать прямо там же. Патрик отошел, чтобы прийти в себя, и обнаружил, что в упор смотрит на отрезанную голову, с открытым в безмолвном крике ртом.

Но это было уже не самое ужасное, что приходилось видеть Патрику.

Из Стерлинг Хай все еще выбегали ученики, когда бригады «скорой помощи» начали осматривать здание, чтобы помочь раненым. Десятки детей получили незначительные порезы и ушибы во время массовой паники. Еще десятки страдали от гипервентиляции или истерики, еще больше находились в шоковом состоянии. Но главной задачей Патрика было позаботиться о пострадавших от выстрелов, которые лежали на полу по пути от кафе до спортзала кровавым следом, отражающим передвижения стрелка.

Пожарная сигнализация все еще звенела, а вода из распылителей рекой текла по коридору. Под струей воды два врача «скорой помощи» склонились над девочкой, которую ранили выстрелом в правое плечо.

— Давай положим ее на носилки, — сказал врач.

Патрик понял, что знает ее, и дрожь прошла по его телу. Она работала в видеопрокате. В прошлые выходные, когда он брал Фильм «Грязный Гарри», она сказала, что он должен еще три доллара сорок центов за несвоевременное возвращение дисков. Он виделся с ней каждую пятницу, когда брал напрокат DVD, но ни разу не спросил, как ее зовут. Почему, черт возьми, он не спросил? Девочка плакала, а врач взял фломастер и написал цифру «9» у нее на лбу.

— У нас не хватает карточек на всех раненых, — сказал он Патрику. — Поэтому мы начали нумеровать их. Когда девочку переложили на жесткие носилки, Патрик перегнулся через нее и взял желтое пластиковое покрывало — такое лежит у любого офицера на заднем сиденье машины. Он порвал его на ровные куски, посмотрел на номер, написанный на лбу ученицы, написал такую же «9» на одном из них.

— Оставьте это здесь, — проинструктировал он. — Таким образом, мы будем потом знать, кто она и где ее нашли.

Из-за угла появилась голова еще одного медика.

— Из Хитчкока сообщили, что свободных коек больше нет. У нас целая очередь детей на газоне, но машинам просто некуда их везти.

— А в больнице Эллис Пек Дей?

— Там тоже нет мест.

— Тогда звоните в Конкорд и скажите, что от нас едут автобусы, — приказал Патрик. Краем глаза он заметил знакомого врача «скорой помощи», старика, собирающегося через три месяца уйти на пенсию. Тот отошел от тела и, плача, присел. Патрик схватил пробегающего мимо офицера за рукав.

— Джарвис, мне нужна твоя помощь…

— Но вы же только что отправили меня в спортзал, капитан.

Патрик распределил офицеров отряда быстрого реагирования и отдела тяжких преступлений полиции штата таким образом, чтобы в каждой части школы был свой отряд реагирования. Теперь же он отдал Джарвису оставшиеся куски пластикового покрывала и черный фломастер.

— Забудь о спортзале. Я хочу, чтобы ты обошел всю школу с бригадой «скорой помощи». Проверь, чтобы там, где забирают раненого с номером, оставался пронумерованный курочек покрывала.

— В женском туалете раненая, истекает кровью! — раздался крик.

— Я подойду, — отозвался врач и, подхватив свою сумку, поспешил на помощь.

«Убедись, что ты ничего не забыл, — говорил себе Патрик. — У тебя только одна попытка».

Его голова была словно стеклянная: слишком тяжелая и слишком хрупкая, чтобы вместить такое количество информации. Он не мог быть везде одновременно, он не мог ни говорить, ни думать достаточно быстро, чтобы отправлять своих людей туда, где они нужны. Он совершенно не представлял, как осматривать кошмар такого масштаба, и все же должен был делать вид, что знает, потому что все остальные ждали его указаний.

Дверь столовой громко хлопнула, закрывшись за ним. К этому времени бригада, работавшая в этом помещении, уже осмотрела и вынесла раненых, остались только трупы. На стенах из шлакоблоков были видны следы от пуль. В торговом автомате было разбито стекло, и из разбитых бутылок на покрытый линолеумом пол струйкой лились спрайт и кола. Один из криминалистов фотографировал вещественные доказательства: брошенные сумки, кошельки и учебники. Он снимал каждый предмет крупным планом, а потом с расстояния, положив рядом желтый маркер, чтобы обозначить местоположение относительно всей картины. Еще один офицер изучал брызги крови. Третий и четвертый показывали на что-то в верхнем правом углу под потолком.

— Капитан, — сказал один из них, — похоже, у нас есть видеозапись.

— Где ведется запись?

Офицер пожал плечами:

— В кабинете директора?

— Идите узнайте, — сказал Патрик.

Он пошел по главному проходу столовой. На первый взгляд все напоминало сцену из фантастического фильма: все ели, разговаривали, шутили с друзьями, а потом в мгновение ока всех людей похитили инопланетяне, оставив только предметы.

Что бы сказал антрополог об учениках Стерлинг Хай, посмотрев на эти сандвичи, от которых только один раз откусили; на тюбик блеска для губ, на котором даже остался отпечаток пальца; на тетрадку для сочинений с рефератом о цивилизации ацтеков, а на полях заметки из новой цивилизации: «Я люблю Зака!!!», «Мистер Кайфер — фашист!!!»

Патрик зацепил коленом один из столов, и целая горсть винограда рассыпалась со звуком, похожим на стоны. Одна виноградина упала на плечо мальчишки, лежащего на своей тетради, и страницы в линейку впитывали его кровь. Его рука все еще крепко сжимала очки. То ли он их протирал, как раз когда вошел разъяренный Питер Хьютон? То ли снял, чтобы ничего не видеть?

Патрик переступил через тела двух девочек, лежащих, словно отражения в зеркале. Их мини-юбки обнажали бедра, а глаза были все еще открыты. Войдя на кухню, он посмотрел на потемневшие бобы и морковь, на пирог с курицей, на россыпь пакетиков с солью и перцем, укрывших пол, словно конфетти. На блестящие металлические баночки с йогуртом — и клубничным, и ягодным, и с лаймом, и персиковым, — которые чудесным образом остались стоять ровными рядами возле кассы — решительная, крошечная армия. На поднос с порцией желе и салфеткой, ожидающий остальных блюд.

Неожиданно Патрик услышал шум. Неужели он ошибся — неужели они все пропустили второго стрелка? Неужели его люди осматривают здание школы в поисках выживших… и все еще подвергаются риску?

Он вытащил пистолет и неслышно прокрался в служебную часть кухни, мимо гигантских банок с томатным и сырным соусами, с консервированными бобами, мимо огромных рулонов пищевой пленки и фольги, к холодильной камере, где хранились мясо и скоропортящиеся продукты. Ударом ноги Патрик распахнул дверь, и холодный воздух окутал его ноги.

— Стоять! — крикнул он и на короткое мгновение, прежде чем вспомнил обо всем остальном, едва не улыбнулся.

Повариха, латиноамериканка средних лет, с сеткой для волос, словно паутиной, натянутой на лоб, осторожно выглянула из-за стеллажа, где лежали пакеты с замороженной овощной смесью. Руки ее были подняты, и она дрожала.

— Не трогать меня, — плакала она.

Патрик опустил оружие, снял куртку и набросил ее женщине на плечи.

— Все закончилось, — успокаивал он, хотя знал, что это не совсем правда. Для него, для Питера, для всех жителей Стерлинга… это было только начало.

— Давайте еще раз проясним, миссис Каллоуэй, — сказала Алекс. — Вас обвиняют в халатном вождении и в причинении тяжких телесных повреждений, в то время как вы хотели помочь рыбке?

Ответчица, пятидесятичетырехлетняя женщина с плохой завивкой и в еще более ужасном брючном костюме, кивнула.

— Да, это так, Ваша честь.

Алекс оперлась локтями о стол.

— Я должна это услышать.

Женщина посмотрела на своего адвоката.

— Миссис Каллоуэй ехала домой из зоомагазина и везла серебристую аравану, — сказал адвокат.

— Это тропическая рыбка за пятьдесят пять долларов, госпожа судья, — вставила ответчица.

— Пластиковый пакет скатился с сиденья и упал. Миссис Каллоуэй наклонилась за рыбкой, и тогда… произошел этот досадный инцидент.

— Под досадным инцидентом, — уточнила Алекс, просматривая дело, — вы имеете в виду то, что был сбит пешеход.

— Да, Ваша честь.

Алекс повернулась к ответчице:

— Как себя чувствует рыбка?

Миссис Каллоуэй улыбнулась.

— Прекрасно, — ответила она. — Я назвала ее Авария.

Уголком глаза Алекс заметила, как в зал суда вошел судебный пристав и шепотом обратился к секретарю, а тот посмотрел на Алекс и кивнул. Потом секретарь нацарапала что-то на клочке бумаги, и пристав подошел к судье.

«В Стерлинг Хай стреляли», — прочла она.

Алекс окаменела: «Джози».

— Заседание суда переносится, — прошептала она и затем побежала.

Джон Эберхард стиснул зубы и собрал все свои силы, чтобы продвинуться еще на дюйм вперед. Он ничего не видел из-за крови, заливающей лицо, а левая половина тела его не слушалась. Он еще ничего и не слышал — в ушах до сих пор звенело после выстрелов. Тем не менее, ему удалось проползти из коридора на верхнем этаже, где Питер Хьютон его подстрелил, в комнату, где хранились материалы для изобразительного искусства.

Он вспомнил о тренировках, когда тренер заставлял их кататься от ворот до ворот все быстрее и быстрее, пока игроки не начинали хватать ртом воздух и плевать на лед. Он подумал о том, что даже когда человеку кажется, будто сил совсем не осталось, всегда находится еще немного. Он продвинулся еще на шаг, упираясь локтями в пол.

Добравшись до металлических полок, где хранились глина, краски, бусины и проволока, Джон попытался принять вертикальное положение, но голова взорвалась ослепляющей болью. Несколько минут спустя — или, может, часов? — сознание к нему вернулось. Он не знал, было ли уже безопасно выглядывать из комнаты. Лежа неподвижно на спине, он ощутил прохладное движение на своем лице. Ветер. Воздух, проходящий через трещину в оконной раме.

Окно.

Джон вспомнил Кортни Игнатио: как она сидела напротив него за столом в столовой, когда стеклянная стена за ее спиной взорвалась. А на ее груди распускался цветок, алый, словно мак. Он вспомнил, как сотни криков одновременно слились в мощный гул. Вспомнил, как учителя высовывали головы из классных комнат, словно суслики, и выражения их лиц, когда они слышали выстрелы.

Джон подтянулся, схватившись за полки одной рукой, борясь со звоном в ушах, говорившим, что он сейчас опять потеряет сознание. Когда он выпрямился, прислонившись к металлической раме, его колотило крупной дрожью. Перед глазами все плыло, поэтому, когда он взял банку с краской, чтобы ее швырнуть, ему пришлось выбирать одно из двух окон.

Посыпалось стекло. Перегнувшись через раму, он видел пожарные машины и автомобили «скорой помощи». Видел корреспондентов и родителей, напирающих на ленту, огораживающую двор. Группки плачущих учащихся. Покалеченные тела, сложенные, словно железнодорожные шпалы, на снегу. И бригады «скорой помощи», выносившие новые тела.

— Помогите, — попытался закричать Джон Эберхард, но не смог произнести это слово. Он не смог бы произнести ни «Эй!», ни даже собственное имя.

— Эй! — крикнул кто-то. — Там наверху мальчик!

Уже рыдая, Джон попытался махнуть рукой, но она не слушалась.

Люди начали показывать на него руками.

— Стой спокойно! — крикнул пожарный, и Джон попробовал кивнуть. Но его тело ему уже не принадлежало, и прежде, чем он понял, что происходит, это незаметное движение лишило его равновесия, и он упал на бетон двумя этажами ниже.

Диана Левен, два года назад бросившая работу помощника генерального прокурора в Бостоне, чтобы работать в отделе, который был немного добрее и благороднее, вошла в спортзал школы Стерлинг Хай и остановилась рядом с телом мальчика, упавшего прямо на штрафной линии после выстрела в шею. Поскрипывали туфли полицейских, которые фотографировали, собирали гильзы, складывали их в пластиковые пакетики для вещественных доказательств. Командовал ими Патрик Дюшарм.

Диана посмотрела на колоссальное количество вещественных доказательств — одежда, оружие, брызги крови, гильзы, брошенные сумки, потерянные кроссовки — и поняла, что огромная работа предстоит не только ей.

— Что нам уже известно?

— Мы полагаем, что стрелял один человек. Мы его заде ли, — ответил Патрик. — Мы не можем с уверенностью сказать, был ли еще кто-то замешан. В здании уже безопасно.

— Сколько погибших?

— Точно известно о десяти.

Диана кивнула.

— Раненых?

— Еще не знаем. Здесь работают все машины «скорой помощи» из северного Нью Гемпшира.

— Чем я могу помочь?

Патрик повернулся к ней.

— Выступите и избавьтесь от камер.

Она повернулась, чтобы уйти, но Патрик схватил ее за локоть.

— Хотите, чтобы я с ним поговорил?

— Со стрелявшим?

Патрик кивнул.

— Возможно, это наша единственная возможность поговорить с ним, пока у него нет адвоката. Если вам кажется, что здесь ваше присутствие уже не обязательно, поговорите.

Диана быстро вышла из спортзала и спустилась вниз, осторожно обходя места, где предстояло работать полицейским и медикам. Как только она вышла на улицу, ее окружили представители прессы и вопросы посыпались со всех сторон.

— Сколько жертв? Назовите имена погибших. Кто стрелял?

— Почему?

Диана набрала побольше воздуха и поправила свои темные волосы. Эту часть своей работы — разговаривать с корреспондентами — она любила меньше всего. Несмотря на то что фургоны подъезжали в течение всего дня, сейчас здесь были только местные представители прессы — корреспонденты CBS, ABC и FOX.[8] Нужно было воспользоваться преимуществом своего поля, пока была такая возможность.

— Меня зовут Диана Левел. Я из генеральной прокуратуры. Мы пока не можем предоставить какую-либо информацию, поскольку ведется следствие, но мы обещаем, что сообщим вам подробности, как только будет такая возможность. Сейчас же я могу вам сообщить, что сегодня утром в школе Стерлинг Хай была стрельба. Мы еще не можем точно сказать, кто стрелял и сколько их было. Один человек арестован. Официальных обвинений еще не выдвигали.

Один репортер протиснулся вперед.

— Сколько детей погибло?

— У нас еще нет такой информации.

— Сколько раненых?

— У нас еще нет такой информации, — повторила Диана. — Мы будем держать вас в курсе.

— Какие обвинения будут выдвинуты? — выкрикнул другой журналист.

— Что вы можете сказать родителям, которые хотят узнать, живы ли их дети?

Диана сжала губы и приготовилась пройти сквозь толпу.

— Спасибо, — сказала она, не ответив на вопрос.

Лейси пришлось припарковаться в шести кварталах от школы, настолько много людей здесь собралось. Она побежала сломя голову, держа в руках одеяла, которые по местному радио попросили принести для тех, кто находится в шоковом состоянии. «Я уже потеряла одного сына, — подумала она. — Я не могу потерять еще одного».

В последний раз, когда она разговаривала с Питером, они поссорились. Это было перед тем, как он лег спать вчера вечером, перед тем как ее вызвали на роды.

— Я же просила тебя вынести мусор, — сказала она, — еще вчера. Ты не слышишь то, что я тебе говорю, Питер?

Питер посмотрел на нее поверх монитора.

— Что?

Что, если это был последний разговор между ними?

Даже после того, что Лейси видела в школе медсестер и на работе в больнице, она оказалась не готовой к картине, которая предстала перед ней, когда она повернула за угол. Она воспринимала только отдельные части: разбитое стекло, пожарные машины, дым. Кровь, плач, сирены. Оставив одеяла рядом с машиной «скорой помощи», она бросилась в это море смятения и поплыла в нем рядом с другими родителями в надежде подхватить своего потерявшегося ребенка, до того как его накроет волной.

Дети бежали через покрытый грязью двор. Все они были без верхней одежды. Лейси увидела, как одной матери удалось найти свою дочь, и она лихорадочно завертела головой в поисках Питера, неожиданно осознав, что даже не знает, во что он был одет сегодня утром.

До нее долетали обрывки фраз:

— …не видел его…

— …Мистера МакКейба застрелили…

— …ее еще не нашли…

— …я думала, уже никогда…

— …я потерял мобильный, когда…

— …Питер Хьютон…

Лейси развернулась, поймав взглядом девочку, которая это сказала, ту самую, которую нашла ее мама.

— Извините, — сказала Лейси, — мой сын… я пытаюсь его найти. Я слышала, как вы упомянули его имя — Питер Хьютон.

Глаза девочки расширились, и она крепче прижалась к матери.

— Это он стрелял.

Все вокруг замерло — сирены машин «скорой помощи», бегущие школьники, звуки, срывающиеся с губ этой девочки. Выть может, она ослышалась.

Она опять подняла глаза на девочку и сразу же об этом пожалела. Девочка рыдала. Поверх ее плеча на Лейси с ужасом смотрела ее мать, потом осторожно повернулась, заслонив собой дочь, словно Лейси была василиском и один ее взгляд мог обратить человека в камень.

«Это какая-то ошибка. Пожалуйста, пусть это будет ошибкой», — думала Лейси, глядя на это побоище, и ощутила, что имя Питера встало комом в горле.

Деревянной походкой она подошла к ближайшему полицейскому.

— Я ищу своего сына, — сказала Лейси.

— Леди, вы здесь не одна такая. Мы делаем все возможное, чтобы…

Лейси набрала полные легкие воздуха, понимая, что с этого момента все изменится.

— Его зовут, — сказала она, — Питер Хьютон.

Каблук застрял в трещине на тротуаре, и Алекс больно ударилась, упав на одно колено. Пытаясь встать, она схватилась за руку пробегающей мимо мамы.

— Фамилии пострадавших… где они?

— Списки возле хоккейного катка.

Алекс побежала через улицу, куда въезд машинам был закрыт, и оказалась в зоне, где лежали пострадавшие и медицинский персонал отправлял учеников на машинах «скорой помощи». Туфли мешали ей быстро бежать, поскольку были предназначены для полов здания суда, а не для того, чтобы бегать в них по улицам. Она сбросила их и побежала в одних чулках по мокрому тротуару.

Хоккейный каток, где занимались команды Стерлинг Хай и игроки из команды колледжа» находился в пяти минутах ходьбы от школы. Алекс добежала за две, и тут же толпа родителей подхватила ее и понесла к написанным от руки спискам, которые вывесили на двери, к спискам детей, отправленных в больницы. Там ничего не было сказано о том, насколько серьезно они ранены… или еще хуже. Алекс прочла три первых им Уитакер Обермайер, Кетлин Харви, Мэттью Ройстон.

«Мэтт?»

— Нет, — проговорила стоящая рядом с ней худенькая женщина с темными быстрыми глазами и копной рыжих волос, — Нет, — повторила она, на этот раз по ее лицу уже текли слезы.

Алекс смотрела на нее, не решаясь выразить сочувствие из за страха, что горе может оказаться заразным. Неожиданно ее толкнули слева, и она оказалась перед списком раненых, отправленных в медицинский центр Дартмонт-Хитчкок.

Алексис Эмма.

Хорука Мин.

Прайс Брейди.

Корниер Джозефина.

Алекс упала бы, если бы не стена обеспокоенных родителей, окружавшая ее со всех сторон.

— Извините, — пробормотала она, пропуская к списку другую обезумевшую мать. Она с трудом пробиралась сквозь растущую толпу.

— Простите меня, — опять произнесла Алекс слова, которые были уже не проявлением вежливости, а мольбой о прощении.

— Капитан, — позвал Патрика дежурный офицер, когда он зашел на станцию, и взглядом показал на взвинченную, полную решимости женщину, сидевшую в противоположном конце комнаты. — Это она.

Патрик обернулся. Мать Питера Хьютона оказалась маленькой женщиной, совсем непохожей на своего сына. Ее темные волосы были завернуты в узел на макушке и заколоты карандашом. Одета она была в хирургическую пижаму и шлепанцы. У него мелькнула мысль, что она, возможно, врач. Какая ирония, ведь первый закон врача: «Не навреди».

Она не походила на человека, создавшего чудовище. Хотя Патрик понимал, что действия ее сына оказались для нее такой же неожиданностью, как и для остальных.

— Миссис Хьютон?

— Я хочу увидеть своего сына.

— К сожалению, это невозможно, — ответил Патрик. — Он арестован.

— У него есть адвокат?

— Вашему сыну семнадцать лет. Юридически он является совершеннолетним. А это значит, что Питер должен сам воспользоваться своим правом на защиту адвоката.

— Но он может об этом не знать… — сказала она упавшим голосом. — Он может не знать, что ему нужно делать.

Патрик понимал это. В каком-то смысле эта женщина тоже стала жертвой действий своего сына. Он разговаривал с большим количеством родителей несовершеннолетних и знал, что в последнюю очередь они соглашаются сжечь все мосты.

— Мы делаем все возможное, чтобы выяснить, что произошло сегодня. Честно говоря, я очень надеюсь, что вы согласитесь позже поговорить со мной, чтобы помочь мне понять, о чем Питер думал. — Поколебавшись, он добавил: — Мне очень жаль.

Он вошел в закрытую часть отделения полиции, воспользовавшись своим ключом, и взбежал вверх по лестнице, где рядом с комнатой охраны находился изолятор. Питер Хьютон сидел на полу спиной к решетке и медленно раскачивался из стороны в сторону.

— Питер, — позвал Патрик. — С тобой все в порядке?

Мальчик медленно повернул голову и уставился на Патрика.

— Ты меня помнишь?

Питер кивнул.

Может, ты хочешь кофе или еще что-нибудь?

Колебание, потом Питер опять кивнул.

Патрик приказал сержанту открыть камеру Питера и провел его на кухню. Он распорядился включить камеру слежения, чтобы, если подвернется такая возможность, получить пленку с устным согласием Питера воспользоваться своими правами, а потом разговорить его. Он пригласил Питера присесть за поцарапанный стол и налил две чашки кофе. Он не спросил его, какой кофе тот любит, просто добавил сахар с молоком и поставил чашку перед мальчиком.

Петрик тоже присел. До этого у него не было возможности хорошо рассмотреть мальчика — адреналин затуманил зрение, — и сейчас он разглядывал его. Питер Хьютон был худощавым, бледным, в очках с проволочной оправой и с веснушками. Один из передних зубов кривой, а кадык — размером с кулак. Костяшки на руках узловатые и обветренные. Он тихо плакал и, возможно, вызывал бы жалость, если бы не футболка, забрызганная кровью других учеников.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил Питер. — Есть хочешь?

Мальчик покачал головой.

— Еще чего-нибудь хочешь?

Питер опустил голову на стол.

— Я хочу к маме, — прошептал он.

Патрик посмотрел на пробор в его волосах. Думал ли он, причесываясь этим утром: «Сегодня настал день, когда я убью десять человек»?

— Я хотел бы поговорить о том, что произошло сегодня. Ты не против?

Питер не ответил.

— Если ты мне объяснишь, — настаивал Патрик, — то, возможно, я смогу объяснить это всем остальным.

Питер поднял лицо, по которому уже ручьем текли слезы. Патрик понял, что продолжать разговор бесполезно. Он вздохнул и отодвинулся от стола.

— Ладно, — сказал он. — Пошли.

Патрик отвел Питера обратно в камеру и смотрел, как тот свернулся на полу, ложась на бок лицом к стене. Он опустился на колени рядом с мальчиком, решив попробовать в последний раз.

— Помоги мне помочь тебе, — сказал он, но Питер только покачал головой и продолжал плакать.

И только когда Патрик вышел из камеры и повернул ключ, Питер заговорил снова:

— Они все начали, — прошептал он.

Доктор Гюнтер Франкенштейн работал судебно-медицинским экспертом уже шесть лет. Ровно столько же времени он был обладателем титула «Мистер Вселенная» в начале семидесятых, прежде чем сменить гантели на скальпель. Или, как он сам любил говорить, вместо того чтобы создавать красивые тела, начал их вскрывать. Его мускулы еще сохранили рельефность и были достаточно заметны под пиджаком, чтобы пресечь какие-либо попытки шутить по поводу его фамилии. Гюнтер нравился Патрику — разве можно не восхищаться человеком, который может поднять вес в три раза больше своего собственного и в то же время на глаз определить приблизительный вес печени?

Время о времени Гюнтер и Патрик выбирались куда-нибудь попить пива, употребляя достаточно алкоголя, чтобы бывший бодибилдер начал рассказывать истории о женщинах, которые жаждали намазать его маслом перед соревнованиями, или хороший анекдот об Арнольде, до того как он стал политиком. Но сегодня Патрику и Гюнтеру было не до шуток, они не разговаривали о прошлом. Ошеломленные настоящим, они молча шли по коридорам, составляя список погибших.

Патрик встретился с Понтером в школе после неудавшегося разговора с Питером Хьютоном. Прокурор только пожала плечами, когда Патрик сообщил ей, что Питер не хочет или не может разговаривать.

— У нас сотни свидетелей, видевших, как он убил десять человек, — сказала Диана. — Арестуйте его.

Гюнтер присел на корточки рядом с телом шестой жертвы. Ее застрелили в женском туалете, и тело лежало лицом вниз возле умывальников. Патрик повернулся к директору школы, Артуру МакАлистеру, который согласился работать с ними по опознанию.

— Кетлин Харви, — сказал директор глухим голосом, — Девочка с особыми потребностями… милый ребенок.

Понтер и Патрик переглянулись. Директор школы не просто опознавал тела. Каждый раз он произносил короткую скорбную речь. Патрик подозревал, что ему просто трудно удержаться — в отличие от Патрика и Гюнтера этот человек не сталкивался на своей работе с трагедиями каждый день.

Патрик попытался воссоздать передвижение Питера: из вестибюля в столовую (жертвы номер один и два — Кортни Игнатио и Меди Шо), оттуда на лестницу (жертва номер три — Уит Обермайер), в мужской туалет (жертва номер четыре — Тофер Мак-Фи), через следующий коридор (жертва номер пять — Грейс Мурто) в женский туалет (жертва номер шесть — Кетлин Харви). А теперь они поднялись вверх по лестнице, и он повернул налево, открыв дверь в первый учебный кабинет, следуя по размазанным кровавым следам, ведущим к доске, где лежало тело единственного погибшего взрослого… а рядом с ним был парень, который прижимал руками стреляную рану на животе учителя.

— Бен? — позвал МакАллистер. — Почему ты все еще здесь? Патрик повернулся к парню.

— Ты не врач «скорой помощи»?

— Я… нет…

— Ты сказал мне, что работаешь в бригаде «скорой помощи»!

— Я сказал, что проходил специальную подготовку!

— Бен возглавляет отряд скаутов, — объяснил директор.

— Я не мог оставить мистера МакКейба. Я… пережал артерию, и это помогло, видите? Кровотечение прекратилось.

Гюнтер мягко убран окровавленную руку парня от живота учителя.

— Это потому, что он умер, сынок.

Лицо Бена сморщилось.

— Но я… я…

— Ты сделал все, что мог, — заверил его Гюнтер.

Патрик повернулся к директору.

— Может, вы проведете Бена на улицу?… Пусть кто-то из врачей его осмотрит.

«Шок», — одними губами произнес он поверх головы парня.

Когда они вышли в коридор, Бен схватился за рукав директора, оставляя ярко-красные следы на ткани.

— О господи, — проговорил Патрик, проведя рукой по лицу.

Гюнтер встал.

— Пошли. Давай уже покончим со всем этим.

Они отправились в спортзал, где Гюнтер засвидетельствовал смерть еще двоих учеников — черного парня и белого, — а затем в раздевалку, где Патрик в конце концов загнал Питера Хьютона в угол. Гюнтер осмотрел тело парня, которого Патрик уже видел, того, в свитере хоккейной команды, чью кепку сорвало выстрелом. Патрик тем временем прошел в соседнюю душевую и выглянул в окно. Во дворе все еще были репортеры, но большинство раненых уже увезли. Остался только один из семи.

Начался дождь. К завтрашнему утру пятна крови на асфальте перед школой смоет водой, словно этого дня никогда и не было.

— Интересно, — сказал Гюнтер.

Патрик закрыл окно.

— Что такое? Он мертвее остальных?

— Да. Он единственная жертва, в которую стреляли дважды. В живот и в голову. — Гюнтер посмотрел на Патрика. — Сколько оружия вы нашли у стрелка?

— Один пистолет у него в руке, один на полу рядом и еще два обреза в рюкзаке.

— Парень капитально подготовился.

— Похоже, — ответил Патрик. — Ты можешь определить, какая пуля была первой?

— Нет. Но тем не менее мой опыт подсказывает, что сначала был выстрел в живот… поскольку погиб он после того, как пуля прошила мозг. — Гюнтер опустился на колени рядом с телом. — Наверное, этого парня он ненавидел больше всего.

Дверь в раздевалку распахнулась, и на пороге возник полицейский, промокший под неожиданно начавшимся ливнем.

— Капитан, — обратился он, — мы только что обнаружили детали еще одной самодельной бомбы в машине Питера Хьютона.

Когда Джози была маленькой, Алекс часто снился один и тот же кошмар, будто самолет, на котором она летит, начинает падать. Она ощущала силу земного притяжения, которая вдавливала ее в спинку кресла, видела, как сумки, куртки и другие вещи пассажиров падают с полок в проход между креслами. «Нужно достать свой мобильный», — думала она, намереваясь оставить Джози сообщение на автоответчике, которое можно было сохранить навсегда, — цифровое доказательство того, что Алекс любила ее и думала о ней до самого конца. Но даже когда Алекс удавалось достать телефон из сумочки и включить его это занимало слишком много времени. И самолет разбивался прежде, чем телефон мог обнаружить сигнал.

Она просыпалась, дрожа, мокрая от пота, несмотря на то что сделала все возможное, чтобы свести вероятность катастрофы к нулю: она редко ездила куда-либо без Джози и, конечно же, не летала самолетом в командировки. Она отбрасывала одеяло, направлялась в ванную и умывала лицо, но это не помогало избавиться от мысли: «Я опоздала».

Теперь же, сидя в тихой темной больничной палате, где ее дочь спала под действием успокоительного, которое ей дал дежурный врач, Алекс чувствовала то же самое.

Алекс удалось узнать только то, что Джози потеряла сознание во время стрельбы. У нее был разбит лоб, украшенный пластырем в форме бабочки, и легкое сотрясение. Врачи оставили Джози в больнице до утра, чтобы убедиться, что девочка в безопасности.

Слово «безопасность» теперь приобрело совершенно новое значение.

Алекс также узнала из непрерывно транслируемых репортажей имена погибших. Одним из них был Мэттью Ройстон.

Мэтт.

А если Джози была с ним, когда его застрелили?

Пока Алекс была здесь, Джози не приходила в сознание. Она казалась маленькой, неподвижно лежа пол линялой простыней. Завязки больничной рубашки развязались на шее. Время от времени ее правая рука дергалась.

«Проснись, — мысленно просила Алекс. — Покажи мне, что с тобой все в порядке».

Если бы Алекс опоздала на работу сегодня утром, если бы осталась на кухне вместе с Джози, поговорила бы о вещах, о которых, как ее казалось, должны разговаривать мать и дочь, но на это никогда не хватало времени. Если бы она повнимательнее присмотрелась к Джози, спускаясь по лестнице, и отправила ее в постель отдохнуть.

Если бы она взяла Джози, и они ни с того ни с сего просто поехали бы в Пунта Канна, Сан-Диего или на Фиджи — в места, куда она мечтала поехать, но так и не съездила.

Если бы проснулось ее материнское сердце и подсказало оставить дочь сегодня дома.

Конечно, были еще сотни родителей, совершивших точно такую же ошибку. Но это не очень успокаивало Алекс: ведь их дети были не Джози. И конечно же, никто из них не мог потерять больше, чем она.

«Когда все закончится, — обещала себе Алекс, — мы поедем в тропики, или к пирамидам, или на белый песчаный пляж. Мы будем есть виноград прямо с лозы, мы будем плавать с черепахами, часами гулять по мощеным улочкам. Мы будем смеяться, разговаривать, делиться секретами. Будем».

В то же время тоненький внутренний голосок уже подбирал подходящее время для этого рая. «Потом, — говорил он. — Потому что сначала это дело будет рассматриваться в твоем зале суда».

Это было правдой. Такое бело быстро попадет в суд. Алекс занимала пост судьи высшего суда округа Графтон, и будет занимать его еще восемь месяцев. Несмотря на то что Джози была на месте происшествия, формально она не была жертвой. Если бы Джози ранили, Алекс автоматически отстранили бы от дела. Но в данной ситуации никакого юридического конфликта в том, чтобы Алекс была судьей по этому делу, не было. При условии, что она в состоянии отделить личные чувства матери старшеклассницы от профессиональных чувств судьи. Это будет ее первый суд в высшем суде, который задаст тон всему оставшемуся сроку ее пребывания на этом посту.

Но это ее сейчас не очень волновало.

Вдруг Джози заворочалась. Алекс видела, как сознание возвращается к ней.

— Где я?

Алекс провела пальцами по волосам дочери.

— В больнице.

— Почему?

Рука остановилась.

— Ты что-нибудь помнишь о сегодняшнем дне?

— Мэтт заехал перед уроками, — ответила Джози и резко поднялась. — Мы попали в аварию?

Алекс колебалась, не зная, что сказать. Разве не лучше будет, если Джози не узнает правду? Что, если таким образом ее психика защищается от увиденного?

— С тобой все в порядке, — осторожно сказала Алекс. — Ты не пострадала.

Джози с облегчением посмотрела на нее.

— А Мэтт?

Льюис искал адвоката. Лейси уцепилась за этот факт, сидя на кровати и раскачиваясь взад-вперед, в ожидании, когда он вернется.

— Все будет хорошо, — пообещал Льюис, хотя Лейси не понимала, как он мог произносить такую откровенную ложь. — Определенно произошла ошибка, — сказал Льюис, но ведь он не был в школе. Он не видел лица учеников, детей, которые уже никогда не будут детьми.

Часть Лейси отчаянно хотела верить Льюису, хотела думать, что все еще можно как-то исправить. Но другая часть вспоминала, как муж будил Питера в четыре утра, чтобы идти охотиться на уток. Льюис учил сына охотиться, но не подозревал, что тот выберет Другую добычу. Для Лейси охота была и спортом, и необходимым условием эволюции. Она даже умела готовить изумительное жаркое из оленины и утку под соусом, с удовольствием ела любое блюдо, появлявшееся на столе благодаря увлечению мужа. Но сейчас она говорила себе, что это о вина, потому что так она могла считать себя невиноватой.

Разве можно каждую неделю менять сыну постельное белье, готовить ему завтрак, возить к стоматологу и совсем его не знать? Она думала, что Питер отвечал на вопросы односложно только из-за своего возраста, что любая мать подумала бы так же. Лейси теребила свои воспоминания в поисках какого-то знака, разговора, который она неправильно поняла, чего-то, что она не заметила, но вспоминались только тысячи обычных моментов.

Тысячи обычных моментов — у некоторых матерей их уже никогда не будет.

Слезы навернулись на глаза, и она вытерла их тыльной стороной ладони.

— Сейчас нужно думать о себе.

Питер тоже об этом думал?

Глотая слезы, Лейси направилась в комнату Питера. Там было темно. Кровать аккуратно застелена, как Лейси и оставила ее утром, но сейчас она заметила постер группы «Жажда смерти» на стене и подумала, зачем мальчику вешать такое. Она открыла шкаф и увидела пустые бутылки, изоленту, тряпки и многое другое, чего не заметила в прошлый раз.

Вдруг Лейси остановилась. Она могла сама все исправить. Могла исправить все для них обоих. Она побежала вниз, в кухню, оторвала три больших пакета для мусора от рулона и поспешила обратно в комнату Питера. Она начала со шкафа, запихивая шнурки, сахар, калийную селитру — удобрение, и — о Господи трубки в первый мешок. Она не знала, что будет делать со сем этим, но точно уберет это из дома.

Услышав звонок в дверь, Лейси облегченно вздохнула, думая, что пришел Льюис. Хотя, если бы была в состоянии ясно соображать, то поняла бы, что Льюис сам открыл бы дверь. Она бросила мешки и спустилась вниз, где ее ждал полицейский с тоненький синей папкой в руках.

— Миссис Хьютон? — спросил офицер.

Чего им еще нужно? Они уже забрали ее сына.

— У нас ордер на обыск.

Он отдал ей папку и прошел мимо, а за ним еще пять полицейских.

— Джексон и Волхорн, вы идете в комнату мальчика. Родригес — в подвал. Тьюес и Гилчрист, начните с первого этажа. Это касается всех, проверяйте все автоответчики и компьютерное оборудование… — Тут он заметил, что Лейси все еще стоит рядом, не в силах сдвинуться с места. — Миссис Хьютон, вам придется покинуть дом.

И полицейский проводил ее к собственной двери. Онемев, Лейси последовала за ним. Что они подумают, когда войдут в комнату Питера и найдут пакеты для мусора? Обвинят Питера? Или Лейси — за укрывательство?

Может, уже нашли…

Холодный ветер ударил Лейси в лицо из открывшейся двери.

— На сколько?

Офицер пожар плечами.

— Пока мы не закончим, — сказал он и оставил ее на холоде.

Джордан МакАфи работал адвокатом уже около двадцати лет и искренне считал, что видел и слышал все. До сегодняшнего дня они с женой Селеной, стоя перед телевизором, смотрели репортаж CNN о стрельбе в школе Стерлинг Хай.

— Как в Колумбине,[9] — сказала Селена. — Только рядом с нами.

— И на этот раз, — пробормотал Джордан, — виновник остался жив.

Он посмотрел на ребенка, сидящего у жены на руках, синеглазого, с кофейной кожей — смесь его англо-саксонских генов с эбонитовой кожей Селены. Потянулся за пультом и убавил звук, опасаясь, что подсознание сына сможет впитать информацию.

Джордан знал, где находится Стерлинг Хай. Школа была за парикмахерской, где он стригся, и в двух кварталах от кабинета над банком, который он арендовал под свой офис. Он также защищал нескольких учеников, у которых нашли травку в бардачке или поймали пьяными в городе. Селена, которая была не только его женой, но и детективом, время от времени ходила в эту школу поговорить с ребятами о подзащитных.

Они жили здесь не так давно. Его сын Томас — единственное хорошее, что было в его первом, неудавшемся браке, — закончил школу в Салем Фолз и теперь учился на втором курсе в Йеле, а Джордану приходилось платить по сорок тысяч долларов в год и выслушивать, как сын собирается стать то художником, то историком, то профессиональным клоуном. Джордан сделал Селене предложение, и когда она забеременела, они переехали в Стерлинг — школы этого округа пользовались очень хорошей репутацией.

Кто бы мог подумать!

Когда зазвонил телефон, Джордан, не желая смотреть прямой репортаж, но и не в состоянии оторваться от экрана, хотел было ответить, но Селена сунула ребенка ему и сняла трубку.

— Привет, — сказала она. — Как дела?

Джордан посмотрел на нее и вопросительно приподнял брови.

— Томас, — беззвучно ответила Селена, — Да, подожди, он сейчас подойдет.

Он взял протянутую Селеной трубку.

— Что, черт возьми, происходит? — спросил Томас. — Стерлинг Хай показывают по всем каналам.

— Я знаю не больше твоего, — ответил Джордан. — Настоящее столпотворение.

— Я знаю некоторых ребят, которые там учатся. Мы соревновались с ними. Это просто… как-то нереально.

Джордан слышал далекие сирены машин «скорой помощи».

— Это реальность, — сказал он. И услышал сигнал звонка на параллельной линии. — Не вешай трубку, мне звонят.

— Это мистер МакАфи?

— Да…

— Я, э-э, знаю, что вы адвокат. Ваше имя мне назвал Стюарт МакБрайд из колледжа Стерлинга…

На экране появился список погибших с фотографиями из школьного альбома.

— Знаете, у меня разговор на другой линии, — сказал Джордан. — Давайте я запишу ваши имя и номер телефона и перезвоню позже.

— Я хотел попросить вас защищать моего сына в суде, — сказал звонивший. — Он мальчик, который… тот, из школы, который… — Мужчина запнулся. А затем выпалил: — Говорят, что это сделал мой сын.

Джордан вспомнил, когда он в последний раз представлял подростка. Кажется, это был Крис Харт, которого задержали за курение травки.

— Вы… вы возьметесь за это дело?

Джордан забыл о том, что его ждет Томас. Забыл о Крисе Харте и о том, как это самое дело шокировало его. Он посмотрел на Селену и ребенка у нее на руках. Сэм повернулся и схватил маму за сережку. Этот мальчик, который сегодня утром вошел в школу и убил людей, тоже был чьим-то сыном. И несмотря на то, что город еще много лет будет об этом помнить, что об этом уже говорят на всех каналах, он заслуживал честного суда.

— Да, — ответил Джордан. — Я возьмусь.

Наконец-то — когда бригада саперов разобрала самодельную бомбу в машине Питера Хьютона, когда по всей школе coбpали сто шестнадцать гильз, когда ребята из отдела несчастных случаев начали считать вещественные доказательства и фиксировать положение тел для создания виртуальной копии места происшествия, когда криминалисты отсняли первые несколько сотен снимков для фотоотчета — Патрик созвал всех в школьном актовом зале, где было почти темно, и вышел на сцену.

— Перед нами огромный объем информации, — обратился он к людям, стоявшим перед ним. — На нас будут давить, требуя быстрых и верных результатов. Я хочу, чтобы мы все собрались здесь опять через двадцать четыре часа и уже четко представляли, что у нас есть.

Люди начали расходиться. На следующем собрании Патрик, очевидно, получит полный фотоотчет, все вещественные доказательства, не отосланные в лабораторию, и все отчеты из лаборатории. Через двадцать четыре часа его накроет такой лавиной, что он не будет знать, в каком направлении двигаться.

Пока все остальные направлялись в разные части здания, чтобы закончить свою работу, которая займет оставшуюся часть ночи и следующий день, Патрик вышел на улицу к своей машине. Он собирался вернуться в отделение полиции посмотреть на улики, собранные в доме Хьютонов, а также поговорить с родителями, если они еще этого хотят. Но не заметил, как оказался возле медицинского центра и остановил машину на парковочной площадке. Он вошел в отделение «скорой помощи» и показал свой значок.

— Послушайте, — обратился он к медсестре. — Я знаю, что к вам сегодня привезли очень много детей. Одной из первых была девочка по имени Джози. Я пытаюсь ее найти.

Руки медсестры запорхали над клавиатурой.

— Джози как?

— В том-то и дело, — сказал Патрик. — Я не знаю.

На экране появился список, и медсестра постучала пальцем по стеклу монитора.

— Корниер. Она на четвертом этаже, палата четыреста двадцать два.

Патрик поблагодарил ее и вошел в лифт. Корниер. Фамилия казалась знакомой, но он не мог вспомнить, где слышал ее. Он подумал, что это достаточно распространенная фамилия, возможно, он прочел ее в газете или услышал в каком-нибудь телешоу. Проскользнув мимо поста медсестры, он пошел по коридору. Дверь в палату Джози была распахнута. Девочка сидела на кровати, закутанная в покрывало, и разговаривала со стоящей рядом фигурой.

Патрик тихонько постучал. Джози посмотрела на него, не узнав, а женщина рядом обернулась.

«Корниер, — вспомнил Патрик. — Судья Корниер».

Его несколько раз вызывали для дачи показаний в суд, в котором она работала, прежде чем стала верховным судьей. Он бы меньше всего хотел, чтобы она была судьей по его делам. Как ни крути, а в прошлом она была государственным защитником. По мнению Патрика, это означало, что даже если сейчас она предельно объективна, все равно когда-то она была на другой стороне.

— Ваша честь, — сказал он. — Я не знал, что Джози — ваша дочь. — Он подошел к кровати. — Как ты себя чувствуешь?

Джози уставилась на него.

— Я вас знаю?

— Это я вынес тебя из… — Он замолчал, когда судья взяла его за локоть и отвела в сторону, чтобы Джози не могла их услышать.

— Она не помнит, что произошло, — прошептала судья. — Почему-то она решила, что попала в автокатастрофу… и я… — Ее голос дрогнул. — Я не смогла сказать ей правду.

Патрик понимал. Когда любишь кого-то, не хочется быть тем, кто произнесет слова, которые разрушат его мир.

— Хотите, чтобы я ей сказал?

Судья помолчала, потом благодарно кивнула. Патрик опять обратился к Джози:

— С тобой все в порядке?

— Голова болит. Доктор говорит, что у меня сотрясение мозга и нужно остаться здесь на ночь, — Она подняла на него глаза, за — Наверное, я должна вас поблагодарить за то, что вы меня спасли. — Неожиданно она встрепенулась. — А вы знаете, что случилось с Мэттом? С тем парнем, который был со мной в машине?

Патрик присел на краешек больничной кровати.

— Джози, — осторожно начал он, — ты не попала в автокатастрофу. В твоей школе произошло несчастье — один из учеников начал стрелять в людей.

Джози замотала головой, не желая понимать услышанное.

— Мэтт стал одной из жертв.

Ее глаза наполнились слезами.

— С ним все в порядке?

Патрик опустил глаза на мягкие складки одеяла между ними.

— Мне очень жаль.

— Нет, — произнесла Джози. — Нет! Вы мне врете!

Она бросилась на Патрика, била его по лицу, колотила в грудь. Судья поспешила к ней, пытаясь удержать, но Джози была вне себя — визжала, плакала, царапалась, привлекая внимание медперсонала. Две медсестры влетели в палату на белых крыльях, выгнали Патрика и судью Корниер, а Джози дали успокоительное.

Оказавшись в коридоре, Патрик прислонился к стене и прикрыл глаза. Господи! Неужели ему придется проходить через это с каждым свидетелем? Он уже хотел извиниться перед судьей за то, что расстроил Джози, как та набросилась на него так же, как перед этим ее дочь.

— Что вы, черт возьми, делаете? Зачем вы рассказали ей о Мэтте?

— Вы же меня об этом попросили, — рассердился Патрик.

— Я просила рассказать о школе, — возразила судья. — А не о том, что ее парень умер!

— Вы прекрасно понимаете, что Джози узнала бы рано или…

— Поздно, — перебила его судья. — Намного позже.

Из палаты вышли медсестры.

— Она спит, — прошептала одна из них. — Мы будем за ней присматривать.

Они оба подождали, пока медсестры отойдут подальше.

— Послушайте, — зло сказал Патрик. — Сегодня я видел детей с простреленными головами, детей, которые никогда не смогут ходить, детей, которые умерли, потому что оказались не в то время и не в том месте. Ваша дочь… она в шоковом состоянии… но она из тех, кому повезло.

Его слова ударили Алекс, словно пощечина. И через мгновение на глазах Патрика ее ярость улетучилась. В серых глазах промелькнули все те сценарии, которым, слава Богу, не суждено было сбыться. На лице отразилось облегчение. А потом, так же неожиданно, оно стало непроницаемым.

— Извините. Обычно я себя так не веду. Просто… день был действительно ужасным.

Патрик попытался обнаружить следы тех эмоций, которые на короткое мгновение охватили ее. Монолитная. Вот какой она была.

— Я понимаю, что вы просто делаете свою работу, — сказала судья.

— Я бы хотел поговорить с Джози… но пришел я не поэтому. Я здесь, потому что она была первой… мне просто нужно было знать, что с ней все в порядке. — Он подарил судье скупую улыбку, из тех, которые заставляли болеть сердце. — Берегите ее, — сказал Патрик, развернулся и пошел по коридору, чувствуя ее взгляд на своей спине, словно прикосновение руки.

Двенадцать лет назад

В день, когда он впервые должен был идти в подготовительный класс, Питер Хьютон проснулся утром в 4:32. Он тихо заглянул в комнату родителей и спросил, не пора ли выходить, чтобы успеть на школьный автобус. Сколько он себя помнил, ему приходилось смотреть, как его брат Джойи садился в этот автобус. Было что-то загадочное и совершенное в том, как солнце отражалось от его желтых боков, как открывалась его дверь, словно пасть дракона, как он вздыхал, останавливаясь. У Питера был игрушечный автобус. Точно такой, как тот, на котором Джойи ездил дважды в день, — как тот, на котором он тоже поедет сегодня.

Мама сказала ему возвращаться в постель и поспать, пока не наступит утро, но он не мог. Он оделся в костюм, который мама специально купила для первого дня в школе, лег на кровать и ждал. Он первым спустился вниз завтракать, и мама испекла шоколадное печенье, его любимое. Она поцеловала его в щеку и сфотографировала за завтраком, лотом еще раз, когда он уже был в куртке и с пустым рюкзаком на спине, словно черепаха с панцирем.

Не могу поверить, что мой малыш идет в школу, — сказала мама.

Джойи, который в этом году шел в первый класс, сказал, чтобы Питер перестал вести себя как дурак.

— Это просто школа, — сказал он. — Ничего особенного.

Мама застегнула кутку Питера.

— Для тебя это тоже когда-то было особенным событием, — сказала она.

А потом сказала Питеру, что приготовила для него сюрприз. Она пошла на кухню и вернулась с коробочкой для завтраков с изображением Супермена. Супермен летел вперед, словно хотел вырваться из металла. Изображение было немного выпуклым, как буквы в книгах для слепых. Питеру понравилось, что даже не глядя, он мог определить, что это его коробка для завтраков. Он взял подарок и обнял маму. Он услышал, как внутри перекатываются порезанные фрукты, шуршит бумага, и представил, что его завтрак — это внутренние органы коробки.

Они стояли у дороги, и точно так, как это много раз снилось Питеру, вдали показался автобус.

— Еще одну! — крикнула мама и сфотографировала Питера рядом с фыркающим автобусом. — Джойи, — проинструктировала она, — присматривай за братом. — Потом поцеловала Питера в лоб. — Мой мальчик большой, — сказала она, и ее губы сжались в полоску, как всегда, когда она старалась не заплакать.

Вдруг Питер ощутил холод внутри. А если в школе будет совсем не так, как он представлял? А если учительница будет похожа на ведьму из того фильма, после которого Питеру снились кошмары? А если он забудет, в какую сторону пишется буква «Е», и все будут над ним смеяться?

Терзаемый сомнениями, он поднялся по ступенькам автобуса. Водитель был одет в армейскую куртку, а во рту у него не хватало двух передних зубов.

— Там сзади еще есть места, — сказал он, и Питер направился по проходу, высматривая Джойи.

Его брат сидел рядом с мальчиком, которого Питер не знал. Джойи посмотрел, как он проходит мимо, но ничего не сказал.

— Питер!

Он обернулся и увидел Джози, которая хлопала ладонью по свободному сиденью рядом с собой. Ее темные волосы были собраны в хвостики. А еще на ней была юбка, хотя она терпеть не могла юбки.

— Я заняла для тебя место, — сказала Джози.

Он сел рядом, чувствуя себя уже намного лучше. Он ехал в автобусе. И сидел рядом с лучшим другом в мире.

— Классная коробочка для завтрака, — заметила Джози.

Он поднял коробку и показал ей, как, если коробку покачать, кажется, что Супермен двигается, и в этот момент через проход потянулась рука. Парень с руками гориллы и в повернутой назад козырьком бейсболке выхватил коробку из рук Питера.

— Эй, урод, — сказал он. — Хочешь посмотреть, как Супермен летает?

И прежде чем Питер понял, что собирается делать старший парень, тот открыл окно и вышвырнул коробочку. Питер встал, вертя головой в поисках запасного выхода в хвосте автобуса. От удара об асфальт коробка раскрылась. Яблоко покатилось, пересекая желтую полосу разметки, и исчезло под колесами проезжавшей машины.

— Сядь! — рявкнул водитель.

Питер опустился на свое место. Лицо было бледным, но уши горели. Он слышал, как тот парень и его друзья смеялись, так громко, что казалось, они смеются прямо в его голове. Тогда он почувствовал, как Джози взяла его за руку.

— У меня есть арахисовое масло, — прошептала она. — Мы поделимся.

Алекс сидела в комнате свиданий в тюрьме напротив своего нового клиента Линуса Фрума. Сегодня утром, в четыре часа, он весь в черном и с лыжной маской на голове, угрожая оружием, ограбил магазин на заправке в Ирвинге. Полиция прибыла, когда Линус успел скрыться, и нашла на полу мобильный телефон. Он позвонил, когда детектив уже сидел за своим столом.

— Чувак, — сказал звонивший. — Это мой мобильный. Ты его нашел?

Детектив ответил утвердительно и спросил, где тот его потерял.

— На заправке в Ирвинге. Я был там где-то час назад.

Детектив предложил встретиться на перекрестке шоссе 10 и 24а, пообещав принести телефон.

Стоит ли говорить, что Линус Фрум приехал и был арестован за ограбление.

Алекс смотрела на клиента, сидящего с другой стороны поцарапанного стола. Ее дочь сейчас ела печенье с соком, или слушала сказку, или рисовала, или что там еще делают в первый день в подготовительном классе. А она сидит здесь, в окружной тюрьме, в одной комнате с преступником, у которого не хватило ума не остаться в дураках.

— Здесь сказано, — сказала Алекс, внимательно просматривая полицейский отчет, — что имел место какой-то конфликт с детективом Хошольмом, когда вам зачитывали права.

Линус поднял глаза. Он был еще ребенком — всего девятнадцать — с прыщами и бровями, сросшимися на переносице.

— Он думал, что я тупой, как кусок дерьма.

— Он так вам сказал?

— Он спросил, умею ли я читать.

Все полицейские спрашивают. Они обязаны убедиться в том, что преступник понимает зачитываемый список прав задержанного.

— А вы, похоже, ответили что-то вроде: «Я че, козел, похож на идиота?»

Линус пожал плечами.

— А что я должен был говорить?

Алекс сжала пальцами переносицу. Ее работа государственного защитника состояла из череды моментов вроде этого: когда огромное количество времени и энергии тратится на того, кто через неделю, месяц, год опять будет сидеть за этим столом. А с другой стороны, что еще она умеет делать? Это тот мир, который она сама себе выбрала.

Запищал ее пейджер. Взглянув на номер, она выключила его. — Линус, я думаю, мы будем оформлять чистосердечное признание.

Она передала Линуса в руки дежурного и заглянула в кабинет секретаря, чтобы позвонить.

— Слава богу, — произнесла Алекс, когда на том конце ответили. — Ты спас меня, а то я уже собиралась выпрыгнуть из окна тюрьмы на втором этаже.

— Ты забыла, что там решетки, — ответил Уит Хобарт смеясь. — Я раньше думал, что их устанавливают не для того, чтобы арестованные не сбежали, а чтобы удержать их адвокатов от бегства, когда те поговорят со своими подзащитными.

Уит был начальником Алекс, с тех пор как она стала государственным защитником штата Нью Гемпшир, но девять месяцев назад он ушел на пенсию. Уит был не только легендой в своем деле, он стал ей отцом, которого у нее никогда не было, — таким, который, в отличие от ее собственного отца, умел хвалить, а не критиковать. Ее хотелось, чтобы Уит был сейчас здесь, а не в каком-то гольф-клубе на побережье. Он приглашал ее на обед и рассказывал истории, которые помогали ей понять, что у каждого государственного защитника бывают делай клиенты вроде Линуса. А потом он каким-то образом умудрялся оставить ее одну со счетом за обед и желанием встать и бороться дальше.

— Чем занимаетесь? — спросила Алекс. — Послеобеденный сон?

— Нет. Проклятый садовник разбудил меня своей газонокосилкой. Что я пропустил?

— Ничего особенного. Только наш офис без вас уже не тот. Недостает… определенной энергии.

— Энергии? Ал, ты там, еще не стала гадалкой с кристаллами? Алекс улыбнулась.

— Нет.

— Хорошо. Поэтому я тебе и звоню. У меня есть для тебя работа.

— У меня уже есть работа. И честно говоря, работы хватит на двоих.

— Три окружных суда поместили объявления в газете о вакансии. Ты должна обязательно подать заявку, Алекс.

— Стать судьей? — Она рассмеялась. — Уит, что вы там курите в последнее время?

— Ты была бы хорошей судьей, Алекс. Ты умеешь принимать решения. Ты уравновешенная. Ты не позволяешь своим чувствам мешать работе. Ты работала в защите, поэтому лучше понимаешь стороны. И ты всегда была блестящим адвокатом. — Он помолчал. — К тому же, не так часто в Нью Гемпшире губернатор-демократ, да еще женщина, выбирает судью.

— Спасибо за доверие, — сказала Алекс, — но я совершенно не гожусь для этого.

Она была уверена в этом еще и потому, что ее отец был судьей высшего суда. Алекс помнила, как каталась на его вращающемся кресле, считала канцелярские скрепки, водила ногтем большого пальца по зеленой фетровой поверхности его идеально чистого пресс-папье, пытаясь выцарапать решетку. Как поднимала трубку и разговаривала с гудком. Она притворялась. А потом неизбежно входил отец и бранил ее за то, что она тронула карандаш, или папку, или — Боже сохрани — его самого.

На ее поясе опять завибрировал пейджер.

— Послушайте, мне сейчас нужно поехать в суд. Может, мы пообедаем на следующей неделе?

— У судей нормированный рабочий день, — добавил Уит. — В котором часу Джози возвращается из школы?

— Уит…

— Подумай об этом, — сказал он и повесил трубку.

— Питер, — вздохнула мама, — ну как так получилось, что ты опять ее потерял?

Она обошла отца, который наливал себе кофе, и начала рыться в навесном шкафчике в поисках коричневого бумажного пакета для завтрака.

Питер терпеть не мог эти пакеты. Банан никогда не помещался, и бутерброды всегда давились. Но что ему еще оставалось делать?

— Что он потерял? — спросил отец.

— Свою коробку для завтрака.

Мама начала наполнять пакет — фрукты и пакет с соком на дно, бутерброды сверху. Она взглянула на Питера. Который не ел свой завтрак, а ковырял ножом бумажную салфетку. Он уже нацарапал буквы «X» и «Т».

— Если будешь копаться, опоздаешь на автобус.

— Пора уже становиться ответственным, — заметил отец.

Когда отец говорил, Питер представлял его слова в виде дыма Они на мгновение повисали в воздухе и тут же исчезали. — Ради бога, Льюис, ему же только пять лет.

— Я не помню, чтобы Джойи трижды терял коробку для завтрака в течение первого месяца в школе.

Питер иногда наблюдал, как отец с Джойи играли в футбол на заднем дворе. Их ноги работали, словно взбесившиеся поршни — вперед, назад, вперед, — будто они танцевали с мячом. Когда же Питер пробовал присоединиться к ним, его преследовало одно разочарование. В последний раз он случайно забил гол в свои ворота.

Он через плечо посмотрел на своих родителей.

— Я не Джойи, — сказал он, и хотя никто ничего не ответил, он услышал ответ: «Мы знаем».

— Адвокат Корниер?

Алекс подняла глаза и увидела перед своим столом бывшего клиента с улыбкой до ушей.

Она не сразу его узнала. Тедди МакДугал или МакДоналд, что-то вроде этого. Она вспомнила: его обвиняли в том, что он избил жену. Они с женой напились и подрались. Алекс добилась его оправдания.

— У меня есть для вас кое-что, — сказал Тедди.

— Надеюсь, ты ничего мне не покупал, — ответила она, и это было искренне, поскольку этот человек с севера жил в такой бедности, что пол в его доме был земляным, а морозилка была забита животными, которых он добыл на охоте. Алекс не была поклонницей охоты, но понимала, что для некоторых ее клиентов — таких, как Тедди — это было не развлечение, а способ выживания. Именно поэтому судимость могла нанести ему сокрушительный удар — у него отобрали бы огнестрельное оружие.

— Я это не покупал. Обещаю, — улыбнулся Тедди. — Оно в моем грузовике. Пошли.

— А сюда нельзя это принести?

— Нет, не получится.

«Прекрасно, — подумала Алекс. — Что же может лежать у него в грузовике, что он не может принести?»

Она последовала за Тедди на парковочную площадку и в кузове грузовика увидела огромного убитого медведя.

— Это для вашей морозилки.

— Тедди, он огромный. Ты мог бы есть его всю зиму.

— Да, черт возьми. Но я вспомнил о вас.

— Спасибо тебе большое. Я действительно ценю твой поступок. Но я не… не ем мяса. А мне бы не хотелось, чтобы это мясо пропало. — Она тронула его за рукав. — Я очень хочу, чтобы ты его забрал.

Тедди прищурился от солнца.

— Ладно.

Он кивнул Алекс, забрался в кабину и выехал на дорогу, а медведь бился о борта кузова.

— Алекс!

Она обернулась и увидела в дверях секретаршу.

— Только что звонили из школы твоей дочери, — сказала она. — Джози в кабинете директора.

Джози? У Джози проблемы в школе?

— За что? — спросила Алекс.

— Она отлупила мальчишку на площадке.

Алекс направилась к машине.

— Скажи им, что я уже еду.

По дороге домой Алекс украдкой поглядывала на дочь в зеркало заднего вида. Сегодня утром Джози отправилась в школу в белом свитере и брюках песочного цвета. Теперь же свитер был перемазан грязью. Из хвостика выбились пряди волос. На локте была дырка, а из губы все еще шла кровь. Но удивительно было то, что Джози отделалась легче, чем тот мальчишка, с которым она подралась.

— Пошли, — сказала Алекс, отводя дочку наверх в ванную. Здесь она осторожно сняла с нее рубашку, промыла царапины, заклеила пластырем. Затем села перед Джози на мохнатый коврик.

— Поговорим?

Нижняя губа Джози задрожала, и она расплакалась.

— Это из-за Питера, — сказала она. — Они все время к нему цепляются, обижают его. Поэтому я хотела, чтобы сегодня все было наоборот.

— Разве на площадке не было учителей?

— Воспитатели.

— Нужно было сказать им, что Питера дразнят. То, что ты побила Дрю, в первую очередь значит, что ты такая же плохая, как и он.

— Мы говорили воспитателям, — пожаловалась Джози. — Они сказали Дрю и остальным ребятам оставить Питера в покое, но те не послушались.

— Потому, — подытожила Алекс, — ты сделала то, что считала лучшим?

— Да, для Питера.

— Представь, что ты бы всегда так поступала. Например, если бы тебе понравилась чья-то куртка, ты бы ее забрала?

— Это значит украсть, — сказала Джози.

— Точно. Именно поэтому существуют правила. Нельзя нарушать правила, даже если кажется, что все остальные это делают. Потому что если ты нарушишь — если мы все будем их нарушать, — мир превратится в очень страшное место. Место, где воруют куртки, бьют людей на площадке. Вместо того чтобы поступить как лучше, иногда приходится поступать правильно.

— Какая разница?

— Лучше — это то, как тебе кажется нужно поступить. Правильно — это то, как следует поступить. Когда ты думаешь не только о себе и о своих чувствах, но и о других людях, о том, что было раньше, о правилах. — Она посмотрела на Джози. — Почему Питер не дрался?

— Думал, что у него будут неприятности.

— Вопросов больше нет, — сказала Алекс.

Ресницы Джози слиплись от слез.

— Ты сердишься на меня?

Алекс задумалась.

— Я сержусь на воспитателей, потому что они ничего не сделали, когда Питера обижали. И я не в восторге от того, что ты разбила мальчику нос. Но я горжусь тем, что ты хотела защитить своего друга. — Она поцеловала Джози в лоб. — Иди, переоденься во что-нибудь без дырок, Суперженщина.

Джози убежала в свою комнату, а Алекс все сидела в ванной на полу. Она вдруг поняла, что для отправления правосудия в первую очередь необходимо быть рядом и вмешаться — в отличие от воспитателей на площадке, например. Можно быть строгим, не приказывая, можно всегда придерживаться правил, принимать во внимание все доказательства, прежде чем принять решение.

Алекс поняла, что быть хорошим судьей — это почти то же, что и быть хорошей матерью.

Она встала, спустилась вниз и сняла телефонную трубку. Уит ответил после третьего гудка.

— Хорошо, — сказала она. — Скажите, что я должна делать.

Стульчик был слишком маленьким для Лейси, колени не помещались под столом, стены были выкрашены в слишком яркий цвет. Сидящая перед ней учительница была такой молоденькой, что Лейси засомневалась, может ли она выпить дома бокал вина и не нарушить ни один закон.

— Миссис Хьютон, — говорила учительница, — мне бы очень хотелось дать вам лучшее объяснение, но факт остается фактом: некоторые дети просто являются магнитом для насмешек. Другие дети видят их слабости и пользуются этим.

— А в чем слабость Питера? — спросила она.

Учительница улыбнулась.

— Я бы не назвала это слабостью. Он чувствительный и милый. Но это значит, что скорее всего он не станет носиться с другими ребятами по двору, играя в полицейских, а будет сидеть в углу с Джози и раскрашивать картинки. Остальные дети это видят.

Лейси вспомнила, как, когда она училась в начальной школе и была не намного старше Питера, они выращивали в инкубаторе цыплят. Вылупилось шесть птенцов, но один цыпленок оказался хромым. Он всегда последним мог поесть или попить. был тощим и неуклюжим по сравнению с братьями. Однажды весь класс с ужасом увидел, как здоровые цыплята насмерть заклевали хромоножку.

— Поведение этих ребят не останется безнаказанным, — заверила учительница. — Если мы что-нибудь заметим, то сразу же отправим их к директору. — Она открыла рот, словно хотела еще что-то сказать, но промолчала.

— Что?

Учительница опустила глаза.

— Просто, к сожалению, такая реакция может дать обратный результат. Ребята будут видеть в Питере причину своих неприятностей, и все начнется снова.

Лейси почувствовала, как лицо наливается краской.

— Что лично вы собираетесь предпринять, чтобы этого больше не произошло?

Она ожидала, что учительница будет говорить о том, чтобы ставить в угол или еще как-нибудь наказывать детей, которые будут дразнить Питера. Но вместо этого девушка сказала:

— Я покажу Питеру, как постоять за себя. Если его оттеснят в очереди в столовой или будут дразнить, нужно сказать что-то в ответ, а не мириться.

Лейси недоуменно посмотрела на нее.

— Я… я не верю своим ушам. То есть, если его толкнут, он должен толкнуть в ответ? Если его еду сбросят на пол, он должен отплатить тем же?

— Конечно же, нет…

— Вы хотите сказать, что для того, чтобы Питер чувствовал себя в школе в безопасности, ему нужно вести себя так, как те мальчишки, которые его обижают?

— Нет, я хочу рассказать вам о реалиях школы, — поправила ее учительница. — Послушайте, миссис Хьютон. Я могу сказать вам то, что вы хотите услышать. Я могу сказать, что Питер — прекрасный ребенок, и это так. Я могу сказать, что школа перевоспитает мальчишек, которые превратили жизнь Питера в мучение, и все прекратится. Но, к сожалению, правда жизни такова, что, если Питер хочет, чтобы это прекратилось, ему придется тоже измениться.

Лейси рассматривала свои руки. Они казались гигантскими на поверхности крохотной ученической парты.

— Спасибо. За вашу откровенность.

Она осторожно встала, потому что именно так нужно было вести себя в мире, где тебе уже нет места.

Она вышла из класса. Питер ждал ее на маленькой деревянной скамейке рядом с игрушечными домиками в холле. Она как мать должна была расчищать дорогу перед Питером, чтобы он не споткнулся. Но что, если она не сможет быть рядом с ним всегда? Может, это и хотела сказать ей учительница?

Она присела перед Питером на корточки и взяла его за руки.

— Ты же знаешь, что я тебя люблю, правда? — спросила Лейси.

Питер кивнул.

— Ты знаешь, что я хочу тебе только добра?

— Да, — сказал Питер.

— Я все знаю о коробочках для завтрака. Я знаю о Дрю и о том, что Джози его побила. Я знаю, что он тебе говорит. — Лейси почувствовала, как глаза наполняются слезами. — В следующий раз, когда случится что-то подобное, тебе придется за себя постоять Ты должен, Питер, или я… я тебя накажу.

Жизнь несправедлива. Лейси никак не поощряли на работе, как бы она ни старалась. Она видела, как женщины, которые тщательно следили за своим здоровьем, рожали мертвых детей, а наркоманки производили на свет здоровых младенцев. Она видела, как четырнадцатилетняя девочка умирала от рака яичников, прежде чем смогла пожить по-настоящему. Нельзя изменить несправедливость судьбы, можно только страдать от нее и надеяться, что однажды все изменится. Но это еще сложнее, когда речь идет о твоем ребенке. Лейси очень страдала от того, что именно ей приходится приподнимать эту завесу для того, чтобы Питер понял: как бы сильно она его не любила, как бы искренне не хотела сделать его мир идеальным, этого всегда будет недостаточно.

Глотая слезы, она смотрела на Питера, пытаясь придумать, как заставить его постоять за себя, какое наказание могло бы заставить его изменить свое поведение, даже если это разобьет ей сердце.

— Если это еще раз произойдет… ты не будешь играть с Джози после школы целый месяц.

Сказав это, она закрыла глаза. Она не так представляла себе поведение идеальной матери, но оказывается то, чему она его учила — быть добрым, быть вежливым, относиться к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе, — не принесли Питеру ничего хорошего. Если угрозы смогут заставить Питера кричать так громко, что Дрю и остальные гадкие мальчишки разбегутся, поджав хвосты, она будет угрожать.

Она убрала волосы Питера назад и смотрела, как по его лицу пробегает тень сомнения. Оно и понятно. Его мать никогда не давала таких указаний раньше.

— Он хулиган. Ноль без палочки. Он вырастет и станет еще большим ничтожеством, а ты… ты вырастешь и станешь великим. — Лейси широко улыбнулась сыну. — Когда-нибудь, Питер, все узнают твое имя.

На площадке было две качели, и иногда приходилось ждать очереди, чтобы покататься. В таких случаях Питер всегда загадывал, чтобы ему не достались те, которые пятиклассники закручивали вокруг верхней перекладины — и сиденье оказывалось так высоко, что его трудно было достать. Он боялся, что упадет, пытаясь раскачаться, или, что еще хуже, вообще не сможет взобраться на сиденье.

Если он ждал своей очереди вместе с Джози, она всегда садилась на эти качели. Она делала вид, что там ей больше нравится, но Питер понимал, что она только делает вид, будто не знает, как он их не любит.

Сейчас были каникулы, и они не катались. Они закручивали качели, пока цепи не превращались в узел, а потом поднимали ноги и вращались. Питер время от времени смотрел в небо и представлял, будто летит.

Когда они остановились, качели качнулись навстречу и их ноги сцепились. Джози рассмеялась и легонько обхватила его ноги своими щиколотками так, что они стали звеньями одной цепи.

Он повернулся к ней.

— Я хочу, чтобы люди меня любили, — выпалил он.

Джози наклонила голову набок.

— Люди тебя любят.

Питер высвободил свои ноги.

— Я имею в виду людей, — сказал он, — а не только тебя.

Чтобы заполнить заявление и анкеты на пост судьи, Алекс понадобилось целых два дня. И когда она все сделала, случилось невероятное: она поняла, что действительно хочет быть судьей. Несмотря на то что она сказала Уиту, несмотря на все свои отговорки, она принимала правильное решение.

На собеседовании в комиссии по отбору кандидатов в судьи, ей ясно дали понять, что далеко не всех приглашают сюда и что, если Алекс попала на собеседование, значит, ее кандидатуру серьезно рассматривают.

Работа комиссии состояла в том, чтобы передать губернатору короткий список кандидатов. Собеседования комиссии проводились в старой резиденции губернатора Бриджис Хаус в восточном Конкорде. График был плотным, и кандидаты входили в одну дверь, а выходили в другую, по-видимому, для того, чтобы никто не знал, кто еще претендует на это место.

Среди двенадцати членов комиссии были адвокаты, полицейские, директоры организаций защиты жертв-преступлений. Они так пристально разглядывали Алекс, что ей казалось, будто ее лицо вот-вот вспыхнет огнем. К тому же она просидела полночи с Джози, которой приснилось, что ее давит удав, и она не хотела ложиться спать. Алекс не знала, кто еще был претендентом, но могла поспорить, что среди кандидатов не было одиноких матерей, которые в три часа ночи тыкали шваброй в трубу парового отопления, пытаясь убедить ребенка, что это не змея.

— Мне нравится определенный ритм, — осторожно сказала она, отвечая на вопрос. Она знала, каких ответов от нее ждали. Хитрость состояла в том, чтобы каким-то образом разбавить шаблонные фразы и желаемые ответы ее индивидуальностью.

— Мне нравится, когда необходимо быстро принять правильное решение. Я хорошо знаю нормы доказательного права. Мне приходилось бывать в судах, где судьи приходят не подготовившись, и я уверена, что так работать не буду.

Она замолчала, глядя на этих мужчин и женщин, не зная, стоит ли набивать себе цену, как это делает большинство кандидатов на пост судьи, прошедших через все иерархические ступени прокуратуры, или быть самой собой и не скрывать свое прошлое государственного защитника.

Черт!

— Думаю, я очень хочу стать судьей потому, что мне нравится, что в зале суда все равны. Когда ты попадаешь туда, на этот короткий промежуток времени. Твое дело становится самым важным в мире, для всех присутствующих в этой комнате. Система работает на тебя. И не важно, кто ты и откуда, — все зависит от буквы закона, а не от каких-либо социоэкономических факторов.

Одна из женщин, сидящих в комиссии, посмотрела в свои записи.

— Мисс Корниер, как вы думаете, каким должен быть хороший судья?

Алекс почувствовала, как между лопатками потекла капелька пота.

— Терпеливым, но строгим. Способным руководить процессом, но не заносчивым. Должен знать нормы доказательного права и правила судопроизводства. — Она остановилась. — Наверное, это не совсем то, что вы ожидали услышать, но мне кажется, что быть хорошим судьей — это все равно что играть в «Танграм».

Пожилая женщина из группы защитников жертв непонимающе моргнула.

— Простите, во что играть?

— «Танграм», китайская геометрическая головоломка. Я мама. Моей маленькой дочке пять лет. И у нее есть эта игра. Дается геометрический контур какой-нибудь фигуры — лодки, поезда, птицы, — и вам нужно сложить ее, используя набор простых геометрических фигур: треугольников и параллелограммов разного размера. Это несложно для человека с развитым пространственным мышлением, потому что на самом деле мыслить нужно, выйдя за рамки. Точно так же и в работе судьи. У тебя в руках множество противоречивых факторов — заинтересованные стороны, жертвы, правовое принуждение, общество, даже прецеденты, — и ты каким-то образом должен, используя их, решить проблему, не выходя за рамки.

В наступившей неловкой паузе Алекс повернула голову и заметила в окне следующего претендента, входящего в вестибюль. Она моргнула, уверенная, что обозналась. Но невозможно забыть серебряные волосы, в которые когда-то запускала пальцы. Нельзя вычеркнуть из памяти линию скул и подбородка, которую ты повторяла своими губами. Логан Рурк — ее преподаватель судебной защиты, ее бывший любовник, отец ее дочери — вошел в здание и закрыл за собой дверь.

Очевидно, он тоже был кандидатом на пост судьи.

Алекс вздохнула, желая получить этот пост даже больше, чем секунду назад.

— Мисс Корниер? — повторила пожилая женщина, и Алекс поняла, что прослушала вопрос.

— Да, извините. Я не расслышала.

— Я спросила, хорошо ли вы играете в «Танграм»?

Алекс посмотрела ей в глаза.

— Мэм, — сказала она, позволив себе широко улыбнуться. — Я чемпион штата Нью Гемпшир.

Сначала цифры просто казались толще. Но потом они стали немного сливаться, и Питеру приходилось либо щуриться, либо наклоняться ниже, чтобы понять «3» это или «8». Учительница отправила его к медсестре, от которой пахло чайными пакетиками и носками, и та стала показывать ему буквы на висящей на стене таблице.

Его новые очки оказались легкими, как перышко, со специальными стеклами, которые не царапались, даже когда он падал или их швыряли через всю песочницу. Проволочная оправа была, по его мнению, слишком тонкой для тех выпуклых стекол, из-за которых его глаза были как у совы: огромные, блестящие и ярко-синие.

Впервые надев очки, Питер был в восторге. Вдруг неясное пятно вдали превратилось в ферму с силосными ямами, полями и пятнышками коров. Буквы на красном знаке сложились в «STOP». Появились тонкие линии: складки кожи на костяшках, морщинки в уголках маминых глаз. У всех супергероев были свои супервещи — пояс у Бэтмена, плащ у Супермена, — а у него были суперочки, благодаря которым он обрел рентгеновское зрение. Ему так нравились новые очки, что он даже лег в них спать.

Все изменилось на следующий день в школе, когда он понял, что кроме хорошего зрения появился еще и отличный слух: «четырехглазый», «слепой, как крот». Его очки из знака отличия превратились в шрам, еще одной чертой, которая делала его не таким, как все остальные. И это было еще не самое плохое.

Когда мир стал виден отчетливее, Питер разглядел выражение лиц людей, когда они смотрели на него. Словно он был ходячим анекдотом.

И Питер опускал свои близорукие глаза вниз, чтобы этого не видеть.

— Мы с тобой неправильные родители, — прошептала Алекс, обращаясь к Лейси. Они сидели на родительском собрании за низенькими столиками, из-за которых выглядывали их колени. Алекс взяла счетные палочки, которыми пользовались на уроках математики, и выложила из них бранное слово.

— Все это хорошо, пока кое-кто из нас не стал судьей, — Проворчала Лейси и рукой смешала палочки.

— Боишься, что я вышвырну тебя из школы? — засмеялась Алекс. — А что касается судьи, то шансов, что меня назначат примерно столько же, как и того, что я выиграю в лотерею.

— Посмотрим, — сказала Лейси.

Учительница наклонилась между ними и дала каждой маме листик.

— Сегодня я попрошу всех родителей написать одно слово, которое лучше всего характеризует вашего ребенка. Мы потом сделаем из них коллаж любви.

Алекс посмотрела на Лейси.

— Коллаж любви?

— Перестань издеваться над начальной школой.

— Я не издеваюсь. Следует признать, что всем основным законам детей учат здесь. Не дерись. Не бери то, что тебе не принадлежит. Не убивай людей. Не насилуй их.

— Ага. Я помню этот урок. Сразу после завтрака, — сказала Лейси.

— Ты же знаешь, что я имею в виду. Я говорю о социальном договоре.

— А что будет, если на суде тебе придется поддерживать закон, в который ты не веришь?

— Во-первых, еще не известно, стану ли я судьей. А во-вторых, я это сделаю. Буду чувствовать себя гадко, но сделаю, — ответила Алекс. — Поверь мне, нет ничего хуже судьи со свои личными предпочтениями.

Лейси превратила край бумажки в бахрому.

— Если ты станешь судьей, то когда же тогда ты будешь собой?

Алекс хитро улыбнулась и сложила палочки в еще одно непечатное слово.

— На родительских собраниях скорее всего.

Вдруг появилась Джози, раскрасневшаяся и запыхавшаяся.

— Мамочка, — сказала она, дергая Алекс за руку в то время, как Питер взобрался к Лейси на колени. — Мы уже все сделали.

Они готовили сюрприз из конструктора. Лейси и Алекс встали, позволяя вести себя мимо книжных полок, крошечных ковриков, лабораторного стола с гниющей в качестве эксперимента тыквой, покрытая наростами впалая кожура которой напомнила Алекс лицо одного знакомого прокурора.

— Это наш дом, — объявила Джози, отодвигая кубик, который служил дверью. — Мы женаты.

Лейси слегка толкнула Алекс локтем.

— Мне всегда хотелось быть в хороших отношениях со свахой и невесткой.

Питер стоял у деревянной плиты и помешивал воображаемую еду в пластмассовой кастрюльке. Джози надела большой белый халат.

— Пора идти на работу. Вернусь к ужину.

— Хорошо, — ответил Питер. — На ужин котлеты.

— А кем ты работаешь? — спросила Алекс у Джози.

— Я — судья. Я целый день сажаю людей в тюрьму, а затем прихожу домой и ем макароны. — Она обошла выстроенный из кубиков периметр дома и вошла через дверь.

— Садись, — сказал Питер. — Ты опять поздно.

Лейси закрыла глаза.

— Это мне кажется, или я смотрю в зеркало, которое всегда показывает правду?

Они наблюдали, как Джози и Питер отставили свои тарелки и переместились в другую часть дома, в маленький квадрат в квадрате. Там они легли.

— Это кровать, — объяснила Джози.

За спиной Алекс и Лейси появился учительница.

— Они все время играют в дом, — сказала она. — Мило, правда?…

Алекс смотрела, как Питер лег на бок и свернулся калачиком Джози легла за ним, обняв его рукой за талию. Она поду, мала каким образом у ее дочери сформировался образ таких отношений в семье, если она никогда даже не видела, чтобы ее мать ходила на свидания.

Она смотрела, как Лейси, положив бумажку на кубик, написала «ласковый». Это слово действительно точно характеризовало Питера — он был настолько ласковым, что это даже делало его уязвимым. �