Читать онлайн Волчья кровь

Ульяна Соболева

Волчья кровь

ГЛОССАРИЙ

Арх – император

Архбаа – мать императора

Архана – сестра императора

Архита – дочь императора

Архит – сын императора

Банахиры – слуги Короля волков

Манхар – руководительница

Сунаг – начальница девушек в секторе 1

Сабар – сирена вечером, после которой выходить запрещено.

Династия Ибрагимовых

Вахид – 567 лет единственный выживший сын королевы Роксаны

Роксана – королева-мать 588 лет

Азиза – сестра Вахида, старшая дочь Роксаны 565 лет

Асма – вторая сестра Вахида, средняя дочь Роксаны 561 год

Аниса – третья сестра Вахида, средняя дочь Роксаны 558 лет

Айше – четвертая сестра горбунья, выглядит как ребенок. 553 года

Гульнара – любимая наложница Вахида, мать его трех дочерей

Дочь – Динара старшая 12 лет

Дочь – Мира средняя 8 лет

Дочь – Мелисса младшая 5 лет

Бахт – муж Азизы, вторая рука Вахида.

Газаль – муж Асмы, враждует с Бахтом, служит Вахиду.

Дагман – муж Анисы искренне предан Вахиду. Занимается бухгалтерией.

Дари – главный евнух гарема

Захир – помощник Дари

Раммар – поверенная Роксаны.

Халида – поверенная Гульнары. Ненавидит Лану.

Самия – имя Ланы данное императором, Мия. Величественная, дорогая, драгоценная.

Деустал – воскрешающий кристалл.

Раис арх ибн Бархам – вассар, что означает министр, визирь. Поверенный во всех делах императора.

Рахамас – еженощное обращение в волка.

Жадран! – Позор (язык горных волков)

Валкама – полукровка

Эскама – рабыня

Имрах – Аллах

Глава 1

Я хотела продолжать его видеть. Картинка за картинкой, кадр за кадром, строчка за строчкой. Он эгоистично вытеснял всех остальных, он словно пользовался своей властью надо мной. Я создавала чудовище. Монстра. Жуткое животное с инстинктами хищника и убийцы, и, не испытывая ни одной иллюзии насчет этого порождения зла, я все же сходила по нему с ума.

(с) Позови меня. У. Соболева

Знаете, что такое попасть не в то место и не в то время? Со мной произошло именно то, что снится людям в самых страшных кошмарах. Я оказалась не там, где нужно. Оказалась в той самой черной дыре, откуда несчастные жертвы пропадают в никуда. И все, потому что поздно возвращалась от тети Вали из города в наше село Лужки. А еще, потому что ловила попутку у самой дороги, так как опоздала на автобус. Да, я знаю, что ловить попутки плохо, да, я понимаю, что молодую восемнадцатилетнюю дурочку могут убить, изнасиловать и выкинуть на обочине, но у меня не было выбора, а еще я и подумать не могла, что со мной, и правда, что-то может случиться. Особенно вот такое…никто в здравом уме и трезвой памяти не представит себе…что на самом деле этот мир совершенно не такой, каким мы его видим и знаем. И в темноте ночи, в каждой тени, в каждом тусклом сиянии луны прячутся жуткие чудовища. И одно из них предъявит на меня свои права…

Я должна была ехать домой побыстрее. Там мама…она нездорова, а тетя Валя – провизор и помогла лекарства достать. Еще мне утром рано на работу в кофейню. Вдалеке показался свет фар, снежинки замельтешили в ярких лучах, рассекающих темноту. Наконец-то спасительная попутка. В такую погоду просто чудо, что так быстро, я даже еще сильно замерзнуть не успела.

Но вместо попутки тормознул полицейский УАЗик, и оттуда буквально выкатились два толстых мужика в форме. Я вначале обрадовалась. Можно их попросить подбросить меня в город. Но радость пропала мгновенно, как только увидела их лица и то, как потирают руки, глядя на меня, а потом друг на друга.

– Что делаешь здесь, а, шлюшка?

Словно пощечину отвесил, так, что вздрогнула и назад отступила. Я не одета вызывающе. На мне дешевый полушубок из искусственного меха, непрозрачные тёплые темные колготки, юбка чуть выше колен и невысокие сапожки, на голове черный берет. Он скрывает мои каштановые, длинные волосы, заплетенные в косу. На таких, как я, на улице не заглядываются и вслед не оборачиваются. Разве что в кофейне облапать пытаются всякие, но там даже тетю Клаву хватают за зад. А ей за шестьдесят и весом она за центнер.

– Знаешь, что за это штраф, а? Вам на улице запрещено в этом месте стоять!

Я не сразу поняла, о чем они, но, когда здоровяк окинул меня с ног до головы плотоядным взглядом, плотнее укуталась в полушубок. Мне не понравилось, как он на меня смотрит.

– Давай, делись, сучка! Что успела насосать?

Это он мне? Так грубо? За что?

– Я…я…автобус жду. Опоздала. Мне в Лужки надо. Я от тети. Она заболела, я лекарство отвозила. Меня мама ждет тоже больная. Подвезите меня в село, пожалуйста. Дяденьки…

– Ты б еще папиками нас назвала. Ыыыы. Сказочница, а, видал. Мама ее ждет. Это ты так сутенёршу называешь? Бася тебя крышует?

– Кто?

Понятия не имела, о чем они говорят. Но становилось все холоднее и страшнее.

– Так, давай косарь и стой дальше, или лезь в машину.

– Какой косарь?

– Слух, а может, мы ее того. Пусть расплатится по-другому? Смотри, какая хорошенькая, свеженькая, глазастая, губастая. Уууух, губки. Я б ей вдул.

До меня только начал доходить смысл их слов, а они оба на меня пошли, набычившись. Один пошлепывает палкой по ладони.

– Давай. Сюда иди, цып-цып-цып…Обслужи нас. По блату бесплатно.

Рядом с их машиной вдруг тормознула еще одна с крутыми номерами. Три шестерки и три буквы «Д». Черный небольшой минивэн. Оба мента тут же вытянулись по струнке.

– Твою мать! А эти откуда взялись? Что, следили за нами?

– Не знаю! Заткнись! Номера видишь?

Я с облегчением выдохнула, но сердце продолжало адски биться прямо в висках. Но ведь это спасение, да? Какое-то их начальство, и меня не тронут, правда же?

Из машины никто не вышел, только стекло приопустилось, и одного из жирных кто-то позвал. С заискивающим выражением лица он бросился к тачке. Какое-то время они говорили. Я слышала, как мент заржал, потом повернулся к своему другу.

– А хер ее знает, шалава. Нашли на дороге. Машины тормозила. Как тебя зовут, кукла?

Он обратился ко мне, а я, тяжело дыша, смотрела то на одного, то на другого.

– Лана…Светлана Лебедева. Мне восемнадцать. Я в кофейне работаю. В Лужках…я домой. К маме еду. Я не эта…

– Ну да. Я не такая – я жду трамвая. А ну сюда иди, Света Лебедева!

Но мне стало страшно, почему-то до дикости страшно, и я отрицательно качнула головой. Нееет. Я к ним не пойду. Надо бежать. Надо мчаться к лесу. Что-то не так с ними. И с ментами, и с этими в минивэне.

– Кудаааа?! – взревел один из ментов. Они догнали меня в два счета, скрутили и потащили к машине. Когда забросили в кузов, я больно ударилась о пол. Дверцы захлопнулись. А потом я услышала два хлопка. Минивэн сорвался с места…позже, спустя время, я пойму, что это были за хлопки. Тогда я еще ничего не соображала, стояла на четвереньках в кузове. И меня тошнило от страха, холода и от того, что мое тело швыряло из стороны в сторону. Когда при повороте завалилась на бок, оказалось, что я там не одна. На кого-то наскочила и от неожиданности закричала.

– Осторожно, невдалая. Сядь. Хватит качаться!

– И не ори!

В кузове я не одна. Со мной еще девушки. Они сидят в полной темноте у стены.

– Она явно не в теме.

– Потому что человек.

Что? О чем это они? Обо мне? Или о чем? Почему меня сюда бросили? Куда нас везут? В город? Это тоже полиция… а эти девушки. Может, они проститутки, и меня перепутали?

– Мне пахнет даже ее сердцебиение. Какого хрена ее к нам бросили?

– Так может, это обед?

Послышался тихий смех. Я никого не видела, но зато они прекрасно видели меня. И от этого становилось еще страшнее. Потому что никто из них не боялся. Только меня трясло от ужаса. Машина затормозила, и двери открылись. Я в страхе попятилась назад, успев рассмотреть женщин в полумраке от фонарей, освещающих трассу.

– Хоть волосок! – прорычал тот, кто приоткрыл двери и ткнул длинной палкой, на конце которой поблескивали голубые сполохи. Мне показалось или кто-то внутри машины зашипел, как дикая кошка. – Я вам зубы повыдергиваю и руки поотрываю!

– Какого хрена она здесь, Ром? Зачем подобрал? Мы на полпути уже!

– Тебя забыли спросить! За девками смотри! И чтоб эту ни пальцем. Приказ у меня. Не перед тобой отчитываться. Персонал им потребовался. Рвань подбираем. Эта как раз подойдет.

– Отпустите меня…, – тихо прошептала, – меня мама ждет, у нее сердце больное, пожалуйстаааа!

В ответ я услышала только, как захлопнулись дверцы минивэна, и бросилась к ним. Принялась стучать кулаками. Колготки порвались, и я чувствовала адский холод, исходящий от пола.

– Уймись!

Прикрикнула на меня одна из девушек, но меня все сильнее накрывало паникой. С головой. Так, что от ужаса не оставалось сил собраться и перестать кричать и биться.

– Забудь про мать. Ты ее больше никогда не увидишь! И хватит орать…а то тебе свернут башку!

Я поискала в темноте ту, кто говорил со мной, но кроме силуэта никого не увидела. Разве что блеснули чьи-то глаза…словно белым фосфором.

И какая-то жуткая мысль промелькнула, которая заставила всю похолодеть еще больше. Мой отъезд может не выдержать моя мама. Ее мир и так рухнул…потому что папа умер в больнице от пневмонии. Совершенно здоровый и крепкий мужчина не выдержал обычного гриппа и ушел из-за осложнения на легкие и на сердце, а мама…мама все еще отходила от этой болезни. Папина смерть – адская неожиданность для нас с мамой. Все держалось на папе…Его проекты погорели, мы остались должны всем тем, кто выплатил ему аванс, с кредитом на дом и кучей долгов из-за похорон. Так как оказалось, что на счету у папы не было ни копейки.

– Кккто свернет?

Тихо спросила, не прекращая стучать зубами.

– Банахиры.

– Кто?

– Ты что, с какого неба рухнула? Банахиры – это ЕГО слуги!

– Кого его?

– Короля! Тупая человеческая идиотка!

Я замерла и перестала дышать. Они здесь все больные. Я попала в машину к сумасшедшим, и меня никто из нее не спасет. Нас везут в психушку или будут проводить опыты. И… и почему они называют меня человеком. Разве они сами не люди? Это просто я тоже схожу с ума. Я замерзла и на самом деле лежу на той остановке…

– Королей…давным-давно нет. Разве что в Европе, но…

– Есть, просто ты живешь в своем человеческом тупом мирке! Вас оберегают, чтоб вы не знали, что происходит на самом деле, и кто вами правит.

Зашипела на меня все та же девушка. Теперь я начала различать в полумраке ее длинные темные волосы и…очень светлые глаза. То ли свет так падал, то ли у меня галлюцинации, но ее глаза… моментами мне казалось, что они светятся. Какое-то время я сидела и, тяжело дыша, кусая губы, смотрела в темноту. Меня отпустят. Я не с ними, и меня должны отпустить. Да. Это какое-то недоразумение.

– Я голодна…какого хрена она так пахнет. Я сейчас с ума сойду, я….

– Тихо! Сказали не трогать! Ослушаешься и сама знаешь, что будет!

– Не будет. Мы избраны для короля!

Снова они говорят о короле. Какой король, если разве что это не кличка. Они ненормальные.

В темноте мне показалось, что рядом со мной кто-то щелкнул зубами, и я вздрогнула. В воздухе появился смрад, как будто рядом мокрая псина. Кого сказали не трогать? Кто сладко пахнет? Боже… я не могу этого слышать, мне очень страшно и плохо.

Когда машина остановилась, я первая бросилась к двери. Меня тут же схватили, и я закричала:

– Отпустите меня! Я не с ними! Я не с нимиииии!

– Закройте ей рот! Пусть перестанет орать!

Это сказала женщина с высокой прической, стройная и очень красиво накрашенная. В ее руке тетрадь, золотая ручка. Она что-то записывает и смотрит поверх моей головы.

– Наталья Владимировна, она…

– Я знаю. Таково пожелание архбаа Роксаны. Их будет несколько. А твое дело – не задавать много вопросов. Уведи ее и научи молчать. Научи элементарным правилам. Пусть их всех вымоют и переоденут. Воняют какой-то дрянью. Человечек отдельно.

Мои руки скрутили за спиной и потащили меня по широкой дороге к высоченному особняку, окруженному массивной, очень мощной стеной с колючей проволокой сверху.

Глава 2

Заблудилась в себе, как в лабиринте. Нет ни одной двери, ни одного окна. Только извилистые пути, вымощенные битым стеклом, лезвиями, шипами, колючей проволокой и все они ведут к нему. В его Ад. И я иду, с завязанными глазами, в кромешной темноте, мне слышно только удары моего сердца. Не могу остановиться. Истекаю кровью, режусь до мяса, натыкаюсь на стены, как слепой котенок, боюсь каждого шороха, но все равно иду, ползу, бегу. И это не он меня зовет… это я его позвала. Это я искала.

(с) Ульяна Соболева

– Вас будут обучать шить, вышивать, стирать, гладить, убирать и ублажать Повелителя.

Она ходила вдоль рядов, а мы стояли по стойке смирно. Испуганные, уже успевшие хлебнуть «пару уроков» от руки Наставницы, пока сидели в карантине. В помещении, где нас каждый день чем-то опрыскивали, кормили всего лишь раз в день и брали анализы крови, мазки, осматривали разные врачи.

– И сдохнуть в первую же ночь под зверем?

Ее поворот был резким. Свист указки, и девушка громко вскрикнула, прижала руки к лицу, сквозь пальцы засочилась алая струйка крови. Манаг – наша Наставница. Ей чуть больше сорока. Она тучная, высокая с румяными щеками, мясистым носом и большими голубыми глазами навыкат. ЕЕ пепельные волосы собраны в пучок на макушке и прикрыты белым накрахмаленным кокошником. У нас у всех на головах белые кокошники. У рабынь, а мы теперь именно жалкие рабыни, небольшие кокошники, заостренные по бокам. Они больше напоминают корабли. На нас длинные темно-коричневые платья, накрахмаленные передники с пышными рюшами на плечах, высокие чулки из грубой шерсти и одинаковое нижнее белье. Тоже смертельно белое. За каждое пятнышко на переднике, трусах, лифчике Манаг выпорет кнутом по рукам. Потому что мы – вещи. Мы рабыни. Нас можно даже убить, и на наше место всегда найдется другая.

И Манаг сейчас как раз об этом скажет.

– Вы все – рабыни и принадлежите императору Вахиду. Ваша каста самая низшая. Запомните: вы – НИКТО. Большими заглавными буквами. Вы даже не мясо, потому что оно хранится в морозилке месяцами и создано насытить, вы – пыль или грязь, которую можно уничтожить в два счета. Низшие существа. В этом доме вы даже не предмет интерьера. И чтобы как можно дольше остаться в живых, со всеми частями тела и без уродливых шрамов – всего лишь нужно соответствовать правилам. И вы их должны были выучить наизусть. Это огромная честь для вас прислуживать в этом доме, а не быть теми, кем вы были в прошлой жизни. Кстати, о ней нужно забыть навсегда – обратно вы не вернетесь. Никогда. Первое правило, Номер Три?

Ткнула указкой в одну из девушек, на чьем платье красовалась аккуратная цифра «три», как и на манжете на рукаве. В прошлой жизни ее звали Александра.

– Первое правило – мы вечная собственность Великого Императора Вахида Ибрагимова!

– Верно, умница. Второе правило, Номер Пять!

– Второе правило – молчать, пока не позволили говорить. Не дерзить, обращаться к хозяевам по титулу, не смотреть в глаза и становиться на колени при их появлении. При обращении к рабыне целовать хозяйскую обувь.

– Верно. Какое правило идет следующим, а? Номер Одиннадцать?

Я вздрогнула и судорожно глотнула воздух. Так как указка ткнулась мне прямо в грудь.

– Третье правило – соблюдать чистоту во внешнем виде и во всем доме. Не трогать руками хозяйские вещи. Всегда носить перчатки, чтобы на предметах не оставался запах нашей кожи.

– Расскажи о наказаниях. Какие наказания и за что ждут рабыню при нарушении законов?

Манаг приподняла мое лицо указкой за подбородок, и мне стало еще страшнее, и в то же время внутри все ворошится, бунтует, переворачивается. Как они смеют с нами вот так. Как… с животными, еще хуже. Потому что у животных есть имена или клички. А у нас только номер…он вышит даже на нашем нижнем белье.

– Один из самых тяжких проступков – воровство. За него можно лишиться рук. За попытку побега – ноги. За касание предметов руками – пальцев. За наглый взгляд на хозяев – глаза. За грязное белье или одежду – волос. За грубый ответ – языка или зубов. За флирт с особами мужского пола – груди, гениталий или жизни.

Произнесла и сама похолодела от ужаса.

– За что еще можно лишиться жизни, Номер Семь?

– За побег, за заговор, за убийство!

– Любой проступок влечет за собой наказание. От одного удара до нескольких. Номер Одиннадцать назвала вам самые тяжкие проступки. Есть и другие, за них наказание менее строгое, но оно обязательно последует. Вам запрещено после одиннадцати вечера бродить по дому. У вас нет никаких привилегий. Вы – низшие. Если вас позвали в спальню к Повелителю, будьте готовы ублажить его и сделать все для его удовольствия. Одна из дисциплин – это половое воспитание и изучение эрогенных зон господина, а также методов ублажения. Есть так же тренировка генитальных мышц, роспись тела, гимнастика, танцы.

Да, для многих ночь с Императором станет единственной и последней…но в том ваше предназначение. Вы не наложницы, не любовницы и уж тем более не жены. Вы лишь расходный материал. Расписание ваших дисциплин висит возле класса. Запомните его и никогда не опаздывайте. Подъем в пять утра. Сегодня банный день. Вас всех вымоют, выдадут вам одежду, шкафчики и предметы личного туалета. Ваш карантин окончен. Завтра вы приступаете к работе.

– А…смотрины будут?

– Кто это сказал?

Все вздрогнули и посмотрели на Номер Шесть. Манаг медленно подошла к ней.

– Открой рот.

– Простите, госпожа Наставница!

– Открыла рот, я сказала. Вот так. Высунь язык.

– Пожалуйста, не надо!

– Язык! Или его вообще отрежут!

Номер Шесть высунула язык, и Манаг кольнула его длинной толстой цыганской иглой. От боли девушка подпрыгнула.

– Молчание! Говорить, когда я разрешила! Обращаться только подняв руку вверх. Если я позволю – вы заговорите! Понятно? Все ответили!

– Даааа!

Нестройным хором.

– За мной!

У нас была общая комната на двенадцать человек, по шесть кроватей друг напротив друга. Белые стены, белый высокий потолок, ослепительный свет и подвальное помещение с двумя окошками под потолком. У каждой кровати – тумбочка, а в коридоре – общий шкаф с ящиками. У девушек ключ от шкафа с их личным номером. Вещей самый минимум. Две формы, две пары нижнего белья, две пары чулок, одна пара обуви. Подъем в пять утра, потому что нам нужно умыться в общей уборной, уложить волосы в косу, закрепить на затылке, отутюжить форму, фартук и кокошник, предварительно успев забрать из стиральной комнаты. Каждую неделю там дежурит одна из девушек. После двенадцати дня мы занимаемся уборкой, стиркой, глажкой, садом, кто-то помогает на кухне.

Во всем доме зеркально чисто. Настолько чисто, что кажется запахом этой тошнотворной чистоты пропитался каждый уголок. Но в то же время…мне навязчиво казалось, что в доме есть запах псины. Но не противный и едкий, а какой-то мускусно-животный, словно в помещении присутствует какой-то зверь.

После одиннадцати вечера нас запирают в комнате снаружи. Дверь железная с засовом. Можно подумать, кто-то из нас решится сбежать. Здесь слово лишнее страшно сказать, не то, что попробовать удрать. Да и как? Весь периметр настолько тщательно охраняется, что кажется, и муха не пролетит.

Каждый день мы учились той самой пресловутой покорности, о которой говорила Наставница. У каждой был хотя бы единожды исколот язык, и остались шрамы на руках от удара указкой. Я была одной из тех, кому постоянно доставалось. Мой маленький рост не позволял мне достать до края кровати, чтоб завернуть покрывало красивым рубчиком, и за это я получала по запястьям почти каждый день. А еще на меня цеплялась то шерсть, то какие-то пятна на фартуке, так что в «стиральной» я дежурила уже раза три.

По ночам, после того как у всех срабатывал датчик на отбой, я лежала в кровати с зудящими руками и ногами и от усталости не могла уснуть. Я так и не поняла, где мы, на кого работаем. Этот дом был похож на дворец. Слишком огромен. На первом этаже живут наложницы…Так мне рассказали. Это девушки, которых отобрали удовлетворять Повелителя. Они какие-то особенные. Не низшая каста, как мы. Я видела нескольких издалека. Они гуляли в саду со своей Наставницей. Одеты роскошно, причесаны. От них отдает лоском и шиком, они изысканны, как танцовщицы, ослепительны, как модели, изящны, как статуэтки. Они смеялись…казалось, что они вполне довольны своей жизнью. Значит, она не такая адская пытка, как наша.

Я смотрела в потолок и представляла себе маму. Как она меня ищет, как бегает по полицейским участкам, звонит в больницы и морги. И никто не скажет ей, где я…потому что тех двух полицейских убили. Номер Восемь сказала мне вчера, что вряд ли их оставили бы в живых.

– Они не оставляют следов. Они уничтожают всех, кто мог бы их обнаружить. Я приехала на съемки в студию, нашла фирму по объявлению. Фото в стиле «ню». Очнуться не успела, как фотографа убили, а меня выносили через черный ход. Голую. Не смотри на меня, делай вид, что сажаешь цветы, иначе они поймут, что мы разговариваем.

Я погрузила руки в перчатках в землю, закапывая коренья луковицы в почву.

– Потом ты просто исчезнешь без вести.

– Откуда ты все это знаешь.

– Рассказали. Я здесь уже не первый год…но у нас текучка. Долго никто не задерживается. Мы же грязь.

– А почему ты задержалась?

– Номер Одиннадцать, встать!

Я подорвалась и тут же опустила голову, глядя на свои ноги.

– Язык.

Покорно высунула язык, и от боли слезы брызнули из глаз, когда кончик сильно укололи иголкой.

– Еще семь таких проступков, и отрежем кусочек. Ты мазохистка, Номер Одиннадцать?

Отрицательно качнула головой и проследила затуманенным взглядом за тяжелыми ботинками Манаг. Сука. Какая же она мерзкая сука. И как только успевает за всем уследить и наказать. Всегда наказать. С особым наслаждением. Говорят, она раньше была одной из нас, не возвысилась до наложницы, но выжила и стала наставницей. Хозяева ее любят…Хозяева. Я так и не видела ни одного из них. Ни разу. Убирать их покои нас еще не пускали.

Мамочка…ты держись. Я найду, как отсюда выбраться или как сообщить тебе, что я живая. Ты только дождись, ты только постарайся никому не верить.

– Что значит смотрины? – едва слышным шепотом, пытаясь рассмотреть в кромешной тьме Номер Восемь. Она тоже не спит. Я знаю.

– После них тебя посвятят…но если не понравишься Роксане…то могут и выгнать.

– Выпустить?

– Не знаю. Но те, кто ей не нравились, больше сюда не возвращались.

– Кто такая Роксана?

– Архбаа. Королева-мать. Всем здесь заправляет она.

– А как ей можно не понравиться…

– Тсссс.

Мы обе замерли. По воздуху прополз ультрафиолетовый луч, задребезжал возле нас, остановился. Словно ощупывая, прислушиваясь. Мы старались дышать размеренно, притворяясь спящими. Луч пополз дальше, и до утра мы больше с Номером Восемь не разговаривали.

Глава 3

Я не люблю его, да и как можно любить непостижимое, любить того, кто никогда не станет точкой, только извечным многоточием? Я не люблю его, он не мартини и не шампанское, чтобы любить его, измеряя глотками. Он – смертельный яд, который убивает изо дня в день, заражая наркотической зависимостью и диким кайфом от каждой дозы его присутствия, превращая меня в сумасшедшее, дикое существо, жаждущее этой отравы и агонии от мучительной ломки. Я не люблю его, потому что любовь – это спокойствие и созидание, а он мой смерч, мое стихийное бедствие, мое извечное разрушение всех запретов и законов, навязанных проклятым обществом

(с) Ульяна Соболева

– День посвящения – один из самых важных дней в вашей никчемной жизни. В этот день наша великая Госпожа и наш Повелитель явят себя вам, как высшее благо. Вы не имеете права смотреть на них и разговаривать с ними.

Манаг прошлась мимо нас, выстроенных в шеренгу возле комнаты в коридоре. Уже одетые в белые одежды и кружевные фартуки мы стояли, не смея шелохнуться и тяжело дыша. Инициации боялись, как огня. Все девушки с самого утра дрожали от страха. Нам кусок в горло не лез. Это жуткое ощущение, что сегодня произойдет нечто необратимое, и дороги назад уже никогда не будет.

– Если вас отберут для работы на половине господ, вы будете удостоены великой чести носить клеймо и метку хозяина. С этого момента вы станете числиться официально, как обслуживающий персонал дома Правителей Ибрагимовых. По этому поводу вечером будет праздник, и вас вкусно накормят. Затем вы разойдетесь в свои сектора для работы. Вас распределят между членами королевской семьи. Учеба продолжится в прежнем режиме.

Номер Шесть подняла руку.

– Сейчас не время для вопросов, Номер Шесть!

Но она упорно продолжала держать руку, и мне стало за нее страшно.

– Хорошо! Спрашивай! – снисходительно сказала Манаг. Она явно была в хорошем расположении духа.

– Зачем…зачем каждой из нас учиться, если мы ничего из себя не представляем? Зачем все эти дисциплины, танцы, уроки изящества?

– Таковы устои этого дома, что даже такие ничтожества, как вы, имеют право на образование. Все. Хватит этих дурацких вопросов. Собрались и пошли за мной! Правила все помнят?

Я посмотрела на Номер Восемь, а она на меня. Если она здесь несколько лет, и ее так и не выбрали…то почему она все еще здесь?

– Номер Восемь! Сегодня твоя последняя попытка, если Госпожа не выберет тебя, ты будешь отчислена.

– Отчислена? – она спросила это совсем не с радостью, а с испугом. И я в недоумении посмотрела на нее. Чего она боится? Почему не рада? Ведь если ее отчислят, то ее не станут держать в этом доме и…она освободится.

– Я прощу тебе твой вопрос без разрешения, потому что сегодня великий день. Ночь перед полной луной в нашем доме сама по себе является праздничной. Сегодня одна из наложниц взойдет на ложе Повелителя, а через месяц мы узнаем – даровал ли нам Имрах наследника.

Мне кажется, они живут в другом измерении. В каком-то своем ужасающем мире, где происходят все эти кошмары. Ведь такого не может быть. Там, за оградой есть совсем иная жизнь. Иные законы. Нормальные…человеческие. Там нет этих странных названий и нечеловеческих правил. Неужели никто не знает, что происходит за стенами этого жуткого дома? Неужели полиция закрывает на это глаза?

На улице очень холодно. День солнечный, но морозный, и мы идем по вычищенной от снега дорожке из матовых черных плит. Идем в сторону самого пятиэтажного особняка с огромной площадкой перед ним, украшенной высокими статуями извивающихся в танце женщин и пляшущих вокруг них волков. Статуи женщин белые, а волки черные, и на фоне снега кажутся словно живыми. Нас провели на пустой участок возле выключенного фонтана с хрустальной имитацией струй словно изо льда. Холодный воздух пробирается за воротник длинного плаща, покалывает руки в перчатках, щиплет лицо. Мы одеты тепло, но недостаточно, чтобы не ощущать минусовую температуру воздуха. Манаг считает, что нас нужно закалять, и слабачки им не нужны. Если кто-то заболеет и умрет, туда ему и дорога.

– Выстроиться по три человека. Смотрим на свои ботинки. На госпожу не глазеть, особенно на Хозяина. Не болтать! Когда вас назовут по номеру – выйти вперед, стать на колени, поцеловать ботинки госпожи и Хозяина.

Сердце тревожно бьётся, и, кажется, я сейчас лишусь сознания от ужаса, холода и суеверной паники.

– Приготовиться встретить Великого Императора Вахида Ибрагимова и Великую архбаа Роксану. – крикнул глашатай зычным голосом и вытянулся по стойке смирно. На нем черная аккуратная форма, похожая на полицейскую. На рукаве белым вышиты инициалы «V.I» латинскими буквами, и изображен волк с раззявленной пастью.

Все склонили головы и замерли, стиснув руки перед собой в молитвенном знаке, ладонь к ладони. Что ж, сегодня я сделаю все, чтобы не понравиться этой Роксане, и пусть меня выгонят. Не велико счастье жить в этом жутком доме-тюрьме. Лучше пусть меня вышвырнут на улицу. Я придумаю, как вернуться домой.

– Не вздумайте что-то выкинуть!

Словно читая мои мысли, прошипела Манаг и щелкнула в воздухе указкой, постукивая ею по ладони.

– Дорогу!

И я не смогла сдержаться, я приподняла голову и посмотрела на приближающихся к нам женщину и мужчину в сопровождении целой свиты охранников. Женщина шла впереди. Невысокая, грациозная, черноволосая, одетая в темный элегантный костюм, в шикарном полушубке, с отливающим и блестящим на солнце мехом, как и драгоценности на ее шее и руках. Она красивая и величественная. Какой-то звериной необычайной красотой, а потом я посмотрела на НЕГО…

Меня словно током пронизало. Наверное, в эту секунду я поняла, почему смотреть нельзя. Потому что в этот момент начинался мой апокалипсис. Вместе с осознанием, что это не человек, приходило понимание, что он и нечеловечески красив. И смотрела я только на него теперь. Словно все исчезло вокруг, весь мир закончился и время остановилось. И никогда в своей жизни я еще не ощущала настолько явственной гипнотической силы и бешеной власти. Абсолютная, величественная, покоряющая стихия. Как будто пред тобой некто из потустороннего мира, некто, перед кем колени сами гнутся и хочется пасть ниц.

Он ступает тяжелой, но в то же время грациозной поступью, выбивая тысячи белоснежных искр из-под массивной подошвы сапог. На нем длинное черное пальто, и ветер треплет жгучие черные волосы. Полы пальто распахнуты, и мне видна черная рубашка, блестящие пуговицы жилета.

Еще никогда в своей жизни я не ощущала чье-то превосходство настолько явственно. Как будто одна поступь этого мужчины заведомо превращала меня в жалкую букашку, в былинку. И те, кто идут сзади, вытянуты в струнку, они жалкие плебеи в сравнении с ним и знают об этом, и от того кажутся ниже ростом, примитивнее.

Дорога изгибается так, что все пройдут мимо нас и остановятся напротив. От понимания, что увижу его так близко, сердце зашлось и начало биться во много крат сильнее. Все впали в оцепенение. Замерли. Значит не на меня одну появление хозяев произвело такое впечатление. Зимнее солнце засияло еще сильнее, ярче, отблескивая в снегу словно переливающимися бриллиантами.

– В землю! – грозный окрик Манаг, и я уже смотрю на носки своих ботинок. Сегодня на мне даже ботинки белые. Почти как сам снег. Но какая же я жалкая и убогая в сравнении с НИМИ.

Хозяева приближаются, и я слышу скрип снега под их ногами…Особенно под его сапогами. Или мне кажется, что слышу только их. А перед глазами все еще высокий силуэт с широкими плечами, черное пальто, отороченное таким же черным мехом по краю воротника. Было в этих ощущениях нечто настолько обреченное, что мне стало самой страшно от этого невозможного биения собственного сердца. И я уже точно знаю, что не смогу забыть, как этот НЕчеловек идет ко мне издалека…словно все замедлилось, и сам воздух застыл, кристаллизировался искринками льда, и сквозь них проходит мощный и властный зверь с не по-людски прекрасным лицом и телом самого дьявола. Наверное, вот так человек предчувствует собственную смерть. Или нечто ужасающе неотвратимое. Так я предчувствовала, что теперь моя жизнь больше никогда не будет прежней. Я услышала, как выстрел у самого сердца…еще секунда, и пуля войдет в мякоть плоти, чтобы застрять там навсегда.

Они прошли совсем близко. Вначале женщина – величественная, как сама ночь, с ярким точеным профилем, алым ртом и высоко уложенными волосами с прямой спиной. И ОН…следом за ней на расстоянии пары метров. Мгновение, и мое глупое человеческое сердце уже не бьется. Оно растерянно застыло. И веки медленно приподнялись, так же медленно и в то же время какие-то считанные наносекунды – я увидела его профиль. Не знаю, что это было, но все тело покрылось легкими и мелкими мурашками с ног до головы, сердце зашлось, и там внизу живота стало тяжело, словно начало резать тоненькими лезвиями. И эта боль чувственно отозвалась разлившимся по всему телу жаром. Наверное, люди испытывают это, когда летят в пропасть. В нирвану. В глубины самого дикого и безумного ада. И я точно знаю, что никогда в своей жизни не видела и не увижу мужчину красивее него. Настолько ослепительного, что у меня резануло глаза. Эта невероятная симметрия черт, эти скулы, линия рта, жесткого идеального подбородка, ровного орлиного носа, бровей и невероятно светлых глаз. Я еще не вижу их цвет, но мне кажется, что я не смогу выдержать его взгляд. Я умру от благоговения и задохнусь от его невыносимой красоты.

Внутри появилось бешеное желание упасть на колени и заглянуть в его лицо, чтобы зайтись от этой красоты снова. Она говорила нам о рабстве…Манаг. Но до этой секунды я и понятия не имела, что это такое. Ничто и никогда не вызывало у меня желание медленно упасть в землю и позволить пройтись чьим-то ногам по твоей спине. Вот она вирусная болезнь, когда заражение произошло на молекулярном уровне от одного взгляда на источник адской смертельной энергии. Еще никогда я не смотрела на мужчину таким взглядом. Еще никогда мужчина не привлекал меня и не вызывал того утонченного жара во всем теле.

Но от всего его образа исходит мрачный холод, темная и завораживающая аура адской красоты, от которой не расцветают цветы, а мертвеет все живое. Не созидающей, а разрушающей все живое. Сердцевина самого зла, в котором распускается огненный бутон алчной плотоядной жадности. И мы всего лишь пища. Некое жалкое подобие десерта…или аперитива. Как же презрительно изогнуты его губы. Он не смотрит ни на одну из нас. Его подбородок вздернут, спина ровная, как у солдата. И он напоминает мне гордого и опасного зверя. Хищника. Не голодного, но настолько опасного и дикого, что в любую секунду разорвет тебя на части.

Молниеносный взгляд в толпу. Свысока. Взгляд Властелина и Хозяина всего живого. И снова сердце пропустило удар, и захватило дух. Я увидела его светло-зеленые глаза. По-волчьи яркие и прозрачные. Они холодные и горячие одновременно. Все мое тело задрожало, а ладошки стали влажными, и я не могла опустить глаза. Понимала, что если заметят – то я ослепну, но в тот момент я бы согласилась и на это. И снова этот терпкий запах зверя, вперемешку со свежестью лесного ветра и снега. Я смотрю вслед, кусая губы, чувствуя, как обязана отвернуться, как обязана прекратить глазеть, и понимая, что каждая секунда моей жизни может стать последней. Но во мне в ту секунду не осталось страха, не осталось стыда, не осталось совершенно ничего кроме жадного желания ЗАПОМНИТЬ его силуэт. И все внутри меня трепещет, разрывается на кусочки.

Они остановились напротив нас. Справа женщина, рядом с ней слева ОН, позади в шеренгу выстроилась охрана.

– Сегодня великий День и Великая Ночь месяца, когда луна совершает свой огненный круг на небе. Это день для посвящения и для великого обряда. – говорит женщина. У нее зычный, грудной голос. Он завораживает и обволакивает. Он полон благородства и какого-то пафоса, внушающего суеверный трепет. Словно даже ее голос дает вам ощутить всю степень превосходства этого существа над вами.

– Сегодня многие из вас будут избраны и получат свою метку, свое имя и своего личного хозяина. Несомненно, вы принадлежите только одному Повелителю – моему венценосному сыну Вахиду, но также вы будете исполнять свои обязанности по дому, а значит, у каждой из избранных появится свой господин. Наставница Манаг – список!

Глава 4

Разве можно любить извечную войну до крови, до ран, до боли и до оголенных нервов? Войну, где я заведомо давно проиграла, но я бы лучше перестала дышать, чем прекратила это кровопролитие хоть на секунду. Я не люблю его....я с каждым днем, с каждым часом, секундой и мгновением не люблю его всё больше и больше, выше и выше…а может быть ниже…Не люблю там, где нет дна, во тьме, где мне не страшно утонуть и заблудиться в нём, теряя саму себя. Я не люблю его, потому что слова ничего не значат, потому что это больше, глубже, страшнее и опаснее, чем просто любовь…этому нет названия, этому не нужен ни один перевод в мире. Это то, что он чувствует, даже когда я молчу…это то, что можно увидеть в моих глазах или в слезах, дрожащих на моих ресницах, когда я замираю от счастья, едва услышав его голос, или холодею от раздирающей тоски по нему. Он можешь ощутить это кончиками пальцев, касаясь моей кожи…или услышав биение моего сердца и прерывистое дыхание.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

– Номер Одиннадцать!

Зычно произнесла мой номер архбаа. Королева-мать. Неожиданно. Именно мой номер. Почему не первый, не второй, не шестой, а именно мой! И как же передергивает от осознания, что я настолько никто. Настолько никчемная пыль.

– Я – Светлана! – произнесла и подняла на нее взгляд. От собственной наглости все тело зашлось от дрожи и дыхание сбилось. Но если бы не сказала, не я была бы это. А кукла. Мясо. Никто. Я не считала себя никем…Пока…

На меня обернулись все. Как по мановению волшебной палочки, как будто присвистнул невидимый манок, и каждая собака услышала команду «фас». Меня схватили за шиворот, толкнули вперед, опуская насильно на колени.

– Как она осмелилась?

– Какая наглость!

– Ее казнят прямо здесь?

– Боже, что теперь будет!

– Кошмааар!

– МОЛЧАТЬ!

Голос Манаг заставил девушек перестать шептаться в изумлении. И воцарилась адская тишина. Только мое собственное дыхание. Меня держат за шею, тыкая лицом в снег прямо у носков аккуратных сапожек архбаа. Стало жутко…я почему-то вдруг поняла, что значит «выгнать» или «отпустить» – это вовсе не вернуться домой – это умереть. И, возможно, прямо здесь и сейчас.

– Прикажите отрезать ей голову, госпожа! И ваш приказ выполнят немедленно!

Всхлипнула и втянула поглубже воздух. Увидела, как белые сапоги отступают, и на их место тяжело становятся другие – черные, начищенные до блеска, с налипшим по бокам снегом. На пряжке тяжелый вензель с буквой «В». Она похожа на римскую цифру «5», по-готически изогнута, и мне вдруг кажется, что на ее краях застыли капли крови. Дыхание перехватывает, и я больше не могу пошевелиться – потому что знаю, кто стоит передо мной. Собственное сердцебиение заставляет трястись всем телом. Я ощущала его взгляд физически. Каждой порой на своей коже. Он смотрел на меня сверху вниз с вершины своего величия, и я вдруг подумала о том, что принять смерть от его руки, наверное, и есть истинное блаженство. Боже! Что со мной не так! Разве все эти люди не боятся его, разве не проскальзывает в их страхе благоговейная ненависть? А я? Почему я стою перед ним на коленях и…боюсь, что меня сейчас поднимут и оттащат от него в сторону, не дадут дышать тем же воздухом. И…это понимание. Ведь передо мной не человек. Зверь. И запах у него звериный, мускусно-терпкий, едкий. Так пахнет в клетке с хищником…и моя реакция на него неправильная, ненормальная.

Меня ткнули носом ниже, и я невольно схватилась за сапоги руками, а потом прижалась к ним дрожащими губами. Как нас учили. И по-прежнему ощущала, что он на меня смотрит, на мою склоненную голову. Этот взгляд тяжел, как могильная плита, и пронизывает меня словно острыми лезвиями, раскаленными на самом конце. Все эти дни нас учили, что Арх (Император) Вахид – наш Хозяин. Нам вколачивали это в головы, в сердца, хлыстами вбивали в плоть и иглами в язык.

И…да. Я ощутила, что он мой Хозяин. Но не так, как нас учили, а по-другому. Он хозяин каждой моей эмоции, каждого биения моего сердца. Да, вот так наотмашь. С первого взгляда. Так не бывает…скажет кто-то. И, возможно, будет прав. Да, так не бывает. Потому что ничего красивого в этом нет, потому что я… стоящая перед ним на коленях, дрожащая от его присутствия и задыхающаяся от преждевременного сожаления, что это ненадолго, жалкое зрелище. Когда-то я читала про смертельный мгновенный яд. Если его выпить, у человека разрывается сердце, и он истекает кровью. И я тоже глотнула такого яда, когда увидела ЕГО. Потому что перестала быть собой. Этот яд отравил каждую молекулу в моих венах и заменил собой кровь. Я смотрю на свои руки в перчатках, они все еще сжимают его сапоги, мое лицо отражается в блестящей поверхности, и я такая…ничтожная. Такая НИКТО.

Мое сердцебиение молотком колотится в горле и в ушах. Мне страшно, мне больно от его близости, и я точно знаю, что больше не смогу быть прежней никогда.

– Встань!

Впервые услышав его голос, тихо застонала, и сердце сладко замерло. Величественный, с легкой хрипотцой, хищный, как и он сам. Меня подняли с колен, но мои ноги дрожали и, казалось, я сейчас упаду.

– Отойди! – отдал команду, но не мне. Руки на моих плечах разжались, и воздух наполнился запахом чужого страха. Ощущать, как кто-то рядом с тобой боится непередаваемо остро. Чужая паника, суеверное преклонение. Ему прикажут вытащить мне сердце из груди или вытащить сердце себе – он подчинится. Почему? Наверное, потому что это не так больно и жутко, как то, что может сделать сам хозяин.

Рука в толстой кожаной перчатке подняла мое лицо. Я бы могла закричать, если бы не онемела именно в эту секунду, потому что увидела его лицо. Разве это красота? Нет…слово красота слишком пустое, слишком безликое. Эти глаза…ничего красивее я не встречала. Сверхсветлые изумруды. Блестящие, как хрусталь, и холодные, как ледяные кристаллы. Большие, с тяжелыми веками, отягощенные длинными черными ресницами. Ровные, идеальные брови, делая дугу, опускаются к вискам. Резко очерченные ноздри, слегка трепещут…и эти губы в обрамлении аккуратной щетины. Они не просто великолепны – они шедевр невиданного художника. Яркие, сочные, плотоядно чувственные, изогнутые в презрительной складке.

И я могла бы ослепнуть от этой красоты…мне казалось, я слепну и не могу оторваться от этих глаз. От этих зеленых волчьих омутов, по-звериному завораживающих.

Его пальцы на моем подбородке…даже в перчатке жгут кожу, давят на скулы. Жест властный, по-арховски самоуверенный. Так заставляют плебея смотреть на Властителя мира.

– Светлана…, – повторил мое имя, и все мое тщедушное тельце затрепетало от букв, произнесенных его голосом. Словно рука прошлась наглой лаской по всему телу. Заставив затрепетать изнутри настолько эротическим трепетом, что у меня перехватило дыхание.

– На древнем языке архов знаешь, что означает твое имя?

Судорожно сглотнула. Мне казалось, он видит меня насквозь, видит каждую мою эмоцию, видит, как я вся дрожу и…как мне нравится ощущать властные пальцы на своем подбородке.

– Нет…

– Разве я разрешил ответить?

Пальцы сильнее сдавили подбородок, и все мое тело стало ватным.

– Верно…разрешил. Ведь я задал вопрос, а значит, ты должна отвечать. Так вот, твое имя означает Мотылек. Маленький, очень хрупкий мотылек…

Посмотрел поверх моей головы и отпустил мой подбородок, я тут же рухнула на колени у его ног, потому что собственные меня больше не держали. Лишь успела увидеть, как сапоги отдаляются. И ощутить пустоту, как будто до этого его взгляд наполнял все мое существо, владел им, составлял смысл моего существования.

И все? Это конец? Теперь мне отрубят голову, как говорила Манаг?

– Номер Одиннадцать – первый сектор!

Теперь мы стояли группами по несколько человек. Рядом со мной еще три девушки. Перепуганные, дрожащие, как и я. Никто не знает, что означает первый сектор. Никто не знает, куда нас теперь отправят. Может, кому-то эта неизвестность страшна, а я все еще как под гипнозом зеленых глаз. Удивительный цвет…разве в природе бывают такие глаза? Любые оттенки зеленого, но чтоб такие? Я этот цвет видела только у волков.

– Церемония инициации только началась. Сейчас каждая из вас получит свою метку.

Что означало получение метки, я узнала спустя несколько минут, когда меня вытянули на середину круга, поставили на возвышение и, развернув спиной к толпе, содрали с меня верхнюю одежду. Я стояла голая до пояса, прижав руки к груди. От стыда мои щеки стали пунцового цвета. Потому что вся охрана, все эти люди смотрели на меня, включая девушек и саму королеву-мать. Где-то сбоку я услышала голоса, но не видела, кто это разговаривает.

– Отобрал ее себе? Неудивительно. Давно не видела такой красоты среди человечек.

– Мясо.

– Красивое мясо.

– Архбаа отобрала.

– Нет, ОН. Он назвал ее имя.

– Почему ей спустили с рук наглость? Разве ее не должны были казнить прямо здесь и сейчас?

Оба голоса женские. Они говорят позади меня, и я не могу их видеть, но это женщины из свиты Роксаны. Они сопровождали ее, когда она шла к нам.

– Будешь орать и дергаться, сдохнешь уже сегодня!

Голос Манаг заставил съёжиться еще больше, сжаться всем телом. Я не закричала, когда адская боль под лопаткой ослепила меня. По телу прошла волна холода, и сердце несколько раз дернулось, как от удара током. Что это? Что они засунули мне под кожу?

– Номер Одиннадцать, твоя инициация завершена. Метка вошла удачно и находится рядом с сердцем. Номер Одиннадцать теперь принадлежит нашему Государю и носит его букву. Метку нельзя достать, вытащить, испортить. Ее может убрать только Хозяин. При смерти метка застывает вместе с сердцем, но даже через сто или двести лет ваши останки будут хранить печать принадлежности. Любое удаление от периметра заставит активироваться программу казни. Метка просто уничтожит, сожрет сердце рабыни. Как и при неповиновении. Остальные ваши обязанности вам расскажет манхар Сунаг. Ваша новая наставница.

Потом я видела, что случилось с теми, кого не отобрала Архбаа Роксана. Их согнали в кучу, надели на них магнитные наручники и погнали в сторону черных домиков неподалеку от забора. Девушки истошно кричали, молили о пощаде. Среди них была и Номер Восемь. Когда ее протащили возле меня, она закричала:

– Вы все будете там, все попадете в эти клетки или сдохните под ним. Он не человек… лютый зверь. Зверь. Не радуйся! Ты не избранная! Ты мертвая! Мертваяяяяя….! – показывая на меня пальцем. – Не считай себя особенной! Ты сдохнешь первая! Сдохнеееешь! – с какой ненавистью она это проорала, что у меня все тело содрогнулось. Почему она меня ненавидит? Я же была близка с ней. Мы…дружили. Потом я узнаю. Что здесь никто и ни с кем не дружит. Здесь и понятия такого нет, как и о других чувствах. Нет привязанности, доброго отношения, ничего нет. Только исполнительность, покорность, неизменные доносы и слежка друг за другом.

– Сдохнешь! ТЫ!

Ее ударили по голове и потащили уже бесчувственную и окровавленную в сторону сектора семь. Потом я узнаю, что там находится и почему он огражден от остальных.

***

Через час нас уже кормили роскошным обедом в общей столовой. Все ужасы забылись. Мы никогда не ели что-то более вкусное, чем в тот день. Боль под лопаткой и легкое покалывание еще давали о себе знать. Но она была терпимой. Особенно когда все тело содрогалось от наслаждения невероятно изысканной пищей. О боли никто не думал.

После обеда нас отвели на медосмотр. Хотя мы его и проходили несколько раз перед этим, но теперь все отличалось от того, что было в карантине или предотборочном центре, где нами командовала Манаг. Она казалась мне исчадием Ада, но я ошибалась. Сунаг превзошла ее во всем. С нас без разговора содрали всю одежду.

– Убрать руки и стать ровно. Можно подумать, я не видела ваши сиськи-письки. Здесь столько таких, как вы, побывало. А ты…, – она пристально посмотрела на меня, – хоть одна наглая выходка, и я прикажу тебя сечь. Беспощадно, до костей. У меня не забалуешь.

В отличие от Манаг, Сунаг была небольшого роста, худая, с темно-рыжими волосами, собранными в круглую гульку на макушке, и в роскошном белом кокошнике с вышитой короной и буквой V сбоку.

– А теперь слушайте наши правила. Все вы не только принадлежите Государю, вы его былинки, вы его крупинки. Вы носите метку с его именем. Вас отобрали в сектор один – это самый главный сектор в доме. Это покои Повелителя. Ваше время с пяти утра и до заката. После заката вы уходите к себе в комнату. Бродить по дому – запрещено. Разговаривать с представителями противоположного пола – запрещено. Я не Манаг. У меня за каждый проступок будет такое наказание, что вы его навсегда запомните. И не злите меня – а то окажетесь в Столовой!

Тогда я еще не знала, что это означает, что такое Столовая и почему оказаться там страшнее смерти.

– Сегодня полнолуние. Сегодня вас закроют в вашей комнате. Выходить после звука «сабара» запрещено, смотреть в окно запрещено. А теперь по одной взбираемся в кресло. Молча и покорно.

Мы переглянулись. Нас уже проверяли в карантине. Зачем ей нужно это делать снова.

– Ты первая!

Ткнула пальцем в блондинку Номер Пять. Она тяжело вздохнула и влезла на гинекологическое кресло, из-за стеклянной ширмы показалась женщина в белом халате, в перчатках. За ней вышла и вторая с планшетом в руках.

Пока блондинку осматривали и что-то записывали, мы молча стояли голые у стены. Я бросила в окно взгляд на черные дома вдалеке. Туда уволокли номер Восемь. Почему ее не выбрали, не знает никто, как и двух других. Чем они отличались от нас?

– Ушить или поставить скобы. Слишком широкая.

– Не надо, госпожа. Не надооо.

– Язык!

– Ммммм….

Я подняла взгляд на перегородку и снова опустила. Что и зачем ушить – не понятно никому, но блондинка плачет, и ее куда-то увели, накинув на нее голубой халат.

– Ты!

Увели еще одну.

– Не девственница!

– Нет…неправда, у меня никого не было. Никогда. Меня же проверяли. Пожалуйста.

– Девственная плева разорвана?

– Нет, цела. Но анус растянут. Были сношения.

– Наказание, а потом в Столовую!

– Нееет! Пожалуйста! Это неправда. Неееет! Я никогда…. Яяяя…!

– Стража!

Ворвались трое мужчин, скрутили Номер Три и выволокли за волосы из помещения.

– Твоя очередь! – толкнула меня в плечо.

Стало жутко, я набрала в легкие побольше воздуха и шагнула за ширму. Мою грудь и соски ощупали, потрогали спину, бедра, заглянули в рот.

– Месячные регулярные?

Кивнула.

– Зубы здоровые, язык светло-розовый. Немного анемична – выписать витамины. Грудь – размер номер четыре. Соски темно-розовые мелкие, неглубокий пупок. На правом плече родинка, над левым соском еще одна родинка. В кресло!

Взобралась на кресло и зажмурилась, когда мне на живот надавили.

– Зеркало нулевое. Она маленькая.

Что-то холодное скользнуло внутрь, очень неприятно растягивая влагалище, затем так же что-то проникло в анус, и я вся внутренне сжалась.

– Отлично. Хоть одна отвечает требованиям. Поставь десять. Волосы уничтожить на всем теле, родинки вывести. Открой глаза и посмотри на меня.

Я приоткрыла веки, чувствуя себя униженной и раздавленной, все еще с холодной штукой в промежности.

– Секс был? Мужчины трогали?

– Нет.

– Женщины?

– Нет.

– Оргазм испытывала?

– Нет.

– Хорошо. Даже отлично.

Зеркало убрали, и я ощутила облегчение. Спустилась с кресла.

– Одевайся и жди в коридоре.

Одна что-то шепнула другой, и та повернулась ко мне.

– У тебя линзы?

– Что?

– Зрение нормальное или это линзы?

– Нееет. Я хорошо вижу. Линзы не ношу.

Они обе присмотрелись к моим глазам.

– Впервые вижу такие голубые глаза у вас человечек.

– Какой бы она стала, если бы…

– Никакой! Они не становятся уже несколько веков как! Все! Иди!

Глава 5

Я не люблю его каждой бабочкой, порхающей в моем животе, каждым судорожным вздохом, стоном или криком дикого наслаждения. Я не люблю его сжатыми до хруста пальцами и искусанными до крови губами. Я не люблю его, как мотылек не любит смертельный огонь, на который летит вопреки всем доводам рассудка…потому что такова его участь… Я не люблю… я повернута на нём, больна им, заражена, отравлена, взята в плен, поставлена на колени…и он знает сам, КАК БЕЗУМНО я его не люблю…

Чувствует, как и я его…Словно я пришита, и каждое движение, в попытке отдалиться, разрывает кожу и мне, и ему.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

В тот вечер я впервые услышала звук сабара. Это была сирена. Не в привычном смысле этого слова, а музыка. Монотонная, тягучая, ударяющая по нервам и в то же время красивая, классическая, но мне незнакомая.

Все заторопились по своим комнатам. Это была не паника, но что-то очень быстрое, хаотичное, торопливое. То, как люди разбегались по углам. И мы к себе в спальню пошли, пока еще ничего не понимая и оглядываясь по сторонам, через секунды нас догнала Сунаг. Кокошник на ее голове горделиво торчал вверх, как огромный корабль, и серая накидка на плечах тряслась в такт ее шагам. Из-за худобы и низкого роста она напоминала мне старую ведьму.

– В темпе! В темпе! Ползут они! Когда стихнет сабар, все комнаты будут закрыты! Вам будет некуда сунуться! Замки закроются автоматически на дверях и на окнах! Идут они еле-еле! Как будто у них есть все время этого мира. Жить надоело?

Мы поторопились, придерживая в руках свои вещи, пакеты с одеждой. Из моего сектора я осталась одна. Номер Три изгнали, а номер Пять увели в лазарет. Что с ней там делали – неизвестно никому. Я даже боялась себе представить, что означает «ушить», и в каком месте это сделают. Оставалось радоваться, что мне ничего ушивать не надо. А свести родинки…ну это пустяк. Хотя мне все в себе нравилось, в том числе и мои родинки.

Сабар продолжал выть.

– Вот ваша комната. Пошевеливайтесь!

Мы оказались в одном помещении с девушками из секторов два и три. Но вместо девяти нас осталось шестеро, а точнее, пока четверо. Двоих из нас не было. Едва успели переступить порог комнаты, как дверь захлопнулась, опустились железные жалюзи. Щелкнули замки и слева, и справа. На дверях и на окнах.

Сабар стих. И вместе с ним стихли все звуки вообще. Воцарилась не просто тишина, а нечто невообразимо сумеречно глубокое.

На столе нас ждали свечи и подсвечники, зажигалка. Но увидели мы их, только когда привыкли к темноте.

– Что это значит? – спросила одна из девушек.

Что-то пикнуло, и на стене включился фиолетовый датчик. Значит, разговаривать по-прежнему нельзя. Что за идиотские правила! После девяти вечера не разговаривать. Можно подумать, что до девяти нельзя наговорить всякого дерьма друг на друга или о них.

«Так вас учат сдержанности. Вы должны следовать букве закона этого дома. Низшим запрещено говорить после девяти. Вам вообще запрещено болтать! Это для вашего же блага, поверьте!»

Вспомнились слова Манаг.

Высокая, темноволосая девушка подошла к столу и тихо зажгла свечи, вставила их в подсвечники. Мы молча заняли свои кровати, принялись раскладывать вещи по полкам в маленьких тумбочках.

Эта комната была приятнее и красивее той, после карантина. Здесь были окна, мебель, красивые люстры, ковры, и наши кровати не казались железными нарами в тюрьме. Я видела, как девушки переглядываются, как трогают мягкие подушки, снимают покрывала с постелей, раздеваются.

Нам выдали одежду для сна – длинные ночные сорочки белого цвета, украшенные кружевом по низу, и по горловине, и рукавам. У каждой на груди нашивка с номером. Можно подумать, ночью это так важно…Наивная. Я думала, что ночью нас никто и никогда не тронет.

Одна из девушек протянула мне маленький томик. Я непроизвольно взяла «Джейн Эйр». Она была у меня дома. Именно эта книга. Одна из самых любимых, затертая до дыр. Вместо спасибо кивнула и с улыбкой положила книгу на подушку. Девушка, которая отдала мне книгу, чуть выше меня ростом, худенькая блондинка с нежной кожей и кукольным личиком. Сама она устроилась на постели и открыла другую книгу. Интересно, откуда они у нее здесь? В библиотеки и по магазинам нас не водили. Своего ничего с собой не было. Или это у меня не было? Судя по ее номеру, она не с нами. Номер Двадцать Один «Д». И в карантине я ее не видела, как и двух других девушек с номерами девятнадцать и пятнадцать на одежде. Когда-нибудь я пойму, каким образом здесь ведется отчет. Я поставила свечку на тумбочку, устроилась на подушках и открыла книгу.

Снаружи послышались какие-то звуки. Вначале это напомнило легкое шуршание, а потом показалось, словно нечто огромное ходит по снегу во дворе.

Наверное, это собаки. Выпустили бегать по периметру. Так делали в доме, где я работала на кухне. Выпускали собак. Я снова посмотрела в книгу, перелистнула страничку, как вдруг раздался чей-то крик, и шуршание по снегу стало более явственным и отчетливым. Я приподнялась на постели. Блондинка продолжала читать. Они что, не слышали? Или предпочитают не обращать внимание?

Ужасно захотелось посмотреть в окно, и я встала с кровати, босиком прокралась к стене, придерживая в руке свечу. Но окно снаружи было наглухо закрыто железной пластиной. Я попыталась ее открыть, но меня схватили за руку. Это снова была блондинка. Она отрицательно качнула головой. Снаружи снова закричали, и я выдернула руку. Какие же они все здесь трусливые и бесчувственные! Кому-то нужна помощь! Кто-то попал в беду! Дернула шпингалет на окне и попыталась поднять пластину. Но она намертво вросла в пазы. Сбоку есть ручка. Я несколько раз ее подергала, но она не поддалась.

Блондинка развернула меня за плечо и покрутила пальцем у виска. Она начала закрывать окно, а я ей не давала это сделать. Мы тихо боролись. Пока окно не захлопнулось мне на пальцы, и шпингалет не поранил мне руку до крови. Как в замедленном кадре капля моей крови упала на ковер, и блондинка взглядом проследила за ней, а потом расширенными от ужаса глазами посмотрела на меня. Бросилась в постель и укрылась с головой. Хруст снега за окном стал явственней. Он словно приближался, а потом раздался ужасный оглушительный звук, и окно сотрясло, как от удара.

Девушки всхлипнули, а я с диким страхом смотрела на дергающуюся пластину. На ней появились вмятины, и ее словно кто-то пытался выдрать снаружи. Тяжело дыша, я смотрела на оставшиеся следы. Из-за окна доносилось утробное рычание…оно напоминало рычание огромного хищника.

Наша комната на втором этаже…собаки сюда не допрыгнут.

На какое-то время все стихло. С трудом хватая воздух, все смотрели на окно, как вдруг что-то огромное ударило в дверь. Один раз, еще один, сотрясая всю комнату. Номер Двадцать Один бросилась ко мне с каким-то бутыльком в руках, она вылила его содержимое мне на рану, потом быстро перебинтовала ее, оторвав кусок от своей простыни.

Удары в дверь прекратились. Раздались звуки как будто нечто невероятно мощное, нечто или некто принюхивается к воздуху. Но теперь всю комнату наполнил удушливый аромат роз.

Раздался оглушительный рык, скрежет когтей и отдаляющийся топот.

Блондинка выдохнула, а потом дала мне пощечину. От неожиданности я чуть не заплакала, а она отвернулась от меня, укрылась с головой, и лишь сейчас я увидела, как мелко она дрожит от ужаса, как намокла на спине от пота ее ночнушка.

Уснула я только под утро. Всю ночь, пока не погасли свечи, я смотрела на вмятины…на железном заслоне. Вмятины, похожие на следы чьих-то гигантских лап.

Глава 6

Смотрю в его глаза, своими затуманенными от слез и понимаю… что ДО – это еще не было рабством. ДО еще была свобода. Свобода сердца, души. Больше я не свободна. Я зависима… потому что, глядя в его глаза прочла свой приговор и это не тот приговор, которые читали Нихилы в глазах своих Хозяев, я прочла приговор своей воле. Рабство начинается не с метки на одежде и чипа под кожей, рабство начинается тогда, когда понимаешь, что готова сама стать на колени и склонить голову… когда твоя душа уже на коленях.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Я провела там больше двух недель. Они были похожи одна на другую. Подъем в пять утра, умывание, одевание, легкий завтрак и уроки до полудня. Первые дни мы изучали этикет в доме Архов. Теперь я запомнила, что император и его мать называются Арх и Архбаа. На каком это языке? Не знает никто, и ответа на этот вопрос просто нет. Возможно, он имеется в тех книгах в огромной библиотеке. Книгах, написанных на неизвестном мне языке. В черном переплете с золотым тиснением. Мы учили наизусть что можно, а что нельзя делать таким, как мы. Они называли нас – Эскамы. Потом, спустя время, я узнаю, что это значит – мясо. Слово на латыни. Мясо – рабы. Даже хуже – предметы обихода. Нас пятеро, и мы все принадлежим Арху Вахиду. Есть эскамы Роксаны, а также Архан – Азизы, Асмы, Анисы и Айше. Это младшие сестры императора. А также эскамы наложниц…Наложницы. Они мне казались неземными существами, которые обитают чуть ли не в самом поднебесье. А еще…еще меня сжигала адская зависть. Эти женщины имели право касаться ЕГО, видеть вблизи, целовать его руки и ноги…принадлежать ему. Он занимался с ними сексом…

Я бы, наверное, умерла от одного касания его пальцев к моей коже. Умерла от счастья. Но мне никогда не оказаться на их месте. Я жалкая эскама. Все, на что я могу рассчитывать, это видеть его издалека…Иногда эскамы ложатся в постель государя, и это считается высшим благом, самым высшим счастьем для раба. Но ночь любви с господином становится последней для эскамы. После этого она умирает. Никто не рассказал мне, почему и что именно убивает несчастную.

Но говорят, что уже много лет Арх не берет девушек–эскам для утех в свою спальню.

Больше всех я сдружилась с блондинкой, с номером Двадцать Один. В прошлой жизни ее звали Ари. Я знаю, мы больше не имели права называть друг друга по именам, но все равно делали это, когда никто не видел и не слышал. Никто не может запретить нам оставаться людьми. И произносить вслух свое имя – это непередаваемое удовольствие. Как будто осталось хоть что-то, что принадлежит только тебе.

– Ты такая лучезарная, такая светлая. Как будто вся эта тьма, что происходит с нами здесь, не коснулась тебя.

Ее пальцы расплетали мои волосы. Отбой еще не начался, и нам еще можно говорить. И мы с Ари расчесывали друг другу волосы и снова заплетали их, чтобы сделать то же самое утром. Иллюзия заботы и привязанности. Без них здесь не выжить.

– Твои волосы, как нежный шелк, они цвета золотистого липового меда, который настоялся и засахарился. Он кажется шелковым или бархатным и блестит на солнце. Я сама с Севера. У родителей были свои ульи. И глаза у тебя…как небо северное. Днем. В самый морозный и солнечный день оно становится ярко-голубым и очень светлым. Я никогда не видела такого цвета у человека. Мне кажется, тогда…там Арх заметил тебя. Он назвал тебя Мотыльком. Мы все это слышали.

– Кому, на хрен, нужны ее глаза? Кто тут на них смотрит? Назвал Мотыльком. Тоже мне достижение. Всех мужчин интересует, сколько ты вынесешь, и какова величина твоей дырки, и как умело ты можешь сжимать мышцы влагалища, когда твою целку порвет хозяин.

Миранда расчесывала роскошные черные кудри и любовалась своим отражением в небольшом зеркале.

– А еще, насколько хозяину понравится твоя задница. Кстати, ею ты тоже должна уметь пользоваться, как, впрочем, и руками, и ртом.

Она мерзко и пошло пошевелила высунутым языком.

– Кому она нужна, замухрышка бесноватая! Огрызается Архбаа. Роксана никогда и ничего не забывает. Рано или поздно она ей это припомнит…как номеру тридцать три «А». Помнишь ее? Кажется, ей вначале отрезали кусок языка…а потом по одному пальцу за каждую букву в слове, которое ей не разрешали произносить.

Снова провела расческой по волосам и тряхнула роскошной шевелюрой.

– Можно подумать, твоя задница чем-то лучше остальных! – огрызнулась Ари.

– Говорят, что когда-то в древности Арх дал свободу рабыне, а потом сделал ее своей женой.

Ари расхохоталась.

– И ты рассчитываешь, что господин заметит тебя?

– Почему бы и нет?

Вздернула острый подбородок и провела руками по тонкой талии и высокой упругой груди.

– Я ублажу его так, как ни одна из его сраных наложниц. Так что не обольщайся, ты! Долбаный и ободранный мотылек.

Она зыркнула на меня миндалевидными черными глазами.

– Тебе не светит!

Ари запустила в нее расческу, и в этот момент включился лазерный луч. А это означало – нам нужно замолчать. Потом, утром, когда мы вместе сядем за стол в столовой, Ари прошепчет мне на ухо:

– Берегись ее. Она подлая сука. Когда-то из-за нее пострадала девушка. При ней ничего не рассказывай. Донесет Сунаг, и мало не покажется. Отправят в Столовую…

– Что такое столовая? На кухню, что ли, отправят? Там работа тяжелее?

– Нам запрещено об этом говорить. Но оттуда никто уже не возвращается. А еще…она права. Будь учтивой с архбаа и моли Бога, чтоб она забыла о твоей дерзости.

В этом доме много господ, и мы обязаны слушаться их и поклоняться им, но нашу судьбу никто не может решить без приказа самого Вахида.

За все это время я ни разу его не видела. Но я прикасалась к вещам, которые ему принадлежат, убирала в его комнатах, кабинете. Мыла окна в его спальне.

Здесь не было такого понятия, как генеральная уборка – здесь она каждый день. Мы начищаем до блеска каждую ручку на шкафчике, убираем каждую ворсинку с ковра.

И я внутренне инстинктивно знаю, когда именно нахожусь в его покоях, когда складываю именно его вещи. По запаху, по дрожи, которая проходит электричеством сквозь все тело. Присутствие Вахида что-то меняет в окружающей меня ауре. Как будто те предметы, которых он касался, носят на себе печать его пальцев, и я завидую им – они так просто могут ощутить его касания, не принеся в жертву абсолютно ничего. А я… я готова принести в жертву свою свободу и даже не мечтать вырваться из этого проклятого места. Еще я всегда точно знала, что ОН вернулся домой. Каким-то звериным чутьем. Даже не выглядывая в окно. И пусть нам запрещено приближаться к арху, пока он сам не позвал жалкую эскаму к себе, я жаждала увидеть его силуэт хотя бы издалека. Но обычно Вахид приезжал домой лишь под вечер, и моя смена еще ни разу не прислуживала ему за столом. Новичков близко к хозяевам не подпускали, пока не будет пройден полностью первый курс обучения. В том числе и сексуальное просвещение. У нас еще не было ни одного урока. В отличие от тех, кто находился в доме больше полугода.

В тот день я убирала в комнате Арха. Это был обычный ритуал. Ежедневный и совершенно привычный. Я знала, что не имею права прикасаться к вещам господина, но никогда не могла удержаться и трогала его вещи своими пальцами…без перчатки. Чтобы коснуться их там, где касался он. Кто-то назовет это безумием. Я же видела его вблизи только раз. Но вы когда-нибудь заболевали вирусом только с третьего раза? Разве он набрасывался на вас не от одного контакта? Самого первого и единственного? И я ощущала себя больной, заразившейся смертельной болезнью. Каждая молекула моего тела пропиталась одержимостью. Или мне просто было не суждено любить самой обычной любовью смертных. Моим самым любимым развлечением было убирать в его кабинете. Там, где каждая мелочь пропиталась присутствием Хозяина. Но больше всего я любила рассматривать одну вещицу…можно сказать, ради нее я всегда стремилась попасть в кабинет.

В тот вечер я опять открыла золотую шкатулку с выбитыми на ней инициалами Арха. В ней хранился амулет с его портретом. Он был сделан под старину в винтажном стиле, как будто его изготовили лет пятьсот назад, если не больше, и внутри скрыто изображение хозяина. Как же дьявольски он красив здесь. На нем старинная одежда, у него длинные волосы, собранные в хвост на затылке. Портрет инкрустирован изумрудами, и глаза хозяина украшены мелкими, как крупинки, камнями, отчего кажется, что они светятся в темноте. Сама крышка амулета сделана в виде головы волка. И я могла долго рассматривать черты лица Арха. Трогать кончиками пальцев словно вырезанные из мрамора скулы, проводить по ровной линии идеального носа.

Сунаг тогда появилась из ниоткуда. Она всегда появлялась как черт из табакерки. Я сунула медальон в карман, но не успела поставить шкатулку, а уронила ее на пол. Манхар замахнулась указкой и ударила изо всех сил по рукам.

– Никогда не смей прикасаться к вещам Хозяина!

– Я вытирала пыль.., – опустив взгляд и сжимая руки в кулаки, стараясь не сосредотачиваться на боли от удара. К ним надо привыкнуть иначе здесь не выжить.

– Язык! Кто разрешал отвечать?

Стиснув кулаки, позволила ей уколоть язык иголкой, вздрогнув всем телом.

– Запомни – ты не имеешь право трогать то, что принадлежит хозяину! Особенно пока не окончила первый курс!

Она поставила шкатулку на место, как вдруг раздался голос Миранды.

– Она украла медальон. Он у нее в кармане.

Я судорожно сглотнула, а Сунаг уже выдергивала из моих карманов все, что там было. Пальцы впились в золотую цепочку, и сердце зашлось от ужаса, когда я встретилась с округлившимися глазами Сунаг.

– СТРАЖА!

– Я не воровала. Я…просто взяла посмотреть. Я…

Меня тащили по коридору, но я упиралась, хваталась за стены, за перила лестницы. От ужаса у меня зашлось сердце и скрутило пальцы. Я помнила, что сделают со мной за воровство. Голос Наставницы Манаг явно звучал в голове. В тот самый первый день, когда она озвучивала нам правила…Но я ни разу не видела тех, кого наказали таким образом. Не видела людей с отрезанными руками, ногами. Пока не видела. Сколько всего у меня все еще пока не случилось. Я только в самом начале пути, а может быть, уже и в самом конце. Кто знает, что со мной сделают за то, что я взяла этот медальон. Но…я бы взяла его еще раз. Это была единственная возможность ЕГО видеть вблизи. Но мне и в голову не приходило украсть. Да и зачем? Что делать с ворованным здесь в стенах этого дома?

– Пожалуйстааа! Я не крала!

– Заткнись! За эти вопли тебе отрежут язык! Кто давал тебе право орать в этом доме?!

Сунаг вышагивала впереди всех. Она подпрыгивала от явного задора, от возбуждения и от предвкушения. Ни для кого был не секрет – она любила смотреть на казни, любила лично придумывать наказания и смотреть, как их исполняют. Она впитывала в себя крики боли и страданий, а ее лицо покрывалось румянцем и глаза сверкали от наслаждения. Самые изощренные пытки придумывала именно эта женщина. Ее боялись все эскамы и даже охрана. Сунаг была эскамой Роксаны, и все об этом знали. За глаза называли любимым ядовитым питомцем архбаа.

– В карцер ее, в подвал! До решения! Без еды и воды! В кандалы и на цепь! Как псину!

– Не надоооо! Господи… я ни в чем не виновата, я только трогала без перчатки…не надооо. Это же проступок, а не преступление.

– Что здесь происходит?

ОН появился из ниоткуда. Словно материализовался из самой темноты длинных коридоров, а позади него молча стоит свита, расставив широко ноги и зажав руки за спиной. Это были доли секунд, когда я посмотрела ему в лицо. Вы когда-нибудь смотрели на солнце? Эта попытка стоила того, что вы видели? Боль и жжение в глазах, желание заплакать от невиданной красоты и от обжигающего света, и темные пятна, прыгающие и застилающие зрение еще какое-то время. Я словно прикоснулась к солнцу и чуть не застонала, когда светло-зеленая бездна вспыхнула изумрудными сверхновыми, заставив меня вздрогнуть всем телом. За мою дерзость. За то, что посмела взглянуть на него…Но если я и так умру, то почему не могу увидеть ЕГО перед смертью?

– Господин!

Все склонили головы, а меня швырнули на колени. Я проехалась вперед и замерла у самых носков сапог. Наклонилась и прижалась к ним губами. Как было положено. Тяжело дыша и слыша биение собственного сердца. Глаза все еще болят и невыносимо хочется смотреть еще, чтобы их так же жгло, чтобы так же сходить с ума от этой красоты. Нет…человек не может быть настолько прекрасен. И тут же ослепляет сожаление – почему тогда я всего лишь ничтожный человек.

– Эта эскама – воровка. Ее ведут в темницу до первого суда и вынесения приговора.

– Я не воровала!

Меня ударили ногой по ребрам, и я упала ниц перед Повелителем. Вслед за мной рухнул кто-то еще. Вначале просто на колени, а потом на пол животом, и я увидела широко раскрытые глаза. Мертвые глаза одного из стражников. Судорожно глотнула раскалившийся воздух. За что и почему он умер? Что произошло за эти доли секунд, в которые я ловила ртом воздух от боли после удара.

– Говори! – голос, от которого начинает дрожать все тело и заходиться душа.

Точно знала, что эти слова обращены ко мне. Глядя на начищенные до блеска носки сапог, глубоко вдохнула.

– Я…ничего не воровала. Просто испугалась, когда вошли, и спрятала в карман…Я знаю, что нельзя рассматривать и трогать, я готова понести за это наказание, но я не воровала.

– Что ты рассматривала, эскама?

Протянула вверх дрожащую руку со свисающей цепочкой и медальоном, не смея поднять голову, продолжая смотреть на собственное отражение в зеркальной чистоте сапог. У меня из рук забрали медальон, и какое-то время было очень тихо.

– И что ты там увидела интересного?

– Вас… – голос дрогнул, и я вдруг ощутила, как меня взяли за локоть и поднимают с пола. Все тело не просто дрожит, а мне кажется, я дергаюсь в приступе лихорадки и боюсь даже представить себе, на какое чучело сейчас похожа. С растрепанными волосами, без кокошника, с порванными чулками и залитым слезами лицом. Уродка.

– Посмотри на меня!

Отрицательно качнула головой, кусая губы.

– Тебе хватило наглости трогать мои вещи и рассматривать мое изображение, а смелости посмотреть мне в глаза не хватает? Я сказал, смотри мне в глаза! Ты же не хочешь остаться без своих?

Медленно подняла взгляд и ощутила, как в ту же секунду на нереальной скорости меня столкнули вниз с пропасти в самое пекло. Слишком близко. Настолько близко, что у меня кружится голова, и, кажется, я сейчас потеряю сознание. Его лицо словно высеченное из камня не отражает ни одной эмоции, но оно настолько красивое, что мне кажется, я вижу перед собой нечто божественное или дьявольское. И этот аромат…запах свежего ветра, снега, свободы и безграничной власти.

Вблизи эти глаза не просто изумрудные, они прозрачно-светлые с темной каймой по краю радужки и широкими черными зрачками. Кажется, что они светятся изнутри, настолько этот цвет яркий и редкий.

– Зачем ты взяла медальон? Говори правду!

– Я…всегда его беру, когда убираю в кабинете. Мне…мне нравится на него смотреть. Вы…вы можете увидеть в камеры. Они же там есть…

Пальцы, сжимающие мой локоть, сжались еще сильнее, так, что стало невыносимо больно, но я бы не посмела и пикнуть.

– Почему? Зачем тебе смотреть на медальон и не хотеть его украсть? В чем смысл?

– Мне не нужно смотреть на медальон…и сам медальон мне не нужен.

– Тогда зачем?

– Я смотрела на вас.

И снова в глаза так, что дух захватило и заломило кости от отчаянной смелости и понимания, что меня ждет за это признание. Сильные пальцы разжались.

– Пусть номер одиннадцать продолжит работу в доме!

Переступил через труп стражника и пошел вперед по коридору вместе со своей охраной. Только сейчас я увидела в шее стражника рукоять ножа с головой волка на конце и сверкающими изумрудами глаз. Посмотрела вслед Арху и увидела, как он кладет медальон в карман своего пальто и быстро спускается по лестнице вниз.

Глава 7

У слов не бывает срока давности. Они врезаются в нашу память и пускают там корни навечно. Со временем их заносит листва других фраз, значимых или совершенно незначительных, брошенных нами или сказанных нам другими, но сильным ветрам вполне под силу закружить засохшие листья и раскидать их в стороны, позволяя не просто вспомнить, а почувствовать. И если вы никогда не чувствовали слов любимого человека, то значит, вас никогда и не любили.

(с) Ульяна Соболева. Не люби меня

Прошел почти месяц. Меня больше не трогали, если это можно так назвать. Я думала, запретят убирать в ЕГО комнате, но нет. Все мои обязанности остались прежними. Несколько раз Миранда пыталась меня подставить, но ей это не удалось. Почему-то Сунаг наказала ее саму.

После случая с медальоном ее отношение к девушке изменилось. Если только можно сказать, что к нам могут относиться хуже, чем уже относились. В общей кухне, где все мы ели, Миранда плеснула на мой фартук стакан вишневого сока и прекрасно знала, что я не смогу его отстирать, и за эти пятна меня накажут…Но наказали ее. Сунаг пришла к нам в спальню, и когда мы выстроились в ровную шеренгу, подозвала к себе Миранду. Ее увели, а когда она вернулась обратно среди ночи, ее руки были забинтованы по самый локоть.

В ту ночь мы разделились…И нет, не поровну. Я и Ари…против всех остальных, кто считал меня виноватой в увечье Миранды. Ее руки заживали еще очень долго, и несмотря на это ее заставляли работать. Мы вместе мыли окна, когда она вдруг толкнула ногой ведро и заорала на меня.

– Это все ты, мразь! Конченая кретинка! Из-за тебя я страдаю от боли, ты настучала на меня манхар!

– Если бы тебе не захотелось выплеснуть на меня компот…

– Если бы тебе не захотелось…, – перекривила меня она, – думаешь, если он тебя помиловал, то ты теперь особенная! Сегодня помиловал, завтра казнит! Были здесь уже такие!

– Ты пакости делаешь, а она виновата? – крикнула Ари.

– А ты ее псинка? Защищаешь хозяйку? На что-то надеешься?

– Заткнись!

– Тссс! Сунаг!

– Я тебе еще это припомню, сука гребаная. Поняла? Кровью умоешься!

Как только вошла Сунаг, она перестала шипеть и принялась тереть окно.

– Кто разлил воду?

Я молча вытерла лужу тряпкой, пока манхар прошла между нами.

– Узнаю о кознях, все получите. У меня есть право вас так наказать, что эти шрамики покажутся вам сказкой. Чтоб через час здесь все блестело. Сегодня особенная ночь. Вы все это знаете. Идете на ужин и потом к себе в комнаты. А вам… – она, прищурившись, посмотрела на меня и потом на Миранду. – Вы обе пойдете мыть окна! Ты в спальне! – ткнула в меня пальцем, – А ты – на веранде! Вместо ужина! У вас…, – она посмотрела на часы, – полтора часа до сабара. Не успеете, пеняйте на себя!

Развернулась на невысоких каблуках и ушла.

– Недотраханная старая сука! – прошипела ей вслед Ари.

– Тихо! Еще услышит!

– А чего она пристала к тебе! Можно подумать, это ты виновата…Та лезет к тебе и лезет.

Миранда зыркнула на меня злобным взглядом, взяла свое ведро с тряпкой и отправилась на веранду. Но когда проходила мимо меня, прошипела.

– Не забудь вылизать сортир, где он сидит своей задницей, сучка!

– А ты мечтала вылизать его сама? – огрызнулась ей в ответ, подхватывая свое ведро и направляясь в спальню.

Здесь уже убрали до нас. Мрачная красота комнаты в черных тонах. Стены затянуты черными атласными гобеленами, как в старину. Огромная кровать на половину спальни с великолепным балдахином и мощными витыми колонами. Белье шелковое такое же черное. Строгое, без украшений. На краю покрывала такая же буква «В» как и везде. Вахид…Его имя означает «единственный». Он единственный и старший сын Роксаны, кроме него у нее три дочери. Я их видела только на церемонии посвящения. Нам, эскамам, запрещено встречаться с хозяевами. Мы слишком ничтожны для этого. Даже уборку мы производим только тогда, когда господ нет в их комнатах.

Я впервые в ЕГО спальне. На мне длинные перчатки, полумаска на лице, чтоб не источать зловоние, как говорит Сунаг. Мы, человечки, слишком мерзко воняем для господ и не смеем источать свой смрад. Я прошлась вдоль постели, и мною овладел суеверный трепет. Здесь он спит….лежит совсем раздетый, касаясь простыней своей кожей. Рука в перчатке погладила постель, тронула подушку. Безумное воображение дорисовало его силуэт на постели, обнаженный по пояс. И все тело задрожало от едкого и быстрого возбуждения…я сдернула перчатку и коснулась простыней голой ладонью. Лихорадочно оглядываясь на камеры…Но здесь они скрыты или их нет вовсе. Я прижала к лицу подушку и втянула его запах, обнимая ее обеими руками, потираясь щекой. На ней лежала его щека…и она носит аромат его кожи.

Наверное, я слишком увлеклась своими грезами и мечтами, потому что, посмотрев на часы, ужаснулась. На мытье окон оставалось меньше получаса. Теперь я лихорадочно мыла стекла, терла губкой и бумажными полотенцами. Нужно успеть за двадцать минут. До первого звука сабара. Потому что после третьего уже будет слишком поздно.

Едва успевая, я домыла окна, подхватила ведро и тряпки и бросилась к двери, но она оказалась запертой снаружи. Не веря самой себе, я подергала ручку несколько раз. Поискала ключи в кармане, но их там не оказалось. Черт, черт, черт.

Бросилась к окну… И в этот момент прозвучал первый звук сабара. Надо отпереть окно и вылезти в сад, потом попасть обратно в дом. Но для этого нужно обойти все левое крыло. Я не успею. От отчаяния и страха затрепетало сердце. Снова к двери, подергала еще раз. Миранда! Тварь! Это она! Когда только успела украсть у меня мастер-ключ. Господи…у меня совсем мало времени, и это глупое окно не открывается. Все же удалось рвануть на себя стекло и выпрыгнуть в сад, покатиться кубарем по снегу, вскочить на ноги и услышать второй звон сабара.

От страха по телу поползли мурашки, и я бросилась бегом к дому, подхватив длинную юбку и задыхаясь, я бежала к черному ходу. Пожалуйстааааа, пусть я успею. Пожалуйстаааа. Боже мой, пусть я только успею. Я не хочу знать, что здесь происходит в темноте, не хочуууу.

Я совсем близко, мне осталось несколько метров. И воздух разрывает еще один звон, прежде чем он затихает, двери закрывает наглухо железное полотно, такие же полотна опускаются на окна, скрывая свет внутри дома.

– Подождитееее! – невольно кричу я и продолжаю бежать.

Полотно ползет медленно, я могу успеть. Я могу…упала перед маленькой щелочкой, и она окончательно исчезла у меня перед носом, наглухо закрывая пути к спасению. Я совершенно одна, после третьего сабара. На улице…и я не знаю, что теперь со мной будет.

– Мамочкааа….

Из-за туч показалась полная луна, и белый снег засверкал, как россыпь драгоценных камней.

Маленькая девочка идет через лес…у нее длинные, темные, кудрявые волосы, красная шапочка, длинная коричневая юбка, деревянные башмаки и белые чулки в черную полоску. В руках плетеная корзинка, прикрытая вышитой крестиком салфеткой, и ее белый фартук пятном выделяется в сумраке леса, как и алый головной убор. Словно кровавая клякса на фоне чернильно-черных потеков тьмы. Девочка поет песенку и вприпрыжку шагает по тропинке между темными стволами деревьев с ветками-щупальцами и листьями, которые тихо шепчут на ветру «тссс, девочка, он идет за тобой…тссс, девочка».

Волк, чернее ночи мех,

Волк, и стихнет детский смех.

Волк крадется среди скал,

Волк давно тебя искал…

волк давно тебя поймал…

волк уже тебя сожрал…

Но девочка все равно поет, она не знает, что он смотрит на нее из темноты своими страшными светящимися зелёными глазами, его пасть оскалена, а с белых клыков стекают капли слюны. Он голоден, и он до дикости хочет ее сожрать… Ее черный волк.

Когда-то в детстве мама рассказывала мне сказку про Красную Шапочку. Может быть, кому-то эта сказка казалась забавной, для меня же она всегда была мрачной и страшной. Особенно песенка маленькой девочки, которая не знала, какое зло притаилось за деревьями и поджидает ее во мраке.

Я боялась темноты, боялась леса и волков. Да, сейчас я не находилась в лесу, но густые заросли сада ночью ничем не лучше, а луна, которая периодически выглядывала из-за густых туч, не освещала, а лишь пробивалась тонкими, бледными лучами сквозь сумрак, и из-за этой блеклой желтизны все, что меня окружало, казалось гротескно большим и уродливым. Особенно статуи и фонтаны с заледеневшими струями воды.

Я ведь могу переждать эту страшную ночь где-нибудь в кустах…

И замерзнешь насмерть, дура! Внутренний голос пугал и заставлял лихорадочно озираться по сторонам, но я старалась успокоиться. Я все же снаружи, а не внутри дома. Кто здесь меня сможет найти. Кому я вообще нужна? Но память рисует вмятины на железной двери, и по телу пробегает суеверная дрожь. Но ведь мне могло показаться? Да…уж всем нам показалось.

Совсем рядом послышался одинокий вой. Настолько оглушительно громкий и пронизывающий, что мне стало плохо, и сердце пропустило несколько ударов. Вслед за громким одиночным воем раздался еще и еще с разных сторон, все эти звуки слились вместе, заставляя меня похолодеть от ужаса. Я остановилась и всмотрелась в темноту. И мне почему-то показалось, что она тоже смотрит на меня…затаилась и грозит чем-то ужасно опасным и диким.

«Это собаки…здесь же кто-то охраняет территорию. Они наверняка на цепи. Меня никто не тронет».

Где-то сбоку послышался треск веток. Я вздрогнула, обернулась. Никого нет. Еще треск, но уже с другой стороны.

– Кто здесь? – спросила тихо, и от собственного дрожащего шепота стало еще страшнее. В темноте вспыхнули две огненно-зеленые точки, и вдоль позвоночника поползли огромные ледяные мурашки первобытного ужаса. Попятилась назад, подхватила юбку и побежала, сама не знаю куда. Мне до сих пор не довелось исследовать сад, и теперь я просто мчалась куда глаза глядят. Позади меня раздавался хруст и шелест снега, как будто за мной по пятам кто-то гонится, и снова этот жуткий вой, от которого кровь стынет в жилах.

– Только не кричать, – шепчу сама себе под нос, – не кричать и не привлекать внимание.

Так учила меня мама. Ветки и кустарники больно царапают, словно чьи-то пальцы хватают меня за ноги, за спину, за шею, впиваются в лицо. Теперь я точно знаю, что за мной гонятся, я слышу чье-то дыхание, слышу чьи-то шаги…но они страшные, нечеловеческие. Или это я себя накручиваю. Меня куда-то гонят…обернулась, и от дикого ужаса открыла рот в немом крике. Это…это даже не волки – это нечто огромное, нечто совершенно гигантское. Некие твари с длинной шерстью и сверкающими в темноте глазами. От неверия, от шока я захлебываюсь слезами и стонами лютого страха.

Они гонят меня не спеша, перескакивая из стороны в сторону, петляя и издавая жуткий рык, от которого я вскрикиваю и начинаю бежать еще быстрее, пока не цепляюсь за ветки и не падаю на живот, ничком в снег. Тут же переворачиваясь на спину и отползая назад. Сзади никого нет. Передо мной совершенно пусто. Только ночная тьма.

Выдох облегчения, и в ту же секунду одна из огромных тварей приземляется передо мной, следом за ней еще несколько таких же гигантских зверей. Они похожи на волков, но волк рядом с ними казался бы обычной мелкой шавкой – эти чудовища ростом выше человека, с огромными головами, массивными лохматыми лапами и взъерошенной блестящей шерстью. Звериный смрад наполняет ночной морозный воздух. И я понимаю, что передо мной не животные. Передо мной НЕЧТО…и это нечто вышло из самых недр Ада. Тяжело дыша, всхлипывая, я медленно отползаю назад. Мне не холодно, мне не жарко. Мне мертвенно страшно. Я смотрю в глаза своей смерти. Они так же медленно приближаются ко мне. Не торопятся. Да и зачем? Добыча уже загнана и онемела, застыла от шока и ужаса. Впереди всех более низкая особь, она крадется ко мне, склонив голову. Ее глаза сверкают плотоядным блеском. Наверное, у этой твари право напасть первой. И я безошибочно чую. Что это ОНА. Не знаю почему…мне так кажется.

Это случилось в какие-то доли секунд, над моей головой пролетела тень и приземлилась на все четыре лапы между мной и тварью. Такой же, как и они, огромный волк, только раза в два больше своих собратьев. Из-под его массивных лап вылетели комья снега и заискрились в мертвенно-желтых лучах луны. Холка чудовища встала дыбом, и он издал утробный рык. Мне видна его спина и длинный пушистый хвост. От ужаса я вся закаменела. Не могу даже моргнуть. Самка напротив оскалилась и зарычала в ответ, и тогда я услыхала оглушительный звериный рев, от которого заложило уши и откинуло волосы назад, внутри все дернулось и оборвалось. Я знала, что ее издал тот монстр, что стоял между мной и ими. Наверное, он хочет сожрать меня первым. Я заплакала, неслышно сотрясаясь в рыданиях. Особь поменьше отступила назад, вслед за ней и другие, пока не скрылись за деревьями, и я не услыхала очередной тоскливый вой, а за ним и призывное рычание. Я осталась один на один с невероятно большой черной тварью, которая медленно развернулась ко мне…Морда величиной с три человеческие головы, невероятно страшная пасть, с точащими из-под щетины белыми клыками, и ярко-зеленые светлые глаза, и я понятия не имею, что за жуткое исчадие тьмы передо мной. Волк приблизился, и я закрыла глаза, сдерживая рваные выдохи, но все равно чувствуя мощный, мускусный запах зверя. Он совсем рядом и…он обнюхивает меня. Нет, не касается, но я чувствую, как меня обдает жаром его смрадного дыхания.

Где-то вдалеке послышался леденящий кровь человеческий крик, и зверь взметнулся и скрылся в темноте. Через время вопли стали более ужасающими, и я услышала треск и чавканье, от которых меня затошнило.

Я так и просидела там в кромешной тьме до самого утра, пока не запели первые петухи и не показалась розовая полоска света за макушками деревьев. С лязгом начали подниматься заслоны на окнах и дверях, и я, на ватных ногах, шатаясь, пошла к дому…. А в ушах все еще стоят дикие крики и звуки раздираемой плоти, доносившиеся из-за кустов.

Глава 8

Быть счастливым – это, наверное, чувствовать, что ты живешь. Не знать, не понимать, а ощущать. Кожей, клетками тела, каждым вздохом. Ощущать его на языке со вкусом её поцелуев, под кончиками пальцев, ласкающих её скулы. Оно затаилось в глубине её глаз, там, где я видел отражение собственного взгляда.

– Почему любовь, Лия? – быстрым поцелуем в губы, не позволяя ответить, потому что тогда сорвусь, потеряю голову и наброшусь на неё, сминая такое отзывчивое тело в руках. А я хотел знать ответ. С ней я хотел узнать те вещи, о которых даже не задумывался до неё. – Почему смертные называют это состояние именно так? Ведь любовь – это не чувство… Это не одно чувство. В нём же тысячи, десятки тысяч оттенков, малыш, – прижал её к себе, заглядывая в глаза, падая в голубое небо её взгляда, – почему всего одним словом? Разве может оно передать всё то, что я чувствую к тебе?

– В любви есть ласка, есть нежность, есть забота, есть сумасшествие…– облизнула губы, шёпотом – страсть…

– Боль, в ней бездна боли, малыш. Когда я смотрю на тебя, мне больно от одной мысли, что ты можешь принадлежать не мне, и я знаю, что всегда смогу причинить тебе боль, посмей только ты…

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Моих братьев зарезали в кровати. Как, впрочем, и меня. Но я выжил. Нас было трое мальчиков. Три наследника династии Ибрагимовых. После смерти моего отца Азима на престол должен был взойти Варад – мой старший брат. Ему тогда было пятнадцать, и по нашим законам он уже мог управлять стаей под присмотром главного советника – Раиса Арха ибн Бархама. Но кому-то это было невыгодно. Не просто кому-то, а родному брату Азима – Ларсу. Если истребить весь мужской род по линии моего отца, то к власти придет ветвь дома Ларса Ибрагимова, и далее править будет он и его сыновья. Моя мать нашла нас всех бездыханными, и лишь ее чистейшая королевская интуиция подсказала, что я жив, когда придворный лекарь Мурад утверждал обратное и констатировал смерть всех наследников правящей династии. Она уловила слабое дыхание и едва слышное биение моего сердца. Она прижимала к себе мое тело и кричала: «Вахид жив! Я слышу! Я знаю! Он жив, мой маленький мальчик, мой волчонок». Я помню ее голос, разрывающий мертвую тишину, как и голос Раиса.

– Все должны считать его мертвым, если хотите, чтоб ваш сын выжил, Архбаа! Это не происки врагов – самый главный враг у вас за спиной и дышит вам в затылок.

Мне тогда было пять, и лезвие серебряного кинжала пронизало мое тело почти насквозь…но не задело ни одного жизненно важного органа.

Мне впервые было больно, так больно, что казалось, сердце стало каменным от боли. Я любил своих братьев, пусть любовь и была непозволительной роскошью в нашем мире…и я запомнил их искажённые в предсмертной агонии лица, чтобы воспроизводить снова и снова….пока не взгляну в остекленевшие глаза их палача.

Роксана и Раис Арх ибн Бархам позволили всем считать меня мертвым и спрятали наследного принца в горах в старом замке моего деда Рахима Великого. Власть перешла в руки Ларса. Не знаю, чего стоило моей матери это молчание, этот траур и похороны моих старших братьев вместе с якобы и моим телом, но она выстояла…Она смогла не видеться со мной долгие десять лет, чтобы никто не заподозрил, что ее сын выжил…единственный из всех сыновей. Дочерей не тронули – они не имеют право на наследие, и мои четыре сестры остались живы.

Все это время я провел в компании охранников, верного слуги Роксаны – Джанаха, моего тренера и учителя Захрана. Это был третий год после первого обращения. Я окреп, я получил должное образование, я прошел военную и стратегическую подготовку и был готов к правлению. Ненавидел ли я Ларса? Наверное, ненависть слишком лестное чувство для жалкого шакала, который убил детей во сне и таким образом завоевал трон, при этом свернув кровожадное убийство племянников на невидимых врагов и казнив за него ни в чем не повинных несчастных, которым отрезали языки заведомо до казни, чтобы те не могли отрицать свою вину, а затем вырезали органы наживую и скормили собакам.

Правящая династия – альфы. Мы крупнее и сильнее других членов стаи и происходим от самого первого Арха. Мы – волки-оборотни, и мы – бессмертны. Условно, конечно, как и все бессмертное в этом мире. Всегда есть кто-то или что-то, что может лишить жизни самого неприкосновенного существа на планете Земля. Нас учат убивать себе подобных. Как и учат соблюдать Маскарад. За чем пристально следит Нейтралитет. И у нас есть договор с Нейтралами. Мы не трогаем людей, мы не питаемся их плотью, но мы имеем право ежегодно пополнять свои ресурсы. Королевская семья имеет право на сто душ в год. За это мы вносим круглую сумму в казну нейтралитета, как и соблюдаем другие законы бессмертных.

Когда мне исполнилось пятнадцать, я убил своего дядю Ларса – отгрыз ему голову и сожрал его сердце, а потом взошел на престол. Суд Нейтралитета оправдал меня. Таковы наши законы, и не им их менять. Потому что мы возникли задолго до того, как те начали контролировать бессмертных по приказу Высших.

Наша раса произошла от горных волков, иметь потомство мы можем лишь с истинной, которая подходит нам по крови. Таких может быть несколько, а можно не встретить ни одну. Именно поэтому у правящей династии, у ее мужской половины есть гаремы, которые пополняются наложницами-рабынями. Полукровками, чистокровными оборотнями, пока не найдется та, что понесет и родит наследников. Люди же для нас – еда и секс. Ничего не значащая низшая раса, которая создана, чтобы кормить нас и обслуживать во всех сферах. Презренные существа, не вызывающие ничего кроме жажды утоления естественных потребностей.

Почти все они заканчивают свою жизнь одинаково – в Столовой. Там они ждут ту ночь, когда их выпустят на охоту, где их загонит и сожрет стая… Но есть и те, кто служат династии до самой смерти. Например, Сунаг – любимица моей матери, как и Манаг, которая обучает персонал.

К смерти я привык. Более того, я знал, что я и есть эта самая смерть. С того момента, как убил свою самую первую жертву, после обращения-инициации в свои двенадцать. Когда твои кости с адской болью ломаются и трещат, когда рвутся сухожилия и мясо нарастает заново совсем в других местах, а сквозь кожу пробивается острая, как лезвия шерсть, ногти ломаются, и из-под них продираются когти ты понимаешь, что пережил свою первую смерть и теперь готов нести ее каждому, кто станет поперек твоего пути.

Я убивал, чтобы жить, и в этом нет ничего шокирующего, ничего страшного или неприемлемого. В моем мире – это обычное дело. Пищевую цепочку никто не отменял. Когда я загонял своего первого Хамра (добычу), за мной смотрели десятки глаз. Все они оценивали, насколько я ловок, быстр и смертоносен. И они должны были понять, что так и есть, иначе моя армия не пойдет за мной, моя стая не признает меня своим архом. И я, мальчик с изумрудными и мертвыми глазами, равнодушно задрал своего хамра и сожрал его печень, а потом завыл на луну, вздернув окровавленную морду вверх. Они все вторили мне с уважением… а позже, когда черная голова моего дяди покатилась по сугробам к лапам его подданых, они выли на луну с восторгом и с леденящим ужасом, потому что знали – на месте дяди может оказаться кто угодно, и я лично стану палачом своему врагу. Я сильнее их. Не только по праву крови, но и физически.

Потом я уже убивал, не задумываясь…что значит чужая жизнь в моем мире? Ничто. Капля в вечности. Особенно если заплатил за нее копейками. И мне нравилась охота, нравилось отбирать жизни. Это было совершенно естественно для хищника. Так же естественно, как для человека есть, пить, испражняться и заниматься сексом. Охота доставляла удовольствие, и никто этого не скрывал, особенно я. Мне нравилось вдыхать ужас добычи и одновременно с ним ужас моих соплеменников, которые давали мне право загнать хамра, а потом подпустить всю остальную стаю. Каждый из нас имел свою сверхспособность – моя заключалась в том, что я жрал не только плоть, но и эмоции. Ментально наслаждался страхом, болью, смертью…

Обычные смертные были носителями самых разноцветных фантазий, эмоций, воспоминаний. О чем только они не думали во время агонии, пока я пожирал их жизнь и сознание, а поодаль стояли мои соплеменники и ждали моего знака, чтобы наброситься всем вместе. Было ли мне жаль свою жертву? Нет. Кто вздумает жалеть свою еду? Это иерархия. А я в ней главенствую. Они созданы, чтобы насыщать меня во всех смыслах этого слова. Презренны и ничтожны. В отличие от своих собратьев, я не брал в свою постель смертных женщин. Я не жрал там, где трахаюсь. Мухи отдельно, котлеты отдельно. Трахал я полукровок и чистокровок, а жрал людей. Моему примеру следовали немногие. Кто-то любил совместить трапезу вместе с сексуальным удовольствием. Для меня же люди были слишком ничтожны для плотских утех, слишком вонючие и грязные. Как можно трахать еду? Вы бы засунули свой член в пиццу или кусок стейка? Хотя я знавал бессмертных женщин с радостью запихивающих себе во влагалище или анус огурец или початок кукурузы…За неимением толстого, бугристого члена ликана рядом.

Мой первый хамр был пареньком моего возраста. Я загонял его в лесу один, сопровождаемый тренером и советником вместе с моей небольшой свитой, но они не вмешивались…просто шли следом. Это был первый раз, когда я завалил человека на спину, придавил лапами и заглянул в лицо, полное ужаса и боли. Он плакал, и я слизал его слезы, а потом впитывал все его эмоции и воспоминания о мертвой матери. Он все время спрашивал про себя – встретится ли он теперь с ней… и я мысленно обнадежил его, ворвавшись в его мозг своим твердым «да». А потом…потом он стал просто моей первой добычей.

И они все боялись меня, именно потому что я получал наслаждение, потому что наслаждался не только их плотью. Я казался им мерзким и конченым моральным уродом, который, прежде чем сожрать, впитывает агонию жертвы…Но никто из них не понимал – я не только наслаждался, я учился и видел то, чего не видят они.

Инициация эскам происходила каждый год. Сотня распределялась между правящей династией, к концу года от них останутся лишь единицы и появятся новенькие. Привычная церемония, которая обязательно увенчается вкусной трапезой – десятком бракованных хамр, которых мы загоним ночью, когда луна зальет своим мертвенным светом землю. А после этого я буду долго и безжалостно трахать одну из своих наложниц, поливая спермой ее лоно, тело или глотку…

А потом произошел п*здец вселенского масштаба, и я понятия не имею, какого хера он на меня обрушился так стремительно. Лишь при одном взгляде на эскаму, на жалкую, дрожащую от ужаса, презренную эскаму с прозрачными голубыми глазами и волосами цвета липового меда. Мое отражение трепетало в ее расширенных зрачках, а пухлые, влажные губы приоткрылись….и у меня, бл*дь, затрепетали ноздри от ее запаха…вместе с ослепляющей волной яростного презрения к той, что заставила все тело вздрогнуть от мощнейшей волны адреналина.

Мотылек…Смертная…Никто…

– Ты! Ты отнял у клана добычу! Ты нарушаешь все законы стаи! Если бы я не знала тебя, сын…

Она действительно меня знала, пожалуй, больше, чем кто-либо другой. Единственный выживший сын, которого мать боготворила. Но у каждого в нашем клане есть свое место и каждый это место знает, как бы сильно я ее не любил.

– Значит я так решил!

Взгляд на Архбаа из-под нахмуренных бровей и снова в окно. До полуночи еще восемь часов. У меня есть время встретиться с королем вампиров и решить самую важную проблему нашей династии, проблему горных оборотней в целом – как избежать обращения после полуночи и до самого утра, как контролировать своего зверя и перестать быть вечным заложником луны. Ради этого мой клан спустился с гор – за иной жизнью. Ради этого мы готовы соблюдать законы братства вампиров, господствующих в мире людей. Но любому господству рано или поздно приходит конец. Архи пришли к смертным, и теперь здесь кое-что точно изменится.

– Не много ли решений в пользу обычной смертной, сын?

Я не знал и сам, почему не дал им загрызть добычу…не смог. Представил, что ЕЕ запах исчезнет, и должен был вмешаться. Это сердце, крохотное человеческое сердце колотилось с адской силой. Нет, это не вызвало во мне жалости. Будь на ее месте кто-то другой, я бы даже не стал думать и единожды. Но это была ОНА. Мотылек. Человеческая девочка с васильковыми глазами и длинными, как у куклы, ресницами, такими длинными, что в них путались бледные лунные лучи, освещая самые кончики, осыпая золотистой пыльцой ее белую кожу. Настолько белую, что она кажется почти прозрачной и мне…а точнее, моему волку видна каждая венка, и я слышу пульсацию ее крови. И это самый сладкий звук из всех, что я слышал – движение жизни в человеческой плоти. В ее плоти. Плоти, которая будоражила зверя совсем не так, как он к этому привык.

И мне хочется пробраться под ее кожу, чтобы понять, какого хера она настолько невыносимо пахнет…так пахнет, что у меня мутится рассудок. И этот запах везде. Он преследует меня и не исчезает даже во сне…Неуловимый шлейф от вещей в моем кабинете, от постельного белья, от одежды и, бл*дь, понять не могу – то ли он въелся мне в мозги, то ли девчонка пометила им все, к чему я прикасаюсь. И за это ее можно было бы казнить. Нет, сука, нужно было бы казнить. И я прекрасно понимал…но не хотел. А я привык ставить свои желания на первое место. Меня так воспитывали. Правитель мира смертных и бессмертных прежде всего должен думать о своем благе – потому что он центр Вселенной, и лишь потом о благе своей семьи и своего народа, потому что без правителя не станет ни того, ни другого.

– С каких пор мы обсуждаем мои решения, архбаа?

Официально, намеренно так, чтоб она больше не задавала лишних вопросов, на которые у меня нет ответов. Я знаю, что обидел ее, знаю, что сейчас зеленые глаза матери светятся разочарованием. Но даже она, даже моя венценосная мать не имеет права обсуждать мои приказы. Ни в одной из своих ипостасей. Я император волков, я ее господин и повелитель, даже несмотря на то, что произошел от ее плоти и вышел из ее чрева.

– С тех пор, как они меня удивляют, мой король-волк. Что значит жизнь презренных смертных? Она ничто, капля в нашей вечности. Девчонка несколько раз нарушила правила…и одно самое страшное нарушение – это не вернуться после сабара к себе в комнату.

– Она была достаточно наказана за свою ошибку.

– Достаточно? Разве?

Обернулся к матери.

– Я сказал – достаточно! И это не обсуждается!

– Что с тобой? Тебя что-то тревожит? Ты слишком напряжен, Вахид. Ты нервный. Я никогда не видела тебя таким.

– У меня через час встреча с Владом Вороновым, и от этой встречи очень многое зависит, а мы с тобой разбираем, почему я не наказал смертную. Когда я решаю вопрос жизни и смерти нашего братства.

– Зачем ты унижаешься перед вампирами, сын? Разве они не низшая раса, и не слишком ли много чести для их короля встречаться когда вздумается с императором горных волков? Мы никогда не подчинялись им, и наши законы отличаются от их законов.

– Но у Влада есть то, что нужно нам всем – перстень, который сдержит обращение. Вся королевская семья должна уметь контролировать зверя.

– Не слишком ли высока цена?

– Я хочу, чтобы мой сын вошел в эру своего будущего правления с возможностью контроля своего зверя. Я пытаюсь изменить будущее династии, дать нам возможность не сидеть по ночам на цепи в подвале…как крысам!

– У тебя пока нет сына…А мы не крысы! Это наша сущность! С полуночи и до рассвета наш зверь берет власть над человеком, и раз в месяц мы кормим этого зверя мясом и сладкой плотью наложниц или сношаемся со своим истинным самцом. За это мы имеем бессмертие, силу, молодость, красоту, власть, регенерацию…много чего. Невысока плата за возможность жить вечно!

– Ничтожная плата!

Дернул воротник рубашки, показывая ей едва затянувшиеся раны от серебряного ошейника. Еще час и они исчезнут бесследно, как и шрамы на запястьях и лодыжках. Ежедневное напоминание о том, насколько человек слаб перед волком, вырывающимся из недр такой слабой плоти.

– Особенно если вампиры перестали бояться солнца…а мы все так же унизительно преклоняемся луне.

– За это ты отдашь ему деусталы?

– За это я отдам ему камни, которые для нас совершенно бесполезны.

– Эти камни были спрятаны в горах, в наших владениях и имеют адскую силу. Никто не знает, как они оказались там и кто их туда принес. Деусталы драгоценнее любого металла, бриллиантов и изумрудов, так как дают силу и энергию каждому, кто к ним прикоснется.

– Я отдам не все… – приблизился к ней в несколько шагов и склонился к ее красивому и удивительно молодому лицу, – И еще – это первый и последний раз, когда ты вмешиваешься в мои дела и диктуешь мне, как я должен поступить! Да, ты Архбаа, но ты не Арх! Займись наложницами и гаремом, мама! Не забывай свое предназначение! И не заставляй меня напоминать тебе!

– Я буду считать, что ты слишком обеспокоен будущим династии, и потому настолько груб, Вахид…Но мне больно видеть тебя таким.

Отвернулся и снова отошел к окну, вздрогнул, когда увидел, как эскамы идут в направлении площади…Взглядом безошибочно отыскал ЕЕ. Зачем? Хер его знает. Отыскал и осмотрел с ног до головы. Что в ней? Она так же ничтожна, как и все остальные. На ней та же темно-коричневая роба, фартук и меховая накидка. Мне не видны ее волосы, они спрятаны под капюшон, но я вижу ее лицо. Оно слишком красивое для простой смертной…Я в своей вечности видел предостаточно женских лиц. За более полутысячи лет правления они примелькались и превратились в серую массу раззявленных в оргазме или боли ртов, глаз разных размеров и разрезов, вздернутых и длинных носов, в клубок волос разных цветов. И тела…груди, соски, ноги, задницы, гениталии. Что меня могло зацепить в одной из тех, кого мы пренебрежительно называли мясом…Я и сам не знал. Но взгляд останавливался именно на ней, жадно ощупывал лицо, трогал молочно-белую кожу, задерживался на малиновых губах с четко очерченной очень пухлой верхней и маленькой, выпяченной вперед нижней. У меня во рту выделилась слюна от какого-то унизительно мерзкого желания укусить эту нижнюю губу, оттягивая вниз, впиваясь руками в ее курчавые длинные волосы…запрокидывая голову назад и всматриваясь в светло-синие глаза, где тает мое собственное отражение. Эскама…Вахид, она всего лишь жалкая эскама.

– Разговор окончен, мама, если тебе больше нечего сказать, ты можешь идти.

– Мне действительно больше нечего сказать…Но…ко мне приходила Гульнара.

Прикрыл глаза. Только не сейчас. Я не хочу говорить о своей фаворитке сегодня и именно в эту минуту.

– Она расстроена тем, что ты больше не проводишь с ней время. Последние месяцы ты ни разу не пригласил ее к себе.

– Значит, не хотел.

– Я понимаю…но ты не хотел не только ее. Сын не появится из воздуха, Вахид!

Резко обернулся, и мать отступила назад, отвела взгляд и опустила его в пол.

– Прости.

– Вы можете идти, архбаа!

С яростью выдохнул, чувствуя, как внутри все закипает и дрожит от злости. В комнату вошла служанка, но увидев меня, хотела уйти. Сделал несколько шагов к ней, захлопывая дверь. Развернул к себе – полукровка. Она тихо пискнула, а я уже опускал ее на колени, расстегивая ширинку и доставая каменеющий член из штанов.

– Открой рот пошире!

Обеими руками схватил за затылок и изо всех сил толкнулся стволом глубоко в глотку, доставая головкой до задней стенки, не обращая внимание на то, как девчонка давится, как течет по ее подбородку слюна и слезы струятся из выпученных глаз. Она здесь прежде всего для того, чтобы исполнять мою волю и исполнять мои желания. Сейчас я хочу кончить в ее горло…кончить, глядя на то, как опускается на колени маленькая, медоволосая эскама, протягивает руки и вздрагивает всем телом, когда хлыст вспарывает кожу на запястьях, а я впиваюсь в волосы девки, стоящей на коленях с моим членом во рту, и продираюсь глубже быстрыми и сильными толчками, придавливая ее лицо к своему лобку. У меня в голове взрывается запах крови Мотылька…взрывается мириадами разноцветных брызг удовольствия вместе с извержением семени в горло моей жертвы.

Я переступаю через распластанную в сдавленных рыданиях служанку и, застегивая ширинку, выхожу из кабинета. Через полчаса будет решена судьба королевского клана…или же я объявлю проклятым кровососам войну, и им не помогут ни Нейтралы, ни Высшие!

Глава 9

Все, что меня волновало, спустя столетия командования армией императора – это то, как правильно распределить ресурсы нашего мира, как предотвратить мятежи, держать под контролем торговлю живым товаром и запрещенными препаратами. Сотни веков эволюций, осознание своей абсолютной мощи над окружающим миром, развитые технологии, высочайший уровень интеллекта…Всё это становится ненужным никому атавизмом, когда перестаёт хватать еды. Голод. Вот что на самом деле правит миром. Он единственный способен поставить на колени любого. Целые страны и расы. Истинный голод. Тот, что проникает в подкорку мозга, полностью меняя восприятие действительности. Тот, что превращает разумное существо в подобие дикого зверя, следующего основному своему инстинкту. Там где правит голод, нет места иным ценностям.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Воронов назначил встречу в одном из своих офисов. На территории корпорации на самом верхнем этаже небоскреба. Здание охранялось так, будто в нем находился сам президент. Это было незаметно обычным смертным, но я видел его ищеек в числе охраны здания, как и вампиров в зданиях напротив. Интересно, чем они вооружены – винтовками с серебряными пулями? Они будут разочарованы – на мне и моих людях противосеребряная броня.

Меня встретил некто по имени Родион Лавеску. Вампир. Аура его самоуверенности, напыщенности и осознания собственной значимости отливали для меня болотной зеленью подхалимажа и желания выслужиться перед венценосным кровососом.

– Меня зовут Родион Вячеславович. Я уполномочен сопроводить вас на встречу с Господином Вороновым.

Позвольте…

Обыск, проверка специальным лазером на серебро, дерево и красный порошок. Разновидность наркотика для бессмертных. Так же, как и серебро, дерево может нанести вред вампиру. Чемодан осмотрели с двух сторон, проверили, но открыть не просили. Скорее всего, именно это им запретили. Никто не должен знать и видеть, как выглядят деусталы. Слишком драгоценны и редки. Можно сказать, единственны в своем роде, и ими владеет только моя семья. А если быть точным – только я.

– Прошу.

Широкий приглашающий жест. Желание свернуть ему шею, и похрустеть его сухожилиями, и отведать тухлого вампирского мяска не исчезало, а становилось все навязчивей. И он явно это чувствовал, так как постоянно оглядывался и заметно нервничал, а я считывал его эмоции и впускал их себе по венам. Чем сильнее он боялся, тем вкуснее было мне, тем больше энергии я поглощал.

Женские головы поворачиваются мне вслед, разговоры смолкают. На нас смотрят смертные. Они безошибочно ощущают вкус нашего превосходства, ощущают ауру могущества. Такова наша природа, наш запах заставляет их цепенеть и трепетать. Так устроены самые жуткие хищники в мире бессмертных – горные волки. Вот почему такая охрана. Воронов знает о нашей силе и обеспечивает собственную безопасность. Но он так же мог бы знать, что горные волки не нападут, пока не объявят войну. Мы не крысы и не бьем в спину. Даже своих врагов.

Лифт поднялся на последний этаж, и меня вместе с моей свитой сопроводили по длинному коридору в одну из комнат. Ухмыльнулся – жучки нейтралитета и два нейтрала у самого кабинета короля. Братская охрана. Что ж, семейные узы в клане Черных львов чтили всегда. С недавних пор главой нейтралитета стал родной брат короля вампиров – Николас Мокану, после казни Думитру Курда. Я бы сказал, несанкционированной и незаконной, но кому это теперь интересно, когда белоглазый и жуткий Морт взял власть в свои руки. Думаю, с ним мне тоже придется познакомиться…особенно когда деустал будет продан его брату.

Говорят, вампиры не стареют так же, как и мы – оборотни, но что-то всегда неумолимо меняется во внешности со временем. Мы можем выглядеть, как двадцатилетние юноши, и при этом иметь взгляд старца. Слишком много потерь за все годы жизни, слишком много шрамов внутри и ни одного снаружи. И каждый из этих шрамов накладывает свой отпечаток.

Я видел Воронова еще в те времена, когда он был всего лишь князем, всего лишь сыном Самуила Мокану и только-только поднялся в братстве. И да, с тех пор он постарел. И нет, этого не стало видно в морщинах или в седых волосах. Воронову по-прежнему на вид лет двадцать пять. Эта старость, эта бездна появилась в его глазах, и я знал почему. Не так давно он потерял свою вторую жену и младшую дочь. В нашем мире не принято соболезновать, потому что не принято показывать свои эмоции. И даже несмотря на кольцо на пальце, Воронов излучал тоску и боль. Я ощутил их на расстоянии. Разве что не мог сожрать…потому что между нами барьер. Лазурит не дает, извлеченный из звездной пыли камень сдерживает любые проявления магии, направленные на ее владельца. И это именно то, что я жажду заполучить для моей семьи.

Воронов стоит у окна, ему не страшен солнечный свет…и он знает, зачем я пришел.

– Господин Ибрагимов.

– Господин Воронов.

Отвечаю я в том же тоне. Мы с ним враги. Нет, ничего личного. Наши расы с самого зарождения всегда были друг другу враждебны. И мы, оборотни, особенно горные, опасны для вампира втройне – потому что ядовиты всегда. Наше тело, наша слюна и кровь источают смертельный яд для вурдалака.

– Слышал, вы уже обосновались в новом поместье?

Он пытается быть учтивым, а мне на хрен не сдалась эта учтивость. Одно то, что это я стою перед ним в кабинете, а не он передо мной в моем. Я – император горных волков, и меня принимают при дворе короля кровососов. Одолжение своего рода. Оскорбительное для меня. В этом отношении моя мать была права.

– Давайте сразу к делу. Самое драгоценное – это время. Даже для тех, кто может похвастаться бессмертием.

Усмехнулся и предложил мне жестом сесть, усаживаясь сам в широкое кресло напротив. В графине красная жидкость, и мы оба знаем, что это. Он предлагает мне, но, когда я не обращен – кровь не вызывает во мне плотоядных желаний. А еще я предпочитаю пить и есть в пределах своего дома, и после того, как еду опробует мой слуга.

– Давайте.

Язык короля прошелся по удлинившимся клыкам, а я кивнул Раису, и тот положил на стол чемодан, а потом щелкнул замками, введя нужный код. Откинул крышку. Глаза короля вспыхнули и загорелись от нетерпения. Он подался вперед и, когда увидел сверкающий ультрамарином деустал, не удержался и резко выдохнул от восхищения. Да, клыкастый, я тебя не обманул. Это настоящий камень, и он может стать твоим…

– Взамен мне нужны кольца из Лазурита.

– Сколько?

Продолжая смотреть на деустал и сильно сжимать челюсти. Явно не ожидал, что в этот раз камень будет настоящим.

– Десять.

– Это слишком много!

– Разве? За камень, который возвращает с того света даже пепел, невелика цена.

– Энергии камня хватит на одного…максимум – двоих. Есть еще?

И мы оба прекрасно знаем, что есть. Но кто отдаст ему все? Кто предоставит такое безграничное могущество в руки врага…

– Один камень в обмен на десять колец…

– Если мне не изменяет память, то членов вашей семьи девять. Зачем еще одно?

– Всегда хочу иметь небольшой запас…

– И при этом даете мне всего лишь один камень!

Наши взгляды скрестились.

– Таковы условия сделки.

– Что ж… – он сам закрывает крышку чемодана и откидывается на спинку кресла., – они мне подходят.

И это означает, что с вампирами у нас заключается перемирие. Мы пришли к согласию.

– Вот и отлично. Сроки?

– Несколько недель…

Я забираю деустал и передаю чемодан Раису. В глазах Воронова разочарование и боль. Он их сдерживает, и, если бы не мои способности эмпата, я бы этого не заметил, но жадная тварь во мне наслаждается хотя бы проблесками чувств в его зрачках. Мы знаем почему. Кто-то один….Он получит возможность вернуть только кого-то одного. И, честно говоря, мне насрать на его проблемы. Меня волнуют свои собственные. Сколько еще ночей подряд мои кости будут с хрустом ломаться…пока его личная ведьма изготовит для меня кольца.

– Есть еще несколько нерешённых моментов….

Вздернул голову. Не слишком ли нагло, король?

– Каких?

– В нашем мире, куда вы теперь окончательно перебрались, есть свои законы. И один из них – это закон неприкосновенности смертных.

Да что ты говоришь, упырь? Серьезно? А я, бл*дь, не знал.

– У вашего дома весьма специфические устои и правила, и одно из них – сотня душ в год.

– Этот момент давно решен Нейтралитетом.

Воронов снова отпил из своего бокала и посмотрел мне в глаза. Ооо, наша неприязнь взаимна. Я его раздражаю. Потому что для него неприкосновенен, и он не может ко мне сунуться. Даже его нейтралы подумают дважды прежде, чем переступить порог моего дома с войной.

– Торговля живым товаром тоже под запретом.

– Все это время мы как-то справлялись с данной проблемой без вас, думаю, в дальнейшем так же вас не потревожим.

Я встал с кресла, давая понять, что разговор окончен.

– Как только кольца будут готовы – деустал перейдет в ваше личное пользование.

– Сто душ…которые одобрены нейтралитетом. Сто душ не невинных людей, а преступников, отребья…Но вы не соблюдаете эти пункты соглашения.

Я склонил голову к плечу и слегка хрустнул позвонками.

– Никакие из данных пунктов не нарушены. Мясо берется только из отребья.

– У меня другие сведения. Последняя партия. Одна из девушек…ее отловили на улице, и сейчас она разыскивается семьей. Были убиты двое полицейских. Это серьезное нарушение с вашей стороны, как закона о неприкосновенности, так и закона Маскарада. Ее лучше вернуть…стерев все следы. Требование нейтралитета.

– Какая девушка?

– Вот эта…

Король кладет передо мной фото Мотылька.

– Она мертва. Вы можете получить любую другую. Из живых, разумеется.

И медленно поднял взгляд на Воронова. Беспрецедентная наглость, граничащая с абсурдом. Не знаю, почему во мне поднялась адская волна ярости. От одной мысли, что ее забирают. И какого хера именно ее. До сих пор меня мало интересовало откуда берется мясо. Я полагался на Доставщиков. Это их работа, и до сих пор они прекрасно с ней справлялись. И какого черта вообще король кровососов сунулся в мои дела и в мою кормушку, мать его!

– Тело?

– Тела остаются только после вас.

Парировал я и посмотрел на короля в упор.

– Да, мы не ваши европейские шавки, довольствующиеся перегрызанными шеями. Мы и позвонок вытащить можем. И вообще нихрена не оставить. Особенно всей стаей.

У вампиров договор с ликанами. Европейские расы подчиняются упырям. Внук Воронова наполовину ликан, наполовину вампир. Порядки давно наведены, и вот-вот Велес-Константин станет королем ликанов. Но мы не ваши родственнички – мирные и притихшие песики, мы черные горные волчары и не склоним головы. Мы не ликаны!

– Убийство полицейских? За это кто ответит? Чистильщики здесь не помогут. А СМИ уже несколько месяцев гудят о безнаказанном убийстве двух патрульных.

Чертовы Доставщики. Они же знают, что людей трогать нельзя, тем более полицию. Кто-то останется сегодня без печени и без головы.

– Те, кто виновны, ответят. Я пришлю вам их головы. Этого достаточно?

– Варварство, господин Ибрагимов, а как же суд?

Его правильность меня раздражала. Приторно, прилизанно и слишком идеально.

– У нас свой суд, и, если мои люди нарушили правила, я сам их накажу.

Король подался вперед, упираясь обеими руками в стол.

– За еще один деустал я бы на многое закрыл глаза.

– Их не на что закрывать! Больше одного деустала братство вампиров не получит.

Наши взгляды скрестились, и я увидел, как он сжал кулаки.

«Что такое, Воронов? Горе давит камнем, не можешь выбрать, кого из своих мертвецов воскресить? Я не облегчу тебе метания. Придется выбирать!»

– Я был уверен, что мы договоримся.

– А разве нет?

В этот момент в его кабинет вошла женщина. Маленькая с темными, почти черными волосами и ясными голубыми глазами. Невероятно красивая женщина. Но все ее эмоции скрылись под прозрачным, но плотным шлейфом очень сильной ауры. Быстрый взгляд на ее руку – кольца нет. Значит, чанкр собственной персоной. Верховная ведьма. Родная тетя Воронова. Бездетная вдова и старая дева… Возможно, в ее жизни не встречался настоящий мужчина.

– Фэй! – Влад улыбнулся женщине, и она кивнула в ответ.

Значит, ее зовут Фэй. Красивое имя для красивой ведьмы. Той самой, которая должна изготовить для меня кольца.

– Настоящие мужчины слишком часто просто мнят себя настоящими.

Сказала она, и я вздрогнул. Читает мысли? Вторгается в сознание?

– Отрывочно вижу будущее. Вижу то, что вы хотели бы мне сказать или сказали бы при новой встрече.

– Интересная способность.

– У Верховного Чанкра их много.

– Я в этом не сомневаюсь.

Воронов кивнул на чемодан.

– Покажите деустал Фэй, Ваше Величество. Она оценит его качество и вес энергии.

Кивнул Раису, и тот снова приоткрыл чемодан. Женщина подошла к нему и склонилась над ярко-голубым камнем. Она протянула руку, но я успел схватить ее за локоть.

– Жжет до кости. Регенерация не сработает долгое время.

– Не только жжет, но и может убить при неверном движении, но только не чанкра…

Она улыбнулась и взяла ромбовидный кристалл в руку. Тот засверкал разноцветными огнями, отбрасывая блики на ее идеально красивое лицо, и она бережно положила камень на место.

– Чистейший деустал. Неповторимые грани…Но их всего двенадцать…Увы…не двадцать четыре.

И посмотрела на Влада, а тот на нее. Стиснул челюсти, а она едва заметно коснулась его пальцев.

– Я поработаю с ним. Иногда из камня можно взять намного больше, чем кажется на первый взгляд.

– Поработаете, когда будут готовы кольца.

Раис захлопнул чемодан перед их носом.

– Мне хватит и трех дней.

– Прекрасно. Значит, через три дня кристалл станет вашим.

Улыбнулся и перевел взгляд на Воронова.

– Пришлите мне виновных, господин Ибрагимов, я передам их Нейтралитету.

– Головы! Вы их получите!

Разговор был окончен. И так слишком много чести для него. Как и для ведьмы, которая не склонилась передо мной и не поцеловала мою руку, пусть не обувь и не одежду.

– Свяжитесь со мной, когда кольца будут готовы.

– Непременно. Так что насчет смертной?

– Я сказал, что она мертва.

– Ваше Величество помнит своих эскам в лицо?

– А вы пытаетесь усомниться в моих словах?

– Я лишь пытаюсь понять – откуда настолько феноменальная память в отношении простого мяса. Разве не так вы называете смертных?

– Я должен отчитаться?

– В нашем мире принято отчитываться о каждом смертном! И вы должны знать наши законы!

– Я отчитался – ее сожрали в ночь полнолуния. Обглодали кости и закопали в лесу.

– Ведется учет эскам?

– Ведется.

– Предоставьте списки тех, кто был задействован в лунной охоте.

– Что еще я должен вам предоставить?

Внезапно ведьма схватила меня за руку и на доли секунд заглянула мне в глаза. Но это был не просто взгляд, я ощутил наглое вторжение внутрь своего мозга. Вторжение, которому я не смог воспротивиться.

– Эта девушка не мертва! – с вызовом сказала она, и я отшвырнул ее тонкую руку со своего запястья.

– Так что насчет списков?

Сукин сын сделал домашнее задание. Я отодвинул чемодан в сторону и вместе с ним задел бокал, из которого расплескалась кровь.

– Мне кажется, наш договор может оказаться на грани срыва.

Медленно и размеренно произнес я, поглядывая то на ведьму, то на вампира.

– Мне тоже так кажется!

Глаза короля сверкнули красным, но мне было насрать на его гнев. Один мой укус, и завтра он будет орать от дикой боли во всем теле. Впрочем, Воронов подстраховался двумя нейтралами за дверью и теткой ведьмой с кристально чистыми синими глазами. Она могла бы мне понравиться, если бы не была на стороне врагов.

– В нашей жизни ни черта не изменится, Влад! Мы продолжим корчиться от боли и каждую ночь становиться машинами для убийства таких, как вы! Зато в твоей произошли кардинальные перемены… Никто не воскреснет! Без деустала!

– Их можно забрать насильно!

– Попробуйте!

Оскалился, чувствуя, как резко пробились клыки и зачесались кончики пальцев. Я альфа, и мое обращение может произойти в любой момент, не только после захода солнца.

– Хорошо!

Воронов сел обратно в кресло.

– Забудем про смертную… ошибки у всех случаются. Но они не должны повториться.

– Не повторятся! – заверил его я и позволил волчьим клыкам спрятаться в деснах. – Жду вестей через неделю, Воронов. До встречи!

Когда шел длинным коридором к лифту, ведьма догнала меня.

– Она…бесценна, правда?

Резко обернулся и посмотрел в красивое и очень бледное лицо чанкра.

– Кто или что?

– Эта смертная бесценна. Она не такая, как другие…

– Я не знаю, о чем вы говорите!

– Значит…скоро узнаете…очень скоро.

Прошептала и попятилась назад, продолжая смотреть мне в глаза.

– Нежная бабочка с голубыми глазами…мотылек…она может сгореть…сгореть…сгореть. Или сжечь сама, до мяса, до костей. Так, чтоб сердце вывернуло наизнанку и кости проткнули гниющие внутренности. Так…чтоб все законы были попраны….так, чтобы хотелось убивать…для нее, за нее…ее…ее…ее…

Я вошел в лифт, а навязчивый шепот ведьмы все еще звучал в моих ушах.

Глава 10

Я не верю, что любовь приходит постепенно. Постепенно мы учимся приспосабливаться и понимать, привыкать, а любовь – она бьет вас по голове неожиданно и с первого взгляда. Сокрушительно и беспощадно. Сдирает все защитные покровы, оголяет вас до костей.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Я за ней наблюдал. Сам себе не отдавая в этом отчет. Наблюдал с самой первой встречи. Безошибочно знал, в какой момент и где она находится. Ощущал запах…он преследовал меня. Есть в нем что-то навязчиво дьявольское, совершенно по-нечеловечески въедливое и манящее. Никогда еще люди не пахли для меня настолько соблазнительно, чтобы вся моя волчья сущность дрожала от возбуждения и от похоти. Не знаю, что меня сдернуло с катушек. Наверное, то, что в них отражалось. В ее глазах. Она никогда не опускала их сразу в пол. Успевала полоснуть меня взглядом, успевала встретиться им с моими глазами и… моя ярость, которая должна была вспыхнуть из-за ее своеволия, она сходила на нет. Смертная меня не боялась…Нет, она боялась, но что-то еще не давало ей в полной мере погрузиться в тот животный страх, присущий всем эскамам. То ли это наглость, то ли безрассудство, не присущее отборному, трусливому мясу. Там, на лестнице, дрожащая с моим кулоном в руках. Стоит на коленях, опустив голову и протянув ко мне руку… и в этой руке дрожит цепочка. Нет, она не сходит с ума от суеверного ужаса, она трясется, но…но не потому, что боится меня. Она…она трясется, потому что я рядом. От нее пахнет чистейшим, совершенно кристальным женским возбуждением, и мой волк готов взвыть от адской взаимности.

И я понимаю, что должен покарать, должен, на хер, отрезать ей руку или по крайней мере несколько пальцев…

Но она сказала нечто, что не осмелился бы сказать никто. «Я увидела там вас». И нет, это не было подхалимажем, таким привычным для меня. Я фальшь чую за версту. Она была искренней. Настолько живой, настолько невероятно откровенной, что меня самого затрясло от желания услышать эти слова снова.

И сейчас…когда вышел из офиса Воронова, я понимал, что должен был бы сделать, что сделал любой бы на моем месте. Эскама заинтересовала вампиров и нейтралитет. Она засвечена. Она некий крючок, на который меня уже попытались поймать.

– Ее могли подослать…

Раис говорил тихо, но уверенно и словно читал мои мысли. Я привык ему доверять. Моя мать ему доверяла, и мой отец ему доверял. Раис предан нашей семье веками. И то, что он озвучил…где-то внутри меня уже вспыхнуло черно-красным сполохом сомнений.

– Иначе откуда из всех смертных…именно она?

– Засветились убийством полицейских.

– Возможно. Ее надо…

– Я сам знаю, что МНЕ надо, Раис. Под пытками все разговорчивые, и она заговорит.

Этого было достаточно для того, чтобы он замолчал. Он ничто по сравнению с повелителем. Его с колыбели учили, что его никчемная жизнь принадлежит Архам, а теперь и мне, и я в любой момент могу ее взять. Раис Арх ибн Бархам – главный вассар нашей стаи. Моя правая рука, поверенный во всех делах. Он знал меня ребенком, он знал ребенком и моего отца. Он закрыл ему глаза, когда он погиб, и он провел обряд посвящения, когда я стал обращаться. Вернее Раиса – только я сам.

– Я прикажу доставить ее в бункер.

– Прикажи. Чтоб к моему приезду она уже была там.

Прошел к машине, и передо мной распахнули дверцу, предлагая сесть. Пытки. Их не выдерживает никто, и она не выдержит. Что ж, я смогу сожрать самое вкусное, что может предоставить мне смертная – свою боль, ужас и свою агонию. Но радостного извращенного предвкушения внутри не возникло. Какого-то хера я остро реагировал на все, что касалось этого очередного куска мяса. Слишком остро и слишком непредсказуемо даже для меня самого.

И дело не в ее красоте. Я видел красивейших женщин этой планеты. Смертных и бессмертных. Я трахал красивейших женщин, я их жрал, я жрал их эмоции. Но ни одна из них не затрагивала чего-то внутри меня, чего-то…что могло заставить сожалеть о смерти. Ее смерти. Тогда. При первой встрече я убил стражника, посмевшего ее ударить. Молниеносно воткнул в него кинжал. И я до сих пор не знаю ответа – почему. Внешность смертных не имела значения – потому что я не брал в свои покои мясо. Но их всегда отбирали на славу. Сортировали, селектировали и даже проверяли на наличие девственности – вскрытые убирались в столовую сразу же. Чистота эскамы говорила о чистоте ее помыслов, чистота тела – о чистоте души. Позволила себе прелюбодействовать – позволит и украсть, и убить. Таковы наши законы. Архи до меня – брали эскам, убивали и жрали во время сношения. Перед еженощным Рахамазом (обращением в волка с наступлением полуночи) арх брал в свою спальню наложницу, удовлетворял свои плотские потребности, мог уйти в столовую…и выбрать для себя ужин. Кто-то утаскивал эскаму вниз…в подвал и там, в своей клетке упивался ее плотью до рассвета. Потому что человеческая кровь будит зверя. Под волком выжить невозможно, его плоть может разорвать тело смертной, его когти вспарывают кожу до мяса, до костей, а клыки рвут горло в момент экстаза. Оргазм волка – это смерть эскамы. Всегда.

Я пробовал…Я выжирал их жизнь, заливая их тела спермой. Но это было не настолько вкусно, насколько интересно долбиться в живучую полукровку, с возможностью регенерации, полукровку, которая испытывает оргазмы и знает, как удовлетворить хозяина. Эскамы – всего лишь хрупкое и гниющее мясо. С момента моего правления ни одна эскама не легла под волка. И ни одна из них не вызывала во мне возбуждения…до того момента, пока не почувствовал запах Мотылька. Я не отрывал от нее взгляда и ощущал, как каменеет мой член. Как мне хочется попробовать, какая она на вкус, лизнуть капельку ее крови, вонзить клыки в ее тонкую шейку, ощущая пульсацию жизни. Но…не насмерть. Мне кажется, что та боль, которую я могу ей дать, будет намного вкуснее боли моих наложниц, намного сочнее их экстаза будет ее экстаз. И мне хочется вскрыть каждую из этих нежных оболочек, чтобы попробовать и взорваться от упоения ее плотью и разумом. И я…ощутил адский гнев от понимания, что если вскрою ее – это будет первый и последний гребаный раз. Потом от меня вынесут труп. Окровавленный, растерзанный, обглоданный, с костями, вырванными и вывороченными наружу. Бл****дь! Вот она, самая острая эмоция по отношению к ней – адская злость за то, что не могу взять то, что настолько дико захотел, а ее гребаный запах сводит меня с ума.

– Господин!

Один из моих банахиров склонился в поклоне.

– Архана Айше хочет видеть вас.

Я передал пальто одной из эскам и последовал за банахиром. Я мог отказать кому угодно, я мог игнорировать кого угодно, но только не мою маленькую Айше. Мою младшую сестренку.

Когда вошел в ее комнату, больше похожую на альков, и ощутил запах трав и благовоний, сердце болезненно сжалось. Я отыскал взглядом маленькую фигурку под одеялом. Черные волосы разметались по подушке, бледное детское личико искажено мукой…

– Я хочу…хочу попрощаться с тобой, любимый братик.

***

Я скучала по маме. Сегодня ночью она мне приснилась. Пела для меня колыбельную и гладила по волосам, словно предостерегая. Она говорила мне, чтоб я не прыгала в яму… а я так хотела в нее прыгнуть, балансировала на самом краю и вроде бы в тот же самый момент лежала рядом с мамой. В детстве, перед сном я клала голову маме на колени, и она прятала прядки моих волос за мое ушко и что-то тихонько напевала, а я засыпала. И ничто так не успокаивало меня, как руки мамы…Мамочка моя, я ведь, наверное, больше никогда тебя не увижу…никогда. А ты…что с тобой там? Выдержала ли ты мою смерть? Как живешь в вечном горе? Может, тетя Валя забрала тебя к себе? Когда-нибудь я обязательно вернусь…обещаю, что мы увидимся. Я не смирюсь и не стану жалким мясом для столовой…чтобы это не означало, но я этим не стану. Как? Я еще не знаю как. Не придумала. Но я обязательно придумаю. Ты всегда говорила, что я упрямая, что я никогда не сдаюсь и во всем хочу быть первой.

Но во мне многое изменилось за это время. Я становилась совершенно другим человеком. Переставала быть наивной и беззаботной девочкой. Я повзрослела в тот день, когда ЕГО увидела. В каждой из нас просыпается женщина. Есть тот самый момент, когда ребенок вдруг исчезает, и вместо него, как вместо хрупкого бутона, вдруг распускается цветок. Внутри меня распустилось целое пламя. Я…осознала свое предназначение. И от этого осознания сходила с ума.

Они называют меня эскамой, бьют и унижают за каждую провинность, а я почему-то чувствую себя человеком. Пусть и низшим существом для них, но на самом деле я ощущаю, что родилась для того, чтобы встретить одного Единственного и ощутить этот трепет внутри себя. Я была послушной и хорошей работницей, но никогда не отличалась покорностью. Сунаг часто трепала меня за волосы и шипела мне в лицо:

– То, что тебя до сих пор щадили, ничего не значит. Не задирай нос, сучка! Не смей поднимать на меня свои глаза, не смей перечить мне даже взглядом!

Молча опускала глаза, а она дергала меня за косу и тыкала носом в пол.

– Черт его знает, почему тебя до сих пор не расчленили за твое своеволие. Вернулась живая…И ни на что не надейся, поняла? Эскамы – просто никто. Запомни это навсегда и смирись. Ни на что не надейся!

Вот чего во мне никогда не было – так это смирения. Я не признавала себя никем, я не соглашалась быть безропотным мясом…а еще я хотела приблизиться и понять, кто они такие – наши хозяева и… каким образом они связаны с теми жуткими тварями, которые напали на меня той ночью. А они связаны, я это чувствую. Только как – не знаю. И никто не знает…

А еще я жила своими чувствами, мечтами, своими ужасающими и такими неправильными эмоциями. Они давали мне сил каждый день подниматься с постели, смотреть на солнце, на небо и хотеть выжить во что бы то ни стало. Моя одержимость набирала чудовищные обороты. Я словно погружалась в какую-то вязкую пучину, с каждым миллиметром, с каждой секундой все больше и больше отдавалась тому урагану, который поглощал меня с нашей первой встречи. Наночастицы моего существа каким-то непостижимым образом начинали носить ту самую букву «В»…Словно тонкие иглы выковыривали, выцарапывали на мне, внутри первую букву его имени. Единственный. И нет ничего более правильного, чем значение этих букв, сливающихся для меня в стук моего сердца.

Любовь ли это? Я не знаю. Я никогда не любила до этого. Но если желание отдать всю себя тому, кто никогда даже не посмотрит в мою сторону, можно назвать любовью? Ведь любовь красива, она…мечтательна, она воздушна, и она…такая светлая и ясная. Я не чувствовала к нему ничего светлого. Только вязкое и темное умопомрачение, только предвкушение боли и страданий и желание иметь право на эти страдания. Право, данное им. Когда-нибудь.

Говорят, заставляет взрослеть первая любовь. Глупости. Ничто так не выдирает вас из детства, как самая первая и настоящая боль. Боль, которую нанес тот…кого ты боготворишь. Я всегда точно знала дома он или нет. Каким образом? Это неизвестно даже мне. Но если душу наполняет вихрь безумия – он дома, а если ее гложет тоской – значит нет.

После той ночи от меня держались подальше. Как от прокаженной или проклятой. Я вернулась на рассвете, и, когда появилась, в комнате все замолчали, они потеряли дар речи, особенно Миранда. И я увидела в ее глазах разочарование, а еще какой-то суеверный страх. Никто не спрашивал, что я там видела, а я и не собиралась рассказывать. Но что-то мне подсказывало, что та же Сунаг прекрасно знает, что происходит снаружи после звука сабара.

За мной пришли вечером, когда я только вошла в нашу общую спальню. Это были банахиры – вооруженные слуги императора. Одетые во все черное. Длинные пиджаки почти до колен, черные штаны и высокие сапоги. За поясом с двух сторон кинжалы…И мне кажется, они не из стали, а из чего-то другого. Словно стеклянные. На головах высокие круглые шапки, чуть расширяющиеся кверху, с черными гербами дома Ибрагимовых по бокам.

Все знали, что приход банахиров не сулит ничего хорошего. Все девушки выстроились в шеренгу и затаили дыхание.

– Номер Одиннадцать! – рявкнула Сунаг и ткнула в меня указкой, – Шаг вперед!

Я ступила на середину спальни. Сердце бешено колотилось. Страшно было всем, и я это знала. Мужчины в наших покоях – это нечто из ряда вон. Никто даже не шептался, а у меня пересохло в горле.

– Таки допрыгалась!

– Манхар! – громко заткнул ее один из банахиров, и она прикусила язык. Он перевел взгляд на меня.

– Связать ей руки!

Ну вот, кажется, и все…Я протянула дрожащие руки, покрытые шрамами от недавних ударов, и их связали толстой веревкой.

– Пошла!

Толкнули в спину, и я пробежалась вперед, с трудом удерживая равновесие. Босая, в тоненькой белой ночнушке и с распущенными по спине волосами. Номер Восемь успела схватить меня за руку и ободряюще ее сжать. Ари…моя хорошая добрая Ари. Я никогда не забуду, насколько ты смелая. За это движение один из банахиров ударил ее, и она отлетела назад к кроватям. И я пошла быстрее. Пусть не трогают ее. Если мне суждено сегодня умереть – я умру одна и никого не потяну следом за собой.

Глава 11

Темнота и ни одного шороха. Так мне кажется в самом начале, а потом я начинаю различать звуки…потому что тишина умеет разговаривать… у тишины свой язык, и вы никогда не слышали ничего ужаснее. Она говорит вашими страхами и фантазиями, она воспроизводит то, чего вы больше всего боитесь. И я слышала дикие крики умирающих, завывание ветра, треск пламени, я даже чувствовала тошнотворный запах гари. Наконец-то впереди показался источник света, и я побежала к нему, побежала так быстро, что мои ступни стирались в кровь. Я падала и поднималась, не оглядываясь. Туда, где свет. Но кто сказал, что свет несет добро? Иногда темнота укрывает намного надежнее, обнимая и пряча от всего, что видно на свету. От грязи, от порока, от ужаса и от смерти. Разве Смерть прячется во мраке? Нет, иногда, она блестит и сверкает лучами обжигающего света.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Ничего более жуткого со мной никогда не происходило. Даже само похищение теперь не казалось настолько ужасающим, как то, что творилось сейчас. Меня приволокли в подвальное помещение. Спустили на лифте в самые недра ада, как мне казалось. Здесь только одна атмосфера и понимание, что ты под землей, уже сводили с ума.

– Встала на колени!

Разрывая сознание резким приказом, от которого вдоль позвоночника поползли мурашки. Паника захватила все мое существо, и мне стало от нее почти физически больно. Чьи-то руки беспощадно пнули меня вперед, сдирая повязку с глаз. Я упала на пол, ослепленная ярчайшим светом, как в операционной, настолько режущим, что от него паника становится еще сильнее. Дунула вверх, так, чтоб волосы не закрывали и без того почти ослепшие глаза, но непослушные пряди заслонили всю видимость, и от этого становилось еще более жутко.

Куда меня притащили? Что это за страшное место…я не хочу здесь находиться, мне слишком невыносимо. На крюке, вбитом в потолок, висел мужчина…он был мне знаком. Один из тех, кто схватили меня и засунули в минивэн там на дороге. Избитый, растерзанный, окровавленный он висел и тихо, хрипло стонал от боли. Кошмар наяву. Я никогда не видела чьи-то страдания настолько явно. За что его так избили и почему меня притащили сюда…на все это смотреть. Я не хочу. У меня нет на это никаких сил. Меня трясет от холода и от страха, нет, хуже – от некоего суеверного ужаса. Я бы закричала, но мой голос – он словно пропал, я онемела и застыла. Когда человека окутывает настолько сильный страх, он не может издать ни звука…Как в жутком сне, когда открываешь рот, но на самом деле не можешь закричать.

Комната небольшая, но с очень высокими потолками. И…мне кажется, я бы не так боялась, окажись в кромешной тьме. Когда меня схватили, я начала сопротивляться, но это было бессмысленно. Мои руки выкрутили и закрепили высоко над головой, засунули в железные браслеты, свисающие на цепях, прикрепленных кольцом в потолок, а ноги расставили в стороны и привязали к торчащим из пола скобам. Меня как будто совершенно распяли, не забыв так же защелкнуть на горле кожаный ошейник. Я почему-то обрадовалась, что он не железный…но, скорее всего, зря. Здесь все продумано до мелочей. Все продумано, чтобы причинять боль. И мне ее причинят…Вот только за что?

Теперь мне было видно несчастного мужчину, который телепался на крюке. Я не знала, за что его схватили и почему так жутко обошлись и при чем тут я.

А потом сзади показалась чья-то тень. Возле меня кто-то появился, совсем рядом.

– Ты…знаешь его?

От звука этого голоса я вся обмякла, у меня задрожали колени, и все тело наполнилось трепетом, граничащим все с тем же ужасом. Я бы узнала этот голос из тысячи, из миллиона других. Противоестественно и извращенно отвратительно я обрадовалась его звуку. Передо мной стоял Вахид. Его угольно-черные волосы были заглажены назад, глаза устремлены на меня из-под красиво очерченных аккуратных широких бровей, губы слегка поджаты, но при этом они не переставали манить своей выпуклой алой чувственностью. Люди не могут быть настолько красивы…так не бывает, они не могут своей красотой затмевать все мысли и заставлять заходиться от какого-то раболепного и суеверного восхищения вперемешку все с тем же страхом. Потому что твой мозг осознает, что, как бы ни был красив хищник, он, скорее всего, тебя сожрет.

– Н..нет!

– ЛОЖЬ!

В эту секунду я поняла, почему ошейник кожаный, его дернули сзади, и он сомкнулся на моем горле плотнее, перекрывая дыхание.

– Я…я видела его всего один раз, когда он меня схватил.

– Он твой любовник?

Голос звучит одинаково спокойно, но мне кажется, он стал более грубым и мрачным.

– Нет…нет!

Глаза в глаза…Боже! Я никогда не видела более красивых глаз. Это самые невероятные и сумасшедше прекрасные глаза на свете. Настолько же беспощадно ледяные и безумно, не по-человечески светлые. Цвета прозрачного идеально чистого изумруда с темными разводами у самого зрачка. Я застыла, замерла будто зачарованная, словно онемевший жалкий кролик перед огромным и смертельно опасным удавом. Вахид прищурился. Он поднял руку и очень медленно убрал волосы с моего лица, погладил одну щеку, потом другую, тронул подбородок, скулы. И я вся словно пронизалась острейшими и горячими искрами тока. Рука взметнулась и сдавила мои щеки с такой силой, что у меня потемнело перед глазами. Казалось, он свернет мне челюсти…но вместо этого я вся наполнилась немой и пронизывающей болью. Она исходила из его глаз, они буквально резали меня изнутри, раздирали мой мозг, полосовали грудную клетку.

– Откуда ты взялась? Это он тебя подослал? Или кто?

– Никто…они схватили меня на…

Заткнул мне рот ладонью очень грубо, причиняя боль, потом осмотрел с ног до головы, и мне показалось, что его глаза странно сверкнули.

– Давайте!

Кивнул своим людям, и я увидела, как они опускают мужчину с крюка, как ставят его на пол на колени, и один из них хватает его за волосы, а второй палач в маске расстегивает ширинку и достает член.

– Его оттрахают, как девочку, на твоих глазах, если ты не скажешь правду!

Неумолимо шепчет мне в лицо Вахид и затягивает сильнее на моем горле ошейник.

– Это правда…я…никогда…его…

Несчастный стонал, орал, я не смотрела. Меня беспощадно тошнило.

– Ты можешь это прекратить…если скажешь правду.

– Это…это правда.

Мои глаза видят только его лицо. Я не знаю, насколько это ужасно – смотреть на него и понимать, что так же прекрасен сам дьявол, если он поднялся из ада, чтобы покарать меня за грешные мысли…покарать за то, что я не могу возненавидеть своего палача и хозяина. Он отпускает мой ошейник и берет в руки хлыст, разворачивается к несчастному доставщику…так, кажется, их назвали девушки. Сильные, накачанные мышцы моего палача выделяются под обтягивающей черной водолазкой, облепившей его тело. Смертельно опасный хищник. Невероятно изящен и в тот же момент смертоносно мощен. Он склоняется над задыхающимся и рыдающим доставщиком.

– Где ты ее взял?

– У…дороги. Менты отдали. Сказали, шлюха.

Замахнулся, и хлыст прошелся вдоль позвоночника мужчины, тот на секунду застыл, а потом затрясся от адской боли. Хлыст опустился ему на спину еще несколько раз, пока мужчина не растянулся на полу, задыхаясь и корчась от пронизывающих его волн электричества.

– Лакомьтесь! Эта девочка теперь ваша!

– Нет, император…молю, нееет! Только не…это…нет…

Это звучит как «фас» – на мужчину набрасываются банахиры, и меня выворачивает от понимания, что они с ним делают. Ко мне приближается Вахид с хлыстом в руках.

– Это не просто плеть…она пронизана током. Каждый удар причинит тебе такую боль, что ты сойдешь от нее с ума и будешь мечтать о смерти.

– Я…я готова ее принять…только отпустите его.

Кивнула в сторону мужчины, и брови Вахида приподнялись.

– Пожалела своего любовника?

– Н…нет! Человека…ему больно, он…плачет…не надо! Пощадите его!

– Он не человек!

Растягивая каждое слово, говорит Вахид, и меня начинает трясти от сковывающего все мое тело ужаса. Этот взгляд впился в меня и не дает даже вдохнуть.

– Ему больно…

– Конечно, ему больно…

Кончик хлыста поглаживает мою скулу и приподнимает лицо за подбородок.

– Скажи мне правду, и все мучения будут окончены. И его, и твои.

– Это…это правда!

Он ужасающе спокоен и под дикие вопли жертвы ведет кончиком хлыста по моему подбородку, по нижней губе, оттягивая ее вниз, потом по ключицам..ниже..между грудей.

– Роэн стал девочкой моих банахиров. Ему отрежут член и яйца за ненадобностью. Они будут играться с ним, пока им не надоест…но он все еще жив. Но я могу вырезать ему печень и заставить тебя ее съесть на ужин…Мотылек.

Содрогнувшись от ужаса, я вся напряглась, потому что кончик хлыста тронул сосок, и тот мучительно сжался в твердый камушек. Вахид опустил свои невыносимо зеленые глаза на мою грудь, а потом снова посмотрел мне в глаза.

– Я начинаю терять терпение…

Рывок руки, и ошейник снова сдавил мне горло с такой силой, что кажется, я сейчас умру.

– Хватит!

Детский голос заставил его вздрогнуть. Между мной и банахирами, грязно стонущими и матерящимися над скулящим доставщиком, опустилась непроницаемая ширма. Она оказалась со звукоизоляцией, и теперь я не слышала воплей заключенного и похотливого хрюканья его палачей.

– Айше!

Передо мной стояла девочка лет десяти. Полусогнутая, очень бледная с постриженными и свисающими ниже ушей прямыми черными волосами, в длинном платье до колен и тоненькими ножками и ручками.

– Мог не прятать. Я давно не ребенок и знаю, что банахиры всеядны, а у тебя появится новый импас, – скривила она свой красивый рот и приблизилась, хромая, ко мне. Только теперь я заметила на ее спине горб и судорожно глотнула воздух. Девочка обошла меня со всех сторон, потом остановилась напротив и долго смотрела мне в глаза своими ясными зелеными глазами.

– Отпусти ее, брат…она не лжет!

Затем протянула руку и провела пальцем по моему голому плечу. Я охнула от боли, когда ее ноготь вспорол мне кожу, и она поднесла палец с моей кровью к своему рту и жадно его облизала.

– Я хочу забрать ее себе! Она вкусная! И…хорошо пахнет!

Адская злость и едва сдерживаемая ярость. Давно я не испытывал ничего подобного. Словно внутри играют оттенки черного и красного. Эта дрянь могла попасть сюда с помощью любовника. Слова Раиса звучали в голове и били по нервам. Меня редко можно было вывести из равновесия, а сейчас, как по щелчку пальцев, я взвился и не мог успокоиться.

«Ей могли помочь. Кто-то из доставщиков. Возможно, он ее и привел. Возможно, он ее любовник. Кто знает, кому они продались. Вампиры слишком могущественны, чтоб можно было поверить, что все совпадения случайны».

Мне ли не знать, что девственность лишь формальность, и под этой невинной оболочкой может скрываться распутнейшая шлюха. Которая умеет и знает намного больше дефлорированной фригидной святоши. В женском теле достаточно отверстий и возможностей для секса, помимо маленькой дырки во влагалище. Есть рот, есть ложбинка между грудей, есть руки и расселина между ягодицами, углубление за ухом, когда волосы щекочут головку члена, и он трется о косточку за мочкой, ступни, ложбинка под коленом. Да, бл*дь, все тело можно использовать, как инструмент для секса, и при этом сохранить целостность девственной плевы. Я видел невинный взгляд у женщины с десятью детьми и голодный взор подзаборной шлюхи у самой тугой девственницы с нетронутой целкой. Я трахал и тех, и других, и вторые бывали в сотни раз более искушенными. И их плева не являлась символом невинности, а лишь незначительной преградой.

Мне нужно было просмотреть ей в глаза и понять, что там в них спрятано, но вначале я пытал сукиного сына, который ее привез. Того самого, который отбирал эскам не там, где положено, и засветился перед нейтралами или же действовал по науськиванию вампиров. Первым желанием было впиться в нее клыками, и выдирать куски плоти, и любоваться чистейшей, незамутненной болью на ее белоснежном лице. И не будет ничего вкуснее, чем эти эмоции, я в этом более чем уверен. Напитаться ужасом, напитаться паникой и оросить все это ее кровью, невероятно вкусной и пахнущей самым раскаленным соблазном во вселенной. Я готов ее попробовать даже необращенным. Хотя не делал этого более четырехсот лет. Я предпочитал держать зверя до полуночи или до полнолуния, четко разделяя свои сущности и не давая одной брать верх над другой. Но я всегда оставался высшим существом, зверем и осознавал это превосходство с самого рождения.

Пусть пожалеет о своем сговоре с ублюдком, а если он ее касался…ТО ее смерть будет страшной, я буду слушать ее мольбы о пощаде и причинять еще большие страдания. Для нее… я могу выпустить зверя раньше полуночи. В виде огромного исключения. Жалкая эскама, сумевшая разозлить меня и заставить трястись от ярости и от чего-то еще очень тёмного и страшного. Только от одной мысли, что волосатые лапы доставщика трогали это тело, меня скручивало чем-то острым и отвратительно липким, режущим тело острыми иглами. Ничего подобного я никогда не испытывал. Мое ничто, моя вещь дала какому-то убогому притронуться к себе.

Когда ее завели, у меня дернулось сердце и с грохотом застучало снова. Потому что волна ее ужаса была слишком прекрасной, невероятно аппетитной такой, что свело скулы. Увидела меня и…снова эта дрожь, снова этот поплывший взгляд, от которого у меня сжимаются челюсти. Что за гребаная реакция? Какого хрена я не могу ее понять. И…от нее пахнет возбуждением. И это не похотливая течка развратной шлюхи, а какой-то чистый запах плотского вожделения, смешанного с трепетом, как дуновение от крылышек мотылька. И эти крылышки словно касаются меня внутри, они острые, они заточенные, как осколки стекла с неровными краями, и царапают меня до крови. О чем она думает, когда смотрит на меня вот так? Сучка…почему у нее получается пронизать меня всего, как иголками, только одним своим взглядом таких чистых и прозрачных голубых глаз? Как же мне нравится в них отражаться и как зверски хочется вырвать их от понимания, что в них мог отражаться кто-то другой.

Мои челюсти заскрипели, и вдоль позвоночника протянулось ощущение удара огненного хлыста. Насколько она красивая. Соблазнительная, сексуальная до бешеного потока крови в паху, прилившего к члену, едва я увидел эти распущенные до бедер волосы, закрученные мелкими медовыми кольцами, это тело, просвечивающее через тонкую ночнушку, округлая тяжелая грудь, плоский живот и стройные длинные ноги. И я вдруг отчетливо увидел, как вчера, трахая очередную наложницу, я… я, бл*дь, вспоминал эти глаза и эти волосы и буду вспоминать еще.

Чувственная, нежная и в то же время вызывающая красота. Такая светлая, молочная кожа, пылающие щеки, блестящие голубые глаза и вздернутая юная грудь. От одного взгляда на нее у меня свело яйца, и я матом выругался про себя. Как мог устоять доставщик? Кто вообще мог бы устоять? Если эту девчонку нашли мои враги, то они прекрасно понимали, какое впечатление производит эта меленькая ведьма-человечка с узкими и крошечными ступнями, изящными руками, явно несозданными для тяжелой работы…руками, на которых остались шрамы от указки Сунаг. Раньше меня это не тронуло бы ни на секунду, а сейчас…сейчас захотелось оставить такие же метки на всем теле Сунаг. Мы с ней это еще обсудим…Не лично, разумеется.

Как Мотылек задыхается, отрицая, что знает этого вонючего ублюдка, который готов признаться во всем, и уже…уже рассказал мне, как трахал ее. Рассказал, потому что мог бы признаться в чем угодно под такими пытками, которым его подвергли мои инквизиторы. Я знал, что она девственница…и это не сходилось в его показаниях с информацией об эскаме. Мерзкой, откровенной информацией, как и в каких позах они это делали. Я проверял отчет о медосмотре – она девственная везде. Анализ микроскопических частиц это подтвердил.

Смотрит на меня и не трясется от ужаса, но я знаю, что ей страшно. Или что это за трепет во всем ее теле? Где истерика, свойственная человечкам? Где раболепное преклонение, к которому я так привык. Она словно бросает мне вызов этим своим взглядом. Всегда нагло смотрит в глаза. Никто не смеет, никто даже из моих подданных, из моих приближенных, а она – только в глаза. Не просто осмеливается, а будто не может удержаться, словно ей это необходимо, как воздух и…мне это нравится.

Когда ошейник захлестнулся на ее горле, я ментально взлетел в гребаный космос, потому что ее страх и боль оказались настолько предоргазменно вкусны, что у меня свело скулы и… я вдруг представил себе, как покрываю ее, как ложусь сверху и вдалбливаюсь в ее тело, а она выгибается, и мои руки ложатся на ее горло, чтобы ощутить вибрацию наслаждения в разрывающихся от оргазма венах. А потом мысль о том, что могла испытывать этот оргазм с этим…плебеем, и тошнота застряла в горле. Захотелось все же ощутить вкус ее боли на языке.

Появление Айше было столь неожиданным, что я резко обернулся к ней, и рука с плетью опустилась. Каждый раз, когда я видел мою младшую сестру, моя душа скручивалась в ржавый узел из колючей проволоки. Потому что я знал, какие страдания она испытывает, потому что я знал, что эти страдания рано или поздно окончатся ее смертью.

– Отпусти ее, брат…она не лжет!

Это особенность Айше. Она точно знает, когда человек или другое существо из нашего мира говорит правду. Айше покруче любого детектора лжи ощущает флюиды лицемерия. Она самый страшный судья и не менее неумолимый палач, и не стоит обольщаться ее хрупким видом. Она не ребенок…ей более пятисот лет, и она видела в этой жизни намного больше, чем многие из бессмертных, и прежде всего она видела смерть. Так часто, как никто из нас. Она заглядывала ей в глаза каждую ночь.

Айше протянула руку и провела пальцем по округлому голому плечу эскамы. Девушка застонала, когда острый ноготок моей сестры вспорол тонкую белую кожу, и она поднесла палец с капелькой крови к своему рту и жадно его облизала. В ответ в моих венах вспыхнул огонь. Этот адский, невыносимый запах крови заставил десна зачесаться от уколовших изнутри клыков. Я тоже хотел ощутить ее кровь на языке.

– Я хочу забрать ее себе! Она вкусная! И…хорошо пахнет!

Неожиданно. Пристальный взгляд на Айше. Она прекрасно знает, что я никогда не могу ей отказать…А я знаю, что, если она сказала, что эскама говорит правду, значит я могу верить. Только за это я мог подарить сестре всю вселенную.

– Бери…

Ответил, склонив голову в бок и понимая, что теперь никто и никогда не тронет эту эскаму, даже моя мать. Никто не посмеет тронуть то, что хочет Айше. Маленькая Айше, которую проклял при рождении отец и отвернулась вся наша знать, Айше, которую предлагали умертвить и никогда не показывать людям. Айше, которую я любил больше своей жизни.

– Но помни – она тебе не принадлежит.

– Все, что в этом доме, все, что в этом клане, принадлежит только тебе, мой Арх, мой любимый старший брат. Даже я и моя жизнь. Благодарю тебя.

Я кивнул банахирам, и девчонку отвязали.

– С этого дня ты прислуживаешь и подчиняешься Айше. Она твоя хозяйка. Но никогда не забывай, что в эту комнату ты можешь вернуться в любой момент.

Потом обернулся и посмотрел на доставщика.

– Импас мне не нужен. У меня их предостаточно. Вырвите ему печень! Голову отправить Воронову в подарок!

Глава 12

Я дышу голодом. Я впервые почувствовала его и поняла, что он нарастал годами, и сейчас он сильнее меня самой. Сильнее всего, что я когда-либо чувствовала. Голод по нему. Это мой собственный зверь, который жил внутри меня и обгладывал мои кости, пожирал меня каждый день, каждую секунду. Он получил первую порцию… первый кусок выдранного с болью мяса свежего, ароматного, вкусного, и жадно проглотил…

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Она меня пугала, эта девочка с горбом на спине и огромными зелеными глазами…Не детскими отнюдь. Ничего наивного и ребяческого я в них не видела. Только мудрость стариков, вековая разочарованность жизнью и боль. Но вместе с этой болью в ее глазах живет и мрачное зло, оно прячется на дне зрачков. Неприкрытая тьма. Точно такую же я видела и в глазах Вахида. И ни у кого больше, никогда…Нет…видела. У тех жутких волков той ночью, о которой я больше не хочу вспоминать, и которая мне кажется кошмарным сном.

Она идет впереди, хромая на одну ногу. И я вижу этот ужасный горб, за которым почти скрыто полголовы. Внутри появляется жалость. Наверное, ей очень больно и…и она ненавидит свою внешность.

Никогда раньше я не была в этой части дома. Мне было запрещено. Но я напрасно могла подумать, что здесь меня будет ждать детская розовость и рюшки с цветочками. Все выдержано в серо-черных тонах. На стенах картины знаменитых художников, светильники по всему коридору в виде свечей, пол устлан однотонными графитовыми коврами без узоров и вкраплений другого цвета, на окнах колыхаются от сквозняка длинные шторы черного цвета. Их бархатная тяжесть фалдами свисает до самого пола. Они не пропускают солнечного света. Строго, как-то даже гротескно для девочки…Но мне почему-то казалось, что Айше – не девочка. Архана не улыбалась, как ребенок, в ее лице не было ничего детского кроме самих черт. Как будто на лицо взрослого натянули детскую маску. Меня провели в отдельную комнату. Когда я в нее попала, и детский голос сказал.

– Это твои покои. Они смежные с моими. Ты будешь прислуживать мне круглосуточно. Двадцать четыре на семь. И жить будешь здесь.

Я молчала. Никто не давал мне права отвечать. Только смотрела в пол. Потому что ей в глаза я смотреть не могла.

– Мне ты можешь и должна отвечать. Не бойся, я тебя не съем. Пока.

И засмеялась. У нее маленькие аккуратные белые зубы и ямочки на щеках.

– Как тебе твоя комната, эскама?

Я нерешительно осмотрелась по сторонам. Просторное помещение, темно-синие стены, кровать у стены, шкаф для одежды, стол, зеркало. Очень красивая комната. Минимум мебели, но она стильная. Смесь старинного с ультрасовременным. Когда-то я мечтала стать дизайнером. Мне нравилось рисовать эскизы убранства дома.

– Красивая.

– Конечно, красивая по сравнению с тем сараем, где вас содержали. Можешь сказать мне спасибо.

– Спасибо.

– Как робко отвечаешь, а ты не кажешься мне робкой совершенно. Я видела тебя на церемонии посвящения. Видела, как ты нагло смотрела на моего брата.

И вдруг схватила меня за руку и дернула к себе.

– Ты понимаешь, что с тебя не содрали шкуру живьем только потому, что я вмешалась?

– Понимаю…

– Черта с два. Посмотри на меня! Посмотри, я сказала!

У нее хоть и детский, но очень властный голос. И я не могу сопротивляться. Есть что-то животное в этой девочке. Глаза сверкают, и от черных кругов под ними они кажутся огромными, как блюдца.

– Почему ты так на него смотришь?

– На кого?

– На моего брата, на великого Арха.

– Как?

Она обошла меня со всех сторон и остановилась где-то сзади.

– Не знаю. Мне непонятен и незнаком этот взгляд. Но это не страх. Я не знаю, что это.

Потом развернула меня к себе.

– Что это? Наблюдать за этим очень вкусно…что это, эскама?

– Я не понимаю, о чем вы, моя Архана…

Смотрит мне в глаза так пристально, что кажется, покалывает железными иглами саму душу.

– Верно…не знаешь. А жаль. Мне было очень интересно. Мне нельзя лгать, эскама. За ложь я тебя страшно накажу.

Кивнула и медленно выдохнула.

– Все, что ты увидишь в этих покоях, должно оставаться только здесь и не выходить за пределы! Проболтаешься хоть о чем-то, и тебе будут резать язык по кускам. Поняла?

– Поняла.

– После одиннадцати ты не выходишь из комнаты, и что бы ты не услышала, ты не выйдешь. Я буду звать тебя. Ты услышишь звук…из тех колонок.

Она ушла, а я осталась одна в огромной комнате, которая теперь была моей. Так странно это говорить – моя комната. После проживания в общей спальне с другими девушками я привыкла, что нет ничего моего, и пусть это только условно осознавать, что я здесь совершенно одна – невероятно приятно.

В дверь постучали…постучали? Сунаг никогда не стучала, она распахивала дверь нараспашку и вваливалась без предупреждения. Могла войти в душевую, в туалет. Могла нагло смотреть, как ты испражняешься и подгонять. А сейчас ко мне постучали.

– Да.

Вошла девушка тоже в одежде эскамы. Она принесла стопку вещей. Молча положила на кресло и вышла. Не глядя на меня. Мне было любопытно, что она принесла…это…это платье, кофта, чулки и нежнейшее хлопковое нижнее белье. Не грубые тряпки эскамы. Нет фартука, нет кокошника. Это мне? Я, не веря, дотронулась до тонкой и мягкой шерсти платья. Нежно-голубого цвета, с белым отложным воротником и тремя пуговками на груди оно было довольно скромным, но совершенно роскошным по сравнению с униформой. Чулки не грубые, в полоску, а тоже шерстяные, с кружевной резинкой и подвязками. Но больше всего понравилось нижнее белье. Очень скромное, совершенно белое, без украшений и в то же время качественное и явно дорогое. Ужасно захотелось переодеться во все это…Я стянула через голову свою ночнушку и в эту секунду услышала все тот же детский голосок.

– У тебя великолепное тело, эскама.

Вздрогнула и прижала к себе платье, резко обернувшись к двери. Айше стояла там и смотрела на меня с нескрываемым любопытством.

– Убери руки!

Скомандовала она и снова подошла ко мне. Обошла со всех сторон. Нет, в ее взгляде не было похоти, которой я испугалась. Там плескалось любопытство и…зависть. Особенно когда она посмотрела на мою грудь, а потом тронула ее пальцами. Не лаская, скорее, очерчивая ее формы. Ни нежности, ничего. Так трогают вещь. С интересом.

– Мне…никогда не иметь такое тело, как у тебя. Оно завораживает своей идеальностью и великолепием. Теперь я понимаю…ооо, как я понимаю…

Но она не сказала, что именно понимает, а я не спросила. Мне было неловко стоять голой под ее пытливым взглядом и не сметь пошевелиться. Но я терпела и ждала, когда осмотр прекратится.

– Когда вы повзрослеете…

Меня оборвал ее дикий смех. Он был безумным и каким-то болезненно истерическим. И вдруг прекратился.

– Одевайся, ты будешь сопровождать меня на прогулку. Я не люблю гулять одна. А моя бывшая эскама недавно умерла. Я не люблю вашу форму. Она убогая и страшная. Будешь носить то, что я скажу. Пока ты у меня.

Потом тихо добавила, продолжая смотреть мне в глаза.

– Я не повзрослею. Никогда.

И мне не захотелось спросить, от чего умерла та эскама. Мне кажется, я это знала, и от этого знания у меня вдоль позвоночника ползли мурашки.

Мне нравилась мягкая невесомая шерсть платья, после грубой робы она приятно ласкала тело, как и белье, которое не натирало кожу.

От меня больше не пахло общим шампунем и мылом, не пахло, как пахнет одинаково от стада. В ванной оказался персиковый шампунь и такое же нежное мыло невероятного цвета. Когда я намыливала им тело, оно благоухало, и этот аромат впитывался в поры.

Теперь я благоухала персиком в чистой новой одежде, черных полусапожках на невысоком каблуке. Мои волосы больше не спрятаны под кокошник, и я заплела их в косу, из которой выбились непослушные завитки. Мне казалось, что это царская одежда и я попала просто в рай по сравнению с теми казармами, в которых жила. Перед выходом мне принесли меховую накидку с просторным капюшоном и широкими рукавами.

Архана Айше была одета во все черное и походила на маленького зверька с пытливой мордочкой.

– Дай мне руку, эскама.

Я протянула ей ладонь, но она взяла меня под локоть.

– Я хромаю, и мою хромоту не скрывает даже специальная обувь. Я должна ходить с палкой, но предпочитаю палке живую сопровождающую. С ней еще можно поговорить. Ты опять молчишь!

– Я вас слушаю.

– Ты можешь задавать вопросы.

– Почему вы хромаете и…

– Почему я горбата? Я такой родилась. На меня не хватило материала. – она рассмеялась, – С младшими детьми часто так бывает. У меня редкая болезнь, и она не лечится. Мои органы не развиваются…И рано или поздно моя болезнь меня убьет.

Она говорила об этом совершенно спокойно. Даже обыденно. Как люди говорят о погоде или о том, что ели сегодня на завтрак.

– Медицина развивается, и люди излечиваются от самых разных болезней.

Моя попытка ее утешить казалась такой жалкой, особенно когда Айше вскинула на меня этот невероятно пронзительный взрослый взгляд.

– А я не человек.

Это прозвучало зловеще, но я подумала, что это образное высказывание, в связи с ее увечьями она не считает себя человеком.

Мы шли по заснеженному саду в южную сторону огромного особняка, и я обращала внимание на красивые статуи, большие беседки, увитые сухой лозой.

– Летом здесь все усыпано цветами. Вахид любит желтые розы. Такого светлого лунного цвета. Ему привозят их из разных уголков планеты. Он коллекционирует цветы, статуи, картины. Он настоящий фанат искусства.

Вдалеке послышались голоса, и я увидела женщину и с ней трех девочек примерно одного возраста. Они бегали по саду и играли в снежки, а женщина стояла неподалёку в окружении служанок и наблюдала за девочками. Высокая, черноволосая с длинными вьющимися локонами. Очень статная, крупная, даже издалека видно, как сверкает ее светло-серая шуба длиной до самой земли, и переливаются черные локоны на фоне меха. Очень красивая женщина. Жгучая, яркая. Девочки такие же черноволосые, их кудряшки выбились из-под меховых шапочек.

– Это Гульнара-Арх. Любимая наложница Вахида. А это его трое дочерей. Двенадцати, восьми и пяти лет. Милые малышки.

Любимая наложница… где-то в области сердца болезненно кольнуло и стало трудно дышать. Женщина заметила Айше и махнула ей рукой, на что девочка сдержанно кивнула.

– Сегодня у меня нет настроения с ней болтать, а у нее рот не закрывается.

Когда мы проходили мимо женщины, она впилась в меня сумасшедшим взглядом и… и принюхалась. Она реально принюхалась к воздуху, и ее темно-карие глаза сверкнули.

– У тебя новая нарджа, Айше?

– Да. Старая провинилась, и ей вырвали сердце.

Я вздрогнула и посмотрела на девочку. Она говорила на полном серьезе.

Но мне не хотелось в это верить. Мне во многое не хотелось верить. Пока что я еще не понимала до конца, куда попала.

– Это все покои Гульнары. Дальше покои остальных наложниц

– Их много?

– Около тридцати. Я их не считала, мне это не интересно. Брат постоянно привозит новых.

– В… наше время и… гаремы?

– Вот именно, что в ваше. Мы не живем в вашем времени.

Мне хотелось спросить, кто это – они, но я не посмела. По саду мы гуляли около часа, пока она не начала кашлять и не сказала, что замерзла. Когда я посмотрела на платок, который Айше прижимала, кашляя, ко рту, то заметила на нем капли крови. Внутри всколыхнулась волна жалости, и от нее сильно сжалось сердце.

– Ты испугалась?

– Нет.

– Твое сердце бьется как-то иначе… – рассеянно сказала она, позволяя усадить себя в кресло каталку. – Меня сейчас увезут… ненадолго. Вернись обратно сама. Через дом.

Ее быстро унесли, а она продолжала надрывно кашлять.

Ну и как вернуться обратно через дом? Можно подумать, я смогу разобраться в этих лабиринтах. Я здесь никогда не была. А еще в ушах пульсируют ее слова о моем сердцебиении. Можно подумать, она могла его услышать.

Глава 13

Первые уколы ревности еще не причиняли явной боли, но они царапали внутри, вызывая щемящее болезненное чувство, которому я еще не знала названия.

В горле застрял ком, а пальцы сжались в кулаки. Я бы хотела быть там, на её месте, у его ног. Иметь эту возможность пить из его бокала и тереться о его ноги. Но, наверное, я ничтожнее этой рабыни, которой позволено то, что никогда не будет позволено мне.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

В тот вечер я застала его с другой…Там, в доме, когда шла через темные коридоры на свою половину, я заглянула за дверь залы, откуда доносились стоны и томные вздохи. И словно вросла в пол. Меня буквально парализовало, когда я увидела, извивающееся на столе голое женское тело. Невероятно красивое тело…но разве здесь есть другие? Разве здесь могут быть простые или не прекрасные до слепоты? Все наложницы Вахида невероятно красивы, потому что он любит все самое лучшее…и это сводило мои шансы к нулю. Я не была ни лучшим, ни даже посредственным. Я была никем. И навсегда этим никем останусь. Такова моя участь, и ее никто и никогда не изменит. Эскаме не стать чем-то большим. Она ничтожество изначально.

А он…он стоит перед ней, облокотившись о стол, с бокалом в руках. ОН. Только так. С двух заглавных букв, потому что иначе я и не могла говорить о нем, думать о нем. Как о недостижимом и ослепительно смертельном солнце. А рядом с солнцем могут быть только звезды. Только они могут греться в его лучах и не гореть дотла, только на звезды может обратить свой взор солнце, а никак не на мусор.

Женщина на столе – это шедевр природы, который словно сошел с обложки глянцевого дорогого эротического журнала. Мне видны ее тонкие лодыжки, стройные икры и округлые бедра. Я вижу, как она сжимает и разжимает изящные колени, открывая взгляду императора свое женское естество. Мне виден так же его идеальный профиль, видна линия скул, ровный красивый нос, чуть прикрытые, как у отдыхающего хищника, глаза. Он наблюдает. И эта женщина перед ним, она словно дрожит в лихорадке, и эта дрожь передается мне. Я уверена, что она вся мокрая там, между ног. Она кусает губы, вертит головой. На ее глазах широкая черная повязка. Она так быстро и судорожно дышит, что ее голая, пышная грудь вздымается и опадает, а соски торчат вверх как острые конусы. Она вся натянута как струна в жажде прикосновений и… и я чувствую, как и мои соски твердеют, как они становятся словно камушки…если бы он смотрел на меня точно так же, я бы умерла от восторга и счастья. Я хочу оказаться там…вместо нее.

Вахид медленно затягивается сигарой, мне видно, как западают щеки, обрисовывая сильнее линию скул, как чувственные губы чуть вытягиваются, выпуская колечки дыма. Его пальцы скользят по женской ноге, вверх, между бедрами к животу, вокруг грудей к лицу и снова вниз к шее. Только сейчас я вижу, что на ее шее завязана шелковая лента, она тянется к ножкам стола, обездвиживая женщину. Никто из них ничего не говорит, но я никогда в своей жизни не видела ничего более сексуального, чем эта молчаливая картина и вместе с эротическим возбуждением меня захлёстывает адски острой болью – перед ним другая. Он забавляется с ней, дарит ей свое драгоценное время, свои прикосновения, свои ласки. ЕЙ.

Ему будто нравится смотреть на ее возбуждение, нравится, как она извивается и всхлипывает, мне слишком видно удовольствие на бледном и заостренном лице мужчины. И она, и я…да, и я…хотим его прикосновений. Теперь Вахид наклонился и словно сквозь повязку смотрел женщине в глаза, его рука прихватила тонкую ленту на ее горле и слегка потянула вверх, заставляя женщину запрокинуть голову и снова закусить губы, сорваться на всхлип. Костяшки его длинных пальцев заскользили вдоль ее щеки, по шее, потом ниже, зацепили длинный и острый сосок золотым толстым перстнем и потерли его, заставляя жертву взвиться и гортанно выдохнуть. И…меня вместе с ней. Мои соски стали болезненно чувствительными и терлись о материю платья. Моя адская зависть к той женщине смешивалась с ядовитым и невероятно сильным возбуждением, от которого вдоль позвоночника скатилась капелька пота. И мне хочется убить ее. Хочется вышвырнуть со стола и…лечь туда самой, самой раздвинуть перед ним ноги и бесстыже умолять о ласке. Даже если меня потом за это убьют. Если…если его рука накроет мою промежность, а пальцы сильно и быстро войдут в меня…я просто сдохну от раздирающего наслаждения.

Содрал с ее глаз повязку, и я увидела, с какой алчной и жадной похотливой мольбой она смотрит на него. Как невыносимо хочет его. И я… и я его невыносимо хочу. Влага течет по моим бедрам, я ее чувствую, чувствую, как от нее намокли трусики.

Вахид погладил женщину по щеке, как собаку, чуть похлопывая, потом скользнул тремя пальцами ей в рот и очень быстро ими задвигал, так, что она начала давиться, широко распахивая глаза и при этом раболепно стараясь их сосать. Мужчина удерживал ленту на затылке, а женщина извивалась и закатывала глаза. Наверное, я застонала, наверное, я как-то себя обнаружила, потому что он резко вскинул голову и посмотрел прямо на меня. От ужаса я чуть не закричала, но увидев в его глазах дикий триумф и возбуждение, застыла на месте. А между ног дико запульсировало. Я смотрела то ему в лицо, то на хаотично двигающиеся во рту рыжей наложницы пальцы. Взгляд хищника пронизывал меня насквозь, он чуть прищурился, словно врезаясь в мою кожу острыми лезвиями своей дьявольской харизмы, своего великолепия и огненной звериной сексуальности. А меня словно парализовало, я не могла даже закричать. Мне кажется, мое собственное сердце бьется у меня в горле и… я… я бы хотела так же иступлено сосать его пальцы. Божеее. Я хочу их у себя во рту. Хочу впиваться в них, всасываться, хочу кусать их и чувствовать, как кольца царапают мои губы, пусть даже раздерут их в кровь. Божееее, я просто невыносимо его хочу и от этого чувствую себя жалкой и обессиленной. Эта похоть причиняет мне боль.

Скользнул по ее подбородку мокрыми пальцами, спустился к груди и резко выкрутил оба соска. Женщина вдруг закричала и забилась в конвульсиях, а я… я, кажется, вместе с ней. Между ног стало горячо, набухло, задергалось в нагнетании. Я хочу…хочу кончать, как и она, от его прикосновения к своим соскам. Я бы, наверное, кончила даже, если бы он просто коснулся моей кожи.

Все это время император смотрел мне в глаза, прямо зрачками в зрачки, так, что я не могла даже выдохнуть. Пока вдруг не отпустил…я физически ощутила, как его взгляд ослабил хватку.

Бежааать. Бежать от него как можно дальше. От него с ней.

Потому что мне никогда в жизни не оказаться на ее месте. Я жалкая, я такая жалкая. Он никогда в жизни так ко мне не прикоснется.

Забежала в комнату, бросилась на постель, быстро, лихорадочно просовывая руку под юбку, за полоску трусиков туда, где жжет, туда, где так больно. Несколько трущих движений, и теперь уже я задыхаюсь, впиваясь зубами в покрывало, меня пронизало чем-то острым, чем-то адски невероятно болезненно-сладко-унизительно-гадким. И я дергаюсь от оргазма. Такого жалкого…. С привкусом бессильного непотребства. Какая же я отвратительная…если кто-то узнает, меня за это страшно накажут.

– Сегодня вечером новенькие будут танцевать перед ним.

Рука с лейкой дрогнула, и немного воды пролилось на подставку для цветов.

– Новенькие? Разве привозили новеньких?

– Архбаа отобрала пятерых, считает, повелителю нужна новая наложница, шепчутся, что с Гульнарой он давно не спит.

– Тшшшш. Тихо. За это могут и язык отрезать.

– Не отрежут… я одна из тех, кто будет сегодня танцевать для императора. Меня выбрали. Это надо было видеть, как ОНА сама лично осматривала девочек. И поманила меня пальцем. У меня сердце в пятки ушло. Архбаа самая сильная и могущественная женщина в этом доме.

– Тыыы? Тебя выбрали?

Одна из наложниц, блондинка, смотрела на вторую, шатенку, с явным презрением, а я поливала цветы на подоконнике и прислушивалась к их голосам. Теперь моя спальня находилась очень близко к покоям наложниц императора, и я видела их каждый день…каждый день наблюдала, как они гуляют в саду, как рассматривают новые вещи, привезенные им из города, и разбирают подарки. Их явно балуют, и на ужин они едят вкусный десерт из орехов, фруктов и шоколада. Но мне грех жаловаться, и меня теперь хорошо кормят, за этим следит лично моя новая хозяйка. С тех пор как я попала к Айше, я ем по-королевски, подозреваю, что меня кормят именно с ее стола.

Правда, я не видела ее уже несколько дней…После того приступа меня не звали в ее комнату.

– Что в тебе особенного? Почему ты, а не я? Подлизывалась к Архбаа? Лезла, да? Небось в уши заливала, сучка!

– Сама ты сука, Рамандж, меня выбрали, потому что я молодая и красивая.

– Я старше тебя на год.

– Год – это целая вечность в этом дворце, тебе ли не знать, что можно не дожить и до двадцати, и каждый день, как столетие. Скольких похоронили на кладбище за холмом…или отправили в столовую.

Шатенка повела плечами и пошла в сторону своей комнаты, а блондинка злобно вышвырнула яблоко. Потом зыркнула на меня.

– Что вытаращилась? Тебе не говорили на наложниц не пялиться?

Опустила глаза и присела слегка, приветствуя блондинку и содрогаясь всем телом…вспоминая, что именно она извивалась, тогда лежа на столе перед НИМ. И у меня вдруг все взорвалось внутри, перевернулось, затрепетало. Какой-то адский голос протеста, что-то дьявольское, неподвластное мне. Я… я хочу быть как они. Я хочу стать его наложницей. Не хочу быть жалкой эскамой.

Вернулась к себе в комнату… я тоже умею танцевать. Умею так, как вряд ли умеет кто-то из них. Ведь я с детства ходила на танцы. Мама вкладывала душу в меня, мамочка моя так хотела, чтобы я научилась танцевать, музыке, пению. И мне нравилось двигаться, нравилось захваченной музыкой нестись по танцполу и кружиться, вертеться, извиваться, нравилось одновременно петь, испытывая возможности дыхания. Музыка захватывала все мое существо, уносила в другие миры.

«– Моя талантливая девочка, талантливый человек талантлив во всем…И пение, и музыка, и танцы. Есть что-то, где ты не была бы лучше всех?

– Я никогда не стану такой доброй и ласковой, как ты, мама»

И слезы на глазах при мысли о ней, при мысли о моей доброй и нежной мамочке, которая никогда даже голос на меня не повысила.

Остановилась перед зеркалом, долго смотрела на себя, на свое отражение, на то, как по щекам катятся слезы, вытерла из тыльной стороной ладони. Сегодня я тоже буду танцевать. Сегодня он либо заметит меня, либо убьет.

Я пробралась на носочках к комнатам наложниц, пока они все ушли на ужин, можно было проникнуть в одну из их спален. Это был не просто риск…это было нечто запредельное. Я рисковала тем, что мне могли отрубить руки…ведь я собиралась украсть одежду у одной из наложниц, чтобы в ней предстать перед императором.

Это была комната той самой шатенки, и на ее кресле красовался костюм для вечернего выступления. В восточном стиле. Шаровары, короткий топ и блестящая полоска ткани, скрывающая нижнюю часть лица. Я схватила одежду…потом прислушалась к тому, как бежит вода в ванной. Моется перед тем, как предстать перед императором. Я придвинула к двери тумбочку и подперла ею ручку, так, чтобы та не могла выйти из ванной комнаты. А сильнейшая звукоизоляция этого дома сделает так, что крики наложницы никто не услышит. До поры до времени, конечно, и что меня за это ждет – неизвестно никому….

Я заперла комнату на ключ, а ключ выбросила в окно. Сердце гулко и тревожно бьется прямо в горле, и понимание, что сейчас я, скорее всего, подписала себе смертный приговор, сводит с ума и заставляет адреналин кипеть в венах. Но я бы никогда не пожалела о том, что сделала. И повторила бы снова. Потому что умереть в этом доме можно в любую секунду. И пусть мои секунды пройдут не зря, а в борьбе. Пусть мои секунды станут такими же насыщенными, как у некоторых года.

Серебристые полупрозрачные шаровары с широким поясом, унизанным блестками и камешками, прикрывали бедра и уходящими вниз нитями с блестящим бисером. Топ поддерживает грудь и едва сходится под ней застежкой в виде драгоценного камня, живот и спина полностью открыты. Я распустила волосы, и они рассыпались до середины бедер крутыми кольцами, а на низ лица надела полоску украшенной камнями ткани, теперь были видны только мои глаза.

Сегодня я, наверное, умру…но не умру на коленях. Не умру жалкой и бесхребетной молью. Я хочу быть мотыльком и полететь на его испепеляющий огонь.

Наложницы должны собраться у большой лестницы, и их в огромную залу поведет Раммар. Поверенная самой Архбаа. Я стала последней и молила Бога, чтобы никто не понял, что я не та, за кого себя выдаю.

– Смотреть в пол. Входить по одной. Исполнить танец, если император машет рукой, то пошла прочь. Если захочет досмотреть танец до конца, он откинется в кресле и будет смотреть…Не сметь остаться после взмаха руки. Сразу влево. Вас уведут из залы. Останется только та, которую не прогонит император, или никто. А может, и две…три. Смотреть на меня. Я покажу, когда идти…

Мое сердце еще никогда настолько не выпрыгивало из груди, как в этот день, оно буквально дергалось от предвкушения, от понимания, что просто снова увижу ЕГО, что смогу посмотреть в его невероятные зеленые глаза. Может быть, ради этого и стоило умереть.

– Тарин, пошла…

Махнула первой наложнице, и она на носочках вплыла в залу под музыку, очень изящно и нежно, сложив руки. Я медленно выдохнула, и сердце будто обрывается, словно бьется в самом горле.

Из-за полупрозрачной шторы мне видна зала, где стоят слуги и сидит в кресле Вахид. На нем белая рубашка с распахнутым воротом, в котором виднеется массивная цепочка с каким-то кулоном. У него в руке бокал, ноги раздвинуты и вытянуты вперед.

Едва девушка делает первые па, он пренебрежительно машет рукой с перстнями на длинных пальцах, и она со слезами на глазах отходит в сторону. Если он так же махнет мне, я, наверное, умру.

Следом идет вторая…потом третья, и страх уже колотится в висках вместе с диким адреналином, вместе с пониманием, что сейчас я ступлю босыми ногами на сами лезвия и должна буду на них отплясать свой первый и, возможно, последний танец со смертью…Потому что ОН узнает меня и…прикажет оторвать мне голову за это своеволие.

Четвертая.

Музыка звучит восточная, красивая, такая нежная и в то же время горячая и страстная, у меня от нее кружится голова, и я готова упасть в обморок. Танцевать для него…перед ним, впервые не в роли жалкой эскамы.

– Пошла…

Шикнула на меня пожилая Раммар, и я выдохнула, потом втянула воздух и на носочках впорхнула в залу. Несколько шагов по мраморному полу, поворот и изгиб назад, так, что волосы упали на лицо, рывок вперед, на колени почти к самому креслу императора, скользя по полу так, что грудь коснулась плит, резко волосы назад, и наши глаза впиваются друг в друга. Он подается вперед, а я, извиваясь по полу, вращая красиво животом и грудью, по-змеиному поднимаюсь с пола, так, что волосы скользят по моим голым плечам, груди, спине, а бедра вращаются по кругу… а глаза не отрываясь тонут в ярко-зеленых смертельных безднах моей одержимости….УЗНАЛ….? Сколько мне осталось жить?

Глава 14

Что я тогда понимала. Глупая. Но первую боль от невзаимной любви помнят все. Ее не забываешь даже с годами. От нее остается самый первый шрам на сердце. Пусть тонкий, незаметный, но запоминающийся навсегда.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Чуда не случилось. И меня уволокли из залы под руки, бросили в темный подвал, в самую сырость и холод…Бросили до самой казни. Потому что меня точно теперь казнят. И я знала, на что иду, знала, чем рискую. Жалела ли я? Нет. Я никогда не пожалею ни об одном шаге, сделанном навстречу своему королю-солнцу, потому что моя страсть к нему граничила с безумием. Я была не в силах от нее отказаться, меня словно тянуло на непреодолимом уровне, настолько неестественно сильном, как будто этот мужчина был наркотиком, и я всецело зависела от слабого дуновения аромата его тела, превращаясь в дикую необузданную свихнувшуюся рабыню.

Но оно того стоило. Те самые секунды, когда его глаза смотрели в мои и…рука так и не поднялась, не взмахнула мне убираться. Пока танцевала, ощущала на себе его тяжелый взгляд, его такую невероятную ауру великолепия и силы. И ощущение связи…словно от меня к нему тянется невидимая нить, невидимая, но в то же время покрытая колючими ржавыми иголками моей кровавой одержимости. И понимание…если я так схожу с ума сейчас…то если он когда-нибудь прикоснется ко мне, я окончательно стану никем.

И рядом все исчезают, перестают существовать все, кроме нас. Пока не раздается истошный крик шатенки, которая врывается в залу и начинает орать. Выбралась-таки из ванной, или кто-то вызволил ее, ошалевшую от злости.

– Это мой танец…мой. Она украла его у меня. Смертная. Она смертная. Эскама. У вас в зале танцует низшая…позор! Стыд! ЖАДРАН*1!

Она выкрикивала это слово на горном языке…языке, который часто срывался с языка некоторых, и который я не понимала.

Бьющуюся в истерике наложницу выволокли из залы, пока она тянула ко мне скрюченные руки и билась в яростных спазмах бессильной злобы. Музыка резко смолкла, и я увидела оледеневшее лицо императора. Он стиснул челюсти и резко отвернулся от меня, кивнул коротким кивком своим людям, и меня тоже схватили под руки и протащили по полу, как тряпку.

– Скандал! Это неслыханно! – раздались голоса вокруг.

– Наглая тварь! – вторили один следом за другим, вперемешку с неизвестным мне гортанным языком.

– Низшее отродье!

– Пороть! Содрать кожу живьем!

– Это ее последние секунды!

Меня тащат, а я смотрю только на него, только на возвышающуюся надо мной фигуру, на эти огненные и в то же время ледяные зеленые глаза. Потому что они провожают меня…из-под сошедшихся на переносице ровных бровей. А ведь я дотанцевала почти до конца… и его длинные пальцы не прогнали меня. А ведь он знал, кто я такая, и понимал…не мог не понимать, что я натворила. Тогда почему дал мне закончить танец, почему продолжил смотреть…почему? Это огненное «почему» обжигало тело, как плетью. Это «почему» стало какой-то молитвой для меня, каким-то спасением от понимания, что теперь меня ждет адская боль и расплата.

Архбаа, ее свита, все те женщины, которых ОН отверг, никто из них не простит мне этого своеволия и того, что он СМОТРЕЛ. Того, что я была единственной, кому не махнули рукой. Я уже ощутила этот жгучий прилив всеобщей ненависти. Он окутал меня ледяным смерчем.

Когда меня вывели из залы, ко мне подлетела Раммар и со всей силы ударила по лицу, содрала с него ткань, сдернула с головы шлейф.

– Тварь! Ты что себе позволила! Ты что натворила, мерзкая сука? Как посмела! Ты…знаешь, что тебе за это будет? Утром с тебя снимут кожу живьем, тебя привяжут к столбу и будут срезать с твоей спины куски плоти. Ты будешь молиться о смерти! Ты будешь ее жаждать! Увести!

– Но…этот танец был моим, и он меня не выгнал…не выгнал! – воскликнула я, не боясь уже ничего. Мне все равно. Если я и так умру. Пусть колют мне язык, пусть отрежут его.

– Ты эскама! И тебе никогда не попасть в постель повелителя! Никогда! Запомни это! Таковы законы этого дома. И не тебе их менять! И за своеволие ты жестоко поплатишься!

– Пусть! – крикнула и схватила ее за руку, – Пусть! Значит, такова моя участь…но я была той эскамой, которая оказалась лучше любой вашей…высшей! Или как вы там себя называете! Император меня заметил…А законы…они созданы для того, чтобы их нарушать!

Ударила еще раз, и я ощутила во рту привкус собственной крови.

– Чтобы казнить! Здесь законы никто не нарушает!

В подвале было сыро и грязно, меня швырнули прямо на пол, лицом вниз. И какое-то время я лежала и смотрела в одну точку…потом привстала и облокотилась о стену, прикрыла глаза. Говорят, любовь начинается со счастья, но моя любовь началась со страданий. Она стала для меня проклятием с самой первой секунды. И я чувствую, как горят и плавятся крылышки мотылька, как им больно расправиться, как они трепещут и болезненно вздрагивают. Наверное, сегодня их вырвут вместе с мясом.

Дверь в подвал отворилась неожиданно, и от ужаса я подскочила и отпрянула назад, быстро попятилась от вошедших банахиров. Это были именно они, и от страха у меня на затылке зашевелились волосы, я буквально онемела и оглохла. Меня вывели из подвала и повели…внутрь дома. Когда я ожидала того, что сейчас выволокут на улицу и привяжут к столбу на площадке возле особняка. Я лишь успела заметить, что все еще глубокая ночь, и рассвет даже не начал заниматься у горизонта. Увидела в окне кромешную тьму, и мои глаза крепко закрыли повязкой. Дрожа всем телом, я шла следом за банахирами куда-то, куда они меня вели. Пока не оказалась в каком-то помещении. Судорожно сглотнула, услышав сдавленные захлебывающиеся стоны и мучительные всхлипывания.

– Мы привели ее, госпожа. Как вы и велели.

– Пус…ть…по…до..й…дет

Голос срывается на низкие ноты, на рычание и хрипы. Я его не узнаю. Кажется, будто этот голос ломается, кажется, что с ним происходит что-то жуткое. И меня подводят куда-то. Я тяжело дышу, мне страшно, и мне кажется, что…что сейчас случится нечто такое, что способно свести меня с ума. Что-то, о чем я догадывалась… и в то же время боялась даже поверить, нечто животное, ужасное, то, что тогда преследовало меня снаружи в ту ночь, когда меня окружили волки. И этот мускусный звериный запах. Сейчас я его чувствовала так отчетливо, что казалось, я задохнусь.

– Снимите…повязку.

С моих глаз срывают повязку, и от ужаса я не могу даже закричать – передо мной не человек. Передо мной нечто среднее между человеком и чудовищной тварью, поросшей черной шерстью. И сквозь эти ужасные клоки шерсти, раскроенное напополам лицо я… я узнаю черты лица Айше. Ее глаза затянуты мучительной плевой, она выгибается на постели и кричит… а я вижу, как изламывается ее тело, как хрустят кости и выступает кровь в местах выламывающихся конечностей.

– Божеее… – срывается с моих губ хриплый возглас.

– Нет…здесь…бога…

Хрипит несчастная и снова выгибается, ее рот…он превращается в пасть, и из него сочится кровь. Мне кажется, я попала в ад, кажется, я попала в самую преисподнюю и вижу кошмар наяву.

«Я не человек…они не люди» пульсирует в голове и бьёт набатом по венам.

– Давайте попробуем! – слышится чей-то голос сзади, и только сейчас я замечаю низкорослого старика с седыми волосами, одетого в белый халат. – Взять ее!

Меня, онемевшую от панического страха, хватают, насильно сажают на стул, запрокидывая голову в сторону, отбрасывая волосы с горла. От дикого ужаса я трясусь до такой степени, что кажется, я сейчас откушу себе язык.

– Нет! – хрипло кричит Айше…потом поворачивает ко мне свою изуродованную голову наполовину волка, наполовину человека, и я…ошалевшая от ужаса, в полуобмороке смотрю, как она тянет ко мне руку-лапу с окровавленными пальцами.

– Я…я умираю каждую ночь…я…

В светлых глазах блестят слезы, и я вижу, какие нечеловеческие мучения терзают ее тело.

– Я…могу помочь, да?

– Да…я…не хочу убивать тебя…эскама…согласись дать мне свою кровь… и может, мне станет легче. Может… а может, и нет. Ты можешь отказаться.

И закричала, снова выгнувшись и выкатив глаза, руки судорожно сжались, стянули простыни, ее голова заметалась по подушке.

– Я согласна…что я должна сделать?

Седоволосый старик приблизился ко мне с иглой в руке и проводами.

– Дашь ей свою кровь добровольно столько, сколько потребуется!

– Не убей! – хрипло крикнула Айше и схватила врача за руку, – Убьешь – сдохнешь сам…обещаю!

И ее глаза закатились, а я повернулась к нему и протянула руку.

– Берите сколько нужно…я согласна.

Я не знаю, в какой момент перед глазами все поплыло, и я начала погружаться в вязкий туман беспамятства. Наверное, после того как старик сказал, что надо еще, что этого слишком мало. Именно так и сказал.

– Отлично…но этого слишком мало.

У него сухой голос, похожий на шелест осенней листвы под ногами. И мне кажется, я вижу эти осенние листья. Как они летят и кружатся, взмывая вихрями вверх в ясное небо.

Я не видела, сколько крови они у меня берут. Мне было страшно смотреть на иглы, на трубки. Я с детства всего этого боялась. Теряла сознание на уколах от страха. Все, что связано с венами, вводило меня в состояние шока.

Постепенно мое тело становилось невесомым, становилось каким-то легким и очень нежным, как пушинка. Я закрывала глаза и взлетала все выше и выше. Так похожа себе на те самые листья. Пока не услыхала где-то далеко:

– ХВАТИТ!

Резкое, отрывистое, знакомым до боли голосом. Настолько въевшимся в мозги, что от одного его звучания я погрузилась в полнейшую тьму с ощущением полного блаженства.

Мне ничего не снилось долгое время. Я не помнила своих снов с тех пор, как появилась в этом доме. Как будто кто-то выключал нас вечером и включал утром, или мозг так боролся со стрессом и постоянным страхом. Так хотела увидеть маму, или свой дом, или птиц за окном. Но видела только потолок и стены своих комнат. Раньше ужасающе белые, а теперь украшенные лепкой, зеркалами и мрамором.

А сегодня…сегодня я вдруг видела сон. Как лежу на широкой постели с прозрачным черным пологом с обеих сторон, на очень упругом матрасе в чистом благоухающем жасмином шелке. Моя голова запрокинута назад, а волосы разметались по подушке и щекочут мне щеки. Мое тело все еще невесомое, легкое, будто чужое…словно тело бабочки с тонкими крылышками. И я вижу, что со мной рядом кто-то стоит. Даже больше – я ощущаю запах. Тот самый, звериный, будоражащий аромат, впивающийся во все мое тело тоненькими иголочками.

Вижу силуэт, ноги, вижу руку, расслабленную, с перстнями на длинных пальцах. Один из перстней массивный, большой. Это золотая голова волка с раскрытой пастью и сверкающими глазами-бриллиантами. Я уже видела этот перстень…на руке Вахида.

Потом эта рука тянется ко мне, и я ощущаю, как на мое тело наползает что-то мягкое, теплое, оно окутывает меня коконом и становится очень уютно и тепло. И мне так хорошо. Мужские пальцы касаются моего плеча, трогают мою кожу, поднимаясь вверх. Проводят по щеке, по подбородку, убирают прядь волос со лба. Я чуть приоткрываю тяжелые веки и…вижу ЕГО лицо. Оно слишком ослепительно, чтобы не пробить туман моего марева, чтобы не заставить вздрогнуть обессиленным телом. Глаза в глаза. Как же больно смотреть на само солнце. Я хочу, чтобы эти мгновения не кончались.

Прикосновение тягучее, как патока, горячее, как кипяток. И если я умерла, то оно того стоило, потому что меня касается его рука. Эти пальцы гладили мою щеку, и я не знаю, как осмелилась схватить эту руку и поднести к своим губам, чтобы прижаться ими к пальцам и ощутить, как эта самая рука дёрнулась.

Но ведь это сон, а во сне я могу…могу тронуть его, во сне все можно.

Не убирает пальцы. Они около моих губ. Дрожащих, полуоткрытых, касающихся его запястья, фаланг. Проводит большим по верхней губе, цепляет нижнюю, оттягивая вниз, снова гладит скулу и потом накрывает мои глаза, заставляя сомкнуть веки. Что-то гортанно говорит на своем языке. И его голос вкрадчиво ласков, если вообще он может быть таким. Я хочу, чтобы он не замолкал, чтобы сказал еще что-нибудь.

– Самия…Самия… – это то, что мне слышится, что он говорит, когда трогает мои глаза кончиками пальцев и проводит ими вниз, цепляя ресницы.

Я слышу удаляющиеся шаги, и мне хочется закричать «НЕТ», но мне слишком хорошо. Меня трясет от того, что мои губы касались его руки. Я хочу спать дальше, я хочу умирать, если это смерть…

***

– Пульс в норме. Дыхание в норме. Показатели крови немного занижены, особенно гемоглобин, но все восполнимо. Хорошее питание, витамины, свежий воздух, и мы все бесценные ресурсы сможем пополнить.

Сухой голос врача заставляет полностью прийти в себя и открыть глаза. Точнее, приоткрыть их и вслушаться в то, что происходит.

– Мне приказано знать все, что происходит, и доложить императору.

– Все отчеты будут у вас на руках через час.

Потом мою щеку похлопали.

– Открываем глаза и приходим в себя. Ты уже давно не спишь, я все вижу.

Приоткрыла сначала одно веко, потом другое.

– Посмотри на мой палец.

Провел пальцем возле моего лица, потом в другую сторону, потом вверх и вниз. Пощелкал у моих ушей, ущипнул за руку.

– С реакцией все нормально. Вставай.

Подал мне руку, помогая сесть на постели.

– Голова не кружится?

– Немного.

– Ну, немного не страшно. С сегодняшнего дня ты будешь каждый день приходить ко мне и сдавать анализы. Сейчас тебя покормят, и ты примешь вот это.

Протянул мне пузырек с таблетками.

– Каждое утро перед едой. Возможно, будет еще.

Я отставила пузырек на тумбочку и свесила ноги с постели.

– А как…как она?

– Кто – она?

Вопрос разозлил. И я подалась вперед.

– Та, из-за кого вы сейчас спрашиваете, не кружится ли у меня голова. Ей стало лучше?

– Мне не велено об этом говорить с кем-либо и уж тем более с тобой.

Ясно. Этот сухой букашка-старикашка ничего мне не скажет. Он все складывал в свой небольшой саквояж и больше не обращал на меня внимание.

– Почему вы не скажете именно мне? Ведь если моя кровь помогла ей, я имею право об этом знать. Это моя заслуга!

Мои слова старика разозлили, и он посмотрел на меня исподлобья, а потом зашипел.

– Я бы на их месте забрал все, заморозил и использовал для изготовления лекарства годами. Но тебя, какого-то черта, оставляют в живых, и мне это непонятно. Такие, как ты…только могут помешать. Это неправильно. Я знаю. Я чувствую. Они…они еще пожалеют.

Он вышел из моей спальни, прикрыв дверь, а я посмотрела на пузырек, и мне почему-то не захотелось из него ничего пить. Я спрятала его под подушку и подошла к окну, а потом вздрогнула от неожиданности.

Внизу гуляла Айше. Она почти не хромала. За ней прыгал следом черный пес, очень похожий на волка. Но не из тех…что я видела. А обыкновенного волка, лесного.

И вдруг по позвоночнику прошли адские мурашки ужаса – а ведь в этом доме живут ДРУГИЕ. Живут звери. Те, кто днем обращаются в людей, а ночью становятся хищниками. Теми самыми, которые тогда окружили меня во дворе. И эти хищники – это семья Вахида и ОН САМ!

_______________________________________________________________________

1*Жадран – позор (язык горных волков, прим. автора)

Глава 15

Молчание – самый лучший способ развязать язык любому. Один из сильнейших психологических инструментов. Насилие в самом чистом виде. Одно из самых жестоких моральных издевательств. Хочешь заставить кого-то нервничать – просто молчи. Выжидай. Он заговорит сам. Не голосом, так взглядом, обеспокоенным, бегающим, или, наоборот, слишком напряжённым. Ладонями, вспотевшими, судорожно сжимающими пальцы. И запахом волнения или страха. Он раздражает ноздри, вызывая чёткое желание напугать сильнее, заставить испытывать ужас, почувствовать, как сворачиваются в тугой узел страха и непонимания все внутренности оппонента.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

– Госпожа хочет, чтобы ты приносила ей завтраки и сидела с ней пока она ест. Возможно, она так же захочет с тобой обедать и ужинать.

Мируза – управляющая штатом прислуги и полностью отвечающая за все, что происходит в покоях Айше. Я с ней познакомилась еще несколько дней назад, но официально ко мне она пришла только вчера после того, как я отдыхала еще целый день после «процедуры» сдачи крови. Есть люди без возраста. Люди, которым невозможно определить сколько лет. Такой была МИруза. Высокая, худощавая, одетая во все черное с полностью покрытой головой. С очень ровной спиной, прямой плывущей походкой. Каждая складка на длинном платье отутюжена, воротник стоит колом, пуговицы на манжетах блестят. В ее нагрудном кармане торчит черный шелковый платок.

Потом я узнаю, что Мируза скорбит по мужу и двум сыновьям. Как и когда они погибли, мне никто не рассказывал, а сама женщина не располагала к разговорам.

– Я пришла рассказать тебе о твоих обязанностях. С сегодняшнего дня ты – личная прислуга и компаньонка госпожи Айше. Это означает, что ты должна быть рядом и приходить по первому ее зову в течение суток в любое время. Я начну с того, что тебе запрещено…а потом упомяну, что именно разрешено.

Я кивнула, продолжая сидеть на постели и не зная, как правильно себя вести. Можно ли мне разговаривать.

– Ты продолжаешь оставаться эскамой – то есть личной вещью правящей семьи. В этом плане ничего не изменилось и никогда не изменится. Тебе так же запрещено приближаться к наложницам, императору, посещать те места, которые посещают они, прикасаться к их вещам. Ты должна носить перчатки и не смотреть в глаза господам, а только в ноги. Говорить, когда позволили…Нарушение законов дома – казнь. Повторять их я не стану.

Ну почти ничего не изменилось. Могла и не рассказывать, мне все это вбили в голову очень доходчиво.

– Теперь то, что можно. С сегодняшнего дня тебе можно приходить на кухню, ты можешь относить госпоже еду, закуски, питье. Ты сама можешь получать на кухне для себя сладости и закуски. Ты в них не ограничена. Таково желание госпожи Айше и доктора Лучано.

Да…меня надо хорошо кормить, так как они забирают мою кровь.

– Тебе выдадут одежду, и ты больше не должна носить форму эскамы. Тебе можно гулять в саду с четырех вечера до шести, можно пользоваться библиотекой.

Эти ее последние слова обрадовали меня до невозможности. Я видела библиотеку в этом доме – это огромное помещение с высоченным потолком посередине дома, стены уходят вверх метра на три, и все они заставлены книгами. От одной мысли об этом даже начали дрожать руки. Меня поймут люди, которые до безумия, до фанатизма любят читать и для которых книга – это самое дорогое сокровище мира. Для меня книга была всегда дороже любого золота. Я покупала книги каждый раз, когда появлялись лишние деньги. Могла, не раздумывая, купить вместо сладостей или косметики. «Нет ничего дороже книги, моя девочка. Книга несет свет, даже если в ней заключается тьма. Книга всегда чему-то учит. В книгах заключен целый мир».

– Отбой строго в десять. Никаких прогулок. Закрыться у себя в комнате. Поняла?

Я кивнула.

– Меня предупредили, что ты своевольная и наглая. Я так тебе скажу – пока тобой довольна Айше, я тебя не трону, но, если ты ее огорчишь или разозлишь, я лично позабочусь о том, чтобы с тебя сняли кусочки кожи наживую.

– Я ее не огорчу.

– Очень на это надеюсь. Иначе берегись меня лично! Айше мне дороже дочери!

Я ни на секунду не сомневалась, что она на это способна. По ее страшным черным глазам было видно, что ей доставит особое удовольствие причинить мне боль. Они все относятся к нам, как к людям второго сорта…даже не как к людям, а как к мясу, как вещам. Вещи ни на что прав не имеют.

– Вот это карточка, по которой ты можешь получить еду пока открыта кухня. До восьми вечера. Тебе можно брать двойную порцию шоколада, соков, сладостей. Только смотри не набери лишний вес!

Когда она ушла, я какое-то время сидела на постели, прислушиваясь к своему организму, и отголоскам слабости, и шуму в ушах. Но к вечеру мне стало намного лучше. И даже захотелось есть. Так как мне можно выходить из комнаты, можно идти на кухню и в библиотеку, то я пойду получу свою порцию вечернего десерта и возьму книгу почитать. Тогда и ночь пройдет не так страшно.

Я выбралась из комнаты и впервые пробралась на кухню. Мне выдали пластиковый поднос с куском вишнёвого пирога, чашкой крепкого чая и двойной порцией шоколада. На кухне на меня смотрели с нескрываемым любопытством.

– Новая компаньонка госпожи Айше…

Шептались они и клали мне побольше вкусного. Предлагали разные сладости, сливки, кофе, какао. В основном на кухне работали мужчины, и они пытались мне угодить. Впервые в этом доме кто-то пытался мне угодить.

– Я – Фаюг, и я отвечаю за распределение пищи. Если что-то захочешь вкусненькое – это ко мне. А это Баюл. Он главный повар…Захочешь чего-то необычного, скажи ему, и он о тебе позаботится.

Фаюг был тучный, огромный мужчина с длинными усами и лысой головой, а Баюл наоборот – худощавым, чисто выбритым с жидкими полосками серых волос. Они оба добродушно улыбались. Вообще в этом доме впервые кто-то улыбался. И мне это показалось настолько восхитительным, что я неожиданно для себя расслабилась и попросила еще мармелада и орешков.

Отнесу в комнату, возьму книгу, и это будет самый прекрасный вечер за все время моего пребывания в этом доме. А еще мама говорила, чтобы хорошо спать, в чай можно добавить молока или сливок. Сейчас вернусь и добавлю и…

Я остановилась, услышав тихие голоса, они доносились с маленького коридорчика неподалеку от кухни.

– Вот здесь…ровно три капли.

– Я смогу, только если Фаюг даст опробовать ужин лично мне.

– Даст. Жирдяй терпеть не может красное вино, у него рожа покрывается пятнами.

Я насторожилась и слегка выглянула из-за угла. Заметила двух мужчин. Одного из них я сразу узнала – худощавый Баюл, который выбирал для меня зеленый виноградный мармелад, а второго я встречала один раз…на инициации. Он стоял рядом с красивой, высокой женщиной неподалеку от Роксаны. Подтянутый, сильный, с аккуратной черной бородкой и смуглым, неприятным лицом с длинноватым носом с горбинкой. Он не слуга и не охрана. Он из семьи, и это сразу видно. Внутри стало как-то неприятно, и сердце почему-то тревожно сжалось.

– Если он…сами понимаете почувствует… Он же пробует еду императора самый первый и…

Бахт что-то шепнул очень тихо, и я не услышала, что именно он сказал Баюлу.

Тот протянул повару маленький флакон.

– Ты должен это сделать ради всех нас…иначе, сам знаешь, скоро будет смена персонала. И вряд ли тебя просто отпустят домой. Отсюда никто живым не уходит.

Баюл поклонился и сжал флакон в ладони.

– ОН должен отужинать и запить свой ужин этим вином сегодня вечером, позаботься, чтобы индейку и бутылку французского домашнего вина отнесли в императорские покои.

– Да, господин Бахт. Я все сделаю.

Я отпрянула в сторону и прижалась к стене, когда человек с бородкой прошел неподалеку от меня и скрылся в недрах длинного коридора. Тяжело дыша, я смотрела перед собой и чувствовала, как дрожит в моих руках поднос. Они задумали отравить Вахида…Баюл и вот этот черный мужчина, которого назвали Бахтом.

Она испуганно осматривалась по сторонам и судорожно глотала воздух, пытаясь вырвать свою руку из моей. Но я уже не могла остановиться, я приняла решение, я должна была это сделать.

– Мне отрежут голову! Не тебе! Скажи, что я на тебя напала! Я ударю тебя…останется след, кровь. Все сверни на меня. Тебе поверят, я подтвержу. Разве ты не хочешь иметь вот это?

И покрутила карточкой у нее перед носом, зная точно, что ни у одной эскамы нет такой привилегии – есть, когда вздумается и что вздумается. Их кормят строго по расписанию. И часто могут оставить без ужина в наказание. Но с этой пластиковой штукой она никогда не будет голодной и сможет кормить и своих подружек тоже.

– Карточка и крестик!

Она осмотрелась, выглянула за угол, потом снова на меня.

– Ладно. Давай…Там за туалетом.

– Пересидишь в кабинке, потом сделаешь вид, что была без сознания.

– Карточку!

– Сначала дай свою одежду и закройся в кабинке!

– Сильно не бей…я еще могу попасть на отбор. Зубы не выбей!

– Не выбью.

Я ударила ее кулаком по губам, намеренно, чтоб выступила кровь, потом быстро переоделась в тунику, надела прозрачную повязку, скрывающую низ лица и оставляющую открытыми только глаза. Когда девушка закрылась в кабинке, просунула снизу карточку.

– Держи…крестик спрятан возле статуи девочки с крыльями. Справа.

– Чокнутая. Тебя просто уничтожат. Тебя ждет страшная смерть….

Нет, страшная смерть ждет Вахида, если он выпьет это вино. Выбежала из туалета, как меня схватила за руку чужая манхар, чьего имени я еще не знала. Она присматривала и руководила эскамами из обслуги дома.

– Где тебя носит?

– В туалете!

– Быстро взяла поднос и пошла. Быстро!

Шикнула на меня и замахнулась указкой, я поспешила взять поднос из рук парня, работающего на кухне. В нос ударил запах сдобы и изюма. Задержав дыхание, быстро пошла вслед за остальными девушками. Я впервые попала на ужин императора и его семьи. Там были все они…все те, кого я видела на инициации. Странные традиции – никто не сидел за столом, они все устроились на подушках на полу, перед ними расстелена длинная белоснежная скатерть с цветным орнаментом в виде вышивки цветов и завитушек. На ней расставлены блюда, кувшины, пиалы, тарелки. Стол ломится от еды, от различных блюд, салатов, соусов, мяса и овощей.

Играет красивая музыка, ненавязчиво, на заднем фоне. В камине потрескивает огонь. В зале очень тепло, но не жарко, воздух наполнен запахами вкуснейшей еды и пряностей.

Так что желудок буквально сворачивается от голода. Но мне сейчас не до этого… я вижу Вахида.

Этого достаточно, чтобы у меня перехватило дыхание, и сердце застучало прямо в горле. Ослепленная, готовая упасть на колени от одного взгляда на эту величественную мужскую красоту. Внутри опять трепещут крылышки…взмахивают вверх и вниз, вызывая трепет во всем теле.

Он сидит во главе стола на черных подушках с золотыми кисточками, одет также в черное, одна нога согнута в колене, другая вытянута вперед. Рядом с ним по правую руку восседает его мать Роксана. Величественно красивая, прямая, как струна, в красивом коричневом костюме, ее волосы собраны на макушке в замысловатую прическу, и лицо кажется очень молодым и одухотворенным. Пальцами, унизанными кольцами, она придерживает в руке кусок пирога, а в другой бокал. Слева от НЕГО сидит та самая женщина…с красивыми бархатными карими глазами и черными волосами. Она одета во все красное, и рядом с ней три девочки. У всех материнские темные глаза и такие же черные волосы. Но….но внутри все сжимается и сворачивается от понимания, что это дочери Вахида. Дочери и его наложница…любимая наложница Гульнара.

Любимая. Наверное, я могла бы жизнь отдать, чтобы стать для него хотя бы кем-то, даже не любимой, а хотя бы просто той, что могла бы прикасаться к его глазам и ресницам. Кем-то, кто имеет право вдыхать его запах и называть его по имени.

Потом…спустя время я узнаю, что никто не имеет права называть по имени императора, только его мать.

Семья не обращает внимание на служанок. Они что-то обсуждают, улыбаются, выпивают. Только Вахид молчит, он смотрит поверх голов, и мне кажется, он совершенно не сосредоточен на своей семье. Он где-то далеко мыслями. Когда ему подносят поднос…. Я все еще очень далеко. Перед императором ставят индейку, кладут закуски и наполняют его бокал вином из кувшина. Почему я так далеко? Почему я онемела?

– Нееет! – громким воплем, и все головы оборачиваются ко мне, а рука императора все же подносит бокал к губам.

Я уронила свой поднос, сильно толкнула девушек впереди, я бежала к нему и словно в замедленной съемке видела, как банахиры срываются с места, как несутся ко мне, но я почти рядом, я уже вижу, как он вскидывает голову, как расширяются от удивления зеленые глаза, как расширяются зрачки, когда я выхватываю бокал и залпом выпиваю его сама.

– Какого хрена! – рявкнул император, не спуская с меня глаз.

Горло опалило алкоголем, меня схватили сзади, повалили на пол. Где-то в спине взорвалась острая боль, но мне уже все равно. Я отняла…бокал. Я успела.

Бокал покатился вперед, несколько раз перевернулся. С рычанием к нему выскочила мелкая собачка, набросилась, схватила зубами. Я смотрела то на Вахида, то на эту собачку…которая вдруг упала, захрипела, из ее рта пошла пена, она задергалась и замерла, застыла, глядя остекленевшими глазами на гостей. Кто-то истошно закричал…но в основном все молчали. Застыли. Замерли и окаменели. Император смотрел на меня, стиснутую, схваченную за волосы и за шкирку его банахирами. Потом медленно встал и в два шага оказался около меня. Мои волосы упали мне на лицо…повязка перекосилась. Он наклонился и содрал ее, выдохнул, всматриваясь мне в лицо.

– Яд…

– Императора хотели отравить…

– В бокале был яд…

– Эскама выпила яд…

– Убрали руки! – рявкнул и поднял меня с пола, удерживая всей силой своих мощных пальцев.

– Кто?

Глядя мне в глаза….я перевела взгляд на Бахта, который весь побледнел и сидел прямой как будто проглотил спицу. Долго смотрела на него, не в силах указать пальцем, только кивнула.

– Ложь! – рявкнул он – Эта сука лжет!

А у меня все плывет перед глазами, и ноги становятся ватными, становятся какими-то пластмассовыми. Наверное, яд уже действует или меня…или меня ранили его банахиры. Ведь их реакция мгновенная.

– Взять!

Одним кивком, и я уже не вижу, как схватили и уводят Бахта, я только смотрю в ЕГО зеленые глаза и чувствую, как сознание от меня уплывает, как я висну на его руках. Как расширяются его глаза снова, как он отнимает руку от моей спины и смотрит на кровь у себя на ладони, как открывается рот и перекашивается, когда он орет оглушительно:

– ВРАЧА!

– Вахид…, – одними губами.

– ВРАЧА! БЫСТРО!

И поднимает меня на руки…последнее, что я вижу, это его взгляд, эту бесконечную изумрудную даль, которая уносит меня в дикие горные леса, и яркое небо кружится перед глазами.

Вахид…Переводится, как единственный. Для меня он единственный…Теперь я это знаю точно.

Глава 16

Корона на голове не всегда признак безумия, зато безумие – однозначно спутник любой коронованной особы. Дворцы и власть привлекают либо идиотов, ничтожно мечтающих о собственном возвышении над другими, либо тех, кто по праву обязан взять на себя ответственность за народ.

И у тех, и у других чувство самосохранения становится единственным важным из всех чувств, так как нет большего параноика, чем тот, кто окружён стражей.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

– Ты не можешь дать ей свою кровь! Это нарушит все наши законы!

Роксана бросилась к Вахиду и схватила его за руку, но он отбросил ладонь матери, глядя на нее сверху вниз. Полупьяная от слабости я смотрела на них из-под прикрытых век. Боль в спине и ломота в висках. Я действительно какая-то не в себе. И, мне кажется, я и сплю, и одновременно нет. Между мной и силуэтами императора и архбаа колышутся прозрачные занавески, ниспадающие с балдахина постели.

– Эта эскама спасла мне жизнь. Она выпила яд, предназначенный мне! Она приняла удар ножа от моего банахира, потому что бросилась защитить меня!

– Кто знает! Может быть, это она же и принесла тебе яд! Слишком ее много! Своевольная, наглая эскама давно должна была умереть!

– Архбаа! Вы забываетесь! В моем присутствии выносить приговоры может только судья Ларман, а не вы и ни кто-либо другой!

Глаза Роксаны расширились, и она отпрянула от Вахида, словно он ударил ее.

– Не забывайте, что кровь этой эскамы вернула вашей дочери возможность не корчиться от адской боли по ночам и избавила ее от обращения!

– Скоро нам предоставят перстни, и кровь этой эскамы не будет значить ровным счетом ничего. Убери ее подальше от нас, сын. Эта девчонка принесет нам неприятности. Ты до сих пор не знаешь, каким образом она попала сюда…

– Это буду решать только я! А теперь я хочу остаться здесь один!

– Наедине с эскамой?

Это был ее последний вопрос, потому что я услыхала, как открылась дверь. Видимо, ей на нее указали. Сердце тревожно колотится, потому что я понимаю, насколько меня ненавидит архбаа. Все ее естество кричало о том, что меня нужно уничтожить. А ведь я, наверное, и так скоро умру…яд и удар ножом сыграют свою роль.

Полог откинулся, и я увидела Вахида с завернутым по локоть рукавом черной рубашки. На моих глазах он поднес ко рту руку, и я услыхала звук, похожий на легкий прокол поверхности, по локтю Вахида потекла темно-бордовая кровь. Он наклонился ко мне и прижал руку к губам, приподнимая мою голову за затылок.

– Пей!

Скажи мне кто-то пару минут назад, что я это сделаю, меня бы стошнило…но едва моего языка коснулась солоноватая жидкость, я ощутила, как по венам потек кипяток, как он заструился по каждой извилинке, побежал вниз и вверх, наполняя меня сумасшедшим жаром.

– Самия…, шаан марх беранда…, – не понимаю ни слова, но по телу прошла адская волна дрожи от этого низкого голоса. И меня топит приливами кипящей лавы морока. Вся кровь закипела внутри. Шумно выдыхая смотрю на его лицо, жадно глотая самый дикий нектар…чувствуя себя превращающейся в животное. И смотреть на него – это все равно что уже гореть в самом пекле. Как же невыносимо он красив вблизи. Бледный, чуть заросший щетиной, и этот невыносимо тяжелый взгляд огромных зеленых глаз. Физически трудно его выдержать. Мое тело бешено откликается на этот взгляд и на бегущую внутри лавину…Со мной происходит что-то невыносимое, что-то, неподдающееся никакому определению. И я сильнее ощущаю звериный запах его тела, дыхания от чего мое собственное становится одним сплошным и оголенным нервом. Под кожей ощущается какое-то эйфорическое покалывание, как будто я приняла невероятный по своей силе наркотик. Отнял руку, а я потянулась за ней, облизывая губы и нагло вскидывая руку, чтобы удержать. Мгновение, и его ладонь легла мне на горло, не давая пошевелиться. От прикосновения едва слышно застонала, чувствуя, как в томлении закатываются глаза.

Какие же глубокие и пронзительные у него глаза, такие невероятно зеленые, как самая свежая листва, как заводь, как источник запредельного наслаждения. Мой пульс учащается, мое сердце начинает биться прямо в горле, в висках. Кажется, мне обещали смерть, если я буду смотреть в глаза Арха…Говорили, что меня унесет в самое пекло. Моя ладонь накрыла его запястье, обжигаясь в очередной раз о горячую кожу.

– Вахииид…ваше имя…

– Мое имя…что?

Спрашивает, и пальцы сильнее сжимают мне горло, они очень сильные, и я внутренне чувствую, что сожми он их сильнее, и у меня хрустнут позвонки.

– Единственный…для меня.

Наклоняется ниже, и теперь его глаза буквально сливаются с моими, заставляя меня дрожать еще сильнее. Не от страха, а от дикого неестественного возбуждения, от этого запаха и от вкуса его крови на своем языке.

– Хочу…хочу принадлежать вам…

Хочу, безумно хочу принадлежать ему в самом примитивном смысле этого слова, быть полностью его, настолько его, чтобы слиться с ним в единое целое. От касания пальцев к бешено бьющейся вене по всему телу вспыхивают точечные ожоги. Я начинаю задыхаться от понимания, что сейчас он прикасается ко мне и так близок, что я ощущаю аромат мужского дыхания. Он знает, насколько я помешана на нем? Насколько схожу с ума от этой близости. Понимает, что я готова умереть еще раз, лишь бы он вот так прикасался ко мне. Тихо застонала, и зеленые глаза вспыхнули фосфором. Привлек к себе, удерживая за горло, и вдруг через секунду его губы впиваются в мой окровавленный рот. И горло разорвало от потока горячего дыхания, сердце дернулось, вздрогнуло от сумасшедшего восторга. Безумным, ослепительным сумасшествием…его мягкие, горячие губы, такие властные и жадные на моих губах. Какие же они горячие, сумасшедшие и настолько желанные мною, что кажется, я сейчас умру от счастливой боли во всем теле.

Из моего горла вырывается стон адского наслаждения, от алчности, от бешеного возбуждения все мое тело трясет, и я сама вгрызаюсь в его губы, ощущая, как язык жадно лижет мой язык, как врывается мне в рот, как проникает глубже, сплетаясь с моим языком. Я никогда не целовалась…но я инстинктивно готова сожрать его рот, готова принять его язык как можно глубже, я чувствую поглаживание моего горла пальцем и вся взвиваюсь от остроты ощущений.

Оказывается, я жила только для этого поцелуя, оказывается, я для него родилась. Все мое существо глотает жадно и голодно его дыхание. Я вся превратилась в трепещущий и обезумевший голод. Вот что значит хотеть…вот она – полнота самого безумного и дикого желания, и жажда в сравнении с этим ничто. Как же долго я этого хотела и ждала, как же безумно я об этом мечтала.

И поцелуй так мало…так ничтожно мало. Я бы отдала ему всю себя, свое сердце, свои кости, свое мясо, всю свою кровь, если бы он попросил. Я бы могла вскрыть себе грудную клетку и вытащить для него свое сердце.

Но я бы не ограничилась этим…я нагло хотела брать, я хотела отбирать у него все, что было можно, и все, что нельзя. Готовая понести за это любое наказание. Как дикое, неприрученное и слишком голодное животное. Отчаянно жаждущее своего хозяина. До крови и до боли.

Как же по-звериному голодно он сдавил меня руками, набрасываясь на мой рот, прокусывая губы жадными поцелуями. Ни капли нежности, только яростная страсть, только сумасшествие, сжирающее обоих. И я не хочу никаких ласк, чтобы чувствовать себя живой, мне нужна эта дикая страсть. Целуя, кусает мои скулы, мою шею, откидывая мою голову назад, облизывая и оставляя мокрые дорожки на подбородке, возле уха, между ключицами. Его рот широко открыт, и я чувствую, как он цепляет кожу зубами, протяжно оставляя следы, засасывая ее. Раздирая на мне окровавленную тунику, высвобождая грудь, кусая самые кончики, всасывая их вместе с ареолой, жадно трепая, вылизывая между грудей капли моего пота, спускаясь вниз, чтобы скользнуть языком в ложбинку пупка и в то же время сдавить грудь обеими ладонями, поднимая вверх и рыча, как жадный зверь, который готов сожрать свою добычу, обглодать до костей.

Меня трясет от лихорадки, мне жарко и холодно одновременно, моя кожа дымится, мне кажется, я вся расплавилась и превратилась в воск, она стекает капельками пота между грудями, между ног…внизу, где все пульсирует, где все горит так, что мне хочется кричать от боли. Я словно под адским наркотиком. Трусики прилипли к взмокшей плоти, и я невольно трусь о кровать, извиваюсь от жажды, от того огня, который испепеляет все мое тело.

И вдруг резко отрывается от моего рта, с диким звериным рычанием толкает на кровать, вскакивает и через мгновение исчезает из комнаты. И, мне кажется, я успела увидеть вспышку фосфора в его глазах и клыки в оскаленном рте. Но это не пугает, я вскакиваю и бегу следом за ним, но дверь закрывается, ее заперли снаружи.

– Вахииид…

С криком, переходящим в стон, со слезами на глазах, стуча в дверь, ломая о нее ногти, прислоняясь к ней потной спиной, задирая платье, впиваясь в собственную плоть горячими руками, все еще представляя его губы на своих губах, зажимая твердый пульсирующий клитор пальцами и содрогаясь от оргазма сползти на пол, утыкаясь лбом в ковер, содрогаясь всем телом от конвульсий наслаждения и от разочарования.

Вышвырнул…побрезговал эскамой, выкинул. Плакать и дрожать от непроходящего возбуждения, как будто я под ужасными наркотиками, от которых хочется сдохнуть, настолько они ослепительны и сильны.

Потом ползти до постели, забираясь на нее и утыкаясь в нее мокрым от слез лицом, полуголая, в разодранной одежде.

До самого утра дрожать…как в лихорадке, ощущая жар во всем теле, пока не начала отходить и чувствовать, как сон обволакивает все мое тело. И сон словно избавление от мучительного голода плоти. Оказывается, нет ничего страшнее, чем жаждать кого-то телом настолько сильно, что эта жажда может причинить физические страдания, похожие на агонию.

***

Проснулась от шума где-то на улице, вскочила с постели, бросилась к окну. Ощущение невесомости и бешеной энергии. Я словно родилась заново. От вчерашней боли, от сумасшедшей лихорадки остались лишь отголоски. Боль в спине прошла, и голова казалась ясной, трезвой.

Но едва выглянула в окно, как все замерло внутри. Там…внизу к столбу была привязана та девушка, которой я отдала свою карточку, та, что согласилась мне помочь. Я… я же обещала, что с ней ничего не случится. Я же поклялась, что накажут именно меня.

Она была совершенно голой на морозе. Ее волосы обрезали, и теперь они валялись рассыпанные у ее ног. Когда палач поднял руку с хлыстом, я громко закричала:

– НЕТ!

На меня подняли головы, палач на секунду замер, но рука Вахида опустилась, отдавая приказ бить. Хлыст ударился о спину несчастной, и я сама дернулась всем своим существом, прижимая ладони к окну. Под адские крики жертвы я сама корчилась от боли. Все это время ОН смотрел мне в глаза. Не отрываясь, не отводя взгляда ни на секунду. Пока по моим щекам текли слезы, и девушка слабела, стонала и наконец обмякла, и перестала кричать…а приказа остановиться все еще не было. Я сама взмокла и распласталась на окне, ощущая каждый удар фантомно.

Я молила взглядом, я билась в стекло. Но он просто смотрел, вздернув подбородок. И через этот взгляд, полный какого-то дичайшего удовольствия, какого-то сумасшедшего наслаждения я вдруг всецело ощутила и поняла – это не ее приказано наказать, а меня. Он отдает мне, транслирует боль несчастной девушки, заставляя ощутить каждый удар всем своим существом.

Когда мертвое тело отвязали от столба и унесли, он все еще смотрел мне в глаза, не давая отвернуться и оторвать взгляд. Смотрел так, что мне казалось, этот хлыст опускается на мою спину, и это я уже почти мертва от боли и потери крови.

Обессиленно прижалась лбом к окну, а он наконец-то отвернулся и, отчеканивая каждый шаг, направился обратно в дом. Так же молча разошлась толпа. Только на столбе остались висеть окровавленные веревки.

Я рухнула на пол, зашлась в немом крике…чувствуя, как стихает боль и отпускает судорога. Только что из-за меня умер человек…только что из-за меня забили до смерти несчастную эскаму.

Через несколько минут ко мне в комнату вошли, и мне на стол положили испачканную кровью карточку. Дрожащими пальцами я взяла ее и сдавила в ладони.

Сомнений не осталось – эта казнь была предназначена именно для меня. Таким образом меня наказали за своеволие и дерзость.

– Вам велено передать, что так будет каждый раз, когда вы посмеете ослушаться и нарушить законы этого дома.

И…мне поклонились. Его черный банахир отвесил мне поклон, как госпоже.

Глава 17

Никто не понимает, насколько дорогим бывает время. Его не купишь за деньги, не подвинешь, не перенесешь, не проигнорируешь, оно неумолимо. Обычно каждую его секунду начинаешь ценить только тогда, когда осознаешь, насколько мало его у тебя осталось или в те мгновения, когда хочется, чтобы оно остановилось. 

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Не удержался. Прикоснулся и полетел в бездну. Не послушал мать, а она говорила мне не касаться смертной. Особенно этой.

– Веками мы чтим запрет на смертных, веками ни одна смертная не легла в постель к императору. Так и должно оставаться, сын!

– Я и не собирался!

– Позови к себе Гульнару и…

– Ты смеешь мне приказывать, кого позвать?

– Я всего лишь хочу тебе добра и счастья, мой Арх. Я хочу, чтобы у тебя родился сын, чтобы у нас появился наследник.

– Он может появиться не от Гульнары!

– А от кого?

– Я выберу сам от кого! Не лезь в это!

Но запах человеческой эскамы… он сводит с ума, он переворачивает мне сознание, он заставляет меня желать вздираться на стены и выть от похоти и голода. Звериного, первобытного, самого что ни на есть примитивного. Всегда, когда я смотрел на нее…каждый раз ощущал, как каменеет мой член и как поднимает голову мой зверь, как ему хочется попробовать вкус, не только ощущать дьявольский, сводящий с ума запах, а попробовать языком и взорваться от феерии оттенков и ощущений. Я был уверен, что она до безумия вкусная. Мне хотелось вкусить от нее все…Боль, желание, страх. Каждая эмоция наполняла меня звериным трепетом. И эта красота, несвойственная простым человечкам, несвойственная смертным, а я перевидел их предостаточно. Мне хотелось ощутить эту красоту своими пальцами, разукрасить ее следами своей страсти. Да, это была страсть. Я не идиот и прекрасно понимал, что именно чувствую к этой недостойной эскаме, к этому презренному существу с бесценнейшей кровью.

Я не возьму в свою постель эскаму. Закон нашего дома давно запрещал подобное. Никакого соединения с низшими расами. Кроме того, секс со смертной неизменно приведет к ее кончине. Потому что зверь, в которого я превращаюсь рядом со своей добычей, никогда не пощадит и не пожалеет. Он просто этого не умеет и не знает, как любое сильнейшее существо в природе не станет обливаться слезами жалости, вкушая свою трапезу. Это закон пищевой цепочки, и в ней я высшее звено, а эскама – неизменно самое низшее и создана утолять мой голод.

И меня раздирало от злости, что я ее хочу. Что эта страсть периодами накрывает меня с головой и начинает трясти от дикой и чистейшей похоти, когда член не встает на других женщин, и даже волк не берет самку уже обращенным…он, бл*дь, тоже не хочет. Но…если я возьму ее, она умрет. Я прекрасно это понимал и не хотел. Но, вашу ж мать, как выдержать, когда эта смертная само искушение, само вожделение во плоти. То, как она на меня смотрит, то, как опускает свои длинные ресницы, как сильно бьется ее сердце в моем присутствии, как начинает источать аромат текущей самки ее лоно. И она…она меня не боится. Ни разу не боится, и это тоже невыносимо заводит. От нее не воняет страхом, а если и боится, то не так. Как-то надорвано, иначе. Словно…словно боится, что я не увижу, не замечу, уйду. Ее страх похож на разочарование и тоже имеет свой запах.

Она вся окутана запахами. Соткана из них, из ярчайших оттенков, нот, шлейфов, переливов.

Там…в спальне, когда она выпила моей крови. Я знал, что это она на нее так подействовала, знал, что это вожделение, эту страсть вызвала моя кровь. Она для этого предназначена – одурманить жертву, оплести ее и заставить покориться, потому что нет ничего слаще, чем трахать и жрать свою добычу. Так мы устроены.

И ее взорвало похотью, а меня вместе с ней до такой степени, что я на хер потерял над собой контроль. Вот она в моих руках, задыхается от страсти, ее пухлые губы влажные, испачканные моей кровью и жадно приоткрыты. Они манят меня вгрызться в них, сожрать их, поработить. Моя кровь…на них моя королевская кровь, и она манит меня еще сильнее смешать свою кровь с ее кровью. Накинулся на ее рот и осатанел, буквально озверел от вспыхнувшего в крови адреналина, от ощущения ее вкуса, от запаха ее дыхания, от всплеска бешенства от капли ее слюны и нежного дыхания.

Потеря контроля до такой степени, что я уже не владею собой. Я хочу ее до адской боли во всем теле. Опрокинуть на эту постель, перевернуть на живот и яростно водраться в ее белоснежное тело. Чтобы застонала, чтобы…Чтобы сдохла под ТОБОЙ! И клыки рвутся наружу, а я отталкиваю от себя самую желанную добычу с яростной силой, и уже через секунду я за дверью, прижимаясь к ней спиной с раззявленной волчьей пастью, с ощерившимися кончиками шерсти, выступившими на затылке, и обнажившимися когтями.

«Она спасла тебе жизнь…кто-то спас твою проклятую звериную жизнь просто так»

А волк хочет снести в щепки дверь, он вот-вот вырвется наружу, он полон похоти, его член покрывается узлами, и он готов покрыть свою добычу и сожрать… а в сердце взрывается боль – сожру, и это будет только один раз. Ни запаха больше, ни кристально чистых голубых, как осколки неба, глаз….ничего. Только ошметки мяса во рту и везде по спальне. Только смерть.

И слышать свое имя ее голосом…слышать, как горько с рыданием она выдыхает его, когда кончает там за дверью. Прочь. Мгновенно. Вниз в подвал в клетку, на цепь. Захлестывая ее на горле, и в тот же момент волк вырывается наружу. Он ревет. Он бьется в клетке, он ломится туда…туда, откуда доносится ее запах. Самый сильный и невыносимый, самый ненормально-соблазнительный запах за все пятьсот лет его существования.

Допрос проходил в моем кабинете в присутствии двух банахиров, которые привели ее ко мне рано утром после казни. Опьяневший от ее боли и горечи, вкусивший страх и сожаление и ожидавший вспышку ненависти, но так и не нашедший ее в голубых глазах человеческой ведьмы.

Стоит передо мной в светло-голубом платье по колено, тонких чулках и ботинках на невысоком каблуке. Моя сестра умеет выбирать одежду, и этот цвет подчёркивает голубизну глаз смертной. Делает ее еще больше похожей на красивого мотылька с голубыми крылышками.

– Как ты узнала о покушении? Говори правду, или тебе отрежут язык!

Генерал Ахмати шагнул к девушке, но я поднял руку вверх, останавливая его.

– Я сам.

Встал с кресла и приблизился…сразу же жалея об этом, потому что ее запах тут же впился в мое сознание и одурманил его до легкой дрожи во всем теле.

– Я отправилась на кухню за десертом и услышала господина Баюла и…господина, которого Баюл назвал Бахтом.

– О чем они говорили?

– О том, что нужно вылить содержимое флакона в ваше вино.

Опускает глаза, и ее длинные ресницы бросают тень на нежные щеки, и у меня перед глазами ее запрокинутое лицо, растрёпанные волосы, задыхающийся рот. Первый рокот волка внутри в ответ на воспоминания, но сейчас утро и могу держать его на цепи.

– Что было дальше?

– Бахт передал флакон, он сказал, что смерть будет страшной и мучительной.

– И…

– И я решила им помешать…

– Зная, что ты умрешь?

Быстро посмотрела на меня, и от ее взгляда все тело наэлектризовалось. Опять смотрит на меня ТАК, будто я для нее имею значение. Нет, не как император, не как хозяин, а…как мужчина.

– А так бы умерли вы…

– То есть ты выпивала содержимое флакона и была готова умереть?

Кивнула и медленно выдохнула. Опять ее сердце бьется как бешеное, и я вижу по ее глазам, по затуманенному взгляду – она тоже думает о том, что было вечером.

– Бахт ваш зять, вы не можете… верить ей безоговорочно!

– Уже допрошен Баюл, и он сознался.

Отрезал я и приблизился к ней, принюхиваясь, не в силах отказать себе в том, чтобы втянуть снова этот невероятный аромат ее божественной кожи. Мне кажется, что я впервые вижу такой блеск в женских глазах. Я много раз смотрел в их глаза, много раз видел в них свое отражение. Но не такое, не эту заводь, в которой я сам казался себе божеством. Хер его знает, как это называется. Я зверина, не человек, меня боится каждая молекула этого воздуха, мне поклоняется даже моя собственная тень, никто и никогда не осмеливался произнести мое имя вслух, а эта девчонка…эта девчонка посмела назвать меня по имени, и я до безумия снова хочу услышать свое имя ее голосом.

КАК она его произнесла, с каким придыханием, с каким отчетливым волнением и призывом. Как будто сама насладилась его звучанием…И там за дверью, когда содрогнулась от наслаждения, прикасаясь к себе сама…за что уже должна была быть казнена…она простонала мое имя. И это дичайший кайф, это острейшее наслаждение понимать всю чистоту ее эмоций и жадно их жрать иссохшимся от лебезения, лжи и лицемерия существом.

Она не мечтала о свободе, не мечтала о деньгах, не мечтала о подарках или вкусной еде…она отдала свою карточку только ради возможности спасти меня. И спасла. Не зная о том, что яд бы не причинил ей вреда, только зверю. Не человеку.

– Арестовать Бахта!

– Господин!

– СЕЙЧАС!

Потом подошел к ней вплотную и тронул завитушку медовых волос.

– Ты знаешь, что за произношение моего имени вслух можно остаться без зубов и без языка?

– Да…Вахид!

Вскинул голову и жадно впился глазами в ее глаза. Чокнутая человеческая ведьма, но меня это развеселило, и я рассмеялся громко от всей души, увидел, как растягиваются в улыбке ее губы и как появляется нежная ямочка на розовой щеке. Схватил резко за лицо и притянул к себе.

– Извинись!

– За что? – нагло спросила и потерлась щекой о мои пальцы, а у меня тут же встал, сильно, до боли в паху, до разрыва мошонки. Так, что я чуть не застонал.

– За то, что произнесла мое имя вслух.

– Нет…я бы произнесла его снова и снова, даже если бы меня за это казнили.

Сумасшедшая, но я уже сам не понимаю, как глажу ее щеку, как потираю подбородок и оттягиваю нижнюю губу, на которой остались следы от моих зубов.

– Тогда скажи его снова.

– Единственный…

Не отводя взгляда от моих глаз, так, что я сам начинаю задыхаться. Развернулся и пошел к двери.

– Для меня Единственный!

Прошептала едва слышно, но этого было достаточно, чтобы мои губы растянулись в довольной ухмылке. Сучка…как же мне нравилось вот это ее нечеловеческое упрямство и бесстрашие, оно сводило меня с ума и заставляло поверить, что ей, и правда, нужен именно Я.

Глава 18

Нет страшнее врага, нет никого беспощаднее, хладнокровнее, изощрённее в способности поломать все что есть, столкнуть за край, накинуть петлю на шею, изменить до неузнаваемости твою жизнь, чем ты сам.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Мы почти не спим. Только на рассвете после обратного обращения несколько часов тишины и регенерации порванных сухожилий, сломанных костей и развороченных нервных окончаний. Обращение – это всегда адские муки. Трансформация тела и духа. Ломка в прямом смысле этого слова. Первое обращение может убить и убивает. Далеко не все могут стать горными ликанами. Наша раса иная. Она высшая среди рас волков. Мы привыкаем к ежедневным страданиям, мы срастаемся с ними, и они становятся частью нашей сущности. Наверное, поэтому нам чужда и совершенно неинтересна чужая боль. Так как ничто не идет в сравнение с систематическим переломом всех костей, сухожилий и даже нервных окончаний, с ростом шерсти, пробивающейся сквозь кожу, оставляя кровавые дырки. После того как человеческая сущность снова возвращается, мы спим…восстанавливаем силы.

Все эти два часа она мне снилась. Кричала мое имя. Чисто и оглушительно громко. Я держал ее в собственных руках. Окровавленную, задыхающуюся и умирающую. И впервые в жизни испытывал боль. Мы так устроены, что каждая наша эмоция превосходит по своей силе во сто крат человеческие. Так же, как и все наши рецепторы и органы чувств работают сильнее в десятки, сотни раз, если не в тысячи. И я испытал не просто боль, я от нее задохнулся, моя грудная клетка словно разошлась костями кверху и обнажила совершенно незащищенное сердце, в которое впились тысячи ржавых гвоздей. Ничего подобного я никогда раньше не испытывал…

Распахнул глаза и уставился в серый потолок. По лбу стекают ручейки пота, тело взмокло. Утро настало. Солнечные лучи уже вбивались в зарешеченные окна под потолком. В соседних клетках все остальные…Лязгнул замок, вошли слуги и личная охрана, мне принесли полотенце, халат, щетку, зубную пасту. Молча обождали, пока я мылся под душем в мраморной душевой кабинке в моей же клетке, смывал собственную кровь с лица и тела, чистил зубы, убирая звериный запах и приторный сладковатый вкус крови, потом надел шелковый халат, сунул босые ноги в домашнюю обувь. Чертов день сурка. Когда уже будут готовы гребаные кольца, чтобы вот это все на хер прекратилось. Надо поторопить Воронова. Слишком долго его тетушка возится с камнем. Пора напомнить ему, что у сделки может быть срок годности, и ему не достанется ни один деустал.

Теперь охрана и слуги сопровождали меня в мои покои. После сна остался осадок. Захотелось убедиться, что ОНА жива. Остановился напротив комнаты…какое-то время стоял, прислушиваясь. Да, я слышал и ее дыхание, и сердцебиение, и даже бег крови по ее венам через двери и стены. Спит. Эти размеренные вдох и выдох. Желание распахнуть дверь и войти было столь велико, что я стиснул руки в кулаки. Распахнуть дверь, увидеть ее сонную на постели….

– Повелитель!

Резко обернулся и медленно выдохнул, увидев перед собой Гульнару со свитой ее служанок и нянек. Присела на колени, поцеловала мою обувь, потом руку. Я недовольно посмотрел на свою охрану и на Раиса, который появился следом за Гульнарой. Какого хрена меня беспокоят сразу после обращения и без разрешения? Какого черта она вообще здесь делает и как смела обратиться ко мне!

– Для беседы я готов принять тебя в вечерние часы.

– Я хотела попросить вашего позволения поехать в город, девочки хотят посетить зоопарк. Разреши нам выйти за пределы дома, пожалуйста.

Внимательно посмотрел в темно-карие глаза некогда любимой наложницы и не ощутил ничего кроме раздражения. Терпеть не могу навязчивость, и здесь в моем доме все предусмотрено для того, чтобы женщины не могли мне докучать, да и просто не имели на это право.

– Нет.

Отрезал и прошел мимо нее к коридору, чувствуя, как она поднимается с колен и смотрит мне вслед. Не смеет спросить – почему. Не смеет подать голос, потому что несмотря на ее привилегии, даже ей нельзя ответить без моего разрешения. Слишком много на себя берет. Гульнару в мой дом привезли в подарок, она из знатного рода горных валкам* (волков, которые не обращаются, но имеют гены и волчью кровь). Она была предназначена для моей спальни, для моих утех. В мою постель ее готовила моя мать лично…и всегда симпатизировала ей, как и многие в этом доме. Потому что она чуть ли не принцесса, и это честь – иметь наложницу такой крови, как она. Но Гульнара стала моей любимицей не поэтому, а потому что мне нравилась ее чувственная мягкость, молчание и покорность. Она родила мне троих дочерей, в которых я не чаял души, и вознеслась выше, чем все остальные наложницы. Но это не означало, что трахал я только ее и никого больше. Скорее, ее я предпочитал остальным…по какой-то привычке, и чтобы угодить матери, которая строила какие-то планы насчет Гульнары.

– Я знаю…вы хотели войти к ней!

Медленно обернулся снова и ощутил, как вся краска прилила к лицу.

– Что?

Гульнара судорожно глотнула воздух, и ее лицо стало совершенно бледным, насколько это позволяла смуглая кожа.

– Простите… я не ведаю что говорю, я так скучала по вам, мы не виде…

– Увести! Не выпускать до вечера!

Развернулся и пошел прочь, кивнув Раису. За моей спиной послышался шорох, я знал, что сейчас Гульнару уводят в ее покои, и она будет там закрыта до самого вечера, пока я не разрешу ей выйти к ужину. А я не разрешу. За то, что посмела открыть рот и перечить мне.

– Пусть за завтраком мне прислуживает Лана…

Произнес неожиданно сам для себя и тут же понял, что я хочу ее видеть. Хочу, чтобы маленькая смертная эскама украсила своим невероятным запахом мое утро, хочу увидеть ее глаза.

– Кто такая Лана, мой император?

Тихо спросил Раис, склонив голову и зная, что за своеволие наложницы отвечать будет и он тоже.

– Прислуга моей сестры Айше. Эскама, которая живет в покоях, смежных с покоями Арханы. Ее зовут Лана.

– Я понял.

– И…чтоб вот это было в последний раз!

– Я не уследил, моя вина!

– Твоя!

Прищурился и посмотрел ему в глаза, так, чтоб он понял, что с рук сойдет только сегодня, а в следующий получит несколько палок по спине, невзирая на то, что он приближен ко мне и к моей матери.

***

Мне не нужно было поднимать голову, чтобы знать – она вошла в залу. И снова ее дикий восторг сплелся с моим, создавая какую-то ненормальную ауру, пробуждая зверский аппетит. Таким голодным я не был уже очень давно. Особенно принимая еду из ее рук.

Сегодня она в перчатках, подносит блюда к столу, опустив голову и не глядя мне в глаза. И меня бесят ее гребаные перчатки. Я хочу видеть тонкие пальцы, хочу видеть просвечивающие венки и ощущать аромат, исходящий из ее пор.

– Сними!

Указал пальцем на ее руки.

Остановилась. Замерла. Я взял ее за запястье и ощутил этот зашкаливающий пульс. Бл*дь, мой зашкаливал в тысячу раз сильнее. Сдернул с руки перчатку и сдавил ее пальцы. Да! Вот он, запредельный кайф, удар током, пронизывающий все тело. Повтором, топором по венам. Нет, мне не показалось. Меня уносит от касания. Посмотрела мне в глаза и улыбнулась. В горле мгновенно пересохло от этой улыбки, потому что ее красота ослепляла настолько, что мне становилось нечем дышать. Перед глазами появились ярко-алые пятна, пронизало дрожью. Я хочу чувствовать ее кожу еще и еще. И это…понимание, что у меня появилась слабость. Вот она стоит передо мной моя слабость, нежная, как маленький Мотылек.

От ее упругого тела исходит жаркий трепет, и у меня сносит крышу, мне почти физически больно, и я бы выгрыз собственное имя у нее на губах. Собственные фантазии заставляют сдержать рычание и не сдавить ее руку еще сильнее. Бл*дь, меня возбудило до ада прикосновение к ее руке. И я представляю себе, как жадно трахаю ее на этом самом столе, задрав ноги к себе на плечи, я просто долблюсь в ее тело и…вгрызаюсь ей в горло, мать вашу!

Член снова стоит дыбом, причиняя боль и заставляя скривиться.

– Доброе утро, сын.

Мгновенно одернула руку из моей руки, но я не сомневаюсь, что архбаа все видела. Она тут же изменилась в лице, вытянулась, глядя то на меня, то на девчонку. Не вовремя. Какого черта, они все сегодня не вовремя!

– Ты можешь идти…

Отпустил Мотылька и повернулся к матери, которая проводила девушку пристальным взглядом до самой двери.

– Значит, это правда?

Набросилась на меня, едва за Ланой закрылась дверь. Ла-на…Лааанааа. Впервые мне нравилось человеческое, не наше имя. Оно застревало где-то в горле, опускаясь туда…вниз, где утром я ощущал боль от ржавых гвоздей.

– Правда то, что говорят все? Ты неравнодушен к смертной, ты оказываешь ей почести и спускаешь с рук то, за что других бы разорвали на части.

– Я не собираюсь с тобой обсуждать эту тему, мама.

– Это неслыханно и…

Кулаком по столу так, что подпрыгнули блюда и тарелки, и она осеклась.

– Есть еще что-то, что ты хочешь мне сказать, или это единственная тема? Если да, то я предпочитаю завтракать в одиночестве.

– Не…не единственная. Я насчет Бахта, сын…

– Я хочу спокойно позавтракать.

– Ты отказал мне в личной беседе.

– Это значит, я не хочу сегодня личных бесед.

– Я… я хотела, чтобы ты подумал, чтобы ты все же учел, что Бахт муж твоей родной сестры Азизы.

– Бахт хотел меня отравить!

– Это…это не доказано, нет свидетелей и…

– Баюл сознался!

– Баюл может лгать, у мужа твоей сестры много врагов, он слишком близок к тебе, ему могут завидовать.

– Завидовать? Ты действительно сейчас говоришь мне о зависти? Или мне это слышится? Мама! Этот человек хотел смерти твоему сыну! Мне! Императору клана Ибрагимовых! Что еще мы здесь обсуждаем? Он будет казнен! Ему отрежут голову! Как и принято казнить королевских особ нашей семьи!

– Сыыын!

Роксана схватила меня за плечи, но я сбросил ее руки.

– Вечное изгнание, заточение, что угодно…ради Азизы!

– Публично! Он хотел отравить меня и сделал это публично!

– Баюл лжет…ты не думал об этом? Баюл и эта славянская девка! Неужели Бахт не заслужил твоего доверия? Ты не думал о том, что она могла сама подстроить это отравление, а потом сделать вид, что пьет яд, чтобы приблизиться к тебе!

Положил вилку и нож на стол.

– Казнь состоится завтра. И это не обсуждается. Завтрак окончен.

– Из-за слов презренной эскамы?

– Потому что я так решил!

Встал из-за стола и вышел из залы.

Глава 19

Это и было начало. Только я так и не знаю начало чего… У каждых чувств есть своя эволюция, свои этапы погружения под воду, свое время для того, чтобы полностью пойти на дно и, захлебнувшись, осознать, что вам никогда не выплыть, а потом к своему ужасу понять, что выплывать не хочется. Вы в лапах смерти и вам там хорошо. Больно, страшно и до дикости хорошо. Вы в Аду…который создали сами, своими руками. Наедине с самым страшным убийцей и палачом, которого наваяло ваше собственное больное воображение.

И я погружалась в этот Ад постепенно. Я вымащивала его, как одержимая

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

– Я хочу видеть моих внучек! Этого мне не запретит никто, даже Великий Арх!

Роксана посмотрела на банахиров по очереди, и те отступили, давая ей пройти в комнаты, предназначенные для Гульнары.

Сейчас она была еще не готова видеть и говорить с Азизой. Она сделает это потом, когда немного успокоится и сможет владеть своими эмоциями. Еще никогда ее сын не был с ней так резок, так груб. Еще никогда у нее не было соперниц. Ни одна из наложниц не становилась для Арха важнее собственной матери. Сейчас у нее было такое ощущение, что эта смертная…что она для него настолько ценна, что он готов пойти поперек многого, а в том числе и их законов, а это могло бы ослабить влияние Ибрагимовых среди бессмертных. Особенно среди горных волков.

Да, она спасла ее сына. Но это долг любой эскамы, любого подданного, любого, кто вхож в этот дом – сохранить жизнь императора. Есть ли в этом особенная заслуга? Роксана так не считала.

– Архбаа!

Со стоном бросилась к ней Гульнара и обняла ее ноги, целуя руки императрицы-матери.

– Вы пришли! Как же я рада вас видеть! Мне…мне запрещено выходить из комнаты. Арх…он разозлился, он…

– Я все знаю, не переживай, Нара, не переживай. Поднимись, идем присядем.

Полуобняла молодую женщину за плечи, поднимая с колен, и переместилась вместе с ней на кожаный диван, застеленный вязаной накидкой в темно-коричневых и бежевых тонах. Гульнару она любила, насколько вообще слово любовь могло быть уместно для высших существ чистой королевской крови по отношению к более низшим созданиям. Тем, кто не обращается, а лишь носит в себе гены и волчью кровь, но, по сути, всегда имеет человеческий облик. И пусть семья, в которой родилась Гульнара, была дальними родственниками Ибрагимовых и отдали свою дочь в возрасте шестнадцати лет в гарем императора Вахида, это не отменяло то, что она намного ниже королевской семьи. По сути эскама, но получившая привилегии, но не свободу.

Ни эскамы, ни наложницы не могли стать законными супругами. Негласные законы племени. Только особи королевских кровей, полностью обращающиеся, имели право взойти на престол, но…любая из наложниц могла родить наследника. Плод мужского пола всегда наследовал кровь и ДНК отца, а ребенок всегда обращался, начиная с двенадцати лет. Что нельзя сказать о дочерях, наследующих кровь матери и являющихся всего лишь валкамами. Они никогда не станут принцессами, никогда не унаследуют престол, но…их и не ждет участь наложниц. Они будут выданы замуж за подходящих им по положению членов стаи. И, при отсутствии наследника, их сыновья могут претендовать на престол.

– Она…она сделала это специально. Эта сука, эта смертная тварь. Я не верю, что она вот так спасла его. Она знала, что там нет яда, знала.

На глазах Гульнары появились слезы, и Роксана взяла ее за руки.

– Это нельзя проверить, увы, никак.

– Но ОН ей верит, император…он в восторге от нее, как он на нее смотрит. Сегодня утром, УТРОМ! Он стоял у ее комнаты и…он вошел бы туда. К ней! К эскаме!

Перед глазами Роксаны возникла картинка – тонкая рука эскамы без перчатки в руке ее сына, и этот тяжелый взгляд с поволокой, направленный на славянку. Да, никогда раньше ее сын ни на кого вот так не смотрел. И это опасно, это настолько тревожит, что у самой Роксаны перехватывает дыхание от негодования и от понимания, что может быть бессильной.

– Успокойся, ты должна взять себя в руки. Ты не имеешь право обсуждать действия императора. Вспомни, кто бы не находился в его спальне, он всегда возвращается к тебе, и только ты родила ему детей, только с тобой он был раскрепощен настолько, что позволил тебе зачать от него.

– Но она…она сделает все…

– Хватит. Будь гордой и сильной. Думай о моих внучках. Им нужна сильная мать. Мире уже восемь. Через два года ей найдут пару и состоится помолвка. В восемнадцать она выйдет замуж за одного из самых лучших воинов и членов стаи. Ты должна думать только об этом. А не о том, кто доставляет удовольствие императору. Мой сын будет это решать.

– НО не эскама! Не эскама! Это ведь позор!

– Замолчи!

– Она…она натравила его на мужа Азизы. Никто не знает, что теперь с ним будет, никто…

– Он будет казнен!

– Что? Что ты сказала, мама?

Послышался голос за их спиной, и обе женщины вскочили с кресла. На пороге стояла Азиза, бледная как смерть, она шаталась и держалась за косяк двери.

– Казнят? Как же так…мама…как же так?

Роксана вытянулась в струну и с раздражением посмотрела на Гульнару.

– Дочка…

Протянула руки к темноволосой женщине с красивыми длинными черными волосами и большими золотистыми глазами, удивительного цвета с оттенком оливы.

– Бахт…он не мог, он не такой. Он предан моему брату, как же так! Как? Я буду сама говорить с Архом, я упаду на колени и буду умолять его…в моем животе ребенок. Я жду ребенка от Бахта. Неужели он оставит меня вдовой, а моего малыша без отца? Это наш первенец…мамаааа…

– Не ходи…он не сжалится, это же Вахид. Ты его знаешь.

– Азиза…мне так жаль…так жаль, – Гульнара бросилась к женщине и взяла ее руки в свои, – если бы я могла помочь, если бы могла…

– Мама…нет…пожалуйста, сделай хоть что-то.

Азиза упала на пол и вцепилась в колени матери, прижимаясь заплаканным лицом к ее ногам.

– Это ложь! Бахт не мог!

– Баюл сознался…

– Баюл солгал, я знаю своего мужа, он бы не стал…

– Два свидетеля.

– Мама…поговори со смертной, она может изменить свои показания, может смягчить их, отказаться. Пусть Бахта сошлют, пусть его заточат навечно в подвалы, но оставят в живых. Мамаааа…

– А если это правда? Если я оправдаю убийцу моего сына? Как с этим жить?

– НЕТ! Нетнетнет…Бахт не мог, ты же веришь мне, его жене? Бахт предан, он же всегда был рядом.

– Хорошо…я поговорю со смертной. Ради тебя, Азиза, только ради тебя. Но ты не ходи к Арху. ОН слишком зол на твоего мужа, он не простит и не станет тебя слушать.

***

Она не понравилась ей с самого первого взгляда еще там, на инициации. Наглая славянка, с длинными кудрявыми медовыми волосами и васильковыми глазами, похожими на клочки их славянского неба. Не рыжая и не блондинка. С матовой молочно-белой кожей без единого изъяна, маленьким ровным носиком и пухлыми невероятно чувственными губами. Эти скулы, этот острый подбородок, так нежно очерчен, что хочется коснуться его рукой. Это роскошное тело, стройная, сочная, с длинными ногами, тонкой талией и высокой грудью. Округлая, мягкая, что свойственно ИХ женщинам. Не горным…более сухим или наоборот полноватым с излишками веса. Как Гульнара после третьих родов. А эта – кровь с молоком.

И вся эта идеальная красота отталкивает, вызывает дикую злость. Почему? Она и сама не знала ответ на этот вопрос, а точнее, не сразу поняла…а потом, когда заметила, как расширились зрачки Арха, как участился его пульс и дыхание, осознала, что это адская ревность к сыну. Потому что никто и никогда не заставлял сердце Вахида учащенно биться, ничто и никто не заставляли ее сына так долго и пристально смотреть.

И то…сколько раз ее помиловали, сколько раз эта смертная избежала наказания. Другая уже давно была бы мертва. Пусть бы лекарь высосал из нее всю кровь и сделал из нее лекарство на долгие годы для малышки Айше. А саму девку убил. Зачем она им? Но Арх не дал. Его приказ был – сохранить жизнь донору во что бы то ни стало.

Она бы ее разодрала еще там во дворе ночью, когда волчица внутри нее учуяла адски вкусный запах, настолько вкусный, что слюна потекла из уголков пасти. Еще секунда, и вся стая полакомилась бы мясом…но Арх стал между нею и стаей. Это говорило о том, что добыча принадлежит ему, и никто другой не имеет на нее права. Роксана ждала, что он сожрёт ее сам, но этого не произошло.

***

Вошла в комнату Роксаны. Одетая в темно-синее платье. Скромное, но так подчеркивающее тонкую талию, лебединую шею и стройность гибкого тела. Голова опущена, смотрит в пол, длинные ресницы бросают тень на белоснежные щеки. Красивая. Слишком красивая для простой эскамы. Опасно красивая. Отталкивающе красивая. От таких надо сразу же избавляться, и это ее вина, что она не приказала отправить в столовую маленькую сучку с таким ароматным запахом, что даже у нее, у женщины выделяется во рту слюна.

– Подойди.

Присела, поклонилась и подошла к императрице-матери.

– Я разрешаю тебе говорить и отвечать на мои вопросы.

– Да, госпожа.

Подняла взгляд, и даже Роксана отшатнулась назад, увидев какие красивые светлые у смертной голубые глаза. Поразительные и завораживающие.

– Ты уверена, что видела, как Бахт передал флакон Баюлу?

– Да, моя госпожа, я уверена. Я видела своими глазами.

– И что было в этом флаконе?

– Бахт говорил о том, что смерть будет мучительной.

– Он говорил, что во флаконе есть яд?

– Нет.

Не отводит взгляд, смотрит прямо в глаза.

– Бахт – муж моей старшей дочери.

Длинные ресницы прикрыли синеву, и смертная посмотрела в пол.

– Он будет казнен из-за твоих показаний. Подумай, не преувеличила ли ты? Если найдутся смягчающие моменты, я подумаю о том, как скрасить твою жизнь в этом доме..

Девчонка вдруг резко вскинула голову.

– Смягчающие? Он…он передал яд. Из рук в руки и настаивал на том, чтобы убить вашего сына. Я это видела своими глазами. Он сказал…сказал, что скоро многие будут уволены. И что, если Баюл не сделает…его, скорее всего, изгонят или убьют. Я это видела и слышала.

– Ты лжешь!

Роксана ощутила ярость и прилив нереальной злости…и на смертную, и на то, что ее зять мог оказаться таким мерзавцем. Пусть его казнят…пусть к такой-то матери отрубят ему голову, если он посягнул на жизнь ее сына, но эта смертная? Как она смеет с ней вот так говорить? Как?

– Как ты посмела мне говорить о моих чувствах? Ты что о себе возомнила, эскама? Ты что, считаешь себя бессмертной? Или думаешь, тебе поможет твое смазливое лицо не сдохнуть за твою дерзость прямо сейчас?

Опустила голову и склонилась в поклоне.

– Я… я всего лишь беспокоюсь о жизни моего господина и повелителя. Я всего лишь боюсь, что его могут снова попытаться убить…если этот человек останется жив.

– За свою шкуру надо бояться!

Прошипела Роксана и схватила девчонку за плечо.

– За твою жизнь с сегодняшнего дня и гроша ломаного никто не даст. Уж я-то о тебе позабочусь. Я знаю, зачем ты спасла моего сына! Я вижу тебя насквозь! Ты захотела награды! Захотела приблизиться к нему! Так вот знай – никогда вонючая, презренная эскама не будет рядом с императором… я не позволю!

Сучка…своевольная наглая сучка.

– Я…спасла его…потому что люблю!

– Чтоооо? Пошла вон! Уведите ее от сюда!

Нужно немедленно убрать эту дрянь, сейчас же. Посмотрела, как девчонку уводит Башар, один из офицеров-банахиров, который в скором времени должен вернуться в горы, чтобы охранять их имение, и вдруг ощутила прилив крови к щекам…и рот расползся в довольной улыбке. Она знает, как избавиться от эскамы навсегда! И здесь даже ее сын не посмеет возразить, так как такие вещи решает в гареме именно она. Славянка выйдет замуж за Башара и навсегда покинет этот дом.

Глава 20

Разочарование…Самое сильное чувство, которое можно испытать, глядя на любимую. Не ревность…Не ярость…Не ненависть…Они всё ещё дают надежду. Призрачную надежду на что угодно. На примирение, на прощение, на любовь, на правду…Разочарование едким ядом, серной кислотой растворяет в себе надежду и все чувства, оставляя горькое послевкусие ничего. После него остаётся только ничего. И это ничего превращается в затягивающую пустоту, в чёрную дыру в груди. Но я из последних сил хватаюсь за острые, как лезвия ножей, края этой пустоты, встряхивая её, жадно вглядываясь в её лицо. Я ищу во взгляде нечто, что наполнит пустоту в душе смыслом.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

– Брат…я прошу тебя!

Внутри все сжалось, скрутилось в узел, как будто меня ударили в солнечное сплетение. Азиза упала на колени передо мной прямо в коридоре, сдавила мои ноги, обращая ко мне заплаканное, залитое слезами лицо. Я не смотрел на него, так же, как и не говорил с ней…Потому что мне было нечего ей сказать. Пощадить того, кто пытался отравить меня, означало дать возможность всем остальным предпринять попытки сделать это снова.

– Ты можешь уехать и не присутствовать на казни.

Ответил и попытался стряхнуть ее со своих ног. Но она впилась мертвой хваткой.

– Пожалей. Сошли, спрячь в подвалы, навечно. Только не убивай. Умоляю.

– Он пытался отравить твоего брата, Азиза…

Не глядя на ее лицо, глядя впереди себя и чувствуя, как сильнее бьется сердце от ее слез и криков о пощаде. Душа волка немеет от воплей боли своей сестры…в племени у всех сильная связь, когда кто-то умирает, все племя теряет кусок своей силы. Чем многочисленнее племя – тем мы сильнее.

– Это ложь… я не верю смертной, не верю, что она все это видела. Ложь! Наглая ложь!

– Айше с ней говорила. Встань, Азиза. Решение принято…и никто его не изменит.

– Ты…ты убьешь мою жизнь? Мою пару? Моего истинного? Мою любовь? Я ношу в чреве его ребёнка!

– Это станет тебе утешением.

Кивнул банахирам, и те отодрали от меня сестру, оттащили ее как можно дальше от меня.

– Ты…будь ты проклят, ты и…твоя проклятая смертная! Я буду молить самого дьявола, чтоб она сдохла.

Остановился…чувствуя, как ослепляет яростью, как продирается сквозь спокойствие злость. Потом вздернул подбородок и пошел в сторону комнат Айше.

– Браааат…умоляю…умоляююю…

Затихал позади голос Азизы, который я старался больше не слышать. Бахт…Был ли он мне предан – всегда оставалось под вопросом. Я верил Лане, потому что у меня не было никаких причин ей не доверять. Особенно после того, как Айше заверила меня в том, что Мотылек говорит правду.

Бахту отрубят голову сегодня после обеда…

А сейчас я хотел лично убедиться, что после того, как у смертной взяли кровь для Айше, она нормально себя чувствует. Чтобы в дальнейшем обеспечивать мою сестру…Хер там. Чего я лгу сам себе? Я не для этого туда иду. Не для того, чтобы убедиться в том, что она сможет и дальше быть донором, я смертельно боюсь, что с ней что-то случится, я должен физически ощутить ее дыхание.

Лана…маленькая, белоснежная, отважная девочка с невероятными небесными глазами. Вот она лежит на постели бледная как смерть с растрепанными волосами. Спит. Врач заверил меня, что это восстановительный сон, и через несколько часов она проснется. Но сон был беспокойным, она металась и стонала, а я сидел рядом и смотрел на нее. Пытался представить, что именно она видит. Смертная девчонка оказалась сильной и очень смелой. Я знал, что она отказала моей матери, и что та приходила к ней требовать других показаний…то, что ее за это здесь возненавидят, я тоже знал. Слишком настоящая, слишком дерзкая, ни капли пластмассовой покорности, раболепия, лжи. Таких не любят, таких даже боятся. Лучше бы она показывала свой страх…он был бы для всех более привычным. Мне же, наоборот, нравилась как сама жизнь, нравилась эта гордость, эта прямая спина и вечно не опущенная голова, которую заставляли опустить.

Вскрикнула, и я взял ее за руку, сжал тонкое запястье, потянуло к ней, потянуло лечь рядом и всматриваться в это бледное лицо, в эти длинные ресницы, шелковистую кожу, вдыхать запах ее волос и замирать от наслаждения и от просыпающейся похоти, когда вдруг слышу, как она шепчет мое имя, и моя ладонь ложится на ее скулы, обхватывая лицо, чтобы повернуть к себе и провести большим пальцем по щеке, вытирая слезу, а потом наклониться и подцепить ее языком, застонав от соли на губах и от этого невероятно болезненного вкуса вожделения.

– Лана…, – нет, я не хотел называть ее другим именем, мне нравилось именно это. Лаааанаааа.

Прикрыв глаза, втягиваю запах волос снова, и меня дробит на мелкие куски самой адской и звериной похоти.

– Что тебе снится? – шепотом на ухо…она слышит, я могу заставить ее слышать сквозь сон и даже видеть то, что я хочу.

– Вахид…кровь…смерть…страшно…

Шепчет и снова начинает метаться.

– Что с ним? Что с Вахидом?

– Он…он умирает, он в крови…мне больно…мне так больно. Вахииид.

И по щекам снова градом катятся слезы. Женщины часто плакали из-за меня, для меня, когда я их трахал или когда причинял им боль. Но еще никто и никогда не плакал из-за меня. Потому что боялся ЗА меня. Как можно бояться за самого могущественного зверя? Ведь надо бояться именно его.

– Почему тебе больно?

– Я…не хочу, чтобы он умер…мне больно видеть его боль.

Там, в развороченной грудине ржавые гвозди впились сильнее в трепыхающееся сердце. Ржавые гвозди начали выстраивать и выбивать свой неповторимый узор. Болью.

– Вахид бессмертен…девочка.

Шепчу ей снова, и рука невольно гладит ее волосы, ее щеки, ее скулы.

– Смертен…умрет он – умру и я…

Наклонился и провел языком по ее губам, слизывая собственное имя.

– Не умрешь. Я не позволю!

Каждая слеза такая соленая и такая сладкая…зверь поднимает голову и начинает принюхиваться, начинает восставать внутри, втягивать, вдыхать, просыпаться. Такая адская реакция, совершенно неконтролируемая. Поднялся с постели, прикрыл ее одеялом и вышел из спальни.

Сегодня после обеда умрет Бахт. Сегодня после обеда моя сестра возненавидит меня. Что ж, к ненависти я привык, она моя истинная стихия. Ни от кого и никогда я не ждал любви и давать ее тоже не умел. У волков иная связь, к любви она имеет мало отношения. Любовь придумали люди, такие, как Мотылек. У нас, у зверей есть только смертельная и кровная связь.

Казнь члена королевской семьи проходит всегда в закрытом помещении и только на глазах членов стаи. Есть древний ритуал. Его придерживаются все члены королевской семьи.

На казнь съезжаются смотрители и гости. Смерть вносится в реестр.

Азизу я на казнь не допустил.

Бахту дали последнее слово, но он предпочел молчать. Что ж, это его право, пусть молчит.

– Я, Арх горных волков Вахид Ибрагимов, обвиняю тебя Бахт Валах Сумабов в покушении на убийство императора и альфы нашей стаи. По нашим законам за данное преступление тебя ждет казнь. Твоя голова будет отрублена, сердце вынуто из груди. Но ты будешь похоронен с почестями в склепе нашего рода. Если тебе есть что сказать – сейчас самое время.

Опустил голову и молчит. Сомнения не закрались. Я лишь поднял руку и опустил ее вместе с топором палача. Чуть позже занесли гроб, тело завернули в клеенку и положили внутрь гроба, забили крышку и с похоронной процессией вынесли из здания заседаний совета стаи. Я слышал, как кричит и причитает моя сестра, как громко воет и рыдает.

Маленькая ручка Айше легла на мою руку, и я вскинул голову.

– Ты правильно поступил…Самия не солгала – он хотел тебя убить. Не сожалей.

– Лана…

Задумчиво произнес я, продолжая смотреть в окно на то, как уносят гроб в склеп, и следом за ним идет Азиза, а точнее, шатаясь бредет, поддерживаемая слугами, двумя другими сестрами и моей матерью.

– Ты давал ей другое имя…

– Тогда я не хотел помнить и знать, как ее зовут.

– Их зовут так, как мы называем…у них есть только номера.

– Ее зовут Лана.

– Как скажешь…для меня любое имя, которое нравится моему старшему волку, моему любимому Вахиду.

Обернулся и провел ладонью по ее румяной щеке, отмечая, что на них впервые появился румянец. Ей было намного лучше, и мучительные обращения больше не изводили ее. Благодаря смертной девчонке.

– Ты сейчас такая красивая, Айше.

– Правда, немного горбатая…

Криво усмехнулась она, а я резко прижал ее к себе.

– Красивая, самая красивая сестренка моя. У меня для тебя подарок.

– Подарок?

ЕЕ глаза блеснули радостью, и я почувствовал ту радость приливом нежности внутри. Достал сверток из стола, развернул и протянул ей гребень, сделанный из ярко-алых рубинов в виде маков.

– Ооох…с ума сойти…ты запомнил?

– Конечно!

Протянул ей гребень.

– Твои сверкающие глаза и то, как ты запретила рвать цветы… а стояла и вдыхала их аромат, конечно, я запомнил.

– Спасибо…как же я люблю тебя, Вахид!

– Я тоже люблю тебя, Айше.

Поцеловал в макушку и погладил по голове.

– Тебе лучше?

– Да…мне намного лучше. Я больше не кашляю и не задыхаюсь. Мои легкие больше не трансформируются. Я остаюсь человеком…ее кровь, она творит чудеса. Она спасает меня.

Она спасала и меня тоже, Айше…такая маленькая и смелая смертная девочка.

Наше уединение нарушил один из моих банахиров, он постучал в дверь и вошел к нам.

– Мой господин, Архбаа хочет с вами говорить.

– Пригласи.

Мать вошла величественной походкой. На лице нет ни одной эмоции. Она умеет прекрасно держать себя в руках.

– Азиза завтра уезжает в наш дом в горах, она хочет вернуться туда и какое-то время пожить там. Надеюсь, ты дашь ей такое разрешение, сын?

– Да, пусть едет.

Роксана подошла к Айше и поцеловала ее в лоб, погладила по щеке.

– Оставь нас наедине с твоим братом, моя девочка. У меня несть к нему важный разговор.

– Что такого ты можешь сказать ему, чего я бы не узнала в ближайшее время?

– Я попросила тебя уйти, Айше. Сделай, как я сказала, не своевольничай.

– А ты не говори со мной как с ребенком, мама.

– Айше…выйди, пожалуйста, сделай, как говорит мать.

Я подмигнул ей, и банахиры провели сестру до дверей и прикрыли их снаружи.

– Что такого тайного ты хотела мне сообщить?

– Так как я являюсь управляющей гаремом, и именно я принимаю решение насчет всех эскам…

Я подошел к окну снова и посмотрел, как вдалеке мои средние сестры утешают Азизу и ведут обратно в дом.

– Да…и какое решение и насчет кого ты приняла?

– Насчет смертной, не помню ее имени, той самой, которая свидетельствовала против Бахта. Ты сам понимаешь, ей теперь не место в нашем доме, притом скоро прибудут кольца, и в ее крови больше не будет надобности. Я выдам ее замуж за Башара и отправлю вместе с Азизой в горное поместье.

Моя рука взметнулась, и я сдавил ею шторку так, что она сорвалась с петель.

– Я уже дала распоряжение насчет свадьбы. Завтра она выйдет замуж и уже послезавтра отбудет из этого дома.

Услышал, как она удаляется из кабинета, как закрывает за собой дверь, и содрал штору к такой-то матери с окна.

Я не мог возразить, не мог ничего сделать. По всем законам моя мать имела полное право распоряжаться судьбой всех эскам в гареме. Это прописано в нашем уставе. Она не имеет права лишь принимать решение насчет моих наложниц.

Глава 21

Я хотела бы быть ЕГО в другом понимании. И сейчас, когда горячие пальцы давят на мою сонную артерию, вместе с яростью по телу пробегают тысячи электрических разрядов, и мне тяжело дышать не только потому, что он сжимает мое горло. Мне тяжело дышать, потому что он прикасается ко мне. Неужели он не чувствует…? Или ему и на это наплевать…? Он привык. Привык к тому, что женщины так на него реагируют, и я всего лишь одна из них. Притом самая жалкая, ничтожная и недостойная.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Я почернел весь, потемнел и помертвел, когда смотрел, как ее вводят в залу, полную гостей. Одета во все белое. Сразу видно, что наряд шили со всей тщательностью и роскошью, на которую способна сама Роксана Ибрагимова, когда прикладывает свою руку к чему-либо. Ее вкус безупречен, особенно если это война, а это была война со мной.

Вызывающе прекрасное платье, расшитое жемчужным бисером и усыпанное мелкими камнями. Волосы распущены по спине и приподняты у висков белыми цветами, по полу тянется свадебная фата. Она не просто красива, она ослепительна, и я вдруг понимаю, что все мужские взгляды направлены на нее. Ни один из мужчин в этой зале не смог устоять, чтобы не смотреть на эту невероятную нечеловеческую красоту обыкновенной смертной эскамы. В том числе и ее проклятый жених…Я уже знал, что он умрет. В моей голове он сдыхал самой жуткой и невероятной смертью. Позже…позже я оторву ему яйца и поджарю его самого на костре.

Башар – родственник генерала банахиров Асама. Иной свадьбы у него и быть не могло. Особенно, если моя мать спонсор этого еб*ного спектакля.

Нет…Я не смог противостоять своей матери. И она прекрасно знала, что своим решением загнала меня в адов капкан, из которого не было ни единого выхода. И дело не в моей власти, не в том, что я могу и имею право на что угодно. Это шантаж уставами и законами племени, моей семьи, вековыми основоположениями в ней. То, что нельзя нарушать без целостности всей стаи.

Еще вчера я смотрел с яростью на Раиса, на то, как тот зачитывает мне наизусть устав дома Ибрагимовых. Стискивая ладони, сжимая их так, что ногти впились в кожу и распороли ее до крови.

– Здесь подписи твоего деда, твоего отца и других членов стаи из королевской семьи.

– Твою мать! Поди вон! Я знаю эти гребаные законы наизусть!

Плевать я хотел на подписи, плевать хотел на все…только одно меня пока останавливало – это ценность ее жизни, которую я мог отнять в обличии зверя. И…мать тоже это знала, она нарочно бросила мне вызов, понимая, насколько обложила меня. В одном случае я убью ее сам, а в другом – она никогда мне не достанется. НИКОГДА. Твою гребаную мать! Это проклятое и невыносимое НИКОГДА. И именно сейчас я хотел эту смертную так, как не хотел никого в этой жизни. Алкал с такой силой, что темнело перед глазами, когда хочешь женщину до умопомрачения.

Как же она ослепительно красива во всем белом, и ублюдок Башар не сводит с нее восхищенных глаз, он оторопел от привалившего ему счастья. Я вырву эти глаза вместе с мозгами.

Тяжело дыша, смотрю, как ее подводят к нему…На хер это все! Я не обязан! Но на меня поднимает взгляд сама Роксана. Триумфальный и вопросительный. Словно спрашивает: «Уйдешь? Унизишься? Покажешь, что тебе больно? А ведь тебе больно ее отдавать…но я все еще твоя мать, и я слишком хорошо знаю тебя, чтобы не обойти».

Рахмам зачитывает священный текст сочетающихся браком, а меня всего корежит. Я смотрю то на мать, то на торжествующую Гульнару, то на невесту…НЕВЕСТУ! Гребаную! Мать ее, невесту! Слишком красивая, слишком…поднимает на меня глаза полные боли, полные отчаяния, и у меня все леденеет внутри.

– Согласна ли невеста…

– НЕТ! – отчетливо, громко, так, что вся зала содрогнулась, – Невеста скорее умрет, чем согласится! Невеста навеки отдана другому! Невеста никогда не станет ничьей женой!

Внутри все разорвалось на миллиарды осколков, на кровавые частицы боли, желания и отчаяния.

НИ ХЕРА! ОНА МОЯ! ПУСТЬ СДОХНЕТ МОЕЙ! НЕ ОТДАМ!

– Никакой свадьбы не будет! – звучит собственный голос, словно разрезая тишину лезвием.

Схватил ее за руку и поволок за собой из залы. Под адское молчание гостей, под эти охреневшие взгляды. Вниз…по ступеням в подвал. Не сопротивляется…покорно следом. Втащил вниз, открыл клетку и с лязгом захлопнул за нами. Вышвырнул ключ. Пусть видит, пусть знает, где она, с кем и что с ней сейчас будет. Она сама захотела, сама попросила зверя сожрать ее, и он больше не может терпеть.

– Значит, сдохнешь прямо сейчас! Готова?

Кивает и бросается ко мне…жадно хватаю за горло, за затылок, сдирая к такой-то матери фату, впиваясь в шелковистые волосы. Маленькая глупая Мотылек. Она пришла за своей смертью, а я… я больше не мог держать своего зверя. Глупая не знает, что имеет дело не с человеком.

С животным рычанием вдавил ее в стену, набрасываясь на ее рот, пока волк еще боролся внутри с человеком. Пока мог терзать и кусать ее губы, пока мог…Но запах слишком силен, соблазн настолько огромен, а голод беспощаден, и я чувствую, как рвутся наружу клыки, ощущаю, как они полосуют нежную щеку, и от запаха крови уносит все планки.

Тьма вырвалась наружу, Тьма ослепила своей глубиной и поглотила человека, выпуская наружу зверя.

И я больше не Вахид…я иное, я нечто, что довольно скоро трансформируется в зверя. После…после того, как…Зверь ощущает только голые инстинкты, она разбудила в нем самую адскую и самую губительную похоть.

Опрокинул на пол, сдирая в клочья свадебное платье, обнажая белоснежное тело, сдирая с него тряпки, придавливая собой полуволком, получеловеком, жуткой тварью, вырвавшейся из глубин самого ада. Выбивающиеся из-под ногтей когти ранят тело, вдираются в него, оставляя кровавые борозды. Животное сошло с ума, и оно хочет свою добычу, оно осатанело от жажды боли и жажды именно этого тела. Оно хочет ее страданий, хочет пытать, хочет слышать крики и жрать их. Оно хочет мучить и терзать, трепать это тело…

Волк не знает, что под ним женщина. Под ним желанная добыча, под ним нагое человеческое тело с самым невероятным запахом на свете. И он будет трахать это тело, пить и кусать.

Но если другая сопротивлялась бы, вырывалась, сражалась за свою жизнь, то эта покорно лежала под ним…истекала кровью, стонала от боли, но не вырывалась. Эскама плакала, прикрывая веки, но ни разу не оттолкнула. Как будто знала, что сопротивление пробудит инстинктивную жадность, инстинктивное желание разодрать еще яростнее, еще больнее.

– Вахид…единственный…я твоя…

И зверь рычит человеческим голосом.

– МОЯ!

Раздвигая колени рабыни, нависая над ней. Войдет и перекусит ей горло, выпьет клокочущий фонтан феерического звериного счастья.

– Твоя…и умру твоей…любя тебя…

Замер, всматриваясь в окровавленное и бледное лицо, в разметавшиеся по полу волосы, в задыхающийся от страданий рот. Клыки впились в кожу, на язык брызнула теплая жидкость. От вкуса ее крови темнеет в глазах, из них сыплются разноцветные искры, а собственная кровь вспыхивает самым диким сполохом бешеного и неконтролируемого огня, испепеляя мне вены.

А потом вдруг Зверь забился в агонии внутри, и человек застонал, завыл, захлебнулся…Безумная, испепеляющая борьба. На смерть, настолько жестокая, что я слышу, как хрустят кости от обращения в обе стороны, выламываясь в звериные и восстанавливаясь в человеческие. Меня самого скрутило от боли, и я снова взвыл, задрав голову…всей силой воли изгоняя волка, выталкивая его из своего тела, загоняя в цепи, в клетку…Уткнулся поросшей шерстью мордой в ее грудь, тяжело дыша и дрожа всем телом. Язык медленно прошелся по рваной ране на плече, вкушая самую вкусную и самую острейшую кровь на свете. Меня пронизало током, вены натянулись, как провода, готовые вот-вот порваться.

– Любя тебя…любым… – шепчут иссохшиеся губы эскамы. – До смерти…до ада…

Когти медленно прятались под ногти, и ладони сжимали нежное изувеченное тело. Рана затянулась на глазах, и я принялся вылизывать истерзанную плоть, зализывая каждый шрам, каждую царапину, каждый клочок лохмотьев, чувствуя, как тело бьется подо мной в боли и дрожи, ненавидя себя за то, что сделал с этим телом. Исправляя, залечивая, регенерируя.

Волк не мог забирать боль…боль мог забрать только человек, слюна горного ликана может вернуть к жизни, и я жадно зализывал раны, забирая страдания. Вылизывал ее лицо, ее слезы, жадно лизал ее грудь, соски, втягивая их рот. Похоть не отступила, она все так же остра и безумна. Член ноет, бугрится узлами, вздыблен до такой степени, что кажется, его сейчас разорвет.

Спускаясь по животу вниз к израненным ногам, вылизывая каждый сантиметр ее тела. Снова поднимаясь к ее лицу с зажмуренными глазами, к дрожащим губам. Еще не человек, но уже не волк. Адское существо…дрожащее от страсти, пульсирующее от невыносимого до боли вожделения.

– Все еще хочешь умереть? – рычащим шепотом ей в рот, и ощутил, как тонкие и сильно дрожащие руки вскинулись, обняли меня за шею. Под ее пальцами шерсть и кожа. Она не может не чувствовать…что я еще не человек, не может не понимать, что на ней чудовище, и это оно ласкает ее тело. Это оно вгрызалось в него, оно рвало и трепало, и именно оно само дрожит от страсти, готовое вонзиться в нее изнывающим членом.

– С тобой…да…хочу…хочу быть твоей…Вахид…

И я до адской боли хочу ее своей, и я лгу – я бы уже от нее не отступился. Никогда. Ни волком, ни человеком. Но зверь отступает…он прячется, отходит назад…Накрыл грудь лапами, сжимая и накрывая губами торчащие соски, зализывая их так отчаянно, что она выгнулась подо мной и застонала…но уже не от боли. Первый женский стон, и зверь взметнулся снова, но я усилием воли смог загнать его обратно… я впервые был сильнее волка, впервые мог его обуздать.

– Посмотри мне в глаза…Лана.

Приоткрыла веки, и я задохнулся от красоты и глубины этих небесных глаз, на дне которых можно было сдохнуть самому. Отыскивая в них страх от того, что она видит…

– Боишься?

– Нет…

И я знаю, я чувствую, что она не лжет. Зверь все еще ревёт, все еще бьется взбесившимся чудовищем.

И мои алчные губы скользят по ее телу, по горячей коже. Чудовище с восторгом ласкало нежную девственную кожу, опускаясь вниз по животу к голому лобку и скрещенным ногам, раздвигая их в стороны и зарываясь между ними лицом, чтобы жадно всосаться, впиться в ее плоть, чтобы длинным звериным языком лизать между складками, отыскивая клитор, натирая его шершавым кончиком, погружая этот язык внутрь ее тела и хрипя от бешеного удовольствия глотать ее соки.

Язык забирается глубоко, бьется, лижет внутри, чувствуя, как стенки влагалища сжимают его и трепещут, лапы обхватывают стройные ноги, полулапы-полуруки. Губы неистово сосут клитор, пока Лана не выгибается с громким криком, распахнув широко ноги, вцепившись в мои черные волосы-шерсть. Ее оргазм не просто сладкий, он острый, он до дикости вкусный настолько, что внутри меня взрывается цунами. Оказывается, вкус удовольствия, женского удовольствия намного вкуснее вкуса боли.

Метнулся вверх, хватая лапами ее запястья, вылизывая их, обсасывая ее пальцы, нависая сверху, поднимая ноги под колени и одним мощным толчком вбиваясь в ее тело под громкий крик сорванной плевы, упругость которой я ощутил, когда вошел. Крик разорванной невинности, который тут же слизываю с ее рта, впиваясь в него поцелуем-укусом, захватывая в плен маленький язык, оплетая своим, отдавая ей вкус ее оргазма.

Налитый кровью член вонзается глубоко и сильно, туго стиснутый невинной плотью. Меня разрывает от аромата ее девственной крови, от запаха ее наслаждения… надкусывая запястье прижимаю к ее рту, чтобы заглушить боль вспышкой дикой похоти от капель моей крови, заставляя ее начать метаться подо мной…И я пьян от понимания, что она все еще жива, не просто жива, она стонет подо мной, со мной, она отдается мне, выгибается и распахивает ноги все шире, подставляя мне свое ненасытное влагалище, раскрываясь и отдавая мне свою сущность.

– Ты моя…Ланааа, моя….Скажи…кричи…

Хриплю ей в рот, не переставая двигаться в ней, и чувствуя, как она оплетает меня своими ногами, и я капаю в ее приоткрытый рот каплями своей крови еще, вбиваясь все сильнее, мощнее, хаотичней, по самые яйца. Пока ее плоть не сдавила мою в конвульсиях еще одной волны удовольствия и еще, и еще. Бьется в моих руках. Стонет, кричит, хрипит, извивается. Мой ликанский яд усиливает ее оргазм во сто крат, и она от него изнемогает, почти теряя сознание.

– Твоя…Вахид,…твоя! – мечется и кричит.

И я не могу терпеть. Меня разрывает от экстаза, мое семя выстреливает внутри ее плоти горячими струями, мой рев слышен по всей клетке, она содрогается от него, пока я изливаюсь в тело…нет…уже не просто эскамы.

Этой ночью я впервые не обратился…зверь отступил…шерсть спряталась под кожу, когти исчезли под ногтями, суставы не выкрутило и не сломало. Я лежал под ней на нашей разорванной одежде, прижимая тело Мотылька к себе, к своей груди.

***

Когда я вышел на рассвете из подвала вместе со смертной, все склонили головы и передо мной, и перед ней. Новая наложница господина. Выжившая после ласк и слияния со зверем, первая, кто вышла живой из подвала в длинном халате с распущенными волосами, щурясь от солнечного света. Не вышла…ее вынес на руках сам император.

Взгляд встретился с глазами матери, молча пронес ее мимо и отдал распоряжение Раису:

– Новые покои возле моих для наложницы…

– Слушаюсь, мой повелитель.

Глава 22

Смешно. Мне так смешно и в то же время грустно. Ведь я понимаю, что это лишь мечты моей маленькой девочки, достаточно наивной, чтобы верить во что-то вечное. И я мог бы рассказать ей, что она ошибается, что ничто по-настоящему доброе и светлое не может существовать постоянно. Иначе оно перестанет быть таковым. Оно превратится в обыденность…Но она настолько уверена в своей иллюзии, что я предпочитаю не разбить её хрупкие представления, а встать прямо перед ней, защищая от любого ветра, способного лёгким порывом унести в никуда тонкую вуаль её выдуманной реальности.

(с) Ульяна Соболева. Не люби меня

– Этому не бывать! Жалкая эскама никогда не станет наложницей! Никогда!

Она металась по своей комнате, она заламывала руки и рассыпала все фрукты из подноса. Рядом молча стояла Гульнара. В полной тишине. У Гульнары заплаканное лицо и опухшие глаза. Ее лицо отекло от пролитых слез, а губы искусаны до кровавых корок. Женщина ждала возвращения Роксаны из клетки…Как и известия о том, что смертная мертва, о том, что от нее не осталось и ошметка. Но ожидания не оправдались…они все видели, как он вынес ее из подвала на руках.

Никто и никогда не был настолько близок к императору, ни о ком и никогда он так не заботился. Даже о матери своих троих дочерей. Он прикасался к ней только тогда, когда зачинал детей. И последнее время вообще не звал к себе в спальню. Больше года. Вся надежда была, что теперь…когда будут добыты кольца, Арх наконец-то заметит свою любимую Гульнару и снова позовет к себе.

Когда император остановил церемонию и забрал невесту, все знали, что обратно она уже никогда не вернется. Да, это была боль…от его выбора, но и радость – смертная никогда не выдержит секса с волком, а волк никогда не останется в человеческом облике рядом со смертной. Именно поэтому им запрещено источать запахи и манить зверя, чтобы обращение не наступило раньше ночи. Чтобы баланс не был нарушен. Башар тогда бросился к архбаа, встал на колени и схватил ее руку.

– Как же так? Как можно менять свои решения, я согласился, я пошёл на ваши условия и готов был взять в жены простую смертную, готов был уехать.

Роксана позволила поцеловать свой перстень и прижать свое запястье ко лбу подданного. Слишком многое она наобещала несчастному Башару…Какого черта, и он настолько восхищен смертной, что весь трясется от разочарования и ревности.

– Решения принимает император. Он здесь главный, не я. Я всего лишь его подданная, как и ты, господин Башар.

– Но эта свадьба, в моем доме ожидают родители, гости. Вы мне обещали. Я захотел эту девушку, я на многое закрыл глаза.

Захотел. Еще один захотел и не только он. Там, в зале во время брачной церемонии все они, как самцы поганые, были буквально зачарованы девчонкой. Да и сама Роксана ощущала этот запах, ощущала эту ауру, исходящую от смертной.

– Мой сын так решил, а значит, так тому и быть. Тебе выплатят компенсацию. И сейчас тебе лучше уехать домой.

Она чувствовала себя униженной и растоптанной, чувствовала, как ее любимый Вахид вонзил ей нож в спину и заставил дать ложные обещания. Еще никогда и никто не смел оспорить слова Роксаны Ибрагимовой, жены великого императора Азима. Единственной из рода Ибрагимовых – волчицы. Потому что она истинная обращенная альфой племени. От такого союза рождаются только горные волки и волчицы. Это редкость…Еще волчицей можно стать после обращения альфой стаи, но по законам их племени такое обращение может быть лишь одно на все правление действующего императора.

– Пошел против меня, против наших законов, принятых его дедом. Династия Ибрагимовых уже более тысячи лет не берет эскам в наложницы. Только в столовую, только еда.

Остановилась у окна, тяжело дыша и зажимая руки в кулаки.

– Я не позволю этому случиться. Никогда и ни за что.

– Архбаа, надо что-то придумать, надо избавиться от нее, надо!

Какое-то время она молчала, глядя на декоративные стеклянные фигурки в шкафу, на то, как они переливаются на солнце, на то, как излучают свет. Потом вдруг резко открыла шкаф и взяла одну из фигурок в руки.

– Я знаю, что нужно делать. Иди к себе. Я сделаю так, что он сам избавится от нее, лично, своими руками.

Подождала пока выйдет Гульнара и приказала Раммар, которая всегда и неизменно находилась у нее за спиной.

– Приведи ко мне врача Лучано, Раммар, да побыстрее. Скажи – срочно поговорить с ним надо, и смотри, чтоб никто не увидел.

Пока ждала врача, снова металась по комнате. Как? Каким образом смертная осталась в живых? Как он ее не разодрал? Как не уничтожил? Что в ней такое, чего нет в других?

– Вы меня звали, госпожа?

Вошел в комнату, тут же опустился на колени, целуя руку. На голове чалма, сам укутан в длинные одежды. Борода достает до пояса, и очки увеличивают и без того огромные глаза доктора еще больше, что делает его похожим на сыча.

– Звала. Я хочу понять, почему смертная не умерла сегодня ночью, каким образом она осталась жива? Хотя бы ты можешь мне это объяснить?

Врач поправил очки и поставил свой чемоданчик на стол.

– Теоретически могу, для более точного анализа мне нужно углубленно исследовать инцидент с привлечением и самого императора, и девушки. Изучать клетки, кровь…

– Хватит морочить мне голову своими заумными исследованиями, я хочу понять, какого черта одна из обыкновенных смертных не была разорвана ликаном, а осталась совершенно цела и невредима?

– Я предполагаю, что ее кровь остановила обращение. ЕЕ кровь подействовала на императора и задержала зверя, позволила ему самому справиться с плотоядным желанием, и похоть взяла верх над голодом.

– Почему именно ее кровь? Что с ней не так? Почему эта женщина сводит с ума моего сына и других мужчин?

– Феромоны. ЕЕ запах. Он необыкновенно сладок для мужчины, я уже молчу об обонянии зверя. ЕЕ кровь излучает эти флюиды. Ведь запах играет одну из самых важных ролей в нашей жизни.

– Насколько она необходима Айше?

– На данный момент Айше чувствует себя прекрасно. Обращения прекратились, и она больше не страдает и ведет жизнь обычной полукровки. Даже боли в спине теперь не так ее мучают.

– И как долго будет помогать сыворотка?

– По моим предположениям – около недели…

– Ясно.

Отвернулась и прошлась по комнате, от стены к стене.

– Если моя дочь получит кольцо, она прекратит обращаться?

– Да. Скорее всего, да. Как и все члены стаи, кто обращается по ночам.

– Тогда смертная ей больше не будет нужна?

– Теоретически…

– Вы задолбали меня с этим словом! Я не хочу его больше слышать. Практически. Я хочу знать практически!

– Болезнь Айше не изучена. Я впервые сталкиваюсь с таким за много лет, как и мой дед, мой прадед и дед моего прадеда. Я поднимал все бумаги, все рукописи и доклады моей семьи, и такого генетического сбоя им не встречалось. А значит, я не могу достоверно знать, что будет с госпожой Айше.

– А должен бы знать!

– На основании моих работ и изученного мною вопроса лунного камня должно быть вполне достаточно…но я в этом не уверен и не скажу до тех пор, пока мы не испробуем и то, и другое.

– Сколько процентов вы даете на что, что камень подействует?

– Процентов восемьдесят.

– Это не мало. Достаточно, я бы сказала. А теперь слушайте меня внимательно. ВЫ не дадите сегодня сыворотку моей дочери, вместо нее дадите что-то другое, а арху скажете, что кровь перестала действовать, что девчонка больше не может помогать Айше.

– Я… я не могу этого сделать, если узнают, что я лгу, если…

– Не узнают, если ты будешь убедительным. А моей дочери из-за болей и ломки будет не до тебя. Чтоб сегодня же сделал, как я сказала или…или я обещаю тебе, что твой труп найдут уже завтра в какой-нибудь канаве. Вы свободны. Доктор!

Через час она уже покидала пределы поместья на своем личном автомобиле в сопровождении Раммар, водителя и охраны.

Она выехала далеко за пределы города, в сторону леса и старинного заповедника, туда, где проходила граница с самым мрачным и беспредельным городом бессмертных – Асфетнусом.

Там у нее состоится встреча с неким Зоричем, который пообещал ей уладить все, что она хочет, взамен на еще один деустал. Это была ее первая встреча с вампирами спустя триста лет, после великой бойни в горах, когда проклятые клыкастые твари напали на город ликанов и убили более пятидесяти особей, включая беременных женщин и маленьких детей.

Для нее клыкастые навсегда будут убийцами, тварями и последними упырями. Но многое меняется, и жизнь диктует свои условия, жизнь требует от Роксаны идти на уступки, идти на встречу с вампиром.

Вот он стоит, казалось бы, совершенно один в длинном черном плаще с поднятым воротником. Стоит у самой стены неподалеку от своего автомобиля. Верить в то, что он приехал без своих ищеек, было бы глупо, и Роксана выходит из автомобиля со своей надежной охраной.

Вампира это не смутило, он лишь поправил воротник и посмотрел на нее светло-серыми глазами. Чертов серб…про него ходит много легенд, но одно в них правда – он приближен и вхож в семью Мокану и Вороновых. Он был помощником и правой рукой самого главы Нейтралитета, когда тот являлся всего лишь князем братства. Какие отношения его связывают с нейтралом сейчас, остается только гадать.

Но серб согласился на встречу через свои источники, и именно он мог обеспечить Роксане то, чего она так жаждала.

– Архбаа…, – серб вежливо поклонился, поднес ее руку к губам и даже присел на одно колено. Он был дьявольски красив, как и все эти кровопийцы, и дьявольски обаятелен, как и многие сербы.

– Я достану для вас еще один деустал в обмен на одно маленькое одолжение. Вы поставите моему сыну условие. Он получит кольца лишь в том случае, если обменяет на них деустал и одну обычную смертную. Я хочу, чтобы вы потребовали ее отдать вам, а потом уничтожили ее.

– Всего лишь способ избавиться от смертной?

– Не тебе задавать мне вопросы…вампир!

– Почему же…мне интересно, почему от обычной смертной нельзя избавиться обычными способами? Не забывайте, что я глава личной охраны Вороновых и Мокану. Это королевская семья клана Черных львов. И я отвечаю за их безопасность, я хочу понять, что это за обычная смертная, которую нельзя просто убить?

– Ее кровь…не совсем обычна.

– Так… что с ее кровью?

– Она задерживает обращение в ликана…

Нехотя ответила и увидела, как вспыхнули глаза ищейки.

– А еще…

– Она стала наложницей Арха Вахида…и не умерла.

Усмехнулся уголком чувственного рта.

– Избавиться от наложницы нашими руками, потому что своими слишком рискованно. Я так понимаю, что наложница любимая…

– Правильно понимаешь…

– Как я получу еще один деустал?

– От меня лично на этом же месте после того, как смертная будет мертва.

– Гарантии?

– Мое слово тебе гарантия.

– Если бы слова были для меня гарантией, мы бы с вами здесь сейчас не разговаривали.

Посмотрела на ищейку, потом сняла с пальца перстень с переливающимся зеленым камнем.

– Это волчий глаз. Перстень, с которым вас никогда не тронет ни один ликан ни из какого рода и племени.

Внимательно осмотрел перстень, покрутил на свету и положил в карман.

– Получите его обратно, когда я получу деустал.

– Смертная должна умереть!

– Она умрет!

– Я хочу, чтобы смертную вы затребовали немедленно!

Глава 23

Ты знал всё изначально и ждал. Твой зверь ждал. Сейчас он мечется внутри тебя… голодный, злой, обезумевший от запаха вседозволенности, и хочет полосовать меня когтями, вспарывать плоть острыми клыками и пить из меня жизнь… за каждый день отсутствия – по глотку, за каждую минуту – агония ненависти, раздирающая обоих. Но если бы у любви не было названия, я дала бы ей твоё имя.

(с) Позови меня. Ульяна Соболева

– Номер Одиннадцать!

Зычно произнесла мой номер архбаа. Королева-мать. Неожиданно. Именно мой номер. Почему не первый, не второй, не шестой, а именно мой! И как же передергивает от осознания, что я настолько никто. Настолько никчемная пыль.

– Я – Светлана! – произнесла и подняла на нее взгляд. От собственной наглости все тело зашлось от дрожи и дыхание сбилось. Но если бы не сказала, не я была бы это. А кукла. Мясо. Никто. Я не считала себя никем…Пока…

На меня обернулись все. Как по мановению волшебной палочки, как будто присвистнул невидимый манок, и каждая собака услышала команду «фас». Меня схватили за шиворот, толкнули вперед, опуская насильно на колени.

– Как она осмелилась?

– Какая наглость!

– Ее казнят прямо здесь?

– Боже, что теперь будет!

– Кошмааар!

– МОЛЧАТЬ!

Голос Манаг заставил девушек перестать шептаться в изумлении. И воцарилась адская тишина. Только мое собственное дыхание. Меня держат за шею, тыкая лицом в снег прямо у носков аккуратных сапожек архбаа. Стало жутко…я почему-то вдруг поняла, что значит «выгнать» или «отпустить» – это вовсе не вернуться домой – это умереть. И, возможно, прямо здесь и сейчас.

– Прикажите отрезать ей голову, госпожа! И ваш приказ выполнят немедленно!

Всхлипнула и втянула поглубже воздух. Увидела, как белые сапоги отступают, и на их место тяжело становятся другие – черные, начищенные до блеска, с налипшим по бокам снегом. На пряжке тяжелый вензель с буквой «В». Она похожа на римскую цифру «5», по-готически изогнута, и мне вдруг кажется, что на ее краях застыли капли крови. Дыхание перехватывает, и я больше не могу пошевелиться – потому что знаю, кто стоит передо мной. Собственное сердцебиение заставляет трястись всем телом. Я ощущала его взгляд физически. Каждой порой на своей коже. Он смотрел на меня сверху вниз с вершины своего величия, и я вдруг подумала о том, что принять смерть от его руки, наверное, и есть истинное блаженство. Боже! Что со мной не так! Разве все эти люди не боятся его, разве не проскальзывает в их страхе благоговейная ненависть? А я? Почему я стою перед ним на коленях и…боюсь, что меня сейчас поднимут и оттащат от него в сторону, не дадут дышать тем же воздухом. И…это понимание. Ведь передо мной не человек. Зверь. И запах у него звериный, мускусно-терпкий, едкий. Так пахнет в клетке с хищником…и моя реакция на него неправильная, ненормальная.

Меня ткнули носом ниже, и я невольно схватилась за сапоги руками, а потом прижалась к ним дрожащими губами. Как нас учили. И по-прежнему ощущала, что он на меня смотрит, на мою склоненную голову. Этот взгляд тяжел, как могильная плита, и пронизывает меня словно острыми лезвиями, раскаленными на самом конце. Все эти дни нас учили, что Арх (Император) Вахид – наш Хозяин. Нам вколачивали это в головы, в сердца, хлыстами вбивали в плоть и иглами в язык.

И…да. Я ощутила, что он мой Хозяин. Но не так, как нас учили, а по-другому. Он хозяин каждой моей эмоции, каждого биения моего сердца. Да, вот так наотмашь. С первого взгляда. Так не бывает…скажет кто-то. И, возможно, будет прав. Да, так не бывает. Потому что ничего красивого в этом нет, потому что я… стоящая перед ним на коленях, дрожащая от его присутствия и задыхающаяся от преждевременного сожаления, что это ненадолго, жалкое зрелище. Когда-то я читала про смертельный мгновенный яд. Если его выпить, у человека разрывается сердце, и он истекает кровью. И я тоже глотнула такого яда, когда увидела ЕГО. Потому что перестала быть собой. Этот яд отравил каждую молекулу в моих венах и заменил собой кровь. Я смотрю на свои руки в перчатках, они все еще сжимают его сапоги, мое лицо отражается в блестящей поверхности, и я такая…ничтожная. Такая НИКТО.

Мое сердцебиение молотком колотится в горле и в ушах. Мне страшно, мне больно от его близости, и я точно знаю, что больше не смогу быть прежней никогда.

– Встань!

Впервые услышав его голос, тихо застонала, и сердце сладко замерло. Величественный, с легкой хрипотцой, хищный, как и он сам. Меня подняли с колен, но мои ноги дрожали и, казалось, я сейчас упаду.

– Отойди! – отдал команду, но не мне. Руки на моих плечах разжались, и воздух наполнился запахом чужого страха. Ощущать, как кто-то рядом с тобой боится непередаваемо остро. Чужая паника, суеверное преклонение. Ему прикажут вытащить мне сердце из груди или вытащить сердце себе – он подчинится. Почему? Наверное, потому что это не так больно и жутко, как то, что может сделать сам хозяин.

Рука в толстой кожаной перчатке подняла мое лицо. Я бы могла закричать, если бы не онемела именно в эту секунду, потому что увидела его лицо. Разве это красота? Нет…слово красота слишком пустое, слишком безликое. Эти глаза…ничего красивее я не встречала. Сверхсветлые изумруды. Блестящие, как хрусталь, и холодные, как ледяные кристаллы. Большие, с тяжелыми веками, отягощенные длинными черными ресницами. Ровные, идеальные брови, делая дугу, опускаются к вискам. Резко очерченные ноздри, слегка трепещут…и эти губы в обрамлении аккуратной щетины. Они не просто великолепны – они шедевр невиданного художника. Яркие, сочные, плотоядно чувственные, изогнутые в презрительной складке.

И я могла бы ослепнуть от этой красоты…мне казалось, я слепну и не могу оторваться от этих глаз. От этих зеленых волчьих омутов, по-звериному завораживающих.

Его пальцы на моем подбородке…даже в перчатке жгут кожу, давят на скулы. Жест властный, по-арховски самоуверенный. Так заставляют плебея смотреть на Властителя мира.

– Светлана…, – повторил мое имя, и все мое тщедушное тельце затрепетало от букв, произнесенных его голосом. Словно рука прошлась наглой лаской по всему телу. Заставив затрепетать изнутри настолько эротическим трепетом, что у меня перехватило дыхание.

– На древнем языке архов знаешь, что означает твое имя?

Судорожно сглотнула. Мне казалось, он видит меня насквозь, видит каждую мою эмоцию, видит, как я вся дрожу и…как мне нравится ощущать властные пальцы на своем подбородке.

– Нет…

– Разве я разрешил ответить?

Пальцы сильнее сдавили подбородок, и все мое тело стало ватным.

– Верно…разрешил. Ведь я задал вопрос, а значит, ты должна отвечать. Так вот, твое имя означает Мотылек. Маленький, очень хрупкий мотылек…

Распахнула глаза и вдруг поняла, что это был всего лишь сон. Такой отчетливый, такой явственный, как будто я вернулась на много месяцев назад и впервые его увидела. Вспомнила, как принес меня в комнату…Пока еще в мою, но я слышала, как он приказал выделить покои ЕГО НАЛОЖНИЦЕ. Слышала и до сих пор не могла поверить своим ушам, не могла понять, как же так…что изменилось, что вдруг произошло.

Я стояла под душем…долго смывала с себя розовые потеки воды. Те следы крови, которые остались. Больше на мне не было ни единого шрама. Зато были синяки и засосы, были следы от зубов, оставленные после. Я не знаю, в какой момент адская боль сменилась адским удовольствием… и моя кожа до сих пор горела от его прикосновений, до сих пор казалось, что я без кожного покрова, и все мои нервы оголены до предела. Как жалко смывать с себя следы его пальцев, спермы, слюны. Когда сунула руку между ног, на пальцах осталась кровь, как напоминание о том, что он был для меня первым и самым единственным. Нижние губы приятно саднили, они были растертыми и опухшими после его вторжения. А боль от первого сильного толчка огромной, узловатой плоти сразу же сменилась на невыносимое удовольствие… а от мысли, что вытворял его шершавый, звериный язык, между ног снова становилось невыносимо горячо.

Теперь я точно знала, что я являюсь принадлежностью Вахида. Я его. Настолько примитивно его, насколько женщина может принадлежать мужчине. Она выбита на моем теле следами от сильных пальцев, метками от укусов и моими собственными криками наслаждения до хрипоты.

Какими сумасшедшими и острыми были его ласки, какими невероятными были поцелуи-укусы. И он сам…такой прекрасный и жуткий одновременно. Получеловек. От ужаса до невероятного по своей остроте наслаждения, которое трудно себе представить, почти до потери сознания. И это уже больше не влюбленность – это адская зависимость, это игла, которая проткнула мои вены и превратила меня в его рабыню. Нет, не эскаму, которую кто-то так назвал и отнял у нее свободу, а рабыню, которая сама сложила свою свободу к ногам своего повелителя.

Оставалось только спрашивать себя – почему я не умерла…что остановило его, почему моя агония боли вдруг стала агонией страсти. И это больше не влюбленность и даже не та любовь, которой она была изначально. Это…это так будто я срослась с ним кусками своего мяса и костей, как будто я стала принадлежать ему даже своим разумом.

Я была счастлива. Впервые за все это время, впервые за долгие месяцы я ощущала себя невыносимо счастливой, какой-то сумасшедшей, какой-то невероятно легкой…да, я ощущала себя мотыльком, который подлетел в самое пламя, и сел на лепестки огненного цветка, и не сгорел.

Когда мне дадут комнату возле него? Когда я смогу быть рядом? Увижу ли я его снова…Но весь день прошел в долгих ожиданиях. От перевозбуждения и восторга мне даже не хотелось есть. Казалось, счастье и эйфория настолько переполняют меня, что я готова вспорхнуть в самое небо. Я, кажется, и правда, умею летать.

Дверь открылась, и я узрела двоих банахиров. Они поклонились, и один из них зычно сказал:

– Идемте с нами…

От радости гулко забилось сердце, я выскочила из комнаты и покорно позволила вести себя по длинным коридорам. К нему. Они ведь ведут меня к нему. Скоро ужин, а после ужина он захочет меня видеть. Но банахиры уводили меня по узкому коридору в другую сторону дома.

– Куда мы идем?

Молчат. Один идет спереди, другой сзади. Мы подходим к какой-то двери, и мое сердце буквально выпрыгивает от предвкушения и…дверь открывается. Мы оказываемся на улице. Меня хватают под руки и сажают в машину.

– Куда мы едем? Мы едем к…Вахиду, да?

Мне никто не отвечает, и я успеваю посмотреть в окно…успеваю поднять голову и увидеть, как он стоит у окна и смотрит нам вслед. Я вдруг услышала внутри какой-то ужасный звон, какой-то треск, с которым только что разбились мои иллюзии и моя надежда. Нет, он не ждет меня…никто не собирается выделять мне комнату. Меня куда-то увозят…и ОН прекрасно об этом знает, а возможно, это и есть его приказ.

Счастья не случилось…и никогда не случится. Я по-прежнему жалкая эскама, и только что меня выгнали, от меня отказались.

Конец первой книги

23.04 2022