Читать онлайн Что мой сын должен знать об устройстве этого мира

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2019.

Моему сыну

Прости меня, пожалуйста.

За все, что я совершу в ближайшие лет восемнадцать. За все, что упущу. За все, чего не пойму. За все вызовы в школу, про которые ты постараешься мне не говорить.

За все случаи, когда тебе будет за меня стыдно. За все мои инициативы. За всех девочек, которых ты не решишься пригласить к нам на ужин.

За все мои: «А ведь я вас с мамой предупреждал!» За то, что, когда ваша школа пригласит всех родителей на брэннбольный матч, я отнесусь к этому несколько серьезнее, чем следовало бы. Что обзову твою математичку «безмозглой дурой». Что буду совать пять твоим приятелям.

За то, что куплю минивэн.

Что буду ходить в шортах.

Что, когда тебя впервые пригласят на день рождения, мы опоздаем. Что меня разозлят очереди на аттракционы в парке Грёна-Лунд. Что, обращаясь к продавцу в магазине скейтбордов, скажу ему: «Братан».

Что не сумею понять, что на самом деле тебе не хотелось играть в футбол, а хотелось ходить на гимнастику. Что буду вечно забывать запираться в ванной.

За чартерные рейсы. За ковбойскую шляпу. За футболку «Настоящий мужик весит 90+». За нелепую речь, которую я толкнул на твоем выпускном.

За все те разы, когда, подвыпив, буду рассказывать тебе один и тот же анекдот про двух ирландцев в лодке.

За все за это я прошу у тебя прощения.

Но, когда я совсем тебя достану, хорошо бы тебе вспомнить, что для меня ты навсегда останешься годовалым клопом, который стоит голышом посреди прихожей и, радостно прижимая к груди тряпичного льва, улыбается беззубой улыбкой.

Когда со мной будет трудно. Когда за меня будет неловко. Когда я буду несправедлив. Вспомни, пожалуйста, этот день. Тот день, когда ты отказался признаваться, куда засунул ключи от машины.

И имей в виду: ты первый начал.

Твой папа

Что тебе нужно знать насчет лампочек в туалете

Значит, так. Я – твой папа. Вижу, ты и сам это потихоньку усваиваешь. До сих пор ты в основном, так сказать, плыл по течению, а нам позволял делать все остальное, но, насколько мне известно, тебе уже полтора года, а в таком возрасте человека уже можно начинать учить некоторым вещам. Всяким лайфхакам. Что, прямо скажем, не может не радовать.

Учти: я намерен довести до твоего сведения, что быть родителем, вообще говоря, не такое удовольствие, как кажется со стороны. Приходится много чего держать в уме. Пеленальные сумки. Детские кресла. Колыбельные. Запасные варежки. Какашки. Какашки – это главное. Приходится постоянно иметь дело с невероятным количеством какашек. Да нет, ничего личного. Спроси кого хочешь, у кого есть маленький ребенок. Весь первый год его жизни твоя собственная вращается вокруг какашек.

Покакал. Не покакал. Ой, обкакался. Обонятельные ощущения от какашек. Ожидание какашек. Ты не представляешь, сколько времени у родителей младенца уходит на ожидание какашек.

«Ну что, идем? Хорошо. Что, уже? Что-что? Что ты говоришь?! Еще нет? Вот черт. Ладно-ладно. Спокойствие, не надо паники. Который час? Думаешь, имеет смысл подождать? А может, успеем? Рискнем? Окей? Не окей? А если он по дороге? И то верно. Окей. Тихо, дай подумать! Погоди, а если мы зря прождем? Или все-таки рискнуть? Ну конечно, только выйдем, и тут – оп-па! А мы такие: “Бли-и-ин!” Надо было сразу выходить, пять раз обернулись бы, пока он не покакал!!!»

Понимаешь? Это продолжается все время, как только человек решит, что ему пора размножиться. Весь твой быт подчинен какашечной логистике. Ты без тени смущения беседуешь об этом с посторонними. Обсуждаешь консистенцию, цвет, частоту. Делишься опытом. Как отмыть руки от какашек. Чем лучше отстирывать белье. Как выковыривать какашки из зазоров между плиткой на полу ванной. Ты проникаешься какашечной метафизикой. Рассматриваешь это дело с научной точки зрения. Когда швейцарские ученые обнаружили ранее неизвестную частицу, обладающую сверхсветовой скоростью, все родители младенцев хором воскликнули: «Какашка! Это наверняка какашка».

Но есть вещи похуже какашек. Когда ты не понимаешь, что с твоим ребенком. Когда смотришь, как у него кривится личико, и теряешься в догадках: «Неужели?.. Кажется, он… А может, просто морщится? А может, это газы? Боже милосердный, мы же на борту “Райан Эруэйз”, сделай так, чтобы это были только газы!» Дальше надо выждать пять секунд. И это, скажу я тебе, самые долгие пять секунд во всей Вселенной.

В каждой из которых умещается десять тысяч вечностей и одна жизнеутверждающая французская кинодрама. И вот, наконец, как в сцене из «Матрицы», когда время замедляет свой ход, возникает запах. Он действует на тебя примерно как удар пыльным мешком. А потом – путь в туалет, – путь, подобный шествию по Колизею рабов бойцовых пород на бой со львами. Да, на обратном пути ты ощутишь себя легионером, возвращающимся в Рим после победы над варварами, но по дороге туда имя тебе: гладиатор.

Когда ты подрастешь, я расскажу тебе про самую первую какашку. Протокакашку. Которую производят все младенцы, как только появляются на свет. Она черная как уголь. Словно ее отложило само Зло. Кроме шуток!

Смена памперсов стала моим Вьетнамом.

Ты наверняка удивлен, почему я поднял эту тему именно сейчас. Просто мне хотелось, чтобы ты понимал: все в мире связано. Какашки, представь себе, тоже часть мироздания. В наши дни, когда экология и устойчивое развитие – наше все, следует взглянуть в этом контексте и на какашки. В частности, проследить их вклад в современный технический прогресс.

Ведь мир был таким не всегда. Когда-то никакой электроники и компьютеров вообще не существовало. Представь себе: в детстве, если я смотрел кино и пропускал имя исполнителя, то узнать его мне было негде! Приходилось терпеть до завтра, а потом идти в библиотеку. Да, понимаю. Охренеть. Я мог, конечно, позвонить приятелю и спросить у него, но и тут не исключался облом. После десятого сигнала кладешь трубку: значит, его нет дома. Н-е-т д-о-м-а – прикинь?

Время было другое. А потом начались все эти технологии. Интернет, мобильные телефоны, планшеты и все прочее… И все это, представь, легло на плечи моего поколения, когда мы стали родителями. До нас у всех родителей была отмазка – они «не знали». Наши собственные родители пускают ее в ход до сих пор. «Ты пила вино, когда кормила грудью?» – «Так я же не знала». – «Вы давали нам на завтрак булочки с корицей? Разрешали ехать на заднем сиденье, не пристегнувшись? Ты употребляла ЛСД во время беременности?» – «Ой, ну не надо, пожалуйста, мы же не зна-а-али. Сам понимаешь, семидесятые! Тогда это было практически безопасно!»

А мое поколение все знает, ага! Мы знаем ВСЁ! Так что, если с тобой в дальнейшем что-нибудь случится, с меня спросят по полной. И никакой суд не примет во внимание, что я хотел как лучше. Я же типа мог погуглить. Обязан был погуглить. Господи, ну почему я не погуглил?

Черт.

Мы боимся одного – ошибиться. Мои сверстники выросли и стали экспертами от силы в паре-тройке областей. Если что – всегда есть интернет-магазин, онлайн-консультант, персональный тренер и Apple Support. Мы даже не пытаемся вникнуть сами, а сразу звоним специалисту.

К вашему появлению природа нас не подготовила. Вот мы и гуглим. Читаем треды в форумах. Звоним в поликлинику, потому что «он чуть не стукнулся головой о край стола». А вдруг это «отразится на психике»? Мы же не хотим, чтобы в шестнадцать лет он завалил экзамен по математике из-за того, что у него, видимо, «посттравматический стресс».

Почему мы так поступаем? Потому что это проще, чем признать свою ответственность за то, что мы не вмешивались, когда он ночь напролет гамился в свои лазерные стрелялки, вместо того чтобы делать уроки!

Просто мы вас любим.

Только этим все и объясняется. Мы хотим, чтобы вы стали лучше нас. Потому что если наши дети не станут лучше нас, то какой тогда во всем этом смысл? Мы хотим, чтобы вы стали добрее, умнее, милосерднее, щедрее и самоотверженнее, чем мы. Мы стараемся – по мере сил – создать вам самые благоприятные условия. Поэтому соблюдаем методику сна, и ходим на семинары, и покупаем эргономические ванны, и орем на продавца детских автокресел: «Самое надежное! Неужели непонятно: мне нужно САМОЕ НАДЕЖНОЕ?» (Не то чтобы я сам когда-то так поступал – меньше слушай свою маму.)

Мы так мониторим все ваше детство, что шоу «За стеклом» выглядит образцом трепетного уважения к частной жизни. Мы ходим на грудничковое плавание, и покупаем вам супердышащую функциональную одежду гендерно нейтральной расцветки, и жутко, жутко боимся ошибиться. Нас невыразимо страшит собственная несостоятельность. Потому что мы слишком долго были величайшими в мировой истории эгоистами – пока не стали родителями и не осознали, сколь мало значим сами по себе.

Мысль, что с этого мгновения ты будешь отвечать не только за себя, огорошивает сильнее, чем ты предполагал.

Единственное, чего мы хотим, – защитить вас. Уберечь от разочарований. И провалов. И безответных влюбленностей. Мы не имели ни малейшего понятия, во что ввязываемся: завести ребенка – это примерно как управлять карьерным погрузчиком в посудной лавке. С загипсованными ногами. В балаклаве, надетой задом наперед. В пьяном виде.

Но мы все же решились. Черт возьми! Потому что мы хотим стать самыми хорошими родителями.

Вот оттого мы и гуглим все подряд.

Еще мы печемся об экологии. Потому что мы не унаследовали землю от родителей, а взяли ее взаймы у детей, бла-бла-бла… Но мы верим в это бла-бла-бла! Мы готовы за него сражаться! Мы рисуем плакаты с индейцами и пишем на них правильные слова! Покупаем новые, более экологичные машины. Сортируем мусор. Подключаем датчики движения к лампочкам, чтобы они автоматически выключались, когда в помещении никого нет. Но иногда мы можем перестараться. Из лучших побуждений, разумеется, – потому что хотим слишком многого. Иногда наше рвение переходит всякие границы. Скажем, какой-нибудь суперпупергений додумается поставить датчики движения в светильниках комнаты матери и ребенка торгового центра. Которые выключают свет ровно через 30 секунд.

И вот мы с тобой там. Ты и я. И какашки. В полной тьме.

Ты еще маленький и не видел гимнастических упражнений на кольцах, но, когда твой отец, сидя на унитазе, пытается заставить эти лампочки включиться снова, это выглядит очень похоже. Далее следует «Лебединое озеро» в новаторской трактовке – когда отец держит в одной руке подгузник, тяжеленный, как гантель, а в другой – полпачки влажных салфеток, и все это стоя на одной ноге, поскольку коленом он страхует тебя, чтобы ты не свалился с пеленального столика.

Вот тогда, в тот самый миг, я и осознал, что в деле природоохранных технологий мое поколение, пожалуй, зашло далековато. Ну, есть такое ощущение. Понимаешь?

Думаю, понимаешь.

Я просто хочу, чтобы ты знал: я тебя люблю. Когда ты повзрослеешь, то поймешь, что, пока ты рос, я наделал немало ошибок. Я это знаю. Я с этим смирился. Но я хочу, чтобы ты знал: я очень, очень старался. Ничего не пускал на самотек. Выкладывался до последнего.

Гуглил до чертиков в глазах.

Но в той комнате стояла непроглядная тьма. И сильно пахло какашками. Иногда ничего не остается, кроме как слушаться инстинкта. Честно говоря, тебе радоваться надо, что мы тогда вообще выжили.

Если я умру, запомни:

1. Спрыгиваешь с американских горок.

2. Берешь веревку, идешь на корабль и берешь бочонок с ромом.

3. Отливаешь масло из фонаря.

4. Масло используй одновременно с веревкой, а веревку – одновременно с бочонком. Подходишь к большой снежной обезьяне и суешь бочонок ей под мышку.

5. Когда появится Ле-Чак, он попытается тебя сжечь. Кинь в него перец, чтобы он чихнул. Веревка загорится, бочонок взорвется, и Ле-Чак погибнет.

Так ты пройдешь Monkey Island-3.

Твоя мама может закатывать глаза, сколько ей угодно. Я не могу допустить, чтобы это знание навсегда ушло вместе с моим поколением.

Что тебе нужно знать о моих ожиданиях

ТВОЯ МАМА (читая книгу бельгийского детского психолога). Тут пишут, он сейчас как раз в той фазе развития, когда мозг фокусируется на выработке специфических навыков.

Я. Ага…

ТВОЯ МАМА. Пишут, что разные дети фокусируются на разных навыках. Одни переворачиваются с боку на бок, другие разрабатывают голос, третьи очень рано учатся крепко хватать предметы…

Я. Правда? То есть у разных детей разные супер-способности?

ТВОЯ МАМА (всем видом показывая, что так сказать нельзя). Да… Конечно, можно и так сказать…

Я. То есть это как в институте Ксавьера в «Людях Икс»?

ТВОЯ МАМА (вздыхает). Да. Конечно. Именно так. Если считать поворот с боку на бок суперспособностью.

Я (глядя, как ты спишь на большущей подушке). Хотел бы я знать, какие у него суперспособности.

ТВОЯ МАМА (глядя на тебя). Спать он здоров, что да то да.

(ПАУЗА.)

Я. И больше никаких суперспособностей?

ТВОЯ МАМА. Нет.

(ПАУЗА.)

Я. То есть парень – сплошное разочарование.

ТВОЯ МАМА. Пфф! Ну что ты говоришь?!

Я. В смысле? Ты же понимаешь, что парня, который «здоров спать», в команде Людей Икс будут жирно троллить!

ТВОЯ МАМА (берет тебя на руки и покидает комнату). Пойду уложу его в кроватку, чтобы он этого не слышал.

Я. Думаешь, с Росомахой мать тоже так цацкалась? А?

(ПАУЗА.)

А может, он так устает, потому что КАЖДУЮ НОЧЬ СРАЖАЕТСЯ СО ЗЛОМ?

Родильная математика

МЕДСЕСТРА В ДЕТСКОЙ ПОЛИКЛИНИКЕ. Значит, судя по документам, ваш сыночек родился на пару недель раньше срока?

Я. Точно. На тридцать седьмой неделе.

МЕДСЕСТРА. А тут написано «36 плюс 5».

Я. Ну да, 36 недель и пять дней. Получается – на тридцать седьмой неделе?

МЕДСЕСТРА. Э-э-э-э, видите ли, у нас считают не так. У нас считается 36 плюс 5.

Я. То есть по-вашему, он родился на 36-й неделе?

МЕДСЕСТРА. Да. 36 плюс 5.

Я. Но ведь это значит на 37-й?

МЕДСЕСТРА. Э-э-э-э, видите ли, у нас считают не так.

Я. В каком смысле «считают не так»? Вы же считаете недели?

МЕДСЕСТРА. Э-э-э-э, мы считаем дни.

Я. А из чего, блин, по-вашему, состоят недели?

МЕДСЕСТРА. Ммм, из дней. Я в курсе.

Я. То есть все-таки 36 недель?

МЕДСЕСТРА. Плюс 5.

Я. То есть он родился на тридцать шестой неделе?

МЕДСЕСТРА. Плюс пять дней.

Я. Но если прошло 36 недель и 5 дней, то это, блин, уже 37-я неделя?

МЕДСЕСТРА. Да. Можно сказать и так.

Я. Так на какой неделе он родился?

МЕДСЕСТРА. На 36-й. Плюс 5 дней.

Я. То есть все-таки на 36-й?

МЕДСЕСТРА. Э-э-э-э…

(ДОЛГАЯ ПАУЗА.)

А что вам, собственно, нужно?

Я. Рецепт на ибупрофен.

Заметка на полях

Медсестры в детской поликлинике не любят слова «дрессировка».

Что тебе нужно знать насчет «Икеи»

Не писай в «бассейн» с шариками.

Вот единственный совет, какой я могу тебе дать. И не ходи против движения. Правда. Я люблю тебя, и готов повторять это снова и снова, но, если ты хотя бы попытаешься пойти в «Икее» против течения, тебя уже никто не спасет. Как известно, там на полу нарисованы стрелочки – с целью избежать анархии. Если покупатели в «Икее» перестанут двигаться в одну сторону, наступит хаос, понимаешь? И цивилизация, какой мы ее знаем, рухнет во мрак и пламя преисподней, как предсказано в Апокалипсисе.

И дело даже не в злобных взглядах, которые будут бросать на тебя другие покупатели, сжимая в карманах кулаки. Среди всех пассивных агрессоров покупатели «Икеи» пассивны в наименьшей степени. Дамы старшего среднего возраста с лиловыми волосами и мятным снюсом за губой протаранят тебя своими тележками, словно японское китобойное судно – надувную лодку с логотипом «Гринпис». Пожилые мужчины начнут выкрикивать названия частей тела в самых причудливых комбинациях. Молодые отцы с сумками-кенгуру будут то и дело тебя толкать – разумеется, «нечаянно», но норовя попасть в самое чувствительное место. Я серьезно: езда по встречке на Е4 и та не навлечет на тебя столько гнева со стороны незнакомых людей. Ты поставишь себя вне закона. Не в том смысле, что нагреешь свой футбольный клуб на круглую сумму, как Жан-Марк Босман в конце футбольного сезона. А в том смысле, что сезон охоты откроют на тебя. Смотрел кино про Робин Гуда? Так вот, представь себе, что ты подкатываешься к Кевину Костнеру и Расселу Кроу: «Ребята, я тоже разбойник, можно мне с вами?» И что они тебе ответят? «А что ты сделал? Не, серьезно? Слышь, парень, мы тут все убийцы, насильники и грабители, типа особых моралистов среди нас не водится, но ты по ходу ваще звез-да-нутый! Ты что, стрелочек не видел?» Ты станешь легкой добычей. Это как занять чужое место на парковке. Кто угодно получит право тебя убить. Таковы правила.

Соблюдай их. И не писай в бассейн с шариками. Собственно, это главное.

Ну да, тебе кажется странным, что я уделяю столько внимания «Икее». Но это справедливо. Я провел в этих стенах несколько худших дней моей жизни. Честно: я не знаю других реально существующих мест, – не считая крематория и приемной стоматолога, – внушающих мне такое отвращение. Я на все готов, лишь бы туда не ехать. На все, кроме, пожалуй, предложения откусить собственную руку или наесться дерьма, – на это я не пойду. Все-таки я не полный псих. Хотя несколько лет назад, когда мы с твоей мамой еще жили на нашей первой квартире, мне приходилось по воскресеньям проделывать некоторые оригинальные операции. Например, выносить мусор нагишом. Но это уже другая история. (Правда, жительницы нашего подъезда в категории 70+ до сих пор вздрагивают, вспоминая голого мужика на лестнице, – что да, то да.)

Но, видишь ли, все мы становимся старше. Тебя это тоже затронет. Тогда ты поймешь и другие вещи. Например, что все лучшее, что случится в твоей жизни, рано или поздно с неизбежностью приведет тебя в «Икею». А то, что едет в багажнике, постепенно утратит свою значимость по сравнению с едущим на заднем сиденье.

Ты вырастешь. Пойдешь в школу. В один прекрасный день ты вернешься домой и заявишь, что больше учиться не намерен, потому что решил «целиком посвятить себя музыке и собрать свою группу». Или открыть бар. Или магазин для серферов в Таиланде. Ты сделаешь пирсинг на брови и набьешь на заднице тату с драконом. Это нормально. Быть придурком в подростковом возрасте – нормально. Такая у подростка работа. Но имей в виду: примерно тогда же я сообщу тебе, что съехать от нас – это отличная идея. Ничего личного и так далее, объясню я тебе. Просто мне нужна твоя комната, потому что больше некуда поставить новый бильярдный стол.

А потом мы поедем в «Икею» покупать тебе столовые приборы, картофелечистку и постеры. Потому что это работа родителей.

Я съехал от родителей в конце 90-х. Полагаю, ты это сделаешь в конце 20-х. Единственный совет, какой я могу тебе дать по этому поводу, – заведи побольше посуды, чтобы реже ее мыть. Еще придумай, где хранить пустые бутылки, пока их не сдашь. Знаю-знаю, ты уверен, что у тебя всегда есть отмазка типа: «Да это друзья натащили». Забудь. Особенно когда к тебе на огонек заглянет твоя мама. Она не дура. Она сообразит, что весь этот «лимонад» ты вылакал сам.

В остальное я вмешиваться не собираюсь. Первая квартира мужчины принадлежит только ему. Но если ты все-таки позволишь дать тебе наводку, то я скажу так: первый свой диван покупай на Блокете. На интернет-барахолке, а не в «Икее». Пусть это будет один из кожаных монстров, огромных, как Звезда смерти. Из тех, один вид которых на несколько минут ввергает в ступор – может, это не диван, а батут? Он до того просижен, что, если твой приятель Йонте заснет на нем с сигаретой, пожар потухнет сам собой. Ты будешь проводить на нем четыре из пяти ночей, потому что тащиться в спальню после того, как выключил видеоигру, – это пустая трата сил. Купи себе диван своей мечты. Поверь мне – другого шанса у тебя не будет.

Потому что рано или поздно ты влюбишься. И с той поры все диваны твоей жизни будут одним сплошным компромиссом. Так что, покуда молод, живи на полную катушку. И сколько влезет валяйся на любимом диване.

Я знаю, ты сейчас подумал, что такой диван тебе не по карману. Не переживай. Ты получишь его бесплатно при условии самовывоза. Пока все это для тебя пустой звук, но однажды ты станешь жить вместе с любимым человеком, и тогда у тебя откроются глаза.

Жизнь – она во многом про выбор того, за что стоит сражаться. Этому ты тоже научишься. Имей в виду: нигде это не проявляется с такой очевидностью, как в «Икее». Чтобы услышать столько же семейных скандалов, сколько их происходит в отделе покрывал «Икеи» в среднестатистический вторник, потребуется ввалиться часа в три ночи в кемпинг где-нибудь в горах Емтланда после двух недель проливного дождя и принятой на грудь упаковки пива «Софиеру». Потому что нынче люди подходят к домашнему интерьеру со звериной серьезностью. Это стало у нас чем-то вроде национального спорта – искать символические смыслы в отделе «Кухни и бытовая техника». «Он хочет с матовым стеклом! Значит, ему б-е-з-р-а-з-л-и-ч-н-ы мои ЧУВСТВА!» «Аааа! Она хочет комод с березовым шпоном. Представляешь? С березовым! Иногда мне кажется, что я живу с совершенно чужим человеком!» И там так всегда. Я не собираюсь читать тебе лекцию, но одну вещь относительно этого заведения, с твоего позволения, объясню. На протяжении всей мировой истории никто не устраивал скандал в «Икее» по поводу собственно «Икеи». Что ни говори, но когда пара, десять лет состоящая в браке, ходит по складу самообслуживания, награждая друг друга такими эпитетами, какие сильно пьющие комиссары полиции из кино приберегают для уроженок Восточной Европы, занятых в сфере эскорт-услуг, – это открывает глаза на многие вещи. И лишь в последнюю очередь – на дверцы кухонных шкафчиков.

Поверь мне. Ты же Бакман. С какими бы недостатками любимого человека тебе ни пришлось мириться, я не сомневаюсь, что ведущим в паре будешь ты. Поэтому, когда будешь, озираясь, стоять в «Гардеробах и системах для хранения», плюнь на мебель. Подумай о другом: тебе удалось найти того, кто готов хранить свое барахло в одном шкафу с твоим. Притом что барахла у тебя, положа руку на сердце, хватает.

В мае 2008 года я брел по «Икее» в Баркарбю под Стокгольмом; было воскресенье, жара под 6000 градусов, а кондиционер не работал. В тот день «Манчестер Юнайтед» выиграл Лигу, а я этот матч пропустил. В кафе не осталось ничего, кроме минералки с цитрусовым вкусом. Старуха, пропахшая дешевым табаком, от души саданула мне тележкой по ноге. Я в это время прижимал к груди феерически уродливый светильник для прихожей.

То был один из счастливейших дней моей жизни.

На следующее утро мы подписали договор на аренду нашей первой квартиры. Твоего первого дома. Иногда меня спрашивают, как я жил до того, как встретил твою маму. Я отвечаю, что до этого я и не жил.

Желаю тебе не меньшего.

Даже если в результате тебе придется отдать свой коричневый кожаный диван девятнадцатилетнему типу в футболке «Арсенала», который заявится к тебе в субботу вечером с приятелем, благоухающим «Егермейстером» и говорящим «звóнит». Даже тогда.

Ты научишься ненавидеть это место. Орать по поводу недостающих шурупов, и ранить пальцы о фанеру, и клясться, что жизни не пожалеешь, но отыщешь и убьешь автора инструкции по сборке «МАЛЬМ модуля для хранения».

Любить это место ты тоже научишься.

Я приходил сюда с твоей мамой, когда мы только узнали, что она беременна, и гадали, кто ты. («Юнайтед» в тот день разгромил «Сити»; тот матч я тоже пропустил.) Мы приходили сюда с коляской вскоре после твоего рождения и гадали, кем ты станешь. Думаю, что в один прекрасный день я, пропустив очередной матч «Юнайтед», приду сюда с тобой выбирать всякие штуки для моего внука или внучки. Потому что однажды я на пару секунд отвернусь, глядь – а ты уже взрослый.

Тогда-то и для тебя и наступит час расплаты.

Я отомщу тебе за всё: разбужу в воскресенье в полшестого утра, заблюю твою приставку Xbox – это как минимум. Предупреждаю заранее. А еще мы вместе поедем в «Икею», и я засыплю тебя добрыми советами на все случаи жизни, выслушав которые ты закатишь глаза, а когда придет время запихивать в машину все эти хреновы столешницы, ты попытаешься все сделать по-своему (и окажешься не прав).

Все лучшее, что было у меня в жизни, так или иначе заканчивалось походом в «Икею».

Так что играй. Учись. Расти. Увлекайся. Ищи свою любовь. Старайся. Будь добрым, когда сможешь, и жестким, когда надо. Крепко держись за своих друзей. Не иди против течения. И тогда все у тебя получится.

А теперь скажи честно – ты все-таки написал в бассейн с шариками, да?

Блин.

Да, я знаю, что твоя мама сказала «нет»

Но если серьезно.

Она считает, что «Сантьяго Бернабеу» – это чилийское вино.

Поменьше ее слушай.

«Сникерс» в кляре

[рецепт]

(когда-нибудь ты скажешь мне за него спасибо)

Тебе понадобится:

Мука

Вода

Пиво

Разрыхлитель

Вок

Кусок хлеба

Достаточное количество растительного масла, чтобы в дальнейшем городская администрация имела основание потребовать от тебя возмещения расходов на проведение полицейской операции

Мороженое «Сникерс» – сколько унесешь

Чужая кухня

(Если ты воспользуешься нашей и про это узнает твоя мама, тогда понадобится еще и программа защиты свидетелей.)

Итак

Вынимаешь батончики мороженого из упаковки и выкладываешь на тарелку. Убираешь в морозилку на шесть-семь матчей в Football Manager. Когда ты их достанешь, они должны быть такими же замороженными, как лицо Киану Ривза во всех его ролях (кроме первой и одного эпизода третьей «Матрицы»).

Смешиваешь стакан муки, стакан воды и чайную ложку разрыхлителя. Нагреваешь масло, пока не начнет пузыриться, как вода в пещере, куда спускается Флэш Гордон в поисках своей девчонки.

Берешь «сникерсы». Обмакиваешь в кляр. Опускаешь в кипящее масло. Даешь им пошкварчать секунд 15–20 – пока не станут офигенными на вид. Съедаешь немедленно.

Я поливаю их сиропом, шоколадным соусом и мороженым Ben and Jerry’s New York Super Fudge Chunk. Но если тебе это кажется излишеством и хочется внести освежающую нотку, просто добавь что-нибудь из фруктов. Скажем, банан.

Это сообщение самоудалится через 5 секунд.

[долгие саркастические аплодисменты]

Да. Вообще-то я заметил, что ты научился хлопать в ладоши.

Выглядит очень мило. Детские психологи говорят, что хлопанье в ладоши напрямую связано как с координацией движений, так и с креативностью. Что это способ, каким младенец заявляет о себе. Короче, это реальная круть.

Но, строго говоря… Мне хотелось бы, чтобы ты хлопал с чуть большим… энтузиазмом. Только и всего. Пока ты хлопаешь как-то слишком вяло и тихо. И как-то… вымученно. Понимаешь?

Нет, разумеется, я, как всякий родитель, пытался объяснить твои хлопки восхищением перед моими достижениями. Будто я играю в гольф, а ты наблюдаешь за мной из кучки болельщиков, толпящихся возле одной из лунок. Я изображал на кухне красивый свинг, а сам смотрел в гостиную, по которой ты передвигался в ходунках. Проскальзывая мимо тебя, я старательно поправлял кепку и бормотал себе под нос: «Ну вот, осталось пройти бункер, и в два удара доберемся до грина».

Но сегодня я уж и не знаю, что думать. Иногда ты хлопаешь так демонстративно, что это трудно истолковать иначе чем, э-э… сарказм.

Например, когда я тебя кормлю. Я подхожу к этому делу с максимумом изобретательности. Ложка у меня – это самолет. Когда она приземляется тебе в рот, ты смотришь на меня с таким скепсисом и глотаешь с таким выражением лица, какое бывает у твоей мамы, когда я играю на гитаре (она-то считает, что я только делаю вид). А потом хлопаешь в ладоши.

Недолго. Без энтузиазма. Три-четыре хлопка, и все.

Медленно-медленно и беззвучно.

И тут уж нельзя не понять, что ты имеешь в виду. «Ну ты даешь, придурок. Надо же, не промахнулся мимо моего рта! Что, снова будешь пытаться?»

Признаться, это несколько подрывает мою уверенность в себе.

До сих пор не понимаю

Когда тебя кормит мама, кухня после этого выглядит как на рекламе моющего средства. После моего кормления она напоминает картинку из Doom-3. От меня что-то скрывают, черт подери.

Что ты должен знать о футболе

Значит, так. Я не утверждаю, что ты обязан играть в футбол. Конечно, нет. Я не из тех папаш, которые давят на детей, стоят на трибунах, орут и болеют за своих чад.

Я к тому, что в футбол проще играть, чем не играть. Огребешь меньше дерьма, вот и все.

Вообще-то я заметил, что пока эта тема тебя не то чтобы очень интересует. На самом деле тебе, похоже, больше нравится танцевать. Судя по тому, что мы, очевидно, расходимся во мнениях насчет того, бросил я мячик тебе или в тебя. А стоит маме включить музыку, ты начинаешь притопывать ногами – ни дать ни взять развеселый мишка Гамми с этикетки микстуры.

Это не то чтобы плохо. Вовсе нет. Конечно, ты имеешь право танцевать, если хочется.

Я к тому, что у пацана, который играет в футбол, сложностей в жизни гораздо меньше. К тому, что я боюсь, как бы ты не оказался в одиночестве. Только и всего.

Строго говоря, в футбол даже не обязательно играть, окей? Достаточно его смотреть. Просто чтобы быть в компании. Чувствовать, что ты в ней свой.

Это не значит, что заниматься другими вещами плохо. Танцами там. Или еще чем-нибудь. Я просто хочу защитить тебя от ужасного чувства, что ты чужой. Оно никому не приносит радости. Ты удивишься, но это, может быть, главное, что тебе надо знать о любви.

О том, как важно ощущать себя частью чего-то большего. Не превратиться в изгоя.

Сам я очень люблю футбол. Правда люблю. За все то, что он мне дал, – а это намного больше, чем я когда-нибудь смогу отдать ему взамен. От души желаю тебе того же. Всего, что есть, чем был, чем может и должен быть футбол и чем он станет для тебя и только для тебя.

Я желаю тебе пережить этот волшебный опыт – найти свою команду. Ради преданности ей и ради бунта. Ради ее истории и ради ее географии. Ради того, чтобы слиться с группой и чтобы выделиться из группы. Ради хавбека с прикольным именем. Наконец, ради того, чтобы испытать большую и чистую любовь.

Или хотя бы ради красивой футболки – гораздо красивее, чем у других клубов.

Эта футболка будет с тобой всю жизнь. Дольше, чем многие из людей. Она станет твоей суперспособностью. Тебе встретится немало тех, кому этого не понять, но, куда бы ни занесла тебя судьба, эта футболка каждую неделю будет дарить тебе 90 минут забвения. И ты убедишься, что иногда эта суперспособность – самая суперская.

Я вовсе не утверждаю, что танцы чем-то хуже.

Или верховая езда, или синхронное плаванье, или что-то еще, чем ты захочешь заняться. Ни в коем случае. Я не из тех папаш, которые… Короче, ты понял. Занимайся чем хочешь. Может, спорт тебе вообще по барабану. Да хоть в гольф играй! И это тоже окей!

Я не буду в претензии.

Я боюсь другого… Боюсь, чтобы ты не остался за бортом.

Поэтому, если позволишь, давай я лучше расскажу, что футбол дал лично мне.

Я ведь не просто собираюсь таскать тебя на матчи и объяснять, что происходит на поле. Знакомить с правилами и стратегическими тонкостями. Например, что не стоит вскакивать с места за пять минут до начала перерыва, чтобы успеть без очереди купить хот-дог. Гораздо удобнее сделать это за пять минут до конца перерыва, когда остальные болельщики уже пробираются назад. (И попросить, чтобы жареный лук положили в самый низ, прямо на хлеб, иначе, когда твоя команда забьет гол, есть риск, что вся эта хренова трибуна покроется рельефным узором. Просто личный опыт!)

Потому что есть и кое-что другое. Например, волшебная сказка о том, как последние становятся первыми, пусть и на один-единственный день, – и эту сказку мне рассказал футбол. Еще он рассказал мне о том, что такое последний шанс. О том, что главный матч всегда еще впереди. Что каждая неделя кончается воскресеньем. Что тебе всегда есть к чему стремиться.

Что независимо от твоих возможностей исходный счет на табло всегда 0:0.

Когда ты вырастешь, тебя часто будут спрашивать про твою первую любовь. Так вот, моя первая любовь – это футбол. Но ты, возможно, не намерен влюбляться в бизнес-проект, в рамках которого двадцать два миллионера с татуированными подмышками и прическами на таком крепком геле, что из него впору делать бронежилеты, кружат по газону, а оказавшись в одном часовом поясе с линией ворот противника, падают, точно подстреленные в поясницу иглой со снотворным.

Я все это обожаю.

Не то слово.

А ты, возможно, возненавидишь.

Но мне хочется, чтобы ты знал, что я никогда, никогда, никогда не стану за это меньше тебя любить. Или меньше тобой гордиться. Господи, ты же мой сын. Когда ты родился, воздух у меня в легких вскипел, словно газировка. Как будто ты выдувал пузырьки через трубочку прямо мне в кровь. Двадцать пять лет подряд моя жизнь была только про меня, потом появилась твоя мама, а потом ты, и теперь я несколько раз в неделю просыпаюсь среди ночи, встаю и иду убедиться, что вы оба дышите, потому что иначе не засну. Понимаешь? Случись со мной такое до того, как я стал отцом, меня заперли бы в камере, обитой войлоком и включили песни дельфинов.

Я не боюсь сказать, что люблю тебя. Зато всего остального боюсь до ужаса.

Боюсь того, что скажут люди, если ты не будешь играть в футбол. Боюсь позора. Обидных прозвищ. Изгойства. Боюсь, что тебя начнут… Ну, понимаешь.

В смысле, может, ты предпочел бы заняться балетом. Или там фигурным катанием. И это окей. Правда окей. Я честно хочу стать таким отцом, который так говорит и так думает. Это окей! Я хочу, чтобы ты занимался тем, что тебе нравится. Что бы ни говорили окружающие.

Увлекаться футболом ты не обязан. Можешь танцевать. Или петь. Да, блин, даже если решишь заняться этой хренью, которая теперь считается олимпийским видом спорта, – когда люди бегают в спортзале по коврику под саундтрек из «Титаника» и машут палочками с лентой от тортика, я все равно буду ходить на каждую твою тренировку.

Даже если сомневаюсь, что смогу это понять.

Дело в том, что я боюсь стать таким отцом, на которого другие ребята тайком показывают пальцем. Который не вписывается в родительскую тусовку. За которого неловко. Который не понимает вещей, нравящихся его сыну. Я не хочу, чтобы ты из-за меня огорчался.

А в футболе я понимаю. Может, в чем другом не очень, а в футболе – да. Я ничего не смыслю ни в искусстве, ни в моде, ни в литературе, ни в компьютерах, ни в том, как перекрыть крышу или поменять моторное масло. Почти не разбираюсь в музыке. Не мастер рассуждать о переживаниях.

Нет, я знаю, в жизни каждого ребенка наступает время, когда он обнаруживает, что его папа – не супергерой. Я не идиот. Просто мне хочется, чтобы оно наступило как можно позже. Чтобы у нас с тобой оставались хотя бы эти воскресные вечера вдвоем. Что-то только наше с тобой. То, в чем я хорошо разбираюсь. Потому что я не боюсь сказать, что люблю тебя. Но до ужаса боюсь всего другого.

Боюсь дня, когда утрачу место в твоей жизни.

Ты не обязан увлекаться футболом.

Я просто пытаюсь объяснить, как волнуюсь о том, что будет тогда. Потому что очень боюсь одиночества.

Моего.

Теория хаоса

Я. Кстати, знаешь поговорку? «Я чувствую себя не столько родителем, сколько надзирателем»?

МОЯ ЖЕНА. Нет такой поговорки.

Я. А жаль.

Апапакалипсис сегодня

Разговор с другом, недавно вышедшим из отпуска по уходу за ребенком.

Я. Ну и как оно – сидеть дома с детьми?

ОН (нервно чешет бороду, то и дело машинально озираясь через плечо, и рассеянно бормочет). М-м-м. Вообще. Просто замечательно. Лучшее, что мне…

Я. Тебе удалось наладить с детьми конта…

ОН (озабоченно показывает пальцем на мою чашку кофе). Что, обязательно ставить сюда?

Я. Чего?

ОН (яростно тыкая пальцем). Что, обязательно ставить чашку с кофе именно сюда? Она же свалится и кого-нибудь ОБОЛЬЕТ!

Я (заглядывая под стол). Кого обольет? Там же никого нет…

ОН (вытаращив глаза). Это СЕЙЧАС нет! А в следующую секунду будут! Они, гады, появляются из ниоткуда!

(ПАУЗА.)

(C деланой небрежностью барабанит пальцами по столу, уставившись в потолок.) Тебе смешно! Ничего, погляжу я на тебя на моем месте. В полном дерьме.

Без всякой поддержки. Говорю тебе, сам не заметишь, как превратишься на фиг в параноика. Думаешь, что знаешь, где они, что все под контролем, но они, блин, подкрадываются совершенно беззвучно. Как змеи…

(ПАУЗА.)

ОБЩИЙ ДРУГ, НЕ ИМЕЮЩИЙ ДЕТЕЙ (долго и скептически разглядывает сначала его, потом переводит взгляд на меня). Отпуск ПО УХОДУ ЗА РЕБЕНКОМ, говоришь? Не тренинг ПО УХОДУ ОТ ПАРТИЗАН ВЬЕТКОНГА?

В поисках Оллспарка

Я. А это? Это куда присобачить?

МОЙ ДРУГ Ю. Сюда, нет?

Я. Да. По идее сюда. Вставляй.

МОЙ ДРУГ Ю. Не лезет!

Я. Черт, ну постарайся!

МОЙ ДРУГ Ю. Говорят тебе – НЕ ЛЕЗЕТ!

Я. Не понимаю, что тут сложного – собрать детский стульчик!

МОЙ ДРУГ Ю. Тут, между прочим, еще написано, что он «портативный». Что за хрень они имели в виду?

Я. А если так? Что скажешь?

МОЙ ДРУГ Ю. Погоди… Эта фигня должна вот так торчать?

Я. Нет, не должна! Откуда я знаю? Делай сам, если такой умный.

МОЙ ДРУГ Ю. Похоже, она выгнута не в ту сторону…

Я. Блин, вот же идиотская инструкция. Там на упаковке больше ничего не написано?

МОЙ ДРУГ Ю. Написано.

Я. Что?!!

МОЙ ДРУГ Ю. «Легкий в сборке».

(ПАУЗА.)

(Оба смотрят на предмет, совершенно не похожий на правильно собранный детский стульчик.)

Нет, мы с тобой не трансформеры!

Наша с мамой семейная жизнь

Вводный курс

Мальчик встречает девочку. Девочка встречает туфли. Туфли встречают другие туфли. Мальчик освобождает подвальную кладовку. Ее занимают туфли. Мальчик освобождает шкаф. Туфли заполняют шкаф. Девочка входит в гостевую комнату, а выходит через гардеробную. У девочки с мальчиком рождается ребенок. Девочка встречает детскую обувь. Мальчик встречает хетчбэк. Девочка встречает торговый центр. Мальчик встает в дверях. Мальчик запрещает девочке покупать новые туфли, пока она не выбросит старые.

Девочка выбрасывает туфли мальчика.

Ну да, ну да. Травма такая травма

Вот стоит ОДИН РАЗ нанести на корову с пачки детского печенья схему разделки туши.

И человек тут же получает совсем другие имя, фамилию и прозвище.

По-моему, это перебор.

Что тебе нужно знать о вещах

Тут ночью кто-то поцарапал ключом нашу машину. Ладно, окей. Все в порядке.

Я на этого кого-то не сержусь.

Хотя зря он, конечно. Очень даже зря. Но у кого-то наверняка имелись основания. У кого-то, видимо, выдался плохой день. Чья-то девушка дала кому-то от ворот поворот. Кто-то мог болеть за «Тоттенхэм». Людей нельзя осуждать. Надо стремиться к взаимопониманию.

И вообще, это как бы только машина.

Просто вещь.

Вещей человек за всю жизнь, да будет тебе известно, успевает собрать немало, так что особо привязываться к ним не стоит. Это неправильно. Иначе их станет очень много. Один страшно умный дядька по имени Джордж Карлин объяснил это твоему папе задолго до того, как ты родился. Так почему бы тебе не узнать это прямо сейчас?

Вещей становится страшно много.

Маленьких вещичек. Огромных вещей. Вещей, единственный смысл которых – производить еще больше вещей. Вещей, которые можно поместить внутрь других вещей. Вещей, которые не вполне вещи, вещей, с которыми ты стоишь возле кассы, а сидящий за ней старшеклассник на летней подработке, благоухающий перегаром и с фрагментами чипсов в шевелюре, смотрит на тебя и снисходительным тоном интересуется, нужны ли тебе «вещи для этой вещи». Ты изумлен: что еще за вещи? Он медленно качает головой – так медленно, что тебе приходится ждать, пока он не остановится и не фыркнет: «Прибамбасы! Без прибамбасов эта вещь не работает! Без прибамбасов это уже не вещь! Это… фуфло!»

Слово «фуфло» он произносит тем же тоном, каким твоя бабушка произносила самые грубые ругательства. Как бы плюясь. И ты принимаешь за чистую монету, что он разбирается в вещах, и просишь разрешения посмотреть, что это за прибамбасы; в ответ он шумно вздыхает и цедит сквозь зубы: «А сразу сказать?» Ведь ему теперь надо тащиться на склад! Тут тебя охватывает неприятное чувство: что-то не нравятся тебе подобные вещи. Но говорить о таких вещах вслух как-то не принято…

Потому что человек любит вещи. Новые вещи. Еще более новые вещи. Вещи, которые заменяют старые вещи, и старые вещи, которые стары до такой степени, что стали винтажными вещами и могут использоваться вместо новых. В качестве прикольных вещей.

Иногда от вещей приходится избавляться, чтобы освободить место для новых вещей, а потом мы так скучаем по старым вещам, что приходится стилизовать новые вещи под старые.

Примерно то же происходит в спортзале, когда во время тренировки запускают видео с деревьями, чтобы нам казалось, что мы бегаем по лесу. Да, знаю, что ты подумал: «А почему бы на самом деле не пойти бегать в лес?» Хорошо, что ты так подумал. Но ты не в курсе. Лес, видишь ли, вырубили, чтобы проложить шоссе, по которому удобно ездить в спортзал – что тут непонятного? Да, знаю, что еще ты подумал: «А зачем было вырубать лес?» Господи, а что нам, по-твоему, было делать? Он же рос НА ДОРОГЕ. Ни проехать, ни пройти. Такие вещи трудно поддаются объяснению.

Но ты постарайся, пожалуйста, понять, что в общем-то я не сержусь на кого-то за то, что он поцарапал нашу машину. Постарайся понять. Машина – это всего лишь вещь.

А вещи не должны быть важнее людей. Вроде тебя. Я выкинул все свои вещи, чтобы освободить место для твоих. Потому что твои вещи важнее. А у тебя этих вещей до фига. Нам, родителям малышей, нравится причитать: «БОЖЕ, сколько же у них ВЕЩЕЙ!» Так говорят все родители. Как будто это ваша вина. Как будто это вы их покупаете. Как будто это вы стоите в магазине, разглядывая кусок черной резины с нарисованным дурацким привидением за 659 крон и думаете: «Почему я не хочу покупать эту фигню? Неужели я плохой отец?»

А продавец ухмыляется, хлопает тебя по спине и заявляет: «Мы же не станем ЭКОНОМИТЬ НА БЕЗОПАСНОСТИ РЕБЕНКА, верно?» Но ты не ухмыляешься в ответ. Ты смотришь на ценник. 659 крон. Так там написано. И ты покупаешь фигню. Потому что кому же хочется быть плохим отцом?

Ты и вообразить себе не можешь, сколько на свете такой фигни! Самая чудовищная фигня – это та, которую мы закупили еще до того, как ты родился. Вроде овцы с динамиком, играющим песни китов, чтобы ты лучше спал. Почему бы не сделать эту фигню хотя бы в виде кита? А? Эта мысль до сих пор не дает мне покоя.

Короче, кругом фигня. Повсеместно. Ладно бы еще это была приличная фигня! Но нет – она фиговая! А как только у человека появляются дети, ему нужна фигня для всего. Нужна фигня, совместимая с той, что уже есть. Фигня для машины. Фигня для стола. Фигня для ванной. Знал бы ты, какое невообразимое количество фигни нужно для какашек!

Прихожу я домой в первый раз после твоего рождения, а твоя мама мне: «А подгузники купил?» Я такой: «Конечно, купил», а она (скептически) вынимает их из пакета и читает надпись на упаковке: «Для детей с шести до девяти месяцев». Ну, я сразу: «Это только рекомендация…», а она: «Ему всего девять дней!», а я: «Думаешь, я не в курсе?!», а она: «Видимо, нет!!!» А потом снова заглядывает в пакет, и такая: «Это ароматизированные влажные салфетки!», а я: «Нет!», а она: «Да!», а я: «Нет!», а она: «Там написано, что они ароматизированные!», а я: «Это нарочно написали, чтобы ТЫ ТАК ПОДУМАЛА!»

Тут она опять заглядывает в пакет: «А это что такое?», а я: «Вроде бы чехол для сферического гриля». А она: «Какого черта было покупать чехол для сферического г…», а я: «ПОТОМУ ЧТО ПСИХАНУЛ! ОКЕЙ?»

А она: «Оооокеей…» – и глаза закатывает.

А я: «Закатываешь глаза, да? Но ты не представляешь, что там! Там пятьсот сортов одних подгузников! Отдел товаров для новорожденных – как самолетный ангар, я искал те, которые ты хотела, но там их столько всяких!!! Ароматизированные, неароматизированные, с Винни-Пухом, без Винни-Пуха, на липучках, без липучек, на резинках, без резинок, в виде трусов, не в виде трусов, какие-то гипоаллергенные, какие-то в комплекте с компьютерной игрой, какие-то в комплекте с милями “Скандинавских авиалиний”… КАКОГО ЧЕРТА!»

А она: «Успокойся!», а я: «САМА успокойся!», а она: «С чего ты так завелся?», а я: «Потому что там была куча других пап. И они типа точно знают, что им нужно. Хоп – и в корзину! А я стою как идиот, и выбрать не могу, и чувствую, как все они смотрят на меня, и в конце концов Я СХВАТИЛ ПЕРВОЕ, ЧТО ПОПАЛОСЬ ПОД РУКУ!»

Твоя мама понятия не имеет, каково это. Сидит себе дома с подушкой для кормления и знай себе выдает указания… А здесь, на земле, все по-настоящему! В джунглях у человека на принятие решения считаные секунды!

Так вот, насчет фигни. Люди в ней тонут. Человек считает себя прикольным молодым отцом, который покупает все самое крутое, но в один прекрасный день он оказывается перед полкой с детским питанием, на которой стоит семь видов молочной смеси. И тогда он ложится на пол и плачет.

Ага. То-то.

Нет, я не злюсь из-за царапины на машине. Не злюсь, что придется звонить в страховую компанию и в автосервис. Не злюсь, что нам придется неделю жить без машины и ждать, пока ее заново покроют лаком.

Дело вот в чем. Половина всей фигни, которая нужна, когда у тебя родился ребенок, – это даже не готовая фигня. А фигня сборная. Ее надо свинчивать, скреплять и соединять, пока вся передняя не станет напоминать ванную в квартире той тетки в конце улицы, которая никогда не выкидывает газеты, после посещения обкурившегося афганским гашишем секретного агента Макгайвера.

Все мои выходные превратились в мультсериал про Умельца Мэнни, прекращенный Диснеем, потому что Мэнни слетел с катушек и начал угрожать «начистить рыло тому мудаку, который составлял эти долбаные инструкции!».

Так что я на этого кого-то, поцарапавшего нам машину, не злюсь.

Ни капельки.

Не злюсь, что этот кто-то взял, выражаясь словами агента страховой фирмы, «предположительно ключеобразный предмет» и со всей дури хренакнул по заднему крылу, по задней и значительной части передней двери.

Не злюсь на всю эту бюрократию.

Не злюсь из-за испорченной вещи.

Но есть одно крохотное обстоятельство, которое мне бы хотелось довести до сведения этого кого-то.

А именно: сегодня я угрохал ЧАС на ОЧЕРЕДНУЮ сборку детского автокресла, чтобы мы всей семьей могли выехать на взятой в прокат машине. Вот за это я этого кого-то найду.

И убью.

Вот и все. А так я не злюсь.

Пока ты сам не стал родителем, ты веришь, что все родители – супергерои. Ты допускаешь: да, с детьми трудно, но полон спокойной уверенности и знаешь: природа как-нибудь сама с этим разберется. Тебя покусает радиоактивная акушерка или ты попадешь в странную «аварию», чтобы, очнувшись в закрытом армейском госпитале, обнаружить, что теперь у тебя стальной скелет. Ну или что-нибудь еще в том же духе. Что так или иначе все само устроится.

Но так не бывает. Пока что единственная супер-способность, которую я наблюдал, – это сверхчеловеческая острота обоняния, появившаяся у твоей мамы во время беременности. Самая ненужная из всех суперспособностей, честно тебе скажу. Мне почти год было запрещено жарить дома бекон.

И вот человек без суперспособностей возвращается из роддома с младенцем на руках, беспомощный и до смерти перепуганный. Пока врач оформлял документы на выписку, его не покидало ощущение, что его бросают умирать в пустыне.

Человек возвращается домой, садится и смотрит на тебя спящего, пытаясь осмыслить, кому теперь за все это отвечать. Вряд ли мы с этим справимся. Я пью сок прямо из пакета, а твоя мама никогда не убирает диски в коробки. Мы не годимся для такой роли. Надо было сперва пройти соответствующий тест. Проверить себя. Когда вышло продолжение The Sims, я бросил в нее играть: испугался ответственности. Разумеется, родители из нас не получатся.

И что нам теперь делать?

Психовать. И покупать вещи. Вот что.

Эргономичные, органичные, педагогичные, экологически чистые. Тебе говорят: «Эта вещь нужна вам ОБЯЗАТЕЛЬНО!» И ты думаешь: «Наверное, и правда нужна. А что, разумно». Мягкие игрушки и лазерные термометры, прорезыватели для зубов и барьеры для плиты, горшок в виде Джаббы Хатта и пластмассовая черепаха, играющая Моцарта, если сунуть ей под хвост палочку. Примерно то же чувство испытываешь, когда смотришь в подпитии «Магазин на диване» и вдруг осознаешь, что твоя жизнь будет неполной без девайса, который нарезает лук-порей звездочками. Или когда на две недели едешь в Таиланд и почему-то решаешь, что тебе пошли бы дреды.

Вот и покупаешь всю эту фигню. А следом – дополнительную фигню: телефоны, видеокамеры, компьютеры, необходимые, чтобы задокументировать употребление фигни первого порядка. Твои дети становятся кем-то вроде участников научного эксперимента. Я не преувеличиваю: ничто другое не революционизировало стиль общения между моим и твоим поколением столь же необратимо, как появление четвертого айфона с селфи-режимом: теперь я могу сидеть с тобой рядом и при этом видеть тебя на дисплее.

Вот так оно все и идет.

Ты сам не замечаешь, как превращаешься в родителя, убежденного, что его ребенок – гений: дитя сообразило, как увеличить громкость в колонках. Покупаешь айфон за семь тысяч крон, а потом звонишь в «Менсу», потому что твое чадо, которому едва исполнилось полтора года, сумело подобрать к нему пароль. Дама на том конце провода в недоумении: похоже, вы обратились не по адресу. Но, судя по напряженному сопению в трубке, она с трудом сдерживается, чтобы не гавкнуть тебе: «Что? Он подобрал ПАРОЛЬ? Не генетический код для излечения рака простаты, а какой-то несчастный пароль? А вам не приходило в голову, что это не ваш ребенок гений, а вы – ДЯТЕЛ?!»

Конечно, она этого не скажет. Но точно подумает.

Порой таким, как я, кажется, что мы дали тебе слишком много вещей. И возможно, слишком много неправильной фигни. Я внушил тебе неправильные ценности. Был плохим примером.

Но боже мой. Я не стану убивать того, кто поцарапал машину. Я же не идиот.

Это ведь просто машина.

Я поступлю рациональнее. Отыщу этого кого-то и поговорю с ним конкретно. Выражу свое неудовольствие его поведением. В крайнем случае, проникну к нему в квартиру, когда его не будет дома, и цинично надругаюсь над всеми его кубками по карате.

Потому что я – взрослый человек.

А это всего лишь… Правильно. Всего лишь вещи.

Ты это уже понял. Еще бы – мы ведь о них и говорим.

Кстати, я тут вот о чем подумал. Через неделю, когда я заберу машину из ремонта, надо будет сдать прокатный автомобиль.

И мне придется снова разбирать и заново собирать это чертово детское автокресло, чтобы переставить его обратно в нашу машину.

Нет уж. Кого-то я все-таки убью.

Период адаптации

Я не утверждаю, что пристрастен. Нет у меня этого.

И ни в коем случае не собираюсь давить на тебя, внушая, с кем из ребят тебе дружить, а с кем нет. Это, разумеется, твой личный выбор.

Я просто хочу рассказать, что во время ознакомительной экскурсии по детскому саду воспитатели высказали нам свою просьбу: в период адаптации ребенка не уходить сразу, а немного побыть в другой комнате.

Один из родителей спросил: «А в какой?» После чего все отправились в эту самую комнату и обошли ее метр за метром с поднятыми айфонами, чтобы выяснить, где лучше ловится 4G.

Я совершенно ни на кого не давлю.

Но мне кажется, что с этим родителем мы поймем друг друга.

Вот и все, что я хотел тебе сказать.

Ты молчишь. Но явно думаешь именно это

Значит, так. Тебе примерно три месяца.

Я встаю рано. Точнее, в шестом часу утра. Беру тебя на руки. Выхожу в прихожую. Ушибаю босую ногу о порог. Ударяюсь головой о люстру. Иду в ванную. Стукаюсь коленом о дверь. Кладу тебя на пеленальный столик. Роняю коробку с влажными салфетками. Одной рукой придерживая тебя на столике, нагибаюсь и подбираю салфетки. Ухитряюсь попасть тебе пальцем в глаз. Тебе это не нравится. Ударяюсь головой о пеленальный столик. Поворачиваюсь открыть кран. Сшибаю с полки в раковину два флакона духов. Один разбивается. Роняю на пол твои ползунки. Одной рукой придерживая тебя на столике, другой пытаюсь намочить влажную салфетку, не порезаться осколками и не обрушить содержимое туалетного шкафчика. Одновременно пальцами ноги стараюсь поднять с пола твои ползунки. Не сразу, но это мне удается. Когда ползунки на тебя надеты, я вспоминаю, что забыл про памперс. Снимаю с тебя ползунки, надеваю памперс, нечаянно переворачиваю корзинку с кремами. Пальцами ног пытаюсь по одной поднять с пола баночки. Пальцем руки попадаю тебе в нос. Тебе это не нравится.

Управившись наконец с переодеванием, я закрываю кран, собираю все кремы, беру тебя на руки и через всю квартиру отношу в кроватку. И обнаруживаю, что надел памперс задом наперед. И забыл про ползунки.

Ты лежишь молча и задумчиво на меня смотришь. Наши взгляды встречаются.

Некоторые родители утверждают, что заранее знают, какие слова их ребенок произнесет первыми.

Лично я начинаю опасаться, что твоими первыми словами будут: «Вы самое слабое звено. Прощайте!»

Тонкое искусство розыгрыша

Допустим, мы с тобой встречаем в супермаркете моего приятеля с дочкой твоего возраста. Допустим, его жена на минутку отошла к рыбному прилавку. И тут нас с ним осеняет гениальная идея: поменять вас местами в колясках и посмотреть, как скоро она обнаружит подмену.

Допустим, я настолько увлекусь, что быстрым шагом пойду прочь, увозя в своей коляске их дочку.

Допустим далее, что я ни разу толком не видел жену моего приятеля. Допустим, что пять секунд спустя она оглянется от рыбного прилавка и увидит – вопреки нашим предположениям – не своего ухмыляющегося мужа, а незнакомого довольно упитанного типа южношведской наружности, который чешет вдоль молочного ряда с ее годовалой дочерью в коляске.

Тогда выяснится, что в теории наша идея выглядит значительно забавнее, чем на практике.

Но это неточно.

В общем…

…когда к нам с твоей мамой приходит в гости знакомая пара и сообщает, что половина этой пары беременна, то, наверное, нет ничего удивительного в том, что я разделю общее ликование по вышеназванному поводу. Как нет ничего удивительного в том, что я дам небеременной половине пять и предложу ей выпить. В сложившихся обстоятельствах считается вполне социально приемлемым хлопнуть эту половину по плечу и гаркнуть: «Сукин сын!»

Вполне допустимо поговорить о том, что в первые месяцы беременности женщины неважно себя чувствуют. И пошутить насчет «обдолбанной коалы» тоже практически окей, несмотря на присутствие как беременной половины, так и твоей мамы.

Более или менее окей даже довести до сведения пары, что твоя мама в первые три месяца беременности занималась главным образом тем, что спала.

Можно даже радостно воскликнуть: «Я никогда не тратил столько времени на видеоигры, как в те недели».

Но называть их «лучшими неделями беременности» не окей ни разу.

Последний момент очень важен. По крайней мере, я так понял.

Клеймо на всю жизнь

Многие отцы делают себе тату в честь детей. Портреты. Даты рождения. Прочее в том же духе. Я тоже об этом подумываю. Набить что-нибудь глубоко символичное. То, что по-настоящему выразит нашу с тобой связь. Скажем, небольшое этно на плече в форме пятна от срыгнутого молока.

Что тебе следует знать о мужском начале

Считается, что именно отец должен объяснить сыну, что значит быть мужчиной. Не знаю. Считается также, что большинство мужчин раньше или позже становятся похожими на своих отцов. Надеюсь, это не так.

Оба твоих деда – люди, слепленные из другого, чем я, теста. Суровые и гордые. Наделенные совсем другими талантами. Они умеют, например, оценить качество автомобиля, просто пнув ногой покрышку. Они за три секунды определят, стоит ли тот или иной новый гаджет своих денег, просто взвесив его на ладони.

Они с середины 70-х не проиграли ни одного спора (они и до этого не то чтобы проигрывали, скорее признавали в минуту слабости, что другая сторона тоже отчасти права).

Они не останавливаются спросить дорогу. Ни к кому не обращаются за помощью. Никогда не ругаются из-за денег – только из-за принципов. Им не понять, с какой стати платить кому-то за работу, которую с тем же успехом ты способен сделать сам. (А их сыновья не понимают, зачем мучиться самому, если можно нанять специалиста и не париться; именно в этом заключается причина большей части конфликтов между нашими поколениями.) Они просто-напросто другой породы. Они знают, что переноска – это уличный удлинитель. Их можно разбудить среди ночи, и они с точностью до десятых долей назовут процент невыплаченного остатка своего ипотечного займа. Что бы ты ни купил, они посмотрят на тебя с сожалением и поинтересуются, почем ты платил. И, хотя ты занизишь реальную цену на 20 процентов, они воскликнут: «379 крон?! Тебя НАДУЛИ! Я знаю, где то же самое продается за…»

Всякий раз, когда ты приходишь к ним в гости, они требуют подробно доложить, как ты до них добирался. Если ты признаешься, что и на этот раз не воспользовался рекомендованным ими «кратчайшим маршрутом», поскольку не испытываешь особого удовольствия от переезда через железную дорогу и имеешь все основания подозревать, что в туннелях водятся летучие мыши, они посмотрят на тебя так же, как в финале «Храброго сердца» Уильям Уоллес смотрит на предателя.

Вот какой породы эти мужчины.

Они могут с утра выйти во двор с пустыми руками, а к вечеру вернуться в дом с уже пристроенной веранды. Вернуться в дом, понимаешь? Единственное, что мне удалось сделать своими руками, – это пройти GTA IV. И то только потому, что я бессовестный читер.

Оба твоих деда построили себе дома, когда еще не было Гугла. Представляешь масштабы? Это не люди. Это живые швейцарские армейские ножи. Они горды и суровы и, возможно, не всегда говорят то, что нужно, там, где нужно. Потому что в то время, когда у них самих появились дети, тема отцовского отпуска по уходу за ребенком была не сказать чтобы самой актуальной. Да, иной раз они пасуют в споре о вещах, которые нельзя взвесить или пнуть ногой. Но они добывали свой хлеб в поте лица. Они себя обеспечивали. Они умеют заполнять налоговую декларацию и могут починить микроволновку, и разбить палатку, и поменять масло в «форде-эскорт». Эти мужчины укрощали природу. Выживали на заре цивилизации. В глухомани. Они росли без вай-фая. Представляешь? Их детство – это почти глава из «Робинзона Крузо».

Прикинь?

Ты знаешь, что пивную бутылку можно открыть квартирным ключом? Я чуть ли не до двадцати лет верил, что этот трюк придумал мой папа. Впервые увидев, как то же делает еще чей-то отец, я не подумал: «Черт, так это изобрел не мой папа». Я подумал: «Вау! Наш лайфхак пошел в народ!»

Не знаю, о ком это больше говорит, об отце или обо мне.

Но в какой-то момент отец утратил свой безоговорочный авторитет. В какой-то момент наше поколение стало посматривать на его поколение сверху вниз. У нас есть масса знаний в неведомых им областях, и абонемент на кроссфит, и бородка, подстриженная стилистом, и аккаунт в Фейсбуке, но мы понятия не имеем, как настелить дощатый пол или к чему крепится привод распредвала. Нам ни в жизнь не построить веранду.

Эволюция стремится сделать каждое новое поколение умнее, сильнее, проворнее предыдущего. Кое с какими вещами мое поколение управляется неплохо. С современными вещами. Ни один тридцатилетний не уступит шестидесятилетнему ни в чем, что касается гаджетов с тачскрином, это будь уверен. И в многопользовательской Call of Duty мы сделаем их на раз.

Но, допустим, случится апокалипсис. Разразится третья мировая война. Ядерные взрывы сметут с лица земли города и деревни. Много лет спустя уцелевшие ошметки человечества высунут нос из бомбоубежищ. Их взглядам откроется обращенная в пустыню планета. Что они станут делать? Искать среди выживших самых умных, надежных и рукастых, чтобы под их руководством возродить цивилизацию. К представителям моего поколения никто обращаться не станет.

Хотя нет, почему. Обратятся.

Чтобы спросить, где наши отцы.

Я не утверждаю, что знания моего поколения полностью обесценятся, – чего нет, того нет. Но воспользоваться даже малой их частью нам удастся не раньше, чем наши отцы соорудят электрическую розетку. Вот и все.

Имей в виду, это не так просто – объяснить тебе, что значит быть мужчиной. Я постараюсь сделать что смогу. Попытаюсь познакомить тебя с нашим невероятным настоящим – с его высокими технологиями, всемирной информационной сетью, демократическими революциями и достижениями медицины. Но я не смогу научить тебя и половине того, что умеют мужчины, понимающие, как мы к этому пришли.

Их чувства ты принимаешь как нечто само собой разумеющееся. Тебе не кажется странным, что они шепчут тебе на ухо, что любят тебя. Но этому слову научил их ты. С твоим появлением они стали другими. Они стали лучше. Да и мы тоже.

Вполне возможно, что мужчины поколения твоих дедов, наши родители, совершили пару ошибок, воспитывая нас. Но теперь они их исправляют – тем, что компенсируют наши проколы и недостатки.

В общем, научить тебя быть мужчиной непросто. Само это понятие меняется.

Говорить об этом с другими взрослыми почти невозможно. Для общества, настаивающего на отсутствии гендерных различий, мы тратим несообразно много времени на то, чтобы досконально выяснить, в чем эти различия состоят. Попробуй тут не растеряться. Чувствуешь себя хуже, чем в соседнем супермаркете, когда они там в очередной раз всё переставят. Или как в первом сезоне сериала «Остаться в живых», когда появляется белый медведь и все герои хором ахают: «ОЙ, ЧТО ЭТО?!»

Я знаю: мне только предстоит понять, что такое угнетение и сегрегация. Я учусь этому каждый день. Потому что я белый гетеросексуальный западноевропейский мужчина, образованный и имеющий работу. Во всей Вселенной нет организма, меньше знакомого с угнетением и сегрегацией.

Но надеюсь, ты будешь разбираться в этом лучше.

Ты никогда не спутаешь борьбу за равноправие с войной между полами. Никогда не поверишь, что женщина не заслуживает тех же прав или свобод, какими пользуешься ты, или равной зарплаты за такую же работу. Но тебе не придет в голову, что, раз она всего этого заслуживает, дверь перед ней придерживать не надо. Что равенство исключает джентльменство. Поскольку оба твоих деда объяснят тебе, что это чушь собачья. Можно что угодно говорить о мужчинах поколения твоих дедов, но у них не было бы времени научиться всему на свете, если бы все остальное не взяли на себя женщины.

А я сделал все, что смог, чтобы научить тебя не бояться сильных женщин. Я женился на самой сильной из всех, которые мне встретились.

Мир постоянно будет внушать тебе, что человеческие качества, таланты или черты характера делятся на «мужские» и «женские». Что тут сказать? В единоборстве я твою маму, пожалуй, победил бы. Только это не будет схватка медведя с гориллой. Это будет бой гориллы с коалой.

Но на шестидесятиметровке она меня обойдет. Она гораздо остроумнее, чем я. И я с легкостью назову сотню человек, которые не задумываясь впишутся за любое ее начинание. А у меня даже в Твиттере подписчиков кот наплакал. Есть о чем задуматься.

Что до хитрости, то тут трудно судить. Она умнее меня, это всем известно. Но, с другой стороны, я все-таки убедил ее выйти за меня замуж. Значит, одно очко в мою пользу.

Я вижу, ты уже понял: твоя способность заставлять ее смеяться дает тебе немалые шансы избежать ответственности за то, что ты устраиваешь мне. Держись за этот талант. С ним ты далеко пойдешь. Меня, например, он вон куда привел.

Когда твоя мама смеется!.. Господи! Я никогда не чувствовал себя мужчиной больше, чем в такие минуты.

В общем, это непросто – объяснить, что значит быть мужчиной. Для разных людей это означает разное. И с разными людьми.

Подростком я часто слышал: «Не отступай, ты же мужик». И только когда мне было уже хорошо за двадцать, я понял, что настоящий мужик может и отступить, и промолчать. И, если что, признать свою неправоту. Никогда не обзывай на спортивной площадке того, кто кажется тебе слабаком, «бабой». Однажды тебе придется держать за руку женщину, когда она рожает ребенка, и тебе станет стыдно как никогда в жизни.

Не слушай тех, кто уверяет, будто мужественность определяется сексуальной ориентацией. Если ты и правда хочешь понять, что такое быть мужчиной, спроси Гарета Томаса, который встал посреди раздевалки и перед всей своей сборной Уэльса по регби объявил, что он гей. Возможно, я не так много знаю о мире, но я знаю, что в той раздевалке не было человека мужественнее, чем он.

Я хочу, чтобы ты понимал: ты можешь стать кем захочешь, но это совсем не так важно, как помнить другое: ты имеешь право стать тем, кто ты есть. Надеюсь, что я – всего лишь бета-версия. Что ты станешь в большей степени мужчиной, чем я. А главное, в большей степени человеком.

Я не могу научить тебя быть мужчиной. Это тебе придется учить меня. Другого пути нет.

Говорят, что рано или поздно каждый мужчина становится похож на своего отца. Надеюсь, что это не так.

Надеюсь, что ты станешь намного лучше.

Что ты по-прежнему будешь с веселым смехом бежать к калитке, когда твой дед придет забирать тебя из сада. Что ты никогда не перестанешь смешить другого деда, и от его хохота будут ходить ходуном стены. Потому что единственное, что можно дать мужчинам, у которых все есть, – это еще один шанс. И этот шанс даешь им ты. Каждый день.

Оба они – суровые и гордые. Со своими минусами и недостатками. Но лучшему из того, что делают настоящие мужчины, я научился у них. Они и сами стали другими, когда появился ты.

Они стали лучше.

Как и мы.

Ну да…

…моя реакция может показаться чрезмерной. Я имею в виду торт, фейерверк и все остальное. Но сам пойми. Я сказал тебе: «Принеси пульт». И ты принес пульт.

Ты учился этому полтора года, и сегодня ты реально обошел лабрадора, который был у меня в одиннадцать лет.

На мой взгляд, это стоит отпраздновать.

Мы прерываем нашу трансляцию ради короткого сообщения для твоей мамы

Наверное, мне следовало более вдумчиво подойти к тому, что мы начали давать ребенку «прикорм». И да, согласен: когда ты объясняла, как конкретно это будет происходить, я, пожалуй, слушал недостаточно внимательно.

Но мало ли что ты говоришь. Если я вижу в холодильнике десять пластмассовых контейнеров с домашним картофельным пюре, то я его съедаю. Потому что такова моя природа. Потому что таковы законы эволюции. А главное – потому, что я люблю картофельное пюре.

Откуда мне было знать, что это для него? Еще несколько месяцев назад еда навынос из вьетнамской забегаловки на углу проходила у нас по разряду «домашней», а теперь ты стоишь у плиты и что-то там для него варишь. Разве это нормально? Разве к таким переменам можно быстро адаптироваться?

Не, серьезно: кто сегодня сам готовит детское пюре? Ты что, Мэри Поппинс?

Кончай обижаться и открой дверь.

Искусство не позволить собственной гордости стать преградой на пути к успеху

(Когда твоя мама была на сносях и не могла лазать по стремянкам.)

ДРУГ. Я смотрю, Фредрик починил лампу в туалете!

ТВОЯ МАМА. Да… Хотя вообще-то это не Фредрик. Это мой папа.

ДРУГ. О! Ну-у…

Я. Не надо так на меня смотреть! Я… У меня полно дел!

ДРУГ (прокашливаясь). Еще бы. Еще бы. На самом деле это круто – позволить тестю заниматься мелким ремонтом у тебя в доме!

(ПАУЗА.)

Я. В каком смысле?

ДРУГ. Ну, в каком? Не каждый мужик признает, что не способен починить какую-то там лампу. Мало кто переступит через собственную гордость, чтобы позвонить тестю и попросить помощи. Это бьет по мужскому самолюбию.

ТВОЯ МАМА. Ты не поверишь, но после того, как Фредрику пришлось три ночи подряд писать в кромешной темноте, сидя на унитазе, на свете почти не осталось вещей, которые бьют по его мужскому самолюбию.

Куда ни кинь, всюду клин. Есть такое ощущение

Знаешь, как бывает – заходишь в лифт с коляской и вдруг понимаешь, что забыл кое-что нужное? Я пулей влетаю в квартиру, хватаю это самое кое-что, и вдруг меня пробивает: «Черт, я ведь, кажется, нажал кнопку!» Тут я слышу, как двери лифта закрываются. И понимаю, что коляска вместе с тобой отправилась, блин, на первый этаж.

В полной панике я несусь вниз по лестнице, уговаривая себя: «Ничего, спокойно, я буду там раньше лифта». Но в тот самый миг, когда я как раз добегаю, кто-то из соседей вызывает лифт у себя на этаже. Двери закрываются у меня перед носом, и лифт идет наверх.

А я стою внизу.

И понимаю, что выбор у меня невелик. Либо я бегу вверх по лестнице, рискуя оказаться в роли папаши, который не только отправил ребенка одного в лифте, но еще и смылся в неизвестном направлении; доехав до первого этажа, соседи обнаружат, что там никого нет, и позвонят в социальную службу.

Либо я остаюсь внизу и жду. И тогда я – папаша, который не только отправил ребенка одного в лифте, но еще и решил не париться, гоняясь по этажам: типа куда он денется.

Представляешь, да?

Кстати, ты не мог бы чуть менее ехидно улыбаться нашедшим тебя соседям?

Что тебе нужно знать о Боге и аэропортах

Итак. Мы в аэропорту. Точнее говоря, перед багажной лентой. Супер, да? Знаю. Она нужна, чтобы пассажирам самим не тащить чемоданы из самолета. Мы просто стоим и ждем, хоп – и наши чемоданы-приезжают к нам сами. Как будто мы Гарри Поттер.

И да. Я понимаю, тебе, наверное, интересно, зачем мы здесь.

(Нет, честно, они приедут сами! Прикинь! Как по чемоданной беговой дорожке! В моем детстве одно это уже стало бы событием в семейном путешествии! В те времена дети не пожимали плечами, иронически поглядывая на родителя! Хотя, конечно, в те времена у детей не было айпадов и прочих гаджетов: с твоего позволения я не стану перечислять здесь все РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ДОСТИЖЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!)

В общем, так. Я полагаю, что я какой-никакой, а твой папа. Считается, что папы должны объяснять сыновьям, как устроен мир, понимаешь? И мне кажется, что любого ребенка рано или поздно начинает занимать вопрос, почему происходят войны. Чтобы считать, что мир лучше, чем война, не обязательно быть супермоделью и появляться в одном белье в ежедневной дневной программе на ТВ-3.

С другой стороны, попробуй задать этот вопрос десяти первым встречным прохожим, и как минимум половина из них ответит: «Все из-за религии! Это каждому известно!»

Так что, думаю, придется немного поговорить о Боге.

Понимаю, ты, наверное, считаешь, что зал выдачи багажа – не самое подходящее место для бесед о Боге. Но обрати внимание на желтую полоску на полу. Лично я никогда не испытывал такого прилива духовности, как при виде этой полоски.

Короче, так. Мне безразлично, будешь ли ты верующим и до какой степени. И станешь ли молиться Богу. Пока ты не грубишь маме, не убиваешь, не воруешь, не болеешь за «Манчестер Сити» и не делаешь других ужасных вещей, меня реально не волнует, из какого источника ты черпаешь моральные принципы – из красной книжицы Председателя Мао или из коробки с пончиками. Но коль скоро я взялся объяснять тебе устройство мира, то странно было бы обойти тему религии.

Бог очень важен для людей. Особенно для тех, которые в него не верят. Некоторые из таковых (они, как правило, хотя и не всегда, предпочитают природные цвета, искусственный мех и сложные прически) вопьются в тебя глазами и прошипят: «Если Бог есть, почему тогда существуют войны?» Те, что пограмотней, добавят, что это проблема теодицеи. А все остальные – «Ну чо, съел?».

А я думаю вот что.

Бог сотворил людей. Люди сотворили массу всякой фигни. Бог им: «Да чем вы там занимаетесь?», а люди: «Да лана, а чо такова?», а Бог им: «Вы хоть представляете, чем это грозит?», а люди ему: «Да брось, не парься, все норм!» Бог им: «Слушайте, но это конкретно не самая лучшая идея», а люди ему: «Бооооже! Ну не лез бы ты в это дело». «Хорошо, – говорит Бог, – не буду». И вот люди выпускают свою очередную фигню в мир. И мир катится в тартарары. Тогда люди взывают к Богу, и их возмущению не видно предела: «Эй! Почему ты нас не остановил? Это ты во всем виноват!»

Понимаешь?

Бог, он нормальный чувак. Прокопал оросительные каналы, посадил фруктовые сады и придумал, как хранить, чтобы дольше не портились, свиные отбивные, приделав им по четыре ноги (Самая! Гениальная! Идея!). Потом он включил люстру и сказал: «Милости просим! Пользуйтесь на здоровье!»

Люди позевали, нацепили плавки, набили себе племенные тату и отправились разведать, что тут да как. И само собой, на этом этапе все шло гладко.

Но спустя какое-то время люди обнаружили, что Бог, как и большинство мастеров, не все сделал в точности так, как им хотелось бы. И тогда они решили, что сами, конечно, справятся гораздо лучше. И начали слегка подправлять творение.

«Да вы чего?..» – перепугался Бог, а люди ему только: «Помолчал бы, а?..», и тогда Бог потер виски и пошел пропустить рюмочку.

Его не было довольно долго, и в его отсутствие люди обнаружили, что внутри творения осталось порядочно хлама. Вроде балконных кресел и всякого такого. У большинства богов это обычное дело. Всякие там банки с кистями и остатками уайт-спирита, куча ключей непонятно от чего, – честно говоря, Бог сам не помнил, от чего они, но просто взять и выбросить не мог, потому что «никогда не знаешь…».

Чтобы избавиться от всего этого хлама, люди придумали огонь. Получилось зашибись. Огонь стал суперпопулярен. Настолько, что, спалив сначала божий, а потом свой собственный хлам, люди отправились в турне, прихватив огонь с собой, чтобы сжечь хлам других людей. Круть! Но тут возникли проблемы с логистикой, и люди задумались о способах транспортировки огня. И какой-то парень (или девушка) изобрел(а) колесо.

Остальным, разумеется, поначалу не зашло: «Ага, колесо он(а) изобрел(а)! Ну и что дальше? У тебя есть для него работающая бизнес-модель?» Но тут явился тип в трехдневной щетине и свитере, выкрасил колесо в белый цвет и стал продавать за тройную цену. И все сразу такие: «ГЕНИЙ!»

Ладно. Прошли годы, и вот однажды кто-то из людей двинул со своим огнем и колесом в пустыню, чтобы закопать труп (у меня, правда, нет прямых доказательств, что он занимался именно этим, но, с другой стороны, если человек копает яму в пустыне, вряд ли он ищет там зарядник от телефона?). Так или иначе, он, что называется, копнул поглубже, и из земли на него плескануло черной жижей. Человек нашел нефть.

Вот это было вообще шикардос. Он бросился к остальным людям (кстати, я тут подумал, на фига ему было тащиться в пустыню? Он же мог сжечь труп на костре. Ну не придурок?), они обрадовались, стали хлопать друг друга по спине, а один вдруг как заорет: «Стоп! А что, если соединить нефть с огнем?» Сказано – сделано. Тут вылез еще один: «А что, если сюда же присобачить колесо?» Сказано – сделано. Так появился мотор.

Для человечества это был настоящий прорыв. Теперь люди могли не просто поджигать у соседей хлам, но и делать это с комфортом, по пути еще куда-нибудь! Попутно изобрелись транспортные пробки. (Одновременно, по чистой случайности, возникло понятие иронии: ситуацию, когда ничто не может сдвинуться с места, люди стали называть «высокий трафик».)

И возлюбили люди пробки свои. Так возлюбили, что сделали маленькие жестяные домики, поставили их на колеса с мотором и стали всю зиму проводить в пробках. Внутри своих жестяных домиков они вырезали круглые дырочки под особые бумажные стаканчики, которые точно встают в эти дырочки, а в стаканчики наливали черную жидкость, изобретенную с единственной целью – позволять им обходиться без сна. Теперь люди могли сидеть в пробке всю ночь. Кайф!

Само собой, на несколько лет на земле воцарился рай. Люди продолжали наслаждаться жизнью, как, впрочем, наслаждались ею и раньше. Пока кто-то из них не захотел кинуть понты и не придумал добавлять в черную жидкость взбитое молоко и не назвал это «латте». Что страшно напрягло и возмутило остальных: попробуйте заставить корову смирно сидеть в жестяном домике, намертво застрявшем в пробке! Тогда людей осенило: «наверняка есть способ передвижения и получше».

Ага. И они изобрели самолет.

А тут и Бог вернулся. И посмотрел Он на людей, и в неизреченной доброте своей снизошел на землю и провел желтую линию в метре от багажной ленты. И сказал Бог: «Да остановятся все пассажиры за желтой линией, да узрят же оттуда прибытие своего багажа».

Услыхал эти слова один из людей (я не утверждаю, что это был мужчина с борсеткой, хотя почему бы и нет) и отвечал Богу: «Ни фига! Мне удобнее стоять побли-и-же!» И преступил он черту. А следом за ним черту преступили и остальные.

Вот почему появились войны.

Потому что люди – придурки.

Так что мне безразлично, веруешь ты или нет. Просто давай договоримся сразу: если мы не в состоянии собрать в одной комнате десять человек, объяснить каждому, что, переходя через линию, он делает хорошо себе, но плохо остальным, и убедиться, что они не передрались, то на эту комнату зона ответственности Бога не распространяется. Окей?

Я знаю, через пару лет или около того ты научишься говорить, а вслед за тем довольно скоро вступишь в ту фазу развития, в которой любая моя реплика будет вызывать у тебя вопрос: «А почему?» Я уже сейчас могу тебе сказать, что в 95 процентах случаев буду давать тебе один и тот же ответ: «Потому что люди – придурки».

Окей? Окей.

В общем, когда через две минуты сюда вернется мама и спросит, почему мы пропустили свои чемоданы на первом круге, мы так ей и ответим.

Да. Папа знает

У других пап на это имеется какой-нибудь элегантный и педагогичный ответ.

Насчет того, что прилетает аист и все такое.

Только, знаешь, тут дело такое. Папа, так сказать, немножко запутался с этим аистом. Возможно, папа многовато на себя взял. Но ему захотелось выстроить несколько более правдоподобную версию.

Объяснить все как-нибудь попроще.

Папа-то знает.

Но если ты скажешь в детском саду, что папа что-то такое делал с аистом, то существует ненулевой риск, что папу арестуют. Окей?

Поэтому папа решил начать с начала и просто рассказать все как есть.

Окей?

Ну так вот:

папа просто взял и переспал с твоей мамой.

Иногда я смотрю на тебя как на Ти-Рекса из «Парка юрского периода»

В 05:30 утра, почувствовав на себе твой взгляд, я понимаю одну-единственную вещь.

Стоит. Мне. Шевельнуться.

И все будет кончено.

Почему я сержусь, когда ты убегаешь от меня в торговом центре

Предположим, мы с тобой и с твоей мамой идем в торговый центр в одном городе на юге Швеции. Мы с тобой заруливаем в отдел игрушек и устраиваемся в игровом уголке, а твоя мама ходит по магазину. Предположим далее, что, пока мы с тобой перебираем мишек и кроликов, появляется девочка твоего возраста и подсаживается к нам. Тогда я, желая выглядеть классным папой, которого обожают все дети, показываю вам с ней кукольное представление. Говорю на разные голоса и все такое прочее. Настоящее шоу. Я офигенный. И пока я постепенно вхожу в роль, ты встаешь и тихо сваливаешь.

В этот самый момент из-за угла появляется папа девочки. Он смотрит на меня, смотрит на свою дочку и довольно конкретно требует объяснений, какой хренью я тут на фиг занимаюсь. Примерно в то же самое время твоя мама обнаруживает тебя в другом конце торгового центра и вместе с тобой отправляется выяснять, куда я на фиг делся.

Предположим, что я по-прежнему сижу в игрушечном магазине в обществе папы девочки и двух сотрудников охраны и безуспешно пытаюсь убедить их в моей версии, уверяя, что: «Честное слово, мой сын где-то тут!»

Тогда вторая половина дня сложится для меня крайне неудачно.

Но это неточно.

Просто в учебниках для родителей есть далеко не всё

Плюем на салфетку.

Вытираем салфеткой лицо ребенку.

Непосредственно на ребенка не плюем.

Сорри.

Что тебе нужно знать о судьбе поющего жирафа

Нет, сейчас ты этого, конечно, не поймешь.

Но потом узнаешь, что вещи, которые остаются у нас в памяти с детства, – это очень странные вещи. Пожалуй, самые странные на свете.

Вот, скажем, время 03:45. Ночь, вторник, год 2012 от Рождества Христова. И вот мы с тобой сидим. Ты и я. Опять. Ну почему нельзя быть хоть капельку человеком и заснуть? А? Понимаешь, папа немножко устал. Папа не спал два года. И у него такое ощущение, что дедушка везет его в машине, круг за кругом, круг за кругом…

Нет, ясное дело, ты не понимаешь. Ты совершенно ничего не понимаешь. Но у папы болит голова, окей? Так вот, было бы супер, если бы ты, по крайней мере, не орал капслоком, если тебе так уж необходимо самовыражаться в такое время суток, которое даже стриптизерши и наркодилеры не рассматривают как рабочее.

И да. Папа видит, что ты ищешь пластмассового жирафа. Папа знает, как ты любишь этого жирафа. Который еще так забавно танцует, если нажать ему на спине кнопку. И при этом поет и играет Oh my darling. На предельной громкости. Всякий раз, стоит задеть его ногой. Ровно пятнадцать минут тому назад я после семи часов изнурительного участия в боях без правил, площадкой которым служила вся наша чертова квартира, наконец уложил тебя, сонного, в кроватку и уже собрался выключить свет и через гостиную прокрасться в спальню. Эта скотина валялась на полу. И я об него споткнулся! Загремела музыка. Ты проснулся и завопил: «Рафик!»

Папа знает, что ты любил Рафика.

Нет-нет, папа его не… одним словом… я его не убивал. Ну что ты!

Папа ни за что не поступил бы так с тем, кого ты любишь.

Но, видишь ли, Рафику пришлось уехать. Рафик живет теперь за городом, на природе. Там ему гораздо лучше. Пластмассовые жирафы обожают природу.

Я знал, что ты спросишь почему. И я тебе отвечу. Видишь ли, у твоей мамы… понимаешь, у нее аллергия на жирафов.

И мы должны с этим считаться.

А теперь, может, все-таки пойдем в кроватку? Ну, пожалуйста!

Ты только не подумай, что мне не нравится проводить с тобой так много бесценного времени. Ты прекрасно знаешь – я делаю это с наслаждением. Просто мне хотелось бы немного приблизить его к тем часам, когда по телевизору показывают что-то стоящее. Нет-нет, я ничуть не жалею о той поре, когда ты еще не родился. Ничего подобного. Но, как бы это тебе объяснить, я тогда спал немножко больше. А мне это нравится – спать. У меня это хорошо получается.

Я люблю сон, а сон любит меня. Когда мы с твоей мамой только начали жить вместе, одним из наших любимых занятий было проснуться воскресным утром, посмотреть друг на друга, укрыться поплотнее одеялом и снова заснуть. Иногда я вставал, включал кофеварку и возвращался в постель, чтобы потом нас разбудил аромат свежего кофе.

Золотые денечки!

А дальше, в одно прекрасное утро, появился ты, а в другое прекрасное утро год спустя ты научился вылезать из кроватки. Ты подкрался ко мне, ухватил меня ручками за запястье и врезал мне по лицу моими же часами. Тот же трюк проделывали шестиклассники, когда я перешел из начальной школы в среднюю: «Гы-гы-гы! Зачем ты себя бьешь? Смотрите, Фредрик сам себя лупит! Хо-хо! Зачем ты себя лупишь?» Вот что ты вытворяешь, малыш? Чего ради? Что тебя не устраивает?

Мне приходится вставать и играть с тобой в железную дорогу или во что там еще тебе приспичит и что не может ждать до завтрашнего утра. Лучше прямо сейчас, потому что ты все равно не отстанешь. Ты упертый, как менеджер по телефонным продажам. Я знаю, знаю, я должен быть веселым уютным папой, в ком жив внутренний ребенок, кто способен играть на твоем уровне, и прочее бла-бла-бла. Но, если по чесноку… Ты не умеешь играть в железную дорогу! Я не стремлюсь уязвить твое самолюбие, но вынужден выступить с объективной конструктивной критикой. С тобой невозможно играть в железную дорогу. Кто-то должен сказать тебе правду.

Для начала: у тебя поезд едет не в ту сторону. Где, спрашивается, реализм? Если мы не опираемся на правду жизни, то зачем вообще играть в поезд? Если мы играем в чистую фантазию, то давай идти до конца, хорошо? Давай играть в троллей, великанов и единорогов, которые строчат по троллям из пулеметов. Но на это ты не согласен: «А я так не хочу! И у меня поезд едет ЗАДОМ НАПЕРЕД!»

Господи.

Играть так играть. По правде так по правде. Вот и все. Так что поставь лошадь обратно в вагон-бистро. (Да, я в курсе, твоя мама говорила, что он называется не так. Но, с другой стороны, в каком еще вагоне ехать лошади?) И кончай так на меня смотреть. Поезд стоит в туннеле, потому что у нас сбой в системе сигнализации. Тебе придется принять это как данность. Потом состав медленно, очень медленно будет тащиться до станции, потому что листопад и листья на путях. Или, если хочешь, я буду Шведскими железными дорогами, а ты – инстанцией, отвечающей за состояние инфраструктуры, и мы будем играть в перебранку в СМИ, а пассажиры будут тихо замерзать в туннеле! А что, хорошая игра!

Видишь, как славно? Тут мы друг друга поняли.

Эй, зачем ты вынимаешь человечков из вагонов? Зачем ты рассаживаешь их в игрушечные машинки? Ты слышал про парниковый эффект? Ты вообще хоть иногда задумываешься о том, как твои действия влияют на изменение климата Земли? Я, конечно, посажу человечков обратно в поезд, но они растеряют свой багаж, а это уже другая игра, называется «Скандинавские авиалинии». Постарайся иметь это в виду.

Что такое? Ты обиделся?

Ты куда?

Может, ты не уловил поп-культурных коннотаций, когда я пел тебе «Runaway Train»?

Ладно, проехали. Время 03:45 ночи, и папа не спал с дня твоего рождения, но пожалеть надо тебя. Правильно? Если бы на папу сейчас посмотрели вампиры из «Сумерек», они сказали бы Эдварду: «Не кусай его, он что-то неважно выглядит». Но потерпевшая сторона у нас, само собой, ты?

Отлично. Может, мы в таком случае все-таки ляжем спать? Все равно ты не хочешь играть в железную дорогу.

Что-что?

Нет, я серьезно.

Ну, пожалуйста!

Вряд ли ты поймешь, как папа мечтает, чтобы ты вырос и начал разбираться в монетарной системе: тогда бы папа мог сунуть тебе косарь, чтобы ты закрыл варежку и дал папе поспать. Папа долго так не выдержит. Папа до сих пор беспокоится, а вдруг твоя воспитательница наябедничала в полицию, что папа интересовался, с какого приблизительно возраста в детей можно стрелять снотворным. Какие-то странные люди обсуждают методику воспитания Анны Вальгрен, называя ее «неоднозначной». Ха-ха! Папа предпочитает книжки про австралийских охотников, в которых описано, как они усыпляют узкорылых крокодилов дротиками с седативом.

Хорошо твоей воспитательнице прикидываться обычной теткой. Я-то знаю, кто она на самом деле. Она входит в комнату с шестнадцатью двухлетками и просто говорит: «А теперь – спать!» И вы все тут же засыпаете! Я давно догадался. Она – одна из Людей Икс!

Это что, по-честному?

Эй, эй, что это ты делаешь? Нет, не надо тащить сюда гараж и машинки, иначе папа разобьет лицом окно. Папа не шутит!

Серьезно. Есть ощущение, что я пытаюсь успокоить стадо перепуганных антилоп гну с помощью стробоскопа. Ну почему бы тебе не поспать? Почему у нас это повторяется каждую паршивую ночь? А? Тебе известно, что некий эксперт, ведущий рубрики «Вопрос-ответ» в журнале для родителей, написал, что «дети хуже засыпают в присутствии того родителя, которого больше любят, потому что стремятся удерживать его рядом как можно дольше». Не скажу, что мне захотелось найти этого человека и съездить ему по физиономии. Ни за что не скажу. Но мне этого захотелось.

Господи.

Я знаю, что больше ты любишь маму. Это все знают. Я тебя ни секунды в этом не виню. Она – лучшее, что выпало в жизни и тебе, и мне. Тебе это известно. Мне тоже. Не стану скрывать, в том числе из-за этого мне и хотелось бы, чтобы ты чуточку меньше шумел.

Потому что я готов мириться с тем, что мы с тобой не спим по ночам. Правда. Готов подогревать бутылочки со смесью, и терпеть пластмассовых жирафов, и рассаживать на диване всех твоих зверушек строго по росту, пока по телевизору идет «Морская полиция». Я знаю, что назавтра у меня весь день будет трещать голова, я стану терять вещи, парковаться на чужом месте и проклинать производителей дверных замков, пока сосед не откроет мне и не поинтересуется, зачем я ломлюсь в его квартиру. Я способен перепутать упаковки с молочной смесью и с протеиновым порошком. В воскресенье после обеда, укладывая тебя спать, я могу перепутать двери и вместо спальни отнести тебя на балкон, чтобы спустя десять минут растапливать тебя своим телом, словно фруктовый лед на палочке.

Я готов на все это и на многое другое. Лишь бы не разбудить твою маму.

Не знаю, как тебе объяснить. Видишь ли, есть вполне конкретные вещи, на которые я готов пойти ради тебя и ради нее. Понимаешь? Знаю, звучит пафосно. Но она делает гораздо больше, чем я. Для нашей жизни. Для тебя. Для меня. Для нас. Мне хотелось бы дать ей хоть что-то взамен. Хотя бы это.

Как родитель она бесконечно лучше меня. Она сразу понимает, что тебе нужно, когда ты стоишь в передней и орешь дурным голосом, как пьяный эвок. Она знает, что на тебя надеть, когда на улице холодно. Она следит за всеми врачебными предписаниями и за пополнением запасов молочной смеси. Она наклоняется поцеловать меня в затылок ровно за миг до того, как я пойму, что мне требуется именно это и именно сейчас. А сколько у нее других потрясающих качеств, о которых ты пока еще даже не подозреваешь. Которых пока не понимаешь. Но, уверен, тебе понравится ее изучать. Все ее закоулки, и чуланчики, и потаенные уголки, и запутанные коридоры, и скрипучие дверцы шкафов. Ее манеру всем своим естеством проживать каждое чувство до бесконечности и обратно.

Ее способность любить нас – до предела, до самого края.

Она может на нас наорать, если мы плюхнемся на новый диван без штанов или оставим на полу в ванной мокрые полотенца. Если капнем майонезом на ковер или уроним мороженое ей в сумочку. Но твоя мама ради нас с тобой стоит на пути у бегущего стада гну. Мы должны этому соответствовать. Каждый день.

Потому что, пока она рядом, вся твоя жизнь – это сплошное воскресное утро.

Единственное, что я умею делать лучше ее, – это терпеть недосып. Понимаешь? Я от усталости могу припарковаться не на том месте, а она – поехать не на ту работу. Если хлопотливая ночь выдалась у меня, она утром обнаружит сыр в морозильнике; если у нее – я обнаружу морозильник в кладовке. Она лучше меня во всем остальном, но сразу после твоего рождения мы заметили, что в этом отношении от меня проку больше. Только в этом.

Так что мы должны дать ей поспать, и ты, и я. За все, что она дает нам каждый день, мы обязаны дать ей хотя бы это. Чтобы она, выспавшись, стала нашим воскресным утром.

Надеюсь, ты меня понимаешь.

Вот почему мы сейчас сидим и смотрим «Морскую полицию». Играем в железную дорогу. Я стараюсь изо всех сил. Я пытаюсь сохранять невозмутимость. Но в конце концов у папы тоже летят предохранители. Да, папа очень сожалеет насчет Рафика. Папа знает, как ты любил Рафика. А папа любит тебя. Но Рафик уже далеко, в грёбаной Нангияле, и ему там хорошо. И папе хорошо. Потому что, понимаешь, всему есть предел.

03:45 – это предел.

Прости. Я стараюсь изо всех сил. Я хочу быть папой, который способен уложить ребенка спать. Правильным папой. Я не хочу опозориться.

На часах 03:46. Ты засыпаешь, положив голову мне на плечо и зажав в ручке красный паровозик. Вот почему я не сплю, а во все глаза смотрю на тебя.

Когда я был маленьким, мы с твоим дедушкой иногда ездили вдвоем на машине. Мы едем, едем, едем… Не знаю куда. Мы привозили какие-то вещи. Отвозили какие-то вещи. Мы не особо много разговаривали. Когда я был маленьким, мы с твоим дедушкой вообще не особо много разговаривали. Да и сами эти поездки были довольно скучные – так я думал, когда стал постарше. Мы просто сидели рядом, молчали и ехали.

Только после твоего рождения я понял, что это были лучшие мгновения, – и для меня, и для твоего дедушки. Потому что они принадлежали только нам двоим.

Думаю, когда ты вырастешь, с самой большой нежностью я буду вспоминать именно эти бессонные ночи. Головная боль забудется, как забудутся и нехорошие слова, которые у меня порой вырывались. Зато я буду помнить поезд. Буду помнить, как, научившись открывать морозильник, ты затащил в него игрушечную палатку и забрался в нее, а когда я попытался извлечь тебя оттуда и уложить спать, кидался в меня кубиками льда. Как ты смешил меня так, что у меня пела каждая клеточка, когда мы играли в догонялки и носились по всей квартире. Как ты влез в стоявший в шкафу чемодан и не мог открыть крышку, чтобы выбраться на волю. Как ты в первый раз уронил ледышку мне под майку. Я буду помнить каждый час, принадлежавший только нам двоим.

И Рафика. Чертова Рафика.

Есть вещи, которые с детства остаются в памяти навсегда.

Иногда это очень странные вещи.

Не то чтобы я лез в твои детсадовские дела…

…но какой конкретно смысл ты вкладываешь в этот, с позволения сказать, стишок: «Ты, улитка, берегись, берегись, берегись, догоню – держись!»? Чего она должна беречься? Автомобиля? Высокого порога? Того, что кто-нибудь подожжет ее домик, если она не заплатит карточный долг? Я совершенно не собираюсь лезть в твои дела, ничего такого. Но кто стоит за этой песенкой? Тони Сопрано?

Искусство выбирать фронт работ

Когда мы с твоей мамой устраиваем уборку, я могу выбрать легкий путь. Ты его знаешь. И я его знаю. Но мы же с тобой не из таковских, а?

Так что, когда мы с твоей мамой устраиваем уборку, я закатываю штаны, снимаю майку и без страха отправляюсь на самую ответственную площадку во всей квартире.

Именно. Ты меня понял. Я беру на себя санузел. Добровольно. Потому что я как раз из таковских. Я не ищу легких путей.

И да будет тебе известно, что я не просто «убираю» этот самый узел. «Убрать» – это сумеет любой рукожоп. Я же поднимаю это дело на уровень высокого искусства. Искусства, которое мужчины из рода Бакманов передают из поколения в поколение. На уровень виртуозного мастерства. Некоторые скажут даже, что это наше семейное призвание.

Стать великим уборщиком санузла невозможно. Им надо родиться.

Я начинаю со сбора мелких разрозненных предметов. Ни один из них не должен попасть под поток воды, когда в моей самодержавной власти окажется место, которое профаны зовут отхожим.

Затем я последовательно обрабатываю кафель моющими средствами трех разных видов. Я полирую зеркало, пока в его чертовом зеркальном отражении не появится его собственное чертово зеркальное отражение. Я натираю краны зубной пастой, пока их созерцание не станет угрозой для зрения. Я отскребаю душевую кабину до тех пор, пока не получу запроса от МОК на разрешение провести там соревнования по фигурному катанию.

Я протираю изнутри шкафчик под раковиной. Отдраиваю сточное отверстие. Чищу зубной щеткой резиновый уплотнитель. У меня даже грязная предвыборная кампания будет сверкать, как в рекламе Cillit Bang.

А знаешь, что я делаю после этого? Знаешь? Я повторяю процедуру еще раз. Просто для надежности.

После чего наша ванная комната чиста, как помысел. Ну, или вымысел. И вот, когда все позади, когда я выхожу из нашего санузла точно воин, покидающий поле сражения, когда я возвращаюсь, выполнив галактическую миссию по мужской уборке санузла, тогда…. Тогда я встречаю в гостиной твою маму. Женщину, ради которой я живу и ради которой готов умереть. И она смотрит на меня и говорит:

– Ну конечно! Пока ты три с половиной часа нежился по душем, я ОДНА убрала всю квартиру! Ты хоть понимаешь, Фредрик, до чего это несправедливо!

Я не утверждаю, что люблю ее только за это

Мы стоим в очереди в тайском ресторане, чтобы взять еду навынос. Вдруг появляется компания мужчин средних лет в актуальных в прошлом году пиджаках и блютуз-наушниках и протискивается впереди нас.

Я злюсь. Твоя мама просит меня не скандалить. Я злюсь еще больше.

Один из мужчин оборачивается. Смотрит на нас. Встречается взглядом с твоей мамой, и в его глазах отчетливо читается: он прекрасно сознает, что влез без очереди. Миг спустя он как ни в чем не бывало отворачивается.

Я стучу его по плечу. Он не реагирует. Мне хочется ему врезать. Но твоя мама не разрешает.

Она достает телефон и выходит на улицу. Как только она возвращается, из-за прилавка кричат: «Номер шестьдесят четыре!» – «Здесь!» – отвечает мама, проталкивается вперед, забирает еду и расплачивается. Пробираясь назад, она по очереди смотрит в глаза каждому из мужчин. И улыбается.

– Ты что, сделала заказ по телефону? – спрашиваю я.

Она изумленно пожимает плечами:

– А что, нельзя?

Я не утверждаю, что люблю ее только за это.

Но это мне в ней тоже нравится.

Я не говорю, что ты должен любить папу больше, чем маму. Конечно нет. Я просто привожу факты

«Только без драк».

Только. Без. Драк.

Это кем надо быть, чтобы в Новый год за пять минут до закрытия магазина послать любимого человека за мандаринами с таким условием?

А?

Что тебе нужно знать о наших расхождениях с мамой этой Фелисии

Да. Я знаю: тебе нравится Фелисия. Но, понимаешь, так получилось, что мама Фелисии с чего-то решила, что твой папа – клинический идиот. Так что в ближайшее время играть с Фелисией мы практически не будем.

Судя по твоему виду, ты жаждешь объяснений.

В таком случае для начала я позволю себе заметить, что быть родителем – это не такое плевое дело, как кажется. Надо держать в уме массу вещей. Скажем, сахар. На тему «Дети и сахар», знаешь ли, пишут целые диссертации. На полном серьезе. Как-то, когда тебе было полтора года и мы с тобой остались вдвоем на рождественские праздники, я пошутил, что мы распили на двоих канистру коктейля Black Christmas (смешать в равных долях ром Captain Morgan и юльмуст; в дальнейшем можем остановиться на этом подробнее). Так вот, папа твоего Вильяма взбеленился не из-за того, что решил, что я напоил ребенка ромом, а из-за того, что решил, будто я угостил его сладкой газировкой.

Когда несколько дней спустя я протянул тебе бутылочку с молоком в бумажном пакете, это, подозреваю, не улучшило моей репутации.

Но она окончательно погибла, когда ты пролил молоко, а твоя мама не удержалась, чтобы в присутствии других родителей не прокомментировать: «Это убитым браткам». (Так что во всем этом есть и ее вина!)

Впрочем, с себя вины я тоже не снимаю. Я не утверждаю, что полсотни лет тому назад родителям было легче. Но тогда хоть правила игры были проще – ну, мне так кажется. Сегодня вообще не поймешь, что айс, а что не айс. Когда тебе было полгода или около того, в детской поликлинике нам посоветовали не давать тебе «слишком долго спать днем, чтобы не нарушать суточный ритм». Твоя мама ответила: «А вы попробуйте разбудить его, когда он впадает в криосон! “Ава-тар” смотрели?» И это вполне прокатило. Медсестры даже засмеялись.

Но потом я возьми и добавь: «Этого ребенка не разбудит даже надзиратель из Гуантанамо!» И тут все отчетливо напряглись.

Прикинь? Не так-то это просто – понять, где пролегают границы допустимого.

Кстати, примерно полгода спустя те же самые медсестры убеждали меня, что ребенка «в этом возрасте» пора уже перестать кормить по ночам, и даже предложили испробовать «какие-нибудь методики для снижения аппетита». Я уточнил, следует ли нам научить тебя курить. И опять, видимо, сказал что-то не то.

Тут есть над чем задуматься. Существует множество неписаных родительских правил. Надо подавать ребенку положительный пример. Нельзя сквернословить. Нельзя называть манеж «загоном». Надо понимать, что, когда воспитательница детсада говорит о «лакомстве, приготовленном самой природой», она, как правило, имеет в виду не бекон. А когда другие родители вежливо, но безапелляционно заявляют, что есть исследование (причем слово «исследование» они произносят таким тоном, каким фрекен Бок говорит о «телевизионных деятелях искусств»), доказывающее, что детям вредно смотреть телевизор, они имеют в виду всё, что показывают по телевизору. Не только трэш, а всё.

В том числе «Игру престолов».

Я не жалуюсь, но желательно было бы узнавать о таких вещах из каких-нибудь информационных материалов заранее, до того, как начнешь размножаться. Я многого не требую. Мне хватило бы одного флаера с основными положениями.

Я, например, по-прежнему не очень понимаю, чем мы занимаемся на так называемой «профилактической консультации». Когда врач поинтересовался, есть ли у нас «другие вопросы», я воспользовался случаем и спросил, в каком примерно возрасте определится, с какой ноги – левой или правой – ты будешь пробивать мяч. Мне казалось, это вполне осмысленный вопрос. Но тут не угадаешь. После этого он в основном обращался к твоей маме.

Социальные нормы и рамки поп-культурных референций после размножения тоже несколько размываются. Например, вам может показаться, что эротические штанишки у По во втором сезоне «Телепузиков» – прекрасный повод завязать непринужденную беседу с другими родителями, пока ваши дети осваиваются в детском саду. Что, нет?

Ну, нет так нет.

А жаль.

Правда.

Хорошим родителем быть трудно. Приходится действовать методом проб и ошибок. В моем случае преобладает второе. В ответ на критику меня пробивает на юмор – ты, полагаю, уже заметил за мной этот недостаток. При том что критиковать меня как родителя есть за что. Но дело в том, что в наше время дети – это уже не просто дети, а маркер идентичности. Отчего так вышло, никто не знает. Десять тысяч лет полового просвещения, и вдруг наше поколение проникается сознанием, что из роддома мы несем не младенца, а хренов кубок Стэнли. Словно до нас никто не размножался.

Сегодня, думаю, даже не обязательно быть хорошими родителями. Это вчерашний день. Достаточно быть «норм». Единственное, к чему мы стремимся, – это чтобы лет через двадцать ваш психолог шепнул вам, что в ваших проблемах виноваты вообще-то не только мы.

А один из немногих способов убедить себя, что как родители мы норм, сводится к тому, чтобы выставить других родителей в черном цвете. И уж тут мы, надо тебе сказать, проявляем чудеса изобретательности, чтобы найти, к чему прицепиться. К тому, что папа просидел в отпуске с младенцем всего месяц-другой, что малыша забирают из сада аж в четверть четвертого («В ЧЕТВЕРТЬ ЧЕТВЕРТОГО!!! Уму непостижимо! Почему бы тогда вообще не оставить его в лесу на воспитание ВОЛКАМ?!!»), что его кормят недостаточно органической едой или покупают ему игрушки без сертификата от соответствующего ведомства в Брюсселе («Как?!! Вы разрешаете ему этим играть?!! Ну да, ну да, конечно, вам виднее. Но лично я не хочу, чтобы мой ребенок заболел раком мозга… Хотя это, наверное, прекрасно, что всех воспитывают по-разному, не правда ли?»). Так и живем.

Мы нападаем на бедолаг, не понимающих, что если вновь купленную детскую одежду не постирать при 90 градусах, то у ребенка разовьются мутирующие аллергии и он умрет. Как будто только благодаря этому человечество эволюционировало в господствующий на Земле вид. Как будто, живи мы в пещерах и заворачивай новорожденных в мамонтовую шкуру, не постиранную при 90 градусах, все они перемерли бы. Как будто мы выжили на планете, где не выдержали даже динозавры, лишь благодаря стиральной машине.

Есть и другие варианты. Если стратегия суперозабоченности, нацеленная на то, чтобы выставить других родителей идиотами, не срабатывает, всегда есть возможность прибегнуть к обратной – пофигизму. Именно так, из чувства противоречия, некоторые родители превращаются в этаких невозмутимых расслабленных субъектов – темные очки, татуировка пониже спины, кофе в бумажном стаканчике и очередная книжка по «свободному воспитанию», выглядывающая из тряпичной сумки. «Дети должны оставаться детьми-и-и! Чего зря париться?» – пожимают они плечами, пока на заднем дворе их пятилетнее солнышко с «ирокезом» и пирсингом в носу пытается запихнуть младшую сестренку в пластиковую бутылку.

Вот представь: сидит на совместном родительском ужине идиот-папаша, напряженный и с поджатыми губами, и молчит, пока остальные родители взахлеб и с истерическим вибрато в голосе рассказывают, что их детям, оказывается, коробки из-под подарков нравятся больше самих подарков. Тут кто-то искрометно пошутит, что «на следующее Рождество я просто куплю большую коробку!», и все зайдутся в хохоте, – все, кроме этого папаши. Потом еще кто-нибудь заявит, что их ребенок, вы не поверите, играет исключительно с пластиковыми контейнерами в кухонном шкафу. И снова все, кроме вышеназванного папаши, радостно подхихикнут, так что ложечки в чае масала задергаются, точно поплавки при поклевке.

Когда же кто-нибудь, радостно повернувшись к этому папаше, спросит, нет ли и у его ребенка подобных неожиданных пристрастий, то папаша проявит себя как тяжелый человек и социопат. Он ответит: «Ммм, ножи. Он любит играть с ножами».

Нет, я не говорю, что этот папаша – я.

Но тебе больше нельзя играть с Теодором и Смиллой еще и поэтому.

Я к тому, что быть родителем – не так просто, понимаешь? Но я стараюсь как могу. Хожу на детскую площадку. Разговариваю с другими родителями. Качаю головой и ахаю: «Да вы что?!» – узнав, что у какого-то ребенка появилась не то зеленая сыпь в анусе, не то еще какая-то хрень, интерес к которой мне не удается изобразить, несмотря на все свои усилия (поверь, я делал их над собой до фига раз, но все без толку). Я внимателен. Я слушаю. Сопереживаю. Довольно натурально возбуждаюсь по поводу скандалов – из-за вакцины от свиного гриппа, из-за нехватки квалифицированных воспитателей, из-за какой-то вроде бы ядовитой дряни, обнаруженной в облицовке твоего детского сада, из-за всего, о чем надо помнить, когда делаешь то или это. Короче, я стараюсь изо всех сил. Но мне еще есть куда расти.

Не верь тем, кто утверждает, что человек начинает интересоваться детьми, когда у него появляются свои собственные. Это вранье. Лично меня интересует один-единственный ребенок – это ты. Все остальные дети по-прежнему не вызывают во мне ничего, кроме скуки.

Но, ёшкин кот, я знаю, что в конечном итоге виноватым все равно буду я. Потому что слушаю других вполуха и ничего не воспринимаю всерьез.

Как в тот раз, когда в газетах поднялся шум насчет хот-догов – якобы они заражены какими-то бактериями, опасными для детей. И мама этой твоей Фелисии страшно переживала, что вас поведут с детским садом на какую-то экскурсию и накормят этими самыми хот-догами. Я спросил, чем конкретно употребление хот-догов грозит детям, и мама Фелисии прошипела: «Менингитом!» А я сказал: «Ну, ради хот-дога можно и рискнуть!» И она очень, очень разозлилась.

Короче.

Видимо, мне не стоило говорить маме этой Фелисии: «Вы бы лучше приняли феназепамчику под рюмочку, и все дела. Акуна матата!» Точно не стоило.

А несколько недель спустя она, начитавшись где-то про калицивирусы, потребовала вдруг, чтобы дети не прикасались друг к другу, даже к одежде. Тем утром ты разбудил меня, врезав по физиономии игрушечной машинкой, так что у меня из носа пошла кровь. Потом все вроде как прошло, и я повез тебя в сад. И чихнул прямо в раздевалке.

Не стоило мне чихать в раздевалке. Точно не стоило.

В общем, пойми меня правильно.

Я в курсе, что тебе нравится эта Фелисия.

Но тут уж ничего не поделаешь.

Я только пред-по-ло-жил

Короче. Вот, скажем, вчера. Время было двенадцать ночи.

Я страшно, страшно, страшно устал. А ты все бегал и бегал и без умолку выкрикивал что-то типа: «Упакося! Упакося!» Потом вдруг на миг застыл на месте. Ринулся на кухню. Вернулся. И с полнейшей невозмутимостью вылил бутылку йогурта в ящик комода.

Я тогда сказал, что ты засыпаешь только в машине. Приятельница твоей мамы, заглянувшая к нам в гости, в ответ невесело рассмеялась: «Ну да! Но, к сожалению, они просыпаются, стоит вытащить их из автокресла!»

И я всего-навсего заметил, что наша чертова радио-няня наверняка прослушивает даже гараж.

Я пошутил. Я просто-напросто пошутил.

Это я к тому, что если к вам в сад заявится какая-нибудь тетка из социальной службы и начнет задавать вопросы, то желательно, чтобы ты понимал общий контекст.

Сапожник

Нет, я не оправдываюсь.

Просто хочу сказать, что процесс одевания ребенка перед выходом на улицу чем-то напоминает попытку запихнуть в хоккейную вратарскую экипировку обезьяну, которую перед этим хорошенько намылили и накормили перцем халапеньо, не говоря уже о том, что в баре круизного парома до Хельсинки и обратно ее грубо оскорбил толстый немец в сомбреро.

Понимаешь?

Извиняться я не собираюсь.

Я только к тому, что утро сегодня выдалось немного нервное.

Причем в сад тебе не пришлось даже ИДТИ. Ты, ядрен батон, ехал туда в коляске. Сидя внутри необъятного мехового одеяла, застегнутого на молнию, как спальный мешок. Ни один человек во всем Большом Стокгольме не добирался сегодня до работы в таком тепле и комфорте. Но это я так.

Я себя не выгораживаю.

Просто прими к сведению.

Разумеется. Разумеется. Разумеется. Прекрасно.

Когда в 19 градусов мороза я на глазах у полудюжины родителей и всего персонала детсада высаживаю тебя из коляски в сугроб и только через полминуты или около того замечаю, что ты без сапожек, – я не выгляжу вполне компетентным родителем.

Ясен пень.

Но сегодня я что-то на нервах.

Черт.

И в горе, и в радости…

СТАРЫЙ ДРУГ (глядя, как я пытаюсь встать со стула). Что-то ты мне не нравишься…

Я. А, обычный прострел. Пройдет.

ТВОЯ МАМА (глядя на старого друга со значением и кивая). Фредрик навернулся с беговой дорожки в спортзале!

Я. Спасибо, дорогая. Спасибо, что ты доводишь это до общего сведения.

ТВОЯ МАМА (кивая старому другу). Как старичок!

Я. Я упал не как старичок! Это, блин, НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ!

ТВОЯ МАМА (энергично кивая старому другу). Такие несчастные случаи происходят со старичками, ага.

Я. Черт, да при чем тут возраст?!!! ОБЫЧНЫЙ ПРОСТРЕЛ, шут его дери!

(ТИШИНА.)

ТВОЯ МАМА (доверительно наклоняясь к старому другу, очень выразительным шепотом). У двадцатилетних спортсменов такие прострелы – обычное дело.

Себе на заметку

Мужчины, которые возвращаются из отпуска по уходу за ребенком, НЕ ЛЮБЯТ, когда коллеги спрашивают их: «Ну, как отдохнул?»

Что тебе следует знать о добре и зле

Говорят, злым никто не рождается. Еще говорят, что злых людей вообще не существует. Я не специалист и не берусь об этом судить.

Единственное, что я знаю, – что говнюки существуют. И хотел бы, чтобы ты по возможности не стал говнюком.

А единственное, чему я очень хотел бы тебя научить, – это доброта. Не будь мудаком. Поверь, я знаю, о чем говорю, я заслуженный мудак. В этом деле я как раз дипломированный специалист.

Вот одна из самых базовых вещей, которые тебе следует знать об устройстве мира: в какой бы ты группе ни оказался, на детской горке или в рекламном агентстве с панорамными окнами, в ней всегда найдутся люди, делящие всех остальных на две категории – на сильных и слабых.

В промежутке между категориями окажется еще с десяток людей. Вот они-то самые опасные. Потому что они до смерти боятся свалиться с иерархической лестницы. Внутри этой десятки все бьют сверху вниз, потому что по-другому просто не умеют. Они всегда найдут предлог, чтобы загнать в угол того, кто слабее.

Я такой же родитель, как все. Для меня самое страшное – обнаружить, что ты стоишь один в углу детской площадки. Не менее страшно – узнать, что тебя побили или кого-то побил ты. Мне знакомо и то и другое. И то и другое больно, хотя и по-разному.

Так что нам с тобой предстоит разговор о добре и зле. Отцам положено говорить об этом с сыновьями. Правда, я, увы, не имею ни малейшего представления, с чего начать. Так что я, пожалуй, расскажу тебе сказку. Ты ведь любишь сказки? Вроде как все дети любят сказки.

Ну ладно.

Только сказок у меня не так чтобы куча. Так получилось. Поэтому расскажу одну из немногих, которые знаю. Самую любимую с детства. И попрошу тебя сосредоточиться на ее морали.

В общем, поехали. Жил да был на свете один рестлер, и звали его Гробовщик.

Жил он в далекой-далекой стране под названием США, и было это в далекие времена. Где-то в 90-е. И все рестлеры той страны мечтали выиграть главное соревнование и получить золотой чемпионский пояс. Но год за годом, сколько люди помнили, на соревновании побеждали одни злые короли – Брет Харт да Шон Майклз. Иные поговаривали, будто они вправду непобедимы. Но когда на ринг выходил Гробовщик – о, ты бы его видел! – он дарил людям надежду, что настанут лучшие дни. Он был героем в мире злодеев. Здоровенный, как трактор. А финишер у него был… Прости. Тут, наверное, надо объяснить. Понимаешь, финишер – это такой фирменный прием, которым рестлер вырубает противника.

В те времена у каждого был собственный финишер. Выученный в рестлинг-школе. Это такой удар или захват, после которого противнику кранты. Все равно что попасть под танк. Или даже под танк-огнемет. «Шел крокодил, твое слово проглотил, а мое оставил и печать поставил».

Улавливаешь? Против крокодиловой печати уже ничего не попишешь.

Так вот. У Гробовщика был финишер под названием «гробовая плита», когда он переворачивал противника головой вниз. Твоя мама решительно заявляет, что подробности сейчас тебе ни к чему. И, пожалуй, она права. Но если вкратце – представь себе, что ты подавился, а я схватил тебя за ноги, повернул вниз головой и тряханул. И вдруг нечаянно уронил. Вот примерно это делал Гробовщик. Только нарочно.

Это был жесткач.

Ему самой судьбой было предназначено стать чемпионом WWF (для рестлера это то же самое, что получить в жены принцессу и королевство в придачу). Все любили Гробовщика. Он был высокий, темноволосый и красивый, с огромными бицепсами – каждый размером со щенка лабрадора. Но! За этой блестящей витриной скрывалась мрачная тайна. И однажды из прошлого явилась темная тень: его сводный брат Кейн.

Представь себе – родители Кейна погибли в страшном пожаре. Все думали, что Кейн тоже погиб. Но они ошибались. Его лицо было обезображено шрамами от ожогов, но он выжил. И вырос желчным и злым, а недруги нашептали ему, что пожар устроил Гробовщик, чтобы его убить. И Кейн, преисполнившись ненависти, поклялся, что однажды ему отомстит. И вот, когда Гробовщик встретился с Шоном Майклзом в решающем поединке – кому выйти против Брета Харта на матч смерти за пояс WWF, тут вдруг откуда ни возьмись появился Кейн. И на глазах у всего королевства (и телезрителей из минимум 63 стран) вызвал брата на поединок.

Но Гробовщику совсем не хотелось драться с Кейном. И он поступил так, как стоит поступить и тебе, если тебя кто-то ударит: ушел с ринга. И это не стыдно. Кейн кричал ему: «Трус!» – но он был не прав. Потому что настоящим трусом был Кейн. Запомни это.

Гробовщик отказался поднять руку на брата. Но Кейн, в точности как все забияки, не успокоился. Он издевался и оскорблял Гробовщика. Он называл его «петухом» и всякими другими прозвищами, смысл которых ты поймешь, когда станешь постарше (если совсем просто, он сводится к тому, что девочки и мальчики писают по-разному). Кейн заявил, что рано или поздно осуществит свою месть, и продолжал мелькать на всех матчах Гробовщика и вызывать его на дуэль. Несколько раз он даже выбегал на ринг и начинал махать кулаками, но Гробовщик невозмутимо принимал его удары, не пошевелив в ответ и мизинцем.

Улавливаешь?

Я не к тому, что тебе надо колотить брата или сестру, если они у тебя появятся. Может, я выбрал не самый лучший пример. Но мне хотелось объяснить тебе, что иногда сильнейший – это не тот, кто бьет. А тот, кто не бьет. Понимаешь?

Гробовщику ничего не стоило оставить от Кейна мокрое место, но он решил, что будет выше этого. И я надеюсь, что рано или поздно, на детской площадке или в рекламном агентстве с панорамными окнами, ты поймешь, что герой не тот, кто кидается в драку, не зная, победит он или проиграет. Герой – это тот, кто знает, что победит, но отказывается драться.

Но мы отвлеклись. Итак. Раз за разом Кейн пытался заставить брата с ним сразиться, но Гробовщик не поддавался. Просто уходил с ринга. Прошло время. И вот, как во всякой хорошей сказке, Кейн наконец сообразил, в чем его ошибка. Зря он преследовал брата. Потому что кровь – не водица. И когда темной ночью, на одном из выступлений, на Гробовщика неожиданно напали Шон Майклз и три его дружка из команды D-Generation X, Кейн ринулся брату на подмогу. Шон Майклз думал, что Кейн присоединится к ним, потому что тоже был трусом. Трусы всегда считают, что, если их много, а жертва одна, никто не осмелится ее защищать. К сожалению, такие, как Шон Майклз, часто оказываются правы, – не стану тебя обманывать. Вот почему трусов так много – потому, что они часто побеждают. Но не в тот раз. О-хо-хо.

НЕ. В ТОТ. РАЗ.

Кейн бросился на ринг, схватил Шона Майклза за волосы и мощным броском швырнул наземь, словно голова Шона Майклза была кокосом, который никто не может открыть, в песенке «Папа, я не могу открыть кокос», и так: «Давай его сюда, я вскрою его одной левой». Увидев это, дружки Шона из D-Generation X сразу руки в ноги и разбежались, как зайцы.

Это было лучшее спортивное переживание моей юности.

С того самого дня Кейн с Гробовщиком выступали вместе под именем Братья-Разрушители. И во всем королевстве рестлинга не было бойцов отважнее и непобедимее.

И жили они долго и счастливо.

Хотя чего уж там. Несколько лет спустя Кейн предал брата и на Королевской битве-1998 применил против него прием под названием «чокслэм». А Шон Майклз помог Кейну запереть Гробовщика в гробу и поджечь.

Но не это главное. Сосредоточься, пожалуйста, на морали.

А мораль заключается в том, что не обязательно давать сдачи. Хотя иногда и приходится, если защищаешь того, кто слабее.

Я не говорю, что ты не должен драться. Само собой, не должен. Маму это дико бесит. Поэтому ты ни с кем не должен драться. Кроме, понятное дело, толстых немцев в сомбреро, которые протискиваются к бару без очереди. Но это и так всем известно. Это исключение. А в остальном – чтобы никаких драк. Если только тебе не приходится защищаться. Или защищать других. Или если кто-то хочет отнять у тебя последнюю шоколадную вафлю. А больше – никогда.

Хотя… Понимаешь, все не так просто.

Поверь, я не собираюсь тебе врать, утверждая, что в мире не существует зла. Оно существует. Порой кажется, будто этот мир до краев наполнен непонятным, непостижимым, неизмеримым, немилосердным злом. Насилием, несправедливостью, жадностью и слепой яростью.

Но в нем есть немало и других вещей. В том числе мелочей. В нем есть добрые незнакомцы. Есть любовь с первого взгляда. Преданность и дружба. Чья-то рука в твоей руке воскресным вечером. Воссоединение двух братьев. В нем есть герои, которые встают во весь рост, когда остальные боятся. Мужчина лет пятидесяти в «саабе», который пропустил тебя в пробке у поворота на шоссе Е4. Летние ночи. Детский смех. Чизкейк.

Единственное, что тебе доступно, – это определиться, на чьей ты стороне. На чью мельницу ты льешь воду.

Я не всегда смогу быть лучшим в мире папой. Я совершил много ошибок и совершу их еще больше. Но я никогда себе не прощу, если ты станешь одним из тех детей, что одиноко стоят в углу площадки.

Любым из них.

Я почти всегда оказывался в той самой промежуточной десятке, среди тех, кто до смерти боится выйти за рамки. Меня и сейчас еще иногда в нее заносит. Вместе с большинством из нас.

Так что сделай милость, не будь таким, как я. Никогда не отмалчивайся. Всегда будь рядом с тем, кто в тебе нуждается. Не отводи глаз. Никогда не бей только потому, что можешь. Жалей слабых. И не превратись в типа в рекламном агентстве с панорамными окнами, уверенного, что «добренький» – обидное слово.

Этому научил меня Гробовщик. А я надеюсь научить этому тебя.

И вот еще. Такое дело. Короче, насчет сунуть брата в гроб и поджечь – про это маме рассказывать не стоит. Она… Короче, она не разбирается в рестлинге. Окей?

Черт.

Неужели я такой плохой сказочник?

Дело было так

Допустим, человек малость психанул и пролил молоко на пеленальную сумку. «Блин, – думает он, – оно же прокиснет и будет вонять, а я буду выглядеть говнопапой». Он хватает первый попавшийся пакет, сует в него памперсы и сменную одежду и кидает в коляску. Перед выходом он забирает мешки с мусором. Внизу, возле помойки, из одного мешка ему на рукав что-то протекает. «Ладно, – думает он, – наверняка это остатки газировки. Вытру, и все дела». Он запускает руку в пакет с детскими вещами, достает первое, что попалось под руку (это памперс), вытирает рукав и плюхается в машину, где довольно-таки тепло. И тут обнаруживает, что ребенку пора бы сменить памперс. Фигня вопрос, думает он, памперс как раз у меня в руке. Он надевает ребенку тот самый памперс, которым вытирал с рукава газировку. Потом садится за руль и включает зажигание.

Спустя 20 минут он влетает в детский сад и как раз попадает на урок пения. Тяжело дыша, весь красный, в одной руке держа фирменный пакет из винного магазина, набитый памперсами, и ключи от машины, а в другой – ребенка, благоухающего теплым пивом.

И тут, если оценивать ситуацию в категориях «хороший родитель – плохой родитель», вариант с пеленальной сумкой в пятнах от молока начинает выглядеть предпочтительней.

Но это неточно.

Почему не стоит спорить с твоей мамой

Мне интересно, кто берет с кухонного стола стакан со швепсом «биттер лемон», выливает содержимое, наливает туда жидкость для посуды, разводит водой и снова ставит на стол.

Твоей маме интересно, кто с утра, увидев в стакане жидкость, отдаленно напоминающую мерзкий выдохшийся вчерашний швепс, берет его и выпивает.

Мне интересно, какому идиоту не понятно, что в десять минут седьмого утра смесь воды и жидкости для мытья посуды выглядит как нормальный, слегка продышавшийся швепс.

Твоей маме интересно, какому идиоту в десять минут седьмого утра первым делом приходит в голову, что надо выпить остатки вчерашней газировки из стакана возле мойки.

Мне интересно, какой придурок развел жидкость для мытья посуды в стакане для воды.

Твоя мама констатирует, что вообще-то раствор выпила не она.

Она побеждает.

Как разговаривать с незнакомыми

Когда незнакомые люди нагибаются над коляской посюсюкать с тобой, мне надо перестать делать по крайней мере две вещи.

1. Подкрадываться с другой стороны коляски и шипеть незнакомцу в ухо: «Познакомься с моим маленьким другом!»

2. Подкрадываться с другой стороны коляски и шипеть незнакомцу в ухо: «А вот и Джонни!»

Вот. Это я, собственно, себе на заметку.

К тебе это не относится.

Что тебе нужно знать о создании рок-группы

Жизнь, она такая. Она будет требовать от тебя того и этого. Ты должен быть честным, храбрым и справедливым. Любить и быть любимым. Проваливаться. Уходить со сцены. Торжествовать. Находить в себе силы. Терять голову.

В том числе тебе придется создать свою музыкальную группу. Это я тебя сразу предупреждаю. И первое, что тебе понадобится, – это хорошее название.

Есть, конечно, люди, полагающие, будто «все начинается с музыки», но музыка у этих людей, если честно, полный отстой. Нет, все начинается с хорошего названия. Вроде The Who, или The Smiths, или Nuns with Guns, или Draco & the Malfoys. В общем, название у группы должно быть яркое.

Сам я всю жизнь мечтал о пауэр-метал-группе «Синие молнии». Так, чтобы все «и» на футболках были в виде синих молний. Это, пожалуй, главное, что надо знать, создавая группу: название должно хорошо смотреться на футболках. В «Синих молниях» мой друг Р. был микрофон-директором, мой друг Д. – автотур-не-директором, мой друг Ю. – кабель-директором, мой друг Э. – директором по бензину и хот-догам, а я – директором по футболкам. Твоя мама, конечно, скажет, что футболка – это не инструмент, но мама, если серьезно, в музыке разбирается не очень.

Вторая важная вещь при создании группы – создавать ее надо вместе с лучшими друзьями. Кто-нибудь наверняка попытается убедить тебя в том, что друзья мужчине в современном высокотехнологическом обществе не нужны. Но, например, твоя мама обожает покупать всякий хлам с самовывозом на сайте Блокет, а примерно раз в три года у нас случается переезд. И кто-то должен таскать вещи. Да, черт возьми, иногда просто хочется сыграть с кем-нибудь на пару в очередную серию футбольного симулятора FIFA. Так что лучший друг будет как нельзя кстати.

Базовых требований к друзьям, разумеется, не существует. Но раз уж на то пошло, кое-какие не помешали бы. Настоящий друг не уведет у тебя девушку. Настоящий друг не сопрет у тебя лучшего воина в World of Warcraft.

Вот как-то так.

Допустим, у тебя есть лучший друг – типа Рона из «Гарри Поттера». Но видишь ли, какая штука. Рон ведь здорово закомплексованный, а? И девчонок, гад, уводит. Нет, лучше иметь в лучших друзьях кого-нибудь вроде Чубакки из «Звездных войн». Девчонки таких любят – за то, что они няшные и всегда готовы тебя выслушать, – но любят только как друзей. Или вроде Оруженосца из «Хи-Мена». Этому, судя по всему, вообще не до девчонок.

Или, скажем, «Гуся» из «Лучшего стрелка». Хотя он погибает, а это большой минус для лучшего друга. Так что на твоем месте, будь у меня выбор, я бы остановился на ком-нибудь вроде Сэма из «Властелина Колец».

Потому что о Сэме Гэмджи можно говорить что угодно, но ниндзя-лутингом в World of Warcraft он заниматься не станет.

Кроме того, думаю, он неплохо играл бы на ритм-гитаре, этот самый Сэм. Чубакка – скорее на ударных. Оруженосец – клавишник. Рон Уизли, гад, разумеется, бас-гитара. Басисты вечно уводят девчонок. А «Гусь», он да, погибнет. Поэтому сыграть не сможет. Ну, разве что в ящик.

Не каждому дано понять, для чего человеку музыкальная группа. Не буду называть имен. Отчасти потому, что не хочу ни на кого показывать пальцем, а отчасти потому, что ты уже знаешь, как зовут твою маму. Но она реально этого не понимает. Вечно от нее слышишь: «Неужели нельзя просто посидеть в кафе, как более-менее нормальные люди?» Обычно я ей отвечаю, что «не могу общаться с мужчинами без совместного дела». Хотя это чистое вранье. Чтобы общаться с другими мужчинами, мне никакие совместные дела не нужны. Просто хорошо, если нам есть чем вместе заняться. А музыкальная группа – это классно. Это может быть рок-группа. Или поп-группа. Или кавер. Что угодно, ради чего можно собраться, переглянуться и сказать: «Вот когда наша группа пробьется…»

Да нет, я все понимаю. Наша группа никогда никуда не пробьется. А если уж совсем по-честному, и группу-то иметь не обязательно. Это может быть футбольная команда, которую мы никогда не сколотим, или бар, который мы никогда не откроем, или даже идеальное ограбление банка, которое так и не состоится (отчасти потому, что мы не горим желанием сесть в тюрьму, а отчасти потому, что никто из нас понятия не имеет, как запихнуть в одну сумку автомат, машину-амфибию, четыре пустых кислородных баллона, дюжину парашютов, бочонок меда, шесть роботов-акул и прочее снаряжение, необходимое для осуществления плана, – но это уже совсем другая история).

Иногда приятно просто зайти к кому-нибудь, кто понимает толк в футболках. И вообще, лучший друг необходим. Человек, который помнит тебя пятнадцатилетним. Которому ничего не надо объяснять. С кем можно пить виски и хвастаться. Кому можно позвонить и сказать: «Посмотрим вечерком матч?» Или: «Я тут надумал испробовать на выходных одну машинку – не составишь компанию? Посидишь рядом и в ответ на любую мою реплику будешь отвечать: «Ага-ага, ей в тот раз тоже так показалось!»

Или: «Слушай, мы тут прикупили очередной диван на Блокете, но у них дом без лифта, так что понимаешь…»

Не то чтобы у меня имелось отдельное занятие для каждого друга. Я не фрик. Занятия у многих из них примерно одни и те же. Есть несколько приятелей по Лиге чемпионов. Несколько по сетевым играм. Когда человек вырастает, у него появляются приятели, с которыми он играет в покер или ходит в кабак. С другом Н. мы делим офис. С другом Ю. шутим шутки и смотрим «Гриффинов». С другом Б. обсуждаем политику и финансы. С другом Р. созваниваемся и по три часа треплемся обо всем, что интересует мужчин: о детях, о работе, о любви, о своих мечтах и о том, чего боимся до усрачки. Он был у меня на свадьбе шафером, а по-английски шафер – это «best man», то есть «лучший мужчина». Он и правда лучший из всех мужчин, кого я знаю с пятнадцати лет.

С другом Э.? С ним мы едим. Я не имею в виду, что мы ездим в Прованс на винные экскурсии и дегустируем там крекеры. Я имею в виду бутеры. И кебабы. И хот-доги на заправках. Именно от друга Э. я узнал, что ни один заправочный хот-дог не сравнится по вкусу с горчицей, которую на него выдавливают. Много лет назад лучшие на свете хот-доги продавали на маленькой заправке «Статойл» в Лунде, и Э. до сих пор, мечтательно заводя глаза, именует их первым «Крестным отцом» среди заправочных «хот-догов».

Конечно, иногда нужен друг, который прикроет тебя в драке и пойдет с тобой через Северный полюс. Но значительно чаще друг требуется, чтобы вместе сходить во вторник вечером в бургерную «Макс»: сидеть в «Максе» во вторник вечером в гордом одиночестве не очень весело. Вот Э. как раз такой парень.

У человека по мере взросления появляются разные друзья. С одним ты играешь в теннис, с другим отмечаешь праздники, с третьим шляешься по городу или участвуешь в потасовках. У меня был друг, с которым мы катались на машине и слушали музыку. Он погиб в аварии, когда мне было двадцать. Э. взял тогда отгул, чтобы отвезти меня на похороны – ехать надо было шестьдесят километров в один конец. «Я не умею говорить о смерти», – сказал он, уставившись на руль. «Это ничего», – сказал я и вышел из машины. Когда я вернулся с кладбища, он уже стоял с двумя кебабами в руках. Мы съели их у него в машине. А потом ехали в темноте обратно, слушали музыку и ели на заправках хот-доги, потому что Э. не хотел, чтобы я вернулся домой и стал звонить тем друзьям, с которыми обычно напивался. Лучше со мной не поступал никто.

Потом мы стали старше. Я перебрался в Стокгольм. Познакомился с твоей мамой. Обзавелся жилплощадью и колесным средством. А дальше, знаешь, как оно бывает. Хотя нет, пока не знаешь. Но того, что было раньше, больше нет. Вдруг ни на что не стало времени. И сил. Появились другие приоритеты. Мы стали взрослыми.

Вот зачем тебе нужна группа. Чтобы был повод съездить в репетиционную студию. Не ради музыки. А ради всего остального.

Э. тоже перебрался в Стокгольм. Как и Н. А вот Ю. и Р. так и не стронулись с места. Некоторые из моих друзей живут жизнью, не похожей на нашу; другие – очень похожей, но даже с ними мы не совпадаем по времени. Кое-кто из них даже перестал слушать Rage Against the Machine. Но при каждой новой встрече мы по-прежнему обсуждаем лучший дизайн футболки. Лучшую мелодию. Лучший рифф.

И лучшие воспоминания.

Например, как в девятнадцать лет мы жутко надрались на дне рождения Р. Под конец вечеринки Э. наклонился над барной стойкой, а Р. решил, что тот хочет что-то ему сказать, и подставил ухо – в заведении гремела музыка. А Э. взял и наблевал ему в ухо. Р. утверждает, что с тех пор плохо слышит этим ухом. И потому так и не стал приличным гитаристом. Якобы теперь у него в этом ухе как бы реверберация.

Нужно, чтобы что-то в жизни оставалось неизменным.

Так что группа тебе понадобится. Хотя бы для того, чтобы было кому позвонить и спросить: «Видел уже новый макбук?» Или: «Что за хрень творится с «Миланом»?» Или: «Может, заскочишь к нам на барбекю?» И никто не станет цепляться к твоим словам и занудно напоминать, что сейчас типа ноябрь, а ты живешь в городской квартире.

Или чтобы попросить помочь с переездом.

Или чтобы, сглотнув, прошептать: «Она сказала „Да“».

В прошлом году мы с Э. поехали в придорожный ресторанчик в Иттероне, близ Эстерсунда. Там подают самые большие во всей Швеции гамбургеры. 4,3 кг. Кризис тридцатилетнего возраста люди разруливают по-разному. Кто-то совершает восхождение на Гималаи, кто-то пересекает Северный полюс, кто-то увлекается единоборствами. А мы с Э.? Этот бургер стал нашим Эверестом. 1400 км на машине туда и обратно, чтобы пообедать. По дороге мы спорили, какой анекдот из серии «Заходит в бар парень» самый лучший. И останавливались на «Статойл» и ели хот-доги с острейшей горчицей.

Вечером я высадил Э. возле его дома, и мы обнялись. До этого мы обнимались с ним всего раз. На следующий день после твоего рождения.

Ты был на целый килограмм легче того гамбургера.

В общем, лучшие друзья необходимы. Это знал Фродо. Знал Хан Соло. Это знали Хи-Мен и Маверик. Нужен тот, кому можно позвонить, когда приходится передвигать книжный шкаф. Или просто захочется сказать: «Эх, дали бы Златану поиграть от обороны!»

Или: «Не знаешь, случайно, где скачать “Игру престолов” в хорошем качестве?»

Или: «Я стану папой».

В общем, группа тебе точно понадобится.

Поверх барьеров

Побывал тут у нас на выходных твой дедушка и установил блокираторы от детей по всей кухне.

Как результат, теперь тебе, чтобы добраться до содержимого шкафчика, нужно порядка 15 секунд.

А мне – 15 минут.

Взаимопонимание как залог семейного счастья

Я (глядя в окно). Знаешь соседа с той стороны двора? У них такой здоровый шкаф на балконе, ты еще думала, что это кладовка?

МОЯ ЖЕНА. Да.

Я. Так это не кладовка.

МОЯ ЖЕНА. Да?

Я. Нет, у них там кролик.

МОЯ ЖЕНА. Что? Кролик? Откуда ты знаешь?

Я. Оттуда, что они сейчас с ним играют.

МОЯ ЖЕНА. В каком смысле «играют»?

Я. Ну, гладят его, ласкают.

МОЯ ЖЕНА(возмущенно). У них в балконной кладовке МЕРТВЫЙ КРОЛИК и они его ГЛАДЯТ И ЛАСКАЮТ?

Я. Нет, кролик живой, ты чего?

МОЯ ЖЕНА (в бешенстве). ОНИ ДЕРЖАТ В КЛАДОВКЕ ЖИВОГО КРОЛИКА???!!!

(ПАУЗА.)

Я. Знаешь, иногда мне кажется, что ты меня вообще не слушаешь.

Твоя мама умеет сочувствовать

Ужин с семейной парой. У них ребенок – твой ровесник.

ОНА (смотрит на детей, играющих на полу). Боже, какие большие. Я уж подзабыла, как измучилась, пока ходила с пузом.

ОН. Да, с ума сойти, до чего быстро все забывается. А тебе и правда иной раз тяжко приходилось.

ОНА. Что да, то да. Зато сколько нового. С твоим телом происходят поразительные вещи!

ТВОЯ МАМА. Кому ты это рассказываешь! Мое тело прямо взбесилось. Измучилась – не то слово. Ходишь вперевалку, толстая, неповоротливая, чувствуешь себя слоном, на которого все натыкаются. Я даже летать в самолете нормально не могла. Я привыкла, что могу поджать под себя ноги и свернуться в кресле, а места для ног и нет! Я уж не говорю, что все время хочется есть, и все раздражает, и непрерывно потеешь, и вечная изжога…

(ПАУЗА.)

После этого я стала лучше понимать Фредрика. Он живет с этим постоянно.

На будущее

Однажды ты сам станешь папой. Врач в детской поликлинике посмотрит на твоего девяти с чем-то месячного сына и бодренько спросит тебя и его мать, что вы «в данный момент думаете о личности вашего ребенка».

Тогда полезно будет иметь в виду, что этот врач не обязательно смотрел «Страх и ненависть в Лас-Вегасе».

Это так, лайфхак, если что.

Что ты должен знать о любви

Ну да. Любовь. Ага.

В любви я, если честно, понимаю не очень.

В смысле, если я скажу, что люблю тебя, то не уверен, что тем самым точно выражу то, что чувствую на самом деле. Я ведь люблю тебя не так, как бекон, или Пола Скоулза, или второй сезон «Западного крыла». Это любовь иного рода. Ты проникаешь в каждую клетку моего тела, проносишься сквозь меня, грохоча, как товарный поезд. Такая любовь не вырастает постепенно, она поражает, как болезнь. С ежедневными обострениями.

А любовь? Я не умею о ней говорить. Я не очень в ней понимаю.

Говорят, будто каждому надо «найти свою половинку», но, честно говоря, я плохо представляю себе, что это значит. Одно дело, когда из половинок складывается целое: это сразу видно. Ни сучка, ни задоринки. Идеальное соответствие. Как два соседних фрагмента пазла. Встретишь такую пару и воскликнешь: «Господи, они прямо созданы друг для друга!»

Так вот. Твоя мама родом из Тегерана. Я – из провинции Сконе. Ее рост – 159 см. Мой – 187. Если поставить на одну чашу весов меня, а на другую – двух таких, как она, моя чаша все равно перевесит. Я иду по жизни вразвалку, руки в карманы, она – танцуя. Я не знаю, что она любит больше, чем танец, а я не в состоянии уловить ритм даже в тиканье будильника. Про нас с ней чего только не говорили, но чтобы мы были «созданы друг для друга» – этого я не слышал.

Поэтому я понятия не имею, что рассказать тебе о любви. Некоторые люди объяснят тебе, что невозможно понять другого человека, пока не разберешься в себе. Пожалуй, с этим я соглашусь. Я потратил немало времени на то, чтобы разобраться в себе, и это обогатило меня рядом ценных знаний. Так, я выяснил, что люблю второй сезон «Западного крыла» и Пола Скоулза. И бекон. Разумеется, не так, как люблю тебя или твою маму. Совершенно не так. Бекон я люблю любовью иного рода. Не знаю, полюбишь ли ты его так, как люблю его я. Твоя мама ворчит, что никто на свете не любит бекон так, как я. Она говорит, что другие женщины, возвращаясь из командировки, боятся обнаружить в своей спальне чужое дамское белье, а она опасается, что найдет там дефибриллятор.

Я не знаю, каким ты станешь, когда вырастешь. Сколько в тебе будет моего. Тебе достались ее карие глаза и длинные темные ресницы. Порой я думаю, что кто-то сдул в море ее выпавшие ресницы, загадал желание, и в результате на свет появился ты. Еще тебе достался ее смех. И ее волшебный дар – когда она входит в комнату, всем сразу хочется оказаться к ней чуточку ближе. Когда вхожу я, все инстинктивно бросаются прятать фарфоровые безделушки.

Но если я оставил в тебе хоть малейший генетический след, то большую часть времени из дальнейших девяноста с чем-то лет ты будешь хотеть есть. Так что можешь начинать готовиться прямо сейчас. К тому, что придется всерьез заниматься едой.

Думать о еде, мечтать о еде, добывать еду, готовить еду, заказывать еду, ждать еду, рассказывать о еде, поднимать вопрос о нехватке еды. Я ни разу в жизни, глядя в меню, не задавался вопросом, что у них самое вкусное. Меня больше занимают размеры порций. Если я когда-нибудь напишу автобиографию, она будет называться «Голод: стиль жизни».

Твоя мама любит совсем другие вещи. Она невероятно тонко чувствует красоту – мне о таком приходится только мечтать. Искусство, музыку, театр. Возможно, мне мешают сосредоточиться на прекрасном навязчивые мысли об антракте и буфете. Во всяком случае, концентрация внимания у меня снижается очень быстро. И так же быстро падает настроение. Особенно когда мне хочется есть. Это в какой-то мере определило мою жизнь.

Когда мы только съехались с твоей мамой, она разработала концепцию «предзаправки» и применяла ее ко мне каждый раз, когда мы отправлялись куда-либо, где, как она выражается, собираются «взрослые люди». В ее понимании это все те, кто едой считает суп. Те, кто способен два с половиной часа простоять с бокалом вина в руке, беседуя о работе, и довольствоваться в качестве закуски крошечным крекером с отдельными следами присутствия рыбы. Это произведение кулинарного искусства величают «ордевром», но поверь мне, на самом деле это «триллер». По ходу которого эти следы должны вывести на спрятанную где-то нормальную еду.

«Предзаправка» перед встречей с такими людьми снимает между мной и твоей мамой целый ряд разногласий. Например, по поводу того, «зарычал» я или всего лишь «демонстративно кашлянул» на человека, который потянулся за моими чипсами; дело было в гостях, и хозяйка как раз сообщила, что ужин запаздывает на сорок пять минут.

Само собой, в моем арсенале имеется несколько высокоэффективных приемов. Например, я готовлю себе предзаправочный хот-дог: две колбаски чоризо, бекон, сыр, картофельный салат, соус беарнез, жареный лук и еще куча питательных ништяков внутри полноразмерного багета. Это блюдо я съедаю перед светским мероприятием, на которое мне особенно неохота тащиться. На такое, перед которым твоей маме в ответ на мой отказ надеть галстук приходится напоминать мне, что, когда мы женились, она обещала любить меня в горе и в радости только до моей смерти.

Я называю его – хот-дог «Л’Ореаль». Ведь я этого достоин.

Для начала берешь багет и ложкой выгребаешь из него мякиш (из мякиша я обычно скатываю шарики, обжариваю их на сливочном масле с пивом и в качестве предпредзаправки съедаю в процессе приготовления хот-дога). Потом обжариваешь чоризо. На сливочном или растительном масле, на твой выбор. Я обычно беру и то и другое. А потом добавляю еще немного сливочного. И довольно много пива. Твоя мама не то чтобы в восторге, когда я жарю что-то в пиве, поэтому иногда я готовлю хот-дог у бабушки с дедушкой. Имей в виду: пива в общей сложности уйдет две банки. Потому что одна понадобится твоему дедушке.

Когда будешь лить пиво на сковородку, может пойти дым, но ты не беспокойся. Как выражается Златан Ибрагимович, «для такого профессионального уровня это нормально». Колбаски я обжариваю, пока они не приобретут такой вид, будто их обработали персонажи «Сынов анархии». Но если ты не увлекаешься телесериалами, то можешь снять их с плиты чуть раньше.

Потом берешь бекон. При какой температуре его жарить, решай сам. Лично я раскаляю сковородку настолько, что бекон тут же сворачивается клубочком и зажмуривается, – но это индивидуально.

Пока бекон потихоньку просыпается на сковородке, ты начинаешь заполнять багет ништяками. Что ты выберешь, дело твоей совести, но я предпочитаю майонез с горчицей. Хлеб должен быть строго белым. То есть настолько белым, что ты можешь не сомневаться – он сполна заплатил все налоги, включая НДС. Что касается майонеза и горчицы, то меня нередко спрашивают, сколько чего брать. Отвечаю я обычно коротко и емко: не надо стесняться. (Когда я говорю, что не надо стесняться, я имею в виду, что можно сдерживаться чуть меньше, чем пьяный в хламину девятнадцатилетний гопник из Ветланды, который впервые попал на круизный паром в Финляндию и, разминаясь в каюте перед вечеринкой, врубил звук в колонках МП3-плеера на максимальную громкость.)

Горчица, на мой вкус, должна быть ядреной. Насколько, это ты уж сам смотри, но я люблю позлей и покрепче – такую, чтобы наорала на тебя с эстеръётландским выговором, развернулась и зашагала прочь с парой тракторных покрышек под мышками. Это, на мой взгляд, как раз норм. У твоего дедушки есть более свирепая домашняя версия, ее он готовит сам, катая небольшое пушечное ядро в пластмассовой миске с горчичным семенем. Вот тогда она выходит по-настоящему острая. А если не выходит, дедушка пишет сердитые письма в редакцию местной газеты и угрожает привлечь ее к ответственности во всяких юридических и неюридических (зачастую несуществующих) инстанциях и тем самым добавляет остроты.

Меня, разумеется, спрашивают, зачем я кладу столько горчицы и майонеза. Чтобы жареный лук не застревал в хлебе. Это важно иметь в виду и в других жизненных ситуациях.

Дальше идет расплавленный сыр. Расплавить его можно в микроволновке. Но я беру сырный нож-лопатку и переворачиваю им чоризо на сковородке. Когда он нагреется и покроется раскаленным маслом, я строгаю им сыр. Во-первых, это эффективно, а во-вторых, есть ощущение, что так поступал Рэмбо. Затем я завертываю чоризо в сыр, а сыр – в бекон. Получается сырно-беконный спальный мешок. Затем я запихиваю чоризно-сырно-беконный рулет внутрь багета. Если сила трения внутри хлеба слишком велика, значит, ты пожалел майонеза. Можешь добавить. Есть только две вещи, сделать которые никогда не поздно: извиниться и добавить майонеза.

Пустоты вокруг рулета ты заполняешь ништяками. На этот счет у тебя абсолютная свобода выбора. Я предпочитаю картофельный салат, соленый огурец и жареный лук. Еще и потому, что ломтики огурца как бы приобнимают ломтики картофеля, когда то и другое сползает в багет. Словно два замерзших срочника в палатке на учениях в Лапландии, которые дают друг другу клятву не признаваться в этом никому на свете. Я люблю такие ништяки. И я никого не осуждаю.

Если захочется себя побаловать, добавь сверху чего-нибудь яркого. Мы ведь едим и глазами тоже. Некоторые берут петрушку или другую зелень. На мой взгляд, отлично выглядят соус беарнез и жареный лук. Все индивидуально.

Сколько именно предзаправочных хот-догов ты съешь перед походом в гости, это, конечно, решать тебе. Я, как правило, обхожусь тремя, максимум четырьмя. Но тебе с твоими двенадцатью кило живого веса, думаю, хватит и одного.

Да.

Ты, наверное, удивляешься, какое это все имеет отношение к любви. Но я же предупреждал. В любви я мало что понимаю.

Дело в том, что твоя мама – вегетарианка.

И все же она выбрала меня.

Думаю, это расскажет тебе о нас гораздо больше, чем все мои объяснения.

Потому что я мало что знаю о любви. В жизни я любил одну-единственную женщину. Рядом с ней я каждый день ощущаю себя пиратом на сказочном острове, полном зарытых сокровищ. Когда я слышу ее смех, у меня возникает чувство, что я прыгаю в сапогах на вырост по огромной глубокой луже.

Я простоватый, нескладный, черно-белый. Все мои цвета – от нее.

Я вовсе не считаю, будто дополняю ее до целого. Скорее я добавляю ей проблем. А может, в этом все и дело, откуда мне знать. Но никто никогда не говорил нам, что мы идеально подходим друг другу. Я выше ее на 30 сантиметров и тяжелее больше чем в два раза. Я ловок, как пьяная панда, и не попадаю в такт, даже когда аплодирую.

Твоя мама ничего в жизни не любит так, как танцы. Но она выбрала мужчину, танцевать с которым опасно для жизни.

Она выбрала меня.

А потом появился ты. Ты любишь музыку. И танцуешь с ней вместе. Если бы мне предложили выбрать одно мгновение жизни, чтобы оно длилось вечно, я выбрал бы это.

А больше о любви мне сказать тебе нечего.

Себе на заметку

Скажем, на прогулке в парке Скансен незнакомая пожилая женщина широко улыбается твоему сыну, гладит его по головке и спрашивает, сколько ему годиков. «Два с небольшим», – отвечаешь ты. Она воодушевленно кивает, всплескивает руками и восклицает: «Самый ПРЕКРАСНЫЙ возраст, правда?!»

Повисает пауза.

Чувствуется, собеседница ждет ответной реплики.

В этом случае полезно держать в уме, что, рассуждая о «самом прекрасном возрасте», она не обязательно имеет в виду оптимальное биологическое соотношение длины детских рук с мелкой моторикой, позволяющее доставать из упаковки «Принглс» последний застрявший там чипс.

И что ее реакция на твои слова «Да уж, приходится смотреть в оба, не то этот чертенок того и гляди его слопает» может оказаться неожиданной.

Это нужно просто запомнить.

Миссия, пожалуй, провалена

(сегодня утром)

ЖЕНА. Ты в город собираешься?

Я. Да.

ЖЕНА. В сад его забросишь?

Я. Да.

ЖЕНА. А ковер отвезти в химчистку успеешь?

Я. Йес.

ЖЕНА. Поедешь мимо аптеки, купи капли для носа, хорошо? А на обратном пути – продукты.

Я. Да.

ЖЕНА. Отлично. Тогда я поехала на работу. До вечера!!!

(30 минут спустя)

Я (в трубку). Алло?

Жена. Привет. Я тебя просила завезти ковер в химчистку?

Я. Да. Просила.

ЖЕНА. А насчет капель говорила?

Я. М-м-м…

ЖЕНА. А насчет…

Я. Да ГОВОРИЛА! Я что, по-твоему, глухой?!

ЖЕНА. Нет, что ты! Ну извини. Я только хотела тебе напомнить. Ты иногда бываешь немножко рассеянный, и я просто…

Я. Я пока еще НЕ В МАРАЗМЕ!

ЖЕНА. Конечно нет. Прости. До вечера.

(Спустя еще 15 минут)

ЖЕНА. Привет, это опять я. Ты уже в офисе?

Я. Нет, пока в машине, еду.

ЖЕНА. Да? Как в саду? Все прошло нормально?

(ПРОДОЛЖИТЕЛЬНАЯ ПАУЗА.)

Алло?

(Я оглядываюсь на заднее сиденье, где спит в детском кресле наш сын.)

ЖЕНА. Алло?

Я (прокашливаясь). В общем, так. Я хотел бы, чтобы ты, ПРЕЖДЕ ЧЕМ что-то говорить, осознала: я все же не такой отец, который способен ЗАБЫТЬ ОТВЕЗТИ В САД СОБСТВЕННОГО РЕБЕНКА!

В ходе реализации идея показала себя чуть менее идиотской и безответственной

Но тем не менее стоит взять ее на заметку. Отделить корректирующую жидкость от двухлетнего ребенка очень и очень трудно.

Что тебе нужно знать о том, почему я держу тебя за руку крепче, чем другие

Тебе встретится немало людей, которые захотят потолковать с тобой о смысле жизни. Для чего мы живем. Некоторые наиболее умные представители человечества даже пытались это сформулировать. Музыканты, писатели, политики, правозащитники, художники, поэты. Они говорили о бренности жизни, о ее иронии, страстях, радостях и магии.

Они говорили и писали фундаментальные вещи.

Надеюсь, ты всех их услышишь и прочитаешь. Надеюсь, ты влюбишься в слова, – а это состояние, не похожее ни на одно другое. У тебя возникает ощущение, будто под кожей порхают бабочки. В голове кружатся вихри. Под ложечкой – точно стиснутый кулак.

Я читал и философов, и мыслителей, и пророков. И священные книги, и нечестивые. Я увлеченно следил за тем, как самые блестящие умы человечества кладут свою жизнь на то, чтобы объяснить нам, кто мы есть. И что мы тут делаем.

О чем наша жизнь.

Но ничто не поразило меня больше, чем одна-единственная фраза:

«Жизнь – такая игра, в которой важен каждый дюйм».

Это сказал Аль Пачино. В раздевалке перед последним матчем в «Каждом воскресенье». Классный был фильм, скажу я тебе. Есть люди, которые попытаются убедить тебя, что ты его не поймешь, если не любишь фильмы про спорт или не увлекаешься американским футболом. Но это не так.

«Жизнь – такая игра, в которой важен каждый дюйм. Как в футболе. И тут и там слишком велика цена ошибки. Опоздал, поторопился, не сделал полушага, сделал лишний шаг – и отдал этот дюйм. На секунду зазевался или поспешил – и упустил его. Эти спасительные дюймы повсюду, они вокруг нас. В начале каждой игры, в каждой минуте, в каждой секунде. И мы, команда, будем драться за каждый дюйм!»

Есть люди (чисто условно обозначим их «твоя мама»), которые всякий раз, как я буду показывать тебе этот фильм, станут качать головой и так глубоко вздыхать, словно вот-вот задохнутся. Но нам с тобой виднее.

Потому что жизнь оперирует короткими промежутками.

Несколько сантиметров туда или сюда.

В объявлении о работе, которое привело меня в Стокгольм, их было, скажем, 12. В штампе на билете в метро, – допустим, 2. В пороге, переступив который я впервые увидел твою маму, – 8. В первой нашей общей постели – 90.

Бывает, что места рождений разделяет 3500 километров. Площадь первой квартиры составляет 59 квадратных метров. Рост новорожденного – 48 сантиметров.

А длина пистолетной пули – 22 миллиметра.

Ни в чем я так не провинился перед тобой, как в бесконечных попытках произвести на тебя впечатление. Так что, думаю, эту тему я приберегу на потом, когда ты достаточно подрастешь, чтобы всерьез поверить, будто со мной никогда ничего особенного не случалось.

Вот тут-то я и покажу тебе шрам и расскажу о том дне, за несколько лет до твоего рождения.

Конечно, я вряд ли после этого стану в твоих газах круче. Но тем не менее. Чем богаты, тем и рады.

Полицейский сказал, это было обычное ограбление. Такие происходят чуть ли не каждый день – в банках, на почте, в магазинах. «Главное, постарайтесь не принимать это близко к сердцу – тут не было ничего личного», – повторяли мне раз за разом. Что именно произошло, никто в точности не знает. Несколько вооруженных грабителей. Несколько обычных людей, оказавшихся не в том месте не в то время. Как при любом ограблении. Возможно, грабители нервничали, возможно, то, что случилось в следующий миг, вышло нечаянно. Трудно сказать.

Но когда они убегали, один из них выстрелил.

Я не собираюсь учить тебя спорить с полицейскими. Но когда в тебя стреляют, не принимать это близко к сердцу не так-то просто.

Пуля попала мне в бедро на дециметр выше колена и прошла до кости. Тогда я этого, конечно, не знал. Забавная штука: тебя уже подстрелили, а ты этого еще не понял. Так что несколько секунд у меня ушло на то, чтобы осознать, что, собственно, произошло, а потом еще несколько – на то, чтобы сообразить, что попали мне не в голову.

Меня спрашивают, боялся ли я умереть. Говорят, в этот миг перед глазами проносится вся жизнь. Очень может быть, но я этого не помню. Единственное, что я запомнил, – это что грабители приказали всем лечь на пол, а потом забрали у нас мобильники и часы. А часы подарила мне на Рождество твоя мама всего несколько недель тому назад.

К тому времени мы с ней встречались всего пару месяцев. Когда раздался тот выстрел, я подумал, что, наверное, больше никогда ее не увижу. А следом вспомнил, что говорил мне в детстве папа, когда я попадал в очередную переделку:

«Какого черта, Фредрик, ПОЧЕМУ С ТОБОЙ ВЕЧНО ЧТО-ТО СЛУЧАЕТСЯ?»

Потом, видимо, спустя еще несколько секунд, я подумал, что если все-таки еще увижу твою маму, то она страшно обидится: я не только не сберег подаренные часы, но еще и схлопотал пулю.

Жить со мной вообще непросто.

Меня спрашивают, боялся ли я, что умру. Нет. Не то чтобы я был крутым мачо, или обладал необычайным мужеством, или имел невероятно высокий болевой порог, нет. Я чисто инстинктивно понял, что в такой ситуации следует вести себя рационально и по-взрослому. Хоть раз в жизни. «Инстинкт выживания» – так это, кажется, называют биологи. «Хорошее воспитание», как выразилась бы твоя бабушка.

Я подумал, что если не буду лежать и помалкивать, то следующую пулю получу в затылок. Поэтому я лежал и помалкивал. Раздался еще один выстрел, в пол, но мне показалось, что и эта пуля попала в меня.

Вот тут я и подумал, что умру.

Что было после, в памяти как-то смазалось. Я слышал, как прочавкали по полу кроссовки. Как грохнула дверь. Как рванула с места машина. Слышал взволнованные голоса, кричавшие мне, чтобы я не шевелился. Но я, разумеется, попытался встать, потому что я, знаешь ли, упертый.

Я помню, как шевельнул ступней и ощутил то, что, наверное, ощущают мультипликационные персонажи, поняв, что падают со скалы.

А следом – боль.

Пульсирующую немилосердную окаянную боль в бедре – боль такой силы, что она поглотила мой рассудок на всю, казалось мне, жизнь. Словно кто-то все стрелял и стрелял в меня, снова и снова, только пули, наоборот, вылетали из кости и вонзались в мясо.

Сколько я так пролежал, не помню. Помню только эту боль.

Дальше помню полицейских. Потом врачей скорой. Помню, что наорал на одного из них, когда он сказал, что «вертолет уже сел». Я ведь не фанат авиации. И я крикнул, что хрен им, а не вертолет. Правда, потом выяснилось, что ни про какой вертолет никто не говорил. Так что непонятно, откуда я это взял. Ну и бог с ним.

Потом они обкололи меня наркотиками до такой степени, что я мог бы оседлать лошадь на скаку, выпить «Доктор Пеппер» и скачать на мобильник «Эрудит».

Дальнейшее было куда неприятнее для твоей мамы, чем для меня. Полученная пуля превратила меня чуть ли не в рок-звезду. Со мной очень носились.

А кому досталось, так это твоей маме. Ей позвонили на работу и сообщили, что меня везут в неотложку. Никаких подробностей. Ни слова о том, в какое место меня ранили, – только то, что меня ранили и что она должна приехать. Она прыгнула в такси, не зная, застанет ли меня в живых. На ее долю выпало обзванивать моих друзей. Звонить моей маме.

А на мою? На мою долю выпал морфий.

Не то чтобы я каким-то образом склонял тебя к употреблению наркотиков. Лично у меня опыт в этом деле довольно скромный. Был один эпизод, когда я в двадцатилетнем возрасте провел пару месяцев в Таиланде, попал на вечеринку, уснул на берегу и проснулся на другом острове в футболке, на которой кто-то фломастером вывел «ВАСАБИ». Две недели после этого я испытывал непреодолимое влечение к луковым чипсам и томатному соку. А потом решил, что наркота – это все-таки не мое.

А тут морфий.

Я помню, что меня уложили на носилки и что я пел. Не помню, что именно, – кажется, «Afraid to Shoot Strangers» группы Iron Maiden. Потом медсестра взяла меня за руку и шепнула, что меня надо «повернуть на бочок» и чтобы я «не боялся». Я успел удивиться, какого черта мне бояться в больнице – разве что врач тоже выхватит пистолет. Кажется, я даже пошутил на этот счет. Она улыбнулась примерно так же, как улыбаются моим остротам продавцы в магазине, – из чистой вежливости. Они перекатили меня на бок, и я почувствовал, как четыре пары рук безжалостно прощупывают мне спину. Только тут я сообразил, что одежда у меня вся в крови, поэтому они не знают, нет ли под ней еще одной раны.

Вот тут уж я испугался до чертиков.

Но они снова дали мне морфия, и все наладилось.

По пути в операционную я попросил санитарку найти мою девушку и передать ей, что со мной все в порядке. Она погладила меня по голове и сказала, чтобы я не волновался. Я обхватил ее запястье, уставился на нее и прорычал: «Вы не знаете мою девушку! Дело не в моей безопасности, а в безопасности вашего персонала!» После этого мне вкатили еще морфия.

Но, вероятно, мои слова возымели действие, потому что в следующий миг другая санитарка приоткрыла дверь палаты, приложила палец к губам и кивнула, приглашая твою маму войти. Догадываюсь, как была напугана твоя мама. Точно знаю, что она плакала. Я спокойно лежал внутри ока циклона, а весь шторм обрушился на нее.

Подозреваю, что мало кому выпадает шанс запомнить ту самую секунду, когда понимаешь, что хотел бы всю оставшуюся жизнь каждое утро просыпаться рядом с одним конкретным человеком.

Твоя мама говорит, в ней все оборвалось, когда санитарка, проведя ее вверх и вниз по лестницам и коридорам, потянула дверь, за которой лежал я – на носилках и в крови. Я помню, как повернул голову и увидел ее. Удары сердца отдавались в кончиках пальцев. Этот миг я буду помнить до самой смерти. Именно там и тогда я понял, что последую за ней хоть на край света.

Но… Конечно, мне очень хотелось бы думать, что твоя мама в тот миг испытала те же чувства. Но сам понимаешь…

Я был под хорошей дозой.

В общем, когда твоя мама, промчавшись вверх и вниз по лестницам и коридорам, заливаясь слезами, с колотящимся сердцем, наконец увидела меня, упоротого, как целый ночной клуб, я лежал на носилках и рассказывал медсестрам анекдот про двух ирландцев в одной лодке.

В тот момент я, наверное, здорово ее разозлил. Если честно.

Но она осталась со мной. И я считаю тот факт, что мне удалось заставить ее это сделать, – помимо формирования половины твоего генетического набора – своим главным достижением.

Врачи извлекли пулю. Выглядит это совсем не так драматично, как звучит. Настоящая драма началась на следующий день, когда мне отменили обезболивающие. Потом пришла медсестра и вытащила катетер из… Когда ты подрастешь, то узнаешь, куда человеку ставят катетер. Ей-богу, предоставь она мне выбор – позволить ей вытащить катетер или прострелить мне другую ногу, – я бы еще подумал.

Но мне еще повезло. У парня, который лежал со мной в палате, в то утро тоже вынимали катетер. А у него был утренний стояк.

Ну да ладно.

После этого мне выдали пузырек таблеток и выписали домой. В общей сложности я не пробыл в больнице и суток. Пуля туда, пуля сюда, и вот я дома в собственной постели – обернулся раньше, чем Джек Бауэр успел управиться с очередной серией «24 часов».

Жизнь оперирует короткими промежутками. Несколькими сантиметрами туда или сюда.

Полицейский потом показал мне, из какого типа оружия в меня стреляли. Показал, как я лежал на полу, и объяснил, что дуло могло отклониться на ничтожное расстояние. Поверни стрелок ствол чуть правее, и я вряд ли стал бы папой. А подними он его чуть выше, тогда… Ну, сам понимаешь.

Месяц я провел на обезболивающих. Два – на костылях. Три – с психологом. Потребовалась целая весна, чтобы снова научиться ходить, и целое лето, чтобы перестать просыпаться среди ночи от собственного крика и плача. Если ты хочешь знать, почему я не устаю повторять, что твоя мама слишком хороша для меня, то оснований для этого – десятки тысяч.

И одно из них – те ночи.

Твоя мама – лев. Помни об этом. Возились со мной все: выдавали таблетки, бесплатно возили в такси, носили в ближайший кабак, где я рассказывал, каково это – получить пулю. Но, когда я сломался, спасла нашу семью твоя мама. Она работала за двоих, и оплачивала наши счета, и каждое утро и каждый вечер перевязывала мне рану, уходившую вглубь бедра на длину авторучки. Когда я позвонил и сообщил ей, что сумел самостоятельно выбраться из ванны, она ликовала так, будто я забил решающий гол в финале чемпионата мира. А когда я учился, не впадая в панику, стоять в очереди в кассу, она держала меня за руку и твердила, что все будет хорошо.

На самом деле это она приняла на себя ту пулю. Помни это.

Той осенью мы поехали в Барселону, и там на крошечной площади перед крошечной церковью я встал перед ней на колени и попросил никогда не злиться за оставленные на полу мокрые полотенца ни на одного другого мужчину, кроме меня. На следующее лето мы поженились. Три недели спустя она разбудила меня на рассвете, стукнув по лбу пластмассовой трубочкой. «Одна полоска или две? – крикнула она. – ТЫВИДИШЬОДНУИЛИДВЕ???»

А весной родился ты.

Жизнь – игра, в которой важен каждый дюйм.

Когда мы стоим у калитки детского сада, я держу тебя за руку чуть крепче или чуть дольше, чем другие отцы. Тому есть причина. Мало кому из людей довелось испытать на своей шкуре, до какой степени они не бессмертны.

Однажды я покажу этот шрам тебе и твоим друзьям, и друзья, уже прощаясь, повернутся к тебе, вытаращат глаза и воскликнут: «Правда, что ли? В него действительно стреляли?» Ты выдержишь эффектную, в несколько секунд, паузу. Потянешься. А потом кивнешь – медленно и веско. Посмотришь в глаза каждому из них со всей серьезностью. А потом пожмешь плечами и скажешь: «Да ну, предок вечно пургу несет. Наверняка просто родинка!»

Я надеюсь, ты не будешь сердиться на меня за то, что я по-прежнему буду стараться произвести на тебя впечатление. Надеюсь, ты не обратишь эту книгу против меня.

Ты и твоя мама – главное приключение моей жизни. И я каждый день изумляюсь, что вы все еще позволяете мне в нем участвовать.

Но когда со мной будет трудно. Когда за меня будет неловко. Когда я буду к тебе несправедлив. Вспомни тогда про тот день, когда ты не пожелал сознаться, куда спрятал мои ключи от машины.

И имей в виду, что вообще-то ты первый начал.

Фредрик Бакман – автор популярных во всем мире романов «Вторая жизнь Уве», «Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения», «Здесь была Бритт-Мари», «Медвежий угол» и «Мы против вас». Его книги изданы общим тиражом более пятнадцати миллионов экземпляров в сорока трех странах.

Фредрик живет в Стокгольме с женой и двумя детьми.