Читать онлайн Пламя и кровь. Пляска смерти

«Черные» и «зеленые»

«Пляска Драконов» – столь витиеватое название было присвоено кровавой междоусобной войне за Железный Трон, разгоревшейся меж двумя ветвями дома Таргариенов с 129 по 131 гг. от завоевания Эйегона. Именовать темные жестокие деяния тех дней «пляской» представляется нам до нелепости неуместным; вне всякого сомнения это придумал какой-нибудь рифмоплет. «Смерть Драконов» – вот куда более подходящее имя для этих событий: однако время, традиция и великий мейстер Манкен прочно запечатлели «Пляску» на страницах истории. Так что придется и нам сплясать, хотим мы того или нет.

На Железный Трон после смерти короля Визериса I Таргариена претендовали двое: дочь его Рейенира, единственное оставшееся в живых дитя от первого брака, и Эйегон, старший сын от второй жены. В смутные и кровавые времена их соперничества появлялись и другие претенденты на престол; словно фигляры, они выходили на подмостки истории – кто на пару лун, кто на пару недель, – и их падение было столь же стремительным, сколь и вознесение.

Пляска расколола Семь Королевств надвое: все лорды, рыцари и простолюдины принимали сторону либо принца, либо принцессы и брались за оружие. Раскол не миновал и сам дом Таргариенов: в борьбу за престол оказались вовлечены родичи, дети и приближенные соперников. Два года войны дорого обошлись и лордам, и вассалам, и простолюдинам. Королевская династия выжила, но власти у нее поубавилось, а драконов и вовсе почти не осталось.

История Семи Королевств не знала другой подобной войны. Войска, конечно, сходились и на полях сражений, но многие битвы происходили на воде и – что особенно примечательно – в воздухе, где драконы дрались друг с другом, пуская в ход когти и зубы и изрыгая пламя. Запомнилась Пляска и бесчисленными интригами, убийствами и изменами – в темных коридорах, в чертогах совета и во дворах замков велись свои битвы, а оружием в них служили ножи, клевета да яд.

Вражда, давно уже тлевшая подспудно, вспыхнула на третий день третьего месяца 129 г. ОЗ, когда больной король Визерис I, ненадолго прикорнув, так более и не пробудился ото сна. В час нетопыря его обнаружил слуга, который, как это было заведено, принес королю подогретого вина с пряностями; он тут же побежал известить королеву Алисент, чьи покои помещались под комнатами супруга.

Септон Евстахий, позже описавший события той ночи, отмечает, что слуга сообщил скорбную весть только королеве, не поднимая шума. Септон находит это неслучайным: по его словам, смерти короля ждали довольно долго, и королева Алисент и ее сторонники, которых звали «зелеными», [1] не преминули научить королевских слуг и стражников, как поступить, когда этот день настанет.

(Карлик Гриб считает, что произошло нечто более зловещее, и королева Алисент ускорила кончину супруга, подмешав в пряное вино щепотку яда. Но тут следует учесть, что в ночь смерти короля Гриб был не в Королевской Гавани, а на Драконьем Камне, где он находился при принцессе Рейенире).

Королева Алисент тут же отправилась в опочивальню короля вместе с сиром Кристоном Колем, лордом-командующим Королевской Гвардией. Удостоверившись, что Визерис мертв, королева приказала опечатать спальню и поставить у дверей стражу; обнаружившего короля слугу посадили под замок, чтобы весть не разнеслась по замку. Настал час совы; сир Кристон вернулся в башню Белый Меч и послал своих гвардейцев созвать малый королевский совет.

Тогда, как и теперь, братство Королевской Гвардии состояло из семи рыцарей, чьи доблесть и верность были бесспорны, и которые поклялись посвятить свою жизнь охране короля и его семьи. В час смерти Визериса в Королевской Гавани были только пять белых плащей: сам сир Кристон, сир Аррик Каргилл, сир Рикард Торне, сир Стеффон Дарклин и сир Вилис Фелл. Сир Эррик, брат-близнец сира Аррика, и сир Лорент Марбранд находились с принцессой Рейенирой на Драконьем Камне и знать не знали о том, что король скончался.

Совет собрался в покоях королевы в крепости Мейегора. До нас дошло немало свидетельств того, что было сказано и сделано в ту ночь; наиболее подробное и достоверное из них приведено в книге великого мейстера Манкена «Подлинная история Пляски Драконов». Хотя сей труд и был написан поколением позже на основе самых разных источников – дворцовых хроник, мемуаров и бесед со ста сорока семью свидетелями событий тех лет, – рассказ Манкена о происходящем при дворе опирается на исповедь великого мейстера Орвила, записанную перед казнью последнего. В отличие от Гриба и септона Евстахия, чьи рассказы основываются на слухах, сплетнях и семейных легендах, великий мейстер лично присутствовал на совете и принимал самое непосредственное участие в обсуждениях и решениях. Впрочем, следует учесть, что в момент написания исповеди Орвил отчаянно старался выставить себя в выгодном свете и снять с себя ответственность за последующие события. Поэтому в «Подлинной истории» Манкена его предшественник представлен слишком уж добродетельным.

Тело короля еще остывало в верхних покоях, когда у королевы Алисент собрались ее отец сир Отто Хайтауэр, королевский десница; сир Кристон Коль, лорд-командующий Королевской Гвардией; великий мейстер Орвил; восьмидесятилетний лорд Лиман Бисбери, мастер над монетой; сир Тайленд Ланнистер, брат лорда Бобрового Утеса и мастер над кораблями; Ларис Стронг по прозвищу Колченогий, лорд Харренхолла, мастер над шептунами; лорд Джаспер Уайлд по прозвищу Железный Прут, мастер над законом. В своей книге великий мейстер Манкен называет собравшихся «зеленым» советом.

Сначала слово взял великий мейстер Орвил: он перечислил все то, что, согласно обычаю, требуется сделать после смерти короля. «Мы должны послать за септоном Евстахием; он совершит похоронные обряды и будет молиться о душе короля, – сказал мейстер. – Также надобно немедля послать ворона на Драконий Камень, дабы уведомить принцессу Рейениру о кончине отца. Быть может, ее величество королева соблаговолит лично начертать послание принцессе, смягчив скорбные вести словами соболезнования? Обычно о кончине короля возвещают колокольным звоном; кто-то должен распорядиться об этом. И, разумеется, мы должны начать готовиться к коронации королевы Рейениры…»

«Все это может подождать, – прервал его сир Отто Хайтауэр, – пока не будет улажен вопрос о престолонаследии. – Сир Отто как десница мог говорить от имени короля и даже сидеть на Железном Троне в его отсутствие. – До того как новый король взойдет на престол, правителем остаюсь я».

«Новая королева», – сказал кто-то. Согласно великому мейстеру Манкену, эти слова произнес Орвил. Он говорил тихо, и это прозвучало, как скромное замечание – не более.

Но Гриб и септон Евстахий настаивают, что слова эти произнес лорд Бисбери, и прозвучали они весьма язвительно.

«Нет, король, – возразила Алисент. – Железный Трон по праву должен перейти к старшему законному сыну его величества».

Великий мейстер Манкен пишет, что споры затянулись до утра; Гриб и Евстахий с ним соглашаются. Все они утверждают, что лорд Бисбери держал сторону принцессы Рейениры. Престарелый мастер над монетой, верно служивший Визерису все время его правления, а до этого и его отцу, старому королю Джейехерису, напомнил совету, что Рейенира старше своих братьев и таргариенской крови в ней больше; что сам покойный король объявил ее своей преемницей и не раз наотрез отказывался изменить порядок престолонаследия вопреки настояниям королевы Алисент и ее «зеленых»; что сотни лордов и рыцарей присягнули Рейенире как наследнице трона в 105 году и поклялись защищать ее права на престол. Рассказ великого мейстера Орвила отличается только тем, что он приписывает себе многое из сказанного лордом Бисбери; однако последующие события показывают, что это было не так.

Как бы то ни было, эти слова пропали втуне. Многие лорды, присягнувшие Рейенире, уже мертвы, заметил сир Тайленд. «С тех пор миновало двадцать четыре года, – сказал он, – и сам я такой присяги не давал, ибо был тогда малым ребенком».

Лорд Уайлд по прозвищу Железный Прут, мастер над законом, сослался на Большой совет 101 года и на решение Джейехериса, Старого Короля, который в 92 г. предпочел сына Бейелона старшей дочери Рейенис; затем он долго говорил об Эйегоне Завоевателе и его сестрах, и наконец, перешел к священным традициям андалов, согласно которым права законнорожденного сына всегда ставятся выше прав дочери.

Далее сир Отто заметил, что Рейенира теперь замужем за принцем Дейемоном, «а что это за человек, мы все хорошо знаем. Уж не сомневайтесь: если на Железный Трон взойдет Рейенира, нами будет править лорд Блошиного Конца, король-консорт, который жестокостью и беспощадностью превзойдет Мейегора Второго. Моя голова первой слетит с плеч, тут и думать нечего; но и голова моей дочери, вашей королевы, вскоре последует за ней».

«И детей моих тоже не пощадят, – подхватила Алисент. – Эйегон и его братья – законные сыновья короля, и прав на трон у них куда больше, чем у выродков Рейениры. Дейемон непременно найдет причину, чтобы предать их всех смерти, даже Гелайену с ее малютками. Не забывайте, что один из этих Стронгов выколол Эйемонду глаз. Он, правда, был тогда еще мал, но из ребенка вырастает мужчина, а бастарды злы по самой природе своей».

Тут слово взял сир Кристон Коль и напомнил собравшимся, что, если королевой станет Рейенира, после нее будет править принц Джакайерис Веларион. «Да сохранят нас Семеро от бастарда на троне». Остановившись на распутстве Рейениры и нечестии ее мужа, сир Коль продолжал: «Они превратят Красный Замок в бордель, и ничьи жены и дочери не смогут полагать себя в безопасности. Да и мальчики тоже… все мы помним, каким был Лейенор».

Ларис Стронг, судя по записям, не сказал ничего, но удивляться этому не приходится. Мастер над шептунами при всей остроте своего языка был скуп на слова и предпочитал слушать других, нежели говорить самому.

«Такое наше решение наверняка приведет к войне, – согласно „Подлинной истории“, предупредил великий мейстер Орвил. – Принцесса своих прав не уступит, и у нее есть драконы».

«И друзья, – присовокупил лорд Бисбери. – Люди чести, не забывшие присяги, данной ей и ее отцу. Я сам, хоть и стар, не стану сидеть здесь и слушать, как вы замышляете отнять у нее корону». С этими словами он встал, чтобы уйти.

О том, что произошло дальше, рассказывают по-разному. Великий мейстер Орвил говорит, что по приказу сира Отто Хайтауэра лорда Брисбери схватили и препроводили в темницу, где он и умер, не дождавшись суда.

Септон Евстахий пишет иное. По его словам, сир Кристон силой вернул лорда Бисбери на место и полоснул ему по горлу кинжалом. Гриб тоже винит сира Кристона в смерти лорда, но в его рассказе сир Кристон схватил Бисбери за шиворот и вышвырнул из окна прямо на острые пики сухого рва.

Все трое сходятся в одном: первой на Пляске Драконов пролилась кровь Лимана Бисбери, мастера над монетой и лорда-казначея Семи Королевств.

После смерти Брисбери более никто не роптал. Остаток ночи совет строил планы коронации Эйегона (все сошлись на том, что с ней следует поспешить), а также составлял списки возможных союзников и врагов, буде Рейенира не пожелает признать нового короля. Принцесса ожидала близких родов у себя на Драконьем Камне, и «зеленым» было выгодно, чтобы она как можно позже узнала о смерти отца. «А может, шлюха и вовсе помрет родами», – по словам Гриба, заметила королева.

Вороны не взлетали с башни в ту ночь, колокола не звонили. Слуг, знавших, что король умер, отправили в темницу. Сиру Кристону было поручено взять под стражу оставшихся при дворе «черных» – лордов и рыцарей, которые могли встать на сторону Рейениры. «К насилию прибегайте лишь в случае сопротивления, – наставлял десница. – Мы не причиним вреда никому, кто преклонит колено и присягнет на верность королю Эйегону».

«А те, кто не присягнет?» – спросил Орвил.

«Те, кто не присягнет, – изменники, – отвечал Железный Прут. – И должны умереть смертью изменников».

Тут Ларис Стронг, мастер над шептунами, подал голос в первый и единственный раз: «Присягнем же первыми, дабы показать, что среди нас нет изменников. Пусть кровная клятва свяжет нас нерушимыми узами и сделает нас братьями до гроба». – С этими словами он провел по своей ладони кинжалом. Другие заговорщики сделали то же самое и соединили руки, признав себя кровными братьями; королеву – как женщину – от клятвы освободили.

Когда рассвело, Алисент отправила королевских гвардейцев за своими сыновьями Эйегоном и Эйемондом (принц Дейерон, самый младший и добросердечный из ее детей, служил в Староместе оруженосцем у лорда Хайтауэра). Девятнадцатилетний кривой Эйемонд, надевавший в оружейной доспехи для утренних занятий, спросил сира Вилиса Фелла: «Что ж, будет Эйегон королем или нам придется целовать передок старой шлюхи?» Принцесса Гелайена завтракала с детьми и так ответила на вопрос об Эйегоне, брате своем и муже: «В моей постели его точно нет. Поищите сами, коли хотите».

Как – весьма туманно – пишет Манкен в своей «Подлинной истории», Эйегон «по своему обыкновению, предавался кутежу». В свидетельстве Гриба сказано, что будущего короля нашли голым и пьяным в одном из притонов Блошиного Конца; двое уличных мальчишек с заточенными зубами рвали и кусали друг друга на забаву принцу, а девчонка, которой было не больше двенадцати, ублажала его ртом. Но Гриб есть Гриб – нарисовать такую мерзкую картину вполне в его духе. Обратимся лучше к словам септона Евстахия. Наш добрый септон хоть и признает, что принца нашли в постели любовницы, отмечает, что девушка была дочерью богатого купца и Эйегон обращался с ней должным образом. Более того, Евстахий пишет, что Эйегон поначалу отказался участвовать в заговоре. «Трон наследует сестра, а не я. Хорошим бы я был братом, если бы вздумал лишить ее того, что принадлежит ей по праву рождения». Заколебался он лишь после слов сира Кристона, что Рейенира непременно казнит его с братьями, едва наденет корону. «Пока жив хоть один законный Таргариен, Стронгу и надеяться нечего на Железный Трон, – продолжал Коль. – Рейенире поневоле придется отрубить вам всем головы, чтобы ее ублюдки правили после нее». Только из этих соображений Эйегон согласился принять корону, предложенную ему малым советом, – так утверждает добросердечный септон.

Пока королевские гвардейцы искали сыновей королевы Алисент, другие посланники были отправлены к начальнику городской стражи и его капитанам (их было семеро, и каждый охранял одни из городских ворот); все они были вызваны в Красный Замок, где их допросили. Пятерых капитанов признали сочувствующими принцу Эйегону, двух оставшихся вместе с начальником сочли неблагонадежными и заковали в цепи. Сира Лютора Ларгента, самого грозного из «верной пятерки», назначили новым командиром золотых плащей. Ларгент был почти семи футов росту и силен, как бык; говорят, он однажды убил одним ударом кулака боевого коня.

Сир Отто, будучи человеком предусмотрительным, позаботился о том, чтобы его собственный сын и брат королевы, Гвейн Хайтауэр, был назначен правой рукой командира, и наказал ему хорошенько приглядывать за сиром Лютором – не проявит ли тот вероломства.

Сир Тайленд Ланнистер, назначенный мастером над монетой вместо убитого лорда Бисбери, тут же приступил к своим обязанностям казначея. Все королевское золото было поделено на четыре части. Одну четверть отдали на хранение в Железный банк Браавоса, вторую под надежной охраной отправили в Бобровый Утес, третью – в Старомест. Последняя предназначалась для подкупов и даров, а также на случай, если придется прибегнуть к услугам наемников. Сир Отто, подыскивая нового мастера над кораблями вместо самого сира Тайленда, послал ворона на Железные острова к Далтону Грейджою, шестнадцатилетнему лорду Пайка. Отважному и кровожадному Красному Кракену предлагалось принять сторону Эйегона в обмен на адмиральство и место в малом совете.

Прошел день, за ним другой. К смертному одру медленно разлагавшегося короля Визериса не звали ни септонов, ни Молчаливых Сестер. Колокола не звонили. Вороны летели в Старомест, в Бобровый Утес, в Риверран, в Хайгарден и в другие места, где королева Алисент ожидала найти сторонников – куда угодно, только не на Драконий Камень.

Достали из-под спуда записи Большого совета 101 года, дабы посмотреть, какие лорды высказывались за Визериса, а какие за Рейенис, Лейену и Лейенора. Двадцать человек против одного предпочли отпрыска по мужской линии, но были и те, кто думал иначе; в случае войны их дома скорее всего встали бы на сторону Рейениры. Принцесса, как рассудил сир Отто, могла твердо рассчитывать на Морского Змея со всем его флотом и на других лордов восточного побережья, в число коих входили Бар-Эммон, Масси, Селтигар, Крэб и, возможно, даже Вечерняя Звезда с Тарта. Все они, исключая Веларионов, не обладали, впрочем, большими силами. А вот Север вселял куда большую тревогу: лорд Винтерфелла высказывался в Харренхолле в пользу Рейенис, как и его знаменосцы Дастин из Барроутона и Мандерли из Белой Гавани. На дом Арренов «зеленые» тоже не могли полагаться, ибо в Гнезде теперь правила женщина – леди Джейна, Дева Долины; если бы принцессе предпочли Эйегона, под вопросом оказались бы ее собственные права.

Наибольшая опасность исходила из Штормового Предела, ибо Баратеоны были верными сторонниками Рейенис и ее детей. Старый лорд Бормунд уже умер, но сын его Боррос был еще воинственнее отца, и все другие штормовые лорды наверняка бы последовали за ним. «Значит, нужно позаботиться о том, чтобы он привел их к нашему королю», – заявила Алисент и послала за вторым своим сыном.

В тот день к Штормовому Пределу полетел не ворон, а Вхагар, самый старый и крупный из вестеросских драконов. На нем восседал принц Эйемонд Таргариен с сапфиром в пустой глазнице. «Ты должен получить руку одной из четырех дочерей лорда Борроса, – наставлял его дед, сир Отто. – Любая сойдет. Посватайся, женись, и лорд Боррос вручит штормовые земли твоему брату. Но в случае неудачи…»

«Неудачи не будет, – заверил принц Эйемонд. – Я получу девчонку, а Эйегон – Штормовой Предел».

К часу отбытия принца Эйемонда запах из спальни покойного короля распространился по всей крепости Мейегора, и по замку ходили самые дикие слухи. Темницы Красного Замка поглотили стольких подозреваемых в измене, что сам верховный септон из Староместа заподозрил неладное и начал расспрашивать кое о ком из пропавших. Сир Отто, десница на редкость обстоятельный, просил дать ему больше времени на приготовления, но королева Алисент понимала, что медлить больше нельзя, да и Эйегону надоело скрываться. «Король я или нет? – вопрошал он. – Если да, то коронуйте меня».

На десятый день третьего месяца 129 года колокола возвестили о конце очередного царствования. Великий мейстер Орвил получил наконец позволение отправить воронов, и сотни птиц полетели во все концы государства с вестью о восшествии на престол Эйегона. Послали и за Молчаливыми Сестрами, чтобы они приготовили тело Визериса к сожжению; глашатаи на белых конях разносили вести по всей столице, провозглашая: «Король Визерис умер, да здравствует король Эйегон». Манкен пишет, что одни, слыша это, плакали, другие радовались, но большей частью безмолвствовали, и в толпе кричали порой: «Да здравствует королева».

В замке тем временем спешно готовились к коронации, для проведения коей выбрали Драконье Логово: каменные скамьи под его огромным куполом могли вместить восемьдесят тысяч человек, а толстые стены, крепкая кровля и прочные бронзовые двери служили хорошей защитой на случай, если изменники попытаются прервать церемонию.

В назначенный день сир Кристон Коль возложил железную, украшенную рубинами корону Эйегона Завоевателя на чело старшего сына короля Визериса и королевы Алисент, провозгласив его Эйегоном из дома Таргариенов, вторым этого имени, королем андалов, ройнаров и Первых Людей, лордом Семи Королевств и Хранителем Государства. Любимая народом королева-мать увенчала собственной короной дочь свою Гелайену, жену и сестру Эйегона. Облобызав дочь в обе щеки, Алисент опустилась перед ней на колени, склонила голову и произнесла: «Моя королева».

О том, сколько людей пришли посмотреть коронацию, спорят до сих пор. Великий мейстер Манкен, опираясь на слова Орвила, пишет, что в Драконье Логово набилось более ста тысяч простолюдинов, и от их приветственных криков тряслись стены. Гриб же утверждает, что каменные скамьи были заполнены лишь наполовину.

Верховный септон Староместа был слишком стар и слаб здоровьем для путешествия в Королевскую Гавань, поэтому Эйегона помазал на царство септон Евстахий, благословив короля именами Семерых. Наиболее зоркие из присутствующих могли заметить, что короля на церемонии охраняли лишь четверо белых плащей, а не пятеро, как делалось ранее. Прошлой ночью Эйегон пережил первую измену: сир Стеффон Дарклин, королевский гвардеец, бежал из города со своим оруженосцем, двумя стюардами и четырьмя стражниками. Под покровом тьмы они пробрались через калитку замка, где их уже ждала рыбачья лодка, и отплыли на Драконий Камень. Беглецы прихватили с собой украденную корону – золотой обруч с семью разными драгоценными камнями. Эту корону носил король Визерис, а до него – король Джейехерис. Когда новый король решил короноваться венцом своего тезки Эйегона Завоевателя, Алисент приказала надежно спрятать корону Визериса, но стюард, которому это было поручено, попросту умыкнул ее.

После коронации королевские гвардейцы сопроводили Эйегона к его дракону – великолепному созданию с сияющей золотой чешуей и бледно-розовыми перепонками. Этот дракон, похожий на утреннюю зарю, носил имя Солнечный. Король, по словам Манкена, трижды облетел вокруг города и опустился наземь в стенах Красного Замка. Сир Аррик Каргилл сопроводил его величество в тронный зал, освещенный факелами, где, в присутствии тысячи лордов и рыцарей, Эйегон взошел на Железный Трон, и приветственные крики огласили чертог.

В это же самое время башню Морского Дракона на Драконьем Камне оглашали крики совсем другого толка: Рейенира Таргариен уже третий день корчилась в родовых муках. Роды ожидались лишь на следующей луне, но получив вести из Королевской Гавани, принцесса впала в такую ярость, что они пришли раньше. В муках она выкрикивала проклятия, призывала гнев божий на головы своих братьев по отцу и их матери-королевы, и в подробностях рассказывала, каким пыткам она их подвергнет, прежде чем позволит умереть. Гриб говорит, что проклинала она и дитя в своем чреве. «Чудовище, чудовище, – кричала она и раздирала ногтями свой вздувшийся живот, а мейстер Герардис и повитуха пытались сдержать ее. – Выйди вон, чудовище, выйди вон!»

Когда дитя наконец появилось на свет, оно и впрямь оказалось чудовищем: это была мертворожденная девочка, скрюченная и уродливая; если верить описанию Гриба, у нее был короткий чешуйчатый хвост, а на месте сердца зияла дыра. Карлик говорит, что он сам отнес крошку во двор для сожжения. На другой день, когда маковое молоко немного притупило боль, принцесса нарекла девочку Висеньей. «Они украли мою корону и убили мою единственную дочь, – сказала она. – Они за это ответят».

Так началась Пляска. Рейенира созвала на Драконьем Камне свой собственный совет; в «Подлинной истории» он именуется «черным» в противовес «зеленому». Совет возглавила сама Рейенира, восседавшая между принцем Дейемоном – своим дядей и мужем – и своим доверенным советником, мейстером Герардисом. На совете присутствовали также три ее сына, хотя ни один из них еще не достиг совершеннолетия: Джаку было пятнадцать, Люсу четырнадцать, Джоффри двенадцать. Принцев охраняли двое королевских гвардейцев: сир Эррик Каргилл, брат-близнец сира Аррика, и сир Лорент Марбранд, родом с западных земель. Гарнизон Драконьего Камня составляли тридцать рыцарей, сто арбалетчиков, триста латников. Считалось, что этого более чем достаточно для обороны столь надежной крепости. «Но для военного похода наше войско оставляет желать лучшего», – кисло заметил принц Дейемон.

В «черный» совет входило около дюжины малых лордов, знаменосцев и вассалов Драконьего Камня: Селтигар с Коготь-острова, Стаунтон из Грачевника, Масси из Плясунов, Бар-Эммон с Острого мыса, Дарклин из Синего Дола и прочие. Однако самым могущественным из лордов, вставших на сторону принцессы, был Корлис Веларион с Дрифтмарка. Морской Змей в свои преклонные годы любил говорить, что уцепился за жизнь, «как тонущий моряк за обломки своего корабля. Может, Семеро хранили меня для этой последней битвы». Вместе с ним прибыла его супруга, принцесса Рейенис; ей минуло пятьдесят пять, лицо ее исхудало и покрылось морщинами, серебристые волосы поседели, но она оставалась столь же свирепой и бесстрашной, как в свои двадцать два. Гриб называет ее Несбывшейся Королевой: «Что такого было у Визериса, чего не было у нее? Колбаска между ног? И это все, что требуется, чтобы стать королем? Так посадите на трон меня: моя-то колбаска раза в три побольше будет, чем у него».

Участники «черного» совета считали себя роялистами, но хорошо понимали, что Эйегон II назовет их изменниками. Каждый из них уже получил послание из Королевской Гавани с требованием явиться в Красный Замок и присягнуть на верность новому королю, а все их войска, вместе взятые, не могли сравниться даже с ополчением одного дома Хайтауэров. У «зеленых» Эйегона были и другие преимущества: в их власти находились Старомест, Королевская Гавань и Ланниспорт – три самых больших и богатых города в государстве. У Эйегона было все, что отличало законного короля: он сидел на Железном Троне, жил в Красном Замке, носил корону Завоевателя, владел его мечом и был помазан служителем Веры на глазах у десятков тысяч свидетелей. Великий мейстер Орвил заседал у него в совете, командующий Королевской Гвардией собственноручно возложил на него корону. Кроме того, он был мужчиной – одно это делало его в глазах многих полноправным правителем, а его единокровную сестру узурпаторшей.

Рейенира мало что могла противопоставить ему. Некоторые лорды постарше, возможно, еще помнили, как присягали ей в верности, когда ее сделали принцессой Драконьего Камня и наследницей отца-короля. Было время, когда принцессу любили и знать, и простолюдины, превознося ее как Жемчужину Королевства. Многие юные лорды и благородные рыцари искали тогда ее расположения… но кто мог сказать, многие ли захотят сражаться за немолодую уже, отяжелевшую после шести родов женщину?

Хотя Эйегон завладел отцовской казной, Рейенира располагала богатствами дома Веларионов, а флот Морского Змея обеспечивал ей преимущество на море. Кроме того, ее принц-консорт Дейемон, закаленный в боях на Ступенях, имел больше военного опыта, чем все их враги, вместе взятые. Наконец – самое главное, – у Рейениры были драконы.

«У Эйегона они тоже есть», – заметил мейстер Герардис.

«Меньше, чем у нас, – возразила ему Рейенис, Несбывшаяся Королева, которая была наездницей дольше кого-либо из собравшихся. – К тому же наши драконы больше и сильнее, не считая Вхагара; здесь, на Драконьем Камне, им живется лучше всего». Принцесса перечислила для совета всех драконов, имевшихся у врага. Король Эйегон владел Солнечным – великолепным, но молодым еще змеем. Эйемонд Одноглазый летал на Вхагаре – этот бывший дракон королевы Висеньи был, без сомнения, опаснее всех. Огненная Мечта королевы Гелайены некогда принадлежала Рейене, сестре Старого Короля. У принца Дейерона был Тессарион с темно-синими крыльями и когтями и чешуей сверкающими, словно битая медь. «Всего выходит четыре дракона, годных для битвы», – подытожила Рейенис. Драконы детей-близнецов Гелайены сами были еще детенышами, а младший сын узурпатора, Мейелор, и вовсе владел одним лишь яйцом.

У Дейемона и Рейениры, с другой стороны, имелись Караксес и Сиракс – великолепные, огромные звери. Караксес, привыкший на Ступенях к огню и крови, был особенно грозен. Все трое сыновей Рейениры от Лейенора Велариона были наездниками, а их драконы – Вермакс, Арракс и Тираксес – подрастали как на дрожжах. Эйегон Младший, первенец Рейениры от принца Дейемона, владел молодым драконом Тучей, но пока не летал на нем, а его младший брат Визерис не расставался со своим драконьим яйцом. Дракониха самой принцессы Рейенис, Мелейс, обленилась с годами, но была по-прежнему страшна в гневе. Дочери-близнецы Дейемона от первого брака с Лейеной Веларион тоже могли со временем сесть на драконов. Бледно-зеленый Лунный Танцор Бейелы почти уже дорос до того, чтобы носить ее на спине; дракончик ее сестры Рейены умер вскоре после того, как вылупился, но девочка получила из новой кладки Сиракс другое яйцо. Рейена укладывала его спать с собой и молилась, чтобы у нее появился дракон, не уступающий сестрину.

Кроме того, в дымных пещерах над замком гнездились еще шесть драконов. Трое были объезжены: бледно-серый Среброкрылый принадлежал когда-то королеве Алисанне, Морское Чудо – сиру Лейенору Велариону, на старом Вермиторе никто не летал после смерти короля Джейехериса. Трое были дикарями, никогда не знавшими всадника: в народе их называли Бараний Вор, Серый Призрак и Людоед. «Найдите всадников для Среброкрылого, Вермитора, Морского Чуда, и у нас будет девять драконов против четырех Эйегоновых. Объездите их диких сородичей, и вот вам уже дюжина, не считая даже и Тучи, – сказала принцесса Рейенис. – С ними мы выиграем войну».

Лорды Селтигар и Стаунтон согласились с ней: Эйегон Завоеватель и его сестры доказали, что никакое войско не устоит против драконьего пламени. Селтигар уговаривал Рейениру тут же вылететь в Королевскую Гавань и спалить город. «Какой нам от этого прок, милорд? – осведомился Морской Змей. – Мы хотим править этим городом, зачем же его сжигать».

«До этого и не дойдет, – настаивал Селтигар. – Узурпатору придется бросить в битву своих четырех драконов, и наши девять, без сомнения, их одолеют».

«Но какой ценой? – спросила Рейенира. – Не забудьте, что на трех из них полетят мои сыновья; да и о каких девяти драконах вы говорите? Я еще нескоро смогу летать. И кто же сядет на Среброкрылого, Вермитора, Морское Чудо – не вы ли, милорд? Вряд ли, мне думается. У нас будет пять драконов против четырех, один из которых – Вхагар. Никакое это не преимущество».

Принц Дейемон неожиданно поддержал жену. «Мои враги на Ступенях сразу бежали в укрытие, завидев в воздухе Караксеса или услыхав его рев, но у них-то драконов не было. Человеку непросто сразить дракона, но один дракон может убить другого, и такое случалось не раз. Любой знаток валирийской истории скажет вам то же самое. Я брошу наших драконов в бой с узурпаторскими, только если другого выбора не останется; их можно использовать иначе и с большей пользой». – Сказав это, принц изложил «черному» совету свой план: в ответ на коронацию Эйегона необходимо короновать Рейениру, а после разослать всюду воронов и призвать лордов Семи Королевств присягнуть на верность истинной королеве.

«Прежде чем браться за оружие, следует прибегнуть к словам», – сказал принц. Он настаивал, что ключ к победе – в руках великих домов, за коими пойдут их вассалы и знаменосцы. Эйегон уже заручился поддержкой Ланнистеров с Бобрового Утеса; лорд Тирелл из Хайгардена – еще плаксивый младенец в пеленках, и его мать, леди-регентша, скорее всего объединится со своими могущественными знаменосцами Хайтауэрами… но прочим домам еще предстоит сделать свой выбор.

«Штормовой Предел будет наш», – заявила Рейенис, принадлежавшая к роду Баратеонов со стороны матери: покойный лорд Бормунд был ее преданным другом.

Дейемон имел веские причины надеяться, что и Дева Долины будет на их стороне. Эйегон, рассудил он, непременно обратится за поддержкой на Пайк, ведь сравняться на море с домом Веларионов могут только Железные острова. Однако Железные Люди известны своим непостоянством, а Далтон Грейджой любит кровавые битвы; его можно будет легко переманить на сторону принцессы.

Север слишком далеко, чтобы с ним считаться, счел совет: пока Старки соберут свои знамена и выступят на юг, война, глядишь, уже кончится. Остаются сварливые речные лорды, коими (по крайней мере, на словах) управляет дом Талли из Риверрана. «У нас есть друзья в речных землях, – сказал Дейемон, – но не все пока осмеливаются признать, за кого они. Надо найти место, где они все могли бы собраться, замок достаточно большой, чтобы вместить немалую рать, и достаточно крепкий, чтобы устоять против сил узурпатора. Такое место есть: Харренхолл». – И принц показал лордам карту.

Порешили на том, что Дейемон верхом на Караксесе поведет войско на Харренхолл, а Рейенира останется на Драконьем Камне, пока не поправится. Флот Велариона выдвинется с Драконьего Камня и Дрифтмарка и перекроет Глотку, дабы ни один корабль не мог войти в Черноводный залив или выйти из оного. «Сил для штурма Королевской Гавани у нас нет, – сказал принц, – а враги наши не могут надеяться на взятие Драконьего Камня. Но Эйегон еще зелен; таких юнцов легко раздразнить. Может, нам удастся привести его в такую ярость, что он, не раздумывая, бросится в бой». Принцессе Рейенис предписывалось охранять флот, которым будет командовать Морской Змей, от нападения вражеских драконов. Между тем в Риверран, в Орлиное Гнездо, в Штормовой Предел и на Пайк будут отправлены вороны, чтобы заручиться поддержкой тамошних лордов.

Тут подал голос Джакайерис, старший сын королевы. «Послания лордам должны доставить мы, – сказал он. – Драконы убедят их быстрее, чем вороны». Люцерис поддержал брата, сказав, что они с Джаком почти уже взрослые. «Дядя зовет нас Стронгами, но лорды, увидев нас верхом на драконах, поймут, что он лжет – ведь драконы подвластны только Таргариенам». Гриб говорит, что Морской Змей в ответ на эти слова проворчал, что мальчишки – настоящие Веларионы, но сказано это было с улыбкой и гордостью. Даже юный Джоффри выразил готовность лететь на Тираксесе вместе с братьями.

Его Рейенира не пустила (Джоффу было всего двенадцать), но Джакайерису исполнилось уже пятнадцать, а Люцерису – четырнадцать; эти смелые и красивые юноши хорошо владели оружием и давно служили оруженосцами. «Вы полетите как гонцы, не как рыцари, и не должны сражаться», – сказала мать сыновьям и не отпускала их, пока они не поклялись на Семиконечной Звезде. Решили, что Джакайерис, как старший, предпримет более долгое и опасное путешествие и отправится сначала в Гнездо к Деве Долины, затем в Белую Гавань к лорду Мандерли и, наконец, в Винтерфелл к лорду Старку. Миссия Люцериса была короче и безопаснее: ему поручили лететь в Штормовой Предел, где лорд Боррос, как все полагали, окажет ему радушный прием.

На другой же день Рейениру спешно короновали. Прибытию бывшего королевского гвардейца сира Стеффона Дарклина и его товарищей-роялистов на Драконьем камне немало обрадовались, особенно когда узнали, что они привезли с собой корону Эйегона Завоевателя. (Сир Отто объявил сира Стеффона и других беглецов изменниками и назначил награду за их головы.) На глазах у трехсот свидетелей принц Дейемон возложил венец Старого Короля на чело жены, объявив ее Рейенирой Первой из дома Таргариенов, королевой андалов, ройнаров и Первых Людей. Себя Дейемон объявил Хранителем Государства, Рейенира же сделала старшего сына своего Джакайериса принцем Драконьего Камня и наследником Железного Трона.

Первый ее королевский указ объявлял сира Отто Хайтауэра и королеву Алисент мятежниками и государственными изменниками. «Что до братьев моих по отцу и моей милой сестры Гелайены, то ясно, что их сбили с пути дурные советчики. Пусть они явятся на Драконий Камень, преклонят колено и попросят меня о прощении; тогда я охотно сохраню им жизни и вновь приму их в свое сердце, ибо их кровь – моя кровь, и нет хуже проклятия, чем то, что падет на голову братоубийцы».

Весть о коронации Рейениры дошла до Красного Замка на другой день и вызвала великое неудовольствие Эйегона II. «Сестра моя по отцу и мой дядя повинны в измене, – объявил молодой король. – Я желаю, чтобы их лишили всех прав и титулов, взяли под стражу и предали смерти».

Более трезвые головы в «зеленом» совете советовали прибегнуть к переговорам. «Надо убедить принцессу, что дело ее безнадежно, – говорил великий мейстер Орвил. – Братья не должны воевать с сестрами; пошлите меня к ней, и мы придем к дружескому согласию».

Эйегон, однако, и слышать о том не хотел. По словам септона Евстахия, король обвинял Орвила в неверности и грозил бросить его в темницу «к его „черным“ дружкам». Лишь когда обе королевы – королева-мать Алисент и супруга его Гелайена – поддержали великого мейстера, вспыльчивый Эйегон нехотя уступил и послал Орвила на Драконий Камень под мирным знаменем, в сопровождении свиты, включавшей сира Аррика Каргилла из Королевской Гвардии, сира Гвейна Хайтауэра из городской стражи и десяток писцов и септонов (в числе коих был и Евстахий).

Как пишет в своей «Подлинной истории» Манкен, король предлагал великодушные условия мира. Если принцесса признает его королем и присягнет ему перед Железным Троном, Эйегон II утвердит Драконий Камень ее владением и позволит, чтобы после ее смерти остров и замок отошли к Джакайерису. Второй ее сын, Люцерис, станет законным наследником Дрифтмарка и всего имущества дома Веларионов. Детей ее от принца Дейемона, Эйегона Младшего и Визериса, Эйегон возьмет ко двору: Эйегону Младшему достанется почетная должность королевского оруженосца, а Визерису – королевского пажа. Лордам и рыцарям, злоумышлявшим с нею против истинного короля, будет даровано прощение.

Рейенира выслушала это предложение в ледяном молчании, а после спросила, помнит ли Орвил отца ее, короля Визериса. «Разумеется, ваше высочество», – отвечал на это великий мейстер. «Возможно, вы сможете просветить нас, кого он назначил своей преемницей и наследницей». – «Да, ваше высочество. Вас». Рейенира склонила свою увенчанную короной голову. «Вы сами признаёте меня законной своей королевой; отчего же вы тогда служите самозванцу, моему единокровному брату?»

Манкен говорит, что Орвил отвечал королеве подробно и разумно, ссылаясь на закон андалов и Великий совет 101 года; Гриб же утверждает, что великий мейстер заикался и обмочился со страху. Как бы там ни было, его ответ не удовлетворил королеву.

«Великий мейстер должен знать закон и служить ему, – сказала она. – Вы не достойны носить цепь великого мейстера, ибо покрыли себя позором и бесчестьем». В ответ на слабые протесты Орвила рыцари Рейениры сорвали с него цепь великого мейстера и поставили его на колени. Королева надела цепь на шею своего мейстера Герардиса, «верного слуги государства и ревнителя его законов». Затем она велела Орвилу и другим посланникам удалиться, молвив: «Скажите моему брату, что я либо займу свой трон, либо сниму с него голову».

Много лет спустя после того, как завершилась Пляска, Люцеон с Тарта сложил печальную балладу «Прощай, брат мой», которую поют и по сей день. В ней рассказывается о последней встрече сира Аррика Каргилла и его брата-близнеца сира Эррика, когда Орвил и его сопровождающие садились на корабль, чтобы плыть обратно в Королевскую Гавань. Сир Аррик присягнул на верность Эйегону, сир Эррик – Рейенире. В песне каждый пытается убедить другого перейти на свою сторону; потерпев неудачу, они обмениваются словами братской любви и расстаются, зная, что в следующий раз встретятся врагами. Возможно, что такая встреча действительно имела место, но никто из наших рассказчиков о ней не упоминает.

Двадцатидвухлетний Эйегон был скор на гнев и не склонен к прощению. Отказ Рейениры признать его королем привел его в ярость. «Я предложил этой шлюхе почетный мир, а она плюнула мне в лицо! – восклицал он. – Что бы теперь ни случилось, это будет на ее совести». Дальше, как известно, случилась война.

Сын за сына

Эйегон был провозглашен королем в Королевской Гавани, а Рейенира – на Драконьем Камне. Все попытки примирения провалились, и началась настоящая Пляска Драконов. Флот Морского Змея, отплыв из Корабела и Пряного на Дрифтмарке, перекрыл Глотку. Вскоре после этого Джакайерис Веларион на Вермаксе полетел на север, брат его Люцерис на Арраксе – на юг, а принц Дейемон на Караксесе – на Трезубец.

Заглянем прежде в Харренхолл.

Хотя бóльшая его часть лежала в руинах, высокие стены по-прежнему делали замок Харрена крепостью, не уступающей любой другой в речных землях… но Эйегон Завоеватель доказал, что Харренхолл уязвим с воздуха. Лорд Харренхолла, Ларис Стронг, находился тогда в Королевской Гавани, и замок поэтому охранялся слабо. Когда Караксес сел на башню Королевский Костер, пожилой кастелян замка сир Саймон Стронг (дядя покойного лорда Лионеля и двоюродный дед лорда Лариса), не желая разделить судьбу Черного Харрена, тут же сдался; вместе с замком Дейемон разом получил значительное состояние дома Стронгов и дюжину ценных заложников, в том числе самого сира Саймона с внуками. В плену у Дейемона оказалось и немало простого люда, в том числе кормилица Алис Риверс.

Кем она была? Если верить Манкену – обычной служанкой, которая баловалась зельями да колдовством. Септон Евстахий называет ее лесной ведьмой. А послушать Гриба, так Алис была злой колдуньей, которая купалась в крови девственниц, чтобы сохранить молодость и красоту. Ее имя говорит о незаконном происхождении, но нам почти ничего не известно об ее отце, а о матери и того меньше. Манкен и Евстахий говорят, что ее прижил с кем-то лорд Лионель Стронг в бытность свою зеленым юнцом и она, стало быть, приходилась сестрой по отцу его сыновьям Харвину-Костолому и Ларису Колченогому. Но Гриб утверждает, что она была много старше и выкормила не только обоих мальчиков, но, может статься, и самого Лионеля.

Хотя все ее собственные дети рождались мертвыми, молока у Алис Риверс хватило на бесчисленное количество младенцев, рожденных другими харренхоллскими женщинами. Была ли она вправду ведьмой, делившей ложе с демонами и платившей смертью своих детей за магию, которой этими демоны ее научали? Или простой замарашкой, как полагает Евстахий? Или же развратницей, которая использовала заклинания и зелья, чтобы привязать к себе мужчину телом и душой?

Известно, что во время Пляски Драконов Алис было по меньшей мере сорок (по словам Гриба – еще больше). Все сходятся на том, что она выглядела моложе своих лет, но было ли это счастливой случайностью или же плодом ее колдовства, до сих пор остается предметом споров. Но даже если она и обладала колдовской силой, на Дейемона Таргариена ее чары не действовали, и эта мнимая колдунья была тише воды ниже травы все время, пока принц удерживал Харренхолл.

Быстрое и бескровное взятие замка в Харренхолле сочли великой победой королевы Рейениры и ее «черных». Это напомнило всем, сколь принц Дейемон искусен в военном деле и сколь страшен его Караксес Кровавый; королева получила крепость в самом сердце Вестероса, где могли собраться ее союзники… а союзников в землях, омываемых Трезубцем, у Рейениры было немало.

Когда принц Дейемон призвал всех взяться за оружие, люди стали собираться по берегам рек: рыцари, и латники, и простолюдины, которые еще помнили о Жемчужине Королевства, любимице отца, помнили, как она улыбалась и очаровывала их, когда проезжала по речным землям в юности. Сотни, а потом и тысячи пристегивали к поясам мечи, надевали кольчуги или же просто брали вилы и мотыги и доставали щиты, наспех сделанные из сырого дерева. Все они устремлялись в Харренхолл, чтобы сражаться за малютку короля Визериса.

Лордам Трезубца было что терять, поэтому они не спешили; однако вскоре и они начали понемногу стекаться под знамена королевы. Из Близнецов прибыл сир Форрест Фрей, тот самый «болван», искавший в свое время руки королевы; теперь он стал знаменитым рыцарем. Лорд Сэмвел Блэквуд, некогда дравшийся из-за принцессы на дуэли (и проигравший), поднял знамена Рейениры над Древороном, а сир Амос Бракен, выигравший дуэль, присягнул на верность Эйегону вместе с отцом и всем домом Бракенов. Моутоны из Девичьего Пруда, Пайперы из замка Розовой Девы, Руты из Харроуэя, Дарри из Дарри, Маллистеры из Сигарда, Венсы из Приюта Странника публично приняли сторону Рейениры (Венсы из Атранты пошли другим путем и везде трубили о поддержке юного короля). Петир Пайпер, седой лорд замка Розовой Девы, выразил чувства многих, сказав: «Я поклялся Рейенире в верности, и меч мой принадлежит ей. Я уже стар, но не настолько, чтобы не помнить своих слов, да и меч все еще при мне».

Гровер Талли, лорд Трезубца, был стариком еще во времена Великого Совета 101 года, на котором он поддержал принца Визериса; он совсем сдал, но упрямства своего не утратил. В 101 году лорд Гровер предпочел наследника мужского пола, и с годами его взгляды не изменились; он заявил, что Риверран будет сражаться на стороне короля Эйегона, но домашние не вняли его словам. Старый лорд был прикован к постели и ему, по словам риверранского мейстера, осталось недолго. «Мне хочется, чтобы все мы еще пожили на этом свете», – произнес его внук сир Элмо. Риверран беззащитен против драконьего пламени, сказал он своим сыновьям, а обе стороны в этой войне сражаются на драконах. Так что пока лорд Гровер рвал и метал, не в силах подняться с постели, Риверран затворил ворота, укрепил стены, выставил стражников и погрузился в молчание.

Тем временем на востоке разворачивались другие события. Принц Джакайерис на своем Вермаксе опустился в Гнезде, чтобы заручиться поддержкой Долины Аррен. Дева Долины, тридцатипятилетняя леди Джейна Аррен, была на двадцать лет старше принца. Правительницей Долины она стала в три года, когда ее отца и старших братьев убили Каменные Вороны, обитающие в Лунных горах.

Гриб говорит, что знаменитая дева была на деле высокородной шлюхой, ненасытной и охочей до мужчин. История карлика, как обычно, весьма непристойна: леди Джейна сказала-де принцу Джакайерису, что Долина поддержит королеву, если он ублажит ее своим языком. Септон Евстахий повторяет известный слух, что леди Джейна предпочитала общество других женщин, хоть и говорит, что это неправда. В таких случаях мы особенно благодарны «Подлинной истории» Манкена, ибо он описывает лишь то, что происходило в великом чертоге Гнезда, не заглядывая в опочивальни.

«Мои родичи трижды пытались сместить меня, – сказала леди Джейна принцу. – Мой кузен сир Арнольд имел обыкновение говорить, что женщина по слабости своей не может править мужами. Он сидит у меня в небесной камере, если вы желаете спросить его мнение на сей счет. Принц Дейемон, правда, плохо обращался со своей первой супругой…но ваша матушка, хоть и дурно выбирает своих консортов, все же остается королевой по праву и моей родственницей – ведь по матери она Аррен. В мире мужчин мы, женщины, должны держаться друг друга. Долина и ее рыцари встанут под знамена королевы… если ее величество удовлетворит одну мою просьбу». Когда принц спросил, что же это за просьба, леди Джейна ответила: «Драконы. Мне не страшны никакие войска; многие из них разбилось о мои Кровавые Ворота, а Гнездо, как известно, невозможно взять приступом. Но вы спустились с неба, как Висенья во время Завоевания – и я была бессильна остановить вас. Мне не нравится чувствовать себя бессильной. Пришлите мне драконов с наездниками».

Принц согласился; леди Аррен преклонила колено, велела сделать то же самое своим рыцарям, и все они присягнули королеве на верность.

Принц Джакайерис полетел дальше на север через Персты и воды Укуса. Он заглянул в Систертон, где лорды Боррел и Сандерленд выразили ему свое почтение и пообещали поддержку Трех Сестер, а затем направился в Белую Гавань, где лорд Десмонд Мандерли принял его в своем Водном Чертоге. Здесь принцу пришлось поторговаться. «Мы сочувствуем положению вашей матушки, – заявил лорд Мандерли. – Моих предков враги тоже лишили того, что принадлежало им по праву рождения, и вытеснили нас на эти холодные берега. Старый Король, навестив нас – давно это было, – сказал, что с нами обошлись несправедливо, и обещал возместить потери. В подтверждение своих слов его величество предложил моему прапрадеду руку своей дочери, принцессы Визерры, чтобы объединить наши дома; однако девица умерла, и обещание было забыто».

Принц понимал, чего от него хотят. Прежде чем покинуть Белую Гавань, он подписал соглашение, обязывающее его брата Джоффри по окончании войны взять за себя младшую дочь лорда Мандерли.

Под конец Вермакс отнес Джакайериса в Винтерфелл, где властвовал молодой Криган Старк. Со временем Криган стал известен как Северный Старец, но в 129 году, когда его посетил принц Джакайерис, ему был всего двадцать один год. Криган стал лордом в тринадцать, в 121 году, после смерти отца. Пока он не достиг совершеннолетия, севером в качестве регента правил его дядя Бернард; но в 124 году, когда Кригану исполнилось шестнадцать, он обнаружил, что дядюшка не спешит расставаться с властью. Подчиняться ему молодой лорд не желал, и отношения между ними сильно испортились, Наконец, в 126 году, Криган Старк взбунтовался, отправил в темницу дядю Бернарда с тремя его сыновьями и взял бразды правления в свои руки. Вскоре после этого он женился на леди Арре Норри, подруге своих детских лет, но она умерла родами в 128 году, подарив супругу сына и наследника, которого Криган назвал Риконом в честь своего отца. Когда принц Драконьего Камня прилетел в Винтерфелл, стояла глубокая осень. На земле лежал снег, с севера дул холодный ветер, а лорд Старк был занят приготовлениями к предстоящей зиме; впрочем, Джакайериса он принял радушно. Говорят, что снег, лед и холод злили Вермакса, поэтому принц недолго оставался среди северян. Однако за это время произошло кое-что любопытное.

В «Подлинной истории» Манкена говорится, что Криган и Джакайерис понравились друг другу: юный принц напоминал лорду Винтерфелла его младшего брата, который умер десять лет назад. Они вместе пили, вместе охотились, вместе упражнялись с оружием и принесли друг другу братскую клятву, скрепив ее кровью. Это выглядит правдоподобнее, чем рассказ Евстахия о том, как принц будто бы уговаривал Кригана оставить своих ложных богов и принять Семерых.

Однако когда нам нужны истории, о которых умалчивают другие хроники, мы всегда обращаемся к Грибу; он и на сей раз нас не подвел. В его рассказе фигурирует некая девица по имени Сара Сноу, которую он именует «юной волчицей». Принц Джакайерис был столь очарован этим созданием – внебрачной дочерью покойного лорда Рикона Старка, – что разделил с ней ложе. Узнав, что гость лишил невинности его побочную сестру, лорд Старк страшно разгневался и сменил гнев на милость только когда Сара сказала ему, что принц взял ее в жены. Они обменялись клятвами в богороще Винтерфелла перед сердце-деревом, и лишь тогда, на расстеленных на снегу шкурах под взглядами богов, она отдала ему свое девство.

Прелестная история, спору нет; но Грибовы побасенки часто кажутся скорее плодом пылкого воображения шута, нежели действительными событиями. Джакайерис Веларион обручился со своей кузиной Бейелой, когда ему было четыре года, а ей – два, и нарушать священный уговор, чтобы защитить сомнительную честь полудикой, немытой, рожденной вне брака северянки, было, насколько мы знаем, совсем не в его характере.

Если Сара Сноу существовала на самом деле и если принц Драконьего Камня вправду любезничал с ней – что ж, он не первый и не последний принц, который предавался подобным утехам. Но о браке тут даже и говорить нелепо.

(Гриб еще уверяет, что Вермакс на самом деле был самкой и оставил в Винтерфелле кладку яиц, что столь же абсурдно. И хотя определить пол живого дракона почитай что невозможно, больше никто не упоминает о том, чтобы Вермакс отложил хоть одно яйцо, так что можно смело предположить, что он был самцом. Утверждение же септона Барта, что драконы, дескать, могут менять пол по необходимости, будучи «изменчивыми, как пламя», настолько смехотворно, что с ним не стоит считаться.)

Вот что нам известно в точности: Криган Старк и Джакайерис Веларион подписали и скрепили печатями соглашение, которое в «Подлинной истории» Манкена именуется Договором Льда и Пламени. Как и многие подобные соглашения, этот договор включал брачное обязательство. Сыну лорда Старка Рикону был год от роду, принц Джакайерис был еще не женат и детей не имел, однако договор обуславливал, что будущую старшую его дочь отправят на север, как только ей исполнится семь. Она будет воспитываться в Винтерфелле, пока не достигнет брачного возраста, а после станет женой наследника лорда Кригана.

Когда принц вновь взмыл на своем драконе в холодное осеннее небо, он знал, что добился успеха: убедил трех могущественных лордов и их знаменосцев встать на сторону матери. И хоть до его шестнадцатых именин оставалось еще полгода, Джакайерис показал себя настоящим мужчиной и достойным наследником Железного Трона.

Будь «близкий и безопасный» полет его младшего брата столь же удачен, страна могла бы избежать большого горя и кровопролития.

Все наши источники сходятся на том, что несчастье с Люцерисом было стечением обстоятельств. Первые битвы Пляски Драконов велись с помощью воронов, перьев, пергамента, угроз, посулов, указов и уговоров. Убийство лорда Бисбери на «зеленом совете» не получило еще огласки, и многие полагали, что его милость томится в темнице. Некоторых известных людей тоже перестали видеть при дворе, но головы их пока не насадили на пики; люди еще надеялись, что вопрос о престолонаследии будет улажен миром.

Неведомый, однако, судил иначе – ибо кто же, как не бог смерти, свел в Штормовом Пределе двух юных принцев? Люцерис Веларион, обогнав на Арраксе надвигающийся шторм, благополучно прибыл в замок и обнаружил там Эйемонда Таргариена.

Боррос Баратеон был совсем не таков, как его отец. «Лорд Бормунд был неколебимой скалой, лорд Боррос – носящимся туда-сюда ветром», – пишет о нем септон Евстахий. Отправляясь к Борросу Баратеону, принц Эйемонд не знал, как его там примут, однако Штормовой Предел встретил принца пирами, охотами и турнирами. Лорд Боррос был более чем расположен породниться с ним. «У меня четыре дочери, – сказал он. – Выбирайте любую. Кэсс самая старшая, она расцветет первой, зато Флорис самая красивая. А если вы хотите умную жену, то вам подойдет Марис».

Рейенира слишком долго считала верность дома Баратеонов чем-то само собой разумеющимся, сказал Эйемонду лорд. «Ну да, принцесса Рейенис мне родня. Моя тетка, которую я в глаза не видал, вышла за ее отца; но теперь их обоих нет на свете, а Рейенира… она же не Рейенис, верно?»

Он не против женщин, продолжал лорд Боррос. Он любит своих девочек, и дочь – это сокровище; но вот сын… ах, если бы боги подарили ему законного сына, Штормовой Предел перешел бы к нему, а не к его сестрам. «Так почему с Железным Троном должно быть по-другому?» А тут еще и возможность породниться с королевской династией. Дело Рейениры пропащее – она это поймет, когда узнает, что потеряла Штормовой Предел; да он и сам ей скажет: покорись брату, оно и к лучшему будет. Его дочки порой тоже ругаются меж собой – ну, на то они и девчонки; он всегда следит, чтобы они должным образом помирились.

Нам неведомо, какую из дочерей Борроса выбрал Эйемонд (хотя Гриб и говорит, что он перецеловал всех четырех, «чтобы попробовать нектар их уст»), известно только, что это была не Марис.

Манкен пишет, что в то утро, когда прибыл Люцерис Веларион, Боррос и принц Эйемонд обсуждали подходящее время для свадьбы и торговались насчет приданого.

Могучий Вхагар, дракон Эйемонда, первым почуял чужого. Часовые на стенах замка в ужасе стиснули копья, когда тот взревел и вся постройка Дюррана содрогнулась до основания. Арракс и тот испугался; лишь бич Люса заставил его опуститься на замковый двор.

Гриб рассказывает, что когда Люцерис спешился, сжимая в руке послание матери, на востоке сверкнула молния и полил дождь. Увидев Вхагара, он обо всем догадался, и встреча с Эйемондом в Круглом Чертоге не удивила его. Там же были лорд Боррос с четырьмя дочерьми, септон, мейстер и около двадцати рыцарей, стражников и слуг. (Среди тех, кто присутствовал на этой встрече, был и сир Бирен Сванн, второй сын лорда Стонхельма, стоящего на границе с Дорном; сир Бирен еще сыграет свою роль в Пляске). Так что в кои-то веки нам не нужно полагаться лишь на свидетельства Манкена, Гриба или Евстахия: никого из них в ту пору не было в Штормовом Пределе, но там находилось много других людей, так что рассказов из первых уст у нас предостаточно.

«Поглядите-ка, милорд, – вскричал Эйемонд, – к нам пожаловал маленький ублюдок Люс Стронг. Ты под дождем промок, бастард, или обмочился со страху?»

«Лорд Боррос, – сказал Люцерис, не удостоив вниманием родича, – я принес вам весть от матушки моей, королевы».

«От шлюхи с Драконьего Камня, хотел он сказать». – Эйемонд попытался выхватить у Люса письмо, но рыцари по приказу лорда Борроса растащили принцев и вручили послание его милости, сидевшему на троне давних Штормовых Королей.

Никто не знает, что чувствовал в то мгновение Боррос Баратеон: рассказы свидетелей заметно расходятся. Одни говорят, что лорд растерялся и покраснел, словно жена застала его в постели с другою женщиной; другие утверждают, что он наслаждался происходящим – то, что его поддержки искали оба августейших соперника, тешило его гордость. Гриб (которого, напомним, там не было) говорит, что Боррос был пьян; септон Евстахий (которого там тоже не было) говорит, что он был напуган.

Слова и поступки лорда Борроса все, однако, передают сходно. Не будучи грамотеем, он передал письмо мейстеру. Тот взломал печать и шепотом передал лорду его содержание. Боррос нахмурился, огладил бороду и спросил Люса: «На которой из моих дочек женишься ты, мальчик, коли я исполню то, о чем просит меня твоя мать? Вот они, выбирай».

«Не могу, милорд, – вспыхнул Люцерис. – Я не могу жениться, ибо уже помолвлен с кузиной моей Рейеной».

«Так я и думал. Отправляйся домой, щенок, и скажи своей суке-матери, что лорд Штормового Предела ей не пес, чтобы подзывать его свистом и спускать на своих недругов».

Принц Люцерис повернулся и собирался уже покинуть Круглый Чертог, но Эйемонд сказал, обнажив меч: «Постой, Стронг. Прежде чем уйти, ты уплатишь свой долг. – Он сорвал с глаза повязку, обнажив блестящий сапфир. – У тебя при себе нож, как и в тот раз. Выколи себе глаз, и я дам тебе уйти. Хватит тебе и одного глаза. Ослеплять тебя я не стану».

«Я не стану драться с тобой, – отвечал Люс, помня клятву, данную матери. – Я прибыл сюда как посол, не как рыцарь».

«Ты прибыл как трус и изменник. Выбирай: или глаз, или жизнь».

При этих словах лорд Боррос встревожился. «Не здесь, – в тревоге молвил он. – Он и правда посол; я не желаю, чтобы в моих стенах пролилась кровь». Стража встала между принцами и вывела Люцериса Велариона во двор, где под проливным дождем ждал Арракс.

Тем бы все, вероятно, и кончилось, если ли бы не дочка Баратеона Марис. Она была второй по счету и не такой миловидной, как ее сестры; ее злило, что Эйемонд предпочел их ей. «Он глаза вас лишил или яиц? – медовым голосом осведомилась она. – Счастье еще, что вы не меня выбрали, а сестру. Я хочу получить мужа, у которого все на месте».

Лицо Эйемонда перекосилось от гнева; он повернулся к лорду Борросу и попросил позволения выйти. «Не мне тебе указывать, как поступать, коли ты не под моим кровом», – пожав плечами, ответил тот. Рыцари расступились, и Эйемонд ринулся вон.

Снаружи бушевал шторм. Гром гремел, молнии освещали всю округу яркими всполохами, дождь налетал полотнищами. В такое ненастье даже дракону летать нелегко, и Арракс с трудом держался в воздухе, когда принц Эйемонд, вскочив на Вхагара, помчался следом. В тихую погоду Люцерис еще мог бы уйти от погони, ибо Арракс был молод и быстр; но в тот день небо было, по словам Гриба, «черно, как сердце принца Эйемонда». Вхагар настиг Арракса над заливом Губительные Валы. Зрители на стенах замка видели вспышки пламени, слышали вопль, пронзивший раскаты грома. Драконы сцепились, между ними искрили молнии. Вхагар, впятеро больше противника, побывал уже в сотне битв; если молодой дракон и сопротивлялся ему, то недолго.

Арракс рухнул с высоты в бурные воды залива. Три дня спустя к скалам у Штормового Предела прибило его голову с шеей, на радость чайкам и крабам. Гриб рассказывает, что вскоре волны вынесли на берег и тело принца; еще он утверждает, что принц Эйемонд вырезал глаза Люцериса и преподнес их Марис на блюде с морскими водорослями, но нам кажется, что это было бы уж чересчур. Некоторые говорят, что Вхагар стащил принца со спины Арракса и проглотил его целиком. Находились даже и те, кто уверял, будто принц выжил, добрался до берега, но потерял память и остаток своих дней жил как простой рыбак. Манкен считает эти слухи не чем иным, как глупыми бреднями. Люцерис Веларион погиб вместе со своим драконом, тут не может быть никаких сомнений. Принцу было четырнадцать лет. Его тела так и не нашли, и смерть его, положив конец переговорам и брачным союзам, начала войну крови и пламени.

Эйемонд Таргариен, которого враги с того дня прозвали Убийцей Родича, вернулся в Королевскую Гавань, заручившись поддержкой Штормового Предела и став заклятым врагом королевы Рейениры. Если он ожидал, что его встретят как героя, то очень ошибся. Услышав о том, что он сотворил, королева Алисент побледнела и воскликнула: «Матерь, смилуйся над нами». Сира Отто случившееся тоже не обрадовало. «Ты лишь один глаз потерял, – сказал он. – Как ты мог быть настолько слеп?» Король, впрочем, их волнений не разделял. Он задал в честь брата великолепный пир и говорил, что брат его, «в жилах которого течет истинная кровь дракона», положил «отличное начало» их делу.

Когда вести достигли Драконьего Камня, Рейенира, узнав о гибели сына, лишилась чувств, а Джоффри, младший брат Люса (Джак еще не вернулся с севера), дал страшную клятву отомстить Эйемонду и лорду Борросу. Лишь Морской Змей и принцесса Рейенис помешали ему немедленно сесть на дракона (Гриб уверяет, что и без него самого тоже не обошлось). Пока «черный» совет обсуждал ответный удар, из Харренхолла прилетел ворон. «Око за око, сына за сына, – писал принц Дейемон. – Люцерис будет отмщен».

Не будем забывать, что в молодости Дейемон был «принцем столицы»; его знали в лицо все карманники, игроки и шлюхи Блошиного Конца. У него до сих пор сохранились друзья-приятели в самых злачных местах Королевской Гавани и сторонники среди золотых плащей. Были у него союзники и при дворе, и в самом «зеленом» совете, о чем не ведали ни король, ни его десница, ни королева-мать. Была у Дейемона и еще одна сообщница – старая подруга, которой он безоговорочно доверял; она знала винные погреба и крысиные ямы вокруг Красного Замка не хуже его самого и ходила потайными тропами города, никем не видимая. Именно к этой бледной леди тайно и обратился теперь принц, чтобы осуществить свою месть.

Посредница Дейемона отыскала в харчевнях Блошиного Конца двух подходящих молодчиков. Один – человек высокий, сильный и жестокий – был бывшим сержантом городской стражи; он лишился золотого плаща за то, что спьяну забил насмерть продажную девку. Другой ловил крыс в Красном Замке. Имен их история не сохранила, и помнят их только по прозвищам: Нож и Сыр (ах, как бы нам хотелось, чтобы их не помнили вовсе!).

«Сыр знал потайные ходы Красного Замка лучше, чем собственный хрен», – говорит Гриб. Потайные двери и тайные ходы Мейегора Жестокого крысолов и вправду знал не хуже крыс, за которыми охотился. Он провел Ножа забытым ходом в самое сердце замка незаметно для стражников. Кое-кто полагает, что охотились они на самого короля, но Эйегона всюду сопровождали рыцари Королевской Гвардии, а единственным входом в крепость Мейегора служил подъемный мост, перекинутый через сухой ров с железными пиками; даже Сыр не знал другого пути.

В башню десницы проникнуть было куда как легче. Убийцы прокрались сквозь башенные стены мимо копьеносцев, охранявших ворота. Миновав покои сира Отто, который им не был нужен, двое убийц пробрались в комнаты его дочери; королева Алисент перебралась туда после смерти Визериса, когда Эйегон поселился в крепости Мейегора со своей королевой. Сыр связал королеву и засунул кляп ей в рот, а Нож тем временем задушил ее горничную. Сделав это, они стали ждать Гелайену, зная, что она каждый вечер приводит своих детей к бабушке, прежде чем уложить их спать.

Королева, ни о чем не подозревая, явилась в урочный час с шестилетними близнецами Джейехерисом и Джейегерой и с младшим, двухлетним Мейелором, которого вела за руку. Войдя, Гелайена окликнула мать. Тут Нож зарезал сопровождавшего их стражника и запер дверь изнутри, а Сыр схватил Мейелора. «Пикни только, и всем вам конец», – сказал он королеве. Гелайена, как говорят, хранила спокойствие. «Кто вы такие?» – спросила она. «Сборщики долгов, – отвечал Сыр. – Око за око, сына за сына. Нам только один нужен, заметь себе, все по справедливости; с остальной ребятни и волос не упадет. Кого выбираешь, ваше величество?»

Поняв, чего он хочет, королева стала молить, чтобы они убили ее и пощадили детей. «То жена, а то сын, – сказал на это Нож. – Придется тебе выбрать одного из мальчишек». Сыр же посоветовал поспешить, пока Нож, устав ждать, не надругался над девочкой. «Выбирай, не то всех убьем». В конце концов Гелайена, рыдая, назвала Мейелора – то ли думая, что он еще мал и ничего не поймет, то ли потому, что Джейехерис был первенцем и наследником Железного Трона. «Слыхал, малец? Матушка хочет, чтобы убили тебя». – Сказав это, Сыр подмигнул Ножу, и тот одним ударом раздробил череп старшему, Джейехерису. Королева закричала.

Странное дело, но слово свое крысолов и убийца сдержали. Не причинив больше никакого вреда ни королеве, ни другим детям, они бежали, прихватив с собой голову убитого принца. Поднялся переполох, но Сыр знал тайные ходы, которых не знали стражники, и убийцам удалось уйти. Два дня спустя Ножа схватили у Божьих ворот, когда он пытался покинуть Королевскую Гавань вместе с головой принца Джейехериса в переметной суме. Он признался под пыткой, что собирался отвезти голову в Харренхолл, чтобы получить награду от принца Дейемона. Он также описал шлюху, которая якобы наняла их с Сыром: женщина в годах, говорившая не по-местному, очень бледная, одетая в плащ с капюшоном. Другие шлюхи звали ее Мисарией или Глистой.

После тринадцати дней пыток Ножу наконец позволили умереть. Королева Алисент велела Ларису Колченогому узнать его настоящее имя, чтобы она смогла омыться кровью его жены и детей, но сделала ли она это, неизвестно. Сир Лютор Ларгент и его золотые плащи обыскали Шелковую улицу вдоль и поперек, схватили и раздели каждую продажную девку в Королевской Гавани, но Сыра и Глисты след простыл. В горе и ярости король Эйегон II приказал схватить и повесить всех крысоловов города, и его приказ был исполнен (на замену крысоловам сир Отто Хайтауэр запустил в Красный Замок сотню кошек).

Можно смело сказать, что Гелайена, хотя Нож и Сыр пощадили ее, не пережила того рокового вечера. Она отказывалась от пищи, не мылась, не покидала своих покоев и не могла смотреть на Мейелора, которого обрекла на смерть. Королю ничего не оставалось, кроме как забрать у нее мальчика и отдать его на воспитание их матери, вдовствующей королеве Алисент, которая заботилась о нем, как о собственном сыне. Король и королева отныне спали отдельно. Гелайена погружалась во мрак безумия, Эйегон пил запоем и бушевал.

Красный дракон, золотой дракон

После гибели Люцериса Велариона в Штормовом Пределе и убийства принца Джейехериса на глазах у матери Пляска Драконов завертелась не на шутку: и «черные», и «зеленые» жаждали отомстить кровью за кровь. По всему королевству лорды созывали знамена, и армии готовились выступать.

Тут следует сказать, что поначалу оба претендента на Железный Трон поднимали знамя дома Таргариенов: красного трехглавого дракона на черном, но после 129 года и Эйегон, и Рейенира немного изменили свои знамена, чтобы можно было отличить союзников от врагов. Эйегон сделал трехглавого дракона из красного золотым в честь своего Солнечного, а Рейенира поделила знамя на четыре части и вместе с гербом Таргариенов поместила на него гербы дома Арренов и дома Веларионов – в честь своей матери и первого мужа. В речных землях всадники из Древорона под знаменами Рейениры вторглись во владения дома Бракенов, пожгли урожай, угнали овец и прочий скот, разграбили деревни и осквернили каждую септу, что попалась им на пути (из тех, кто жил к югу от Перешейка, Блэквуды одни из немногих еще поклонялись старым богам). Бракены собрали сильное войско, чтобы нанести ответный удар, но лорд Сэмвел Блэквуд застал их врасплох, напав на них, когда они разбили привал у речной мельницы. Во время сражения мельницу подпалили, и ратники сражались и умирали, озаренные алыми сполохами пожара. Сир Амос Бракен, который привел войско из Стонхеджа, зарубил лорда Блэквуда в поединке, но и сам пал, когда стрела из чардрева попала прямо в глазную прорезь его шлема и глубоко вошла в череп. Говорят, что стрела была пущена шестнадцатилетней сестрой лорда Алисанной, которая позже станет известна как Черная Эли; но было ли так на самом деле или же это просто семейная легенда, нам неведомо.

Много тяжелых потерь понесли обе стороны в этой битве, которую прозвали Битвой у Горелой Мельницы. Когда Бракены – теперь под командованием единокровного брата сира Амоса, сира Рейлона Риверса – были разбиты и отступили на свои земли, они обнаружили, что в их отсутствие Стонхедж был взят. Сильное войско Дарри, Рутов, Пайперов и Фреев, возглавляемое принцем Дейемоном на Караксесе, взяло замок штурмом, когда большая часть войска Бракенов отправилась в поход. Лорда Хамфри Бракена вместе с оставшимися детьми, третьей женой и любовницей-простолюдинкой взяли в плен, и сир Рейлон сдался, чтобы им не причинили вреда. Теперь, когда дом Бракенов был разбит и повержен, последние союзники Эйегона в речных землях отчаялись и тоже сложили оружие.

Однако не стоит думать, что «зеленый» совет сидел без дела. Сир Отто Хайтауэр тоже даром времени не терял: он договаривался с лордами, приглашал наемников, укреплял Королевскую Гавань и усердно искал новых союзников. После того как изложенное великим мейстером Орвилом щедрое предложение мира было отвергнуто, десница удвоил усилия, отправляя воронов в Винтерфелл, Гнездо, Риверран, Белую Гавань, Чаячий город, Горький Мост и на Светлый остров. Днем и ночью скакали гонцы в замки поближе, чтобы призвать их лордов и леди ко двору, дабы те присягнули в верности королю Эйегону. Сир Отто отправил послание и правителю Дорна, сиру Куорену Мартеллу, который сражался с принцем Дейемоном на Ступенях, но принц Куорен с презрением отверг его предложение. «Дорн уже наплясался с драконами, – будто бы сказал он. – Лучше со скорпионами спать, чем плясать с ними снова». Невзирая на все свои усилия, сир Отто стремительно терял доверие короля, который принимал его старания за бездействие, а осторожность – за трусость. Септон Евстахий рассказывает об одном случае, когда Эйегон, войдя в башню Десницы и застав того за написанием очередного письма, смахнул чернильницу со стола прямо на колени деду и заявил: «Престол завоевывают мечами, а не перьями; пора уже проливать кровь, а не чернила». По словам Манкена, весть о взятии Харренхолла Дейемоном поразила его величество как громом: ранее он думал, что дело его единокровной сестры заведомо обречено на провал. Потеряв Харренхолл, Эйегон впервые ощутил свою уязвимость. Потерпев же новое поражение при Горелой Мельнице и лишившись Стонхеджа, король стал понимать, что его положение куда более шатко, чем ему казалось. Вороны с Простора, который «зеленые» полагали своим оплотом, приносили недобрые вести и усиливали тревогу короля. Хайтауэры и Старомест по-прежнему крепко стояли за Эйегона, да и Бор тоже… но другие южные лорды – Костейн из Трех Башен, Маллендор из Вышеземья, Тарли из Рогова Холма, Рован из Золотой Рощи, Грим с Серого Щита – перешли на сторону Рейениры. Среди этих предателей особо выделялся сир Алан Бисбери, наследник лорда Лимана; он требовал выпустить своего деда из темницы (не зная, что тот убит). Видя подобное возмущение со стороны собственных знаменосцев, кастелян и эконом Хайгардена, а также мать малолетнего лорда Тирелла – все они были регентами мальчика, – неожиданно переменили мнение и заявили, что дом Тиреллов в войне участвовать не будет. Король Эейгон, по словам септона Евстахия, топил свои страхи в крепком вине. Сир Отто отправил послание своему племяннику, лорду Ормунду Хайтауэру, умоляя того употребить всю силу Староместа и подавить мятежи в Просторе.

Не замедлили последовать и новые удары судьбы: Долина, Белая Гавань, Винтерфелл, Блэквуды и другие речные лорды собирались в Харренхолле под знаменем Дейемона. Морской Змей запечатал Черноводный залив, и купцы каждое утро приходили к Эйегону с жалобами. Ответить королю было нечего, и он продолжал пить. «Сделай же что-нибудь!» – взывал он к сиру Отто, осушив очередную чашу вина. Десница заверял его, что он кое-что уже делает и у него готов план прорыва блокады Велариона. Говорил он и о том, что Дейемон, главная опора Рейениры, в то же время и самое уязвимое ее место, ибо его авантюры нажили ему куда больше врагов, нежели друзей. Сир Отто как один из первейших врагов принца пытался снестись через Узкое море с другим его недругом, Триединым Братством. Королевский флот не обладал достаточной мощью, чтобы отбить Глотку у Морского Змея, и все попытки Эйегона переманить Далтона Грейджоя из Пайка на свою сторону пока что терпели неудачу; королю никак не удавалось заполучить Железные Острова в союзники. Однако если собрать вместе армады Тироша, Лисса и Мира, они вполне сравнятся силой с Веларионами. Сир Отто отправил магистрам послание, пообещав им особые права на торговлю в Королевской Гавани, если они очистят Глотку от кораблей Морского Змея и снова откроют морские пути. Чтобы еще подсластить предложение, он пообещал передать Триархии Ступени, хотя Железный Трон никаких прав на эти острова не имел.

Однако Триархия всегда отличалась медлительностью. За неимением единого короля все важные решения в этом «трехглавом королевстве» принимал верховный совет. Каждый город был представлен в совете одиннадцатью магистрами, и каждый из них из кожи вон лез, чтобы показать свою мудрость, важность, проницательность и получить все возможные привилегии для своего города. Великий мейстер Грейдон, который полвека спустя написал исчерпывающую историю Триединого Братства, описывал их совет так: «тридцать три лошади, и каждая тянет в свою сторону». Даже такие срочные вопросы, как война, мир и заключение союзов становились предметом бесконечных обсуждений и споров… а в то время как в Триархию прибыли послы сира Отто, верховный совет не заседал вовсе.

Все эти проволочки молодого короля не устраивали. Эйегону наскучили разглагольствования деда; он терял терпение и не внимал увещеваниям матери, сторонницы сира Отто. Призвав деда в тронный зал, он сорвал с его шеи цепь десницы и швырнул ее сиру Кристону Колю со словами: «Мой новый десница – стальной кулак. Хватит письма писать, пора действовать». Сир Кристон не замедлил оправдать ожидания короля. «Не пристало вам молить своих лордов о поддержке, будто о подаянии, – заявил он. – Вы законный король Вестероса; всякий, кто отрицает это – изменник. Пора им узнать цену предательства».

Первыми эту цену пришлось уплатить лордам, томящимся в темнице под Красным Замком, – тем, кто некогда поклялся защищать права принцессы Рейениры и упрямо отказывался преклонить колено перед королем Эйегоном. Одного за другим их выволакивали во двор замка, где уже ждал палач, Королевское Правосудие, с топором наперевес. Каждому пленнику дали еще одну возможность присягнуть в верности его величеству. Лишь трое воспользовались этой милостью: лорд Батервелл, лорд Стокворт и лорд Росби; лорды же Хейворд, Мерривезер, Харт, Баклер, Касвелл и леди Фелл поставили верность дороже жизни и были обезглавлены. Вместе с ними лишились головы восемь земельных рыцарей и четыре десятка слуг и дворовой челяди. Головы казненных насадили на пики над городскими воротами.

Больше всего Эйегон желал отомстить за убийство своего наследника, напав на Драконий Камень; он вознамерился нагрянуть туда на драконах и схватить свою единокровную сестру с «ублюдками-сыновьями» или убить их. С большим трудом «зеленый» совет отговорил его от этой затеи, а сир Кристон предложил поступить по-другому. «Принцесса-самозванка прибегла для убийства принца Джейехериса к хитрости и вероломству, – сказал он. – Почему бы не отплатить ей той же кровавой монетой?» Орудием мести лорд командующий Королевской Гвардии выбрал своего рыцаря, сира Аррика Каргилла.

Сир Аррик хорошо знал древнюю вотчину дома Таргариенов: он часто бывал там во времена царствования короля Визериса. Многие рыбаки по-прежнему бороздили воды Черноводного залива, ибо море служило для Драконьего Камня важнейшим источником пропитания. Доставить Каргилла в рыбачью деревню у подножия замка было делом нехитрым, а там уж он придумает, как добраться до королевы. К тому же сир Аррик и его брат сир Эррик – близнецы, которых не отличить друг от друга; по словам Гриба и септона Евстахия, даже товарищи братьев в Королевской Гвардии не могли сказать, кто из них кто. Сир Кристон полагал, что сир Аррик в белом плаще сможет беспрепятственно разгуливать по Драконьему Камню: если он и наткнется на стражников, те, без сомнения, примут его за брата.

Сир Аррик не обрадовался возложенной на него миссии. Евстахий рассказывает, что в ночь накануне отплытия обуреваемый тяжкими думами рыцарь посетил септу Красного Замка, дабы молить Небесную Матерь о прощении. Однако он был королевским гвардейцем; он поклялся выполнять волю короля и своего начальника, и долг чести повелевал ему отправиться на Драконий Камень в просоленной рыбацкой одежде.

Что именно поручили сиру Аррику, до сир пор служит предметом споров. Великий мейстер Манкен говорит, что ему приказали убить Рейениру и одним ударом покончить с мятежом, а вот Гриб полагает, что его добычей должны были стать сыновья принцессы, ибо Эйегон II хотел смыть кровь своего убиенного первенца кровью своих «бастардов-племянников, Джакайериса и Джоффри Стронгов».

Прибыв на Драконий Камень, сир Аррик без промедления сошел на берег, облачился в доспехи и белый плащ и, притворившись братом, беспрепятственно проник в замок – как и задумал сир Кристон Коль.

Однако в самом сердце Драконьего Камня, у покоев королевы, боги столкнули его лицом к лицу с братом – сиром Эрриком, который сразу понял, что означает эта встреча. В песнях поется, что сир Эррик обнажил меч со словами: «Я люблю тебя, брат мой», а сир Аррик, вытащив свой клинок, ответил: «И я тебя, брат».

По словам Манкена, близнецы сражались почти час. Звон стали перебудил добрую половину двора, однако сбежавшиеся на шум могли лишь стоять и смотреть, не в силах что-либо сделать, ибо никто не мог понять, кто из братьев кто. В конце концов сир Аррик и сир Эррик оба получили смертельные раны и со слезами на глазах умерли, сжимая друг друга в объятиях. Рассказ Гриба об этих событиях не так длинен, зато куда более ужасен и жесток. Битва длилась лишь несколько мгновений, говорит шут. Никакими словами братской любви соперники не обменивались: каждый из них назвал другого предателем, и они скрестили мечи. Сир Эррик, который стоял на ступеньках выше брата, первым нанес смертельный удар – он рубанул мечом так, что почти отсек брату руку, державшую меч; но сир Аррик, падая, ухватил Эррика за плащ, притянул к себе и вонзил ему в живот свой кинжал. Сир Аррик испустил дух еще до появления первых стражников, но сир Эррик промучился четыре дня, крича от ужасной боли и проклиная своего брата-предателя. Неудивительно, что барды и сочинители предпочли рассказ Манкена, но мейстеры и прочие ученые мужи должны сами рассудить, что больше похоже на правду. Септон Евстахий пишет лишь, что братья убили друг друга, и добавить нам к этому нечего.

Между тем в Королевской Гавани Ларис Стронг Колченогий, Эйегонов мастер над шептунами, уже приготовил список всех лордов, присутствовавших на коронации Рейениры и заседавших в ее «черном» совете. До островных лордов Селтигара и Велариона Эйегон, недостаточно сильный на море, добраться не мог, но материковые «черные» были в пределах его досягаемости.

Вместе с сотней рыцарей, пятью сотнями королевских ратников и втрое большим количеством наемников сир Кристон выступил на Росби и Стокворт, чьи лорды недавно пожалели о своей клятве Рейенире; им было велено доказать свою преданность королю, укрепив войско Эйегона своими силами. После этого Коль двинулся на приморский город Синий Дол, застав его защитников врасплох. Город подвергся разграблению, корабли в его гавани были сожжены, а лорд Дарклин обезглавлен. Его рыцарям и ратникам предоставили выбор: присягнуть королю Эйегону или разделить участь своего лорда. Многие выбрали первое. Следующей целью Коля был Грачевник. Лорд Стаунтон, извещенный об этом, закрыл ворота; со стены замка он видел, как жгут его поля, леса и деревни, как предают мечу поселян и скот. Когда съестные припасы в Грачевнике подошли к концу, лорд послал на Драконий Камень ворона с просьбой о помощи.

Ворон прибыл, когда Рейенира и ее «черные» оплакивали сира Эррика и обсуждали, как лучше ответить на последний удар «узурпатора Эйегона». Покушение на ее жизнь (или на жизнь ее сыновей) потрясло королеву, однако она по-прежнему не хотела атаковать Королевскую Гавань. Манкен пишет, что возможность стать братоубийцей вселяла в Рейениру ужас (не будем забывать, что его книга была написана много лет спустя). Мейегора Жестокого, убившего своего племянника Эйегона, постигло проклятье, и свои дни он окончил, истекая кровью на украденном троне. Септон Евстахий полагает, что атаковать королеве мешало «материнское сердце»: она не хотела рисковать жизнью оставшихся сыновей. Гриб, единственный из трех рассказчиков присутствовавший на этих советах, утверждает, что Рейенира так горевала по убиенному сыну, что устранилась и передала командование Морскому Змею и его жене, принцессе Рейенис. Рассказ шута кажется нам наиболее достоверным: через девять дней после того, как лорд Стаунтон попросил у королевы помощи, над морем послышался шум кожистых крыльев, и над замком показалась Мелейс, Красная Королева, прозванная так за алую чешую. Перепонки крыльев у нее были розовые, а гребень, когти и рога цвета меди. На спине у нее в сверкающих доспехах из стали и меди восседала Несбывшаяся Королева Рейенис Таргариен.

Сир Кристон Коль не дрогнул – он ожидал появления дракона и даже рассчитывал на это. В воздух под барабанную дробь полетели стрелы из длинных луков, арбалетов и скорпионов – именно из скорпиона в Дорне когда-то сбили Мираксеса. Мелейс получила множество мелких ран, но это лишь разъярило ее. Она ринулась вниз, изрыгая пламя; шкура, гривы и сбруя лошадей вспыхивали, огонь охватывал рыцарей, которые сгорали прямо в седлах; латники бежали, бросая копья. Некоторые закрывались щитами, но от драконьего дыхания не спасали ни дуб, ни железо. «Целься во всадницу», – прокричал сквозь дым сир Кристон на белом коне. Мелейс взревела; из ее ноздрей валил дым, а в зубах бился охваченный пламенем жеребец.

И тут раздался ответный рев: в небо поднялись король Эйегон на Солнечном и брат его Эйемонд на Вхагаре. Западня, подготовленная Колем, захлопнулась, и Рейенис попалась в нее.

Принцесса не пыталась бежать; с радостным кличем она щелкнула бичом и послала Мелейс навстречу врагу. Одного Вхагара старая и опытная красная воительница могла бы еще одолеть, но два дракона сулили ей верную гибель. Они схватились в тысяче футов над полем битвы, и клубы огня были столь ослепительными, что многие, видевшие это, после клялись, что видели небо, полное солнц. Красные челюсти Мелейс на мгновение сомкнулись на золотой шее Солнечного, но тут на них рухнул сверху Вхагар; все трое начали падать и грохнулись оземь так, что со стен Грачевника в полулиге от них посыпались камни.

Все, кто оказался рядом с драконами, погибли на месте, а остальные мало что разглядели за дымом и пламенем. Огонь погас лишь пару часов спустя, и только Вхагар невредимым восстал из пепла. Мелейс, переломавшую кости при падении, растерзали на части, у Солнечного было наполовину оторвано крыло, а августейший его наездник переломал себе ребра, одно бедро и получил нешуточные ожоги. Больше всего пострадала левая рука Эйегона, где доспехи вплавились в плоть.

Рядом с тушей Мелейс было найдено тело; полагали, что это принцесса Рейенис, но останки были так обуглены, что с уверенностью никто не мог ее опознать. Любимая дочь леди Джослин Баратеон и принца Эйемона Таргариена, верная жена Корлиса Велариона, мать и бабушка, Несбывшаяся Королева жила, не ведая страха, и погибла в крови и пламени. Ей было пятьдесят пять лет от роду.

В тот день полегли восемьсот рыцарей, оруженосцев и простых латников. Вскоре к ним прибавились еще сто: принц Эйемонд с сиром Кристоном взяли Грачевник и предали смерти весь его гарнизон. Голову лорда Стаунтона отвезли в Королевскую Гавань и водрузили над Старыми воротами, но еще более устрашила народ голова Мелейс, провезенная по городу на телеге. Септон Евстахий говорит, что после этого жители начали покидать столицу толпами, пока вдовствующая королева Алисент не приказала запереть все городские ворота.

Король Эйегон не умер, но так страдал от ожогов, что порой молил богов ниспослать ему смерть. Чтобы скрыть, насколько тяжело он ранен, его доставили домой в закрытых носилках, и он не поднимался с постели до конца года. Септоны молились за него, мейстеры потчевали зельями и маковым молоком, но король все равно спал девять часов из десяти, просыпался лишь, чтобы принять скудную пищу, а после снова впадал в забытье. Беспокоить его позволялось только матери и деснице; Гелайена, снедаемая горем и безумием, даже не пыталась навестить раненого.

Солнечный с раненым крылом, слишком тяжелый для перевозки, ползал в пепле у Грачевника, как огромный золотой червь. Сначала он кормился обгорелыми телами убитых; потом люди, оставленные сиром Кристоном для охраны дракона, стали пригонять ему овец и телят.

«Править страной придется вам, пока ваш брат не поправится», – так, по словам Евстахия, сказал Кристон Коль принцу Эйемонду. Септон также пишет, что принца дважды просить не пришлось: одноглазый убийца своего родича мигом нахлобучил на себя корону Эйегона Завоевателя. «Мне она идет куда больше, чем ему», – говорил он, но королем себя объявить не пытался, называясь лишь Хранителем Государства и принцем-регентом. Десницей по-прежнему оставался сир Кристон Коль.

Между тем проросли семена, посеянные Джакайерисом Веларионом на севере: люди королевы стекались в Белую Гавань, Винтерфелл, Барроутон, Систертон, Чаячий город и Ворота Луны. Если они объединятся с собравшимися у Харренхолла речными лордами, даже крепкие стены Королевской Гавани их не сдержат, предупреждал Эйемонда сир Кристон.

С юга тоже приходили зловещие вести. Внемля мольбам своего дядюшки, лорд Ормунд Хайтауэр вышел из Староместа с тысячью рыцарей, тысячью лучников, тремя тысячами латников и неисчислимыми тысячами наемников, маркитантов и прочего сброда. Со всем этим войском он угодил прямехонько в засаду, устроенную сиром Аланом Бисбери и лордом Аланом Тарли. Хотя два Алана располагали гораздо меньшими силами, они не давали Хайтауэру покоя ни днем, ни ночью: нападали на стоянки, убивали разведчиков, поджигали земли у него на пути. Еще дальше к югу лорд Костейн выступил из Трех Башен и атаковал обоз Хайтауэра. Хуже того, до лорда Ормунда дошли вести, что вдоль Мандера движется войско, не уступающее по численности войску из Староместа, а ведет его Таддеуш Рован, лорд Золотой Рощи. Хайтауэр решил, что без поддержки Королевской Гавани дальнейшее продвижение невозможно.

«Нам требуются ваши драконы», – писал он в своем послании.

Принц-регент, крепко уверенный в собственной воинской доблести и мощи Вхагара, рвался сразиться с врагом. «Шлюха на Драконьем Камне нам не страшна, – говорил он, – как и Рован, и прочие предатели на Просторе. Мой дядюшка, вот кто опасен. Как только Дейемона не станет, все это дурачье, размахивающее знаменами Рейениры, разбежится по своим замкам и больше не будет нам докучать».

На восточном берегу Черноводного залива дела тоже шли неважно: Рейенира никак не могла поправиться. Смерть Люцериса сильно подорвала ее здоровье, и без того хрупкое после тяжелых и неудачных родов. Когда Драконьего Камня достигли вести о гибели Рейенис, королева серьезно поссорилась с лордом Веларионом, обвинившим ее в гибели жены. «Это должна была быть ты! Стаунтон посылал за тобой, – кричал Морской Змей, – а ты отправила в Грачевник мою жену и сыновей своих с ней не пустила!» Все в замке знали, что принцы Джак и Джофф были более чем готовы лететь на материк вместе с Рейенис.

«Лишь я один мог утешить ее величество, – повествует Гриб. – В эти нелегкие времена я оставил шутовство, снял свой остроконечный колпак и стал советником королевы. Вся моя мудрость и участие были отданы ей. Другие и не подозревали, что ими управляет дурак, невидимый король в шутовском кафтане».

Это весьма солидные претензии для такого маленького человечка, и они не подкрепляются ни другими рассказчиками, ни фактами. Ее величество была далеко не одинока: у нее оставались четверо сыновей. «Сила моя и утешение», – говорила о них королева. Эйегону Младшему и Визерису, сыновьям Дейемона, было девять и семь, принцу Джоффри – двенадцать, но Джакайерис, принц Драконьего Камня, находился на пороге шестнадцатилетия, когда, по законам Вестероса, он должен был стать мужчиной.

В конце 129 года Джак вышел из тени матери. Памятуя об обещании, данном Деве Долины, он отправил в Чаячий город Джоффри на Тираксесе. Манкен предполагает, что Джак, принимая это решение, руководствовался в основном соображениями безопасности и хотел убрать Джоффа подальше от боевых действий. Тот долго упирался и согласился лететь, только услышав, что его отправляют защищать Долину от драконов Эйегона. Сопровождать его выбрали Рейену, тринадцатилетнюю дочь принца Дейемона от Лейены Веларион. Рейена Пентошийская, как называли ее по месту рождения, летать верхом не умела, ибо ее новорожденный дракон вскоре умер, однако взяла с собой в Долину три драконьих яйца и еженощно молилась, чтобы они проклюнулись. Сестра-близнец леди Рейены, Бейела, осталась на Драконьем Камне. С детства обрученная с принцем Джакайерисом, она отказалась покидать его, заявив, что будет сражаться с ним бок о бок на своем драконе, хотя Лунный Танцор был еще слишком мал, чтобы выдержать ее вес. Бейела также заявила, что хочет выйти замуж за Джака немедленно, однако свадьба так и не состоялась. Манкен говорит, что Джакайерис не хотел жениться, пока не закончится война, а Гриб все твердит про то, что принц уже был женат на загадочной Саре Сноу, незаконнорожденной девице из Винтерфелла.

Принц Драконьего Камня позаботился и о единоутробных братьях, девятилетнем Эйегоне Младшем и семилетнем Визерисе. В вольном городе Пентосе у их отца Дейемона было много друзей; Джакайерис написал тамошнему принцу, и тот согласился принять к себе мальчиков, пока Рейенира не утвердится на троне. В самом конце 129 года маленькие принцы сели на когг «Веселый путник» – Эйегон Младший с Тучей, Визерис в обнимку с драконьим яйцом. Их сопровождали семь боевых кораблей Корлиса Велариона.

Джакайерис успел примириться с лордом Высокого Прилива, назначив его королевской десницей; вдвоем они стали обдумывать план взятия Королевской Гавани.

Когда Солнечного ранили, а Тессарион с принцем Дейероном улетели в Старомест, в Королевской Гавани осталось только два взрослых дракона. Хозяйка Огненной Мечты Гелайена предавалась горю и не покидала своих покоев, посему считаться приходилось с одним Вхагаром. Никто из живых драконов не мог сравняться с ним в величине и силе, но Джак рассудил, что если Вермакс, Сиракс и Караксес полетят в Королевскую Гавань вместе, то даже «старый дьявол» с ними не сладит.

Гриб был в этом не столь уверен. «Оно конечно, трое больше, чем один, – так он якобы заявил принцу, – но четыре больше чем три, а шесть – больше, чем четыре; это и дураку известно». Джак заметил, что Туча еще ни разу не летала под седлом, что Лунный Танцор еще совсем мал, а Тираксес и Джоффри далеко в Долине; где шут полагает найти еще трех драконов? Гриб, по его собственным словам, рассмеялся и ответил: «Под простынями да в поленницах – везде, где вы, Таргариены, порасплескали свое серебряное семя».

Дом Таргариенов правил Драконьим Камнем с тех самых пор, как лорд Эйенар высадился там со своими драконами, то есть более двухсот лет. Хоть у них и были приняты браки между близкими родичами, но молодая кровь горяча, и Таргариены порой искали утех с дочерьми (а то и с женами) своих подданных, землепашцев и рыбаков. Не забудем также, что до того, как этот обычай был отменен при короле Джейехерисе, правом первой ночи на Драконьем Камне пользовались, возможно, чаще, чем где бы то ни было еще в Семи Королевствах, хотя королева Алисанна наверняка была бы потрясена, если бы услышала об этом.

От женщин Вестероса Алисанна знала, что в других местах люди восставали против этого права, но на Драконьем Камне, где Таргариенов почитали как полубогов, такого возмущения не было. Молодым женам, удостоенным подобной чести в брачную ночь, завидовали, а дети, рожденные от такого соития, ценились больше других, ибо лорды часто жаловали их матерей золотом, шелками и землями. Этих удачливых бастардов сначала называли драконьим семенем, а со временем – просто семенем. Таргариены и после отмены господского права не перестали резвиться с простолюдинками, отчего семени их на острове было полным-полно.

К этим внебрачным потомкам Таргариенов по совету шута и обратился принц Джакайерис, предлагая землю и рыцарство всякому, кто укротит дракона. Сыновья такого человека также будут причислены к благородному сословию, дочерей выдадут замуж в благородные дома, а сам он удостоится чести сражаться вместе с принцем Драконьего Камня против самозванца Эйегона II и своры его приспешников.

Не все из тех, кто откликнулся на призыв, были драконьим семенем даже во втором или третьем поколении. В наездники вызывались домашние рыцари королевы, в том числе сир Стеффон Дарклин, лорд-командующий ее Королевской Гвардией, а также оруженосцы, рыбаки, поварята, латники, скоморохи и две служанки.

«Большой Сев» – так именует Манкен последовавшие за призывом принца победы и драмы (утверждая, что придумал это не Гриб, а сам Джакайерис). Другие предпочитают называть эти события «Красный Сев».

Самым нелепым из тех, кто вообразил себя наездником, был сам Гриб. В своих «Заметках» он распространяется о том, как пытался оседлать Среброкрылого, которого считали самым спокойным из драконов, оставшихся без хозяина. Это одна из самых забавных побасенок шута. Дело кончилось тем, что Грибу пришлось спасаться бегством; штаны у него на заду занялись, и вдобавок он едва не утонул, когда прыгнул в колодец, чтобы погасить пламя. История эта, вряд ли правдивая, вносит забавную нотку в хронику страшной эпопеи.

Драконы – не лошади. Они не очень-то расположены терпеть на себе всадников, а когда злятся или чувствуют угрозу – нападают. В «Подлинной истории» говорится, что во время Сева лишились жизни шестнадцать человек, а тех, кто обгорел или остался калекой, было втрое больше. Стеффон Дарклин сгорел заживо, укрощая Морское Чудо, лорда Гормена Масси постигла такая же участь с Вермитором. Серебряному Денису, объявлявшему себя сыном Мейегора Жестокого (что подтверждалось цветом его волос и глаз), оторвал руку Бараний Вор; пока сыновья Дениса пытались остановить кровь, прилетел Людоед, отогнал Вора и пожрал отца с сыновьями вместе.

И все же Морское Чудо, Среброкрылый и Вермитор привыкли к людям и терпели их присутствие. Уже объезженные, они снисходительнее отнеслись к новым всадникам. Вермитор, дракон Старого Короля, склонил выю перед здоровенным кузнецом Хью Молотом, а Среброкрылый, носивший некогда королеву Алисанну, допустил к себе латника, которого звали Ульфом Белым за цвет волос и Ульфом Бражником за беспробудное пьянство.

Морское же Чудо, на коем прежде летал Лейенор Веларион, укротил пятнадцатилетний Аддам из Корабела, о происхождении которого историки спорят и по сей день. Аддам и его брат Алин, годом младше, были сыновьями женщины по имени Марильда, пригожей юной дочери корабельщика. Впрочем, в доках ее отца девушку звали Мышкой, ибо была она «маленькой, юркой и вечно путалась под ногами». В 114 году, когда родился Аддам, Марильде было шестнадцать, а когда в 115-м на свет появился Алин, ей едва сравнялось восемнадцать. Такие же маленькие и быстрые, как мать, бастарды из Корабела унаследовали от отца серебристые волосы и лиловые глаза. Вскоре стало очевидно, что текущая в их жилах драконья кровь еще и основательно просолена морем: братья выросли в доках деда и оба начали выходить в море юнгами, когда им еще и восьми не исполнилось. Когда Аддаму сравнялось десять, а Алину – девять, их дед умер, и его корабельные верфи перешли к дочери. Марильда их продала, а на вырученные деньги купила торговый когг, назвала его «Мышь» и сама стала на нем капитаншей. Проявив немалую смелость и изворотливость в торговле, к 130 году Марильда из Корабела владела уже семью кораблями, и на одном из них всегда подвизались ее сыновья.

Ни у кого из тех, кто видел братьев, не возникало и тени сомнения, что это драконье семя, хотя их мать наотрез отказывалась говорить, кто отец. Лишь когда принц Джакайерис стал искать новых наездников, Марильда нарушила молчание и заявила, что Аддам и Алин – сыновья покойного Лейенора Велариона. Это было правдоподобно: мальчики на него походили, и все знали, что в доках Корабела он бывал часто. Но все же многие на Драконьем Камне и в Дрифтмарке сомневались в правдивости слов Марильды, ибо помнили, что Лейенор Веларион был равнодушен к женщинам. Впрочем, никто не осмелился назвать ее лгуньей… ибо отец Лейенора, лорд Корлис, самолично доставил мальчиков принцу Джакайерису для Сева. Морской Змей пережил своих детей, кузены и племянники его предали, и новообретенным внукам он был только рад. Поднявшись в воздух на Морском Чуде, Аддам из Корабела подтвердил правоту своей матери. Так что не стоит удивляться тому, что и Манкен, и септон Евстахий подтверждают отцовство сира Лейенора. У Гриба, как обычно, другое мнение. В своих «Заметках» шут высказывает мнение, что «мышата» были зачаты не сыном Морского Змея, а самим Морским Змеем. Лорд Корлис не разделял альковных предпочтений сира Лейенора, а доки Корабела были его вторым домом, и он бывал там куда чаще сына. Жена его, принцесса Рейенис, обладала яростным темпераментом Таргариенов, и ее бы вряд ли порадовало, что лорд-супруг прижил двух сыновей с девчонкой вдвое ее моложе, да к тому же дочерью корабельщика. Поэтому после рождения Алина его милость благоразумно положил конец своим встречам с Мышью и велел ей держать мальчиков подальше от замка. Лишь после смерти Рейенис лорд Корлис наконец смог представить своих бастардов ко двору.

Тут стоит заменить, что в этом случае рассказ шута кажется более правдоподобным, нежели то, что пишут септон и великий мейстер. Многие при дворе королевы Рейениры наверняка подозревали то же самое, но держали языки за зубами. Вскоре после того, как Аддам из Корабела укротил Морское Чудо, лорд Корлис даже осмелился просить Рейениру снять с юноши и его брата клеймо бастардов. Когда о том же попросил и принц Джакайерис, королева уступила, и Аддам из Корабела, бастард драконьего семени, стал Аддамом Веларионом, наследником Дрифтмарка.

Однако на этом Красный Сев не закончился. Впереди было еще много куда более ужасных событий, которые принесли немало бед Семи Королевствам.

Трех диких драконов было укротить не так просто, как тех, что уже летали под седлом, однако храбрецы не прекращали попыток. Бурый, безобразный с виду Бараний Вор вылупился, когда Старый Король был еще молод; он любил баранину и получил свою кличку за постоянные кражи овец от Дрифтмарка до Путеводной. Пастухов, если те не слишком старались ему помешать, он почти не трогал, но порой не гнушался пастушьими собаками. Серый Призрак, живший в дымной пещере на восточном склоне Драконьей горы, предпочитал рыбу и промышлял ее, летая над Узким морем. Бледно-серый под цвет утреннего тумана, он был робок и чурался людей.

Самым большим и старым из дикарей был Людоед. При случае он поедал даже мертвых сородичей и нападал на кладки Драконьего Камня, пожирая яйца и новорожденных драконов. Угольно-черный, со злобными зелеными глазами, Людоед, по словам местных жителей, угнездился на Драконьем Камне еще до прихода Таргариенов (великий мейстер Манкен и септон Евстахий находят это маловероятным, как и я сам). Злосчастные объездчики много раз пытались его укротить, и логово Людоеда было усеяно их костями.

Никто из драконьего семени не был настолько глуп, чтобы попытаться еще раз (те, у кого не достало разума, уже не смогут рассказать, что с ними сталось). Некоторые все еще надеялись объездить Серого Призрака, но его никто не мог отыскать. Бараний Вор не прятался, был существом чрезвычайно злобным и убил больше объездчиков, чем три «замковых дракона» вместе взятые. Одним из тех, кто попытался укротить его (ибо отыскать Серого Призрака у него не вышло), был Алин из Корабела. Бараний Вор его не принял. Алин выскочил из логова в горящем плаще и погиб бы, не случись рядом брата Аддама: Морское Чудо отогнал своего злобного родича, и Аддам сбил пламя своим плащом. Ожоги на спине и ногах остались у Алина Велариона до конца его долгих дней, но ему еще посчастливилось: многие из тех, кто пытался взобраться Бараньему Вору на спину, оказывались у него в брюхе.

В конце концов бурый злодей покорился хитрой и упорной шестнадцатилетней чернавке, которая каждое утро приносила ему только что зарезанную овцу; Бараний Вор привык к ней и ждал ее прихода. Манкен пишет, что эту нежданную укротительницу дракона звали Крапивой; Гриб говорит, что ее звали Краппи, что она была дочерью портовой шлюхи, а отца ее никто не знал. Как бы ее ни звали, известно, что она была тощей, смуглой, черноволосой и кареглазой, сквернословила почем зря и не ведала страха. Она стала первой и последней наездницей Бараньего Вора.

Джакайерис достиг своей цели. Много людей погибло, много женщин овдовело, многим предстояло жить с ожогами и увечьями до конца своих дней, но принц получил четырех новых всадников. В последние дни 129 года он начал готовиться к нападению на Королевскую Гавань. Атаковать было решено в ночь первого новогоднего полнолуния.

Однако человек предполагает, а боги располагают. В это самое время с востока уже надвигалась новая угроза. Замысел Отто Хайтауэра себя оправдал: верховный совет Триархии, собравшись в Тироше, решил заключить с ним союз. Девяносто кораблей под флагом Братства двинулись со Ступеней к Глотке, и по воле богов пентошийский когг «Веселый путник» с двумя маленькими принцами на борту угодил прямо к ним в зубы. Сопровождающие когг корабли были захвачены или потоплены, и сам «Путник» тоже оказался во власти врага.

На Драконьем Камне об этом узнали со слов Эйегона Младшего: мальчик примчался домой, вцепившись, как клещ, в шею Тучи. Гриб рассказывает, что он был весь белый, трясся, как лист, и от него разило мочой. Эйегону было всего девять лет, и этот первый полет на драконе оказался для него и последним: Туча был тяжело ранен во время их бегства с «Веселого путника». Его брюхо было утыкано стрелами, а шею пронзил болт «скорпиона»; дракон умер час спустя, истекая черной дымящейся кровью. Младший, принц Визерис, не смог убежать; смышленый мальчик спрятал свое драконье яйцо, переоделся в лохмотья и прикинулся юнгой, но настоящий юнга выдал его. По словам Манкена, тирошийский капитан первым догадался, кого взял в плен, но адмирал флота Шарако Лохар из Лисса забрал ценный трофей себе.

Свой флот лиссенийский адмирал разделил: одна его часть должна была войти в Глотку южнее Драконьего Камня, другая севернее. Ранним утром пятого дня 130 года ОЗ началась битва; солнце, встающее позади кораблей Шарако, светило прямо в глаза противнику. Пользуясь этим, триархийцы захватили немало галеонов лорда Велариона: одни потопили, другие взяли на абордаж. Не заходя на Драконий Камень, южане высадили воинов на Дрифтмарке возле Пряного и отправили в гавань брандеры поджечь корабли, выходящие им навстречу. Еще до полудня Пряный был охвачен пламенем, а латники из Мира и Тироша штурмовали Высокий Прилив.

Когда принц Джакайерис на Вермаксе атаковал шеренгу лиссенийских галей, его встретили дождем стрел и копий. Моряки Триархии, воевавшие на Ступенях с Дейемоном, дракона видели не впервой. Смелости им было не занимать; они были готовы противостоять драконьему пламени как умеют. «Убейте всадника, и дракон улетит», – наставляли их капитаны. Один корабль загорелся, за ним другой, но люди продолжали сражаться. Тут раздался крик, и моряки, посмотрев в небо, увидели, как из-за Драконьей горы показались другие драконы.

Одно дело сражаться против одного дракона, и совсем другое – против пятерых.

Подкрепление в виде Среброкрылого, Морского Чуда, Бараньего Вора и Вермитора лишило моряков боевого духа. Галеи, сломав строй, бросились врассыпную, а драконы налетели на них подобно грозе, изрыгая золотые, красные и оранжевые клубы пламени, каждый мощнее и ярче предыдущего. Они поджигали корабли один за другим. Черный дым поднимался к небу, горящие люди с криками прыгали за борт. Казалось, что победа близка… и она была близка, но тут Вермакс стал падать и рухнул в море.

О причине его падения рассказывали по-разному. Одни говорили, что арбалетный болт попал ему в глаз, но это уж слишком похоже на гибель Мираксеса в Дорне. Другие уверяли, будто какой-то матрос в вороньем гнезде метнул в Вермакса кошку на цепи. Она застряла между двумя чешуйками и распорола дракону брюхо, когда матрос обмотал цепь вокруг мачты. Яростный вопль дракона услышали даже в Пряном, несмотря на шум битвы. Вермакс камнем пошел вниз. Рассказывают, что барахтаясь в воде и пытаясь вновь подняться, он врезался в пылающую галею; от удара ее обшивка расщепилась, мачта рухнула, а Вермакс запутался в снастях и пошел ко дну вместе с судном.

Джакайерис, как говорят, успел соскочить с дракона и уцепился за горящую деревяшку, но арбалетчики с мирийского корабля принялись пускать в него стрелы. В цель попал один и другой; все больше арбалетчиков присоединялись к охоте; наконец, очередной болт пронзил шею принца, и его поглотило море.

Битва в Глотке кипела всю ночь и осталась в истории как одно из самых кровопролитных морских сражений. Из девяноста мирийских, тирошийских и лиссенийских кораблей, приведенных со Ступеней Шарако Лохаром, обратно дотащились всего двадцать восемь; все, кроме трех, принадлежали Лиссу. Вдовы Мира и Тироша обвинили адмирала в том, что он отправил их корабли на погибель, а свои уберег. Между тремя городами начался раздор, переросший через два года в войну; так распалась Триархия, но к нашему рассказу это уже не относится.

Драконий Камень враги обошли стороной, рассудив, что древняя крепость Таргариенов выдержит любой штурм, и весь удар принял на себя Дрифтмарк. Пряный был разграблен и сожжен; тела мужчин, женщин и детей валялись на улицах, став кормом для воронья, крыс и чаек. Предали огню и замок Высокий Прилив. Сокровища, привезенные Морским Змеем с востока, сгорели, слуг, пытавшихся спастись, перебили. Флот Велариона сократился почти на треть, тысячи моряков пали, но никого из них не оплакивали так, как Джакайериса, принца Драконьего Камня.

Младший сын Рейениры тоже, казалось, сгинул. В пылу сражения никто не мог с точностью сказать, на каком из вражеских кораблей находился принц Визерис. Обе стороны полагали, что он погиб: утонул, сгорел или был убит. Что до Эйегона, то, хоть он и сумел спастись бегством, вся радость жизни покинула его: мальчик не мог простить себе того, что улетел на Туче и бросил младшего брата в беде.

Говорят, что когда Морского Змея поздравили с победой, он ответил так: «Если это победа, я молюсь о том, чтобы она стала последней».

Гриб рассказывает, что в ту ночь на Драконьем Камне, в прокопченной таверне у подножия замка, праздновали лишь два человека: новые наездники Вермитора и Среброкрылого, Хью Молот и Ульф Белый, выжившие в этой кровавой бане. «Теперь-то мы уж точно рыцари», – хвастался Хью, а Ульф смеялся и приговаривал: «Да тьфу на него, на рыцарство, нас лордами должны сделать!»

Крапива их радости не разделяла. Да, она летала вместе с остальными, сражалась столь же отважно и убила и пожгла не меньше других; но когда она вернулась на Драконий Камень, слезы прочертили дорожки на ее закопченном лице. Аддам Веларион по возвращении отправился к Морскому Змею, и о чем они говорили, не распространяется даже Гриб.

Две недели спустя Ормунд Хайтауэр в Просторе оказался меж двумя армиями. С северо-востока по его войску ударила большая рыцарская конница Таддеуша Рована, лорда Золотой Рощи, и Тома Флауэрса, Бастарда из Горького Моста, а сир Алан Бисбери, объединившись с лордами Аланом Тарли и Оэуном Костейном, отрезал ему дорогу на Старомест. Когда окружение сомкнулось на берегах Медовички и Хайтауэра атаковали одновременно и в лоб, и с тыла, ряды его воинов дрогнули. Поражение казалось неминуемым, но тут на поле упала тень, и раздался ужасный рев, заглушивший звон оружия: то был медно-синий Тессарион, а на его спине восседал пятнадцатилетний принц Дейерон Таргариен, младший сын королевы Алисент и оруженосец лорда Ормунда… тот самый добрый мальчик, что приходился молочным братом Джакайерису.

С его появлением все изменилось. Лорд Ормунд перешел в наступление, люди королевы пустились бежать. К вечеру лорд Рован отошел на север с остатками войска, обгорелый труп Тома Флауэрса остался лежать в камышах, обоих Аланов взяли в плен, лорд Костейн умирал, сраженный черным мечом Удалого Джона Рокстона по имени Сиротская Доля. Пока волки и воронье терзали убитых, Ормунд Хайтауэр потчевал Дейерона мясом зубра и крепким вином; он посвятил принца в рыцари своим прославленным мечом Бдение и нарек сиром Дейероном Отважным. «Вы очень добры, милорд, – скромно ответствовал принц, – но это победа Тессариона, а не моя».

Разгром при Медовичке погрузил в уныние «черный» двор Рейениры. Лорд Бар-Эммон предложил даже склонить колено перед Эйегоном II, но королева и слышать о том не хотела. Сердца людей, особенно женщин, ведомы одним лишь богам: Рейенира, сломленная потерей одного сына, воспряла духом со смертью второго. Гибель Джака ожесточила ее, лишила страха и оставила в сердце лишь гнев и ненависть. Драконов у нее все еще оставалось больше, чем у единокровного брата, и королева твердо вознамерилась воспользоваться этим преимуществом – не важно, какой ценой. Она низвергнет огонь на головы Эйегона и присных его, заявила Рейенира совету – и либо сбросит его с Железного Трона, либо погибнет сама.

Той же решимостью на другой стороне залива проникся и принц Эйемонд, правивший вместо недужного брата. Не принимая в расчет Рейениры, он опасался дяди своего Дейемона и войска, которое тот собрал в Харренхолле. На совете, куда он призвал и своих знаменосцев, принц заявил, что намерен дать Дейемону бой и покарать мятежных лордов Трезубца.

Он предложил ударить по речным землям с запада и востока и таким образом вынудить лордов Трезубца сражаться сразу на двух фронтах. Ясон Ланнистер собрал в западных холмах великолепное войско: тысячу рыцарей и всемеро больше лучников и латников. Пусть он спустится в долину и пробьется через Трезубец огнем и мечом, а сир Кристон Коль в это время выдвинется из Королевской Гавани; сам Эйемонд на Вхагаре будет сопровождать его. Две армии сойдутся в Харренхолле и сдавят «изменников Трезубца» промеж собой. А коли дядюшка покинет крепостные стены, чтобы сразиться с ними, как наверняка и случится, Вхагар убьет Караксеса, и Эйемонд возвратится в город с головой Дейемона.

Не все члены «зеленого» совета одобрили это намерение. Десница и сир Тайленд Ланнистер были на стороне принца-регента, но великий мейстер Орвил убеждал его заручиться прежде поддержкой дома Баратеонов, а лорд Джаспер Уайлд просил вызвать с юга лорда Хайтауэра и принца Дейерона, ибо «один дракон хорошо, а два лучше». Королева-мать также советовала сыну проявить осторожность и уговаривала его подождать, пока король и Солнечный выздоровеют и смогут сражаться.

Эйемонд, однако, ждать не желал. Он заявил, что обойдется и без братьев с их драконами: Дейерон слишком молод, а Эйегон незнамо когда поправится. Караксес, конечно, змей опасный, хитрый и закаленный в боях, но Вхагар еще старше, еще страшнее и притом вдвое больше. Одноглазый, по мнению септона Евстахия, не хотел делить славу ни с братьями, ни с кем-либо другим.

Перечить ему не представлялось возможным – ведь пока Эйегон II не поднимется с постели и снова не возьмет в руки меч, править государством продолжал Эйемонд. Вскоре принц, верный слову, вывел из Божьих ворот четыре тысячи войска.

«До Харренхолла шестнадцать дней пути, – провозгласил он. – На семнадцатый мы будем пировать в стенах Черного Харрена, а голова моего дядюшки будет взирать на это со своей пики».

Повинуясь приказу принца, Ясон Ланнистер, лорд Бобрового утеса, начал свой путь с западных холмов, намереваясь обрушить всю свою мощь на Трезубец и речные земли. Лордам Трезубца ничего не оставалось, кроме как повернуть назад и дать Ланнистеру бой.

Но Дейемон, воин старый и опытный, нипочем не позволил бы запереть себя в стенах крепости, даже столь прочной, как Харренхолл. У него по-прежнему оставались друзья в Королевской Гавани, и его известили о планах племянника еще до выступления Эйемонда из города. «Давно пора», – рассмеялся Дейемон, услышав, что принц-регент и Кристон Коль отправились наконец в свой поход. С искривленных башен Харренхолла взмыла целая туча воронов.

У Трезубца лорда Ланнистера встретили Петир Пайпер, старый лорд Розовой Девы, и Тристан Венс, лорд Приюта Странника. Хотя люди с запада и превосходили их числом, речным лордам эта земля была знакома. Трижды Ланнистеры пытались пересечь Трезубец, и трижды их отбрасывали назад. Во время последней попытки Ясон Ланнистер пал от руки седовласого оруженосца по имени Пейт из Длиннолиста (после лорд Пайпер собственноручно посвятил его в рыцари и дал ему имя Победитель Львов). Однако в четвертый раз Ланнистеры все же переправились на другой берег. В этот раз был убит лорд Венс: его сразил сир Адриан Тарбек, возглавивший западное войско. Тарбек и сотня отобранных им рыцарей сбросили с себя тяжелые доспехи и пустились вплавь. Оказавшись выше сражения, они выбрались на берег и напали на людей Венса с тыла. Войско речных лордов было разбито, и тысячи людей с запада повалили через Трезубец.

Пока Ясон Ланнистер и его знаменосцы штурмовали переправу, с моря на их вотчины напали корабли Железных Людей, ведомые Далтоном Грейджоем из Пайка. Красного Кракена пытались заполучить оба претендента на Железный Трон, и он наконец сделал свой выбор. Взять Бобровый Утес после того, как леди Джоанна затворила ворота крепости, железные даже и не надеялись, однако они захватили три четверти кораблей в гавани, потопили остальные, ворвались в Ланниспорт и разграбили город. С собой Железные Люди увезли, помимо богатой добычи, шесть сотен женщин и девочек, включая любовницу лорда Ясона и прижитых с ней дочерей.

Лорд Валис Моутон тем временем вышел из Девичьего Пруда с сотней рыцарей. В пути к нему примкнули Селтигар с Коготь-острова и полудикие Крэбы и Брюны с мыса Раздвоенный Коготь. Подойдя через сосновые леса и окутанные туманом холмы к Грачевнику, они застали тамошний гарнизон врасплох. Отвоевав замок, лорд Моутон послал своих храбрейших воинов добить Солнечного.

Его люди без труда смяли латников, которые ухаживали за драконом и защищали его, но одолеть самого дракона оказалось не так просто, как они ожидали. На земле драконы весьма неуклюжи, а надорванное крыло не позволяло золотому змею подняться в воздух. Кроме того, нападавшие думали, что дракон, почитай, при смерти. Однако Солнечный всего лишь спал; лязг мечей и конский топот разбудили его, а первый же укол копья привел в ярость. Извиваясь в грязи среди несчетных бараньих костей, дракон бил хвостом и изрыгал пламя, пытаясь взлететь. Трижды он поднимался и трижды падал обратно. Бессчетные мелкие раны, которые люди наносили ему, лишь сильней разъяряли его; когда убитых стало больше пятидесяти, уцелевшие обратились в бегство.

Среди павших был и Валис Моутон, лорд Девичьего Пруда. Брат его Манфрид две недели спустя нашел на том месте лишь оплавленные доспехи, в которых кишели черви. Поле устилали тела других смельчаков вперемешку с обугленными и раздувшимися тушами лошадей, но дракон исчез. Уползти он не мог, ибо в пепле никаких следов не осталось. Все говорило о том, что он улетел – но куда, оставалось только гадать.

А тем временем Дейемон Таргариен мчался на Караксесе к югу. Пролетев над западным берегом Божьего Ока, чтобы не быть замеченным войском Эйемонда, он пересек Черноводную, повернул на восток и направился вдоль реки к Королевской Гавани. Рейенира в это самое время облачилась в черные чешуйчатые доспехи, села на Сиракс и полетела сквозь бурю через Черноводный залив. Супруги встретились над холмом Эйегона, венчающим Королевскую Гавань.

Увидев драконов в небе, горожане пришли в ужас, смекнув, что свершилось то, чего они так боялись. Принц Эйемонд и сир Кристон лишили город всякой защиты и забрали с собой самого сильного дракона – Вхагара, оставив в Королевской Гавани лишь Огненную Мечту (чья наездница, королева Гелайена, была сломлена горем) да несколько молодых дракончиков, еще не объезженных. Город остался, почитай, вовсе без драконов.

Одни жители бежали из города, унося детей и пожитки, другие копали под своими лачугами ямы, чтобы укрыться в них от огня (великий мейстер Манкен говорит, что многие тайные ходы и секретные укрытия под Королевской Гаванью были выкопаны именно в то время). В Блошином Конце начались беспорядки. Когда в заливе показались паруса Морского Змея, идущего к Черноводной, во всех септах зазвонили колокола, а чернь ринулась на улицы, хватая все, что попадалось им на пути. Прежде чем золотые плащи восстановили порядок, в свалке погибли десятки людей.

Поскольку лорд-хранитель и десница отсутствовали, а король Эйегон лежал в постели, мучимый болью от ожогов и одурманенный маковым молоком, оборона столицы легла на плечи королевы-матери. Алисент оказалась на высоте: она сразу же распорядилась закрыть ворота Красного Замка и все городские ворота, послала городскую стражу на стены и отправила к принцу Эйемонду гонцов на быстрых конях.

Великому мейстеру, кроме того, приказано было разослать воронов «всем нашим верным лордам» и призвать их на защиту своего короля. На вышке Орвила поджидали четверо золотых плащей; один из нах зажал ему рот, а остальные избили его и связали. Великому мейстеру натянули на голову мешок и препроводили в темницу.

Гонцы королевы доехали лишь до городских ворот – их похватали другие золотые плащи. Алисент не знала, что семерых капитанов, командовавших защитой городских ворот, убили или взяли под стражу, как только Караксес показался над Красным Замком: рядовые стражники по-прежнему любили «принца Королевской Гавани» Дейемона, бывшего своего командира.

Брат королевы сир Гвейн Хайтауэр был вторым по старшинству офицером городской стражи. Когда он бросился на конюшню, чтобы поднять тревогу, его схватили и привели к командующему, сиру Лютору Ларгенту. Когда Хайтауэр обозвал Лютора перевертышем, тот со смехом ответил: «Эти плащи нам дал Дейемон, и они останутся золотыми, как ты их ни вывертывай». С этими словами он распорол сиру Гвейну живот и приказал открыть ворота людям Морского Змея.

Невзирая на свои хваленые крепкие стены, Королевская Гавань не продержалась и дня. Короткий кровавый бой завязался лишь у Речных ворот, где тринадцать рыцарей и сто латников Хайтауэра схватились с золотыми плащами и почти восемь часов отражали атаки с той и другой стороны; впрочем, их геройство было тщетно: воины Рейениры беспрепятственно прошли через оставшихся шесть ворот. Драконы в небе лишили сторонников Эйегона всякой воли к сопротивлению: они бежали, прятались или преклоняли колена.

Один за другим драконы опускались на землю: Бараний Вор – на холм Эйегона, Среброкрылый и Вермитор – на холм Рейенис у Драконьего Логова. Дейемон, покружив над замком, посадил Караксеса на внешнем дворе; лишь удостоверившись, что защитников замка можно более не опасаться, он дал жене знак присоединиться к нему. Аддам Веларион на Морском Чуде облетал городские стены, давая понять, что сопротивление бесполезно.

Вдовствующая королева Алисент, признав поражение, вышла из крепости Мейегора со своим отцом сиром Отто, сиром Тайлендом Ланнистером и лордом Джаспером Уайлдом (Ларис Стронг, мастер над шептунами, вовремя улизнул). Септон Евстахий, бывший свидетелем этих событий, пишет, что королева пыталась договориться с падчерицей. «Созовем Большой совет, как некогда сделал Старый Король, – предложила она, – и пусть лорды решат, кому быть на троне». Рейенира с презрением отвергла это предложение. «Вы, верно, приняли меня за моего дурака Гриба? Обе мы знаем, что решат лорды», – отрезала Рейенира и дала мачехе выбор: сдаться или сгореть.

Алисент, склонив голову, вручила Рейенире ключи от замка, а рыцарям своим и латникам приказала сложить оружие. «Город ваш, принцесса, – сказала она при этом, – но долго вы его не удержите. Без кота мышам раздолье, но скоро мой сын Эйемонд потопит вас в огне и крови».

Жену соперника Рейениры, безумную королеву Гелайену, нашли запертой в ее спальне, но взломав двери в покои короля, люди Рейениры обнаружили лишь «пустую постель и полный ночной горшок». Король Эйегон исчез; вместе с ним пропали его дети, принцесса Джейегера и принц Мейелор, и двое королевских рыцарей, Вилис Фелл и Рикард Торне. Даже королева-мать будто бы не знала, куда они делись, а Лютор Ларгент клялся, что выйти через городские ворота они не могли.

Железный Трон, однако, из города не вынесешь – он остался на месте, и Рейенире не терпелось его занять. В тронном зале зажгли факелы, и королева взошла на престол, принадлежавший ранее королю Визерису, Старому Королю, Мейегору, Эйенису и Эйегону Завоевателю. Она восседала там в своей черной броне, и все, кто был в Красном Замке, преклоняли перед нею колена, молили ее о прощении и присягали ей жизнью своей, мечами и честью.

Септон Евстахий говорит, что церемония длилась всю ночь, и Рейенира сошла с трона уже при свете нового дня. «Когда она выходила из зала об руку с мужем своим Дейемоном, все заметили порезы на ее ногах и левой ладони. Кровь капала на пол; люди переглядывались, и хоть никто не посмел ничего сказать вслух, все знали, что Железный Трон отверг Рейениру, и сидеть ей на нем недолго».

Рейенира-победительница

В то время как Королевская Гавань склонилась перед Рейенирой и ее драконами, принц Эйемонд и сир Кристон продолжали свое наступление на Харренхолл, а войско Ланнистеров под командованием Адриана Тарбека свернуло на восток. В Желудях Ланнистерам пришлось немного задержаться: люди Джозета Смолвуда присоединились к остаткам разбитого войска лорда Пайпера. Завязалась битва, но тут лорд Пайпер вдруг упал, как подкошенный (Гриб говорит, что его сердце разорвалось при виде того, как враги размахивают пикой с головой его любимого внука), и Смолвуд отступил назад в замок. Три дня спустя произошло еще одно сражение: речные люди вновь собрались с силами и объединились под командованием межевого рыцаря сира Харри Пенни. Сей нежданно появившийся герой тоже скоро был сражен, убив перед этим Адриана Тарбека. Победа вновь осталась за Ланнистерами, и немало речных людей пали от их мечей, пытаясь спастись бегством. Войско с запада вновь повернуло к Харренхоллу; теперь им командовал престарелый лорд Хамфри Леффорд, так сильно израненный, что его несли в паланкине. Лорд Леффорд и не подозревал, что впереди его ждут куда более суровые испытания: с севера подходило двухтысячное войско под знаменами Рейениры. Во главе северян ехал старый Родерик Дастин; он был столь свиреп, что его прозвали Родди Смерть Врагам. Его войско состояло из седовласых воинов в старых кольчугах и потрепанных шкурах, однако под каждым из них был конь, и каждый был закален в боях. Они называли себя Зимними Волками. «Мы пришли умереть за королеву драконов», – объявил Родерик Дастин, когда они прибыли в Близнецы, и леди Сабита Фрей выехала к ним навстречу.

Тем временем продвижение Эйемонда замедлилось: сильные дожди размыли дорогу, а его войско было по большей части пешим да еще тащило за собой тяжелый обоз. Авангард с сиром Кристоном во главе вступил на берегу озера в битву с людьми сира Освальда Уода и лордов Дарри и Рута. Сир Кристон, одержав победу, более не встретил сопротивления на пути. Через девятнадцать дней они наконец подошли к Харренхоллу и увидели, что ворота замка открыты, а Дейемона и его людей след простыл.

Принц на Вхагаре все время держался над главной колонной, опасаясь, что дядя атакует их на Караксесе. Он достиг Харренхолла на другой день, и ночью они с Колем отпраздновали победу над «речным сбродом», бежавшим от них без боя. Можно лишь догадываться, каким дураком он себя почувствовал, получив наконец весть о падении Королевской Гавани: Эйемонд впал в такую ярость, что на него было страшно смотреть. Первым, на кого обрушился гнев короля, был сир Саймон Стронг. Принц Эйемонд и так не жаловал Стронгов, а поспешность, с которой кастелян сдал Харренхолл Дейемону Таргариену, убедила принца в том, что старик – предатель. Сир Саймон уверял Эйемонда в своей невиновности и преданности королю. Он напомнил регенту, что его внучатый племянник Ларис Стронг – лорд Харренхолла и мастер над шептунами при короле Эйегоне. Его слова лишь укрепили подозрения Эйемонда. Колченогий, верно, тоже предатель, решил он. Иначе как Дейемон с Рейенирой узнали, когда Королевская Гавань будет более всего уязвима для нападения? Ясно, что их известил кто-то из малого совета. А Ларис Колченогий ведь брат Костолома, то есть ублюдки Рейениры – его племянники.

Эйемонд приказал дать сиру Саймону меч. «Пусть нас рассудят боги, – сказал он. – Коли ты ни в чем не повинен, Воин поможет тебе меня одолеть». Все, кто был свидетелем последующего поединка, сходятся в том, что он скорей походил на казнь. Принц порубил старика на куски и скормил останки Вхагару. Внуки сира Саймона ненадолго пережили деда. Всех мужчин и мальчиков, в чьих жилах текла кровь Стронгов, одного за другим выволакивали во двор и предавали смерти, так что куча из их голов достигла трех футов в вышину.

Таким бесславным и печальным образом погиб весь цвет дома Стронгов, древнего рода благородных воинов, которые хвалились, что произошли от Первых Людей. Ни одному из законнорожденных Стронгов не удалось спастись, бастардов тоже не пощадили… кроме Алис Риверс, как это ни странно. Хотя кормилица была вдвое (а то и втрое, если верить Грибу) старше принца, Эйемонд выбрал именно ее в качестве военного трофея и возлег с ней, предпочтя ее всем остальным женщинам замка, среди которых были и прелестные девушки его возраста.

К западу от Харренхолла продолжались сражения. Войско Ланнистеров еле ползло по старости и хворости командира своего лорда Леффорда, а у Божьего Ока им преградила дорогу другая рать.

Родди Смерть Врагам и его Зимние Волки объединились с лордом переправы Форрестом Фреем и Роббом Риверсом, Древоронским Лучником. У северян было две тысячи воинов, у Фрея – двести рыцарей и втрое больше пехоты, Риверс привел с собой триста стрелков. Не успел лорд Леффорд остановиться, чтобы сразиться с одним неприятелем, с юга подтянулся другой: к Пейту Победителю Львов и горстке бойцов, уцелевших в прежних сражениях, примкнули лорды Биглстон, Чамберс и Перрин.

Леффорд, зажатый меж двух врагов, не знал, как ему быть: он боялся, что если вступит в сражение с одним войском, другое ударит с тыла. Он окопался у озера и послал в Харренхолл дюжину воронов, прося Эйемонда о помощи. Ни одна птица, однако, не долетела до принца: Робб Риверс, слывший первым лучником во всем Вестеросе, сбил их всех на лету.

На другой день к озеру подошли свежие речные войска во главе с сиром Гарибальдом Греем, лордом Джоном Карлтоном и новым лордом Древорона, одиннадцатилетним Бенжикотом Блэквудом. Взяв в расчет это подкрепление, полководцы королевы решили, что пришло время атаковать. «Прикончим львов, покуда драконы не подоспели», – выразил общую мысль Родди.

Назавтра с восходом солнца началось самое кровопролитное сухопутное сражение Пляски Драконов. В анналах Цитадели оно осталось как Озерная битва, но те, кому посчастливилось выйти из боя живым, всегда называли ее Кормежкой Рыб.

Западное войско, атакованное с трех сторон, шаг за шагом отступало в воды Божьего Ока. Сотни людей были зарублены в камышах, сотни утонули, пытаясь спастись. К ночи обе стороны потеряли две тысячи человек. В числе убитых были лорды Фрей, Леффорд, Биглстон, Карлтон, Свифт, Рейн, сир Кларент Кракехолл, Бастард из Ланниспорта сир Эмори Хилл. Войско Ланнистеров было разгромлено, но цена, уплаченная за это, оказалась столь высока, что юный Бен Блэквуд разрыдался, увидев груды убитых. Самые тяжкие потери понесли северяне. Зимние Волки добились чести возглавить атаку и пять раз бросались на копья Ланнистеров; лорд Дастин потерял убитыми или ранеными две трети тех, кто пошел с ним на юг.

Сражения велись и в других частях королевства, хотя эти битвы были не столь великими, как битва у Божьего Ока.

Лорд Хайтауэр и его воспитанник, принц Дейерон Отважный, продолжали свое победное шествие через Простор. Им уже покорились Рованы из Золотой Рощи, Окхарты из Старой Дубравы и лорды Щитовых островов: никто не осмеливался выступить против Тессариона. Лорд Боррос Баратеон призвал своих знаменосцев и собрал в Штормовом Пределе шесть тысяч воинов, заявив, что намеревается идти на Королевскую Гавань… но в итоге увел свое войско на юг, в горы. Он оправдывал это необходимостью отразить набеги дорнийцев, однако поговаривали, что передумал он не из-за дорнийцев позади, а из-за драконов впереди.

В Закатном море корабли Красного Кракена напали на Светлый остров; его воины прошлись по острову как ураган, от края до края, а лорд Фармен, укрывшись в крепостных стенах, посылал воронов с мольбами о помощи, которая так и не пришла.

Эйемонд и Кристон Коль между тем спорили в Харренхолле, как нанести Рейенире ответный удар. Взять твердыню Черного Харрена приступом не представлялось возможным, да речные лорды и не посмели бы осаждать замок из страха перед Вхагаром, но съестные припасы у людей короля были на исходе: и людям, и лошадям грозил скорый голод. Поля вокруг замка были выжжены, посланные на фуражировку отряды в Харренхолл не вернулись. Сир Кристон рекомендовал отступить на юг, где у Эйегона было больше всего сторонников, но принц в ответ заявлял, что только трус бежит от предателей. Потеря Королевской Гавани и Железного Трона разъярила его; он чуть не задушил оруженосца, принесшего в Харренхолл весть о Кормежке Рыб, и мальчика спасло лишь вмешательство Алис Риверс, любовницы принца. Эйемонд желал атаковать Королевскую Гавань немедленно, утверждая, что Вхагар без труда справится со всеми драконами Рейениры.

«Только дурак пойдет один воевать против шестерых, мой принц», – урезонивал его Кристон Коль, раз за разом предлагая идти на юг и присоединиться к лорду Хайтауэру, где был и принц Дейерон со своим драконом. Король Эйегон, как они уже знали, бежал из столицы; наверняка он скоро заберет Солнечного и примкнет к братьям. А если их друзья в городе сумеют устроить побег Гелайене, то у них будет и Огненная Мечта; может статься, что четверо драконов, если один из них Вхагар, одолеют и шестерых.

Эйемонд об этой «стратегии трусов» и слышать не желал. Будучи регентом, он мог и просто приказать деснице повиноваться, однако не сделал этого. Манкен предполагает, что причина тому – уважение, которое принц питал к сиру Кристону, а Гриб считает, что оба они искали расположения Алис Риверс, которая разжигала в них страсть колдовством да приворотными зельями. Септон Евстахий отчасти соглашается с шутом, но говорит, что в кормилицу был влюблен один Эйемонд, и страсть его была столь сильна, что он не мог вынести и мысли о расставании с ней.

Как бы там ни было, в конце концов решено было разделиться: сир Кристон должен был вести войско к Ормунду Хайтауэру и Дейерону, а принц собирался воевать по-своему, поджигая предателей с воздуха. «Коронованная сука» рано или поздно пошлет пару драконов, чтобы ему воспрепятствовать, и Вхагар их убьет. «Всех она послать не осмелится, – говорил Эйемонд, – это значило бы оголить Королевскую Гавань. Сиракс и последним ненаглядным сыночком она тоже не рискнет: Рейенира хоть и называет себя королевой, баба душой и телом».

Так создатель королей и убийца родича отправились каждый навстречу своей судьбе, а Рейенира в Красном Замке тем временем награждала друзей и жестоко карала тех, кто служил ее брату.

Командир золотых плащей сир Лютор Ларгент получил дворянское звание. Сир Лорент Марбранд был назначен начальником Королевской Гвардии; ему было поручено найти шестерых достойных рыцарей, которые будут служить вместе с ним. Великого мейстера Орвила бросили в темницу, и ее величество написала в Цитадель, что отныне ее «верный слуга» Герардис есть «единственный истинный великий мейстер». Из темницы, поглотившей Орвила, были освобождены оставшиеся в живых «черные» лорды и рыцари; им были пожалованы земли и должности при дворе и оказаны великие почести.

Огромные награды были назначены за сведения об «узурпаторе, именующем себя Эйегоном II», его дочери Джейегере, сыне Мейелоре, «ложных рыцарях» Вилисе Фелле и Рикарде Торне и о Ларисе Колченогом. Не добившись желаемого, королева разослала отряды «рыцарей-инквизиторов» на розыски сбежавших «изменников» и приказала жестоко карать всех, кто помогает таковым.

Мачеху свою Рейенира сковала по рукам и ногам золотыми цепями, но сохранила ей жизнь «в память об отце, который любил ее». Отцу самой Алисент не столь посчастливилось: сира Отто Хайтауэра, служившего десницей трем королям, обезглавили первым. За ним на плаху взошел Железный Прут, продолжая твердить, что сын по закону идет прежде дочери. Сира Тайленда Ланнистера казнить не спешили: его пытали, чтобы выведать, куда он спрятал казну.

Лорды Росби и Стокворт, сменившие черный на зеленый, чтобы избежать заточения, попытались перекраситься в прежний цвет, но королева сказала, что «переменчивый друг хуже врага», и приказала вырвать им перед казнью их «лживые языки». Однако эта казнь поставила королеву в досадное положение относительно наследственных дел: так случилось, что у каждого из ее «переменчивых друзей» осталась дочь. Принц Дейемон предложил устроить так, чтобы дочка Росби (девица двенадцати лет от роду) вышла замуж за сына кузнеца Хью (который назывался теперь Хью Молотом), а шестилетняя дочка Стокворта – за Ульфа (который звал себя Ульфом Белым): так их земли останутся «черными», а семена получат достойную награду за отвагу, проявленную в битве. Однако королевский десница не советовал этого делать, ибо у обеих девочек были младшие братья. Права Рейениры на Железный Трон – дело иное: отец назначил ее своей наследницей, а лорды Росби и Стокворт подобных распоряжений не делали. Лишить их сыновей наследства в пользу старших дочерей – значит пойти наперекор закону и вековым традициям и поставить под сомнения права других лордов по всему Вестеросу: ведь можно будет сказать, что и у них меньше прав, чем у их старших сестер.

Манкен в своей «Подлинной истории» пишет, что именно страх лишиться поддержки этих лордов вынудил королеву встать на сторону лорда Корлиса и отвергнуть предложение принца Дейемона. Земли, замки и состояние домов Росби и Стокворт были переданы сыновьям казненных лордов, а Хью Молота и Ульфа Белого посвятили в рыцари и пожаловали им небольшие владения на Дрифтмарке.

Гриб рассказывает, что Хью Молот отпраздновал сие событие тем, что до смерти забил одного из рыцарей королевы в борделе на Шелковой улице: у них вышла ссора из-за юной девственницы. Ульф же напился и разъезжал по Блошиному Концу нагишом, не считая золотых шпор. Ну, Гриб охоч до таких историй, а уж правда то или нет, сказать затруднительно. Впрочем, одно мы знаем: рыцари-выскочки быстро снискали себе дурную славу и презрение среди жителей Королевской Гавани.

Как ни трудно это представить, но человека, которого Рейенира выбрала мастером над монетой – своего верного сторонника Бартимоса Селтигара, лорда Коготь-острова, – в народе не любили еще больше. Должность, казалось, ему подходит: лорд Селтигар был непоколебим в своей приверженности королеве, и все сходились в том, что человек он твердый, неподкупный, изобретательный и вдобавок весьма богат. Рейенире такой человек был нужен как воздух, ибо она отчаянно нуждалась в деньгах. Хотя после кончины Визериса золота в казне было предостаточно, Эйегон II захватил казну вместе с троном, а его мастер над монетой Тайленд Ланнистер отправил три четверти богатства покойного короля в «безопасное место». Ту часть, что осталась в Королевской Гавани, Эйегон потратил до последнего гроша, оставив захватившей город сестре лишь пустую сокровищницу. Остальное хранилось у Хайтауэров в Староместе, у Ланнистеров на Бобровом Утесе и в Железном банке Браавоса, то есть оставалось недоступным для королевы.

Лорд Селтигар немедля приступил к решению этой сложной задачи. Для начала он вновь ввел те же налоги, что его предок лорд Эдвелл собирал во времена регентства Джейехериса Первого, и присовокупил к ним новые. Налоги на вино и эль были удвоены, портовые сборы – утроены. Каждый городской лавочник должен был уплатить подать за право торговли. Владельцам постоялых дворов пришлось платить по одному серебряному оленю за каждую постель. Вернул он и некогда введенную «лордом воздуха» плату за въезд и выезд из города, и еще утроил ее. Новый налог на имущество должны были платить все – от богатых купцов до нищих, живущих в лачугах; размер налога зависел от того, сколько земли занимало их жилище. «Даже шлюхам от него не спастись, – говорили в народе. – Скоро он введет налог на бабий передок. А там и до налога на хвост недалеко – нечего крысам шнырять забесплатно».

Впрочем, самый тяжелый груз лег на плечи купцов и торговцев. Когда флот Велариона перекрыл Глотку, многие торговые корабли не могли выбраться из Королевской Гавани, и новый мастер над монетой назначил немалый сбор, который должен был уплатить каждый капитан, желавший покинуть порт. Некоторые пытались возражать, что они уже уплатили все положенные подати и сборы, и даже показывали соответствующие бумаги в подтверждение своих слов, но лорд Селтигар был непреклонен. «Платить подати узурпатору – доказательство измены, и ничего больше, – говорил он. – Сие никак не отменяет податей, которые должно уплатить нашей милостивой королеве». У тех, кто отказывался платить или не имел достаточных средств, отбирали корабли и груз, а после перепродавали их.

Даже казни и те стали платными. Селтигар выпустил декрет, согласно которому всем предателям, бунтовщикам и убийцам будут отрубать голову в Драконьем Логове, а тела скармливать королевским драконам. Каждый, желающий посмотреть на смерть этих злодеев, должен был уплатить три гроша.

Сокровищница Рейениры снова наполнилась, но это богатство дорого ей обошлось.

Эйегона и брата его Эйемонда в городе не слишком любили, и воцарению Рейениры многие радовались. Но любовь и ненависть суть две стороны одной монеты, и когда над городскими воротами стали появляться все новые головы и новые налоги прибавились к старым, монета обернулась другой стороной. Девушка, которую некогда прославляли как Жемчужину Королевства, выросла в мстительную алчную женщину, не уступавшую жестокостью королям мужеска пола. Какой-то остряк прозвал ее «Мейегором с сиськами», и ругательство «мейегоровы сиськи» бытовало в Королевской Гавани даже сто лет спустя.

Завладев городом, замком и троном и поставив сразу шестерых драконов их охранять, Рейенира решилась послать за сыновьями. С Драконьего Камня вышла дюжина кораблей, на борту которых находились фрейлины королевы, ее «любимый шут» Гриб и ее сын Эйегон Младший; Рейенира назначила мальчика своим пажом, чтобы он всегда был при ней. Другая флотилия доставила из Чаячьего города принца Джоффри, последнего из ее сыновей от Лейенора Велариона, и его дракона Тираксеса (дочь принца Дейемона Рейена оставалась в Долине в качестве воспитанницы леди Аррен, а ее сестра-близнец Бейела жила то на Драконьем Камне, то на Дрифтмарке). Королева обдумывала пышную церемонию для объявления Джоффри принцем Драконьего Камня и наследником Железного Трона.

Ко двору допустили даже Глисту; лиссенийская шлюха Мисария больше не пряталась по углам и жила теперь в Красном Замке. Формально никогда не заседавшая в королевском малом совете, она, ныне известная как леди Мисария, стала по сути мастерицей над шептунами; у нее имелись глаза и уши во всех борделях, пивнушках и кабаках Королевской Гавани, да и в покоях знати тоже. Хотя с годами ее тонкий и гибкий стан отяжелел, принц Дейемон по-прежнему был во власти ее чар и посылал за ней еженощно… похоже, с позволения и благословения Рейениры.

«Пусть Дейемон утоляет свой голод, где ему угодно, – говорят, сказала она. – Мы поступим так же». (Септон Евстахий с некоторым ехидством пишет, что свой голод королева больше утоляла пирогами да сластями, ибо во время своего правления в Королевской Гавани она еще больше располнела.)

Торжествующая победительница не подозревала о том, как мало времени ей осталось, но Железный Трон каждый раз ранил ее своими жестокими лезвиями, и все видели в этом дурной знак. Септон Евстахий полагает, что погибель королевы пришла из Горького Моста, что на северном берегу Мандера, а началось все на постоялом дворе «Кабанья башка», стоявшем у подножия старого каменного моста, давшего городу его имя.

Ормунд Хайтауэр взял в осаду Длинный Стол, что лежал в тридцати лигах к юго-западу от Горького Моста, и город был наполнен теми, кто бежал от надвигающегося войска. Вдовая леди Касвелл, чьему мужу Эйегон Второй отрубил голову, когда тот отказался отречься от королевы, затворила ворота замка и отказывала в прибежище даже помазанным рыцарям и лордам. Ночью к югу от реки виднелись костры обездоленных, разбивших там лагерь, а в городской септе укрывались сотни раненых. Постоялые дворы были переполнены – даже такой паршивый хлев, как «Кабанья башка». Поэтому когда с севера пришел человек с посохом и маленьким мальчиком на спине, хозяину некуда было его поместить – покуда странник не вытащил из кошелька серебряного оленя. Тогда хозяин предложил разместить их с сыном на конюшне, при условии, что путник сперва вычистит ее. Тот согласился, скинул плащ и суму и, вооружившись лопатой и граблями, принялся за дело. Жадность хозяев постоянных дворов, домовладельцев и прочего подобного люда хорошо известна. Хозяин «Кабаньей башки», пройдоха по имени Масляный Бен, подумал, что где один олень, там должны быть и другие. Странник вспотел, расчищая конюшню, и Масляный предложил ему глоток эля. Тот согласился и прошел с хозяином в дом, не зная, что Бен велел своему конюшонку по прозвищу Проныра обыскать его заплечный мешок. Монет Проныра не нашел, однако в мешке было нечто куда более драгоценное: тяжелый плащ из белой шерсти лучшей выделки, подбитый белым же атласом, в который было завернуто зеленое с серебристыми разводами драконье яйцо. «Сын» путника был не кто иной, как Мейелор Таргариен, младший сын короля Эйегона Второго, а сам путник – сир Рикард Торне, королевский гвардеец, поклявшийся защищать мальчика и служить ему.

Хитрость Масляного не принесла ему ничего хорошего. Когда Проныра прибежал в зал с плащом и яйцом в руках, крича о своей находке, странник выплеснул Бену в лицо свой недопитый эль, обнажил меч и распорол хозяина «Башки» от шеи до паха. Тут некоторые из посетителей тоже выхватили мечи и кинжалы, но все это были простолюдины, не рыцари, так что сир Рикард смог пробиться к выходу. Оставив яйцо, он схватил своего «сына», взял на конюшне лошадь и во весь опор поскакал к старому каменному мосту на южный берег Мандера. Он прошел немалый путь и был уверен, что всего в тридцати лигах – там, где лорд Хайтауэр стоял у Длинного Стола лагерем, – они будут в безопасности. Увы, эти тридцать лиг были все равно, что тридцать тысяч, ибо дорога через Мандер была перекрыта, а мост теперь принадлежал королеве Рейенире. Поднялся крик, и несколько всадников бросились в погоню за сиром Рикардом с криками «Убийца, предатель, душегуб!». Услышав эти крики, стража у подножия моста приказала сиру Торне остановиться. Он попытался прорваться через них: когда один из стражников схватил повод, рыцарь отрубил ему руку и поскакал дальше, однако стражники на южном берегу встали стеной. На сира Рикарда наступали с двух сторон; разъяренные люди кричали, размахивали мечами и топорами, тыкали в него копьями, а рыцарь гонял свою украденную лошадь по кругу, поворачивая то туда, то сюда и высматривая проход. Принц Мейелор, крича от страха, прижимался к нему.

В дело пошли арбалеты, они сира Рикарда и прикончили. Одна стрела пронзила ему руку, другая – шею. Рикард Торне испустил дух прямо там, на мосту. Его последние слова захлебнулись в крови, пузырившейся на губах. Он все прижимал к себе мальчика, которого поклялся защищать, покуда одна прачка по имени Ива-Колотушка не вырвала плачущего принца из его рук.

Убив рыцаря и схватив мальчика, толпа задумалась, что же им теперь делать с добычей. Некоторые припомнили, что королева Рейенира обещала большую награду тому, кто вернет мальчика, однако Королевская Гавань была далеко. Люди рассудили, что войско лорда Хайтауэра всяко поближе будет, – может, он еще и побольше заплатит. Когда кто-то спросил, одинаково ли заплатят за живого мальчика или за мертвого, Ива прижала принца к себе и заявила, что никому не позволит тронуть ее «сыночка» (Гриб рассказывает, что прачка была настоящей великаншей в дюжину пудов весом, притом полоумной; имя свое она заслужила, колотя одеждой по камням в реке так, что начисто выбивала из нее всю грязь). Тут, растолкав толпу, вперед вышел Проныра, покрытый кровью своего хозяина. Он заявил, что принц принадлежит ему: ведь это он нашел яйцо. Стрелок, который сразил сира Ричарда, тоже потребовал мальчика себе. Они кричали и толкали друг друга прямо над телом убитого рыцаря. На мосту было много народу, и неудивительно, что в нашем распоряжении оказалось множество противоречивых свидетельств того, что же случилось с Мейелором Таргариеном. Гриб говорит, что Колотушка так крепко стиснула мальчика, что сломала ему шею и раздавила его. Септон Евстахий, впрочем, прачку даже не упоминает. По его словам, городской мясник разрубил принца топориком на шесть частей, чтобы каждому из тех, кто заявлял на него свои права, досталось по куску. У Манкена же говорится, что толпа просто разорвала мальчика на части, и никаких имен великий мейстер в своем труде не указывает. Все, что известно наверняка, это то, что когда леди Касвелл и ее рыцари разогнали толпу, принц был уже мертв. По словам Гриба, ее милость, увидев мальчика, смертельно побледнела и сказала: «Теперь на нас падет проклятье божье». По ее приказу конюшонка Проныру и прачку повесили на центральном пролете моста, а вместе с ними вздернули и владельца лошади, украденной сиром Рикардом Торне, – ошибочно полагая, что он помог рыцарю бежать. Тело сира Рикарда, укутанное в его белый плащ, леди Касвелл отправила в Королевскую Гавань вместе с головой принца Мейелора, а драконье яйцо послала лорду Хайтауэру в Длинный Стол, надеясь смягчить его гнев.

Гриб, который всем сердцем любил свою королеву, говорил, что она заплакала, когда голову Мейелора принесли в тронный зал и положили перед ней. Септон Евстахий, который Рейениру не жаловал, пишет, что она, напротив, улыбнулась и велела сжечь голову, «ибо в жилах его текла кровь дракона». Хотя о смерти мальчика и не было объявлено, весть по городу расползлась. Вскоре на улицах начали рассказывать, что Рейенира преподнесла голову мальчика его матери Гелайене, положив ее в ночной горшок, и все подхватили эту лживую выдумку. Гриб думает, что это дело рук Колченогого. «Тот, кто собирает слухи, так же легко может и распускать их», – говорит он.

А за городскими стенами по всем Семи Королевствам между тем шли сражения. Светлый Замок, последний бастион Светлого острова, пал под натиском Далтона Грейджоя. Четырех дочерей лорда Фармена Красный Кракен взял в морские жены, а пятую, «неказистую», отдал своему брату Верону. Фармена с сыновьями Бобровый Утес выкупил, уплатив за каждого его вес серебром. Леди Мерривезер из Длинного Стола сдалась на милость Ормунда Хайтауэра; тот, верный своему слову, не причинил вреда ни ей, ни ее чадам и домочадцам, но замок его люди обобрали подчистую, не оставив даже кусочка съестного. Зерно из закромов леди Мерривезер пошло на хлеб и похлебку для многотысячного войска, которое, свернув лагерь у Длинного Стола, двинулось на Горький Мост.

Когда леди Касвелл вышла на стену своего замка и попросила о таком же снисхождении, что было оказано леди Мерривезер, ей ответил принц Дейерон: «Вам будет оказано такое же снисхождение, что вы оказали племяннику моему Мейелору». Ее милости оставалось лишь наблюдать за разграблением Горького Моста. «Кабанью башку» подожгли первой. Постоялые дворы, ратуша, амбары, бедняцкие хижины, дома знати – все поглотило драконье пламя. Сожгли даже септу, где лежали еще сотни раненых. Не тронули лишь сам мост – он был нужен для переправы через Мандер. Горожан, которые пытались сражаться или бежать, рубили мечами или загоняли в реку, где они и тонули. Леди Касвелл наблюдала за этим, по-прежнему стоя на стене замка, а потом приказала открыть ворота. «Против дракона ни одному замку не устоять», – сказала она своему гарнизону. Когда лорд Хайтауэр въехал в замок, он увидел, что леди Касвелл стоит над воротами с петлей на шее. «Пощадите моих детей, милорд», – взмолилась она и прыгнула вниз. Возможно, ее поступок тронул лорда Ормунда, потому что малолетних сыновей и дочь ее милости пощадили и отправили в цепях в Старомест. Солдаты замкового гарнизона пощады не получили и были зарублены.

Тем временем в речных землях сир Кристон Коль, покинув Харренхолл, двинулся по западному берегу Божьего Ока с войском, насчитывавшим три тысячи шестьсот человек (голод, болезни и дезертирство сильно проредили вышедшую из Королевской Гавани рать). Принц Эйемонд на Вхагаре улетел еще раньше.

Замок не простоял пустым и трех дней – его быстро захватила леди Сабита Фрей. В замке она обнаружила лишь Алис Риверс – кормилицу и, по слухам, ведьму – которая согревала постель Эйемонда, покуда он был в Харренхолле, и теперь уверяла, что носит его дитя. «Я ношу под сердцем драконьего бастарда, – говорила она, стоя обнаженной в богороще и положив руку на свой вспухший живот. – Я чувствую, как его пламя лижет утробу мою».

Однако Эйемонд Таргариен запалил не только это пламя. Не привязанный более к войску и замку, одноглазый принц летал где хотел: так воевали некогда Эйегон и сестры его. Вхагар, раз за разом спускаясь с осенних небес, жег поля, деревни и замки речных лордов. Первым гневу принца подвергся дом Дарри. Люди, собиравшие урожай, сгорели или обратились в бегство, когда поля и замок Дарри поглотила огненная буря. Леди Дарри укрылась в крипте с меньшими детьми, но лорд и его наследник погибли на стене замка вместе с полусотней защитников. Три дня спустя загорелись город лорда Харроуэя, Господская Мельница, Пряжка и Черная Пряжка, Глинистый Пруд, Суинфорд, Паучий лес… Ярость Вхагара обрушивалась на одного врага за другим, и вскоре стало казаться, что пламенем объята половина речных земель.

Кристон Коль тоже шел через дым и пламя: речные лорды поджигали все на его пути и позади него. Горели покинутые деревни; там, где еще несколько дней назад стояли зеленые леса, чернели лишь мертвые обугленные деревья. Во всех прудах и колодцах лежали человеческие, коровьи, лошадиные трупы. В лесу разведчики порой натыкались на ужасное зрелище: мертвецы в доспехах сидели под деревом кружком, будто пируя. То были павшие во время Кормежки Рыб; из-под их ржавых шлемов скалились черепа, гниющая плоть сползала с костей.

В четырех днях пути от Харренхолла начались набеги: лучники, прячась за деревьями, снимали разведчиков и отставших. Одни воины погибали, другие отставали от войска, и больше никто их не видел; третьи бежали, бросая щиты и копья, и скрывались в лесу; четвертые переходили к врагу. У деревни Кривые Вязы разведчики снова наткнулись на пирующих мертвецов; это их уже не удивило, и они проехали мимо, но тут мертвецы вскочили и напали на них. Разведчики и понять ничего не успели, как их перебили. Эта ловушка, как выяснилось позднее, была изобретением мирийского наемника на службе у лорда Венса, бывшего фигляра по прозвищу Черный Тромбо.

Все это, однако, было лишь присказкой, покуда лорды Трезубца собирались с силами. Повернув от озера к Черноводной, сир Кристон увидел на гряде каменистых холмов триста конных рыцарей, три тысячи стрелков с длинными и короткими луками, три тысячи речных пехотинцев с копьями и сотни северян с топорами, палицами, древними заржавленными мечами. Знамена Рейениры реяли над неприятельским войском.

«Кто же это?» – спросил его оруженосец, не видя других гербов, кроме королевского.

«Наша смерть», – ответил сир Кристон, ибо это были сильные воины, на свежих лошадях, хорошо вооруженные и не знавшие голода, в то время как его солдаты едва передвигали ноги, страдали от многочисленных недугов, и дух их был сломлен. Кроме того, неприятель занимал выгодную позицию на возвышении.

Развернув белый флаг, десница короля Эйегона выехал на переговоры. Ему навстречу спустились трое. Возглавлял их сир Гарибальд Грей, облаченный в помятые латы и кольчугу; с ним были Пейт из Длиннолиста – тот самый Победитель Львов, который сразил Ясона Ланнистера – и Родди Смерть Врагам, покрытый свежими шрамами после Кормежки Рыб.

«Если мы сдадимся, вы сохраните нам жизнь?» – спросил их сир Кристон.

«Я дал слово мертвым, – ответил сир Гарибальд Грей, – что выстрою для них септу из костей изменников. А костей у меня пока маловато, так что…»

«Если случится битва, то и твоих людей поляжет немало».

На это сир Родерик Дастин рассмеялся и сказал: «Для того мы и здесь. Зима пришла, и нам пора умирать – чего же лучше, как сделать это с мечом в руке».

Кристон Коль обнажил свой меч. «Как угодно. Мы можем начать прямо здесь, вчетвером. Я против вас троих. Довольно ли этого для битвы?»

«Мне бы еще троих», – ответил Победитель Львов из Длиннолиста. Красный Роб Риверс и двое его лучников на вершине холма подняли свои луки. Три стрелы пронеслись через поле и ударили сира Кристона в шею, грудь и живот. «Не хочу я, чтобы барды слагали песни о том, что ты пал как герой, Своевольный, – провозгласил Пейт. – На твоей совести десятки тысяч смертей». Но тот, к кому он обращался, был уже мертв.

Последовавшее за тем сражение было самым неравным в истории Пляски. Лорд Родерик Дастин, подняв к губам рог, протрубил наступление, и люди королевы ринулись с высоты. Впереди скакали Зимние Волки на мохнатых северных лошадях и рыцари на рослых, одетых в доспехи конях. Когда сир Кристон пал мертвым, его воины потеряли всякое мужество и обратились в бегство, бросая щиты на бегу, а враги гнались за ними и убивали сотнями. Говорят, что после сир Гарибальд сказал: «То была бойня, а не битва». Гриб нарек это сражение Мясницким Балом, так его и называли с тех пор.

Примерно в эту же пору произошло одно из самых любопытных событий Пляски Драконов. Легенда гласит, что в Век Героев Сервин Зеркальный Щит сразил дракона Урракса: он укрылся за щитом, который был столь гладок, что дракон видел в нем лишь свое отражение, и благодаря этой уловке смог подкрасться к змею и вонзить ему в глаз копье. С тех пор Сервин и получил свое прозвище. Нет никаких сомнений, что сир Бирен Сванн, второй сын лорда Стонхельма, слышал эту историю. Вооружившись копьем и щитом из покрытой амальгамой стали, он, подобно Сервину, отправился убивать дракона; сопровождал его один лишь оруженосец. Однако дальше начинается путаница: Манкен пишет, что сир Бирен вознамерился убить Вхагара, дабы положить конец нападениям Эйемонда… но тут нужно помнить, что Манкен в основном полагается на книгу великого мейстера Орвила, а Орвил в то время томился в темнице. Гриб, который в то время был подле королевы Рейениры в Красном Замке, говорит, что Сванн задумал покуситься на королевскую Сиракс. Септон Евстахий не упоминает этого случая в своих хрониках, но позднее высказывает в одном из писем предположение, что целью сира Бирена был Солнечный (это наверняка ошибочно, ведь в то время никто не знал, где Солнечного искать). Однако все трое наших рассказчиков сходятся на том, что уловка, которая прославила Сервина, Бирена погубила. Дракон – кем бы он ни был – при приближении сира Байрона приподнял голову и выдохнул струю огня, расплавив зеркальный щит и спалив укрывшегося за ним человека. Бирен Сванн умер в ужасных муках.

В Девичий День 130 года Цитадель Староместа разослала триста белых воронов, возвещая о приходе зимы, но Гриб и септон Евстахий пишут, что Рейенира жила словно в разгаре лета. Трон и столица принадлежали ей, а нелюбовь горожан мало ее заботила. Триархия разваливалась, и Веларионы восстановили свою власть над заливом. Перевалы Лунных гор замело снегами, но Дева Долины сдержала слово и прислала подкрепление морем. Прибыло и войско из Белой Гавани во главе с сыновьями лорда Медриком и Торрхеном Мандерли. Силы королевы, куда ни взгляни, росли, силы короля Эйегона таяли.

Но нельзя считать войну выигранной, пока враг не побежден. Сир Кристон Коль пал в сражении, но созданный им король был жив и свободен, как и его дочь Джейегера и самая загадочная фигура «зеленого» совета, Ларис Стронг Колченогий. В Штормовом Пределе все так же сидел недружественный королеве Боррос Баратеон. Ланнистеры тоже числились у нее во врагах, но после того как лорд Ясон был убит, большая часть рыцарей погибла в Кормежке Рыб, а Светлый остров и западное побережье подверглись набегу Красного Кракена, Бобровый Утес особой угрозы не представлял.

Принц Эйемонд продолжал сеять ужас и смерть на Трезубце: поджигал, исчезал и наносил новый удар в пятидесяти лигах от прежнего места. Вхагар испепелил Старые и Белые Ивы, превратил в обугленный остов Кабанятник, сжег в Мерридоне тридцать человек и триста овец. После этого принц вдруг вернулся в Харренхолл и сжег все, что было деревянного в замке. Шесть рыцарей и сорок латников погибли, пытаясь убить дракона, а леди Сабита Фрей чудом спаслась, укрывшись в нужнике. Вскоре после этого леди Фрей бежала обратно в Близнецы, но ее драгоценную пленницу, Алис Риверс, увез Эйемонд. Весть о Вхагаре разносилась по речным землям, и лорды с тревогой смотрели в небо, гадая, кто будет следующим. Моутон из Девичьего Пруда, леди Дарклин из Синего Дола, Блэквуд из Древорона взывали к королеве, умоляя прислать драконов для защиты их достояния.

Но наибольшей угрозой для Рейениры был не Эйемонд Одноглазый, а брат его Дейерон Отважный и большое южное войско Ормунда Хайтауэра.

Лорд Ормунд перешел Мандер и медленно приближался к столице, громя сторонников Рейениры и принуждая каждого лорда, сдавшегося ему, примкнуть к его войску. Принц Дейерон, бесценный разведчик, летел впереди, докладывая Хайтауэру о передвижениях неприятеля. Люди королевы разбегались, едва завидев в небе синие крылья Тессариона. Великий мейстер Манкен пишет, что южное войско, продвигавшееся вверх по реке, насчитывало более десяти тысяч человек, и около десятой их части составляли конные рыцари.

Понимая серьезность положения, старый десница Рейениры, Корлис Веларион, убеждал ее начать переговоры. Он также советовал помиловать лордов Баратеона, Хайтауэра и Ланнистера, буде они покорятся, присягнут ей на верность и пошлют Железному Трону заложников. Гелайену и Алисент Морской Змей предлагал передать на попечение Веры, дабы они провели оставшиеся им дни в молитвах, а Джейегеру, дочь Эйегона, со временем выдать за Эйегона Младшего, воссоединив тем обе ветви дома Таргариенов. «А братья мои? – вопросила Рейенира, когда десница изложил ей свои намерения. – Как мне быть с ложным королем Эйегоном и с Эйемондом, пролившим родную кровь? Теми, кто украл мой трон и убил моих сыновей? Их мне тоже помиловать?»

«Сохраните им жизнь и пошлите обоих на Стену, – посоветовал лорд Корлис. – Они дадут присягу и будут служить в Ночном Дозоре до конца своих дней».

«Удержат ли обеты клятвопреступников, не поколебавшихся отнять у меня трон?»

Принц Дейемон разделял сомнения королевы, говоря, что прощать изменников значит сеять семена нового мятежа. «Война будет окончена лишь тогда, когда головы изменников будут торчать на пиках над Королевскими воротами». Эйегон II «прячется в какой-то норе», из которой его со временем вытащат, говорил принц, но сразиться с Эйемондом и Дейероном можно и должно. Ланнистеров и Баратеонов также следует истребить, отдав их земли и замки тем, кто сохранил верность своей королеве: Штормовой Предел – Ульфу Белому, Бобровый Утес – Хью Молоту. «Половина лордов Вестероса отвернется от нас, если мы выкажем такую жестокость к двум древним великим домам», – твердил Морской Змей, ужасаясь речам Дейемона.

Королева, принужденная выбирать между мужем своим и десницей, выбрала нечто среднее. К Баратеону и Ланнистеру она отправит послов, предлагая им «великодушные условия» и помилование, но лишь после того, как покончит с братьями узурпатора, которые по-прежнему сражались против нее. «Как только их не станет, все остальные склонят колена. И драконов их тоже следует убить – я повешу их головы на стенах тронного зала, чтобы люди смотрели на них и ведали, какой ценой достается измена».

Королевскую Гавань, разумеется, не должно оставлять без защиты. Королева останется в городе вместе с Сиракс и младшими сыновьями, Эйегоном и Джоффри, жизнью которых нельзя рисковать. Джоффри, которому еще и тринадцати не было, рвался в бой, но его убедили в том, что они с Тираксесом необходимы для обороны Красного Замка. Третьим воздушным защитником станет Аддам Веларион, наследник Морского Змея и хозяин Морского Чуда; все остальные драконы отправятся на войну.

Принц Дейемон на Караксесе самолично двинется на Трезубец, чтобы расправиться с Эйемондом и Вхагаром; вместе с ним полетит Крапива на Бараньем Воре. Хью Молота и Ульфа Белого послали на юго-запад к городу Тамблетону, последнему оплоту Рейениры между столицей и войском Хайтауэра; им поручалось отстоять город и разделаться с Тессарионом.

Лорд Корлис высказал предположение, что принца, возможно, удастся взять живьем и сделать заложником: младшему сыну королевы Алисент едва сравнялось тринадцать. Но Рейенира была непреклонна. «Не вечно же он будет ребенком; коли позволить ему вырасти и возмужать, рано или поздно он попытается отомстить и причинить вред моим сыновьям».

Весть о намерениях Рейениры скоро достигла ушей вдовствующей королевы, и сердце ее наполнилось ужасом. Страшась за жизнь сыновей, Алисент приползла к Железному Трону на коленях, чтобы молить о мире. В этот раз Скованная Королева предложила разделить королевство надвое: Рейенире достанется Королевская Гавань и прилегающие земли, Север, Долина Аррен, все земли, омываемые Трезубцем, и острова, а Эйегону – штормовые земли, западные земли и Простор, а править он будет в Староместе.

Рейенира с презрением отвергла предложение мачехи. «Твои сыновья могли бы занимать почетные места при дворе, если бы сохранили мне верность, – сказала она, – но вместо этого они вознамерились украсть у меня то, что принадлежит мне по праву рождения, и обагрили руки кровью моих милых сыночков».

«То была кровь бастардов, и пролилась она в сражении, – ответила на это Алисент, – а сыновья моего сына были невинными малютками, и их жестоко убили. Скольких еще ты убьешь, прежде чем утолишь свою жажду мести?»

Слова вдовствующей королевы лишь сильнее распалили гнев Рейениры. «Я не желаю больше выслушивать эту ложь, – предупредила она. – Еще одно слово о бастардах, и я прикажу вырвать тебе язык». Во всяком случае, так описывает эту сцену септон Евстахий, да и Манкен в «Подлинной истории» пишет то же самое. Гриб, как обычно, рассказывает иначе. Если верить его словам, Рейенира не просто угрожала вырвать мачехе язык, а отдала приказ это сделать, и Алисент спасло лишь вмешательство леди Мисарии. Шут утверждает, что Глиста предложила ужесточить наказание: мать и жену короля Эйегона, закованных в цепи, отвели в некий бордель, где любой мог заплатить и потешиться с ними. Брали за такое удовольствие немалую цену: золотой дракон за королеву Алисент и три – за Гелайену, которая была моложе и красивее, но многие горожане будто бы сочли, что ради совокупления с королевой стоит потратиться. «Пусть остаются там, пока не понесут, – сказала якобы леди Мисария. – Они любят говорить о бастардах, вот пусть и заимеют каждая своего».

Хотя в мужской похоти и жестокости женщин сомневаться не приходится, истории Гриба верить не стоит. Подобные басни рассказывали во всех пивных Королевской Гавани уже позже, когда король Эйегон Второй пытался оправдать собственную жестокость. Гриб же рассказывал об этом спустя много лет, и его, может статься, подвела память. Поэтому не будем больше говорить о «королевах в борделе» и вернемся к тем драконам, что улетели сражаться. Итак, Караксес и Бараний Вор отправились на север, а Вермитор и Среброкрылый – на юго-запад.

У истоков Мандера раскинулся Тамблетон, богатый торговый город и вотчина дома Футли. Замок, стоявший над городом, был крепок, но невелик; его гарнизон составлял не более сорока человек. Однако с Горького Моста, Длинного Стола и еще более отдаленных южных земель сюда подошли тысячи воинов, и в их ряды влилось сильное войско полных решимости речных лордов. Сир Гарибальд Грей и Пейт Победитель Львов прибыли сразу после победы на Мясницком Балу, везя с собой голову сира Кристона Коля, насаженную на пику; с ними были Красный Робб Риверс со своими лучниками, уцелевшие Зимние Волки и множество земельных рыцарей и мелких лордов, чьи земли лежали на берегах Черноводной, среди них Мосландер из Йора, сир Гаррик Холл из Миддлтона, сир Меррел Смелый и лорд Овейн Боурни.

Все они собрались у Тамблетона под знаменами Рейениры; согласно «Подлинной истории», общее число их составляло почти девять тысяч. Другие говорят аж о двенадцати тысячах, или наоборот – всего о шести, но в любом случае армия лорда Хайтауэра значительно превосходила в численности войско королевы. Защитники Тамблетона, вне всякого сомнения, были рады прибытию Вермитора и Среброкрылого, не ведая, какие ужасы их ждут впереди.

Так называемая Тамблетонская Измена до сих пор остается предметом споров, и всей правды мы, может статься, никогда не узнаем. Очень возможно, что многие, бежавшие в город от лорда Хайтауэра, были на самом деле его засланными людьми (двое с Черноводной, примкнувшие к речным лордам, лорд Овейн Боурни и сир Роджер Корн, были, вне всяких сомнений, тайными сторонниками Эйегона Второго), но столь большого вреда они бы не причинили, не перейди Ульф Белый и Хью Молот в то же самое время к врагу.

Большую часть того, что нам известно об этих двоих, мы знаем от Гриба. Шут не стеснялся в выражениях, описывая этих негодяев-наездников: одного он представил пьяницей, а другого – болваном. Оба, по его словам, были трусами; завидев блеск копий войска лорда Ормунда, растянувшегося на многие лиги, они решили, что лучше присоединиться к нему, чем с ним сражаться. Однако копья и стрелы у Дрифтмарка их почему-то не испугали. Может статься, их смутила предстоящая битва с Тессарионом – в Глотке все драконы сражались на их стороне. Такое возможно, хотя и Вермитор, и Среброкрылый были старше и крупнее Дейеронова и, вероятно, одолели бы его. Другие говорят, что к предательству Ульфа и Хью подтолкнула не трусость, а жадность. Честь для них ничего не значила, они жаждали власти и богатства. После победы при Глотке и падения Королевской Гавани их произвели в рыцари, но им-то хотелось быть лордами, и пожалованные Рейенирой скромные владения пришлись им совсем не по нраву. Когда казнили лордов Росби и Стокворта, поговаривали о том, что Хью и Ульф женятся на их дочерях и получат их земли и замки, однако ее величество оставила всё сыновьям предателей. Потом их поманили Штормовым Пределом и Бобровым Утесом, но и этой награды королева их не удостоила. Вероятно, они думали, что, если они вернут Эйегону Второму Железный Трон, он будет щедрее; возможно, им что-то пообещали Ларис Колченогий или один из его лазутчиков, хотя никаких доказательств этому нет. И Хью, и Ульф были неграмотны, и непонятно, как Двух Предателей (так их запомнят потомки) склонили к такому шагу.

О самой Тамблетонской битве нам известно гораздо больше. Шесть тысяч людей королевы под командованием сира Гарибальда Грея сошлись на поле с лордом Хайтауэром и храбро сражались какое-то время, но град стрел проредил их, а сокрушительная атака тяжелой конницы загнала обратно за стены города, откуда их отступление прикрывал Красный Робб Риверс и его лучники. Когда большинство уцелевших надежно укрылись за воротами, Родди Дастин и его Зимние Волки с северным боевым кличем тут же пошли на вылазку и ударили по левому флангу врага. Сквозь вдесятеро большее войско они прорубались к знаменам короля Эйегона, Староместа и Хайтауэров, под которыми сидел на боевом коне сам лорд Ормунд. В песнях поется, что лорд Родерик дошел туда в крови с головы до ног, с разрубленными щитом и шлемом, но столь опьяненный боем, что не замечал своих ран. Сир Бриндон, заслонив собой лорда своего и кузена, одним ударом топора отсек Родди правую руку, но перед смертью свирепый лорд Барроутона убил обоих Хайтауэров. Знамена лорда Ормунда повалились, и горожане возликовали, думая, что победа достанется им. Даже появление в небе Тессариона не испугало их, ведь у них были свои драконы… но когда Вермитор и Среброкрылый, взлетев, начали изрыгать пламя на город, радостные крики сменились воплями ужаса.

Великий мейстер Манкен пишет, что это была вторая битва на Огненном поле, разве что чуть поменьше.

В Тамблетоне горело всё: дома, лавки, септы и жители. Горящие люди падали с ворот и крепостных стен или, крича, ковыляли по улицам, подобно живым факелам. По ту сторону городских стен принц Дейерон атаковал врагов на Тессарионе. Пейт из Длиннолиста был выбит из седла и растоптан, сир Гарибальд Грей, пронзенный арбалетным болтом, сгорел в драконьим пламени. Два Предателя полосовали город огненными плетьми из конца в конец. Сир Роджер Корн и его люди выбрали этот момент, чтобы показать свое истинное лицо и, перерезав защитников городских ворот, распахнули их перед нападающими. Лорд Овейн Боурни поступил таким же образом в замке, вонзив копье в спину сира Меррела Смелого. Последующее разграбление по зверству не знало себе равных в истории Вестероса. От Тамблетона, некогда процветавшего торгового города, остались лишь пепел и уголья. Тысячи людей сгорели заживо, тысячи утонули, пытаясь переплыть реку. После говорили, что им еще повезло, ибо с выжившими расправились беспощадно. Люди лорда Футли бросили мечи и сдались, но их все равно связали и обезглавили. Над женщинами, выжившими в огне, многократно надругались, даже над девочками, которым было не больше восьми-десяти лет. Стариков и мальчиков изрубили мечами; драконы пожирали искореженные дымящиеся останки своих жертв. Тамблетон так и не вернулся к жизни. Хоть Футли после и пытались построить на руинах новый город, он был в десять раз меньше прежнего, ибо в народе говорили, что самая земля здесь проклята.

В ста шестидесяти лигах к северу другие драконы кружили над Трезубцем, где принц Дейемон Таргариен и маленькая чернавка по имени Крапива безуспешно выслеживали Эйемонда Одноглазого.

Стояли они в Девичьем Пруду, куда их пригласил лорд Манфрид Моутон, боявшийся нападения Вхагара на город. Эйемонд вместо этого спалил Камешек у подножья Лунных гор, Ивняк на Зеленом Зубце и Веселушку на Красном. За ними последовали Стрелков Мост, Старый Перевоз, Старицына Мельница и женская обитель в Бечестере. Одноглазый всякий раз исчезал еще до прилета охотников; Вхагар никогда не задерживался на одном месте, а те немногие, кто остался в живых, часто не могли сойтись в том, куда именно он полетел.

Каждое утро Караксес и Бараний Вор вылетали из Девичьего Пруда, поднимаясь все выше над речными землями в надежде увидеть под собою Вхагара, и каждый вечер возвращались ни с чем. В «Хрониках Девичьего Пруда» говорится, что лорд Моутон так осмелел, что предложил наездникам разделиться – так-де они смогут охватить куда большее расстояние. Принц Дейемон отказался. Он напомнил его милости, что Вхагар – последний из драконов, прилетевший в Вестерос с Эйегоном Завоевателем и его сестрами. Век спустя он, правда, уже не так быстр, зато вырос огромным, как сам Балерион Черный Ужас, и своим дыханием плавит камень: ни Караксес, ни Бараний Вор не сравнятся с Вхагаром в свирепости и лишь вдвоем могут надеяться сладить с ним. Поэтому Крапива всегда находилась подле принца и не покидала его ни днем ни ночью, ни в небе, ни в замке. Но был ли страх перед Вхагаром единственной причиной, по которой принц держал Крапиву при себе? Гриб пытался убедить всех, что это не так. Он рассказывал, что Дейемон Таргариен полюбил маленькую безродную чернавку и разделил с ней ложе. Можно ли верить словам шута? Крапиве было не больше семнадцати, а принцу Дейемону – сорок девять, но всем известна власть, которой юные девы обладают над мужами постарше. Известно и то, что Дейемон Таргариен не был верен королеве. Даже наш септон Евстахий, обычно столь сдержанный, пишет о его еженощных визитах к леди Мисарии, с коей он часто делил постель, пока был при дворе… якобы с благословения королевы. Не стоит забывать и о том, что, когда принц был молод, каждый владелец борделя в Королевской Гавани знал, что «лорд Блошиного Конца» особенно жалует девственниц, и приберегал для него самых юных, прелестных и невинных из новых девушек.

Крапива была, без сомнения, молода (хотя, возможно, не так молода, как те, с кем принц предавался разврату в юности), но в том, что она была девственницей, сомнения были. Она выросла на улицах Пряного и Корабела без матери, без крыши над головой, без гроша в кармане; вероятней всего, она променяла свою невинность на медяк или корку хлеба вскоре после того, как впервые расцвела (если не раньше). А овцы, которых она скармливала Бараньему Вору, чтобы привязать его к себе – как она их раздобыла? Уж наверное расплачивалась за них, задирая юбки перед каким-нибудь пастухом. Особо красивой Крапиву тоже назвать было нельзя. «Тощая чернавка верхом на тощем буром драконе», – так описывал ее Манкен в своей «Подлинной истории» (хоть сам ни разу ее не видел). Септон Евстахий говорит, что у нее были кривые зубы, а на носу остался шрам после того, как ее полоснули ножом за воровство. Гриб добавляет, что она никогда не мылась и не меняла одежды, и что от нее исходил «ядреный запашок». Вряд ли кто-то мог вообразить ее в роли возлюбленной принца.

Однако «Грибные заметки», а в нашем случае и «Хроники Девичьего Пруда», написанные мейстером лорда Моутона, говорят об обратном. Мейстер Норрен пишет, что принц и Крапива вместе ужинали каждый вечер, вместе завтракали каждое утро и спали в примыкающих друг к друг покоях; что принц «души в ней не чаял, будто в собственной дочери», наставлял ее, как себя вести, как одеваться, как подолгу расчесывать волосы; что он делал ей богатые дары: «щетку для волос с ручкой из слоновой кости, покрытое амальгамой зеркало, плащ из роскошного темного бархата, отороченный атласом, и пару сапог из кожи мягкой, как масло». Норрен говорит, что принц приучил Крапиву мыться; служанки, приносившие воду для омовения, рассказывали, что они часто принимали вместе ванну «в чем мать родила, и принц намыливал ей спину и мыл ей волосы, чтобы избавиться от драконьей вони».

Ничего из вышеизложенного нельзя счесть за доказательство, что принц Дейемон Таргариен совокуплялся с безродной девкой, но последующие события указывают на то, что в этой истории больше правды, чем в большинстве прочих «грибных» сказок. Однако как бы ни проводили свои ночи эти наездники, доподлинно известно, что дни их проходили в небе в безуспешной погоне за принцем Эйегоном и его Вхагаром. Так что давайте до поры оставим их и обратим свой взор на Черноводный залив.

Примерно в это же время на Драконий Камень притащился потрепанный когг «Нессария», чтобы починиться и запастись провизией. Моряки рассказали, что на пути из Пентоса в Волантис корабль сбился с курса из-за шторма, но к этой обычной для волантинцев истории о бедствиях мореплавания они присовокупили и нечто странное… «Нессария» с трудом шла на запад, рассказывали они, когда впереди вырос Драконий Камень, огромный на фоне заходящего солнца, и над восточным склоном дымящейся горы они увидели двух драконов, которые бились между собой; их рев отражался от угольно-черных скал. Эту историю рассказывали, пересказывали и приукрашивали в каждой таверне, постоялом дворе и блудилище, и скоро не стало на Драконьем Камне человека, который бы не слышал об этом.

Жителям Волантиса драконы были в диковинку, и эта схватка стала для моряков с «Нессаррии» незабываемым зрелищем. Те же, кто родился и вырос на Драконьем Камне, можно сказать, всю жизнь прожили с драконами… но и в них история моряков пробудила любопытство. Наутро местные рыбаки обошли на лодках Драконий Камень, а вернувшись, доложили, что нашли у подножия горы обгоревшие останки дракона. Судя по цвету крыльев и чешуи, то был Серый Призрак. Дракон был разорван пополам и местами обглодан.

Услышав об этом, сир Роберт Квинс, известный своей тучностью добродушный рыцарь, которого королева назначила кастеляном Драконьего Камня, сразу сказал, что убийца, конечно же, Людоед. Многие соглашались с ним: Людоед и раньше нападал на драконов меньше себя, хотя и не столь свирепо. Рыбаки, опасаясь, что следом убивец примется за них, уговаривали Квинса послать рыцарей в логово чудища и прикончить его, но кастелян отказался, говоря: «Если не трогать Людоеда, то и он нас не тронет». Для верности он запретил рыбачить у восточного склона, где разлагалась туша Серого Призрака.

Запрет сира Роберта не обрадовал его беспокойную подопечную Бейелу Таргариен, дочь принца Дейемона от первой жены, Лейены Веларион. Бейеле минуло четырнадцать; дикая и своенравная, больше похожая на мальчишку, нежели на воспитанную девицу, она была истинной дочерью своего отца. Не знала страха, хотя была хрупкой и невысокого росту, и дни свои проводила в танцах, соколиной охоте и верховой езде. Когда она была поменьше, ее часто отчитывали за драки с оруженосцами; теперь она начала целоваться с ними. Вскоре после того, как двор королевы переехал в Королевскую Гавань (а леди Бейела осталась на Драконьем Камне), ее застали с поваренком, запустившим руку ей за пазуху. Сир Роберт в ярости приказал отвести негодника к колоде и отрубить согрешившую руку; пощадили его лишь благодаря слезным мольбам Бейелы. «Она сверх меры увлечена мальчишками, – писал кастелян принцу Дейемону, ее отцу. – Ее стоит поскорей выдать замуж, покуда она не отдала свою невинность человеку, ее недостойному».

Однако еще больше, чем игры с мальчишками, леди Бейела любила летать. С тех пор, как менее полугода назад она впервые взмыла ввысь верхом на своем драконе, Лунном Танцоре, она поднималась в небо каждый день, свободно паря над Драконьим Камнем и долетая даже до Дрифтмарка.

На этот раз вечно жаждущая приключений девочка предложила доподлинно разузнать, что же произошло на том склоне горы. Она не боится Людоеда, сказала Бейела сиру Роберту. Лунный Танцор и моложе, и быстрее – она легко сможет обогнать старого дикаря. Но кастелян запретил ей так рисковать. Гарнизону был отдан строгий приказ: леди Бейела не должна покидать замок. Когда разгневанная девица попыталась в ту же ночь нарушить приказ, ее заперли.

Теперь, по прошествии времени, мы видим, сколь злополучным оказалось это – пусть и понятное – решение. Если бы леди Бейеле было дозволено летать, она бы заметила рыбачью лодку, уже пробиравшуюся вдоль острова. На борту лодки были рыбак по имени Том-Колтун, его сын Том-Заика и два их «кузена» из Дрифтмарка, лишившиеся крова после разрушения Пряного.

Младший Том, который куда более ловко обращался с кружкой, чем с рыболовной сетью, немало времени провел, угощая волантинских моряков выпивкой и слушая их рассказы о битве драконов, свидетелями которой они были. «Один был серый, а другой золотой, – говорил один из моряков. – Так и сверкал на солнце».

И вот теперь оба Тома, презрев запрет сира Роберта, везли своих «кузенов» на каменистый берег, где лежал убитый дракон, с тем, чтобы те смогли отыскать убийцу.

Между тем на западной стороне Черноводного залива весть о битве и измене при Тамблетоне достигла Королевской Гавани. Говорят, что вдовствующая королева Алисент засмеялась, прослышав об этом. «Что они посеяли, то и пожнут», – посулила она. Королева Рейенира на Железном Троне побледнела и лишалась чувств, а после приказала запереть городские ворота; с этих пор никому не дозволялось ни входить в Королевскую Гавань, ни покидать ее. «Я не допущу, чтобы лазутчики прокрались в мой город и открыли ворота мятежникам», – провозгласила она. Войско лорда Ормунда не сегодня-завтра могло подойти к столице, а предатели на драконах могли появиться и того раньше.

Принц Джоффри обрадовался подобной возможности. «Пусть себе прилетают, – заявлял мальчик, полный юношеского высокомерия и жаждущий отомстить за павших братьев, – я встречу их на Тираксесе». Подобные речи взволновали его мать. «Ничего подобного ты не сделаешь, – сказала она. – Ты слишком молод, чтобы сражаться»; однако на совет, обсуждавший, как встретить врага наилучшим образом, сына все-таки допустила.

В Королевской Гавани оставались шесть драконов, но лишь одна из них – самка Сиракс, принадлежавшая королеве, – находилась в Красном Замке. Из конюшни на внешнем дворе убрали лошадей и отдали ее Сиракс в единоличное владение. Тяжелые цепи приковывали ее к земле; они позволяли ей выходить из конюшни во двор, но летать без всадника она не могла. Сиракс привыкла к цепям и к сытной еде и давно уже не охотилась.

Прочих драконов держали в Драконьем Логове. Под его каменным куполом располагались по кругу сорок огромных склепов, вырубленных в холме Рейенис. На обоих концах этих рукотворных пещер были прочные железные двери: внутренние выходили в песчаную яму, а внешние – на склон холма. Здесь было логово Караксеса, Вермитора, Среброкрылого и Бараньего Вора – до того, как они улетели сражаться. Теперь драконов осталось пять: Тираксес принца Джоффри, Морское Чудо Аддама Велариона, подростки Моргул и Шрикос, принадлежавшие детям короля Эйегона – пропавшей Джейегере и ее брату-близнецу, покойному Джейехерису, – и Огненная Мечта, любимица королевы Гелайены. По обычаю, рядом с драконами жил хотя бы один из наездников, чтобы сразу подняться на защиту города в случае надобности. Сыновей Рейенира не желала отпускать от себя, и эта обязанность выпала Аддаму Велариону. Однако теперь в «черном» совете начали сомневаться в его преданности: Ульф Белый и Хью Молот, рожденные от драконьего семени, перебежали к врагу… но были ли они единственными предателями? Что насчет Крапивы и Аддама из Корабела? Ведь они тоже бастарды, можно ли им доверять?

Лорд Бартимос Селтигар так не думал. «Бастарды рождены изменниками. Измена у них в крови и дается им столь же легко, как верность – законнорожденным». Он умолял королеву немедля схватить двух подлых наездников, пока те не увели своих драконов во вражеский стан. Его поддерживали сир Лютор Ларгент, новый командир городской стражи, и командующий Королевской Гвардией сир Лорент Марбранд. Даже рыцари из Белой Гавани – отважный сир Медрик Мандерли и его дородный хитроумный брат, сир Торрхен – приняли сторону Селтигара. «Лучше не рисковать, – говорил сир Торрхен. – Если враг получит еще двух драконов, мы пропадем».

Только лорд Корлис и великий мейстер Герардис вступились за бастардов драконьего семени. Великий мейстер сказал лишь, что у них нет никаких доказательств вероломства сира Аддама или Крапивы, и если поступать мудро, то нужно найти оные, прежде чем судить. Лорд Корлис на этом не остановился и заявил, что сир Аддам и его брат Алин – истинные Веларионы и достойные наследники Дрифтмарка. Что до девушки, то пусть она и невзрачная замарашка, но в Глотке она сражалась отважно. «Как и те два предателя», – заметил лорд Селтигар.

Пылкие протесты десницы и невозмутимое предостережение великого мейстера успеха не возымели: в сердце королевы вкрались подозрения. «Королеву предавали так часто и столь многие, что она готова была видеть в людях самое худшее. Предательство более не удивляло ее; напротив, она ожидала его даже от тех, кого больше всех любила», – пишет септон Евстахий.

Может, так оно и было. Однако спешить Рейенира не стала; прежде она послала за Мисарией – плясуньей и блудницей, которая считай что была мастером над шептунами при королеве. И вот та предстала перед королевским советом; бледная, как молоко, облаченная в одеяние черного бархата, отороченное кроваво-красным шелком, она стояла перед ними, смиренно склонив покрытую капюшоном голову. Королева спросила: не думается ли ей, что сир Аддам и Крапива замышляют предать их?

На это Глиста подняла глаза и тихо молвила: «Девчонка уже предала вас, моя королева. Она делит ложе с вашим супругом и вскорости будет брюхата его бастардом».

Королева пришла в ужасную ярость, пишет септон Евстахий. Она приказала сиру Лютору пойти в Драконье Логово в сопровождении двадцати золотых плащей и взять Аддама Велариона под стражу; голос ее был холоден как лед. «Допросите его как следует, – сказала она – тогда мы наверняка узнаем, верен ли он нам». Что до Крапивы, то королева заявила, что девчонка «поганая дрянь, от которой за версту несет колдовством. Мой принц никогда бы не возлег с таким низменным созданием – это все равно, что разделить ложе с бродячей сукой или дикой свиньей. Да одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, что в ней нет ни капли драконьей крови. Сперва она привязала к себе колдовством дракона, и а после околдовала и моего благородного супруга». Пока принц Дейемон в рабстве у этой колдуньи, положиться на него нельзя, решила ее величество, и велела отправить в Девичий Пруд особый приказ, который следует передать лично в руки лорда Моутона. «Пусть вытащит ее хоть из-за стола, хоть из постели и отрубит ей голову. Лишь тогда мой принц будет свободен». И вот одна измена породила другую, а Рейенира сделала еще один шаг навстречу своей гибели. Как только золотые плащи во главе с сиром Лютором, вооруженным королевским указом, поднялись на холм Рейенис, двери Драконьего Логова распахнулись; Морское Чудо взмыл в небо, из ноздрей его струился дым: сира Аддама кто-то вовремя предупредил. Сир Лютор, разозленный таким вмешательством, вернулся в Красный Замок и отправился прямиком в башню десницы, где схватил и обвинил в предательстве старого лорда Корлиса. Тот ничего и не отрицал; связанного, избитого, но по-прежнему не проронившего ни слова, его бросили в темницу, где ему предстояло ожидать суда и казни.

После этого королева заподозрила и великого мейстера Герардиса – ведь тот, как и Морской Змей, выступал в защиту драконьего семени. Герардис отрицал, что причастен к этому; помня о том, что мейстер долго и преданно служил ей, королева проявила снисхождение, но лишила его места в совете и велела ему немедленно вернуться на Драконий Камень. «Думаю, ты не стал бы лгать мне в лицо, – сказала она Герардису – однако я не могу держать при себе тех, кому полностью не доверяю; как я ни посмотрю на тебя, так сразу вспоминаю, как ты заступался за эту девку, Крапиву».

По городу между тем расползались страшные слухи о Тамблетонской резне… а вместе со слухами расползался страх. Следом настанет черед Королевской Гавани, говорили люди друг другу. Драконы будут драться с драконами, и на сей раз город уж верно сгорит. Сотни жителей в страхе перед наступающим неприятелем пытались бежать из города, но золотые плащи всех заворачивали назад. Оказавшись в ловушке, некоторые из горожан пытались укрыться в самых глубоких подвалах, надеясь так спастись от огненной бури, приближения которой они опасались. Другие же забывались в молитве, выпивке или тех удовольствиях, что можно найти у баб промеж ног. К ночи все таверны, бордели и септы ломились от мужчин и женщин, ищущих утешения или спасения и рассказывающих друг другу всякие ужасы.

И вот в этот тяжелый час появился на Сапожной площади некий бродячий монах, босоногий оборванец, одетый во власяницу и штаны из грубой шерсти. Он был весь в грязи, от него несло хлевом, а на шее у него болталась на кожаном шнурке чаша для подаяний.

Судя по всему, некогда он был вором – от его правой руки остался лишь обрубок, прикрытый ветхим чехлом. Великий мейстер Манкен предполагал, что он мог принадлежать к Честным Беднякам; этот орден давно поставили вне закона, но Звезды по-прежнему бродили по проселочным дорогам Семи Королевств. Откуда появился этот человек, нам неведомо. Даже имени его не сохранилось – те, кто слышал его проповеди, и те, что позже стали летописцами его злодеяния, знали его лишь как Пастыря. Гриб называл его «Пастырь-мертвец», ибо бледность и зловоние делали его подобным мертвецу, восставшему из могилы.

Кем и чем бы он ни был, этот однорукий Пастырь появился из ниоткуда подобно злому духу, призывая разорение и погибель на голову королевы Рейениры и возвещая об этом всякому, кто останавливался его послушать. Не зная страха и усталости, он проповедовал всю ночь и весь следующий день, и гневный голос его разносился по всей Сапожной площади.

Драконы – существа, противные природе, заявлял он. Они суть демоны, коих вызвали из семи преисподних нечестивые колдуны Валирии, этой «выгребной ямы, где брат ложился с сестрой, а мать с сыном, где мужи бились верхом на демонах, а жены раздвигали ноги перед псами». Таргариены, говорил он, спаслись от погибели, бежав за море на Драконий Камень, но «богов не одурачишь», и вот погибель надвигается снова.

«Самозваный король и королева-шлюха будут низвергнуты, их демонические чудовища будут стерты с лица земли, и все деяния их будут забыты», – гремел Пастырь. Все, кто стоит за Таргариенов, тоже сгинут. Лишь очистив Королевскую Гавань от драконов и их господ, Вестерос может надеяться избежать судьбы Валирии.

С каждым часом толпа вокруг него росла. Сначала ему внимала лишь дюжина зевак, но скоро их уже были сотни, а к рассвету на площади собрались тысячи; люди толкались, стараясь расслышать получше. У многих были в руках факелы, и когда вновь спустилась ночь, Пастырь стоял в кольце огня. Толпа набрасывалась на каждого, кто пытался перекричать его. Сорок золотых плащей, пытавшихся разогнать людей копьями, вытеснили с площади.

В Тамблетоне, в шестидесяти лигах к юго-западу от столицы, царило брожение иного толка. Победители, которых в Королевской Гавани так страшились, еще и не думали выступать на город: приверженцы короля Эйегона остались без вождя, их раздирали сомнения и дрязги. Лорд Ормунд погиб, как и кузен его сир Бриндон, первый из рыцарей Староместа, а сыновья лорда, совсем еще мальчики, оставались в отцовском замке за тысячу лиг от войны. Да и Дейерон Таргариен, коего лорд Ормунд нарек «Дейероном Отважным» за проявленную в битве смелость, был еще совсем юн. Младший из сыновей королевы Алисент, он вырос в тени старших братьев и ему было привычнее подчиняться, нежели командовать. Самым старшим из уцелевших Хайтауэров был сир Хоберт, другой кузен лорда, который отвечал до сих пор за обоз; человек тучный и медлительный, он ничем не отличился за свои шесть десятков лет, но родство с королевой Алисент делало его самым вероятным из воевод. Лорд Анвин Пек, сир Джон Рокстон и лорд Овейн Боурни тоже вызвались возглавить войско. Лорд Пек мог похвастаться происхождением: он был потомком древнего рода славных воинов и сумел собрать под свои знамена сотню рыцарей и девятьсот всадников. Черного нрава сира Джона Рокстона боялись не меньше, чем черного клинка его знаменитого меча валирийской стали, который прозвали Сиротской Долей. А предатель лорд Овейн настаивал, что Тамблетон они заполучили лишь благодаря его хитрости и что лишь он способен взять Королевскую Гавань.

Но никто из них не обладал достаточной силой и властью, чтобы обуздать алчность и кровожадность простых солдат. Покуда лорды грызлись из-за трофеев и оспаривали друг у друга первенство, их люди предавались бесчинствам, грабежу и насилию.

Трудно описать весь ужас тех дней.

Редкий город в истории Семи Королевств претерпевал такие бесчинства, как Тамблетон после Предательства. Даже добрые люди звереют, если не найдется сильного лорда, чтобы обуздать их. Так случилось и в Тамблетоне. Толпы пьяных солдат шатались по улицам, грабили все дома и лавки, убивали всех, кто пытался им помешать. Каждая женщина была законной добычей их похоти, даже старухи и маленькие девочки. Состоятельных людей запытывали до смерти, чтобы выведать, где они спрятали золото и драгоценности. Младенцев вырывали из рук матерей и накалывали на копья. Святых септ гоняли по улицам обнаженными и насиловали каждую до ста раз. Даже Молчаливые Сестры не избежали насилия. Не пощадили и мертвых: вместо достойного погребения их оставляли гнить на улицах, пищей для воронья и диких собак. Септон Евстахий и великий мейстер Манкен уверяют, что принц Дейерон ужасался тому, что происходило у него на глазах, и приказывал сиру Хоберту Хайтауэру прекратить бесчинства. Но старания сира Хоберта были столь же бесполезны, как и он сам. Простолюдины всегда следуют примеру лордов, а те, кто мог занять место лорда Ормунда, сами пали жертвой своей кровожадности, алчности и гордости. Лихой Джон Рокстон воспылал страстью к леди Шерис Футли, супруге лорда Тамблетона, и объявил ее своим «военным трофеем». Когда ее супруг попытался протестовать, сир Джон выхватил Сиротскую Долю и рассек его надвое. «Кому этот меч готовит сиротскую долю, а кому и вдовью», – говорил он, срывая одеяние с рыдающей леди Шерис. Не прошло и двух дней после это случая, как лорд Пек и лорд Боурни жестоко разругались на военном совете, и все кончилось тем, что Пек вытащил кинжал, сказал: «Единожды предавший – навечно предатель», – и ударил Боурни в глаз на глазах у принца Дейерона и сира Хоберта, окаменевших от ужаса. И все же самые страшные злодеяния творили в городе Два Предателя – наездники-бастарды Хью Молот и Ульф Белый. Сир Ульф беспробудно пил, «захлебываясь в вине и похоти». Гриб сказывает, что он еженощно насиловал трех девиц. Тех, кто ему не угодил, он скармливал своему дракону. Ему мало было рыцарства, пожалованного королевой Рейенирой, мало Горького Моста, лордом коего его сделал принц Дейемон. Он метил не ниже как на Хайгарден, заявляя, что Тиреллы, не участвующие в Пляске, те же изменники.

Но притязания сира Ульфа можно считать скромными в сравнении с аппетитами другого перебежчика, Хью Молота. Сын простого кузнеца, Молот был настоящим великаном; руки его были столь сильны, что, говорят, он гнул стальные брусья в обручи. В военном ремесле он мало что смыслил, но рост и сила делали его грозным противником. Оружием своим он избрал молот, которым наносил сокрушительные смертельные удары. Хью сражался на Вермиторе, который прежде летал под седлом самого Старого Короля; из всех драконов Вестероса он только Вхагару уступал величиной и годами. По всем этим резонам лорд Молот, как он сам себя называл, возмечтал о короне. «На кой мне лордство, если можно стать королем?» – говорил он, и многие его слушали. И в лагере говорили о древнем пророчестве, которое гласило: «Когда молот обрушится на дракона, придет новый король, и никто не встанет у него на пути». Откуда взялось это пророчество, неведомо (уж точно не от самого Молота, который не умел ни читать, ни писать), но за несколько дней оно облетело весь Тамблетон.

Ни один из Предателей не выказывал особого желания помогать принцу Дейерону во взятии Королевской Гавани: да, войско у них большое, и три дракона в придачу, но насколько они знают, у королевы драконов тоже трое, а если Крапива с Дейемоном вернутся, то будут все пятеро. Лорд Пек считал, что лучше отложить наступление, пока из Штормового Предела не подойдет лорд Баратеон со своим войском, а сир Хоберт желал отойти на Простор и пополнить быстро тающие припасы. Никого из военачальников, казалось, не заботило, что войско их с каждым днем тает, как снег по весне: бойцы бежали к своим домам и земле, унося с собой все, что успели награбить.

Во многих лигах к северу, в замке над Крабьей бухтой, другой лорд тоже вертелся, как уж на сковородке. Из Королевской Гавани прилетел ворон с королевским посланием для Манфрида Моутона: ему было велено доставить королеве голову безродной девки Крапивы – ее-де признали виновной в измене. «Лорду-мужу моему, принцу Дейемону Таргариену, никакого вреда не чинить, – приказывала ее величество, – но отослать его ко мне, когда он свершит задуманное, ибо у нас в нем большая нужда».

Мейстер Норрен, автор «Хроник Девичьего Пруда», пишет, что лорд, прочитав послание королевы, со страху потерял голос и вернул его, лишь осушив три чаши вина. После это он послал за капитаном гвардии, за своим братом и за первым бойцом, сиром Флорианом Стальным. Велев остаться и мейстеру, он прочел им письмо и спросил их совета.

«Проще простого, – сказал капитан. – Хоть они и делят ложе, но принц-то уже в годах. Если он попробует вмешаться, так трех человек будет довольно, чтобы его удержать. Но для верности я возьму шестерых. Желаете сделать это нынче же ночью, милорд?»

«Шесть человек возьми или шестьдесят, с Дейемоном Таргариеном так просто не сладишь, – возразил ему брат лорда Моутона. – Лучше подлить ему снотворного в вино, как ужинать станет. Проснется, а девка уже мертва».

«Эта девушка, в чем бы она ни провинилась, еще ребенок, – твердо сказал старый сир Флориан. – Ни Старый Король, ни другой человек чести не отдал бы такого приказа».

«Времена нынче скверные, – сказал лорд, – и королева заставляет меня выбирать между топором и веревкой. Девушка – моя гостья. Если я послушаюсь, Девичий Пруд будет проклят навеки, откажусь – нас сотрут в порошок».

На это его брат ответил: «Может статься, что нам так и так конец. Принц сильно привязан к этой чернавке, а дракон его вот он, тут. Мудрее всего было бы убить их обоих, иначе принц в гневе спалит замок дотла».

«Королева запретила чинить ему вред, – напомнил лорд Моутон, – а убить двух гостей в собственных постелях вдвое хуже, чем одного. Хорошо бы мне никогда не читать этого письма».

«Кто сказал, что вы прочли его?» – вставил тут мейстер.

О чем они говорили дальше, «Хроники» умалчивают. Известно лишь, что мейстер, молодой человек двадцати двух лет, показал письмо королевы принцу и Крапиве, когда те ужинали в своих покоях. «Когда я вошел, эти двое, устав от долгих бесплодных поисков, подкреплялись вареной говядиной со свеклой и тихо беседовали – о чем, не скажу. Принц учтиво приветствовал меня, но как прочитал письмо, оживление покинуло его взор, и великая печаль опустилась на него, слово неподъемная ноша. Когда девушка спросила его, что в письме, он ответил: „Слова королевы – дело рук шлюхи“. Затем он обнажил меч и спросил, ждут ли уже за дверью люди Моутона. „Я пришел один“, – ответил я и поклялся, что ни один человек в Девичьем Пруду, включая его милость, не знает, о чем говорится в письме. „Простите меня, мой принц, – сказал я. – Я нарушил обет мейстера“. – „Мейстер ты плохой, зато человек хороший“, – ответил на это принц и вложил меч в ножны. Он повелел мне удалиться, наказав „не говорить ни слова об этом деле до утра никому – ни лорду, ни сударушке“».

Никто не знает, как провели принц и его возлюбленная последнюю свою ночь в замке Моутона, но на рассвете они вышли во двор, и Дейемон помог Крапиве оседлать Бараньего Вора в последний раз. Она всегда кормила дракона перед вылетом: сытый дракон лучше повинуется ездоку. В то утро она скормила змею черного, самого большого в замке барана, сама перерезав горло животному. Когда она садилась на дракона, пишет Норрен, ее кожаный камзол был запятнан кровью, а по щекам текли слезы. На прощанье они с принцем не сказали друг другу ни слова, но когда Бараний Вор взмахнул своими черными крыльями и взмыл в рассветное небо, Караксес поднял голову и издал такой вопль, что в окнах башни Джонквиль вылетели все стекла. Высоко над городом Крапива повернула к Крабьей бухте и скрылась в тумане; больше ее не видели ни в замке, ни при дворе.

Дейемон Таргариен вернулся в замок, но ненадолго. Позавтракав с лордом Моутоном, принц сказал: «Благодарю вас за гостеприимство. Более вы меня не увидите. Оповестите всех, что я лечу в Харренхолл; если мой племянник Эйемонд осмелится сразиться со мной, он найдет меня там одного».

Так принц Дейемон покинул Девичий Пруд. Как только Караксес растаял вдали, мейстер Норрен сказал лорду: «Сорвите с меня цепь и свяжите мне ею руки. Вам должно теперь доставить меня королеве. Когда я известил изменницу и позволил ей убежать, я сам стал изменником». – «Пусть твоя цепь остается на месте, – отвечал лорд, – мы все здесь изменники». Той же ночью знамена Рейениры, которые развевались над вратами Девичьего Пруда, были спущены, а на их место взмыли золотые драконы короля Эйегона.

Когда принц Дейемон спустился с неба, чтобы заявить свои права на Харренхолл, над почерневшими башнями и разрушенными стенами замка знамен вовсе не было. Приютившиеся в подвалах бездомные разбежались, услышав шум крыльев Караксеса. Когда последних из них след простыл, принц Дейемон остался один, не считая дракона. В одиночестве бродил он по гулким чертогам Харренхолла, отмечая каждый прошедший день зарубкой на сердце-дереве в богороще. Тринадцать глубоких отметин и посейчас там видны; то старые раны, глубокие и потемневшие, однако лорды Харренхолла говорят, что каждую весну они вновь наливаются кровью.

На четырнадцатый день бдения принца замок накрыла тень, и была она черней любой тучи. Все птицы в богороще разом поднялись в воздух, горячий ветер погнал по двору опавшие листья. Вхагар наконец-то явился, а на нем в черной с золотом броне восседал Эйемонд Одноглазый.

Он прилетел не один. С ним была брюхатая Алис Риверс; черные волосы струились по ветру у нее за спиной. Дважды облетев Харренхолл, Эйемонд посадил Вхагара на внешний двор ярдах в ста от Караксеса. Драконы злобно переглядывались; Караксес растопыривал крылья и шипел, пуская дым из ноздрей.

Эйемонд помог своей женщине спешиться, после чего повернулся к дяде и сказал: «Говорят, ты нас ищешь, дядюшка».

«Только тебя, – отвечал Дейемон. – Кто сказал тебе, что я здесь?»

«Моя леди. Она видела тебя в тучах, и в горном пруду на закате, и в костре, который мы развели, чтобы приготовить ужин. Моей Алис открыто многое. Ты глупец, что прилетел сюда в одиночку».

«Будь я не один, тебя бы здесь не было».

«Но ты один, и я здесь. Ты, дядюшка, зажился на свете».

«С этим я спорить не стану». – Старый принц велел Караксесу склонить шею и с трудом взобрался в седло; молодой поцеловал свою подругу и легко вскочил на Вхагара, тщательно пристегнув себя четырьмя короткими цепями к седлу (Дейемон этого делать не стал). Караксес дохнул пламенем, Вхагар взревел, и оба поднялись в небо.

Дейемон, нахлестывая Караксеса бичом со стальными нитями, быстро скрылся за облаками. Вхагар был старше и намного крупнее, а потому тяжелее. Он набирал высоту медленно, все шире описывая круги над водами Божьего Ока. Солнце клонилось к закату, и спокойное озеро сверкало, как лист кованой меди. Алис следила за поединком с башни Королевский Костер.

Бой начался внезапно, словно гроза. Караксес обрушился на Вхагара с пронзительным криком, который услышали на дюжину миль окрест. Кровавый Змей, почти невидимый в сиянии заходящего солнца со стороны незрячего Эйемондова глаза, налетел на старого дракона с ужасной силой и яростью. Силуэты сцепившихся и рвущих друг друга на части драконов были совсем черными на красном как кровь небосклоне; крики их были слышны на другом берегу Божьего Ока, а пламя их полыхало столь ярко, что рыбаки внизу ждали со страхом, что самые тучи вокруг них вот-вот вспыхнут. Черные челюсти Караксеса сомкнулись на шее Вхагара, и даже когда Вхагар вспорол врагу брюхо и оторвал крыло, Караксес не ослабил хватку и еще глубже запустил зубы в плоть старого дракона; вцепившись друг в друга, они с головокружительной быстротой неслись вниз, к озеру.

В этот миг, по преданию, Дейемон махнул через седло и перескочил со своего дракона на вражеского с Темной Сестрой, мечом королевы Висеньи. Пока Эйемонд в ужасе смотрел на него, пытаясь отстегнуть свои седельные цепи, Дейемон сорвал с племянника шлем и вонзил меч в его слепой глаз так, что острие вышло из затылка. Еще мгновение, и драконы рухнули в озеро, взметнув водяной столб вышиной с Королевский Костер.

Рыбаки, видевшие это, говорили, что такого падения не пережил бы ни человек, ни дракон. Так и вышло. Караксес с оторванным крылом и распоротым брюхом нашел в себе силы выползти из дымящихся вод на берег, где испустил дух под стенами Харренхолла. Вхагар ушел на дно, и от крови из его разорванной глотки над местом, где он упокоился, вскипела вода. Нашли его годы спустя, уже после Пляски Драконов; к седлу был прикован скелет Эйемонда в доспехах и с Темной Сестрой в глазнице.

Нет сомнений в том, что и принц Дейемон погиб. Тела его не нашли, но течения Божьего Ока коварны, и голодная рыба ходит в нем косяками. В песнях поется, что принц выжил, отыскал свою Крапиву и жил с ней до конца своих дней, но то, что хорошо для барда, не приличествует историку. Даже Гриб не верит в эти басни, не станем и мы.

Пляска и гибель двух драконов случилась на двадцать второй день пятой луны 130 года. Дейемону было тогда сорок девять, Эйемонду едва исполнилось двадцать, Вхагару, самому большому после Балериона Черного Ужаса дракону Таргариенов, минул сто восемьдесят один год. Так сгинуло последнее существо, помнившее Эйегона Завоевателя, и прóклятый замок Черного Харрена окутала тьма. Свидетелей случившегося было немного, и о последней битве принца Дейемона стало известно не сразу.

Падение Рейениры

Одиночество королевы Рейениры усугублялось с каждым новым предательством. Подозреваемый в измене Аддам Веларион сбежал прежде, чем его успели допросить. Его побег лишь подтверждает его вину, говорила Глиста. Лорд Селтигар поддакивал ей и предлагал в наказание обложить налогом каждое рожденное вне брака дитя. Такой налог вряд ли наполнит королевскую казну, зато ублюдков в королевстве сильно поубавится. Однако у королевы было много забот и помимо казны.

Приказав арестовать Аддама Велариона, подозреваемого в измене, она лишилась не только дракона вместе с наездником, но и десницы – а ведь больше половины людей, которых она привела сюда с Драконьего Камня, чтобы взять Железный Трон, присягали дому Веларионов. Узнав, что лорд Корлис томится в подземелье под Красным Замком, они стали уходить сотнями. Одни шли на Сапожную площадь и вливались в толпу, окружавшую Пастыря, другие удирали из города через потайные калитки или перелезали через городские стены, намереваясь вернуться на Дрифтмарк; оставшимся тоже было нельзя доверять. Это подтвердилось, когда двое из присягнувших Морскому Змею, сир Денис Лесной и сир Торон Верный, пробрались в подземелье, чтобы освободить своего лорда. Однако шлюха, с которой спал сир Торон, выдала их Мисарии, и «спасителей» самих схватили и повесили. Рыцари испустили дух на стенах Красного Замка, брыкаясь и извиваясь в затягивающихся петлях. Казнили их на рассвете, а вечером того же дня еще одно ужасное событие потрясло королевский двор. Гелайена Таргариен, сестра и жена короля Эйегона, мать его детей, бросилась из окна своих покоев в крепости Мейегора на пики сухого рва. Ей был всего двадцать один год. Почему она выбрала именно этот день, чтобы покончить с жизнью, проведя в заточении целых полгода? Гриб уверяет, что королева Гелайена понесла после того, как ее дни и ночи напролет продавали как обычную шлюху, но такое объяснение столь же достоверно, как и та самая его история о «королевах в борделе» – другими словами, это чистейший вздор. Великий мейстер Манкен считает, что королева совершила сие от ужаса, в который ее привела казнь сира Дениса и сира Торона; однако они были для нее не более чем тюремщиками, к тому же нельзя наверное сказать, действительно ли она видела повешение своими глазами. Септон Евстахий считает, что леди Мисария, или Глиста, выбрала именно эту ночь, чтобы рассказать Гелайене о смерти ее сына Мейелора и о том, сколь ужасной была эта смерть. Какие причины подвигли Глисту на это, трудно сказать; скорее всего она поступила так просто по злобе.

Оставим споры о достоверности сих предположений мейстерам… ибо той судьбоносной ночью на улицах, в харчевнях, борделях и даже септах Королевской Гавани рассказывали куда более мрачную историю: говорили, что королеву Гелайену убили, как и ее сыновей. Принц Дейерон и его драконы вот-вот будут у ворот, и владычеству Рейениры придет конец. Старая королева не желала, чтобы молодая единокровная сестра дожила до ее поражения, вот и послала к ней Лютора Ларгента, чтобы тот схватил несчастную своими лапищами и выбросил из окна прямо на пики.

Откуда же пошла такая губительная клевета (ибо это, несомненно, клевета)? Мейстер Манкен указывает на Пастыря: тысячи слышали, как он обличал и само злодейство, и королеву. Но пустил ли Пастырь этот лживый слух сам или, как уверяет Гриб, просто подхватил услышанное из других уст? По словам карлика, столь подлая клевета могла быть делом рук только Лариса Стронга ибо (как вскоре выяснилось) Колченогий так и не покинул Королевскую Гавань, а лишь схоронился в ее темных закоулках, где продолжал плести заговоры. Была ли королева Гелайена убита? Такое возможно; но вряд ли за этим стояла Рейенира. Гелайена была сломлена и никакой опасности для ее величества не представляла, да и особой вражды, насколько мы знаем, между сестрами не было. Уж если бы Рейенира замыслила убийство, на пики бы скорее сбросили вдовствующую королеву Алисент, не правда ли? Более того, есть много свидетельств тому, что во время смерти Гелайены сир Лютер, которого молва назначила убийцей, трапезничал с тремя сотнями своих золотых плащей в казармах у Божьих ворот.

Как бы то ни было, о мнимом убийстве вскоре заговорила вся Королевская Гавань. Одно то, как охотно все уверовали в этот слух, может служить доказательством, сколь сильно ожесточился город против любимой некогда королевы. Теперь все полюбили Гелайену, а Рейениру возненавидели. Не забыли люди и о Ноже и Сыре, жестоком убийстве принца Джейехериса и страшной смерти принца Мейелора у Горького Моста. Гелайена, к счастью, погибла мгновенно: одна из пик пронзила ей горло, и она умерла, не издав ни звука. На другом конце города, на холме Рейенис, дракон Гелайены Огненная Мечта в миг кончины королевы вдруг взвилась с криком, сотрясшим Драконье Логово, и порвала две из своих цепей. Королева Алисент, узнав о смерти дочери, разодрала на себе одежды и прокляла ненавистную соперницу.

Ночью в Королевской Гавани вспыхнул кровавый бунт.

Все началось в закоулках Блошиного Конца; толпы мужчин и женщин – пьяных, злых, напуганных – выплескивались на улицы из погребов и харчевен и растекались по всему городу, требуя покарать убийц принца и его матери. Бунтовщики переворачивали повозки, грабили и поджигали лавки и дома, избивали золотых плащей, пытавшихся им помешать. Лордов закидывали отбросами, рыцарей стаскивали с седел. Брату леди Дарлы Деддингс, который пытался защитить ее от трех пьяных конюхов-насильников, воткнули в глаз кинжал. Моряки, которых не пускали на свои корабли, ломились в Речные ворота и бились со стражниками – лишь сир Лютор Ларгент с четырьмя сотнями копий сумел разогнать их. Ворота к тому времени изрубили в щепу, и сто человек – четверть из них золотые плащи – были мертвы или готовились испустить дух.

Лорд Бартимос Селтигар так и не дождался подмоги. Его резиденцию, окруженную высокими стенами, защищали лишь шестеро стражников и несколько наспех вооруженных слуг. Когда толпы бунтовщиков полезли через ограду, эти горе-защитники побросали оружие и пустились наутек или же присоединились к нападавшим. Пятнадцатилетний Артор Селтигар смело встал в дверях с мечом в руке и несколько мгновений сдерживал завывающую толпу… но тут предательница-служанка впустила их через заднюю дверь, и смелый юноша пал, получив удар копьем в спину. Самому лорду Бартимосу удалось пробиться к конюшням, но всех его лошадей увели или поубивали. Всеми презираемого мастера над монетой схватили, привязали к столбу и пытали, покуда он не сказал, где спрятано его богатство. После этого кожевенник по имени Уот заявил, что его милость позабыл уплатить «хренову подать» и должен в качестве неустойки пожертвовать короне свое мужское достоинство.

Со всех сторон доносились звуки бунта на Сапожную площадь. Пастырь упивался гневом толпы и провозглашал, что час погибели уже близко, как он и предсказывал. Он призывал гнев божий на голову «богопротивной королевы, которая сидит на Железном Троне, сочась кровью, а губы этой потаскухи красны и блестят от крови ее доброй сестры». Когда одна септа из толпы воззвала к нему, моля о спасении города, Пастырь ответил: «Лишь милость Матери может спасти вас, но вы прогнали Матерь из города, обуянные гордостью, жадностью и похотью. Теперь на ее место придет Неведомый. Он явится верхом на черном коне с горящими глазами, а в руке его будет огненный бич, коим он очистит эту сливную яму, полную греха, от демонов и всех, кто поклоняется им. Внемлите! Слышите ли вы стук огненных копыт? Он грядет! Он грядет!» Толпа подхватила его крик, завывая: «Он грядет! Он грядет!» Тысячи факелов заливали площадь дымчатым желтым светом. Вскорости крики поутихли, и стук железных подков на камнях мостовой стал отчетливей. «Не один Неведомый, а все пятьсот», – свидетельствует Гриб. На Сапожную площадь прибыли пятьсот стражников в стальных шлемах, в черных кольчугах под золотыми плащами, вооруженные короткими мечами, копьями, шипастыми дубинками. Во главе их ехал сир Лютор Ларгент на одетом в доспехи коне, с длинным мечом в руке.

От одного его вида бунтовщики начали улепетывать по боковым улицам и закоулкам; еще больше народу побежало, когда сир Лютор приказал золотым плащам наступать. Однако тысяч десять человек еще оставались на площади.

Давка была такая, что те, кто и рад бы уйти, не могли выбраться из толпы; люди толкались и наступали друг на друга. Однако некоторые, сцепившись руками, рванули вперед, крича и проклиная стражников, надвигавшихся на них под медленный бой барабана. «Разойдись, дурачье! – загремел сир Лютор. – Ступайте по домам, и никакого вреда вам не будет. Идите же! Нам нужен только он, Пастырь».

Кто-то говорил, что первым убили пекаря; он удивленно крякнул, когда копье вошло ему в грудь и фартук окрасился кровью. Другие рассказывали, что это был ребенок – девочка, растоптанная конем сира Лютора.

Камень, брошенный из толпы, угодил в лоб копейщику. Воздух звенел от криков и брани; с крыш полетели другие камни, палки, ночные горшки, какой-то лучник принялся пускать стрелы, а кто-то метнул в стражника факел, и его золотой плащ загорелся.

На другой стороне площади приспешники Пастыря проталкивали его к выходу. «Держите его! – закричал сир Лютор. – Хватайте его! Держите!» Он пришпорил коня, пробиваясь через толпу. За ним следовали золотые плащи, сменившие копья на мечи и дубинки. Последователи Пастыря кричали, бежали, падали… но были и такие, что вытаскивали оружие: ножи и кинжалы, дубинки и колотушки, сломанные копья, ржавые мечи.

Стражники, ребята молодые и сильные, были хорошо вымуштрованы, хорошо вооружены и облачены в прочные доспехи. Их стена из щитов продержалась еще ярдов двадцать; они прорубали себе дорогу, и по обе стороны от них падали тела. Так зарубили они человек пятьсот, но послушать Пастыря собрались десятки тысяч. Упал один из стражников, следом другой, их строй поредел, и бунтовщики начали прорываться сквозь них. Изрыгая проклятия, паства окружила стражников, орудуя ножами, камнями, даже зубами; с крыш на золотых плащей градом сыпалась черепица.

Битва обернулась бойней: золотые плащи, стиснутые со всех сторон, уже и оружия поднять не могли. Одни умирали, напоровшись на собственные мечи, других топтали, рвали на части, рубили мотыгами и мясницкими тесаками. Даже сиру Лютору не удалось избежать смерти. У него вырвали меч, после чего стащили его с коня, вонзили ему в живот кинжал и размозжили череп булыжниками; его голова и шлем были так разбиты, что лишь по могучему сложению и смогли опознать его крючники, приехавшие наутро собирать мертвых.

По словам септона Евстахия, той долгой ночью Пастырю принадлежала половина города, а всякие «лорды» и «короли» из числа бунтовщиков дрались из-за оставшейся половины. Сотни людей собрались вокруг кожевенника Уота, который разъезжал по улицам на белом коне, размахивая отрубленной головой и окровавленным фаллосом лорда Селтигара, и заявлял, что теперь всем налогам и податям конец.

В борделе на Шелковой улице шлюхи провозгласили королем светловолосого мальчика лет четырех по имени Гейемон; сказывали, что он бастард пропавшего короля Эйегона Второго.

Не желая им уступать, межевой рыцарь сир Перкин-Блоха, короновал своего оруженосца Тристана, юнца шестнадцати лет, заявив, что мальчишка – побочный сын покойного Визериса. Рыцарь вправе посвятить в рыцари всякого, кого хочет; и когда сир Перкин начал нарекать рыцарем всякого наемника, вора и подручного мясника, готового присягнуть новому королю в верности, под рваное знамя Тристана начали стекаться сотни.

К рассвету по всему городу запылали пожары, Сапожная площадь была усеяна трупами, шайки мародеров орудовали на Блошином Конце, вламываясь в дома и лавки и чиня вред и разорение честным людям. Уцелевшие золотые плащи укрылись в казармах, отдав столицу на произвол шутовских королей и безумных пророков. Многие злодеи, подобно тараканам, при свете дня расползлись по щелям и подвалам – поделить добычу, проспаться, отмыть кровь с рук. Стража Старых и Драконьих ворот во главе с капитанами сиром Бейлоном Берчем и сиром Гартом Заячьей Губой выдвинулась в город и к середине дня восстановила некоторый порядок к северу и востоку от холма Рейенис, а сир Медрик Мандерли с сотней людей из Белой Гавани очистил квартал северо-восточнее холма Эйегона вплоть до Железных ворот.

В остальных частях Королевской Гавани царил хаос. Отряд сира Торрхена Мандерли, пройдя по Крюку, нашел на Рыбной площади и Речной улице великое множество помойных рыцарей сира Перкина. Над Речными воротами, где были повешены три сержанта и капитан, реяло знамя «короля Тристана», остаток гарнизона Грязных ворот перешел к сиру Перкину. Пробиваясь обратно к Красному Замку, сир Торрхен потерял четверть своих людей, что было еще терпимо по сравнению с потерями сира Лорента Марбранда: из ста рыцарей и латников, которые тот повел на Блошиный Конец, вернулись только шестнадцать, и командующего Королевской Гвардией не было в их числе.

К вечеру Рейенира поняла, что беда подступает со всех сторон и власть ее рушится.

Гриб рассказывает об этом так: «Когда королеве рассказали об ужасной кончине сира Лорента, она горько заплакала; узнав о том, что Девичий Пруд перешел к врагу, Крапива сбежала, а возлюбленный супруг предал ее, пришла в ярость; а когда леди Мисария предупредила, что тьма сгущается и грядущая ночь будет еще хуже минувшей, – задрожала от страха. На рассвете в тронном зале собрались сто придворных, но вскоре многие незаметно выскользнули за дверь, а остальных королева отослала прочь, и вот остались при ней только ее сыновья да я. „Мой верный Гриб, – сказала мне королева, – если бы все мои подданные были преданы мне, как ты. Надо бы сделать тебя десницей“». Когда я ответил, что я бы предпочел быть ее консортом, она рассмеялась, и для моих ушей не было звука слаще. «Подлинная история» Манкена о смехе королевы умалчивает, но рассказывает, что королева, переходя от ярости к отчаянию, цеплялась за Железный Трон так, что в кровь изранила себе руки. Она поставила командовать золотыми плащами сира Бейлона Берча, капитана Железных ворот; послала воронов в Винтерфелл и Гнездо с просьбой о новом подкреплении; лишила прав состояния Моутонов из Девичьего Пруда; назначила молодого сира Глендона Гуда лордом-командующим Королевской Гвардии. Сиру Глендону было всего двадцать лет, и королевским гвардейцем он пробыл лишь одну луну, однако накануне он отличился в битве на Блошином Конце и доставил в замок тело сира Лорента Марбранда, чем уберег его от надругательства мятежников.

Ни септон Евстахий в своем рассказе о «Последнем дне», ни Манкен в «Подлинной истории» не упоминают Гриба, однако в обоих трудах рассказывается о сыновьях королевы.

Эйегон Младший не отходил от матери и почти все время молчал. Тринадцатилетний принц Джоффри облачился в доспехи и просил королеву отпустить его в Драконье Логово за Тираксесом. «Я хочу сразиться за тебя, матушка, как сражались братья мои. Позволь мне доказать, что храбростью я не уступлю им». – «Они и вправду были храбры, а теперь оба мертвы, мои чудесные мальчики», – ответила Рейенира и запретила принцу покидать замок.

С заходом солнца чернь снова полезла изо всех щелей, и было ее еще больше, чем прежде. На холме Висеньи шлюхи одаривали своими милостями любого, готового присягнуть в верности Гейемону Сребровласому, «лобковому королю», как его грязно именовали в городе.

У Речных ворот сир Перкин угощал своих рыцарей ворованными яствами; они обчищали портовые склады и стоявшие в гавани корабли. В то же время Уот-кожевенник повел своих завывающих головорезов на Божьи ворота. Стены и башни Королевской Гавани были высоки и крепки, но они предназначались для защиты от внешних врагов и против внутренних оказались бессильны. Гарнизон Божьих ворот был особенно слаб: его капитан и треть стражников полегли на Сапожной площади вместе с сиром Лютором, многие из оставшихся были ранены, и разбойники без труда их одолели. Приспешники Уота вырвались из города и устремились по Королевскому тракту, мимо разлагавшейся головы лорда Селтигара. Куда они шли, Уот сам не знал.

Час спустя открылись также Королевские ворота и Львиные. Стража, охранявшая Королевские, разбежалась, «львы» примкнули к бунтовщикам. Врагам Рейениры были открыты три из семи городских ворот, однако самую страшную угрозу для нее представлял сам город. К вечеру Пастырь снова начал проповедовать на Сапожной площади. Трупы, которые остались там после вчерашних событий, убрали днем, но к тому времени тела уже раздели и обобрали. Некоторые из них лишились головы; сотни отрубленных голов, насаженных на колья и копья, внимали однорукому пророку, проклинавшему «подлую королеву» в Красном Замке. Септон Евстахий говорит, что толпа была вдвое больше и злее, чем в прошлую ночь. Подобно столь презираемой ими королеве, «паства» с тревогой смотрела в небо, боясь, что драконы короля Эйегона прилетят еще до рассвета, а за драконами придут и солдаты. Люди больше не верили, что королева способна их защитить, и искали спасения у своего Пастыря.

Но пророк сказал им: «Когда прилетят драконы, плоть ваша будет гореть и лопаться от жара, а потом обратится в пепел. Пламя бесстыдно обнажит тела ваших жен; они будут плясать в огненных платьях, крича и сгорая заживо; дети ваши будут плакать, покуда глаза их не расплавятся и не вытекут, а нежная розовая кожа их почернеет и обуглится. Грядет Неведомый, чтобы покарать нас за грехи наши! Молитвы не утишат гнева его, слезы не угасят драконьего пламени. Лишь кровь способна на это – моя, ваша, их. – И он указал обрубком правой руки на холм Рейенис, где чернело на звездном небе Драконье Логово. – Там они обитают, демоны. Огонь и кровь, кровь и огонь! Это их город. Если хотите, чтобы он стал вашим, убейте их! Если хотите очиститься от греха, омойтесь кровью драконов! Одна лишь кровь способна угасить пламя ада!»

«Бей их! Бей их!» – поднялся рев, и стадо Пастыря, словно зверь о десяти тысячах ног, повалило к Драконьему Логову с факелами, ножами, дубьем. Самые благоразумные отставали, но на каждого ушедшего в толпу вливались трое других. К тому времени, как они достигли холма Рейенис, число драконоборцев удвоилось.

Гриб наблюдал за этим нашествием с крыши крепости Мейегора на холме Эйегона вместе с королевой, ее сыновьями и приближенными. Ночь была темная и ненастная, но факелов у холма было столько, «будто все звезды спустились с небес, чтобы напасть на Драконье Логово», – рассказывает шут.

Как только до Рейениры дошла весть о походе обезумевшей паствы, она послала гонцов к сиру Бейлону у Старых ворот и к сиру Гарту у Драконьих, приказывая им разогнать толпу и взять под защиту королевских драконов, но в городе царило такое безумие, что не было никакой уверенности, что гонцы доберутся туда, да и золотых плащей оставалось слишком мало, чтобы надеяться на успех. «Это было все равно, что приказать им остановить течение Черноводной», – говорит Гриб. Принц Джоффри умолял мать отпустить его на вылазку с рыцарями замка и Белой Гавани, но королева не позволяла. «Взяв тот холм, они придут к этому, – говорила она. – Каждый меч нужен нам для защиты Красного Замка».

«Но они ведь убьют драконов!» – сокрушался принц Джоффри.

«Или же драконы убьют их. Будет только лучше, если весь этот сброд сгорит».

«Они Тираксеса убьют, матушка!»

«Это всего лишь пьяные смерды, дурачье, помойные крысы. Они пустятся бежать при первом же всполохе драконьего пламени!»

«То-то и есть, что пьяные, – вмешался тут Гриб. – Пьяному море по колено. И дурачье они, верно, но и дурак может убить короля. А что до крыс, так тысяча крыс и медведя повалит, сам такое видел на Блошином Конце». В этот раз королева не засмеялась и велела шуту придержать язык, а не то недолго его и лишиться. Она снова повернулась к парапету и никто, кроме Гриба (если верить его рассказу), не видел, как насупившийся Джоффри покинул их… но шуту было велено молчать, и он промолчал.

В этот миг раздался рев Сиракс, и только тогда все заметили, что Джоффри на крыше нет. «Не смей! – вскричала королева. – Я запрещаю!» Но поздно: Сиракс уже поднялась вверх, задержалась ненадолго на крепостной стене, взлетела и умчалась во мрак. На ней, с мечом в руке, сидел Джоффри. «По коням! – кричала Рейенира. – Все за ним! Верните моего сына! Он не знает, не знает! Мой сын, мой милый сын…»

Семеро всадников выехали из Красной крепости в охваченный безумием город. Манкен говорит, что это были люди чести, которые исполняли приказы королевы, ведомые долгом. Септон Евстахий полагает, что их тронула материнская любовь. Гриб называет их олухами, которые в погоне за легкой наградой «не представляли по глупости своей, что могут погибнуть». В этот раз, может статься, все трое рассказчиков правы, по крайней мере отчасти.

И септон, и мейстер, и шут сходятся в том, кто были эти семеро: сир Медрик Мандерли – наследник Белой Гавани; сир Лорет Лансдел и сир Харрольд Дарк – рыцари Королевской Гвардии; сир Хармон из Камышей, по прозвищу Железная Дубина; сир Джайлс Айронвуд, рыцарь-изгнанник из Дорна; сир Виллем Ройс, вооруженный знаменитым валирийским мечом по имени Жалоба, и сир Глендон Гуд, лорд-командующий Королевской Гвардии. С рыцарями отправились также шестеро оруженосцев, восемь золотых плащей и два десятка простых всадников, однако их имена, увы, были забыты.

Немало песен было сложено о Битве Семерых и немало историй рассказано об опасностях, с которыми они столкнулись, пробиваясь через город, в то время как Королевская Гавань пылала вокруг, а по улицам Блошиного Конца текли кровавые реки. В некоторых из тех песен была доля правды, но не наше дело их здесь пересказывать.

В песнях поется и о последнем полете принца Джоффри. Как говорит Гриб, барды-то и нужник смогут прославить, а вот правду, кроме шута, никто не скажет. А правда в том, что хоть принц и поступил, вне всякого сомнения, смело, поступок этот был глупым.

Мы и вообразить не можем, что за таинственные узы связывают дракона с его хозяином. Мудрецы веками ломали головы над этой загадкой. Одно нам ведомо: дракон не лошадь, и не всякий, кто вскочит в седло, сможет на нем усидеть. Сиракс была драконом королевы и не знала другого всадника. Узнав Джоффри по запаху, она дала себя отвязать, но не собиралась терпеть его у себя на спине. Принц боялся, что его остановят, и снялся впопыхах, без седла и бича, желая то ли послать Сиракс в бой, то ли, что вероятнее, долететь на ней до Драконьего Логова и своего Тираксеса. Может быть, он всех тамошних драконов собирался освободить.

Как бы там ни было, до холма Рейенис он так и не долетел. Сиракс начала метаться, стремясь освободиться от незнакомого всадника, а летящие снизу камни, копья и стрелы бесили ее еще пуще. Она сбросила Джоффри с высоты двухсот футов над Блошиным Концом. Его падение завершилось над скрещением пяти улиц.

Он упал на крутую крышу, а с нее пролетел еще сорок футов вниз в лавине разбитой черепицы. Говорят, что он сломал себе спину; осколки сланца изрезали его как ножи, собственный меч вонзился ему в живот. На Блошином Конце до сих пор рассказывают, что дочка свечника по имени Робин обнимала и утешала его, пока он умирал, но это скорее легенда. «Прости меня, матушка», – будто бы сказал он перед тем, как испустить дух, но никто не знает, к своей матери он обращался или к Небесной.

Так погиб Джоффри Веларион, принц Драконьего Камня и наследник Железного Трона, последний из сыновей Рейениры от Лейенора Велариона… или, как полагают многие, последний из ее бастардов, прижитых ею от сира Харвина Стронга. Тут уж каждый выбирает сам, чему верить.

Толпа не замедлила наброситься на тело принца. Дочку свечника, если таковая и существовала, оттеснили прочь. Грабители содрали с принца сапоги, вырвали меч из его руки, стащили с него дорогую, испачканную кровью одежду. Самые озверевшие принялись и за само тело. В погоне за кольцами принца уличное отребье отрезало ему руки. К тому времени, как, гремя оружием, появились Семеро Всадников, принцу отрубили правую ступню, а мясник, нацелившийся на голову, усердно пилил его шею. И вот на вонючем Блошином Конце, в грязи и кровавой жиже, завязалась битва за тело принца Джоффри. Королевским рыцарям удалось отбить останки принца – все, кроме правой ступни, – но в этой схватке трое из семи пали. Уроженца Дорна сира Джайлса Айронвуда стащили с лошади и забили до смерти дубинками; сира Виллема Ройса свалил бунтовщик, прыгнувший ему на спину с крыши (знаменитую Жалобу вырвали у него из рук, и больше никто этот меч не видел). Ужасней всего был конец сира Глендона Гуда: подкравшийся сзади человек с факелом поджег его длинный белый плащ. Когда огонь начал лизать спину лошади, она вздыбилась и сбросила всадника, после чего толпа набросилась на него и разорвала на куски. Сиру Глендону было двадцать лет, и Королевской Гвардией он командовал всего один день.

Кровь заливала улицы Блошиного Конца, а у Драконьего Логова на холме между тем тоже кипел бой.

Гриб не солгал: голодные крысы, когда их много, способны повалить и быка, и медведя, и льва. Сколько бы ни убил большой зверь, все новые крысы лезут на него: кусают за ноги, ползут по брюху, бегут по спине. Так было и той ночью. А крысы Пастыря были к тому же вооружены копьями, топорами, дубинками и всяким другим оружием – у некоторых имелись даже луки и арбалеты.

Золотые плащи Драконьих ворот, повинуясь приказу королевы, двинулись было на холм, но не смогли пробиться через толпы бунтовщиков и отступили; гонец, оправленный к Старым воротам, так и не добрался до них. К Драконьему Логову тоже была приставлена своя стража, но этих храбрых воинов было лишь семьдесят семь, из них на посту в ту ночь – не более пятидесяти. И хоть их мечи вдоволь напились крови бунтовщиков, крыс было слишком много. Приспешники Пастыря выламывали двери (главные ворота, окованные железом и бронзой, не поддались им, но там было и много других ходов), и лезли в окна; драконьих стражей скоро смели и поубивали.

Если они надеялись застать драконов спящими, то напрасно: от шума и грохота те давно пробудились. Немногие очевидцы, выжившие в ту ночь, рассказывали о страшных криках, о запахе крови и топорах, крушивших тяжелые двери. «Редко увидишь, чтобы люди по доброй воле бросались в погребальный костер, – писал впоследствии великий мейстер Манкен, – но ими владело безумие». Когда первые бунтари хлынули на песок, их встретили не спящие, но бодрствующие и разъяренные драконы (в то время в Драконьем Логове их оставалось четверо).

Летописцы расходятся в том, сколько людей тогда погибло в Драконьем Логове, двести или две тысячи; на каждого погибшего приходилось десять обожженных, но выживших. Драконы, сидевшие в тесноте, на цепях, под куполом, не могли ни улететь, ни отбиться от врагов крыльями. Они дрались рогами, когтями, зубами, вертясь во все стороны, как быки в крысиной яме… и выдыхали огонь, в отличие от быков. Септон Евстахий описывает те события так: «Драконье Логово обратилось в пылающий ад: горящие люди метались в дыму, их плоть кусками отваливалась с обуглившихся костей, но на место одного сгоревшего являлись десять других; люди кричали, что драконов нужно убить, и одного за другим их убивали».

Первым пал Шрикос, сраженный дровосеком по прозвищу Хобб-Рубака: тот вскочил дракону на шею и молотил его по голове топором, а Шрикос ревел и вился, стараясь сбросить его. Стиснув ногами шею Шрикоса, Хобб нанес семь ударов, выкрикивая имена семерых богов; если верить Евстахию, на седьмом, Неведомом, топор расколол череп и вошел в мозг.

Моргула, согласно летописям, убил Пылающий Рыцарь, здоровенный детина в доспехах. Он ринулся прямо в огонь и раз за разом вгонял копье в глаз дракона, невзирая на то, что пламя уже плавило его доспехи и пожирало плоть.

Тираксес, дракон принца Джоффри, уполз назад в свое логово и сжег столько ринувшихся за ним врагов, что вход оказался намертво завален трупами; но тут следует напомнить, что в каждом логове было два входа: один со стороны песчаной арены, другой – со стороны холма; именно через этот второй вход и пробрались бунтовщики, завывая и потрясая копьями и топорами: сам Пастырь надоумил их пойти «с черного хода». Повернувшись к ним, Тираксес запутался в цепях; стальная паутина сковала его. Полдюжины мужчин и одна женщина после приписывали себе смертельный удар, который свалил дракона (как и его хозяин, Тираксес претерпел надругательство и после смерти: пастыревы овцы вырезали перепонки из его крыльев и разорвали их на полосы, чтобы после сшить плащи).

Последняя, Огненная Мечта, сдалась не так скоро. Две своих цепи, по преданию, она порвала в миг гибели Гелайены, остальные вывернула из стен, когда начался штурм. Врагов она рвала зубами и терзала когтями, не переставая в то же время палить их огнем. Когда ее в конце концов обступили, она взлетела и стала кружить под куполом, атакуя людей с высоты. Тираксес, Шрикос и Моргул, без сомнения, перебили много народу; но Огненная Мечта пожгла и разорвала больше, чем те трое вместе взятые.

Сотни бунтовщиков в ужасе бежали от ее огня, но на их месте появлялись новые – пьяные, обезумевшие, одержимые самим Воином. Стрелы из луков и арбалетов легко доставали Огненную Мечту даже под куполом; некоторые, пущенные с близкого расстояния, даже пробили ее чешую. Как только она опускалась ниже, люди бросались на нее, вынуждая снова подниматься в воздух. Дважды она бросалась на главные бронзовые ворота, но они были крепко заперты, а перед ними ее встречал частокол копий. Поняв, что убежать не удастся, Огненная Мечта снова бросилась в атаку; она жгла и рвала своих мучителей с такой яростью, что вскоре песчаная яма была усеяна обугленными телами, и самый воздух словно загустел от дыма и смрада горелого мяса, но копья и стрелы все так же летели вверх. Один арбалетный болт угодил, наконец, в глаз дракону, и Огненная Мечта, наполовину ослепшая и обезумевшая от ран, расправила крылья и в последней отчаянной попытке рванулась ввысь. Купол, опаленный драконьим огнем, не выдержал удара и обвалился, похоронив под собой и ее, и злосчастных ее погубителей.

Так завершилось взятие Драконьего Логова. Четыре дракона Таргариенов были мертвы, но цену за это пришлось уплатить немалую. Однако торжествовать Пастырю было рано, ибо на полуживых, вылезших из-под развалин бунтовщиков бросилась сверху Сиракс.

Одним из тех, кто наблюдал за происходящим вместе с королевой Рейенирой, был Гриб. «Тысячи криков разносились над городом, сливаясь с драконьим ревом, – рассказывает он. – Драконье Логово на вершине холма Рейенис было облачено в корону желтого огня, столь яркого, что, казалось, восходит солнце. Саму королеву бросило в дрожь от этого зрелища, а щеки ее блестели от слез. Ни до, ни после не видел я ничего столь ужасного и в то же время прекрасного».

Шут также говорит, что многие приближенные королевы бежали из замка, боясь, что пламя охватит весь город и доберется даже до Красного Замка на холме Эйегона; другие спустились в замковую септу и молили о спасении. Сама Рейенира обняла своего последнего сына, Эйегона Младшего, изо всех сил прижимая его к себе. Лишь однажды она выпустила его из объятий: в тот страшный миг, когда пала Сиракс.

Сиракс не удерживали ни цепи, ни всадник; она легко могла улететь от всего этого безумия. Небо принадлежало ей; она могла вернуться в замок, могла покинуть город и улететь на Драконий Камень…

Чем привлек ее холм Рейенис – воплями гибнущих драконов, запахом жареного? Этого мы не знаем, как и того, почему она терзала и пожирала бунтовщиков на земле, а не извергла на них огонь сверху, где никто бы ее не достал. Мы лишь можем рассказать, как все было, со слов септона Евстахия, Гриба и мейстера Манкена.

О том, как погибла Сиракс, дракон королевы, говорят много всякого. Манкен приписывает ее убийство Хоббу с его топором, но это едва ли возможно: мог ли тот же человек за одну ночь убить двух драконов, да еще и одним способом? Другие рассказывают о некоем копейщике огромного роста, прыгнувшем в пролом купола прямо на спину Сиракс. Третьи говорят, что сир Варрик Уитон отсек ей крыло валирийским мечом (вероятнее всего, Жалобой). Арбалетчик по имени Боб утверждает, что именно он добил Сиракс после этого; он похвалялся во всех тавернах, пока один из приверженцев королевы не отрезал ему язык. Достоверно лишь одно: Сиракс была убита, как и другие драконы.

Возможно, что все сии герои (за исключением Хобба) сыграли свою роль в гибели дракона… но чаще всего в Королевской Гавани можно услышать, что Сиракс сразил сам Пастырь: когда остальные обратились в бегство, однорукий пророк бесстрашно встал на пути кровожадного чудовища, призвал на помощь Семерых, и тут появился сам Воин, тридцати футов ростом. В руке его был меч из тумана, а когда он взмахнул им, туман сделался сталью и отсек Сиракс голову. Так об этом рассказывали все, даже септон Евстахий, и еще много лет барды распевали об этом песни.

Потерявшая и сына, и дракона королева Рейенира, по словам Гриба, была безутешна и бледна как смерть. Она удалилась в свои покои в сопровождении одного лишь шута. Между тем ее советники пришли к заключению, что Королевская Гавань для них потеряна, и город следует покинуть немедленно. Королева неохотно согласилась уехать на рассвете следующего дня. Бунтовщики, захватив Грязные ворота, сожгли или потопили все корабли на реке, поэтому Рейенира с небольшим отрядом выехала через Драконьи, чтобы пробраться по берегу в Синий Дол. Сопровождали ее братья Мандерли, четверо выживших королевских гвардейцев, двадцать золотых плащей под началом сира Бейлона Берча, четыре фрейлины и последний оставшийся в живых сын – Эйегон Младший.

Гриб же остался вместе с другими придворными, среди которых были леди Мисария и септон Евстахий. Оборона замка была поручена сиру Гарту Заячьей Губе, капитану золотых плащей Драконьих ворот, чему, как выяснилось, он был не очень-то рад. Не прошло и полдня после отъезда ее величества, как у ворот появился сир Перкин-Блоха со своими помойными рыцарями и стал требовать сдачи замка. Хоть солдат королевского гарнизона и было вдесятеро меньше бунтовщиков, они все же могли оказать сопротивление; однако сир Гарт решил спустить королевские стяги, открыть ворота и отдаться на милость врагу. Милости от Блохи ждать не пришлось. Гарту Заячьей Губе отрубили голову, а всместе с ним казнили и еще два десятка верных королеве рыцарей, среди прочих сира Хармона из Камышей, Железную Дубину – одного из Семерых Всадников. Мастерицу над шептунами, леди Мисарию из Лисса, тоже не пощадили, пусть она и была женщиной. Глисту схватили, когда она пыталась бежать, и прогнали голой через весь город, от Красного Замка до Божьих ворот. Всю дорогу ее хлестали плетьми. Если она дойдет до ворот живой, пообещал сир Перкин, ее помилуют и отпустят. Она продержалась лишь половину пути и испустила дух на мостовой; на ее спине не осталось и клочка белой кожи.

Септон Евстахий тоже боялся за свою жизнь. «Меня спасла лишь милость Матери», – пишет он, хотя вероятнее всего сиру Перкину не хотелось становиться врагом Веры. Блоха также освободил всех узников подземелий замка, среди которых были великий мейстер Орвил и Морской Змей – лорд Корлис Веларион. На следующий день оба они стали свидетелями того, как долговязый оруженосец сира Перкина Тристан уселся на Железный Трон. Была там и вдовствующая королева, Алисент из дома Хайтауэров. В черных склепах подземелья люди сира Перкинса отыскали даже сира Тайленда Ланнистера, бывшего мастера над монетой при короле Эйегоне. Он был все еще жив, хотя пыточники королевы Рейениры ослепили его, вырвали ему ногти на руках и ногах, отрезали ему уши и оскопили его. Мастеру над шептунами при пропавшем короле, Ларису Стронгу Колченогому, повезло куда больше. Лорд Харренхолла вылез из своего убежища, где бы оно ни было, целым и невредимым. Подобно мертвецу, восставшему из могилы, он прошествовал через чертоги Красного Замка, как будто никогда и не покидал их. Сир Перкин-Блоха тепло приветствовал его; Стронгу было отведено почетное место подле нового «короля».

Побег королевы не принес Королевской Гавани мира. «Городом правили три короля – каждый со своего холма; но для несчастных их подданных не осталось ни закона, ни справедливости, ни прибежища, – говорится в „Подлинной истории“. – Каждый мужчина боялся за свой дом, каждая девица – за свою честь». Творилось такое беззаконие больше месяца.

Мейстеры и другие ученые мужи, что пишут об этом времени, часто следуют примеру Манкена и называют его Королевством трех королей (хотя некоторые предпочитают «Безумное королевство»), но это ошибка, ибо Пастырь не нарекал себя королем и всегда говорил о себе как о скромном сыне Семерых. Однако нельзя отрицать и того, что он безраздельно правил десятками тысяч людей из своей «резиденции» на развалинах Драконьего Логова. Головы пятерых сраженных приспешниками Пастыря драконов выставили на столбах, и каждую ночь пророк проповедовал, стоя между ними. Теперь, когда драконы были мертвы и жертвоприношение несколько отодвинулось, гнев Пастыря обратился на людей знатного происхождения и богатых. Лишь нищие да бедняки смогут узреть чертоги богов, провозгласил он, а рыцари да богачи будут низвергнуты в ад за гордость и жадность свою. «Сбросьте шелка и атлас и облачите нагую плоть свою в грубые одежды, – говорил он своим приспешникам. – Сбросьте свои башмаки и ходите по земле босыми, какими вас и создал Отец». Многие послушались, но столь же многие отвернулись от него, и с каждым днем толпа, что приходила послушать пророка, таяла.

На другом конце улицы Сестер, на холме Висеньи, раскинулось чудно`е королевство Гейемона Сребровласого. Двор четырехлетнего короля-бастарда состоял из шлюх, воров да фигляров, а шайки головорезов, наемников и пьянчуг его охраняли. Из «Дома поцелуев», где сидел на троне этот малыш-король, приходил один указ за другим, каждый возмутительней предыдущего. Гейемон постановил, что отныне девочки уравниваются с мальчиками в вопросах наследования; что бедняков необходимо снабжать хлебом и пивом в голодные времена; что те, кто лишился конечностей на войне, должны получать кров и пищу от того лорда, за кого они сражались, когда понесли увечье. Еще король распорядился, что мужи, которые бьют своих жен, должны сами быть биты, какова бы ни была провинность супруги.

Все эти распоряжения скорее всего исходили от дорнийской шлюхи Сильвенны Сэнд, которая, если верить Грибу, была возлюбленной матери маленького короля, Эсси.

Королевские указы приходили и с холма Эйегона, где восседал на троне Тристан, а правил сир Перкин, но то были указы другого толка… Король-оруженосец начал с того, что упразднил самые непопулярные из королевских налогов и поделил казну между своими приспешниками. Затем он отменил все долги и пожаловал шестидесяти помойным рыцарям дворянские звания; на обещание «короля» Гейемона, что все голодающие получат дармовой хлеб и пиво, он ответил тем, что дал беднякам право охотиться на кроликов, зайцев и оленей в королевских лесах (охотиться на лосей и кабанов было все же запрещено). Все это время сир Перкин-Блоха собирал под знамена Тристана уцелевших золотых плащей. С их помощью он взял Драконьи, Королевские и Львиные ворота, таким образом завладев четырьмя из семи ворот и половиной городских башен.

В первые дни после побега королевы самым могущественным из «Трех Королей» вне всякого сомнения, был Пастырь. Но шло время, и число его последователей продолжало таять. «Горожане словно очнулись от дурного сна, – пишет септон Евстахий, – и подобно грешникам, пробудившимся трезвыми и продрогшими после ночи пьянства и разврата, они, устыдившись, отворачивали друг от друга лица свои, уповая на забвение». Драконы были мертвы, королева сбежала, но сила Железного Трона была столь велика, что люди по-прежнему обращали свой взор к Красному Замку, когда были голодны или напуганы. И по мере того, как власть Пастыря исчезала, могущество короля Тристана Истинно-Пламенного, как он теперь себя величал, только крепло.

Тем временем не менее, а то и более волнующие события происходили в Тамблетоне, куда мы теперь и отправимся. Услышав о беспорядках в Королевской Гавани, молодые лорды – прежде всего сир Джон Рокстон, сир Роджер Корн и Анвин Пек – хотели тотчас же идти на столицу, но сир Хоберт Хайтауэр советовал подождать, а Два Предателя отказывались воевать, пока их требования не будут удовлетворены. Ульф Белый, как уже говорилось, желал получить Хайгарден со всеми его землями и доходами, Хью Молот замахнулся не меньше как на корону.

В разгар этих споров пришла весть о гибели Эйемонда Таргариена у Харренхолла. О короле Эйегоне со времен падения Королевской Гавани не было ни слуху ни духу, и многие боялись, что Рейенира втайне, чтобы не прослыть братоубийцей, предала его смерти. Со смертью Эйемонда «зеленые» остались и без короля, и без вожака. Следующим наследником трона был Дейерон. Лорд Пек предлагал незамедлительно объявить его принцем Драконьего Камня, а другие, убежденные в гибели короля, хотели сразу короновать.

Два Предателя тоже чувствовали, что всем нужен король, однако такой король их не устраивал. «Возглавить нас должен сильный мужчина, а не мальчишка, – заявлял Хью Молот. – Трон должен принадлежать мне». На вопрос Удалого Джона Рокстона, по какому-де праву он намерен стать королем, Хью отвечал: «По такому же праву, как и Завоеватель – по праву владыки дракона». После гибели Вхагара самым старым и крупным драконом в Вестеросе и вправду стал Вермитор, когда-то летавший под седлом Старого Короля, а ныне принадлежавший Бастарду Хью. Он был втрое больше Тессариона, и всякий, кто видел их рядом, понимал, который дракон сильнее.

Человеку столь низкого рода, как Молот, не подобало бы претендовать на престол, но некоторая доля крови Таргариенов в нем, несомненно, была. Кроме того, он показал себя храбрым в бою и щедрым к своим сторонникам; такой тороватый вожак притягивает людей, как мертвое тело – мух. Люди эти, конечно были так себе, всякий сброд: наемники, рыцари-разбойники и прочие подонки без роду и племени, пуще всего на свете любившие войну, грабеж и насилие. Многие из них слышали пророчество о том, что молот обрушится на дракона, и решили, что победа Хью предопределена.

Настоящих лордов и рыцарей из Староместа и Простора наглые притязания бастарда возмущали, а больше всех гневался принц Дейерон: он даже выплеснул Хью в лицо чашу вина. Ульф посетовал на то, что доброе вино пропало впустую, Молот же сказал: «Мальчишкам следует вести себя пристойно, когда мужи ведут беседу. Видно, твой отец не вбил в тебя уважение к старшим, – гляди, как бы я сам не взялся за твое воспитание». Два Предателя ушли с пира вместе и стали обдумывать коронацию Хью. Назавтра он, к ярости принца Дейерона и других родовитых воинов, появился на людях в короне из черного чугуна.

Сир Роджер Корн зашел так далеко, что сбил ее с головы Молота, сказав: «Корона еще не делает из бастарда короля. Увенчай себя подковой, кузнец». Очень скоро ему пришлось раскаяться в своем неразумии: люди лорда Хью повалили сира Роджера, а сам бывший кузнец прибил к голове рыцаря не одну подкову, а целых три. Когда друзья вступились за Корна, в ход пошли мечи и кинжалы; трое были убиты и с дюжину ранены.

Этого сторонники Дейерона потерпеть уже не могли. Лорд Анвин Пек вынудил вечно колебавшегося Хоберта Хайтауэра созвать еще одиннадцать лордов и рыцарей на тайный совет. Собравшись в погребе гостиницы «Водяной орех», они стали думать, как дать укорот двум безродным драконьим наездникам. Избавиться от беспробудно пьяного и плохо владевшего оружием Ульфа было нетрудно, но Молота постоянно сопровождала свита прихвостней и наемников, жаждущих его милостей. Мало будет пользы, если Ульф умрет, а Молот останется жив, заметил лорд Пек; Хью надлежит убить первым.

Лорды долго и горячо спорили, как же будет сподручней поступить.

«Убить можно всякого, – возражал сир Хоберт, – но как быть с драконами?»

В Королевской Гавани бунт, сказал на это сир Тайлер Норкросс; трон и с одним Тессарионом можно вернуть. С Вермитором и Среброкрылым будет надежнее, полагал лорд Пек. Марк Амброз предлагал сначала взять город, а с Ульфом и Молотом разделаться после. Рикард Родден считал такой путь бесчестным: «Нельзя убивать тех, кто проливал за нас кровь». – «Прикончим ублюдков прямо сейчас, – решил Удалой Джон Рокстон, – а храбрейшие из нас укротят их драконов». – Никто из собравшихся в погребе не сомневался, что под «храбрейшими» Рокстон подразумевает себя самого.

Принц Дейерон на тайном сборище не присутствовал, но «водяные орехи», как стали называть себя заговорщики, не хотели действовать без его ведома и согласия. Оуэна Фоссовея, лорда Яблочного, послали разбудить принца и привести его в погреб. Когда это было сделано, принц, прежде известный своим добросердечием, не только не колебался, когда заговорщики показали ему приказ казнить Ульфа Белого и Хью Молота, но охотно приложил к этому приказу свою печать.

Заговорщикам не мешало бы также и помолиться: боги, как известно, смеются над замыслами людей. Две ночи спустя, как раз когда «орехи» хотели нанести свой удар, Тамблетон пробудился от шума и криков. За стенами города пылали костры, с севера и запада надвигались рыцарские колонны, круша людей направо и налево, воздух звенел от стрел, в небе кружил дракон.

Так началась Вторая Тамблетонская битва. Дракон был Морским Чудом, и управлял им сир Аддам Веларион, решившийся доказать, что не все бастарды предатели. Наилучшим способом сделать это было отвоевать Тамблетон у Двух Предателей, чья измена запятнала его самого. В песнях говорится, что сир Аддам, прилетев из Королевской Гавани к Божьему Оку, остановился на священном Острове Ликов и спросил совета у зеленых людей; человеку же ученому следует придерживаться фактов, а доподлинно известно лишь то, что сир Аддам времени не терял и, перелетая от одного преданного королеве лорда к другому, собрал немалое войско.

На землях Трезубца произошло уже много сражений, и редкий замок или деревня не уплатили кровавой подати, но Аддам был красноречив и настойчив, а о тамблетонских ужасах речные лорды знали и без него. На Тамблетон сир Аддам выступил с четырехтысячной ратью.

Отправиться в поход вызвались: Бенжикот Блэквуд, двенадцатилетний лорд Древорона; вдова Сабита Фрей, леди Близнецов, а также ее отец и братья из дома Випренов. Лорды Стаунтон, Пайпер, Джозет Смоллвуд, Деррик Дарри и Лионель Деддингс, понесшие тяжелые потери в осенних битвах, собрали под свои знамена стариков и мальчишек. Хьюго Венс, юный лорд Приюта Странника, привел с собой триста своих людей и наемников мирийца Черного Тромбо.

А еще, что было важнее всего, к войне присоединился дом Талли. Увидев у себя в Риверране Морское Чудо, упрямый сир Элмо Талли объявил сбор знаменосцев именем королевы, пойдя против воли деда, прикованного к постели лорда Гровера. Говорят, что сир Элмо сказал: «Когда на твое подворье с небес спускается дракон, все сомнения рассеиваются как по волшебству».

Войско Хайтауэра было больше, но оно застоялось на одном месте, что способствовало ослаблению дисциплины (по словам Манкена, воины предавались беспробудному пьянству) и распространению болезней. Лорда Ормунда больше не было, другие лорды не могли договориться между собой и за спорами позабыли о настоящем враге: ночная атака сира Аддама стала для них громом среди ясного неба. Прежде чем люди принца Дейерона поняли, что началось сражение, враг уже был среди них; их убивали, пока они вылезали из палаток, седлали коней, надевали доспехи и пристегивали мечи.

Ужаснее всего был дракон. Морское Чудо, раз за разом снижаясь над вражеским станом, поджег около ста палаток, среди коих были великолепные шелковые шатры сира Хобарта, лорда Пека и самого принца Дейерона. Огонь не пощадил и несчастный Тамблетон: пожар охватил уцелевшие дома и септы.

Дейерон в это время спал у себя в шатре, Ульф Белый валялся пьяный в городской гостинице «Гулящий барсук», которую занимал целиком, Хью Молот тоже был в Тамблетоне и предавался утехам с вдовой рыцаря, убитого в первой битве. Три их дракона содержались в поле за стенами города.

Ульфа так и не удалось разбудить – он свалился под стол и проспал все сражение, – но полуодетый Хью мигом спустился во двор, требуя доспехи, молот и коня, чтобы немедленно скакать в поле и поднять Вермитора. Его люди бросились выполнять приказ, но тут Морское Чудо поджег конюшню. Лорд Джон Рокстон, который завладел не только супругой, но и покоями лорда Футли, уже был во дворе. Увидев Хью, он понял, какую отличную возможность предоставила ему судьба. «Соболезную вам, лорд Молот», – сказал он. «С чего это?» – нахмурился Хью. «Вы геройски пали в бою». – С этими словами Рокстон вытащил из ножен Сиротскую Долю и распорол предателя от паха до горла.

Люди Молота прибежали слишком поздно: тот был уже мертв. Что до Рокстона, то даже такой славный валирийский меч, как Сиротская Доля, мало поможет своему хозяину, когда тот бьется один против десяти. Удалой Джон Рокстон успел сразить троих, прежде чем был убит сам. Говорят, что он поскользнулся на внутренностях Хью Молота, но это было бы уж слишком жестокой насмешкой судьбы.

О гибели принца Дейерона сохранились три противоречивых свидетельства. Большинство полагает, что принцу, выскочившему из шатра в горящей ночной рубашке, размозжил лицо булавой мирийский наемник Черный Тромбо; сам Тромбо, по крайней мере, рассказывал это всем встречным и поперечным. Вторая история почти тождественна первой, только в ней говорится, что принца убили мечом, а не булавой, и сделал это не Тромбо, а безымянный латник – он и не понял, кого убил. Третья же гласит, что отважный юноша сгорел в своем шатре, не успев выбраться. Именно ее придерживается Манкен в своей «Подлинной истории», и мы последуем его примеру.

Какими бы ни были обстоятельства его гибели, бесспорно одно: Дейерон Таргариен, младший сын короля Визериса Первого, прижитый им с королевой Алисент, пал во Второй битве при Тамблетоне. Во времена правления Эйегона Третьего появились «принцы», которые назывались его именем, но было неопровержимо доказано, что все они самозванцы.

Аддам Веларион, следивший сверху за ходом битвы, не мог знать, что двое из трех вражеских наездников погибли, но драконов, разумеется, видел. Их держали за городскими стенами без привязи, чтобы они могли летать и охотиться. Среброкрылый и Вермитор часто спали, свившись в один клубок, в полях к югу от Тамблетона, а Тессарион жил в западном лагере, ярдах в ста от шатра Дейерона.

Все три дракона, движимые кровью и пламенем, пришли в возбуждение, когда вокруг них закипела битва. Один арбалетчик, говорят, пустил стрелу в Среброкрылого, а конные рыцари, напавшие на Вермитора с пиками, мечами и топорами, надеялись расправиться с полусонным чудищем на земле, но поплатились жизнью за свое неразумие. Тессарион, крича и выдыхая огонь, взлетел первым, и сир Аддам повернул Морское Чудо навстречу ему.

Чешуя дракона, прикрывающая его уязвимую плоть, большей частью непроницаема для огня. С годами она становится все толще, а пламя все жарче: детеныш разве что солому способен поджечь, в то время как Балерион и Вхагар плавили сталь и камень. Поэтому драконы, сходясь в поединке, пользуются зачастую другим оружием: их когти длинны, как меч, и остры, как бритва, челюсти могут сокрушить стальной панцирь, а удар хвоста разносит в щепки повозку, ломает спину боевому коню и подкидывает человека на пятьдесят футов в воздух.

Тессарион и Морское Чудо сражались иначе.

Войну между Эйегоном II и его сестрой Рейенирой называют Пляской Драконов, но лишь при Тамблетоне драконы плясали в полном смысле этого слова. И Тессарион, и Морское Чудо были еще молоды и потому гораздо проворнее в воздухе, чем их старшие родичи. Они бросались друг на друга и отступали в последний миг, парили как орлы, падали с неба как ястребы, кружили, ревели, изрыгали пламя, но не сближались. Тессарион скрылся было за облаками, но тут же вынырнул снова и опалил Чуду хвост языком синего пламени. Чудо, выписывая затейливые фигуры, оказывался то ниже, то позади противника. Люди следили с городских крыш, как они поднимаются все выше и выше; один из этих очевидцев после и говорил, что схватка драконов больше напоминала танец, чем битву.

Вермитор, взмывший в небо, положил танцам конец.

Почти столетний бронзовый исполин, величиной с обоих молодых бойцов вместе взятых, был изранен и разъярен. Без всадника он не отличал своих от чужих и жег всех, кто метал в него копья. Одного рыцаря, пытавшегося ускакать прочь, он выхватил из седла когтями. Лорды Пайпер и Деддингс, расположившиеся на небольшой возвышенности и потому замеченные бронзовым змеем, сгорели вместе с оруженосцами, слугами и присяжными рыцарями.

Миг спустя на Вермитора кинулся Морское Чудо, единственный из четырех драконов, которым управлял человек.

Сир Аддам вознамерился доказать свою верность, истребив Двух Предателей с драконами вместе. Один из этих драконов сейчас был как раз под ним и поливал огнем людей королевы; отважный рыцарь не мог не вступиться за них, хотя наверняка понимал, что его Морское Чудо слишком молод для поединка с таким великаном, как Вермитор.

Это был уже не танец, а смертный бой. Чудо упал сверху на Вермитора, летевшего на высоте не более двадцати футов, и оба с воплями рухнули наземь. Люди от мала до велика в ужасе разбегались от дерущихся в грязи змеев. Драконы хлестали хвостами и били крыльями, сцепившись так, что вырваться не мог ни один. Бенжикот Блэквуд, сидевший на коне ярдах в пятидесяти от них, наблюдал за схваткой. Годы спустя он говорил великому мейстеру Манкену, что Вермитор превосходил молодого дракона и величиной и весом и, несомненно, очень скоро порвал бы Чудо на части… не вмешайся в схватку Тессарион.

Кому ведомо сердце дракона? Быть может, Тессарион был всего лишь влеком жаждой крови, быть может, он хотел помочь кому-то из двух противников – но кому? Говорят, что связь между драконом и его хозяином так прочна, что любовь и ненависть всадника передается дракону, но кто в этом случае был врагом, а кто другом, и способен ли дракон без всадника отличать друзей от врагов?

Ответов на эти вопросы нам не найти. История повествует лишь о том, как три дракона сражались в грязи, крови и дыму Второй Тамблетонской битвы. Морское Чудо пал первым: Вермитор сомкнул зубы у него на шее и оторвал ему голову. Так и держа в зубах свой трофей, бронзовый дракон попытался взлететь, но изорванные крылья не удержали его; он опять рухнул в грязь и умер. Тессарион продержался до захода солнца. Трижды он пытался взлететь и трижды падал. К концу дня стало видно, что он сильно мучается, и лорд Блэквуд, видя это, кликнул лучшего своего лучника Билли Крепыша. Тот занял позицию в ста ярдах, куда не доставал огонь, и всадил три стрелы в глаз беспомощно распростертого на земле дракона.

К вечеру битва была окончена. Речные лорды, потеряв меньше ста человек, убили больше тысячи врагов из Простора и Староместа, однако полной их победой Вторую Тамблетонскую битву считать нельзя, ибо город они не взяли. Тамблетонские стены не пострадали в огне; люди короля отошли за них и закрыли ворота, которые войско королевы за неимением осадных машин и драконов взломать не могло. Тем не менее люди королевы учинили во вражеском лагере великий разгром, пожгли шатры, захватили чуть ли не все повозки, корм для скота и провизию, увели три четверти лошадей, убили принца и прикончили двух драконов.

Когда взошла луна, речные лорды оставили поле боя воронью и вернулись за холмы. Один из них, юноша по имени Бен Блэквуд, вез с собой искалеченное тело сира Аддама Велариона – он был найден мертвым близ своего дракона. Восемь лет его кости покоились в Древороне, пока в 138 году его брат Алин не перевез их обратно на Дрифтмарк, где останки сира Аддама обрели свое последнее пристанище в Корабеле – городе, где он был рожден. На его надгробии выгравировано лишь одно слово: ВЕРНЫЙ. Надпись выполнена очень искусно, и с двух сторон ее поддерживают резные фигуры морского конька и мыши.

Наутро после битвы в Тамблетоне увидели, что врага под стенами больше нет. Среди множества мертвых тел распростерлись и три дракона. В живых остался один Среброкрылый, в давние времена принадлежавший доброй королеве Алисанне; он взмыл в небо, как только началось сражение, и, пока оно длилось, кружил над полем битвы, паря в струях теплого воздуха, поднимавшегося от пожаров на земле. Лишь в сумерках он опустился рядом с убитыми родичами. В песнях поется, как он трижды приподымал мордой крылья мертвого Вермитора – будто взлететь ему помогал; но это, скорее всего, вымысел. Утром он вяло летал туда-сюда, поедая опаленные огнем трупы людей, лошадей и волов.

В битве погибли восемь «водяных орехов» из тринадцати, в их числе Оуэн Фоссовей, Марк Амброз и Удалой Джон Рокстон. Рикард Родден, раненый стрелой в шею, умер на другой день. В живых, считая Хоберта Хайтауэра и Анвина Пека, осталось четверо. Хью Молот был убит, а его мечты о короне сгинули вместе с ним, но второй предатель был все еще жив: Ульф Белый, проспавшись, понял, что остался последним всадником и единственным владыкой дракона.

«Молот мертв, и мальчишка ваш тоже, – сказал он будто бы лорду Пеку. – Один я у вас остался». На вопрос Пека, что он намерен делать, Ульф ответил: «Пойдем брать столицу, как тебе и хотелось. Тебе город, а мне треклятый трон, а?»

На другое утро к Ульфу пришел сир Хоберт Хайтауэр, чтобы обсудить план взятия Королевской Гавани. В «Барсук» по такому случаю доставили два винных бочонка, один с дорнским красным, другой с борским золотым. Ульфу-Бражнику любая выпивка была по вкусу, но сладкие вина он любил больше всего. Сир Хоберт, без сомнения, полагал, что сам он будет пить красное, а лорд Ульф – борское, но почтенный рыцарь так потел и заикался, что Бражник заподозрил неладное. Дорнское вино он велел пока унести и настоял, чтобы сир Хоберт выпил с ним борского.

О сире Хоберте можно сказать не так много хорошего, но умер он, без сомнения, достойно. Не выдав своих сообщников, он осушил чашу золотого вина и попросил еще. Ульф, видя это, доказал, что заслужил свое прозвище: он выхлебал целых три чаши и начал зевать – яд, растворенный в вине, действовал мягко. Когда он уснул вечным сном, сир Хоберт попытался вызвать у себя рвоту, но опоздал; вскоре перестало биться и его сердце.

«Не было человека, который убоялся бы меча сира Хоберта, – говорит Гриб, – но его вино было пострашней валирийского клинка».

После этого лорд Анвин Пек посулил тысячу золотых драконов любому выходцу из благородного дома, который подчинит себе Среброкрылого. Одному из трех охотников дракон оторвал руку, другого спалил, третий пошел на попятный. Остатки большого войска принца Дейерона и лорда Ормунда таяли на глазах: дезертиры разбегались, унося на себе добычу. Пек, признав свое поражение, призвал своих лордов и приказал отступать. Обвиненный в измене Аддам из Корабела, он же сир Аддам Веларион, спас Королевскую Гавань ценой собственной жизни… но королеве это было неведомо. Побег Рейениры был сопряжен с великими трудностями. Замок Росби закрыл перед ней ворота по приказу молодой женщины, чьи права на наследство королева презрела, передав все ее младшему брату. Кастелян малолетнего лорда Стокворта дал ей приют всего лишь на одну ночь. «Они придут за вами, – сказал он королеве, – и я не в силах остановить их». Половина золотых плащей по пути разбежались, а как-то ночью лагерь беглецов подвергся нападению дезертиров; рыцари отразили атаку, но сир Бейлон Берч пал, сраженный стрелой, а молодой королевский гвардеец сир Лионель Бентли умер на другой день от удара по голове, который был так силен, что проломил шлем. Королева старалась побыстрее добраться до Синего Дола.

Дом Дарклинов всегда был в числе самых верных сторонников Рейениры, но им пришлось уплатить за это немалую цену. Лорду Гюнтору и его дяде Стеффону служба королеве стоила жизни, а Синий Дол был разграблен сиром Кристоном Колем. Неудивительно, что вдова лорда Гюнтора была не очень-то рада ее величеству. Лишь заступничество сира Харрольда Дарка убедило леди Мередит впустить королеву в замок (Дарки приходились Дарклинам родичами, а сир Харрольд служил раньше оруженосцем у покойного сира Стеффона), да и то при условии, что гости не будут задерживаться.

Очутившись в безопасности за крепкими стенами Данфорта, обращенного к гавани, Рейенира приказала мейстеру леди Дарклин известить великого мейстера Герардиса о ее местонахождении и попросить его немедленно отправить за ней корабль. В городских хрониках сказано, что на Драконий Камень отправили трех воронов… однако шли дни, а корабля все не было, как и ответа от Герардиса, к немалой ярости королевы. Ее вновь начали одолевать сомнения в верности великого мейстера.

Впрочем, от Рейениры отвернулись не все. Из Винтерфелла пришло послание от Кригана Старка: он писал, что выступит на юг с войском как можно скорее, хоть и предупредил, что ему потребуется время, чтобы собрать людей. «Мои земли велики; зима близко, и нам нужно собрать последний урожай, иначе мы будем голодать, когда лягут снега».

Северянин обещал королеве десять тысяч людей, которые будут «моложе и свирепее моих Зимних Волков».

Пришел ответ и от Девы Долины из Ворот Луны, ее зимнего замка; она тоже обещала помощь… но горные дороги завалило снегом, и ее рыцарям нужно было плыть морем. Если Веларионы приведут в Чаячий город корабли, писала леди Джейна, она немедленно отправит в Синий Дол войско. В противном случае ей придется нанять корабли в Браавосе и Пентосе, а для этого понадобятся деньги.

Ни кораблей, ни золота у Рейениры не было.

Отправив лорда Корлиса в темницу, она лишилась своего флота; дрожа за свою жизнь, она покинула Королевскую Гавань в такой спешке, что не взяла с собой ни гроша. Изнуренная и отчаявшаяся, королева мерила шагами замок и безутешно рыдала, бледнея и теряя силы с каждым днем. Она не могла ни есть, ни спать. Последнего оставшегося в живых сына она не отпускала от себя ни на шаг: принц Эйегон был при ней денно и нощно, «словно маленькая бледная тень».

Когда леди Мередит ясно дала понять, что королева слишком загостилась, Рейенире пришлось продать свою корону, чтобы нанять браавосский торговый корабль «Виоланду». Сир Харрольд убеждал ее искать пристанища у леди Аррен в Долине, сир Медрик Мандерли уговаривал плыть с ним и его братом сиром Торрхеном в Белую Гавань, но королева отказала обоим. Она твердо решила вернуться домой, на Драконий Камень. Там лежат драконьи яйца, говорила она; без драконов ее дело проиграно в любом случае.

Сильный ветер принес «Виоланду» ближе к Дрифтмарку, чем было желательно королеве. Трижды они проходили на расстоянии оклика от боевых кораблей лорда Велариона, и Рейенира в это время на палубе не показывалась. С вечерним приливом судно вошло в гавань под Драконьей горой. Еще будучи в Синем Доле, королева выслала вперед воронов, чтобы известить о своем прибытии, и на берегу ее ждал эскорт. Она вышла на пристань с принцем Эйегоном, своими дамами и тремя королевскими рыцарями (золотые плащи, которые выехали с ней из Королевской Гавани, остались в Синем Доле, а братья Мандерли – на борту «Виоланды», которая должна была доставить их в Белую Гавань).

Шел дождь, и в порту не было ни души. Даже портовые бордели стояли пустые, но королева не обратила на это внимания. Сломленная телом и духом, потрясенная пережитыми предательствами, она хотела лишь одного: вернуться в свой замок, где, как она полагала, им с сыном ничто не будет грозить. Могла ли она знать, что последняя и самая страшная измена ждет ее в родных стенах?

Эскортом из сорока человек командовал сир Альфред Брум – один из тех, кого королева оставила на Драконьем Камне, выступив на Королевскую Гавань. Брум был старейшим из местных рыцарей. Он служил еще при Старом Короле и потому полагал, что после отбытия королевы на материк кастеляном оставят его; однако Гриб говорит, что сир Альфред, человек угрюмого нрава, не внушал ни расположения к себе, ни доверия, поэтому Рейенира отдала этот пост более покладистому сиру Роберту Квинсу.

Когда королева спросила, отчего сир Роберт сам не встретил ее, Брум ответил, что она найдет «нашего дородного друга» в замке. Так и вышло: там ее ожидало обгоревшее до неузнаваемости тело Квинса. Только по размерам его и можно было опознать, ибо сир Роберт был чрезвычайно толст. Обугленный труп его висел над воротами рядом с телами стюарда, мастера над оружием, капитана гвардии… и верхней половиной тела великого мейстера Герардиса: все остальное отсутствовало, и из разорванного чрева, подобно обгоревшим змеям, свисали внутренности.

Увидев тела, королева побледнела как смерть, но принц Эйегон сразу понял, что означает это зрелище. «Матушка, беги!» – крикнул он, но поздно: люди сира Альфреда бросились на защитников королевы. Сиру Харрольду Дарку размозжили голову топором, прежде чем он успел обнажить меч, сиру Адриану Редфорту нанесли удар копьем в спину. Один сир Лорет Лансдел был достаточно быстр и сумел перед смертью уложить двух изменников. С его смертью от Королевской Гвардии Рейениры ничего не осталось. Принц Эйегон схватил меч убитого сира Харрольда, но сир Альфред презрительно отвел клинок в сторону.

Мальчика, королеву и фрейлин, подгоняя копьями, ввели во двор замка. Там (как спустя годы написал Гриб), они увидели перед собой «мертвеца и умирающего дракона».

Чешуя Солнечного все так же сверкала золотом на черном камне двора, но видно было, что жить великолепнейшему из вестеросских драконов осталось недолго. Он лежал, свернувшись клубком; крыло, почти напрочь оторванное Мелейс, торчало косо, свежие шрамы на спине дымились и кровоточили при каждом движении. Когда он поднял голову, почуяв чужих, стали видны рваные раны там, где другой дракон вырвал куски плоти из его шеи. На брюхе вместо чешуи кое-где вздулись рубцы, в пустой правой глазнице запеклась черная кровь.

Рейенира, как и любой на ее месте, задавалась вопросом, как такое могло случиться. Но мы благодаря Манкену ныне знаем то, чего она тогда не ведала. Именно в его «Подлинной истории», которая во многом опирается на свидетельство великого мейстера Орвила, рассказывается, как Эйегон II оказался на Драконьем Камне.

Как только в небесах над Королевской Гаванью показались драконы королевы, короля и его детей вывели из города, и сделал это не кто иной, как лорд Ларис Стронг по прозвищу Колченогий. Если бы они прошли через городские ворота, их могли бы увидеть и запомнить, поэтому лорд Ларис провел их потайными ходами Мейегора Жестокого, известными ему одному.

Тот же лорд Ларис решил, что беглецам лучше разделиться: если кого и поймают, остальные все же могут спастись. Сиру Рикарду Торне поручили доставить двухлетнего принца Мейелора к лорду Хайтауэру. Шестилетнюю принцессу Джейегеру отдали на попечение сира Вилиса Фелла, который поклялся доставить ее в Штормовой Предел в целости и сохранности. Ни один из них не знал, куда направляется другой, и потому не мог выдать этого, попав в плен.

И лишь один лорд Ларис знал о том, что самого короля, переодетого в просоленный рыбацкий плащ, спрятали под грузом трески на баркасе и отправили на Драконий Камень в сопровождении одного рыцаря-бастарда, у которого была там родня. Колченогий рассудил, что Рейенира непременно объявит охоту на Эйегона, как только узнает о его исчезновении; но лодка в море не оставляет следов, и едва ли кому придет в голову искать короля на острове сестры, рядом с ее замком. Манкен пишет, что эту историю великий мейстер Орвил слышал из уст самого лорда Лариса.

Там бы Эйегон и оставался, отсиживаясь в своем укрытии, не причиняя никому вреда, глуша боль вином и скрывая ожоги под одеждой простолюдина, если бы на Драконий Камень не прилетел Солнечный. Никто не может сказать, что потянуло его туда. Смутная память о дымной горе, где он вылупился? Или же он каким-то образом почуял короля даже на таком расстоянии, за морем, и прилетел воссоединиться со своим наездником? Септон Евстахий полагает даже, что Солнечный чувствовал, как отчаянно нуждается в нем Эйегон, но кому ведомо сердце дракона?

После того как лорд Валис Моутон согнал Солнечного с насиженного пепелища у Грачевника, след дракона потерялся на целых полгода. (Семейные предания Крэбов и Брюнов гласят, что он укрывался в сосновых борах и пещерах на Раздвоенном Когте.) Хотя его надорванное крыло достаточно зажило для полета, оно срослось под неправильным углом, и силы в нем не было. Солнечный больше не мог парить и долго держаться в воздухе; когда ему приходилось летать, он с трудом преодолевал даже короткие расстояния. Гриб презрительно замечает, что большинство драконов парит в небесах подобно ястребам, Солнечный же превратился в «золотую огнедышащую курицу, которая скачет с холма на холм, хлопая крыльями». И все же «огнедышащая курица» каким-то образом перелетела Черноводный залив: это он дрался с Серым Призраком на глазах у команды «Нессарии». Сир Роберт Квинс объявил виновником Людоеда, но житель острова Том-Заика, который всегда больше слушал, чем говорил, усердно поил моряков элем и мотал на ус все, что они рассказывали. В этих рассказах не раз поминалась золотая чешуя второго дракона, в то время как Людоед был черен как уголь. Два Тома со своими «кузенами» (это не совсем верно: сродни им приходился только сир Марстон, сын сестры Тома Колтуна от лишившего ее невинности рыцаря) сели в свою лодчонку и отправились на поиски убийцы Серого Призрака.

Обгоревший король и израненный дракон вновь обрели друг друга. Каждый день на рассвете Эйегон выбирался из своего укрытия на восточном склоне Драконьей горы и поднимался в небо впервые после Грачевника, а на другой стороне острова два Тома и сир Марстон Уотерс между тем вербовали сторонников для взятия замка. Даже в исконных владениях Рейениры нашлось немало тех, кто не любил королеву по причинам как низменным, так и справедливым. Одни оплакивали родных, погибших в Глотке и в других битвах, другие надеялись на добычу или хлебное место, третьи искренне думали, что сын идет прежде дочери, и стояли за Эйегона.

Рейенира увела лучших своих людей в Королевскую Гавань, полагая, что замку Драконий Камень под защитой кораблей Морского Змея и валирийских стен ничто не грозит. Поэтому гарнизон, оставленный королевой дома, был весьма немногочислен и состоял по большей части из тех, кому не нашлось другой службы: стариков, мальчишек, калек, тех, кто еще не оправился от ран, да тех, кого подозревали в неверности или трусости. Командовать гарнизоном Рейенира поставила Роберта Квинса – человека способного, но постаревшего и разжиревшего.

Все согласны с тем, что Квинс был безгранично предан королеве, но не все его подчиненные были столь же верны: многие таили зло за причиненные обиды, настоящие или воображаемые. Сир Альфред Брум, самый видный из них, не замедлил предать свою королеву за обещанные ему в случае возвращения Эйегону II трона лордство, земли и золото. Благодаря долгой службе в гарнизоне он хорошо знал сильные и слабые стороны замка; знал он и кого можно подкупить, а кого лучше сразу убить или взять под стражу.

Когда начался штурм, замок не продержался и часа. В час призраков люди Брума открыли калитку сиру Марстону Уотерсу, Тому-Заике и другим заговорщикам, и те незаметно проскользнули внутрь. Один отряд захватил оружейную, другой взял под стражу верных королеве латников и мастера над оружием, а сир Марстон поднялся на вышку, застал великого мейстера Герардиса врасплох и помешал ему отправить воронов с вестью об атаке. Сам сир Альфред со своими приспешниками ворвался в покои кастеляна. Не успел Квинс подняться с постели, как Брум вогнал копье в его толстый белый живот. Гриб, хорошо знавший обоих, говорит, что сир Альфред не любил сира Роберта и таил на него обиду. И это похоже на правду, ибо он вонзил в Квинса копье с такой силой, что оно, проткнув перину и соломенный тюфяк, вошло в пол.

Неудача постигла заговорщиков лишь в одном. Когда Том-Заика со своей шайкой вломился в спальню леди Бейелы, девушка выбралась в окно и спустилась во двор. Люди короля уже поставили часовых у конюшни, где держали драконов, но Бейела выросла на Драконьем Камне и знала все ходы и выходы в замке: прежде чем погоня настигла ее, она успела освободить и оседлать своего Лунного Танцора.

Когда торжествующий Эйегон верхом на Солнечном миновал дымящуюся гору и стал снижаться над замком в уверенности, что замок находится в руках его людей, а приспешники королевы взяты в плен или убиты, навстречу ему поднялась дочь принца Дейемона и леди Лейены Бейела Таргариен, столь же бесстрашная, как и ее отец.

Молодой бледно-зеленый Танцор с жемчужным гребнем и рожками был, если не считать крыльев, не больше боевого коня, а весил и того меньше. Однако он был очень быстрым, в то время как Солнечный, много крупнее его, плохо владел крылом и получил свежие раны в бою с Серым Призраком.

Они схватились в предрассветной тьме – две тени, озаряющие ночь своим пламенем. Лунный Танцор, увернувшись от огня, зубов и когтей Солнечного, зашел сверху, разодрал большому дракону спину и рванул больное крыло. Люди, наблюдавшие снизу, говорили, что Солнечный сразу дал крен, а Танцор развернулся и дохнул на него огнем. Солнечный ответил струей золотого пламени столь яркого, что оно осветило двор замка словно второе солнце. Пламя ударило прямо в глаза молодого дракона и ослепило его, но он уже налетел на противника, и оба начали падать. На пути вниз Танцор терзал шею Солнечного, а тот кромсал когтями его живот. В огне и дыму истекающий кровью и ослепленный Танцор отчаянно бил крыльями, пытаясь вырваться, но сумел лишь замедлить падение.

Зрители разбежались кто куда, и драконы, продолжая драться, упали на камень. На земле проворство уже не спасало Танцора от большого и тяжелого Солнечного. Вскоре зеленый дракон недвижно распростерся на земле, а золотой испустил победный вопль и попытался взлететь, но снова рухнул на камни, истекая кровью.

Эйегон выпрыгнул из седла футах в двадцати над землей и переломал себе ноги. Леди Бейела не оставляла Танцора до конца; разбитая, обожженная, она все же нашла в себе силы отстегнуть седельные цепи и отползла прочь, пока ее дракон бился в предсмертных корчах. Когда Альфред Брум обнажил меч, чтобы добить ее, Марстон Уотерс отнял у него клинок, а Том-Заика отнес девушку к мейстеру.

Так Эйегон II вернул себе вотчину предков, но она досталась королю дорогой ценой. Солнечный так больше и не поднялся в небо; он лежал во дворе и поедал сначала Танцора, потом баранов, которых солдаты гарнизона для него резали. Сам Эйегон мучился от боли до конца своих дней, но, к чести своей, отказался от макового молока, предложенного ему великим мейстером Герардисом. «На эту дорожку меня теперь не заманишь, – сказал он, – к тому же я не столь глуп, чтобы пить твои зелья, сестрин ставленник». По приказу короля Герардиса повесили на той самой цепи, которую Рейенира сорвала с шеи мейстера Орвила. Его не пощадили: вместо резкого падения, которое сломало бы ему шею, его ждало медленное удушение. Великий мейстер бил ногами, пытаясь дохнуть. Трижды его, полумертвого, опускали на землю и позволяли отдышаться, а потом вздергивали снова. На третий раз ему вспороли живот, выпустили кишки и вывесили перед Солнечным, чтобы дракон смог полакомиться его ногами и внутренностями, но верхнюю часть тела король приказал сохранить, «чтобы он мог приветствовать мою милую сестрицу, когда она вернется домой».

Вскоре, когда король лежал в лубках в башне Каменный Барабан, из Синего Дола прилетели первые вороны Рейениры. Узнав, что сестра возвращается в замок на «Виоланде», Эйегон приказал сиру Альфреду Бруму приготовить ей «достойный прием».

Нам всё это известно, но королева, сходя с корабля в приготовленную братом ловушку, не ведала ничего.

Септон Евстахий, не питавший особой любви к королеве, рассказывает, что увидев распростертого на земле Солнечного, она засмеялась и спросила: «Кого же нам за это благодарить?». По словам Гриба, любившего Рейениру, она сказала: «Что же с ним приключилось?» Однако оба сходятся на том, что ей ответил король.

«Здравствуй, сестра», – позвал он ее с балкона. Эйегон не мог ни ходить, ни стоять, и его вынесли на балкон в кресле. Из-за сломанного в Грачевнике бедра он был весь перекошен, красивое прежде лицо от макового молока стало одутловатым, половину тела покрывали ожоги, но Рейенира сразу узнала его.

«Дорогой братец! Я-то надеялась, что ты уже отошел к праотцам».

«Только после тебя, ты ведь старшая».

«Приятно слышать, что ты это помнишь. Теперь мы, видимо, твои пленники, но не думай, что сможешь нас удержать. Верные мои лорды найдут меня».

«Разве что в семи преисподних», – ответил король. Рейениру оттащили от сына; одни говорят, что это сделал сир Альфред Брум, другие – что два Тома, Колтун-отец и Заика-сын. Тут же стоял и сир Марстон Уотерс, облаченный в белый плащ: в награду за доблесть Эйегон назначил его королевским гвардейцем, однако ни он, ни другие рыцари не сказали ни слова против, когда король отдал сестру дракону. Солнечного, как говорят, не слишком соблазняло такое лакомство, пока сир Альфред не кольнул грудь королевы кинжалом; лишь тогда, возбужденный запахом крови, дракон обнюхал ее и окатил струей пламени, да так быстро, что Брум еле успел отпрыгнуть, а его плащ загорелся. Рейенира успела возвести глаза к небу и призвать на голову брата последнее проклятие, прежде чем дракон оторвал ей руку вместе с плечом.

Септон Евстахий говорит, что дракон, пожирая королеву, отгрыз от нее шесть кусков, оставив «для Неведомого» лишь левую ногу ниже колена. Говорят, что Элинда Масси, самая юная и мягкосердечная из придворных дам Рейениры, вырвала себе глаза, не выдержав этого зрелища, а сын королевы не мог отвести взгляд, оцепенев от ужаса. Рейенира Таргариен, Жемчужина Королевства, пробывшая королевой лишь полгода, покинула этот скорбный мир на двадцать второй день десятой луны 130 года от Завоевания Эйегона, в возрасте тридцати трех лет.

Сир Альфред хотел и принца убить, но король запретил ему, сказав, что мальчику всего десять лет и он будет ценным заложником. Хоть его сестра и мертва, у нее остаются еще сторонники, с коими следует разделаться, прежде чем король снова сможет сесть на Железный Трон. Принцу Эйегону сковали руки, ноги и шею и бросили его в темницу под замком, а фрейлины покойной королевы, будучи дамами благородного происхождения, отправились в башню Морского Дракона, чтобы дожидаться там выкупа. «Довольно прятаться, – провозгласил король Эйегон. – Посылайте воронов: пусть страна знает, что самозванка мертва, а истинный король скоро вернется и займет трон своего отца».

Печальное и недолгое правление короля Эйегона Второго

Но даже истинным королям легче сказать что-то, нежели сделать. Дважды народилась новая луна, прежде чем Эйегон покинул Драконий Камень. От Королевской Гавани его отделяли остров Дрифтмарк, воды Черноводного залива и многочисленные боевые корабли Веларионов. Морской Змей был «гостем» Тристана Истинно-Пламенного, сир Аддам пал при Тамблетоне, поэтому веларионским флотом ныне командовал его пятнадцатилетний брат Алин, младший сын дочери корабельщика Мыши; но как знать, друг он им или враг? Его брат пал, сражаясь за королеву, но эта королева бросила в темницу их лорда, а теперь и сама погибла. На Дрифтмарк отправили воронов; дому Веларионов было обещано полное прощение за все прошлые прегрешения, если Алин из Корабела явится на Драконий Камень и присягнет в верности королю. До тех пор, пока из Дрифтмарка не придет ответа, Эйегону было слишком опасно пересекать залив, да и не очень ему хотелось идти в Королевскую Гавань под парусами. После гибели Рейениры король еще тешил себя надеждой, что Солнечный поправится и сможет летать. Но дракон все слабел, и раны у него на шее гноились. Даже дым, который он выдыхал, имел дурной запах, и от еды он отказывался.

На девятый день двенадцатой луны 130 года величественный золотой дракон, гордость короля Эйегона, испустил дух там же, куда упал после битвы. Король горько рыдал; он приказал, чтобы его кузину леди Бейелу вывели из подземелья и убили. Но увидев ее, Эйегон передумал: мейстер напомнил ему, что мать девушки принадлежит к дому Веларионов – она была дочерью самого Морского Змея. И снова на Дрифтмарк отправился ворон, на сей раз с угрозой: если Алин из Корабела не явится и не присягнет истинному королю в течение двух недель, его кузина леди Бейела лишится головы.

Между тем на западном берегу Черноводного залива Луне Трех Королей наступил внезапный конец: к стенам Королевской Гавани подступило войско. Полгода город жил в страхе перед появлением воинов Ормунда Хайтауэра, но беда пришла не со стороны Старого города, Горького моста и Тамблетона, как ожидалось, а с Королевского тракта, со стороны Штормового Предела.

Прослышав о смерти королевы, Боррос Баратеон оставил беременную жену и четырех дочерей, чтобы отправиться на север через Королевский лес с шестью сотнями рыцарей и четырьмя тысячами пеших солдат.

Когда головной отряд Баратеона показался за Черноводной, Пастырь велел своим приспешникам поспешить к реке и не дать лорду Борросу пересечь ее. Но лишь несколько сотен пришло послушать этого нищего, который некогда проповедовал десяткам тысяч, и только несколько из них повиновались ему.

На стене Красного Замка стоял оруженосец, ныне величающий себя королем Тристаном Истинно-Пламенным. С ним были лорд Ларис Стронг и сир Перкин-Блоха; они смотрели на все прибывавшее под городскими стенами войско.

«У нас недостанет сил противостоять такой армии, ваше величество, – сказал юноше лорд Ларис, – но может статься, что слова помогут тут больше, чем оружие. Отправьте меня к ним парламентером». И вот Колченогого отрядили на другой берег реки под белым флагом, в сопровождении великого мейстера Орвила и вдовствующей королевы Алисент.

Лорд Штормового Предела принял их в шатре на краю Королевского леса; его люди уже вовсю валили деревья на плоты, чтобы пересечь реку. Королеву Алисент ждали добрые вести: ее внучка Джейегера, последнее оставшееся в живых дитя ее сына Эйегона и дочери Гелайены, была благополучно доставлена гвардейцем сиром Вилисом Феллом в Предел. Вдовствующая королева плакала от радости.

После долгих переговоров лорд Боррос, лорд Ларис и королева Алисент пришли к согласию, которое не обошлось без измен и обручений. Великий мейстер Орвил был свидетелем их договора.

Колченогий пообещал, что сир Перкин и его помойные рыцари примкнут к людям из штормовых земель и помогут королю Эйегону II снова занять Железный Трон – при условии, что всем им, кроме самозванца Тристана, будет даровано прощение за все преступления, в том числе за государственную измену, бунт, грабеж, душегубство и насилие. Королева Алисент согласилась с тем, что Эйегон сделает леди Кассандру, старшую дочь лорда Борроса, своей новой королевой, а леди Флорис, еще одна из дочерей Борроса, станет супругой Лариса Стронга.

Немало говорили и о веларионовском флоте. «Нам нужен Морской Змей. Может, старик будет не прочь получить молодую жену, у меня еще две дочки на выданье», – сказал, по слухам, Баратеон.

«Он трижды предатель, – ответила на это королева Алисент. – Если б не он, Рейенире никогда бы не взять Королевскую Гавань. Мой августейший сын этого не забудет. Я требую его смерти».

«Он и так скоро помрет, – заметил лорд Стронг. – Лучше примириться с ним до поры до времени, покуда он нам полезен. А как все уладится, и в доме Веларионов больше не будет нужды, что ж – руку Неведомого всегда можно и подтолкнуть».

На этом постыдном плане все и сошлись. Послы вернулись в Королевскую Гавань, а вскоре за ними последовали и люди Баратеона. Беспрепятственно перейдя Черноводную, они нашли городские стены и ворота без охраны, а улицы и площади – опустевшими, не считая мертвых тел. Когда лорд Боррос взобрался на холм Эйегона в сопровождении знаменщика и своих латников, он увидел, что потрепанные стяги короля-оруженосца Тристана спущены, а на их месте реет золотой дракон короля Эйегона II. Королева Алисент вышла из Красного Замка, чтобы самолично приветствовать его. С ней был сир Перкин-Блоха.

«Где самозванец?» – спросил лорд Баратеон, спешиваясь.

«Взят под стражу и закован в кандалы», – ответил сир Перкин.

Закаленный в стычках с дорнийцами и в сражениях недавней кампании против нового Короля-Стервятника Боррос быстро восстановил порядок в Королевской Гавани. Наутро после скромного празднования в Красном Замке он выступил к холму Висеньи против «лобкового короля» Гейемона Сребровласого. Колонны закованных в доспехи рыцарей поднялись на холм с трех сторон, окружили уличное отребье, наемников и пьянчуг, собравшихся вокруг маленького короля, и перебили их. Плачущего крошку-монарха, который лишь два дня назад отпраздновал свои пятые именины, заковали в цепи, перебросили через седло и так доставили в Красный Замок. Его мать шла позади, сжимая руку дорнийки Сильвенны Сэнд, а за ними тянулась длинная процессия шлюх, ведьм, мошенниц, воришек и пьянчужек – все, что осталось от двора Сребровласого Короля.

Следующей ночью настал черед Пастыря. Прознав про участь маленького короля шлюх, пророк призвал свое «босоногое войско» собраться у Драконьего Логова и защищать холм Рейенис «железом и кровью». Но звезда Пастыря уже закатилась. На его призыв откликнулись не более трех сотен, и многие из них бросились наутек, едва началась атака. Лорд Боррос и его латники поднялись на холм с запада, а сир Перкин и его помойные рыцари – по более крутому южному склону, со стороны Блошиного Конца. Прорвавшись к руинам Логова через слабые ряды защитников, они нашли пророка сидящим среди драконьих голов (уже совсем разложившихся), в кольце из факелов; он по-прежнему предрекал разрушение и гибель. Заметив лорда Борроса, Пастырь наставил на него свой обрубок и осыпал проклятиями. «Еще до конца нынешнего года мы свидимся с тобой в преисподней», – провозгласил Честный Бедняк. Его, как и Гейемона Сребровласого, взяли живым и препроводили в Красный Замок в оковах.

Так в Королевской Гавани вновь воцарился своего рода мир. Именем своего сына, «нашего истинного короля Эйегона Второго», королева Алисент запретила населению выходить на улицы после наступления темноты. Вновь сформированная городская стража под командованием сира Перкина следила за соблюдением запрета, а лорд Боррос и его люди охраняли городские ворота и стены. Три фальшивых «короля», которых стащили со своих холмов, томились в подземелье в ожидании возвращения короля истинного, но оное возвращение целиком зависело от дома Веларионов. Королева Алисент и лорд Ларис Стронг предложили Морскому Змею свободу, полное прощение всех его измен и место в малом королевском совете – если он преклонит колено перед Эйегоном II, признает его своим королем и отдаст в его распоряжение мечи и корабли Дрифтмарка. Однако старик проявил удивительную несговорчивость. «Я стар, и колени мои закостенели; не так-то легко будет их преклонить», – сказал лорд Корлис и изложил свои условия. Он хотел прощения не только себе, но и всем, кто сражался на стороне Рейениры, а также потребовал отдать Джейегеру в жены Эйегону Младшему, дабы объявить их обоих наследниками короля Эйегона Второго. «Нам нужно вновь объединить государство, разорванное на части», – сказал он. К дочерям лорда Баратеона он интереса не проявил, но потребовал немедленного освобождения леди Бейелы.

Манкен рассказывает, что королеву Алисент «высокомерие» лорда Велариона привело в ярость. Особенно ее взбесило требование, чтобы Эйегон – сын Рейениры – стал наследником ее Эйегона. Пляска Драконов отняла у нее двоих из трех сыновей, лишила единственной дочери; мысль, что хоть один сын ее врагини остается в живых, была ей невыносима. В сердцах Алисент припомнила лорду Корлису, что дважды предлагала Рейенире мир и та его оба раза с презрением его отвергала. Тут в дело вступил Колченогий и опрокинул бочку жира на бурные волны: он тихо напомнил королеве о том, что говорилось в шатре лорда Баратеона, и убедил ее согласиться на предложение Морского Змея. На другой день лорд Корлис преклонил колено перед королевой Алисент, сидящей – как представительница своего сына – на нижних ступенях Железного Трона, и тем самым поклялся от имени всего своего дома в верности Эйегону. Пред взорами богов и людей вдовствующая королева даровала ему августейшее помилование и восстановила его в малом королевском совете как адмирала и мастера над кораблями. На Драконий Камень в Дрифтмарк были отправлены вороны с вестью о соглашении… и весьма вовремя, ибо юный Алин Веларион уже собирал корабли для похода на остров, а король Эйегон II вновь вознамерился отрубить голову его кузине Бейеле.

На исходе 130 года король наконец вернулся в Королевскую Гавань в сопровождении Марстона Уотерса, сира Альфреда Брума, Тома-отца, Тома-сына и леди Бейелы Таргариен (по-прежнему закованной в цепи, ибо были опасения, что она может наброситься на короля). Потрепанный торговый когг «Мышь», ведомый его владелицей, капитаншей Марильдой из Корабела, пересек залив в сопровождении дюжины веларионовских боевых галей. Эта посудина, если верить Грибу, была выбрана не случайно. «Лорд Алин мог перевезти короля на борту „Славы лорда Эйетана“, „Утреннего прилива“ и даже „Девчонки из Пряного“, но он хотел, чтобы все увидели, что Эйегон пробирается в город осторожно, как мышь, – рассказывает карлик. – Лорд Алин был дерзким мальчишкой и короля не любил».

Возвращение короля было далеко не триумфальным. Он по-прежнему не мог ходить; его внесли в паланкине через Речные ворота, пронесли через затаившийся город с опустевшими улицами, покинутыми домами и разграбленными лавками, подняли на холм и доставили в Красный Замок. Не смог он подняться и по узким, крутым ступеням Железного Трона; восстановленному в правах королю пришлось вершить дела из удобного кресла, поставленного у подножия настоящего престола, с закутанными в одеяло ногами.

Хотя король испытывал сильные мучения, он не запирался, как прежде, в своих покоях и макового молока с сонным вином не пил. Он, не мешкая, свершил суд над тремя «королями-однодневками», которые правили Королевской Гаванью во время Безумной Луны.

Первым перед разгневанным Эйегоном предстал оруженосец Тристан; его признали виновным в государственной измене и приговорили к смерти. Тристан был юношей смелым и, когда его приволокли к подножию Железного Трона, поначалу вел себя дерзко – покуда не увидел рядом с королем сира Перкина-Блоху. Тут мужество оставило его, но все же он не стал настаивать на своей невиновности или молить о пощаде, рассказывает Гриб. Он лишь попросил, чтобы его посвятили в рыцари перед смертью. Эйегон удовлетворил эту просьбу. Сир Марстон Уотерс нарек юношу (такого же бастарда, как и он сам) сиром Тристаном Пламенным (имя Истинно-Пламенный, которое юноша выбрал для себя, сочли слишком заносчивым), а сир Альфред Брум отрубил сиру Тристану голову Черным пламенем, мечом Эйегона Завоевателя.

С «лобковым королем» Гейемоном Сребровласым поступили куда мягче. Так как мальчику едва сравнялось пять, его пощадили и сделали королевским воспитанником. Его мать, Эсси (которая во время недолгого «правления» сына величала себя, говорят, «леди Эсселин»), призналась под пыткой, что отцом мальчика был не король, как она заявляла ранее, а среброкудрый гребец с лиссенийской торговой галеры. Будучи низкого рождения и, следовательно, недостойными меча, Эсси и дорнийская шлюха Сильвенна Сэнд были повешены на стене Красного Замка, а с ними вздернули и еще двадцать семь придворных «короля» Гейемона – неприглядную компанию пьянчуг, шлюх, воришек, попрошаек, сводников да фигляров.

Напоследок король занялся Пастырем. Когда его подвели к Железному Трону, чтобы свершить над ним суд, пророк отказался покаяться в своих преступлениях или признать себя предателем; наставив свой обрубок на короля, он повторил те же слова, что сказал Борросу Баратеону: «Еще до конца нынешнего года мы свидимся с тобой в преисподней». За такую дерзость Эйегон приказал вырвать Пастырю язык, а затем приговорил пророка и его «предателей-приспешников» к сожжению на костре. В последний день года двести сорок одного «босоногого агнца» вымазали дегтем и приковали к столбам на обочине широкой мощеной улицы, ведущей от Сапожной площади на восток к Драконьему Логову. Колокола всех септ города звонили, возвещая конец старого и начало нового года; король Эйегон проследовал по Высокой улице (которую после стали звать «Путь Пастыря») в своем паланкине, а рыцари, едущие по обе стороны от него, подносили факелы к приговоренным и поджигали их одного за другим. Так его величество добрался до вершины холма, где в окружении пяти драконьих голов был привязан к столбу сам Пастырь.

Король, поддерживаемый с двух сторон гвардейцами, поднялся с подушек, проковылял к столбу и собственноручно поджег пророка.

Вскоре после этого септон Евстахий написал: «Самозванка Рейенира была мертва, как и ее драконы, шутовские короли сгинули, а мира и спокойствия в королевстве так и не было». Убив единокровную сестру и держа в заточении ее единственного оставшегося в живых сына, Эйегон II мог справедливо полагать, что противиться его восшествию на престол больше никто не станет… и так бы, возможно, и вышло, если бы его величество послушал совета лорда Велариона и даровал прощение всем лордам и рыцарям, что сражались на стороне Рейениры. Увы, милосердие этому королю было не свойственно. Подзуживаемый своей матерью, королевой Алисент, Эйегон был твердо намерен отомстить всем, кто предал его и лишил престола. Он начал с королевских земель, отправив своих воинов и штормовых людей в Росби, Стокворт и Синий Дол, а также в окрестные замки и деревни. Хотя те лорды, кого это коснулось, поспешили спустить знамя Рейениры и поднять вместо него эйегонова золотого дракона, каждого из них заковали в цепи и заставили молить короля о прощении. Их не отпускали, пока они не согласились выплатить немалый выкуп и оставить королю достойных заложников.

Эта кампания стала большой ошибкой, ибо подобное обхождение лишь ожесточило сердца сторонников покойной королевы. Вскоре до Королевской Гавани начали доходить вести о том, что в Винтерфелле, Барроутоне и Белой Гавани собирается многочисленное войско.

В речных землях, когда старый, прикованный к постели лорд Гровер Талли наконец отошел в мир иной (Гриб говорит, что старика хватил удар, когда его дом выступил против законного короля во второй битве при Тамблетоне), его внук Элмо, последний оставшийся в живых из риверранских лордов, вновь призвал лордов Трезубца на войну, дабы их всех не постигла участь лордов Росби, Стокворта и Синего Дола.

На призыв откликнулись: лорд Бенжикот Блэквуд из Древорона, в свои тринадцать лет уже закаленный в битвах; его свирепая молодая тетка «Черная Эли» и ее триста лучников; Сабита Фрей, хваткая и безжалостная леди Близнецов; лорд Хьюго Венс из Приюта Странника; лорд Джорах Маллистер из Сигарда; лорд Роланд Дарри из Дарри и даже Хамфри Бракен из Стоунхеджа, чей дом до сих пор стоял за короля Эйегона.

Еще более тревожные известия приходили из Долины: леди Джейна Аррен собрала полторы тысячи рыцарей и восемь тысяч простых всадников и отправила в Браавос послов, чтобы раздобыть корабли и перевезти все это войско в Королевскую Гавань. С ними должен был прибыть и дракон: леди Рейена Таргариен, сестра-близнец отважной Бейелы, привезла с собой в Долину драконье яйцо, которое оказалось живым – из него вылупился нежно-розовый дракончик с черными рожками и хребтом. Рейена назвала его Утром. Хотя должны были пройти годы, прежде чем Утро достаточно подрастет для того, чтобы носить на себе наездника и сражаться, весть о его рождении немало встревожила «зеленый» совет. Как заметила королева Алисент, если мятежники будут щеголять драконом при отсутствии оных у короля, простой люд может подумать, будто у врагов короны больше прав на престол. «Мне нужен дракон», – сказал Эйегон, услышав об этом.

Живых драконов, если не считать Утра, во всем Вестеросе оставалось лишь трое. Бараний Вор исчез вместе с Крапивой, но многие полагали, что он обитает где-то в Крабьей бухте или Лунных горах; Людоед по-прежнему охотился на восточных склонах Драконьей горы; Среброкрылый, согласно последним сведениям, покинул тамблетонское пепелище и улетел в Простор: говорили, что он устроил себе логово на маленьком каменистом острове в середине Красного озера. «Ведь принял же бывший дракон королевы Алисанны второго наездника, – заметил Боррос Баратеон. – Почему бы ему не принять и третьего? Заявите на него свои права, и ваша корона будет в целости и сохранности». Но Эйегон II все еще не мог ходить и стоять, а о том, чтобы оседлать дракона, и речи не было. Кроме того, король еще не оправился настолько, чтобы выдержать переход к Красному озеру через все королевство, кишевшее предателями, мятежниками и дезертирами; на предложение лорда Борроса он ответил твердым отказом. «Среброкрылый мне не нужен. У меня будет новый Солнечный, величественнее и свирепее прежнего», – заявил его величество. И вот на Драконий Камень отправили воронов; там, в скрепах и подземельях, под надежной охраной лежали яйца таргариенских драконов – некоторые настолько старые, что успели окаменеть. Тамошний мейстер выбрал семь яиц (в честь богов), которые, по его мнению, вселяли наибольшую надежду, и отправил их в Королевскую Гавань. Король держал яйца в собственных покоях, однако драконы из них не вылупились. Гриб говорит, что король денно и нощно высиживал «большое, пурпурное с золотом яйцо», надеясь, что дракон проклюнется, но он «с тем же успехом мог высиживать пурпурную с золотом кучу дерьма».

Орвил, вызволенный из подземелья и вновь надевший на шею цепь великого мейстера, подробно повествует о «зеленом» совете, который заседал в те тревожные времена, когда страх и подозрение владели умами даже в стенах Красного Замка. В то время, когда единство особенно много значило, лорды из окружения Эйегона II были разобщены как никогда и не могли прийти к согласию в том, как предотвратить надвигавшуюся угрозу.

Морской Змей склонялся к переговорам, прощению и миру. Боррос Баратеон презирал этот путь и считал его проявлением слабости. Он разобьет этих предателей на поле битвы, заявил он королю и совету. Все, что ему нужно – это люди. Следует немедля отправить распоряжения в Бобровый Утес и Старомест: пусть собирают войско.

Сир Тайленд Ланнистер, слепой мастер над монетой, предложил отправиться в Лисс или в Тирош за наемниками (благодаря сиру Тайленду, который надежно укрыл три четверти королевской казны на Бобровом Утесе, в Староместе и в Железном банке Браавоса прежде, чем Рейенира заняла город, в деньгах у Эйегона недостатка не было).

Лорд Веларион считал, что все эти усилия бесполезны. «У нас нет времени. Бобровым Утесом и Староместом владеют дети – больше нам помощи оттуда ждать нечего. Лучшие наемники связаны договором с Лиссом, Тирошем или Миром; даже если сир Тайленд и сможет их переманить, он не успеет привести их сюда. Мои корабли смогут преградить путь Арренам, но кто остановит северян и лордов Трезубца? Они уже выступили. Нам надо заключить с ними мир. Его величество должен простить им все их преступления и измены, провозгласить сына Рейениры Эйегона своим наследником и женить его на принцессе Джейегере. Другого пути нет».

Но остальные остались глухи к его словам. Королева Алисент, вынужденная согласиться на обручение своей внучки с сыном Рейениры, сделала это без согласия короля. Сам Эйегон II хотел немедленно взять в жены Кассандру Баратеон: «Она родит мне сильных сыновей, достойных Железного Трона». Он не собирался допускать брака принца Эйегона со своей дочерью – ведь у них могут быть сыновья, которые спутают порядок престолонаследия. «Мальчик может облачиться в черное и провести отпущенные ему дни на Стене, – заявил его величество, – или лишиться своего мужского естества и служить при мне евнухом. Пусть выбирает сам, но детей у него не будет. Род моей сестры должен оборваться на нем». Однако сиру Тайленду Ланнистеру даже такая участь казалась чересчур мягкой; он ратовал за немедленную казнь принца Эйегона. «Пока мальчишка дышит, он будет угрозой, – говорил Ланнистер. – Отрубите ему голову, и у этих предателей не останется ни короля, ни королевы, ни принца. Чем скорее он умрет, тем скорее кончится мятеж».

Слова сира Тайленда и короля ужаснули лорда Велариона. Старый Морской Змей «был страшен в гневе»; он назвал короля и совет «глупцами, лжецами и клятвопреступниками», после чего вышел вон. Боррос Баратеон предложил королю преподнести ему голову старика, и Эйегон был уже готов согласиться, но тут подал голос лорд Ларис Стронг. Он напомнил, что Алин Веларион, наследник Морского Змея, по-прежнему находится на Дрифтмарке, где им его не достать. «Если убьем старого змея, лишимся и молодого, – сказал Колченогий, – а вместе с ним и всех его кораблей». Нужно, напротив, умаслить лорда Корлиса, чтобы сохранить дом Веларионов в союзниках. «Уступите ему с этим обручением, ваше величество, – умолял он. – Обручение – это еще не свадьба. Сделайте принца Эйегона своим наследником. Принц – это еще не король. Обратите свой взор к прошлому: сколько наследников так и не дожили до престола? Черед Дрифтмарка придет, когда ваши враги будут повержены, а вы снова будете полны сил. Этот день еще не настал. Нам стоит выждать и быть со стариком понежнее». Так дошли до нас его слова в пересказе Орвила и Манкена. Ни септон Евстахий, ни Гриб на совете не присутствовали, хотя Гриб и восклицает: «Был ли на свете человек хитрей Колченогого? О, из него бы вышел отличный шут. Слова лились из его уст, словно мед, и никогда еще яд не был столь сладок».

Загадка, которую являет собой Ларис Стронг по прозвищу Колченогий, занимала умы многих поколений ученых летописцев; вряд ли мы сможем приподнять здесь завесу над этой тайной. Кому он был искренне предан? Чем движим? Все время, что длилась Пляска, он шел своей дорогой, переходя то на одну сторону, то на другую, исчезая и вновь появляясь, каждый раз оставаясь в живых. Что из сказанного и сделанного им было обманом, а что – правдой? Был ли он подобен моряку, который всегда подставляет паруса попутному ветру, или же знал, куда плыть, еще до того, как покинул порт? Мы можем задаваться этими вопросами сколько угодно, но ответа на них нет. Последний из Стронгов унес свои тайны с собой в могилу.

Мы знаем, впрочем, что он был хитрым и скрытным, однако умел внушать доверие и очаровывать, когда требуется. Его слова сумели переубедить и короля, и совет. Когда королева Алисент выразила сомнение, удастся ли им примириться с лордом Корлисом после всего сказанного, лорд Стронг ответил: «Положитесь на меня, ваше величество. Думаю, его милость прислушается ко мне».

И его милость прислушался. Никто тогда не знал, что Колченогий, отправившись сразу после совета к Морскому Змею, сказал ему, будто король намерен удовлетворить все его требования, а после, как только кончится война, расправиться с ним. Когда старик в гневе обнажил меч, желая немедленно отомстить, лорд Ларис сумел успокоить его вкрадчивыми словами. «Терпение, – говорил он. – Есть способ получше». Так он плел свою паутину лжи и предательства, настраивая всех друг против друга.

Король Эйегон II словно не замечал, что вокруг него кружит водоворот заговоров, а враги наступают со всех сторон. Шрамы от ожогов, полученных в битве при Грачевнике, покрывали половину его тела, и Гриб утверждает, что они также лишили его мужской силы. Ходить он по-прежнему не мог. Спрыгнув со спины Солнечного, он сломал правую ногу в двух местах и раздробил левую. Правая, по сведениям великого мейстера Орвила, зажила хорошо, но с левой дела обстояли гораздо хуже. Мышцы на ней потеряли силу, колено окостенело, плоть постепенно истаяла; нога уподобилась высохшей палке, и Орвил полагал, что его величеству было бы лучше вовсе ее отрезать. Но король и слышать о том не хотел. Так его и носили туда-сюда в паланкине; лишь ближе к концу он набрался сил и стал ходить с помощью костыля, волоча за собой левую ногу. Единственным утешением короля, который страдал от мучительной боли все последние полгода своей жизни, были мысли о женитьбе. Даже дурачества шутов не забавляли его, как рассказывал Гриб, первый из этих шутов; он, правда, добавлял, что «иногда его величество улыбался моим остротам; он держал меня при себе, чтобы я помогал ему одеваться и утешал его в печали». Карлик говорит, что из-за ожогов Эйегон II больше не мог предаваться плотским утехам, но его по-прежнему обуревало желание, и он часто, укрывшись за пологом, смотрел, как один из его фаворитов совокупляется со служанкой или придворной дамой. Говорят, чаще всего это представление разыгрывал для короля Том-Заика, но иногда сия сомнительная честь выпадала королевским рыцарям, да и самого Гриба трижды к тому принуждали. После, рассказывал шут, король всегда плакал от стыда и призывал септона Евстахия, чтобы тот отпустил ему грехи (сам Евстахий в своей повести о последних днях Эйегона об этом умалчивает).

Эйегон приказал отстроить Драконье Логово и заказал две огромные статуи своих братьев, Эйемонда и Дейерона (он желал, чтобы статуи превосходили величиной Браавосского Титана и были покрыты сусальным золотом). Еще он устроил публичное сожжение всех законов и эдиктов «королей-однодневок» Тристана Истинно-Пламенного и Гейемона Сребровласого.

А враги короля тем временем наступали. Со стороны Перешейка с огромным войском подошел лорд Винтерфелла Криган Старк (септон Евстахий пишет о двадцати тысячах «завывающих дикарей в лохматых шкурах», хотя Манкен в «Подлинной истории» говорит лишь о восьми тысячах). Дева Долины отправила из Чаячьего города свое войско: десять тысяч человек под командованием лорда Леовина Корбрея и его брата сира Корвина, вооруженного знаменитым валирийским клинком по имени Покинутая. Однако самой ближней угрозой были люди с Трезубца. Когда Элмо Талли призвал своих вассалов, в Риверране собралось почти шесть тысяч человек. К несчастью, сам лорд Талли, пробыв лордом Риверрана всего сорок девять дней, скончался во время похода, выпив плохой воды, однако лордство перешло к его старшему сыну, сиру Кермиту Талли, юноше буйному и упрямому, который жаждал показать себя в ратном деле. Войско Трезубца было лишь в шести днях пути от Королевской Гавани и продвигалось по Королевскому тракту, когда им навстречу выступил лорд Боррос Баратеон со своими людьми: его войско было усилено за счет рекрутов из Стокворта, Росби, Хэйфорда и Синего Дола, а также двух тысяч мужей и мальчишек с Блошиного Конца, наскоро вооруженных копьями и железными горшковыми шлемами.

Две армии сошлись в двух днях пути от города, в месте, где Королевский тракт проходит меж лесом и небольшим холмом. Несколько дней шли сильные дожди, и трава была мокрой, а земля – мягкой и топкой. Лорд Боррос был уверен в победе: разведчики доложили ему, что речными людьми командуют бабы да мальчишки. Когда показался враг, солнце уже почти село, но Боррос приказал немедленно атаковать, хоть впереди стена за стеной стояли щиты, а холм справа ощетинился стрелами лучников. Лорд Баратеон возглавил атаку, выстроив своих рыцарей клином, и с грохотом ударил прямо в сердце вражьего войска, туда, где рядом с четвертным стягом покойной королевы реяла на сине-красном стяге серебристая форель Риверрана. За конницей Борроса шли пешие воины под золотым драконом Эйегона.

В Цитадели это сражение называют битвой на Королевском тракте, те же, кто участвовал в нем, нарекли его Грязевым. Впрочем, как ни назови, одно ясно: преимущество в последней битве Пляски Драконов было полностью на одной стороне. Лучники, засевшие на холме, убивали лошадей под несущимися на врага всадниками лорда Борроса; лишь половина из них достигла стены из щитов. Их ряды смешались, клин сбился, а лошади скользили и увязали в грязи. Люди Баратеона нанесли немалый урон противнику, орудуя мечами, копьями и пиками, но речные лорды стояли насмерть, и на месте павших воинов появлялись другие. Стена из щитов дрогнула и подалась назад, когда в битву вступили пешие солдаты лорда Борроса; казалось, они смогут пробить ее… но тут из леса, расположенного слева от дороги, с криками выскочили сотни риверранцев. Их возглавлял тот самый шальной парень Бенжикот Блэквуд; в тот день он заработал себе прозвище Кровавый Бен, как его потом и звали до конца его долгой жизни.

Сам лорд Боррос все еще был в седле, в самом центре побоища. Увидев, что победа ускользает от него, он приказал своему оруженосцу трубить в рог: это был сигнал к наступлению для резервного войска. Однако люди из Стокворта, Росби и Хэйфорда, услышав сигнал, побросали королевские знамена с золотым драконом и не тронулись с места; сброд из Королевской Гавани пустился врассыпную, а рыцари из Синего Дола перешли на сторону врага и атаковали людей Борроса с тыла. Остатки королевской армии были разбиты в мгновение ока.

Боррос Баратеон пал, сражаясь. Оказавшись на земле после того как его боевой конь был убит стрелами лучников Черной Эли, он продолжал драться; от его руки пали лорд Маллистер, лорд Дарри, дюжина рыцарей и несметное количество латников.

Когда до него добрался Кермит Талли, лорд Боррос был еле жив; с непокрытой головой (с него сорвали зазубренный шлем), израненный, истекающий кровью, он едва держался на ногах. «Сдавайтесь, сир! – крикнул лорд Риверрана лорду Штормового Предела. – Наша взяла». На это лорд Баратеон ответил проклятием. «Скорей я буду плясать в аду, чем позволю заковать себя в цепи», – сказал он и бросился в атаку. Его встретили острые шипы железной дубинки лорда Кермита, которая ударила ему прямо в лицо, оросив все вокруг ужасным дождем из крови, костей и мозгов. Лорд Штормового Предела умер в грязи на Королевском тракте, с мечом в руках.

Судьба распорядилась так, что семь дней спустя в Пределе благородная супруга лорда Баратеона произвела на свет сына и наследника, которого он так ждал. Его милость перед отъездом распорядился дать ребенку имя Эйегон, если он будет мальчиком, но леди Баратеон, узнав, что ее супруг пал в бою, назвала младенца Оливером в честь своего отца.

Как только вороны принесли весть о сражении в Красный Замок, «зеленый» совет в спешке собрался вновь. Все случилось так, как предрекал Морской Змей. Бобровый Утес, Хайгарден и Старомест не спешили с ответом на требование короля собрать новое войско. Когда ответы все же пришли, они были весьма уклончивы и представляли собой больше отговорки, нежели обещания. Ланнистеры погрязли в войне с Красным Кракеном. Хайтауэры потеряли слишком много людей, и способных полководцев у них не осталось. Мать маленького лорда Тирелла поведала, что у нее есть причины сомневаться в верности знаменосцев своего сына, «а сама я всего лишь слабая женщина и потому не гожусь для того, чтобы возглавить войско». Сир Тайленд Ланнистер, сир Марстон Уотерс и сир Джулиан Вормвуд, которых отправили за Узкое море с миссией найти наемников в Пентосе, Тироше и Мире, еще не вернулись. Скоро король Эйегон II останется перед лицом своих врагов ни с чем; это понимали все его придворные. Кровавый Бен Блэквуд, Кермит Талли, Сабита Фрей и соратники их готовились возобновить свой поход на город, а лорд Криган Старк и его северяне отставали от них всего на несколько дней. Браавосские корабли с войском Арренов уже отплыли из Чаячьего и приближались к Глотке. На их пути стояли лишь корабли Алина Велариона, а на верность Дрифтмарка полагаться не приходилось.

«Ваше величество, – сказал Морской Змей, как только остатки некогда величественного „зеленого“ совета собрались вместе, – вы должны сдаться. Город не вынесет еще одного разграбления. Спасите своих подданных и себя самого. Если вы отречетесь от престола в пользу принца Эйегона, он позволит вам облачиться в черное и с честью прожить остаток жизни на Стене».

«Вы полагаете?» – спросил король (с надеждой, как говорит Манкен).

Мать короля этой надежды не разделяла. «Ты скормил его мать дракону, – напомнила она. – Мальчишка видел это своими глазами».

Король в отчаянии обернулся к ней: «Как же мне поступить?»

«У тебя есть заложники, – ответила вдовствующая королева. – Отрежь мальчишке ухо, отправь его лорду Талли и предупреди, что с каждой милей, на которую они приблизятся к городу, принц будет терять очередную часть тела».

«Да, – сказал Эйегон, – хорошо. Так я и сделаю». Он послал за Альфредом Брумом, который так хорошо послужил ему на Драконьем Камне, и велел «исполнить сие». Когда рыцарь ушел, король обратился к Корлису Велариону. «Скажи своему бастарду, чтобы сражался храбро. Коли он не справится и хоть один браавосский корабль пройдет через Глотку, ваша драгоценная леди Бейела тоже кое-чего лишится». Морской Змей, не став, разумеется, ни молить, ни грозить, холодно кивнул и покинул чертог. Гриб говорит, что перед уходом он обменялся взглядом с Колченогим, но Гриба там не было, и трудно поверить, что человек столь опытный, как Корлис Веларион, допустил бы подобную оплошность в такой важный миг. Королю оставалось жить считанные часы, хоть сам он еще об этом не ведал. Предатели среди его придворных начали действовать, как только узнали о поражении лорда Баратеона на Королевском тракте.

Проходя через подъемный мост в крепость Мейегора, где держали принца Эйегона, Брум увидел, что путь ему преграждают сир Перкин-Блоха и шесть его помойных рыцарей. «Именем короля, дайте пройти», – потребовал он.

«У нас новый король», – ответил на это сир Перкин и столкнул сира Альфреда с моста, отправив его прямиком на железные пики внизу; там Альфред Брум корчился в муках два дня, прежде чем испустить дух.

В тот же час леди Бейелу Таргариен тайком вывели из крепости люди лорда Лариса Колченогого. Тома-Заику застали врасплох во дворе, когда он выходил из конюшни, и тут же обезглавили. «Он помер, как и жил – заикаясь», – говорит Гриб. Тома-Колтуна в замке не было, но его отыскали в таверне на Угревой улице. Том попытался протестовать, заявляя, что он «простой рыбак, который зашел выпить эля»; в бочке с элем его и утопили.

Все это было проделано столь чисто, быстро и незаметно, что жители Королевской Гавани не подозревали, что творится за стенами Красного Замка. Даже в самом замке никто не поднял тревогу. Тех, кого собирались убить, убили, а остальные придворные занимались своими делами, как ни в чем не бывало. Септон Евстахий говорит, что двадцать четыре человека были убиты в ту ночь, а «Подлинная история» Манкена – что двадцать один. Гриб утверждает, что был свидетелем убийства жирного малого по имени Уммет, пробовавшего королевские кушанья, и что самому ему пришлось спрятаться в бочонке с мукой, чтобы избежать той же участи. Из бочонка он вылез на другой вечер, «покрытый мукой с головы до ног, так что первая служанка, которая меня увидела, приняла меня за мой призрак». (За этим кроется какая-то история. Зачем бы заговорщикам убивать шута?)

Королеву Алисент взяли под стражу, когда она поднималась по витым ступеням в свои покои. На камзолах схвативших ее людей красовался морской конек дома Веларионов; они зарубили двух стражников, но ни саму королеву, ни ее дам не тронули. Скованную Королеву снова заковали в цепи и отвели в подземелье – ожидать решения нового короля. К тому времени последний из ее сыновей был уже мертв.

После заседания совета два сильных оруженосца вынесли короля Эйегона во двор. Там, как обычно, его ожидал паланкин – ему было трудно подниматься по ступеням с высохшей ногой, даже опираясь на костыль. Сир Джайлс Бельграв, рыцарь королевской гвардии, командующий эскортом короля, после рассказывал, что, поднимаясь в паланкин с помощью оруженосцев, король выглядел особенно изможденным; его лицо было «пепельно-серым, обмякшим». Однако вместо того чтобы вернуться в свои покои, король приказал сиру Джайлсу отнести его в замковую септу. «Быть может, он чувствовал, что конец его близок, и хотел помолиться об отпущении грехов», – пишет септон Евстахий.

Дул холодный ветер, и король задернул занавески носилок. Внутри ждала бутыль его любимого вина, борского красного. Пока паланкин пересекал двор, король успел выпить малую чашу.

Сир Джайлс и носильщики заподозрили неладное, лишь когда достигли септы, а занавески по-прежнему были задернуты.

«Прибыли, ваше величество», – доложил рыцарь, но ответа не получил. Когда он позвал короля во второй и третий раз, а ответом все так же была тишина, сир Джайлс отдернул занавески и увидел, что король лежит на подушках мертвый. «Если бы не кровь на его губах, я бы подумал, что король спит», – после рассказывал он.

И мейстеры, и простые люди до сих пор спорят, что это был за яд и кто мог подсыпать его в вино (некоторые полагают, что это мог сделать только сам сир Джайлс, однако и думать немыслимо о том, чтобы рыцарь Королевской Гвардии покусился на жизнь короля, которого клялся защищать; вероятнее всего это был Уммет, свидетелем убийства которого стал якобы Гриб). Мы не знаем, кто отравил вино, но нет никаких сомнений, что это было сделано по приказу лорда Лариса Стронга.

Так закончились дни Эйегона Таргариена Второго, первенца короля Визериса I Таргариена и королевы Алисент из дома Хайтауэров, чье царствование оказалось столь же горьким, сколь и недолгим. Он прожил двадцать четыре года, два из коих был королем.

Когда авангард войска лорда Талли подошел к стенам Королевской Гавани, Корлис Веларион выехал им навстречу вместе с печальным принцем Эйегоном.

«Король умер, – торжественно сказал Морской Змей, – да здравствует король».

А на том берегу Черноводного залива, в Глотке, лорд Леовин Корбрей, стоя на носу браавосского судна, смотрел, как на веларионовских кораблях вместо золотого дракона Эйегона Второго поднимают красного дракона Эйегона Первого – знамя всех таргариенских королей до Пляски Драконов.

Война закончилась (хотя наставшие следом мирные времена, как вскоре оказалось, были далеко не спокойными).

На седьмой день седьмой луны 131 года после завоевания Эйегона – день, считающийся священным днем богов, – верховный септон Староместа связал брачными клятвами принца Эйегона Младшего, старшего сына королевы Рейениры от ее дяди, принца Дейемона, и принцессу Джейегеру, дочь королевы Гелайены от ее брата, короля Эйегона Второго, соединив таким образом две враждующие линии рода Таргариенов и положив конец двухлетней череде измен и кровопролитий.

Пляска Драконов завершилась, и начались невеселые времена короля Эйегона III.

Час волка

Если в народе и поминают когда-нибудь короля Эйегона III, то называют его не иначе как Неудачливым, Несчастливым или Драконьей Погибелью. Все эти имена ему дали не зря, а великий мейстер Манкен, долго служивший при нем, нарек Эйегона Сломанным Королем, что подходит ему еще более. Из всех монархов, занимавших Железный Трон, Эйегон III остается, пожалуй, самым загадочным. Говорил он мало, а делал еще меньше; горе и меланхолия снедали его всю жизнь.

Четвертый сын Рейениры Таргариен и первенец ее от второго мужа, принца Дейемона Таргариена, он взошел на престол в 131 году и правил двадцать шесть лет, пока не скончался от чахотки в 157-м. Эйегон был дважды женат и прижил пятерых детей: двух сыновей и трех дочерей, но ни жены, ни дети, как видно, не принесли ему радости. Вряд ли он и знал, что такое радость и удовольствия: охотиться не любил, верхом ездил, лишь когда путешествовал, вина не пил и к еде был столь равнодушен, что ему часто напоминали о необходимости что-то съесть. Став взрослым, он одевался просто, все больше в черное, и носил власяницу под королевским шелком и бархатом.

Королем он, однако, сделался одиннадцати лет от роду. Его описывают как мальчика высокого для своего возраста, «с волосами серебристыми, почти белыми, и глазами темно-лиловыми, почти черными». Даже отроком он, по словам Гриба, улыбался редко, а смеялся и того реже. Мог быть учтивым и обходительным, но мрак, наполнявший его душу, никогда не рассеивался.

Обстоятельства, при коих он начинал править, были далеки от благоприятных. Речные лорды, разбившие остатки армии Эйегона II в битве на Королевском тракте, шли на Королевскую Гавань, ожидая новых сражений, но им навстречу под мирным знаменем выехали лорд Корлис Веларион и принц Эйегон. «Король умер, да здравствует король!» – сказал лорд Корлис и сдал им город.

Речные лорды, как ныне, так и тогда, представляли собой компанию сварливую и несговорчивую. Их войско как сюзерен возглавлял Кермит Талли из Риверрана, но не будем забывать, что сей девятнадцатилетний лорд, по северному присловью, был зелен, как летняя трава. Брат его Оскар, убивший в Грязевой битве трех человек и посвященный в рыцари прямо на поле брани, был еще зеленее и обладал к тому же щекотливым самолюбием, столь обычным для вторых сыновей.

Талли из Риверрана среди великих домов Вестероса занимали особое положение. Хотя Эйегон Завоеватель сделал их верховными лордами Трезубца, они во многом уступали собственным своим знаменосцам. У Бракенов, Блэквудов и Венсов было больше земель; и они, и даже выскочки Фреи из Близнецов могли привести под знамя Талли больше бойцов, чем сами хозяева Риверрана. Маллистеры из Сигарда превосходили их древностью рода, Моутоны из Синего Дола – богатством, а Харренхолл, даже разрушенный и отягощенный проклятием, оставался куда более крепким замком, чем Риверран, и был в десять раз больше оного. Деяния последних двух лордов еще больше уронили репутацию Талли, но теперь на сцену вышло новое поколение. Молодой Кермит твердо вознамерился остаться в истории как славный правитель, а Оскар – как славный воин.

Весь путь от Трезубца до ворот Королевской Гавани прошел рядом с ними еще более юный Бенжикот Блэквуд, лорд Древорона. Кровавому Бену, как прозвали его собственные бойцы, минуло всего-то тринадцать; в этом возрасте благородные отроки служат обычно оруженосцами, ухаживают за рыцарскими конями и счищают ржавчину с хозяйских кольчуг. Лордом он стал, когда сир Амос Бракен в битве у Горелой Мельницы убил его отца Сэмвела, и не захотел передать командование войском Блэквудов кому-то постарше. После Озерной битвы он, как гласит история, разрыдался при виде стольких павших, но сражений вслед за этим не сторонился, а прямо-таки рвался в бой. Он помог прогнать Кристона Коля из Харренхолла, перебив его фуражиров, он командовал центром во Второй Тамблетонской битве, а в Грязевой предпринял фланговую атаку и разбил штормовое войско, благодаря чему речные лорды и одержали победу. Говорят, что в придворном платье лорд Бенжикот казался сущим мальчишкой, длинным, тонким, чувствительным и застенчивым, но броня и кольчуга преображали его; в свои тринадцать он повидал больше битв, чем иные за всю свою жизнь.

В войске, которое Корлис Баратеон встречал у Божьих ворот, были, конечно, другие лорды и знаменитые рыцари, но после Грязевой битвы три юнца выдвинулись в бесспорные воеводы и сделались столь неразлучны, что их называли просто Три Паренька.

Войско сопровождали две незаурядные женщины. Алисанна Блэквуд по прозванию Черная Эли приходилась сестрой покойному лорду Сэмвелу и теткой юному Бену. Сабита Фрей, леди Близнецов, вдова лорда Форреста и мать наследника, происходила из дома Випренов. Гриб описывает ее как «остроносую языкатую ведьму, любившую верховую езду больше танцев, кольчугу больше шелков, убивавшую мужчин и целовавшую женщин».

Лорда Корлиса, слава которого гремела по всему Вестеросу, Пареньки знали лишь понаслышке. Они готовились к осаде и взятию города штурмом и были приятно удивлены, когда им поднесли столицу на золотом блюде. Весть о смерти Эйегона II вызвала у них сходные чувства, но Бенжикот с тетушкой остались недовольны тем, как он умер: яд – оружие трусов, и нет чести в тех, кто к нему прибегает. Радостные крики катились по полю; речные лорды, один за другим, преклоняли колена перед молодым принцем и признавали его своим королем.

Горожане приветствовали победителей из окон и с крыш, красивые девушки целовали воинов. «Недурственное представление вышло», – говорит Гриб, подразумевая, что подстроил все это Ларис Стронг. Золотые плащи, выстроившись вдоль улиц, опускали копья перед Тремя Пареньками. Победители вошли в Красный Замок, где лежал у Железного Трона покойный король, оплакиваемый матерью, королевой Алисент. Тут же собрались остатки его двора: Ларис Колченогий, великий мейстер Орвил, сир Перкин-Блоха, септон Евстахий, Гриб, сир Джайлс Бельграв и еще четверо королевских гвардейцев, разные мелкие лорды и домашние рыцари. Орвил от имени всех назвал речных лордов освободителями.

Последние сторонники Эйегона II продолжали сдаваться. Браавосцы высадили в Синем Доле лорда Леовина Корбрея с половиной войска, набранного леди Аррен в Долине; вторая половина под началом его брата сира Корвина высадилась в Девичьем Пруду. Оба города встречали воинов Долины цветами и устраивали для них пиры. Стокворт и Росби проворно спустили знамена с золотым драконом Эйегона II и подняли взамен красного дракона Эйегона III. Гарнизон Драконьего Камня, оказавшись упорнее, запер ворота и продержался три дня и две ночи. На третью ночь слуги, конюхи и повара взялись за оружие и перебили во сне многих людей короля, а остальных привели в цепях к молодому Алину Велариону.

Септон Евстахий рассказывает о «невиданном ликовании» в Королевской Гавани; «половина города валялась пьяная», – поясняет Гриб. Тело Эйегона II предали пламени в надежде, что все зло его недолгого царствования сгорит вместе с ним. Тысячи людей взобрались на холм Эйегона послушать, как юный принц провозгласит мир. Намечалась пышная коронация, вслед за коей должна была последовать свадьба Эйегона III и кузины его Джейегеры. Туча воронов взмыла над Красным Замком: тех, кто держал сторону покойного короля в Староместе, Просторе, Бобровом Утесе и Штормовом Пределе, приглашали явиться в Королевскую Гавань и присягнуть на верность новому королю, обещая безопасный проезд и полное прощение. Новые правители расходились лишь в том, как поступить с королевой Алисент, в остальном меж ними царило согласие… почти две недели.

Манкен в своей «Подлинной истории» называет это радостное, но краткое время Ложным Рассветом. Когда к столице подошел лорд Криган Старк с северным войском, всем стало не до веселья, и радужные планы рассыпались в прах. Двадцатитрехлетний лорд Винтерфелла, немногим старше лордов Древорона и Риверрана, был в отличие от них не юнцом, но мужем, что вскоре почувствовали все, кто видел их рядом. Пареньки в его присутствии будто съежились, говорит Гриб. «Когда в чертог входил северный волк, Кровавый Бен вспоминал, что ему всего тринадцать годков, а лорд Талли с братом заикались и густо краснели».

Речных лордов Королевская Гавань встречала цветами, северян – нет. Для начала, тех было вдвое больше, и славу они себе заслужили суровую. В кольчугах, в мехах, до глаз заросшие бородами, они расхаживали по городу, как медведи в доспехах, по словам Гриба. Прежде столичные жители судили о северянах по лорду Медрику Мандерли и брату его сиру Торрхену – учтивым, красиво одетым и набожным. «Пришельцы из Винтерфелла, – с ужасом пишет Евстахий, – истинных богов отвергали, не почитали септонов и септ, насмехались над священным писанием и поклонялись деревьям».

Криган Старк явился исполнить обещание, данное принцу Джакайерису два года назад, хотя ни Джака, ни его матери в живых уже не было. «Север помнит», – сказал лорд Винтерфелла при первой же встрече с принцем Эйегоном, лордом Корлисом и Пареньками. «Вы опоздали, милорд, – заметил ему Морской Змей. – Война окончена, и король мертв». Криган, свидетельствует Евстахий, «устремил на лорда Корлиса взор, серый и холодный, как сам Север, и вопросил: „От чьей руки и по чьему приказу он умер?“ Ибо сии дикари, как мы скоро на горе себе убедились, пришли свершить кровавую месть».

В этом добрый септон не заблуждался. Войну эту начали другие, говорил Криган, но завершит ее он: пойдет на юг и расправится с остатками «зеленых», что возвели Эйегона II на трон и бились за то, чтобы король усидел на нем. Сначала он возьмет Штормовой Предел, затем двинется через Простор к Староместу. Когда падет Высокая Башня, он поведет своих волков вдоль берега Закатного моря в Бобровый Утес.

«Смелый план», – осторожно молвил великий мейстер, услышав об этом. Гриб предпочитает слово «безумный», но добавляет: «Эйегона Дракона тоже сочли безумным, когда он объявил, что завоюет Вестерос целиком». Кермит Талли указал, что Штормовой Предел, Высокая Башня и Бобровый Утес крепки, как сам Винтерфелл (если не более) и легко не падут (если падут вообще). «Вы потеряете половину своих людей, лорд Старк», – поддакнул юный Бен Блэквуд. «Я потерял их, как только выступил в поход, паренек», – ответил ему сероглазый волк.

Многие из тех, что ушли с лордом Криганом, как и Зимние Волки, не надеялись вновь увидеть свои дома. За Перешейком уже лежали глубокие снега, а северяне и в замках, и в деревнях молились богам-деревьям, чтобы зима оказалась недолгой. Выживали те семьи, где приходилось кормить меньше ртов; посему у стариков, младших сыновей, холостых, бездетных и лишенных надежд вошло в обычай покидать родной очаг с первым снегом, чтобы их родичи могли дожить до весны. Победа для этих зимних армий не имела особой важности: они шли за подвигами, за славой, за добычей и прежде всего за достойной смертью.

Корлису Велариону вновь выпало молить о примирении и прощении. «Довольно уже смертей, милорд, – говорил он. – Эйегон II и Рейенира мертвы, пусть же их ссора умрет вместе с ними. Вы говорите о взятии Предела, Утеса и Башни, но владельцы этих замков все до единого погибли в боях. Их место заступили мальчишки и младенцы, не представляющие угрозы для нас. Они склонят колена, если не требовать от них слишком многого».

Но Криган Старк к таким речам прислушивался не более, чем Эйегон II и его мать Алисент. «Мальчишки со временем вырастают, – заявлял он, – младенцы впитывают ненависть вместе с молоком своих матерей. С врагами нужно покончить немедля, чтобы не пожалеть о своем упущении лет через двадцать, когда нынешние малые дети снимут отцовские мечи со стены».

«Король Эйегон говорил то же самое и поплатился за это жизнью, – стоял на своем Морской Змей. – Он и теперь был бы с нами, если бы внял советам и предложил своим врагам мир».

«За это вы его и отравили, милорд? – Сам Криган не имел ранее дела с лордом Корлисом, но знал, что тот служил десницей при Рейенире, что она заподозрила его в измене и посадила в тюрьму, а Эйегон II, освободивший Велариона и взявший его в свой совет, сам вскоре скончался от яда. – Не зря вас прозвали Змеем: вы вьетесь туда-сюда, и клыки у вас ядовитые. Эйегон – клятвопреступник, узурпатор и убийца собственных родичей – при этом был королем. Когда он не внял вашим трусливым советам, вы трусливо убрали его с помощью яда и теперь дадите за это ответ».

Северяне, обезоружив часовых, ворвались в зал совета и уволокли старого лорда в темницу. Там к нему вскоре присоединились Ларис Стронг Колченогий, великий мейстер Орвил, сир Перкин-Блоха, септон Евстахий и еще полсотни человек как знатного, так и низкого рода. «Сам я думал, не залезть ли снова в свой бочонок с мукой, – говорит Гриб, – но оказался, по счастью, так мал, что волк меня не заметил».

Досталось и союзникам-Паренькам. «Или вы грудные ребята, что размякли от цветов, пиров и льстивых речей? – обрушился на них Старк. – Кто вам сказал, что война окончена, Змей или Колченогий? Им это на руку, да и вы, одержавшие свою маленькую победу в грязи, хотите того же. Войны кончаются, когда враг преклоняет колени, не раньше. Но разве Старомест сдался? Разве Утес вернул в казну золото? Вы хотите поженить принца с дочерью короля, но она теперь в Штормовом Пределе, и вам ее не достать. Что помешает Баратеоновой вдове короновать ее королевой, как наследницу Эйегона?»

Когда лорд Талли заметил, что штормовые лорды разбиты наголову и другого войска им не собрать, Криган напомнил о трех послах, отправленных Эйегоном за Узкое море. «Каждый не сегодня-завтра может вернуться с тысячами наемников! Королева Рейенира думала, что победила, заняв Королевскую Гавань, и Эйегон II думал, что победил, скормив дракону свою сестру. Но дело королевы живет, хотя ее самой больше нет, а от Эйегона остался лишь прах и пепел».

Пареньки присмирели и согласились примкнуть к лорду Старку в походе на Штормовой Предел. Согласились, по словам Манкена, добровольно, убежденные, что северный лорд имеет на это право. «Опьяненные победой, они еще не насытились ею, – пишет великий мейстер. – Они жаждали новой славы и думали, как все молодые воины, что ее можно обрести лишь в бою». Гриб же с присущей ему бесстыдной откровенностью полагает, что Пареньки попросту боялись Кригана Старка. Как бы там ни было, волчий лорд своего добился.

«Северянин завладел городом, не вынимая меча из ножен, не выпустив ни единой стрелы, – пишет септон Евстахий. – Люди короля, люди королевы, лорды штормовые, речные и морские, помойные рыцари, простые солдаты – все повиновались Старку так, будто отродясь служили ему».

Шесть дней Королевская Гавань балансировала на острие меча. В харчевнях и винных погребках бились об заклад, надолго ли сохранят свои головы Колченогий, Морской Змей, Блоха и вдовая королева. По городу кружили самые разнообразные слухи. Одни говорили, будто Старк хочет женить принца Эйегона на одной из своих собственных дочек (явная ложь, ибо законных дочерей у лорда Кригана тогда еще не было). Другие уверяли, что северянин предаст принца смерти, а сам женится на принцессе Джейегере и взойдет на Железный Трон. Он сожжет все городские септы и вернет Королевскую Гавань в старую веру, возглашали септоны. У него жена одичалая, шептали самые боязливые, и своих врагов он бросит в яму с волками.

Бурной радости как не бывало: городом вновь правил страх. Человек, именующий себя возродившимся Пастырем, призывал к расправе над безбожными северянами. На первого Пастыря он нисколько не походил (обе руки, для начала, оставались при нем), но послушать его стекались сотни людей. На Шелковой улице человек лорда Талли повздорил с воином лорда Старка из-за какой-то шлюхи; каждого поддержали свои, и завязалось побоище, в итоге коего сгорел весь бордель. Даже знать не чувствовала себя в безопасности. Сын лорда Хорнвуда, знаменосца Старка, пропал вместе с двумя друзьями где-то на Блошином Конце. Их так и не нашли; если верить Грибу, они попали в котел с похлебкой.

Вскоре распростанился слух, что Леовин Корбрей выступил из Девичьего Пруда на Королевскую Гавань; с ним идут лорд Моутон, лорд Брюн и сир Реннифер Крэб, а сир Корвин Корбрей покинул Синий Дол и примкнул к брату. Их поддержали будто бы Клемент Селтигар, сын и наследник старого лорда Бартимоса, и вдовая леди Стаунтон из Грачевника. Молодой Алин Веларион на Драконьем Камне требует-де освободить Морского Змея (этот слух был правдивым) и грозится нагрянуть в столицу со своим флотом (правда только наполовину). Говорили также, что в поход вышли Ланнистеры и Хайтауэры, а сир Марстон Уотерс привез из Лисса и Волантиса десять тысяч наемников (всё неправда). Что леди Аррен, Дева Долины, отплыла из Чаячьего города вместе с леди Рейеной Таргариен и ее драконом (сущая правда).

Криган Старк в Красном Замке расследовал обстоятельства смерти Эйегона II и обдумывал кампанию против сторонников покойного короля, а принц Эйегон тем временем сидел в крепости Мейегора совсем один, не считая маленького Гейемона Сребровласого. На вопрос принца, отчего его держат взаперти, Старк отвечал, что это сделано для его же собственной безопасности. «Этот город – настоящее гадючье гнездо. При вашем дворе полно изменников, лжецов, отравителей, готовых ради власти убить вас столь же легко, как и вашего дядю». Эйегон возразил на это, что лорд Ларис, лорд Корлис и сир Перкин – его друзья. Ложные друзья королю опаснее явных врагов, сказал Старк; Колченогий, Змей и Блоха спасли город лишь затем, чтобы править от его, Эйегона, имени.

Хорошо нам задним умом говорить, что Пляска завершилась в 131 году; люди, жившие в те смутные времена, такой уверенности не испытывали. Поскольку септон Евстахий и великий мейстер Орвил пребывали тогда в темнице (там Орвил начал писать свою исповедь, которая затем легла в основу монументального труда Манкена), нашим единственным источником, помимо придворных хроник и королевских указов, остается все тот же Гриб. «Великие лорды снова ввергли бы нас в войну, кабы не женщины, – повествует он. – Черная Эли, Дева Долины, Три Вдовы, Драконьи Двойняшки – вот кто добился мира, и не мечами и ядами, а воронами, словами да поцелуями».

Семена, пущенные лордом Корлисом по ветру во время Ложного Рассвета, принялись и дали плоды. Вороны возвращались один за другим с ответами на предложение мира.

Первым откликнулся Бобровый Утес. У лорда Ясона, павшего в битве, остались пять дочерей и четырехлетний сын Лореон; до совершеннолетия мальчика западными землями правили его вдовая мать леди Джоанна и дед Роланд Вестерлинг, лорд Крэга. Ладьи Красного Кракена все еще угрожали их берегам, поэтому Ланнистерам было не до борьбы за Железный Трон: тут бы Кайс отстоять да отбить Светлый остров. Леди Джоанна, соглашаясь на все условия Морского Змея, обязалась лично прибыть на коронацию Эйегона и привезти двух своих дочерей в компаньонки новой королеве (и в заложницы для обеспечения грядущей верности трону). Она обещала также вернуть часть казны, увезенную для сохранности на запад сиром Тайлендом Ланнистером (при условии, что оный сир Тайленд получит помилование). Взамен она просила лишь, «чтобы лорду Грейджою велели уползти на свои острова, вернув Светлый остров законным его владельцам и отдав захваченных женщин (по крайней мере, из благородных домов)».

В Штормовой Предел возвращались те, кто выжил в битве на Королевском тракте. Глядя на этих голодных, израненных, изнуренных людей, леди Эленда, вдова лорда Борроса Баратеона, хорошо понимала, что больше в бой они не пойдут. Меньше всего ей хотелось бы рисковать будущим своего новорожденного сына Оливера. Она тоже охотно согласилась на мир, хотя ее старшая дочь Кассандра заливалась будто бы горючими слезами, узнав, что королевой ей не бывать. Сама она еще слаба после родов и на коронацию приехать не сможет, писала леди Эленда, но вместо нее приедет ее лорд-отец, а с ним три ее дочери как заложницы. Их будет сопровождать сир Вилис Фелл с «драгоценной подопечной» принцессой Джейегерой, последней из детей Эйегона II и невестой нового короля.

Старомест ответил последним. Хайтауэры, самый богатый из великих домов, поддержавших Эйегона II, представляли собой нешуточную опасность, ибо с легкостью могли набрать на улицах своего города новое войско, а их корабли вкупе с кораблями их близких родичей Редвинов составили бы весьма значительный флот. Кроме того, в глубоких склепах Высокой Башни до сих пор лежала четверть королевской казны, дающая возможность приобрести новых союзников и купить тысячи наемных мечей. Одним словом, Хайтауэрам требовалась лишь решимость, чтобы снова начать войну.

Первая жена лорда Ормунда умерла в родах, и он едва успел жениться вторично, как началась Пляска. После гибели лорда при Тамблетоне титул и земли отошли к его старшему сыну Лионелю, юноше пятнадцати лет. Второй сын, Мартин, служил оруженосцем у лорда Редвина в Боре, третий состоял пажом в Хайгардене у леди-матери лорда Тирелла. Все они были детьми от первого брака. Получив письмо лорда Корлиса, молодой лорд изорвал пергамент в клочки и поклялся написать ответ кровью Морского Змея.

Молодая вдова его отца держалась другого мнения. Леди Саманта была дочерью лорда Дональда Тарли с Рогова Холма и Джейны Рован из Золотой Рощи; оба эти дома во время Пляски сражались за королеву. Красавица с пылким нравом и твердой волей вознамерилась сохранить за собой положение леди Староместа и хозяйки Высокой Башни. Лорд Лионель, всего двумя годами моложе нее, влюбился в мачеху (по словам Гриба), как только она приехала в Старомест. Ранее отвергавшая робкие ухаживания пасынка, леди Сэм, как ее стали называть в будущем, теперь уступила, позволила себя соблазнить и пообещала стать женой Лионеля, если он заключит мир… «ибо я умру от горя, если вновь потеряю мужа».

Поставленный перед выбором «между мертвым отцом и живой теплой женщиной, мальчишка оказался на удивление смышленым для отпрыска столь знатного дома и предпочел любовь чести», – говорит Гриб. Лорд Лионель согласился с условиями Корлиса Велариона и обещал, в том числе, вернуть в казну золото. Это привело в ярость его кузена, сира Милса Хайтауэра, успевшего добрую часть растратить, но о нем мы рассказывать здесь не будем. Когда молодой лорд объявил, что хочет жениться на вдове своего отца, поднялся большой шум, и верховный септон тотчас запретил брак как кровосмесительный, однако любовников это не испугало. Лионель и леди Сэм прожили вне брака тринадцать лет, произвели на свет шестерых детей и наконец поженились, когда старого верховного септона сменил новый.

Так излагает эту историю Гриб, Манкен же пишет, что лорд Лионель передумал несколько по другой причине. Вспомним, что Хайтауэры при всем своем могуществе и богатстве были знаменосцами дома Тиреллов из Хайгардена, где служил пажом Гармунд, младший брат лорда. Тиреллы, не участвовашие в Пляске Драконов (ибо их лорд тогда пребывал в пеленках), решительно запретили Лионелю выступать на войну без их дозволения. Нарушение запрета стоило бы его брату жизни, ибо всякий воспитанник, по словам мудреца, есть еще и заложник.

Оставим на время Старомест и вернемся в Королевскую Гавань, где Три Вдовы порушили все военные планы Кригана Старка. «В чертогах Красного Замка раздавались и другие нежные голоса», – говорит Гриб. Из Чаячьего города прибыла леди Джейна Аррен с собственной воспитанницей Рейеной Таргариен, на плече у которой сидел дракончик. Столичные жители, меньше года назад перебившие в городе всех драконов, умилились при виде детеныша, а заодно полюбили и Рейену с Бейелой, ее сестрой-близнецом. Женщин лорд Старк не мог запереть в замке, как запер принца, и распоряжаться ими, как вскоре выяснилось, тоже не мог. Когда девушки захотели повидаться с «любимым братцем», а леди Аррен поддержала их просьбу, северный волк, ворча, дал согласие.

Встреча, однако, прошла не столь радостно, как надеялись сестры. При виде Утра, маленького дракона Рейены, Эйегон побледнел и попросил охранявших его северян «убрать эту тварь с глаз долой».

Ложный Рассвет миновал, но истекал уже и Час Волка, как назвал Манкен это недолгое время. И город, и положение вещей ускользали из рук лорда Старка. Братья Корбрей вступили в столицу, вошли в правящий совет и держались там заодно с леди Аррен и Пареньками, выражая порой несогласие с северянином. Несколько упрямцев там и сям еще поднимали над своими замками золотого дракона, но это уже ничего не значило. Пляске конец, говорили все в один голос; пора заключить мир и навести в государстве порядок.

Лорд Криган остался непреклонен только в одном: убийцы короля Эйегона должны быть наказаны. Каким бы недостойным монархом тот ни был, его убийство есть государственная измена, и виновные должны дать ответ. Волк из Винтерфелла так яростно на этом настаивал, что другие сдались. «Да падет это на твою голову, Старк, – сказал Кермит Талли. – Сам я и пальцем не шевельну, но пусть никто не скажет, что Риверран помешал правосудию».

Ни один лорд не вправе приговорить к смерти другого лорда: сначала требовалось, чтобы принц Эйегон назначил Кригана Старка своим десницей. Назначение состоялось, и Старк довершил остальное, оставив прочих советников в стороне. Сидел он не на Железном Троне, а на простой деревянной скамье, и к нему приводили поодиночке всех подозреваемых в отравлении Эйегона II.

Первым привели септона Евстахия, коего тут же освободили: улик против него не нашлось. Орвил был менее удачлив, ибо признался под пыткой, что передал Колченогому яд. «Я не знал, для чего он нужен, милорд», – оправдывался великий мейстер. «Ты и не спрашивал, оттого что не хотел знать», – отвечал Старк. Орвил был признан соучастником и приговорен к смерти.

Сир Джайлс Бельграв тоже получил смертный приговор: если он и не сам подлил яд в вино короля, то закрыл на это глаза. «Рыцарь Королевской Гвардии не вправе жить, если его король умирает насильственной смертью», – изрек лорд Старк. Вместе с Бельгравом он осудил на казнь и трех королевских гвардейцев, хотя их участие в заговоре доказано не было, но оправдал трех других, что находились тогда в отлучке.

Непреклонный судья счел причастными к убийству и обрек на смерть еще двадцать два человека: носильщиков паланкина, герольда, смотрителя винных погребов, виночерпия и так далее. Казни подлежали также те, кто убил Уммета, пробовавшего еду и питье короля (Гриб сам давал показания против них), и те, кто зарезал Тома-Заику и утопил его отца в эле. Это были большей частью помойные рыцари, наемники, бесхозные латники и уличный сброд; все они в один голос говорили, что получали приказы от сира Перкина.

Вина самого Блохи не оставляла сомнений. «Изменивший однажды остается изменником навсегда, – сказал Криган Старк. – Ты поднял мятеж против законной своей королевы, прогнал ее туда, где она нашла свою смерть, посадил на ее место собственного оруженосца, но и его бросил, чтобы спасти свою никчемную шкуру. Государству без тебя будет только лучше». Когда Перкин возразил, что за все это был помилован, Старк ответил кратко: «Не мной».

Люди, схватившие королеву Алисент на витых ступенях, носили эмблему с морским коньком дома Веларионов, а те, кто освободил из заточения Бейелу Таргариен, подчинялись Ларису Стронгу. Первых, убивших солдат королевы, Старк осудил на смерть, но спасителей леди Бейелы, хотя они тоже расправились с охранявшими ее людьми короля, избавили от казни ее горячие мольбы. «Верно говорят, что даже слезы дракона не растопили бы ледяное сердце Кригана Старка, – рассказывает Гриб, – но когда леди Бейела, обнажив меч, поклялась отрубить руку всякому, кто тронет ее избавителей, северный волк улыбнулся у нас на глазах и сказал: если-де ее милость так привязана к этим псам, пусть оставит их при себе».

Последними перед Волчьим Судилищем (как называет суд Старка Манкен) предстали два великих лорда и главных заговорщика: Ларис Стронг Колченогий, лорд Харренхолла, и Корлис Веларион Морской Змей, владетель Дрифтмарка и лорд Высокого Прилива.

Старый Веларион вины с себя не снимал. «Я сделал то, что сделал, для блага страны, – заявил он, – и вновь поступил бы так же. Безумие нужно было остановить». Лорд Стронг держался более изворотливо. Великий мейстер показал, что вручил яд ему, а сир Перкин клялся, что действовал исключительно по его приказу, но Колченогий не подтверждал (хотя и не отрицал) ничего. На вопрос, имеет ли он сказать что-то в свою защиту, Ларис проронил: «Разве волка можно тронуть словами?» Старк объявил обоих лордов виновными в государственной измене и цареубийстве и осудил на смерть.

Ларис Стронг всегда ходил своими путями, совет держал лишь с самим собой и с большой легкостью менял одну сторону на другую. Ясно, что друзей он не нажил, и ни один человек не подал за него голос, зато у Корлиса Велариона заступников нашлось много. О помиловании просили даже те, кто в Пляске сражался против него; одни, несомненно, делали это из привязанности к старому лорду, другие боялись того, что предпримет молодой Алин, если его деда (или отца) казнят. Некоторые, видя, что Старк непреклонен, обращались прямо к будущему королю Эйегону – в первую очередь, единокровные сестры принца Бейела с Рейеной. Они напоминали брату, что он лишился бы уха, не будь лорда Корлиса. «Слова – это ветер, – говорит Гриб, – но сильный ветер и могучие дубы опрокидывает, а шепот красавиц меняет судьбу королевств». Эйегон не только помиловал Морского Змея, но вернул ему все права и должности, включая место в малом совете.

Но одиннадцатилетний принц еще не стал королем, и указы его не имели законной силы. Даже после коронации ему предстояло до шестнадцати лет повиноваться решениям своих регентов. Старк вполне мог не прислушиваться к нему, однако прислушался, и это по сей день ставит в тупик историков. Септон Евстахий полагает, что «к милосердию его склонила Небесная Матерь», но Криган Старк в Семерых не верил. Евстахий думает также, что северянин не захотел ссориться с Алином Веларионом, убоявшись его сильного флота, однако это расходится со всем, что нам известно о нраве Старка. Новая война его не пугала; он, судя по многим признакам, даже искал ее.

Самое правдоподобное толкование странной уступчивости Старка дал Гриб. Волка поколебал не принц, уверяет шут, не угроза Веларионова флота и даже не мольбы двойняшек, а уговор с Алисанной Блэквуд. «Она была высокая, – повествует карлик, – тонкая как прутик и плоскогрудая как мальчик, длинноногая, сильная на руку, с гривой черных кудрей ниже талии». Черная Эли, охотница, объездчица лошадей и несравненная лучница, не обладала женственной мягкостью. Многие думали, что она того же поля ягода, что и Сабита Фрей: их часто видели вместе, и в походах они делили один шатер. Но в Королевской Гавани, бывая с юным племянником Бенжикотом при дворе и в совете, девушка повстречала Кригана Старка, и ей пришелся по нраву северный воин.

Лорд Криган, вдовевший уже три года, отвечал ей взаимностью. Королевой любви и красоты Черную Эли никто бы не выбрал, но волчьего лорда привлекали ее бесстрашие, упрямство и вольный язык. Вскоре он начал искать ее общества и в чертогах, и во дворах. «Она пахнет не цветами, а дымом костра», – говорил он лорду Сервину, ближайшему своему другу.

И вот леди Алисанна пришла просить его, чтобы он утвердил указ принца. «Зачем мне это делать?» – для виду вопросил Старк.

«Ради Вестероса».

«Вестеросу будет лучше, когда изменники сгинут».

«Тогда ради принца. Не надо его позорить».

«Принц еще дитя, и не следовало ему встревать в это дело. Это Веларион опозорил его, а не я: теперь все будут говорить до конца его дней, что он взошел на трон, переступив через убитого родича».

«Ради мира, ради всех, кто поплатится жизнью, когда Алин Веларион начнет мстить».

«Есть и худшие способы умереть. Зима уже настала, миледи».

«Ну так ради меня. Окажите мне эту милость, и я больше никогда ни о чем вас не попрошу. Я буду знать, что мудрость ваша не уступает силе, а доброта – ненависти к врагам. Вы же взамен можете просить у меня что угодно».

Старк, по словам Гриба, нахмурился и сказал: «А что, если я попрошу вас отдать мне свою невинность?»

«Я не могу отдать то, чем не обладаю, милорд. Девственности я лишилась в седле лет так тринадцати».

«Люди сказали бы, что вы попусту растратили дар, предназначенный будущему вашему мужу».

«Ну и дураки. Моя лошадка была хорошая, не в пример многим знакомым мне мужьям».

Тут Старк рассмеялся и сказал: «Постараюсь это запомнить, миледи. Ваша просьба исполнена».

«А взамен?»

«Взамен вы нужны мне вся целиком. Отдайте мне вашу руку».

«Рука в обмен на голову? Быть по сему», – усмехнулась Эли; Гриб уверен, что того она с самого начала и добивалась.

Занялось серое утро казни. Всех смертников вывели в цепях из темниц на внешний двор замка и поставили на колени. Здесь же находились принц Эйегон и все его приближенные.

Пока септон Евстахий молился, прося Матерь смилостивиться над душами осужденных, пошел дождь. «Он лил так сильно, а Евстахий так долго нудил свое, что мы боялись, как бы приговоренные не потонули еще до плахи», – не преминул сострить Гриб. Но септон наконец умолк, и лорд Старк обнажил валирийский меч Лед, гордость своего дома. Суровый обычай Севера гласит, что вынесший приговор должен сам свершить казнь, дабы кровь осталась лишь на его руках.

Редко кому, будь то знатный лорд или простой палач, предстояло отсечь разом столько голов, как Старку в то утро, но свершилось всё очень быстро. Первый жребий вынул Перкин-Блоха. Старк дал ему последнее слово, и хитрец заявил, что хочет надеть черное. От Старка-де зависит, давать согласие или нет, но его милость – северянин и знает, сколь велики нужды Ночного Дозора.

Старк согласие дал. «Тут все заголосили наперебой, – говорит Гриб, – словно пьяницы, не помнящие слов песни». Помойные рыцари, носильщики, латники, смотритель винных погребов, слуги, три королевских гвардейца – все прониклись вдруг страстным желанием оборонять Стену. Даже великий мейстер Орвил примкнул к хору и получил пощаду, ибо Дозору нужны не только мечи, но и грамотеи.

На плахе в тот день умерли только двое. Один был сир Джайлс Бельграв, отказавшийся сменить белый плащ на черный. «Вы правы, милорд, – сказал он Старку, – нельзя, чтобы рыцарь Королевской Гвардии пережил своего короля», и лорд Криган отрубил ему голову одним взмахом Льда.

Вторым и последним умер лорд Ларис Стронг. На вопрос, не желает ли и он вступить в ряды Ночного Дозора, Ларис ответил: «Нет уж, милорд, я выберу себе преисподнюю потеплее. Есть у меня, однако, последняя просьба. Вслед за головой отрубите мне и увечную ногу: я мучился с ней при жизни и не хочу мучиться после смерти». Эту просьбу лорд Старк исполнил.

С гибелью последнего из Стронгов прервался древний и гордый род. Тело лорда Лариса отдали Молчаливым Сестрам, и кости его со временем обрели покой в Харренхолле. Отрубленную ногу Старк велел закопать на поле для нищих, но она куда-то исчезла; Гриб заявляет, что ее продали какому-то колдуну. То же рассказывали о ноге, оторванной у принца Джоффри на Блошином Конце: не прикажете ли верить, что ступни мертвецов обладают некой зловещей силой?

Головы Лариса Стронга и Джайлса Бельграва воткнули по обе стороны от ворот Красного Замка, а прочих приговоренных вернули в темницу, чтобы потом отправить на Стену. Так была дописана последняя строка в скорбной истории короля Эйегона II Таргариена.

На следующий же день Криган Старк вернул принцу Эйегону цепь десницы. Он мог бы занимать эту должность еще много лет, мог даже потребовать, чтобы его сделали регентом, но юг его не манил. «На Севере идет снег, и место мое в Винтерфелле», – сказал он.

Десница в маске

Перед тем, как увести свое войско обратно на Север, Криган Старк столкнулся с непредвиденным затруднением.

Войско его состояло большей частью из «лишних ртов», возращение коих могло обречь их близких на голод и даже на смерть. Легенда (и Гриб) гласит, что ответ ему подсказала леди Алисанна. У Трезубца полным-полно вдов, сказала она, и у многих есть малые дети. Мужья этих женщин ушли сражаться за своих лордов и пали в бою. Теперь зима, и вдовам с сиротами очень бы пригодились мужчины в доме.

В итоге больше тысячи северян ушли после королевской свадьбы в речные земли с леди Алисанной и ее племянником Бенжикотом. «Каждой вдове по волку, – веселился Гриб. – Зимой он будет греть ей постель, по весне ее кости обгложет». На так называемых вдовьих ярмарках в Древороне, Риверране, Каменной Септе были заключены сотни браков, а те, кто жениться не хотел, поступали на службу к великим и малым лордам. Некоторые, как ни печально, подались в разбойники и кончили плохо, но в целом затея леди Алисанны имела большой успех. Северяне укрепили ополчения многих домов, особенно Талли и Блэквудов, помогли речным поселянам пережить зиму и распространили веру в старых богов к югу от Перешейка.

Другие северяне отправились искать удачи за Узким морем. Назавтра после того дня, как лорд Старк сложил с себя обязанности десницы, сир Марстон Уотерс, посланный в Лисс за наемниками, вернулся в столицу ни с чем. Он тут же попросил помиловать его за все прошлые прегрешения и сообщил, что Триархия развалилась. Трое бывших союзников в предвидении войны нанимали вольные отряды по ценам, с коими сир Марстон не мог соперничать. Многие из воинов Старка усмотрели в этом счастливый случай: к чему возращаться на Север и голодать, когда за Узким морем их ждут горы золота? Один отряд, Волчья Стая, во главе с Халлисом Хорнвудом по прозвищу Безумный Хэл и Тимотти Сноу, бастардом из Кремневого Пальца, состоял из одних северян. В другой, Победители Бурь, который сир Оскар Талли учредил на свои средства и сам возглавил, вошли бойцы со всего Вестероса.

Между тем как воины удачи готовились отплыть, в столицу на коронацию и свадьбу стекались толпы гостей. С запада приехала леди Джоанна Ланнистер с отцом, лордом Крэга Роландом Вестерлингом, с юга прибыли полсотни Хайтауэров с новым лордом Лионелем и вдовой старого лорда леди Самантой. Жениться этой паре не разрешили, но их взаимная любовь не составляла ни для кого тайны и получила столь громкую огласку, что верховный септон отказался ехать вместе с ними и приехал три дня спустя с Редвинами, Костейнами и Бисбери.

Вдова лорда Борроса леди Эленда, оставшаяся в Штормовом Пределе с маленьким сыном, прислала от дома Баратеонов дочерей Кассандру, Эллин и Флорис. Четвертая дочь Марис, как пишет Евстахий, вступила в орден Молчаливых Сестер; Гриб добавляет к этому, что леди-мать прежде вырвала ей язык, но этому вряд ли следует верить. Миф об отсутствии языков у Молчаливых Сестер далек от истины: молчание они хранят благодаря своей вере, а не раскаленным щипцам. Девиц сопровождал отец леди Эленды Ройс Карон, лорд Ночной Песни и маршал Марок.

В гавани причалил Алин Веларион, из Белой Гавани вновь прибыли братья Мандерли с сотней рыцарей в сине-зеленых плащах. Гости приезжали даже из-за Узкого моря: из Браавоса, Пентоса, Волантиса и бывшей Триархии. С Летних островов приплыли три темнокожих принца в пернатых плащах, ослепившие всех своей роскошью. Все гостиницы и конюшни Королевской Гавани наполнились до отказа, за стенами города ставили шатры и палатки для тех, кому не хватило места. Гриб рассказывает о распутстве и пьянстве, Евстахий – о молитвах, посте и делах милосердия. Содержатели гостиниц, шлюхи с Блошиного Конца и их более дорогие сестры с Шелковой улицы наживались вовсю, бедняки жаловались на шум и зловоние.

Прежние враги братались помимо воли: те, кто сталкивался нос к носу в харчевнях и кабаках, еще год назад сражались на поле брани. «Если кровь можно смыть только кровью, в Королевскую Гавань набились одни немытые», – говорит Гриб. Но драки на улицах происходили реже, чем ожидалось, и убили в них всего трех человек. Даже лордам, как видно, надоела война.

Свадьбу принца Эйегона и принцессы Джейегеры праздновали не в Драконьем Логове, большей частью разрушенном, а рядом, на вершине холма Висеньи, где построили ряды сидений для благородный гостей. Седьмой день седьмого месяца 131 года выдался холодным, но солнечным, сообщает Евстахий. Когда верховный септон объявил принца и принцессу мужем и женой, горожане откликнулись громовым ревом. Новобрачных при огромном стечении народа доставили на открытых носилках в Красный Замок; там Эйегон был увенчан простым обручем желтого золота и провозглашен Эйегоном из дома Таргариенов, Третьим этого имени, королем андалов, ройнаров и Первых Людей, лордом Семи Королевств. Корону на голову принцессы возложил сам Эйегон.

Юный король, хоть и неулыбчивый, был, бесспорно, красив, хороша была и его маленькая невеста. Со времен коронации Эйегона II в Драконьем Логове Семь Королевств еще не видели столь пышного зрелища; недоставало только драконов. Этот король не облетал город трижды, не опускался торжественно на двор замка. Заметили наблюдатели и то, что невестиной бабушки королевы Алисент на празднике не было.

Новый король первым делом назначил тех, кто долженствовал его защищать. Сир Вилис Фелл – единственный, кто остался в живых из гвардии короля Визериса – стал лордом-командующим, сир Марстон Уотерс – его заместителем. Поскольку оба они считались «зелеными», остальные пять мест заполнили «черные». Затем настал черед временных правителей. Десницей был назначен сир Тайленд Ланнистер («зеленый»), вернувшийся недавно из Мира, Хранителем Государства лорд Леовин Корбрей («черный»). Оба подчинялись совету регентов, куда вошли леди Джейна Аррен из Долины, лорд Корлис Веларион с Дрифтмарка, лорд Роланд Вестерлинг из Крэга, лорд Ройс Карон из Ночной Песни, лорд Манфрид Моутон из Девичьего Пруда, сир Торрхен Мандерли из Белой Гавани и великий мейстер Манкен, избранный Цитаделью вместо осужденного Орвила.

Достоверно известно, что Кригану Старку тоже предлагали место в совете, но он отказался. Не стали регентами и столь значительные фигуры, как Кермит Талли, Анвин Пек, Сабита Фрей, Таддеуш Рован, Лионель Хайтауэр, Джоанна Ланнистер и Бенжикот Блэквуд, но разгневало это, как уверяет Евстахий, одного лорда Пека.

Избранный совет Евстахий от всей души одобрял. «Шесть сильных мужей и одна мудрая жена будут править на земле так, как всевышние Семеро правят нами с небес». Гриб высказался скептически: «Из семерых регентов шестеро лишние. Жаль мне нашего короля». Большинство, однако, сходится на том, что начало правления Эйегона вселяло большие надежды.

До конца 131 года все великие лорды разъехались восвояси. Первыми, в слезах простившись с родичами, остающимися в заложниках у нового короля, отбыли Ланнистеры и Хайтауэры. Через две недели после коронации Криган Старк увел свое поубавившееся войско на Север по Королевскому тракту; три дня спустя уехали в Древорон лорд Блэквуд и леди Алисанна со свитой из тысячи северян. Отправились на юг лорды Редвин, Тарли, Костейн, Бисбери и Рован, сопровождавшие верховного септона. Лорд Кермит Талли вернулся в Риверран со своими рыцарями, его брат сир Оскар отплыл с Победителями Бурь в Тирош и на Спорные Земли.

Узников, предназначенных для Ночного Дозора, сир Медрик Мандерли вызвался отвезти на своей галее «Северная звезда» до Белой Гавани, откуда им предстояло ехать в Черный Замок по суше. Перед отплытием одного из приговоренных недосчитались. Великий мейстер Орвил, передумав ехать на Стену, подкупил стражника, который его расковал, переоделся нищим и скрылся в столичных трущобах. Сир Медрик, не желая задерживаться, взял вместо Орвила того самого стражника и отчалил.

К концу года столицу и королевские земли окутала, по словам Евстахия, унылая тишина. Эйегон восседал на Железном Троне, лишь когда требовалось, в остальное время его видели редко. Обороной государства ведал лорд-протектор Леовин Корбрей, повседневными делами занимался слепой десница Тайленд Ланнистер. Раньше он не уступал красотой своему близнецу, покойному лорду Ясону, но палачи королевы так его изувечили, что новым придворным дамам случалось при виде него падать в обморок. Чтобы пощадить их чувства, сир Тайленд стал надевать на голову шелковый колпак, но это оказалось неверным шагом: по городу поползли слухи, что в Красном Замке завелся злой колдун в маске.

Ум его, однако, не притупился ничуть. После пыток он, вопреки ожиданиям многих, не ожесточился и не воспылал жаждой мести. Ссылаясь на причуды памяти, он уверял, будто не помнит, кто был «черным», а кто «зеленым», и выказывал собачью преданность сыну той самой королевы, которая подвергла его истязаниям. Очень скоро сир Тайленд достиг негласного превосходства над Леовином Корбреем, о коем Гриб говорит: «Шея толстая, голова тупая, зато пердел громче всех известных мне лордов». По закону и десница, и лорд-протектор подчинялись совету регентов, но с течением времени совет собирался все реже, а неутомимый слепой десница в шелковой маске приобретал все бóльшую власть.

Задачи перед ним стояли немалые. Невиданно холодная зима утвердилась в Вестеросе на долгих четыре года, торговля была подорвана междоусобной войной, несчетное число деревень, городков и замков лежало в руинах, по лесам и дорогам бродили отряды недобитков и разбойничьи шайки.

Самый насущный вопрос, однако, представляла собой королева Алисент. Смерть последнего из сыновей обратила ее сердце в камень, и с новым королем она мириться отказывалась. Казнить ее никто из регентов не желал – кто из сострадания к ней, кто из страха вновь разжечь пламя междоусобицы. Бывать при дворе ей больше не разрешали: того и гляди, начнет проклинать короля или выхватит кинжал у зазевавшегося стражника. Опасались ее допускать и к внучке: в последний раз она стала подговаривать Джейегеру перерезать Эйегону горло во сне, отчего маленькая королева подняла громкий крик. Сир Тайленд не видел иного выхода, кроме как держать Алисент в ее покоях в крепости Мейегора: хоть и смягченное, а все-таки заточение.

Первым делом десница принялся за торговлю. И знать, и простолюдины возрадовались, когда он отменил налоги, введенные покойной королевой и лордом Селтигаром. Поскольку золото вновь вернулось в казну, сир Тайленд ссудил миллион золотых драконов лордам, чьи владения пострадали во время Пляски. Ссудой воспользовались многие, но Железный банк Браавоса остался недоволен десницей. Сир Тайленд распорядился также построить в Королевской Гавани, Ланниспорте и Чаячьем городе три огромные укрепленные житницы и наполнить их зерном, купленным на казенный счет. Цены на зерно сразу же подскочили; это порадовало города и лордов, имевших пшеницу и ячмень на продажу, но сильно рассердило бедняков и трактирщиков.

Остановив работу над гигантскими статуями Эйемонда и Дейерона (принцам еще не успели доделать головы), десница созвал сотни каменщиков и плотников для восстановления Драконьего Логова. Укреплялись городские ворота, долженствующие выдержать натиск как извне, так и изнутри. Испросил он также средства на постройку пятидесяти военных галей. На вопрос регентов, зачем это нужно, десница ответил, что это даст работу корабельщикам и поможет защитить город от флотов бывшей Триархии, но многие подозревали, что на самом деле он хочет уменьшить зависимость от флота Веларионов.

Десница, возможно, имел в виду и войну, до сих пор длившуюся на западе. Коронация Эйегона положила конец Пляске Драконов, но неверно было бы думать, что после этого в стране настал полный мир. Первые три года правления юного короля леди Джоанна Ланнистер от имени сына, маленького лорда Лореона, продолжала противостоять набегам Далтона Грейджоя. Мы не будем входить здесь в подробности этой войны; тех, кто хочет знать о ней больше, отсылаю к книге архимейстера Манкастера «Морские демоны: История детей Утонувшего Бога». Довольно будет сказать, что Красный Кракен, бывший во время Пляски ценным союзником «черных», при наступлении мира тут же ополчился и против них.

Открыто королем Железных островов себя Далтон не объявлял, но указам из столицы тоже не подчинялся – потому, возможно, что король был мальчиком, а десница Ланнистером. Ему велели прекратить набеги, но Далтон продолжал как ни в чем не бывало. Приказали вернуть захваченных женщин, на что он ответил: «Один Утонувший Бог может разорвать узы мужа с морскими женами». Не замедлил Грейджой с ответом и на приказ вернуть Светлый остров прежним владельцам: «Вернем, если нам заплатят его вес в серебре».

Когда леди Джоанна заложила на своих верфях новые корабли, Далтон нагрянул туда, сжег их и умыкнул заодно еще сотню женщин. На гневный упрек десницы лорд Грейджой ответил: «Женщины запада предпочитают своим трусливым львам железных мужчин. Они сами попрыгали в море и умоляли нас взять их с собой».

Над Узким морем тоже пахло войной. Убийство лиссенийского адмирала Шарако Лохара, потерпевшего сокрушительный разгром в Глотке, раздуло тлеющие разногласия между членами Триархии – Тирошем, Лиссом и Миром – в жаркое пламя. Сейчас все уже знают, что Шарако убил соперник, приревновавший его к знаменитой куртизанке Черная Лебедь, но тогда в смерти адмирала усматривали политические причины и подозревали мирийцев. Лисс с Миром сцепились, а Тирош воспользовался этим, чтобы утвердить на Ступенях свое господство.

С этой целью тирошийский архон призвал Раккалио Риндона, возглавлявшего ранее силы Триархии против Дейемона Таргариена. Тот мигом захватил острова, умертвил тогдашнего короля Узкого моря… и возложил корону на собственное чело, предав архона и свой родной город. Завязашаяся вслед за сим четырехсторонняя война замкнула южный конец Узкого моря, отрезав Королевскую Гавань, Синий Дол, Девичий Пруд и Чаячий город от торговых кораблей, идущих с востока. Пентос, Браавос и Лорат, с коими произошло то же самое, отправили в Королевскую Гавань послов в надежде заключить с Железным Троном союз против Риндона и бывшего триединого братства. Сир Тайленд принял послов радушно – и отказал. «Вестерос совершил бы большую ошибку, ввязавшись в бесконечные свары между Вольными Городами», – сказал он совету регентов.

В конце рокового 131 года на морях к востоку и западу от Семи Королевств полыхала война, а на севере бушевали метели. Невесело было и Королевской Гавани. Горожане успели разочароваться в юных короле с королевой, не видя их со времени свадьбы, и распространяли недобрые слухи о «слепце в маске». «Возрожденному» Пастырю золотые плащи вырвали язык, но на его место явились другие. Королевский десница, вещали они, занимается черной магией, пьет кровь младенцев и «прячет мерзкий свой лик от богов и людей».

В самом Красном Замке сплетничали о короле с королевой. Что это, мол, за брак такой, когда мужу одиннадцать лет, а жене всего восемь? Эйегон и Джейегера встречались лишь при дворе, да и то редко, ибо маленькая королева боялась выходить из своих покоев. «Это сломанные дети», – писал великий мейстер Манкен Конклаву. Девочка видела, как погиб ее брат-близнец от рук злодеев Ножа и Сыра, мальчик потерял всех четырех своих братьев и видел, как дядя скормил его мать дракону. «В них нет радости, – сетовал Манкен, – они никогда не смеются и не играют. Девочка мочится в постель и безутешно плачет, когда ей делают замечания. Собственные ее дамы говорят, что ей скорее можно дать четыре, чем восемь. Если б я не добавил „сладкого сна“ ей в молоко перед свадьбой, она не иначе сомлела бы, не выдержав церемонии. Что до мальчика, он не выказывает интереса ни к жене своей, ни к другим девочкам. Охотиться и наезжать на препятствия с копьем он не любит, но и мирные занятия вроде чтения, танцев и пения не занимают его. Рассудок его, судя по всему, не поврежден, но он никогда сам не начинает беседу, а на вопросы отвечает так неохотно и кратко, будто каждое слово причиняет ему боль. У него нет друзей, кроме маленького бастарда Гейемона. По ночам он спит плохо и в час волка часто стоит у окна, глядя на звезды, но книгу архимейстера Лимана „Небесные королевства“, которую я дал ему, даже и не раскрыл. Улыбается он редко, не смеется совсем, страха или гнева также не проявляет, но впадает в дикую ярость при одном лишь упоминании о драконах. Орвил полагал, что Эйегон спокоен и сдержан, я же вижу в нем живого мертвеца, бродящего по замку как призрак. Скажу откровенно, братие: я страшусь за нашего короля и за всё королевство».

Страхи Манкена, высказанные в 131 году, увы, оправдались: в последующие два года всё стало еще хуже.

Беглый Орвил отыскался в борделе «Материны дочки», что в нижнем конце Шелковой улицы. Обритый наголо, он откликался на имя Старый Вил и зарабатывал на хлеб тем, что убирал в заведении, осматривал клиентов на предмет дурной болезни и заваривал «дочкам» лунный чай, пижму и мяту для избавления от нежеланной беременности. Так бы оно и шло, не вздумай он учить младших «дочек» грамоте. Когда одна из учениц похвалилась сержанту городской стражи, что научилась читать, тот заподозрил неладное, допросил старика, и правда открылась.

Дезертирство из Ночного Дозора карается смертью. Орвил клятвы еще не давал, но не могло быть и речи о том, чтобы посадить его на корабль и отправить на Стену. Регенты оставили в силе смертный приговор, вынесенный Орвилу лордом Старком; сир Тайленд им не противоречил, но замечал при этом, что место королевского палача до сих пор не занято, а сам он, будучи слепым, казнить никого не может. Под этим предлогом десница отвел беглецу помещение в башне (слишком светлое, просторное и удобное, по мнению многих), «пока не найдется подходящий палач». Ни Евстахия, ни Гриба это не обмануло: сир Тайленд служил вместе с Орвилом в совете короля Эйегона II и выгораживал старого друга в память о былых испытаниях. Бывшего великого мейстера снабдили даже чернилами, перьями и пергаментом, дабы он мог дописать свою исповедь. Почти два года Орвил трудился над подробной историей Визериса и Эйегона II, ставшей для его преемника неоценимым подспорьем.

Не прошло и двух недель, как в Королевскую Гавань пришла весть об одичалых с Лунных гор, захлестнувших Долину. Леди Джейна Аррен спешно отплыла в Чаячий город, чтобы возглавить оборону своих владений. Неспокойно стало и в Дорнских Марках, ибо Дорн обрел новую правительницу – отчаянную семнадцатилетнюю девицу Алиандру Мартелл. Она воображала себя новой Нимерией, и все молодые лорды к югу от Красных гор искали ее руки. Видя это, вернулся к себе в Ночную Песнь и лорд Карон; таким образом, из семерых регентов остались лишь пять. Самым влиятельным из них, бесспорно, был Морской Змей: богатство, опыт и связи делали его первым среди равных, да и юный король, похоже, доверял ему одному.

В шестой день третьего месяца 132 года страна понесла невосполнимую потерю: лорд Корлис Веларион умер, упав на витых ступенях Красного Замка. Когда прибежал великий мейстер, он был уже мертв. Семидесятидевятилетний старец служил четырем королям и одной королеве, обошел под парусами весь свет, поднял до невиданных высот богатство и власть дома Веларионов, женился на принцессе, которая могла бы стать королевой, стал отцом драконьих наездников, строил города и флотилии, проявлял доблесть в военное время и мудрость в мирное. Такого человека в Семи Королевствах не было ни до, ни после него; с его уходом в ветхой ткани государственного устройства образовалась большая прореха.

Лорд Корлис пролежал в тронном зале семь дней, после чего «Поцелуй русалки», ведомый Марильдой из Корабела и ее сыном Алином, увез его тело на Дрифтмарк. Обветшалый «Морской змей» отбуксировали в глубокие воды к востоку от Драконьего Камня, и Корлис Веларион упокоился в море на том самом корабле, который подарил ему его славное прозвище. Говорят, что над затопленным кораблем, прощально раскинув черные крылья, пролетел Людоед. (Сей трогательный штрих, видимо, добавили после. Судя по тому, что мы знаем о Людоеде, он скорей сожрал бы покойника, чем стал бы прощаться с ним.)

У Алина Велариона, коего сам покойный лорд назначил своим наследником, обнаружилось немало соперников. Вспомним, что еще при короле Визерисе законным наследником лорда Корлиса объявил себя старший из его племянников, сир Вейемонд. Это стоило ему головы, но он оставил после себя сыновей. Еще пять племянников, дети другого брата Морского Змея, тоже заявили больному королю о своих правах; при этом они имели неосторожность усомниться в законном происхождении детей дочери Визериса, и король велел вырвать им языки. Трое из этой «немой пятерки» погибли во время Пляски, сражаясь за Эйегона II, но двое, как и сыновья Вейемонда, остались в живых. Теперь все они заявляли, что имеют на лордство куда больше прав, «чем этот бастард из Корабела, рожденный от мыши».

Когда регенты и десница отказались принять иск сыновей Вейемонда, Дейемиона и Дейерона, те благоразумно замирились с Алином, а он выделил им наделы на Дрифтмарке при условии, что они будут поставлять корабли его флоту. Их немые кузены выбрали иной путь и, как сказал Гриб, «за недостатком языков повели спор мечами». Они замыслили убить молодого лорда, но гвардия Высокого Прилива осталась верна памяти Морского Змея и назначенному им наследнику. Сира Малентина убили в схватке, его брата взяли под стражу и приговорили к смерти; сир Рогар спасся тем, что надел черное.

Алин Веларион, внебрачный сын Марильды-Мышки, утвержденный как лорд Высокого Прилива и владетель Дрифтмарка, отправился в Королевскую Гавань, дабы занять место Морского Змея в совете регентов (дерзости ему еще в детстве было не занимать). Десница учтиво отправил шестнадцатилетнего лорда домой, поскольку место лорда Корлиса уже предложили более зрелому мужу: Анвину Пеку, лорду Звездной Вершины, Данстонбери и Белой Рощи.

Десницу в то время заботил вопрос о наследнике престола. Внезапная кончина Морского Змея, пусть и в преклонном возрасте, напоминала о том, что смерть может в любое мгновение унести даже отрока наподобие Эйегона III. Погибнуть можно на войне, от болезни, от несчастного случая… и кто заменит короля, если его вдруг не станет?

«Если он умрет без наследника, мы снова пустимся в пляс, и музыка может не прийтись нам по вкусу», – говорил Манфрид Моутон другим регентам. Королева Джейегера имела не меньше прав на престол, чем ее супруг (а то и больше, по мнению некоторых), но посадить эту запуганную девочку на Железный Трон было бы сущим безумием. Сам король простодушно предлагал в наследники своего пажа Гейемона Сребровласого: тот-де уже был королем.

Существовали лишь две приемлемые наследницы: единокровные сестры Эйегона Бейела и Рейена, дочери принца Дейемона от его первой жены Лейены Веларион. Этим стройным высоким красавицам с серебристыми локонами уже минуло шестнадцать, и весь город их обожал. Король почти не высовывал носа из Красного Замка, его королева и вовсе не покидала своих покоев, зато двойняшки то и дело выезжали на охоту, раздавали милостыню, принимали послов и лордов, выступали хозяйками на пирах (кои в Красном Замке давались редко, не говоря уж о балах с маскарадами). Из всего дома Таргариенов народ видел только сестер-близнецов.

Правители государства даже и здесь не во всем сходились. Лорд Леовин замечал, что из Рейены получится превосходная королева, сир Тайленд указывал, что Бейела первой вышла из чрева матери. «Бейела слишком уж необузданна, – говорил сир Торрхен Мандерли. – Как она будет править страной, если даже собой управлять неспособна?» – «Это должна быть Рейена, – вторил сир Вилис Фелл. – У нее в отличие от сестры есть дракон». – «Он еще детеныш, – возражал лорд Корбрей, – а Бейела успела уже стать наездницей». – «Дракон Бейелы помог свергнуть покойного короля, – высказывал свое мнение Роланд Вестерлинг, – и об этом многие помнят. Короновав ее, мы разбередили бы старые раны».

Великий мейстер Манкен положил конец спорам, сказав: «Всё это, милорды, не имеет значения. Главное то, что они обе женского пола. Разве недавняя бойня ничему нас не научила? Мы должны придерживаться решения Большого совета 101 года и не забывать, что наследник мужеска пола идет прежде женщины». – «Где же нам взять такого наследника, милорд, когда мы их всех перебили?» – осведомился сир Тайленд. Манкен, не нашедшись с ответом, сказал, что изучит сей предмет, и вопрос о наследнике остался открытым.

Это не мешало поклонникам, наперсницам и многим придворным льстить сестрам напропалую в надежде подружиться с возможными наследницами, к чему двойняшки относились совсем по-разному. Рейена купалась в потоках лести, Бейела же ощетинивалась и жестоко высмеивала сладкоречивых кавалеров.

В детстве они были неразлучны и неразличимы, но разные судьбы сформировали каждую на свой лад. Рейена у леди Джейны жила припеваючи. Служанки расчесывали ей волосы и наливали ванны, певцы восхваляли ее красоту, рыцари соперничали за ее взгляд и улыбку. То же самое продолжалось для нее и в столице: рыцари и молодые лорды искали ее внимания, художники просили позволения ее написать, лучшие в городе портные боролись за честь шить ей платья. Маленький дракон Утро сопровождал Рейену повсюду, свернувшись у нее на плечах.

Житье Бейелы на Драконьем Камне, и без того несладкое, завершилось огнем и кровью. Когда она приехала ко двору, во всем Вестеросе не сыскать было такой сорвиголовы. Рейена была гибкой и грациозной, Бейела – поджарой и стремительной. Рейена любила танцевать, Бейела – ездить верхом… и летать, чего со смертью своего дракона не могла больше делать. Волосы она стригла коротко, по-мужски, чтобы не мешали мчаться галопом. То и дело она, улизнув от своих дам, участвовала в пьяных скачках по улице Сестер, купалась при луне в Черноводном заливе, чьи коварные течения погубили немало пловцов, пила в казармах с золотыми плащами, ставила на кон в крысиных ямах серебро и одежду с собственного плеча. Как-то она исчезла на целых три дня и, вернувшись, не пожелала сказать, где пропадала.

Что еще хуже, она постоянно находила совершенно неподходящих друзей и приводила их с собой, как бездомных собак, в Красный Замок, чтобы их там пристроили. В число ее любимчиков входили молодой пригожий жонглер, кузнечный подмастерье, чьи мышцы привели ее в восхищение, безногий нищий, которого она пожалела, рыночный фокусник, которого она приняла за настоящего мага, оруженосец межевого рыцаря и даже девчонки из борделя, двойняшки, «как мы с тобой, Рей». Септа Амарис, призванная следить за благочестием и нравственностью Бейелы, отчаялась в ней, и даже септон Евстахий не мог с нею сладить. «Эту девушку надо поскорей выдать замуж, – говорил он деснице, – иначе она навлечет бесчестье на короля и весь дом Таргариенов».

Сир Тайленд понимал, что септон дает ему мудрый совет, но здесь таились свои опасности. В поклонниках у Бейелы недостатка не было: любой холостой лорд Семи Королевств с радостью взял бы в жены молодую, красивую, здоровую и богатую девицу из королевского дома. Однако неверный выбор привел бы к тяжким последствиям. Непорядочный, корыстный, слишком честолюбивый супруг, оказавшись столь близко от трона, грозил ввергнуть страну в неисчислимые бедствия. Регенты обсуждали около двадцати возможных претендентов на руку Бейелы. В их число входили лорды Талли, Блэквуд, Хайтауэр (все еще неженатый, хотя и взявший в любовницы отцову вдову), а также Далтон Грейджой, Красный Кракен (он хвалился, что у него двадцать морских жен, но каменных пока ни одной), младший брат принцессы Дорнийской и даже морской разбойник Раккалио Риндон; всех их постепенно отвергли по тем или иным причинам.

В конце концов десница и совет регентов решили отдать Бейелу в жены Таддеушу Ровану, лорду Золотой Рощи. Это был, безусловно, разумный выбор. Его вторая жена умерла год назад, и он подыскивал третью. Мужские его качества не оставляли сомнений: двое сыновей от первой жены, пятеро от второй; а поскольку дочерей у него нет, Бейела будет бесспорной хозяйкой замка. Четверо младших детей живут пока дома и нуждаются в женской заботе. На выбор повлияло то, что у лорда Таддеуша рождались одни только мальчики: если и у леди Бейелы будет от него сын, у Эйегона III появится полноправный наследник.

Сам лорд Таддеуш был человек добродушный, веселый, всеми любимый и уважаемый, хороший муж и отец. Сражался он на стороне Рейениры, показав себя способным воеводой и доблестным воином. Гордый без надменности, справедливый без жестокости, верующий, но не святоша, верный своим друзьям, не страдающий излишним честолюбием, он обещал стать превосходным консортом. Его сила и мудрость будут для Бейелы опорой, и она может не опасаться, что муж попытается занять ее место. Регенты, по словам Евстахия, остались весьма довольны своим решением, но Бейела судила иначе.

«Он на сорок лет меня старше, – будто бы сказала она деснице, узнав, кого выбрали ей в мужья, – лыс как колено, и брюхо у него весит больше, чем я. – Поразмыслив, она добавила: – Я спала с двумя его сыновьями – с первым и третьим, кажется. Поочередно, разумеется: спать с двумя сразу нехорошо». Нам не дано знать, правда ли это: леди Бейела была горазда на выдумки. Если она и в тот раз схитрила, то своего добилась; десница отослал Бейелу в ее покои и приставил к ней часовых до следующего совещания регентов.

Назавтра, однако, он узнал, что Бейела каким-то образом выбралась (позже открылось, что она вылезла из окна, поменялась одеждой с прачкой и спокойно вышла из замка через ворота). Когда поднялась тревога, Бейела находилась уже посреди залива, наняв рыбака для перевоза на Дрифтмарк. Там она рассказала о своем горе кузену, лорду Высокого Прилива. Две недели спустя Бейела Таргариен и Алин Веларион поженились в септе Драконьего Камня. Невесте было шестнадцать, жениху около семнадцати.

Некоторые из регентов в гневе требовали, чтобы десница обратился к верховному септону с просьбой признать этот брак недействительным, но сам сир Тайленд считал, что лучше всё оставить как есть: как-никак шальная девчонка теперь пристроена. Он благоразумно распустил слух, что брак состоялся с ведома короля и совета. «У мальчика в жилах течет благородная кровь, – говорил он регентам, – и можно не сомневаться, что он окажется столь же верным, как его брат». Уязвленную гордость Таддеуша Рована успокоили, отдав ему руку четырнадцатилетней Флорис Баратеон, слывшей самой красивой из «четырех девиц-штормовиц», дочерей лорда Борроса. Ничего штормового во Флорис, однако, не было: милая кокетка, она умерла родами два года спустя. Истинно штормовой оказалась с годами пара, соединившаяся священными узами на Драконьем Камне.

Полночный побег Бейелы усугубил сомнения, которые регенты питали на ее счет. «Девица, показавшая себя, как мы того опасались, непокорной, беспутной и своевольной, – говорил сир Вилис Фелл, – связалась вдобавок с бастардом лорда Велариона. Неужто нашим принцем-консортом станет отродье змея и мыши?» Все сошлись на том, что Бейелу нельзя объявлять наследницей Эйегона. «Это должна быть Рейена, но лишь после замужества», – подытожил лорд Моутон.

На сей раз, по настоянию сира Тайленда, в обсуждении возможных супругов участвовала и будущая невеста. Рейена в отличие от упрямицы-сестры подошла к этому с отрадной уступчивостью. «Лишь бы он был достаточно молод, чтобы дать мне детей, – сказала она, – и не столь тяжел, чтобы меня раздавить. Я готова полюбить всякого доброго и благородного человека». На вопрос сира Тайленда, есть ли у нее предпочтения среди лордов и рыцарей, она призналась, что ей «особенно по сердцу» сир Корвин Корбрей, с коим она познакомилась еще в Долине у леди Аррен.

Выбор, прямо скажем, оставлял желать лучшего: зрелый муж тридцати двух лет, второй сын, имеющий двух дочерей от первого брака. Но происходил сир Корвин из древнего, с безупречной репутацией дома и был столь прославленным рыцарем, что покойный лорд-отец вручил ему фамильный валирийский клинок Покинутая. К тому же он доводился братом лорду Леовину, Хранителю Государства, что в корне пресекало всякие возражения. После двухнедельной помолвки Рейену и Корвина поженили. Десница возражал против такой поспешности, но регенты настаивали, что лучше поторопиться: вдруг Бейела уже успела зачать дитя.

Не одни двойняшки вышли замуж в 132 году. Чуть позже Бенжикот Блэквуд, лорд Древорона, выехал со свитой в Винтерфелл, дабы присутствовать на свадьбе лорда Кригана Старка и своей тетки Алисанны. На Севере уже стояла глубокая зима, отчего путешествие заняло втрое больше времени, чем ожидалось. Половина всадников лишилась своих лошадей, а на обоз трижды нападали разбойники, унесшие немало провизии и все свадебные подарки, но сама свадьба, как говорили, удалась на славу. Алисанна и ее волк принесли брачные обеты перед сердце-деревом в заснеженной богороще, и четырехлетний Рикон, сын Кригана от первой жены, спел на пиру красивую песню для своей новой матери.

Нашла себе нового мужа и Эленда Баратеон, леди Штормового Предела. Зная, что лорд Боррос погиб, а сын его Оливер еще из пеленок не вышел, дорнийцы все чаше и все бóльшим числом стали вторгаться на штормовые земли; немалый вред чинили и разбойники из Королевского леса. Вдова, нуждаясь в твердой мужской руке, остановила свой выбор на сире Стеффоне Коннингтоне из Гриффин-Руста, втором сыне лорда. На двадцать лет моложе леди Эленды, он доказал свою доблесть в походе лорда Борроса на Короля-Стервятника и был, по общему мнению, столь же удал, как и собою хорош.

В других местах всех заботили не столько свадьбы, сколько война. Красный Кракен продолжал рыскать по всему Закатному морю. Тирош, Мир и Лисс дрались против триединого союза Пентоса, Браавоса и Лората на Ступенях и Спорных Землях. Пиратское королевство Раккалио Риндона перекрывало всю нижнюю половину Узкого моря, отчего сильно страдала торговля в Королевской Гавани, Синем Доле, Девичьем Пруду и Чаячьем городе. Купцы приходили со слезными жалобами к королю, который, согласно разным хроникам, то ли сам не соглашался принять их, то ли подчинялся запрету регентов. Северу грозил голод, запасы лорда Старка и его знаменосцев таяли, а Ночному Дозору все чаще приходилось отражать вторжения одичалых из-за Стены.

Три Сестры посетила смертельная хворь. Зимняя горячка, как ее называли, убила половину населения Систертона, а выжившие, полагая, что поветрие занес китобой из Порт-Иббена, перебили всех бывших на острове иббенийцев и сожгли их суда. Это не помогло: горячка через Укус перекинулась в Белую Гавань, где молитвы септонов и зелья мейстеров оказались равно бессильными перед нею. Умерли тысячи, в том числе и лорд Десмонд Мандерли. Его сын сир Медрик, величайший рыцарь Севера, пережил отца всего на четыре дня, а поскольку он умер бездетным, то лордство перешло к его брату сиру Торрхену, вынужденному отказаться от места в совете регентов. Таким образом вместо семи регентов осталось четыре.

В Пляске Драконов погибло столь много лордов, великих и малых, что Цитадель справедливо именует то время Вдовьей Зимой. Ни до, ни после в истории Семи Королевств женщины, заменившие убитых мужей, отцов, братьев и маленьких сыновей, не имели подобной власти. Архимейстер Абелон описал это в своем колоссальном труде «Когда миром правили женщины: леди послевоенных времен». Он повествует о сотнях вдов, но нам придется ограничиться лишь немногими, сыгравшими, к добру или к худу, заметную роль в государстве в 132 и 133 годах.

Первейшей была леди Джоанна, вдова из Бобрового Утеса, правившая владениями дома Ланнистеров от имени сына, младенца Лореона. Время от времени она взывала к королевскому деснице, близнецу ее покойного-лорда мужа, о помощи против набегов с моря. Поняв в конце концов, что не дождется оной, леди Джоанна облачилась в кольчугу и возглавила ополчение Бобрового Утеса и Ланниспорта. В песнях поется, как она уложила дюжину Железных Людей под стенами Кайса, но это можно со спокойной душой приписать воображению хмельных бардов: леди шла на битву не с мечом, а со знаменем. Воинов тем не менее ее мужество вдохновляло, ибо они отстояли Кайс и разбили врага. Среди убитых оказался любимый дядя Красного Кракена.

Леди Шарис Футли, тамблетонская вдова, заслужила славу иного рода. Полгода спустя после Второй Тамблетонской битвы она родила темноволосого мальчика и объявила его наследником покойного мужа, хотя отцом его скорее всего был Удалой Джон Рокстон. Именем сего малютки леди Шарис начала сносить обугленные скорлупки домов, отстраивать городские стены, хоронить мертвых, сеять пшеницу, ячмень и репу на месте военных станов. Головы драконов – Морского Чуда и Вермитора – по ее приказу очистили и выставили на городской площади, где приезжие платили грош, чтобы на них посмотреть, и медную звезду, чтобы их потрогать.

В Староместе усиливалась вражда между верховным септоном и леди Сэм, вдовой лорда Ормунда. Она оставалась глухой к призывам святейшего отца покинуть ложе своего пасынка и поступить для искупления греха в Молчаливые Сестры. Тот в праведном гневе объявил ее бесстыжей блудницей и запретил ступать ногой в Звездную септу, пока она не раскается и не получит прощения. Леди Саманта в ответ въехала туда на коне – касательно конских копыт запрета-де не было, – а после велела своим рыцарям заколотить двери септы: раз ей туда доступа нет, то и другим не будет. Как ни обличал верховный септон «блудницу в седле», воспрепятствовать ей он не мог.

Четвертая (для нас и последняя) из сих замечательных женщин обитала на берегу Божьего Ока, среди скрученных башен и оплавленных руин Харренхолла. После воздушного поединка принцев Дейемона и Эйемонда прóклятый замок Черного Харрена сделался приютом разбойников и дезертиров, которые грабили рыбаков, крестьян и прохожих. Год назад их было не так много, теперь же число их возросло; говорили, будто ими правит великой силы колдунья. Когда эти басни достигли Королевской Гавани, сир Тайленд решил, что пришло время вернуть Харренхолл короне. Эту задачу он доверил королевскому гвардейцу сиру Реджису Гровсу, выступившему из столицы с полусотней бойцов. У замка Дарри к Гровсу примкнул сир Дамон Дарри с тем же числом людей. Сир Реджис опрометчиво полагал, что этого для расправы с воровской шайкой более чем достаточно.

Подойдя к Харренхоллу, он, однако, нашел ворота закрытыми, а на стенах стояли сотни вооруженных защитников. В замке обитало не менее шестисот душ, и треть из них составляли боеспособные мужчины. Сир Реджис заявил, что желает говорить с предводителем, и к нему вышла женщина, ведя за руку малое дитя. «Королевой-колдуньей» оказалась не кто иная, как кормилица Алис Риверс. Сперва пленница, затем любовница Эйемонда, она ныне называлась его вдовой. Ее ребенок – сын Эйемонда, сказала она сиру Реджису. «Бастард?» – спросил тот. – «Его законный сын и наследник, полноправный король Вестероса», – отрезала Алис; она потребовала, чтобы рыцарь склонил колено и присягнул на верность «своему королю». «Я не склоняюсь перед бастардами, – рассмеялся сир Реджис, – тем паче перед ублюдком, рожденным от убийцы родичей и молочной коровы».

То, что произошло дальше, остается предметом споров. Одни говорят, что Алис всего лишь вскинула руку, и сир Реджис издал страшный вопль: череп его лопнул, кровь и мозги брызнули во все стороны. Другие утверждают, что жест вдовы послужил сигналом для арбалетчика на стене, чей болт угодил рыцарю прямо в глаз. Гриб (бывший в сотнях лиг от места событий) полагает, что сира Реджиса мог убить пращник: мягкие свинцовые шарики, пущенные с нужною силой, разносят череп не хуже, чем колдовство, в которое верили люди Гровса.

Как бы там ни было, сир Реджис пал на месте, а из распахнувшихся ворот замка с воем хлынули всадники. Завязалась кровавая сеча, и люди короля обратились в бегство. Сир Дамон, благодаря доброму коню и крепким доспехам, оказался в числе тех немногих, кому удалось спастись: воины королевы-колдуньи гнались за ним всю ночь и отстали лишь на рассвете. Из прежней сотни в замок Дарри вернулись тридцать два человека.

На следующий день приплелся и тридцать третий. Всех остальных пленников медленно замучили у него на глазах, а его отправили передать послание. «Я передам все в точности, только не смейтесь, – лепетал он. – Вдова наложила заклятье: если кто из вас рассмеется, я тут же упаду мертвым». Сир Дамон заверил его, что смеяться никто не станет, и латник стал говорить: «Не возвращайтесь, если не захотите склонить колена, так сказала она. Всякий, кто приблизится к ее стенам, умрет. В их камнях заключена сила, и вдова пробудила ее. Да спасут нас Семеро, у нее и дракон есть! Сам видел!»

Имена посланца и того, кто все-таки не сдержал смеха, для нас утрачены. Услышав, как регочет человек лорда Талли, вестник схватился за горло, стал задыхаться и умер. На его коже якобы нашли следы женских пальцев, как если бы вдова сама его задушила.

Сира Тайленда гибель королевского гвардейца сильно встревожила, но Анвин Пек, отмахнувшись от россказней о колдовстве и драконе, заключил, что сир Реджис и его люди пали от рук разбойников. Другие регенты согласились с ним и в конце «мирного» 132 года решили послать к Харренхоллу отряд побольше. Но не успел сир Тайленд собрать таковой и заменить кем-то сира Реджиса, как перед ним явилась угроза пострашнее королевы-колдуньи: на третий день 133 года в Королевскую Гавань пожаловала зимняя горячка.

Мы не знаем, в самом ли деле она зародилась в темных иббенийских лесах и была занесена в Вестерос китобоем, как полагали сестринцы. Ясно, однако, что путешествовала горячка от порта к порту. Белая Гавань, Чаячий город, Девичий Пруд, Синий Дол пали ее жертвами поочередно, и слышно было, что в Браавосе она тоже свирепствует. Первым признаком ее был яркий румянец, который часто принимали за тот, что бывает после выхода на мороз, а затем больного начинала трепать лихорадка. Не помогали ни кровопускания, ни чеснок, ни всевозможные зелья. Ванны со снегом и льдом замедляли болезнь, но не останавливали, как вскоре поняли мейстеры. На второй день страдальцев уже колотило, и они жаловались на холод, хотя жаром от них так и пыхало. Третий день приносил с собой бред и кровавый пот, а на четвертый человек либо умирал, либо начинал выздоравливать. Зимнюю горячку пережил лишь один заболевший из четырех; с тех пор как страну опустошила трясучка при Джейехерисе I, Вестерос еще не посещала столь жестокая хворь.

Первыми ее жертвами в столице стали моряки, паромщики, грузчики, торговцы рыбой, портовые шлюхи. Не зная еще, что больны, они разнесли горячку по всему городу, заражая равно богатых и бедных. Великий мейстер Манкен, прослышав об этом, самолично осмотрел кое-кого из больных: он желал убедиться, что это в самом деле зимняя горячка, а не какая-нибудь простуда. Встревоженный тем, что увидел, и опасаясь, что сам заразился, он не стал возвращаться в замок, а послал к деснице ученика с письмом. Сир Тайленд тут же приказал золотым плащам закрыть город: никого не впускать и не выпускать, пока болезнь не пойдет на убыль. Закрыл он и главные ворота Красного Замка, дабы уберечь короля и двор.

Но горячка, увы, не боялась ни ворот, ни часовых, ни крепостных стен. Несколько ослабев по пути на юг, она тем не менее поразила десятки тысяч, три четверти из коих скончались. Великий мейстер вошел в удачливую четверть и выздоровел, но командующий Королевской Гвардией сир Вилис Фелл и двое его подчиненных умерли. Лорд-протектор Леовин Корбрей затворился у себя в покоях и лечился горячим вином, но это его не спасло; вместе с ним ушли к Семерым его любовница и несколько слуг. Две служанки Джейегеры тоже подхватили горячку, но сама маленькая королева не заразилась. Командующий городской стражей и его преемник сошли в могилу один за другим. Не пощадила болезнь и регентов, свалив лордов Вестерлинга и Моутона. Моутон выдюжил, но Вестерлинг, будучи старше, умер.

Одна кончина была, можно сказать, милосердной. Вдовствующая королева Алисент, вторая жена короля Визериса, мать его детей Эйегона, Эйемонда, Дейерона и Гелайены, умерла в одну ночь с лордом Вестерлингом, исповедавшись своей септе в грехах. Она пережила всех своих детей и последний год была заточена у себя в покоях, не видя никого, кроме септы, служанок да часовых у дверей. Ей давали книги и принадлежности для рукоделия, но она, по словам стражников, больше плакала, чем шила или читала. Однажды она разодрала на себе одежды, а к концу года говорила сама с собой и приобрела стойкое отвращение к зеленому цвету.

В последние дни на нее как будто снизошло просветление. «Хочу снова увидеть моих сыновей, – говорила она септе, – и доченьку мою Гелайену, и короля Джейехериса. Буду читать ему вслух, как читала в юности… он говорил, что ему приятен мой голос». Странно, что Алисент, вспоминая Старого Короля, ни словом не упомянула о своем муже Визерисе. Неведомый пришел за ней в дождливую ночь, в час волка.

Септон Евстахий должным образом записал, кто когда умер, и передал нам последние слова всех почивших лордов и леди. Гриб тоже перечисляет умерших, но больше места уделяет живым. Рассказывает, к примеру, как неказистый оруженосец склонил пригожую, невинную еще горничную отдаться ему: у него, мол, щеки горят, и «через четыре дня я помру, так и не узнавши любви». Ту же уловку он испробовал еще с шестью девушками, оставаясь живехонек; девушки как-то разговорились, и все вышло на явь. Собственное спасение Гриб приписывает выпивке: «Если напьешься, то и не узнаешь, что заболел, а чего не знаешь, то тебе не вредит – всякому дураку это ясно».

В те скорбные дни неожиданно прославились два героя. Первым был Орвил, бывший великий мейстер: его выпустили на волю, поскольку горячка и многих мейстеров унесла. Старость, страх и долгое заточение превратили его в тень прежнего человека, и зелья его помогали не больше, чем у других лекарей, но он самоотверженно боролся за тех, кого надеялся вылечить, а безнадежных не покидал до самой кончины.

Вторым, к общему изумлению, оказался юный король. К ужасу своей Королевской Гвардии, Эйегон весь день навещал больных, сидел с ними, держал их за руки, охлаждал их горячие лбы мокрой тканью. Сам не говоря почти ничего, он выслушивал их истории, их мольбы о прощении, их похвальбу победами, добрыми делами, детьми. Почти все они умерли, но выжившие приписывали свое исцеление «чудотворным рукам» короля.

Но если прикосновение короля и впрямь обладает целебной силой, как верят в народе, то чудо не удалось там, где требовалось больше всего. Последним, кого посетил Эйегон, был десница, сир Тайленд Ланнистер. Все это время старый и хилый слепец, не выходя из своей башни, как мог сражался с Неведомым… но тот, по воле рока, нанес свой смертельный удар, когда болезнь почти уже оставила город. Как-то утром сир Тайленд велел слуге отворить окно. «Очень уж тут жарко», – сказал он, хотя огонь в очаге давно догорел и стекла в окне обмерзли.

После этого горячка разделалась с ним даже не за четыре, а за два дня. Септон Евстахий и король, которому он служил, были с ним в час кончины, и Эйегон до последнего вздоха держал его за руку.

Сир Тайленд никогда не пользовался любовью. После гибели Рейениры он советовал Эйегону II предать смерти также и сына ее Эйегона Младшего, за что его возненавидели «черные», а когда королем стал Эйегон Младший, начал служить ему, за что к нему прониклись ненавистью «зеленые». Выйдя из чрева матери всего на несколько мгновений позже своего близнеца Ясона, он стал вторым сыном, лишился прав на Бобровый Утес со всем его золотом и дорогу в жизни пробивал себе сам. Жены и детей он не завел, поэтому оплакивали его очень немногие. Из-за маски, под которой он скрывал обезображенное лицо, десница прослыл страшилищем и чуть ли не демоном. Его называли трусом за то, что он не дал Вестеросу вмешаться в войну между Вольными Городами и так мало делал для обуздания Грейджоя на западе. Отправив из Королевской Гавани три четверти королевской казны, он стал пособником падения Рейениры. Собственная хитрость стоила ему глаз, ушей и здоровья, а ей – трона и самой жизни; но нельзя не сказать, что ее сыну он служил хорошо и верно.

Война, мир и смотрины

Эйегон III, которому оставалось еще порядочно времени до тринадцатилетия, после смерти сира Тайленда Ланнистера показал себя зрелым не по годам. Не спрашивая мнения сира Марстона Уотерса, второго по старшинству в Королевской Гвардии, он пожаловал белые плащи сиру Робину Масси и сиру Роберту Дарклину и сделал Масси лордом-командующим. Великий мейстер Манкен все еще врачевал где-то в городе, поэтому король обратился к его предшественнику Орвилу с тем, чтобы тот вызвал в столицу лорда Таддеуша Рована. «Я хочу его назначить своим десницей. Сир Тайленд предлагал ему в жены мою сестру, поэтому я знаю, что могу ему доверять». Бейелу король тоже пожелал вернуть ко двору: «Лорд Алин будет моим адмиралом, как его дед». Орвил, надеясь скорее всего на помилование, тут же отправил воронов куда следует.

Все это Эйегон делал, не советуясь с регентами, коих в столице осталось трое: лорд Пек, лорд Моутон и великий мейстер Манкен. Последний прибежал в Красный Замок, как только сир Робин Масси распорядился открыть ворота. Манфрид Моутон, еще слабый после болезни, просил ничего не решать до тех пор, пока леди Джейна Аррен и лорд Карон не приедут из своих замков, но двое других заявляли, что те лишились своих мест в совете, покинув Королевскую Гавань. Лорд Пек при поддержке великого мейстера (после Манкен в этом раскаялся) отменил все назначения Эйегона: двенадцатилетний мальчик не вправе-де решать в столь важных делах.

Командующим Королевской Гвардией утвердили Марстона Уотерса, белые плащи с Масси и Дарклина сняли, дабы сир Марстон сам выбрал, кому их вручить. Орвила вернули в башню ждать казни. Лорду Ровану, чтобы не обидеть его, предложили место верховного судьи и мастера над законом. Алину Велариону и предлагать ничего не стали: всем и так было ясно, что юноша его лет и сомнительного происхождения лордом-адмиралом служить не может. Должности десницы и лорда-протектора объединил в своем лице Анвин Пек.

Гриб говорит, что Эйегон встретил распоряжения регентов угрюмым молчанием и возразил лишь против отставки Масси и Дарклина. «В Королевской Гвардии служат пожизненно», – заметил он, на что лорд Пек ответил: «Только если их назначают должным порядком, ваше величество». Все прочие указы, как пишет Евстахий, король принял «учтиво», сказав «ибо я еще мальчик и нуждаюсь в ваших мудрых советах». Истинных своих чувств, какими бы они ни были, он не выказал и вновь ушел в свою скорлупу.

Вплоть до своего совершеннолетия Эйегон почти не участвовал в управлении государством, лишь ставил свою подпись и печать на бумагах, которые ему подавал лорд Пек. Он усаживался на Железный Трон в дни торжеств и принимал послов, но и только; в Красном Замке его видели редко, вне его стен – не видели вовсе.

Прервем на миг наш рассказ и поближе познакомимся с лордом Пеком, который почти три года негласно правил Семью Королевствами как регент, десница и лорд-протектор.

Его дом, один из самых старых в Просторе, уходил корнями в Век Героев и еще дальше, во времена Первых Людей. Среди предков лорда Анвина насчитывались такие легендарные фигуры, как сир Урратон Щитокрушитель, лорд Меррин Писец, леди Ирма Золотая Чаша, сир Баркен Осадник, два лорда Эдсона, Старший и Младший, лорд Эмерик Мститель. Многие Пеки, когда Простор был самым богатым и могущественным королевством Вестероса, служили в совете Хайгардена. Именно Лоримар Пек изгнал на Север чересчур высоко занесшихся Мандерли; за эту услугу король Персеон Третий отдал ему их усадьбу Данстонбери со всеми угодьями, а сын Персеона Гвейн взял в жены дочь лорда Лоримара. Она стала седьмой девицей из дома Пеков, восседавшей на зеленом троне Гарденеров как королева Простора. Другие девицы Пек на протяжении веков заключали браки с Редвинами, Рованами, Костейнами, Окхартами, Осгри, Флорентами и даже Хайтауэрами.

С пришествием драконов все это рухнуло. Лорд Армин Пек и его сыновья погибли на Огненном Поле вместе с королем Мерном, дом Гарденеров был уничтожен; Хайгарден, а с ним и верховную власть над Простором, Эйегон Завоеватель отдал Тиреллам, бывшим королевским стюардам. Тиреллы, не связанные родством с Пеками, не имели причин покровительствовать им, и древний дом постепенно пришел в упадок. Век спустя Пеки по-прежнему владели тремя усадьбами, и земли их, хотя и не слишком богатые, были обширны и густо заселены, но почетного места среди знаменосцев Хайгардена они больше не занимали.

Анвин Пек вознамерился это исправить и вернуть своему дому былое величие. Как и его отец, примкнувший к большинству на Большом совете 101 года, он полагал, что женщине невместно править мужами. Во время Пляски Драконов он числился среди самых ярых «зеленых»; для поддержки Эйегона II он привел тысячу мечей и копий. Лорд Анвин полагал, что возглавит войско павшего при Тамблетоне Ормунда Хайтауэра, но интриги соперников этому помешали. Не простив им этого, он заколол предателя Оуэна Боурни и замышлял убийство драконьих всадников Ульфа Белого и Хью Молота. Будучи предводителем «водяных орехов», о чем мало кто знал, и одним из трех выживших заговорщиков, лорд Анвин доказал при Тамблетоне, что шутки с ним плохи, и собирался доказать то же самое в Королевской Гавани.

Поставив Марстона Уотерса во главе Королевской Гвардии, лорд Пек убедил его отдать белые плащи двум рыцарям своего дома: племяннику, сиру Амори Пеку, и побочному брату, сиру Мервину Флауэрсу. Городской стражей стал командовать Лукас Лейгуд, сын погибшего в Тамблетоне «водяного ореха». Золотых плащей, понесших большие потери во время зимней горячки и Безумной Луны, Пек усилил пятью сотнями своих людей.

Недоверчивый от природы, он после того, что повидал (и в чем участвовал) при Тамблетоне, проникся твердой уверенностью, что враги расправятся с ним при малейшем удобном случае. Вечно опасаясь за свою безопасность, он окружил себя личной гвардией из десяти наемников, подчинявшихся только ему (благо, золота он для них не жалел). Их прозвали его перстами. Их капитан, волантинец Тессарио, носил на лице и спине татуировку из тигровых полос – знак солдата-раба. В глаза его почтительно именовали Тессарио-Тигром, заглазно же в ход шла кличка Большой Палец, придуманная Грибом.

Обезопасив себя, лорд Пек начал заменять придворных, чья верность внушала ему сомнения, своими друзьями и родичами. Во главе служанок королевы Джейегеры он поставил свою вдовую тетку Клариссу Осгри. Сир Гарет Лонг, мастер над оружием в Звездной Вершине, получил в Красном Замке такую же должность и преподавал рыцарскую науку королю Эйегону. Джордж Грейсфорд, лорд Холихолла, и сир Виктор Рисли из Рисли-Глейда – единственные кроме Пека «водяные орехи», оставшиеся в живых, заняли места лорда-инквизитора и Королевского Правосудия, то бишь палача.

Десница зашел так далеко, что уволил септона Евстахия, сделав духовником короля и всего двора более молодого септона Бернарда, дальнего своего родича. Евстахий уехал в свой родной город Каменную Септу, где и создал великий, хоть и тяжеловесный несколько труд «Царствование короля Визериса Первого и последовавшая за ним Пляска Драконов». Септон Бернард, к сожалению, предпочитал не записывать придворные сплетни, а сочинять духовную музыку, поэтому оставленные им заметки представляют мало интереса для нас (как, кстати, и его музыка для знатоков сего дела).

Ни одна из этих замен короля не устраивала. Двух новых королевских рыцарей он не любил и не доверял им, не говоря уж о сире Марстоне, который пальцем не шевельнул, чтобы спасти от страшной гибели его мать. Еще больше Эйегон невзлюбил персты своего десницы, особенно грубияна и сквернослова Тессарио Большого Пальца. Неприязнь обратилась в ненависть, когда Тессарио убил сира Робина Масси, одного из молодых рыцарей, назначенных в гвардию самим королем (у них вышла ссора из-за лошади, которую оба хотели купить).

Не одобрил Эйегон и нового мастера над оружием. Сир Гарет был искусным бойцом на мечах, но суровым учителем, что сполна изведали на себе отроки Звездной Вершины, коих он обучал. Нерадивым, по его мнению, ученикам он не давал спать сутками, брил им головы, сажал их в ледяные ванны и колотил. С королем, хотя тот проявлял очень мало усердия к ратному делу, он так поступать не мог; стоило сиру Гарету хотя бы повысить голос, Эйегон тут же бросал меч со щитом и уходил прочь.

Единственной близкой Эйегону душой был, похоже, Гейемон Сребровласый. Шестилетний паж не только наливал королю вино и пробовал его кушанья, но и ходил вместе с ним на уроки. Сир Гарет, не преминув это заметить, попросил десницу сделать Гейемона королевским мальчиком для битья, и лорд Пек охотно удовлетворил его просьбу: кто же станет выгораживать шлюхиного ублюдка? С тех пор каждую оплошность короля наставник вымещал на его маленьком друге. Слезы и кровь Гейемона сделали то, чего сир Гарет не мог добиться никакими словами; все, кто наблюдал за уроками, замечали, что король значительно преуспел, но нелюбовь его к учителю возросла многократно.

Слепой Тайленд Ланнистер всегда обращался с королем уважительно, стараясь мягко направлять его, а не отдавать приказания. Анвин Пек показал себя куда более строгим десницей. Юный монарх выводил его из терпения; Пек относился к нему, по словам Гриба, «скорей как к капризному ребенку, нежели как к королю» и даже не пытался постепенно приобщать его величество к управлению государством. Видя, что Эйегон замкнулся в угрюмом молчании, Пек и вовсе оставил его в покое, призывая ко двору лишь в тех случаях, когда присутствие короля было необходимо.

Тайленда Ланнистера, справедливо то было или нет, упрекали и в слабости, и в интригах; иные даже почитали его чудовищем. Анвин Пек, став десницей, вознамерился доказать, что он силен и несгибаемо честен. «Этот десница не слепец, не калека и маску не носит, – заявил он перед королем и двором. – Это десница, способная удержать меч». – С этими словами лорд Анвин извлек из ножен и поднял ввысь свой длинный клинок. По залу пробежал шепот: меч был не простой, а из валирийской стали и назывался Сиротской Долей. В последний раз его видели, когда Удалой Джон Рокстон отбивался им от людей Хью Молота в Тамблетоне.

Септоны учат, что День Отца наиболее благоприятствует судам и вынесению приговоров. Лорд Пек объявил, что в этот день 133 года все ранее осужденные понесут наказание: давно пора очистить как городские тюрьмы, набитые до отказа, так и темницы Красного Замка. В урочный день узников начали приводить или волочить на площадь перед воротами замка, где собрались тысячи горожан. Королевское Правосудие исправлял свое дело в присутствии стоявших на стене мрачного короля и сурового десницы; ему помогали Тессарио Большой Палец и прочие персты, ибо одному здесь было не справиться.

«Лучше бы его милость послал за мясниками на Мушиную улицу, – замечает Гриб, – ибо это была работа для мясников». Сорока ворам отсекли руки. Восьмерых насильников оскопили и погнали нагими, с висящими на шее собственными срамными частями в гавань, где ждал идущий к Стене корабль. Предполагаемому Честному Бедняку, говорившему, что зимняя горячка была послана людям за кровосмесительный грех дома Таргариенов, вырезали язык. Двух продажных женщин, заразивших дурной болезнью десятки мужчин, изувечили несказуемым образом. Шестерым слугам, обворовавшим своих хозяев, вырвали ноздри. Седьмой, проделавший в стене дырку и подглядывавший в нее за хозяйскими дочками, лишился одного глаза.

Далее настал черед семерых убийц, в том числе содержателя гостиницы, который еще со времен Старого Короля убивал и грабил тех постояльцев, что побогаче. Шесть других просто повесили, ему же отрубили руки, сожгли их у него на глазах, выпустили кишки и лишь тогда вздернули.

Напоследок приберегли трех тягчайших преступников, казни коих и дожидалась толпа. Первый был очередной «Возрожденный Пастырь», второй – капитан пентошийского торгового судна, будто бы занесший зимнюю горячку в Королевскую Гавань, третий – Орвил, бывший великий мейстер, изменник, дезертировавший из Ночного Дозора. Ими занимался сам Королевское Правосудие, сир Виктор Рисли. Проповеднику и капитану он отделил головы топором, но Орвилу из уважения к его летам, высокому роду и долгой службе позволили умереть от меча.

«Праздник Отца Нашего завершился, и десница остался доволен, – пишет септон Евстахий, уехавший в Каменную Септу лишь на следующий день. – Хотел бы я сказать, что люди разошлись по домам, дабы помолиться и раскаяться в собственных прегрешениях, но этого, увы, не случилось. Горожане, опьяненные кровью, хлынули в пивные, винные погреба и блудилища, ибо такова природа людская». Гриб рассказывает то же самое, но на свой лад: «Посмотрев, как человека предают смерти, я напиваюсь и ложусь с бабой: надо же убедиться, что сам-то я еще жив».

Эйегон все это время стоял над воротами, не отводя глаз от кровавого зрелища. «Словно восковая фигура», – замечает Евстахий. Манкен вторит ему: «Его величество присутствовал при казнях, как велел ему долг, и при этом как будто отсутствовал. Порой осужденные взывали к нему о милосердии, но он, казалось, не видел их и не слышал. Не будем заблуждаться: сей пир нам задал не он, а десница, который сам же и угощался на славу».

К середине года новый десница крепко зажал в кулак замок, город и короля. Народ утихомирился, зимняя горячка прошла, королева Джейегера сидела у себя в комнатах, король Эйегон по утрам упражнялся с мечом, а ночью смотрел на звезды. За стенами Королевской Гавани между тем все шло хуже некуда. Торговля хирела, на западе длилась война, голод и болезни терзали Север, дорнийцы на юге совсем обнаглели. Лорд Пек пришел к заключению, что Железному Трону пора употребить свою власть.

Восемь из десяти боевых кораблей, заложенных сиром Тайлендом, были уже спущены на воду, и десница решил для начала восстановить торговлю на Узком море. Командовать королевским флотом он поставил своего дядю сира Гедмунда Пека, закаленного воина по прозванию Гедмунд Большой Топор (таково было его излюбленное оружие). В кораблях сир Гедмунд, правда, мало что смыслил, поэтому его первым помощником десница сделал известного моряка-наемника Боба Неда, прозванного Черным Бобом из-за смоляной бороды.

На Ступенях к этому времени воцарился, мягко говоря, полный хаос. Раккалио Риндон, потерявший почти весь свой флот, все еще правил Кровь-Камнем и несколькими мелкими островами. Тирошийцы уже готовились свергнуть его, но тут Лисс и Мир заключили договор и совместно напали на Тирош, вынудив архона отозвать свои корабли и мечи. Трехглавый союз Браавоса, Пентоса и Лората после ухода лоратийцев лишился одной головы, но пентошийские наемники держали все не занятые Раккалио острова, а браавосские корабли владели ближними водами.

Зная, что Браавос на море не одолеть, лорд Анвин провозгласил, что задался целью покончить с пиратским королевством Раккалио Риндона и утвердиться на Кровь-Камне с тем, чтобы никто впредь не запечатывал Узкое море. Флот Вестероса, состоявший из восьми новых кораблей и еще двадцати галей с коггами, для такой задачи был маловат, и десница написал на Дрифтмарк лорду Алину, требуя «отдать флот вашего лорда-деда под начало моему доброму дяде, дабы он вновь открыл морские пути».

Алин Веларион, не менее горячо желавший открыть их, как и Морской Змей до него, ощетинился и произнес: «Теперь это мой флот, и обезьянка Бейелы больше достойна командовать им, нежели дядюшка Гедмунд». Противиться он, впрочем, не стал и привел для усиления королевского флота шестьдесят боевых галей, тридцать ладей и больше ста коггов, больших и малых. Как только они прошли через Глотку, сир Гедмунд прислал на флагман Алина «Королева Рейенис» Черного Боба с письмом, где тот назначался командовать всеми кораблями Велариона, «ибо тут нужен человек с его многолетним опытом». Алин тут же отправил Боба назад с ответом: «Я бы вздернул его, да неохота хорошую пеньковую веревку на такую дрянь тратить».

Зимой над Узким морем гуляют сильные ветры с севера, и флот проделал свой путь на юг очень быстро. С Тарта пришли для подкрепления еще двадцать ладей под началом лорда Бриндемира Вечерней Звезды, а с ними – неутешительные вести. Браавос, Тирош и Раккалио Риндон объединились и отныне будут править Ступенями вместе, пропуская лишь те суда, какие Браавос с Тирошем сочтут нужным. «А как же Пентос?» – спросил Алин. «Его в долю не взяли, – ответил лорд Бриндемир. – Треть пирога больше, чем четвертушка».

Гедмунд Большой Топор (так страдавший от морской болезни, что моряки переименовали его в Гедмунда Зеленого) сказал, что об этом нужно непременно уведомить Королевскую Гавань. Лорд Бриндемир уже послал туда ворона, посему флот подождет ответа десницы у Тарта. «Так мы лишимся всякой надежды застать Раккалио врасплох», – возразил Алин, но сир Гедмунд настоял на своем.

На заре следующего дня Черный Боб разбудил сира Гедмунда и сказал ему, что весь флот Велариона ночью ушел. «На Дрифтмарк, поди, сбежали», – фыркнул Большой Топор, и Черный Боб согласился с ним, обозвав лорда Алина трусливым мальчишкой.

Они глубоко заблуждались: Алин увел свой флот не на север, а на юг. Три дня спустя, пока Гедмунд все еще дожидался ворона у берегов Тарта, среди скал и узких проливов Ступеней закипел бой. Алин все-таки застал врасплох неприятеля: верховный адмирал из Браавоса пировал с Раккалио Риндоном, полусотней своих капитанов и тирошийскими послами на Кровь-Камне. Половину браавосских кораблей сожгли, потопили и захватили прямо на якорях.

Без потерь тоже не обошлось. «Дерзкий вызов», браавосская парусная галея на четыреста весел, смяла полдюжины мелких веларионовских кораблей и ушла в открытое море, но Алин на флагмане устремился за ней в погоню. Не успела громоздкая галея развернуться лицом к врагу, как «Рейенис» врезалась ей в борт на полном ходу.

Нос Алинова флагмана, застряв в борту, по словам очевидца, «как большой дубовый кулак», сокрушил весла «Вызова», повалил его мачты и расколол огромный дромон чуть не надвое. Когда Алин приказал своим гребцам отойти назад, в проделанную дыру хлынуло море, и «Вызов» в считаные мгновения ушел на дно, «а с ним и гордыня браавосского Морского Начальника».

Победа Алина была полной. Потеряв всего три корабля (в том числе, увы, и «Верное сердце» под командованием своего кузена Дейерона, потонувшего вместе с кораблем), он потопил больше тридцати неприятельских и захватил девять галей, одиннадцать коггов, девяносто восемь пленных, огромное количество еды, напитков, оружия и монеты, а в придачу слона, предназначенного для зверинца Морского Начальника. Все это лорд Веларион привез в Вестерос вместе с прозвищем Дубовый Кулак, которое осталось за ним до конца его долгой жизни. Когда он, поднявшись по Черноводной, въехал через Речные ворота верхом на слоне, горожане стояли вдоль улиц десятками тысяч, а у ворот Красного Замка его встречал сам король Эйегон.

В стенах замка все, однако, обернулось иначе. На пути к тронному залу король куда-то исчез, и Анвин Пек загремел с Железного Трона: «Ты что натворил, дурак проклятущий? Будь моя воля, я отрубил бы твою дурную башку!»

Десница имел веские причины для гнева. Новоявленный герой, захватив богатую добычу и завоевав любовь всей Королевской Гавани, оставил Вестерос в сомнительном положении. Ни Кровь-Камень, ни другие острова он не взял: рыцари и латники, потребные для такой атаки, остались у Тарта на других кораблях. Пиратское королевство Риндона, которое замыслил уничтожить лорд Пек, стало сильнее прежнего, и уж вовсе не стремился десница к войне с Браавосом, самым богатым и сильным из Девяти Городов. «Вот чем ты одарил нас, милорд, – кипятился лорд Анвин. – Войной!»

«И слоном, – дерзко отвечал Алин. – Про слона не забудьте».

Люди лорда Пека не сдержали смешков, но ему самому было не до веселья. «Он не любил смеяться, – говорит Гриб, – и еще меньше любил, когда смеялись над ним».

Другие поостереглись бы делать десницу своим врагом, но Алин Веларион был крепко уверен в себе. Сей бастард, едва достигший совершеннолетия, был женат на единокровной сестре короля, располагал всем богатством и мощью дома Веларионов и только что стал любимцем простого народа. Лорд Пек, будь он хоть трижды десница и регент, знал, что и пальцем не сможет тронуть героя Ступеней.

«Все молодые люди думают, что бессмертны, – пишет в „Подлинной истории“ Манкен, – и обретают в этом уверенность, отведав хмельного вина победы, но мужам зрелых лет ничего не стоит перехитрить их. Лорд Алин, смеясь над нареканиями десницы, не ведал, что куда больше следует опасаться его наград».

Великий мейстер знал, о чем пишет. Через семь дней после триумфального въезда для лорда Алина устроили пышную церемонию с королем на Железном Троне. Сир Марстон Уотерс, лорд-командующий Королевской Гвардии, посвятил его в рыцари, а лорд Анвин Пек, десница и лорд-протектор, надел ему на шею золотую адмиральскую цепь и преподнес серебряную модель «Королевы Рейенис». Не хочет ли его милость послужить в малом совете как мастер над кораблями, спросил король, и Алин скромно ответил согласием.

«Тут-то десница и сцапал его за горло, – говорит Гриб. – Эйегон произносил то, что вложил ему в уста Анвин». Его верноподданные на западе давно страдают от набегов Железных Людей, продолжал король, и кому же установить мир на Закатном море, как не новому адмиралу? В этот миг наш гордый и самонадеянный Алин Дубовый Кулак смекнул, что ему волей-неволей придется огибать южную оконечность Вестероса: иного пути в Закатное море, где ему предстоит отвоевать Светлый остров и покончить с господством Далтона Грейджоя, попросту нет.

Пек хитроумно расставил свою ловушку. Такой поход грозил многими опасностями адмиралу и его флоту. Враги на Ступенях будут теперь начеку, дальше простираются голые берега Дорна, где не найти ни одной безопасной гавани, а на Закатном море его встретят хищные ладьи Красного Кракена. Если победят Железные Люди, дом Веларионов утратит всю свою силу, и лорду Пеку не придется больше терпеть наглые выходки Дубового Кулака. Если победу одержит Алин, Светлый остров вернется к законным владельцам, западные земли освободятся от постоянных набегов, а лорды Семи Королевств поймут, какой ценой дается противодействие новому деснице короля Эйегона.

Алин Веларион преподнес слона в дар королю и покинул Королевскую Гавань. В Корабельном, собирая свой флот и запасаясь провизией, он простился с леди Бейелой, открывшей ему, что она ждет дитя. «Назови его Корлисом в честь деда, – попросил Алин. – Быть может, он когда-нибудь взойдет на Железный Трон». – «Я назову ее Лейеной в честь моей матери, – рассмеялась Бейела, – и когда-нибудь она будет летать на драконе».

Вспомним, что лорд Корлис Веларион совершил девять знаменитых путешествий на корабле «Морской змей». Лорд Алин совершит шесть на шести кораблях, которые назовет позже своими леди. Путь в Ланниспорт вокруг Дорна он проделал на браавосской военной галее с двумя сотнями весел, взятой в плен на Ступенях и переименованной в «Леди Бейелу».

Может показаться странным, что лорд Пек отослал прочь самый большой флот Семи Королевств в то время, когда Вестеросу грозила война с Браавосом. Для охраны Глотки и Черноводного залива от Тарта отозвали корабли сира Гедмунда, но остальные порты на Узком море остались без всякой защиты. Понимая это, десница отправил в Браавос другого регента, Манфрида Моутона, чтобы тот поговорил с Морским Начальником и вернул ему захваченного слона. Вместе с Моутоном отправлялись еще шесть лордов, полсотни рыцарей, латников, слуг, писцов и септонов, шесть певцов… и Гриб, который будто бы спрятался в винном бочонке, чтобы попасть туда, где люди «еще не разучились смеяться».

Браавоссцы, известные нам как прожженные дельцы, были такими и в те времена: это город беглых рабов, где поклоняются тысяче ложных богов, но по-настоящему чтут только золото. Выгода на ста островах значит больше, чем гордость. По прибытии лорд Моутон и его спутники подивились на Титана и посетили знаменитый Арсенал, где чуть ли не при них, за один день, был построен военный корабль. «Мы уже заменили все корабли, что увел или потопил ваш мальчонка», – похвалился Морской Начальник.

Показав таким образом силу Браавоса, его правитель охотно поддался на уговоры. Пока он, отчаянно торгуясь, обговаривал с лордом Моутоном условия мира, лорды Фоллард и Кресси раздавали щедрые взятки ключарям, магистрам, жрецам и торговым магнатам. В конце концов Морской Начальник, в обмен на весомое возмещение, простил «самовольные действия» Алина, согласился расторгнуть союз с Тирошем, порвать все связи с Раккалио Риндоном и отдать Ступени Железному Трону (правитель, поскольку Ступенями тогда владели Риндон и Пентос, распоряжался чужим добром, но для браавоссца это в порядке вещей).

Браавосская миссия имела и другие последствия. Лорд Фоллард, влюбившись в местную куртизанку, решил не возвращаться на родину; сира Эрмана Роллингфорда убил на дуэли брави, придравшийся к цвету его камзола, а сир Денис Харт, по уверению Гриба, заручился помощью таинственного ордена Безликих, чтобы убить соперника в Королевской Гавани. Сам шут так позабавил Морского Начальника, что тот предложил ему остаться в Морском Дворце. «Должен признаться, что искушение было сильное. В Вестеросе я растрачиваю свое остроумие на короля-неулыбу, а в Браавосе меня бы любили… но в том-то и таилась опасность. Меня возжелали бы все куртизанки города, и рано или поздно какой-нибудь брави, позавидовав моим мужским статям, насадил бы бедного карлика на свой вертел. Вот и поехал Гриб назад в Красный Замок: дурак, он дурак и есть».

Лорд Моутон купил мир дорогой ценой. После выплаты возмещения Морскому Начальнику королевская казна оскудела до такой степени, что лорду Пеку пришлось взять ссуду в Железном банке и вновь ввести кое-какие налоги, что делалось уже лордом Селтигаром и было отменено сиром Тайлендом Ланнистером. Это разгневало как лордов, так и купцов и в значительной мере лишило десницу поддержки простого народа.

Вторая половина года оказалась бурной и в других отношениях. Радость, вызванная вестью, что леди Рейена носит ребенка от лорда Корбрея, сменилась печалью, ибо месяц спустя она выкинула. На Севере свирепствовал голод, зимняя горячка терзала Барроутон, впервые проникнув так далеко на сушу. Разбойник по имени Сайлас Угрюмый повел на Стену три тысячи одичалых, перебил черных братьев во Вратах Королевы и начал рыскать по всему Дару. Покончил с одичалыми Криган Старк, призвав на помощь Гловеров из Темнолесья, горцев Норри и Флинтов и сто разведчиков Ночного Дозора. В тысяче лигах к югу сир Стеффон Коннингтон, который сходным образом охотился на дорнийских разбойников, так увлекся, что угодил в засаду однорукого Виланда Вайла, и леди Эленда овдовела во второй раз.

На западе леди Джоанна Ланнистер, не останавливаясь на победе при Кайсе, готовилась нанести Красному Кракену новый удар. Сколотив под стенами Пира флотилию из рыбачьих лодок и коггов, она погрузила на суда сто рыцарей, три тысячи латников и послала их под покровом ночи отбить у захватчиков Светлый остров. Они собирались высадиться на его южном конце, но их кто-то выдал, и там уже ждали ладьи Грейджоя. Злополучной высадкой командовали лорд Престер, лорд Тарбек и сир Эрвин Ланнистер. Далтон Грейджой прислал в Бобровый Утес их головы, написав, что это-де «в отместку за дядюшку, хоть мы и рады были проститься с этим обжорой и пьяницей».

Но всё это меркнет рядом с трагедией, случившейся в Красном Замке. В двадцать второй день девятого месяца 133 года погибла десятилетняя королева Джейегера, последняя из детей Эйегона II. Умерла она в точности как ее мать Гелайена, бросившись из окна крепости Мейегора на железные пики сухого рва. Она промучилась полчаса с пробитыми грудью и животом, прежде чем ее сняли, а затем сразу же испустила дух.

Королевская Гавань скорбела так, как умеют только в столице. Джейегера была запуганным ребенком и после коронации шагу не ступала из Красного Замка, но горожане помнили, как храбро держалась эта красивая малютка на своей свадьбе; они рыдали, и раздирали одежды, и шли утешаться, всяк на свой лад, в септы, таверны и бордели. Вскоре, как и после смерти королевы Гелайены, все начали задаваться вопросом: сама Джейегера прыгнула или ей помогли? Тот же вопрос витал и в стенах Красного Замка.

Зная, что Джейегера одинока, слезлива и довольно проста умом, все тем не менее думали, что она благополучно существует в своих покоях, окруженная служанками, благородными девицами, куклами и котятами. С чего бы ей вздумалось лишать себя жизни, да еще столь жестоким способом? Одни предполагали, что она очень расстроилась, когда леди Рейена потеряла ребенка. Другие, не столь сентиментальные, говорили, что Джейегера сделала это из зависти к беременной леди Бейеле. «Всему причиной король, – шушукались третьи. – Она любила его всем сердцем, а он не уделял ей никакого внимания, не отвечал взаимностью и даже не жил с ней в одних покоях».

Многие, разумеется, вовсе не верили в самоубийство маленькой королевы. «Ее убили, – шептали они, – как прежде ее мать». Но если это правда, то кто же совершил злодеяние?

В подозреваемых недостатка не было. У дверей королевы, как повелось, всегда стоял на часах один из рыцарей Королевской Гвардии: долго ли ему войти и выбросить девочку из окна? В таком случае приказ должен был отдать сам король. Ему наскучили ее вечные слезы да нытье, и он захотел другую жену, говорили люди… или просто выместил злобу на дочери того, кто убил его мать. Мальчик так молчалив и угрюм, что никто не знает, каков он на самом деле. Мейегора Жестокого поминали на каждом шагу.

Обвиняли также фрейлину Джейегеры – леди Кассандру Баратеон. Старшая из четырех «девиц-штормовиц», она была помолвлена с Эйегоном II в последний год его жизни (а ранее, возможно, и с братом его Эйемондом Одноглазым). Говорили, что разочарование сильно ожесточило ее; прежняя наследница Штормового Предела, она мало что значила в Королевской Гавани и против воли прислуживала маленькой слабоумной плаксе, которую винила во всех своих бедах.

Следом заподозрили горничную, укравшую у Джейегеры двух кукол и жемчужное ожерелье, и мальчишку-слугу, который год назад пролил суп на платье маленькой королевы и был за это побит. Лорд-инквизитор допросил их обоих и признал невиновными, хотя мальчик после допроса умер, а девочка за воровство лишилась руки. Не избежали подозрений и служители Семерых. Некая септа говорила в городе, что Джейегере нельзя иметь детей, ибо от дурочки одни дураки родятся. Взятая золотыми плащами, она сгинула в темницах Красного Замка.

Горе лишает людей разума, но мы с вами судим более трезво и понимаем, что в смерти маленькой королевы никто из них не повинен. Если Джейегеру в самом деле убили (чему никаких доказательств нет), то виновного далеко не надо искать. Это, конечно же, Анвин Пек, регент, королевский десница, Хранитель Государства, лорд Звездной Вершины, Данстонбери и Белой Рощи.

Известно, что он разделял тревоги своего предшественника относительно престолонаследия. Эйегон III не имел ни детей, ни братьев (как полагали тогда), и всякий здравомыслящий человек понимал, что от своей маленькой королевы он наследника не дождется. Ближайшими его родственницами оставались единокровные сестры, но лорд Пек еще недавно сражался как раз против того, чтобы на Железный Трон села женщина. Сын, родившийся у одной из двойняшек, сразу стал бы первоочередным наследником, но Рейена только что выкинула, и полагаться приходилось лишь на плод во чреве Бейелы; лорд Анвин не находил себе места при мысли, что трон может перейти к «отродью распутницы и бастарда».

Появление наследника у самого короля Эйегона отвратило бы подобное бедствие, но для этого требовалось убрать Джейегеру и женить короля на другой. Десница, конечно, не сам выбросил ее из окна; в ту ночь он был в городе, но караул у дверей королевы нес его побочный брат сир Мервин Флауэрс.

Мог ли тот действовать по приказу десницы? Это более чем вероятно, особенно в свете позднейших событий, до коих мы доберемся своим чередом. Бастард по рождению, сир Мервин слыл самым исполнительным из королевских гвардейцев. Не герой, не блестящий воин, просто закаленный в боях вояка, верный человек, делающий то, что ему велят. Но не все люди таковы, какими кажутся с виду: те, кто близко знал Флауэрса, видели в нем и другие стороны. Гриб говорит, что вне службы тот любил выпить, и сам выпивал с ним. Давши обет целомудрия, сир Мервин спал один разве что в башне Белый Меч, в своей келье. Служанки и прачки охотно поддавались его нехитрым ухаживаниям, а в подпитии он хвастался даже связями с некими высокородными леди. Как многие бастарды, он был горяч, скор на расправу и видел обиды там, где их не было.

Все это, конечно, еще не значит, что Флауэрс был чудовищем, способным вытащить спящее дитя из постели и швырнуть на острые пики. Так говорит даже Гриб, склонный видеть в человеке самое худшее. Но затем, после слов, что Флауэрс мог от силы придушить Джейегеру подушкой, шут высказывает более мрачную и правдоподобную мысль. Сир Мервин, возможно, просто впустил в опочивальню другого… скажем, Тессарио или кого-то еще из перстов. Он мог и не спросить, что у пришедшего за дело к маленькой королеве, если бы тот сказал, что исполняет волю десницы.

Но мало ли что придет шуту в голову; мы никогда не узнаем, как взаправду умерла Джейегера Таргариен. Быть может, она лишила себя жизни в припадке отчаяния, но если это убийство, то стоять за ним мог только Анвин Пек. Никаких улик против него, впрочем, нет, и обличает его лишь то, что он вскоре сделал.

Через семь дней после сожжения тела маленькой королевы десница пришел к скорбящему королю вместе с великим мейстером Манкеном, септоном Бернардом и Марстоном Уотерсом. Пора королю снять траур и вновь жениться, сказал лорд Анвин; так нужно для блага Вестероса, а новая королева для него уже выбрана.

Сам лорд Анвин был женат трижды и прижил семерых детей. Старший его сын и две дочери от второй жены умерли в младенчестве, старшая дочь успела выйти замуж и умерла родами в двенадцатилетнем возрасте. Второй сын, служивший в Боре у лорда Редвина пажом и оруженосцем, двенадцати же лет утонул, упав в воду с парусной лодки. До взрослости из сыновей дожил только сир Титус, наследник Звездной Вершины. Посвященный в рыцари Удалым Джоном Рокстоном за храбрость в битве при Медовичке, юноша шесть дней спустя отправился на разведку и нелепо погиб в стычке с дезертирами. Из семи детей, таким образом, выжила только дочь Мириэлла; она-то и предназначалась в новые королевы.

Лучшей невесты не сыскать, уверял десница: ровесница короля, дочь одного из благороднейших домов, «прелестная собой и прекрасно воспитанная». Септы обучили ее чтению, письму, счету. Ее леди-мать была плодовита, а стало быть, и Мириэлла способна рождать сыновей.

«А если она мне не понравится?» – сомневался король. «И не нужно. Ваше дело жениться, возлечь с ней и зачать сына. – К этому лорд Анвин добавил: – Вашему величеству, к примеру, не нравится репа, но когда ее подают, вы изволите кушать, не так ли?» Король неохотно кивнул. Слова десницы, как водится, разошлись по столице, и скоро злосчастная леди Мириэлла прославилась на все королевство как леди Репка.

Королевой Репкой она, однако, так и не стала.

Анвин Пек зашел чересчур далеко. Таддеуш Рован и Манфрид Моутон разгневались, что он не спросил их совета в деле, по важности своей подлежащем рассмотрению регентского совета; Джейна Аррен прислала ядовитое письмо из Долины; Кермит Талли объявил помолвку нелепой; Бен Блэквуд спрашивал, к чему такая поспешность: королю полагается хотя бы полгода носить траур по своей маленькой королеве. Краткое послание от Кригана Старка уведомляло, что Север такой союз не одобрит. Даже великий мейстер заколебался. «Леди Мириэлла превосходнейшая девица, и королева из нее получилась бы, бесспорно, отменная, но нам следует считаться с приличиями, – говорил Манкен. – Мы, хорошо зная вашу милость, видим, что вы любите короля как родного сына и стараетесь на пользу ему и всему государству, но другие могут подумать, что вами движут причины не столь благородные… что вы ищете власти и славы для вашего дома».

Иные двери, замечает наш многоумный Гриб, лучше не открывать, ибо «одни боги ведают, что за ними таится». Лорд Пек открыл для своей дочери дверь, ведущую к трону, но у других лордов тоже имелись дочери, а также сестры, племянницы, вдовые матушки и незамужние тетушки. Не успела дверь закрыться, как они все полезли в нее, заявляя, что у них найдутся невесты получше Репки.

Перечисление всех имен заняло бы слишком много страниц, но некоторые из них достойны упоминания. Леди Джоанна, отвлекшись от войны с Грейджоем, написала деснице, что ее дочери Серелла и Тишара как раз достигли брачного возраста. Дважды овдовевшая Элинда Баратеон предлагала собственных дочерей, Кассандру и Эллин: Кассандра-де уже побывала в королевских невестах «и к обязанностям королевы хорошо подготовлена». Лорд Торрхен из Белой Гавани прислал ворона с напоминанием, что «жестокая судьба» не раз разрушала союзы между драконом и водяным, но король может это исправить, взяв в жены одну из девиц дома Мандерли.

Тамблетонская вдова Шарис Футли смело предлагала в невесты себя, но самое дерзкое письмо пришло от неугомонной леди Саманты из Староместа. Ее сестра Сансара из дома Тарли, писала она, «сильна духом и прочла больше книг, чем половина мейстеров Цитадели», а Бетани из дома Хайтауэров «настоящая красавица с гладкой кожей и пышными волосами», но при этом несколько «ленива и глуповата, хотя многие мужчины и не прочь иметь такую жену». Она предлагала, чтобы Эйегон взял в жены обеих: одна будет помогать ему править, как Алисанна королю Джейехерису, другая спать с ним и рожать ему здоровых детей. Если же они по каким-либо причинам не подойдут, то вот вам еще тридцать одна благородная девица: Хайтауэр, Редвин, Тарли, Амброз, Флорент, Кобб, Костейн, Бисбери, Варнер, Грим и так далее. Гриб добавляет, что там был и постскриптум: «Мне знакомы и красивые мальчики, если его величество больше к ним тяготеет, но они, боюсь, ему наследника не подарят». Другие источники не упоминают о сей приписке, само же письмо утрачено.

Перед таким натиском лорду Анвину пришлось отступить. По-прежнему намереваясь выдать за короля свою дочь Мириэллу, он хотел сделать это так, чтобы не рассердить лордов, в чьей поддержке нуждался. Уступая неизбежному, он провозгласил с Железного Трона: «Его величество ради блага своих подданных должен взять другую жену, хотя возлюбленную нашу Джейегеру в его сердце никто не заменит. На эту честь претендуют многие прекраснейшие цветы Семи Королевств. Новая королева станет для Эйегона той, кем была Джонквиль для Флориана и Алисанна для Джейехериса; она будет делить с ним труды и ложе, рожать ему детей, ходить за ним в болезни и стариться вместе с ним. По этим причинам мы позволяем королю самому сделать выбор. В Девичий День будет устроен бал, какого в Королевской Гавани не видывали со времен короля Визериса. Мы приглашаем на него всех благородных дев Вестероса, дабы его величество мог назвать одну из них любовью своей и судьбой».

От этих слов великое волнение охватило двор, город и все королевство. Все нежные отцы и гордые матери от Марок до Стены возлагали надежды на своих дочерей, а девицы шили себе наряды, завивали локоны и думали: «Почему бы и мне не стать королевой?»

Сам лорд Анвин, не успев еще сойти с Железного Трона, отправил в Звездную Вершину ворона, наказывая дочери немедля явиться в столицу. До Девичьего Дня оставалось еще три месяца, и десница надеялся, что Мириэлла за это время сумеет влюбить в себя короля.

Это известно доподлинно, но далее начинаются сплетни. Анвин Пек в ожидании дочери будто бы старался очернить и убрать с дороги тех, кого полагал самыми опасными для нее соперницами. Слухи о том, что Джейегеру убила Кассандра Баратеон, ожили с новой силой; говорили много нелестного и о других девицах. Изабель Стаунтон любит-де выпить; Элинор Масси потеряла невинность; у Розамунды Дарри шесть грудей оттого, что ее мать легла с кобелем; Лира Хэйфорд удушила младенца-брата из ревности, а три Джейны (Смолвуд, Моутон и Мерривезер) переодеваются оруженосцами и ходят в бордели на Шелковой улице, чтобы ласкать женщин под видом мальчиков.

Все эти сплетни исправно доходили до короля. Порой их нашептывал Эйегону сам Гриб, которому, по его собственному признанию, хорошо за это платили. После смерти Джейегеры шут часто составлял компанию королю; сам Эйегон шуткам карлика не смеялся, но звал его, чтобы повеселить Гейемона. В своих заметках Гриб говорит, что Тессарио Большой Палец предоставил ему выбирать между сталью и серебром, «а я, к стыду своему, попросил его убрать кинжал в ножны и ухватился обеими руками за пухлый кошель».

Свою тайную войну за сердце юного короля Анвин Пек, если верить слухам, вел не только с помощью слов. Тишару Ланнистер застали в постели с конюхом; девушка клялась, что парень потихоньку, без ее ведома, влез в окно спальни, но великий мейстер осмотрел ее и нашел, что девственная плева нарушена. Люсинду Пенроз, когда она охотилась с соколом близ своего замка, схватили разбойники; сокола убили, коня увели, ей самой изуродовали лицо. Хорошенькая восьмилетняя Фалена Стокворт, игравшая порой в куклы с маленькой королевой, сломала ногу, упав с витой лестницы. Леди Баклер и две ее дочери утонули: лодка, перевозившая их через Черноводную, дала течь. Одни говорили о «проклятии Девичьего Дня», другие же, поумнее, видели в этом работу чьих-то невидимых рук и помалкивали.

Отчего бы, впрочем, ни произошли все эти несчастья, по вине людей лорда Пека или по чистой случайности, в конце концов оказалось не столь уж важно. Все знали, что другого такого бала (а их в самом деле не видели со времен Визериса), не будет. Королевы любви и красоты, выбранные рыцарями на турнирах, царствуют лишь одну ночь, та же, кого выберет король Эйегон, будет править вместе с ним всю свою жизнь. Благородные семьи съезжались в Королевскую Гавань со всего Вестероса. Лорд Пек, чтобы как-то ограничить число гостей, объявил, что на бал допускаются лишь девицы моложе тридцати лет, но в назначенный день их явилось в Красный Замок более тысячи. Некоторые даже из-за моря приехали. Принц Пентоса прислал дочь, архон Тирошийский – сестру; благородные мирийки приплыли благополучно, но волантинок, увы, похитили корсары с островов Василиска.

«Каждая из них, в шелках и драгоценностях, казалась прелестней другой, – повествует Гриб, – можно было ослепнуть, когда они входили в тронный чертог. Трудно вообразить картину красивее этой, разве если бы все они явились нагими». Одна, между прочим, так и сделала: Мирмадора Хаэн, дочь лиссенийского магистра, пришла в прозрачном платье из бледно-зеленого шелка в цвет ее глаз; под ним виднелась узенькая набедренная повязка из драгоценных камней и более ничего. Это поразило весь двор, но королевские гвардейцы не допустили ее, отправив переодеться.

Девушки, несомненно, грезили, как будут танцевать с королем и очаруют его остроумной беседой за чашей вина. Но ни танцев, ни вина, ни бесед, будь они остроумными или скучными, не последовало: бал не был балом в настоящем смысле этого слова. Король Эйегон восседал на Железном Троне, весь в черном, в золотой короне и с золотой цепью на шее, а девы проходили вереницей мимо него. Герольд объявлял имя и дом каждой, девица делала реверанс, король кивал, и наступала очередь следующей. «Когда представляли десятую, король, без сомнения, уже забывал пять первых, – говорит Гриб. – Отцы вполне могли еще раз поставить их в очередь, и некоторые ухитрялись-таки это проделать».

Те, что посмелее, говорили что-нибудь королю с тем, чтобы он лучше запомнил их. Эллин Баратеон спросила, нравится ли ему ее платье (после ее сестра уверяла, что вопрос касался груди, а не платья, но это неправда). Алисса Ройс сказала, что ехала к нему из самого Рунстона. Патриция Редвин, прибывшая из Бора, перещеголяла ее, сказав, что по дороге на них трижды нападали разбойники. «Одного я сразила стрелой прямо в зад», – похвалилась она. Леди Анья Везервакс, семи лет, поведала, что ее лошадку зовут Цокотушка; а его величество любит свою лошадку? «У его величества сто коней», – нетерпеливо бросил лорд Анвин. Другие делали комплименты наряду, замку и городу короля. «Если отошлете меня назад, ваше величество, дайте уж и еды на дорогу, – попросила северянка Барба Болтон из Дредфорта. – У нас всюду голод и снег по колено».

Самой смелой показала себя дорнийка – Мория Кворгил из Песчаника. Сделав свой реверанс, она молвила: «Быть может, ваше величество спустится и поцелует меня?» Эйегон не ответил ей, как не отвечал и другим; он просто кивал в знак того, что все слышит, а затем Королевская Гвардия провожала девицу к выходу.

Музыку, звучавшую всю ночь, заглушали шаги, голоса, а порой и всхлипы. Тронный зал Красного Замка уступает величиной лишь великому чертогу Черного Харрена, но родители, братья, домашняя стража и слуги каждой из тысячи девиц наполняли его до отказа, и духота там стояла неимноверная, хотя снаружи дул зимний ветер. Герольд, выкликавший девичьи имена, охрип, и его пришлось заменить. Четыре девицы, дюжина матушек, несколько отцов и один септон лишились чувств, а один тучный лорд упал мертвым.

После Гриб нарек этот бал ярмаркой телок в Девичий День. Даже барды, так восхвалявшие ранее это событие, не знали толком, что о нем петь. Часы шли, парад девиц продолжался, и король становился все беспокойнее. «Лорду Анвину все это было на руку, – говорит Гриб. – Каждый раз, как его величество ерзал на троне, хмурился и в который раз устало кивал, в деснице оживала надежда на успех леди Репки».

Мириэлла Пек приехала в Королевскую Гавань за добрый месяц до бала, и отец позаботился, чтобы она ежедневно проводила какое-то время в обществе короля. У четырнадцатилетней, на год старше Эйегона, Репки были карие глаза, каштановые волосы, широкое веснушчатое лицо и кривые зубы, коих она старалась не показывать, когда улыбалась. «Не красотка, но свеженькая и миленькая, – говорит о ней Гриб. – Его величеству, похоже, она отнюдь не была противна». За оставшиеся до Девичьего Дня две недели она, продолжает шут, отужинала с королем полдюжины раз. Гриб, которого звали, чтобы добавить веселья сим долгим унылым трапезам, свидетельствует, что Эйегон, как обычно, говорил мало, «но с Репкой ему, как видно, было проще, чем когда-либо с Джейегерой; это, конечно, еще далеко не значит, что ему было с ней хорошо. За три дня до бала он подарил ей одну из кукол маленькой королевы. „Это вам“, – сказал он, сунув подарок ей в руки. Не совсем то, что жаждет услышать юная дева, но Мириэлла расценила это как знак привязанности, и отец ее остался очень доволен».

Леди Мириэлла взяла куклу с собой на бал и держала на руках, как ребенка. Представили ее не первой (эта честь выпала дочери Пентошийского принца), но и не последней (завершала парад Генриетта Вудхалл, дочь рыцаря-помещика с островов Сосцы). Десница устроил так, чтобы Мириэлла прошла перед королем в конце первого часа: не слишком рано, чтобы его не обвинили в родственном предпочтении, и не слишком поздно, чтобы король не совсем еще утомился. Эйегон назвал Мириэллу по имени и сказал: «Рад вас видеть, миледи, и рад, что вам понравилась кукла». Десница, само собой, воспрял духом и уверился, что его хитроумный план принес желанные плоды.

Всё разрушили сестры короля, те самые двойняшки, коим Анвин Пек так тщился не дать взойти на Железный Трон. Примерно за десять девиц до конца, когда толпа значительно поредела, трубы внезапно возвестили о прибытии Бейелы Веларион и Рейены Корбрей. Двери распахнулись, и дочери принца Дейемона с дуновением холодного воздуха въехали в зал на вороных скакунах. Леди Бейела была беременна, леди Рейена еще не совсем поправилась после выкидыша, но схожи они были как никогда: обе в черных бархатных платьях, с рубином на шее, в плащах с трехглавым драконом Таргариенов.

Сир Марстон Уотерс загородил им дорогу и велел спешиться, однако леди Бейела полоснула его хлыстом по лицу со словами: «Мне может приказывать брат мой король, но не ты». У Железного Трона они остановили коней. Лорд Пек ринулся к ним узнать, что сие означает, но они уделили ему не больше внимания, чем какому-нибудь слуге. «Братец, – сказала леди Рейена, – мы привезли вам новую королеву».

Все так и ахнули. «Дейенера из дома Веларионов, – возвестил герольд, – дочь светлой памяти Дейерона Велариона и супруги его леди Хезел из дома Хартов, также покойной; воспитанница леди Бейелы из дома Таргариенов и Алина Дубового Кулака из дома Веларионов, лорда-адмирала, владетеля Дрифтмарка, лорда Высокого Прилива».

Муж Рейены лорд Корвин Корбрей подвел сиротку к Железному Трону. Мать ее умерла от зимней горячки, отец утонул на Ступенях вместе со своим кораблем «Верное сердце». Собственного его отца, сира Вейемонда, обезглавила Рейенира, но Дейерон примирился с Алином и умер, сражаясь за него. В белом шелке, мирийском кружеве, жемчугах, с блестящими в свете факелов длинными волосами и горящими щечками, Дейенера, всего шести лет, была так красива, что дух захватывало. В ней, как во всех отпрысках морского конька, сказывалась кровь Древней Валирии: волосы серебристые с золотыми искрами, глаза голубые, как летнее море, кожа безупречно белая, будто снег. «Она вся сияла, – рассказывает Гриб, – когда же она улыбнулась, певцы на галерее возрадовались, поняв, что им теперь есть кого воспевать». Увидев эту милую озорную улыбку, все невольно подумали: «Вот счастливое дитя, способное развеять тоску нашего короля».

Эйегон улыбнулся в ответ и сказал: «Вы прекрасны, миледи, я очень вам рад». В этот миг Анвин Пек наверняка понял, что проиграл. Последние девицы прошли перед троном должным порядком, но нетерпение короля чувствовалось так явно, что Генриетта Вудхалл плакала, делая реверанс. Когда она вышла, король подозвал своего маленького пажа и доверил ему честь объявить о своем решении. «Его величество берет в жены леди Дейенеру из дома Веларионов!» – звонко выкрикнул Гейемон Сребровласый.

Десница попался в собственные силки. Ему ничего не оставалось, как выслушать решение короля подобающим образом, но на завтрашнем малом совете он дал волю гневу. Выбрав в жены шестилетнюю девочку, «этот надутый мальчишка» насмеялся над целью своего брака, бушевал Пек. Пройдут годы, прежде чем это дитя созреет для супружеских обязанностей, не говоря уж о том, чтобы родить королю наследника, и судьба Железного Трона останется все такой же гадательной. Долг обязывает регентов уберечь короля от подобного безумства и женить его на девице детородного возраста.

«Скажем, на вашей дочери? – фыркнул Таддеуш Рован. – Ну уж нет». Другие регенты тоже не поддержали Пека и в кои веки пошли против его желания. На другой же день было объявлено о помолвке, и разочарованные девицы разъехались по домам.

Король Эйегон женился на леди Дейенере в последний день 133 года. Толпы, собравшиеся на улицах в честь радостного события, значительно поубавились по сравнению с днем свадьбы Эйегона и Джейегеры. Зимняя горячка унесла пятую часть населения, но тех, кто не побоялся метели и резкого ветра, новая королева очаровала: она так славно разрумянилась, и так мило махала горожанам, и так весело улыбалась им. Леди Бейела и Рейена, ехавшие сразу за королевскими носилками, получили свою долю народных восторгов, зато десница, на коего мало кто обращал внимание, был «мрачен как смерть».

Путешествие Алина Дубового Кулака

Оставим на время Королевскую Гавань, вернемся назад по календарю и расскажем, как лорд Алин, муж леди Бейелы, совершал свое историческое путешествие к Закатному морю.

История о том, как флот Велариона огибал, по выражению самого Алина, «задницу Вестероса», могла бы составить пухлый том сама по себе. Тех, кого интересуют подробности, мы отсылаем к труду мейстера Бендамура «Шесть морских походов: Повесть о великих подвигах Алина Дубового Кулака». Существуют и другие жизнеописания лорда Алина под названиями «Крепкий как дуб» и «Знаменитый бастард», весьма красочные, но не слишком надежные. Первую книгу написал сир Рассел Стилман, бывший оруженосец лорда Алина, посвященный им в рыцари и потерявший ногу в его пятом походе. Автор второй – женщина по имени Рута, то ли септа, то ли одна из любовниц его милости. Если мы и будем ссылаться на их повествования, то лишь в самых общих чертах.

К Ступеням Дубовый Кулак подходил на сей раз куда осторожней, чем в свой прошлый визит. Опасаясь известных своей неверностью Вольных Городов, которые вечно расторгают одни союзы и заключают другие, он выслал вперед разведчиков под видом рыбаков и купцов. Вернувшись, они донесли, что боевых действий на островах почитай что нет; оправившийся от поражения Раккалио Риндон держит Кровь-Камень и всё, что лежит южнее, а пентошийские наемники, которым платит тирошийский архон, заняли Ступени на севере и востоке. Многие проливы перегорожены бонами или затонувшими кораблями, а открытые пути бдительно охраняются людьми Риндона. Выбор лорда Алина был, таким образом, прост: либо пробиваться через препоны «королевы Раккалио», как называл пирата архон, либо вступить с ним в переговоры.

На общем языке об этом выдающемся предводителе пиратов написано мало, но в Вольных Городах его жизнь стала предметом двух ученых трудов и несчетного количества песен, стихов и непристойных историй. В его родном Тироше имя Риндона у добрых горожан до сих пор под запретом, но воры, пираты, пьяницы, шлюхи и прочий сброд его почитают.

О его юных годах известно на удивление мало, да и в этом много противоречий. Росту он будто бы был шести с половиной футов, с одним плечом выше другого, из-за чего сутулился и ходил враскачку. Говорил на дюжине валирийских диалектов, что предполагает благородное происхождение, но сквернословил так, словно родился в сточной канаве. Красил волосы и бороду, как многие тирошийцы. Любимый цвет его был пурпурный, что намекает на возможные связи с Браавосом; во всех словесных портретах он предстает с длинными пурпурными локонами, в коих сквозят оранжевые пряди. Он любил сладкие ароматы и принимал ванны с лавандой и розовой водой.

Ясно одно: он имел непомерные амбиции и огромные аппетиты. На досуге предавался обжорству и пьянству, в бою сражался как демон, порой двумя мечами одновременно. Чтил всевозможных богов и перед битвой бросал кости, чтобы узнать, которому принести жертву на этот раз. Родившись в рабовладельческом городе, он ненавидел рабство; отсюда следует, что он мог сам быть невольником. Во времена богатства (он нажил и прожил несколько состояний) Раккалио покупал приглянувшихся ему молодых рабынь, целовал их и отпускал на свободу. Был щедр со своими людьми и брал себе равную с ними долю добычи. В Тироше раздавал нищим золото. Если хвалили то, что принадлежало ему, будь то пара сапог, кольцо с изумрудом или жена, он тут же дарил это похвалившему.

Жен он имел с дюжину и никогда их пальцем не трогал, но иногда просил, чтобы они побили его. Любил котят и не выносил взрослых кошек, любил беременных женщин, а малых детей не терпел. Время от времени рядился в женское платье и притворялся шлюхой, но его рост, кособокость и пурпурная борода делали зрелище довольно нелепым. Посреди боя мог разразиться смехом или спеть похабную песню.

Короче говоря, Раккалио был безумцем, но люди его любили. Они сражались за него, не щадя своей жизни, и на краткий срок сделали его королем.

В 133 году «королева» Риндон достиг вершин власти. Алин Веларион мог, возможно, его одолеть, но боялся, что это будет стоить ему половины людей, до зарезу нужных для победы над Красным Кракеном. По этой причине он выбрал переговоры и пошел к Риндону на «Леди Бейеле» под мирным флагом.

Раккалио две недели протомил его в своей деревянной крепости на Кровь-Камне. Алин сам не знал, гость он там или пленник, ибо хозяин был переменчив как само море: то звал его братом, товарищем по оружию и предлагал совместно напасть на Тирош, то бросал кости, загадывая, не предать ли вестеросского адмирала смерти. Он заставил Алина побороться с ним в грязевой яме на глазах у сотен вопящих пиратов. Обезглавил одного из своих, заподозрив в нем тирошийского шпиона, и поднес его голову в дар лорду Алину, а вслед за этим обвинил в шпионстве на архона самого лорда. Чтобы доказать свою невиновность, Алину пришлось убить трех тирошийских пленных. Это привело Риндона в такой восторг, что ночью он прислал в спальню Велариона двух своих жен с наказом: «Сделай им сыновей, храбрых и сильных, как ты». Источники расходятся в том, исполнил ли лорд Алин требуемое.

В конце концов Раккалио согласился пропустить флот Дубового Кулака, запросив взамен три корабля, подписанный кровью договор на пергаменте и поцелуй. Корабли Алин отдал те, что поплоше, договор подписал чернилами, пообещал Риндону поцелуй леди Бейелы, если тот навестит их на Дрифтмарке – и прошел через Ступени благополучно.

Впереди, однако, ждали новые испытания. Дорнийцев, само собой, встревожило внезапное появление военного флота в водах близ Солнечного Копья. Не имея сами боевых кораблей, они сочли за благо отнестись к этому как к дружественному визиту; Алиандра Мартелл, принцесса Дорнийская, сама вышла встречать лорда Алина со свитой поклонников и фаворитов. Новой Нимерии минуло восемнадцать, и ей, как рассказывают, пришелся по нраву молодой, красивый и смелый «герой Ступеней», утерший нос Браавосу. Алин просил воды и провизии на дорогу, принцесса же хотела от него более нескромных услуг. В «Знаменитом бастарде» сказано, что он предоставил их, в «Крепком как дуб» – что нет. Известно, что благосклонность принцессы к чужому вызвала недовольство дорнийских лордов и рассердила ее младших брата с сестрой, Квайла и Корианну, но Алин получил и бочки с водой, и припасы, которых должно было хватить до самого Староместа, и морские карты с опасными водоворотами южного побережья.

Тем не менее первые потери лорд Веларион понес в дорнских водах. Шторм, налетевший, когда флот шел мимо Соленого Берега, разбросал корабли и два из них потопил. Чуть дальше на запад, близ устья Серной реки, подверглась нападению пострадавшая галея, приставшая, чтобы починиться и пополнить запас воды; разбойники перебили команду и разграбили всё, что было на борту.

Однако в Староместе эти потери лорду Алину возместили с лихвой. Маяк на Высокой Башне указал кораблям путь через Шепотный залив, и сам лорд Лионель Хайтауэр вышел приветствовать их. Учтивость, выказанная Алином леди Сэм, сразу расположила к нему Лионеля; оба молодых лорда сдружились, забыв о былой вражде между «черными» и «зелеными». Хайтауэр дал Алину двадцать кораблей и поручился, что его добрый друг Редвин пришлет еще тридцать. Флот Дубового Кулака вырос словно по волшебству.

Дожидаясь галей лорда Редвина, лорд Алин осматривал город и посещал Цитадель, где подолгу сидел над древними картами и пыльными древневалирийскими трактатами о постройке кораблей и тактике морского сражения. Святейший отец в Звездной септе благословил его, начертал священным елеем семиконечную звезду у него на лбу и призвал гнев Воина на Железных Людей с их Утонувшим Богом. Вскоре в Старомест пришли вести о смерти королевы Джейегеры и о помолвке Эйегона с Мириэллой Пек. Алин, пользуясь гостеприимством Высокой Башни, свел дружбу не только с Лионелем, но и с леди Самантой. Мы не знаем, помогал ли он ей сочинять знаменитое дерзкое письмо; известно, однако, что он посылал письма своей леди-жене, которые также не сохранились.

В 133 году Дубовый Кулак был молод, а терпение в число добродетелей молодости не входит. Он решил не ждать больше борского пополнения и дал приказ поднимать якоря. Староместяне провожали громким «ура» его корабли, один за другим выходившие в Шепотный залив на веслах и парусах. Двадцатью галеями дома Хайтауэров, идущими следом, командовал сир Лео Костейн, седой мореход по прозванию Морской Лев.

Пройдя мимо витых башен и поющих утесов Черной Короны, флот миновал Бандалон и повернул на север. За устьем Мандера к нему примкнули корабли со Щитовых островов: по три галеи с Серого и Южного Щитов, четыре с Зеленого, шесть с Дубового. Тут, однако, опять разразился шторм. Один корабль затонул, три получили столь сильные повреждения, что не могли идти дальше. Лорд Алин вновь собрал флот воедино у Кракехолла, где леди этого замка вышла к нему на веслах; от нее-то он и услышал впервые о большом бале в Девичий День.

Весть эта достигла и Светлого острова; Далтон Грейджой подумывал даже, не послать ли на смотрины одну из своих сестер. «Железная дева как нельзя более подошла бы Железному Трону», – говорил он, но в то время у него были дела поважнее. Давно предупрежденный о походе Алина Дубового Кулака, он собрал все свои силы, чтобы оказать ему достойную встречу. Сотни галей ждали неприятеля у Светлого острова, у Пира, Кайса и Ланниспорта. Красный Кракен обещал вскорости отправить «мальчишку» в чертоги Утонувшего Бога; затем он поведет свой флот тем же путем, коим шел Дубовый Кулак, поднимет свое знамя над каждым из Щитовых островов, разграбит Старомест и Солнечное Копье, а под конец возьмет Дрифтмарк. (Грейджой, всего на три года старше противника, называл его не иначе как мальчишкой). «Глядишь, и леди Бейелу в морские жены возьму, – со смехом говорил лорд Далтон своим капитанам. – У меня их, правда, двадцать две штуки, но сребровласой ни одной нет».

Мы столь часто читаем в истории о королях, королевах, великих лордах, благородных рыцарях, святых септонах и мудрых мейстерах, что порой забываем о простых людях, живших в одно время с сильными и великими. Между тем время от времени кто-то из этих мужчин и женщин, не могущих похвастать ни родом, ни богатством, ни мудростью, ни боевым мастерством, вдруг поднимается над безымянными толпами и меняет судьбу королевств. Так случилось и на Светлом острове в достопамятном 133 году.

Далтон Грейджой в самом деле имел двадцать две морские жены. Четыре, две из коих родили ему детей, оставались на Пайке, другие были взяты в набегах на западный берег. Среди них числились две дочери лорда Фармена, вдова рыцаря из Кайса и даже одна Ланнистер (правда, не из Бобрового Утеса, а всего лишь из Ланниспорта), но большинство составляли скромные дочки рыбаков, торговцев и латников, доставшиеся Кракену после того, как он убил их отцов, братьев или мужей. Одну из них звали Тесс, и это все, что мы о ней знаем. Тринадцать было ей или тридцать? Красавица она была или дурнушка, вдова или девственница? Где нашел ее Грейджой и долго ли она пробыла в его женах? Ненавидела она его как насильника или любила так, что безумно ревновала ко всем остальным?

Ни на что из этого у нас нет ответа. Рассказы о сей женщине столь различны, что она скорее всего навсегда останется тайной в анналах истории. Достоверно известно только одно: в одну дождливую бурную ночь после того, как Далтон уснул, насладившись Тесс в Светлом Замке, она достала из ножен его кинжал и перерезала ему горло от уха до уха, а после бросилась, нагая и окровавленная, в ревущие внизу волны.

Красный Кракен погиб накануне своей величайшей битвы, и не от вражеского меча, а от собственного кинжала в руке одной из его собственных жен.

Одержанные им победы ненадолго пережили его. Назавтра же его флот начал таять: капитаны уходили домой один за другим. Каменной жены у Далтона не было; после него остались лишь два маленьких сына, рожденные на Пайке морскими женами, три сестры да несколько дальних родичей, один другого жадней и ухватистей. Морской Трон по закону переходил к старшему из «соленых сынов», но Торону не исполнилось еще и шести, а его мать – не каменная, а морская жена – не могла состоять при нем регентшей. Железные капитаны, торопясь обратно на свои острова, хорошо понимали, что борьба за власть неизбежна.

На Светлом острове между тем вспыхнуло восстание. Простые люди и немногие оставшиеся там рыцари вытаскивали промедливших с уходом Железных Людей из постелей и рубили их на куски, а стоящие в гавани корабли поджигали. За три дня сотни захватчиков обрели столь же внезапную и кровавую смерть, которой подвергали жителей запада; лишь Светлый Замок оставался пока в их руках. Гарнизон, состоявший из ближних соратников Красного Кракена, держался стойко, пока один вожак, хитрый Алестер Винч, не убил другого, громогласного гиганта Гунтора Гудбразера – у них вышла ссора из-за морской жены Кракена Лизы Фармен.

И Алин Веларион, придя освободить западные земли, нашел, что освобождать их более не от кого. Под стенами Ланниспорта «Леди Бейелу» встретил приветственный перезвон городских колоколов; тысячи горожан хлынули из ворот на берег, а леди Джоанна поднесла Алину отлитого из золота морского конька.

Вслед за сим начались празднества. Алину не терпелось, запасшись водой и провизией, двинуться в долгий обратный путь, но здешние жители нипочем не хотели его отпускать. Потеряв весь свой флот, они опасались, что к ним нагрянет преемник Красного Кракена, кем бы тот ни был. Леди Джоанна предлагала даже напасть на Железные острова совместно: лорду Велариону нужно будет лишь доставить туда ее мечников и копейщиков. «Мы истребим там всех мужчин, – заявляла ее милость, – а женщин и детей продадим восточным работорговцам. Не оставим на этих скалах ничего живого, кроме чаек и крабов».

На это Алин не согласился, но оставил в Ланниспорте Морского Льва с третью своего флота – до тех пор, пока Ланнистеры, Фармены и другие западные лорды не построят достаточного числа собственных кораблей, чтобы обороняться от захватчиков с моря. После этого Дубовый Кулак опять поднял паруса и пустился в обратное путешествие.

Рассказывать о нем почти нечего. Близ устья Мандера вдали наконец-то показались идущие на север корабли Редвина; флотоводцы преломили хлеб на «Леди Бейеле» и вместе пошли в Бор, где лорд Алин погостил недолгое время. Затем флот зашел в Старомест, и мейстеры Цитадели записали со слов Дубового Кулака подробную историю его похода в Закатное море. Мастера семи гильдий задали ему пир, верховный септон благословил снова. Мимо опять потянулись пустынные берега Дорна. Принцесса Алиандра в Солнечном Копье порадовалась его возвращению и жадно слушала рассказы о его приключениях, к ярости брата с сестрой и ревнивых поклонников.

От нее Алин узнал, что Дорн заключил с Тирошем и Лиссом союз против Раккалио Риндона, а на пиру в Девичий День (когда в Королевской Гавани состоялся парад невест) к Дубовому Кулаку подошел Дразенко Рогаре, один из лиссенийских послов, и попросил о разговоре с глазу на глаз. Любопытствующий Алин вышел с ним во двор замка, где лиссениец прямо-таки припал к нему. «Я испугался, что он меня сейчас поцелует», – говорил Алин, но тот лишь прошептал ему на ухо секрет, изменивший впоследствии историю Вестероса. Назавтра лорд Веларион поднялся на «Леди Бейелу» и отдал приказ… идти в Лисс.

В свое время мы расскажем, что его к этому побудило и что с ним произошло в этом городе, а пока вернемся в Королевскую Гавань. С началом нового года Красный Замок вновь обрел радость жизни. Дейенера, хотя была еще младше, чем покойная Джейегера, ясным солнышком озаряла окутавший короля мрак… по крайней мере, тогда. Эйегона видели при дворе чаще прежнего, и он трижды покидал замок, чтобы показать своей королеве город… не повел ее только в Драконье Логово, где жил Утро, молодой змей леди Рейены. Его величество с новым пылом принялся за учение, и Гриба часто звали веселить короля с королевой за ужином. «Ее звонкий смех звучал музыкой в моих дурацких ушах, и сам король, слыша его, порой улыбался». Даже мастер над оружием Гарет Лонг, ненавидимый королем, заметил в нем перемену. «Мне уже не приходится бить бастарда так часто, – говорил он деснице. – Силой и ловкостью мальчик и раньше был не обижен, а теперь и кое-какое умение начинает показывать».

Мало того, король наконец заинтересовался государственными делами и стал бывать на совете. Говорил он редко, но его присутствие вдохновляло великого мейстера и было, похоже, приятно лордам Моутону и Ровану. Зато сир Марстон Уотерс при нем мрачнел, не говоря уж о лорде Пеке. Стоило Эйегону задать самый невинный вопрос, пишет Манкен, десница сразу ощетинивался и шипел, что ребенок не может ничего понимать в столь важных делах. Неудивительно, что его величество вновь перестал посещать заседания.

Злобный и подозрительный от природы Анвин Пек, обуреваемый слишком чувствительной гордостью, стал в 134 году несчастнейшим из людей. После бала в Девичий День он чувствовал себя униженным и видел личное оскорбление в том, что король отверг его дочь ради маленькой Дейенеры. Леди Бейелу он всегда недолюбливал, теперь же невзлюбил и леди Рейену, ее сестру; он был уверен, что они придумали это назло ему, не иначе как по наущению наглого юнца Дубового Кулака. Они злонамеренно сорвали его замысел относительно престолонаследия, говорил Пек своим верным людям: подсунули шестилетнее дитя королю в жены с тем, чтобы наследником стал будущий ребенок Бейелы.

«Если у нее будет мальчик, его величество не доживет до того, чтобы зачать собственного наследника», – сказал как-то десница Марстону Уотерсу, и Гриб это слышал. Бейела вскорости родила здоровую девочку, названную Лейеной, но и это ненадолго умилостивило десницу: две недели спустя в Королевскую Гавань вернулась часть королевского флота с загадочным посланием от лорда Велариона, который-де отправился в Лисс за неким «бесценным сокровищем».

Пека терзали жгучие подозрения. Что это за сокровище и как Веларион намерен им завладеть – не мечом ли? Не ввяжется ли он в войну с Лиссом после едва миновавшей угрозы с Браавосом? Десница послал юнца-адмирала на другой конец Вестероса, чтобы избавиться от него, но тот вернулся, «покрытый незаслуженной славой»; глядишь, еще и разбогател. (Золото было слабостью лорда Пека: его дом владел многими землями и каменными постройками, но монеты им всегда не хватало.) Кроме того, десница знал, что народ чтит лорда Алина как героя, посрамившего браавосского Морского Начальника и Раккалио Риндона, а самого лорда Пека крепко не любит. Многие даже и в Красном Замке надеялись, что совет регентов сместит нынешнего десницу и поставит вместо него лорда Алина.

Все эти терзания лорду Анвину приходилось таить в себе. Когда в Черноводном заливе показались паруса «Леди Бейелы» и сопровождавших ее кораблей, все колокола Королевской Гавани зазвонили разом. Люди толпились на городских стенах и, точно как в Ланниспорте, выбегали через Речные ворота на берег. Но когда король выразил желание отправиться в гавань, чтобы «поблагодарить моего зятя за службу», Пек ему запретил. Неприлично-де его величеству идти встречать лорда: пусть тот сам явится в Красный Замок и склонится перед Железным Троном.

Однако другие регенты, как и в случае с помолвкой, судили иначе. Вопреки усиленным возражениям Пека король и королева выехали из замка в носилках, сопровождаемые леди Бейелой с новорожденной дочерью, леди Рейеной с лордом-мужем Корвином Корбреем, великим мейстером Манкеном, септоном Бернардом, лордами Моутоном и Рованом, рыцарями Королевской Гвардии и многими другими видными лицами.

Утро, как уведомляют нас летописи, выдалось ясное и холодное. В гавани на глазах у десятков тысяч людей, лорд Алин впервые увидел свою дочь Лейену. Поцеловав леди-жену, он взял у нее младенца и поднял высоко над головой под громовой рев народных толп. Лишь тогда, вернув девочку матери, он преклонил колено перед королем с королевой. Королева Дейенера, раскрасневшись от волнения, надела ему на шею золотую цепь с сапфирами, «синими, к-как море, где милорд одержал столько побед». Вслед за тем король Эйегон поднял адмирала, сказав ему: «Мы счастливы видеть вас дома, брат мой».

Дубовый Кулак, по словам Гриба, рассмеялся и отвечал так: «Я прихожусь вашему величеству братом потому лишь, что имел честь жениться на вашей сестре, но у вас есть настоящий, родной брат». Тут-то Алин и предъявил «сокровище», доставленное из Лисса. Со сходен «Леди Бейелы» спустилась бледная молодая женщина ослепительной красоты об руку с подростком, прячущим лицо под вышитым капюшоном плаща.

«Кто это? – вопросил Анвин Пек, не в силах более сдерживаться. – Кто вы такие?» Мальчик откинул капюшон; его серебристые с золотом волосы сверкнули на солнце, и король, рыдая, заключил незнакомца в объятия. «Сокровищем» оказался не кто иной, как Визерис Таргариен, потерянный брат Эйегона, младший сын королевы Рейениры и принца Дейемона, пропавший пять лет назад после битвы в Глотке и считавшийся мертвым.

Напомним, что в 129 году Рейенира отправила двух младших сыновей в Пентос, чтобы уберечь от войны, но корабль, на котором они плыли, стал добычей Триархии. Принцу Эйегону удалось бежать верхом на драконе, но принц Визерис попал в плен. За этим последовало морское сражение, и о маленьком принце больше никто ничего не слышал; никто не знал даже, на каком он был корабле.

Но Визерис, хотя в Глотке погибли многие тысячи, уцелел. Корабль с ним на борту дотащился до Лисса, где принца объявили пленником верховного адмирала Шарако Лохара. Поражение покрыло адмирала позором, и враги, старые и новые, норовили его сместить. Отчаянно нуждаясь в деньгах и союзниках, Шарако продал Визериса городскому магистру Бамбарро Базанну за вес мальчика в золоте и обещание поддержки. Скорое убийство адмирала сделало явным раскол между городами Триархии; за первым убийством последовали другие, приведшие к открытой войне. В последовавшем за сим хаосе Бамбарро Базанн счел за лучшее хорошенько спрятать свой трофей как от лиссенийцев, так и от недругов из других городов.

Обращались с мальчиком хорошо. Ему запрещалось выходить за пределы усадьбы Бамбарро, но у него были свои покои, и ел он вместе с хозяйской семьей. Его обучали языкам, литературе, математике, истории, музыке и даже искусству владеть мечом, в коем он вскорости преуспел. Считается, хотя доказательств этому нет, что Бамбарро хотел переждать Пляску Драконов и посмотреть, кто в ней победит, а затем либо потребовать выкуп за Визериса у его матери Рейениры, либо продать его голову Эйегону II.

Осуществлению этого замысла помешал ряд сокрушительных поражений Лисса. В 132 году Бамбарро Базанна убили на Спорных Землях собственные наемники, которым он задерживал жалованье. После смерти за ним обнаружились огромнейшие долги. Кредиторы отобрали его усадьбу, жену с детьми продали в рабство, а мебель, одежда, книги и прочие ценности вкупе с пленным принцем перешли к другому вельможе, Лисандро Рогаре.

Лисандро был патриархом могущественной династии купцов и банкиров, чьи корни прослеживались до Древней Валирии. В числе многого другого он владел и знаменитым перинным домом «Душистый сад». По слухам, доставшегося ему красивого мальчика он собирался отдать туда, пока Визерис не назвался. Узнав, что заполучил принца, магистр передумал и скоренько женил его на своей младшей дочери леди Ларре, вошедшей в историю Вестероса как Ларра из Лисса.

Случайная встреча Дразенко Рогаре с Алином Веларионом в Солнечном Копье послужила прекрасным поводом для возвращения Визериса в родные края, но не в натуре лиссенийца отдавать что-то даром. Сначала требовалось обговорить с Алином условия сделки.

«Сделка оказалась бы выгоднее, будь на месте лорда Алина его мать», – справедливо замечает Гриб: Дубовый Кулак не умел торговаться. От имени Железного Трона он согласился заплатить за принца выкуп в сто тысяч золотых драконов; сто лет не поднимать оружия против дома Рогаре и не идти против его интересов; вложить в банк Рогаре не меньше средств, чем вложено в Железный банк Браавоса; сделать трех младших сыновей Лисандро лордами… а также поклялся честью свой, что брак принца Визериса и Ларры Рогаре не будет расторгнут ни при каких обстоятельствах. Лорд Алин скрепил все это своей подписью и печатью.

Принцу было семь лет, когда он попал в плен на «Веселом путнике»; в 134 году ему сравнялось двенадцать. Девятнадцатилетняя красавица жена, приплывшая вместе с ним на «Леди Бейеле», была старше его на семь лет. Визерис, младше короля на два года, в некотором отношении был более зрелым, чем его старший брат. Эйегон не проявлял ни малейшего плотского интереса ни к одной из своих королев (что и понятно, ведь обе они, особенно Дейенера, были еще малы), но Визерис уже осуществил свой брак, о чем гордо заявил великому мейстеру на пиру в честь своего приезда.

Манкен пишет, что воскрешение брата из мертвых произвело в Эйегоне чудесную перемену. Его величество так и не простил себе, что улетел с «Веселого путника» на драконе. Эйегон, всего девяти лет в ту пору, происходил из древнего рода воинов и воспитывался на рассказах об их доблести и геройстве. Они-то не стали бы бежать с поля боя, бросив младшего брата на произвол судьбы! Сломанный Король в глубине души чувствовал, что недостоин сидеть на Железном Троне. Он не спас от жестокой смерти ни брата, ни мать, ни свою королеву… значит, и страну не в силах спасти.

С возвращением Визериса кончилось и его одиночество. Эйегон в детстве преклонялся перед тремя старшими братьями, но спальню, уроки, игры с ним делил Визерис. «Часть души короля умерла вместе с братом в Глотке, – пишет Манкен. – Ясно, что Гейемон Сребровласый заменял ему Визериса; когда младший брат вернулся, Эйегон сразу ожил и обрел цельность». Визерис вновь, как на Драконьем Камне в детские годы, стал постоянным спутником короля; Гейемон был забыт, и даже Дейенере не уделялось больше внимания.

Вернувшийся принц решал, кроме того, вопрос о престолонаследии. Он стал бесспорным наследником трона, опережая как детей Бейелы и Рейены, так и самих сестер. То, что король взял в жены шестилетнюю девочку, не внушало больше тревоги. Искрометный, всех чарующий Визерис был не столь высок, красив и силен, как его брат, но возмещал это живым пытливым умом и женат был не на ребенке, а на взрослой, способной к деторождению женщине. Пока королева подрастает, Ларра из Лисса наверняка подарит Визерису детей и обеспечит будущее династии.

По всем этим причинам король, двор и город ликовали, а лорда Алина полюбили еще больше за то, что он вернул Визериса из плена. Не разделял общей радости один лишь королевский десница. Не выказывая своих чувств наружно, он был взбешен тем, какой ценой Алин расплатился за принца. В полномочия молодого адмирала не входило соглашаться на столь «разорительные условия», твердил Пек; такие дела должны решать десница и регенты, а не всякий «дубовый дурак».

Манкен признает, что закон и традиции были на стороне десницы, но король и весь народ думали по-другому, и было бы верхом глупости оспаривать заключенный лордом Алином договор. Все прочие регенты решили вознаградить адмирала новыми почестями, утвердили брак принца Визериса с леди Ларрой, обещали выплатить в десять приемов выкуп ее отцу и перевели из Браавоса в Лисс огромную сумму золотом.

Это новое унижение, последовавшее вскоре за «ярмаркой телок» и отвергнутой дочерью, переполнило чашу терпения Анвина Пека. Он полагал, что сможет подчинить других регентов своей воле, пригрозив им отставкой, но те поймали его на слове и назначили вместо него прямого, честного, всеми уважаемого лорда Таддеуша Рована.

Гневный лорд Пек удалился к себе в Звездную Вершину, однако тетка его Кларисса, дядя Гедмунд, Гарет Лонг, Виктор Рисли, Лукас Лейгуд, Джордж Грейсфорд, септон Бернард и прочие его ставленники сохранили свои места при дворе. То же касалось его побочного брата Мервина Флауэрса и племянника Амори Пека, ибо в Королевской Гвардии служат пожизненно. Лорд Анвин передал своему преемнику даже Тессарио с остальными «перстами», сказав, что у десницы должна быть своя гвардия, как и у короля.

Лиссенийская весна

До конца 134 года в Королевской Гавани царил мир, омраченный только смертью регента Манфрида Моутона, лорда Девичьего Пруда. Его милость часто прихварывал после перенесенной им зимней горячки, и его кончина никого особо не удивила. Занять его место в совете предложили сиру Корвину Корбрею, супругу леди Рейены; сестра ее леди Бейела тем часом вернулась на Дрифтмарк с лордом Алином и малюткой Лейеной. Вскоре принц Визерис приятно удивил совет вестью о том, что леди Ларра ожидает младенца, и вся Королевская Гавань возрадовалась.

Однако за пределами столицы этот год не оставил по себе доброй памяти. Зима все еще сжимала Север за Перешейком в своем ледяном кулаке. Лорд Дастин в Барроутоне закрыл ворота замка перед сотнями голодных крестьян. В Белой Гавани дела обстояли лучше, ибо провизию туда привозили морем, но цены на все съестное подскочили до небес. Хорошие люди продавались южным работорговцам, чтобы прокормить свои семьи, дурные продавали жен и детей. Даже в зимнем городке под стенами Винтерфелла ели лошадей и собак. Голод и холод унесли больше трети Ночного Дозора, и еще сотни черных братьев пали в бою с одичалыми, перешедшими замерзшее море восточней Стены.

Железные острова после смерти Красного Кракена свирепо боролись за власть. Три его сестры со своими мужьями свергли маленького Торона Грейджоя и предали смерти его мать; дальние родичи, объединившись с Харло и Блэкридами, тщились посадить на Морской Трон другого «соленого сына», Родрика; на Большом Вике объявился некий Соленый Сэм, происходивший будто бы из «черного рода» Хоуров.

Трехсторонняя междоусобица длилась целых полгода, пока туда не нагрянул сир Лео Костейн, высадивший тысячи Ланнистерских мечей и копий на Большом Вике, Пайке и Харло. Алин Дубовый Кулак не согласился способствовать мщению дома Ланнистеров, но Морской Лев оказался сговорчивее; возможно, дело решило обещание леди Джоанны выйти за него замуж, если он подчинит Железные острова ее сыну. Сбыться этому, однако, было не суждено. Сир Лео, сраженный Артуром Гудбразером, умер в каменных чертогах Большого Вика, а три четверти его кораблей были захвачены врагом или остались лежать на дне холодных серых морей.

Желание леди Джоанны истребить на Железных островах всех мужчин не осуществилось, но всякому было ясно, что Ланнистеры уплатили свой долг сполна. Они сожгли сотни ладей и рыбачьих лодок, а также многие дома и деревни. Всюду предавали мечу жен и детей железных воинов, учинивших резню на западных землях. Среди убитых числились девять кузенов Красного Кракена, две его сестры со своими мужьями, лорды Вольмарк и Харло с острова Харло, Ботли из Лордпорта, Стонхауз со Старого Вика. Тысячи других еще до конца года умерли с голоду, ибо Ланнистеры вывезли с островов огромное количество зерна и соленой рыбы, уничтожив то, что не смогли увезти. Защитники Торона Грейджоя сумели отбиться, и мальчик остался на Морском Троне, но его единокровного брата Родрика доставили в Бобровый Утес, где леди Джоанна велела его оскопить и отдала своему сыну в шуты.

Борьба за власть разгорелась и на другом конце Вестероса: леди Джейна Аррен, Дева Долины, скончалась в Чаячьем городе от простуды, затронувшей грудь. Умерла она сорока лет от роду в островной женской обители на руках своей «дорогой подруги» Джессамин Редфорт. Перед смертью леди продиктовала завещание, назначив наследником Орлиного Гнезда кузена своего, сира Джоффри Аррена. Последние десять лет сир Джоффри верно служил ей как Рыцарь Кровавых Ворот, защищая Долину от диких горцев.

Он, однако, приходился леди Джейне лишь четвероюродным братом; куда более близким родичем был двоюродный, сир Арнольд, трижды пытавшийся ее свергнуть. Взятый леди Аррен под стражу после второй попытки, он содержался сначала в небесных камерах Гнезда, затем в темницах под Воротами Луны и полностью утратил рассудок, но сын его, честолюбивый сир Элдрик, выступил с претензиями от его имени. Под знамена Элдрика собрались многие лорды Долины, убежденные в том, что нельзя отменять давно утвержденные законы наследования «по капризу умирающей».

Явился и третий претендент, некий Изембард из Арренов Чаячьего города, еще более отдаленной ветви великого дома. Чаячьи Аррены при короле Джейехерисе занялись торговлей, не в пример благородным родичам, и нажили большое богатство. Изембарда прозвали Позлащенным Соколом, ибо у него, как и у Арренов Долины, тоже имелся сокол в гербе. Он не скупился на подкуп, чтобы переманить к себе малых лордов, и выписывал наемников из-за Узкого моря.

Лорд Рован делал что мог. Он приказал Ланнистерам отозвать войско с островов; отправлял на Север суда с провизией; вызвал враждующих Арренов из Долины в Королевскую Гавань, дабы те изложили свои претензии перед советом регентов, но все его усилия пропадали втуне. Ни Ланнистеры, ни Аррены не вняли его приказам, а провизии в Белую Гавань пришло слишком мало. Никто не боялся ни самого лорда Рована, ни мальчика, коему он служил. К концу года при дворе пошли толки, что страной правят не регенты, а денежные менялы из Лисса.

Умного, отважного принца Визериса по-прежнему любили и город, и двор, но к жене его относились совсем иначе. Она так и осталась лиссенийкой, живя в Красном Замке. Бегло владея высоким валирийским, а также диалектами Волантиса, Мира и Тироша, она даже не пыталась выучить общий язык и полагалась на толмачей. Все ее дамы и служанки были из Лисса, оттуда же отцовские корабли привозили ей трижды в год платье и белье, сшитые по последней тамошней моде. Даже гвардия, охранявшая чужеземку денно и нощно, была своя; командовали ею брат Ларры Моредо и громадный немой воин Сардок-Тень из бойцовых ям Миэрина.

Со всем этим, глядишь, вестероссцы еще смирились бы по прошествии времени, но Ларра и богам поклонялась своим, не признавая ни Семерых, ни старых богов северян. Из всего многообразия лиссенийских божеств она выбрала шестигрудую Пантеру, бледного отрока Баккалона, Индроса, который днем становится мужчиной, а ночью женщиной, и безликого Саагаэля, дарителя боли.

Вся свита, считая и гвардию, отправляла священные обряды вместе со своей леди. Поговаривали, что кошки, шмыгающие из ее покоев по всему замку, шпионят на Ларру и доносят ей обо всем, что происходит в королевском дворце. Дальше больше: прошел слух, что Ларра сама превращается в кошку и ночью бродит по городским крышам. Не останавливаясь на этом, злые языки распространяли все более зловещие сплетни: поклонники Индроса сами-де способны менять свой пол путем плотских соитий, и леди Ларра тоже порой делает это во время вечерних оргий, чтобы посещать бордели на Шелковой улице в теле мужчины. Каждый раз, как в городе пропадало дитя, невежды переглядывались и толковали о ненасытимой жажде Саагаэля.

Еще меньше, чем Ларру, любили трех ее братьев, приехавших вместе с нею в Королевскую Гавань. Моредо командовал ее гвардией, Лотто собирался открыть на холме Висеньи отделение банка Рогаре, а самый младший, Рогерио, завел у Речных ворот роскошный перинный дом «Русалка», поселив там попугаев с Летних островов, обезьян из Сотороса и сто прекрасных юных созданий со всего света (как девушек, так и мальчиков). Брал он вдесятеро дороже, чем в обычном борделе, но в посетителях у него недостатка не было. И знатные лорды, и простые купцы взахлеб рассказывали о чудесах, таящихся за резными дверьми «Русалки» (говорили, что и настоящая русалка там есть). Почти все сведения об этом доме предоставляет нам Гриб, один из всех летописцев не стесняющийся признаться, что посещал «Русалку» и вкусил от всех ее наслаждений.

Война между Вольными Городами наконец завершилась. Раккалио Риндон с оставшимися людьми бежал на южные острова Василиска; Лисс, Тирош и Мир поделили Спорные Земли, дорнийцы заняли почти все Ступени. Меньше всего в этом сговоре досталось мирийцам, больше всего – Дорну и Тирошу. В Лиссе одни дома разорялись, другие же, захватив бразды правления, поднимались и богатели. К последним относились Лисандро Рогаре и его брат Дразенко, сумевший заключить союз с Дорном. Связи с Солнечным Копьем и Железным Троном сделали братьев правителями Лисса во всем, кроме имени.

К концу 134 года возникли опасения, что они и Вестерос приберут к рукам. В столице только и говорили, что о гордыне, всесилии и пороках дома Рогаре. Лотто подкупает-де золотом, Рогерио – надушенной плотью, Моредо склоняет к послушанию сталью, но все они лишь марионетки в руках сестры: за ниточки дергает леди Ларра со своими чужими богами. Король, королева и принц еще дети; они не понимают, что вокруг них творится, а десница, Королевская Гвардия и золотые плащи куплены с потрохами.

Как во всех подобных историях, здесь была своя доля правды, щедро перемешанная со страхами и вымыслами. В амбициях лиссенийцев можно не сомневаться, и ясно, что Лотто использовал в корыстных целях свой банк, а Рогерио свой бордель. В этом они, однако, мало отличались от придворных лордов и леди, стремящихся к богатству и власти всяк на свой лад. Будучи успешнее своих соперников (по крайней мере, на время), лиссенийцы представляли собой всего лишь одну из боровшихся за влияние партий. Будь Ларра и ее братья вестероссцами, ими бы скорее всего восхищались, но иноземное происхождение и поклонение иноземным богам внушали недоверие и множество подозрений.

Название «лиссенийское господство», присвоенное тому времени Манкеном, употребляется лишь в одной Цитадели. В народе прижилось другое: Лиссенийская Весна. Это вполне понятно, ибо в начале 135 года Конклав разослал своих белых воронов, возвещая о конце одной из самых долгих и свирепых зим, известных Семи Королевствам.

Весна 135 года ничем не отличалась от других весен – поры надежд, возрождения, обновления. Война на Железных островах завершилась, лорд Старк из Винтерфелла взял огромную ссуду в Железном банке, чтобы купить еды и семян своим голодным крестьянам. Только в Долине еще продолжались бои. Лорд Таддеуш Рован, взбешенный отказом противоборствующих Арренов прибыть в Королевскую Гавань, послал в Чаячий город другого регента, сира Корвина Корбрея, с тысячью воинов, дабы восстановить королевский мир и уладить вопрос с наследством.

Королевская Гавань тем временем достигла величайшего за последние годы процветания, за что в немалой степени следовало благодарить банкирский дом Рогаре. Банк платил щедрые проценты, побуждая все новых и новых лордов вкладывать туда свое золото. Расцвела и торговля: в порту теснились корабли из Мира, Тироша, Пентоса, Браавоса и, конечно, из Лисса. С них сгружали шелка, пряности, мирийское кружево, квартийский нефрит, соторосскую слоновую кость и прочие товары, иные из коих в Вестеросе еще не видали.

Получали свою долю и другие портовые города: Синий Дол, Девичий Пруд, Чаячий город, Белая Гавань, Старомест и даже Ланниспорт на Закатном море. Город Корабел на Дрифтмарке поистине возродился: там спускали на воду десятки новых судов. Торговая флотилия матушки лорда Алина росла как на дрожжах, и на морском берегу воздвигался дворец, коему Гриб дал прозвание Мышкин Дом.

Процветал и Лисс под «бархатной тиранией» Лисандро Рогаре, наделившего самого себя титулом верховного пожизненного магистра. Когда же его брат Дразенко женился на принцессе Алиандре Дорнийской, став принцем-консортом и лордом Ступеней, власть дома Рогаре достигла невиданных высот, и Лисандро стал называться Великолепным.

Первая четверть 135 года ознаменовалась двумя радостными событиями. На заре третьего дня третьего месяца столичные жители увидели то, чего не видывали с темных времен Пляски: дракона в небе над городом. Девятнадцатилетняя леди Рейена впервые поднялась в воздух на своем Утре. Тогда она облетела город всего лишь раз, но с каждым днем ее полеты становились все более дальними и долгими.

В Красном Замке она села только однажды: принц Визерис нипочем не мог уговорить брата-короля выйти посмотреть на сестру, зато Дейенера пришла от Утра в такой восторг, что и себе захотела дракона. Вскоре после этого Рейена перелетела через Черноводный залив на Драконий Камень, сказав, что там «драконам и их всадникам больше рады».

А через неделю после первого полета Рейены Ларра родила Визерису сына-первенца. Матери было двадцать, отцу тринадцать. Визерис назвал сына Эйегоном в честь брата и положил ему в колыбель драконье яйцо, как всем младенцам дома Таргариенов. Септон Бернард помазал мальчика семью елеями, и все городские колокола звонили, празднуя рождение нового принца. Дары ему везли со всего Вестероса, но лиссенийских дядюшек никто не перещеголял, а Лисандро Великолепный объявил день рождения внука праздничным.

Но даже среди общей радости слышались недовольные голоса. Принятого в истинную Веру младенца мать хотела посвятить и своим богам. Рассказывали о непристойных обрядах в «Русалке» и кровавых жертвоприношениях в крепости Мейегора. Разговорами, возможно, всё бы и кончилось, но тут на Таргариенов обрушились такие бедствия, одно за другим, что даже безбожники вроде Гриба стали задумываться, не ополчились ли Семеро против королевского дома.

Первый признак грядущих бед был замечен на Дрифтмарке, когда из драконьего яйца в колыбели Лейены Веларион вылез белый червь, слепой и бескрылый. Не успев вылупиться, он вцепился в ручонку Лейены и стал ее грызть. Лорд Алин, прибежав на крик ребенка, швырнул злобную тварь на пол и порубил на куски.

Когда вести о чудовище дошли до короля Эйегона, между ним и братом произошла ссора. Визерис все еще держал при себе свое драконье яйцо, которое в годы изгнания напоминало ему о доме. Услышав от брата, что отныне такой мерзости в Красном Замке быть не должно, принц рассердился, но против королевской воли ничего поделать не мог. Яйцо отправили на Драконий Камень, а Визерис целый месяц не разговаривал с Эйегоном.

Король, по словам Гриба, очень страдал из-за этого, но вскоре случилось нечто куда более страшное. Однажды вечером Эйегон ужинал у себя в горнице со своей королевой и Гейемоном; Гриб развлекал их песенкой о хмельном медведе, и тут Гейемон пожаловался на боль в животе. «Беги за великим мейстером», – приказал король. Когда шут привел Манкена, паж уже корчился на полу, а Дейенера пищала, что у нее тоже болит животик.

Гейемон пробовал все королевские кушанья; Манкен объявил, что и он, и маленькая королева стали жертвами яда. Дейенере он дал сильное слабительное, чем скорее всего спас ей жизнь. Ночью ее рвало, и весь следующий день она пролежала в постели, но отрава из нее вышла. Для Гейемона же помощь пришла слишком поздно: не прошло и часа, как мальчик умер. Рожденный в борделе «лобковый король», он царствовал на протяжении одной лишь Безумной Луны, видел казнь своей матери, был виночерпием, мальчиком для битья и другом короля Эйегона. Считалось, что в день смерти ему было не более девяти.

Скормив остатки ужина крысам в клетке, великий мейстер определил, что яд содержался в корочке яблочного пирожного. Король, к счастью, не любил сладкого (как и ничего другого, по правде сказать). Королевские гвардейцы тут же препроводили к лорду-инквизитору Джорджу Грейсфорду дюжину поваров, поварят, пекарей и кухонных девок. Семь из них под пыткой сознались, что хотели отравить короля, но на вопрос, где они взяли яд, отвечали по-разному, и отравленное блюдо никто правильно не назвал. Такими показаниями разве что задницу подтереть, проворчал лорд Рован, которому хватало своего горя: его юная жена, леди Флорис, умерла родами.

После возвращения брата король проводил со своим пажом меньше времени, однако потеря Гейемона оставила его безутешным. Худа без добра, как известно, нет: Визерис тут же помирился с ним, и они вместе сидели у ложа маленькой королевы. Теперь уже молчал Эйегон; прежний мрак вновь окутал его, и он утратил интерес к чему бы то ни было.

Новое несчастье случилось далеко от столицы, в Долине Аррен. Корвин Корбрей, сославшись на последнюю волю леди Джейны, утвердил сира Джоффри Аррена законным ее наследником. Когда другие претенденты восстали против такого решения, сир Корбрей заточил Позлащенного Сокола с сыновьями в тюрьму и казнил Элдрика, но сир Арнольд, безумный отец последнего, каким-то образом ускользнул и бежал в Рунстон, где служил оруженосцем в детские годы. Лорд Рунстона Гунтор Ройс, прозванный Бронзовым Великаном, был бесстрашен и упрям, несмотря на старость; когда лорд Корбрей потребовал выдачи Арнольда, Ройс облачился в древние бронзовые доспехи и выехал навстречу ему. От слов оба перешли к проклятиям, а там и к угрозам. Корбрей обнажил Покинутую, свой валирийский меч – быть может, желая лишь пригрозить лорду Гунтору, – и арбалетчик на стене Рунстона выстрелил ему прямо в грудь.

Убийство одного из королевских регентов считалось изменой, равносильной покушению на самого короля. Более того, сир Корвин приходился дядей воинственному Квентону Корбрею, лорду Дома Сердец, и был мужем Рейены Таргариен, зятем ее сестры-близнеца Бейелы, свояком Алина Дубового Кулака. С его гибелью война в Долине вспыхнула заново. Корбреи, Хантеры, Крейны, Редфорты поддержали избранного леди Джейной сира Джоффри, а к Ройсам и «безумному наследнику» сиру Арнольду примкнули Темплтоны, Толлетты, Колдуотеры, Даттоны, лорды Трех Сестер и Перстов. Дом Графтонов и Чаячий город сохранили верность Позлащенному Соколу, даже и заточенному.

Десница незамедлительно отправил в Долину воронов, приказывая сторонникам безумца и Позлащенного тотчас же сложить оружие, если они не хотят навлечь на себя «недовольство Железного Трона». Ответа от мятежников не последовало, и лорд Рован, посовещавшись с Дубовым Кулаком, решил прибегнуть к насильственным действиям.

В столице полагали, что с приходом весны дорога через Лунные горы станет вновь проходимой, и пятитысячное войско во главе с сиром Робертом, старшим сыном лорда Таддеуша, выступило в поход по Королевскому тракту. По дороге к ним примкнули ополченцы из Девичьего Пруда, Дарри, Хейфорда, а за Трезубцем прибавились шестьсот Фреев и тысяча Блэквудов, ведомых самим лордом Бенжикотом. К горам сир Роберт пришел уже с девятитысячной ратью.

Одновременно готовилось и нападение с моря. Лорд Рован, не желая прибегать к королевскому флоту, коим командовал дядя его предшественника Гедмунд Пек, обратился к дому Веларионов. Дубовый Кулак сам возглавил эскадру, а жена его леди Бейела перебралась на Драконий Камень утешать овдовевшую сестру (и препятствовать возможным ее попыткам отомстить за мужа верхом на драконе).

Десница предупредил лорда Алина, что войском, которое надлежит высадить в Долине, будет командовать брат леди Ларры Моредо Рогаре. В воинских качествах лорда Моредо сомневаться никто не мог. Высокий, суровый, со светлыми, почти белыми волосами и ярко-голубыми глазами, он казался воплощением воителя Древней Валирии и владел валирийским мечом по имени Истина.

Назначение воеводой лиссенийца встретили, однако, неодобрительно. Моредо в отличие от своих братьев Лотто и Рогерио, на общем языке изъяснялся с трудом, да и пристало ли иноземцу командовать вестеросскими рыцарями? Недруги лорда Рована при дворе, в том числе многочисленные ставленники Анвина Пека, не замедлили объявить это доказательством того, о чем они подозревали уже полгода: Рован-де продался Дубовому Кулаку и дому Рогаре.

Все эти толки скоро забылись бы, будь наступление на Долину успешным, но оно не было таковым. В начале лорд Алин без труда разделался с морскими наемниками Позлащенного Сокола и занял гавань Чаячьего города, но при штурме стен, ограждающих порт, и в последующих уличных боях королевское войско потеряло сотни бойцов. Моредо Рогаре после гибели своего толмача обнаружил, что люди не понимают его команд, а он их ответов; итогом стали хаос и безначалие.

На другом же конце Долины горная дорога оказалась куда менее проходимой, чем от нее ожидали. На перевалах войско сира Роберта вязло в снегу, и на обоз то и дело нападали дикие горцы (потомки Первых Людей, изгнанных из Долины андалами тысячи лет назад). «Это были скелеты в шкурах, а оружием им служили каменные топоры и дубины, – вспоминал после Бен Блэквуд. – Они так оголодали, что лезли на наши мечи и копья, сколько ни убивай их». Холод, снега и ночные атаки брали свое: сир Роберт понемногу терял людей.

Однажды высоко в горах случилось немыслимое. Солдаты, с дюжину человек, заметили снизу устье пещеры и поднялись посмотреть, нельзя ли в ней укрыться от ветра. Кости, в изобилии раскиданные у входа, должны были насторожить их, но они прошли дальше… и потревожили дракона.

Убив шестнадцать человек и наградив с полсотни ожогами, разозленный бурый змей перелетел еще выше в горы, «а на спине у него сидела какая-то оборванка». Так последний раз мелькнули в истории Вестероса Бараний Вор и Крапива, хотя горные племена до сих пор рассказывают об «огненной колдунье», жившей в потаенной долине вдали от дорог и селений. Ей будто бы поклонялся один из самых свирепых кланов; юноши перед посвящением в мужчины несли ей дары и возвращались обожженные в знак того, что посетили драконью женщину в ее логове.

Встреча с драконом оказалась не последним испытанием для людей сира Роберта. Дойдя до Кровавых Ворот, войско потеряло около трети от холода, голода и боев с одичалыми. Погиб и сам сир Роберт Рован: его раздавил валун, который дикари сбросили с высоты на колонну. Командование над войском принял Бенжикот Блэквуд; до его совершеннолетия оставалось еще полгода, но военным опытом юный лорд не уступал мужам вчетверо его старше. У входа в Долину солдаты досыта поели и обогрелись, но сир Джоффри Аррен, Рыцарь Кровавых Ворот и признанный наследник леди Джейны, сразу понял, что после такого перехода для боя они непригодны и будут ему не помощью, а обузой.

В ту же пору на тысячу лиг южнее Лиссенийская Весна потерпела еще один сокрушительный удар: в Лиссе и Солнечном Копье почти одновременно умерли Лисандро Великолепный и его брат Дразенко. Оба Рогаре, разделенные Узким морем, скончались при подозрительных обстоятельствах. Первым погиб Дразенко, подавившись куском ветчины, а роскошная барка Лисандро затонула с ним вместе, возвращаясь во дворец из «Душистого сада». В злосчастное совпадение верили лишь немногие; большинство видели во всем этом заговор против дома Рогаре. Обе смерти приписывали Безликим из Браавоса, лучшим наемным убийцам на свете.

Но если виновниками в самом деле были Безликие, то кто же их нанял? В числе заказчиков называли браавосский Железный банк, архона Тирошийского, Раккалио Риндона и целый сонм лиссенийских магистров, недовольных «бархатной тиранией» Лисандро. Кое-кто предполагал даже, что Лисандро убрали с дороги родные дети: законных у него было девять – шесть сыновей и три дочери, бастардов шестнадцать. Так или иначе, с братьями разделались очень искусно, придав обеим смертям видимость несчастного случая.

Ни одна из должностей Лисандро наследственной не считалась. Его обглоданный крабами труп еще не успели извлечь из моря, как враги верховного магистра начали бороться за них с былыми друзьями.

Верно говорят, что лиссенийцы воюют не оружием, а заговорами и ядами. Весь остаток того кровавого года магистры и магнаты Лисса кружились в смертельном танце, где верх одерживали то одни, то другие. Побежденные часто прощались и с самой жизнью. Торрео Хаэн, заняв желанный пост верховного магистра, дал пир, на коем был отравлен с женой, любовницей, дочерьми (одна из них явилась на бал Девичьего Дня в скандальном прозрачном платье), братьями, сестрами и несколькими сторонниками. Сильварио Пендейериса ударили в глаз кинжалом, когда он выходил из Храма Торговли, брата его Перено удавила рабыня из перинного дома. Маршала Морео Дагареона убили свои же гвардейцы; Маттено Ортиса, большого почитателя богини Пантеры, растерзала собственная дикая кошка, чью клетку почему-то забыли запереть на ночь.

Должностей Лисандро его дети унаследовать не могли, но все же наследство им досталось немалое: дворец отошел его дочери Лисаре, корабли – сыну Драко, бордель – сыну Фредо, а библиотека – дочери Марре. Состояние его, хранящееся в банке Рогаре, было поделено между всеми отпрысками – даже бастарды получили свою долю, хоть она и была меньше той, что полагалась законнорожденным детям. Сам банк возглавил старший сын Лисаро, о котором справедливо говорили, что «он во сто крат честолюбивее отца, но и вполовину не так умен». Лисаро Рогаре хотел править Лиссом, но для того, чтобы подобно Лисандро, десятилетиями приумножать свою власть и богатства, ему не доставало ни хитрости, ни терпения. Видя, как его соперники погибают один за другим, он прежде всего позаботился о собственной безопасности и приобрел у рабовладельцев Астапора тысячу Безупречных. Эти воины-евнухи считались лучшими пешими солдатами в мире, а кроме того, были приучены к беспрекословному повиновению, и хозяин мог не бояться бунта или измены. Защитив себя, Лисаро позаботился о том, чтобы его избрали маршалом: он завоевал симпатии простого люда, устраивая богатые празднества, и заручился поддержкой магистров, раздавая невиданные дотоле взятки. Быстро растратив свое личное состояние, он начал брать золото из банка – для того, чтобы устроить короткую победоносную войну с Тирошем или Миром, как он сказал позже. Вся слава вместе с должностью верховного магистра досталась бы маршалу, то есть ему, а разграбив неприятельский город, он восполнил бы взятое из банка и стал первым богачом Лисса.

План этот был весьма глуп, и скоро все пошло наперекосяк. По легенде, первые слухи о несостоятельности банка Рогаре пустили люди, нанятые Железным банком Браавоса. Однако, откуда бы ни пошли слухи, скоро об этом заговорил весь Лисс. Городские магистры и крупные торговцы начали требовать возврата своих вкладов; сначала их было немного, но число недовольных росло, и скоро золото стало утекать из сокровищницы Лисаро рекой… а затем эта река пересохла.

К тому времени самого Лисаро и след простыл. Видя, что его ждет крах, он бежал из Лисса под покровом ночи, прихватив с собой трех рабынь-наложниц, шестерых слуг, сотню Безупречных и бросив жену, дочерей и дворец. Это встревожило городских магистров настолько, что они немедленно захватили банк Рогаре и нашли его хранилище полностью опустошенным.

Последующее за этим падение дома Рогаре было быстрым и безжалостным.

Братья и сестры Лисаро заявили, что непричастны к разграблению банка, но многие сомневались в их невиновности. Драко Рогаре сбежал в Волантис на одной из своих галей, а его сестра Марра, переодевшись мужчиной, попросила убежища в храме Индроса. Однако всех остальных, включая бастардов, схватили и предали суду. На восклицание Лисары Рогаре «Но я же не знала!» магистр Тигаро Моракос ответил: «А следовало бы знать», и толпа яростно взревела, соглашаясь с ним; Лисаро разорил половину города.

Причиненный им ущерб не ограничился одним Лиссом. Как только вести о падении дома Рогаре достигли Вестероса, купцы и лорды смекнули, что вверенные им Рогаре деньги потеряны. Моредо Рогаре, не теряя времени, передал командование Алину Дубовому Кулаку и отплыл в Браавос. Лотто Рогаре при попытке бежать из Королевской Гавани был взят под стражу Лукасом Лейгудом и его золотыми плащами. Железный Трон конфисковал его письма, счетные книги и все золото с серебром, оставшееся в подвалах банка на вершине холма Висеньи. Сир Марстон Уотерс с двумя своими гвардейцами и полусотней стражников между тем штурмовал «Русалку». Посетителей выгнали на улицу, не дав им одеться (среди них, по его собственному признанию, был и Гриб), а лорда Рогерио, окруженного частоколом копий, увели под улюлюканье толпы. В Красном Замке обоих братьев заточили в башне десницы: от подземелья их на время спасло родство с женой принца Визериса. После гибели сира Корвина в Долине регентов осталось лишь двое: лорд Рован и великий мейстер Манкен. Поначалу все полагали, что взять братьев Рогаре под стражу велел десница, однако такое мнение бытовало недолго, ибо в тот же вечер лорд Рован присоединился к обоим узникам, причем «персты», долженствовавшие его защищать, и пальцем не шевельнули. Когда сир Мервин Флауэрс вошел в зал совета, чтобы взять его милость под стражу, Тессарио-Тигр приказал своим людям не вмешиваться. Сопротивление оказал лишь оруженосец лорда Рована, но его быстро скрутили. «Смилуйтесь над ним!» – взмолился лорд Таддеуш. Парнишку пощадили, но Флауэрс отрезал ему ухо со словами: «Впредь тебе наука: не перечь Королевской Гвардии».

Тремя предателями, брошенными в темницу и ожидающими суда, список не ограничился. Под стражу также взяли трех кузенов лорда Рована, одного из его племянников и пару дюжин конюхов, слуг и рыцарей, состоявших у него на службе; все они сдались без боя, захваченные врасплох. Но когда сир Амори Пек с дюжиной латников пришел к крепости Мейегора, на разводном мосту их встретил сам Визерис Таргариен с боевым топором в руках. «Принцу было всего тринадцать, да и сложения он был тщедушного, – рассказывал Гриб. – Не знаю, смог бы он поднять столь тяжелый топор, не говоря уж о том, чтоб кого-нибудь зарубить».

«Если вы пришли за моей супругой, ступайте прочь, – сказал юный принц, – ибо пока я дышу, я не дам вам пройти».

Сир Амори нашел сие заявление скорее забавным, нежели устрашающим.

«Вашу супругу требуется допросить в связи с изменой ее братьев», – ответил он.

«Кто отдал такой приказ?» – осведомился принц.

«Десница».

«Лорд Рован?»

«Лорд Рован смещен, и новым десницей стал сир Марстон Уотерс».

Тут из ворот крепости появился сам Эйегон Третий и встал рядом с братом.

«Король здесь я, – напомнил он собравшимся, – и сира Марстона я своим десницей не назначал».

Гриб говорит, что при виде Эйегона сир Амори несколько опешил, но колебался недолго.

«Ваше величество еще слишком юны, – сказал он. – До вашего совершеннолетия подобные дела решают ваши верные лорды; они и выбрали сира Марстона».

«Лорд Рован тоже мой регент», – возразил король.

«Он перестал им быть, предав ваше доверие».

«Кто же принял такое решение?»

«Королевский десница».

Принц Визерис расхохотался (сам король Эйегон, к великому разочарованию Гриба, никогда не смеялся).

«Десница назначает регента, а регент – десницу, вот так хоровод! – воскликнул он. – Знайте же, сир, что я и пальцем не дам тронуть мою жену. Убирайтесь прочь, или клянусь – вы все умрете».

Тут терпение сира Амори Пека лопнуло. Он не мог уступить двум мальчишкам тринадцати и пятнадцати лет, старший из коих был к тому же и безоружен.

«Довольно, – сказал он и приказал своим людям убрать обоих с дороги. – Поосторожней только, они не должны пострадать».

«Да падет это на вашу голову, сир. – Визерис глубоко вогнал топор в настил моста, отбежал назад и сказал: – Кто заступит за этот топор, жить не будет».

Король взял его за плечо и оттащил в крепость, а вместо них на мост вышла тень.

Чернокожего, ростом около семи футов Сардока подарил леди Ларре ее отец, Лисандро Рогаре. Лицо гиганта под шелковой черной вуалью было сплошь покрыто тонкими белыми шрамами; ему вырвали язык и отрезали губы, сделав не только немым, но и уродом. Говорили, что он выиграл сотни сражений в бойцовых ямах Миэрина; что однажды, лишившись меча, он разорвал противнику глотку зубами; что он пил кровь убитых врагов; что он убивал львов, медведей, волков и вивернов одними камнями, которые вырывал из песка арены.

Мы затрудняемся сказать, есть ли в этих сказках хоть доля правды. Неграмотный Сардок любил, по словам Гриба, музыку и часто играл у дверей леди Ларры красивые и печальные мелодии на диковинном инстументе из златосерда и черного дерева почти с него ростом. «Иногда мне удавалось рассмешить госпожу, хотя она по-нашему едва пару слов понимала, – говорит шут, – но от игры Тени она всегда плакала, и это ей, как ни странно, нравилось больше».

У ворот крепости Мейегора в ту ночь звучала иная музыка. Люди сира Амори Пека бросились на Сардока с мечами и копьями, он же избрал своими инструментами обтянутый вареной кожей щит из ночного дерева с железными скрепами и кривой меч с рукоятью драконьей кости; в свете факелов темный клинок сверкал и переливался, показывая всем, что это валирийская сталь. Враги завывали, кричали, осыпали его проклятиями, Тень же не издавал ни звука; он по-кошачьи перемещался среди людей Пека, и лишь его клинок свистел, рассекая вражеские кольчуги легко, как пергамент. Гриб, будто бы наблюдавший за сражением с крыши, рассказывает, что Тень скорее напоминал «жнеца, нежели воина. С каждым взмахом падали все новые колосья, и отличием служило лишь то, что колосья эти кричали и изрыгали проклятия». Смелости людям сира Амори было не занимать, и некоторые из них успевали даже нанести ответный удар. Но Тень был все время в движении и шутя отражал эти удары щитом, а потом им же сталкивал врагов с моста прямо на железные пики.

Сир Амори Пек, нужно отдать ему должное, не посрамил Королевской Гвардии. К тому времени, как он обнажил свой меч, на мосту уже пали трое его людей, а еще двое корчились на пиках внизу. «Под белым плащом у него были белые же чешуйчатые доспехи, – рассказывает Гриб, – но шлем его не имел забрала. Не взял он с собой и щита, и Сардок заставил его пожалеть об этом». Тень превратил поединок в танец; он наносил сиру Амори рану, убивал одного из его людей, а после снова возвращался к белому рыцарю и наносил новый удар. Но Пек упорно сражался, и под конец боги на мгновение улыбнулись ему: один из стражников, падая с моста, успел ухватиться за кривой меч и вырвал его из рук Тени. Сир Амори, с трудом поднявшись с колен, бросился на безоружного врага, но Тень вытащил из моста топор Визериса и разрубил шлем сира Амори вместе с головой от макушки до шеи. Сбросив его тело на пики, Сардок спихнул с моста оставшихся убитых и раненых и вернулся в крепость. Король сразу приказал поднять разводной мост, опустить решетку и затворить ворота. Замок в замке теперь был полностью закрыт для врагов и оставался закрытым еще восемнадцать дней.

Весь остальной Красный Замок находился в руках сира Марстона Уотерса и его королевских гвардейцев, а порядок в городе поддерживал сир Лукас Лейгуд с золотыми плащами. Утром после битвы на мосту оба пришли к крепости, чтобы просить короля покинуть свое убежище.

«Ваше величество несправедливы к нам, думая, что мы замышляем недоброе против вас, – сказал сир Марстон (из рва в это время вытаскивали тела убитых Сардоком). – Мы поступаем так, чтобы оградить ваше величество от ложных друзей и изменников. Сир Амори поклялся защищать вас и, коли потребуется, отдать за вас жизнь. Он был вам верен, как верен и я. Он не заслужил смерти от рук этого зверя».

Король Эйегон был непоколебим.

«Сардок не зверь, – ответил он с крепостной стены. – Он не может говорить, но хорошо слышит и повинуется приказам. Я приказал сиру Амори отступить, и он отказался; брат мой предупредил, что с ним будет, если он заступит за топор. Я думал, что клятва гвардейца подразумевает подчинение своему королю».

«Мы клянемся слушаться короля, это так. – сказал сир Марстон. – Как только вы достигнете совершеннолетия, и я, и братья мои с радостью падем на мечи, коли вы нам прикажете. Но пока вы еще дитя, клятва предписывает нам подчиняться деснице, ибо глас десницы – глас короля».

«Мой десница – лорд Таддеуш».

«Лорд Таддеуш продал ваше королевство Лиссу и ответит за это. Я буду вашим десницей до тех пор, пока вина его или невиновность не будут доказаны. – Сир Марстон обнажил меч и преклонил колено. – Клянусь мечом своим пред взорами людей и богов: никто не причинит вам вреда, покуда я рядом с вами».

Если он надеялся, что его слова убедят короля, то был вскоре жестоко разочарован.

«Ты был рядом со мной, когда дракон пожирал мою мать; ты стоял и смотрел, – сказал Эйегон. – Я не позволю тебе стоять и смотреть, как убивают жену моего брата».

С этими словами король покинул крепостную стену, и никакие увещевания сира Марстона Уотерса не убедили его вернуться: ни в тот день, ни в другой, ни в третий.

На четвертый день вместе с сиром Марстоном пришел великий мейстер Манкен.

«Молю вас, государь, оставьте эти детсткие выходки и спуститесь к нам, чтобы мы могли вам служить».

Король Эйегон молча смотрел на него со стены, но Визерис был далеко не столь сдержан. Он приказал Манкену немедленно отправить «тысячу воронов», дабы во всем королевстве знали, что король стал пленником в своем собственном замке. На это великому мейстеру отвечать было нечего, но воронов он не выпустил.

В последующие дни Манкен предпринял еще несколько попыток улестить короля, уверяя Эйегона и Визериса, что все предпринятые действия были абсолютно законными. Сир Марстон перешел от просьб к угрозам, а от угроз – к торгу. Привели септона Бернарда, дабы тот помолился Старице и попросил ее вернуть королю разум.

Ничто, однако, не помогало: на все их усилия юный король отвечал лишь угрюмым молчанием.

Эйегон вышел из себя лишь однажды, когда среди молящих появился его мастер над оружием, сир Гарет Лонг.

«А если я не покорюсь, сир, кого вы накажете? – закричал король. – Разве что кости несчастного Гейемона, ведь крови в нем уже не осталось!»

Многие удивлялись, как новому деснице и его соратникам удавалось сохранять выдержку и продолжать переговоры, которые ни к чему не вели. В Красном Замке у сира Марстона было семь сотен латников, золотые плащи сира Лукаса Лейгуда превышали числом две тысячи, крепость же Мейегора, хоть и грозная, охранялась слабо. Из тех лиссенийцев, что прибыли в Вестерос с леди Ларрой, осталось лишь семеро вместе с Тенью – остальные ушли с ее братом Моредо в Долину. Несколько верных лорду Ровану людей успели добраться до крепости прежде, чем закрылись ворота, но среди них не было ни одного рыцаря, оруженосца или латника, как не было таковых и среди приближенных короля. Единственный в стенах крепости рыцарь, сир Рейнард Рескин, находился там в качестве пленника: лиссенийцы скрутили его в самом начале переворота. Гриб рассказывает, что придворные дамы королевы Дейенеры облачились в кольчуги и взяли в руки копья, чтобы создать впечатление, будто у короля Эйегона больше защитников, нежели полагают его противники; однако подобная уловка вряд ли могла одурачить сира Марстона и его соратников.

Стоит задуматься, почему сир Марстон Уотерс просто не взял крепость штурмом. Людей у него было предостаточно. Некоторых, конечно, убили бы Сардок и прочие лиссенийцы, но даже Тень не сможет сопротивляться вечно. Однако десница медлил и не оставлял попыток покончить с «тайной осадой» (как стали называть эти события позже) миром, хотя дело разрешилось бы гораздо быстрее, действуй он мечами, а не речами.

Некоторые говорили, что сир Марстон попросту боялся выйти на поединок со страшным Сардоком, но в это трудно поверить.

Ходили также слухи, что то ли сам король, то ли принц пригрозил повесить пленных гвардейцев при первой попытке штурма, но Гриб говорит, что это «наглая ложь».

Самое вероятное объяснение, как всегда, проще всех. Большинство ученых мужей сходятся в том, что Марстон Уотерс не отличался отвагой, да и человеком был никудышным. Будучи бастардом, он все же сумел стать рыцарем и получить скромное место при дворе Эйегона Второго, однако вряд ли бы продвинулся дальше; лишь благодаря родству сира Марстона с рыбаками Драконьего Камня именно его из сотни более достойных рыцарей избрал Ларис Стронг, чтобы спрятать короля Эйегона от занявшей престол Рейениры. Со временем Уотерс поднялся высоко: стал лордом- командующим Королевской Гвардии в обход тех, кто превосходил его как происхождением, так и доблестью. Как десница короля он должен был стать самым могущественным человеком королевства до совершеннолетия Эйегона Третьего, но в решающий момент дрогнул: его остановили принесенные клятвы и честь, как сей бастард ее понимал. Не желая запятнать свой белый плащ нападением на короля, коего клялся защищать, сир Марстон решил отказаться от штурма, надеясь урезонить Эйегона словами (или голодом, ибо припасы в крепости подходили к концу).

На двенадцатый день «тайной осады» к крепости привели закованного в цепи сира Таддеуша Рована, дабы он сознался в своих преступлениях. Септон Бернард перечислил обвинения против сира Таддеуша: его обвиняли в том, что он брал взятки золотом и девками (по словам Гриба, он предпочитал чужеземок из борделя «Русалка», чем моложе, тем лучше); что он отправил Моредо Рогаре в Долину, чтобы лишить законного наследства сира Арнольда Аррена; что он вступил в сговор с Дубовым Кулаком, чтобы сместить Анвина Пека с поста десницы; что он участвовал в махинациях банка Рогаре и тем самым способствовал разорению «многих добрых людей Вестероса, преданных королю, благородного происхождения и положения высокого»; наконец, что он сделал воеводой своего сына, «явно сего не достойного», из-за чего погибли тысячи воинов в Лунных горах.

Но самое ужасное обвинение заключалось в том, что его милость вместе с тремя Рогаре замышлял отравить короля Эйегона и супругу его, чтобы сделать принца Визериса королем, а Ларру из Лисса – королевой.

«Яд, который они использовали, называется „слезы Лисса“, – заявил Бернард, и великий мейстер Манкен сие подтвердил. – Ваше величество по милости Семерых уцелели, но Гейемон, юный друг ваш, расстался с жизнью».

Когда септон завершил свою речь, сир Марстон Уотерс сказал:

«Лорд Рован признался, что повинен во всех этих преступленьях». – С этими словами он знаком приказал лорду-инквизитору, Джорджу Грейсфорду, вывести узника вперед. Ноги лорда Таддеуша были закованы в тяжелые кандалы, лицо посинело и опухло до неузнаваемости; поначалу он не двигался с места, но лорд Грейсфорд кольнул его в спину кинжалом, и тогда он глухо промолвил:

«Сир Марстон говорит правду, ваше величество. Я во всем сознался. Лотто пообещал мне пятьдесят тысяч золотых драконов, коли я это устрою, и еще столько же, когда Визерис взойдет на престол. А яд мне дал Рогерио».

Речь сира Рована была столь прерывистой и невнятной, что многие на стенах крепости подумали, что он пьян, пока Гриб не заметил, что у него выбиты все зубы.

Эта исповедь лишила короля Эйегона Третьего дара речи. Он смотрел на сира Таддеуша с таким отчаяньем на лице, что Гриб испугался, как бы король не бросился со стены на острые пики, дабы воссоединиться с первой своей королевой.

Отвечать пришлось принцу Визерису.

«А что же супруга моя, леди Ларра? – прокричал он. – Была ли и она причастна к вашему заговору, милорд?»

Лорд Рован медленно кивнул:

«Да, была».

«А я?» – спросил принц.

«И вы были», – глухо ответил лорд Рован.

Такой ответ, казалось, удивил сира Марстона и весьма разозлил Джорджа Грейсфорда.

«А яд в пирог, осмелюсь предположить, подсыпал Гейемон Сребровласый?»

«Если вам так угодно, мой принц», – пробормотал Таддеуш Рован.

Принц посмотрел на своего брата и сказал:

«Гейемон, как и все мы, ни в чем не повинен».

«Не вы ли отравили короля Визериса, лорд Рован?» – крикнул тут Гриб.

На это бывший десница снова кивнул и сказал:

«Сознаюсь и в этом, милорд».

Лицо короля посуровело.

«Сир Марстон, – сказал он. – Этот человек – десница короля, и в измене он не повинен. Изменники здесь те, кто пытал его и принудил оговорить себя и других. Если вы любите своего короля, немедля возьмите под стражу лорда-инквизитора; иначе я уверюсь в том, что вы столь же лживы, как и он».

Его голос звенел над крепостными стенами; в это мгновение сломленный несчатьями мальчик казался истинным королем.

Некоторые и по сей день утверждают, что сир Марстон Уотерс был лишь орудием в чужих руках, честным рыцарем, обманутым людьми более коварными, нежели он. Другие полагают, что он с самого начала состоял в заговоре, но предал своих сообщников, когда почувствовал, что дело оборачивается не в их пользу.

Как бы там ни было, сир Марстон исполнил королевский приказ. Королевская Гвардия схватила лорда Грейсфорда и бросила в ту самую темницу, властелином коей он был еще утром. С лорда Рована сняли оковы, а его рыцарей и слуг вывели из подземелья на свет.

Джорджа Грейсфорда пытать не пришлось: язык ему развязал один вид страшных орудий, и он сразу же назвал имена остальных заговорщников, среди коих оказались покойный сир Амори Пек, сир Мервин Флауэрс из Королевской Гвардии, Тессарио-Тигр, септон Бернард, сир Гарет Лонг, сир Виктор Рисли, начальник городской стражи сир Лукас Лейгуд, шестеро из семи капитанов городских ворот и даже три дамы маленькой королевы.

Без боя сдались не все. Когда пришли за Лукасом Лейгудом, у Божьих ворот произошло короткое, но яростное сражение, в котором пало девять воинов, включая самого сира Лукаса. Трое из обвиняемых капитанов скрылись вместе с дюжиной своих стражников. Тессарио-Тигр тоже решил бежать, но его схватили около Речных ворот в портовой таверне, где он сговаривался с капитаном иббенийского китобойного судна.

Сира Мервина Флауэрса Марстон Уотерс решил взять под стражу самолично.

«Мы оба бастарды и к тому же связаны братскою клятвой», – сказал он будто бы сиру Рейнарду Рескину.

Услышав о признании Грейсфорда, сир Мервин сказал:

«Отдаю вам свой меч». Протянув его Марстону Уотерсу рукоятью вперед, сир Мервин выхватил свободной рукой кинжал и вонзил лорду-командующему в живот. Затем он добежал до конюшни, где попытался оседлать коня и убил пьяного латника и двух конюшат, заставших его за этим занятием. Но на шум прибежали другие, и рыцарь-бастард был забит до смерти. Он умер в том же белом плаще, честь которого запятнал.

Его командир, сир Марстон Уотерс, пережил брата по оружию ненадолго. Его нашли истекающим кровью в башне Белый Меч и отнесли к великому мейстеру Манкену. Тот нашел рану смертельной, но все же зашил ее и дал раненому макового молока; сир Марстон Уотерс испустил дух в ту же ночь.

Лорд Грейсфорд назвал в числе заговорщников и самого сира Марстона, заявив, что этот «гнусный предатель» с самого начала был с ними. Сие утверждение сир Марстон опровергнуть уже не мог, всех же прочих изменников до суда поместили в темницу.

Некоторые из них уверяли, что ни в чем не повинны; другие подобно сиру Марстону говорили, что действовали из лучших побуждений, будучи уверенными в предательстве Таддеуша Рована и лисссенийцев. Некоторые, впрочем, были более откровенны. Особой разговорчивостью отличался сир Гарет Лонг: он во всеуслышание заявил, что король Эйегон Третий неспособен держать в руках меч и на Железном Троне ему делать нечего. Септон Бернард ссылался на Веру: лиссенийцам и их заморским богам не место-де в Семи Королевствах. Они с самого начала порешили, что леди Ларра должна умереть вместе с братьями, чтобы Визерис освободился от нее и женился на вестеросской девице.

Самым откровенным из заговорщиков был Тессарио-Тигр. Он все делал из мести, да еще ради денег и девок. Рогерио Рогаре запретил ему появляться в «Русалке» за то, что Тессарио ударил одну из девушек; в уплату за свои услуги Тигр потребовал бордель вкупе с мужским естеством Рогерио, что и было ему обещано.

На вопрос инквизиторов, кто это ему обещал, Тессарио ответил усмешкой, но когда тот же вопрос повторили под пыткой, усмешка сменилась гримасой боли.

Оглашая застенок криками, Тигр назвал сначала одного Марстона Уотерса, но потом указал на Джорджа Грейсфорда и на Мервина Флауэрса. По словам Гриба, Тессарио умер, не успев назвать четвертого и, возможно, единственно верного имени.

Имя это, ни разу не упомянутое, висело над Красным Замком подобно грозовой туче. В своих заметках Гриб говорит о том, что немногие в то время осмеливались прямо сказать: был еще один заговорщик, который все это и придумал, но сам оставался в стороне, двигая остальными, как марионетками. «Тайный кукловод», – так зовет его Гриб.

«Лорд Грейсфорд был жесток, но умом не вышел, – повествует шут, – Лонг смел, но бесхитростен; Рисли пил беспробудно; септон Бернард был благочестивый болван, а Тессарио Большой Палец – кровожадный волантинец хуже всякого лиссенийца. Бабы… ну какой спрос с баб? Гвардейцы привыкли подчиняться, а не приказывать. Лукас Лейгуд любил покрасоваться в золотом плаще, а дрался, пил и сношался не хуже прочих… но какой из него заговорщик? Однако все они знались с одним человеком – с Анвином Пеком, лордом Звездной Вершины, Данстонбери и Белой Рощи, бывшим десницей короля».

Вне всякого сомнения, эти подозрения разделяли многие. Как только раскрылся заговор, стало понятно, что некоторые из заговорщиков были связаны с бывшим десницей узами родства, а другие обязаны ему своим положением при дворе. Кроме того, Пек и сам был опытным заговорщиком: ему уже случалось замышлять убийство двух драконьих наездников в гостинице «Водяной орех». Но во время тайной осады Пек был в Звездной Вершине, и никто из предполагаемых сообщников ни разу его не упомянул, так что его участие в заговоре остается недоказанным и поныне.

Зловоние недоверия и обмана пропитало Красный Замок столь сильно, что король Эйегон Третий не покидал крепость Мейегора еще шесть дней после того, как Визерис опроверг лживые признания лорда Рована. Лишь когда великий мейстер Манкен отправил полчища воронов, призывая пятьдесят верных королю лордов в Королевскую Гавань, его величество разрешил опустить подъемный мост. В крепости совсем не осталось съестного, и королева Дейенера кажый вечер плакала от голода, а ее придворные дамы так ослабели, что двух пришлось переносить через мост на руках.

К тому времени, как король покинул свое убежище, лорд Грейсфорд уже назвал всех изменников; многих из них схватили, некоторые бежали, а Марстон Уотерс, Мервин Флауэрс и Лукас Лейгуд были убиты. Вскоре Таддеуш Рован вновь вернулся в башню Десницы, но все понимали, что здоровье не позволит ему вернуться и к своим обязанностям. Иногда казалось, что это прежний лорд Рован, отважный и сильный духом, но то, что с ним сотворили, полностью сломило его.

Он то и дело начинал неудержимо рыдать, и Гриб, чья жестокость не уступала уму, издевался над стариком, заставляя его признаваться во всемозможных бредовых преступлениях.

«Однажды, – пишет он, – я заставил его признаться в том, что это он наслал Рок на Валирию. Все при дворе так и покатились со смеху, но теперь, я сгораю со стыда, вспоминая об этом».

Месяц спустя лорду Ровану лучше не стало, и великий мейстер Манкен рекомендовал королю освободить его от должности. Рован отправился в свою вотчину Золотая Роща, пообещав королю вернуться, как только поправит здоровье, но по дороге домой скончался; с ним были двое его сыновей.

До конца года великий мейстер совмещал обязанности регента и десницы, ибо королевству был нужен правитель, а король Эйегон Третий еще не достиг совершеннолетия. Но мейстеру, носящему цепь и связанному обетами, не подобало судить лордов и рыцарей, отчего изменники так и томились в тюрьме, ожидая, когда будет назначен новый десница.

Старый год подошел к концу, и начался новый; один за другим призванные королем лорды прибывали в Королевскую Гавань – вороны сделали свое дело. Собрание 136 года, хоть и не считалось Большим советом, было самым многочисленным в истории Семи Королевств со 101 года, когда Старый Король призвал лордов в Харренхолл. Вскоре в Королевской Гавани и яблоку было негде упасть, к великой радости торговцев, шлюх и держателей постоялых дворов. Большинство лордов прибыло с королевских, речных и штормовых земель. Приезжали и из Долины, где лорд Дубовый Кулак и Кровавый Бен Блэквуд принудили наконец Позлащенного Сокола, Безумного Наследника, Бронзового Великана и всех их сторонников склонить колено и поклясться в верности Джоффри Аррену (лорд Аррен самолично прибыл на совет в сопровождении Гунтора Ройса, Квентона Корбрея и Изембарда Аррена). От западных земель Джоанна Ланнистер прислала своего кузена и трех знаменосцев; Торрхен Мандерли прибыл из Белой Гавани с двумя дюжинами рыцарей и родичей, а кортеж Лионеля Хайтауэра и леди Сэм из Староместа насчитывал шестьсот человек. Но самая большая свита была у лорда Анвина Пека, который привел с собой тысячу своих солдат и еще пять сотен наемников. «Чего ему бояться, казалось бы?» – язвил Гриб).

Под сенью пустующего Железного Трона (король Эйегон Третий не почтил их своим присутствием), собравшиеся попытались избрать новых регентов, которые будут править до совершеннолетия короля, но и две недели спустя не пришли к согласию. В отсутствие сильного короля, который направил бы их на правильный путь уверенной дланью, многие лорды вспомнили старые обиды, и затянувшиеся было раны Пляски Драконов вновь начали кровоточить. У сильных властителей было много врагов, а на лордов помельче, которые не могли похвастаться властью или богатством, смотрели свысока.

Отчаявшись добиться согласия, великий мейстер Манкен предложил выбрать трех регентов жребием. Принц Визерис поддержал его, и предложение мейстера было принято. Жребий выпал Виллему Стакспиру, Марку Мерривезеру и Лоренту Грандисону. Все трое были, можно смело сказать, безобидны и ничем особым не выделялись.

Избрание королевского десницы было делом куда более важным, и собравшиеся не хотели отдавать сие решение на откуп вновь назначенным регентам.

Некоторые, особенно лорды с Простора, настаивали, что десницей вновь должен стать Анвин Пек, но им пришлось замолчать после слов принца Визериса, что его брат предпочитает кого-нибудь помоложе, «кто вряд ли наводнит его двор изменниками». Предложенного кем-то Алина Велариона сочли слишком юным. По той же причине были отвергнуты кандидатуры Кермита Талли и Бенжикота Блэквуда, и взоры лордов обратились к Торрхену Мандерли из Белой Гавани. Его знали немногие, а стало быть, и врагов к югу от Перешейка у него не было (за исключением разве что лорда Анвина Пека, отличавшегося злопамятностью).

«Ладно, я готов за это взяться, – сказал лорд Торрхен. – Но если мне придеться иметь дело с мошенниками-лиссенийцами и их клятым банком, мне понадобится человек, который смыслит в деньгах». Тогда Дубовый Кулак предложил Изембарда Аррена, Позлащенного Сокола Долины. Чтобы умаслить лорда Анвина Пека и его сторонников, Гедмунда Пека Большой Топор назначили лордом-адмиралом и мастером над кораблями (говорят, что Дубового Кулака это скорее позабавило, нежели рассердило; он сказал, что «это достойный выбор, ибо сир Гедмунд платит за корабли, а я на них плаваю»). Сир Рейнард Рескин стал новым лордом-командующим Королевской Гвардии, а сир Адриан Торне – командиром золотых плащей (раньше он был капитаном Львиных ворот, единственным из семи капитанов под началом Лукаса Лейгуда, кого не обвинили в измене).

Итак, дело было сделано. Королю Эйегону Третьему нужно было лишь скрепить решение лордов своей печатью, что он без возражений и сделал на следующее утро, прежде чем снова удалиться в свои покои.

Новый десница незамедлительно приступил к своим обязанностям. Первая стоявшая перед ним задача была не из легких: он должен был устроить суд над изменниками, которые обвинялись в убийстве Гейемона Сребровласого и заговоре против короля. В измене обвинялись ни много ни мало сорок два человека: те, на кого указал лорд Грейсфорд, в свою очередь, называли под пыткой кого-то еще. Шестнадцать изменников сбежали, шесть были мертвы, поэтому перед судом предстали лишь восемнадцать. Тринадцать из них уже признали, что их вовлекли в эти ужасные преступления, – инквизиторы короля были весьма настойчивы. Пятеро по-прежнему настаивали на своей невиновности, утверждая, что верили в то, что предатель как раз лорд Рован, и хотели спасти короля от замышлявших его убить лиссенийцев.

Суды длились тридцать три дня, и принц Визерис присутствовал на всех разбирательствах. Иногда его сопровождали жена леди Ларра, носившая под сердцем их второе дитя, и сын Эйегон с кормилицей.

Король Эйегон приходил лишь трижды, когда судили Гарета Лонга, Джорджа Грейсфорда и септона Бернарда; к судьбе остальных обвиняемых он никакого интереса не проявил. Королева Дейенера на суде и вовсе не появлялась.

Сира Гарета и лорда Грейсфорда приговорили к смерти, но оба выбрали Дозор. Лорд Мандерли распорядился посадить осужденных на корабль до Белой Гавани, откуда их препроводят к Стене.

Верховный септон написал письмо с просьбой пощадить септона Бернарда, «который может искупить свою вину, проводя время в молитвах и размышлениях и творя добро», и Мандерли проявил снисхождение. Септона не обезглавили, но оскопили и отправили босиком из Королевской Гавани в Старомест, с собственным мужским естеством на шее. «Коли он это переживет, его святейшество может поступать с ним, как его душе угодно», – заявил десница. Бернард выжил, дал обет молчания и провел остаток дней своих, переписывая священные книги в Звездной септе.

Золотые плащи, которых обвинили в измене и успели схватить (многие сбежали), последовали примеру сира Гарета и лорда Грейсфорда, предпочтя Стену топору. Так же поступили и оставшиеся в живых персты… лишь один из них, сир Виктор Рисли, быший ранее Королевским Правосудием, воспользовался своим правом помазанного рыцаря и потребовал испытания поединком, «дабы пред взорами богов и людей доказать мою невиновность жизнью своей». Сира Гарета Лонга, который первым указал на Рисли как на изменника, вновь привели на суд, дабы сразиться с ним.

«Ты всегда был никчемным болваном, Виктор», – сказал сир Гарет, когда ему в руки вложили меч. Бывший мастер над оружием быстро расправился с бышим палачом, повернулся к оставшимся приговоренным в конце тронного зала и осведомился, есть ли еще желающие.

Самым неспростым был суд над тремя женщинами; все они обвинялись в измене, все были знатными дамами и приближенными королевы. Люсинда Пенроз (та, на которую напали во время соколиной охоты перед балом Девичьего Дня), призналась в том, что желала Дейенере смерти. «Если бы мне не рассекли нос, то это она прислуживала бы мне, а не я ей. Из-за нее мне теперь не видать мужа». Кассандра Баратеон признала, что часто делила ложе с Мервином Флауэрсом, а иногда и с Тессарио-Тигром, «но лишь когда сир Мервин просил меня о том». Когда Виллем Стакспир предположил, что это было частью обещанной волантинцу награды, леди Кассандра расплакалась.

Но даже признание Кассандры поблекло в сравнении с тем, что рассказала четырнадцатилетняя леди Присцилла Хогг, низкорослая, коренастая и невзрачная: ей почему-то взбрело в голову, что принц Визерис женится на ней, если леди Ларра из Лисса умрет. «Он всегда улыбается, когда видит меня, – говорила она на суде, – а однажды, проходя мимо меня по лестнице, задел плечом мою грудь».

Лорд Мандерли, великий мейстер Манкен и регенты тщательно допросили всех трех. Гриб предполагает, что от них добивались имени четвертой заговорщицы, которое до сих пор не упоминалось: леди Клариссы Осгри, вдовой тетушки лорда Анвина Пека.

Леди Кларисса распоряжалась всеми служанками и придворными дамами королевы Дейенеры, а до того и королевы Джейегеры; она была весьма хорошо знакома со многими заговорщиками (Гриб говорит, что она была любовницей Джорджа Грейсфорда и пытки действовали на нее столь возбуждающе, что иногда она пособляла своему возлюбленному лорду-инквизитору в подземельях). Если она участвовала в заговоре, то в нем наверняка был замешан и Анвин Пек.

Однако усилия дознавателей ничем не увенчались: когда лорд Торрхен прямо спросил женщин, была ли леди Кларисса в сговоре с изменниками, все три лишь покачали головой.

Хотя сами Люсинда Пенроз, Кассандра Баратеон и леди Присцилла, вне всякого сомнения, были повинны в измене, их роль в заговоре все же была незначительной. По этой причине, а также потому, что они были женщинами, лорд Мандерли решил проявить к ним снисхождение. Решено было, что Люсинде Пенроуз и Присцилле Хогг отрежут носы, но если они посветят себя Вере, казнь будет отложена и осуществится, лишь если они нарушат свои обеты.

Знатное происхождение Кассандры Баратеон спасло ее от подобной участи: как-никак, она была старшей дочерью покойного лорда Баратеона и сестрой нынешнего лорда Штормового Предела, к тому же некогда обрученной с королем Эйегоном Вторым.

Здоровье не позволило ее матери, леди Эленде, лично присутствовать на суде, но она прислала в качестве представителей Штормового Предела трех знаменосцев своего сына. С помощью лорда Грандисона, также знаменосца Баратеонов, леди Кассандру обручили с сиром Уолтером Бронхиллом, рыцарем, имевшим на мысе Гнева несколько мер земли и замок, про который говорили, что он «слеплен из грязи с соломой». Сир Уолтер похоронил уже трех жен, с которыми прижил шестнадцать детей; тринадцать из них все еще были живы. Леди Эленда полагала, что забота о многочисленных отпрысках супруга, а также о детях, которых она сама подарит сиру Уолтеру, не оставят леди Кассандре времени на заговоры (так оно и случилось).

Суд над изменниками свершился, но братья леди Ларры, Лотто и Рогерио, до сих пор томились в темницах Красного Замка. Их признали невиновными в измене, убийстве и заговоре, но по-прежнему обвиняли в мошенничестве и хищениях: падение банка Рогаре разорило тысячи людей и в Лиссе и в Вестеросе. Братья, связанные узами свойства с домом Таргариенов, все же не были ни королями, ни принцами, а лордство было пожаловано им лишь по милости короля и, по мнению лорда Мандерли и великого мейстера Манкена, не стоило ничего. Посему они должны были предстать перед судом и получить наказание.

Семь Королевств и так задержались: в Лиссе разорение банка Рогаре уже привело к полному уничтожению дома Лисандро Великолепного. Дворец, доставшийся его дочери Лисаре, был конфискован, как и дома остальных детей вместе со всей обстановкой. Некоторые из торговых галей Драко Рогаре успели уйти в Волантис, но он потерял девять кораблей против каждого ушедшего, а также все верфи и склады. У леди Лисары отобрали все золото, драгоценности и платья, у леди Марры – все книги. Отобрали и «Душистый сад», когда Фредо Рогаре пытался его продать. Рабов всех Рогаре – и законнорожденных, и бастардов – продали. Когда оказалось, что все это покрывает лишь десятую часть долгов, в рабство продали и самих Рогаре вместе с детьми. Дочери Фредо и Лисаро поступили рабынями для утех в тот самый «Душистый сад», где прежде играли детьми. Самому Лисаро Рогаре, который и навлек на свою семью эти беды, тоже не удалось избежать наказания. Его вместе с гвардейцами-евнухами нашли в Валан-Терисе, где они ждали лодку, чтобы переправиться на другой берег Ройна. Безупречные, верные хозяину до конца, все до единого погибли, защищая его. Их было всего двадцать (Лисаро взял с собой сотню, но вынужден был продать остальных по дороге), и вскоре их взяли в кольцо. Лисаро отправили вниз по реке в Волантис, чьи триархи предложили Драко выкупить брата. Тот отказался и посоветовал волантинцам продать его городу Лиссу. Лисаро Рогаре вернулся домой, прикованный к веслу на волантинском невольничьем судне.

Когда его спросили в суде, на что он потратил украденное золото, он рассмеялся и начал показывать на присутствующих магистров: «Чтобы подкупить вот его, и его, и его»; он успел указать на дюжину, прежде чем его заставили замолчать. Это ему не помогло. Подкупленные им магистры проголосовали вместе с остальными за его приговор (но золота не вернули, ибо хорошо известно, что для лиссенийких магистров нажива важнее чести). В наказание за свои преступления Лисаро был прикован обнаженным к столбу у Храма Торговли; каждому, кто пострадал по его вине, дозволялось хлестнуть его кнутом (количество ударов зависело от причиненного ущерба). В хрониках записано, что среди взявших в руки кнут были его сестра Лисара и брат Фредо. Остальные лиссенийцы делали ставки на то, когда Лисаро испустит дух. Это случилось на седьмой час в первый же день наказания. Кости Лисаро оставались прикованными к столбу три года, пока его брат Моредо не похоронил их в семейном склепе.

На этот раз лиссенийское правосудие превзошло Семь Королевств в суровости. Многие в Вестеросе хотели, чтобы Лотто и Рогерио Рогаре разделили судьбу Лисаро, ибо падение банка Рогаре разорило многих, от мелких торговцев до влиятельных лордов. Но даже те, кто ненавидел братьев, не смогли найти ни малейшего доказательства того, что они были осведомлены о махинациях Лисаро или же как-то нажились на них.

В конце концов банкир Лотто был признан виновным в воровстве, ибо взял из банка золото, серебро и драгоценности, ему не принадлежавшие, и не вернул их по требованию. Лорд Мандерли предложил ему выбирать: или он отправится на Стену, или же ему отрубят правую руку, как обычному вору. «Хвала Индросу, я левша», – сказал Лотто и выбрал последнее. Против Рогерио не нашлось вовсе никаких доказательств, но лорд Мандерли все равно приговорил его к семи ударам кнутом. «За что?» – спросил пораженный Рогерио. «За то, что ты треклятый лиссениец», – отвечал Торрхен Мандерли.

После исполнения приговора братья покинули Королевскую Гавань. Рогерио закрыл свой бордель, продал дом, ковры, занавеси, кровати и прочую обстановку, даже попугаев с мартышками, а на вырученные деньги купил корабль, большой когг «Дочь русалки». Это был тот же бордель, только под парусами. Годами Рогерио плавал по Узкому морю, торгуя пряным вином, заморскими явстами и плотскими удовольствиями повсюду, от портовых городов до рыбачьих деревень. Однорукого Лотто пригрела леди Саманта, возлюбленная лорда Лионеля Хайтауэра, и он отправился с ней в Старомест. Хайтауэры и гроша не держали у лисссенийцев, отчего по-прежнему оставались одним из самых богатых родов Вестероса, уступая разве что Ланнистерам с Бобрового Утеса, и леди Саманта хотела узнать, как лучше распорядиться этим богатством. Так появился банк Староместа, еще больше обогативший Хайтауэров.

Моредо Рогаре, старший из трех братьев, прибывших в Королевскую Гавань вместе с леди Ларрой, в это время был в Браавосе, пытаясь договориться с ключарями Железного банка. Еще до конца года он с сундуком браавосского золота отправился в Тирош, чтобы добыть корабли и наемников для похода на Лисс, но эту историю мы, пожалуй, расскажем в другой раз.

Во время суда над братьями Рогаре Железный Трон пустовал: король Эйегон Третий так и не появился, но принц Визерис каждый день бывал там вместе с женой. Ни в судебных хрониках, ни у Гриба не сказано, что думала леди Ларра о приговоре Десницы; однако, когда огласили вердикт, она впервые заплакала.

Вскоре лорды начали разъезжаться по своим вотчинам, и Королевская Гавань зажила по-прежнему, только с новым десницей и регентами… хотя распоряжался все больше первый. «Новых регентов избрали боги, – говорит Гриб, – и похоже, что боги столь же глупы, как и наши лорды». Шут был прав. Лорд Стакспир любил соколиную охоту, лорд Мерривезер – пиры, а лорд Грандисон – поспать, и каждый регент считал остальных болванами. Впрочем, это было не столь уж важно, ибо Торрхен Мандерли показал себя честным и расторопным десницей; о нем справедливо говорили, что Мандерли, конечно, грубиян и чревоугодник, но человек разумный и справедливый. Король Эйегон особых симпатий к нему не испытывал, но его величество вообще не слишком доверял людям, а события минувшего года только усилили его подозрительность. Да и лорд Торрхен был не особо высокого мнения о короле; в письме к дочери он отзывался о нем, как об «унылом мальчишке». Однако принца Визериса Мандерли полюбил, а в королеве Дейенере просто души не чаял.

Сравнительно недолгое правление северянина было весьма богато событиями. С помощью Изембарда Аррена, Позлащенного Сокола, Торрхен Мандерли провел обширные налоговые реформы, пополнив казну и частично возместив ущерб тем, кто смог доказать, что пострадал от падения банка Рогаре. Совместно с лордом-командующим Королевской Гвардии он вновь увеличил число гвардейцев до семи человек; белые плащи были пожалованы сиру Эдмунду Варрику, Деннису Витфилду и Аграмору Коббу, заменившим Марстона Уотерса, Мервина Флауэрса и Амори Пека. Мандерли также формально аннулировал соглашение, которое Алин Дубовый Кулак подписал, чтобы добиться освобождения принца Визериса, – под тем предлогом, что оно было подписано не с вольным городом Лиссом, а с домом Рогаре, которого более не существовало.

Так как сир Гарет Лонг отправился на Стену, Красному Замку был нужен новый мастер над оружием. На эту должность десница назначил молодого способного мечника по имени сир Лукас Лотстон. Сир Лукас был сыном межевого рыцаря; он обучал юных Таргариенов владеть мечом и был столь искусным и терпеливым наставником, что скоро стал любимым учителем принца Визериса, и даже король Эйегон нехотя проникся к нему уважением. Лордом-инквизитором был назначен мейстер Ролли, совсем еще юноша; он только что прибыл из Староместа, где обучался у архимейстера Сандемана, которого считали величайшим целителем в истории Вестероса. О назначении Ролли хлопотал сам великий мейстер Манкен. «Тот, кто знает, как облегчить мучения, умеет и причинять их, – сказал он деснице, – и очень важно, чтобы лорд-инквизитор причинял страдания, потому что так велит ему долг, а не потому, что ему это любо».

Накануне Дня Кузнеца леди Ларра родила принцу Визерису второго сына, крупного и здорового мальчика, которого принц назвал Эйемоном. В честь его рождения был устроен пир, и все радовались появлению на свет нового принца… кроме, разве что, его полуторагодовалого брата Эйегона – его застали, когда он лупил младенца драконьим яйцом, положенным к нему в колыбель. Эйемон, однако, не пострадал: он поднял такой рев, что леди Ларра тут же обезоружила и отругала старшего сына.

Вскоре после этих событий лорд Алин Дубовый Кулак заскучал и начал обдумывать второе из своих великих шести путешествий. Веларионы вверили большую часть своего золота Лотто Рогаре и в итоге лишились более половины своего состояния. Чтобы восполнить утрату, лорд Алин собрал большую торговую флотилию купцов, приставив к ней для охраны дюжину своих боевых галей. Он вознамерился идти в Волантис через Пентос, Тирош и Лисс, а на обратном пути зайти в Дорн.

Говорят, что перед отплытием лорд Алин сильно повздорил с женой. В жилах леди Бейелы текла кровь дракона; она была очень вспыльчивой, и ее разозлило, что супруг только и говорит, что о принцессе Алиандре из Дорна. Но они, как обычно, вскоре и помирились. Флотилия под предводительством Алина на галее, названной в честь его матери «Дерзкая Марильда», отплыла в середине года, а леди Бейела, носившая под сердцем второе дитя лорда Алина, осталась на Дрифтмарке.

Между тем приближались шестнадцатые именины короля. Наступила весна, в королевстве был мир, и Торрхен Мандерли решил, что хорошо бы королю Эйегону и королеве Дейенере в честь совершеннолетия его величества проехаться по Семи Королевствам. Десница рассудил, что мальчику будет полезно взглянуть на свои владения и показаться подданным. Его величество был высоким, пригожим юношей; ему недоставало лишь обаяния, но у прелестной маленькой королевы обаяния было довольно и на двоих. Простолюдины сразу полюбят ее, и это пойдет на пользу угрюмому королю. Регенты, посовещавшись, решили, что поездка Эйегона займет целый год, причем он посетит даже самые отдаленные земли, куда прежде не ступала нога короля. Из Королевской Гавани королевский кортеж проследует в Синий Дол и Девичий Пруд, а оттуда, на корабле, отправится в Чаячий город. После визита в Гнездо король со свитой вернется в Чаячий и отправится морем на Север, завернув по дороге на Три Сестры.

В Белой Гавани короля и королеву встретят невиданными почестями, обещал лорд Мандерли, а потом они могут отправиться в Винтерфелл и даже посетить Стену, прежде чем снова повернуть на юг и спуститься к Перешейку по Королевскому тракту. Они остановятся в Близнецах у леди Сабиты Фрей, посетят лорда Бенжикота в Древороне, а после Блэквудов им придется погостить и у Бракенов. Затем они проведут несколько дней в Риверране и направятся через холмы на запад, к леди Джоанне в Бобровый Утес.

Дальше – снова морем в Простор, Хайгарден, Золотую Рощу и Старую Дубраву. На Красном озере живет дракон, что Эйегону не понравится, но озеро можно объехать стороной, а визит во владения Анвина Пека поможет умаслить бывшего десницу. В Староместе им, без сомнения, удастся убедить верховного септона самолично благословить королевскую чету, а лорд Лионель и леди Саманта будут только рады показать королю, что их город великолепием своим превосходит Королевскую Гавань. «Такой поездки в королевстве уже сто лет не видели, – сказал королю великий мейстер. – Весна – время новых начинаний, и это путешествие воистину ознаменует начало вашего царствования. По всему государству, от Дорнских Марок до самой Стены, люди смогут увидеть своего короля с королевой».

Торрхен Мандерли был того же мнения. «Парню будет полезно на время уехать из этого треклятого замка, – сказал он (Гриб слышал это своими ушами). – Поохотится, полазит по горам, порыбачит на Белом Ноже, на Стену посмотрит. Пиры каждый день – может, хоть так у мальчишки немного мяса на костях нарастет. Отведает пива, что варят на Севере, – оно такое густое, что его мечом резать можно, и тоже полезное».

Приготовления к совершеннолетию короля и большому королевскому путешествию занимали все время десницы и регентов. Списки лордов, желавших сопровождать Эйегона в поездке, без конца переписывали. По всему королевству подковывали лошадей, начищали доспехи, чинили повозки, шили знамена. Сотни воронов летали туда-сюда: каждый лорд и земельный рыцарь молил, чтобы король удостоил его визитом. Леди Рейена пожелала сопровождать процессию верхом на драконе, но ее просьбу деликатно отклонили; леди Бейела же заявила, что поедет во что бы то ни стало. Даже одеяния короля и королевы были предметом обсуждения. Было решено, что если королева Дейенера будет в зеленом, король, как обычно, облачится в черный наряд. Но когда юная королева наденет цвета дома Таргариенов, черный и красный, его величество должен накинуть зеленый плащ; так люди всегда будут видеть и черный, и зеленый цвета.

Приготовления велись и утром в день совершеннолетия короля. Вечером в тронном зале должен был состояться роскошный пир, а древняя Гильдия Алхимиков пообещала устроить доселе невиданный фейерверк.

Однако, когда король Эйегон вошел в зал совета, где лорд Торрхен и регенты обсуждали, стоит ли включать в королевскую поездку Тамблетон, было еще утро. Короля сопровождали четверо гвардейцев и безмолвный Сардок-Тень с покрытым вуалью лицом и мечом в руке. С его появлением присутствующих охватила тревога, и даже Торрхен Мандерли на мгновение потерял дар речи.

«Лорд Мандерли, – раздался в наступившей тишине голос короля. – Не будете ли вы любезны сказать, сколько мне лет?»

«Шестнадцать, ваше величество, – ответил десница. – Вы уже мужчина. Пора вам взять управление Семью Королевствами в свои руки».

«Так я и сделаю. Вы сидите на моем месте».

Годы спустя великий мейстер Манкен писал, что всех поразил ледяной тон короля.

Растерянный и потрясенный сир Торрхен Мандерли грузно поднялся с кресла во главе стола, с опаской поглядывая на Тень. Отодвинув кресло для короля, он сказал:

«Мы тут говорили о путешествии вашего величества…»

«Никакого путешествия не будет, – заявил Эйегон, усаживаясь. – Я не хочу провести год в седле, спать в чужих постелях и любезничать с пьяными лордами, половина которых обрадуется моей смерти, если сможет от нее хоть грош выгадать. Если кто-то из моих подданных желает со мной говорить, я буду их ждать в тронном зале».

«Но государь, – возразил Торрхен Мандерли – эта поездка необходима, чтобы народ полюбил вас!»

«Хлеб, мир и справедливость – вот что я намерен дать своему народу. Если этого мало, чтобы заслужить его любовь, отправим в поездку Гриба, а с ним ручного медведя. Мне говорили, что простолюдины просто обожают медведей, что пляшут на ярмарках. И раз уж мы об этом заговорили, отмените и сегодняшний пир. Отправьте лордов по домам, а еду раздайте голодным. Полные желудки и пляшущие медведи – такой и будет моя политика. – Далее Эйегон обратился к регентам: – Лорд Стакспир, лорд Грандисон, лорд Мерривезер, благодарю вас за службу. Больше мне регенты не понадобятся: вы свободны».

«А десница?» – спросил лорд Мандерли.

«Королю надлежит самому выбрать себе десницу, – ответил Эйегон Третий, вставая. – Вы хорошо служили и мне, и матушке, но выбрали вас мои лорды. Вы вернетесь в Белую Гавань».

«С превеликим удовольствием, государь, – сказал (вернее, прорычал, как пишет Манкен) лорд Мандерли. – С тех пор как я поселился в этой сточной канаве, я и эля-то приличного не пробовал».

С этими словами он снял и положил на стол цепь десницы.

Меньше чем через две недели лорд Мандерли в сопровождении небольшой свиты отплыл восвояси, а с ним и Гриб. Шут, похоже, привязался к здоровяку-северянину и с радостью принял его предложение перебраться в Белую Гавань; всё лучше, чем оставаться с королем, который редко улыбается и никогда не смеется.

«Я был дураком, но не настолько, чтобы служить дураку», – говорил он.

Карлик пережил покинутого им короля. Последние тома его заметок, полные красочных рассказов о его жизни в Белой Гавани, о пребывании при дворе браавосского Морского Начальника, о путешествии в Порт-Иббен и годах, проведенных в театре Шепелявых, весьма интересны, но польза нам от них небольшая; поэтому нам, к сожалению, придется попрощаться с веселым коротышкой и его злым языком. Его рассказы были презабавными, пусть и не самыми достоверными, к тому же он всегда говорил то, что другие сказать не осмеливались.

Гриб говорит, что когг, на котором лорд Мандерли отплыл в Белую Гавань, назывался «Веселый моряк», но на борту его царило уныние. Торрхен Мандерли, и прежде не любивший «угрюмого мальчишку», что доказывают его письма к дочери, не мог простить королю столь грубого отстранения от должности и считал личным оскорблением то, что Эйегон в одночасье «загубил» столь тщательно обдуманную поездку.

Эйегон Третий, и часа не пробыв королем, успел сделать врагом одного из самых верных и преданных своих слуг.

Так правление регентов подошло к своему печальному концу и началось царствование сломанного печального короля.