Читать онлайн Стеклянный лес

© Cynthia Swanson, 2018

© Перевод. Е.А. Ильина, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

Глава 1

Энджи

Округ Дор, Висконсин, 1960 год

Утро выдалось ясным и бодрящим – идеальное начало обычного сентябрьского дня, не предвещающее ничего дурного. Когда Пи Джей проснулся, я нарядила его в свитер, вязаные рейтузы и шапочку, доставшиеся мне от детей старшей сестры Дорис, и, взяв малыша на руки, вышла из дома. Всю ночь шел дождь, и я полной грудью вдохнула душный аромат переполненного водой озера и не слишком густого леса – такой знакомый и родной, будто запах моей собственной кожи.

Под моими ногами захрустел песок. Как и остальные обитатели Норт-Бея, мы с Полом соорудили дорожку из песка поверх покрытия из гравия и гудрона, чтобы не пачкать подошвы ботинок. Я направилась к шаткой деревянной лестнице, спускающейся к озеру. Нужно было действовать осторожно, ведь после дождя ступеньки становились такими скользкими. Спустившись, я прошлепала к воде по высокой мокрой траве и одной рукой перевернула легкую брезентовую лодку, которую соорудил несколько десятилетий назад мой дед. В прошлый уикенд Пол смастерил для Пи Джея небольшое деревянное кресло и накрепко прибил к центральному сиденью лодки, и мне не терпелось его опробовать.

Тихонько напевая, я усадила Пи Джея в кресло, пристегнула кожаными ремнями и подумала о прошедшей ночи. Вспомнилось, как барабанил дождь по жестяной крыше дома, как шумело у меня в ушах, когда мы с Полом раскачивались на постели посреди смятых простыней в сплетении рук и ног. Я выкрикнула имя мужа, и этот звук заглушил стук дождевых капель по оконному стеклу. После этого мы просто лежали рядом, прислушиваясь к редким раскатам грома. Гроза уходила дальше – за озеро Мичиган. Благодарность – за мужа, за жизнь, за будущее – окутывала мое сердце так же крепко и надежно, как теплые объятия Пола.

И вот теперь, спустя двенадцать часов, при воспоминании об этом у меня перехватило дыхание. Взмахнув веслом, я начала грести. Сегодня озеро принадлежало только нам с Пи Джеем, если не считать плававших возле берега уток да парочки чаек, паривших над нашими головами. С наступлением осени мошки и москиты пропали. Лишь время от времени над поверхностью воды с треском пролетала стрекоза, чьи крылья переливались в лучах солнца голубыми и лиловыми бликами.

Я подняла весло, позволив лодке скользить самостоятельно. Под ее мерное покачивание Пи Джей весело пускал пузыри, поглядывая на пролетавших птиц.

Я посмотрела на небо, прикрыв глаза ладонью от ослепительного солнечного света, и в этот момент справа от меня послышался громкий плеск. Я развернулась – как раз вовремя, чтобы заметить блеснувшую над зеркальной гладью озера спину форели. Рыба скрылась на глубине, оставив после себя лишь разбегающиеся по воде круги.

Резко развернувшись, я потеряла равновесие, и лодка накренилась. Пи Джей громко закричал, и я увидела, как головка свесившегося через борт малыша коснулась водной глади. Следом за головой последовали плечи и верхняя часть туловища. Очевидно, Пол прибил ремни не слишком надежно, и теперь они оторвались от креплений.

Метнувшись вперед, я схватила сына за ноги, пока он полностью не ушел под воду. Лодка снова наклонилась, но я поспешно села на скамью, чтобы сохранить равновесие.

Малыш заревел от испуга и неожиданности, и стекавшая с его головы вода перемешивалась со струившимися по щекам слезами. Я прижала ребенка к груди, погладила по мокрым волосикам и пробормотала:

– Все в порядке, малыш. Ты в безопасности.

Я поцеловала Пи Джея в лоб, крепко обняла и, быстро перекрестившись, мысленно вознесла молитву: «Спасибо тебе, святая Матерь Божья! Спасибо, что присматриваешь за нами».

Деревянное весло плавало рядом, и я смотрела на него, пытаясь унять дрожь. Крепко держа ребенка под мышкой, я принялась грести одной рукой, пока не поравнялась с веслом. Выловив его из воды, я еще крепче прижала к себе малыша и направилась к берегу, по-прежнему орудуя одной рукой. Со стороны это наверняка выглядело довольно неуклюже, но зато лодка уверенно продвигалась вперед.

Не успела я переступить порог дома, как зазвонил телефон. Два коротких пронзительных звука свидетельствовали о том, что звонок, поступивший на общую телефонную линию, предназначался нам. Все еще не уняв дрожь от недавно пережитого испуга, я скинула галоши, ринулась в ванную комнату, закутала сына в полотенце и, положив его на диван, побежала к телефону.

Прежде чем поднять трубку, я убавила громкость радио, которое забыла выключить перед уходом из дома: все утро там обсуждали итоги состоявшихся накануне президентских дебатов. Участники радиообсуждения отдавали свои симпатии президенту Никсону. У тех же, кто смотрел трансляцию по телевидению, сложилось впечатление, что безоговорочную победу одержал сенатор Кеннеди. Едва услышав это, я торжествующе подняла кулак. Ведь менее чем через два месяца мне предстояло впервые принять участие в президентских выборах. Так что мой голос был на стороне сенатора из Массачусетса.

– Тетя Энджи?

Женский голос на другом конце провода был мне незнаком. Голоса братьев и сестер я, самая младшая из шестерых детей, хорошо знала, из дюжины моих племянников и племянниц мало кто мог самостоятельно позвонить по телефону. И ни у кого из них точно не было такого голоса. Мою собеседницу нельзя было назвать взрослой женщиной, но и из детского возраста она тоже уже вышла.

Я знала лишь одного обладателя подобного голоса, кто мог называть меня тетей.

– Руби, это ты? Что случилось?

Ответа не последовало. Я взглянула на Пи Джея: малыш что-то бормотал и с воодушевлением вытаскивал нитки из диванной подушки. Учитывая, что ему пришлось пережить на озере, он вел себя на удивление спокойно. Какое счастье, что у меня такой милый и покладистый ребенок в отличие от детей моих сестер, которые постоянно жаловались на колики и капризничали. «У нас родился настоящий победитель, – говорил Пол всякий раз, когда я обращала его внимание на это обстоятельство. – Наш сын – победитель, Энджел».

А я лишь улыбалась в ответ на эти слова и ласковое имя, которым он называл меня с самой первой нашей встречи: Энджел – ангел.

На другом конце провода раздался какой-то с трудом различимый звук, который не был похож на попытку заговорить или откашляться. Я надеялась, что это все-таки Руби, хотя и терзалась сомнениями: вдруг старая миссис Бейтс из соседнего дома решила воспользоваться общей телефонной линией, чтобы подслушать чужие разговоры?

– Руби? – повторила я. – Это ты? Все в порядке?

– Нет, – послышался привычный, лишенный эмоций и холодный, точно вода в заливе, голос девочки. – Нет, тетя Энджи, я не в порядке.

Последовала долгая пауза, а потом Руби произнесла:

– Тетя Энджи, мой папа мертв, а мама сбежала.

Глава 2

Руби

Стоункилл, Нью-Йорк, 1960 год

– Мама оставила записку, в которой сообщила нам с папой, что уезжает, – пояснила Руби и едва слышно добавила: – Она написала, что ей очень жаль, но жизнь слишком коротка, чтобы ждать.

– Это ужасно, Руби, – выдохнула Энджи. – Просто ужасно.

Девочка промолчала.

– А твой отец?..

Наматывая телефонный провод на палец, Руби рассказала, что тело отца было найдено в лесу, всего в нескольких футах от дома.

– Он сидел возле дуба, а рядом валялась пустая чашка. Ее проверили на наличие яда. В полиции сказали, что все указывает на самоубийство.

Голос Руби звучал обыденно и безразлично.

– О господи! – воскликнула Энджи. – Мне так жаль. – Она на мгновение замолчала, а потом поспешно спросила: – Где ты сейчас, дорогая?

Руби не отвечала, пытаясь осмыслить произнесенное тетей слово – «дорогая».

Никто так не называет Руби. Больше никто.

– Я дома, – наконец произнесла она. – Не могли бы вы попросить дядю Пола позвонить мне, как только у него появится возможность?

Повесив трубку, Руби вышла во внутренний двор, спустилась по ступеням и направилась в лес. Вокруг стояла тишина, которую нарушали лишь свист птиц, жужжание насекомых да шорох ветвей, когда по ним прыгали белки. Проходя мимо могучего дуба, она легонько хлопнула рукой по стволу и двинулась дальше. Подошвы ее поношенных серо-белых теннисных туфель утопали в мягкой земле и влажной листве.

Руби пошла по узкой, едва различимой тропинке и вскоре оказалась на небольшой поляне, в центре которой стоял огромный валун. Камень был скользким от росы, мелкие вкрапления кварца поблескивали в лучах пробивавшегося сквозь кроны деревьев солнца. Руби взгромоздилась на валун, положила ногу на ногу и осторожно поддела ногтем резиновый ярлык на подошве левой туфли. Когда-то на нем было написано слово «KEDS», но девочка ковыряла его так часто, что теперь от названия остались лишь две первые буквы.

Руби положила руку на камень, предвкушая ощущение исходившей от него ледяной прохлады, но быстро отдернула, потому что вместо шероховатой поверхности коснулась чего-то живого и гладкого. Руби опустила глаза. В шести дюймах от нее свернулась клубком толстая змея. Она зашипела, и девочка вскочила с камня и отошла на несколько шагов, не сводя взгляда со змеи. Ее злые глаза-бусинки блестели, а изо рта угрожающе высовывался раздвоенный язык. Вдоль зеленого, точно кроны деревьев, тела проходили тонкие желтые полоски.

Чтобы доказать отсутствие страха, Руби протянула к ней руку. Змея вытянулась, а потом снова свернулась в клубок. Тогда Руби пошевелила пальцами, и этого оказалось достаточно. Змея подняла голову и со злобным шипением бросилась на протянутую руку.

Руби могла бы закричать, но не стала: все равно никто не услышит.

Глава 3

Энджи

Усадив Пи Джея в кроватку с высокими бортами, я натянула галоши, выбежала на улицу и, шлепая по грязному двору, обдумывала услышанное. Самоубийство… Какой ужасный поступок! Я не знала, как найти нужные слова и рассказать Полу о смерти его брата. Он будет раздавлен.

А Руби! Представить только, в каком положении оказалась девочка. Мать ее бросила. Отец тоже. Очевидно, поступок жены разбил ему сердце, и он предпочел лишить себя жизни, нежели взглянуть в лицо реальности. Как родители могли так поступить с собственным ребенком?

Я вспомнила, как Руби примолкла, услышав обращение «дорогая». Оно сорвалось с языка по привычке: так я всегда проявляла нежность к племянникам и племянницам, – но Руби семнадцать лет, а мне – двадцать один. Вряд ли она мне поверила. Не стоило этого делать.

У кромки леса я свернула на широкую, утопающую в грязи дорожку, ведущую к студии Пола. Сквозь тонкие ветки кедров и берез проглядывали солнечные лучи и согревали мои плечи. После того как в конце девятнадцатого века были вырублены почти все деревья, леса здесь, в округе Дор, редкие. Я испытывала странное ощущение – лес словно выставлял меня напоказ и в то же время обступал со всех сторон.

Этот участок земли в два акра некогда принадлежал моим бабушке и дедушке. Год назад мы с Полом поженились и поселились в их небольшом коттедже. В десяти ярдах от него, в бывшем сарае, располагалась крохотная студия Пола.

– Пол! – крикнула я, распахивая дверь.

Муж оторвался от натянутого на мольберт холста. Стоявший рядом стол был завален коробками с акварельными красками, кистями всевозможных размеров, стаканами с водой и перепачканными тряпками. На подлокотниках от старых кресел, прикрепленных к стене, располагались картины на разных этапах создания. На них были изображены виды Норт-Бея, озера Мичиган и заката над Грин-Беем по другую сторону полуострова.

– Что такое, Энджел? – Пол посмотрел на меня.

– Даже не знаю, как тебе сказать… – Я переступила порог студии. – Речь о Генри. И Силье.

– А что с ними такое?

Я судорожно сглотнула.

– Руби звонила. Она сказала… О, Пол! – Я крепко обняла мужа. – Генри… умер.

Высвободившись из моих объятий, Пол тяжело опустился на стул.

– Не понимаю.

– Я тоже. Но Руби сказала… Она сказала, что Генри нашли в лесу неподалеку от дома. Полиция считает, что это… самоубийство. – Я почувствовала, как слезы обожгли мне глаза. – А Силья пропала. По словам Руби, она их бросила.

Рассказав мужу об оставленной Сильей записке, я замолчала, давая ему возможность переварить услышанное.

Пол не произнес ни слова.

– Ты уверена? Ты уверена, что Руби сказала именно это? – наконец спросил он.

Я кивнула. Пол посмотрел в окно, а затем снова повернулся ко мне.

– Расскажи все. Слово в слово повтори, что сказала тебе Руби.

Генри жил в штате Нью-Йорк с женой Сильей и дочерью Руби. Я встречалась с ними лишь один раз, прошлой осенью, когда они приезжали на нашу с Полом свадьбу.

Вечером накануне торжества я пожелала Полу спокойной ночи и отправилась в свою комнату, чтобы провести последнюю ночь в девичьей постели. На следующий день я не видела Пола до тех пор, пока не вошла в церковь Святой Марии и не остановилась рядом с ним у алтаря. Там уже стоял его брат.

Пока святой отец произносил речь, я искоса поглядывала на Генри, поражаясь его сходству с Полом. Мы с моими братьями и сестрами тоже очень похожи друг на друга: у всех тускло-каштановые волосы, веснушчатые носы и круглые голубые глаза под изогнутыми дугой бровями, – однако Генри и Пол – высокие, худощавые, с узкими лицами, копнами темных волос и блестящими карими глазами – со стороны выглядели близнецами.

Собственно говоря, почти так и было. На первом свидании Пол поведал мне, что разница в возрасте между ними всего год и что с самого детства они были неразлучны.

– У нас почти не было друзей, – рассказывал Пол. – Да мы в них и не нуждались, вполне довольствуясь обществом друг друга.

Братья родились в Калифорнии. Их родители работали смотрителями виноградников, и мальчики выросли среди зеленых лоз. Они помогали матери и отцу ухаживать за прихотливыми растениями, собирать урожай и перерабатывать его в вино.

– Вы, так же как римляне, давили виноград ногами в огромных деревянных кадках? – спросила я Пола, подавшись вперед так, чтобы ему стала видна моя грудь, выглядывавшая из декольте любимого платья в горошек.

– Каждую осень, – с улыбкой заверил Пол, и мое сердце затрепетало.

Да и у кого хватило бы смелости меня осуждать? Ведь своей широкой улыбкой и блестящими глазами Пол напоминал мне Кэри Гранта. Я была бессильна перед чарами Пола Гласса – привлекательного художника средних лет, появившегося в округе Дор словно бы из ниоткуда.

Как и всегда летом, я работала горничной в отеле «Гордон Лодж». Работа эта была довольно изнурительной, ведь гостевые домики приходилось убирать в нейлоновом форменном платье и чулках, снять которые было нельзя даже в самые жаркие дни. Этого требовало руководство. Однажды в полдень, закончив смену, я вошла в главное здание, чтобы выпить воды. Незнакомый мне бармен, весело насвистывая, мыл стаканы. Две верхние пуговицы его рубашки были расстегнуты, так что я разглядела медальон святого Христофора, поблескивавший на покрытой темными волосами груди. Устраиваясь за стойкой, я испытала почти непреодолимое желание протянуть руку и коснуться этого самого медальона. Бармен улыбнулся, сверкнув карими глазами, и поставил передо мной стакан ледяной воды прежде, чем я попросила его об этом.

В тот же вечер состоялось наше первое свидание. Я сбегала домой, приняла душ, переоделась и вернулась в бар, где сидела у стойки и ждала, пока Пол закончит смену.

Он рассказывал, что они с Генри воевали. Впрочем, как и большинство молодых людей того времени. Пол – на Тихом океане, а Генри – в Европе. Перед отправкой на фронт подразделение Генри ненадолго остановилось в Нью-Йорке, где он и встретил Силью.

– Что за необычное имя – Силья? – спросила я. – Итальянское? Вроде святой Сесилии?

– Нет, это финское имя, – пояснил Пол. – Силья выросла в социалистической общине в Бруклине. Один за всех, и все за одного. Глупость какая! – Пол усмехнулся. – Но теперь ее образ жизни изменился.

– И как же она живет теперь?

– Богато, – ответил Пол, поморщившись. – Силья живет богато.

Первое свидание закончилось в постели. С тех пор мы начали проводить ночи вместе. Днем мы тоже встречались – в комнате Пола, которую он снимал в городе.

Прежде чем войти в здание, я украдкой оглядывалась по сторонам, желая остаться незамеченной. Ведь если бы я встретилась с кем-то из знакомых, о моих похождениях стало бы известно родителям или братьям. Никогда раньше я не делала ничего подобного, но и таких мужчин, как Пол, мне тоже не доводилось встречать. Он отличался от парней, рядом с которыми я росла, так же разительно, как павлин от чайки, стаи которых кружили вокруг нашего отеля в поисках пищи. И дело было не столько в его обаянии, сколько в зрелости. Он везде бывал, все видел. Ничто не могло выбить его из колеи – ни внезапная перемена погоды, ни грубость постояльцев, ни спущенная шина на пустынной дороге. Ни один мужчина в мире за исключением моего отца не имел таких умелых рук. И я поняла, что могу безгранично ему доверять.

Удивительно, но Пол влюбился в меня так же сильно, как и я в него. Когда он мне улыбался, я чувствовала себя королевой красоты, так что совершенно не удивилась тому обстоятельству, что мы стали мужем и женой всего через три месяца после знакомства.

Жену деверя я увидела только на свадьбе. Силья оказалась довольно высокой и обладала весьма пышными формами. Изумрудно-зеленое платье без бретелек выгодно подчеркивало изгибы ее тела. Светлые волосы были зачесаны назад, и лишь несколько прядей ниспадало на лоб. Я бы не назвала Силью красивой, ибо ее крупный, похожий на картофелину нос затмевал все остальное, в том числе глаза необычного орехового цвета, которые прятались за очками в оправе «кошачий глаз».

Силья рассказала, что весьма неплохо зарабатывает, исполняя обязанности менеджера по закупкам продуктов питания в отеле «Ратерфорд».

– Это не самый крупный отель в Нью-Йорке и не самый известный, – пояснила она, – но мы славимся безупречным сервисом. В особенности наши рестораны.

Я рассеянно кивнула, оглядываясь по сторонам в поисках Пола. Он стоял за барной стойкой, смешивал напитки и со смехом беседовал с сидевшими напротив него гостями. Веселый общительный бармен даже в день собственной свадьбы.

– Жаль, что мы не можем погостить чуть дольше, – произнесла Силья, и я снова перевела взгляд на нее. – В понедельник мне нужно быть на работе.

Она достала из сумочки золотые портсигар и зажигалку и, закурив, посмотрела на меня.

– А вы, дорогая? Чем занимаетесь вы?

– Летом я работаю здесь, в отеле, – ответила я, комкая носовой платок, который, как говорится в стихотворении, девушка всегда должна иметь при себе. – Но теперь я стала замужней женщиной и все…

Я осеклась, не зная, что еще сказать. Никто, кроме членов семьи и самых близких друзей, не знал моей тайны. Впрочем, вскоре все станет очевидно, и тогда никто не удивится тому, что мы с Полом так спешили со свадьбой. Мой слегка округлившийся живот тщательно маскировало пышное подвенечное платье, перешедшее мне по наследству от старшей сестры Кэрол Энн. Она была чуть полнее меня, поэтому мне не составило труда скрыть беременность с помощью нескольких ярдов атласа и кружева. И все же Силья – невестка Пола, член его семьи. Рассказал ли Пол брату о ребенке? И если рассказал, поделился ли Генри этой новостью с женой? Я не знала.

Силья кивнула и грустно улыбнулась:

– Брак – это работа. Брак – это… Впрочем, что я об этом знаю? Не больше и не меньше, чем любая другая замужняя женщина. – Она выпустила сигаретный дым и добавила: – У каждой жены своя история.

– Да, – согласилась я. – Это верно.

Склонив голову набок, Силья окинула меня задумчивым взглядом.

– Я вижу, как вы обожаете Пола. Это очень мило. Что-то подобное я чувствовала по отношению к Генри, когда мы познакомились. Я тогда была примерно вашего возраста. – Она отвернулась к окну, из которого открывался великолепный вид на озеро. – Как давно это было.

В зале раздался звон: это гости принялись стучать серебряными вилками и ножами по своим бокалам, желая увидеть, как жених целует невесту. Наши с Полом взгляды пересеклись, и он поманил меня к себе.

– Прошу прощения, – обратилась я к Силье и поспешила к жениху.

Перегнувшись через барную стойку, я позволила Полу запечатлеть на своих губах теплый поцелуй, и гости разразились аплодисментами.

Глава 4

Силья

1942 год

В Бруклине любовь с первого взгляда случалась только в кино. Каждую субботу девушки тратили карманные деньги на то, чтобы опуститься в бархатные кресла в «Колизее» или в кинотеатре на бульваре Сансет и, задумчиво жуя попкорн, наблюдать за Барбарой Стэнвик, без памяти влюблявшейся в Генри Фонду, Вивьен Ли, гипнотически заглядывавшей в глаза Лоуренсу Оливье, или Айрин Данн, становившейся жертвой чар Кэри Гранта.

А после сеанса они выходили на шумные грязные улицы и направлялись домой – к уставшим на работе матерям, молчаливым отцам и ватагам младших сестер и братьев. Исполненные мечтаний, девушки писали в личных дневниках свои имена рядом с известной фамилией – что-то вроде «миссис Эмма Оливье», пытаясь представить, что было бы, если бы на пороге их дома вдруг возник герой девичьих грез Лоуренс. Он наверняка тотчас же позабыл бы свою Вивьен, воспылав страстью к Эмме.

Такой девушкой была и двадцатилетняя Силья Такала. Чистая, точно медный чайник, которому еще только предстояло испытать жар пламени, она знала о любви лишь то, что видела на экране кинотеатра.

А потом в ее жизнь пришла настоящая любовь. Совсем как в кино.

Это случилось на автобусной остановке, когда Силья направлялась в гости к своей подруге Джоанне. Пятница в колледже Хантер обычно была коротким днем. В выходные Силье предстояло выполнить довольно большой объем домашних заданий, но она не видела Джоанну несколько месяцев – с тех самых пор, как семья подруги переехала из финского поселения в Бруклине в финскую общину в Гарлеме.

Силья ждала своего автобуса, когда высокий и невероятно худой молодой человек в военной форме, каковые в те дни часто встречались на улицах городов, нерешительно тронул ее за плечо и робко улыбнулся:

– Мое почтение, мисс. Я хотел бы попасть в зоопарк в Бронксе. Не подскажете, на какой автобус мне сесть?

– В зоопарк? Почему вы хотите поехать именно туда? – Силья не могла отвести взгляда от незнакомца. Ведь перед ней стоял двойник Кэри Гранта с лучистыми глазами и притягательной улыбкой.

– Я остановился в Нью-Йорке всего на несколько дней и решил, что мне стоит осмотреть достопримечательности. – Он взглянул на ясное, залитое солнцем небо – непривычно безоблачное для начала марта. – К тому же приятно провести такой погожий денек в зоопарке.

Какое необычное времяпрепровождение для находившегося в увольнительной солдата! Улицы Манхэттена изобиловали бурлеск-клубами, барами, ресторанами… Молодой мужчина, чье будущее представлялось весьма неопределенным, мог вкусить любых удовольствий. А этот ненормальный – пусть и весьма привлекательный – захотел посетить зоопарк Бронкса!

– Меня зовут Генри, – представился молодой человек, хотя Силья ни о чем таком его не спрашивала.

– Силья, – ответила она.

Рядом с грохотом остановился автобус, выпустив из выхлопной трубы облачко удушливого газа.

– Это ваш номер, – произнесла Силья. – И мой тоже.

До Джоанны Силья так и не добралась, весь день проведя с новым знакомым. Несмотря на желание посетить зоопарк, Генри, казалось, совсем не обращал внимание на животных, поскольку не сводил взгляда с Сильи.

Когда они сели в автобус, следовавший на окраину города, уже сгущались сумерки. Молодой человек обнял Силью за плечи, и это проявление вольности ее встревожило и вместе с тем невероятно возбудило. Еще никогда в жизни она не становилась объектом публичного обожания, но готовившиеся отправиться на войну молодые люди и сопровождавшие их девушки могли позволить себе почти любые нежности. Поэтому, когда Генри поцеловал свою спутницу, никто из пассажиров даже бровью не повел. Сердце же Сильи заколотилось точно сумасшедшее.

– Мне просто необходимо увидеть тебя снова, – произнес он. – Я могу тебе позвонить?

Может ли он позвонить? Что за вопрос! Вложив в руку Генри клочок бумаги с номером своего телефона, Силья вышла на Шестьдесят восьмой улице и направилась к подземке.

Дома мать недовольно поинтересовалась, где пропадала дочь.

– Прости, äiti. Поезда в метро ходят с опозданием. – Силья наклонила голову, чтобы мать не заметила блуждавшую на ее губах улыбку.[1]

«Любовь с первого взгляда? – спросила себя Силья, ложась в постель, и, сунув руку под ночную сорочку, принялась рассеянно поглаживать грудь. – Но ведь любви с первого взгляда не существует, – напомнила себе, сжимая соски и ощущая, как они становятся твердыми и невероятно чувствительными под тонкой хлопчатобумажной тканью. – Такое случается только в кино».

Потом, опуская руку ниже, подумала:

«Может, да, а может, и нет».

Они встретились на следующее утро в кафе «У Вика», неподалеку от колледжа Хантер. Силья выбрала это место не случайно: надеялась, что однокурсницы увидят ее рядом с этим красавчиком военным, – однако в кафе никого из знакомых не оказалось.

– Нью-Йорк – мой город, – сделав глоток кофе, сказала она Генри, прихлебывавшему черный чай. – Я могу показать тебе здесь все, что только пожелаешь. Я живу в этом городе с рождения и знаю о нем почти все.

Генри тихо засмеялся.

– В самом деле, красотка? Что ж, посмотрим.

Он проявил интерес к абстрактной живописи, поэтому Силья повела его в открывшийся недавно Музей современного искусства. Они переходили из зала в зал, и Силья восхищалась работами Кандинского и Пикабиа, но Генри только усмехался.

– Я не назвал бы это абстракционизмом, – заметил он, указывая на одну из гравюр Кандинского. – Где смелость? Где обнаженная натура?

Один из посетителей, услышав его слова, спросил:

– Вы знаете музей Риверсайд?

Когда же молодые люди покачали головами, незнакомец протянул им рекламный проспект.

– Там представлена потрясающая экспозиция работ американских художников-экспрессионистов. Вы не пожалеете потраченного времени.

Молодые люди направились на окраину Нью-Йорка.

– Ну вот, совсем другое дело, – произнес Генри, рассматривая работы Ротко, Готлиба и других художников. – Эти американцы знают, как преуспеть.

Генри знал, что именно он хочет, и Силья должна была исполнять его желания. Однажды она надела на свидание облегающий зеленый пуловер с жемчужными пуговицами и юбку-карандаш.

– Ты потрясающе выглядишь! – заметил Генри, оглядывая девушку с ног до головы. – Тебе стоит всегда носить зеленый цвет, он делает твои глаза более выразительными.

Правда, говоря это, Генри смотрел Силье не в глаза, а чуть ниже. Она улыбнулась и поблагодарила его за комплимент.

Через несколько дней они снова встретились «У Вика» во время перерыва на ланч. Силья была в розовой блузке свободного покроя и расклешенной юбке из серой шерсти. Она сочла, что Генри оценит этот ее любимый наряд, однако при виде Сильи Генри нахмурился и грубовато спросил:

– А где зеленый?

– Я забыла, – ответила Силья.

– В следующий раз не забывай, куколка.

После того случая, отправляясь на свидание с Генри, Силья всячески старалась включать в свои наряды что-нибудь зеленое: шарф, шляпку, украшения. В конце концов, напоминала она себе, Генри – военный и готов отдать жизнь за свою страну. Он просил ее о такой малости. Так почему бы не удовлетворить его просьбу? Ведь это самое меньшее, что она могла для него сделать.

До встречи с Генри Силья много времени проводила в библиотеке колледжа, однако теперь, боясь пропустить его звонок, всегда занималась дома. Они с матерью жили в небольшой квартирке, которая располагалась в финской общине Алку. По вечерам Микаэлы довольно часто не было дома: вместе с другими финскими женщинами она входила в отряд противовоздушной обороны, – поэтому о телефонных звонках ничего не знала. Силья хватала трубку, и ее лицо тотчас освещала широкая улыбка. Ведь на другом конце провода Генри сообщал ей о том, что находится на Манхэттене.

– Могу ли я вытащить тебя из твоей мрачной тюрьмы? – спрашивал он. – Давай отправимся в какое-нибудь модное заведение и повеселимся на славу, а?

Силья не знала, шутит ли Генри или действительно верит в то, что говорит об Алку, где ни разу не был. Тюрьма? Ничего подобного. Их наполненная светом квартира была довольно уютной. Впрочем, Силья всегда отвечала согласием и обещала приехать через полчаса.

Выйдя из метро, она сразу попадала в объятия Генри, и ее сердце колотилось точно сумасшедшее. Когда он прикасался к ней – даже помогая снять в ресторане пальто, – Силья краснела до корней волос, а по телу разливалось тепло.

Каждый раз, встречаясь с Генри, она надеялась, что он предложит снять комнату в отеле, хотя была вовсе не из тех, кто задумывается о подобных вещах. Раньше представление Сильи о сексуальных отношениях было весьма размытым, а фантазии ограничивались поцелуями с каким-нибудь призрачным незнакомцем. Но это было до появления в ее жизни Генри. Теперь, лежа по ночам в своей девичьей постели, Силья закрывала глаза и видела его лицо, а потом мечтала, как на нее обрушивается дождь его поцелуев. Дотрагиваясь до себя, она воображала, что ее касаются теплые руки Генри.

Через десять дней после знакомства, когда они прогуливались по Центральному парку, Генри взял Силью за руку и надел ей на палец скромное колечко с бриллиантом.

– Выходи за меня замуж. Выходи за меня, Силья, а когда война закончится, я вернусь, и мы замечательно заживем одной семьей. Это будет жизнь, какую ты не представляла даже в своих самых необузданных фантазиях. – Он легонько сжал ее руку. – Я стану твоим навечно, если ты согласишься принадлежать мне.

Силья лишилась дара речи. Неужели он действительно обращался к ней, к Силье Такала – симпатичной, но обыкновенной девушке из Бруклина? К девушке, произносившей прощальную речь в выпускном классе школы и отправившейся продолжать учебу в колледж Хантер? К той, которая была гордостью и радостью не только матери, но и всего Алку? Возможно ли, чтобы именно ей вручили кольцо и сделали совершенно нелогичное, но такое чертовски романтичное предложение руки и сердца? Ведь именно такие истории и снимают в Голивуде.

Не веря, что это происходит на самом деле, Силья ответила согласием.

Глава 5

Руби

Руби думала, что, если закричит, никто ее не услышит, но ошибалась. У самой кромки леса, рядом с заброшенным кладбищем, остановился автомобиль. Из него вышел Шепард, с тихом стуком захлопнул дверцу и, поймав на себе взгляд девочки, поспешил к ней.

Как бы Руби ни хотела, змея не укусила ее и скрылась в густой траве. Ленточные змеи обычно не кусают людей и даже не пытаются напасть.

– Вам не стоит здесь находиться, – сказала она Шепарду. – Час назад здесь были копы. Они что-то измеряли возле дуба, переговаривались и делали пометки в блокнотах. Я их видела, а они меня – нет. Что, если они вернутся?

Шепард кивнул.

– А разве ты должна здесь находиться?

– Если честно, нет, – призналась девочка. – Сейчас я должна быть в квартире мисс Уэллс. Она сказала, что не будет ничего дурного в том, если я пропущу несколько дней в школе и позвоню дяде, когда буду готова с ним говорить, а потом ушла в школу. – Руби пожала плечами. – Мне не хотелось оставаться одной. А еще мне не хотелось, чтобы мисс Уэллс платила за мои телефонные разговоры, поэтому я вернулась домой и позвонила дяде, но его не оказалось дома и я оставила сообщение его жене.

Шепард снова кивнул.

– Я предполагал, что найду тебя здесь. Не хочешь прогуляться?

Руби знала, что должна вернуться в дом и ждать звонка дяди Пола, но, посмотрев в глаза Шепарда – мрачные, несмотря на чудесную погоду, – не смогла отказаться.

– Только совсем недолго.

Она направилась в глубь леса, Шепард последовал за ней.

Молча – ибо что тут можно сказать? – они шли друг за другом по узкой тропинке. Солнечный свет проникал сквозь кроны деревьев и падал на землю красными, желтыми и оранжевыми пятнами. Опавшие листья шуршали под ногами. Именно такие дни, как этот, заставляют людей верить в то, что осень их любимое время года.

Руби и Шепард двигались в сторону запада, затем свернули на север. Не было никаких ограждений, никаких знаков, разделявших лес, но Руби и без них знала, где именно заканчивался принадлежавший их семье участок леса. На севере он граничил с лесами Берков, на юге – с собственностью семьи Пауэлл. На востоке располагалось старое заброшенное кладбище датской реформатской церкви, где Шепард припарковал свой автомобиль.

Наконец они остановились и сели на ствол поваленной березы, мягкая гнилая кора которой крошилась от малейшего прикосновения. Просеивая ее сквозь пальцы, Руби вспомнила, что разложение дерева изнутри называется сердцевинной гнилью. Об этом рассказывал Шепард.

Он осторожно положил руку ей на плечо, и она посмотрела ему в лицо. Его глаза были полны скорби.

– Хочешь поговорить об этом? – спросил Шепард.

Руби покачала головой:

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

А потом начала рассказывать:

– Когда мы только сюда переехали, мне как раз исполнилось десять лет. С наступлением темноты я постоянно зазывала соседских детей в лес. Я не боялась, ведь лес причиняет не больше вреда, чем то, что происходит за стенами домов. Например, я уже тогда знала, что телевидение причиняет детям больше вреда, нежели то, что может случиться с ними в чаще леса.

Шепард кивнул, соглашаясь.

– Вот что я делала. Когда все дети играли во дворе, забиралась на невысокое дерево, что росло за домом Берков, и тихо ухала. На мне было темно-синее платье, из которого я давно уже выросла. Я очень любила это платье, потому что его можно было надевать с темными лосинами, и тогда я становилась похожей больше на тень, чем на девочку. А еще повязывала на голову темный шарф, чтобы спрятать волосы, и представляла, что они у меня не белые, как у матери, а каштановые, как у отца.

– Значит, ты хотела быть похожей на отца? – спросил Шепард. – Больше, чем на мать?

– Нет, я не хотела быть копией отца. Просто с темными волосами мне было проще выполнить задуманное, – пояснила Руби.

– А, – кивнул Шепард. – Теперь понимаю.

– Дети слышали издаваемые мною звуки и замолкали. А я ухала снова, и тогда один из них говорил: «Вы это слышали?», – а другой отвечал: «Это всего лишь старая сова. Она не причинит вреда». Кто-то предлагал: «Давайте ее найдем». Когда они подходили совсем близко, но меня еще не видели, я перебегала к другому дереву и снова ухала точно сова. Дети стояли у того дерева, на котором я недавно сидела, и кто-то из них говорил: «Она улетела, и теперь мы ее не найдем». Но ему тут же отвечали: «Подождите, стойте тихо!» Все замолкали и прислушивались, и, конечно же, «сова» ухала снова. «Сюда!» – кричали они и пробирались мимо меня, с шумом ломая ветки. Им и в голову не приходило, что, будь на моем месте настоящая сова, она давно улетела бы подальше, не желая иметь дела с нарушающими ее покой людьми.

Руби слышала воодушевление в собственном голосе. Продолжая рассказывать, она чувствовала, как печаль отступает. Не так давно мать заметила: «Разговорив тебя, Руби, уже трудно поверить, что еще недавно ты была тихой и молчаливой. В подходящей компании ты становишься совсем другим человеком».

– Уверена, вы уже догадались, чем все заканчивалось. Спустя некоторое время мы оказывались так глубоко в лесу, что никто, кроме меня, не мог найти дорогу к дому.

Руби протянула Шепарду руку, и тот без колебаний сжал ее в своих ладонях. Руби любила в нем это больше всего – он всегда действовал решительно.

Они встали и медленно побрели назад. Руби наслаждалась ощущением собственной руки, зажатой в надежной руке Шепарда.

– Те дети были такие глупые, – заметила она.

– Они всего лишь дети, Руби, – ответил Шепард, и она испугалась, что он отпустит ее руку, но он не отпустил.

– Знаю. Но я просто не могла удержаться. Со временем я уставала от игры и переставала изображать сову, но к тому времени уже никто не знал дороги назад. Один неизбежно начинал плакать, другой говорил, что плачут только малыши. Затем они начинали спорить, кого можно считать малышом, а кого – нет. А потом кто-то замечал, что тот, кто не боится, попросту глупец. Дети долго ходили кругами, пока за деревьями не начинали мелькать фонари, освещающие Стоун-Ридж-роуд. Тогда раздавались дружные возгласы облегчения. Они радовались и шлепали себя по голым рукам и ногам, убивая москитов. Матери начинали звать их домой, и вскоре наступала тишина. Именно тогда я могла наконец выйти из леса, – закончила Руби.

Шепард посмотрел на нее.

– Представляю эту картину. Ты отличный рассказчик, Руби.

Она его поблагодарила, а потом напомнила, что ей нужно вернуться домой и ждать звонка от дяди.

Оказавшись на узкой тропинке, они расцепили руки, однако Шепард продолжал идти следом за Руби, и она ощущала на своей шее его теплое дыхание.

– Я проделывала подобное примерно раз в неделю на протяжении всего лета. Интересно, что рассказали бы об этом остальные? Помнят ли они старую сову, увлекавшую их в лес летом пятьдесят третьего года? Помнят ли, что так и не смогли ее отыскать, несмотря на многочисленные попытки?

– Тысяча девятьсот пятьдесят третий год, – тихо повторил Шепард. – Так давно.

Руби повернулась к нему.

– Думаете, я поступала неправильно, обманывая тех детей?

Шепард задумчиво склонил голову.

– Пожалуй. Но ты, Руби, не виновата в том, что оказалась умнее и смелее остальных.

– Верно, – согласилась она. – Это не моя вина.

Руби никогда не просила сделать ее такой, какой стала.

Глава 6

Энджи

Пол последовал за мной в дом и набрал номер брата. Когда на другом конце провода послышались гудки, он взглянул на меня.

– Энджел… если не возражаешь, я хотел бы остаться один.

Я почувствовала, как губы поджались помимо моей воли. Он собирался сказать Руби нечто такое, чего не мог произнести при жене?

Пол не заметил моего недовольства. Сгорбившись над столом и крепко сжимая в руке трубку, он шептал слова успокоения.

Я вышла из комнаты и притаилась в тени, стараясь расслышать, что именно говорит Пол племяннице, но до моего слуха доносилось лишь тихое «да, дорогая» и «не волнуйся, Руби».

Когда он повесил трубку, я вернулась в комнату.

– Что она сказала?

– То же самое, что и тебе. – Пол потянулся за лежавшей на полке возле стола телефонной книгой. – Мне нужно как можно скорее вылететь в Нью-Йорк.

– Да. Всем нам.

– Всем? – Пол развернулся ко мне. – Что ты хочешь сказать?

– Мы полетим вместе: ты, я и Пи Джей, разумеется.

Я не могла поверить, что муж собирался отправиться в Нью-Йорк один. Ведь мы же семья! А семья должна сплачиваться, когда наступают трудные времена.

– Я не знаю, что нас там ждет. – Пол вздохнул. – Я не знаю, чего ждут от меня и как чувствует себя Руби. Ее голос мне показался… Словно, это была и не она вовсе.

Я не нашлась, что сказать. С Руби мы встречались всего один раз – на моей свадьбе, и я совсем ее не знала.

Тогда она показалась мне нескладной девчонкой с плоской грудью и длинными ногами, которые неловко выглядывали из-под подола платья из голубой тафты. Для школьницы платье было слишком длинным, а для женщины – слишком коротким. На ногах Руби красовались голубые туфли на низком каблуке, и мне подумалось, что они совсем новые и она надела их впервые. При виде Пола лицо Руби осветилось, и, несмотря на каблуки, она бросилась ему навстречу. Муж тоже обрадовался и заключил девочку в медвежьи объятия.

Я вспомнила, как ощутила укол ревности и как пожурила себя за это. «Господи, Энджи, – сказала я себе, – это всего лишь племянница твоего мужа. Конечно же они обожают друг друга». Я убеждала себя в том, что совсем скоро Пол станет так же близок и с моей семьей.

– Тебе не стоит ехать в Нью-Йорк одному. – С нежностью глядя на мужа, я коснулась его руки и ощутила под тканью куртки тугие мускулы. – Мы должны держаться вместе.

– Энджи, я действительно считаю, что это не слишком хорошая идея, – покачал он головой. – Мне надо будет утешать Руби, заниматься похоронами… Я не смогу все сделать как надо, если мне придется постоянно думать о тебе и сыне.

– Конечно, сможешь, – возразила я. – Мы с Пи Джеем не будем путаться у тебя под ногами. Пол, я хочу помочь. – Мои пальцы задержались на руке мужа. – Ты и я… должны быть вместе в горе и в радости, верно? Я всегда подставлю плечо, в которое ты сможешь выплакаться.

– Мне придется очень низко наклониться, чтобы уткнуться в твое маленькое плечо, Энджел, – нежно улыбнулся Пол и устремил взгляд на раскинувшийся за окном залив.

– Если ты не возьмешь меня с собой, – обвила я шею мужа руками, заставляя посмотреть мне в глаза, – я куплю билет и отправлюсь следом.

На лице Пола мелькнула тень раздражения.

– Вот уж не сомневаюсь, что ты это сделаешь.

Я прильнула к нему всем телом и прошептала:

– Поверьте мне, мистер Гласс, вы не пожалеете.

Глава 7

Силья

1942 год

Чем меньше дней оставалось до их бракосочетания с Генри, тем чаще Силья испытывала приступы паники и неуверенности в себе. Она никому об этом не рассказывала, повторяя как заклинание, что все невесты нервничают накануне свадьбы, но в конце концов все будет хорошо. И не просто хорошо, а так, как она не представляла даже в своих самых необузданных фантазиях. Ведь именно эти слова произнес Генри, делая ей предложение.

Они поженились в офисе мирового судьи на Манхэттене. Невеста была в зеленом. Подруга Джоанна, проникшаяся романтизмом ситуации и простившая Силью за то, что та не приехала к ней в гости, согласилась стать свидетельницей. Свидетелем со стороны жениха выступал один из сослуживцев Генри.

Свою мать Силья не пригласила, поскольку до сих пор так и не удосужилась рассказать ей о Генри.

После церемонии бракосочетания, попрощавшись с друзьями, они спустились в подземку и направились на другой конец города, в отель «Севилья», где Генри снял номер.

Уединившись в ванной комнате, Силья облачилась в кружевное неглиже мятного цвета, купленное за три доллара в одном из магазинов «Вулворт». Такой короткой одежды она не носила с самого детства. Деньги на покупки были взяты из шкатулки, где мать хранила средства на непредвиденные случаи. Накинув пеньюар, Силья подумала, что вряд ли под непредвиденным случаем мать подразумевала первую брачную ночь дочери.

Именно об этом моменте Силья мечтала, лежа по ночам в своей постели или сидя в вагоне метро с закрытыми глазами и плотно сжатыми коленями. Но почему же так боится? Ответить на этот вопрос она не могла.

Дрожа от страха, Силья приоткрыла дверь ванной и заглянула в комнату, освещенную лишь тусклым светом лампы, стоявшей на прикроватном столике. Генри лежал на кровати. Его грудь была обнажена, а нижнюю часть тела прикрывало одеяло. При виде жены он сел и широко улыбнулся.

– Иди сюда.

С отчаянно бьющимся сердцем Силья пересекла комнату.

– У тебя так колотится сердце, – заметил Генри, положив ладонь ей на грудь. – Все хорошо, куколка. Успокойся.

Он откинул одеяло, и Силья увидела, что муж полностью обнажен. Еще никогда прежде ей не доводилось видеть голого мужчину.

У нее не было ни отца, ни братьев. С детства она жила с матерью в окружении финских иммигранток, которым Микаэла предоставляла кров до тех пор, пока они не встанут на ноги в новой стране. Жаркими летними вечерами, сидя на пожарной лестнице, Силья и другие девчонки хихикали и шепотом обсуждали собиравшихся во дворе мужчин Алку, чьи широкие спины, едва прикрытые майками, блестели от пота.

Силья скользнула взглядом по длинным ногам мужа, не слишком широкому, но мощному торсу и плоскому животу. Свидетельство его возбуждения, вздымавшееся из гнезда темных волос, застало ее врасплох, ведь она ни разу, даже на картинках, не видела мужского естества.

– Очаровательный наряд, – заметил Генри. – А теперь сними его.

Дрожащими руками Силья скинула одежду.

Она уже давно смирилась с тем обстоятельством, что родилась не слишком привлекательной, и к своей внешности относилась довольно спокойно, но вот тело… Силья прекрасно осознавала, что ее фигура – то, что нужно: полная грудь, округлые бедра и тонкая талия. Впрочем, обычно никто этого не замечал, ведь зеленая юбка-карандаш и подходящий по цвету свитер, которые она носила с самой первой встречи с Генри, были самым облегающим комплектом в ее гардеробе. К тому же никто, кроме матери, купавшей ее в детстве, не видел Силью обнаженной.

Но теперь она замужняя женщина. А супругам совсем не зазорно ходить друг перед другом нагишом.

– А ты горячая штучка, черт возьми, – тихонько присвистнул Генри и, взяв жену за руку, потянул в постель.

Силья старалась не волноваться из-за того, что произойдет дальше. По рассказам девушек из колледжа, имевших близость с мужчинами, она знала, что с первого раза может не получиться и нужно использовать вазелин, поэтому запаслась небольшим пузырьком, который спрятала в сумке. Когда ее опасения подтвердились – Генри пытался в нее войти, а она старалась расслабиться, – Силья робко предложила воспользоваться советом подруг.

– Никогда не слышал о таком способе, – удивился Генри, – но, если это поможет, давай попробуем.

Силья выскользнула из постели, достала из сумки пузырек и попросила Генри отвернуться.

Они предприняли еще одну попытку, и вазелин действительно помог. Никогда в жизни Силья не испытывала подобной близости с другим человеком. Ее ошеломило то обстоятельство, что Генри окутал собою не только ее тело, но и все существо. Силья хотела, чтобы это действо продолжалось вечно, но Генри вскоре замер и закричал так громко, что соседи за стеной вполне могли его услышать. Однако Силье не было никакого дела до того, слышит их кто-нибудь или нет.

Перекатившись на бок, Генри в изнеможении прошептал:

– Моя куколка.

Силья устроилась рядом с мужем, крепко прижавшись к нему и укрыв их обоих одеялом. Она знала, что ему нужно отдохнуть. Сама же медленно вдыхала и выдыхала в попытке унять отчаянно колотившееся сердце. Ей не терпелось дождаться того момента, когда они снова смогут заняться любовью.

Теперь, когда Генри появлялся на Манхэттене, они больше не посещали рестораны и не гуляли по городу, а снимали номер в отеле. Муж оплачивал пребывание и подписывался в журнале регистрации своим квадратным почерком: «Мистер и миссис Генри Гласс». Клерк за стойкой улыбался одетому в военный мундир Генри, кивал Силье, теребившей обручальное кольцо, и желал приятного пребывания. В ответ Генри уверял его, что именно так и будет. Поднимаясь в лифте, супруги держались за руки.

Силье очень нравилось заниматься любовью с мужем, и собственная раскованность ее изумляла, ведь раньше она не могла и помыслить, что интимная жизнь столь многообразна. И все же она делала это вместе с собственным мужем, словно на свете не существовало ничего более естественного.

Теперь Силья была замужем, и Генри – красивый идеальный Генри – принадлежал только ей одной. Ни у одной женщины не было прав на его тело, и ни один мужчина, кроме Генри, не смел посягнуть на нее. И так будет до конца жизни.

– Я никогда об этом не пожалею, – прошептал Генри, когда они в изнеможении сжимали друг друга в объятиях. – Женившись на тебе, куколка, я принял самое разумное решение в своей жизни.

Глава 8

Энджи

В иллюминатор «Боинга-707» я впервые увидела Нью-Йорк. День выдался ясным, и вокруг расстилалось ярко-голубое небо.

– Идеальная погода, – сказал по громкой связи пилот. – Посмотрите налево, чтобы полюбоваться чудесным видом Манхэттена.

Я уставилась в крошечное овальное окно, не в силах стереть улыбку с лица. Перелет в другой город действительно оказался таким захватывающим, как я и ожидала.

Прижав Пи Джея к груди, я показывала ему Эмпайр-стейт-билдинг, возвышавшийся над остальными зданиями в центре города, видневшуюся в отдалении статую Свободы и другие достопримечательности города. Я старалась говорить тихо, чтобы не беспокоить Пола, на протяжении всего полета читавшего журналы и курившего одну сигарету за другой. Проходившая мимо длинноногая стюардесса мягко напомнила ему, что во время приземления курить запрещено. Пол потушил сигарету в прикрепленной к подлокотнику пепельнице и тепло улыбнулся стюардессе, которая, несмотря на соблазнительную округлость форм, пухлыми щеками и свежим цветом лица напоминала двенадцатилетнего подростка.

Я нахмурилась, но тут же отвернулась к иллюминатору, не желая показывать Полу свою ревность.

В аэропорту Ла-Гуардиа нас никто не встречал, да и кто бы это мог быть? Кроме членов семьи Генри, мы никого в Нью-Йорке не знали.

Пол летал на самолетах всего несколько раз, но при этом вел себя как заправский путешественник: уверенно отвел меня к стойке выдачи багажа, а после того, как мы получили свои чемоданы, отправился на поиски машины. Сидя в ожидании мужа, я огляделась по сторонам. Все в Ла-Гуардии – начиная с быстро движущейся конвейерной ленты с багажом пассажиров и заканчивая оранжевыми пластиковыми сиденьями – было современным, ярким и прочным. Я чувствовала себя так, словно оказалась не в Америке, а в совершенно другой стране. И это всего лишь аэропорт. Кто знает, что меня ждет в городе со странным названием Стоункилл?[2]

«Kill» в переводе с датского означает «ручей», – пояснил Пол, когда я впервые высказала удивление. – Так что город называется Каменный Ручей. Надеюсь, такое название для тебя будет звучать менее странно».

И правда – такое словосочетание звучало привычнее, но по-прежнему казалось мне зловещим.

Поездка в Стоункилл на арендованном бирюзовом «форде-ферлейне» заняла два часа. Пол дважды сбился с дороги: первый раз пропустил въезд на Бронкс-Ривер-паркуэй, а во второй – не успел повернуть на шоссе, ведущее в город. И все же он не разозлился, как поступили бы большинство водителей, не занервничал, как случилось бы со мной, а, сверившись с картой, молча поехал дальше.

Было почти семь часов вечера, когда мы оказались на подъездной аллее дома Сильи и Генри.

– Руби сказала, что мы не застанем ее дома, но оставила для нас ключ под ковриком на крыльце, – сказал Пол и пояснил, что Руби сейчас живет на другом конце города, у мисс Уэллс, своей учительницы английского языка.

Это показалось мне странным. Руби наверняка было бы лучше жить у кого-нибудь из друзей, в семье, где есть мать и отец, о чем я и сказала Полу, но тот лишь пожал плечами.

С любовью глядя на мужа, я покачала головой. У каждой девочки должна быть по меньшей мере одна близкая подруга, но мужчинам не дано понять таких вещей. Помимо сестер Дорис и Кэрол Энн я с первого класса дружила с Джойс Лэнг и Элис Солберг. В школе нас называли тремя мушкетерами. Джойс по-прежнему жила в нашем родном городе Бейлис-Харбор, располагавшемся неподалеку от Норт-Бея. Элис же переехала на несколько миль южнее, в Джексонпорт. Мы продолжали видеться друг с другом и после школы: в основном по воскресеньям, когда после службы в церкви отправлялись на обед к моим родителям, а потом вместе с детьми гостили друг у друга. Подруги детства вышли замуж за местных парней, и поэтому считали мое замужество чем-то экзотическим. Они часто расспрашивали о работе Пола, о нашей семейной жизни и даже о романтической стороне отношений. Я со смехом отвечала на их вопросы, но не вдавалась в подробности. С сестрами я тоже постоянно была на связи и без этого попросту не представляла своей жизни, поэтому никак не могла понять и принять то обстоятельство, что Руби не обзавелась подругами, на которых можно положиться в трудную минуту. Бедняжке было необходимо общаться с кем-то помимо учительницы. Наверное, здесь, в Стоункилле, мне придется стать для Руби не только матерью, но и подругой.

Какая удача, что удалость убедить Пола взять меня с собой. В противном случае его пребывание здесь могло бы обернуться настоящей катастрофой.

Силье и Генри принадлежал большой участок, густо поросший деревьями, которые надежно укрывали его от соседей. Меня немало удивила открывшаяся взору картина, ведь я всегда представляла Нью-Йорк нагромождением стоящих на голом асфальте небоскребов.

Одноэтажный, построенный в современном стиле дом семейства Гласс состоял из двух половин. Правая была обита темными деревянными панелями, а левая – выполнена из стекла, отражавшего яркие солнечные лучи. Своеобразная зигзагообразная крыша напомнила мне дома кинозвезд в Палм-Спрингс, фотографии которых в большом количестве публиковали глянцевые журналы. На разворотах журналов эти дома смотрелись вполне уместно: их остроконечные крыши повторяли форму окруженных скудной растительностью гор на фоне ярко-голубого неба, – но здесь, в чаще густого леса, такой ультрасовременный коттедж выглядел по меньшей мере нелепо. Со стороны казалось, будто его построили по ошибке.

Доставая чемоданы из багажника автомобиля, Пол рассказал, что Силья и Генри обзавелись этим домом около семи лет назад.

– Силья хотела чего-то современного. Их предыдущий дом был построен аж в тысяча восемьсот девяностом году и представлял собой громоздкую постройку в викторианском стиле с безвкусными украшениями и скрипучим крыльцом, а находился в центре города, рядом с железнодорожной станцией. В былые времена я садился на поезд на Центральном железнодорожном вокзале, а Генри встречал меня на станции. Домой мы шли пешком. – Клонившееся к горизонту солнце все еще ослепляло своими лучами, и Пол, прищурившись, посмотрел в сторону дороги. – Генри любил тот старый дом и постоянно в нем что-то обновлял и ремонтировал, но Силье хотелось переехать в абсолютно новый дом, где до нее никто не жил. В итоге она получила что хотела.

Я не знала, что сказать, и, прижав малыша к груди, молча последовала за мужем в необычный дом его брата.

Когда Пол вставил ключ в замочную скважину, за нашими спинами внезапно раздался женский голос:

– Эй! Можно вас на пару слов?

Развернувшись, мы увидели женщину лет пятидесяти, стоявшую у припаркованного на обочине «шевроле».

Пол поставил чемоданы на землю и решительным шагом пересек лужайку. Я поспешила за ним.

– Я могу вам чем-то помочь? – Голос Пола прозвучал прохладно.

– Джин Келлерман. «Стоункилл газетт». – Женщина протянула ему руку и, выдержав паузу, добавила: – Уверена, вы меня помните, мистер Гласс.

– Нет, я вас не помню, – отрезал Пол, так и не ответив рукопожатием.

Миссис Келлерман удивленно вскинула брови и, бросив на меня короткий взгляд, спросила:

– Могу ли я задать вам несколько вопросов?

– Миссис Келлерман, сейчас время скорбеть. Мы будем благодарны, если вы оставите нас в покое. Идем, Энджи, – ответил Пол и, взяв меня за локоть, повел к дому.

У двери я обернулась и увидела, что миссис Келлерман все еще смотрит нам вслед.

Глава 9

Руби

Мисс Уэллс хорошо относилась к Руби. Вечером она подала девочке здоровый ужин, в котором присутствовало четыре основных группы продуктов: мясо, молоко, хлеб и овощи. Силья, будь она сейчас здесь, обрадовалась бы, что ее дочь питается именно так. А Руби очень хотелось, чтобы мама сейчас была рядом.

Она выпила молоко большими глотками, точно маленькая, и вытерла салфеткой образовавшиеся на верхней губе «усы».

– Ты ведь встречаешься завтра с дядей, верно? – спросила мисс Уэллс, когда они вместе убрали со стола.

– Да, верно.

Мисс Уэллс осталась на кухне проверять тетради учеников, а Руби, пообещав вести себя тихо, как мышка, отправилась в отведенную ей комнату.

Забравшись в постель прямо в джинсовом комбинезоне и свитере, которые носила целый день, она взяла книгу «Убить пересмешника». Руби прочитала ее трижды с тех пор, как книга появилась в июле в магазинах. Свернувшись калачиком, она задумалась о Страшиле Рэдли и о том, как он ходил по Мейкомбу, оставаясь никем не замеченным. Как выгодно быть невидимкой!

Чтение переносило Руби в другой мир, где не нужно думать о собственной жизни, вот только в этой комнате было слишком одиноко.

Она встала и убрала книгу в сумку, которую ей подарила мама. Удобная и вместительная, из кусочков плотной ткани, на длинном кожаном ремне она позволяла носить с собой все необходимое. Ведь никогда не знаешь, что именно тебе пригодится в тот или иной момент.

Повесив сумку на плечо и подхватив ботинки, Руби незаметно для мисс Уэллс подошла ко входной двери и выскользнула на улицу. Идти придется долго, но было так приятно ощутить на своем лице прохладный свежий воздух.

Глава 10

Энджи

Пол включил свет, и мы оказались в открытом просторном помещении. Кухню от жилой зоны отделяла лишь высокая барная стойка с тремя хромированными стульями. В стене напротив был устроен массивный камин, рядом с которым стояли диван и два легких кресла. Пол устилал бежево-коричневый ковер. За столом тикового дерева могло уместиться восемь человек. Тиковые балки под потолком такого же оттенка, что и стол, в точности повторяли причудливую зигзагообразную форму крыши. Из-за огромных окон толстого стекла, которые хозяйка дома решила не закрывать шторами, я почувствовала себя словно внутри аквариума.

В нос ударил спертый воздух, и я хотела проветрить помещение, но не увидела на высоких рамах ни одного шпингалета.

Я приготовила ребенку бутылочку со смесью, а Пол нашел в верхнем шкафу несколько крекеров и сырный соус. После того как мы поели, муж устроил мне экскурсию по дому. Дальше по коридору располагалась просторная спальня с кроватью королевских размеров, комодом и большим полированным дубовым столом на тонких металлических ножках. К счастью, в этой комнате имелись шторы, которые были плотно задернуты.

– Можем спать здесь, – предложил Пол, и я нервно сглотнула при мысли, что мне придется спать в комнате пропавшей женщины.

А что, если Силья вернется посреди ночи и обнаружит нас в своей постели? Но ведь рядом будет крепко обнимающий меня Пол, так что ничего ужасного не случится.

Комната Руби представляла собой типичную комнату подростка: на стенах постеры Элвиса Пресли, Джеймса Дина и Фрэнки Авалона, неубранная кровать, горы грязной одежды на полу, сваленные в кучу книги на полках.

В доме имелась еще одна спальня, так же, как и комната Руби, выходившая окнами на лес. Она была гораздо меньше хозяйской, со скромным шкафом и двуспальной кроватью, застеленной темно-синим покрывалом.

– Здесь мы можем разместить Пи Джея, – произнес Пол и, пока я переодевала сына, соорудил импровизированный манеж, задвинув кровать в угол и поставив вокруг нее несколько стульев с высокими спинками сиденьями наружу. – С ним все будет в порядке, – добавил он, очевидно заметив отразившееся на моем лице беспокойство. – Он очень устал, Энджел, так что будет спать долго и крепко.

Я с благодарностью улыбнулась мужу, а потом легонько коснулась пальцами щеки малыша, и тот сразу же закрыл глаза.

– Пожалуй налью себе выпить, – сказал Пол. – Не хочешь присоединиться?

Я кивнула. Муж скрылся за дверью, а я, присев на край кровати, некоторое время поглаживала спинку Пи Джея, чтобы он уснул.

Пол принес с кухни два бокала виски с содовой, протянул один мне, и мы расположились на просторном диване, обтянутом жесткой рыжевато-коричневой кожей.

– За жизнь, оборвавшуюся слишком рано, – произнес Пол. – За Генри.

– За Генри, – эхом отозвалась я, поднося бокал к губам.

Сделав глоток виски, я почувствовала, как тяжелеют веки. День начался как захватывающее приключение, но сейчас я была выжата как лимон: даже в день появления на свет Пи Джея не ощущала такой усталости. После родов я быстро восстановилась. Да, я устала физически, но почти ничего не помнила: отчасти из-за лекарств, отчасти из-за того, что мое тело знало, что и как нужно делать. В тот день сознание полностью отключилось от происходящего, дав волю инстинктам.

Однако сейчас все было иначе. От меня ждали действий по определенным правилам. Я должна была говорить правильные вещи, совершать правильные поступки. Быть взрослой.

Но ведь я и есть взрослая: замужняя женщина с ребенком, – и приехала сюда, чтобы заменить мать своей племяннице. Именно так поступают взрослые люди.

– Мне необходимо лечь. Прости… у меня закрываются глаза, – сказала я, поставив бокал на поднос и обняв мужа за шею. – Ты придешь ко мне? Пожалуйста.

Пол одарил меня теплым взглядом, который я так любила, но потом мягко отстранился, задумчиво глядя на холодный камин.

– Иди ложись. Я скоро приду.

Глава 11

Руби

На улице было темно, а значит, никто ничего не мог видеть. Но в доме горел свет, поэтому Руби наблюдала за всем, что там происходит. При виде дяди Пола у нее на мгновение перехватило дыхание, ведь она не видела его с тех самых пор, как он женился и перестал приезжать в Стоункилл.

Теперь рядом с ним находились другие люди – тетя Энджи и маленький сын. «И все же он по-прежнему меня любит. В противном случае его здесь не было бы. Только этим объясняется его приезд», – подумала она.

Руби разбиралась в таких вещах, она ведь не дурочка, хотя дети в школе считали ее глупой, но лишь потому, что она была не слишком-то разговорчивой. Однако неразговорчивость вовсе не синоним глупости. Мисс Уэллс как-то сказала ей: «Ты не такая уж и тихоня, какой можешь показаться на первый взгляд».

Руби стояла за стволом ясеня на лужайке перед домом и наблюдала, как они ходят из комнаты в комнату, как едят, сидя у стойки, – в общем, делают обыденные вещи, словно новые жильцы этого дома.

Прокравшись на задний двор, она увидела, что дядя и его жена включили свет в ее комнате, но, к счастью, оставались там недолго. Руби попыталась прочитать по лицу тети Энджи, о чем та думает, но так и не поняла.

После того как тетя Энджи ушла спать, дядя Пол продолжал сидеть у холодного камина. Сначала он опустошил содержимое своего бокала, а потом допил виски жены. Руби подумала, что он, возможно, плачет, хотя и не могла знать этого наверняка.

Жаль, что ей нельзя войти в дом и сесть рядом. Она хотела бы просто посидеть с ним и ничего не говорить.

Глава 12

Силья

1942–1944 годы

Силья и Генри провели вместе две благословенные «медовые» недели, но однажды раздался телефонный звонок и Генри поспешно сообщил, что вместе со своим подразделением покидает Кэмп-Килмер. Учения продолжались, и войска стали часто перебрасывать с места на место по всему Восточному побережью, от Каролины до Мэриленда. Также воинские части защищали побережье от потенциальной атаки немецких подводных лодок. Об этом Генри рассказывал в письмах.[3]

Мы со дня на день ожидаем погрузки на корабли. Но когда и где это произойдет, никто не может сказать. Наш сержант утверждает, что мы отправимся в Тихий океан, но поговаривают, что нас перебросят в Англию. Нам, простым пехотинцам, никто ничего не говорит.

Силья перечитывала письма мужа до тех пор, пока бумага не истончалась в ее руках. Если бы не эти письма и не обручальное кольцо, она подумала бы, что выдумала и собственную свадьбу, и то, что последовало за ней. Силья редко носила кольцо, но оно все время было с ней – в бархатном мешочке, висевшем на атласном шнуре на шее. Оставаясь ночью в своей комнате, Силья надевала кольцо на палец и, поднеся руку к лицу, смотрела на свое отражение в зеркале, чтобы видеть блеск бриллианта и сияние собственных глаз.

Через несколько недель после отъезда Генри у Сильи нарушился цикл, но она списала это на нервозность в преддверии экзаменов, однако в следующем месяце все повторилось. Силью охватило беспокойство. Как же глупо она поступала, пренебрегая предосторожностями. Почему, скажите на милость, они не пользовались презервативами? Ее настолько ослепила перспектива стать женой и любовницей, что она совершенно не подумала о возможной беременности. Генри тоже никогда не заговаривал на эту тему. Но теперь уж ничего не поделаешь: придется расплачиваться за собственную неосмотрительность.

Лежа ночью в кровати, Силья беззвучно расплакалась, но потом отерла слезы, решительно написала обо всем Генри и стала ждать ответа. Изрядно нервничая, она кидалась к почтовому ящику в Алку каждый вечер по возвращении с занятий.

Наконец от мужа пришла долгожданная весточка.

Какая чудесная новость. Прекрасное начало совместной жизни. Существует ли способ лучше, чтобы соединить наши жизни навечно?

Силья перечитывала эти строки снова и снова, а потом прошептала: «Ребенок соединит нас навсегда». Она не обращала внимания на голос разума, твердивший, что ее собственных родителей ребенок не смог связать навечно. Отец, проделавший долгий путь из Хельсинки в Нью-Йорк вместе с беременной женой, оставил ее на попечение семьи, с которой они познакомились на теплоходе, и пообещал прислать за ней, когда найдет работу. С тех пор ни жена, ни дочь больше никогда о нем не слышали.

Еще через три месяца Силья поняла, что больше не может скрывать от матери свое положение. Юбки еле застегивались, а и без того полная грудь стала еще больше. Несколько раз ее тошнило по утрам, но она объяснила это кишечным гриппом, который якобы свирепствовал в колледже.

В один прекрасный теплый вечер в начале июля, когда женщины собирались ужинать, Силья надела кольцо и обратилась к матери:

– Äiti, посмотри.

Микаэла не сразу поняла, о чем идет речь.

– Ты помолвлена? Собираешься выйти замуж за какого-то парня? Он финн?

– Нет, äiti, он не из нашей общины. – Силья покачала головой, мягко взяла мать за руку и подвела к такому знакомому дубовому обеденному столу. – Тебе лучше присесть.

Рассказывая обо всем, что с ней случилось, Силья внимательно наблюдала за выражением лица матери.

Микаэле вскоре должно было исполниться сорок, но выглядела она лет на десять лет моложе. Худенькая, небольшого роста, в яркой сине-голубой шали, в которую она так любила укутываться вечерами, Микаэла напоминала миниатюрную, но очень крепкую копию планеты Земля. Она не слишком следила за прической, собирая седеющие волосы в простой пучок на затылке, но скрывающиеся за стеклами очков горящие светло-карие глаза свидетельствовали об остром уме.

В 1921 году молодая беременная Микаэла, только что сошедшая на причал с прибывшего из Хельсинки парохода, не позволила предательству мужа себя сломить. Она родила дочь и нашла работу на текстильной фабрике, положившись на великодушие своих соотечественников, помогавших ей во всем. Маленькая сплоченная группа финских социалистов страстно верила в марксистскую философию и старалась улучшить условия жизни – канализация, отопление – не только живущим в Нью-Йорке финнам, но и всем остальным. Микаэла вела протоколы собраний, выпускала листовки, рисовала плакаты, с которыми члены группы стояли рядом с рабочими, протестовавшими против низкой заработной платы и тяжелых условий труда. В годы Депрессии семья Нилундов, решивших переехать в Пенсильванию в надежде обзавестись собственной фермой, продала Микаэле свою долю в кооперативе. Мать и дочь Такала переехали в квартиру с видом на улицу и начали принимать у себя других переселенцев. После закрытия текстильной фабрики Микаэла трудилась в прачечной, а месяц назад нашла более выгодную работу на фабрике, специализировавшейся на пошиве военного обмундирования.

Закончив рассказ, Силья показала матери присланную Генри фотографию: в военной форме и с полуавтоматической винтовкой в руках он стоял на фоне казарм.

– Очень красивый парень, – заметила Микаэла и перевернула фотографию.

На обратной стороне почерком Генри было написано: «Силье – моей любви до конца жизни. Г.».

Микаэла перевела взгляд на дочь.

– Силья, нам нужен план. На следующий учебный год лучше взять академический отпуск, чтобы спокойно родить ребенка, но потом ты обязательно должна вернуться в колледж.

Микаэла отправилась на кухню и вскоре вернулась с двумя чашками свежезаваренного кофе.

– Что бы ни случилось, ты непременно должна получить образование, – сказала она, наливая в кофе сливки из маленького кувшинчика.

Больше Микаэла не проронила ни слова, но дочь знала, о чем та думает: Силье придется растить ребенка в одиночку, как когда-то ей самой.

Спорить с матерью было бесполезно, и Силья согласилась, а уж как там сложится, будет видно.

Она четко представляла свою дальнейшую жизнь: Генри вернется домой и найдет работу (правда, Силья не знала, какую именно, но непременно доходную и приносящую удовлетворение), они переедут в пригород, Силья родит еще детей. И для этого вовсе не нужно получать степень бакалавра, хоть мать и настаивает на этом.

Силья очень надеялась, что у нее родится мальчик, похожий на отца: сильный, с сияющей улыбкой и мечтательным взглядом.

Писал Генри часто, а также звонил, как только появлялась такая возможность. В один из сырых ненастных дней он сообщил по телефону, что находится в Нью-Йорке.

– Я на стоянке круизных кораблей. «Королеву Марию» переоборудовали в военный корабль. Мы отправляемся в Англию. Приезжай сейчас же. Надеюсь, я смогу тебя увидеть, хотя говорят, что у нас не так много времени.

Силья поспешила на Манхэттен, однако к тому времени, когда прибыла на причал, солдат уже погрузили на корабль.

– Просто помашите платком, – предложил один из военных, оцепивших причал и сдерживавших толпу провожающих.

Силья последовала его совету.

Свесившись через ограждения судна, солдаты махали в ответ, но Силья, как ни старалась, не могла разглядеть среди них мужа. Какое мучение находиться совсем рядом и не иметь возможности его увидеть! А ведь Генри, должно быть, надеялся, что и его жена стоит на причале в толпе других жен и матерей.

Наконец турбины корабля пришли в движение, матросы отдали швартовы, и буксиры принялись толкать корабль в русло реки. Силья ожидала, что «Королева Мария» выйдет в открытое море, однако вместо этого судно остановилось посреди реки, окруженное буксирами, которые не давали ему развернуться.

– Чего они ждут? – спросила Силья у стоящей рядом женщины.

– Кто ж знает? – пожала та плечами. – На вашем месте я бы не слишком надеялась увидеть мужа в ближайшее время, мисс.

«Поторапливайтесь, а потом ждите» – так в одном из писем Генри описывал армейскую жизнь. Стоя на причале в течение нескольких бесконечно долгих часов, Силья собственными глазами увидела, что это означает.

– Они наверняка отчалят ночью, – заметил один из караульных. – Но точного времени никто не знает. Дамы, вам лучше разойтись по домам.

Солнце опустилось за горизонт, город начала окутывать тьма. Желудок Сильи заурчал от голода.

Наконец она развернулась и направилась к метро.

Ребенок Сильи и Генри появился на свет в темные предрассветные часы первого дня 1943 года. Когда Силья пришла в себя после анестезии, ее ждало настоящее потрясение – ей сообщили, что у нее родилась девочка. Во время беременности она убеждала себя, что носит под сердцем сына, и, любовно поглаживая живот, называла его «Генри-младший», иногда даже вслух. Поверить в то, что она родила дочь, оказалось тяжело. Когда акушерки и Микаэла ушли, Силья украдкой раскутала ребенка, дабы убедиться, что ей сказали правду.

Однако горевала по Генри-младшему она недолго: девочка оказалась очень красивой и здоровой. Пусть у нее пока не было волосиков, зато она унаследовала потрясающие темные глаза отца. После войны у них с Генри будут еще дети. И непременно родится сын, и даже не один. Силья даже представила, как мальчишки будут донимать свою старшую сестру.

Она назвала дочь Руби Микаэла. Микаэла – в честь матери, а Руби – потому что Силье нравились простота и американское звучание этого имени.

«Руби – очень хорошее имя, – написал Генри из северной Африки, где его подразделение вело ожесточенные бои. – Симпатичное имя для симпатичной девочки, которую папе так не терпится наконец увидеть».

Восемь месяцев Силья сидела дома с ребенком и занималась повседневной рутиной – кормление, пеленание, укачивание. Девочка оказалась неспокойной: часто капризничала, плохо спала, – настроение ее менялось по несколько раз на дню. Силья с отчаянием думала о том, что Руби будет такой всегда, но Микаэла объяснила, что подобное поведение свойственно большинству младенцев, и заметила:

– Просто дай ей время подрасти, pikkuäitini.[4]

Силья только усмехалась в ответ. Она совсем не ощущала себя матерью, скорее коровой. Из огромной груди сочилось молоко, пачкая блузки, но покупка смеси стала бы бесполезной тратой денег, ведь у Сильи было столько качественной еды, которая не стоила ей ничего, кроме чувства собственного достоинства.

А потом словно по волшебству трудный период закончился. Теперь улыбка Руби означала, что она действительно счастлива, а не мучается от газов. Она начала есть овсяную кашу и фруктовое пюре. Научилась самостоятельно садиться и спала по шесть часов каждую ночь. Силья влюбилась в беззубую улыбку дочери, розовые щечки и непонятный младенческий лепет. Она постоянно возилась с малышкой, точно с любимой игрушкой, и никак не могла насытиться общением с ней.

Наконец пришла пора возвращаться в колледж. Микаэла стала работать в ночную смену, чтобы оставаться с внучкой днем и давать дочери возможность продолжать учебу.

– Учись, – говорила она Силье, – а мы с Руби справимся. Твое образование сейчас важнее всего.

Вскоре все трое приноровились к новому распорядку жизни.

Силья очень скучала по Руби, и поэтому ей было сложно сосредоточиться на занятиях. Несколько раз она даже подумывала бросить колледж. Конечно, мать будет разочарована, но вряд ли вышвырнет ее из дома.

Поскорее бы закончилась эта проклятая война! Тогда Генри вернется домой и позаботится о них. Но война все продолжалась, и конца ей не было видно. В письмах он сообщал жене о своих смертельно раненных и убитых товарищах, но, слава богу, его собственные ранения всегда оказывались пустяковыми. «Я настоящий счастливчик, – писал Генри. – Правда, куколка?»

Руби очень тянулась к матери, хотя та проводила с ней совсем мало времени. Микаэла рассказывала, что, как только за окном вечерело и тени становились длиннее, малышка начинала ждать Силью, словно бы чувствовала ее приближение. Когда же Силья появлялась на пороге дома, лицо Руби светлело, и она бежала навстречу матери. За ужином девочка забиралась к ней на колени, а если ее пытались усадить на детский высокий стул, со слезами протестовала.

Силью удивляло то обстоятельство, что девочка так к ней привязана, но Микаэла лишь одобрительно кивала:

– Малыши просто обязаны любить своих матерей больше всего на свете. Так уж заложено природой.

Летом Силья обычно работала, чтобы в семье появились лишние деньги, и когда Руби исполнилось полтора года, собиралась поступить так же, однако Микаэла была против.

– Нам не нужны деньги, – сказала она. – Я зарабатываю вполне достаточно. А ты отдыхай, готовься к новому учебному году и наслаждайся общением с дочкой.

Однако Силья не могла радоваться долгожданному отдыху. В июне сорок четвертого года войска союзников пробили брешь в Атлантическом вале Гитлера и устремились в глубь континента. В боях вокруг Кана участвовали десятки тысяч солдат.[5]

Силья знала, что подразделение Генри находится в Англии в ожидании каких-то очень важных событий. Муж не вдавался в подробности, но намекал на это в каждом письме.

Куколка, ситуация зловещая. Все мы пребываем в мучительном ожидании и неизвестности. Все говорят лишь, что нам предстоит нечто грандиозное. Думай обо мне и моих товарищах и проси всех знакомых за нас молиться.

А потом письма перестали приходить, и Силья ничего не слышала о Генри на протяжении нескольких недель. На все попытки что-нибудь разузнать о нем она получала один и тот же ответ: «Статус служащих специальных подразделений не разглашается. Как только о вашем муже появятся какие-то сведения, вас проинформируют».

И Силья ждала. Играла с ребенком, готовила и убиралась в доме, совершала длительные прогулки по извилистым дорогам в окрестностях Бруклина, читала принесенные из библиотеки книги… И все же ни Агата Кристи, ни Сол Беллоу, ни Уильям Сомерсет Моэм не могли отвлечь ее от мыслей о Генри.

Она даже подумывала связаться с его матерью. Муж почти не рассказывал о ней и никогда не упоминал в своих письмах, и Силья знала лишь, что мать Генри живет в северной Калифорнии, где они с братом выросли.

– Мы оба уехали из дома вскоре после того, как отец умер от сердечного приступа, – рассказывал Генри осенью 1942 года перед своим отъездом из Нью-Йорка. При этом его голос звучал сухо и безразлично. – Мы с Полом некоторое время путешествовали вместе, зарабатывая на жизнь всякими странными способами. А потом мне захотелось посмотреть страну. Пол остался на западе, а я двинулся на восток, и в прошлом году поступил на военную службу. Я не сомневался, что рано или поздно меня все равно призовут, к тому же попросту не знал, чем заняться. – Он пожал плечами и тепло улыбнулся. – Однако мой младший по-прежнему находится в свободном плавании, но это дело времени.

– И с тех пор ни ты, ни он не возвращались домой и не виделись с матерью? – спросила Силья.

Генри снова пожал плечами и тихо ответил:

– Мы ей не нужны. Она не хочет нас видеть.

– Мать не хочет вас видеть? – Силья никак не могла взять в толк, как такое возможно.

– У нее другие заботы, вот и все. В противном случае я до сих пор работал бы на виноградниках в Сономе, вместо того чтобы кататься в метро Нью-Йорка с такой красоткой.

Больше о матери он не заговаривал.

С тех пор как они заключили брак, Силья считалась ближайшей родственницей Генри, так что информацию о его состоянии и местонахождении сообщили бы именно ей, жене. И все же она волновалась. А что, если произошла какая-то ошибка? Что, если мать Генри получила ответы, которых не могла добиться Силья?

Наконец где-то в середине августа Силья получила письмо от Генри, но написано оно было не его рукой. В верхнем углу страницы стояла пометка, что текст продиктовал Генри.

Дорогая Силья, я жив и нахожусь в военном госпитале в Англии. Меня довольно серьезно подстрелили, и никто не верил, что я выживу. Док говорит, что меня отправят домой, как только я буду готов к длительному переезду. В следующем письме я подробнее расскажу тебе о том, что произошло. Но сейчас я устал и мне необходимо отдохнуть.

С любовью, Генри.

Выдохнув с облегчением, Силья бросилась писать ответ.

Я так рада узнать, что с тобой все в порядке. Не могу дождаться момента, когда снова окажусь в твоих объятиях. Я не могу думать ни о чем другом и мечтаю, что скоро мы снова будем вместе.

Ответ Генри пришел через две недели. Силья скользила взглядом по написанным на тонкой бумаге строчкам, и ее руки заметно дрожали. Только сейчас до нее дошел смысл того, что произошло, и она начала понимать, какое именно будущее может их ожидать.

Глава 13

Энджи

Накануне вечером, отправляясь спать, я думала, что буду долго ворочаться в незнакомой постели, но хозяйская кровать оказалась на удивление удобной и я крепко проспала всю ночь.

Выходившая окнами на запад, с плотно задернутыми шторами спальня даже с наступлением дня утопала в темноте. Маленькие часы с круглым циферблатом, стоявшие на прикроватном столике, показывали восемь. Сгорая от желания ощутить губы Пола на своих, я протянула руку, чтобы коснуться мужа, но его сторона кровати оказалась пуста.

Я встала и раздвинула шторы, подняв при этом облако пыли и закашлявшись. При свете дня комната выглядела довольно неопрятно. В модной просторной ванной на кафельном полу виднелись волосы, а под ногами скрипел песок. Смесители и флакончики с различными средствами были покрыты слоем пыли и совсем не блестели, не то что в моей крошечной ванной в Норт-Бее. Я всегда считала себя очень педантичной хозяйкой и гордилась этим. Дважды в неделю я до блеска начищала ванную комнату, по меньшей мере раз в неделю убиралась во всем доме и ежемесячно мыла окна. Мне очень нравился свежий лимонный аромат чистого дома.

А вот в доме Сильи уборки не было давно. Я подумала, что, возможно, наведу здесь порядок. И хотя мне ужасно не хотелось играть роль служанки, сама мысль о том, что придется жить в такой грязи, претила.

Пи Джей все еще спал, а Пола я нашла на кухне, залитой солнечным светом. Одетый в пижаму и халат, он, подбоченившись, стоял перед раздвижными дверями и смотрел на раскинувшийся за домом лес. Подойдя сзади, я обняла его за талию. Пол обернулся и притянул меня к себе.

Наше уединение нарушил пронзительный телефонный звонок. Пол разжал объятия и схватил висевшую на стене трубку.

Выслушав звонившего, он произнес:

– Да, я его брат. Приехал из Висконсина… Да… Понимаю… – Пол потянулся за листком бумаги и карандашом, лежавшими на стойке, и записал несколько слов, которые я не смогла разобрать.

Закончив разговор, он повесил трубку и повернулся ко мне.

– Звонили из полиции. Сообщили, что следствие закончено и… тело перевезли в местный морг. – Его лицо помрачнело. – Господи, неужели я говорю это о собственном брате… Коп сообщил мне название этого места, но забыл упомянуть адрес или телефон. – Он взял с нижней полки шкафа телефонную книгу и принялся листать страницы.

Я подогрела бутылочку со смесью, налила нам кофе и заглянула в холодильник в поисках какой-нибудь еды. В это время заплакал малыш, и я отправилась к нему.

Накормив Пи Джея, я вернулась на кухню, и Пол сообщил, что разговаривал с сотрудником похоронного бюро и с Руби. Он собирался забрать девочку из дома ее учительницы.

– Я сказал Руби, что мы можем немного подождать с похоронами… до возвращения Сильи, но Руби была непреклонна. Она хочет, чтобы похороны состоялись как можно скорее.

Я нахмурилась.

– Но ведь она еще ребенок, наверняка не ей принимать такое решение.

Пол внимательно посмотрел на меня.

– Руби почти восемнадцать.

Я закусила губу. Мне было что сказать, но я поняла, что это не слишком хорошая идея.

Переодевшись в брюки, клетчатую рубашку и повязав галстук, муж спросил:

– Как я выгляжу?

– Ты очень красивый. – Я приподнялась на мысочки, чтобы его поцеловать. – Не хочешь сначала позавтракать?

Пол покачал головой и откинул с моего лица непослушную прядь.

– Нет. Мне нужно идти. Мы с Руби скоро вернемся. Не знаю, сколько времени мы проведем в похоронном бюро, но, думаю, не больше пары часов. А ты пока раздобудь что-нибудь на обед, ладно?

После ухода Пола я первым делом разыскала пылесос и быстро прошлась с ним по всем помещениям. Ковровое покрытие требовало более тщательной чистки – впрочем, как и все остальное в доме, – но пока достаточно и этого. Затем я порылась в платяном шкафу в поисках какого-нибудь одеяла, которое могла бы постелить на пол для малыша. Одеяла я не нашла, зато мне в глаза бросилась лежавшая на средней полке яркая сине-зеленая шаль из мягкой шерсти, искусно связанная причудливым узором. Я расстелила шаль поверх ковра перед камином, усадила на нее ребенка и разложила перед ним «игрушки», которые нашла на кухне, – пару металлических мерных кружек, пластиковую ложку и небольшую пластиковую миску.

– Развлекайся, – сказала я, оставляя сына одного.

Я не могла не признать, что хозяева дома прекрасно продумали расположение комнат. Находясь на кухне, я прекрасно видела Пи Джея, игравшего на полу в лучах солнца.

Да, днем здесь было чудесно, хотя окна выглядели так, словно их не мыли целую вечность, а столешницу покрывали засохшие пятна, которые я и принялась оттирать с чистящим средством. Сейчас у меня не было ощущения, что кто-то снаружи наблюдает за мной. Днем в этом стеклянном доме было совсем не так тревожно, как накануне вечером.

Несмотря на прохладную погоду, я открыла дверь, ведущую на задний двор. Свежий воздух сотворит с домом чудо – избавит его от затхлости, которая, казалось, пропитала все поверхности и мебель.

Мне ужасно хотелось позвонить кому-нибудь из сестер или подругам и рассказать обо всем, что со мной произошло: о полете, о запруженном людьми здании аэропорта и о том, как легко заблудиться в Нью-Йорке, – но больше всего хотелось описать жилище Сильи и поговорить о том, как можно жить в таком прекрасном современном доме и совершенно о нем не заботиться. Однако я не решалась на междугородний звонок, не спросив разрешения у Пола, к тому же не считала себя вправе увеличивать счет Сильи за телефон.

Мои размышления прервал звонок в дверь. В расположенное рядом со входом узкое оконце я увидела женщину-репортера, приезжавшую сюда накануне, и отворила дверь.

– Здравствуйте. – Она протянула руку. – Нам так и не удалось познакомиться вчера вечером. Мое имя Джин Келлерман. Я из «Стоункилл газетт».

– Я вас помню. Меня зовут Энджи Гласс. – Я пожала ее руку – сухую, точно листок бумаги, и пахнущую лавандой.

– Вы жена Пола? – поинтересовалась репортер.

Я кивнула. Судя по всему, миссис Келлерман ждала разрешения войти. Я немного помедлила, но потом отошла в сторону, приглашая ее в дом.

– Какой чудесный дом, – произнесла миссис Келлерман, окидывая взглядом украшенный балками потолок, камин и современную мебель. От ее внимания не ускользнул и игравший на полу Пи Джей.

– Да, он очень… – Я не знала, что сказать. – Прошу вас, присаживайтесь, миссис Келлерман.

– Благодарю. Можете звать меня просто Джин. Не возражаете, если я тоже буду называть вас по имени?

Я кивнула, и мы опустились на диван. Я взяла малыша на руки и крепко прижала к себе. Джин достала из сумки блокнот и новомодную шариковую ручку. С любовью посмотрев на нее, она сняла колпачок и перевела взгляд на меня.

– Всегда как в первый раз, – процитировала я слоган из рекламы.

– Так и есть. К тому же эти ручки гораздо удобнее носить с собой в отличие от перьевых. Вы не представляете сколько сумок я испортила чернилами, – покачала головой Джин. – Но позвольте мне перейти прямо к делу. Несколько дней назад я опубликовала статью о смерти Генри и исчезновении Сильи. Я знаю, что судмедэксперт склонен расценивать эту смерть как самоубийство. У меня есть свои источники в полицейском управлении, и я располагаю многочисленными фактами, побуждающими меня написать продолжение.

Слова гостьи произвели на меня большое впечатление, однако я постаралась это скрыть, опустив глаза.

– Хотелось бы докопаться до самой сути, и мне нужна помощь вашего супруга или ваша. Отец мертв. Мать бросила свою юную дочь. Но этой бедняжке нужно как-то жить дальше и, к счастью, у нее есть любящая семья, способная поддержать и утешить. – Джин вздохнула, взглянув на малыша, сидевшего у меня на коленях. – Я вижу, какая вы любящая мать, Энджи. Уверена, именно это сейчас и нужно Руби. В такие тяжелые времена девочке необходимы тепло и забота. Ей ужасно повезло, что вы приехали сюда, чтобы примерить на себя роль ее матери.

Сама того не желая, я благодарно улыбнулась Джин, ведь эта женщина так точно истолковала мои намерения.

– Скажите, – Джин подалась вперед, – куда, по вашему мнению, отправилась Силья? Почему сбежала в столь непростой момент? – И добавила, понизив голос: – Думаете, Силья как-то причастна к смерти Генри?

– Ясно же, что своим поступком она разбила ему сердце, – ответила я. – Поэтому он и лишил себя жизни.

На лице Джин отразилось сомнение.

– А вы не думаете, что кто-то – возможно даже, Силья – устроил все так, чтобы смерть Генри выглядела как самоубийство?

Я отпрянула, ошеломленная отвратительным предположением Джин, и покачала головой.

– Нет! Я даже представить не могу ничего подобного. Я знаю Силью не слишком хорошо, поскольку встречалась с ней всего один раз. Но ни одна мать…

Я осеклась. Джин немного подождала, а потом заговорила:

– Что вы хотели сказать, Энджи?

Я задрожала и крепче обняла Пи Джея.

– Только то, что ни одна мать… я не могу представить, чтобы женщина… мать… могла намеренно сделать нечто подобное. Тем более с отцом своего ребенка. – Я снова покачала головой, а потом прошептала: – Просто не могу представить.

Вручив мне визитку и попросив звонить, если я вдруг что-то вспомню, Джин ушла. И только когда ее «шевроле» двинулся с места, в голове всплыло, как накануне вечером она поинтересовалась у Пола, помнит ли он ее, и муж ответил отрицательно.

Я не сомневалась, что Джин ему не поверила, и могла расспросить ее, откуда она знает Пола.

Жаль, что я вспомнила об этом слишком поздно.

Глава 14

Руби

По дороге в похоронное бюро дядя Пол пытался убедить Руби не устраивать похороны так скоро.

– Мы можем немного подождать. Вдруг твоя мама вернется? Никакой спешки нет.

– Есть, – возразила Руби.

Он даже не пытался на нее давить, а только спросил:

– И кто, по-твоему, придет на поминальную службу? Только патологически любопытные и те, кого твой отец не очень бы хотел видеть. И ты это знаешь.

– Конечно, знаю.

Но было кое-что, чего Руби не сказала дяде Полу.

Однажды, не так давно, отец рассказал ей, какими бы хотел видеть собственные похороны:

– Никакой заупокойной службы. Никаких хвалебных речей, могилы и самих похорон. Пусть меня кремируют, а пепел развеют по ветру. Где угодно. Хоть на помойке. Мне все равно.

Руби надеялась, что отец не рассказал о своем желании кому-то еще, например матери или дяде Полу, потому что его желание казалось ей неправильным. Руби считала, что смерть человека нужно осознать и признать.

Встретив в лесу Шепарда, она рассказала ему, что хочет устроить поминальную службу.

– Пусть все уяснят, что он… что его больше нет.

Шепард пожал плечами и тихо ответил:

– Если тебе хочется устроить прощание с отцом, значит, так тому и быть.

Согласие Шепарда – или его нежелание спорить с ней – укрепило Руби в своем решении. Поэтому она и заявила дяде Полу, что они должны немедленно организовать поминальную службу по отцу, а затем предать его земле.

– Недалеко от Стоункилла располагается симпатичное католическое кладбище. Я знаю, что отец не посещал церковь, но наверняка хотел бы упокоиться там.

Дядя Пол остановился на красном сигнале светофора и повернулся к племяннице:

– Дорогая, мне необходимо кое-что у тебя спросить.

Руби ждала, плотно сомкнув губы.

– Ты знаешь, где твоя мать? – нахмурившись, произнес он, но в это время загорелся зеленый свет.

Глава 15

Энджи

Без четверти двенадцать я услышала шорох гравия на подъездной аллее, а потом два раза хлопнули двери машины, и поспешила на крыльцо, чтобы встретить мужа и племянницу.

Руби по-прежнему была худощавой, но не такой неуклюжей, как год назад. Ноги и руки приобрели довольно привлекательные формы. Светлые волосы не падали на лицо лишь благодаря темно-синему ободку. На плече красовалась большая матерчатая сумка, сшитая из сложенных в причудливый узор кусочков ткани и напоминавшая лоскутное одеяло. Девочка шла с опущенной головой, но, когда поднялась на крыльцо и посмотрела на меня, я увидела такие же, как у Генри, Пола и Пи Джея, блестящие карие глаза.

– Руби, мне очень жаль, – прошептала я, раскинув руки в стороны, и девочка нехотя позволила заключить себя в объятия, а потом прошла в дом и направилась в сторону своей комнаты.

На крыльцо поднялся Пол.

– Как все прошло? – спросила я, разочарованная поведением Руби.

– Нормально. Я обо всем договорился. Только нужно привезти костюм для… Генри. Пришлось решать столько вопросов. Выбирать гроб, цветы… – Он потер глаза. – Я и представить не мог.

– Разве ты не сталкивался с этим, когда хоронил своих родителей?

Я знала, что отец Пола и Генри умер, когда они были маленькими, а мать – несколько лет назад.

– Тогда все было совсем иначе, не так, как сейчас. – помрачнев, натянуто произнес он и прошел в дом.

Я же мысленно пожурила себя за несдержанность и, направляясь за мужем, произнесла:

– Извини. Я не знала.

Взгляд Пола смягчился.

– И ты извини меня за грубость. – Он снял пиджак, и мы прошли на кухню. – Мне и без того плохо, а тут еще это… Я просто выбит из колеи. Руби тоже сама не своя. Но сотрудник похоронного бюро – его имя Вагнер – очень помог нам.

Я кивнула.

– Ты виделся с учительницей, когда забирал Руби?

– Нет. Она была в школе.

Пол сел на стул и опустил голову на руки. Я тронула его за плечо.

– Пол, мне очень жаль. Очень.

– Как такое могло случиться? – спросил он, посмотрев мне в глаза. – Как он мог лишить себя жизни?

У меня не было ответа, но на ум пришли слова Джин Келлерман, что Силья могла иметь какое-то отношение к смерти мужа. Я ни на секунду не поверила в это, но даже если бы и поверила, то никогда не сказала бы Полу.

– Я совсем ничего не понимаю. – Муж покачал головой. – Бедная Руби, которой придется все это расхлебывать. Она так убита горем, Энджи. Она… – Пол осекся и взглянул на Пи Джея, который сидел возле камина на сине-зеленой шали и со счастливым видом мусолил пластиковую миску. – Это так тяжело. Действительно очень тяжело. Руби замечательная девочка, и всегда такой была. Она унаследовала острый ум Генри, а еще никогда не унывает. Ей приходилось многое терпеть. – В его взгляде отразилась горечь. – Особенно от Сильи.

– Что ты хочешь этим сказать?

Пол пожал плечами.

– Силья – сложный человек. Вот что я хочу сказать. Она не такая, как ты, Энджел. Ты прекрасная мать. Окружаешь Пи Джея теплом и заботой. В этом нуждаются все дети.

Я благодарно ему улыбнулась. Примерно то же самое сказала и Джин Келлерман, и все же слова Пола значили для меня очень много.

– Как думаешь, Руби захочет поесть?

– Я спрошу.

Мы разместились за стойкой на высоких барных стульях без спинок. Для Пи Джея я соорудила детский стульчик с помощью телефонной книги и полотенца и кормила малыша маленькими кусочками хлеба от своего бутерброда, которые он с радостью уминал. Пол задумчиво жевал, глядя на раскинувшийся за окнами лес. Руби молча ела свой сандвич с тунцом. Я заметила, что она то и дело поглядывала на Пи Джея, но потом быстро отводила взгляд, словно не хотела, чтобы я застала ее за этим занятием.

– После обеда можешь дать малышу бутылочку, если хочешь, – предложила я, но Руби отрицательно покачала головой.

Я подошла к плите и, включив конфорку, чтобы подогреть детскую смесь, привезенную из дома, объявила:

– Собираюсь съездить в магазин: за молоком, яйцами и хлебом. Свежие фрукты тоже не помешают.

– Я отвезу тебя после обеда, – повернувшись ко мне, кивнул Пол.

Когда мы закончили есть, Руби, по-прежнему не произнося ни слова, удалилась в свою комнату. Я взглянула на мужа.

– А чего ты ожидала? – пожал он плечами и принялся собирать грязные тарелки.

Я наполнила раковину мыльной водой. На кухне стояла посудомоечная машина, но я не знала, как ею пользоваться, поэтому решила вымыть посуду по старинке.

Пол сообщил, что церемония прощания состоится завтра утром.

– Поминок не будет? – спросила я.

Муж отвел взгляд.

– В сложившихся обстоятельствах… мы решили, что не будет. К тому же это мероприятие привлечет зевак, а вовсе не искренне скорбящих. – Он взял полотенце и начал вытирать тарелки, которые я ставила рядом с раковиной.

Я кивнула. Хотя ни разу в жизни я не сталкивалась с самоубийством, была вполне согласна с тем, что общепринятые ритуалы прощания совершенно неуместны, если речь идет о человеке, покончившем с собой, даже если при жизни он был таким добропорядочным католиком, как Генри.

В глубине души я верила, что Генри попал в ад, где ему придется бесконечно расплачиваться за содеянное, и чувствовала себя ужасно, ведь брат Пола наверняка лишил себя жизни потому, что побег Сильи разбил ему сердце. Все это было крайне несправедливо, но душа самоубийцы должна отправляться в ад. Так написано в Библии, и так говорят в церкви.

– Я сейчас уложу Пи Джея, а потом помогу выбрать костюм для Генри, – обратилась я к Полу. – Ты пока посмотри в его вещах, а я присоединюсь к тебе через минуту.

На лице мужа отразилась нерешительность.

– Его вещи в гостевой комнате, – понизив голос, произнес он.

Я ошеломленно посмотрела на него.

– Почему?

Пол пожал плечами и принялся изучать ковер под ногами.

– Генри и Силья спали в разных комнатах на протяжении многих лет.

Я удивленно вскинула брови.

– Энджи, это не наше дело, – вздохнул Пол. – Какая нам разница, как живут другие супружеские пары. – На этих словах он развернулся и отправился в гостевую комнату.

– Но… – запротестовала я ему вслед.

Пол обернулся.

– Что, Энджел?

Я не знала, что сказать. Пол был прав: какое мне дело до брака Генри и Сильи?

Муж достал из шкафа несколько дорогих, но старомодных костюмов и разложил на постели. Они выглядели так, словно их вообще никогда не надевали, а на некоторых все еще красовались бирки.

– Что думаешь? Коричневый или синий?

– Синий. – Я потрогала ткань. У Пола не было ни одного костюма такого потрясающего качества.

Муж кивнул и повесил остальные костюмы обратно в шкаф.

– Я привез костюм из дома, но, видимо, зря. Мог бы позаимствовать один у Генри.

Что за идиотское и пугающее предположение – надеть костюм покойника на его же похороны? Я в ужасе посмотрела на Пола и увидела, что тот мрачно улыбается. Очевидно, это была шутка. И все же мне показалось странным, что он заявил такое.

– Отвезу все это в похоронное бюро, – сказал Пол, добавляя к костюму галстук, рубашку и ботинки, – а когда вернусь, поедем в магазин.

Я положила малыша на кровать и обняла мужа за шею.

– Поцелуй меня перед уходом.

Он накрыл мои губы своими, и я почувствовала, как низ живота обдало горячей волной.

– Дай только уложить Пи Джея, и встретимся в спальне, – прошептала я. – Малыш заснет быстро. А Руби нет никакого дела до того, чем мы занимаемся.

– Энджел, – вздохнул Пол, мягко отстраняясь, – я хочу… правда… но сейчас неподходящий момент.

Обиженная и удивленная, я сделала шаг назад. Да, момент неподходящий, и все же… Пол никогда не отказывал мне раньше, ни разу с тех самых пор, как мы познакомились.

Взгляд Пола потеплел, и, коснувшись моей щеки, он пообещал:

– Позже.

Когда малыш заснул, я вернулась на кухню с намерением как следует отмыть пол, давно нуждавшийся в этом, но потом, охваченная любопытством, направилась в хозяйскую спальню, прикрыла за собой дверь и заглянула в шкаф Сильи.

Окинув взглядом аккуратные ряды туфель на нижних полках, провела рукой по вешалкам с изящными деловыми костюмами, роскошными платьями, простыми, но весьма дорогими повседневными нарядами. Висело в шкафу и изумрудное платье без бретелек, в котором Силья была на нашей с Полом свадьбе. Вообще у нее в гардеробе имелось много вещей различных оттенков зеленого. Очевидно, она очень любила этот цвет.

Закрыв шкаф, я обернулась и заметила на трюмо большую, обтянутую кожей шкатулку для драгоценностей. Не удержавшись от искушения, я оглянулась на дверь и подняла крышку.

Все украшения были тщательно разложены по отделениям: серьги – в верхнем, браслеты – в среднем, ожерелья и цепочки – в нижнем. Рука сама потянулась к выполненному в форме сердца медальону на потускневшей серебряной цепочке. Открыв его, я обнаружила внутри черно-белые фотографии. На одной была изображена девочка-подросток в старомодном платье, на другой – темноглазая малышка с серьезным выражением лица. Я догадалась, что это были Силья и Руби.

Внезапно мое внимание привлек выглядывающий из-под днища конверт. На плотной кремовой бумаге не было ни одной надписи. Интересно, что в нем? Письмо Силье? От кого? И что в нем говорится? Мне ужасно захотелось это узнать, но едва я коснулась конверта, заскрипела дверная ручка, и я поспешно захлопнула крышку шкатулки.

– Руби, это ты? – произнесла я и обернулась, но в спальне никого не было.

Я вышла в коридор, но он тоже оказался пуст. Дверь в комнату Руби была распахнута, и оттуда доносилась музыка. Я заглянула внутрь.

Девочка сидела на кровати и что-то рисовала в блокноте. При моем появлении она вопросительно посмотрела на меня из-под полуопущенных век.

– Да, тетя Энджи?

Я растерянно покачала головой.

– Ничего. Я просто собиралась… вымыть пол на кухне.

Кивнув, Руби снова сосредоточила внимание на блокноте, а мне не оставалось ничего другого, как отправиться на кухню.

Глава 16

Силья

1944–1945 годы

Генри принимал участие в боях в Нормандии и был тяжело ранен: близ Шербура его настигло пять немецких пуль. Одна попала в живот, одна – в правое бедро, и три – в пах. Генри потерял много крови, и никто не верил, что он выживет. В своем письме Генри писал:

Но они не сдались. Действовали быстро. Эти медики спасли мне жизнь.

Его перевезли в полевой госпиталь, а потом переправили в Англию. Раны затягивались, но Генри в течение нескольких недель находился без сознания. Сестры ухаживали за ним и ждали конца, однако однажды утром он открыл глаза и заговорил.

Я этого не помню, но мне сказали, что я спросил, где нахожусь, и попросил воды.

Вскоре он был переведен в госпиталь для выздоравливающих в графстве Уорик, а осенью оказался на транспортном судне, направлявшемся в Америку.

Силья мечтала о возвращении мужа с самого момента его отбытия на фронт. Она представляла, как при виде ее глаза Генри вспыхнут обожанием, как он заключит ее в объятия, зароется лицом в ее волосы и вдохнет исходящий от нее аромат.

– О, куколка, как я по тебе скучал, – скажет он, и глаза Сильи наполнятся слезами.

Корабль Генри прибыл в Нью-Йорк ненастным ноябрьским днем. Силья знала, что муж не сможет сразу отправиться вместе с ней домой. После высадки на берег ему надлежало пройти все необходимые процедуры, а это могло занять несколько дней. И все же она взяла с собой на пирс Микаэлу и Руби в надежде, что сможет увидеть его хоть одним глазком. Женщинам показалось, что они ждали целую вечность. Не в силах стоять на одном месте, Силья ходила взад и вперед, притопывая по каменному пирсу подобно танцору на важном просмотре. Руби бегала вокруг, гоняя чаек, а Микаэла, неуклюже переваливаясь, следовала за ней. Наконец по трапу начали спускаться люди.

В толпе солдат Силья разглядела Генри, опиравшегося на трость, выкрикнула его имя и подняла вверх дочь. Генри повернулся к ним, слабо помахал рукой и направился вместе с товарищами к поджидавшим на пирсе автобусам.

Через два дня он приехал в Алку. Силья предложила его встретить, но Генри отказался.

– Я в состоянии добраться до дома самостоятельно, – сказал он по телефону. – А ты жди меня вечером.

Заметив его, медленно бредущего по Сорок третьей улице с тростью в руке и с вещевым мешком за плечами, она бросилась вниз по лестнице, выбежала во двор и воскликнула:

– Генри!

Муж чмокнул ее в щеку, порывисто обнял одной рукой за плечи и веселым, но усталым голосом произнес:

– Привет, Силья.

Она настолько ошалела от счастья, что крепко обняла мужа, совершенно не подумав о его состоянии. Генри вдруг начал заваливаться, и Силья разжала объятия и сделала шаг назад. Опершись на трость, Генри восстановил равновесие, и взгляды супругов встретились.

– Прости, – прошептала Силья.

Генри, ничего не говоря, посмотрел на жену так, словно никак не мог взять в толк, кто она такая.

На крыльце дома появилась Микаэла, державшая на руках Руби.

– Познакомься с дочерью, – произнесла Силья. – И с моей матерью Микаэлой.

Микаэла протянула зятю девочку, глаза Генри расширились от восхищения, и в душе Сильи блеснул луч надежды.

– Она красавица, – прошептал он и пощекотал девочку под подбородком. – Привет, красавица Руби.

А затем неуклюже протянул Микаэле левую руку, так как правой сжимал трость.

– Мэм.

Микаэла кивнула и пожала руку зятя.

– Идемте в дом, Генри.

Развернувшись, она зашагала вверх по лестнице. Генри и Силья молча последовали за ней.

Ночью Силья попыталась вызвать мужа на разговор.

– Расскажи мне, что случилось, – прошептала она. – Расскажи, где ты был и что делал, когда тебя ранили.

В тусклом свете, лившемся из окна, Генри повернулся к жене.

– Силья, – его голос звучал спокойно и решительно, – я скажу это только один раз и больше повторять не буду: я не хочу говорить о том, что случилось. И больше никогда меня об этом не спрашивай.

– Хорошо, в этом нет необходимости. – Пальцы Сильи скользнули к резинке его пижамных штанов. На эту новую атласную пижаму Силья потратила уйму денег. – Мы можем заняться чем-нибудь еще.

Однако Генри оттолкнул руку жены и зло произнес:

– Не можем. И никогда больше не будем.

– Никогда… не будем? – Силья покачала головой. – Что ты хочешь сказать?

Генри поморщился.

– Ты знаешь… куда именно… попали пули. – Он раздраженно поджал губы. – Мне сказали, что тебе известно, чего ожидать. Тебя ведь проинформировали?

Силья нахмурилась. У нее и правда состоялся весьма неловкий телефонный разговор с военной медсестрой.

– К тому времени как он вернется домой, с ним все будет в порядке, – заверила Силью медсестра. – Если не сразу, то со временем уж точно. Дома ведь… и стены помогают.

– Я понимаю, – ответила Силья, прижимая трубку к уху и наблюдая за Руби, складывавшей на ковре кубики с буквами.

– Просто будьте с ним терпеливы, дорогая, – по-матерински тепло продолжала сестра. Силья даже представила, как та потрепала бы ее по руке, не разделяй их расстояние. – Подарите ему свою любовь и привязанность. Ведь именно это нужно нашим парням, вернувшимся с войны и пытающимся стать прежними.

Теперь, сидя рядом с Генри в кровати, Силья сказала:

– Мне сказали, что все будет хорошо.

Но ведь ей сказали не это, верно? Силья пропустила мимо ушей предупреждение медсестры относительно времени, требующегося на выздоровление, ведь она была уверена, что все будет замечательно после того, как Генри окажется в ее объятиях.

– Прости, что поторопила тебя, Генри. Мне не стоило. – Она с надеждой посмотрела на мужа. – Но, может быть, скоро… в следующую ночь…

Генри откинулся на подушки.

– Силья, я ужасно устал и больше не желаю об этом говорить. Спокойной ночи.

С этими словами он отвернулся.

И тогда Силья сделала то, что и должна была сделать прежде всего, – дала ему время. На протяжении нескольких недель она не поднимала вопрос о супружеских отношениях и всячески показывала свою любовь, но делала это ненавязчиво – легонько целовала мужа в покрытую щетиной щеку по возвращении с занятий и нежно пожимала его плечо, желая спокойной ночи. Однако Генри реагировал натянуто и безразлично, никогда не отвечал жене взаимностью и не проявлял нежности.

Иногда Генри снились кошмары. Он выкрикивал неизвестные Силье имена – Уолтерс! Ченнинг! – а потом покрывался потом и начинал метаться по кровати. Ей оставалось лишь осторожно трясти его за плечи до тех пор, пока он не просыпался, уставившись на нее невидящим взглядом.

– Все хорошо, – мягко говорила Силья. – Ты дома, Генри. Ты в безопасности.

Ей ужасно хотелось заключить его в объятия, крепко прижать к себе и утешить, как оцарапавшего коленку ребенка, однако, когда Силья тянулась к нему, Генри хрипло говорил:

– Извини. Я в порядке. Ложись спать. – Затем поворачивался к жене спиной и отодвигался от нее как можно дальше.

И все же Силья цеплялась за слова медсестры как утопающий за соломинку, уверяя себя, что со временем все наладится.

На смену осени пришла зима. Дорожка к дому скрылась под слоем снега и замерзла. С фронта приходили новости о том, что армия Гитлера доживает свои последние дни, а Силья все ждала, что Генри положит конец холодности и отчуждению и однажды прижмется к ней, неуверенно возьмет за руку и шепотом спросит, готова ли она попробовать… Но этого так и не случилось.

Одной морозной январской ночью Силья снова подняла болезненную тему, пытаясь узнать, не стало ли Генри лучше. Лицо мужа приобрело кислое выражение.

– Мне не стало лучше, иначе я бы тебе сказал. Если же я ничего не говорю, значит, тема закрыта. – Он отвернулся и натянул одеяло до подбородка.

Силья была поражена тем, что Генри даже не хочет ничего обсуждать. Памятуя о той страсти, которую они испытывали друг к другу до его отъезда в Европу, она попросту не могла поверить, что муж сделает вид, будто ничего и не было.

Неужели его раны настолько серьезны? Но ведь он сам ее учил, что близость может принимать различные формы. Силья знала, что война меняет людей, но совсем не ожидала, что перемены окажутся настолько радикальными.

Неужели Генри разлюбил ее? Возможно. Но если он больше ее не любил, то зачем к ней вернулся?

Когда Силья задала мужу этот вопрос, он вздохнул и посмотрел на нее как на неразумное дитя.

– Ты моя жена. И мать моего ребенка. – Во взгляде Генри вспыхнул гнев. – Знаешь, сколько хорошеньких англичанок я встречал? Ты хотя бы понимаешь, как соблазнительны такие встречи для мужчины на войне? Ты знаешь, сколько парней попросило у своих жен развода, находясь за океаном? Но я не собираюсь этого делать, Силья, что бы ни произошло. Брак – это навсегда.

– Конечно, – согласилась Силья, – и я так рада, что ты говоришь это…

– И еще, – перебил ее Генри, – подумай о том, сколько мужчин вернулось домой в мешках для трупов. К тебе же муж вернулся живым. А ты только и делаешь, что жалуешься.

– Я не жалуюсь, – возразила Силья. – Я просто хочу… – И осеклась.

Генри с вызовом посмотрел на нее.

– Чего же именно?

– Я хочу… чтобы мы были счастливы, – пробормотала она. – Так же, как до твоего отъезда…

– Если хочешь быть счастливой, начни с того, что прекрати ныть, – отрезал он. – Будь благодарна судьбе за то, что имеешь.

Их квартира с двумя спальнями, всегда казавшаяся Силье просторной, с появлением Генри вдруг словно бы уменьшилась в размерах. Микаэла перенесла свои вещи в меньшую комнату, которую раньше занимала Силья, и теперь делила ее с Руби. Силья же с супругом переместилась в бывшую комнату матери.

Силья с головой окунулась в учебу. Получив высший балл по всем предметам, она ждала выпускных экзаменов, которые должны были состояться через несколько месяцев. Микаэла стала меньше работать по ночам, объясняя это тем, что фабрика сократила число ночных смен, поскольку фронту уже не требовалось такое количество военного обмундирования, как прежде. Наверное, она говорила правду, но Силья подозревала, что мать чувствует себя некомфортно наедине с Генри, пока дочь находится в колледже.

Микаэла надеялась уволиться и сидеть дома с Руби, но только в том случае, если Генри найдет работу. А тот, судя по всему, не торопился. Раз в неделю он посещал офис администрации по делам ветеранов, расположенный на Манхэттене, где получал чек на двадцать долларов – свое пособие для безработных ветеранов, – и даже не предпринимал попыток трудоустроиться.

Силья старалась заставить его подумать о будущем. В июне был принят Солдатский билль о правах. Правительство планировало оказывать ощутимую финансовую поддержку возвращавшимся с фронта военным: предоставлять субсидии на открытие собственного дела, оплачивать обучение в университетах и колледжах, – так что теперь Генри был хозяином собственной судьбы. Силья считала, что этот билль открывал перед ним множество возможностей, но муж полагал, что никакой спешки нет. Его вполне устраивало то, что он может спокойно поправлять свое здоровье и проводить время с дочерью.

– А ты не останавливайся на полпути, – сказал он однажды Силье. – Закончи образование и получи эту свою степень, которая даст тебе возможность устроиться на любую работу.

Силья наблюдала, как Генри поставил перед сидевшей на детском стуле Руби тарелку с рисом, вложил в руку дочери маленькую ложку и помог правильно зажать в пальцах. Руби вопросительно посмотрела на мать, словно ожидая ее одобрения перед тем, как сделать то, чего от нее хотел отец. Силья кивнула. Малышка опустила другую руку в тарелку, положила немного риса в ложку и отправила ее в рот. Силья улыбнулась, и девочка улыбнулась в ответ.

Внимание Генри было полностью поглощено ребенком, и Силье даже показалось, будто он вообще забыл о ее присутствии, но тот внезапно заговорил, не глядя на жену:

– Я позабочусь о Руби. Тебе не стоит о нас беспокоиться.

Микаэле тоже было очень непросто. Она никогда не жила с мужчиной, а теперь была вынуждена терпеть в доме зятя, к тому же отобравшего у нее обязанность, которую Микаэла просто обожала, – заботу о внучке.

– Ему стоит пойти на работу, – изводила она Силью. – Какой мужчина будет целыми днями сидеть дома и нянчиться с ребенком?

– Тише, äiti, – пыталась успокоить мать Силья. – Генри был на войне, получил ранения. Ему нужно время.

Силья любила мать, но, несмотря на это, хотела съехать от Микаэлы и вообще из Алку. Она мечтала о доме в пригороде, с тремя спальнями и двумя ванными комнатами, пахнущем свежими сосновыми досками и краской, с ковровым покрытием на полу, однако переехать они не могли – во всяком случае в ближайшее время. Весной 1945 года Силья заподозрила, что со здоровьем матери творится что-то неладное.

Микаэла кашляла дни напролет, но говорила, что это результат долгой работы в прачечной.

– Виной всему порошки и отбеливатель. Там кашляли все, тебе не стоит беспокоиться.

После долгих уговоров Силья все-таки убедила мать показаться доктору, и ее опасения подтвердились: у Микаэлы диагностировали рак легких.

В день выпускного в колледже Микаэла с трудом спустилась в подземку, кашляя так сильно, что другие пассажиры в страхе отсаживались подальше, а прежде чем выйти на улицу, несколько раз останавливалась, чтобы передохнуть.

После церемонии они устроили небольшое застолье в Алку, пригласив соседей и кое-кого из подруг Сильи. На столе было даже шампанское – совершенно неслыханная для них роскошь. Генри держал в кухонном шкафу бутылку ржаного виски «Олд Кроу», однако никто, кроме него, не притронулся к этому напитку.

После того как гости ушли, а Руби и Микаэла отправились спать, Силья осталась прибраться на кухне. Обернувшись, она увидела, что Генри сидит в темноте и смотрит в окно. На столе рядом с ним стояла последняя бутылка шампанского. Он наливал из нее бокал за бокалом и тут же молча выпивал.

Силье хотелось сесть к мужу на колени, обвить его шею руками и попросить налить ей шампанского, а затем услышать мелодичный звон бокалов и почувствовать, как сердце на мгновение замирает, как это бывало до отъезда Генри на войну.

Нет. Более всего на свете она мечтала о жизни, совершенно непохожей на ту, которую они вели сейчас.

Силья хотела не просто пить шампанское, а купаться в нем вместе с Генри. Плескаться в пузырьках в освещенной свечами ванне, дотрагиваться до мужа и ощущать его прикосновения. Не смыкать глаз всю ночь, раскачивая бедрами в такт движениям Генри, и проделывать это снова и снова, пока оба не упадут в изнеможении. А потом заснуть, крепко сжимая друг друга в объятиях, потому что просто нет сил расстаться.

«Это единственная оставшаяся у меня надежда», – думала Силья, выжимая кухонное полотенце.

Микаэла слабела с пугающей быстротой. В течение нескольких месяцев она изрядно потеряла в весе, перестала есть и почти не притрагивалась к бульону и воде, хотя Силья и заставляла ее проглотить хотя бы ложку. Она лежала на кровати и гладила волосы Руби до тех пор, пока обе не проваливались в сон.

В то утро, когда мать умерла, Силья находилась рядом с ней.

Она словно предчувствовала, что мать доживает последние часы, и попросила соседку Агату забрать Руби к себе. На Генри она рассчитывать не могла. Заглянув утром в комнату тещи и увидев ее посеревшее лицо, он заявил, что уходит, и, надев шляпу, вышел за дверь.

– Поцелуй бабушку, – сказала Силья дочери, – и скажи ей «до свидания».

Малышка, которой еще не исполнилось и трех лет, запечатлела поцелуй на бледной щеке Микаэлы.

– До свидания, – послушно произнесла Руби с серьезным не по годам лицом и добавила: – Скоро тебе будет лучше.

Агата увела девочку из комнаты, а Силья опустилась на кровать рядом с матерью и принялась вслушиваться в ее слабое дыхание.

– Теперь можешь идти, äiti. – Она поцеловала умирающую в лоб. – Обрети покой. И знай, что с нами все будет хорошо.

Словно поняв слова дочери, Микаэла сделала последний вдох.

– Lepää rauhassa, – прошептала Силья.[6]

Глава 17

Руби

Руби погасила свет в комнате и посмотрела в окно. Даже в темноте она видела прижавшиеся друг к другу сосны и толстоствольные дубы. Она знала, что в лесу водятся лисы и еноты. Окажись Руби там, она увидела бы их тоже.

«У тебя глаза как у животного, – говаривал отец. – Ты можешь видеть в темноте подобно дикому зверю. Это от меня. – А потом добавлял: – Твоя мать ни черта не видит в темноте. Да и при свете дня тоже, коли на то пошло».

Презрение, сквозившее в голосе отца, всегда заставляло Руби морщиться, хотя его слова были совсем недалеки от истины.

Однажды Руби спросила у матери, что означает ее имя, и та объяснила, что с финского «силья» переводится как «ослепленная».

«Не знаю, почему бабушка так меня назвала, – сказала мать. – Может, ей просто понравилось, как звучит имя».

Лежа в темной комнате, Руби думала о том, как ненавидит этот дом, который наводит на мысли о съемочной площадке: все на своих местах, ничего лишнего в кадре, – но мать именно таким его и задумывала, этот стеклянный дом. Она мечтала хоть как-то приблизиться к сверкающему, фальшивому миру кино.

Руби видела дом совсем иначе. Он напоминал ей витрины в зоомагазине Стоункилла, который они с матерью частенько посещали, чтобы посмотреть на щенков. В клетках из прочного стекла там сидели и птицы: в одной – длиннохвостые попугаи, в другой – зяблики, в третьей – одинокий попугай с зелеными и бирюзовыми перышками на голове. Никто не изъявлял желания его купить, и никто не обращал на него внимания. Несколько лет он просидел на жердочке за стеклом, но однажды, придя в магазин, Руби его не обнаружила. Она не стала спрашивать, куда он делся, но предположила, что попугай умер от старости или от тоски. А может, и от того и от другого.

Этот попугай почти не двигался, а вот зяблики и мелкие попугайчики порхали точно сумасшедшие вдоль стеклянных стен и потолка своей тюрьмы, словно хотели вырваться на свободу, но выхода из стеклянной клетки не было – разве что их бы кто-нибудь купил и забрал домой.

«Клетка», в которой жила Руби, выглядела точно так же. Этот новый дом, в отличие от старого, совершенно не обладал душой. Вспомнив о старом доме, Руби загрустила и решительно отбросила эти мысли. Так человек, промокнув под дождем, едва войдя в помещение, сбрасывает мокрую одежду.

В новом доме Руби нравилось только одно – то, что он одноэтажный. В отличие от птичьих клеток в зоомагазине, не имеющих никаких лазеек, в комнате Руби было большое, с легкостью открывающееся окно.

Она вылезла наружу, спрыгнула на мягкую землю и прикрыла створки, оставив небольшой зазор, чтобы забраться назад, когда будет готова вернуться в свою «птичью клетку», стоящую посреди леса.

Итак, она свободна.

Руби достала из кармана кофты пачку сигарет «Кэмел» и зажигалку «Зиппо», которую в прошлом году ей подарил отец со словами, что каждый должен иметь под рукой надежный источник огня. Эта зажигалка прошла с ним всю войну. Когда-то на ней был нарисован американский флаг, и хотя изображение почти стерлось, Руби знала, что оно есть.

Закурив, она пошла по лесу, вдыхая его аромат. Рядом раздался шорох, и на тропинку из-за деревьев выбежал енот. Зверь и девочка обменялись взглядами, а потом направились в разные стороны – каждый своей дорогой.

Руби вполне могла бы жить здесь.

Неподалеку от дома, у кладбищенской стены, находилось убежище. Чтобы в него попасть, надо было откатить в сторону тяжелый камень, разгрести землю и, взявшись за кольцо металлической двери-люка обеими руками, что есть силы потянуть на себя. Вниз, в темноту, вела металлическая лестница.

С непривычки человек, находящийся так глубоко под землей, мог бы почувствовать себя крайне неуютно, но Руби убежище никогда не пугало. Она бывала в нем много раз, и все же сегодня ночью у нее не было намерения спуститься туда снова. Даже мимолетная мысль о том, чтобы спрятаться в убежище, казалась ей абсурдной. Там она не чувствовала себя в безопасности.