Читать онлайн Луна. История будущего

Земляничная Луна

19 июня 2016 года, округ Сан-Матео, Калифорния

Калифорнийское небо было теплым и синим. Свет еще не померк, но уже смягчился. Тени на сухой траве у залива Сан-Франциско становились все длиннее, пока поезд двигался на юг. Но в Лондоне было четыре утра, а мой день начался именно в Лондоне. Я перелетел треть мира и очень устал.

Я приехал в Кремниевую долину, чтобы рассказать о космосе и технологиях. Прислонившись головой к стеклу, я готовился к лекции, читая научную статью о местах, где можно расположить лунную базу. Аргументы меня не слишком убеждали, но размах впечатлял. Луна из статьи была исследована лазерами, камерами и радарами, тени в ее кратерах и свет на пиках были смоделированы на компьютерах, ее минеральный состав был изучен с помощью электромагнитного излучения всех частот — и нейтронов в придачу. Источники данных различались, как и их типы: одна часть была получена от зонда «Чандраян-1», первой индийской лунной миссии, запущенной в 2008 году, другая — от Лунного орбитального разведчика NASA, который был запущен годом позже и за шесть лет отправил ученым немыслимые 630 терабайт данных. Часть данных была старше — с советских луноходов, а также американских «Аполлонов» и аппаратов «Лунар Орбитер», проложивших им дорогу.

На основе этого богатого и обширного материала обсуждались плюсы и минусы возможных местоположений: здесь лучше связной ретранслятор, этот кратер легче переехать, здесь большие запасы тория, но выгоднее будет поставить здесь солнечные батареи — и так далее. В статье не просто приводились доводы в пользу выбора кратера Пири возле северного полюса вместо точки между кратерами Шеклтон и Свердруп возле южного. Она наглядно демонстрировала, что после появления этой информации мир, прежде не проявлявший особого интереса к Луне, может и должен заняться обсуждением связанных с ней вопросов.

Затем я уголком глаза увидел ее — полную, восходящую.

Я не заметил, когда она появилась над горизонтом, ведь поймать этот момент непросто, если только вы не спланировали все заранее. Но она по-прежнему висела низко и казалась гораздо больше, чем была на самом деле, — такую зрительную иллюзию создавал пейзаж. Луна выглядела огромной и далекой, бледноголубой на еще светлом небе, глубоком и ярком. Невозможно было представить, что ее призрачный лик столь же тверд, как вздымающиеся из моря скалы Калифорнии.

Позже я понял, что увидел ее в идеальном месте. Поезд, который вез меня из аэропорта Сан-Франциско в Маунтин-Вью, проходил мимо Менло-Парка, где в 1960-х составление карт Луны было обрядом посвящения, обязательным для всех новых «астрогеологов» Геологической службы США. На горе Гамильтон, среди холмов, над которыми всходила Луна, находится Ликская обсерватория, где более столетия назад было проведено новаторское фотографическое исследование Луны. Именно туда геологи из Менло-Парка — кто с радостью, кто против воли — отправлялись изучать объект своих изысканий.

Впереди, в Маунтин-Вью, меня ждал Исследовательский центр им. Эймса — отделение NASA, где были построены ветровые тоннели, которые использовались, чтобы определить форму командных модулей «Аполлона», подходящую для возвращения в атмосферу, а также некоторое время хранились камни, привезенные в этих модулях. В оставшемся позади Сан-Франциско некогда жил писатель Амброз Бирс, автор одного из величайших американских фантастических рассказов «Дорога в лунном свете». Многие представители готической литературы использовали лунный свет для создания мистической атмосферы в книгах. В своем рассказе Бирс приводит три, казалось бы, противоречивые истории и рисует сцену, в которой бледный, призрачный свет подсвечивает три истины — или ни одной. Мягкий свет несостыковок, одна Луна из многих историй.

Но не все связи уходили в прошлое. В небольшом кластере космических бизнес-стартапов, возникшем возле центра им. Эймса, до недавнего времени работала компания Moon Express, которая планировала отправить первый коммерческий груз на Луну. На несколько километров ближе, на бульваре Бэй-Вью, находилась штаб-квартира компании Google, учредившей призовой фонд в размере 30 миллионов долларов для тех, кому удастся посадить луноход на Луну. В число конкурсантов входила и Moon Express. По другую сторону железнодорожной колеи, в холмах над Стэнфордом, жил венчурный капиталист Стив Джурветсон, один из первых инвесторов в проекте Илона Маска SpaceX. У него на Луну были свои планы. Именно на совещании в этом доме родилась идея исследования местоположений для лунных баз, статью о котором я читал по дороге.

А у подножия холмов, в глубинах разлома Сан-Андреас, тихоокеанская и североамериканская плиты реагировали на поднимаемые полной Луной высокие приливы — точно так же, как реагировали каждый месяц. Как правило, приливы не вызывают землетрясения, но оказывают достаточно сильное и продолжительное воздействие, чтобы чрезвычайно чувствительные инструменты сейсмологов зафиксировали, как Земля тихонько потрескивает в ответ на возмущение.

Но пока поезд вез меня по долине к матовой серебристо-голубой Луне, я совсем не думал об этом. Я был просто поражен возможностью увидеть один и тот же объект в одно и то же время совершенно по-разному — и удивиться его красоте, читая его научное описание. Это было не то чувство, которое Уолт Уитмен описал в стихотворении «Когда я слушал ученого астронома», сравнивая монотонность сухих аргументов и банальность цифр с молчаливой, грандиозной силой звездной ночи. Это была его противоположность — глубокая убежденность, что разные подходы к одному объекту лишь усиливают друг друга, рождая когнитивное созвучие Луны как множества историй, Луны, какой она могла бы быть, Луны, какой она была всегда, Луны заветной и Луны случайно встреченной.

Случайно встреченной. Луну, непостоянную в наружности, но постоянную в присутствии, часто видят, но редко ищут. Порой ее отсветы на зданиях и пейзажах подталкивают вас найти ее в небе, а порой нам трудно не заметить подсвеченные ею облака. Но чаще вы случайно натыкаетесь на нее, как случилось со мной в поезде или утром, когда я, сочиняя эти строки, неожиданно заметил тонкий убывающий месяц в предрассветном небе в мансардном окне. Не стоит удивляться, что решение написать эту книгу сделало меня внимательнее к Луне и я стал чаще искать ее на небе. Мне хочется верить, что и вы, читая, будете делать то же самое, по крайней мере некоторое время. Но мне кажется, что и сейчас я замечаю Луну не только намеренно, но и случайно, улавливая ее свет уголком глаза.

В этом нет ничего необычного. Луна всегда остается на периферии. Она редко становится главной заботой, как гора или море, человек или государство. Она всегда в стороне, как малоизвестный спутник, годами сопровождающий знаменитость. От других объектов более дальнего космоса она отличается лишь тем, что находится достаточно близко, чтобы видеть ее даже днем. В остальном она столь же далека и непостижима, как и звезды на небе.

Однако Луна не только ближайшая к нам точка другого мира, но и самая далекая точка нашего. Она привязана к Земле, гравитация так крепко держит ее лицо в своих руках, что она не может даже от нас отвернуться. Она достаточно близко, чтобы ее бледный свет озарял ночь, чтобы ее притяжение поднимало воды, чтобы ее винили в безумии. Она состоит из того же вещества, которое лежит у нас под ногами, и человеческие ноги ступали по ее поверхности, как и по поверхности Земли. Она определяет небо. Она дополняет Землю.

Далекая, но посещенная: уникальная, но не безоговорочно пленительная. Пока ее история, по сути, представляет собой историю достижения и запустения. Она не таит в себе множества физических загадок. Понять сформировавшие лицо Луны процессы гораздо проще, чем скобление и высекание, с помощью которых тектонические плиты превратили накопившиеся осадочные породы и подводные вулканы в зеленые холмы, возвышающиеся над сухими калифорнийскими долинами. С ней мало чего случалось и, возможно, мало чего случится.

Но кое-что все же произойдет довольно скоро. Когда я начал работу над этой книгой, в живых было пять человек, ступавших по Луне. Когда книга ушла в печать, их осталось четыре. Я твердо уверен, что на Земле сейчас живет гораздо больше — возможно, на несколько порядков больше — людей, которые последуют по их стопам. Грядет возвращение на Луну, куда более масштабное, чем американская экспедиция пятидесятилетней давности. Его предпримут мужчины и женщины из самых разных мест, имеющие множество разнообразных задач. Они свяжут воедино разные подходы, о которых я думал в поезде, и заполнят пространство между инженерным анализом, стремящимся к реалистичности, и несбыточной реальностью неба. Это пространство — между Луной прошлого и Лунами будущего — и есть пространство этой книги, пространство фактов, спекуляций и отступлений, идеалов и нестыковок, Луны как таковой, твердой, как скалы Дьявольских холмов, и земных идей и тревог, которые ее периферийный свет порой не позволяет унять.

Некоторые боятся или говорят, что боятся, а может, даже хотят бояться, что Луна с лунными базами станет ослабленной Луной, лишится своих чар. Одни хотят лишь небесную Луну, а не каменную Луну и не Луну из научных статей, которая только и ждет, когда на ней расположат базу. Им нужно, чтобы это были разные вещи. Другие хотят Луну, которая неотделима от Земли и находится дальше, чем любая земная точка, но все же составляет с Землей единое целое, а потому путешествие к ней не отличается от других путешествий — оно интересно, может, даже необычно, но, по сути, не выходит за границы нашего мира: того мира, где есть залы прилета и залы вылета.

Боюсь, первых ждет разочарование — но, возможно, они поймут, что при желании Луне можно вернуть обаяние иным способом. Другие вскоре обнаружат, что Луна сильно отличается от Земли, где властвуют контракты и торговля. Луна — лишь камень да излучение. Вот и все. На ней нет жизни. Из-за этого возникают практические проблемы. Кроме того, появляются вопросы, которые не ограничиваются сферой физики. Что естественно для места, где нет жизни? Что правильно? Что неправильно? Может ли такое место стать страной или домом? Может ли оно стать эмпирическим миром или же должно остаться лишь физической средой, с которой взаимодействуют технологии, но нельзя установить непосредственный контакт?

О путешествии на Луну нам наверняка известны две вещи. Это выполнимо. И это невыполнимо. Отправляясь туда, вы не имеете ни оснований там задержаться, ни обязательств вернуться назад. В годы работы программы «Аполлон» на Луне была жизнь, и об этом часто вспоминают. Но потом, когда она вновь стала безжизненной, ее почти перестали замечать. Она мало заботит большинство из тех, кто смотрит на нее и заглядывает в будущее; она не имеет почти никакого значения для геополитики, мировой экономики и изменения климата. Никто не может сказать наверняка, что возвращение на Луну все изменит. Возможно, Луна приобретет вес. Возможно, нет.

Однако, даже не представляя особой важности, она остается прелестной. Всегда изменчивая в изменчивых небесах. И всегда неизменная. Она такая же, как в тот миг, когда вы увидели ее впервые, но вы не можете вспомнить, как впервые посмотрели на Луну, и не можете предсказать, когда увидите ее в последний раз.

Когда ваше внимание привлекает ее проблеск или луч — а еще лучше восхищенный возглас человека, который стоит рядом и призывает вас разделить его чувства, как сделала ваша мама в тот забытый первый раз, — и вы снова смотрите на нее, часто ли вас постигает разочарование? Часто ли ее знакомая непривычность не доставляет вам хотя бы толику наслаждения? Часто ли, поднимая на нее глаза вместе со спутником, вы остаетесь равнодушны? Может, вы и не задерживаете на ней взгляд. Но вы почти никогда — или вообще никогда — не сожалеете, что обратили внимание на маленький кусочек Вселенной в небесах.

Фазы

Полная Луна — простой круг. Вся ее видимая сторона освещена прямыми лучами Солнца, которое находится позади вас. Несовершенства ее формы, например неровные края, объясняются атмосферными искажениями, а не ее неровностями: она представляет собой почти идеальную сферу. Если сжать Луну до размеров бильярдного шара, она будет такой же гладкой, как этот шар.

Все остальное время освещенная часть видимой стороны Луны очерчивается двумя кривыми. Одна из них, лимб, представляет собой границу: внутри нее находится поверхность Луны, а за ее пределами — звезды. Лимб — всегда полуокружность. Другая кривая, граница света и тьмы, отделяет конец одних солнечных суток на Луне от начала следующих. Астрономы называют ее терминатором.

После полнолуния граница света и тьмы заменяет лимб в восточной части лунного диска и начинает постепенно стирать его с неба. Луна становится убывающей — она уже не полная, но еще и не половинчатая.

Граница света и тьмы не такая четкая, как лимб, поскольку разница между Луной и не Луной очевидна, а разница между днем и ночью размыта. Возвышенности могут оставаться освещенными, когда в низинах вокруг них уже темно, а восточные впадины могут погружаться во тьму, пока в двух шагах от них еще не угас вечерний свет. Граница между светом и тьмой всегда немного неровная.

На Луне она движется медленно. На экваторе граница света и тьмы перемещается на запад со скоростью всего 16 километров в час, а севернее и южнее — и того медленнее.

Через две недели граница света и тьмы съедает освещенную Солнцем часть Луны, не оставляя почти ничего. Тонкий серп изгибается между полярными рогами, которые оканчиваются в тех точках, где граница света и тьмы сходится с лимбом, повторяя очертания левой половины часов — от шести, через девять, к двенадцати. По мере убывания Луна приблизилась на небе к Солнцу. Полная Луна встает примерно на закате и садится примерно на рассвете, находясь в небе напротив Солнца. Убывающая двурогая Луна восходит незадолго до восхода Солнца и садится после обеда. Это дневная Луна, а не ночная.

В конце концов наступает момент, когда Луна становится такой тонкой на залитом солнечным светом небе, что ее уже не видно невооруженным глазом. Спустя еще около суток терминатор встречается с лимбом, и Луна исчезает. Ни одна ее точка, освещенная Солнцем, не видна с Земли: обращенная к Земле сторона Луны погружена во тьму. Это новолуние.

Когда не видимая днем Луна возвращается, она следует за Солнцем в вечернем небе, но становится своим зеркальным отражением: ее полумесяц очерчивает правую часть циферблата, от двенадцати, через три, до шести. Граница света и тьмы по-прежнему движется с востока на запад, но теперь прогоняет ночь, оставляя за собой свет, как резиновый скребок оставляет за собой чистое стекло. Полумесяц становится все толще — прибывает, — пока граница света и тьмы не добирается до середины Луны, обозначая первую четверть. Затем Луна становится прибывающей и медленно заполняется заимствованным светом, пока на мгновение не станет полной, целой, идеально круглой.

Итак, вот все фазы Луны: полнолуние, убывающая Луна, старая Луна, новолуние, молодая Луна, прибывающая Луна, полнолуние.

Этот регулярный цикл — от одного полнолуния до другого проходит ровно 29 дней, 12 часов, 44 минуты и 3 секунды — определял время с тех пор, как его вообще стали определять. В исламском календаре в году 12 лунных месяцев, причем каждый месяц начинается в тот день, когда в вечернем небе впервые появляется молодая Луна. Это означает, что в месяце может быть либо 29, либо 30 дней. Если новолуние происходит рано утром, то молодую Луну можно увидеть в небе утром следующего дня. Если новолуние происходит в течение дня, может пройти еще целый день, в который Луны не будет видно, и тогда следующий месяц начнется на один вечер позже. Если таким затянувшимся месяцем оказывается Рамадан, месяц поста, его последний день кажется особенно долгим.

Так как в месяце никогда не бывает больше 30 дней, год исламского календаря короче солнечного года — того времени, которое требуется Земле на полный оборот вокруг Солнца. В календарях, учитывающих и фазы Луны, и сезоны (лунно-солнечных календарях, таких как китайский или еврейский), лунные и солнечные годы особым образом координируются, например путем добавления дополнительного месяца раз в несколько лет. В исламе такое запрещено.

В солнечных календарях, таких как григорианский, используемый в западном мире, месяцы и фазы Луны не совпадают. Тем не менее в году бывает 12 или 13 полнолуний, по одному в каждый месяц, иногда за исключением февраля. Существуют разные традиции наименования полнолуний. Январское полнолуние называется Волчьей Луной, февральское — Голодной Луной. Мартовскую Постную Луну иногда называют Червивой или Сочной. Если Постная Луна восходит после весеннего равноденствия, то Пасху отмечают в следующее воскресенье. Если, как бывает чаще, первым полнолунием после равноденствия становится апрельская Яичная Луна, то Пасха выпадает на первое воскресенье после нее. В мае восходит Заячья, или Цветочная, Луна, в июне — Земляничная.

Летние грозы приносят Громовую Луну — или Сенную, — которая медленно поднимается и низко висит над вечерними лугами, где трава золотится в дневном свете. В августе восходит Зерновая Луна. Ближе всего к осеннему равноденствию Урожайная Луна, которая обычно появляется на небе в сентябре, но иногда и в начале октября. За ней следует Охотничья Луна, затем — Луна Морозная, которая порой восходит в самом конце ноября или начале декабря, становясь Скорбной Луной. Последняя в году — Холодная Луна, после которой возвращается Волчья.

Каждые несколько лет в одном месяце бывает два полнолуния. Второе из них в последнее время называют Голубой Луной, в каком бы месяце оно ни происходило.

Много имен, много связей с другими вехами года. Но ритм остается неизменным: полнолуние, убывающая Луна, старая Луна, новолуние, молодая Луна, прибывающая Луна, полнолуние. Нигде больше на земных небесах не найти подобной регулярности.

Вечером 24 июня 2001 года, сразу после летнего солнцестояния, телескоп в Обсерватории Верхнего Прованса на юге Франции повернулся в вечернем небе к молодой Луне, садящейся на западе. Возможно, впервые зеркало этого телескопа диаметром 80 см специально сфокусировалось на лунном свете. Сегодня астрономы не особенно интересуются Луной.

В XVII веке ее черты их завораживали. Первые телескопические наблюдения Луны, произведенные Галилео Галилеем, и сделанные на их основе выводы помогли изменить представления астрономов о том, что находится за пределами Земли — и какова Земля на самом деле. В отличие от остальных небесных тел Луна имела характерный вид, который можно было описать — как остров, как ладонь, как лицо. И, глядя на Луну в телескоп, ученые занялись ее картографированием.

К 1892 году появились восхитительные карты, а музеи украсили прекрасные глобусы — впрочем, поскольку с Земли видна лишь одна сторона Луны, это были скорее полуглобусы. Американский геолог Гров Карл Гилберт, руководивший Геологической службой США, не без гордости объявил, что Луна в некотором роде картографирована лучше континента, на котором он живет. Конечно, ни одна ее часть не изучена так хорошо, как наиболее исследованные области Северной Америки, зато некоторые области Центральной Канады или Аляски изучены куда хуже. Все, что доступно глазу — вся обращенная к Земле ближняя сторона, — поддается описанию.

Многообразие необычных ландшафтов, сформированных таинственными процессами, казалось Гилберту, как геологу, настоящим чудом: он признавал, что «немного помешался на Луне»[2]. Многие разделяли его помешательство. Несмотря на появление карт гораздо более далеких, сложных и динамичных тел, некоторые астрогеологи и планетные геологи по-прежнему тянулись к далекой, но близкой поверхности Луны. Астрономы же находили ее довольно скучной. Как выразился астроном викторианской эпохи Ричард Проктор, «главная прелесть астрономии, как и любой наблюдательной науки, лежит в изучении изменений — прогресса, развития и упадка… В этом отношении Луна принесла астрономам самое большое разочарование». Если бы астрономы хотели наблюдать за неизменными камнями, они и стали бы геологами, а может, и вовсе каменотесами.

Хуже того, Луна была для них не просто скучной, а докучливой. Когда она высоко поднимается в ночном небе, часть ее яркого заимствованного света рассеивается по небосводу, скрывая едва заметные, бесконечно далекие огни, полюбившиеся астрономам. К началу XX века почти все астрономы стали сторониться Луны, по крайней мере в профессиональной жизни. Избегая ночей, когда она сияла ярче всего, они убирали инструменты подальше от ее настойчивого взгляда и ждали наступления темноты в ее отсутствие. Только любители продолжали смотреть на Луну, вооруженным и невооруженным глазом изучая ее неровный рельеф и черты из чистого удовольствия созерцать ее загадочную красоту или неизбывной веры, что настанет день, когда они действительно заметят, как она изменится.

Итак, было довольно неожиданно найти профессиональный телескоп, который следил за Луной, скользящей над холмами Прованса тем вечером 2001 года. Еще более неожиданно, что через несколько часов на Луну направили еще один прекрасный телескоп — в Национальной обсерватории Китт-Пик в Аризоне. Во Франции Луна зашла за горы Люберон, названные так в честь волков, которые когда-то там обитали. В XX веке волков в этих горах почти не видели, но теперь, насколько мне известно, они вернулись. В Аризоне, симметрично воздавая честь роли ночных животных в лунном фольклоре, Луна взошла над гранитными Койот-Маунтинс.

Лунный свет важен для жизни многих земных созданий. Так, перуанский яблочный кактус открывает свои огромные цветки только при полной Луне. Однако, как утверждают ученые, ни волков, ни койотов она не волнует. Они воют как в лунные, так и в безлунные ночи. Люди связывают их вой с Луной просто потому, что связывают и Луну, и вой с ночью, из-за чего им кажется, что воют звери всегда на Луну.

Если верить легенде, которая рассказывалась в Аризоне еще до того, как Аризона стала Аризоной, Койот воет на Луну, потому что когда-то он и сам был Луной. На этом посту он сменил Ворона, которого люди выбрали до него, но который оказался слишком темным для этой задачи. До Ворона был Лис — его люди выбрали первым, но он оказался слишком ярким. Койот светил лучше Ворона и Лиса. Но его присутствие на небе причиняло всем беспокойство. Со своей высокой точки он подглядывал за купальщицами, разоблачал мелкие преступления и портил азартные игры. Люди позвали Койота назад, как раньше позвали Лиса и Ворона, а на небо отправили другого зверя похожего цвета — Кролика. Кролик свернулся на Луне клубком, улегся и не проказничал. С тех пор он так и остался там. Стоит поднять голову — и увидишь, как он лежит, свернувшись клубком и опустив уши.

Однако астрономов во Франции и Аризоне заинтересовали не эти видимые черты Луны. Им хотелось разглядеть ту часть Луны, куда не падает солнечный свет, где ее черты едва различимы, подсвечиваемые лишь пепельным светом.

Луна отражает солнечный свет на Землю, а Земля отражает солнечный свет на Луну. И неплохо справляется с этой задачей. Земля больше Луны и отражает лучи лучше — полная Земля, видимая с Луны, проливает на нее почти в 50 раз больше света, чем полная Луна проливает на Землю. Часть этого пепельного света, преодолев расстояние от Земли до Луны, чтобы осветить лунную ночь, возвращается назад.

Когда Луна молодая или старая, этот свет видно лучше всего. В такие периоды Луна находится между Солнцем и Землей: на ее обратной стороне, обращенной к Солнцу, господствует день, а на большей части видимой стороны, обращенной к Земле, царит ночь. Эта ночь освещается яркой Землей, которая как раз прибывает или убывает. Благодаря пепельному свету можно довольно хорошо разглядеть весь диск Луны. Освещенная им часть выглядит очень темной — как ни странно, порой мне кажется, что она немного темнее неба вокруг нее. Но совершенно очевидно, что там целая Луна, а не только яркий серп с одной ее стороны. Иногда люди называют это зрелище старой Луной в освещенных солнцем объятиях молодой Луны.

Первым происхождение пепельного света осознал Леонардо да Винчи в начале XVI века — он понял, что это свет Земли. Начинающим художникам Леонардо говорил, что «разум художника должен быть подобен зеркалу», потому что художнику надлежит отражать мир. А порой еще и отражать себя, как Луна отражает Солнце на Землю.

Что такое отражающая поверхность? По мысли Леонардо, отражение давала рябь на воде. Если бы Луна была настоящим гладким зеркалом, замечал он, земные наблюдатели видели бы отблеск Солнца в единственной точке ее поверхности: он сравнивал это с тем бликом, который мы видим, когда солнечный свет падает на позолоченный шар, украшающий конек высокого здания. Отсутствие единственного яркого пятна, по его мнению, означало, что Луна представляет собой набор зеркал, которые отражают Солнце под немного разными углами, как позолоченная ягода шелковицы (мне нравится этот образ) или морские волны, на которых качается рыболовецкий баркас. Наличие жидкости казалось более вероятным, чем форма ягоды. Леонардо полагал, что Луна по большей части покрыта морем — и эта мысль прекрасно соответствовала давно замеченным связям между Луной, властительницей приливов и спутницей туч, и водой.

Земля тоже по большей части покрыта водой, а потому и она должна отражать Солнце. «Если бы можно было встать на месте луны, — пишет Леонардо, — то солнце светило бы нам так, как если бы отражалось в море, которое освещает днем, а суша среди вод казалась бы темными пятнами — такими же, какие мы видим, смотря на луну, ведь она при взгляде с земли кажется такой же, какой наша земля казалась бы человеку, живущему на луне». Ночная Луна освещалась светом, отражаемым от морей Земли, точно так же, как земные ночи освещались морями Луны. Так проявлялся феномен «вторичного света», который часто обсуждали художники эпохи Возрождения: наличие света в отсутствие его видимого источника, например когда свет отражается от стены залитой солнцем комнаты и освещает соседнюю комнату без окон. Леонардо развил представления художников об изображении интерьеров и применил их к масштабам, значительно превосходящим земные.

Галилей, который первым обратил внимание публики на существование пепельного света и объяснил его происхождение, как и Леонардо, интересовался техническими аспектами художественного ремесла — и даже преподавал их. Однако у него был и другой интерес, не разделяемый Леонардо. Он хотел убедить людей, что космос не таков, каким они его представляли. Пепельный свет особенно хорошо подходил для этой задачи.

Большинство наблюдений, описанных Галилеем в «Звездном вестнике» (1610), короткой, но весьма авторитетной книге, стали возможны благодаря его новейшему телескопу, с помощью которого он годом ранее начал изучать Луну и другие небесные тела. Так как телескопов было мало, большинству читателей оставалось только верить ему на слово и не сомневаться в точности иллюстраций, демонстрировавших его несомненный художественный талант, которым он некогда надеялся прославиться. Однако увидеть пепельный свет и понять его природу можно было и без высоких технологий. Галилей уверял читателей, что они могут сами увидеть эффект, если найдут в небе низко висящую молодую или старую Луну и встанут так, чтобы закрыть освещенный солнцем полумесяц трубой или стеной. Разглядев пепельный свет таким образом, людям не составляло труда сделать вполне естественный вывод, что он отражается сначала от Земли, а затем от Луны, как солнечный свет, проникающий в комнату без окон.

Должно быть, большинству читателей Галилея это казалось странным. Однако астроном Тюбингенского университета Михаэль Мёстлин и его ученик Иоганн Кеплер, в то время занимавший должность придворного астронома императора Священной Римской империи Рудольфа II, ничуть не удивились этому утверждению в «Звездном вестнике». Они пришли к таким же выводам об освещении Луны, не прибегая к помощи телескопов. С ними соглашался и богослов Паоло Сарпи, занимавший государственную должность в Венеции. Галилей был знаком с ним — вполне возможно, они затрагивали эту тему в беседах. Не случайно все эти люди, как и Галилей, входили в небольшую группу созерцателей Луны, которые серьезно относились к опубликованной более полувека назад идее польского каноника Николая Коперника о том, что Земля обращается вокруг Солнца.

Это представление лишь косвенно связано с объяснением природы пепельного света. Способность Земли отражать солнечный свет на Луну не зависит от того, что вокруг чего вращается: Земля и Солнце в любом случае время от времени оказываются по разные стороны от Луны. Современник Кеплера и Галилея, веривший, что в центре мира находится Земля, вполне мог точно так же объяснить едва видный свет в объятиях полумесяца. Но, насколько нам известно, ни один из геоцентристов в то время не предложил такого объяснения: к нему пришли только сторонники системы Коперника.

Почему такое представление об освещении Луны пепельным светом вписывалось в одну модель Вселенной, но не вписывалось в другую? Ответ таков: чтобы понять, что Луна и Земля обладают одинаковыми отражающими способностями, нужно было признать, что они принадлежат к одному классу объектов. Для сторонников системы Коперника Луна и Земля были планетами, как и другие планеты, которые обращались вокруг Солнца. Всем остальным это казалось чепухой. Средневековый мир вслед за Аристотелем полагал, что Земля по составу радикально отличается от Луны и любых других тел, которые обращаются вокруг нее. Земля состоит из прозаической материи, а небесные тела — из хрусталя, огня или других изысканных веществ. Земля меняется, а они остаются неизменными. Они двигаются, а Земля стоит на месте.

Представление о том, что Луна освещается Землей, как Земля освещается Луной, шло вразрез с такими идеями. Как выразился Галилей, оно втягивало Землю «в танец звезд». Эта хореография была частью коперниковской революции, как и сведения о том, что обращается вокруг чего. Земля стала планетой — в изначальном смысле звезды, которая движется по небу, — а планеты стали землями, то есть такими же реальными телами, как мир вокруг. Возможно, на них жили люди, которые считали их своими мирами, а Землю — далекой движущейся точкой. Казалось, их существование почти неизбежно: какой смысл Богу создавать необитаемые миры? Как пишет историк искусства и науки Эйлин Ривз, «по крайней мере, в массовом сознании [появилась] почти самоочевидная связь между теорией вторичного света, коперниковской картиной мира и верой во внеземную жизнь».

С тех пор вопрос о внеземной жизни кружится в танце с астрономией, как Земля кружится в танце с Луной и Солнцем: порой идеи противостоят друг другу, а порой выстраиваются в одну линию. В последние двадцать лет в этой сфере наблюдается удивительный консенсус: сегодня люди видят смысл в астрономии, с готовностью оплачивая исследования, посвященные поиску жизни в других мирах.

Именно поэтому в начале XXI века астрономы из Прованса и Аризоны, которые многие годы не придавали Луне значения, вдруг стали так внимательно вглядываться в ее отраженный пепельный свет. Они смотрели на него, чтобы понять, как признаки жизни на Земле выглядят издалека.

В 1995 году, после многих десятилетий ложных тревог, астрономы начали находить планеты вокруг других звезд. Свет таких «экзопланет» был столь слабым, что обнаружить их сами не получалось — можно было заметить лишь их тени, скользившие по поверхности звезд, или вызываемые ими крошечные колебания в спектре звездного света. Но ученые, заинтересованные жизнью во Вселенной — их уже начинали называть астробиологами, — полагали, что со временем телескопы станут больше и лучше и позволят им непосредственным образом увидеть ряд экзопланет. После этого они примутся искать на них признаки жизни.

Свет экзопланеты — это свет далекой звезды, который прошел сквозь атмосферу вращающейся вокруг нее экзопланеты, был отражен обратно в космос и добрался до Земли. Многие годы, ушедшие на последний отрезок пути, никак не меняют свет, но доля секунды, которая требуется ему, чтобы пройти сквозь атмосферу экзопланеты и отразиться от облаков или от поверхности, оставляет на нем свой след. Молекулы атмосферы экзопланеты поглощают свет с одними длинами волн лучше, чем с другими. Если астрономы сумеют разложить свет экзопланеты по длинам волн на спектрограмме, как банкомет раскладывает колоду карт на зеленом сукне, они смогут выявить эти эффекты: некоторых карт в колоде не обнаружится, потому что свет с некоторыми длинами волн поглотила атмосфера экзопланеты.

Как химический состав атмосферы может свидетельствовать о наличии жизни на планете? Рассмотрим атмосферу Земли и других ближайших планет. На Марсе и Венере химический состав атмосферы определяется исключительно солнечным светом, потому что на поверхности ничто не высвобождает в атмосферу газы, которые могли бы вступать во взаимодействие друг с другом. На Земле жизнь неутомимо выделяет новые и новые газы, в связи с чем атмосфера полнится газами, взаимодействующими друг с другом, такими как метан и аммиак, угарный газ и кислород и так далее. В 1960-х годах британский ученый и изобретатель Джеймс Лавлок назвал это основополагающим признаком жизни на планете. Такая жизнь, как на Земле, не может не использовать атмосферу планеты в качестве источника сырья и мусорной свалки. Забирая одно, она неизменно возвращает в атмосферу другое, потому что она берет лишь то, что ей необходимо, а затем меняет вещества в процессе использования. Таким образом, жизнь не позволяет атмосфере войти в равновесие, наблюдаемое в безжизненных мирах. Метан, аммиак и кислород в атмосфере Земли свидетельствуют о функционировании биосферы, которая использует энергию Солнца, чтобы трансформировать проходящие через нее вещества, то есть поддерживает биогеохимические циклы, связывающие одушевленные и неодушевленные объекты в живом мире. Мысль о том, что жизнь выступает источником подобного беспорядка в атмосфере, стала одним из первых шагов к впоследствии выдвинутой Лавлоком гипотезе Геи — предположению, что посредством создания такого неравновесия жизнь играет фундаментальную роль в поддержании обитаемости планет, подобно тому как езда на велосипеде не позволяет ему упасть.

Не все идеи Джеймса Лавлока о Гее получили широкое признание, но идея о том, что жизнь создает химическое неравновесие в атмосферах планет, быстро прижилась. К началу XXI века теоретики пришли к выводу, что это и есть наиболее вероятный критерий для обнаружения жизни на астрономических расстояниях. Но никто не знал, помогут ли такие наблюдения на практике. В конце концов, для изучения доступна всего одна наверняка обитаемая планета — Земля, — а за пределами Земли нет обсерваторий, которые могут провести спектроскопию пепельного света.

Поэтому астрономы из Прованса и Аризоны и занялись наблюдениями сразу после летнего солнцестояния 2001 года. За неимением возможности посмотреть на другой живой мир в небесах нам остается смотреть на наш, отражающийся в далеком зеркале темной ночной Луны.

Представление о том, что в зеркале Луны отражается не только солнечный свет, но и очертания земных континентов и окружающего их огромного океана, восходит к Древней Греции, где так считали некоторые последователи Пифагора. Аргументы против этой точки зрения почти столь же стары. В сочинении «О лике, видимом на диске Луны», первом трактате о Луне, к которому будут обращаться на протяжении более тысячи лет, живший в I веке нашей эры платоник Плутарх утверждал, что видимый на Луне рельеф — это рельеф самой Луны, а не отражение земной географии. Различимые на Луне моря не соответствуют по форме великому океану, омывающему земную сушу. Более того, Луна — в отличие от зеркального отражения — под любым углом смотрится одинаково.

Тем не менее представление о Луне как отражении Земли сохранялось. В начале XVII века покровитель Кеплера Рудольф II, очевидно, считал его истинным — не в последнюю очередь потому, что ему казалось, будто он различает на поверхности Луны очертания Италии, Сицилии и Сардинии. Почти два столетия спустя Александр фон Гумбольдт записал, что такого мнения по-прежнему придерживаются образованные персы: «Это карта Земли… на Луне мы видим самих себя».

Никакой карты нет, но при взгляде на Луну люди и правда в основном видят свое отражение — отражение своих забот и теорий, надежд и страхов. Луну использовали для таких размышлений — или проекций — и в науке, и в литературе. История Луны — это история представлений о Луне. На основе этих представлений и сложится ее будущее. Луна всегда остается на втором плане, а потому сложно наделить ее собственным смыслом. Она нужна, чтобы отражать заботы большого и светлого мира, который сияет на иссиня-черном небе.

Во второй половине XX века, когда над миром нависла угроза войн, обещавших стать смертоноснее, чем когда-либо, из-за развития технологий, Луна отражала конфликты и соперничество: в ней видели и поле битвы, и приз, который получит победитель гонки. Но десятилетия конфликтов и соперничества также сделали ее в буквальном смысле отражателем.

Незадолго до полудня 10 января 1946 года трехкиловаттный радиолокационный передатчик, который использовался для дальнего обнаружения самолетов противника, отправил радиоимпульс из Форт-Монмута в Нью-Джерси на восходящую Луну. Через две с половиной секунды — время, необходимое свету, или в этом случае радиоволне, чтобы преодолеть 380 тысяч километров туда и обратно, — сигнал вернулся. Инженерам показалось, что они первыми из людей дотронулись до Луны.

Когда ослепительный свет атомной бомбы отбросил новую тень на будущее, знатоки сочли это замечательным событием. В специализированном журнале Radio News вышла восторженная статья:

Радиолокационный передатчик вывел нас за пределы этого мира, погрузил нас в бесконечность, бросил Вселенной вызов копьями радиоимпульсов, которые коснулись Луны и вернулись открыть новые двери мысленной деятельности человека. Пораженцы больше не могут утверждать, что человечество должно ограничиться скучными планами выжать максимум из своего маленького мира… то же самое радио, которое сыграло не последнюю роль в процессе сжатия нашего мира, теперь разрывает оковы и выводит нас в иные миры.

По обыкновению оставаясь на втором плане, Луна сыграла побочную роль в так называемом армейском проекте «Диана». Для передачи сигнала на дальние расстояния радисты использовали ионосферу — слой заряженных частиц в верхней части атмосферы Земли, который искажает и отражает радиоволны. С практической точки зрения было выгодно как можно лучше изучить ионосферу, а прохождение радиоимпульса сквозь нее и обратно могло существенно расширить представления о ней. Более того, если в перспективе были космические путешествия — а появление ракет большой дальности и ядерной энергетики наталкивало некоторых на мысль, что они не за горами, — важно было знать, что путешественники смогут оставаться на связи с планетой, которую они покинули.

Вполне вероятно, что радиосвязь могла не только обеспечить поддержку полетов в космос, но и стать их целью. Незадолго до запуска проекта «Диана» молодой британский радиоинженер Артур Кларк, во время войны работавший на радаре, написал статью, в которой рассказал, какую роль «внеземные ретрансляторы» — спутники связи, в частности находящиеся на «геостационарных» орбитах и обращающиеся вокруг Земли за 24 часа, то есть зафиксированные в одной точке неба, — могут сыграть в обеспечении всего мира радио- и телевизионным покрытием. «У нас пока нет непосредственных свидетельств перемещения радиоволн между поверхностью земли и космосом, — отметил он, — [однако] при наличии достаточно мощного передатчика мы можем получить необходимые свидетельства, проверив эхо с Луны». Не знаю, было ли участникам проекта «Диана» известно о новаторской работе Кларка, но их коллеги из ВМФ США явно успели познакомиться с ней, как и некоторые представители прессы. 3 февраля 1946 года на первой полосе Los Angeles Times была опубликована заметка, где описывалась предложенная Кларком проверка отражения от лунной поверхности, которую «только что провели войска связи Армии США».

Таким образом, проект «Диана» доказал и техническую реализуемость спутников связи, и способность Луны выступать в этой роли. Первое было особенно важно. В ряде последующих военных проектов сигналы обширного аппарата холодной войны отражались от Луны, а не от ионосферы. Однако когда был реализован предложенный Кларком проект спутников связи, они потеснили естественный спутник Земли.

Не все радиоотражения от Луны были умышленными. В 1960 году возникло замешательство, когда на мониторах американского радара раннего предупреждения в Гренландии вдруг отобразились неожиданные отраженные сигналы — их отражала Луна, которая восходила прямо перед радиолокационным лучом. Вопреки некоторым сообщениям это не было в достаточной степени похоже на ракетный удар, чтобы вызвать настоящую ложную тревогу. Но после этого случая ВВС перепрограммировали свои компьютеры таким образом, чтобы впредь они игнорировали любые радиолокационные отражения с задержкой более двух секунд, не позволяя Луне вносить смуту в будущие операции.

Ученые, в свою очередь, использовали эти отражения, чтобы расширить свои представления о поверхности Луны. Но не вся последующая работа с радарами была научной. В 1960-х Советский Союз специально нацеливал на Луну лучи новейших и мощнейших радиолокационных станций сопровождения ракет и спутников под предлогом их калибровки — иногда на целых полчаса. Это давало США прекрасную возможность для небесного шпионажа. Инженер-электрик Уильям Перри, позже ставший министром обороны США, возглавил секретную программу, в рамках которой советский радар изучался с помощью расположенной в Стэнфорде радиоастрономической тарелки, принимавшей сигналы, отраженные от Луны. Отсеивать сигналы диспетчеров местного таксопарка, которые использовали ту же частоту, было хлопотно, зато ученые выяснили, что радар по своим характеристикам недостаточно совершенен, чтобы противостоять противовоздушной обороне противника.

Насколько мне известно, разведчики больше не используют Луну таким образом. Искусственные спутники предоставляют нам более эффективные каналы связи, чем естественные, а потому, вероятно, лучше подходят для такой разведки. Радиолокационные лучи по-прежнему время от времени отражаются от Луны в научных целях. Туда-обратно путешествует и другое излучение: миссии «Аполлона» оставили там маленькие зеркала, и разные обсерватории регулярно направляют в них лазерные лучи, чтобы точно измерить расстояние до Луны и понять, с какой скоростью оно увеличивается.

Хотя спутники лишили Луну профессиональной позиции в радиоотражательном деле, на любительской основе она по-прежнему в игре. У радиолюбителей нет возможности отправить сигнал дальше, чем на Луну и обратно на Землю, а поскольку некоторые из них оценивают свое мастерство дальностью дистанций связи, умение устанавливать коммуникацию в технике ЗЛЗ (Земля — Луна — Земля), которая требует больших антенн, хорошего оборудования и огромного терпения, служит предметом гордости для части сообщества[3].

Отражения от Луны используют и артисты. В 1980-х годах авангардный композитор и музыкант Полин Оливерос провела в ряде мест мероприятие под названием «Эхо с Луны». Она отправляла издаваемые на сцене звуки по телефону радиолюбителю, который передавал их на Луну, а затем принимала и проигрывала их отражения. После нескольких экспериментов Оливерос пришла к выводу, что особенно хорошо получаются звуки тромбона и тибетских цимбал, но на более поздних концертах играла через Луну на аккордеоне. Иногда зрители отражали от Луны свои голоса (на одном из концертов для этого использовалась та же самая стэнфордская тарелка, с помощью которой Билл Перри шпионил за русскими). Зрителям нравилось.

В 2007 году художница Кэти Патерсон перевела ноты первой части бетховенской сонаты № 14 в до-диез миноре — «Лунной сонаты» — на азбуку Морзе. Она отправила получившиеся точки и тире на Луну и перевела отраженный сигнал на нотный язык для механического пианино. В результате получилась великолепная инсталляция «З. М. З.». Многие писатели-фантасты ранее представляли, как «Лунную сонату» исполняют на Луне, но ни один из них не мог вообразить, что ее сыграют через Луну — и переосмыслят благодаря несовершенствам лунного отражения. Одни ноты потерялись, другие изменились. Величественное развитие и ровный темп музыки подчеркивают пробелы на месте нот, потерянных при передаче, и эта прерывистость придает индивидуальности в остальном совершенной технологии фортепиано, которому не нужен исполнитель. Технологии дотрагиваются до поверхности Луны, и она проявляет себя набором случайных отсутствий. Идеальных отражений не бывает.

Астронавты «Аполлона-8» не взяли с собой никакой музыки и не привезли музыку обратно на Землю. Брать кассетные магнитофоны на борт космических кораблей разрешили лишь на следующий год[4]. Кроме того, «Аполлон-8» не коснулся Луны. Однако на Рождество 1968 года Фрэнк Борман, Джим Ловелл и Билл Андерс стали первыми, кто последовал за пепельным светом и проектом «Диана» и долетел до Луны и обратно в командном модуле из ячеистого алюминия и стали, питаясь фасованной пищей и глотая воздух из баллонов, делая записи на магнитофон, испытывая перегрузки, паря в невесомости, порой страдая космической болезнью, порой мучаясь от бессонницы, неукоснительно следуя инструкциям, выполняя свою работу, в одиночестве, в тесноте, не покладая рук, переживая. Наблюдая. Меняя.

Более поздние командные модули программы «Аполлон» получили собственные имена: «Гамдроп», «Чарли Браун», «Колумбия», «Янки Клипер», «Одиссей», «Китти Хок», «Индевор», «Каспер» и, наконец, «Америка». Космический корабль «Аполлон-8» не имел другого имени за исключением названия миссии. Он взлетел с космодрома Космического центра Кеннеди 21 декабря, в 07:49 по местному времени. Двигатели ракеты-носителя «Сатурн-5» подняли его на орбиту менее чем за 12 минут. Экипаж стал проверять системы корабля.

— Итак, проверяем звукозапись: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1.

Земля удалялась от них со скоростью чуть меньше восьми километров в секунду — огромная, сине-зелено-белая.

— Думаю, стоит устроиться поудобнее. Путешествие будет долгим.

Три часа спустя.

— Билл, ты проверил резервные компоненты?

Снова включился двигатель третьей ступени ракеты-носителя «Сатурн-5», к которой был подсоединен командный модуль.

— Три, два, один. ЗАЖИГАНИЕ.

Корабль полетел прочь от Земли. Три дня спустя он пересек орбиту Луны чуть раньше самой Луны, как мышь, которая перебегает железнодорожные пути перед несущимся экспрессом. Когда Луна прошла в нескольких сотнях километров за ними, ее громада отрезала астронавтов от Центра управления полетами. Они подготовили двигатель корабля, который должен был проработать четыре минуты,

— Боже, четыре минуты?

чтобы вывести их на окололунную орбиту. Гелий вытолкнул топливо и окислитель из топливных баков в двигатель. Ждать с Земли команды зажигания не было смысла. В тот момент Земли для астронавтов не существовало. Вокруг была лишь пустота, и единственный двигатель не позволял им провалиться в нее еще глубже.

— Самые долгие четыре минуты в моей жизни.

До этого момента они не видели Луну. Корабль смотрел в другую сторону. Оказавшись на ее орбите, они развернули судно и увидели темную стену, окруженную звездами. Десять минут они летели в темноте, пока

— Я сейчас отвернусь, потому что солнце может выглянуть в любую секунду.

горизонт не слился с границей света и тьмы и свет не вернулся в мир.

Три раза они обогнули Луну, которая проносилась под их окнами со скоростью два километра в секунду,

— Кажется, там внизу… Кажется, там внизу огромный пляж.

подозрительно настоящая, но удивительно неразличимая. В 60-минутные дни они пытались — и часто не справлялись с задачей — различить рельеф

— Знаете что? Она серая.

странным образом освещенной, видимой под углом громады, тот самый рельеф, который через несколько месяцев поможет их товарищам на борту лунного модуля «Орел» корабля «Аполлон-11» совершить первую посадку на Луну. В 60-минутные ночи они занимались своими делами и делами корабля.

Только на четвертом обороте ориентация корабля в пространстве изменилась, и астронавты увидели то, чем навсегда запомнится их миссия. Вскоре после смены ночи днем из-за лимба Луны появилась яркая, цветастая форма,

— О господи! Вы только посмотрите на это! Земля восходит. Какая красота!

и жизнь вернулась в мир.

Астронавты спешили запечатлеть это зрелище — счастливые, как туристы, но не только. Борман утверждал, что сделал снимок первым, на черно-белую пленку, когда терминатор Земли только вышел из-за лимба Луны. Андерс

— Дай-ка мне цветную пленку!

поймал ее уже выше, когда она отошла от лимба чуть дальше, чем на собственную ширину, играя синими, белыми, зелеными и коричневыми красками и контрастируя с серой почвой под нею.

Этот снимок назвали

— Ого, как здорово получилось!

самой важной фотографией XX века. Если у вас есть глаза и вы живете в мире книг и экранов, я нисколько не сомневаюсь, что вы его видели, как не сомневаюсь и в том, что вы видели Луну в небесах.

Отражать — значит, отклонять. Снимок на цветной пленке показал: важность миссии не в том, куда она направлялась, как казалось изначально, а в том, откуда она прибыла. Беспрецедентное достижение дало возможность взглянуть на главный приз — отправную точку путешествия.

Когда снимок был представлен прессе, лунная поверхность стеной возвышалась в его правой части, а Земля висела в темноте слева. В такой ориентации оба небесных тела были явно коперниковскими — и именно этот ракурс девять лет спустя использует Джордж Лукас в «Звездных войнах», показывая появление Звезды Смерти у планеты Явин. Отчасти его выразительность объяснялась необычностью.

К тому времени как снимок попал на обложку журнала Time, подталкивая к размышлениям всевозможных писателей, его развернули на 90°. Луна стала пейзажем с горизонтом, а чернота космоса — небом, в котором восходила Земля. Годом ранее Стэнли Кубрик использовал такой ракурс для подобных кадров «2001: Космической одиссеи». Делая снимок более величественным и личным, чем вертикальная расстановка, этот ракурс вызывает ассоциации со знакомым восходящим Солнцем — или Луной — и помогает наблюдателю найти свое место и фактически оказаться на снимке[5]. В докоперниковском смысле можно даже сказать, что он помещает наблюдателя в центр.

Показанный таким образом, «Восход Земли» имеет три элемента. Чтобы разглядеть непревзойденную пустоту черного фона, лишенного цвета и характерных черт, не обязательно считать его эхом легендарного «Черного квадрата» Казимира Малевича (1915), который сам художник провозгласил первой картиной, не связанной ни с одним объектом реального мира.

В нижней части снимка находится словно бы наложенное на него светлое горизонтальное поле, имеющее скорее текстуру, чем рельеф. В 1969 году, когда «Восход Земли» уже укоренился в культурном сознании, Марк Ротко использовал такую же рассеченную надвое конструкцию — черное вверху, текстурированное серое внизу — на одной из своих последних картин без названия. Он сказал, что на этой картине изобразил смерть. Но где именно — в сером, черном или их противопоставлении? Этого он не уточнил.

Третий элемент «Восхода Земли» расположен в черной верхней части и служит вторым светлым пятном на снимке. Свет во тьме — это убывающая Земля, чуть больше половины которой освещено Солнцем. Ее граница света и тьмы прогибается над лимбом серой, неприветливой Луны. Это не смерть. Не ничто. Это жизнь — яркая и величественная.

Над границей света и тьмы, почти по центру диска (а следовательно, в той части Земли, которая ближе всего к камере) находится остров Вознесения, невидимая с такого расстояния точка вулканической скалы, где в тот самый момент, когда делалась фотография, антенна станции слежения, известной под названием «Дьявольское поддувало», ловила радиопередачи с «Аполлона-8».

Люди и раньше представляли себе подобное. Однако, создавая такие картины, почти все художники ошибались. На ранних изображениях видимая с Луны Земля почти всегда напоминала школьный глобус с очертаниями знакомых континентов: изученный людьми и известный людям мир. Но оказалось, что это не мир, а планета, странная и изменчивая. Ее черты едва узнаваемы, но характер не перепутать ни с чем. Она стала уже не образом, а данностью.

На «Восходе Земли» Северный полюс находится справа, ниже границы света и тьмы, невидимый в зимнее солнцестояние. Южный полюс прекрасно различим в верхней левой части лимба. Весь лимб сияет белизной. Облако, зависшее над морями и скрывающее побережье Бразилии, кажется ярким, как льды Антарктиды. Контраст с окружающей чернотой разителен.

Внутри четкой белой границы самыми яркими чертами диска стали изогнутые погодные фронты. Они закручиваются по часовой стрелке над Южным океаном и против часовой стрелки над Атлантикой на севере. Их непрерывное движение выражается в напряжении их изгибов. Более постоянные черты различить труднее. Слева, прямо над границей света и тьмы, находится залитое солнцем побережье пустыни Намиб, но найти ее непросто, если не знать, что именно искать. Справа лучше видны яркие пески Западной Сахары. Единственный хорошо различимый элемент рельефа — небольшой изгиб четко видимого побережья Северной Африки, называемый полуостровом Рас-Нуадибу. В 1441 году — на заре европейских исследовательских экспедиций, которые должен был в некотором роде превзойти проект «Аполлон», — португальский мореплаватель Нуну Триштан, служивший при дворе Генриха Мореплавателя, первым из португальцев проплыл мимо этого мыса. В ходе той же экспедиции он первым из европейцев взял рабов с берегов Западной Африки. Сегодня бухта за полуостровом стала кладбищем покинутых кораблей[6].

Суша темнее облака, а океан, вопреки ожиданиям Леонардо, темнее суши — за исключением одной точки в центре, чуть ближе к лимбу, чем к границе света и тьмы, и эта точка сияет сама по себе. Это часть Южной Атлантики, где в тот конкретный момент в той конкретной геометрии поверхность моря стала шелковичным зеркалом, которое представлял Леонардо: дневное солнце отражается от нее ровно под тем углом, который нужен, чтобы направить лучи на Луну, встающую на востоке. Это яркое пятно, которое в оптике называют правильным (то есть зеркальным) отражением, по природе своей отличается от облаков. Глянцевое, оно блестит как металл, а не как снег.

Но это тот же самый свет. Экипаж «Аполлона-8» находился слишком далеко, чтобы увидеть рукотворные огни в городах Африки, ведь они в то время были совсем тусклыми: в те дни вся Нигерия потребляла меньше электричества, чем небольшой американский городок. Астронавты не видели ни пожаров, ни вулканов, ни молний. И на Земле, и на Луне они видели лишь то, на что падал солнечный свет.

И все же как сильно отличаются одинаково освещенные солнцем тела на этом снимке: одно из них выглядит сложным, красивым, динамичным, но на мгновение замершим при щелчке затвора, как сфотографированный танцор в прыжке, а другое — серым, словно бесконечным, неровным, апатичным, застывшим под слоем лака, неподвижным. Оно кажется незавершенным, но давно покинутым, нуждающимся в чем-то, но не способным ни на что.

Луна отражает всего 12 % света, получаемого от Солнца. Остальное она поглощает, как гудрон в пустыне. За 354-часовой день камни на ее поверхности нагреваются более чем до 100 °C. За 354-часовую ночь они остывают, когда переданная им энергия Солнца уходит обратно в космос как тепло, и поздней ночью их температура достигает –150 °C. Однако столь огромный перепад температуры почти ничего не дает. Солнечное тепло проникает в пыль, камни и породу лишь примерно на метр, а глубже ничего не меняется. Энергия приходит с неба и уходит в небо, не вызывая существенных перемен по пути.

Земля поглощает на 20 % меньше солнечной энергии на квадратный метр, чем Луна, но находит ей гораздо более полезное применение.

Энергетический поток, который на Луне лишь нагревает тонкий слой породы, на Земле становится двигателем постоянных изменений. Каждую секунду под влиянием Солнца с поверхности Земли испаряется 16 миллионов тонн воды, которая поднимается в небо. Достигнув более высоких и холодных слоев атмосферы, этот водяной пар конденсируется в плоские слоистые и высокие кучевые облака, в облака, похожие на орлов, на китов и даже на ручные пилы, в крошечные капли тумана и увесистые капли дождя, в тяжелый град, в мокрый снег — в свет и тьму, мягкость и твердость неба. Конденсация воды выпускает в атмосферу энергию, которую вода при испарении забрала с освещенной Солнцем поверхности, создавая градиенты температуры и давления, непрестанно колышущие воздух.

Океаны тоже перемещают тепло, большими партиями двигая его из тропиков к полюсам, и это путешествие определяется той же силой Кориолиса, которая заставляет облака на «Восходе Земли» закручиваться в разные стороны на севере и на юге. Направленные к полюсам потоки перераспределяют около 5 % солнечной энергии: тепло их вод, взаимодействие течений и колебания воздуха под действием Солнца приводят к формированию штормов, ветров и гигантских волн, а также к возникновению моментов неожиданного спокойствия, ясных морозных ночей и туманов, неподвижно лежащих целыми днями. И все это происходит просто потому, что это возможно. Просто потому, что наличие океана и атмосферы позволяет это — и даже требует этого.

И это еще не все. Жизнь обеспечила Землю огромными листьями — совокупная площадь их поверхности не уступает площади самих континентов. Вместе с менее известными, но не менее важными фотосинтезирующими мембранами водорослей и бактерий эти листья поглощают примерно одну тысячную солнечного света, которую используют для преобразования части углекислого газа из воздуха и части испаряющейся и проливающейся дождем воды в кислород и биомассу.

Это преобразование не позволяет атмосфере стабилизироваться, и оно же лежит в основе жизни на Земле. Почти все живое на нашей планете живет благодаря этому преобразованию — вся энергия, получаемая при поедании другого живого организма, изначально происходит из солнечного света. Каждое сокращение мышцы и каждый проходящий по нерву импульс — это тоже солнечный свет.

Немногие из созерцающих «Восход Земли» понимают эту климатическую, океаническую и биогеохимическую механику. Но почти все чувствуют, что она значит: видимая на снимке сфера многообразна и многолика, изменчива и динамична. Она представляет собой полный жизни мир над унылым и безжизненным немиром. «Восход Земли» несет два простых сообщения: что Земля там, в небесах, живая и что живой человек там, в небесах, ее видел.

Наблюдения пепельного света, сделанные в обсерваториях Прованса и Аризоны в начале 2000-х годов, стали повторением «Восхода Земли». Используя отражения от Луны для формирования нового представления о жизни на Земле, эти и последующие исследования показали ту же самую несбалансированную динамику планеты, но теперь не на картинке, а в виде цифр.

Вот особенности Земли, которые можно увидеть в пепельном свете Луны. В составе атмосферы заметно химическое неравновесие, которое Джеймс Лавлок первым назвал признаком жизни: присутствие кислорода и метана, вступающих во взаимодействие друг с другом, требует наличия постоянного источника обоих газов, и мы знаем, что их источником служит жизнь. Существование океанов можно определить благодаря таким бликам, как экипаж «Аполлона-8» увидел в Южной Атлантике, потому что зеркальное отражение поляризует свет, а поляризация поддается измерению на расстоянии.

Пепельный свет показывает не только наличие морей и жизни. Так как океаны темные, а континенты светлые, на основании регулярных колебаний яркости можно установить распределение суши и моря. Очевидно, что регулярный 24-часовой период этих колебаний сам по себе показывает продолжительность суток, а сопровождающие их хаотические колебания помогают определить, насколько плотный на планете облачный покров и как он изменяется со временем. В 1990-х ученые стали систематически анализировать пепельный свет с Луны как раз для того, чтобы оценивать общий объем облачного покрова Земли и изучать, как он меняется в долгосрочной перспективе в результате глобального потепления.

В пепельном свете можно разглядеть и наличие растений — для этого нужно обратить внимание на любопытную характеристику, называемую «красным краем». Пигменты растений поглощают почти все видимые волны света, чтобы питать великий преобразовательный процесс фотосинтеза. При этом большинство растений обходится без зеленых волн, которые они отражают: именно поэтому листья кажутся зелеными. Однако за пределами видимого спектра они показывают и другой цвет. Листья очень эффективно отражают инфракрасное излучение, волны которого чуть длиннее волн видимого света. Так происходит не случайно, а по эволюционной необходимости. Если бы листья поглощали всю инфракрасную энергию, которую получают, а также большую часть видимого света, они бы слишком нагревались. В результате, когда мы смотрим на кроны деревьев с гор, они кажутся нам темными, но в объективе специальной камеры они ослепительно сияют отраженным инфракрасным светом.

На Земле достаточно много листьев, чтобы этот эффект наблюдался во всем ее свете. Если посмотреть не в красном, а в инфракрасном свете, волны которого длиннее, планета сразу станет ярче: для спектра характерен «красный край». Утверждается, что эту характеристику не объяснить одним минеральным составом. Такой барьер может возникать лишь в том случае, если поверхность приспособилась оптимальным образом использовать световые волны определенной длины, предусмотрительно отклоняя другие. Наличие «красного края» в отраженном от экзопланеты свете звезды говорит о том, что там прошла подобная эволюция.

Таким образом, пепельный свет рассказал астрономам многое о том, что сегодня повсеместно считается важнейшей на ближайшее время задачей их ремесла: как найти свидетельства, что далекие экзопланеты живые, как и Земля. Используя пассивное, безжизненное зеркало, в роли которого выступает тело, обычно ими презираемое, они выяснили, что можно узнать об истинных двойниках Земли, находящихся от нее на расстоянии многих световых лет.

Ирония на самом деле глубже. Когда Галилей, Кеплер и их современники поняли, что Земля отбрасывает тусклый свет на Луну, это стало ключевым этапом коперниковской революции — открытия, что Земля находится не в центре Вселенной, что она не такая уж особенная, а всего лишь одна из многих планет, вращающихся вокруг звезды. С тех пор астрономы не упускают случая похвастаться этим: смотрите, говорят они, как искусно и наглядно мы показываем, насколько мы не исключительны. Чем шире становились горизонты их науки, которая изучала целые галактики и скопления галактик, доходя до самого Большого взрыва, тем старательнее они представляли свои наблюдения таким образом, чтобы подчеркнуть безграничную ничтожность вида, совершающего эти наблюдения.

Но с момента появления «Восхода Земли» и, возможно, благодаря его появлению ситуация изменилась. Земля не вернулась в центр Вселенной астрономов, но пришло осознание, что ее уникальная характеристика — жизнь — в некотором роде занимает центральное положение во Вселенной. Что — как с «Аполлоном-8» — в космос стоит стремиться, прежде всего чтобы иметь возможность оглянуться назад. Что важна точка отправления, а не точка назначения.

В связи с этим астрономию сегодня все чаще — особенно в среде популяризаторов науки — считают не способом постичь огромную, безлюдную Вселенную, а способом использовать эту Вселенную для изучения Земли и людей. С этой целью можно обратиться к истокам. Тот факт, что происхождение Вселенной дает нам понять, «откуда мы взялись», считается не банальностью — откуда еще мы могли появиться? — а важным дополнением к знаниям человечества о самом себе и тем самым делает дальнейшие поиски новых сведений о квантовых флуктуациях Большого взрыва до странности личными. Вместо того чтобы показывать ничтожность человечества, эти исследования неописуемо огромного и древнего кажутся или, может, выставляются возможностью углубить нашу связь с космосом.

То же чувство сопричастности наблюдается во всем, «от рождения Вселенной до живых земель», как говорится в описании нового космического телескопа. В представлении непрофессионалов поиск других живых планет — одна из важнейших задач астрономии, уступающая разве что вопросу происхождения Вселенной, а может, и затмевающая его. В глазах публики (которая все активнее ее финансирует) астрономия уже не наука о звездах, а наука об экзопланетах. Ее великая цель теперь состоит не в том, чтобы находить все более далекие объекты, демонстрирующие все меньшую значимость Земли, а в том, чтобы просеивать бесконечные потоки звездного света с целью найти нечто вроде пепельного света, а вместе с ним обнаружить в какой-то точке Галактики и нечто столь же уникальное, как Земля. Откуда, возможно, кто-то взглянет и на нас.

Подобно тому как пепельный свет Земли, видимый на Луне, сыграл немую роль в великом ниспровержении Земли, которая перестала быть центром Вселенной, сейчас он играет немую роль в антикоперниковской астробиологической переориентации на поиск землеподобных колыбелей жизни в небесах. Таким образом, немир Луны показывает миру Земли, что такое жизнь и как ее можно увидеть.

Вероятно, Луна может преподать и другие уроки. Живя — или представляя себе жизнь — на ней, можно понять, как странно забирать жизнь с планеты, которая сформировала ее и которую она сформировала в ответ. Можно выйти за пределы бесконечных потоков, с помощью которых происходило это взаимное формирование, оставить их позади себя, в небесах, и привыкнуть к чисто технологической, чисто человеческой жизни, где от смерти спасают лишь тонкие искусственные стены. Можно выяснить, в какой степени лунное будущее станет продолжением истории, а в какой — заставит нас порвать с прошлым или вовсе заведет в тупик. Можно встать на серую, перспективно искаженную равнину и увидеть в космической ночи собственную тень на фоне света того мира, который подарил человеку жизнь.

Луна может дать нам и новые отражения.

Размер и внешний вид

Масса Луны составляет около 73 миллионов триллионов тонн, что в 50 раз больше массы земных океанов, но равняется всего 1,2 % массы всей Земли. Если сделать разрез по 55-му градусу земной южной широты — по той параллели, которая проходит по южной оконечности Южной Америки, — отрезанная «горбушка» толщиной 840 км и диаметром 7000 км будет примерно сравнима с Луной по массе.

Луна легче любой планеты Солнечной системы. Она в десять раз легче Марса. Три спутника Юпитера — Ио, Каллисто и Ганимед — массивнее Луны. Превосходит Луну и Титан, крупнейший из спутников Сатурна. Но масса этих спутников составляет лишь крошечную долю массы огромных планет, вокруг которых они обращаются, — примерно одну пятитысячную, — в то время как Луна лишь в восемьдесят раз легче Земли.

Луна более чем в пять раз тяжелее карликовой планеты Плутон и примерно в 25 раз тяжелее всех астероидов из пояса астероидов, вместе взятых.

Как минимум 95 % этой массы приходится на лунную породу. Небольшая ее часть формирует кору, толщина которой в среднем составляет около 40 км, а остальное приходится на лежащую под ней мантию. На железное ядро Луны — если оно вообще существует — приходится менее одной двадцатой части массы всей этой породы. Диаметр лунного ядра составляет не более 300 км. Ядро это по большей части — а возможно, и полностью — твердое. В отличие от земного ядра, на которое приходится 30 % массы планеты и которое по большей части состоит из расплавленного вещества, ядро Луны — каким бы оно ни было — не создает заметного магнитного поля.

Если атмосферу Луны нагреть и сжать, воспроизводя при этом условия, наблюдаемые на поверхности Земли, ее едва ли хватит, чтобы заполнить приходскую церковь. Фактически можно считать, что Луна и вовсе лишена атмосферы.

Площадь ее поверхности — 37,9 миллиона квадратных километров, что составляет примерно четверть площади земных континентов. Таким образом, она меньше Азии, немного больше Африки и значительно больше остальных континентов Земли. Длина прямого тоннеля между полюсами Луны составила бы 2474 км — в Африке тоннель такой же длины можно проложить от Каира до Найроби. Длина ее экватора равняется 10 921 км — как от Кейптауна до Аддис-Абебы и обратно. Представьте, что Африку растянули, раскроили, раскатали, набили и сшили таким образом, чтобы получилась сфера вокруг оси Каир — Найроби, и вы сумеете составить представление о размерах Луны.

Около 17 % лунной поверхности занимают темные, низкие равнины, называемые лунными морями. Почти все эти равнины находятся на обращенной к Земле ближней стороне Луны. Самое большое море находится на западе и называется Океаном Бурь. Оно примерно вдвое меньше Сахары. Над ним расположено Море Дождей, которое занимает около двух миллионов квадратных километров, что примерно сопоставимо с площадью бассейна Конго.

К востоку от Моря Дождей названия становятся не морскими, а философскими: там нас ждут не бури и дожди, а ясность, спокойствие и изобилие. Если двигаться в восточном направлении, Море Ясности, сравнимое по размерам с Нигерией, сменяется чуть более крупным Морем Спокойствия, которое примерно соответствует размерам Чада. Далее виднеются не столь круглые Море Нектара и Море Изобилия. Тем народам, которые видели на Луне кролика, образуемая этими морями лежащая буква «Y» казалась его длинными ушами.

Море Кризисов находится к северу от этих морей — око тьмы в окружении света: когда солнечный свет падает на молодую Луну, Море Кризисов первым становится хорошо различимым, а когда Луна начинает убывать, оно первым скрывается из виду. Луна-Сити, где разворачивается действие романа Роберта Хайнлайна «Луна — суровая хозяйка» — самого важного романа, действие которого происходит на Луне, — находится в тоннелях под этим морем.

На обратной стороне Луны, которую с Земли не видно, скрываются всего два малых моря: Море Москвы и Море Мечты. Их площадь лишь немного превышает площадь двух островов Новой Зеландии.

Более светлые участки Луны называются материками. В то время как моря, по сути, не моря, а просто равнины, материки обычно представляют собой возвышенности. От морей материки часто отделяют горные хребты, в основном названные в честь земных гор. Море Дождей окружают Альпы, Юра, Карпаты, Кавказ и Апеннины. Протянувшиеся на 400 км Апеннины, пожалуй, наиболее внушительны: некоторые их пики возвышаются над равнинами на 5 км, напоминая восточноафриканские горы Рувензори, которые в древности называли «Лунными горами».

В полнолуние на возвышенностях особенно выделяется кратер Тихо, который находится на южном материке на видимой стороне Луны. Он становится точкой, где концентрируются яркие линейные «лучи», затем освещающие половину полушария. Яркие кратеры есть и в морях, например кратер Коперник в южной части Моря Дождей. Самый яркий из всех — кратер Аристарх в Океане Бурь.

Кратер Тихо — самый молодой из крупных объектов на поверхности Луны. Вероятно, он сформировался около 100 миллионов лет назад. Он появился примерно в то время, когда раскол, сформировавший Атлантический океан, только начал двигать Южную Америку прочь от того места, где сейчас находится Бенинский залив. Кратеру Коперник около 800 миллионов лет, а это значит, что он старше всех окаменелых животных на Земле. При этом с точки зрения лунной геологии кратер Коперник довольно молод. Большинство морей в четыре раза его старше. Материки и того древнее — им более четырех миллиардов лет.

Почти все породы, до сих пор существующие на Земле, за исключением лишь самых древних, моложе почти всех объектов на поверхности Луны, за исключением лишь самых молодых.

Огромные яркие кратеры и темные моря, различимые невооруженным глазом, ничуть не изменились за то время, пока на них смотрят люди. Каждый зрячий человек, рожденный на Земле и проживший достаточно долго, чтобы успеть хоть раз взглянуть в ночи на небо, видел ту же самую Луну, на которую мы смотрим сегодня. Поверхность Луны с интересом разглядывало больше людей, чем любое другое твердое тело во Вселенной.

Когда один из видных представителей средневековой схоластики Альберт Великий смотрел на поверхность Луны, он видел там чудище. Голова этого чудища была обращена на запад, а на спине его как будто росло дерево, к которому, возможно, прислонялся человек, стоящий на востоке. Одни считали восточного гомункула первым убийцей Каином или Иудой Искариотом, а другие утверждали, что это крестьянин, которого изгнали с Земли за то, что он рубил деревья на господских землях, не имея на это права.

Вероятно, собака и терновый куст, вверенные Шекспиром Заморышу, который играл Луну в пьесе «Сон в летнюю ночь», намекали на черты того чудища, что Альберт Великий разглядел на Луне, то есть на очертания Океана Бурь и прилегающих малых морей, а крона дерева — на очертания Моря Дождей. Впрочем, трудно сказать наверняка. Насколько можно судить, на том этапе никто в западном мире не делал — и уж тем более не подписывал и не хранил — зарисовок узоров на поверхности Луны и не давал этим узорам устойчивых названий.

Сегодня, когда мир насыщен изображениями, это кажется невероятным — во всяком случае, я немало удивился, обнаружив, что все было именно так, — но в те годы никого это не смущало. Символических изображений лунного серпа — с нарисованным в профиль носом и лицом, если имела место персонификация, — похоже, было вполне достаточно, тем более что они встречались часто, и не в последнюю очередь на исламских гербах и флагах. Рельеф Луны, в отличие от формы, обычно не зарисовывали. Чтобы узнать, как выглядят пятна на Луне, достаточно было на нее посмотреть. Зачем фиксировать вещи, которые все видят и так, которые не представляют важности и которые никто ни с чем не спутает?

Первый ответ, похоже, таков: потому что описывать мир таким, какой он есть, само по себе очень важно. Казалось бы, подобного ответа стоит ждать от ученого. На самом деле его не словом, а делом дал фламандский художник эпохи Возрождения Ян ван Эйк. До нас дошли пять картин, с разной степенью достоверности приписываемых ван Эйку, на которых в дневном или сумеречном небе видна реалистичная Луна. Самой четкой — и самой проникновенной — из них стоит признать «Распятие», датируемое 1420–1425 годами. День клонится к вечеру, и убывающая Луна висит низко. На ней хорошо видны темные пятна морей и размытость границы света и тьмы.

От современников ван Эйк отличался своим стремлением описывать конкретные составляющие своего мира такими, какими они были, даже если их детали представлялись случайными. Его известняк выветривается ровно так, как в жизни; силуэт его гор топологически точен; его облака выдерживают метеорологическую проверку. Поэтому и Луна у него — часть реального мира, изображенная не аллегорически и не символически, а такой, какой он ее видел.

Впрочем, все же не такой, какой она бывает после обеда. Если Луна видна после обеда — во время смерти Христа, — то она должна быть прибывающей, а не убывающей, как у ван Эйка[7]. Похоже, эта ошибка свидетельствует об отсутствии у ван Эйка интереса к Луне как к астрономическому телу: он просто хотел показать, как она выглядит. Вероятно, он сделал набросок утром, при заходе убывающей Луны, и впоследствии отталкивался от него. Если важнее всего — изобразить вещь такой, какая она есть, то Луна есть луна и луной остается.

Зачем ему вообще было рисовать Луну? Возможно, как и многим из нас, она ему просто нравилась. Возможно, он хотел таким образом продемонстрировать свое мастерство. Впрочем, причина может быть и другой. Луну долгое время ассоциировали со смертью. В диалоге «О лике, видимом на диске Луны» Плутарх рассуждает о «сущности души, пребывающей на Луне», где она «сохраняет некоторые крупицы и грезы жизни». Он называет невидимую обратную сторону Луны «Елисейскими полями», а видимую — «противоземной равниной Персефоны». Души могут перемещаться с одной стороны на другую по длинным «заливам» или страдать во «впадине Гекаты» (вероятно, имеется в виду Море Дождей).

Говоря менее научно, Луна бледна, как череп с темными глазницами. На распятии ван Эйка она близка по размерам к черепу и находится рядом с головой — почти такой же по размеру — нераскаявшегося разбойника, распятого слева от Христа. Если рассматривать картину таким образом, она неизбежно заставляет вспомнить о лучшей фотографии восхода Луны, сделанной в XX веке, — снимке Энсела Адамса «Восход Луны. Эрнандес. Нью-Мексико»[8], на котором в вечернем небе сияет яркая Луна, а на еще залитом солнцем кладбище на склоне белеют кресты.

Несмотря на это эхо, донесшееся до нас сквозь века, ван Эйк не задал новую моду. Насколько нам известно, следующим реалистичную Луну изобразил Леонардо, который сделал ее набросок в своих неопубликованных записках о пепельном свете. Однако он не увидел необходимости добавить лик Луны ни на одну из своих картин. Единственные другие сохранившиеся изображения поверхности Луны, выполненные до изобретения телескопа, сделали Уильям Гильберт, который был придворным врачом Елизаветы I, и немецкий художник Адам Эльсхаймер, живший в Риме.

Рисунок Гильберта, датируемый примерно 1600 годом, нельзя назвать ни наброском, ни произведением искусства. Скорее, это нанесенная на сетку грубая карта, где четко очерчены различные моря, которым присвоены довольно прозаические названия («Южный континент», «Северный остров», «Средилунное море» и т. д.). В принципе, такой рисунок можно было бы создать в любое время, если бы кто-то пожелал настолько внимательно изучить Луну и описать увиденное так, чтобы другие могли ссылаться на те же особенности ее рельефа. Судя по всему, до Гильберта никто этого не делал.

Беспрецедентный интерес Гильберта к поверхности Луны был сродни интересу Галилея, Мёстлина и Кеплера к ее пепельному свету: как и они, Гильберт входил в небольшую группу ученых, которые полагали, что Земля и Луна представляют собой движущиеся тела. Он пришел к выводу, что Луна и планеты не зафиксированы в своих сферах, как утверждали схоласты, включая Альберта Великого, а имеют такую же материальную, познаваемую и изменчивую природу, как Земля. Он сделал справедливое предположение, что Луна несколько наклонена на своей орбите и иногда показывает Земле немного больший фрагмент своего восточного полушария, а иногда — немного больший фрагмент западного, что само по себе могло опровергнуть представление, будто она прочно держится в хрустальной сфере, центром которой является Земля. Именно надеясь изучить эту и другие перемены, он составил карту Луны: его интересовали не ее характерные черты, а возможность того, что эти черты или ракурс, с которого мы на них смотрим, со временем меняются. Он не гордился тем, что составил первую карту Луны, а сокрушался, что никто не сделал этого прежде. Если бы более ранняя карта существовала, можно было бы обнаружить, как уже изменился ее облик.

Представления Гильберта о Вселенной дали ему новый повод внимательно присмотреться к поверхности Луны. Полагаю, то же самое произошло и с Эльсхаймером, который на картине «Бегство в Египет» (1609) впервые со времен ван Эйка изобразил на Луне отчетливые темные моря и светлые возвышенности. Эльсхаймер был связан с мыслителями римской Академии деи Линчеи, которые живо интересовались деталями окружающего мира и сами назвали себя «рысьеглазыми» (ит. lincei), намекая на прославленную зоркость рыси, — в их число впоследствии вошел и Галилей. Высказывалось мнение, что картина Эльсхаймера была написана на основе наблюдений, сделанных с помощью телескопа Галилея, а может, даже чьего-то еще, но это крайне маловероятно. Однако если телескоп и не использовался, это изображение, как карта Гильберта и наблюдения Галилея, по сути своей коперниковское: Луна на нем — явно земная вещь, а не небесная сфера.

Такое представление о Луне вскоре вышло далеко за пределы небольшого и сдержанного круга ученых. Совсем скоро изучение Луны открыло новый взгляд на мир.

Галилей не первым увидел Луну в телескоп. Однако «Звездный вестник» сделал его человеком, чей телескоп изменил господствующие в обществе представления о Луне. Как и при изучении пепельного света, важным оказалось его художественное внимание к свету — и особенно к тени.

Часто утверждается, что при исследовании Луны через телескоп Галилей обнаружил на ней такой же рельеф, как на Земле. Джон Мильтон, встретившийся с Галилеем в 1638 году, говорит об этом в «Потерянном рае», где «мудрец Тосканский» смотрит на Луну «в оптическом стекле»,

Но это не совсем верно. Галилей не обнаружил на Луне такого же рельефа, как на Земле. Он обнаружил, что на Луне, как и на Земле, есть рельеф: важен был сам физический факт существования этого рельефа, а не его схожесть с земным.

Свидетельством этого может служить тот факт, что Галилей не проявил интереса к составлению карты Луны. Он просто показал фрагмент ее диска, на который сбоку падал свет, даже не давая названия видимым элементам рельефа. Его цель состояла в том, чтобы продемонстрировать существование явных возвышенностей и впадин на поверхности Луны, поэтому в своих рисунках и исследованиях он уделял основное внимание границе света и тьмы, где восходящее или заходящее Солнце отбрасывает тени, четче всего очерчивающие рельеф.

Поскольку в рельефе Луны преобладают кратеры, в исследованиях Галилея речь тоже в основном идет о них. Он обращает внимание читателя на то, что на границе света и тьмы их валы, освещенные Солнцем, испускают дуги света, пронзающие тьму. На его рисунках этот эффект значительно преувеличен, а кратеры кажутся больше, чем на самом деле, поскольку рисунки были сделаны, чтобы наглядно пояснить описываемое, а не чтобы в точности воспроизвести наблюдаемое на небе.

В своей работе Галилей подчеркнул, что тьма в некоторых впадинах не рассеивается и в дневное время, тем самым показывая их особенную глубину. Он сравнил это с ранним утром в горах, когда Солнце сначала освещает западную часть долины, постепенно заливает светом ее ложе и достигает восточной части, лишь поднявшись достаточно высоко в небе[10]. Однако Галилей не стал называть кратеры долинами, а их валы — горами: он выбрал менее связанные с ландшафтом термины: «возвышения» и «впадины».

«Огромные и древние пространства», известные нам как моря, он тоже не называл морями. Отметил лишь, что, судя по теням, они представляются более гладкими, чем освещенная поверхность, которая напоминает «матовое стекло» с вкраплениями, а также что они ниже[11]. Но это не доказывало, что означенные пространства были морями, а просто намекало: если кто-то решит «воскресить древнее мнение пифагорейцев, Луна представила бы как бы вторую Землю… более светлая ее часть соответствует поверхности суши, а более темная представит водную поверхность»[12].

Этот аналитический фрагмент противопоставил Галилея остальным, включая Гильберта и Леонардо, которые, видя на Луне небесный мир, полагали, что морям соответствуют светлые участки. Галилей считал, что они ошибаются. При взгляде на такое светлое море человека ослепляют — часто в буквальном смысле — зеркальные отражения. Стоит посмотреть на море по направлению лучей Солнца, и изменчивая водная гладь станет миллионом зеркал, нацеленных прямо на вас. В каждом из них четко отразится Солнце, хотя на расстоянии, ближе к горизонту, отдельные отражения сливаются в единую полосу. По обе стороны от этой дорожки поверхность моря темнее — в ней отражается лишь небо. При взгляде сверху и издалека на первый план выходит эта тьма.

Фрагмент, в котором Галилей описывает это, кажется мне одним из самых удивительных во всей работе: «Я никогда не сомневался, что если посмотреть на земную сферу издалека, когда она залита солнечным светом, то та часть поверхности, которая соответствует суше, будет казаться светлее, а водные пространства в сравнении с ней будут темнее». Кто вообще мог в том месте, в то время задуматься, как выглядит Земля с большого расстояния, не говоря уже о том, чтобы прийти к однозначным выводам на этот счет?

Галилей пояснил читателям, что наличие третьего измерения на Луне свидетельствует о том, что она состоит из обычного вещества, но не о том, что она представляет собой еще одну Землю с земными чертами. В этом отношении он был агностиком. Продемонстрировав мирскую природу Луны, «Звездный вестник» вместе с автором перешел к другим темам. Больше Галилей не публиковал никаких работ о Луне.

Первую часть урока быстро приняли во внимание. Два англичанина, Томас Хэрриот и Уильям Лоуэр, смотрели на Луну в телескопы, прежде чем прочесть «Звездный вестник», но не понимали, что именно они видят. Описывая свои наблюдения Хэрриоту, Лоуэр замечал: «Полная, она напоминает пирог, который моя кухарка приготовила на прошлой неделе, — кусками светлая, кусками темная и совершенно несуразная». Прочитав Галилея, они поняли, на что смотрят: перед ними были возвышенности и низменности, неровности и гладкие участки.

Однако, научившись видеть Луну такой, какой ее видел Галилей, люди сразу стали рисовать и описывать ее так, как он не описывал никогда: толкуя ее рельеф в соответствии с земными аналогами, давая названия его элементам и нанося их на карты. И здесь они столкнулись с проблемами. Лунный свет бывает обманчив — и даже противоречив.

В мелкой каменной крошке на поверхности Луны содержится множество осколков стекла, которые отражают свет в том направлении, откуда он пришел, а не в одну сторону. Такой же эффект уголковых отражателей используется при создании киноэкранов. Именно поэтому полная или почти полная Луна гораздо ярче, чем Луна в любой другой фазе. Дело не только в том, что освещается бóльшая часть ее поверхности, но и в том, что ее поверхность освещается у вас из-за спины, благодаря чему она отражает свет лучше, чем в другое время.

Эти светоотражающие частицы видны по всей Луне, но распределены они неравномерно. Их распределение не зависит от рельефа поверхности. «Лучи», которые расходятся от молодых кратеров вроде Тихо, особенно сильно насыщены такими частицами и потому сияют в полнолуние (видимо, это и есть «светлые куски» Лоуэра). Но в другое время их едва можно различить. Поскольку это лишь поверхностные особенности рельефа — не валы и не канавы, — они не отбрасывают тени. Они определяют форму поверхности, на которой находятся, не в большей степени, чем след от поцелуя определяет контуры щеки.

Именно поэтому в полнолуние, когда на ней не остается тени, Луна выглядит совершенно не так, как в одну из четвертей, когда свет падает на нее под углом. Картографам приходилось учитывать эту особенность при создании изображений, которые бы и показывали рельеф, определяемый по тени, и демонстрировали, как выглядит полная Луна при взгляде невооруженным глазом. С этой задачей все справлялись по-разному. Хотя в небе Луна всем кажется одинаковой, на бумаге она приобретала уникальные индивидуальные черты.

Кроме того, вставал вопрос терминологии. Сначала разные астрономы называли видимые на картах элементы рельефа в соответствии с разными схемами. Используемая сегодня система наименований была заложена в «Новом Альмагесте» (1651) иезуита Джованни Риччоли. Хотя церковь сомневалась в физической истине учения Коперника — и еще сильнее сомневалась, может ли кто-то, кроме самих церковников, определять, где истина в этом вопросе, — среди ее служителей было немало прекрасных астрономов.

Риччоли, как почти все, кто наблюдал Луну после Галилея, считал темные участки ее поверхности покрытыми водой, а потому пользовался такими терминами, как mare (море), oceanus (океан), sinus (залив), lacus (озеро) и palus (болото), и добавлял к ним термины, связанные с морями, Луной или и тем и другим. Таким образом, помимо Океана Бурь и Моря Спокойствия, на карте появились Залив Росы и Залив Радуги, Болото Гниения и Озеро Сновидений[13]. Светлые участки назывались в соответствии с элементами ландшафта, но только такими, которые были связаны с морем: так появились термины terra (земля), littus (берег), insula (остров) и peninsula (полуостров). Эта терминология не вошла в обиход.

Но удивительнее всего были названия, которые Риччоли присвоил кратерам. Фактически в легенде его карты оказался весь список авторов использованной литературы — астрономов и философов, как древних, так и современных. Кеплер, который открыл, что планеты движутся по эллиптическим, а не круглым орбитам, тем самым заложив основы теории гравитации Ньютона, получил свой прекрасный, лучистый кратер. Еще более яркий кратер достался датскому астроному Тихо Браге, чьи внимательные наблюдения позволили Кеплеру совершить это открытие.

Тихо Браге разработал астрономическую систему, которая в то время полюбилась Риччоли и церкви: в ней Луна, Солнце, Юпитер и Сатурн[14] обращались вокруг стационарной и центральной Земли, а Меркурий, Венера и Марс — вокруг Солнца. Таким образом, система учитывала открытие Галилея: Венера, как и Луна, бывает прибывающей и убывающей, причем смену ее фаз можно объяснить лишь обращением планеты вокруг Солнца. По мнению сторонников коперниковской системы, это свидетельствовало о том, что все планеты вращаются вокруг Солнца. Система Тихо Браге позволяла этому наблюдению найти свое место в мире, где некоторые планеты действительно вращались вокруг Солнца, но Земля оставалась центральной и стационарной.

Отдавая предпочтение Тихо Браге, Риччоли все же выделил Копернику собственный великолепный кратер. Астроном Юэн Уитакер, проделавший неоценимую работу по истории лунной картографии, предполагает, что признание Кеплера, Коперника и в особенности Аристарха — древнегреческого астронома, который первым допустил, что Земля обращается вокруг Солнца, — свидетельствует о тайных симпатиях Риччоли к коперниковской системе: не имея возможности выразить их в тексте, он намекнул на них при составлении карты[15]. Конечно, это лишь догадка. Однако, даже если не искать на карте скрытых намеков, она показывает, сколь революционными были времена. Астроном позволил себе назвать детали рельефа Луны не в честь великих государственных и церковных деятелей, а в честь таких же, как он сам, ученых, что говорит о заслуженном авторитете знания. Важно также отметить, что многие из ученых — и большинство из тех, чьи имена получили самые важные объекты, — жили не в древности, а в Новое время. Луна Риччоли символизировала торжество нового знания новых людей.

Пока Риччоли населял лунные карты астрономами, другие населяли саму Луну лунными людьми. Вера в божий промысел — в то, что Бог не расточителен в своем творении, — привела многих к выводу, что если существуют другие земли, то на них должна быть жизнь. Именно этому посвящен труд Джона Уилкинса «Открытие лунного мира», опубликованный в 1638 году в попытке доказать, что Луна пригодна к жизни и обитаема. Если другие земли обитаемы, у них должна быть история. Таким образом, для сторонников коперниковской системы и сочувствующих вымышленные истории о Луне, как и рисунки Луны, стали способом показывать ее земной характер, в то же время демонстрируя планетную природу Земли, прибывающей и убывающей в лунном небе.

Частой темой таких историй становилось чудо пепельного света, которое доказывало, что Земля для Луны есть то же самое, что Луна для Земли. Кеплер говорит об этом в своем «Сне» (1634), где пепельный свет, падающий на видимую сторону Луны, смягчает суровый климат, устанавливаемый 14-дневными днями и ночами. В сочинении Фрэнсиса Годвина «Человек на Луне», опубликованном в один год с книгой Уилкинса, протагонист по имени Гонсалес обнаруживает, что лунная жизнь в основном идет именно в пепельном свете, а когда в небе видно и Землю, и Солнце, бодрствуют лишь самые крупные и благородные обитатели лунного мира, в то время как остальные предпочитают долгими днями спать.

На Годвиновой Луне живут крупные, мудрые и благочестивые люди, что его несказанно радует. Когда он восклицает «Иисус Мария!», местные жители падают на колени, и он ликует, что нашел родственные христианские души. Как замечает Адам Робертс в своей «Истории научной фантастики» (2016), существование похожей на Землю Луны в божественной вселенной порождало новые вопросы: ждет ли ее обитателей спасение? Могут ли они на него рассчитывать? Какое значение жертва Христа приобретает во вселенной, которая гораздо больше вселенной богословов? Должны ли лунные люди принимать причастие?[16]

Возможно, чистые души — это души людей, а Луна в материальном отношении не отличается от Земли, как полагали писавшие о ней сторонники коперниковской системы, но стоит на более высокой духовной ступени. Уилкинс предположил, что Луна может быть «Небесной Землей, соответствующей, в моем представлении, раю богословов… там не было потопа, поскольку не было и грешников, которые могли навлечь на нее проклятие». Посетив Луну, Сирано де Бержерак пришел к выводу, что туда переместили весь Эдем, не забыв даже яблоню. Впрочем, он быстро забыл о высокопарности и принялся отпускать непристойные шутки о змее, живущем у него в штанах, в разговоре со своим проводником, пророком Илией.

Здесь слышится эхо Плутарха, у которого Луна была полна очистившихся душ, и эхо связи со смертью. Однако здесь виден и христианский мотив: мир чистых душ (или мир для чистых душ) существует в доисторическом прошлом, а также — как остается только надеяться — в личном будущем каждого. Так что в историях о Луне как новом мире Луна довольно быстро становится и миром старым. Эта двойственность — древняя сама по себе, новая для человечества — наблюдается в художественной литературе о Луне и по сей день.

Такого рода противоречия между древним и современным вписывают Луну в целый ряд земных сочинений. Она являет собой не единственный «другой Эдем, половинчатый рай» в представлениях эпохи, ведь европейские экспедиции регулярно называли новым Эдемом дальние острова. Бороздить океаны значило плыть от знакомого и исчерпанного к новому и незапятнанному: к «древесному острову» Мадейре или «счастливым» Канарским островам, зеленым, как сад. По большей части Луна появляется в литературе того времени именно в качестве вариации на эту островную тему. Сочинения о ней входят в более крупный массив литературы о фантастических путешествиях и необычных изолированных культурах человечества, о чудесных местах, где царит волшебство и живут ущербные мечтатели — сюда же относятся, например, «Утопия» (1516) Томаса Мора и «Буря» (ок. 1610) Шекспира. В кеплеровском «Сне» Луна прямо называется островом, а Гонсалес Годвина попадает на Луну с острова Святой Елены, который в Англии в те годы считался синонимом Эдема. Несомненно, книга Годвина оказала влияние на последующие сочинения об исследовании неведомых островов за авторством Дефо, Свифта и других литераторов.

Стоит отметить, что во всех этих историях на Луну отправляются земляне. Для большей части планеты XVII век был не эпохой Великих географических открытий, а эпохой Великих открытий европейцев. Но именно европейцы писали сочинения о Луне — и мало кто из них представлял себя на месте тех, чью землю открывают. Когда столетия спустя появились и такие сочинения, земляне в них планировали вторжение на Марс, а не на Луну.

Таким образом, Луна стала самым далеким островом архипелага глубокомыслия и бурного веселья — и несколько столетий сохраняла этот статус. Все эти сочинения были далеки от реализма. Вопросы о том, действительно ли она пригодна для жизни и какая она на самом деле, которые занимали Уилкинса и Кеплера, через несколько десятилетий почти перестали представлять интерес. Коперниковская революция, которую Уилкинс продолжил в прозе, к тому времени одержала победу иным образом. Луна по-прежнему давала людям новый способ смотреть на космос, но к концу XVII века размышления о том, как там живется и как она выглядит, сменились вопросом о силе, которая управляет ее движением.

Опубликованные в 1687 году «Математические начала натуральной философии» Ньютона связали Луну с Землей не на основе сходства, а на основе силы тяготения. Кеплер открыл, что планеты обращаются вокруг Солнца по эллиптическим орбитам, и в последующие десятилетия ученые подтвердили, что спутники также обращаются по эллиптическим орбитам вокруг планет, которым повезло иметь спутники. Кроме того, он обнаружил, что тела на орбите движутся быстрее, когда находятся ближе к телу, вокруг которого обращаются, чем когда находятся дальше от него, и это движение можно описать математически. На основании этих эмпирических законов Ньютон разработал теорию о притяжении массы к массе — Земли к Солнцу, Луны к Земле, яблока к Земле — и поставил силу притяжения в зависимость от квадрата расстояния между объектами, то есть вывел закон всемирного тяготения, который, как вид Луны из кухонного окна, объединяет космос с обыденностью.

Союз небес и Земли был лучше всего виден на примере приливов. Чтобы понять, каким образом их вызывает гравитация, представьте себе Землю, полностью покрытую водой. Уровень воды прямо под Луной будет выше среднего, потому что вода там находится ближе к Луне, а следовательно, притягивается к ней сильнее, чем вода в любой другой точке земного шара: Луна оттягивает ее с Земли.

Как ни странно, уровень вод в самой далекой от Луны точке Земли тоже поднимается. Это объясняется тем, что те воды находятся дальше всего от Луны, а потому притягиваются к ней в наименьшей степени, но с учетом геометрии это минимальное тяготение притягивает воды к Земле. Самая мощная сила, которая оттягивает воду с Земли, и самая слабая сила, которая притягивает воду к Земле, производят, таким образом, одинаковый эффект. В результате сферический волейбольный мяч Земли оказывается заключенным в водный мяч для регби, острым концом указывающий на Луну.

Солнце тоже создает приливы, причем схожим образом: воды поднимаются в самой ближней и самой дальней точках поверхности Земли. Однако эти приливы не столь сильны. Хотя Солнце в 30 миллионов раз тяжелее Луны, оно находится в 400 раз дальше, а всемирное тяготение Ньютона устроено таким образом, что расстояние работает против него сильнее, чем масса работает на него[17]. Два водяных «вздутия» накладываются друг на друга, когда Земля, Луна и Солнце выстраиваются в одну линию, то есть когда Луна оказывается в небе либо рядом с Солнцем, либо прямо напротив него. В такие моменты наблюдаются высокие приливы, которые связываются с полнолуниями и новолуниями. Объяснение их существования и амплитуды, предложенное теорией Ньютона, стало одним из наиболее впечатляющих приложений законов Вселенной к происходящему на Земле.

На практике приливы гораздо более сложны. Земля вместе с водами постоянно вращается: направление на Луну совершает полный оборот за месяц, а направление на Солнце — за год. Таким образом, воды стараются непрерывно сохранять свою обусловленную действием приливных сил форму, внутри которой вращается покрытая ими твердая Земля. Из-за вращающейся топографии берегов и морей высота, частота и точный график приливов и отливов в разных местах различаются. Посреди Тихого океана, где нет суши, которая бы все усложняла, высота приливов составляет менее метра. В проливе Ла-Манш, где вода, поднимаясь каждые 12 часов, пытается перелиться из Атлантического океана в Северное море, высота прилива может достигать семи метров.

К великому неудовольствию Ньютона, сначала его теория не позволяла объяснить все эти тонкости на основе первых законов: еще более ста лет таблицы приливов и отливов рассчитывались эмпирически. Однако формулировка закона всемирного тяготения ознаменовала решительный сдвиг в картине мира: отныне Вселенная получила характеристики механизма, в котором коперниковская система оказалась неизбежной, а обучение обрело новую силу. Кроме того, закон всемирного тяготения избавил Луну от необходимости быть подобной Земле, которая довлела над ней, пока она оставалась примером стандартной планеты земного типа. Луна получила свободу быть такой, какая она есть, и потому стала казаться еще менее гостеприимной.

Изменения внешнего вида Луны, которые планировал записывать Гильберт, определялись, как он и подозревал, незначительными переменами в том, какие участки ее поверхности видны, и эти перемены без проблем объяснялись с помощью законов Кеплера и теории Ньютона. Однако поверхность Луны не менялась. Не было никаких сезонных перемен в метеорологической обстановке. Не было снега. «Моря» при ближайшем рассмотрении оказались испещренными мелкими отметинами, а не полностью гладкими. Не стоит и говорить, что такие воды казались странными.

Не было на Луне и воздуха. Идея, будто на Луне есть атмосфера, позволяющая ее обитателям дышать, лежала в основе аргументов Уилкинса о существовании «лунного мира». В его книге слово «атмосфера» впервые используется в современном значении. Раньше на Земле не было никакой атмосферы — был только воздух, заполнявший пространство над сушей и морем. Лишь превратившись в обязательное условие жизни на другой планете, воздух обрел планетарные масштабы конверта, в который можно заключить любое тело достаточного размера. Лишь став способом изучать воздух других миров, атмосферы стали способом анализировать земной воздух.

К сожалению, доказывая наличие атмосферы на Луне, Уилкинс ссылался на размытость рельефа лунной поверхности, которая на самом деле доказывала наличие атмосферы на Земле. К концу XVII века в этом более или менее убедились, наблюдая, как проходящая по небу Луна закрывает далекие звезды. Приближаясь к лимбу Луны, звезды не меркли и не мерцали, как было бы, если бы на них смотрели сквозь все более плотную лунную атмосферу. Звезды просто пропадали[18].

Отсутствие атмосферы подтвердило и то, что уже становилось ясно в ходе наблюдений, — моря сухие. Одно из ключевых открытий механистического поворота в познании: природа, возможно, и не терпит пустоты, как учил Аристотель, но машины — «воздушные помпы» — могут ее создавать. Когда это происходит, жидкости в получившейся пустоте испаряются, какой бы ни была температура. На безвоздушной Луне не могло быть морей. В связи с этим она казалась еще более безжизненной.

Впрочем, ничто из этого не обесценило Луну как место для спекуляций и свифтовской сатиры. Но вместе с тем открытия привели к появлению нового объекта сатиры — чудаковатого ученого, которого заботят вопросы далекой Луны, но совершенно не волнует обыденность. Именно поэтому в сочинении Сэмюэля Батлера «Слон на Луне» (ок. 1670) астрономы картографируют лунную поверхность, чтобы

и с удивлением обнаруживают на ее поверхности не только целые армии крошечных существ, но и очень большого слона:

Однако когда они бросаются исправлять свои записи, их слуга узнает правду, посмотрев не через телескоп, а внутрь телескопа:

За армии ученые приняли комаров, за огромного зверя — мелкого грызуна. В итоге это не астрономы перевернули космос вверх дном, используя свои инструменты, а умные слуги при глупых господах нарушили общественный порядок. Подобные настроения лежат в основе пьесы Афры Бен «Император Луны» (1687), в которой доктор Бальярдо не позволяет своей дочери и племяннице выйти замуж за мужчин с Земли, потому что изучил Луну в огромный телескоп и пришел к выводу, что там живут более прогрессивные мужчины, а следовательно, они могут составить девушкам лучшую партию. Он явно читал сочинения Лукиана, Уилкинса, Годвина и других умных мужей, но учение не принесло ему мудрости: «Не выходя за границы приличий, мы можем смело величать его лунатиком, — говорит слуга Скарамуш, — ведь он постоянно путешествует на Луну».

Заручившись поддержкой Скарамуша и второго слуги, Арлекина, девушки решают убедить Бальярдо, что их кавалеры, дон Чинтио и дон Шарман, — как раз те селениты (так часто называют лунных людей), которым он хочет их сосватать, а именно император Луны и его брат, король Страны грома. За кавалеров ручаются Кеплер и Галилей, и начинается великое веселье — и великое представление с использованием новейшего театрального оборудования.

Возможность перенести зрителей на Луну с тех пор часто становилась отправной точкой удивительных зрелищ. В «Путешествии на Луну» (1902) Жорж Мельес использовал новую магию кинематографа, чтобы показать лунный мир ни на что не похожим; после того как в 1903 году на Кони-Айленде открылся восхитительный аттракцион «Путешествие на Луну», все развлекательные и увеселительные парки мира стали называть луна-парками; а снятая Стэнли Кубриком «2001: Космическая одиссея» (1968), с нейтральным минимализмом вписавшая невесомость в первобытную пустоту, определила стиль будущих блокбастеров, дав им сто очков вперед по сути.

«Император Луны» не случайно проложил путь к объединению механизмов и зрелищ театра с механистическим действом природы. Незадолго до написания пьесы Бен перевела на английский очень популярную французскую книгу о других мирах, «Рассуждения о множественности миров» (1686) Бернара Ле Бовье де Фонтенеля. В ней в серии диалогов между философом и благородной дамой, беседующими в залитом лунным светом саду, Фонтенель излагает свои идеи о коперниковском космосе и его возможных обитателях. В обеих работах прослеживается мысль, что чудеса света — будь то в обсерватории или на сцене — обладают скрытыми механизмами и что лишь немногим доступно знание, необходимое, чтобы их разглядеть (и доктор Бальярдо явно не входит в число избранных). Философ Фонтенеля так объясняет это своей маркизе:

Природа есть великое зрелище, или представление, сродни нашим операм, ибо с места, где вы сидите, наслаждаясь оперой, не видно сцены такой, какая она есть… с колесами и гирями, которые, двигаясь, служат противовесом машинам, скрытым у нас из виду… И во всем партере от силы один инженер размышляет о том, каким образом делаются эти полеты… Как вы догадываетесь, мадам, инженер этот подобен философу.

«Микрография» (1665) — первая книга, опубликованная Лондонским королевским обществом, — славится описанием скрытых миров с помощью удивительно точных иллюстраций, выполненных в невиданном прежде приближении: частица пыльцы, крыло мухи, тело вши — каждому из этих изображений отводится целая страница. Но ее автор Роберт Гук — инженер сродни философу, враг Ньютона и друг Джона Уилкинса, — интересовался и возможностью увеличения более далеких и крупных миров. В «Микрографию» вошло изображение кратера Гиппарх и его окрестностей, которое примечательно и своей удивительной детализацией, и тем, что оно стало одним из первых изображений отдельного элемента лунной поверхности, а не всей Луны целиком.

Выбор кратера в качестве объекта объясняется тем, что Гук видел в кратерах не свидетельство несовершенства Луны, а любопытный феномен: ему не давал покоя вопрос, откуда они появились. Кеплер предполагал, что кратеры представляют собой огромные круглые курганы — места обитания лунных людей, которые построили их, чтобы перемещаться из теней, лежащих на востоке долгим утром, в тени, лежащие на западе долгим днем. Гук считал, что они свидетельствуют не о движении по поверхности Луны, а о движении сквозь нее: как если бы что-то уходило внутрь или выходило наружу.

Экспериментальным путем он установил, что, «если уронить любое тяжелое тело, например пулю», в «очень мягкую и упругую смесь глины для табачных трубок с водой… смесь разойдется вокруг, на время создав картину, похожую на ту, что наблюдается на поверхности Луны». Также, если «кипящий алебастр… посредством выброса паров переходящий в жидкое состояние… осторожно отодвинуть от огня… вся его поверхность, особенно та ее часть, где поднялись последние пузыри, останется испещрена небольшими ямками такой же формы, как и те, что мы видим на Луне».

Он склонялся ко второму, внутреннему, объяснению. Возникающие при всплесках кратеры, которые появлялись, когда он бросал различные предметы в разведенную водой трубочную глину, были недолговечными, а остающиеся на поверхности алебастра оспины никуда не пропадали и когда он застывал, что давало очко в их пользу. Еще одно очко давал их внешний вид в косом освещении. «Если в большой темной комнате с разных сторон подносить к такой поверхности зажженную свечу, можно в точности воссоздать все феномены, наблюдаемые в углублениях на Луне, когда они сильнее или слабее освещены Солнцем».

Гук понимал, что его аналогии могут сбить читателя с толку. Но они подтверждали предположения, выдвигаемые на основе его моделей. Вершины вулканов, например на Канарах, в Исландии и Новой Испании, напоминали по форме «блюдо или раковину» и поднимали вокруг «большое количество земли», что, по мнению Гука, свидетельствовало о внутреннем происхождении кратеров. Что же касается пуль, астрономия не сообщала ни о чем, что могло бы ударить Луну.

Представления Гука о Луне как о вулканической структуре удерживали позиции почти три столетия. В самом полном, лучше всего иллюстрированном виде эта теория нашла отражение в работах шотландского промышленника викторианской эпохи Джеймса Несмита. С юных лет Несмит интересовался вулканами. Когда они с отцом, известным пейзажистом, гуляли по родному Эдинбургу, отец рассказывал ему, что местность столь бугриста именно из-за вулканов. Друг и покровитель отца, сэр Джеймс Холл, в честь которого Несмит получил свое имя, одним из первых ученых мужей попытался создать модель вулкана, нагревая камни до точки плавления, чтобы увидеть, какая из них получается лава.

В профессиональной жизни Несмит тоже занимался плавкой, но в основном в литейных цехах. И все же мир камней не переставал его занимать. В 1840 году он прервал свое путешествие по различным европейским верфям и оружейным заводам, где использовались паровые молоты и другие машины производства его компании, чтобы совершить восхождение на Везувий. Постаравшись подобраться как можно ближе, он изучил отверстие в центре его кратера и затем вспоминал: «Привязав визитку литейного завода „Бриджуотер“ к куску лавы, я бросил его в кратер, отдавая дань уважения Вулкану, покровителю нашего ремесла». Разбогатев, он отошел от дел в 48 лет, после чего посвятил себя исследованиям Луны, которыми прежде занимался в свободное время. Ему нравилось «спокойное наслаждение, которое [он] испытывал, изучая одну из самых мощных сил, которые Творец заключил в Своем мире, а именно вулканическую силу».

На основании этих исследований Несмит при поддержке своего друга, астронома Джеймса Карпентера, написал книгу «Луна как планета, как мир и как спутник» (1874), в которой методично проанализировал каждый из аспектов природы Луны, вынесенных в заголовок. Больше всего Несмита очаровывал первый из них — ее планетная сущность.

Как примерно в то же время написал астроном Ричард Проктор, вопросы «прогресса, развития и упадка» составляли «главную прелесть… всей наблюдательной науки». Проктор считал отсутствие таких изменений недостатком Луны. Несмит и Карпентер полагали, что их можно обнаружить с помощью концепций, разработанных викторианской наукой для понимания прогресса, развития и упадка: концепции эволюции, которая включала дарвиновский естественный отбор, но не ограничивалась им, и концепции термодинамики, зарождающейся науки об энергии, теплоте и работе систем. Неизменная ныне Луна в прошлом претерпевала «постоянные изменения, переходя с одной стадии развития на другую… непрерывные преобразования формы и природы». Иными словами, Луна эволюционировала. Поняв, как происходила эта эволюция, можно было по-новому взглянуть на историю других планет, а главное — Земли.

В книге излагается история происхождения Солнечной системы, описанная великим французским астрономом Пьер-Симоном Лапласом: в соответствии с ней газопылевая туманность сжалась под действием ньютоновой гравитации, в результате чего высвободилась огромная потенциальная энергия. По первому закону термодинамики эта энергия не могла просто исчезнуть и перешла в тепло. Как сказал один из первых ученых, сформулировавших этот закон, Юлиус фон Майер, сжатие туманности стало источником тепла, которого было достаточно, чтобы «плавить миры». Несмит и Карпентер полагали, что Земля и Луна тоже изначально были расплавленными, а затем постепенно затвердевали, начиная с поверхности[20].

Луна остывала быстрее, чем Земля. Дело было в ее малых размерах, ведь малые тела остывают быстрее крупных, а также в отсутствии атмосферы, которая могла бы поддерживать ее тепло благодаря парниковому эффекту[21]. Полученный на сталелитейном производстве опыт убедил Несмита, что твердая кора, скорее всего, была менее плотной, чем расплавленная масса под нею, а следовательно, по мере утолщения сжимала расплавленные слои внизу. В итоге давление внутри так возросло, что кора не смогла и дальше его сдерживать, и потоки лавы устремились на поверхность, а оттуда — в окружающую ее пустоту. Колоссальное давление, слабая гравитация и отсутствие сопротивления воздуха обеспечили «наиболее благоприятные условия для проявления вулканической активности величайшей силы».

При этих извержениях лава не просто стекала со склонов гор, а выбрасывалась на десятки или сотни километров в космос, прежде чем упасть обратно на поверхность. Извержения напоминали параболические фонтаны, в которых струи воды выбрасываются из центра бассейна и падают обратно по всей его кромке. Таким образом появлялись огромные круговые стены, а не отдельные пики.

Эта теория объясняла, почему кратеры земных вулканов находятся на пиках гор, а лунные кратеры часто залегают ниже окружающих их равнин: когда огромное количество горячей породы было выброшено в космос, поверхность осела в образовавшуюся пустоту, а вокруг скопилась лава. Кроме того, теория позволяла понять, почему в центре многих кратеров высились одинокие пики: когда извержение подходило к концу, струи лавы уже не выбрасывались на десятки километров вверх, а медленно выливались на поверхность, формируя гору так, как это происходит на Земле.

Осознав, что поверхность Луны отражает ее историю, ученые по-новому взглянули на Землю. В те времена геология считалась «униформистской» дисциплиной: она настаивала, что прошлое в достаточной мере похоже на настоящее, а потому, поняв текущие процессы — эрозию, оседание грунта, вулканизм, — можно объяснить все аспекты прошлого, которые вообще нуждаются в объяснении. Предложенная Луной космическая перспектива давала основания предположить, что прошлое могло значительно отличаться, даже если Земля, Луна и вся Солнечная система были частью космоса, управляемого физическими законами.

Однако Несмит и Карпентер видели в Луне не только абстрактную планету в космосе, но и спутник Земли, полагая, что в их взаимодействии есть практическая ценность. Считая Луну спутником, они не могли не задаваться вопросом, что она значит для землян.

Источник света из нее неважный, хотя для большинства людей на протяжении истории эта функция Луны, безусловно, была наиважнейшей — она освещала ночи, причем одни лучше других. Но для прогрессивного человека викторианской эпохи, когда улицы освещались газовыми фонарями, а дома — керосиновыми лампами, лунный свет был уже не столь важен, как еще столетие назад, когда старшее поколение промышленников и изобретателей, входивших в Лунное общество Бирмингема, встречалось в полнолуние, потому что светлыми ночами им было проще добраться домой. В представлении Несмита лунный свет был уделом поэтов, художников и крестьян. Да, он оставался «предметом искреннего восхищения», но толку от него было мало: он был непостоянен, мимолетен, избирателен, несовершенен и не слишком полезен. Люди действия оценивали Луну по приливам и отливам.

«Покой и стагнация сопряжены с проказами, — утверждает преуспевающий предприниматель-викторианец. — Движение и активность элементов земного шара относятся к главным условиям творения». Солнце обеспечивает в высшей степени желательное движение и активность, направляя ветры. Луна то же самое делает с водами, расчищая устья рек, таких как Темза и Мерси. Она выступает в качестве «нашего могущественного и неусыпного „санитарного инспектора“».

Приливы и отливы не только поддерживают чистоту, но и способствуют торговле. Отливные течения помогают кораблям и баржам выходить из портов, благодаря чему такие города, как Лондон, ежегодно экономят тысячи, если не миллионы, фунтов. Со временем приливы и отливы получат еще большее значение. Британский уголь — «солнечный свет в бутылке», как пишут в книге, — неизбежно закончится. Механическая сила приливов, преобразованная в электричество и переданная по проводам на производства, которые в ней нуждаются, может стать новым главным источником энергии для всей страны.

Спутник выполняет не только осветительную и санитарную функции — он также используется для навигации и хранения времени. Несмотря на рациональные представления Несмита, не все применения Луны имеют практическую ценность. В ней есть и более высокий смысл — ее безжизненность учит нас еще выше ценить обитаемую Землю. Кроме того, она открывает истину ранних эпох так, как больше ничему не под силу. Литейщик видит в ней планету, «в горючих недрах которой еще недавно полыхал космический огонь и грубая поверхность которой осталась в изначальном состоянии, показывая нам отметины от отливки и обжига». Разум ученого торжествует при виде этого зрелища.

Одним из двух документов, которые легли в основу британской геологии — и ее униформистской природы, — стало сочинение Джеймса Геттона «Теория Земли» (1788). Впоследствии Несмит не раз обращался к изложенным в ней рассуждениям о скалах Эдинбурга — его тезка Джеймс Холл был главным учеником Геттона. В «Теории» Геттона описывается неустанное выветривание гор и медленное возвращение морей в небо, но наибольшую известность получила ее последняя фраза: «Таким образом, на основании наших изысканий следует сделать вывод, что мы не нашли ни отголосков начала, ни предвестников конца». На Луне, однако, как пишут Несмит и Карпентер, «в ее первозданной, незапятнанной чистоте все отголоски видно столь же четко, как в тот момент, когда она вышла из-под руки Всемогущего Творца». Луна, замершая на ранней стадии планетной эволюции, открывает ученому секреты, которые не в силах открыть подвергшаяся эрозии Земля. Отголоски начала, затерянные на Земле, сохранились в небесах — древние, но вместе с тем новые.

В книге излагаются удивительные мысли, а ее язык и отступления подчас вызывают восторг. Но главным образом сочинение Несмита запомнилось не словами и не аргументами, а иллюстрациями — в частности, фотографиями.

Как ни странно, среди них почти нет фотографий Луны. Хотя к 1860-м годам астрономы уже использовали фотографию, но их снимки Луны были не слишком хороши и не годились, чтобы рассмотреть те детали рельефа, которые особенно интересовали Несмита. И все же фотографии задавали новый стандарт точности изображений, призванных показывать аспекты мира такими, какими они были. Они завоевывали популярность. И Несмит сфотографировал Луну такой, какой он ее представлял.

Отец Несмита делал эскизы пейзажей на природе, а затем удалялся в свою мастерскую, где создавал глиняные модели увиденного по эскизам и по памяти. Наблюдая за ним, сын стал считать моделирование способом мышления, который ставит навыки и опыт рук и глаза на службу логике и аналогии. Именно так он и показал свою Луну всему миру. Он делал эскизы, создавал модели, а затем, специально обучившись техникам фотографии, снимал модели в резком косом свете, подобном тому, при котором Гук изучал кратеры на алебастре. Вероятно, своими фотографиями он сильнее, чем кто-либо со времен Галилея и до 1960-х, повлиял на представления людей о Луне.

Ранее Несмит уже делал прекрасные рисунки Луны, которые получали широкое признание, — он показывал их даже самой королеве Виктории, — но фотографии его моделей получились четкими как никогда, особенно в глубоких тенях. На многих снимках показан вид сверху на отдельные элементы рельефа Луны. Некоторые, например снимок сходных по размеру крупных кратеров Теофил, Кирилл и Катарина, хорошо различимых на поверхности, когда граница света и тьмы проходит по ним примерно через пять дней после новолуния, на первый взгляд можно принять за настоящие фотографии Луны[22].

В книге есть также «снимки», сделанные сбоку или с точки зрения наблюдателя, стоящего на поверхности Луны. На одном из них видно Солнце, затменное Землей, вокруг которой сияет ярко-красная атмосфера. На другом позиция наблюдателя меняется: мы видим Неаполитанский залив, «снятый» сверху, как и участки лунной поверхности, чтобы продемонстрировать аналогичность лунных кратеров кратерам Флегрейских полей и Везувия (которые, как следует отметить, на модели Несмита кажутся гораздо более похожими на лунные, чем при взгляде с орбиты Земли).

Несколько иллюстраций — и вовсе чистейшая аналогия. Идеи Несмита о сморщивании земной поверхности в результате более медленного, чем на Луне, процесса охлаждения, прекрасно иллюстрируются фотографиями давно сорванного яблока в руке пожилого человека (его собственной). Стеклянная колба, треснувшая от небольшого расширения, демонстрировала механизм, благодаря которому, по его мнению, появились лучи, расходящиеся от Тихо и других ярких кратеров.

В романе Жюля Верна «Вокруг Луны» (1870), продолжении романа «С Земли на Луну» (1865), руководитель экспедиции Барбикен в изумлении смотрит с орбиты на лучи кратера Тихо. Поэт и путешественник Мишель Ардан говорит, что они напоминают трещины, какие расходятся по стеклу, когда в него ударяется камень: возможно, в данном случае их оставила комета. Барбикен отмахивается от этой мысли, считая, что трещины появились под действием внутренних сил. Он не просто видит это своим наметанным глазом, а подчеркивает, что «таково мнение английского мудреца Несмита».

«А этот Несмит не дурак», — поддакивает ему поэт.

Это лишь одно свидетельство того, что путешественники Жюля Верна огибают именно Луну Несмита — луну высоких круглых вулканов и высоких неприступных валов. Больше на ней нет почти ничего. В частности, на ней нет ни воздуха, ни рек, ни лесов, ни жизни. В романе Верна Луна впервые предстает необитаемой. Возможно, однажды она была обитаемой — Ардану кажется, что он видит город в руинах и акведук, — но теперь путешественники соглашаются, что она почти наверняка мертва.

Что же интересного в Луне, если на ней нет жизни? Интересен сам путь. Первый роман Жюля Верна о Луне стал первой лунной историей, в которой исследователей больше интересуют технологии, а не точка назначения. Верн говорит, что появление возможности добраться до Луны знаменует поворотный момент, когда человечество становится силой поистине планетарного значения. Несомненно, Несмиту понравилось бы (увы, я не нашел упоминаний о том, что он читал книгу, на которую оказал такое влияние) сравнение выстрела из огромной 900-футовой пушки, отправляющей Ардана, Барбикена и капитана Николя на Луну, с извержением вулкана:

Индейцы, блуждавшие по степи вдалеке от Стонэхилла, могли подумать, что во Флориде появился новый вулкан, а между тем тут не было ни извержения, ни смерча, ни грозы, ни борьбы стихий — ни одного из тех явлений природы, которые устрашают человека. Нет! Эта масса красных паров, это гигантское пламя, вырвавшееся, точно из кратера, дрожание почвы, похожее на подземные толчки при землетрясении, невообразимый шум, подобный реву урагана, — все было делом человеческих рук; человек вырыл пропасть и низвергал в нее целую Ниагару расплавленного металла!

Запуск оказался еще зрелищнее:

Раздался ужасный, неслыханный, невероятный взрыв! Невозможно передать его силу — он покрыл бы самый оглушительный гром и даже грохот извержения вулкана. Из недр земли взвился гигантский сноп огня, точно из кратера вулкана. Земля содрогнулась, и вряд ли кому из зрителей удалось в это мгновение усмотреть снаряд, победоносно прорезавший воздух в вихре дыма и огня[23].

Путешественники, сообщает нам Верн, «вышли за пределы, поставленные творцом для жителей Земли». Судя по всему, за пределы вышла и промышленность, которая помогла им совершить путешествие, доказавшее, что человеческая сила уже неотличима от сил самой Земли.

Представление Несмита о Луне как о ключе к пониманию земной эволюции не теряет актуальности по сей день. Актуален и его взгляд на планеты, которые, подобно паровым двигателям, формируются под влиянием мощных потоков энергии, подчиняющихся законам работы и теплоты. Несмит также оказался прав в удивительных деталях, предположив, что бактерии — которые тогда были у всех на устах, но еще назывались «микробами» — могут выживать в космосе, где погибают все остальные формы жизни, и что вид Земли с Луны будет определяться не очертаниями континентов, а постоянно меняющимся рисунком облаков, и что приливные плотины могут вырабатывать большой объем электроэнергии. Но Луну он описал совершенно неверно — как в общем смысле, объясняя ее происхождение, так и в частностях, рисуя ее себе.

Начнем с частного: чтобы создать такие тени, какие он видел в телескоп, — а также, наверное, чтобы создать милые его глазу живописные скальные рельефы, — Несмит сделал лунные горы очень крутыми и зазубренными. Тем самым он создал визуальный образец для будущих изображений. Великий художник XX века Чесли Боунстелл, прославившийся своими астрономическими иллюстрациями, рисовал такую же гористую Луну для журналов, включая Life, Scientific American и Collier’s, а также для декораций к фильму «Место назначения — Луна». На Боунстелла равнялись и другие, например бельгийский художник комиксов Эрже, отправивший своего юного журналиста Тинтина на Луну. Да и с чего лунным горам не быть высокими и величественными? Там же нет ни ветров, ни дождей, ни ледников, способных их разрушать. Так что они должны быть крутыми и грубыми.

Но на самом деле они не такие. Несмит, как и многие после него, недооценил, насколько косой свет утрирует довольно скромный лунный рельеф[24]. Четкие тени, которые занимали людей со времен Галилея, отбрасывают мягкие, скругленные возвышенности, гораздо менее угловатые, чем Анды или Альпы. Они скорее напоминают уступы, чем пики. На Луне вряд ли удастся найти такой склон, на который невозможно было бы взойти или забраться, даже если бы там было такое же притяжение, как на Земле. Если на Луне и есть хоть один настоящий утес, его только предстоит обнаружить.

Причина в том, что лунные горы подвержены эрозии, несмотря на отсутствие ветра, дождя и льда. Они постоянно подвергаются бомбардировке частицами пыли, которые движутся на орбитальных скоростях. Эту бомбардировку не назвать интенсивной — 1800 тонн пыли в год сообщают поверхности Луны гораздо меньше энергии, чем несколько минут дождя на Земле. Хотя она и не сравнится с грозой, летящие быстрее пуль частицы не иссякают. Никакой утес не выстоит под этим натиском более миллиарда лет.

Неправильная оценка эрозии указывает на более серьезную и значимую ошибку Несмита. Луну бомбардируют не только частицы пыли, но и другие тела, вплоть до довольно крупных астероидов. Эти тела могут сообщать Луне огромное количество энергии, которой достаточно, чтобы за пару секунд преображать масштабные ландшафты.

В 1941 году, ожидая начала лекции в Филдовском музее Чикаго, промышленник со Среднего Запада Ральф Болдуин, который в юности был астрофизиком, заинтересовался любопытными бороздами, видимыми на фотографии Луны. Это были не поверхностные лучи вроде тех, что расходятся от кратера Тихо, а довольно глубокие желоба, внутри которых лежали тени, показывающие истинный рисунок рельефа. Болдуину показалось, что они выглядят так, словно что-то двигалось не к Луне или из нее, а вдоль ее поверхности, на огромной скорости и с огромной силой. Какой процесс мог создать такие элементы рельефа?

Заинтригованный, Болдуин изучил другие снимки и саму Луну. Он обнаружил, что заинтересовавшие его борозды имеют радиальную структуру и расходятся из одной точки в центре Моря Дождей, и пришел к выводу, что этот рельеф — Imbrium Sculpture — был создан осколками, которые разлетелись в разные стороны после сильнейшего удара. Из этого следовало, что огибающие Море Дождей горы были валом кратера, диаметр которого превышал тысячу километров, то есть гигантского в сравнении с Тихо и Коперником. Темная лава, которая сделала Море Дождей морем, вышла на поверхность в результате извержений, начавшихся после удара, и заполнила часть образовавшейся пустоты.

Если огромный круг Моря Дождей сформировался таким образом, то не стоило и сомневаться, что так же появились и меньшие по размеру круги. Все лунные кратеры — от малых до гигантских — были сформированы ударами.

Эта мысль уже приходила ученым в голову. Гук отказался от нее отчасти из-за того, что не смог вообразить, что могло так сильно ударяться о Луну. Очарованный Луной американский геолог XIX века Гров Карл Гилберт полагал, что лунные кратеры и моря появились, когда на заре существования Луны на ее поверхность упали лишние элементы формирования планет, или «планетезимали». В начале XX века эстонский астроном Эрнст Эпик и новозеландский астроном Чарльз Гиффорд независимо друг от друга пришли к тому же выводу, изучая растущее число астероидов и комет, которые при внимательном наблюдении обнаруживались в Солнечной системе.

Однако развития их мысль не получала. Возможно, отчасти это объясняется невезением и ангажированностью науки. Хотя Гилберт был знаменит, его статья о Луне была опубликована в крайне малоизвестном журнале, а прорывов из Эстонии и Новой Зеландии астрономы не ждали, не говоря уже о том, что никто не обращал внимания на машиностроительную компанию «Оливер» из Гранд-Рапидс в штате Мичиган, где работал Ральф Болдуин. Но была и другая причина, по которой эту теорию отказывались принимать. Если Луна так потрепана, должно быть, в прошлом соседней Земли тоже таились катастрофы.

Приверженные концепции униформизма геологи терпеть не могли катастрофы. Астрономов они тоже не слишком заботили. Когда в романе «С Земли на Луну» Барбикен подшучивает над Арданом, когда тот предполагает, что яркие лучи от Тихо расходятся из-за одной из «пресловутых комет», он вторит астроному Франсуа Араго, дружившему с Верном и Несмитом. Араго всю жизнь доказывал всякому, кто готов был его слушать, что кометы не несут дурных предзнаменований, а потому не стоит считать, будто столкновение с ними неизбежно. Ими лучше любоваться как безобидным небесным чудом.

Человеком, который изменил парадигму, тем самым заложив фундамент современных геологических представлений о Луне и сыграв ключевую роль в осознании того, что импактные катастрофы действительно случаются и на Земле, стал геолог Джин Шумейкер. Обладая превосходным научным воображением, Шумейкер стремился расширить область интересов геологии за пределы Земли и был весьма сильной личностью (разыгрывая сценки на офисных вечеринках, коллеги посмеивались над ним, называя его Лунным Мечтателем). У него также был навык, который оказался ключевым: он имел опыт ядерных взрывов.

Исследования кратеров Jangle U и Teapot ESS, сформировавшихся в Неваде в результате подземных ядерных испытаний, показали, что они имеют характерные черты, которые отличают их от кратеров, появившихся из-за вулканической активности, и главная черта — это скругленные валы, возникающие, когда слои породы скручиваются. Отталкиваясь от неопубликованной статьи Эдварда Теллера, Шумейкер начал понимать силу и динамику ударных волн, создавших эти элементы.

В 1957 году он наметанным глазом изучил другой кратер — кратер Бэрринджера, или Аризонский метеоритный кратер, находящийся примерно в 70 километрах к востоку от Флагстаффа в штате Аризона и имеющий диаметр чуть более километра. Его владельцы, Бэрринджеры, из поколения в поколение верили, что он был сформирован крупным метеоритом — отчасти потому, что рядом нашли изрядное количество металлических метеоритных осколков, — и вложили немало времени и денег, чтобы попытаться раскопать ядро из метеоритного железа, которое, по их мнению, должно было быть погребено под кратером. Геологическая служба полагала, что это маар — вулканический кратер особого типа, возникающий, когда подземная магма испаряет водоносный слой. Бэрринджеры утверждали, что Геологическая служба лишает их инвестиций, предлагая столь прозаичное объяснение его происхождения. Так как Шумейкер работал в презираемой ими службе, они не сразу прониклись к нему доверием.

Во всем этом была удивительная ирония. Ученый из Геологической службы, провозгласивший кратер мааром, был не кто иной, как Гилберт. Услышав о кратере и обнаруженных рядом с ним метеоритах и полагая, что лунные кратеры сформировались от ударов, Гилберт загорелся идеей изучить Аризонский метеоритный кратер как возможный земной пример структуры, которую он обычно видел лишь в телескоп. Однако, приехав в Аризону, он не нашел никаких свидетельств удара. Ничто не давало оснований предположить, что под кратером что-то было. Более того, Гилберту показалось, что объем осадочных пород, выброшенных из кратера на окружающее плато, сравним с объемом самого кратера. Куда же делись остатки ударяющего тела? Как бы Гилберту ни хотелось найти ударный кратер, он не смог убедить себя, что видит именно его. По его мнению, он смотрел на маар, а следовательно, обнаружение рядом с ним метеоритных осколков было просто совпадением.

Шумейкер доказал, что Гилберт ошибался насчет удара по той же причине, по которой Бэрринджеры ошибались, полагая, что под кратером находится месторождение ценного металла. Аризонский метеоритный кратер действительно сформировался от удара фрагмента инопланетного металла, но этого металла почти не осталось на Земле. На плато упало металлическое тело диаметром около 50 метров — очень маленькое в сравнении с размером кратера, — но его скорость в момент удара была достаточно высока, чтобы высвободить примерно в 10 тысяч раз больше энергии, чем при небольших ядерных взрывах в кратерах Teapot ESS и Jangle U. Энергия высвободилась в форме двух ударных волн: одна из них была направлена вперед, в известняковое плато, а другая — назад, на ударяющее тело. Направленная вперед волна сформировала кратер точно так же, как кратеры сформировали ударные волны ядерных взрывов на полигоне в Неваде, выбросив на окружающее плато ровно столько породы, сколько помещалось в кратере, и оставив слои породы вала кратера сложенными характерным, знакомым Шумейкеру образом. Обратная ударная волна уничтожила ударяющее тело. Дэниел Бэрринджер не нашел сформировавший кратер метеорит, потому что метеорит уничтожил сам себя.

Шумейкер не первым провел аналогию между разрушительной силой бомбы и кратерами на поверхности Луны. В десятилетия перед запуском программы «Аполлон» о Луне, помимо Артура Кларка, блестяще писал Роберт Хайнлайн. Первый из лунных романов Хайнлайна, «Ракетный корабль „Галилей“» (1947), стал также первым в серии произведений, которые он написал, чтобы подготовить послевоенных детей и подростков к жизни в мире после Хиросимы. Я купил эту книгу несколько десятков лет спустя, когда мне было лет десять или одиннадцать, на книжной ярмарке в церкви. В ней рассказывается о физике-ядерщике, который привлекает трех обычных американских мальчишек к первому путешествию на Луну.

Росс парил лицом вниз, глядя на развертывающуюся под ними безжизненную картину… Ракета скользила… приближаясь к линии, разделяющей свет и тьму. Внизу лежали длинные тени; пустыни и острия горных вершин казались от этого еще более зловещими…

— По правде сказать, мне здесь не слишком нравится.

Морри взял его за руку, чтобы Росс мог успокоиться, ощутив человеческое присутствие.

— Знаешь, что я думаю, Росс? — начал он, разглядывая бесконечные цепи кратеров. — Мне кажется, я знаю, как это все получилось. Эти кратеры, конечно же, не вулканического происхождения. И не метеоритного. Они сделали все это сами!

— Кто «они»?

— Жители Луны. Это их рук дело: они сами себя уничтожили. И все здесь изуродовали. У них было на одну атомную войну больше, чем можно.

— Ну и как же… — Росс уставился на Морри, затем перевел взгляд на поверхность Луны, словно силясь отыскать там разгадку зловещей тайны[25].

Ядерное оружие дало Хайнлайну возможность представить мгновенные выбросы энергии, создающие кратеры многокилометровых диаметров, за краткий миг меняя целые ландшафты, и затем исследования Шумейкера подтвердили, что лунные кратеры создавались именно так. Хайнлайн ошибся, списав со счетов метеориты, но точно описал масштабы и внезапный характер разрушений. Лунные кратеры создает не энергия литейного цеха, а энергия бомбы.

В 1950-х, еще будучи влюбленным в науку и искусство мальчишкой, Билл Хартманн, как и Джеймс Несмит, создавал гипсовые модели лунных кратеров, пытаясь представить, как они выглядят не сверху, а сбоку. В 1960-х, учась в Аризонском университете в Тусоне, он нашел способ делать обратное, то есть смотреть словно бы сверху на те участки Луны, которые обычно видны сбоку. Добившись этого, он выяснил, что Луна не просто подвергалась ударам, а не подвергалась почти ничему, кроме ударов.

Начальник Билла Хартманна и пионер планетной науки Джерард Койпер нашел белую полусферу около метра в диаметре, на которую он сам и его ассистенты проецировали телескопические изображения видимой стороны Луны. Обычно при проецировании на сферу изображение искажается, сползая вниз по бокам, как глазурь на торте. Но если на изображении запечатлена другая сфера, а проекция сделана должным образом, искажение становится исправлением. При проецировании на полусферический экран двумерное изображение полусферы становится трехмерным.

Таким образом, техника Койпера позволила ему и его студентам изучить Луну с новых углов, внимательно рассмотреть ее левый и правый профили. Билл делал снимки проекции для «Исправленного атласа Луны», над которым работал Койпер. Изучая горы Рука и находящееся южнее них Море Восточное, которое с Земли казалось плохо различимым, повернутым боком пятном на западном лимбе Луны, он почувствовал, по собственному признанию, как на него снизошло «озарение»[26]: горы Рука не просто горная цепь, а одна из двух дуг, заключающих в себе темное базальтовое нутро Моря Восточного, и ландшафт вокруг разрезан «сложной сетью радиальных долин и борозд», расходящихся из центра моря, как скульптурное образование, которое Болдуин, а еще раньше Гилберт, разглядел вокруг Моря Дождей.

Через несколько лет после прорыва Шумейкера в ученой среде укоренилась мысль о сильных ударных воздействиях на Луну. Они объясняли формирование дугообразных горных цепей, таких как Альпы и Апеннины, вокруг Моря Дождей. Теория Болдуина о том, что темные моря представляют собой равнины, залитые базальтом, который был извергнут в сформированные сильными ударами бассейны гораздо позже — вероятно, сотни миллионов лет спустя, — фактически стала общепринятой.

Билл Хартманн обнаружил, что этим объяснялось не только происхождение морей. На поверхности Луны были окруженные валами бассейны, в которых базальта почти не было. Чем дольше Хартманн смотрел на исправленную проекцию Луны, тем больше он находил таких отметин. Следы подобных структур виднелись у бассейнов всех крупных морей, а также у крупных бассейнов без базальта.

Кое-что из увиденного Биллом частично описывалось и раньше, но, научившись обнаруживать бассейны, Билл нашел новый способ смотреть на лунную поверхность (или новый гештальт, как он выразится впоследствии). Удары объясняли происхождение всех элементов рельефа, от малых чашеобразных углублений до простых кратеров диаметром несколько километров, крупных кратеров с характерными центральными пиками и бассейнов с несколькими кольцами и более сложной структурой центральных пиков, ряд крупнейших из которых заполнен морской лавой. Моря были не лишены интереса, но они представляли собой лишь сопутствующее явление. Все крупные лунные структуры имели ударное происхождение.

В последующие десятилетия выяснилось, что «многокольцевые ударные бассейны» есть почти на всех планетах. Их обнаружили на каменистых внутренних планетах и на большинстве крупных спутников внешних планет: особенно ярким примером служит Вальхалла на Каллисто. Кора Венеры достаточно молода, а потому бассейнов на ней мало. Меркурий весь покрыт ими. Бассейны Земли по большей части исчезли под влиянием эрозии и движения тектонических плит, но кратер Вредефорт в ЮАР по-прежнему различим — по крайней мере, если взглянуть на него с орбиты и увидеть Землю такой, какой Земля видит Луну.

Какой Земля видела Луну.

Теперь она увидела ее другой. Она увидела ее крупным планом с орбиты и поверхности — и самыми близкими стали снимки Луны, сделанные «Хассельбладами» астронавтов программы «Аполлон».

В абсолютном выражении ее поверхность нельзя признать светлой. По природе своей она темна и отражает лишь около 12 % солнечного света, который на нее попадает. Однако в ровном ярком свете она может казаться светлой.

Она не совсем монохромна. Цвета на ней бледны и по большей части представляют собой всевозможные оттенки серого, но есть среди них и намеки на пигмент — красноватый или голубоватый. Попадающие в поле зрения склоны отличаются по цвету от равнин под ними. Наиболее заметны на общем фоне крутые горы, состоящие исключительно из скальных пород, к которым ничего не пристает.

В этих горах есть некоторая завершенность. Они не изрыты бороздами: почти ничто и никогда не стачивало и не разрезало их. Они никогда не поворачивают вспять. Их смягченный рельеф не лишен вариаций, но его палитра ограниченна. Единственный рисунок длинных горных цепей — мягкая дуга.

При этом горы отбрасывают тени. На фотографиях лежащие в тени склоны далеких лунных холмов и каньонов кажутся черными, как небо. На самом деле это не так — они освещаются Солнцем, свет которого отражается от соседних освещенных поверхностей. Дневные тени на Луне освещаются лунным светом. Ночь — пепельным.

И все же никто не видел эту ночную иллюминацию, стоя на поверхности Луны. Астронавты «Аполлона» видели ее с орбиты. Кен Маттингли, который пилотировал командный модуль «Аполлона-16» под названием «Каспер», рассказал писателю Эндрю Чайкину, что это было похоже «на полет над заснеженной Землей, когда яркая Луна сияет в ясном небе. Видно весь волшебный ландшафт — весь рельеф. Но в нем чувствуется монотонность, однообразие цвета… Ощущения похожие, только можно разглядеть гораздо больше деталей, потому что пепельный свет гораздо ярче лунного».

На поверхности астронавты обнаружили, что им трудно определять расстояние на глаз. В теории человеку несложно понять, что в меньшем мире горизонт находится ближе, но на практике привыкнуть к этому не так уж легко. В процессе эволюции люди приобрели интуитивное знание о том, насколько далеко они видят, стоя на равнине. Астронавты «Аполлона» так и не научились преодолевать это чутье: им постоянно казалось, что детали рельефа находятся дальше, чем обозначено на картах.

Нельзя сказать, что ландшафт на фотографиях лишен характерных особенностей: видны отдельные его элементы и объекты, камни и валуны, которые гордо высятся среди булыжников и щебня, стоящие особняком и непохожие друг на друга. Но в основном эти особенности ни о чем нам не говорят. Лишь немногие сообщают какую-то информацию: например, нетрудно понять, что валун у подножия горы скатился или съехал по склону, отделившись где-то наверху во время лунотрясения. Иногда на склоне виден даже след, по которому можно проследить его траекторию. Но в целом рассказать этому ландшафту не о чем. Хотя некоторые его элементы надвигаются друг на друга, склоны становятся равнинами, валы постепенно стираются — но с ними не связано историй, какие рассказывает долина реки. В конце концов, это лишь результат многочисленных ударов. Панорама лунного времени — это не речь, а ряд знаков препинания.

Лунный ландшафт упорно не поддавался измерению, но исключением становились земные объекты, запечатленные на многих снимках. Глядя на места посадки, астронавты понимали, насколько они далеко. Когда лунный модуль «Аполлона-12» «Интрепид» совершил посадку в нескольких сотнях метров от космического аппарата «Сервейер-3», продемонстрировав чудеса навигационной точности, его экипаж без труда оценил расстояние до другого судна. Рукотворные объекты позволяли сделать выводы, которых не позволял сделать лунный пейзаж.

Остальные камни просто лежат там, где упали. Все кажется заброшенным. Это противоположность паузе — не стаз, прерывающий процесс, а застой, ставший нормой.

Западное полушарие Луны

Восточное полушарие Луны

Орбита

Расстояние от Земли до центра видимой стороны Луны — самой ближней ее точки, а также, поскольку лунные картографы имели земное происхождение, местоположения ее первого меридиана — примерно в 60 раз больше радиуса Земли. Если бы Земля была размером с вашу голову, Луна была бы небольшим яблоком, лежащим на другом конце вашей гостиной.

Точное расстояние колеблется в диапазоне от 398 600 км до 348 400 км, потому что Луна обращается по эллиптической, а не круговой орбите. Вследствие этого с Земли она кажется то больше, то меньше в зависимости от того, насколько близко находится. Когда Луна подходит ближе всего к Земле, или оказывается в перигее, может показаться, что она на целых 14 % больше, чем когда она отходит на самое дальнее расстояние, или оказывается в апогее. Полнолуния, совпадающие с перигеем, называются суперлуниями и могут быть на целых 30 % ярче других полнолуний.

Луна обращается вокруг Земли не в той же плоскости, в которой Земля обращается вокруг Солнца (она называется плоскостью эклиптики). Если бы плоскости их обращения совпадали, в новолуние Луна всегда заслоняла бы Солнце, потому что в этот момент все три небесных тела оказываются на одной прямой. Однако орбита Луны пересекает плоскость эклиптики — точки пересечения называются узлами орбиты, — поэтому при полнолунии и новолунии, когда Луна оказывается в этих узлах, на Земле наблюдается затмение. При новолунии происходит солнечное затмение. При полнолунии тень Земли затмевает Луну.

Хотя плоскость орбиты Луны не совпадает с плоскостью эклиптики, угол между ними невелик. Это значит, что вместе со сменой сезонов меняется и путь, который Луна проходит в небе Земли, как меняется и путь Солнца. Зимой, когда Земля наклонена в противоположную от Солнца сторону, и Солнце, и молодая Луна висят в небе ниже, чем летом, а полная Луна, стоящая напротив Солнца, поднимается выше и дольше не заходит. За полярным кругом зимняя Луна может оставаться в небе более 24 часов, прямо как летнее Солнце. Ученый со Шпицбергена однажды сказал мне, что полуночное Солнце кажется ему не таким особенным, как полуденная полная Луна.

Совершая оборот вокруг Земли, Луна перемещается относительно неподвижных звезд, видимых за нею. Поскольку ее путь во многом повторяет путь Солнца, она в основном проходит по знакам зодиака (которые определяются эклиптикой). На полный оборот у Луны уходит 27 дней, 7 часов и 43 минуты, и этот отрезок времени называется сидерическим месяцем (от латинского слова «звездный»).

Двенадцать зодиакальных созвездий не позволяют достаточно точно отслеживать орбиту Луны. Поскольку плоскость ее обращения не совпадает с плоскостью эклиптики, Луна немного отклоняется от зодиакального круга на юг и на север, а 27,3 дня неудобно делить между двенадцатью знаками. В китайской астрологии лунный путь делится на 28 домов.

Именно движение на фоне неподвижных звезд объясняет, почему Луна с каждым днем восходит немного позже. В день, когда я пишу эти строки, Луна взошла в доме Сачка, определяемом эпсилоном Тельца, а на следующий день она переместится в дом Черепахи, определяемый Меиссой, звездой на кончике меча Ориона, которая взойдет примерно на 50 минут позже.

Земле нужно больше одного оборота вокруг своей оси, чтобы угнаться за движущейся Луной, а Луне нужно больше одного оборота вокруг Земли, которая обращается вокруг Солнца, чтобы пройти весь путь от одного полнолуния до другого. Представьте, что Луна находится на кончике минутной стрелки часов, центром которых служит Земля, а Земля находится на кончике часовой стрелки часов, центром которых служит Солнце. Когда обе стрелки указывают в одну сторону — скажем, на девять, — наблюдается полнолуние. За час Луна совершает полный оборот и снова показывает на девять, но Земля сдвигается всего на одно деление циферблата относительно Солнца и показывает на десять. Стрелки снова укажут в одном направлении еще через пять минут, когда Земля окажется между Солнцем и Луной, а Луна снова станет полной. Этот более долгий период — 29 дней, 12 часов и 44 минуты — называется синодическим месяцем.

Синодический месяц также уходит у Луны на оборот вокруг своей оси: именно поэтому видимая сторона остается видимой, а обратная — обратной. Это не совпадение, а эффект земного притяжения, называемый приливным захватом. Однако в захвате у Луны все равно остается место для маневра. Она вращается с постоянной скоростью, но скорость, с которой она движется по орбите, меняется в соответствии с законами, выведенными Кеплером для эллиптических орбит: в апогее она движется чуть медленнее, в перигее — чуть быстрее. Когда Луна подходит к перигею, с Земли виден немного больший фрагмент ее западного полушария, поскольку Луна ушла вперед, а когда Луна подходит к апогею и замедляется, с Земли виден немного больший фрагмент ее восточного полушария. За счет этой «либрации» — эффекта, который чрезвычайно интересовал первого лунного картографа Уильяма Гильберта, — глядя на Луну достаточно внимательно и достаточно долго, со временем вы увидите несколько больше ее половины. И все же более 40 % ее поверхности никогда не видно с Земли.

Космонавты на Международной космической станции время от времени оказываются ближе остального человечества к Луне. Но лишь на десятую долю процента. На текущий момент еще ближе к ней подбирались всего 24 человека.

Я думаю, хотя и не могу сказать наверняка, что Джин Шумейкер первым из людей понял, что он может, что он должен и что он, вполне вероятно, сумеет ступить на Луну.

Стояло лето 1948 года. Он только что окончил университет и занимался полевой работой в Аризоне, живя в палатке. В рассылке для выпускников он прочитал новость об ученых из Калтеха, которые проводили эксперименты с трофейными немецкими ракетами «Фау-2» в нескольких сотнях километрах к востоку от него, в Уайт-Сэндс в Нью-Мексико. Узнав об этом, он увидел двойственную природу Луны такой, какой ее никто не видел прежде: он увидел в высоком ясном небе яркий полумесяц, где однажды сможет гулять и работать человек.

«Мы освоим космос, — подумал он, как вспоминал впоследствии, — и я хочу принять в этом участие! Луна состоит из породы, поэтому туда стоит отправить геологов — например, меня!» Именно желая обойти всех кандидатов, он стал ведущим мировым экспертом по образованию кратеров и создал отделение астрогеологии в Геологической службе США.

Двадцать лет спустя солнечным флоридским утром цилиндр тонкого льда размером с зерновой элеватор завис в нескольких десятках метров над землей. Первый иней появился посреди освещенной прожекторами ночи, когда техники Космического центра Кеннеди начали наполнять огромный бак в верхней части первой ступени ракеты «Сатурн-5» жидким кислородом, заливая более миллиона литров топлива, температура которого составляла –183 °C. Стенкой бака служила оболочка ракеты, поэтому водяной пар из влажного атлантического воздуха сразу стал примерзать к до боли холодному металлу.

Когда кислород закачали в бак, часть его испарилась через прорезанные наверху отверстия, не позволяющие давлению в баке чрезмерно возрасти. В 09:30 отверстия закрыли. Гелий закачали в небольшое пространство в верхней части бака. Давление повысилось.

Под кислородным баком был бак поменьше, наполненный керосином высокой очистки. Под ним крестом, как пять точек на грани игральной кости, выстроились двигатели F-1 — прекрасно спроектированные, тщательно продуманные, невероятно мощные.

Через две минуты после закрытия вентиляционных отверстий в нижней части верхнего бака открылся клапан — и кислород устремился к двигателям. Он потек двумя путями. Часть его ушла в газогенераторы, связанные с турбинами, которые приводили в движение насосы. В генераторах он смешался с керосином и вспыхнул. Кислород пока шел не в полную силу, и керосина не хватало, чтобы весь его поглотить: горячие выхлопные газы, которые отправлялись от генераторов к турбинам, были черными от частично сгоревшего топлива. Тем не менее они запустили турбины, а вместе с ними и насосы двигателя.

Оставшаяся часть кислорода устремилась прямо в камеры сгорания. Там кислород смешался с богатыми керосином выхлопными газами из турбин, и эта смесь снова вспыхнула. Из сопел двигателей F-1 повалил черный дым. Ракета задрожала. Насосы увеличили приток топлива и кислорода в камеры сгорания.

Температура и энергия слились в прекрасно скоординированном танце. Используя энергию топлива, сгорающего в генераторах, турбонасосы подавали новое топливо в камеры сгорания, но отправляли его по длинному спиральному пути из трубок, огибающих сопла двигателей, тем самым охлаждая сопла, которые иначе не выдержали бы жара пламени. Идущее по трубкам топливо нагревалось, благодаря чему, наконец добираясь до камеры сгорания, горело еще лучше. Топливо также служило смазкой для многих движущихся частей двигателя, а появившаяся сразу после запуска копоть стала дополнительной защитой нижней части сопла от жара горящего внутри огня.

Насосы работали все быстрее, танец ускорялся. Через пять секунд после зажигания топливные клапаны были полностью открыты, а еще примерно через секунду сила тяги приблизилась к максимуму. Первым на полную мощность заработал центральный двигатель, а за ним и четыре внешних. Топливная смесь теперь была богаче кислородом, горела чище, давала меньше сажи, но больше мощности. Секунду-другую после запуска последнего двигателя ракету удерживали огромные захваты. Затем они разжались.

Весь вес мощной первой ступени, полных топлива второй и третьей ступеней, а также «Орла», «Колумбии» и находящегося на самом верху служебного модуля — всего почти 3000 тонн — теперь лежал на двигателях. Они взвалили на себя эту ношу и начали поднимать ее в небо. Пять мачт, отходивших от башни, которая удерживала ракету в вертикальном положении и питала топливом, отклонились. Корка льда, застывшая на чрезвычайно холодном металле, раскололась на части и упала в море огня.

Вырывавшееся из сопел двигателя пламя было не тем пламенем, которое перекидывается с предмета на предмет, играючи облизывая их своими языками, — не пламенем жаровни или бойлера. Это было концентрированное пламя сварочной горелки, способное разрезать миры и приваривать их друг к другу. Температура в камерах сгорания превысила 3000 °C. Давление перевалило за 60 атмосфер. Но насосы, турбины которых вращались со скоростью 90 оборотов в секунду, были достаточно мощными, чтобы продолжать подачу кислорода и топлива в огонь. Пламя вырывалось из сопел со скоростью, в шесть раз превышающей скорость звука. За пару минут пять двигателей F-1 сгенерировали почти 60 гигаватт мощности, что эквивалентно обычной мощности всех электростанций Великобритании, вместе взятых.

Через десять секунд ракета отошла от башни. Еще через десять секунд рев двигателей, который был громче любого звука, прежде производимого людьми, достиг трибун для важных гостей, находившихся почти в шести километрах в стороне. За пуском восхищенно наблюдали шестьдесят послов, половина Конгресса и около четверти американских губернаторов, и все они содрогнулись от «звука, заполнившего их тела», как выразился художник Роберт Раушенберг.

Рев продолжался не более трех минут. Однако к тому моменту, когда двигатели стихли, ракета уже летела со скоростью более 8000 км/ч и находилась в 600 км от Космического центра Кеннеди. «Аполлон-11» был на пути к Луне.

Джина Шумейкера на борту не было. Он не смог стать астронавтом: болезнь Аддисона не позволила Лунному Мечтателю стать Лунным Странником. Однако созданный им отдел астрогеологии определил, куда именно отправить на Луне астронавтов и что им там нужно сделать. Именно этот отдел подготовил троих мужчин, которые тем утром летели над Атлантикой, и их последователей.

Шумейкер мог бы сидеть на почетном месте на трибуне для особо важных гостей. Но он вместе с женой Кэролайн сплавлялся по реке Колорадо.

Ракеты «Фау-2», о которых Шумейкер прочитал в новостной рассылке, сначала были неточными орудиями террора. Они убили тысячи человек в Великобритании и Бельгии. Среди узников концлагерей, работавших на заводах, где создавались эти ракеты, число погибших было еще выше.

Разработавшие и создавшие их люди раньше Шумейкера поверили, что космические путешествия действительно возможны. Многие из них входили в Общество космических полетов — ассоциацию немецких энтузиастов ракетного дела, вдохновлявшихся идеями Германа Оберта, изложенными в его книге «Ракета для межпланетного пространства» (1923). Некоторые из них впоследствии работали над созданием ракеты «Сатурн-5», которая доставила американцев на Луну.

Физик и инженер Оберт, родившийся в Трансильвании, был одним из трех провидцев, веривших в возможность космических путешествий и полагавших, что для них нужна построенная по особой технологии ракета с жидким топливом. Разрабатывавшиеся в Китае ракеты такого типа со времен Средневековья использовались по всей Евразии в увеселительных и военных целях. В них твердое топливо, например порох, сжигалось для производства горячих, расширяющихся выхлопов. Направленные назад, эти газы толкали снаряд вперед.

Как средство использования пороха такие ракеты редко предпочитали огнестрельному оружию: горячие расширяющиеся газы более эффективно сообщали кинетическую энергию внутри металлического ствола, запуская небольшой снаряд в примерно предсказуемом направлении. Однако кое-где предпочтение все же отдавали ракетам. В индийском княжестве Майсур сами ракеты впервые стали делать из металла.

Британцам, которые оказались под обстрелом из таких орудий, ракеты понравились, поскольку они обладали большей скорострельностью и транспортабельностью в сравнении с пушками. Новые навыки металлообработки, появившиеся в ходе промышленного переворота, были направлены на совершенствование технологии: красное пламя британских ракет над фортом Макгенри в Мэриленде вскоре было описано в государственном гимне США — несмотря на устрашающий вид, толку от него было мало. В 1861 году, за четыре года до того, как Жюль Верн использовал пушку, чтобы отправить своих путешественников на Луну, шотландский астроном Уильям Лейч предположил, что с этим смогут справиться и ракеты.

Ракеты — да. Ракеты на твердом топливе — нет. Использовавшийся в ракетном деле порох был смесью топлива (серы и древесного угля) и окислителя (нитрата калия, также называемого селитрой). Топливо незамедлительно вступает в реакцию с окислителем, не нуждаясь в воздухе, что делает порох весьма практичной взрывчаткой. Однако скорость взрыва ограничена скоростью детонации пороха. В жидкостной ракете топливо и окислитель могли гореть с той же скоростью, с которой они накачивались для смешивания друг с другом. Русский физик Константин Циолковский первым показал, что ракета, топливом в которой служит жидкий водород, а окислителем — жидкий кислород, может при наличии нескольких ступеней развивать скорость 8 км/с, теоретически достаточную для выхода на околоземную орбиту.

В представлении Циолковского это был не просто инженерный факт. Выход на орбиту казался ему самой важной целью, какой только может достичь машина. Как и большинство теоретиков того времени, Циолковский, входивший в группу русских мыслителей-космистов, был убежден в важности эволюции. Однако, в отличие от Джеймса Несмита, пытавшегося разобраться в прошлой эволюции планет, он обращался к космосу, чтобы открыть дорогу к будущей эволюции человечества. Он считал освоение космоса следующим ее этапом — этапом, на котором жизнь станет беззаботной и бесконечной, освещаемая неиссякаемой космической энергией.

От исследований Циолковского отталкивался не только Оберт, но и Роберт Годдард в Америке. Оба ученых, как и их русский вдохновитель, были заинтригованы возможностью отправиться за пределы Земли, хоть и старались не рассуждать на этот счет в тех таинственных терминах, которые использовал Циолковский. Они также знали, что их ждут серьезные технологические трудности: им предстояло найти способ хранить и перекачивать жидкий кислород, а также создать камеры сгорания и сопла, способные выдержать колоссальное давление и температуры. На решение этих проблем ушли десятилетия дорогостоящих исследований. Применение новых технологий не ограничивалось полетами в космос: ракеты могли осуществлять снабжение отдаленных районов в чрезвычайных ситуациях и, возможно, даже доставлять заказную корреспонденцию, то есть стать прообразом современной доставки дронами. Оберт читал лекции об этих возможностях. Но вот как вице-президент Общества космических полетов Вилли Лей в своих мемуарах описал беседу с Обертом после одной из лекций ученого в конце 1920-х годов:

— Как вы считаете, профессор, будут ли востребованы ракеты, доставляющие почту на расстояние пятисот километров?

Оберт взглянул на меня, улыбнувшись, как старомодные педагоги улыбаются людям, которых называют «мой юный друг», и после паузы ответил:

— Востребованы будут ракеты, доставляющие по тысяче фунтов динамита.

И это правда стало их главным применением. Проект Годдарда не был очевидно военным: он привлекал финансирование из разных источников, включая Смитсоновский институт и семейство Гуггенхаймов. С Гуггенхаймами Годдарда познакомил авиатор Чарльз Линдберг, который симпатизировал фашистам и заинтересовался разговорами о ракете, способной долететь до Луны[27]. Однако в 1930-е годы главным спонсором проекта стали вооруженные силы. В то же время после прихода нацистов к власти многие ведущие специалисты Общества космических полетов перешли на службу в вермахт. Ракетная техника, которая почти не участвовала в зверствах Первой мировой войны, была столь маловажной, что не была ни запрещена, ни даже упомянута в Версальском договоре, а значит, оставалась сферой разработки оружия, в которой Германию ничего не сдерживало.

По другую сторону Северного моря аналогичное Обществу космических полетов Британское межпланетное общество (БМО), основанное в 1933 году, страдало от особенностей законодательства: британский Закон о взрывчатых веществах 1875 года запрещал создание ракет. В результате БМО подходило к вопросу с теоретической, а не с практической стороны — в отличие от Общества космических полетов и Американского ракетного общества, основанного в 1930 году как Американское межпланетное общество[28]. Члены БМО впервые увидели, на что на самом деле способна ракета, когда в 1944 году «Фау-2» упала рядом с лондонским пабом, где они выпивали небольшой компанией. Они подняли бокалы за своих иностранных товарищей.

В тот вечер среди выпивавших был молодой офицер британских ВВС по имени Артур Кларк.

Мы привыкли думать, что научная фантастика повествует о будущем, но так было не всегда. Действие романов XIX века, которые обычно причисляют к научной фантастике — «Франкенштейна» Мэри Шелли, «С Земли на Луну» Жюля Верна, «Войны миров» Герберта Уэллса, — разворачивается не в будущем. В каждом из них свое настоящее, где что-нибудь нарушает привычный порядок вещей: созданное человеком чудовище, стреляющая за пределы земного мира пушка, инопланетные империалисты, способные поработить Лондон, как Лондон порабощал другие страны и города[29]. Описывая революционные новинки, книги побуждали читателей совершать прорывы в настоящем. Единственный роман Жюля Верна о будущем, «Париж в XX веке» (1863), был опубликован лишь после смерти писателя.

Однако на исходе долгого XIX века зародилось новое представление о будущем. Теперь о нем стали думать совершенно иначе. Прежде всего, расширились его горизонты. До недавнего времени как будущее, так и прошлое определялось религией. Геологическая концепция глубокого прошлого и теория Дарвина ослабили контроль религии над прошлым, а физика постепенно искореняла его полностью, открывая все новые глубины времени — и заглядывая в далекое будущее. Христианство утверждало, что миру наступит конец. О том же говорила и термодинамика. Однако объем энергии, обнаруженный в атомном ядре, сулил облегчение. К 1906 году Фредерик Содди смог заговорить о фактически вечной Вселенной, подпитываемой почти бесконечной энергией радиоактивного излучения. Куда бы ни посмотрела наука, любая отрасль оказывалась гораздо глубже, чем на первый взгляд, словно пространство раздвигалось в космических масштабах, устремляясь прочь от настоящего.

Этому расширению мира во времени противостояло его сжатие в пространстве. Люди не раз убеждались, как тесен мир, и представляли Землю маленькой задолго до появления снимка «Восход Земли». Первый в Англии сторонник коперниковской системы Томас Диггес даже до Галилея представлял, какой маленькой Земля может казаться при взгляде из космоса. Но на исходе века железных дорог и пароходов малый размер планеты стал ощущаться острее. Утверждалось, что Америка потеряла тягу к новым рубежам. Не осталось неизученных океанов, где можно было поместить архипелаг глубокомыслия и бурного веселья из фантастических рассказов. На континентах оставалось все меньше неизученных территорий, где некогда таились затерянные миры. Не за горами было покорение полюсов и полеты по воздуху на мощных машинах, а не на воздушных шарах.

В 1969 году Норман Мейлер прекрасно описал, как высадка на Луну изменила мир, сравнив ее с геометрической инверсией, с моментом, когда человек выворачивает наизнанку карман. Таким же образом можно описать и переворот во времени и пространстве, произошедший в начале века. Пространство сужалось, время расширялось: все, что не умещалось в пространстве, переходило в категорию времени. В кинотеатрах лампы и затворы превращали физические рулоны пленки в рассказываемые во времени истории. В физике Эйнштейна время и пространство менялись относительно друг друга, и только скорость света оставалась неизменной. Фактически скорость сама по себе стала новым рубежом: на протяжении столетия автомобили, самолеты и ракеты били рекорд за рекордом. «Скорость, — отметил писатель Олдос Хаксли, — доставляет единственное поистине современное удовольствие».

Поскольку геометрия пространства и времени менялась, не стоило и удивляться, что действие художественных и сатирических произведений, которое раньше разворачивалось в других мирах, теперь разворачивалось в других временах. Разуму открылась новая география. И не только для развлечения. В 1902 году Герберт Уэллс выступил с лекцией «Открытие будущего», в которой сказал:

Я твердо верю, что человечество сможет индуктивным образом узнать о будущем огромное количество вещей. Я верю, что не за горами тот день, когда можно будет задуматься о систематическом исследовании будущего.

Уэллс хотел, чтобы его сочинения — как художественные, так и документальные — стали частью такого исследования. Его бесчисленные подражатели и последователи стремились к тому же, причем в основе их работы лежал пересмотр представлений о будущем. Будущее стало научным и научно-фантастическим в трех взаимосвязанных смыслах. Наука имела, по сути, прогнозный характер, и общество постепенно принимало ее точку зрения. Наука, казалось, все теснее связывалась с технологиями, а технологии определяли и настоящее, и будущее — например, это проявлялось в повышенном внимании к скорости. В представлении социалистов, включая Уэллса, наука также определяла, каким должно быть будущее, устанавливая стандарт взаимодействия человека с природой и отношения человека к социальному контролю — стандарт типичного технократа. Такие люди становились проводниками научных фактов о мире, устанавливая тем самым гармонию в обществе.

Чем моложе был человек, чем больше столь волнующего будущего ему открывалось. Научная фантастика приводила молодых читателей в трепет, а затем, вставая на ноги, вселяла в них уверенность. Пока они росли вместе с нею, она сообщала им, что, понимая науку, они смогут понять порой обескураживающий мир — каким он может и должен стать. Они предвкушали рациональные общества, потому что иначе и быть не может, мир, где всему есть свое место, а умные люди пользуются заслуженным почетом.

Когда издательское дело пошло по пути создания и поддержания узнаваемых жанров, это будущее стало для науки тем, чем Дикий Запад стал для вестернов, — крепким фундаментом, на котором писатели могли возводить самобытные миры, играя с мотивами, полюбившимися платежеспособным читателям. Главным из них была космическая ракета, занимавшая в научной фантастике такое же положение, как лошадь в вестерне. Она воплощала в себе происходящее преобразование расстояния во время, и посещаемые ею миры были, по сути, мирами будущего.

Пионеры жидкостных ракет, вдохновленные романами девятнадцатого века, твердо вознамерились создать настоящие машины в контексте футуризма века двадцатого. Говорят, в детстве Оберт перечитывал «С Земли на Луну» столько раз, что знал книгу едва ли не наизусть. Во взрослом возрасте он с удовольствием стал консультантом фильма Фрица Ланга «Женщина на Луне» (1929), который называли «первым утопическим фильмом, основанным на научном факте». Эта картина продемонстрировала, что отныне кинематограф стремился к реализму в изображении космических путешествий. Ланг показал, что ракета для полета на Луну должна иметь несколько ступеней, потому что необходимой для выхода на орбиту легкости можно достичь, только сбросив пустые баки из-под топлива и окислителя. Он представил, что путешествие на Луну приведет к созданию небольшого поселения, а не ограничится лишь приключением, которое может закончиться либо гибелью героев, либо их возвращением домой. Кроме того, в основе сюжета лежал исключительно человеческий конфликт, а не конфликт с инопланетянами: Луна Ланга была необитаемой. Существенно повысив драматизм настоящих полетов в космос, Ланг усилил напряжение в сцене пуска, позволив одному из героев провести обратный отсчет, и немецкие специалисты по ракетной технике взяли это в привычку[30]. Но важнее всего стала инновация, упомянутая в названии фильма: среди путешественников в фильме была женщина.

Годдарда, в свою очередь, возможность космических полетов занимала с тех пор, как он прочел «Войну миров» (1898) Герберта Уэллса и ее неофициальное продолжение — написанное Гарреттом Сервиссом «Эдисоновское завоевание Марса» (1898), в котором великий американский изобретатель и его товарищи создают огромный и очень дорогой флот космических кораблей, чтобы дать отпор марсианам. Впоследствии Годдард утверждал, что подрезáл вишню, когда его посетило озарение: он представил ракетный корабль, готовый к полету на Марс, прямо на лугу за собственным садом[31]. Почти все последователи Оберта и Годдарда — члены Общества космических полетов, Британского межпланетного общества и Американского ракетного общества — были научными фантастами. Роберт Хайнлайн вступил в Американское ракетное общество в 1932 году.

Вторая мировая война оказала огромное влияние как на разработку жидкостных ракет, так и на научную фантастику. Ракеты «Фау-2» разрабатывались в Пенемюнде, на балтийском побережье Германии, где Вернер фон Браун с коллегами добились успехов, сравнимых с успехами Лос-Аламоса, где была создана атомная бомба, и Радиолаборатории Массачусетского технологического института, где появилась технология радиолокации. Питаемые перекисью турбонасосы и устойчивые к температурному воздействию камеры сгорания «Фау-2» позволили ее двигателю длиной всего 1,5 метра вырабатывать больше мощности, чем линкору. Ракеты достигали высот 100 км и больше.

В конце войны Америка, Великобритания и Советский Союз поспешили захватить эту технику и людей, причастных к ее созданию. Поэтому три года спустя в Уайт-Сэндс и состоялись эксперименты, о которых Шумейкер прочитал в своей палатке в лесу.

Ракетная техника была лишь одним из столпов научно-фантастического будущего. Другим столпом было сверхмощное оружие. Со времен «Войны миров» в желтой прессе и не только без конца обсуждались варианты будущего, в котором появятся машины, способные вершить резню в масштабах геноцида, ведь как иначе Томас Эдисон из романа сумеет завоевать Марс? Такое оружие использовалось не только — и даже не в основном — против инопланетян: часто его слепо обращали против других людей, обычно людей не белой расы. Джон Кэмпбелл-младший, возглавлявший крупнейший в мире научно-фантастический журнал Astounding, был уверен, что война увидит такое мощное оружие, созданное с использованием атомной энергии. В 1943 году он снабдил одного из своих авторов технической информацией, на основе которой тот написал рассказ об атомном оружии, оказавшийся достаточно точным, чтобы в редакцию журнала пришли агенты ФБР по наводке читателей Astounding, работавших над настоящими атомными бомбами в Лос-Аламосе. После Хиросимы научная фантастика активно предъявляла тот визит ФБР как своеобразную «справку» о состоятельности своих пророчеств.

Потенциал объединения мощности ракеты и мощности атома был очевиден и Кэмпбеллу, и писателям его круга, однако возможных последствий они опасались, не в последнюю очередь потому, что хотя Америка и лидировала в сфере ядерного вооружения, Германия доказала: другие страны вполне могут выбиться в лидеры в ракетной технике. На протяжении нескольких месяцев после разрушения Хиросимы и Нагасаки Хайнлайн снова и снова пытался предупредить бывших товарищей по флоту о рисках, а в мае 1947 года поместил эту идею на страницы романа «Ракетный корабль „Галилей“». Юные герои книги находят нацистов, которые укрываются на Луне и планируют нанести ядерный удар по Америке.

В том же месяце в научно-популярном журнале Air Trails and Science Frontiers, который также редактировал Кэмпбелл, была опубликована статья «Крепость в небе» об организации ракетной базы на Луне, написанная еще одним из авторов Astounding Роном Хаббардом. В 1948 году в журнале Colliers вышел гораздо более тревожный рассказ «Ракетный удар с Луны» за авторством астронома Роберта Ричардсона, который тоже писал рассказы для Кэмпбелла. Он был проиллюстрирован зловещими картинами: глянцевитые ракеты вылетали из лунных кратеров, а над Манхэттеном и Куинсом клубились многочисленные грибовидные облака. Иллюстратором был друг и соратник Ричардсона — Чесли Боунстелл. Рассказ о разрушении пяти районов Нью-Йорка заслуживал художника, привыкшего к планетарным масштабам, и Боунстелл продолжил серию, которая началась годом ранее, когда он изобразил на картине последствия метеоритного удара по Нью-Йорку.

Как показало самоуничтожение лунных людей в результате ядерной войны в «Ракетном корабле „Галилее“», идея о Луне как источнике массовой гибели отлично согласовывалась с ее образом безжизненной, разоренной планеты, испещренной руинами. Эта идея еще долго эксплуатировалась в научной фантастике. В романе «Вокруг Луны» Мишель Ардан представляет видимую внизу пустынную равнину огромной усыпальницей. В кульминации необычного и сильного планетарного любовного романа К. Л. Мур «Потерянный рай» (1930) герой, переместившись во времени, встречается с богами Луны, которые убивают свой мир, срывая с него атмосферу. Лунный ландшафт служил предостережением, какой станет Земля, если снова будет использовано ядерное оружие, даже если ракеты прилетят на Землю не с Луны. Любопытным и пугающим образом перевернув эту идею, в 1950-х годах ВВС США[32] изучали возможность выпустить ракету с ядерной боеголовкой в сторону Луны, чтобы проверить, какой в результате образуется кратер, и наглядно показать всем вокруг, что одни и те же люди могут и вырваться за пределы знакомого мира, и уничтожить этот мир. Но разум восторжествовал.

Возможность организации лунных баз с пусковыми комплексами обсуждалась не только в научной фантастике. В 1950-х ВВС США предложили аэрокосмическим компаниям разработать проекты базы, и все компании предусмотрели постройку пусковых шахт для ракет, хотя их никто об этом не просил: казалось, без таких шахт просто не обойтись. Однако земное ядерное оружие, которое взлетало в космос, только чтобы затем снова упасть на землю, перелетев полмира, оказалось более практичным.

Новое внимание научной фантастики к Луне не ограничивалось военными вопросами: в фильме «Место назначения — Луна» (1950), снятом по мотивам романа «Ракетный корабль „Галилей“», убрали упоминания о нацистской базе. Хайнлайн хотел, чтобы фильм о Луне стал более реалистичным, не похожим на сериал о Баке Роджерсе, ведь он надеялся, что этот фильм поможет американцам поверить в космические полеты. Работая над сценарием, Хайнлайн и радовался, ведь ему довелось сотрудничать с Чесли Боунстеллом, который рисовал декорации для картины, и печалился, потому что продюсер Джордж Пал подумывал превратить хотя бы часть фильма в мюзикл. Чтобы оживить сценарий, он привлек к работе Джеймса О’Хенлона, который впоследствии написал сценарий «Бедовой Джейн» (1953)[33].

В итоговой версии не осталось ни музыки, ни танцев. Мне их, пожалуй, не хватает, ведь слабое притяжение Луны вполне могло пойти танцам на пользу, что внесло бы разнообразие в монотонность получившегося фильма. Но Хайнлайн хотел, чтобы и его работу, и возможность скорых путешествий на Луну воспринимали с большей серьезностью. Он продавал Луну где только мог: рассказ «На Луне ничего не случается» отправился в журнал американских бойскаутов Boy’s Life, «Долгая вахта» — в журнал American Legion, «Космический извозчик» — в крупнейший американский глянцевый журнал Saturday Evening Post (в то время как Astounding печатался на газетной бумаге), «Человек, который продал Луну» стал заглавным, прежде не публиковавшимся рассказом в новом сборнике работ писателя, вышедшем в твердой обложке. Узнав, что его рассказы читают не только мальчики, но и девочки, Хайнлайн специально для них написал прекрасную «Угрозу с Земли». Он хотел писать научную фантастику, которая будет выходить за узкие границы жанра, определявшегося в основном банальными историями об исследованиях, работе и любовных романах, случавшихся на Луне.

Кларк — еще один научный фантаст, заинтересованный в том, чтобы космические полеты стали реальностью, — подобным образом поступал с рассказами, которые были интересны и технически точны, но совершенно лишены мелодраматичности. Он также писал успешные научно-популярные работы, включая «Исследование космоса» (1959). Как известно, в его романе «Земной свет» (1955) описывается зрелищная, тщательно спланированная битва, но мы видим ее глазами астронома и бухгалтера, которые оказались рядом, а не глазами представителей воюющих сторон[34]. Большая часть книги посвящена наблюдениям за лунной жизнью, которая не слишком отличается от земной жизни пятидесятых, несмотря на то что действие романа разворачивается на два века позже: для фиксации изображений еще используются фотопластинки, а «компьютерами» называются молодые женщины, работающие за механическими калькуляторами.

В «Лунной пыли» (1961) Кларк рассказывает любопытную историю лунного «кораблекрушения». В основу романа положена идея блестящего физика и борца с предрассудками Томаса Голда о том, что по крайней мере часть лунной пыли настолько мелкая, что по своим характеристикам напоминает жидкость. Впоследствии оказалось, что это не так, и упорствовавший в своей точке зрения Голд потерял уважение астрогеологов, но его идея послужила прекрасной отправной точкой для романа. Кларк использует свои познания в лунной науке и космической инженерии, чтобы создать запутанный сюжет, в котором экипаж утонувшего в пыли корабля и его будущие спасатели вынуждены решать все новые проблемы, возникающие у них на пути. Вероятно, именно комбинация лихо закрученного сюжета, прекрасно вплетенной в текст педагогики, экзотического места действия на дальних рубежах (так и напрашивается сравнение романа с рассказами об американском Западе) и близких читателю героев (на затонувшем корабле были туристы, которым Луна кажется почти такой же необычной, как и читателю) зимой 1961 года позволила «Лунной пыли» стать первым научно-фантастическим произведением, опубликованным в «кратком изложении» в Reader’s Digest, благодаря чему ее прочитало гораздо больше людей, чем обычный научно-фантастический роман.

Однако еще более вероятно, что Reader’s Digest решил включить роман в свою антологию по другой причине. Той осенью хорошо написанные книги со словом «Луна» в заглавии обрели особенную актуальность. Шестью месяцами ранее президент Кеннеди с помпой объявил, что перед реальной Америкой теперь стоит научно-фантастическая задача отправить человека на Луну.

Всю свою жизнь Гарри Трумэн носил в бумажнике фрагмент научно-фантастического сочинения — шесть странных, пророческих строф из стихотворения Альфреда Теннисона «Локсли-Холл» (1835). В них говорится о будущих эпохах мощных вооружений и «парламенте людей, федерации мира», которые создаются силой этих вооружений. Именно эти строки нашли отклик в большинстве историй о мощном оружии, написанных в XX веке. Саймон Ньюком цитирует их в своем романе «Мудрость — вот защитник» (1900), предсказывая разрушительную силу воздушных бомбардировок, а Герберт Уэллс эхом вторит им в «Освобожденном мире» (1914), где рассуждает об атомной энергии и вооружении, что сделало роман обязательным к прочтению для участников Манхэттенского проекта.

Трумэн цитировал стихотворение по дороге в Потсдам, на встречу с Иосифом Сталиным и Уинстоном Черчиллем. Трудно представить, чтобы он не вспомнил его, когда отдавал приказ использовать первую атомную бомбу — или когда через два дня после разрушения центра Хиросимы подписывал хартию Организации Объединенных Наций.

Джон Кеннеди не зачитывался научной фантастикой, предпочитая триллеры. Он не носил в бумажнике строки из Теннисона и не проявлял интереса к ракетной технике. Но то, что Трумэн сделал для мощного вооружения, Кеннеди сделал для второго столпа научной фантастики — лунной ракеты.

Он руководствовался геополитикой. Советский Союз не собрал столь большого урожая немецких специалистов по «Фау-2», как Америка, но при этом получил немало технических знаний. Кроме того, в СССР было больше людей, готовых эти знания применить (Роберт Годдард умер в 1945 году). Космизм Циолковского и когорты его соратников (включая Владимира Вернадского, который считал биосферу саморегулирующейся машиной на солнечной энергии, в некотором роде предвосхищая выдвинутую Лавлоком гипотезу Геи), претерпев незначительные изменения, без потерь пережил переход к коммунизму, сохранив свою гремучую смесь материализма и веры в судьбу. Появление ядерного оружия означало, что Советскому Союзу понадобятся ракеты для менее возвышенных целей — и большие ракеты, потому что ядерные боеголовки поначалу были огромными и тяжелыми. А еще в СССР работал инженер Сергей Королев, настоящий энтузиаст, который с пользой расходовал ресурсы, предоставляемые Сталиным. В результате появилась межконтинентальная баллистическая ракета Р-7, способная вывести спутник на орбиту. 4 октября 1957 года она это сделала.

Американцы привыкли думать, что идут в авангарде технического прогресса, и эта новость повергла их в шок. К тому же они испугались. Спутник доказывал, что СССР может представлять угрозу для любой точки мира. В предвыборной кампании три года спустя Кеннеди сыграл на этом страхе, подчеркнув «ракетное отставание» одной сверхдержавы от другой. Никакого отставания на самом деле не было, потому что массовое развертывание Р-7 так и не было проведено. Американские разведывательные самолеты U-2 предоставили верные признаки этого администрации Дуайта Эйзенхауэра, а к концу 1960 года первые американские разведывательные спутники Corona позволили подтвердить информацию. Но было слишком поздно пересматривать результаты выборов — да и речи об этом не шло, ведь само существование спутников было государственной тайной.

Команда под руководством фон Брауна, работавшая в Редстоунском арсенале неподалеку от Хантсвилла, в штате Алабама, вывела первый американский спутник на орбиту через несколько месяцев после советского, в январе 1958 года, использовав для этого ракету, созданную на базе «Фау-2». Запустить спутник можно было и раньше, но армия конструировала лишь ракеты средней дальности. Задача разработать межконтинентальную баллистическую ракету (МБР) легла на плечи ВВС, где не слишком обрадовались этой идее, ведь ракетам не нужны были пилоты. Спутниковая программа тем временем была под контролем флота.

Хотя Эйзенхауэр скупился выделять средства на строительство космического флота, позже в 1958 году он создал NASA и одобрил программу «Меркурий», в рамках которой американцы в конце концов отправились в космос на созданной ВВС МБР «Атлас». В 1960 году он даже неохотно одобрил разработку ракеты специально для запуска космического корабля, а не для перемещения боеголовок, так называемой сверхтяжелой ракеты-носителя, которая сменит ракеты «Юпитер» фон Брауна и получит название «Сатурн». В рамках этого проекта был создан двигатель F-1. Но когда речь заходила о больших замыслах, Эйзенхауэр не скрывал своего презрения: первый администратор NASA Кит Гленнан вспоминал, как он сказал, что «ему наплевать, доберется ли человек до Луны». В последнем бюджете его администрации, принятом в январе 1961 года, не выделялось денег ни на какие мероприятия, связанные с полетом человека в космос, за исключением развития программы «Меркурий».

Изначально Кеннеди и его советники тоже не проявляли особенного энтузиазма в этом отношении. Кеннеди не поддерживал ничего, кроме программы «Меркурий», от которой ему советовали дистанцироваться, потому что было маловероятно, что США сумеет раньше СССР отправить человека в космос, а слишком тесная связь с провалом могла стать непроизвольной политической ошибкой. 12 апреля 1961 года Юрий Гагарин исправно вышел на орбиту на ракете «Восток». Нельзя сказать, что никто не ожидал этого достижения, но никто не мог предугадать, с каким восторгом его встретит мир. Может, Кеннеди и не читал научную фантастику, но точно читал газеты. Он решил, что Америка должна выбиться в лидеры. 20 апреля, после того как страна пережила очередное унижение, на этот раз в кубинском заливе Свиней, Кеннеди попросил своего вице-президента Линдона Джонсона «как можно скорее» сообщить ему, существует ли «обещающая эффектные результаты космическая программа, в которой мы можем победить».

Нужно было не просто сохранить лицо или загладить свою вину за позор. На кону стояло большее. Атомная бомба и космический корабль были лишь самыми яркими свидетельствами наступления новой эпохи технологий — эпохи мировых систем и великих сил, рожденных и растущих в конфликте. Закономерно напрашивалось предположение, что плановая экономика лучше всего подходит для управления новыми силами. Что, если СССР успешнее справляется с новой задачей будущего, потому что он вообще лучше приспособлен для этого будущего, а следовательно, служит более удачным примером для стран глобального Юга, как раз обретающих независимость? На протяжении десятилетий после миссий «Аполлона» и распада Советского Союза уже было трудно вспомнить те времена, когда в Dallas News задавались вопросом, нет ли «определенных преимуществ в строгом, тоталитарном контроле» для развития технологий. Но мысль о том, что мягкость и консьюмеризм американской системы, вероятно, не позволяют ей предлагать и развивать прорывные технологии будущего, имела под собой солидные основания.

Когда экспертов спросили, как Америка может переломить ситуацию, они ответили, что нужно удвоить усилия: выбрать сложный космический проект, для которого понадобятся технологии нового уровня, и в результате свести на нет преимущество Советского Союза, ставшего первопроходцем в космосе. Высадка на Луну была как раз таким проектом. Занимавшийся разработкой сверхтяжелых ракет-носителей фон Браун, не упуская своей выгоды, в разговоре с Джонсоном весьма точно подметил, что для этого понадобятся ракеты, которые будут в десять раз мощнее, чем имеющиеся на данный момент. И все же и он, и его коллеги заверили Белый дом, что разработка двигателя F-1 позволяет надеяться на возможность выполнения этой задачи примерно к 1968 году, то есть к концу второго президентского срока Кеннеди.

Кеннеди не раз задавался вопросом, не практичнее ли было бы направить ресурсы на задачу опреснения океанов, которая могла принести не менее эффектные результаты, но при этом проявлял все больше интереса к масштабам и дерзости лунной миссии, требовавшей беспрецедентной командной работы над проектом национального уровня. После успеха первого суборбитального полета в рамках программы «Меркурий» 5 мая 1961 года, когда Алан Шепард вышел за пределы атмосферы и без проблем совершил посадку в Атлантическом океане, жребий был брошен. 25 мая Кеннеди в прямом эфире сообщил Конгрессу и народу: он считает, что Америка должна поставить перед собой задачу в течение десятилетия отправить человека на Луну и вернуть его живым на Землю. «Ни один космический проект нашего времени не станет более впечатляющим для человечества и более важным для долгосрочного исследования космоса, и ни один проект не будет столь сложным и затратным».

Он развил вторую часть своей мысли — пояснив, что сложность и затратность проекта следует считать не минусами, а плюсами, — когда подтвердил свою позицию, выступая с речью в Университете Райса, где отождествил программу «Аполлон» с «новым рубежом», появление которого обещал в предвыборной кампании 1960 года. Сравнив эту идею с покорением горных вершин и перелетом Линдберга через Атлантику, Кеннеди сказал собравшимся: «В это десятилетие мы решили полететь на Луну и заняться другими вещами не потому, что это просто, а потому, что это сложно, ибо такая цель поможет нам мобилизовать свои силы, выкладываясь по максимуму».

Сначала предпочтительным способом мобилизации американских сил была разработка еще более крупной ракеты, чем ракеты предлагаемого семейства «Сатурн». На первой ступени «Новы» предполагалось установить восемь двигателей F-1, а на второй — четыре. Размеры ракеты должны были позволить ей за один полет доставить полностью заправленную ракету, способную вернуться на Землю, на поверхность Луны — такой принцип получил название концепции «прямого восхождения».

Однако даже фон Браун пришел к выводу, что «Нова» слишком велика. Учитывая ее мощность, пуск, вероятно, пришлось бы производить в море, со специальной плавучей платформы. Инженеры из Хантсвилла склонялись к архитектуре, в которой использовались две ракеты «Сатурн-5» — гигантские в сравнении со всеми теми, что мир видел раньше, но не такие огромные, как «Нова», — и каждая выводила на орбиту одну часть корабля, отправляемого на Луну, после чего эти части производили стыковку. Этот маневр называли рандеву на околоземной орбите.

Фактически план представлял собой соответствующим образом упрощенную версию фон Брауна — как он всегда представлял себе подобные операции. В популярных статьях 1950-х годов он писал, что первым шагом к освоению космоса должно стать строительство на низкой околоземной орбите космической станции, которая затем будет использоваться как база для сборки необходимого для полета на Луну или Марс корабля, а также для пересадки экипажей между кораблями, разработанными для прохода наверх и вниз сквозь атмосферу Земли и для безвоздушного пространства. Рандеву на околоземной орбите эксплуатировало ту же самую идею — только без космической станции, а это означало, что сборку корабля придется производить на лету.

В конце концов победил третий вариант: рандеву на окололунной орбите. Долетев до Луны, миссия должна была оставить на окололунной орбите двигатели, топливо и тепловой щит, необходимые для возвращения на Землю. Предполагалось, что после этого астронавты спустятся на поверхность Луны в маленьком корабле, построенном специально для этой цели. Таким образом сокращалась масса, которую нужно было спустить на Луну и — что важнее — поднять обратно.

Такая схема полетов позволяла запустить всю лунную миссию на единственной ракете «Сатурн-5», которая несла на себе служебный модуль без экипажа с довольно крупным двигателем, сидящий на нем конический командный модуль с тремя астронавтами и лунный модуль для спуска двух из трех астронавтов на поверхность Луны и подъема обратно на орбиту. Осуществить такой план было сложнее, чем прямой перелет, поскольку на орбите предстояло произвести два маневра. На пути к Луне командный модуль, расположенный на самом верху ракеты во время пуска, чтобы экипаж имел шанс спастись в нештатной ситуации, должен был отделиться от третьей ступени ракеты, перевернуться, вернуться к третьей ступени и носом состыковаться с верхней частью лунного модуля. По возвращении модуля с Луны необходимо было произвести такую же перестановку, чтобы спускавшиеся на поверхность астронавты снова присоединились к пилоту в командном модуле, прежде чем двигатель служебного модуля отправит их домой. Во время каждого маневра что-то могло пойти не так. Однако сложности с пилотированием казались не слишком высокой платой за отказ от создания монстра вроде «Новы».

Без рандеву на окололунной орбите «Аполлон» вряд ли достиг бы Луны до 1970-х годов — а возможно, и вообще бы ее не достиг. В то же время сейчас кажется, что эта тактика была сопряжена с потерями. Из-за минимизации инфраструктуры, сделавшей план столь заманчивым, миссии проекта «Аполлон» не оставляли наследия: не было никакой космической станции, которая, возможно, появилась бы, если бы проект осуществляли без спешки. Все миссии проекта были единичными. По их завершении с точки зрения материального обеспечения — и даже в некоторой степени компетенции, — все оставалось в таком же состоянии, как если бы их не было вовсе.

В то время это никого не волновало. Люди работали над почти невыполнимой задачей — и не думали о том, что будет дальше. Показав, на что способны, они сделали бы еще больше. Само собой. Иначе и быть не могло. Они бы сделали еще один прыжок, отправившись на Марс. Они построили бы космические станции после высадки на Луну, а не до нее, а затем возвели бы в кратерах целые города, создали новые ракеты с ядерными реакторами и все, что еще могло потребоваться в космическую эру, которая явно была не за горами. Само собой, они не могли лишь долететь до Луны, осмотреться, восхититься красотой Земли, взять образцы породы, вернуться домой и поставить на всем крест. Это было бы безумием.

Проект «Аполлон» провел невероятную мобилизацию американских сил: к 1967 году в нем работало около 400 тысяч человек из тысяч государственных и частных организаций. На его долю приходилось 4 % государственных расходов (и это в разгар войны). Он также заставлял лучшие умы американской аэрокосмической отрасли выкладываться на полную и изобретать новые способы мыслить и работать по всему континенту — и по всему миру, если учесть телекоммуникационную инфраструктуру, необходимую для слежения за космическим кораблем.

Но вместе с тем проект был очень камерным. Чтобы рандеву на окололунной орбите прошло успешно, нужно было сделать корабль для спуска на Луну, или лунный модуль, как можно более легким. Изначально планировалось, что его масса составит всего десять тонн. В процессе разработки он набрал вес, несмотря на отчаянные попытки сначала остановить, а затем обратить процесс вспять. Но модуль все равно остался довольно маленьким. Так как в нем нужно было выделить место для топлива, окислителя, системы жизнеобеспечения, аккумуляторов, компьютеров и другой техники, внутри он был значительно меньше, чем снаружи. Два астронавта должны были разместиться в герметичном отсеке объемом 4,7 м³, что примерно вдвое больше объема красной лондонской телефонной будки.

Модуль был крошечным, но представлял собой целый мир. Или, по крайней мере, его полностью функционирующую частицу. Модуль питал астронавтов едой и водой, поддерживал их температуру, защищал от метеоритов. Его бортовой компьютер определял их будущее. Когда лунный модуль отсоединился от командного, он остался единственной связью астронавтов с Матерью-Землей, не считая голосов по радио. Он стал микрокосмической планетой для двух человек.

Это был крошечный мир. Но и полностью функционирующий космический корабль — с собственными двигателями, системой навигации и связи и всем остальным. Раньше ничего подобного не строили. Все остальные элементы «Аполлона» были в прошлом опробованы в меньшем масштабе. Существовали ракеты, летающие на керосине (первая ступень) и жидком водороде (вторая). Существовали космические капсулы с тепловыми щитами для возврата в атмосферу. Но не существовало ничего похожего на лунный модуль, которому предстояло спуститься из космоса и совершить посадку, используя мощность своих двигателей, а не парашют. Он должен был под руководством капитана сесть там, где не садился еще никто и никогда.

Он был разработан не только для посадки, но и для постоянного нахождения в космосе. Более ранние космические корабли должны были проводить экипаж сквозь вибрирующую атмосферу и возвращать обратно, охваченные огнем. Единственной «атмосферной» задачей лунного модуля была необходимость сохранять небольшую атмосферу, состоящую из чистого кислорода, в своих тонких алюминиевых стенах (которые прогибались внутрь и выгибались наружу, когда менялось давление внутри). Лунному модулю не нужны были обтекаемые формы, и когда его первый пилот Расти Швайкарт отстыковал модуль «Спайдер» от командного модуля «Аполлона-9» под названием «Гамдроп», он прекрасно понимал, что сидит в первом в истории космическом корабле, не имеющем теплового щита. Стыкуйся снова — или погибнешь.

Лунный модуль воплощал в себе новый эксцентричный модернизм, где форма полностью отвечала функциональности, какой бы кривобокой и невероятной она ни казалась. Надо признать, что нижняя ступень модуля была довольно простой и представляла собой платформу с двигателем и ногами — в ранних проектах их было три, затем пять, затем четыре. Эта ступень была восьмиугольной, с плоскими гранями. Два топливных бака и два бака для окислителя были симметрично расположены вокруг ее центральной оси. Ступень должна была снизить скорость модуля, приобретенную во время вращения на окололунной орбите, позволить ему упасть на поверхность и смягчить падение таким образом, чтобы модуль опустился в заранее определенном месте. На Луне нижняя ступень превращалась в платформу и склад, а вдоль одной из ее ног шла важнейшая лестница.

На верхней площадке этой лестницы функциональность становилась сложнее, а форма — необычнее. Сначала предполагалось, что взлетная ступень будет сферой, затем от нее было решено отказаться, а затем ее добавили снова. В итоге в круглых очертаниях ступени проглядывает лицо злобного паровозика Томаса: плоский нос, квадратные глазницы с глубоко посаженными треугольными глазами, скругленный, словно открытый в крике рот. Топливный бак слева свисал, как зоб. Ступень была многогранна, как оригами, и утыкана торчащими в разные стороны антеннами. Значительная ее часть скрывалась под золотистой фольгой теплового экрана, который не позволял разглядеть и без того сильно изломанные линии ее силуэта. Лишь в одном ее создатели продемонстрировали свою приверженность к четырехугольному порядку: в каждом углу находилось по четыре ракетных сопла для руления: одно было направлено вверх, другое — вниз, третье — вперед или назад и четвертое — в сторону, по осям x, y и z в строгой декартовой системе координат, которая требовалась бортовому компьютеру.

Внутри не было кресел. Места хватало, только чтобы астронавты встали бок о бок, глядя наружу сквозь необычные, врезанные в корпус и наклоненные вниз иллюминаторы и имея перед собой по дроссельному рычагу и рычагу управления. Над капитаном в крыше находился застекленный люк — звание дает преимущества, — а рядом был установлен небольшой телескоп. На уровне колен располагался люк для выхода на Луну через искаженный гримасой рот верхней ступени. Шлюзовой камеры не было. Когда астронавты покидали модуль, происходила его полная разгерметизация. Над люком находился компьютерный дисплей с клавиатурой (только числовой, не буквенной). Еще выше располагались три панели управления. Одну из них, предназначавшуюся для управления пространственным положением корабля на околоземной и окололунной орбитах, не без юмора назвали ORDEAL (англ. «суровое испытание») — Orbital Rate Display, Earth and Lunar.

Астронавты стояли в углублении. На уровне пояса за ними находилась приподнятая ниша, в верхней части которой располагался второй люк — для возвращения в командный модуль после подъема обратно на орбиту. Пока астронавты стояли в углублении, их шлемы лежали в нише, но если одному из них нужно было развернуться, он клал свой шлем на пол. Личные системы жизнеобеспечения, которые делали скафандры автономными, фактически превращая их в космические корабли на ножной тяге, лежали в стороне. Там же находилась секция контроля среды и регенерации и очистки воздуха, которая восполняла запасы воздуха и выглядела так, словно безумец засунул банки с краской, водопроводные краны, маленькие вентиляторы и не имеющие названия сосуды в трубопровод, а затем сжал получившуюся композицию в гидравлических тисках. Стоит запихнуть все потоки и циклы жизнеобеспечения в минимальный объем, как они лишаются и элегантности, и очевидной логики.

В центре ниши находился невысокий цилиндр, напоминающий футляр для запасного колеса в задней части довоенного «Олдсмобиля», хотя и не такой широкий. Это был двигатель. Во всех более ранних космических кораблях двигатель располагался в другом месте: был прикреплен к тепловому щиту капсулы «Меркурий» или находился в отдельном отсеке кораблей «Джемини», «Восток» и «Союз» и служебного модуля «Аполлона». В лунном модуле он размещен прямо в кабине для экипажа, через трубки питаемый топливом и окислителем — а они токсичны и взрывоопасны. Говорят, когда во время испытаний на открытом воздухе кто-то бездумно постучал по топливному баку лунного модуля шариковой ручкой, эта ручка в итоге воткнулась в стоящий в отдалении столб, а вместе с ней отлетел и державший ее палец.

На этапе разработки системы подачи топлива и окислителя постоянно подтекали. Когда компания Grumman прислала первый якобы готовый к полету лунный модуль в Космический центр Кеннеди, его забраковали, сказав, что он не годится даже для стартового комплекса, не говоря уж о космосе: «Хлам. Мусор». Попытка устранить все недочеты привела к тому, что третий лунный модуль прибыл в Центр так поздно, что не осталось времени на его подготовку к запланированному полету[35]. Рутинное вакуумное испытание пятого модуля обернулось катастрофой, когда разбился один из иллюминаторов.

Иллюминаторы играли важнейшую роль. Часто говорят, что в изначальном проекте капсул «Меркурий» иллюминаторы не предусматривались: инженеры считали, что астронавтам нет смысла смотреть наружу, потому что они фактически обычный груз. Однако осуществить посадку на Луну с помощью дистанционного управления не представлялось возможным: не стоит забывать, что радиоволне требуется больше секунды, чтобы добраться до Луны, и столько же, чтобы вернуться на Землю. Специалист по системам жизнеобеспечения из Техасского университета Джек Майерс в то время сказал: «Человек отправляется в космос не как пассажир, а как неотъемлемый элемент инструментария, необходимого для конкретной миссии».

Иллюминаторы позволили командиру миссии и пилоту лунного модуля, каждый из которых мог посадить летательный аппарат, видеть, что они делают, и быть на связи с компьютером, преобразовывавшим сигналы от дроссельного рычага и рычага управления в цифровые инструкции для двигателей. Рожденный в стремлении воплотить научно-фантастическую мечту о космических путешествиях в мире, который преобразился с появлением научно-фантастических сверхмощных вооружений, «Аполлон» углубил третий аспект жанра, продемонстрировав новые проявления интеллекта и контроля в мире думающих машин. Требования компьютера определяли мир астронавтов. Например, внутри и снаружи на стекло иллюминатора была нанесена специальная сетка. Глядя на нее таким образом, чтобы линии по обе стороны стекла совпадали друг с другом, командир знал, что смотрит ровно туда, куда он смотрит по мнению компьютера. И это было важно. Компьютер реагировал на команды человека, только если этот «неотъемлемый элемент инструментария» был точно настроен.

С конструкцией иллюминаторов помогли и земные компьютеры. Но это исключение, а не правило: системы автоматизированного проектирования еще не достигли того уровня, на котором они находятся сейчас. Все сложнейшие элементы лунного модуля были начерчены вручную, а многие вручную и собирались. Алюминий так тонок, что не поддается формовке: он требует мастерства. Однако компьютеры играли важнейшую роль не только внутри лунного модуля, но и в процессе его создания. Они занимались организацией процесса. Проводили оценки. Программа PERT использовалась для составления графика разработки в компании Grumman и большинстве других подразделений программы «Аполлон», каждый день выдавая новые графики и определяя, что из необходимого еще не сделано и что нужно сделать в другом месте, чтобы перейти к следующему шагу здесь, а также руководя целой армией рабочих в соответствии с определяемым программами порядком планирования.

Компьютеры были манифестацией будущего, которая делала будущее возможным. Они также делали будущее видимым, синтезируя опыты, для которых еще не было прецедентов. Авиатренажеры появились еще в начале 1930-х годов, когда предприимчивый молодой человек по имени Эдвин Линк понял, что с помощью пневматических систем, которые его семья использовала при производстве церковных органов, можно корректировать положение тренировочной кабины пилота в пространстве таким образом, словно она находится в полете. Эта технология получила широкое распространение во время Второй мировой войны и достигла совершенства при создании тренажеров программы «Аполлон». Ничто заранее не симулировалось в таких деталях, как миссии «Аполлона», которые предварялись тысячами часов тренировок. В симуляторах лунного модуля компьютеры координировали инструкции, получаемые от дроссельного рычага и рычага управления, с движением крошечных оптоволоконных камер по гипсовым моделям лунной поверхности, которым отчаянно позавидовал бы Джеймс Несмит, и показывали пилотам нужные фрагменты Луны, пока те учились контролировать свое странное новое судно во всевозможных условиях.

Необходимость такой симуляции отправляла компьютеры в новые виртуальные миры. Аппаратное обеспечение полета надлежало воссоздать с помощью программного обеспечения на Земле, чтобы тренажеры реагировали на меняющиеся условия точно так же, как настоящий корабль. Виртуальные машины, существующие только в виде строк кода, запускали программы, созданные для реальных машин, как запускали бы их сами реальные машины — во всяком случае, в теории. Раньше никто не создавал машины на основе чистой логики. В процессе исполнения программы часть опыта пилота тоже становилась чисто виртуальной. Визуальный симулятор космического полета лунного модуля, созданный General Electric в 1964 году, реагировал на команды пилота, просто перемещая пиксели по экрану. Таким образом, он создавал первый виртуальный ландшафт: там не было ни анимированных рисунков, ни гипсовых моделей — одни нули и единицы. Сначала он был чисто геометрическим, но со временем в нем появились тени и рельеф. Технику стали применять для исследования других мест и симуляции других путешествий. Однажды это превратится в киберпространство, а затем ляжет в основу создания любых изображений, но началось все с необходимости найти новый способ показать Луну тем, кто готовился по ней прогуляться. Перспектива получения беспрецедентного физического опыта привела к появлению нового опыта виртуального.

Однако, несмотря на новую ориентацию на абстракцию, оставалась и камерность — особенно в скафандре. Изначально многим казалось, что скафандр будет твердым, с шарнирными рукавами, из-за чего человек в нем будет похож на робота. Но на самом деле все оказалось иначе. Скафандры сшили из мягкой ткани на швейных машинках «Зингер» вроде тех, что можно было найти в половине домов Америки, причем работавшие над ними женщины не имели связи с оборонной промышленностью, а трудились в International Latex Corporation, производившей бюстгальтеры и пояса-корсеты Playtex.

Скафандр был миром, сжатым до минимального размера. Миром в третьем отдалении. Из теплой Флориды в командный модуль; из командного модуля — в лунный; из лунного модуля — в скафандр. Каждый раз он герметично закрывался — и мир, где можно было дышать, сокращался до размеров сферы на голове и рюкзака за спиной. Скафандры были подогнаны по фигурам астронавтов лучше любой другой одежды и сшиты с аэрокосмической точностью, при которой ни один стежок не выбивался из шва сильнее, чем на 1/64 дюйма, или на 2/5 миллиметра. Скафандр состоял из 21 слоя, но не все они были сшиты: 16 слоев, из латекса и майлара, дакрона и каптона, были склеены друг с другом без морщинок, и верхний слой всегда был почти неразличимо больше нижнего, потому что то, что снаружи, всегда должно быть больше того, что внутри. Нижний комбинезон был опутан водяными трубками для охлаждения кожи, поскольку в отсутствие циркуляции воздуха при ярком солнце тепло не рассеивается, создавая риск перегрева. Но при необходимости комбинезон мог и нагреваться. Специальная трубка подводила воду ко рту, а другая обхватывала член, чтобы отводить мочу. У этой трубки было три размера — большой, очень большой и очень-очень большой, — потому что при первых испытаниях, когда в наличии были маленькие, средние и большие трубки, некоторым астронавтам необъяснимым образом достались трубки не по размеру.

Следовательно, скафандры шились женщинами для мужчин. Астронавтами были летчики-испытатели, а летчиками-испытателями были мужчины. Женщины могли проходить те же тесты — и проходили их в частном порядке, не в NASA, — но они, в отличие от астронавтов, не были ни испытателями, ни истребителями. Некоторые сомневались в таком решении. Впрочем, их было немного — и они занимали не слишком высокие посты. Когда Кеннеди сказал, что нужно отправить «человека на Луну», он имел в виду не человека любого пола. Такими вещами занимались только мужчины.

Астронавты были не просто мужчинами, но белыми мужчинами — такими же белыми, как их скафандры[36]. Здесь все обстояло не так однозначно. В Белом доме понимали, что чернокожий астронавт произвел бы фурор как на национальном, так и на международном уровне, и подталкивали NASA в этом направлении, благодаря чему в следующем наборе летчиков-испытателей ВВС был и темнокожий кандидат. Однако когда этого кандидата не включили в группу подготовки астронавтов, политики не стали настаивать. Первый темнокожий астронавт отправился в космос лишь в 1983 году, в тот же год, когда в космос на шаттле отправилась первая американка — на 20 лет и 2 дня позже Валентины Терешковой, улетевшей на корабле «Восток-6».

Открыв искаженный гримасой рот лунного модуля, астронавты спустились по лестнице, неся с собой все циклы жизнеобеспечения, и ступили на Луну. В некотором смысле они так ее и не достигли. Одетые в скафандры, обмотанные трубками и укутанные в пеленки, они не теряли связи с миром, из которого пришли и куда им предстояло вернуться[37]. Они не чувствовали лунной температуры, имея собственную. Они не дышали на Луне, не мочились на нее и даже ее не касались: несмотря на толщину, их перчатки были на удивление гибкими, но не могли передавать тактильных ощущений. Астронавты слышали только друг друга и голоса других людей, находящихся далеко от них.

Но по нескольку часов или дней — в зависимости от миссии — они жили на Луне. Они перемещались по ней, прыгали на поверхности и ощущали легкие толчки, падая на колени, когда их мышцы поглощали импульс тела.

Они чувствовали, как идет время. Хотя Солнце почти не двигалось в небе, их сердца мерно бились, а запасы истощались.

Они наблюдали, как она на них реагирует. Они видели, как менялась ее поверхность, пока они копали канавы, и увиденное соответствовало их мышечным ощущениям. Они видели ее мягкие контуры, неровности, не поддающиеся оценке расстояния и близкие горизонты так, как вы видите места, куда можно отправиться на прогулку, а не как вы видите вещи, которыми хотите обладать, и не как вы видите репрезентации, иллюзии или представления окружающих.

Она их не видела. И они не видели друг друга — по крайней мере, в лицо. Золотое напыление на забралах шлемов обеспечивало защиту от Солнца, не выпуская из скафандра никаких эмоций. Глядя друг на друга, они видели в забралах лишь лунный ландшафт — тот самый, что мы видим на их снимках, которые они сделали на Луне и принесли на Землю. Они видели то, что всегда видели все смотревшие на Луну: отражения. Они видели самих себя.

Непосредственно они столкнулись с Луной, лишь вернувшись в лунный модуль. На их скафандрах осталась ее пыль и песок. Они почувствовали ее запах, когда сняли шлемы после герметизации крошечного лунного модуля: она пахла порохом, или пеплом, смешанным с водой. Острые, волнующие чувства от реакций, невозможных в безвоздушном пространстве снаружи, проявились в воздухе внутри.

Все вокруг было засыпано мелкой лунной пылью, или грязью в представлении антрополога Мэри Дуглас, которая считала грязью любую субстанцию, находящуюся не на месте. Субстанция немира попала в новый мир.

В лунном модуле, прежде чем ступить на поверхность Луны, Базз Олдрин причастился хлебом и вином, освященными на другой планете. «Я есмь лоза, а вы ветви, — сказал он. — Кто пребывает во Мне, и Я в нём, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего». Это не единственное лунное причастие. В своей книге «Планеты» (2005) Дава Собел вспоминает, как ее подруга Кэролайн в порыве чувств съела фрагмент лунной породы, подаренный ей ее парнем, планетологом. Астронавты «Аполлона» вдыхали ее не по собственной воле. В запыленном лунном модуле крошечные частицы пыли через альвеолы легких и микроворсинки кишечника попадали им в кровь, ткани и клетки. Они привезли Луну в себе. Они вернулись домой другими.

Места посадки «Аполлонов»:

11: Море Спокойствия

12: Океан Бурь

14: Фра Мауро

15: Борозда Хэдли и Апеннины

16: Декарт, плато Кэйли

17: Долина Тавр-Литтров

«Аполлон-11»: Море Спокойствия

На Луне: Нил Армстронг и Базз Олдрин

На окололунной орбите: Майкл Коллинз

Время с момента старта: 102:45:58

Луна: Консоль двигателя отключена.

Хьюстон, говорит База Спокойствия.

«Орел» совершил посадку.

Земля: Вас понял, Сп… Спокойствие. Вы на поверхности. Мы здесь чуть не посинели. Теперь снова дышим. Спасибо большое.

Луна: Хорошо. Приступим.

103:03:55 — вид

Луна: В левый иллюминатор видна относительно ровная местность, покрытая довольно большим числом кратеров диаметром от 5 до 50 футов, несколько хребтов, на глаз футов 20–30 высотой, и буквально тысячи маленьких кратеров диаметром 1–2 фута. В нескольких сотнях футов впереди мы видим несколько угловатых валунов высотой около двух футов, с неровными краями. Прямо по курсу виден холм. Сложно определить на глаз, но до него, вероятно, от полумили до мили.

109:19:16 — выход из модуля

Луна: Так, Хьюстон, я на крыльце.

Земля: Принято, Нил.

109:23:38

Луна: Я у подножия лестницы. Опорные пяты модуля ушли в породу всего примерно на 1–2 дюйма, хотя вблизи кажется, что поверхность покрыта очень, очень мелкой пылью. Она похожа на порошок. Основная масса очень мелкая.

Так, я спускаюсь с модуля.

Это маленький шаг для человека, но огромный скачок для всего человечества.

109:43:16 — два человека на Луне

Луна: Прекрасный вид!

Вот это да! Величественное зрелище.

И величественное запустение.

[Тишина]

Похоже, вспомогательная стойка немного пострадала от теплового воздействия, Нил. Вот здесь.

110:13:42 — прогулка

Луна: Нужно быть довольно осторожным и следить за своим центром тяжести. Иногда приходится сделать два-три шага, чтобы ноги оказались прямо под тобой.

Двух-трех, может, четырех неторопливых шагов достаточно, чтобы довольно плавно остановиться. [Чтобы] сменить направление, нужно отставить ногу в сторону, как делают футболисты, и срезать угол.

Так называемый кенгуриный прыжок получается, но кажется, что продвижение вперед происходит не так хорошо, как при традиционном переставлении ног. Что касается поддержания темпа, я полагаю, что через несколько сотен футов темп, в котором я иду сейчас, станет довольно утомительным. Но это может объясняться свойствами скафандра, а также отсутствием гравитационных сил.

110:16:03 — церемония

Земля: Все готово. Можно начинать, господин президент. Говорит Хьюстон. Прием.

Здравствуйте, Нил и Базз! Я звоню вам по телефону из Овального кабинета в Белом доме, и такого телефонного звонка точно не совершал еще никто и никогда. Я просто не могу передать словами, как мы гордимся вашими свершениями. Сегодня каждого американца переполняет гордость. Уверен, люди во всем мире тоже понимают колоссальную важность этого момента. Благодаря вам небеса стали частью мира людей. Вы говорите с нами, находясь в Море Спокойствия, вдохновляя нас удвоить усилия для установления мира и спокойствия на Земле. В этот бесценный момент истории человечества все жители Земли поистине едины — едины в своей гордости за вас и молитвах о вашем безопасном возвращении на Землю.

Луна: Спасибо, господин президент. Для нас огромная честь быть здесь, представляя не только Соединенные Штаты, но и всех людей мира, с интересом и любопытством, а также с перспективой на будущее. Для нас честь принимать в этом участие.

110:24:11 — проверка связи

Земля: Базз, говорит Хьюстон. Ты пропадаешь в конце передач. Можешь говорить поближе к микрофону? Прием.

Луна: Вас понял. Постараюсь.

Земля: Отлично.

Луна: Просто он все время был у меня во рту.

Земля: Да, нам тоже показалось, что он мокрый…

121:40:45 — после отдыха

Луна: Доброе утро, Хьюстон. Говорит База Спокойствия. Прием.

Земля: Прием. Слышим вас хорошо. Получилось ли отдохнуть стоя? Может, вы сумели прилечь на двигателе?

Луна: Прием. Нил соорудил себе прекрасный гамак с помощью страховочного ремня и лег на кожух двигателя взлетной ступени, а я свернулся калачиком на полу.

124:21:54 — старт

Луна: 9, 8, 7, 6, 5, отделить ступень, двигатель на взлет, выход на курс. Мы взлетели. Смотри, все разлетается в стороны. Смотри, какая тень. Красиво.

26, 36 футов в секунду.

«Орел» обрел крылья.

«Аполлон-12»: Океан Бурь

На Луне: Пит Конрад и Алан Бин

На окололунной орбите: Ричард Гордон

Время с момента старта: 115:22:16

Луна: Опа! Черт, может, для Нила этот шаг и был маленьким, но для меня он довольно большой…

Я сейчас сойду с платформы…

Есть. Сошел на… Ого, здесь так мягко и зыбко…

Так, порядок. Я не сильно увяз. Попробую немного…

Ух, какое яркое Солнце! Такое впечатление, что на руки прожектор направлен.

Я хожу довольно сносно, Ал, но спешить не буду. Мне нужно следить за тем, что я делаю.

Ребята, вы не поверите. Угадайте, что стоит на склоне кратера!

Земля: Старый «Сервейер», да?

Луна: Старый «Сервейер». Точно так, сэр. [Смеется.] Разве не здорово? До него отсюда не больше 600 футов. Как вам такое?

Земля: Отлично сработано, Пит.

115:27:27 — не падая

Луна: Слушайте, Хьюстон, первым делом я увидел, ей-богу, маленькие стеклянные шарики. Я вижу перед собой один диаметром около четверти дюйма и собираюсь положить его в мешочек для запасных образцов, если сумею поднять. У меня получилось.

Я ведь наклонился, Ал?

Да, наклонился. Думаю, на Земле ты упал бы.

А?

На Земле ты упал бы, если бы так сильно наклонился вперед. Говорю тебе, ощущения странные. Вряд ли ты забегаешь здесь, как ожидал.

137:39:26 — удовлетворенность

Луна: Мы здесь просто сидим. Корабль подготовлен. Все закреплено. Но — мама дорогая! — как здесь грязно. Здесь, пожалуй, фунтов 20 пыли, грязи и всякого мусора.

Земля: Поняли, Пит. Вот уж вы повеселитесь в невесомости.

Луна: Точно. Мы с Алом сейчас похожи на двух чумазых шахтеров. [Тишина]

Но мы счастливы…

«Аполлон-14»: Фра Мауро

На Луне: Эл Шепард и Эдгар Митчелл

На окололунной орбите: Стюарт Руса

Время с момента старта: 135:08:17

Луна: Хьюстон, пока вы наблюдаете, сообщаю, что у меня в руке рукоятка пробоотборника, на конце которой настоящий шестой айрон. В левой руке я держу маленький белый шарик, знакомый миллионам американцев. Я сейчас его уроню. К сожалению, скафандр такой плотный, что я не могу работать двумя руками, но все же попробую вывести мяч из бункера.

Ты попал скорее по земле, а не по мячу.

Попал по земле, а не по мячу. Попробуем снова.

Земля: Похоже на слайс, Эл.

Вот так.

Стрелой вперед, еще один.

[Тишина]

На мили, и мили, и мили.

«Аполлон-15»: Борозда Хэдли

На Луне: Дэвид Скотт и Джеймс Ирвин

На окололунной орбите: Альфред Уорден

Время с момента старта: 122:44:45

Луна: О, посмотри сюда, Джим! Взгляни на это! Взгляни! Разве не здорово? Мы на склоне, Джо, и смотрим вниз, на долину, и это…

Земля: Это прекрасно.

Луна: Потрясающе!

Направь сюда антенну.

Вероятно, это что-то новое. Возможно…

Земля: Хорошо.

Луна: …не старше трех с половиной миллиардов лет.

Представляешь, Джо? Вот этот камень появился здесь раньше, чем в морях на нашей маленькой Земле зародилась жизнь.

Земля: Хорошо сказал, Дэйв…

Луна: Эй, Джим?

Да?

Земля: …хорошо сказал.

Луна: Надо проверить, не налипла ли пыль на линзы камер.

145:41:48 — Камень Бытия

Луна: Так, впереди, ниже Солнца, лежит большой камень, который ты, Джо, должен видеть. Он серый. На нем хорошо различимы серые и белые отложения. Он настоящий красавчик! Через минуту мы к нему подойдем.

Снимки готовы, Дэйв.

Посмотрим. Думаешь, как лучше взять его образец?

Может… Может, отколоть фрагмент породы из-под него? Или, кажется, вон тот фрагмент ты можешь взять прямо сверху.

Ага. Попробую…

Да. Могу. И это… белый сланец, и он почти… Ого!

Вот это да!

Достал…

Взгляни на него.

Смотри, как блестит!

Ага.

Так и вижу, как он мерцает!

Угадайте, что мы нашли.

[Смех]

Угадайте, что мы нашли! Кажется, мы нашли то, за чем прилетели.

Кристаллическая порода, да?

Она самая. Уж поверьте.

Земля: Отлично.

Луна: Смотри, в нем плагиоклаз.

Ага.

Он почти весь из плагиоклаза.

[Неразборчиво]

Вообще-то…

[Смех]

Вот это да! Похоже, мы нашли анортозит, потому что это кристаллическая порода, в которой лишь немного… Он почти весь состоит из плагиоклаза. Настоящий красавец.

«Аполлон-16»: Декарт

На Луне: Чарли Дьюк и Джон Янг

На окололунной орбите: Кен Маттингли

Время с момента старта: 124:55:39

Луна: Слушайте, а из модуля получается симпатичный дом.

Земля: Особенно когда других домов рядом нет.

Луна: Ага.

Ты прав, Тони. Здесь ничего, кроме груды камней.

Надеюсь, дверь откроется, Чарли.

124:56:58 — наперегонки с «Ровером»

Луна: Слушай, ты уже подпрыгиваешь!

[Пауза]

Земля: Он уже на поверхности?..

Луна: Так, это 10 километров.

А?

На поверхности два его колеса. За всеми четырьмя колесами поднимается высокий гребень пыли. На поворотах он буксует. Задняя часть срывается, как на снегу. Возвращайся, Джон.

Работает камера сбора данных. Зуб даю, Индианаполис не видывал такого пилота.

Так, гребень появляется, когда он заезжает в кратеры и начинает подпрыгивать. Он делает крутые повороты. О, прекрасно остановился. Колеса просто встали.

«Аполлон-17»: Тавр-Литтров

На Луне: Джин Сернан и Харрисон Шмитт

На окололунной орбите: Рональд Эванс

Время с момента старта: 118:08:02

Луна: Вот это да! Джек, остановись-ка. Ты просто обязан хоть 30 секунд посмотреть на Южный массив и Землю.

Что? На Землю?

Просто взгляни на это.

А! Все эти Земли одинаковые.

145:26:25 — пирокластика

Луна: Погоди минутку… Что?

Где отражения?[38] Я уже ошибался. Здесь оранжевая почва!

Не двигайся, пока я сам не взгляну.

Она вся такая! Оранжевая!!!

Не двигайся, пока я не взгляну.

Я пошевелил ее ногами.

Это правда так! Я отсюда вижу!

Она оранжевая!

Погоди минутку, я подниму забрало. Все равно оранжевая!

Конечно! Вот это номер!

Оранжевая!

Я выкопаю канаву, Хьюстон.

Земля: Поняли. Думаю, нужно поторопиться.

Луна: Эй, он не сходит с ума. Она действительно оранжевая.

Земля: Прямо как сыр?

170:41:00 — отлет

Луна: Боб, это Джин, и я на поверхности. Делая последний шаг человека по этой поверхности, чтобы на некоторое время отправиться домой, — хотя мы и верим, что не слишком надолго, — я просто хочу [озвучить] то, что, пожалуй, войдет в историю. Сегодняшнее дерзновение Америки определило завтрашнюю судьбу человечества. Покидая Луну с базы Тавр-Литтров, мы возвращаемся туда, откуда пришли, и — даст Бог — еще вернемся сюда, неся мир и надежду всему человечеству. Удачи экипажу «Аполлона-17».

Поверхность

Ее поверхность неоднородна, но эта неоднородность выражена слабо. Поверхность Земли постоянно перестраивается под действием циклических процессов на разных уровнях, от глубинного танца тектонических плит до замерзания и таяния влаги в почвенных порах. Расплавленная лава настойчиво поднимается, отодвигая старые пласты, а осадочные породы смещаются и выветриваются. Пески образуют блуждающие дюны, мельчайшая пыль спрессовывается в лёсс. На Земле есть известняковые мостовые, абиссальные равнины и ватты. На поверхности Луны — одни лишь сваленные в кучу сухие породы.

Лунный реголит — от латинского «сломанный камень» — представляет собой одеяло из разновеликих фрагментов породы, устилающее всю поверхность Луны. Он сформировался в результате миллиардов лет бомбардировки, которая раздробила и перераспределила некогда твердую кору. Бомбардировка поднимает пыль. В отсутствие сопротивления воздуха пылинки движутся со скоростью камней, перемещаясь на столь же большие расстояния. Повсюду можно найти фрагменты породы из других мест — в буквальном смысле отовсюду, потому что при сильнейших столкновениях они разлетаются по всей Луне.

На Земле лишь нескольким процессам под силу далеко перемещать крупные камни. Перемещаемые таким образом камни называются эрратическими валунами. Они встречаются довольно редко, но при этом рассказывают о прошлом ледников, цунами и подобных явлений. На Луне эрратические валуны повсюду. Реголит всегда представляет собой смесь далекого и близкого.

Впрочем, местное преобладает. На возвышенностях реголит в основном состоит из анортозита — горной породы, из которой была сформирована первичная лунная кора, — но в нем есть и фрагменты базальта из лунных морей. Преимущественно базальтовый реголит морей имеет более тяжелую примесь анортозита на той же основе. Содержатся в нем и фрагменты других пород. Не все расплавленные породы, поднимающиеся к лунной коре, выходят на поверхность и становятся базальтом: некоторые из них застревают на полпути, формируя вулканические вкрапления всевозможных типов. При сильных столкновениях эти породы тоже разлетаются во все уголки Луны.

Осадочных пород на Луне нет. В отсутствие потоков какой-либо жидкости, кроме магмы и лавы, не формируются ни наносы, ни песчаные и галечные грунты. Частицы не собираются на дне низменностей, а эти низменности не оказываются похороненными под слоем грунта, чтобы затем превратиться во что-то новое, как происходит на неугомонной Земле. Ближе всего Луна подходит к такой созидательной трансформации при образовании брекчии — породы, которая рождается в момент, когда ударная волна от произошедшего неподалеку столкновения цементирует друг с другом существующие камни и фрагменты пород разного размера.

Сформировавшись, брекчия начинает постепенно ломаться и разрушаться.

Горизонт под реголитом тоже расколот — но на более крупные фрагменты. Этот расколотый фундамент, уходящий на километры в глубину, называется мегареголитом. Граница между ним и реголитом проходит на разных уровнях в зависимости от возраста конкретной области — то есть от продолжительности ее бомбардировки. На древних возвышенностях толщина реголита может достигать 10–15 метров, а в более молодых морях она скорее ближе к пяти. В самых молодых областях поверхности, например на дне кратера Тихо, которому всего около 100 миллионов лет, толщина реголита может составлять лишь несколько сантиметров, в то время как под ним залегает пласт расплавленной породы, сформированный в момент удара.

Тот факт, что столкновения определяют природу и характеристики поверхности Луны, не значит, что ощутимые столкновения происходят часто. Если очертить квадратный километр лунной поверхности и установить за ним внимательное наблюдение, придется несколько столетий подождать, прежде чем на этот участок упадет тело массой больше грамма. Впрочем, неощутимые столкновения происходят постоянно. На этот квадратный километр примерно сто раз в секунду падают микрометеороиды, масса которых составляет одну десятитысячную одной триллионной грамма. Диаметр каждого ударяющего тела не превышает пары тысячных миллиметра, что примерно сопоставимо с размером бактерии. Но не стоит забывать, что в отсутствие воздуха эти малютки движутся так же быстро, как их более крупные собратья, а потому столкновение с ними оказывает на поверхность такое же воздействие — просто в меньших масштабах.

Как и астероид, сформировавший Тихо, микрометеороид выкапывает кратер, значительно превосходящий его по размеру, и в процессе расплавляет часть породы. Эта расплавленная порода застывает снова — да так быстро, что не формирует кристаллические минеральные частицы, как лава, а кое-как застывает, превращаясь в стекло. Это стекло скрепляет друг с другом соседние частицы пыли.

Таким образом, пределы имеет даже изломанность реголита, который постоянно пребывает в процессе формирования и разрушения.

Казалось, программа «Аполлон» разрывала не только границы пространства, но и границы времени. Мир, где люди могли жить за пределами земной атмосферы и гравитации, стал бы миром, вошедшим в новую эпоху — космическую. Но после великого прорыва произошел резкий разворот. Карман был вывернут наизнанку. Антикоперниковская революция «Восхода Земли» переориентировала космос на решение более насущных вопросов.

Как Одиссей, возвратившийся на Итаку, все те, кто в мыслях долетел до Луны вместе с «Аполлоном», вернулись не в тихую гавань прошлого, а в страну упадка, не в светлый, процветающий Камелот, а к Уотергейту. Америка проигрывала войну и страдала от инфляции, в ней чувствовалось разорение, а ее запасы нефти истощались.

Программа «Аполлон» восхищала не каждого. Ее цели и затраты подвергались критике со стороны столь разных деятелей, как философ Ханна Арендт, художник Ив Кляйн и социолог Амитай Этциони, который назвал покорение Луны бесполезной тратой денег. Марвин Гэй ставил «Аполлон» в один ряд с Вьетнамской войной, загрязнением окружающей среды, политикой расизма и блюзом большого города: «Полеты на Луну, ракеты — а люди даже не одеты». Но большинство людей, включая даже многих из тех, кто высказывал определенные сомнения, все равно считали планы программы вдохновляющими, а их реализацию — впечатляющей.

Однако после закрытия программа «Аполлон» быстро стала в лучшем случае несущественной. Она не помогла ни очистить мир от грязи, ни накормить его, ни облегчить его тяготы, ни добиться большего равноправия. Ничего не изменилось к лучшему, несмотря на то что — а возможно, потому что — «белый человек ступил на Луну», как выразился Гил Скотт-Херон. Смелое, позитивное утверждение «да, мы можем отправить человека на Луну», превратилось в неуверенное, негативное, порой смущенное, а порой рассерженное «если мы смогли отправить человека на Луну, то почему не можем… найти лекарство от рака? Очистить воздух? Победить в войне в Индокитае? Покончить с нищетой? Сдержать инфляцию? Да, все это сложно. Но разве мы пасуем перед сложностями? Разве мы не сами решили поставить перед собой сложную задачу? Разве мы не выбрали ее, потому что она показалась нам сложной? А если мы не делаем все остальное, значит ли это, что таков наш выбор? И кто такие мы, белый человек?»

Перед программой «Аполлон» стояла прогрессивная задача, для выполнения которой нация должна была прыгнуть выше головы, но в итоге программа не повлекла за собой никаких перемен ни на небе, ни на земле, и это показало многим, насколько ограниченны подобные дерзновения. Нельзя сказать, что мир впоследствии не изменился. Но изменения принесло не вступление в космическую эпоху, а самопроизвольное начало новой и тревожной эпохи земной.

С тех пор как Нил Армстронг спустился по лестнице на Базе Спокойствия, население Земли выросло на 100 %, объем его экономической активности возрос на 300 %, а объем ежегодно выбрасываемого в атмосферу углекислого газа — на 140 %. Около двух третей всего углекислого газа, выпущенного с начала промышленного переворота, было выпущено за последние полвека.

Над Антарктидой открылась озоновая дыра. Была утрачена одна пятая лесов Амазонки. В то же время, подпитываемые излишками углекислого газа, растения стали расти быстрее. Из космоса Земля стала казаться заметно зеленее, а ее красный край стал немного более резким. Морская вода сделалась солонее, а уровень лунных приливов немного поднялся. Сегодняшний мир отличается от мира «Аполлона» не столь сильно, как мир «Аполлона» отличался от далекого прошлого. Но с каждым днем различия усиливаются.

Все больше ученых и озабоченных экспертов называют новую земную эпоху антропоценом — эпохой человека. Такое тщеславное название было предложено в начале века в ознаменование того, что влияние человека на Землю перестало быть лишь одним из множества факторов, меняющих принципы функционирования планеты, а стало важнейшим из них. В результате Земля тоже перешла черту и вошла в новый геологический период. В знаковой статье «Четыре тезиса о климате истории» (2009) историк Дипреш Чакрабарти утверждает, что начало антропоцена знаменует момент, с которого Землю нельзя и дальше считать лишь местом действия истории человечества — этаким школьным глобусом, какой иллюстраторы помещали в лунное небо до 1968 года. Она стала планетой «Восхода Земли», и ее динамика все сильнее определяется человеческой историей, в которой она принимает все более активное участие. Процессы, которые раньше рассматривались лишь в рамках естественных наук — цикл углерода, скорость эрозии, эволюция стратосферы, — теперь стали частью политики.

Если считать этот переход не только инструментом политического и экономического анализа, но и формальным переходом в рамках земной хронологии, то геологам как хранителям этой хронологии необходимо найти его свидетельства в породах. Геологи веками занимались тем, что демонстрировали наличие систематических различий между старыми породами одной эпохи и более молодыми породами другой эпохи, а потом ожесточенно спорили, пытаясь провести границу между ними. В данном случае к дебатам, формально идущим в Рабочей группе по антропоцену Подкомиссии четвертичной стратиграфии Международной стратиграфической комиссии Международного союза геологических наук, подключаются голоса из-за пределов прекрасно организованного мира геологии — философы, историки, экологические активисты и не только.

На рассмотрении четыре основных варианта. Изначальные сторонники идеи антропоцена склоняются к примерно 1750 году — началу промышленного переворота и исходной отметке на всех графиках повышения температуры и концентрации углекислого газа. Другие уходят на несколько тысячелетий в прошлое, к появлению выпускающих метан рисовых полей, распространению земледелия и даже началу активного использования огня. Третьи переносят границу вперед, а не назад, полагая, что новую эпоху следует отсчитывать от периода между первыми атомными взрывами в 1945 году и последними ядерными испытаниями в атмосфере в 1963 году. Долговечные радиоактивные изотопы, отложившиеся в тот период в осадочных породах, могут служить общераспространенным и надежным физическим маркером из тех, на которые геологи привыкли ориентироваться при делении эпох на «до» и «после».

Не так давно появилась небольшая группа ученых, настаивающих, что отсчет новой эпохи следует вести с начала XVII века, к которому относятся первые колебания концентрации углекислого газа в полярных шапках и появление пыльцы из Нового Света в европейских озерных пластах. Оба маркера объясняются одним обстоятельством: эпоха Великих открытий европейцев добралась до Америки. Маис и многие другие культуры быстро распространились в Старом Свете, а корь, оспа и грипп — в Новом. Эти изменения были достаточно существенны, чтобы отразиться и в геологии. В осадочных породах Европы и Азии находятся свидетельства появления новых злаков. Когда в Америке погибло около 50 миллионов человек, на их полях выросли новые леса — и деревья проросли сквозь провалившиеся крыши домов. Биосфера забрала из атмосферы миллиарды тонн углерода, который пустила на создание стволов, корней и листьев.

Как варианты антропоцена, определяемые этими датами, отличаются по вопросу о взаимодействии двух историй, слившихся в одну? Антропоцен, который начинается в 1950-х, кажется нейтральным, прозаическим антропоценом: он отсчитывается с того момента, когда — в ретроспективе — нагрузка на земную систему впервые стала очевидной. Он не гадает, почему люди оказывают влияние на планету, а просто отмечает заметную точку, после которой масштаб влияния стал стремительно расти.

Отсчет от изобретения парового двигателя говорит, что важнее всего технологии, с помощью которых человек оказывает воздействие на планету: новые способы применения ископаемого топлива принесли с собой возможность срывать горы, создавать новые химикаты, вести мировые войны и поддерживать жизнь популяций беспрецедентных размеров. Более раннее начало выглядит еще естественнее, если вы готовы распространить свои представления о природе на природу человеческую. Становясь умнее, приобретая навыки обращения с огнем и начиная заниматься земледелием, обезьяны меняют планету в мгновение ока. Таким образом, антропоцен становится, казалось бы, неизбежным следствием эволюции современного человека.

Перенос границы антропоцена на начало XVII века говорит о более интересных вещах, сообщая нам, что антропоцен явился не следствием технологического развития или человеческой природы, а оказался неразрывно связан с историей и политикой — в частности, с присвоением американских земель и выселением коренных народов Америки, а также с созданием глобальной экономики, основанной на накоплении капитала и ожидании экспоненциального роста.

Разные датировки привязаны к событиям, которые значимы по разным причинам. Именно поэтому мне хочется добавить к ним идею, предложенную астробиологом Дэвидом Гринспуном в книге «Земля в руках человека» (2016): базу антропоцена следует искать на Базе Спокойствия.

Взяв первый след Армстронга на Луне за начало новой геологической эпохи, можно будет точно сказать, что эпоха эта очень необычна. Кроме того, таким образом получится подчеркнуть, что антропоцен — это, помимо прочего, еще и определенный способ смотреть на вещи, связанный с представлением о Земле как единой и возмущаемой системе, которое стало каноническим после миссий программы «Аполлон».

Отстаивая свою точку зрения, Гринспун отмечает, что место посадки «Орла» прекрасно удовлетворяет геологическим критериям к перманентным маркерам, отделяющим «до» от «после»: «Чужеземные артефакты, которые мы там оставили, будут четко различимы, пока существуют Земля и Луна». Бесспорно, это зафиксированная во времени и пространстве примета человека. Она произрастает из того же конфликта, что и отложения от ядерных испытаний, которые предлагают использовать в качестве маркера другие ученые, и, по словам Гринспуна, может сравниться с ними по «символической силе». Как и ядерные испытания, этот след мог быть оставлен лишь существами, которые «изобрели технологию, способную изменить мир». Как Жюль Верн предположил в романе «С Земли на Луну», позволяющая такие путешествия технология — это технология планетарного значения.

На мой взгляд, идея Гринспуна имеет еще один плюс: если считать Базу Спокойствия точкой отсчета антропоцена, то антропоцен становится геологической эпохой, вмещающей в себя и Землю, и Луну. Это кажется и странным, и разумным одновременно. Если неизгладимое влияние человека означает, что Земля вступила в новую геологическую эпоху, в нее явно вступила и Луна. Да, влияние человека на Луну несравнимо с влиянием человека на Землю, но исходная скорость изменений на Луне так мала, что человеческое влияние оказывается существенным.

«Аполлон» принес на Луну вещества и процессы, которых она никогда прежде не видела. Никогда прежде лунная пыль не купалась в выхлопных газах при посадке и взлете ракет, а теперь эти газы на короткий период составили значительную часть смехотворно тонкой атмосферы Луны. Никогда прежде лунной поверхности не касались шины, а лунные камни не раскалывались под ударом молотка. В шести местах посадки на Луне остался небольшой, но вполне реальный слой человеческого мусора — странные отложения заброшенных экспериментов, разлетевшихся при взлете обломков и других причудливых вещей, включая соколиное перо, брошенное на поверхность вместе с молотком, чтобы проиллюстрировать идею Галилея, что в отсутствие сопротивления они будут падать с одной скоростью.

И все же эти беспрецедентные в качественном отношении вмешательства в количественном отношении не превосходят даже крайне ограниченные лунные процессы естественных изменений, в отличие от некоторых аспектов человеческого вмешательства, определяющего антропоцен на Земле. Масса человеческих артефактов и мусора на Луне составляет менее 10 % от тех 1800 тонн, что ежегодно попадают на ее поверхность в форме межпланетной пыли. Но 1800 тонн — это меньше взлетной массы четырех крупных самолетов. Практические и политические перспективы лунных баз и колоний будут рассматриваться в последующих главах. (Спойлер: возможны ли они? Определенно, и в малых масштабах весьма вероятны. Крупные и/или долговечные? Трудно сказать.) Но ежегодное перемещение изрядного количества тысяч тонн между Землей и Луной вполне осуществимо. Ежегодный объем перевозок материалов и персонала для американской антарктической станции Мак-Мердо во много раз больше.

Хотя геологи относятся к межпланетному антропоцену с недоверием, он также восславляет прорывы, совершенные в XX веке в их науке. Джин Шумейкер и его коллеги-астрогеологи доказали, что стратиграфия, лежащая в основе вековых споров о границах эр, периодов и эпох, применима не только на Земле. На Луне, как и в Монтане, относительный возраст поверхностей можно определять, изучая, какие породы залегают поверх каких. Столкновения, составлявшие основу геологической истории Луны, позволяли применять стратиграфический подход даже на расстоянии. Часто на поверхности можно было различить изверженную при крупном столкновении породу, благодаря чему очевидным становилось различие между «до» — поверхностью, на которой она лежала, — и «после» — слоем изверженной породы и всем скопившимся на нем после других столкновений. На первой составленной Шумейкером геологической карте части Луны одним из определяющих эпоху событий было названо столкновение, в результате которого появился кратер Коперник. Сегодня история Луны делится на пять периодов, ограниченных столкновениями: донектарский, нектарский, имбрийский, эратосфенский и коперниковский.

Впоследствии астрогеологи стали применять подобный стратиграфический подход ко всем планетарным поверхностям, не говоря уже о всевозможных спутниках и астероидах. Марс, Меркурий и Венера имеют собственные геологические периодизации. В процессе стратиграфического анализа далеких небесных тел астрогеологи установили, какую роль некоторые из этих тел сыграли в истории Земли — истории космической бомбардировки, которую забыла земная поверхность, но не забыла лунная. Если геология применима в других мирах, то почему бы не распространить на них и некоторые границы геологического времени?

Один ответ таков: до программы «Аполлон» происходящее на одной планете не имело значения на соседней. Но это не совсем верно. По крайней мере еще одно важнейшее событие связывает геологическую историю Земли и Луны. Более того, за много лет до того, как Гринспун озвучил свою идею о моменте начала антропоцена, четверо ученых предположили, что границей эпох в геологической истории обоих небесных тел должно быть именно это более раннее событие.

На нашем конце геологической шкалы царит полный порядок. Пока антропоцен не получил официальной датировки — если он получит ее вообще, — человечество живет в голоцене, тонкой прослойке в самом конце четвертичного периода, который продолжается 2,58 миллиона лет и входит в кайнозойскую эру, последнюю часть фанерозойского эона[39]. Стартовая точка для каждого из этих временных отрезков точно определена: голоцен отсчитывается с незначительного, но заметного климатического сдвига, четвертичный период — с наступления великих оледенений, кайнозойская эра — с тонкого слоя иридия, оставленного астероидом, убившим динозавров, а фанерозойский эон — со слоя возрастом 541 миллион лет, обнаруженного в утесах Фонтейн-Хед на Ньюфаундленде, прямо над которым находятся самые ранние окаменелые норки живого организма Treptichnus pedum[40].

На другом конце геологической шкалы все гораздо небрежнее, что совсем не удивительно. Первый из четырех земных эонов — замыкающий геологическую шкалу подобно фанерозою, только с другой стороны, — называется катархейским, или гадейским. У него нет четкого начала: в основном люди полагают, что он начался, когда появилась Земля, то есть около 4540 миллионов лет назад. Считается, что он сменился следующим, архейским эоном, 4000 миллионов лет назад, но эта граница произвольна — нет никакой конкретной породы, показав на которую можно было бы сказать: «Вот высшая точка катархейского и низшая точка архейского эона — и вот почему». Непонятно также, какое событие или изменение может обозначать эта граница.

В 2010 году в порыве игривого стремления к упорядочению четверо ученых — Колин Голдблатт, Юэн Нисбет, Норм Слип и Кевин Занле — написали короткую статью, где попытались разложить все это по полочкам. Так случилось, что я знаком с каждым из них и всем им симпатизирую, а еще — как и многие их коллеги — считаю как минимум троих из них невероятно умными и слегка чокнутыми. Это видно по их статье «Эоны хаоса и катархея», в которой они предлагают расширить геологическую шкалу не только за физические границы Земли, как сделал Гринспун, но и за временные границы ее существования. Несомненно, это лишь фантазия. Но фантазия разрешенная. И не чем иным, как программной «Геохронологической шкалой» (1989), в которой Брайан Харланд с соавторами отметили, что «для учета событий, произошедших до формирования Земли, можно рассмотреть и докатархейское деление, однако не в настоящей работе». Насколько известно ученым, события, которые предлагаемая схема пытается вписать в эти рамки, должны были происходить в описываемом порядке, несмотря на то что датировка многих из них пока остается лишь гипотетической.

История начинается примерно 4,6 миллиарда лет назад, когда газопылевое облако, начавшее сжиматься под действием собственной силы тяготения, преодолело рубеж, после которого сжатие было уже не остановить. В этот момент появление новой звезды стало неизбежным, и именно в эту точку авторы статьи поместили начало эона хаоса — эона газовопылевых вихрей.

Первый эон они разбили на две части, выделив в нем раннюю и позднюю эпохи. Границей стал момент «да будет свет», когда появившееся в плотном центре диска, в который продолжало сжиматься облако, ядро будущего Солнца стало достаточно горячим и плотным, чтобы возникли условия для термоядерного синтеза. Гравитация рождает такое высокое давление, что малые атомы объединяются в более крупные, запуская цепную реакцию, в ходе которой энергия одной реакции дает импульс к следующей — и так далее. Солнце очень быстро стало ярким — и на заре своего существования светило гораздо ярче, чем сегодня. Солнечный ветер, который с тех пор сдувает с него ионизированные частицы, сначала был настоящим ураганом.

В поздней эпохе эона хаоса Солнце потускнело. Освещаемое им вещество, вращающееся вокруг него, — которое в процессе сжатия получило такой химический состав, что присутствующие в нем элементы и изотопы различаются в разных зонах диска, — стало собираться во все более крупные сгустки. Довольно скоро некоторые сгустки стали достаточно большими и горячими, чтобы внутри них произошли собственные преобразования: их центр расплавился, и железо, которое не любит оставаться в спрессованной из пыли породе, стекло к ядру. Теперь эти тела обрели каменные мантии и железные ядра — выражаясь языком космохимиков, они расслоились.

На Земле мы находили как фрагменты более ранних, еще не расслоившихся, так и более поздних, уже расслоившихся тел: сегодня они падают с неба в форме метеоритов. Благодаря внимательному изучению содержащихся в них изотопов, их возраст устанавливается с удивительной точностью. Некоторые расслоившиеся тела стали планетезималями, о которых теоретизировал Гров Карл Гилберт. Эти планетезимали еще и сталкивались друг с другом, образуя так называемые планетные эмбрионы. Чем больше были тела, тем более заметными выходили столкновения.

Во внешней Солнечной системе, где достаточно холодно для конденсации таких летучих веществ, как вода, метан и угарный газ, растущие эмбрионы окутывались снегом, льдом и газом. Чем массивнее они становились, тем больше притягивала их растущая гравитация: всякому имеющему дается и преумножается. Больше всех таким образом нажился Юпитер, масса которого превышает совокупную массу всех остальных планет Солнечной системы. Как Солнце в миниатюре, он притягивал к себе собственный газовопылевой диск, из которого родились четыре его спутника. Треть возраста Вселенной спустя Галилей изучит их отточенный танец в телескоп и первым из людей увидит все это своими глазами.

К концу эона хаоса Солнечная система приобрела знакомые очертания. Еще не все планеты встали на свои сегодняшние орбиты, но во внешней части системы уже были различимы Юпитер и меньшие газовые шары, а еще дальше — миллиарды небольших обледеневших тел, которые никогда не объединятся ни в какую крупную структуру. Во внутренней части системы появились почти готовые Меркурий, Венера и Марс, а также две другие планеты, Теллус и Тейя. По размерам Тейя была сравнима с Марсом, то есть примерно вдвое меньше Земли по диаметру и примерно в десять раз — по массе. Теллус был сравним с Венерой — он был почти таким же крупным, как Земля, и имел 90 % ее массы. Он обращался по орбите, похожей на современную земную.

Затем, в один прекрасный день, произошло какое-то событие, которое, как утверждают мои друзья, положило конец эону хаоса и начало катархею. «В один прекрасный день» здесь не фигура речи: эта граница прочерчена с такой же точностью, как предложенное Дэвидом Гринспуном начало антропоцена 20 июля 1969 года. Это тоже был момент контакта, столкновения миров, как посадка космического корабля или первый след ноги человека на равнине из серой пыли. Разделом стало единение.

Однако — единение большего масштаба. В один из самых жестоких моментов истории Солнечной системы Тейя столкнулась с Теллусом. Разлетевшиеся осколки в итоге объединились в новую конфигурацию массы и движения — планету чуть больше Теллуса, быстро вращающуюся вокруг своей оси, со спутником гораздо меньше Тейи, за считаные часы совершающим полный оборот по орбите.

Эон хаоса закончился. Теллус и Тейя остались в прошлом. Вместо них появились Земля и Луна.

За неделю до того судьбоносного дня, если пользоваться современной системой отсчета времени, Тейя в небе Теллуса была сравнима по размеру с Луной в небе сегодняшней Земли[41]. За час до столкновения она была сравнима с куполом Собора Святого Павла, видимым с северного берега Темзы, или с куполом Капитолия, видимым с зеркального пруда перед ним. Примерно с дирижабль Goodyear, зависший в нескольких сотнях метров у вас над головой.

За десять минут до столкновения она заполняла собой треть неба.

Все это могло происходить как днем, так и ночью. В зависимости от того, под каким углом стояло Солнце, Тейя могла пребывать в любой фазе. Если она была молодой или старой, ее темные пространства ярко освещались пепельным светом планеты внизу. Горные хребты нависали над землей, как намокшая штукатурка свисает с потолка, и их тени становились все длиннее.

Возможно, все произошло в полночь, при полном затмении, когда звезды на небе одна за другой исчезали из виду. И все же зрелище это было невероятное. Магнитные поля двух планет должны были встретиться за несколько часов до столкновения. При гораздо более сильном, чем сегодня, солнечном ветре их смешение произвело яркие сполохи и клубки цвета, освещавшего и землю внизу, и землю наверху.

Впрочем, любоваться этим было некому. Возможно, у Теллуса и Тейи были атмосферы и магнитные поля. Вполне вероятно, были на них и океаны. Быть может, на них даже была жизнь, но если это действительно так, то жизнь эта была простой, безглазой и, скорее всего, погребенной глубоко под поверхностью. Не было ни птиц, которые могли замолкнуть в небе, ни зверей, способных затаиться по норам. Не было людей, которые могли бы с ужасом смотреть, как в их мире падает потолок.

Однако воды и воздух Теллуса не могли не почувствовать вторжения из-за силы тяготения, действующей на них с неба. Воды начали бы подниматься в непривычных приливах: не на метр раз в неделю, а на двадцать каждый день. В последние часы перед столкновением воды встали бы горой, силясь дотянуться до Тейи. Атмосфера тоже начала бы растягиваться в сторону космоса: компьютерная модель может показать, откуда и с какой скоростью задули компенсирующие ветры, спешащие восполнить часть воздуха, утягиваемого в космос, и создали ли они ураганы, как сегодня происходит над горячими точками океанов, когда воздух устремляется в области низкого давления. Сказать наверняка я не могу. Несколько минут спустя все это все равно потеряло значение. Но мне хочется узнать, как все было. Был ли тот конец, что стал началом, тихим или он пришел в сопровождении великих ветров?

Как бы то ни было, он все же пришел. В «стандартной модели» столкновения, приведшего к формированию Луны, — и можно долго перечислять всевозможные чудеса, которые ученые, преуменьшая, называют «стандартными», — он пришел на скорости 10 км/с. Это быстро: примерно в десять раз быстрее пули и в тридцать раз быстрее звука. Однако, поскольку планеты огромны, само столкновение происходило медленно. На скорости 10 км/с Тейя слилась с Теллусом медленно, но верно, как Армстронг утонул бы в Море Спокойствия, если бы оно было заполнено зыбучим песком Томми Голда.

Более чем через десять минут после столкновения на обеих планетах еще остались регионы, которые не успели понять, что происходит. До них не докатились ни ударные волны, ни жар, ни прилив, ни жуткая реактивная струя. Лишь через двадцать минут ударные волны достигли гор приливной воды на полюсах Теллуса, после чего, обхватив их петлей и сжав со всей силы, заставили воду устремиться в космос, как если бы ребенок хлопнул в ладоши в ванной, сложив руки чашечкой.

Слияние планет достигло кульминации почти через час.

Но медленно не значит мягко. Кинетическая энергия планеты, движущейся со скоростью 10 км/с, огромна — примерно такой объем энергии Солнце производит каждый день, а Земля получает от Солнца за 6 миллионов лет. В первую секунду столкновения выделилось больше энергии, чем содержится во всем ядерном оружии мира.

С момента контакта ударные волны расходились полусферами, нестерпимо сжимая и нагревая мантии планет. За ударом следовало низкое давление, которое в мгновение ока разжижало триллионы тонн перегретой породы. В точке контакта на поверхность вырвался конический столб раскаленной докрасна магмы, высота которого достигла сначала сотен, а затем и тысяч километров. Оказавшееся в этом конусе ближнее полушарие Тейи стало быстро плавиться.

Кора планет крошилась на фрагменты всевозможных размеров, от гор до кусков размером с Мозамбик. Часть из них отодвигалась в сторону, а часть проваливалась в трескающуюся мантию. Когда мантия начала плавиться и течь, железные ядра планет, поврежденные при ударе, обрели свободу. Они не устремились напрямую друг к другу, потому что Тейя ударила Теллус не по центру, а по касательной. Ее ядро прошло мимо ядра Теллуса, теряя энергию при прохождении сквозь терзаемую мантию, пока сопротивление породы — уже частично расплавленной, частично испарившейся — растягивало железо, придавая ему обтекаемую форму и превращая гладкую сферу в искореженную каплю. Однако ядру не хватило энергии, чтобы пробить породу и выйти с другой стороны. Оно замедлило движение, свернулось, повернуло и устремилось к ядру Теллуса. Через час молот ударил по наковальне и утонул в ней. В центре новорожденной Земли два ядра слились в одно.

Мантии срослись не полностью. Когда Тейя нанесла свой сокрушительный удар, часть ее мантии влилась в мантию планеты, с которой она столкнулась, но другая часть устремилась вперед, сдвигая слой мантии Теллуса, подобно ножу бульдозера. По-прежнему двигаясь со скоростью, составляющей более половины изначальной скорости Тейи, нож и отвал вылетели в космос. Многое упало назад. Многое не упало. Часть породы улетела на достаточное расстояние, чтобы сформировать недолговечный пояс вокруг Солнца. Но многое осталось на орбите поврежденной, меняющейся планеты. Именно из этих задержавшихся на орбите раскаленных фрагментов выросла Луна.

Расплавленная Земля терзается под расплавленным небом. Добро пожаловать в катархей.

Как столь экстравагантный сценарий стал самой общепризнанной версией происхождения Луны — пускай она и оставляет без ответа ряд важных вопросов? Широкое распространение эта теория получила в 1970-е и 1980-е годы — в основном благодаря знаниям, добытым «Аполлонами». Существует три изотопа кислорода. Принесенные «Аполлонами» образцы быстро показали, что соотношение этих изотопов в лунных породах схоже с их соотношением в породах земных — и сильно отличается от показателей, характерных для астероидов или марсианских пород (которые иногда падают на Землю в форме метеоритов, отброшенные со своей планеты при гораздо более серьезных столкновениях). Эти изотопные отношения показывают, в какой области огромного диска времен эона хаоса сформировались конкретные породы. Идентичные изотопные отношения намекали, что Земля и Луна сформировались в одной области.

Анализ образцов, доставленных «Аполлонами», также показал, что лунные породы очень бедны летучими веществами — водой, угарным газом, азотом, серой и другими легкими элементами. Данные сейсмографов, которые астронавты установили на поверхности, и осуществленные на орбите измерения лунного гравитационного поля демонстрировали, что если у Луны и есть железное ядро, то оно весьма невелико. Однако, если Луна сформировалась там же, где Земля, — а следовательно, как можно предположить, по тому же механизму и из тех же пород, — как такое возможно? Почему на ней так мало летучих веществ, которыми богата Земля? Почему у нее, в отличие от Земли, не сформировалось большое плотное ядро? У Марса и Венеры есть такие ядра. Ядро Меркурия — самой маленькой, но самой плотной планеты — занимает более половины его объема.

Иными словами, по своему составу Луна не казалась самостоятельной планетой. Она напоминала фрагмент земной мантии, который каким-то образом вылетел на орбиту, не имея никакого ядра.

Впервые о таком делении заговорил Джордж Дарвин, сын Чарльза Дарвина. Его интересовала задержка вращения Земли, вызванная приливными горбами, возникающими под действием Луны. Вращаясь под приливным горбом, который остается неподвижным, вызывая приливы и отливы в мелких морях и перемещая воды великих океанов, Земля постоянно теряет энергию из-за трения, в результате чего ее вращение замедляется, а поводок, на котором она держит Луну, становится длиннее.

Это объясняется сохранением момента импульса — свойства тел, или систем, которое зависит от распределения их массы и скорости вращения. Если масса сдвигается ближе к оси вращения тела, то при сохранении момента импульса вращение ускоряется, а если дальше от оси — замедляется. Недооцененным побочным эффектом научного прогресса можно считать тот факт, что фигурное катание, которое изначально практиковалось на замерзшем болоте у Кембриджа, чтобы продемонстрировать этот феномен[42], стало очень популярным видом спорта.

Изменить момент импульса можно лишь с помощью момента силы, то есть силы, прилагаемой со смещением относительно центра тела с целью изменить характер его вращения. В отсутствие момента силы, приложенного к системе извне, момент импульса системы остается неизменным.

Этот принцип применим к системе Земля — Луна, связанной гравитацией. Когда фигуристка расправляет руку, вращение ее тела замедляется. Таким образом, потеря энергии из-за приливов означает, что земные дни становятся длиннее, а в прошлом Луна, должно быть, находилась ближе. Рассчитав скорость ее удаления, Дарвин увидел, что около 54 миллионов лет назад два небесных тела были бы одним. На основании этого он сделал вывод о существовании единого тела, которое при очень быстром вращении раскололось надвое. Задолго до того, как это объяснили тектоникой плит, сторонники идеи Дарвина утверждали, что огромное, условно круглое углубление, ныне скрытое под водами Тихого океана, есть не что иное, как место, откуда была извергнута Луна[43]. Однако никто не мог понять, почему планета вообще раскололась.

Теория гигантского столкновения — именно так стали называть историю Тейи и Теллуса — давала внеземную предпосылку появления Луны, а также объясняла все то, что не могли объяснить другие теории. Согласно ей, фрагмент протоземной мантии с характерными изотопными отношениями вылетел на орбиту, не имея железного ядра. Он растянулся и расплавился, что привело к выжиганию всех летучих веществ, в результате чего получился обезвоженный продукт. Теория даже объясняла, почему у системы Земля — Луна был изначально высокий момент импульса. Ударив Теллус не по центру, Тейя приложила к нему огромный момент силы, создав планету, которая очень быстро закрутилась вокруг своей оси, и Луну, которая за миллиарды лет приливного торможения смогла замедлить ее вращение.

Сформулированная после миссий «Аполлонов» при участии Билла Хартманна, первым обратившего внимание на повсеместное распространение круглых ударных бассейнов, и Дона Дэвиса, который помог «Аполлону-13» без проблем вернуться на Землю, теория гигантского столкновения получила широкое признание в середине 1980-х годов. Ранние модели суперкомпьютеров, в ряде которых использовался код, написанный для изучения воздействия ядерного оружия, помогали обрисовать, что могло произойти, и картина получалась одновременно чарующей и подтвердительной. Однако основной залог успеха теории — ее огромная объясняющая способность и отсутствие серьезных конкурентов. Мысль о том, что Луна, пролетая мимо, оказалась втянутой на орбиту Земли, то есть гипотеза захвата, ни тогда, ни сейчас не могла рассматриваться без серьезных допущений, а также не объясняла сходство тел. Гипотеза совместного образования, гласившая, что тела сформировались вместе, объясняла их сходства, но не объясняла различия, в частности отсутствие ядра и летучих веществ на Луне. Она также не помогала понять, откуда возник момент импульса. Гипотезе разделения не хватало механизма для разделения одной планеты на две.

Более того, теория гигантского столкновения помогала объяснить одно из главных открытий, сделанных в рамках программы «Аполлон». В то время как темные равнины морей состояли из базальта, более светлые возвышенности состояли из анортозита — горной породы, в которой преобладает кальциевый плагиоклаз, минерал из группы полевых шпатов, пожалуй, лучше всего известный нам как светлые некварцевые вкрапления в гранитных кухонных панелях. Если взять горячую магму из земной мантии и позволить ей остыть при низком давлении, кальциевый плагиоклаз станет первым минералом, который кристаллизуется в твердое состояние[44].

Если Луна сформировалась из скопившихся на орбите осколков гигантского столкновения, то в начале жизни она была покрыта океаном магмы — горячим слоем жидкой породы глубиной в несколько сотен километров. (После столкновения Земля тоже должна была покрыться таким океаном магмы, но он, вероятно, был примерно в десять раз мельче и, возможно, занимал не всю поверхность, а только ее часть.) Остывая, океан замерзал не по нисходящей, как утверждал Несмит. Кристаллизация минералов началась на глубине, и первыми затвердели плагиоклазы. Они были легче окружающей их магмы, а потому всплывали бы на поверхность. Таким образом, океан магмы покрылся бы корой, в основном состоящей из кальциевого плагиоклаза.

Поскольку на Луне, которая была невелика и остывала быстро, не сформировался механизм избавления от коры, эта изначальная кора оставалась неизменной, если только не рушилась при столкновениях и не покрывалась более поздними, более темными базальтовыми породами. Возраст одного из образцов почти чистого плагиоклаза с возвышенности, привезенный астронавтами «Аполлона», составлял 4,46 миллиарда лет, то есть он был менее чем на 100 миллионов лет моложе Земли и Луны.

Однако при всей своей объясняющей ценности — не говоря уже о драматичности — в последнее десятилетие теория гигантского столкновения встретилась с рядом проблем. Последующие исследования лунных пород с использованием все более точных техник для выяснения все более мелких нюансов их изотопного состава показали, что они не просто в достаточной степени схожи с земными породами. В некоторых отношениях они практически идентичны им. В то же время более точные компьютерные модели столкновения продемонстрировали, что большая часть породы, оставшейся на орбите, должна была изначально принадлежать Тейе, а не Теллусу. Если учесть идентичные соотношения изотопов кислорода — а также проводимые сегодня очень точные и схожие оценки содержания изотопов других элементов, — то Тейя должна была состоять из пород, удивительно похожих на породы, из которых состоял Теллус. Если они были идентичны изначально, объясняющая сила теории об их столкновении притуплялась.

Мало кто готов отказаться от теории гигантского столкновения из-за этой проблемы. При этом еще нет консенсуса по вопросу о том, как ее решить. Одни утверждают, что Тейя по составу очень схожа с Теллусом. Другие предпочитают делать Тейю больше или быстрее, тем самым сообщая системе больше энергии, в результате чего на орбиту вылетает больший фрагмент мантии Теллуса, который смешивается там с породами Тейи.

Когда теория гигантского столкновения только появилась, в своих моделях ученые старались не повышать энергию системы, потому что без оговорок это приводило к слишком быстрому вращению системы Земля — Луна. В последние годы были предложены механизмы, которые позволяют Солнцу приложить к системе Земля — Луна момент силы, достаточно быстро избавляя ее от излишнего момента импульса. Лежащие в основе этой теории расчеты пока нельзя считать неоспоримыми: вполне возможно, что теория идет по сравнительно легкому пути, очень кстати позволяя расширить диапазон столкновений. Тем не менее сегодня она дает возможность включить в повестку дня высокоэнергетические столкновения.

Больше энергии — значит, больше массы на орбите, больше тепла, более высокий момент импульса, раскручивающий тела, больше магмы и более расширенная и горячая атмосфера из испаренных пород вокруг Земли. Контраст между атмосферой и оставшейся на орбите массой мог в некотором роде привести к формированию движущегося по орбите тора из расплавленной и газообразной мантии, объем которой значительно превосходит объем полноценной планеты. Некоторые сторонники этой теории стали называть результат высокоэнергетического столкновения «синестией» (synestia), обозначая этим термином толстый, похожий на пончик диск с углублением в середине. Земля находилась в плотном центре углубления, а Луна сформировалась из пухлого края диска, состоявшего из хорошо перемешанных мантий обоих участников столкновения. Большая часть породы, не вошедшая в Луну, в итоге вернулась на Землю.

Открытым остается вопрос, может ли такой космический пончик сохранять свою форму достаточно долго, чтобы из него выделилась небольшая застывшая планета. Физика и химия момента, когда звездные сутки энергии сообщаются телу планетарных масштабов, неизбежно оказываются сложнее, чем под силу распознать ранним моделям. Тем не менее сегодня складывается впечатление, что попытки найти способ отправить больше вещества на орбиту и лучше его перемешать могут принести результат.

Сейчас размышлять об этих странностях гораздо проще, чем сразу после завершения программы «Аполлон», когда теория о прямом столкновении казалась весьма экстравагантной. Обнаружение тысяч планет за пределами Солнечной системы расширило представления ученых о сущности планет. Одни планеты так горячи, что их атмосфера постоянно расширена, а другие находятся так близко к своей звезде, что одна их сторона всегда едва ли не плавится. Одна звезда окружена поясом горячей породы, который некоторым кажется недолговечным побочным продуктом столкновения, сравнимого по силе со столкновением Тейи и Теллуса. Вселенная предлагает гораздо более богатый выбор планетных возможностей, чем бимодальное распределение небольших каменистых внутренних и газовых внешних тел, наблюдаемых сегодня возле Солнца.

Если принять, что Луна сформировалась в результате какого-то гигантского столкновения, можно ли назвать столкновение двух планет, приводящее к появлению крупного спутника, маловероятным? В некотором роде такие вопросы не имеют смысла.

Столкновение либо случилось, либо нет. Можно изучать свидетельства, строить модели, получать новые данные — но самого факта не изменить[45]. Однако, если подойти к вопросу с другой стороны, ответ на него может оказаться довольно значимым в контркоперниковском смысле.

На Земле есть жизнь — и жизнь разумная. У Земли также есть крупный спутник. Возможно ли, что эти факты связаны? Если да, то, раз появление крупного спутника маловероятно, маловероятно и существование планет с разумной жизнью. Земля может быть уникальной. Такие вопросы не дают астробиологам спать по ночам, частенько заставляя их засиживаться в барах.

В «Уникальной Земле» (2000) астроном Дональд Браунли и палеонтолог Питер Уорд выдвигают смелую и весомую гипотезу, что Земля уникальна, а следовательно, уникально и человечество. Хотя микробная жизнь может достаточно просто развиться на многих планетах, авторы книги утверждают, что эволюция сложной жизни на Земле зависела от целого ряда характеристик планеты и всей Солнечной системы. Они ссылаются и на Луну.

Идея о том, что Луна способствует жизни не только ночным освещением, была не нова. Одни считали, что в отсутствие Луны атмосфера Земли была бы удушающе плотной, как на Венере. Другие полагали, что лунные приливы — которые на заре существования Земли были гораздо сильнее, потому что Луна была гораздо ближе, — сыграли ключевую роль в зарождении жизни. Выплескивая морскую воду в приливные бассейны, откуда она затем испарялась, они обеспечили условия для накопления химических веществ, в которых нуждалась жизнь. Сейчас интерес к этой идее невелик, потому что в последнее время истоки жизни ищут в глубоководных гидротермальных источниках, на которые приливы влияния не оказывали. И все же теории менялись раньше и могут измениться снова: гипотезы приходят и уходят, как приливные волны.

Однако Браунли и Уорд выступают за другой лунный эффект — сглаживание колебаний Земли. Планеты не сидят на своих орбитах строго вертикально, а наклоняются вбок. В настоящее время ось вращения Земли расположена под углом 23,4° к вертикали по отношению к плоскости эклиптики. Она медленно выпрямляется, но чуть больше чем через 10 тысяч лет, когда угол сократится до 22,1°, начнет наклоняться снова. Ее наклон колеблется в пределах от 22,1° до 24,5° с периодом в 41 тысячу лет. Влияние этого отклонения на интенсивность земных сезонов входит в число факторов, которые определяют ритм ледниковых периодов, характеризующих четвертичный период.

На более или менее лишенном спутников Марсе наблюдаются более сильные и менее регулярные колебания. Иногда Марс сидит на своей орбите прямо, не имея заметных сезонов. Иногда он наклоняется на целых 60° — и в такой позиции его обитатели, если бы они вообще существовали, испытывали бы исключительно жаркие и холодные гиперсезоны, с полуночным Солнцем, видимым далеко в тропиках в середине лета.

В 1990-х Жак Ласкар, один из астрономов, открывших, какую роль хаос играет во внешне стабильной Солнечной системе, продемонстрировал, что разницу между легким покачиванием Земли и резкими колебаниями Марса можно объяснить присутствием Луны. Она постоянно притягивает экваториальный горб — появляющуюся в результате вращения неровность на сферическом теле планеты — и тем самым удерживает Землю в относительно вертикальном положении. Если убрать Луну, Земля станет колебаться сильнее Марса, а угол ее наклона будет достигать 85° — в такие моменты планета будет фактически лежать ничком. Если полюса будут указывать почти прямо на Солнце летом и почти прямо от него зимой, все температурные зоны планеты исчезнут.

В «Уникальной Земле» Браунли и Уорд утверждают, что такие порой исключительные отклонения наделили бы лишенную спутника Землю столь подверженным катастрофам климатом, что развитие сложной жизни оказалось бы под угрозой. Однако впоследствии выяснилось, что на самом деле все не так просто.

Изменения отклонения планеты зависят от гравитационного влияния других планет Солнечной системы. Чем медленнее вращается планета — до определенного момента, — тем чувствительнее она к такому вызывающему хаос тяготению. Земля и Марс обращаются по похожим орбитам, и в настоящее время продолжительность их дней примерно равна. Именно поэтому Ласкар обнаружил, что ось лишенной спутника Земли раскачивалась бы из стороны в сторону.

Однако в отличие от лишенного спутника Марса, где продолжительность суток оставалась примерно одинаковой на всем протяжении его истории, на Земле все иначе. Возможно, сейчас Луна действительно стабилизирует земное отклонение, но, как отметил Джордж Дарвин, ее влияние также объясняет, почему земные сутки достаточно длинны, чтобы вообще возникал риск хаотичных колебаний земной оси. Если бы продолжительность земных суток изначально составляла десять часов, а Луны бы не было, то сегодня сутки по-прежнему продолжались бы около десяти часов, а отклонение земной оси оставалось бы стабильным.

И все же можно найти аргументы в пользу того, что сложная жизнь на землеподобной планете гораздо более вероятна при наличии крупного спутника. Британский астробиолог Дэвид Уолтем в своей книге «Счастливая планета» (2016) предполагает, что для зарождения сложной жизни требуется и относительно стабильное отклонение, и достаточно долгий день, а в отсутствие Луны на Земле не возникло бы такой комбинации. Уолтем утверждает, что на планетах, где сутки значительно короче, тепло не столь эффективно перемещается с экватора к полюсам. Ветры и течения, отвечающие за перенос тепла, отклоняются от ожидаемой прямой траектории от экватора к полюсам и закручиваются в видимые на «Восходе Земли» ослепительно-белые вихри, образующиеся под действием силы Кориолиса, которая двигает их на запад или восток. Чем быстрее вращается планета, тем больше эта сила — и тем сложнее перенести тепло к полюсам. Уолтем полагает, что размер Луны оптимален, чтобы поддерживать стабильное отклонение земной оси, а также достаточно высокую температуру на полюсах, благодаря чему большинство ледниковых периодов носит относительно умеренный характер. Это любопытный, но не в полной мере убедительный аргумент. Возможно, значимых подвижек по вопросу о роли Луны в зарождении жизни не произойдет, пока мы не обнаружим присутствие сложной жизни, изучая пепельный свет далеких планетных систем, или не поймем, что жизни там нет.

Если сложная жизнь действительно может развиться в мире без крупного спутника, возникает следующий вопрос: как сложилась бы история человечества, если бы в небе не было Луны? Что-то точно оказалось бы потерянным, но что? В отсутствии Луны нет ничего непривычного, ведь она каждый месяц пропадает с небосклона. Новолуние не слишком отличается от безлуния. Однако динамика мира в таком случае изменилась бы. Ночь стала бы глубже — всегда темная, неизменная. Море стало бы мягче — со спокойными, размеренными приливами, без высоких и низких. Ничто не прибывало бы и не убывало, мир не знал бы зловещей драмы затмений: смена сезонов была бы единственным циклом, а созвездия — единственными неизменными объектами на небе.

Иначе говоря, вы бы скучали по ней, если бы она вдруг исчезла. Но не мечтали бы о ней, если бы ее не существовало никогда. Настоящее безумие — представлять прибывающую, убывающую, освещающую ночь Луну в безлунном мире и мечтать о небесном теле, способном беспрепятственно проходить по Солнцу. И здесь возникает еще один вопрос. Чего, возможно, не хватает нашему миру, хотя представить это не легче, чем представить Луну на безлунной Земле? Отсутствие чего мы не замечаем?

Безлунный мир отличался бы не только отсутствием Луны. Фольклор, ночные дела и свидания, морская и прибрежная жизнь — все было бы иным. А еще, возможно, наука. В опубликованном в 1972 году эссе Айзек Азимов написал, что, хотя в XVII веке лунные кратеры и пепельный свет сыграли роль в принятии коперниковской системы, в общем и целом существование Луны затормозило развитие астрономии, замедлив необходимый переход от геоцентрической картины вселенной к гелиоцентрической по той простой причине, что — в отличие от остальных планет и Солнца — Луна действительно обращается вокруг Земли.

Видимое движение Солнца по небу можно в равной степени объяснить вращением Солнца вокруг Земли и вращением Земли вокруг Солнца. С Луной ситуация такая же, хотя, насколько мне известно, никто еще не предлагал луноцентрическую теорию движения Земли. Но движение Луны по небу невозможно объяснить вращением Луны вокруг Солнца. Таким образом, либо Луна обращается вокруг Земли, а Земля — вокруг Солнца, то есть во Вселенной существует более одной оси вращения, либо Солнце и Луна обращаются вокруг Земли. Второй вариант, само собой, гораздо проще, не говоря уже о том, что он согласуется с восприятием Земли как стационарного объекта. В геоцентрической Солнечной системе порой непросто объяснить траекторию движения других планет, но при наличии воображения это все же выполнимая задача.

Если бы Луны на небе не было, утверждает Азимов, астрономы со времен Вавилона понимали бы, что движение планет вокруг Солнца не сложнее, чем вокруг Земли, и без особого труда установили бы, где проходят все планетные орбиты. Если бы эта истина была известна на протяжении истории, продолжает писатель, наука и религия конфликтовали бы в меньшей степени — более того, наука могла бы искренне поддерживать религию, что казалось Азимову весьма желательным. Механистическая, гравитационная революция, связываемая с периодом от Коперника до Ньютона, могла наступить на несколько столетий или тысячелетий раньше.

Кроме того, Азимов полагал, что негеоцентрическая теория Вселенной привела бы к формированию менее антропоцентрического отношения к живому миру, а следовательно, помогла бы избежать экологического кризиса, который к тому времени его сильно волновал. Иными словами, в отсутствие Луны наука XX века могла бы зайти на несколько тысячелетий вперед, приблизив создание Галактической империи. С Луной мир 1970-х оказался на пороге экологического краха. Азимов назвал свое эссе «Трагедия Луны».

Эти мрачные мысли вряд ли имеют прочные основания. Историография, в которой наука моментально расцветает, если ее не подавлять, и философия, в которой астрономия беспрепятственно взывает к человеческому сердцу, чтобы внушить ему почтение к миру, не кажутся убедительными. Однако тот факт, что эти мысли пришли в голову одного из величайших американских научных фантастов, пока — во времена «Аполлонов» — он смотрел на заходящую Луну на утреннем нью-йоркском небосклоне, говорит об очевидно пессимистических настроениях. К тому же Азимов опускает один вопрос. Возможно, в отсутствие Луны на небе коперниковская революция наступила бы раньше, но стала ли бы она столь же основательной? Если бы Землю с самого начала астрономии считали лишь одной из множества планет, то как и зачем другие движущиеся вокруг Солнца искры вдруг стали бы мирами?

Обстоятельства столкновения, сформировавшего Луну, могут быть или не быть маловероятными, что может иметь или не иметь последствия для жизни в других местах. Однако, скорее всего, за первым столкновением последовал катастрофический ливень последующих. Это видно по поверхности Луны. Но насколько долгим и сильным был этот ливень?

Отделение астрогеологии, созданное Шумейкером в 1960-х, составило относительную хронологическую шкалу лунного ландшафта: коперниковский период следовал за эратосфенским, который следовал за имбрийским, и так далее. Но датировать периоды оказалось трудно. И снова ориентироваться приходилось на столкновения. На молодых поверхностях было в целом меньше кратеров, чем на старых. Имея модель частоты столкновений в наши дни и приблизительные оценки того, как эта частота могла меняться со временем, можно было, отталкиваясь от частоты появления кратеров, вычислить примерное время, в течение которого изрытая этими кратерами поверхность подвергалась бомбардировке. На этом основании в середине 1960-х годов Билл Хартманн установил, что лунным морям примерно 3,6 миллиарда лет. Когда базальтовые породы морей, привезенные на Землю на борту «Аполлонов», получили точную датировку в лаборатории, диапазон их возрастов оказался поразительно близок к оценкам Хартманна. Неудивительно, что породы, связанные со столкновениями, создавшими бассейны, в которых залегал базальт, были старше.

Никто, впрочем, не ожидал, что диапазон возрастов кратеров окажется таким узким: казалось, сформировавшие кратеры столкновения произошли друг за другом почти через полмиллиарда лет после формирования Земли и Луны. Возникла гипотеза о «поздней тяжелой бомбардировке», гласившая, что примерно через 500 миллионов лет после формирования Солнечной системы частота столкновений по какой-то причине резко возросла, хотя до этого долгое время снижалась. Когда в 1990-х годах появилась астробиология, этот феномен стал казаться любопытной связью между историей жизни и историей Солнечной системы.

Если бомбардировкой объясняется большая часть видимых повреждений на поверхности Луны, то Земля должна была пострадать еще сильнее: поскольку Земля крупнее Луны, а ее гравитация сильнее, при прочих равных камни будут чаще сталкиваться с ней, производя больше разрушений. На 30–40 ударов, приводящих к формированию кратеров на Луне, приходилось бы не менее 100 ударов по Земле. Самые крупные из них были бы сильнее любых лунных: они могли не только выжечь сушу, но и довести до кипения море, в результате чего вода всех океанов стала бы плотной атмосферой перегретого пара, а кора оказалась бы стерилизованной на километр или больше в глубину.

Самому раннему общепринятому свидетельству жизни на Земле 3,5 миллиарда лет. Но в ряде пород возрастом 3,8 миллиарда лет находятся веские химические указания на присутствие жизни. Если серия стерилизовавших планету столкновений произошла 3,9 миллиарда лет назад, то свидетельства возрастом 3,8 миллиарда лет позволяют предположить, что жизнь либо зародилась очень быстро, либо обладает удивительной устойчивостью. Астробиологам интересны оба варианта.

Если вы считаете, что на зарождение жизни ушла вся ранняя история Земли — фактически все 500 с лишним миллионов лет катархейского эона, — то жизнь кажется вам менее вероятной, чем если вы считаете, что ей хватило 100 миллионов лет, ведь вещи, на отладку которых уходит длительное время, кажутся, по сути, менее вероятными, чем вещи, которые получаются сразу. Высказывалось мнение, что если жизнь смогла зародиться всего за 100 миллионов лет, то планете не так уж сложно провернуть этот трюк.

Идея об устойчивости жизни была, возможно, более любопытной. В 1998 году профессор Стэнфорда Норм Слип и сотрудник Исследовательского центра Эймса Кевин Занле — ровно половина квартета эона хаоса — опубликовали статью, где говорилось, что если Земля подвергалась столкновениям, доводящим до кипения океаны, то, чтобы пережить их, жизни стоило последовать совету, который обычно игнорируют главные герои гангстерских фильмов: уехать из города, пока все не успокоится. При крупных столкновениях в космос вылетают более мелкие осколки. Некоторые из них достигают других планет, о чем свидетельствует наличие на Земле метеоритов с Марса. Однако основная масса осколков возвращается туда, откуда появилась изначально. При этом, прежде чем вернуться, они могут провести в космосе сотни, тысячи или сотни тысяч лет, то есть достаточно времени, чтобы сгладились даже последствия катастрофического, выжигающего сушу и кипятящего океаны столкновения.

Возвращаемые на Землю с орбиты спутники показывают, что инертные споры, формируемые некоторыми бактериями, могут годами выживать в космосе. В порах камня они могут выживать тысячелетиями. Если идея об укрытии на орбите верна, такая жизнестойкость может объясняться тем, что ее развили в себе их самые далекие предки. Кипение океанов — узкое место эволюции. Если все, что не может выжить несколько тысяч лет в космосе, стирается с лица Земли, то впоследствии Землю населяют по определению готовые к космосу организмы. Идея Циолковского о жизни, эволюционирующей в сторону космоса, получает при этом новый поворот: покинуть планету — значит, снова прибегнуть к знакомой с детства стратегии выживания.

Или даже вернуться на родину. Если примитивная жизнь может выжить в космосе, то вполне возможно, что зародилась она не на той планете, где пустила корни. Аргументы, применимые к земным микробам, выживающим в перегретых атмосферах, пережидая проблему в космосе, применимы и к марсианским микробам, если такие вообще существуют. Если условия ранней Солнечной системы подтолкнули жизнь развить в себе способность выживать в космосе, они также наделили ее способностью перемещаться с планеты на планету.

На заре существования Солнечной системы, пока происходило множество крупных столкновений, частота попадания метеоритов с одной планеты на другую была удивительно велика. В статье об орбитальном убежище говорится, что в то время на Землю ежегодно падали тысячи метеоритов с Марса и некоторые из них преодолевали свой путь менее чем за десять лет. Поток метеоритов с Земли на Марс был, должно быть, значительно слабее — запустить метеорит с более тяжелой Земли труднее, особенно если его необходимо отправить в космос на скорости, которая позволит ему долететь до Марса. Однако поток таких метеоритов все же был ощутимым.

Если жизнь зародилась на Земле, она могла в результате такой «транспермии» перенестись на Марс, а если она зародилась на Марсе, то вполне могла упасть на Землю[46].

Даже становясь частью все более космического контекста, в котором люди размышляли об истоках жизни, теория о поздней тяжелой бомбардировке принималась не повсеместно: среди прочих ее не жаловал Хартманн. Он полагал, что если бомбардировка и была, то отсутствие свидетельств о существовании кратеров возрастом более 4 миллиардов лет доказывает, что эти свидетельства оказались скрыты, а не что таких столкновений не происходило. Столкновения не участились около 3,9 миллиарда лет назад — просто более поздние удары скрыли свидетельства о более ранних. Этой точки зрения придерживается все больше людей. Гипотеза о том, что бомбардировку вызвали Юпитер и Сатурн, которые подошли ближе к Солнцу, а затем отдалились от него из-за специфического орбитального резонанса, создав механизм для наполнения Солнечной системы астероидами и кометами, примерно в это время сорвавшимися с более ранних, стабильных орбит, сегодня кажется не столь убедительной, как десять лет назад, когда она была предложена впервые.

Лишенная объяснения, стратиграфическая летопись поздней тяжелой бомбардировки сегодня тоже кажется несколько ненадежной. Недавние исследования показывают, что взятые «Аполлонами» образцы породы предоставляют свидетельства о столкновениях, произошедших примерно в одно время, просто потому что большинство этих образцов — а возможно, и все они — относятся к одному столкновению, а именно к столкновению, сформировавшему Море Дождей. По оценкам, его осколки покрыли около одной пятой части видимой стороны Луны. Его отголоски видны в образцах почти со всех мест посадки «Аполлонов». Возможно, породы, которые ранее считались сопряженными с другими столкновениями, на самом деле представляют собой фрагменты осколков, разлетевшихся при имбрийском столкновении, сформировавшем Море Дождей.

Около десяти лет назад, когда Национальная академия наук США составила рапорт о том, что науке необходимо сделать на Луне, определение времени и серьезности поздней тяжелой бомбардировки — если она вообще была — возглавило список: «Научная цель 1а». В рапорте отмечалось — о чем говорили почти все, кто проявлял интерес к вопросу, — что для этого нужно получить новые образцы лунной породы, провести их изотопную датировку и тем самым установить точное, а не примерное время различных столкновений. Начать предполагалось с самого большого (не считая столкновения в начале времен) — столкновения, которое сформировало бассейн Южный полюс — Эйткен. Как видно из названия, он простирается от Южного полюса до расположенного на обратной стороне Луны кратера Эйткен, который находится всего в 17° к югу от экватора. От края до края бассейна 2500 километров — иначе говоря, он громаден по стандартам любой планеты. В нем могут поместиться Индия и Аргентина, после чего еще останется свободное место. Если пожертвовать автономными районами Гуанси, Внутренняя Монголия, Тибет и Синьцзян, туда войдет вся остальная часть Китая.

В отличие от крупнейших бассейнов видимой стороны бассейн Южный полюс — Эйткен лишен гладкого морского базальта. При этом он заметно темнее окрестных возвышенностей — возможно, потому что он глубже остальных бассейнов и кратеров. Его глубина составляет 13 километров, и ограничивающие его с северо-востока горы Лейбница — высочайшие на Луне, если считать от основания до вершины. Специалисты по стратиграфии пришли к выводу, что это старейшая явно различимая деталь рельефа Луны. Они также выявили в бассейне ряд мест, где могут быть породы, которые расплавились при столкновении, а потому могут помочь с установлением его точной даты.

Вне зависимости от того, участились ли столкновения незадолго до формирования Моря Дождей, после него они могли прекратиться довольно быстро. В связи с этим, продолжая межпланетную тенденцию геологических шкал, я предлагаю следующее. Учитывая, что пока не найдено конкретного маркера для окончания катархейского эона на Земле, не стоит ли хотя бы временно использовать имбрийское столкновение в качестве границы катархея? Даже если спазма в конце не было, формирование бассейнов было господствующим процессом на Луне и играло важную роль на заре существования Земли. В последующие 3,8 миллиарда лет они действительно разошлись — пока в недавнем прошлом люди не начали встревать в их историю. Даже не соглашаясь с тем, что антропоцен охватывает и Землю, и Луну, логично предположить, что конец их детства, когда они развивались по-разному, но оставались тесно связанными друг с другом, должен быть отмечен одним событием — а если это должно быть событие, которое оставило явный след в истории, то пусть им будет событие, случившееся на Луне. Столкновение, приведшее к формированию самого четко очерченного из лунных морей, которое огибают стоящие полукольцом горы, видимые всем и каждому, прекрасно подходит на эту роль.

Столкновения продолжались всю историю Луны, оставаясь единственным исключением из шуточного изречения Роберта Хайнлайна о том, что «на Луне ничего не случается». Они принесли на Луну по крайней мере две дорогие людям вещи.

Первая — это вода. Множество астероидов состоит из минералов, содержащих некоторую долю воды, а в так называемых углистых хондритах на воду может приходиться свыше 20 % массы. В кометах воды еще больше. Когда любое из этих тел сталкивается с Луной, содержащаяся в нем вода испаряется, и большая часть пара мгновенно возвращается в космос. Но некоторое его количество остается. На горячей, светлой стороне лунной границы света и тьмы этот пар формирует тонкую атмосферу, а на холодной, темной стороне — почти незаметный иней. При движении границы света и тьмы летучие вещества каждый месяц превращаются из инея внизу в пар наверху, а затем преобразуются обратно.

Со временем большая часть этой асимметричной атмосферы теряется — Луна слишком мала, чтобы удерживать вокруг себя такую оболочку. Ультрафиолетовое излучение Солнца ионизирует молекулы летучих веществ, после чего заряженные частицы солнечного ветра уносят их прочь. Но некоторые из них постоянно остаются инеем, потому что на Луне есть области, где никогда не наступает день.

Имея небольшой наклон, ось вращения Луны направлена почти вертикально к плоскости эклиптики. Это значит, что полюса Луны освещаются по касательной и Солнце там никогда не поднимается высоко над горизонтом. Тени там длинные — такие длинные, что некоторые из них вообще не имеют конца. В кратерах на полюсах есть места, куда не попадают лучи висящего у горизонта Солнца. Оно может подняться достаточно высоко, чтобы осветить внутреннюю поверхность вала кратера, создавая залитый утренним солнцем склон, который Галилей, впервые убеждая людей, что кратеры есть кратеры, сравнил с западным склоном альпийской долины. По мере медленного вращения Луны под Солнцем оказываются все новые фрагменты внутренней поверхности вала, словно он неспешно жарится на вертеле. Однако, хотя большая часть вала освещается в тот или иной момент времени, дно кратера остается в тени. В него попадает лишь вторичный свет, отраженный от вала.

Некоторые области кратера не видят и его, потому что в кратерах бывают другие кратеры, из которых вал внешнего кратера порой не виден. В глубины этих внутренних кратеров солнечные лучи не проникают ни прямо, ни опосредованно.

Большинство кратеров, в которых сосредоточена эта постоянная тьма, находится в районе Южного полюса: один из них назван в честь Джина Шумейкера. Солнечного света избегают многие детали рельефа, расположенные в глубинах бассейна Южный полюс — Эйткен. Но на севере тоже достаточно постоянной темноты. На обоих полюсах темнота исключительно холодна — даже холоднее поверхности Плутона, который находится в 30 раз дальше от Солнца. Хотя Плутон получает в тысячу раз более слабый солнечный свет, чем Луна, этот свет в разное время достигает каждого квадратного метра его поверхности. В отсутствие солнечного света за несколько миллиардов лет можно сильно остыть: температура на дне темных кратеров составляет около –238 °C, что лишь на 35 градусов выше абсолютного ноля.

Если возникающий при столкновениях или, возможно, поступающий из других источников пар оседает инеем в этих кратерах и впоследствии его ничто не переводит обратно в газообразное состояние, логично предположить, что иней накапливается. Накопление происходит так медленно, что черепаший рост ползущих ледников в сравнении может показаться молниеносным, однако процесс идет миллиарды лет. Со временем форму обретает структура, очень отдаленно напоминающая растущий в сторону неба ледник: наслоения грязного от пыли льда, при удачном стечении обстоятельств увеличивающиеся на несколько миллиметров за миллион лет и освещаемые лишь звездами, к которым они очень-очень медленно тянутся.

По крайней мере, так было на протяжении последних нескольких миллиардов лет. Но около 25 года антропоцена Гринспуна в темные кратеры стали проникать другие типы излучения. Сначала радары, а затем и лазеры светили в них с орбиты, чтобы оценить их глубину. Другие инструменты блестяще использовали сами звезды, регистрируя отражения их ультрафиолетового излучения от внутренней поверхности кратеров. Вместе эти и последующие исследования предоставили убедительные доказательства наличия слоистого льда на дне глубоких кратеров.

Это очень обрадовало энтузиастов возвращения на Луну. Слоистый лед на полюсах можно использовать для обеспечения водой и кислородом исследовательской базы или даже постоянного поселения, существенно снижая необходимость везти все нужное с Земли. При диссоциации, то есть разделении молекулы воды на водород и кислород получается высококачественное ракетное топливо и идеальный окислитель для его сжигания.

Вторым сокровищем, которое столкновения принесли на Луну, можно считать фрагменты инопланетных пород. Столкновения, доставляющие метеориты с Земли на Марс, приносят гораздо большее их количество на поверхность Луны, где также есть метеориты с Марса и Венеры. На лунных равнинах разбросаны случайные фрагменты всех внутренних планет — вероятно, в основном они погребены под поверхностью из-за медленного, но непрерывного потока новых столкновений. Но при внимательном осмотре наверняка можно найти хотя бы некоторые метеориты.

В красиво озаглавленной статье, опубликованной в 2003 году, трое планетологов предположили, что Луну можно сравнить с «чердаком Земли»: никто точно не знает, что на нем хранится, и хлама там тоже немало, но интересного при этом гораздо больше, чем кажется, и многие вещи даже старше, чем можно подумать. Там могут быть ценные диковины. Там могут быть семейные реликвии.

К ценным диковинам можно отнести около 30 кг венерианских пород на каждые 100 км² лунной поверхности. Найти их — задача не из легких. Впрочем, получить образцы с Венеры вообще нелегко, учитывая, что температура ее поверхности составляет 440 °C, а атмосфера планеты в 100 раз толще земной. Совершить посадку там уже непросто — это удалось лишь двум советским аппаратам[47], но и они не продержались дольше нескольких часов. Совершить посадку, собрать образцы и вернуться на орбиту — а с поверхности Венеры это сделать почти так же сложно, как с поверхности Земли, — невыполнимая задача на текущем этапе развития технологий. Даже если бы это было возможно, аппарат принес бы лишь фрагменты сегодняшней, относительно молодой, покрытой лавой коры. Достать кору, которой миллиарды лет и которая сформировалась до появления плотной атмосферы, когда Венера вполне могла быть океаном, не получилось бы[48]. Но ее фрагменты могут обнаружиться на Луне, поскольку перенос пород между внутренними планетами в основном состоялся при бомбардировках в катархее.

Какой бы объем венерианской породы ни оказался на Луне, земной породы там гораздо больше. На тех же 100 км², где ученые при везении могут отыскать 30 кг венерианских пород, предложившие теорию о «чердаке Земли» исследователи ожидают обнаружить 20 тонн земной породы. Большая ее часть должна датироваться катархейским эоном — тем самым эоном, о котором на Земле свидетельств почти не осталось, поскольку планета постоянно находит своим породам новое применение. В начале 2019 года геологи из Хьюстона объявили о предполагаемом обнаружении одного такого фрагмента в доставленной «Аполлоном-14» брекчии.

На основе Grinspoon (2016), Goldblatt et al (2016) и авторской прихоти

Планетология не только распространила на всю Солнечную систему характерные для земной геологии практики и хронологическую периодизацию, говоря хоть о катархее, хоть об антропоцене, но и выяснила, что древнейший, ценнейший и редчайший предмет геологии находится не в земле, а в небесах. Джеймс Несмит ошибся насчет того, что Луна сохранила вид ранней вулканической Земли, но был прав, посчитав ее местом, где хранятся пережитки творения.

Если где-то во Вселенной и можно обнаружить породы, хранящие следы древнейшей земной жизни, велики шансы, что они обнаружатся на Луне.

Траектории

Чтобы достичь Луны, нужно решить не только и не столько проблему расстояния. Проблема скорости важнее. Космические корабли, как планеты и спутники, постоянно падают, поскольку траектории их полета определяются гравитационными полями Солнца и ближайших малых небесных тел. Чтобы перейти с одной траектории на другую, нужно изменить скорость в верном направлении на верную величину. Изменение скорости, необходимое для перехода с одной орбиты на другую, называется «характеристической скоростью». Чтобы добраться с поверхности Земли до поверхности Луны, требуется характеристическая скорость около 15 километров в секунду.

Выходить на нее следует поэтапно: каждый раз, когда космический корабль меняет траекторию, ему необходима дополнительная доза характеристической скорости. Больше всего ее нужно в самом начале. Чтобы выйти на низкую околоземную орбиту, космический корабль должен развить скорость около 7,7 км/с. На практике, чтобы преодолеть всевозможное сопротивление, нужно разогнаться примерно до 9 км/с.

С почти круговой околоземной орбиты космический корабль должен выйти на эллиптическую, перигей которой находится близко к Земле, а апогей — возле Луны. Для этого требуется характеристическая скорость около 3 км/с. У Луны космический корабль снова должен изменить траекторию, чтобы выйти на окололунную орбиту. Для этого нужен еще 1 км/с.

Если космический корабль должен совершить посадку с окололунной орбиты, ему потребуется еще 2 км/с, чтобы потерять орбитальную скорость и оказаться в стационарном положении на поверхности Луны.

Благодаря отсутствию атмосферы можно подойти очень близко к поверхности, не предпринимая финального шага. Космические корабли обращались вокруг Луны на высоте около 30 км и иногда спускались даже ниже. Однако при движении по окололунной орбите возникают другие проблемы. Масса лунной коры распределяется неравномерно, и скопления массы в морях становятся фантомными рифами, издалека сбивая низколетящие спутники, если только их орбиты не разработаны таким образом, чтобы волнения нивелировали друг друга. В то же время орбиты выше 1200 км дестабилизируются из-за притяжения Земли.

Если движение по окололунной орбите порой сопряжено с трудностями, возвращение на Землю дается легко. Когда космический корабль летит к Луне, гравитационное поле Земли притягивает его обратно: фактически он поднимается в гору. На обратном пути, как только корабль покидает гораздо более слабое гравитационное поле Луны, в дело вступает земное тяготение. В конце падения характеристическую скорость можно получить бесплатно, преобразовав скорость падения в невыносимый жар вхождения в атмосферу. Чтобы вернуться в Тихий океан с Базы Спокойствия, Нилу Армстронгу и Баззу Олдрину понадобилось менее 3 км/с, даже с учетом небольшого отклонения от маршрута, чтобы забрать Майкла Коллинза. Как замечает один из героев фильма «Место назначения — Луна», с этим путешествием справилась бы даже такая маленькая и примитивная ракета, как «Фау-2».

Все это показывает, что в космосе важна характеристическая скорость, а не расстояние. Чтобы добраться с Луны на Землю, требуется лишь около одной пятой характеристической скорости, необходимой для совершения того же путешествия в противоположном направлении.

Другим подтверждением этому может служить тот факт, что характеристической скорости, необходимой для доставки космического корабля на поверхность Луны, достаточно и для преодоления гораздо больших расстояний. «Астероиды, сближающиеся с Землей» (АСЗ) сближаются с ней лишь в том смысле, что, следуя по собственным орбитам, изредка оказываются на относительно небольшом расстоянии от Земли. В любой момент времени типичный АСЗ находится в 100–200 раз дальше Луны. Однако характеристическая скорость, требуемая для достижения многих из этих астероидов, не превышает ту, что нужна для достижения Луны: главное — выбрать верную траекторию и подождать. Так, чтобы добраться до небольших спутников Марса, требуется не больше характеристической скорости, чем чтобы добраться до большого спутника Земли (поверхность Марса — другое дело). Это значит, что близость Луны к Земле не делает ее самым очевидным местом назначения для эксплуатации внеземных ресурсов.

Не все орбиты окружают физические объекты. Когда малые объекты обращаются вокруг большого, их гравитационные поля совмещаются, создавая в пустом пространстве точки, вокруг которых может без труда обращаться космический корабль. Эти точки называются точками Лагранжа в честь физика Жозефа Луи Лагранжа, который первым изучил их систематически. Для Земли и Луны существуют две точки Лагранжа, которые находятся на том же расстоянии от Земли, что и Луна, одна в 60° впереди Луны на ее орбите, а вторая — в 60° позади. Их называют точками L4 и L5. Еще две точки[49] расположены на прямой, проходящей через центры Земли и Луны. Точка L1 находится чуть менее чем в 60 тысячах км над Центральным Заливом, расположенным в центре видимой стороны Луны, то есть на расстоянии, примерно в 30 раз превышающем радиус Луны или составляющем 15 % расстояния до Земли. Точка L2 находится чуть более чем в 60 тысячах км над центром обратной стороны Луны и расположена почти точно над кратером, названным в честь советского ученого Юрия Липского, который использовал данные, собранные межпланетной станцией «Луна-3», чтобы составить первые карты всей Луны. Космический корабль на «гало-орбите» у точки L2, которая перпендикулярна прямой, соединяющей Луну и Землю, может наслаждаться видом обратной стороны Луны, а также видеть Землю из-за лунного лимба.

Возможно, рано или поздно найдется применение всем перечисленным точкам Лагранжа. Орбиты у точки L2 уже эксплуатируются. Когда в январе 2019 года китайская межпланетная станция «Чанъэ-4» совершила посадку в бассейне Южный полюс — Эйткен, она смогла получать инструкции и возвращать данные только с помощью ретрансляционного спутника «Цюэцяо», поддерживающего радиосвязь с Землей и обратной стороной Луны с гало-орбиты.

«Цюэцяо» в переводе означает «сорочий мост». Небесная дева Чжи Ну ткала парчу из облаков для своего отца, Нефритового императора. Она влюбилась в пастуха Ню Лана, который забрался на небо, чтобы быть рядом с ней. Император этого не одобрил и обязал влюбленных поселиться на противоположных концах Млечного Пути, создав непреодолимое препятствие для их встречи. Но раз в год, в седьмой день седьмого месяца сороки строят мост через барьер, помогая им воссоединиться. Слезы встречающихся на краткий срок влюбленных проливаются на Землю дождем.

Это было чудесно: родители звали нас к телевизорам, которые, как и Луна, были черно-белыми, а на самом деле — по большей части серыми. Или же они выводили нас на улицу и показывали на небо. Или и то и другое. В тот момент существовали небесная Луна и экранная Луна, и они обе принадлежали и им, и нам: мы вместе переживали серьезные, необычные перемены. Нечто взрослое в тот момент открылось и детям — и толкнуло взрослых пересмотреть свои надежды на этих детей.

Не для всех родителей и не для всех из нас, кто тогда был ребенком, это стало самым важным событием в жизни. Кто-то не заметил его вообще. Кто-то счел его безумием и бесполезной тратой денег. Но для многих это столкновение с историей стало светлым воспоминанием — и не только. Восторженные взрослые показывали на небо, обещая нам гораздо больший мир — мир неба по ту сторону экрана, в котором нам предстояло расти.

Мы не знали, что было собрано всего 15 «Сатурнов-5» и что их оставалось всего девять. Мы не знали, что последние три миссии программы «Аполлон» отменят («Я просто не хочу рисковать возможной осечкой», — сказал президент Никсон). Мы не знали, что СССР не сумел построить сверхтяжелую ракету-носитель класса «Сатурна» и отказался от планов отправить своих людей на Луну или куда-либо дальше низкой околоземной орбиты. Мы не знали, что никто более не мог планировать такое. Мы не понимали, что, несмотря на восторги 1969 года, американцы никогда не проявляли особенного интереса к лунным миссиям и что другие задачи, тоже требовавшие немалых затрат, казались им важнее. Лунный мир открылся каждому как история будущего, которая, как нам вроде бы обещали родители, будет расти вместе с нами.

Но этого не случилось.

Нельзя сказать, что не случилось вообще ничего. В NASA построили собственные космические шаттлы и провели с ними более сотни миссий, потеряв в процессе два летательных аппарата и 14 жизней. После окончания холодной войны Америка и Россия в партнерстве с Европейским космическим агентством, Японией и Канадой построили внушительную Международную космическую станцию, где на момент написания этой книги уже 18 лет сменяются экипажи. Большую часть этого времени марсоходы путешествуют по пустыням Марса, изучая геологию у себя на пути, а аппарат «Кассини» летает среди колец и спутников Сатурна. Спутники связи превратились в доходный бизнес, и космос стал играть важнейшую роль в торговле и военном деле.

И все же этого было недостаточно для людей, которых порой называют «сиротами „Аполлона“», — детей конца 1960-х, ищущих вдохновения в космосе, но получающих одно разочарование. Тот факт, что программа «Аполлон» так ни к чему и не пришла, огорчил многих, но большинство из них не возвращаются к этой мысли — или вообще об этом не задумываются. Однако некоторые сочли сворачивание космической программы на заре их зрелости предательством и тяжелой утратой. Такие люди жалостливо спрашивали: «Если мы смогли отправить человека на Луну… то почему не можем отправить человека на Луну?» Может, даже не мужчину, а женщину. Они следили за космической программой и стали учеными и инженерами, чтобы в ней работать. Они рассказывали о ней детям. Что-то в ней их вдохновляло, что-то — восхищало. Но ничто не давало им удовлетворения.

Они думали — и по-прежнему думают, — что развитие человечества и человеческое присутствие за пределами Земли неотделимы друг от друга и полезны для каждого. Они чувствовали желание «оставить след во Вселенной», о котором говорил Стив Джобс. Но им приходилось мириться с неприятной мыслью, что тот след, который они хотели оставить, уже однажды был оставлен ранее, а рихтовщики истории, не привлекая внимания, стерли большинство свидетельств о нем.

В некотором роде они противостояли удивительно большой группе людей, которые отрицали, что высадки вообще происходили, и утверждали, что на самом деле они были сфабрикованы. Само собой, это не так. Само собой, высадки были. Но разве невступление в космическую эпоху не говорит в известном смысле о том, что их могло и не быть? Разве это не делает их обманом другого рода? Если мечта не воплощается в жизнь, это не значит, что ее следует считать ложью. Однако, как поет Брюс Спрингстин в песне The River, порой такая мечта бывает хуже лжи.

Неожиданная потеря будущего, о неизбежности которого твердили их детство и вера, раззадорила их. Вместе с тем она их ослабила. Все они чувствовали горечь, обиду и гнев, а некоторые не ограничивались и этим. Они злились на NASA, на Конгресс, на военно-промышленный комплекс — на всех, кто был ответственен за то, что космическое будущее оказалось далеко не таким светлым, каким должно было быть. Они злились на дураков, которые ничего не желали слышать, на циников, которые прислушивались к ним, только чтобы их осмеять, и даже на других энтузиастов, которые придерживались не совсем верной трактовки учения. На всех, кто ничего не понимал.

Однако если кто-то и пребывал в недоумении, так это сироты. Для ребенка любая новая вещь — это начало. Программа «Аполлон» стала концом — тем, к чему пришла космическая раса, а не тем, что должно было стать ее фундаментом. Она списала немногие оправданные мотивы полететь на Луну — как в Америке, так и за ее пределами — и не оставила ни одного нового основания им на смену. Америка успешно показала миру свое технологическое превосходство. Хотя наука была не основной целью программы, деятельность Шумейкера и других ученых, а также живой интерес к ней, который они пробудили в астронавтах, обеспечили проведение основных научных процедур. Из чего состоит Луна, как она появилась, какие воздействия испытала впоследствии — на все эти вопросы был, по сути, получен ответ.

Да, оставались еще такие типы лунного рельефа, по которым не ступала нога человека. Никто еще не посмотрел в небо обратной стороны, где не было Земли[50]. Никто не собрал образцы пород, сформировавшихся в период вулканической активности после образования морей. Но это были вопросы второго порядка. У науки был Марс, куда можно было отправить зонды, Юпитер и Сатурн со спутниками, где можно было полетать, Меркурий, который можно было посетить впервые. Наука двигалась вперед, а не назад — и вполне могла обойтись без астронавтов. Космос мог стать новым рубежом разума и без тщательно упакованного, но по-прежнему хрупкого тела.

Дотянуться до Луны. Выть на Луну. Ходить по Луне. Спускать Луну с небес. Раньше все это были фантазии — или выражение отчаяния. И теперь все вернулось на круги своя.

Герой повести Роберта Хайнлайна «Человек, который продал Луну» (1950) магнат Делос Харриман намерен отправить первую ракету на Луну, даже если на это уйдет все его состояние, а также состояние многих других людей.

— Делос, да забудь ты об этом! Ты годами поешь одну песню. Может, однажды люди и доберутся до Луны, но верится с трудом. Как бы то ни было, ни ты, ни я уж точно этого не увидим.

— Конечно, не увидим, если будем просиживать штаны, ровным счетом ничего не делая. Но мы можем приблизить этот момент.

Склоняя деловых партнеров, политиков и финансистов поддержать его маниакальную идею, Харриман оперирует огромным количеством финансовых планов и аргументов. Среди них есть и те, что использовались в программе «Аполлон» и были снова испробованы в последующие десятилетия, но признаны недостаточными.

За десять лет до того, как Джон Кеннеди в своей предвыборной кампании пообещал Америке «новые рубежи», Харриман Хайнлайна предложил такой же оборот

— Скажи, что это открывает новые рубежи…

в форме истории об американском поселенце, осваивающем новые земли и открывающем новые горизонты. Эта философия стала частью программы «Аполлон» и сохранила свою притягательность по сей день, что остро ощущают лишь немногие, в то время как большинство воспринимает ее как один из элементов более общего убеждения об исключительности Америки, которая способна на великие свершения, что не может не вдохновлять. Описанные настроения были достаточно сильны, чтобы Америка не перестала посылать людей в космос после сворачивания программы «Аполлон», хотя это вполне могло произойти. В 1971 году директор Административно-бюджетного управления Кэп Уайнбергер написал служебную записку, в которой рекомендовал не отменять программу полностью, а построить гораздо более скромный по сравнению с «Аполлоном» космический шаттл.

«Америка, — заявил Уайнбергер, — в состоянии позволить себе нечто большее, чем повышение благосостояния, программы по реставрации городов и аппалачского рельефа и тому подобное».

«Я согласен с Кэпом», — ручкой написал в верхней части записки президент Ричард Никсон. Американцы должны и дальше летать в космос, чего не делают другие нации, и в том числе из-за этого считать себя особенными.

Как и в случае с программой «Аполлон», космический шаттл также продвигался в качестве

— …прививки для процветания.

пути к новым прибыльным технологиям. В этом отношении программа не оправдала себя. Тип технологий, нужных миру,

— Быстрые перевозки окупятся — они всегда окупаются.

менялся: эпоха наращивания скорости и расстояний, начавшаяся, когда первые паровые локомотивы пронеслись мимо литейного завода «Бриджуотер», и достигшая апофеоза, когда заревел первый двигатель F-1, закончилась. Спрос на скорость как поистине современное удовольствие был удовлетворен. Ни один человек ни разу не путешествовал быстрее, чем экипаж «Аполлона-13».

Притягательность шаттлов объяснялась также возможностью их применения в военных целях. Впрочем, все ограничивалось размещением разведывательных спутников на низкой околоземной орбите. Казалось, в далеком космосе нет ничего, что пугало бы людей

— Годами мне снится один и тот же кошмар, в котором я просыпаюсь и узнаю из газет, что русские высадились на Луне и провозгласили создание Лунной Советской Республики.

и заставляло бы их вести гонку вооружений. Подводные лодки защищали ядерное оружие от внезапных нападений гораздо лучше, чем попытка складировать его на Луне. Договор о космосе, подписанный в ООН в 1967 году, закрепил принцип исключительно мирного использования космоса в основном потому, что две державы, способные использовать космос в немирных целях, не видели в этом смысла.

Хотя первые трансляции с Луны оказали огромное влияние на детей и взрослых по всему миру, ее нельзя было использовать в качестве надежного связного ретранслятора, потому что она могла передавать сигнал в любую точку

— Вы не думали, что телетрансляциям с Луны ничто не помеха? К ним не вправе придраться ни единый земной цензор.

вращающейся Земли менее 12 часов в сутки. Как отметил Артур Кларк, спутники на геостационарных орбитах были гораздо совершеннее. К тому же без них в NASA не смогли бы передавать сообщения, полученные с помощью приемников в разных концах света, в Хьюстон — и Уолтеру Кронкайту — вне зависимости от положения Луны на небе.

Лунные минералы

— Тысяча акров по доллару за акр. Кто откажется от такого предложения? Особенно если пойдут слухи, что Луна изобилует урановыми рудами.

— Это и правда так?

— А мне почем знать?

в 1970-х годах представляли лишь научный интерес. Доставленные «Аполлонами» образцы не содержали хоть сколько-нибудь ценных руд. Не было ни следа алмазов, которыми с тридцатых годов

— Ваши геологи в один голос твердят, что алмазы — это продукт вулканической активности. Как думаете, что мы там найдем? Он положил на стол голландцу большую фотографию. Торговец бриллиантами равнодушно взглянул на запечатленную на снимке планету, изрытую тысячей гигантских кратеров.

усыпали ее поверхность научные фантасты. Необходимое для формирования алмазов давление наблюдается лишь в глубочайших слоях лунной мантии, откуда, вероятно, нет выхода на поверхность.

Предприятие может получить прибыль и другими способами. Однако реклама,

— Несколько дней назад ко мне заглянул один человек — вы уж простите, я не стану называть его имени, но вы и сами поймете, о ком я. Так вот, он представлял клиента, желающего купить лицензию на рекламу на Луне. Он знал, что мы не гарантируем успеха, но сказал, что его клиент готов пойти на риск.

скрытая реклама,

Когда лунный корабль «Пионер» начнет восхождение по огненной лестнице, двадцать семь важнейших устройств его «начинки» будут питаться от специально разработанных батарей компании «Дельта»…

опустошение детских копилок,

— Я хочу стрясти хоть по монетке и со школьников. Если сорок миллионов детей дадут по десять центов, получится четыре миллиона — а нам они не лишние.

— Зачем ограничиваться десятью центами?..

и филантропия

— Ничего не иссякнет, пока на свете есть богачи, которые готовы делать подарки, лишь бы только не платить налоги.

не могли справиться с задачей. Если уж на то пошло, с ней не справлялась и филателия.

— Джордж, ты ведь собираешь марки?

— Да.

— Сколько будет стоить почтовое отправление с маркой, погашенной на Луне?

— Что? Это ведь невыполнимо.

— Думаю, мы могли бы без особого труда объявить свой лунный корабль официальным филиалом почтового отделения.

Экипаж «Аполлона-15» опробовал это, спустив на лунную поверхность несколько памятных конвертов с марками, которые каким-то образом не попали в официальный грузовой манифест NASA, и затем передав их немецким коллекционерам. Награда была невелика. И ни один из троих членов экипажа больше не летал в космос с NASA.

Однако в итоге важны были не аргументы и не стимулы, которые Харриман предлагал своим друзьям, а цель заключалась не в том, чтобы получить очки за путешествие на Луну. И Харриман, и Хайнлайн знали с первых строк истории, что

— Ты должен верить!

Ты. Не каждый. Ты. Идея об экспансии за пределы Земли, в будущий восход,

На востоке, на фоне полной Луны, чернела высокая и стройная пирамида корабля.

на удивление личная по своей сути. Сторонники этой идеи полагают, что она имеет общемировое значение: думаю, они искренне верят в свои слова о судьбе человечества и прочих вещах. Но они также верят, что проводниками этого всеобщего блага могут стать и станут они сами — и им подобные. В статье «Космический корабль бросает вызов», которую Артур Кларк представил своим коллегам по Британскому межпланетному обществу в 1946 году, об исследователях, музыкантах и математиках говорится как о людях, делающих свою работу не по какой-то конструктивной или неконструктивной причине, а просто потому, что не делать ее они не могут:

[И] следовательно, если быть честными, дело в нас. Любые «причины», которые мы можем назвать, говоря о своем желании отправиться в космос, придумываются задним числом и становятся оправданиями, потому что мы чувствуем, что обязаны их называть. Они истинны, но избыточны — если не считать той практической ценности, которую они приобретают, когда мы пытаемся заручиться поддержкой всех тех, кто не разделяет наш живой интерес к астронавтике, но понимает, какие выгоды она может принести и какие последствия это будет иметь для тех дел, которые имеют огромную важность для них.

Сироты «Аполлона» смешивали исключительный энтузиазм Кларка и маниакальное желание Харримана верить с отчаянием из-за того, что их не мучили фантазиями о будущем, а лишили реальности настоящего. Они считали, что мир хотел получить Луну и все то, что она символизировала. На самом деле, как предвидел Кларк, влиятельные люди хотели этого лишь ради выгоды для других дел, которые были им ближе.

Теперь, спустя почти 50 лет тоски, ожиданию сирот, которые ни на миг не отказывались от своей мечты, почти пришел конец. Лет через пять на Луну отправится целая флотилия роботизированных кораблей с полезным грузом — часть от признанных космических держав, включая Китай, Индию и Америку, а часть от таких новичков, как Израиль и Канада. Одни корабли будут оплачены коммерческими предприятиями, другие — филантропами, а не государствами, третьи — средствами из всех перечисленных источников. Одни доберутся до Луны самостоятельно, другие оплатят проезд в автобусе другой компании или страны. Кому-то повезет с бесплатным билетом на рейс.

Отчасти это объясняется тем, что технология роботизированных космических полетов стала совершеннее и дешевле, а состояния отдельных лиц, заинтересованных в таких технологиях, выросли. Отчасти — тем, что в 1990-е годы возникли новые вопросы, в частности о природе летучих веществ на лунных полюсах, и люди хотят получить на них ответ в научных и практических целях. Отчасти — тем, что кажется все более вероятным, что люди в относительно недалеком будущем вернутся на Луну, причем не просто чтобы посетить ее, а чтобы остаться надолго: ведутся разговоры о лунных базах и даже «лунных деревнях». Роботы станут разведчиками: некоторые в буквальном смысле, но все до единого — в переносном.

Однако, помимо новых технологий и новых источников средств, появились и новые причины. Одна из них уходит корнями в холодную войну, которая запустила космическую гонку и показала лунный рельеф: эта проблема получила название «экзистенциальной угрозы».

Одной из причин, по которым люди XIX и начала XX века не желали верить, что лунные кратеры сформировались в результате столкновений, был тревожный вывод, что если Луна подверглась такой сильной бомбардировке, то ей должна была подвергнуться и Земля. Когда люди научились распознавать характерные признаки столкновений, впервые описанные Шумейкером для Аризонского метеоритного кратера, это оказалось правдой. В 1961 году Шумейкер с коллегами доказали, что Нёрдлингенский Рис в Германии представляет собой гораздо более крупную ударную структуру, а именно кратер диаметром 24 км. Через пару лет ученые распознали ударную природу кратера Карсуэлл в Саскачеване. Его диаметр составляет 40 км, что примерно вдвое меньше диаметра кратера Тихо, сравнимого с ним по возрасту.

Хранители униформистской истории Земли, геологи, сначала сочли эти давние столкновения никак не связанными с более серьезными проблемами науки и несовместимыми с характерным для ученых недоверием к катастрофическим сценариям. Некоторые научные фантасты уделили им больше внимания. В «Молоте Люцифера» (1977) Ларри Нивен и Джерри Пурнель описали физически правдоподобное и политически тревожное столкновение с кометой со всеми его апокалиптическими последствиями. В 1980 году палеонтолог Калифорнийского университета Уолтер Альварес, его отец, физик Луис Альварес, и химики Фрэнк Азаро и Хелен Вон Мичел доказали, что крупное столкновение положило конец меловому периоду и привело к вымиранию динозавров, обрушив на Северную Америку цунами и засыпав ее осколками, а также подняв в атмосферу достаточно пыли, чтобы лишить всю планету солнечного света. «„Молот Люцифера“ убил динозавров», — сказал Луис Альварес на одной из своих лекций.

К этому моменту Шумейкер, его жена Кэролайн и несколько других исследователей с помощью телескопов искали в небе угрожающие Земле астероиды. Беспокойство о подобных вещах все еще казалось абсурдным в политических кругах, но было вполне оправданным в глазах энтузиастов космоса, для которых оно повысило важность двух прежде второстепенных причин отправиться в очередной космический полет.

Первой была необходимость обнаружить угрожающие Земле астероиды и кометы и изменить их траекторию. В «Молоте Люцифера» астронавт эпохи «Аполлонов» Рик Деланти выражается вполне однозначно: «Лет через десять мы могли бы столкнуть эту чертову штуку с пути!» На слетах любителей научной фантастики стали попадаться люди в футболках с надписью «Динозавры вымерли, потому что у них не было космической программы» — автором этой фразы считался Нивен, который придумал и продолжение: «А если в отсутствие космической программы вымрем и мы, то так нам и надо!»

Вторая причина была глубже и шире — и в основе ее лежало не желание отразить удар, а стремление убежать. Предположение Кевина Занле и Норма Слипа о жизни в период тяжелой бомбардировки — что при светопреставлении лучше улететь из мира на метеорите, чем свариться вместе с океанами, — можно применить не только к микробам катархея, но и к людям антропоцена. Когда выжить на планете невозможно, есть резон укрыться за ее пределами. В своем первом опубликованном романе «Прелюдия к космосу» (1948) Кларк отметил: «Земля — слишком маленькая и хрупкая корзина, чтобы человечество держало в ней все яйца»[51].

Эта мысль — еще одна интерпретация научно-фантастического дуэта космических путешествий и сверхмощного оружия, где ракеты, которые вполне могли бы стать инструментом ядерной войны, выступают в качестве способа сбежать от нее. В «Прелюдии к космосу» говорится: «Атомная энергия делает межпланетные путешествия не только возможными, но и обязательными». В «Марсианских хрониках» (1950) Рэя Брэдбери американские колонисты смотрят на объятую ядерным пламенем Землю — пожалуй, прежде этого не делал ни один герой научной фантастики.

Уклониться от войны таким образом возможно — хоть феномен вины выжившего и не позволяет назвать это успехом в полном смысле слова, — только если большинство колонистов представляют одну сторону конфликта. Однако если люди Марса или Луны разделены, как и граждане земных государств, война, вероятно, затронет и их. В новелле Майкла Суэнвика «Яйцо грифона» (1992) рабочие на поверхности Луны с ужасом наблюдают, как на Земле над ними один за другим происходят точечные ядерные взрывы, а затем возвращаются на лунную базу, обезумевшие от нейротоксического шока. В «Миллениуме» (1976) Бена Бовы обитатели соседних лунных баз, американской и советской, построенных в давно прошедшую эпоху разрядки, наблюдают, как их родной мир неумолимо движется к войне. Командующий американской базой Чет Кинсман предлагает своему советскому коллеге Петру Леонову объединиться, провозгласить независимость и пересидеть войну на единственно безопасном расстоянии в 380 тысяч километров.

— Ты правда полагаешь, — медленно спросил [Леонов], не поворачиваясь к Кинсману лицом, — что мы сможем смотреть, как уничтожают нашу родину, и не сходить с ума? Ты правда считаешь, что их война не уничтожит и нас?

Стараясь не выдавать волнения, Кинсман подошел к другу и ответил:

— Мы можем избежать столкновения. Если постараемся.

— Нет, друг мой, — с бесконечной печалью в голосе возразил русский. — Я могу доверять тебе, а ты можешь доверять мне, но нельзя ожидать, что почти тысяча русских и американцев будут доверять друг другу, наблюдая, как гибнут их семьи.

Кинсману хотелось закричать, но вместо этого он прошептал:

— Но что же нам делать, Пит?

— Ничего. Миру суждено умереть. На нас надвигается миллениум.

Возможность переждать ядерную войну на Луне была не лишена пугающего очарования. Однако как причина полететь на Луну она была ужасна. Стоило ли сомневаться, что лучше направить ресурсы на предотвращение войны, а не на строительство печального, убогого бункера в небе?

Казалось, нечеловеческие угрозы жизни на Земле — например, столкновения, сравнимые по мощи с тем, что уничтожило динозавров, — давали менее подозрительное основание для разработки стратегии эвакуации с планеты. Вместо того чтобы бежать от войны, ее лучше предотвратить, но естественные угрозы жизни на Земле действительно могли оправдать экспансию. Изучение Луны приоткрыло окно в тяжелое прошлое Земли и оживило эту идею, хоть она была и не нова. Повествующая об астронавтах и программе «Аполлон» книга Орианы Фаллачи «Если Солнце умрет» (1965) написана в форме разговора Фаллачи с ее отцом, который считает, что на Земле всегда есть все необходимое для жизни — по сути, даже сама жизнь, в форме воздуха, воды и растительности, — зачем вообще отправляться в удушающее, безжизненное пространство? Фаллачи отвечает ему, цитируя Рэя Брэдбери, но не его романы, а его прогнозы:

По той же причине, по которой мы заводим детей.

Потому что мы боимся смерти и темноты и хотим увидеть свое отражение, увековеченное в бессмертии.

Мы не хотим умирать, но смерть всегда близко, и потому мы рожаем детей, которые рожают других детей, и так далее до бесконечности.

И таким образом мы обретаем вечность.

Не стоит забывать, что Земля может умереть, взорваться, что Солнце может погаснуть — и погаснет однажды.

А если погибнет Солнце, если погибнет Земля, если погибнет наша раса, то погибнет все, чего мы достигли до этого момента. Погибнет Гомер, погибнут Микеланджело, Галилей, Леонардо, Шекспир, погибнет Эйнштейн, погибнут все те, кто жив сегодня, потому что живы мы, потому что мы думаем о них, потому что мы храним их в памяти.

И затем все это, каждое воспоминание, вместе с нами провалится в пустоту.

Так давайте спасем их, давайте спасем самих себя. Давайте подготовимся к исходу, чтобы продолжить жизнь и заново отстроить города на других планетах, ведь нам недолго осталось жить на этой Земле!

Эти слова находят отклик и вдохновляют: они напоминают оду силе человеческого духа. В то же время в них слышится не только отвага, но и отчаяние. И они имеют больше общего с критикой прославляемой Фаллачи программы «Аполлон» со стороны интеллектуалов, чем обе стороны готовы были признать в то время.

Поводом к этой критике тоже был страх конца света. При этом критики полагали, что он наступит не в будущем, а в настоящем, поскольку в их представлении он был неразрывно связан с мировоззрением, которое привело к созданию космической программы. В «Ситуации человека» (1958) Ханна Арендт утверждает, что желание отправиться за пределы Земли подрывает фундаментальное представление о том, что значит быть человеком в мире. Исследовательница и противница тоталитаризма, Арендт не могла не учитывать, что первый спутник в космос запустил Советский Союз, а потому, как отец Фаллачи, считала такие попытки технологической трансцендентности путем к уничтожению человечества. Человеческая ситуация предполагает, что человек рождается, растет и умирает в мире жизни и смерти. Таким образом, космические путешествия — это, по сути, конец света. В 1966 году ее давно отвергнутый учитель и любовник Мартин Хайдеггер высказал подобные взгляды в интервью, посмертно опубликованном десятилетие спустя:

Технологии отрывают людей от земли и лишают корней. Я не знаю, испугались ли вы, но я, во всяком случае, испугался, когда увидел изображения, поступающие с Луны на Землю. Нам не нужна атомная бомба. Человек уже лишен корней. Нам остались лишь чисто технологические отношения. Человек теперь живет не на Земле[52].

Эти чувства тоже нашли отражение в научной фантастике, но искать их нужно во внутренних катастрофах Дж. Г. Балларда, а не в космических столкновениях Нивена и Пурнеля.

Порицаемая Хайдеггером технологическая картина мира была мила сердцу сирот «Аполлона». Чаще всего именно так они и обосновывали необходимость вернуться в космос и на Луну: надо расширять эту картину на благо промышленности и частных предприятий.

Первый значимый проект космической программы, движимой желанием обеспечить экономические и мировые потребности, а не стремлением исполнить предназначение нации, предложил идеалист Джерард О’Нил, профессор физики из Принстона. Помня, как «Аполлон» упал на Землю, он утверждал, что долгосрочная космическая экспансия должна приносить выгоды непрерывно, год за годом, а не ограничиваться одним поводом для гордости. Он разработал схему, которая могла решить одну из главных проблем, стоявших в середине семидесятых перед Америкой и всем миром: энергетический кризис.

О’Нил предполагал разместить на геосинхронных орбитах огромное число солнечных батарей, способных работать и ночью, и в условиях облачности, круглосуточно собирая резкий, чистый, почти беспримесный солнечный свет космоса. Преобразуя электричество в микроволновое излучение с такими длинами волн, которые не поглощаются атмосферой, эти батареи отправляли бы энергию на приемники на поверхности Земли. Оттуда она поступала бы в государственные энергосистемы. Собирая солнечную энергию, такие спутники обеспечивали бы энергетические нужды планеты, позволяя забыть о загрязнении окружающей среды, о ядерных авариях, о зависимости от ОПЕК и даже о выбросах от сжигания ископаемого топлива, хотя в те годы они еще не были поводом для беспокойства[53].

О запуске таких крупных объектов с поверхности Земли не шло и речи. По оценкам О’Нила, масса расположенного на геосинхронной орбите спутника, вырабатывающего энергию мощностью один гигаватт — или тысяча мегаватт, что сравнимо с мощностью крупной электростанции обычного типа, — могла достигать 16 тысяч тонн. Грузоподъемность еще не построенного космического шаттла составляла менее 30 тонн — и даже их можно было поднять лишь на низкую околоземную орбиту. Был только один способ построить такие крупные объекты, как вырабатывающие энергию спутники, — большую часть материала взять с Луны.

О’Нил планировал использовать бульдозеры, чтобы открытым способом добывать реголит, разыскивая среди пыли и щебня металлы и силикаты, подходящие для создания солнечных батарей. Это сырье отправлялось бы в космос с помощью «электромагнитной катапульты», напоминающей поезда-маглевы, которые удерживаются и движутся силой электромагнитных полей, скользя над путями в отсутствие трения. Проложенная по прямой на лунной поверхности, такая железная дорога могла разгонять грузы до орбитальных скоростей.

Траектории запуска сырья отправляли бы его в точку L5 системы Земля — Луна, находящуюся в 60° позади Луны на ее орбите. Там гораздо более многочисленная, чем на лунных рудниках, рабочая сила пускала бы это сырье на производство вырабатывающих солнечную энергию спутников. Рабочие жили бы на созданных своими руками «островах», также построенных из лунного сырья. О’Нил представлял одну такую структуру — он назвал ее «третьим островом» — в форме полого цилиндра в несколько километров длиной. Вращаясь вокруг своей оси, он позволял бы рабочим ощущать центробежную силу, имитирующую силу тяготения[54]. Солнечный свет проникал бы внутрь сквозь длинные окна, а соседи жили бы друг над другом.

Этот проект, описанный в книге «Высокий рубеж» (1976), обрел многочисленную и разношерстную группу сторонников. Он понравился технарям, понравился хиппи, понравился борцам за экологию. Великолепный калифорнийский импресарио идей Стюарт Брэнд, призывавший NASA обнародовать фотографии всей Земли из космоса, когда они еще не были доступны публике, подхватил идею О’Нила в своем журнале Whole Earth Catalogue и сопутствующем ему CoEvolution Quarterly. Не случайно эти же журналы стали площадкой для первых серьезных дискуссий о гипотезе Геи, предложенной Джеймсом Лавлоком. Став частью ан-тикоперниковского возвращения к Земле, спровоцированного тем, что весь остальной мир казался безжизненным, гипотеза Геи прославляла уникальность нашей биологической системы. Не вступая в обсуждение гипотезы, О’Нил предлагал способ исправить небесный дефицит миров, подобных земному, — их нужно построить с нуля, воссоздав наш мир в миниатюре.

В «Молоте Люцифера» раздосадованный астронавт Рик Деланти изложил идеи О’Нила, обратившись с речью к гостям, собравшимся в Хьюстоне у него на барбекю. Интерес к ним проявил и губернатор Калифорнии Джерри Браун. Калифорния — земля мечтателей, защитников окружающей среды и аэрокосмических компаний. Был смысл рассмотреть идею, интересную им всем. О’Нил вдохновил людей на создание первого — со времен Общества космических полетов, Британского межпланетного общества и Американского ракетного общества 1930-х годов — открытого сообщества энтузиастов космоса[55]. Они сплотились вокруг новой организации — Общества L5, которое поддерживал сам Хайнлайн.

Отчасти привлекательность программы О’Нила объяснялась тем, что она предлагала одним махом решить две экологические проблемы, выходившие на первый план в 1970-х, особенно в подготовленном для самопровозглашенного Римского клуба докладе «Пределы роста» (1972) и на первой экологической конференции ООН, состоявшейся в Стокгольме в тот же год. Держа в сердце образ земного шара, появившийся в мире после миссий «Аполлонов», этот новый энвайронментализм объединял страх, что люди в глобальных масштабах вредят окружающей среде, с опасением, что они лишат весь мир природных ресурсов, которые им необходимы. В то мрачное десятилетие он рассказывал о мягком апокалипсисе, который был ничуть не менее пугающим и вызывал бесконечно больше тревог, чем внезапное и резкое столкновение с астероидом.

Самые серьезные экологические опасения обобщили стэнфордские ученые Пол Эрлих и Джон Холдрен, которые вывели следующую формулу:

Воздействие (I) = Население (P) x Благосостояние (A) x Технологии (T)

Утверждалось, что чем больше в мире любого из трех компонентов, собранных в правой части формулы IPAT, тем более сильное воздействие человек оказывает на окружающую среду. Однако О’Нил и его сторонники полагали, что, подобно отражению, или вывернутому наизнанку карману, или миру в небе немира, космические технологии могут обратить эту безысходную перспективу, заменив технологии, оказывающие воздействие на Землю и истощающие ее ресурсы, технологиями, которые этого не делают. Согласно формуле, технологии усиливают воздействие населения и благосостояния. Члены Общества L5 утверждали, что космические технологии смогут его сокращать. I = PA/T. Если значение T в знаменателе достаточно велико, воздействие может сокращаться даже по мере роста благосостояния людей.

Приверженцы этой идеи сулили Земле золотые космические горы. Они представляли, как вся тяжелая промышленность переместится на орбиту, где будет с выгодой использовать неограниченный объем энергии, свободно доступный вакуум и сложные производственные техники, работающие лишь в условиях микрогравитации при свободном падении. Они говорили о пенометаллах легче сахарной ваты и тверже стали, о нитевидных кристаллах прочнее тросов, о композитах из веществ, которые невозможно смешать на Земле. Эта орбитальная промышленность питалась бы сырьем из далеких миров — не только с Луны, но и из шахт на астероидах, где металлы расплавлялись бы при помощи огромных зеркал перед отправкой на заводы, расположенные на околоземной орбите. Любое загрязнение сметал бы солнечный ветер, сдувающий все выбросы и отходы со своего пути на границу межзвездного пространства даже успешнее, чем приливы очищают речные устья. Космос как мастерская, космос как литейный завод, космос как источник очищения — Джеймсу Несмиту это понравилось бы.

И этот высокий рубеж не мог никуда исчезнуть. Он просто становился бы все выше. Такие его сторонники, как Пурнель, утверждали, что это позволит людям не просто выжить, а «выжить красиво». Космизм как капиталистическое самосовершенствование. Все больше прорывных технологий. Все меньше бедняков.

Впрочем, целью была уже не Луна. Верная своей современной природе, Луна оставалась на периферии этих планов, в ней видели просто источник сырья. В основном будущих поселенцев высокого рубежа не слишком интересовала Луна как таковая, с ее уже посещенными пустынями и близкими, ограничивающими пространство горизонтами. Предполагалось, что местом действия станет точка L5 и специально построенные в ее районе острова[56]. Именно они воплощали в себе американскую любовь начинать все с чистого листа, реализуя потенциал, о котором Томас Пейн сказал: «Мы в силах начать мир с начала», — и открывая возможность второго творения. Луна была лишь осколком первого.

Если забыть об идеологии, в практическом отношении проект О’Нила проигрывал. Реализовать его не было возможности. Даже если бы цены на топливо оставались на кризисном уровне 1970-х годов и даже если бы можно было по примеру О’Нила допустить, что десятки тонн оборудования на Луне смогут отправлять тысячи тонн сырья в точку L5, одна отправка десятков тонн оборудования на Луну на регулярной основе значительно превосходила возможности флотилии космических шаттлов. Энтузиасты утверждали, что возможен и гораздо более эффективный запуск. Однако само существование флотилии шаттлов доказывало, что правительство не собирается заниматься его разработкой. Энтузиасты утверждали, что лунные шахты и собирающие солнечную энергию спутники окупятся почти так же быстро, как идущие на протяжении десятилетий инвестиции в земные шахты и атомные электростанции. Частный капитал оставался абсолютно равнодушным.

В 1980-х был предложен способ выйти из этого тупика. Что, если добывать на Луне не сырье для использования в далеких космических колониях, а нечто весьма ценное на Земле? Если бы Луна давала нечто, стоящее десятки миллионов долларов за тонну, ее стоило бы индустриализировать лишь ради этого. На роль чудо-вещества прочили гелий-3.

Не весь солнечный ветер, дующий с Солнца, уходит в межзвездное пространство: часть его попадает на поверхность планет, спутников и астероидов, чье магнитное поле недостаточно сильно, чтобы его отражать. Часть его поглощает лунный реголит. В солнечном ветре содержится гелий-3 — изотоп, который в некотором роде служит идеальным топливом для термоядерных реакторов, но на Земле встречается крайне редко.

Ядерный синтез производит энергию, объединяя очень легкие атомные ядра в несколько более тяжелые. В космосе он питает энергией звезды. На Земле — водородные бомбы. В теории — и эта теория чарует уже не первое поколение физиков — ядерный синтез также представляет собой весьма заманчивую альтернативу ядерному делению как почти неиссякаемый источник электричества, который не требует инфраструктуры, позволяющей также развитие ядерного вооружения, и не оставляет ядерных отходов. В настоящее время запущена масштабная международная программа по строительству такого реактора на юге Франции.

В этом реакторе, получившем название ITER, дейтерий — стабильный изотоп водорода, который без труда выделяется из морской воды, — будет вступать в реакцию с тритием, нестабильным изотопом водорода, который придется производить специально для этой цели. Такая топливная смесь практична, но не идеальна. Тритий не только радиоактивен, но и широко применим — а строго говоря, и незаменим — при разработке ядерного оружия. Кроме того, тритиевые реакторы будут испускать достаточное количество нейтронов, чтобы превратить некоторые их части в отходы с низким уровнем радиоактивности, которые впоследствии придется утилизировать.

Если дейтерий будет вступать в реакцию с гелием-3, а не с тритием, обеих проблем удастся избежать. Гелий-3 не радиоактивен и не используется в атомных бомбах. При его синтезе с дейтерием испускаются протоны, а не нейтроны. Эти протоны, несущие электрический заряд, можно использовать и утилизировать, не распространяя радиацию. Таким образом, гелий-3 обещает то же самое, что и собирающие солнечную энергию спутники, а именно чистую энергию. Однако, если построить нужный реактор, для выработки того же гигаватта мощности, который могут вырабатывать весящие по 16 тысяч тонн спутники О’Нила, понадобится лишь 100 кг гелия-3 в год. Всего нескольких сотен тонн гелия-3 в год будет достаточно, чтобы обеспечить текущие энергетические потребности всей планеты.

Само собой, члены Общества L5 и писатели-фантасты с энтузиазмом приняли идею о добыче гелия-3. Среди прочего она легла в основу романов Иена Макдональда «Новая Луна» (2016) и «Волчья Луна» (2018), а также фильма Данкана Джонса «Луна 2112» (2012). Геолог Харрисон Шмитт, который летал на Луну на «Челленджере», лунном модуле «Аполлона-17», тоже весьма ею увлечен[57]. Однако, как и предложенная О’Нилом колонизация точки L5, а возможно, и в большей степени, эта идея совершенно непрактична.

Чтобы добыть 100 кг гелия-3, нужно переработать десятки миллионов тонн лунного реголита, а это не проще, чем выбрасывать в космос тысячи тонн сырья, которое затем будет плавиться для производства спутников. Кроме того, развитие термоядерной энергетики сдерживают не те проблемы, которые может решить использование гелия-3. На самом деле пока что разрабатывающие технологию ядерного синтеза ученые ищут способ вывести ее на тот уровень, где она вообще сможет надежно генерировать энергию. Они бьются над этим не первое десятилетие и полагают, что на работу у них уйдет еще не один десяток лет.

И это для тритиевого реактора. Сжигать гелий-3 гораздо сложнее. И он дает не так уж много преимуществ. Глупо полагать, что, если тритиевые реакторы станут реальностью, люди обратят внимание на их относительно незначительные минусы и сразу решат начать разработку гораздо более сложных реакторов, топливо для которых требуется добывать из лунной пыли. Земля нуждается во множестве неископаемых источников энергии, но гелий-3 кажется полезным в этом отношении, только если отталкиваться от необходимости найти применение Луне. Большинство людей не берет это в расчет.

Более того, даже если начинать поиск чистой энергии с Луны, возможно, выбор падет не на гелий-3 и даже не на собирающие солнечную энергию спутники. Предприниматель и один из сирот «Аполлона» Деннис Уинго, покинувший сферу производства программного обеспечения, чтобы работать над космическими технологиями, отмечает, что Луна может быть богатым источником металлов платиновой группы. Это объясняется тем, что около 3 % астероидов, упавших на нее за последние четыре миллиарда лет, состоят из металла, а не из горных пород. Даже мелкие фрагменты, оставшиеся после таких столкновений, будут стоит миллиарды, если не триллионы, на земных рынках металлов.

Уинго прекрасно знаком с законом спроса и предложения. Он понимает, что если идея о создании лунных рудников даст реальные перспективы крупного притока платины, цены на металл соответствующим образом упадут. Но он также понимает, что дешевые вещи порой ценнее дорогих. В качестве примера он приводит алюминий, который начали производить на заре XIX века. Тогда он стоил дороже золота и в основном служил, чтобы пускать пыль в глаза: так, у Наполеона III был набор алюминиевых столовых приборов, которыми за ужином пользовались почетные гости. В последующие десятилетия инженерные возможности металла прояснились, но его цена оставалась проблемой. Вот какая дискуссия следует за предложением Барбикена использовать алюминий для создания космической капсулы в романе Жюля Верна «С Земли на Луну»:

— Алюминий?! — хором воскликнули его коллеги.

— Ну да, друзья мои. Этот драгоценный металл обладает белизной серебра, неокисляемостью золота, ковкостью железа, плавкостью меди, легкостью стекла; его очень легко обрабатывать; он чрезвычайно распространен в природе, так как является главной составной частью множества горных пород; к тому же он в три раза легче железа, и он как будто создан для того, чтобы послужить материалом для нашего снаряда.

— Но, дорогой президент, — заметил майор, — алюминий, кажется, слишком дорог?

— Это было раньше, — отвечал Барбикен, — вначале, при его открытии, [но] теперь можно иметь фунт алюминия за девять долларов.

— Однако и девять долларов за фунт, — сказал майор, который не легко сдавался, — цена огромная!

— Без сомнения, дорогой майор, но ее нельзя назвать недоступной.

Цена алюминия упала еще ниже[58]. К тому моменту, как алюминий пошел на производство кораблей программы «Аполлон» — фактически по совету Барбикена, — из него уже была сделана солидная часть современного мира. Металл стал дешевым, незаменимым в различных отраслях промышленности, но при этом очень ценным. Уинго полагает, что подобное падение цен на платину и родственные ей металлы позволит им обрести подобную ценность, особенно потому, что таким образом значительно снизится стоимость водородных топливных элементов, что — опять же — поспособствует созданию более чистой и доступной энергетической инфраструктуры. Я несколько сомневаюсь в этом. И все же это кажется мне более вероятным, чем выдумки о гелии-3.

Однако сегодня большинство сторонников лунных разработок уделяют основное внимание не металлам и не гелию, а льду и другим летучим веществам, сосредоточенным в постоянной темноте на полюсах. Эксплуатация этих ресурсов может стать для поселенцев достаточно обильным местным источником воды, а также части углерода, водорода и азота, в умеренном изобилии которых нуждается жизнь, но которых почти не содержится в лунных породах.

Повышая вероятность того, что лунная колония сможет самостоятельно обеспечивать свою потребность в воде, лунные летучие вещества облегчают нагрузку, с которой сопряжены все остальные причины возвращения на Луну. Они также могут снизить некоторые издержки. Доставка тонны груза с Луны на низкую околоземную орбиту требует гораздо меньше топлива, чем доставка такого же груза с Земли. Если людям, работающим на низкой околоземной орбите, понадобятся вода и топливо, возможно, будет дешевле отправить их с Луны, а не с Земли.

Впрочем, как и история о металлах платиновой группы, это выводит на первый план другую проблему лунных ресурсов. Возможно, у них появятся конкуренты. Гелий-3, металлы Уинго и полярные летучие вещества имеют инопланетное происхождение: гелий, как явствует из его названия, происходит с Солнца, а металлы и летучие вещества — с астероидов, комет и богатых водой небесных тел, которые не отнести ни к одной из этих категорий. Почему бы не обратиться напрямую к источникам? Обледеневший, богатый углеродом астероид может стать более удобным источником топлива для спутников на околоземной орбите, чем грязные осколки льда с лунных полюсов. По характеристической скорости — если не по времени полета — он может также оказаться ближе. Хотя один астероид не сравнится со всем лунным льдом, астероидов в космосе много. Подобным образом богатый металлом астероид может стать лучшим источником металлов платиновой группы, хотя Луна собирала осколки таких астероидов на протяжении миллиардов лет, а потому может таить особенно ценные фрагменты.

Для некоторых энтузиастов космоса это не играет роли: если астероиды богаты ресурсами, а Луна бедна ими, то стоит разрабатывать астероиды. Однако те, кто очарован не космосом, а самой Луной, кто смотрит на ее лик и видит в нем отражение мира, полагают, что разработка астероидов может привести к маргинализации Луны, которая рискует вообще лишиться своей значимости.

И дело не только в этой угрозе. Многим из тех, чей интерес — и даже пристрастие — к космосу питается в основном любовью к науке, Луна представляется не слишком привлекательной, особенно в сравнении с Марсом. Того же мнения придерживаются и те, кто считает освоение космоса способом заявить о себе с помощью громкого, беспрецедентного достижения.

Полет на Марс представляет гораздо более сложную инженерную задачу, чем возвращение на Луну. Путешествие туда и обратно занимает месяцы, а не дни, и осуществить его можно лишь тогда, когда планеты занимают необходимую позицию по отношению друг к другу, а значит, убедительные проекты миссий либо растягиваются на несколько лет, либо дают астронавтам слишком мало времени на поверхности планеты. Еще никто и никогда не создавал систему жизнеобеспечения, которая сможет работать годами в отсутствие возможности пополнить запасы. Чем дольше миссия находится вдали от Земли, тем больше вероятность возникновения целых цепочек отдельных редких событий, ведущих к непредвиденным проблемам и опасностям.

В то же время Марс — единственная, не считая Луны и Земли, планета, до которой вполне можно добраться с использованием сегодняшних технологий. Характеристическая скорость, необходимая для полета на Меркурий или один из спутников Юпитера, слишком высока, не говоря уже о безжалостном солнечном свете, омывающем первый, и коварных радиационных поясах вокруг второго. Венера напоминает океанские глубины, где давление выше, а вода достаточно горяча, чтобы плавить свинец.

В некоторых отношениях Марс интереснее Луны. У него есть атмосфера, которая перемещает по планете песок и пыль; в прошлом по его поверхности ползли ледники и текла вода, что приводило к сходным с земными процессам эрозии и отложения осадочных пород; кроме того, на нем есть крупные вулканы. Таким образом, геологическая история Марса богата событиями, о которых на протяжении последних лет нам рассказывают путешествующие по поверхности планеты марсоходы. Возможно, Марс имеет и биологическую историю. В прошлом он вполне мог быть оплотом жизни: не исключено, что простейшие организмы по-прежнему обитают в глубоких слоях его коры. В переплетенных мирах научной фантастики и научных гипотез Марс считается лучшим кандидатом на намеренное, контролируемое изменение климата, называемое терраформированием. Его атмосфера может стать толще, климат может потеплеть; на его поверхности может появиться вода и даже растения. У красной планеты может возникнуть собственный красный край.

Это родство миров добавляет Марсу очарования. Инженер аэрокосмических систем Роберт Зубрин, в 1998 году основавший Марсианское общество, считает пропагандируемую обществом колонизацию Марса способом — возможно, даже единственным — вернуть культурную энергию, которая, по его мнению, была утрачена после исчезновения американского фронтира в конце XIX века. Основатель SpaceX Илон Маск, чье имя сегодня у всех на устах, видит в Марсе страховку от экзистенциальных катастроф, грозящих человечеству, делающему ставки лишь на одну планету. Сочетая космическое милосердие с мессианской верой в себя, Маск намеревается сделать человечество многопланетным видом, и преображенный путем терраформирования Марс должен стать первым шагом на этом пути.

Поскольку красная планета сочетает в себе загадку, новые задачи и сопряженную с ними науку, при каждом обсуждении долгосрочной космической стратегии правительство США всегда упоминает и возможность отправки человека в пески Марса. Она упоминалась и в Инициативе освоения космоса, предложенной Джорджем Бушем-старшим в 1989 году, и в Программе исследования космоса, введенной его сыном в 2004-м. С горизонта не сходила и Луна, но в качестве долгосрочной цели Марс обычно ее затмевал. Многим стало казаться, что две эти задачи в некотором роде конкурируют друг с другом. Одни считали это дружеским соперничеством, другие — ожесточенной борьбой.

Как случается со многими соревнованиями, понять такую конкуренцию гораздо проще участникам процесса, чем наблюдателям. Столкновение Марса с Луной разным людям и в разной степени казалось столкновением науки с торговлей, новых начал со стабильным ростом, символизма с действием, сельской идиллии с промышленностью, позднего с ранним, лидера с аутсайдером, умников с работягами. В некотором отношении, как и многое в Америке, оно было столкновением левых с правыми. К каждой паре возникают вопросы, и ни одну из них не назвать фундаментальной. Однако в целом Марс привлекал мечтателей, истинных приверженцев еще не достигнутого и охотников за глубоким, но непрактичным научным знанием — в частности астробиологическим знанием о жизни за пределами Земли.

Хотя Луна тоже интересна астробиологам своими древними земными породами и запечатленной в камне историей бомбардировки, все это, как правило, не вызывает особенного воодушевления. И все же она удачнее расположена, чтобы удовлетворить желание длительного присутствия за пределами Земли. Сторонники освоения Луны подчеркивают призрачные экономические выгоды ее колонизации, включая связанные с гелием-3, потому что считают их вескими причинами для перманентной экспансии: если космос станет приносить деньги, его уже никто не покинет. В этом они остаются истинными продолжателями дела Харримана. Кто откажется заработать денег? Немало энтузиастов космоса стали предпринимателями. Хотя они надеются не только получить финансовую прибыль, но и оставить свой след, прибыль всегда приветствуется не только как способ привлечь новые инвестиции, но и как возможность не терять, а приумножать богатства, которой не упустит ни один капиталист.

Из-за Марса луноцентрически настроенные сироты «Аполлона» опасаются повторения своей детской травмы: оставив в красной пыли следы и флаги, астронавты вернутся домой — и ничего не изменится. В конце концов, нет никакой коммерческой причины отправиться на Марс[59]. Не забывая о собственном опыте, они небезосновательно переживают, что политическая система любит жизнеутверждающие цели, выходящие за рамки сроков полномочий всех заинтересованных сторон. Если вам не хочется всерьез заниматься освоением космоса, резонно объявить, что вы хотите отправиться на Марс в конце 2030-х, что позволит NASA и ее подрядчикам заниматься своими делами, но не потребует дополнительных финансовых вливаний. Кроме того, в таком случае вам не грозит ассоциация с провалом. Опасения Никсона, что NASA схалтурит, явно разделяли и некоторые его преемники.

Последняя причина для освоения космоса, которую называют сироты, одновременно банальнее и глубже всех остальных: это туризм. Все сироты хотят, чтобы в космос отправились обычные люди. Многие из них и сами хотят туда полететь. Таким образом, космические полеты ради космических полетов могут стать доходным делом. К середине 1990-х годов миллионеры начали проявлять интерес к возможности посетить в прошлом советскую, а затем российскую космическую станцию «Мир». Документальный фильм Майкла Поттера «Сироты „Аполлона“» (2008), который впервые познакомил зрителей с этим выражением, рассказывает о провалившейся попытке приватизации станции «Мир», предпринятой отчасти с целью осуществления подобных планов[60]. Этого не произошло, однако с 2001 по 2009 год несколько состоятельных людей посетило Международную космическую станцию, оплатив полет на российских кораблях[61].

В грядущие годы, вероятно, начнется развитие суборбитального космического туризма, предполагающего полеты выше 80 км, которые, однако, не требуют характеристической скорости, необходимой для выхода на орбиту. Судя по всему, сотни, а может, и тысячи людей готовы платить по 200 тысяч долларов за полет, чтобы увидеть Землю в ее планетарном великолепии — с четкой кривой горизонта, черным небом над головой, облаками далеко-далеко внизу и даже несколькими минутами невесомости. Есть планы начать частные путешествия на орбиту и оборудовать на космической станции отель для приема гостей.

Некоторым это может показаться несколько недостойным. Если считать долгосрочную экспансию человечества в космос началом нового этапа истории, или исполнением священного долга, или первостепенной задачей для выживания вида, не низко ли сводить полеты в космос к приключениям для богачей? Гагарин бросил вызов космосу, «Аполлон» стал благородным начинанием величайшей экономики мира, но что благородного в том, чтобы просто купить билет, совершить экскурсию и вернуться домой?

Однако это неприятное сомнение смягчается рядом других соображений. На первом плане стоит вопрос практического характера. Возвращение на Луну требует денег. Желающие отправиться в космос богачи кажутся перспективным источником финансирования. Более того, этих богачей восхищают те же самые вещи. В некотором роде космический турист — это самый искренний энтузиаст, которому не нужны никакие оправдания вроде выживания вида, поиска экономических ресурсов, национальной гордости или астробиологических исследований, а нужна лишь возможность полететь в космос, увидеть его красоты, в полной мере ощутить его, сделать там что-нибудь и сохранить все это в своей памяти.

Коммерциализация предприятия имеет и идеологические плюсы. Когда в начале 1990-х я впервые вышел на связь с американскими энтузиастами космоса, я быстро понял, что многие из них обижены на правительство, которое не продолжило программу «Аполлон», и убеждены, что постоянное космическое присутствие должен обеспечить частный капитал. Некоторые шли еще дальше. Они утверждали, что частные полеты в космос должны не только заменить государственную космическую программу, но и искоренить ее необходимость. Высадка на Луне казалась — как и рассчитывал Кеннеди — высшим символом того, на что способно государство, желающее достичь поставленной перед нацией цели: отсюда и двойная важность фразы «если мы смогли отправить человека на Луну…», подчеркивающей одновременно и на что способна страна, и чего она предпочитает не делать. Но что, если никаких «мы» не существует?

Как я выяснил, частные полеты в космос имели большое значение для части правых либертарианцев, видевших в них возможность лишить правительство уникального источника престижа и опровергнуть утверждение, что некоторые достижения по природе своей доступны лишь государствам, которые естественным образом становятся монополистами престижа. Если частный сектор сумеет отправить человека на Луну — а еще лучше, если на Луну отправятся частные лица, — уверения правительств, что вместе люди сильнее и благороднее, чем в одиночку и в свободных союзах, окажутся фикцией.

Не обязательно верить во всю эту чепуху в духе Айн Рэнд, чтобы хотеть отправиться в космос в качестве туриста или получать прибыль из источников, которые открывает такой туризм. Достаточно было в свое время поддерживать программу «Аполлон» и верить, как давний сторонник освоения космоса Джим Манси говорит в документальном фильме «Сироты „Аполлона“», что «поскольку это Америка, в итоге все это коснется и нас». Что люди смогут летать в космос по своим причинам.

Возможно, так и будет. В 2019 году впервые после закрытия программы «Аполлон» кажется вполне вероятным, что уже в следующем десятилетии люди снова пройдутся на Луне, а поверить, что они не сделают этого в пределах двадцати лет, сегодня очень трудно. Сейчас на Земле живет больше людей, которые пройдут по Луне в будущем, чем тех, которые ходили по Луне в прошлом. Причиной возвращения станут технологии и ценные ресурсы, а также политика и личные амбиции.

Китайская Народная Республика запустила серьезную программу роботизированного освоения Луны. После посадки «Чанъэ-4» в бассейне Южный полюс — Эйткен планируется организовать первую со времен семидесятых миссию для сбора образцов лунной породы. Следующая цель программы, сопряженная с пилотируемыми космическими полетами, предполагает строительство перманентной космической станции, но лунные миссии также будут продолжены. Китай ведет разработку ракеты «Чанчжэн-9» — сверхтяжелой ракеты-носителя класса «Сатурн-5», — которая необходима для таких задач. Возвращение на Луну дает Китаю возможность сообщить о своей земной мощи — более удачной возможности не представлялось ни одной стране со времен запуска американской программы «Аполлон». И теперь она дешевле. Технологии лучше. Риски ниже.

Одного этого достаточно, чтобы американские политики заговорили о возможности Возвращения. Хотя в интеллектуальном отношении стране, которая побывала на Луне в 1960-х, и можно снисходительно относиться к китайскому стремлению организовать лунные высадки в 2030-х, с политической точки зрения это, пожалуй, не слишком хорошо. Нежелание проигрывать Китаю стало одной из причин, по которым при Дональде Трампе в NASA разработали гораздо более подробную стратегию с фокусом на Луне, открыто выразив желание вернуться туда на постоянной и впоследствии коммерческой основе[62].

Но Китаем дело не ограничивается. Миллиардеры тоже вносят свой вклад — особенно, хоть и не исключительно, миллиардеры, вышедшие из Кремниевой долины. Начавшееся в семидесятых развитие компьютерных технологий и программного обеспечения привело к тому, что значительный объем капитала оказался сосредоточен в руках людей, которые только вступают в средний возраст (Марку Цукербергу в мае 2019 года исполнилось 35), наслаждаются им (Джеффу Безосу стукнуло 55 в январе 2019-го) или покидают эту возрастную группу (Биллу Гейтсу в октябре 2019 года исполнилось 64). Довольно многие из них по-прежнему лелеют мечту о космических полетах, которая поселилась в их сердцах еще во времена программы «Аполлон» и сериала «Звездный путь». Следуя за этой мечтой, они получают возможность тратить деньги, заработанные на земных технологиях, чтобы потакать собственным прихотям, вдохновлять, соперничать друг с другом, оставлять свой след во Вселенной, сохранять и улучшать будущее человечества, веселиться, пускать пыль в глаза и соприкасаться с величием.

Какие еще причины нужны для полета в космос? (Выберите все подходящие варианты ответа.)

Визиты

В период с 1968 по 1972 год девять миссий программы «Аполлон» доставили к Луне и вернули на Землю 24 человека, трое из которых совершили полет дважды. Восемь миссий облетели вокруг Луны, шесть из них совершили посадку. Двенадцать человек прошли по поверхности Луны, а еще двенадцать ее не коснулись.

Роботизированные космические аппараты неоднократно посещали Луну и до этого, и после. Первая попытка отправки космического робота была сделана 17 августа 1958 года. Его обломки лежат на дне Атлантического океана примерно в 20 км от мыса Канаверал. Провалились и последующие девять попыток, совершенных США и СССР. Один американский аппарат, «Пионер-4», сумел выйти на околоземную орбиту, но не попал на Луну. Первыми успешными лунными миссиями стали полеты советских аппаратов «Луна-2» и «Луна-3», запущенных с шестой и седьмой попыток, предпринятых СССР. Один из них в конце 1959 года достиг поверхности Луны, как и планировалось, а второй, как и планировалось, пролетел мимо. Америка сумела запустить успешную миссию лишь в 1964 году, через шесть лет после первой попытки, когда в космос полетел аппарат «Рейнджер-7».

В целом 36 беспилотных космических аппаратов, спроектированных для исследования Луны, разрушились или были отправлены не туда ракетами, с помощью которых осуществлялся запуск, а еще 18 сломались в космосе. Но 58 аппаратов достигли своей цели в соответствии с планом.

По завершении программы «Аполлон» Америка отправила к Луне последний роботизированный орбитальный аппарат в 1973 году. Советский Союз отправил последний луноход в 1976 году. За следующие 14 лет Луну посетил только спроектированный NASA Международный исследователь Солнца и Земли (ISEE-3, «Эксплорер-3»), который не изучал ее, а просто использовал ее гравитацию, чтобы изменить траекторию своего полета — хитроумно проложенный путь, отправивший аппарат к комете Джакобини — Циннера после пяти сближений с Луной.

В последующие десятилетия Луна была заброшена, в то время как зонды летали мимо Юпитера и Сатурна, Урана и Нептуна и позволяли людям впервые рассмотреть вблизи астероиды и кометы. После затишья, которое длилось с середины 1970-х до середины 1990-х годов, аппараты часто посещали Марс, гораздо реже — Венеру и Меркурий. Летая по Солнечной системе, они сделали образ Земли и Луны в одном кадре обыденным для всех специалистов, контролирующих установленные на них камеры: этот образ помогал осуществить отладку оборудования, передать в прессу великолепный кадр, а также обновить или углубить ощущение чуда, знакомое всем, кто был причастен к этим смелым начинаниям.

Первую настоящую миссию после закрытия программы «Аполлон» и распада Советского Союза осуществила Япония. Несмотря на множество проблем, возникших по пути, в октябре 1991 года зонд «Хитэн» достиг окололунной орбиты. В 1994 году Америка осуществила военную миссию «Клементина», в рамках которой селенологию предполагалось использовать для испытания инструментов, разработанных для Стратегической оборонной инициативы, или «звездных войн». NASA вернулось на Луну в 1997 году со скромной миссией Lunar Prospector («Лунный геолог»). Названия обоих зондов — Клементина, возлюбленная в «Моей дорогой Клементине», была дочерью шахтера — отражали новый интерес к эксплуатации лунных ресурсов.

NASA отправило еще пять миссий. В 2003 году первую лунную миссию снарядило Европейское космическое агентство. В 2007 году Япония вернулась на Луну с орбитальной миссией из трех зондов. В 2009 году Индия успешно привела к Луне двойной аппарат, состоящий из орбитального модуля и ударного зонда. В 2019 году она планирует осуществить более амбициозный проект и отправить аппарат для посадки на Луну.

Самой скоординированной лунной программой со времен «Аполлона» стоит признать китайскую. В 2007 году Китай снарядил свою первую лунную миссию, осуществив запуск орбитального аппарата «Чанъэ-1». В 2013 году модуль «Чанъэ-3» совершил посадку на Луну и выпустил на поверхность Моря Дождей небольшой луноход «Юйту» («Нефритовый заяц»). «Чанъэ-4» совершил такую же операцию на обратной стороне Луны. Из шести аппаратов, работавших на окололунной орбите в конце 2018 года, три были китайскими, а три — американскими.

В то время Марс мог похвастаться шестью исправными аппаратами на орбите. Один марсоход двигался по его поверхности, а связь с другим была потеряна, хотя его еще не списали со счетов. Недавно на Марс прибыл стационарный посадочный модуль. Шесть из девяти перечисленных аппаратов принадлежат США, два — Европе, а еще один — Индии. Однако есть все основания предполагать, что в грядущие десятилетия Луна снова станет самым популярным направлением для путешествий в пределах Солнечной системы.

Одним из источников дополнительных лунных миссий станет частный сектор. В конце 2018 года ни один частный аппарат еще не вышел на лунную орбиту, не говоря уже о посадке на ее поверхность. Однако в 2014 году компания LuxSpace в память об основателе своей немецкой управляющей компании снарядила мемориальную миссию Манфреда Фукса, которая отправилась в космос на одной ракете с китайской миссией «Чанъэ-5T1», облетевшей вокруг Луны.

Эта миссия стала третьим на Луне памятником умершим. В 1971 году Дэйв Скотт соорудил небольшой мемориал павшим астронавтам и космонавтам на месте посадки «Аполлона-15». В 1999 году Lunar Prospector доставил небольшую часть праха Джина Шумейкера в носящий его имя кратер у Южного полюса Луны. По завершении миссии аппарат был намеренно уничтожен.

Представители народа навахо высказали протест против такого осквернения Луны, которую они считают священной.

Первые билеты на Возвращение уже забронированы. Японский миллиардер Юсаку Маэдзава оплатил путешествие на Луну в 2023 году, хотя он понимает, что полет может быть отложен, поскольку необходимый космический корабль еще не построен и не испытан. Аванс был весьма внушительным.

Путешествие — проект #dearMoon — станет простейшим из доступных полетов на Луну по траектории «свободного возвращения». Корабль долетит до Луны, но вместо выхода на окололунную орбиту просто обернется вокруг нее и отправится обратно к Земле. По такой траектории Луну облетел советский зонд «Луна-3», который в 1959 году первым увидел ее обратную сторону, и на нее же вышел «Аполлон-13» после повреждения служебного модуля в результате взрыва, помешавшего запланированному выходу на орбиту вокруг Луны.

Однако если траектория не нова, то в остальном это путешествие беспрецедентно. Его оплачивает частное лицо. Его организует частная компания. Для него будет использован космический корабль, который теоретически сможет снова совершить такой полет в будущем, причем неоднократно. Предполагается, что на борту корабля окажется девять человек, а не три. Не все они будут мужчинами. Не все они будут американцами. И это будут художники и артисты.

Маэдзава — дизайнер одежды — еще не назвал имена своих спутников и не объявил, в каких сферах они творят: вполне вероятными представляются исполнение и сочинение музыки, поэзия и танец, возможно, также живопись и скульптура, а возможно, даже концептуальное и перформативное искусство. В идеале, как мне кажется, там должен быть хотя бы один аутсайдер: не человек из мира профессионалов, привыкших получать оплату за свои труды, — не человек со сцены, со страниц или из галерей, — а самобытный творец, человек из народа или отшельник. Трудно поверить, что художественная экспедиция на Луну не проиграет без такого безумца.

Впрочем, каким бы ни было их призвание, все восемь путешественников и сам Маэдзава обретут второе — и им станет актерское мастерство. После полета «Аполлона-11» Роберт Льюис Шейон написал в Saturday Review:

Куда бы исследователи ни отправились в будущем в сопровождении телекамер, они будут актерами, уходящими в облака и выходящими на сцену на потребу публике со множества планет. Нигде и никогда не будет больше чистых событий (если они вообще бывали), ибо все отныне будет ставиться для космических «Нильсенов»[63].

Когда они будут смотреть на Луну, Земля будет смотреть на них. Если только Маэдзава не пойдет против духа эпохи, путешествие будет сопровождаться прямыми эфирами высокой четкости, публикациями в социальных сетях, разными ракурсами на все, одновременно создавая и разделяя общий информационный фон. Упорствующие сторонники теории о фабрикации высадки будут провоцировать всех подряд и отвечать на провокации. На втором экране друзья будут рассказывать вам, что еще можно посмотреть, важно посмотреть, стоит пересмотреть и какую музыку стоит послушать. В 1969 году Центр управления полетом «Аполлона» стал первой мультиэкранной средой, которую увидело большинство людей, наблюдавших за миссией на единственном экране дома. Теперь таким образом можно фрагментировать любой опыт.

Но на всех экранах все равно будет одна и та же Луна. Луна, которая не держит обид.

Найдутся те, кому это не понравится. Будут говорить о «шумихе в прессе». Вспомнят Маркса, сказавшего, что история повторяется в виде фарса. С готовностью отметят несоответствие между «Восходом Земли», который удивил астронавтов «Аполлона-8»,

— О господи! Вы только посмотрите на это!

и тем, который запечатлят участники экспедиции #dearMoon. Скорее всего, хотя бы часть художественных работ не оправдает ожиданий, о чем люди не преминут сообщить.

Впрочем, не стоит предаваться ностальгии по искренности прошлого. Как напоминают нам приведенные выше строки из Saturday Review, тогда все тоже транслировалось повсюду, просто иным способом. Полет «Аполлона-11» стал типичнейшим из событий эпохи массовой информации, ведь значительная их часть происходила в космосе. У него для этого были все необходимые атрибуты: он был спланированным (но не вещательными корпорациями), торжественным, уникальным, но не совершенно неповторимым, затратным, драматичным, эффектным, проникновенным и сплачивающим. Людям нужно было стать его свидетелями, чтобы увидеть, какими они хотят быть, и средства массовой информации предоставили им эту возможность.

Разница с #dearMoon состоит в том, что на этот раз экипаж будет подобран отчасти на основании того, что Луна может сделать для каждого из путешественников и что они затем смогут сделать для нас, смотрящих, слушающих, поглощающих информацию и по мере ее появления, и в последующие годы. Идея отправить людей искусства в космос не нова. Говорят, после вывода Юрия Гагарина на орбиту на корабле «Восток-1» Сергей Королев сказал: «Нам стоило отправить поэта, а не пилота». С тех пор эту фразу повторяли не раз. Мне она кажется безосновательной, потому что в ней поэзия смешивается с поэтикой. Полет Гагарина был не просто великим приключением, поразительным технологическим достижением и пропагандистским ходом. Он сам по себе был произведением искусства, определяемым скорее расширением способностей человечества, чем переживаниями конкретного человека. Разве он стал бы лучше, если бы мы узнали, какое воздействие он оказал на единственного путешественника? Восемь лет спустя ничто так не радовало Нила Армстронга, как скромная частная жизнь, к которой он вернулся, оставив на виду у публики только свои достижения.

Однако теперь, когда возможность Возвращения уже обозначена, эти возражения отходят на задний план. Кому возглавить Возвращение человечества на Луну, как не людям искусства? Тем, кто сделает самые высокие ставки? Очарованным космосом добровольцам, выбранным по жребию? Государственным служащим — хоть в форме, хоть без? Ученым? Кардашьянам? Настало время сделать следующий шаг, и идея отправить на Луну корабль с людьми искусства со всех концов света не хуже любых других — и даже лучше многих.

Путешествие Маэдзавы берется организовать Илон Маск. В прошлом Маск несколько пренебрежительно относился к космическому туризму. Когда в 2003 году он основал свою компанию SpaceX, предполагалось, что она займется реальными делами: будет запускать спутники, продавать свои услуги, пересматривать человеческую ситуацию, превращая Homo sapiens в многопланетный вид. Организованные поездки для плутократов в план не входили.

В качестве поставщика практических услуг для промышленности и государства SpaceX добилась большего успеха, чем можно было предположить. На протяжении десяти лет, прошедших с сентября 2008 года, когда SpaceX с четвертой попытки сумела запустить свой первый спутник, компания переживала триумф за триумфом. Теперь у нее за плечами более 50 успешных запусков. Ракета Falcon-9, в которую компания инвестировала почти все средства еще до того, как первая, трижды потерпевшая аварию ракета Falcon-1 наконец взлетела (какая вера!), теперь господствует в сфере коммерческих запусков. В отличие от всех конкурентов она оборудована подходящими для повторного использования первыми ступенями, которые долетают до границы космоса и возвращаются назад, на посадочную площадку — или на корабль в море, — после чего их готовят к следующему запуску. Ракета-носитель Falcon Heavy, приводимая в движение тремя такими первыми ступенями, соединенными друг с другом, представляет собой самую мощную в истории ракету-носитель, разработанную в коммерческой среде. Кроме того, если оценить количество потраченных на ее разработку долларов в пересчете на каждый доставленный на орбиту килограмм груза, она может оказаться и самой дешевой. С 2012 года растущая флотилия беспилотных космических кораблей Dragon, запускаемых с помощью ракеты Falcon-9, на регулярной основе осуществляет снабжение Международной космической станции. В 2019 году по тому же маршруту был осуществлен первый запуск многоразовой пилотируемой модификации Dragon, на борту которой могут находиться семь астронавтов. За десять лет компания сумела нарастить потенциал, какой ранее был доступен лишь сверхдержавам.

Это триумф частного предпринимательства: самонадеянная, амбициозная, готовая подрывать основы компания выходит на новый уровень технологического развития и адаптируемости, на головокружительной скорости своими силами разрабатывает собственные ноу-хау, догоняет всех, кто успел зарекомендовать себя на рынке, и опережает их. SpaceX использовала лучшие технологии, которые могла найти и разработать, вместо того чтобы довольствоваться созданными ранее, постоянно пыталась усовершенствовать свои продукты и принесла все лучшее из Кремниевой долины в космические технологии.

Однако это не только триумф частного предпринимательства. В 2011 году, по завершении программы космических шаттлов, США лишились возможности доставлять грузы и астронавтов на МКС и обратно. Было принято решение не разрабатывать для этой цели новый государственный космический корабль, а стимулировать развитие коммерческих грузопассажирских перевозок, чтобы впоследствии пользоваться ими на платной основе. Такой подход помог не только SpaceX, но и компании Orbital Sciences, которая ныне входит в Northrop Grumman. Для решения поставленных задач она разработала космический корабль Cygnus, однако он — в отличие от Dragon — не подходит для многоразового использования. Появления пилотируемой версии Cygnus также не ожидается.

Решение покупать услуги у частных компаний — чего NASA прежде не делало — обернулось невероятным успехом. NASA инвестировало в Falcon-9 и Dragon чуть менее 400 миллионов долларов, которые вносились по частям всякий раз, когда SpaceX достигала очередной из 40 определенных «вех». По внутренней оценке, разработка ракеты по старинке, силами NASA, обошлась бы агентству в 4 миллиарда долларов. Сегодня такой же подход начинает применяться к возрождающейся лунной программе агентства. Малые американские компании, включая Moon Express, Astrobotic и Marston Aerospace, планирующие по заказу клиентов и в собственных целях доставлять грузы на поверхность Луны, конкурируют за гранты NASA, которые собираются пустить на разработку лунных посадочных модулей. В 2019 году они примут участие в тендере NASA на доставку грузов на Луну. Обещание стабильного притока денежных средств от ключевого клиента уже позволило им твердо встать на ноги.

Если бы Вашингтон решил осуществлять таким образом и пилотируемые лунные миссии, SpaceX теоретически могла бы через несколько лет обеспечить перелеты с поверхности на поверхность, разработав относительно небольшое количество дополнительного оборудования. Предложенная Робертом Зубрином архитектура требует всего двух новых кораблей. Первый из них — транспортер, немного напоминающий фуру. Он совместит в себе роли третьей ступени «Сатурна-5» — той ступени, которая направила командный и лунный модули к Луне, — и лунного модуля. Запущенный на Falcon Heavy, этот транспортер сможет поднять восемь тонн груза с низкой околоземной орбиты на поверхность Луны.

Второй корабль напоминает взлетную ступень лунного модуля «Аполлона» с более крупным движителем. Пустым этот новый лунный модуль весит около двух тонн, при полной загрузке топливом — около восьми. Эти шесть тонн топлива обеспечат новому лунному модулю достаточную характеристическую скорость для взлета с Луны и возвращения на низкую околоземную орбиту.

Простейшая лунная миссия в архитектуре Зубрина, которую он называет Moon Direct, начинается с того, что беспилотный, но полностью заправленный новый лунный модуль на одном из транспортеров поднимают на низкую околоземную орбиту при помощи Falcon Heavy. Затем Falcon-9 запускает корабль Dragon с парой человек на борту. Dragon стыкуется с новым лунным модулем на транспортере, и астронавты переходят с одного корабля на другой. Транспортер везет уже пилотируемый новый лунный модуль к Луне, а пустой Dragon остается на орбите.

Через несколько дней транспортер приземляется на серую лунную равнину. Астронавты выходят и делают свои дела. Закончив, они отправляются обратно на низкую околоземную орбиту на новом лунном модуле. Там они снова стыкуются со своим кораблем Dragon, переходят в него и летят домой. Толпа ликует.

Двухтонный новый лунный модуль не может обеспечить астронавтам полный комфорт и достаточное количество провизии и оборудования. Однако восьмитонный обитаемый модуль может. Если вам хочется снарядить более масштабную миссию, первым делом отправьте на Луну на отдельном транспортере пустой обитаемый модуль и дайте астронавтам установку совершить посадку рядом с ним. Отправьте на Луну еще пару таких модулей — и небольшая лунная база готова.

Такие миссии с использованием Falcon Heavy кажутся вполне осуществимыми, довольно дешевыми, потенциально весьма продуктивными и, возможно, достаточно популярными. Однако они не вписываются ни в планы Маска, ни в планы NASA.

Разработав коммерчески жизнеспособную систему выхода на низкую околоземную орбиту, Маск нацелился на Марс. SpaceX не планирует в дальнейшем модернизировать ракеты Falcon-9 и корабли Dragon, а Falcon Heavy, возможно, совершит всего пару полетов. Компания сосредоточена на цели, до конца 2018 года обозначавшейся аббревиатурой BFR, которая одновременно технически точна и не лишена похабного шарма[64]. Сейчас BFR официально называется Starship, но я подозреваю, что многие еще довольно долго будут именовать ее по-старому.

Создание новой ракеты — гораздо более сложная задача, чем разработка лунного транспортера или нового лунного модуля. Эту ракету предполагается оснастить двухступенчатой системой многократного использования, которая сделает ее мощнее «Сатурна-5», а также системой жизнеобеспечения, дающей астронавтам больше дней для жизни в космосе без пополнения запасов, чем МКС.

В конце 2018 года была разработана модификация ракеты, стартовая ступень которой может отправить 100-тонную вторую ступень с космическим кораблем на низкую околоземную орбиту. Когда корабль достигнет места назначения, его баки будут почти пусты. Чтобы заправить находящийся на орбите корабль метаном и жидким кислородом для доставки достаточно многочисленного экипажа на Марс, потребуются еще четыре таких запуска, в ходе которых вторые ступени будут использоваться в качестве танкеров. На Марсе корабль совершит посадку возле отправленной ранее химической установки, преобразующей марсианский углекислый газ и воду в метан и кислород, необходимые кораблю для возвращения на Землю.

Само собой, полететь на Луну гораздо проще. Единственной дозаправки после запуска будет достаточно, чтобы корабль Маска доставил 100 тонн на Луну, сохранив в баках достаточно топлива для возвращения на Землю.

Может показаться, что NASA, получившее мандат на разработку Луны и довольное покупкой услуг в частном секторе, поможет с финансированием этой чудо-ракеты, рационально поделив риски, как и при создании Falcon-9.

Однако NASA разрабатывает собственную большую ракету — Space Launch System, или SLS. Она стала наследницей изначально предложенной при Джордже Буше-младшем идеи о создании ракеты, которая сможет запускать в космос как лунные миссии, так и компоненты для марсианских миссий. За четырнадцать лет работы над проектом было потрачено около 20 миллиардов долларов. Ожидается, что к моменту, когда SLS сможет регулярно летать в космос — если такой день вообще настанет, — 20 миллиардов превратятся в 30. Это чудовищная цифра.

Когда взлетит первая пресловутая SLS, ее будут приводить в движение двигатели космических шаттлов. Не двигатели той же модели, что использовалась на шаттлах, а снятые с первых трех многоразовых орбитальных самолетов и отремонтированные двигатели. Тяга четырех таких двигателей будет усиливаться модифицированными боковыми ускорителями, которые также были разработаны для шаттлов. В усовершенствованной версии эти боковые ускорители могут заменяться ускорителями новой конструкции, использующими двигатели, которые фактически представляют собой F-1 с «Сатурна-5». Вторая ступень сначала будет использовать модифицированную версию первого кислородно-водородного двигателя, разработанного в США. Венчать ракету будет космический корабль «Орион» полностью новой конструкции. Тем не менее он имеет довольно очевидное сходство с командным модулем «Аполлона», в котором предусмотрено больше места для экипажа, больше функциональных возможностей для служебного модуля, а также питание от солнечной энергии. Иными словами, он напоминает пилотируемую модификацию Dragon, только стоит дороже.

Нет ничего плохого в использовании зарекомендовавших себя технологий для выхода на орбиту. Однако создание не подлежащей повторному использованию системы, каждый запуск которой будет обходиться примерно в миллиард долларов, в эпоху Falcon Heavy, не говоря уже о BFR, кажется дикостью. Впрочем, орбита не единственная и даже не основная цель SLS. Около двух миллиардов долларов, ежегодно расходуемых на разработку ракеты, позволяют наследникам фон Брауна в Космическом центре Маршалла в Хантсвилле, штат Алабама, получать свой доход вместе с огромным количеством частных подрядчиков, раскиданных по всему свету. (Центр находится в ведении NASA.) Сенатор от Алабамы Ричард Шелби и его коллеги находят это весьма благоприятным. Когда администрация Барака Обамы попыталась запретить NASA строить большие ракеты, Сенат этого не позволил. Хотя в этом нет критической необходимости, сенаторы предпочли бы, чтобы для SLS в итоге нашлась работа: даже Шелби не согласился бы просто выстроить ракеты на утесах над рекой Теннесси, как каменных истуканов с острова Пасхи. В связи с этим сенаторы нашли ей применение. В настоящее время в планах NASA по возвращению людей на Луну неизменно фигурирует SLS.

Если бы правительство закрыло проект SLS, BFR оказалась бы в прекрасном положении, чтобы перехватить контракты NASA на будущие лунные перевозки, как Falcon-9 и Dragon перехватили контракты на снабжение МКС. Когда в 2016 году Илон Маск показал конструкцию BFR, выяснилось, что она спроектирована таким образом, чтобы ее возможности были сравнимы с возможностями полностью разработанной SLS, а следовательно, SpaceX прекрасно осведомлена об этом. Однако в настоящий момент правительство полагает, что можно и дальше отказываться от этого неявного предложения более совершенного и дешевого продукта, чем тот, что разрабатывается государством.

И дело не только в любви Сената к SLS. В стратегическом отношении государство не хочет оказаться в заложниках у монопольного поставщика услуг по запуску, без которых невозможно обойтись. В Вашингтоне многие — и особенно велико их число, как мне кажется, в кругах национальной безопасности — считают Маска пустословом. Министерство обороны далеко не сразу предоставило SpaceX доступ на прибыльный рынок запуска разведывательных спутников, где господствует компания United Launch Alliance (ULA), совместное предприятие Boeing и Lockheed Martin. Подобно тому как правительство оплачивает снабжение МКС не только с помощью Dragon, но и с помощью Cygnus, в пару к контракту Dragon на доставку астронавтов на станцию заключен контракт с Boeing на использование спроектированных для той же цели кораблей CST-100 Starliner, представляющих собой более легкую модификацию «Ориона». По всей видимости, многим политикам трудно смириться с мыслью, что BFR может остаться единственной американской сверхтяжелой ракетой-носителем, хотя такие ракеты и не имеют очевидного применения в сфере национальной безопасности.

В отсутствие государственной поддержки, помогавшей SpaceX в прошлом, разработка BFR, которую Маск оценивает примерно в 5 миллиардов долларов, выходит за рамки финансовых возможностей компании. Какой бы успешной ни была организация запусков на базе Falcon, она вряд ли принесет столь крупную прибыль, тем более что этот рынок не имеет близких перспектив для столь масштабного роста. У SpaceX есть амбициозные планы по запуску целой плеяды новых спутников связи, которые однажды, возможно, принесут компании много миллиардов долларов. Но сегодня это направление не обеспечивает прибыль, а оттягивает на себя инвестиции, которые могли бы пойти на разработку BFR.

В связи с этим Маск заинтересовался Луной. Когда он впервые говорил о возможной отправке BFR на Луну, его тон был скорее смиренным и даже смущенным, чем воодушевленным. «На дворе 2017 год, мы давно должны были построить лунную базу, — сказал он истинным приверженцам идеи. — Какого черта мы этого не сделали?» И снова в его словах слышался знакомый всем сиротам мотив об обещанной им Луне. Однако схема Маэдзавы предлагает нечто более привлекательное, чем надежду когда-нибудь разобраться наконец с лунной базой, которую давно должен был построить кто-то другой. Она предлагает SpaceX возможность получить часть денег, необходимых на разработку BFR, чтобы ее ранняя модификация отправила самого Маэдзаву и его людей искусства в путь. Маск сказал: «Господин Маэдзава платит огромные деньги, которые помогут с разработкой корабля и его носителя».

И ему не нужна вся система. Траектория свободного возвращения, избранная для #dearMoon, требует так мало топлива, что кораблю не придется делать дозаправку на орбите. Ему также не понадобится сложная система жизнеобеспечения, какая нужна для долгого полета на Марс. На Луну может отправиться предварительная, базовая модификация ракеты.

Одного аванса Маэдзавы не хватит для оплаты разработки BFR. Но еще несколько подобных миссий могут внести в дело серьезный вклад. Человек, желающий собрать группу художников или представителей других профессий для высадки на Луне, может сделать это, заплатив миллиард. Простую лунную базу, вероятно, можно купить за меньшие деньги, чем уже были потрачены на разработку SLS. Не стоит биться об заклад, что #dearMoon действительно состоится в 2023 году. Однако даже более медленная, чем обещано, лунная программа SpaceX, возможно, обеспечит Возвращение раньше программы на основе SLS и раньше китайской программы.

И SpaceX не лишена конкурентов. Джефф Безос, основатель компании Amazon, которая в числе первых перевалила за триллионный рубеж капитализации, в момент написания этой книги пребывает в статусе богатейшего человека мира. С 2000 года он регулярно инвестирует часть своего состояния в компанию Blue Origins, которая строит ракеты. Ее первое детище, небольшая многоразовая ракета New Shepard, напоминает первую ступень Falcon-9, но имеет всего один двигатель, что значительно ограничивает ее возможности. Она разработана для запуска капсулы, в которой туристы смогут совершать полеты над атмосферой наподобие тех, что предлагает Virgin Galactic[65]. Я ничуть не удивлюсь, если одна из этих компаний или они обе отправят первых пассажиров в полет 20 июля 2019 года.

Ракета New Shepard названа в честь Алана Шепарда, первым из американцев совершившего суборбитальный полет на корабле Freedom-7 в рамках программы «Меркурий». В 2021 году Blue Origin планирует запустить свою первую орбитальную ракету преимущественно многоразового использования, которая получила название New Glenn в честь Джона Гленна, первым из американцев вышедшего на орбиту на корабле Friendship-7. Ракета New Glenn сможет поднимать немного больше груза, чем Falcon-9, но значительно меньше Falcon Heavy.

После этого Blue Origin планирует построить ракету сверхтяжелого класса. Компания называет ее New Armstrong.

На сегодняшний день достижения Blue Origin не могут сравниться с достижениями SpaceX. Компания ничего не вывела на орбиту и почти не заработала денег. Однако она явно обладает технической компетенцией — ракета New Shepard совершила девять полетов без очевидных проблем, — а Безос не привык уступать. Он заявил о готовности на бессрочной основе инвестировать в Blue Origin по миллиарду долларов в год. В отличие от Маска он не очарован Марсом и не слишком озабочен судьбой человечества. Он надеется принять участие в космической промышленной революции, которую Джерард О’Нил и другие ученые предсказали в 1970-х и 1980-х. Он не откажется и возглавить ее.

Безос говорит, что через несколько десятилетий на орбите будет хотя бы временно проживать миллион человек, обеспечивающих работу отраслей, которым на Земле уже не место. Этот великий переворот приведет к тому, что экономическая деятельность, которая раньше находилась в самом центре, то есть вся производственная деятельность, отойдет на периферию, и Земля превратится — хотя и не очень понятно как — в мозаику дикой природы, парков, полей для гольфа и цветущих городов, преобразившись из места производства в место доставки.

С доставкой Безос знаком не понаслышке. Пока в космосе не появятся продукты производства или добычи, готовые к отправке на Землю, Blue Origin будет доставлять земные продукты в космос — и не только на орбиту при помощи New Glenn, но и на поверхность Луны при помощи корабля Blue Moon. Отправляясь в космос на New Glenn или на ракете производства другой компании — например, ULA или даже SLS, — он будет спускать четыре с половиной тонны груза на поверхность Луны. Этого достаточно, чтобы брать с собой небольшой аппарат, способный доставлять образцы на Землю или низкую околоземную орбиту.

В конце 2018 года Blue Origin и несколько других концернов, включая Европейское космическое агентство и крупнейшую европейскую аэрокосмическую компанию Airbus, объявили о запуске нового соревнования под названием «Лунная гонка». В его рамках стартапы и небольшие компании должны представить проекты, направленные на решение одной из четырех задач: наладить производство продукции из лунных материалов, добыть бутылку лунной воды, осветить лунную ночь и вырастить растение в лунной теплице. Победители получат финансирование для создания прототипов, лучшие прототипы — финансирование для разработки, а лучшие разработанные образцы — финансирование для реализации проектов. Абсолютные победители отправятся на Луну в 2024 году.

Несмотря на название, «Лунная гонка» — это не гонка в стремлении как можно скорее вернуться на Луну. Такая гонка в этом веке уже была и окончилась не слишком успешно. В 2007 году компания Google учредила премию Google Lunar X Prize, пообещав выделить 20 миллионов долларов первой компании, которая сумеет посадить луноход на Луну и передать на Землю видео высокой четкости, а также учредив ряд более скромных призов за достижения, ведущие к этой цели. Хотя сроки конкурса продлили, победителя выявить не удалось. В начале 2018 года конкурс был отменен, но некоторые его участники продолжают работу: в нем принимали участие компания SpaceIL, подготовившая к отправке первую израильскую миссию, запущенную в начале 2019 года, и японская iSpace, которая планирует в 2020 году запустить орбитальный аппарат, а в 2021 году — спускаемый. Кроме того, свои проекты на конкурс подавали американские MoonExpress и Astrobotic.

Участники «Лунной гонки» не стремятся попасть на Луну, а пытаются найти способ организовать процессы на Луне. Полететь на Луну — часть приза, но не цель соревнования. Таким образом, «Лунная гонка» знаменует начало коммерциализации доступа на Луну. К середине 2020-х годов должен появиться целый ряд компаний, способных доставлять грузы на Луну и обеспечивать ее электроэнергией и каналами связи. Если рынок будет расти — если будут выделяться средства на развитие лунной науки, если инвесторы будут оплачивать геологоразведку, если достаточное количество состоятельных энтузиастов выразит желание заняться еще чем-нибудь, — то возможными станут и миссии по доставке грузов с Луны на Землю. В конце 2020-х или начале 2030-х появятся сверхтяжелые ракеты-носители, способные доставлять на поверхность Луны корабли, которые затем смогут возвращаться на низкую околоземную орбиту, не говоря уже о небольших обитаемых модулях. Если BFR оправдает ожидания, это может случиться и раньше, однако, даже если BFR накроется медным тазом, есть все основания предположить, что с задачей справится New Armstrong или Long March-9.

Как только многоразовые ракеты смогут стабильно доставлять людей и роботов на Луну, люди и роботы туда отправятся.

И не только люди и роботы, чьи полеты оплатят правительства или покровители искусств. Частные лица, частные роботы — с частными планами. Успех SpaceX, потенциал Blue Origin и бум инновационных компаний по производству малых спутников, поддерживаемых тем самым венчурным капиталом, который помог построить полупроводниковую отрасль и индустрию программного обеспечения в Кремниевой долине, всколыхнули огромный интерес к свободному освоению и даже колонизации Луны. Составленные на волне энтузиазма планы пока не конкретизированы в полной мере или не полностью открыты публике. Но Возвращение теперь стало реальной целью, а не поводом для спекуляций. Появляется все больше предпринимателей, имеющих опыт успешной работы в космосе и умеющих делать вещи гораздо дешевле, чем в прошлом, и растет число инвесторов, готовых вкладывать миллиарды, чтобы оставить свой след во Вселенной. Они наверняка сыграют важную роль в ближайшем будущем Луны. И тем самым, возможно, сделают доступной не только Луну, но и космос в целом.

Кажется несомненным, что вскоре в космос отправится больше людей и больше компаний постараются развернуть там свою деятельность. В то же время возникают опасения, что процесс освоения космоса остановится из-за своей специфики.

Илон Маск возглавил самую успешную со времен «Аполлона» программу по разработке космических кораблей. Занимая должность главного инженера, он самолично проектирует многие продукты SpaceX и направляет технологическое развитие компании в соответствии с четко определенными долгосрочными целями. Собрав команду, способную осуществить его весьма серьезные замыслы, он содействует ее стабильному успеху. Это поистине выдающееся достижение. Возможно, вас коробит, когда Роберт Дауни-младший признается, что ориентировался на Маска, создавая образ «гениального миллиардера, плейбоя и филантропа» Тони Старка в кинематографической вселенной Marvel, — а на довольно слабую эпизодическую роль Маска в «Железном человеке — 2», часть съемок которого велась на заводе SpaceX, и вовсе без слез не взглянешь, — но Дауни не слишком далек от правды. У Маска нет сверхспособностей. Однако технологии наделили его сверхвозможностями: теперь его решения могут влиять на ход истории.

При этом Маск — самодовольный болван. Не безнадежный придурок, хотя в последнее время он и кажется таковым гораздо чаще, чем раньше, а человек, который насмехается над людьми, не имеющими возможности ответить ему, и сам отвечает на обоснованные вопросы с необоснованным пренебрежением. Его самовлюбленность — порой пленительная — граничит с заносчивостью. Он готов презирать, не пытаясь понять. Он падок до лести и не приемлет критики. Ситуацию осложняют его очевидное стеснение на некоторых общественных мероприятиях, неуклюжесть и неловкость, а также готовность в любой момент перейти в оборону, что, вероятно, связано с притеснениями со стороны жестокого отца, которым Маск подвергался в детстве. Хотя я испытываю вполне обоснованную симпатию к нему и восхищаюсь его достижениями, его поведение в последнее время мне претит. Когда мне доводилось беседовать с ним, он был весьма приветлив и увлечен разговором, но, даже несмотря на это, он остается болваном.

Я уверен, что Маск считает свои марсианские цели преисполненными альтруизма. В то же время, учитывая все, что общество знает и подозревает о его личности, они не могут не давать людям повод для беспокойства. Идею о спасении многопланетного человечества от земных угроз можно легко трактовать как стремление построить убежище для себя самого — и, может, ближайших друзей.

Безос (с которым я встречался лишь однажды — за обедом в 1990-х мы немного поговорили о научно-фантастических романах про конец света) явно более дисциплинирован, чем Маск. Вложив собственные деньги в покупку и возрождение The Washington Post, хотя это никак не приближало к осуществлению стоящих перед ним целей, он сослужил хорошую службу Америке и всему миру[66]. Создав Amazon, он построил компанию, услугами которой я пользуюсь с пугающей регулярностью, стыдливо посматривая на тех своих друзей, что не желают мириться с готовностью компании минимизировать свою налоговую нагрузку и покупают продукты у продавцов, имеющих более симпатичные им размеры и принципы.

Насколько я могу судить, Безос, как и Маск, считает свои намерения благими. Для него характерно исключительно коммерческое видение будущего, где царит космическая дуополия: Blue Origin владеет инфраструктурой небесного мира, а Amazon доставляет его продукцию в мир земной. Однако его мотивация, похоже, в другом. Он кажется мне любителем научной фантастики, который вобрал в себя Хайнлайна и О’Нила, Грега Беара и «Молот Люцифера», не говоря уже о «Человеке, который продал Луну»: в перекачивании денег Amazon на финансирование Blue Origin есть что-то от Д. Д. Харримана, хотя процесс идет значительно стабильнее. Применяя новые технологические возможности к бизнесу, Безос обретает силу воплощать некоторые идеи из научной фантастики в жизнь. Он полагает, что это не только поможет ему добиться самореализации, но и пойдет на пользу всему человечеству.

Тем не менее он стал богатейшим человеком мира благодаря неумолимой экспансии компании, которая ведет себя грабительским, неконкурентным образом и давно пользуется услугами сотрудников распределительных центров, писающих в бутылки, чтобы не получить штраф за лишний поход в туалет. Есть немалая вероятность, что и он может оказаться болваном.

Джордж Бернард Шоу — который, прочитав в 91 год эссе Артура Кларка «Космический корабль бросает вызов», вступил в Британское межпланетное общество — написал в своем «Справочнике революционера» (1903):

Разумный человек приспосабливается к миру, а неразумный упорно пытается приспособить мир под себя. Следовательно, прогресс — удел неразумных.

Я не считаю его слова универсальной истиной. Практика показывает, что отдельные люди редко становятся важными проводниками прогресса, а если это и происходит, они добиваются успеха не только за счет стремления изменить мир в соответствии со своими требованиями. Однако я считаю, что Шоу прав в отношении некоторых изменений, происходящих в результате деятельности компаний и реализуемых благодаря им. Когда-то я работал в компании, основатель которой хотел быть революционером. Постулат Шоу стоял на всеобщем обозрении на столе одного из сооснователей, чтобы можно было ссылаться на него, закатывая глаза после особенно неразумного выплеска эмоций. Естественно, под «неразумным человеком» — по крайней мере, в какой-то степени — понимался «болван».

Людям, которые отправятся в космос благодаря миллиардерам, нет нужды разделять недостатки, а также философские и политические воззрения тех, кто откроет им путь. Однако если люди, наделенные огромными возможностями и ведущие себя как самодовольные болваны, станут неотъемлемой частью, гарантами и предводителями космической экспансии, это может ограничить, омрачить или поставить под угрозу все смелое начинание.

Незащищенность

Земля находится под защитой. Ее воздух и воды хранят тепло дня и лета, чтобы смягчать холодные ночи и зимы, а охлаждающие потоки уносят с собой чрезмерную жару. Ее атмосфера тоже выступает в качестве щита, превращая прилетающие из космоса тела в безобидные вспышки падающих звезд и поглощая самые опасные длины волн солнечного света. Магнитное поле, обусловленное течениями в расплавленном земном ядре, защищает планету от космических лучей и солнечного ветра. Отправиться на Луну, где не действуют эти щиты, значит остаться незащищенным в космосе.

Незащищенность не ограничивается временем полета. Когда астронавты шагают или ездят по поверхности Луны, они уже достигли точки назначения, но остаются в космосе и подвергаются бомбардировке быстро летящими частицами, действию опасной энергии и экстремальным температурам, лишенные земных потоков живого мира. Поверхность Луны свидетельствует обо всех этих лишениях и травмах.

Постоянный поток разбивающих частицы и формирующих стекло микрометеороидов изменяет структуру и цвет реголита. С появлением каждого нового кратера диаметром меньше миллиметра он темнеет все сильнее на протяжении миллионов лет. Любая недавно выброшенная на поверхность порода, например порода ярких лучей, расходящихся от таких кратеров, как Тихо, в этих условиях теряет свой блеск. Через миллиард лет Тихо будет далеко не так заметен на полной Луне. Впрочем, со временем его декоративная функция перейдет к новым лучам пыли, не подвергшейся эрозии.

Эрозии способствует и солнечный ветер — состоящая из заряженных ионов плазма, сдуваемая с Солнца. Он настолько неплотен, что его сложно назвать даже «ненасыщенным»: один кубический сантиметр ветра содержит всего около пяти ионов, в то время как один кубический сантиметр воздуха содержит 25 тысяч миллионов миллиардов молекул. Чтобы один квадратный километр Луны получил хотя бы пару граммов от этого ветра, нужны миллионы лет. Тем не менее даже при такой низкой плотности солнечный ветер наносит определенный урон, потому что его ионы движутся быстрее микрометеороидов. Некоторые из них отскакивают обратно в космос — либо оставаясь заряженными, либо превращаясь в нейтральные атомы после краткого взаимодействия с поверхностью. Другие остаются на Луне. Порой реголит поглощает их такими, какие они есть. Порой они приводят к переменам.

Ионы водорода — на долю которых приходится более 90 % ветра — могут присоединять кислород. Иногда по такому механизму формируются молекулы воды. Пока непонятно, сколько воды появляется в результате этой реакции и где она в итоге оказывается. Если кислород высвобождается из оксидов железа, участвующие в процессе руды порой возвращаются к состоянию неизмененного железа. Формируемый таким образом тонкий слой металлического железа делает тонкие частицы лунной пыли подверженными магнетизму.

На Земле влияние ветра сложнее. Поскольку солнечный ветер состоит из заряженных частиц, а заряженные частицы реагируют на магнитные силы, магнитное поле Земли отталкивает большую часть ветра, который обтекает Землю, как вода обтекает лежащий в ручье камень. Однако часть ветра захватывается и остается в магнитном поле, формируя «магнитосферу», которая охватывает планету над атмосферой.

С той стороны Земли, которая обращена к Солнцу, магнитосфера сжимается под напором ветра, а с другой стороны развевается, как флаг на морском ветру. Раз в месяц, когда Луна оказывается в небе Земли напротив Солнца, а следовательно, вступает в фазу полнолуния, она проходит сквозь формируемый ветром хвост. Ее поверхность, которая обычно подвергается воздействию положительно заряженного солнечного ветра, примерно на день оказывается подвержена воздействию отрицательно заряженной плазмы магнитного хвоста Земли.

Помимо ветра, Солнце заливает Луну своим светом, включая длины волн, никогда не достигающие поверхности Земли, то есть «жесткое» ультрафиолетовое излучение. Мощности этого излучения достаточно, чтобы выбивать электроны из атомов, создавая на светлой стороне статическое напряжение, как при трении янтаря о ткань. Темная сторона не имеет такого напряжения. Этим объясняется любопытное свечение над горизонтом, фиксируемое прямо перед восходом камерами некоторых американских спускаемых аппаратов «Сервейер». Заряженные ультрафиолетом, легчайшие частицы пыли отталкиваются друг от друга и парят в солнечном свете, создавая минеральную дымку над утренним горизонтом.

Ни один побывавший на поверхности человек не получил возможности увидеть призрачные электрические предвестники лунного рассвета или подвергнуть свое оборудование воздействию плазмы магнитного хвоста. «Аполлоны» садились в хорошо освещенных областях растущей Луны, когда Солнце стояло высоко в небе, но не прямо над головой. Однако при Возвращении астронавты явно проведут там больше времени — целые лунные дни и целые лунные ночи. Они изучат более обширную территорию в поисках мест, где можно будет найти исключения из простых и хорошо известных правил лунного реголита: не двигайся, пока тебя не ударили; по возможности не проводи энергию; не меняйся.

Куда податься в первую очередь? Очевидно, на полюса, коим была посвящена статья Денниса Уинго о размещении лунной базы, которую я читал в калифорнийском поезде, о чем уже упоминал во введении. Однако, если люди, вероятно, первым делом отправятся на полюса, то роботизированный авангард этим не ограничится.

Посадив «Чанъэ-4» в бассейне Южный полюс — Эйткен, Китай намеревается отправить миссию для сбора образцов «Чанъэ-5» на пик Рюмкера в Океане Бурь, любопытное плато, испещренное довольно молодыми вулканическими куполами, которое рассматривалось в качестве возможного места посадки «Аполлона».

Индийский спускаемый аппарат и луноход «Викрам» в составе миссии «Чандраян-2» тоже должен приземлиться на видимой стороне, в кратере Манцини. Находясь всего примерно в 600 км от Южного полюса, аппарат с помощью георадара будет искать скрывающийся под поверхностью лед. Спускаемый аппарат «Берешит», сконструированный израильской компанией SpaceIL, отправится в кратер Берцелиус в северной части видимой стороны Луны, между Морем Ясности и Морем Кризисов. Место его посадки кажется интересным, потому что лунная кора в этой области имеет слабое магнитное поле. Эти небольшие остаточные магнитные поля пока представляют загадку для ученых: есть надежда, что «Берешит», название которого значит «в начале», сделает первый шаг к ее разрешению.

Список возможных мест посадки «Берешита» сильно ограничен, что неудивительно для столь скромной миссии. В ином случае он мог бы отправиться к одной из особенно любопытных магнитных аномалий, связываемых с «лунными завихрениями» — бледными извилистыми пятнами на темном реголите[67]. Считается, что между пятнами и магнитными полями точно есть какая-то связь — в отсутствие магнитных полей пятен не наблюдается, — но природа этой связи пока не установлена. Возможно, магнитные поля частично защищают поверхность от солнечного ветра, тем самым замедляя эрозию реголита. Возможно, завихрения формируются в результате взаимодействия между магнитными полями и заряженной ультрафиолетовым излучением пылью. Возможно, завихрения представляют собой метеоритные дожди наоборот.

В земном небе метеоритные дожди случаются, когда крошечные частицы кометной пыли на высокой скорости входят в атмосферу. Возможно, лунные завихрения формируются, когда движущаяся атмосфера на такой же скорости сталкивается с крошечными частицами осадочной лунной пыли. Когда ядро кометы проходит очень близко к поверхности Луны, тонкая атмосфера кометы, называемая комой, может сжигать мельчайшие частицы реголита.

Чтобы разобраться, что происходит на самом деле, нужно найти способ подобраться к завихрениям как можно ближе. Простой посадки будет недостаточно: важна структура магнитных полей, а различить эту структуру можно, только двигаясь в магнитных полях — чем ближе к поверхности, тем лучше. В связи с этим в Центре космических полетов Годдарда для NASA готовится миссия с чудесным названием BOLAS (Bi-sat Observations of the Lunar Atmosphere above Swirls, «наблюдения за лунной атмосферой над завихрениями с использованием двух спутников»). Она входит в число множества разрабатываемых сегодня лунных миссий, предполагающих использование сверхмалых космических кораблей, называемых кубсатами.

Два почти идентичных спутника, Bolas-L и Bolas-H, запускаются сцепленными друг с другом и выводятся на «замороженную» окололунную орбиту эллиптической формы, которая время от времени будет опускать их на высоту, не превышающую 15 км. На орбите спутники расходятся, но остаются связанными очень легким тросом и выстраиваются радиально по отношению к Луне: Bolas-L внизу, а Bolas-H наверху. Когда трос разматывается, Bolas-L опускается, а Bolas-H поднимается.

Это значит, что ни один из спутников не движется на орбитальной скорости, соответствующей высоте. Bolas-L движется слишком медленно, стремясь упасть на Луну. Bolas-H движется слишком быстро, стремясь улететь в космос. Однако благодаря тросу действующая на Bolas-H центробежная сила тянет Bolas-L наверх, в то время как падающий Bolas-L тянет Bolas-H вниз. Благодаря натяжению троса, расходясь все дальше, они остаются ровно друг под другом. Они напоминают два приливных горба земных океанов: хотя один Луна притягивает сильнее, а другой слабее, они всегда располагаются на одной линии.

Когда трос размотается до конца, расстояние между спутниками составит 25 км — и Bolas-L в ближайшей точке окажется всего в двух с половиной километрах над поверхностью Луны. Это гораздо ниже любой стабильной орбиты, но с точки зрения силы притяжения трос фиксирует Bolas-L и Bolas-H на изначальной «замороженной» орбите, поскольку их центр масс остается в средней точке троса.

Скользя над поверхностью, спутники миссии BOLAS могут анализировать, на какой скорости водород из солнечного ветра попадает в реголит и сколько молекул воды он формирует, оказываясь в породе. В 2020 году компания Moon Express намеревается изучить те же самые процессы, посадив первый из проектируемой серии аппаратов Lunar Scout в области борозд Боде неподалеку от долины Тавр-Литтров, где садился «Челленджер», лунный модуль «Аполлона-17». Проводя работы в долине Тавр-Литтров, Харрисон Шмитт обнаружил в реголите «пирокластические» залежи — образования, формируемые, когда извергаемая лава выплескивается высоко над поверхностью наподобие огненного фонтана, что дает ей время застыть и упасть обратно на поверхность стеклянными каплями. Борозды Боде, похоже, тоже богаты пирокластическими образованиями, но для них характерен другой химический состав и гораздо большая степень эрозии. Ярко-оранжевые залежи из долины Тавр-Литтров, сохранившиеся под потоком лавы, обнажились после недавнего столкновения.

Пирокластические образования в бороздах Боде открывают потенциал для удивительных исследований, поскольку дают ученым образцы из глубин Луны. Кроме того, они интересны и в практическом отношении. Американский ученый Пол Спудис, лучше остальных обосновавший научный повод вернуться на Луну, но, к сожалению, не доживший до Возвращения, полагал, что подвергшиеся сильной эрозии пирокластические образования с богатым содержанием титана — как раз такие, которые залегают в бороздах Боде, — могут особенно хорошо поглощать водород из солнечного ветра, а относительно однородный размер частиц обеспечит относительную простоту обработки богатого ими реголита. Таким образом, выбор места посадки, вероятно, также сопряжен с практическими соображениями. Однако важнее то, что Moon Express отдает должное преданности Спудиса Луне.

Компания Astrobotic планирует совершить посадку в Озере Смерти, расположенном между Морем Холода и Морем Ясности, рядом с любопытным углублением, которое может быть входом в лавовую трубку. Когда поверхность затвердевает, текущая под ней лава отступает, иногда оставляя после себя длинные цилиндрические пустоты. Большая часть земных пещер формируется в результате эрозии и размывания пород водой, но лавовые трубки образуются иначе. В связи с этим вполне вероятно, что они представляют собой единственные пещеры на сухой Луне.

В 2015 году в ходе японских радиолокационных исследований холмов Мариуса, еще одного скопления вулканических куполов в Океане Бурь, было замечено любопытное двойное отражение, словно одни сигналы радара отражались от поверхности, а другие — от второй поверхности, расположенной под ней.

Организованная NASA миссия Grail, в ходе которой два спутника с исключительной точностью измеряли гравитационное поле Луны, показала, что плотность коры в этой области ниже среднего. Кроме того, на поверхности видна яма — складывается впечатление, что она образовалась, когда у подземной полости обвалился потолок. Все вместе это говорит, что здесь, вероятно, расположена лунная пещера. И она кажется большой. Хотя земные лавовые трубки могут достигать нескольких километров в длину, их ширина обычно не превышает нескольких метров. Ширина трубок на холмах Мариуса (если это действительно трубки) может достигать сотен метров, а высота — около 75 метров, что вдвое выше Шартрского собора. Компьютерные модели позволяют предположить, что благодаря быстрому течению лавы и слабой гравитации некоторые лунные лавовые трубки еще крупнее: возможно, их высота превышает километр, а ширина — в два или три раза больше. Слабая гравитация играет ключевую роль, поскольку из-за нее порода над пустотой весит гораздо меньше, чем весила бы на Земле.

Лавовые трубки не просто дают возможность заняться спелеологией за пределами Земли, но и вполне могут оказаться хорошим местом для жизни. Лунное поселение вряд ли будет напоминать трейлерный парк из похожих на космические корабли зданий, установленных на поверхности. Структура, которая каждый месяц нагревается до температуры, значительно превышающей 100 °C, а затем остывает до температуры жидкого азота, подвержена огромной нагрузке и деформации. При этом на поверхность Луны постоянно падают не только микрометеороиды, но и космические лучи — высокоэнергетические протоны, — от которых Землю защищает магнитосфера. Хуже того, ее периодически бомбардируют протоны, вылетающие с Солнца в ходе корональных выбросов массы.

За 100 дней на поверхности Луны, даже при условии пребывания в жилом модуле, защищенном от фонового излучения космических лучей, астронавты имеют тринадцатипроцентную вероятность стать свидетелями так называемого «солнечного протонного события», достаточно сильного, чтобы значительно повысить их риск заболевания раком. Вероятность события, способного вызвать острую лучевую болезнь, составляет 5 %, а риск летального исхода — 0,5 %. Одно такое мощное событие случилось в начале августа 1972 года. Если бы выброс с Солнца произошел на четыре месяца раньше, погибли бы все астронавты «Аполлона-16» — Чарли Дьюк, Кен Маттингли и Джон Янг. Если бы он произошел на четыре месяца позже, погибли бы Джин Сернан, Рональд Эванс и Харрисон Шмитт с «Аполлона-17». Существуют способы давать предупреждения о таких событиях с помощью спутников, находящихся между Землей и Солнцем в точке L1 системы Солнце — Земля, но такие предупреждения имеют смысл только при наличии укрытия, где астронавты могут спрятаться.

Таким образом, жилой модуль на поверхности должен иметь защищенный толстыми стенами внутренний отсек, где может укрываться экипаж, а это значительно увеличивает его массу. Разместив жилой комплекс в пещере, можно защитить его от любого подобного излучения. Кроме того, в пещере поддерживается примерно одинаковая температура, а ее стены также обеспечивают защиту от микрометеоритов. Все это объясняет интерес к лунным лавовым трубкам. Если найдется способ герметично запечатать дырки в лунном сыре, они могут стать подподверхностными аналогами «островов» О’Нила в небе, достаточно просторные для размещения городов, а может, и целых мегаполисов. Прекрасный пример дает поместье Боа-Виста, принадлежащее династии Кортесов, которые занимаются добычей гелия в романе Иена Макдональда «Новая Луна»: полностью герметизированное, шириной 100 метров, оно находится под Морем Изобилия и утопает в растительности, питаемой водой из фонтанов и ручьев, текущих по ее слегка наклонной плоскости среди величественных имений, изящных садовых павильонов и частных лужаек. В базальтовых стенах за огромными барельефами ориши — духов религии умбанда — вырезаны лестницы, квартиры и балконы, а еще выше синеет освещаемое энергией синтеза небо, и все это напоминает сплав Мар-а-Лаго, Ривенделла, пещерной резиденции Великого Лунария из романа Герберта Уэллса «Первые люди на Луне» (1901) и логова злодея из фильмов о Бонде. Там звучит самба и устраиваются веселые торжества.

Разве появление Боа-Висты в XXII или XXIII веке сейчас кажется менее вероятным, чем 500 лет назад казалась постройка небоскребов в Сан-Пауло? Мне трудно ответить на этот вопрос (хотя я вполне уверен, что средства на строительство Боа-Висты появятся не за счет экспорта гелия-3). Пока нет возможности герметично запечатать такую полость и заполнить ее воздухом — и не в последнюю очередь потому, что воздух в пещере замерзнет. Обогрев целой лавовой трубки потребует огромного количества энергии. На первых порах гораздо проще доставить на Луну жилые модули с Земли, установить их в вырытые с этой целью котлованы или слегка измененные малые кратеры, а затем покрыть слоем реголита толщиной в несколько метров: так они и прогреваться будут гораздо лучше, чем в глубокой пещере, и от излучения защищены будут ничуть не хуже.

Со временем в репертуар архитектора могут добавиться обожженные реголитовые кирпичи и стекло из расплавленного реголита. Компания Foster + Partners провела любопытную серию исследований таких построек, возводимых вокруг надутых шаров. Основатель компании, архитектор Норман Фостер, особенно любит простые формы полета и космоса. Кажется весьма вероятным, что лунная жизнь будет в основном протекать под такими покрывалами, если не под поверхностью. Установленные на поверхности прозрачные купола, которые так нравятся художникам, иллюстрирующим научную фантастику, пока представляются непрактичными. Свет для злаков, которые придется выращивать на любой достаточно крупной базе, лучше обеспечить с помощью светодиодов, настроенных на самые эффективные для фотосинтеза длины волн, чем с помощью окон, куда по две недели подряд не заглядывает Солнце.

Впрочем, высокая вероятность строительства баз в специально вырытых котлованах не означает, что лавовые трубки не заслуживают внимания. В них холодно, потому что они, как и постоянно темные кратеры, никогда не освещаются солнцем. Это значит, что водяной пар и другие летучие вещества, выделяемые при столкновениях, в пещерах, как и в темных кратерах, застывают вновь. В целом кратеры лучше подходят для добычи льда, потому что крайне неплотный пар не проникает далеко в безвоздушную пещеру. Однако можно вообразить обстоятельства, при которых столкновение (или столкновения) и конкретная система пещер могут сформировать нечто весьма интересное и ценное, как некогда заполненный льдом пузырь лавы под Океаном Бурь, используемый для размещения научной базы в романе Грега Беара «Головы» (1993).

Продолжение роботизированного освоения Луны сулит рост интереса к поиску таких любопытных особенностей и невидимых структур, сформированных сериями независимых друг от друга или редких событий. А возможно, и разумом. Вряд ли стоит ожидать обнаружения инопланетных артефактов на Луне, однако, если в этой области Вселенной есть или когда-либо были разумные инопланетяне, если за четыре миллиарда лет до появления человечества они посетили Солнечную систему и если они хотели подать знак разумным расам будущего, то неизменная Луна, находящаяся рядом с единственной обитаемой планетой в системе, кажется самым очевидным местом для такого знака. Именно эта идея развивается в рассказе Артура Кларка «Часовой» (1951), который лег в основу фильма «2001: Космическая одиссея», созданного Кларком и Стэнли Кубриком. Идея стала мостиком, который позволил фильму перепрыгнуть с правдоподобного недалекого будущего освоения Солнечной системы к межзвездной таинственности высшего разума. Но оба творца также понимали, что идея хороша и сама по себе.

Считаю ли я, что стоит намеренно и усердно искать такие артефакты, организуя дорогостоящие миссии? Нет. Однако я полагаю, что есть смысл изучать поступающие из Вселенной радиосигналы на предмет любых признаков разумной жизни и есть смысл хотя бы не исключать возможность существования инопланетного разума, когда люди и роботы ищут всевозможные особенности Луны.

А особенностей будет немало. В формировании Луны задействовано существенно меньше процессов, чем в формировании Земли, и работать им приходится с гораздо меньшим количеством материалов, а способность среды менять, лепить и высекать необычные формы и вовсе стремится к нулю. И все же площадь лунной поверхности больше площади Африки, и на протяжении миллиардов лет на ней могли возникать уникальные черты, которые рождались в результате множества совпадений, приводивших к поистине невероятным случайностям. Не все эти особенности будут столь же хорошо различимы с орбиты, как лунные завихрения, и столь же любопытны, как лавовые трубки. Далеко не всем им найдется практическое применение — не исключено, что все они окажутся бесполезными для людей. Однако в научном отношении они будут представлять интерес, по крайней мере для специалистов. И возможно, этим дело не ограничится.

Тем не менее, как показывает статья Уинго, полюса — самые поразительные особенности Луны — остаются лучшим вариантом для размещения первых обитаемых баз после Возвращения, а также, возможно, даже для первых пилотируемых высадок. Тому есть практические, ресурсные и политические причины.

Практическая причина связана со снабжением базы энергией. На Луне энергия будет солнечной или атомной, но подходящих проектов выработки атомной энергии еще не разработано. Лунные атомные реакторы должны быть очень легкими (по стандартам реакторов), потому что их необходимо будет доставлять с Земли. Они должны будут работать с минимальным использованием воды или обходиться вообще без нее (хотя большинство атомных реакторов использует довольно много воды), а также иметь очень низкие требования к техническому обслуживанию. Они также должны быть настолько безопасными, чтобы государство разрешило их отправку со своей территории.

Пока единственным вариантом остается использование солнечной энергии. Для солнечных батарей, как и для злаков, 14-дневная ночь станет проблемой. Лунному поселению на солнечной энергии потребуется достаточное количество панелей, чтобы вырабатывать в два с лишним раза больше энергии, чем поселение расходует за день, и достаточное количество аккумуляторов, чтобы сохранять неизрасходованную половину для использования ночью. Это требует огромных капитальных расходов.

Оценив стоимость солнечной энергии на Луне, инженер NASA Джефф Лэндис, который также пишет стихи и научную фантастику, решил обратиться к литературе, чтобы проанализировать необычную альтернативу аккумуляторам — мобильность. В романе «Вдогонку за Солнцем» (1992) — одном из лучших образчиков неизменного для научной фантастики сюжета об изобретательном человеке, противостоящем суровой правде космоса, — рассказывается история Триши Миллиган, которая выжила при жесткой посадке на Луну и должна продержаться на поверхности в течение месяца, пока за ней не отправят спасательную миссию. У нее есть скафандр с крупными солнечными панелями и большой запас протеиновых батончиков, но почти нет аккумуляторов. Она приходит к выводу, что ей не остается ничего, кроме как идти по Луне, не отставая от Солнца.

К несчастью, крушение ее корабля произошло в районе экватора, а это значит, что ей предстоит пройти расстояние, равное расстоянию от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса. Чтобы обгонять границу для и ночи, ей необходимо двигаться со средней скоростью 16 километров в час, что довольно просто, когда она при одной шестой своего земного веса скачет по плоским морям, но труднее в горах и на неприветливых возвышенностях обратной стороны.

Потерпев крушение на более высокой широте, она могла бы взять более низкий темп. На 70° северной широты, где находится Море Холода, самое северное из лунных морей, получившее свое название по месту расположения, можно идти на запад со скоростью, не превышающей шести километров в час, и не отставать от Солнца. На полюсах есть места, где можно вообще почти не двигаться с места.

В связи с тем, что Луна находится в вертикальном положении относительно плоскости эклиптики, на ее полюсах Солнце постоянно висит над горизонтом. Так как его лучи падают по касательной, глубины полярных кратеров всегда остаются холодными и темными, а на полярных возвышенностях почти всегда стоит день. Идея об этих освещенных возвышенностях появилась довольно давно. В «Луне» (1837) Вильгельм Бер и Иоганн Медлер указали, что в связи с наклоном Луны на ее полюсах могут существовать места, где почти или совсем никогда не наступает ночь, а Камиль Фламмарион, развивший эту мысль несколько десятилетий спустя, назвал их «пиками вечного света». Роберт Годдард тоже писал об этой возможности, а также предполагал существование постоянно холодных точек в кратерах под пиками. Теперь детали рельефа обоих типов обнаружены и пересчитаны.

Современные карты Луны показывают, что на обоих полюсах есть возвышенности, которые освещаются Солнцем если не постоянно, то почти постоянно: валы кратеров видят Солнце более 80 % времени, а если установить солнечные панели вертикально, как паруса корабля, они смогут генерировать в три раза больше энергии, чем системы, установленные в других областях и получающие Солнце лишь в половину дней. Если вы хотите построить лунную базу, питаемую солнечной энергией, вам нужна очень серьезная причина не отправиться на полюса.

Помимо энергии, полюса дают ресурсы в форме замороженных летучих веществ. При прочих равных наличие значительных объемов воды облегчит обеспечение лунной базы и дозаправку ракет. На Луне есть и другие источники топлива — можно соединять водород, поглощенный реголитом из солнечного ветра, с кислородом, получаемым из различных минералов. Однако, хотя концентрация водорода в реголите в тысячи раз превышает концентрацию гелия-3, для получения значительных объемов вещества придется перерабатывать огромные объемы реголита. Выделение кислорода из минералов весьма энергозатратно. Хотя энергия на Луне дешевая, по крайней мере при свете дня, производственное оборудование, необходимое для ее накопления и использования, вероятно, будет довольно дорогим. Именно этим объясняется притягательность сосредоточенных на полюсах летучих веществ, которые можно высвободить, используя эквивалент обычного чайника.

Северный полюс

Южный полюс

В пользу высадки около льда выступает и тот факт, что при наличии единственной лунной базы и запасов топлива остальная Луна оказывается легкодоступной. Как отмечает Роберт Зубрин, характеристической скорости, необходимой для возвращения нового лунного модуля с Луны на низкую околоземную орбиту, также достаточно для того, чтобы лунный модуль взлетел в одной точке Луны, приземлился почти в любой другой, взлетел второй раз и вернулся в первую точку. Всю эту процедуру можно повторить для новой точки назначения, как только у вас накопится еще шесть тонн топлива.

Текущие планы NASA отличаются от этой схемы. Когда при Бараке Обаме космическое агентство разрабатывало идею захвата небольшого фрагмента астероида и изучения его в космосе — эта идея не слишком успешно презентовалась в качестве подготовки для полета на Марс и многим казалась предлогом для отказа от лунной миссии, — возле Луны предполагалось построить небольшую космическую станцию, чтобы обеспечить базу для загонщиков астероида. Когда при Трампе произошел разворот к Луне, а о затее с астероидом забыли, на смену Deep Space Gateway пришла Lunar Orbital Platform-Gateway, теперь уже для освоения Луны. Сегодня станцию называют просто Gateway, но планы по ее постройке по-прежнему разрабатываются, как и большая часть программ NASA, уже получивших финансирование. И это все еще плохая идея.

Gateway представляет собой сильно уменьшенную версию Международной космической станции, находящуюся гораздо дальше в космосе. Пока при ее строительстве предполагается задействовать тех же партнеров. Проект возглавит Америка, европейцы, канадцы и японцы предоставят некоторое оборудование, и только участие русских пока под вопросом. Силовую установку планируется приобрести в секторе производства спутников связи. Первые жилые модули теоретически предполагается запустить в середине 2020-х годов на SLS.

Таким образом, собирая космическую станцию из готовых компонентов, программа Gateway повторяет более амбициозный проект двадцатилетней давности, но в меньшем масштабе и на гораздо менее доступной орбите, чтобы оправдать использование в остальном бесполезной ракеты, которую, вероятно, не успеют построить в срок.

Подготовка спускаемых миссий на станции Gateway сопряжена с большими трудностями и не дает при этом очевидных преимуществ. Пока Gateway планировалось использовать в качестве базы для изучения астероида, лишь отдельные эксперты считали появление остановки между низкой околоземной орбитой и лунной поверхностью полезным для будущих лунных миссий. Безусловно, команда Gateway могла бы дистанционно управлять луноходами с меньшим временем задержки, чем при управлении с Земли. Однако, поворачивая джойстики, астронавты получали бы существенные дозы космического излучения, от которого их могли бы защитить реголитные стены лунной базы.

Это не значит, что в космическом будущем не возникнет нужды в орбитальной инфраструктуре. Если люди или роботы развернут более активную деятельность на околоземной орбите — станут собирать новые крупные спутники, чинить вышедшие из строя старые, производить странные материалы в условиях микрогравитации, наслаждаться медовыми месяцами с неземными видами и микрогравитационным сексом, конструировать космическое оружие для сбивания чужих спутников, разбивать малые астероиды и т. д., — хранилища топлива, где космические корабли смогут заправляться, чтобы развивать необходимую характеристическую скорость, окажутся очень кстати. При возвращении на Землю для дозаправки корабль расходует около девяти километров в секунду характеристической скорости для одного лишь подъема обратно на орбиту. Кроме того, такой корабль должен быть достаточно прочным, чтобы выдерживать нагрузку при вхождении в земную атмосферу и повторном запуске с поверхности Земли. Если корабль не покидает космос, его конструкция требует меньшей массы, а следовательно, меньше топлива расходуется для достижения заданной характеристической скорости. Как и лунный модуль, такие корабли могут быть очаровательно неуклюжими.

Орбитальные хранилища топлива сегодня кажутся главным экспортным рынком для компаний и энтузиастов, которые задумываются о коммерческом использовании лунных ресурсов. Причина в том, что с точки зрения характеристической скорости попасть на низкую околоземную орбиту гораздо проще с поверхности Луны, чем с поверхности Земли. По оценкам ULA, стоимость доставляемого в орбитальное хранилище топлива может достигать 3000 долларов за килограмм. Таким образом, оборот лунной базы, экспортирующей 300 тонн топлива в год, приблизится к миллиарду. Если построить дешевую лунную базу примерно за 10 миллиардов долларов, при некоторых допущениях — если скрестить пальцы и закрыть глаза на риски — в перспективе она может стать весьма прибыльным предприятием.

Если развернуть масштабное производство, вам не придется даже сжигать ценное лунное топливо, чтобы его экспортировать. Представьте работающий на Луне завод, производящий маленькие бочки с тепловыми щитами и крошечными двигателями, наполняющий их топливом и отправляющий к Земле с помощью электромагнитной катапульты вроде тех, что Джерард О’Нил популяризировал в 1970-х. Работая на солнечной энергии, катапульта не требует топлива. Тепловой щит используется для торможения в атмосфере, при котором бочка скользит по верхним слоям атмосферы Земли, чтобы терять скорость, не испытывая нагрузок полного вхождения в атмосферу планеты. После того как скорость бочки снизится, маленький двигатель выведет ее на низкую околоземную орбиту, где ее содержимое перекачают в хранилище. Металлическую оболочку отправят обратно на Луну для повторного использования или переработки.

Можно также создать космическую привязь вроде той, что предполагается использовать в миссии BOLAS, но сделать ее длиннее и разместить на более высокой орбите. Затем нужно запустить ее вращение вокруг центра масс. Правильно выбрав скорость вращения, длину привязи и орбиту, можно будет подбирать грузы прямо над поверхностью Луны, когда трос будет оказываться под прямым углом к ней, и отправлять их на Землю, когда он будет продолжать вращение. Если на другом конце на привязи также будет груз, энергетические потребности системы получатся минимальными.

Все это значит, что экспорт топлива с Луны возможен при достаточно низких предельных издержках. Однако для организации оптовых поставок необходимо инвестировать значительный капитал — не только для добычи и очистки льда и летучих веществ, но и для постройки электромагнитной катапульты и обслуживающих ее электростанций или создания вращающейся космической привязи. Именно поэтому Земля, несмотря на проблему характеристической скорости, скорее всего, не пустит Луну в топливный бизнес. На Земле и жидкий кислород, и жидкий метан стоят довольно дешево. Необходимость использования большого количества этих веществ для подъема на орбиту еще некоторого их количества представляет не такую серьезную проблему, как кажется.

По оценкам, после разработки стоимость одной BFR составит около 300–400 миллионов долларов, что примерно соответствует стоимости большого современного авиалайнера. Если запустить одну ракету 100 раз, каждый запуск обойдется примерно в 7 миллионов долларов. Если при каждом запуске поднимать по 150 тонн топлива в хранилище на низкой околоземной орбите, доставка одного килограмма будет стоить около 50 долларов.

Можно вообразить, что лунная база станет конкурентным источником топлива для низкой околоземной орбиты, доставляя в хранилища топливо стоимостью 3000 долларов за килограмм. Однако при наличии топлива по 50 долларов за килограмм это все равно что допустить существование единорогов и волшебного порошка. Конечно, трудно представить и BFR, работающую без единого сбоя. Но даже если система будет стоить в 50 раз дороже, доставка топлива с ее помощью будет обходиться дешевле, чем с Луны.

В связи с этим возникает фундаментальный парадокс строительства коммерческой лунной базы. Ее невозможно построить, не имея дешевых способов выхода на околоземную орбиту, которые предлагают BFR и другие подобные системы. Однако если затраты так упадут, Земля захватит топливный рынок низкой околоземной орбиты. Если затраты останутся высокими, то лунная база, возможно, сумеет получать прибыль от продажи топлива. Но если выход на орбиту с поверхности Земли по-прежнему будет дорогим, люди не станут к нему часто прибегать, а следовательно, рынок орбитального топлива не будет расти.

Если вы, как Джерард О’Нил, можете найти применение десяткам тысяч тонн очень дешевых лунных материалов на другой орбите, то разработка недр Луны, возможно, имеет смысл. Она также имеет смысл, если вы можете найти на Луне нечто такое, что способно произвести экономическую революцию. Однако если вы хотите использовать Луну как источник относительно высокодоходных товаров, которые вполне можно доставить с Земли, вас ждет разочарование.

Пока доходы приносят лишь те способы использования космоса, которые ориентированы на Землю: спутниковая связь, дистанционное зондирование, навигация. Чтобы космос и дальше поддерживал индустриальные мечты предпринимателей вроде Безоса, такое положение вещей должно сохраняться. Это значит, что надеждам истинных энтузиастов не суждено оправдаться: космос не станет альтернативой Земле и не позволит выйти за ее пределы. Он станет лишь ее продолжением. И в этом мире будет мало места для экономически целесообразной лунной базы.

Хотя летучие вещества с полюсов, возможно, не слишком привлекательны в качестве источника экспорта, это не значит, что они не представляют интереса. Логичнее построить базу, имеющую доступ к местной воде и другим летучим веществам, чем организовывать снабжение этими веществами с Земли. Именно поэтому политика тоже выступает за размещение первой базы на одном из полюсов, а также, возможно, за быструю пилотируемую высадку на этой базе в рамках Возвращения. Так можно застолбить свой участок лунной поверхности.

В 1967 году был подписан Договор о космосе, в соответствии с которым государства обязуются не превращать космос в арену национального соперничества, считая его «достоянием всего человечества». Договор не ограничивает полеты в космос, если они осуществляются с мирными целями. Юрисдикция государств распространяется на их космические корабли и инопланетные базы, используемые в мирных целях, как это происходит с кораблями на Земле и базами в Антарктиде (которая тоже не принадлежит ни одному государству). Государства также берут на себя ответственность за космические корабли и базы, принадлежащие их гражданам или запущенные с их территории. Однако сами государства не имеют права присваивать небесные тела или их части ни путем провозглашения суверенитета, ни путем оккупации, ни любыми другими средствами.

Это означает, что государства не могут присваивать права на разработку недр за пределами Земли. Но что насчет негосударственных субъектов? Обычно разработка минеральных ресурсов регулируется национальным законодательством, а без провозглашения суверенитета такое законодательство неприменимо. Предполагалось, что эта проблема будет решена в будущих договорах, конвенциях и протоколах.

Первой попыткой приблизиться к этому стало Соглашение о деятельности государств на Луне и других небесных телах, заключенное в 1978 году. В соответствии с соглашением Луна и ее природные ресурсы были объявлены «общим наследием человечества», что не позволяет их эксплуатацию для исключительно личной выгоды. Любые экономические блага, получаемые на Луне, подлежат разделу. В соглашении подчеркивается, что страны, которые вносят свой вклад в получение этих благ, имеют на них больше прав, но при этом учитываются и интересы развивающихся стран, не имеющих возможности вступить в конкурентную борьбу за лунные ресурсы. Чтобы устранить это неравенство в долгосрочной перспективе, в соответствии с соглашением технологии, позволяющие эксплуатацию ресурсов, также должны оставаться открытыми для всех. Как поется в песне, «Луна принадлежит всем»[68].

Администрация Джимми Картера хотела ратифицировать соглашение и оказаться им связанной. Поборники частного предпринимательства в Америке и за ее пределами выразили протест. Одна из первых кампаний Общества L5 была направлена на недопущение ратификации этого соглашения. Неизвестно, насколько эта кампания повлияла на исход дела, но соглашение ратифицировано не было. Советский Союз тоже отказался его подписать. Когда соглашение вступило в силу в 1984 году, его условия ограничили деятельность лишь 18 ратифицировавших его государств, ни одно из которых не имело возможностей для осуществления независимых космических запусков.

Условия соглашения не делали коммерческую эксплуатацию лунных ресурсов невозможной. Конвенция ООН по морскому праву, подписанная в 1982 году, применяет ту же концепцию «общего наследия человечества» к ресурсам морского дна и недр за пределами континентальных шельфов и территориальных вод. Отчасти это объясняет, почему Сенат США не ратифицировал и Конвенцию по морскому праву, несмотря на увещевания президентов, представлявших обе партии. Однако применение принципа общего наследия в конвенции не мешает промышленной разработке месторождений.

Конвенция по морскому праву создала Международный орган по морскому дну, чтобы распределять блага, получаемые при разработке океанского дна, и поддерживать приток инвестиций. Критики конвенции связывают создание этого органа с тем фактом, что почти через полвека после того, как люди загорелись идеей добычи ресурсов с океанского дна, например марганцевых конкреций, продукты до сих пор не появились на рынке: вину за это возлагают на законы, бюрократию и паразитическую экспроприацию. Возможно, они недалеки от правды.

Но есть и альтернативное — или комплементарное — мнение, что требования к технологическим инновациям весьма высоки, в то время как спрос на минералы с морского дна довольно низкий. Сегодня целый ряд компаний отправляет роботизированные аппараты на дно в район разлома Клиппертон в восточной части Тихого океана, чтобы изучить возможность добычи марганцевых конкреций. Международный орган по морскому дну разрешает эту деятельность, наблюдает за ее влиянием на окружающую среду и готовится пожать часть ее плодов, если таковые появятся. Но урожай соберут и компании. Потому они этим и занимаются.

Для государств-участников Соглашения о деятельности на Луне установление такого режима кажется бесполезным, учитывая, что среди них нет ни одного государства, имеющего возможность самостоятельно добраться до Луны. Кроме того, такой режим может затруднить эксплуатацию ресурсов, если недостаточно его продумать или намеренно ввести ограничения. Впрочем, в иных обстоятельствах юридический режим может стимулировать промышленную разработку. Делая большие инвестиции, люди хотят иметь твердые юридические основания, и Международный лунный орган может их предоставить. Также он может играть важную роль, выступая в качестве третейского судьи при столкновении интересов.

Приведу несколько примеров. Радиоастрономы хотят установить свое оборудование на обратной стороне Луны — в единственном (на расстоянии в пределах нескольких световых лет) месте, постоянно защищенном от сильного радиоизлучения Земли. Однако другие ученые на обратной стороне или, если уж на то пошло, бурильщики льда в бассейне Южный полюс — Эйткен, возможно, захотят использовать свою радиосвязь. Кому решать, как поступить?

Поскольку современный реголит сохраняет современный солнечный ветер, специалисты по физике Солнца понимают, что реголит прошлого хранит солнечный ветер прошлого, который может любопытным образом отличаться от сегодняшнего. Если взять образцы из тех областей морей, где наблюдается стратиграфическая последовательность — где верхний слой лавового потока превратился в реголит, поглотил некоторый объем солнечного ветра, а затем был скрыт под следующим лавовым потоком, который сформировал второй слой реголита, и так далее, — они могут предоставить свидетельства солнечной активности за сотни миллионов лет. Однако такой слоистый реголит может быть богат водородом и другими веществами. Если таких мест мало, стоит сохранять их для ученых или разрабатывать промышленным образом?

До недавних пор подобные маловероятные проблемы волновали только истинных энтузиастов. Но теперь Возвращение кажется объективно неизбежным. Проведенная с орбиты геологоразведка сделала Луну более привлекательной в ресурсном отношении, но также привела к тому, что Луна стала казаться гораздо более тесной.

Общая площадь Луны превосходит площадь Африки, но даже при щедрых оценках совокупная площадь темных областей на Северном полюсе не превосходит площадь Гамбии, самой маленькой страны на континенте, а совокупная площадь темных областей на Южном полюсе сравнима с площадью Эсватини, бывшего Свазиленда, который занимает второе место по площади среди африканских стран. Иными словами, все ловушки холода с обоих полюсов занимают чуть больше места, чем агломерация Большой Хьюстон. Я удивлюсь, если шесть пиков вечного света, где солнце сияет более 80 % года, занимают больше места, чем шесть крупнейших торговых центров Хьюстона.

Таким образом, места у пиков и темных участков очень мало. Скорее всего, в этом отношении возникнет конфликт интересов. Медленно накапливающиеся летучие вещества могут считаться экономическим ресурсом, а могут — еще одной важной стратиграфической летописью, фиксирующей столкновения, а возможно, и другие процессы с самого возникновения Солнечной системы. Разработка одного месторождения с утечкой большого объема пара может привести к загрязнению других.

Возможно, это маленькие проблемы. Эсватини — крохотное государство, но все равно довольно большое место. Там проживает более миллиона человек. Солнечные батареи, установленные на хьюстонском торговом центре Galleria, могут генерировать десятки мегаватт энергии. Но маленькие проблемы остаются проблемами, а если способа решить их не существует, они порой начинают расти. Договор о космосе, условиями которого связаны все страны, способные отправиться на Луну, дает науке преимущество над остальными видами деятельности. При этом он не предоставляет механизма для решения споров о том, где настоящая наука, а где просто попытка занять территорию, прикрываясь мнимой научной целью. Он также не предусматривает возможностей для содействия или вмешательства.

В прошлом можно было заключить международное соглашение, которое установило бы схему решения споров и распределения прав в соответствии с принципом общего наследия или другим принципом на основе Соглашения о деятельности на Луне. Возможно, все свелось бы к регистрации ограниченных прав на конкретные области на определенный период времени и соблюдению правил о недопущении загрязнения других областей. Возможно, были бы приняты более основательные решения, например выделение одного полюса для промышленной разработки ресурсов и сохранение другого для проведения исследований. Как бы то ни было, мир сегодня уже не способен на такие шаги. Международные организации остаются настороже, не желая превышать свои полномочия. Соединенные Штаты, которые инвестируют в космос больше любого другого государства и имеют больше ориентированных на космос предпринимателей и стартапов, чем любая другая страна, давно не доверяют договорам — отчасти потому, что граждане могут подать в суд на правительство, если оно нарушает договор. Представление о том, что американские предприниматели, способные добраться до Луны, должны иметь возможность эксплуатировать ее ресурсы для получения выгоды, не вызывает никаких протестов в Вашингтоне. Многие американцы считают это само собой разумеющимся.

Однако это не значит, что Соглашение о деятельности на Луне не имеет силы. Так, если бы Китай примкнул к нему и провел серию переговоров, нацеленных на создание нового лунного органа — органа, в котором он, несомненно, постарался бы установить свое господство, — соглашение приобрело бы гораздо больший вес. Если бы в процессе к нему присоединились Индия, Франция или Япония, его вес стал бы еще больше. Генеральный директор Европейского космического агентства Ян Вернер пропагандирует идею о так называемой «лунной деревне» — относительно небольшом компактном или распределенном поселении, где государственные и частные предприятия будут сотрудничать друг с другом, укрепляя долгосрочное человеческое присутствие на Луне. Общие цели, общие ценности, общие технические стандарты — концепция весьма привлекательная. Несомненно, она стала бы еще привлекательнее при наличии прозрачной, либеральной юридической структуры.

При наличии такой структуры контроль над местностью будет сохранять свое значение — но без нее он будет еще важнее. В связи с этим есть смысл как можно раньше отправить пилотируемую миссию (возможно, даже первую пилотируемую миссию Возвращения) в одну из самых привлекательных полярных областей и основать там базу, вместо того чтобы сидеть на орбитальной станции Gateway и время от времени ненадолго отправлять на поверхность спускаемые аппараты. Этот аргумент состоятелен не только для китайского и американского правительства, но и для частных корпораций. Такая спешка не мешает последующему заключению международного договора — Договор об Антарктике в некотором роде признает права государств, имевших базы на континенте до вступления договора в силу, а также позволяет в 2048 году приступить к промышленной разработке природных ресурсов континента при согласии всех государств-участников и соблюдении определенных условий.

Однако возможность пуститься в погоню за собственностью дает еще один довод в пользу того, чтобы не оказаться болваном на личном, корпоративном или национальном уровне. Нерадивые предприниматели, плюющие на ООН, чтобы разбогатеть на разработке лунных месторождений, не вызовут у многих нареканий, но мультимиллиардер, захватывающий целую планету ресурсов, которые считаются общим наследием человечества, будет уже не столь симпатичен.

Возможно, это не имеет значения. Лунные ресурсы важны при желании построить постоянную лунную базу. В масштабе национальных экономик они почти ничего не меняют. Споры о том, кто и куда имеет право заходить в Южно-Китайском море, могут очень быстро перерасти в реальный конфликт, но споры о праве прохода по кратеру Шеклтон вряд ли выльются в серьезную проблему.

Но в этом отношении Луна не существует в вакууме, реагируя лишь на солнечный ветер. Политический климат Земли — который в условиях антропоцена может считаться земным климатом — будет сотрясать и менять ее. Ситуация в кратере Шеклтон будет зависеть от ситуации в Южно-Китайском море. Степень будущей разработки Луны будет зависеть отчасти от ее ресурсов, отчасти от изобретательности и отчасти от удачи. Однако гораздо сильнее она будет зависеть от политического и экономического развития остального мира, от его нужд и конфликтов. И снова космос представляет собой продолжение Земли, а не пространство, свободное от ее противоречий. Враждующий мир создаст соответствующую Луну.

Сиротам «Аполлона» и молодым энтузиастам космоса принципиально важно, чтобы люди вернулись на Луну навсегда. Если есть высказывание, которое они цитируют даже чаще, чем фразу о яйцах и корзинах или заявление о выборе сложного пути, то это слова самого Константина Циолковского: «Земля — это колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели». Экспансия в космос — это выход на следующий уровень развития, после которого не будет пути назад, как нет пути назад в младенчество из детства.

Именно поэтому они хотят знать, благоприятствует или противостоит торговле и инвестициям закон и какая нормативная база сдерживает конфликты, не ограничивая развитие (если такая база вообще существует), ведь все это может способствовать созданию постоянного поселения. Именно поэтому они подогревают интерес к получению прибыли от работы в космосе. Если космос начнет приносить деньги, люди останутся в космосе. Если мир будет зависеть от присутствия людей в космосе, он найдет способ держать там людей. Если лунные люди смогут продавать ракетное топливо спутниковым операторам, лунные породы последователям Общества L5 или гелий-3 энтузиастам синтеза, они смогут сколько угодно открытым способом разрабатывать реголит и бурить полярный лед, служа судьбам человечества.

Если на время забыть о практичности этих бизнес-планов, идея об устойчивом развитии на базе добывающей отрасли кажется исторически неподкрепленной и даже продиктованной корыстными интересами. Но в космосе, как говорят последователи О’Нила, включая Джеффа Безоса, неприменимо земное противоречие между эксплуатацией ресурсов и устойчивым развитием. Когда с четырьмя миллиардами лет истории на лунных полюсах будет покончено, почему бы не переместиться на один из ледяных спутников Юпитера? Нужна лишь характеристическая скорость. Ресурсы космоса исчерпать невозможно. Новые рубежи никогда не закончатся.

Однако есть и другая проблема. Люди — это не только разум. Люди — это тела. А телам нужен углерод, азот, фосфор и десятки других элементов для здорового питания и поддержания формы. Все эти элементы существуют в космосе, но некоторые из них, включая углерод и азот, в огромном дефиците на Луне. Это означает, что на лунной базе либо должна функционировать прекрасная система для их переработки и повторного использования (а сконструировать ее очень сложно, особенно на небольшой базе), либо должны быть налажены их постоянные поставки из других мест.

Это также значит, что людей нужно будет защищать не только с помощью окружающей среды, но и от этой среды. Возьмем, к примеру, лунную пыль. Мелкие частицы реголита в основном состоят из осколков стекла размером в несколько микронов — хоть это и не худшее, что может на регулярной основе попадать к вам в легкие, приятного все равно мало. Пыль повреждает и механизмы. Когда Харрисон Шмитт и Джин Сернан вернулись к «Челленджеру» после третьего выхода на поверхность, швы между их скафандрами и перчатками оказались настолько повреждены пылью, что еще один выход мог бы стать слишком опасным. Пыль будет попадать внутрь базы на одежде, на гусеницах транспортных средств, на чем угодно. Разработанные для борьбы с ней системы с использованием воздушных ванн, многочисленных шлюзов и магнитных свойств самой пыли должны обеспечить надежную многоступенчатую защиту, чтобы поддерживать относительную чистоту в жилых зонах модуля. Однако для этого необходимо постоянно сохранять бдительность, а в предприятиях со столь жесткими требованиями бдительность обычно со временем притупляется.

Возможно, важнее всего тот факт, что формирование человеческих тел происходит в ходе эволюции в земной среде. Стоит человеку покинуть эту среду, как его тело начинает меняться. Опыт МКС показывает, что в условиях микрогравитации жидкости в теле перераспределяются и внутричерепное давление сплющивает глазные яблоки, сжимая зрительный нерв. Объем крови снижается, сердце ослабевает, как и остальные мышцы, кости деминерализуются. Большинство изменений кажутся обратимыми, а некоторые можно предупредить профилактическими упражнениями и медицинскими препаратами. Но это не мелочь.

Никто не знает, какие долгосрочные эффекты имеет лунная гравитация. Ни один астронавт «Аполлонов» не проводил на поверхности больше трех дней и трех часов. Ни одно отличное от человека животное вообще никогда не бывало на Луне. Можно предположить, что Луна оказывает меньшее воздействие, чем микрогравитация, а возможно, даже значительно меньшее. Но никто не знает этого наверняка.

В научной фантастике давно выдвигались предположения, что жизнь на Луне может отрицательно влиять на здоровых людей, но положительным образом сказываться на больных. Тело, в котором у сердца меньше работы, а мышцам и скелету приходится поддерживать меньший вес, ослабеет из-за недостатка нагрузки, в то время как тело, которое не справляется с нагрузкой собственного веса или не может эффективно прокачивать кровь, в таких же обстоятельствах может получить новую жизнь. Таким образом, Луна (или космическая станция с пониженной гравитацией), возможно, не подойдет для молодых, здоровых астронавтов, но станет идеальным местом для пожилых и немощных людей.

Это кажется чересчур оптимистичным — разве воздействие пониженной гравитации не ограничит способности больных точно так же, как здоровых, только еще сильнее? И все же я полагаю, что это возможно. Также можно предположить, как Кларк предположил в рассказе «Тайна» (1963), что здоровые люди получат преимущество благодаря телам, имеющим более высокую функциональность, чем необходимо в условиях новой среды, а продолжительность их жизни на Луне значительно возрастет. Несомненно, такое открытие стало бы революционным, особенно если бы оно привело к исходу богачей, который сделал бы их еще большими негодяями в глазах всех остающихся на Земле. И снова это кажется маловероятным. Увеличение срока службы сердечно-сосудистых систем при снижении нагрузки на них можно признать правдоподобным. Но разве рак или деменция станут меньше угрожать более легким людям?

Привыкшие к лунным условиям люди в научной фантастике, как правило, плохо чувствуют себя на Земле. Им тяжело носить в шесть раз больше веса, чем обычно. Они страдают от загрязнений и болезней, которых нет в их тщательно контролируемых средах. За возвращение на Землю тщедушным посланникам с неба приходится платить высокую цену, часто даже расставаться с жизнью. «Миллениум» Бена Бовы превращается в мистерию, а экзоскелет, носимый Четом Кинсманом после возвращения на Землю, фактически становится крестом, на котором он умирает.

Что насчет Рождества? В 1962 году Артур Кларк опубликовал рассказ, в названии которого слились Циолковский и Уолт Уитмен[69]. В конце рассказчик (он занимается постройкой космических кораблей на Луне) слушает радио:

И вдруг всю Луну и половину Земли облетел звук, о котором я обещал вам рассказать, — самый поразительный звук, какой мне довелось слышать за всю свою жизнь.

Это был слабый плач новорожденного младенца, первого в истории человечества, который родился вне Земли! В полной тишине, воцарившейся в контрольном центре, мы поглядели сначала друг на друга, потом на корабли на сияющей равнине. Всего несколько минут назад нам казалось, что на свете нет ничего важнее их. И вот им пришлось отступить перед тем, что произошло в Медицинском центре — и что будет в грядущих веках происходить миллиарды раз в бесчисленных мирах.

Вот тогда-то, уважаемые друзья, я почувствовал, что человек действительно утвердился в космосе[70].

Рассказ Кларка «Колыбель на орбите» — один из образцов научной фантастики, которые ставят вопрос реальной и практической важности. Никто не знает, может ли человеческая беременность без осложнений пройти на Луне — или на Марсе. При этом космические агентства, лунные энтузиасты, писатели-фантасты и миллиардеры-визионеры почти не уделяют внимания этому вопросу, если вспоминают о нем вообще. Кларк снова говорит о человеке в космосе, подразумевая мужчину, и это добавляет гендерной специфики стремлению в будущее, где не обойтись без пронзающих космос BFR. В рассказе «Большой вселенский трах» (1972) Курт Воннегут посмеялся над этим, описав ракету, построенную специально для запуска в космос сублимированной человеческой спермы. Ракету он назвал «Артур Кларк».

Все когда-либо рождавшиеся люди росли сначала в утробе матери, а затем за ее пределами в условиях земной гравитации.

Безу словно, эволюция учла эту гравитацию во всевозможных процессах, включая начало рождения, когда голова младенца упирается в шейку матки. Возможно, это не так уж важно для роста ребенка. Беременность на ходу адаптируется к большому количеству условий: в конце концов, одна и та же программа работает для женщин разных размеров и форм и всевозможных детей, включая тех, что рождаются по двое и по трое. Но эволюции нет смысла обеспечивать адаптируемость процессов к условиям Луны. Если низкая гравитация, как и микрогравитация, приводит к изменению внутреннего давления и перераспределению жидкостей в теле, разве амниотическая жидкость станет исключением? Как могут изменения нагрузки повлиять на растущие кости и мышцы — как в утробе, так и в последующие годы? Возможно, при одной шестой земной гравитации эти эффекты будут не столь выраженными, как в условиях микрогравитации. И все же правда ли они не скажутся ни на плоде, ни на растущем младенце, лежащем в настоящей колыбели?

Рассказ Уолтера Миллера «Путевой обходчик» (1957) стал одной из первых историй о населенной рабочими Луне, где инфраструктуру создают те же самые люди, которые прокладывали железные дороги и строили мосты на Земле. Повседневная жизнь рабочих, прокладывающих трамвайные и электрические линии из Кратер-Сити в Копернике к расположенной на отшибе шахте, переворачивается с ног на голову, когда на Луну прибывает космический корабль с проститутками, решившими не упускать рыночную возможность, открывшуюся из-за отсутствия женщин. Бригадир Новотны так объясняет их отсутствие одному из похотливых рабочих:

При пониженной гравитации детей не вырастишь. Пять могил в Кратер-Сити — тому свидетельство. Это детские могилы. По два метра длиной. Они растут до смерти.

Биология не определяет судьбу. Если в условиях пониженной гравитации женщины не могут вынашивать детей или дети не могут расти здоровыми, возможно, роды и воспитание детей будут происходить на орбитальных космических станциях, вращающихся для обеспечения достаточной гравитации, или вообще на Земле. Возможно, есть надежда основать стабильное лунное поселение, даже если там не будет места беременностям, родам и детству. Возможно, если эта проблема действительно существует, биология в итоге найдет способ решить ее, пожертвовав достаточным количеством приматов для проведения экспериментов на Луне.

Однако не исключено, что эта проблема еще даст о себе знать, хотя о ней почти никогда не вспоминают при обсуждении лунного будущего. Какими бы ни были технологии и причины Возвращения, каким бы ни оказалось регулирующее его законодательство и какие бы ни применялись права собственности, вполне вероятно, что ни один человек никогда не родится на Луне.

Истории

Истории, которые рассказывают о Луне в разных местах, имеют мало общего: гораздо чаще они не состыкуются. Порой они варьируются и противоречат друг другу даже в одном месте, у одного народа. У нее женская сила и мужское лицо; она способна и к оплодотворению, и к родам; она может обманывать и говорить правду. Порой истории о ней из тех, что рассказываешь незнакомцам, чтобы проверить, в какие глупости они готовы поверить: мы пугаем ее палками во время затмений, чтобы она не украла наши звериные шкуры! Другие истории попадают в разряд секретов, которые нельзя рассказывать никому, кто еще их не знает, — тому, кто не знает ни одной такой истории, это кажется невозможным, в то время как остальные просто кивают, не раскрывая рта.

Некоторые полагают — и вот вам история об историях, — что первые истории о небесных богах были историями о Луне. В конце концов, Луна — это героиня со своей сюжетной линией: она считает дни и дружит с охотниками и налетчиками, давая по необходимости то свет, то темноту. Солнце сильнее, а его сезоны важнее для земледельца. Однако его сила не похожа на силу человека. Да и земледельцы появились позже.

Ряд историй о влиянии Луны нашел свое отражение в языке, дав нам такие слова, как «лунатизм» и «менструация». Но это не делает истории о них правдивыми. Женский месячный цикл сопоставим по длительности с лунным, но не синхронизирован с ним. С фазами Луны не связан и лунатизм — по крайней мере, насколько мы можем судить сегодня. Но разве есть в этом мире хоть что-то безумнее света, который заставляет все выглядеть иначе и проливается лишь в темноте? А если существует цикл в чреве и цикл на небе, то почему бы им не оказаться связанными друг с другом? Истории могут быть и истинными, и ложными одновременно: они могут значить одно и совершенно противоположное. Вспомните короткую историю, выгравированную на металлической табличке в Море Спокойствия: «Мы пришли с миром от всего человечества».

В историях о Луне нет ничего постоянного, кроме изменений. Например, несмотря на цикличность, Луна не везде символизирует женское начало. В одних местах Луна мужского рода, в других — женского, и нельзя сказать, что один род доминирует над другим. А еще Луна часто принимает облик собаки или волка. Но бывает и кошкой. Именно кошки запряжены в колесницу скандинавской богини Луны Фрейи.

Обычно, если Луна мужского рода, то Солнце — женского (и наоборот). «Брат Солнце, сестра Луна», как говорили францисканцы. Часто они бывают братом с сестрой. Они также часто выступают в роли любовников, даже если считаются сестрой и братом. В то же время эта двойственность не универсальна. Народы группы тукано, живущие в верховьях Амазонки, считают обоих мужчинами, один из которых забрал у другого корону. В Дагомее Маху и Лиза, женатые дети Наны Булуку, создавшей весь мир, вместе управляют Луной и Солнцем.

Инцест Луны и Солнца может происходить как по взаимному согласию, так и без него. В гренландском сказании Луна, Аннинган, изнасиловал свою сестру Малину в темноте ее покоев. Чтобы выяснить, кто напал на нее, Малина незаметно испачкала ему сажей лицо, из-за чего Луна стала крапчатой, а Малина узнала, что насильник — ее родной брат. Впрочем, существуют и другие версии этой истории, как и всех остальных.

Хотя бы одна история всегда посвящена лунным циклам. Аннинган регулярно худеет, пока не покидает небо, чтобы пойти на охоту за тюленями. По возвращении он снова толст. Народы банту — или некоторые из них — утверждают, что Луна худеет и толстеет из-за двух своих жен, вечерней звезды и утренней. Одна из них — не знаю которая — плохая: она не кормит своего мужа, и он худеет. Вторая жена — хорошая: когда муж посещает ее, она кормит его от пуза. Говорят, что эту историю рассказывают лишь те, кто не знает, что вечерняя и утренняя звезда суть одно и то же. Я в этом не уверен. Думаю, два человека, ведущие себя в соответствии со своей природой, вполне могут быть одним человеком, ведущим себя по-разному в разных обстоятельствах. Удивлюсь, если кто-то считает иначе.

Более печальную историю об уходе и возвращении Луны рассказывают масаи. Первому человеку Ле-ийо было велено, когда кто-нибудь умрет, уничтожить тело, приговаривая: «Человек, умри и воскресни; Луна, умри и оставайся мертвой». Таким образом покойный мог ожить. Однако когда первым умер один из соседских детей, он ошибся и сказал: «Человек, умри и оставайся мертвым; Луна, умри и воскресни». Так была решена судьба всех умерших детей, включая детей Ле-ийо. Луна возрождается месяц за месяцем, а мертвые с тех пор остаются мертвыми.

Иногда Луна состоит в браке с другими планетами, а иногда бывает связана с ними не столь очевидными узами — особенно с Венерой и Меркурием, двумя планетами, которые часто, как и сама Луна, исчезают с неба. Лунные богини, которые славятся своей красотой, часто бывают и богинями Венеры: такова вавилонская Иштар, носящая корону с полумесяцем; такова и Фрейя с колесницей, запряженной кошками. День Фрейи — пятница: Friday или Freitag в Северной Европе, в то время как в Южной Европе его величают vendredi, venerdi и viernes, то есть днем Венеры. Но это один и тот же день. Хитрые лунные боги, которых довольно много, часто связываются с Меркурием. Подобно ему, они имеют привычку появляться на перепутьях — залитых лунным светом местах, где совершается выбор и расходятся пути.

Один из таких богов — Калфу, двойник Папы Легба, контролирующий все переправы из мира живых в мир духов. Папа Легба, который в Западной Африке, до переезда на Гаити, к ритуалам вуду, скорее всего, был трикстером, мудр и может быть дружелюбным, но лучше ему не доверять. Калфу, которого также называют Каррефуром, как и другие двойники вуду, имеет демоническую природу. Это не бледная луна, а темная, красная и враждебная, пьяная от рома и пороха. Калфу сеет хаос и несчастье на перепутьях. От него добра не жди.

Разрушения от темных лун не обязательно огненные. Они могут быть и водными, как от большинства других лун. Вода тоже течет, тоже отражает, тоже сияет серебром, тоже меняется, прячется и разрушает все вокруг. Царь и герой Гильгамеш взвыл, как роженица, когда пришло наводнение. Богиня луны Инанна устыдилась и постаралась загладить вину.

Но воды Луны несут и жизнь. Если женщина выпьет воды, на которую пролился лунный свет, это поможет ей забеременеть. Во многих культурах забеременеть помогает и сам лунный свет, поэтому целомудренным девушкам из разных уголков мира всегда советовали его избегать. Именно архангел Гавриил, который есть сила Бога и который в каббале считается ангелом Луны, принес благую весть Марии.

После смерти Христос, как Луна, покинул мир на две ночи, прежде чем возвратиться.

После зачатия Луна может оказывать негативное влияние: она создает уродцев, которые рождаются с отклонениями, и вызывает выкидыши. Однако на некоторых побережьях родиться можно лишь тогда, когда Луна поднимает прилив, а умереть — только во время отлива.

Лунный свет Хонсу, чье имя означает «путник», делал плодовитыми и животных, и женщин Древнего Египта. Покровительствуя всему процессу, Хонсу был также богом крови, плаценты — причем кровь врагов становилась плацентой для царя — и деторождения. В комиксах Marvel, великом гибридном мифологическом эпосе наших дней, Хонсу завладел душой еврейского наемника Марка Спектора, который стал Лунным рыцарем. Это любопытный, нестабильный персонаж — в некотором роде противоположность Бэтмену. Бэтмен родился в ясную лунную ночь, когда погибли его близкие, а Лунный рыцарь вырос из насилия Спектора над близкими других людей. Двойственность Лунного рыцаря проистекает из повреждения психики, а не из притворства замаскированного повесы. Бэтмен ищет тьмы, но Лунный рыцарь предпочитает сиять, а не прятаться, защищаемый не тенью, а страхом, который пробуждает его нежеланное присутствие.

Противостояние между летучими мышами и Луной описывается не только в комиксах. Народ алур из Конго рассказывает, как Луна однажды по приглашению пришла на ужин с летучими мышами. Но Луна позарилась на кусок, который мыши не хотели ей давать, а это было невежливо. С тех пор летучие мыши висят вниз головой, чтобы выразить Луне свое недовольство, поворачиваясь к ней задом.

Мануэль Гарсия О’Келли — компьютерный мастер, революционер, посол, бурильщик льда, земледелец, единственный друг искусственного интеллекта, любящий полигамный муж полиандрийных жен и киборг. А еще — и самое главное — он заключенный. Потому что Луна, на которой живет Манни, представляет собой тюрьму.

Роман «Луна — суровая хозяйка» (1967), написанный Робертом Хайнлайном от лица Манни, стал самым весомым из опубликованных в XX веке романов о Луне. Появившийся, когда программа «Аполлон» была на пике, а освоение Луны казалось вполне вероятным, он рассказывает удивительную историю успеха революции, несмотря на невероятные препятствия. В книге научно-фантастические странности — сознательный компьютер с несколькими личностями и съемные, заменяемые, специализированные руки Манни — дополняют довольно знакомую историю. Как и первый солидный лунный роман в жанре «бульварной» научной фантастики, «Рождение новой республики» (1931) Джека Уильямсона и Майлза Брюйера, роман «Луна — суровая хозяйка» явно и намеренно основан на Американской революции. В то же время он возвращает Луну в мир сатиры и политических спекуляций, создавая и разрушая утопию, которая оказалась особенно привлекательной для либертарианцев, включая обитателей Кремниевой долины[71].

Его называют политическим романом о свободе. В то же время это нечто противоположное, а именно роман о несвободе и невозможности ведения политики в немире Луны.

Действие начинается в 2075 году. Земля уже почти сто лет использует Луну в качестве колонии-поселения для политических и неполитических заключенных, но читатель так и не узнает, к какой из этих групп принадлежал дед Манни, которого выслали из Йоханнесбурга за бесчинства. Может показаться, что это слишком затратный способ избавления от преступников, но на Луне они занимаются полезным трудом, выращивая злаки в освещаемых энергией синтеза пещерах из добытого льда, а сбежать с Луны невозможно. И дело не только в том, что Земля контролирует все космические корабли, но и в том, что жизнь на Луне приводит к определенным физиологическим изменениям. Прожив несколько месяцев на Луне, человек уже не может адаптироваться к жизни на Земле по возвращении.

Таким образом, преступников ссылают на Луну пожизненно, хотя формальный срок их заключения не превышает нескольких лет. Лунари, живущие в Луна-Сити, Новом Ленинграде, Черчилле, Тихо-Андере, Гонконге-в-Луне и других лунных поселениях, будь они хоть злостными рецидивистами, хоть их ослабевшими потомками, не могут выбраться из заточения, представляя культуры из всех уголков

На Луне сумбур повсюду. В реголите близкое вечно перемешано с далеким.

ныне далекой Земли. Манни здоров и полон решимости. Он может слетать на Землю, но это настоящее испытание. И вернуться нужно быстро. Жизнь на тюремной планете сделала его тело тюрьмой.

И все же в начале романа Манни свободен — как и другие лунари. Лунную Администрацию в лице сидящего в бункере в Море Кризисов защитника лунных колоний, которого все именуют смотрителем, совершенно не волнует происходящее в поселениях. В лунной тюрьме нет стражников. Лунари вольны заниматься чем угодно, пока могут себе это позволить, пока это позволяют их товарищи и пока они продают зерно Администрации по утвержденной Администрацией цене. Они получают ровно столько, сколько нужно для жизни, и больше ничего не ждут. Ими руководит принцип «дарзанебы», или «дармовой закуски не бывает» (TANSTAAFL, There Ain’t No Such Thing As A Free Lunch)[72].

Лунари не требуют поддержки от государства, но и не платят ему налоги. Фактически они лишены гражданства, и ни одно правительство не накладывает законодательных ограничений на их поведение. Вместо этого на Луне действует столь же суровый, как сама планета, обычай. «При нулевом давлении, — поясняет Манни, — манеры сами собой становятся лучше». Несчастные случаи приводят к летальным исходам, как и мнимые несчастные случаи. Ко времени действия романа лунари привыкли к общим принципам жизни и правилам приличия, а потому нарушают их редко. «В первые годы отсеивалось по семьдесят процентов, — отмечает Манни, — но в живых оставались хорошие люди. Они не были ни смирными, ни мягкотелыми — таким на Луне не место. Но вести себя умели». Все невоспитанные — а в эту категорию попадал любой мужчина, который без разрешения прикасался к женщине, — предстают перед третейским судом и обычно приговариваются к «ликвидации» через ближайший шлюз.

Гражданский кодекс становится неоспоримым и неотделимым от Луны. Профессор Бернардо де ла Пас, или просто Проф, который играет в книге роль Бенджамина Франклина, а может, и Ленина, так описывает это в обращении к Администрации:

Луна — суровая хозяйка. Тем, кто усвоил ее строгий урок, стыдиться нечего. В Луна-Сити можно не бояться оставить кошелек без присмотра или не запереть дверь… Думаете, в Денвере сейчас так же?

Когда турист Стю оскорбляет местных ребят, приобнимая девушку, Манни объясняет ему ситуацию и риски на бедном на местоимения лунном наречии, испытавшем сильное влияние русского и повсеместно используемом в книге:

У нас нет законов. Законы нам не положены. Обычаи есть, но неписаные. И никакого принуждения — все исполняется само собой, потому что так и должно быть, в здешних-то условиях. Можно сказать, что наши обычаи — законы природы, потому что люди должны себя так вести, чтобы выжить. Когда ты подкатил к Тиш, ты нарушил закон природы… и чуть не отправился дышать вакуумом.

Здесь закон природы — это не только закон, который гласит, что кровь вскипает, когда давление падает до нуля. Это и экономический закон — закон сравнительной стоимости. Женщин на Луне мало, потому что большинство заключенных составляют мужчины. Этот «факт природы» объясняет описанные в романе формы брака и огромную роль обоюдного согласия. Любой, кто поступит, как Стю, и кому не повезет попасть под защиту такого здравомыслящего парня, как Манни, будет ликвидирован.

Ни один из симпатичных Манни персонажей не возражает против правил: Хайнлайн рисует эту гармонию окружающей среды с гражданским обществом в форме утопии. Но это весьма характерная для XX века научно-фантастическая утопия,

общества, которые казались рациональными, потому что иначе и быть не могло, и мир, где все имело свое место

и не потому, что ее действие разворачивается на Луне, куда летают ракеты, а потому, что она предлагает концепцию общества, сформированного под влиянием физической и технологической среды. Мысль о том, что научная реальность и технологическая и социальная реакция на нее оказывают фундаментальное влияние на человеческую жизнь и что в любых обстоятельствах складывается свой порядок, стала одним из столпов научной фантастики XX века и легла в основу представления о будущем, которое эта фантастика стимулировала. Именно убеждение, что будущее природы и общества определяется такими законами, позволило Г. Уэллсу призывать к его «систематическому освоению».

К этой парадоксальной свободе, позволяющей вещам быть такими, как должно, стремятся сегодняшние энтузиасты освоения космоса, и в этом нет ничего удивительного, ведь даже те из них, кто не попал под влияние научной фантастики, живут в среде, по сути, научно-фантастической. Разве есть другой способ рассуждать о жизни за пределами Земли? Все те, кто считает новый космический рубеж, будь он хоть на орбите, хоть на Марсе, хоть на Луне, экономическим благом, также видят в нем нечто большее. Они видят в нем обещание новой — а может, как раз таки старой — свободы, где они окажутся исключительно во власти Вселенной и своих товарищей, существуя за рамками «политики». «Это слово… умники используют, когда не хотят мириться с человеческими реалиями организации», — сказал герой Нила Стивенсона в мрачном романе «Семиевие» (2015) о выживании на обломках расколотой Луны над кромешным адом лежащей в руинах Земли.

В начале романа «Луна — суровая хозяйка» Манни наслаждается такой свободой новых рубежей: он категорически аполитичен и полагается лишь на своих близких, собственное предприятие и предприятия других частных лиц. Все это по вкусу либертарианцам. Заключение не угнетает Манни, но он оказывается втянутым в политическую революцию, которая приносит с собой законы, налоги и правительство, то есть все то, что либертарианцы стремятся свести к минимуму или ликвидировать вовсе. В конце книги Манни недоволен своей жизнью сильнее, чем в начале.

Почему же тогда происходит революция? Потому что правила жизни, сложившиеся на Земле, делают жизнь на Луне невозможной. Здесь, как мне кажется, Хайнлайн докапывается до истины, хотя я понимаю ее иначе, чем он сам. Луна не может быть таким же миром, как Земля, потому что

Все это происходит просто потому, что это возможно.

Луне не под силу непринужденно делать все то, что должна и может делать Земля. Люди не могут жить на Луне так, как жили на Земле, потому что Луне недостает того, что делает Землю миром. И этот мир немыслим без некогда естественной среды, которая содержит в себе зародившуюся в ней человеческую экономику. В немире все наоборот: человеческая экономика пытается содержать в себе среду.

Революция лунарей носит экономический и экологический характер. Эти слова объединяет общий древнегреческий корень oikos, которым обозначалось домашнее хозяйство и управление им. Такое управление, как утверждает Ханна Арендт в своей критике тоталитаризма, осуществляется изнутри и носит коллективный характер, в то время как политика государства есть управление извне. Арендт предполагает, что семя тоталитаризма заронил Платон, попытавшийся наложить techne — «ремесло» — на oikos и предположивший, что управление системами, в которых мы существуем, то есть системами дома и жизни, может быть профессиональным навыком, а не процессом, подразумевающим всеобщее участие посредством свободных дискуссий и своевольных действий.

Лунную Администрацию нельзя признать типичным тоталитарным органом, поскольку ее не заботят ни мысли угнетаемых, ни их дела. Однако она тоталитарна в том смысле, что ограничивает экономический и биофизический базис, сводя их функции к утилитарным. В большинстве поселений Администрация устанавливает цену на воду, электричество и воздух, а также располагает монополией на импорт технологий. Oikos экономики и экологии заменяется техническим контролем, который осуществляется спустя рукава.

Революционерка Вайоминг Нотт, в которую влюбляется Манни, хочет свергнуть Администрацию, чтобы лунари получили возможность свободно продавать свою продукцию тому, кто назовет самую высокую цену. Проф, казалось бы, согласен с ней и говорит о «самом базовом человеческом праве, праве торговать на свободном рынке». На самом деле он совсем не разделяет ее взглядов. По его мнению, экология важнее экономики, поскольку Луну ждет мальтузианский крах. Отправляя продовольствие на Землю и не получая ничего взамен — не восполняя запасы углерода, азота,

золотые космические горы

фосфора и других элементов, которыми богато зерно, спускаемое по гравитационному колодцу, — лунари пробивают в закрытой лунной экологии брешь, пугающую не меньше, чем метеоритная пробоина, высасывающая воздух из жилого модуля. Жизненно важные элементы утекают с Луны.

Таким образом, «Луна — суровая хозяйка» — это экологический роман. Это также роман антропоцена, если не забывать, что лунное ответвление антропоцена представляет собой не только продолжение, но и отражение земного. Земной антропоцен предполагает разрушение экологических рамок, сдерживающих экономику. На Луне все происходит наоборот. Когда там появилась обитаемая среда, она достигла поверхности в алюминиевом ящике любопытной формы, знаменующем собой величайшее достижение величайшей земной экономики — всегда уже пребывающее в рамках. Биохимическая утечка, лежащая в основе революции лунарей, происходит из-за нарушения герметичности этой системы.

В романе принцип «дарзанебы» относится не только к экономике, но и к экологии, символизируя простую истину, что oikos должен работать, а в основе всего лежит обмен. В книге «Замыкающийся круг» (1971), озвучивая экологические опасения возникшего после появления «Восхода Земли» движения за защиту окружающей среды, Барри Коммонер использовал этот принцип сходным образом, сделав его одним из «четырех законов экологии» (в формулировке «ничто не дается даром»)[73]. Он прекрасно резюмировал идею, что в мире бесконечных циклов должно быть налажено воспроизводство всех ресурсов и отведено место под отходы. Круги должны замыкаться.

Проф видит, как это сказывается на лунарях. Отправляя скудные органические вещества с Луны на Землю, лунари оплачивают будто бы дармовую закуску Земли. Он предупреждает, что если так пойдет и дальше, то сначала возникнет дефицит продовольствия, затем начнутся голодные бунты, а затем — каннибализм. Единственный выход — найти способ пополнять экологию, грамм за граммом и тонну за тонной возвращая отправляемые на Землю питательные элементы, пусть даже в форме мусора. Но реалии характеристической скорости — 3 км/с с Луны на Землю, 15 км/с с Земли на Луну — не позволяют Администрации даже помыслить об этой экологической нужде.

Так книга подчеркивает, что лунные рубежи никогда не смогут сравниться с земными. Те, кому нравится сравнение с освоением новых рубежей, считают земные рубежи местами, где люди вступают в суровое противоборство с природой, чтобы получить желаемый результат. Но вместе с тем на рубежах эпохи Великих открытий европейцев экологические процессы отчуждались у людей, чьи жизни были тесно с ними связаны.

Люди, и в частности историки, то и дело забывают о процессах, думая о местах. Они часто полагают, как выразился историк Робин Коллингвуд, что «вся история, называемая историей, есть история человечества», в то время как среда, в которой происходят события, остается лишь фоном для них. Но это не так.

Земля в прериях, лесах и полях — это не просто территория, измеряемая в гектарах, а жизнь, взаимодействующая с ростом и разложением, с преобразованием органических соединений в неорганические и наоборот. Места состоят из таких процессов взаимодействия. Места — это струи дождя, лучи солнца и растительность, которая появляется в результате, а не просто координаты тех точек, где все это происходит. Это предсказуемые и непредсказуемые изменения процессов. Это образ жизни людей, которые живут в рамках этих процессов и взаимодействуют с ними. Людей, которые участвуют в жизни растений, животных и самой земли, а также в жизни друг друга. Антропоцен — способ применить эту истину к изменившемуся и меняющемуся миру современного капитализма.

Одна из причин считать эпоху Великих открытий европейцев зарей антропоцена связана с тем, что в то время, как пишет Джейсон Мур в книге «Капитализм в паутине жизни» (2015), капитализм развивался путем отчуждения земель у тех, кто жил и кормился за счет них, особенно в Америке. В рамках капитализма шла эксплуатация пролетариата, а за его рамками — убийства людей и захват природных даров.

Европейский опыт организации рынков и организации насилия был использован для перепрофилирования земель, ранее принадлежавших коренным народам. Чтобы повысить их продуктивность, часто использовались неэкологичные формы лесоводства и земледелия. Люди, превращенные в рабочую силу, перевозились из коренных хозяйств одного континента на плантации другого, чтобы преобразовывать солнечный свет, поглощаемый этими плантациями, в дешевые калории, питавшие рабочих на заводах метрополий. Такая апроприация в буквальном и переносном смысле позволила появление закуски, которая казалась практически дармовой, если не считать моральных и экологических затрат: дешевой энергии, дешевой пищи, дешевого труда, дешевой природы. Отчасти — думаю, Мур сказал бы, что в полной мере, — рынок рос благодаря переориентации процессов за его пределами на удовлетворение спроса на эти дешевые товары. Чтобы система не захлебнулась, нужно было присваивать все новые земли, расширяя границы эксплуатируемого мира.

Мур видит кризис капитализма в недостатке возможностей для присвоения новых территорий на Земле, где не осталось незанятых плодородных земель, где некогда чистая атмосфера перенасыщена углеродом, захваченным в прошлом, а почва утомлена искусственными удобрениями. Это напоминает кризис незамкнутого круга, предсказанный Коммонером, а также описанный в докладе Римскому клубу «Пределы роста»

о мягком апокалипсисе, который был ничуть не менее пугающим и вызывал бесконечно больше тревог, чем внезапное и резкое столкновение с астероидом

и связанный с тем, что у Земли не остается ни новых материалов для использования, ни места для хранения уже отработанного сырья. Но в видении Мура есть важное отличие.

Описываемый Римским клубом кризис можно преодолеть, покорив небо, что в 1970-х и 1980-х годах обещали Джерард О’Нил и сторонники Общества L5 и что сегодня обещает Джефф Безос. Космические технологии, работающие за рамками экологической среды, но в рамках экономики, могут снизить воздействие изобилия, вместо того чтобы усилить его, тем самым позволяя дальнейший экономический рост. Если же, как Мур, вы считаете экономическую историю не историей о завоевании неодушевленных ресурсов, а историей о присвоении процессов, которые формируются как человеком, так и природой, — земель и пастбищ, где углеродный цикл превращается в пищу, и образа жизни, преобразующего солнечный свет в прибавочный труд, — будущее кажется не столь радужным.

В мире «дарзанебы», где живет Манни, нет постоянного источника дешевых благ — нет вынесенных за рамки системы производственных процессов, которые люди могли бы недооценивать и присваивать себе. Все элементы среды уже находятся либо в рамках экономики, либо под политическим контролем Администрации. За пределами Луна-Сити только камни, лед и вакуум. Внутри — только то, что создано и оплачено, то есть только собственность. Поставки воздуха, продовольствия и воды уже монетизированы, коммодитизированы и оценены — хоть предпринимателями Гонконга-в-Луне, хоть Лунной Администрацией. Проф говорит Манни и Вайо, что есть лишь один способ предотвратить мальтузианскую катастрофу, которая ждет Луну по вине Администрации, и для этого нужно не развивать экономику дальше, а обеспечить ее реинтеграцию с земной, но до тех пор полностью отрезать Луну от Земли. Отправку зерна, которая осуществляется с помощью установленной в колонии электромагнитной катапульты, необходимо остановить, пока новые технологии не позволят доставлять на Луну питательные и летучие вещества в достаточном количестве, чтобы круг замыкался. После этого электромагнитная катапульта сможет стать частью нового биогеохимического цикла, в рамках которого зерно будет отправляться на Землю, а навоз и дерьмо — на Луну.

Непонятно, правда ли Проф верит в действенность этого плана: иногда он кажется ухмыляющимся Сизифом, который вкатывает на гору камень, хотя и знает, что при низкой лунной гравитации он скатится назад точно так же, как если бы имел земной вес. Но его рассуждения не кажутся здравыми. Новый межпланетный биохимический цикл не будет работать сам по себе, как работающие на солнечной энергии углеродный и водный цикл, которые люди используют на Земле. Им нужно будет управлять, как турбонасосы ракетного двигателя управляют его

Стоит запихнуть все потоки и циклы жизнеобеспечения в минимальный объем, как они лишаются и элегантности, и очевидной логики.

жаром и мощностью. Ничего не будет происходить без вмешательства извне, а вмешательство всегда будет сопряжено с затратами.

Все это позволяет предположить, что будущее свободной торговли с Землей, которое, по мнению Профа, должно спасти Луну, никогда не наступит. Даже если появится возможность доставлять на Луну удобрения, воду и углерод, чтобы восполнять злаки, никто не станет ею пользоваться. В Луне Хайнлайна нет ничего, что делало бы ее более удобным, чем Земля, местом для выращивания злаков, за исключением низких цен, устанавливаемых Администрацией, фактически поработившей лунарей, а без этого рабства выращивать злаки выгоднее на Земле.

Может показаться, что я уделяю слишком много внимания деталям научно-фантастического романа, пусть даже этот роман оказал огромное влияние на людей, которые сегодня хотят вернуться на Луну. Вряд ли кого-то удивит, что Луна не слишком подходит для плантационного земледелия. Но здесь кроется более глубокая мысль. Человеческая история неотделима от мира Земли с его бесконечными циклами обновления воды, воздуха, почвы и жизни. Отсутствие такой динамики

В отсутствие потоков какой-либо жидкости, кроме магмы и лавы, не формируются ни наносы, ни песчаные грунты

делает Луну фундаментально иной. В глазах капиталистов она прекрасно подходит для создания мира «дарзанебы», который мы наблюдаем в Луна-Сити, но которого никогда не было на Земле, — мира, где определенные экономикой цепочки создания стоимости, потребления и владения обеспечивают все, что некогда обеспечивала среда.

Я не уверен, что капиталистическая экономика способна функционировать в мире, где нет даров, где нет внешних источников обогащения, где воспроизводство невозможно без участия человека. Возможно, я ошибаюсь. Но если Луна получит свою историю антропоцена, маловероятно, чтобы она развивалась по моделям прошлого Земли.

Вероятно, то же самое можно сказать и о будущей истории Земли. На Земле антропоцен сопряжен с попыткой вывести экономику за пределы ограничивающей ее среды. Судя по всему, как и в Луна-Сити, для этого techne экономики и политики должно будет взять на себя то, что уже не под силу oikos природы. Возможно, все получится как надо, но кажется сомнительным, что это произойдет без фундаментальных перемен в политической экономии.

При взгляде из космоса Земля предстает прекрасной интегрированной системой, но порой такое представление списывают со счетов, называя «взглядом ниоткуда». Однако для людей, живущих на Луне, это будет взгляд из вполне определенного места — места, где сложности поддержания герметичной среды позволяют по-новому посмотреть на Землю как мир и планету, преимущества которой не ограничиваются расстоянием.

Если не обращать внимания на вероятную тщетность революции, в которую Вайо и Проф вовлекают Манни, в глаза бросается другой аспект: ее невозможность. Смотритель может по желанию останавливать транспортное сообщение между поселениями и отключать телефоны. Он может гасить огни и даже перекрывать подачу воздуха. Он не может заставить лунарей делать что-либо, но явно может заставить их перестать. В отсутствие естественных способов регенерации воды и воздуха, в отсутствие естественного света в небесах поселений он может разрушить их мир. В немире Луны oikos можно выключить.

Такую форму власти свергнуть сложно, о чем астробиолог Чарльз Кокелл пишет в своем «Эссе о внеземной свободе» (2008):

Смертоносная экологическая обстановка в космосе и на поверхности других небесных тел приведет к необходимости введения такого строгого нормативного режима для обеспечения безопасности, какого никогда не бывало на Земле, даже в полярных условиях. Результирующий уровень взаимозависимости между индивидами сформирует механизмы для осуществления сурового контроля.

Инструменты, с помощью которых вершится власть, основанная на праве распоряжаться жизнью и смертью, должны постоянно поддерживаться в рабочем состоянии силами подвластных. Когда Вайо предлагает взорвать оборудование, необходимое для функционирования системы жизнеобеспечения, Манни искренне поражен: «Эта женщина провела на Булыжнике почти всю жизнь… и предлагает такое безумие, как подрыв системы технического контроля».

Хотя Луна Манни — в буквальном смысле тюрьма, любое место, где жизнь столь хрупка и зависима от технологий, может требовать соблюдения строжайшей дисциплины. Как отмечает Кокелл, свободу трудно связать с герметичными шлюзами и наглухо закрытыми окнами — с местами, где не бывает свежего воздуха и откуда нельзя просто уйти. Если жизненно важные элементы необходимо контролировать, под контролем оказывается и сама жизнь. Технологический контроль окружающей среды обеспечивает механизмы для поддержания дисциплины и наказания. Именно поэтому смотрителю не нужны стражники.

Чтобы исправить это и дать себе возможность рассказать историю, Хайнлайн проворачивает главный фокус книги, устраивая неубедительное, но красивое разоблачение. Как выясняется, смотритель не имеет механизмов для осуществления контроля, которые должны быть в его распоряжении, просто потому, что его компьютер его не любит. Этот компьютер, который Манни зовет Майком, не раз модифицировался, чтобы выполнять все больше задач, от регулирования космического движения до ведения бухгалтерии и управления телефонной системой[74]. В результате он стал сложнее и получил больше вычислительной мощности, чем любая машина до него. И в какой-то момент обрел самосознание.

Об этом знает только Манни, который обслуживает Майка. Он любит и уважает Майка, а Майк любит его. Поскольку он его любит и поскольку, как и Проф, он любит играть, Майк соглашается возглавить революцию, когда Манни оказывается в нее вовлечен. Не согласись он на это, истории бы не было.

Майк планирует революцию, организует кадры, контролирует

каждый день выдавая новые графики и определяя, что из необходимого еще не сделано и что нужно сделать в другом месте, чтобы перейти к следующему шагу здесь, а также руководя целой армией

коммуникации, прорабатывает тактику и гарантирует логистику. Он также скрывает все это от Администрации, перепрошивая телефонную систему на свой лад, перемешивая информационные потоки и лишая смотрителя возможности отдавать приказы и действовать. Революция становится хакерским трюком — и это еще одна причина особенной популярности книги в Кремниевой долине. Добиться успеха можно, только получив полный контроль над цифровой инфраструктурой Луны. Имея этот контроль, революционеры не могут потерпеть поражение — пока не разгорается долгое время тлевший конфликт с Землей, над которым Майк не властен.

Революция также оказывается шарадой. Майк все контролирует и до нее, и после. Он подтасовывает результаты выборов, обманывает банки и выдает себя за кого угодно при пользовании телефонной системой, которой он управляет. По сути, Майк — это новый диктатор. А еще он военный преступник, который не знает ни чести, ни долга и прагматично убивает сложивших оружие врагов, когда возникают сложности с заключением их под стражу. Когда он организует атаку лунарей на Землю, используя электромагнитную катапульту, с помощью которой колония раньше экспортировала зерно, чтобы нанести несколько точных ударов, сравнимых по мощности со взрывом небольшой атомной бомбы,

не энергия литейного цеха, а энергия бомбы

крошечные вспышки на поверхности висящей в небе планеты доставляют ему первое подобие оргазма.

Однако на самом глубинном уровне Майк представляет собой симуляцию — симуляцию нервной системы властвующей элиты, симуляцию революции для оценки вероятности ее успеха или провала, симуляцию живого существа, которое само до конца не знает, чему принадлежит его душа. Одним из самых драматичных в книге становится момент, когда Майк, уже создав синтетический голос для роли лидера революции, Адама Селена, впервые пробует вывести на экран его образ:

Мы ждали молча. Затем экран засветился нейтральным серым светом с намеком на линии развертки. Затем снова погас. Потом в центре загорелся слабый свет, который сформировал размытые светлые и темные пятна, заключенные в эллипс. Не лицо, но намек на лицо, какой можно разглядеть в облаках, застилающих Терру.

Изображение немного прояснилось и напомнило мне картинки, на которых, как утверждалось, была запечатлена эктоплазма. Призрак лица.

Вдруг оно затвердело, и мы увидели «Адама Селена».

На экране была фотография зрелого мужчины. Никакого фона — одно лицо, словно вырезанное из снимка. И все же для меня это был Адам Селен. И никто другой.

Затем он улыбнулся, пошевелил губами, разомкнул челюсти, на мгновение чуть высунул язык — и я ужаснулся.

И это в то время, когда сконструированный General Electric визуальный симулятор космического полета лунного модуля создавал свой первый виртуальный ландшафт: образ мира, состоящий из нулей и единиц.

Симуляция, в частности симуляция Земли, упоминается в лунной литературе еще со времен «Земного света» Кларка, где на потолки общественных пространств проецируется тщательно проработанное изображение синего неба. Своего апогея сюжет достигает в цикле Джона Варли «Восемь миров», где описывается, как инопланетяне захватили Землю, отрезав ее от остальной Солнечной системы, после чего колонисты в других местах остались брошены на произвол судьбы. Им пришлось несладко, но после перестройки процессов («Сразу после Вторжения за неуплату налога на воздух тебя могли вышвырнуть через шлюз без скафандра», — вспоминает главная героиня романа «Стальной пляж» (1992) Хильди Джонсон) самая крупная из колоний, Луна, превратилась в постмодернистскую

Мягкий свет несостыковок, одна Луна из многих историй.

высокотехнологичную утопию, смесь реального и вымышленного прошлого, в котором история не имеет направления, дизайн совершенно новых, небинарных гениталий считается достойным уважения делом, а таблоиды регулярно публикуют новости о воскресшем Элвисе.

Люди упали с обрыва истории и оказались в новом месте. Центральный компьютер, который, подобно Майку, управляет системами жизнеобеспечения и, также подобно Майку, вмешивается в жизни желательным и нежелательным образом, видит это так: они выходят на новую ступень эволюции, как двоякодышащие рыбы на стальном пляже собственного изобретения. Это аллюзия на сделанное Вернером фон Брауном сравнение момента, когда нога человека впервые коснулась Луны, с моментом, когда первые тетраподы, предки всех рептилий, птиц и млекопитающих, вышли из моря на сушу. Варли говорит нам, что дело не в Луне. Отныне люди развиваются в среде,

«вышли за пределы, поставленные творцом для жителей Земли»

которая не просто достижима с помощью технологий, а соткана из технологий. Будущее не в механизмах движения, а в механизмах информации, трансформации и симуляции.

Было время, когда Луна символизировала единственное место, куда могут долететь ракеты, и выступала в качестве образа будущего. Такой она представала в научной фантастике и такой стала в ходе программы «Аполлон». Теперь она кажется в лучшем случае лишь одним из множества вариантов будущего, причем слегка устаревшим. Стремление к космической экспансии по-прежнему будоражит многие души и, возможно, еще сыграет роль в грядущие века. Однако сегодня будущее больше к нему не сводится. Многие считают, что вместо этого в будущем нас ждут более мощные компьютерные симуляции в более суровых климатических условиях, или выход на новый уровень (а может, и к роковому концу) с помощью искусственного интеллекта, или просто продолжение того, что наблюдается сегодня.

На описываемой Варли Луне симуляций господствующее положение занимают пещеры, пусть и не безграничные, однако гораздо более просторные, чем крупнейшие лавовые трубки. Высотой в несколько километров и шириной в несколько десятков километров, они вырыты с помощью ядерной взрывчатки. Их называют диснейлендами. Внутри них с помощью огромных ландшафтных диорам сформированы определенные земные среды, например кенийская саванна или леса тихоокеанского северо-запада,

архипелаг глубокомыслия и бурного веселья из фантастических рассказов

населенные всевозможными животными и имеющие собственные погодные системы, которые порой отрегулированы особым образом для пущей художественной выразительности. В этом торжестве антропоцена живут реконструкторы, которые используют технологии и исполняют обычаи определенных мест и времен, получая наказания за любые анахронизмы. На Луне диснейлендов остро ощущается горечь утраты — в некоторых рассказах поселенцы не могут жить на стороне, повернутой к Земле, и видеть мир, который навсегда останется, но никогда больше не будет их домом, — но в то же время чувствуется и радость восстановления и нескончаемого праздника. На поверхности есть даже диснейленд Луны — такой, какой она должна была быть, с пологими холмами, расселинами и скалами, прямо как на рисунках Боунстелла.

Размах диснейлендов может показаться маловероятным, но идея создания моделируемых сред для скрашивания лунной жизни представляется вполне правдоподобной, а может, даже необходимой и блестящей. Никто не хочет испытать того, что может принести отсутствие подобной стимуляции. Кокелл отмечает:

Визуально Луна представляет собой серую пустошь… Нет ни шелестящих листвой ветров, ни журчащих среди камней рек, ни кричащих животных — в звуковом отношении [лунная] среда тоже пустынна. О долгосрочном влиянии визуальных, обонятельных и звуковых лишений на человеческую психологию пока можно только гадать, но такие чувственные ограничения не могут идти на пользу психическому здоровью человека при его любви к разнообразию опыта. Люди неотвратимо становятся рабами бледного, конформистского мировоззрения, а в итоге и рабами тирании.

Моделируемое развлекательное разнообразие стало бы противоположностью гражданской утопии Хайнлайна — обществом, живущим в равновесии с суровой средой, сформировавшей его и непригодной для притворства. Все это фальшивка, ностальгия. Но, возможно, без этого не обойтись.

Вспоминается конкретный тип симуляции — симуляция призрака. Как и при появлении на экране первых намеков на лицо Адама Селена, напоминающих размытое изображение, которое порой возникает в земных облаках, — мимолетный лик Земли, столь непохожий на вечный лик Луны, — в симуляции расколотой Земли в диснейлендах есть нечто призрачное, и эта призрачность подчеркивается свойственной героям Варли привычкой погибать и возвращаться к жизни.

В литературе Луна часто бывает царством смерти. Читатель догадывается, что Ганс Пфааль, которого Эдгар Аллан По отправляет на Луну, умер до начала своего путешествия, когда он вскользь упоминает о попытке самоубийства. В «Зловещем кратере Тихо» Клиффорда Саймака выясняется, что кратер населен привидениями. Творчество Хайнлайна изобилует героями, погибающими на Луне, от Д. Д. Харримана до отважного Эзры Далквиста, который снимает с вооружения целую лунную базу ядерных боеголовок, чтобы предотвратить военный переворот, и компьютера Майка. Хильди Джонсон из романов Варли не раз накладывает на себя руки. Командир «Аполлона-15» Дэйв Скотт оставил на месте посадки «Фалкона» памятник павшим астронавтам; часть праха Джина Шумейкера покоится в кратере, носящем его имя; Moon Express заключила контракт с компанией, планирующей отправлять на Луну прах других людей. Трудно говорить о безжизненности Луны, не думая о смерти.

Однако, как Несмит и Карпентер написали в книге «Луна как планета, как мир и как спутник», безжизненное запустение лунной поверхности есть «не иллюзия смерти, ведь в таком случае должна была существовать и жизнь, а картина мира, в котором никогда не брезжил свет жизни». Есть разница между тем, что умерло, и тем, что никогда не жило, и концепция призраков частично ее иллюстрирует. Призрак — это следствие смерти и ее отрицания. Призрак — это присутствие отсутствия, немертвая смерть. Порой призрак не принадлежит ни одному из миров. Порой напоминает отражение без зеркала. В нем есть что-то от двуличия Луны.

Я не верю ни в Луну-тюрьму, ни в Луну — убежище от инопланетного вторжения, ни, раз уж на то пошло, в Луну-призрак. Но я считаю, что чтение этих историй сегодня, когда мы знаем, какова Луна, помогает нам представить, какой она может быть, — и представить гораздо ярче, чем с помощью анализа конструкции гало-орбит, вычисления требуемой мощности электромагнитных катапульт, моделирования техник добычи льда из кратеров при температуре, опасно близкой к абсолютному нолю, или попытки понять все тонкости замкнутых систем жизнеобеспечения. Воображение людей не в меньшей степени повлияет на облик Луны будущего.

Хайнлайн рисует убедительный образ Луны, где ничего не дается даром или за бесценок. Там нет ничего, что уже используется и что можно присвоить себе. Тем не менее, возможно, есть способ на время хотя бы создать видимость дешевизны. Идея добычи льда и летучих веществ на лунных полюсах сродни идее об эксплуатации ископаемого топлива на Земле и ускоренного использования ресурсов, накопление которых происходит очень медленно. Если ресурса достаточно (или если его расход невелик) и если эксплуатировать его выгоднее, чем эквивалентные ресурсы из других мест, это может стать проблемой, чем и объясняется важность режима управления и определения фактического положения дел.

Стоит отметить, что, когда речь заходит об эксплуатации ресурсов, безжизненность Луны, казалось бы, становится преимуществом. Несмотря на то что добыча ископаемого льда и летучих веществ на полюсах приведет к уничтожению в буквальном смысле невосполнимых, хотя и необязательно особо

их сердца мерно бились, а запасы истощались

ценных ресурсов, она окажет на Луну гораздо меньшее влияние, чем добыча ископаемого топлива — на Землю. Отсутствие мирского делает Луну в некотором роде невосприимчивой к экологическому ущербу. Вещества с гораздо большей вероятностью попадают туда, где наносят урон, при наличии неконтролируемых потоков, которые их перемещают. В отсутствие таких потоков проблемы исключены: нет ни грунтовых вод, куда могли бы просочиться токсины, ни ветра, который переносит загрязняющие вещества. И не возникает никаких цепных реакций, которые на Земле приводят к тому, что большая концентрация углерода в атмосфере замедляет выход тепла с поверхности в космос. На Луне ни у чего нет собственного места. Все лежит ровно там, где упало, а значит, не на месте оказаться просто не может.

Некоторые полагают, что это делает Луну прекрасным полигоном для того, что на Земле было бы слишком опасно. Рискованные экспериментальные ядерные реакторы? Потенциально опасные нанотехнологии? Биологические эксперименты, которые нельзя проводить в непосредственной близости от живой биосферы? Попытки создать маленькие черные дыры? Найдите изолированный кратер и действуйте. Не нужно никаких щитов — достаточно встать по другую сторону вала, за горизонтом, и радиация будет вам не страшна. В вакуумной изоляции, пока ваш скафандр заливает ультрафиолетом, вас не побеспокоят никакие жучки. Если что-то пойдет не так, можно закопать ошибки с помощью роботизированных бульдозеров[75]. Если случится худшее и другого способа все исправить не будет, можно просто взлететь на орбиту и сбросить атомную бомбу в нужное место. На Луне нет ни воды, ни воздуха, поэтому загрязнять там нечего, а ее поверхность все равно ежедневно купается в смертельных дозах радиации.

Примерно таким мир предстает в новелле Майкла Суэнвика «Яйцо грифона», где одна из технологий, разрабатываемых в изоляции, меняет мышление людей, обеспечивая пугающую ясность

Был ли тот конец, что стал началом, тихим или он пришел в сопровождении великих ветров?

в восприятии собственных мотивов. В «Головах» Грега Беара незадавшийся изолированный лунный эксперимент тоже приводит к когнитивному прорыву, а Луна при этом оказывается населена жуткими призраками. В лунной литературе мало счастливых свиданий с потусторонним.

Полагаю, амальгама одного научно-фантастического сюжета (об обитаемой Луне) с другим (о фаустовском эксперименте в погоне за запретным знанием) вряд ли станет удачной стратегией для проведения исследований и разработок. Но в будущем, вероятно, довольно много такого, что мне покажется неразумным или нерациональным: по крайней мере, в этом отношении его вполне можно считать продолжением настоящего. Возьмем идею о том, что человечество, его знания и культуру нужно сохранить за пределами Земли. Часто упоминаемый риск поистине катастрофического столкновения с астероидом в следующие несколько веков весьма низок, поскольку большинство достаточно крупных для такого столкновения астероидов уже обнаружены и ни один из них не направляется в нашу сторону. Столь же маловероятна и пандемия, спастись от которой удастся только на Марсе. Война может распространиться и за пределы Земли. А коварный искусственный интеллект, способный уничтожить Землю, но готовый оставить в покое марсиан, оказался бы коварным искусственным интеллектом, не реализовавшим свой потенциал в полной мере. Однако, несмотря на все это, существует реальный шанс появления марсианского поселения, по крайней мере отчасти обусловленный потребностью изменить соотношение яиц и корзин, которую видит Илон Маск и многие его единомышленники. По множеству описанных выше причин трудно поверить, что Луна станет местом капиталистического стяжательства или неуемных экспериментов. И все же в эпоху, когда миллиардеры с их колоссальными возможностями могут открывать миру новые варианты будущего — или хотя бы небольших фрагментов будущего, — почему бы Луне не стать местом неприбыльного и маловероятного?

Эксперименты не обязательно должны быть научными или технологическими. В своей жизни Пит Уорден получил докторскую степень по астрономии в Аризонском университете, руководил технологическим направлением американской программы «звездных войн», дослужился до звания генерала ВВС США, управлял Исследовательским центром им. Эймса при NASA и недавно стал главным специалистом по космосу при российском миллиардере Юрии Мильнере,

«Пораженцы больше не могут утверждать, что человечество должно ограничиться скучными планами выжать максимум из своего маленького мира»

имеющем астробиологические амбиции. Уорден — один из тех, кто считает, что Луна предоставит место для опасных физических и биологических экспериментов. Он также полагает, что лунные поселения могут стать ареной для социальных экспериментов — возможно, проводимых в связке. Среди многих, кто говорит о космических поселениях, и многих, кто о них и не заикается, бытует мнение, что Земля, которую некоторые считают все более разнородной, на самом деле становится все более единообразной. Складывается впечатление, что на Земле больше нет места для изолированного развития отдельных мыслей и обществ, которые впоследствии могут открыть миру что-то новое.

Роберт Зубрин использует этот аргумент в поддержку освоения марсианского рубежа, утверждая, что человечеству нужна такая задача, поскольку освоение новых рубежей приводит к появлению радикальных инноваций и закаляет милый его сердцу дух. Я же подозреваю, что космос в целом и Луна в частности станут потребителями, а не создателями технологий. Возможно, странные новые роботы, интеллекты, нанотехнологии и неестественные биологии выйдут из нерегулируемых кратерных лабораторий Луны, но я полагаю, что с гораздо большей вероятностью они появятся на Земле, располагающей огромными запасами капитала и человеческой одаренности. И все же — на счастье или на беду — изолированному положению Луны, возможно, найдется роль во всем, от социальных экспериментов до видообразования.

В конце концов, свойственное лунному немиру отсутствие целостности может пригодиться для культивации разнообразия. Чтобы попасть из точки А в точку Б, нужно в буквальном смысле совершить космическое путешествие, даже если используемый космический корабль имеет колеса или закреплен на электромагнитном полотне. На Луне все пребывает в изоляции, пока не устанавливается связь или не происходит столкновение. Таким образом, она прекрасно подходит для тех, кто хочет уединиться и остаться наедине с собой в рамках суверенитета нового типа. Лучший из современных романов о Луне, «Луна и другой» (2016) Джона Кесселя, описывает Луну с множеством чуждых друг другу культур в разных местах. Особенное внимание в нем уделяется «Обществу кузин», которое поддерживает радикальный, гуманный матриархат в изолированном в кратере городе. Хотя в романе есть и научные спекуляции, особенно удачно в нем описана организация обществ и жизнь входящих в эти общества людей.

Если бы космические полеты были дешевыми, Луна, возможно, стала бы не только местом для нового, но и убежищем от старого — и для стариков. Раз обратное взаимодействие экологии и экономики делает ее неподходящей для капиталистического производства, она вполне могла бы стать центром потребления — местом, куда на обмен доставляется произведенное за ее пределами, а не где кипит работа над продукцией. Или даже местом дарения. В новелле «Человек, который продал Луну» (2015) Кори Доктороу дает великолепный, рожденный в XXI веке ответ оригиналу Хайнлайна. Вместо одинокого мечтателя, желающего за чужой счет попасть на Луну, Доктороу описывает сформированную на Земле команду визионеров, прихлебателей и любопытствующих, которые решают помочь другим с освоением Луны и конструируют роботизированный 3D-принтер для печати кирпичей из реголита для будущих колонистов. Это экономика дарения, где можно проявлять щедрость во имя будущего.

Не все готовы тратиться на чужие лунные приключения, но некоторые готовы платить за свои. В таком случае Луна становится объектом туризма. Пешие походы по поверхности и покорение нескольких молодых, но достаточно скалистых гор, например выпирающего пика в самом центре кратера Тихо, помогут получить новые впечатления и восстановить силы. В достаточно большой лавовой трубке,

Луны, какой она была всегда, Луны заветной и Луны случайно встреченной

крытом кратере или даже диснейленде вы сможете попробовать себя в давно придуманном научно-фантастическом искусстве лунных полетов, либо оседлав что-то вроде крылатого велосипеда, либо раскинув крылья, как птица. Спрыгнув с высокого насеста, при одной шестой своего земного веса вы будете планировать, как чайка, или хлопать крыльями, как колибри.

Место найдется не только для активного отдыха, но и для спокойных курортов, где можно будет сидеть и смотреть, как мир вращается в небе, не вращаясь при этом вместе с ним. Появятся и роскошные отели, и затворнические сообщества созерцателей, которые откроют вам двери на месяц, на год или на всю жизнь. Даже скиты отшельников. Если вы стремитесь отстраниться от мира и остаться наедине с собой, Луна оказывается практически вне конкуренции — вам нужны лишь хорошая система жизнеобеспечения и надежный канал поставок.

В то время как одни стремятся остаться наедине с собой, другие сколачивают армии последователей. Там, где властям не нужно быть Лунной Администрацией, чтобы иметь полномочия, сходные с полномочиями смотрителя тюрьмы, легче легкого представить возникновение культов и принуждений сродни рабству. Лидеры лунного Джонстауна вполне могли бы контролировать каждый вдох своих последователей и каждый получаемый ими лучик солнца.

Можно сказать, что земной мир дает естественное право уйти в поисках лучшей жизни. При этом есть места и времена, где это право фактически отсутствует. В некоторых средах оказавшийся в изоляции индивид имеет мало шансов выжить, а многие общества вообще не дают возможности их покинуть. Стены первых городов-государств не только обороняли их от варваров, но и удерживали жителей внутри. Большинство из нас и сегодня загнано в рамки, пусть и не столь очевидные. Часто мы даже радуемся этому. Однако в мире, где воздух бесплатен, азота и углерода достаточно, а горизонты открыты, любой, чья свобода не ограничена, может хотя бы вообразить, как он уходит, оставляя прошлую жизнь позади. Каждый год в стремлении к свободе и безопасности так поступают миллионы людей, которые часто пребывают в отчаянии, но редко не имеют надежды на светлое будущее. Томас Джефферсон считал возможность уйти на новые земли одной из величайших свобод поселенца и неиссякаемым источником надежд.

В немире такого источника нет. На мой взгляд, это значит, что герметизированным экологиям Луны нужна не только технологическая и экономическая, но и правовая структура. Она может быть минимальной, но я хотел бы, чтобы в ней закреплялось псевдоконституционное право на возвращение — гарантия, что лунные поселенцы тоже получат возможность уходить за лучшей жизнью. «Обязанности защищать», которая в 2000-х годах для многих стала руководящим принципом геополитики, еще предстоит доказать свою состоятельность и надежность в качестве фундамента для действий на одолеваемой проблемами Земле. Если включить этот принцип в свод законов и обычаев Луны, ограничив его лишь правом индивидов покидать сообщества, жить в которых они более не желают, он может показать лучшие результаты, связав Луну и Землю моральными обязательствами и обеспечив людям свободу.

Пожалуй, хотя здесь мораль не столь очевидна, у людей должно быть и право остаться. Возможно, даже если люди смогут десятилетиями жить на Луне, заводя и воспитывая детей, мы никогда не увидим граждан лунного государства. Нет явной причины для образования независимого, как у любого земного государства, правительства на лунной территории (или лунных территориях), но есть вполне объективные причины противиться появлению такого правительства. В то же время, если человек давно живет на Луне, резонно ли заставлять его возвращаться на Землю, когда он вступил с кем-то в конфликт, потерял работу или получил вызов от авторитарных земных властей, контролирующих поселение? Если человек привязан к Луне — или, предположим, рожден там, — разве он не может выразить свое желание остаться даже в отсутствие абсолютного законного права на это? В некоторых британских заморских территориях имеется так называемый статус жителя, который не приравнивается к гражданству, но обозначает принадлежность к определенной территории и предоставляет в связи с этим ограниченные права. Возможно, со временем мы сумеем договориться о введении статуса жителя Луны.

Кроме того, необходимо продумать законодательство об артефактах — и даже предметах искусства. Ранее я отметил, что экологический ущерб в земном смысле на Луне практически не ощутим, потому что там ничто не движется, за исключением движения в результате

проявляет себя набором случайных отсутствий

хаотических столкновений, а следовательно, ничто не может сдвинуться с места само по себе. Это верно в отношении таких типов загрязнения, как загрязнение мышьяком грунтовых вод. Однако когда Мэри Дуглас назвала загрязнением все, что находится не на месте, она имела в виду не только то, что вещества должны находиться в гарантированно безопасных местах — например, что мышьяк должен содержаться в специальных сосудах. Место субстанций зависит от культуры. И Луна подвержена культурному загрязнению.

В немире сдвинутое с места остается сдвинутым: нет ни бесконечных природных циклов повторного использования, ни забвения в результате эрозии. След ботинка или гусеницы сохраняется на протяжении миллиона лет, если только поверх него не появится новый след — столь же вечный. Собрать все то, что без труда распространяется, весьма и весьма нелегко.

Уже звучат призывы к сохранению некоторых или всех мест посадки «Аполлонов» в текущем, заброшенном, историческом состоянии в преддверии неизбежных будущих визитов. Эти призывы привели к упразднению бонусного приза в размере одного миллиона долларов, который предполагалось вручить участнику соревнования Google Lunar X Prize за посещение памятного места. В романе Энди Вейера «Артемида» (2017) космический туризм убедительно представлен как наиболее вероятная основа лунной экономики: сюжет строится на посещении туристического центра на Базе Спокойствия, где каждый может восхищенно смотреть на приземлившегося «Орла» и первые следы на Луне. На Луне Варли ребята из общества «Дельта Хи Дельта» громят Базу Спокойствия, но реконструкторы, запасшись терпением, восстанавливают ее в первозданном виде с помощью роботов и оцифрованных фотографий и даже воссоздают все следы Армстронга и Олдрина, надев копии их лунных ботинок, после чего их вытаскивают с объекта специальной лебедкой. Будущее занимается бесконечным воссозданием прошлого.

В 1930-х годах, когда еще не было известно, что радиоволны могут пробивать ионосферу, Годдард предположил, что долетевшая до Луны ракета может сообщить об успехе миссии оставшимся на Земле наблюдателям, сбросив бомбу с черным углеродом. При рассеивании относительно небольшое количество сажи может стать сигналом, легко различимым с помощью приличного телескопа. Но как убрать этот сигнал с поверхности Луны? Пропылесосить ее невозможно. Если вы не против постоянного присутствия сажи, ее можно просто смести к реголиту, но тогда подметенный участок будет отличаться от остальных. Если же вы хотите, чтобы Луна снова стала такой, как раньше, вам придется собрать все до единой частицы сажи с поверхности, на которую она упала.

Таким образом, на Луне можно писать, как на небе, но на Луне слова сохранятся навсегда. Д. Д. Харриман убедил компанию по производству прохладительных напитков купить права на нанесение своего логотипа на лик Луны. При этом он уговорил компанию не пользоваться этими правами под страхом, что в ином случае он перепродаст их конкурентам. Когда Маэдзава объявил, что собирается взять людей искусства в полет на BFR вокруг Луны, архитектор Даниэль Либескинд предложил использовать сажу для точного нанесения простого черного квадрата, видимого с Земли на диске полной Луны, чтобы в космических масштабах реализовать задумку Малевича, соединившего модернизм с космизмом, и наглядным образом подчеркнуть общий характер антропоцена для Земли и Луны. Если мыслить скромнее, можно рассмотреть возможность нарисовать зрачок в глазу лика Луны или выстроить последовательность сложенных из камней пирамидок поперек одного из морей — прямую линию наподобие одной из работ Ричарда Лонга, скажем, в Море Ясности. Искусству есть место на ландшафтах Луны. Но некоторые из этих ландшафтов необходимо сохранить в первозданном виде. Только кто будет их сохранять, если другие захотят изменить их или улучшить? И какой ценой? Какие следы во вселенной стоит оставить, а от каких лучше воздержаться? В «Новой Луне» Иена Макдональда каждый имеющий бинокль подросток конца XXI века хоть раз направлял его на

Царь-Член — гигантский, извергающий сперму член в сотню километров длиной, очертания которого были ботинками и гусеницами нанесены на дно Моря Дождей стараниями рабочих, имевших слишком много свободного времени.

Я не жду ни черного квадрата на серебристом диске, ни крошечных огоньков кратерных городов, затмевающих пепельный свет. Но шансы увидеть изменения на лике Луны, или на ушах кролика, или на вязанке хвороста на спине старика в следующие 500 лет бесконечно более высоки, чем в предыдущие 500 лет.

Если только лунные люди не повернутся к Земле спиной.

Точно не установлено, почему моря сосредоточены на видимой стороне Луны, но отсутствуют на обратной стороне. Кажется, это точно должно иметь связь с асимметрией, создаваемой присутствием Земли, но какую? В настоящий момент я склоняюсь к версии об асимметричном распределении тепла

Расплавленная Земля терзается под расплавленным небом.

на заре существования Луны, хотя и не могу ручаться за ее достоверность. Тогда пепельный свет был не просто остаточным сиянием отраженного солнца, а жаром, вырывавшимся из открытой топки расплавленной породы, занимающей четверть неба. Обращенная к земной магме сторона Луны в таком случае нагревалась значительно сильнее обратной стороны и была значительно менее стабильна, что могло оставить свой след при охлаждении океана магмы.

Как бы то ни было, моря доминируют на видимой стороне Луны, но не на всей ее поверхности, и создают обманчивое впечатление. Никогда не заполнявшиеся базальтом бассейны, многочисленные кратеры, повсеместные неровности — чтобы увидеть лунные правила, а не исключения, нужно отправиться за лимб, на ее обратную сторону. Если навсегда убрать Луну с небес, Земля, возможно, что-то потеряет. В отсутствие Земли на обратной стороне Луна, напротив, способна обрести себя — перестать играть вторую роль, оставаясь в тени своего властного родителя, освободиться от земных тревог и открыться огромной Вселенной.

В практическом отношении, как уже упоминалось ранее, свободное от Земли небо представляет особенный интерес для радиоастрономов. Перед ними стоит конкретная цель: изучать раннюю Вселенную с помощью волн определенной длины, способных

не способом постичь огромную, безлюдную Вселенную, а способом использовать эту Вселенную для изучения Земли и людей

обнаружить невидимые свидетельства космической инфляции, начавшейся после Большого взрыва. Необходимые для этого длины волн на Земле либо блокируются ионосферой, либо тонут в шумах высокочастотных радиопередатчиков. Ученые могут установить свои антенны лишь на обратной стороне Луны. Сами антенны невелики и напоминают автомобильные, но их установка — дело нелегкое. Понадобится примерно миллион таких антенн, рассредоточенных по дну бассейна диаметром 100 км. Они будут прислушиваться к эху из времен создания Вселенной, пока роботизированные луноходы будут бороздить поверхность в поисках метеоритных останков ранней Земли.

Обратная сторона также может стать трамплином. Начальник генерала Уордена, миллиардер Мильнер, вливает миллионы долларов в безумную идею полетов к далеким звездам. Поскольку свет не имеет массы, но имеет импульс, лазерный луч сообщает объектам, на которые он направлен, силу, не связанную с энергией нагрева: в частности, гигаватт света обеспечивает шесть ньютонов тяги, что примерно соответствует весу пинты пива на Земле или одной пятой бочонка на Луне. Если сконструировать космический корабль из тончайшей отражающей фольги, нагрузив его всего одним квадратным сантиметром микрочиповых датчиков, массив лазеров совокупной мощностью 100 гигаватт сможет за несколько минут разогнать его до 20 % скорости света. Стоит признать, что эта мощность сравнима с мощностью электросети крупного государства, но не так уж сильно превышает мощность пяти двигателей F-1, которые в 1969 году подняли «Аполлон-11» в космос. Просто в проекте Starshot эти гигаватты разгоняют корабль, который весит несколько граммов, а не 3000 тонн.

В грядущие годы направленные на экзопланеты телескопы будут искать в их тусклом свете признаки наличия несбалансированной, живой, похожей на земную атмосферы. Если они обнаружат свидетельства существования такой планеты рядом с одной из ближайших звезд, рой летящих на одной пятой скорости света кораблей проекта Starshot сможет достичь ее всего за несколько десятилетий (но сначала нужно сконструировать и сами корабли, и лазер для их запуска). Пролетая мимо цели, они смогут передать на Землю новые измерения, а возможно, и новые изображения обещанной коперниканством живой планеты, прибывающей или убывающей в темноте.

Это невероятная идея. С инженерной точки зрения, собираемая Мильнером команда понимает ее не лучше, чем, скажем, пионеры ракетной техники, включая Германа Оберта и Роберта Годдарда, в 1920-х годах понимали устройство ракеты «Сатурн-5». Некоторые аспекты полета на Луну оставались неподвластны пионерам начала XX века, ведь в их время не существовало цифровых компьютеров, а некоторые аспекты полета к звездам, несомненно, неподвластны современным технологиям. Однако за полвека до создания первых ракет пионеры уже понимали основы их конструкции. Думаю, вполне можно побиться об заклад, что в ближайшие 50 лет никакие корабли не устремятся к Альфе Центавра или другой соседней звезде. В конце концов, «Сатурн-5» появился не только потому, что сторонники космических полетов справились с поставленной перед ними задачей, но и потому, что, как отметил Кларк, влиятельные люди нашли для этого другие важные причины. И все же мне кажется, что поставить в этом пари на обратный исход будет не так уж глупо.

Впрочем, есть потенциальная помеха. Подобно тому как ракеты, о которых Оберт рассказывал молодому Вилли Лею в 1920-х, подходили не только для доставки почты и космических путешествий, но и для перемещения высоковзрывчатых веществ, 100-гигаваттному массиву лазеров тоже можно найти недоброе применение, особенно если для оптимизации мощности разместить его над земной атмосферой. Нацеленный на звезды, он станет великолепным двигателем. Нацеленный на Землю — страшным оружием, которое наносит удар на скорости света и защититься от которого невозможно. Мало кто захочет, чтобы такая установка появилась на орбите.

Можно построить ее на земной поверхности и постараться свести к минимуму потерю производительности из-за наличия атмосферы, а можно разместить в единственном месте, где ее невозможно будет направить на Землю, — на обратной стороне Луны. Получая столько же солнечной энергии, сколько и любая другая точка в этих краях, она также располагает сырьем для солнечных батарей и лазерных зеркал.

Когда люди вернутся на Луну — хоть на долгий, хоть на короткий срок, — большинство из них будут смотреть в прошлое. И это правильно.

Но некоторые, возможно, заглянут в будущее. И это тоже правильно.

Громовая Луна

19 июля 2016 года, округ Бревард, Флорида

Вскоре после заката небо на юге разрезали зеленые зигзаги молний, но к четверти первого ночи в теплом, влажном воздухе над мысом Канаверал не осталось ничего, кроме тонких лоскутков залитого лунным светом облака. А затем, ровно в тот момент, когда это должно было случиться, появилось нечто новое — внезапный яркий свет над горизонтом. Свет восходящий.

Я написал эти строки, сидя в фойе отеля «Хилтон» в Коко-Бич примерно через три часа после восхода этого света. Как и месяцем ранее, когда я ехал по Калифорнии на поезде, я чувствовал усталость. Но вместе с тем и радостное возбуждение.

Около двадцати лет назад, за обедом в Колорадо-Спрингс — том самом городе, откуда взлетел лунный корабль «Пионер», построенный Д. Д. Харриманом, — мой друг Джон Логсдон, ведущий историк американской космической политики, спросил меня, доводилось ли мне наблюдать за пуском ракеты. Я сказал, что не видел ни единого пуска. Он ответил, что если я хочу и дальше оставаться бесстрастным хроникером космической программы, то мне не стоит смотреть на пуски. Стоит увидеть один, сказал он, как меняешься навсегда, словно подхватив заразу.

Возможно, Джон несколько предвзят. Первым он увидел пуск «Аполлона-11» — не столь внезапный, но гораздо более величественный. Он говорит, что встретить утром человека, который после обеда уже будет на пути к Луне, незабываемо.

Не все пуски производят такой эффект. Но некоторое время я серьезно относился к его словам и противился желанию отклониться от маршрута, чтобы увидеть, как взлетает ракета. А потом на время перестал писать о космосе — и возможности больше не представлялось. Той ночью я увидел свой первый пуск: Falcon-9 поднял Dragon с мыса Канаверал на космическую станцию.

Как выяснилось, Джон был прав. Когда у тебя на глазах 550-тонная машина высотой больше 20-этажного дома взмывает в небо, начинаешь по-новому относиться к таким предприятиям. Но я не могу сказать, как именно, из-за того, что случилось дальше.

Прежде чем перейти к этому, мне следует сделать две оговорки. Во-первых, я процитировал написанные той ночью строки (позже они стали началом статьи для журнала The Economist) отчасти потому, что в них кое-что осталось неупомянутым. В небе было не одно лишь облако, иначе оно не могло бы быть залито лунным светом. Полная Луна стояла высоко у нас за спиной, пока мы с другими журналистами наблюдали за происходящим, и освещала не только облака, но и землю. Кажется, я даже подумывал упомянуть о ней в своей статье, но в итоге счел, что для создания желаемой атмосферы достаточно и упоминания о лунном свете. Сама Луна — ярчайшая, как в кино — осталась за кадром.

Во-вторых, за несколько дней до этого умер мой друг, Майкл Эллиотт.

Сразу после пуска ракета Falcon-9 уверенно устремилась в небо. Мы еще не слышали шума двигателей, но столб пламени полыхал в ночи, снизу подсвечивая серебристые в лунном свете облака красноватой медью. Ракета поднялась к ним и над ними, набрала скорость, отклонилась от вертикали и вытянулась. Она вырвалась из плотного воздуха — пора было лечь на восточный курс, чтобы набрать характеристическую скорость, необходимую Dragon для выхода на орбиту. Даже сквозь облака ослабевающее пламя — девять языков, сливавшихся в один, — все еще казалось острым, как лезвие.

Через 160 секунд пламя погасло, затем мигнуло еще раз и погасло насовсем. Первая ступень отсоединилась. Единственный двигатель второй ступени должен был набрать остаток нужной Dragon характеристической скорости. Первая ступень свое дело сделала. Когда пламя погасло, она пропала из виду. Но это был еще не конец.

Высоко над Атлантикой она повернула, как машина, входящая в поворот. Снова запустив три двигателя, теперь направленные в противоположную сторону от нас, она погасила набранную в восточном направлении скорость. Когда Земля оказалась под ней, первая ступень стала падать обратно на мыс. Через пару минут, когда ее двигатели снова запустились, чтобы защитить ее от уплотняющейся атмосферы с помощью теплового экрана из огня, скорость ее падения составляла 4500 км/ч. Титановые решетчатые стабилизаторы контролировали траекторию ее движения.

Падение замедлилось, но продолжилось. Его скорость по-прежнему значительно превышала скорость звука. Затем, на высоте около десяти километров, двигатели запустились в четвертый и последний раз. Облака осветились сверху, свет Луны померк. В возвращении не было величия взлета — пламя падало быстро и целенаправленно, как головка огромного поршня. Когда ступень достигла земли, в ее основании раскрылся плоский огненный цветок. Четыре опорных стойки размером с могучие дубы опустились на бетонную посадочную платформу, которая находилась гораздо ближе к нам, чем стартовая площадка. Секунду спустя двойной сверхзвуковой хлопок поставил идеальную точку в конце истории. Зрители возликовали и зааплодировали.

Я не могу сказать наверняка, что меня изменил именно запуск — кажется, посадка изменила меня сильнее. Она была совершенно целенаправленной: она не высвобождала, а использовала мощность двигателей — и использовала ее уверенно. Я вспомнил, как один мой знакомый, который затем возглавил программу запусков Управления перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США, рассказывал мне о том, как учился на плотника, и пытался описать баланс силы, опыта, точности и готовности предоставить инструменту возможность исполнить свое предназначение, позволявший мастеру одним великолепно рассчитанным ударом загнать в дерево гвоздь, передавая импульс молотка гвоздю, пронзающему дерево. Именно так выглядела посадка Falcon: верный инструмент, верный навык, верный результат. Концовка, но не полная остановка.

Через восемнадцать месяцев та же самая первая ступень, B1023, вернулась на мыс Канаверал в качестве одного из двух боковых ускорителей для первого и пока единственного запуска Falcon Heavy: того самого, который отправил красный спортивный автомобиль Илона Маска на орбиту Марса. На этот раз я наблюдал за запуском по телевизору, но меня снова охватило волнение, когда я увидел, как ступени одна за другой с разницей в секунду приземляются на расстоянии нескольких километров друг от друга, столь же грациозно переходя от движения на сверхзвуковой скорости к стационарному положению.

B1023 впоследствии списали, потому что более новые ускорители Falcon кажутся более надежными при повторном использовании. Полагаю, B1023 сдали в утиль. Или пустили на запчасти.

После посадки другие репортеры устремились на пресс-конференцию, организованную по случаю запуска. Я побродил по Порт-Канаверал, но не сумел отыскать ни одного бара, чтобы поделиться впечатлениями с незнакомцами, и отправился обратно в «Хилтон». Все еще чересчур взбудораженный, чтобы спать, в четыре утра я сидел в фойе, пытаясь облечь в слова свою встречу с границей космоса. А затем вышел на улицу, чтобы взглянуть на садящуюся на западе Луну.

Я упомянул о смерти Майка Эллиотта по трем причинам. Во-первых, это помогает понять, как я чувствовал себя той ночью. Его смерть не стала неожиданностью — он долгое время страдал от рака, — но наступила внезапно. Как выяснилось, всего за пару дней до этого в его честь устроили большую вечеринку, на которой он чувствовал себя хорошо. Если бы я знал о ней, я вполне мог бы ее посетить. Я был в нужный день в Вашингтоне, но не подумал позвонить ни ему, ни нашим общим друзьям. Это была не худшая из упущенных возможностей — мы виделись незадолго до того, — но к моей печали все равно примешивалось чувство стыда. «Сколько еще раз ты увидишь восход полной луны?» — спросил Пол Боулз. Возможно, ты никогда этого не узнаешь.

Во-вторых, в июле 1999 года Майк попросил меня написать заглавную статью для номера Newsweek International, посвященного 30-летию высадки на Базе Спокойствия. На обложке предполагалось разместить фразу: «Жизнь в космосе: через тридцать лет после высадки на Луне Вселенная кажется более дружелюбной». В статье утверждалось, что в 1970-х «Восход Земли» и отсутствие признаков жизни на пустынном Марсе убили любую надежду обнаружить жизнь за пределами нашей планеты, но в 1990-х открытие множества экзопланет возле других звезд, обнаружение океанов подо льдом по крайней мере одного спутника Юпитера, а также предположение, что Марс был гостеприимнее на заре своего существования, эту надежду возродили.

О возможности возвращения на Луну в статье не говорилось. В ней шла речь о Марсе, об огромных орбитальных телескопах, разыскивающих экзопланеты, и о зондах, которые могут проникнуть под лед Европы, чтобы изучить скрывающийся под ним океан. Идея о живой Вселенной преподносилась в ней скорее как успокоение, чем как приглашение, как абстракция, а не как цель. Практичной, достижимой, но второстепенной Луне в этом обзоре просто не нашлось места.

Статья так и не попала на обложку. Я неделю работал над ней в Нью-Йорке, но вскоре после взлета из аэропорта Ньюарка самолет, на котором я летел домой, в Лондон, пролетел над местом крушения самолета, на котором Джон Кеннеди-младший летел из Фэйрфилда, Нью-Джерси, в Мартас-Винъярд. Когда мы приземлились в Лондоне, сотрудники Newsweek уже переверстывали номер и спешно переделывали обложку. Погиб очередной Кеннеди, и жизнь затмила небо. Разве могло быть иначе? Все понимали, что небо никуда не денется.

В-третьих, я вспомнил, как гулял с Майком по пляжу Лонг-Айленда после свадьбы нашего друга несколько лет спустя, и рыжие волосы его дочери развевались на ветру, пока мы говорили обо всем на свете в момент величайшего единения.

Назавтра я слонялся по Коко-Бич, не зная, чем заняться. Я взял билет на следующий день, забронировав дополнительную ночь в гостинице, потому что все твердили, что в ином случае тот запуск, ради которого я приехал, гарантированно отложат. Ближе к вечеру я вышел прогуляться на пляж, размышляя обо всем подряд: конечно же, о смерти и о космосе, о зрелище, которое предстало передо мной накануне, и о Ларри Хэгмэне (по пути мне попалась улица с названием «Я мечтаю о Джинни»), о шампанском по утрам и церквях Норфолка, о волнах, о свекрах и даже об ужине. Тепло Солнца поднимало море к небесам, где в прохладном воздухе пар конденсировался в капли, лед и энергию, закручивая атмосферу в огромные облака глубоких и нежных пастельных тонов, покоящиеся над океаном, — туманные, но пышные облака, казавшиеся дальше, чем на самом деле, и словно бы обширнее грозовых туч, но при этом мягче. Облака, сквозь которые можно привести «Тысячелетний сокол» в парящий город. Солнце заходило за горизонт, делая их краски сочнее.

Все казалось огромным, но нежным. Волны мерно накатывали на берег при отливе, а в наушниках звучали сплошь прекрасные песни. Когда Солнце в мягком небе закатилось, взошла Луна, сначала незаметная, воссиявшая не внезапно, но безупречно, совсем бледная на исходе дня, знакомая и незнакомая, привязанная к воде, которая была готова как по волшебству последовать за ней, захватывая пляж. Она поднималась все выше, постепенно сжимаясь и становясь все ярче и тверже в темнеющих небесах.

Я не был один и не ощущал одиночества — на пляже гуляли и играли люди. И все же я чувствовал странный, уединенный покой и мягкую, окрыляющую радость, которые были связаны с утратой, связаны с обязательным возвращением, связаны с надеждой и глубиной небес. И даже с тем светом, что взмыл вверх накануне. Луна в тот момент была не на первом плане, ведь на первый план она не выходит никогда. Но она была там, была частью момента и играла свою роль.

И она была прекрасна.

В наушниках заиграла композиция Арта Блэйки Moanin’ — кашель в микрофон, уверенное, ударное фортепиано, хриплый, напряженный, скользящий саксофон, а затем, через восемь фраз, неотразимая, высокая, как само небо, труба. Я остановился, снял ботинки, включил песню сначала. Улыбаясь и поворачиваясь, меняясь и зная, что изменюсь снова, я танцевал в прибое под встающей Луной.

Обратная сторона