Читать онлайн Живи и давай жить другим

А вообще ты счастлива, Афра? – спросила меня вчера подруга Хелен на занятиях йогой. Ее вопрос застал меня врасплох в позе лотоса.

– Ну-у… думаю, да. Более-менее.

– Думаешь или знаешь? И что значит более-менее? На четыре с плюсом? Или на тройку с минусом?

– Господи, Хелен, прямо сейчас отвечать? Я же пытаюсь уйти в нирвану, – попробовала я отшутиться.

К счастью, она больше не задавала этот вопрос. Но он застрял у меня в голове, и застрял прочно. Подозреваю, что в течение многих лет я старалась обходить его, но раз уж он поставлен, его не обойдешь.

Я решала его несколько дней и теперь, как это ни больно, как ни трудно, признаюсь, что честный ответ: на тройку с минусом. Иногда на тройку, но бывает, что и на четверку. Хотя и тройка с минусом, возможно, ответ не совсем честный, потому что ставить своей жизни неуд – это слишком.

Раньше было лучше.

Когда мы с Артуром познакомились, я была счастлива. И первые несколько лет в Пюрмеренде мы жили очень весело и беззаботно и ездили по всему свету. В Египет, например, и в Мексику.

Правда, за границей с нами происходили разные неприятности. В Мехико, например, нас обокрали, и пришлось несколько дней ждать, пока нам выдали новые паспорта. А в Египте мы заболели.

С тех пор я панически боюсь путешествий. И этот жуткий страх не проходит, к моей собственной досаде. Хотя я вроде бы застрахована от всего, от чего можно застраховаться. Но разве от всего застрахуешься? Во всяком случае, страсть к путешествиям остыла. Теперь мне хватает велосипедных прогулок по красивым местам в Нидерландах. Германия тоже красива. Да, знаю, это вроде бы малодушие, но оно сильнее меня. При мысли, что в отпуск нужно ехать куда-то в Африку или в Китай, меня прошибает холодный пот. Артур хотел бы в Японию, но я – ни за что. Хотя бы потому, что там совсем рядом Северная Корея.

Пусть я обедняю собственную жизнь, но, по-моему, неделька в Дренте или на Терсхеллинге ничуть не хуже. Подведем итог: тройка с плюсом.

5

Лично я предпочел бы не отмечать свое пятидесятилетие, но Афра настаивает, чтобы я отпраздновал юбилей с размахом.

– Ты не можешь пропустить такое событие, – твердит она.

– Почему?

– Потому!

– Железобетонный аргумент. На него не возразишь.

– Ну конечно, хочешь в свой юбилей сидеть дома? Хоть раз в жизни подумай о других людях. Доставь им радость, побудь в центре внимания.

Я собрался было сказать, что много лет предпочитаю держаться в тени, да еще намазавшись кремом от солнца с фактором защиты, жаль только, от людей он не защищает.

Впрочем, Афра на это возразила бы: «И опять мы насмешим народ».

Насмешим? Забавно. Я уж и не припомню, когда она смешила меня в последний раз. Кажется, когда вместе со складным стулом свалилась в надувной бассейн. Это была ее лучшая шутка, я не смог удержаться от хохота. Она тогда с удовольствием утопила бы меня прямо на месте, в этом детском бассейне.

Нет, насчет ее чувства юмора я точно промахнулся. Собственно говоря, очень странно, что в первые несколько лет наших отношений я почти не сознавал этого. Невнимательность при знакомстве со временем приводит к разрыву многие супружеские пары.

Что касается празднования моего юбилея: что ж, я сдал позиции. На следующей неделе устраиваю вечеринку в саду. Собственно, ее устраивает Афра.

Прежде всего она пригласила соседей. Не потому, что они такие уж милые люди, но чтобы пресечь в зародыше возможные жалобы на шум. Потом позвала своих родных, друзей по занятиям йогой и по клубу пешего туризма, двух коллег с работы, а также некоторых моих знакомых. Йоста, Стейна и Ваутера она «упустила из виду». Они ей не по душе. Я сам пригласил их после гольфа.

Чем ближе этот праздник, тем больше возражений он у меня вызывает.

– Как только вечеринка начнется, ты войдешь во вкус, – утешил меня Йост. – И оглянуться не успеешь, как все закончится.

6

В пробке на пути в Брёкелен я предаюсь мрачным мыслям. В последнее время увязаю в них все глубже. С тех пор как Йост заметил, что я слишком ленив и/или слишком труслив для жизни с размахом, не могу от них отделаться. В самом деле, из планов, которые я строил в двадцать лет, мало что осуществилось. Я почти не повидал мира, не испытал отчаянных приключений и не завел широкого круга очаровательных и интересных друзей.

Едва я собрался жить с размахом, как влюбился в Афру. Втрескался по уши. Это немного спутало мои планы.

Тогда она говорила, что обожает путешествовать. Наш первый совместный отпуск мы провели в Египте. И там пять дней из десяти Афра просидела на унитазе. Через год мы отправились в Мексику, и на второй день у нее на рынке украли сумочку. Целую неделю пришлось ждать временного паспорта. С тех пор ее любовь к дальним странствиям погибла безвозвратно. «Зачем ездить так далеко, если поблизости столько красоты? Ведь ты ее пока не видел?» – это стало ее заклинанием против приключений. Говоря «поблизости», она имела в виду Бенилюкс и, возможно, Германию. Франция, конечно, тоже красива, но язык у них…

Вот почему каждый год в сентябре я отправляюсь в Дренте, в Люксембург или в Шварцвальд.

«И лучше не в курортный сезон, так дешевле и спокойней».

А меня тянет в Патагонию и Лапландию, в Японию и Китай. Но при одной мысли о еде палочками Афру бросает в дрожь.

Пробка затянулась. Уже пятнадцать минут я стою за фургоном рыбного магазина из Волендама. «За вкусную рыбу скажи нам спасибо!» – начертано на задней двери фургона. Да они там, в Волендаме, настоящие поэты.

7

В последнее время по электронной почте все чаще приходит назойливая реклама подъемников, скутмобилей и подгузников для лиц, страдающих недержанием. Специально запрограммированный компьютер по моей истории поиска заключил, что мне пора на свалку. Так же регулярно предлагается страхование похорон. Видимо, там не знают, что Афра застрахована от всего на свете. Например, у нас есть постоянная страховка, действующая при пеших прогулках по Дренте и окрестностям. На случай, если на нас свалится какой-нибудь мегалит.

У одной подруги Афры в прошлом году украли в кемпинге мобильник, и та обратилась в страховую компанию, но компенсации не получила. Компания заявила, что клиентка была обязана хранить свою «нокию» в сейфе туристической палатки. Афра тогда чуть не отказалась от страховки, но раздумала; по ее словам, никогда не угадаешь, где солому стелить.

– Например? – спросил я.

– Нашему Артуру подавай научные обоснования. Нет, Артур, я не собираюсь приводить тебе целый ряд всевозможных несчастных случаев.

– Мне и не нужен целый ряд. Приведи хоть один-единственный.

– Теракт, например.

Я кивнул, как будто это здравое рассуждение. Не стал ей напоминать, что теракты не подпадают под страхование путешествий. От них вообще не застрахуешься, как и от атомных ударов.

8

Вчера был на кремации отца моего соседа. Он не дожил неделю до своего девяностолетия. Я пошел туда из вежливости, ради соседа, а не ради покойника. Да я почти и не знал его. Видел несколько раз, как он сидит в саду под зонтиком, держа в дрожащих руках какую-то книгу. Я тогда еще удивился, как ему, с таким паркинсоном, удается различать пляшущие перед глазами буквы, но потом мне рассказали, что вот уже много лет он держит одну и ту же книгу.

Когда не испытываешь горя, чувствуешь себя в траурном зале крематория все-таки по-другому. Я там обычно изумляюсь. Изумление вызывает теплая атмосфера, которую умеют создать сотрудники крематория, их радушие, неформальная обстановка и приятный декор зала. Сразу чувствуешь себя как дома.

Нет уж. Спасибо. То ли дело веселые африканские похороны, с музыкой, пением и танцами. Пожалуй, даже патетические вопли и крики арабов лучше вежливого радушия, с которым средний голландский крематорий принимает мертвых и живых гостей.

Кладбища куда предпочтительней, если, конечно, светит солнце.

Сорок семь человек пришли отдать последний долг покойнику. А возможно, сочли, что порядочность не позволяет им остаться в стороне от события. Это число значительно ниже среднего. Я всегда подсчитываю, сколько людей присутствует на похоронах. Рекордная цифра – двести пятьдесят пять. А сколько придет ко мне? Надеюсь, все-таки больше сорока семи.

Под сводами зала гремел хит Андреа Бочелли и Сары Брайтман[1] «Time to Say Goodbye». Песня занимает первое место в топ-десятке шлягеров, исполняемых на похоронах. В нем значатся, например, хиты Паула де Леу, Марко Борсато и Клаудии де Брей[2]. А им это нравится? Или для них главное – роялти за исполнение? Самая популярная песенка Клаудии де Брей «Можно мне с тобой?». Что довольно странно, поскольку тот, к кому она хочет присоединиться, насколько я понимаю, лежит в гробу. Вера Линн и Мике Телкамп[3] исчезли из первой десятки. Жаль. Может, всем на удивление, они возглавят мой личный похоронный списочек. А еще лучше, если на моих похоронах Андре ван Дёйн[4] исполнит свой шедевр «В коридоре конь стоит».

«Последняя дурацкая выходка, граждане, инициатива самого покойника».

Когда предстоят чьи-то похороны или кремация, у Афры всегда разыгрывается мигрень. И очень кстати, потому что я предпочитаю ходить на похороны один. Иначе мне пришлось бы, особенно на кладбищах, шествовать под ручку с ней, выражая соболезнование всем и каждому.

Я изучала психологию в Амстердамском университете. Теперь я думаю, это были самые веселые годы моей жизни. На втором курсе на какой-то студенческой вечеринке я познакомилась с Артуром. Он был остроумен и очарователен. С тех пор от его очарования и остроумия мало что осталось. Разве что иногда он меня смешит.

Если честно, должна признать, что и я не стала привлекательней, я имею в виду даже не внешность.

– Время тебя щадит, – недавно сказал мне Артур.

Это мне польстило, хотя потом он добавил, что не сам сочинил комплимент, а позаимствовал у Йоста, одного из своих друзей. Тот постоянно повторяет его своей жене.

Я и в самом деле выгляжу привлекательной для своего возраста. Одно из немногих преимуществ бездетности. Со мной еще иногда флиртуют мужчины. В основном те, кому за шестьдесят, но все же…

Когда мы познакомились, Артур изучал культурную антропологию. Наверное, он выбрал факультет из-за интересного названия, потому что увлечения экзотическими народами я никогда за ним не замечала. Из этого ничего и не вышло. Два курса он одолел за пять лет, после чего его отец перестал платить за учебу и Артур устроился на работу. Сначала в магазин велосипедов в Амстелвене, потом в оптовую фирму, торгующую туалетной бумагой в Брёкелене. Не ближний свет, но рабочие места на дороге не валяются. Он служит там уже двадцать лет и дослужился до завотделом купли-продажи.

По-моему, ему в Брёкелене, среди рулонов туалетной бумаги, нравится. Хотя он злится, когда я острю на эту тему.

9

Сегодня исполняется одиннадцать лет с того дня, когда я впервые увидел Эстер. Она работала у поставщика автоматов, продающих бумажные полотенца и туалетную бумагу. И подменяла представителя фирмы, который из-за нервного срыва сидел дома. Вместо лысеющей седой головы с усами в нашей конторе появилась копна веселых светлых кудряшек.

– Добрый день, я ищу господина Опхофа, – сказала она.

Может быть, я слишком долго простоял с открытым ртом.

– Я заменяю господина Схулца. Он временно на больничном, из-за небольшого переутомления, – пояснила она ко всеобщему изумлению.

– Передайте господину Схулцу, пусть не спешит выздоравливать. – Кажется, я брякнул что-то в этом роде. Не бог весть какая шутка, но Эстер она рассмешила.

Продолжение тоже не блистало остроумием:

– Вот уже двенадцать лет я занимаюсь туалетной бумагой, но никогда еще не видел в своей конторе столь красивую женщину при автоматах.

– Вы так всем женщинам с автоматами говорите? – сказала Эстер с озорной искоркой в глазах, от которой у меня захватило дух.

С того дня я стал регулярно заказывать один-два автомата в неделю, хотя прежде закупал оптом по сорок штук. Таким образом, у меня появилась уважительная причина звонить ей.

– Судя по вашим заказам, вы немного изменили стратегию купли-продажи с тех пор, как заболел господин Схулц.

– Королева автоматов заслуживает иного подхода, чем переутомленный господин Схулц.

Мы висели на телефоне уже четверть часа. Я видел, что мой коллега Беренд навострил уши. И сообразил, что мы оказались на сомнительной грани флирта.

– У меня в ассортименте есть новый держатель туалетной бумаги, Артур. Может, приехать в ближайшее время, показать его? – спросила Эстер.

Я предложил организовать знакомство с держателем в каком-нибудь ресторане. Эстер одобрила идею.

Когда я повесил трубку, Беренд прошипел:

– Эх, хороша баба!

Почти год мы встречались в ресторанах, в кино, на пляже и, наконец, в постели. Это был рай. Я совсем потерял голову. Эстер тоже, но она опомнилась. На другой чаше весов были порядочный муж и трое маленьких детей – двух, четырех и семи лет. Я не мог поставить ей в вину, что она сделала выбор в их пользу. Она дезертировала под знамя безрассудной страсти, но действительность взяла свое.

– Я не смогу любить настолько, чтобы бросить троих детей.

Она отказалась общаться. Мы расстались. Если не навсегда, то во всяком случае надолго.

– Можно я позвоню тебе через десять лет? – спросил я тогда.

Она кивнула и погладила меня по щеке.

Несколько секунд мы неподвижно стояли друг против друга. Потом она поцеловала меня в губы, повернулась и ушла.

Я смотрел ей вслед, надеясь, что она оглянется. Но она не оглянулась. Мне показалось, она провела рукой по глазам.

Ровно десять лет исполнится через двадцать один день.

10

В машине у меня есть время для размышлений. Например, о самоубийстве. Нет, сам я не столь амбициозен. Но мои мысли занимают люди, которые довели дело до конца, вероятно, придя к выводу, что жизнь ничего больше не может им предложить. Йост Звагерман, Антони Камерлинг[5], богач-немец – примеров полно. Поклонники, деньги, здоровье, красивые женщины – на первый взгляд, этих причин более чем достаточно, чтобы желать дожить до старости, и все-таки тяга к смерти оказалась сильнее. Где-то в их головах торчали крошечные нейропроводнички, которые сбились с пути, отчего их обладатели, как ни старались быть веселыми и довольными, стали смертельно несчастными. Дурацкое невезение.

Иногда и мне жизнь становится поперек горла. Жизнь, которую я веду, но не жизнь как таковая. Так было с Брёкеленом и Пюрмерендом, с туалетной бумагой и спальными районами. Я мечтаю о Нью-Йорке и Тоскане, но в следующем месяце придется четыре дня колесить на велосипеде по Северной Голландии. Афра желает, чтобы мы крутили педали в одинаковых спортивных костюмах. У нее на руле держатель с картой местности. Я часто ловлю себя на том, что стараюсь держаться позади и как можно дальше от нее. Делаю вид, что мы не вместе.

Это не ее вина. Это не ее вина. Это не ее вина. Я повторяю это как заведенный. Она такая, какая есть. А я слабак, не такой, каким хочу быть.

11

Аренда поля для гольфа в Пюрмеренде – дорогое удовольствие. Допустим, для меня деньги не играют большой роли, но в принципе с полями для гольфа дело такое: чем они дороже, тем поганее. В Пюрмеренде клуб был слишком большой, обставленный с напускным шиком, из тех, где вам подадут чиабатту с карпаччо из тунца и руколу под трюфельным майонезом за 11,75 евро. В столовых, где сэндвич с крокетом стоит два с половиной евро, кормят, по-моему, вкуснее. А эти, в Пюрмеренде, изображают из себя «курорт», так что с ними нужно держать ухо востро. В том же клубном доме обосновался конференц-центр для самодовольных бизнесменов. Собственно говоря, мы предпочитаем играть там, где паркуются машины подешевле, а люди не демонстрируют простому народу своего превосходства, например, на поле в районе Амстердам-Норд. Туда мы обычно и ездим по пятницам. Но если мест нет, поневоле отправляемся в Пюрмеренд.

Когда Стейн загоняет мяч в аут, он говорит: «Не повезло!» Когда то же самое делает Йост, он возмущается: «Проклятье!» Ваутер в таких случаях констатирует: «Промазал!» А я просто ворчу. У каждого свой стиль.

Наши разговоры вертятся вокруг гольфа, женщин, работы, денег и новостей. Йост и Ваутер единодушно полагают, что мир был бы намного лучше, если бы в нем распоряжались они. Для каждой проблемы у них имеется готовое решение. Стейн куда тоньше, больше интересуют нюансы, но ему, мягко выражаясь, не по силам переспорить Йоста и Ваутера. Я обретаюсь где-то между этими двумя стилями.

Вчера Йост сообщил, что собирается купить домик в Италии. Точнее, в Тоскане. И любезно пригласил нас со временем воспользоваться его гостеприимством. «Нас» – это меня и Ваутера. Йост затеял разговор, когда Стейн уже ушел.

– Один мой клиент хочет избавиться от дома, так как не сможет пользоваться им в ближайшие годы. Получил срок восемь лет. И я могу купить очаровательную виллу по очень сходной цене. Заделаюсь гордым домовладельцем в Маццолле, недалеко от Вольтерры.

– А не рискованно покупать дом у уголовника? – спросил я.

Ничуть, пояснил Йост. Он хорошо все продумал. Дом формально записан на какого-то итальянца. Йост купит дом у него. А упомянутый итальянец за небольшое вознаграждение будет присматривать за хозяйством и за порядком. Комар носу не подточит.

– А кто вообще знает о нем? – спросил Ваутер.

– Никто, только вы.

– А твоя жена?

– Не знает. Во всяком случае пока. Иначе придется ездить туда с ней. Скажу ей как-нибудь позже.

– В этом что-то есть. Стоит использовать такой шанс. И без жены. И чтобы не ставить никого в известность, – непроизвольно вырвалось у меня.

– Милости прошу в гости, дорогой друг, – ответил Йост.

12

В данный момент меня занимает число 1729. Хорошо бы поговорить о нем в интересном обществе. Если оно ненароком всплывет, я, словно невзначай, обмолвлюсь, что 1729 – число особое. Кто-нибудь спросит почему, а я как можно небрежнее отвечу, что 1729 – самое малое простое число, которое можно записать двумя способами: как сумму кубов чисел 1 и 12 или 9 и 10.

Будто я что-то смыслю в математике.

Очень мне любопытно, какие физиономии будут у окружающих. Увы, вероятность, что 1729 выпадет само собой, чрезвычайно мала. А если я сам заговорю о нем, то буду выглядеть довольно глупо. Я не нашел в интернете никаких значительных событий, случившихся в 1729 году. Разве что изобретение особых облицовочных камней. А Википедия сообщает о каких-то водяных лесопилках.

Это число я взял из газеты. Сидя в машине, наизусть выучил, чем оно замечательно. Чем только в пробках не займешься. Неужели мне больше нечего делать?

Много лет я лелеял мечту использовать время в пробках для изучения иностранного языка. И не какого-то простого, близкого, а трудного, например русского, китайского или японского. Языка, владея которым, можно произвести впечатление. Но и этот план, как и большинство прочих, я не стал воплощать. Я долго мирился с этим, но будущее становится все короче, и я начинаю все больше злиться на себя. Моя безвольная нерешительность и вечное «ну и пусть!» здорово меня бесят. «Ну и пусть!» – красная нить моей жизни. Если я еще хочу сделать из нее нечто крупное и захватывающее, пора потихоньку начинать.

13

Итальянский домишко Йоста не выходит у меня из головы. Йост прислал мне на мобильный несколько фотографий. Белый домик на холме, красивый сад, виноградник и даже маленький бассейн. Чуть на отшибе от деревни и недалеко от Вольтерры, городка с ресторанами, террасами и магазинами.

Я как можно небрежнее поинтересовался у Афры, не прокатиться ли нам летом в Италию. Нет, ей неохота. Там слишком жарко, и язык такой непонятный, и каждый день спагетти, это не для нее. А почему я спрашиваю?

– Так просто.

– Ты ничего не делаешь так просто.

– А на этот раз сделал.

– Ну-ну.

Ее «ну-ну» – обычный финал наших бесед.

14

Мой пятидесятилетний юбилей прошел вполне предсказуемо. После кофе с тортом произошло классическое разделение: женщины, старики и зануды расположились в гостиной, а большинство мужчин и единственная компанейская женщина устремились на кухню. Не знаю, какой механизм лежит в основе этого традиционного расщепления, но близость холодильника, безусловно, играет в нем важную роль. В гостиной беседуют чинно и пьют умеренно, а в кухне выпивают в быстром темпе и по мере развития праздника беседуют и смеются все громче. В ход идут старые шутки и бородатые анекдоты, и никого это не смущает.

Обычно я торчу на кухне, но в этот раз, на моем собственном юбилее, ожидалось, что я поведу себя как человек светский, то есть буду учтиво беседовать в гостиной с соседями и подругами Афры. Несколько попыток бегства были решительно пресечены моей супругой. Застукав меня на кухне, она совала мне в руки тарелку с сыром или ливерной колбасой и просила отнести ее в гостиную. Для подруг из клуба, где они занимаются йогой, Афра приготовила целое корыто сырых овощей. Короче говоря, вечер полностью соответствовал карикатурам на классический юбилей. В довершение всего Ваутер наблевал в саду в ящик с бархатцами:

– Уфф, как хорошо!

Я не знаю никого, кто может так беззаботно сблевать и снова напиться, как Ваутер. Йост почел за благо вышвырнуть ящик со всем содержимым.

На следующий день Афра обошла соседей в поисках своих бархатцев, но Йосту хватило ума сунуть ящик в багажник своей машины и по дороге домой выбросить его в мусорный контейнер.

Несколько дней Афра не находила себе места:

– Во имя всего святого, как мог исчезнуть целый ящик с бархатцами?

– Может, кто-то его выбросил? – только и сказал я. – Наверно, решил, что они страшно воняют.

Она сочла это предположение смешным.

15

Пенсионный возраст увеличен на три месяца. Это третье или четвертое повышение пенсионного возраста за примерно шесть лет. Ничего не попишешь: придется работать, пока мне не стукнет шестьдесят семь лет и три месяца. По крайней мере, если в ближайшие семнадцать лет и три месяца не произойдет еще несколько повышений, что кажется мне вполне вероятным.

Арифметика проста. Люди стареют и в среднем все дольше получают пенсию по возрасту, а число пенсионеров все увеличивается по сравнению с числом работающих. Минус плюс минус – двойной минус. Хенк Крол, глава партии «50 плюс», полагает, что «речь идет о тех людях, которые сделали эту страну великой», поэтому решать проблему за их счет нельзя. Выходит, страну сделали великой Хенк и его «пятьдесятплюсники». Но это не повод доверять им кошелек всей страны.

Даже не знаю, что хуже: еще семнадцать лет и три месяца торчать в конторе напротив бухгалтера Беренда или еще семнадцать лет и три месяца по два с половиной часа в день торчать в пробках.

Эти дополнительные три месяца переполнили психологическую чашу моего оппортунизма.

Еще семнадцать лет сантехоборудования, еще семнадцать лет маршрута Пюрмеренд – Брёкелен – Пюрмеренд…

Что-то должно произойти.

16

Фредерика, соседская девочка семи лет, играет в футбол. Она пришла ко мне в гости, чтобы с гордостью показать список команд, поскольку ее команда занимает в нем верхнюю строку. А нижнюю строку занимает команда «Ф-5» из футбольного клуба Алмере – сыграно 9 матчей: 0 побед, 0 ничьих, 9 поражений; забито 4 гола, пропущено 117.

У меня сжалось сердце. Средний счет проигранных матчей – 13:1/2.

Сто семнадцать раз семилетняя девчушка-вратарь (вероятно, с конским хвостиком и в огромных перчатках) вынимала мяч из сетки ворот. Говорят, командный спорт формирует характер, но как приведенная статистика влияет на девочек из команды «Ф-5», Алмере? Вопрос остается открытым.

– У них мы выиграли со счетом 18:0, – гордо сообщила моя маленькая соседка.

Я кивнул, думая о малышке-вратаре. По-моему, все это очень печально.

17

Моя мать давно умерла, а с отцом мы поладили, только когда он впал в маразм; в таких случаях приятно, что с тестем и тещей дело обстоит чуть получше. В итоге: стакан полон наполовину. Моя теща Герда – милейшая женщина. Мой тесть Пит – препротивный мужик.

Однажды Герда, уговорив полторы бутылки вина, призналась мне тет-а-тет:

– Ума не приложу, как это моя дочь выросла такой занудой. Я честно старалась сделать из нее что-то хорошее.

– Наверно, гены Пита оказались слишком доминантными, – предположил я.

– Кстати, ума не приложу, почему я вообще вышла за Пита. – Она задумалась. – Хотя… понимаю. Он был видный мужчина, а я так хотела вырваться из дома. Как говорится, сама виновата. Потому, вероятно, и осталась с ним. А иногда… в нем все-таки было что-то трогательное.

– Хорошо, что эти двое не слишком тебя доставали, Герда, – подбодрил я ее.

Она хотела что-то добавить, но тут вошла Афра с травяным чаем.

Пит каждый божий день жалуется на всевозможные недомогания, но ничего у него нет. У Герды несколько месяцев назад диагностировали рак легких, ее дела плохи, но она редко жалуется. Сорок семь лет подряд она выкуривала пачку в день. Все это время она была убежденным курильщиком: наслаждалась каждой затяжкой.

– Досадно, что рак легких, зато я выкурила почти четверть миллиона роскошных сигарет, а это тоже чего-то стоит. Люди почему-то забывают об этом, – сказала она, усмехаясь.

– Да, а мы из-за тебя дышим отравой, – ввернул Пит.

Я прикинул, как бы запустить вазой в его тупую башку. Герда увидела, что я набычился, и сказала:

– Оставь, Артур. Не трать энергию понапрасну.

– Что значит тратить энергию понапрасну? – спросила Афра.

– Это значит не злиться, – ответила ее мать.

– Ты хочешь сказать, из-за болезни?

– Вроде того, да, – кивнула Герда и продолжила: – Артур, не хочешь прогуляться со мной?

– Конечно, мама.

– Как забавно, сынок. Ты в первый раз назвал меня мамой.

У нас с Артуром совершенно разные друзья, и это не облегчает наших отношений. У меня есть отличные подруги по клубу йоги и по теннису, но Артур считает их пустышками. Он этого не говорит, но я чувствую, что он так думает. Его раздражает даже такой факт, что некоторые из них, в точности как я, любят травяной чай. Будто его друзья, которые глушат пиво да вино, – сущий подарок для человечества. А может, он завидует, ведь у меня десяток подруг, а у него всего трое друзей. Двое, Йост и Ваутер, жутко наглые, а третий, Стейн, вполне приличный, учитель немецкого. Двое других занимаются не пойми чем.

На дне рождения Артура было очень заметно, что наши компании не смешиваются. Мои подруги, соседи и отец сидели в гостиной, а Артур с друзьями торчали на кухне, и с ними, между прочим, моя мать. Им, видите ли, так удобнее – холодильник рядом.

Я несколько раз просила Артура отнести в гостиную бутерброды, и он безропотно угощал всех там сыром и колбасой, только вот норовил поскорее вернуться на кухню. А на кухне они быстро накачались. Я даже слышала, что там кого-то вырвало. Но не стала выяснять подробности, а они все быстро убрали, так что я потом ничего не обнаружила. К тому времени все мои подруги и соседи, к счастью, разошлись по домам. На следующий день сосед припомнил, что после их ухода оставшиеся на кухне еще долго веселились.

– И шумели, – добавила его жена с кислой миной.

Но хуже всего, что в тот вечер исчез ящик с бархатцами. Артур сказал, что знать ничего не знает, возможно, кто-то решил, что они слишком воняют, и куда-то их перенес. По-моему, Артур врет, и кто-то сыграл со мной подлую шутку. Я обошла всех соседей, но ничего не нашла. Ну кому мог понадобиться ящик с бархатцами?

В субботу Артур купил новый ящик и новые растения, что делает ему честь. Это были не бархатцы, но я не в претензии, бархатцы и впрямь пахнут довольно своеобразно.

18

Оптовая торговля туалетной бумагой и сантехникой идет ни шатко ни валко. Вчера совершенно неожиданно директор Хертог провел в офисе общее собрание персонала. Присутствовали: Марике (секретариат), Беренд (финансы), Дирк (транспорт), Хамед (склад) и я (купля-продажа).

Хертог откашлялся, окинул взглядом собрание, еще раз откашлялся и сказал:

– Не знаю, с чего начать. – Он выглядел так, словно галстук душил его. – Цифры последних кварталов внушают некоторое беспокойство. Мы не достигли поставленных целей.

Дирк посмотрел на него со страхом: неужели он забыл что-то доставить?

– Финансовая ситуация фирмы такова, что руководство вынуждено в кратчайшие сроки провести внутреннюю реорганизацию с целью экономии средств. Это коснется каждого в нашем прекрасном бизнесе.

Для Хамеда и Дирка слова были слишком непонятные. Явно происходит что-то серьезное, но что?

Наконец, после долгих обиняков, выяснилось, что нужно уволить двоих, но босс пока не решил, кого именно. И примет соответствующее решение в самое ближайшее время.

Беглый обзор наличного персонала привел меня к выводу, что число возможностей ограничено.

1. Хамеду придется выполнять работу Дирка, или наоборот. Вылетает Дирк или Хамед.

2. Хертог может уволить секретаршу, но как директор мыслит себя без секретарши. И дело не в ее работе – он и сам легко мог бы ее выполнять, а вдобавок еще и разносить газеты, – но в директорском статусе.

3. Беренду будет поручена моя работа. Вылетаю я.

4. Я займусь работой Беренда. Но этот номер вряд ли пройдет, у Беренда два бухгалтерских диплома, а у меня ни одного, хотя выполнять его работу можно даже с дипломом сапожника.

Подводим итог: велика вероятность, что в ближайшее время я стану безработным.

Должен признать, испугался я намного меньше, чем ожидал от себя. Правда, в тот момент у меня мелькнула мысль, что, когда меня уволят, придется срочно что-то придумать, чтобы не торчать семь дней в неделю в пюрмерендском таунхаусе, помогая Афре складывать чистое белье и ходить за покупками. Если не получится, буду тосковать по пробкам на пути в Брёкелен. Моя жена, к слову сказать, тоже работает, но всего три раза в неделю. В магазине модной дамской одежды больших размеров. Чем она очень гордится, хотя бóльшую часть времени проводит в ожидании покупателей. Кроме того, она играет в теннис по субботам после обеда и посещает занятия йогой вечером по средам. Остальное время она сидит дома и самозабвенно занимается домашним хозяйством. Для Афры день без стирки – потерянный день.

Несмотря на то что мы с Афрой, сидя дома, рискуем осточертеть друг другу, я, в общем, смотрю на безработицу не слишком мрачно.

Как говорится в духе современных коучей: думай не о трудностях, но о возможностях.

19

– Как дела с домишком в Италии, Йост?

В один прекрасный сентябрьский полдень мы сидели на террасе гольф-клуба, осушая вторую бутылку вина. Стейн только что распрощался, он обедает дома. А мы втроем изучали меню.

– Хорошо. Очень хорошо, – отозвался Йост.

– Значит, в ближайшее время празднуем новоселье? – спросил я.

– А что?.. По-хорошему, я не прочь его организовать, – ответил Йост и после небольшой паузы добавил: – Как насчет будущей весны? Говорят, в мае там красотища.

– Значит, месяцев через восемь, – подсчитал я.

– Звучит классно, – кивнул Ваутер, – но как мы это устроим?

Повисла долгая пауза.

– Что, если обставить это дело как небольшую вылазку гольф-команды в чисто мужском составе? – предложил Йост.

– Гениально. И просто, как все гениальное, старина, – польстил ему Ваутер.

За десертом мы все обговорили: организуем в мае так называемый гольф-тур на неделю в Алгарви[6], чтобы отвлечь внимание от Тосканы. Запланируем его на время, когда нет школьных каникул, чтобы не брать с собой Стейна. Заодно проведем передислокацию кое-каких вещей. У Ваутера есть «свой человек в автосервисе». Он временно поменяет «ауди» Ваутера на пикап «фольксваген», чтобы было на чем ехать в Италию.

– Алгарви при ближайшем рассмотрении неудобно, – засомневался Ваутер. – Туда придется лететь, а тогда дамы, возможно, пожелают проводить нас до аэропорта Схипхол.

– А может, скажем, что едем в Южную Германию? – предложил я. – Тогда мы сможем с дороги отправить домой фото.

Поскольку мы предпочли ехать через Францию, то сошлись на юге Франции.

– И кормят там лучше.

Недалеко от Авиньона знакомые Йоста, французская супружеская пара, хозяева мотеля типа «постель и завтрак», сдают отличные номера.

– Пошлем оттуда фото с видом на знаменитый мост.

Мы выпили по стаканчику за успех нашего прекрасного предприятия. Потом еще по стаканчику.

– Так. Ну, опять повеселились?

Афра сидела на диване в пижаме, с чашкой травяного чая в руках.

– В общем, да.

Я решил немного подождать с объявлением о нашем гольф-туре.

20

Мой тесть высморкался и внимательно изучил результат в своем носовом платке. Он всегда так делает.

– Надо следить, нет ли там крови.

– ПАПА!

Афра терпеть этого не может, вот уже сорок лет.

– В точности, как тот тренер немецкой сборной, который всегда совал руку в штаны, ощупывал яйца, а потом обнюхивал руку. Проверял, не нужно ли срочно принять душ, – с усмешкой прошептала теща.

– МАМА!

– Извини, дорогая, это очень забавно.

Герда может говорить только шепотом. Она держится на болеутоляющих, уже не встает с постели, но остается такой же, как всегда, остроумной, душевной и сердечной женщиной. Искренней и все понимающей.

На прошлой неделе она решила, что настрадалась достаточно, и попросила доктора дать ей спокойно умереть. Дочь и муж приняли это с трудом. Я тоже. Когда дело заходит так далеко, решение понятно, но примириться с ним нелегко.

– Буду считать, что вы все поступите благородно, если не станете возражать, а поддержите меня в моем решении, – сказала Герда тихо, но убедительно.

Теща понравилась мне с первого взгляда, с той минуты, когда я увидел ее впервые.

Если хочешь знать, кем окажется твоя подруга, присмотрись к ее матери – таково было мое убеждение, когда я познакомился с Афрой. Я дал маху. Надо было хорошенько присмотреться к ее отцу. Но мне это и в голову не пришло, он был для меня чем-то вроде пустого места. А теперь лежащая при смерти мать мне ближе и дороже, чем женщина, с которой я состою в законном браке. Надеюсь, я не должен испытывать по этому поводу слишком сильного чувства вины, ведь если бы Афра могла безнаказанно обменять меня на щенка лабрадора, она бы сделала это не задумываясь. Муж и щенок несовместимы, так как у меня аллергия на собак. Точнее, на кошек, но тесть весьма настойчиво уверял меня, что если ты сверхчувствителен к кошкам, то не переносишь и собак. Я не стал возражать. Прав он или несет чепуху – я уже много лет не спорю. А в данном случае я только выиграл. Поэтому мы не держим ни кошки, ни собаки, ни морской свинки и никакого другого волосатого зверя.

– Он очень хорошо относится к рыбкам, дорогая, – весело заметила однажды Герда, когда Афра в сотый раз пожаловалась, что из-за меня не может взять собаку.

– Перестань, мама! – оборвала ее Афра.

В любом случае, если она и сможет о ком-нибудь заботиться, то о животном. Золотая рыбка вполне бы сгодилась.

Домашний врач – человек либеральный, широко мыслящий. Несколько месяцев назад он, по просьбе моей тещи, начал процедуру оформления эвтаназии. Теперь все улажено, в том числе и консультация второго врача.

Была достигнута договоренность, что когда Герда об этом попросит, то, прежде чем ее просьба будет исполнена, она обязательно возьмет еще несколько дней на размышление. Эти дни истекли, и Герда снова попросила врача положить конец ее мучениям.

Он сделал приготовления. Завтра все кончится. Такое чувство, что внутри у меня огромный бетонный блок.

21

В палате было душновато. Тесть поставил термостат на 23 градуса.

– Не хочу, чтобы ей было холодно умирать.

– Такая жара, наверно, тоже ни к чему, – осторожно возразил я. Возражение было оставлено без внимания.

Герда с закрытыми глазами лежала на высокой больничной койке, которую по этому случаю отодвинули от окна на середину палаты. Чтобы мы могли сесть вокруг. Мы – это ее муж Пит, Афра, сестра Пита, врач и я. Медсестра держалась на почтительном расстоянии.

Я знаю, сестра Пита не любит Герду. Она никогда ничего не понимала в любви, юморе и иронии, а Герда из них состояла.

Однажды я слышал, как она внушала Питу:

– Твоя жена ничего не уважает. – Она сказала это, как раз когда я входил на кухню, но, увидев меня, быстро добавила: – Я ее не обвиняю, упаси бог.

– Надо бы ее спросить, – сказал я. – По-моему, она очень даже уважает все, что заслуживает уважения.

Нет-нет, не нужно спрашивать, она совсем не то имела в виду.

Что до Пита, то мне кажется, доведись ему выбирать между возвращением на ТВ игры «Линго» и выздоровлением жены, он бы надолго и глубоко задумался. С годами Пит превратился в самого большого эгоиста из всех, кого я знал. И даже не пытается это скрывать.

А Герда, тем не менее, почти до самого конца жила радостно и весело, была в ней некая первобытная сила натуры. Я слышал однажды, как она сказала мужу: «Никому не отнять у меня удовольствия и счастья, и уж конечно, не тебе». С тех пор я смакую эту мысль и стараюсь осуществлять ее на практике.

Вокруг койки царила гнетущая тишина. Сестра Пита то и дело покашливала.

– Пожалуй, здесь все-таки слишком жарко, – сказал я. – Положу ей на лоб влажную салфетку.

– Возьми да положи, – буркнул Пит.

– Вот так, мамочка, сейчас я тебя умою, – тихо шепнул я ей на ухо.

По ее лицу скользнула едва заметная улыбка, казалось, она хотела что-то сказать, но с губ не слетело ни звука.

Доктор повернул вентиль капельницы, и мы смотрели, как по трубке стекает жидкость.

– Теперь уже недолго, – сказал он. – Сердце останавливается.

– Избавьте меня от подробностей, доктор, – сказал Пит.

Немногим позже по телу Герды пробежала короткая дрожь, рот открылся.

– Ваша мать скончалась, – тихо произнес доктор.

– И моя жена, – сказал Пит.

– Прошу прощенья, и ваша жена, разумеется.

Афра рыдала в моих объятиях. Ее плечи вздрагивали.

Даже Питу пришлось энергично промокнуть глаза носовым платком. Но сперва он проверил, достаточно ли платок чистый.

Я поцеловал Герду, прикоснулся щекой к ее щеке.

– Пока, мама.

Сестра Пита отвернулась.

22

Мне стоило труда добиться, чтобы Пит и Афра не связывались с «Бюджетными похоронами». В результате, отказавшись от услуг «Оффертеконинга», они выбрали «Нумату». Это похоронное бюро, если верить рекламе, гарантировало хороший сервис, заботу и сочувствие.

– И недорого, – сказал Пит.

Разговор с дамой-похоронщицей шел на повышенных тонах. И не совсем по вине дамы.

– Вы заказываете одну машину или кортеж? – спросила она.

– А это обязательно, кортеж? – спросил Пит.

Подозреваю, что из соображений экономии он предпочел бы отправить гроб на кладбище в малолитражке «рено-твинго». Не беда, что гроб туда не поместится, на малой скорости можно ехать и с открытым багажником.

Похоронщица любезно заверила его, что вовсе не обязательно. Но и в дальнейшем ее терпение многократно подвергалось испытаниям.

– У нас в «Нумате» служат только дипломированные специалисты, – сообщила она, когда Пит вдруг усомнился в ее компетентности. А незадолго до этого она спросила, какой он желает гроб: простой, эксклюзивный или эко?

– Какой-какой?

– Экологичный.

– Еще какая-то современная дурь? Сами-то вы знаете, в чем тут разница?

– Да пусть будет простой, – вмешалась Афра.

23

В понедельник утром, когда я писал адреса на траурных извещениях, раздался звонок, и велокурьер вручил мне заказное письмо фирмы «Хертог АО. Оптовая торговля сантехническим оборудованием и чистящими средствами». Из «великодушия» мне не предложили отработать положенный срок. С 1 марта я уволен. Об условиях увольнения, включая выходное пособие, меня поставят в известность в ближайшее время.

– Что ж, тогда все ясно, – сказал я Афре.

– Что ясно?

– С первого марта я уволен.

Глаза Афры округлились и чуть не вылезли из глазниц. Рот открылся.

– Так я и знала, – всхлипнула она.

Не тебя увольняют, а меня, хотел я сказать, но промолчал, вспомнив покойную тещу.

24

Безрадостный брак, смерть обожаемой тещи, увольнение – до полного набора не хватает только разговора с моей большой любовью, которую я не видел десять лет. Что-то в этом роде пронеслось тогда в моей голове.

Я бродил по Пюрмербосу, парку для жителей таунхаусов Пюрмеренда. В связи с кончиной тещи я взял три свободных дня. Беренд, наш бухгалтер, указал мне, что по закону я имею право только на один свободный день, а еще два могу взять за свой счет.

– Спасибо за ценное указание, Беренд, – ответил я. – Мне было бы тяжело сознавать, что мой работодатель пострадает из-за кончины моей тещи.

Повисла долгая пауза.

– Что да, то да.

Я сел на скамейку, достал мобильник.

– Это Эстер. С кем я говорю?

– Это Артур.

– …Здравствуй, Артур.

– Здравствуй, Эстер. Как жизнь?

– Хорошо… Хотя как раз сейчас не особенно. Но вообще-то хорошо.

– Помнишь, я просил разрешения позвонить через десять лет?

– Помню. Тогда я разрешила.

– И?

– И что?

– А теперь жалеешь?

Она помолчала.

– Да, теперь жалею. Прости, Артур. Я не могу.

– Я только хотел спросить, можем ли мы встретиться? Хоть один раз?

– Нет… не могу.

– Почему?

– Вдруг дам слабину. И опять начнутся мучения.

– Может быть, ты права.

– Я бы всей душой, но не могу. Боюсь, увижу тебя снова лишь на твоих похоронах.

– Если я помру первым.

– Да, иначе получишь приглашение на мои похороны.

– Приду непременно. Я все еще люблю тебя.

– И я тебя.

25

– Это было прекрасное прощание, воистину достойное прощание, – говорил мой тесть, качая головой. Видимо, хотел убедить в этом меня.

Я едва заметно кивнул.

– Такое, какого желала твоя мать, – продолжал он, обращаясь к Афре. Та сидела на кушетке с красными от слез глазами.

Сомневаюсь.

Герда, например, терпеть не могла Мике Телкамп. А кто вопил на весь траурный зал кладбища? Именно она. Пит настоял на исполнении ее похоронного суперхита «Куда? Зачем?».

– Заодно дань уважения к Мике Телкамп, ведь и она недавно померла.

– Сама Мике Телкамп не слишком ценила эту песенку, – осторожно возразил я.

– А мне нравится. Считаю, она самая подходящая, когда кто-то умирает. Интересно же знать, куда он уходит. Кстати, когда я сам помру, пусть сыграют песенку «Папа» этого… как его звать-то?

– Стеф Бос[7], – подсказала Афра.

Вот что я с удовольствием послушаю на твоих похоронах.

Я не произнес этого вслух, но… какая разница.

Герда любила оперу. Но Афра решила, что оперная музыка на похоронах неуместна.

Было еще кое-что, от чего Герда, вероятно, перевернулась бы в гробу. Например, плохое звуковое оформление, сотрудник похоронного бюро, который сам смахивал на покойника, уродливый гроб, паршивый кофе и черствый несъедобный торт. Герда предпочла бы вино, но Пит заявил, что это пробьет дыру в бюджете. Когда я сказал, что сам оплачу вино, Афра ехидно заметила: «В скором времени у нас не будет лишнего цента, Артур. Между прочим, я считаю, что вино на похоронах… не знаю… немного неприлично. Как будто речь идет о празднике».

Автомобильчик, который вез гроб на кладбище, всю дорогу громко скрипел. Герде понравилось бы. Обидно, что так мало людей провожало в последний путь эту женщину, такую трогательную, такую сердечную. Человек пятьдесят. Я уже говорил, что всегда считаю по головам тех, кто приходит на похороны и кремации. И всегда спрашиваю себя: а сколько народу будет на моих похоронах?

Я был единственным, кто произнес прощальное слово. Пит и Афра попросили меня выступить и от их имени. Это казалось мне невозможным, но спорить было бесполезно.

Я говорил искренне. От всего сердца. И это было совсем нетрудно.

А теперь ты остался один против этих двоих, вдруг подумал я. Немного мелодраматично, признаюсь. Но мне предстоит жить дальше, без тихой силы и несокрушимого доброго юмора моей тещи.

26

Я часто спрашивал себя: Пит и впрямь так отвратителен или дело во мне, в моей нетерпимости? Почему в последние годы я испытываю к нему все большую неприязнь?

Но во время болезни Герды последние сомнения исчезли.

Однажды я услышал его разговор с Афрой.

– И кто теперь будет пылесосить и мыть посуду, она-то уже не сможет, а сестра уехала? – спрашивал он.

– Думаю, в данный момент мама немного важнее, чем ты с твоим вечным эгоизмом.

– Я не могу. У меня ревматизм.

– Не такой уж и ревматизм, раз ты то и дело бегаешь в магазин за выпивкой.

– От тебя ведь ничего не дождешься.

– А ты хоть раз что-нибудь сделал для мамы?

– Твоя мама никогда ничего от меня не хотела.

– И ты, конечно, понятия не имеешь почему? Не помнишь, как кряхтел и охал, когда она просила бросить в корзину для белья твои же собственные грязные трусы?

– Уж такой я уродился, поздно меня воспитывать. Не учи ученого.

– Господи, какой же ты… чурбан.

«Чурбан» в устах Афры прозвучал весьма непривычно.

Что-то все же уцелело от прежней прелестной, бойкой Афры, но оно глубоко спрятано под злостью и горем ее бездетности.

Мое безразличие, конечно, не помогло ей, а моя сакраментальная фраза «Ах, оставим эту тему!» многое разрушила.

В самом деле, в последнее время я иногда занимаюсь самоанализом.

Я не испытываю к ней неприязни. Она раздражает меня, а я ее, и мы оба всячески стараемся не выходить за рамки приличия. И предпочитаем держаться подальше друг от друга.

То, что мы по-разному смотрим на многие вещи, тоже не спасает положения. Ей нравится йога, мне – гольф. Она включает программу «Вся Голландия печет», а я – «Студио Спорт». Она любит балет, я – поп-концерты. Ей по душе Дренте, мне – Италия. Она умеет загружать в телефон всякие полезные приложения, я – компьютерный дебил. Она может, например, пользуясь пультом дистанционного управления, подогревать сиденье унитаза. Я могу помочиться в него с большого расстояния.

27

– Садись, Артур. – Господин Хертог всячески старался изобразить благодушие и непринужденность.

– Все-таки прекрасный у вас стол, – сказал я, чтобы немного облегчить ему задачу.

– Да, настоящий орех. Хочешь кофе?

– Нет, спасибо. Я только что пил. – Я не прибавил, что после второй чашки кофе из его автомата меня бы стошнило.

– Полагаю, ты знаешь, почему я пригласил тебя для беседы.

– Догадываюсь.

– Речь пойдет об условиях увольнения.

По словам Хертога, он долго размышлял, чтó считать справедливым выходным пособием. И склоняется к мысли выплатить мне десять месячных окладов.

Я заранее проконсультировался с Йостом. Йост считает, что мне положены два годовых оклада. Он убедил меня, что нужно с ходу требовать три годовых оклада, словно это самое обычное дело на свете.

Я сделал вид, что шокирован:

– Неужели? А мой адвокат думает совсем иначе.

Хертог явно испугался.

– У вас есть адвокат?

От волнения он вдруг обратился ко мне на «вы», что было добрым знаком.

– Да, он советует требовать три годовых оклада. По месячному окладу за каждый отработанный год и небольшой бонус за доказанную добавленную стоимость для вашей фирмы. – Я выучил этот текст наизусть. И сказал ему «ваша фирма», но опустил обращение «господин Хертог». Для равновесия.

Директор выпучил глаза. Он не ожидал такой наглости от своего весьма инертного служащего.

– Ого!

– Плюс договоренность о выплате пенсионной премии. – Еще одна крутая фишка, которую подсказал мне Йост.

– Ого. – Хертог чуть не поперхнулся. Ведь он считал себя достаточно изворотливым и опытным, чтобы справиться со мной без помощи дорогого адвоката. – Так-так.

Я держал долгую паузу. Йост строго меня проинструктировал. Ничего не говорить. Ничего не обсуждать. Не отступать от своего первого требования. Ждать, пока он не предложит хотя бы два годовых оклада. Это больше, чем сейчас можно добиться по суду.

– Возможно, – нарушил молчание Хертог, – десять месячных окладов в данном случае, в самом деле, маловато, но трехгодичный…

– Плюс пенсионная премия.

– Н-да… Думаю, что, посоветовавшись с аудитором, смог бы выплатить восемнадцать месячных окладов.

Итак, восемь окладов заработаны довольно быстро, но нужно добиться большего. Прежде всего потому, что я знал: его аудитору семьдесят восемь лет, и он отстал от жизни. Зато обходится недорого.

– Нет, мой адвокат утверждает, что тридцать месячных окладов – это минимум, которого он добьется в суде. Плюс, конечно, оплата его услуг. Он посоветовал мне в таком случае не слишком настаивать на пенсионной премии. – Эту фразу Йост заставил меня выучить наизусть.

Хертог полностью сдал позиции. Он что-то шептал про себя и несколько раз вздохнул, лихорадочно подсчитывая убытки.

– А что вы скажете… об окладе за два года и четыре месяца? При условии, что не будете претендовать на пенсионную премию.

Я сделал вид, будто колеблюсь, и не спешил с ответом. Хертог быстро добавил, что я должен также отказаться от судебного иска.

Я еще немного помолчал и наконец, как бы нехотя, произнес, что в интересах фирмы скрепя сердце соглашаюсь на его предложение. И дабы сэкономить его затраты, попрошу своего адвоката подготовить соответствующее соглашение. Тогда его адвокату останется только проконтролировать исполнение.

Да, получилось классно. Хертог даже облегченно перевел дух. Я знал, что он спокойно заплатит эти деньги.

Невероятно. За десять минут я стал богаче на 116 тысяч евро. Брутто, конечно. Вечером мы с Йостом обмоем успех, осушив добрую бутылку шампанского.

Час спустя Хертог сообщил, что у меня осталось одиннадцать неиспользованных отпускных дней. Это означало, что я должен пахать на Хертога тринадцать недель. Еще пятьдесят два раза придется съездить из Пюрмеренда в Брёкелен и обратно. А дома меня ждет черная дыра, которую пока нечем заполнить.

«Может, не стоит принимать все так близко к сердцу, Афье, – говорила мне иногда мама. – Относись к жизни легкомысленней, чуть менее серьезно».

Она была права, но откуда взять то, чего нет в душе. Я не легкомысленна.

Артуру надо бы жениться на моей матери. Артур тоже не легкомыслен, но умеет отлично притворяться. Говорит, что хочет жить на широкую ногу и с размахом, но целых двадцать три года просидел на одной и той же скучной работе в Брёкелене. А в довершение всех бед скоро и ее потеряет. Он уволен. Стал ненужным.

Это означает, что нам придется на всем экономить. Мне-то что, я привыкла жить скромно, но Артур любит корчить из себя важную персону.

Воображаю, как он будет целыми днями сидеть дома. Со вздохом приподнимать ноги, чтобы я не задела их пылесосом. Спрашивать вслух, но как бы про себя, зачем каждый день нужно что-то передвигать. А если я задам ему вопрос, делать вид, будто погружен в свою газету и ничего не слышит.

Предвижу, что новую работу он найдет нескоро. Пятьдесят лет… песня долгая, а похвастать нечем, разве что глубоким знанием держателей для туалетной бумаги и автоматов для полотенец. В очередь за ним компании не встанут.

Артур весьма невысокого мнения о моей работе в магазине модной одежды больших размеров. Считает, что ожидать клиентов – это не работа. Он представления не имеет, чем я занимаюсь в течение дня. За восемь лет, что я там работаю, заглянул туда один-единственный раз. О’кей, я тоже всего один раз была в офисе Хертога, когда компания отмечала 75 лет своего существования.

А ведь, кроме этого пожилого подростка, в моей заботе нуждается отец, который думает только о себе и своих воображаемых мучениях. Одна только мама умела с ним справляться. Она соорудила некую комбинацию из легкой насмешки и полного пренебрежения. Я так не смогу.

Ты была права, мама. Я не легкомысленна. Я серьезна и немного брюзглива от природы. И мне тебя страшно не хватает.

28

Отвратительная игра команды Нидерландов против Люксембурга вывела меня из себя.

– Люксембург на сто двадцатом месте в мире, – бушевал я. – А мы на двадцатом.

– Мы? – спросила Афра. – И я в том числе?

– Нет, дорогая, ты, конечно, на первом. – Это прозвучало немного циничнее, чем я имел в виду.

– Ах, как романтично. Жаль, что ты так не думаешь.

И она довольно фальшиво пропела свободную вариацию на тему песенки группы «Де дейк»[8] «Мужчина точно знает, кого ему не хватает, лишь когда ее больше нет».

– Пусть это сыграют на моих похоронах, – подлил я масла в огонь.

– Нет, Артур, на моих. В своих ты участвовать не будешь.

– Нет. К сожалению.

Это был решающий момент.

В этот момент я подумал: почему, собственно, нет?

В этот момент я впервые подумал: а что, пожалуй, хорошая идея – участвовать в собственных похоронах? И где-нибудь в другом месте начать все сначала?

Я плохо помню, чем закончился матч. Помню только, что Афра несколько раз повторила:

– Я с тобой говорю, Артур.

29

На следующее утро я впервые за двадцать три года сидел в пробке по дороге в Брёкелен бодрый, как ранняя пташка. Я был готов кое-что предпринять! Был готов перевернуть всю свою жизнь. Возможно, она не будет масштабной и захватывающей, но солнечной и свободной. А с моим выходным пособием в качестве стартового капитала можно было не опасаться, что спустя короткое время я снова, подняв лапки, вернусь в свое родовое имение в Пюрмеренде. Хотя интересно было бы посмотреть на лицо Афры, если бы ее покойный супруг позвонил из двора, куда нельзя машинам.

«Привет, дорогая, произошло недоразумение. Меня схоронили по ошибке, но сработал ретроактивный эффект, и ошибка исправлена».

Интересно, она раскроет рот? Заорет благим матом? Спокойно скажет: «Входи, Артур, заварить тебе чашечку свежего мятного чая?» Или кинется мне на шею, осыпая страстными поцелуями?

Надеюсь, я никогда этого не узнаю, но подозреваю, что, согласно теории вероятности, такая возможность довольно высока.

На выходное пособие и сэкономленные деньги я наверняка смогу провести в Италии лет десять. А там будет видно. Может, выведу новый сорт винограда и обоснуюсь на окрестных фермерских рынках.

Давно я не испытывал такого восторга. Последний раз в детстве, когда на мое пятилетие Синтерклаас[9] подарил мне велосипед без боковых колесиков. Я надеялся, что теперь мне повезет больше, чем в прошлый раз. Тогда я поехал кататься под дождем и градом и через пять минут вопил от боли, лежа на кушетке с огромной ссадиной на голове.

У жизни тоже нет боковых колесиков, поэтому я поклялся себе относиться к ней спокойно и взвешенно. Так, как учила меня мама: «Прежде чем делать, подумай. А когда сделаешь, тем более подумай».

Для меня эта формула что-то вроде заклинания. Не спешить!

По радио как знак свыше зазвучало «Хэппи» Фаррелла Уильямса[10]. Я врубил звук на полную громкость, и вся растянувшаяся на полтора километра пробка медленно двигавшихся и стоявших машин на полной громкости подхватила песню. Со мной трижды поравнялся солидный китаец в солидном «мерседесе». И каждый раз смотрел на меня. А я каждый раз кивал ему, подняв большой палец. И он любезно кивал в ответ.

Выразив песней свое восторженное состояние, я стал думать о том, что мне предстоит сделать. Во-первых, нужно составить подробный поэтапный план и соответственно предварительный временной график. Пусть меня похоронят летом, мне так больше нравится, поэтому первую примерную дату своей кончины назначаю на 21 июня, с возможной отсрочкой на три месяца, до 21 сентября, то есть до конца лета. Так что на подготовку остается очень мало времени. Максимум год. Нужно успеть.

Во-вторых, к осуществлению своих планов я решил привлечь Йоста и Ваутера. Одному мне ни за что не справиться. Необходимы два коварных и пронырливых ассистента, чтобы успешно шагнуть из жизни.

Еще я подумал, что нельзя принимать слишком много решений сразу. Буду принимать не больше трех в день. В остальное время жить нормально, словно и не планирую собственной смерти.

А что, если я перед самыми похоронами попаду под трамвай, вдруг пронеслось у меня в голове. Впрочем, и после похорон лучше под трамвай не попадать.

30

Я пригласил Йоста и Ваутера после гольфа пообедать в клубе за мой счет. Сказал, что нужно кое-что обмыть. Стейн, как и ожидалось, выпил две кружки пива с биттербалленами и отвалил домой. Обедать в обществе жены.

– Извините, мне пора, – сказал он.

Он всегда так говорит и, по-моему, каждый раз выражает искреннее сожаление.

– Пора так пора, – отзывается каждый из нас по очереди.

Мы когда-то так уговорились. Стейн смотрит на нас подозрительно, но всегда молчит.

Я заказал столик в уютном углу ресторана и решил, что после обеда, за кофе, ошарашу приятелей планом начать новую жизнь, но еще прежде, чем подали закуски, не удержался и выпалил:

– Многоуважаемые друзья, прошу внимания. Я имею сообщить вам нечто весьма важное.

– Важничаешь, Артуро? Набиваешь цену? – удивился Йост.

– Как бы это сказать… Я собираюсь в некотором смысле покинуть вас.

– Дай угадаю: ты был столь нелюбезен, что скрыл от нас какую-то смертельную болезнь, – произнес Ваутер. Он способен шутить над кем и над чем угодно.

– Нет, я здоров как бык, но собираюсь инсценировать собственные похороны, для чего мне необходима помощь двух лучших друзей. Их имена – Ваутер и Йост.

Два лучших друга воззрились на меня с самым дурацким видом.

– Чего?

– Не ожидал от тебя, Йост. Ты же умный человек.

Я одновременно смаковал ситуацию и нервничал. Собственно говоря, я не учел, что они могут найти мой план смешным или слишком рискованным. А в этом деле о жизни и смерти грубые ошибки непозволительны.

– Мне надоела жизнь, которую я веду, и я собираюсь необычайным способом совершить побег из нее и начать новую. Надеясь на удачу, я приложу все усилия, чтобы вы, друзья мои, как единственное, что останется у меня от старой жизни, заняли достойное место в моей жизни номер два. И, кроме того, мне очень хочется побывать на собственных похоронах.

Я прямо услышал, как заскрипели мозги моих собеседников. Может, они ослышались? Неужели их такой компанейский, но такой осмотрительный приятель Артур задумал нечто шокирующее?

– Но ведь не из-за меня? Не из-за того, что я назвал тебя слишком ленивым и нерешительным? – озабоченно спросил Йост.

– В общем-то, это было последней каплей, – солгал я.

– Ну ты даешь! Фантастический план, – сказал Ваутер.

– Не ожидал от тебя ничего подобного, старина. Мои комплименты. Жаль, я сам до этого не додумался, – прибавил Йост.

Он замолчал, устремив невидящий взгляд куда-то в пустоту над моей головой, и продолжил:

– Кстати… если… если провернешь это дело и выйдешь сухим из воды… ты согласишься стать управляющим моего итальянского поместья? Убьешь разом двух зайцев.

– Но тогда уж с пожизненным правом посещения для господина Йоста и для нижеподписавшегося, – уточнил Ваутер.

Я потерял дар речи, осознав всю гениальность этой комбинации. Основные фрагменты мозаики заняли свое место.

Мы бы просидели в ресторане до полуночи, если бы официант не выставил нас оттуда. Я дал ему щедрые чаевые.

– Деньги за молчание? – спросил он с ухмылкой.

Я вздрогнул. Видимо, мы разговаривали слишком громко. Впредь нужно быть осторожней.

– Да нет, просто чаевые. И… э-э-э… за молчание тоже.

Официант ласково кивнул:

– Все будет тип-топ. Профессиональная тайна, а?

31

Афра хочет цифровой контейнер для яиц, который через приложение показывает, сколько штук в нем осталось и какое яйцо самое старое.

– Ты имеешь в виду, тогда тебе не придется каждый раз открывать холодильник, чтобы пересчитать яйца?

– Опять твои шуточки, Артур. Мне кажется, он очень удобный.

– Мне тоже, дорогая. Покупай его, этот контейнер.

– Прямо сейчас?

– Разумеется, не стану же я вставлять тебе палки в колеса, – сказал я, швыряя в камин остаток сухих деревянных брикетов. Афре нравится живой огонь, но она опасается рассыпающихся искр, поэтому вместо поленьев мы топим специально высушенными брикетами.

Может, не надо быть таким сговорчивым? Это вызывает подозрения.

Мне стоит больших усилий не петь без умолку и не насвистывать, расхаживая по дому. Мысли о моих похоронах и последующей за ними свободе повергают меня в состояние эйфории, неуместной в обыденной жизни.

– Что с тобой? – спросила Афра вчера вечером. – Похоже, ты счастлив, что тебя уволили. Неужели у тебя нет ни малейшего чувства ответственности?

– Конечно, есть, дорогая. Я уже занимаюсь поисками чего-то нового. – Я предъявил ей газету, развернутую на странице, где одно из объявлений о рабочих вакансиях было обведено кружком.

– Услуги по выгулу животных? Ты? С твоей аллергией? Смешно! – презрительно бросила она.

– Нужно же что-то делать. Рабочие места в торговле туалетной бумагой на дороге не валяются. А кроме того, на свежем воздухе у меня не бывает аллергии, – огрызнулся я.

– Халтурка на три половинных дня в неделю, на ней ничего не заработаешь, – сказала Афра, внимательнее присмотревшись к объявлению.

– Да. Точь-в-точь как твоя работа, – брякнул я. И сразу пожалел. Знал же, что она считает свою работу ужасно важной, и не хотел ее обижать.

Остаток вечера я просидел на диване в ледяной тишине, мечтая, что совсем скоро избавлюсь от всего этого. И всем сердцем желая Афре избавиться от моего раздражающего присутствия. Ад – это другие. Я был уверен, что мы оба останемся в выигрыше.

32

Salve!

Mi chiamo Arturo.

Sono pensionato.

La mia specialità: dolce far niente.

Con un vino rosso е frutti di mare[11].

Так, вступительные итальянские фразы я вызубрил.

А вот еще полезные выражения:

Dove posso buttare l’immondizia? – Куда выбросить мусор?

Puo aggiustarlo oggi? – Можно починить это сегодня?

Il cavatappi – штопор.

La corsia delle bibite – отдел напитков.

Il dito medio – средний палец.

Dov’è il più vicino campo da golf? – Где здесь поблизости поле для гольфа?

Lo sportello bancomat ha preso mia carta. – Банкомат проглотил мою карту.

Aiuto! Trovate un dottore. – На помощь! Позовите доктора.

И, сами понимаете, для моей голландской души:

Quanto costa questo?

Avete qualcosa di meno caro?

Для ругани: Vaffanculo![12]

Я, конечно, знаю, что так или похоже часто выражаются итальянские футболисты, но проверить не могу, поскольку этого слова нет в моем итальянском разговорнике. В общем, точное значение не столь важно, но нужно знать, когда это слово можно употреблять.

В Тоскане я пополню свой словарный запас.

Прекрасный язык итальянский. Надо бы еще перенять итальянскую жестикуляцию, но всему свое время. Жду его с нетерпением.

В последнее время с Артуром творится что-то странное. Целый день бегает по дому, насвистывает и стал необычайно разговорчив. Он и раньше был веселым болтуном, им и остался, но только со своими друзьями. На дне рожденья он прямо сыпал солеными анекдотами. О’кей, анекдоты были бородатые, которые знает каждый, но все-таки…

Общаясь со мной, он отделывается краткими и сверхкраткими ответами.

– Выпьешь кофе, Артур?

– Гм-гм.

Это означает «да». «Гм-гм-гм» означает «нет».

Я заметила: чем дольше мы вместе, тем меньше он разговаривает. Он в этом смысле дошел до абсолютного минимума. Гм-гм или гм-гм-гм. Короче не скажешь. Дальше ехать некуда, иначе я не смогла бы отличить одно от другого.

Почти неделю он сразу отвечает на вопросы и реагирует на сообщения о домашнем хозяйстве, такие, как «мешки для мусора закончились». И даже снова вполне разумно беседует о разных вещах.

Он уже два раза похвалил меня за вкусную еду, рассказал пару смешных историй о своей работе, по собственной инициативе затопил камин. И не язвил целыми днями по поводу того, что я собираюсь купить цифровой контейнер для яиц, чтобы видеть, сколько штук в нем остается и какое яйцо использовать первым.

Я готова признать, что проку от него никакого, но я обожаю цифровые новинки. Я хотела бы иметь новейший айфон, Артур предпочел бы бакелитовый телефонный аппарат, висящий на стене.

Интересно, не связано ли его хорошее настроение с увольнением? Неужели ему настолько надоел Брёкелен? Честно говоря, в последние годы я этим не интересовалась. Можно было ожидать, что он все-таки немного озаботится нашим материальным положением, но ничего подобного я не замечаю. Что касается денег, он умеет быть совершенно бескорыстным. И ему безразлично, есть у меня работа или нет. Он ее ни во что не ставит, отзывается о ней презрительно: «Ожидать женщин, желающих все больше толстеть, привлекая все меньше внимания». Что ж, скоро нам очень и очень понадобится мое жалованье.

Образ мыслей Артура изменился так радикально, что это даже смешно: он всерьез думает, что сможет подрабатывать выгулом собак. Да он или растеряет по дороге половину, или вернет хозяевам совсем чужого пса.

«Ох, у вас был пудель, а это?.. Да, в самом деле овчарка, теперь вижу. А как примерно выглядит ваш пес? Коричневый? Нет, коричневый прыгнул в канаву и, к сожалению, больше не появлялся».

Вдобавок у него аллергия на всех шерстистых животных.

33

Нидерландский Совет по правам человека постановил, что федерация бильярда виновна в дискриминации, так как проводит соревнования по воскресеньям. Ведь истинно верующие не могут играть в бильярд в день Господень.

Да, конечно, в Сирии война, в Судане голод, в Италии землетрясения, но и здесь, в Нидерландах, тоже не всегда тишь да благодать. (Думаю, кстати, что и сам Господь, после всего, что Он натворил, на седьмой день тоже не прочь отдохнуть, взяв в руки кий. Бог не фраер.)

Меня поражает, что люди так цепляются к мелочам, когда мир вот-вот взорвется. Мир, у кормила коего стоят эти альфа-самцы, Путин, Трамп, Эрдоган и Си[13], не стал осмотрительней. Вдобавок имеется парочка опасных аутсайдеров вроде корейского Кима с его атомными бомбами.

Меня тяготит также мировая задолженность в сто тридцать пять тысяч миллиардов евро. Ведь она душит людей… 135 000 000 000 000 евро! У нас в Нидерландах даже три миллиарда бюджетной экономии воспринимаются как конец света.

Если уж миру суждено выйти из-под контроля, пусть я тогда окажусь в Италии, желательно в окрестностях Вольтерры, где это будет не так заметно. Итальянцы ко всему привыкли, вечно у них какие-то передряги. Они не дадут себя одурачить. Прежде чем наступит конец света, успеют приготовить и съесть свою порцию вкусных макарон.

Я сразу поинтересовался, не расположен ли домишко Йоста в опасной зоне землетрясений, но с этим, кажется, все в порядке. Иначе бы все насмарку.

С тех пор как решил эмигрировать в Италию, я смотрю на Нидерланды по-другому. Конечно, я буду немного тосковать по родине. И наверняка по Афре. Вполне возможно, буду немного скучать даже по Пюрмеренду. (Скучать по Брёкелену, по-моему, невозможно.) Но итальянское солнце, белый домик на холме с виноградником и dolce far niente, блаженное безделье, того стоят.

А вишенка на тирамису – тот факт, что мне никогда больше не придется волноваться из-за сбыта туалетной бумаги, долгов, пробок и бильярда по воскресеньям. Хотя я не уверен, что на тирамису и впрямь есть вишенка.

34

С тех пор как я твердо решил, что через год меня похоронят, я только и думаю, что о смерти. Если уж ты обратил внимание на смерть, она присутствует везде. На ТВ, в газете и в реальной жизни.

Южная Корея занимает первое место в десятке стран, лидирующих по числу самоубийств. В этой самой несчастной азиатской стране каждый день происходит сорок три самоубийства. Вот столько людей хотят свести счеты с жизнью. И корейская благотворительная организация «Счастливо умереть» усмотрела в этом шанс занять нишу на похоронном рынке. Она предлагает вернуть людям вкус к жизни, предоставляя им возможность участвовать в собственных похоронах. Потенциальные самоубийцы должны оглянуться на свою жизнь, подытожить достоинства и достижения и написать фиктивное завещание и фиктивное прощальное письмо. После чего они смогут в погребальных одеждах полчасика полежать в гробу. Отзывы на программу как будто весьма противоречивы.

Впрочем, это немного похоже на мой собственный план.

Номер газеты, где прочел кое-что на эту тему, я швырнул в камин, чтобы он не попался на глаза Афре. Ретроактивный эффект мог бы когда-нибудь позже навести ее на разные мысли.

И тут она вошла в комнату.

– Надеюсь, Артур, ты не бросал в камин бумагу? Ты же знаешь, она дымит, а это плохо для окружающей среды. У нас есть дорогие высушенные деревянные брикеты. Зря мы их покупали?

– Прости, дорогая, я сделал это, не подумав, – соврал я. И, кажется, слегка покраснел.

– Да, думать иногда трудно, – ласково улыбнулась она.

– Слишком много думать тоже нехорошо, – заметил я в свое оправдание.

– Возможно, ты прав. Всякий перебор вреден. Полезно довольствоваться малым.

– И ни в чем себе не отказывать.

– Ну и шуточки у тебя, – слегка раздраженно сказала Афра.

35

Что сделать (примерно и пока не в хронологическом порядке):

1. привести в порядок финансовые дела;

2. купить щенка лабрадора;

3. найти подходящего похоронщика;

4. подготовить похороны;

5. организовать два гольф-тура;

6. инсценировать аварию;

7. организовать перевозку «трупа» в Нидерланды;

8. иметь действительный паспорт;

9. выучить итальянский;

10. купить малолитражку;

11. изменить внешность;

12. сходить на похороны;

13. отправиться в рай.

36

Мой коллега Беренд поинтересовался, «в облаке ли» я.

– I am in the cloud of the unknowing[14].

Я вычитал это выражение совсем недавно, листая в парикмахерской журнал «Happinez». Не знаю, что оно означает, но звучит красиво. Беренд тоже не нашел, что ответить.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, как и сказал: I am in the cloud of the unknowing.

– Да-да… ты, значит, скажем так, пустил все на самотек. – Беренд смотрел на меня вопросительно.

– В самую точку, Беренд. Пустил на самотек.

Ситуация в конторе последние несколько недель слегка сюрреалистичная. Коллеги по оптовой торговле сантехникой и моющими средствами жалеют меня, ведь я уволен, и одновременно радуются, ведь сами они не уволены. Им неизвестно, что я получу целый мешок денег (по настоянию Хертога я подписал документ о неразглашении), и меня это вполне устраивает.

У них сложилось искаженное представление о моем психическом состоянии, а я прямо-таки ликую, что скоро пробкой вылечу отсюда, и жалею тех, кто будет до пенсии торговать туалетной бумагой и автоматами для выдачи полотенец. Так что у каждого в конторе есть повод для радости, но никто ее не проявляет.

Марике спросила, как я справляюсь со своим увольнением.

– Ищу, куда бы его засунуть, – брякнул я, недолго думая.

Марике воззрилась на меня с недоумением.

– Прости. Иногда реагирую не совсем адекватно. Но я еще не пришел в себя.

Она понимающе кивнула. Но в ее глазах стояли два больших вопросительных знака: засунуть?

Не так-то просто изображать уныние, когда, радостно насвистывая, ведешь обратный счет дням. Осталось тридцать девять рабочих дней. И самая большая проблема в том, что свистеть я могу только мысленно.

Господин Хертог лично уже несколько раз обращал мое внимание на газетные объявления о вакансиях, которые казались ему «весьма привлекательными».

– И, разумеется, я напишу вам прекрасную характеристику, дружище.

– Вы очень любезны, – произнес кто-то, и это был я сам, хотя в то же время подумал: «Подотрись ты своей характеристикой».

Мои коллеги считают, что я поступаю достойно, продолжая работать без всякого стимула.

– Я бы на твоем месте время от времени сказывался больным, – заговорщицки шепнул мне завскладом Дирк. Он понятия не имеет, как неуютно я чувствовал бы себя дома.

К тому же я не хочу бросать изучение итальянского в пробках по дороге на работу. Занимаюсь языком больше часа, два раза в день и делаю успехи (хвалю себя сам). Иногда закладываю лишний крюк, чтобы закончить урок.

37

Я открыл новый счет в банке ASN. На него можно перевести выходное пособие. Афре я сообщил, что получу десять тысяч. Она сочла, что это маловато. Я сказал, что еще ловко выторговал эти десять тысяч, ведь Хертог поначалу предлагал всего пять.

– Вдвое больше, Афье, это совсем недурно.

Афре нечем было крыть.

Итак, десять тысяч евро попали на наш общий счет в банке ING. И шестьдесят пять тысяч – на мой личный новый счет. В конце концов, это мое выходное пособие. На нашем общем счете примерно сорок тысяч евро. Из них половина моя. По зрелом размышлении я разработал следующий план: буду снимать регулярно небольшие суммы, порядка нескольких сотен евро. Тогда перед окончательным переездом в Италию на заднем сиденье моего автомобиля будет лежать пакетик с двадцатью тысячами евро наличными.

Афра вряд ли что заметит. У нас в доме практикуется классическое разделение труда: муж занимается финансами и садом, а жена – домашним хозяйством; но при этом в мои постоянные обязанности входят мытье посуды и топка камина. У нас общий счет, доступный для обоих по картам. Пока банкомат выдает по карте деньги, Афра считает, что все в порядке. Ну, может, спросит раз в год, сколько у нас денег на сберегательном счете. Может, она слегка огорчится, когда после моих похорон выяснит, что там осталось всего двадцать тысяч. А может, она понятия не имеет, сколько там было сначала, и даже обрадуется.

Я не чувствую за собой никакой вины. Она получит вполне приличную страховку и солидную вдовью пенсию, и дом наш полностью оплачен.

По брачному договору у нас общее имущество, но в итоге Афре достанется больше половины. Она это честно заслужила. Вдобавок ей предстоит пережить мои похороны и остаться вдовой.

Надеюсь, она не станет слишком долго горевать. Симпатичный песик наверняка ее утешит.

38

Итальянский народ сказал: «Нет!»

Не знаю точно, против чего протестуют итальянцы, и у меня сложилось впечатление, что и сами итальянцы тоже не знают. Официально они против изменений в Конституции, призванных смягчить постоянную тупиковую ситуацию в итальянской политике. Но, похоже, в первую очередь они протестуют ради протеста, говорят «нет!» политической элите, в данном случае премьеру Ренци, да и любому другому премьеру.

За семьдесят лет в Италии сменилось примерно шестьдесят премьеров, из чего с очевидностью следует, что итальянцы не слишком дорожат своими первыми министрами.

Начав новую жизнь в Италии, я больше не стану интересоваться политикой. Хотя и нахожу политику весьма занимательной и не верю дурацким воплям, что все политики – лжецы и хапуги. Политики врут и воруют не больше и не меньше, чем владельцы автосервисов, банкиры и получатели пособий.

Но боюсь, итальянскую политику мне уже не постичь. Это стоило бы огромного напряжения, тогда как одно из самых значительных намерений на остаток моей жизни – избегать огромных напрягов, разве что они позволят испытать чувство огромного счастья. А итальянская политика счастья не сулит. Я надеюсь, моя жизнь в Тоскане потечет безмятежно, что бы там ни творилось в парламентах, общинных советах, дворцах и тайных кабинетах. Джузеппе Томази ди Лампедуза[15] (одно имя чего стоит) в одной из своих книг утверждает: «В Италии все должно меняться, чтобы все оставалось по-прежнему». Качество пиццы и макарон не должно страдать из-за политических кризисов. Обожаю пиццу. Обожаю итальянскую кухню: vitello tonnato, coppa di Parma, паста ручной работы. Страсть к листовой капусте разделить труднее. Хотя… ради голландского тушеного мяса я готов прокатиться разок туда-обратно.

Боюсь, я стану одним из тех наших за границей, что запасают арахисовое масло, лакрицу, пряники и мраморную говядину.

39

– Похоронщика, готового обойти закон, не сыщешь, Артур. – Йост озабоченно посмотрел на меня.

Я испугался, ведь это перечеркивало мои планы.

– Но, к счастью, я изловчился и нашел-таки одного, – продолжил Йост с широкой улыбкой. – Назовем его для начала мистер П. От слова «погребение».

– Мистер К. От слова «кремация», так будет точнее, – предложил Ваутер.

Мы единогласно одобрили его предложение.

Отвергнув мое прежнее желание быть погребенным, мы решили, что лучше меня кремировать. Кремация сильно затруднит возможное расследование. Вероятно, Афре покажется странным это неожиданное изменение конечного пункта моего последнего пути, поэтому я должен в ближайшее время и как бы невзначай упомянуть о нем.

Йост навел справки среди своей широкой клиентуры и вышел на клиента, чей компаньон владел похоронным бюро.

– Когда-то я помог ему в пустяковом дельце. Вероятно, он согласится аккуратно обойти закон об оказании похоронных услуг, но, конечно, если мы раскошелимся. Ну да, он довольно скользкий тип, но у нас нет выбора, – сказал Йост.

Через две недели он побеседует с мистером К. и все с ним обсудит.

– И как мы конкретно организуем кончину? – весело спросил Ваутер.

Поразительно, с каким энтузиазмом двое моих друзей ухватились за мою кончину. Она им и впрямь нравится. Они, конечно, будут сожалеть о моем отсутствии на поле для гольфа, но от всей души желают мне красивой и беззаботной новой жизни. А в порядке компенсации предвкушают, что я организую им недельку-другую гольф-туризма в Тоскану. Минимум два раза в год, all inclusive[16].

40

Мне нужно держать ухо востро. Вчера поздно вечером я с интересом смотрел Rai uno, первый канал итальянского ТВ, когда Афра встала с постели, чтобы приготовить себе стакан горячего молока, так как не могла уснуть. Если вы убеждены, что молоко помогает от бессонницы, то оно помогает. Я не слышал, как Афра вошла, она была в тапочках. Не знаю, долго ли она стояла в дверях у меня за спиной, слушая, как я повторяю вслед за телевизором случайные итальянские слова.

– Что это ты делаешь, Артур?

Я чуть не свалился с дивана.

– Что-то здесь нечисто, – прибавила она.

– Разве я намусорил? – Я не сумел придумать другого отвлекающего маневра.

– Нет, я про нечистую совесть.

Я промямлил что-то вроде «роскошный язык», но Афра уже удалилась к себе наверх. В последние годы мы прилагаем все меньше усилий, чтобы понять друг друга. Честность вынуждает меня признать, что я начал первым, а Афра через некоторое время без лишних колебаний последовала моему примеру.

Афра ложится спать рано, потому что спит плохо и к вечеру устает.

«Так устаю, что сон не идет», – сообщает она почти каждый день.

Я ложусь поздно, потому что сплю плохо. И с тех пор как принял решение проложить себе новый путь, путь в Тоскану, не стал засыпать быстрее. Стоит мне лечь в кровать, как в голове возникает сумятица планов, сценариев и идей. Время от времени рука или нога Афры довершает эту сумятицу. А когда я в конце концов все-таки засыпаю, то разговариваю во сне. Я до смерти боюсь, что выдам себя, брякну: «Нет, Афье, я слишком занят. Мне надо организовать свои похороны». Или что-то в этом духе. Такой сон не дает расслабиться.

Мне приходится постоянно быть настороже, ведь, когда я спросил у Афры, не говорю ли я во сне больше прежнего, она сердито отрезала:

– Что? Боишься сказать гадость?

– Нет, дорогая, просто боюсь тебя разбудить.

– Ну, вчера ночью ты и впрямь что-то бормотал, но я не разобрала ни слова. Было похоже на испанский язык или вроде того.

Очевидно, мне еще нужно поработать над своим итальянским произношением.

Наша жизнь выглядела бы совсем иначе, если бы у нас были дети. Мне так хотелось иметь детей. Артуру тоже, я думаю. Хотя он о своих чувствах помалкивает.

Три года мы изо всех сил старались в постели, но ничего не получилось. Причина в том, что я, вероятно, бесплодна.

Как бы я была счастлива, если бы моя дочка каталась во дворе на трехколесном велосипеде или мой сынок гонял по двору мяч.

Но детей у меня нет. И даже собаки нет.

Я изо всех сил стараюсь не показывать свою неприязнь к семилетней соседской девочке. Завидую семейству с четырьмя детьми, которое живет на нашей улице, и ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.

Артур, похоже, не слишком переживает, что не стал отцом. Я и на него злюсь. За то, что одна из-за этого страдаю.

Жалость к себе – плохой советчик.

41

Кому не хочется знать, как пройдут его собственные похороны? Думаю, это хоть немного интересно каждому, кроме разве тех, кто видит все в черном свете.

Много ли будет народу? Прозвучат ли красивые речи? Кто зарыдает? Закажут ли твои близкие изящное объявление и красивые цветы? Или затолкают тебя в дешевый ящик из плохонькой фанеры? Подадут ли кофе с кексом или раскупорят шампанское?

Уйма вопросов, мало ответов. Некоторые люди заранее подробнейшим образом сами намечают программу своих похорон, но большинство предпочитает прятать голову в песок, пока их останки не окажутся под землей. Пусть родственники соображают.

Я не раз представлял себе, что стою на кладбище и со стороны наблюдаю, как опускают в землю мой гроб.

Случалось также, что, сидя за рабочим столом, я вдруг задумывался над своим маскарадом после достопамятного дня.

– Нервничаешь? Думаешь о том, что будет дальше? – сочувственно спросила моя коллега Марике, когда я в очередной раз устремил взор в пустоту.

– Э-э-э… что-то вроде того, – ответил я.

– Плохо, конечно, что придется с этим кончать.

– С чем? – вздрогнул я.

– Я имею в виду – с работой.

– О да, плохо, твоя правда. И трудно.

Последнее время, разговаривая с кем-нибудь, я каждый раз думаю: а вдруг он что-то знает?

Я решил в ближайшие месяцы посетить как можно больше похорон. Конечно, не совсем незнакомых людей, это было бы слишком. Хотя… вряд ли кто подойдет ко мне и спросит: «Что вы здесь делаете?» Разве что народу будет совсем уж мало. В любом случае я вызову смутное воспоминание о шапочном знакомстве или сойду за дальнего родственника покойного. Через несколько дней хоронят старую тетку Афры. Я сказал Афре, что с удовольствием пойду на похороны. Она посмотрела на меня с изумлением:

– За двадцать лет ты ни разу у нее не бывал, а теперь, когда она померла, тебе вдруг вздумалось нанести ей визит.

Не в бровь, а в глаз. Я решил подлить масла в огонь:

– Хочу с ней попрощаться. Загладить вину.

Презрительный взгляд был мне ответом.

Но через три дня я еду с ней на кладбище в Зандам. Черпать вдохновение.

42

Вчера вечером, когда я возвращался с работы, в Пюрмеренде прямо у меня под носом произошла маленькая авария. Впереди, метрах в тридцати, зажегся красный, но старая «канта», которая медленно ползла передо мной, не затормозила и не слишком сильно, но с великим грохотом, ударила фургончик фирмы «Выгул собак». Из фургончика немедленно грянул оглушительный лай. Из кабины выскочила юная дама, ринулась к задней дверце и открыла ее. Лучше бы она этого не делала. Штук семь собак всех пород и размеров в панике бросились врассыпную. Вероятно, девушка хотела убедиться, что никто из обитателей ее передвижной конуры не погиб на поле боя, но это лишь усилило сумятицу. Хотя отнюдь не причисляю себя к любителям собак, я все же вышел из машины, дабы великодушно протянуть юной особе руку помощи. Между тем толстяк, почти лысый, но с конским хвостом, высунувшись из разбитого окна «канты», обрушил на девушку с собаками град проклятий.

– Я же ехал справа, корова ты гулящая! – завершил он канонаду оскорблений. – Да вытащите же меня отсюда, мать вашу! Я инвалид, не видите, что ли?

Я не сдержался:

– Ты пер на красный, дебил.

– Не лезь не в свои дела, козел.

К счастью, в этот момент с другой стороны подбежал какой-то молодой марокканец, который все видел, и с такой силой двинул по крыше «канты», что наш бесноватый инвалид струхнул.

– Заткни фонтан, баран, сам ведь нарушил. Не то я твою дурью башку на фиг оторву. – В тираде марокканца не было ни единого арабского слова.

Контратака произвела на человека из «канты» столь сильное впечатление, что он аж притих.

Через несколько минут мы втроем снова собрали собак в фургончик, а тем временем прибыла полиция. Толстяк все еще сидел в своей инвалидной развалюхе и клялся всеми святыми, что ехал на зеленый. Девушка, распустившая собак, после первого приступа активности никак не могла унять дрожь. Мы с марокканцем сказали ей и полицейским, что в случае чего подтвердим под присягой, что «канта» ехала на красный.

Полиция, сделав свое дело, удалилась, а толстяк, поначалу отказывавшийся подписывать протокол, с проклятиями отбыл в своей дребезжащей и помятой коробчонке. И тут на меня вдруг напал неудержимый хохот. Через минуту захохотали и юный марокканец, и юная дама из «Выгула собак». Она сказала, что ее зовут Карла, и выразила нам свою глубокую признательность.

В этот миг меня осенило. Если уж я оставлю Афре в качестве прощального подарка щенка лабрадора, то, может, стоит присовокупить к нему абонемент «Выгула собак» на три утра в неделю? Недурная идея, Артур, похвалил я себя. Попросил визитку у Карлы из «Выгула», и теперь она (визитка) покоится в моем бумажнике.

– Вы наверняка получите скидку, сударь. Обещаю.

Может, в свое время она подскажет, где купить хорошего щенка лабрадора.

И, может, я назло Афре устроюсь на работу и стану выгуливать собак.

43

У тети Мари оказалось больше знакомых, чем я мог себе представить. Всю жизнь она состояла в различных клубах: в клубе читателей, в клубе любителей игры в руммикуб[17], любителей кулинарии, любителей игры на мандолине, любителей туризма, любителей гимнастики, любителей рукоделия и бог знает каких еще. Прибавьте сюда огромное семейство. Правда, своих детей у нее не было, но имелось восемь братьев и сестер и штук сорок племянников и племянниц.

Так и получилось, что тетя Мари, которая при жизни ни у кого не вызывала симпатии, на своих похоронах купалась в лучах огромного внимания. Новый, с иголочки, траурный зал на кладбище в Зандаме не вмещал всех желающих. Собственно, зал годился лишь для прощания с одинокими или неизвестными людьми и проектировал его архитектор, который, очевидно, сам никогда на похоронах не присутствовал. Там стояло штук семьдесят стульев, а один лишь мандолинный клуб командировал на похороны сорок членов. Из них половина прибыла с ходунками или с транспортом еще бóльших размеров, каковой рядом со стульями не припаркуешь.

Никогда в жизни я не видел более сумбурных похорон. Десятки людей не смогли попасть в зал. К счастью, дождя не было. Но у входа, кажется, разыгрывались весьма неприятные сцены.

Афра всегда панически боится опоздать, так что мы всегда приходим слишком рано. В данном случае это оказалось преимуществом, поскольку нам удалось захватить один стул.

Я поехал с Афрой, дабы почерпнуть вдохновение, что мне вполне удалось, хотя, так сказать, в обратном смысле.

При жизни тетя Мари была женщиной глупой, властолюбивой и амбициозной. Она влезала во всякое правление и во всякий комитет, чтобы протащить свое мнение. Но, следуя девизу «о мертвых либо хорошо, либо ничего», почти каждый клуб отрядил на ее похороны косноязычного оратора, и тот многословно восхвалял Мари за ее многочисленные заслуги перед клубом. И этому не было конца.

Одновременно на белой стене за гробом полтора часа демонстрировались одни и те же слайды: Мари на велосипеде, Мари с мандолиной, Мари вяжет, Мари печет оладьи, юная Мари, Мари в старости. А подо всем этим лежала мертвая Мари.

Хочешь не хочешь, а все-таки смотришь на эти слайды, хотя они крутятся уже в десятый раз. Никто не подумал остановить показ или хоть на время выключить длинные куски неведомо кем выбранной классической траурной музыки.

– Она никогда не слушала музыку, – прошептала мне на ухо Афра. – У нее и плеера не было, и ничего такого. Баха от «Битлов» не смогла бы отличить.

Последнее впечатление о покойнике подчас кардинально отличается от того, какое он производил при жизни.

И еще: теперь я понимаю, что на церемонии прощания число скорбящих мало что говорит о реальной симпатии к покойнику. Так что могу не волноваться. Я не ожидаю аншлага, когда настанет мой черед.

44

Из слизистых новостей: зоопарк «Артис» высадил на Таити 877 полинезийских древесных улиток. Думаю, что из всех 196 стран, существующих в мире, такое проделывают только Нидерланды. Наверное, в Италии поискали бы оптимальный способ употребить полинезийских улиток в пищу, а Нидерланды везут их на Таити. Вот я и говорю: раз этим улиткам приспичило вернуться на Таити, пусть бы добирались своим ходом.

Нидерланды прекращают строительство автострады только потому, что там обитают несколько редких лягушек. Нидерланды оборудуют спецпереходы для кроликов и оленей. Нидерланды построили, кажется, в Амстелвене, за несколько миллионов евро специальный мост для белок. Пока что на нем не была замечена ни одна белка.

Но таможня аэропорта Схипхол недавно задержала нелегального торговца животными с большим количеством живых белок, и оперативники, не зная, что с ними делать, отправили их в измельчитель для бумаги. Белок, а не контрабандиста, что было бы куда справедливее. И это тоже Нидерланды.

Мы, граждане Нидерландов, считаем другие страны странными или нецивилизованными, а нашу собственную маленькую страну – лучшей в мире, но это не соответствует истине. И посему я, без долгих размышлений, переберусь летом в Италию. Тоже странная страна, но климат там намного благоприятней.

45

Мое увлечение всем, что связано с похоронами и кремацией, достигло масштабов, близких к одержимости. Нужно хоть немного держать себя в рамках, но мне это не удается. Куда ни глянь, везде смерть. А где смерть, там и похороны. В наше время всё более крутые и модные. От традиции остались только земля или печь.

На кладбище в Зоргфлиде до недавнего времени проводили только погребения, но и там уже построили крематорион, что-то вроде здоровенного индейского вигвама, а в нем печь DFW-6000, этакий «мазерати» среди печей (производительность – шесть трупов в день). На торжественное открытие была приглашена Ленни Кюр[18], исполнившая свой хит «Тысяча путей».

Обычно Ленни не поет на кремациях, но для такой махины ей, очевидно, захотелось сделать исключение. К счастью, у них там, в Зоргфлиде, хватило ума провести ввод суперпечки в эксплуатацию с фиктивным покойником.

Думаю, можно арендовать печь на вынос, без вигвама. Из газетной статьи я не совсем понял, можно ли взять ее на часок и запустить в личном садике за домом.

С ней справится и ребенок. Конечно, современный, продвинутый ребенок, ведь это модель с сенсорным управлением и в обращении с ней нужен навык. Иначе может случиться, что неграмотная в цифровом отношении пожилая дама, на беду, снова извлечет с другой стороны печки труп своего мужа. Бумс.

Но зачем принимать желаемое за действительное? Такая супермодная печь снабжена полностью автоматизированным, интегрированным механизмом. Ставишь на него гроб. Возможно, сгодится и джутовый мешок. Включаешь экран. Всего один клик – и мертвец отправляется в заранее разогретую печь.

Название крематорион составлено из двух слов: кремация и Орион (есть такое созвездие). Но в качестве созвездия можно бы взять и Кассиопею.

Раньше я бы не обратил внимания на подобную информацию в газете, но теперь, ввиду собственных похорон, смакую любую статью, имеющую отношение к погребению или кремации.

Между прочим, есть одна странность: одни газеты пишут о похоронах, а другие – о погребениях. Но это различие пока не заслуживает отдельного исследования. Меня раздражают люди, которые на каждый поставленный вопрос немедленно ищут ответ в телефоне. В иных компаниях я уже почти не осмеливаюсь задавать вопросы.

– Господи, да какое же ухо отрезал себе Ван Гог?

И сразу же три-четыре айфона включаются в поисках ответа. Мне это, в общем-то, безразлично. Да и Ван Гогу, в сущности, тоже.

46

Субботний вечер я провел в кафе в обществе Йоста и Ваутера. После долгих конструктивных консультаций и множества кружек пива мы набросали план моего исчезновения на нескольких пивных подставках, но в воскресенье утром я нигде не смог их найти. Меня охватила паника. Я смертельно испугался, что их найдет Афра. Или того хуже: вдруг уже нашла?

Я обыскал весь дом, делая вид, что потерял ключи от машины.

– Помочь тебе искать? – предложила Афра.

– Да нет, не так уж это важно.

– Ну… по-моему, ключи – вещь для машины довольно существенная. Поедешь завтра в Брёкелен на велосипеде?

– Ты права, дорогая. Но не волнуйся. Спокойно поищу, и они найдутся…

Пивные подставки не находились. Потратив два с лишним часа на бесплодные поиски, я позвонил Йосту и Ваутеру, но ни тот, ни другой ничего не знали, и вообще этим бесчувственным эгоистам было не до меня.

Тем временем я пришел к довольно уверенному выводу, что в доме подставок нет. Я проклинал себя за то, что так небрежно обошелся с потенциальной бомбой. И поклялся впредь быть в сто раз осторожнее. Еще несколько таких промахов – и я никогда не достигну своего рая в Тоскане.

В общих чертах план, составленный нами в промежутках между кружками пива, содержал следующие пункты:

1. В начале мая, во время школьных каникул, мы отправляемся в гольф-тур в Италию. Официальная версия: мы едем на юг Франции.

2. Берем фургон у «автосервисного человека», приятеля Ваутера, и грузим в него все, чего не хватает в Тоскане.

3. Едем через юг Франции, ночуем в мотеле под Авиньоном и в качестве вещественного доказательства посылаем женам наше групповое фото на фоне моста.

4. Затем в окрестностях Авиньона ищем подходящее место, где во время повторной поездки я смогу попасть в аварию.

5. Весь следующий день движемся прямиком к дому в Тоскане.

6. Там день-другой играем в гольф.

7. Возвращаемся в Пюрмеренд.

8. В начале летних каникул отправляемся на юг Франции по другому адресу, несколько дней играем в гольф, после чего я погибаю.

9. Наш похоронщик «забирает труп». То есть оформляет фальшивое свидетельство о смерти и обеспечивает заполнение гроба грузом в восемьдесят пять кило.

10. Я изменяю внешность.

11. Переезжаю на время в Гаагу, в квартирку Ваутера.

12. Присутствую на собственных похоронах.

13. На подержанном автомобиле под своим именем и со своим паспортом уезжаю в Италию.

В этом плане пока есть кое-какие слабые места. Например, нужно позаботиться, чтобы Стейн не смог участвовать в наших поездках. Другая проблема: чтобы меня не задержали на таможне с паспортом покойника. Может, фальшивый паспорт на новое имя был бы безопаснее, но где его взять? И еще одна проблема: чтобы никто не узнал меня на церемонии похорон.

Наверняка есть и другие вещи, которые мы в запарке упустили из виду.

Иногда меня жутко тошнит при мысли о том, что я собираюсь сделать.

– Ты еще можешь дать задний ход, – нашептывает мне осторожный внутренний голос. И ставит вопрос ребром: – В этом деле слишком много подводных камней. Что, если все откроется?

– Тогда об этом напишут в «Норд-Холландс дагблад», – отвечаю я живущему во мне великому пораженцу.

Я уже не дам задний ход.

Моя подруга Иоланда призналась вчера вечером после тенниса, что любит свою собаку больше, чем мужа. А эта ее собачонка довольно противная. Маленькая, с непонятной родословной, то и дело тявкает и визжит, и кличка у нее – Кьяра.

– Да, может, это звучит странно, но если бы мне пришлось выбирать между мужем и Кьярой, я бы выбрала Кьяру, – сказала Иоланда. И как-то испуганно добавила: – Только Тео ни слова.

– Огромное преимущество собаки в том, что она не сопровождает саркастическим комментарием почти все, что ты делаешь, – сказала Йоке. – Так что я во многом с тобой согласна, Иоланда.

И полились жалобы на мужей. Из шести дам нашего теннисного клуба три совершенно в них разочарованы, две относятся к ним умеренно позитивно, одна не имеет мнения, поскольку не замужем. Я в числе разочарованных.

Самая частая жалоба: никакого интереса к жене.

– Харри почти не замечает, есть я или нет меня. Если мы дважды в месяц поговорим друг с другом – это уже много. Каждое слово дается с трудом. А что до секса, так лучше о нем и не мечтать, – проворчала Йоке. Все согласно кивнули, даже те две дамы, которые считают себя вполне удовлетворенными.

Я не подала виду, но Артур точно соответствует этой характеристике, хотя должна сказать, что в последнее время он как-то больше старается. Проявляет интерес, что ли. В смысле разговоров, а не секса. Год за годом один или два раза в месяц все та же рутина. А потом и она прекратилась. И никогда об этом не было сказано ни слова. Не помогает и то, что я ложусь в постель намного раньше, чем Артур. Он до глубокой ночи пялится в телевизор. Что смотреть – для него значения не имеет. Недавно я застукала его, когда он включил канал Rai uno. Он не просто смотрел, он изображал нечто вроде итальянского караоке.

Изредка он подползает ко мне, когда ложится в постель. А руки у него холодные.

Я еще раз обдумала разговор о собаке. Какая разница, обменяла бы я Артура на собаку или нет. На лабрадора или фризскую борзую обменяла бы, на питбуля или пекинеса нет.

47

Успех предприятия с сегодняшнего дня зависит от расторопности Этьена Хюммела. Должен признать, подобное имя отнюдь не внушает доверия[19].

К тому же его облик вполне соответствует имени: это маленький лысеющий человечек с водянистыми глазками. В безукоризненном костюме и до блеска начищенных туфлях.

Мы с Йостом назначили ему встречу в 17.00 в ресторане первого класса на вокзале Амстердам-Центр. Он появился в 16.59 и стал искать нас взглядом. Он нас не видел, а Йост не пытался привлечь его внимание. Но когда Этьен отвернулся, глядя в другую сторону, Йост подкрался к нему сзади и энергично хлопнул по узкому плечику. Этьен аж подпрыгнул со страху.

– За битого двух небитых дают, Хюммел.

– О, это вы, как вы меня испугали. – Тихий, вежливый, чуть шепелявый голос.

– Неужели совесть нечиста, Этьен?

Йост еще раз хлопнул его по плечу. Этьен скривил губы в жалкой улыбочке и засеменил вслед за Йостом к нашему столу.

– Этьен Хюммел, приятно познакомиться. – Он протянул мне вялую руку, я ответил сильным рукопожатием, памятуя совет, некогда данный Йостом. «На вялую руку следует реагировать крепкой хваткой, чтобы был понятен расклад», – пояснил он тогда. Излишне жесткий хлопок по плечу имел ту же цель.

– Артур Опхоф, мне тоже очень приятно.

Но это было правдой лишь отчасти. Хорошо, что Йост раздобыл похоронщика, не слишком щепетильного в отношениях с законом, но этот был какой-то уж слишком скользкий. В людях, которые занимаются погребальными церемониями, часто есть что-то фальшивое; возможно, это профессиональная деформация. Они должны внушать уважение, излучать сочувствие, но стоит им появиться, как сразу создается впечатление, что вы смотрите плохую пьесу, в которой по десять раз на неделе играет один и тот же бездарный актер. И я не имею в виду покойника.

После обмена обычными любезностями между Йостом и Этьеном («Как ваши дела?» – «Хорошо, а ваши?») мы заказали вино для нас и кофе для Хюммела, и воцарилась тишина.

Это мы предвидели.

«Важно хорошо рассчитать время паузы. Почувствовать себя комфортно и уж тогда открывать рот, не то начнешь пороть чушь, а это уводит в сторону от цели», – проинструктировал меня Йост за четверть часа до встречи с похоронщиком.

Голова Этьена слегка покачивалась, будто плохо держалась на шее. Йост говорил, что Хюммел напоминает ему игрушечную собачку, кивающую головой в заднем окне машины. Теперь я понял, чтó он имел в виду.

Этьен был нужен нам для нелегального дела, и он вроде как согласился провернуть его, потому что задолжал Йосту за пустяковую услугу: Йост отмазал его от обвинения в двойной бухгалтерии и присвоении налика из кассы. Уменьшительная форма слова «нал» принадлежит Йосту. В общении со своими клиентами он для наглядности любит все преуменьшать, что делает клиентов более сговорчивыми.

«Потом предложим ему скромненькое денежное поощреньице – и наша козочка на другом берегу речки. Это срабатывает и с волками». В общем, Йост заранее проинструктировал меня, какую избрать тактику. Я могу еще многому научиться у своего друга, вопрос в том, так ли уж я этого хочу.

Этьен откашлялся.

Йост подбодрил его взглядом.

– Я так понимаю, вы проводите эксперимент. Чем конкретно я могу вам служить? – тихо спросил Этьен. Он склонил голову немного набок, но она снова закачалась.

– Мы хотели бы просить тебя о небольшой услуге, каковая, собственно, состоит в том, что ты в нужный момент кое на что закроешь глаза. У тебя, насколько я знаю, есть в этом некоторый опыт.

– Да-да. И на что конкретно я должен их закрыть?

– Ну, дело, в сущности, простое. Один мой приятель хочет исчезнуть путем так называемой безвременной кончины. Ему понадобится свидетельство о смерти, неотличимое от подлинного.

– О! – Этьен задумался. – И кто этот приятель?

– Это я, – сказал я как можно самоуверенней.

– И вы, конечно, хотите, чтобы вас, так сказать, похоронили?

– Желательно кремировали, – сказал я.

Господин Хюммел вспотел. И начал слегка заикаться.

– Ну-у… э-эт-то весьма необычно. Ни в чем таком я еще никогда не участвовал. Тут много подводных камней и риск большой. Я могу потерять бизнес.

– Рассматривай это как встречную услугу за то, что благодаря мне у тебя еще есть бизнес, – вкрадчиво заметил Йост. – Да тебе и не придется все делать одному. В основном мы сами справимся, а ты… – Йост выдержал паузу и наклонился к уху Хюммела. – …заработаешь недурные денежки, Этьен. Сможешь залатать кое-какие финансовые дырочки.

Я видел, что Этьен задумался и просчитывает свои варианты. Он потирал лоб и скреб лысину.

– Н-да, если я могу выручить вас, Йост…

– Наверняка можешь.

Не то чтобы я наблюдал этот диалог, затаив дыхание, скорее я тупо пялился на обоих. Позже Йост сказал, что мне не следует впредь так долго сидеть с разинутым ртом. Это производит дурацкое впечатление. Но, к счастью, Хюммел был так занят собой, что ничего не заметил. Он, словно одержимый, взвешивал риски и прикидывал, сколько может заработать.

– И какое вознаграждение вы имеете в виду?

Йост медлил с ответом, несколько раз прищелкнул языком и наконец сказал:

– Я имел в виду семь, священное число. Семь тысяч.

– Семь… Маловато.

– А ты на сколько рассчитывал, Этьен?

– На двенадцать.

– Разумеется, в честь двенадцати апостолов, – елейным тоном произнес Йост и взглянул на меня, как бы нуждаясь в моем согласии. Я почел за благо кивнуть. Йост предупредил меня, что сотрудничество с Хюммелом обойдется в десять тысяч, но для этого он должен изрядно потрудиться. «Он думает, мы ему заплатим, чтобы он закрыл глаза на маленькую неувязочку с законом. Но за эти деньги ему придется съездить во Францию и обратно и самому оплатить гроб и поддельное свидетельство о смерти».

Йост знает цену своей клиентуре. Он долго смотрел в потолок, затем шумно вдохнул и выдохнул:

– О’кей. Десять. Предлагаю десять. Пять авансом, пять по исполнении.

Он протянул руку. Этьен нерешительно подал свою. Он глядел на Йоста с некоторым подозрением, а может, и со страхом. Очевидно, спрашивал себя, не пахнет ли здесь каким-то подвохом. Голова его закачалась еще сильней, чем раньше.

– Хорошая сделка, – сказал Йост. – Разумеется, Этьен, никому ни слова. Даже твоей жене. Особенно твоей женушке. Ведь в недалеком прошлом мы не ставили ее в известность о некоторых вещах. Не так ли?

Мы выпили за благополучный исход дела. Я заказал коньяк для Йоста и для себя, Этьен предпочел еще одну чашку кофе.

– Что ж, – сказал Йост, – летом кое-что произойдет. Я полагаю, мы начнем приготовления в апреле. Тебя устраивает, Этьен?

– Вроде бы вполне.

– Отлично.

48

Встреча Нового года на этот раз действовала мне на нервы даже больше, чем в прежние годы.

Почему я из года в год соглашался приглашать гостей, загадка для меня самого. Думаю, это отзвук того времени, когда в моей жизни была Эстер.

Гости всегда одни и те же: Тамара, подруга Афры из теннисного клуба, ее супруг Тёйн, Афра и я. И… родители дам.

Обе подруги заявили с трогательным единодушием: «В такой важный момент нужно проявлять заботу о стариках». Мы встречаемся десятый год подряд то у нас дома, то в доме Тамары и Тёйна, чтобы сначала сыграть в руммикуб и в жульбак, а потом посмотреть новогоднюю телепередачу. Без пяти двенадцать на экране появляются часы, дабы мы с последним ударом успели откупорить бутылку игристого. В течение вечера подаются арахис, сладкие пончики (из старомодной пекарни!) и тефтельки (прямо из печи). После чего мы обычно говорим: «Как весело!»

В двенадцать происходили принудительные объятия, после чего мы с тещей смывались на полчаса, чтобы устроить в саду фейерверк. То есть Герда подавала, а я запускал. Остальные шестеро смотрели из окна.

Но теперь Герды, моей единственной опоры в такие вечера, нет в живых. А Пит стал еще занудливей, чем обычно. Он слишком туп для руммикуба и саботирует жульбак.

– Ну же, папа, постарайся хоть разок, – вздыхала Афра.

– Я и стараюсь. Ты понятия не имеешь, каково это – играть в жульбак при моем ревматизме, – огрызался Пит на свою дочь.

Остальные смущенно молчали.

– Кто желает еще пончик? – спросил я.

Пожелал Тёйн. Седьмой пончик за вечер.

49

«Клаас любил птичек, рыбок и лягушек».

И с этим Клаас де Брёйн попал в свой некролог в «Хет парол». Прожил девяносто один год и отличился лишь тем, что был другом разнообразных зверушек. Впрочем, там еще был напечатан загадочный стишок:

Против этого нечего возразить, но стишок задал о покойном Клаасе больше вопросов, чем дал ответов. Может быть, Клаас был машинистом? Или солдатом Армии спасения? И какую роль в его жизни сыграла дева?

Но этот стих все же лучше, чем то, что опубликовал в некрологе Хенри Хюлсхорста его работодатель AEGON:

Хенри работал в AEGON в отделе проектного менеджмента. Контактировал с сотрудниками AEGON в стране и за границей. В лице Хенри мы потеряли знающего и преданного коллегу.

Не думаю, что Хенри оглядывается на свою успешную трудовую жизнь, даже если он еще что-то может видеть. Бесспорно одно: его начальник не слишком щедр на слова.

Интересно, как будет вскоре выглядеть мой краткий некролог?

Артур прекрасно разбирался в сортах туалетной бумаги и оборудовании санузлов. Нам, его коллегам из компании «Хертог», будет очень не хватать его знаний и опыта. Невзирая на тот факт, что пару месяцев назад, в связи с сокращением штатов, мы выперли его из компании с большим мешком денег.

Я подумываю в свое время разместить в газетах несколько хороших лестных некрологов. В «Норд-Холландс дагблад» для знакомых, проживающих по соседству, и в «Трау», потому что считаю ее превосходной, стильной газетой, где хочу быть пропечатанным хотя бы раз в жизни.

Возможно, с этим связан некоторый риск. А вдруг найдутся люди, которых заинтересует заказчик некрологов, и они вздумают навести о нем справки в редакциях?

Вряд ли они найдутся, но полностью исключать этого нельзя. Сочувствую Ваутеру, но в таком случае ему придется выдать себя за автора написанных мной некрологов и, соответственно, отвечать на возможные вопросы. Например, так: «Да, в самом деле, некрологи довольно странные, но незадолго до смерти моего дорогого Артура мы случайно заговорили на эту тему, и он в общих чертах обрисовал, какой некролог пришелся бы ему по вкусу. Вот я и попытался написать нечто в его стиле».

Прекрасно сказано, Ваутер! Предвкушаю успех твоей речи.

50

Обстановка в доме заметно разрядилась. Нужно быть осторожнее и не перегибать палку.

– Артур Опхоф, что-то с тобой происходит, я чувствую. Ты такой послушный, это ненормально!

Афра глядела на меня долго и подозрительно. Я первым отвел глаза.

Когда к вам обращаются по имени и фамилии, будьте бдительны. Люди редко делают это из вежливости. Афра отнюдь не одобряла моего послушания, она спрашивала себя, что за ним стоит.

– Неужели ты завел любовницу?

Она спросила это с легкой ироничной улыбкой.

– Нет, не завел. А кстати, если бы завел, как бы ты к этому отнеслась?

– Мне бы это не понравилось. Очень. Я постаралась бы избежать всей этой грязной возни вокруг развода.

– Да, но ты скучала бы по мне?

– Артур, не задавай дурацких вопросов. Значит, у тебя нет любовницы?

– Нет. У меня нет любовницы, Афра.

– А почему тогда ты ведешь себя так… по-другому?

– Я не веду себя так… по-другому. По крайней мере, я этого не замечаю. Просто пытаюсь жить по возможности бесконфликтно. That’s all[20].

К счастью, в этот момент раздался свисток автоматической сушилки. Пора доставать белье.

Этот разговор состоялся на прошлой неделе. С тех пор я пробую дозировать свое послушание, но у меня не получается. Афра словно установила антенну, которая хорошо улавливает мое девиантное поведение.

На прошлой неделе она заявила:

– Ты почти не возражал, когда я сказала, что пора снова навестить моего отца. Во всяком случае возражал меньше обычного.

Я попытался вывернуться, сказал, что с тех пор, как у него померла жена, Пит больше дорожит нашими визитами.

– Ну, что касается визитов… Никогда он ими не дорожил, – заметила она ехидно. И была совершенно права.

У Афры есть ключ от дома отца. Когда мы являемся с визитом, он даже не встает с дивана, чтобы открыть нам дверь, ключ служит ему оправданием.

В этот раз он смотрел одну из своих любимых телепередач: «Неудачные пластические операции». Когда дочь, подойдя, легонько поцеловала его в щеку, он слегка отодвинулся, так ему было интересно смотреть на чужое страдание, преподносимое как деликатес какой-то сенсационной программой.

– Привет, папа, как дела?

– Неважно. Доконает меня мой ревматизм, того и гляди копыта отброшу.

– С чего ты взял? Нет у тебя никакого ревматизма.

– Да что ты в этом понимаешь?! Боли очень похожи на ревматические. Я даже налить себе ничего не могу.

– Хотите выпить? – любезно поинтересовался я.

– Кофе с печеньем, будь так добр. И яблоко разрежь.

– Давай я этим займусь, – сказала Афра. – Ты же здесь ничего не найдешь.

Вот досада, а я надеялся под видом поисков подольше задержаться на кухне. Не вышло, придется сидеть на месте.

– Развлекаетесь понемногу, без Герды? – спросил я тестя.

– Держусь, – ответил он, не глядя на меня.

Пит не нуждается в общении. Уставившись в телевизор, он одновременно подстригал волосы в заросших ноздрях, являя собой далеко не самое приятное зрелище. В качестве альтернативы я мог любоваться на разнообразные жуткие примеры неудачных коррекций женской груди. Хотел что-нибудь почитать, но нашел только рекламную брошюру магазина «Альди» и инструкцию к дивиди-плееру. Больше ничего. Боже, какое счастье, что скоро мне уже не придется посещать этого человека. Каждую неделю буду ходить в итальянскую церковь и ставить свечку в знак благодарности.

После двух чашек чая и двух печений Афра сказала:

– Что ж, папа, нам пора домой.

– Да, пора. Хорошо посидели. Можешь заглянуть на неделе и немного здесь прибраться? Помощница заболела.

Афре постоянно звонят из службы социальной помощи. Им стоит большого труда каждый раз находить кого-нибудь, кто согласится работать у ее отца. Пит очень быстро отталкивает любого человека. Ему не удалось заклевать только жену, да его дочь еще как-то продолжает с ним ладить. Похоже, у нее иммунитет к его хамству, но однажды я слышал, как она проклинала отца, думая, что ее никто не слышит.

На обратном пути в машине я вдруг положил руку ей на плечо. Она подняла глаза, помедлила, а потом сказала:

– Спасибо тебе.

51

Наверное, в ближайшее время моим любимым музеем станет Нидерландский музей похорон «До встречи».

«В Нидерландском музее похорон „До встречи“ широко представлено национальное погребальное наследие и современное похоронное оборудование мультикультурных Нидерландов. В нашем собрании вы найдете не только старинные композиции из волос, посмертные маски, фрагменты фильмов, гробы и урны, но и, например, коллекцию миниатюрных катафалков и ингредиенты современных мусульманских похорон, такие, как лотосовая пудра, камфара и мускус. Здесь вам доходчиво объяснят, как происходит кремация и как разлагается в земле труп. Открытый честный подход и блестящая презентация заслужили высокую оценку посетителей и прессы».

Ничего не поделаешь, меня очень заинтриговали композиции из волос, миниатюрные катафалки и блестящая презентация зарытого трупа.

Кстати, не сообщайте Герту В.[21], что там уделяется внимание и мусульманским похоронам, не то он снова учинит скандал, хотя речь идет всего лишь о мертвых мусульманах.

Забавную болтовню о Музее похорон я услышал в кондитерском отделе супермаркета «ХЕМА». Торт со взбитыми сливками и похороны – несколько необычное сочетание, но рассказчицу это не заботило. Девочка лет восьми, уплетая торт, рассказывала подружке, как они с братиком искали Маленького Хейна.

– А где его можно найти? – спросила подружка.

– В музее кладбищ, конечно.

До чего же тупая эта подружка.

Придя домой, я с помощью интернета очень быстро вышел на Маленького Хейна, а через него на Музей похорон «До встречи». Там и обретается Маленький Хейн, младший братишка Смерти (Костлявого Хейна), этакий веселый толстячок с острой косой, специальное предложение для общего развития детей от восьми до двенадцати лет. Чтобы приучить их весело воспринимать кончину. Особая фишка: бесплатный мини-гробик для дома, для семьи!!! Не люблю восклицательных знаков, но для бесплатного мини-гроба охотно делаю исключение.

Я с головой ушел в изучение той области, «где наука и похоронное ремесло находят друг друга», но тут в мою комнату вошла Афра с пылесосом. Я едва успел закрыть сайт Музея похорон. Афра взглянула подозрительно, хотела что-то сказать, но, видимо, решила, что включенный пылесос будет лучшим ответом краске стыда на моей физиономии. И на ее лице появилось брезгливое выражение. Вероятно, она подумала, что я украдкой зависаю на порносайте.

При первой же возможности съезжу на кладбище «Де ниуве остер» в Амстердаме, чтобы посетить этот музей. По музейному абонементу бесплатно. Жду не дождусь.

Мой отец невыносим. Ужасно говорить такое о родном отце, но это правда. Я не выдерживаю его общества больше часа. Если уж он соизволяет оторваться от телевизора, то лишь затем, чтобы жаловаться или брюзжать. Я пытаюсь не обращать внимания, но не удается. Не успеет он сказать двух фраз, как я начинаю страшно злиться.

Артур всячески старается мне помочь, делает все, чтобы избежать конфронтации, хотя и сам терпеть его не может.

А тут еще служба опеки объявила, что ей все труднее находить людей, согласных два раза в неделю ухаживать за отцом на дому.

– Не во мне дело, – уверяет отец, – эти болваны просто не понимают, в чем я нуждаюсь.

Мы с Артуром обычно отмалчиваемся.

– У тебя ведь найдется пара часов в неделю, чтобы поухаживать за отцом? – потребовал он и на этот раз.

И вместо того чтобы сказать, что он невыносим, я сказала, что подумаю.

– Имея такого папашу, легче понять тех, кто издевается над стариками, – сказал Артур по дороге домой.

Я не стала дискутировать на эту тему.

А он даже положил руку мне на плечо. Как когда-то, давным-давно.

52

Каждая уважающая себя болезнь имеет собственный день: день альцгеймера, день СПИДа, день проказы, день рака. У сердечных болезней есть даже собственная неделя. Кроме того, отмечаются День отца, День матери, День животных, День секретарш и так далее. Конца-краю нет.

Сегодня, 24 января, тоже особенный день: Национальный день арахисового масла.

Мы с Афрой обожаем арахисовое масло. Только она любит с орехами, а я без.

Так что мы отмечаем Национальный день арахисового масла каждый со своей банкой. Молча. Намазываем его на хлеб немного гуще. Долгие годы за завтраком мы ставили на стол одну банку, но со временем оказалось, что вкусы у нас разные. Как и у масла.

В последние месяцы мы снова немного сблизились, но лишь потому, что я притворяюсь более покладистым, чем на самом деле. Мысль о том, что через каких-нибудь полгода я более-менее бесшумно исчезну из ее жизни, позволяет мне без больших усилий изображать благожелательность.

Наверное, Афра думает, что я либо хочу спасти наш брак, либо завел любовницу. Откуда ей знать, что я стараюсь оставить по себе добрую память.

Скоро отработаю последний день у Хертога. А что потом? Чтобы не сидеть целыми днями дома, я сказал Афре, что буду помогать Йосту с мелким ремонтом. Ведь если каждый день до лета следить за каждым своим словом, окончание нашего брака вряд ли станет гармоничным. В конце концов, различия между нами куда глубже, чем арахисовое масло с орехами или без.

53

Ваутер свел меня со своим знакомым по фамилии Тоон. Тоон – визажист на пенсии, много лет служил в AVRO[22]. Теперь он буквально умирает со скуки и рад любому заказу, даже самому необычному.

– Итак, насколько я понял Ваутера, вы желаете на время приобрести другой имидж. Для ежедневного использования. – Тоон смотрел на меня так, словно он уже в восторге от результата.

Я подтвердил, что мое намерение именно таково.

– Ваутер просил не задавать лишних вопросов, но на один вопрос вы должны ответить, чтобы я смог принять заказ: для чего это вам?

Я колебался.

– Ну… как раз этого я не могу вам сказать.

– Позвольте, я сформулирую вопрос иначе, – сказал Тоон. – В этом нет ничего криминального?

– Смею вас уверить, Тоон, положа руку на сердце, ничего криминального здесь нет.

– Поклянетесь светом в глазах вашей матушки?

– Она умерла.

– Пардон, неудачная шутка, – ухмыльнулся Тоон. – Кроме того, я должен быть уверен, что, если дело выгорит, мое имя не будет названо, пока я не дам на то своего разрешения. Что бы там ни было. Я готов пожертвовать славой, но неприятности мне ни к чему.

На этих условиях он выразил готовность участвовать в проекте, то есть через пару месяцев сделать Артура Опхофа неузнаваемым и выпустить его в свет под именем мистера Икс.

Я уже давно придумываю себе новое имя, потому что со старым не сдвинусь с места. Задача трудная. Нужно подобрать имя, которое не обращает на себя особого внимания и произносится само собой. Если я буду тормозить, представляясь кому-либо, то сразу вызову подозрения.

Помимо прочего, мое новое имя должны с легкостью произносить итальянцы.

– Ну, что будем делать, Артур? – спросил меня Тоон после того, как показал мне свое ателье, заставленное коробками. Коробки были битком набиты париками, усами, очками, шляпами и прочими аксессуарами – от вставок в рот до цветных контактных линз. – Как насчет пирсинга или татуировок? – хохотнул он.

Я был категорически против. Татуировки страшно обязывают, и вообще я считаю их дуростью. И значит, уже никогда не смогу с удовольствием смотреться в зеркало.

Мы отвергли татуировки, после чего занялись очками, вставками, усами и бородами. Тоон спросил, как бы я отнесся к шраму или выразительной бородавке, но я не был готов так себя уродовать.

– Конечно, самое лучшее и удобное – изменить внешность собственными усами и бородой, сказал Тоон. – Ежедневная маскировка занимает минимум времени. Другая вставка, другая одежда, борода и усы, цветные линзы и очки в тяжелой оправе. Можно слегка увеличить и немного сплющить нос, это совсем несложно. Короче говоря, все у нас получится.

Тоон действовал решительно. Подобрал несколько париков разного цвета, снял точную мерку с черепа, носа, рта, глаз и ушей, а затем сделал серию портретных фото.

Мне трудно было решить, какую я хочу внешность.

Я поинтересовался, нет ли у него чего-нибудь в стиле Казановы.

– Нашлось бы, приди вы ко мне лет пятнадцать назад, Артур. Мои возможности не безграничны.

– Шутка, Тоон.

Мы выпили пива за успех нашего предприятия.

«Тоон – истинное сокровище», – предсказал Ваутер и был прав.

54

Через неделю – последний день моей службы в компании ватерклозетных принадлежностей Хертога. Марике в третий раз за две недели спросила, нашел ли я другую работу. Я глубоко вздохнул и попытался изобразить отчаяние. Получилось не слишком убедительно.

– В моем возрасте очень трудно начинать с нуля. И, скажем честно, просто невозможно найти такую же хорошую работу, как эта.

Марике вправду мне сочувствует, остальные делают вид. Очень уж они рады, что не их уволили.

– К счастью, на рынке труда снова оживление, – подбодрил меня Беренд.

– Да-да, – сказал я. – Возможно, так оно и есть для дипломированных бухгалтеров вроде тебя, но для торговых работников, кому за пятьдесят, в нашем обществе больше нет места.

Кажется, я немного переиграл, потому что Беренд посмотрел на меня испытующе, словно сомневаясь, не смеюсь ли я над ним.

Господин Хертог четвертую неделю кряду подбрасывает газету с объявлениями о рабочих вакансиях:

– Может быть, здесь найдется что-нибудь для вас.

Он даже начал горбиться, так угнетает его чувство вины в моем вынужденном увольнении.

Я прикидываю, не сказать ли ему: «Ништяк, чувак. Я в порядке. Ты свое дело сделал», но вряд ли это в моих интересах. Иногда мне кажется, Хертог подозревает о моем хорошем настроении. Может быть, он немного сожалеет о своем прощальном золотом рукопожатии, результат какового теперь в полной безопасности лежит на моем новом счете в банке ASN. Бывает, я не могу удержаться и, когда точно знаю, что никто на меня не смотрит, проверяю сальдо через интернет: шестьдесят пять тысяч евро.

Марике позвонила Афре, спросила, знает ли она, какой хороший подарок сделать мне на прощание. Афра сказала, что не знает, но посоветуется с моим лучшим другом Йостом. После чего Йост позвонил мне и спросил, хочу ли я получить новую сумку для гольфа или предпочитаю новые клюшки. Я предпочел сумку. Присмотрел в магазине одну подходящую и сообщил Йосту марку и модель. Йост позвонил Афре, Афра позвонила Марике. Надеюсь, эффект испорченного телефона не сработает, и я не получу вместо сумки для гольфа корзину для пикника.

55

Я съездил на Овертом[23] (Амстердам), в магазин географических карт, чтобы купить лучшую и максимально подробную туристическую карту окрестностей Карпантра, городка километрах в сорока к северо-востоку от Авиньона. Мое первое впечатление: вполне подходящее место для безвременной смерти. Местечко легкодоступное, народу немного, по соседству несколько площадок для гольфа (алиби поездки). А главное, там полно отличных прогулочных маршрутов, где подстерегает несчастье. В Карпантра знакомые Йоста содержат мотель, каковой и станет отправным пунктом аварии. Некоторое неудобство: придется делать солидный крюк, если тебе нужно в Тоскану.

Я даже прикинул: может, свалиться в овраг во время головокружительного спуска на велосипеде с горы Мон-Ванту, которая возвышается неподалеку?

Но кроме романтичной гибели на злополучном участке «Тур де Франс» у этой аварии были, увы, только недостатки. Там всегда слишком много народу, пришлось бы придумывать, как правильно сломать велосипед, из-за названия горы быстро поднимется шум в прессе. Но в первую очередь покажется невероятным, что я вдруг решил взобраться на велосипеде на Мон-Ванту, хотя начинаю задыхаться уже при въезде на мост через Североголландский канал.

На туристической карте многие места были отмечены значком «красивая панорама». Что ж, пусть это случится в одном из таких мест или на пути к нему: смертельное падение в легкодоступный овражек. Чтобы потом все выглядело вполне правдоподобно для возможных туристов по местам катастроф.

Что еще нужно оформить:

1. фальшивый французский полицейский протокол;

2. фальшивое французское медицинское заключение.

Их должен раздобыть Этьен Хюммел, в конце концов за это ему и платят, а Йост найдет человечка, который раздобудет фальшивый паспорт.

– Не дрейфь, никаких проблем, – успокоил он меня.

У него есть на примете несколько кандидатов, нужно только выяснить, кто из них предложит оптимальное соотношение цены и качества услуги. За новый паспорт мне придется выложить примерно три тысячи евро.

Этьен Хюммел на своем фургоне для перевозки трупов, с фальшивыми бумагами из Карпантра, отправится прямиком в Пюрмеренд, повезет туда гроб с мешками, набитыми песком, весом 85 кг. По прибытии он даст понять: зрелище трупа настолько ужасно, что гроб открывать не стоит. Затем кремация – и дело в шляпе.

Вуаля, можно бы расслабиться, откинуться на спинку сиденья, да только все время ждешь подвоха.

Еще я купил карту Тосканы. Очень подробную. На ней значится деревушка Маццолла, немного юго-восточнее Вольтерры. И может быть, значок на карте, прямо под Маццоллой – это и есть моя будущая вилла.

56

Одна из самых печальных и чаще всего отвергаемых жестоких истин: в любви редко случается хеппи-энд. Почти всегда она начинается с высшей точки и кончается зияющей пустотой. Ах, если бы все было наоборот! Допустим, ты встречаешь женщину, которая не привлекает тебя физически, не вызывает у тебя никакого интереса и, главное, раздражает тебя своими дурацкими привычками и вечным нытьем. Ты исподволь наблюдаешь за ней в течение многих лет и начинаешь все больше ценить ее, все больше уважать, находишь ее все более сексуальной и в итоге влюбляешься по уши, да так и остаешься влюбленным. Пока однажды ночью вы оба, о счастливое совпадение, спокойные и удовлетворенные, не заснете навек вечным сном.

Вместо «жена» или «ее» может стоять «муж» и «его».

Творец судил иначе. Он наметил обратный маршрут не только для любви, но и, в сущности, для всей жизни: человек начинает ее маленьким ребенком, радостным и ничего не ведающим, с пятнадцати до тридцати пяти лет достигает ее вершин, а следующие пятьдесят лет скользит по наклонной прямиком в смерть. Числа могут быть разными для разных индивидов, но в общем, они для многих одни и те же. Один-единственный раз только и увидишь, как чета стариков, счастливая и удовлетворенная, рука об руку шаркает к концу своей жизни. Но того, кто из них умрет последним, все-таки ждет печальный конец.

Мой побег в Италию станет серьезной попыткой протеста против медленного и неизбежного погрязания в болоте рутины и распада. Фу, Артур, не говори красиво!

Но ведь и в Пюрмеренде есть много прекрасных вещей.

Today I feel passionate with a promise of mysterious excitement.

Today I feel dreamy floating through a field of flowers.

Today I feel marvellous, dancing all night with a golden glow[24].

Чтобы испытать такие роскошные чувства, достаточно с утра принять душ с жидким мылом «Хема». Так и написано на флаконе. Ясное дело, не стали бы писать, будь это сплошное вранье.

57

Я прочел в газете, что даже похоронных дел мастера в наше время посещают тренинги по самообороне. Один сотрудник компании «Дешевые похороны» поведал о кремации, которая, еще не начавшись, закончилась страшной потасовкой из-за одного незваного гостя.

Нет, я не выдумал название «Дешевые похороны». Такого нарочно не придумаешь. Я даже не задаюсь вопросом, на какой сегмент рынка рассчитаны «Дешевые похороны». Просто мне интересно, кто испытывает столь мало уважения к покойнику или настолько убог, что пользуется услугами этой похоронной компании. И не лучше ли, от греха подальше, скрыть подобное название на время траурной церемонии? У меня возникает еще один животрепещущий вопрос: каков на вкус дешевый торт «Дешевых похорон»?

Второй анекдотический случай, описанный в газете, произошел в Роттердаме, где полиции пришлось очистить зал крематория, так как гости хлестали друг друга букетами цветов.

Некий эксперт уверял в газете, что в половине случаев появление на похоронах ребенка или бывшего супруга (супруги) покойника не приветствуется. Я чуть не свихнулся, размышляя о том, удалось бы мне пригласить на свои похороны кого-нибудь нежелательного для других гостей, но, увы, не припомнил никого. Моя смерть будет обставлена благопристойно, так же благопристойно, как прошла моя жизнь.

Я думаю, Артур думает, что я думаю, что у него есть любовница. Я вижу, что в последнее время он ведет себя странно, но никакой тайной связи у него нет. Я слишком хорошо его знаю, я бы заметила.

Возможно, он бы и хотел ее иметь, но у него кишка тонка. Когда дело дойдет до дела, он не сможет изменить жене. Хотя было одно исключение, лет десять назад. Тогда я была уверена, что некоторое время у него была подруга, видимо по работе. Мужчины в этих делах так наивны, думают, жены ни о чем не догадываются. А жене сразу бросается в глаза, что ее родной муж слишком уж старательно делает вид, что уходит помочь товарищу по работе или выпить пива со старым знакомым.

«И с кем же именно?»

«Ну, ты его не знаешь. С Клаасом, из нашей прежней футбольной команды».

Артур вдруг стал каким-то рассеянным, то и дело смотрел на телефон и вел себя вежливей, чем обычно. И спать ложился позже, чем обычно.

Я обсудила ситуацию с подругами: почти все мужья чем-нибудь выдают свое увлечение.

Лотта, одна из моих подруг, просто-напросто обшарила все карманы брюк и пиджаков своего мужа и сразу обнаружила доказательства измены: два билета в кинотеатр, счет из кафе за четыре кружки пива и четыре бокала розового и чек из парфюмерного отдела дорогущего универмага «Бейенкорф».

«Для меня он всегда покупает духи в „ХЕМЕ“», – возмущенно подчеркнула она.

Собрав три неопровержимые улики против своего драгоценного Хермана, она в одно прекрасное утро выложила их на поднос для завтраков вместе с запиской, что уезжает с приятельницей на два дня в Антверпен и надеется, что к ее возвращению кое-какие вопросы будут решены. Херман дрожит за свои деньги, как пасхальный заяц за яйца. Лотта никогда больше не сказала об этом ни слова. По крайней мере ему. Мы – другое дело. Блестяще!

Мария заметила, что муж сильно увлечен ее подругой, и некоторое время через свой телефон контролировала номера обоих подозреваемых. И в самом деле: раз за разом она убеждалась, что с их номеров печатают сообщения одновременно. Один раз – случайность, два раза тоже, но двадцать пять раз – неопровержимая улика. Вскоре она развелась, вот так.

Когда я заподозрила, что Артур влюблен в другую, я долго колебалась, устраивать скандал или радоваться, что муж ведет себя намного лучше, чем обычно. Я выбрала последнее. Должна признать: меня пугала не столько его измена, сколько перспектива возможного развода. Тогда я не слишком верила, что он способен на такой смелый шаг. А теперь можно сказать, я приняла верное решение. Через пару месяцев все прошло. Подозреваю, она его бросила, так как долгое время он жутко хандрил.

58

– Дорогой Артур, я действую вопреки своему желанию, но несчастливое стечение обстоятельств вынуждает нас расстаться с вами. Много лет вы с энтузиазмом трудились на благо нашей славной компании, за что я, за что все мы вам благодарны.

Компания согласно кивнула.

– Рынок ватерклозетных принадлежностей – трудный рынок. Спрос может быть достаточно стабильным, но конкуренция со стороны Восточного блока и стран с низкой заработной платой убийственна. Я как руководитель фирмы должен принимать радикальные меры и смею вас уверить, для меня было мучительным решение уволить такого сотрудника, как вы.

Директору Хертогу и впрямь пришлось туго, я чуть было не растрогался.

Хотел бы я посмотреть на физиономии бывших коллег, если бы сказал им, что вовсе не нуждаюсь в их сочувствии, так как собираюсь роскошно жить на ренту в Италии. Даже несмотря на тот факт, что слово рента при процентной ставке 0,15 % много потеряло в своем значении.

– В знак нашей высокой оценки твоих заслуг мы скинулись, и я сам тоже вложил свою долю, чтобы преподнести тебе достойный прощальный подарок.

Хертог водрузил на мой опустошенный рабочий стол огромный пакет. Марике наверняка потратила четыре рулона подарочной бумаги, чтобы упаковать мою новую сумку для гольфа. Зря старалась, так как все, и я в том числе, знали, что там упаковано.

– Ой, в точности такая сумка, как я хотел. Она мне здорово пригодится, ведь у меня теперь будет уйма времени для гольфа. – Я весело оглядел окружавшие меня кислые физиономии. – Не будем так уж печалиться. Что сделано, то сделано. Я ни на кого лично не держу зла за то, что вылетел с работы. Все вы по отдельности были хорошими коллегами.

Сначала я намеревался сказать «фантастическими коллегами», но тогда у них могли возникнуть слишком сильные подозрения. А моя цель была оставить компанию ватерклозетных и сантехнических принадлежностей в недоумении: Артур и впрямь думал так, как сказал, или нет?

– Я принес великолепный обсыпной яблочный пирог, чтобы в последний раз вместе с вами устроить веселое чаепитие. Кто хочет кусочек?

Разумеется, каждый захотел. Заткнув рот пирогом, ты в любом случае вправе помалкивать. Пирог поглощали в гробовой тишине. Засим я пожал каждому руку и поцеловал Марике. Она смущенно обняла меня.

– Ну, вот и все. Мне пора. А вы еще сможете часок поработать.

Я высунулся из машины, как лейтенант Коломбо в старом кино, не оглядываясь, поднял руку и свернул за угол. Я заранее продумал все стандартные слова и жесты и разыграл их как по нотам. Смотрите, как легко покидает контору человек, имеющий особый повод для радости, ведь он в последний раз обозревает в зеркале заднего вида деловой район Брёкелен.

59

– Слушай, а ты как хотела бы: чтобы тебя схоронили или кремировали? Возможно, мы уже обсуждали это, не помню.

Афра сердито взглянула на меня. Неужели я впадаю в маразм? Мы договорились об этом много лет назад. Оба подписали бумагу, что хотим быть похороненными. Бумага у нее в ящике, а я напрочь забыл.

– Ах да, – сказал я.

– Действительно вспомнил или только делаешь вид? – спросила Афра подозрительно. – Ты первый заявил, что ни за какие деньги не хочешь развеяться с дымом. Так и сказал, я твои слова отлично помню.

Кажется, момент оказался неподходящим. Я-то хотел завести разговор о том, что мне все-таки больше нравится быть сожженным. Чтобы стереть все следы.

Когда Афра вечером ушла на йогу, у меня было время спокойно поразмыслить. Но что толку: я не мог придумать бесспорного аргумента, который убедил бы Афру, что ей придется меня кремировать, а не хоронить.

Зато это позволило взглянуть на вещи по-другому.

Кремация необходима, чтобы потом никто не догадался, что меня в гробу не было. Но чтобы усомниться, был ли я в гробу, нужно иметь очень веские основания. Например, чтобы кто-то увидел меня где-нибудь, узнал и поднял большой шум или, по крайней мере, рассказал об этом Афре. И тогда сложилась бы весьма неприятная, неопределенная ситуация. Для меня, но и для Афры. Разве у нее тогда не будет права избавиться от этой неопределенности? Скажем, она потребует эксгумации и вместо скелета обнаружит в гробу несколько мешков с песком. Это навело меня на мысль подложить в гроб трогательное письмо с извинением. На всякий случай. Ведь тогда это уже не будет иметь значения.

И еще одна мысль пронеслась в моем мозгу: хорошо бы выкупить права на погребение минимум лет на тридцать. Чтобы через десять лет меня не выкинули из могилы и смотритель кладбища, со шляпой в руке, не позвонил в дверь Афры: «Присядьте, сударыня, не волнуйтесь, мы сделали очень странное открытие».

Слишком рано освобождать могилу – значит будить спящих собак, а это ни к чему. Другое дело – если кто-то активно занимается поисками истины. И у Афры есть право на истину. Один обман не скроешь другим обманом, не стоит и пытаться. На чем всегда прокалываются мелкие и крупные мошенники, хоть белые воротнички, хоть убийцы? На том, что, когда их ловят с поличным, они продолжают выкручиваться и лгать, сваливая вину на других. Может, это и звучит смело и неправдоподобно, но, если возникнут резонные сомнения, я покаюсь в содеянном, со всеми вытекающими последствиями.

Итак, придется меня не кремировать, а хоронить. Тем самым я иду на риск оставить вторую убедительную улику моего обмана: пустой гроб наряду с живым и здоровым Артуром с итальянскими усами. Ничего не поделаешь.

60

Соседская девочка Фредерика несколько дней повсюду носила с собой свою мертвую морскую свинку. Родители ничего не замечали, пока однажды утром мать не увидела ее на подушке рядом с головкой дочери. Проснувшись, Фредерика упорно твердила, что несколько дней назад Пушок заснул и не захотел просыпаться. Поэтому Фредерика положила его в рюкзак и взяла с собой в школу. А когда играли в футбол, она сунула Пушка в спортивную сумку. Некоторые ребята из футбольной команды гладили его и говорили, что он симпатичный. Фредерика ни на минуту не выпускала Пушка из виду, не расставалась с ним ни в туалете, ни в душевой. Там она клала его на полотенце, а полотенце – в раковину.

Нет-нет, его нельзя хоронить, ни за что. Пушок должен остаться с ней. Даже когда отец смастерил красивый гробик и обклеил его изнутри синим бархатом, девочка не отдала Пушка, сколько бы конфет и кукол ей ни предлагали. Сказалось мягкое, антиавторитарное воспитание, практикуемое родителями.

– Хранит верность даже после смерти, – вздохнул отец.

Он пришел к Афре за советом, ведь когда-то она прослушала полный курс детской психологии. Афра не знала, что сказать. Против упрямой любви семилетней девочки к животному психология бессильна. Два дня отец и мать беспомощно следили за девочкой, но потом Пушок начал вонять. В конце концов, они забрали у спящей Фредерики мертвую свинку и подсадили в клетку новую, живую.

О дальнейшем развитии событий мы узнали в семь утра, когда были разбужены криками девочки, продолжавшимися больше часа.

– Не хочу коричневую! – истерично вопила она.

В девять часов утра все семейство явилось в зоомагазин, дабы обменять коричневую морскую свинку на черно-белую и котенка. И только тогда Фредерика вдруг угомонилась.

В полдень мертвого Пушка похоронили в саду. Из своего кабинета – он же гладильная подсобка на втором этаже – я, стоя за занавеской, подсматривал за похоронами. Отец, готовый на все ради доченьки, вырыл нелепо глубокую яму, чтобы Пушку было теплее лежать под толстым слоем земли. Гробик исчез в глубине. Затем сосед засыпал яму, разровнял землю и установил гнома с тачкой, пусть сторожит могилку. Все это он проделал по приказу Фредерики, а она во время всей церемонии не пролила ни слезинки и сразу после ее окончания весело побежала играть с новой кошечкой.

С тех пор как решил организовать собственные похороны, я смотрю на погребальные церемонии другими глазами. Даже эти похороны мертвой морской свинки меня растрогали.

Мне кажется, я тоже не прочь иметь на своей могиле гнома с тачкой. Гнома в человеческий рост.

61

Если судить по некрологам в газетах, вся земля превратилась в сущий рай: здесь живут сплошь фантастические люди. По крайней мере, почти все, кто недавно помер и удостоился некролога, были фантастическими людьми. Общительными, любящими, безупречными, трудолюбивыми, опытными, сильными, вдохновляющими и незабываемыми. Незабываемыми, конечно, в узком смысле, а именно, пока не умрет последний, кто знал покойника. Одиозные и прославленные личности не считаются. Гитлера и Бетховена еще долго будут помнить.

Понятно, что некролога заслуживает не каждый, ведь это весьма дорогое удовольствие. Поэтому, если приходится сокращать расходы на покойника, например, если родственники бедны или жадны, они первым делом экономят на некрологе. Знаменитости в Нидерландах часто удостаиваются непомерного числа некрологов. Всевозможные друзья, знакомые, коллеги, компании и учреждения выныривают в газете, чтобы документально засвидетельствовать свою печаль. Пусть все видят, что они существуют и были знакомы с покойным.

В настоящее время я тщательно штудирую некрологи. Тайком завел папку с вырезками, где храню самые оригинальные и поэтичные образцы. Я прячу ее среди налоговых документов, так как Афра туда не заглядывает.

Я все еще надеюсь найти хоть одно упоминание о недостойном поступке покойника. Хотя бы о том, что он когда-то обидел муху или встал с левой ноги. Ничего, совершенно ничего.

Теперь я примеряю к себе следующее объявление:

Очень вовремя от нас ушел

Артур Опхоф, 50 лет.

Когда-то он был многообещающим юношей с идеалами, но ничего путного из него не вышло. Вообще-то он был слабаком, хоть и порядочным слабаком.

В компании «Хертог. Ватерклозетные и сантехнические принадлежности» он зарекомендовал себя в лучшем случае как посредственность и посему был недавно уволен.

Его уход огорчил только его друзей Йоста, Ваутера и Стейна, так как впредь им придется играть в гольф по пятницам после полудня не вчетвером, а втроем.

Остальные будут не слишком горевать по Артуру.

Артур оставил жену и собаку.

Жаль, жаль, жаль, что такой некролог привлек бы слишком много внимания, а то бы я в свое время поместил его в газете. Тем самым я раскрутил бы газету и, кто знает, какую-нибудь рубрику в телевизионном ток-шоу «Замечательные люди».

62

Стейн, ей-богу, сидит у меня в печенках. Old friendships never die. Старая дружба не ржавеет – звучит красиво, но это неправда. Одни старые друзья – как бетон, а другие – как железо. Они-то и ржавеют. Рано или поздно неизбежно происходит распад.

Вроде бы со Стейном все в порядке, по крайней мере, он изменился не больше, чем я или двое других моих приятелей, но темы для разговоров постепенно иссякли, нам стало нечего сказать друг другу. Играя по пятницам в гольф, я в последнее время замечаю, что Стейн все больше болтается сам по себе, это ясно как божий день. Грустно, конечно. Каждый это чувствует, но никто об этом не говорит. Для Йоста, Ваутера и меня Стейн – отрезанный ломоть, но Стейн об этом не догадывается. Мы – единственные, кого он может считать друзьями. Его властная жена и такой же властный сын не в счет. В школе, где он работает, у него друзей нет, только коллеги, которые изображают симпатию, и ученики, которые в лучшем случае не проявляют к старому учителю немецкого ни малейшего интереса. Для него пятница на поле для гольфа – единственный день недели без утомительной работы и раздумий. Я не хочу лишать его этой отдушины, ведь Стейн у нас пай-мальчик, хотя бы потому, что с готовностью ищет на поле чужие мячи. Собственный мяч его мало волнует. Когда он его теряет, то сразу бросает новый. От Йоста и Ваутера помощи в поисках не дождешься.

«Потерю искать – зря время терять» – таков их девиз.

Стейн становится довольно печальной фигурой, ну как его оттолкнешь? Вот и поддерживаешь бедолагу, из гуманных побуждений, по пятницам после полудня.

Но проект «Италия» создает проблему. Мы не можем посвятить в него Стейна. При всем желании ему нельзя в нем участвовать. Если после моих фальшивых похорон он встретит в булочной Афру, его замучают угрызения совести. Если его жена Теа учинит ему допрос с пристрастием на предмет гольф-тура во Францию, он не выдержит и проболтается о тайном пристанище в Италии. Участие Стейна в заговоре во много раз увеличило бы риск провала. Не говоря уже о том, что Стейн, с его грамотной речью, через пару часов и после нескольких кружек пива начинает страшно раздражать Ваутера. И тот задает ему вежливые вопросы типа:

– А твоя Теа в рот берет? У нее такая огромная пасть!

Подобные вопросы Стейну не нравятся.

Мне, кстати, тоже. Но, к счастью, приятели редко интересуются подробностями моей сексуальной жизни.

Мы отменяем гольф, только когда погода совсем уж скверная. При обычной плохой погоде мы делаем девять лунок, а во всех прочих случаях – восемнадцать. Ловим кайф четыре часа подряд, после чего пиво и тефтельки приобретают восхитительный вкус. Но в последние недели после гольфа мы все нетерпеливее ждем, когда же наконец Стейн отправится домой и мы сможем зарыться в свои итальянские планы. «Зарыться» – одно из самых нелепых слов, какие я знаю, попробуйте произнести его пять раз подряд, но здесь оно уместно. Предвкушение – великая вещь. Мы ведем себя как мальчишки, которые построили шалаш в лесу, тайком курят сигареты и заедают каждую целой пачкой бисквитного печенья.

Наша тайная хижина – вилла в Тоскане с видом на холмы и холодильником, полным вина и пармской ветчины. И Стейну с нами не по пути. Но как отделаться от него пристойным образом? Пока что мы не придумали ничего лучше, чем помалкивать при нем как партизаны.

Но один раз я проговорился.

– Как сказать по-итальянски «мяч послан в аут»? – брякнул я.

– Ты это к чему? – не понял Стейн.

– Да так просто…

63

Ранняя весна. Расцвели крокусы.

Мои сомнения растут по мере приближения окончательного решения. Несколько месяцев назад я был полон решимости и чувствовал себя героем, а теперь, когда до моего исчезновения осталось всего четыре месяца, появилась неуверенность.

На прошлой неделе я трусливо промямлил Йосту и Ваутеру, что хорошо бы отложить весь план еще на годик, так сказать для лучшей подготовки. И получил по полной.

– Артур Опхоф, чертов слабак, если ты думаешь, что мы упустим две роскошные поездки летом в Италию только потому, что вы, сударь, готовы наложить в штаны, то очень ошибаешься, – улыбнулся Йост, но как-то жестко.

– Хочу добавить, – сказал Ваутер, пристально глядя на меня прищуренными глазами, – что тогда тебе придется поискать двух новых друзей.

Я понял, что точка невозврата давно пройдена. Об отказе путем отсрочки не может быть и речи.

– О, тогда пардон, бредовая была идея.

– Да-да, – прозвучало одновременно из двух глоток.

И хорошо, что Йост и Ваутер отреагировали так резко. Погрози мне пальчиком – и я лапки вверх.

Я отдаю себе отчет, что, вероятно, провожу в Голландии последнюю весну, а если вернусь, то нескоро. Интересно, там у них, в Тоскане, тоже есть крокусы?

64

В суринамско-креольском обряде погребения члены похоронной команды раздают скорбящим родственникам носовые платки, чтобы слезы не капали на мертвых. Дело в том, что слезы могут подпортить связь с миром духов.

Кроме того, теперь я знаю, что существуют гуманитарные похоронные ораторы, фонд «Погребальное наследие», похоронный сайт uitvaartmarkt.nl, мемориальные чаши и урны в садах.

Я посетил музей похорон «До встречи». Красивые гробы, прекрасные фотографии и впечатляющая коллекция миниатюрных катафалков. Композиции из волос вызывают некоторые возражения. Ни одного длинного светлого конского хвоста на стене или какого-нибудь растаманского дреда, сплошь унылые кружева из мелких седых кудряшек.

Великолепным экспонатом музея считается старинный сундук с погребальной утварью. А в нем еще и пила. Я никак не мог отделаться от мысли о трупе, слишком длинном для этого гроба. Там, правда, слонялся смотритель, какой-то назойливый волонтер, но я не решился спросить, для чего служила эта пила.

Чтобы отвлечься от такого множества мертвечины, я заглянул в ближайшее кафе и заказал тосты с сыром, ветчиной и кетчупом.

Музей входит в комплекс «Де ниуве остер» – место захоронений, крематорий, мемориальный парк. Это не кладбище, а нечто совсем иное. Огромный парк. Во время первого посещения музея я осмотрел только первую линию могил. Судя по надписям и фото на надгробиях, на этом участке хоронят важных цыган. На могиле одного цыганского барона красовалось не только большое фото его самого, но и его американского лимузина. Огромные безвкусные гробницы с множеством мраморных колонн на чем-то вроде балкона давали понять, что смерть цыгана из племени рома отнюдь не располагает к смирению. Впрочем, это могло быть и племя синти, не знаю, какая между ними разница. Слышал однажды, что они обзывают друг друга, значит, какая-то разница все-таки должна быть. Кроме того, не исключаю, что там лежат никакие не цыгане, а югославские мафиози.

День был пасмурный, моросил дождь. Я еще вернусь сюда в какой-нибудь солнечный день, с термосом, полным белого вина.

65

– Маленький Янтье, семи лет, неожиданно входит в ванную комнату. Его мама, стоящая под душем, быстро прикрывает обеими руками свой ершик. «Что у тебя там?» – с любопытством спрашивает Янтье. «Э-э-э… птенчик», – отвечает его стыдливая мама. «Ну, – говорит Янтье, – смотри, как бы он не клюнул тебя в матку».

Стейн был последним человеком, от которого Йост, Ваутер и я могли ожидать подобного перла. Стейн сразу же вырос в наших глазах, что было не очень кстати. Ведь мы уже постановили, что как раз сегодня Ваутер растолкует ему, что он не сможет участвовать в наших гольф-турах нынешней весной и летом. Мы исходили из того, что Стейн не сможет взять отгулы в школе, но полной уверенности у нас не было. А вдруг он воспользуется специальными отпускными днями для пожилых работников?

Мы могли бы вообще ничего ему не говорить, но вероятность, что он догадается, что мы ездили в Италию без него, была слишком велика.

– Послушай, Стейн, дружище, надо бы перетереть… поговорить кой о чем. – Ваутер смотрел на Стейна исподлобья.

Стейн смотрел на Ваутера озадаченно.

– О чем? Ну, выкладывай.

– Дело такое… через пару месяцев Йост, Артур и я устраиваем две небольшие экскурсии. Вероятно, ты бы все равно с нами не поехал, из-за работы, но на всякий случай имей в виду, что ничего не выйдет.

Я не раз слышал от Ваутера куда более убедительные речи.

– Как это ничего не выйдет? – подозрительно спросил Стейн, и глубокая морщина пересекла его лоб.

– Ну… фактически… дело в том, что с нами едут… короче, в игру замешаны женщины, – сказал Ваутер.

– Женщины? Какие женщины?

– Скажем так, не наши жены. И мы не хотим обременять тебя избыточной информацией или ставить в неудобное положение.

– И ты, Артур? – как-то недоверчиво обратился ко мне Стейн.

– Ну… пока не совсем ясно, э-э-э… но возможно.

Ваутер меня здорово удивил. Ну да, он обещал придумать что-нибудь, но эта байка о коллективном адюльтере… явный перебор.

Воцарилось молчание.

– Что ж, удачи. Хорошие вы друзья, ребята.

На Стейна больно было смотреть, такое отчаяние выражала его физиономия.

– Не горюй, в следующий раз опять поедешь с нами. Организуем экскурсию специально для тебя, во время школьных каникул, а дам оставим дома, – сказал Йост. – Еще пивка?

– Уволь, нет настроения, – промямлил Стейн.

– Не обижайся, старина, тут ничего личного, ставлю всем по кружке за нашу дружбу, – подсластил пилюлю Йост.

Стейн тяжко вздохнул.

– Ну, разве что одну кружечку. И пойду домой. Мне пора.

Сколько раз я предупреждала Артура, что, прежде чем бросить его брюки в стиральную машину, я проверяю карманы, так как он регулярно сует туда всякую ерунду: обертки от конфет, мелкие монеты, скрепки, носовой платок, магазинные чеки. Я вынуждена так поступать с тех пор, как он забыл в заднем кармане пачку розовых рекламных карточек и два моих платья непоправимо окрасились в розовый цвет.

– Ох, извини. Свалял дурака, – только и буркнул он из-за своей газеты.

Я разозлилась. Ему такие вещи до фонаря.

– По-моему, платье стало даже красивее, – заявил он, когда я выложила перед ним доказательство его глупости.

Я просто рассвирепела. Он не шутил, он и впрямь так думал.

На прошлой неделе я, к своему изумлению, обнаружила в заднем кармане билет в музей похорон.

– Как тебя занесло в музей похорон? – спросила я вечером за кофе.

Он вдруг испугался.

– О, э-э… собственно говоря, случайно. Туда ехал Ваутер, и я… с ним за компанию.

Артур совсем не умеет врать. Начинает заикаться и смотреть в другую сторону, классика жанра.

– За компанию? – переспросила я. – В музей похорон? И на кремации ходишь для потехи?

– В общем, да. У Ваутера там какие-то коммерческие дела.

– Какие?

– Точно не знаю. Это допрос или что? Кстати, очень интересный музей. Там был сундук с погребальной утварью, а в нем большущая пила. Вот я и думаю, что такое ею распиливали, раз она попала в музей?

Я ушла в кухню. Артур знает, что я терпеть не могу таких жутких историй. И рассказал это назло мне.

Все-таки странно, что он отправился в этот музей. В последнее время он проявляет какой-то нездоровый интерес к смерти.

66

Осваиваю на практике dolce far niente, благословенное блаженное безделье. И вполне успешно.

Когда Афра дома, я при первой возможности смываюсь. Отговариваюсь тем, что выполняю некие дружеские поручения Йоста, а на самом деле брожу по Амстердаму по своим маршрутам. Я поставил себе цель, прежде чем эмигрировать в Италию, посетить все музеи Амстердама, кроме музея пыток. А насчет музея секса пока не решил.

Свободное время дает мне главное преимущество: я успеваю всюду.

Примерно в десять часов сажусь в Пюрмеренде на автобус, еду до Амстердама и с Центрального вокзала иду пешком в намеченный на данный день музей. По дороге выпиваю одну или две чашки кофе, желательно в кафе на воздухе. За короткое время я наловчился двигаться в обход мест, где бродят толпы туристов. Фактически нужно избегать небольшой зоны: Дамрак, Дам, Рокин и прилегающие улицы, Валлен, дом Анны Франк, площади Рембрандтплейн, Лейдсеплейн и Мюсеумсплейн.

Я собирался посетить дом Анны Франк, но подумал и решил туда не соваться. На прошлой неделе очередь трижды заворачивала за угол, а ведь сейчас еще не пик туристического сезона. Постоял в очереди и прикинул, что еще часа четыре придется ждать, чтобы глянуть на книжный шкаф и заднюю комнату. Мне достаточно это вообразить.

В первой тройке музеев (Рейксмюсеум, Городской музей и Музей Ван Гога) тоже толчея, но там, по крайней мере, кое-что висит на стенах.

А пока что я успел осмотреть археологический музей Алларда Пирсона, Музей сумок и Амстердамский музей движения Сопротивления. Ставлю три галочки в списке. Во всех трех местах ланч оставлял желать лучшего, но остальное было потрясно: целые залы для меня одного.

Афра не задает вопросов. В наших отношениях стадия живого интереса друг к другу давно миновала. Приходя домой, мы спрашиваем: «Как прошел день?», но ответ нас больше не интересует. Он тоже может быть кратким: «Вроде хорошо».

Когда Афры нет дома, я спешу домой. Честно выполняю легкие хозяйственные поручения, потом читаю какую-нибудь хорошую книжку, учу итальянский или работаю в саду, то есть в основном наблюдаю, как там все растет. А еще я решил, что начну рисовать. Нечто сумбурное в стиле Карела Аппела[25], яркие краски, крупные мазки… А от них перейду к пейзажам, напишу подсолнухи и кипарисы с высоты моего итальянского холма. Так сказать, Винсент Ван Гог и Карел Аппел в одном флаконе. Dolce far niente.

67

Луи Моллема, вот кто это будет, или, по-итальянски, Луиджи Молима.

Итальянцы должны легко выговаривать это имя.

Я изложил свое желание Йосту, а он в свою очередь сообщил его своему человечку по части фальшивых документов. С фотографией пока проблема. Не могу же я ради пары снимков на паспорт ни с того ни с сего уже сейчас изменить свою внешность. Йост обещал узнать, можно ли наклеить фото в последний момент. Я получу паспорт и водительские права. Не думаю, что итальянцы в моей деревне будут проявлять излишнее любопытство. Надеюсь, для этого они слишком ленивы. Или слишком продажны; в таком случае придется раскошелиться на несколько купюр в 50 евро.

Похоже, эти итальянцы могут создать кое-какие практические проблемы. В исследовании трудовой этики среднего итальянца, которое два года вела итальянская полиция, имеются сногсшибательные примеры оплачиваемых прогулов. В одной больнице, в Неаполе, по утрам являлись на работу двое сотрудников вместо двадцати и отмечались за всех; один менеджер в рабочее время подхалтуривал поваром в гостинице за тридцать километров от основного места своей службы; один врач в рабочее время много раз удирал в такси на теннисный корт.

По всей Италии врачи государственных учреждений щедро выдают служащим медицинские справки. Каждого восьмого из 80 тысяч работников здравоохранения корпоративный врач по состоянию здоровья освобождает от работы, за которую они получают деньги. Так что в Тоскане лучше в больницу не попадать.

В Палермо 270 дворников сидят на больничном, вместо того чтобы мести тротуары, но еще хуже – попасть с сердечным приступом в больницу, когда все врачи якобы болеют и сидят по домам, или когда начальство отправляет их на теннисный корт. Но и это не предел: на Сицилии задержали медбрата, подозреваемого в том, что он в своей машине скорой помощи приканчивал смертельно больных пациентов, чтобы подкинуть клиентов своему приятелю-похоронщику. Вероятно, за комиссию.

И все же, все же… я питаю слабость к Италии. Может, потому, что там всё на поверхности. Они почти не пытаются скрывать свои грешки, даже иногда кокетничают ими.

В Италии есть профессия codista, занимающий очереди. Вы можете нанять его, чтобы он постоял за вас в очереди, например, на почте. Если верить моей газете, в Европе нет другого народа, который столько стоит в очередях, как итальянский: в среднем четыреста часов в год. Большей частью в учреждениях. Постараюсь, по возможности, избегать этого занятия.

Переехав в Италию, я опущусь на сорок два пункта. В мировом рейтинге самых счастливых стран Нидерланды занимают шестое место, а Италия – сорок восьмое. Наверно, составители рейтинга забыли об итальянской кухне и итальянском солнце. Не иначе как забыли.

68

После бесконечных метаний и колебаний я принял решение: накануне своего так называемого ухода сообщу Эстер, что все это инсценировка и я надеюсь начать с чистого листа беззаботную новую жизнь.

Думаю, таким образом я хотя бы избавлю ее от большого огорчения. Она умеет радоваться радости других, а это свойственно далеко не многим. Мой тесть – вопиющий пример противоположности, он всем сердцем желает каждому такой же безрадостной жизни, какую ведет сам.

Я не буду звонить Эстер, я напишу ей письмо. Прошлый раз я много дней был сам не свой оттого, что услышал ее голос. Думаю, и с ней было так же.

Никак не могу решить, давать ли ей мой адрес в Италии. Соблазн велик. Ее детям уже двенадцать, четырнадцать и семнадцать лет. И во мне живет искорка надежды, что через несколько лет она сочтет свою материнскую миссию выполненной и решится уехать в Италию, вернуться к своей большой любви. В то же время я знаю, что сам себя обманываю. «Увижу тебя снова лишь на твоих похоронах», – твердо сказала она во время нашего последнего телефонного разговора. И я ее понимаю. За десять лет притерпеваешься к отчаянию. Вспоминаешь о любимом человеке не каждый день, самое большее раз или два в неделю. На смену боли приходит печаль. К ней привыкаешь. А еще знаешь, что, возможно, гоняешься за тем, чего больше нет. К чему бередить старые раны. Разум советует оставить их в покое, но чувство все еще сыплет на них соль.

Итак, она не придет на мои фальшивые похороны. И на настоящие тоже не придет. Какими будут настоящие похороны, я пока стараюсь не думать. Если все сложится удачно и Йост с Ваутером будут еще живы, то придут только двое друзей да итальянский священник с кропилом.

Я не сообщу Эстер мой итальянский адрес. Впрочем, я еще подумаю об этом.

69

Телевизионная программа «Без сучка без задоринки» освещает похоронное дело во всех аспектах. Вчера выступал смотритель печей, человек, обслуживающий печи крематориев. Теперь я кое-что об этом знаю. Например, что в печь загружается только один покойник, и не раньше, чем она разогреется ровно до 800 градусов. После кремации остается около четырех килограммов пепла. Затем смотритель с помощью большого магнита извлекает остатки железа, в основном шурупы от гроба. Я всегда думал, что после этого пепел можно помещать в урну, но это не так. Дело в том, что в нем еще остаются большие куски костей. В урне они будут греметь. И чтобы их хорошенько измельчить, останки сначала перемалывают.

Смотритель печей и после многих лет считает свою профессию увлекательным занятием. Может, оно и так, но мне показалось, что он в своей красивой синей пыленепроницаемой куртке вытаскивает останки из печи, как беззаботный пекарь пиццу.

– Что это ты смотришь? – В комнату вошла Афра с кофейником в руках.

– Интересную телепрограмму о кремациях и похоронах.

– Господи, Артур, там нет ничего повеселее?

В этот момент на экране появилась дама, посвятившая свою жизнь похоронам детей. Она продемонстрировала гроб с несколькими отделениями (кажется, из дешевого магазина «Ксенос»), предназначенный для мертворожденных деток.

Афра застыла, слезы брызнули у нее из глаз. Она беззвучно рыдала. Я обнял ее, погладил по волосам, и она некоторое время молча сидела на диване. Потом сказала:

– Твой кофе остыл. Сварить свежий?

70

Тоон современнее, чем я думал. Мой визажист-пенсионер, который должен сделать из меня неузнаваемого Луиджи Молима, пригласил меня к себе в мастерскую.

– Садитесь, Артур. Хотите пивка?

– Сейчас одиннадцать часов, Тоон, так что сварите кофе, если у вас есть.

Нет, кофе у Тоона нет, разве что оранжад, если угодно.

Тоон поставил на стол передо мной ноутбук, открыл его и приказал мне зажмурить глаза.

– А теперь смотрите, – сказал он через полминуты.

Я увидел на экране два фото (в профиль и анфас) холеного господина с седой бородкой, усами и конским хвостиком. Большие затемненные очки, характерная бородавка и кривоватый нос. А также глаза серо-зеленого цвета и румяные щеки.

– Это я?

– Да, вы. Полный отпад, а? – Тоон явно гордился своей работой. – Что скажете?

– Да-а… непохож… неузнаваем… Думаю, придется привыкать, когда буду по утрам смотреться в зеркало.

Честно говоря, снимки меня немного испугали. Особенно конский хвостик. Если что и раздражает меня в стариках, так это так называемые артистичные конские хвосты.

– А хвост обязательно? – спросил я.

– Что-то вы дрейфите, Артур, вам не нравится этот прекрасный конский хвост?

– У нас в Пюрмеренде мужики с такими хвостами всегда носят спортивные костюмы и выгуливают противных собак.

– Что ж, давайте сделаем вам спортивный костюм и добавим собаку. Тогда уж вас вообще никто не узнает, – обрадовался Тоон.

В конце концов мы состригли хвост и примерили другие костюмы и черты лица. Собственно говоря, бородавка меня тоже не устраивала, но Тоон непременно хотел ее оставить.

– Это важно, ведь она отвлекает внимание от всего остального. Если потом кому-то предложат описать вас, люди вспомнят только эту бородавку. И конский хвост, если он у вас будет.

Как выяснилось, Тоон очень ловко управлялся с компьютерной программой для визажистов. Уже через полчаса передо мной на экране появился окончательный вариант Луиджи Молима. К нему придется привыкать, но я остался вполне доволен. Если глядеть издалека, в этом Луиджи даже было что-то от Казановы.

Мне назначено прийти через месяц. Для первого раза Тоон на полденька придаст мне новый вид с париком и усами. Позже, в Италии, мои собственные волосы должны выглядеть в точности, как этот парик. Тогда же я получу практический урок ежедневного поддержания нового облика и осанки, а также попробую усвоить новую походку.

У меня голова пошла кругом.

– Поздно дрейфить, старина, – сказал Тоон. – Вам же надо стать кем-то другим? Вот и постарайтесь. Даром только солнце всходит. Если не измените походку, рискуете быть узнанным. Иногда человека узнают по походке с расстояния в сотню метров. Не так уж это и трудно. Вам не придется прихрамывать весь день.

В следующий раз я должен буду часок погулять по улице, привыкая к своему новому «я». Я попытался возражать, но Тоон был неумолим:

– Делайте, что вам говорят, не то я откажусь от этой затеи. Я профессионал и не сдаю полработы.

– О’кей, о’кей.

– Ну, а теперь пивка?

Меня злит, что Артур порой слишком долго валяется на диване и демонстративно медленно поднимает ноги, когда мне нужно пройтись пылесосом. И он еще критикует мою манеру работать.

– Это неэффективно, – заявляет он, когда я делаю несколько дел сразу.

– Ну да, эффективнее лежать и ничего не делать.

– Когда женщины говорят, что они умеют делать несколько вещей одновременно, это означает, что они одновременно кладут в суп несколько приправ.

– Жаль, что ты даже не сам это придумал, Артур Опхоф.

В такой вот атмосфере протекают наши беседы, прерываемые долгим молчанием.

К счастью, когда я дома, он обычно уходит часов на десять. Говорит, что выполняет поручения Ваутера и Йоста, но что-то я сомневаюсь. Уже несколько раз я находила в кармане его брюк билет в музей. Всегда один, не два, из чего делаю вывод, что он не завел шашни с другой женщиной. Не думаю, что он настолько расчетлив, что оставляет один билет в кармане, чтобы ввести меня в заблуждение, а другой выбрасывает и вдобавок твердит, что работает для приятеля.

Я собиралась спросить, где находятся предприятия Ваутера – в Музее сумок или в Музее Ван Гога, но не стала себя выдавать. Интересно, что такое он потерял в этом, прости господи, Музее сумок. Он всегда использует только пластиковые пакеты. У нас дома их целая куча, ведь всякий раз, отправляясь в супермаркет «Юмбо», он покупает там новый пакет. Хотя я всякий раз прошу его взять старый.

Когда я ухожу на работу, Артур безвылазно торчит дома. Дескать, совершенно случайно у приятелей не нашлось для него поручений. Тогда он потихоньку возится с бумажками или изображает из себя художника. У него новое хобби – живопись. Сидит на чердаке за мольбертом и с важным видом малюет большими мазками пятна ярких красок.

Недавно я не выдержала:

– Какая прелесть, Винсент Опхоф. Или лучше называть тебя Артур Аппел?

– Как хочешь, дорогая.

Я все-таки злюсь на него, хотя взяла себе за правило не злиться.

71

– У Хюммела проблемы, – сообщил Йост, когда мы заняли угловой столик в кафе, куда он меня пригласил.

– Как так?

– Он говорит, что организация липовых похорон оказалась намного сложнее, чем он думал.

– И он узнал об этом только сейчас?

– Да, ты его первый заграничный труп. До сих пор он не работал с нидерландцами, которые скончались за границей и которых надо вернуть на родину, такие сложные случаи он сплавлял своему компаньону. Говорит, что потребуется оформить уйму документов и обойти уйму законов. Поэтому он спрашивает, нельзя ли тебе помереть обычным образом, в Нидерландах.

Мы с Йостом пришли к единому мнению, что падать в пропасть в Нидерландах ненадежно, хотя бы потому, что здесь нет пропастей, и что Этьен Хюммел, наш мошенник-похоронщик, так легко от нас не отделается.

Йост заверил меня, что у него достаточно компромата на Хюммела и он не позволит ему вильнуть. В ближайшее время нужно назначить новую встречу с этим изворотливым подонком и еще раз внушить ему, что к чему.

– Собственно, так ли уж необходимо, чтобы он на своей труповозке действительно ездил во Францию и обратно? А не мог бы он, так сказать, сделать разворот прямо отсюда? – спросил я.

Йост взвесил этот вариант, но решил, что самое для нас лучшее – точно придерживаться намеченного плана.

– Всегда нужно врать как можно ближе к истине, Артур. Это минимизирует риск. Представь себе, что Афра поедет во Францию, чтобы на труповозке сопроводить тебя домой.

– Не поедет, – успокоил я его. Подумал и добавил: – Хотя на сто процентов я не уверен.

– Вот видишь. И еще: нужно, чтобы эту машину заметили во Франции, может, стоит сделать парочку фото на месте. Лучше перебдеть. А насчет всего прочего имей в виду: чем ты дальше, тем труднее контролировать ситуацию.

Нет, пусть господин Хюммел, согласно договоренности, дважды съездит во Францию и обратно. И как можно скорее, во всех деталях, все выяснит и утрясет.

– Твое здоровье, Йост.

– Твое здоровье, Луиджи.

Позже я еще порылся в интернете. В самом деле, не так-то просто помереть без всевозможных бумажек, штампов и заключений. Принимаются разные меры, чтобы уголовники не могли слишком легко начать новую жизнь. Тем не менее ходят слухи, что там и тут в Италии некий якобы изрешеченный пулями крестный отец мафии восстал из мертвых с другим паспортом в кармане. Значит, они там, в Тоскане, к этому привыкли и не будут задавать лишних вопросов дружелюбному голландцу, который приехал жить в свой домик на холме и которого постоянно можно встретить в местном кафе, супермаркете и ресторане. И он вполне прилично говорит по-итальянски, так как с изучением языка у меня все в порядке. Несколько лет я по-итальянски мог сказать только: È pericoloso sporgersi! – Не высовываться! Так было написано на четырех языках на окнах всех поездов международных линий «Интеррейл». Когда-то я ездил по Европе по билету этих линий. Но это было в доисторическую эпоху, еще до Афры.

72

– Как часто ты этим еще занимаешься? – После нашей еженедельной игры в гольф Ваутер снова принялся потешаться над Стейном. Стейн и впрямь слегка смутился.

– Примерно раз в неделю.

– Понятно, один вечер, по расписанию. А ты, Артур?

Не зря я боялся, что однажды и до меня дойдет очередь.

– Я недавно прочитал… Один профессор сексологии из Амстердамского университета рекомендует: делайте это с удовольствием – или не делайте вообще. – Мне казалось, ответ вполне дипломатичный, но от Ваутера так легко не отделаешься.

– Значит, ты вообще этого не делаешь.

– Ну… редко.

– Мое предложение: подходящая женщина, хорошей сохранности, все время стояла в гараже, цена договорная, – насмешничал Ваутер.

Теперь Стейн и впрямь густо покраснел.

– Нельзя ли повежливей о женщинах, Ваут?

Йост подлил масла в огонь:

– Женщина, она вроде жвачки, пожуешь – и вкус пропадает.

– Какие же вы все-таки хамы! Неохота мне здесь оставаться. Я ухожу.

– Пардон, Стейн, я не имел в виду тебя лично, – извинился Ваутер, ухмыляясь.

Но Стейн все-таки ушел. Дома, как всегда, ждала жена с картошкой. Мне его жаль. В последнее время Йост с Ваутером намеренно выживают Стейна из нашей компании. Я не могу заставить себя участвовать в этом, считаю, что они иногда заходят слишком далеко. После моего побега в Италию мои закадычные друзья вовсе не собираются терпеть Стейна. Я поддерживаю равновесие в нашей четверке. Без меня Стейну там не место.

– Все-таки вы долбоебы, – сказал я, когда Стейн удалился.

– Долбоебы, которые желают тебе добра, Артуро Луиджи. И всячески стараются, чтобы ты кайфовал, как бог, в Италии. За это стоит распить бутылочку белого.

Но неприятный осадок все-таки остался.

73

Мне кажется, этот стишок в духе Тоона Херманса[26] вполне подходит для моей траурной открытки. Чуть-чуть своровал, чуть-чуть сам сочинил.

Я занялся составлением плана похорон, для чего завел отдельную папочку. В ней хранятся:

– список приглашенных плюс их адреса;

– пожелания касательно похорон;

– текст траурной открытки;

– текст некролога;

– указания насчет музыки;

– речь Ваутера, которую написал я сам;

– страховые документы.

Сложил все в два конверта – один для Афры и один для Ваутера. Афре я не заикаюсь о предназначенном для нее конверте, боюсь, она станет еще подозрительней. Или захочет немедленно прочесть содержимое. Почему-то мне кажется, что в последнее время она ведет себя не совсем так, как обычно. Я попросил Ваутера после моей аварии сказать Афре, будто он слышал, что в ящике моего письменного стола лежит «что-то вроде завещания». Я думал, что нашел элегантное решение. Ваутер разворчался.

– Любишь ты сваливать все на друзей, Артур, – заметил он. – Сам-то ты что-нибудь делаешь?

Есть еще одна проблемка. Афра обменяла капитальную похоронную страховку на натуральную. Недавно я выяснил, в чем разница, когда выгреб свой похоронный полис из ящика с «важными документами». При капитальном страховании получаешь твердую сумму – скажем, десять тысяч евро – и можешь делать с ними что угодно.

А вот наша гребаная натуральная страховка дотошно учитывает все: 50 открыток и 50 конвертов, катафалк – 1, сопровождающий автомобиль – 1, сосновый гроб со стандартными ручками – 1, аренда траурного зала – 45 минут, кофе – 75 чашек, кексы – 75 штук.

Вы не имеете права обменять кофе и кекс на вино и колбасу. Если вы настаиваете на вине и колбасе, вам пришлют особый счет, а за неиспользованные кофе и кекс вы все равно заплатите. Я знаю, Афра заберет домой оставшиеся кексы, «ведь за них уплачено». Вот будет счастье скворцам и воробьям, которых несколько дней кряду будут кормить этими кексами. А если Ваутер не успеет договорить надгробную речь, ему придется заканчивать ее на свежем воздухе: «Извините, сударь, ваше время истекло».

Дешево купишь, дорого заплатишь. Надо положить в «конверт последних желаний» достаточно денег, чтобы Афра могла обставить церемонию немного торжественней. Никакой жалкой суеты. Пусть за этим ради меня строго проследят Йост и Ваутер. В конце концов каждый хочет напоследок произвести приятное впечатление.

Я категорически не желаю быть похороненным под кем-то или над кем-то. Понимаю, что глупо, но мне это не нравится. А вдруг гроб над тобой начнет протекать? Я желаю иметь собственную могилу, даже если она обойдется дороже. Приватность – удовольствие дорогое. И я желаю иметь хорошее надгробие, огромный такой кремень с надписью: «Здесь лежит уволенный кремень». Или это слишком?

Надо подумать. Утро вечера мудренее.

74

Я позвонил Карле из «Выгула собак».

– Добрый день, Карла, это Артур Опхоф. Помните, я помог вам, когда вы столкнулись с «кантой».

Да, она меня еще помнила.

– О, я вам так благодарна. Я была в панике, да? Никогда не думала, что могу так психануть. Если бы не вы и не другой мужчина, я бы до сих пор разыскивала моих собак.

– Карла, у меня вопрос, – перешел я к делу. – Я ищу хорошего пса для жены. И подумал, что вы с вашими связями, наверно, сможете мне помочь.

– Ну… у меня самой только одна собака, ее я не отдам никому на свете, но я знаю двух заводчиков, у которых можно купить пса. Или вы хотите взять из приюта? Вы имеете в виду что-то конкретное?

– Нужен щенок, желательно лабрадора.

– Нет, лабрадора у заводчиков нет. Карла предложила на выбор немецкую овчарку, фризскую борзую («сейчас на них самая мода»), питбуля или далматина.

Немецкая овчарка и питбуль отпали сразу, но было трудно выбрать между борзой и далматином.

– Тогда сперва все-таки посоветуйтесь с женой, – сказала Карла.

Я спросил, не хочет ли она перейти со мной на «ты». Она охотно согласилась, когда я объяснил, что это значит.

– Тогда сперва все-таки посоветуйтесь с женой.

Я сказал, что имел в виду сюрприз и собираюсь подарить жене собаку в начале июня. С абонементом на выгул, три раза в неделю по утрам, когда Афра на работе, и один раз после полудня в субботу, чтобы избавить Афру от мучительного выбора между теннисом и псом. Я рассчитывал на службу выгула еще и в вечер йоги, но это не обязательно, сказала Карла. Пусть пес поскучает вечерок в одиночестве. Знала она одного песика в Хет-Гоой[27], тот всегда гадил на персидский ковер, когда по вечерам оставался дома один.

– И тогда хозяева наняли няньку для песика, – поведала она, – так как были довольно богаты. Так дешевле, чем каждый раз покупать новый ковер.

– Думаю, жена скорее выбрала бы далматина, чем борзую, – сменил я тему разговора.

Карла обещала «постараться изо всех сил» и даже поискать лабрадора.

– В общем, жене очень нравятся пятнистые черно-белые собаки, – успокаивал я.

– Но они, блин, жутко дорогие, – предупредила она, – восемьсот евро, не меньше.

Я заверил, что деньги не проблема.

– Значит, буду искать. Кстати, очень мило, что вы позвонили.

– Ты.

– Так я же не звонила!

– Ладно, Карла. У тебя есть мой номер телефона, звони, когда что-нибудь узнаешь.

Она обещала.

– Огромное спасибо, Карла. До скорого звонка.

– Ладно! Ну пока!

75

Вчера моего тестя хватил инфаркт.

Я сидел на залитой солнцем террасе, когда раздался звонок Афры:

– Папа в больнице. У него инфаркт.

Она рыдала.

– Ты где?

– В интенсивной терапии, здесь, в Пюрмеренде.

– Сейчас приеду. Возьму такси.

Инфаркта никому не пожелаешь, но если на то пошло, мой тесть Пит – самая подходящая кандидатура.

Я приехал через полчаса. Афра сидела у постели отца, не женщина, а воплощенное отчаяние.

– Ну да, он тяжелый человек, но он же мой отец. Сначала мама, теперь папа.

Я не знал, как ее утешить. Обнял за плечи, но она, кажется, не заметила.

Впервые за много лет Пит вызвал во мне что-то вроде сострадания. Передо мной лежал бледный худой старичок со страхом смерти в глазах. Слишком слабый, чтобы говорить. Впервые за много лет он не брюзжал и не отравлял жизнь другим. По крайней мере сознательно.

Стыдно признаться, но в тот миг я подумал, что Пит со своим инфарктом нарочно устраивает мне прощальную пакость. Ведь если он собирается еще долго балансировать на грани жизни и смерти, я вряд ли смогу бросить Афру и отправиться с приятелями играть в гольф во Франции и Италии.

– Что сказал доктор? – спросил я.

– Тяжелый инфаркт. О его шансах пока ничего сказать нельзя.

Афра непрерывно утирала красные глаза бумажным носовым платком.

Поздно вечером мы молча вернулись домой. Я приготовил Афре чашку травяного чая и сам тоже выпил, за компанию.

Афра подняла голову.

– Что это ты пьешь?

– Травяной чай.

Позже в постели я подумал, что отец Афры снимет с нее тяжкое бремя, если не слишком задержится на одре болезни и испустит последний вздох. И мне в свою очередь будет легче оставить ее с собакой, домом и подругами. С другой стороны, если она так переживает за своего несчастного папашу, то как же сильно будет скорбеть обо мне? Мне не хотелось об этом думать. А если о чем-то не хочется думать…

76

– Я достала одного, – ликовала вчера Карла по телефону, забыв представиться. Я даже несколько растерялся.

– Это ты, Карла?

– Да, я нашла лабрадора, ну почти. Он еще должен родиться, но его пока не продали. Так что вы можете его купить за восемьсот двадцать пять евро.

В этот момент из кухни появилась Афра.

– Что ж, хорошо, но сейчас я должен повесить трубку. Надо подумать.

Я повесил трубку.

– О чем это тебе надо подумать? – спросила Афра.

– У Йоста для меня поручение.

– Но обычно ты берешься за них не раздумывая.

– А сейчас хочу спокойно подумать, из-за ситуации с твоим отцом.

– О!

Я нашел отличную отговорку. Через час, когда Афра уехала в больницу, я отзвонил Карле из «Выгула». После того как я бросил трубку, мне стоило труда умаслить ее. Дело в том, что Карла очень мила, только туго соображает. Но она быстро обрела прежний энтузиазм.

– Ох, я так рада за вас! Это настоящий породистый пес. Вы уже придумали кличку? Мне, например, нравится Плуто. Или Шалун.

Я сказал, что мне нравится Аристотель. Она сочла эту кличку странной и слишком длинной для пса.

– Как-то коряво звучит. А-ри-сто-тель, рядом! Если пес, к примеру, глуповат, он вообще не запомнит собственную кличку.

Тут она была совершенно права.

– Можно я поеду за ним вместе с вами? А вдруг это окажется сучка? Или вам без разницы? Хотя у нее каждый месяц течка. А вы, конечно, не хотите щенков? – трещала она.

– Нет, Карла, кобелек или сучка мне без разницы. Сучку назову Аристотелой.

Это она сочла совсем уж бредовой идеей.

Понадобилось изрядное время, прежде чем мне удалось пристойно закончить разговор. После чего я позвонил заводчику.

В конце мая на ферме в Бемстере получу шестинедельного щенка лабрадора. Оплата желательно наличными. И если мне не нужна квитанция, получу скидку 30 евро. Так, с собакой дело в шляпе.

77

В большинстве случаев я ухитряюсь вежливо их избегать, этих подруг Афры. Но теперь они были так заняты поддержкой моей жены в ее отчаянном положении, что почти постоянно одна-две сидели у нас за кухонным столом. В большинстве случаев за чашкой травяного чая, но иногда и за бокалом розового. «Утешное винишко» – так называет его Йенни. Йенни – одна из теннисных партнерш Афры. Всего в клубе восемь женщин, точнее говоря, четыре пары. Каждую субботу они играют друг против друга. Сами они считают, что еще в состоянии послать хороший мяч. Разумеется, они тратят значительно больше времени на перерывы и отдых, чем на саму игру. Я это знаю, так как каждый год в июне устраивают турнир, в котором могут участвовать мужья. «Могут» в случае Афры означает, что я могу отказаться, но только если сломаю ногу. Три дамы, по причине отсутствия партнеров, приглашают сестру или мать. Приглашенные отнюдь не повышают спортивный уровень турнира, за исключением одного мужчины, который превосходно играет в теннис, но не умеет к ним подладиться. Посылает резаные мячи прямиком в бабулю шестидесяти восьми лет.

И больно видеть, как плохие игроки во время бездарной партии спорят за мяч, который то ли ушел, то ли не ушел в аут.

По окончании турнира в клубе всегда устраивают барбекю. Благодаря выпивке я кое-как одолеваю этот день.

Теннисные подруги Афры составили график визитов, чтобы по очереди поддерживать ее в трудное время. Честно так честно: есть среди них парочка компанейских дам, которые умеют поднять ей настроение, но две другие столь щедры на угнетающие сюжеты, что так и хочется самому свалиться с инфарктом. «Моя мать после удара вообще ничего не могла. Только мочилась. Уму непостижимо, сколько может мочиться один человек. А твой отец сильно мочится?»

Одна из подруг считает, что лучше всего успокаивает порция тенниса. Я должен внушить это Афре, убедить ее, что партия в теннис не означает неуважения к больному отцу.

Подруги по йоге другого разлива. Они не пьют розовое вино, они прежде всего разговаривают. Тихо и елейно. Изрекают фразы типа: «Ты должна открыться навстречу своему горю» и «Позволь смерти занять полноправное место в жизни».

Одна подруга, в глаза не видевшая отца Афры, уверяла, что он человек мягкий, все понимающий, раз у него такая милая дочь. Я расхохотался. Йогиня посмотрела на меня недоуменно:

– Я сказала что-то не то?

– Да нет… нет, дочь у него милая, это точно.

Афра быстро взглянула на меня, потом обратилась к подруге:

– Я бы сказала, мой отец скрывает свою мягкость.

Будь моя воля, я бы вообще не являлся домой, но нельзя же оставить ее одну. Насколько она ценит мое присутствие, судить трудно, так оно сложилось за двадцать лет, я привык. До недавнего времени я не задавался вопросом, желательно ли ей мое общество. Да это и не имело практического значения. Теперь я считаю, что должен быть у нее под рукой, во всяком случае время от времени. Может, еще и потому, что чувствую себя виноватым, ведь я намереваюсь через пару месяцев бросить ее на произвол судьбы. В этом смысле я не очень-то последователен.

Успокаивает то, что подруги так заботятся об Афре. Афра явно наслаждается их сочувствием. А подруги перестают думать о собственных модных болезнях: у одной повышенная возбудимость, у другой синдром хронического переутомления, а третья завела себе новенькую, с иголочки, фишку – «лучевую» болезнь. Это означает, что она очень чувствительна к излучению электрических аппаратов вроде компьютеров и телефонов. Последнее заболевание только что открыто, а у нее оно уже давно. Но нужно признать: все они и впрямь заботятся друг о друге. В этом смысле я могу умереть спокойно: Афра останется в надежных руках своих сострадательных подруг. Да к тому же она скоро получит прекрасного пса, чтобы выгуливать его трижды в день и тискать без помех. Не думаю, что она станет сильно переживать. Может, и я был для нее когда-то первым парнем на деревне, но очень давно.

78

– Кремация должна снова стать веселой.

Знакомьтесь: предприниматель Харри Менс, ведущий телевизионной программы «Бизнес-класс», в коей он бесстыдно рекламирует все и вся, что приносит доход.

Снова стать веселой? Значит, раньше кремация была забавой, а потом, видимо, ее подпортила печаль. К счастью, теперь, благодаря Харри, дело снова налаживается.

Он углядел на рынке свободную нишу – шикарная кремация. Из старого амбара под Лиссе сотворил, по его словам, самый прекрасный крематорий в Нидерландах, пять звезд. А у нашего крематория в Пюрмеренде всего три.

– Долой конвейерное производство, – издевается бизнесмен Менс, тем самым объявляя все прочие крематории вульгарными мусоросжигательными заводами. Цены в Лиссе тоже на уровне. Смерть для Харри – хлеб насущный, важна каждая мелочь.

Сливочное пирожное: 55 центов. Кусок торта: 1,50 евро.

Кремация с арендой траурного зала и зала ожидания: 1650 евро за полтора часа. Пребывание в холодильнике: 150 евро в день. Любопытно, можно ли заказать хранение не в холодильнике?

А ведь у меня нет пока ни могилы, ни гроба, ни катафалка, ни носильщиков, ни бог весть чего еще, на что стоит посмотреть во время элегантных похорон.

Самые дешевые похороны предлагают сайты goedkopeuitvaart.nl или budgetuitvaart.nl. Все чохом обойдется в 1150 евро. Что вы за эти деньги получите? Понятия не имею.

Постепенно изучив сайты, я обнаружил в Нидерландах процветающий рынок похорон. Погребения и кремации всех сортов и масштабов, на любой карман, для всех религий и конфессий, со всеми мыслимыми ритуалами и обычаями. Небольшой экскурс в интернет – и десятки похоронщиков предложат вам достойно уйти из жизни. Вероятно, между ними убийственная конкуренция.

Собираюсь в ближайшее время заглянуть в похоронный центр Пюрмеренда, это в нескольких минутах от моего дома, но, как ни странно, я никогда там не бывал. А еще съезжу в Лиссе, дабы посетить крематорий в регионе «Дюны и тюльпаны», где, должно быть, глубоко окопался человек по фамилии Менс. Эту экскурсию можно удачно совместить с посещением Кёкенхофа[28]. Проведу денек в парке цветов. Покину безмятежный пустынный брег и разом окажусь в толпе фотографирующих японцев, немцев и китайцев, среди тюльпанов и нарциссов.

Я в страшном смятении из-за того, что, в сущности, надеюсь, что мой отец умрет. Это противоестественно, ведь я его люблю, хотя он невыносим для окружающих, да и для самого себя.

И вот теперь он лежит там, беспомощный маленький старичок. А в глазах мука и страх. Я плачу навзрыд, но, как это ни глупо, прежде всего из-за смерти мамы. Только теперь.

Доктор настроен пессимистически, хотя сам он называет свой прогноз неоптимистическим. Звучит вроде бы не так страшно. Он не надеется, что отец выздоровеет.

– Во всяком случае, если здесь состояние вашего отца немного улучшится, вам придется отправить его в дом престарелых.

Это сделает отца еще несчастнее. Он никогда не умел радоваться жизни, но в хосписе он не исправится. И тамошний персонал тоже не обрадуется его появлению. Могу лишь надеяться, что, оказавшись там, он не сможет говорить.

Собственно, поэтому я хочу, чтобы он умер, хотя не смею сказать это вслух.

Мои подруги говорят такие вещи, как «Прими свое горе» и «Дай место смерти». Из благих побуждений, но, сказать по правде, это не для меня.

Артур ведет себя так же, как все эти годы, и в данном случае это, пожалуй, самое лучшее: он мало говорит. Иногда обнимает меня. Я чувствую, он искренне меня жалеет.

Бывает, что мне хочется выпить целую бутылку розового, но после двух бокалов меня всегда тошнит.

79

– Лучше бы вам умереть естественной смертью.

– Лучше бы тебе говорить потише, Этьен, – сказал Йост тихо, но угрожающе.

Этьен Хюммел так вспотел, что пятна пота выступили даже под мышками пиджачка. Его голова почти непрерывно покачивалась на тонкой шейке.

Мы опять сидели в привокзальном ресторане первого класса, Йост, Хюммел и я. На этот раз мы собрались по просьбе похоронщика.

Хюммел выложил на стол перед собой стопку бумаг.

– Взгляните, что нам угрожает при несчастном случае, – сказал он, указывая на бумаги. Поросячьи глазки смотрели на Йоста почти умоляюще.

– И что же нам угрожает, Этьен? – многозначительно протянул Йост. Ему нравилось смотреть, как терзается его собеседник.

– Полиция должна забрать труп, я должен получить полицейский протокол, вызвать врача, который даст заключение о «неестественной смерти», труп нужно доставить на вскрытие в судебный морг, тело нужно бальзамировать, уложить в свинцовый гроб, запечатать, я должен добыть во Франции пропуск на вывоз, сообщить сведения в Нидерланды, а потом мне понадобится свидетельство о смерти из муниципалитета в Пюрмеренде и специальное разрешение на кремацию. И все это я должен подделать. А у меня ведь ваш труп не единственный. – Казалось, он был в отчаянии. – Естественная смерть в самом деле намного, намного лучше.

– Ты опять разорался, Этьен, – строго оборвал его Йост.

– О, простите, простите. – Этьен робко огляделся вокруг.

– Кстати, по зрелом размышлении я решил быть погребенным, – сказал я. – Это поможет делу?

– Нет, к сожалению. Никакой разницы.

Наступила тишина.

– Дорогой Этьен, так что же произойдет, если Артур умрет естественной смертью?

Хюммел снова немного ожил.

– Если это произойдет здесь, в Пюрмеренде, мне понадобится только заключение врача.

– Нет, Этьен, это произойдет во Франции, – с нажимом проговорил Йост. – Ну, я навел справки. Думаю, с фальшивым заключением французского врача можно доставить труп сюда.

Снова повисла тишина.

– Инфаркт или что-то вроде? – с надеждой в голосе вопросил Хюммел.

Йост предложил ему прогуляться, пока мы побеседуем с глазу на глаз. Оставшись одни, мы быстро приняли решение. Инфаркт, конечно, намного лучше, чем сложная авария, и с нашей стороны было чрезвычайно глупо не додуматься до этого самим.

В случае инфаркта Хюммел все равно может сказать Афре, что я выгляжу ужасно, весь посинел или что-то в таком духе, и лучше не открывать гроб. Между прочим, безопасности ради в списке последних пожеланий надо упомянуть, что я не желаю, чтобы кто-то видел меня мертвым.

«Хочу, чтобы в памяти людей сохранился образ живого и жизнелюбивого Артура». Звучит весьма недурно.

Через четверть часика вернулся Хюммел. Он явно взбодрился, услышав, что мы выбрали инфаркт.

– Устрою, устрою. Подходящий вариант. Удачный выбор. Могу я вас угостить? Выпьете что-нибудь?

– Есть одна загвоздочка, Этьен… – сказал Йост. – Раз дело несколько упростилось, цена, естественно, снижается.

– Но дело-то все равно нелегкое, – пискнул Этьен. – И очень рискованное.

– Да, но давайте договоримся прямо сейчас… дело упростилось на две тысячи евро.

Повисла пауза.

Хюммел вздыхал и потел.

– На тысячу?

– На две тысячи. Торг неуместен. И это я еще вам уступаю.

Снова глубокий вздох. Хюммел явно злился.

– Полторы тысячи.

– Две двести.

– О’кей. Две тысячи.

Мы помахали вслед господину Хюммелу. Йост излучал удовлетворенность.

– Я вдруг испытал такое сильное отвращение к нашему похоронщику, какое только в деньгах и выразишь. Везунчик ты, Артур, за две минуты заработал две тысячи евро.

Я предложил хотя бы разделить эту сумму на двоих. Йост предложил вложить ее в предприятие «Итальянские вылазки». На эти деньги мы закатим в Тоскане парочку веселых праздников.

80

– Послушай, Ааф, я собираюсь через некоторое время съездить с ребятами на недельку во Францию, поиграть в гольф.

– О!

– Да, это идейка Йоста. Его знакомые держат мотель на юге Франции.

– Идейка Йоста, говоришь…

– Ну да. Здорово, а?

– А мой отец? Может, он к тому времени умрет?

– В этом случае я останусь дома.

– И когда же состоится ваше веселое мероприятие?

– Где-то в начале июня.

Собственно, сначала я думал сообщить, что речь идет о двух гольф-турах, в начале июня и в конце июля, но в самый последний момент мне все же показалось более разумным повременить с сообщением о второй поездке. Ведь Афра не одобрит мои каникулы без нее из-за болезни отца, а уж заговорить сразу о двух поездках – значит обречь себя на ее многодневное ледяное молчание.

– По-моему, это очень плохой план, Артур.

– Так я и знал. Другого и не ожидал, Афра.

– А нельзя отложить отъезд? Непременно нужно ехать так скоро?

Я сочинил не слишком убедительные истории о французских знакомых Йоста, дескать, летом у них свободны всего несколько номеров, и о Ваутере, который якобы еще должен съездить с детьми в Таиланд. Нужно было лучше подготовиться, потому что Афру мои истории не впечатлили.

– Да-да, все это прекрасно, а тесть, который вот-вот умрет, значения не имеет.

– Имеет, конечно. Но, послушай, ведь еще не наверняка.

Она отвернулась и ушла в кухню. Ледяное молчание началось.

Жаль, что я атеист. Не верю в бога, а уж тем более в его наземный персонал. А то бы срочно сочинил кратенькую молитву: Господи, позволь Питу поскорей помереть, пожалуйста.

81

«Слушай свое сердце, оно всегда стучит».

Кафельная плитка с этим изречением уже много лет висит у нас в туалете.

Все это время мне и в голову не приходило прислушиваться к стуку своего сердца, да и Афре тоже. До сих пор моя жизнь подчинялась стремлению к праздности, а жизнь Афры – осторожности.

К тому же сердце дает мне довольно противоречивые указания. Сегодня оно говорит: «Поздравляю, Артур, у тебя роскошная перспектива вести безмятежную жизнь в Италии». Завтра оно шепчет: «Во что ты впрягся, Артур? К чему такая уйма хлопот? Плюнь ты на весь этот план!»

Последнему совету я следовать отказываюсь, чувствуя страшную неуверенность и одновременно находясь в состоянии эйфории. Сознательно или бессознательно, я уже зашел так далеко, что пути назад нет. И рогатка со стороны тестя меня уж точно не остановит.

В прошлую пятницу я обрисовал ситуацию Йосту и Ваутеру:

– Господа, весьма сожалею, но, возможно, понадобится более гибкий график наших гольф-туров.

Я увидел, что они многозначительно переглянулись.

– Не вздумай давать задний ход, трясогузка, – сердито сказал Йост.

Я объяснил, что мой тесть в очередной раз пытается доставить всем неприятность. Как раз сейчас он лежит на смертном одре.

Ваутер с ходу предложил решение:

– Ты мог бы просто придушить его подушкой. Две минуты – и готово. Смотри только, чтобы никто тебя не застукал.

– Надеюсь, это не понадобится. Либо он в начале июня настолько оклемается, что его можно будет сплавить в хоспис, либо он к тому времени помрет, и его успеют похоронить. Но я не могу оставить Афру, пока он в безнадежном состоянии лежит на смертном одре. Да и лежание на одре не может продолжаться вечно.

Мои приятели нехотя согласились составить, по возможности, гибкий график запланированных поездок.

Мы ехали на машине в супермаркет «Лидл», когда Артур сказал:

– Посмотри, как забавно! «Скидка для малышки». Самое оно для малышки.

Я выглянула из окна машины. В самом деле, на фасаде одного магазина огромными буквами было написано: «Детская свалка».

Слезы брызнули у меня из глаз.

– Да что с тобой? – спросил Артур и, помолчав, спохватился: – Ох, прости, я сморозил глупость.

Он протянул мне носовой платок.

– Афье, дорогая, это магазин, где торгуют дешевым детским секонд-хендом.

Я сквозь слезы пробормотала, что сама это прекрасно знаю.

Что-то я легко срываюсь. Отец смертельно болен, мама недавно умерла, а тут еще эта дурацкая вывеска, напомнившая, что у меня нет детей. Никогда раньше такого не слыхала или не обращала внимания. И от Артура никакого толку. Делает хамские замечания и, как ни в чем не бывало, собирается с дружками во Францию, играть в гольф.

Если честно, вот и пусть едет, видеть его не могу, но этого я ему не скажу. Если б мой отец не лежал при смерти, пусть бы Артур убирался куда хочет.

82

Я сделал глупость, открыв новый банковский счет на свое имя, потому что, умерев, не смогу снять с него деньги. Афра в определенный момент получит извещение из банка, что она стала богаче на шестьдесят пять тысяч евро, а я в Италии буду сосать лапу. Пришлось снова обратиться к друзьям и спросить, не согласится ли один из них завести новый счет и отдать мне карточку. Йост сразу так и сделал.

Ваутер заметил, что здесь существует определенный риск. Пользуясь разными банковскими счетами, я могу подставить Йоста, который в одно и то же время окажется в Италии и Нидерландах.

К счастью, Йосту плевать – риском больше, риском меньше. Его смешит и возбуждает все, что бы ни случилось. Иногда он со всей силой хлопает меня по плечу и выдает что-нибудь в таком роде: «Ну, Артур, не думал я и не гадал, что такой, как ты, станет настоящим авантюристом». После чего одаривает меня широкой ухмылкой.

Ваутер тоже с энтузиазмом поддерживает мои планы на будущее, но он более осмотрителен. Постоянно прикидывает, где можно совершить ошибку и как потом ее исправить. Собираясь вместе, мы возбуждаемся, как трое юных сорванцов-заговорщиков.

Я срочно перевел деньги на новый счет Йоста и закрыл свой старый новый счет. Надеюсь, ни тот ни другой не оставили следов, какие могла бы когда-нибудь обнаружить Афра. Ваутер придумал вскоре после моей смерти предложить моей безутешной вдове финансовое оформление моей кончины. Надеюсь, Афра с благодарностью примет его помощь. Под чутким руководством Ваутера все пройдет как по маслу.

Может быть, со временем в Италии я открою счет на собственное имя. Или для этого понадобится итальянский номер налоговой инспекции?

83

В настоящее время очень большие компьютеры обнаружили 22 338 618 000 000 простых чисел, сообщает газета. Круто, конечно. Но неужели этим компьютерам больше нечем заняться? Прогресс неудержим: исследователи из Университета Рокфеллера в Нью-Йорке с помощью лазерного микроскопа изучили активность нейронов в мозге мух, чтобы получить представление о системе мушиной навигации.

В нашем мире каждый год умирают от голода десятки тысяч детей. Голод очень просто предотвратить, без компьютеров и лазерных микроскопов. ООН запросила двадцать миллиардов долларов, чтобы ликвидировать голод в Африке. Это 0,04 % мирового дохода. Денег все еще нет.

Человечество не сильно в определении приоритетов.

Мой личный вклад в создание лучшего мира: буду вести роскошную жизнь в Тоскане, стараясь как можно меньше следить за новостями. Суну голову в песок. Я сознаю это и мирюсь с этим. Немного стыжусь порой, но не могу придумать ничего лучше, как заработать немного денег на великих катастрофах.

84

– Папа умер.

Yessss! – чуть не вскрикнул я. Но сдержался.

– Так оно лучше, Ааф, для всех, – показалось мне более уместным.

– Это каждый может сказать, – обиделась Афра. – И все правы, но мне все равно тяжко.

Ночью тестя хватил второй инфаркт, и врачи ничего не смогли сделать.

– Никого не было рядом, – тихо сказала Афра.

Через пять дней тестя похоронят в Пюрмеренде. Все складывается отлично: мне еще не приходилось бывать в местном похоронном центре, так что я убью разом двух зайцев. Церемония будет скромной. Мой тесть не любил мотовства. В конце жизни он любил, в сущности, только телевизор и старую можжевеловку.

Афра попросила меня произнести прощальное слово. Собственно говоря, это была не просьба, а указание:

– Ты же скажешь несколько слов на кремации?

Я ответил, что хотел бы, но не знаю, что сказать.

– Раньше папа был совсем другим. Подчеркни, что он был хорошим отцом и много читал вслух. И что он был очень пунктуален, и тридцать семь лет прослужил в муниципалитете, и всего два раза опоздал на работу, да и то не по своей вине.

Я заверил Афру, что из этого получится прекрасная речь.

К моему удивлению и облегчению, тесть весьма тщательно подготовил свои похороны. Все необходимые документы были аккуратно сложены в одной папке, включая список фамилий и адресов для траурных открыток и список похоронных пожеланий. Прежде всего церемония должна быть, насколько возможно, скромной. Дешевый деревянный гроб, никаких цветов, никаких машин сопровождения, кофе и кекс.

Конверты с открытками мы надписали быстро – двадцать восемь адресов. Народу будет немного.

Потом Афра принялась чистить картофель и вдруг сказала ни с того ни с сего:

– Я сирота. Осиротела я. – И криво усмехнулась.

85

Сотрудница похоронного бюро, симпатичная отзывчивая дама в сером костюме, старалась изо всех сил. Не желаете более красивый гроб, небольшой некролог, хотя бы один цветок, свечи у гроба? Она не хочет ничего навязывать, боже упаси, но, может быть, все-таки не настолько скромно?

Я попытался втолковать ей, что скромность была в характере Пита:

– Мой тесть страдал, например, при мысли, что, когда он умрет, придется платить полтораста евро в день за содержание гроба в холодильнике, прежде чем он отправится в печь.

– Но так нужно по закону. Иначе завоняет. Это же значится в вашей страховке.

Я ее успокоил: мы, конечно, с удовольствием поместим Пита в холодильник.

В последние годы, как я заметил, возник целый похоронно-кремационный культ. Фирмы, предлагающие услуги сопровождения похорон, растут как грибы после дождя. Они назойливо уверяют, что учитывают все пожелания покойных и их семейств. Называют себя специалистами, экспертами, знатоками траура и утрат или организаторами похорон. Стало модным устраивать ни на что не похожие нелепые похороны, чтобы люди надолго их запомнили.

Покойник любил синий цвет? Все приходят на похороны в синем.

Покойник любил лошадей? Гроб везут на кладбище в катафалке, запряженном лошадьми. А то и на телеге. Устрицы и шампанское вместо кофе и кекса. Гроб из бамбука, а сверху парус. Плюшевые зверушки вместо цветов. Фанфары вместо Мике Телкамп. Организовать можно что угодно.

Пит снял с нас груз модных пожеланий.

– Такие простые похороны мне не приходилось оформлять за всю мою карьеру, – вырвалось у нашей устроительницы.

– Вот как? – резко оборвала ее Афра.

– Я не имела в виду ничего дурного, упаси бог. Я хотела сказать, такие скромные, – поспешила она заверить нас.

– Да-да, чистые. Давайте так и считать.

86

По настоянию Афры, я с легким сожалением отговорился от пятничной игры в гольф. Знал, что, если, как ни в чем не бывало, поеду играть, она сочтет мое отсутствие крайне неприличным. Вместо этого Афра пожелала заглянуть в крематорий.

Мы не смогли осмотреть траурный зал, так как он был занят, зато осмотрели лужайку, где развеивают пепел. Трава там высокая и сочная. Афра, слава богу, не хочет выставлять отца в урне на подоконнике. И надо же, прямо на этой лужайке мне позвонила Карла, а я ответил на звонок, бес попутал.

– Он очаровательный! – прозвучал ликующий голос в трубке. Карла по телефону никогда не представляется, с ходу вываливает важные новости.

– Нет, большое спасибо, мадам, э-э-э… мне не нужен другой поставщик энергии.

– Чего?

– Я знаю все об этой блокировке «не-звони-мне».

– Блокировка? Ах… ваша жена где-то поблизости?

– В самом деле, всего хорошего.

Афра смотрела на меня подозрительно. Господи, какой же я скверный актер.

Лишь через пару часов мне удалось позвонить Карле и втолковать ей, что к чему. Она все еще пребывала в замешательстве.

– Ой, sorry, блин, я же не знала. Мне правда очень жаль. Я была в полном шоке.

– Так щенок родился?

– Да, очаровательный. Я на него только поглядела, а мне так хотелось забрать его. Какой же он лапочка.

– Ну и? Похож на Аристотеля?

– Чего?

– Я же хотел назвать его Аристотелем.

– О да. В самом деле. Это мальчик.

– Значит, все-таки кобелек? Тогда, во всяком случае, его не будут звать Аристотелой.

Я обещал ей, что за щенком мы можем поехать вместе.

Когда все кончилось, я наконец разревелась. После кремации, дома, сидя на диване, выплакалась всласть. Артур утешал меня, обнимая одной рукой, но я чувствовала, что уже через две минуты он подумал, что я, так сказать, переигрываю. Меня особенно разозлило и огорчило, что в комнате соболезнований кто-то за моей спиной сказал: «Невелика потеря». Я оглянулась и узнала одного знакомого папы по клубу филателистов. Он быстро отвернулся.

Горько, потому что это правда.

А вообще прощание было достойным, хотя и скромным. Артур хорошо говорил, и один бывший папин коллега произнес несколько добрых слов, а сестра Пита… Ну да, она сделала все, на что способна, прочитала стишок Тоона Херманса и еще один, собственного сочинения. В рифму.

К счастью, люди принесли цветы, что немного скрасило обстановку. А то бы гроб стоял совсем голый.

Солнце светило.

Пришли, я думаю, человек пятьдесят. В конце концов, папе больше не на что обижаться.

87

В конечном счете кремация моего тестя прошла удачно. В нашем распоряжении был час, предоставленный страховкой. И мы заполнили его музыкой, речами и соболезнованиями, кофе и кексом. Дама из похоронного бюро предупредила, что церемония может быть более короткой, но не более долгой, потому что все происходит по строгому плану. Как только кончается одна церемония, следующий гроб уже на подходе.

В общем, не так уж и трудно было сказать про Пита несколько добрых слов. В конце концов совсем необязательно правдивых. Один старый коллега тоже произнес речь, а сестра Пита продекламировала сочиненный ею стих, заключительная строфа какового звучала примерно так:

Афра нашла в себе силы поблагодарить поэтессу за выступление. Я не смог. Всему есть предел.

Я подсчитал: оказать Питу последние почести пришел тридцать один человек, включая меня. Я поймал себя на мысли, что благодарен Питу, ведь он не нарушил моих планов.

Пока мы готовились к похоронам и во время церемонии Афра не проронила ни слезинки и, только придя домой, вдруг неудержимо разрыдалась. Я попытался ее утешить, но, кажется, она не хотела утешений.

88

Кремация тестя заполнила всю нашу жизнь, а тем временем все газеты заполнила сенсация: низвержение кайзера крематориев. Отнюдь не случайно его фамилия была Кайзер, и совершенно случайно он был председателем Народной партии за свободу и демократию. И что же стоило ему короны?

Королевский союз сторонников факультативной кремации, основанный в 1874 году и ставивший своей целью узаконить кремацию в Нидерландах, насчитывал теперь всего несколько членов, в основном весьма преклонного возраста. С тех пор как битва за право на кремацию была выиграна, Союз дышал на ладан. Большинство его членов уже сами были кремированы, а несколько оставшихся в живых стариков почивали на золотом руднике, не подозревая, что управляющая компания Факультативного союза превратилась в процветающую отрасль экономики и стала собственником впечатляющего количества крематориев, печных заводов и страховых фирм. Имея 12 миллионов, она была продана за 12,5 миллиона. Ее оцененная рыночная стоимость: 31,5 миллиона.

Покупатель: Генри Кайзер.

Консультант: Генри Кайзер.

Председатель: Генри Кайзер.

Глава управляющей компании: Генри Кайзер.

Член совета: Лук Херманс (также НПСД).

Представитель управляющей компании: Лук Херманс.

Бухгалтер-покупатель: Марсель де Кимпе.

Бухгалтер-продавец: Марсель де Кимпе.

Бухгалтер управляющей компании по продажам: Марсель де Кимпе.

Куда ни глянь, везде только Кайзер, Херманс и де Кимпе.

– Ничего не докажете, – сказал Кайзер. Теперь он может спокойно поразмышлять об этом на досуге. Досуга у него достаточно.

Проснувшиеся члены Королевского союза сторонников факультативной кремации шокированы. Они стыдятся негативной оценки своей деятельности в новостях. Все их кремационные фирмочки, ценой в 30 миллионов, проданы за какие-то жалкие 12 миллионов!

Можно сказать без преувеличений, что мертвецы стали огромным бизнесом.

Я рад, что по зрелом размышлении сделал выбор в пользу погребения. Вот увидите, у Кайзера еще обнаружится парочка фабрик по изготовлению гробов.

89

– Вы хоть представляете себе, как все это травмирует Стейна? Имейте в виду, вы его погубите! Угробите! Загоните в могилу!

Звонок Теи, властной жены Стейна, застал меня врасплох.

Я промямлил, что ничего такого мы не имели в виду и что я не понимаю, о чем речь.

– Одно из двух, Артур. Либо ты ничего такого не имел в виду, либо ты не понимаешь, о чем речь. Я думаю, вы нарочно его третируете.

В пятницу после гольфа Стейн не вернулся домой, где его ждала горячая фасоль, а отправился гулять. Но не в парк или куда-то в этом роде, а на самый высокий в округе мост через Амстердам-Рейн-канал.

– И он не плавать туда ходил, Артур, – в ярости сказала Теа. – Когда он вернулся домой, я сразу увидела, что ему совсем плохо. Я выспрашивала его до тех пор, пока он не выложил мне все. Кстати, не смей упрекать его за это. К счастью, у него слишком развито чувство ответственности, чтобы спрыгнуть с моста. То самое чувство ответственности, которого нет у вас.

Я сначала утратил дар речи, а потом десять раз извинился.

– Прибереги свои извинения для Стейна. И пусть друзья твои тоже извинятся.

Я сказал, что так и сделаю.

– Стейн категорически возражал против моего звонка, так что не вздумай сообщать ему о нашем разговоре. Подумай лучше, как исправить дело. Я тебя предупредила. Удачи, – закончила она.

Туу-туу-туу…

Черт побери, я до смерти испугался. Господи, что нам теперь делать со Стейном?

90

Я слишком занят кремациями и погребениями. В голову постоянно лезут новые идеи. Можно, например, после похорон продавать кружки, кепки и майки с портретом покойника, чтобы хоть немного возместить расходы. И очень хорошо разойдутся новые носовые платки. Но сперва их нужно разок простирнуть, иначе они не впитают слез.

А вот еще шикарная идея: люди могли бы по подписке приобретать небольшое количество пепла покойника. Мой пепел, вероятно, не сулит большой прибыли, но какой доход принесли бы несколько десятков сертифицированных порций пепла Майкла Джексона?

Десять ракет – и два килограмма пепла Андре Хазеса[29] взлетели на воздух. А ведь десятикратное «Ооооооо!» можно было бы обналичить в виде двух тысяч наперстков с пеплом Андре. Один грамм пепла – один наперсток. Двести евро за наперсток – четыре куска. Подсчитайте свой выигрыш, дорогой Андре.

Еще одна идея не дает мне покоя: голос покойника, звучащий из гроба. С заранее записанным обращением.

«Выпустите меня отсюда!» – конечно, первое, что приходит в голову, но хит «Now it’s time to say goodbye» в хорошем исполнении тоже заденет публику за живое.

Кажется, я однажды уже излагал этот план?

И, кроме того, есть идея показывать в зале слайды, на которых он или она представлены в разных положениях, о которых мы ничего не знали. Множество изумленных возгласов «Вот это да!» заведомо гарантировано. Вставить между всеми благопристойными слайдами одно похабное порнографическое фото никому не известной парочки и задержать на мгновение стоп-кадр.

Как вам?

Некоторые хмурят брови. Они что же, вправду видели (например) фото Франса в школе танцев и фото Франса, свалившегося с раскладного стульчика в кемпинге, а между ними фото отсасывающей женщины? Недоуменно оглядываются на сидящих рядом. Соседка явно ничего не заметила, а вот впереди кто-то шепчет что-то на ухо своему соседу. Через некоторое время серия слайдов заканчивается и начинается сначала. Публика успевает сосредоточиться. Вроде бы странное фото мелькнуло после Франса в танцклассе. Кое-кто уже толком не слушает трогательную речь внука, напряженно ожидая появления на экране загадочного слайда. Вот он!

Черт возьми! Отсасывающая женщина. Соседи подталкивают друг друга. Поздно. Фото исчезло. Неужели… Франс? С женщиной? Я вроде ее откуда-то знаю…

На экране снова проплывает череда слайдов, но все ждут, когда снова появится Франс в танцклассе. Почти каждый к этому времени внимательно следит… не за детьми, конечно. Ждем, ждем… да, вот он, танцкласс.

И в этот момент представление заканчивается.

Мне бы хотелось осуществить несколько таких крамольных замыслов. Посеять некоторое замешательство на моих похоронах. Но поскольку я лично не буду лежать в гробу, я решил этого не делать. Ведь скорбящие посетители и без того будут обмануты, и было бы непорядочно дурачить их лишний раз.

Недавно, выезжая из похоронного центра в Пюрмеренде, я увидел кое-что новое. Вместо вереницы автомобилей на парковку вслед за машиной с покойником въехал автобус сопровождения. Это наверняка дешевле и намного веселей. При въезде на территорию центра пассажиры могли бы шутки ради залезть под сиденья.

91

Я попросил Йоста и Ваутера прийти в кафе. Нужно было сообщить им о разговоре с Теей, женой Стейна.

– Ну и урод этот Стейн, черт его дери, – сказал Йост. – Мог бы предупредить нас.

– Чтобы ты уж наверняка этак легонько столкнул его с моста? – ухмыльнулся Ваутер.

Я подумал, что мои друзья слишком усердствуют по части юмора.

– Может, раз в жизни будем чуть серьезнее? Мне не до шуток. Ведь он наш друг, и я точно знаю, он потерял вкус к жизни.

– Жизнь – великий дантист. Ты сидишь, раскрыв рот, а он проходит корневые каналы, – парировал Йост.

– Где ты это вычитал?

– Нигде, но звучит красиво.

Но все-таки Йост и Ваутер посерьезнели. Не больно-то приятно сознавать, что, если Стейн в приступе отчаяния бросится под поезд, это будет на их совести. Они торжественно обещали больше не третировать его по пятницам во время гольфа. Даже когда я перееду в Италию. Сказали, что отныне будут обращаться с ним дружелюбнее.

Мне было поручено встретиться со Стейном и разведать, что там с ним происходит. Разговор будет непростым. Ваутер справедливо заметил, что моя скоропостижная смерть тоже наверняка не обрадует Стейна.

Может, стоит как-то ввести его в курс дела, хотя бы частично, но я не представляю себе, с какого боку к этому подобраться.

– Кстати, вам известно, что человек, который бросается под поезд, обходится железной дороге примерно в два с половиной куска? – спросил Йост, чтобы немного разрядить обстановку.

– Так много? – недоверчиво переспросил Ваутер. – Наверное, все-таки дешевле.

– Да, самоубийство – шуточка дорогая, блин. Между прочим, когда поезд останавливают, объявляют не о самоубийстве, а о «наезде на человека». Как будто речь может идти о заблудившемся туристе.

– Знаете что, – сказал Йост, – если заранее втолковать людям, во что обойдется их самоубийство, они выбросят его из головы.

– Полегче, господа, ведь это наш друг, черт возьми, – возразил я для проформы.

92

Самый прекрасный вид сладкого безделья, dolce far niente, – следить за велогонкой «Джиро д’Италия». В прошлые годы я предпочитал «Тур де Франс», но с тех пор, как решил смыться в Тоскану, моим фаворитом стал «Джиро».

Три недели кряду я включал канал «Евроспорт», поздравлял себя с тем фактом, что уволен не по своей вине, и уютно устраивался на диване. Я часами глазел на крутых ребят, неутомимо жавших на педали. На заднем плане проплывал роскошный итальянский пейзаж, то с церковкой, то с небольшим замком. Комментаторы болтали, часы пролетали.

Между делом я мог спокойно поджарить тост с сыром и ветчиной, почитать, подстричь ногти на ногах или очистить яблочко. При этом я поглядывал на экран и прислушивался к бельгийским комментаторам. Смачные фламандцы лучше чопорных голландцев.

В велогонках бывает так, что, даже если ничего не происходит, в любой момент что-то может произойти. Неожиданный отрыв, прокол шины, падение. Гонщику, который сейчас беззаботно крутит педали, через несколько минут придется догонять пелотон, пока доктор, высунувшись из окна машины, обрабатывает его болезненные ссадины.

Я питаю слабость к гонщикам, оказавшимся на последнем месте. В крупных шоссейных гонках часто идет тайная борьба за последнее место. Дело в том, что позже с таким результатом можно выиграть небольшие местные соревнования. И организаторы с гордостью объявляют имя победителя и имя гонщика, занявшего последнее место. Предпоследний интереса не представляет. Я читал, что на первом «Тур де Франс», в 1903 году, последний участник пришел к финишу через шестьдесят четыре часа после победителя. Думаю, к тому времени почти вся публика уже разошлась по домам.

В минувшие годы нидерландским велогонщикам постоянно не везло, но на этот раз повезло, и даже очень. «Наш» Том[30] выиграл «Джиро». Я пустился в пляс перед экраном.

Афра смотрела на меня так, словно я заразился бубонной чумой.

– Велогонки – одно из самых бессмысленных занятий на свете. Но смотреть велогонки еще бессмысленней.

Я попытался ей втолковать, что как раз в бесполезности и заключается их шарм, но где там. Напрасный труд.

Ее отвращение к велогонкам заметно усилилось с тех пор, как несколько лет назад маленькая белая собачка, перебегавшая дорогу, была раздавлена рвущейся вперед группой гонщиков. Произошедшая затем свалка оставила Афру равнодушной, но гибель собачонки глубоко ее потрясла.

К счастью, в то время еще не показывали замедленную съемку, когда можно в подробностях рассмотреть, сколько колес переехало собачонку.

С тех пор Афра не может видеть велогонки без страха за собачек.

– Тем интереснее смотреть, – попробовал я однажды пошутить. И увидел презрение в его самой изощренной форме.

93

После похорон ее отца, две недели назад, мне показалось, что пора сообщить Афре о моем втором гольф-туре. Целыми днями я не находил себе места и упустил несколько удачных поводов, так как в подходящий момент слишком долго колебался. «Не тяни резину, Опхоф, этот пластырь сам не отклеится. Нужно сорвать его», – уговаривал я себя.

Мы сидели за столом. Жареная камбала, картофель, зеленый горошек с морковью, яблочный соус.

– Насчет моих гольф-отлучек, Ааф…

– Отлучек? В прошлый раз ты говорил об одной поездке.

– Их стало две.

– Скатертью дорожка. А на какие деньги, позволь спросить?

– Оплачивают поездки Ваутер и Йост, так как я пару раз помог им выбраться из огня.

– Прекрасно, да ты у нас добровольный пожарный. Хотя вообще-то ты скорее поджигатель, чем огнетушитель.

Я постарался пропустить ее сарказм мимо ушей. Мы продолжили ужин в молчании, под звяканье вилок и ножей, передавая друг другу яблочный соус.

После затянувшейся паузы она спросила, не глядя на меня, с противоположного конца стола:

– Когда состоятся эти поездки?

В душе я возликовал. Этот вопрос был решительным шагом в нужном направлении.

– В начале июня и в конце июля. Ты сможешь застолбить на это время отпуск со своими подругами.

Сказав это, я тут же спросил себя, а хорошо ли, что в тот момент, когда я скоропостижно скончаюсь за границей, сама Афра окажется в отпуске? То ли я нечаянно схитрил, то ли сморозил глупость? Вероятно, разница невелика; дальше Дренте она не уедет.

Афра мрачно глядела прямо перед собой.

– Я сама решу, ехать мне в отпуск или нет. Может быть, проведу недельку дома, побуду одна. Еще и сэкономлю немного денег. Деньги нам ох как понадобятся.

– Как хочешь, – поспешно согласился я.

Она пронзила меня взглядом:

– Да, как я хочу.

Меня это вполне устраивало. Никаких сцен, никаких хлопот. Похоже, Афра не придет в отчаяние, если я два раза уеду в отпуск. Возможно, главным образом потому, что это не будет стоить денег.

Я предложил ей полить клубнику йогуртом или подсластить заварным кремом.

94

Служащий крематория «Дюны и тюльпаны» извинился, что одет не по форме:

– Надеюсь, вы не станете возражать, если я проведу экскурсию в обычной одежде?

– Нет, конечно, нет.

Я вышел на финишную прямую, то есть прибыл в Лиссе, епархию Харри Менса, уж очень было любопытно посмотреть на пятизвездочный крематорий. На парковке царила полная тишина, ни живой, ни мертвой души. Когда я заглянул в первое попавшееся окно, оказалось, что это окно магазинчика, где торгуют урнами. Тамошняя дежурная приветствовала меня самым сердечным образом. Не желаю ли я совершить небольшую экскурсию?

– Нет, не хочу вам мешать, боже сохрани. Просто зашел посмотреть, – забормотал я, но она уже подозвала восторженного гида, того самого человечка в обычной одежде. Он свое дело знал. Через три четверти часа я покинул крематорий, осмотрев все – от траурного зала до печей, от хранилища пепла до столовки для персонала. Мой гид явно всем гордился, и я должен сказать, все смотрелось превосходно и было продумано до мелочей.

В общем, все примерно так, как в пятизвездочном отеле: много шика, но неуютно. Я все-таки предпочитаю семейный пансион. Я не мечтаю о сервисе, включающем чистку обуви, или о баре с семью сортами отличного виски. Дайте мне общительную итальянскую мамашу, которая так великолепно готовит в ресторане маленького отеля. То же относится и к крематорию. Я понимаю, туда приходят не ради общения, но хотелось бы все-таки поменьше чопорности и безликости. В конце концов Харри Менс, владелец всего предприятия, сам заявлял в газете: «Кремация должна снова стать веселой». Что ж, Харри, выглядит все роскошно, но не сказать, чтобы весело. Нет. Прежде всего ты сделал кремацию доходной. Африканские похороны с поющими и свингующими скорбящими – вот это весело.

Впрочем, еще вопрос, так ли уж доходен крематорий Менса. Дело в том, что в газете появился тревожный материал под заголовком: ЛИДЕРЫ ПОХОРОННОЙ ОТРАСЛИ ПОГРЯЗЛИ В ФИНАНСОВЫХ ПРОБЛЕМАХ. «Траурное обслуживание Нидерландов» (транспорт) и «БОГРА» (гробы) попросили об отсрочке платежей. Поползли слухи, что гробы уже скапливаются на складах.

Я не надеюсь, что кризис затронет остальную часть сектора. Иначе роскошный крематорий Харри снова превратится в убогий сарай…

На обратном пути я еще раз заехал в похоронный музей на кладбище «Де ниуве остер» в Амстердаме, так как прочитал, что там открыта новая экспозиция. Она меня скорее разочаровала. Стихи в память о мертвых, похороненных в одиночестве. Я не любитель поэзии. Слишком часто хочется спросить: а что, собственно, имеет в виду поэт?

Может, нужно было заставить Артура немного подергаться, когда он выступил со своим планом два раза отвалить в недельный гольф-тур со своими дружками, но игра не стоила свеч. Думаю, он ожидал, что я расстроюсь и начну возражать, а я решила: тем лучше, этакое царство одиночества. Довольно жалкое царство, ну и пусть.

Испытывая что-то вроде чувства вины, Артур настаивал, чтобы и я тоже отправилась в отпуск с подругами. Например, на велосипеде в Дренте. У него тут личный интерес, сам-то он Дренте терпеть не может. Во время наших велосипедных прогулок он всегда старается держаться как можно дальше от меня, чтобы не подумали, будто он со мной. Прямо как ребенок. Однажды я шутки ради предложила ему надеть одинаковые спортивные костюмы, и он стал отказываться на полном серьезе. Я все чаще замечаю, что он не понимает меня.

Плащ любви поизносился, обтрепался, прохудился… Мы игнорируем друг друга, пока не переходим границы раздражения. А тогда становимся саркастичными. Начинает обычно Артур. Отпускает обидные замечания о моей работе, моих хобби, моих подругах, о чем угодно.

Мы с подругами собрались в зоопарк «Аувехандс диренпарк»[31] посмотреть на китайских панд. И тут он снисходительно бросает:

– Глупо переться в такую даль, чтобы полюбоваться на Пинга и Понга с куском бамбука в пасти.

– А мне они нравятся, – говорю я. – И, между прочим, их зовут Ву Вен и Син Я.

Думаю, разлад начался давно, когда Артур так равнодушно отнесся к моему желанию иметь ребенка. Слишком часто он повторял: «Бездетность имеет свои преимущества» или что-то подобное. Лишние шрамы в моей душе.

95

– Ничего личного, Стейн, – стандартно начал я. – Мы всегда тебе рады.

– Последнее время я все больше в этом сомневаюсь, – ответил Стейн, уныло взглянув на меня.

– Конечно, рады, ведь мы – квартет.

– Квартет? Трое плюс один, – вздохнул Стейн.

Мы сидели за чашкой кофе в кафе «Пестрая корова». Я пригласил Стейна на ланч, чтобы поговорить по душам. Я уверял его, что мы его высоко ценим, что он вносит свою лепту, что он неправильно нас понял. Я отделывался полуправдами.

– Только с поездками не получится. Мы не хотим компрометировать тебя своими отлучками. Тебе, к примеру, придется лгать жене. Мы этого не хотим.

– Поездки? Я думал, будет одна поездка.

– Э-э-э… да-а-а-а, сначала планировался один продолжительный тур, но теперь он разбит надвое.

Я чувствовал себя все более мерзко из-за своей мелкой лжи на фоне его недавнего бегства на самый высокий мост Амстердама и предположения его жены, что он собирался оттуда спрыгнуть.

Я предложил во время осенних каникул на пару дней съездить в гольф-тур. На сей раз без так называемых подружек.

– А как насчет Йоста и Ваутера? – спросил Стейн.

– Не знаю, мы пока об этом не говорили. Я подумал, поговорю сначала со Стейном. И если они не смогут, мы поедем вдвоем.

Его лицо немного прояснилось.

– Ну что ж, пожалуй, план неплохой. Конечно, я должен обсудить его с Теей.

– Само собой.

– Или, может, предпримем что-нибудь вчетвером.

До меня не сразу дошло.

– Вчетвером?

– Ну да, ты и я, Теа и Афра.

Меня бросило в жар. Нечто похожее, как я подозреваю, испытывают женщины во время климакса. Я собрался возражать, но вспомнил, что к тому времени давно буду мертв и похоронен.

– А что, по-моему, хорошая идея! Должен тебя предупредить, что Афра не любит уезжать далеко, так что речь пойдет о Дренте или о южном Лимбурге.

Стейна это не испугало.

– Дренте? Великолепно. Теа всегда говорит: «Зачем ехать куда-то далеко, если рядом столько восхитительных красот?»

– Совершенно с тобой согласен! – подыграл я Стейну. – И… э-э… слушай, Стейн, еще одно дельце… не говори никому про… скажем так… про тайных участников наших гольф-туров. Не скажешь?

Мой новый попутчик торжественно протянул мне руку.

– Конечно, нет, дружище. Можешь на меня положиться.

Как же я ненавидел себя весь день, да и всю неделю, вспоминая свои увертки и лицемерие по отношению к Стейну. Но при этом понимал, что ничего другого нельзя было придумать.

Йост и Ваутер поневоле ехидно ухмылялись, слушая мой отчет о разговоре со Стейном. Йост предложил в связи с каникулами в обществе Теи и Афры отложить мою кончину еще на годик.

– Дренте – самое оно, блин, роскошная местность для езды на велосипеде. – Ему самому стало очень смешно. – Предполагается обмен партнерами? Или групповой секс?

96

Я смотрел на свою бородавку. Не отличишь от настоящей. Немного поупражнявшись, я сумел довольно легко отклеить ее и снова приклеить. Безобразная, конечно, но Тоон пригрозил прервать свое участие в проекте, если я от нее откажусь.

– Это полный пакет услуг, Артур. Вы не можете произвольно браковать какую-то его часть.

Я видел в зеркале импозантного мужчину лет под шестьдесят – седые волосы, бородка и усы цвета перца с солью, темные очки в тяжелой оправе и крупная бородавка на подбородке. Кого-то он мне отдаленно напоминал.

– Осталось надеть новый костюм – и на улицу, – приказал Тоон.

Я переоделся. (Принес с собой комплект новых вещей.)

– Артур, мальчик мой, я просил вас принести другую одежду, а вы принесли новую. Теперь вы бросаетесь в глаза, потому что на вас повсюду, так сказать, еще висит ценник. «Глянь, вон мужик прямиком из универмага „С&A“». А вы как раз не должны привлекать внимание. Пусть запомнятся только отвлекающие элементы – бородавка и усы, так как у прежнего Артура их не было.

Я пообещал несколько раз постирать и измять свою новую одежду. Придется проделать это в прачечной, иначе Афра непременно заметит. Я никогда не занимался стиркой. Я в самом деле два раза заходил в «С&А», покупал новые вещи, и Тоон был прав: это бросалось в глаза. Я обещал в ближайшее время купить в секонд-хенде ношеные свитера и брюки.

Собственно говоря, у меня не было ни малейшего желания выходить на улицу.

– И куда же мне идти? – попытался я увильнуть.

– Купите половину резаного черного, а еще аспирин, у меня от вас голова разболелась. И испробуйте кое-какие трюки. Желательно незаметно, то есть не меняйте моторику трижды на расстоянии тридцати метров.

– Слушаюсь, шеф.

Я отправился в булочную, купил половину черного, а потом в аптеку, где приобрел упаковку парацетамола. В обоих местах мой голос, когда я обращался к кассиру, звучал как-то странно. Я жутко нервничал, боясь встретить знакомых, хотя в Лейдене, где находится ателье Тоона, такой шанс просто ничтожен. Через четверть часа я немного успокоился, а через полчаса мог, как обычно, смотреть по сторонам.

Для начала я попробовал быстрый темп, но в стекле витрины он смотрелся очень неестественно. К сожалению, быстрый темп мне не идет. Досадно, так как аллегро звучит очень весело. Потом я попробовал идти медленно, этакой шаркающей походкой. Чтобы хорошенько рассмотреть себя в витрине аптеки, я дважды прошелся туда-сюда. Вроде бы я выглядел вполне нормально. Пока не заметил, что на меня пристально глядит пожилая супружеская чета. Очевидно, я произвел на них странное впечатление. Еще полчаса я гулял по улицам Лейдена, а потом решил, что с меня достаточно практики. Должен честно сказать, я быстро привык к своему новому «я». Возвращаясь в ателье Тоона, я чувствовал себя почти как обычно, хотя где-то во мне шевелилось чувство, что некоторые люди смотрели на меня с удивлением.

– Что же вы натворили? – сказал Тоон, когда я вошел в ателье.

– То есть?

– Ну, доложу я вам, посмотрите в зеркало.

Я посмотрел в зеркало: бородавка висела на лице, как лист на ветке. Только теперь я понял, что означали изумленные взгляды прохожих.

Волей-неволей Тоон признал, что схалтурил, плохо ее приклеил. Он отремонтировал бородавку, после чего мы отправились в уличное кафе, где заказали ланч, чтобы попрактиковаться в еде, с моей новой бородой и усами. Все шло отлично, на них почти не оставалось пищи. Хотя пена от капучино все-таки попала на усы. Нужно будет обратить на это внимание в Италии.

Тоон остался очень доволен своей работой. Кстати, и мной тоже.

Когда мы вернулись в ателье, туда явился Йост, чтобы сделать фото на мой новый паспорт и водительские права.

– Мои комплименты, Артур, из тебя получился вальяжный пожилой джентльмен, почти моложавый. Жаль только, с прыщом на подбородке.

97

За двадцать шесть лет совместной жизни мы с Афрой нашли только одно общее увлечение: смотреть теннис.

Афра сама играет в теннис и потому считает себя экспертом в этом деле. Она всегда любила смотреть соревнования, а я, с тех пор как стал безработным, иногда присоединяюсь к ней, чтобы поторчать у телевизора, когда транслируют открытый чемпионат Франции «Ролан Гаррос». Жаль, Афра предпочитает женщин-комментаторов, меня они страшно раздражают.

– Выключи звук, если не желаешь слышать чушь, которую несет Марчелла Мескер[32]. Заодно избавимся от вечных дамских стонов, – заметил я слишком уж ехидно.

– Мужчины стонут точно так же громко. И я могу заткнуться, но тогда и ты заткнись по поводу Надаля и Джоковича[33].

Тут она права. А мне тошно смотреть на этих господ с их ритуальными жестами, как бы хорошо они ни играли в теннис.

Надаль:

1. зачищает ногой заднюю линию;

2. хлопает ракеткой по туфлям;

3. подтягивает сползающие шорты (нарочно покупает такие, чтобы молниеносно их подтягивать?);

4. теребит рубашку справа;

5. теребит рубашку слева;

6. забрасывает волосы за правое ухо;

7. сморкается;

8. забрасывает волосы за левое ухо;

9. повторяет жесты 6, 7 и 8.

Особый ритуал: во время каждой паузы одну за другой выпивает две бутылки всегда на одном и том же месте, с точностью до миллиметра.

Джокович без конца подбрасывает мяч перед подачей. Его рекорд – восемнадцать раз. Может, и больше, но Афра категорически запретила мне считать.

Оба перед каждой подачей требуют три, четыре или даже пять мячей и отшвыривают один, два или три мяча.

– Выпендриваются, чтобы тянуть время. Все эти уловки надо запретить регламентом.

– Перестань, это их стиль игры, – каждый раз говорит Афра.

– Миллионы зрителей, как и я, теряют время. Подсчитано, что примерно полмиллиона часов они смотрели на выпендреж и подбрасывания, – угрюмо возражаю я.

По зрелом размышлении мы решили выдавать вслух только позитивный комментарий, в итоге теперь часами сидим перед экраном в гробовом молчании.

Время от времени молчание нарушает Афра, предлагая мне чаю. Довольно странный способ соблюдать границы, но это прагматичное молчание нас примиряет.

98

Дело почти в шляпе. Через две недели мы отбываем в Италию. Официально в качестве отвлекающего маневра мы отправляемся на юг Франции. Один раз я чуть не проговорился: сказал Афре, что обожаю свежие макароны.

– Макароны? – удивилась она. – С каких это пор во Франции едят макароны?

– Ну-у… хозяйка мотеля по происхождению итальянка. Говорят, она потрясно готовит.

– Во всяком случае, не забудь оставить мне адрес и телефон этих людей. Чтобы я могла найти тебя, если что случится.

– Что с тобой может случиться?

– Мало ли что. Могу попасть под трамвай.

– Тогда ты не сможешь позвонить.

– Как остроумно. Короче, дай мне адрес и телефон.

– У меня его нет, нужно спросить у Ваутера. Ты же можешь звонить на мой мобильник?

– Он слишком часто бывает отключен.

Я обещал держать его включенным даже на поле для гольфа. Думаю, прозвучало это вполне убедительно.

У меня постоянно такое чувство, словно я играю в кино. Последние две недели я тайно складывал вещи в гараже Йоста. Одежду, книги и разные личные мелочи. Не слишком много, чтобы Афра ничего не заметила. Никаких пустых вешалок в моем гардеробе, никаких пустых полок в книжном шкафу. Только минимум вещей, которыми я дорожу. Свитер, связанный моей матерью, несколько книг с автографами, фото времен моей юности. Даже фото Афры с моей тещей. Не стоит напрочь стирать из памяти прошлое, когда начинаешь новую жизнь. Несколько осязаемых напоминаний о минувшем можно себе позволить.

Кроме того, я купил кое-какую подержанную мебель, постельное белье и полотенца. Как я понял, моя маленькая вилла в раю почти пуста. Йост и сам понятия не имеет, что он там найдет.

– У меня есть только фото фасада, остальное будет сюрпризом. Но меня заверили, что игра стоит свеч. Еще там стоят четыре кровати, стол и четыре стула.

– Тогда я возьму с собой арахисовое масло, и все пройдет как по маслу, – весело сказал я.

Я невероятно нервничал и в то же время лопался от нетерпения. Никогда в жизни так не волновался.

Ох, он ужасно милый. Просто прелесть. Никогда в жизни я так не радовалась.

Я даже бросилась Артуру на шею. Всю жизнь я мечтала о лабрадоре, и вот он, вот! Пухленький, неуклюжий, прелестный щеночек.

Вчера Артур входит в комнату с большой коробкой и ставит ее прямо на стол. Я спрашиваю, так ли это необходимо.

– Да, совершенно необходимо, – говорит он с хитрой улыбочкой.

– Еще одна из твоих шуточек?

– Моя лучшая шутка за много лет. Спорим, тебе понравится.

Я собралась уйти на кухню, но из коробки донесся какой-то шум. Громкий писк. Я все еще ничего не понимала.

– Я иду ставить чай, ты будешь?

– Тсс, Ааф, ты послушай, там что-то скребется.

Только тогда до меня дошло: а вдруг там собака. У меня ком стоял в горле, когда я нервно вскрывала коробку. Я не смела туда заглянуть…

На меня смотрели два прекрасных, чуть печальных глаза. Я засмеялась и одновременно заплакала, когда в первый раз взяла его на руки. Я смотрела на него часами, играла с ним, держала его на коленях. Меня растрогало даже то, что он испачкал мое новое платье. Я пять раз выводила его гулять и позволяла любоваться на него каждому встречному. Соседи нашли его очаровательным и предлагали присмотреть за ним, когда нас не будет дома.

Только у него пока нет имени. Артур хочет назвать его Аристотелем, но я ни за что не соглашусь.

– Сокращенно Ари, чем плохо? – говорит он.

Я не позволю называть мою собаку таким дурацким именем. Чтобы не устраивать скандала после такого дивного подарка, я предложила взять денек на размышление. Артур решил до завтра называть его «пес».

Кроме того, мой дорогой муж подумал обо всем. У малыша есть корзина, а в ней плед, миски для корма и воды, чудный маленький ошейник специально для щенков и даже косточка, тоже специально для щенков.

Не могу припомнить, чтобы когда-нибудь так волновалась. Я почти не сплю. Сегодня ночью три раза вставала посмотреть, как там мой пес.

Утром я вдруг подумала, а как, собственно, обстоят дела с аллергией Артура на собак. Когда я спросила его, он сказал, что аллергия немного меньше, чем прежде, и теперь против нее есть таблетки.

Сомневаюсь, была ли у него вообще когда-нибудь аллергия на собак.

99

Никогда в жизни я не видел, чтобы Афра сияла так, как вчера, когда я принес ей щенка. Вынимая Аристотеля из коробки, она рыдала от счастья. Только насчет имени не согласилась, но ничего другого я и не ожидал. Она предложила взять день на размышление, чтобы придумать имя получше, но я не собираюсь уступать: его будут звать Аристотелем!

Вместе с Карлой из «Выгула» мы забрали кутенка у одного заводчика в окрестностях Алкмара. Заплатили налом без чека 800 евро, не считая доплаты 82 евро: за прививки против глистов, бешенства и еще пары вещей.

Чуть позже, на заднем сиденье автомобиля, Карла дрожала от восторга, держа Аристотеля на коленях. Думаю, она раз десять повторила: «Ой, какой же ты милый».

Вдруг она спросила:

– А ты вообще любишь собак?

Кажется, я ответил не сразу:

– Да, черт возьми. Может, не так страстно, как ты, но с тобой не посоперничаешь, верно?

– Вот ты, например, подумал, какие вещи нужно купить?

– Какие еще вещи?

– Нужные для собаки, конечно. Поводок, миски для еды, все такое.

Ни на минуту мне не приходило в голову, что я еще должен заботиться о собаке. Все это я заведомо сваливал на Афру. К счастью, в Пюрмеренде есть зоомагазин. Карла настояла, что зайдет туда вместе со мной, и отказалась оставить Аристотеля одного в машине. Поводка не было, но, к счастью, в багажнике нашелся буксирный трос. Выглядело это довольно странно: маленький щеночек с огромным канатом на шее. Аристотеля и впрямь пришлось тащить, потому что он то и дело рвался в другую сторону.

В магазине я помалкивал. Карла и хозяин сами сложили в пакет самое необходимое: поводок, ошейник, миски, косточку, мячик, корзину, попонку. Собачьи башмачки. Разве что я не дал им взять для Ари еще и курточку. За все про все я выложил 126 евро. Не прошло и часа, как я приобрел собаку, а уже облегчил свой карман на 1008 евро. Но я же преследовал благую цель: осчастливить Афру и чем-то занять ее.

Карлу я высадил у ее дома.

– Спасибо за помощь. Может, я еще позвоню насчет абонемента на выгул.

– О да, тогда я снова увижу Ари. И мы с тобой снова повидаемся, вот будет здорово. Передай привет жене, слышишь?

– Ты два раза сказала «ты».

– Неужели? Прошу прощенья. Ну пока.

Я прикрепил собачий ошейник к собачьей корзине, чтобы пес не вздумал шастать вокруг педали газа, и, посвистывая, двинулся домой.

Там я достал из гаража картонную коробку и сунул туда Ари. Он тихонько пискнул в этой картонке, когда я ставил ее на стол перед Афрой.

100

Как приятно было бы узнать, что, согласно новейшим научным исследованиям, для долголетия и здоровья рекомендуется пить много бакарди-колы, а приверженность к травяному чаю, напротив, сокращает жизнь; что брокколи наносит непоправимый вред, а подвижный образ жизни смертельно опасен.

Увы, вкусные вещи всегда вредны для здоровья, а полезные для здоровья вещи никогда мне не нравятся.

Поэтому у меня лишний вес и плохая физическая форма. Эту проблему не решить и в Италии, питаясь макаронами и пиццей. Мне придется сдерживать свой аппетит в ресторанах и не слишком далеко заходить в блаженном безделье. Я наметил купить красивый гоночный велосипед – подержанный – и совершать прогулки по холмам, окружающим мою виллу и, надеюсь, не слишком крутым. А также ездить на велосипеде в булочную и пиццерию.

Кроме того, я ищу гребной тренажер. Мне нравится думать, что я буду держать его в саду и каждый день полчасика заниматься греблей на фоне прекрасного тосканского пейзажа. Разумеется, имея под рукой бутылку вина, что, понятно, сразу сведет результаты на нет. Другая возможность – совершать долгие пешие прогулки. Правда, при условии, что буду получать от них удовольствие. Я все еще страдаю от травм, полученных в юности во время воскресных прогулок. По нечетным воскресеньям после обеда мы должны были совершать пешие прогулки, а по четным – навещать дедушку и бабушку.

Наконец, в гараже Ваутера стоит мольберт и большой чемодан с кистями и тюбиками красок. Я и впрямь начинаю увлекаться живописью. Афра постоянно дразнит меня, называя Винсентом Аппелом. Казалось бы, это не должно меня задевать, но я все-таки обижаюсь. В частности, потому, что не могу ей сказать, что очень скоро в Италии извлеку из моего нового увлечения массу удовольствия.

101

Я не сразу узнал ее по голосу.

– С кем я говорю?

– Это Марике.

Я даже на миг задумался, настолько я изгнал из памяти ватерклозетные аксессуары Хертога.

Должно быть, Марике почувствовала мою неуверенность.

– Марике, с работы, – повторила она упавшим голосом.

– Конечно, Марике. Рад тебя слышать, девочка. Как твои дела?

Не умею я дозировать свои эмоции. Вероятно, и Марике это заметила, потому что ответила робким голоском:

– У меня все хорошо.

– Вот и отлично.

– Ну да, но не так чтобы очень хорошо, – поправила она себя. – А как ваши дела?

– В общем, прекрасно. Не жалуюсь.

– О!

Это «о!» прозвучало еще более разочарованно. И я понял, что она, видимо, не то хотела услышать, поэтому уточнил:

– Ну, скажем так: я скучаю не столько по работе, сколько по коллегам.

В трубке стало тихо, как будто она решала, верить мне или нет.

Потом она тихо произнесла:

– Мне тоже вас не хватает. Без вас ужасно скучно.

– Правда?

– Да.

Снова тишина. Я немного смутился. Похоже, она действительно по мне скучает. А я после ухода из фирмы ни секунды не думал о Марике.

– Может, как-нибудь в ближайшее время заглянуть в Брёкелен на чашку кофе? – услышал я собственный вопрос.

Да, она нашла идею замечательной и предложила дату встречи.

Я соврал, что смотрю свое расписание, и сказал, что в этот день, к сожалению, не смогу. Она предложила три другие даты на выбор, и я не смог больше притворяться, что занят.

Итак, через две недели придется еще раз отправиться в живописный промышленный район Брёкелен.

– Мне ужасно хочется повидаться с вами, Артур.

– Да-да, и мне тоже не терпится поболтать со старыми коллегами.

102

Чревоугодие, тщеславие, праздность – в реформатских Нидерландах все это от лукавого.

В Италии теоретически тоже, но практически вряд ли, так как для всех больших и малых проступков, совершаемых человеком, католики изобрели исповедь. Она позволяет спокойно грешить, а потом, в исповедальне, оправдаться простым возгласом «Mea culpa[34]». Так итальянец дистанцируется от ада. Другим конфессиям тут есть чему поучиться. Это одна из причин моей любви к Италии.

Кстати, я не исповедую никакой религии. Я полагаю, что человек создал бога, а не наоборот. Это кардинально изменяет соотношение сил. Нет у меня бога, который предписывает мне диету и диктует моду. Я не ношу никаких ермолок, ем мясо любых животных, независимо от того, как они были убиты, пью пиво и не трачу время на молитвы и паломничества. Пусть все конкурирующие друг с другом истинные боги идут своей дорогой, минуя мою дверь.

Иногда я посещаю их дома, они, в общем, живут неплохо, особенно в Италии. Там спокойно и прохладно, пахнет ладаном. Иногда я в качестве скромной компенсации зажигаю свечу в память о моей покойной матери, которая когда-то много молилась за меня. Моя лень была ей бельмом на глазу, но ее молитвы не имели большого успеха.

103

Вчера мне позвонил Стейн. Говорил с возбуждением, для него совершенно нетипичным:

– Слушай, Артур, я обсудил с Теей твою идею насчет каникул вчетвером, она в восторге. А что думает Афра?

Ой-ой-ой. Вот уж не ожидал, что Стейн вдруг проявит такую решительность, и, конечно, ни словом не обмолвился Афре, заведомо зная, что уж я-то никогда не присоединюсь к их резвой тройке.

– Ну, я как-то упомянул об этом.

Афра подняла голову от книги.

– И как она отнеслась? – спросил Стейн.

– Позитивно.

– У меня есть парочка мыслишек. Что бы вы сказали насчет недельного турпохода по Шварцвальду?

– Круто, – сказал я.

Откуда, черт подери, у меня вдруг взялось словечко «круто»?

Афра с дивана глядела на меня, нахмурив брови. Я решил смыться в сад, спиной чувствуя ее подозрительность.

– Да нет, правда, Стейн, идея шикарная. Я постараюсь уговорить Афру. Она не любительница авантюр, но я сделаю все возможное. Хотя она, собственно говоря, обожает велосипедные туры.

– И очень хорошо, и прекрасно, – успокоил меня Стейн. – Поедем на электрических велосипедах, ведь местность там холмистая.

Он уже купил в магазинчике Союза велосипедистов туристическую карту Шварцвальда и присмотрел семейный отель, gemütlich, aber nicht teuer, уютный, но недорогой, где подают громадные шницели. В заключение он сообщил, что они с Теей купили там же одинаковые ветровки.

– Теа настояла. Знаю, ты считаешь это глупым, поэтому решил тебя слегка подготовить, и ты сможешь идти немного позади нас, – хихикнул он. Ему понравилась собственная шутка.

Я повесил трубку и ворвался в дом:

– У Стейна хорошая идея, Афра. Он предлагает недельку побродить пешком по Шварцвальду.

Я ее прямо огорошил. Как и большинство людей, Афра, чтобы выиграть время, повторила вопрос:

– Пешком? По Шварцвальду?

– Пешком по Шварцвальду. Но мы сможем пару дней двигаться на велосипедах.

– А что думает Теа?

– Стейн говорит, она в полном восторге.

– И когда это должно произойти?

– В сентябре.

Моя жена обещала спокойно подумать об этом на досуге.

– Пока я ничего не имею против.

И вдруг ее осенило:

– О, для Сторма это, конечно, счастье. Он сможет целыми днями носиться по лесу.

С дивана последовал одобрительный кивок. Милостивое согласие получено. Я хоть завтра могу сообщить Стейну, что мы едем с ними. Он будет в восторге. До поры до времени.

104

Надеюсь, пса не слишком волнует тот факт, что я упорно продолжаю называть его Ари, а моя столь же упрямая жена обращается к нему: «Сторм!» Я признаю, Ари несколько необычное имя, но Сторм… модная пошлая кличка. И слишком претенциозная. Скорей уж Слабак. Имя Слабак лучше подошло бы для Ари. Или Хулиган. Сколько неудобств доставил этот пес в нашем доме! Вся обстановка гостиной и кухни была спешно приспособлена к Ари после того, как он в первые же два дня разбросал все, что можно было разбросать при его росте.

В воскресенье утром Афра поставила его корзину на стул у стола.

– Пусть немножко как бы пообщается и позавтракает вместе с нами, – решила она. Но тогда, конечно, не стоит уходить в кухню, чтобы поставить чайник. За десять секунд Ари устроил полный разгром: апельсиновый сок опрокинут, везде осколки, на полу разбитая вдребезги банка арахисового масла, а сам герой лежит посреди стола с куском бисквита в пасти.

– Стормик, что ты наделал! – воскликнула Афра, вбежавшая на шум. И тут же набросилась на меня: – Господи, Артур, куда ты смотрел?

– Я читал газету.

– Вечно ты со своей дурацкой газетой!

Я заметил, что пес таким образом оправдал свое имя, но это не разрядило обстановку.

– Может, назвать его Хаосом? – предложил я.

За весь день Афра не удостоила меня ни единым взглядом. Ари, напротив, не мог пожаловаться на отсутствие интереса с ее стороны.

Я еще сумел удержаться от гнусного замечания, что наконец-то у нее появился ребенок.

В Таиланде наследный принц Маха Вачиралонгкорн Бодиндрадебаяварангкун назначил своего пуделя маршалом авиации. Я полагаю, Аристотель мог бы успешно руководить фирмой по наведению бардака.

105

Фургон Йоста, готовый к рейсу, стоит в его гараже. Он битком набит вещами для моего нового дома в Италии, каковой со вчерашнего дня называется «Приют Беглеца». Название было итогом мозгового штурма с Ваутером и Йостом и пары бутылок выпитого вина. Предлагались также варианты: дом «На-ура», вилла «Ар-Во-Йо», отель «Небеса» и «Пюркелен». Последнее название, по словам Ваутера, должно было означать, что я не отрекаюсь от своих корней. Пюркелен, пояснил он, это сочетание Пюрмеренда и Брёкелена. Рассматривался и вариант «Брёкеренд».

Друзья с нетерпением ждут моего переезда. В качестве подарка они преподнесли мне красивую итальянскую поваренную книгу «Готовить с любовью с Софи Лорен». Софи на обложке с огромной ложкой для салата. Возле уха.

– Софи сама выглядит аппетитней, чем все блюда, – заметил Йост, – но книга старая, и я думаю, со временем ее вкус немного испортился. И вообще, она еще жива?

– Йост, Йост, какой же ты женоненавистник, – вздохнул Ваутер. – Тебе непременно надо хранить в душе ее прежний облик, не допуская перемен даже в мыслях. Нет никого прекрасней, чем Софи Лорен в фильме «Однажды на Диком Западе».

– Жаль только, что в нем играла Клаудиа Кардинале, – уточнил я.

Ваутер глубоко задумался.

– Ты прав. Но они почти одинаково красивы, Клаудиа и Софи. По крайней мере, я в свое время не смог бы сделать выбор, если бы обе постучали в дверь моей спальни.

– У меня гипотетический вопрос, господа, – сказал Йост. – Вы бы отдали жизнь за одну ночь с Софи и Клаудией?

Мы затруднились с ответом.

Они живы. Софи Лорен сейчас восемьдесят два, Клаудии Кардинале – семьдесят девять. Я навел справки.

Афра недавно сказала, что и пожилые женщины могут быть очень красивы.

– И избавь меня от твоих острот по этому поводу, – язвительно добавила она.

– Ну что ты сердишься, Ааф? Разумеется, пожилые женщины могут быть очень красивы. Внешне и внутренне.

Она взглянула на меня подозрительно.

В пятом и шестом классе средней школы я сидел за одной партой с Сюзанной де Грааф. Целых два года я был влюблен в нее. За целых два года она не удостоила меня ни единым взглядом, не обменялась со мной ни единым лишним словом. У нее была роскошная индийская коса, и она очень хорошо пела. В моих воспоминаниях она с тех пор стала еще красивее. Было бы ужасно встретить ее в «Вибре», когда она роется в контейнере с носками.

«Постой, ты не Артур… Артур, э… Опхоф? Не узнаешь меня? Мы вместе ходили в начальную школу. Я Сюзанна де Грааф».

Прелестный образ, который я лелею в памяти, наверняка и навек разобьется вдребезги. Расплывшаяся фигура, отросшие корни отбеленных волос, двойной подбородок и на икре какая-то неразборчивая татуировка, будто ссадина от велосипедной цепи.

Поэтому кое-какие воспоминания нужно оставить в покое. Эстер – единственное воспоминание, к которому я бы посмел прикоснуться. Но она не разрешает.

106

Подготовка к моим похоронам идет полным ходом.

Я составил список имен и адресов для рассылки траурных открыток с приглашением на похороны.

Получилось всего шестьдесят три открытки. Маловато. Раньше я прикидывал, что со мной пожелают проститься хотя бы сто человек. А ведь я не поскупился на приглашения. Вспомнил однокашников, с которыми не виделся долгие годы, друзей, с кем давным-давно играл в футбол, нескольких подруг Афры, соседей, деловых партнеров, бывших коллег – всех позвал. И набралось всего-навсего шестьдесят три открытки. Проживи я жизнь хотя бы наполовину так широко и увлекательно, как мечтал в юности, сто человек набралось бы очень легко. Досадно, но ничего не поделаешь. Не посылать же открытки совсем посторонним людям, просто чтобы заполнить зал. Тогда нужно предусмотреть в расходах плату за посещение.

От плана, по которому я сам отнесу некрологи в «Трау» и в «Норд-Холланс дагблад», я отказался. Это может вызвать слишком много вопросов. Но зато в перечень последних пожеланий добавил просьбу: поместить не только на открытки, но и в некрологи стих моего сочинения:

Обычный такой стишок, сначала думаешь: что ж, очень мило, а прочтешь два-три раза и спросишь себя: а что, собственно, имел в виду поэт?

Дальше в списке моих последних пожеланий написано: пусть на мою могилу положат красивый большой валун, пусть на похоронах разливают вино и пиво, пусть непрерывно угощают тефтельками, а потому пусть меня не хоронят утром, так как тефтельки с кофе на завтрак – неудачная идея, и, наконец, пусть не приносят цветы, только низкорослые многолетники, дабы посадить их вокруг валуна. Затем я, так сказать, посмертно прошу Йоста и Ваутера позаботиться об этих растениях. Они оба ненавидят садоводство, но ради приличия им придется взяться за совок и грабли. Я уже слышу, как они разражаются проклятиями.

В выборе музыкального сопровождения я все еще колеблюсь. Для начала какая-нибудь пьеска Баха, потом, например, Леонард Коэн[35] с чем-то меланхоличным, а затем разудалый Андре ван Дёйн с хитом «В коридоре конь стоит».

Хватит у меня пороху?

Кроме того, я сочиняю речь, которую зачитает Ваутер, но пока я не продвинулся дальше вступления: «Артур был настоящим человечным человеком». Может, стоит этим ограничиться? Кратко и сильно. И производит соответствующее впечатление. Или все-таки добавить еще одну фразу? «Он оставил после себя огромную пустоту».

Есть большой соблазн устроить из всего этого балаган, но я не поддаюсь соблазну. Надо же иметь хоть немного уважения к гостям.

Самые важные документы теперь сложены в большой конверт, который я отдал Ваутеру. В свое время он «найдет» его и передаст Афре.

107

Около десяти часов утра, впервые за четыре месяца, я выехал из Пюрмеренда в Брёкелен и покатил по дороге, свободной от пробок. На заднем сиденье машины покоился обсыпной яблочный пирог из универсама «ХЕМА». Я проделал этот путь четыре тысячи раз туда и четыре тысячи раз обратно. Примерно десять тысяч часов, больше целого года жизни, я видел перед собой асфальт, промышленные зоны и шумовые барьеры и злился на расклейщиков стикеров и водителей в левом ряду. Но в этот раз я ехал в приподнятом настроении и смотрел другими глазами. Вот чего нельзя упускать никогда – ни дня, ни часа, ни минуты.

– Всем привет, а вот и я. Пришел проверить, как дела со сбытом.

Беренд и сам господин Хертог из-за своего стола настоящего орехового дерева подняли на меня глаза в полном изумлении. Марике покраснела до ушей.

– Артур, какой сюрприз, – сказал Хертог, причем было неясно, приятный сюрприз или нет.

Беренд удостоил меня рукопожатием и снисходительно похлопал по плечу, но не произвел желаемого эффекта, так как прежде никогда этого не делал.

– Рад тебя видеть, старина, – сказал он, после чего поспешил вернуться за свой спасительный стол. Со склада явился Дирк, пожал мне руку и с вожделением уставился на пирог.

– Приезжай почаще, Артур, если будешь каждый раз привозить пирог.

Марике все это время нерешительно переминалась с ноги на ногу. Я подошел и трижды расцеловал ее. Она так неловко попыталась обнять меня, что, к несчастью, ткнула пальцем в ухо.

– Ох, извини, не хватало еще тебя поранить. А я так рада тебя видеть.

– Ничего, дорогая. У меня же два уха.

Ничего более оригинального я не смог придумать.

Разрезание пирога избавило нас от неловкой ситуации. Марике принесла блюдца и вилки и налила всем по кружке кофе.

Минут пять мы говорили о разных пустяках, после чего Беренд, покосившись на Хертога, объявил, что у него еще уйма работы, и демонстративно уселся перелистывать стопку бумаг.

Хертог барабанил пальцами по столу.

Дирк молча уплетал третий кусок пирога.

Марике не знала, куда смотреть.

– Ну, не буду дольше вас отвлекать, у меня у самого куча дел, таких, как лежать на диване, а посему позвольте откланяться, – решил я.

– Да? Ну пока, – сказал Беренд, не поднимая головы от бумаг.

Дирк протянул мне измазанную кремом руку.

– А где, собственно, Хамед? – поинтересовался я.

– Уволен.

– Жаль парня.

– Да, не повезло ему, но я работаю здесь дольше и… что одному смерть, другому кусок хлеба с маслом, – сказал он с кривой улыбкой. Для него эта шутка была верхом остроумия.

На этот раз Марике обняла меня, не стесняясь.

Десять лет назад, в тот период, когда я почти наверняка знала, что у Артура есть любовница, он совершил классическую ошибку: произнес в постели не то имя. Я не разобрала какое, но он точно простонал не «Афра». Там было что-то на букву «э».

– Что ты сказал? – спросила я.

– Ох, ничего, – пробормотал он. – Так, вырвался какой-то звук. От удовольствия.

Ну-ну.

Шанс, что это повторится, не слишком велик. Во-первых, потому, что меня бы очень удивило наличие у него любовницы, а во-вторых, потому, что мы уже не живем совместной половой жизнью.

Самое большее, на что он еще способен, – нечаянно ляпнуть не то во сне.

В Артуре есть какая-то наивность. Он, видимо, думает, что меня легко провести, а я насквозь его вижу, когда он начинает свои фокусы. Другого такого бездарного лгуна еще поискать, это почти умиляет. Много лет назад я тоже решила притворяться наивнее, чем я есть. В большинстве случаев делаю вид, что верю ему, когда он вешает мне на уши очередную лапшу.

Я знаю, там затевается что-то с гольф-турами, не знаю что. Но, к счастью, меня это мало волнует. Я давно уже радуюсь, когда он время от времени уезжает на недельку. А с тех пор как появился Сторм, у меня столько развлечений, что кислая физиономия Артура для меня как зубная боль. И я вполне могу обойтись без нее. Хотя должна сказать, что последнее время Артур старается исправиться и не слишком меня раздражать. За исключением его тупого упрямства в отношении имени Сторма. Он продолжает называть его Аристотелем, или Ари, и это, конечно, страшно сбивает малыша с толку. Артур делает вид, что Сторм ему безразличен, но регулярно играет с ним и постоянно предлагает выгулять его, чтобы, так сказать, разгрузить меня, а для меня нет ничего лучше прогулки со Стормом.

Такое чувство, будто у меня все-таки появился ребенок. Но Артуру я никогда этого не скажу.

108

Завтра в пять утра мы отбываем. Ваутер заедет за мной на своем «вольво», потом мы едем к Йосту и пересаживаемся с «вольво» на «форд-транзит». В «форд» уже загружены, между прочим, книжный шкаф, садовая мебель, гоночный велосипед, гребной тренажер, мольберт, постель, столовые приборы, посуда, сковородки, кухонная аппаратура, садовый инвентарь, три ящика голландских продуктов, кресло-качалка, моющие средства, телевизор, стереосистема, три большие картонки с книгами и три комплекта для гольфа. Большая часть этого добра с интернет-барахолки, но не всё.

Хозяйственное оборудование я покупал в «Блоккере» в Пюрмеренде. Дурак, дурак, дурак. Стою я там в очереди в кассу, с набором сковородок, и вдруг кто-то хлопает меня по плечу – теннисная подруга Афры.

– Привет, Артур! Рада тебя видеть. Вот уж кого никак не ожидала встретить в «Блоккере». Покупаешь Афре новые сковородки?

– Э-э-э… нет, одному приятелю. Он разводится.

И опять же дурак. Нет у меня приятеля, который разводится.

– Симпатичные сковородки, черт возьми. У моей матери тоже такие. На всю жизнь хватит.

– Да, на сковородках не стоит экономить, – услышал я собственный голос.

С тех пор за покупками для переезда я всегда отправлялся в Зандам. Там, надеюсь, у меня нет знакомых. Что касается сковородок, то я убежден, что подруга во всех подробностях доложила Афре о нашей встрече в «Блоккере», включая марку сковородок и развод приятеля. Но Афра ни разу не спросила меня об этом, что мне совсем не нравится. По-хорошему, она бы должна давно с пристрастием допросить меня, кто именно разводится и почему этот приятель не пошел сам покупать сковородки. Ничего подобного. Очень странно. Но не спрашивать же Афру, почему она не спрашивает о любителе сковородок. С тех пор прошло уже две недели. Не стоит надеяться, что Афра забыла. У нее слоновья память.

Эти несколько месяцев ожидания меня здорово измотали: я почти ничего не делаю и постоянно стараюсь держать рот на замке, чтобы нечаянно не проболтаться и не сделать ничего такого, что выдаст мои планы. Завтра наконец начнется настоящее приключение.

109

Я проснулся в четыре часа. Рядом со мной раздавался негромкий храп. Может, толкнуть ее легонько?

– Афра, повернись на бок. Ты храпишь.

Она послушно повернулась на бок. Афра все еще красива, когда спит, но ее красота меня больше не волнует. Когда мы с ней еще делили постель, я мог спокойно часами любоваться ею во время сна. Но счастье имеет свой срок, заранее неизвестный, но ограниченный. Ни одна женщина и ни один мужчина, пока они влюблены, его не ведают. Наш срок истек. Мы стоим друг другу поперек дороги.

– Который час?

Она проснулась.

– Четыре. Я уезжаю. Не вставай.

– Зачем мне вставать?

– Чтобы помахать мне рукой на прощанье.

Она выпростала из-под одеяла руку и помахала.

– Ну вот. Дело сделано. Повеселись в свое удовольствие.

И она повернулась на бок.

В пять минут шестого подъехал Ваутер. Он был в утреннем настроении, то есть разговаривать с ним не стоит. Через четверть часа прибыл Йост, и ситуация изменилась, так как Йост всегда не прочь поболтать.

– Какое прекрасное утро, господа! – рассмеялся он, когда дождь хлынул как из ведра. – Самая подходящая погода, чтобы не испытывать никакой ностальгии. На юге Франции двадцать семь градусов и солнце, в Тоскане двадцать девять градусов и солнце.

Ваутер пробурчал что-то себе под нос. Я разобрал только «…пасть».

– Налить кому-нибудь винца? – сказал Йост, вытаскивая бутылку белого из переносного холодильника.

– Сейчас пять утра, чертов идиот, – сказал Ваутер.

Йост заявил, что скорее пять часов ночи, самое время для последнего глотка. Он притворялся, что бодрствовал всю ночь. Прикалывался. Через четверть часа он уселся за руль, а Ваутер завалился спать на матрас среди кучи мелочей. Я налил кофе из термоса и поставил со Spotify песенку «Go your own way»: этот хит показался мне подходящим номером для начала.

Поблизости от Люксембурга Ваутер проснулся. Удивленно огляделся вокруг, а потом удовлетворенно пробормотал, что мы в полном порядке. После чего мы перемещались: с матраса на место рядом с шофером, с места рядом с шофером на шоферское место и с шоферского места на второе место рядом с шофером. Потому что Йост так и не лег спать.

– Раз так, могу я налить кому-нибудь винца? – настаивал он.

– Только бы глаза продрать со сна, Йост, но уж тогда я буду полностью в твоем распоряжении, – отвечал Ваутер.

На подъезде к Нанту из бутылки вылетела первая пробка, и мы устроили пикник на одной из уютных парковок на Рут-де-Солей, среди грузовиков, туристских автобусов и всяческого мусора, вдыхая аромат бензина и мочи. Нас это не смущало. Вино было холодным, к нему имелись бутерброды с лососиной, солнышко ласкало бледную кожу.

– Превосходный старт, друзья мои. Благодаря вам мы сидим сейчас здесь. Без вашей моральной поддержки я бы никогда не решился совершить прыжок в царство свободы. Ваш энтузиазм чуть ли не внушает мне подозрения. Неужели два моих лучших друга настолько хотят от меня отделаться? Или вас вдохновила перспектива ежегодно проводить две чудесные недели в Италии, играя в гольф? Нет, вы явно желаете мне счастья! Спасибо вам! Ваше здоровье!

Мои друзья громко зааплодировали. Пожилая супружеская пара, сидевшая на складных стульчиках около своего «каравана», с изумлением воззрилась на нашу компанию. Они сидели неподвижно, молча уплетая свои бутерброды с сыром.

– Ваш стул стоит посреди собачьего дерьма, – обратился Йост к женщине.

Никакой реакции.

– Votre chaise est dans le merde de chien, – попробовал объясниться Ваутер.

Никакой реакции.

Через пять секунд женщина как можно незаметнее заглянула под стул. В самом деле, стульчик стоял в дерьме.

– Смотри, что ты наделал, – сердито прошипела она, обращаясь к мужу.

Только дождавшись, когда мы отчалим, он с гримасой отвращения применил рулон бумажных полотенец.

В семь вечера мы уже сидели в саду при нашем мотеле. Пахло лавандой, мы пили шампанское, а в кухне на медленном огне готовилась утка с апельсинами.

По дороге мы сделали групповое фото с видом на половину Авиньонского моста и послали его нашим женам, дабы показать, что мы реально находимся на юге Франции. Лишние подозрения нам ни к чему.

Я получила фото от господ из Авиньона. Это первое фото, которое Артур прислал мне по телефону. И, кстати, первое его селфи. Может, он хотел вызвать у меня зависть, никакой другой причины мне в голову не приходит. Я ему не завидую. Мне хорошо и здесь, в Пюрмеренде, со Стормом. Как ни странно, мне кажется, что теперь, когда никто больше целый день не называет его Ари, Сторм меньше смущается.

Теперь я могу без помех разговаривать со своим песиком. Артур постоянно отпускал замечания, когда я что-то говорила Сторму.

«Какой смысл целый день говорить с Ари таким неестественно высоким голоском. Он понимает только лай», – иронизировал он.

По-моему, собака понимает намного больше, чем мы способны себе представить, хотя Артур прав: у меня немного меняется голос, когда я разговариваю со Стормом. Как у матерей, когда они говорят со своими малышами.

Когда сегодня днем он залаял, я услышала, как говорю ему:

– Значит, ты умеешь лаять вежливо? И чего же просит маленький Сторм? Хочешь покушать? Или сначала пойдем на двор, сделаем пи-пи?

Так обращаться к собаке немного инфантильно, но получается как-то само собой. Хозяева собак, живущие по соседству, тоже разговаривают со своими псами. Одна пожилая дама всегда точно знает, что думает и чувствует ее девочка. Когда я вчера хотела погладить толстушку, дама сказала:

– Оставьте ее в покое, она в дурном настроении, так как получила на завтрак один бисквит, а не два. Она на диете, доктор находит, что она слишком толстая. Мне нельзя никакой выпечки, потому что у меня сахар повышенный. А я ужасная сладкоежка. И Нэнси тоже.

Я предпочла бы держаться подальше от других собачников, хотя это не просто. Люди с собаками заговаривают со мной на улице. Странно. Ведь велосипедисты при встрече с другими велосипедистами не тормозят на дороге, чтобы посплетничать о своих велосипедах?

110

Йост указал в сторону и вверх:

– Вон тот белый домишко, думаю, это он. Жми на газ, Ваут, я чую близость рая!

Он стоял на вершине холма, сияя на солнце: «Приют Беглеца». Моя итальянская вилла. Я чувствовал себя как в детстве, на школьной экскурсии, когда автобус приближался к Эфтелингу[36].

Не в пример Йосту, Ваутер всегда ездит аккуратно и культурно, но на сей раз он сделал исключение и нажал на газ. Ведущая в гору асфальтовая дорожка описывала пять довольно крутых виражей, и после каждого поворота в фургоне что-то с грохотом падало. Грохот каждый раз вызывал у нас крики ликования. Трое весьма пожилых подростков приближались к цели своего путешествия. После очередного виража дорога вдруг уперлась в высокую ржавую ограду. Ваутер резко затормозил, и лежавшие сзади вещи с неимоверным шумом хлопнулись о перегородку. Йост издал индейский клич, Ваутер ухмыльнулся во весь рот, а я замычал как корова. Мы вышли из машины. Ворота были заперты. Йост с видом триумфатора извлек из кармана старый ключ и торжественно вставил его в замок.

– Не подходит, – с грустью констатировал он через две минуты.

Это несколько омрачило поездку. Ваутер попробовал было перелезть через ограду, но отказался от этой затеи, обнаружив наверху острые ржавые зубцы.

– Что теперь? – спросил я.

– Йост всегда знает, что делать, друзья, – ответил он и взялся за телефон. Поискал и нашел номер, созвонился и несколько минут объяснялся с кем-то на ломаном итальянском.

– Чао, – закончил он разговор, и это было первое итальянское слово, произнесенное без амстердамского акцента. – Он сейчас придет.

«Он» – это Антонио, человек, который от имени прежнего владельца присматривал за домом.

Обследовав кавардак в задней части фургона и разыскав переносной холодильник, мы уселись у ограды и осушили по стаканчику вина.

Двадцать минут спустя из-за угла появился старичок на трескучем мопеде. Мы услышали его уже издалека, он производил куда больше шума, чем скорости. Спешившись, он сразу затараторил по-итальянски. Так как мы ровно ничего не поняли, он повторил то же самое еще раз, но немного громче. Безрезультатно.

Он со вздохом возвел глаза к небу, давая понять, чтобы мы следили за его телодвижениями. После чего пнул ногой в нижнюю часть ограды, навалился плечом на ворота, и они медленно со скрипом отворились. Ключ вообще не понадобился.

Антонио широко ухмыльнулся и хлопнул меня по плечу. Я осторожно вернул ему шлепок. После того как все обменялись похлопываньями по плечу, мы уселись в фургон и двинулись вверх по подъездной дорожке. Впереди Антонио на своем мопеде.

– Ух ты, Артур, да у тебя подъездная дорожка самое малое сто метров, – восхитился Ваут.

Мы остановились перед дверью очаровательного белого дома с голубыми ставнями, виноградными лозами над верандой, немного запущенным садом и бассейном без воды.

Наш старый гид что-то сказал Йосту, и тот, казалось, его понял, потому что вынул ключ от ворот и отпер им входную дверь.

– Benvenuto, amici[37].

Итальянский язык моих курсов совсем не тот, на котором говорят в пекарне Маццоллы. Но через несколько дней я все-таки уже умел безошибочно покупать хлеб. Возможно, из-за этого во мне пробудилась некоторая самоуверенность, и я решил поведать жене пекаря, что в ближайшем будущем переселюсь в их деревню. Понятия не имею, поняла ли она что-нибудь, да это и к лучшему, потому что, выйдя на улицу, я сообразил, что сморозил очередную глупость. Сюда переберется не Артур Опхоф, а Луиджи Молима. И выглядит он совершенно иначе.

На следующий день я объяснил жене пекаря, что не я переселюсь в деревню, а мой хороший друг. Теперь на ее лице отразилось полное недоумение.

Маццолла – красивая старинная итальянская деревушка, где время движется медленно, а люди дружелюбны. Через три дня каждый здоровался с нами, и в местном кафе мы пользовались всеобщим вниманием. Все старые дедушки и бабушки приходили взглянуть на иностранцев. Иногда говорили нам что-то непонятное. Мы их не понимали, но они, видимо, не сердились, потому что, глядя на наши озадаченные лица, улыбались во весь рот. Я заметил, что зубного врача им довелось посещать весьма нечасто.

Мы провели блаженную неделю. Вкусно ели и пили, читали, играли в гольф, и никакие законные супруги не отравляли нам жизнь, вмешиваясь во все и вся и заставляя нас шевелиться. Из Нидерландов поступали сигналы, что наши жены рассуждали примерно так же, потому что и Афра, и жена Йоста написали сообщения, что мы, если захотим, можем на пару дней задержаться во Франции.

– Ну что ж, и вашим, и нашим, – весело сказал Йост.

Мы обставили дом вещами, привезенными из Нидерландов (теми, что не поломались по дороге), и теперь дом и сад вполне приспособлены для блаженного безделья. Антонио скосил траву, почистил бассейн и наполнил его водой. Последняя процедура осуществлялась при помощи садового шланга и продолжалась несколько дней, но по ходу дела мы все-таки разок искупались. Однажды вечером, после обильных возлияний, Ваутер при свете луны продемонстрировал фигуры художественного плавания. При этом Йост чуть не утонул со смеху.

Вывод: вилла «Приют Беглеца» – обетованный рай на земле. Втайне терзавшее меня сомнение, разумно ли я поступаю, собираясь начать новую жизнь в Тоскане, рассеялось. Возможно, я ошибаюсь, но когда в минуту отъезда я оглянулся и сказал, что жду не дождусь того дня, когда перееду сюда жить, в глазах Ваутера и Йоста мелькнула зависть.

На чердаке моей виллы, за грудой запасной черепицы, припрятан пластиковый пакет, а в нем завернутые в пластиковую пленку пачки купюр, десяток и двадцаток, общим счетом десять тысяч евро, половина моей доли наших накоплений. В следующий раз захвачу вторую половину, в тех же мелких купюрах. Если здесь, в деревне, заходишь в кафе выпить винца и расплачиваешься полусотенной купюрой, у них не находится сдачи.

111

Не могу сказать, чтобы дома меня встретил теплый прием. По крайней мере, не со стороны Афры. Зато Ари радостно напрыгивал на меня и непрерывно вилял хвостом. Афра удостоила меня небрежным поцелуем и спросила, не хочу ли я сразу распаковать свой чемодан, так как она собирается запустить стиральную машину.

– Может, разрешишь мне присесть на минутку?

Да, конечно. На минутку можно.

Ей не понравилось, что Ари приветствовал меня с таким энтузиазмом.

– Ну, хватит, хватит, Стормик. Марш в корзину.

Но так как Ари продолжал неуклюже скакать вокруг меня, Афра отнесла его в корзину на кухне и захлопнула дверь.

– Ты, как всегда, ревнуешь, – сказал я.

– С чего ты взял? – Она сглотнула слюну.

Я хотел сказать: «Похоже, собака отлично разбирается в людях». Но решил не нарываться.

Тем временем Ари попытался соскрести краску с кухонной двери, и Афра решила его выгулять. Примерно через час она вернулась. Ари немедленно прыгнул мне на колени.

112

– Черт возьми, Хюммел, вечно вы клянчите деньги, мне это порядком надоело! – рявкнул Йост.

Йост умеет великолепно разыгрывать праведный гнев вкупе с разбрызгиванием слюны. Хюммел скукожился от страха. Его голова на тонкой шейке раскачивалась во все стороны, и от пота он был мокрым, как выдра.

– Нет, нет, э-э… не в этом смысле, я не клянчу, послушайте, Йост, возникли некоторые непредвиденные расходы, – лепетал он.

– Какие же?

– Ну… – было очевидно, что Хюммел отчаянно напрягает мозги. – Например, бензин и заключение доктора.

– О, значит, сначала вы думали, что автомобиль работает от воздуха, и вдруг обнаружили, что ему нужен бензин, – съехидничал Йост. – И вот еще что… – Он выдержал паузу. – Случайно мне стало известно, что за фальшивое медицинское заключение вы уплатили двести евро, на пятьдесят евро меньше, чем предусмотрено сметой. Я, видите ли, знаком с фальсификатором, Хюммел. Стало быть, сейчас вы мне вешаете лапшу на уши – или что?

Хюммел покраснел как рак, несколько раз сглотнул и энергично затряс головой.

Остальная часть разговора в привокзальном ресторане первого класса протекала в полном согласии. Медицинское заключение уже было изготовлено, протокол местной полиции тоже, а также пропуск на труп и даже специальный свинцовый гроб. Хюммелу осталось только сообщить в муниципалитет, где меня следует похоронить, и получить разрешение и свидетельство о смерти. Это последнее пока не выправишь, ведь я еще не погиб.

– Я возьму с вас немного меньше за свидетельство о смерти, – льстиво пропищал Хюммел.

– Спасибо, ты очень любезен, – сказал Йост, снова ласковый, как кот. – И для полной ясности имей в виду: все даты определены окончательно. В четверг двадцать четвертого августа – несчастный случай, двадцать седьмого августа – доставка гроба в Нидерланды. Это мы делаем специально для тебя, Хюммел, так как в это время на дорогах тишь и благодать.

– Прекрасно, прекрасно. Тогда на четверг тридцать первого августа или на пятницу первого сентября я назначаю похороны.

– Мы с тобой во всем согласны, приятель.

В ответ Хюммел выдавил кислую улыбку.

– Ну, что я говорил? – сказал Йост чуть позже. – Хюммел попытается вытянуть из нас побольше денег.

Йост попал в точку. Он это предвидел и даже пообещал, что, когда наш могильщик снова заскулит о деньгах, загонит его обратно в конуру.

113

Двадцать четвертое августа, намеченная дата моей кончины, неотвратимо приближается, а с ней мое расставание с Нидерландами. Оно вдруг стало пугать меня.

В Италии я еще был вполне уверен в себе, теперь же сомнение и страх то и дело хлопают меня по плечу: «Эй, Опхоф, ты и впрямь надеешься безнаказанно смыться?»

Вчера мне приснилось, что носильщики роняют гроб с лестницы. Гроб в щепки, вместо трупа – мешки с песком. Все в ярости. Кто-то узнаёт меня в зале, приглашенные срывают с меня парик, усы и очки.

Я себя подбадриваю: нет, Артур, все пройдет удачно. И хотя бы остаток своей жизни ты проживешь на широкую ногу и увлекательно, пусть даже никто никогда об этом не узнает, кроме Йоста и Ваутера.

По крайней мере… пока. Так как я придумал вот что: когда я действительно буду умирать, через десять, двадцать или тридцать лет, я позабочусь о том, чтобы все шестьдесят три человека, которым я теперь отправил траурные открытки, получили их снова.

Они изумятся: что? кто? Он же давно помер!

Нет, дорогие друзья и знакомые, он еще долго и счастливо жил в Тоскане. Теперь он приносит вам свои извинения за обман. И вполне понимает, почему вы на этот раз не пришли на его похороны.

Все-таки это материал для небольшой заметки в газете.

Вероятно, многие из шестидесяти трех адресатов сами к тому времени скончаются, но тут уж ничего не поделаешь. В мои планы не входит следить из Италии за смертями в Нидерландах.

Может, впоследствии возникнет модное увлечение: умереть – и весело продолжить жизнь где-то в другом месте. И тогда мое имя станет нарицательным: «разыграть опхофку».

Я веду себя как ребенок, но мне жутко не нравится, что Сторм так обожает Артура. Я просто ревную, когда он прыгает на колени к нему, а не ко мне.

Может, из-за этого я была так спокойна и счастлива, когда Артур укатил на неделю отдыхать со своими друзьями. Какая роскошь – приходя домой, не видеть его каждый раз ссутулившимся на диване, откуда он буквально всегда и все сопровождает критическими замечаниями. Целую неделю я могла без помех делать все по-своему.

В те дни, когда я уходила на работу, мои подруги занимали очередь, чтобы выгулять Сторма, так что и здесь Артур мне без надобности.

114

Вот ведь невезение: недавно Берлускони объявил о своем возвращении в политику. Ему за восемьдесят, этому похотливому пройдохе, из-за мошенничества с налогами он больше не имеет права занимать политические должности, но в прошлом месяце дал сорок шесть телевизионных интервью, чтобы продвинуть свою партию «Вперед, Италия». Старый мошенник называет это «инъекцией доверия». Снова за него косвенно проголосуют миллионы людей. К ним мое отношение такое: на сельской площади Маццоллы я не дам втянуть себя в политические дискуссии.

А что касается Берлускони… То, что вещают о бедном итальянском народе радиостанции Берлускони, наводит на слишком печальные размышления. Поэтому я купил спутниковую антенну. Буду принимать в Тоскане телепрограммы из Нидерландов и спокойно смотреть одну из моих любимых передач – «Я уезжаю».

А еще я собираюсь в Италии разводить цыплят и разбить огород. В пробках между Пюрмерендом и Брёкеленом моя голубая мечта о простой деревенской жизни совсем было увяла. Но теперь интерес к флоре и фауне оживает. По крайней мере, он не потребует больших усилий. Похоже, цыплята превосходно оправдают небольшие расходы на свое содержание, а помидоры, если их иногда поливать, под итальянским солнцем вырастут до неба.

Но самое важное мое решение – завести собаку, которую я назову Ари Секундо. За короткое время я так сильно привязался к Ари Первому, что во избежание ностальгии по Пюрмеренду займусь поисками щенка сразу по приезде в свою деревню. Когда мне будет лень его выгуливать, он сможет справлять нужду просто в саду. И никакой петух об этом не прокукарекает, ведь я буду разводить только цыплят. Потому что люблю высыпаться по утрам.

Меня не колышет, какой породы будет собака, ведь всякая собака – друг человека.

115

В Музее Краненбурга в Бергене в настоящее время проходит выставка живописи «Блаженное безделье». Хорошо бы успеть посетить ее до моего окончательного переезда в Италию. Похоже, безделье не такая простая штука, если верить газетной статье об этой выставке. Полагаю, к безделью нужно иметь врожденную склонность и много практиковаться, добиваясь совершенства. И я его добьюсь, в этом я убежден. Подростком я мог целыми часами лежать в траве, ни на минуту не испытывая скуки. В семейной жизни мой талант был бельмом на глазу Афры. Она из себя выходила, когда я укладывался на диван с газетой. Иногда я читал газету, иногда просто прикрывал ею голову. Это могла быть и рекламная брошюра «Гаммы» – разницы никакой.

– Не пора ли тебе косить траву? – спрашивала она иногда раздраженно, причем кроме кошения травы могла предложить целый перечень других полезных занятий.

– Ну, Ааф, если тебе все равно, я лучше побездельничаю.

Ей было не все равно. Всегда находились важные причины срочно заняться неважными вещами. Иногда я игнорировал ее ворчание, а иногда, вздыхая, брался за то или иное дело.

– И пожалуйста, не вздыхай, – кричала она мне вслед.

Жизнь – очень краткий период чего-то между двумя бесконечно долгими периодами отсутствия всего, и понятно, что краткий период чего-то нужно заполнить как можно более приятным образом. Я где-то когда-то прочитал эту рекомендацию и хорошо ее усвоил.

Афра скорее считает, что все должно быть полезным. Во всяком случае, спорить, например, о пользе скошенной травы было бесполезно. Это вызывало только взаимное раздражение, а им мы были сыты по горло.

В австрийской деревне Эберхардшлаг когда-то провели эксперимент под названием «Деревня бездельничает». Семь семейств в течение семи дней не делали ничего. Всю работу выполняли за них другие, а дети не ходили в школу. Поначалу люди тяжело переносили безделье, но попрактиковались, и им стало немного легче.

Вообще говоря, безделье в строгом смысле невозможно. Ты сидишь и хотя бы размышляешь или смотришь перед собой. Безделье надо понимать скорее так: ты не делаешь того, чего не хочешь. Или того, на что тратишь энергию.

116

Свой первый настоящий тест как Луи Моллема я прошел успешно. А именно: через сайт www.gebruikte-fiatnederland.nl приобрел подержанный «фиат-панда-4×4». Я не знал, что существуют «панды» с приводом на все четыре колеса, но, увидев объявление о продаже, подумал, что такая машинка будет вполне уместна на узких крутых грунтовых дорожках Тосканы. Мне показалось, что итальянский автомобиль в Италии менее всего привлечет внимание, а кроме того, по соседству с моей виллой я легко найду сервис для «фиата».

В прошлый четверг утром я ездил к Тоону, где мне уже в третий раз пришлось вытерпеть тотальное преображение в Луи.

– Черт возьми, Луи, просто чуть-чуть расслабься, – несколько раз напоминал мне Тоон, так как я восседал в его кресле неподвижно, как труп. – Иначе с твоим новым «я» ничего не получится. Ты должен хотя бы немного в него поверить.

Через четверть часа мне было позволено посмотреться в зеркало, и, честно так честно, господин Моллема выглядел совершенно естественно. Я несколько раз прошелся туда-сюда под наблюдением Тоона.

– Ты все еще двигаешься как Артур, – сокрушался он. – Попробуй ходить вперевалку, как утка, ступнями наружу.

Я подумал, что он надо мной смеется, но он имел в виду именно это.

– Когда ходишь вперевалку, изменяется вся пластика и осанка. И это совсем нетрудно. Доступно каждому.

Я прошелся как мультяшный утенок Дональд Дак. Чувствовал себя идиотом, но Тоон восхитился.

– Ни прибавить, ни убавить! С первого раза то, что надо!

Потом пришел Йост, принес новые водительские права и паспорт.

Мы с Йостом отправились в Алфен-аан-ден-Рейн забирать мой «фиат».

Его хозяин, не моргнув глазом и не краснея, сказал, что машина принадлежала его старой матушке и все время простояла в гараже.

– Но уж если ваша матушка трогалась с места, то, конечно, в полную силу жала на газ? – сострил Йост.

Продавец посмотрел на него недоуменно:

– Что вы, она всегда ездила очень спокойно.

В конечном счете он уступил мне четыреста евро, и я оказался владельцем «фиата-панды-4×4». Жаль, что Афра, такая страстная поклонница панд, никогда не сядет в эту машину.

Затем Луи Моллема без проволочек оформил на почте Алфена документы о передаче прав на владение и, насвистывая, двинулся на своей новенькой машине назад, к Тоону.

– Ты забыл про свою утиную походку, Луи, – строго напомнил Тоон. Но потом налил пивка, и мы выпили за счастливый исход нашего предприятия.

– Как думаешь, в следующий раз сам справишься? Станешь синьором Молима?

Я заверил Тоона, что все получится. Час спустя я уже ехал в Пюрмеренд на своей старой машине, новая осталась у дверей Тоона ждать моих похорон.

Думаю, в Италии утиная походка мне не так уж необходима.

117

Дорогая Эстер…

Написать первые два слова было не так уж трудно. Над остальной частью письма я корпел три дня. Один раз, когда я писал, неожиданно вошла Афра.

– Ох, ты здесь? У тебя же йога!

– Нет, гуру заболел. Я забыла просмотреть почту.

Заметив смятые листы бумаги, она сказала:

– Так-так, собираешься писать книгу? Прочтешь вслух отрывок? Когда-нибудь?

Я почувствовал, что краснею, и быстро положил на черновик какую-то книжку, чтобы прикрыть первые два слова.

– В самом деле, начал писать. Но пока что книга состоит только из зачеркнутых предложений, так что прочесть ничего не могу. А то бы прочел с удовольствием, – запинаясь, ответил я.

К счастью, она не настаивала. Насчет зачеркнутых предложений я не соврал, вероятно, она даже издали это заметила. Тем не менее я чуть не помер со страху.

Через несколько дней я сочинил приемлемый черновой вариант письма. В итоге там было сказано только, что я по-настоящему не умер, но собираюсь начать новую жизнь в другом месте. За это время мне пришлось два раза выносить пластиковый пакет, набитый скомканными листами бумаги, в мусорный контейнер соседнего дома, чтобы избавиться от улик.

Вчера я написал окончательный вариант. Перьевой ручкой. На почтовой бумаге, которую много лет назад получил в подарок от ватерклозетной фирмы Хертога на десятилетний юбилей моей службы и с тех пор ни разу не использовал.

У меня два варианта письма: один с моим новым адресом в Италии, а другой – без. Я все никак не решу, какой вариант отослать. Оба конверта я заклеил, чтобы избежать соблазна подправить еще какое-нибудь словечко. В уголке одного из конвертов стоит крохотное «с», в смысле «с адресом».

Один из двух я суну в почтовый ящик перед самым отъездом в новую жизнь.

118

«To do nothing is at all the most difficult thing in the world, the most difficult and the most intellectual. – Ничего вообще не делать – самая трудная вещь на свете, самая трудная и самая интеллектуальная».

Спасибо, Оскар Уайльд!

Ведь о безделье часто судят несправедливо пренебрежительно, и прежде всего этим грешит моя жена.

Я посетил выставку живописи на тему блаженного безделья в музее Краненбурга в Бергене и прочел там эти мудрые слова мистера Уайльда.

И узнал, что в греческой античности ничегонеделанье считалось весьма почетным занятием. Созерцание и размышление ценились так же высоко, как искусство и спорт. Согласно Аристотелю (разве можно себе представить, чтобы его звали Сторм?), труд и разные виды деятельности только препятствуют ничегонеделанью. Лишь позднее, когда в Европе начали задавать тон христиане, праздность стала дьявольским соблазном. Молитва и работа стали пропуском на небеса. Я предпочитаю делать ставку на безделье на земле, считаю, что здесь мой шанс на успех выше. Кроме того, я точно знаю, что рай на земле кончается. Небесная вечность после смерти тянется, на мой вкус, невыносимо долго.

119

Завтра – мой последний вечер с Афрой. Она, ничего не подозревая, будет сидеть на диване и смотреть телевизор. Сначала «Сердце Нидерландов»[38], потом тележурнал. Чашка кофе. Последняя за день прогулка с Ари. Потом она посмотрит какой-нибудь детектив, по окончании коего подогреет в микроволновке мешочек с какими-то семенами и с этой грелкой между всегда холодными ступнями уляжется в постель, где еще немного почитает на ночь.

– Спокойной ночи, Артур, не засиживайся!

– Гм-гм. Спи.

Я хватаю пульт и ищу что-нибудь спортивное.

Через два часа я с легкой тоской заползу к ней в постель и, вероятно, из-за волнения не смогу уснуть, суну руку ей под пижаму и попытаюсь погладить по спине.

– Будь добр, держи при себе свои холодные руки, – проворчит она.

Пытаясь подбодрить меня, Йост недавно рассказал об одном исследовании. Оно установило, что многие женщины предпочитают, чтобы муж лучше умер, чем бросил их. Впрочем, и с мужьями дело обстоит так же. Йосту пришлось признать, что его собственная жена, видимо, не является исключением:

– Мертвым я стою намного дороже.

Ваутер кивнул.

– Понятное дело, ведь при разводе труп жив-здоров и мешается под ногами, – проницательно заметил он.

120

Странное было ощущение вчера в семь утра, когда Йост, Ваутер и я выезжали из Пюрмеренда, направляясь на юг Франции. Я вернусь обратно только как Луи Моллема, чтобы проститься с Артуром Опхофом. Если быть до конца честным, то мне этот план не по душе. Я предпочел бы уехать в Тоскану раз и навсегда, не оглядываясь назад. Но я также уверен, что буду сожалеть, если не приеду взглянуть на собственные похороны.

– Такой шанс выпадает не каждый день, – сказал Йост.

Пошлым шуточкам нет конца.

Йост с Ваутером ждут не дождутся моих похорон. Вот и в машине громко орали об этом, но я заметил, что они тоже немного нервничают.

– Где ты будешь стоять, Артур, когда я буду произносить свою прощальную речь? – спросил Ваутер.

– Да, где? Ведь мы, разумеется, захотим иногда выразительно подмигнуть тебе, – подхватил Йост.

Я рассказал, что Хюммел обещал отвести мне хорошее местечко, откуда удобно смотреть на зал, оставаясь невидимым: подсобку с окном из отражающего стекла, на втором этаже. Ассистент Хюммела будет регулировать оттуда звук и музыку.

– Во время своей речи я как можно незаметнее пару раз покажу тебе большой палец, – пообещал Ваутер.

– Если мне не понравится, чтó ты скажешь или сделаешь, я выключу микрофон, – пригрозил я, – и ты будешь беззвучно разевать рот, как рыбка в аквариуме.

Вечером в нашем мотеле мы слишком громко смеялись и слишком много пили. Последнее обстоятельство не пошло на пользу сегодняшнему выступлению на площадке для гольфа. Только в обед за аперитивом мы обрели прежний апломб.

Мы еще сидели за столом, когда у Йоста зазвонил телефон.

– Хюммел, ты? Я ждал твоего звоночка. Где тебя носит?

Он выслушал ответ.

– Черт возьми… Это слишком рано! Тебе придется три дня ожидать покойника… Куда ты дел труповозку?.. Оставил в Карнавальном союзе? Блестяще, Хюммел, мои комплименты… Да, встречаемся в среду, в десять утра на условленном месте в Мазане.

Йост выключил мобильник и глубоко вздохнул.

– Хюммел уже здесь. Он боялся, что ему позвонят в связи с кремацией, обещанной одному семейству некоторое время назад. Больной, о котором речь, помер раньше, чем намечалось. Хюммел вырубил свой телефон и слинял. Сейчас он обретается в деревне неподалеку отсюда, а труповозка стоит в сарае Карнавального союза. Он говорит, что все прошло совсем незаметно. Но этот придурок приехал забирать твой труп, прежде чем ты стал трупом. И тут уж ничего не поделаешь. Будем надеяться, что его не увидят при отъезде. Я хотел, в сущности, надрать ему задницу, но тогда он запсиховал бы еще больше. Я по телефону чуял запах его пота. Надеру ему задницу позже, когда все будет позади.

Перед отъездом из Пюрмеренда я отправил письмо Эстер. С адресом.

Вечером перед отъездом во Францию Артур вел себя странно. Обычно, когда я смотрю по телевизору свой любимый детектив, он погружается в книгу или газету. Но тут я заметила, что он несколько раз взглянул на меня. Даже подсел ко мне на диван.

В постели он положил мне на спину свою холодную как лед руку.

Теперь он торчит на юге Франции, а я распоряжаюсь в Пюрмеренде. Целую неделю проживу спокойно, и целую неделю Сторм проживет только со мной. Прекрасно.

121

Я никогда не задавался этим вопросом, но если быть до конца честным, у меня мало причин для оптимизма или для огорчения, это уж как посмотреть: сколько людей будет тосковать по мне, когда я, так сказать, помру? И не каких-то несколько недель после похорон, а год спустя и пять лет спустя. Подозреваю, что немного. Кроме Ваутера и Йоста (надеюсь, они будут регулярно навещать меня в Италии), через пять лет только Афра будет вспоминать обо мне, раз в месяц, в тот день, когда на ее банковский счет переводят вдовью пенсию. Значит ли это, что на комоде должна стоять моя фотография? В свое время спрошу у Ваутера и Йоста. Если не забуду.

Я не ожидаю, что друзья и знакомые станут сильно тосковать обо мне. Когда ты мертв, проблемы нет, пусть не тоскуют. Но когда ты еще жив, то все же чуточку печально сознавать, что ты в лучшем случае не слишком много значил, а в худшем случае твое отсутствие поставлено тебе в заслугу. В последние годы я тоже не разбивался в лепешку, чтобы заслужить популярность.

Если я спрошу себя, кого будет не хватать мне, список окажется не слишком длинным: Эстер, Афры (иногда), Йоста и Ваутера, Стейна (чуть-чуть, из чувства вины). И, конечно, Ари, уверенно входящего в первую десятку. Но дальше первой десятки дело стопорится.

Я вел в Нидерландах довольно убогую жизнь, не смог сделать из нее ничего более значительного. Надеюсь в ближайшее время все-таки приятно удивиться в траурном зале похоронного центра Пюрмеренда.

122

Сегодня в последний раз играл в гольф под именем Артура Опхофа. Настроение было нервно смешливым. Играли бездарно, но никого это не огорчало, хотя обычно каждый промах сопровождается традиционным ругательством.

Время после обеда словно остановилось. Кураж, который всего несколько часов назад витал вокруг нашей троицы, испарился. Ваутер заявил, что у него медленно, но верно начинается понос. Перед ним стояла самая трудная задача: позвонить Афре. Согласно нашему расписанию, он должен был сделать это часов в шесть.

Мы сидели в углу почти опустевшей террасы гольф-клуба. Кроме нас, там было только четверо пожилых французов да официант. Никто нас не слышал.

Около шести Ваутер сказал:

– Еще стаканчик, и я иду звонить. Черт возьми, как же я психую. Какой дурацкий, в сущности, план.

Немного погодя:

– А почему, в сущности, должен звонить я?

– Потому что будет неправдоподобно, если позвонит сам Артур.

– Да, но почему не ты, Йост?

– У меня по телефону голос неприятный. Так все всегда говорят.

– Ну, опять же и весть неприятная, так что одно другому не мешает.

В конце концов Ваутер взял себя в руки и позвонил.

Занято.

Ваутер перевел дух, но быстро осознал, что оттяжка делу не поможет.

Позвонил второй раз. Снова занято.

На третий раз ему ответили. Ваутер спросил, включить ли громкую связь, но тут уж перетрусил я.

– Афра?.. Я звоню… Да, Ваутер… – заговорил он громким хриплым голосом. – Я к тебе с ужасным известием…

Как же я пожалел в тот момент, что вообще затеял это дело.

– У Артура инфаркт.

Мне показалось, я услышал крик.

– Нет, пока не знаем. Доктор еще в реанимации. Состояние плохое, они давно уже с ним возятся… Во Франции. Возвращался с поля для гольфа… Вроде бы ничего такого. Он немного нервничал… Я перезвоню. Пришел доктор.

Ваутер отключился. На лбу у него выступил пот.

– Теперь звони ты, Йост. Я второй раз не смогу.

– Как она? – спросил я.

– Сильно испугалась, но в то же время отреагировала довольно трезво, – описал Ваутер свое впечатление.

– Мне показалось, я слышал крик?

– Нет, это собака залаяла.

Через четверть часа настала очередь Йоста.

Даже в этих необычных обстоятельствах он сохранял хладнокровие. Рассказал, что, когда со мной случился инфаркт, я находился на заднем сиденье автомобиля и что тем временем я уже скончался. Реанимация не удалась. Французский врач в настоящий момент оформляет документы, чтобы вывезти тело.

– Нет, он не страдал. Просто отключился. Даже не успел ничего понять.

Он отсоветовал Афре приезжать во Францию, обещал позвонить позднее еще раз, чтобы сообщить, как обстоят дела, и отключил мобильник.

– Так, а теперь шампанского, господа. Ведь мы этого и желали? Значит, нужно широко отпраздновать успех.

Ваутер пожелал – до шампанского – сделать самый трудный телефонный звоночек, а именно своей жене.

– А уж потом напьюсь вволю, – объявил он.

Ваутер и Йост согласовали свой рассказ, потренировались разок, после чего разошлись в разные стороны звонить женам. Звонили одновременно и не слишком далеко друг от друга, чтобы на заднем плане была слышна одна и та же история.

Йосту одинаково легко и соврать, и сказать правду, а Ваутер в этом не силен. У него постоянно потеет лоб. Сам я тоже чувствовал себя не совсем свежим. Через минуту-другую оба почти одновременно отключили мобильники, Ваутер со вздохом, Йост с ухмылочкой.

После бутылки шампанского и двух бутылок белого вина мы свое отстрадали и вернулись к прежним разговорчикам.

– Для мертвеца ты еще способен принять хорошую дозу, Артурчик.

Чтобы окончательно не опьянеть, мы занялись каждый своим делом. Я забрался на заднее сиденье автомобиля и как можно старательнее, но все-таки бездарно замаскировался под Луи Моллема. Ваутер и Йост высадили меня у дверей маленькой гостиницы в ближайшей деревне и отправились в мотель, дабы сообщить его владельцам печальное известие о моей кончине.

И вот я с приклеенными усами, в фальшивых очках очутился в крошечном гостиничном номере на юге Франции. Бородавку я еще не налепил. Не хочу изображать из себя пресыщенного эстета, но все время вспоминаю цитату из Тургенева, которую когда-то запомнил наизусть, чтобы покрасоваться перед друзьями:

«Хочешь быть спокойным? Знайся с людьми, но живи один, не предпринимай ничего и не жалей ни о чем. Хочешь быть счастливым? Выучись сперва страдать».

Примерно так я поступал последние двадцать пять лет, а чтобы следующие двадцать пять лет делать то же, в улучшенной форме, впервые в жизни приложил некоторые усилия. Не могу сказать, что я всегда был уверен в успехе моего замысла. Безделье тоже часто признак сомнения.

123

На следующее утро, в половине девятого, кто-то постучал в дверь моего номера.

– Вставайте, господин Моллема, у меня для вас новости, которые не дадут вам спать. Невеселые новости.

С тяжелой головой и мерзким вкусом во рту я открыл дверь.

На меня с неодобрением смотрели Ваутер и Йост. За их спинами маячил испуганный хозяин гостиницы.

– Чтобы производить не слишком дурное впечатление, нужна как минимум чистая футболка. А твои приклеенные усы сбились набок, будто показывают половину одиннадцатого, – отчитал меня Ваутер.

– Что случилось? – прохрипел я.

– Выкладываю сразу: этот болван Хюммел со своей труповозкой врезался в трактор. Видимо, на нервной почве.

– В трактор?

– Да, в трактор. Ему пришлось на время выехать из сарая, чтобы туда можно было поставить молотилку, и он врезался в подъехавший из-за угла трактор.

– И что теперь?

– Теперь едем оценивать причиненный ущерб. Но желательно не в этой футболке.

Через десять минут мы уже сидели в машине, направляясь в сторону ушибленной труповозки.

В машине Ваутеру позвонили. Он соединился, но тут же повернулся и рукой зажал мне рот. Звонила Афра. Она собралась во Францию.

– Э-э-э… дорогая, понимаю, ты хочешь приехать. Сюда уже едет похоронщик из Нидерландов. Он должен кое-что оформить, чтобы увезти Артура. Разные процедуры и бумаги, да. Я точно не знаю, когда это произойдет и где. До тех пор тебе лучше подождать дома. Я сразу позвоню, как только узнаю, куда тебе ехать. Ты как себя чувствуешь?

Через две минуты он разъединился и испустил вздох облегчения.

– Господи, парни, мы угодили в довольно странный кинофильм.

– Весело, а? – глупо ухмыльнулся Йост.

Через четверть часа мы нашли этого невезучего придурка, Этьена Хюммела.

– Правда-правда, я ничего не мог с этим поделать. Я его не видел, а катафалк такой длинный.

– Хватить ныть, Хюммел. Разумеется, ты мог что-то сделать. Например, раскрыть глаза пошире. Ведь не первый раз за рулем этой штуки, и трактор не заметить нельзя, – прошипел Йост.

Хюммел продолжал лепетать что-то неразборчивое, его голова безостановочно моталась на потной шее.

На черной блестящей машине красовалась огромная вмятина. Специальный свинцовый гроб для международных перевозок трупов отделался, к счастью, несколькими царапинами.

Ваутер спросил, куда девался трактор.

– Уехал, с ним все в порядке. Ну да, получил одну малюсенькую вмятинку, но на нем их уже столько, что одной больше или меньше роли не играет. Я дал мужику сотню, чтобы от него отделаться.

– Очень хорошо, Этьен, снова узнаю вас, – сказал Йост. – И знаете что? Эту сотню мы вам вернем. Разумеется, если вы не натворите новых глупостей.

Ваутер резюмировал: несмотря на вмятину, гробу места хватает, так что можно придерживаться первоначального плана. Послезавтра отправимся обратно в Нидерланды, а за нами закрытый свинцовый гроб. Афре позвоним позже, с таким расчетом, чтобы она не успела во Францию, а в Нидерландах Хюммел должен убедить ее, что запечатанный свинцовый гроб, к сожалению, открыть невозможно. И что так даже лучше, поскольку у меня в гробу вид отнюдь не цветущий. Что я весь посинел, и покраснел, и совсем распух.

– Ну, ты ведь придумаешь что-нибудь, Этьен. Ты собрал все нужные бумаги?

Да, он собрал.

Французик, хозяин сарая, который все время недоуменно взирал на нас с расстояния в несколько метров, вдруг спросил:

– Que se passe-t-il?[39]

– Rien de rien[40], – ответил Йост, вкладывая ему в руки купюру в пятьдесят евро. – Это вам за… – Он повернулся к Ваутеру: – Как по-французски «морока»?

– Pour le trouble?

Можно ли в одно и то же время страшно переживать и испытывать облегчение? Во всяком случае, я в полном смятении. Иногда уже не знаешь, как относишься к тому, кого вдруг не стало.

Любишь ты этого человека хоть немножко или просто привык к нему? Иногда бывает трудно отличить одно от другого.

Я еще не плакала, хотя должна бы.

Когда я рассказала своей лучшей подруге Йоке, что Артур умер от разрыва сердца, а я не могу заплакать, она сказала, что слезы еще придут. Думаю, хотела меня утешить.

– Тебе нужно время, чтобы сжиться со своим горем.

Звучит красиво, но мысленно я уже представила себе свою новую жизнь без Артура. Мне не нужно слишком глубоко заглядывать в свою душу, чтобы узнать: я страдала бы сильней, если бы под машину попал Сторм.

Я рассказала ему о случившемся:

– Хозяин умер, Сторм. Хозяин.

Он грустно посмотрел на меня. У него всегда грустный взгляд.

После долгих колебаний я решила, что поеду во Францию забирать гроб.

Ваутер позвонит мне, как только выяснит точно, что положено делать, когда кто-то умирает за границей.

Они были потрясены. Ваутер больше, чем Йост, тот остается невозмутим при любых обстоятельствах. Спевшееся было трио, иногда даже неразлучное.

Я узнала у Йоста телефон похоронщика, которому они поручили забрать тело Артура. Какой-то знакомый Йоста. Это не внушает большого доверия. Пробовала ему дозвониться, но, как ни странно, его телефон недоступен. Тогда я позвонила Ваутеру. При ближайшем рассмотрении оно и лучше. Ваутер мне нравится.

124

После долгих колебаний получилось вот что:

Да, дорогая Афра (или честный гражданин, обнаруживший это послание), в самом деле, вместо останков – мешки с песком. Это требует некоторого разъяснения. Я, Артур Опхоф, предполагаемый обитатель этого гроба, удрал из него. Похоронен только гроб.

Приношу свои искренние извинения за, возможно, доставленное огорчение, но не за тот факт, что я под старость начал новую жизнь. Это был сознательный выбор. Мне надоел Пюрмеренд, там я был несчастен. Ты – другое дело, Афра, поэтому мне показалось, что для тебя же лучше там и оставаться. С таким приятелем, как Сторм, ты будешь счастливее, чем с лентяем Артуром. Горькую пилюлю нужно глотать сразу. Но потом я предусмотрел ситуацию взаимного выигрыша. Жаль, что, похоже, все уже раскрылось.

Ответственность за последствия целиком принимаю на себя.

Желаю долгой жизни с широким размахом,

Артур

Я запечатал письмо в пластик и вложил в большой конверт, чтобы оно долго оставалось читабельным, хотя я, конечно, надеюсь, что его никогда не прочтут.

Во Франции вручу конверт Хюммелу. Он положит его в гроб.

125

Похоже, Хюммел – самый большой фактор риска. Он быстро впадает в панику, и он плохой актер. Если дело провалится, то с большой степенью вероятности по вине Хюммела.

В Нидерландах полным-полно похоронщиков. Похоронный рынок процветает. Лет десять тому назад число его участников возросло на восемьдесят процентов. Сейчас их около двух тысяч. Тут не требуется никакого диплома, достаточно иметь приличный костюм – и можно начинать прямо сейчас. Но нам понадобился теневой похоронщик, а все они – дерьмо, по крайней мере, на лбу же у них ничего иного не написано. Вот мы и вляпались в Хюммела.

Послезавтра он отправится в Нидерланды на труповозке с огромной вмятиной. К счастью, у нас в Европе границы открыты, не то его непременно задержали бы на таможне. Чтобы прощупать потеющего заику Хюммела с его кивающей головой, не нужно обладать глубоким знанием человеческой натуры.

«Так-так, сударь, значит, вы на этой машине врезались в трактор? Вы позволите нам заглянуть в гроб?» После Кале французам везде мерещится контрабанда нелегалов.

В гробу они нашли бы только мешки с песком и мое письмо Афре, и обман все-таки раскрылся бы. Думаю, Хюммел едва ли выдержал бы допрос с пристрастием.

Но, к счастью, власти во всей Европе озабочены не столько контрабандой из страны, сколько контрабандой в страну, так что вы можете пересекать границы Франции и Бельгии на скорости сто километров в час.

Может быть, гроб с покойником – хорошая идея для контрабанды наркотиков? Или это уже пройденный этап?

126

Я приклеил бороду и усы, надел парик и большие темные очки в коричневой оправе. Не забыл и про бородавку. В кармане моей помятой куртки лежали водительские права и новый паспорт. А еще Тоон потребовал, чтобы я носил коричневые вельветовые брюки.

– Ты немного похож на Каддафи, когда его вытащили из канализационной трубы, – любезно приветствовал Йост мое появление.

– Благодарю за комплимент, но я не чувствую себя как Каддафи. Я чувствую себя как феникс Луи, восставший из пепла Артура.

– Прекрасно сказано, Луиджи, – заметил Ваутер.

Друзья забрали меня из французской деревенской гостиницы через три дня после разрыва сердца и теперь направлялись к сараю, где Хюммел припарковал труповозку. Мы уже издалека увидели, как он мечется туда-сюда.

Встретил он нас липким рукопожатием.

– Доброе утро, господа, у меня все готово. – Он изо всех сил старался излучать самоуверенность.

– Превосходно, Этьен. Все бумаги под рукой? – спросил Йост.

– Ка-анешно, Йост, вы меня знаете, комар носу не подточит.

– Лажанулись вы с этой вмятиной на труповозке, – сказал Ваутер.

Я протянул Хюммелу покаянное письмо, предназначенное для гроба. Он уставился на него сначала изумленно, потом испуганно, потом страдальчески.

– В чем дело? – спросил я. – Я же говорил, что осталось положить письмо.

– Да… нет… но гроб уже закрыт.

– Значит, открой его, Этьен, – поддержал меня Йост.

– Нельзя.

– Как это нельзя? Мой отец сказал бы: «Если уж мы летаем на Луну, то можем и гробик открыть».

– Да, но он запечатан, – пискнул Хюммел.

– Уж это твоя проблема. Просверли, так сказать, дырочку, сверни письмо и просунь внутрь. Дырочку быстренько заделай, и дело в шляпе. Не правда ли? – Последние фразы Йост прошипел с угрожающей любезностью. – И не халтурь, потому что я хочу видеть, что ты это сделал.

– Да, конечно, конечно, – поспешил Хюммел заверить Йоста. – Я не собираюсь вас обманывать. Хорошая, кстати, идея с этой дырочкой.

Перед отъездом Хюммел должен был с телефона Йоста позвонить Афре и сказать, что он уже в дороге и что ей нет никакого смысла ехать во Францию.

– Это обязательно? А нельзя просто уехать? Она увидит нас, когда мы явимся, само собой, – попытался выкрутиться Хюммел.

– Этьен Хюммел, слушай меня внимательно. До сих пор я прощал тебе все, что ты напортачил. С этой минуты просто выполняй все, что я скажу. Ясно?

Да, ему было ясно. Он еще раз послушно повторил все, что надлежало сообщить Афре.

Я дал ему номер Афры, и он набрал его. Рука у него тряслась.

– Госпожа Опхоф? С вами говорит Хюммел, владелец похоронного предприятия. Прежде всего примите мои искренние соболезнования в связи со скоропостижной кончиной вашего супруга. – Тут Хюммел был в своей стихии. – Друзья вашего мужа попросили меня организовать транспорт и похороны. С вашей стороны нет возражений?

Слушая ответ, он несколько раз кивнул головой.

– Нет, к сожалению, нет. То есть возможно, но гроб запечатан. Таковы европейские правила. Нет, не имеет смысла, к сожалению.

Он снова закивал головой.

– Нет, мы уже в дороге, так хотел господин Опхоф.

Ваутер вмазал ему по спине.

– Ох, что я говорю, тысяча извинений, господин Хофмейер. Передаю ему трубку.

Он быстро передал трубку Ваутеру, а тот незамедлительно всучил ее Йосту.

– Афра? Это Йост. Нет, местные власти настаивают на отъезде. Толкуют что-то о предписанном сроке. Французы вечно все усложняют. Так что ехать сюда нет никакого смысла… В Пюрмеренд, отсюда мы едем прямиком в Пюрмеренд. Там у господина Хюммела уже снят траурный зал. Я позвоню, как только мы будем на месте. Держись, набирайся мужества, слышишь?

Он разъединился.

– Ты это нарочно, Хюммел?

Тот готов был сквозь землю провалиться:

– Я перепутал фамилию. Я так нервничал.

– Еще раз перепутаешь, и я тебя убью. Или как минимум изувечу.

127

Из окна моей квартирки в Гааге я смотрю на унылую улицу с мастерской по техосмотру автомобилей, закусочной, заколоченным кафе и турецким супермаркетом. Пока что не тосканские холмы с виноградниками, кипарисами и терракотовыми крышами деревушек.

– Терпение, Артур, ведь это временно, – героически твержу я себе трижды в день.

Через два дня состоятся похороны, после чего я на «фиате-панде-4×4» отправлюсь в свой земной рай. Осталось еще примерно сорок четыре часа обливаться потом, чувствуя ком в горле и камень в животе. Надо же что-то преодолеть ради уникального опыта – присутствия на собственных похоронах. Такое дано очень немногим людям, а между тем очень многие желали бы этого, я уверен.

Обратный путь из Франции мы проделали не вполне беспрепятственно. Мы ехали в машине Ваутера за труповозкой Хюммела. У первой же автозаправки он остановился, но не для заправки, а чтобы справить большую нужду. После этого он останавливался еще восемь раз.

– Ну что же делать, это отразилось на моем желудке, – жаловался он, со страхом глядя на Йоста, который накануне пообещал убить его или как минимум изувечить.

Но пока Йост вынужден был отказаться от этого намерения, так как запасного похоронщика у нас не было. И заставил его съесть несколько бананов; бабушка Йоста считала их хорошим средством от поноса.

– Вы наверняка знаете, что тогда их нельзя будет использовать другим способом? – спросил Ваутер.

– Может, на всякий случай воткнем с двух сторон? – предложил Йост.

Хюммел поперхнулся бананом и чуть не задохнулся.

– Шутка, Этьен, – прошипел я.

В общем, чтобы добраться до Гааги, нам понадобилось часов восемнадцать, включая все санитарные остановки и пробки. Хюммел, едва живой от усталости, чуть было не наехал на курьера, развозившего пиццу.

– Еще легко отделались, – ухмыльнулся Ваутер. – А представьте себе фото в газете: помятая труповозка, под ней марокканец на мопеде, а вся пицца на капоте.

Они высадили меня у запасной квартирки Йоста и продолжили путь в Пюрмеренд. Они договорились с Афрой встретиться там в похоронном центре.

Ваутер позвонил мне с отчетом вчера поздно вечером. Афра не плакала и не настаивала на том, чтобы взглянуть на меня в последний раз. Хюммел был убедителен. Пока он играет свою привычную роль организатора похорон, все должно произойти по плану, хотя кто их знает, этих психопатов.

Итак, моя смерть не вызвала у Афры особых эмоций. Признаться, я был слегка разочарован.

Ваутер взял на себя роль утешителя и предложил Афре заняться ее страховыми документами и финансами. Она с благодарностью приняла его помощь.

При этом он намеревается «случайно» обнаружить список моих последних пожеланий. Афра убеждена, что я никогда ни на секунду не задумывался о том, что нужно будет предпринять после моей смерти.

– Для этого он был слишком ленив, – с горечью заметила она. – А после смерти свалил все на других. Очень похоже на Артура.

Медленно, очень медленно привыкаю к мысли, что Артура больше нет.

Мне грустно, но, в сущности, я жалею Артура больше, чем себя. Еще совсем недавно он радовался, что ему не нужно больше убивать время на туалетную бумагу и торчать в пробках. Пусть даже сидение на диване и было его основным занятием с того момента, как его уволили.

Когда я в очередной раз посоветовала ему найти себе дело, он сказал, иронизируя над собой:

– Великое и увлекательное дело – согревать диван, Афра.

Когда вчера в траурном зале впервые увидела гроб, я не расплакалась. И только вечером, в постели, подступили слезы, потекли ручьем.

Ваутер, Йост и похоронщик проводили меня из церкви домой, чтобы обсудить некоторые дела. Аккуратный человек, этот похоронщик. Мне даже немного не по себе оттого, что он непрерывно качает головой.

Ваутер предложил помочь мне с финансовыми делами. Я с благодарностью согласилась. Артур, конечно, ничего не оформил насчет своих похорон.

Но вот что удивительно: у меня сложилось впечатление, что Ваутер и Йост, его друзья, не так уж горюют. Не знаю, с чего я это взяла, почему так подумала. Может, потому, что они несколько раз как-то странно смотрели друг на друга. Нехорошее чувство.

Стейн, напротив, был совершенно подавлен. Вчера вечером он с женой заходил выразить соболезнования, долго сидел и все время всхлипывал. Он так мечтал о нашем совместном отпуске.

128

Вчера я ненадолго заходил к Тоону, и он остался мною доволен.

– Вы смотритесь недурно. Но над походочкой надо поработать. И подумайте вот о чем: через пару дней ваша настоящая борода и усы вылезут из-под накладной бороды и усов. Проследите за этим. Как только они отрастут, их нужно состричь. Иначе вы будете разгуливать с двойной бородой, что со стороны покажется странным. Отправляясь в Италию, выбросьте накладки.

Он посоветовал мне купить вторую пару вельветовых брюк и рубашку лесоруба с напуском, так как заметил, что от меня несет потом.

Про себя я решил наплевать на его совет и купить хорошую одежду в Италии, но посчитал неразумным сообщать ему об этом. Мне нужно сохранить его дружбу.

Прощаясь, Тоон стал немного сентиментальным и долго обнимал меня.

– Я с трудом расстаюсь со своими творениями, – извинился он и пожелал мне красивой второй жизни.

Когда я вернулся в квартиру, ее стены как бы надвинулись на меня. К счастью, мне осталось пялиться на них только два дня.

Я часто вспоминаю Афру. Не могу иначе. По крайней мере, исходя из того, что она в трауре.

Иногда представляю себя в гробу, назовем это так. Интересно, можно ли в числе последних пожеланий определять, в какой позе будешь покоиться. Насколько мне известно, каждый покойник лежит на спине среди простынь, с закрытыми глазами и сложенными на животе руками. И у него или у нее всегда серьезное выражение лица. Ни дружеской улыбки, ни румяных щечек, ни высунутой руки или расслабленной позы в четырехугольном гробу. А ведь он мог бы оставить у близких немного более радостное воспоминание, менее трупное.

Тогда под музыку пусть прозвучит призыв: «Давайте потанцуем!» А люди осмелятся? Осмелятся образовать танцующую толпу? И пройдут заключительным торжественным полонезом под звуки незабвенного хита: «А знаете, чего хочу я? Чтоб опустился занавес цветов!» И процессия подхватит и понесет гроб.

В последнее время у меня немного разыгралось воображение. Пусть мои похороны надолго станут поводом для разговоров. Великие захватывающие похороны на широкую ногу.

Среди финансовых документов Ваутер нашел письмо Артура с последними пожеланиями на случай его похорон, а также список адресов для траурной открытки и текст самой открытки. От изумления я потеряла дар речи: никогда не ожидала от него ничего подобного. Как странно, что он никогда ничего об этом не говорил. Дело в том, что Ваутер с самого начала дотошно рылся в банковских счетах, пенсионных документах, страховках, вдовьих компенсациях и прочем таком, иначе письмо обнаружилось бы, когда Артур уже лежал бы под землей. Похоже, единственное, что пропало, это телефон Артура. Мы искали повсюду и даже пару раз набрали номер. Номер в сети.

Я очень признательна Ваутеру и даже Йосту за то, что они занимаются всеми формальностями. Остальное делает похоронщик. Слава богу, мне самой не приходится почти ничего делать. Я в страшном смятении из-за смерти Артура. К счастью, у меня есть Сторм, он меня отвлекает. Он всегда хочет играть, ему нужно есть и пить, его нужно выгуливать четыре раза в день.

Я постаралась найти приличную фотографию Артура, чтобы поставить ее на гроб. Но он всегда так странно надувал щеки, когда на него нацеливали фотоаппарат. Йост предложил взять снимок, где Артур с усами и в полумаске. Йосту нравятся подобные шутки. Но я категорически воспротивилась. Теперь на гробе стоит сделанное много лет назад, немного выцветшее фото, где Артур мечтательно смотрит в объектив.

Вчера вечером я пошла в морг, где лежит его тело, в последней безумной надежде найти его телефон. И пока я набирала номер и в страхе прислушивалась, не раздастся ли из гроба ответный звонок, Артур ласково смотрел на меня с этого снимка. Мне стало не по себе. Я испытала одновременно облегчение и разочарование, когда из гроба не донеслось ни звука.

Ваутер предполагает, что телефон выпал из кармана Артура, когда случился разрыв сердца.

И вот еще что странно: он никогда не жаловался на сердце, он вообще никогда не болел, разве что легким гриппом. И вдруг упал замертво, ни с того ни с сего.

И почему-то Артур выбрал для своих похорон какую-то нелепую музыку. Очень похоже на него – шокировать людей после своей смерти. Прямо не знаю, что делать. Это его выбор, но мне стыдно до смерти.

129

Ваутер прислал мне мою траурную открытку. Выглядит элегантно.

Как сообщает Йост, Афра предложила поместить на открытку еще и Сторма.

– Кто такой Сторм? – спросил Йост.

– Это наш пес.

– Но ведь его зовут Ари?

– Так называл его Артур. А теперь его будут звать только Сторм.

Хюммел убедил Афру, что рассылать траурные открытки от имени собаки в высшей степени неприлично, и она скрепя сердце признала свое поражение. Я ее отлично понимаю, ей не хотелось фигурировать на открытке в полном одиночестве. Как по мне, пусть и подпись Ари стояла бы.

И еще одна заморочка для Афры: угощение в виде тефтелек и вина.

– Как будто нет ни кофе, ни торта.

– А их и нет. В письме Артура написано черным по белому: «Кофе и торт под запретом».

Пришлось ей и это проглотить.

Ваутер переслал мне также некролог из «Трау» и «Норд-Холландс дагблад». Наконец-то обо мне написали газеты! И даже напечатали стихотворение и все прочее. Меня немного коробит моя же собственная версия некролога. Она была задумана как шутка, но вряд ли над ней будут смеяться.

В «Телеграафе» поместила объявление ватерклозетная фирма Хертога:

Ну и мудак этот Хертог, извините за выражение. «Приятный и общительный» – самая бессмысленная характеристика на свете. Если о ком-то нельзя сказать ничего хорошего, прибегают к последнему средству, то есть говорят «приятный и общительный». Хертог чуть-чуть скрасил текст словечком «недоставать», да еще сделал вид, что полгода назад не выгонял меня на улицу с нищенским выходным пособием. Подумываю, не послать ли ему ехидное письмецо, что с покойниками так не поступают.

130

Чтобы остаться в теме, скажу так: я тысячу раз умирал, но я это пережил. Какой день, какие эмоции…

В одиннадцать часов Луиджи Молима на своем «фиате-панде» отбыл из Гааги в Пюрмеренд. Во избежание ненужного риска мне нужно было оказаться у крематория раньше первых посетителей. Когда я прибыл туда в половине первого, у входа не было ни души. Я позвонил, но мне не открыли. Хорошенькое начало конспирации: какой-то нервный тип шляется вокруг похоронного центра, пытаясь попасть внутрь.

Я позвонил Хюммелу.

– Хюммел, это Артур. – От волнения я назвался своим прежним именем.

– Мы хороним его сегодня после обеда, – попытался сострить Хюммел.

– Где твой ассистент, черт бы тебя побрал?

– Еще не приехала?

– Нет, иначе бы я не звонил.

– Должно быть, еще в дороге, я с ней свяжусь.

– Уж будь любезен. Я торчу здесь, вызывая подозрения.

Через четверть часа прикатила на велосипеде какая-то толстуха. Она еле крутила педали и виляла во все стороны. Я как можно незаметнее рассматривал щит с картой кладбища.

– Это вы тот человек, который будет стоять наверху?

Толстуха оказалась ассистентом Хюммела.

– Привет, меня зовут Янни. Извините, что опоздала, но у меня спустило колесо, вот я и задержалась. Я сегодня отвечаю за музыку.

Она вошла в здание и провела меня вверх по лестнице. Наверху она открыла дверь маленького чулана и указала на один из двух стоявших там высоких барных табуретов.

– Не понимаю, зачем вы пришли так рано, но господин Хюммел сказал, что так нужно. Да садитесь же. Мне надо еще кое-что подготовить внизу. Я вернусь в половине третьего.

Был только час дня.

– Если вы не возражаете, я запру за собой дверь, чтобы никто не мог зайти сюда ненароком.

Это показалось мне действенной мерой безопасности.

– Я бы посоветовала вам, пока еще можно, сходить в туалет, – сказала она, и я немедленно последовал ее мудрому совету.

Мало того, что я смертельно боялся, что в чулан вдруг заглянет белый медведь, теперь мне предстояло полтора часа ожидать во рву львином. Странное, в сущности, выражение: насколько мне известно, лев не живет во рву. А кто живет во рву, в яме, в норе? Кролик живет в норе. Но представление о живущем в норе кролике определенно не внушает никакого страха.

Из окошка в чулане мне был виден траурный зал и помощница Хюммела, которая не спеша пылесосила серое напольное покрытие. Невероятно: неужели Хюммел из соображений экономии поручил техническое обслуживание уборщице? Она двигалась еле-еле, как в замедленной съемке, – просто сил нет смотреть. Потом она аккуратно расставила все стулья. Два раз взглянула наверх и показала большой палец. Словно из ее дурьей башки напрочь вылетело, что в здании могут быть люди.

Минуты едва ползли. В два часа я услышал, как в замке повернулся ключ.

Я испугался, потому что Янни еще возилась внизу.

Вошел Хюммел.

– Я до смерти испугался, Этьен.

– Нечистая совесть, Луи? А это всего лишь я. Вижу, вы уже тут обосновались.

– Хотите сказать, что я сижу на табурете? В этом смысле да, обосновался.

– Еще часок терпения, а потом еще часок – и конец вашим страданиям. И наблюдательный пункт у вас тут отличный.

Он побожился, что никто меня не увидит, потому что окно с другой стороны зеркальное. После чего удалился, чтобы забрать из морга гроб и встретить Афру.

Через десять минут Хюммел появился в задней двери траурного зала, таща за собой на катафалке мой гроб. Зрелище не внушало большого почтения. Он неуклюже маневрировал катафалком, пока не установил гроб в нужном месте, и снова исчез. Через минуту вернулся и водрузил на него два садовых растения, украшенных лентами, но с моего наблюдательного пункта я не мог прочесть, что там было написано. Выглядели они довольно убого.

Я ужасно переживаю из-за Сторма. Он еще слишком мал, чтобы оставлять его дома одного. Один раз я попробовала, а он нагадил на диван и разодрал шторы.

Я позвонила господину Хюммелу, спросила, можно ли взять Сторма в траурный зал. Во время церемонии нельзя, но до и после – без проблем.

131

Я ждал появления Афры. Не то чтобы я сожалел о своем решении, но меня все-таки трогало ее горе. Хюммел зашел сказать, что она придет минут через десять. Я заерзал на своем табурете.

Чуть позже внизу у лестницы раздался звонкий лай и скулеж, и я услышал голос Афры:

– Наверх нельзя, Стормик, что ты творишь? Иди сюда!

Лай не утихал.

– Что такое, Сторм? Что с тобой? Хочешь заглянуть наверх?

Я слышал, как она поднялась на несколько ступеней под жалостные причитания Хюммела:

– Нет, нет, нет, наверх нельзя. Там… кругом стекло… И колючки… И отрава… для мышей.

И тут Афра, вероятно со страху, слишком сильно дернула за поводок, потому что я услышал, как что-то скатилось с лестницы, в сопровождении пронзительного лая и воплей Афры:

– Стормик, малыш, ты поранился?

Это было первое потрясение за день.

132

Ситуация была нереальная. За четверть часа до начала церемонии двери траурного зала распахнулись, и в зал вошли первые скорбящие. Я смотрел на них сверху вниз и чувствовал странное волнение. Может быть, я первый на свете человек, присутствующий живьем на собственных похоронах.

Сначала пришли соседи, затем несколько старых товарищей из футбольной команды, знакомые из соседних домов, коллеги и подруги Афры со своими супругами. Позже всех явились Йост, Ваутер и Стейн, также со своими супругами. Йост не смог удержаться: заложил руки за спину и как бы нечаянно поднял вверх большой палец. Я так и расплылся в ухмылке.

Афра вошла под руку с двумя своими лучшими подругами. Прежде чем занять место в первом ряду, она оглянулась на зал. Выглядела она не слишком подавленной, констатировал я к своему облегчению.

Народу набралось довольно много. В сущности, больше, чем я ожидал.

Пришли Рихард и Анна (мы не виделись годами). И соседская супружеская пара (я думал, они меня ненавидят). Двое коллег с моей первой работы в магазине велосипедов (с тех пор прошло двадцать пять лет). И несколько совсем незнакомых людей. Неужели они пришли только ради тефтелек? На похоронах никто не проверяет, кто ты и откуда. Я читал рассказ о человеке, чьим хобби было посещать без приглашения похороны, свадьбы и приемы. Он ходил туда как на работу. И за пять лет его выгоняли только два раза.

«Единственно, что для этого нужно, – приличный костюм. И можешь дружелюбно кивать налево и направо», – откровенничал он. Он еще и придирался к даровому угощенью: если где-то подавали жидкий кофе или черствые кексы, туда он больше ни ногой.

Кроме того, он не советовал слишком часто посещать одни и те же зальчики и залы, тебя может узнать персонал.

А что, недурная идея для книжки?

Люди продолжали прибывать. Я насчитал девяносто семь скорбящих, намного больше, чем смел надеяться. А было только без пяти три, имелся шанс, что к трем часам наберется сотня.

Ей-богу, так оно и вышло: явился весь штат ватерклозетной фирмы Хертога. Похоже, босс прикрыл свою лавочку. Как мило с его стороны. Марике и Беренд принесли садовые растения в горшках. Я насчитал в зале минимум двадцать горшков с растениями. Йосту и Ваутеру придется изрядно попотеть, высаживая все это хозяйство на моей могиле. В Италии я преподнес им прелестный подарок: каждому по паре садовых перчаток. Йост швырнул в меня перчатками, и одна из них угодила в мой vitello tonnato.

Я напрягал мозги, пытаясь вспомнить, кого еще не хватает, но не мог представить никого. Маленькую часть зала прямо у стены подо мной я не видел. Может быть, там стояли или сидели еще какие-то люди.

Скорбящих набралось больше сотни! Я даже слегка возгордился. Большая часть стульев была занята, и только в первом ряду пока оставались пустые места. Никто не любит сидеть впереди, разве что ближайшие родственники, им вроде как положено. Теперь с одной стороны от прохода сидела Афра с подругами, стулья рядом с ними пустовали, а с другой стороны от прохода, тоже между пустыми стульями, сидели Йост, Ваутер, Стейн и их жены.

У левой стены стоял Хюммел. Голова у него покачивалась, но почти незаметно. Время от времени он демонстрировал свой белый носовой платок, осторожно промокал лоб. Было две или три минуты четвертого, когда он медленно выступил вперед. Отвесив легкий поклон в сторону гроба, он повернулся и поклонился Афре, после чего занял свое место за кафедрой и выразительно откашлялся.

– Добрый день, дамы и господа. От имени Афры Опхоф благодарю всех вас, пришедших проститься с Артуром Опхофом. В четверг на прошлой неделе, находясь на отдыхе во Франции, Артур скоропостижно скончался вследствие инфаркта. Его кончина глубоко огорчила каждого из нас. – Он сделал краткую паузу, чтобы утереть пот со лба. – Мы пришли сюда, чтобы отдать ему последний долг и проводить к месту последнего упокоения.

Блин, Хюммел говорил страшно скучно и формально. Мне бы больше понравилось, начни он, к примеру, так: «Нам сегодня очень повезло с погодой!» А Йост на это ответил бы: «Жаль только, в Нидерландах сразу становится душно». Или что-нибудь другое по поводу атмосферы, чтобы растопить лед.

К счастью, Хюммел, пусть временно, держал в равновесии свою шаткую голову. Он продолжил речь:

– Во время церемонии мы услышим музыку, которую выбрал Артур, после чего некоторые люди скажут о нем добрые слова и поделятся своими воспоминаниями. В заключение мы проводим Артура к месту его вечного упокоения.

Этьен отступил в сторону, взглянул наверх, почти незаметно кивнул головой и снова встал у левой стены.

Я испугался, так как подумал, что он кивнул мне. Но знак был подан Янни, сидевшей рядом со мной у пульта акустической аппаратуры. Желтые перчатки уборщицы лежали рядом, вместе с программой записей, предназначенных для исполнения. Она нажала на кнопку, и в траурном зале зазвучала баховская «Аве Мария» в аранжировке Гуно, номер один в первой десятке хитов похоронной музыки. Этот хит показался мне самым подходящим для разогрева публики.

– Сделайте чуть погромче, – прошептал я.

Янни посмотрела на меня так, словно я предложил ей подлить масла в огонь. Но все-таки немного усилила звук.

После «Аве Мария» повисла неловкая пауза. Хюммел снова демонстративно медленно вышел вперед.

– А теперь позвольте предоставить слово Стейну Вордеру, другу Артура.

Твою мать, этого я не ожидал.

Стейн вышел вперед и, не поднимая опущенной головы, занял место перед микрофоном.

– Дорогой Артур, более тридцати лет нас связывала крепкая дружба. И более десяти лет послеобеденные часы по пятницам, когда мы встречались на поле для гольфа, были лучшими часами недели.

Его было плохо слышно, так как он стоял далеко от микрофона, а тут еще ему изменил голос. Несколько секунд раздавались только слабые хриплые звуки. Мне показалось, что он говорил о нашем турпоходе по Шварцвальду. Рядом со мной Янни нервно крутила регулятор громкости. Хюммел подался вперед, делая Стейну знаки, чтобы тот подошел ближе к микрофону. Стейн его понял.

– АРТУР БЫЛ ЗОЛОТЫМ ПАРНЕМ! – Его голос, как выстрел, грянул на весь зал. Все вздрогнули. Стейн недоуменно огляделся, потом пробормотал: – Мне будет не хватать тебя, Артур, – и с поникшей головой вернулся на свое место.

Слезы брызнули у меня из глаз.

Рядом со мной женщина включила «Ведь смерть к нам все-таки когда-нибудь придет», прекрасную фламандскую песню Жефа Ванёйтсела[41].

Казалось, Хюммел только и ждал любого музыкального номера, чтобы затем выйти вперед и взять слово. Может быть, хотел придать церемонии большую торжественность, но создавал только неловкие паузы. Публика кашляла и шмыгала носом. Я видел, как один из соседей задремал, свесив голову на грудь. Какая жалость, что я не смогу когда-нибудь, потом, невзначай спросить его: «Это не ты заснул на моих похоронах?»

Наконец Хюммел вызвал к микрофону следующего оратора:

– Марике, коллега Артура.

И от нее я тоже не ожидал выступления. Марике вышла вперед, с носовым платком в руке. От волнения она уронила его на пол, а когда подняла его и выпрямилась, ударилась головой о край кафедры. Это было похоже на киношный трюк, душераздирающий киношный трюк. Речь ее была краткой. Я был суперколлега, лучший из всех, кого она могла себе пожелать.

И совсем уж трогательно прозвучало:

– Он часто в обед угощал меня крокетом. – По ее щеке скатилась слеза. – И у нас в конторе никогда уже не будет так весело.

Она утерла платком глаза и вернулась на место. Я сглотнул стоявший в горле ком. Янни смотрела на меня в полном недоумении.

– Вы знали покойника?

– Пора включать музыку.

И тут же зазвучала песня Майке Ауботер[42] «Мне тебя так не хватает». Услышав ее в первый раз, я расплакался. И во второй раз, и в третий тоже. Признаю, теперь она стала страшно популярной на похоронах и кремациях, вошла в десятку лучших, но человека хоронят раз в жизни, вот и выбираешь то, что находишь прекрасным.

Снова после музыки Хюммел выдержал торжественную паузу. Затем объявил Ваутера. Я поудобнее уселся на табурете.

– Артур был настоящим человечным человеком.

Так и сказал!

– Он оставил после себя огромную пустоту.

Женщина рядом со мной изумленно уставилась на меня, так моя физиономия расплылась в широкой улыбке.

Ваутер произнес весьма остроумную речь, которая, судя по выражению затылков, вызвала смешанные чувства. Я видел, как многие усмехались, но кое-кто, то там, то сям, осуждающе качал головой.

Под конец мой приятель отпустил все тормоза:

– Артур, дружище, до встречи в загробной жизни. Мне страшно хочется снова увидеться с тобой и даже в гольф сыграть. – Он поднял вверх большой палец. – А чтобы немного разрядить атмосферу, Артур выбрал музычку совсем другого сорта, – продолжил он и кивнул наверх.

– Звук! – скомандовал я. Янни послушно крутанула регулятор на полную громкость.

«ОХ, В КОРИДОРЕ КОНЬ СТОИТ…» – грянул на весь зал Андре ван Дёйн. Сначала наблюдалось тотальное изумление. Потом тут и там раздался смех. Кто-то, ничего не понимая, озирался вокруг. Кто-то сердито ерзал на стуле и смотрел вверх. Убить диджея.

Последние звуки «Коня» смолкли, но публика продолжала гудеть. Хюммел пригласил к микрофону Афру. Она вышла вперед с каменным лицом.

– Это так похоже на моего Артура. Он всегда любил сюрпризы. – Она сглотнула и смахнула слезу. – Немного помолчав, продолжила: – Я благодарю всех вас за то, что пришли, и за поддержку, которую я ощущала в последние дни. Прошу каждого из вас сразу после похорон поделиться воспоминаниями и выпить по бокалу вина в память Артура. – На ее губах вдруг заиграла легкая улыбка. – Артур запретил кофе и торт. Так что их не будет. – По каждой щеке скатилась слеза. – Мне будет тебя не хватать.

Пришлось и мне доставать носовой платок. На таких похоронах равнодушным не остаешься.

Афра закончила речь. Хюммел снова выступил вперед и объяснил публике, в каком порядке следует идти за гробом. Ряд за рядом, начиная с первого. Двери наружу медленно открылись. Зал наполнился солнечным светом. Шестеро пожилых господ вошли в зал, одномоментно приподняли свои цилиндры и поклонились в сторону гроба. Шестеро старперов, которые подрабатывают тем, что пять минут с постной рожей пройдутся рядом с катафалком, погрузят на него гроб, потом снимут и поставят на землю у могилы. Их даже нельзя назвать носильщиками.

Под звуки «Зеркала в зеркале» Арво Пярта[43] гроб и катафалк плавно выкатились на летнее солнце. Хюммел торжественно шествовал впереди процессии. За катафалком шла Афра с двумя подругами, за ними Йост, Ваутер и Стейн, держа под руку или за руку своих жен. Похороны часто бывают последним поводом для супругов пройтись рука об руку. Йост быстро обернулся и, кажется, подмигнул мне. Зная его, я видел, что он чуть не лопается от смеха.

Затем шли друзья и знакомые, с растениями или без, длинной, медленной чередой.

И тут я пережил наибольшее потрясение. Среди последних прямо подо мной прошла она. Эстер. С синей гортензией. Все мое тело свело судорогой. Не может быть!

133

Она выходила из зала последней. Я бы узнал ее из тысячи. Дивное платье. Непокорные светлые кудри. Шея, которую я когда-то целовал. Белый платочек в руке. Мне хотелось разбить окно и громко заорать ее имя, прямо как в «Выпускнике»[44]. А она бы обернулась и после минутного колебания бросилась ко мне. Прямо с кладбища мы бы вместе сбежали в Италию, оставив траурную процессию в полном недоумении. Роскошная сцена из фильма.

Но я сидел, словно окаменев, и не сделал ничего. Кровь отхлынула от моего лица. Янни глядела на меня изумленно.

В открытые двери зала я видел, как моя большая любовь шаг за шагом исчезает из виду. Траурная процессия повернула за угол.

134

С последними звуками музыки Янни выключила аппаратуру и встала.

– У меня еще полно дел, – извинилась она. – Я так поняла господина Хюммела, что вы еще побудете здесь. Тогда до свидания.

Судя по выражению ее лица, она предпочла бы никогда больше меня не встречать.

Через полтора часа явился Хюммел, дабы выпустить меня из моего узилища. Он сиял от удовольствия.

– По-моему, все прошло безупречно, Артур. Просто идеально. Должен признаться, поначалу я здорово дрейфил.

– Все ушли?

Да, все разошлись по домам.

– Хорошо выпили, а тефтельки сошли за торт. – Он сам расхохотался над своей шуткой.

– Мы с вами больше не увидимся, Хюммел. Спасибо за ваши старания.

– Ну, этого нам, понятно, не дано знать. Но я всегда к услугам. И э-э… я так понимаю, что вторая часть оплаты уже на подходе?

– Как только, так сразу, Хюммел.

Я не слишком уверенно спустился по лестнице, миновал открытые двери, все еще опасаясь столкнуться лицом к лицу с Афрой. Или с Эстер. Но вокруг не было никаких знакомых, только два садовника, которые, опершись на лопаты, молча мне кивнули. Я пошел к своей могиле. Гроб еще не был зарыт, и на нем стояли примерно три десятка горшков с морозоустойчивыми растениями. Здорово. Жаль, я не увижу, как мои приятели, чертыхаясь, орудуют лопатами, и, вероятно, никогда не смогу полюбоваться достигнутым результатом.

Уходя, я увидел, что моя могила находится рядом с тем участком кладбища, где хоронят мертворожденных детей.

135

Пробка от второй бутылки шампанского угодила в потолок гаагской квартирки Ваутера. Я еще раз наполнил бокалы. Ваутер и Йост были сильно под градусом. И трогательно единодушны в оценке похорон:

– Самые веселые похороны на свете!

Я спросил, что они думают о задушевных словах Афры и Стейна, но и тут их мнения быстро совпали.

– Прости, дружище, но Афра без тебя будет только счастливее. Ну, погорюет пару месяцев. В сущности, с женой ты вел себя как паршивый зануда. В последние дни она рассказала кое-что о тебе, ну-ну… Скажи спасибо, что мы еще продолжаем оставаться твоими друзьями, – заявил Йост, сделав строгое лицо.

– И что же она вам рассказала? – Мне все-таки очень хотелось это знать.

– Секрет. Как говорится, о мертвых либо хорошо, либо ничего.

Что касается Стейна, то по моему настоянию они обещали в ближайшие месяцы проявить к нему сугубое внимание.

– Конечно, проявим. И как можно незаметнее.

– И в определенных пределах. Я, например, не собираюсь путешествовать с ним по Шварцвальду, – уточнил Йост.

Я старательно делал вид, что так же весел и беззаботен, как мои друзья. А перед глазами вставала одна и та же картина: медленно уходящая от меня Эстер. Я никогда ничего не рассказывал об Эстер ни Йосту, ни Ваутеру.

– Встряхнись, Луиджи, налей еще по одной и подкинь фруктов во фритюр. Зажигай.

В два часа ночи оба моих приятеля свалились и захрапели. Йост – на диване, а Ваутер – на матрасе на полу, среди пустых бутылок.

Я лежал без сна, уставившись в потолок. Мои собственные похороны прошли не так удачно, как я ожидал, и мне страшно хотелось оказаться в моей новой жизни, в моей тосканской вилле.

136

Через два дня я на своей внедорожной «панде» налегке отправился в Италию. На заднем сиденье лакрица, вафли с сиропом, сыр, копченая колбаса, тертый шоколад, банки с гороховым супом, селедка, арахисовое масло и голубая гортензия. Солнце светило вовсю.

На этот раз мопед Антонио стоял у ограды. Старикан выкосил траву, вычистил плавательный бассейн и ожидал меня с оплетенной бутылкой кьянти. И уже успел снять пробу с ее содержимого. Через полтора часа бутылка опустела, и мне стоило больших усилий дружески выпроводить за дверь моего итальянского друга.

В первые дни я обустраивал дом, очаг и курятник. При посредничестве Софии, жены пекаря, я купил у одного из крестьян пять цыплят на развод. Антонио мастерил что-то вроде курятника. Но чем больше он пил, тем более кривым и опасным для жизни выглядело это сооружение. Глаза бы мои не глядели, я уже и аптечку приготовил. Она пока не понадобилась.

София – моя первая итальянская приятельница, веселая и смешливая. Весит сто кило и знает всех и каждого в деревне и в округе. Я спросил ее, не знает ли она, у кого можно купить котят. София расстаралась: на следующий день явилась ко мне с картонкой, полной котят. Я выбрал одного рыженького и назвал его Ромео.

Пожелай я купить козу или осла, она бы и их раздобыла.

– Снова загляну к вам с картонкой, – сказала она со смехом.

Насчет домашнего скота, это, пожалуй, чересчур, решил я, но поручил ей достать щенка, желательно лабрадора. Это слово мне пришлось долго разыскивать в старомодном итальянском словаре.

Две недели спустя она пришла со щенком. Вот этот подойдет? Издалека щенок еще мог бы сойти за лабрадора, но при ближайшем рассмотрении обнаруживались некоторые другие признаки.

– Я беру его. Он симпатяга.

– Это она.

– Неважно.

София просияла и спросила, как его будут звать.

– Его будут звать Ариа, – торжественно провозгласил я.

Она сказала, что имя красивое.

Подыскала она и садовника, который согласился помочь мне с устройством небольшого огорода. Как и Антонио, он брал плату в основном стаканами кьянти.

Тем временем у меня пропали два цыпленка из пяти. Основательная проверка загона и насеста обнаружила разные дефекты в конструкции, из-за которых цыплята могли удрать. Антонио с виноватым видом взялся за поиски и через два часа вернулся с горстью птичьих перьев.

– Их, наверное, сожрала лиса, – сказал он, склонив голову. И даже отказался от стакана кьянти. Впрочем, только от первого. Но не от второго.

137

Я уже почти месяц живу на вилле «Приют Беглеца». Сладкая жизнь бьет ключом. Два раза в день я спускаюсь со своего холма на гоночном велосипеде. По утрам за покупками у пекаря, мясника и зеленщика, а ближе к вечеру еще раз, чтобы выпить аперитив в моей постоянной пивной. За три недели я завел там хороших друзей и подруг, чтобы практиковаться в итальянском. Помогает и то, что я регулярно угощаю всю компанию. Сам выпиваю ровно столько, чтобы хватило сил взобраться на велосипеде на свой холм. В результате я полностью перешел на итальянскую кухню. Но ради душевного спокойствия еще не приобрел персональных весов. В ближайшее время приглашу в гости первых лиц деревни.

Я каждый день проплываю несколько кругов в бассейне, часок-другой посвящаю живописи и уже собрал в огороде две ягоды клубники и один помидор. Ромео дрыхнет напропалую, а Ариа оказалась прекрасной компаньонкой.

Короче говоря, я почти вполне счастлив.

Только вот с курами дело не клеится. Еще одна сбежала и попала в лапы лисы, а из двух оставшихся одна отказывается нести яйца. Я заказал Софии шесть новых цыплят, опять же на развод.

Я сидел у себя на холме за рулем гребного тренажера в тени кипариса, любуясь на простор тосканского ландшафта, когда где-то вдалеке залаяла собака. Лай соседских собак часто раздается над холмами, но что-то, не знаю что, привлекло мое внимание. Я выключил тренажер и пошел к ограде.

Мне вдруг стало нечем дышать. Не может быть. Господи, этого не может быть.

Из-за угла ограды выскочил Ари, стремительно пролез сквозь щель в ограде и прыгнул на меня. За моей спиной появилась Ариа и тоже радостно затявкала с ним на пару. Две собаки как безумные скакали вокруг, а я стоял ошарашенный, не в силах двинуться с места. Но настоящий стресс был еще впереди. Ведь кто там совершенно невозмутимо приближался ко мне с чемоданчиком в руках? Афра.

Она медленно приближалась. Я смотрел на нее как на ожившее привидение. Не она на меня, а я на нее. Значит, мир перевернулся. Но она казалась совершенно безмятежной, на губах ее играла ласковая улыбка.

– Привет, Артур.

– Привет, Афра.

Она продолжала смотреть на меня, не говоря ни слова.

Я был повержен. Так, глядя друг на друга в полном молчании, мы простояли минуты две, а вокруг нас резвились, визжали и лаяли две собаки.

– Как…

– Что – «как», Артур? Как я тебя нашла?

– Да.

– Собственно говоря, как почтальон из Нидерландов.

– Почтальон из Нидерландов?

Я повторял ее слова, как попугай. Не придумал ничего лучше.

– Курьер, который возвращает отправителю письмо, не доставленное адресату. Ведь вот это – твое письмо?

Она показала мне письмо, которое я отправил Эстер.

– Оно было в фирменном конверте Хертога с их обратным адресом и твоим именем как отправителя. Марике отдала его мне. К счастью для тебя, она его не вскрыла. К несчастью для тебя, я это сделала. Эстер переехала с тех пор, когда вы с ней в последний раз виделись. Так что твое сообщение, что ты не умер, ее не нашло. Твой новый адрес был точно указан в письме. Мне потребовалась неделя, чтобы справиться с изумлением, потом еще неделя, чтобы справиться с яростью, и, наконец, еще несколько дней, чтобы принять решение. Я решила, что сама верну его тебе. – Она оглянулась на собак. – Стормик, фу! – И снова повернулась ко мне, глядя прямо в глаза.

– Мне жаль, – промямлил я. Не придумал ничего лучше.

– Ничему такому я не верю. Может, перестанешь наконец врать, Артур? – спокойно сказала она.

– Да. Пожалуй, это самое лучшее, – прохрипел я.

– Твои приятели, Йост и Ваутер, знали об этом? Только они двое?

– И похоронщик, и еще один человек, который придумал мне новую внешность.

– Бороду и усы? Они тебе не идут. А эта бородавка просто мерзость. К счастью, ты мне больше не муж. – Она смотрела мимо меня, на дом. – Моя машина стоит неподалеку. Похоже, здесь приятное место для прогулок. Между прочим, отличная у тебя хибарка. Надеюсь, в ней найдется комната для гостей? Да не бойся ты, поживу у тебя пару дней и вернусь в Нидерланды.

Я полностью утратил дар речи.

– Собаки, во всяком случае, прекрасно уживутся, – сказала Афра. – Как зовут эту малышку?

– Ариа.

– Какое дурацкое имя.