Читать онлайн Философия, порно и котики

Интервью

«Я работаю в пограничном пространстве между порнографией, искусством и мейнстримом»

Специально для российского издания «Философии, порно и котиков» главный редактор «Индивидуума» и ведущий подкаста о сексе «Щелк» Феликс Сандалов поговорил со Стоей о псевдонимах порнозвезд, состоянии индустрии, актерской игре и судьбе человечества.

Когда в последний раз у вас был напряженный спор с кем-либо и о чем он был?

Дайте подумать… (Долгая пауза) Когда я в последний раз спорила, да еще и отдалась эмоциям, разозлилась… Знаете, в Америке в разговорах о слатшейминге и жертвах изнасилования нередко звучит такое выражение: «Не важно, насколько короткая юбка на ней была». Но в обществе по-прежнему распространена идея, что женщина сама провоцирует насильника и что она сама виновата… Я просто выхожу из себя, когда слышу подобное! Все мои друзья считают, что длина юбки — это не повод и не причина, и, более того, они проповедуют эту мысль. Потому что об этом нужно говорить. И вот не так давно мой друг, которого я называю Красавчиком (отредактировано)[1], начал защищать журналистов, которые нарушали мои личные границы и преследовали меня. Он объяснял это тем, что я в каком-то смысле селебрити и, значит, должна быть готова ко всему. И я взорвалась и разозлилась, потому что это ничем не отличается от того, когда насильника оправдывают короткой юбкой жертвы. Абсолютная чушь! Мы сильно поспорили. Я настолько распалилась, что он не знал, куда спрятаться. Он же всегда видел меня довольной и счастливой — все любят счастливых людей, — но я ухожу в крайности. Когда я счастлива, я так счастлива; когда я возбуждена, я так возбуждена; но когда я злюсь… Это просто атомная бомба. Он просто не знал, что делать с женщиной, которая так борется за справедливость. Лучше не спорьте со мной (смеется).

Я постараюсь. А можете пояснить, что такое «автозагаропокалипсис»[2], о котором вы пишете в книге?

Вторая половина слова — это «апокалипсис», такое негативно заряженное, я бы сказала, пугающее слово. Это когда мир катится в пропасть. А первая половина — «автозагар» — отсылает к Дональду Трампу, потому что, ну, понимаете, он такой оранжевенький… В Америке многих невероятно шокировали его победа на выборах и его действия на посту президента — все паниковали, думали, что все, это конец. И, действительно, было ощущение какого-то конца света. Мои тексты были попыткой справиться с этим стрессом.

Вы тоже считаете, что человечество обречено?

Я думаю, что пока планета не изменится — и не изменится сильно, мы не сократим выбросы углекислого газа в атмосферу. Возможно, тогда уже будет слишком поздно. Но я верю в человечество, потому что мы очень умные создания и, возможно, придумаем то, благодаря чему не исчезнем с лица Земли. Мы и раньше как-то приспосабливались. Но перспективы довольно мрачные, как мне кажется.

При этом некоторые говорят, что мир все же становится добрее. Вы согласны?

Двоякая ситуация. Все вокруг всё больше бросаются в крайности. Просто оглянитесь: люди стремятся защитить справедливость, но их представления о ней с большой скоростью удаляются друг от друга. Я живу в Нью-Йорке, в синем штате[3], у меня есть друзья в Лос-Анджелесе — и тут, и там очень крепкое сообщество: все полны любви и помогают друг другу. Это прекрасно. Но включаешь новости и видишь другой мир — мир, где могут убить за «неправильный» вопрос на улице. Мы замыкаемся в своих пузырях, и, вероятно, поэтому нам кажется, что общество становится добрее. Но нельзя терять из виду остальной мир, иначе однажды будет слишком поздно.

При этом оговорюсь, я не считаю, что большинство сторонников Трампа — обязательно какие-то злые и жестокие люди. Не думаю, что многие консерваторы хотят лишить малоимущих социальной поддержки. Мне кажется, что дело в повсеместном индивидуализме — и так, шаг за шагом, на большой дистанции мы приходим к уже неприкрытой жестокости. Люди не злые — они просто выросли в такой среде.

Вместе с тем перед лицом общей опасности люди готовы объединяться, закрывая глаза на разногласия, — это здорово. Но это не значит, что опасности нет и всё в порядке.

Что произошло в вашей жизни с момента выхода книги?

Мой вебсайт — zerospaces.com[4] — занимает уже намного больше времени: нужно постоянно публиковать новые материалы, чтобы оправдать подписку на нас. Но проект растет, к команде присоединились три человека. У меня появилась колонка с секс-советами на Slate. Мы до сих пор живем со Стивом. И я до сих пор в каком-то смысле работаю над книгой, потому что ее продвижение — это тоже работа.

Для чего вам нужен ZeroSpaces?

Я изучаю границы того, что можно назвать порнографией. И работаю в пограничном пространстве между порнографией, искусством и мейнстримом. У нас регулярно выходит интернет-альманах, который освещает разные аспекты сексуальности. Мы публикуем эссе, эротические рассказы, биографии людей, борющихся за права секс-работниц, фотогалереи и видео: от обучающих до хардкорных — и все это пронизано темой номера[5].

Но все же в чем миссия проекта?

В первую очередь — приносить прибыль. Это докажет, что к представителям порноиндустрии можно относиться уважительно, гуманно работать с ними и при этом оставаться конкурентоспособным. Мы хотим делать сложные вещи — куда сложнее «традиционного порно» — и при этом быть устойчивой компанией.

Можно ли дать определение порно? Каким определением вы пользуетесь?

Я работаю над ним (смеется). На мой взгляд, определение не может быть аксиоматичным — оно должно быть гибким. Чтобы понять, как устроено слово и через что оно определяется, нужно изучить его контекст — и то, как его применяют. Слово «порно» — объемное, многогранное. Прилагательное «порнографический» может значить нечто непристойное и вызывающее. А может значить нечто, имеющее отношение к реалистичному или гротескному отображению секса. Оно может маркировать вещи, которые умышленно сделаны для того, чтобы возбуждать. В одном слове могут наслаиваться десятки разных значений, некоторые из которых уже позабыты. Когда-то под словом «порнография» подразумевались тексты о проститутках.

Каждый месяц проходят встречи моего книжного клуба Sex Lit в Бруклине. Все желающие читают тексты разных авторов и в конце рассуждают: можно ли назвать их порнографическими и были ли они когда-то таковыми? Порой мы приходим к однозначному ответу, но, поверьте, дискутируем мы, как правило, чаще. Мы читали на этих встречах «Песнь песней», книги Балларда, Анаис Нин, Генри Миллера и других авторов.

Но все-таки вы порнографистка — и снимаете порно. Какое определение вы находите наиболее точным для себя?

Используя слово «порно», вы жестко ограничиваете чужое восприятие — люди начинают думать в определенном направлении, у них есть ожидания, в рамках которых мне подчас неинтересно работать. Со временем я поняла, что лучше отказаться от ярлыков — и продукт станет более качественным. Просто обычно все такие: ага, порно, понятно, сейчас будет что-то тупое, неэстетичное, брутальное и показушное. Это не по мне. Я хочу, чтобы красивые люди красиво занимались сексом на камеру — и чтобы в этом было творческое начало.

Поэтому я занимаюсь «неотцензурированным сексуальным медиа»[6].

Но вы согласны, когда вас называют порнографисткой?

Да! Чего уж тут. Но проблема в том, что в английском языке не хватает слов для описания секса. У нас есть дворовая и медицинская лексика, но нет «промежуточных» слов. У нас есть «пенис», «вагина», «коитус» и есть «хуй», «пизда», «ебаться». То же самое и тут: есть «эротика», которая обозначает нечто очень мягкое, построенное на намеках и умалчивании, и поэтому это слово имеет слабое отношение к тому, чем я занимаюсь. И есть «порно». А «создательница неотцензурированного сексуального медиа» — слишком громоздкая конструкция для повседневного использования.

В русском языке похожая ситуация.

Интересно, есть ли вообще такой язык с подходящими словами? Если кто-то его знает, свяжитесь со мной через форму на моем сайте.

Может быть, французский?

Нет, у них там перебор с животными эвфемизмами. У них вагина — это улитка[7], представляете? Я, конечно, понимаю, на что они намекают, но это все равно слишком.

А как насчет феминистского порно? Возможно ли оно?

Не думаю. Больше того, я не уверена, что в условиях капитализма возможен и настоящий феминизм. Конечно, мы должны стремиться помогать друг другу, бороться за права женщин. Но я подозреваю, что наши проблемы связаны с экономическим устройством общества, и пока мы не изменим его, нам ничто не поможет. Нам — в широком смысле, не только женщинам. Что до порно — то, пожалуй, оно может быть для женщин, может быть с феминистским посылом, но может ли быть феминистским — не уверена.

Мы можем определить искусство как способ дистанционно передавать прожитый или воображаемый опыт через текст, музыку или кинематограф. И порно прекрасно подпадает под это определение. Но что касается опыта воображаемого — как вы считаете, как формируются фантазии?

Я не лучший ответчик, потому что в некотором смысле у меня… нет фантазии. Фантазии подразумевают, что вы чего-то хотите, но не знаете как. Я — знаю. Я привлекательная женщина — хорошо, может быть, не для всех: любители пышных форм найдут меня худосочной, — но даже так я знаю свою силу. Я двенадцать лет проработала в порнографии — и если у меня была какая-то фантазия, то, поверьте, я быстро ее воплощала. Я с детства интересовалась сексом, искала все возможные книги и фильмы на эту тему, мастурбировала на все, что казалось мне сексуальным, и, действительно, много фантазировала. Но сейчас я точно знаю, чего хочу, и делаю это. Фантазиям не осталось места.

Что для вас качественный секс?

Я выросла на колонке секс-советов Дэна Сэвиджа, которая была популярна в Америке в девяностые. И однажды написала в твиттере, что у меня никогда не было плохого секса с тем, кто тоже читал эту колонку. За этот пост меня многие критиковали, мол, нельзя так обобщать. Но это нелепо, потому что, на мой взгляд, внимательные читатели Сэвиджа, встретившиеся ради секса, быстро поймут, если они не подходят друг другу, — и значит, у них не будет секса, в том числе и плохого! Может быть, сейчас про него редко вспоминают, но поймите: так легко не заняться с кем-то сексом. Для этого нужно просто сказать «нет» — себе и ему.

Хороший секс я разделяю на три типа. Иногда хочется тяжелого грубого траха с кем-то, кто может показать силу и довести меня до нескольких оргазмов. И есть другой секс — куда менее физический, более спокойный и тактильный — это секс романтический, в котором большую роль играют слова. И есть третий тип — секс-как-времяпрепровождение, который, на первый взгляд, и не секс вовсе. Потому что в конце тяжелого дня нелегко заниматься им: нет настроения, сложно сфокусироваться и еще сложнее отдаться романтике, я уж не говорю про то, чтобы физически завестись с пол-оборота. Но тем не менее и в такой ситуации есть место сексу, просто он будет совсем плавным. Я стремлюсь к отношениям, где возможен третий тип: такие отношения самые прочные.

Как вы относитесь к тантре и другие околомистическим сексуальным практикам?

Тантрики и поли[аморы] пугают меня. Я не хочу мистики в своем влагалище, не хочу быть второстепенным партнером и получить повышение до первоочередного — это напоминает мир корпораций, понимаете? А я не хочу жить по какому-либо корпоративному уставу. Отчасти поэтому я и ушла в порнографию.

Давайте вернемся к секс-колонке. Вы отвечаете на вопросы читателей Slate. Что вы чувствуете по этому поводу?

Огорчение, потому что у меня нет образования психолога. С колонкой как вышло… Когда я начала снимать порно, люди стали считать меня экспертом в сексе и задавать много вопросов. И тут как раз подоспело предложение Slate, чему дико обрадовалась: я и так раздаю советы, а тут мне еще и платить будут! Но затем появились вопросы об отношениях. И это черт знает что… На этой неделе мне написала женщина, которая не знает, как сообщить своему мужу, что сейчас, во время второй беременности, она хочет заниматься сексом совершенно иначе. И я думаю: господи, да я же ничего не знаю про это, у меня нет детей, я не была беременна! Мне 32, я не замужем и не хочу детей — какие тут советы? Что вообще я могу знать о шестом месяце беременности? В таких случаях я подключаю соведущую колонки, у которой есть дети.

Я думаю, что будь у меня образование психолога, то ответы на такие вопросы давались бы легче. Потому что, как показывает опыт, большая часть проблем с сексом — это проблемы с коммуникацией. Если люди не могут договориться вне постели, то и в ней им будет сложно.

Я знаю, что у вас несколько порнопремий. А как это вообще устроено? Кто и за что их дает?

Все премии отличаются друг от друга, хотя со стороны и может показаться, что их получают примерно одни и те же люди. Единственная награда, которой я немного горжусь, — это премия за лучшую актерскую игру Fest Beograd в фильме «Восход Эдерлези». Вот она действительно что-то значит для меня. (Показывает ее на стене.)

А остальные вы куда-то убрали?

Выкинула. Точнее, во время последнего переезда я подумала, как какой-нибудь бедный пацан будет тащить на последний этаж тяжеленную коробку с этими наградами, и мне стало не по себе. Я просто оставила их у подъезда. Наверное, стоило выставить их на eBay, но тогда не догадалась.

Знаете, я видела закулисную мейнстрим-порнографии, и как-то не хочется напоминаний о ней. Больше того, скажу честно, я думаю, что мне дали премию как лучшей старлетке, потому что в том году у Digital Playground[8] был рекламный контракт на большую сумму. Я верю в это, правда! Эйфория от той премии выветрилась за несколько дней — неделю, наверное, об этом поговорили и забыли. Другое дело награда в Белграде — это важное признание меня как актрисы. Ведь вообще-то не так просто перейти от порно к кино. Во многом потому что все к вам относятся как к типажной актрисе и будут подсовывать роли падших женщин или разбитных оторв.

В какой-то момент мне надоело даже читать присланные сценарии, я уже отгадывала, в какой момент и в каком качестве появится мой персонаж. Что до «Восхода Эдерлези», то я, конечно, там тоже обнажена немалую часть экранного времени, но все-таки роль андроида, который исследует мир человеческих чувств, — намного интереснее того, что мне обычно присылают.

Меня давно мучает глупый вопрос: откуда порнозвезды берут свои имена — вроде Долл, Лав, Стар, Квин и так далее. Их дают студии? В киноиндустрии так вроде не делают…

Делают! Вы что! Постоянно! Просто они берут имена, которые похожи на настоящие! И я в этом смысле, конечно, не исключение — потому что ну что это за имя такое, Стоя? Кто вообще может поверить, что оно настоящее? Что до Лав, Стар, Долл, то они оперируют схожим сексуальным фреймом, это прозвища из мира барби или плейбоя, если угодно. Не знаю, как они их выбирают, — говорят, что им подсказывают агенты. Но я уже пришла с именем.

Многие проматывают диалоги в порно — и, кажется, не случайно. А вообще бывают ли хорошие диалоги в порнографических фильмах?

Им как минимум всегда есть место. И, как правило, хотя бы одна компания раз в год решает, что нужно снять настоящее кино, с большим бюджетом и актерской игрой, только чтобы в нем был реальный и откровенный секс. Сейчас может показаться, что таких фильмов стало меньше, но это не так, просто они не попадают на Pornhub, откуда большинство узнают о новых порнороликах. На самом деле мир порнографии куда разнообразнее, чем то, что вам могут предложить подобные сайты. И это, к слову, необязательно порнопародии. Например, в этом году Кэйден Кросс сняла Drive — кино с сюжетом и саспенсом. Просто таким картинам не хватает внимания медиа.

Вы часто выступаете с критикой Pornhub и подобных сайтов. Почему?

Мне не нравится, когда мою работу лишают моего имени. Когда люди загружают мои материалы, которые я сделала на свои деньги, делают их общедоступными да еще и приписывают нечто расистское вроде «большой черный хуй» — это оскорбительно и унизительно. Маркс и Энгельс писали об отчуждении средств производства от рабочих — что актуально и на чем «тьюбы» играют, позволяя пользователям загружать чужой лицензионный контент.

Даже торренты лучше, потому что там меньше рекламы, с помощью которой кто-то заработает на моем труде. К тому же я думаю, что сайты типа Pornhub привлекают пользователей определенного типажа и дегуманизируют потребление порно с помощью поисковых алгоритмов. Они подстегивают к тому, чтобы искать все более и более экстремальные ролики и смотреть только определенные эпизоды. И потом люди, которые ищут информацию о сексе в интернете, в итоге оказываются на Pornhub и думают, что секс — это вот так. Это же чистый яд! Никаких прелюдий! Никаких разговоров! Только грубый жесткий трах в глотку и в анал! Нам нужно сексуальное образование для взрослых людей, которые на самом деле ничего не знают о сексе — или знают что-то не то, во многом благодаря Pornhub. И я даже не говорю, что к нему можно получить доступ, если вам нет восемнадцати.

Секс — это выражение чувств между двумя взрослыми людьми. Секс — это интимная связь на глубоком уровне, это способ общения, миллион разных вещей.

Мне кажется, это довольно новое отношение к роли порнографии укладывается в общий запрос на техноскептицизм.

Нет, я не техноскептик! Все мое детство прошло у компьютеров. Мой отец работал в IT-компании, поэтому все устройства появлялись у нас одними из первых. Когда училась читать, я заодно училась, как справляться с MS‑DOS. То есть меня можно назвать человеком, родившимся уже в эпоху цифровых технологий и впитавших их с раннего детства.

Что до отношения к технологиям сегодня… В России используют термин «личностное расстройство»? Есть такая разновидность личностного расстройства — пограничное. Оно характеризуется черно-белым восприятием мира: либо хорошо, либо плохо. И я считаю, что когда мы размышляем об интернете или о политике, то сталкиваемся с суждениями, будто бы продиктованными расстройством. Давайте отключим интернет и на фоне грандиозных развалин современного мира будем греться у горящего мусора! Давайте вживим в каждого по чипу и всегда будем знать, кто где находится! В действительности интернет — это нейтральный инструмент, который можно использовать очень по-разному. Хотя, конечно, нужно отметить, что он не бесплатный — и мы платим за все.

Если говорить о личных причинах для беспокойства, то меня раздражает, как платформы закрывают глаза на незаконное поведение пользователей. Например, Twitter совершенно точно мог бы разобраться с хейтерами и угрозами убийства, но не делает этого. Это невероятно сильно отравляет мою жизнь.

Что еще вам не нравится в современной порноиндустрии?

Система проверки здоровья неплохая, но могла бы быть лучше: например, нужно начать брать анальные и оральные мазки на хламидии. Pornhub слишком доступен для детей — это серьезно. Необходима работающая система проверки возраста, и она не должна быть построена Pornhub'ом, потому что это очевидный конфликт интересов. В остальном же, мне кажется, все не так уж и плохо. Как минимум ведущие режиссеры — женщины. А в больших компаниях есть инструкции, как обращаться с перформерами.

Что касается верификации возраста — в России есть такое. У нас ввели принудительную авторизацию через «Вконтакте», самую популярную социальную сеть страны, где нужно указывать возраст при регистрации. Хотя люди стали переживать, что теперь Pornhub и «Вконтакте» знают, что они там смотрят.

Мне не нравится, что Pornhub верифицирует. Это неправильно. Вы не можете поручить драгдилеру выдавать лицензии на покупку марихуаны. Это так не работает.

Я помню свои 13 лет и то, что я искала в сети. И знаете, с наблюдением такая штука — в Сербии Huawei установил камеры распознания лиц людей, и эти данные потом использует правительство. Слежка сильно беспокоит людей. Когда последний раз была там, я заметила, что люди в курсе, что за ними следят. И это очень интересно, ведь я‑то под постоянным наблюдением. Люди фотографируют меня, когда я ужинаю в заведении, и выкладывают снимки без моего разрешения. И теперь всем не хватает приватного пространства — люди могут ощутить, каково быть мной или другой знаменитостью, живя под постоянным наблюдением.

Многие актеры говорят, что худшее на съемках — это постоянное ожидание. В порно так же?

Да! Ожидание — это худшее! Вы приходите на площадку, настраиваетесь на работу, и получается, что нужно ждать еще два часа. В порно правильный настрой помогает быстро возбудиться — и поверьте, от ожидания возбуждение быстро выветривается, а работать все равно надо, И если впереди спор на съемочной площадке, то будет еще сложнее. И ожидание… наверное, кто-то может выйти из образа и вернуться в него, но не у всех это легко получается. Порнозвезд не учат системе Станиславского, до многих вещей приходится доходить самому. Я же просто слишком медленная: если я вышла из персонажа, то возвращение займет часа два. На съемках меня всегда бесили ассистенты, которым нужно обязательно поболтать, рассказать, какой мерзкий салат они только что съели, или пустить какую-нибудь сплетню, или глупо шутить — это дико отвлекает от мыслей о главном. О том, что у тебя сейчас должен быть совершенно выдающийся секс.

В порнографии у вас тоже есть персонаж?

Да. это такая же Стоя, только куда более яркая и экстремальная, чем в настоящей жизни. Это не совсем другой человек, как у многих актрис, которые придумывают себе альтер эго. Мне нравится быть собой — но будто на максималках.

Вы как-то сказали, что возбуждение и смех не сочетаются, но при этом во многих порнороликах вы смеетесь. Где же правда?

Хороший вопрос! Некоторые мужчины ненавидят, когда я смеюсь: они думают, что я смеюсь над ними, а не потому что у меня был прекрасный оргазм. Я так выражаю эмоции. Сейчас я более избирательно отношусь к тому, с кем у меня секс — в двадцать с чем-то я прошла через большую вереницу крайне случайных связей. Я чему-то учусь (смеется). И если кто-то обижается на то, что я хихикаю, значит, мы не пара.

Хороший оргазм — это когда ты не можешь сдержать себя. Если можешь — значит, этот оргазм недостаточно хорош.

И имейте в виду, что я раздаю интервью вот уже 12 лет, поэтому я могу не соглашаться с тем, что говорила в 22 или 25.

Что бы вы тогда посоветовали себе двадцатидвухлетней?

Не подписывай этот контракт! Если тебе дают день на раздумья и говорят, что иначе сделку не заключить, — значит, тобой манипулируют и принуждают к невыгодным условиям. Если бы я знала об этом раньше… Но учиться приходится на своих ошибках. Это хороший совет можно экстраполировать, в принципе, на все ситуации, когда ты оказываешься под давлением. Увы, контракты в порноиндустрии очень жесткие и кабальные.

Посоветуйте, что почитать и посмотреть о порноиндустрии? Может, сериал «Двойка»?

Точно-точно-точно нет! Все, кто снимал кино или сериалы о порнографии, невероятно предубеждены: они объективируют артистов, фокусируются на негативных сторонах и так далее. Меня никогда не впечатляло бытописание порноиндустрии в популярных СМИ, сериалах и фильмах. Либо слишком сальное, либо слишком елейное. Всегда либо оголтелый герл-пауэр, либо рассказ о бедных женщинах, которых нужно срочно спасти. Реальность намного сложнее. Люди приходят в порноиндустрию с самыми разными целями и по разным причинам. Иногда кто-то действительно нуждается в деньгах, а кто-то просто самовыражается или исследует свою сексуальность и так далее. Цели и мотивации могут меняться от месяца к месяцу — нельзя привести их к одному знаменателю.

Что касается чтения, то я всем советую книгу Джоанны Энджел «Nighsthift» потрясающий труд о том, какой может быть сексуальность. К тому же мне нравится, как именно она сделана — читатель сам выбирает, что будет дальше. Это такой consent reading, и мне симпатична такая форма.

Из порнофильмов я бы посоветовала что-нибудь из того, что снимала Овидия, ну и, разумеется, ZeroSpaces.

Иконы.

12 января 2018

Осторожно, сложные темы: религия, отчуждение

Кто-то недавно сказал, что ад — это изоляция. Разобщенность со вселенной.

Мы тут с другом ходили в Музей Югославии, и когда шли обратно к автобусу — или трамваю, уже не помню, — меня осенило.

Я тогда много об этом думала и вдруг поняла, почему меня так завораживают иконы сербских святых. На них изображены люди, реальные, каждый — с непростой жизнью, которая стала житием. Я далеко не святая, но у меня реальная, сложная жизнь. Которая — и не раз — становилась объектом вымысла. Иногда при моем соучастии. Иногда — без моего ведома или согласия. Таковы побочные эффекты статуса микрознаменитости.

Заметьте, никаких оценочных суждений.

Уж как есть, и я пока не готова бросать свою работу — ни порноактрисы, ни публичного человека (не то чтобы одно не следовало из другого). Вот только отмахнуться от того что мне приписывают, не всегда просто.

Многие привыкли видеть меня двухмерной картинкой на экране и воображают обо мне невесть что — так, чтобы это вписывалось в их картину мира. Проецируют на меня свой стыд или свои желания, порой с такой ненавистью или подобострастием, что это обескураживает. Это расчеловечивает. И да, это тоже часть профессии.

Когда я участвовала в подкасте Guys We Fucked, то описала это так: «Будто стоишь на пьедестале в мусорном баке».

Женщины говорят мне, что восхищаются [подставьте сюда любую невероятную фантазию о моей жизни или черту характера, которая настолько мне не свойственна, что кажется, будто они меня с кем-то спутали]. Мужчины же спешат поделиться тем, какие они плохие — или, наоборот, хорошие, и ждут одобрения, будто я что-то вроде святой покровительницы шлюх.

Эти проекции и стремление к идеалу, по-видимому, заложены в человеческой природе, иначе это не повторялось бы раз за разом и меня не объективировали бы так часто. Нам всем нужен кто-то сильнее и больше нас, чтобы излить на него всю нашу боль и чаяния.

Так на Западе на смену язычеству и пантеону грекоримских божеств пришел единый Бог авраамических религии, его сменили короли, а их — актеры и музыканты. Теперь к этой цепочке подключились звезды реалити-шоу и порой порнозвезды.

(Говорят, об этом писал Ницше, но я не то чтобы много его читала. Возможно, когда я покончу с размышлениями о религии, вернусь к философии.)

Когда кто-то из шоу-бизнеса достигает определенного уровня мастерства или славы, мы называем его иконой. Меня тоже так называли — и журналисты, и люди, которых я считала равными, пока они не начали возводить меня на пьедестал.

Когда отчуждение становится почти невыносимым, православные святые помогают мне почувствовать себя менее странной и одинокой — так, как это не удается ни друзьям, ни моему психотерапевту.

И когда у меня получается упорядочить свои мысли, оказывается, что истина все это время была у меня прямо под носом.

«Натуралистичные изображения», сцена 1.

10 марта 2015

Джиз Ли — это все самое лучшее в сексе, заключенное в гендерквир-теле, зачастую обнаженном. Лили Лабо — одно из лучших созданий, когда-либо являвших миру свою вагину. Долгие годы они наблюдали друг за другом, каждая со своей съемочной площадки. И вот теперь, наконец, им предстоит встреча, а нам — великолепное зрелище.

Это порно имитирует жизнь или жизнь имитирует порно?

Правильный ответ: и так, и так. Допустим, мы называем порнографией изображение людей, занимающихся сексом, призванное вызывать возбуждение. Но невозможно четко разложить разные действия и привычки по полочкам «секс» и «порнография». А все потому, что любой секс с участием двух или нескольких человек в той или иной степени включает в себя наблюдение — хотя и не обязательно визуальное.

Вы когда-нибудь мастурбировали дома в одиночестве, с запертой дверью, плотно задернутыми шторами и выключенным светом? Если да, то вы наверняка были куда более сфокусированы на собственных ощущениях, чем во время секса с партнером.

Теперь добавьте в эту темную-темную комнату партнера. Предположим, что у вас работают все пять чувств, вы чувствуете запах его феромонов и вкус тела везде, куда прикасаетесь губами, слышите, как он сбивчиво шепчет — или кричит — «Не останавливайся», ощущаете его пот и жар.

Возьмите того же партнера и включите свет: вероятнее всего, вы начнете думать, как выглядит ваше тело в его глазах, и поймаете себя на том, что вид его тела на вас тоже влияет.

Добавьте в эту комнату других людей, и все, чем вы занимаетесь, превратится в шоу, способное доставить удовольствие и аудитории, и самим участникам, которым может нравиться играть на публику.

Теперь представьте, что все это снимает камера, и примите тот факт, что это видео увидят тысячи, а если повезет, то и миллионы людей. Вот что значит сниматься в фильмах для взрослых.

То, как люди занимаются сексом в порно, — это неподдельный, естественный результат всех этих наслоений.

То, что мы видим перед собой, в этой сцене с Джиз и Лили — это уроборос наблюдения. Они смотрят друг на друга и обе знают, что я смотрю на них. Мы знаем про камеру, съемочную группу и суммарный блеск всех глаз, которым, хочется верить, доведется увидеть этот ролик.

Вдобавок они прекрасны, усыпаны стразами и занимаются сексом. Не за этим ли мы смотрим порно? Чтобы увидеть, как люди занимаются сексом.

Что такое «настоящее порно»?

2 августа 2017

На днях мы с Апноатик (эротической моделью, а не ожившим расстройством сна) сидели у меня на кухне.

Она рассказывала о своей недавней съемке, и Стив Прю[9] удивился, что она начала сниматься в настоящем порно (а не софт-порно, арт-порно и вроде-как-порно). Мы хором набросились на него: «Никакое это не настоящее порно!» — чем, конечно, вынудили его поинтересоваться, где же проходит водораздел.

Я в своей манере завопила, что настоящее порно — это когда ты вскакиваешь посреди ночи в холодном поту, вспомнив об опечатке на одной из 2257 страниц документов, удостоверяющих личность. Когда трясешься от страха при мысли, что сейчас к тебе заявится коп и потребует все эти бумаги. Вот это жестко.

Настоящая порнуха — это когда у тебя проблемы с Visa, а American Express вообще старается с тобой не связываться. Когда ты не знаешь, в какой момент твои счета заблокируют, не говоря уж о надежде взять кредит на развитие малого бизнеса.

Или когда тебе отключают PayPal и приходится выкладывать за обработку платежей тринадцать процентов вместо трех. Когда ты можешь открыть онлайн-магазин на Big Cartel — но не продавать там видеоролики, потому что они нарушают пользовательское соглашение Stripe[10].

Или когда тебя невозможно найти на Patreon или Tumblr, потому что Facebook или какой-нибудь доморощенный хакер в любой момент могут раскрыть твое настоящее имя и у всех будет доступ к подробностям твоей личной, а не только публичной жизни.

Настоящий хардкор — это когда врачи на голубом глазу настаивают, чтобы я принесла анализы на ВИЧ «поновее», хотя последний я делала неделю назад. Но это, пожалуй, знакомо только тем, кто снимается.

Мне определенно поднадоели парни из арт-среды, которые делают себе имя на порнографии и могут выйти сухими из воды, даже если будут проводить съемки на улице. Эти же люди спокойно заводят кампании на «Кикстартере» для публикации своих книг — и никто из «приличных людей» от них не отворачивается.

Да, со многими из них я знакома, а с некоторыми у нас довольно близкие и доверительные отношения. Но почему-то изображение их сосков не нарушает правила Instagram, а моих — да.

Я не говорю, что мужчины и женщины должны страдать поровну. И уж тем более — что мы все должны стремиться к тому уровню развития индустрии, который смогут взять в оборот медиа — для пропаганды насилия и мизогинии.

Может ли порно быть полезным?

4 марта 2018

(Опубликовано в The New York Times)

В 2006 году, когда я впервые задумалась о съемках в хардкорном порно, то первым делом представила, какие двери после этого навсегда передо мной захлопнутся. Вероятно, занявшись сексом на камеру, я уже никогда не смогу быть учительницей, — подумала я. Ну и ладно, я и так не хотела бы брать на себя ответственность за неокрепшие умы.

Но поскольку у нас в стране бестолковая система сексуального образования, а доступ к порно есть у любого, кто пользуется интернетом, избежать этой ответственности мне все равно не удалось. Эта мысль иногда мучает меня по ночам, но я правда делаю все, что в моих силах.

Порнография не задумывалась как программа сексуального образования, сборник сексуальных практик или инструкция. Да, некоторые порноактрисы и режиссеры, например Нина Хартли и Джессика Дрейк, занимаются просветительской деятельностью, но в целом задача порнографии — развлекать взрослых.

Мы живем во время, когда порнография в очередной раз оказалась предметом пристального внимания. Нас убеждают, что она искажает представления молодых людей, в особенности мужчин, о сексе, и это может вести к опасным последствиям. Флоридские законодатели даже предположили, что мы с коллегами представляем большую опасность для общества, чем винтовка AR‑15. В прошлом месяце они проголосовали за то, чтобы признать порнографию угрозой здоровью нации, — и в то же время отказались рассмотреть запрет на продажу автоматического оружия.

Я лично вложилась в создание и распространение «полезного порно», хотя сама не до конца понимаю, что это такое. Мы до сих пор не можем четко определить, что является порнографией, а что нет, — и тем более не в состоянии договориться, что делает ее полезной или этичной. Стремление регламентировать то, как изображать сексуальность и секс, похоже на попытку открыть ящик Пандоры. Да, мы можем (и обязаны) требовать, чтобы на экране все происходило по обоюдному согласию. Но разве мы вправе указывать взрослым актерам и актрисам, как заниматься сексом, или диктовать им, что хорошо и нормально?

Некоторые создатели порнографии годами, шаг за шагом пытаются снизить вред, который порно может причинить молодым людям, да и взрослым тоже. Один из таких способов — это помещать порно в адекватный контекст.

Контекст напоминает зрителям о вещах, которые остаются за кадром. Что порнография — это четко срежиссированное шоу, как балет или рестлинг.

На БДСМ-сайте Kink много лет шел проект Behind Kink — о том, как создаются их ролики, как планируют съемки и как актеры с актрисами договариваются, что они готовы делать, а что — нет. В фильмах студии всегда были эпизоды так называемой постсессионной поддержки, где участники жестких БДСМ-ceccий обсуждали, что они только что пережили — и что по этому поводу чувствуют (к сожалению, этот проект постепенно сошел на нет и в 2016 году совсем заглох).

Шайн Луис Хьюстон, основательница студии, специализирующейся на квир-порнографии, делала стримы со съемок, чтобы зрители могли увидеть, как на самом деле снимают порно. Я тоже всегда старалась хоть немного рассказывать о своей работе в блоге и промокампаниях.

Я не одна такая. Многие актеры и режиссеры ведут блоги и пишут статьи о том, что им нравится в съемках, позволяя любознательным зрителям заглянуть за воображаемую шторку. Другие публикуют мемуары, как, например, Тайлер Найт, Аса Акира, Кристи Каньон, Энни Спринкл и Дэнни Уайлд.

Доступ к контексту дает зрителям шанс увидеть, как мы выстраиваем наши границы, обсуждаем анализы или выбор партнеров. Бывает, разговор заходит и о том, как мы справляемся со всем этим месивом из капитализма, публичности и сексуальности.

Но в пиратских версиях на порносайтах с бесплатным доступом все эти дополнительные материалы, как правило, вырезаны. А ведь чаще всего порнографию смотрят онлайн именно на этих сайтах, где не нужна регистрация или кредитка и где до порно легко могут добраться несовершеннолетние. Так что все проблемы порно неотделимы от способов его распространения.

То, где и как его можно увидеть, напрямую влияет на то, какое порно чаще всего смотрят подростки. Есть распространенное мнение, что порно делают исключительно для мужчин, но это не совсем так. Да, бо́льшая часть гетеросексуального порно действительно ориентирована на определенный тип людей, но, игнорируя все остальные жанры, мы обесцениваем работу всех, кто десятилетиями снимает видео с женской позиции — или для женщин.

Кандида Ройэлл основала студию Femme Production в 1984 году и Femme Distribution в 1986‑м. Овидия и Эрика Ласт снимают порно для женщин больше десяти лет. Разумеется, их фильмы почти невозможно найти на бесплатных сайтах. Но многим мужчинам они тоже нравятся — точно так же, как некоторые женщины не прочь посмотреть на пергидрольную блондинку, стоящую на четвереньках.

Секс и сексуальные фантазии — сложная штука. Эмоциональная безопасность секса во многом зависит от того, насколько партнеры знают друг друга и как чутко себя ведут. Да, мы, работники индустрии, можем добавлять контекст в свои работы, но даже это не гарантирует, что развлекательный по своей сути материал сможет в итоге передать столь зыбкие нюансы. Не стоит рассчитывать, что порнография научит вас эмпатии, умению считывать невербальные знаки и обсуждать личные границы, — особенно это касается молодых людей, у которых еще не было секса. Порно никогда не сможет стать заменой секспросвету.

Но оно никуда не денется, и это значит, что нам предстоит сделать выбор. Можно зарыть голову в песок, а можно (не забывая о необходимости настоящего секспросвета) постараться понять, что же такое порно, как это работает и что мы считаем правильным. И попробовать изменить индустрию и представления о сексе в целом. Я выбрала этот путь.

Дорогой Суперверт[11].

30 декабря 2012

Честно говоря, не помню, как я нашла сайт pervscan.com. Но хорошо помню, как меня впечатлила извращенность — все в рамках закона! — его содержания. Местами это было по-настоящему жутко. Но очень затягивало.

Ваши последние посты на сайте датированы 14 февраля, и я предположила, что это какой-то намек. Была ли в этом ирония? Или надежда? Или вам хотелось озадачить читателей? А может, это просто случайность или совпадение.

Вы пишете о сложных вещах, которые требуют вдумчивых размышлений, но, буду честной, первое, что бросается в глаза, — это шок-контент. От него очень не по себе, и именно это заставляет задуматься. Поражает и затейливость этих сюжетов: тут и инопланетные секс-тролли[12], похищающие юных девушек, чтобы воплотить свои грязные фантазии, и люди, не брезгующие сексом с трупами или выискивающие жертв на похоронах, чтобы воспользоваться их эмоциональным раздраем… Я несколько раз перечитала вашу книгу «Фабрика перверсивных идей» и так и не поняла ее до конца. Обложка напомнила мне картины Сулажа[13]. Впервые коснувшись ее, я представила чуть волосатые руки — мужчины в голубой, застегнутой на все пуговицы рубашке и коричневом твидовом блейзере, — артистично размазывающие краску по обложке. На смену этому образу пришел другой: я представила, как женщина в мужской майке, приоткрывающей тронутую отпускным загаром задницу, сидя в кожаном кресле, делает это под вашим присмотром. Мне стало любопытно, мужчина вы или женщина, хотя текст книги указывает на то, что все-таки мужчина.

В какой-то момент мое непреходящее увлечение вашим причудливым творчеством стало граничить с фанатизмом. Прочитав все ваши книги и посты на сайте, я перешла к отзывам и комментариям, а потом нашла несколько интервью. Поразительно, как мало о вас известно. И это сейчас, когда любой из нас выкладывает в интернет все подробности своей жизни, а то и фото каждого блюда, которое собирается съесть. Но про вас ничего невозможно найти. Когда я почти долистала все выдачи Google по запросу «Суперверт» до конца, то поняла — дело пахнет одержимостью. Одно дело — прочитать все произведения автора и узнать о нем поподробнее. И совсем другое — дойти до дна интернета и предаваться нелепым фантазиям о том, как он выглядит. Я нажала «дальше» и добила несколько последних страниц поиска.

Меня очаровало то, как скрупулезно вы выстраиваете свой личный бренд. Я вдвойне ценю вашу анонимность — и за исключительность этого явления, и за то, насколько ярко она дополняет ваше творчество. Это отсутствие информации только подпитывало мое рвение. Я даже на несколько недель перестала разговаривать с одним из коллег за то, что он кинул мне ссылку на статью, где упоминали ваше имя.

Пару недель назад, когда я готовилась к акробатическому шоу на одном из мероприятий, я познакомилась с фотографом, чьи работы там были выставлены. То ли она подошла познакомиться, то ли я к ней, уже не помню. Но она сказала, что видела выпуск Hysterical Literature[14] с моим участием. Выяснилось, что она вас знает — и даже сказала, что вы собирались прийти. Я выпалила, что не хочу НИЧЕГО об этом знать. Объяснить толком почему я так и не смогла: мои доводы звучали один безумнее другого.

Там, где я прямо сейчас, зябко — если быть точной, около десяти градусов выше нуля. На мне шелковый халат, трусики и мужские спортивные носки. Но от одной мысли о том моменте по телу бегут струйки пота. Думаю, сейчас я могу объяснить, в чем дело.

Суперверт — это объект… бренд… сущность, которая существует сама по себе. Вы — Волшебник страны Порока, и любая попытка заглянуть за этот занавес может поколебать мою слепую преданность или добавить новых интригующих деталей. И я хочу еще немного насладиться этим благоговейным трепетом перед огромной говорящей головой, прежде чем ее увижу.

Пожарный выход.

10 ноября 2014

Он был высоким. У него была зажигалка и настолько примечательная внешность, что я не сразу заметила бороду. Наш первый зрительный контакт был похож на слабый разряд тока от игрушки для электростимуляции — словно тонкая резинка, с щелчком бьющая по коже. Укол любопытства длиной в секунду… или четыре.

Мы быстро обменялись легкомысленными любезностями. Диалог незаметно свернул в сторону взаимных утешений: выяснилось, что у нас обоих недавно закончились отношения. «Ты такой высокий, — проницательно изрекла я, держа у рта незажженную сигарету. Он поднес зажигалку. — И у тебя есть зажигалка».

Когда я пьяная, я становлюсь удивительно неостроумной. Флиртовать я тоже никогда толком не умела. Если не считать секс по графику и за гонорар, последние два года он у меня был только с моим бывшим. И уже несколько месяцев секс меня особо не интересовал.

Но в тот вечер во мне взыграло любопытство: а что, если этот мужчина меня трахнет? Я уточнила у хозяйки вечеринки, должно ли меня что-то удержать от того, чтобы переспать с этим приятным мужчиной, чье имя я пока не приноровилась произносить. Она переадресовала этот вопрос другу, который его привел. Этакая игра в испорченный телефон.

Никаких причин не было, разве что смутно зарождающееся понимание, что, скорее всего, я причиню ему секс, но в этом не будет ничего личного. Он показался мне слишком милым, слишком открытым, чтобы так с ним поступать. Я нырнула обратно в круговерть вечеринки — уцепившись за какой-то мелкий, дурацкий повод слиться.

Тем не менее я дала ему свой мейл. Первую его попытку назначить встречу я саботировала, но на второй раз согласилась выпить кофе неподалеку от книжного магазина, куда собиралась на следующий день. Я стояла на тротуаре, прислонившись к стене кофейни, куда более шумной, чем мне помнилось. Глядя поверх страниц свежекупленной книги, я наблюдала, как он подходит.

При свете дня и на трезвую голову он все равно впечатлял. У него был очаровательный британский акцент, с которым он извинился за незначительное опоздание. Я возрадовалась, что перед следующей запланированной встречей у меня был свободный час и еще 45 минут. Этот мужчина заслуживал моего полного внимания — даже больше, чем, как мне казалось, я могла дать. Я пожалела, что не принарядилась и пришла в обычных легинсах и худи.

Мы посидели в парке, а потом побродили по району. Он оказался интересным. Отменил ради меня деловую встречу. Я была так польщена, что даже слегка покраснела. В конце мы скомканно обнялись — такая попытка удержать дистанцию, чтобы справиться с влечением друг к другу.

Поток новых писем, и вот мы уже договорились поужинать. Он предоставил мне выбрать место, и я умудрилась найти заведение, где алкоголя было кот наплакал. Зато на стенах висели иллюстрации в рамках и вроде оно даже было каким-то знаменитым. Впрочем, я так и не смогла вспомнить, чем именно, а гуглить мы не стали. После ужина мы заблудились, пытаясь найти бар в Вест-Виллидже[15] (за это он тоже извинился). Я не стала ему говорить, но мне это было не важно. Мы могли просто сесть на тротуар и болтать — и я все равно была бы страшно довольна. Бар мы в конце концов нашли, и там, как он и говорил, все еще можно было курить. Мы сидели друг напротив друга и вдруг надолго встретились взглядом; у меня перехватило дыхание. Я прищурилась и отвела глаза, уставившись в пол.

«Ты такой высокий. И у тебя есть зажигалка… и… ты мне очень нравишься». Еще один долгий взгляд, у обоих чуть дрожат уголки губ, и он говорит, что я очень красивая и смущаю его. Я тогда вовсе не чувствовала себя супергероиней, поэтому начала что-то несвязно нести о том, что человек, в которого проникают, подчас испытывает более жгучее чувство близости, чем тот, кто проникает. Я пыталась сказать, что хочу его, но не уверена, что готова.

Впрочем, на этом мы покончили с теорией и перешли к самому неловкому на свете поцелую через стол.

Я поняла, что хочу провести так остаток ночи, целоваться часами, до утра, вплоть до его отлета, и предложила поехать ко мне в отель. На заднем сиденье такси мы переплелись ногами, я положила голову ему на грудь, слушала, как бьется его сердце, и вдыхала его запах.

Мы выкурили еще по одной сигарете перед тем, как подняться в номер. Я обвила его руку своей, он крепко сжал мою ладонь и сказал, что очень скучал по прикосновениям. Я ответила, что больше всего скучала по тому, какими искренними и настоящими бывают прикосновения, пока в отношениях не появятся боль, стены и расстояния. Эта неподдельная близость порой исчезает из жизни пары задолго до окончательного разрыва, сигнализируя о конце отношений. Еле слышное «да» выдало его удивление.

Я ожидала увидеть на его руках и ногах жесткие черные волосы, но они неожиданно оказались светлыми. Его кожа была нежнее, чем положено мужчине, — настолько нежная, что я с готовностью променяла на нее свою роскошную кровать, в которой не спала уже несколько месяцев. От него пахло теплой кожей и чистотой — но не стерильностью. Никакие невыносимые отдушки не забивали запах его феромонов, и он был что надо.

Пока мы предмет за предметом снимали друг с друга одежду, жаркие поцелуи и судорожные движения вошли в единый ритм. Его губы будто знали, где касаться моего тела. Я обвила ногами мощные мускулы его правого бедра, внезапно испытала оргазм и сказала ему «спасибо».

Он отреагировал с недоверием; я расстроилась. Мне очень хотелось вызвать у него хоть капельку доверия — проявление близости, на которое глупо рассчитывать, но все же.

Я подумала, что, возможно, мы все же займемся сексом. Он начал стягивать с меня стринги, и я уточнила, что он задумал. Да, он тоже хотел заняться сексом. К этому моменту я уже взобралась на него; он был намного крупнее меня, и то, что я была сверху, делало меня совсем маленькой, но могущественной — худеньким полновластным тираном. Я принялась рассуждать вслух о том, что чувствую — прямо сейчас, в разгар этой отдельно взятой беспорядочной связи. Казалось, секс на одну ночь был создан ради этого высокого, темноволосого и привлекательного военного корреспондента, который на следующее утро должен был улететь на Ближний Восток. Просто верх гламурной романтики.

В третий раз слово «прости» прозвучало, когда что-то пошло не так с презервативом. Он не спросил, можно ли без него, не начал ныть о том, как это неудобно, — просто извинился в своей славной британской манере. «Прости» за то, что не оправдал каких-то там моих — как он решил — высоких ожиданий.

Лежа у него на груди и упираясь подбородком ему в ребра, я сказала, что хорошо бы это обсудить. И добавила: «Что такое секс?» Секс — это когда двое людей доставляют друг другу удовольствие. «Хорошо, а что такое удовольствие?» — парировала я, опустившись ниже и прижав щеку к его животу — между ребрами и бедром. Он хмыкнул. А я сделала все, чтобы на его члене не осталось привкуса латекса.

Потом, уже ближе к рассвету, он уснул, держа меня в объятиях. Его руки рефлекторно сжимались и разжимались — то нежно ограждая меня, будто какую-то хрупкую драгоценность, то стискивая так, что я чуть не теряла сознание. Послевкусие его спермы у меня в глотке казалось смутно знакомым. Я лежала, слушая его легкое похрапывание и стараясь не слишком усердно гладить его руку.

И тут я поняла, что это за вкус.

Мой любимый скотч — тот самый, торфяной, маскулинный, со сложным букетом, который я бы описала как «запах приятной мошонки летом». Так редко встречающийся, с экзотической историей. Тот, в поисках которого я готова пройти весь город в неудобных туфлях. Это было уже слишком, к тому же в голову лезли мысли «какого черта» и «почему именно здесь и сейчас», так что я тоже решила поспать. А потом он уехал.

Что мы можем узнать о приватности от порнозвезд?

8 марта 2014

(Опубликовано в The New York Times)

Я не думала становиться порнозвездой — да и редко кто это планирует. Когда мне было 19, моему соседу-фотографу заказали эротическую фотосессию для какого-то сайта. Мы сделали съемку и решили подождать пару недель — вдруг меня накроет ужас от того, что мои обнаженные фотографии станут достоянием общественности. Но этого не случилось, и я начала заполнять договор. Там был пункт «сценический псевдоним (если имеется)».

Сценические псевдонимы — обычное дело в индустрии развлечении, будь то рэп, Голливуд или порно, и используют их по самым разным причинам. В наши дни люди могут изображать из себя в интернете кого угодно, в зависимости от ситуации. Но когда под вымышленным именем выступают женщины, чей род занятий связан с фантазиями, это почему-то сводит людей с ума.

Вспомним хотя бы недавнюю истерику по поводу студентки Университета Дьюка, которая, как выяснилось, подрабатывает съемками в порно. Стоило новости разлететься, как ее однокурсники, а потом и совершенно незнакомые люди стали с восторгом постить ее настоящее имя. «Порнозвезда из Дьюка», как дружно окрестили ее СМИ от Forbes до The Guardian, попыталась как-то взять ситуацию под контроль. Например, давала интервью от имени некой Лорен и в тех же интервью утверждала, что снимается в порно под псевдонимом Аврора. Наконец, на этой неделе она призналась, что ее сценический псевдоним — Бель Нокс.

Люди думают, что за всей этой чехардой с псевдонимами обязательно скрывается какая-то драма, но это не так. Лично я взяла сценический псевдоним не для того, чтобы скрыть свою личность (особенно учитывая, что в том же договоре я указала свой номер социального страхования)[16]. Это было больше похоже на выбор юзернейма для онлайн-сервиса или форума.

«Стоя» лежала прямо на поверхности. Это сокращенный вариант девичьей фамилии моей бабушки, и моя мама даже думала меня так назвать — правда, потом решила дать мне имя в честь телеведущей Джессики Савич[17]. Имя Стоя звучит одновременно женственно и сурово. У меня было полное право его взять, потому что это часть моей семейной истории. Правда, домен stoya.com был уже занят каким-то страховым агентством, но я подумала, что мне вряд ли когда-то понадобится собственный сайт.

Я не была ни роскошной секс-бомбой, ни экзотической красоткой модельной внешности. И сильно сомневалась, что кого-то особенно заинтересует бледная молодая девица со странным вкусом в одежде и жилистыми конечностями. Да, я была готова к тому, что любой, у кого есть интернет, сможет рассмотреть все мои потайные места в большом разрешении. Но я не предполагала, что сделаю карьеру в порно и уж тем более что мои фотографии будут на обложках журналов, а меня начнут узнавать на улице. Было бы крайне самонадеянно полагать, что на меня в твиттере подпишутся 150 тысяч человек только потому, что я порноактриса. Но прошло восемь лет — и вот, пожалуйста.

Далеко не у всех, кто снимается в фильмах для взрослых, есть псевдонимы. Например, Тера Патрик официально поменяла имя в паспорте — на то, под которым снимается. Некоторые используют свои настоящие имя и фамилию, другие — только имя, добавляя к нему что-нибудь экзотическое или двусмысленное. Правда, у большинства до сих пор хватает фантазии лишь на Стар или Лав, да еще и с каким-нибудь причудливым написанием, но за это, я считаю, нужно банить на десять лет.

В основном актерами движет желание выделиться среди коллег, выбрать имя попроще или создать определенный образ, но некоторые действительно берут псевдоним, чтобы скрыть свою личность. Возможно, в 70‑е это и правда работало, но сейчас в интернете куча взрослого контента, и найти пикантные подробности чужого прошлого не составляет никакого труда, так что я не вижу в этом особого смысла.

Я вхожу в совет Комитета по защите прав работников порноиндустрии[18] — эта организация поддерживает актеров и следит за соблюдением их прав. У них есть видеоролик Porn 101, где мои коллеги объясняют, что, скорее всего, фильмы с вашим участием рано или поздно увидят все ваши знакомые — или хотя бы прослышат об их существовании. «Не стоит рассчитывать, что ваше реальное имя останется тайной, а если вас узнают в лицо, то псевдоним уж точно никак не поможет».

Псевдоним нужен мне не для того, чтобы что-то скрыть или сохранить приватность. Это скорее символический знак, способ продемонстрировать, что моя работа или какие-то другие детали моей биографии — лишь часть моей личности.

Есть отдельный тип незнакомцев, которые на публичных мероприятиях подходят впритык и обращаются ко мне «Джессика». Они шипят это с таким заговорщицким видом, будто это сверхсекретная информация. На самом деле это говорит лишь о том, что у них было 30 секунд погуглить, но при этом нет ни малейшего представления о приличиях. Может, это и странно звучит от женщины, которая сама грубо нарушает границы пристойности. Эти же люди, говоря о моих гениталиях, употребляют выражения вроде «туда» или «там», будто части моего тела пасутся на свободном выгуле, в отрыве от человека, у которого есть своя жизнь, независимость и свобода воли.

Да, это звучит парадоксально, но я охотно работаю в сфере, которая низводит меня до набора сексуальных характеристик, и при этом жду, что все остальное время окружающие будут видеть во мне многогранную личность. Я поддерживаю иллюзию доступности, и, надо сказать, некоторые сопутствующие товары — например, видеоролики с моим участием или силиконовые копии моих половых органов (вы не поверите, они достаточно популярны и приносят солидную часть моего дохода) — и правда существуют сами по себе, без каком-либо привязки к человеку со своей жизнью, независимостью и свободой воли.

В ситуацию, когда что-то вырывают из контекста, может попасть каждый. Один опрометчивый твит или дурацкая фотография в фейсбуке — и вот вы уже стали мемом. Десять лет назад я делала выводы о человеке лишь после нескольких разговоров, но теперь мне достаточно пары-тройки постов в социальных сетях. У каждого теперь есть личный бренд, не важно, какой образ вы продаете — профессионального секс-символа или высокоморального члена Ассоциации родителей и учителей[19].

Возможно, лавировать между личным и публичным (а границы между ними все больше размываются) было бы проще, если бы у всех было по несколько имен на разные случаи жизни. Но лучше помнить, что не стоит судить о людях по первому мимолетному впечатлению.

Гоооооленькая.

20 октября 2015

Закон Мерфи[20] о Неподобающем Поведении гласит: «Если у вас есть привычка оголяться на людях, то рано или поздно все ваши родственники — включая тех, с кем у вас меньше общего в ДНК, чем у шимпанзе с каракатицей, — наткнутся на свидетельства ваших проделок».

Моя бабушка — очень умная женщина, и я целых три года умудрялась уходить от вопросов, чем я зарабатываю на жизнь. Нет, я честно собиралась ей все рассказать, пока она не увидела что-нибудь обо мне по телевизору или в газете, но только когда буду готова. Почему-то каждый раз оказывалось что я буду готова когда угодно, только не сейчас.

Так что ее звонок застал меня врасплох. «Твоя мама сказала, что ты работаешь кем-то вроде модели. Уж не знаю, что это значит, — если бы ты работала обычной моделью, она бы прямо так и сказала, да и по росту ты не подходишь… Без обид, милая. Чем ты на самом деле занимаешься?»

Я очень сильно пожалела, что не успела обсудить с мамой, что делать, и что у меня нет железобетонного повода повесить трубку. Мобильная связь, обычно довольно паршивая, тут, как назло, работала идеально.

Мне стало не по себе. А что, если мне не удастся ее успокоить, у нее случится сердечный приступ и я стану бабуле-убийцей? Или она перестанет со мной общаться?

И главное — как объяснить, что в наши дни значит быть порноактрисой, женщине, которая не умеет пользоваться мобильником и до сих пор хранит типографские принадлежности, оставшиеся со времен ее работы в рекламе?

— Ну, э-э-э, помнишь Бетти Пейдж и пинап? Вот это что-то вроде пинапа, но откровеннее. Типа без одежды.

— О-о-о-о, так ты снимаешься гооооленькой?

Или у меня были слуховые галлюцинации, или она произнесла это одобрительным тоном.

— Да, мэм. Только, понимаешь, за последние полвека поп-культура немножко изменилась, так что я прямо занимаюсь сексом с людьми, и все это снимают на видео.

— В кинооо! Тебе нравится?

— Это весело! И интересно. Я делаю только то, что хочу, и с теми, с кем хочу. Ничего ужасного.

— А, ну тогда хорошо. Я рада, что ты занимаешься тем, что тебе по душе.

Раз уж разговор складывался так удачно, я решила расставить все точки над i:

— Только, наверное, мне надо тебе еще кое о чем рассказать.

— Оу.

Моя бабуля не только умна, но и невероятно экспрессивна. Знаете, по правилу Меграбяна все наше общение на 93% невербально. Так вот, в случае моей бабушки это 99% — бо́льшую часть она передает интонацией. То, как она умеет растягивать гласные, — это отдельное шоу.

Конкретно это «Оу» зародилось где-то в дальних краях любопытства, перевалило через горный хребет «ну-что-еще» и затихло на равнине «ладно-говори».

— Я взяла твое имя в качестве псевдонима. Ну, упрощенную американизированную версию. Точнее, его часть.

— Вера? Не очень-то сексуально.

— Нет, мэм. То есть Вера, может быть, и неплохой вариант, с нынешней модой на необурлеск… Но я взяла «Стоя».

— Оу? Оу.

Первое «Оу» было удивленным, а второе выражало куда меньше энтузиазма. У меня в голове разверзлась бездна «о-оу». Кажется, стук моего сердца было слышно даже на том конце провода. Я стала судорожно ковырять левой рукой нитки в подоле рубашки и разволновалась, что это со мной сейчас случится сердечный приступ, а я даже не успею выкурить последнюю сигарету. Я подожгла ее, затянулась выдохнула, снова затянулась и снова выдохнула. Наконец, мои нервы не выдержали:

— Бабуля?

— Я тут просто подумала… Надеюсь, никто из наших ребят в доме престарелых не примет меня за тебя и не попытается закинуть мне ноги за голову. У меня-то гибкость уже не та.

Насколько я поняла, после смерти своего последнего супруга она обзавелась сразу тремя бойфрендами, потому что одного ей было недостаточно. Мой непростой и драматичный каминг-аут перед бабушкой превратился в фарс. Что ж, если ген разврата передается по наследству, то в нашей семье он точно есть.

Экономика.

8 декабря 2014

Маленькие мышцы под челюстью болели, будто их изрезали изнутри. Из глаз текло, лицо горело от соли. Я пыталась понять, может ли из-за рыданий так болеть горло.

Во время нервных срывов я, как правило, отрываюсь по полной. Так и в этот раз где-то между третьим и шестым приступом слез это превратилось в сцену. Знаете, как в выражении «устраивать сцену».

Только я ее не устраивала, а сама стала ею — ходячей черной дырой моральных страданий. Если бы это было шоу на сцене, то в ход бы пошли куча пиротехники, пушки с тремя видами конфетти и хор из 57 девиц в головных уборах, расшитых стразами.

Но дело было не на сцене, поэтому я просто сидела на тротуаре в центре Лос-Анджелеса и роняла слезы в свой стакан с кофе. Я сползла по стене, скрючилась на корточках и вцепилась в свой чемодан на колесиках. Я хорошо представляла, как выгляжу со стороны, но не могла взять себя в руки.

По тому же тротуару неспешно толкал свою тележку с постельными принадлежностями и консервными банками типичный обитатель Skid Row[21]. На его голове красовались голубые металлические кошачьи ушки. Он спросил, не найдется ли у меня закурить, — у меня нашлось. Когда я давала ему сигарету, мы встретились взглядом.

Он сказал «спасибо», прикурил и заметил, что у меня, похоже, день не задался. Я кивнула: чистая правда.

Он спросил, что меня так расстроило. Только я собралась изложить ему суть своих страданий, как из глаз снова хлынули слезы. Мое лицо искривилось, и я только и могла, что всхлипывать, растроганная его участием.

Хлюпать носом я перестала, только когда он предложил поделиться со мной героином.

Это совсем не мое, поэтому я к такому никогда не притронусь — так же как не пью ром, не ем слишком острую еду и не употребляю ничего, на что плохо реагирует мой организм. Я отказалась, но искренне поблагодарила за предложение.

Потому что я правда была ему благодарна. Если определять широту души по тому, сколько у человека есть и сколько он готов отдать, то, пожалуй, ко мне никто и никогда не был так добр.

Синяк.

20 ноября 2014

В жизни все гораздо сложнее, чем кажется по газетным заголовкам, твитам и сообщениям в мессенджере. На каждую ситуацию можно взглянуть по-разному. В сферах жизни, которые люди предпочитают скрывать от посторонних глаз, вполне уместен определенный уровень непрозрачности. Мое место обитания — ровно такие сферы.

Так вот, я почти два с половиной года была в романтических и сексуальных отношениях. Эти отношения закончились. Полагаю, они должны были закончиться, точнее, я так решила. К сожалению, от этого осознания мне не легче. Больно так, что я сама не всегда понимаю, что происходит.

После разрыва прошло пятьдесят четыре дня, а мое тело все еще продолжало напоминать, что я страдаю. Мне было постоянно холодно, моча стала почти такой же темной, как скотч, которым я заливалась. Сердце как будто одновременно пропустили через измельчитель и сдавили. Пожалуйста, не расценивайте это как просьбу поставить мне какой-нибудь диагноз. Не важно, в чем причины, оставим их за дверью ванной и произведем аудит моего тела.

Я вышла из душа, обтерлась и осмотрела свою кожу.

На шее красовался синяк размером с большой палец — от чьего-то рта. По левой руке спускалась стайка зеленоватых пятен. Еще одно, лиловое, нашлось под левой грудью. Левый бок исполосован темно-красными следами от ногтей и зубов. Левая ягодица почти вся была розово-лавандового оттенка.

Отметины и лопнувшие капилляры — символические следы игр во власть и подчинение, которые я носила на своем теле. Я выставляла их напоказ, чтобы обозначить свои сексуальные предпочтения, — а то и назло соломенным чучелам по имени «нормативность», «ваниль» и «обыватели». Порой мне нравится разоблачать пуританство.

Мне нравится и то, от чего они появляются: телесные ощущения от шлепков и ударов. Нравится, как они выглядят. Кости, переплетенные жгуты мышц и отметины.

Прошлой ночью я умоляла об этих синяках, шепча «Да» и «Пожалуйста». Я тянулась к тому, кто их мне ставил. Благодарила за них. Мне хорошо знакомы эти игры, где удовольствие переходит в боль и обратно, но на этот раз они обрели новый смысл.

Эти конкретные отметины напомнили мне, что раны и царапины всегда заживают. Невозможно с точностью предсказать, сколько времени это займет. Я могу лишь примерно угадать. Ощущения и следы пройдут несколько стадий, прежде чем наступит выздоровление. Чувство боли и ее интенсивность тоже будут меняться и в какой-то момент исчезнут совсем.

Я ткнула пальцем в один из синяков и подумала, насколько у меня все-таки банальные представления о псевдоконтроле.

Вздох.

17 ноября 2014

Когда я на прошлой неделе выступала в Барнард-колледже[22], меня спросили, как я смотрю на то, что меня узнают на улицах. Я ответила, что смотрю не я, а на меня.

Обычно люди, которые меня узнают и пытаются завязать разговор, ведут себя очень мило и уважительно. Еще чаще кто-нибудь пишет в твиттере (или мне в почту), что видел меня, но решил не отрывать от книги, телефонного разговора или кофе.

Пару месяцев назад я сидела у окна в кофейне рядом с Вашингтон-сквер-парком и читала «Платформу» Уэльбека. Уже на шестнадцатой странице мне разонравилось, но я твердо решила не судить раньше времени и дочитать до конца. И тут прямо над моим правым ухом раздалось резкое и напряженное «Привет!»

Я обернулась и увидела нависшего надо мной мужчину, который затянул скороговоркой: «Это я, вы меня знаете, я с вами постоянно здороваюсь, ну вы меня знаете». Он протянул правую руку, ожидая, что я ее пожму.

Мне показалось, что мы не знакомы, — но, с другой стороны, я ежегодно встречаю такое количество людей, что порой не сразу удается кого-то вспомнить.

Я недоуменно таращилась, пока он продолжал свое «вы меня знаете, я с вами постоянно здороваюсь». Когда он добавил: «Это я, писатель», — я наконец поняла, кто это. И что хоть бы он поскорее ушел.

В начале 2011‑го он подошел ко мне на остановке и возбужденно сообщил, что накануне посмотрел видео с моим участием и написал сценарий, который я непременно должна прочитать. У него в сумке был как минимум один экземпляр, который он мне и всучил.

Не помню, сама ли дала ему адрес почты, чтобы он отстал, или он нарыл его в интернете. Как бы то ни было, вскоре он мне написал, сказав, что забыл спросить мое настоящее имя. Я ответила, что не люблю такие вопросы от незнакомцев.

Его не смутило, что я не стала вступать в диалог, и он продолжил писать. Спрашивал, где я сейчас нахожусь, сокрушался, что мы так и не стали друзьями по переписке, поздравлял с Днем поминовения[23]. Как и большинство подобной непрошеной почты, эти письма было легко игнорировать, да и в целом они выглядели довольно безобидно по сравнению с тем, что люди порой присылают онлайн.

Вернемся в кофейню. Его протянутая мне рука все еще выжидающе висела в воздухе.

Я четко дала понять, что не готова к общению. Нет, я не хочу с вами разговаривать, оставьте меня в покое. Я не буду жать вашу руку, отстаньте. Да, я буду смотреть только в свою книгу, потому что вы не понимаете прямого отказа, а я не собираюсь с вами препираться.

В итоге он опустил руку и ушел.

Я выдохнула и наконец прочитала страницу, на которую тупо глазела. Никто не сгонит меня с удобного стула в кофейне до тех пор, пока я сама не захочу встать и уйти. Я так решила. Если положить на одну чашу весов воображаемое право абстрактного мужчины на мое внимание, а на другую — мое право выходить на улицы города, который я считаю своим домом, и чтобы ко мне никто не приставал, то мое перевесит.

Через двадцать минут он вернулся, плюхнулся на соседний стул и выпалил, что я должна его понять, что ему непременно надо стать моим другом и я просто обязана проникнуться к нему симпатией. Ставки явно выросли, и мне стало страшно. Я собрала вещи, бросила свой кофе и ретировалась к стойке, за которой сотрудники кофейни уже закрывали кассу.

Я спросила, можно ли мне какое-то время побыть с ними. Ребята оценили ситуацию, сказали, что уже видели этого парня и он сразу показался им стремным. Я вкратце ввела их в курс дела.

Мы подождали, пока он ушел, но один из сотрудников попросил меня подождать и сначала сам выглянул на улицу. Вернувшись, он сказал, что этот тип околачивается неподалеку, и спросил, нужно ли вызвать полицию.

К тому моменту меня уже трясло, и я была готова бить или бежать[24]. Я попыталась взвесить все за и против: к полиции в целом у меня так себе отношение. За все время, что я провела в Филадельфии и Нью-Йорке, я много раз лично видела, как люди в форме превышают свои полномочия, так что заведомо относилась к ним настороженно. И я, конечно, слышала про куда более скверные случаи институционализированного расизма и неоправданного применения силы со стороны полицейских.

С другой стороны, как добраться от закрывающейся кофейни до следующей точки, чтобы этот тип за мной не увязался? И, если подумать наперед, что, если я наткнусь на него в третий раз? Что, если эта встреча уже совсем не будет безобидной? Что, если мне придется писать на него заявление и меня спросят, почему я не обратилась в полицию раньше?

Так что мы позвонили копам. Как только у кофейни остановилась машина с мигалками, этот мужик дал деру. Я пересказала всю ситуацию двум патрульным, они заполнили все бумаги и постояли со мной на улице, пока я не села в такси.

Когда я уже садилась в машину, один из них спросил, не хочу ли я завтра выпить с ним и его друзьями. Я ответила, что, на мой взгляд, это неуместный вопрос, забралась внутрь и захлопнула дверь.

Я рассказала об этом одному из друзей, и он меня поддержал, посоветовал разные способы самообороны и даже написал о случившемся в твиттере, не называя моего имени. Я пару недель вынашивала в себе спутанный клубок чувств, а затем позвонила в участок, чтобы уточнить статус заявления.

Набрав номер, я поняла, что должна рассказать о поведении того полицейского. Меня спросили, кто это был, и когда я назвала его имя, на том конце провода обреченно вздохнули. В этом вздохе не было ни капли удивления.

«Бог ты мой, — подумала я. — Какие ж они все-таки все козлы».

КГБ.

1 декабря 2014

После полудня у меня была назначена встреча. Я перепила кофе (он был отличным), и по пути к бару «КГБ» меня начало трясти. Кожа и кости окоченели, а мышцы, сухожилия и кровь, напротив, горели. Я бы даже сказала, что меня лихорадило, но не хочется ударяться в стилистику готических романов.

Поднявшись по лестнице и сунув нос в бар, я не увидела никого из знакомых. Первое же место у двери было свободно, я заняла его и уставилась в потолок. С него криво свисал абажур, через растрескавшуюся матовую черную краску поблескивала жесты. Помещение заливал красный свет.

Начали подходить друзья. Такой они меня и застали: с расширенными зрачками и нервно сжатыми губами. Один из них спросил, как я. Я и сама уже задавалась этим вопросом.

Перед каждым выступлением меня дико трясет. Если попробовать это нарисовать, получится асимметричный мультяшный взрыв: в центре, конечно, неуверенность в себе: от нее расходятся лучи синдрома самозванца. И еще здоровая доля страха, приобретенная во время воздушно-акробатических шоу, где любое самоуверенное раздолбайство может привести к серьезной травме. Воздушная акробатика — единственное, для чего мне когда-либо приходилось заполнять форму отказа от ответственности и покупать специальную страховку.

Я уверена, что этот колючий клубок чувств — верный сигнал, что тебе не все равно.

Мне даже нравится это чувство паники. Наверное, примерно такое удовольствие испытывают пассажиры американских горок за секунду до чудовищного падения. Точно не скажу — я совсем не люблю американские горки. Если уж и щекотать свои нервы, то я лучше поставлю на кон что-то значимое: свое сердце (образно), карьеру или здоровье.

И тут я сама себе противоречу.

Бо́льшая часть работы, связанной со съемками, подстрахована монтажом. Всегда есть много дублей или снимков, из которых потом можно выбрать лучшие, а все провальные и неприглядные моменты со спокойной душой похоронить на жестком диске. Благодаря этому ты рискуешь куда меньше, но вместе с тем и больше — потому что все, что остается на виду, будет общественным достоянием, покуда жив интернет, в том или ином виде.

В живых выступлениях нет дублей, но и шансов быть запечатленной меньше (разве что кто-то спрячет мобильный в кармане пиджака и исподтишка снимет). Я выступаю вживую достаточно долго и за это время обзавелась рядом приемов и ритуалов, которые помогают мне справиться с мандражом перед шоу.

Но прочитать личное эссе в комнате, полной незнакомцев… Такого я никогда раньше не делала, и у меня в запасе не было никакого лайфхака, чтобы успокоиться. «Никогда раньше не делала» означает, что я понятия не имела, как направить панику в продуктивное русло.

Зал постепенно заполнялся людьми, пока не превратился в то, что пользователь твиттера под ником FuckTheory впоследствии назвал «баней на виски». Очень точное описание.

Становилось все жарче, и из подмышек начал течь пот. Я пожалела, что выбрала на этот вечер платье из полиэстера — выглядело оно отменно, но в нем все ужасно чесалось. Захотелось его снять. Кстати, частично раздеться — один из моих способов успокоиться.

Я призналась друзьям, рассевшимся полукругом, что очень нервничаю и, пожалуй, отлучусь в туалет, чтобы помастурбировать и снять напряжение. Двое предложили свою помощь. В женском туалете «КГБ» чуть ли не самые открытые кабинки, что мне доводилось видеть, — и стать порнозвездой, которую вышвырнули из бара за публичный фингеринг еще до начала чтений The Adult Magazine, было бы слишком предсказуемо.

Вместо этого мне в руку начали совать бокалы с виски (бурбон, скотч, ячменный), а другую, свободную, по очереди поддерживающе пожимали. Руки, руки, очень много рук. В итоге в проходе образовалась обнимательная куча-мала. Стало спокойнее.

Наконец меня позвали читать. Я пробралась через толпу стоявших людей, затем — через тех, кто сидел на полу перед сценой. Укрывшись за этой импровизированной трибуной, я сбросила туфли.

Это эссе я сочиняла босиком и в некотором ужасе от того, что кто-то будет оценивать мое публичное проявление эмоций. В последние месяцы, когда я писала и переписывала текст, у меня появилась привычка раскачиваться, как метроном. Когда нет свидетелей, этот нервный тик помогает, к тому же можно не бояться косых взглядов. Но на публике, боюсь, меня бы сочли сумасшедшей.

Я не могла позволить себе раскачиваться во время чтения, но вот разуться и быть в ужасе — запросто. В самом настоящем ужасе, достигшем невиданного масштаба. Помню, как мой голос срывался на писк, чересчур яркий свет и красивое лицо Сары Николь Прикетт[25], когда она перебила меня возгласом: «А, тот чувак!»

Услышав ее ремарку, я подумала — неужто пронесло? Может, я слишком затянула и она намекает, что пора гнать меня со сцены палкой?[26] Но нет, так просто я не отделалась — даже после моего ответного «Да, тот!» и мучительно неловкой паузы. Пришлось читать эту историю до конца точнее, открытого финала.

Когда все было позади, я схватила сумку, выбежала на ночную улицу и от души выдохнула. Лишь тогда меня отпустило. Приятное чувство. Не факт, что оно было лучше, но уж точно интереснее того, что мог дать мне общественный туалет.

Актерская игра.

21 ноября 2017

Меня всегда передергивало от термина «порноактриса». Мне никогда не казалось, что это подходит к тому, что я делаю. Разумеется, некоторые участники порноиндустрии относятся к этому как к актерской игре, но точно не я. Я это скорее воспринимаю как шоу.

Да, многие сцены, в которых я участвовала, включали в себя постановку и диалоги. Эта прелюдия к сексу обычно считается вторичной, и те, кто комментирует ролики, часто над ней глумятся. Как правило на съемках такие условия, что не получается снять больше пары дублей — и никаких репетиций.

Сам секс проще всего снимать одним дублем, ведь каждая пауза или остановка снижает накал. Это похоже на спортивный подвиг — вся суть обычно сводится к физической сексуальности, и тут куда важнее то, как работает тело, а не голос. Поэтому съемки в порно я бы скорее сравнила с танцем, чем с актерской игрой.

Тогда почему я о ней говорю? Потому что играть мне тоже довелось.

Пару лет назад я ездила в Сербию сниматься в кино («Восход Эдерлези» Лазара Бодрожи и Димитрие Войнова, вышедший в 2018 году). Я согласилась участвовать в этом проекте, прочитав пятистраничную сценарную заявку. Выглядело многообещающе. К тому же я люблю Сербию.

Поиски денег на фильм заняли несколько лет. Потом были репетиции, тренировки и пробы. За это время сменился актер, с которым я начинала работать.

Прямо перед началом съемок у нас была еще одна неделя репетиций. Мы прорабатывали каждую сцену — разными способами. Мне пришлось выучить несколько простых приемов из боевых искусств и то, как их выполнять без особого риска. Так что это мы тоже оттачивали всю неделю.

В среднем мы снимали две сцены в день и после каждой собирались у монитора посмотреть, что вышло. Один раз я заметила, что двигаю рукой невпопад с тем, что говорю, да и делаю в целом, и мы пересняли всю сцену.

Рабочий день длился строго 12 часов, и лишь однажды мы с главным актером попросили чуть задержаться. Нам дали только один дополнительный дубль — всего несколько минут. Все было очень четко.

С конца октября по конец ноября 2017 года я играла в театре («Харакири Кейн» Иэна У. Хилла и Дина Хэспиэла). Все началось с чтений у Фила Круза дома — Дин хотел послушать, как пьеса будет звучать живьем. Потом он спросил, не хотела бы я принять участие в публичных чтениях. Говорят, это полезно для фидбека.

Потом, когда Иэн решил поставить пьесу в театре, меня спросили, не хочу ли я поучаствовать. Это было бы новым для меня опытом, к тому же мне очень нравилась команда.

Во время кастинга у нас были читки с разными претендентами на главную роль, потом еще одно публичное чтение и репетиции. Где-то за полторы недели до премьеры устроили прогон, и только тогда я осознала, что собираюсь играть в театре, в Нью-Йорке, в одной труппе с опытными и профессиональными актерами. Тут-то я и задергалась.

Сами понимаете, во время спектакля нельзя ничего переснять или свериться со сценарием. Никаких вам «Давайте попробуем по-другому, а то я не уложилась в тайминг» или «Ой, а когда моя реплика?». Надо выучить текст, то, где ты будешь стоять на сцене, как будут меняться твои эмоции и — что самое сложное для меня — научиться владеть голосом.

За несколько минут до премьеры я ощутила все симптомы нервозности: озноб, учащенное сердцебиение, потливость. Но как только спектакль начался, все прошло. Самое странное — что все это снова накатило на меня через 15 минут после того, как я пришла домой. Словно выброс адреналина во время спектакля дал мне временную передышку — но не облегчение.

Я научилась расслабляться только к середине сезона, а в нем было десять спектаклей. И, конечно, последний я отыграла по полной.

Похоже, у съемок в кино, в порно и игры в театре есть одна общая черта. Каждый раз ты живешь в моменте, под прицелом чьего-то взгляда или объектива. Если никто не смотрит, тебя как бы и нет.

С другой стороны, меня поразила разница между съемками и театром. На сцене все намного сложнее, но и чувство удовлетворения после каждого спектакля намного сильнее. Как и контакт со зрителями. А еще ты сразу видишь их отклик. Хотя и то и другое может быть классным, если рядом с тобой подходящие люди.

Если вы хоть немножко обо мне знаете, то наверняка в курсе, что цветистые благодарственные речи — это не мое. Но я очень благодарна каждому, кто пришел на спектакль. Играть перед полным залом людей, захваченных общим зрелищем, — это потрясающий опыт. Вовлеченная аудитория, которая ахает, замирает, смеется, — самая высокая награда для актера.

Спасибо вам.

Приглашенный эксперт: Уоррен Эллис[27].

26 марта 2012

За все годы работы в индустрии для взрослых я провела больше времени, общаясь с прессой и людьми в интернете, чем занимаясь сексом. Признаться, эта сторона звездной жизни стала для меня неожиданностью. Большинство интервью в индустрии довольно стандартные. Все хотят знать, какие позы мы предпочитаем, как давно мы работаем, что нас заводит и чем мы собираемся заниматься потом.

С массовой прессой общаться куда интереснее. Радиоведущие, репортеры из газет и журналов без пометки «18+» задают более вдумчивые вопросы. Им интересно, почему я зарабатываю на жизнь тем, что занимаюсь сексом на камеру, как к этому относятся мои родители, как наша работа влияет на отношение к женщинам в обществе, помогает ли она феминизму или наоборот (правильный ответ — ни то ни другое).

Они хотят поднимать темы, которые правда волнуют людей. Например, что важнее — использовать презервативы или вовремя сдавать анализы. Или то, как порно влияет на сексуальное поведение — причем не только тех, кто его смотрит (и тех, с кем они занимаются сексом).

Все, что я могу дать в ответ, — лишь моя точка зрения. Обычно она отличается от мнения тех, кто никогда не общался с секс-работниками. Когда я ее высказываю, журналистам хочется ее обсудить или даже оспорить. В итоге это превращается в метафорический волейбол, где игроки перебрасываются мнениями, пока одна из сторон не признает, что вторая права. А я знаю, что такое волейбол, — точнее, делала вид, что знаю, во время прошлогодних съемок порноремейка «Лучшего стрелка»[28]. Когда дело касается спорта, я не особенно убедительна, чего не скажешь о спорах про роль порнографии в формировании сексуальности. Тут я могу похвастаться определенными успехами.

Правда — понятие относительное. До XVIII века люди верили, что все вращается вокруг Земли. Даже Галилей не мог переубедить католическую церковь, и если посмотреть со стороны — забыв о всех преимуществах того, что мы сейчас считаем базовыми научными знаниями, — то наша планета действительно выглядит центром Вселенной. Одно из противоположных мнений может быть совершенно ложным с точки зрения науки, но оба они в равной степени истинны для людей, которые в них верят. История рассудила, что Галилей был прав, потому что до последнего дня своей жизни он упорно приводил доказательства, подтверждавшие его веру в гелиоцентрическое устройство мира.

Бывает, люди напоминают мне, что я говорила в самом начале карьеры, и меня поражает, чем я тогда думала. Оглядываясь назад, я понимаю, что многое упрощала или понимала превратно, потому что опиралась на неверную информацию или ложную логику. А ведь есть люди, которые сначала возражали мне, а потом соглашались. Похоже, не так важно, права я или нет. Важнее, насколько убедительно я могу отстоять свое мнение.

У политиков есть предвыборная тактика под кодовым названием «дипломатия улыбок». Ее суть не в том, прав ли ты, а в том, насколько обаятельно, подкупающе и уверенно в себе ты выглядишь, когда тебе тычут в лицо микрофоном. И тут напрашивается некоторый вывод. Сомневайтесь, задавайте вопросы. Не верьте всему, что я говорю, — или тому, что пишут в газетах, о чем рассказывают телеведущие и ваши любимые блогеры. Пересматривайте свои прошлые и нынешние взгляды. Только так можно расти и развиваться…

Или нет?

Патриархат!

22 декабря 2014

Куинс, четвертый час утра. На улице ниже нуля, на мне куча слоев одежды: шапка, три рубашки разных размеров, худи, пальто, ботинки, перчатки, плотный шарф на пол-лица, под брюками термобелье. Единственное, что из-под этого видно, — мои глаза и переносица.

Проходящий мимо мужчина оглядел меня и сказал что-то по-итальянски. Бла-бла-бла, белла[29].

Мое самое плотное знакомство с итальянским было на съемках фильма с Рокко Сиффреди, где мы с ним испробовали почти все доступные способы телосплетений. В конце сцены я забыла, что нужно дать камере снять его сперму у меня на языке, и проглотила ее. Зато там я достаточно набралась итальянского, чтобы отлично понимать, когда ко мне обращаются с явным сексуальным подтекстом.

То, что незнакомец из Куинса меня кэтколлил[30], подтверждали типичные причмокивающие звуки, которые вырвались у него изо рта. Хотела бы сообщить всем, кто считает эти звуки отличным подкатом, что их презирают даже мои кошки.

Когда он уже удалился от меня на метр, я не выдержала его цыканья и обернулась, что бы взглянуть ему в лицо. У меня искривились губы, и я уже была готова ткнуть в него пальцем с воплем: «Патриархат!» Для меня это способ напомнить себе, что «нормально» не значит приемлемо.

И тут подошел тот, кого я ждала. «Привет!»

Я подумала, как холодно на улице и во что может вылиться шумная перепалка на углу, где полно полицейских машин. И решила спустить все на тормозах.

А как-то потом человек, ради которого я тогда приехала в Куинс, отпустил комментарий, что харассмент на улицах провоцируют женщины в откровенных нарядах.

Адское пламя и социалистический секс.

10 сентября 2017

В Нью-Йорке есть бурлеск-труппа под названием «Васабасско». Раз в месяц они дают суперэкстремальное шоу «Клуб адского пламени», и в прошлые выходные я на него попала.

То, что творят эти женщины, — полный восторг. Плохие новости: шоу Нэсти Канастры[31] бьет прямо в цель. Да, мы, кажется, на всех парах летим в тартарары, но прекрасное лицо Сидни Деверо от этого не становится хуже, и чего оно только не выражает на сцене.

Как говорится, вся надежда на бесшабашный гедонизм.

Готовясь к первой встрече «Секс Лита»[32], я пролистала «Историю эротизма» Жоржа Батая. Я считаю, что для полного понимания его ранних порнографических работ важно ознакомиться с его философией.

В одиннадцатой главе Батай пишет: «Многие будут воротить нос от этой статистики, но неужели так сложно признать, сколько пользы мог бы принести «Отчет Кинси», посвященный Советскому Союзу?»[33]

Я не могла поверить, что ничего подобного не существует, и отправила мейл другу, который пишет о политике и обществе, включая сексуальность.

Он нашел книгу «общая сексопатология», выпущенную в середине 70‑х. И заодно упомянул, что в сербском языке есть отдельное слово для очереди из мужчин, готовых вступить в половой акт с женщиной.

Гэнг-бэнги[34] всегда вызывали во мне любопытство. Почему мы называем их именно так, а не «трахослэмом» или «членофуршетом»? Почему принимающая сторона чаще всего находится в подчиненном положении, а мужчины над ней нависают?

Что же это за сербское слово и насколько у него агрессивные коннотации? Может ли политическое устройство общества влиять на механику группового секса? Может, пора вернуться на Балканы.

Эмма Ливри[35] и билль № 1576[36].

15 декабря 2014

(Впервые опубликовано в журнале Dazed)

Недавно я заходила в «Блюстокингз»[37] на Манхэттене и вышла оттуда со стопкой книг. Одной из них была «Балерина: секс, скандал и страдания за маской совершенства» Дейрдре Келли. Она начинается именно так фривольно, как и обещает ее заголовок, а заканчивается дискуссией о том, что можно сделать в наши дни для соблюдения прав работников и как улучшить условия их труда. Где-то между этим автор довольно пространно излагает историю Эммы Ливри.

Впервые я услышала о Ливри еще подростком, когда много ходила в балетную школу. Она была настолько фантастически одаренной, что даже великую Марию Тальони назначили ставить для нее «Бабочку»[38], где Ливри досталась ведущая роль. Станцевав бабочку Фарфаллу, чьи крылья сгорают во имя хеппи-энда, Ливри в прямом смысле сгорела сама — во время репетиции «Немой из Портичи». Ее пачка вспыхнула от светильника, освещавшего сцену. Она погибла, потому что на дворе была середина XIX века и об антибиотиках еще никто не знал. Вот такой эффектный финал, который, впрочем, трудно назвать счастливым.

Я не уверена, чего именно добивался преподаватель, рассказав мне об этом случае. Возможно, пытался внушить мне признательность к достижениям современной медицины, а может, просто хотел поделиться важным моментом в истории балета. Главное, что я тогда усвоила, — это то, что Эмма Ливри, последняя из великих балерин эпохи романтизма, погибла самым Романтическим (с большой Р) образом, какой только можно представить.

(Давайте не будем отрицать, что Байрон и его компания были ходячей рекламой роскошного увядания.)

Лишь на середине «Балерины» я узнала, что за годы до смерти Ливри французские власти законодательно обязали театры обрабатывать костюмы танцовщиков и танцовщиц огнезащитным составом. Кроме того, я и понятия не имела, что некоторые балерины отказывались надевать такие пачки, потому что после обработки те теряли вид и становились слишком тяжеловесными, разрушая весь неземной эффект, ради которого танцовщицы столько лет убивались на тренировках.

Хотя Ливри своими глазами видела, как одна из ее коллег чуть не погибла в огне, она вместе с другими балеринами не раз писала в Парижскую оперу, требуя отменить огнеупорные пачки. «Я настоятельно прошу разрешить мне танцевать все премьеры в обычной балетной юбке и беру на себя всю ответственность за последствия этого решения», — заявляла она.

Даже после того, как у Ливри обгорела треть тела и ей пришлось вынести мучительные процедуры (раны обрабатывали лимонным соком), балерина не изменила свое мнение. Она признала, что огнеупорная пачка могла бы спасти ситуацию, но по-прежнему настаивала, что ни за что бы ее не надела, доведись ей танцевать снова.

Игра в театре, как и съемки в фильмах для взрослых, похожа на попытку усидеть на двух стульях: с одной стороны, нужно продемонстрировать свое мастерство, а с другой — реализовать режиссерскую задумку. В список возможных побочных эффектов у балерин входит задорный хруст суставов с раннего возраста, а то и одна-другая сломанная кость. Если же ты снимаешься в порно, вполне вероятно, что от тебя отвернется семья, близкий круг, да и общество в целом, — а потом будет непросто найти другую работу.

У обеих профессий есть возрастной потолок — как правило, это 35 лет. Люди рискуют и жертвуют всем ради призрачного шанса на успех. И даже если этого успеха удается добиться, длится он ничтожно мало.

Выбрать одну из этих профессий — значит осознавать определенные последствия и даже возможность еще более тяжких травм. Все мои жертвы во имя работы были добровольными, хотя и не перестали от этого быть жертвами. И я бы предпочла, чтобы мне оставили свободу самостоятельно решать, на какие риски я готова идти и какие меры предосторожности нужны в каждой отдельной ситуации.

Пока я читала «Балерину», я пыталась найти хотя бы одного актера фильмов для взрослых, который выступал бы за билль номер 1576 и был готов мне рассказать почему. Этот калифорнийский законопроект — один из целого списка инициатив местных властей, призванных обязать порноактеров использовать презервативы на съемках. И все это несмотря на гору отзывов, в которых актеры просят оставить им право самостоятельно выбирать способы защиты. Я так и не нашла ни одного сторонника этого билля, не говоря уж о том, чтобы кто-то был готов это открыто обсуждать.

Меня поразило, насколько похожими были реакции танцовщиков Парижской оперы и калифорнийских порноактеров на попытки регулировать их работу извне. Вероятно, новые факты о судьбе Эммы Ливри могли стать для меня предупреждением — но они не стали, и мое мнение об использовании барьерной контрацепции на съемках не изменилось. Я лишь пришла в восхищение от того, насколько Эмма Ливри была предана своей работе.

Безусловно, я не считаю, что под порнографию нужно выделить отдельную секцию в Лувре, но твердо убеждена, что видео для взрослых — это разновидность искусства. В конце концов, в США этот вид деятельности находится под защитой Первой поправки. Порнография — это массовый жанр, она апеллирует к одной из базовых человеческих потребностей. Чаще всего в погоне за выгодой индустрия обслуживает самые примитивные запросы, но время от времени порождает и бессмертные шедевры. Вспомните Бетти Пейдж, которая снималась в порнографических по тем временам картинах. А сейчас ее образ считают нормальным печатать на кружках и магнитах на холодильник.

Точно так же, как Эмма восстала против топорщащихся юбок, убивающих иллюзию ее невесомости, я отвергаю идею принудительной барьерной контрацепции — потому что все сопутствующее мешает мне показывать класс. Если бы члены французского правительства прислушались к танцовщикам, о которых они так пеклись, то могли бы найти и какие-то другие способы обеспечить их безопасность. Например, отодвинуть светильники на полметра вперед или сделать для них ограждения. Возможно, главная мораль в этой истории — это то, что танцовщики и актеры лучше знают, как им делать свою работу. И по-настоящему помочь им можно только одним способом — в первую очередь учитывать их интересы.

Париж.

23 января 2015

Мы с режиссером встретились за завтраком перед примеркой. На нем был бархатный костюм глубокого синего цвета, и он ему удивительно шел. Возможно, спасало и то, что в такую погоду любая плотная ткань казалась уместной.

Потом один из продюсеров прогулялся со мной по окрестностям. Я огляделась с моста через Сену и убедилась, что Центр Помпиду по-прежнему напоминает водоочистное сооружение, вывернутое наизнанку. Заметила одинокий дом, увитый зеленой растительностью в духе ар-нуво. Такой красивый, что им можно было любоваться вечность.

Еще один продюсер прокатил меня мимо статуи Республики, которая тогда вся была увешана плакатами «Я/Мы "Шарли Эбдо"»[39]. И хотя масштаб двух трагедий несопоставим (и я не призываю их сравнивать), я подумала: а что, если бы нашу статую Свободы завернули в транспаранты в поддержку Эрика Гарнера?[40] В какой бы стране мы тогда жили?

Потом первый продюсер вернулся и повел меня ужинать. По столам и полкам своевольно лазила серая беспородная кошка, которая в итоге свернулась клубочком у меня на коленях. Когда принесли еду, я скормила ей несколько кусков мяса, а потом чесала под подбородком, а та мурлыкала.

Утром я высунулась из окна покурить. С подоконника дома напротив свисали сиреневые трусы в полоску, а за ними возвышалась облупленная стена, покрытая грязью — с которой мы, кажется, были ровесницами.

Париж: бонусный выпуск-сюрприз.

30 января 2015

Я пошла встретиться с Джессой, давней подругой из Филадельфии, с которой мы не виделись с 2009 года. Мы перестали общаться, когда я в очередной раз перебралась в Лос-Анджелес. Вскоре она уехала в Европу. Перед моим приездом мы списались и договорились встретиться в кафе. И вот мы уже визжим, обнимаемся и пытаемся рассказать друг другу все, что случилось за это время. Она сейчас потрясная татуировщица — я имею в виду, что она круто выглядит и делает потрясающие татуировки.

В районе, где я поселилась, из дверей то и дело выглядывали взрослые женщины в кружевном белье с контрастной вышивкой, в чулках и шубах из темного меха. На них были широкополые шляпы и ярко-красная губная помада. Мне сказали, что это уличные секс-работницы. Многие одаривали меня искренней улыбкой.

В то утро, которое должно было стать последним перед отъездом, красивый мужчина принес мне эспрессо и выпечку в постель. Мне хотелось запустить руку ему в волосы и перебирать их вечность. Как я уже успела пожаловаться давнему приятелю, сложно было с ходу понять: он флиртует или просто француз.

Как выяснилось, он все-таки флиртовал.

Еще с ним было классно целоваться. Поначалу слегка прикасаясь губами к моим, он терпеливо ждал, пока я войду в ритм, и подхватывал. Когда его губы скользнули к моей шее, а пальцы — к вагине, я кончила — и еще раз, и еще, а может, просто не прекращала. В любом случае это было упоительно. Когда его пальцы были во мне, а губы между моих ног, я пережила один из самых ярких оргазмов в своей жизни — кажется, такие шаблонно называют «маленькой смертью».

Стянув с него брюки, я обнаружила гладкую мошонку и роскошно сложенный член. Я скользнула по нему языком, оставив полоску слюны, затем обхватила его рукой — и двигала ею до тех пор, пока его сперма не брызнула мне в рот.

Париж был изумительно вкусным.

В вагоне метро женщина толкала речь о расизме пассажирам, которым некуда было сбежать. Мое мизерное знание языка не позволяло понять, о чем именно она говорит, и для меня все это звучало как заслуженно гневная песнь.

Рейс отменили из-за снежной бури. Так начались мои вынужденные каникулы — с разрядившимся ноутбуком, без зарядки и с кое-как работавшим мобильным интернетом. С другой стороны, стыдно жаловаться на то, что ты застряла в Париже, особенно если у тебя нет проблем с глютеном.

Я проснулась от того, что началась менструация, и ринулась на улицу в поисках аптеки.

Джесса набила мне татуировку с надписью «Негативное влияние на общественное здоровье». Это цитата из решения апелляционного суда девятого округа поддержать Меру Б[41] — закон, побудивший меня задуматься о политике и начать писать. Теперь он со мной навсегда.

Я считаю, важно помнить, что я почувствовала, читая этот документ, согласно которому для части планеты я и все секс-работники всегда будут не более чем разносчиками заболеваний и социальных язв.

Игла тату-машинки слегка покалывала, больно стало лишь ближе к середине грудной клетки. Куда неприятнее было потом — когда еще несколько часов казалось, будто я жутко сгорела на солнце. В ответ я набила ей на лодыжке маленького пиксельного кота.

Утром по-настоящему последнего дня в этой поездке я прошла по площади Пигаль[42]. Мне очень нравится, какими пустынными и заброшенными выглядят кварталы красных фонарей до того, как в них начнет кипеть жизнь. Вечерами они мне тоже нравятся, но совсем по-другому.

Мой незапланированный визит в офис Дорселя[43] прервал срочный звонок: рейс наконец объявили, и нужно было срочно ехать в аэропорт.

Я вернулась в квартиру и наскоро побросала вещи в сумку. Красивый мужчина зашел попрощаться, пока я ждала такси. Переступив порог, он тут же схватил меня в охапку и проник языком мне в рот. Я захлопнула дверь ногой, не прерывая поцелуя.

Еще одно клише из кино.

Мы повалились на кровать; сжимая мои ягодицы ладонями, он двигал бедрами, вжимая их в мои, пока я не кончила, застонав ему прямо в ухо. Все было в крови, но толком помыться мы бы уже не успели — как и потрахаться.

Я успела пройти паспортный и таможенный контроль — и даже поесть до того, как закрыли посадку.

Неспешная переписка.

3 января 2015

Я взяла белую блузку (Balenciaga, осень — зима 2012, куплена ва мегараспродаже в «Бергдорфе»[44] за $40), и черным маркером написала на ней первые несколько глав из «Истории глаза» Батая. Мне просто хотелось, чтобы на свете была такая вещь и я могла надеть ее на Adult Entertainment Expo[45]. После выставки она пахла так, будто побывала в Вегасе: прокуренным бонгом, тошнотворным шлейфом инжирового масла и спрея для тела с запахом фрезии из пригородного супермаркета, нервным потом тысячи перевозбужденных порнопотребителей.

Поэтому я закинула блузку в стиралку и поставила деликатный режим стирки в холодной воде. Из барабана я достала нечто в потеках чернил; и хотя этому наряду смерть была к лицу, я решила, что сгубить его все же должна не чистка, а постепенное загрязнение.

Я исправно носила блузку еще пару лет. Надписи на плечах выцвели, а подмышки пожелтели — теперь уже от моего нервного пота. На подоле осели разводы грязи. Я не сомневалась, что рано или поздно ее заменструалю*, — это неизбежно случается, когда люди с нерегулярным циклом носят белое.

(*Да, я написала «заменструалю». Это моя книжка, и я могу издеваться над языком как захочу.)

Этой осенью один друг подарил мне некий переплетенный бумажный объект, изданный ограниченным тиражом. Он стал еще более уникальным после того, как его страницы встретились с парой коктейлей. В длинном списке подарков этого человека Вселенной и мне (прямых или косвенных) этот был самым бесценным.

Дочитав девственный экземпляр его новой книги и поставив рядом с оскверненным, я взгрустнула, что мне нечем ему ответить. Тут мне вспомнилась его строчка о женском теле, оставляющем кислотные следы на одежде, и меня осенила безумная, но единственно верная идея. Вот что нужно сделать.

Блузка отправилась в конверт, а конверт — по его адресу. Шли недели, но ответа все не было. Я гадала, в чем дело: посылка потерялась или я перегнула палку? И тут мне пришел от него мейл с аудиофайлом. Я написала Клейтону Кьюбитту сообщение в духе «ты не поверишь, что только что произошло», но он напомнил, что у нас с этим персонажем и так были очень странные отношения.

С тех пор прошло два месяца, но это mp3-сообщение так и лежит нетронутым. Сам факт его существования и все, что оно потенциально в себе таит, приводят меня в такой трепет, что я не могу справиться даже с мыслью его послушать. Как будто я растекусь, или меня порвет на кусочки, или и то и другое сразу.

Кровь, пот и чернила, что тут еще скажешь. Да здравствует грязь.

Орал.

7 июня 2016

Филадельфия, под столом в ночном клубе. Мы еще те вдохновенные шлюхи, и то, что мы вытворяли вдвоем на работе, было куда порочнее, чем идти потом домой вместе.

Бербанк, Калифорния, водительское кресло припаркованного автомобиля. У меня в первый и, возможно, в последний раз возник порыв заняться друг с другом оральным сексом.

Делавэр — чей-то подвал, на диване. Показалось (и оказалось), что это куда интереснее, чем провести еще один вечер, играя в бильярд.

Бруклин, Нью-Йорк, кровать. Его день рождения. Я была в белье с бантиками — да мне так захотелось.

Мацуэ, Япония, переделанный контейнер для перевозки грузов. В моей крови слишком много сётю[46], рано утром на поезде, и мы не придумали более эффективного способа вызвать рвотный рефлекс.

Вирджиния, поезд «Амтрака», туалет. Это так напоминало случайный секс, описанный Эрикой Йонг[47], разве я могла устоять?

Париж. Франция, его офис, два часа ночи. Он привез меня туда на мопеде. Я отсосала ему на кушетке — сделать это на его рабочем кресле было бы жутким клише.

Ред-Хук. Бруклин. Нью-Йорк. Я подумала, что мои губы на его члене отлично дополнят мой палец в его заднице. Угадала.

Площадь Риттенхаус, Филадельфия, переулок. Маловероятно, но нас все же могли застукать. Контролируемый риск — моя страсть до мурашек.

Вест-Виллидж, Нью-Йорк, съемная квартира. Последний день мая. Я уже знала, что жидкость, поблескивающая на головке его члена, так хороша на вкус, что можно на нее подсесть.

Белград. Сербия, постель. И хотя в этот день мы закончили съемки и я выписала ему чек, мне хотелось лишь одного — сосать Микки Моду так, будто я на работе.

Члены.

16 января 2015

Пару недель назад я сказала: «Невозможно вежливо объяснить человеку, что тебе не особенно важно, насколько у него большой или крепко стоящий член». Это восприняли как реакцию на непрошеные дикпики, но тех, кто их отправляет, я просто мьючу или блочу. Не важно, в твиттере или в телефоне, — если никак нельзя свернуть нежелательное общение, я лучше вообще не буду ими пользоваться. На самом деле я имела в виду застенчивые и нерешительные пенисы. Члены людей, убежденных, что они должны на-гора выдавать каменную эрекцию при малейшем намеке на сексуальное желание у партнера. Людей, которые истово извиняются за то, что считают оскорблением моих чар. За то, что, как они опасаются, не оправдывают мои самые скромные ожидания.

Эти сложносочиненные членоносцы довольно часто встречаются в дикой природе. И я каждый раз в замешательстве, как им донести, что на досуге мне плевать на размер.

Твердый член — это не какой-то ключ к приятному или полноценному сексуальному контакту. У меня вот вовсе нет члена, и тем не менее я как-то умудряюсь доставить себе кучу удовольствия, когда захочу. Проникновение члена внутрь тела повышает всевозможные риски, связанные с сексом. Презерватив может порваться, а дальше будет целая куча незапланированных анализов на ЗППП и визит в аптеку за постинором. Да даже если он не порвется, потом целый день внутри все зудит из-за латекса — а я это терпеть не могу.

Когда эти люди, наделенные мужским телом, впадают в панику, я говорю: «Все в полном порядке. Если твой член надумает продемонстрировать, что готов к вагинальному сексу, будет недурно. Но мы и без этого найдем чем заняться». Обычно они отвечают: «Ты такая милая», — но ни капли не верят и начинают стрессовать в два раза сильнее. Входят в полный ступор. То, как они цепляются за стереотипы о гетеросексе, в итоге ставит под угрозу всю их маскулинность.

В моей постели единственный человек, которого волнует полувялый или совсем вялый член, — это его обладатель. Я так ни разу и не смогла подобрать слова, чтобы доходчиво передать, что мне все равно.

Так было всегда. Мужчина, который бурно реагирует на мои губы и руки, весь скукоживается, стоит ему самому предложить сунуться мне в вагину. Темно-лиловая головка прячется в складках кожи, протестуя против его слов. Он начинает извиняться, объясняться, но потом спрашивает, можно ли ему спуститься ниже.

Моя спина выгнута, а дрожащие ноги обвиты вокруг его шеи. Два его пальца уверенно (но не грубо) проникают в меня, стимулируя переднюю стенку влагалища. Его язык нежно ласкает мой клитор. Вот что я имею в виду, когда говорю «кому вообще нужен член».

Дразнилка.

14 февраля 2015

У меня пока что не выходит никаких новых видео, так что я прекрасно понимаю: все мои рассказы об откровенных съемках выглядят издевательством.

Но мне нравится (немного, но все-таки) вас поддразнивать.

В планировании съемок есть и еще кое-что. Мне нравится объяснять оператору, какую энергетику и эстетику я хочу донести. Обожаю подстраивать графики так, чтобы на съемках был нужный актер. Так я чувствую себя боссом.

Пиздатым боссом.

На прошлой неделе я пробиралась по слякотным нью-йоркским улицам и угодила каблуком в непреодолимый кусок льда. Я шла на съемку для одного из глянцевых журналов. Все члены команды, за исключением визажиста, были студентками колледжа.

У них была раскадровка. Для журнальной съемки. Меня поразил их уровень организованности и профессионализма.

В конце дня я шла пешком до Виллиджа, по лицу хлестал ледяной дождь. Я подумала, что если эти ребята — наше будущее, то это восхитительно светлое будущее.

Ни у одного из проектов, которые я сейчас обсуждаю, еще нет даты выхода.

В медиапроизводстве вечно плавающие дедлайны. Можно все снять, но дата выхода будет зависеть от загруженности редакторов, издания — и, как в случае с моими откровенными видео, — от того, сколько времени займет перевод платежа.

Поэтому чаще всего разговор о работе выглядит так:

— Чем занимаешься?

— (Название проекта.)

— Когда выйдет?

— Зависит от того, когда будет __ и __.

— А когда будет __?

— Хороший вопрос. Трудно сказать.

Мерзости и радости.

21 июля 2015

Чертову прорву дней назад — примерно 362 — Фиона Данкан попросила у меня интервью про язык порноиндустрии.

Меня занимает семантика секса, к тому же, судя по твиттеру, Фиона была очень милой, так что мы созвонились. Во время разговора она отметила, что при поиске порно очень не хватает возможности отмечать нежелательные ключевые слова — например, «школьница», «лобковые волосы» и «тройничок» минус «искусственные сиськи» и «животик».

Это заставило меня задуматься, сколько людей до сих пор шерстит магазины одежды, хотя можно просто набрать в поиске «голубой батист» плюс «короткие рукава» и «свободная посадка» минус «выше $100».

Когда мы в очередной раз увиделись с Кэйден[48], она упомянула, что для ребенка каждое впечатление в новинку и чем старше мы становимся, чем лучше узнаём мир, тем меньше нового нас ждет на пути — и поэтому ощущение новизны так высоко ценят.

Некоторые люди ищут порно, вбивая длинные и обстоятельные поисковые запросы в браузере. Это помогает найти ровно то, что нужно, но сильно снижает шансы наткнуться на что-то неожиданное. Некоторые люди ценят приятные сюрпризы. Они так же точно знают, чего не хотели бы видеть. Но таких пунктов слишком много, и они очень индивидуальны.

Одно вызывает у них отвращение, а другое — восторг.

Когда мы разрабатывали первую версию Trenchcoatx 1.0 (то, как выглядел сайт с середины июля 2015 года; бета-версию я даже не хочу вспоминать), я спросила нашего нового веб-дизайнера, может ли он сделать на сайте исключающий поиск по ключевым словам. Он сказал «да».

В итоге я днями напролет сидела дома, ставя к каждому загруженному видео все возможные теги, которые только могла придумать: анилингус; волосы в подмышках; эякуляция: на лицо, вульву; пенис, обрезанный и нет; три длины интимной стрижки; грудь: искусственная или натуральная.

Вышел довольно длинный список, но он все равно не мог быть исчерпывающим без отзывов пользователей. Скорее всего, продолжать его можно до бесконечности.

Мы гордимся, что нам удалось ввести на сайте две новые функции: Защиту от Мерзости и Усилитель Восторга. Каждый зарегистрированный пользователь может выбрать из списка тегов то, что вызывает у него отвращение и что приводит в экстаз. Есть опция полностью скрыть всю «мерзость», пока вы залогинены, или получать предупреждение, что в том или ином видео есть что-то из этого списка. А ролики, которые могут привести вас в восторг, будут выпадать первыми.

Скажите, классно?

Мы не стали называть это защитой от триггеров, потому что нельзя предугадать, что вас триггернет: есть довольно очевидные вещи, а есть совершенно непредсказуемые. Мы не можем гарантировать, что зрителей никогда ничто не покоробит. Но мы создаем более безопасное пространство, где люди смогут искать материалы для взрослых без лишних опасений.

И я рада, что у меня есть повод лишний раз углубиться в семантику секса.

Тьюбы против торрентов.

4 марта 2015

Затраты на съемки и необходимость их отбивать, чтобы снимать дальше, не говоря уже о карьерных перспективах, — безусловно, важная тема. Но меня куда больше интересуют этические аспекты пиратства.

Порноиндустрия уже много лет находится в затяжном пике: бюджеты режут, гонорары актеров и актрис не особо растут, а вот уровень инфляции — очень даже. На место людей, с которыми ты работал годами, приходят неопытные новички, согласные на зарплату пониже. Все это не может не сказываться на качестве фильмов.

Проще всего обвинить во всем онлайн-пиратов: люди все реже платят за порно, и это ведет к сокращению бюджетов на съемки. Но не все так просто.

Давным-давно, когда интернет напоминал мир Дикого Запада, а фильмы продавали на видеокассетах в офлайн-магазинах, цены тоже были дикими. Точнее, их задирали до предела — потому что все понимали, что у покупателей нет выбора.

Но постепенно интернет становился вое более доступным, и студиям пришлось считаться с новым цифровым рынком. Крупные компании были вынуждены самостоятельно заниматься распространением своих фильмов в сети или же продавать права на свои бэк-каталоги[49] за бесценок.

Появилась масса теневых бизнес-практик, включающих скрытые аддоны — дополнительные платные опции, на которые пользователей подписывали по умолчаяию и от которых надо было специально отписываться (совсем как Columbia House[50], которая широко использовала такую систему). Могли даже дважды списать деньги.

В книге «Бивер-стрит: история современной порнографии» Роберт Розен описывает аферу, в которой был замешан эротический журнал Нigh Society. Для доступа к бесплатному контенту пользователям нужно было подтвердить свой возраст, введя данные кредитной карты, — после чего с них автоматически списывали по 60 баксов в месяц.

Конечно, эти бизнес-схемы, от хитрых до откровенно мошеннических, процветали не только в порноиндустрии. Финансовые пирамиды существуют с 20‑х годов XX века, и все знают, как сложно отменить подписку на продукты вроде Enzyte и Proactiv[51]. Но на задворках порноиндустрии любая грязь выглядит еще гаже.

В середине 2000‑х появились бесплатные «тьюбы» с тоннами порнороликов, и аудиторию просто порвало от восторга. С этих людей нещадно драли деньги, они привыкли, что, указав данные кредитки на сайте, могут стать жертвами мошенников. Учитывая все риски, связанные с платным просмотром порно, сложно винить их за то, что они выбрали краденые и бесплатные видео.

В статье 2011 года, опубликованной в журнале New York, говорилось, что за год до этого некий Фабиан Тилльман купил компанию Mansef и объединил принадлежащие ей сайты с видеороликами и другие активы, создав новую компанию под названием Manwin[52].

Только вдумайтесь: Manwin. Мужчина. Побеждать. Название прямо сочится патриархатом.

Пользователям этих сайтов разрешалось загружать на них все, что им вздумается, включая ролики других компаний, защищенные авторским правом. Этот поток бесплатного порно позволил Manwin привлечь огромное количестве трафика.

Как известно, за просмотр материалов на бесплатных сайтах (будь то блоги, новостные агрегаторы или порнотьюбы) зрители платят кликами. Потребителям это ничего не стоит, разве что приходится потратить немного энергии, чтобы пошевелить пальцем, а вот сайт получает от этого деньги.

Manwin использовала этот трафик, чтобы продавать рекламные места тем же компаниям, у которых крали ролики. И они платили за баннеры кучу денег. После этого Manwin стала скупать компании, которые помогла обесценить, — например, студию Digital Playground, с которой я сотрудничала несколько лет. Полагаю, что самые злостные капиталисты назвали бы политику Manwin высшим пилотажем.

Между торрентами и тьюбами, на мой взгляд, есть огромная разница. В том, что касается порно, они демонстрируют диаметрально противоположный подход к бесконечному круговороту онлайн-контента.

Торренты вроде Pirate Вау борются за свободное распространение информации и свободу слова, размещая наряду с развлекательными авторскими материалами сливы, разоблачающие действия правительств и корпораций. Один из основателей Pirate Bay, Петер Сунде, открыто высказывался против принятия законов вроде SOPA и РIРА[53].

Большинство тьюбов, за исключением WoodRocket и PornTube, сейчас принадлежат Manwin (теперь она называется MindGeek). Эта сеть очень напоминает монополиста, разрушающего рынок. Многие из ее подразделений используют тактику «или договоримся, или мы вас засудим», целенаправленно преследуя людей, загружающих видео, и заставляя их платить втридорога за увиденное. Для этого есть названия — патентный троллинг[54].

Угадайте, какой способ пиратства моих работ мне ближе. Я сейчас сама начинаю снимать, продюсировать и выпускать порно, и мне бы очень хотелось, чтобы у Creative Commons[55] была лицензии «Атрибуция — Некоммерческое использование - ShareAlike[56] - НикакихТьюбовТолькоТорренты». Но вместо нее пока пусть будет это эссе.

Было бы здорово, чтобы за «Натуралистичные изображения» заплатило достаточно людей и я смогла бы снимать что-то подобное и дальше. Но я не верю в патентный троллинг и в закручивание гаек. Пусть люди делают гифки, скриншоты и клипы (только не забывайте, что права на музыку принадлежат Скипу Шайри) и делятся ими с миром, просто не продавайте их и обязательно указывайте авторов. И во имя всего порочного и развратного, держитесь подальше от чертовых сайтов Manwin/MindGeek.

Пережить автозагаропокалипсис[57], часть 1.

1 февраля 2017

Уже более десяти лет в мою работу входит общение с интернетом — в самом широком смысле. Я читаю все, что мне пишут (правда, не на все отвечаю): каждое сообщение на Myspace, электронные письма и твиты, где меня тегают. Я полагаю, что рассказ незнакомого человека о самодиагностированной изнуряющей диссоциации заслуживает не меньшего внимания, чем претензии со стороны моего сообщества, — например, в отношении тех или иных моих высказываний. Я считаю, что раз уж я открыто излагаю свои мысли, то было бы честно услышать, что люди об этом думают. И, черт побери, мне пришлось за это поплатиться.

Получить сообщение, которым кто-то хотел тебя ранить, конечно, не то же самое, что оказаться в одной комнате с орущим на тебя человеком. Но это ощущения из одной категории. Все эти отдельные комментарии постепенно собираются в целую кучу, особенно когда тебе пишут их каждый день. К тому же они перемешиваются с важными сообщениями, которые нужно читать по работе (чтобы было чем платить за жилье), или чтобы организовать акции протеста, или чтобы поддерживать связь с друзьями и близкими.

И вот эта куча начала погребать меня под собой. Выяснилось, что мерзкий твит какого-то случайного человека с другого конца света, который никогда не привел бы свои угрозы в исполнение, все равно способен попасть в больное место и разбередить раны из прошлого, в том числе от серьезных угроз. В итоге, стоило мне открыть ноутбук или включить телефон, я тут же переходила в режим агрессивной защиты или панической капитуляции.

Мне пытались помочь; с дальней полки достали, стряхнув пыль, старое доброе «собака лает, караван идет». Советы игнорировать [прочерк] или не думать о [еще один прочерк] сыпались на меня, как конфеты на Хэллоуин в благопристойном пригороде США. Все, что я могла ответить, — это отчаянное: «Я БЫ С РАДОСТЬЮ, НО КАК?»

Знаете феномен «не думай о розовом слоне»?

Я пыталась представить, как все мои неразрешимые тревоги уплывают вдаль, словно облака. Воображала, что это листья, которые опадают в ручей и их уносит течением. Когда я пожаловалась своему партнеру, что все это не помогает, он ответил, что гонит от себя лишние мысли словами «Это лишние мысли». И я такая: «НУ КЛАСС, НО ВЕДЬ ОНИ ВСЕ РАВНО ВОЗВРАЩАЮТСЯ».

(В то время я часто использовала капслок, ощущая себя между молотом «Да-да, нужно беречь себя» и наковальней «И как, блин, это сделать?»).

Тогда он сказал: «Ну да, вся штука в том, что эти мысли вернутся, надо это просто принять и снова вспомнить, что это лишние мысли». Так я перестала переживать, что не могу раз и навсегда выкинуть что-то из головы. После этого стало немного проще (и не так эмоционально затратно) откладывать эти раздумья на потом — когда с этим можно будет что-то сделать.

В конце концов один друг посоветовал мне прочитать «Черного ягненка и серого ворона» Ребекки Уэст. Это нелегкое чтиво, и к нему стоит относиться с определенной долей скепсиса, но среди этих тысячи с лишним страниц нашелся самый полезный ответ на вопрос «НО КАК?». Не пытайтесь вычеркнуть плохое, просто добавляйте хорошее.

Иными словами, когда от плохого невозможно избавиться, сконцентрируйтесь на хорошем — и это даст вам необходимую передышку.

У каждого человека «хорошее» разное и возможности тоже. Вот мой список: коты плюс лазерная указка, полежать в горячей воде (тут 50/50 — или поможет, или усугубит), потрахаться, сшить из обрезков какие-нибудь дурацкие декоративные штучки в подарок друзьям.

Очень важно держать свой мозг в узде и абстрагироваться от источника стресса. Потому что если не давать себе отдых — и бросаться с одной амбразуры на другую, — то откуда взять силы, чтобы выиграть всю войну?

Дружеская любовь.

14 сентября 2017

Я так счастлива, что Ф. в это ввязался. Я хотела написать тебе раньше, но видела в интернете, что ты сильно загружена серьезными политическими делами. Мне не хотелось влезать в твою жизнь, учитывая все, что в ней и так творилось.

Когда Ф. обратился ко мне и спросил, не хочу ли я с тобой поговорить, я ответила так же, как отвечала уже не один месяц: «Только если она захочет сама».

Не хотелось устраивать сцену прямо в разгар дня рождения Молли. Я видела, как он подошел к тебе на другом конце комнаты и спросил, не хочешь ли ты присоединиться ко мне на кухне.

Когда ты кивнула, мое лицо исказила уродливая гримаса счастья — искренняя и потому ужасно нефотогеничная.

Было такое ощущение, что мы в финале драмы телеканала Lifetime[58] о друзьях, которые сто лет не общались. Полагаю, одно это говорит о том, как безмерно я по тебе скучала.

Один мудрый писатель-фантаст однажды сказал что-то вроде: «Реально то, что не перестает существовать, когда ты на него не смотришь». Ты не исчезла — и это стало для меня приятным сюрпризом. Мы не перестали существовать.

Я знаю, что в прошлом году ты сделала все возможное. Умом я всегда это понимала, мне просто потребовалось слишком много времени, чтобы полностью это осознать. Плыву домой и с нетерпением жду новой встречи, чтобы толком поговорить.

Люблю, обнимаю, целую. Я так счастлива, что ты снова есть в моей жизни.

В дорогу со Стоей.

1 марта 2018

(Опубликовано в Hustler)

С фотографом Стивом Прю у нас творческие отношения, которые вылились во множество разворотов глянцевых девичьих журналов, фотосессии для эротических сайтов и кучу закадровых съемок. Мы даже издали совместную фотокнигу.

Бо́льшую часть последних шести лет мы вместе снимали квартиру. Когда я попыталась восстановить свои отношения с Лос-Анджелесом и потом спешно свалила домой в Нью-Йорк, к его автобусам и небоскребам, именно Стив перевез на грузовике все мои вещи, моих котов и меня лично — через всю страну.

Я выросла на юге США, и для меня путешествия были привычным делом. Южане запросто могут запрыгнуть в машину, чтобы сгонять в какое-нибудь примечательное место — или просто проведать родственников — в трех штатах от дома.

Когда живешь рядом с океаном, начисто забываешь, что есть и какая-то другая Америка. Например, поселившись в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке, очень быстро начинаешь говорить о всей остальной стране как о расстоянии, которое нужно преодолеть на самолете, — ну или вообще перестаешь о ней говорить.

Отрезвляющие результаты прошлогодних президентских выборов напомнили всем нам, насколько у нас разношерстная страна. Во всем: по части и политики, и религии, и идеологии. Все эти призывы вернуть Америке былое величие только вызывают тоску по вещам, которые символизируют, скажем так, более умиротворенную и расслабленную Америку. А что может быть более американским, чем придорожные туристические достопримечательности и полная обнаженка?

Итак, представляю вашему вниманию своего рода открытку из дотрамповских времен: сагу о нашем великом путешествии через всю страну.

Мы покидаем Калифорнию и въезжаем в Аризону. Придорожные знаки гласят: «Добро пожаловать в Штат Большого каньона». Мы решаем проигнорировать эту двусмысленную расщелину, по которой струится влага, и вместо этого сразу направляемся в Тумстон[59]. Завтракаем в «Айхопе»[60] с их коричневыми столиками, слегка липкими от остатков полузасохшего сиропа.

Выехав на шоссе номер 80, проезжаем мимо съемочной площадки (или вроде того): в паре метров от обочины стоят огромные прожекторы и запыленные трейлеры. Интересно, это документалка или инди-фильм?

Тумстонский корраль О-Кей с легкой руки Голливуда считается местом легендарной перестрелки между братьями Эрп, Доком Холлидеем и какими-то бандитами, которые именовали себя Ковбоями. Это буквально суть вестернов: это событие отложилось в общественном сознании благодаря фильму 1957 года «Перестрелка у корраля О-Кей».

Стычка на самом деле произошла в нескольких зданиях от корраля, но «Перестрелка на пустыре за Фремонт-стрит» звучит так себе.

Я наспех крашу ресницы, смотрясь в зеркало заднего вида, и вылезаю на тротуар. Встав рядом со знаком «Историческая достопримечательность», я задираю рубашку, сверкнув голой грудью. У нас нет времени на реконструкции, и хотя этот сеанс эксгибиционизма приятно щекочет нервы, я спешу оттуда убраться, пока нас никто не поймал. Нам придется развернуться и отступить, чтобы выехать на федеральную трассу номер 10.

Когда мы снова подъезжаем к прожекторам, я понимаю три вещи: во-первых, это не съемки, а КПП у мексиканской границы, во-вторых, мы в грузовике для переезда, а в-третьих, в его бардачке — щедро врученная нам на дорожку калифорнийская марихуана. Мы сбавляем скорость, я выкидываю травку в окно и поспешно прикуриваю сигарету в надежде замаскировать запах.

Офицер интересуется, откуда мы, куда направляемся и кем приходимся друг другу. Ситуация стремительно ухудшается: чем больше я пытаюсь ему объяснить, тем больше у него округляются глаза. Чем больше он теряет нить разговора, тем больше деталей я на него вываливаю.

В итоге он тяжело вздыхает и велит нам проезжать. Стив говорит, что я Принцесса-Единорожка-Которая-Слишком-Много-Болтает, и рекомендует задуматься о карьере контрабандистки. Я отшучиваюсь, что и так снимаюсь в порно и однажды сбежала с цирком. «Тебе что, этого мало?»

Из переносок с котами доносится дикий вой и скрежет, как на нойз-концерте.

По краям дороги периодически попадаются лавки, торгующие украшениями с бирюзой. Мы проезжаем знаки, приветствующие нас в «завороженном краю». Пейзаж и правда мистический: посреди бескрайней пустыни стоят огромные валуны, устремленные в небо.

Полагаю, завороженность — это когда тебя похищают инопланетяне или когда ты в принципе веришь, что это возможно.

Розуэлл, штат Нью-Мексико, находится неподалеку от места падения неопознанного летающего объекта. Это случилось в 40‑е, до сих пор подпитывает разные конспирологические теории и манит всех, кто верит в инопланетян. Многие местные предприниматели охотно наживаются на этой тяге к внеземным цивилизациям, научной фантастике и китчу.

К Розуэллу можно добраться по извилистой горной дороге. Внезапно каменистый пейзаж сменяется яркой зеленой растительностью. Ближе к ночи начинает накрапывать. А потом начинает лить дождь.

Утром мы пытаемся найти гигантскую летающую тарелку (не ту, где «Макдональдс»), чтобы сделать на ее фоне отменные кадры с голой задницей. Впрочем, погода отвратительная, и, прочесав пару чересчур широких розуэлльских улиц, мы бросаем идею сделать эпичную съемку на пленэре и гуглим список крытых достопримечательностей.

В итоге мы решаем устроить сеанс эксгибиционизма в библиотеке Международного музея НЛО — единственной части здания, где нет камер видеонаблюдения. Поскольку тут нет экспонатов, в которые можно залезть, а тереться о книги мне кажется негигиеничным, я делаю вид, что краду досье с заголовком «Подробности похищения». Выходит умеренно автореферентная[61] немая сцена, Стив хихикает.

Мы останавливаемся пообедать в «Денниз»[62], где все официанты ведут себя так, будто их накануне уволили. Их невозможно поймать, они не в состоянии ни посадить нас за столик, ни принести меню. Какое-то время мы угораем от мысли, что они инопланетяне, засланные на Землю, чтобы выяснить всякую бытовуху — например, чем кормятся местные обитатели. Мы представляем, как они отчитываются о соотношении поданных и съеденных вафель и добросовестно подсчитывают все порции содовой, высосанные посетителями.

Коты к этому времени начинают вести себя как анархисты на марше, всем телом бросаясь на прутья клеток и переворачивая миски с водой.

Дождь наконец-то прекратился, и я чувствую, как мои кожаные шорты снова начинают прилипать к ягодицам. Я закинула ноги в кедах на приборную панель. На коже выступила испарина, из-под коленки течет тонкая струйка пота.

Я начинаю ерзать: последние несколько дней я в основном сижу, скрючившись на пассажирском сиденье. Мы останавливаемся на привал, чтобы я могла побегать и полазить по столам для пикника. Какое счастье слегка размяться на солнце. Меня обдувает горячий ветер. Стив достал свой скейт и гоняет кругами, а потом говорит, чтобы я попозировала ему на фоне забора.

Первое, что мы видим, въезжая в Техас, это напоминание, чтобы мы ехали осторожно. Всем сердцем поддерживаю. На узких двухголосных шоссе почти нет места для маневра, а из-за расстояния до горизонта пространство кажется странно искривленным.

Снова начинается дождь, и мы с трудом ползем через полуметровые потоки грязи вслед за более крупными грузовиками. Я слышу, как о борт кабины плещется вода, и буквально превращаюсь в парктроник — верещу каждый раз, когда мимо нас проезжает фура.

Останавливаемся перекусить в «Ваффл Хаус»[63], и я, пользуясь случаем, перекладываю все жесткие диски, фото- и видеотехнику из кузова вперед, под сиденье. К счастью, все цело.

Котов совсем размазало. В отеле они тут же забираются под кровать и устраивают там сидячую забастовку, сопротивляясь всем телом, когда я пытаюсь вытащить их оттуда и запихнуть обратно в переноски.

Подумываем остановиться в Остине, чтобы заглянуть к ребятам из Fleshlight[64]. Но потом понимаем, что ранчо, на котором мы остановились, в противоположной стороне и этот крюк удлинит поездку на несколько часов. Ночуем у друзей Стива, которые разрешили нам поснимать у них на территории. Их дом стоит довольно далеко от дороги, так что можно себя не сдерживать.

Берем пива в подарок владельцам нашего следующего жилья: нас ждет въезд в штат с сухим законом. По части манер Стив очень старомоден.

Я совсем забыла, что бывают сухие штаты. В Северной Каролине, где я жила, была сеть алкогольных магазинов АВС, которые закрывались раньше всех остальных. Там, откуда мы ехали, — в Лос-Анджелесе — спиртное продается в любом продуктовом.

Ранчо оказалось очень уютным. Я сижу в кресле-качалке на крыльце без света, вбирая в себя огромное ночное небо, усыпанное звездами — куда более яркими, чем они кажутся в городе. Такой маленькой я себя чувствую только в еще одном случае — когда думаю о бесчисленных вариациях сексуальных контактов между двумя людьми.

Но сейчас ничего такого. Только приятные воспоминания о лихом (серьезно, лихом) военном корреспонденте, на которого я дико запала на прошлой неделе. Подключившись к вайфаю, я вижу, что от него пришло письмо. На лужайке скачут и подмигивают светлячки, кресло мягко покачивается.

Этой ночью коты спят со мной в кровати. Думаю, они все же меня простили.

Я долго принимаю душ, мою голову с огромным количеством пены, намыливаю и брею ноги. По сравнению с чередой отелей ванная в доме кажется не столь стерильной. Но кофе вкусный. Когда у меня высыхают волосы (а под техасским солнцем это недолго), мы идем к грузовику, чтобы снять менее выпендрежные, более порнографичные кадры.

Я впервые забираюсь на водительское сиденье. Солнце бьет в лобовое стекло, и я начинаю потеть. Хорошо, что я обошлась без тональника и кучи косметики, — бо́льшая ее часть все равно где-то в завалах багажа.

На этом этапе карьеры позировать стало моей второй натурой. Мы со Стивом так часто работаем вместе, что легко входим в ритм. Как только он делает нужный кадр — где все в порядке с лицом, телом, светом и композицией, — то тут же просит меня сменить позу. Я стягиваю рубашку через голову — но не до конца, обнажая лифчик на тонких бретельках, и замираю. Мои откровенно уродливые джинсы легко соскальзывают с бедер и собираются в кучу у ног.

(А вы что надеваете, когда перевозите вещи?)

Я встаю спиной к камере и оборачиваюсь, чтобы расстегнуть лифчик, глядя прямо в объектив. На моих трусах спереди сеточка, а сзади — изображение пары в позе 69. Не самая моя любимая поза, но выглядит очень красиво. Я раздвигаю ноги, чтобы было видно киску.

Затем спрыгиваю с грузовика и прислоняюсь к бамперу. Нагретый солнцем металл жжет попу. Покончив со съемкой, мы направляемся в Луизиану — в которой все приветственные дорожные знаки, разумеется, на французском.

Едим в «Крекер Баррел»[65], я пялюсь на стены, увешанные всякими Декоративными Штучками, и понимаю, в чем успех «Майклз»[66]. Пытаюсь развлечься, переставляя колышки на треугольной доске-пазле. Выходит не очень, но по крайней мере есть чем замять руки, пока ждешь еду.

Перед отелем и Новом Орлеане улица идет под уклон. Мне помогают придержать багажную тележку, пока я водружаю на нее котов. В лобби есть клетка с птицей, оно выглядит одновременно передекорированно и стильно.

В бар отеля заглядывают бывшая Suicide Girl[67] и приятель — с ним мы познакомились по интернету, — чтобы выпить со мной. Мы болтаем о разных видах секс- и секси-работы, которую нам доводилось делать. Стив травит байки и щелкает полароидом.

Тот журналист, с которым я целовалась перед поездкой, по-видимому, заразил меня жуткой простудой, я пью виски и надеюсь на его лечебный эффект. О том, чтобы сходить в аптеку за сиропом от кашля, я, разумеется, даже не думаю.

Утром Стив отправляется на скейте за бенье[68], а потом мы обсуждаем, где бы еще поснимать: на Бурбон-стрит и в бусах[69] — слишком банально, на кладбищах — кощунственно.

Коты устроили голодовку; похоже, их недавнее проявление нежности было последней мольбой о помощи.

Мы проезжаем Миссисипи, называющий себя «колыбелью американской музыки», хотя до этого на знаках писали, что это «словно вернуться домой». Затем Алабаму, приветствующую гостей в «Милом доме, Алабаме», и Джорджию (которой приятно, что вы о ней помните). Чем ближе мы к Южной Каролине, тем чаще встречаются указатели на зону отдыха «К югу от границы».

Это вопиюще расистский парк развлечений на границе Северной и Южной Каролины. Стыдновато о нем упоминать, но и делать вид, что его нет, тоже было бы странно.

Раз уж я описываю эту поездку в стиле гонзо-журналистики, то неправильно обходить стороной одно из самых безвкусных порождений культурного беспамятства нашей страны. Это такая же часть нашего национального самосознания, как и суровые отцы-основатели или развратные порнографы.

Еще одна неотъемлемая часть национального самосознания — это наша любовь к фейерверкам. На границе Южной Каролины этот бизнес прямо-таки кипит. Не хочу я держать бенгальские огни, хочу просто свалить поскорее. Сходимся со Стивом на том, что я заберусь на памятник в виде пары ослов, а он быстро сфоткает. Разумеется, льет дождь.

Я также отказываюсь ночевать в «К югу от границы», и мы останавливаемся в мотеле, едва въехав в Северную Каролину. На ресепшене нас просят внести залог за пульт от телевизора. Я запираю котов в ванной, чтобы они не пачкали ковер лапами, и ложусь спать в одежде, не расстилая кровать и натянув на голову капюшон худи.

Коты упорно продолжают голодовку. Начинаю волноваться за их здоровье.

Еще одна остановка в «Хардис» — и домой, навстречу здоровому питанию. Это наверняка пойдет мне на пользу, хотя жир от пропитанных маслом бисквитов, которые мы ели на завтрак, теплым одеялом выстилает мой желудок.

Мы думали заночевать в Вирджинии, но ехать осталось совсем недолго, и можно успеть до конца дня. Я жду не дождусь, когда доеду домой. Радуюсь, что мы катим на север по шоссе I-95. 295, 495, 695, еще одно 295 остаются позади. Чем дальше мы продвигаемся вдоль Восточного побережья, тем оживленнее дороги.

На ланч мы останавливаемся в «Вендис», и я думаю, что пора бы съесть какой-нибудь овощ — или целую дюжину. Мы проезжаем кучу мест, где наверняка останавливался сам Джордж Вашингтон, но ни одно из них не выглядит достаточно старомодно, чтобы в нем захотелось остановиться.

Мост Веррацано-Нарроус, соединяющий Статен-Айленд и Бруклин, и правда очень узкий[70]. Я снова начинаю пронзительно верещать и не прекращаю, пока мы не доезжаем до твердой земли. Стива это уже начинает бесить.

Наконец мы прибываем в Бруклин. Пара мускулистых грузчиков разгружают наш грузовик и затаскивают все наверх. Двое из ларца. Интересно, если я сделаю вид, что не помню, где мой кошелек, получится как в порно?

Коты так ни разу и не прибегли к насилию. На мне ни царапинки.

Окно.

24 ноября 2014

Не знаю, на что рассчитывали создатели New York Soho House, но чувствуешь себя там как на игровой площадке для тех, у кого слишком много денег и слишком мало вкуса. В моих глазах это хоть как-то оправдывало тот факт, что я кралась по его коридорам с чрезвычайно привлекательным мужчиной в поисках укромного уголка, где можно было бы друг друга потискать. Впрочем, это вовсе не значит, что у кого-то из нас слишком много денег — или что у него нет вкуса.

Нью-Йорк очень людный, все сидят друг у друга на головах и теснятся в многоэтажках. Чтобы жить здесь и не страдать, нужно очень любить людей — или любить на них бухтеть. Здесь все на виду, не то что в городах, где все ездят на личном транспорте.

Очень многое, что касается секса, находится в серой зоне, включая общие правила, диктующие, насколько пылко можно проявлять чувства в тех или иных обстоятельствах. Я в курсе, что большинству неловко наблюдать публичные проявления сексуальности, и стараюсь отдавать себе отчет в том, какой эффект они могут производить. «Стараюсь» ни в коем случае не означает, что мне это удается, — я легко забываюсь и довольно недальновидна, особенно и присутствии человека, который меня заводит.

Помимо прочего, я осторожна — спасибо моей карьере. Не то чтобы я была настолько эгоцентричной, чтобы считать, что за каждым моим шагом пристально следят и все тут же сольют в интернет. Но я понимаю, что если свидетельство нашей близости станет общественным достоянием, оно может быть использовано против моих соучастников, — и предпочитаю не навлекать на них неприятностей.

Как говорится, назвался груздем — полезай в кузов. Но я все-таки чувствую себя обязанной предупредить груздя обо всех возможных последствиях, потому что из кузова уже не вылезешь.

Несмотря на все это, Soho House выглядит укромным и располагающим к шалостям. Будто здесь можно вести себя как угодно и придется еще постараться, чтобы вас вышвырнули. Место, где можно отдаться любым порывам, просто чуть доплатив.

Я живу на южной окраине Бруклина, он — где-то в Куинсе. Вроде бы и то, и другое в Нью-Йорке, очень удобно. Но это вы просто не видели местные пробки и расписание автобусов. Потому что на самом деле между нами два поезда и как минимум один автобус — а то и больше. Наши вечерние свидания на Манхэттене обычно заканчиваются тем, что я крючусь и хнычу, что он не хочет ко мне ехать (и еще не понимаю, почему он считает меня занозой).

В общем, мы тайком пробрались в отель и принялись исследовать извилистые коридоры и лестницы. И не нашли ни одного укромного уголка! Ни в кинотеатре, ни в библиотеке (которую мы попросту не смогли найти) и уж точно не в ярко освещенном фойе рядом с подсобкой. Даже в самой подсобке по лестнице постоянно сновали люди.

Впрчем, в ярко освещенном фойе было большое окно. От вида на Гудзон и крыши домов нас отгораживал тюль, а подоконник был достаточно широким, чтобы я могла встать на колени и спрятаться за плотной шторой.

Я села на подоконник и задернула шторы. Он спросил, как мы собираемся это делать — я ответила, что пока не знаю, но уж как-нибудь. Он залез на подоконник вслед за мной и мы правда как-то отчаянно умудрились справиться в этой тесноте, пока он не протолкнул член мне в рот так глубоко как только можно, и не кончил в горло.

Я сглотнула и хихикнула, отдернув тюль и окинув взглядом мой город — потому что в тот момент каждая деталь была прекрасна.

Митч.

27 февраля 2015

Почти десять лет назад, считай, что в другой жизни.

Когда мы познакомились, он спросил, не слишком ли я мала, чтобы пить. В ответ я набрала полный рот отменного виски через трубочку, выплюнула ему в лицо и затем слизала все подчистую.

Я была слишком мала, чтобы пить.

Мы оба работали допоздна. Я только перебралась в Южную Калифорнию и еще не обзавелась знакомствами. Он забирал меня на машине, и мы ночи напролет катались по Голливуду и долине, болтая обо всем на свете. Я напропалую флиртовала, получая в ответ лишь намек на взаимность — и долгие рассуждения о том, почему мы не можем заняться сексом.

В одну из таких ночей мы доехали до Сан-Диего. Кажется, я ляпнула, что до сих пор сомневаюсь, существует ли Тихий океан.

Уж не знаю, почему он решил отвезти меня в такую даль, чтобы я помочила в нем ноги. Но он отвез, и с восходом солнца я ринулась в воду. Океан пах совсем иначе, чем Атлантический, и был куда холоднее.

Потом мы зашли за кофе, и он настоял, что заплатит. Уже в машине, на обратном пути в Лос-Анджелес, я тоже проявила настойчивость и отсосала ему. Шах и мат.

Неделю спустя мы остановились на машине в чистом поле, если так можно назвать бесплодную грязную песчаную пустыню в Бербанке. Я забралась на него, прямо на водительском сиденье, перевернулась вверх тормашками, крепко обвила его шею ногами, прижавшись промежностью к его лицу, и заглотила его член так глубоко, как только могла.

Когда мы закончили, я сползла и перекатилась обратно на пассажирское сиденье. И тут-то увидела велосипедиста.

Мы умудрились припарковаться прямо на велодорожке и пропустили рассвет. Мимо нашей машины катил целый веломарафон из 30 с лишним человек. Он поспешно застегнул ширинку, а я принялась хихикать, как дурочка.

Образно говоря, мы бежали. Впрочем, в машине мы были в относительной безопасности, а сама она была достаточно быстрой, чтобы скрыться из виду, прежде чем кто-то пожалуется на непристойное поведение в общественном месте.

У него был пирсинг в головке члена. Вроде он до сих пор там, насколько я знаю. Хотя трудно сказать, я давно его не видела. Пирсинг, не Митча.

Его самого видела, и не раз: спала в его постели, выслушивала все, что он думает обо мне, — даже такое, что не позволила бы ни друзьям, ни тем более чужому человеку, пусть и с дипломом психотерапевта.

Он всегда прав, и это немного бесит.

В нашей жизни был период, когда мы трахались, и у него всегда были специальные презервативы с просторным кончиком. Когда меня спрашивают, каково это — заниматься сексом с человеком с проколотым членом, я уклончиво отвечаю, что у меня лишь однажды был такой партнер. Но.

Это как будто тебя стимулируют изнутри пальцами, и при этом ваши тела переплетены, его лобок трет твой клитор, и тебя еще трахают членом.

Когда-то у нас был секс по дружбе. Теперь мы дружим — без секса, но и не «всего лишь».

Об отвлекающем.

13 августа 2017

Я просто хотела ему отсосать, даже не помню почему. Возможно, мне хотелось секса, но я была не в настроении снимать трусы или чтобы в меня проникали. Или мне просто приперло почувствовать член у себя во рту.

Порой приятно заниматься сексом, думая только о партнере. Забывая про свое тело, ни на что не отвлекаясь, вдыхая залах его яичек.

Может, с вами так не бывает. Может, вам нравятся люди другого пола или вы просто не любите оральный секс.

Он был из тех, кто ставит женское удовольствие превыше всего. Есть целая категория мужчин, которые впитали одни и те же ценности и страх оказаться «тем парнем». Знаете, тем карикатурным типом, который кончает, слезает с партнерши и немедленно начинает храпеть.

Это все, конечно, очень мило. Хотя порой и оборачивается против тебя — когда такие ребята начинают подсчитывать твои оргазмы. Но в целом партнер, который заботится о тебе, пусть и слегка невротично, лучше, чем тот, кому все равно.

Но вернемся к минету. Я хотела на нем сконцентрироваться, а он пытался проникнуть пальцами мне между ног. Тогда я взяла его за запястья и мягко прижала их к его бедрам, но он тут же вывернул руку из моей хватки.

В моей голове пронеслось: «Ну что ж, зато не придется заводить отдельный разговор про связывание», — а вслух я сказала: «Ты явно не нижний».

Позже кто-то из нас действительно завел этот разговор.

Рэдли[71] — Рассу

23 апреля 2017

Думаю, вы уже читали некролог Рэдли Мецгера, который Эшли Уэст написал в Rialto Report. Я бы хотела рассказать, как мы познакомились с Рэдли. Это эпичная история, так что начну с середины.

…С вечеринки в честь Катрин Роб-Грийе[72] и Тони Бентли[73], на которой ко мне подошел холеный британец и спросил, не хочу ли я познакомиться с Рэдли Мецгером. Он снял «Образ»[74] и работал с Тони над рядом небольших проектов, по-прежнему жил в Нью-Йорке и сидел на диване в соседней комнате.

Не успела я толком задуматься, не брежу ли я и как вообще можно проверить, насколько адекватно ты воспринимаешь реальность, как ответила «да». Через несколько минут Эшли уже договаривался о ланче.

Мы встретились в дайнере в центре Манхэттена. Как только мы заказал и еду, Рэдли стал рассказывать, как снимал кино в Югославии. В съемочной группе были люди со всей Европы, и когда съемки слишком затягивались, площадка превращалась в подобие Вавилонской башни (ну или в любой другой миф о происхождении языков, на ваш выбор).

Рэдли умел быстро сходиться с людьми и располагать к себе. Актер и режиссер должны доверять друг другу, это залог удачной совместной работы, поэтому хороший режиссер всегда начинает именно с этого. А у него была настолько невероятная жизнь, что он мог найти байку на любой случай — и с удовольствием их травил.

Правда, в основном мы говорили об арнике[75]. Звучит дико, я даже загуглила «Рэдли Мецгер арника» и не обнаружила ни одного результата, где были бы все три слова. Но он был от нее просто в восторге.

Рэдли божился, что она отлично снимает воспаления, — и тут же добавил, что воспаления, стресс и слабое здоровье — это своего рода порочный треугольник, где все связано. Я в свою очередь могу гарантировать, что она помогает от синяков — и натертостей, если смешать ее с вазелином.

(Я, пожалуй, пропущу пункт «это не медицинский совет» и сразу перейду к «наверное, все-таки не стоит наносить смесь умеренно ядовитого растения с вазелином на поврежденную кожу — чудо, что я не покрылась светящимися пятнами или чем-то подобным».)

Он то ли снял, то ли собирался снять документалку про арнику и вдохновенно рассказывал, как ездил в горы в Европе, где она растет.

В свои 80 с лишним Рэдли был полон сил и сохранял ясность мысли. Жалко, что мы так и не поработали вместе, но я рада, что мы обсуждали такую возможность, и, кажется, ему нравилось об этом думать. Наверное, хорошо, что он покинул нас, не успев растерять интерес к жизни.

Петля.

11 декабря 2017

Прошли годы, но ничего не поменялось. Все то же манящее чувство покоя. Я слегка отстранилась после объятия, но лишь чуть-чуть. Мы почти соприкасались лицами, и я гадала, поцелует ли он меня — и если да, то почувствую ли я снова, будто вдыхаю душистое облако. Меня все так же к нему тянуло.

Я думала, он поцелует меня после шоу. Мои руки обвивали его шею. Мы мягко покачивались, его глаза казались огромными — так близко они были. Не поцеловал.

Я думала, он поцелует меня, когда мы пришли ко мне домой. Или спустя два часа — я сидела, закинув на него ногу и уткнувшись лицом ему в шею. Наконец, спустя четыре часа он поцеловал меня в щеку и скользнул ко рту. Я взяла его лицо в свои ладони и встретилась с ним губами.

Его язык резко проник мне в рот, накрыв мой. Я упивалась чувством полной открытости — или же открыла новое чувство. Каждая мышца в моем теле расслабилась и тянулась к нему. Я подумала: «Именно такой поцелуй всегда мечтаешь запечатлеть в порно».

Он сказал, что очень живо помнит тот уик-энд. «Какой?» — переспросила я и тут же пожалела об этом. На его лице было написано — он подумал, что я серьезно. «Прости, не стоило так шутить. Я тоже хорошо его помню».

Мы проводили вместе каждый час кроме работы и одной свадьбы. Ходили на свиданки, занимались сексом, бездельничали, болтали, прижавшись друг к другу обнаженной кожей. Он находил романтичной мою манеру переезжать из отеля в отель. Я же казалась себе до ужаса безответственной — как может взрослый человек с хорошо оплачиваемой работой так плохо справляться с жилищным вопросом?

Обо всем этом я написала позже, когда всерьез задумалась о силе печатного слова. Тогда я в первый (но не в последним) раз прониклась всеми прелестями прикосновений, не связанных напрямую с сексом. Тогда я попробовала описать словами гравитационную силу легкости.

Притяжение.

2 октября 2017

«Ты действуешь на меня как сирена».

«Хорошо, что у тебя развит инстинкт самосохранения».

Честно говоря, я была не в курсе. Когда он уходил, у него всегда был такой вид, будто он направляется прямиком на следующую встречу и мыслями уже там. На самом деле оказалось, что это проявление дисциплинированности, которая была ему необходима, чтобы оторваться от меня и заняться другими важными вещами.

Мы потратили кучу времени на плачевные попытки объясниться друг с другом в чувствах, которые обоим казались очевидными. Два человека, каждый из которых предполагает, что второму все это куда меньше нужно, и делает вид, что не больно-то и хотелось.

Прошлой ночью он назвал меня центром притяжения. В моей голове хранится целая картотека подобных ремарок: одни обвиняли меня в том, что я веду себя, будто я центр Вселенной, другие и вовсе называли богиней. Но эта метафора про притяжение звучала совсем иначе. Мне показалось, что это небанальный и уместный способ романтизировать человека, очень земной.

Так сказать, очеловечивающее славословие.

Быть важной частью чьей-то жизни — жуткая ответственность. Если ты вдруг исчезнешь, это причинит боль, а если твои слова будут расходиться с поступками, то к тебе побоятся привязываться.

Если ты скрываешь свои чувства или какие-то события, это тоже о чем-то говорит, а иногда сказанное — совсем не то, что ты имел в виду. Мы так много можем выразить невербально или своим молчанием.

(И уж лучше я буду рыбоженщиной или астрономическим объектом, чем мифической или астральной сущностью.)

Вопль и спокойствие.

27 марта 2015

Раннее знакомство с творчеством Фосса[76], выступления в одиозном вечернем театре «Коробка», также известном как «логово разврата», просмотр «Кафе "Плоть"», возможно, работы Джеймса Бидгуда — и то, как он их создавал[77]. Вот, пожалуй, основные источники вдохновения для «Натуралистичных изображений».

Сколько раз я пересматривала «Кафе "Плоть"», не сосчитать. Пол Фишбейн (один из основателей и бывших владельцев журнала Adult Video News) просил меня рассказать об этом для его документалки на канале Showtime, которая называлась «Рейтинг X — величайшие фильмы для взрослых всех времен» и была посвящена истории порнофильмов. И бог ты мой, как же я мялась.

В один прекрасный день у меня появился повод выйти на Ринс Дрима[78], режиссера «Кафе "Плоть"» и, возможно, одного из самых скрытных бывших порнографов. В конце концов благодаря паре других бывших порнографов мне удалось раздобыть электронную почту мистера Дрима. Я буквально завопила от восторга. Коты распластались на полу, вытаращив на меня глаза. Прошло полчаса, я полсотни раз переписала текст в теме письма и наконец принялась за него само.

Казалось бы, к 28 годам я должна была научиться держать себя в руках. Или, раз уж у меня нет врожденной невозмутимости, найти искусственный заменитель и держать его наготове. Но не судьба.

(Если эта история покажется вам хорошо отрепетированной, то лишь потому, что я рассказываю ее каждому, кто, встречая меня на конвентах, признаётся, что дико волнуется. В девяти случаях из десяти это их успокаивает.)

В 2010 году на одной из вечеринок, куда я пришла, был Герри Гиллиам. Кто-то предложил меня с ним познакомить. Мы подошли, и тот, кто решил нас представить друг другу, сказал: «Терри, это Стоя. Она ваша большая фанатка. Стоя, это Герри». И я такая: «ОБожеВыТакойКрутой (судорожный вдох) МожноВасПотрогать?»

Дословно. Так и выпалила.

Терри — человек, у которого ты никогда не знаешь, что на уме, — ответил: «Конечно». Так что я осторожно потянулась к мему указательным пальцем, ткнула куда-то в бицепс и завопила от восторга.

Человек, представивший нас, начал отчаянно извиняться и ненавязчиво меня отталкивать.

В том же году, но пораньше я участвовала в скетче The Daily Show[79]. Съемки были в Вегасе. Когда я заселялась в «Белладжо»[80], сотрудник за стойкой спросил меня про электронную почту, с которой был забронирован номер. Мне не хотелось об этом говорить, потому что это была почта кого-то из The Daily Show, и мне показалось, что я могу сглазить, если скажу, зачем я здесь.

Но я сказала, и ничего.

Наутро я встала и надела свое рабочее лицо — не только метафорически, но и буквально, поскольку существует некий «образ порнозвезды», и он требует определенного количества косметики.

Впереди был целый день съемок, пришлось поздороваться с кучей людей. Когда я уходила, продюсер поблагодарил меня за участие.

Вот тут я и ЗАВЕРЕЩАЛА. Заглавные буквы, высокие ноты. Последовало нагромождение слов — как и положено чрезвычайно возбужденному человеку, которому чуждо спокойствие. Из моего рта вырывались вереницы ОБОЖЕМОЙ! Зуб даю, я даже заявила, что могу теперь выйти на пенсию, потому что вряд ли в моей жизни будут съемки покруче этой. Никакой морали во всей этой истории нет. Только констатация факта, что некоторым из нас хватает спокойствия, а другим — ни разу.

«Натуралистичные изображения», сцена 3.

30 апреля 2015

У Kpистиана великолепный протяжный техасский выговор, Дана Весполи — непреступная красавица и хладнокровная извращенка. Я обожаю обоих, и больше всего за то, что они помогают воплотить в жизнь мою давнюю мечту.

Я много лет искала повод сделать банан-фаллос, усыпанный стразами и эякулирующий взбитыми сливками. Понятия не имею, как мне пришел в голову этот образ и почему он всплывает каждый раз, когда меня просят предложить идею для шоу или фотосъемки.

Так уж вышло. Каждый раз, когда меня спрашивали, что именно будет в «Натуралистичных изображениях», этот сверкающий, желтый, исторгающий молочную пену член был тут как тут, затмевая все остальное.

Поэтому я решила, что пора его сделать. Я закупилась пристяжным дилдо, способными имитировать эякуляцию, но опытным путем выяснила, что в «секретный состав», из которого делают реалистичные члены, всегда входит силикон. Кроме того, оказалось, что силикон — один из немногих материалов, к которым невозможно ничего приклеить суперклеем E6000.

Пришлось вернуться к чертежной доске, буквально. Я пробовала заменить стразы на сусальное золото, изучала разные материалы и разновидности клея, даже думала собственноручно отлить форму для фаллоса.

Потом нашла производителя стеклянных дилдо и спросила, можно ли сделать полый. Мне ответили отказом — полое стекло могло треснуть в вагине. Я попыталась объяснить, что острые грани стразов — то, благодаря чему они и блестят, все равно сделают дилдо непригодным для пенетрации. Клялась и божилась, что это изделие никогда не проникнет ни в одно телесное отверстие.

И они согласились сделать мой бананочлен. Я подробно написала им, какие цвета мне нужны, как клеить стразы, чтобы они сверкали как можно ярче, и засела разрабатывать механизм для эякуляции, который можно будет туда засунуть.

Банан привезли за два дня до съемок, и он выглядел как ананас.

И то и другое — фрукты. И в бананах, и в ананасах много витамина С (правда, в ананасах побольше). Но только один из них славится своей радиоактивностью[81]. Только один из них ассоциируется со взбитыми сливками — по крайней мере, настолько, чтобы извергающаяся из него молочная пена не выглядела совсем уж абсурдно. И, наконец, только один из них, если взять его в рот, выглядит как намек на минет.

Выходит, мы со стеклодувами[82] так и не поняли друг друга.

Со мной случилась незапланированная истерика; демонстративная, темпераментная, артистичная. Я топала ногами, рыдала, грозилась перенести съемки. Полный пакет.

И тут кто-то спросил, не подойдет ли обычный банан. На этом этапе обычный банан уже не вызывал никаких возражений и смотрелся ничуть ни хуже — учитывая, что его должен был взять в рот мужчина.

«Натуралистичные изображения», эпизод 3: женщина с огромными сиськами и бананом. И мужчина, с наслаждением его поедающий.

Хуи.

1 апреля 2015

В начале зимы мы выпивали с приятелем, и он позвал с нами в бар свою знакомую, миниатюрную женщину. После нескольких порций виски, шотов и еще нескольких порции виски она сказала что-то про обладание членом.

Не помню — то ли ей хотелось бы его иметь, то ли она хотела бы узнать, каково это, то ли была рада, что у нее его нет. К тому моменту я уже много выпила и залипала на ее розовую помаду.

Но я помню, как воскликнула: «Член на день!»

Так называется сборник эссе, опубликованный в 1977 году Фионой Джайлз[83]. Она попросила разных женщин представить, что бы они сделали, если бы у них на 24 часа вырос член. Некоторые отделались отпиской: якобы они остались бы в постели и постарались проспать до тех пор, пока бы все не прошло, или вели бы себя как обычно. Другие эссе были порталом в бинарную ветвь феминизма. Многих больше интересовали власть и уважение, которые сопутствуют члену, чем он сам.

Я нашла подержанный экземпляр книги, заказала себе и потом передала этой женщине с завораживающими губами через нашего общего друга.

Через пару месяцев Кэйден Кросс забрала меня из лос-анджелесского аэропорта. За ужином мы обсудили последние детали перед съемками «Нагибая Уолл-стрит[84]» и направились в «Сундук удовольствия», чтобы приобрести мне член.

Видите ли, свежеиспеченной «Порнозвезде Уолл-стрит[85]» хотелось использовать игрушки в ее сценах с другими женщинами.

Так что Кэйден купила мне член и портупею. В последний раз я пробовала кого-то отстрапонить году в 2007‑м, и с тех пор экипировка стала заметно получше и по форме, и по функционалу.

Меня не смущало стоять, слегка откинувшись назад, чтобы не заслонять свет, пока мой член сосали. Но я понятия не имела, как войти в кого-то штукой, которой ты ничего не чувствуешь, и в какую позицию встать, будучи членоносицей, чтобы не заслонять вид камере.

С другой стороны, я не раз была на противоположном конце, к тому же два мужчины-актера вызвались показать мне азы.

В миссионерской и догги позах нужно подкручивать бедра и выгибать член в противоположную сторону, а еще есть прием, который называют «навешивать», — в этом случае большую часть кадра обычно занимают мошонка и мужская промежность.

Помню, кто-то закончил работу и собирался домой, и я подошла обняться — я всегда так делаю. Но в тот день этот человек отстранился: ему не хотелось, чтобы я тыкала в него стоячим членом, торчащим из моей промежности.

Наконец мы перешли к съемкам. После того как Вероника мне отсосала, я перегнула ее через спинку офисного кресла, приставила головку члена к ее половым губам, мягко надавила и услышала: «Ой!»

Я замерла и подождала, чтобы она не спеша слезла с члена, а потом спросила, как ей удобнее — обойтись без страпона вообще или просто двигаться самой в удобном ей темпе. Мы попробовали еще раз, и после нового «ой» член полетел в окно. А точнее, в мусорку, потому что такие игрушки обычно используют лишь однократно — из гигиенических соображений.

Вместо этого мы выбрали позу «ножницы», и это было куда менее тупо — что уже о многом говорит.

А эти ваш и хуи можете оставить себе.

Осторожно: Мои входящие.

25 декабря 2017

Неделя с 18 декабря 2017 года[86] была непростой. Тяжелая была неделя. Некоторые решили, что проблема в Сербии, и я чувствую, мне нужно кое-что объяснить.

Проблема в США. В разговорах о личных границах, принципе согласия и их нарушениях, которые здесь происходят. А также в том, как западные мужчины реагируют на подобные темы, — возможно, не все, но буквально каждый, с кем я за этот месяц общалась дольше трех минут.

Проблема еще и в том, что американские журналистки продолжают писать мне с просьбами о комментарии — будто я не заявляла публично, что хочу жить своей жизнью и готова отойти от дел, если пресса не даст мне покоя, пока я на виду.

Слава богу, для того чтобы выполнять свою работу на должном уровне, мне не нужно пить риталин[87]. Мне повезло, что у меня все стабильно, у меня много друзей, с которыми я в любой момент могу выпить кофе или поужинать, и мы можем спокойно обсудить свои проблемы, а не проезжаться друг по другу катком. Мне повезло, что я осознаю свои чувства, могу их пережить и описать, когда они улягутся. Мне повезло, что ко мне в первую очередь относятся как к человеку.

Но если бы на прошлой неделе я оказалась в Нью-Йорке, мне все равно было бы не по себе. Налицо были бы физические симптомы депрессии и бессонницы. Скорее всего, меня бы один за другим, как костяшки домино, накрывали бесконечные флешбэки.

Но я не в Нью-Йорке — я в Белграде. И сейчас меня волнует лишь то, что мне, возможно, не разрешат здесь остаться. Здесь, где я могу свободно передвигаться по городу и никто ни разу не подошел ко мне во время ужина, чтобы сфотографироваться, где ни один незнакомец ни разу меня не облапал.

Боже, храни меня от мужчин, которые по умолчанию делают самонадеянные предположения. Боже, храни меня от феминисток, которые забывают, что я тоже человек.

Буп.

1 мая 2017

Давным-давно, в далеком… нет, в точно таком же, как и сей час, интернете жил-был тролль.

Он пристально следил за инстаграмом и исправно сообщал мне, удалось ему подрочить на очередной мой пост или нет. Предугадать, что, по его мнению, будет дрочибельным, а что нет, было невозможно.

(Черт, я слегка увлеклась вариациями слова «дроч».)

Однажды меня спросили о троллях. Обычно, когда журналисты задают такие вопросы, они рассчитывают на леденящую душу историю — в духе бессмертного образа безмолвной порнозвезды. Вирусняк «секс-работница не может постоять за себя» еще хуже, чем герпес.

(Если вы вдруг сомневаетесь: мы не безмолвные. Просто некоторые притворяются глухими, когда мы говорим.)

Поэтому вместо леденящей душу истории я рассказала журналисту про «подрочил / не подрочил» — и про то, как смешно это выглядит. Помню, я тогда сказала: «А вдруг он поймет, что меня это веселит, обломается и перестанет?»

Вскоре этот тролль и правда исчез (тут должен прозвучать грустный тромбон).

Я поныла об этом своему другу Крису Стеффену, и он стал под каждым моим постом писать «буп», «не буп», «буп вышел». Смешно каждый раз.

Монополия.

1 августа 2017

Прежде чем мне удалось выстроить надежный буфер между собой и комментариями, я успела заметить, что они подчиняются неким правилам. Самая популярная тема — это то, что я смеюсь и улыбаюсь во время секса; чаще всего люди пишут «в реальности женщины так себя не ведут» или «наигранно».

Самое парадоксальное — что без камеры я смеюсь еще больше. Мы с А. буквально входим в неистовство. Единственное, что вызывает у него такой же восторг, как способность ловко меня отшлепать, это изображать звук пердежа.

(Мне это ужасно нравится, если вдруг непонятно.)

Правда, прошлой ночью, стукнув пальцем по моему клитору, он сказал: «Убер».

Я тут же вспомнила, как мы обсуждали эфир Рона Джонсона, посвященный компании Manwin (ныне MindGeek), пиратству и независимой порнографии. Моя вагина взвыла: «Неееет, мы же тут развлекаемся», но мой мозг уже перешел к «80% порно смотрят на сервисах этой компании. Да, это МОНОПОЛИЯ».

Знаете, монополии не то чтобы кажутся мне сексуальными. Он съязвил, что отныне в постели со мной будет упоминать только Lyft или Juno[88], и я не знаю, что было приятнее — то, как я хохотала, или последовавший оргазм.

Красавчик (отредактировано).

30 марта 2015

Так он записан в моем телефоне. Красавчик (отредактировано). Потрясающе трахается.

Такие мышцы, как у него, бывают только у людей, которые живут полнотелой жизнью. Этот узор плоти невозможно воспроизвести, просто нагружая нужные мышечные группы в спортзале.

Когда в сказала ему, что он должен взять у меня телефон, вы-брать день и найти простенький, но подходящий для свидания повод встретиться, я думала, что дальше секса дело не зайдет.

Но — комбо — он отлично разбирается в книгах. В первую очередь мне нравится сам факт, что он любит читать, а во вторую то, что он всегда советует то, что я еще не читала, и еще ни разу не промахнулся.

Во второй книге, которую я у него одолжила, — «Обделенных» Урсулы Ле Гуин — есть его пометки. Это дает понять, что у него в голове — или было сколько-то там лет назад, когда он впервые занес над этими страницами карандаш. И то, что я вижу, мне нравится.

Он сказал, что его полки забиты политической теорией и научной фантастикой, а я спросила: разве это не одно и то же? Правда, поздняя часть карьеры Сида Мейера[89] кажется мне восхитительной пропагандой, так что, можно сказать, у меня своеобразный взгляд на спекулятивную индустрию развлечений.

Две мои кошки куда меньше склонны жаловаться на шум, чем два соседа Красавчика (отредактировано). Поэтому большую часть времени мы проводим в моей кровати, переплетясь конечностями и без трусов.

Я отказываюсь выбирать что-то одно: тискать его, слушать, что он говорит, и целовать его в губы.

Однажды он выдал что-то глубоко романтичное, и я ответила, что разомлела. Он сказал: «Нет, я». Я ответила: «Ладно, млей, а я понежусь».

Позже, когда я лежала у него на груди, он обхватил рукой мою задницу и скользнул пальцем к влагалищу. Сам процесс фингеринга все-таки намного приятнее, чем напряженная гонка за результатом.

Не поймите меня неправильно, я ничего не имею против второго варианта, но иногда это напоминает тест на выносливость. Непонятно, мое тело само выжимает оргазм или его из меня выжимают. Всегда потом начинаю хихикать просто не могу поверить, что пережила этот мощный внутренний взрыв.

Первый же вариант — это как соскальзывать под воду в ванне с теплой водой; оргазм накрывает с головой. Я растворяюсь в его запахе, который могу описать только так: «рука, затачивающая карандаш посреди древнего зеленого леса».

Ненавижу походы, но обожаю их запахи.

В один из дней я проснулась на диване у знакомого, в костюме зайки и с грязными ступнями — гуляла босиком по городу. (Я знаю, что это ужасная привычка, но шотов было слишком много.) Красавчик (отредактировано) забрал меня, отвез домой и принес пиццу, пока я отмокала в ванной.

Он посмотрел на меня — в потеках туши и с жирным сыром на подбородке — и объявил, что я прекрасна.

Я посмотрела на него, стоящего в дверном проеме, и запала. Бесповоротно.

«Натуралистичные изображения», сцена 5.

25 августа 2015

Ана Фокс[90] неукротима. У нее ослепительно красивое лицо и великолепная задница. Она в курсе — и все равно отвечает на комплименты милой улыбкой. Она с готовностью подчиняется Рамону и Тони Рибасу, но так же легко может перестать это делать.

Пока все трое готовились к съемке, я слушала, как они обсуждают, что будут делать: что им нравится, а что совершенно недопустимо. Я услышала, как Ана просит партнеров быть пожестче.

Одно дело — уважать свободу выбора и полагать, что актер в состоянии выразить свои пожелания, и совсем другое — просто перестраховываться. Как правило, граница между этим очень размыта.

Если вы говорите своему партнеру по съемкам, что предпочитаете жесткий секс, и не поясняете, что, по-вашему, это значит, есть шанс, что вы оба считаете «жесткими» разные вещи.

Самые опытные актеры будут действовать с осторожностью, но если вы несколько раз попросите ударить вас по лицу как можно сильнее (сильнее, ЕЩЕ СИЛЬНЕЕ), рано или поздно они вам вмажут. По лицу, сильно. Прямо как вы и просили.

Иногда дело заканчивается слезами. В таких случаях всем обычно не по себе: для принимающей стороны это может стать травматичным опытом, да и доминирующему актеру это порой неприятно.

Так что в таких обсуждениях лучше все конкретизировать. Поэтому я попросила Ану уточнить, что значит «пожестче».

Ее определение было намного жестче всего, что предусматривал сценарий. Но все равно лучше было спросить, а не ждать, пока кто-то зайдет слишком далеко.

Я была в курсе, что на заре своей карьеры Тони выступал в европейском секс-шоу, и была приятно удивлена, узнав, что у Рамона тоже есть такой опыт.

Это значило, что они точно понимают, чего я хочу добиться: статичного кадра, имитирующего архивные съемки сценических шоу, где все действия настолько артикулированы, что их легко разглядеть с галерки, а не только «из первого ряда», — то есть крупняков, вмонтированных в общий план. Мы сияли вступление: Рамон и Тони выходят из-за кулис, щелкая кнутами, за ними следует Ана — и поднимается на постамент. Мы на всякий случай сделали еще один дубль и перешли непосредственно к сцене секса.

Я наблюдала за происходящим на мониторе. Это было почти так же прекрасно, как лицо Аны.

Вокруг света: Амстердам.

9 июля 2015

Сердце туристического района Амстердама упоительно безвкусно. В местных магазинах торгуют синтетическими секси-версиями всевозможных костюмов, которые только могут прийти на ум. Я купила презерватив с голубым грибом в форме чайника. На нем стояла пометка: не для внутреннего применения.

Примерно за месяц до съемок этого видео[91] работницы квартала красных фонарей протестовали против закрытия их витрин. Один из плакатов гласил: «Не надо нас спасать, спасите наши окна».

По мнению Фелиции Анне, которая работает в одном из таких окон и ведет сайт «За вывесками квартала красных фонарей» на английском и голландском, витрины — лучший способ вести бизнес для голландских секс-работниц.

Я нашла окно, где мне разрешили снимать, и арендовала его на пару минут. Похоже, мне нравится тусоваться в неглиже в местах, так или иначе связанных с сексом, — и если это место вот-вот исчезнет с лица земли, так даже интереснее.

Затем я позвала Микки Мода к себе в отель, и мы занялись сексом. Я выяснила, что управляться с камерой, когда тебе делают куннилингус, не так-то просто. После я выписала ему чек от имени Stoya Inc — за участие в съемках и за отчуждение прав на видео.

Я оделась и вышла на улицу в поисках еды.

Каждый раз, когда я сбивалась с пути, узкие мощеные улипы выводили меня к площади Аудекерксплейн[92] — точно так же в Лас-Вегасе широкие коридоры всегда выплевывали меня в казино.

Каждый раз, возвращаясь на Аудекерксплейн, я видела статую Белль, посвященную всем секс-работницам мира, — и Информационный центр проституции, открытый в 1994 году отставной секс-работницей Мариской Майор.

И каждый раз я поражалась, насколько сплоченными и политизированными были амстердамские секс-работницы.

Все время, что я была в городе, Центр был закрыт, но я потрогала его дверь и подумала: «Самозанятость — это заебись».

Париж, третий аррондисман.

15 октября 2015

Мы с Вульфом Хадсоном дошли от первого аррондисмана до площади Пигаль в 18‑м, постояли у «Мулен Руж» — важной вехи в истории сексуально заряженных шоу — и отправились на поиски почасового отеля.

Но нам не везло. Секс-шопы были переполнены бельем из рашелевого кружева, дешевыми секс-игрушками и DVD по скидке. Может, все самое интересное они прятали под прилавком? И уж точно они не собирались выдавать, где найти отель для встреч. То ли их поблизости не было, то ли проблема была в моем дерьмовом французском, трудно сказать.

Днем этот район для нас, двух взрослых порноактеров со стажем, был скучноват. Да, конечно, тут жили Тулуз-Лотрек, Пикассо и Ван Гог и назвали его в честь скульптора, но теперь-то их уже нет. А нам хотелось потрахаться в каком-нибудь примечательном месте и снять это на камеру.

Мы наугад отправились вниз по Севастопольскому бульвару. Я уже останавливалась там в этом году и каждое утро проходила мимо женщин в возрасте с красной помадой, в огромных шляпах, восхитительном белье и накинутых на плечи мехах. Ничто так не выдает район секс-работниц, как дресс-код из белья и меха.

И действительно: приложение на моем телефоне тут же подсунуло почасовой отель в паре кварталов отсюда. Я сузила выборку свободных номеров до трех, стараясь по возможности исключить те, где я уже снимала, и дала Вульфу выбрать. Он остановился на «Инфернальном люксе».

Комната выглядела как помесь мейнстримной суперобложки «Ада» Данте и интерьера Hot Topic[93]. Но она хорошо сочеталась с моими лифчиком и тонгами из черного кружева и его черным кожаным бандажом. А еще там было зеркало на потолке.

Кроме этого там было зашторенное окно, которое выходило не наружу, а в соседнюю комнату. Если бы в ней кто-то был, они тоже могли бы раздвинуть шторы, и обе стороны предались бы относительно безопасному вуайеризму. Чистый эксгибиционизм, никаких лишних контактов.

Но мы задернули шторы, поскольку собирались снимать порно, и мне меньше всего хотелось за кем-то носиться, чтобы уточнять возраст и очищать права на видео. Еще хуже было бы, если бы кто-то заметил камеру и сообщил менеджерам отеля: и в лобби, и в лифтах висела куча объявлений, что тут запрещен любой коммерческий секс.

Потом мы занялись сексом — в заведении, предназначенном для быстрого совокупления, в районе, где в дверях стоят секс-работницы, в Париже.

Было прикольно. Я впервые по-настоящему прочувствовала свой новый статус порнографа. Когда ты снимаешься в порно, ты выступаешь в роли инструмента или холста для другого художника. Совсем другое дело — снимать, режиссировать и продюсировать порно самой. В новой роли мне определенно было сложнее, но она и приносила куда больше удовлетворения. А еще я ощущала себя развратнее.

Это мне было по душе.

Крк, гостиничный комплекс «Халудово» (порно на руинах?).

15 сентября 2016

Зак Саббат — друг, с которым я иногда сплю.

А еще Зак порой снимался в порно*.

Мое сообщение в голубом баббле:

— Как ты относишься к идее незаконно проникнуть на частную территорию в Хорватии?

Серый баббл Зака:

— Всегда мечтал.

* Он даже написал об этом целую книгу «Мы сняли порно».

Я выпивала в гостях у знакомого, сидя на полу в компании женщины по имени Кэрол Шаффер. Она рассказывала мне, что хочет снять документалку или новостной сюжет о некоем месте, связанном с журналом «Пентхаус», в стране, которая тогда называлась Югославией.

На следующее утро я проснулась со вкусом виски во рту и нашла заметку — то ли в телефоне, то ли в блокноте — «Пентхаус Югославия??». Я налила себе кофе и принялась гуглить.

В 1970‑х Боб Гуччионе, создатель «Пентхауса» и продюсер «Калигулы», построил на острове Крк гостиничный комплекс и казино.

Судя по рекламным материалам гостиницы «Адриатического клуба "Пентхаус"», Гуччионе намеревался чуть ли не примирить Восток и Запад*, показав жителям запада красоты югославского побережья и отправив Кисок Пентхауса тусоваться с социалистами и шишками из стран Восточного блока. Он даже называл Кисок новыми борцами с холодной войной.

(А еще он был не прочь подзаработать.)

Грандиозное открытие состоялось 15 июня 1972 года, но уже через год Гуччионе продал комплекс. После десяти лет успешного самоуправления отель закрылся и стал убежищем для беженцев во время распада Югославии — а когда те разъехались, постепенно обветшал. Но, судя по интернету, здание отеля все еще было на месте.

(Если не считать частично обвалившихся потолка, остекления в лобби и существенной части центральной лестницы. А, ну и еще оголенных труб и медной проводки, торчащей из стен.)

Это место, которое теперь называется гостиничным комплексом «Халудово», было построено первопроходцем в области откровенного визуального искусства. Но я так и не смогла обнаружить ни одного эротического видео, снятого в стенах отеля, — ни до, ни после того, как он был заброшен. Значит, мне просто необходимо было заняться там сексом — и снять все это на камеру.

Разве можно было удержаться?

* Важно отметить, что Югославия Тито вышла из сталинского Коминформа в 1948 году. И хотя в Фултонской речи Черчилль называл ее частью зоны «за железным занавесом», она сохраняла независимость и, строго говоря, не могла считаться сателлитом Советского Союза.

Стыковка в Белграде, пять утра. У меня внизу живота будто включили сабвуфер — ритмичная пульсация предвещает очередной горестный раунд менструации. Зак спрашивает, что мне принести. Про себя я думаю: «Ракии», — но вслух отвечаю: «Воды».

Винтовой самолет переносит нас из Белграда в Загреб. Мы берем такси до автовокзала и садимся в автобус, который, по моим представлениям, должен ехать примерно полтора часа. Зак читает «Черного ягненка и серого сокола» Уэст — сама автор описывает ее как «опись страны от первой до последней капли в форме, которая выглядит безумной с привычной художественной или рыночной точки зрения».

Мы выходим из автобуса в Малинске лишь четыре часа спустя. Я в своей готичной пижаме — мешковатых штанах на завязке из тонкой черной ткани, темно-серой майке-алкоголичке и поддельных конверсах. На моих бедрах засохшие потеки крови, но мои обычные шуточки о кровавой бане в штанах кажутся здесь неуместными (да так и есть).

Подходит какой-то пацан и говорит, что мы классные и не надо париться, что на нас пялятся местные, — а потом делает «козу» и удаляется. Очень трогательно. Мы и правда выделяемся в толпе туристов — преимущественно из Германии и Австрии.

Когда мы заселяемся в отель «Адрия», сотрудник за стойкой регистрации забирает наши паспорта и говорит, что мы получим их обратно при выезде. Без моего заверенного государством удостоверения личности под обложкой из кожзама мне не по себе.

Оказавшись в постели, я сворачиваюсь клубком, баюкая спазмы. Зак говорит, что пойдет на разведку, но я вяло возражаю, бурча что-то про «продюсера» и «ответственность». Он взывает к логике и здравому смыслу. Я показываю ему на карте, где наш отель, а затем возвращаюсь к мыслям о том, что моя матка вряд ли сможет меня добить.

Зак возвращается с плохими вестями: он нашел лишь одно скромное здание, подходящее под описание. В одной из комнат там целая куча бумаг с логотипом «Халудово», но постройка и правда крошечная и, похоже, кто-то занимает ее на законных основаниях.

Он отводит меня туда, чтобы я посмотрела сама. Я в отчаянии. Там есть небольшая бетонная площадка, где, возможно, и получилось бы тихонечко снять то, что нужно, но такая площадка может быть где угодно к северу от экватора.

Главное, что меня смущает, — это деревья. Даже если бо́льшую часть курорта сравняли с землей после того, как там сняли последние фото, там бы просто не успел вырасти такой густой лес. Но тут мое тело взбунтовывается и прерывает дальнейшие размышления.

Поблизости располагается парк развлечений, рядом со зданием припаркован грузовик, а в одном из окон горит свет. Снимать здесь слишком рискованно, и результат того не стоит. Я‑то представляла себе виды на грандиозный полумифический урбанистический комплекс.

Пока Зак прикорнул, я роюсь в недрах сайтов о заброшках, пытаясь выяснить, что случилось с «Халудово».

Зак просыпается около 3:30. Я в эйфории: мне удалось составить более точную карту. Мы идем по мощеной набережной до небольшой лестницы, ведущей к просвету в деревьях. Выбравшись на поляну, мы видим справа небольшую постройку. А слева…

«Пентхаус Палас».

Он огромен. В небо устремляются массивные бетонные колонны, а пол устилают битое стекло и спутанные мотки проволоки. Стены расписаны граффити, в одной из них — неприметный проход. Двери не заколочены, забора нет.

Зак протискивается внутрь, и я громким шепотом напоминаю, что потолки и стены тут, скорее всего, дышат на ладан. Мой телефон ни с того ни с сего решает перезагрузиться, и я остаюсь без фонарика. Я помню, что так начинаются все фильмы ужасов, но все равно иду за Заком.

Мы крадемся по коридору. Правда, в моем случае точнее сказать не «крадемся», а «спотыкаемся о каждую кучу мусора и вопим от ужаса при виде собственной тени». Пустой бассейн, древоподобные колонны в фойе и трехмерные росписи на потолке напоминают мне одну из картин Зака — та же обстановочка.

Мы решаем вернуться сюда перед восходом — примерно в 6:02 утра.

В начале шестого я выхожу из душа. Обтираюсь полотенцем, и Зак говорит, что уже светает. Я второпях одеваюсь и начинаю запихивать в рюкзак аппаратуру и косметику, стараясь не нервничать.

Отправляю своей ассистентке точную локацию и обещаю выйти на связь в течение 12 часов. Она говорит, что знает, к кому обращаться в посольстве Хорватии, если что, но вряд ли это понадобится.

Я вот не так уверена — если что-то пойдет не так, может начаться полный бардак.

Зак смотрит, как я одеваюсь, и замечает, что мой прикид выглядит как купальник советских времен. Он спрашивает, есть ли у меня другое белье. По мне, это больше похоже на монокини авторства Руди Гернрайха[94], и я не намерена переодеваться, тем более что нам нужно выдвигаться вот-прямо-сейчас.

Завидев нас, дежурный отеля озадаченно хмурится, а мы пытаемся убедительно изобразить туристов, направляющихся на утреннюю прогулку.

Вернувшись в «Халудово», мы забираемся на балкон и включаем камеру.

— Важное сообщение от Зака(наклон) —

Зак Саббат приносит официальное извинение за свои армейские ботинки и шорты; он был уверен, что мы будем снимать минет с его точки зрения.

Раз уж мы сюда добрались, глупо было бы не изучить это место получше. Мы находим точку с куда более выигрышным освещением и подумываем переснять сцену. Правда, вид отсюда значительно хуже, а меня больше волнует качество локации, чем то, как я выгляжу в кадре.

И тут до нас доносится звук шагов. Не тяжелая поступь полицейских, но определенно хруст под ногами крупного, прямоходящего существа, пробирающегося через тот же бардак, что и я этим утром.

Сбежать можно только одним путем — по направлению к звукам. Ну или сигануть в разбитое окно с метровой высоты, понятия не имея, что там под ногами. У меня дико колотится сердце; мы сломя голову несемся через лобби к парковке.

Где обнаруживаем оленя. Кто бы мог подумать, что цокот четырех копыт так похож на шаги двух ног?

Белград, любовь моя.

27 августа 2017

Мы сходили в музей и только вошли ко мне домой. Он посмотрел на меня и спросил: «Если бы ты могла сейчас сделать все что угодно, что бы это было?»

Мне даже не пришлось долго думать. Я бы полетела в Белград и бродила бы по нему кругами.

Я люблю Белград до дрожи. Каждый приезд туда — как религиозный экстаз. Очень по нему скучаю и в такие моменты тупо перебираю карточки с кириллическими буквами, хотя это так себе заменитель.

(Не говоря уж о том, что заучивать алфавит незнакомого языка — бессмысленная трата времени.)

Помню, когда я впервые туда поехала, то испытывала какую-то беспокойную радость. Откуда она взялась, не так важно — но в ту же секунду, как мой самолет приземлился в аэропорту имени Николы Теслы, мне захотелось расцеловать тротуар.

Было холодно, но меня раздирало любопытство. Я только и делала, что гуляла по жилым районам, болтала с барменами в отеле и вдыхала воздух.

В Белграде я чувствую себе живой. Настолько живой, что все другие города начинают казаться смутным сном или жалкой имитацией жизни.

В мою вторую поездку погода выдалась теплой; я жила зa углом от посольства США (его эвакуировали после пары поджогов во время войны и перенесли на другой конец города). Мне было достаточно просто лежать на полу вечерами и слушать, как засыпает город.

Если уж начистоту, Белград дарит мне то же, что секс: ощущение, когда даже малейший раздражитель — например, дуновение воздуха — ты ощущаешь всей кожей.

Помню, как я (с восторгом) заметила, что здесь ко мне не пристают на улицах, не отпускают пошлые шуточки и не свистят вслед. В Греции и Турции тоже так было.

К третьему приезду сюда я настолько расслабилась, что наконец позволила себе расклеиться — а к этому давно все шло. Дома меня ждали неотложные дела, но я до сих пор жалею, что не сдала билет и не задержалась там подольше.

Мне бы хотелось выучить наизусть этот город, запомнить все улицы и памятники, чтобы видеть их в мельчайших подробностях, закрыв глаза.

Beograd, volim te[95]. Придет ли день, когда ты станешь моим?

Раскатистое «Р».

5 декабря 2017

На вывеске магазина было написано «Radno vreme»[96] - судя по контексту, речь шла о часах работы.

«Vrlo rado»[97], — отозвалось у меня в мозгу, который настойчиво искал несуществующие связи. Много слов, имеющих отношение к работе, начинаются с «rad», но не все слова, начинающиеся с «rad», означают работу. Отдельная группа таких слов связана с радостью.

Моя мама всегда предупреждала, чтобы я не разворачивала карту в чужом городе у всех на виду. Она считает, это все равно что вопить: «Я не местная, заберите мой кошелек!»

Конкретно эта проблема потеряла свою актуальность с появлением смартфонов и высокоскоростного интернета, но вчера я побила все рекорды — и, встав посреди улицы, вытащила толстенный англо-сербский словарь, чтобы посмотреть слово «vreme».

Если вам интересно, это значит «время».

У меня целым список проектов, которые я собиралась обдумать, пока я здесь. Планировала сесть и тщательно расписать все схемы, маркетинговые планы и предполагаемые сроки.

Но теперь, когда я в Белграде, мне хочется только одного — просто быть здесь. Уверена, ситуацию осложняет и то, что я временно слезла с таблеток от синдрома дефицита внимания (большое спасибо США, где ты не можешь купить лекарства на весь срок выезда из страны). А без этих таблеток мне довольно сложно сосредоточиться.

Зато теперь у меня хороший аппетит и нет обезвоженности — да и прожила же я как-то без них больше 30 лет.

Как бы то ни было, я здесь, я счастлива, а мой сербский все такой же отвратительный. Побегу записываться на мастер-класс, которым мне посоветовала моя подруга Кэрол.

Свобода передвижения.

28 января 2017

Где-то между отъездом из Вегаса в пятницу вечером (я была там на выставке Adult Entertainment Expo) и прилетом в Париж в воскресенье утром у меня была пересадка в Москве.

Первым же делом я попыталась узнать у сотрудника аэропорта, где тут можно покурить. Мы долго пререкались, после чего он предложил сделать это на улице — и тут же добавил, что меня туда не выпустят, потому что у меня нет визы.

Это лишний раз напомнило мне, что чем больше у тебя привилегий (вроде американского гражданства), тем проще забываешь (что бывает всякое).

Мы сели в аэропорту Шарля де Голля, выползли из самолета гуськом, я прошла пограничный контроль и собиралась было с ветерком проскочить таможню, пока все возятся с багажом. Но…

…Таможня была на замке. То есть я не могла ни попасть во Францию, ни вернуться в зал вылета.

Было совершенно невозможно понять, что они объявляют по громкой связи, даже когда говорили по-английски. Стоявший рядом француз сказал, что они все равно не говорят ничего внятного ни на одном из языков. Он махнул рукой в сторону сотрудников таможни, которые топтались неподалеку и даже не думали открывать пропускной пункт, и воскликнул: «Анархия!» «Я‑то думала, у вас тут свобода, равенство, братство», — пошутила я. «Анархия», — саркастично констатировал он.

В моей голове немедленно завихрились мысли: о том, что точнее всего анархию описала в своих «Обделенных» Урсула Ле Гуин, что в этом течении есть определенный смысл, что миру сегодня, как никогда, нужны философские направления, ставящие превыше всего личный выбор. А анархистский лозунг «Ни Бога, ни хозяина» отлично подходит и Франции, и США. Но тут мое тело стало подавать панические сигналы, и мозг переключился, пытаясь их унять.

Но с таким же успехом можно попытаться не думать о белой обезьяне.

Мало что есть хуже паники, когда поблизости полно настороженных полицейских. Ты обычно начинаешь выглядеть довольно безумно — ну, по крайней мере, я, — а это сильно повышает шансы, что тебя сопроводят на досмотр в тесную каморку, подозрительно напоминающую клетку, и ты потратишь там кучу времени.

Я из тех людей, что легко впадают в панический ступор, особенно когда ситуация напоминает что-то из прошлого — когда я сильно путалась и ощущала себя загнанной в угол. Поэтому я отправилась в туалет и залила водой из-под крана пару таблеток от тревожности, прописанных психиатром. Их, конечно, не так легко разжевать, как «Ксанакс»[98], зато они не должны вызвать столь серьезного привыкания *пожимает плечами*.

Примерно через полчаса по громкоговорителю объявили, что задержка была связана с чьим-то невостребованным чемоданом и теперь мы можем пройти таможню.

Я прекрасно понимаю, что все наши перемещения контролируются людьми в форме и зависят от прихоти властей, особенно когда речь идет об авиасообщении. Но я еще никогда не сталкивалась с этим напрямую. В США ты не так часто имеешь с этим дело — по крайней мере, пока.

А вот приезжающие в США уже много лет знают об этой устрашающей каморке — куда их водят во имя «борьбы с терроризмом».

Где же Кармен Сандистоя?[99]

13 июня 2017

Я сбежала в более безопасное место, потому что ощутила угрозу моей частной жизни. Объясню.

Это случилось несколько лет назад. Я собиралась в отель после смены на выставке Exxxotica в Нью-Джерси, и Стив вызвался меня проводить. Не Стив-сосед, а другой Стив. И тут дорогу мне преградил незнакомец, мачистского вида и куда более крупный, чем я (и в высоту, и в ширину).

День был долгий, поэтому вместо «Простите, на сегодня всё» он услышал: «СЕЙЧАС ПОЛУЧИШЬ моей сумкой, набитой искусственными вагинам и из суперреалистичного материала».

Другой Стив спокойно наблюдал со стороны. Он был готов вмешаться в любой момент, но рассудил, что мне пока ничего не грозит, а хорошее шоу на дороге не валяется.

Незнакомец пробормотал что-то вроде: «Я вас что, напугал?»

Я была не в состоянии донести это, но, бля, он меня еще как напугал — и уж точно насторожил. Мой горький жизненный опыт подсказывал, что любой человек больше меня — это жирнющий знак вопроса: он может быть классным, а может намеренно причинить тебе физический или психологический вред. И единственный способ это узнать — выяснить все самой. Ну или подождать, пока это сделает кто-то еще.

Однажды я давала интервью Молли Крэбэппл[100] в прямом эфире в клубе SoHo в Нью-Йорке. Мы говорили об искусстве, сексе, политике, порнографии, режиссерской работе и о том, каково мне в этой роли. Когда подошло время вопросов, руку поднял парень, который выжидал все интервью. Он спросил, нравится ли мне эмпауэрмент[101] такого рода.

Я, конечно, не стала брызгать слюной, но немедленно встала на дыбы. Я сказала: «Это не эмпауэрмент — это гребаная уверенность в том, что принадлежит мне по праву. Эмпауэрмент подразумевает, что эту приобретенную власть у тебя могут в любой момент отобрать — просто потому, что кому-то так приспичило. А когда ты воспринимаешь свою власть как должное, тебе куда проще поверить, что все в твоих руках».

Он ничего не понял — по крайней мере, в тот вечер.

Я тщательно готовлюсь к каждому публичному выступлению и долго прихожу в себя после. На интервью и мероприятиях я стараюсь быть максимально открытой. По мне, это то, как нужно делать свою работу, чтобы остаться довольной результатом.

Если мое «нет» не слышат с первого раза, я чувствую, что на меня давят, и сливаюсь.

Понятненько?

Объективация как действие.

17 сентября 2015

(Рецензия на книгу Нэнси Бауэр «Порнография как действие»[102], опубликованная в The Smart Set[103].)

В своей книге «Порнография как действие» философ феминистского толка Нэнси Бауэр обращается к конкретному образу порнографии: вредоносному чудовищу, против которого порнонегативные феминистки выступают с семидесятых годов прошлого века. Значительная часть книги посвящена критике антипорнографической риторики Кэтрин Маккиннон и Рэй Лэнгтон.

И все это ради того, чтобы оспорить различные философские интерпретации книги Джона Остина «Слово как действие». Кажется, именно это было подлинной целью Бауэр.

Труды Остина посвящены языку, в частности иллокуции[104], перлокуции[105] и речевым актам, которые объединяют речь и действие.

55 лет спустя после смерти Остина порнонегативные феминистки стали ссылаться на его работы, объясняя, что права порнографии и ее создателей не должны подпадать под действие Первой поправки. Они утверждают, что порно никак не связано со свободой слова — потому что не является речью. Но тут все не так просто, и Бауэр решает им возразить.

Она пишет, что воспринимать порно как разновидность речи — это и правда чрезмерное упрощение. А в заключении пятой главы приводит целый список вопросов: «Кто здесь говорящий? Тот, кто изображен на фотографии? (И, кстати, он объект или субъект — или и то и другое?) Тот, кто снимает? Что именно говорится и кому?»

Но вместо того чтобы ответить на эти вопросы, она недоумевает, что «ни одна из сторон в спорах о порнографии даже не пытается найти ответы». И в заключение предполагает, что эта проблема до сих пор остается неизученной, так как иначе исследователям бы пришлось посмотреть и отрефлексировать безумное количество порно. А это, понятное дело, непосильная задача для тех, кто считает порно по умолчанию вредоносным для всех женщин.

Бауэр не стремится понять, что такое порнография — и что с ней делать. В «Порнографии как действии» непосредственно порнография — лишь средство для достижения ее целей.

Бауэр относится к порнографии как к инструменту и использует ее, чтобы обсудить академический дискурс о порно и объективации, свою интерпретацию лекций Остина, авторитет вышеупомянутых мыслительниц, а заодно и ответственность, которую они несут за свои слова. Интересно, понимает ли Бауэр, что она сама в своей книге объективирует порно — как профессию, разновидность медиа и сообщество людей, которые его делают.

Я снимаю порно и снималась в нем. Уже более десяти лет я профессионально обнажаюсь и потребляю порнографию в больших количествах. На мой взгляд, книга Бауэр как минимум по трем пунктам подходит под определение объективации, данное Мартой Нуссбаум[106] и дополненное Рэй Лэнгтон[107]. Бауэр приводит все эти пункты в третьей главе и заявляет, что Нуссбаум ошибается, полагая, что объективация может быть негативной, нейтральной и позитивной. При этом она признает, что список пунктов, составленный Нуссбаум, довольно точно описывает объективацию.

То, что для Бауэр порнография — это лишь средство, особенно заметно, когда она говорит о своем понимании «Слова как действия». Она не пытается описать термин или как-то его осмыслить, предпочитая использовать его как инструмент для препарации идей Остина.

Вдобавок она подменяет понятия, указывая на способность порно вызывать возбуждение и утверждая, что «в порнографических мизансценах нет места объективации». Таким образом, она одним движением сбрасывает со счетов всех порнографов, которые открыто обращаются к объективации, и их работы — например, «Кафе "Плоть"» Ринс Дрима 1982 года, «Картер Круз: полностью открыта» Кэйден Кросс и Мануэля Феррары 2015 года и мои «Натуралистичные изображения» 2015 года. Есть ощущение, что под «порно» Бауэр подразумевает только то порно, что видела сама — или то, о котором что-то слышала.

Бросается в глаза и то, что в книге нет прямой речи порнографов, будь то продюсеры, режиссеры, актеры, фотографы или писатели. Да, эта работа посвящена философии, но Бауэр постоянно цитирует слова Кэтрин Маккиннон, уважаемой юристки и обладательницы докторской степени по политологии, но никак не философа.

Ее высказывания Бауэр почему-то считает достаточно компетентными, но при этом полностью игнорирует тексты самих порнографов — а ведь есть книги, академические издания вроде Porn Studies Journal, даже публикации в прессе, например в New Statesman, The New Yorker или The Guardian. Все это выглядит как попытка заткнуть им рот.

Я не сомневаюсь, что Бауэр и ее разбор «Слова как действия» внесли весомый вклад в развитие философской мысли. Жаль, что она решила выстроить свою аргументацию вокруг порнографии, не удосужившись дать ей определение или хотя бы принять во внимание работы современных ученых на эту тему. В результате книга пестрит искажениями фактов и вопиюще неточными обобщениями.

Пережить автозагаропокалипсис, часть 2.

3 февраля 2017

Все знают, что нам нужна еда, чтобы поддерживать функции тела и мозга, верно?

Некоторые люди, когда стрессуют, испытывают голод. У кого-то аппетит не меняется. Другие забывают поесть или не могут себя заставить.

(Я не собираюсь выносить никаких оценочных суждений и даже в мыслях не допускаю бодишейминг[108]. Пожалуйста, отнеситесь к этому с уважением.)

Я из числа последних. Когда я поглощена проектом или сроки поджимают, то совершенно не слышу позывов голода. Даже если я уже что-то ем — например, сэндвич — и на меня сваливается что-то важное, я вспомню о сэндвиче, только когда коты растащат его по всей кухне. Когда совсем тяжко, даже жевать становится утомительно, а все, что удается прожевать, ощущается как клейкая масса и камень в желудке.

Это только мешает нормально думать и запускает порочный круг: чем спутаннее мысли, тем меньше ты думаешь о еде. Что с этим делать?

Если вы совсем не можете есть еду, пейте ее.

Йогурт, бульон, сойлент, протеиновые коктейли, которые пьют бодибилдеры, — все, что сможете найти и купить.

Это не идеальный выход, не правильное питание, но это лучше, чем ничего.

Также сойдут банан, три кусочка злакового батончика — который всегда можно снова завернуть и сунуть в карман, чтобы откусить через три месяца, — и любая другая субстанция, кроме кофе, сладостей и бухла.

Как не доводить себя до такого?

Убедитесь, что у вас всегда есть заначка чего-то не скоропортящегося. Сырая морковь и замороженная овощная смесь трижды в день всяко лучше, чем питаться жидкостью. Ну или что вам там нравится.

Спрашивайте друг друга: «Когда и что ты последний раз ел (или ела)?»

(Черт, вспомнить бы, где я это вычитала.) Дело в том, что вопрос «Хочешь есть?» подразумевает, что человек, которому его задают, осознает свое чувство голода или в принципе его испытывает. «Ты поел (или поела)?» тоже не подходит — на него слишком просто ответить утвердительно, не задумавшись, сколько времени на самом деле прошло.

На «Когда и что ты последний раз ел (или ела)?», как правило, отвечают: «Блин, успела один раз откусить сэндвич в 10 утра, а потом начались звонки, и вот уже вечер». Или: «Тайский фастфуд несколько часов назад, потом сунул остатки в холодильник и доем, когда встану из-за стола».

Ваш знакомый находится в стесненных условиях, слишком загружен, на мели или очень устал? Если у вас есть свободные деньги, знайте, что у большинства сервисов доставки есть опция отправить еду кому-то другому — даже в другой город. Все, что вам нужно, — это узнать, что он ест, где находится и не против ли.

Середина декабря 2015 года.

18 мая 2016

Основная часть съемок «Восхода Эдерлези» была позади, хотя нам еще оставалось снять несколько начальных сцен. Где взять деньги на постпродакшен — тоже был большой вопрос.

После приезда в Сербию я почти сразу настроила автоответчик в почте и заблокировала большинство номеров в телефоне; благодаря этому (а еще Кэйден и Джоанне) меня, в общем-то, обошел весь медийный шитсторм. С одной стороны, очень удобно: мне ничто не мешало на съемках.

С другой — я понятия не имела, что ждет меня дома.

А еще я впервые с 2009 года слезла с «Ксанакса» и очень гордилась собой.

Мой сосед Стив Прю и Красавчик (отредактировано) приехали за мной в аэропорт. У Стива есть машина, и когда мы с ним живем вместе, он всегда за мной приезжает. Если, конечно, сам в городе.

Красавчик (отредактировано) не раз приезжал с ним за компанию или один, на электричке, так что в этом не было ничего удивительного. Но вот что было из ряда вон, так это то, что Стив зашел в аэропорт. Он всегда говорил: «Подожду тебя на парковке, ты звони, и я подъеду». Логично, да и идти далеко мне не нужно.

Но в этот раз Стив и Красавчик (отредактировано) ждали меня прямо у выхода с пограничного контроля. Это было серьезным отступлением от ритуала, которого мы со Стивом придерживались годами.

Кто-то подумал, что выйдет отличный сюрприз.

Моя реакция тоже была нетипичной: никаких жарких объятий и «я-так-рада-вас-видеть», на которые справедливо рассчитывал Красавчик (отредактировано).

Проще всего было бы сказать, что именно в тот момент наши отношения дали трещину, но в отношениях всегда полно сложностей. Кому-то удается их все пережить. Мы никогда не называли друг друга парнем и девушкой — я не соглашалась на это из суеверия. За два месяца до этих событий мы отказались от формата «свиданий» и от самого этого слова, потому что это было не про нас. Кем мы вообще были, кроме как парой людей, заигрывающих с семантикой?

Я не помню, произошло ли это в ту ночь или в какую-то другую на той же неделе. Мы с Красавчиком (отредактировано) валялись на диване, было уже поздно, и я очень устала.

Я сказала: «Пойдем в кровать», — а он понял это как: «Давай займемся сексом».

Целый месяц я чувствовала себя человеком, актрисой, кем угодно, но только не сексуальным объектом, и это было очень классно. Его логичное предположение наложилось на мои эмоции, скопившиеся за годы непрошеной объективации, когда со мной обращались как с реквизитом — на съемках порно, музыкальных клипов или журнальных разворотов. Моя реакция была совершенно несоразмерной его приставаниям; с таким же успехом можно было направить ядерную боеголовку на комара.

Мне просто хотелось отдохнуть, побыть с ощущением, что я — человек, и точка, что у меня есть право голоса и право — а не привилегия — решать, когда и как меня могут трогать и тем более трахать.

Я не помню ни одного раза за всю свою сознательную жизнь (даже до того, как я начала обнажаться на камеру), чтобы я вышла на улицу и мне никто не причмокнул бы вслед или не облапал бы. Я в курсе, что Сербия неидеальна, и знаю о зверствах, которые там творились во время многочисленных Балканских войн, но каждый раз, когда я туда приезжаю, я могу безбоязненно быть собой — и это чистая магия.

Возвращаясь к теме разговора — ситуация быстро накалилась.

Я стояла в одном углу спальни (хотя это был скорее лофт), он — строго в противоположном. Я с шипением чеканила каждую букву, решительно тыкая пальцем в воздух после каждой фразы. Все его 180-с-лишним-сантиметров вдруг превратились в школьника на ковре у директора. Он стоял, заложив руки за спину.

Я почувствовала, как похожа на свою мать. Самое поганое, что Красавчик (отредактировано) всем своим видом подтверждал: я не просто веду себя как она, я еще хуже.

Насколько я помню, после этого он ушел и лег спать у себя. Если нет, то ему бы стоило так сделать. Если да, то он молодец.

Пережить автозагаропокалипсис, часть 3.

9 февраля 2017

Или прилив чувств, полное офигевание и форс-мажор, ох, мамочки!

Учитывать возможность форс-мажора — значит понимать разницу между «меня переполняют эмоции, но все под контролем» и «я тотально офигеваю». Я научилась ее понимать.

Уверена, что на свете есть знаток латыни, который смог бы (просим!) влезть в разговор и объяснить точное значение и эволюцию этого понятия, но в обычной речи «форс-мажор» используют в смысле «масштабного разрушительного события, которое невозможно контролировать и которое полностью лишает человека возможности следовать плану или выполнять свои обязательства в том виде, который устроил бы наше величество».

Я часто встречаю это слово в контрактах на съемки. Возможно, потому что эти, в отличие от многих других, читаю внимательно.

Мое личное форс-мажорное обстоятельство называется матка и яичники. Мои месячные настолько непредсказуемы, что язык не поворачивается назвать их циклом, и, насколько я могу судить, сама менструация у меня нетипично болезненная.

(Если вы собираетесь предложить мне попробовать___, ___, или ___, правда спасибо, но я почти уверена, что все это перепробовала. Ну и вообще, весь этот кровавый ад — лишь пример, так что давайте перейдем к делу.)

У меня ушла значительная часть подросткового возраста на то, чтобы понять: мое тело, гормоны и темперамент будут вытворять черт-те что с непредсказуемой регулярностью. А это значит, что иногда я не смогу даже просто стоять.

Теперь, внимание, вопрос: «НО КАК ЖЕ ТОГДА?..»

Я знаю, что на протяжении двух календарных месяцев могу ожидать от двух до шести менструаций непредсказуемой длительности и интенсивности и вместе они займут около трех недель.

Я веду гугл-календарь, держу дома ленточку с пришпиленными бумажками — это мой наглядный график — и всегда слежу, чтобы каждые два месяца у меня были три свободные недели. В «хорошие» дни я стараюсь сделать как можно больше, иначе какие-то проекты и обязательства почти неминуемо сгорят в адском пламени, пока я буду занята совершенно другими делами (и в прямом, и в переносном смысле).

Если вы думаете, что я собираюсь сравнить администрацию Трампа с невыносимо кошмарным ПМС, вы угадали.

С инаугурации прошел всего 21 день, а Белый дом уже исторг впечатляющее количество жутких президентских указов.

Не важно, сколько задач вы способны удержать в голове и как выгладит их список: как мусорная корзина или ленточка с кучей бумажек. Никогда не помешает оставить в нем немного свободного места — для событий, предсказать в которых можно только их повторяющуюся непредсказуемость.

Всегда надо быть готовым к форс-мажору.

Осторожно: коты.

22 декабря 2017

В доме, где я жила во время съемок «Восхода Эдерлези», есть задний двор, куда выходит кухня ресторана напротив. Там живет стая котов.

Я примерно через день подкармливала их тунцом или сардинами. Когда об этом услышала женщина, заведующая кухней на съемочной площадке, она стала собирать все рыбные объедки и отдавать их мне — для котов.

Вечером перед моим отъездом мне на колени запрыгнул здоровый котище и заурчал. Было очень здорово.

Так что теперь, когда я оказываюсь в Белграде, иду во двор этого дома и кормлю котов. Особенно если я что-то не доела. Меня с детства учили, что выбрасывать пищу — грех, и я до сих пор так считаю. Может, вы видели этих котят у меня в инстаграме.

Это были тяжелые три дня — отчасти из-за событий, о которых я узнавала лишь через третьи-четвертые руки, отчасти из-за моего состояния, похожего на затянувшийся бескровный ПМС. Никогда бы не подумала, что буду умолять свое тело о менструации.

Когда владелец моей языковой школы сообщил, что на днях изменили правила выдачи виз для изучения языка, у меня на глаза навернулись слезы. Чем больше он говорил, тем больше их было, и когда он перешел к цифрам, я поняла, что больше не могу сдерживаться, извинилась и ушла.

Я пошла в церковь Святой Параскевы Сербской, чтобы выплакаться: церкви — самое подходящее место, чтобы дать волю эмоциям. Говорят, что слово «пятница» в сербском происходит от ее имени[109], так же как пятница по-французски — от Венеры[110], а по-английски — от Фрейи[111]. Богини. Защитницы женщин. Есть поверье, что на место, где стоит церковь Святой Параскевы, женщины приходили за помощью и до христианства.

Мне хотелось истечь кровью, и желательно в безопасности. В последний раз, когда я ревела в церкви, вокруг было полно туристов, которые показывали на меня пальцем в назидание своим детям. Но здесь было пусто, тепло, сумрачно и красиво.

А потом я пошла кормить котов. Взрослые кошки вскочили, завидев, как я достаю из сумки жестянки с тунцом. Котята не пошевелились — они были мертвы. Вот к чему может привести забота.

Я слышала, что Меркурий сейчас в ретрограде. И что лучше не принимать никаких решений до воскресенья, пока он не пройдет. Что ретроградный Меркурий мешает выражать свои мысли.

Может, я зря все это написала. Крови все нет.

Слышишь, Боже? Это я, Стоя.

4 июня 2017

Перед началом фестиваля Wonderlust у меня был целый свободный день в Хельсинки и список мест, составленный Митчем. Финская танцовщица бурлеска ЛуЛу Девиль советовала просто погулять по городу, потому что Хельсинки для этого идеально подходит. А Стив Прю (мой платонический партнер и сосед) особенно рекомендовал зайти в церковь Темппелиаукио — я так и не поняла, хотел ли он сам там побывать иди почему-то счел, что мне это нужно.

В общем, я туда направилась, несмотря на периодически начинающиеся дождь с градом. А может, именно из-за них как говорится, если ты в Риме, живи как римлянин, ну а если в Финляндии — сами понимаете.

Лютеранская церковь Темппелиаукио вырезана в скале; я ничего не знаю об этой ветви христианства. Потолок похож на гигантский моток медной проволоки с окнами по кругу. Я легла на скамью, чтобы смотреть наверх.

Память подкинула два образа: подземные молельни, куда приводили богомилы[112] в рассказе Ребекки Уэст, и церковь Геенны огненной[113], в которую моя семья ходила, когда я была совсем маленькой.

В этой церкви практиковали что-то вроде наложения рук, только до людей никто не дотрагивался; самое странное — что они сами падали наземь. Взрослые люди штабелями валились на пол, где начинали биться в конвульсиях и издавать бессвязные гортанные звуки.

Не знаю, верующий вы или нет, но этих людей сбивала с ног сила их веры в Бога. Еще там все строилось на идее, что и наши тела — храм Бога, и о них следует заботиться подобающим образом, а еще что существует призвание. Если кто-то чувствовал, что рука Бога направляет его к кафедре, то ему следовало встать за нее и проповедовать.

Лежа под потолком — мотком проволоки, я размышляла, как бы лютеранский Бог отнесся к моей работе и тому, что я нашла в ней свое призвание. Мне всегда казалось, что в католицизме ставить свечку — значит подавать сигнал Богу. Тут свечи тоже были — так что и я одну поставила.

Ребенком я думала, что взрослых заставляет падать на пол та же сила, которая превращала меня в вечный двигатель. Местом, где я могла сбросить это напряжение, для меня была школа, значит, взрослым тоже нужно было как-то это делать — например, впадая в религиозный экстаз.

Несколько лет спустя я узнала про секс, и, судя по описанию, это было еще одним взрослым способом выплеснуть свои чувства. Правда, в том возрасте я это сформулировать еще не могла.

И вот я лежу на церковной скамье и вспоминаю, как несколько лет назад засунула всю кисть руки в Джиз Ли. Тогда мне показалось, что я залезла внутрь Бога. Мое тело в этой церкви в скале было Божьим храмом, а моя рука в моих воспоминаниях касалась его нутра.

Не важно, верите вы в Бога или нет, но важно понимать какую силу в себе несут вера и убеждения. Добавьте к ним самую малость, и они смогут созидать и разрушать целые миры, объединять людей и настраивать их друг против друга. Они способны невероятно менять мир — не хуже магии.

Слышишь, Боже? Это я, Стоя.

Осторожно: Религия, Наука.

2 января 2018

Я наверняка уже об этом говорила: я росла в очень религиозной среде. Это неотъемлемая часть американского Юга, часть моей семьи, часть моего детства. Такие вещи навсегда остаются с тобой и так или иначе оказывают на тебя влияние.

Вы также наверняка заметили, что в тяжкие моменты я пытаюсь докопаться до того, что же такое Бог. Я убеждена, что вера в христианского Бога имеет такое же право на жизнь, как и вера в теорию струн. Я верю, что вера сама по себе способна менять мир, давать людям силу двигаться дальше и справляться с энтропией. Разумеется, я также верю, что в полнолуние у людей немного едет крыша.

Меня часто спрашивали о моем отношении к религии и, услышав, что я не могу сказать точно, пытались убедить в том, что я атеистка. В чем я не сомневаюсь, так это в существовании некого высшего духа — назовем его силой, всемогущим Богом или кучкой богов, похожих на супергероев. Поэтому я на какое-то время просто перестала общаться с верующими людьми.

[Что, если наши потомки обнаружат обрывки реалити-шоу с участием Трампа и «Звездные войны», примут все это за реальные события и решат основать новую религию — где будут поклоняться золотым телевизорам и класть в рот ку-сочки электропроводки?]

Религии существуют, чтобы давать людям вожделенное чувство порядка и смысл жизни. В целом наука делает то же самое. Когда ужимаешь всю многогранность реальности до короткого заголовка или абзаца, все тоже становится куда проще — не важно, писатель вы или читатель. Помешанные на нью-эйдже оптимизаторы всего и вся называют это «журналированием».

Лично я не могу писать в пустоту, я должна обращаться к тому, кто однажды мне задал вопрос, — даже если с тех пор прошли годы и он не увидит ответа. Или говорить с условными шестью людьми, которых интересует эта же тема.

Единственная действенная замена, которую мне удалось найти, — семейные святые в Сербской православной церкви. К сожалению, никто уже не помнит, кто был святым покровителем прапрадедушки Драгги. Что ж, есть повод выяснить.

Ратушное собрание[114] для секс-работников.

18 июня 2018

Кто-то одетый в футболку с кучей портретов Франсуа Сагата[115] и отрезанными рукавами пробирается сквозь толпу; судя по его целенаправленному движению, это кто-то из организаторов. Я нахожусь на первом ратушном собрании для секс-работников, которое проходит в Куинсе, Нью-Йорк, с участием Сураджа Патела — кандидата от демократов, баллотирующегося в Конгресс.

Прошлой ночью у меня начались месячные, поэтому сижу вся скрючившись, чтобы живот не так болел. Но никакой ПМС не мог бы заставить меня пропустить это мероприятие. Впрочем, надеюсь, мое безрецептурное обезболивающее скоро подействует — очень хочется не упустить ничего из дискуссии.

Во время вступительной части, в которой участвуют активисты, выступающие за права секс-работников, адвокаты и волонтеры, Сейэнн Дорошоу[116] напоминает, что нам важно стоять друг за друга, поддерживать связь и быть в курсе того, что все делают. Раздаются аплодисменты — пока что самые громкие. По сути, мы голосуем руками.

Сурадж заводит речь о том, как снизить риски и вред в нашей профессии, Лорелей Ли, очаровательная блондинка, сидящая рядом со мной на диване, подается вперед. Полагаю, всем собравшимся интересно, что по этому поводу думает политик. ПМС мешает мне все запомнить, и я еще не начала ничего толком записывать, но, судя по хлопкам, услышанное всем нравится.

Кто-то спрашивает Сураджа, каким образом он собирается покончить со стигмой вокруг секс- работы и людей, которые ей занимаются, — он упоминал это чуть раньше. Он отвечает, что намерен прислушиваться к мнению сообщества и доносить его до широкой аудитории и законодателей. Говорит, что, самые серьезные проблемы — это массовые аресты и тяжелые финансовые условия. Если с ними покончить, то и возможностей для эксплуатации в секс-работе станет куда меньше. Сурадж подчеркивает, что мероприятия, подобные этому собранию, — это возможность сдвинусь ситуацию с мертвой точки, быть услышанными по настоящему.

Ему задают вопрос о секс-работе и инвалидности. Сурадж, самокритично признает, что не додумался включить эту тему в повестку дня, и обобщает, что каждый должен иметь право на охрану здоровья и медицинскую помощь.

Кто-то из оргкомитета сообщества напоминает Сураджу, что тот, нравится ему это или нет, олицетворяет движение против FOSTA[117], раздаются смешки.

Кто-то спрашивает, что Сурадж собирается делать, ести проиграет. Будет ли он по-прежнему вступаться за наши права? Тот шутит, что продолжит за них бороться, но сначала возьмет отпуск на месяц.

Но потом отвечает всерьез. Что попытается понять, какие ошибки допустил, и соберется с новыми силами. Что ему лишь слегка за тридцать и он не собирается сдаваться: «Я буду рядом с вами до победного конца, обещаю».

Встает Лорелей. Она выражает надежду, что Сурадж и правда продолжит прислушиваться к сообществу и учиться у него. Она, не скупясь на слова, объясняет, какие важные вещи он делает, — но добавляет, что этого недостаточно. Понизить наказание за занятие проституцией до штрафа — все еще не декриминализация. Нужны более решительные меры.

Лорелей говорит, что защищать права тех, кто доволен секс-работой, — лишь поддела, что это популизм. Многие из нас, кто давно работает, повидали всякое и порой ненавидели то, чем и в каких условиях им приходится заниматься. Она считает, что он должен защищать всех, в том числе и людей, которым не нравится эта работа — в целом или на данный момент. Даже если это непросто.

Самое многообещающее, что он находит сказать в ответ, это что вопрос декриминализации и правда очень важный и он готов продолжать прислушиваться к сообществу и формировать свое мнение на этот счет.

На этом мероприятие подходит к концу.

На выходе Сурадж говорит мне: спасибо, что пришла; я отвечаю, что вполне довольна тем, что сегодня услышала. «Почему только «вполне»?» — спрашивает активистка, стоящая позади меня. «Я бы хотела более конкретною ответа на вопрос о декриминализации. Я предполагаю, по каким политическим причинам он от него уходит, но лично меня не устраивает, что этот процесс идет слишком медленно», — парирую я. Она говорит, что мне следует объяснить это Сураджу. Я улыбаюсь: «Он в курсе».

Осторожно: Рождество.

7 января 2018

В Рождество по григорианскому календарю у меня начались месячные, слава святой Параскеве, покровительнице женщин.

За три дня до этого я проснулась в отличном самочувствии, но после полудня внезапно расклеилась и начала психовать. Я даже написала об этом сообщение другу, так что у меня есть точная временная отметка. На следующий день я узнала, что в Черногории в этот момент случилось землетрясение такой силы и на таком расстоянии, что его могла почувствовать я и любое млекопитающее небольшого размера.

Когда я в Лос-Анджелесе, я знаю, что если внутри все вдруг начинает трястись, нужно просто проверить сайт Информационного центра землетрясений при Калифорнийском технологическом институте. Особенно если никто кроме меня этого не почувствовал. Мой внутренний датчик землетрясений никогда не ошибается. Но на Балканах мне даже не пришло в голову это проверить, да я бы и не знала как. О том землетрясении мне рассказала соседка друга, и я испытала такое облегчение, что у меня подкосились ноги и я буквально упала на колени.

Соседка тоже его заметила; она сказала, что мы, видимо обе чувствительные, как кошки. Похоже на правду. Потом она рассказала, что у нее много друзей-мусульман, а я — как ездила в Стамбул и сотни мужчин начали присылать мне в личные сообщения фото котов. Это было так трогательно по сравнению с плохо снятыми дикпиками и призывами «давай трахатся», которые я обычно получаю от придурков всех национальностей и вероисповеданий.

(Не буду я с вами «трахатся», и трахаться тоже. Нет, даже на камеру. Предпочитаю работать с профи и только с теми, кого знаю. А вот котов присылайте почаще.)

Канун православного Рождества я провела в полусекретном кругу людей (скажем так, в гугле их так просто не найти). Мы запускали дронов в парке, я развлекала чьего-то ребенка, изображая разных животных. Хорошо бы такие дни случались в моей жизни почаще.

Вечером Ферст, который к тому моменту стал мне скорее как брат, пригласил меня в гости к родителям. Его отец, православный священник, соблюдает пост. Это как нерегулярное веганство, но только без нотаций об убийстве животных и косых взглядов на мои кожаные штаны, которые сохраняют в тепле мою жопку и прослужили мне дольше, чем три пары джинсов. Помимо этого, хорошо приготовленные постные блюда — это очень вкусно.

Пала Ферста фонтанирует шутками и байками, в которых я даже смогла разобрать пару слов. Остальное мне переводит Ферст; его отец не говорит по-английски, но обладает сверхъестественной способностью понимать, что я говорю. Все священники и пасторы, которых я знаю, пугающе проницательны. Думаю, все потому, что они много читают и постоянно общаются с людьми.

Не знаю, на какую реплику тогда отвечал его отец — может, и ни на какую, — но он заметил, что видел, как меняются люди. Это меня поразило. Не потому, что я сомневаюсь в собственной способности меняться. Я много думала, не стоило ли мне более ответственно подходить к своей жизни. Его слова подарили мне новую надежду.

24 мая.

24 мая 2018[118]

В понедельник я узнала, что платежная компания наконец-то приняла наши заявки на Visa и Mastercard. Я подумала: «Странно, ведь подала их и оплатила за несколько недель до этого». Это расстраивало, ведь наш ориентировочный запуск — 24 мая, то есть сегодня, в четверг — стремительно приближался, а одобрение заявки Visa может занять и 21 рабочий день. Когда на следующий день мой связной из платежной компании не ответил, я позвонила их начальнику — чтобы сменить агента. К концу дня предыдущий агент очнулся и позвонил с новостями, что Visa дала добро.

Я сочла нужным сообщить об этом Митчу, пытаясь найти знак в этом счастливом совпадении: мол, скорость, с которой платежная компания решила нашу проблему, — это свидетельство, что 24 мая — благоприятный день. Я вернусь к этому чуть позже.

Привет. Мы с Митчем запускаем штучку под названием ZeroSpaces.com. Это сайт. На нем будут видео с откровенным, хардкорным сексом. А еще фотогалереи и кое-что необычное — статьи. Мы возвращаемся к корням порнографии — это греческое слово некогда обозначало описание проституток или шлюх (в зависимости от перевода) — и собираемся изменить взгляд на то, как можно описывать сексуальность и как можно профессионально писать о секс-работниках.

Во вторник я переслала Митчу письмо от юриста платежной компании, который просил подтвердить, что придуманная Митчем стилистика нашего пользовательского соглашения верна — особенно в той части, которая касалась отображения имен вроде «ПетрСемен-ибн-Куроголов». Все так.

Я закончила с загрузкой трейлеров для коллекции архивных видео и постаралась максимально подробно заполнить анкеты участников съемок. Важно указывать авторство, и мы хотели бы упростить поиск онлайн-страничек авторов, чтобы желающие могли легко узнать о них больше и найти другие их работы — в том числе и не нашем уютном сайте.

За последний месяц большая часть моей работы над ZeroSpaces свелась к скучной бюрократии: заполнение налоговых форм W9 и документы по 2257‑й[119], бумаги по найму на работу и договоры с платежными системами. Я хочу приступить к работе над вторым выпуском альманаха и вернуться к творческим задачам.

У ZeroSpaces есть отдельные выпуски. Каждый раз мы выкладываем кучу материалов: видео, эротическую прозу, биографии знаменитых представителей секс-работников, документальные и художественные съемки, пронизанные одной темой. Видео и фотографии можно покупать по отдельности, но мы рекомендуем все вместе — для цельного восприятия.

Я направляюсь в аэропорт, чемодан собран. Та еще нервотрепка — запускать новый проект сразу перед тем, как отправиться в многочасовой перелет: а что, если что-то пойдет не так? Но я в любом случае не программист и не занимаюсь соцсетями, так что, может, не так уж и плохо мне покинуть эту метафорическую кухню на большую часть дня.

Вернемся к 24 мая. В этот день в 1844 году было передано первое телеграфное сообщение из Капитолия в Вашингтоне. А еще это день святых Кирилла и Мефодия, которые изобрели кириллицу и чью память чтят во всех частях мира, где говорят на славянских языках.

Понимаете, почему я считаю этот день столь подходящим для запуска проекта, который связан с языком, коммуникацией и передачей информации?

Об авторе

Стоя с 2006 года работает в индустрии порно и с 2012 года пишет для таких издании, как The New York Times, The Guardian, Playboy и др. Среди ее актерских проектов — фильм сербского производства 2018 года «Восход Эдерлези» и две постановки пьес Дина Хэспиэла в Бруклине и на Манхэттене.

Живет с двумя котами и платоническим партнером Стивом.