Читать онлайн Язва на полставки

Пролог

Абсолютно безлюдный зал без окон и звенящая тишина. Насколько тихо, что слышно, как жужжат светодиодные подсветки под потолком. Стулья подняты на круглые столики и задраны ножками вверх. Подиумы с шестами пусты, а точечные споты у барной зоны возле стеклянной витрины с алкоголем окрашивают помещение в интимный полумрак. Прикольно. Я в таких местах в принципе прежде не бывала, а уж во время закрытия…

— Ну а чё? Всегда хотела попробовать, — убеждаю саму себя и пока никто не видит запрыгиваю на узкую сценку.

Холодный металл вертикальной балки приветливо обжигает ладонь. И как стриптизёрши на нём крутятся? Да ещё так пластично, сексуально, даже с достоинством. Некоторые такое выделывают, что диву даёшься. Красиво преподать себя ведь уметь надо. Не каждой дано. Со мной так точно без вариантов. По грациозности меня перещеголяет и беременная бегемотиха.

Ржу сама с себя, заканчивая тупые попытки повыделываться.

— Нет. Это явно не моя т… — замолкаю, натыкаясь взглядом на не пойми откуда взявшегося Демьяна. Ой. Чё он так быстро вернулся? Стоит, таращится на меня. Хм… что‑то как‑то неловко. — Я тут это… ну, типа, плюшками балуюсь…

Молчит. Молчит и продолжает смотреть. Пристально, непонятно, безэмоционально. Чего ждать фиг поймёшь: начнёт высмеивать или снова поцелует. С ним вообще не угадаешь на какую реакцию рассчитывать. И это бесит. Дорого бы я отдала за возможность хотя бы пять минут поковыряться в этой странной голове. Особенно в том отделе чертогов разума, на котором висит ярлычок с моим именем.

Вжимаюсь спиной в прохладную поверхность шеста, когда он резво запрыгивает на подиум и оказывается настолько близко, что мы сталкиваемся нос к носу. Почти… ведь я сильно ниже. Невольно задерживаю дыхание, заглядывая в потемневшие голубые глаза. Обычное светлые, они обещают вот‑вот разразиться грозовым фронтом.

Чувствую, как меня накрывает этот взгляд вместе с остаточным шлейфом сигарет. До слабости в подкосившихся ногах. Мы в прохладном помещении с работающим кондиционером, а я в летнем платье, однако мне становится нестерпимо жарко. Невыносимо жарко. Тут есть лёд? Даёшь ванную!

Исходящие от Демьяна импульсы передаются мне, пронзая электрическим разрядом. По телу пробегает табун мурашек стоит ему коснуться меня. Он всего лишь невинно убирает рассыпавшиеся по плечу волосы, а меня подкашивает окончательно. Непременно бы грохнулась, не подхвати он меня.

— Ты ведь не интересуешься малолетками. Сам говорил, — шепчу я неуверенно то, что вертится столько дней на повороте в мыслях, безропотно позволяя его рукам скользить вдоль моего тела, тормозя на бёдрах. Удерживая и не только. Чувствую, как жадно впиваются в кожу…

— Я интересуюсь тобой. Другие меня не волнуют.

И что это должно значить? Что я ему реально нравлюсь? Или что он тупо меня хочет? Он же сам буквально несколько часов назад дал понять, что не прочь меня трахнуть. Но и он же говорил ещё кое‑что. Нечто куда более важное…

Блин. Вечно скажет так, что нихрена не понятно. Додумывай сама, называется, в меру своих испорченных фантазий. Подробностей всё равно не светит. Пояснительная бригада к таким немногословным персонажам не выезжает. Нервы бережёт и бензин.

— За совращение не боишься сесть? — до сих пор обидно. Шесть лет — не такая большая разница.

Его ноздри сердито раздуваются. Ой, батюшки. Сердится, вы только гляньте.

— Можешь хоть сейчас не язвить?

— Могу. Наверное… — его губы приближаются. Такие манящие, такие… Такие… Снова нервно сглатываю. — Не уверена, что нам стоит это делать…

Не уверена? Да я знаю это. На сто процентов. Мы не просто разные, мы из разных миров. Что из этого может получиться? Мне нужна постоянная движуха, он бы отгородился от людей, будь у него возможность. Я разбешайка, его спокойствию позавидуют Тибетские монахи. Я говорливый Какаду, он молчаливый удав. А удав может и сожрать птичку. Если проголодается. Или если она ему вдруг надоест своей трескотнёй…

— А ты не думай. Оставь это мне, — меня без особого труда закидывают на себя и куда‑то несут. А я…а я не сопротивляюсь, послушно разрешая себе не думать и ни в чём не сомневаться.

Глава 1. Ну здравствуй, Питер

Перрон Московского вокзала разрывает истошный вопль. Рядом с ним завывания сирены во время срочной эвакуации показались бы ласкающей слух лунной сонатой. Вылетаю из раскрывшихся дверей новенького, ещё пахнущего краской поезда и мчу сквозь шарахающуюся в стороны толпу. Судя по непонимающим глазкам они всё ещё ищут бедного кота, которого переехало на рельсах. А это не кот. Это я кричала. На радостях.

— Виу, виу, виу! — с визгом запрыгиваю на высокого парня с коротким ёжиком волос. Шанс быть красиво пойманной не оправдывается. Такое срабатывает только в постановочных фильмах. И не с первого дубля. Едва не встречаюсь затылком с асфальтом, но меня успевают кое‑как удержать.

— Куда копыта замахнула, кобылка? Тебе ж уже не шесть, — со смехом пыхтит брат, помогая подняться нерасторопной тушке имени меня. Его взгляд тормозит на моём носу, в левой ноздре которой блестит цветная стразинка. — Это что, пирсинг?

— Нет, что ты. Гречку прилепила на жвачку, — хихикаю я, высовывая язык и хвастаясь металлическим шариком. — И тут, — заправляю крашенные чёрные волосы за ухо, показывая россыпь маленьких серёжек. — И тут.

— Ты из себя дуршлаг решила сделать? Зачем столько дырок? Стоять, а что за наскальная живопись? — рукава лёгкого ажурного платья беспардонно задираются, выставляя бренчащие браслеты и мелкие татуировки, разбросанные по коже на обеих кистях. — Скажи, что это переводные!

— Ага, щаз! Маму чуть инфаркт не хватил, когда она увидела.

— Да ещё бы! Ты за кой чёрт это сделала?

— Захотела и сделала, — сердито надуваю губы.

И чё ему не нравится? Вот эту розовую пироженку я хотела набить ещё в четырнадцать. Она смотрится смешной, но я тогда сама нарисовала эскиз, так что это, типа, ностальжи. А птичье перо где‑то в шестнадцать загорелась сделать, но родители встали в позу: мол, чтоб до совершеннолетия не смела себя уродовать, наше слово главнее президента и вообще, не спорь со старшими, не доросла ещё.

Ну ок. Я и не спорила. До совершеннолетия так до совершеннолетия. Так что в прошлом году в день рождения была сделана первая. Через пару дней вторая. Дальше ещё парочка крупных, а остальные уже мелочёвка: молния, звёздочки, надписи, бантики. Мои любимые булавки. Их у меня три. В общей сложности на мне насчитывается около тридцати татух. Самая большая размером с ладонь, самая маленькая — с ноготь большого пальца. И нет, я не сумасшедшая. Мне нравится.

— Ты ещё ног не видел, — многозначительно играю бровями. И пока не увидит. Лёгкие вязанные сапожки прикрывают украшенную нарисованным браслетом лодыжку.

— У тебя с кукушкой всё в порядке? — братик в шоке. — Тебе ж с ними жить.

Ой, бли‑и‑а‑ан. Ещё один со своей шарманкой. Я дома это слушала чуть ли не каждый день, а теперь что, повторение?

— Да ладно? А я думала, что как змея — полиняю и всё слезет. Отвянь, человече! Моё тело — моё дело. Что хочу, то и делаю, — тороплю его хлопком по сильному плечу. Ух ты, с прошлого раза возмужал. Качается что ль? — Так и будем лясы точить? Погнали, шофёр! Я за четыре часа Сапсана успела проголодаться. Жрать хочу, как бобик. Давай в Бургер Кинг зайдём? Я гуглила, он тут рядом.

— Потом бургерами травиться будешь. Мы на машине. Дёмыч ждёт у вокзала.

— Что за Дёмыч?

— Друг. Он нас подвезёт. Ему всё равно по пути.

— До тебя идти минут пятнадцать. Или ты переехал?

— А зачем тащиться на солнцепёке с чемоданом, когда можно доеха… Стоп, — меня подозрительно оглядывают. — Ты что, пустая приехала? Где вещи?

Секундный ступор… и тут до меня доходит.

— ТВОЮ Ж… — со всех ног несусь обратно к нужному вагону, придерживая слетающую с головы шляпку‑котелок и распихивая нерасторопных. Это ж надо. Я так обрадовалась, когда увидела в окна Даню, что напрочь забыла про громоздкий чемоданище. Странно, что рюкзачок додумалась с бокового крючка прихватить. Моей везучести хватило бы оставить его в Москве. Вместе с паспортом и билетом.

Слава любимым кренделям с шоколадом, посыпанным сверху кокосовой стружкой, поезд ещё не уехал. Да и шмотки обнаруживаются на месте.

— Ну ты растеряша. Не так тебя назвали, совсем не так, — хмыкает братец, дожидаясь на платформе и забирая багаж.

— Вот уж спасибо, мне и с моим хватает обзывашек.

За столько лет целый список набрался. «Тома сиди дома». «Тома‑гнома». «У Томы не все дома». «Томка‑котомка». «Тамарка‑запарка». «Тампакс», чтоб его. Ну и, конечно же, короночка: «мы с Тамарой ходим парой». И это я так, что с ходу вспомнила. А когда моё имя через «О» пишут, это уже вообще финиш! Я Тамара, сцуууки, ТАМАРА. Тамара Радова. Приятно познакомиться.

Направляемся к выходу, маневрируя мимо недавно прибывших, растерянно задравших подбородки и изучающих табло. Я нечасто куда‑то езжу, а потому для меня атмосфера вокзалов имеет особую ценность: запахи, звуки, женский голос в динамиках, всегдашняя суматоха. Даже голуби под купольным потолком зала ожидания и то особенные! Откуда они там? Сидят себе на потрескавшейся от времени лепнине и с заговорщицким «курлык‑курлык» раздумывают, на кого бы шмальнуть гранату счастья и богатства.

Спускаемся по лестнице и выходим через качающиеся дверцы с символичным полустёршимся «ход». А где «вы»? Эй, я вас спрашиваю: куда девали «вы»? Ай, да неважно! Просто отпад. Уже чувствую накрывающие меня мурашки при виде памятника городу герою и архитектурную красоту невысоких зданий. До дрожи. Обожаю Петербург. Всегда хотела здесь жить. И, наконец, скоро осуществлю мечту. Если поступлю в институт. Я ж тут для этого. В понедельник начну кататься и подавать документы.

— Налево, — зависаю от восторга, так что Дане приходится призывно утянуть меня за собой, чтобы я не создавала своими царскими формами тощей секильдявки (по версии мамы) пробку.

— И где твой друг?

Нужен ли он? Я бы пешком прогулялась. Хочу отходить каждую дорожку, каждый закоулок. Сегодня же и начну. Поем и пойду гулять. Пока пятки до крови не сотру.

— Вон стоит, — брат кивает в сторону припаркованной в не очень‑то положенном месте тачки, мигающей аварийками, и тут моя обалдевшая варежка раззевается.

— Ни ху‑у… хурма ж себе, — присвистываю я, когда мы направляемся к чёрному массивному Гелику[1]. Это что ж у Дани за друг такой, что разъезжает на подобных машинах? Прям интересно стало.

Ладно. Сейчас как раз и познакомимся.

— Дарованьки, — юрко проскакиваю назад, замечая сидящего впереди водителя. Пока могу рассмотреть его только в профиль. Густые тёмные вьющиеся волосы, серёжка в правом ухе, хаос мелких родинок на щеках и шее. И, наверное, дальше они тоже есть, но под чёрной футболкой не видно.

Тишина. На меня ноль реакции. Сидит, чирикается в айфоне.

— Дарова, говорю, — протягиваю в щель между сиденьями руку. — Я Тамара.

Вот её таки соизволяют заметить, без особого восторга разглядывая маленький вытатуированный бриллиантик на безымянном пальце под второй фалангой и крохотную звёздочку под большим.

— Давно откинулась? — спрашивает он. Какой мягкий, вкрадчивый голос.

— В смысле?

— Я думал, татухи на пальцах делают только зеки.

Моя конечность, не дождавшись рукопожатия, уязвлённо сжимается в кулак. Ошибочка. Нормальный у него голос. Самый обычный. Такой у всех засранцев.

— А я думала, серёжки только девочки носят, — парирую я. — Одолжить блеск для губ?

Вот теперь ко мне оборачиваются, удостаивая вниманием. Ух. Голубые глаза у парня — это удар ниже пояса. Нокаут, я бы сказала. А тут ещё такие пронзительно чистые, без примесей серого, что прям… вау. Непослушные кудри падают на крутой упрямый лоб. Губы плотно сжаты. Глаза прищурены, как у хищника. Прямо дикий кот. И красивый кот… сволота ж ты такая.

Нас отвлекает хлопок закрывшегося багажника и дальше обмен колкостями не продолжается.

— Уже познакомились? — Даня с беззаботной улыбкой усаживается на пассажирское сидение рядом с другом, не подозревая о том, что только что возможно предотвратил бойню.

— Ага. Дружок у тебя само очарование, — поудобнее устраиваюсь в просторном салоне, отворачиваясь к окну. — Правда клептоман. Хотел заиграть мою помаду, — хмыкаю себе под нос, щекой ощущая непонимание. И злость. Непонимание у одного, злость у другого. Где чьё, полагаю, несложно догадаться.

Гелик трогается с места и, огибая Площадь Восстания, сворачивает на Невский проспект. Центральный район, откуда рукой подать на главные достопримечательности. Даня выбрал офигенное место, где осесть.

Я тоже хочу снять квартиру поблизости. Какой смысл переезжать в город мечты, чтобы жить на отшибе? Да, цена вопроса кусается, но тут‑то ты знаешь, за что платишь и вообще… мечта в деньгах не соизмеряется. Это слишком мелочно.

Открываю окно, чтобы вдохнуть прохладу, дующую с каналов, когда мы пересекаем Аничков мост. Чистый кайф. Магия. Высовываю голову, подобно собаке, пытаясь разом объять необъятное. Сколько красоты. Дух захватывает.

Немного не доезжаем до знаменитого книжного магазинчика Зингера, сворачивая направо и оставляя за спиной величественный Казанский собор. Эти колонны, этот размах… А‑а‑а! Скорее бы там побродить. Сил уже нет, хочется выскочить на ходу. Чувствую себя маленькой девочкой в отделе кукол. Рай.

Сворачиваем под арку между прилегающими стык в стык домами и тормозим в кривом внутреннем дворике жилого колодца. Мудрёная архитектура кажется мудрёной только на первый взгляд, ведь, наверное, каждый знает, что вся эта тесная застройка задумывалась исключительно в целях прибыли: минимум незанятого места — максимум дохода. Да и город развивался на тот момент семимильными шагами, а стремительный рост населения требовал ответных действий.

Гелик тормозит. Усё. Прибыли.

— Спасибо, — благодарит брат нашего провожатого. Дёмыча, так же он его вроде назвал. Полагаю, это сокращение от Демьяна. Хм… клёво. Сильное имя.

— Не за что. На созвоне, — сухо кивает тот. — Позже скину адрес.

— Добро. Систр, выползай, — велят мне, и я с огромным удовольствием подчиняюсь. Тачка класс, а вот с водителем вышла лажа. Если бы это было такси, я бы поставила ему… ха, да я бы позвонила на горячую линию и потребовала уволить хамло.

Жду на улице, пока Даня наговорится и снова полезет в багажник. Так тихо и спокойно в этом закутке. Ни души. Только обшарпанные стены со старой краской, бесчисленное количество окон и два подъезда с просевшим от времени козырьком. Пардон, парадные, а не подъезды. Парадные, поребрик, шаверма. Парадные, поребрик, шаверма. Я ж заучивала в дороге…

Вытянув губы, бездумно кусаю внутреннюю сторону щеки, наматывая на палец торчащую с рукава нитку, пока в какой‑то момент на уровне интуиции не поднимаю глаза. Смотрит. Дёмыч‑то. На меня. Через зеркало бокового вида. И чё, спрашивается в задачнике, смотрит? На мне узоров нет… А, не. Как раз есть таки. Хех. Ну ладно. Тогда пущай смотрит. Разрешаю.

— Идём? — брат маячит на горизонте, направляясь к подъезду… Да ну блин! Сорри, парадной. Сложно будет переучиваться.

Нутро старого дома встречает нас запахом чеснока и жареной курицы за одной из дверей. Восхитительный аромат, аж слюнки текут. Мой желудок реагирует незамедлительно, вызывающе громко заурчав.

Поднимаемся на четвёртый этаж. Лифта нет, так что Даня прёт чемодан на себе, как истинный рыцарь… Как истинный рыцарь ордена свинот.

— Тры‑ы‑ындец… — озираю брезгливым взором свалку обуви в маленькой прихожей, которая стараниями невразумительной планировки сразу переходит узким коридором в кухню. Где едва ли лучше. Натуральная холостяцкая берлога. Полки пустые, а на горизонтальных поверхностях завалы. Тюль задвинута в угол к батарее, открывая вид на жилые окна напротив. Не люблю когда так. Чувствуешь себя в аквариуме. — Признавайся честно, — первым делом зашториваю нас от посторонних. Да, тюль прозрачный, но хоть немного поможет. — Девушки спасаются отсюда бегством и до секса не доходит?

— Вот только с тобой я про секс и не разговаривал.

— А чего нет? Как будто я не палила дома, когда ты смотрел порнушку и копошился у себя под одеялом.

Брат брезгливо морщится.

— Какая гадость.

— Согласна. На тот момент меня не тошнило только потому что я была мелкой и не понимала, чем именно ты там занимался.

У нас с Даней разница в шесть лет. Вроде бы немного, но когда тебе десять, а ему шестнадцать — настоящая пропасть. У него в развлечениях дискотеки, компашки, гулянки и девчонки. У меня же самое большое счастье — кукольный дом для Барби и разрешение попозже лечь спать, ведь завтра не в школу.

Однако несмотря на очевидные расхожести в интересах я просто обожала его. И обожаю до сих пор. В детстве мы частенько дрались, причём дрались ого‑го, до вывихнутых пальцев как‑то дошло дело, но он всё равно оставался для меня идеалом и образцом подражания.

Я вечно таскалась за ним по пятам, до истерики ревнуя к скоропортящимся подружкам и хвастаясь буквально каждому прохожему на то, что у меня есть такой вот защитник, который любого порвёт за свою маленькую принцессу. Растерзает, как Тузик грелку.

А как я этим пользовалась! Ходила аки королева. Весь двор и вся школа знала — Томку Радову обижать нельзя. Иначе её брат натянет вам трусы на уши. А я, гадюка такая, шкодничала намеренно, в половине случаев являясь инициатором учинённых разборок. Знала же, что мне всё равно ничего не будет.

Несложно догадаться, что со мной было, когда в семнадцать Даня, разругавшись с отцом, уехал сюда на ПМЖ. Несколько месяцев ходила живым трупом и рыдала навзрыд в подушку, заливая горе молочными коктейлями, но потом ничего… привыкла. Человек ко всему привыкает, такая уж у него приспособленческая особенность.

Копаюсь на обеденном столе среди груды коробочек и вскрытых упаковок в поисках съедобного. Печенье, чипсы, недоеденные пончики, пустая тара из‑под магазинной лазаньи, банка с маринованными огурцами и… невскрытый пакет манки? Чта‑а‑а? Манка то в этой компашке как затесалась? Она тут вроде местного заправилы?

— Так что там с девушками‑то? — с хрустом надкусываю выуженный из шуршащей пачки хлебец. Завтрак чемпиона. Вернее обед, если судить по времени.

— Что конкретно тебя интересует? Есть ли у меня кто‑то? Или насколько активна моя половая жизнь?

— И то, и другое. Я ведь тут подзависну на какое‑то время и мне не хочется причинять неудобства. Так что, если понадобится часок‑другой личного пространства, только скажи. Улетучусь по щелчку.

— Успокойся. Не потребуется. У меня сейчас затишье. Довольно давно.

— О… — вот тут я удивлена. Красивый пацан под два метра ростом. Не урод, в хорошей физической форме. Не глупый. А ещё романтичный, я знаю. Он раньше девчонкам стихи сочинял. А тут и квартирка‑то своя, не в съём! В центре. Не знаю, как он на неё умудрился за такое короткое время заработать, не признаётся, но факт остаётся фактом. Бабы дуры. Чего не вешаются на завидного жениха? Чего им не хватает? — Если успокоит, я точно никого не приведу. Все придурки остались в Москве.

— И слава богу… — брат подвисает. — В смысле все? И много у тебя их было?

— Что? — хихикаю я. — Теперь обсудим мою интимную жизнь?

— Нет уж, благодарю… Хм. А что, есть что обсуждать?

— Даня, я хочу есть, — напоминаю, милейше улыбаясь и давая понять, что разговор окончен. Меньше знать — лучше спать. Не будем рушить мужскую психику циферками, которые ему, один фиг, не понравятся. Не сказать, что там прям ахтунг, но о некоторых вещах лучше не распространяться, дабы остаться лэ‑э‑эди. Лэди, ёптэть.

— Тебе в душ надо? — тяжело вздыхая кивают на дверь, ведущую прямо из кухни. Дверь. Между холодильником и кухонным полками. Там ванная? Прямо вот так? Очуметь планировочка. Бывшие коммуналки — это нечто. — Делай свои женские дела и пошли в кафе. У меня кроме яиц ничего стоящего не наскребётся.

— Да уж заметила, — не, в натуре… Правда ванная комната. Совмещённый санузел. Комнатушка четыре шага на четыре. Чтобы влезла стиральная машинка пришлось ванну заменить на душевую. И электрический бойлер повесить над унитазом, чтоб башкой шандарахаться вечно. — Пообедаем, а потом я уматываю.

— Куда?

— Гулять.

— Одна?

— Я ж не первый раз здесь.

— Всё равно. Где тебя потом искать? Ты симку новую купила?

— Когда? Вот сегодня и куплю. Кстати, отпишись маме, что я живая и приехала в полном укомплектовании, а не расфасованная по пакетам.

— Здесь вай‑фай есть. Сама напиши.

— Не хочу. Я с ней поцапалась перед поездкой.

— Что на этот раз?

— Ничего нового, — практически уткнувшись в зеркало над раковиной с перекошенным лицом подтираю растёкшуюся стрелку и с негодованием замечаю вскочивший на подбородке прыщ. Ну очень вовремя. Вот же гадость гадкая. — Она не хочет понимать, что детки выросли и имеют свои планы на жизнь.

— И поэтому ты решила сделать тоже самое, что и я? Сбежала? Я на тебя дурно влияю.

Одариваю брата очаровательнейшей улыбкой хитровыделанной гиены.

— Ничего. Я тебя прощаю. Но ты будешь должен мне морожку.

— Шоколадное, как обычно?

— И с варёной сгущёнкой.

Варёная сгущёнка — моя слабость. Могу есть её в бесчисленных количествах. Со всем. Даже с супом и со шпротами. Я вкусовая извращенка, ага.

— Будет тебе мороженое. Почапали. Может Киру с Тимой подберём по дороге. Помнишь же их? Будет весело.

Ну я не спорю. Прогулка выходит очень даже ничего. Ровно до того момента, пока кое‑кто прямым рейсом не летит в Неву. Причём, несмотря на всю свою неуклюжесть, это не я. И не Даня. И даже не выше упомянутые Кира с Тимой.

Но обо всём по порядку…

Началось всё здравенько: обещанная мороженка, палящее июньское солнышко, уютные набережные, чарующие ароматы из кофеен, усиленные мегафоном зазывания промоутеров на речные прогулки по обводным каналам и самые красивые виды архитектурных исторических шедевров. Для меня во всяком случае.

Мы ненадолго зависаем в полуподвальной столовке времён СССР, где очень даже вкусно готовят, после чего не спеша гуляем по Невскому проспекту, мимоходом заскакивая‑таки в Зингер, где я урываю себе офигенный скетчбук с бархатной обложкой и специальные маркеры.

Проходим через Триумфальную арку, обогнув монументальную Александровскую колонну и минуя кованые ворота Эрмитажа, увенчанные позолоченным двуглавым орлом. Заранее фоткаю график работы галереи. Дойду туда обязательно, но одна. Без трескотни под ухом и расспросов о том, как там дела дома. Об этом можно поговорить после, времени предостаточно. К счастью, Даня мои гневно округлённые зеньки правильно истолковывает и больше не дёргает, позволяя кайфовать.

Еле сдерживаюсь, чтобы не прыгать от счастья. Меня прямо распирает от неконтролируемого буйнопомешательства и чрезмерной суетливости. Хочу всё и сразу. Хочу губкой впитывать каждую мелочь, каждую внешне неприметную деталь: будь то аромат варёной кукурузы из передвижного ларька, бабульку, торгующую клубникой на углу или же разодетых в громоздкие аниматорские наряды Екатерину Великую, идущую по Дворцовой площади за ручку с Петром I. Ну где ещё такое увидишь?

Прикупив разливного пива в ларьке, мы уходим в сторону смотровой площадки Адмиралтейской набережной. Там, где ступени спускаются к кромке реки, а по бокам бдительно следят за порядком медные сторожевые львы на постаментах, спины которых все уже затёрли штанами, пытаясь оседлать. Зато мыть не надо. Тоже удобно.

Нахожу свободное местечко в уголке, разуваюсь и сажусь так, чтобы капли накатывающих волн попадали на босые ноги. Холодненькое пенное в прозрачном стакане, свежесть Невы, нереальная красота вокруг и новехонькие маркеры — полный экстаз. Сидела бы так всю жизнь, пока сама не превратилась бы в статую.

На следующий час, а может и больше, вылетаю из жизни. В такие моменты обычно почти не замечаю происходящего: так, краем уха слышу шум автомобилей на мосту, да детские визги за спиной. Слышу, но не слушаю, слишком занятая попыткой набросать на оба разворота в скетчбуке панораму города, открывающуюся мне с этого ракурса.

Когда выныриваю обратно в реальность с удивлением понимаю, что солнце успевает прилично сместиться в зените. Это хорошо заметно по рисунку. Ничего себя меня засосало. Непонимающе оборачиваюсь в поисках уж очень притихшего брата и с удивлением обнаруживаю целую компанию: Даню, рыжика Киру, её бородатого парня Тиму… и сегодняшнего чувака на Гелике. Вобана вот те на. Вот это я проморгала вспышечку.

Дёмыч, он же Демьян или как там его, стоит весь такой… вальяжненький и брутальненький, прям других определений не подобрать. Со спадающими на глаза волосами, в знакомой чёрной футболке, обтягивающей развитую мускулатуру, потёртых джинсах и в берцах. На запястье сверкают массивные ча…

Берцах? Не жарко ему в них?

— Эээ… дарованьки, — машу всем зажатым между пальцев синим маркером, которым прорисовывались волны на бумажной реке. — Я вас не слышала.

— Да мы поняли, — смеется Кира. Красотка как есть. Естественная и очень милая с этой своей копной кудрей в хвосте и яркими веснушками. — Тебя трижды за последний час звали, а ты вообще ни алле.

Час?

— Оу… Сорянчик, — только и могу извиняюще скривиться.

— Да без «бэ», — рыжик с довольной улыбкой машет мне тыльной стороной ладони, демонстрируя сияющее обручальное колечко на безымянном пальце. — Можешь, кстати, нас поздравить.

— Оу… — я кто, заведенная обезьянка с грохочущими тарелками? — Круто. Поздравляю. Когда свадьба?

— Мы пока думаем. Но, наверное, в сентябре. Хотели в августе, но не успеваем с приготовлениями. Ты приглашена, ты ж понимаешь?

— Спасибо. Будем надеяться, что осенью я ещё останусь здесь.

— А можешь не остаться?

— Если не наберу проходной балл очень вероятно. Так что со следующей недели буду бегать, высунув язык, и подавать документы во все институты, где есть кафедра «Искусствоведения». На всякий случай ещё на какого‑нибудь парикмахера сдамся. Чтоб хоть как‑то уцепиться. Вдруг место в общаге перепадёт.

— Брось. Будто я тебя выгоню, — хмурится брат. — Живи, сколько влезет. У меня всё равно две комнаты.

— Ну нет. Спасибо. Я хочу сама, — захлопываю скетчбук и убираю всё добро в рюкзак с бренчащими брелками. А‑а‑о‑у… Пыхчу, пытаясь подняться на ноги. Капец жопа затекла. Вызывайте массажистов, надо размять тесто.

— Хочешь учиться на искусствоведа? — молчавший до сих пор водитель Гелика выпускает вопросительное облако табачного дыма.

— Да, — мне не нравится его тон. Слишком снисходительный. Типа: «Ты? Реально? Ты же только и годишься, что кричать «свободная касса». — А что?

— Да ничего. Просто странно.

— Ничего странного, — вступается за меня Кира, от чего хочется её обнять. — Тома у нас знает абсолютно всё, что касается истории!

— Ну… далеко не всё, — делаю вид, что смущена, но мне приятно.

— Да всё‑всё. Она как ходячая энциклопедия. Ей бы гидом по нашему городу работать, на любой заковыристый вопрос ответит.

— Прям так и любой? — усмехается кривой усмешкой Дёма.

— Не любой, — я здраво даю себе оценку, так что не хочу утверждать того, чего нет.

— Любой‑любой! — не унимается Кира. — Она в прошлом году когда приезжала выдала столько инфы, о которой я и понятия не имела. Хотя живу здесь с рождения.

— Интересно, — прям вижу насмешливо блеснувшие в голубых глазах слова: «вызов принят». — И когда установлены эти львы? — пренебрежительный кивок на медного царя зверей.

— Ну нельзя ж так. Что за допр… — начинает возмущаться Даня, но я его спокойно перебиваю. Уж на это мне известно.

— В первой половине девятнадцатого. В тридцать втором. Николай І велел их установить по всему городу, так что точное количество львов никто не знает — это один из самых популярных образов животных, вошедший в моду со времён Петруши первого.

Ликую, видя неподдельное удивление на лице собеседника.

— Я же говорила, — хихикает рыжик, словно самолично уела скептика.

— Принимаю, — парень снова выпускает облако дыма и тычет пальцем в сторону светло‑зелёного здания с крышей цвета глины на той стороне берега. — А там что за задание?

— Отвечу, когда представишься. Я девочка воспитанная и с незнакомцами на улице не общаюсь.

— Но в машину к ним садишься.

— Только когда рядом брат. С ним маньяки не страшны.

Короткий кивок, видимо, даёт понять, что аргумент принят к сведению.

— Я Демьян, — представляется он. Ага! Так и знала. — Так лучше?

— Гораздо, — демонстративно скрещиваю руки на груди, как если бы он хотел обменяться рукопожатием. Вот только он не хочет, не планирует и даже не думает об этом. — Не кури, Демьян, будь любезен. Рядом дети. А то задние — дворец Петра II, при том, что он не прожил в нём ни дня.

— Она тебя сделала, Игнатенко, — хмыкает Тимур, косясь на недовольных мамаш и стекающийся к ним кумар. — И правда. Сместись. А то прям на людей.

С демонстративной ленцой тот послушно спускается на несколько ступеней, занимая то место, где я только что сидела. Вот гад! Своими грязными подошвами да по идеальной вытертой моей попкой поверхности. Я ж старалась.

— Так лучше? — равнодушно интересуется он, недокуренной сигаретой показывая, что дым теперь уходит в сторону Невы.

— Лучше. Спасибо, — благодарю я.

— Если мозги всё‑таки у тебя имеются, зачем себя изуродовала?

Офигеваю от наезда.

— Это каким образом?

— Превратила тело в раскраску, — кивок на мои татуировки. Сейчас, когда я босая, их прекрасно видно и на ногах. — Думаешь, это красиво? Это глупо.

Ну трындец.

— По счастью, твоё мнение меня мало интересует.

— Собственное психическое расстройство тоже? Ты хоть её своди провериться, а то скоро вся забьётся, — с последним обращаются уже к Дане, но хрен‑то там я останусь молчать. Чую, как пригорает.

— Это ты меня ненормальной сейчас назвал?

— Я никак не называл. Сама себя назвала, а я не отрицаю.

— Да нормально всё, чё ты прикопался? — не соглашается Кира. — Всё красиво и аккуратно.

— Что красиво? Эти каракули? Она ещё пусть язык разрежет, туннели вставит, кость в нос пропихнёт и юбочку из пальм сварганит. Будет не экскурсоводом, а клоуном.

Ну ребят, сорян, это перебор. Я от домашних такое слышать их принципа отказываюсь, а уж от чужого человека тем более! Состав трогается и лихо накручивает скорость, срываясь вниз на крутом спуске. В пару шагов подлетаю к нему, и на словах: «Минздрав заколебался предупреждать — курение вредит здоровью» доморощенный красавчик летит в Неву.

Уже во время толчка, когда мои ладони сталкиваются с каменной грудью, отдающей глухим стуком, понимаю, что чё‑то придурь меня занесла слишком далеко. Однако поздно пить боржоми, когда язва желудка облюбовала насиженный уголок. Громкий плюх оповещает, что мне хана. Если тело всплывёт. Надеюсь, Демьян Игнатенко, ты не умеешь плавать.

Глава 2. Мойка

Увы. Крейсер оказывается непотопляемым.

— Я ТЕБЯ УБЬЮ! — с головы до ног мокрый Демьян забирается обратно на сушу и опасно надвигается в мою сторону. Ой, ей. Прям бешеный мишка, обнаруживший после спячки в своей уютной берлоге незаконно подселенную семейку с Ближнего Востока. Дружелюбную, но многодетную. Ещё и любителей переперчённого плова.

Делаю тоже, что и всю свою сознательную жизнь — с визгом прячусь за спину брата. Раньше работало безотказно, и сейчас не подводит. Даня тормозит друга вытянутой рукой.

— Успокойся.

— КАКОЙ НАХРЕН УСПОКОЙСЯ! Я ЕЁ ЗАДУШУ! — орёт почем зря Игнатенко, от чего народ пугливо пятится от нас. Смотровая площадка быстро пустеет.

— Коснёшься её — сломаю что‑нибудь. Честно говорю, — братец спокоен как античный бог. Натренированный годами. — Ты первый начал. Пожинай плоды. И спасибо скажи, что я самолично не втащил тебе для полного комплекта.

Высовываю нос из‑под его подмышки и довольно корчу моську, от чего по лицу красавчика проходит волна конвульсий. Прям слышу, как скрипят его зубы.

Ничего не поделаешь, роднуля. Смирись. Даня всегда на моей стороне. Даже если я от скуки подорву здешнюю местную достопримечательность, прости хосподя за кощунственные мысли, он всё равно встанет на мою защиту. Дома отпесочит так, что уши будут неделю гореть, конечно, но на людях не посмеет даже упрекнуть. Сказывается отцовское воспитание, а бывших военных, как говорится, не бывает.

— Ничего. Она не всегда будет под твоей опекой, — подобно отряхивающемуся псу мотает башкой Демьян, отлепляя от себя приклеившуюся футболку. Ух, у него по ходу реально клёвое тело, судя по вырисовывающимся рельефам на ткани. Мяу, блин…

— Дёмыч, я не шучу. Только попробуй.

— Разберёмся, — из заднего кармана вынимают утопленный айфон. Проверяют на работоспособность и особо сильно не удивляются, что пациент мёртв. — Она мне телефон грохнула.

— Я куплю новый, — обещает Даня.

— Сам куплю, — бесполезный гаджет, описав живописную дугу, летит в Неву. Вслед за ним наручные часы, что я приметила ранее. Радикально.

— Пошли сушиться, — уже очевидно, что убивать меня в ближайшее время никто не собирается, однако на всякий случай всё равно держусь поближе к брату. Мало ли.

— Дома посушусь.

— Туда ещё доехать надо. Хочешь затопить салон? До нас ближе. Пошли. Все пошли. Гулянка на сегодня окончена.

Хм. Не так, совсем не так я хотела провести первый день в Санкт‑Петербурге. Я вообще‑то планировала дождаться развода мостов, ну да делать нечего. Сама виновата. Причём мне даже совестно. Чуть‑чуть.

— Ты не злись на Дёму, — несколько минут спустя миролюбиво подмигивает мне Кира, кивая на вышагивающую впереди широкую спину, по которой и после отжимания тряпок стекает вода. А что, сексуально. — Он всегда найдёт до чего прикопаться. Натура такая. У него к девушкам миллионы придирок. Порой кажется, что они не интересуют его в принципе.

— А кто интересует? Мальчики?

Меня слышат, не сбавляя ходу оборачиваются вполоборота, и награждают презрительным взором. Ути, какой су‑у‑урьёзный.

— Рот почисти с мылом.

— Свой почисти, — огрызаюсь я, демонстративно высовывая язык и сверкая металлическим шариком.

— Супер. У неё ещё и приёмный пункт железа, — удручённо вздыхает Игнатенко и, отвернувшись, больше уже на меня своих нервов не тратит.

Чья бы корова мычала! У самого‑то что в ухе? Не спорю, там‑то чистое золотишко, а не всего‑то медицинская сталь, но ему ли вякать про пирсинги! Если у него пунктик на поиск идеальной благородной девицы, случайно пропустившей конкурс красоты из‑за экзаменов по этикету в Смольном, то ко мне точно не по адресу. Так что пущай отвянет и не трогает. Целее будет.

Возвращаемся домой, но не в полном составе. Будущие молодожёны откалываются ближе к концу маршрута, заворачивая в магаз за спиртным допингом и сладкими вкусняшками к чаю для непьющих. Мы же втроём поднимаемся обратно в сральник, который брат почему‑то называет квартирой. Нет. В этой помойке я жить не смогу. Завтра же начну генералить.

Демьян утопывает в ванную, отправляя шмотки в стиралку на режим быстрой сушки, пока Даня суетится в гостиной, освобождая кресла от завала мужских шмоток и горы макулатуры из почтовых ящиков. Он её чё, последний год специально копил? Типа, не троньте берёзки — берегите природу, мать вашу? Прикол.

Не мешаю ему, ковыряясь на кухне и поливая бедный кактус на подоконнике, который судя по каменной земле видел воду в последний раз прошлой весной. Когда я его, собственно, и подарила брату на новоселье.

Мимоходом замечаю в окне третьего этажа напротив женский силуэт. Тёмные волосы по плечи, милое личико. Больше не успеваю разглядеть. Мы смотрим чётко друг друга, всего мгновение, после чего девушка поспешно исчезает за шторой. Словно перепугалась, что её застали с поличным. Какая она… забавная. И немного странная.

Пока есть время собираю грязную посуду, которая обнаруживается даже на верхних шкафах и переношу всё в раковину, стоящую аккурат рядом с дверью ванной комнаты… Которая резко распахивается и шандарахает меня по плечу.

Тарелки с кружками эпично летят на пол.

— Ауч! Бляха… — хватаюсь за ушибленное место, но цепенею при виде обнажённого по пояс мужского торса. — …Муха.

Воу. Су‑у‑ук… Я, кажется, словила приход. Потому что зрелище реально… пушка. В меру накаченное, поджарое, сильное. Такое просто: уа‑а‑ау. А эти кубики, чтоб их!? Я впервые вижу их у реального человека, а не на отфотошопленной картинке. Боже. Тащите кислородную маску. Мне нечем дышать.

Мозг торопливо пакует чемоданы. Только что слюной не капаю, цепенея как идиотка и блуждая взглядом в паутинке рассыпанных по бледной коже родинок, в какой‑то момент соединяющихся с тонкой дорожкой, идущей от пупка и уходящей под одолженные у хозяина квартиры спортивки.

Нечестно.

Вот вообще!

И чем я крыть такое должна?

Система явно подвисла, ибо даже не моргаю. Хм, надо бы вспомнить, как это делается. Вроде надо напрячь лицевые мышцы и сделать «хлоп‑хлоп», а то глаза слезиться начинают.

Пытаюсь. Ну давай же…

Не а. Не получается.

Вот же…

— Насмотрелась? Мне можно пройти? — спускает меня с небес на землю насмешливый голос обладателя сего атлетического чуда. Бамц. Точно, у этого охренительного тела ещё ж и владелец есть. Вот же печалька вселенского масштаба. Жалко отдельно не продаётся, я бы себе подарок на прошедший день рождения сделала.

Зато ментальный подзатыльник отрезвляет на раз‑два‑три. Быстренько вспоминаю и как моргать, и как дышать, и как сгорать от стыда… Бабская деградация, бессердечная ты сука, раньше не могла жахнуть по темечку, чтоб не пришлось позориться?

— Д‑да… — ну ваще. Ещё и заикаюсь. Комбо, блин. Кошмар. Надо срочно реабилитироваться. И не смотреть. Твою мать, Радова! НЕ СМОТРЕТЬ, кому сказала!

Не придумав ничего лучше, поспешно падаю на пол, собирая уцелевшую посуду. Одной тарелке больше не помочь, другая просто чуть сколота, а от кружки с какой‑то непонятной рогатой тигрой с объёмными выпученными глазами почему‑то в области жопы (хм, а может это вовсе и не глаза?) отлетела ручка в виде хвоста. Интересно, можно ли тару считать условно рабочей или не париться и нафиг в помойку это дизайнерское недоразумение шизика?

Собираю разлетевшиеся по кухне осколки, когда передо мной опускаются на корточки, чтобы помочь. Непроизвольно вскидываю подбородок и снова теряюсь, но теперь уже в глазах, смотрящих точно на меня. Зараза. Глаза, тело, губы, ни единого прыщика на коже, красивые длинные пальцы пианиста. Внешность у него, конечно…

Такая могла бы принадлежать манекенщику. И такому красавчику в пару реально нужна «мисс Вселенная», не меньше. Даже скромная «краса России» смотрелась бы рядом зачуханной замухрышкой из села. Так что да, «загоны» Демьяна по поводу девушек очень даже обоснованы, однако это никаким образом не означает, что с «неугодными» надо вести себя последним говнюком.

Хотя говнюком ли? Ну вот такая у него манера общения, чего уж. Резкая. Пренебрежительная. Он как бы и не обязан быть для всех милым одуванчиком. Я ж тоже, в конце концов, не образец подражания, так что и судить кого‑то не имею права. Не устраивает — не общайся; хочешь попытаться наладить контакт — действуй. Всё предельно просто и не надо выстраивать проблем там, где им не место. К чему мартышкин труд?

Да и не думаю, что всё настолько плохо. Даня же как‑то дружит с ним, а выбору брата я доверяю. Да и у той же Киры особого негатива я не заметила по отношению к Игнатенко. Наоборот, она общается с ним мягко, в шутливой форме, нисколько не обижаясь, если тот отвечает грубее, чем надо или же не отвечает вовсе, предпочитая включить игнор. Более того, в её сторону было даже произнесено «пожалуйста», когда рыжику протянули деньги с просьбой купить сигарет, взамен тем, что кляклой кашей были вынуты из кармана. Пожалуйста! Это что‑то да значит.

Думаю обо всём этом и снова подвисаю, залипая на привлекательные черты. Влажные волосы не успели высохнуть и сейчас красиво спадают на лоб. Так и хочется поправить, но я пока ещё мало‑мальски себя контролирую. Эх, Томка, Томка. Дура ты бесхребетная. Хочешь пялиться на голых мужиков — купи календарь с Австралийскими пожарными и пускай на него слюни. А не вот это вот всё…

— Синяк будет, — замечает Игнатенко.

Мне требуется несколько секунд, прежде чем обработать информацию и выдать самый гениальный в такой ситуации ответ.

— Что?

— Синяк, говорю, будет.

— Где?

Один ответ шедевральней другого. Да я в ударе.

— Туда, куда прилетело.

А, да. Плечо. Оно до сих пор пульсирует, но я про него и думать забыла.

— Ничего. Будем считать, это карма. Слушай… — изо всех сил стараюсь больше не таращиться на него, поэтому смотрю вообще мимо. На пожелтевшее пятно на светлом ламинате. Словно горячей сковородкой оставили след. — Прости, что столкнула в реку. Но ты сам виноват. Не надо было меня оскорблять.

— Я не оскорблял. Я высказал свою точку зрения.

— О которой тебя никто не спрашивал, — поднимаюсь на ноги, ставлю остатки посуды на столешницу и лезу под мойку за веником.

— Ты права. Прости.

От изумления влетаю затылком по так некстати выскочившему откуда ни возьмись металлическому выступу. В глазах пляшут звёздочки хронического невезения, но всё это ерунда, потому что… Он что, реально только что извинился?

Однако.

Сначала пожалуйста. Теперь прости. К такому жизнь меня не готовила.

— Чего грохотало? Вы опять решили подраться? — на кухне нарисовывается Даня, лицезрея керамические руины под ногами, полуголого друга и меня в позе рака… С метёлкой. — И что тут творится?

— Посуду хреначим. На счастье, — сгребаю всё в совок.

— На чьё счастье?

— Чьё‑нибудь. Моё. Твоё, — кивок на Демьяна. — Его. Его в приоритете. А то он какой‑то злюка. Наверное, это потому что его никто не любит.

Шутку не оценили.

— Много болтаешь, — холодно бросает тот мне. — Тебе никто не говорил?

— Бывало, да. И что шило в одном месте потерялось тоже частенько отмечают.

— Причём там оно не одно, — по‑ребячески хихикает братец. — Их там штук пять заныкано.

Дверная трель прерывает этот безумно интересный разговор.

— Иди гостей встречай, а то сейчас тебе что‑нибудь куда‑нибудь засуну, — хмуро морщу носом. — Подумаешь, чуть‑чуть гиперактивная. Мне ещё в детстве это поставили.

— Да уж помню. По восемь раз за день из луж доставали и переодевали. И зелёнку скупали упаковками, потому что вечно кое‑кто башкой вперёд с деревьев и гаражей сигал ласточкой. Кто ногу пропорол арматурой на слабо? Кровища хлещет, всю туфлю залила, та лужей растекается, а она умоляет родакам ничего не говорить. Иначе гулять больше не отпустят, — Даня продолжает вещать уже на полпути в коридор.

— Кто кого куда не отпустят? — у Киры ушки на макушке. Издалека всё слышит.

— Да есть тут одна… гиперактивная, — хмыкают в ответ, забирая заманчиво бренчащие дутые пакеты у Тимура. — Я тут подумал, может пиццу заказать?

О, пиццу брат любит. Обожает. У него на холодильнике висит целая коллекция магнитов и буклетов с номерами телефонов итальянской кухни местного российского разлива. Причём ни один не повторяется. Кто бы знал, что из роддома родители двадцать пять лет назад привезут черепашку‑ниндзя.

Ясное дело пицца в конечном итоге заказана, причём в трёх вариантах. К ней в компанию весьма гармонично вписывается суши‑сет. Следующие пару часов опустошаем купленную тару, общаемся и играем в настольные игры. «Уно», «Взрывные котята», «Свинтус». Миленько, забавно, но на «Дженго» моему терпению подходит конец.

За окном разливаются Белые ночи, а я тут тухну. Не могу. Понятно, что ребята привыкли к Питерскому ритму жизни, для них он обыден, как для москвичей прогулки вдоль вечерней Тверской до Красной площади, но для меня‑то всё в новинку! Я ещё не успела насыться этим городом!

А потому под предлогом очистить стол для Монополии по «Игре престолов», собираю пустые пивные бутылки и опустевшие пакеты из‑под чипсов, тихонько выскальзывая из гостиной. Вышедший следом Демьян ловит меня с ключом в руке, телефоном в зубах и в одном сапоге.

— Далеко собралась? — интересуется он, прикрывая за собой дверь, чтобы остальные не видели. Хм, может не всё пропало? Может сможем договориться полюбовно?

— Ммм… — строю невинную улыбочку, но с учётом сжатой челюсти получается не особо. — Не очень.

— А конкретнее?

К моему огромному облегчению, на Игнатенко снова надето максимум одежды, выпаренной и высушенной электрическим помощником, так что ко мне возвращается способность связано излагаться и не блеять.

— Прогуляться хочу. Не могу сидеть в четырёх стенах!

— У тебя и правда шило в заднице.

— Попробуешь достать? — ляпаю прежде чем мозг понимает, что такую чушь нормальные люди вслух не произносят.

— Нет. Пожалуй, оставлю всё как есть. Жди внизу. Отпрошу тебя у брата.

Эээ…

— Зачем?

Да у меня сегодня прямо день тупых вопросов!

— Чтобы за тобой с поводком не явились. Согласись, смотреться будет не очень.

— Даня хуже родителей, у которых пунктик на комендантский час и неукоснительное подчинение. Он же меня одну не отпустит.

— Именно поэтому я иду с тобой. Если не будешь снова меня топить, даю слово, постараюсь сильно не раздражать.

Вата фак???

— А как же купля‑продажа Винтерфела и Железных островов?

Игнатенко кривится. Ну да. Нужна ему больно эта ерундистика. Он в настолках вообще участия не принимал. И пить почти не пил. Всё это время без особого интереса залипал на телек, раз в пятнадцать минут выходя курить на балкон.

Меня накрывает нерешительность.

Идти с ним вдвоём? Куда‑либо? Это после сегодняшнего‑то неудачного знакомства? Это точно хорошая затея?

Ночью Петербург преображается и становится ещё прекраснее! Невский проспект вообще словно сходит со страниц сказки. Улица переливается в бликах фонарных столбов, здания подсвечиваются рассеивающимися прожекторами, мигают вывески работающих кафе, а по дороге проносятся смазанными пятнами автомобили, играя включёнными фарами в слепящих зайчиков.

Город только просыпается. На улице, подобно грибам после дождя, вырастают уличные музыканты. Их много. Едва ли не каждый участок от светофора до светофора занят под своё представление. На зелёном мосту юный паренёк нереально круто играет на скрипке, а через дюжину шагов на смену заступает квинтет, вживую исполняющий «Группа крови на рукаве». Очень круто исполняющий, кстати. Ребята таланты.

Народу много, но местных от туристов отличить проще простого. Туристы то и дело озираются по сторонам, пытаясь объять необъятное. Местные же целенаправленно идут по проспекту, уже ничему не удивляюсь. Однако некоторые красоты мимо тоже не пропускают.

Какие‑то девчонки с хихиканьем проходят мимо, заинтересованно поглядывая на Демьяна. Тот и бровью не ведёт. Едва ли их замечает. Такой неприступный, вы посмотрите. Молча вышагивает рядом со мной с видом языческого божка. Руки в карманах, в зубах сигарета, волосы падают на глаза.

— Так и будешь молчать? — не выдерживаю. Уже минут пятнадцать прошло, как мы вышли из подъезда, а он не проронил ни слова.

— А разве плохо?

— Раздражает. Зачем со мной увязался, если тебе это без интереса?

— Оставаться в квартире и заниматься херней интереса ещё меньше. Лучше уж свежим воздухом подышать.

О. То есть я тут ни причём? Это он просто телек не хотел смотреть?

— Мне не нужны охранники. Ты можешь идти.

— С радостью, но я вроде как дал слово твоему брату, что прослежу за тобой. Раз дал, значит надо выполнять.

А ему не шибко это и в радость, да? Выискался, блин, благородный рыцарь.

— И ты туда же? — психованно взвываю я. — Да вы достали! Чего вы делаете из меня несамостоятельную? Ну вот что со мной может слу… — меня рывком тянут к себе, не давая договорить. В следующую секунду мимо проносится на скейте юркий парень с бокалом вина. Подмигивает мне, салютуя напитком, и заворачивает за угол. Ну нормально, чё. Питер, культурная столица, всё дела. Чуть не зашиб и подмигивает.

— И правда. Что может случиться, — ехидно передразнивает меня Демьян, выпуская. — По сторонам смотри, самостоятельная.

— Подумаешь, — обиженно бурчу я, гордо задрав подбородок. — Это случайно… — не договариваю, влетая в какого‑то мужика. Тьфу, блин.

— Дура. Слепая что ли? — шикает тот, расплёскивая пиво из обернутой в крафтовый бумажный пакет баклажки.

Собираюсь извиниться, всё‑таки я реально виновата, но Игнатенко требовательно пихает меня в спину, заставляя ускориться.

— Бухать надо меньше. А то ослепнет кто‑то другой, — сухо бросает он мужику, дальше уже не считая достойным слушать его вяканья. Ооо… Это что, он за меня только что заступился? Круто.

Бродим без чётких ориентиров. Питерские улочки умеют плутать, но заблудиться на них сложно, всё равно выходишь к каналам. Вот и мы, заскочив в ближайший продуктовый, минут десять спустя оказываемся недалеко от Тройного моста. Здесь, на набережной, разглядывая протекающую под нами Мойку, и задерживаемся.

Так волшебно. Луна только начинает прибывать, окрашивая всё в мягкий оттенок жёлтого. Демьян стоит рядом, облокотившись на металлическое ограждение. На меня не смотрит, а куда смотрит непонятно. То ли на накатывающие на каменную кладку волны, то ли на ту сторону берега, то ли куда‑то внутрь себя.

Не могу отвязаться от возникшего желания зарисовать его профиль в скетчбук. Хех. Чтобы потом выдрать страницу, повесить на стену и пускать в неё дротики. Это ж надо быть таким привлекательным и, одновременно, отталкивающим. Хотя, может, я предвзята? Не знаю… просто пока не понимаю его. Другой вопрос: а хочу ли понять?

— Ты говорила про комендантский час. Росла в строгости? — спрашивает вдруг он и до меня доходит, что мои «игры в гляделки» не остаются незамеченными. Ой. Кто куда, а я опять впросак…

— Постоянных запретах, — признаюсь я, смущённо ковыряя ногти. — Дома будь в одиннадцать и ни минутой позже. Опоздание — неделя домашнего ареста. Про ночёвки у подружки, разумеется, можно и не думать. Про клубы тем более. У Дани было попроще, но тоже под давлением. Папа хотел, чтобы он пошёл по его стопам контрактником, брат отказался. Дошло до скандала. Вот он психанул и уехал. Меня хотели отправить учиться на юриста, а меня от одного этого слова тошнит, так что я специально завалила вступительные и год работала в цветочном, копя на переезд. Уезжала с тем же скандалом.

Не скажу, что у нас такая уж паршивая семья. Нормальная. Обычная. Просто в некоторых вещах мы друг друга не понимаем и не слышим. Надеюсь, это изменится. Потому что если нет, то… ну, печалька.

— Понятно, — кивает Игнатенко. — То есть все эти твои разукрашки — выплеск бунтарства. Я приблизительно так и думал. Но почему сюда? Почему Питер?

— Потому что я люблю Питер.

— Почему?

— А почему нет? Разве его можно не любить? Он ведь дышит историей, а я питаю к ней слабость, — жестом указываю на возвышающий впереди храм. С нашей позиции вся его многогранность как никогда хорошо рассматривается. Как и строительные леса, окольцовывающие центральную башню. — Спас на Крови, выстроенный на месте, где убили Александра II, — киваю правее, где раскинулась низкая, но длинная по протяжённости кирпичная постройка. — Бывшие императорские конюшни, — тычок пальцем влево, где за деревьями тонкой иглой высится шпиль. — Михайловский замок. А эти доходные дома, — оборачиваюсь назад, к разноцветным зданиям. — Ты хоть представляешь, сколько им лет?

— Представляю, — заверяет меня Демьян с какой‑то непоколебимой уверенностью. И я ему верю.

— Ты местный? Родился здесь?

— Вроде того.

«Вроде того». Крайне аргументировано и весьма занимательно. Впрочем, на откровения я и не рассчитывала, так как уже успела перекинуться парочкой слов с Кирой. Мол: ху из ху и с чем едят этого персонажа. Из существенного выяснилось мало. Практически ничего. «Ты особой болтливости от Дёмыча не жди. Он на сегодня и так перевыполнил план по речевой активности. Обычно из него слова не вытащишь лишнего».

Миленько. Интересно, мне должно быть лестно от того, что скромная персона имени меня смогла его разговорить? Или впору обижаться, что именно я встала ему как кость в горле? Что ж, секрет расшатанной нервной системы красавчиков раскрыт. Завтра как набью себе татушку на лбу, устрою ему ещё один эмоциональный всплеск. И, возможно, сердечный приступ. Надо же как‑то развлекаться.

— Мне сказали, ты рос в детском доме…

— Сказали ей… — мрачнеет собеседник, догадываясь откуда растут ноги. — У одной рыжей девицы длинный язык и никакого чувства самосохранения.

— Это такая тайна?

Ну вот, мне уже совестно, что я открыла рот и сдала человека.

— Нет. Но это не твоё дело.

Не моё дело. Ладно. Пусть так. Он прав.

Стоим дальше, наблюдая за проплывающим по каналу экскурсионным теплоходом, спешащим присоединиться к сородичам на Неве, где уже общим кортежем выводок пройдётся под разводящимся Александровским мостом.

— Хочу попасть на крыши, — говорю я ради того, чтобы что‑то сказать. Потому что мне неловко. Не могу стоять и молчать. Моторчик в заднице требует работы либо конечностей, либо речевого аппарата. — Ты не знаешь, где‑нибудь есть незапертые чердаки? Чтоб с красивым видом.

— Знаю.

— Дай адрес.

Демьян брезгливо отстраняется от железного заборчика, растирая след ржавчины, оставшийся на коже.

— Дай воды, — то ли просит, то ли требует он. Швыряю не глядя. И попадаю. — Блять! Ты что творишь?

Зажимаю рот ладонями, чтобы не заржать.

— Прости. Но ты ж сам просил!

— Я просил: «передай, пожалуйста, воду», а не «кинь мне бутылкой в рожу и разбей нос!»

Эм…

— А где пожалуйста‑то было? Я его пропустила.

— Это подразумевалось, — огрызаются, сердито протирая ушибленную переносицу. И чё он гонит? Ничего не сломано. Неженка тоже нашлась.

— Ах, — саркастично фыркаю я. — Ну тогда я, типа, извиняюсь. Мысленно. Ааа! — пронзительно взвизгиваю, чувствуя, как ноги отрываются от асфальта, и я опасно накреняюсь через ограждение вниз головой, нависая над водой. Если он сейчас меня отпустит…

— Как думаешь, отомстить тебе или быть выше? — насмешливо интересуется голос Демьяна где‑то в районе моей пятой точки, светящей задранной юбкой.

— Я не очень хорошо плаваю, — пищу на панике. Мало того, что плохо плаваю, так мне ещё и абсолютно не хочется барахтаться в грязной застоявшейся воде. Правда, подразумеваю, Игнатенко тоже этого не хотелось делать.

— Ничего. Я тебя брошу, я же и вытащу. Захлебнуться не успеешь. Ну так что, выдерга? Каковы наши дальнейшие действия?

Глава 3. Куриный супчик, пирсинг и другие приятности

Волосы застилают лицо, кровь приливает к вискам, в ушах начинает шуметь. Демьян смеётся, наслаждаясь моментом, а мне вот нифига не смешно.

— Ты там решаешь или на моё усмотрение? А то я начинаю уставать, — слышу приглушённо, из‑за пульсации в голове.

Сволочь. Сволочь, сволочь, сволочь. Почти уверена, что он глумится. Процентов на семьдесят уверена. Не бросит, иначе Даня потом его по стенке размажет. Однако остаются ведь незадействованные тридцать… А, может, он маньяк под прикрытием? Может у него справка есть о невем… невмем… тьфу, невменяемости?

— Не надо, — прошу я.

— Что не надо?

— Не бросай.

— Тогда извинись, — молчу, за что хватка на моей талии чуть ослабевает, и я ещё на пару сантиметров ныряю вниз. Внутри всё замирает от испуга.

Чёрт с тобой, золотая рыбка. Плавай дальше, пока в аквариум серной кислоты не добавили. Живая мышка лучше дохлой собаки…

— А‑а‑а! Прости!

— Что‑что? — стебётся, кодла. У кого‑то чувство юмора, оказывается, есть. — Я не расслышал.

— ПРОСТИИИИИ!

— Ну раз просишь. Так и быть, — меня возвращают на грешную землю. Треснуть бы его по роже, но я немножко на отходняке и пока просто промаргиваюсь, пытаясь убедить мир не крутиться. С моего лица заботливо смахивают рассыпавшиеся пряди, попутно одёргивая кружева платья. Бережно так, по‑братски. — Ты как? Порядок? — киваю. Нерешительно, но всё же киваю. — А ты молодец. Не орёшь и не пытаешься пустить когти в ход. Не переношу истеричек.

— Мне нечем, — растопыриваю пальцы, показывая короткие ногти без лака. Вообще, ещё с утра на них был прозрачный, но он давно сгрызан. Дурацкая привычка. Я поэтому никогда не делаю дорогого маникюра, всё равно пущенные на воздух деньги.

Поразительно, но снова зарабатываю в ответ смех. Уже другой. Без ехидства. Мягче.

— Ну что, один‑один? Дальше мир‑дружба‑жвачка? — мне протягивают ладонь.

— Прям дружба? — сомнительно поджимаю губы я.

— Ну не враждовать же. Ты ж Данькина.

«Ты ж Данькина». Ну да. Нам ещё долго предстоит вместе куковать, так что собачиться ни к чему. Хотя, наверняка, придётся. И не раз. Тем не менее моя маленькая ручка утопает в его огромной лапе. Меня тянут на себя и собственнически обхватывают за шею. — Пошли, мелкая. Выгуляю тебя перед сном и поеду домой. В мокрых бутсах не очень кайфово киснуть.

Опускаю глаза на его берцы и… ТОЧНО! Одежду то высушили, но обувь за такой короткий срок просохнуть бы не успела. Ему, наверное, реально не прикольно ходить и хлюпать.

— Заболеешь, — замечаю я, пытаясь понять, как отношусь к новому уровню наших отношений: приятно ли мне находиться под «его крылом» или не очень. Подумав, прихожу к выводу, что приятно. А вот обращение «мелкая» шкрябает. Понимаю, для него шесть лет, вероятно, разница значительная, но всё же я не пятилетняя девочка. Я девушка.

— Не заболею. Моим иммунитетом гвозди забивать можно. А вот тебе, московскому цветочку, скоро отобьёт всю твою Питерскую романтику. Это летом здесь хорошо: дождь и солнце. Посмотрим, как запоёшь по осени.

— В прошлом году я приезжала в ноябре. Знаю, какие тут сквозняки.

— Надеюсь, ты запаслась шерстяным платком и валенками? Они тебе пригодятся, — в подтверждение громко и смешно чихаю. Демьян согласно кивает, будто заранее запланировал сговор с моим организмом. — Возможно даже раньше, чем можно подумать…

Ничего не отвечаю. Лишь чихаю повторно, особо не акцентируя на этом внимания. Зря. Очень зря. Надо было уже в этот момент бежать и накачиваться противовирусными, потому что на следующее утро просыпаюсь и понимаю, что… внимание, барабанная дробь, да‑да… я ЗАБОЛЕЛА! В июне месяце. Анекдот. Причём даже знаю, как и когда. Будь неладен кондей в поезде, который хреначил за шиворот всю дорогу.

Приплыла, Радова. Башка чугунная, в носу сдавленность, в горле горчит и больно глотать. Превосходно. Просто офигеть, блин, как превосходно. И дома никого. Даня укатил по делам. Что‑то по своей старушке Хонде, которую он собирается перепродавать с заменой. Так что в квартире я одна и даже представления не имею, спрятан ли где здесь градусник. Не говоря о таблетках, а они мне нужны. Лицо всё горит.

Делать нечего. В состоянии контуженного зомби одеваюсь и выползаю на улицу. Аптека обнаруживается дальше чем хотелось бы, на первом этаже жилого строения, рядом с супермаркетом. Супермаркет. Точно, в холодильнике шаром покати. Даже пиццы вчерашней не осталось. А я есть хочу. Горячего чего‑нибудь. Бульончика, например. Он бы сейчас пришёлся невероятно кстати.

Грозя эпично грохнуться в обморок в проходе между яйцами и подсолнечным маслом, закупаюсь на пару‑тройку дней. На четыре пакета, если точно. Жесть. Четыре долбанных неподъёмных пакета. С которым тащусь обратно как сгорбленная кляча на смертном одре. Давненько так паршиво не было. Я болею редко, но если болею, то звоните в морг и заказывайте хрустальный гробик на колёсиках.

Слабость, ломка, правая ноздря забилась начисто, а кашель сдавливает изнутри, рвясь наружу, но если начну дохать, народ на улице подумает, что из меня выходит бес и вызовет экзорцистов. Двигаюсь заторможено. Настолько, что чёрный Гелендваген едва не отдавливает мне ноги, резко тормозя на пешеходном переходе. Из тачки выпрыгивает Демьян. Он меня преследует? Или у меня галюны на фоне недомогания? После вчерашнего я не думала увидеть его настолько скоро.

Прохожие, которым он перекрыл зебру, шипят и плюются. Громко плюются. Ядовито. Правда непонятно чего ради: чтобы получить моральное удовлетворение или пристыдить нарушителя. Если последнее, то мимо. Игнатенко у нас, это я уже заценила, гордый обладатель способности не слышать то, чего слышать ему просто‑напросто не интересно.

Что ж, и мне снова, видимо, должно быть приятно, что я в радиус его «интересов» всё же вхожу. Хотя бы на правах шибанутой родственницы друга.

— И куда тебя несёт нелёгкая? — у меня сердито отбирают ношу. — Больше некому переть пакеты?

Меня отчитываюсь за количество покупок? Дожила.

— Я ж не знала, что столько наберётся. Того по чуть‑чуть, того, того…

Не добившаяся правосудия сердитая толпа на светофоре торопливо рассасывается, гудя возмущённым роем. Новые потихоньку собираются за спиной, понимая, что не успевают. Начинают нервно сигналить машины, которым Гелик перегородил возможность повернуть. Самые нетерпеливые на низком старте и готовы выскочить разбираться.

— Садись, — Демьян небрежно закидывает сумки на заднее сидение, кивком веля мне проделать с собой тоже самое. На самом деле идти остаётся каких‑то пару минут, но с учётом того, что я еле передвигаю ластами — с радостью ныряю на пассажирское место рядом с водителем. Ловлю эффект дежавю. Вчера, после прогулки, он точно так же завозил меня домой, когда кругами мы вышли к Исаакиевскому собору, где обнаружился припаркованный джип.

Заезжаем во внутренний дворик колодца быстрее, чем хотелось бы, но и этого хватает, чтобы мозг дал установку телу расслабиться. Отяжелевшие веки прибалдели в тепле и теперь слипаются, поэтому поднимаюсь вслед за широкой спиной на четвёртый этаж чуть ли не вслепую и по стеночке.

Кое‑как вставляю ключ в замочную скважину.

— Пускай брат сам ходит в магазин. Или не набирай столько, — ругают меня, проходя в обуви вперёд и ставя всё на стол на кухне. — Тебе только тяжести таскать. Сломаешься.

Мне, несомненно, приятна такая забота, но в полной мере не могу её сейчас оценить. Не до этого. Так что вместо благодарностей лезу в маленький пакетик с эмблемой аптеки и среди упаковки тампонов, ватных дисков, жидкости для снятия макияжа и кучи коробочек с лекарствами нахожу быстрорастворимый порошок с жаропонижающим.

Мой лоб накрывает тяжёлая ладонь.

— Да ты же горишь, — присвистывает Демьян. Это он только заметил, что рядом с ним шатается ходячий труп?

— Это от страсти. Ты ж у нас мальчик‑огонь, — фыркаю я, зубами надрывая пакетик и выискивая рядом с раковиной условно чистую чашку.

У меня отбирают лекарство и болезненных тычком в спину отправляют в гостиную.

— Иди ложись.

— Чайник надо вскипятить.

— Поставлю. Иди.

— Ща, пельмени хоть в морозилку уберу. А то растают.

— ЛЕГЛА, КОМУ СКАЗАЛ!

От повышенных тонов башка ещё больше начинает ныть.

— Не ори на меня, не имей такой привычки.

— Не моя вина, что ты с первого раза не понимаешь. Попёрлась она с температурой! За пельменями. Иди. Я всё сделаю.

— Ой, да и пожалуйста, — давясь новой порцией кашля и на этот раз уже не сдерживая его, уползаю в свою, типа, комнату вызывать сатану.

Плашмя падаю на разобранный диван, утыкаясь лицом в подушку и зычно прокашливаюсь. Надо переодеться в домашнее, но у меня нет сил. Потому что это надо снова встать, взять шмотки с кресла, сесть, снять, надеть… Нет. Не могу. Всё, на что меня хватает — стащить с себя джинсы и с пинка отшвырнуть на пол. Дальше Бобик сдох.

В таком виде меня и находят, несколько минут спустя, заходя с дымящейся кружкой. А мне… мне фиолетово. Сил нет двигаться. Но надо. Неохотно принимаю сидящее положение, накидывая на коленки одеяло.

— Держи, — мне протягивают лекарство с приятным лимонным ароматом и три таблетки.

— Я всё брату расскажу, — хмыкаю я, шмыгая заложенной ноздрей.

— Что?

— Что ты меня в кровать уложил и колёсами накачиваешь.

— Это такое «спасибо»? — хмурит брови он, поднимая мои джинсы и вешая их на подлокотник.

Спасибо. Большое спасибо. Да. Но знать ему об этом не обязательно.

— Пельмени убрал?

— Убрал. Всё убрал. Кости ты зачем брала? Грызть? Это такая диета?

— Это суповой набор. Бульона хотела намутить. Я не завтракала.

На меня долго и тяжело смотрят. Вздыхают. Достают из кармана новехонький айфон, на корпусе даже плёнка ещё не снята. Набирают кого‑то.

— Лысый, — выдаёт он явно не мне. — Я не могу сейчас подъехать. Есть возможность перенести стрелку на обед? Или сам его дожмёшь? Годится… Лежи и только попробуй встать, поняла? — а вот это уже адресовано мне и, развернувшись на мысках, уходят обратно на кухню, продолжая разговаривать с собеседником на том конце. — Это не тебе. Чего? Лысый, отвали…

«Лысый»? «Стрелка»? «Дожмёшь»? Я прошу прощения, но какого…? Чем занимается этот человек? Лежу, размышляю об этом и тихонько посасываю горячий напиток, приятно согревающий внутренности и ещё приятней сжигающий к чёртовому прадедушке желудок.

Попутно прислушиваюсь к шебуршаниям через стенку. Кастрюли стучат, вода из крана течет. Ёженьки‑боженьки, он там чё, в натуре суп готовит? Ну не. Я должна это видеть. Нельзя такое пропускать.

— Куда выперлась? Я кому велел лежать? — тут же встречает меня сердитое.

— Отвечаю, харе приказывать. Могу ж и поварешкой по морде съездить, — не люблю я властных интонаций. Дома от отца хватило.

— Потом съезжу я кому‑то ремнём по заднице.

Фи. Ремнём он меня надумал пугать. Корчу физиономию, демонстративно закатывая глаза и высовывая язык. Почти сразу мой подбородок оказывается в цепких мужских пальцах. Рот вынужденно остаётся открытым, а голубые глаза недовольно разглядывают блеснувший в нём металлический шарик.

— И зачем? — спрашивают без восторга. — Тоже дух бунтарства?

— Нравится, — бурчу неразборчиво я. Не очень удобно разговаривать, когда тебя так стискивают.

— Считаешь, это красиво?

— А ты у нас консерватор? Баба в парандже, до свадьбы ни‑ни?

— Просто не понимаю.

Смотрит. Уже не на язык. Теперь на меня. Вроде бы обычно смотрит, а меня на холодный пот пробивает. И температура тут совершенно не причём.

— А ты целовался когда‑нибудь с девушкой, у которой есть пирсинг? — спрашиваю зачем‑то. Дура, Радова. Вот реально зачем?

— Нет.

— Ну так попробуй. Говорят, очень даже. И не только про поцелуи.

Ха. Твоя очередь офигевать, лапуля. Теперь уже от моей прямолинейности. Не ты один умеешь бить ею наповал. И вообще, я болею, имею право пороть чушь.

— Ты ещё такое дитё, — сражает меня его ответ. Не на него я рассчитывала.

— Это плохо?

— Я не связываюсь с малолетками.

Ну знаете ли…

— Как будто тебе кто‑то предлагает… — собираюсь вырваться и гордо свалить обратно в комнату, но не успеваю. В замке проворачивается ключ и прямо перед нами в узком коридорчике вырастает Даня.

— Я идиот. Забыл документы на страховку. Пришлось возвращ… — он замолкает, замечая меня, прижатую к стенке в трусах и нависшего надо мной Демьяна.

Мда. Неловко как‑то. Все же слышали крылатое выражение: «картина Репина. Приплыли»? Многие наверняка знают, что на ней изображены монахи, заплывшие на своей лодочке в женскую купальню. И лишь единицам известно, что этот самый художник Репин никаким боком не связан с данным полотном.

На самом деле картина под названием: «Монахи. Не туда заехали» принадлежит кисти Льва Соловьёва, но из‑за того, что оно много лет провисело в галерее рядом с другими работами Репина, а их стиль весьма похож, память и воображение решили поиграть в «куча‑малу». Фраза же «Приплыли» приклеилась исключительно благодаря аналогии с репинским полотном «Не ждали». С ним уж точно многие знакомы.

К чему я всё это? Да ни к чему. Это я мысли пытаюсь отвлечь, пока топчусь на месте и сгораю от стыда. Зато мой подбородок перестают держать. Тоже плюс.

— Тома, иди в комнату, — просит брат. Просит спокойно, голоса не повышает, но я ведь росла с ним и прекрасно знаю, что уж лучше бы кричал. Типа поорёт, успокоится, а там и полегчает. Но если разговаривает вежливо, то всё… сушите вёсла. Так же вежливо тебя могут и прибить. Моим обидчикам во дворе всегда прилетало из тишины. Без долгих демагогий.

Прекрасно знакомая с этой чертой, послушно ныряю в гостиную, отгорождаясь дверью, но прижимаюсь к ней ухом и щекой так, чтобы не пропустить ни слова. Мальчики большие, сами как‑нибудь разберутся. Лезть не хочу. А вот подслушать — дело святое.

Несколько секунд царит гробовое молчание. Потом слабый шлепок, как если бы кто‑то приложился спиной об препятствие.

— Это. Моя. Сестра.

Ух, понеслось.

— Да расслабься, братан. Вот ты вообще не так всё понял!

Смешно, но это действительно так.

— Так же как с Леськой?

Та‑а‑ак. Что за Леся?

— Эй, вот эту шмару давай не будем приплетать. Мы вроде давно всё по ней выяснили.

О, как.

— А на этот раз что? Моя сестра тоже сама на тебя полезла?

— Так, умерь гонор, окей? Не распыляйся.

— А тебя чтоб я близко больше не видел с Тамарой. Сорвался он вчера прогуляться! Теперь понятно, для чего.

Ой, Даня. Ерунду говоришь.

— Понятно, — слышу я спокойный голос Демьяна. — Сейчас бессмысленно разговаривать. Закончим, когда остынешь. Курицу не перевари. Больной ребёнок супа хочет, — снова наступает тишина, следом хлопок. Ушёл. Кто‑то явно не любитель оправдываться.

Стою, не шелохнувшись. «Больной ребёнок» царапает не хуже, чем «малолетка». Даже больнее. Да. Для него я ребёнок. Ни разу не девушка. Хоть в трусах перед ним прыгай, хоть голышом. Обидно.

С ватной головой и лёгким ознобом натягиваю на себя шорты и выхожу к брату, ковыряющемуся у разделочной доски среди нарезанной тонкой соломкой морковки и лука. Даня слышит меня, но не оборачивается.

— Тебе следует перед ним извиниться, — застываю позади.

— В самом деле?

— Ты правда всё не так понял. Я сама к нему выперлась. Он лишь помог довезти продукты.

— Ну да. Оно и видно.

— Брось. Ты сам слышал, я для него ребёнок.

На меня хмуро оборачиваются.

— А ты бы хотела, чтоб было иначе?

— Ну… — теряюсь. Заметно теряюсь.

С одной стороны, такое равнодушие действительно уязвляет. С другой… у меня ведь нет видов на Игнатенко. Его типаж в принципе мне не импонирует. Да, красавчик, но красавчик закрытый, холодный и не понимающий шуток. А его интонации? Сразу папу вспоминаю с командорскими замашками, рядом с которым чувствуешь себя вечно виноватой.

Однако мою заминку брат воспринимает по‑своему.

— Том, держись от него подальше.

— Почему? Потому что он твой друг?

— Потому что ты его не знаешь. Он… не такой, как ты думаешь. С ним… небезопасно.

Оу.

— Пролёт, Радов. Если хотел напугать, затея провалилась. Только интриги нагнал.

— Какая к чёрту интрига? — психует тот. — Прямым текстом говорю: он не для тебя. Он из другого мира, в который тебе соваться не стоит.

Ну… Я, конечно, догадываюсь, что чувак, разъезжающий на Гелике добряшкой‑миссионером, живущим во благо процветания нашего общества вряд ли окажется, однако совсем уж нагнали на его персону таинственности. Прям какого‑то мафиози делают, честное слово.

— А тебе можно? — резонно замечаю я. — Вы же кореша. Когда спелись правда непонятно, ведь я про него узнала‑то только вчера. Как вы познакомились? И что за Леся?

Моя осведомлённость Дане не нравится.

— Подслушиваем, да?

— А то не знаешь, что я это делаю лет с тринадцати. Так что за девица?

— Неважно.

Ага. Кто‑то стыдливо глазки прячет. Есть от чего краснеть?

— Это ласковое: не суй морду не в своё дело?

— Это вежливое: не задавай лишних вопросов.

— Прекрасно. Тебе очень повезло, что я сейчас не ахти соображаю. Так что живи. Пока что. Но допрос не окончен. Помни про это.

Мой потный лоб накрывает тёплая ладонь. Ого. Меня сегодня прям все жаждут полапать.

— Ты ж температуришь, — доходит до братика.

— Чё, правда? Офигеть инфа. Прям новинка.

— Язва.

— Тызва. Мызва. Больше скажу, ты только что запорол мне халявный куриный бульончик, сделанный старательными мужскими руками. Так что марш за плиту и чтоб без горячей тарелки передо мной не появлялся. А я пошла валяться. А то ща в обморок грохнусь.

Три дня. Меня запирают дома на три дня, приговорив к лечению через скуку и антибиотики. Все планы по одному месту, не говоря о том, что запасные ключи Даня у меня временно забирает. Чтобы вирусная бактерия не шаталась по городу, пока окончательно не оклемается. Просто я в тот же день лыжи успеваю навострить в сторону Петропавловской крепости, когда жар чуток спадает, но сбежать не получается. Нянька ловит в подъезде.

А на следующий день сваливает на работу, сажая меня под арест. Зашкаливающее веселье. Не имея другой возможности развлекаться, дорываюсь до генеральной уборки. Масштабной. Брат, когда вечером возвращается, едва не оказывается погребённым под баррикадой мусорных мешков, возвышающейся опасно накренившейся Пизанской башней.

Зато квартиру теперь не узнать. В комнатах даже светлее становится после того, как я выдраиваю до слепящего блеска старые двухкамерные окна, едва не сигая ласточкой вниз, вслед за уроненной тряпкой. Под перестиранной, выглаженной и убранной в шкафы одеждой проступает новая мебель. А под завалами многочисленных коробок со строительным мусором, оставшихся со времен ремонта, свежий паркет. Недурно. Видно, что после покупки в хату вложили ещё миллиончик на косметический марафет. Где только такие деньги взялись.

За время «изоляции» дважды натыкаюсь на загадочную девушку из дома напротив, но оба раза она ускользает быстрее, чем успеваю среагировать. Шустрая. Ничего. Я прям загорелась, поэтому караулю её весь следующий день, сидя на подоконнике и делая зарисовку противоположной жилой стены в скетчбуке. Со всеми деталями: котом на втором этаже, свесившим лапки в открытую форточку, старым СССРовским абажуром в горошек с третьего и умирающим от нехватки солнца фикусом в синем горшке на четвёртом.

Старания себя окупают. Замечаю знакомый силуэт и резво подскакиваю на месте, размахивая руками, как ветряная мельница. Замечает. И замирает в нерешительности. Жестом прошу её подождать и лечу в комнату, к рабочему столу брата. Где там я у него бумагу А4 для принтера видела?

«Я ЕГО СЕСТРА», приклеивается к стеклу надпись, выведена большими чёрными буквами.

Девушка смеётся. Делает ответный жест, типа, «ван сек» и через минуту мне приходит сообщение тем же способом:

«ПРИВЕТ» и улыбающийся смайлик.

«Я ТОМА», пишу на обратной стороне.

«КРИСТИНА».

Начинаю писать новое сообщение, но листа не хватает. Да, это вам не текстовой файл. Ладно. Тыкаю ей вниз, во дворик, делаю пальцами «топ‑топ» и изображаю, будто пью чай. По‑моему, всё предельно доходчиво. Девушка ребус тоже разгадывает, согласно кивает и скрывается из виду.

Наскоро одеваюсь, закидываю в рюкзак кошелёк и… вспоминаю, что запасных ключей у меня по‑прежнему нет. Блин, запамятовала. Так… окей, пойдём по сложному пути. Я его тут обнаружила, когда окна вылизывала.

Распахиваю настежь скрипучую створку на кухне, без особого воодушевления гляжу на укатанный внизу асфальт, и перекинув ноги через раму, хватаюсь за старую скрипучую лестницу, пролегающую по внешней стороне дома. Ей не пользовались, наверное, со времён строительства. Надеюсь, дряхлый метал выдержит.

Ну да, я чеканутая шизойдная бестолочь, мечтающая стать красивой кляксой у парадной ради стаканчика кофе с незнакомкой. Приятно познакомиться.

— Ты сумасшедшая, — Кристина встречает меня внизу с ошалевшим взглядом.

— Как сказал самый известный пират в мире: да и слава богу. Нормальному не пришло бы такое в голову, — последние полметра спрыгиваю в пустоту и отряхиваю покрасневшие от натуги ладони. Уф, не сорвалась. Выдержала лесенка. Хорошая лесенка. Замечательная лесенка. Один раз страшно просела, конечно, но ничего. Всякое бывает. Зато какой адреналин. Ни с каким парашютом прыгать не надо.

— А почему не по нормальному?

— Потому что мой брат тиран и абьюзер, — насмешливо подмигиваю удивлённой девчонке.

Ха, девчонке. Ну так‑то она старше меня. Наверное, ровесница Дане будет. И вблизи ещё миловидней. Лицо такое симметричное, женственное, а глазки добрые‑добрые. Причёска красивая. Цвет переливается в двух палитрах тёмного шоколада, а кончики каре завиваются, озорно играя по обнажённым плечам. На Кристине надета тонкая маечка. Без нижнего белья. Тот случай, когда оно и не нужно. Всё целомудренно, без вульгарности.

Везёт куколкам с мини‑формами. С моими размерами, причём не такими уж внушительными, я даже дома не могу позволить себе ходить и трясти чреслами. Папа и брат — это мужчины, в первую очередь. Только потом родственники. Так что у нас такое было не заведено и сколько себя помню приходится пережиматься натирающими лифчиками.

Поправляю убежавшую на локоть лямку джинсового укороченного комбинезона, под которым прячется кисло‑зелёный топик. В тон шапке. Тонкой, лёгкой, машинной вязки. Люблю шапки. Можно сказать, у меня на них небольшой фетиш. Моя скромная коллекция насчитывает штук двадцать различных кепок, шляпок, бандан и вот таких «гондончиков с мешочком сзади».

С детства питала к ним слабость. Не знаю. Может казалось, что они дают защиту. Ну как шапочки из фольги, не дающие телепатам пробраться в голову. Но это тогда, сейчас же всё куда прозаичнее. Волосы у меня длинные, корни пачкаются быстро, мыть замучаешься, а так нацепил шапку и можно не париться. Отличная отмазка когда лень с феном прыгать.

— Ну что, Кристина, — хитро играю бровями, беря её под ручку и увлекая к арочному проёму, ведущему в цивилизацию. — Пошли сдаваться. Давно живёшь тут?

— Месяца четыре.

— И сколько из этого времени ты влюблена в моего брата? — ловлю застуканный с поличным сконфуженный взгляд. Кто‑то готов под землю провалиться.

— Что, так заметно?

— Что ты вуайеристка, подглядывающая за мужиками? — хихикаю я, дружелюбно пихая её бедром. Если от стыда можно воспламениться, то кое‑кто уже на подходе. Несите огнетушитель. — Да расслабься. Я б за красивым парнем тоже подглядывала. Ещё и с биноклем. Да я б к нему на балкон залезла, чего уж. По‑соседски соли одолжить. Вдруг прокатила бы большая светлая любовь с первого взгляда.

Выходим на оживлённую улицу, мгновенно теряясь в шумном ритме города. Машины едут, промоутеры завывают в рупоры, с экскурсионных теплоходов играет музыка, народ галдит, солнце слепит, тучки то набегают, то суматошно разбегаются, а от каналов тянет тиной и прохладой — всё, как и положено Санкт‑Петербургу в конце первого летнего месяца. Отпад. За три дня я соскучилась по этой атмосферности.

Увлекаю Кристину к Каменному мосту, а через него по Гороховой улице к Красному, но переходить его не переходим. Сворачиваем налево и дальше идём по набережной.

— Я не специально, правда, — оправдывается Кристина, когда «Магазинъ у красного моста» с возвышающейся остроконечной башней остается позади. — Просто мне хорошо видно по вечерам, как он готовит на кухне… Всегда один.

Готовит, гы. Заварить «Ролтон» — это ещё не готовка.

— А почему не пробовала познакомиться?

— Не знаю. У меня работа, ординатура, дома редко бываю. Он на мои окна в жизни не смотрел, а караулить… ну…

— Поняла. Караулить парня у подъезда с цветами — это только я могу, — хмыкаю я, в очередной раз ловя её удивление. — Да там парень был как девочка. Ноющая и жалкая. Вот я с ним и расставалась соответствующе. Постебать хотела.

Доходим до широкого Синего моста и, минуя Мариинский дворец, сворачиваем к памятнику Николая I, окруженному высокими автобусами возле которых толпятся галдящие китайцы с фотиками. Туристы, хех.

Делаем кружок, ненадолго тормозя возле мемориального столба с отметками уровня воды и идём уже целенаправленно к скверу возле Исаакиевского собора. Закупаюсь у бабульки‑торгашки семечками. Чуть дальше у дедка клубникой и черешней. Всегда покупаю у стариков, даже если в магазине стоит дешевле. Совесть не позволяет пройти мимо. А вот милостыню не даю. Двойные стандарты.

Финальной закуской становится пакет маринованных огурцов. Не спрашивайте, зачем. Просто купила. И это я от квашенной капусты отказалась. Подумала, что руками есть не очень будет. Я ж не хрюня.

Зависаем в цветущем сквере, в стороне от лавочек. Народ часто устраивает себе привалы на газоне, тоже самое делаем и мы. Чистый кайф. Не передать как это круто: валяться на скошенной траве и поедать условно помытую заботливыми стариковскими руками клубнику, заедая всё малосолёными огурцами.

Разговор с новой подружкой у нас клеится складно. Без неловких пауз. В этом деле я мастер, любую брешь заткну словесным поносом. Но не скажу, что прям часто использую суперсилу. Кристинка оказывается нормальной. Своей, так сказать. Без понтов.

И скромняшкой. Практически запихиваю ей в рот черешню, а то сама она брать, видите ли, стесняется. А смеётся красиво. В отличие от меня. Я если ржу, то все ослы разбегаются, а у неё утончённо получается, как у благовоспитанной барышни.

Узнаю, что Кристина родом из Ростова. Приехала сюда в прошлом году, продолжает учиться. Работает стоматологом в госклинике где‑то неподалёку, потому и квартиру выбирала так, чтобы пешком можно было дойти.

Зубодёриха. Жесть. Кто бы мог подумать, что такое хрупкое нежное создание на самом деле монстр со сверлом? Я только представила этот звук, а у меня уже две мои дырки с отковырянными пломбами заныли. Привет последствиям любимой сгущёнки.

Мы сидим так часа два, не меньше, наслаждаясь погодой, видами и теплом. И купленным в передвижном фургончике на колёсиках кофе. Солнце потихоньку начинает уходить за собор, чьи монолитные колонны и сверкающий золотом купол вызывают прямо‑таки неподдельный трепет. Будь я одна, зарисовала бы, но ничего. В следующий раз.

Про телефон вспоминаю случайно, когда лезу за семечками. И обалдеваю. Восемнадцать пропущенных с двух разных номеров. Один узнаю сразу — Данин, помню его наизусть, но на новую симку пока не занесла в контакты. А вот второй неизвестный. Он же начинает снова бесшумно звонить прямо в руках. Эй, а звуки где? По ходу опять напортачила с громкостью, пока видосики в туалете смотрела.

Осторожно нажимаю зелёную кнопочку. Вдруг рванёт.

Рвануло.

— Сподобилась, наконец! Ты, блять, где? — орут на меня. Голос знакомый.

— Эээ… Я, блять, здесь. А ты, блять, кто?

— Конь в пальто. Не слышу ответа!

Всё. Вкурила. Уж эти властные ноты‑то спутать! Тут я, конечно, дала маху. Кто ж Демьянушку‑то не узнает и его командорские замашки?

— И не услышишь. Я же уже говорила, харе орать. Я тебе кто, собачонка?

— Ты заноза в заднице, — в динамиках раздаются характерные помехи, как если бы трубку отобрали, после чего мне отвечает совсем другой голос. Вот его узнаю сразу. — Радова, где ты?

— По жизни или по геолокации?

— РАДОВА, ТВОЮ НАХРЕН ЗА НОГУ!

Чуть отстраняю телефон от уха, чтоб не оглохнуть.

— У Исаакиевского я. В парке.

— Сиди там и жди нас. Только попробуй рыпнуться, урою… У Исаакиевского она, — приглушённо бросают кому‑то, догадываюсь кому, после чего звонок обрывается. Успеваю напоследок услышать рёв мотора и злобное водительское: «Куда ты прёшь, мудила? Видишь, я еду?».

Удручённо присвистываю, встречаясь взглядом с озадаченной Кристиной.

— Принц твой мчит на всех парах со сварливым скакуном в комплекте, — коварно скалюсь я. — Сейчас знакомиться будешь. Учти, слов обратно не берём и заднюю не сдаём. Он мирный, хоть и с придурью. Весь в меня. А рядом со мной, если чё, даже попугайчик Кеша страшный в гневе пеликан.

Глава 4. Приёмная комиссия

— О, а вот и обещанный конь в пальто. А верхом на нём бурёнка в латах, — лежу на спине, растопырив ноги и разглядывая почти безоблачно небо, когда надо мной нависают два мужских силуэта. — Солнышко‑то не закрывайте, загорать мешае… Ааа! Хелп, сос, караул, ахтунг! Убивают! — в следующую секунду спасаюсь бегством.

— А ну иди сюда, егоза! — шикает Даня, надвигаясь в мою сторону. — Как тебе мозгов хватило в окно сигать? Ты представляешь сколько лет этой лестнице? Ты понимаешь, что могла сорваться? Это… это… — воздух стискивают скрюченными пальцами, подыскивая нужное определение.

— Безответственно и глупо, — подсказывает Демьян, даже не удосуживаясь поднять в мою сторону головы: стоит и ковыряется в телефоне. Весь такой небрежный: рука в кармане, на моське солнцезащитные очки, хаос на башке. Типа: я тут случайно оказался, сам не понял как.

Ну нормально вообще, а? Вот чё он лезет? Ну тыркается и тыркается. Нет же, в каждой бочке затычка. И где его хвалённая молчаливость? Я у него типа речевого криптонита? Вызываю неутолимый зуд полялякать?

— Именно! — согласно кивает Даня, устав душить невидимку и намереваясь теперь добраться до хрупкой сестринской шеи. Ой, ей. Опасность. На меня наступают, я же резвым зайчиком отпрыгиваю назад, вырисовывая по полянке круги. Прыг‑скок, прыг‑скок. — Ну и куда ты драпаешь? А ну иди сюда! Уши надеру, мелюзга! Так надеру, на Дамбо будешь похожа!

— Не пойду. Мне они и такими нравятся! — показываю ему язык и убегаю дальше.

— А я тебя не спрашиваю! Быстро подошла!

— А вот фигу! Не поймаешь, не поймаешь, не поймаешь! — за неимением вариантов прячусь за сидящую Кристину, растерянно наблюдающую за нами, хлопая длинными ресницами и застыв с поднесённой к губам, но так и не надкушенной клубникой. — Три‑четыре, я на перерыве! — делаю стойку «я в домике». — На перерыве, говорю! Значит трогать нельзя. Ты лучше женской красотой полюбуйся! А то ж так мимо и пройдёшь.

— Чё? — озадаченно моргает тот.

— Ничё через плечо и через колено сальто. Говорю, Кристина это! — тычу в неё пальцами, как сигнальными стрелочками, чтоб наверняка заметил. А то слепошарый брат у меня какой‑то оказался. Дальше носа не видит. — Кристина, а эта бесчувственная чурбашка — Даня. Скажи чурбашке «при‑и‑ивет». — поднимаю её руку, изображая за неё приветственное махание.

— П‑привет, — робко отзывается она. Ууу, тихоня. Ну да ладно. За миловидное личико можно простить.

— Привет, — во, вот теперь непутёвый родственничек рассматривает куколку уже внимательней. И от меня отвлекается. Славненько. Значит ушки мои останутся прежними: миниатюрными и хорошенькими.

— А вы, мальчики, смотрю, уже помирились?

Вопрос предназначается скорее брату, но Игнатенко сподобляется‑таки отвлечься от своего занятия и обратить внимание на мою скромную персону. Какие почести, право. У меня что, сегодня День Рождения?

— А мы ругались? — умеете одной надменно вскинутой бровью закапывать людей? Он умеет.

— Не знаю. Вам виднее.

— Ты права. Нам виднее, — отрезают и больше в дискуссию не вступают. Вот так, да? Зашибись. Когда звонил, орал, значит, а теперь «я не я и хата не моя»? Не видел, ничего не знаю, мимо не пробегал? Ну да, не барское это дело, с плебеями якшаться. Прям бесить начинает.

В воздухе свистит румяная черешенка. Описывает кривую дугу и прилетает Демьяну чётко в правое затемнённое стёклышко.

— Воу, да я снайпер! — недоверчиво моргаю, поражаясь собственной меткости. Всю жизнь жвачки мимо урны летают с расстояния трёх шагов, а тут на те, попала. Ну вот чем не закон подлости?

Гаджет медленно убирается в задний карман, а очки стаскиваются с каменной морды. Зубы сжаты, подбородок подрагивает, на виске венка пульсирует. Ну пипяу…

— Это что нахрен было? — каждое слово как молотком по кривому гвоздику.

Отлипаю от Кристины, озадаченно почёсывая лоб и поправляя уползшую на затылок шапку.

— Виновата. Шальная пуля.

— Шальная п… Бля, слушай, — Игнатенко смотрит на Даню с надеждой. — Можно я ей руку сломаю? Я легонечко. Она ж сама нарывается.

— Нельзя.

— Ну тогда всыплю чуть‑чуть.

— Сам всыплю. Когда домой вернёмся, — обещает брат.

— Тю‑ю, — только и остаётся, что обиженно губы надувать. — А девочек, между прочим, бить нельзя. Девочка может и дать сдачи. Лучше вон, — кивок на Кристину. — Развлеки девушку. А я ща быренько. Туда и обратно. Как хоббит.

— Куда: туда и обратно? — не понял Даня.

— Куда‑нибудь, где есть буква «Ж». Кофеёчек дошёл. За шмотками следите только. Чай казённое, — перескакиваю брошенный на траве рюкзак и решительно подгоняю Демьяна в спину, увлекая за собой. — И ты пошли.

— Эй, он там зачем? — по строгому возгласу брата очевидно, что мальчики может и помирились, да только всё не так просто в Датском королевстве.

— Как зачем? А если меня украдут? Расслабься. Никаких сюсюканий в грязной кабинке, — успокаиваю его я. И хитро добавляю, памятуя недавний разговор про «держись подальше». — Дикий животный секс. Не более.

— Радова, твою мать! — догоняет меня сердитый окрик.

— Шучу! — увожу Игнатенко в тень густой цветущей аллеи на границе сквера. Хорошее место, чтобы притаиться. Осторожно выглядываю из‑за широкого древесного ствола, высматривая оставшиеся на газоне мелкие точки. Секунда, десять, двадцать… Вижу, как Даня присаживается рядом с Кристиной. Хорошо. Очень‑очень хорошо.

Довольно улыбаюсь самой себе, но серьёзнею, встречаясь с ледяными свёрлами, пронизывающими меня насквозь. Ой. В попытках спрятаться только сейчас понимаю, что стою, буквально вжавшись в Демьяна. Ой‑ёй‑ёшеньки ё‑ё.

Мы так близко… Чувствую грудью его размеренное сердцебиение. А вот моё сбивается. Терпкий запах одеколона окутывает в саван, щекоча ноздри и заставляя думать совсем не о том…

— Ну и что за цирк? — разносится холодное над ухом.

Смотрю на его губы, вижу, как они двигаются, но не слышу ни слова. Эээ… Он что‑то спросил, да?

— М‑мм? — мычащая дура, блин. Пора включать мозг. Давай, заводись моторчик, не подводи хозяйку!

— Говорю, цирк на кой устроила?

— Свахой на полставки подрабатываю. Хочу людям личную жизнь наладить.

— А себе помочь не хочешь? — по моему лбу вопросительно отстукивают барабанную бровь. — Брат уже больницы начал обзванивать. Думал, переломанную всю найдём. Исчезла: окно нараспашку, двери заперты. Записки нет, на телефон не отвечает, ищи — сыщи. О себе не думаешь, о других подумай. Он же отвечает за тебя. Волнуется.

— А ты?

Вопрос вылетает, и мозг такой: «ЧТО ЗА…». Я реально что это сказала? Офигеть от собственной дурости не успеваю. Мы меняемся местами. Теперь вжата в дерево я. Дотрынделась. Судорожно сглатываю, переставая дышать, когда Демьян опасно близко склоняется к моему лицу…

Щеки касается обжигающее дыхание с привкусом слабо уловимого сигаретного послевкусия. Дезориентация полнейшая. Прикрываю глаза, дурея от накатившей волны мужского тестостерона, готовой снести меня с ног. Вау. Это реально мощно.

— Что я? — шепчут мне так сладко и с таким придыхом, что внутри всё цепенеет. Просто это… слишком горячо. Слишком.

Молчу. Не потому что нечего ответить, а потому что не могу. Алфавит помню, а в каком порядке буковки складывать забыла. Стою и потею, незаметно вытирая мокрые ладошки об комбинезон.

— Волновался ли я? За тебя? — Демьян продолжает издеваться. Именно что издевается. Играет, как кошка с мышкой. Нависает, опираясь согнутой рукой об древесный ствол и жмётся всё ближе, ближе, ближе… А я от этого потею все сильнее, сильнее и сильнее. — А должен? — усмехается он, блуждая кончиком носа по моей коже и вызывая что‑то нереальное из нутра. То ли хрип, то ли всхлип, то ли скуление.

Нет. Не пойдет так. Не хочу быть мышкой.

Пытаюсь отпихнуть Игнатенко, но меня без особого труда перехватывают за запястье, сложным взглядом разглядывая россыпь татуировок по руке до самого локтя: молнии, звёздочки, надписи, крестик, булавку. Кристально чистые голубые глаза скользят выше, какое‑то время рассматривают сизо‑жёлтый расплывшийся на плече синяк (собственно, его же подарок), после чего встречаются с моими.

Сердце сдувается как воздушный шарик: с протяжным присвистом, заставляя вздрогнуть. «Глаза в глаза» длятся недолго. В какой‑то момент внимание переключается ниже. Теперь он разглядывает мои губы. Не так, как я. Я на его пялилась оловянно и растерянно. Демьян же смотрит на них задумчиво, словно взвешивая «за» и «против».

В приглашающем жесте чуть приоткрываю рот, обнажая влажную дорожку зубов.

— Попробуй. Вдруг понравится, — предлагаю я, поражаясь собственной смелости. Нет, я не из робкого десятка, и с ровесниками никогда не трусила, если дело касалось всяких там лямур‑тужуров, но с ним всё иначе. Он другой. Взрослее, взыскательней, требовательней, однако… Однако я бы хотела, чтоб он меня поцеловал…

— Ты даже не представляешь, о чём просишь.

— Поэтому и хочу попробовать, — в горле пересохло, так что говорить удаётся с трудом. Дышу рвано и часто, присвистывая через раздувающиеся ноздри. Грудная клетка вообще ходуном ходит. И не поймёшь, от чего так колбасит: от страха или в надежде.

— Я просто так не целуюсь, — слышу его шёпот над ухом. — Уверена, что готова идти до конца?

Идти до конца? До конца — это… я правильно поняла, да? Нет. Разумеется, нет. Перебьётся. И не потому что не хочу, а потому что лучше он пускай думает, что офигеть как много может потерять, чем обнаружится, что всё до печального уныло. Мой опыт в соблазнениях прочно обосновался где‑то в зоне низких температур. Он не скромный — он никакой. Резиновая Зоя в магазине для взрослых лучше флиртует, чем я. Да и не только флиртует.

С запретами отца и комендантскими часами было не так много возможностей прокачивать сексуальность. Поэтому та теперь и болтается лишним прицепом: пыльная и незадействованная. Короче, запомниться мне особо нечем. А раз нечем, то лучше сидеть на жопке ровно и делать вид, мол: «ты упустил шанс на лучший секс в своей жизни, а второго я не даю, так что катись рулетиком».

Снова молчу. На этот раз хочу и могу много всего наговорить, чтоб прям шлифануло хорошенько по его харизме наждачкой фирмы «накусь‑выкусь», но молчу. Ходячий мем к анекдоту: ёжики кололись, но продолжали жрать кактус».

Тишину воспринимают по‑своему.

— Я так и думал, — Игнатенко отступает назад, запах сигарет и одеколона практически исчезает, уносимый усиливающимся ветром. — Это к лучшему. Нам не стоит начинать то, чему всё равно нет продолжения.

— Потому что я не в твоём вкусе?

— Потому что ты сестра моего друга. Ну и да, от моего вкуса ты далека. Уж извини.

— Извиняю.

Ауч. Как больно кусает за пятку уязвлённое самолюбие. Да он просто мастер на невербальные оплеухи. «Малолетка». «Ребёнок». «Не в моём вкусе». Так чё ж тогда только что жался ко мне со своим стояком? Будто я не чувствовала.

— И куда ты пошла? — окликают меня, когда я без предупреждения стартую к проезжей дороге. Не бегом, но быстрым шагом. Пешеходный переход неблизко, так что пробираюсь через ряд припаркованных машин и быстренько перескакиваю на другую сторону, отказываясь возле высоких окон «Англетера» — той самой гостиницы‑ресторана, в номере которого нашли повесившегося Есенина. Романтика. — Тома! Тамара! — меня нагоняют, хватая под локоть. — Я вопрос задал, куда тебя несёт?

Округляю глаза, всем видом намекая, что он дебил.

— В туалет, — развожу руками, словно это подразумевается само собой. — Забыл? Я не шутила. Мой мочевой пузырь требует релаксации.

Не верит? И правильно делает. Это отговорка. Мой мочевой пузырь вполне может подождать, а вот желание кусать локти от обиды хлещет через край.

Не сразу, но получаю согласный кивок.

— Пошли. В саду был.

И мы идём. Правда идём. Будто сама я до сортира дойти не способна. Так и хочется поинтересоваться: будут ли мне туалетную бумагу под дверцу просовывать с таким же рвением?

Уходим с Вознесенского проспекта на Адмиралтейский, дожидаемся зелёного светофора и попадаем в большой Александровский парк. Уютный, цветущий, разукрашенный яркими клумбами и усыпанный множеством разбегающихся паутинкой песчаных дорожек.

Одноэтажное строение общественного заведения находится без проблем. Поразительно, но внутрь мне благодушно разрешают отправиться одной. Хоть в чем‑то доверяют. Демьян остаётся на улице, тормознув в паре шагов от палатки, торгующей магнитами, брелками и прочей сувенирной ерундой. Идеальная точка для бизнеса, потому что туристов в этом месте проходит уйма. В одной только очереди в туалете передо мной четыре японки и одна европейка. Стоят, щебечут на своём. Так прикольно их слушать.

В женской уборной на два работающих унитаза зависаю дольше, чем планировала. Особенно после того, как пропускаю вперед мелких девчонок, вцепившихся матери в юбку. Эти уже наши, руссиш. К тому моменту, когда выхожу из ароматного ада со слезящимися от рези глазами, обнаруживаю свою свиту в полном составе.

Кристина с мягкой улыбкой протягивает мне рюкзак. Даню замечаю у киоска с мороженым. Игнатенко, усевшись на низкий заборчик, окружил себя ореолом табачного дыма и опять ковыряется в телефоне. Блин, да что у него там такого важного? Приложение для знакомств? Порнушка? Персонажи в Симс вечно голодные?

— А где цветы? Где вспышки камер? Красная ковровая дорожка? — насмешливо интересуюсь. — Я на меньшее не согласна. Хочу фанфар. Я выжила и не провалилась в толчок. Разве это не сенсация? Иначе причин такой встречающей меня делегации не понимаю.

— «Лакомка» сгодится? — вернувшийся брат протягивает нам с Кристиной по мороженому. — Со сгущёнкой не было.

— Сгодится, — выбор одобряю. Лучшее средство от депрессии — шоколад. Депрессией пока, конечно, не пахнет, но профилактику никто не отменял. — Вы тут что забыли? Не могли на травке подождать?

— На травке скоро мокро будет, — кивок на затянутое тучами небо. О, и правда. Пока я отжигала с японками, погодка начала портиться. Судя по всему, общается дождь, не зря ветер усилился. Прикольно. Чисто Питерская погода. — Пошли в сторону дома. Ща ливанёт.

— Не хочу. Три дня торчала в четырёх стенах. Хочу прогуляться.

— Под дождём?

— А чё бы и нет? Надолго не зарядит. А я хочу остаться на развод мостов.

— Систр, мне завтра на работу.

— Ну так иди! Кристинку, вон, проводи. Вам как раз по пути.

— А тебя потом где искать?

— На товарняке, переправляющем рабынь через Финский залив. Ну харе уже, правда, — на эмоциях повышаю голос, привлекая лишнее внимание. — Долго это будет продолжаться? Я в понедельник поеду документы подавать, к приёмной комиссии тоже меня за ручку поведёшь? Я совершеннолетняя, хватит обращаться со мной как с младенцем!

Замолкаю, громко выдыхаю и понимаю, что полегчало. Я люблю Даню, понимаю, что для него я навсегда останусь маленькой девочкой с бантиками и зелёнкой на носу, но я устала от гиперопеки. Устала, что меня не воспринимают всерьёз. Что для всех я неспособное отвечать за свои поступки дитё. Дома постоянно тыкали носом и тут продолжается. На‑до‑ело.

Ожидаю очередную лекцию, но вместо этого брат лезет в карман и протягивает мне ключи.

— Только осторожно, ладно? И не допоздна. Если что, сразу звони. И звуки на телефоне включи. Дождь начнётся, спрячься где‑нибудь. Ты ещё не до конца выздоровела.

Ого… В туалете распылялся какой‑то газ? Я чем‑то накачалась? Что за галюнчики такие пошли? Братик готов принять поражение? А может, хи‑хи, он просто хочет побыть подольше наедине с новой знакомой?

— Так точно, — салютую ему недовоинским приветствием. — Разрешите выполнять?

Разрешают. Может и не разрешают, но отпускают с богом. Кайф. Должен же был и на моей улице перевернуться грузовик с ништяками. Ну всё, раз дорвалась — держитесь. Бродить босиком под тёплыми дождями я обожаю, но в этот раз, когда непогода накрывает‑таки город, сдерживаю слово и ныряю под своды здания Адмиралтейства. Там и пережидаю короткое наступление тучек.

Кому как, а мне круто одной. Пускай не посидишь толком нигде теперь, везде мокро, это не мешает наблюдать за суетливостью собирающейся на берегу Невы толпы и слушать уличных музыкантов, которые едва на небе забрезжил просвет, с готовностью расчехлили инструменты.

Самое волшебное — движуха в саду Зимнего Дворца, там собирается в основном местная молодёжь. Народ отдыхает, и я отдыхаю вместе с ними, заряжаясь той лёгкостью, что от них исходит. Такие простые, раскрепощённые. Без загонов. И практически все друг друга знают. Так что я тут вроде белой вороны, но вставленные в уши наушники с выключенной музыкой без труда превращают человека из «ты никому тут не сдалась» в «это вы мне нафиг не упёрлись, у меня своё тынц‑тынц».

Сижу воробышком на спинке скамейки возле работающего фонтана, наблюдая за жизнью вокруг, когда мне приходит сообщение с неопределённого номера:

«В понедельник во сколько тебе надо?»

Так. Меня терзают смутные сомнения. Уж больно циферки козырные знакомы. 33, 55. Залезаю в список входящих. Точно. Номер Демьяна.

Офигеть.

Он ушёл вместе с остальными: только Даня с Кристиной в сторону Невского, а Игнатенко на парковку обратно к Исаакиевскому. Даже «пока» не сказал. А теперь вдруг сообщение?

«Сначала по этой линии пройдусь. Потом поеду на Спортивную», отсылаю я с взявшейся не пойми откуда робостью.

«Я не спрашивал, куда. Я спросил: во сколько».

Опять командует?

«Не знаю. Как встану, так поеду. Часов в девять где‑то».

Зачем он интересуется? Уж не хочет ли… Подсознательно догадываюсь, что будет дальше, и всё равно удивлённо ойкаю, когда приходит ответ.

«В девять жду в машине у парадной».

И всё. Тишина. Беседа окончена.

Я не задаю вопросов, но садясь в назначенное время в дожидающийся у подъезда, тьфу, блин, парадной, Гелик, не могу отделаться от мысли, что мне не по себе. Тачка шикарная, чувствуешь себя в ней королевой, водитель нереальный красавчик, по радио играет Би2, что тоже круто, но… к чему всё это? Я не понимаю.

Едем в тишине, не считая того, что называю нужный адрес. Доезжаем быстро. Первый университет на Большой Морской находится совсем рядом, я бы и пешком дошла. Демьян тормозит за территорией, сообщая, что ждёт меня тут, я забираю с заднего сидения подготовленные документы в сто‑пятьсот копий и кипу матовых фотографий 3Ч4 со своей глупой серьёзной моськой, выпрыгиваю из машины и иду сдаваться.

В зале с приёмной комиссией зависаю чуть ли не на час, процесс оказывается небыстрым: пока проверят аттестат, пока все бланки заявлений заполнятся, пока с расписанием вступительных экзаменов разберусь, сфоткаю и запишу напоминалкой в телефоне, чтоб точно не забыть, а то ж с меня останется, пока с другими абитуриентами пообщаюсь…

Всё это время меня реально дожидаются, точнее сладко дремлют, откинувшись на подголовник. Так сладко, что будить не хочется. Залезаю тихонько в салон, но всё равно Игнатенко моментально просыпается. Озвучивается вслух новый адрес, и мы снова едем в тишине. Теперь уже до Дворцовой площади. Тоже расстояние ерунда. Дольше петляем на поворотах, чем там нахожусь.

И охота ему день терять? Зачем он вызвался в сопровождение? Хочу спросить, но не уверена, что готова услышать ответ. Что‑то в духе: «брат попросил, ато заблудишься ненароком» только настроение испортит, а на другое после нашей последней беседы рассчитывать явно не приходится, так что лучше и не пытаться. Ну решил и решил, бог с тобой. Фунтик, крути баранку дальше.

Следующая точка чуть дальше, но ненамного. Пешком я, конечно, потратила бы не меньше получаса, на четырёх колёсах же укладываемся в десять минут.

Пересекаем Дворцовый мост, оказываясь на той стороне и сворачиваем к Стрелке Васильевского Острова с массивными Ростральными колоннами.

— Ты был в Зоологическом? — можно сказать, я первый раз подаю голос за всё утро.

— Конечно.

— А я нет, — признаюсь, разглядывая массивные электронные часы на расслабленно лежащей на руле мужской руке. Родинки и здесь есть. Интересно, сколько их всего? На теле тоже есть? Я бы пересчитала… Стоп, не то, вот вообще не то. Я чё-то про музей вещала. — Трижды здесь бывала и все разы мимо. В первый они по понедельникам закрыты были, во второй я попала в санитарный день, а на третий… не помню уже. А, кажется, не успела по времени. Короче непруха — моё второе имя.

Тормозим на светофоре недалеко от Биржевой площади. Сколько человеков. И снова экскурсионные автобусы, натыканные как попало. И туристы. Повсюду. Галдят, кучкуются, такие прикольные. Как утята на выгуле.

— Сегодня должны быть открыты, — замечает Демьян. — Хочешь сходить?

Вопрос приводит в ступор. Не вижу его глаз за солнечными очками. Чёрт, почему я не вижу его глаз?! Еле сдерживаюсь, чтобы не содрать их с переносицы.

— С тобой?

— Можно и со мной. Но если моя компания не в радость, то ради бога.

Незаметно ковыряю ногтем чёрную сетку колготок, надетых под джинсовые шорты. Нервоз.

— А ты сам хочешь со мной?

— Хочу.

— З-зачем? — аж заикаться начинаю. — У тебя своих дел нет? Тебе не надо, не знаю… на работу там?

— Я работаю преимущественно ночью.

— Где? Или это тайна?

Вообще не жду, что меня ответят. Но отвечают.

— В… клубе.

— Судя по машине, не барменом.

— Не барменом, — согласно кивает Игнатенко и дальше в подробности не вдаётся.

Не барменом. Точка. Беседа окончена. Боже, какой же общительный у меня компаньон.

Сворачиваем с набережной Макарова на Тифлисскую улицу и через пару минут тормозим у красно-белого здания СПБГУ. Архитектура старого времени, аж дух захватывает. Ей не меньше трёх столетий, невероятно. Раньше всё делалось на века и с душой. Да, в таком учиться было бы очень круто.

Так, ну ладно. С богом… Третий заход. Иду сдаваться, попутно восхищаться красотой лепнин и высоких потолков, а заодно улучаю возможность подумать: нужна ли мне эта парная прогулка? Может лучше вежливо отделаться от спутника? Вряд ли она закончится чем-то хорошим.

Конечно, не нужна. Это я знаю и так. А ещё знаю, что… блин, что он мне нравится.

Да, мне нравится Демьян Игнатенко. Вот такая я лохушка. Разве можно устоять?

Красивый, таинственный, неприступный, при деньгах и на меня ему по барабану — ну идеальный же набор старых-добрых клише. Прям иди снимай мыльное мыло с элементами драмы. Ну а то что характер у него дерьмецо — так это дело второстепенное. Мы ж, слабые антифеминистические создания, все в глубине души наивно верим, что именно с нами в ледяном сердце Кая вдруг вспыхнет горячее пламя.

Мозги мои поплыли конкретно, потому что трижды путаюсь в собственных паспортных данных и запарываю анкетные бланки. На меня уже смотрят, как на клиническую кретинку. Типа: ты точно туда пришла? Может тебе обратно в первый класс, правописание повторить?

С четвёртой попытки кое-как получается всё сделать, и я с тяжёлым сердцем выхожу из университета. Место классное, офигенно крутое, но попасть сюда почти нереально. Слишком большая конкуренция, а бюджетных мест кот наплакал. Платно же я не потяну. А жаль. Из всех вариантов сюда хочется больше всего. Опять же, с общежитием есть варианты.

— Чего нос повесила? — Демьян видит перемену в моем настроении. Да я особо её и не скрываю.

— Мне тонко намекнули, что шансов попасть на бюджетку у меня немного. С иностранными языками косяк, недотягиваю.

— Не раскисай раньше времени, — его ладонь ободряюще ложится на мою руку, сжимая пальцы. В салоне на секунду повисает напряжение. Я цепенею, он тоже явно приофигевает от самого себя. Конечность почти сразу отдёргивается. Оба делаем вид, что ничего не произошло. — Что дальше по планам?

— Ничего, — хочется откашляться, но сдерживаюсь. — У меня уже крыша едет фамилию выводить. В среду продолжу. А десерт оставлю напоследок.

— Десерт?

— Да присмотрела я парочку мест недалеко от Царского села. Если в центре обломается, может хоть там прокатит, — потираю глаза запоздало вспоминая, что вообще-то красилась. На пальцах остаётся чёрный след. — Блин! Вот кулёма.

Из бардачка, забитого пустыми пачками из-под сигарет достают упаковку влажных салфеток и бросают мне на колени.

— Сотри с себя всё. Ты же девушка. Зачем малеваться будто тебе тридцать?

Вообще-то я не злоупотребляю косметикой. Тушь, подводка, помада. Даже тональником редко когда мажусь. Так что замечание максимально неуместно.

— Чтобы быть красивой.

— Тебе для этого не нужны ни косметика, ни забитые рукава.

— А что нужно?

— Ничего.

— В смысле, ничего не поможет? Всё настолько плохо?

Игнатенко разворачивается ко мне, стягивая с лица очки.

— Ты специально на комплимент нарываешься?

— А есть лишний? Я б не отказалась.

Слабая улыбка трогает его губы. Добрая, без ехидства. Ух, ты. Она у него красивая.

— Так мы идём куда или нет?

Говорит так, будто ему больше моего надо. А я ведь пока ничего не решила.

— Это что, свидание?

— Хочешь, чтобы было свидание?

Конечно. Было бы здорово, вот только мы все помним, что я не в его вкусе.

— Не хочу, — девушки вредные создания, живущие по принципу: отвечай строго наоборот.

Видимо, не только девушки.

— Значит, придётся смириться, — спокойно сообщают мне. — Потому что это свидание.

Глава 5. Заячий остров

Первые полчаса Томка малость дёрганная. Перепугалась со слов про свидание. А в прошлый раз с намёков на секс и вовсе едва язык не проглотила. Малая она ещё совсем: пытается казаться самоуверенной, но как горячим пахнет — моментом сдувается. Малая, но забавная. Это и проблема. Надо держаться от неё подальше, а вместо этого я снова и снова ищу повода её увидеть.

Вот захрена, казалось бы, тратить утро на эти разъезды? Всю ночь на ногах, но вместо того, чтобы отсыпаться теперь блуждаю под давящей габаритами махиной подвешенного под потолком скелета кита. В Зоологическом я был раза два. Давно, ещё с экскурсиями в школе. Тогда, разумеется, до поросячьего визга восторгался, сейчас же впечатления уже не те.

Зато Тома светится. Едва минуем кассы и заходим под высокие своды, подпираемые колоннами, её словно переключает — неловкость сменяется блеском в глазах и азартом. Маленький моторчик заводится с полуоборота и на следующие почти три, сука, часа мы теряемся тут.

Казалось бы, скука, но не могу отделаться от мысли, что мне нравится наблюдать за Тамарой. За тем, как она по несколько минут торчит у каждого экспоната, вчитываясь в таблички и с внимательностью разглядывая чучела саблезубых тигров и почему-то таких же саблезубых бобров. Кажется, ночью её разбуди — до малейших деталей опишет.

Про меня забывают. Начисто. Убегают вперёд, не оглядываясь. Только и остаётся ступать следом и следить, чтобы та нигде в стекло не влетела на радостях. А то попытки уже были, когда она на выводок пингвинов засмотрелась. Мда. Чувствую себя папашей на выгуле.

Моё наличие обнаруживается лишь, когда выставочные витрины обрываются неказистой табличкой «выход». Надо видеть её мимику этот момент. Такое удивлённое моргание в духе: не поняла, а ты откуда здесь?

Выходим обратно на улицу. После длительного искусственного освещения не сразу привыкаешь к слепящему солнцу. И духоте. Под кондиционером было приятней.

— Куда хочешь дальше? — надеваю очки, чтобы избавиться от прыгающих перед глазами слепящих зайчиков.

На физическом уровне чувствую, как в Томе возвращается робость. Снова зажимается и мнёт пальцы, наивно полагая, что я не вижу. Не понял, она меня боится что ли?

— Я бы перекусила чего, — смотрит в сторону, переключаясь на теребление рассыпанных по плечам кончиков. Ещё и губы кусает. Ох, не делала бы она так. — С утра только булку с кефиром умяла.

Поесть, не вопрос. Предлагаю ей нормальный ресторан на «Летучем Голландце», пришвартованный рядом с Биржевым мостом на противоположной стороне от Стрелки, но вместо этого меня уводят левее… в замухрышную уличную кафешку с тремя хлипкими пластиковыми столиками.

Это даже не кафешка, а какое-то недоразумение размером метр на метр. Без нормальной системы канализации. В жизнь бы тут есть ничего не стал, а она сидит довольная и за обе щеки уплетает хот-дог, запивая разбодяженным пивом.

— Это еда? — наблюдаю, как вслед за первым хот-догом в её желудке лихо пропадает второй, капая на прощание кетчупом. Такой обед не вызывает воодушевления. Это ж не съедобно. Отрава в чистом виде.

— Для меня, да.

— Нормальную тарелку борща навернула бы. Мяса, — кивок на оставшийся сзади корабль, покачивающийся на волнах. — Там вполне сносно кормят.

— Я будущий студент, а студенты не ходят в такие заведения, потому что они бомжи.

— Только в этом проблема? Всё равно же я плачу.

С боем, но плачу. За эти вшивые булки мне едва лицо не расцарапали, пытаясь засунуть мятые сотни за шиворот.

— Не надо. Меня всё устраивает, — отмахивается Тома, замечая оставленное пятно на цветастой футболке и пытаясь отшкрябать его ногтем. — Блин.

— Снимай. Пойдём на камнях застирывать, — в шутку предлагаю я.

— Это тебе так хочется меня голой увидеть? — дерзко прилетает в ответ. Ишь, какая. Язычок как бритва.

— Ты и так практически голая. Это на тебе шорты или трусы? — вырядилась так, что тряпка едва задницу прикрывает. Ещё и колготки в сетку напялила. — Кто в таком виде поступать приходит?

— Я, — отбривают меня. — Там проверяют не длину моих шорт, а аттестат. А с ним, слава богу, проблем нет.

— Значит, ты отличница?

— Хорошистка. Три четвёрки запороли красный диплом. Ну а что я сделаю, если в химию с физикой ни в зуб ногой, ни в морду лаптем? Не моё это, сколько репетиторов не нанимай.

— А третья четвёрка за что?

— Ну… — смутилась. Вся запунцовела. — По истории.

Кхм.

— Ты ж вроде знаток.

— Не знаток, но у меня училка дебилка была. Сама ничего не знает, а детей учит. Ну мы с ней и поцапались. Она мне вообще тройку собиралась влепить, но там уже директор подключился и ей пришлось идти на уступки. Обидно, тем более что ЕГЭ по истории я сдала почти на сто баллов. На мелочи вообще прокололась, даты перепутала. Обидно.

— Значит, ты всё-таки умняшка. Ботаничкой не дразнили?

— Дразнили. Особенно когда очки для коррекции зрения носила.

— У меня была всего одна пятёрка в аттестате. По рисованию. Остальные тройбаны. Так что я бы тебя точно дразнил. Из вредности.

— Отрадно слышать. Но не удивлена. Я до девятого класса у мальчиков в принципе популярностью не пользовалась.

— Значит мальчики идиоты.

— Ты ж сам сказал…

— Я сказал, что дразнил бы. Но это не значит, что не нравилась бы.

— Ну… — снова смутилась. — В нашем классе много девчонок было намного красивее. Две после выпуска в модели аж подались.

— Красота — понятие субъективное. Она ничего не стоит, если кроме неё ничего нет. Красивых пруд пруди, а вот умеющих ещё и думать… Мозги — вот что сейчас сексуально.

Она безумно смешная, когда смущённая. Сидит, давится пивом, стирая с подбородка мокрые дорожки и не знает, куда глаза деть. Вижу, что у неё вертятся колкие замечания на языке, но она держится. Молодец, девочка. Это мне нравится.

Курю, пока доедается третья по счету «горячая собака». Дальше молчим. Я играю зиповской зажигалкой, она попутно отвечает кому-то на сообщение. Надеюсь, не Дане. Друг сто процентов не обрадуется если узнает, что я сопровождаю его сестру без его ведома. Это мне дали понять предельно ясно. Ирония, но в целом не обидно. Всё по делу.

Не люблю наскальную живопись на девушках. Так же сильно, как наклеенные брови, накладные волосы и пельмени вместо губ, однако снова и снова возвращаюсь взглядом к узорам на руках Томы. Скольжу по ним, проводя невидимые пунктирные линии от рисунка к рисунку, пытаюсь рассмотреть детали и едва сдерживаюсь, чтобы не коснуться хаотичных, но смотрящихся в целом весьма гармонично татуировок.

Американские хот-доги Питерского производства съедены, пиво допито, сигарета докурена. Перерыв окончен, так что мы продолжаем прогулку, направляясь в сторону Петропавловской крепости. На улице тридцать с копейками, сдохнуть хочется от жары. Такая погода не моя, предпочитаю прохладу. Можно даже снег. Зато Тамару будто и не заботит парилка.

Едва переходим Кронверкский мост и заходим с задней части территории, оказываясь у Алексеевского равелина, её снова переключает. Всё остальное перестаёт существовать. И я в том числе. Хотя нет, вру, я всё же нужен — фоном.

Чтобы не подумали, что деваха поехала кукухой, так как всю дорогу нас сопровождают её комментарии.

— Первым узником Трубецкой тюрьмы стал сын Петра I — царевич Алексей. Он подозревался в измене и умер в стенах крепости.

— У этих стен были расстреляны великие князья из семьи Романовых.

— У Трубецкого бастиона, кстати, проводились расстрелы во времена Красного террора. Тела до сих пор находятся в расстрельной яме, сейчас там вертолётная площадка. Несколько лет назад были раскопки, которые подтвердили их местонахождение.

— А ты знал, что Петропавловскую крепость хотели снести в первой половине двадцатого века и выстроить на этом месте стадион, но, к счастью, задуманного не сделали?

Тюрьма Трубецкого бастиона, музей Пыток, музей истории Санкт-Петербурга… Я снова просто следую за ней: слушаю, не перебивая, и ловлю под локти всякий раз, когда она спотыкается, норовя пропахать носом брусчатку. Ноль эмоций. Поспорить готов, грохнись и до крови колени раздери — не почешется. Встанет и дальше пойдет.

Зато приметная девушка, выстреливающая исторические факты пулемётной очередью привлекает внимание туристов не меньше, чем сами достопримечательности. Иностранцы провожают её с удивлением, забитые руки отлично просматриваются, местные внимательно вслушиваются, мужчины же любых наций просто с интересом смотрят ей в спину. На юркой полуголой заднице уже не осталось живого места, настолько её мысленно залапали. На месте Дани я бы всё же поднял вопрос о внешнем виде сестры. Не дело это.

— Первый канал Петербурга появился здесь, но его засыпали. Видишь, след остался: другое мощение плитки — на этом месте он и находился. Ты знал? — интересуются у меня, когда мы оказываемся на площади Монетного двора.

Да, я знал. Но мне нравится, что она тоже знает.

На этой площади мы и зависаем дольше всего. Тамара усаживается на одну из лавок и с головой уходит в зарисовку Петропавловского собора с вздымающимся шпилем и фигурой ангела в навершении. Скетчбук, видимо, всегда при ней. Сидит сгорбившись, укрывшись от посторонних каскадом чёрных волос и купленной в ближайшем ларьке кепкой с вышитыми буквами «St. Petersburg», так что я не могу видеть её лица, зато без проблем слежу за тем, как свистят в воздухе вынимающиеся из рюкзака жестом фокусника маркеры. Жух-жух-жух. Лихо выходит.

Следующий пункт назначения — Невские ворота и смотровая площадка, всегда забитая. Там протолкнуться почти невозможно, поэтому минуем тележку с горячей кукурузой и спускаемся на каменистый берег, где чуть свободнее. С этого места полоса противоположного берега как на ладони. Вон и Дворцовая набережная, и стены Эрмитажа, и возвышающийся купол Исаакиевского.

Тамара танцует. Буквально. Скидывает кроссовки и кружится босиком возле кромки воды, ребячески окуная мысок в холодную Неву. Она нереальная. Не знаю… самобытная. Из неё так и бьёт жизнь, а от её смеха заряжается воздух. Никогда прежде Питер не казался мне таким ярким, как сейчас.

— Ты посмотри, посмотри, — радостно подлетают ко мне, отодвигая сетку колготок на бедре и показывая оставшийся белый след на покрасневшей коже. За несколько часов кто-то успел не только загореть, но и сгореть. — Я теперь тетрадка в клеточку. Можно в крестики-нолики играть!

Сама над собой угорает, невероятная непосредственность. Юная, простая, живая, буквально сияющая. Наверное, это возраст, вот только я и в девятнадцать не был таким. И прежде не встречал никого похожего. Однако должен держаться подальше. Так правильно и так лучше для всех, но…

Ничего не могу с собой поделать. Притягиваю Тому к себе и целую….

Глава 6. Макар

Цепенею. Каменею. Впадаю в ступор. Офигеваю. Робею. Торможу. Это всё я, да.

Стою, не шелохнувшись. Не отвечаю, но и не сопротивляюсь. Просто стою, чувствуя требовательные губы, сминающие мои, и нетронутую, как минимум, со вчера колючую щетину, трущуюся об кожу. А ещё запах. Обалденный запах мужского парфюма. И горячие пальцы на шее.

Демьян напирает. Сдавливает их чуть сильнее, тянет на себя, вынуждая прильнуть ближе. Его язык рвётся вперед, сквозь мои стиснутые зубы и я… И я не могу противиться. Расслабляю челюсть, впуская его и позволяя встретиться с металлическим шариком, привычно отдающим привкусом железа.

Разряд.

Отвечаю на поцелуй и на ту настойчивость, с которой меня в прямом смысле слова берут под контроль. Себе я уже не подчиняюсь. Не знаю, как у него это получается, но у меня опять мозги плывут. Да и не только мозги. Я вся куда-то не туда потекла. Сознание — чистый лист, ноги ватные, а коленки подрагивают от накатившей слабости.

Снова разряд.

Мы целуемся. И целуемся. И снова целуемся. Глубоко, немного жёстко, страстно, сладко и безумно вкусно. От такого поцелуя всё внутри пульсирует и прошибает током. В животе нарастает тугой ком. Обжигающий и с каждой секундой становящийся всё тяжелее. Он растекается ниже, вызывая из недр потаённых желаний то, что я испытывала прежде всего несколько раз. И называется это ощущение — возбуждение.

Мы в людном месте. Слышу гул слившихся голосов, шум плескающихся волн и эхо работающего мотора проплывающего рядом теплохода. Всё слышу, но через подушку. Всё понимаю, но в заторможенном состоянии. А поцелуй уже такой, что впору раздеваться. Тело как пружина. Дотронься и взорвётся. Не было такого никогда. Было приятно, да. До мурашек, да, но чтоб вот так…

Мозги на техническом перерыве. Как и чувство стыда. Ребятки, взявшись за ручки, дружно утопали на перекур. Правда записку оставить забыли. Когда их ждать? И ждать ли вообще? Хоть строчечку бы черкнули: «мол, такие дела, ушли в магаз, вернёмся к завтрашнему полудню. Если протрезвеем». Ну чтоб хоть какая-то информация была. А то полный галяк.

Игнатенко прерывает поцелуй первым. Хвала всем здравым смыслам, что хоть кто-то в нашей компашке ещё соображает, а то я бы точно отдалась ему прямо здесь. Но не, фух, слава кошкиным бубенчикам, обошлось. Теряю контакт с его обезоруживающим дыханием, в котором хочется раствориться, как сахар в кипяточке, и медленно возвращаюсь в реальность.

За шею меня продолжают держать, а я вдобавок только сейчас ощущаю деловитую ладонь, ласково поглаживающую те самые завывающие в приступе кайфушек мурашки на спине под футболкой. Когда она успела туда забраться? Вот ведь пострел, везде поспел… Всю облапал. А я как идиотка стою со вскинутыми руками, так не решившись его коснуться. Не знаю почему… Робость такая. Словно он экспонат в музее. А экспонаты трогать низя-я. За это штраф придётся потом платить.

Стоим. Молчим. Секунда. Две. Три… Причмокиваю опухшими губами, на которых держится его вкус…

— Мы ещё в музее Артиллерии не были, — резко стартую с места, но меня ловят в полёте.

— Не успеем. Он закроется через полчаса.

— Тогда на зайца хочу посмотреть. Пошли, пошли, пошли, — хватаю кроссовки и торопливо улепётываю через поток квакающих иностранцев.

— Ну пойдём… — слышу вдогонку, но не оборачиваюсь.

Проскакиваю обратно через массивные Невские ворота, в тени которых укрылась очередная палатка с сувениркой, и по главной тропе спешу к Петровским. Тоже воротам. Ой, Музей Восковых Фигур. Вот куда я очень хотела, но теперь как-то не до этого. Совершенно не до этого.

Поджилки так трясутся, что сейчас вообще ни до чего. Сердечко вовсе чап-чап в дальние края намылилось. Можно подумать меня напугал факт поцелуя, но нифига. Меня пугает свалившийся на мою скромную персону интерес. Который для меня за границей понимания. Я ж не в его вкусе. Я же для него слишком маленькая…

Иоановские ворота. Блин, сплошные ворота. Иоановский мост. Шлёпаю босыми пятками по досочному настилу, норовя схлопотать занозу в пятку и пробираясь к небольшой скульптуре зайца, спасшегося от наводнения.

Питер любит знаковые вещицы. Крошечный Чижик-Пыжик, вот этот заяц, торчащий над водой, которого, если бы не собравшееся столпотворение, можно было легко проглядеть. Я сама про него узнала чисто случайно в своё время.

Выискиваю свободное местечко и, облокотившись на перила, разглядываю спокойную воду, собирая мысли в кучку. Потому что пока там царит кавардак.

Кромешный и полнейший.

— Ты оказалась права, — подпрыгиваю от тихого голоса возле уха, резко оборачиваясь. — Ау. Это такая месть? — Демьян раздосадовано потирает нос, по которому прилетает с локтя. Ой. Это ему катастрофически не везёт только со мной или я резко превратилась в снайпершу?

Опять молчу. Я сегодня лютый тормоз.

— Снова промах, не сломан, — выносит вердикт Демьян, массируя переносицу. — В третий раз когда надумаешь втащить, бей наверняка.

Поразительно, но он не злится. Такой миролюбивый, чуть ли не довольный.

— Я случайно, — обескураженно прячусь под козырьком кепки, но её снимают и, настойчиво придерживая за подбородок, вынуждают поднять голову обратно. Прямо слышу, как начинает засасывать воронка его гипнотического взгляда.

— Верю, — кивает он. — А я нет.

Вот! Опять, опять! Опять трясучка накатывает. Со свистом захватываю воздух ноздрями, набираясь смелости, и подаюсь вперёд так, что наши лица оказываются в жалких миллиметрах друг от друга. Опасно и так волнующе близко.

— Это ты о чём? — выдыхаю ему в лицо, и за свою напускную смелость зарабатываю ещё один поцелуй. На этот раз без языка, поверхностный, но не менее чувственный. Мои губы долго не отпускают, но всё же отпускают. Не знаю, радоваться или нет.

— Об этом, — говорит тихо, мягко и безумно завораживающе. Бес во плоти. Такому и душу в аренду сдать недолго. Любые бумажки подпишешь не глядя.

— И как? Понравилось? — язвительность язвительностью, однако вопрос более чем серьёзный.

— Понравилось. Ты права. Твою игрушку во рту одобряю.

Автоматом перекатываю металлический шарик за зубами.

— Ты про язык?

— И про него тоже.

— И что дальше? Будешь пользоваться время от времени? — и откуда только в этом хрупком бренном тельце столько дерзости? Сама себе поражаюсь.

— Если разрешишь.

У меня сердце капец как заходится. Сейчас либо тормознёт напрочь, послав хозяйку куда подальше, либо грудную клетку выбьет нахрен.

— А если не разрешу?

— Договоримся.

Договорится он. Пускай договорится сначала с моим самообладанием. Я готова уже сигануть в Кронверкский пролив, протекающий под нами, лишь бы он не смотрел на меня так. Это пугает.

— Мне нужно ехать, — слова вырываются непроизвольно.

— Куда?

Да никуда.

— По делам.

— Я отвезу.

Оказаться с ним в машине? После того, что только что случилось? Нет. Плохая идея.

— Не надо. Я договорилась кое с кем встретиться.

Не верит. Ни на грамм. И правильно делает.

— Встретиться?

— Встретиться.

— С кем?

— С другом.

— Ты тут меньше недели и уже друзья пошли? Кто? Имя, адрес его прописки и куда пойдёте.

Он чё, реально?

— Это тебя не касается.

— Брат знает об этом друге?

— Нет.

— Значит, касается. Хоть кто-то должен знать, где тебя потом искать.

Опять старая песня? Намёк, что я безответственная? Чё ж тогда в десна долбился с малолеткой-то?

— Мне пора. Спасибо за сегодня. Всё было круто, правда, — забираю у него кепку, ужиком выскальзываю из-под строгого взора и ныряю за спины сгрудившихся в кучу туристов. Опять китайцы. Они сюда всем населением прикатили?

Не догоняет. Не окликает. Даже просто не идёт следом, лениво шаркая. На светофоре, когда я поспешно всовываю грязные ноги в кроссовки и как бы между прочим оборачиваюсь проверить наличие хвоста, это становится очевидным. Идиотизм, но… расстраиваюсь. Неизлечимая бабская тупость в действии: хочу, а чего хочу сама не знаю. Но хочу. Или же не хочу, но надо. Зависит от предложенных вариантов.

Чисто инстинктивно, нежели по памяти, иду туда, где на самом видном месте прячется метро. И правда, память не подводит. Вот мечеть, красивая невероятно, а вон табличка с указателем: «ст. Горьковская». Спасаюсь от душной парилки в прохладной утробе крытого зала. Замученная жизнью и смыслом бытия женщина за стеклом устало швыряет мне в лоток жетон на проезд и сдачу, а старый эскалатор с кряхтением отвозит вниз, где из туннеля уже приветливо светит фарами сварливая гусеница приближающегося поезда.

Минут десять спустя выхожу на Невском проспекте. Всего десять минут, а мы теперь так далеко друг от друга. Первая волна паники сошла и чё-то как-то даже грустно становится. Ну вот я приехала. И что делать дальше?

Разумеется, никакой встречи не назначено. Но и домой идти не хочу, поэтому сажусь за столик возле окна в крытом кафе Зингера с видом на Казанский собор. Кофе и скетчбук. Час назад компания была лучше, но ничего. Так, типа, правильно. Наверное.

Разноцветные маркеры сменяются обычным карандашом, и в какой-то момент до меня доходит, что рисую я совсем не собор. Портрет получается по памяти и не претендует на достоверность, но штрихи вполне узнаваемы.

Со страницы не меня смотрит чёрно-белый Демьян. Даю цвет только глазам, пытаясь передать оттенками светло-голубого и насыщенного бирюзового то, что видела совсем недавно в реальности. А в реальности меня начисто парализовывает этот его кошачий прищур. Настолько, что я теряюсь и почти не соображаю, что делаю.

Долго разглядываю получившийся результат, пока меня не прерывает входящее сообщение:

«Ты забыла документы на заднем сидении».

Блин, точно! Я же бросила папку назад, а там всё: паспорт, аттестаты, грамоты за участие в олимпиадах и список адресов остальных универов, который я готовила пока лежала с соплями.

«Ой. Точно. Это плохо».

В глубине души надеюсь, что он предложит их завести. Сейчас. Или же вечером, домой. В любом случае это лишняя возможность снова его увидеть, и от возможности этой я бы не отказалась. Да, я дикая дура. Сама сбежала, и сама же ищу теперь повод увидеться. Звоните психиатрам, клиент готов.

Надеюсь, но получаю в ответ совсем не то, на что рассчитываю:

«Когда они тебе нужны?»

«Я в четверг собиралась ещё в пару мест заскочить».

«Тогда и отдам».

Больше никаких сообщений. Никаких смайликов, расспросов. Ничего. Сухая беседа на пару предложений завершена. Разве так должен общаться человек, который недавно лез в той рот? Или для него это ничего не значит? Правильно, а я уже накрутила себе в мыслях чуть ли не до свадебного букета и марша Мендельсона. Где психиатр, я спрашиваю!?

Откладываю телефон и с тихим скулением прячу лицо в ладонях. Мне кажется, или оно горит? Я сегодня явно перегрелась на солнышке, даже кепка не помогла.

Сижу так… не знаю, минуты две, пока меня не окликает смешливый мальчишеский голос.

— А не та ли это куколка, что приходит сама?

Удивлённо оборачиваюсь, снося пустую чашку, неосторожно оставленную на краешке стола. Ловкие руки парня ловят её в полёте. Красиво получается. Да и сам он ничего. Светлые кудри, широкая улыбка, лукавый взгляд. Долговязый, симпатичный. А футболка на нём, по-моему, та же, что и в прошлый раз: с эмблемой Флэша[2]. Только гитары не хватает.

— Ну здравствуй, Макар, — улыбаюсь ему. Вполне искренне. — Говорила же, ещё свидимся.

— Запомнила, да? Мне приятно. Можно? — просят разрешения сесть рядом. Милостиво киваю и соседний стул лихо осёдлывают спинкой вперёд. — Скучаем?

— Не особо.

— Оно и заметно, — Макар кивает на скетчбук, раскрытый на портрете Игнатенко. Блин. Торопливо захлопываю. — Да ладно. Получилось красиво.

— Спасибо.

— Это твой парень?

— Что? Н-нет, — так активно трясу головой, что перед глазами всё в хороводе отплясывает. — Нет. Не парень.

Во взгляде нового знакомого так и беснуются насмешливые чертята.

— Одного «нет» было бы достаточно. Значит, у тебя нет парня?

— Нет.

— Это хорошо.

— Почему?

Макар сверкает белозубой улыбкой, способной развить наповал хрупкие женские сердечки. Отрада рекламных баннеров сети стоматологических клиник: белые, ровные. Кристинка бы заценила. С профессиональной точки зрения.

— Значит у меня есть шанс.

Вот же прямолинейный типчик. Не знаю, правда ли он настолько в себе уверен, но подал себя таковым с самого начала, чем заставил-таки обратить на него внимание.

С Макаром мы познакомились в ту ночь, когда я зависала в саду Зимнего Дворца. Ну тогда, после валяний в Исаакиевском сквере. Его гитару на набережной я заприметила сразу, но прошла мимо и пошла дальше к фонтану.

Сижу, значит, на спинке скамейки, никого не трогаю, с воодушевлением наблюдаю за тем, как плюшевый Мартин из Мадагаскара и плюшевый Гай Юлий Цезарь из трёх богатырей устраивают танцевальный баттл, смеша остальных. Видно, что аниматоры своё уже отработали и теперь просто развлекаются. И тут ко мне подсаживается он.

Гитара отставляется в сторонку, кроссовки сброшены на землю, задница помещается на жёрдочку.

— Привет, — улыбаются мне лучезарно. Сияет, как начищенный Пемолюксом самовар. — Я тебя заметил и пошёл следом, — мне протягивают телефон в чехле с Бэтменом. — Номер дашь?

Воу. Какой шустрый. Я в наушниках без музыки, но от удивления вытаскиваю из ушей затычки. Вдруг ослышалась.

— А ты вокруг да около не ходишь, — признаться, я в восхищении. Люблю, когда парни решительны, а не мнут юбки хуже кисейных барышень.

— Пока буду изображать галантность, ты исчезнешь и больше мы можем не увидеться.

— С чего такая уверенность?

— Потому что раньше я тебя здесь не видел.

Какой наблюдательный мальчик. Ха. Мальчик. Ну не прям мальчик. Мой ровесник, может на пару лет старше.

— Уверен?

— Я бы тебя запомнил. Так что? — перед моим носом снова помахивают телефоном.

Он симпатичный, спору нет, но не в моих правилах сдаваться без боя.

— Вот встретимся в следующий раз, тогда и поговорим.

— А когда мы встретимся в следующий раз?

— А это пусть решает судьба, — насмешливо подмигиваю я, соскакивая со скамейки и нашаривая кеды, которые так же были скинуты из соображений хорошего тона. Топтаться в грязной обуви там, где кто-то будет садиться… как бы невежливо.

— Как тебя хоть звать, куколка? — окликает он меня.

— Куколку не зовут. Куколка сама приходит, — парирую я.

— Вот так? Может тогда куколка хочет прийти завтра к каналу Грибоедова, скажем… часов в шесть? Чисто случайно. И у меня чисто случайно там тоже появятся дела. Поможем судьбе форсировать события?

Не стану отрицать, его энтузиазм и бойкость располагают к себе, однако… Однако в тот день я жалась с Демьяном в тени аллеи и была не готова так скоренько переключаться.

— Пока, музыкантик, — машу ему на прощание ручкой, намереваясь раствориться в Белых Питерских ночах.

— Я Макар, если что, — весело кричат мне вслед.

— Ещё свидимся, Макар…

Честно говоря, была больше чем уверена, что нет. Но тут мой косяк, забыла я, что крупный город — маленькая деревня, где работает система даже не шести рукопожатий, а трёх. Кто ж знал, что правда свидимся. Да так скоро. Может правда того, ну эта… судьба? Сидит тут такая, лупы свои на меня вытаращила и продолжает улыбаться. Интересно, он всегда такой позитивчик?

— Теперь скажешь, как тебя зовут? — на тактильном уровне чувствую, как внимательно меня рассматривают. От и до. Что, чего-то по темени не успел разглядеть?

— Тома.

— Тома это… сокращено от Тамара?

— Просто зови меня Томой. Не люблю полное имя.

— Как скажешь, — Макар выуживает из кармана телефон со знакомым чехлом и что-то резво начинает печатать на электронной клавиатуре. Мне протягивают подсвечивающий экран с открытой записной книжкой. Новый контакт уже создан, проименован, осталось только ввести номер. — Ну что, Томка-котомка? Ты обещала.

Томка-котомка. Пффф. Офигеть как оригинально. Умнее ничего не придумалось?

— Сейчас Томка засунет тебе эту самую котомку очень далеко и очень болезненно, если ещё раз услышит подобное, — обещать-не обещала, но послушно вбиваю цифры. Ну а чего бы нет? Я ж не на ЗАГС соглашаюсь.

— Всё понял, — с довольным видом делают прозвон, убеждаясь, что всё по-честному, и я не отправлю его на горячую линию общества защиты морских ёжиков. — С одним делом разобрались. Теперь к самому интересному: что на счёт свидания? Пойдём?

— Куда? Туда, куда Макар телят не гонял? — хмыкаю многозначительно.

Шутка заходит.

— А ты молодец. Уела. Один — один, — с укором грозят мне пальчиком. — Нет, обойдёмся без телят. Канал имени дядюшки Грибоедова всё ждёт. Как думаешь, дождётся?

И что ему ответить? Вот вроде бы азарт разгорается, так как возможное «свидание» обещает, по меньшей мере, яркие впечатления с таким-то парнем, но с другой стороны мне будто бы неловко перед Игнатенко. Было бы, блин, с чего.

То, что он меня поцеловал ведь нифига не значит, что я отныне его собственность и должна уйти в монашки. Да и переключиться будет нелишним, а то слишком уж сильно меня глюкануло на этого хмурного субъекта.

В конечном итоге выбираю нейтральный вариант.

— Возможно и дождётся. Всё зависит от тебя.

— И что я должен сделать? — Макар прямо подскакивает в воодушевлении.

— Не знаю. Удиви меня.

Надеюсь, со стороны я не кажусь сукой? А если и кажусь, не моя проблема. Не устраивает, скатертью дорожка. Пусть не думает, что победа уже в кармане. Я тут от «бла-бла-бла» всякого растекаться не собираюсь. Заинтересовался — докажи. Хочешь внимания — заинтересуй. С таким подходом любители одноразового перепихона отсеются автоматически. Потому что что-что, но я точно не по этой части.

От Макара многого не жду, но этот вечер и весь следующий день буквально ухахатываюсь от нашей переписки. А списываемся мы практически всё свободное время. Меньше чем за сутки количество сообщений в нашей болталке переваливает за тысячу. Приколы из инета, смешные видюхи, разговоры обо всём и ни о чём, снова прикольчики — пару раз, каюсь, я чуть не описалась от смеха, о чём, собственно, было сообщено оппоненту в голосовых и на что в ответ мне вежливо предложили подарить детский горшочек с диснеевскими принцессами. От горшка я отказалась, а от встречи в четверг не смогла, дала добро. Соблазн оказался слишком велик.

Правда в среду вечером мне неожиданно напомнили, что я безответственная бестолочь.

«Во сколько завтра?», приходит ближе к полуночи от так и не записанного номера Демьяна.

«Что: во сколько?»

«Документы ехать подавать собираешься во сколько?»

Ой, точно.

«Не знаю. Не завтра уже, наверное. У меня другие планы появились».

«Отменишь».

Нормально так.

«С какого перепугу?»

«Я ведь свои отменил из-за тебя. Завтра в восемь утра жду на том же месте».

Зависаю, хлопая глазами и разглядывая силуэты тёмной комнаты. Офигеть. И что прикажете делать с такими заявами? Объявляется когда вздумается, ещё и права качает. У него такая манера, окей, пусть так, но я тут при чём? С какого фига я должна это терпеть?

«Ты ничё не попутал, лапуль? Больше некем командовать? Все куры разбежались, я одна осталась? Повторяю, у меня другие планы. Папку отдай брату. Я тебя с собой не заставляю таскаться, так что мне по барабану: что и ради кого ты там отменил».

Грубовато, но текст набирается на эмоциях, а когда понимаю, что всё же стоило бы помягче донести информацию, рыпаться поздно — сообщение уже висит прочитанным. Вот только ожидаемой гневной тирады не следует. Молчит. И когда ложусь спать через полчаса тоже молчит. Лучше бы поорал, а то мне как-то неспокойно становится.

Наутро такая же пустота. Только «Проснись и пой, красотка. День обещается быть солнечным» от Макара. От Макара, с которым у меня на обед назначено свидание. Ух. Наверное, надо подготовиться. Ноги побрить там, голову помыть, носки чистые надеть. У меня как раз крутые есть, с клоуном из «Пилы», он сто пудов заценит.

В квартире тишина. Даня уехал на работу, о которой я до сих пор толком ничего не знаю. Кристина тоже наверняка не в курсе, так что и выведать не у кого. Эти ребятки пока особо сильно не сблизились. Общаются, виделись пару раз, но до горизонтальных плоскостей и романтических ночёвок друг у дружки ещё не дошло. Судя по тому, как смущённо краснеет Кристина при одном упоминании брата, там и до поцелуев никак не дойдёт. Мне их лбами стукнуть и скотчем обмотать что ль? Без меня люди вообще ничего не могут.

Намыливаюсь под душем, напевая под нос прилипчивый мотивчик попсовой песенки, когда слышу через шум воды приглушённую долбёжку. Звук такой, будто стадо мамонтов стены проламывает. Но нет, всего лишь стучат в дверь. Зашибись. И кого нелёгкая принесла? Кто такой дерзкий, что с утра пораньше людей выбешивает и спать соседям не даёт?

Мельком заглядываю в глазок и нервно сглатываю. Ясно, кто. Как я сразу не догадалась.

С той стороны будто чувствуют, что я рядом.

— Открывай, мелкая. На кухне свет горит, — предупреждает Игнатенко.

— Взрослых дома нет, а мама не разрешает открывать незнакомцам, — это глупо, но я просто оттягиваю момент.

— Открывай. Иначе выломаю нахрен.

С плохим предчувствием проворачиваю ключ в замке.

Демьян суровой монументальной фигурой медленно входит в квартиру, прикрывая за собой дверь и запираясь. Ну вот, на лестничную клетку, в случае чего, не сбежать. Пячусь назад, за неимением других вариантов. Собираюсь спрятаться за дверью комнаты, но меня ловят, загоняя в угол. В тот самый, где мы были застуканы Даней. Какая ирония.

— А теперь, смелая ты наша, — хмуро нависает он надо мной. Издаю жалобный писк, прижимая к груди обёрнутое вокруг тела полотенце. — Повтори всё, что вчера написала. С чувством и расстановкой. И горе тебе, если мне не понравится.

Глава 7. Петергоф

Надо мной в хищном оскале замирает коршун и чё-то я как-то растерялась.

— Мне неуютно, когда ты так напираешь, — непроизвольно вжимаю голову в плечи и пытаюсь слиться со стеной, но, вот незадача, не получается. Я не Каспер. Сквозь предметы просачиваться не умею.

Зрачки Демьяна недобро сужаются.

— Что, растерялась смелость? В глаза уже не хватает духу дерзить?

Ну, знаете ли! Уязвлённо вскидываю голову.

— Дерзить? А что я такого написала, а? Я не понимаю, чего ты от меня хочешь. У меня уже есть всё контролирующий брат, ты чего лезешь? Всегда мечтал о младшей сестричке? — тут же виновато прикусываю язык. Нашла что говорить. Человеку, выросшему в детдоме такие вещи в лицо не бросают. — Прости. Случайно ляпнула.

Думала, разозлится, но нет. Смотрит максимально нейтрально. Ни один мускул не дрогнул. Если его и задело, виду не подаёт. Восхитительная невозмутимость. Мне б так.

— Может и хотел, но у меня такой привилегии нет, — спокойно отвечает он.

— Ничего. Отыграешься на дочери.

— Не факт, что она будет.

— Будет. Долгожданным девочкам всегда достаются отцы-тираны. Заранее сочувствую девахе. Шаг влево — домашний арест, шаг вправо — расстрел. Свобода слова? Это что за фрукт? Не знаем такого. Будет бояться тебя дитё, как огня, и при первой возможности сбежит куда подальше. Авторитетно заявляю.

— Авторитетно? — мохнатая бровь насмешливо изгибается. — Говоришь так, будто тоже меня боишься.

— Да.

— Что, да?

— Я тебя боюсь, — признаюсь, хоть это и непросто выдавить вслух. Но хочу, чтобы он понял.

— Боишься? Зачем?

«Зачем?» Лол.

— Отличный вопрос. Очень логичный. Обычно в таком случае спрашивают: «почему», но правильно, к чему уподобляться большинству.

— Тамара, почему ты меня боишься? — напирает Демьян.

Ох, так ведь и не объяснишь…

— Помнишь, как в Эдемском саду? Лев полюбовно облизывает овечку. А венка на её шее так пульсирует, так пульсирует… А лев долго был вегетарианцем и он такой голодный…

— Так по твоему мнению, я лев? — довольно хмыкает он. А я молчу. — Ты не овечка, Тома. Вообще нет.

— Я гибрид овечки и саблезубого тигра.

— Именно. Это и возбуждает.

И снова меня бросает в жар. Только что в душе была, но теперь надо обратно. Потею, как курица в гриль-духовке. Аж испариной покрываюсь. Мы вроде про дочки-матери разговаривали, когда на пестики и тычинки успели переключиться?

Нет. Не надо мне такого. Он мне нравится, но я не хочу вязнуть в этом болоте. Этот человек мне не по зубам. Не хочу оказаться собакой, что урвала себе слишком большую кость и теперь не знает, что с ней делать. И закопать не получается, и из пасти не вытащить: оставишь на секунду — стырят.

— Хватит, — прошу я.

— Что хватит?

— Говорить так. Вести себя так. Смотреть… так, — осторожно отодвигаю его, подушечками пальцев нащупывая каменную еле вздымающуюся грудь. Ошибка. Не видя вижу, как распускается плохо закреплённое на мне полотенце, норовя слететь. А ведь под ним ничего нет…

Демьян преспокойно ликвидирует оплошность, заправляя торчащий хвостик обратно под слои махровой жёлтой ткани, не давая мне опозориться. Собирает прилипшие к шее мокрые волосы и перекидывает их на одну сторону. Едва уловимо касается щеки, отчего из меня вырывается тихое нервное скуление.

— Иди одевайся, суши волосы и поехали, — уже спокойно, без начальственного тона отвечает Игнатенко. Не спрашивает, не уточняет. Информирует о свершившемся факте.

— Куда?

— Всё туда же. С образованием твоим разбираться.

— Я ведь сказала…

— Что у тебя другие планы? Да, я запомнил с первого раза. Твои внезапные «планы» как-то связаны с поступлением?

— Нет.

— Тогда они меня не волнуют. Сделаем всё, и ты свободна.

— Почему тебя это волнует?

— Меня волнует всё, что связано с тобой.

Кислород. Воздуха мне в лёгких. Срочно. Он продолжает делать это… путать и сбивать с толку.

— Почему?

— У тебя пятнадцать минут на то, чтобы собраться. Иначе я сделаю это за тебя.

За меня — в смысле сам меня оденет? Звучит… заманчиво. Несмотря на подсознательное стремление сохранять хоть какое-то подобие дистанции, проклятое воображение с готовностью рисует такие картины, что лицо предательски пунцовеет.

Бред.

Тянуться к человеку и одновременно стараться держаться от него подальше — так вообще можно? Это нормально? Это не когнитивный диссонанс, не? Биполярочкой не попахивает?

— Я не проверяла расписание, может сегодня не приёмный… — последней стрелой из колчана нашариваю шаткую отговорку.

— Принимают. Я проверил.

— Откуда…

— Видел список.

Пух. Картинки неприличных девичьих грёз рассыпаются от удара кривой выщербленной кувалды действительности.

— Лазил в мои вещи?

— Они лежали в моей машине.

— И поэтому автоматически теряют право на приватность?

Пф-ф. Кого бы заботили детали.

— Время пошло, — напоминает Демьян, стуча ногтем по массивным наручным часам. Эти ещё круче, чем те, что полетели в Неву. — Ещё пара минут и на приватность потеряешь право ты.

Хм. Прозвучало излишне пошло или мне это только показалось?

— Ты удивительно неприятная личность, — обречённо закатываю глаза и… плетусь в комнату за феном. Ума не приложу, как у него это получается, но рядом с ним я превращаюсь в вату. Не способную сопротивляться и отстаивать свои позиции. Попробуй воспротивься, когда тебя пригвождают к поверхностям вот такие буравчики.

Пока собираюсь, он ждёт в коридоре. Стоит, облокотившись на настенное зеркало и тыркается в телефоне. Осторожно заглядываю ему через плечо и… разочаровываюсь. Какие-то текстовые таблицы с цифрами. Ну вот. А я прям верила, что там что-то интересное. Тамагочи, например…

— Любопытной Варваре знаешь, что оторвали? — интересуются у меня. Не злится, и на том спасибо.

— Сказал тот, кто устроил шмон в моих ксерокопиях, — фыркаю я, утопывая в ванную с косметичкой подмышкой.

— Сильно не малюйся, — слышу вслед. Никаких угрызений совести.

Не малюйся. Это просьба или приказ? Не знаю, поэтому из вредности рисую чёрной подводкой глаза, а губы мажу тёмно-бордовой помадой. На фоне чёрного платья, чёрных гольфов и чёрной шапки смотрится… чёрненько. Мне нравится.

Возвращаюсь к нему, ехидно кривя яркими губами, на что получаю реакцию уставшей мамаши, чьё чадо упорно лезет пальцем в работающий измельчитесь. Ути, бозе. Ну чисто страдалец. Выпишите ему кто-нибудь премию за терпелку.

— Готова? — спрашивают меня. — Поехали.

— Я не завтракала.

— Я тоже. Позавтракаем позже. Поехали уже.

Ой, а надо ли? Что-то мне не кажется эта затея такой славной… Впрочем, когда кажется креститься надо. Можно на всяк пожарный ещё и поплевать через левое плечо, но я не суеверная, так что ничего из этого не делаю. Просто послушно спускаюсь следом за Игнатенко. Побеждённая, но не сломленная.

Мне галантно придерживают дверцу машины (это ж надо!), но красивые заходы явно не мой конёк. Спотыкаюсь об подножку, ойкаю, подпрыгиваю, прикладываюсь лбом об выпирающий бортик, шикаю и только после всех манипуляций, почёсывая место ушиба, с горем пополам забираюсь в Гелик. Леди, блин. А потому что меньше выпендриваться надо!

Едва оказываюсь в тесном пространстве с заведённым мотором, меня накрывает новая волна паники. Не могу ничего с ней сделать, она вылезает непроизвольно. Моментом вспоминается Петропавловская крепость, смотровая площадка и поцелуй. Факт которого до сих пор для меня загадка. Целоваться, а потом несколько дней не объявляться? Л-логика.

— Расслабься, — Демьян видит моё напряжение. Сложно его не заметить, если я нервно сминаю юбку, выставляя на обозрение белые кантики натянутых выше колен гольф. — Сидишь с таким видом, будто я тебя сейчас кину на заднее сиденье и изнасилую.

— А что, нет? — пытаюсь пошутить, но выходит лажа. В горле Сахара, хочется откашляться. Достаю из рюкзака прихваченную пластиковую бутылочку сока. Типа перекус.

— Да. Но не сегодня.

Сок идёт носом. Задыхаюсь и кашляю, вытирая липкий подбородок. А эта сволочь смеётся над моей реакцией, не отрывая взгляда от дороги. Стебётся, очень мило.

— Тебе это по приколу, да? — взрываюсь я. — Дразнить меня? Чего ты пытаешься добиться своими тупыми подколками???

— Во-первых: это не подкол. Я предупреждаю серьёзно. Во-вторых: кого.

— Что? — сразу как-то не вкуриваю.

— Не «чего», а «кого».

— И кого?

— Тебя.

Занавес.

В ноздрях всё ещё саднит привкусом апельсина. Хочется то ли высморкаться, то ли соль с водой залить перорально. А ещё стать невидимой, так как неприятная сдавленность не идёт ни в какое сравнение с тем, что до меня вроде как дошёл смысл его слов.

— Прости, — и всё же решаю перестраховаться. Чтоб потом полной идиоткой не оказаться, нагородившей воздушных замков. — Я не совсем поняла…

— Ну если тебе так проще, — равнодушно дёргает плечом водитель, чем выбешивает окончательно. Он что, правда считает, что можно вот так запросто ляпнуть подобное и делать вид, что ничего особенного не сказано?

На ходу приоткрываю дверцу со стороны пассажирского, и Демьян резко даёт по тормозам, от чего в зад нам чуть не въезжает старенький запорожец. Повисаю на впившемся в плечо ремне безопасности.

— ТЫ БОЛЬНАЯ? ДВЕРЬ ЗАКРЫЛА! — салон тонет в его рыке. Аж барабанные перепонки трясутся.

— Да закрыла, закрыла. Чего орать? — послушно захлопываю дверцу обратно.

Акстись, милый. Никто никуда не собирался выпрыгивать. Я ж не ебобо. Просто захотелось свежего воздуха глотнуть, а где кнопочка опускания стекла я не вдуплила. Захочу — не сбегу, у меня коленки ходуном ходят.

Гелик срывается с места под раздосадованное бибиканье.

— Долбанутая? С тобой как, всё нормально? Башкой нигде не шибанулась? — шипит на меня Игнатенко.

— А с тобой? — парирую я. — Знаешь, меня уже подзаколебала эта твоя манера бросаться обрывками информации. Как с барского плеча кафтан нищему скинул. Мол, на, подавись, но не забывай радоваться моей щедрости. Я же девушка, блин. И мне нужны детали, а то со своим воображением я могу мно-о-ого чего додумать. И не факт, что результат тебе понравится.

Претензия повисает в салоне, даже не удостоенная вниманием. Очаровательно. Вот и поговорили. Ему это не надо, а мне и подавно. Я тоже умею играть в молчанку. И играю. Следующие несколько минут, надувшись и скрестив руки на груди.

Сижу так, пока авто не тормозит на набережной Мойки, ловко вклиниваясь между припаркованной красной Маздой и синим Опелем. Демьян всем корпусом оборачивается в мою сторону. А я на него из принципа не смотрю. Перебьётся.

— Мне нравишься ты, — как мокрой тряпкой по морде ошарашивают меня. — Так, как нравится девушка, которую хочется и трахнуть, и в кино сводить. Достаточно деталей? Всё предельно ясно? Вопросы есть?

Сглатываю образовавшийся в горле ком, отрицательно мотая головой. Хотела подробностей — получай. С желаниями надо быть осторожней.

Приятно ли мне?

Да.

Рада ли я?

Не знаю…

Мне суют в руки знакомую папку.

— Тогда вперёд, — кивок. Поворачиваю голову и растерянно понимаю, что мы стоим напротив железных ворот, над которыми большими буквами написано РГПУ. Вау. Приехали. А я не заметила. — Сама дойдёшь?

Ну вот, меня вежливо выпроваживают. Оно даже хорошо. Поспешно вываливаюсь из машины, прижимая документы к груди. Задерживаюсь в универе максимально долго, пропуская вперёд всех: даже тех, кто только собирается выйти из дома. Но вот меня уже настойчиво просят, видя, что какая-то мутная особа битый час топчется в коридоре и пьёт казённый горячий шоколад из автомата. Прикольно. Я успела надоесть приёмной комиссии.

Всё сделано и, признаться, в голове настойчиво крутится шальная мыслишка поискать запасной выход и свалить от своего провожатого по-английски. Просто… не знаю. Пугает он меня. Реально чувствую себя рядом с ним безвольной овечкой. Но ведь если сбегу, он же потом с меня три шкуры спустит.

Делать нечего. Возвращаюсь к Демьяну.

— Чего так долго?

— Да там… народу дофига, — прячу глаза за полями шляпки. — Теперь куда? В кино или трахаться?

Язык мой — враг мой. Метёт без разбору, не успевая посоветоваться с мозгом.

Жду колкостей, но получаю лишь нейтральное:

— Завтракать.

Равнодушно дую губы куриной жопкой, откидываясь назад.

— Завтракать так завтракать.

Едем в какой-то мудрёный ресторан, где подают цыплёнка с манго. Для завтрака нехило. Но вкусно. Рецепторы однозначно удовлетворены. Ценники тут кусаются, так что сильно не возбухаю когда доходит дело до расчёта. Пускай платит, сам сюда затащил.

Сытная и кряхтящая уютно сворачиваюсь почти клубочком на переднем сидении.

— Ноги выпрями, — требуют у меня.

— Не хочу, — они так удобно подвернуты под себя, что шевелиться не хочется.

— Выпрями, сказал. Если с кем поцелуемся, будешь долго ходить на костылях.

— Что, в гипсе я тебе уже не буду так нравится? — под колючий взгляд без особой охоты принимаю нормальную позу. Ой, да больно надо. Уже и пошутить нельзя. Чувство юмора у человека ниже ватерлинии. — Доволен?

— Доволен, — закуривается сигарета и в открытое окно закрученной струйкой вылетает облако дыма.

— Куда теперь? Можно домой? Я так наелась, что хочу спать.

— Спи. Час у тебя есть. На выезде пробка.

Так и хочется съехидничать, что пробки обычно в ушах и у бутылок, но мне лень. Я конкретно переела. Поросёнка покормили на убой. Теперь повезут на живодёрню, сдавать на сало. И пускай везут, главное, чтоб не трогали. Мне надо просто передохнуть. Закрываю глаза, позволяя себе расслабиться.

Укутанная табачным ароматом, убаюканная мягким мурчанием движка и плавным вождением реально умудряюсь задремать. А когда просыпаюсь, мы уже оказываемся в Стрельне, недалеко от Петергофа. Возле последнего из списка университета. Ох, вот здесь, признаться, я Дёме благодарна. Не представляю, сколько бы добиралась своим ходом. Дёме… пробую на ощущения ласковое сокращение и остаюсь довольной. Что-то в нём есть. Что-то домашнее, уютное.

Иду в очередной раз сдаваться. Чувствую себя затюканным болванчиком — одно и тоже. Здравствуйте, хочу к вам; вот на эту, эту и эту кафедру; вот мои документы; прохожу по прохладным баллам? где поставить подпись?; спасибо, до свидания. Уже подташнивает. Или это манго с цыплёнком рвётся наружу? Мой желудок вряд ли привык к таким экспериментам.

Финальный рывок… и всё! Пять универов, почти в каждом я записалась на несколько специальностей, чтоб наверняка, в сумме — больше десяти шансов поступить… От меня теперь зависят только результаты добавочных вступительных.

Которые ещё нужно сдать в следующем месяце. И останется ждать вердикта.

— Добби свободен! — довольно швыряю уже почти ненужную папку обратно на заднее сидение и, запрокинув голову, вываливаю язык, всем видом давая понять, как мне дорога эта нервотрёпка. — Но тут учиться мне чё-то не хочется. Не накатаюсь из центра, — с напускной смелостью притягиваю к себе руку Демьяна, чтобы посмотреть сколько времени. Ого. Уже два. А ещё обратная дорога. На свидание не успеваю чисто физи…

Бляха-муха, свидание!

Лезу в рюкзак, но натыкаюсь на пустоту. Перепроверяю боковые карманы, но кроме жвачки и резинки для волос ничего не нахожу. Ныряю под сидение — не а, нифига.

— Да твою ж, — сердито шиплю я, когда до меня доходит.

— В чём дело?

— Я телефон забыла в ванной.

— Растеряша.

— Это всё из-за тебя. Ты меня сорвал.

— Разумеется. Вали на меня, я не в обиде.

— Он мне вообще-то нужен.

— Зачем?

— Надо человека предупредить, что свиданка отменяется. А то ж ждать будет.

Чувствую, как начинает пылать вся левая сторона лица. Это на меня смотрят. Тяжело так смотрят. Взглядом инквизитора.

— Свидание? — переспрашивает Игнатенко.

Ух. Гневается, царь-батюшка.

— Свидание.

— Свидание, — у кого-то заела пластинка. Мне протягивают айфон, небрежно валяющийся на приборной панели. Заводскую плёнку до сих пор не удосужились снять, хоть она и начала отходить по краям. — Зачем? — не поняла я, борясь с искушением дёрнуть за торчащий прозрачный хвостик.

— Пиши своему хахалю, чтоб шёл лесом.

Зашибись, блин.

— Твоя самоуверенность достойна похвалы, но ты не слишком много на себя берёшь?

— Я вроде озвучил свою позицию. У меня на тебя планы. И в эти планы третий не вписывается.

— Ну поздравляю. А в мои планы не вписываешься ты, — опять тяжеленный взгляд исподлобья. Он у него такой… словно бетонной плитой сверху накрыли. Это ведь ещё надо уметь одной мимикой выразить то, что и со словами не всегда сработает. Вот сейчас мне, например, опять не по себе. — Что? Ну вот что!? Ты закрытый как банковский сейф. Я ничего о тебе знаю. Не говоря уж о том, что не до конца понимаю. И как прикажешь себя вести? На шею к тебе броситься? Благодарить за оказанную честь и проявленный интерес? Одного «озвучил позицию» недостаточно. Чтобы наладить контакт нужен диалог.

Ух ты, вот это из меня фонтан красноречия попёр. Давно копился, видать. Попроси кто повторить тираду, не смогу. Только, кажись, все старания кисе под хвостик. Демьян молча заводит мотор, и том же молчании машина выезжает на дорогу.

Не слышит или опять играет в какую-то свою игру?

Второе.

Однозначно второе.

Видимо, это у него кредо такое. Не тратить время на разъяснения, а информировать постфактум.

— Куда мы приехали? — спрашиваю, когда где-то четверть часа спустя Гелик тормозит возле одноэтажной кирпичной постройки.

— А ты не видела указатель?

Не видела. Не смотрела.

— Где мы? — повторяю вопрос.

— В Петергофе, — водитель преспокойно вылезает из машины, а вот я не тороплюсь. Из принципа. Сижу, пока он не распахивает дверцу с моей стороны. — Ну и? — вопросительно разводят руками. — Кого ждём?

— Зачем мы здесь?

— Контакт налаживать приехали. Ты ж хотела. Вопросы, ответы, прогулки по парку, прочая хрень. Считай сегодняшний день — днём откровения, — мне в ожидании подают руку, а я так малость приофигела, что торможу. Руку убирают. Усё. Момент обходительности упущен. — Ты идёшь или как? — нерешительно киваю. — Вот и чудненько. А, только это, прихвати зонтик. Он где-то кармане за тобой болтается. Скоро дождь пойдёт.

Насмешливо фыркаю себе под нос, извернувшись буквой Зю и послушно выискивая, что велели. Романтик, блин.

Дождь застаёт нас ещё в верхнем парке, мы даже не успеваем дойти до статуи Нептуна. За минуты темнеет и на головы отдыхающих выливается потоп. Там, наверху, у кого-то сорвало вентиль, судя по всему. Дождик, дождик — лейся, лейся и всякое такое…

Прошаренный народ поспешно защищается выуженными из сумок разномастными зонтиками и натягивает на себя цветные целлофановые дождевики. Только и слышно: шух-шух. Зелёная аллея в секунды превращается в карнавал буйных красок.

Вынужденно жмусь к Демьяну, пока рассасывается километровая очередь у касс.

По раскрытому над нами зонту барабанит дождь, но при этом совсем нет ветра и даже пытается через тучи пробиться солнце. Напряжение, что накрывает меня первые минуты, медленно тает. В конце концов, невозможно вечно стоять и дёргаться, ну правда.

В центр моего внимания попадает торчащая из-под мужского ворота цепочка с крестиком. Долго смотрю на неё, не выдерживаю и без разрешения прячу обратно под белое поло. Подушечки пальцев покалывает от короткой связи. Я его коснулась. Хех. Надо же. И живая. Бить тоже никто вроде не собирается.

Очередь перед нами уменьшается на несколько человек, и я чувствую, как рука Игнатенко мягко подталкивает меня вперед, на освобождённый участок. Подталкивает, да так и остаётся на спине. Исчезать не торопится. Ох…

Это просто капец насколько интимно. Даже когда мы целовались, между нами не ощущалось той близости, что проскальзывает сейчас. Жутко, просто нереально как сильно хочу положить ему голову на грудь, но… Не решаюсь. Не могу. Пока не могу.

Перед нами щебечут китайцы. Опять китайцы. Такие смешные гномики: невысокие, в дождевиках с торчащими конусом капюшона и выпирающими под прозрачной шуршалкой навороченными Кэнонами с Никонами. Держат их на низком старте, готовые в любую секунду устроить фотоохоту.

И почему говорят, что они на одно лицо? Неправда. Они разные. Схожие черты есть, разумеется, но так и у славян они есть. Джеки Чана мы же ни с кем не спутаем… Размышляю об этом отстранённо, тупо занять мысли, которые из раза в раз возвращаются к ладони на моей пояснице.

— Замёрзла? — спрашивает Дёма, замечая на мне мурашки, оккупировавшие обнажённые участки тела. А я не замёрзла. Это так на меня его прикосновения работают.

Подходит наша очередь. Честно говоря, не особо этому рада, потому что обнимать меня перестают. Минуем металлодетекторы и пропускную систему, переходя в нижнюю часть парка. Петропавловская церковь и Большой Петергофский Дворец остаются позади. Впереди же с забитой туристами смотровой площадки открывается вид на большой водяной каскад, позолоченную статую Самсона и Воронихинские колоннады.

Какая же красота. А сколько всего было утеряно во время войны! Сколько не дожило до наших дней. Петергоф в годы Великой Отечественной на несколько лет превратился в активную зону боевых действий. Его держали в осаде, бомбили, взрывали, закладывали мины, но он устоял. И смог сохранить великолепие.

Спускаемся вниз по многоступенчатой лестнице, стараясь не мешать людям щёлкаться на фоне достопримечательностей. Толкаться не хочется, поэтому идём вдоль Морского залива туда, где посвободнее. Мамаши с колясками, влюблённые парочки, держащиеся за ручку, небольшие туристические группы. Тут уже спокойней, нет суетливости. Люди никуда не торопятся, а просто разглядывают красиво подстриженные сады и мраморные вазоны.

Продовольственные ларьки на колёсиках из-за непогоды скучают в одиночестве. Пользуюсь возможностью и покупаю сахарную вату. Сто лет эту гадость не ела. Так и иду: с удовольствием облизываю пальцы, пачкаясь липкой сладостью. Предлагаю спутнику «мечту диабетика», но тот, разумеется, отказывается. За фигурой следим? Ну и пожалуйста. А я плевать на неё хотела.

— Петергоф — не только парк с фонтанами. Это ещё и город с населением более сотни тысяч человек.

— Здесь пять парков, более пятнадцати музеев и десятков памятников.

— Дворцовый комплекс насчитывает сто семьдесят шесть фонтанов, что делает его одним из крупнейших в мире.

— Идея построить Петергоф пришла к Петру I после того, как он увидел Версаль, — пулемётной очередью вещаю я всё, что всплывает в памяти. Это нежелание выпендриться. Просто мне необходимо занять рот, чтобы побороть смущение. Тоже самое было на Заячьем Острове. Лучше так, чем неловко молчать.

Дёма так же, как и в прошлый раз просто слушает. Иногда кивает, подтверждая, что тоже в курсе очевидных фактов, но всё равно слушает. Очень внимательно и не перебивая. Вата стремительно утилизируется, а на палочке остаётся совсем уж сахарная сахарность, поэтому выкидываю остатки в мусорку, дурашливо сжимая и разжимая склеивающийся кулак.

К тому моменту, как оказываемся у Финского залива дождь окончательно прекращается. Забегаю в туалет, чтобы помыть руки, после чего мы сходим с дорожки на влажный песок, к валунам, обрамляющим побережье. Воздух безумно вкусно пахнет свежестью, а над головой сквозь рассасывающиеся облака пробивается радуга. Голову даже припекать начинает, так как шляпа осталась в машине. Скоро снова начнётся парилка.

— Не надо. Мокро и холодно, — тормозит меня за локоть Демьян, когда я хочу опустить тушку на один из камешков.

Тяжко вздыхаю.

— Как скажешь, папочка, — достаю их рюкзака мятую кофту с рукавами. Она там лежит постоянно — на случай внезапного похолодания. Расстилаю её на влажной от капель поверхности и демонстративно развожу руками. — Так можно?

— Можно.

— Спасибо, папочка, — усаживаюсь, подобно послушной отличнице складывая ладошки на сведённых коленях. Сижу с задранной головой, разглядывая светлеющее небо, а Игнатенко стоит рядом. Куда смотрит — не знаю. Я с этого ракурса его не вижу. Тишина. И комары летают. Гады. Повылезали от сырости. — Турум-пурум-пурум, — прицыкиваю, выковыривая из зубов застрявшую вату и разглядывая бродящую неподалёку чайку. — Хорошо молчим. Душевненько.

Слышу, как напротив меня присаживаются на корточки.

— Так задавай вопросы, — разрешают, поправляя мой сползший гольф. Ой. Может не надо? Только ж отпустило, а теперь опять мураши побежали. — Я же дал добро.

— Ч-что, вот прям так? — почти заикаюсь. Волнительно ведь. Особенно когда мы состыковываемся взглядами и меня начинает закручивать в приятном водовороте. — Я как-то не подготовилась.

— Другой возможности может не представиться. Пользуйся.

— Почему ты такой закрытый?

— А зачем распространяться? Ради праздного любопытства? Жизнь научила, что никому нет до тебя дела.

— Знания, приобретённые в детском доме?

— И там тоже.

— А ты… знаешь своих родителей?

— Знать — знал, но с того возраста почти ничего не помню. Сейчас только по фотографиям детали всплывают.

— То есть вы больше не виделись?

— Ну так я пока на этом свете. Мне к ним рановато.

— Ой, — до меня доходит. — Прости.

— Забей. Предупреждая следующий вопрос: авария. Мне было четыре. Из родственников есть тётка, но у неё своя семья в другом городе, и я ей был не нужен. А теперь она не нужна мне. Вот и вся история. Можешь достать платочек и промокнуть слёзы. Вы ж девочки, любите сырость разводить. А то её тут мало, да.

— Дурила. Нельзя же… — сердито пихаю его в плечо, но не договариваю, так как меня ловят за запястье. Замираю, позволяя медленно скользить по многочисленным звякающим браслетам вниз, а затем… наши пальцы сплетаются. Ну вот, новый приступ нехватки кислорода. Дышу через ноздри слишком громко и слишком палевно, но по-другому не получается.

— Что нельзя? — каверзно уточняет Демьян.

— Быть таким циником, — медленно, едва ли не по слогам отвечаю я, не в силах оторвать взгляда от наших рук. Бабочки, гусеницы, тараканы, клещи, клопы, глисты… не знаю, что там у меня внутри обитает, возможно всё вместе, но у них там творится полная вакханалия. Такая она, влюблённость?

Да?

Нет?

Потому что, кажется, я…

Если этот момент зарисовать, то на картинке вокруг меня витали бы белые диалоговые звёздочки, на которых жирными буквами мельтешили бы: «бах», «бум-с», «хряк», «тыдыщ» — короткое, но вполне лаконичное определение тому, что происходит в моей башке. В реальности же застываю, не шевелясь и почти не моргая. Внутри: а-а-а! А снаружи сижу с каменной мордой.

— Ещё вопросы? — мягкий голос заставляет вынырнуть из оцепенения.

— Н-нет.

— Нет вопросов? — у меня получается удивить человека, который едва ли умеет удивляться.

Есть, конечно. Их вагон и маленькая тележка, но…

— Нет. Я хочу узнать тебя, но не так. Не этим глупым анкетированием. Мне недостаточно, чтобы ты был готов говорить со мной только сегодня. Я хочу говорить каждый день. Не бояться спрашивать и быть уверенной, что меня не отправят в пеший поход в компании вместе с «отвали, не твоё дело».

— Какая красочная метафора. В тебе пропадает поэт.

Смеётся. Ему смешно. Зашибись. Я вот тоже хочу посмеяться, но мне не смешно. Важные вещи так-то решаются. Судьбоносные.

— Да я вообще талант, — обиженно выпрямляюсь, пытаясь высвободить кисть, но её держат крепко. — Крестиком вышиваю, спицами вяжу.

— Рисуешь.

— И этим балуюсь.

— Для баловства выходит круто. Я видел.

— Когда остальные по клубам шарились, я сидела дома под замком. Надо же было себя чем-то занять. Вот и научилась по видео-урокам.

— Жалеешь?

— Нет, — решительно мотаю головой. — Совсем нет. Пока одноклассницы ходилипод гордым знаменем шлёндр, я на районе была «неприкасаемой девочкой». Спасибо репутации папы и боевому запалу Дани. Меня опасались и уважали. Настолько, что я впервые поцеловалась только в семнадцать.

— Я бы и сейчас отстреливал всех, кто подойдёт к тебе ближе, чем на десять метров. Так что ты бы всё же поберегла своего поклонничка, отвадь парня. Целее будет.

У меня от таких его слов реакция, как от оголённых проводов. Прошибает насквозь каждый раз.

— Мы просто общаемся. Или я не могу иметь друзей?

— Можешь. Но не тех, кто хочет залезть тебе под юбку.

— Вроде тебя?

— Я тебе не друг. У нас с тобой всё называется по-другому.

— Как?

— Ты скажи. Но бояться меня не надо. Не укушу.

«У нас с тобой всё называется по-другому». Бззз… это, если что, пчёлки в моей голове ча-ча-ча отплясывают. Дыхание учащается от поступающего волнения. Но волнение это приятное. Мягкое, обволакивающее.

— Иди сюда, — просят меня, помогая подняться и притягивая ближе. Так близко, что моя макушка оказывается возле его лица. Ой… мои волосы, что, нюхают? Нюхают и едва уловимо трутся об них носом. Божечки…

Вскидываю на него глаза и замираю. Слышу, как сердце падает к пяткам и кубарем катится по мокрому песку к воде. Плюх. Всё, нырнуло в залив. Сбежало, чтоб не трёхнуться от кайфа.

С моей щеки молча соскабливают остатки налипшей ваты. Очень осторожно и очень нежно. Я и понятия не имела, что он умеет быть таким. И это… это за пределами моей реальности. Не хочу, чтобы заканчивалось…

Однако закон подлости никто не отменял.

— Блять, — недовольно бурчит Дёма, когда его карман начинает вибрировать. Активно и назойливо. На свет выуживается айфон с мигающим на дисплее входящим. — Прости. Это по работе. Надо ответить.

Надо так надо. Хочу отстраниться, но меня успевают перехватить, приобнимая за шею и не давая далеко уйти.

— Что? — бросает он раздражённое в трубку. Голос меняется в секунду. — А я тут при чём? Этим занимается Вадим… Заебись. Когда просохнет, скажешь ему, что он уволен… Займи, значит. Я приеду, минимум, через час. Как-как, налейте ему выпивки за счёт заведения… Да кому ты рассказываешь? Этой роже лишь бы налакаться и в карман что положить… Всё, еду, — Игнатенко отключается, виновато глядя на меня. — К нам проверка заявилась. А мой администратор лежит дома и лыка не вяжет.

Согласно киваю.

— Поехали.

— Поедем. Но сначала закончим прогулку.

— Ты же уже сказал, что едешь.

— Еду. Подождут.

Подождут. Приходится кусать губы до крови, чтобы не спалиться с улыбкой.

— Так, значит, ты, типа, владелец клуба? — я догадывалась, но теперь уверена на сто процентов. Тогда наличие Гелика объясняется.

— Типа.

Типа. Очень аргументировано. Это такой у нас день откровений? Впрочем, не настаиваю. Мне просто приятно, что я оказалась важнее явно немаловажной встречи, а всё остальное в данный момент несущественно.

Мы не торопимся, однако особо больше нигде не задерживаемся. Спокойным шагом гуляем по Марлинской аллеи, проходя недалеко от дворца Монплезир и лабиринта из зелёной изгороди. Чтобы обходить тут каждую тропинку понадобятся сутки, не меньше, территория просто огромная. Можно легко заблудиться, не будь ориентиров в виде статуй. Всегда разных.

Минуем пруд с амурами на дельфинах и через Римские фонтаны выходим к Шахматной горе, завершающейся гротом и тремя фигурами драконов, из пасти которых льются струйки воды. Последний рубеж — бесконечная лестница. Ааа, ступеньке на сороковой я готова выплюнуть лёгкие. На пятидесятой почки и печень.

Подниматься сложнее, чем спускаться.

— Сбрось меня у Военно-Морского музея, — прошу, когда мы уже загружаемся в машину.

— А ты не хочешь со мной?

Ого.

— Ты готов посвятить меня в таинство своей работы? Ну и ну.

— Не язви. Поедешь или нет?

— Поеду.

Разумеется, поеду. Разве можно упустить такую возможность? Пускай это просто клуб, как я понимаю ночной, вряд ли джентльменский, с сигарами и газетами, но мне позволяют заглянуть за занавес, доступ к которому имеет лишь привилегированный круг. А это что-то да значит.

Просто клуб, думала я. Хах. Вывеска, встречающая нас на дверях полуподвального помещения жилого дома в районе Чкаловской, насмешливо переливается неоном, намекая, что я никогда ещё так не ошибалась. «Стриптиз-клуб «Кабаре».

Стриптиз-клуб. Ну, класс.

Глава 8. Стриптиз-клуб «Кабаре»

У «Кабарe» пока нерабочие часы. Ни души, кроме секьюрити в закутке видеонаблюдения. Почти лысый мужик вальяжно сидит на стуле, закинув обутые ноги на стол, заставленный мониторами и попивает кофе с бутербродами. Пиджак сброшен на спинку, рукава рубашки закатаны до локтя — ночью грозный вышибала, сейчас домашне-расслабленный дяденька. Только тапочек не хватает.

Они с Демьяном обмениваются коротким рукопожатием. На меня внимания не обращается даже скользящего. И правда, ну девка и девка? Мало что ль он тут таких видит. Проходим дальше и через тяжёлые алые портьеры попадаем в главный зал.

Точно кабаре. Ну, в смысле общая стилистика выдержана в духе парижских богемных кабаков. Приглушённые оттенки, много драпировки, позолоты и струящиеся занавесы, собранные из блестящих стекляшек. Такие, которые устраивают перезвон, когда через них проходишь.

Замечаю выполненную с юмористическим оттенком табличку о том, что заведение имеет характер исключительно увеселительного мероприятия и не оказывает интим-услуг.

— Что, правда не оказывает? — интересуюсь с сомнением.

— Разумеется, оказывает, — отмахивается Игнатенко, словно я чушь полнейшую сморозила. — Но всё добровольно, по согласию девушек.

— И часто они соглашаются?

— Чаще, чем думаешь. Прибыль неплохая. За пару ночей можно месячный оклад перекрыть.

— Какая… мерзость, — кривлюсь, с трудом сдерживаясь, чтобы не поинтересоваться: а пользовался ли он этими услугами? Должны же быть плюшки у сотрудников? Скидки, счастливые часы, «две по цене одной» там? Брр… Нет. Не хочу об этом думать.

— Побудь здесь. Мне надо всунуть взятку одной ушлой морде. Налей себе чего, если хочешь. Всё, что видишь в баре — можешь брать, — просят меня и скрываются в глубине зала. Туда, где за очередными звякающими занавесками плутает узкий коридор.

Остаюсь одна, но к барной стойке не спешу. Вместо этого осматриваюсь, впитывая новую информацию. Абсолютно безлюдный зал без окон и звенящая тишина. Насколько тихо, что слышно, как жужжат светодиодные подсветки под потолком. Стулья подняты на круглые столики и задраны ножками вверх. Подиумы с шестами пусты, а точечные споты у барной зоны возле стеклянной витрины с алкоголем окрашивают помещение в интимный полумрак. Прикольно. Я в таких местах в принципе прежде не бывала, а уж во время закрытия…

— Ну а чё? Всегда хотела попробовать, — убеждаю саму себя и пока никто не видит запрыгиваю на узкую сценку.

Холодный металл вертикальной балки приветливо обжигает ладонь. И как стриптизёрши на нём крутятся? Да ещё так пластично, сексуально, даже с достоинством. Некоторые такое выделывают, что диву даёшься. Красиво преподать себя ведь уметь надо. Не каждой дано. Со мной точно без вариантов. По грациозности меня перещеголяет и беременная бегемотиха.

Ржу сама с себя, заканчивая тупые попытки повыделываться.

— Нет. Это явно не моя т… — замолкаю, натыкаясь взглядом на не пойми откуда взявшегося Демьяна. Ой. Чё он так быстро вернулся? Стоит, таращится на меня. Хм… что-то как-то неловко. — Я тут это… ну, типа, плюшками балуюсь…

Молчит. Молчит и продолжает смотреть. Пристально, непонятно, безэмоционально. Чего ждать фиг поймёшь: начнёт высмеивать или снова поцелует. С ним вообще не угадаешь на какую реакцию рассчитывать. И это бесит. Дорого бы я отдала за возможность хотя бы пять минут поковыряться в этой странной голове.

Особенно в том отделе чертогов разума, на котором висит ярлычок с моим именем.

Вжимаюсь спиной в прохладную поверхность шеста, когда он резво запрыгивает на подиум и оказывается настолько близко, что мы сталкиваемся нос к носу. Почти… ведь я сильно ниже. Невольно задерживаю дыхание, заглядывая в потемневшие голубые глаза. Обычное светлые, они обещают вот-вот разразиться грозовым фронтом.

Чувствую, как меня накрывает этот взгляд вместе с остаточным шлейфом сигарет.

До слабости в подкосившихся ногах. Мы в прохладном помещении с работающим кондиционером, а я в летнем платье, однако мне становится нестерпимо жарко.

Невыносимо жарко. Тут есть лёд? Даёшь ванную!

Исходящие от Демьяна импульсы передаются мне, пронзая электрическим разрядом. По телу пробегает табун мурашек стоит ему коснуться меня. Он всего лишь невинно убирает рассыпавшиеся по плечу волосы, а меня подкашивает окончательно.

Непременно бы грохнулась, не подхвати он меня.

— Ты ведь не интересуешься малолетками. Сам говорил, — шепчу я неуверенно то, что вертится столько дней на повороте в мыслях, безропотно позволяя его рукам скользить вдоль моего тела, тормозя на бёдрах. Удерживая и не только. Чувствую, как жадно впиваются в кожу…

— Я интересуюсь тобой. Другие меня не волнуют.

И что это должно значить? Что я ему реально нравлюсь? Или что он тупо меня хочет? Он же сам буквально несколько часов назад дал понять, что не прочь меня трахнуть. Но и он же говорил ещё кое-что. Нечто куда более важное…

Блин. Вечно скажет так, что нифига не понятно. Додумывай сама, называется, в меру своих испорченных фантазий. Подробностей всё равно не светит. Пояснительная бригада к таким немногословным персонажам не выезжает. Нервы бережёт и бензин.

— За совращение не боишься сесть? — до сих пор обидно. Шесть лет — не такая большая разница.

Его ноздри сердито раздуваются. Ой, батюшки. Сердится, вы только гляньте.

— Можешь хоть сейчас не язвить?

— Могу. Наверное… — его губы приближаются. Такие манящие, такие… Такие…

Снова нервно сглатываю. — Не уверена, что нам стоит это делать…

Не уверена? Да я знаю это. На сто процентов. Мы не просто разные, мы из разных миров. Что из этого может получиться? Мне нужна постоянная движуха, он бы отгородился от людей, будь у него возможность. Я разбешайка, его спокойствию позавидуют Тибетские монахи. Я говорливый Какаду, он молчаливый удав. А удав может и сожрать птичку. Если проголодается. Или если она ему вдруг надоест своей трескотнёй…

— А ты не думай. Оставь это мне, — меня без особого труда закидывают на себя и куда-то несут. А я… а я не сопротивляюсь, послушно разрешая себе не думать и ни в чём не сомневаться.

Меня несут в тот самый коридор за струящимися перламутровыми побрякушками.

Переключающаяся с розового на синий неоновая подсветка окрашивает всё эротическими оттенками, грифельные силуэты обнажённых барышень на стенах только добавляют налёт пошлости, но куда больше мне пугают открытые в это время приват-комнаты с обилием мягких посадочных мест…

Стоп. Нет. Я так не хочу! Я что, похожа на портовую средневековую шлюху? В моих планах не было подцепить сифилис и СПИД в девятнадцать! Я ещё слишком молода!

— Не паникуй, — приятным теплом согревает моё ухо тихий голос, когда я испуганно впиваюсь обкусанными когтями в шею Игнатенко.

Фух. Мы минуем коридор и тормозом возле ещё одной двери. Обычной белой, без опознавательных знаков и закрытой на кодовый замок. Пищит разблокировка, и мы оказываемся совсем в другой части здания. Стандартной, такие в офисах бывают. Всё светлое, чистенькое. Плитка на потолке с вентиляционными отверстиями, пальма какая-то зачуханная в горшке в углу и натыканные по периметру служебные помещения.

Все закрыты. Частично распахнута лишь самая кошерная — дубовая с матовыми вставками. Туда меня и вносят. То, что это кабинет начальства сразу видно. Строгое помещение с преобладанием красного дерева. Рабочий стол, стеллаж с папками, плазма и… большой угловой тёмно-серый диван.

Сама же собственной спиной отрезаю себе единственный путь отступления. Не по своей воле, разумеется, но так ли это важно?

— А где тот чувак… из проверки? — неуверенно бормочу я, вжатая в сильное тело.

Это отвлекает. Тяжело сконцентрироваться. Само его посягательство в моё пространство напрочь дезориентирует.

— Не здесь, — склонившись, почти шепчут в ответ, оставляя на ключице, там, где пульсирует венка, короткий, обжигающий до самых косточек поцелуй. Словно клеймом пометили: мол, застолбил. А потом повторно. И снова…

Задыхаюсь. Задыхаюсь, жадно втягивая воздух через ноздри. Веки тяжелеют и опускаются, голова запрокидывается, а поцелуи опускаются. Ниже, ниже…

Невозможно себя контролировать. Невозможно не…

Протяжный стон разносится по комнате, когда его ладони сжимают мою так любящую приключения упругую. Обожающую приключения, я бы уточнила. Только это может объяснить, какого чёрта я тут забыла.

Кеды нащупывают опору — это меня опускают на пол. Руки исчезают с задницы, одёргивая платье и возвращая мне целомудренный вид. Непонимающе открываю глаза, встречаясь с его. Настолько замутнёнными от возбуждения, что это же возбуждение передаётся и мне. Вот только мы почему-то не продолжаем.

— Что не так? — чувствую себя… уязвлённой.

— Ты не готова, — мне так…мягко наглаживают большими пальцами круги на щеках, что хочется пищать от щенячьего восторга. И обиженно надувать губы за облом.

— Кто тебе сказал?

— Твоё тело. Ты напряжена до предела.

Виновато отвожу взгляд. Напряжена, да. Но это не значит, что не хочу. Очень хочу, просто… Просто страшно. Не за то, для чего мы здесь. Вообще нет. Страшно разочаровать его. И себя… Этот шаг ведь всё изменит. Назад дороги не будет. К прежнему общению вернуться тоже не получится, хотя… А какому, блин, прежнему? У нас с самого начала всё пошло вкривь и вкось. Да, можно, конечно, не париться и сбежать, но… Я не хочу. Я хочу его.

Кладу ладони на крепкие плечи, приподнимаюсь на цыпочках и молча целую Демьяна. Целую неуверенно, без языка. Немного сухие, но такие приятные губы не оказывают сопротивления, разрешая исследовать себя в поисках нужных мне ответов.

То, что он не давит и не пытается навязать свои условия — особенно важно. Приятно хоть ненадолго получить контроль над ситуацией и быть главной. Плюс, это мотивирует. Мои движения смелеют, а уверенность крепнет. С плеч перескакиваю выше и зарываюсь пальцами в его волосах, слегка сжимая. Ка-а-айф.

Поцелуй тоже меняется. Распаляется, становясь решительней. Глубже, жарче, волнующе. Льну к Дёме вплотную, так что между нами не остаётся даже миллиметра.

Полностью сливаюсь с ним, через себя пропуская его глухое сердцебиение и ощущая гордо упирающееся в меня желание. Мало. Хочу больше…

— Тебя не поймёшь, — усмехается Игнатенко, когда я с серьёзным видом, словно на калькуляторе считаю, расстёгиваю пуговицы на горловине и стаскиваю с него поло.

Сама. Первой раздеваю. Да, да. Я тоже в шоке. Правда это нисколько не мешает попутно уплывать в далёкие дали от офигенного мужского торса, что я уже однажды видела, но лишь теперь могу, не таясь, разглядывать. И трогать. Трогать, трогать, трогать…

— Не надо меня понимать, — снова льну к нему, прося нового поцелуя. — Надо просто любить.

— Ну это запросто.

Не прерывая поцелуя меня увлекают к дивану, опуская на жёсткую обивку.

Контроль уже больше не в моём подчинении. Побаловалась и хватит, называется. Ну и ладно. Для первого раза достаточно. Теперь я согласна быть покорной. Какое-то время.

Мои губы безжалостно сминаются, заставляя стонать от удовольствия. Кожа горит в местах, где проходят его руки, а тело сводит от накатывающих судорог. В отместку стискиваю спину Демьяна, оставляя на ней покрасневшие следы. Хочу впиться в него до крови, если честно. Так, чтоб смешивалась ДНК. Чтобы стать единым целым.

Дёма отстраняется. Совсем ненамного. Едва уловимо очерчивает контур моих скул и касается пальцем уголка рта, оттягивая нижнюю губу. И чарующе смотрит сверху вниз, заставляя всё внутри пульсировать от нетерпения. Это точно магия, если от одного такого взгляда низ живота тянет и горит синим пламенем.

Непослушные густые волосы падают на его лицо, пряча затянутые поволокой глаза. Осторожно убираю пряди, но они падают снова. В ответ на попытки получаю лучезарную улыбку, которая могла бы принадлежать голливудскому актёру. Обалдеть.

Демьян Игнатенко редко когда улыбается, но сейчас эта улыбка адресована исключительно мне.

Молния на боку тихонько скрипит, и с плеч неторопливо стаскивается платье. Оно из тянущейся ткани, так что без проблем скользит вниз, оголяя лифчик. Обычный. Без кружев и какого-либо намёка на соблазнительность. Практичный, тканевый… и бирюзовый. Под чёрный прикид самое оно, ога.

— Они и сюда добрались, — озадаченно присвистывают, и меня пробивает на смех.

Просто его выражение лица… это что-то. Неприкрытое детское удивление. Такое забавное. А всё дело в небольшой татуировке дракончика на рёбрах, длинный хвост которого изогнут в вопросительно знаке. — И много ещё сюрпризов?

— Не узнаешь, пока не разденешь, — сквозь смех выдавливаю я и… оказываюсь без одежды. Платье окончательно снимают через ноги.

— Нашёл, — его голова теряется из виду, а обнажённый живот почти сразу получает новую порцию поцелуев. Ойкаю то ли от неожиданности, то ли от прикольных ощущений, когда пирсинг в пупке подцепляют зубами и легонько тянут на себя.

— Там ещё есть, — замечаю я, намекая на последнюю в арсенале тату.

— Да уж вижу, — рыжий лисёнок под зоной бикини на бедре тоже не обделяют вниманием. Улыбаюсь идиоткой в пустоту. Видимо, потому что мозг окончательно расплавился. Не могу. Это слишком.

— Сколько? — спрашивает в какой-то момент Демьян, деловито разбирающийся с моими кедами.

— Чего сколько? — неохотно выныриваю из нирваны, отстранённо наблюдая за тем, как в полёт отправляется обувка.

— Сколько парней у тебя было? Я про секс.

— Один…

И не знаешь, радоваться маленькому количеству или лучше, чтобы их было больше. Больше партнёров — больше опыта, так-то по логике. Но логика это не про меня. Я привыкла доверять интуиции, а моя интуиция одобрила лишь одного. Пусть у нас не сложилось, но расстались мы в хороших отношениях, так что сожалеть не о чем.

Повторно ойкаю, когда с меня без предупреждения стягивают низ белья. Вот теперь возвращается неловкость. Не до такой степени я смелая. Свожу колени, на что их требовательно раздвигают, подаваясь вперёд и снова нависая надо мной.

— Лучше бы никого, — слова смешиваются с контрольным поцелуем, запечатывающим любые возможные пререкания.

Бретельки лифа убегают вниз, а следом за ними и чашечки. Он даже не снимает его, просто приспускает вниз… а затем меня снова пробивает на стон, едва грудь оказывается в его власти. Закатываю глаза, забывая обо всём, но вздрагиваю, когда ощущаю движение вниз и касание губами там, где… Ооо…

— Что ты делаешь? — сбивчиво вырывается из меня.

— Тебе нужно расслабиться, — доносится в ответ, но я едва ли что слышу, потому что меня накрывает. Трындец накрывает. Здесь Дёма точно первопроходец. Этого мне ещё не делали…

В тишине комнаты раздаются вскрики. Сперва тихие, с каждой секундой они нарастают, так же как и растекающиеся по телу импульсы, концентрирующиеся в одном единственном, особенно чувствительном месте, и готовые бабахнуть маленькой самодельной бомбой.

И взрыв происходит. Такой силы, что меня штормит и качает. Не говоря уже об осипшем голосе. Пытаюсь отдышаться, но мне не дают такой возможности, рывком заставляя приподняться и усаживая на себя. Мешающийся лифчик отправляется вслед за остальным шмотьём.

Мама.

Если я не потеряла сознание от первого в моей жизни оргазма, то точно потеряю от того взгляда, что проникает в самую душу. Он такой…. идеальный, а я растрёпанная, раскрасневшаяся, нелепая. И голая. Но это неважно. Застреваю на россыпи родинок на его коже. Касаюсь их едва уловимо, вырисовывая кончиками пальцев азбуку Морзе: точка — тире, точка — тире, тире.

— Эй, иди ко мне, — Дёма приподнимает мою голову за подбородок и тянется вперёд. Этим очешуенным поцелуям есть конец? Спрашиваю, не потому что хочу, чтобы они закончились. Боже, упаси! Мне, пожалуйста, годовой абонемент. Я распробовала и хочу добавки.

Какое-то наваждение. Приятное, с налётом безумия. Поцелуй распаляется, и по венам с утроенной силой растекается набирающее обороты новое желание. От ласк пробивает на пот, а нетерпение достигает пика. Уже не могу спокойно на нём сидеть, ёрзая почём зря и прекрасно чувствуя, что не я одна на грани. Хочу, хочу, хо…

И именно в этот момент в дверь стучатся. Су-у-у…

— Демьян, я извиняюсь, Павел Олегович тебя всё ещё ждёт.

— Пусть ждёт, — рычит тот практически мне в рот, не желая отрываться.

— Так он и так давно ждёт. Уже злиться начинает.

— Ну так дай ему ещё выпить. Пусть подобреет.

— Он больше не хочет.

— Скажи, что Карина им займётся. За счёт заведения.

Вздрагиваю от слов. Займётся? А Карину спросили? Или она всегда «за»? А может здесь со всеми девочками обращаются как с проститутками? И я одна из них…

Сколько их было на этом диване? Не поверю, что не было. Зачем он тут тогда стоит?

Такой большой. Полноценная кровать. Нельзя было ограничиться офисным вариантом?

За дверью воцаряется тишина и меня притягивают к себе, чтобы продолжить поцелуй, но запал ушёл. Бездумно смотрю на серёжку в его ухе и уже ничего хочу.

Точно не здесь, во всяком случае. И не так.

Мне во спасение разносится робкий стук.

— Блять! — психует Демьян, меняясь в момент. От нежного улыбающегося Дёмы ни следа. Снова холодный и хмурый Игнатенко. — Я тебе руку сломаю, если ещё раз помешаешь.

— Прости, — отвечает дверь. — Но тут ещё поставка спиртного подъехала.

— Да твою ж… — сжатые губы и раздосадованный взгляд на меня. Взвешивает решение. — Иду.

— Когда?

— СЕЙЧАС.

Соскакиваю с него, скрещивая ноги так, чтоб прикрыть наготу и наблюдаю за тем, как он выискивает на полу футболку.

— Я ненадолго. Подпишу товарные накладные и вернусь, — извиняются передо мной. Его голос мягче, но всё же не такой, каким был несколько минут назад. От этого… не по себе. Как два разных человека.

— Хорошо. Где туалет? Мне надо…

— По коридору и налево, — он уходит, даже не чмокнув меня, и я остаюсь одна. В таком виде. Мерзкое ощущение.

Торопливо одеваюсь и выскальзываю следом. Чисто. Иду к двери с кодовым замком. В зале тоже всё ещё никого. Хорошо. Хватаю оставленный на подиуме у шеста рюкзак и спешу к выходу, но натыкаюсь на двух девушек.

Куклы. Настоящие куклы в шортиках и топиках. С длинными ногами. В них идеально всё: от локонов до педикюра, который не скрывают открытые босоножки. И я… со своим облупленным лаком. А ведь только вчера красила.

— Привет, — улыбается одна из них. Блондинка. — Ты на собеседование?

— К-какое?

— Мы новую танцовщицу ищем.

— Что? Н-нет. Нет. Я здесь не поэтому.

Вот вообще не поэтому.

— Хорошо. Потому что сразу говорю, ты не прошла бы. У нас жёсткий отбор. Босс на месте?

— Б-босс?

Да что ж такое! Какого я заикаюсь?

— Ну Дёма, — смеётся другая девушка, рыжая. — Красавчик высокий. Тёмные волосы. Глаза красивые.

— Он где-то там, — тычу в сторону коридора. — Поставка вроде приехала.

— А, хорошо. Спасибо. Ну давай, пока, — со мной комкано, но вежливо прощаются и уже без препятствий я оказываюсь на улице.

Ух. Свежий воздух приятно студит горящую моську. Горящую непонятно от чего.

От стыда? От собственной мягкотелости? От того, что произошло? Или от мыслей о том, что не успело произойти? А точно ли должно было произойти? Может, всё к лучшему?

Осматриваюсь, пытаясь понять, в какой стороне метро. Телефона нет, район этот я не знаю. Блин. Ладно. Будем спрашивать у прохожих. Ясен фиг, Демьян взбесится, когда поймёт, что я сбежала, но это волнует меня в данный момент меньше всего. С ним разберёмся потом. Позже. Когда-нибудь. Когда я буду готова…

Глава 9. Крыши

Несложно догадаться, что теперь я шухерюсь. Да, глупо, но… я пока просто не готова смотреть ему в глаза. Пусть и очень хочется.

Жалею ли о том, что случилось?

Нет.

Мне так круто не было ещё… никогда. Однако…

Однако ощущение, словно я извалялась в яичном желтке, после чего на меня опрокинули ведро перьев, окончательно превратив в гакающего гуся, не уходит. Да и вообще как-то гаденько. Мало того, что выставила себя слабохарактерной давалкой, так ещё и Макара жёстко бортанула.

Вернувшись домой я первым делом накатала ему душещипательную тираду, выдумав срочные дела и свалив «непреднамеренное» динамо на врождённую забывчивость. Вроде прокатило. Во всяком случае мне ответили: «Хорошо. Ничего страшного. Как насчёт завтра?». Блин, на его месте я бы себя турнула так, чтоб лететь нерадивой девке дальше, чем Барону Мюнхгаузену на своём ядре, а он снова предлагает встретиться. Скрытый садо-мазо что ли?

Нет. Со свиданием пока ничего не могу сказать. Не до такой степени я ещё прогнила, чтоб соглашаться гулять с одним, когда недавно голой прыгала на другом. Так что этом моменте в мысленном блокнотике ставлю волнистые линии, означающие «надо подумать». А вот напротив имени Дёмы маячит жирный вопросительный знак. Надо ли мне оно или может, ну его, слиться по-тихому?

Не нравится мне, как меня ломает рядом с ним. Не нравится, что не могу перестать думать о том, что произошло. Не нравится, что какой-то частью себя жалею, что не завершила начатое, хоть уверена, что поступила правильно. Не нравится, что не могу перестать вспоминать его глаза. Не нравится, что сердце радостно замирает каждый раз, когда телефон оповещает, что пришло сообщение. Но больше всего не нравится, что они оказываются не от него.

Нет. По началу Игнатенко о себе напоминает. В первые часы. После нескольких пропущенных, которых я не слышала, так как только добиралась домой, пошли гневные смс:

«Доедешь, позвони».

«Я, кажется, просил».

Ещё два пропущенных. Эти уже пропускаю намеренно.

«Тамара, что за нахер?»

Пауза в несколько часов.

«Потом поговорим».

И всё. И тишина. Как и весь следующий день, и ночь за ней. Ему сейчас не до меня? Есть более важные дела? Хотя о чём я… конечно, есть. Он же вечно занятой и недосягаемый. У него там его клуб, девочки с ногами до ушей.

Разочарование накапливается. Как и глупая обида, которая в данной ситуации просто неуместна. Я же прекрасно понимаю, что он не тот человек, что станет заваливать девушку поэмами и ночевать под дверями. Вот только проходит два дня и ничего.

К воскресению становится понятно, что что-то надо делать с дурной башкой.

Постыдные порочные сны, в которых кое-кто вытворяет со мной кое-что такое, что я просыпаюсь вся вспотевшая, окончательно добивают психику. Чувствую, что скоро сорвусь, и сама ему позвоню. Чисто для того, чтобы поорать. Мол, вот так я тебе нужна, да? А катись-ка ты кабанчиком, красавчик. Развешивай лапшу по ушам в другом месте.

Понедельник. День тяжёлый. Дома никого. Завтрак приготовлен и съеден, обед приготовлен и убран в холодильник, даже очередной маникюр намалёван под ситкомовский сериальчик. Даня опять укатил куда-то по делам новой машины, а я выжидаю время, так как на четыре у меня запись к зубному.

Кристина постаралась. Я крайне неудачно вчера попила холодного, когда мы с ней устроили вечернюю прогулку, да так что всю рожу перекосило. Ну и понеслось: как можно запускать зубы, ты посмотри, у тебя же все пломбы повылетали и прочие бла-бла. Профдеформация в действии.

Короче, оказалось проще согласиться, чем отнекиваться. Да и как бы на самом деле такие вещи запускать не стоит, я ж тоже понимаю, а тут сами предлагают всё устроить. С меня нужны лишь данные по полису. Так что в нужное время одеваюсь, спускаюсь вниз и с наушниками в ушах наслаждаюсь залитым солнцем Питером.

Музыка бодрая, настроение хорошее, хочется даже пританцовывать… Пока на повороте в проулок мне не преграждает дорогу чёрный Гелик.

Опускается затемнённое стекло со стороны пассажирского сидения, высвечивая лицо, которое я до безумия желала увидеть, но которое, одновременно с этим, хочется расцарапать в отместку за задетое самолюбие.

— Садись в машину, — слова как молоток по наковальне.

Так, да? Именно это говорят после нескольких дней игнора?

— Поздороваться не хочешь?

— Привет. Садись в машину.

— Не сяду.

Ууу… Я разбудила дьявола.

— Ещё раз. Повторяю. В машину. Сядь. Быстро.

Не сдаюсь.

— Нет.

Хлопает дверца, и меня на глазах у прохожих грубо запихивают в салон. А что самое печальное, ни один не рыпнулся, чтобы помочь. Проходят мимо, косо глядят.

Всё. Вот и вся гражданская позиция. Оправдываю их лишь тем, что я сама не ору и не пытаюсь вырваться. Видимо решили, что так и надо. Милые бранятся и всякое такое…

— Это можно считать похищением? — навскидку интересуюсь, нянча ушибленный локоть, которым успеваю приложиться.

— Сейчас будет убийство, если не объяснишь, что происходит, — едва водитель возвращается за баранку включаются заглушки, лишая меня возможности сбежать.

Чего я, собственно, и не собираюсь делать. Пока что.

— А что происходит? Травка зеленеет, солнышко блестит, ёжики прут на иголочках грибы и червячков.

— Что ты несёшь?

— Полный тазик херни. Главное не расплескать.

На меня смотрят, как на больную.

— Ты нормальная?

— Не уверена. На Московский проспект, будь любезен. У меня запись к зубному.

Удивительно, но машина послушно выруливает в нужную сторону, извиняюще моргая аварийками дожидающемуся позади седану, которому мы перекрыли проезд.

— Ты меня избегаешь? — спрашивает Дёма.

Офигеваю, что аж давлюсь воздухом.

— Это я тебя избегаю? Ты три дня о себе не напоминал!

— Я уезжал из города. По делам.

Уезжал он. Как вовремя обнаружились дела, вы посмотрите. Надеюсь не в женском обличье. Спустить пар после такого-то провала.

— Ну поздравляю.

— Почему ты сбежала?

— Почему? Потому что чувствую себя шлюхой, отдавшейся в подсобке стриптиз-клуба.

— Да если б отдалась.

Чихаю от возмущения. Это что, упрёк?!

— Ну да. И правда. Не успела, — соглашаюсь я. — Поэтому не отстаёшь? Не получил желаемое? Так давай прям тут, чего уж. Рассчитаемся и разойдёмся.

Гелик раздражённо рыскает, ловя настрой водителя.

— Твою мать, Тома, повторяю: что ты несёшь?

— Второй тазик херни уже несу. А ты с первым всё не разобрался.

— Блять, Тамара! Мне уже осточертели твои загоны. Всё вроде было нормально.

Ты ж сама знаешь, что дело не в сексе, так какого хрена???

— Не только? Есть что-то ещё? — стараюсь звучать равнодушно, но внутри всю скрутило в ожидании.

— Я уже говорил. Не заставляй повторять.

— Говорил, что?

— Что ты мне нравишься.

Нервно ковыряю едва успевший высохнуть на ногтях лак. Вот и нафига красила?

— До сих пор?

— Не смешно.

— Так я и не смеюсь. Я уточняю. Вдруг уже прошло.

— Я не разбрасываюсь словами. Если говорю, что у меня есть к тебе чувства — значит они есть. Пусть я их и не хочу.

Ох… это он зря. Это не особо приятно.

— Что ж, спасибо за откровенность. Останови машину.

— Мы ещё не доехали.

— Да плевать. Останови.

— Опять загоны пошли?

— Тормози или на этот раз точно выйду на ходу!

Автомобиль с визгом стёртых шин тормозит в неположенном месте. Выскакиваю наружу, разъярённая как сто чертей.

— Тамара, — окликает меня Игнатенко. — Я всё сказал. Чувства есть, но бегать за тобой я не буду. Это не в моих правилах. Дальше дело за тобой.

— За мной? И что я должна делать?

— Принять или не принять.

— А если нет?

— Расходимся и я не трачу на тебя время.

Зашибись, предъява.

— Превосходно. В таком случае — нет, не принимаю. Получи и подавись, — хочу уйти, но торможу. Мне ещё есть что сказать. — И знаешь, что? Засунь своё высокомерие себе в задницу! Мне недостаточно слов. Мне нужны действия. Нравлюсь — докажи, — пинаю дверцу так, что петли чудом выдерживают, и вот теперь с гордо поднятой головой сваливаю в закат. Ну… ладно, не в закат. Для этого не то время суток. Просто сваливаю.

Нет, ну какая простота. Он чего ждёт? Что я ему в ноги брошусь с криками: ой, миленький, да не покидай же меня? В сотый раз напоминаю себе, что Демьян скроен из другого теста, необъяснимого для большей части людей, но это не помогает. Всё равно бешусь.

Да, он может не уметь выражать эмоции. Да, он закрытый и выбить из него хоть какую-то искренность уже победа. Да, он не подросток, чтобы изрисовывать признаниями стены в подъезде, но… Блин. Не очевидно, что такие отношения обречены? И смысл тогда их начинать, будь я в него хоть десять раз влюблена? Чтобы потом вообще в депрессию скатиться?

Поплутав, выхожу у Банковского моста с грифонами. Перехожу его, невольно попадая в кадры фоткающегося с крылатой достопримечательностью народа, и теряюсь в шумной улице.

«У нас вы не найдёте решения проблем, зато сможете побаловать себя вкусным кофе с пирожным», натыкаюсь я на меловую надпись на грифельной доске возле кафе. Боги маркетинга. И как пройти мимо? Правильно, никак. Гениально, ничего не скажешь — за несколько минут до зубного уминать взбитый крем и сгущёнку.

Зато нервишки чуток успокаиваются.

Поликлиника обнаруживается на первом этаже пятиэтажного здания. Бело, чисто, светло — как и полагается подобным учреждениям. Вот только уже со входа пахнет запашком, какой бывает от сверления, от чего прям бу-у-уе.

— Здравствуйте, Вешневская в каком кабинете принимает? — спрашиваю я женщину на регистратуре.

— Восемнадцатый, направо. Бахилы, девушка! — кричат мне вдогонку.

Бахилы, блин. На ходу приходится нацеплять. В коридоре очередь. Сидят, на скамеечках. Где нужная табличка на двери?

Нашла.

— Там есть кто? Мне на десять минут назад назначено, — не дожидаясь ответа влетаю без стука. Комната поделена пластиковой ширмой на две части. Со второй на меня с укоризной смотрят сразу три пары глаз: пациент с открытым ртом, в котором торчит сушащая слюни трубка, склонившаяся над ним врачиха и медсестра, заполняющая за столом карточки. — Козёл, — миную их, плюхаясь в зубодробильное кресло. Рюкзак швыряю на пол, телефон на столик на колёсиках, где лежат медицинские принадлежности. Веду себя так, будто каждый день сюда прихожу.

— И тебе привет, — миролюбиво отзывается Кристина, не поворачивая головы.

Дописывает что-то в компьютере, сохраняет, натягивает на лицо сдвинутую под подбородок маску и подходит ко мне. Такая собранная, утончённая. В белом халате, под которым угадывается строгое синее платье. Волосы в пучке. Девушка. Вот прям реально девушка. Я на её фоне действительно нескладная девчонка.

— Ты мне нравишься, хоть я этому и не рад, а? Как тебе? — продолжаю возмущаться. Надо ведь выговориться. Судя по всему, сгущёнка не особо помогла.

— Это кто тебя так ласково? — уточняет Кристина с сосредоточенным видом надевая одноразовые перчатки.

— Игнатенко, кто.

— А, твой симпатичный молчун. А я уж думала кудрявый гитарист.

Мы общаемся с ней. Достаточно много, так что она частично в курсе событий.

Частично. Про то, что произошло в стрипклубе ей неизвестно. Никому неизвестно.

— Симпатичный? Да пошёл он! С малолетками не связываюсь. Ты мне нравишься, но не нравишься. Либо принимай, либо не принимай. И вообще, не задавай вопросов, потому что я весь такой из себя супер офигенный и мне не по статусу откровенничать.

Тьфу, бесит!

— Бесит, бесит. Рот открой, — миролюбиво велят мне. Послушно разеваю челюсть, что ту аж заклинивает. — Какой первым лечим? Нижний или верхние? Они оба у тебя запущенные. И ещё двадцать седьмой я бы почистила. А то кариес проклёвывается.

— Бери, какой понравится, — неразборчиво мычу я, потому что с чужими пальцами во рту особо не поговоришь.

— Значит с нижнего начнём, — мне ненадолго возвращают возможность говорить.

Чем я и пользуюсь.

— Ты не ответила. Вот как я должна реагировать? В ноги ему от радости падать?

— На что реагировать? На то, что ты ему нравишься? Мне было бы приятно. Но я таких слов, похоже, не дождусь.

Намёк на братика?

— А у вас что?

— Да ничего. Открывай, — послушно делаю «а-а-а», с ужасом жмурясь при виде шприца. — Ещё раз посидели в кафе и разошлись. Я ему безразлична, это очевидно.

— Чушь! Он просто тормоз! Его пинать надо, ай, — десну пронзает зуд, когда вокруг зуба точечно начинают вкалывать обезболивающее. — На язык попало.

— А нечего болтать. Всё. Жди, пока подействует.

— Уже действует. Рожа немеет, — ой, какое необычное ощущение. Язык будто опух и еле шевелится. И, кажется, я начинаю шепелявить. — Сфелай перфый шаг. Пофелуй его сафа.

— Нет. Я не стану. Я так не умею.

— Какие фе вы туфие. Фтоие друф друфа. Я фами займусь лифно.

— Угу. Обязательно. Только сначала со своим кавалером разберись.

— Не ф с чем разбирафться, — с последним словом плююсь, как верблюд. — Я его пофлала, а он гофдый. Феперь без фансов.

— Это ты огорчаешься или радуешься?

Грустно вздыхаю, так что всё и без слов очевидно. Бабская логика — зло.

Оставленный на пластиковом столике телефон пиликает, оповещая о сообщении.

— Ну да, абсолютно без «фансов», — передразнивает меня Кристина, протягивая гаджет. Улыбки за маской не видно, но её глаза смеются.

«Сегодня. В полночь. Жду на привычном месте».

Ой. Радостные таракашки в животе присвистывают, зовя сожителей в башке танцевать вместе с ними джигу-дрыгу.

Я пойду?

Нет. Не пойду.

Или пойду?

Нет. Из вредности не пойду. Пусть не думает, что меня поманили пальчиком, и я тут как тут.

Дёма словно предугадывает это, потому что следом приходит продолжение:

«Хотела действий? Будут действия. Не придёшь — обещаю, последствия тебе не понравятся. Оденься потеплее».

Ого. В ход пошли угрозы. Это так Демьян Игнатенко завоёвывает женские сердца?

Не пойду никуда.

Хочу.

Но не пойду.

Перебьётся. Я не девочка по вызову.

Если отношения со мной ему в тягость, не стану навязываться.

Увольте.

Нет, нет и нет.

Лучше кочерыжку помою, а то она уже салится от жары. Вечная проблема длинных волос, пачкаются со сверхскоростью. И отросшие корни снова пора подкрасить, натуральный мышиный вылезает раздражающе быстро. Не люблю его.

Скучный и унылый, как судьба мухи на липкой ленте. Предпочитаю чёрный. У меня как раз краска прикуплена, сегодня и займусь. И брови выщипаю, иначе рискую ходить внебрачной дочерью Фридо Кало и Брежнева.

Так решаю я… А в назначенное время топчусь на улице возле парадной, поправляя шапку, прикрывающую так и непомытую башку. Чувствую себя конченой дурой. Девушкам пристало опаздывать, а не заявляться первее кавалера. Может обратно в подъезд свалить, с бомжом на ступеньках в картишки перекинуться? Есть у нас один, постелил себе старый тулуп и бдительно караулит почтовые ящики.

Мужик — огонь, на самом деле. Любую беседу поддержит. Бывший профессор. Я его уже неделю подкармливаю. Всё равно Даня не успевает съедать то, что готовлю.

Или же не хочет, потому что, и это вполне вероятно, готовлю я неважнецки. Но пока ещё не траванулся. Бомж Толик тоже живёхонек и доволен, так что на кулинарные курсы записываться не тороплюсь.

Не успеваю вернуться к дяде Толику, потому что меня ослепляет свет ворвавшихся в арку фар. Следом выныривает и Гелик. С такими габаритами, да так лихо в таком закутке. Дело мастера боится. Водительское окошко опущено, выпуская в тёмное небо облако табачного дыма.

— Садись, — велит Демьян, щелчком отправляя в полёт бычок.

Снова-здорово. Меня уже так задолбали эти командирские выкрутасы. Надоело.

Молча нашариваю впотьмах окурок и возвращаю его водителю.

— Выкинь в мусорку. Не надо разводить свинарник, — прошу я. Вежливо. Спокойно.

Игнатенко настолько охиревает, что подчиняется. Не сразу, но реально вылезает из машины и идёт к мусорной урне возле крыльца. Выбрасывает. — Спасибо.

Не отвечает, теряясь на несколько секунд в рассыпчатом фарном свете, в котором кружится в безумном танце пыль. Заходит на другую сторону и открывает дверцу пассажирского.

— Теперь садись.

Сажусь, вот только на заднее сидение, игнорируя джентльменские замашки.

Вроде мило, но исполнено один фиг в повелительном наклонении. А у меня пока принципы. Я ж как бы вообще не должна тут быть.

На кожаной обивке лежит его кожаная куртка, зонтик и моя папка со шляпкой.

Надо же, я про них забыла. Что не поездка на этой тачке, то новый сувенир. Такими темпами скоро вся целиком сюда переберусь. Буду болтаться мягкой игрушкой позади и периодически играть роль подушки.

— Ты опоздал, — замечаю я, когда затылок Дёмы маячит на переднем кресле и автомобиль задом выруливает обратно. Пожираю его взглядом. Ещё одна причина, почему села сюда. С этого места беспалевней. Эх… такой далёкий от меня, и я не про фактическое расстояние. Мне ничего не стоит коснуться плеча, а вот сердца… Не поверхностно, а так чтобы задержаться там.

Сижу дёрганная, продолжая разглядывать его. С ума сойти как хочется запустить пальцы в эту густую шевелюру. Хорошенько сжать. Спуститься ниже, царапнуть родинки на шее, а потом послать всё к чёрту, усесться на него сверху и целовать…

— Застрял на переезде, — выводит меня из транса голос водителя. — Брат дома?

— Да. Спит уже.

Остаётся надеяться, что ему не приспичит посреди ночи полялякать. Иначе не миновать бури. Меня тогда не за руку, а за пунцовеющее ухо домой притащат.

— Ты ему сказала, что едешь со мной?

— Нет, тайком улизнула. А надо было сказать? — Даня, как понимаю, до сих пор и не в курсе про покатушки по универам. Во всяком случае вопросов никто не задаёт, на что и я лишний раз не распространяюсь. И Демьян, по всей видимости, тоже. Оно и понятно, вряд ли братику понравится, что его друг надумал поиметь его же сестру.

— Нет. Я сам позже с ним поговорю.

— О чём?

— О нас.

— А что по нам?

— Скоро узнаешь.

Хм… ладно.

— Тогда может расскажешь, куда мы едем так поздно?

— Скоро узнаешь.

Скоро узнаю. Что ж. Скоро так скоро. Лишь бы не в лес вёз. Надеюсь, у него там в багажнике лопата не спрятана.

Не. Вроде не в лес. Невский проспект оказывается позади. Проезжаем по Троицкому мосту и сворачиваем на Петровскую набережную, после чего недолго петляем между домами, пока не оказываемся возле очередной арки, запертой на тяжёлые железные ворота. Ненадолго запертой.

Оказываемся в закрытом внутреннем дворике жилого дома, выстроенного кривой геометрической формой. Машина паркуется под натыканными на стене кондиционерами. Глушит движок.

— И куда мы приехали? — чё-то боязно. На дворе ночь, а меня затащили в подворотню. В лесу хоть красиво. Полянка там, зайчики, совушки, белочки.

— Сказал же, скоро узнаешь. Вылезай. И куртку мою прихвати.

Без особой охоты подчиняюсь. Подходим к подъезду. Самому обычному, едва ли отличающемуся от нашего: старая дверь, просевший козырёк, огрызки от сорванных объявлений на доске информации. Внутри всё однотонного песочного оттенка.

Открытая шахта лифта обнесена сеткой и запасной решёткой. Старый скрипучий ворчун неохотно спускается на вызов, грохотом, наверняка, будя местных. Лязгает, жесть. И тросы его смотрятся так ненадёжно, что удивительно, как они ещё не оборвались.

Заходим внутрь и Демьян нажимает кнопку последнего, шестого этажа.

— Вздумаешь привязать меня к батарее, буду вопить, долбиться об неё головой и звать на помощь, — на всякий случай предупреждаю, получая в ответ удручённый взгляд из разряда: слушай, родная, давай сходим к психиатру? Чисто провериться.

Молча поднимаемся и молча выходим. На лестничной клетке две предбанные двери и короткий ступенчатый пролёт к чердачному помещению. Куда мы и направляемся. Вот теперь до меня начинает доходить…

Звякает навесной амбарный замок.

— Осторожно, — меня пропускают вперед. — Там низко, не ударься головой.

Низко — мягко сказано. Если мне приходится прогибаться, чтоб не шандарахнуться об торчащие трубы, залепленными утеплителем, что говорить о Дёме. Он вообще еле пробирается вперед. Неуютно. Грязно. Затхло. Монтажная пена повсюду. Плесень. Паутина в некоторых местах. Пахнет залежавшейся одеждой.

Деревянный настил под ногами давно отсырел. Спасибо крыс под ногами не бегает.

— Налево. Крюк не зацепи. Тормози, — продолжают командовать за моей спиной.

Конечно, торможу. А куда я денусь? Во-первых, утыкаюсь в очередной запертый люк и хлипкого вида проржавевшую лесенку, ведущую к нему. Но здесь уже хоть можно стоять в полный рост. Дёма устраняет последнее препятствие, впуская в закрытое помещение приятную прохладу, после чего проворно выбирается наружу.

— Вот сейчас без капризов. Тут скользко, так что держись за меня и не смей выпускать, — предупреждает он, подавая руку.

С присущей мне неуклюжестью выкарабкиваюсь на покатую металлическую крышу. Как кляча, ей богу. Почему всё вечно через одно место? Вот хочется же быть грациозной кошечкой, а на выходе получается престарелый тюлень, страдающий артритом и отдышкой.

Стоять на маленьком клочке горизонтальной балки сложно даже с поддержкой, а уж без неё… Внизу, для страховки выставлены защитные ограждения, так что разбиться, конечно, не получится, но всё равно страшно. Не те это американские горки, на которых охота прокатиться.

— Маленькими шажками за мной. Тут недалеко, — велят мне, и мы медленно семеним вперёд. Настоящий квест, в котором надо не только удержаться, но и не налететь на кабели, развешенные на уровне роста словно специально для того, чтоб я поиграла в суицидника.

Придерживаясь за кирпичный выступ, миную оплёточную преграду, а там уже мне помогают перебраться на другую часть дома. На секунду оказываюсь в объятиях Демьяна и забываю обо всём. Где мы, что мы, зачем мы. Какая-то мистика, реально.

Так бы и стояла, забив на всё, но он увлекает меня дальше, на соседний участок, стоящий под углом, откуда я перешагиваю через низкое ограждение, попадая на небольшую площадку. Не очень ровную, немного скользкую, но стоять можно.

Вот теперь, наконец, перестаю в панике смотреть себе под ноги и оглядываюсь по сторонам. И… Боже. Какой вид! Нева переливается всей палитрой синего, а затянувшее в преддверии грозы небо словно жирными мазками прорисовано.

Знаменитый крейсер Аврора угадывается за деревьями по возвышающимся мачтам.

Справа же, как на ладони, лежит Троицкий мост, по которому мы недавно проезжали.

Сейчас уже пустой и перекрытый. Слева, чуть дальше, Литейный, на нём ещё пока угадывается движение.

Внизу маленькими светлячками проносятся автомобили, а на набережной собралась огромная толпа, готовящаяся к разводу мостов. Столпились экскурсионные автобусы, напоминающие с такого ракурса гусениц. Однако самое главное во всём этом великолепии — панорама Питера по ту сторону реки.

— Вау! — улыбка расползается на моём лице, когда я оборачиваюсь к Дёме. — Это дико красиво!

— Наверное, — соглашается тот без особого воодушевления.

— Тебе не нравится?

— Нравится, но этот вид уже приелся за столько лет. Я на него и внимания-то не обращал. До твоего появления.

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо. Наверное.

— Наверное. Всё у тебя так неопределённо. Город нравится, но на него фиолетово.

Я нравлюсь, но жалеешь об этом, — в моём голосе больше обиды чем следует, но контролировать её не получается.

— Не жалею.

— Сам же сказал, что… — ёжусь. Мне хоть и сказали одеться потеплее, но не уточняли насколько. Я надела клетчатую рубашку с рукавами, плюс топ под ним.

Думала, хватит. Внизу хватило бы. Но не здесь. Погода портится и ветер, дующий от воды, заметно морозит. — Бр-р… Кто говорил, что, типа, ну… выбора нет?

Демьян, с видом заботливого папаши, накидывает мне на плечи куртку.

— Я такого не говорил. Я сказал, что не хочу к тебе что-то испытывать. Это разные вещи.

— А, ну да, прости. Так ведь звучит намного обиднее.

— Бестолковая, — хмурится он, от чего на его лбу собираются в причудливой форме складки. — За тебя ведь переживаю. Я тебе не пара. И, по-хорошему, ты должна бежать подальше ради собственного бла…

Мой указательный палец без предупреждения впечатывается в его переносицу, от чего Игнатенко изумлённо замолкает.

— Не хмурься. А если хмуришься — делай это правильно, — назидательно изрекаю я, чем окончательно повергаю его в ступор.

— Ты меня сейчас слушала? Или всё мимо?

— Ага, или. Ну так и держись от меня подальше. Я, как видишь, к тебе не липну. И навязываться не стану. Это ты не унимаешься.

О том, что я не представляю, что будет, если он вдруг исчезнет или, того хуже, внезапно включит равнодушие, и думать не хочу. Гордость гордостью, но сердцу не прикажешь. Так что пускай хотя бы со стороны пока попробую остаться сильной и независимой, раз в душе я слабовольная тряпочка, у которой дрожат все поджилки просто от того, что он рядом.

— Я не могу. Хватает на пару дней, дальше срываюсь, — Дёма делает возле головы жест, означающий «пу-у-уф». — Не знаю, как ты это сделала, но ты не выходишь из моих мыслей ни на минуту.

Бум. Ноги — вата. Сейчас грохнуть, вообще не держат. И сердце такое: «тыгыдык-тыгыдык». Сбежать пытается. Расколбасон полнейший.

— Но я всё равно должна бежать от тебя? — тихо уточняю я.

— Да.

— Почему?

— Не хочу испортить тебя. Тебе в этом мире делать нечего.

Я уже слышала что-то подобное. От Дани.

— И что это за мир?

— Не такой радужный, каким ты видишь Петербург.

— Ты про свой законный бордель?

— Не совсем. Таких полно в городе. Но ты должна понимать, что крышуют такие заведения люди не безобидные. И за свои услуги они требуют оказывать услуги в ответ.

— Что за услуги?

— Неважно.

— Мне важно.

— Тебе не стоит знать подробностей.

— Да? И то, что мой брат тоже вмешан в эти делишки мне тоже следует не знать? — навскидку интересуюсь я.

В голубых глазах мелькает растерянность.

— Он тебе рассказал?

— Нет. Ты. Только что. Подтвердил догадку, — иначе объяснить покупку квартиры в центральном районе за кратчайшие сроки и отмалчивания, когда речь заходит о работе я не могу. Теперь же многие детали мозаики сходятся. — Вы так с ним познакомились? Семнадцатилетний пацан один, в новом городе? Хвать под белы ручки и в секту его. Да?

— Нет. Совсем не так.

— А как?

— Спроси у него.

— Да не говорит он ничего! Вы оба заколебали своими тайнами! Правильно, я ж дура. Не пойму. И язык за зубами держать не умею, — отталкиваю его, чтобы вернуться к чердачному окну, ползком или кубарем — ещё не решила, но планам не дают сбыться. Меня перехватывают и притягивают к себе так, что спина оказывается прижата к его груди.

— Я всё расскажу. Но не сейчас. Постепенно. Если останешься. Если будешь со мной, — тихо шепчут в ухо, грея кожу дыханием. Бли-и-и-инчик… Святой ёжик Птолемей, у меня же сейчас точно инсульт будет от этого голоса. И объятий.

— Так ты просишь меня остаться или бежать? Я запуталась, — моя грудная клетка тяжело вздымается, выдавая со всеми потрохами.

— Если ты умная, не полезешь в это дерьмо.

Сглатываю ком застрявших в горле вопросов. Нет. Он же сказал, что расскажет.

Потом. Значит, потом.

— Тогда давай считать, что я не умная, — вместо ответа мне в шею благодарно утыкается прохладный нос, а по распущенным волосам скользит едва уловимый поцелуй.

Не представляю, что будет дальше, но уйти сама я не могу. Меня тянет к нему с космической силой. Я продолжаю его бояться, да, совсем чуть-чуть, да даже не его, сколько его спрятанных за маской отрешённости секретов, но сильнее боюсь остаться без него. Это как замкнутый круг, а я псих, что пойман в западню и не может выбраться.

Стою так. В тишине. Разглядывая самый потрясающий вид на свете. Ощущая объятия, наверное, самого красивого парня на свете. И чувствую в эту секунду особую эйфорию. Счастье?

— Смотри туда, — меня, не выпуская, чуть разворачивают в сторону начинающегося разводиться Троицкого моста. Всё в огнях и всё такое красивое.

Безумно волшебно.

Безумно волшебный момент.

Безумно волшебная ночь.

Изворачиваюсь в его руках, оказываясь напротив губ, что не так давно страстно меня целовали. Хочу снова попробовать их, но…

— Что будет, если я тебя поцелую? — спрашиваю я, не в силах оторвать от них глаз.

— Тогда я не отпущу тебя до утра.

— А если я не хочу секса?

— А никто не говорил про секс.

— А что тогда?

Дёма улыбается. Так лукаво и по-доброму, что хочется купаться в этой улыбке вечно.

— Увидишь.

Глава 10. У меня дома

Ещё какое-то время стоим на крыше под обдуваемыми со всех сторон северными ветрами. Еле уговариваю Тому вернуться внутрь. Дрожит, отмахивается от озверевших комаров, но упирается до последнего. Ща как опять сляжет с температурой! Уже жалею, что притащил её сюда.

Выходим тем же путём к чердаку, а оттуда в подъезд. Игнорирую лифт, спускаясь на два пролёта вниз и тормозя возле двери старого образца. Её никто не менял с момента постройки. Только шкурили и красили, сохраняя как местную реликвию.

Нашариваю связку в кармане.

— Ты тут живёшь? — удивляется Тамара.

— Угу, — иначе как бы договорился с управдомом и достал ключи от крыши?

Открываю дверь и пропускаю её вперёд. — Проходи.

Узкий предбанник завален хламом соседей. Велосипед, детская коляска, детский велосипед, самокат, детская ванна, забитый коробками выставленный наружу стеллаж. Хорошо раскладушку не додумались приволочь. Устроили кладовку, не пройдёшь. Я ладно, уже привык и огибаю препятствия чисто на рефлексах, а вот Тома устраивает ожидаемый погром.

— Прости, — морщится она, пытаясь поставить на место завалившиеся лыжи. Вот как? Как она до них добралась, если они в самом углу спрятаны? Поразительный талант.

— Забей, — сваливаю инвентарь на соседский коврик с доброжелательной надписью «Welcome». Велком так велком. — Пускай сами разбираются. Задолбали свалку устраивать.

— Это ж как бы нельзя делать. Из соображений пожарной безопасности, — замечает она, потирая ушибленное колено. Горе луковое.

— Скажи это дятлам из шестьдесят второй. Можно разосраться, конечно, и заставить их всё убрать, но я не так часто дома бываю, чтоб меня это сильно напрягало, — открываю дверь в квартиру и привычно торможу ногой пытающегося выбежать кота. Не кот, а чудовище. Серый в полоску, будто грязный, с приплюснутой мордой и порванным ухом. — Куда собрался, а ну марш обратно! — рыкаю на него. — Чего стоишь, проходи, — это уже зову подвиснувшую Тамару.

— У тебя есть кот.

Она спрашивает или уточняет?

— Есть. Заходи, а то он улицу чует.

— Кот, — всё офигевает она, переступая порог.

Прям сенсация. Будто крокодил.

— Это не кот, а вредитель. Только жрёт и обои дерёт.

— Откуда он у тебя?

— Подобрал. Когда его другие коты уже почти задрали, — не, ну ты глянь.

Таращится на меня как на пришествие Моисея. — Что?

— Да нет, ничего, — она присаживается на скамью для обуви, и страшная пушистая морда с готовностью запрыгивает ей на колени. — Как его зовут?

— Кот.

— Ты не дал ему кличку?

— Не а. Не успел.

— Давно он у тебя?

— С прошлой осени.

Тома заливисто смеётся, обнажая зубки. Они у неё с той ещё хваткой, спуску никому не дают. В довесок к острому язычку и особой тяге к язвительности смесь получается гремучая. Но именно она и притягивает. Меня так точно. До сих не возьму в толк, когда успел попасться на крючок.

— То есть он у тебя почти год, но времени не нашлось? Бывает, — всё смеётся она.

Присаживаюсь на корточки и расшнуровываю ей кроссовки. Сама она не торопится, наглаживает полосатое чудище. Кошак так и ластится к ней. Можно подумать впервые человека увидел. Хотя… почти так и есть.

— Кыш отсюда, — сгоняю его, поднимая её с места, снимая куртку и за руку уводя на кухню. — Садись. Сделаю чай.

— Зачем?

— Чтоб кишки прогрелись.

— Мои кишки премного благодарны, но у них всё в порядке.

— Просто сядь и посиди.

— Молча?

— Было бы чудесно.

— Ага. То есть моя болтовня тебя бесит? — щурится, как лисица на охоте. — Знаешь ли, придётся терпеть. Этот треснувший водонапорный бак заткнуть ещё ни у кого не получилось! А если не нравится… — оставляю заливающийся водой чайник в мойке и пресекаю трескотню поцелуем.

Обнимаю её голову ладонями, чтобы не было искушения пустить их ниже.

Реакция на неё приходит незамедлительно. Ещё одна загадка. В силу работы мозг давно пересыщен девушками и удивить его сложно, однако Тамаре удалось запомниться. Чем, хрен знает. Наверное, неидеальностью. Юная, яркая, простая. Это возбуждает. Возбуждает вот прямо сейчас…

Так, надо заканчивать, иначе в этот раз мы точно доведём дело до конца. Я доведу. И сбежать повторно ей не удастся. Не выпущу, пока не сделаю всё, что последние несколько дней накручивает в моём воспалённом воображении фантазия.

Обнажённое тело. Каждый изгиб. Каждая татуировка. Робкие прикосновения в ответ.

Горячие стоны…

Всё, хорош. Иначе будет поздно. Зря поддался порыву. Хочу её. По-всякому: стоя, лёжа, сидя. Хочу быть с ней. Хочу быть в ней. Хочу… но не сейчас. Нужно подождать, пока она не даст понять, что готова. Ситуация в клубе здорово её напугала. Да я и перегнул палку. Не сдержался. Не стоило тогда.

Один парень. У неё был всего один парень, да и вряд ли ей достался великий гуру. Неопытная, ещё ранимая и не успевшая в полной мере раскрыть свой потенциал.

А тут я на неё накинулся. Теперь стараюсь не напирать, что сложно делать, когда она так кусает губы и невинно хлопает глазками. Выдержка на пределе.

Отстраняюсь и мы смотрим друг на друга. Просто смотрим, а у меня и от этого в трусах давит.

— Там вода перельётся, — замечает она.

У меня тут кое-что другое вот-вот перельётся.

— Видишь, заткнул. А говоришь, никому не удастся, — отвечаю я и, от греха подальше, возвращаюсь к чайнику, который правда уже захлебнулся.

Пока ковыряюсь с ним, Тамара изучающе осматривает кухню. Чисто женский подход, только они умеют в чужом месте включать хозяйку. Там полотенце на крючок повесить, тут рекламный магнит с адресом автомастерской на холодильнике поправить, ногтем отскрести каплю жира на микроволновке, стряхнуть крошки со стола.

Не обходят вниманием и стопку буклетов, лежащих на подоконнике. Их обычно кладут в пакеты при доставке еды из супермаркета. Я в них заглядываю только, когда рву котяре в лоток. Наполнитель он отказывается воспринимать, зато газеты обожает.

Так же как и обычную коробку предпочёл подстилке из зоомагазина. Годы улицы не прошли даром.

— Все парни такие хрюни? — интересуются у меня.

Она про свалку на полках? Это она спальню не видела. Я бываю дома редко. Ещё реже убираюсь.

— Не знаю.

— Вы с Даней две пороси. Это, — она нюхает окаменевший кусок тульского пряника, валяющийся в пустой вазе из-под фруктов. — Уже несъедобно. Им череп проломить можно.

— Законное холодное оружие. Не требует лицензии. Чем плохо?

— И правда. У нас тоже такое есть. Пилочка называется.

— Вы и феном умеете орудовать не хуже, чем нунчаками.

— Это кто это тебя так, феном?

Блять. Зря открыл рот.

— Да так… Было дело.

— Было да всплыло?

— Именно.

— И серьёзно всё было?

— Если пара месяцев отношений — это серьёзно, то да.

— Почему не сложилось?

— Потому что я эгоист и идиот.

— О. Самокритично.

— Я знаю свои косяки, но как показывает практика, просто знать — недостаточно.

Давай закроем тему. Не хочу говорить об этом.

— Хорошо, — слишком уж легко соглашается Тома. — Тогда давай поговорим о Лесе.

Из рук чуть не летит кружка. С мрачным видом оборачиваюсь к ней.

— Нахрена?

— Ну… я хочу понять, что произошло между вами троими. Не поделили с братом?

— Даже не напоминай об этой шлюхе. Не порть настроение.

— Об этом давай не говорить. Об этом не напоминай. Тогда зачем я тут? Чтобы и дальше получать на каждый вопрос отказ?

Сердито выдыхаю через ноздри. Быки бы обзавидовались.

— Она работала в клубе. Барменом. Твой брат положил на неё глаз. Крепко запал.

Настолько, что они начали встречаться. Как понял, к предложению дело подходило.

Но я об этом не знал.

— Не знал и…

— И пару раз переспал с ней.

Тамара невесело присвистывает.

— Круто.

— Охереть как круто. Не оправдываюсь, но она сама на меня полезла. Мы тогда с Даней так тесно не общались. То, что у него кто-то был я знал, но имён не называлось и подробностями не делились.

— И что в итоге?

— В итоге правда вскрылась. И как обнаружилось, она трахалась попутно ещё с двумя.

— Клёво. Надеюсь, ты предохранялся.

Вот же ехидна.

— Будь спокойна. Я всегда предохраняюсь.

Тома кивает, сообщая, что приняла информацию к сведению.

— Ты её уволил?

— Разумеется.

На какое-то время воцаряется тишина.

— Можно ещё вопрос, — смущённо чешет пальцем возле серёжки на проколотом носу она. — И как часто ты спишь со своими сотрудницами?

— Тебя интересует количество или качество?

— Меня интересует: стоит ли волноваться.

— Это было давно. У меня тогда… был непростой период.

А точнее — расставание с человеком, которого я, полагаю, любил. Того самого, что метко швыряется феном. Любил, но потерял в силу мерзкого характера.

— Ответ в твоём духе. Уклончивый. Ладно. Я поняла, — голос у Тамары не очень довольный. И взгляд прячет, перебирая бижутерные браслеты на запястье.

Притягиваю её к себе, перехватывая за подбородок и заставляя посмотреть мне в глаза.

— Не надо думать об этом. Я выбрал тебя. По-моему, это уже о чём-то говорит, — электрический чайник бурлит и щёлкает, сообщая, что дошёл до точки кипения. — Иди в комнату. Вторая дверь направо. Я принесу чай.

Опять щурится.

— Это ты будешь так постоянно командовать?

— Возможно, — при виде того как она неодобрительно куксится, вылезает непроизвольная улыбка. Сегодня на ней нет косметики. Так лучше. Она ей не нужна.

Её прелесть в естественности. Стягиваю с неё шапку, поправляя наэлектризовавшиеся волосы. — Ты в квартире. Можно и раздеться.

— Как скажешь, — её брови насмешливо изгибаются, а пальчики уже юрко расстёгивают пуговицы на своей рубашке. Пара секунд, и Тамара остаётся в одном топе с глубоким декольте. Рубашку же небрежно скидывают на моё плечо. — Однако не могу не уточнить: ты свой выбор, может, и сделал. Но я тебя пока не выбирала. Это право ещё придётся заслужить, — дерзко парирует Тома и соблазнительной походкой от бедра исчезает в коридоре.

Чертовка. Не девушка, а маленький бесёнок. Пройдёт несколько лет, и начнёт раскатывать влюблённых в неё мужиков тонким слоем по асфальту. Никто не устоит.

Если я первым не заберу её себе. А остальные перебьются. Пусть это будет только моя головная боль.

— Я жду чай, — доносится из глубины квартиры. Так. И куда эта чучундра пошла? Вгостиную или спальню? Судя по звуку, спальню. Ох, блять. Терпения мне. Терпения и выдержки на эту ночь.

Глава 11. Утро начинается не с кофе

Просыпаюсь от того, что капец как хочу в туалет. На часах даже девяти нет, а легли мы лишь в начале четвёртого. Жесть. Не надо было так заливаться колой. Два с половиной литра почти в одно жало! Хорошо в кроватку не напрудонила.

В кроватке, кстати, никого нет. Демьян внял моим просьбам и ушёл ночевать на кошачью лежанку? Судя по примятой подушке — сомнительно. Да и его поползновения, нет-нет, но проскальзывающие пока мы залипали в телек, давали понять, что лапать и как бы ненароком прижиматься — не означает домогаться. А я… ну а я не то, чтобы и против.

От недосыпа голова ватная, а веки свинцовые, однако мне давно не было так морально приятно. В воздухе витает остаточный шлейф мужского одеколона и только от одного этого волнительно ёкает в груди. Впервые в жизни я осталась у парня с ночёвкой. И при этом у нас ничего не было.

Утренний променад и мочевой пузырь зовёт. Сонно потягиваюсь, пытаясь встать, но ногу точечно пронзает крошечными невидимыми иголочками. С жалобным писком падаю на пол, запутавшись в съехавшей простыне, улетевшей после ночных дурачаний и щекотки до икоты. Терпеть не могу щекотку. Боюсь до трясучки. И Игнатенко теперь об этом прекрасно известно.

На грохот распахивается балконная дверь, впуская в комнату с евроремонтом и бесшумно работающим кондиционером летнюю духоту, сигаретный запах и непосредственно хозяина квартиры, обнаруживающего меня в таком вот позорном виде: раскорячившись кверху задницей. Ну твою же…

— Утренняя гимнастика? — с трудом сдерживает смех он.

— Нога, собака, затекла, — жалобно скулю, вскидывая голову и натыкаясь на приплюснутую кошачью морду. Котяра тоже примчался. Проведать обстановку. — Да не ты собака. Нога — собака, — уточняю я, словно он может меня понимать. Видимо может, потому что разочарованный отсутствием возможности подраться с конкурентом Кот, гордо вскинув хвост, теряет ко мне интерес и удаляется на кухню.

— Ты не полежишь немного? Я просто обязан это сфоткать, — просит Дёма, реально доставая из кармана спортивных штанов айфон. — За сегодня, по ходу, соберу коллекцию.

Вот же сволочь. Я тут конечность нифига не чувствую, вся жжётся, а он… ЧТО?

— ЧЕГО? Какую коллекцию?

Фоткает. Реально сфоткал, я прям чувствую. Хоть вспышки и нет. Гад. Гад, гад, гад… Но, блин, какой обаятельный. Стоит в одних спортивках, без майки и это просто а-а-а… Стоп, Радова! Опять не о том.

— Да ты тут так сладко спала, — перед моим носом мелькает снимок: я, развалившаяся на спине и дрыхнущая как сурок. Нога как-то стрёмно подогнута под себя, теперь понятно, почему я её не чувствую, край майки смят в кулаке, обнажая живот и пирсинг в пупке. Волосы растрепались как у ведьмы, одеяло вообще непонятно где. А вишенкой на торте то, что я без джинс. Сняла их вчера, потому что после заказанного из круглосуточной доставки позднего ужина они на мне готовы былилопнуть. Снять — сняла, да как бы до сих пор не надела.

Сердито пытаюсь перехватить компромат с конкретной целью сделать глобальный «delete», но телефон проворно ускользает.

— Не-не. Не отдам. Это на память, — продолжает угорать Дёма.

— Да подавись, — хмуро прячу пылающее лицо в ладонях. Унизительней не придумаешь.

— Эй, ну ты чего? — кажется, я его озадачила. — Только не говори, что реветь собралась?

Вот ещё.

— Не дождёшься. Я даже на «Хатико» не плакала… Потому что не смотрела.

— Ну так и расслабься.

Расслабься. Легко говорить человеку, который навис надо мной античным богом.

Тело, внешний вид, вообще всё. И я… на полу валяюсь, комкая простынь, чтобы прикрыть неглиже. И босыми пальцами на ступнях грустно шевелю.

— Вечно у меня всё через одно место, — вздыхая, удручённо почёсываю макушку.

— Зато какое симпатичное, а?

Это он что, комплимент только что моей жопе отвесил? Или не жопе? Хм… нет, уточнять не буду.

— Да я по жизни как пьяная корова на льду без коньков.

— Не переживай. Нам это не помешает.

— Что не помешает? — не поняла я.

— Скоро узнаешь.

Кхм… Вчера «скоро узнаешь». Сегодня «скоро узнаешь». А скоро — позвольте уточнить, это когда? Как скоро?

— Слушай, — неодобрительно качаю головой я. — Ты с этим своим «скоро узнаешь» начинаешь конкретно напрягать.

— Правильно, — добивают меня железным аргументом. — Так и должно быть.

Ему это всё по фану, да? Получает удовольствие, чувствуя превосходство?

— Так, — хрена лысого. Пускай со своим питомцем в эти бирюльки играет. — Поехала я домой. В гостях хорошо и всякое такое, но пора заканчивать с шарадами, — подхрамывая пытаюсь встать, но меня без объявления войны валят на подушки, нависая сверху и обездвиживая по всем фронтам. Ай, нога же… Впрочем, пофиг. Нога теперь волнует меня меньше всего.

— Никуда ты не пойдёшь, — в глазах Дёмы прыгают плутоватые огоньки, а его запах… Он пахнет свежестью, сексом, обезоруживающей дозой тестостерона и тем самым одеколоном, которым пропитана комната. Нет. Не одеколоном. Дезодорантом.

Чумовой аромат.

— Это предупреждение или угроза? — во мне нет ни капли желания сопротивляться. Я не сдалась ночью исключительно потому, что в мою сторону не предпринималось активных действий. Ненастойчивые заигрывания, обнимашки, неоднозначные намёки, не более. Не знаю почему. Однако психушка не в этом.

Психушка в том, что хоть я и была рада отсутствию давления, но при этом… умудрилась обидеться. Одним словом, девушки.

Но сейчас иначе. Повисшее в воздухе и набирающее градусы искушение стремительно проникает под кожу, разливая по венам адреналин.

— Это факт, — Демьян склоняется ниже и у меня уже не только нога немеет. Вся нижняя часть тела немеет. И полыхает в огне.

— Протестую. У подсудимой есть право на адвоката.

— Протест отклонён.

— Нечестно. Произвол. Ущемление моих гражданских прав, — возмущаюсь я, а мысленно умоляю: поцелуй, поцелуй, поцелу-у-у-уй. На очередном невербальном «поцелуй» подо мной начинает что-то вибрировать. Да громко так. — Ой, это не я.

— Знаю. К сожалению, — Дёма не без труда вытаскивает телефон. Мой телефон, который я сама же сюда бросила. А сейчас он высвечивает на экране входящий вызов от Дани. Блин. — На, — мне протягивают смартфон. — Расскажи брату про произвол, — замираю в нерешительности. — Ну давай. Только от тебя зависит, чем закончится это утро.

Демьян ждёт. Мне кажется или он напрягся? Боится моего ответа? Да я тоже его боюсь, ведь этим самым окончательно дам понять: что, зачем и куда. Хотя… я ведь дала это понять ещё вчера, на крыше. Когда осталась. А потом когда осталась здесь.

Принимаю вызов.

— Да. Привет, — принимаю звонок, стараясь держать будничный тон, хотя слова мячиками прыгают в горле от волнения.

— Куда это ты свалила спозаранку? — судя по шуму на том конце брат громыхает на кухне.

— На набережной сижу, рисую. Потом в Эрмитаж собираюсь.

— Ты хоть позавтракала?

— Не переживай. В Мак зашла.

— В Мак она зашла. С утра желудок травить?

— Кстати, про травить. В холодильнике вчерашнее жаркое, если что. Дань, на пятницу всё в силе?

— Да.

— Отлично. Ладно, постараюсь вернуться не поздно.

— Эй, на связи будь, ладно? И того, матери позвони. Три дня её динамишь. Она мне уже не верит, что ты ещё жива.

— Ла-а-адно, — без особого восторга обещаю я и отключаюсь. Весь разговор при этом упорно продолжаем смотреть с Демьяном друг другу в глаза.

— Складно врёшь, — задумчиво облизывает он губы, и меня накрывает едва неконтролируемый порыв сделать тоже самое. С его губами. Не своими.

— Пришлось научиться.

— Узнаю, что ты и мне так лихо заливаешь — прицеплю маячок GPS. Поняла?

— Брату, значит, врать можно, а тебе нельзя? Двойные стандарты, знаешь ли.

— Мы ему не врём. Всего лишь временно не договариваем.

— Он нас убьёт, когда узнает, что конкретно мы ему недоговариваем.

— Тебя не тронет, не переживай, а мне морду набьёт, да.

— Так может не стоит?

— Стоит. Ещё как, — по моей щеке ласково проводят костяшками, отчего из глубин прорывается предательское урчание. Будто этого недостаточно, кончики пальцев пробегают по подбородку и соскальзывают ниже, едва уловимо очерчивая контур груди. Я в топе, под ним лифчик, но препятствий словно нет — касание прожигает сквозь одежду. Опасный, опасный момент. И мне так сильно хочется продолжения, но… — Выпусти, будь другом, — прошу я.

— Зачем?

— Писать хочется, — смущённо признаюсь, безжалостно душа всю романтику. — Очень. А ты на мочевой пузырь давишь.

Демьян со смешком перекатывается на спину, даруя мне свободу. Пользуюсь возможностью и даю дёру, прячась за дверью совмещённого санузла. Прячусь и выходить не тороплюсь после того, как замечаю собственный видок в зеркале. На башке воронье гнездо, на моське красный след от подушки. И это возбуждает?

Правда?

Нет. Не пойдёт так. Мне ещё в этом виде на улицу выходить. Где шампунь? Знала бы, вчера привела себя в порядок, но спецом тянула до последнего. Надеялась, прокатит. Типа тогда соблазнов меньше. Не пойдёшь же на свидание неподготовленной. Ага, щаз. Нифигашеньки.

— Что будет в пятницу? — в какой-то момент раздаётся с той стороны голос Дёмы.

А я стою, согнувшись раком над ванной и мылю волосы.

— Не скажу.

— В смысле, не скажешь? Я сейчас дверь выломаю и ответ из тебя выбью.

Вот что-что, а его категоричность порой пугает. Ну нельзя же так взвинчиваться на малейший отказ. Нет, солнышко. Надо перевоспитываться. Придётся смириться и принять, что не всё всегда будет тебе подаваться на блюдечке с информационной каёмочкой. Пусть и тема-то пустяковая, и это в принципе не секрет, но в данном случае дело идёт на принцип.

— Ломай. Не моя же, — ляпаю я равнодушно, смывая пену под напором душевой лейки. Экспресс салон красоты в экстремальных условиях. В натуре, экстремальных, потому что в следующую секунду, взвизгнув, подскакиваю, когда дверь выносится, с мясом вырывая замок.

Демьян зависает на пороге с каменным еба… простите, лицом. Невозмутимость сто двадцатого левела. А у меня только что чуть не инфаркт не случился.

— Ты дурак? — ору на него, хватаясь за сердце и забывая, что в руках до сих пор работающий разбрызгиватель. Бли-и-ин. Теперь вся мокрая.

— Так ты ж сама сказала: ломай.

— А скажу: башку засунь в духовку — засунешь?

— А ты хорошо попросишь?

Опять стебётся.

— Офигенно попрошу, — не придумав ничего лучше, окатываю его струёй. Хорошо так окатываю. И попутно всё вокруг.

— Вот это ты зря! — надвигаются на меня угрожающе, и я с воплями бросаю лейку в ванную. Спрятаться в маленьком помещении задачка не из простых, а тут ещё и стиральная машинка, встроенная в бытовой шкаф, решает подгадить. Лопатками попадаю в пустоту, а вот копчик встречается с выступом. Поохать не успеваю — меня зажимают в угол, придавливая собой. — Попалась, мелкая? — снова увязаю в его потрясающем аромате. Как мошка на мёд. Прилипаю намертво.

Попалась. Ой, попалась. И бежать ну совершенно не хочется. Полуголый мокрый Демьян с обалденным торсом — это какое-то крейзи. В лёгких с утроенной скоростью выжигается кислород, заставляя дышать чаще и громче. Настолько часто и настолько громко, что я похожа на астматичку, пробежавшую марафон.

— Всё ещё боишься меня? — вкрадчиво интересуются, оставляя обезоруживающие прикосновения по коже и жаркие короткие поцелуи на шее. Да. Кто-то уже точно более не собирается сдерживаться. — Боишься? — только со второго раза слышу вопрос и отрицательно качаю головой. — Тогда что?

— У меня никого не было восемь месяцев, — неловко в таком сознаваться, дело-то интимное.

— У меня четыре. Почти сравнялись, — поцелуи, поцелуи, поцелуи. Короткие, дурманящие, сладкие… А-а-а! Я сейчас сойду с ума. Голова в тумане. Что он там говорит? Чего четыре? У него никого не было четыре месяца? У такого-то парня?

— Я к тому, что я сейчас почти девственница, — говорить получается с трудом.

— Обещаю, что буду нежен, — его руки давно под топом. В какой-то момент его глаза оказываются напротив, и я понимаю, что процесс не остановить. Больше не могу. Мне надо. Хочу!

— Поцелуй меня, — то ли умоляю, то ли требую.

Дважды повторять не требуется.

А-а-а! Не могу. В смысле, не могу сопротивляться. Не могу и не хочу. Ощущаю себя пластилином: мягким и податливым. Делай из меня что хочешь, лепи что пожелаешь, верти как вздумается — я полностью в твоей власти. Не говорю этого вслух, да и не надо. Дёма и так всё понимает.

Моё тело, покорное как никогда, тянется навстречу ласкам. В прошлый раз присутствовало стеснение, в этот раз его нет. Знаю, почему. Потому что всё так, как и должно быть. То, что происходит— единственно правильно. Всё подводилось к этому с первой нашей встречи.

— Тащусь от твоей побрякушки, — не прерывая поцелуя шепчут мне, с азартом играя с пирсингом на языке.

— Только от него?

— Не только… От всей… тебя… — между словами паузы, а в движениях плохо сдерживаемый голод. Откликаюсь слабым стоном, наслаждаясь его жадностью и напором.

Говорят, от поцелуев кружится голова. Да если бы только она. Меня всю шатает, словно я на палубе во время шторма. Но мне мало. Я ведь помню, что и как он умеет делать… И хочу снова это испытать. От одного лишь предвкушения дрожат колени.

Чтобы не упасть, обхватываю крепкую шею. Моё состояние замечают и, закинув на себя, несут обратно в спальню.

— Низзя. Дама смущается, — сурово шикают на пытающегося проскочить следом за нами Кота, с пятки захлопывая перед оскорбившейся мордой дверь. Давлюсь смехом, покрепче цепляясь за сильное тело всеми конечностями. Не желаю отпускать. Можно остаться так? Как панда на дереве? Согласна перейти на бамбуковую диету.

Увы. Оказываюсь на постели.

— Развернись, — вместе с поцелуем просит тихий властный голос.

Подчиняюсь. Сейчас я сделаю всё, что он скажет. Мозг давно тю-тю, а меня всю в буквальном смысле лихорадит. Сижу, чуть привстав на коленях. Дёма пристраивается сзади, мягко раздвигая мои сжатые ноги.

— Расслабься и подними руки.

Покоряюсь без раздумий. В голове блаженная пустота и лёгкость.

— Я расслаблена, — топ скользит вверх, цепляет кончики пальцев и, смятый, швыряется куда-то.

— Нет. Ты всё ещё напряжена, — лямки лифчика скользят вниз. Сегодня чёрного, но тоже максимально обычного: без кружевных оборок. Кажется, пора ехать за красивым нижним бельём.

— Не напряжена. Я в ожидании, — грудь приятно холодит, когда она оказываетсяничем неприкрыта. Ух, как её… до мурашек. Да чего уж, я вся превращаюсь в сплошную мурашку.

Спину греет мужское тело. Хочу обернуться, хочу касаться его, но мне не разрешают. Только бросают короткое «позже», возбуждающе прикусывая ухо и спускаясь губами к шее. Надеюсь, засосов не оставят, я их потом не объясню.

Горячая ладонь ложится на тяжело вздымающуюся грудь. Другая, нежно скользнув по татуировкам на руке, перетекает на живот, уходит вниз и теряется под тонкой тканью последней детали одежды, ещё пока оставшейся на мне…

С хрипом вскрикиваю, едва не заваливаясь вперёд, но мне помогают откинуться назад, будя откуда-то взявшуюся озабоченную маньячку. Точечные касания… каждое в яблочко, в самую его сердцевину. Дыхание срывается с ритма, смешиваясь с рваными стонами, натыкающимися на стены. Мне горячо, мокро… и нереально хорошо.

Впиваюсь ногтями в собственные ноги. Ещё секунду, ещё чуть-чуть, ну же…

Вспотевшая, обмякаю в сильных руках. Воу. Обалдеть. Демьян смог за несколько минут сделать то, с чем первый мой парень не справлялся, ковыряясь и по полчаса.

— Вот теперь не напряжена, — удовлетворённо целуют меня в спину, а я с огорчением теряю контакт с его прикосновениями.

— Ещё! — вырывается из меня капризное. Боже, молодой человек, во что вы меня превращаете?

— Само собой, — лишь по-доброму усмехаются, оставляя на пульсирующих губах новый ненасытный поцелуй. — Мы только начали.

Сознание в нирване. В приятной релаксационной нирване. Покачивается себе спокойненько на гамаке, посасывая через трубочку кокосовый сок. Меня же плющит не по-детски. Передохнуть? Нет. Никакого перерыва. Новая порция ласки за секунды распаляет то, что толком и не успело утихнуть. Хочу, хочу, хочу…

Не могу сидеть смирно, вся извелась. Уже готова психануть и взорваться, сердясь, что надо мной издеваются и отказываются дать желаемое, когда меня наклоняют вперёд, веля прогнуться в спине. Наконец-то! От предвкушения трясутся поджилки и уже давно нет сомнений в том, что правильно, а что нет. Слышу, как шуршит упаковка презерватива и…

Хоть перерыв у меня и большой, но сейчас всё абсолютно непохоже на первые разы, после которых я долго плевалась, обещая, что больше никто и никогда. Просто тогда было реально очень больно, но я думала, что так и должно быть, однако сейчас до меня вдруг доходит очевидная истина, простая как табуретка: может дело вовсе не в физиологии, как мне с умным видом утверждали, а в партнёре?

Поспешила я в своё время. Вот кто должен был стать первым. Дёма невероятно осторожный. Аккуратный, терпеливый, внимательный. А я ведь чувствую, как ему хочется ускориться. Он привык к другому, более жёсткому темпу, но держит слово.

Даёт мне обвыкнуться. Да мы оба привыкаем друг к другу. Узнаём ближе, доверяясь и прислушиваясь. Наверное, поэтому боли нет, а тягучие ноющие спазмы скорее доставляют удовольствие, чем причиняют неудобства.

— Быстрее, — прошу в какой-то момент я.

Ойкаю, когда меня роняют на постель и заваливают на спину, рывком притягивая к себе за лодыжки. Как блинчик на сковородке перевернули, блин.

— Быстрее? Уверена? — Игнатенко поудобнее пристраивается между моих ног, а я впервые вижу его без всего. Вообще без всего. Мамочки… В горле и так пересохло, а теперь вообще горько глотать. Горько, но как же вкусно.

— Уверена. Не сдерживайся.

Я ж не эгоистка, удовольствие должны получать оба.

— Ну смотри. Сама попросила.

Прошу. И не жалею. По телу проносится волна озноба, когда с рывка… Ох. Да, первые секунды слегка неприятно, но это быстро проходит, уступая место новым эмоциям и звукам, заполняющим комнату. Тяжёлые вдохи, хриплые стоны, сплетение тел. Дёма нависает надо мной, переплетая наши пальцы, и я уже не могу сдерживаться, задыхаясь от кайфа и темпа. Мы оба. Сначала я, затем он.

Лежу, прислушиваюсь к приятной тяжести в мышцах и слышу, как возвращается из отпуска мозг: в соломенной шляпке и с магнитиком. Такой типа: «эй, чё почём?

Нормас-нормас. А я тут на морюшко сгонцал». Ха, ну и подавись со своим морюшком, а у нас тут куда интереснее.

Лежу так, что мне видны отметины от мужских пальцев на собственной груди, которые завтра станут синячками. Колени покраснели, губы искусаны в кровь, а в ушах стоит и будет ещё долго стоять срывающее на страстном выдохе: «ну давай же, девочка моя…»

Девочка моя.

Подобные слова дороже любых признаний хотя бы потому что выплеснуты в искреннем порыве. А это явление несчастное. Мне достался сложный человек: скрытный и немногословный. Кто он, Демьян Игнатенко? Тот, кто плевать хотел на всех? А на тех, кто ему «нравится»? На что он готов ради них?

Всё это, конечно, здорово, вот только я не хочу просто нравиться. Я хочу больше, потому что сама… давно влюбилась. Это как никогда очевидно.

Дёма, лежащий рядом, вдруг встаёт, прерывая поток моих бесконечных сомнений.

— Ты куда? — меня прям прошибает испугом. Он, конечно, в своей квартире, но вдруг оденется и уйдёт?

— Не слышишь? Мы там краны не закрыли. Скоро злые соседи начнут в двери ломиться.

— А… хорошо, — ну вот. Теперь ругаю саму себя за мнительность.

Демьян замирает на пороге, рассматривая меня. Что, ему тоже показалась моя реакция глупой? Поджимаю ноги к груди, пытаясь выглядеть не голой бабой в мужской постели, которая «дала» и может быть свободна, а соблазнительной барышней, за которой всё так же не мешало бы поухаживать. С соблазнительной барышней — это, конечно, тема не по мою душу, но попытка — не пытка.

Ко мне возвращаются и молча сгребают в кучу, поднимая на руках.

— Это ты мне тактично на выход намекаешь? Уже надоела? — вырывается из меня на панике, за что зарабатываю смешливый чмок в нос.

— Нет, Тома. Я с тобой ещё не закончил, — мягко улыбаются мне. — Сейчас освежимся, сходим на второй заход, а потом поедем.

— Куда?

— Завтракать. В Эрмитаж. Что ты там наплела брату. Сделаем выдумку частичной былью. Ну а вечером пойдём сдаваться.

— В смысле?

— У меня на тебя большие планы. Включая, как минимум, следующую и последующую за ней ночи.

Звучит настолько же пошло, насколько завораживающе. Однако…

— И как я должна объяснить это Дане?

— Ты — никак. Разговаривать с ним буду я.

Глава 12. Аквапарк

Гуляем по Эрмитажу, по павильону Древнего Египта, рассуждая о этапах проведения процесса мумифицирования и поедая варёную сгущёнку. Ладно, тут я гоню, разумеется. Рассуждаю о перебинтованных трупах и поедаю сгущёнку исключительно я. Прямо из жестяной банки. Пластиковой одноразовой ложкой.

И то, и то куплено в ближайшем продуктовом минимаркете. Завтрак в кафе, куда меня затащил Дёма вместо МакДака, успел давно утрястись, и растущему организму в какой-то момент захотелось «чё-нить вкусненького».

На входе у металлодетекторов охрана чуть не оборжалась, когда меня увидела.

Не уверена, что внутрь вообще можно проносить еду, но меня пропустили, стирая с лица слёзы смеха. Ну да. Наверное, это правда смешно — идёт девушка. Пустая.

Вообще пустая, рюкзак же я с собой не взяла… и с консервой в руке.

Остальные туристы тоже нет-нет, да косо поглядывают. И что им неугодно?

Прихваченная из машины шляпка взамен шапки? Типа покрытая голова в святая святых? Неуважение к истории? Или их напрягают тату, которые не прячут закатанные до локтей рукава? Или смущает оголённый живот с серёжкой в пупке? А то я повязала клетчатую рубашку под грудью, потому что топ… потому что топ остался где-то в квартире. Мы так его и не нашли.

А, не. Всё проще. Подумаешь. Будто никто больше не умеет вскрывать жестянку ключом. Нет? Ну… сочувствую. А я умею. В пакетиках варёная сгущёнка появилась относительно недавно, да ещё и не везде имелась. Вот и приходилось выкручиваться.

Демьян молчит, но он тоже приофигел. Эти округлённые глаза и вздёрнутые брови просто надо было видеть.

Гуляем по залам Зимнего Дворца уже не первый час. Сначала проходимся по памятникам Евразии, потом по древностям Сибири. Теперь вот добираемся до Египта.

Входим в просторный зал приглушённых песочных оттенков с высокими полукруглыми сводами. Вокруг сплошь стеклянные витрины, под которыми прячутся древние саркофаги и поддёрнутые пеленой времени артефакты.

Какие-то ребята, по возрасту ещё школьники, шумно разглядывает экспонаты с женскими украшениями. Порванное ожерелье из разноцветных бусин, гребень из малахита, дутые браслеты… За столько веков всё нехило потрепалось, так что первозданный шик оставалось лишь угадывать. В данном случае, что называется, воображение в помощь.

— Вот это я понимаю раньше жили жены фараонов, — хихикает девчонка в спортивках. Будто с урока физкультуры сбежала, не захватив переодёвку. Правда какие уроки нафиг в разгар лета? Тогда уж спортивный лагерь. — Цацки надели, на ложе разлягутся, а рабы им виноград подают и опахалом обдувают. Мечта.

— Ага, — активно мотает башкой мальчишка рядом с ней. Оба из лагеря удрали.

Тоже весь такой на Адидасе, а кроссы через Найк. — Но если муженёк вдруг скопытится, тебя хоронят заживо рядом с благоверным. Вместе со всеми твоими цацками и слугами.

— Что, правда? — девчонка в ужасе. Для новой информации её неокрепшеесознание оказалось неподготовленным.

— Да хз.

— Правда, — не могу не вмешаться. Язык у меня как помело, не стану отрицать. Но если есть возможность ткнуть кого-то носом в пробелы современного образования, как удержаться? — Не всегда, но практиковалось. У Египтян было особое отношение к загробному миру. Они верили, что смерть — это продолжение жизни, а в новой жизни дохлому фараону необходимы спутники и подношения так же, как и в прежней.

На меня смотрят, словно я вмешалась в интимный процесс. Ну сорри, ребят.

Просто если выдаёте инфу, вы хотя бы будьте в ней уверены.

От витрины с погребальными сосудами, в которые раньше расфасовывали органы, откалываются ещё двое: высокий парень и девушка с двумя косичками. Эти явно постарше первых, мои ровесники. Парень расслабленный, на позитиве, зато девчонка недовольная.

— Вот это я понимаю — русская рулетка, — с вызовом хмыкает он, обращаясь к спутнице. — Видишь, тут замуж выходили с потенциальной возможностью откинуться по молодняку, а ты просто встречаться со мной боишься.

Девчонка в ответ закатывает до небес кукольные глазки. Да, точно чем-то недовольная. Или кем-то. Но миленькая.

— Если так ты хотел заменить фразу «будь моей девушкой», то вышло паршиво.

— Что значит «будь»? А сейчас ты, типа, кто?

— Ну не знаю.

Наблюдаю за парочкой с интересом подъездной бабки. Только вместо семечек у меня приторная сгущёнка, от которой ноют новоиспечённые пломбы и жутко хочется пить. И как здесь не наесть бока? Жопа, вон, уже давно разнеслась.

— Ладно, не будь это культурным местом, я б тебе сказал…

Девушка перебивает спутника жестом, переключаясь на меня.

— И что, никак не отмазаться от участи быть погребенной с муженьком?

— Почему же, — с удовольствием облизываю ложку я. — Ум и смекалка. Нефертити отмазалась. Её совсем школоло отдали в гарем, но фараон быстро представился, что, как мы понимаем, означало незавидную участь для всех наложниц. Однако дамочка проделала финт ушами и замутила с его сыном. Сынуля настолько влюбился в красотку, а та была реально красоткой для тех времён, что сделал её главной женой. А потом и соправительницей, уж больно мягко та стелила. Женская мудрость, скажи? Ну или меркантильность. Уже не узнаешь наверняка. Но фрески говорят, что чувства у них всё же были взаимными.

— Тогда это очень красивая история любви, — умиляется школьница, которая, как оказалось, подслушивает нас краем уха. Какие гаврики ушлые: мы как бы не с вами, но локаторы настроены в фоновом режиме.

— Нефертити бы с тобой не согласилась, — назидательно салютую ей ложкой. — Мужики козлы, деточка. И неважно в каком веке они живут. Так и тут: она рожает мужу исключительно девочек и изрядно потрёпанный годами царь начинает гулять на стороне. Ему же нужен наследник. Ну и нагуливает. Дальше мать его сына становится новой «любовью» и новой неофициальной царицей, а старая уходит в расход. Правда Нефертити не остаётся в долгу: её повзрослевшая дочь, по натаскиванию мамочки, ублажает папашу, пудрит ему мозги и становится третьей женой. Изящная месть с возвращением законной власти. Ну и попутно рожает папаше-мужу дочь и внучку одновременно.

— Фу. Ланистеры грёбаные, — кривится школьница[3].

— Да подумаешь. Тогда подобные браки были не редкость. Это означало сохранность царской крови. Хотя в конечном итоге потом именно эта привычка и привела к вырождению династии, несомненно.

— Надо полагать. Инцест — дело семейное и всякое такое.

Глупая шутка. Даже не считаю нужным на неё реагировать. Ковыряюсь в банке, замечая боковым зрением стекающийся к нам народ. Топчутся, прислушиваются. Эй, а билеты купили? Я что, забесплатно буду распинаться?

— А что стало с Нефертити? — спрашивает какая-то женщина с мелким пацаном за ручку. Настолько мелким, что непонятно, зачем она его сюда притащила. Видно же, что дитю скучно. Он уже как мог козырёк кепки обгрыз и теперь перешёл на поиски золотых приисков в собственном носу. Эй, куда в рот-то! Брр… Меня ща стошнит.

Поспешно отворачиваюсь.

— Жила в оставленных ей Фивах, пока доча вместе с мужем правили новой построенной столицей, — отвечаю я. — Жила спокойно, умерла, наверное, тоже, а где похоронена никто не знает. Кстати, выстраданный сынок в будущем нехило обесчестит имя отца, отказавшись от его веры. Вы его знаете. Тутанхамон такой был. Для любимых родителей Тутанхомоша или просто Тоша.

Тишина. И все пялятся. Развожу руками давая понять, что лекция закончилась.

Выхода на бис не будет. Оратора плохо поощрили. Тем более что по Египту я больше особо и не знаю. Это не совсем моя тема. Вот история царской династии Романовых — это моя слабость. Александр II освободитель, мой любимый император Александр III, последние годы правления Николая II… Всё до дрожи и благоговейного трепета.

Потому и Петербург люблю. Город пропитан эхом тех событий.

— Круто, — присвистывает парень, что переругивался с девушкой. — Мораль сей басни: не надо жениться на своих дочерях.

— Мораль сей басни: мужики — шлюхи, а женщины коварны и умеют мстить, — резонно замечаю я. Ну ладно. Шлифану напоследок ещё одним фактом, который почему-то помню. Мне приятно, когда меня считают умной. — Как доказательство — восставший гарем Рамзеса III, перерезавший ему горло. Это ж как надо было достать баб, что они скооперировались и толпой пошли харакири тебе делать, а?

Раздаются редкие смешки. Не, шуточка не зашла? Мда, у людей вообще нет чувства юмора. Только что вот этот парень и оценил иронию.

— Сочувствую, чувак, — строит он соболезнующую мину Дёме, стоящему всё это время за мной. — Тебя только что назвали шлюхой. Да и меня, в общем-то. Суровая мужская доля, да?[4]

Молчаливая мрачная статуя имени Игнатенко даже в его сторону не смотрит. Причём мрачная буквально: додумался же в плюс тридцать пять напялить на себя чёрное. И, разумеется, берцы. Естесна. Другой обуви я у него не видела. Даже тапочек в квартире не нашла.

Зато когда расстроенный, что кина больше не будет народ снова разбредается по залу, меня смеряют таким взглядом, что хочется спрятаться в один из саркофагов. Ну класс. Папочкины очи суровые опять флешбеком на ум приходят.

Вот уж правда девочки ищут себе парней, похожих на отцов. Что-то вроде: девятнадцать лет практики это всего лишь демо-версия. Ну-ка на тебе, дорогая, код активации для продления. Чтоб жизнь малиной не казалась.

— Что? — заранее делаю вид незаслуженно оскорблённой буки, ковыряя вязкую густую сладость. Слышится треск. — Блин. Сломалась, — расстроено вытаскиваю отломанную ручку от ложки. — И как мне теперь доедать?

— Не знаю. Что-нибудь придумаешь. Вы же, женщины: умны, смекалисты и коварны, — ехидно отвечает Дёма.

Ого. Мы заговорили! И что за тема такая дебильная — вымораживаться на людях?

Психологический загон? Приобретённая привычка? Охота меня побесить? Если последнее, получается прям шикарно.

— Ты знал, что если тыкнуть острой штукой в глаз, то можно ослепнуть? — ууу, злой монстрик ща меня съест. — Не смотри на меня так. Это не я, это статистика говорит.

— А что говорит статистика об особо болтливых?

— Не знаю. Но тебе в неё точно не светит попасть, — выношу неутешительный вердикт и… обижаюсь. Ну не обижаюсь, но надуваюсь.

День обещался быть дивным, а получается лажа. Настроение портится, как забытый на солнце кефир. Палец соскальзывает по неровной крышке. Пытаюсь загнуть коряво вспоротую крышу и вздрагиваю когда режу палец. Да что ж такое!

— И куда ты пошла? — иду на выход, обсасывая кровоточащую ранку и выискивая табличку с девочкой в юбочке. Дёма спешит следом. — Тамара!

— В туалет, куда, — бурчу я, находя, что искала.

— Это вообще-то женский, — сердито замечает какая-то мамзель бальзаковского возраста у сушилки, когда он заходит за мной.

— Поздравляю. Можете расслабиться: подсматривать за вами не в моих интересах, — холодно обещает тот, насильно притягивая к себе мою кисть. — Покажи.

— Да всё нормально. Легонько мазнула, — незадачливая банка улетает в мусорку, а палец засовывают под кран. — Так теперь и будет, да? — грустно спрашиваю я, наблюдая как алые капли падают под включённую воду и растекаются в причудливых узорах.

— Поясни.

— Вот так. Ходить на людях словно чужие. К твоему молчанию-то я ладно, привыкну, мне несложно трындеть за двоих, но…

— Но?

— Мне нужно внимание. И не только во время секса, — всё ещё топчущаяся в зоне видимости дамочка что-то нечленораздельно мычит, поспешно домазывает губы и торопливо удаляется. — Это не призыв ломать себя ради моей прихоти. Не надо. Но и себя ломать я тоже не хочу, а если мы собираемся продолжать, это сделать придётся.

Это не истерика. Не попытка надавить на жалость. Нет. Просто мысли вслух. Я знала с кем связываюсь. Ну, почти знала… А теперь вот думаю, а точно ли у нас есть шансы? Неужели что-то действительно может получиться? Противоположности, типа, притягиваются, но ведь это не всегда работает…

— Понимаю, о чём ты, — Демьян отрывает из рулона бумажную салфетку, складывает в несколько раз и прикладывает к ранке, жестом веля прижать покрепче.

Вот где проявляется его внимание. В заботе. Это прекрасно… но достаточно ли? — Пошли.

Пошли? Ну пошли, ок. В закрытой кабинке как раз начинают гневно шебуршаться.

Так что не мешаем дамам свершать свои ритуалы и возвращаемся в коридор. И молчим. Блин. Он считает, что мы закончили?

— Езжай домой, не мучайся, — не выдерживаю. — Я и в одиночку прекрасно сама с собой поговорю. От тебя толку всё равно мало.

Опять тишина. Ну честна, это конкретно подбешивает. Хуже только то, что на повороте к лестнице и входным кассам Дёма молча откалывается, исчезая среди плотной очереди туристов. Да ладно? Просто взял и ушёл? Даже «пока» не сказав?

Зараза. Чувствую, как к глазам подступают слёзы. Какой там любоваться Эрмитажем. Ничего уже не хочется. Ни здесь бродить, ни домой. В четырёх стенах лучше не станет. Нет. Раз пришла, буду просвещаться.

Шмыгаю носом, запрещая себе реветь, и иду искать информационную табличку с расположением залов второго этажа. Я изначально хотела туда больше всего, в галерею портретов Романовской семьи и в Малый Тронный зал.

— Вот куда ты опять умотала? Минуту на месте не стоится, — слышу за спиной недовольный голос. — Я так и буду бегать за тобой?

Недоумённо оборачиваюсь на голос. Не ушёл.

Он не ушёл.

— Ты же вроде не бегаешь за девушками.

— Ты делаешь всё, чтобы я нарушал собственные принципы, — отупело наблюдаю, как он снимает с не пойми откуда взявшегося пластыря прозрачную плёнку и сосредоточено заклеивает мой палец.

Он ходил за пластырем.

За пластырем…

Закончив, сжимает мою ладонь в своей, и я жалею обо всём, что успела наговорить. Ну уж нет. Не пущу его никуда. Не смогу. Какой есть, пускай будет.

Главное, чтоб мой.

— Если я здесь, значит я хочу быть здесь, — сообщают мне тоном, не терпящим возражений. — Так что чтобы я больше не слышал никаких «езжай домой», поняла?

— Если скажу, что поняла — ты меня поцелуешь? Прям здесь, под камерами? — не захочет, сама это сделаю. — Или религия не позволит?

Шероховатые губы мягко касаются моих, даря желаемое. Такой целомудренный поцелуй, что мне становится стыдно за неподобающие для данных обстоятельств мысли, спешно закружившихся вереницей в сознании.

— Моя религия позволяет сделать с тобой такое, что после ничего не останется кроме как жениться, — отвечает Дёма. — Но у всего есть своё место и своё время.

— Сказал тот, кто едва не трахнул меня в стриптиз-клубе.

— Это непредвиденные обстоятельства. Я тогда… не удержался.

Из меня вырывается смешок. Ну простите.

— Не удержался. Это так теперь называется.

— Не заводите меня, девушка. Иначе имеете все шансы не дотянуть до вечера.

Мне ещё с твоим братом разбираться.

— Кстати об этом… — снова корчу моську, но на этот раз виновато-просящую. У меня в арсенале их много накопилось за годы вечных запретов. — Можно тебя попросить?

— Так, — строго щурятся в ответ. — Уже почему-то уверен, что мне это не понравится.

Стопудово не понравится, к бабке ходить не надо.

— Можешь повременить? Немного, — складываю руки молитвой. — Просто Даняверняк рассердится и тогда все планы на пятницу накроются! А мне надо, чтоб он был в хорошем расположении.

— И что будет на пятницу? Ты так и не ответила.

— Неофициальное свидание для него и Кристины в условиях максимального раскрепощения. Я там тоже буду присутствовать, но фоном. Если всё удачно сложится тихонько свалю. И ты давай с нами. Только, умоляю, брату пока ничего не рассказывай.

— Я не люблю неопределённость.

— Всего несколько дней. Ну пожалуйста-а-а… — добавляю для закрепления результата глаза «котика из Шрека» и оскал гиены на овощной диете.

Прям вижу с каким трудом ему даётся решение: зубы сжаты, складки на лбу собрались, аж желвак по лицу гуляет. Демьян человек обстоятельный, не откладывающий вопросов в долгий ящик. А тут молчать, шухериться просят.

И всё же он кивает. Слабо-слабо. Но согласно.

— Даю время до выходных. Суббота — край.

Ух.

— Не вопрос.

— Я только не понял: что за условия максимального раскрепощения?

— Как ты обычно любишь говорить? — многозначительно играю бровями. Ну не одному ж ему тайны Мадридских дворов устраивать. — Узнаешь. Если присоединишься.

— Аквапарк? Реально?

— Виртуально. Что тебя не устраивает? Посмотри, какая Кристина красивая в купальнике. Братец тоже заценил, но его тормознутость начинает меня подбешивать.

— А ты не думала, что она ему просто не нравится?

Насильно разворачиваю голову Дёмы так, чтобы он заглянул через парапет вниз, где как раз из раскинувшегося под нами бассейна, аки русалка из пены морской, выходит Кристинка в своём почти что бикини. Не купальник, а сплошные тряпочки, но на стройной фигуре со скромными формами смотрится красиво и максимально пристойно.

— И что там может не нравится? — вопросительно округляю зеньки. — Я б сама с ней замутила, будь я «того».

— Это вопрос личных предпочтений.

— У восьмидесяти процентов здешнего мужского населения, как погляжу, они схожи. Её уже раздели и приласкали раз двадцать.

— Не её одну, — Демьян грозной тучей бросает ледяной взгляд на парней, стоящих тут же, возле зоны с кафешками, приютившихся на втором этаже аквапарка.

— О, я тоже пива хочу, — оживляюсь, когда те салютуют мне разливным.

— А я одеть тебя хочу, — меня приобнимают за талию, притягивая к себе.

Красноречивее нет намёка, что «сюда смотреть запрещено». Парни быстренько тушуются и теряют к моей персоне интерес. Ну правильно. Куда им рядом с широкими плечами Дёмы, и это при том, что он далеко не качок. Просто в форме. Эти же тощие глисты: руки как спички, ноги — палки. Чуть согнёшь и сломаешь.

Меня до костей пробирает приятным ознобом касания Демьяна, однако здравый смысл сильнее. С опаской выискиваю внизу брата, валяющегося на шезлонге. Не смотрит. Фух.

— Даня может увидеть, — осторожно убираю ладонь с поясницы, но не выпускаю её. Держу так, чтобы этого было почти незаметно.

— Вот именно поэтому я и не хотел тупых игр в прятки, — ворчит тот. — Мне не четырнадцать, чтобы ныкаться по углам.

— Тискаемся — плохо. Не тискаемся — тоже плохо. Тебе вообще есть вариант угодить?

— Мне тисканья не нужны. Мне нужно, чтобы не возникало вопросов и было сразу понятно: ты со мной, — с недовольным видом поправляют мою шнуровку на закрытом купальнике, подтягивая влажную ткань на груди. Будто от этого что-то изменится. И так всё прикрыто по максимуму, только что лопатки сзади оголены. По сравнению с Кристиной я монашка.

— Колечко на пальчик и всем всё будет понятно, — фыркаю я. Может в шутку, а может совсем даже и нет. Кто знает… — А пока я свободна как ветер. Здравствуйте.

Можно вот его и вот его… — это уже подходит наша очередь. Мы ж не просто так толкается у прилавка — я вызвалась купить воды и мороженку. Попытка свинтить на как можно подольше и не мешать голубкам. Вот только голубки сидят на разных жёрдочках и упорно смотрят в разные стороны.

Не торопимся возвращаться к ним. Специально оттягиваю, накидывая лишнюю петлю на и без того немаленькую территорию комплекса, поделённую на взрослую и детскую зоны. Здесь, конечно, красиво. Всё выполнено в стилистике: «кар-р-р-рибы».

Искусственные пальмы, отделка фасадов под скорлупу от кокоса, ларьки в виде бунгало с соломенными крышами и огромный стеклянный купол над головой, открывающий почти безоблачное июльское небо.

Но главная фишка, разумеется — куча водных горок. На нескольких я уже успела оцарапать попец и заработать синячище на бедре. Десять человек передо мной скатилось, но за выпирающий выступ соединённых пластиковых труб зацепилась именно я. Везение моё второе имя, блин.

Пока спускаемся по деревянным ступеням а-ля типа палуба корабля, успеваю ещё раз опозориться. Мокрый шлёпок проскальзывает вперёд, обещая с ветерком прокатить меня вниз с последующим расхреначиванием носа, но идущий рядом Демьян в последний момент удерживает меня за локоть.

— Теперь понимаешь, почему я доверил тебе только воду? — удручённо качает головой он.

— Угу, — понуро плетусь за укатившимися к подножию бутылками. Да. Неси я сейчас пиво, которое у меня отобрали со словами: сядешь — отдам, пришлось бы идти за новым. И извиняться за дождик, что обрызгал бы вишнёвыми парами сидящих внизу. — Я тебе точно нужна?

— Изъяснись конкретнее.

— Я про свою неуклюжесть. От меня ж одна беда.

— Ничего. Зато на твоём фоне я выгляжу мужественней.

Ха, вот тут мне, конечно, польстили. Он и без меня выглядит обалденно.

Особенно в этих шортах. Не зря ж девки об него уже все глаза сломали. Даже дошколятки и то запали. Одна такая недавно проходила мимо с болтающимся надувным единорогом на ещё несформированной талии и давай маму дёргать за руку, тыкая в него пальцем: «смотри, смотри какой дядя красивый».

Так что кто ещё должен ревновать! Тут вовсю пятилетки на пятки наступают. Это я нафиг никому не упёрлась. Только что тем глистами подвыпившим, да бабке, успевший наехать на мои татуировки. Мол, что за убожество, проститутка, в наше время такой грязи не было, девушки были целомудренней и т. д… Привычное явление, так что я на это даже внимания не обращаю. Молча фак показываю и ухожу, ибо нефиг лепить своё мнение, когда не просят. Но неприятно, конечно, не поспоришь.

Длинноногим цаплям же, только что не выпрыгивающим из трусов при виде Дёмы, я и этого не могу отвесить. Не при брате. Вот и приходится сидеть, терпеть и губы в мясо жевать. Одно развлечение — понимать, что это внимание ему ни в одно место не сдалось. Мне даже кажется, что Игнатенко левый флирт тупо не замечает. Мы тут пару часов и почти всё это время он сидит в шезлонге и ковыряется в айфоне, не поднимая ни на кого глаз. Даже на меня. Конспиратор от бога.

Даже обидно. Такое место и мы… Купайся, обнимайся, резвись… но нет.

Сохраняем невозмутимость и играем роли. Может всё же стоило позволить состояться мужскому разговору? Нет, точно нет. Иначе мы бы сегодня здесь вообще не собрались. Точно не в таком составе. Так что терпим. Терпим и, вцепившись в бортики бассейна, держим под контролем кусающий под дых соблазн зацеловать его при всех.

Без дальнейших происшествий возвращаемся к сонному царству на лежанках.

Кристина задумчиво вытирает волосы полотенцем, Даня трещит по телефону.

— Когда? А что по техосмотру? Я понял. Знач… — отбираю у него смартфон, сбрасывая вызов. — Обалдела? Это важно! — злится тот, ловя пущенную в него бутылку с «горной водой, приправленной вкусом сочного лайма».

— Здесь тоже важно. Отвлеклись хоть на день. Мы пришли развлекаться!

— Ну так я и развлекаюсь.

— Ага. Продавливать лежанку — безудержное веселье. Встал и пошёл на горки, быстро! И Кристину с собой возьми. Не видно? Человек чахнет от скуки!

— Вдвоём сходите.

— Я не могу. Я на прошлой коленку отбила. Мне теперь можно только с уточками резиновыми плавать под детским грибком. Давай, давай! — с пинка сталкиваю его с насиженного места. — Шнель, шнель, ленивый кабачок!

— С отбитым коленом ты слишком активная, — бурчит Даня, неохотно подчиняясь.

Не проигнорируешь, когда уже почти валяешься на полу. Тяжёлый вздох в сторону Кристины. — Пойдешь?

Конечно, пойдет. Побежит. Но в свойственной девушкам манере сделает вид, что согласилась исключительно за компанию, а так не очень-то и хотелось.

— Лифчик случайно потеряй, когда будешь скатываться, — заговорщицки шепчу ей напоследок, за что получаю удручённое покручивание у виска. Да и пожалуйста.

Главное, какой-никакой контакт. — Видал, как надо? — гордо скрещиваю руки на груди и победоносно улыбаюсь Демьяну.

— Я, конечно, понимаю, ты и моржей под венец затащишь, но тебе не кажется, что ну… моржи не очень хотят новую ячейку общества создавать?

— Что значит, не хотят? Одна влюблена в него тайно, в окна подглядывает, другой её фотки из соцсетей себе насохранял в ноутбук. Я, канеш, не в курсах, может братик и скрытый фетишист, но если нет… Ту, что безразлична скринить не будешь, скажи же?

— Вероятно.

— Ну такой вот он тормознутый жирафик, что поделать. Не всем же быть циничными самоуверенными красавчиками, как ты.

Расстояние между нами в несколько шагов. Было.

— Значит, ты считаешь меня красавчиком… любопытно, — самодовольно усмехаются уголком губ, замирая напротив.

— Ты только это услышал?

— Другим, увы, не удивишь, — надо мной склоняются, дразняще касаясь губами мочки уха. — Расскажи подробнее: в какой момент к тебе пришло это осознание?

Ух, как мураши то активизировались… Нельзя ж так сладко нашёптывать. Я ведь не железная.

— Ща как расскажу. Даже покажу, — мы стоим возле кромки бассейна, так что я со смехом пихаю его в воду. Плюх. Недолго раскочегариваясь прыгаю следом, окатывая вынырнувшую макушку новой порцией брызг. Ну вот. Охладиться — прям то, что доктор прописал. Подплываю и цепляюсь за него всеми конечностями. Панда снова на своём деревце. Никогда бы не отпускала. — Достаточно подробно? — улыбаюсь я, убирая его мокрые волосы, прилипшие на лоб.

— Предельно, — вокруг шумят, галдят, ржут и копошатся довольные лягушки.

Совсем рядом томно покачивается на матрасе тучная дама, а для меня словно никого больше в мире нет. Только эти глаза, с которыми даже цвет воды в бассейне не такой чистый и не такой голубой.

Безумно хочу его поцеловать, но вместо этого напрыгиваю сверху и с воплями:

«топи котят» заталкиваю на дно. Завязывается шутливая потасовка и игра в догонялки в стиле «брас». Ныряем, плещемся и брызгаемся ровно до того момента, пока я не наглатываюсь через нос воды и не начинаю чихать. Приходится вылезать на сушу, а то на меня уже косо поглядывают. Видимо решают, что я туберкулёзная.

Падаю на лежанку брата и ойкаю, доставая из-под себя забытое мороженое.

— Блин, растаяло. Как думаешь, если попросить стаканчик — молочный коктейль получится? — хохочу, сминая булькающую упаковку.

— Выбрось, — морожку забирают, откладывая на пластиковый столик, и приземляется рядом, за руки притягивая меня к себе и… усаживая сверху. Я наездница, юху-у-у. Буквально накануне опробовала эту, в целом, новую для себя позу, но пока не до конца поняла — нравится она мне или нет.

— Воу, воу, воу. Полегче, — многозначительно играю бровями. — Что за бразильские страсти? Ты же у нас не из этих. Не тискаешься.

— Я уже много своих же правил нарушил. Одним больше, один меньше — какая разница? — меня притягивают к себе и целуют. Ох, что это за поцелуи. Два пальца в розетку не дают такого эффекта как эти губы, вытворяющие с моими такое, что возбуждение подступает не по нарастающей, как положено, а впечатывается с разгона. Стирая границы и очертания. Где мы. Что мы. С кем мы…

Весьма опрометчиво.

— И какого, блять, хрена? — раздаётся рядом угрюмый голос Дани, моментально возвращая нас в реальность. Засада. Ну сейчас начнётся…

Глава 13. Сердечко на память

Пздц подкрался незаметно. Тамара пугливо собирается соскочить с меня, однако удерживаю её на месте, едва заметно качая головой. Паника ни к чему.

Противозаконного никто ничего не делает. Но именно этой херни я хотел избежать. Зря пошёл на поводу. Решили б проблему сразу, не было б теперь дебильного чувства застигнутых врасплох школьников, изучающих анатомию в кустах.

— Я спрашиваю, что за мутня?! — повторно шипит за моей спиной Даня. Затылок высверливают насквозь, вызывая зудящее желание почесаться. Но вместо этого аккуратно спускаю Тому на пол, встаю сам и спокойно оборачиваюсь к другу.

— Пошли. Поговорим наедине, — предлагаю я. Не тут же сцены устраивать.

— Ну пошли, — у него такой вид, что моя морда уже заранее болит. Даня мирный.

До поры, до времени. А я самоубийца, которому хватило смелости посягнуть на то, на что посягать было категорически воспрещено. О чём мне, по меньшей мере, трижды было заявлено после того случая на кухне.

— Куда пошли? Не надо. Слушайте, давайте мирно посидим, поболтаем, а? — вклинивается между нами Тома. Она вся на нервах, понимаю, но успокаивать её сейчас нет времени.

— Жди здесь и не вмешивайся, — прошу её.

Хрен бы там.

— Ага. Уже побежала. Прищепи карман прищепками. А потом что? Апельсины в больничку обоим таскать? — нервничает, а всё равно продолжает язвить.

— Кристина, — рявкаю я на понуро топчущуюся в стороне девчонку. Выглядит так, будто себя винит в том, что нас спалили. Сразу понятно, что в курсе событий. — Забери её. Быстро.

— Харе командовать! Я тебе кто, собачка на поводке? Привёл, увёл? — шикает Тома, зверея на глазах. Девица норовом. Чуть что не по её — наружу прорывается сатана. — Ты меня ещё в коробку затолк…

Непременно повыяснял бы с ней отношения, но проявлять характер момент она выбрала не самый удачный. Девушки не должны влезать в мужские разборки.

Никогда.

— Кристина, твою мать! — одна чрезмерно активная, границ не видит, другая овощ.

Бабы, что с вами не так? — Уведи подругу, чтоб не попала под горячую руку.

Оживает, наконец. Ну слава тебе, господи.

— Давай не мешать. Мальчики сами разберутся. Пойдём, пойдём, — Тамара бузит и вырывается, но Кристина удерживает её, продолжая что-то успокаивающе заливать и давая нам возможность уйти к душевым. В ту часть аквапарка, где почти нет свидетелей.

Избавляемся от посторонних ушей в кривом петляющем коридоре. Тормозим, дожидаясь пока мимо пройдёт семейная компания и молча ждём, когда они скроются из виду. Даня стоит чуть впереди. Кулаки сжаты, тело как пружина.

Я морально готов, но удар с разгона в челюсть всё равно оказывается неожиданным. Прилёт такой, что отступаю назад. В глазах чернеет, а в черепной коробке что-то падает и разбивается.

— Ауч. Согласен. Заслужил, — нащупываю место удара. Хрустнуло так, словно треснула кость, но вроде ничего. Даже зубы на месте. Радов меня пожалел. Если бы захотел — валялся бы я уже с сотрясением.

Но он в бешенстве. Прям в лютом. Меня с пинка впечатывают в стену, хватая за грудки.

— Это моя сестра! — яростно цедят сквозь зубы. — Сука, ты суешь язык в рот моей сестре!

Хм… если бы только язык. Полагаю, хорошо, что он не знает подробностей.

— Знаю, — только и могу согласиться. Истина-то непоколебимая. — Прости. Я старался.

— Старался? СТАРАЛСЯ?! В городе тысячи девчонок! Тысячи! Но какого-то хрена тебе понадобилась именно моя сестра! Почему? — кулак впечатывается в бетонное препятствие аккурат возле моего лица. — ПОЧЕМУ, ТВОЮ МАТЬ?

— Потому что влюбился.

— Влю… — Даня осекается на полуслове, недоверчиво пятясь. Настолько опешил. — Гонишь?

— А я когда-нибудь шутил на такую тему? — спокойно отвечаю я.

Молчание. Разумеется, молчание. Мы слишком давно друг друга знаем.

— Мля! — Радов яростно тычет в меня пальцем. — Мне плевать, что там у тебя.

Держись от неё подальше.

— Не могу.

— Я предупредил! Оставь. Не втягивай. Ей рядом с тобой не место.

Понимаю. Знаю. Сам думаю об этом чаще, чем следует. В конце концов, это та причина, по которой в большинстве случаев разваливались все мои отношения.

— Всё будет нормально, — обещаю я. — Даю слово. Отвечаю за неё головой.

— Да мне ни в одно место не упёрлось твоё слово! Повторяю. Держись. От. Неё. Подальше!

— Говорю же, не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Дань, — челюсть отзывается болью на каждое слово. Морда завтра, вероятно, распухнет. — Я всё понимаю, правда. И не хотел, чтобы вышло так, но сделать ничего не могу. Это сильнее меня.

— Сильнее, млять, его! — вижу, как чешутся его руки. Весь трясётся, едва сдерживаясь.

— Слушай, если хочешь втащить ещё, давай. Я не буду защищаться, — всё по делу. Накосячил? Накосячил. А за косяки надо отвечать.

— А толку?

— Полегчает.

— Да нихрена не полегчает, — друг трёт лицо с такой силой, будто хочет вымыть из памяти всё, что видел и знает. Нет. Избивать меня точно уже больше не будут. Запал прошёл. — А-а-а! — рвёт и мечет он. — Нет. Нет, нет и нет. Ей девятнадцать! Сука, всего девятнадцать. Пока я за неё отвечаю, не бывать этому. Не позволю. Если надо, увезу обратно в Москву и посажу под замок! — меня грубо отпихивают с пути. Чтоб не мешал.

— Значит, я поеду следом. От тебя уже ничего не зависит, — бросаю ему вслед. — Всё что ты можешь — не мешать.

— Хрен вам! Только через мой труп, — Радов широким шагом возвращается обратно. Когда нагоняю его, он уже коршуном наседает на Тамару. — Оделась и живо поехали домой! — хватают её за запястье, но та вырывается.

— Не поеду.

— Я тебя не спрашиваю! — уровень громкости превышает допустимый. Нас становится слишком слышно. Не за горами, когда законопослушные петербуржцы позовут охрану.

— Дань, ты только не горячись, — Кристина сегодня в роли Матери Терезы.

Предпринимает попытку успокаивающе положить ему ладонь на плечо, но тот отпихивает и её. Грубее, чем следовало бы.

— Не горячись? НЕ ГОРЯЧИСЬ? Мой друг с моей сестрой… Да я даже не хочу знать подробностей! Достаточно того, что видел.

— Слушай, ну ты тоже не утрируй. Ну подумаешь встречаемся, вот трагедия, — не понимает Тома.

Ох, зря ты. Зря.

— Да что ты говоришь? — из Дани так и сочится отравленное ехидство, а самое мерзкое в том, что он прав. — А ты хоть знаешь с кем встречаешься? Чем он занимается?

— Ты про клуб?

— Тамара, не надо, — торможу её я, пока не поздно.

Увы. Поздно.

— Клуб, ага, — саркастично отзывается Радов. — Только вот про тот ли ты клуб?

Если бы ты только знала, во что собираешься ввязаться…

— Дань, не здесь, — остужаю его. Подобные темы обсуждаются не в таких местах.

И нам обоим прекрасно об этом известно.

Друг тоже понимает, что загнался.

— Именно поэтому я и сказал: накупались, чтоб вас! — уже на тон спокойнее, но всё тем же взвинченным голосом продолжают наседать на сестру. — Едем немедленно домой. Там уже я тебе подробно расскажу: кто, что, кого и каким хреном. Ты будешь в восторге.

Ловлю на себе вопросительно-растерянный взгляд Томы. Вижу её нерешительность. Она хочет и знать правду, и избежать ссоры с братом, но при этом словно боится… разочаровать меня неправильным выбором. Глупая. Семья превыше всего. Говорю это как тот, у кого никогда не было семьи, но кто всегда хотел её иметь.

Помогаю ей определиться лёгким кивком. Пускай едет. Так правильно, но это, вероятно, станет финалом толком не завязавшихся отношений. Брат ей всё расскажет и со мной больше не захотят иметь никаких дел. И правильно сделают.

Паршиво это всё, но давно не в новинку. Да и винить некого кроме себя. Это моя жизнь и я сам её выбрал. Как выбрал и девушку, продолжающую смотреть на меня.

Что она хочет увидеть? Я же уже дал понять, что ей делать. Вот только Тамара не была бы Тамарой, если б не решила всё по-своему…

Надо учиться быть готовым к тому, что эта девчонка никогда не слушается. С ней, по всей видимости, работает вариант: хочешь одного — вели делать всё строго наоборот. Я люблю бунтарок, в них есть огонь, но в данную секунду он неуместен. Не та ситуация. Тем не менее, внутри всё переворачивается, когда Тома обходит брата и тормозит рядом, беря меня за руку:

— Не поеду, — качает головой она. Знаю, что её выбор заведомо неправильный, но для меня он значит… всё. — Прости, Дань. У тебя было сотни возможностей рассказать и показать. И я знаю, почему ты этого не сделал. Ты тоже много чего не договариваешь, но я не давила, уважая твой выбор. Уважай и ты мой.

Вот это взгляд. Меня буквально прожигают ненавистью. Ощущение муравья с подгорающим задом, корчащегося под лупой. Мы знакомы с Радовым уже достаточно, но, отвечаю, таким его мне приходилось видеть лишь пару раз. И уж чего я точно не планировал, чтобы эта ненависть была обращена в мою сторону. Даже с Лесей, этой паскудой, у нас всё урегулировалось максимально спокойно.

— Ну-ну. Поговорим потом. Когда поймёшь, — сухо бросает он сестре и просто уходит, успев схватить телефон с шаткого столика, раскрытый зонтик на которым так и норовит завалиться на бок.

— Кристин, пожалуйста, — просит поникшая Тамара подругу. — Ему сейчас нельзя оставаться одному. Тем более вести в таком состоянии машину.

Это точно. Иначе новенькая бэха, которую друг приобрёл всего пару дней назад, сегодня же станет бэхой всмятку без возможности восстановления. Кристина кивает и торопливо убегает за ним, забывая и полотенце, и какую-то тряпку, которую девчонки обычно поверх купальника одевают.

— Поехали тоже отсюда, — просит Тома, сгребая всё в охапку. Не сопротивляюсь, самому охота свалить. Любопытные рожи выбешивают. Не люблю людные места. Не люблю людей в принципе. Хрена с два я бы тут оказался, если бы не она.

Быстро смываем хлорку под душем, переодеваемся в сухое и загружаемся в машину. Соседнее место, где стоял новенький седан Радова успевает опустеть.

Свалил. Пиздец, чё. У меня немного друзей, чтобы вот так разбрасываться ими.

Выезжаем с территории аквапарка. Душевно потусили, ничего не скажешь. В салоне напряжённое молчание. И оно нехило давит по мозгам.

— Ты должна была поехать с ним, — подаю голос я.

— Знаю, — тихо отвечают мне. Непривычно тихо. Как-то не по себе видеть её такой понурой. — Но мы ведь решили: я с тобой. Раз с тобой, значит с тобой. Иначе это было бы предательство.

Нашариваю её руку и благодарно сжимаю.

— Хотел бы сказать, что ты не пожалеешь, вот только сам в этом не уверен.

— Посмотрим.

Дальше снова едем в тишине. Даже радио не включаем. Солнце слепит в лобовое, приходится надеть очки. Когда тормозим на очередном светофоре закуриваю и краем глаза замечаю, как пассажирка активно клацает ногтями по дисплею.

Сообщение набирает.

— Кристине?

— Нет. Макару.

Хорошо не едем. Чуть педали не перепутал. Зато затяжка идёт не в то горло, выходя через ноздри.

— Что за Макар?

— Тот, с которым у меня должно было состояться свидание, но не состоялось.

Пальцы стискивают руль и едва не ломают сигарету. Видимо представляют, что это шея какого-то там нахер Макара.

— И что он хочет?

— Догадайся. Ещё одного свидания.

— Перебьётся.

— Вообще-то нет, — вот сейчас мы едем и сзади рассерженно сигналят, когда я даю по тормозам. Сигарета всё же ломается. Вышвыриваю огрызки в окно.

— Не понял, — хмуро оборачиваюсь к ней, сверля взглядом из-под опущенных затемнённых стеклышек.

— Я должна с ним встретиться, — пожимает плечами Тома, но в мою сторону не смотрит. — Лично. Неправильно бросать человека по переписке. Пусть у нас и общения толком не успело выстроиться, но это просто некрасиво.

Понимаю её понимаю, но принять оказываюсь не готов. Меня не устраивает, что моя женщина собирается идти на стрелку с кем бы то ни было, имеющим мужское гендерное различие. Тем более с тем, кто открыто заявляет, что у него на неё виды.

Однако мы буквально несколько минут назад говорили с ней о доверии… и если она готова довериться мне, будет скотством ставить ультиматумы ей. Тамара пусть и юная, но с головой на плечах. Уж за это беспокоиться не нужно.

Но ревновать ведь никто не запрещал.

— Когда?

— Не знаю. На днях. Посмотрим, — смартфон откладывают на приборную панель, устало взъерошивая ещё влажные волосы. — Пока не до него.

И слава богу. Я на сегодня не готов её делить ещё с кем-то, поэтому едем прямой наводкой ко мне. Запру и не выпущу. Шучу. А, может, и нет…

Остаток дня превращается в подобие тихого домашнего вечера, а таких у меня насобирается за последние годы немного. Пальцев на двух руках хватит. Большую часть времени я провожу в клубе, там же ночую. Специально купил нормальный диван. Раньше стояла такая дрянь неудобная, хрен наутро разогнёшься.

Так что кошара чаще всего остаётся в хате за главного, разжёвывая пачки с сухим кормом. Обожрётся, всё разбросает по полу, снесёт миску с водой, а потом валяется в луже трупом, пошевелиться не может. То ли жадность голодных уличных времён, то ли он просто дебила кусок. Сегодня же Кот охреневает. Хозяин вторые сутки дома, а такое случалось в последний раз… где-то в конце зимы.

Готовим ужин, вернее Тамара готовит, не забывая напомнить, что у меня есть все шансы отравиться. Она себя недооценивает. Пару раз я уже ел её стряпню, когда приходил к Дане в её отсутствие и ничего. Даже вкусно. Не считая особой предрасположенности перчить всё от души, но острое я люблю, так что это не проблема.

Несколько фрикаделек отправляются в миску к кошаку, но эта наглая меховая муфта только нюхает их, недовольно дёргает подранным ухом и демонстративно проходит мимо. Ну конечно. Нам же подавай рагу из кроликов. Зачем нам обычный магазинный фарш.

Едим как свиньи, на постели. А чего бы нет? Стол для лохов. Так же больше влезает. Настроение вроде успевает подняться, но всё равно идёт на запаре. Тома в своих мыслях, я в ожидании неизбежных вопросов, ответы на которые придётся так или иначе давать. Но вот уже и тарелки пусты и спущены на пол, а допроса всё не начинается. Она сама оттягивает момент. Хочет знать, но боится.

Фоном бубнит телевизор. Особо не вслушиваюсь, меланхолично поглаживая закинутые на меня женские ноги. Впервые детально рассматриваю цветные татуировки на лодыжках. Девочка-раскраска. Моя девочка-раскраска. Утихшая, но от малейшего прикосновения скулящая челюсть подтверждает это.

И вот, когда я уже почти успеваю расслабиться, она, наконец, собирается с духом.

— Как вы познакомились с Даней? — спрашивают меня, отрываясь от своего блокнота для рисования в котором не меньше часа что-то увлечённо рисовалось. Что, не видно. Тамара сидит боком, закрывшись коленками. Зато ей прекрасно видно меня.

И она смотрит. Смотрит и ждёт.

Что ж…

— Случайно. Я тогда только вернулся из армии. В кармане последняя тысяча.

Идти некуда. Родственников нет, друзей нет, детский дом уже обратно не мог меня взять. Ночевать негде. Короче, я пошёл в бар. Напиться казалось самым лучшим вариантом. Там и пересеклись. Слово за слово… Короче Радов тогда снимал однокомнатную халупу и пустил перекантоваться. Изначально на одну ночь, но завис я с ним на несколько месяцев. Мне так и сказали: живи, пока на ноги не встанешь.

Пустить под свою крышу незнакомого человека с улицы — это сильно. За это я буду до конца жизни у него в долгу.

— Да. Даня всегда был таким, — мягко улыбается Тома. — Он и мелким за всех заступался, никого не давал в обиду. Не только меня.

— Но я-то этого не знал. Просто был удивлён и благодарен. В общем, как порешили, так и сделали. Как только дела начали налаживаться и пошёл замут с клубом, я съехал. Но с тех пор и общаемся.

— И как начался замут с клубом?

— Старые знакомые подсобили. Сначала барменом устроили в рандомный кабак, потом через связи удалось скорешиться с мужиками посерьезнее. Дальше само закрутилось.

— Серьёзные мужики оказались с подвохом?

— Цепочка началась со знакомых. Со времён не самого прилежного детства. Таких как мы воспитывает обычно улица. Она же и подкидывает варианты, а там выбор за тобой: соглашаться на дурно пахнущие дела или нет.

— И ты согласился?

— Да все соглашались. Лучше не спрашивай, что конкретно мне приходилось делать. То дела старые. Не хочу, чтобы они вмешивались в настоящее.

— Не спрашиваю, — Тома, поджав губы, невесело захлопывает блокнот. — Скоро, чую, научусь безропотно довольствоваться тем, что мне будут выдавать на строгой диете.

— Ты? Безропотно? Не в мою смену, — усмехаюсь я. Нет. Меня привлекла именно та Тамара Радова, что не стесняется показывать нрав. Дерзкая, горячая, заводная.

Скучных кукол с силиконовым наполнением хватает на работе. Дома я хочу видеть маленький реактивный двигатель.

Просяще протягиваю руку, намекая на её альбом.

— Можно?

— Да пожалуйста.

Впервые держу в руках её рисунки. Раньше как-то не удавалось. На первом развороте яркими маркерами красуется панорама Университетской набережной. Ту, что она рисовала в день нашего знакомства. Следом идёт зарисовка натюрморта открытого ноутбука и валяющихся рядом наушников. Необычный выбор, но круто.

Правда круто. Передать объёмы и не слить в единое пятно по сути чёрную композицию — это действительно надо чувствовать картинку.

На следующей странице открывается вид на жилую стену дома с горящими в нём окнами. Незначительные детали поражают, вплоть до старого абажура на чьей-токухне в красный горошек. Кот в открытой форточке, фиалки на подоконнике — вроде мелочи, но именно они здесь первостепенные.

— Ты офигенно рисуешь, — присвистываю я, листая зарисовки домашних мелочей вроде женских браслетов, которые Тома любит носить.

— Наверное. Папе сказать надо спасибо. Домашние аресты учат развлекаться всеми доступными способами.

— Напомни пожать ему руку.

— За то, что каждый мой шаг контролировался? Ну уж нет. Я ненавидела этот бред: в десять будь дома и баста. Только попробуй на минуту опоздать, неделю никуда не выйдешь.

— На его месте я велел бы быть тебе дома в девять. В десять — только после совершеннолетия, — перехожу с красочной инсталляции бургера и картошки фри на пейзажи Питера: Исаакиевский собор, разворот с каналом Грибоедова, памятник Медному всаднику с видом на здание Конституционного суда…

— Я всегда знала, что ты тиран.

— Вовсе нет. Просто уж я точно знаю, что обычно происходит после заката.

— Я тусила немного в других компаниях, нежели ты.

— Там были парни?

— Конечно.

— Значит, в тех же самых. После четырнадцати пацаны думают только гормонами.

— И к скольким годам это проходит?

— Вопрос с подвохом. У некоторых никогда, — узнаю Петропавловский собор, который она рисовала на Монетном дворе. Перелистываю страницу и вижу… себя.

Ого. Насколько успеваю заметить, она рисует что угодно, но не людей. И я здесь первый портрет, сделанный обычным карандашом. Кроме глаз… глазам добавлено цвета.

— Чего лыбишься? Дальше листай, — бурчит Тома, смущённо начиная собирать раскиданные по постели маркеры. Ищет повод отвернуться. Такая, казалось бы, смелая, но при этом неуверенная. Уже не ребёнок, но ещё не обросшая защитной броней взрослая. Ничего. Мы это исправим.

Откладываю блокнот и перехватываю её за кисти, притягивая ближе.

Сопротивляется, но всё равно усаживаю на себя и молча разглядываю. Долго.

Пристально.

— Что? — она смущается ещё больше, а у меня уже не остаётся никаких сомнений, что я мне не соскочить.

Приподнимаюсь, переходя в сидячее положение, забираю из сжатых пальчиков бордовый маркер и, поддавшись порыву, рисую жирным контуром очертания сердца под её правой ключицей. Маечка с рандомными бретельками открывает достаточно места. Не очень ровно получается и в одном месте нажим выходит толще, но важен не результат, а значение.

— Ну вот. Считай, что признание, — усмехаюсь самому себе. Я и сердечки. Кто бы мог подумать.

— Какое?

— Какое, какое. Любовное. Ты знаешь, со словами у меня напряжёнка. Так проще, — Тома подвисает. Теперь она смотрит на меня. Не моргая и не шевелясь.

Только грудь тяжело вздымается. Секунда. Две. Три… — Ты б не молчала. Я ж того, нервничать начинаю.

Вербального ответа не дожидаюсь. Вместо него меня роняют обратно на подушку и пригвождают поцелуем. О, да. Несколько дней, а прогресс налицо. Первое время Тамара сдерживалась, не позволяя себе раскрепоститься. Ощущалось, как ей хочется перехватить инициативу, но, видимо, скромный опыт мешал расслабиться.

Поэтому все последние дни я учил её узнавать себя. Свои пороги и возможности.

Познавать собственное тело, не стесняться не только доставлять, но и получать удовольствие. Всё это должен был сделать тот её первый поц, но, видимо, он и не пытался. Потому что Тома способная ученица, впитывающая знания на подлёте. Всё что нужно — просто направить…

И сейчас этот чертёнок тоже не нуждается в направлении, перенимая бразды лидерства. Мягкие губки уверены, а шустрый язычок заводит с полуоборота. Никогда прежде не целовался с девушками с пирсингом и к обычному формату возвращаться не хочу. Ей тоже не дам его снять, сама виновата. Настолько охиренно, что про побитую челюсть и думать забываю.

После сегодняшнего фиаско секс вообще-то не планировался. Не такая я скотина, но на попятную хрен теперь пойду. Безумно сильно её хочу и сидящей сверху Томе отлично это чувствуется. Вся извелась.

— Я хочу кое-что попробовать, правда раньше этого не делала, — в какой-то момент, прерывая поцелуй, шепчет она. — Если что, направляй, — понимаю о чём идёт речь лишь когда она теряется из виду, спускаясь вниз и расстёгивая на мне джинсы.

Твою…

В первый раз, говорит? Вот уж где верится с трудом. Мне ничего не нужно делать, только кайфовать, наматывая её волосы на кулак. То ли всё дело в неё, то ли маленькая невинная серёжка во рту творит магию, но держаться нет сил. Кончаю быстро, но этого недостаточно. Хочу её снова. Так что без перерыва идём на второй заход.

Рокировка, и теперь она лежит подо мной. Довольная. Улыбается, только что не светится. Щеки красные. Глаза горят. Майка кокетливо сползла с плеча и будто просит, чтобы её поскорее сняли. Красивая, что кровь закипает. Нет, здесь и двух раз будет недостаточно.

Заканчиваем, когда на улице вовсю разгораются Белые Ночи. Заканчиваем, какое-то время лежим в тишине, слушая монотонное жужжание кондиционера и комара, умудрившегося залететь в закупоренную квартиру. Тамара засыпает первой, прижавшись ко мне. Слышу, как меняется её дыхание: из учащённого переходящее в размеренное.

Сам уснуть не могу. Привычка и сбитый распорядок дают о себе знать, так что осторожно выбираюсь из постели и, натянув домашние штаны, ухожу на балкон покурить. Город в ночных огнях не спит. Петербург никогда не спит: ни зимой, ни летом. Центр так точно. Тут всегда шумно и полно туристов. Это и визитная карточка Северной столицы, и её проклятие одновременно. По этой причине и куплен кондиционер, с открытыми окнами спать невозможно.

Какое-то время наблюдаю за толкучкой, собирающейся у Невы на очередной развод мостов, после чего тушу окурок и возвращаюсь в спальню. Тамара уже на моём месте, спит на животе, распластавшись звездой и ногой затолкав одеяло куда подальше. Я не против, но из этических соображений всё же прикрываю оголённые бёдра с растекающейся по коже гематомой, оставшейся после горки. Чудо в перьях. Все косяки подберёт и каждую шишку в частности.

Собираюсь её потеснить и прилечь рядом, но громкая вибрация айфона рушит планы. Слепящий дисплей отображает входящий вызов и инициалы «С.К». Бля.

Догадываюсь, что за этим последует. Серый не звонит в двенадцать ночи, чтобы спросить: «как дела». Да никто не звонит в это время без надобности.

Принимаю звонок.

— Ты в клубе? — в лоб сразу идёт конкретика.

— Нет.

— Плохо. Надо, чтобы был.

— Когда?

— Полчаса назад.

— Понял. Скоро буду.

Ну, собственно, вот. Ожидаемо. Потому обычно и ночую на месте. Хочется — не хочется, выбора нет. Сон, увы, отменяется. Тихонько одеваюсь в полумраке, чтобы не разбудить Тому. Недостаточно тихонько.

— Ты куда? — от подушки приподнимается встрёпанная голова.

— Мне надо уехать, — натягиваю носок и склоняюсь над ней, оставляя на сонном лице несколько поцелуев. — По работе. Я ненадолго. Проснешься, уже буду дома.

Вместе позавтракаем.

— А не ехать нельзя?

— Нельзя. Я должен. Спи. Я тебя закрою, ладно? Запасных ключей нет, — запечатляю контрольный поцелуй на её макушке и иду в коридор. Кошак тоже срывается из примятой коробки. Всех поперебудил.

Громыхающий лифт не трогаю, чтобы сильно не шуметь и спускаюсь по лестнице.

Пяти минут не проходит, как машина выезжает со двора. А ещё через четверть часа тормозит возле стрипклуба. Вот здесь райончик тихий. Улицы пустые, в домах почти не горит света. Тихо, но неуютно. Словно все вымерли. Жить в таком месте я бы не стал.

Зато в клубе не продохнуть. Ну ясен хрен, пятница. На выходные столики бронируются чуть ли не за месяц. У бара не пройдёшь, у подиумов тоже. Наши девочки умеют двигаться на своих неебических по высоте каблуках так профессионально, что раскошеливаются и закоренелые скупердяи. Не говоря про внешние данные. Строгих рамок в прикидах у нас нет, так что все свои поводки, ремешки и корсеты девчата закупают сами. И уж им ли не знать, как подчеркнуть женские достоинства и прикрыть недостатки.

Пересекаю зал и коридор с приват-комнатами. Две из трёх уже заняты. Хорошо работают, барышни. А ведь едва ли за полночь перевалило.

Набираю код на служебной двери и хлопком отрезаю себя от музыки и сторонних звуков. Правда им на смену быстро приходят другие — следующие на очереди танцовщицы громко готовятся в своей гримёрке. Болтают, хихикают, сплетничают, перемывают кости тем, кто отсутствует. Так всегда. Женский коллектив тот ещё гадюшник. Порой глаза на лоб полезут от количества желчи, если послушать. С парнями проще. Они редко когда лицемерят.

Ещё одна дверь с кодовым замком отрезает и их чириканье. Здесь уже нет ничего лишнего. Пустой холл и пара дверей. В ту что слева и захожу, с порога утопая в сигаретном кумаре и парах виски…

Глава 14. Секрет в носках

Обещание Дёма не выполняет. Просыпаюсь, а его нет. Я одна. Почти одна.

Просыпаюсь, собственно, от того, что мою свесившуюся с кровати руку принимают за когтеточку. Плюс три глубокие царапины к остальным увечьям. Это какая-то фатальная непруха, да? У хозяина этого монстра я что-то ни одной зарубки не видела.

От меня не отстают. Мявкают, пинают головой. Когда становится понятно, что я тупая — не запариваются и с разгона прыгают на грудь. Котиков у меня никогда не было, так что по чистой случайности догадываюсь пойти-таки следом за вздёрнутым хвостом на кухню. Понятно. Миска пустая. Не считая несъеденных со вчера фрикаделек. Неблагодарное создание. Даже с голодухи мою стряпню есть отказывается.

Выбора нет. Ищу, чем покормить заразу, попутно слизывая кровь с руки. Время ещё: дрыхни и дрыхни, но пока заканчиваю и возвращаюсь в спальню сна ни в одном глазу. Ну класс. Всё. Типа доброе утро.

Какое-то время валяюсь поперёк кровати, раскинув руки и ноги. Валяюсь в натянутых ради приличия трусах и размышляю над тем, чем можно заняться в запертой квартире. Внезапный уезд Демьяна мне, конечно, не очень нравится, но ночью соображалка не особо работала, чтобы возмущаться. Да и я сейчас не хочется.

Он же сам говорил, работа у него ночная. То есть такие резкие старты частое явление.

Моё дело — принимать или не принимать этот факт.

Бесцельные потягушки приводят к гениальной идее сходить в душ. На этот раз полностью. Тем более что в евро-ванне с лейкой, имеющей пять режимов, грех не поотмокать. Да у Игнатенко вся квартира глянцевая и новёхонькая. Явно не так давно отделана и практически неюзанная. Кухня в зелёных тонах, спальня в чёрно-серых, санузел в белом. Про гостиную не знаю, я туда так ни разу и не заглянула. Надо исправиться.

Но вот уже я и освежилась, и успела перемыть оставшуюся после ужина посуду, и даже пожарила обваленный в яйце хлеб на завтрак. В лучших традициях американских фильмов напекла бы, конечно, панкейков, да только муки по всем шкафам и банкам не собралось бы и на столовую ложку. Так что пришлось скромненько обойтись хлебом, тоже не первой свежести. Который я сама же и умяла.

Один фиг Демьян всё не возвращается.

«Проснёшься, уже буду дома» — а утро, интересно, попадает под какие временные отрезки? Когда мне стоило проснуться? Не хочу казаться истеричной сукой, поэтому тяну момент с дозвоном насколько могу. На часах 9:45, а мне трындец скучно. Не выдерживаю, набираю и… ничего. Звонок идёт, но не отвечают. Прекрасно. Просто замечательно.

Не знаю: волноваться или злиться. Вообще как бы не прикольно сидеть запертой.

Опять. Дома хоть пожарная лестница была, а здесь такая не предусмотрена. Я проверила. Не дверь же выламывать. Да и не сбежала бы я. Пока что, хоть бесцельное кукование — развлекуха, конечное, такое себе.

Пытаюсь посмотреть телек, но взгляд соскакивает с кадров. Рисование тоже непрям трешово.

— Менее вежливая форма — психологическое давление?

— Психологическое. Физическое. Разное.

Разное. Ну да. Так смотрится уже более устрашающе. Особенно при наличии оружия.

— И насколько опасны те… люди, с которыми тебе приходится контактировать?

— Настолько, что стоит держаться от них подальше.

— Но тебя это не останавливает.

— Это моя работа.

— Здорово, — киваю я, как бы подводя черту. — А Даня? Какие задачи у него?

— Это пускай скажет тебе он.

— А я спрашиваю у тебя. В чём заключаются его обязанности? Он тот самый мальчик на побегушках?

— Мне не нравится твоя формулировка.

— Переживёшь. Мне тоже много чего не нравится. Да или нет? Он один из тех, кого ты посылаешь к тем «от кого стоит держаться подальше»? — Демьян не торопится с ответом. Ох, как не торопится. Но я и так вижу, что права. — Класс. Вы оба просто чума. Один другого краше, — собственно, это всё, что я могу сказать. На данный момент так точно. — Я тебя услышала. Надо подумать.

— О чём?

— Обо всём. Нужно ли мне… это.

Подпольные игральные дома, стриптиз-клубы с уклоном в проституцию, мутные связи… А я точно хочу оказаться втянутой в тот мир, про который смотрела лишь в детективных сериалах? Бандитский Петербург, блин. Это ж надо было вляпаться.

Хотя… с моим везением стоило ожидать и не такого. Я ж фартовая. Удивительно, как сама ещё не загремела в бордель.

На меня внимательно смотрят, после чего поднимаются на ноги и протягивают валяющийся у тумбочки рюкзак.

— Нет, Тамара, — отрицательно качает головой Игнатенко. — Тебе это не нужно.

Именно поэтому ты должна уйти. И не возвращаться.

Эм… Простите? Мне не послышалось?

— Ты меня прогоняешь?

— Так будет лучше. Для тебя.

Для меня. Супер. Шикарно. Шедеврально, блин. Вы посмотрите! Он уже всё решил. Очаровательно. А моё мнение, по всей видимости, никого не интересует.

— Прекрасно. Во, значит, как я тебе нужна, — с остервенением хватаю рюкзак и практически выдираю телефон с подзарядки. Хана разъёму. — Как скажешь. Больше докучать не стану, — вылетаю в коридор, спотыкаясь об Кота. Небрежно всовываю ноги в кроссовки, сминая задники и от души хлопаю входной дверью.

Хлопаю, но не ухожу. Стою, зажмурившись и прижавшись спиной к прохладному кожзаму обивки, отсчитывая учащённое сердцебиение. Старая деревянная дверь предбанника открывается с этой стороны, но с обратной захлопывается автоматически. Если окажусь за ней, обратного пути точно не будет.

Медлю и злюсь за это на себя. Почему я такая жалкая? Меня выгнали. В прямом смысле. Нормальная девушка бы оскорбилась, обиделась и гордо покинула чат, а я… а я отсчитываю секунды и надеюсь, что за мной выбегут следом с криками: прости, бес попутал, останься.

От одной этой мысли пробивает на истеричный смех. Демьян? Будет умолять?

Бегать? Ха. Смешно. Очень смешно. Шутка года. Можно прямо сейчас идти в стендап.

Нет. Демьян Игнатенко за девушками не бегает. Такой роскоши прекрасному полу не дождаться.

Слышу, как в глубине квартиры что-то гремит, а потом с грохотом разбивается под жалобное мяуканье. Сама вздрагиваю, задерживая дыхание и пытаясь уловить малейший шум по ту сторону. Нет. Не могу. Не могу уйти. Не могу, когда меня вот так, всеми мыслимыми и немыслимыми способами тянет обратно. Это сильнее силы воли.

Пусть думает, что хочет, пусть считает меня кем хочет, но условия своей капитуляции я буду ставить сама.

Полная мнимой решимости и подгоняемая уязвлённым самолюбием врываюсь обратно, находя Дёму там же, где и оставила. В спальне. На ламинате валяется разбитая настольная лампа, судя по траектории пущенная через всю комнату.

Демонстративно бросаю рюкзак под ноги, отправляю в полёт кроссовки и грозно скрещиваю на груди руки.

— А вот фиг тебе, — заявляю с уверенностью, которой и в помине нет. — Я уйду, когда сама этого захо… Ой, — не договариваю, потому что оказываюсь зажата между приятно охлаждающими плечи створками шкафа-купе и сильным телом. В губы впивается поцелуй. Такой, словно меня хотят растерзать в клочья.

— Никуда… ты… не… пой… дёшь… — обрывочно долетает до сознания его тихий голос. Я сейчас плохо слышу, сердце так долбит, что отдаёт пульсацией в уши. Да и властные пальцы, болезненно стискивающие мой зад, заставляют думать совсем не о том. — Ты моя.

«Моя».

Твоя. Да будет так…

У мозга перерыв на какаошко, так что здравый смысл в данный момент делает то, что не смогла я: с достоинством покидает эту квартиру. Опять, видимо, в отпуск намылился. Фиг с ним, будем разбираться с ним потом. И со всем остальным тоже будем разбираться после. Потому что, хотя это, конечно, только может мне казаться, Демьян по-прежнему что-то не договаривает. Впрочем, он всегда что-то не договаривает, так что…

Запрыгиваю на Дёму с ногами, обнимая со всей силой, какая только во мне есть.

С той же силой вонзаюсь ногтями ему в шею. Он в ответ вжимает меня в стену так, что трещат косточки. Какое-то невербальные соперничество — кто кого сильнее изувечит от переизбытка чувств.

Нет. Никто и никого.

Пара шагов и меня сбрасывают на кровать, срывая, не снимая даже, джинсы. На этот раз обходимся без прелюдий — чистая животная страсть. Есть понятие «заниматься любовью», а есть «трахаться». Сейчас происходит именно второе, и, твою ж мать, это просто дико… просто офигенно… просто пипец как круто.

Грубо, жёстко, пылко, жарко, страстно, громко, властно, даже, наверное, чересчур властно… но при этом меня пронизывает насквозь та особая нежность, на какую способен только Демьян. Идеальный микс, от которого хочется не только стонать и кричать, но и плакать. От радости, что это есть. Что есть он.

Жесть.

Гормонам наступил тотальный писец. Но мне плевать. Новые где-нибудь надыбаю. Плевать на всё, кроме согревающего до судорог дыхания, слившихся вединое тел и сводящих с ума поцелуев, не перестающих рисовать по мне узоры. По тем участкам, что оголены, потому что верх с меня не снимают. Не тратя время просто спускают всё вниз, оголяя грудь и лаская, лаская, лаская… А-а-а-арр.

Бог мой, как же вкусно он пахнет. А как смотрит… Меня таращит от одного только взгляда этих потемневших от возбуждения глаз и разрывает пульсирующими покалываниями от эмоций. Всё естество рвётся к нему, чтобы быть ещё ближе, будто так возможно… А я ведь едва не ушла.

Феерия какая-то. Нечто на границе между реальностью и сном. Я бы это нарисовала, если бы могла: смятые простыни, переплетённые пальцы, сильные плечи с покрасневшими царапинами, ещё одно тихое: «моя» и громкий обрывистый стон удовольствия, завершающий волшебные минуты.

Мой стон.

— Почему у тебя не складывалось с бывшими? — мы лежим лицом к лицу и смотрим глаза в глаза. По моему запястью гуляют его ласковые и, кто бы мог подумать, робкие поглаживания. Робкие. После того, как меня только что буквально имели, стискивая за горло. Что, кстати, мне понравилось. Иногда можно. Но не на постоянке.

— Их многое не устраивало.

— Например?

— Условия, на которые они сами же и соглашались изначально.

— И что это были за условия?

— Предельно простые. И тебя, раз уж зашёл разговор, они тоже касаются.

— Зашибись. И когда ты собирался посвятить меня в детали? После свадьбы?

— Сегодня. Завтра. Сейчас. Раньше поднимать этот вопрос не было смысла.

Но теперь-то ты всё знаешь.

То есть все его предыдущие тоже были в курсе? Жаль. Не сказать, что я прям-прям удивлена, но в глубине души всё же теплилась свойственная всем девушкам надежда, что, дескать, я та самая единственная, достойная того, чтобы быть посвящённой в великую тайну. Одна из миллиона. Увы. Не одна.

С другой стороны, это плюс в сторону Дёмы и его честности. Хуже было бы, начинай строить он отношения со вранья и недомолвок.

— Очаровательно. И кто меня за язык тянул, — удручённо хмыкаю, почёсывая нос об подушку.

Едва уловимая улыбка касается Дёминых губ.

— Я задаюсь этим вопросом с момента нашего знакомства.

Хм… это мне стоит расценивать как камень в свой огород или как комплимент?

Ладно. Милосердно разрешаю второе. С первым надо тогда начинать возмущаться, а у меня на это нет сил. Мне слишком хорошо.

— Окей, — не скажу, что я в восторге, но раз уж мы к этому подошли… — Что за условия? Не таскать твои футболки и не брить ноги твоим станком?

— Не лезть в мои дела. Я буду рассказывать лишь то, что посчитаю нужным.

А-а-афигенно девки пляшут. Мда. Возмущаться по ходу всё же придётся.

— Нет.

Стирается улыбочка. Серьёзнеет. Напрягается. Аж не по себе становится. Хочется съёжиться и спрятаться под одеяло. Всего секунда, а такая перемена.

— Что значит, нет?

Спрятать хочется, но вместо этого я, наоборот, включаю упёртость. Пусть понимает, что на мне где залезешь, там и слезешь. Если дело не касается секса, конечно.

— Нет — значит, нет. С бритвой я бы согласилась, здесь — нет.

— Есть вещи, которые знать тебе необязательно. Ради твоего же спокойствия.

— Ну да. Ведь парень, проводящий ночи в стрипклубе — это совершенно нормально. Буду представлять, что ты вахтёр и пялишься в футбол на старом телике, а не на голые жопы. Нет, милый, — сердито приподнимаюсь, непреклонно скрещивая на груди руки. Майка болтается где-то на талии, я её так и не надела. Только лифчик вернула на место. Выгляжу смешно, но пофиг. — Ты будешь рассказывать мне всё.

Абсолютно всё. И никаких недомолвок.

На меня пристально смотрят, молча тянутся за валяющимся айфоном, уроненным из кармана во время раздевания, направляют в мою сторону и… фоткают? Да ладно?

— Это у тебя хобби такое? — моя бровь взлетает до небес, когда он так же спокойно откладывает его обратно. — На карте памяти, случаем, скрытой папочки «девочки плейбоя» не припрятано?

— Нет. У меня там только одна девочка. Можешь сама убедиться. Он не запаролен.

Мне разрешают залезть в чужой телефон? В самое интимное место человека двадцать первого века? Ого. Вот это уровень доверия. Даже я бы ещё подумала, прежде чем кому-то давать свой. Хоть ничего компрометирующего у меня там и нет.

— Не надо, — отказываюсь, но предложение не остаётся неоцененным.

— Как хочешь. Но про условие я серьёзно.

Ну вот, возвращаемся к исходной позиции.

— Я тоже.

— Слушай, с такой категоричностью у нас с тобой всё на самом начале и зависнет.

— Ну да, а раньше, смотрю, прям далеко заходило.

— Другим, во всяком случае, хватало ума не устраивать сцен. Они просто молча уходили.

Вот даже как. Прекрасно.

— Что ж, ясно, — сухо киваю, натягивая майку на место. — Я тебя услышала.

— Ну и что ты делаешь? — меня перехватывают за кисть, не давая сползти с постели и дотянуться до джинс.

— Не видно? Одеваюсь и молча ухожу.

— Зачем?

— Потому что мне здесь больше нечего делать.

— И как это понимать?

— Да как хочешь, так и понимай.

— Тамара.

— Что Тамара? Ты сам однажды сказал: если не готова принимать мои правила — расходимся и я не трачу своё время. Помнишь? Я помню, — высвобождаю руку, предпринимая повторную попытку встать, но на этот раз меня перехватывают за талию и затаскивают обратно на постель. Укладывая и нависая сверху. Улыбается. Он опять улыбается. Офигеть. Может по щам зарядить? — Неужели ты реально допустил саму только мысль, что после всего, что было сказано, я отвечу что-то вроде: «хорошо, котик, я буду послушно варить борщи и ждать, когда ты вернёшься домой. Если вернёшься», — срываюсь на повышенные тона, пытаясь его с себя спихнуть. Вот жетуша неподъёмная. — Не знаю, с кем ты там раньше встречался, но меня ты за пояс не заткнёшь. И не надо заводить шарманку, что я ещё мелкая и ничего не понимаю. Либо вместе, либо никак. Ясно? — не отвечает. — Ясно, спрашиваю? Ну так что?

Разбегаемся? Ай! — взвизгиваю, когда меня перекатывают на бок и отвешивают увесистый шлепок по заднице. — За что?

— Чтобы не думала линять. Я с тобой ещё не закончил.

Я ему кто, неваляшка? Меня возвращают на место и, обездвижив, склоняются для поцелуя. Требовательного и продолжительного. Отстраняются, а губы продолжают ощущать фантомные касания. Хочется их облизать, но сдерживаюсь.

— Это как понимать? — вместо этого строго хмурюсь, хотя, скорее всего, получается как обычно нелепая гримаса.

— Попала ты, — усмехается Дёма. Кому он усмехается? Себе? Мне? — Вот как.

— А как же твои правила, принципы и прочие загоны?

— Я правила создал — я же их и отменю при необходимости. У тебя были шансы сбежать. Ты ими не воспользовалась. Теперь придётся прокачивать терпение и учиться идти на компромиссы.

— Это ты про себя или про меня?

— Про нас.

— Это значит, что ты пустишь меня в свою жизнь? На законных основаниях?

— Давай смотреть по обстоятельствам, ладно?

— Это не ответ.

— Ещё какой ответ. Я согласен уступить в некоторых моментах, но и ты должна безукоснительно слушаться там, где это необходимо… — тихий голос сливается с новым поцелуем, и я чувствую, как привычно растекаюсь лужицей. Когда он так делает уже не остаётся сил ни сопротивляться, ни качать права. Я так понимаю, меня решили отвлечь очередным сексом? Спору нет, дело действенное и приятное, но… торможу процесс, пока не поздно. А то бесстыдные руки уже по-хозяйски лезут туда, где я и сама-то не так часто бываю. — Я рада, что мы хотя бы частично выяснили суть проблемы, но мне действительно нужно уйти.

— Зачем?

— Хочу поговорить с братом.

— Давай лучше я.

— Ты уже поговорил. Результат на твоём лице. Будто тебя пчела полюбовно жальнула. Нет. Вы между собой как хотите, так и разбирайтесь, но сейчас поговорить с ним должна я.

— Давай тогда отвезу тебя.

— Нет. Не надо. Отдыхай. Отсыпайся. Я, может, вернусь к обеду.

— Может?

— А может, и нет. Посмотрим на твоё поведение, — шутливо кусаю его в нос и скидываю с себя.

Конечно, я лучше бы осталась. Лучше бы мы валялись, валялись и валялись. А потом обнимались. И страстно целовались… Но чувство вины противно свербит в лопатках. Да и я хочу закончить уже эту сюрреалистичную тему с подпольными клубами и незаконными аферами. Окончательно. И для этого нужно выслушать обе стороны.

Так что всё-таки покидаю квартиру. Одно радует — не так, как могла бы, но этот вопрос ещё пока весьма расплывчатый. Мы вместе — да, но нам предстоит работать и работать над собой, если мы хотим, чтобы что-то получилось. Первые недели станут решающими: сможем ли мы подстроиться под ритм друг друга и научимся ли доверять или же…

На улице привычно хмуро для последних дней. Небо затянуто, а вдалеке попеременно громыхает. Местные оглядываются в поисках мест, где можно, если что, укрыться. Для этого обычного подходит всё: вплоть до дубовой кроны. Другие нашаривают зонтики. Ну чисто ковбои, вынимающие из кобуры револьверы. Молодые мамаши ничего не ищут, они просто тараном везут перед собой коляски, спеша домой.

Бедные дети. У них, наверное, от такой тряски там сплошное «тыгыдых-тых-тых».

Один раскат, второй, третий. Я успеваю только перейти Троицкий мост, когда начинается ливень. Все прячутся, убегают, накрываются кофтами и сумками, а я кайфую. Иду с задранной головой и впитываю крупные капли. Люблю дождь и свежесть, которую он дарит. Настолько увлекаюсь, что не замечаю выступ и едва не прикладываюсь коленкой об асфальт. Класс, я как всегда.

Гроза яркая, но быстрая. К тому моменту, когда добираюсь до дома, всё уже заканчивается, но я успеваю снова искупаться. Пока поднимаюсь на этаж, выжимаю волосы, оставляя за собой мокрые следы на ступенях. В промокших кроссовках хлюпает, правда забываю о них, едва замечаю изящные босоножки в прихожей.

Кристинины. Ха. Любопытно.

Стягиваю носки и шлёпаю босыми пятками на кухню, где меня ждёт интересный натюрморт на столе. Пустая бутылка вина, грязные стаканы, фрукты. Со стороны запертой ванной слышится плеск воды. Ммм. Это то, о чём я думаю? Затыкаю рот яблоком и собираюсь тихонько проскользнуть к себе, но не успеваю.

Дверь резко распахивается и со звонким смехом на меня практически вываливается Кристина. Следом за ней появляется на горизонте улыбающийся Даня.

Распаренные, довольные и спасибо, что прикрытие полотенцами.

— Ой… — обескуражено вжимает голову в плечи одна и моментально мрачнеет при виде меня другой. Ну вот, припёрлась. Только настроение всем испортила.

Глава 15. Спалились

— Это точно, что ой-ей, — выплёвываю яблоко со следами моей уныло кривой зубной карты. — Простите, я вам помешала.

— Да мы… это… — Кристина пунцовеет, стискивая на груди полотенце. Моё полотенце так-то, но я не в претензиях, если что.

— Цветы поливали, — прихожу ей на подмогу, прекрасно помня, что кроме дохлого кактуса в этой квартире ничего не найдёшь. — Вы на меня не обращайте внимания. Я только за зарядкой заскочила. Сейчас убегу.

— А чего сразу не за чемоданом? — холодно интересуется Даня и, более не удостаивая меня вниманием, уходит в комнату.

— Ох, — кривлюсь от резкого хлопка дверью. — Он сильно злится, да?

— Он беспокоится.

— Да уж вижу, — многозначительно киваю на видок собеседницы. — Так беспокоится, что решил спустить пар.

— Не будь такой ядовитой. Ему вчера потребовался целый вечер и бутылка вина, чтоб успокоиться.

— Ага. Бутылка вина и ты, — блин, простите. Оно само рвётся. Я не в силах удержаться. — Так что… Вы теперь вместе?

— Сомневаюсь. Он этого не хочет.

Прикол.

— Трахаться хочет, а отношений нет?

— Говорит, не хочет втягивать меня в воронку, в которую уже засосало тебя.

— О, — настал мой черёд удивляться. — То есть он тебе рассказал?

— В двух словах. И этого хватило, чтобы призадуматься.

— На счёт чего? Нравится ли тебе мой брат?

— Нет. Нравится, конечно. Но согласись, всё это слегка пугает. Да и чего толку лить воду? Мне ясно дали понять, что двери закрыты.

— Когда двери закрыты — лезут через окно.

— Да, — слабо улыбается Кристинка. — Я помню, ты можешь.

— Да не обо мне речь. О тебе. Надо же пытаться. Не сдавайся. Компромиссы, всякое такое.

Мда. Нашёлся тоже гуру любовных дел. Сама едва собственные отношения в зародыше не чпокнула каких-то пару часов назад, зато других лезу учить.

— Именно поэтому я всё ещё здесь, — резонно замечают мне.

— Вот пока и оставайся, — брезгливо отлепляю от тела влажную и уже холодную майку. — Я буквально на пять сек. Переоденусь и свалю.

— Не надо. Не уходи из-за меня. Мы всё равно собирались прогуляться.

— Прихватите каноэ. Если опять пойдет дождь, Нева выйдет из берегов, — засовываю яблоко обратно в зубы и ушлёпываю к себе.

Хоть и дали добро, но всё равно не хочу портить им момент, поэтому быстро переодеваюсь в сухое, намереваясь слинять. Увы. Меня опережают. Уже натягивая серебристое летнее платье с кучей завязок, слышу в коридоре шорохи. Следом негромкое Кристинино: «мы ушли», стук и воцарившуюся тишину. Ну вот. И с братом не поговорила, и испортила голубкам романтик. Тома-бедома, называется.

Торопиться больше некуда, так что со смачным хрюком плюхаюсь на разобранный диван. Плашмя, по диагонали и впечатавшись носом в жёсткую сидушку. Ау. Так и лежу, позволяя мыслям хаотично кружиться, а ярким кругам за закрытыми веками трансформироваться в успокаивающем калейдоскопе.

Лежу, лежу, лежу… и засыпаю. Через дрёму слышу звонок телефона и пиликанье входящих сообщений, но не могу заставить себя проснуться. В какой-то момент всё затихает и уже без дальнейших препятствий проваливаюсь в глубокий сон.

Лучше бы не проваливалась. Просыпаюсь резко. Рывком принимая сидячую позу.

Злая, как Гингема, у которой стырили волшебные башмачки. Злая и кровожадная. А всё потому что мне снился Дёма и крутящиеся вокруг него полуголые шлёндры.

Причем я там тоже была, стояла рядом, что ва-а-ще не мешало этим пастушьим овцам липнуть к нему. Но самое бесячее, что Демьян их не отшивал. Никак не реагировал, да, не спорю, но и не отшивал.

На то, чтобы успокоиться и убедить себя, что всё это лишь моя поехавшая кукушка уходит время. Ух… Руки так и чешутся, приходится разминать костяшки.

Капец. Это мне воображение теперь постоянно будет подкидывать такие стёбы, да?

Класс. Только этого не хватало. С таким подходом в скором времени на одну неврастеничку станет больше.

Так. Надо отвлечься… Ля-ля-ля… А, мне ж вроде звонили! Звонили… наверное.

Точно не знаю. Телефон сел. Я ж его так и не поставила кормиться. Переваливаюсь через диван, свесившись вниз головой в поисках валяющегося провода, и жду пришествия, чувствуя, как подливает к вискам кровь…

Ого. Два пропущенных звонка от Игнатенко и шесть сообщений от Макара. Какой наборчик. Блондин и брюнет. Свет и тьма. Инь и… А, не. Это уже из другой оперы.

«Привет, красавица. Куда пропала?»

«Я в игноре, о котором не знаю?»

«Ладно. Собственно, к чему я — я сегодня вечером зависаю в саду Зимнего.

Подходи, если будет желание».

«Если не будет желания, тоже подходи. Поговорим. Сдаётся, есть о чём».

«Обещаю, ругаться не буду».

«Возможно… Но это не точно. А вообще, честно говоря, я соскучился».

Миленько. Ладно, с этим перцем всё ясно. Парню надоело динамо, что вполне закономерно. Могу его понять, но сдвигаю наши разборки на чуть-чуть попозже.

Прежде перезваниваю Дёме.

— Очень надеюсь, что это совпадение, — сухо отвечают мне после третьего гудка. — Или я разозлюсь. Очень.

— Чья б корова мычала. Кто всё утро не брал трубу?

— Я спал.

— Так я тоже спала. Только проснулась.

— О… И что, я тебе «доброе утро» должен пожелать? В три часа дня?

Три? Уже три? Офигеть продрыхла.

— Не надо. Обойдусь.

— С братом поговорила?

— Нет. Он… — вот тут заминаюсь. — Был занят.

— Чем?

— Кем. Кристиной.

— А-а-а… Это уже интересно. То есть ты могла и не уходить?

— Могла. Мне вернуться?

— Нет.

— В смысле, нет? — бычок активизируется. Разве что задним копытом шарк-шарк не делает, готовый атаковать. — Офигел?

— Да я не дома. Знакомые попросили подъехать, уладить вопрос… кое с чем.

— Дай угадаю, подробностей мне знать не положено?

— Да там ничего противозаконного. Слово даю. Обычные организационные вопросы по недвижимому имуществу. Потом расскажу.

— Ла-а-адно, — тяну слово всем видом давая понять: я тебе верю, но если узнаю, что врёшь — огребёшь не по-детски. — Когда освободишься?

— Завтра. Как закончу там, сразу в клуб метнусь.

— Ясно. Что ж, удачи, — вспоминаю ещё такой яркий и свежий сон. — Жопы, чур, чужие не мацать.

— Ща договоришься, выделю полчаса, приеду и помацаю твою.

Я, по сути, не против, но решаю повредничать.

— Не получится. У меня на сегодня тоже стрелка забита.

На том конце напрягаются.

— С кем?

— Да так… надо уладить вопросик. Потом расскажу, — возвращаю ему его же слова. Ха. Шах и мат, господин Игнатенко.

Молчание.

— Язва.

— Спасибо скажи, что не желудка.

— Ты похлеще будешь, — из динамиков раздаются помехи. — Так, я заехал в туннель. Связь паршивая. После созвонимся.

— Окэ-э-эй, — отвечаю уже протяжным гудкам сброшенного вызова. Эх. Ни «целую», ни «я соскучился», как у того же Макара. Веники фирмы «Одуванчик» и то романтичней.

Это теперь всегда так будет, да?

Что ж, день, сорян, остаток дня, у меня свободный. Сама судьба сказала посвятить его себе любимой, а то что-то вся эта любовная химия отнимает кучу времени и нервов. Поэтому быстро перекусив остатками макарон по-флотски из холодильника, расчёсываю встопорщенные после сна волосы, прикрываю отлежавшиеся проплешины любимой шляпкой и выдвигаюсь в сторону метро, попутно заскочив в магазин сотовой связи и прикупив повербанк. Пригодится.

Можно и пешком дойти, конечно, не так далеко, но на улице после дождя настоящая парилка, в метро же блаженная прохлада. Да и люблю я подземную атмосферу. И наблюдать за людьми. Как за коренными Петербуржцами, меланхолично почитывающими классику, так и за дёрганными туристами, сто раз сверяющимися со схемой разноцветных линий.

Жалко ехать фигли да нифига. Через несколько минут уже выхожу на Горьковской и знакомым маршрутом направляюсь в сторону Заячьего острова. Не дохожу до него совсем немного, сворачивая на светофоре и откалываясь от плотного людского потока. Дальше становится свободнее и, закончив играть в шашки с прохожими, целенаправленно иду к огромнейшей территории музея Артиллерии.

В прошлый раз я до него так и не дошла, теперь же можно расслабиться и ни на кого не оборачиваться. Никаких тебе «сю-сю» и мутных красавчиков за спиной, лезущих целоваться. Кхм… Эт я себя так успокаиваю, если что. Против поцелуев я как раз ничего не имею.

Покупаю билет и в бой. Огромное двухэтажное здание из красного кирпича, конечно, завораживает, но внутри, капец, лабиринт Минотавра спрятан. Из-за неудобной планировки порой приходится дважды огибать один и тот же павильон, чтобы попасть в следующий. Ну ничего. Это нисколько не портит восторга от того богатства, что здесь таится.

Военную технику Второй Мировой пропускаю, не мой это период, а вот в зале с холодным средневековым оружием зависаю. А после ещё в парочке мест. На конец прогулки скетчбук пополняется зарисовками рунки, катара и легкой кавалерийской сабли образца 1809 года. Вот такое оружие по мне. Красивое, изящное и смертоносное.

Торчу в музее до самого закрытия. И осталась бы дальше, но меня просят.

Точнее, вежливо выпихивают на улицу. Кто бы мог подумать, что у внешне хрупкой старушенции-смотрительницы такая силища.

Эх, а я не успела закончить с наброском рыцарских доспехов. Надо будет вторым заходом подъехать, а то я ещё кое-что хочу законспектировать. Так надежней, чем фото. Пока рисуешь тщательно и досконально запоминаешь каждую деталь. Да и в фотографии нет души. А в рисунке есть.

Пока я рядом решаю повторно пройтись и по Петропавловской крепости, но практически всё время провожу на том самом месте, где Дёма меня поцеловал. Часа два, если не больше, сижу на неровных булыжниках и очередным разворотом оставляю в памяти панораму противоположного берега. Вдохновение странная штука: то ни крупицы, то через край хлещет.

Только когда начинает темнеть, выдвигаюсь в сторону Дворцовой набережной через шумный от гула машин мост. Город оживает. Нет, он всегда кипит, но после заката наполняется особенной атмосферой жажды приключений. В саду Зимнего к моему приходу успевает образоваться многолюдность. Все лавочки вокруг фонтана заняты. Впрочем, мне они и не нужны. Моя цель белокурый блондин, бренькающий на гитаре.

Макар реально клёво играет и не менее клёво поёт. При том, что не просит за это ничего, работая на безвозмездной основе. Я как-то спросила его об этом, на что мне ответили, что это просто развлечение. Что ему нравится музыка, а игра на публике ничем не хуже репетиций в четырёх стенах. Плюс здесь соседи не начнут стучать по батареям.

Торможу в сторонке, наблюдая за ним. В какой-то момент Макар замечает меня, кивает и лиричная песня, которой я и не знаю, сменяется на другую. Ого, а вот эту знаю. Да кто не знает? Бутусова знают все.

Девушка по городу шагает босиком, Девушке дорогу уступает светофор.

Сверху улыбается воздушный постовой, Девушка в ответ ему кивает головой.

Стоп, мне кажется, или он как бы посвящает эту песню… мне? Просто он так смотрит… А я как дура стою с двумя шавермами, купленными в ближайшей забегаловке. Не самый привлекательный образ.

«А на дворе цветет весна». На улице давно и полным ходом цветёт лето, но «она в кого-то влюблена» актуально как никогда. Только вот исполнитель современной аранжировки совсем не обрадуется, когда узнает, что конкретно он к сие действу не имеет никакого отношения.

— Спасибо, — благодарят меня, уходя через несколько минут на самопровозглашённый перерыв и с удовольствием принимая «еду богов». Ну а что?

Раз уж Тони Старк[6] советует, как нам, простым смертным, удержаться?

— Подумала, вдруг ты проголодался. Я так точно, — макаронами сыт не будешь, поэтому свою порцию котят в лаваше успеваю умять уже на половину.

— Вообще-то это я должен тебя угощать.

— Двадцать первый век. Девчонки у руля. Сочтёмся.

— Замётано, — с моего подбородка стирают размазавшийся майонез, и я слегка впадаю в ступор от двусмысленности момента. Хм… А ведь мне предстоит его отшить. И как это сделать, когда на тебя смотрят с такой лучезарной улыбкой?!

— Ты вроде хотел поговорить? — думаю, нет смысла ходить вокруг да около.

— Ты тоже, да?

— Да. Есть что сказать.

— Ну пошли. Найдём место поудобней.

Местом поудобнее оказывается каменный парапет на набережной. Пока ещё пустой. Для развода мостов и сумасшедшей толкучки, в которой порой и до драк за козырное местечко доходит, рановато. Зато на пристани непрекращающимся конвейером выплёвываются и засасываются на катера люди, желающие прокатиться по каналам и послушать экскурсовода.

Макар помогает мне забраться на прохладную поверхность, и приставив неподалёку старушку гитару, ловко запрыгивает следом. Забавно. А вот Дёма не разрешил бы так сидеть. Велел бы постелить что-то, как тогда, в Петергофе… Не знаю, почему мне приходит это в голову. Я ведь не сравниваю этих двоих. Или…

Сижу, болтая ногами и имея все шансы потерять балетку в лучших традициях Диснеевских принцесс, да разглядываю меланхоличное течение реки, сминая через целлофановый пакетик недоеденную шаверму. Которая больше не лезет. Сытная штука.

— Ну что? О чём беседы беседовать будем? — понимая, что от меня ждать активности не приходится, инициативу берёт Макар.

— Я… Я тут… — бли-и-и-н, почему это так сложно? У меня не такой богатый опыт с парнями, чтоб уметь швыряться ими направо и налево. Не хочется затронуть чужие чувства. Тем более что парень-то хорош. Реально хорош. Сложись другие обстоятельства… — Короче… Ну…

— Дай угадаю, ты хочешь сообщить, что я в пролёте? — вполне себе спокойно ошарашивают меня проницательностью.

Гримасничаю, строя виноватое личико.

— Это так заметно?

— Предельно. Но я ещё надеялся. Полагаю, дело в симпатяжке, что нарисован в твоём блокноте?

— Ммм… да, — честно признаюсь я.

— И что, ты в него влюблена?

— Вроде того.

— И это взаимно?

Едва сдерживаюсь, чтобы не коснуться ключицы, под которой и после душа ещё едва различимо виднеется след от нарисованного маркером сердечка.

— Да. Полагаю, что да.

— Полагаешь. Звучит не очень убедительно.

— У нас всё сложно. Но мы стараемся.

— Жаль, — пожимает плечами тот, в пару присестов доедая свой ужин. — Но я пока не буду окончательно сдаваться, ладно? Кто знает, вдруг он накосячит, а тут и я подсуечусь. Ты девчонка видная, такими не разбрасываются.

Громкие слова для того, кто видел меня всего-то раза три, однако, глупо спорить, комплимент приятный.

— То есть что, друзья? — уточняю на всякий случай. Чтоб в последующем избежать недопониманий.

— А твой ухажёр не против таких друзей?

— Да кто ж его спросит, — хмыкаю я. Пускай только попробует что вякнуть.

Человеку, вокруг которого каждую ночь ошиваются голые девицы слова не давали.

— Вот этот подход одобряю, — мне протягивают ладонь, и мы обмениваемся рукопожатием. Вроде неплохо. Я, во всяком случае, ожидала худшего.

Сидим так ещё какое-то время. Просто общаемся: о том, о сём, о жизни, о музыке.

Хорошо общаемся, но в какой-то момент становится понятно, что темы исчерпаны.

Избегая возможного неловкого молчания Макар первым даёт задний ход и, с обещанием скинуть мне какой-то крутой видосик, убегает обратно в сад. Вроде как его друзья подгребли. Меня тоже звал, но я отказалась. Это точно лишне.

Досиживаю в одиночестве, заканчиваю мучить бедную лавашную кашу, отправляя её в самое надежное место — в желудок, проверяю успевший зарядиться благодаря новой магической штучке телефон на наличие хоть какой-то активности и, вздохнув, убираю всё обратно в рюкзак. Ничего. Ни словечка. А вот мне, особенно после разговора, как никогда хочется его увидеть.

С грациозностью ленивца спрыгиваю на землю и снова иду в сторону метро.

Нужный адрес помню скомкано, в прошлый раз было не до того. Ничего. На этот раз у меня есть работающая от 4G переносная карта, которая в итоге не пригождается.

Немного поплутав по безлюдному и словно вымершему, в отличие от центра, спальному району выхожу к нужному месту.

Стриптиз-клуб «Кабаре» приветливо сияет неоновой подсветкой. На входе знакомый охранник. Причём без бутербродиков. Такой су-у-урьезный и при параде, что я уже готова испугаться, однако меня узнают и без вопросов пропускают. Признали.

Вот только непонятно, гордиться этим или нет? Всё-таки местечко не особоподходящее.

Уже с порога меня накрывает приторным миксом ароматов, щекочущим в носу: раскуривающиеся кальяны, сладкие женские духи, резкие мужские одеколоны. Холл почти пустой, лишь у туалета топчется пара мужиков. В мою сторону почти не смотрят.

И правда, нафига? Когда тут такие девчули…

Стоит только пройти за бархатную портьеру и попадаешь в Адамов рай. Чего там парни, я и сама залипаю на красивые формы, обалденную подачу и море блёсток на практически голых загорелых телах. А каблуки, вы видели эти каблуки? Как, вот просто КАК на них вообще можно стоять? Я бы смотрелась цапля цаплей, а они ещё и извиваются так пластично. С ума сойти. Всё. У меня зачесались в одном месте комплексы. Теперь хрен успокоятся.

Прошмыгиваю между шумными столиками, озираясь. Мягкий полумрак, настраивающий на эротические флюиды мешает нормально осмотреться. Где искать Демьяна? У себя в кабинете? Но там ведь была дверь с кодовым замком. Я не шпион, суперпамятью не обладаю. Может бармена попросить его позвать?

Направляюсь к парнишке за стойкой, играючи разливавшего выпивку, когда, наконец, замечаю того, кого искала. Дёма сидит в самом дальнем углу вместе с ещё четырьмя мужчинами. Такие все серьёзные, только гляньте. Разговаривают, по сторонам не смотрят. Словно они на скучнейшей постановке в Мариинке, а не в месте, нашпигованном горячими красотками.

— Ой, простите, — по неосторожности сбиваю официантку, едва не уронившую поднос с шотами. Но нет, она всё поймала. И даже ни капли не разлила.

— Ничего страшного. Вы простите, — вымученной вежливой улыбкой, которая, вероятно, входит в список требований для трудоустройства, та ловко огибает меня и походочкой об бедра в одном корсете и стрингах торопится к клиентам с заказом.

Отвлекаюсь на неё всего на секунды, а когда снова перевожу взгляд в угол понимаю, что Демьян меня заметил. Заметил, смотрит, смотрит… после чего как ни в чём не бывало возвращается к прерванной беседе, забывая про моё существование.

Типа меня и нет.

Ну супер, чё.

Хм, вот прям чисто из любопытства, как я должна реагировать? Закатить скандал или просто свалить? Нет, понятно, что скандалов не будет. Не тот я человек, но блин, хоть бы кивнул. Что сложного? Я понимаю, он занят, не дура. И не прошу сорваться с места и лететь ко мне на крыльях любви, но простой кивок, не?!

Очевидно, мне стоит уйти. Возможно даже обидеться и поигнорить его проформы ради в последующем, но я ведь никогда не действую так как должны делать нормальные девушки. Поэтому вместо гордого «аривидерчи» иду туда, куда изначально, собстна, собиралась — к бармену. Правда теперь с другой целью.

— Куба либре, — заказываю я, занимая единственно свободную высокую табуретку.

Народу дофига.

Запотевший высокий стакан ставится передо мной на салфеточке со звуком ударяющихся льдинок. И-и-и… соломинка… ну конечно. Мы ж на пляже на Мальдивах. Коктейльного зонтика разве что не хватает.

— Ты тут по работе или повеселиться? — рядом вырастает худощавое чудо с тонкой ниточкой усов над верхней губой. Усики — пропуск в трусики, да? Нифига. Вот прям вообще нифига. Это смотрится так убого, что хочется ржать.

— А что, я похожа на проститутку? — вытаскиваю трубочку и отпиваю по-человечески.

— Танцовщицу.

— Да ты льстец, — музыка негромкая, как бывает обычно в клубах, так что можно преспокойно общаться не повышая голоса. Не скажу, что сильно охота это делать, но…

— Ты себя недооцениваешь.

— А ты переоцениваешь, — привкус рома приятно стекается по горлу.

— Так, может, попробуем? — не унимается ловелас недоделанный. И ведь вроде трезвый.

— Что, даже заплатишь? — я-то тупо гонюсь, а вот собеседник по ходу решил, что дело в кармане.

— Если надо, заплачу, — такой видок, боже ж ты мой. Типа: детка, ты не знаешь, от чего отказываешься. Ты сама ещё будешь совать мне деньги, чтоб я не уходил.

— Интересно, — даже оборачиваюсь к нему, прищурившись. — И сколько дашь?

А чё, чистое любопытно. Надо же понять, в какой валюте я нынче котируюсь.

Мне собираются ответить, но тяжелая ладонь вежливо опускается на плечо усатика, прерывая такую чудную коммерческую беседу. Ну вот, а я только начала ловить кураж.

— Товарищ, — Дёма безмятежен и спокоен, но именно этого спокойствия я бы и опасалась. — У тебя три секунды, чтобы оказаться в другом конце зала. Так, чтоб в моём поле зрения больше никак не фигурировать. Иначе охране ничего не останется, кроме как вынести тебя из заведения вперёд ногами.

Повторять угрозу не требуется. Тихий голос и ледяной взгляд работают безотказно. Паренёк сдувается. Только его и видели. Даже не успеваю заметить, куда сиганул. Как в мультиках: пуф и растаял в дымке.

— Зачем пришла? — интонации всё те же, вот только обращаются с ними теперь ко мне. Не слишком прохладно для того, кто буквально утром шептал сладкие дифирамбы на моё так любящее лапшу ушко?

— Выпить захотела, не видно? — демонстративно помахиваю опустевшим на половину напитком. Демьян резко выбивает стакан из моей руки и тот, пролетев мимо бармена, с дребезгом ударяется об стенд с дорогим алкоголем, заливая всё сладкой колой. Хватаюсь за кисть, которой тоже досталось. — Ну и какого чёрта?

— Молча. За мной. Без пререканий.

Очень хочется съязвить, однако здравый смысл, да-да, он у меня пока функционирует, подсказывает, что момент для этого не самый подходящий. Так что с закатанными глазами и бурчащим «бе-бе-бе» спрыгиваю с табурета и, как и велено, иду следом. На расстрел, по всей видимости.

Сворачиваем в знакомый коридор за блестящими висюльками из бусин, оставляя позади занятые приватные комнаты. А вот и дверь с кодовым замком. Снова не запоминаю порядок цифр. Ранний склероз — это приговор.

Едва ограждаемся пискнувшим препятствием, как я оказываюсь вжата в зеркальную панель. Демьян нависает надо мной темнее ночи.

— Ты какого хрена припёрлась?

Офигенно. Вот я, конечно, могу ошибаться, но, кажется, мне не рады.

— А что, нельзя? — ужас как неуютно находиться под этой масштабной ментальной атакой.

— Нельзя. Я же говорил, чтобы ты не вмешивалась в мои дела.

— Я просто пришла. Что такого? Сам меня сюда притаскивал, забыл?

— Когда клуб закрыт — это одно. Тебя не должны видеть.

— Что, стесняешься?

— Это не шутки. Это правило, и оно не обсуждается.

— Не помню такого.

— Потому что мы до него не дошли. Ты ж сразу встала в позу.

— Ну так раз не дошли, то харе орать, — не выдерживаю, сердито отпихивая его. — Я откуда должна знать? Мысли твои читать?

— Сейчас говорю.

— Вот сейчас и услышала. Глянь как просто, да? К сведению приняла, тихо ухожу.

Могу в принципе больше не мельтешить. Чтоб не надоесть ненароком.

Собираюсь свалить, но меня хватают чуть ли не за шкирман и притягивают обратно. Зашибись. То орали, теперь обниматься лезут. А я что должна сделать? С коленки зарядить? Я, если что, злая.

— Прости, — меня прижимают к себе так крепко, что шляпка слетает с головы. В последний момент её ловлю. — Погорячился. Но ты не должна приходить. Тебе тут не место.

Злость медленно тает, но осадок остаётся. Ненавижу, когда повышают голос. Я не щенок, по команде тапки приносить не буду.

— А где мне место? — сложно, но удаётся вырваться. Не настроена я больше на милование. Перегорела. — У тебя дома? В твоей кровати?

— Том, не начинай. Давай обсудим всё позже. Я реально занят, — снова пиликает кодовый замок и к нам заходит голая девица. В смысле… полностью голая. Ниточки из стринг за одежду не считаю, они там особо ничего не закрывают. Кстати, я её уже видела. Это та блондинка, с которой мы пересеклись… тут же.

— О, босс. А я к вам как раз, — оживляется она. Ни грамма стеснительности. Светит грудью, как новыми серёжками. — Можно сегодня пораньше уйти? У меня самолёт рано утром, а я ещё чемоданы не собрала. Помните, я говорила: мама приболела, надо помочь.

Ух ты, какая примерная дочь. А мама, интересно, знает, чем зарабатывает на жизнь дочурка?

— Во сколько заканчивается смена? — стоит отдать должное, Игнатенко на болтающиеся перед его носом вздёрнутые сиськи третьего размера смотрит так же внимательно, как и на муху, застрявшую в лампе на потолке. То есть никак.

— В четыре.

— В два можешь уйти.

— Спаси-и-ибо! — ликует блондинка и только сейчас замечает меня. — Ой, привет.

Мы же уже виделись, да?

— Ага, — только и могу что «гукнуть». А вот я как раз изо всех сил стараюсь не пялиться на её прелести. И нет, я не извращенка. Это зависть.

— Ну здорово. Удачи, — машет она мне ручкой и, вихляя подтянутым задом, упархивает в дальнюю часть помещения, где за открытой дверью угадывается гримёрка стриптизёрш. Там просто по звуку понятно, что у баб шабаш.

Задумчиво прицыкиваю, оттягивая ворот платья и рассматривая собственную грудь. Я не доска, но до таких объёмов мне ещё кушать и кушать капустку.

— Да, — выношу неутешительный вердикт и совсем не по поводу своей скромной двоечки. Живу же столько лет и ничего, не жалуюсь. — Вижу, что занят. Не буду мешать.

— Стой, — тормозят меня с тяжёлым вздохом. — Стой, сказал. Я тебя отвезу.

— Не надо. Я на метро.

— Какое нахер метро? Ты и сюда на нём приехала? — киваю и понимаю, что ответ неверный. — Совсем обалдела? Нехрен тут шататься в такое время! Хоть бы такси мозгов хватило взять. Поехали.

— Не надо.

— Тебя никто не спрашивает. Не вынуждай применять силу.

Конечно, не спрашивает. Так-то он никогда не спрашивает. Гнёт свою линию и доволен. Не спорю, в некоторых вещах мне нравится такой подход, чувствуешь себя в танке, где комфортно и надёжно, но порой Демьян забывается. Прощаю ему такие моменты исключительно потому, что особой значимости они не несут. В мелочах я пойду на уступки, не сломаюсь, но если дело коснётся чего-то существенного…

Короче, пару минут спустя мы уже в Гелике, а ещё минут через двадцать тормозим возле подъезда. За всю дорогу толком не разговариваем.

— Спасибо. Спокойной ночи, — хочу выйти без долгих прощаний, но меня в очередной раз тормозят.

— Погоди, — с заднего сидения достают знакомую папку с документами. Кошмар.

Она тут почти месяц катается. Уже корни пустила. — Когда у тебя вступительные?

— Двадцатого.

— Я понял, — снова тянусь за ручку дверцы, но… — Не обижайся. Я бываю резковат.

— Это не новость.

Энная по счёту попытка сбежать так же проваливается.

— Тамара, — ловят меня. — Всё нормально?

— Не знаю, — честно говоря, не хочу сейчас об этом думать. Вроде всё хорошо, однако при этом как-то гаденько.

— Иди сюда. Иди-иди, — меня притягивают к себе для новой порции объятий.

Поглаживают по спине. Целуют в макушку. — Прости. Я буду мягче. Постараюсь.

Просто я волнуюсь за тебя.

— Я поняла, — ну вот, градус состояния «хочется спрятаться под одеялом и поплакать» стремительно падает. Мда. Либо лыжи не едут, либо я непроходимая дура, раз ведусь на такую банальность.

— Красивое платье. Я его не видел.

И такую тоже.

— Ещё не раз увидишь. У меня с девчачьими нарядами напряг.

— Значит надо поехать и купить, — на губах остаётся вкус мягкого поцелуя. — Завтра этим и займемся. А сейчас мне правда пора. Я и так слинял с важной встречи.

— Езжай, езжай, — неохотно отлипаю от него и уже без препятствий покидаю машину, прячась в подъезде. Здороваюсь с бомжом Толиком, обещаю завтра вынести ему чего-нибудь съедобного и поднимаюсь в квартиру. Ну… Что могу сказать?

Настроение заметно лучше. Забиваться в угол во всяком случае больше не хочется.

Прям чё-то сильно меня мотыляет на эмоциональных качелях, не ПМС ли часом?

Тихонько вставляю ключ в замок. Боюсь опять помешать, но опасения не подтверждаются. Даня вроде один. Замечаю его через приоткрытую дверь. Полулежит на постели, телек смотрит. Одетый. Женских ног из-под одеяла не торчит. Точно один.

Хорошая возможность, наконец, поговорить. Ненавижу ссоры. Они воняют тухлятиной. Вежливо стучу по косяку, привлекая внимание.

— Можно?

— Если очень хочется, — равнодушно отзываются.

Ладно, приму за согласие. Ух, что ж… с богом.

Глава 16. Пошмотимся?

Проскальзываю в комнату бесшумным ниндзя, будящим всю округу звенящей за пазухой кусаригама[7]. С тем же грохотом забираюсь к брату на кровать, пристраиваясь поудобнее под его бочком. Ну вот. Прям как в детстве. Я всегда шла мириться первой.

Наверное, потому что всегда была виновата и совесть чесалась.

Даня же, как настоящий рыцарь, каждый раз принимал удар на себя. Неважно чего это касалось: драки во дворе или взорванной микроволновки — не было ни разу, чтобы он меня не прикрыл. Первое время родители верили и наказывали его по всей строгости, но потом просекли, что к чему. И наказывать перестали обоих. Поняли, что бесполезно.

— Не дуйся, — прошу я, сама дуя губы и отвешивая невинный «чпуньк» по упрямому носу. — Морщинки появятся.

— И когда это тебя волновало?

— Твоя внешность? Всегда.

— Рад слышать.

Беседа затухает. Ясно, аккуратно и незатейливо не выйдет.

— Ну прости меня, Дань. Нас. Мы не знали, что так получится.

— Не знали, что? Что будете крутить шуры-муры за моей спиной?

— Дань… Ты должен понять… — понижаю голос и жмусь к нему ещё с большей нежностью. — Я его… люблю.

Ну вот, я произнесла это вслух. Да, люблю. Быть может, это не ванильная любовь, от которой в розовом экстазе трепыхают крылышками почки и селезёнка, но любовь.

Другая. Более взрослая, что ли. Мне и самой она в новинку, прежде подобного не было. Влюблённость — да, но не так…

Я просто знаю, что хочу быть с ним. Знаю, что мне с ним спокойно. Знаю, что за один его взгляд, которым он смотрит только на меня, готова идти на уступки. И знаю, что могу и приму его любым… со всеми минусами. У кого их нет? У меня нет цели его менять. Иначе будет уже не то. Иначе Демьян Игнатенко будет не Демьян Игнатенко.

Рука брата ныряет под мою шею и приобнимает за плечи.

— Да уж понял, — обречённо вздыхает он. — С самого начала видел, что что-то назревает. Но надеялся на благоразумие Дёмыча. Даже взял с него слово… будто это помогло.

Он видел? Я не видела, а он видел?

— С этого места поподробнее, пожалуйста.

— Чего тебе подробнее? Кто зажимал тебя по углам? Кто забирал не пойми куда на ночь глядя? Будто я глухой, не слышал, как ты на днях свалила. А главное, как лихо врала-то с утра: на набережной она, пораньше встала видите ли…

Ой. Теперь мне стыдно.

— То есть, ты знал…

— Конечно. И боюсь представить, что ещё осталось за кадром. Поэтому даже не буду.

— А что нужно было сделать? Запереть тебя? Приковать к батарее? Выломаешь же нахрен и сбежишь опять через окно. Хочу я этого или нет, ты уже взрослая. Сама делаешь выбор.

Непривычные для него размышления и что-то мне подсказывает, что их появление напрямую зависит от Кристины. Просто она не так давно говорила что-то похожее. Ха. Я знала, что приобрела в союзницы правильного человека.

— Значит ли это, что ты не будешь вставлять нам палки в колёса? — моим голоском только феечек в мультиках озвучивать. Сама невинность.

— Конечно, нет. Но и восторгов не разделяю, — похрипывают невнятно, потому что я лезу душить его на радостях. — Всё, всё. Хорош. Кадык сломаешь.

— Я тебе говорила, что ты лучший брат на свете?

— Ой, не подлизывайся.

— Подлизываются не так, — наглядно показываю: как.

— Фу, да ну тебя! — меня сердито отпихивают, вытирая мокрую щеку. — Сними свою гирю. Она царапается.

— Неправда, — сворачиваю язык трубочкой, играя с пирсингом. — Дёме вот, наоборот, нравится.

Ух, с огнём играю.

— Избавь меня от подробностей! Иначе передумаю!

— Не вопрос. Давай сменим тему, — хитро округляю глаза. — Что по поводу Кристины?

— А что по поводу Кристины?

— Ты мне скажи. Это не я с ней в душевой развлекалась.

Даня мрачнеет.

— Не знаю я, что с Кристиной. Ничего с Кристиной.

— Она тебе не нравится?

Над ответом не то, чтобы думают. Скорее, как я — принимают действительность, обличают мысли в слова.

— Нравится.

— И в чём проблема?

— Много проблем, но это уже неважно. Я всё равно всё запорол. Ляпнул кое-что, так что со мной вряд ли теперь и разговаривать будут.

Озадаченно приподнимаюсь на локтях.

— Когда успел-то? Дня не прошло.

— Когда гуляли сегодня.

— И что ты ляпнул?

— Ммм… Это только наше дело.

— Даня, щас глаз высосу! Мне ж она, один фиг, потом пожалуется. У девочек нет секретов. Так что сдавайся. Скидка будет.

— Ну… я тупанул и неправильно выразился. И теперь она считает, что секс без обязательств — это всё, что она может предложить… Не только мне… Вообще… Всем.

Не умею свистеть. А очень хочется в данный момент. И сделать мощнейший в истории фейспалм. Чтоб в Книгу Рекордов занесли.

— Ты дебил?

— Да там другое имелось в виду… — Даня отмахивается, раздражённо пиная одеяло, на котором мы лежим. — Я хотел сказать… Ай, да неважно.

— Ага. Переспал с девушкой, а потом сказал, что больше она ни на что не годится.

И правда. Вообще неважно. Подумаешь, мелочь какая.

Что-то мне теперь за весь женский род обидно, что у меня брат такой идиот.

— Я говорил о нас. Что нам не стоит переводить общение в серьёзное русло, но… вышло как вышло.

Вышло как вышло, зашибись оправдание у мужиков. Типа, ну что ж поделать.

Бывает. В этот раз накосячил, в следующий буду знать, что так делать низ-з-зя.

— Извиниться пробовал?

— Пробовал. Телефон не берёт.

— И правильно делает. Вы что, на разных концах света живёте? Иди и стучись в двери! Пой серенады. Самолётики бумажные на балкон пускай, в конце концов. Хоть что-то делай. Девушкам нужны поступки, забыл? Куда девался романтик, которого я знала?

— Он вырос.

— И связался с плохими дядечками, поэтому сыкует теперь жопу оторвать от кровати, да?

— Вот не совала бы ты нос свой, а!

— Почему? Почему тебе можно, а мне нельзя? — вот мы и подобрались к вопросу, который беспокоит меня сильнее прочих. — Ответь честно, ладно? Мне просто важно понимать: как ты оказался во всё это втянут?

Даня морщится, как если бы ему самому было бы от себя стыдно.

— Лёгкие бабки. Студенту, живущему на чаевые сложно устоять. Дёмыч советовал не лезть, я не послушался. А дальше как снежный ком: ввязаться легко, а вот выйти…

— И что, совсем нельзя уйти?

— Можно. Сложно, но можно. Но мало кто уходит. Одни боятся последствий, других держит алчность. Слишком большие деньги на кону. Привыкнув жить на широкую ногу, мало кому хочется терять такой доход.

— И что у тебя: страх или алчность?

— Всего понемногу.

— Но ты сам сказал: сложно, но можно. Значит, деньги для тебя дороже чувств? — хмуро подпираю руки в бока, включая злобную училку. Была б линейка, хрякнула бы его по темечку. — Тогда и правда лучше оставь Кристину в покое и дальше Кощеем чахни над своим златом. Пускай оно тебя ублажает и ужины готовит. Но потом не удивляйся, что с таким подходом тебе будут попадаться исключительно меркантильные Леси и иже с ними. Другого твоя позиция всё равно недостойна.

Перелезаю через кряхтящего брата, попутно отдавливая ему всё, что можно в теории и на практике, и решительно собираюсь уходить. Пускай посидит в одиночестве, подумает. А то опять поругаемся.

Уже когда переступаю порог своей гостиной-комнаты, слышу Данино унылое:

— Она ж меня даже слушать не захочет теперь.

Возвращаюсь. Беспощадная и готовая морально добивать не только лежачих, но и раненных. Нужно же как-то отомстить. В конце концов, именно я их столкнула.

— А тебе это точно надо?

— Разумеется. Я хочу поговорить.

— Поговорить? Губёшки распускать без дела не будешь?

— Это ты про себя? Я как раз в общественных местах в дёсна не трусь, — хах. Как тонко, ну да ладно. Уделал. Не поспоришь.

— Если поговорить, сделаем. Не очкуй. Сваха Тома всё устроит. Но если опять накосячишь, — строго грожу ему пальчиком. — Лично закатаю тебя в асфальт.

Встреча на Эльбе.

Ни больше, ни меньше.

Кто бы заснял, ну ёжички-кошечки! Такой эпик фейл. Дёма стоит возле Гелика и курит в ожидании меня. А я выхожу с Даней… одновременно с тем, как из парадной напротив показывается Кристина. Не спорю, я всю эту тему и затеяла, но результат превзошёл ожидания.

— У нас собрание, о котором я не знал? — Демьян собирается щелчком отправить окурок в полёт, но замечает мои гневно собравшиеся над переносицей брови и молча идёт к мусорке. Умница. Хороший мальчик. Позже получит поощрение.

Всё теми же универсальными бровями напоминаю брату, что он обещал сделать.

Чувствую себя грозной мамкой. Которую, так-то на минуточку, слушают.

— Мир? — вернувшемуся Игнатенко послушно протягивают ладонь.

Оппонент удивляется, но виду не подаёт.

— Я с тобой и не ругался, — принимает он рукопожатие. — Всё заслуженно.

— И втащу снова. На этот раз сильнее, если с ней что-то случится.

— Добро. Вместе пойдём меня закапывать.

— Ага. А потом раскопаетесь обратно и водочки с горя тяпните возле ямки за мужскую дружбу, — безнадёжно закатываю глаза я. Ну кто так мирится? — Даня, кстати, согласен принять наши отношения.

— Попробовать принять. Но вы тоже границ не теряйте, — уточняет братик. — Хотя бы при мне воздержитесь от тисканий.

— Я-то обещаю, а вот за эту извращугу не ручаюсь. Ему же только давай возможность — заобнимает, — хихикаю я, игнорируя приофигевший взгляд Дёмы.

Сарказм, не? Не слышали?

— Ты как, не перегрелась на солнышке? — интересуется он на всякий случай.

Снимаю и надеваю шляпку движением а-ля Чарли Чаплин.

— Я в панамке. Но давайте и правда заканчивать топтаться в этой парилке. Все в машину! Мальчики вперёд, девочки, — подзывающий Кристину жест. — Назад.

— Что происходит, не расскажешь? — не догоняет она. Правильно. Я ж план выдала ей лишь частично.

— Как что? Едем шопиться, как и планировали. Но в сопровождении. Чтоб не украли таких красотуль.

Мне даже не пришлось искать повода, чтобы столкнуть нахохлившихся в обидке голубков. Дёма сам его нашёл, сообщив с утра, что мы едем покупать мне платья. Его, конечно, наверное, тоже стоило предупредить, что планируется целый эскорт… но вроде он не против. А вот с госпожой зубодёрихой Вешневской посложнее.

— Не думаю, что это хорошая затея.

— А ты не думай. Говорят, залезай в тачку — значит, залезай! — для надёжности настойчиво подпихиваю её в спину. Спасибо, что не упирается рогами и довольно быстро сдаётся. Утрамбовываемся и выезжаем в сторону местного торгово-развлекательного центра.

Едем как-то не весёленько. Напряжение в салоне осязаемо.

— О, а вот тут бедную Настю снимали. Поместье Корфов, — разряжаю я обстановку, тыкая на повороте в сторону усадьбы-музея, расположившегося на пригорке. — Что? — мы с Демьяном сидим по диагонали, что крайне удачно помогает ему отвесить в мою сторону недоумённый взгляд. Типа, чё я сейчас услышал?!

— Может ты ещё и тайная фанатка бразильских мыльных опер?

— Нет. Но «Дикий Ангел» мелкой любила. Ну тот, что с Натальей Орейро… Не надо на меня так смотреть, — смущённо пунцовею. Будто призналась во всеуслышание, что периодически посматриваю порнушку, а не сериалы, которые любила крутить на повторе мама. — Да ну вас.

— Я тоже любила «Дикий Ангел», — протягивает мне спасательный круг Кристина, и следующие четверть часа мы уже более расслабленно обсуждаем болвана Иво, дурочку Милли и «того самого клёвого парня-адвоката», что был в промежутке между их страстными поцелуями и нелепыми ссорами.

Имя «того самого клёвого парня-адвоката» так, кстати, и не вспоминаем.

Приходится гуглить, попутно и песенку из заставки решаем послушать, но Демьян не даёт поностальгировать и молча включает радио. Даня так же молча делает его погромче. Вот свинтусы. Ну ничё. В следующий раз из принципа устрою обоим марафон по саундтрекам из сериала. Чтоб неповадно было.

К ТРК подъезжаем заметно приободрившиеся. Оставляем Гелик в подземном паркинге и заходим в горящий от бесчисленного количества подсветки ТЦ. Четыре этажа магазинов со шмотьём. Брендовые вывески куда не плюнь. И народ. Будний день, ещё даже двенадцати не стукнуло, а народу как в выходной. Все такие богатые?

А чего тогда вечно жалуются, что зарплаты маленькие?

Подобные места как бы должны считаться женским раем, но я их не люблю.

Обычно ограничивается первым знакомым магазинчиком с вывеской «sale» и если там находится всё, что необходимо, дальше время не теряется. Собственно, для таких ленивых как я специально и были созданы онлайн-магазины. А ходить, монотонно перебирать стойки, выискивая нужный размер, по сто раз переодеваться… не. Меня это не расслабляет. Только вгоняет в депрессию. Уж лучше по городу побродить.

— Ты что хотела посмотреть? — спрашиваю Кристину.

— Джинсы.

— А я… не знаю что… у меня вроде всё есть.

— Платья тебе нужны, — напоминает Демьян.

— Может, не нужны? — чуть задираю кружевной подол… платья. Того самого, в котором приехала в Питер. Со дня на пристани даже не постирала его и на светлой ткани теперь красуются следы после посиделок на набережной. Видно несильно, поэтому заметила я это только когда вылезала из машины.

— Нужны.

— А можно лучше брюки? Белые?

— И брюки. И белые, и чёрные, и синие. Пошли, — мне указываю на бутик с каким-то ну слишком уж кошерным названием.

— Не. Туда не пойду.

— Почему?

— Там никого нет. Значит дорогущий.

Теперь требовательно пихают в спину меня, загоняя как овцу на скотобойню.

— Тебя это как должно волновать? Не ты платишь, — сердито шикают.

— Мне это носить. Дырку посажу, меня потом жаба загрызёт.

— Сейчас я тебя загрызу, — Игнатенко оборачивается к компаньонам. — Вы с нами?

— Нет. Я туда, — Кристина указывает в дальнюю часть центра, где не видно концастеклянным витринам.

— Тогда на созвоне, — меня снова активно подпинывают, но я успеваю напоследок красноречиво округлить глаза, всем видом давая брату понять, чтоб он не торчал истуканом и шлёпал за своей «дамой сердца». Я им стрелку забила, буквально посадила на скамью переговоров. Теперь всё, что от него требуется — не запороть.

Снова.

Со мной сложнее. Я оказываюсь под форменным психологическим давлением. Не привыкшая к тому, что тебе говорят: «выбирай всё, что нравится» вместо того, чтобы радоваться, впадаю в ступор. Не могу я так. Не привыкла, что за меня платит мужчина. Потому что мужчин раньше и не было. Папа не в счёт. С родителями там другая песня.

Так что первый магазин, где кроме продавщицы и манекенов нет ни намёка на пребывание человека, прохожу вскользь и как можно скорее. Ценники реально заоблачные. И за что столько нулей? За вот эту тряпку, которой только полы мыть?

Переходим в следующий. Там уже расценки лояльней, и парочка вещей реально ложится на глаз, но стеснение не позволяет сознаться.

В третьем павильоне Демьян начинает психовать.

— Мы пробудем здесь до закрытия, если продолжишь ломаться. И завтра приедем повторно, — предупреждает он. Или угрожает. Я не поняла, если честно, но аргумент звучит убедительно. Столько здесь я не выдержу, трёхнусь. Лучше завтра в Царское село его вывезу, раз такая пьянка пошла.

Короче, запихиваю скромность поглубже, затыкаю пробкой внутреннего еврея и реально начинаю выбирать. Но, конечно, стараюсь держать меру. Не всё подряд, а то что действительно буду носить.

— Мы за платьем приехали, а ты набрала штаны и свитер, — замечают минут через двадцать.

— Это не свитер. Это худи.

— Да мне без разницы. Платья где?

— Мне здесь ничего не приглянулось.

— Принял. Дальше ищем.

— Это положить обратно? — киваю на вешалки в руках.

— Куда положишь? Мерить иди.

Иду мерить. В итоге почти всё покупаем.

Следующий магазин.

— Нравится?

— Нравится, — верчу в руках красную шляпу из замши.

— Значит пошли на кассу. Чего жмёшься?

С платьишками очередной голяк. Реально ничего не нравится, хоть ты тресни. Я ищу что-то практичное. Чтоб не жало, не передавливало, не натирало подмышки, но и как мешок не висело. К пятому магазину Демьян понимает, что каши со мной не сваришь и берет всё в свои руки. Я набираю одну охапку, он другую. Причём поболее моего и со всем этим потенциальным рассадником моли загоняет в очередную примерочную.

— Нет. Не годится, — откопав где-то табуретку и подобно царю развалившись на ней, отрицательно качает головой он, пока я устраиваю мини-дефиле.

— Тоже нет, — через несколько минут снова категоричный отказ.

— Нет. Цвет не твой.

— Нет. Мне не нравится длина. Слишком короткое.

— Здесь декольте наружу. Нет.

— Так… Я, кажется понял, что тебе надо. Стой тут и жди.

— Стою тут и старею, — покорно киваю своему отражению, когда он уходит обратно в зал. И чего ему не нравится? Нормально всё с декольте. А… когда наклоняешься всё реально вываливается. Понятно.

— Вам так повезло, — с завистью вздыхает топчущаяся рядом девушка-продавец, развешивая не подошедшие наряды обратно на вешалки. — Я тут полгода работаю, но чтобы парни вот так терпеливо выбирали своей девушке вещи… Вы же его девушка?

Ха. Слышу я твой голос, лапуля. Зондируешь почву. Уже думаешь, как бы подкатить свои кривые ножки.

— Невеста, — отбриваю её. Накусь и выкусь.

Девушка понимает, что спалилась и сконфуженно ретируется. Все раздевалки пустые, поэтому дальше топчусь в гордом одиночестве, пока не возвращается Игнатенко с новой партией.

— Издеваешься? Это не мой стиль. Я такое не ношу, — капризно морщу нос при виде классического приталенного платья с юбкой-карандаш. Под цвет новой шляпки.

— Ты прежде чем фыркать надень сначала.

— Ну уж нет. Я буду фыркать и одеваться одновременно, — обещаю я, но обещание не сдерживаю. Ладно. Признаю поражение. Это реально ничего. Да, не в моём стиле, больше выходное, чем каждодневное, но сидит идеально. И с плеч лямки кокетливо спадают, и вырез на спине весь такой: я, типа, леди, где мои лабутены?

Главному оценщику тоже нравится.

— Берём. Дальше.

Дальше тоже неплохо. Ещё одно приталенное, с юбкой ниже колена, но с открытыми вставками на животе. Ткань мягкая, удобная. Хоть бегай. У кого-то явно вкус лучше, чем у меня. Даже обидно. Кто из нас девочка?

— Берём. Снимай.

— Что, вот прям снимай?

— Вот прям снимай.

— Как скажешь, — преспокойно стягиваю с себя шмотку, оставаясь в нижнем белье.

Всё равно никого нет, только камеры. — Так лучше? У меня, конечно, формы поскромнее, чем у твоих девочек из клуба, но…

Шторка примерочной рывком задёргивается за нами, а я оказываюсь в ловушке выставленных вперёд рук.

— Никогда не сравнивай себя с ними. Они — это они. Ты — это ты.

— Здорово. Очень интересно, но, как всегда, нифига непонятно, — отвечаю бездумно, полностью сконцентрированная на его губах, которые так маняще близко.

— Ты. Самая. Красивая. Запомнила?

Ого. Мне, по ходу, сейчас голову открутят, если я откажусь соглашаться.

— Ладно-ладно. Красивая я, — его губы не оставляют мои мысли в покое. Так-то не только губы, но сейчас я хочу хотя бы их. — Ты целовать красивую-то будешь?

С мягкой улыбкой меня целуют… в нос. И всё-ё-ё?

— У тебя ещё четыре примерки осталось. И пойдём за нижним бельём.

— Нижним… — кхм… — Я чего-то не знаю? Ты меня в каких целях так старательно заворачиваешь? Типа что, в подарке самое приятное процесс распаковки?

— Мне важно, чтобы моя женщина ни в чём не нуждалась. У тебя какие-топретензии? Давай сразу их обсудим.

Претензии? Это что за фрукт заморский? Не знаем такого. После «моя женщина» мозги автоматом делают ручкой «гудбай». Дальше можно говорить что угодно, всё равно не услышу. На повторе только: «моя женщина», «моя женщина», «моя женщина»…

Неловкость зашкаливающая, но я не сопротивляюсь, когда меня ведут в отдел женского белья. Более того, сразу прошу не тянуть резину и самому выбрать то, что нравится. Всё равно ж фигни он не выберет. И не выбирает. Всё предельно уместно для моих нравственных убеждений: лаконично, красиво, с минимумом кружавчиков и рюшек.

На этом шопинг я официально заканчиваю. У меня и так челюсть отвисает, когда понимаю, сколько мы угробили на всё это времени. А уж в какую сумму обошлись мои обновки вообще молчу…

Созваниваюсь с Кристиной, и мы поднимаемся на последний этаж, где рядом с кинотеатром и игровыми автоматами расположилась кафешка. Такая, солидная на вид. Не просто «Мак» или «Теремок» с самообслуживанием. Тут даже официант есть.

— Надеюсь, ты не потребуешь наращивать волосы, ресницы и прочую ерундистику? — стараюсь не путаться в пакетах, с учётом того, что большую часть несёт Демьян. Мои в основном из книжного. Забежали мимоходом… где я в итоге задержалась дольше всего. — Иначе мы с тобой прямо здесь распрощаемся и лифчики тебе носить придётся самому.

— Не вздумай. Мне не нужна искусственная кукла.

— Это радостно слышать. А то…

— Тормози, — Дёма удерживает меня, кивая на один из столиков, за которым сидят Даня с Кристиной.

Сидят очень мило, друг напротив друга, тихонько разговаривают, заказав по чашечке… чего-то, неважно чего, но самое главное — держатся за руку. Ладонь брата бережно накрывает девичью кисть и у меня возникает непреодолимое желание нарисовать этот момент, что в данных обстоятельствах, по меньшей мере, несподручно. Ограничиваюсь тем, что исподтишка фоткаю их. Потом сделаю набросок.

Замираем в отдалении, не решаясь нарушать царящую идиллию и минуты две, не меньше, просто наблюдаем.

— Что ты с ним сделал? — спрашиваю я. — Даня никогда не был так робок с девушками.

— Я сделал?! А ты уверена, что дело во мне? Может дело в тех, кто был у него до неё? — резонно замечает Игнатенко. Это он Лесю имеет в виду? Капец. Как же сильно одна сучёнышная выдра должна была пройтись по мужскому сердцу, что следы её пребывания до сих пор не стираются? Увидела бы эту дрянь, лично оттаскала бы за патлы.

— Мне кажется, мы там не нужны, — наконец, решаю я, понимая, что топтаться возле перил просто глупо. Про нас не вспоминают. По сторонам не смотрят. — Если что, скажем: кроссовки пошли тебе выбирать. Можем, кстати, реально глянуть.

— Зачем мне кроссовки?

— Чтоб на смену берцам что-то было.

— Так у меня есть кроссовки.

Ого. Признание застаёт меня врасплох. Вот так нежданчик.

— Чё, правда?

— Правда. Я тебе больше скажу: у меня ещё и зимняя обувь есть. У тебя, кстати, есть?

— Есть. В Москве… Но до холодов пока далеко, — добавляю поспешно я, пока меня не потащили в обувной. — Ну раз не надо, тогда давай скинем пакеты в машину.

А потом в кино можно сгонять. Дать им ещё пару часов.

— И перекурим.

— И перекурим.

Скинули, перекурили, но в кино идти не торопимся. Специально посмотрели репертуар, но ничего мало-мальски стоящего не нашли. Честно говоря, и охоты особой нет тратить два половиной часа ни на что. Мне куда приятней просто вот так посидеть в Гелике. Ещё и на водительском месте.

Демьян вкратце объясняет: где, что и какие педальки жать, но я не вникаю.

Никогда не было желания получать права. Я обычную тележку в супермаркете вожу как камикадзе, умудряясь играть в боулинг с народом, поэтому не думаю, что с моим везением стоит рисковать чужими жизнями на дороге.

Так что вместо того, чтобы запоминать, как переключать рычаг передач, смотрю на Демьяна. Тщательно сохраняю в памяти каждую его чёрточку и каждую родинку, будто не помню всё это с прошлых разов. Будто не его портрет, пусть и корявый, покоится у меня в скетчбуке. Но я хочу ещё один. Качественней.

Дёма мой взгляд, естественно, замечает.

— Ты меня не слушаешь, да? — отрицательно качаю головой. — И кому я объясняю?

— Не знаю, — отвечаю я и… перебираюсь на него. Несмотря на просторный салон на пассажирском месте тесновато вдвоём, но мне всё равно. Усаживаюсь сверху, возвращая тот же минимум расстояния между нами, что был в примерочной, и мягко пробегаюсь подушечками пальцев от его скул до упрямого подбородка. Запоминаю не только визуально, но и тактильно. — Где мой поцелуй? Ты мне должен?

— Ты бы не заигрывалась, — мои пальцы ловят губами и уже от одного этого притихшие гормоны заинтересованно вскидывают голову, готовые к бою. — Одним поцелуем не ограничится.

— Я надеюсь.

Мы на малолюдной подземной парковке, очень удачно стоим за бетонными колоннами. Всё остальное меня мало волнует. Если тут есть камеры — пускай смотрят.

Все стекла, кроме лобового затонированы. Много не подглядят.

— Тома, не заводи, — поздно. Уже. И кайфую от одного только факта, что способна возбудить его ничего при этом толком не делая. Та голая стрипуха была ему по боку, а на меня у него встаёт за секунду… Звучит пошло, зато по факту. Подцепляю зубами его серёжку в ухе, игриво оттягивая. Закрепляю результат поцелуем в пульсирующую венку на шее. — Тома… — Демьян начинает подхрипывает. Вроде пытается меня вразумить, но его руки уже успевают забраться ко мне под одежду. — Здесь не место и не время…

Он прав. Второй раз подставиться не хочется. Поэтому отрываюсь от увлекательного занятия и, дотянувшись до телефона, набираю Кристине быстрое сообщение: «ЕСЛИ СОБЕРЁТЕСЬ НА ПАРКОВКУ, ПОЗВОНИТЕ». Жду, пока галочки доставки посинеют. Следом приходит короткое: «ок» и смайлик с подмигиванием. Ишь, хитрюга.

— Проблема решена. Теперь и место, и время, — удовлетворённо откладываю смартфон с заговорщицким видом. Я, наверное, похожа на нимфоманку, но вроде никто не против, так что по барабану. Дёма точно не против. С моего лица смахивают волосы, вглядываясь во что-то, что видно только ему одному. — Что?

— Я тебя люблю.

Ощущение, будто внутри закоротило. От энергетиков сердце так не заходится, как сейчас долбит у меня. Ничего не отвечаю, всё равно бы не получилось — просто дорываюсь до долгожданного поцелуя. Такого глубокого и распаляющего, что в Гелике быстро становится нечем дышать. Или это мне нечем дышать от накатившей эйфории.

Не прерывая поцелуя, от которого всё сжимается в приятной истоме, Демьян откатывает сидение назад и чуть опускает спинку. Стучит крыша поднимающего подлокотника и перед моим носом всплывает зажатый между пальцев квадратный серебряный пакетик. Это приглашение? Хорошо. В конце концов, сама нарвалась.

У меня прежде не случалось секса в машине, зато теперь могу сказать с уверенностью: это неудобно, несподручно и травмоопасно. Дважды стучусь макушкой об потолок: когда приподнимаюсь, чтобы пристянуть его джинсы и когда пытаюсь в истерическом смехе справиться с презервативом. Так-то это для меня тоже первый опыт и в итоге приходится прибегнуть к помощи профессионала.

Зато только теперь оцениваю плюс платьев — не нужно раздеваться. Сдвигаешься в сторонку единственную помеху и… затонированные стёкла намертво запотевают.

Теперь хоть в упор подглядывай, ничего не увидишь. Чувствую себя Кейт Уинслет в Титанике. Ну там, в сцене с каретой.

Когда заканчиваем, салон напоминает парилку. Чистая баня. Врубаем кондиционер и распахиваем дверцы настежь. Я возвращаюсь на водительское место и с трудом пытаюсь подавить счастливую улыбку, растирая покрасневшие коленки.

Дёма сидит, высунув одну ногу наружу и курит. В какой-то момент нашаривает мою руку и молча сжимает её. Один жест вместо тысячи слов.

Снова пишу Кристине, сообщая, что таможня даёт добро и заодно интересуюсь, какие у них планы дальше. На этот раз ответ приходит не сразу, зато с разрешением уезжать без них. О, как. Что ж, так даже лучше. Немаленькие, как-нибудь доберутся. А мы… а мы поедем к Коту… Приготовим что-нибудь, а после ужина прогуляемся вдоль Невы… Наверное. А может не станем тратить время и повторим маленькие шалости.

Сегодня. Завтра. Послезавтра… в любое время. У нас ведь отношения.

Отношения. Для меня это необычно. Я ведь только-только из родительского гнезда выпорхнула. По сути зелёная и, несмотря на собственный максимализм, мало готовая к самостоятельности. Но вроде справляюсь, ведь следующие пару недель практически живу в квартире Дёмы. Ну, как живу…

Готовлю, методом проб и ошибок, ваяя по рецептам что-нибудь максимально простое, но непривычное для моих скудных кулинарных способностей. Прибираю, имея официальное разрешение на доступ ко всем полкам и шкафам. Планирую досуг.

Командую, когда пора поехать за продуктами. Получаю на руки дубликат ключей.

Ну да… Живу с парнем, по-другому не назовёшь. Однако свои вещи не тороплюсь перетаскивать, хоть наши шмотки частенько оказываются в одной стиральной машинке. Мои труселя с носками на одной сушилке с его… Если не это признак некого уровня близости, тогда что?

Само собой, мне не доставляет особой радости его частое отсутствие по ночам, не говоря о том, что проклятый бордель на минималках против воли играет с ревнивым подсознанием злые шутки, но… мне ли жаловаться? Да, Демьян Игнатенко не придерживает двери на входах и выходах. Да, редко когда на людях берёт за руку.

Ещё чаще молчит, но…

Но всё это с лихвой перекрывается тем, что он умеет делать и делает: всё своё свободное время он посвящает мне. Отвозит на вступительные экзамены, ждёт, чтобы потом забрать, пусть с несчастным видом, но покорно соглашается на прогулки до того же Екатерининского дворца и может часами сидеть и смотреть как я рисую.

Проводя столько времени вместе окончательно удостоверяюсь в том, что у него, кроме Дани, нет друзей. Таких, чтоб именно друзья, а не «мутные связи с дозвонами после полуночи». Фиг с ним друзья, даже просто знакомых нет. Ну разве что Тимур с Кирой, но те настолько погрязли в подготовке к свадьбе на даче, что в центр за последний месяц приезжали лишь однажды. На стройрынок.

И вот как так может быть, что у человека, прожившего в Питере всю жизнь, никого нет? Да, Дёма закрытый, сложный, но не до такой же степени… Не знаю. Во всяком случае его бывших подружек я не понимаю. Это какой идиоткой надо быть, чтобы отказаться от него? Вряд ли же это только мне так повезло. Больше чем уверена, любая девушка рядом с ним была бы окружена подобным «королевским» вниманием…

Ладно, поспешила с выводами. Причины были. Одну умудряюсь прочувствовать на собственной шкуре, когда в один из последних июльских дней, на пересечении Садовой и переулка Крылова, меня подрезает чёрный джип. Пока успеваю понять: что к чему, из него выходит высокий худой парень в строгом костюме. Выходит и, подобно швейцару, открывает заднюю дверцу.

— Доброго здравия, красавица, — выглядывает из глубин салона лицо мужчины восточной наружности: идеально подстриженная борода, фирменные тяжелые черты.

Узнаю его моментально. Он сидел рядом с Демьяном в стрипклубе. — Буду безмерно благодарен, если вы прокатитесь со мной.

Сказать, что меня накрывает ледяной панцирь страха — не сказать ничего. На улице многолюдно, но ситуация происходит в точности как в тот день, когда меня так же подрезал Гелик Дёмы. Всем пофиг. Абсолютно.

— Зачем? — только и получается из себя выдавить.

— А вы садитесь и узнаете, — мужчина любезен, но его улыбка вызывает все существующие палитры существующих эмоций, кроме доверия. А тут ещё и парень, что вышел первым, как бы ненароком распахивает пиджачок, незатейливо светя припрятанным пистолетиком. — Не беспокойтесь, — продолжает любезничать мужик. — Даю слово, это совершенно безопасно, — он немного призадумывается, а потом добавляет. — На данный момент.

Ага. Класс. Вот чё-то ва-а-аще легче не стало.

Глава 17. Заложница

Единственный овальный покерный стол в помещении, рассчитанный на шесть персон ещё пуст. Обычно карты начинаются сдаваться после полуночи. В остальное время это место рассчитано для интровертов-алкашей — располагающийся здесь же бар приятно удивит даже самых искушенных.

Чего тут точно нет, так это дешёвой разбавленной выпивки, которой пичкают посетителей наверху. Исключительно элитное пойло. Стоимость одной бутылки сопоставима с минимальной проходной ставкой. Впрочем, для местных игроков она всё равно ничего не значит. Кто попало сюда не попадает. За этим слежу лично я.

Сутками в комнате пашет вытяжка, но запах сигар так прочно въелся в кожаную обивку кресел, что его можно разве что выжечь. Алкоголь, кубинские сигары, девочки, понты, азарт — стандартный коктейль для тех, кому пресытила жизнь и хочется развлечься.

Я давно варюсь в этом котле, но за карты садился максимум пару раз, от скуки.

Как сел, так и встал. Прикола, во всяком случае, не оценил. Покер не увлёк, сигары не курю, девочки на один раз не интересуют, спиртное пью редко. Страйк. Все удовольствия мимо. Хз, может я бракованный.

Недовольно кошусь на наручные часы. Двадцать минут шестого, а встреча была запланирована ровно на пять. Наплевательского отношения к пунктуальности прежде за Давидом не замечалось, так что это настораживает. Но куда деваться, велено ждать — ждём.

Делать всё равно нечего, а до рассвета я отсюда один хрен не уеду, так что выбираю из ряда бутылок ирландский виски. Уже откупоривая горлышко слышу, как за спиной открывается дверь. По одному едкому шлейфу одеколона угадываю, кто пришёл. Он у него неизменный.

— Ты опоздал, — не оборачиваясь, замечаю я. — Бурбон будешь?

— Буду, — отвечает Давид и добавляет явно не мне. — Проходите, дорогая.

Озадаченно оборачиваюсь и цепенею на месте при виде… Тамары. Обычное загорелое личико бледнее мела. На контрасте с тёмными волосами это особенно заметно. Напуганная, движения заторможенные, но ведёт себя спокойно. Даже слишком.

Давид галантно подвигает к ней кресло и, придерживая за руку, помогает присесть. Вроде бы сама учтивость, но сюрреализм происходящего выбивает из колеи. Как и его помощник с оттопыренным пиджаком, как бы ненароком ставший за Томой. Знаю я этого типа. И для чего он нужен…

Градус напряжения нарастает.

— Зачем она здесь? — стараюсь абстрагироваться, но получается херово.

— Для того, чтобы напомнить: я не повторяю дважды, — Давид обходит стол и занимает центральное место. Для удобства закатывает рукава белоснежной рубашки и с наслаждением закидывает ноги на обитую тканью столешницу.

Давид — мой босс. Официально по бумагам, конечно, значится, что я полноправный владелец клуба, но это только по бумагам. По факту я его цепная собачка, такая же, как и остальные. Просто занимаю одну из первостепенных ниш.

— Поясни, — слово выплёвывается через стиснутую челюсть, что не остаётся незамеченным.

— Расслабься. И налей мне выпить.

Послать бы эту гниду, но таких людей не посылают. После обычно бывают печальные последствия. Только поэтому выполняю требование, с раздражённым звоном стекла, ударившегося о поверхность, ставя перед ним стакан. Отхожу на несколько шагов и в пару глотков осушаю свою порцию. Догадываюсь, о чём пойдёт речь.

— Говори.

— Где твоя учтивость? Хоть бы даме что предложил. Дорогая, что-нибудь хотите? — от его вежливости сводит зубы. Всадить бы с разворота, чтоб летел дальше, чем видел.

— Ничего, — голос Томы, тихий-тихий, едва различим. Веду себя как трус, но не смотрю ей в глаза. Не могу.

— Ничего так ничего, — кивает Давид и вот теперь переключается на меня, переходя на сухой деловой тон. — Как обстоят дела с крысой, барышничающей в твоём клубе? — ударение поставлено красиво. Мол, ты можешь считать, что у тебя есть власть, но мы-то оба знаем, как обстоят дела на самом деле. Да. Знаем. — Ты сказал, что разберёшься. Прошёл месяц.

— Сказал разберусь, значит разберусь.

— Когда?

— Скоро. Я сообщу.

— Не утруждайся. Я сделал всё сам.

— Знаешь имя?

— И имя того, кто покрывает другое имя, — Давид мрачнеет и становится понятно, что это не блеф. — Думал, я не узнаю, что ты замешан? Неужели я неясно выразил свою позицию по поводу наркоты под моей крышей?

Су-у-у-ука…

— Предельно.

— Видимо недостаточно. Это пятно на репутации, которое теперь висит на мне по твоей милости. Искушения, плотские страсти, азартные игры — это человеческий фактор. Это простительно. Это можно понять. Но наркотики… То грязный бизнес, сулящий большие неприятности. И я не желаю, чтобы моё имя фигурировало вокруг этого дерьма.

Знаю. Данная информация была донесена до меня давно и предельно чётко, но обстоятельства сложились так, что меня мальца занесло… в своё время. И хоть я не толкаю эту дрянь лично, но неоднократно закрывал глаза на то, что обстоятельства имеют место быть. Закрывал глаза за приличное вознаграждение, разумеется.

Деньги. Всё в этом мире крутится вокруг денег.

— Что нужно делать? — разжёвывать детали нет смысла. Они никому не сдались. В таких вещах важны факты. Было. Виноват. Попался.

— Решить вопрос. Радикально. Так, чтоб не осталось и следа от проворачиваемых здесь делишек. Даю тебе два дня, — Давид едва отпивает свой виски, скорее просто мочит губы, довольно причмокивая, вальяжно встаёт и снова подходит к Тамаре.

Представляю, каково ей сейчас, но она умница — страха не подаёт. — Не разочаруй, Демьян. Наше сотрудничество меня по-прежнему устраивает, и уж чего точно нехочется, так это опускаться до угроз и банального шантажа. Ты знаешь, как я это не люблю, — он склоняется, целуя Томе тыльную сторону ладони, а мне хочется оторвать его башку от туловища. — Всего хорошего, дорогая. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся в более подходящей обстановке.

— Надеюсь, нет, — отзывается та, стреляя в него презрительным взором. Вся дрожит, но держит лицо. Если бы не ситуация, в которую она угодила исключительно по моей вине, сказал бы, что горжусь ей.

— Это зависит от твоего друга, — Давид по-мальчишески грозит мне пальцем. — Береги её. А то мало ли что…

Еле сдерживаюсь, чтобы не запустить стиснутый в руке стакан в закрывающуюся за ним дверь. Соблазн велик, но вместо этого в пару шагов оказываюсь возле Тамары, опускаясь перед ней на корточки. Только теперь понимаю, что меня слегка потряхивает.

— Ты как? Цела? Он что-то сделал? Угрожал?

Она поворачивает голову, и мы делаем то, чего я так боялся — встречаемся взглядом. Страшусь увидеть в них застывшие слёзы, разочарование или, что ещё хуже, брезгливость, но вместо этого… не вижу ничего. Вообще ничего.

— Только что. Не слышал? Или у вас это привычные любезности?

Хватает сил дерзить. Хорошо. Хороший знак. Наверное.

— До того, как вы пришли сюда, он хоть что-то сделал тебе? Хоть пальцем тебя коснулся?

— Сделал, — она протягивает мне зелёное яблоко со следами впившихся ногтей, которое держала всё это время. — Угостил.

Угостил. Яблоком он её угостил. Блять. Отбираю его и швыряю не глядя.

— Прости. Я не хотел, чтобы так получилось, — беру её ладонь в руки, но от меня мягко отстраняются, разрывая контакт.

— Я тоже.

— Тамара… Я всё…

— Отвези меня домой. Пожалуйста.

Даже не даёт объясниться. Это её безапелляционное «пожалуйста» ясно означающее, что меня не хотят и не собираются слушать хуже, чем крики и истерика.

Пощёчина предпочтительнее. Пощёчина — проявление эмоций. Есть эмоции — есть шанс. Здесь же мне вынесли приговор, не подлежащий обжалованию.

Не хочу её отпускать вот так, но и насильно удержать не могу. За неимением выбора делаю то, что она просит. Выходим на свежий воздух и загружаемся в тачку. За всю дорогу не пророняется ни звука. Я собираюсь с мыслями, Тома сидит, уставившись в окно, и бездумно теребит массивные браслеты на запястье. О чём думает боюсь представить.

Заехав под арку глушу двигатель и поворачиваюсь к ней, чтобы бы хоть как-то обелиться напоследок, пусть это ничего не изменит и вины за то, что ей пришлось пережить не загладит, но она лишь отрицательно качает головой.

— Не надо, — просят меня.

— Мне важно, чтобы ты поняла…

— Прошу же, не надо. Не сейчас.

— А когда?

— Позже. Мне нужно подумать.

Прикрываю глаза, пробуя на вкус это «подумать». Послевкусие дрянь, конечно.

— Сколько потребуется времени?

— Не знаю. День. Два. Может неделя. Я тебе позвоню.

— Тома, давай всё же поговорим…

— Дай. Мне. Время. Пожалуйста, — миниатюрная женская фигура выскакивает из салона, стремительным росчерком растворяясь в недрах подъезда.

Злобно долблю по рулю, распугивая курлыкающих возле водосточной трубы голубей. Долблю снова и снова. Какой-то бред. Маразм. Так вообще не должно быть.

Разные случались ситуации в прошлом, порой не самые приятные, но сегодня…

Сегодня всё перешло недопустимые границы…

Достаю из бардачка пачку и скуриваю несколько сигарет. Одну за одной, без перерыва. Накачиваюсь дымом так, что начинает кружиться голова. Тачка закупоривает проход, на что мне уже дважды сердито что-то кричат прохожие, но я упорно не уезжаю.

Не знаю, чего жду.

Что она вернётся?

Не вернётся. Там по глазам было видно.

Позвонит?

Надеюсь…

Слепое ожидание подобно ржавому капкану, пустившему заражение в кровь.

Сутки. Вторые. Третьи. Странное состояние, когда дни смазываются и начинаешь терять нить: где заканчивается старый и начинается новый. Сплошная каша.

Дома стараюсь не появляться. За столь короткое время квартира успела пропитаться Тамарой. Брошенная в спальне одежда, ужин в холодильнике, забытый на столе скетчбук. Не знаю, как ей это удалось, но она умудрилась оставить после себя напоминание даже в чёртовом предбаннике, где теперь можно хоть ламбаду танцевать.

Горы нагромождений бесследно исчезли. Остался один стеллаж с коробками, но он никому и не мешает в своём углу. При этом никто не качает права, не пыхтит и не плюётся ядом. Более того, соседи вообще с других этажей, с которыми мы мирно существовали все эти годы на уровне «а я и понятия не имел, что мы живём в одном доме» при встрече начали вдруг со мной здороваться, попутно передавая ЕЙ «приветы».

Немыслимо. Просто немыслимо. От этого и невыносимо находиться здесь. В клубе легче. Там эта девчонка ещё не успела так наследить. Да и забот по первой предостаточно. Дрова наломаны, пришло время их разгрести. В этом тупом сумбуре и проходит злополучная неделя, однако ничего не меняется.

Телефон упрямо молчит, что выводит до бешенства. Хрен с ним, мы люди не гордые. Сами попробуем дозвониться. Попробуем, но за результат не ручаемся. Гудки идут, но звонок не принимают. Сообщения читаются, но ни на одно не отвечают. А в какой-то момент номер и вовсе оказывается вне зоны доступа. Блять.

На следующее утро без изменений, механический голос сообщает, что абонент временно недоступен и просит попробовать перезвонить позднее. Пробую позднее, однако результат тот же. Вот теперь не выдерживаю. Пускай не хочет общаться и видеться, но мне необходимо знать, что с ней всё в порядке. Поэтому делаю на всякий случай ещё один прозвон и, не получив новых сведений, выезжаю со двора стриптиз-клуба.

Игнорирую все светофоры, так что уже минут через десять вжимаю до упора кнопку дверного звонка. На то, что ещё ранее утро мне глубоко похрен. Перебужу весь этаж, если потребуется. Выломаю замки.

Обходится без мародёрства. Мне открывает заспанный Даня. Зевает, потягивается и удручающе лицезреет мою персону. Думает. Правильно, мы ведь с ним тоже не общались последние дни. Что странно. Я в тот же вечер ожидал, что ко мне заявятся и впишут с разворота. Но, видимо, Тома убедила его этого не делать. Другого объяснения нет.

— Пришёл огребать? — интересуется он.

— Не стесняйся. Всеки, — разрешаю я.

— Зачем? Ты сам себя уже наказал, — друг, если я могу до сих пор назвать его так, слишком уж мирный. — А я ведь говорил, что эта твоя затея с леваком добром не кончится.

— Проблема решена. Все хвосты обрублены.

— Поздравляю. Лучше поздно, чем никогда.

— Мне необходимо с ней поговорить.

— Не выйдет.

— Дань, позарез надо.

— Она уехала.

Секундный ступор.

— Куда?

— В Москву. Вчера посадил её на поезд.

На поезд. Уехала. Поэтому и телефон не отвечает. Зачем ей там Питерская сим-карта.

— Какой адрес?

— Нет, Дёмыч. Не стоит.

— Я должен с ней поговорить!

— Если она захочет, сама с тобой свяжется. Как видишь, не хочет. Вот и оставь её.

— Я не могу… я должен…

— Ты себя слышишь? — раздражённо осаживают меня. — Только «я», «я», «я». А ты засунь своё яканье куда подальше и подумай, разнообразия ради, о ней. Но ты не переживай, я передам, что ты её спрашивал, — дверь перед моим носом захлопывается и всё, что я могу — пнуть её в бессильном рыке. Желание сорваться и мчаться без тормозов в столицу горит ярко, но мозг понимает, что затея бессмысленна. Я понятия не имею в каком направлении её искать. Даже района где живёт не знаю. А на Радова старшего рассчитывать не приходится.

Блять. Ничего. Конечная точка. Остаюсь ни с чем. В компаньонах лишь ярость на самого себя и пустота, выжигающая всё до пепелища. Что дальше? Включать обратную перемотку? Забыть, закрыть и жить дальше? Обычно так и происходило, но прежде я так не вляпывался в кого-то. Лишь однажды, после чего долго ловил отходняк. И вот теперь снова те же грабли. Сука любовь, чтоб она треснула. Одни неприятности.

Возвращение в привычную реальность, ту какой она была до знакомства с Тамарой, даётся непросто. Эта смешная баламутка перевернула всё с ног на голову, задев те струны, что задевать не стоило. Перевернула и исчезла, оставляя меня наедине с долбанной шизофренией, потому что я везде и всюду выискиваю её лицо.

Она ведь любит этот город, столько носилась с документами на поступление и поступит, тут я не сомневаюсь — поэтому не поверю, что она может отказаться от мечты ради какого-то мудака. Не тот у неё характер. Значит, вернётся. Рано или поздно. Хоть разбивай палатку возле её дома и карауль. Бля. Клиника.

Август пролетает быстро. Тем странно, потому что каждый последующий день при этом длится бесконечно долго. И в пустую. Ни динамики, ни интереса, ни мотивации.

Работа, сон, работа, сон, иногда бар. Круг замкнулся, а выбираться из него не хочется.

Ирония в том, что раньше происходило всё точно тоже самое и такой расклад меня устраивал. Ключевое слово: раньше. Теперь мне скучно. Без неё.

Питер накрывает приближающаяся осень. Она ещё незаметна внешне, но по общему настроению, хмурой погоде и спаду туристов угадывается безошибочно. Всё чаще приходят без спросу дожди, и всё чаще возникает соблазн свалить из города ко всем чертям. Никогда ещё Санкт-Петербург так не меня душил.

И сваливаю. Недалеко, конечно, всего лишь к знакомым ребятам в частный коттедж в Гатчине, но несколько дней морального разложения, сауны и бухла реально помогают встряхнуться. А потом в субботнее утро раздаётся телефонный звонок, который по щелчку рушит всё то эфемерное равновесие, что я себе построил.

— Официальную церемонию ты уже проспал, но ещё успеешь на застолье, — раздаётся в динамиках голос Радова. Мы теперь редко пересекаемся, так что я удивлён его слышать.

— Какое застолье? — спихиваю с себя голые ноги какой-то девицы. Что она тут забыла? Я специально ушёл наверх ото всех.

— Свадьба, привет! Тимур и Кира женятся. Забыл?

— Оу… — вот чего мне точно не хочется, так это с бодуна радоваться за чьё бы то ни было счастье. — Передай им мои самые искренние поздравления. С меня подарок.

— Ты что, вообще не собираешься приезжать?

— Ответ очевиден, разве нет?

— Так, — голос в динамиках повышается. — Задрали оба. Одна с кислой миной ходит, будто на поминках, другой в зомби превращается. Немедленно поднял свою задницу и приехал. Если хочешь увидеть Тамару, конеч…

Дальше не слушаю. При одном упоминании магического имени сбрасываю звонок и подрываюсь с места, спихивая мешающееся на пути тело.

— Ты куда? Останься, — сквозь сон хватают меня за ворот, мурлыча.

— Ты кто вообще такая? — а хватка-то какая. Хрен отдерёшь.

— Света.

Света, блять.

— Света, конечности подбери. Пока не сломал, — угроза срабатывает безотказно, и уже без проблем спускаюсь на первый этаж.

Вечеринка, как понимаю, удалась. По залу кто-где разбросаны дрыхнущие тела, а рядом с пустыми бутылками и тлеющим кальяном остались нетронутыми белые дорожки. Никто не говорил, что у меня нормальные знакомые. Они отбитые по всем пунктам. Именно поэтому я редко с ними пересекаюсь. Максимально редко.

Перешагиваю через валяющиеся туши, кому-то попутно наступая на пальцы, и уже на ходу надеваю откопанные среди завалов брошенных на пол курток берцы.

Нетерпение от возможной встречи сказывается на вождении. Нарушаю все правила дорожного движения, какие только существуют, дважды едва не устроив массовую аварию.

Неудивительно, что нарываюсь на гайцов. Пока доходяга сержант не успевает настроить себе воздушных замков быстро звоню по нужному номеру и запунцовевший от стыда дэпээсник отпускает меня с миром. Ничего нового: связи решают всё.

Чем ближе к цели, тем сильнее начинаю нервничать, а когда подъезжаю к невзрачному хлипкому забору, способному разве что не дать собаке сбежать за территорию и вовсе накатывает мандраж. В несколько затяжек скуриваю сигарету, бросаю бычок в заросли сорняков и захожу на территорию.

Судя по суматохе и приготовлениям молодожёнов ещё нет, но гости на низком старте: одни заканчивают с сервировкой праздничного стола, собранного из нескольких разных по ширине и высоте, другие донадувают шарики. Мелочь лет семи носится по участку с шлангом, подведённым к колодцу и играет в «поймай воспаление лёгких и попутно доведи взрослых до ручки».

Тамару замечаю сразу. Она стоит вместе с какой-то девчонкой на табуретах, и, приподнявшись на мысочках, шаманит с цветочной аркой. На локте плетённая корзина, в ней подрезанные бутоны роз, которые только с помощью врождённой женской магии как-то крепятся на всей этой странного вида конструкции.

Меня будто парализует при виде неё. Такой красивой, сексуальной и желанной.

Словно не было последнего месяца. На ней то красное платье, что мы купили. С чёрными волосами смотрится отлично. Даже бордовые губы не портят образ, хоть мне больше нравится на ней отсутствие косметики в принципе. Из новшеств — густая прямая чёлка. Ей идёт.

Замираю в нескольких шагах, но не подаю звука. Просто наблюдаю. Наверное, делал бы это вечность, но меня замечает вторая девчонка и даёт Томе знак. И вот только тогда она тоже видит меня…

Глава 18. Да или нет?

Едва с табуретки не наворачиваюсь. Подсознательно я понимала, что он скорее всего сегодня здесь будет, даже вроде как морально готовилась… и всё равно оказалась не готова. Дёма так смотрит… Божечки, как же он смотрит. Так, как никто больше не умеет. Я безумно скучала по этому взгляду.

На заплетающихся ногах сползаю на прохладную землю, передавая корзину Вике, свидетельнице. Каблуки не надеваю, ну его нафиг. С моим везением и при данных обстоятельствах на фотографиях с застолья тогда придётся сидеть с разбитым носом, заткнутым ваткой.

С ёкнувшим сердечком застываю рядом с Демьяном.

— Привет, — решаюсь первой.

— Привет.

— Видок у тебя не свадебный. Проблемы с рубашками? — джинсы и неизменная футболка, только что синяя, а не чёрная. И мятая. Будто спал в ней.

— Я не собирался приезжать.

— Но приехал.

— Приехал.

— И уже начал отмечать? — заранее, судя по перегарному шлейфу. Первый раз на моей памяти от него так разит. — Как поживаешь?

«Как поживаешь?». Капец вопросик. Им обычно пользуются при общении с посторонними, как дань вежливости, но ничего умнее мне на ум не приходит.

— Хреново. А ты?

— Получше. Я поступила в СПБГУ.

В тот самый, куда мы ездили в день похода в Зоологический. Куда так хотела.

Попутно я прошла по баллам ещё в парочку вузов, но о них и думать забыла, когда нашла себя в списках на официальном сайте университета.

Мне кивают так, словно нисколько не сомневались.

— И причёску сменила.

— А, это… — лохмачу чёлку. — Да у меня прыщ здоровенный вскочил на лбу.

Решила спрятать. Соседка по общаге стриганула.

— Теперь живёшь в общаге?

— Ага. Выделили койку-место.

— И как давно ты в городе?

— Достаточно.

— Но так и не позвонила.

— Не знала, что сказать.

— Хм… — едко усмехается Игнатенко. — Может что-то вроде: «Привет. Я тут подумала. Наверное, нам стоит расстаться»?

— А разве мы это уже не сделали?

Демьян громко выдыхает через ноздри.

— Нет, Тома. Мы не расставались.

От его слов бросает в жар. Мне снились эти слова. Снился он. Часто. Чаще, чемхотелось бы. А сколько раз меня подмывало позвонить ему… Дошло до того, что я просто-напросто изрезала симку, лишая себя возможности добраться до номера, который запомнить наизусть не успела. Иначе кто знает… Возможно тогда мы бы встретились гораздо раньше и не было бы этого дебильного месяца. Я столько не плакала за всю свою жизнь.

— Чего теперь говорить, — грустно пожимаю плечами. — Поезд уже тю-тю.

— Поезд тю-тю, потому что ты сбежала!

— А что мне осталось? Я была на панике.

На панике, в полной растерянности и в ужасе. В ужасе за себя и за Даню, за которого мне тоже тогда предельно тонко намекнули. Мол, веди себя хорошо, садись в машину и не верещи: мы знаем и твой адрес, и адрес твоих родственников. Ты ведь не хочешь, чтобы мы заскочили в гости к братцу выпить чаю?

Чистейший шантаж, приправленный ядовитым лицемерием. Собой мне бы ещё хватило мозгов рисковать, но не Даней. Только поэтому я села в треклятый джип, понятия не имея: куда и зачем меня повезут. А когда поняла… стало немногим лучше.

Хотя новость, что Демьян замешан в делах сомнительного формата меня не удивила.

Я ведь самого начала знала, что в этом человеке собран адовый коктейль пороков. Но всё равно выбрала его.

— Всё в прошлом. Я уладил проблему, — говорят мне так спокойно, будто речь идёт о просроченной тушёнке, которую без чека удалось сплавить обратно в магазин.

— Поздравляю.

Это всё, что могу ответить. Коротко, сухо. А он не знает, чем крыть. Разговор заходит в тупик.

— Тома, — вижу, как Демьяну непросто даются признания. Поразительно, как в первые дни моего «игнора» его хватало на размашистые скатерти объяснительных в сообщениях. Догадываюсь, как долго и кропотливо он подбирал нужные слова. — Я не хотел, чтобы так вышло. Не хотел тебя вмешивать. Ты помнишь, я просил держаться подальше…

— Помню.

Просил. Неоднократно. Но я решила по-своему. Именно поэтому обиды, а уж тем более ненависти не испытываю. Во мне ничего не поменялась по отношению к нему.

Я всё так же его люблю.

Любила, когда мы распрощались у подъезда.

Любила, когда взахлёб ревела на плече у Дани и умоляла не доводить до мордобоя.

Любила, когда попросила брата соврать о том, что уехала в Москву и тайком подслушивала их разговор.

Любила, когда поняла, что на тот момент отъезд был единственно правильным решением.

Любила, когда кромсала симку.

И люблю сейчас.

Наверное, даже сильнее, чем раньше — разлука и страх больше его не увидеть не то, что не стёрли чувства, обострили их. Усилили и умножили. Я вернулась в Питер ещё в августе, когда узнала, что поступила и практически каждый день как бы «случайно» гуляла возле его дома. Даже видела пару раз Гелик во дворике, но набрать домофон не хватило смелости. Потому что не знала, что сказать. И сейчас не знаю. Я запуталась.

Без задней мысли откидываю за спину залаченные волосы и замечаю мелькнувшее удивление в глазах Дёмы. Чёрт, точно. Смущённо прикрываю ладонью татуировку в виде тёмно-алого сердца под ключицей. Того самого, что когда-то было на том же самом месте нарисовано его рукой. Он, разумеется, не знал, что я сфоткала его на память. А после сделала по нему эскиз. Как напоминание.

— Я люблю тебя, — короткое предложение, от которого по телу разливается невероятное тепло. Хочу кинуться ему на шею, но вместо этого опускаю глаза в землю. — Тамара, посмотри на меня, — не могу. Иначе за себя не отвечаю. — Тамара.

Прошу, посмотри на меня, — собираюсь с мыслями, выуживая остатки самообладания и подчиняюсь. Зря. Голубые льдинки пронизывают насквозь, пробираясь в самые глубины и заставляя дыхание сбиться. — Я люблю тебя. Могу повторять это сколько угодно, потому что это единственное, в чём я уверен. В этом и в том, что без тебя мне паршиво. Всё остальное могу лишь попытаться пообещать, хоть и понимаю, что одних обещаний после случившегося недостаточно.

— У тебя есть предложение?

— Только одно. Второй шанс.

Как скальпелем без анестезии. Я глупый подопытный кролик, добровольно отдавшийся на эксперименты за морковку. Глупый кролик, сидящий в распахнутой клетке и имеющий все шансы сбежать, но который не делает этого. Потому что в душе тайный мазохист.

— Второй шанс, — звучит слишком соблазнительно. Настолько, что я в шаге от того, чтобы согласиться. Всё естество отчаянно рвётся быть с ним, однако разум предостерегает, грязными тряпками лупася по роже и строго прицыкивая: куда опять собралась лезть, нюня? Мало одного раза? Ещё незабываемых ощущений захотелось? — И какой он будет? Пистолет под подушкой? Новые пункты условий: что мне стоит знать, чего нет? Выпрыгивающие из шкафа скелеты? Не думаю, что подхожу для этого, — честно отвечаю я. Именно эти сомнения и не позволили позвонить ему. Не позволили открыть дверь его всё ещё хранящимися у меня ключами.

— Мне ты подходишь идеально, Тома. А вот я тебе… Ты достойна лучшего, но я не в силах тебя отпустить. Не могу. Прости.

За воротами разносится оглушительное бибиканье, от которого подскакиваю на месте. Кортеж с молодыми подъезжает. На площадке, где обычно припарковываются автомобили, начинается беспорядочное мельтешение. Кто-то уже несётся за калачом и солью, свидетели нацепляют на себя ленты. Поспешно ищутся бокалы, которые новоиспечённые супруги должны разбить на счастье. В руки гостям впихиваются лепестки, монеты и рис. Скоро будем мусорить.

— Давай договорим позже, ладно? — предлагаю я, потому что в таком хаосе уже сложно вести судьбоносные беседы. Получаю в ответ неуверенный кивок и, хоть больше всего на свете не хочу этого, ухожу от Демьяна в противоположную часть участка, где у калитки уже собрались в ожидании приглашённые.

— Ну как? — встревожено спрашивает меня Кристина, наблюдающая за нами время исподтишка. Она сегодня просто красотка в этой нежно-персикового оттенка комбинации. Про причёску молчу. На идеальные локоны можно смотреть бесконечно.

Рядом не валялось с моими кривыми попытками уложить то, что не укладывается ни вдоль, ни поперёк. Хоть килограмм лака вылей, ни одна завивка не держится дольше часа.

— Да никак. Не знаю, — замираю рядом с братом, который тоже принарядился, не без прямого участия своей девушки. Да-да. Они теперь вместе. Вроде всё идёт неплохо, но из-за временного отсутствия и первой сумбурной учебной недели подробностей пока не знаю. Немного освоюсь, передохну и вытащу Кристинку на допрос за чашечкой кофейка со сгущёнкой. В любом случае, самое сложное я за них сделала. Так что свахе тёте Томе можно с чистой совестью отправляться на заслуженную пенсию.

— То есть, что? Я зря его сюда вытащил? — хмурится Даня.

— Ты?!

— Да уже сил нет смотреть, как ты изводишься. Думал, поговорите — хоть легче станет.

— Не стало. Но спасибо, — искренне благодарю я. Легче не стало, но услышать от Дёмы «люблю» мне дороже любого эмоционального спокойствия. Просто постоять рядом, пусть без прикосновений. Увидеть хоть краем глаза. Ещё разок… Пытаюсь найти его среди собравшихся, но не нахожу.

Отвлекаюсь от поисков, когда торжественно входят молодые. Сияющие и счастливые. У них сегодня особенный день. И выглядят они по-особенному. Огненная Кирина копна на фоне белого платья и фаты напоминает пожар, рядом с ней Тимур прям слегка теряется.

Бытует мнение, что все девочки с самого девства мечтают и до мельчайших подробностей продумывают свою свадьбу. Не знаю. У кого-то может и так, но я лично до этого момента про неё особо не задумывалась. Хочу ли я всей этой нервотрёпки с приготовлениями? Неудобного наряда, в котором придётся мучиться целый день?

Глупых конкурсов? Бесконечных тостов?

Наверное, да. Но можно и без этого. Ведь важнее человек, что в ЗАГСе надевает тебе на пальчик колечко. Важен взгляд. Такой как у Тимура. Как он смотрит на Киру! А с какой заботой переносит на руках через порог? Опускает на пол, помогает поправить пышные юбки… Воображение невольно рисует картинки похожих событий, вот только действующие лица там совсем другие.

Снова ищу Демьяна среди толпы, но безуспешно. Лишь несколько минут спустя, когда все дружно хлопают и скандируют «горько», считая поцелуи жениха и невесты, замечаю за сетчатым забором мелькнувшую тень уезжающего Гелендвагена.

— Зря ты с нами не пошла на посвящение в студенты. Там были та-а-акие мальчики, — поёт мне в уши уже какую пару подряд Соня, новая знакомая и по совместительству соседка по комнате. Девчонка вроде ничего, но какая-то зацикленная. Неделю учимся, а она уже дважды «по-настоящему» влюбилась, а четверых парней на свидание позвала. Причём в эту фантастическую четвёрку «возлюбленные» как раз и не входили.

В целом, я бы, конечно, сходила на вечеринку для первокурсников, однако так получилось, что она совпала со свадьбой Тимы и Киры. Пришлось выбирать.

Выбирать, ха. Кого я обманываю? Мою гражданскую позицию никто не спрашивал, да и я сильно не упиралась, так что исход был предрешён.

— Нет, спасибо. Мальчики меня не интересуют.

Выходим из универа на улицу, пахнущую мокрым асфальтом и прохладой.

Нереально кайфово, хоть, судя по надвигающимся тучам, скоро опять пойдёт дождь.

— Мальчики её не интересуют, — фыркает похожая на Афганскую борзую Соня, у неё такое же вытянутое лицо и длинные светлые волосы. — А может ты у нас по девочкам?

— Нет. Девочки тоже мимо, — односложно отмахиваюсь, на ходу перезаплетая растрепавшийся хвост. Но уж лучше девочки, чем заносчивые самовлюблённые щеглы, считающие себя неотразимыми. Придержат дверь, сострят, погримасничают и считают, что после такого кривого пикапа им повально все должны дать.

Раньше я как-то спокойно на них реагировала, теперь же не могу отделаться от мысли, насколько жалко выглядит этот дешёвый пафос. Поступки? Пф… Зачем?

Ограничимся плоскими шутками, авось с пивком прокатит.

Нет. После Дёмы у меня появился неподъёмный список требований к тому, как должен вести себя мужчина. Хех. У него условия, у меня требования. Кажется, мы реально идеальная пара.

— Что девочки мимо? Девочки совсем не мимо, — ржёт один из моих сокурсников.

Мы как раз оказываемся в сквере возле главного входа, где у местных давно разбилась курилка, что, конечно, по правилам запрещено. Тут даже мусорок поблизости нет, народ скидывает бычки в стеклянную банку из-под варенья. Смешно то, что кто-то ведь её реально для этого сюда притащил. Зато не сорят. Питер, чё.

Вот и сейчас человек пять стоят в кумаре. Если бы не ветер, в дыму можно купаться. Отхожу на пару шагов, но толку от этого особого нет. Всё равно буду вонять дешёвыми сигаретами, другого бедные студенты себе позволить не могут. Не то, что другие…

Ребята общаются, гогочут над какими-то видосами из Тик-Тока, а мне скучно. Мне неинтересно, как люди клоунадничают на камеру ради лайков. У меня этого приложения вообще нет, если на то пошло. И новомодных блогеров я не смотрю, а их имена вечно проскальзывают в разговорах. Нет. Что-то не клеится у меня общение со сверстниками. Походу теперь и пунктик «на постарше» появился.

— Никто не хочет сходить в Военно-Морской музей? — спрашиваю я, ища в инете график работы. Как и думала, до шести. Если выдвинуть сейчас, успеваю.

— А что там? — озадачивается стриженная почти под мальчика девчонка.

— Эм… — мой черёд озадачиваться. — Ну как бы Военно-Морской музей, — а как я ещё объясню? Что там кораблики всякие? Так из названия понятно.

— Фу-у-у… Скука. Давайте лучше в Севкабель?

— Можно, — поддерживает один и другие тоже согласно переглядываются.

«Севкабель порт» — одно из модных мест для молодёжи, расположенное на территории старых цехов одноименного завода. Там проводятся все масштабные фестивали и концерты, занятия по йоге на открытом воздухе и техно-вечеринки. До недавнего времени я про него и не знала. А если бы знала, особого интереса оно у меня всё равно не вызвало. Я хочу смотреть и изучать, а не дрыгаться под современный музончик.

— Нет. Это точно без меня, — строю маршрут на онлайн-картах и собираюсь со всеми попрощаться, когда Соня возбуждённо подскакивает, мыча. Язык чтоль прикусила? Слава богу. Помолчит хоть немного.

— Какая лапочка!

Опять лапочка? Какой по счёту? Слежу за её взглядом, ожидая увидеть очередного смазливого парнишку, а вижу… Демьяна. Стоит возле припаркованного на обочине Гелика. Курит. Такой… ну как всегда. Снова весь в чёрном, неизменные берцы, небрежная поза, рука в кармане, непослушные волосы от ветра лезут на лоб. Хорош, сволочь. До безумия хорош.

— В-а-ау… — пищит ещё одна девчонка. — Красавчик. А машина какая!

— Мне кажется или он смотрит на тебя? — с запозданием доходит до Сони.

Смотрит. Не отрываясь смотрит. Поправляю сползающую с плеча сумку и, коротко прощаясь со всеми, направляюсь к нему. Ноги подводят. С каждым новым шагом слабость в коленях становится всё сильнее. Держись, Радова. Грохнуться сейчас будет таким позором, что придётся переводиться в другой универ. В другом городе.

Уф. Не грохнулась.

— Что ты здесь делаешь?

— То, что должен был сделать месяц назад. Приехал за тобой.

— И куда мы поедем?

— Сначала в общежитие. Заберём твои вещи.

Какой знакомый командорский тон. В субботу его не было. В субботу на свадьбе был человек, который сожалеет и который пытается извиниться. Сейчас же Демьян вновь в своей стезе — излучает самоуверенность.

— Зачем?

— Чтобы ты не кормила клопов.

— И куда ж мне тогда деваться? На вокзал? Кормить крыс?

— Ты переезжаешь ко мне.

Подхожу ближе, демонстративно обнюхивая его. Обалденный запах одеколона с примесью табака. Но перегара нет.

— Вроде трезвый.

— Не смешно.

— Ну так и я не смеюсь. Напомни-ка, где была я, когда ты это решил?

— Тамара, не язви, — окурок летит не глядя.

— Не мусори.

— Садись, в машине поговорим.

Э, нет. Наедине у нас разговор точно не склеится, там не до этого будет. Я себя знаю, сама ж не выдержу. Так что фигушки. Закрытое пространство и не очень удобное переднее сидение, помним-помним.

— Не сяду.

— Тамара, твою мать! Я хочу поговорить. Без свидетелей.

— Поэтому свалил со свадьбы?

Не буду отрицать, меня это задело. Если он так скучал, неужели нельзя было остаться? Быть может к концу вечера диалог бы как-то выстроился… И мы бы потанцевали… Впервые в жизни. А может и что более… Но вместо этого он просто уехал.

— Пришлось.

— Почему?

— Это неважно.

— Опять неважно? — прошёл месяц и что, никаких изменений? Это уже не бесит, это удручает. — У тебя всё неважно, а я потом оказываюсь в машине с непонятными мужиками.

— Я не мог остаться. Нужно было кое-что решить.

— Что решить?

— Что нам делать дальше.

— Что-то надумал?

— Надумал. Но ответ зависит от тебя. Если он будет отрицательным — я отстану и навсегда исчезну из твоей жизни.

Что-то как-то душно стало, не?

— Что за вопрос? — начинаю даже подхрипывать на нервяке.

— Ты можешь меня простить и дать второй шанс?

Чувствую, как покрываюсь испариной. Чёлка прилипает ко лбу. Это, наверное, самый долгожданный и самый ненавистный вопрос.

— Мне не за что тебя прощать, потому что обиды нет.

— Не годится. Мне нужна конкретика: да или нет.

— Ты давишь.

— А у тебя было полно времени, чтобы обдумать всё.

— Я ведь уже говорила: я не подхожу для всего этого…

— Да или нет, — Игнатенко повышает голос. — У меня есть шанс?

Прячу пунцовеющее лицо в ладонях.

— Я ведь люблю тебя, — на одном выдохе выпаливаю я. — Ну, конечно, есть, но…

Не договариваю, потому что мои руки заводят в стороны, устраняя помеху, и целуют в губы. Мой язык встречает его как давнего знакомого и от восторга можно задохнуться. Как же я скучала по его поцелуям… Как же сильно мне их не хватало…

Обнимаю его за шею, впиваясь пальцами в его затылок. Теперь не смогу отпустить, не смогу прерваться. Дёма, кажется, тоже этого не хочет. Потому что когда поцелуй заканчивается, он не отстраняется, а только сильнее прижимает меня к себе, утыкаясь носом в шею. Стискивает до трещащих рёбер. Я же, в попытке дать ему понять, насколько сильно скучала, до подступающих слёз наглаживаю крепкую мужскую спину. Мою спину. Он весь только мой и баста.

— Мне этого не хватало, — шепчет он едва слышно.

— Мне тоже.

— Не исчезай больше.

— Не делай так, чтобы я исчезла.

— Не сделаю, — от меня отстраняются, но лишь для того, чтобы обнять за голову и со всей серьёзностью заглянуть в глаза. Голубые воды безмятежны и решительны. — Я люблю то, чем занимаюсь… И тебя люблю. Знаю, ты ожидаешь, что я всё закончу и…

— Нет, — сердито перебиваю его. Да что ж он не понимает! — Совершенно не то.

Плохо же ты меня знаешь, Демьян Владимирович. Я никогда не заставлю кого бы то ни было выбирать. И не буду ставить ультиматумы. Это дорога, которая по определению ведёт в никуда. Я просто хочу знать. Быть в курсе. Хочу, чтобы со мной считались.

Решительную тираду награждают ещё одним поцелуем.

— Мы будем искать компромиссы, договорились? Обсуждать. И никаких секретов.

Обещаю.

«Компромиссы»? «Обсуждать»? «Никаких секретов»? «Обещаю»? Со мной точно сейчас Демьян Игнатенко разговаривает? Не двойник? Хотя второго такого вряд ли можно отыскать на нашей планете. Это единичный экземпляр.

— Вот прям никаких? — каверзно уточняю я.

— В пределах разумного, конечно.

А, ну да. Демьян Игнатенко. Собственной персоной. Теперь узнаю.

— Что ж, — не спорю, мне страшно, но кто не рискует, тот… Тот не рискует. Верно?

Будем смотреть по обстоятельствам. — Попробуем.

— Поехали?

Меня жестом приглашают в Гелик, и теперь уже я не сопротивляюсь. Куда угодно.

Хоть на край света.

— Куда? За чемоданом?

— За чемоданом.

— Я хотела в Военно-Морской музей сходить, — вспоминаю, когда водитель утрамбовывается рядом. Край света звучит красиво, но можно и куда-нибудь поближе.

— И туда доедем.

— Мне только надо купить новый скетчбук.

За прошедший месяц я не притрагивалась к рисованию. Не могла себя заставить, но чувствую, что эта стадия позади. Внутри уже зарождается предвкушение взяться за маркеры и исполнить задуманное — обновить кое-чей портрет. На этот раз сделав его полностью в цвете.

— Не надо, — с заднего сидения на мои колени перекочёвывает знакомый альбомчик. Уж и не чаяла его снова увидеть. — Давай продолжим с того момента, где закончили.

Он ведь не о рисунках говорит, да?

— Думаешь, получится?

Дёма заводит мотор и задом сдаёт на дорогу, резво выруливая.

— Вот это мы с тобой и проверим.

Убедил. Проверим. А там как пойдёт…