Читать онлайн Спящие красавицы

Глава 1

Ри спросила Жанетт, наблюдала ли она когда-нибудь за лучом света, который проникает в их камеру через оконную решетку. Жанетт сказала, что нет. Ри лежала на верхней наре, Жанетт — на нижней. Обе ожидали, когда камеру разблокируют, и они пойдут на завтрак. Наступило еще одно утро.

Как оказалось, сокамерница Жанетт досконально изучила этот вопрос. Ри рассказала, что сначала луч отражается от стены напротив окна, затем скользит все ниже и ниже, опускается на поверхность их стола и, наконец, перебирается на пол. Как Жанетт могла видеть, теперь он был именно там, посреди пола, яркий, как полуденное солнце.

— Ри, — сказала Жанетт. — Луч света меня не волнует.

— А я говорю, что тебя не может не волновать этот луч света! — Ри прогудела через нос, так она выражала свое веселье.

Жанетт сказала:

— Хорошо. Что бы это ни значило, — и ее сокамерница прогудела еще раз.

Ри была в порядке, но она была как маленький ребенок, и молчание всегда пугало её. Ри обвинили в кредитном мошенничестве, подделке документов и незаконном хранении наркотиков с целью сбыта. Она была не очень хороша ни в одном из этих действ, что и привело ее сюда.

Жанетт отбывала срок за убийство; в зимнюю ночь 2005 года она ударила своего мужа Дэмиана отверткой в пах, а так как он был под кайфом, то просто остался сидеть в кресле и истек кровью. Конечно же, она тоже была под кайфом.

— Я следила за временем, — сказала Ри. — И все просчитала. От окна до пола луч света движется двадцать две минуты.

— Ты должна позвонить Гиннессу, — сказала Жанетт.

— Прошлой ночью мне приснился сон о том, что я ела шоколадный пирог с Мишель Обамой, и она была в ярости: «Ты растолстеешь, Ри!» — Но при этом тоже ела этот торт. — Ри прогудела еще раз. — Нет. Нет. Я все выдумала. На самом деле мне приснился один из моих учителей. Он сказал мне, что я нахожусь не в той аудитории, а я сказала ему, что я нахожусь в нужной аудитории, тогда он сказал — хорошо, а затем опять сказал мне, что я нахожусь не в той аудитории, а я сказала ему — нет, я нахожусь в нужной аудитории, и так по кругу. Это было просто возмутительно. А что снилось тебе, Жанетт?

— Ах… — Жанетт попыталась вспомнить, но не смогла. Ее новый лекарственный препарат, казалось, сгустил её сон. Раньше, иногда, ей снился Дэмиан. Обычно он представлялся ей так, как выглядел на следующее утро, когда умер, с кожей, покрытой бледно-синими пятнами, словно на неё попали чернила.

Жанетт спросила доктора Норкросса, не думает ли он, что эти сны как-то связаны с чувством вины. Доктор покосился на неё этим ты-блядь-серьезно взглядом, который когда-то сводил ее с ума, но она пришла спросить его мнение, поэтому он все же ответил, хотя и вопросом на вопрос: как она думает, у кроликов гибкие уши? Да, конечно. Понятно. Во всяком случае, Жанетт не скучала по тем снам.

— К сожалению, Риз, я ничего не помню. Что бы мне ни снилось, это ушло.

Где-то на втором этаже по цементному полу коридора Крыла B стучали каблуки: дежурный офицер что-то проверял в последнюю минуту перед открытием дверей.

Жанетт закрыла глаза. На неё нахлынули видения. В них тюрьма была разрушена. Виноградные лозы поднимались по древним стенам камер и колыхались на легком весеннем ветру. Потолок наполовину исчез, унесенный временем, так что остался только навес. Парочка крошечных ящериц перебежали через кучу ржавого мусора. Бабочки поднимались в воздух. Богатые ароматы земли и листьев приправляли то, что осталось от камеры. Бобби был потрясен, стоя рядом с ней у дыры в стене, глядя на это. Его мама была археологом. Она обнаружила это место.

— Как ты думаешь, можно ли принять участие в телешоу, если у тебя есть судимость?

Видение рухнуло. Жанетт простонала. Как же приятно ей было, пока оно продолжалось. Жизнь на таблетках была определенно лучше. Она побывала в тихом, спокойном месте, там, где можно обрести гармонию. Надо отдать Доку должное; жизнь под химией была определенно лучше. Жанетт открыла глаза.

Ри смотрела на Жанетт. В тюрьме, конечно же, мало чем можно было заняться, и не хватало тем для разговоров, но девушке вроде Ри, возможно, безопасней находиться под замком. Вернувшись в мир, она, скорее всего, снова начнет принимать наркотики. Или продаст дурь наркоману, который только выглядел как наркоман. Что она до этого и сделала.

— Что случилось? — Спросила Ри.

— Ничего. Просто я была в раю, вот и все, а твой длинный язык его разрушил.

— Что?

— Неважно. Слушай, я думаю, нужно организовать шоу, в котором можно участвовать, только если у тебя есть судимость. Мы могли бы назвать его Ложь ради спасения.

— Мне нравится название! И как бы это работало?

Жанетт села, зевнула и пожала плечами.

— Придется пораскинуть мозгами. Знаешь, сама разработай правила.

Их дом всегда был, и всегда будет, во веки веков, аминь. Камера длиной в десять шагов, четыре шага между нарами и дверью. Стены в ней были из гладкого бетона цвета овсяной каши. На них, в рамках отведенного пространства, размещались фотографии и открытки (мало кого заботило, что на них было изображено), прикрепленные к стенам кусочками зеленого скотча. В камере еще находились: небольшой металлический стол, установленный рядом с одной из стен и невысокий металлический стеллаж, установленный у противоположной стены. Слева от двери располагался унитаз из нержавеющей стали, присев на который они должны были закрыть глаза, если хотели получить хотя бы иллюзию уединения. Дверь камеры, с двойным окошком на уровне глаз, открывала вид на короткий коридор, который проходил через все Крыло B. Каждый дюйм и объект внутри камеры был пропитан обычными тюремными запахами: потом, плесенью, лизолом.

Против своей воли Жанетт наконец-то обратила внимание на солнечный луч, застывший между нарами. Он растянулся почти до двери — но дальше ведь не получится, не так ли? Если охранник не вставит ключ в замок или не откроет камеру из Будки, луч будет заперт здесь так же, как и они.

— А кто будет ведущим? — Спросила Ри. — Каждому шоу нужен ведущий. И какие будут призы? Призы должны быть хорошими. Детали! Мы должны продумать все детали, Жанетт.

Ри подперла голову и наматывала на палец жесткие обесцвеченные локоны, когда смотрела на Жанетт. На лбу Ри был участок рубцовой ткани, похожий на отпечаток от решетки гриля — три глубокие параллельные линии. Хотя Жанетт не знала, что привело к шраму, она могла догадаться, кто это сделал: мужчина. Может, ее отец, может, ее брат, может, бойфренд, может, парень, которого она никогда раньше не видела, и никогда больше не увидит. Среди заключенных Дулингского исправительного учреждения ходило, мягко говоря, очень мало историй о призах и победах. И очень много историй с плохими парнями.

Что вы могли с этим поделать? Вы могли жалеть себя. Вы могли ненавидеть себя или ненавидеть всех. Могли ловить кайф от вдыхания чистящих средств. Вы могли делать все, что захотите (в пределах ваших, по общему признанию, ограниченных вариантов), но ситуация от этого не изменится. Следующий раз большое блестящее Колесо Фортуны может повернуться к вам лицом не раньше, чем пройдут следующие слушания по вопросу условно-досрочного освобождения. Жанетт прилагала к этому максимум усилий. У нее был сын, о котором нужно было заботиться.

Раздался громкий грохот, когда дежурный офицер в Будке открыл разом все шестьдесят два замка. На часах было 6:30 утра, когда все обитатели камер вышли из них на утреннюю проверку.

— Не знаю, Ри. Ты подумай об этом, — сказала Жанетт, — и я подумаю об этом, а потом мы обменяемся мыслями.

Она опустила ноги с нары и встала.

В нескольких милях от тюрьмы, на лужайке перед домом Норкроссов, Антон, владелец и единственный сотрудник ООО «Чистильщики бассейнов Антона», очищал бассейн от мертвых жуков. Бассейн был подарком доктора Клинтона Норкросса его жене, Лиле, на десятую годовщину их свадьбы. Вид работающего Антона часто ставил под сомнение мудрость этого подарка Клинта. Сегодня утром был как раз тот случай.

Антон работал без рубашки, и по двум уважительным причинам. Во-первых, денек был жаркий. Во-вторых, его пресс был идеальным. Даже чересчур, как для чистильщика бассейнов; Антон выглядел как мачо-жеребец с обложки любовного романа. Если бы ты захотел выстрелить в живот Антона, тебе надо было делать это под углом, на случай рикошета. Что он ел? Горы чистого белка? Как он тренировался? Чистил Авгиевы конюшни?

Антон взглянул вверх, улыбаясь из-под мерцающих стекол своих Вайфареров.[4] Свободной рукой он махнул Клинту, который наблюдал за ним из окна ванной комнаты на втором этаже.

— Господи Иисусе, мужик, — тихо сказал Клинт. Он помахал в ответ. — Имей же совесть.

Клинт отошел от окна. В зеркале на закрытой двери ванной комнаты появился сорокавосьмилетний белый мужчина, бакалавр после окончания Корнельского университета, доктор медицины после Нью-йоркского университета, скромный любитель десертов от Старбакс Мокко Гранде. Его темная, с проседью, бородка была скорее бородой одноногого капитана дальнего плавания, чем громилы-дровосека.

Дряблость тела, пришедшая с возрастом, стала своего рода неприятным сюрпризом для Клинта, хотя он относился к этому с иронией. Он никогда не испытывал больших проблем с мужским тщеславием, особенно в среднем возрасте, и накопленный профессиональный опыт, как никто, делал этот запал еще короче. На самом деле, то, что Клинт считал большим поворотным пунктом своей медицинской карьеры, произошло восемнадцать лет назад, в 1999 году, когда потенциальный пациент по имени Пол Монпелье пришел к молодому врачу с «кризисом сексуальных амбиций».

Он спросил Монпелье:

— Когда вы говорите «сексуальные амбиции», что вы имеете в виду?

Амбициозные люди искали продвижения по службе. Вы не могли стать вице-президентом по сексу. Это был своеобразный эвфемизм.

— Я имею в виду… — Монпелье, казалось, перебирал различные варианты. Он прочистил горло и выбрал. — Я все еще хочу секса. Я все еще хочу им заниматься.

Клинт сказал:

— Это не кажется сверхамбициозным. Это кажется нормальным.

Находясь в начале своей психиатрической практики, он еще не успел стать лояльным, ведь это был только второй день Клинта в его офисе, и Монпелье был его вторым пациентом.

(Его первым пациентом была совсем юная девушка с небольшой тревожностью из-за поступления в колледж. Однако, довольно быстро выяснилось, что девушка получила 1570 баллов на ЕГЭ. Клинт отметил, что это было отлично, и не было никакой необходимости в лечении или повторной консультации. Излечена! написал он внизу желтой страницы блокнота, в котором делал заметки.)

Сидевший в кожаном кресле напротив Клинта, Пол Монпелье в тот день был одет в белый свитер и плиссированные брюки. Ведя беседу, он сидел, закинув лодыжку одной ноги на колено другой, болтая туфлей вверх-вниз. Клинт видел, как он припарковал глянцево-красную спортивную машину на стоянке позади невысокого офисного здания. Работа большой шишкой в угольной промышленности дала ему возможность купить такую машину, но его серьёзное, озабоченное лицо, — вызвало у Клинта ассоциацию с Братьями Гавс, которые противостояли Скруджу Макдаку[5] в старых комиксах.

— Жена говорит — ну не прямо уж такими словами, но, знаете ли, смысл понятен. Э, подтекст. В общем, она говорит, чтобы я забыл о них. Забыл и моих сексуальных амбициях. — Он вскинул подбородок вверх.

Клинт проследил за его взглядом. Под потолком вращался вентилятор. Если Монпелье отправит туда свои сексуальные амбиции, их может просто отрезать.

— Давайте вернемся к проблеме, Пол. Как эта тема возникла между вами и вашей женой? С чего все началось?

— У меня случился роман. Это была случайная интрижка. И Рода — моя жена — выгнала меня! Я объяснил, что дело не в ней, а в моих потребностях, понимаете? Потребности мужчин женщины не всегда понимают. — Монпелье крутнул головой из стороны в сторону. И выдал разочаровывающее цоканье. — Я не хочу разводиться! Моя интуиция подсказывает мне, что она должна смириться с моими потребностями. Со мной.

Печаль и отчаяние мужчины были реальными, и Клинт мог представить себе неудобства, вызванные внезапным переселением — жизнь на чемоданах, питание собственноручно приготовленными омлетами. Это была не клиническая депрессия, но где-то рядом, и заслуживало внимания и помощи, хотя бы потому, что он мог перенести эту ситуацию на себя.

Монпелье наклонился над раздавшимся животом.

— Давайте будем откровенны. Мне почти пятьдесят, доктор Норкросс. Мои лучшие сексуальные денечки уже позади. Я бросил их к её ногам. Отдал их ей и детям. Я менял подгузники. Я ездил на все игры и соревнования и зарабатывал средства на колледж. Я проверил каждую букву в брачном контракте. Так почему же мы не можем прийти к какому-то согласию? Почему она ведет себя так ужасно и противно?

Клинт не ответил, он просто ждал.

— На прошлой неделе я был у Миранды. Это та женщина, с которой я сплю. Мы сделали это на кухне. Мы сделали это в ее спальне. У меня почти получилось и в третий раз — в душе. Я был счастлив, как черт! Эндорфины! А потом я пошел домой, и мы хорошенько поужинали в семейном кругу, а затем играли в Скрэббл,[6] и тоже чувствовали себя великолепно! В чем же проблема? Это искусственная проблема, вот что я думаю. Почему я не могу иметь хоть немного свободы? Я слишком много прошу? Неужели это так вопиюще возмутительно?

Несколько секунд никто ничего не говорил. Монпелье рассматривал Клинта. Слова утешения плыли и трепетали в голове Клинта, как головастики. Их было бы достаточно легко поймать, но он все еще сдерживался.

За его пациентом, подпертая к стене, стояла взятая в рамку репродукция Хокни,[7] которую Лила дала Клинту, чтобы он «обустроился». Он планировал в тот день повесить её на стену. Рядом с репродукцией стояли его наполовину распакованные коробки с медицинской литературой.

Кто-то должен помочь этому человеку, подумал молодой врач, и они должны сделать это в такой же милой тихой комнате, как эта. Но должен ли этим человеком быть Клинтон Р. Норкросс, доктор медицины?

Он приложил очень много усилий, чтобы стать врачом, и не было никакого фонда содействия, который помог бы Клинту закончить колледж. Он вырос в тяжелых условиях и платил за все по-своему, иногда больше, чем деньгами. Проходя через все это, он сделал много вещей, о которых никогда не рассказывал жене, и, как надеялся, никогда не расскажет. Так для того ли он через все это прошел? Чтобы лечить сексуальные амбиции Пола Монпелье?

Мягкая извиняющаяся гримаса исказила широкое лицо Монпелье.

— О, боже. Убейте меня. Я поступаю неправильно, да?

— Все нормально, — сказал Клинт, и в течение следующих тридцати минут он сознательно отложил свои сомнения в сторону. Они вытащили эту штуку наружу; они посмотрели на нее со всех сторон; они обсудили разницу между желанием и необходимостью; они поговорили о миссис Монпелье и ее обыденных (по мнению Монпелье) предпочтениях в кровати; они даже предприняли удивительно откровенный экскурс в ранний подростковый сексуальный опыт Пола Монпелье, в ту его часть, где он мастурбировал с помощью челюсти чучела крокодила своего младшего брата.

Клинт, в силу своих профессиональных обязанностей, спросил Монпелье, не думал ли он когда-нибудь причинить себе вред. (Нет). Он поинтересовался, как будет чувствовать себя Монпелье, если бы они поменялись ролями? (Он настаивал, что разрешил бы ей делать то, что ей хочется). Как Монпелье видит свою жизнь в последующие пять лет? (Вот тогда мужчина в белом свитере начал плакать).

В конце консультации Монпелье сказал, что уже ждет следующую, и как только он вышел, Клинт позвонил в телефонную службу. Он распорядился перевести все свои звонки психиатру в Мэйлоке, соседнем городе. Оператор спросил его, надолго ли.

— Пока ад не замерзнет, — ответил Клинт. Из окна он смотрел, как Монпелье садится в свою глянцево-красную спортивную машину и выезжает со стоянки, чтобы больше никогда с ним не встретиться.

Затем он позвонил Лиле.

— Да, доктор Норкросс. — Такое чувство, что ее голос давал ему то, что люди имели в виду — или должны были иметь в виду — когда говорили, что их сердца поют. Она спросила его, как проходит его второй день.

— Самый несамокритичный человек в Америке нанес визит, — сказал он.

— О? У тебя был мой отец? Бьюсь об заклад, репродукция Хокни его смутила.

Она была острой на язык, его жена, настолько языкатой, насколько была страстной, и такой же крутой, насколько была языкатой. Лила любила его, но никогда не переставала сбивать его с толку. Клинт думал, что ему это и нужно. Наверное, это нужно большинству мужчин.

— Ха-ха-ха, — сказал Клинт. — Слушай, ты что-то там рассказывала о вакансии в тюрьме. Что ты говорила?

Секунда или две тишины, в то время как его жена обдумывала последствия вопроса. Затем она ответила вопросом на вопрос:

— Клинт, есть что-то, о чем ты должен мне рассказать?

Клинт даже не рассматривал возможность, что она может быть разочарована его решением бросить частную практику ради работы на правительство. Он был уверен, что она не испытывает разочарования.

Спасибо Богу за Лилу.

Чтобы применить электробритву к серой щетине под носом, Клинту пришлось вывернуть лицо вверх, так что он стал похож на Квазимодо. Снежно-белые проволочки торчали из его левой ноздри. Антон мог жонглировать штангой, сколько хотел, но белые волосы в ноздрях ждали каждого мужчину, как и те, что появлялись в ушах. Клинт сумел добраться и до них.

Он никогда не был сложен, как Антон, даже в одиннадцатом классе старшей школы, когда суд предоставил ему независимость, и он проживал самостоятельно и занимался бегом. Клинт был мускулистым, стройным, живот без кубиков, но плоский, как и у его сына, Джареда. В его памяти, Пол Монпелье был более толстым, чем тот тип, которого Клинт видел сегодня утром в зеркале. Но он скорее был похож именно на него, чем на кого-то другого. Где он сейчас находился, тот Пол Монпелье? Разрешился ли кризис? Наверняка. Время залечило все раны. Конечно же, ведь как говорил какой-то остяк, время лечит.

У Клинта было не более чем нормальное — то есть здоровое, полностью осознанное, но фантазийное желание иметь секс на стороне. Его ситуация не была чем-то а-ля[8] Пол Монпелье, и вообще не было никакого кризиса. Это была нормальная жизнь, как он её понимал: мимолетный взгляд на улице на симпатичную девушку; инстинктивный взгляд на женщину в короткой юбке, выходящую из автомобиля; почти подсознательное влечение к одной из сексуальных ведущих Правильной цены.[9] Это была печальная ситуация, предполагал он, печальная и, возможно, немного комичная, когда возраст тащил вас все дальше и дальше от тел, которые вам нравились, и оставлял позади те старые инстинкты (не амбиции, слава Богу), похожие на запах приготовленной пищи, который держится еще долго после съеденного обеда. И был ли он вправе судить всех мужчин? Нет. Он был членом их племени, только и всего. А вот женщины были настоящими загадками.

Клинт улыбнулся себе в зеркало. Он был чисто выбрит. Он был жив. Он был примерно в том же возрасте, что и Пол Монпелье в 1999 году.

Зеркалу же он сказал:

— Эй, Антон, иди на хуй. — Бравада была так себе, но, по крайней мере, он попробовал.

Из спальни за дверью ванной он услышал щелчок в замке, ящик открылся, громыхнул после того, как Лила положила в него пистолет, закрылся, и снова был заперт.

Он услышал ее вздох и зевок. На случай, если она уже заснула, он молча оделся, и вместо того, чтобы сесть на кровать и запрыгнуть в обувь, Клинт взял её в руки, чтобы обуться внизу.

Лила прочистила горло.

— Все в порядке. Я еще не сплю.

Клинт не был уверен, что это правда: Лила смогла расстегнуть только верхнюю пуговицу своих форменных брюк, прежде чем упасть на кровать. Она даже не залезла под одеяло.

— Ты, должно быть, очень устала. Я сейчас ухожу. Все в порядке на Маунтин?

Прошлой ночью она написала сообщение, что на Маунтин-Рест-Роуд произошла авария — Не жди меня. Хотя это и не было чем-то неслыханным, это было необычным. Он и Джаред поджарили стейки, и выпили по паре Анкор Стим[10] на террасе.

— Прицеп должным образом не закрепили. От Пет-Уитивер. Это такой сетевой магазин? Он завалился на бок, перекрыл всю дорогу. Корм для кошек и собак был разбросан повсюду. В конце концов, мы сумели оттянуть его в сторону.

— Это звучит, словно какое-то дерьмо-шоу. — Он наклонился и оставил поцелуй на ее щеке. — Эй. Хочешь, будем бегать вместе?

Идея только что пришла ему в голову, и он сразу повеселел. Вы не могли остановить свое тело от разрушения и расползания, но вы могли хотя бы бороться с этим.

Лила открыла правый глаз, бледно-зеленый в темноте комнаты с задернутыми занавесками.

— Только не сегодня.

— Конечно же, нет, — сказал Клинт. Он нависал над ней, думая, что она вернет ему поцелуй, но она просто пожелала ему доброго дня, и попросила проследить, чтобы Джаред вынес мусор. Глаза подкатились и закрылись. Вспыхнули зеленым… и погасли.

Запах в гараже был невыносимым.

Голая кожа Эви покрылась мурашками, и ей пришлось бороться с тошнотой. Вонь была смесью вступивших в реакцию химических веществ, дыма от сгоревшей листвы и испортившейся еды.

Один из мотыльков находился в ее волосах, распространяя спокойствие по коже ее головы. Она вдохнула так мелко, как могла, и осмотрелась.

Сборный гараж был предназначен для изготовления наркотиков. В центре пространства находилась газовая плита, соединенная желтоватыми трубками с парочкой белых канистр. На стойке у стены находились лотки, бутыли с водой, открытая упаковка с водонепроницаемыми пластиковыми пакетиками, пробирки, пробки от бутылей, бесчисленное количество сгоревших спичек, недокуренный косяк, и раковина, куда был опущен один конец шланга, второй конец которого выходил наружу под москитной сеткой так, что Эви пришлось переступить через него, чтобы войти. Пустые бутылки и смятые банки валялись на полу. Шаткий на вид шезлонг с логотипом Дэйл Эрнхардт-младший,[11] лежал на спинке. В углу валялась скомканная серая рубашка.

Эви жестко встряхнула рубашку, пытаясь хоть немного очистить с неё грязь, затем надела её. Полы рубашки свисали над ее задом и бедрами. До недавнего времени, эта одежда принадлежала кому-то отвратительному. А пятно в виде калифорнийского полуострова, бегущее по области груди, сообщало, что эта отвратительная персона любила майонез.

Она опустилась на корточки и высвободила желтые трубки. После этого она повернула краники на баллонах с пропаном на четверть дюйма каждый.

Выйдя из гаража, при этом москитная сетка закрылась за ней, Эви остановилась, чтобы вдохнуть полной грудью свежий воздух.

В трехстах футах вниз по крутому склону, покрытому обильной растительностью, стоял трейлер, с накатанной перед ним гравийной площадкой, на которой были припаркованы грузовик и два легковых автомобиля. Три выпотрошенных кролика, с одного из которых все еще капала кровь, висели на веревке рядом с выцветшей парой трусов и джинсовой курткой. Из дымохода трейлера поднимался дымок, напоминавший о запахе костра.

С места, где она сейчас находилась, через редкий лес и через поле, Дерева больше не было видно. Хотя она была не одна: мотыльки опустились на крышу гаража, трепеща и перелетая с места на место.

Эви начала спускаться по склону. Сухие ветки кололи ей ноги, какой-то камень порезал ей пятку. Она не сбавляла ход. На ней все быстро заживало. У бельевой веревки Эви остановилась и прислушалась. Она услышала, как смеется мужчина, работает телевизор, и десять тысяч червей в маленькой полоске земли позади нее, перерабатывают почву.

Кролик, который все еще истекал кровью, поднял на нее затуманенные глаза. Она спросила, что тут происходит.

— Три мужчины, одна женщина, — сказал кролик. Одинокая муха вылетела из рваных черных губ, прожужжала вокруг головы и скрылась в полости поломанного уха. Эви услышала, как муха там гудит. Муха ни в чем не виновата — она делала то, что должна делать муха — но она горевала по кролику, который не заслужил такой мрачной участи. Эви любила всех животных, но особенно она любила маленьких, прыгающих по лужайкам и попадающих в ловушки, хрупкокрылых и удирающих.

Она положила руку за голову умирающего кролика и осторожно поднесла этот покрытый коркой запекшейся крови рот к своему.

— Спасибо, — прошептала Эви, и пусть воцарится тишина.

Одним из преимуществ жизни в этом углу Аппалачей было то, что вы могли позволить себе содержать приличного размера дом на две государственные зарплаты. В доме Норкроссов было три спальни в отличие от аналогичных домов в других регионах. Дома были красивыми, просторными, но не до абсурда, имели лужайки, достаточные для игры в догонялки, и виды на природу, которая, в это зеленое время года, была пышной, холмистой, и лиственной. Однако немного угнетало то, что даже по низким ценам, почти половина этих довольно привлекательных домов были пусты. Единственным исключением был демонстрационный дом на вершине холма, который содержался в чистоте и порядке и был обставлен мебелью. Лила сказала, что это всего лишь вопрос времени, когда метамфетаминщики вломятся в него и попытаются оборудовать там лабораторию. Клинт ответил ей, это вряд ли, но он знал, что шериф прав. По факту, она говорила обыденные вещи.

(- Мы стареем? — Подвела итог Лила, хлопая глазами и прижавшись к его бедру).

На верхнем этаже дома Норкроссов находилась главная спальня, комната Джареда, и третья спальня, которую оба взрослых использовали в качестве домашнего кабинета. На первом этаже была широкая и открытая кухня, отделенная от гостиной барной стойкой. В правой части гостиной, за закрытыми стеклянными дверями, находился небольшой обеденный зал.

Клинт пил кофе и читал Нью-Йорк таймс на своем айпаде на кухне у барной стойки. Землетрясение в Северной Корее привело к большому количеству жертв. Правительство Северной Кореи настаивало на том, что ущерб был незначительным из-за «превосходной архитектуры», но там были снимки покрытых пылью тел и обломков строений, сделанные с чьего-то мобильника. В Аденском заливе горела нефтяная вышка, вероятно, в результате диверсии, но ответственность никто на себя не брал. Каждая страна региона представляла собой дипломатический эквивалент кучки парней, которые выбили окно, играя в бейсбол, и бежали домой, без оглядки. В пустыне Нью-Мексико ФБР продолжало свой сорок четвертый день противостояния с вооруженными бунтовщиками, возглавляемыми Кинсманом Брайтлифом (урожденным Скоттом Дэвидом Уинстедом-младшим). Эта веселая компашка отказывалась платить налоги, принимать главенство Конституции и сдать свой запас автоматического оружия. Когда люди узнавали, что Клинт психиатр, они часто просили его диагностировать психические заболевания политиков, знаменитостей и других видных деятелей. Он обычно отказывался, но в данном случае он не почувствовал дискомфорт, поставив дистанционный диагноз: Кинсман Брайтлиф страдал от какого-то диссоциативного расстройства.[12]

В низу первой страницы было фото молодой женщины с пустым взглядом, стоящей перед Аппалачской лачугой с младенцем на руках: «Рак в Угольной Стране». Это заставило Клинта вспомнить об утечке химических веществ в местную реку, произошедшей пять лет назад, которая вызвала недельное отключение водоснабжения. Теперь все было якобы хорошо, но Клинт и его семья всегда покупали бутилированную воду, чтобы быть уверенными на сто процентов.

Солнце пригревало его лицо. Он посмотрел на большие вязы-близнецы, возвышающиеся на краю лужайки в задней части двора. Вязы навевали мысли о братьях, сестрах, мужьях и женах — он был уверен, что под землей их корни также смертельно переплетены. Темно-зеленые горы маячили вдалеке. Облака, казалось, таяли на сковороде прекрасного голубого неба. Птицы летели и пели. И разве не было чертовски обидно, что в таком хорошем месте жили такие бесполезные люди. Это была еще одна шутка, которую рассказал ему старый остряк.

Клинту хотелось верить, что на него это не распространяется. Он никогда не рассматривал вопрос под таким углом. Ему только хотелось знать, насколько древним и дряхлым он станет, пока не разберется, почему некоторым людям сопутствует удача, а некоторых просто преследуют неудачи.

— Привет, папа. Что там в мире? Что-нибудь хорошее происходит?

Клинт повернулся от окна, чтобы увидеть, как Джаред входит на кухню, застегивая рюкзак.

— Держится… — Он перелистнул парочку электронных страниц. Ему не хотелось отправлять сына в школу с разливом нефти, бунтовщиками или раком. Вот как раз то, что надо. — Физики теоретизируют о бесконечности Вселенной.

Джаред пошарил по шкафчику с едой, нашел Нутрибар,[13] засунул его в карман.

— И ты думаешь, это хорошо? Может, объяснишь свою позицию?

Клинт секунду подумал над вопросом, прежде чем понял, что его сын просто прикалывается.

— Я видел, что ты там спер. — Он строго взглянул на Джареда, при этом используя средний палец, чтобы почесать веко.

— Ты не должен стесняться этого, пап. У тебя есть привилегия отец — сын. Все останется между нами. — Джаред налил себе кофе. Он сделал себе крепкий, как любил Клинт, когда его желудок был молод.

Кофеварка стояла рядом с мойкой, в том месте, где окно выходило на лужайку. Джаред сделал глоток и взглянул в него.

— Вау. Ты уверен, что хочешь оставить маму наедине с Антоном?

— Иди уже, — сказал Клинт. — Просто иди в школу и чему-нибудь научись.

Его сын вырос на его глазах. «Собака!» было первым словом Джареда, произнесенное так, что звучало как башмак.[14] «Собака! Собака!» Он был симпатичным мальчиком, любознательным и добрым, и он превратился в симпатичного молодого человека, по-прежнему любознательного и доброжелательного. Клинт гордился тем, как безопасный и надежный дом, который они предоставили Джареду, позволял ему все больше и больше становиться самим собой. С Клинтом все было иначе.

Он носился с идеей дать парню презервативы, но не хотел говорить об этом с Лилой, и не хотел этого поощрять. Он вообще не хотел даже об этом думать. Джаред настаивал на том, что они с Мэри просто друзья, и, возможно, даже в это верил. Клинт видел, как он смотрел на девушку, и именно так ты смотришь на того, кого хотел бы видеть своим очень, очень близким другом.

— Шейк из Младшей лиги, — сказал Джаред и поднял руки. — Ты помнишь?

Клинт помнил: удар кулака об кулак, сплетение больших пальцев, вращение руками, слабый удар ладонью об ладонь внизу, а затем двойной хлопок над головами. Хотя прошло много времени, все прошло просто прекрасно, и они оба рассмеялись. Блистательное начало утра.

Джаред вышел на улицу и скрылся из виду до того, как Клинт вспомнил, что должен был сказать своему сыну, чтобы тот вынес мусор.

Другая сторона старения: ты забываешь то, что хочешь помнить, и помнишь то, что хотел бы забыть. Может быть, об этом тоже рассказал ему тот старый остряк. Он должен вышить эти перлы на собственной подушке.

Получая на протяжении последних шестидесяти дней только хорошие рапорта, Жанетт Сорли пользовалась привилегией находиться в комнате отдыха три раза в неделю, между восемью и девятью утра. На самом деле это означало с восьми до восьми пятидесяти пяти, потому что ее шестичасовая смена в столярной мастерской начиналась в девять. Там она весело проводила время, вдыхая лак через тонкую хлопчатобумажную маску и вытачивая ножки для стульев. За это она зарабатывала три доллара в час. Деньги, которые шли на счет, она могла получить в виде чека при освобождении (заключенные называли свои рабочие счета Бесплатной Парковкой, как в Монополии). Сами стулья продавались в тюремном магазине, стоящем на другой стороне Шоссе № 17. Некоторые уходили за шестьдесят долларов, большинство за восемьдесят, и тюрьма продавала их немало. Жанетт не знала, куда шли эти деньги, да и ей было все равно. Иметь привилегию находиться в комнате отдыха, вот, что действительно её волновало. Там находились большой телевизор, настольные игры и журналы. Были там также автомат по продаже закусок и автомат по продаже газировки, которые работали только за четвертаки, а у заключенных не было четвертаков, четвертаки считались запрещёнными предметами — замкнутый круг! — но, по крайней мере, вы могли поглазеть на витрину. (Кроме того, комната отдыха превращалась, в назначенное время недели, в комнату свиданий, и такие ветераны свиданий, как сын Жанетт, Бобби, знали, как пронести несколько четвертаков).

Сегодня утром она сидела рядом с Энджелой Фицрой и следила за утренними новостями, идущими по Седьмому Каналу Дабл-ю-Ти-Эр-Эф, вещающему из Уиллинга. Новости представляли собой обычную солянку: уличная перестрелка, возгорание трансформатора, женщина, арестованная за нападение на другую женщину на Фестивале Грузовиков-Монстров, законодательное собрание штата дискутировало над проблемами новой мужской тюрьмы, которая была построена на месте снесенной горной вершины и, кажется, имела структурные проблемы. На общегосударственном фронте продолжалась эпопея с Кинсманом Брайтлифом. С другой стороны земного шара тысячи людей, как предполагалось, погибли в результате землетрясения в Северной Корее, а врачи в Австралии сообщали о вспышке сонной болезни, которая, как представлялось, затрагивает только женщин.

— Это все метамфетамин, — сказала Энджела Фицрой. Она жевала Твикс, который взяла с лотка автомата по продаже закусок. Ей достался последний.

— Ты о чем? Спящих женщинах, телке с Грузовиков-Монстров, или той перестрелке?

— Может быть и все они, но я имела в виду телку с Фестиваля. Однажды я была на одном из них, и имею представление, как ведут себя обдолбанные или накуренные детишки. Хочешь кусочек? — Она зажала остатки Твикс в кулаке (на случай, если офицер Лэмпли следила за ними через одну из камер в комнате отдыха) и предложила Жанетт. — Он не такой черствый, как другие.

— Я пас, — сказала Жанетт.

— Иногда у меня возникает желание умереть, — сказала Энджела как бы, между прочим. — Или что бы все подохли. Взгляни на это.

Она указала на новый плакат между автоматом по продаже закусок и автоматом по продаже безалкогольных напитков. На нем красовалась песчаная дюна со следами, ведущими куда-то далеко, казалось, в бесконечность. Ниже на плакате было такое сообщение: ПРОБЛЕМА В ТОМ, КАК ТУДА ДОБРАТЬСЯ.

— Чувак был там, но куда же он делся? И где это место? — Хотела знать Энджела.

— Ирак? — Спросила Жанетт. — Наверное, он добрался до следующего оазиса.

— Нет, он умер от теплового удара. Просто лежит там, где ты не можешь его видеть, глаза навыкат и кожа черная, как тот цилиндр.

Она не улыбалась. Энджела была наркоманкой и проблемой общества: зубодробительного, крещеного самогоном общества. Физическое насилие было тем, что оно для неё уготовило, но Жанетт догадывалась, что Энджела могла бы проходить по большинству статей уголовного кодекса. Ее словно вырубленное из камня лицо выглядело достаточно крепким, чтобы разбивать бетонные стены. Она провела изрядное количество времени в Крыле С во время ее пребывания в Дулинге. В Крыле С у тебя были только два часа прогулки в сутки. Крыло С как раз и было обществом плохих девиц.

— Я не думаю, что ты почернеешь, даже если умрешь от теплового удара в Ираке, — сказала Жанетт. Могло быть ошибкой, не соглашаться (даже с юмором) с Энджелой, у которой было то, о чем доктор Норкросс любил говорить «проблемы с гневом», но сегодня утром Жанетт чувствовала, что ей нравится опасность.

— Я хочу сказать, что это полная чушь, — сказала Энджела. — Задача состоит в том, чтобы пережить гребаное сегодня, и ты это прекрасно знаешь.

— Кто, по-твоему, это повесил? Доктор Норкросс?

Энджела фыркнула.

— У Норкросса ума побольше. Нет, это начальник Коутс. Джеееенис. Такая себе милая мотивация. Видела, как она заходила в кабинет?

Жанетт была старая, но отнюдь не добрая. Она была похожа на котенка, висящего на ветке дерева. Держись, малыш, помощь придет. Большинство котят в этом месте уже свалились с веток. К некоторым помощь все же приходила.

Телевизионные новости теперь показывали фотографию сбежавшего осужденного.

— О, чувак, — сказала Энджела. — Не надо было врать черным, не правда ли?

Жанетт не прокомментировала. Дело в том, что ей все еще нравились парни со злыми глазами. Она работала над этим с доктором Норкроссом, но в данный момент она застряла над этим влечением к парням, которые выглядели так, будто могли в любой момент взять провод и ударить по голой спине, пока вы были в душе.

— Макдэвид в одной из няня-камер Норкросса в Крыле А, — сказала Энджела.

— Откуда ты это знаешь? — Китти Макдэвид была одной из близких Жанетт — умная и смелая. Ходили слухи, что Китти на свободе водилась с очень дурной компанией, но в ней не было настоящей подлости, просто она часто уходила в себя. Кто-то в прошлом нанес ей глубокие порезы; шрамы были на груди, боках, верхней части бедер. И она была склонна к депрессии, но какие бы там лекарства ни выписывал Норкросс, кажется, они ей помогали.

— Если хочешь знать все свежие новости, ты должна приходить сюда пораньше. Я услышала это от нее. — Энджела указала на Мору Данбартон, пожилую библиотекаршу, которая отбывала пожизненное. Сейчас Мора размещала на столах журналы из своей тележки, делая это с бесконечным вниманием и скрупулёзностью. Ее белые волосы развевались вокруг головы, словно плетеная корона. Ноги ее были одеты в тяжелые прорезиненные чулки цвета сладкой ваты.

— Мора! — Сказала Жанетт, — но не громко. Кричать в комнате отдыха было строго верботен,[15] исключение делалось для детей в дни свиданий и заключенных на ежемесячной Парти Найт. — Иди сюда, подруга!

Мора медленно покатила к ним свою тележку.

— У меня есть Семнадцатилетняя,[16] — сказала она. — Вас интересует?

— Мне это было не интересно, даже когда мне было семнадцать, — сказала Жанетт. — Что с Китти?

— Кричала полночи, — сказала Мора. — Удивлена, что ты ее не слышала. Они вытащили ее из камеры, поставили ей укол, и поместили в А. Сейчас она спит.

— Кричала, что-то? — Спросила Энджела. — Или просто кричала?

— Кричала, что придет Черная Королева, — сказала Мора. — Сказала, что она будет здесь сегодня.

— Арета приходила, чтобы поглазеть на шоу? — Спросила Энджела. — Она единственная черная королева, которую я знаю.

Мора не обратила внимания. Она смотрела на голубоглазую блондинку на обложке журнала.

— Уверены, что никто из вас не хочет Семнадцатилетнюю? Там есть несколько хороших вечерних платьев.

Энджела сказала:

— Я не ношу таких платьев, если у меня нет диадемы, — и рассмеялась.

— Доктор Норкросс осматривал Китти? — Спросила Жанетт.

— Еще нет, — сказала Мора. — Однажды у меня было платье. Очень красивое — синее, пышное. Мой муж прожег в нем дыру утюгом. Это был несчастный случай. Он пытался помочь. Никто никогда не учил его глажке. Большинство мужчин никогда этому не учились. Но теперь он этого не сделает, это уж точно.

Никто из них не ответил. То, что Мора Данбартон сделала с мужем и двумя детьми, было хорошо известно. Это случилось тридцать лет назад, но некоторые преступления не забываются.

Три или четыре года назад — или, может быть, пять или шесть; слишком много всего произошло и важные вехи в жизни были туманными — на стоянке за Кеймартом[17] в Северной Каролине один парень сказал Тиффани Джонс, что у неё могут возникнуть крупные неприятности. Покрытый лёгкой дымкой, как и последние полтора десятилетия, этот момент все же застрял в её памяти. Чайки кричали и собирали мусор вокруг погрузочной платформы Кеймарта. Дождь барабанил по лобовому стеклу джипа, в котором она сидела, принадлежавшего парню, который сказал, что у неё могут возникнуть крупные неприятности. Парень был охранником торгового центра. Она только что сделала ему минет.

Случилось то, что он поймал ее на краже дезодоранта. Кви про кво,[18] они договорились и сделали это достаточно просто и быстро; она делает ему минет, он ее отпускает. Он был здоровым сукиным сыном. Это был непростой процесс, получить доступ к его члену, зажатому между огромным животом и тучными бедрами, достающими до рулевого колеса его машины. Но Тиффани сделала много плохих вещей, и эта была настолько незначительной, что даже не попала бы в длинный список её крутых приключений, если бы не то, что он сказал.

— Должно быть не первый облом для тебя, да? — Гримаса удовольствия распространилась по его потному лицу, когда он шевелился на своем сиденье, пытаясь натянуть свои ярко-красные латексные спортивные брюки, вероятно, единственное, что он мог натянуть на свои свинячьи бедра. — Знаешь, ты можешь нарваться на крупные неприятности, и когда ты окажешься в такой ситуации, тебе придется иметь дело с кем-то вроде меня.

До этого момента Тиффани предполагала, что преступники, такие как ее двоюродный брат, Трумэн, должны жить в отрицании. Если нет, то как они могли продолжать совершать все эти преступления? Как вы могли причинять боль или ущемлять человеческое достоинство, если вы полностью осознавали, что вы делали? Ну, как оказалось, могли… и некоторые люди, такие как этот свинтус-охранник, это делали. Это был настоящий шок, осознание, которое внезапно объясняло многое в ее дерьмовой жизни. Тиффани не была уверена, что когда-либо с этим справится.

Три или четыре мотылька бились внутри колбы светильника, установленного над счетчиком. Лампочка сгорела. Это не имело значения, трейлер был наполнен утренним светом. Мотыльки бились и трепетали, их маленькие тени пересекались. Как они туда попали? И кстати, как она сюда попала? На некоторое время, после того, как закончились тяжелые времена в конце ее подросткового периода, Тиффани удалось наладить жизнь. В 2006 году она работала официанткой в бистро, и имела хорошие чаевые. У нее была двухкомнатная квартира в Шарлоттсвилле, на балконе которой росли папоротники. Неплохо для человека, который бросил школу. По выходным она любила брать в аренду большую гнедую лошадь по имени Молин, имевшую мягкий характер, и легким галопом мчаться в Шенандоа. Теперь она находилась в трейлере, в Восточном Мухосранске, Аппалачи, и она больше не нарывалась на крупные неприятности; она с ними жила. Хотя, пока еще, крупные неприятности обходили её стороной. Но ожидание неприятностей, было, возможно, хуже, чем сами неприятности, потому что ожидание проникало глубоко внутрь, и вы все время считали, что находитесь в ловушке, где вы не можете даже…

Тиффани услышала грохот и через мгновение она уже была на полу. Бедро пульсировало в том месте, где ударилось о край стола.

С сигаретой, свисающей с губ, на нее пялился Трумэн.

— Земля — обдолбанной шлюхе. — На нем были ковбойские сапоги и шорты и больше ничего. Плоть его туловища была такой же тугой, как полиэтиленовый пакет, обернутый вокруг его ребер. — Земля — обдолбанной шлюхе, — повторил Трумэн и хлопнул ладонями по её лицу, словно она была плохой собакой. — Ты не слышишь? Кто-то стучится в дверь.

Тру был такой мудак, что, в части Тиффани, где она была еще жива — той части, где она иногда чувствовала потребность расчесывать волосы или позвонить Элейн — женщине из клиники Планирование семьи,[19] которая хотела, чтобы она согласилась записаться в очередь на детоксикацию — она иногда смотрела на него с научным изумлением. Тру был стандартом мудака. Если бы Тиффани спросила себя: «А был ли какой-то больший мудак, чем Трумэн?», то мало кто мог составить ему конкуренцию — фактически оставались только Дональд Трамп и людоеды. Послужной список неправомерных действий Трумэна был очень длинным. В детстве он засовывал палец в задницу, а затем совал его под ноздри детей помладше. Позже он украл и заложил драгоценности и антиквариат матери. Он решил подсадить Тиффани на метамфетамин в тот день, как заскочил к ней, чтобы взглянуть на ее хорошенькую квартирку в Шарлоттсвилле. Еще одна его шалость заключалась в том, чтобы потушить о голую плоть твоего плеча зажженную сигарету, пока ты спишь. Трумэн был насильником, но никогда не попадался. Некоторым придуркам просто везло. Его лицо было украшено неровной рыже-золотой бородой, и глаза у него были с огромными зрачками, но при этом, ехидные, глаза задиристого мальчика, каким он всегда был с этой, с выступающей вперед¸ челюстью.

— Иди, открой, обдолбанная шлюха.

— Что? — Удалось спросить Тиффани.

— Я сказал тебе, чтобы ты ответила на стук в дверь! Иисус Христос! — Трумэн замахнулся кулаком, и она прикрыла голову руками. Она сморгнула слезы.

— Пошел ты на хуй, — от души сказала она. Она надеялась, что доктор Фликингер не услышит. Он был в туалете. Тиффани нравился доктор. Док частенько был под кайфом. Он всегда называл ее Мадам и подмигивал, чтобы она знала, что он не шутит.

— Ты беззубая глухая обдолбанная шлюха, — объявил Трумэн, не смотря на то, что сам нуждался в косметическом стоматологическом вмешательстве.

Друг Трумэна вышел из спальни трейлера, сел за складной стол и произнес:

— Обдолбанная шлюха позвони домой. — Он хихикнул над своей шуткой и толкнул Тру локтем. Тиффани не могла вспомнить его имя, но она надеялась, что его мать очень гордиться своим сыном, который имел татуировку какашки из Саут Парка[20] на адамовом яблоке.

Стук в дверь. На этот раз Тиффани четко его услышала, четкий двойной рэп.

— Забей! Извини, что побеспокоил тебя, Тифф. Просто сиди на своей тупой заднице. — Трумэн рывком открыл дверь.

Там стояла женщина в одной из рубашек Трумэна, под которой была видна длинная голая нога с кожей оливкового оттенка.

— Чего тебе? — Спросил ее Трумэн. — Что ты хочешь?

Голос, который ему ответил, был слабеньким.

— Привет, чел.

Из-за стола раздался голос друга Трумэна,

— Ты что, Леди Эйвон,[21] что ли?

— Послушай, дорогая, — Сказал ей Трумэн. — Ты можешь войти, но я думаю, что мне еще понадобится эта рубашка.

Это рассмешило друга Трумэна.

— Это удивительно! В смысле, сегодня что, твой день рождения, Тру?

Из туалета до Тиффани донесся звук смывающегося унитаза. Доктор Фликингер закончил свое дело.

Женщина у двери выкинула вперед руку и схватила Трумэна за горло. Он издал небольшой хрип, сигарета выскочила изо рта. Затем протянул руку и впился пальцами в запястье посетительницы. Тиффани видела, как плоть руки женщины белеет под давлением, но она не отпускала.

На скулах Трумэна появились красные пятна. Кровь сочилась из ран на женском запястье, нанесенных его ногтями. А она все не отпускала. Хрипящий шум сузился до свиста. Свободная рука Трумэна нашла рукоятку ножа Боуи,[22] засунутого за пояс и вытащила его.

Женщина вошла в комнату, другой рукой она захватила предплечье Трумэна в тот момент, когда он попытался нанести удар ножом. Она выбила нож, ударив предплечьем о стенку трейлера. Случилось это так быстро, что Тиффани так и не смогла разглядеть лицо незнакомки, только экран ее спутанных, длинных до плеч волос, которые были настолько темными, что казалось, имеют зеленый оттенок.

— Эй, эй, эй, эй, — сказал друг Трумэна, потянувшись к пистолету, находящемуся за рулоном бумажных полотенец и поднимаясь со стула.

На щеках Трумэна красные пятна превращались в фиолетовые облака. Он издавал шум, похожий на визг кроссовок по деревянному настилу, его лицо превратилось в маску грустного клоуна. Его глаза закатились. Тиффани видела пульсирующее сердцебиение в натянутой коже слева от грудной кости. Сила женщины была удивительной.

— Эй, — повторил друг Трумэна, и в это время женщина ударила Трумэна в лицо головой. Нос Тру взорвался словно петарда.

Нити крови расплескались по потолку, несколько капель брызнули на колбу светильника. Мотыльки словно сошли с ума, ударяясь все сильнее о колбу, издавая звук, похожий на биение кубика льда о стенки стеклянного бокала.

Когда глаза Тиффани вернулся к происходящему, она увидела женщину, с размаха бьющую телом Трумэна об стол. Дружок Трумэна стоял и наводил на неё пистолет. Раздался выстрел, словно каменный шар для боулинга прокатился через трейлер. Дыра неправильной формы, словно место для недостающего паззла, появилась во лбу Трумэна. Похожий на рваный платок, на глаза Трумэна упал свободно свисающий кусок кожи с частью брови. Кровь заливала рот Трумэна и текла вниз по подбородку. Кусок кожи с бровью на нем бился о щеки. Тиффани подумала, что это очень похоже на стеклоочистители, которые протирают лобовое стекло машины.

Второй выстрел попал в плечо Трумэна, кровь залила лицо Тиффани, и женщина толкнула тело Трумэна на друга Трумэна. Стол рухнул под тяжестью трех тел. Тиффани не слышала собственного крика.

Скачок во времени.

Тиффани обнаруживает себя сидящей в углу шкафа, натянувшей плащ до подбородка. Серия приглушенных, ритмичных ударов заставляют трейлер раскачиваться на его фундаменте. Тиффани думает о кухне бистро в Шарлоттсвилле, все те годы назад, о моменте, когда шеф-повар отбивал молотком фунт телятины. Стук был такой же, только гораздо, гораздо сильнее. Раздается треск металла и пластика, после чего удары прекращаются. Трейлер перестает раскачиваться.

Стук сотряс дверь шкафа.

— Ты в порядке? — Это была та женщина.

— Уходи! — Завыла Тиффани.

— Тот, что был в туалете, выпрыгнул в окно. Я не думаю, что тебе надо за него волноваться.

— Что вы сделали? — Рыдала Тиффани. На ней была Кровь Трумэна, и она не хотела умирать.

Женщина ответила не сразу. Не то, чтобы она нуждалась в ответе. Тиффани видела, что она сделала, или достаточно видела. И достаточно слышала.

— Тебе пора отдохнуть, — сказала женщина. — Просто отдохнуть.

Через несколько секунд Тиффани показалась, что она слышит, через шум в ушах, оставшийся после стрельбы, щелчок закрывающейся наружной двери.

Она сжалась в комок под плащом и простонала имя Трумэна.

Он научил ее, как курить наркоту — вдыхай маленькими глотками, — сказал он. — Тебе станет легче. Какой же лжец. Какой же он ублюдок, какой монстр. Так почему она плакала за ним? Она ничего не могла с этим поделать. Она хотела, но не могла.

Леди Эйвон, которая, конечно же, не была никакой Леди Эйвон отошла от трейлера и вернулась к лаборатории по производству метамфетамина. Запах пропана становился все сильнее и сильнее с каждым шагом, пока воздух совсем им не пропитался. Позади нее появлялись белые следы: маленькие и деликатные отпечатки, которые, казалось, появлялись из ниоткуда и были заполнены пухом молочая. Подол позаимствованной ей рубашки трепетал вокруг длинных бедер.

Перед гаражом она достала лист бумаги, застрявший в кусте. В верхней части, большими синими буквами было написано: ЕЖЕДНЕВНАЯ РАСПРОДАЖА! Ниже были картинки с изображениями больших и малых холодильников, стиральных машин, посудомоечных машин, микроволновых печей, роботов-пылесосов Дирт Дэвил, кухонных комбайнов и т. п… На одной картинке изображалась молодая женщина в джинсах, занимающаяся стрижкой дочери, которая была блондинкой, как и мама. Симпатичная малютка держала на руках пластиковую куклу и улыбалась ей. Еще там были большие телевизоры, показывающие мужчин, играющих в футбол, мужчин, играющих в бейсбол, мужчин в гоночных автомобилях, и гриль-аппараты, рядом с которыми стояли мужчины с гигантскими вилками и гигантскими щипцами. Хотя и завуалированное, сообщение, исходящее из этой рекламной брошюры гласило: женщины работают, пока мужчины отдыхают и разжигают гриль.

Эви свернула рекламную брошюру в трубочку и начала щелкать пальцами левой руки над выступающим концом. Искра выпрыгивала при каждом щелчке. На третьем, бумага вспыхнула. Эви тоже могла бы разжечь гриль. Она подняла трубочку, посмотрела на пламя и бросила её в гараж. Она пошла в быстром темпе, срезая дорогу через лес, по направлению к Шоссе № 43, известному местным жителям как Болл-Хилл-Роуд.

— Напряженный день, — сказала она мотылькам, все еще кружившим вокруг её головы. — Очень напряженный день.

Когда гараж взорвался, она не повернулась, и даже не вздрогнула, когда над головой просвистел кусок гофрированной стали.

Глава 2

Полицейский участок округа Дулинг дремал в лучах утреннего солнца. Три тюремных камеры были пусты, двери нараспашку, пол вымыт и пахнет дезинфектантом. Отдельная комната для допросов тоже пуста, как и кабинет Лилы Норкросс. Линни Марс, диспетчер, сидела в гордом одиночестве. За ее столом висел плакат, на котором был изображен преступник, одетый в оранжевую тюремную робу, поднимающий штангу. ОНИ НИКОГДА НЕ БЕРУТ ВЫХОДНОЙ, гласила надпись на плакате, И ВЫ НЕ ДОЛЖНЫ!

Линни регулярно игнорировала этот правильный совет. Она отлынивала от спортивных занятий с того самого времени, как закончился её короткий роман с преподавателем аэробики из Христианского союза женской молодежи,[23] но она все равно гордилась своей внешностью. В настоящее время она была поглощена в статью в Мари Клэр[24] о правильном способе нанесения подводки глаз. Чтобы получить стабильную линию, надо начинать движение карандашом, прижав мизинец к своей скуле. Это позволяло контролировать процесс и застраховаться от любых внезапных дерганий. В статье предлагалось начать с середины и вести линию в дальний угол глаза, затем двигаться в сторону носа, а затем вверх, чтобы замкнуть линию. Тонкая линия повседневной одежды; она становится толстой, существенной на важном свидании с парнем, с которым ты надеялась…

Зазвонил телефон. Не обычная линия, а тот, с красной полоской на трубке. Линни отложила Мари Клэр (напоминая себе о необходимости посетить аптеку Рэйт Эйд, чтобы прикупить тушь для глаз фирмы Лореаль) и подняла трубку. Она постигала суть работы диспетчером в полицейском участке уже пять лет, и в это время утра она была склонна думать о кошке, застрявшей на дереве, потерянной собаке, несчастном случая на кухне, или — она надеялась, что нет — поперхнувшемся ребенке. Дерьмовые инциденты, связанные с оружием, практически всегда случались после захода солнца, и, как правило, были связаны со Скрипучим колесом.

— 911, что у вас случилось?

— Леди Эйвон убила Тру! — Кричала женщина. — Она убила Тру и друга Тру! Я не знаю его имени, но она пробила его гребаной головой эту гребаную стену! Если я снова посмотрю на это, я ослепну!

— Мэм, все звонки в 911 записываются, — сказала Линни, — и нам не нравятся розыгрыши.

— Я не разыгрываю! Какой еще на хрен розыгрыш? Какая-то неизвестная сучка только что вошла сюда и убила Тру! Тру и другого парня! Кровь повсюду!

Линни была на девяносто процентов уверена, что это шутка или розыгрыш, когда невнятный голос упомянул Леди Эйвон; теперь же она была на восемьдесят процентов уверена, что все по-настоящему. Женщина вопила так, что её практически не возможно было понять, и ее сосновый[25] акцент был такой же плотный, как кирпич. Если бы Линни сама не приехала сюда из Минк-Кроссинг в округе Канаха, она могла бы подумать, что звонивший ей говорит на иностранном языке.

— Как вас зовут, мэм?

— Тиффани Джонс, но со мной все в порядке! А они мертвы, и я не знаю, почему она оставила меня в живых, но что, если она вернется?

Линни нагнулась вперед, изучая сегодняшний график дежурств — кто был на месте, а кто на патрулировании. В участке было всего девять машин, и одна-две почти всегда были в ремонте. Округ Дулинг был самым маленьким округом в штате, хотя и не самым бедным; этой сомнительной чести удостоился соседний округ Макдауэлл — забытое богом место.

— Я не вижу ваш номер на экране.

— Конечно, вы и не увидите. Это один из одноразовых телефонов Тру. Он что-то с ними делает. Он… — Сначала пауза, потом какой-то треск, и голос Тиффани Джонс сначала сбавил громкость, а потом перешел на октаву выше. — О, Боже мой, лаборатория просто взорвалась! Зачем она это сделала? Боже мой, Боже мой, о…

Линни начала спрашивать, о чем она говорит, а потом услышала грохот. Он не был особенно громким, окна не тряслись, но это был хороший бум. Как будто самолет из Лэнгли в Вирджинии преодолел звуковой барьер. Какова скорость звука? Она подумала. Разве она не учила эту формулу на уроках физики? Но уроки физики уже давно были в прошлом. Почти в другой жизни.

— Тиффани? Тиффани Джонс? Вы еще там?

— Вам необходимо кого-то сюда прислать, лес сейчас загорится! — Тиффани кричала так громко, что Линни отстранила телефон подальше от уха. — Следуйте за вашим чертовым носом! Увидите дым! Его все больше и больше! За Болл-Хилл, мимо Фэрри и лесопилки!

— Эта женщина, та, которую вы назвали Леди Эйвон…

Тиффани начала смеяться, сквозь слезы.

— О, копы сразу узнают ее, если увидят. Она будет покрыта кровью Трумэна Мейвейзера.

— Назовите мне ваш ад…

— У трейлера нет адреса! Тру не получает почту! Просто заткнись и пришли сюда кого-нибудь!

С этим Тиффани откланялась.

Линни пересекла пустой главный офис, и вышла на утреннее солнце. Ряд людей стояли на тротуаре Мэйн-стрит, затеняя глаза и глядя на восток. В том направлении, на расстоянии около трех миль, поднимался черный дым. Спокойный и ровный, хорошо, хоть ветра нет, спасибо Богу за маленькие радости. И да, это было недалеко от Лесопилки Адамса, места, которое она хорошо знала, сначала из-за поездок туда с ее отцом, а затем из-за поездок туда со своим мужем. У мужчин было много странных увлечений. Лесопилка, казалось, была одним из них, вероятно, чуть впереди йети-грузовиков,[26] но сильно отставая от выставок оружия.

— Что там у вас? — Спросил Дрю Т. Бэрри, стоя перед фасадом Страхового агентства Дрю Т. Бэрри, находившегося прямо через дорогу.

Линни практически видела колонки цифр страховых премий, прокручивающиеся в глазах Дрю Т. Бэрри. Она вернулась внутрь, не ответив ему, сначала позвонила в пожарную часть (где, как она догадывалась, телефоны уже разрывались), потом Терри Кумбсу и Роджеру Элуэю, находившимся в патрульном автомобиле номер четыре, потом боссу. Которая, вероятно, спала после того, как позвонила прошлым вечером и сказала, что приболела.

Но Лила Норкросс не спала.

Она прочитала в какой-то журнальной статье, вероятно, в ожидании визита к стоматологу или окулисту, что среднестатистическому человеку необходимо от пятнадцати до тридцати минут, чтобы заснуть. Однако был один нюанс, о котором Лила вряд ли была должным образом проинформирована: нужно было быть в спокойном расположении ума, а вот такого расположения у неё не было. Во-первых, она все еще была одета, хотя расстегнула брюки и коричневую форменную рубашку. Она также сняла форменный ремень с кобурой. Она чувствовала себя виноватой. Она не привыкла лгать мужу в мелочах, и, до сегодняшнего утра, никогда не лгала в действительно больших вещах.

Авария на Маунтин-Рест-Роуд, написала она. Не звони, нам нужно расчистить бардак. Сегодня утром она даже добавила немного правдоподобия, и сейчас это кололо её словно иголка: Наполнитель для кошачьего туалета по всей трассе! Понадобился бульдозер! Но такое должно было попасть в Дулингский еженедельник, не так ли? Только Клинт никогда его не читал, так что, возможно, проблем не будет. Но люди обязательно судачили бы о таком юмористическом событии, а если разговоров не будет, не задастся ли он вопросом…

— Он хочет, чтобы его поймали, — сказала она Клинту, когда они смотрели документальный фильм по Эйч-Би-Оу[27] — он назывался Джинкс — о богатом и эксцентричном серийном убийце по имени Роберт Дерст. Это было в начале второго из шести эпизодов. — Он никогда не согласился бы говорить с теми ребятами, если бы не хотел. — И, конечно же, Роберт Дерст отправился в тюрьму. Вопрос был в том, хотела ли она, чтобы ее поймали?

Если нет, то почему она написала ему записку? Она сказала себе, на тот момент это было потому, что, если бы он позвонил и услышал фоновый шум в Кофлинской старшей школе-гимназии — крики ликующей толпы, скрип кроссовок по паркету, звуки сирены — он бы естественно спросил, где она была и что она там делала. Но она ведь могла перевести его звонок на голосовую почту, верно? И перезвонить позже?

Я не подумала об этом, сказала она сама вебе. Я нервничала и очень переживала.

Правда или ложь? Сегодня утром она слонялась к последней. К тому, что она специально соткала запутанную паутину. Что она хотела принудить Клинта заставить ее признаться, и сделать так, чтобы он потянул за ниточки и попытался распутать паутину.

Ей пришло в голову, с высоты всех тех лет работы в правоохранительных органах, что же именно ее муж, психиатр, умел делать гораздо лучше любого преступника. Клинт умел хранить тайны.

Лила чувствовала себя так, как будто обнаружила, что в ее доме есть еще целый этаж. Совершенно случайно она нажала на какое-то потертое пятно на стене, и открылся лестничный проем. И внутри потайного хода был крючок, и на крючке висела куртка Клинта. Шок это плохо, боль была еще хуже, но это ничего, по сравнению с позором: Как вы могли не осознавать? И как только вы осознали, как только вы проснулись в реальности своей жизни, как вы могли прожить хотя бы секунду, не крича об этом вслух? Если открытие о том, что ваш муж, мужчина, с которым вы общались каждый день более пятнадцати лет, отец вашего ребенка, имеет дочь, о которой он никогда не упоминал — если это не повлечет за собой крика, разрыва горла, воя ярости и боли, то, что тогда? Вместо этого она пожелала ему доброго дня и легла.

Усталость начала брать верх и притупила её боль. Она наконец-то начала отходить ко сну, и это было хорошо. Все выглядело бы проще после пяти или шести часов сна; она чувствовала бы себя более спокойной; она могла бы с ним поговорить; и, возможно, Клинт смог бы помочь ей понять его. Это была его работа, не так ли? Приводить в чувство беспорядочные мысли. Ну, даже если эти беспорядочные мысли были о нем! Наполнитель для кошачьего туалета по всей дороге. Кошачье дерьмо в тайном проходе, кошачий наполнитель и кошачье дерьмо на баскетбольной площадке, где девушка по имени Шейла выставила плечо, заставив защитника отпрянуть назад, затем сменила направление и метнулась к корзине.

Слеза капнула на ее щеку, и она вздохнула, находясь уже совсем близко ко сну.

Что-то щекотало ее лицо. Это чувствовалось как прядь волос или, может быть, вылезшая из наволочки нитка. Она откинула её, и еще глубже соскользнула в настоящий сон, и почти там оказалась, когда протрубил ее телефон, закрепленный на форменном ремне, который покоился на сундуке из кедровых реек, стоявшем у подножия кровати.

Она открыла глаза и плавно поднялась в сидячее положение. Что-то — то ли волос, то ли нитка — прилипло к ее щеке; она смахнула. Клинт, если это ты…

Она взяла телефон, посмотрела на экран. Не Клинт. Там было одно слово БАЗА. Часы показывали 7:57 утра. Лила нажала ПРИНЯТЬ.

— Шериф? Лила? Ты уже проснулась?

— Нет, Линни, все еще сплю.

— Я думаю, у нас большие проблемы.

Линни всегда докладывала коротко и профессионально. Лила давала ей за это самую высокую оценку, но этот акцент, прокравшийся в её голос, когда Я думаю, прозвучало как Ах, спасибо,[28] все говорило о том, что она весьма серьезна и очень взволнована. Лила широко раскрыла глаза, словно это могло помочь ей быстрее проснуться.

— Звонивший сообщил о групповом убийстве на Лесопилке Адамса. Она, конечно, могла ошибаться, врать или даже галлюцинировать, если бы не этот адский взрыв. Ты не слышала?

— Нет. Расскажи мне, что знаешь.

— Я могу прокрутить запись вызова…

— Просто расскажи мне.

Линни ей рассказала: обкуренная женщина, вся в истерике, рассказала, что там двое погибших, сказала, что это сделала Эйвон Леди, затем произошел взрыв, виден дым.

— И ты отправила…

— Патрульный автомобиль номер четыре. Терри и Роджера. Согласно их последнему звонку, они находятся менее чем в миле оттуда.

— О'кей. Хорошо.

— А ты…

— Уже в пути.

Она была на полпути к полицейской машине, припаркованной на подъездной дорожке, когда поняла, что Антон Дубчек пялится на нее. Голый по пояс, грудные мышцы блестят, брюки низко сидят на тазовых костях, чистильщик бассейна вполне мог претендовать на место плейбой мая на календаре со Стриптизерами.[29] Он стоял на обочине у своего фургона, доставая какой-то элемент чистящего оборудования для бассейна. «Чистильщики бассейнов Антона» было написано на боку фургона флорентийским шрифтом.

— Чего уставился?

— Утренний стояк, — сказал Антон и улыбнулся ей сияющей улыбкой, которая, вероятно, очаровывала всех барменш в Трехокружье.

Она посмотрела вниз и увидела, что не заправила и не застегнула рубашку. Обычный белый бюстгальтер, который показывал намного меньше, чем любой из ее двух бикини-топов (и гораздо менее гламурный), но что-то там было про мужчин и нижнее белье; если они видели девушку в бюстгальтере, то выглядели так, словно только что выиграли пятьдесят пять баксов в моментальную лотерею Доллар ‘Н’ Грязь. Черт, Мадонна на этом карьеру сделала. Наверное, она это все это поняла еще до рождения Антона.

— Это срабатывает, Антон? — Застегиваясь и заправляясь. — Всегда?

Улыбка расширилась.

— Вы удивитесь.

Ах, какие же белые зубы. Она не удивилась.

— Задняя дверь открыта, на случай, если захочешь Колу. Закрой её, когда будешь уходить, хорошо?

— Роджер-вилко.[30] — Он козырнул бестолковым салютом.

— И никакого пива. Слишком рано даже для тебя.

— Ну как всегда, а если часиков в пять…

— Избавь меня от лирики, Антон. Это была тяжелая ночь, и прежде чем мне удастся вздремнуть, мне предстоит тяжелый день.

— Да, это тоже Роджер. Но, шериф, у меня плохие новости: ваш голландский вяз окончательно засох. Если хотите, я могу дать номер телефона моего знакомого вальщика деревьев. Вы сами не сможете это сделать…

— Как бы там ни было, спасибо. — Лилу мало заботили деревья, только не сегодня утром, хотя она должна была бы оценить количество свалившихся на неё бед: ее ложь, тайны Клинта, усталость, огонь, трупы, а теперь еще и засохшее дерево и все это до девяти часов утра. Единственное, чего не хватало — чтобы Джаред сломал руку или что-то в этом роде, и тогда у Лилы не будет выбора, кроме как пойти в церковь Святого Луки и попросить отца Лафферти принять ее исповедь.

Она съехала с подъездной дорожки и направилась на восток по Тремейн-стрит, не обращая особого внимания на знаки, и наверняка схлопотала бы штраф, если бы сама не была шерифом, увидела поднимающийся над Шоссе № 17 дым, и включила проблесковые маячки. За три квартала от делового центра Дулинга она включила еще и сирену. Обеспечив всем острые ощущения.

Стоя на светофоре рядом со старшей школой, Фрэнк Джиари стучал пальцами по рулю. Он направлялся к дому судьи Сильвера. Старый судья позвонил ему по мобильному телефону; по звукам он едва держал телефон в руках. Его кошку, Какао, сбила машина.

Знакомая бездомная женщина, упакованная в столько слоев одежды, что вы не могли видеть ее ноги, пересекала дорогу перед его фургоном, толкая перед собой тележку для покупок. Она разговаривала сама с собой с яркой, забавной экспрессией. Может быть, одна из ее личностей планировала сюрприз на день рождения для другой её личности. Он иногда думал, что было бы неплохо сойти с ума, не так, как Элейн казалось, что он это сделал, а на самом деле сойти с ума — разговаривая-с-самим-собой-и-толкая-перед-собой-продуктовую-тележку-полную-мусора-и-сумок-на-верху-которой-расположен-мужской-манекен.

По каким причинам должны были волноваться психи? Наверное, это должны быть какие-то безумные причины, хотя в своих фантазиях о сумасшествии, Фрэнку нравилось представлять более простые вещи. Вылить молоко и кашу на голову, или вылить все это в почтовый ящик? Если вы были чокнутыми, возможно, это было трудное решение. У Фрэнка был стресс из-за предстоящего ежегодного сокращения муниципального бюджета Дулинга, что могло лишить его работы, и еще стресс был из-за попыток сдержать себя в руках и без приключений дожить до выходных, когда он сможет увидеть свою дочь, а также стресс был от осознания того, что Элейн ожидала, что он не сможет сдержать себя в руках. Его собственная жена рубила их брак под корень, как вам такая стрессовая ситуация? По сравнению с этим, с молоком и кашей на голову или в почтовый ящик, он думал, что справился бы без проблем. Кашу на голову, молоко в почтовый ящик. И вся любовь. Проблема решена.

На светофоре загорелся зеленый, и Фрэнк повернул налево на Маллоу.

Перейдя на противоположную сторону улицы бездомная женщина — Старая Эсси для волонтеров в приюте, Эсси Уилкокс в былые времена — продолжила толкать свою тележку по небольшой травянистой насыпи, которая окружала автостоянку у старшей школы. После того, как сошла с тротуара, она направила тележку в сторону спортивной площадки и низкорослых деревьев, торчащих за ней, где оборудовала себе пристанище на теплые месяцы года.

— Быстрее, детки! — Говорила Эсси, глядя перед собой, словно обращаясь к грохочущему содержимому ее корзины, но на самом деле ведя разговор со своей невидимой семьей, состоящей из четырех маленьких близняшек, которые шли за ней в ряд, как утята. — Мы должны быть дома до ужина — иначе мы можем, в конечном итоге, сами превратиться в ужин! Попасть в ведьмин котел!

Эсси хихикнула, но девочки начали плакать и суетиться.

— О, малышки-глупышки! — Сказала она. — Я же просто пошутила.

Эсси добралась до края стоянки и толкнула свою тележку на футбольное поле. Девочки за ней обрадовались. Они знали, что мамочка никогда не допустит, чтобы с ними что-нибудь случилось. Они ведь были хорошими девочками.

Эви стояла между двумя паллетами из свежераспиленных сосновых досок на левой стороне Лесопилки Адамса, когда мимо неё пролетел патрульный автомобиль номер четыре. Её можно было увидеть со стороны мусорных баков, стоящих за главным зданием, но не с шоссе. Окружающие не обращали на нее внимания, хотя она все еще носила рубашку Трумэна Мейвейзера на теле и кровь Трумэна Мейвейзера на лице и руках. Глаза копов видели только дым, поднимающийся на краю одного чрезвычайно сухого леса.

Терри Кумбс сидел на пассажирском сидении и указывал дорогу.

— Видишь тот большой камень с надписью Тиффани Джонс сосет, нанесенной из аэрозольного баллончика?

— Да.

— За ним ты увидишь грунтовую дорогу. Поверни туда.

— Ты уверен? — Спросил Роджер Элуэй. — Дым, похоже, как минимум на милю дальше.

— Доверься мне. Я бывал здесь раньше, в те времена, когда Тру Мейвейзер работал трейлерным сутенером на полную ставку и на полставки джентльменом по продаже наркотиков. Я думаю, это он отправился в мир иной.

Патрульный автомобиль номер четыре занесло в грязи, но потом покрышки нашли сцепление с почвой. Роджер пытался держать скорость около сорока, хотя, благодаря тяжелой подвеске, полицейский автомобиль постоянно пытался замедлить ход. Высокие сорняки, растущие в центре колеи, сминались под днищем автомобиля. Теперь они оба чувствовали запах дыма.

Терри схватил микрофон.

— Патрульный автомобиль номер четыре — Базе, База — это четвертый.

— Четвертый, это База, — ответила Линни.

— Мы будем на месте через три минуты, если Роджер не завезет нас в яму. — Роджер поднял одну руку от руля и указал на напарника пальцем. — Что там с пожарными?

— Они направили все четыре экипажа, плюс скорая. Кое-кто из добровольцев выдвинулись тоже. Должны быть прямо за вами. Присматривайте за Леди Эйвон.

— Леди Эйвон, принято. Четвертый на связи.

Терри положил микрофон одновременно с тем, как полицейская машина подпрыгнула на кочке и на мгновение подлетала в воздух. Роджер резко нажал на тормоз, машину слегка занесло, и она остановилась. Дорога впереди была засыпана обрывками гофрированной стали с крыши гаража, развороченными пропановыми баллонами, осколками пластиковых канистр и измельченной бумагой, часть которой тлела. Он заметил черно-белый диск, похожий на циферблат кухонной плиты.

Одна стена гаража опиралась на мертвое дерево, которое пылало, как факел Тики.[31] Две сосны неподалеку от того, что когда-то было задней стеной гаража, также пылали. Как и остатки кустарников, растущих на обочинах дороги.

Роджер открыл багажник, схватил огнетушитель и начал распылять белую пену на кустарники. Терри достал одеяло и начал тушить горящие обломки на дороге. Пожарные скоро будут здесь; сейчас главным заданием было остановить распространение огня.

Роджер просеменил к машине, держа огнетушитель.

— Я пуст, а ты ни хрена не сможешь сделать. Давай уберемся отсюда, пока окончательно здесь не увязли, как думаешь?

— Я думаю, что это отличная идея. Посмотрим, как дела у chez Мейвейзера.[32]

Пот покрыл бисером лоб Роджера и мерцал среди его редких бледно-желтых волос, стриженных под ежик. Он прищурился.

— Шей что?

Терри нравился его напарник, но он не хотел бы видеть Роджера в своей команде во время проведения Викторины По Средам в Скрипучем колесе.

— Забей. Рули.

Роджер бросился за руль. Терри приземлился на пассажирское сидение. Пожарный автомобиль Дулингской пожарной части раскачивался на дистанции сорока ярдов позади них, его высокие борта задевали ветви деревьев, нависающих над дорогой. Терри помахал им, а затем вытащил дробовик из-под приборной панели. Лучше перебдеть, чем недобдеть.

Они прибыли на поляну, где находился трейлер, покрашенный в отвратительный бирюзовый цвет, словно аквариум, стоящий на домкратах. Ступеньками служили бетонные блоки. Ржавый Ф-150[33] стоял на спущенных шинах. Женщина сидела в его кузове, грязные коричневые волосы скрывали ее лицо. Она была одета в джинсы и короткий топ. Большая часть кожи, которую можно было рассмотреть, была покрыта татуировками. Терри прочитал слово любовь, бегущее по правому предплечью. Ее ноги были босыми и испачканными в грязи. Она была тощая до изнеможения.

— Терри… — выдохнул Роджер и издал горловой шум, близкий к рвотному позыву. — Посмотри туда.

То, что увидел Терри, заставило его вспомнить об игре, в которую он в детстве играл на окружной ярмарке. Человек просовывал голову через картонного Попая,[34] и за дайм[35] можно было бросить в него три полиэтиленовых пакета с подкрашенной водой. Только это явно была не подкрашенная вода, там, под головой, выступающей из стены прицепа.

Усталость нахлынула на Терри. Все его тело, казалось, набрало вес, как будто его внутренности превратились в бетон. С ним это уже бывало и раньше, в основном на месте автомобильных аварий с человеческими жертвами, и он знал, что чувство это проходящее, но пока оно длилось, мучения были адскими. Это случается в тот момент, когда ты смотришь на ребенка, все еще пристегнутого к автомобильному креслу, но при этом его маленькое тело было разорвано, как мешок для белья — или когда ты смотришь на голову, торчащую из стены трейлера, и кожа, сорванная со щек, болтается чудовищными лохмотьями — и тогда ты задаешься вопросом, какого черта так устроен мир. Почему хорошие вещи всегда в дефиците, а плохие, прямо-таки тошнотворные, случаются в большом количестве.

Женщина, сидящая в кузове пикапа, подняла голову. Ее лицо было бледным, глаза с темными кругами. Она протянула к ним руки, затем сразу опустила их на бедра, как будто они были слишком тяжелыми, просто невероятно тяжелыми. Терри знал ее, она была одной из девушек Тру Мейвейзера, прежде чем тот с головой ушел в метамфетамин. Возможно, она все еще находилась здесь, потому что ее повысили до квази-подруги, если вы могли назвать это повышением.

Он вышел из полицейской машины. Она сползла с кузова, и упала бы на колени, если бы Терри ее не подхватил. Кожа под руками была холодная, и он чувствовал все её ребра. Находясь так близко, он увидел, что некоторые из ее татуировок были ссадинами. Она прижалась к нему и заплакала.

— Эй, прекрати, — сказал Терри. — Эй, прекрати, девушка. Все в порядке. Что бы здесь ни случилось, все закончилось.

При других обстоятельствах он счел бы единственную оставшуюся в живых — главным подозреваемым, а все, что она рассказывала о Леди Эйвон — дерьмом собачим, но этот мешок с костями не мог проломить головой человека стену трейлера. Терри не знал, сколько времени Тиффани живет под наркотой, производимой Трумэном, но в ее нынешнем состоянии, думал он, даже для того, чтобы высморкаться, ей пришлось бы приложить максимум усилий.

Подошел Роджер, он выглядел веселым, что было довольно странно.

— Это вы звонили, мэм?

— Да…

Роджер достал свой блокнот.

— Ваше имя?

— Это Тиффани Джонс, — сказал Терри. — Ведь верно, Тифф?

— Да. Я видела вас раньше, сэр. Когда приезжала, чтобы забрать Тру из тюрьмы. Я помню. Вы были таким хорошим.

— А этот парень? Кто он? — Роджер взмахнул блокнотом в сторону торчащей головы, привычным жестом, как будто указывал на интересную местную достопримечательность, а не на останки человека. Его спокойствие было ужасающим — и Терри ему завидовал. Если бы я мог научиться адаптироваться к таким достопримечательностям, как Роджер, подумал он, то был бы самым счастливым человеком, и, возможно, лучшим полицейским на земле.

— Не знаю, — сказала Тиффани. — Он был просто другом Тру. Или, может быть, двоюродным братом. Он приехал из Арканзаса на прошлой неделе. Или, может быть, это было неделю назад.

С дороги что-то кричали пожарные, и хлыстала вода — предположительно, из автоцистерны; Здесь не было городского водопровода. Терри увидел в воздухе радугу, плавающую перед дымом, который теперь стал белым.

Терри аккуратно взял Тиффани за ее худые запястья и заглянул в ее покрасневшие глаза.

— А где та женщина, которая это сделала? Ты сказала диспетчеру, что это была женщина.

— Друг Тру назвал ее Леди Эйвон, но я уверена, что она не была одной из них. — Немного эмоций всплыли через шок Тиффани. Она выпрямилась и испуганно огляделась. — Она ушла, не так ли? Лучше бы она ушла.

— Как она выглядела?

Тиффани покачала головой.

— Не помню. Но она украла рубашку Тру. Я думаю, что под ней она была голой.

Ее взгляд рассредоточился, а затем, её глаза медленно закатились. Терри узнал признаки. Сначала травма из-за какого-то неожиданного насильственного события, потом истеричный звонок в 911, а теперь посттравматический шок. Добавьте к этому всему наркотики, которые она принимала, и то, как долго она их принимала. Лифт вверх, лифт вниз. Все, что он знал, — Трумэн Мейвейзер, Тиффани, и Арканзасский кузен Трумэна Мейвейзера находились здесь не менее трех дней.

— Тифф? Я хочу, чтобы ты посидела в полицейской машине, пока мы с моим напарником осмотрим место происшествия. Сядь здесь, сзади. Отдохни.

— Спокойной ночи, девчонка,[36] — сказал Роджер, ухмыляясь, и на миг Терри почувствовал почти непреодолимое желание врезать ему разок-другой.

Вместо того чтобы это сделать, он придержал для девушки заднюю дверь полицейской машины, и это вызвало еще одно воспоминание: лимузин, который он арендовал, чтобы поехать на выпускной с Мэри Джин Стуки. Она была одета в розовое платье без бретелек с широкими рукавами, с бутоньеркой, которую он надел не её запястье, а он весь такой, во фраке, взятом напрокат. Это было много золотых лет назад, до того, как он увидел белоглазый труп симпатичной девушки с воронкой в груди, образовавшейся от выстрела из дробовика, или человека, который повесился у себя на сеновале, или наркозависимую проститутку с пустым взглядом, которая выглядела так, будто бы ей осталось жить менее шести месяцев.

Я слишком стар для этой работы, подумал Терри. Я должен уйти в отставку.

Ему было сорок пять.

Хотя Лила на самом деле никогда ни в кого не стреляла, она доставала пистолет пять раз и один раз даже выстрелила в воздух (и Ой вэй,[37] сколько же бумаг из-за этого ей пришлось оформить). Как и Терри и Роджер и все остальные в ее небольшой группе синих рыцарей,[38] она доставала из машин человеческие тела во время расследования множества аварий, происходящих на дорогах округа (обычно с запахом алкоголя, висящим в воздухе). Она уклонялась от летающих предметов, во время выезда на семейные ссоры, которые часто переходили в рукоприкладство, делала искусственное дыхание, и фиксировала сломанные конечности. Она и ее парни нашли двух детей, потерявшихся в лесу, и в нескольких случаях ее обблевывали. В течение четырнадцати лет работы в правоохранительных органах она пережила многое, но никогда не сталкивалась с окровавленной женщиной, на которой не было ничего, кроме фланелевой рубашки, прогуливающейся по центральной линии главной автомагистрали округа Дулинг. Это было впервые.

Она достигла места, где Болл-Хилл вливалась в главную автомагистраль на скорости восемьдесят миль в час, и тут, откуда не возьмись, менее чем в ста футах от полицейской машины, возникла женщина. Она не пыталась увернуться ни вправо, ни влево, но в этот тонкий, как волос, момент Лила не увидела даже намека на взгляд испуганного оленя на её лице, просто спокойное наблюдение. И кое-что еще: она была великолепна.

Лила не смогла бы вовремя остановиться, даже если бы спала всю ночь, только не на скорости восемьдесят миль в час. Вместо этого она дернула рулевым колесом вправо, разминувшись с женщиной, идущей по дороге, всего лишь на несколько сантиметров, слегка зацепив её, при этом она услышала звук бум, и неожиданно наружное зеркало отразило саму Лилу вместо дороги позади машины.

Между тем, патрульный автомобиль номер один, которым она управляла, превратился в снаряд, едва ей контролируемый. Она сбила чей-то почтовый ящик, и тот подлетел в воздух, после чего, несколько раз перевернувшись как жезл мажоретки,[39] упал на землю. Клубы пыли поднялись за ее спиной, и она почувствовала, что тяжелая полицейская машина пытается сползти в канаву. Торможение не спасло бы ее, так что вместо этого она нажала на педаль газа; увеличивая скорость, полицейская машина покатила вперед, вспахивая правой стороной обочину, гравий так и отскакивал от подвески. Машина мчалась с серьезным уклоном. Если она поймает канаву, то перевернется, и шансы на то, что она когда-нибудь увидит Джареда выпускником старшей школы, резко сократятся.

Лила крутнула руль влево. Сначала автомобиль заскользил, но потом поймал сцепление и выскочил обратно на автомагистраль. Поняв, что полностью выехала на асфальт, она резко затормозила, нос полицейской машины кивнул, при этом торможение так сильно толкнуло её в ремень безопасности, что она могла почувствовать, как ее глаза выпячиваются.

Она остановилась, оставив за собой длинный двойной след паленой резины. Ее сердце колотилось. Черные точки плавали перед глазами. Она заставила себя дышать, чтобы не упасть в обморок, и посмотрела в зеркало заднего вида.

Женщина не побежала в лес и не сверкала пятками по Болл-Хилл, в ту сторону, где она, слившись с другой дорогой, проходит над Болл-Фэрри-Крик. Она стояла на месте, глядя через плечо. Этот взгляд, в сочетании с голой задницей женщины, выступающей из-под пол рубашки, был странно кокетливым; она выглядела как модель из календаря Альберто Варгаса.[40]

Часто дыша, ее рот был полон металлического привкуса из-за выброса адреналина, Лила дала задний ход и развернулась на грязной подъездной дорожке, которая вела к аккуратному маленькому фермерскому домику. На крыльце стояла женщина, укачивающая на руках ребенка. Лила опустила стекло и сказала:

— Зайдите внутрь, мэм. Немедленно.

Не дожидаясь, чтобы посмотреть, сделает ли та, как ей приказано, Лила включила переднюю передачу и покатила обратно к Болл-Хилл, в том направлении, где стояла женщина, осторожно, чтобы объехать сбитый почтовый ящик Она могла слышать, как изогнутое переднее крыло скребет по одной из шин.

Пискнула рация. Это был Терри Кумбс.

— Первый, это четвертый. Ты где, Лила? Езжай сюда. У нас тут, за лесопилкой, парочка мертвых метамфетоваров.

Она схватила микрофон, сказала: «Не сейчас, Тер», и отбросила его на сиденье. Она остановила машину перед женщиной, расстегнула ремешок на кобуре и, выйдя из патрульного автомобиля номер один, в шестой раз в качестве офицера правоохранительных органов вытащила свое служебное оружие. Когда она посмотрела на эти длинные, загорелые ноги и высокие груди, она вспомнила разговор, состоявшийся на её подъездной дорожке — это было всего лишь пятнадцать минут назад? Чего уставился? спросила она. Антон ответил, Утренний стояк.

Если не эта женщина, стоявшая посреди Дулинг-Таун-Роуд, может его вызвать, то тогда Лила не знала, кто.

— Руки вверх. Подними их прямо сейчас.

Леди Эйвон, она же Утренний стояк, подняла руки.

— Ты знаешь, насколько близко ты только что была от смерти?

Эви улыбнулась. Лицо просияло.

— Не так уж и близко, — сказала она. — Все было в твоих руках, Лила.

Старик говорил с легкой дрожью в голосе.

— Я не хотел ее двигать.

Кошка, окраса коричневая табби,[41] лежала в траве. Судья Оскар Сильвер сидел рядом с ней, трава окрасила его колени в хаки. Развалившаяся на боку, кошка казалась почти нормальной, за исключением правой передней лапы, которая свободно висела в гротескной V-образной форме. Приглядевшись внимательней, вы могли увидеть кровавые спирали в ее глазах, окаймляющие зрачки. Ее дыхание было неглубоким, и она, вопреки здравому смыслу и инстинкту раненой кошки, мурлыкала.

Фрэнк присел рядом с кошкой. Он поднял солнцезащитные очки на лоб и прищурился от сильного утреннего света.

— Мне очень жаль, судья.

Сильвер не плакал, но был на грани. Фрэнк ненавидел на все это смотреть, хотя его ничего не удивляло: люди любили своих питомцев, часто с той степенью открытости, которую они не могли себе позволить по отношению к людям.

Как психиатры это называют? Замещение?[42] Ну, любовь всегда тяжела. Фрэнк знал, что в этом мире тебе нужно действительно держаться подальше от тех, кто не любит даже кошек или собак. И ты, конечно же, должен был следить за собой. Держать ситуацию под контролем. Оставаться спокойным.

— Спасибо, что приехали так быстро, — сказал судья Сильвер.

— Это моя работа, — сказал Фрэнк, хотя это была не совсем правда. В круг его обязанностей, как единственного офицера службы контроля за животными округа Дулинг, работающего на полную ставку, больше входили еноты и бродячие собаки, чем умирающие кошки. Он считал Оскара Сильвера другом, или кем-то очень близким к этому. Прежде чем почки судьи отправили его в завязку, Фрэнк неоднократно делил с ним столик и пиво в Скрипучем колесе, и именно Оскар Сильвер подсказал ему фамилию адвоката по разводу и предложил записаться на прием к психотерапевту. Сильвер также предложил «кое-какие советы», когда Фрэнк признался, что иногда поднимал голос на свою жену и дочь (не говоря уже о том моменте, когда он пробил кулаком кухонную стену).

Фрэнк не встретился ни с адвокатом, ни с психотерапевтом. Что касается первого, он все еще верил, что сможет помириться с Элейн. Что касается последнего, то он чувствовал, что вполне может контролировать свой темперамент, если только люди (например, Элейн, да и его дочь, Нана) поймут, что в душе он лелеет только лучшие намерения.

— Она у меня с тех пор, как была котенком, — сказал судья Сильвер. — Нашел ее за гаражом. Это произошло сразу после того, как Оливия, моя жена, умерла. Я знаю, это звучит довольно смешно, но это казалось… посланием.

Он вытянул вперед указательный палец, и осторожно погладил между ушей кошки. Хотя кошка продолжала мурлыкать, она не повернула шею к пальцу и не отреагировала. Ее окровавленные глаза постоянно смотрели в зеленую траву.

— Может быть, так и было, — сказал Фрэнк.

— Мой внук назвал ее Какао. — Он покачал головой и скривил губы. — Это был проклятый Мерседес. Я видел его. Я выходил за газетой. Должно быть, гнал за шестьдесят. И это в жилом районе! Какие причины для этого могут быть?

— Никаких причин. Какого цвета был Мерседес? — Фрэнк подумал о том, что говорила ему Нана месяцами ранее. Какой-то парень в том месте, где она разносила газеты, живущий в одном из больших домов в верхней части Бриара, имел склонности к быстрой езде. Зеленый Мерседес, подумал он, она говорила, что у него был зеленый Мерседес, и тут же услышал:

— Зеленый, — сказал судья Сильвер. — Он был зеленым.

Рычание вкралось в кошачье мурлыкание. Подъем и падение её боков оживились. Ей было очень больно.

Фрэнк положил руку на плечо Сильверу, сжал его.

— Я должен сделать это прямо сейчас.

Судья откашлялся, но поверил в себя не настолько, чтобы говорить. Он просто кивнул. Фрэнк распаковал кожаную сумку со шприцом и двумя флаконами.

— Первый укол успокоит ее. — Он ткнул иглу во флакон, набрал шприц. — Второй — усыпит.

Было время, задолго до того, как произошли события, описанные здесь, когда Трехокружье (Макдауэлл, Бриджер и Дулинг) вышло с ходатайством о преобразовании прекратившего свою деятельность частного исправительного учреждения для несовершеннолетних Эш Маунтин в столь необходимую женскую тюрьму. Государство заплатило за землю и здания, и она была названа в честь округа — Дулинг — что обеспечило большую часть денег на реконструкцию учреждения. Её двери открылись в 1969 году, персонал комплектовался из жителей Трехокружья, которые крайне нуждались в рабочих местах. В то время она была объявлена «современной» и «эталоном женских исправительных учреждений». Она была больше похожа на пригородную среднюю школу, чем тюрьму — если не брать во внимание кольца колючей проволоки, возвышающиеся над акрами заборов из металлической сетки, окружавшими это место.

Почти полвека спустя, она все еще выглядела как средняя школа, но та, которая переживает тяжелые времена и сокращение бюджета. Здания начали рушиться. Краска (ходили слухи, на свинцовой основе) шелушилась. Сантехника давала течь. Тепловая установка сильно устарела, и глубокой зимой только в административном Крыле поддерживалась температура выше шестидесяти пяти градусов.[43] Летом же заключенные в ней просто пеклись. Освещение было тусклым, старая электропроводка искрила, как бомба замедленного действия, а жизненно важное оборудование для наблюдения за заключенными выходило из строя, по крайней мере, раз в месяц.

Были, правда, отличный дворик для прогулок с беговой дорожкой, спортзал с баскетбольной площадкой, поляна для шаффлборда,[44] карликовое поле для софтбола, и огород рядом с административным Крылом.

И как раз там, рядом с цветущим горохом и кукурузой, сидела на синем пластиковом ящике из-под молока начальник тюрьмы Дженис Коутс, ее вязаная сумочка бежевого цвета валялась на земле рядом с туфлями, она курила Пэлл-Мэлл без фильтра и наблюдала, как заезжает Клинт Норкросс.

Он махнул своим пропуском (ненужным, так как все его знали, но таков был порядок) и главные ворота открылись на его пути. Он заехал в мертвое пространство между внешними и внутренними воротами, ожидая, пока внешние ворота закроются. Когда дежурный офицер — сегодня утром это была Милли Олсон — увидела зеленый сигнал на пульте, показывающий, что внешние ворота закрыты, она открыла внутренние ворота. Клинт покатил свой Приус вдоль забора на стоянку для сотрудников, которая также была огорожена. Знак, стоящий здесь, предостерегал: ПОДДЕРЖИВАЙТЕ БЕЗОПАСНОСТЬ! ВСЕГДА ЗАКРЫВАЙТЕ МАШИНУ!

Через две минуты он уже стоял рядом с начальником тюрьмы, опираясь плечом на старый кирпич, лицо повернуто к утреннему солнцу. Что последовало дальше, было сродни игре в призыв-ответ в фундаменталистской церкви.

— Доброе утро, доктор Норкросс.

— Доброе утро, начальник Коутс.

— Готов к еще одному дню в чудесном мире пенитенциарных учреждений?

— Настоящий вопрос заключается в том, готов ли для меня чудесный мир пенитенциарных учреждений? Я-то готов. Как насчет тебя, Дженис?

Она пожала плечами и выдохнула дым.

— Тоже.

Он махнул в её сторону сигаретой.

— Я думал, ты уже ушла.

— Уже скоро. Я делаю это с удовольствием, жаль, что это происходит всего лишь раз в неделю. Иногда два.

— Все тихо?

— Сегодня утром, да. Прошлой ночью у нас была катастрофа.

— Не говори, позволь мне угадать. Энджела Фицрой.

— Нет. Китти Макдэвид.

Клинт поднял брови.

— Этого я не ожидал. Расскажи мне.

— По словам ее сокамерницы — Клаудии Стефенсон, как называют её дамы…

— Клаудиа «Сиськи-бомба», — продолжил Клинт. — Очень гордится своими имплантатами. — Клаудиа начала?

Ничего против Клаудии, но Клинт надеялся, что это так. Доктора тоже были людьми, и у них были свои любимчики, Китти Макдэвид была одной из них. Китти была в плохой форме, когда прибыла — склонность к членовредительству, перепады настроения, высокий уровень тревожности. С тех пор они прошли долгий путь. Антидепрессанты сделали свое дело а, Клинту хотелось в это верить, сеансы терапии, помогли еще больше. Как и он, Китти была продуктом системы усыновления Аппалачей. На одной из их первых консультаций она спросила его, поморщившись, понимает ли он каково это — не иметь дома или семьи.

Клинт ни секунды не колебался с ответом.

— Я не знаю, как это было для тебя, Китти, но меня это заставляло чувствовать себя животным. Как будто я всегда находился под прицелом, и на меня охотились.

Она посмотрела на него, широко раскрыв глаза.

— Вы?…

— Да, и я, — сказал он. В смысле, я тоже.

В эти дни Китти почти всегда получала хорошие рапорта, и, еще лучше, она заключила сделку с прокуратурой, чтобы дать показания по делу братьев Гринеров, крупных наркоторговцев, которых шериф Дулинга Лила Норкросс арестовала этой зимой. Если Лоуэлл и Мэйнард Гринер сядут, условно-досрочное освобождение для Китти было вполне вероятным. Если она его заработает, думал Клинт, у неё все получится. Теперь она четко понимает, что, хотя ей еще и предстоит найти свое место в этом мире, ей будут продолжать оказывать поддержку — как медицинскую, так и социальную — в достижении этой цели. Он думал, что Китти достаточно сильна, чтобы просить поддержки, бороться за нее, и с каждым днем она становилась все сильнее и сильнее.

Выводы Дженис Коутс были менее оптимистичными. Это было ее видение дела: общаясь с осужденными, лучше не лелеять высоких надежд. Может быть, именно поэтому она была начальницей — хозяйкой — а он был простым психиатром в этом каменном отеле.

— Стефенсон сказала, что Макдэвид разбудила ее, — сказала Дженис. — Сначала она разговаривала во сне, потом кричала, а потом вопила. Что-то о том, как придет Черный Ангел. Или, может быть, Черная Королева. Это есть в рапорте. С паутиной в волосах и смертью на кончиках пальцев. Звучит как реплика из какого-то телешоу, не так ли? Канал Сай-фай.[45] — Начальник хмыкнула, не улыбаясь. — Уверена, тебе понравится, Клинт.

— Больше похоже на кинофильм, — сказал Клинт. — Возможно, она видела его в детстве.

Коутс подкатила глаза.

— Видела? Цитируя Ронни Рейгана, «Опять вы за свое».[46]

— Что? Ты не веришь в детские психотравмы?

— Я верю в спокойную, тихую тюрьму, вот во что я верю. Её перевели в Крыло А, в Царство Психов.

— Неполиткорректно, начальник Коутс. Предпочтительный термин Главный Психдиспансер. Её засунули в удерживающее кресло?

Хотя это иногда было необходимо, Клинт ненавидел удерживающее кресло, которое выглядело как продавленное сиденье спортивного автомобиля, переделанное в устройство для пыток.

— Нет, ей дали Желтый препарат, и это ее успокоило. Я не знаю, какой из них, да и не столь важно, но это есть в рапорте о происшествии, если ты захочешь взглянуть.

В Дулинге медицинские препараты были разбиты на три категории: красные, которые могли выдаваться исключительно медицинским персоналом; желтые, которые могли выдаваться офицерами; и зеленые, которые заключенные, не находящиеся в Крыле C или не имеющие на данный момент плохих рапортов, могли хранить в своих камерах.

— Ладно, — сказала Коутс. — На данный момент твоя девушка, Макдэвид, спит…

— Она не моя девушка…

— И это все утренние новости. — Дженис зевнула, затушила сигарету о кирпич и запихнула под ящик с молоком, как будто от этого она могла как-то исчезнуть.

— Я тебя задерживаю, Дженис?

— Не ты. Прошлым вечером я ела мексиканскую жрачку. Пришлось постоянно вставать и бегать в туалет. То, что об этом говорят — правда: если вещь, которая входит, выглядит подозрительно, то берегись того, что выходит.

— СМИ,[47] начальник.

— Ты же врач, ты сможешь с этим справиться. Ты собираешься посетить Макдэвид?

— Обязательно, прямо с утра.

— Хочешь услышать мою версию? Ладно, вот она: её растлевала некая леди, именующая себя Черной Королевой. Что ты об этом думаешь?

— Может быть, — сказал Клинт, не ведясь на провокацию.

— Может быть. — Она покачала головой. — Зачем копаться в их детстве, Клинт, если они до сих пор дети? Именно поэтому большинство из них здесь — детское поведение, в высшей степени.

Это заставило Клинта подумать о Жанетт Сорли, которая покончила с годами эскалации супружеского насилия, ударив мужа отверткой и наблюдая, как он истекает кровью. Если бы она этого не сделала, Дэмиан Сорли, в конце концов, убил бы ее. Клинт в этом не сомневался. Он рассматривал это не как детское поведение, а как самосохранение. Если бы он попытался рассказать об этом начальнику Коутс, она бы отказалась слушать: она была представителем старой школой. Лучше просто закончить этот призыв-ответ.

— Итак, начальник Коутс, мы начинаем еще один день жизни в женской тюрьме, вдоль берегов Королевского канала.

Она подняла сумочку, встала и смахнула пыль со своих форменных брюк.

— Нет никакого канала, но никто не отменял Болл-Фэрри вниз по дороге, так что да. И пусть начнется день.

Они вошли вместе в тот первый день сонной болезни, прикрепив свои бейджики к рубашкам.

Магда Дубчек, мать симпатичного молодого чистим-бассейны-по-всему-городу парня, известного как Антон, Чистильщик Бассейнов (он всего лишь часть корпорации, так что, пожалуйста, выписывайте ваш чек на ООО «Чистильщики бассейнов Антона»), поковыляла в гостиную дуплекса,[48] который она делила с сыном. В одной руке у нее была трость, в другой — утренний тоник. Она упала в кресло, при этом пукнув и, тяжело вздохнув, включила телевизор.

Обычно в это время суток она переключалась на второй час Доброго дня, Уиллинг, но сегодня утром вместо этого она включила Америка Ньюс. Последние новости заинтересовали её, что было хорошо, и она знала одну из ведущих, что было еще лучше. Микаэла Коутс, Микаэла Морган как она теперь себя называла, но для Магды она всегда будет маленькой Микки, которую она нянчила много лет назад. В то время Джен Коутс только устроилась охранником в женскую тюрягу на юге города, овдовевшая мать-одиночка пыталась там закрепиться. Теперь она была начальником, начальником всей той шарашки, а ее дочь Микки была общенационально известной ведущей программы новостей, вещающей из Вашингтона, известной своими жесткими вопросами и короткими юбками. Эти женщины, Коутс, действительно что-то из себя представляли. Магда гордилась ими, и если она чувствовала мерцание меланхолии, то только потому, что Микки никогда не звонила и не писала, или потому, что Дженис никогда не останавливалась, чтобы поболтать, ну, у них была работа, которую надо было делать. Магда боялась даже предположить, под каким сумасшедшим давлением они находятся.

Дежурным ведущим новостей сегодня утром был Джордж Алдерсон. Со своими очками, опущенными плечами и редкими волосами, он явно не тянул на кумира дневных шоу, которые обычно сидели за большими столами и читали новости. Он скорее был похож на санитара морга. Кроме того, для телеведущего у него был неудачный голос. Похожий на кваканье лягушки. И Магда предполагала, что это одна из причин, по которой Америка Ньюс был номером три позади Фокс Ньюс и Си-Эн-Эн. Она жаждала того дня, когда Микки переберется на один из них. Когда это случится, Магде больше не придется мириться с Алдерсоном.

— В этот час мы продолжаем следить за историей, которая началась в Австралии, — сказал Алдерсон. Выражение лица пыталось совместить беспокойство со скептицизмом, но скорее было похоже на выражение лица человека, страдающего запором.

Ты должен уйти на пенсию и продолжать и дальше лысеть с комфортом, но только в собственном доме, подумала Магда, где будешь каждый день жарить тосты и пить ром с Колой. Займись продажей Го Тартл Вакс,[49] Джордж, и освободи дорогу для моей Микки.

— Медицинские чиновники в Оахе, Гавайи, сообщают, что вспышка того, что некоторые называют Азиатская обморочная болезнь, а другие называют Австралийский обморочный грипп, продолжает распространяться. Никто, кажется, не знает, где она появилась в первый раз, но до сих пор её жертвами были только женщины. Теперь мы получаем сведения, что она всплыла и на наших берегах, сначала в Калифорнии, затем в Колорадо, и теперь и в Каролине. На связи Микаэла Морган с более точными сведениями.

— Микки! — Прохныкала Магда, еще раз подняв бокал к телевизору (и пролив немного напитка на рукав кардигана). В голосе Магды сегодня утром проскальзывал легкий чешский акцент, но к пяти вечера, когда Антон вернется домой, её голос будет звучать так, как будто она только что сошла с корабля, а не жила в Трехокружье почти сорок лет. — Маленькая Микки Коутс! Я таскала твою голую задницу вокруг гостиной твоей матери, и мы улыбались друг другу! Я меняла твои подгузники, маленькая куколка, и только посмотри на себя сейчас!

Микаэла Морган, в девичестве Коутс, в блузе без рукавов и одной из ее коротких юбок известной торговой марки, стояла перед небрежно окрашенным в красный цвет комплексом из нескольких зданий. Магда думала, что эти короткие юбки очень хорошо служат Микки. Даже важные шишки были очарованы мечтами о верхней части её бедер, и в таком состоянии правда иногда выскакивала из их лживых ртов. Не всегда, но иногда. Что касается нового носа Микаэлы, то Магде он не нравился. Она скучала по тому дерзкому курносому носу, который был у ее девочки, когда она была ребенком, и в каком-то смысле, с ее новым острым носом, Микки больше не была похожа на прежнюю Микки. С другой стороны, сейчас она выглядела просто потрясающе! Ты не могла оторвать от нее глаз.

— Я сейчас нахожусь у хосписа Ласковые руки в Джорджтауне, где ранним утром были выявлены первые случаи того, что некоторые называют Австралийским обморочным гриппом. Здесь проживают почти сто пациентов, большинство преклонного возраста, и более половины из них женщины. Администраторы отказываются подтверждать или опровергать вспышку заболевания, но я несколько минут назад разговаривала с санитаром, и то, о чем он вкратце рассказал, было тревожным. Он говорил на условиях анонимности. Вот запись.

Интервью, записанное на пленку, было действительно коротким — чуть больше звукового укуса.[50] На нем Микаэла говорила с человеком в белом больничном халате, его лицо было размытым, а его голос электронным образом измененный, звучал как голос зловещего инопланетного повелителя в научно-фантастическом фильме.

— Что там происходит? — Спрашивает Микаэла. — Можете ли вы нам рассказать?

— Большинство женщин засыпают, и не просыпаются, — произнес надлежащим образом скрытый голос космического пришельца. — Как и на Гавайях.

— А мужчины…?

— Мужчины бодряком. Просыпаются и едят свои завтраки.

— На Гавайях появились некоторые сообщения о наростах, на лицах спящих женщин. Можете нам пояснить, с чем мы имеем дело?

— Я… не думаю, что я должен об этом рассказывать.

— Пожалуйста. — Микаэла стрельнула глазками. — Люди обеспокоены.

— Так и только так! — Крякнула Магда, отсалютовала телевизору своим бокалом, проливая еще больше капель на кардиган. — Одевайтесь сексуально! И пока они будут пялиться на ваши прелести, вы сможете вытянуть из них что угодно!

— Это не наросты в опухолевом смысле, — сказал голос повелителя. — Это выглядит более похоже на то, будто к ним прилипли комки ваты. Теперь мне пора.

— Еще один вопрос…

— Я должен идти. Но… эти наросты. Эти хлопчатобумажные штучки. Это… отвратительно.

Картинка вернулась на прямую трансляцию.

— Запрашиваю информацию у инсайдера… если это правда. Передаю эстафету тебе, Джордж.

С таким же желанием, с каким она ранее хотела увидеть Микки, она надеялась, что история не окажется правдой. Возможно, еще один ложный страх, например, как перед проблемой 2000 года[51] или атипичной пневмонией, но все же, мысль о том, что что-то не только заставляет женщин засыпать и не просыпаться, но и вызывает наросты… как сказала Микки, была тревожной. Она была бы рада, если бы Антон сейчас же вернулся домой. Ей было одиноко в компании с телевизором, хотя, не то, чтобы она жаловалась. Магда не хотела волновать своего трудолюбивого мальчика, нет, нет. Она одолжила ему деньги, чтобы он начал свой бизнес, но он был единственным, кто мог прийти.

И сейчас, чтобы скоротать время, может быть, нужно принять еще один бокальчик, чуть-чуть, а потом вздремнуть.

Глава 3

После того, как Лила надела наручники, она укрыла женщину термозащитным одеялом, которое держала в багажнике полицейской машины, и затолкнула её на заднее сиденье. При этом, зачитывая Миранду. Сейчас женщина безмолвствовала, ее великолепная ухмылка превратилась в мечтательную улыбку. Как-то слишком уж безвольно она согласилась на то, чтобы Лила защелкнула наручники на ее запястьях. Арест был завершен, и подозреваемая была в наручниках менее чем за пять минут; пыль, поднятая шинами полицейской машины, все еще оседала, а Лила уже шла обратно к водительскому сиденью.

— Они называют изучающих мотыльков мотылькологами, пишется как мать, но произносится немного не так.[52]

Лила завела полицейскую машину, свернула с главной автомагистрали и вела ее по Болл-Хилл в сторону города, когда ее пленница поделились этой информацией. Она поймала глаза женщины, глядя на нее в зеркало заднего вида. Ее голос был мягким, но не особо женственным. В ее речи было странное качество. Лиле было непонятно, обращается ли она к ней, или разговаривает сама с собой.

Наркотики, подумала Лила. Держу пари, Ангельская пыль.[53] Или кетамин.

— Тебе известно мое имя, — сказала Лила — А я тебя знаю?

Были три возможности: АРУ[54] (маловероятно), газета, или Лила как-то арестовывала ее в течение последних четырнадцати лет и не помнила. Вариант номер три казался наиболее вероятным.

— Все меня знают, — сказала Эви. — Я в некотором роде светская львица. — Наручники цокнули, когда она подняла одну руку, чтобы почесать подбородок. — Типа того. Я и девушка. Я, я и только я. Отец и Сын, и Святая Ева. Карниз под крышей. Ева, девушка в кровать. Когда мы все ложимся спать. Понятно? Поняла, мотыльколог? Как мать.

Простые граждане понятия не имеют, сколько глупостей вы должны были выслушивать, если были полицейским. Общественность любила приветствовать офицеров полиции за их смелость, но никто никогда не думал, сколько требуется сил, чтобы день за днем мириться с этой чушью. А смелость была отличной характеристикой офицера полиции, хотя природная сопротивляемость всякому бреду, по мнению Лилы, тоже было очень важной характеристикой.

Именно поэтому заполнение последней вакантной должности штатного офицера оказалось столь сложным. Это была причина, по которой она, в конечном счете, отклонила заявление от парня из контроля за животными, Фрэнка Джиари, и наняла молодого ветерана-отставника по имени Дэн Тритер, хотя у Тритера не было почти никакого опыта работы в правоохранительных органах. Такой умный и с подвешенным языком, как Джиари, наверняка был слишком велик для такой работы — он генерировал бы слишком много ненужных бумаг, выписывал бы слишком много лишних штрафов. Сообщение между строк гласило — склонен к конфликтам; это был не тот парень, который мог позволить ускользнуть даже маленькому дерьму. А это было нехорошо.

Ее сотрудники, в целом, вряд ли могли претендовать на звание мастерски борющегося с преступностью отряда, ну и что, большое дело, добро пожаловать в реальную жизнь. У неё были лучшие люди, которых она хотела иметь под рукой. Вот, например, Роджер Элуэй и Терри Кумбс. Роджер, вероятно, пропустил слишком ударов в голову, будучи линейным у Джей Ти Уиттстока, тренирующего футбольную команду Дулингской старшей школы с начала двухтысячных. Терри был умнее, но мог стать подавленным и угрюмым, если дела не шли ему навстречу, и он слишком много пил на вечеринках. С другой стороны, у обоих мужчин был довольно длинный запал, что означало, что она могла на них положиться. По большей части.

Лила скрывала свою убежденность в том, что материнство было наилучшей репетицией для будущего полицейского. (Невысказанное особенно с Клинтом, который устроил бы по этому поводу целое шоу; она могла представить себе, как он качал бы головой и кривил бы рот, в своем весьма утомительном способе сказать: «это интересно», или «может быть».) Матери были созданы для работы в правоохранительных органах, потому что маленькие дети, как и преступники, часто были воинственными и все разрушающими.

Если вы смогли пройти через те первые годы, не теряя хладнокровия и без сорванной крыши, вы были в состоянии иметь дело с взрослой преступностью. Ключ был в том, чтобы не реагировать, чтобы оставаться выше этого — думала ли она о голой женщине, покрытой кровью, которая имеет какое-то отношение к насильственной смерти двоих человек, или думала о том, как справиться с ситуацией измены кого-то из близких, очень близких, парня, который давил головой подушку рядом с ней. (Когда часы показали 00:00, прогудела сирена, и мальчики и девочки стали радоваться. Окончательный результат: ЛЮБИТЕЛЬСКАЯ ЛИГА Девушки Округа Бриджер 42 — Девушки Файетт 34.) Как мог бы сказать Клинт, «Да, это интересно. Не хочешь рассказать мне побольше?»

— Сейчас продается так много хороших вещей, — протараторила Эви. — Стиральная машина с сушилкой. Грили. Дети едят пластмассовую еду и высирают её. Можно сэкономить кучу денег, а прилавки ломятся от изобилия.

— Я в курсе, — сказала Лила, как будто слова женщины имели какой-то смысл. — Как тебя зовут?

— Эви.

Лила повернулась.

— А фамилия? Как насчет неё?

Скулы женщины были крепкими и прямыми. Светло-карие глаза сверкали. У ее кожи было то, что Лила считала средиземноморским оттенком, и эти темные волосы, Ооо. На ее лбу подсыхало кровавое пятно.

— А нужна ли она мне? — Спросила Эви.

Если говорить о Лиле, то эти слова ее новой знакомой окончательно и бесповоротно утвердили её в предположении, что она была под кайфом.

Она развернулась, нажала на газ, и взяла микрофон.

— База, это патрульный автомобиль номер один. У меня здесь задержанная, обнаружила ее идущей на север от района лесопилки на Болл-Хилл. На ней много крови, так что нам нужен набор, чтобы взять образцы. Ей также нужна одежда. И вызови скорую. Она под чем-то.

— Роджер, — сказала Линни. — Терри говорит, что в том трейлере настоящий бардак.

— Роджер. — Эви весело рассмеялась. — Настоящий бардак. Принесите дополнительные полотенца. Но не самые хорошие, ха-ха-ха. Это Роджер.

— Первый на связи. — Лила положила микрофон. Она взглянула на Эви в зеркало. — Сидите тихо, мэм. Я арестовываю вас по подозрению в убийстве. Это уже серьезно.

Они приближались к черте города. Лила остановила полицейскую машину перед знаком «стоп», на пересечении Болл-Хилл — Западная Лавин. Западная Лавин вела в тюрьму. Видимый на противоположной стороне дороги знак, предостерегал от подбирания автостопщиков.

— Вы ранены, мэм?

— Пока нет, — сказала Эви. — Но, эй! Трипл-дабл.[55] Это так мило.

Что-то мелькнуло в голове Лилы, умственный эквивалент сверкающего мерцания в песке, быстро омываемого пенистой волной.

Она опять посмотрела в зеркало заднего вида. Эви закрыла глаза и успокоилась. Её попустило?

— Мэм, вы в порядке?

— Поцелуй лучше своего мужчину, пока не спишь. Поцелуй его на прощание, пока у тебя еще есть такой шанс.

— Конечно… — начала Лила, но в этот момент женщина бросилась вперед, и ударилась головой о разделительную сетку. Лила инстинктивно отдернулась, так как удар головой заставил разделительную сетку греметь и вибрировать.

— Прекрати! — Крикнула она, как раз перед тем, как Эви ударилась о сетку второй раз. Лила поймала проблеск ухмылки на лице женщины, увидела свежую кровь на зубах, а затем третий удар сотряс сетку.

Рука на ручке двери, Лила собралась выйти, открыть заднюю дверь, и успокоить женщину шокером ради её же собственной безопасности, но третий удар был последним. Эви сползла на сиденье, задыхающаяся и счастливая, как бегун, который только что пересёк финишную черту. Вокруг ее рта и носа была кровь, а на лбу — глубокий порез.

— Трипл-дабл! Прекрасно! — Вскрикнула Эви. — Трипл-дабл! Напряженный день!

Лила сняла микрофон и передала Линни по рации: планы меняются. Как только они появятся в участке, там уже должен быть общественный адвокат. И судья Сильвер тоже, если получится убедить старика прийти и оказать им услугу.

Зарывшись животом в сладкий папоротник,[56] лиса наблюдала, как Эсси разгружает свою тележку.

Конечно же, она не думала о ней, как об Эсси, да и вообще не имела для неё имени. Она была для неё просто еще одним человеком. Так или иначе, лиса долго наблюдала за ней — днями и ночами — и четко представляла, что находится под ветхим навесом из кусков пластика и полотна, прикрывающим нору старухи. Лиса также понимала, что четыре куска зеленого стекла, которые Эсси сложила полукругом и называла «девочками», имеют для нее большое значение. Иногда, когда Эсси отсутствовала, лиса обнюхивала их — в них не было жизни — и шарила в ее имуществе, которое было ничтожно мало, за исключением нескольких использованных банок супа, которые она вылизывала до чистоты.

Лиса считала, что Эсси не представляет для неё никакой угрозы, но она была старой лисой, и никто не мог стать старой лисой, продолжая быть слишком уверенным по любому вопросу. Старой лисой можно было стать, только соблюдая осторожность, при этом время от времени спариваясь, избегая запутанных ситуаций, не пересекая дорог при дневном свете, и роя глубокие норы в хорошем мягком суглинке.

Сегодня утром её благоразумие оказалось ненужным. Поведение Эсси было вполне предсказуемо. После того, как она вытащила сумки и какие-то загадочные предметы из своей тележки, она сообщила стеклянным осколкам, что мамочке нужно вздремнуть. — «Не балуйтесь девочки», — сказала Эсси, залезла под навес, и прилегла на стопку стеганых одеял, которые использовала в качестве матраса. Несмотря на то, что навес прикрывал ее тело, ее голова торчала наружу.

Пока Эсси погружалась в сон, лиса молча скалила клыки верхней части мужского манекена, который Эсси положила в листья рядом с навесом, но манекен никак не реагировал. Наверное, он был мертв, как и те зеленые осколки стекла. Лиса лизнула лапу и стала ждать.

Вскоре дыхание старушки выровнялось и перешло в спящий ритм, за каждым глубоким вдохом следовал мелкий свисток выдоха. Лиса медленно потянулась на своей постели из сладкого папоротника и сделала несколько шагов в сторону навеса, желая быть абсолютно уверенной в намерениях манекена или их отсутствии. Она оскалила клыки еще шире. Манекен не шевелился. Да, определенно мертвый.

Она подкралась к навесу на расстояние в несколько шагов, и остановилась. На голове спящей женщины мелькало белесое трепетание — белые волокна, похожие на паутину, поднимаясь из щек, раскручиваясь и оседая на коже, покрывали ее. Новые волокна выползали из уже уложенных волокон, и быстро окутывали ее лицо, образуя маску, скоро эта масса покрыла всю её голову. Мотыльки кружили в полумраке под навесом.

Лиса отступила на несколько шагов, принюхиваясь. Ей не нравились эти белые штуковины — белые штуковины были определенно живыми, и это определенно было совсем иное существо, чем те, с которыми она была знакома. Даже на расстоянии, запах, исходивший от белых штуковин, был сильным, и вызывающим тревогу: в нем смешались запах крови и запах ткани, и знания, и голод, и частицы чего-то, скрытого очень глубоко в земле, она чувствовала этот запах, когда рыла глубокие норы. Что же лежало теперь на этой самодельной кровати? Явно не лиса, в этом она была уверена.

Её нюх отказывался ей служить, и она повернулась и потрусила на запад. Звук движения — кто-то еще шел сюда — пронесся по лесу позади неё, и трусца перешла в рысь.

После того, как он помог Оскару Сильверу похоронить кошку Какао, предварительно завернув её в махровое терракотовое полотенце, Фрэнк проехал пару кварталов к дому № 51 на Смит-лейн, за который он платил ипотеку, но где, так как он и Элейн расстались, проживали только она и их двенадцатилетняя дочь.

Элейн была социальным работником два государственных бюджета назад, но теперь она работала неполный рабочий день в Гудвилле и волонтерствовала на паре продовольственных складов и в клинике Планирование семьи в Мэйлоке. Положительной стороной всего этого было то, что ей не нужно было искать дополнительные средства для присмотра за ребенком. Когда школьный день заканчивался никто не был против, чтобы Нана слонялась по Гудвиллу со своей матерью. Недостатком было то, что они могли потерять дом.

Это беспокоило Фрэнка больше, чем Элейн. На самом деле, кажется, ее это не беспокоило вообще. Несмотря на все ее отрицания, он подозревал, что она планирует использовать продажу дома в качестве предлога, чтобы вообще покинуть город, возможно, переехать в Пенсильванию, где жила ее сестра. Если бы это случилось, посещения дочери Фрэнком каждые выходные превратились бы в посещение дочери раз в два месяца, и это в лучшем случае.

За исключением дней посещения, он прикладывал все усилия, чтобы избегать этого дома. И даже в эти дни он пытался уговорить Элейн, чтобы она привозила Нану к нему. Это было его выбором. Воспоминания, которые вызывал у него это дом — чувство несправедливости и неудачи, заделанная дыра в стене кухни — были слишком мрачными. Фрэнк чувствовал, как будто его обманывали всю его жизнь, лучшая часть которой была прожита в доме № 51 на Смит-лейн, аккуратном, простом фермерском домике с уткой на почтовом ящике, нарисованной его дочерью.

Проблема с зеленым Мерседесом, однако, сделала этот визит крайне важным.

Когда он припарковался у обочины, то увидел Нану, рисующую мелками на подъездной дорожке. Это занятие обычно ассоциировалось с маленькими детьми, но у его дочери был талант к рисованию. В прошлом учебном году она заняла второе место на конкурсе по разработке дизайна книжных закладок, проводимом местной библиотекой. Нана нарисовала стаю книг, летящих, как птицы, через облако. Фрэнк взял рисунок в рамку и повесил в своем кабинете. Он очень часто смотрел на него. Это было так прекрасно, представлять книги, летающие в голове его девочки.

Она сидела на солнце, скрестив ноги, зад покоится на отслужившей своё покрышке, а орудия труда всех цветов радуги были рассыпаны веером вокруг неё. Наряду с ее способностями к рисованию, или, может быть, благодаря им, Нана имела талант к тому, чтобы создавать себе комфортные условия. Это был неторопливый, мечтательный ребенок, более похожий на Фрэнка, чем на ее живую мать, которая никогда ни сюсюкала, а всегда переходила прямо к делу.

Он наклонился и открыл дверь своего фургона.

— Эй, Ясноглазка. Иди-ка сюда.

Она скосила на него взгляд.

— Папочка?

— Насколько мне известно, да, — сказал он, усердно стараясь сохранить уголки его рта в подобии улыбки. — Иди-ка сюда.

— Прямо сейчас? — Она посмотрела на свой рисунок.

— Да. Прямо сейчас. — Фрэнк сделал глубокий вдох.

Он не подошел к тому, что Элейн называла «этот случай», пока не уехал от судьи. По классификации Эл это означало потерять самообладание. Что происходило с ним довольно редко, как бы она об этом ни думала. А сегодня? Сначала он был в порядке. Затем, после того, как прошел около пяти шагов по траве Оскара Сильвера, сработал какой-то невидимый курок. Иногда это просто происходило, и он ничего не мог с этим поделать. Например, когда Элейн продолжала орать на него после собрания АРУ, и он пробил ту дыру в стене, а Нана, плача, убежала наверх, не понимая, что иногда ты должен что-то пробить, чтобы не ударить человека. Или, как в случае с Фрицем Машаумом, где он немного вышел из-под контроля, согласен, но Машаум это заслужил. Любой, кто сделал бы подобное животному, заслуживал этого.

На месте кошки мог бы быть мой ребенок — об этом он думал, когда пересекал лужайку. А потом — бум! Как будто время было шнурком, и в промежуток, между пересечением лужайки и попаданием в фургон, он был завязан. Потому что он внезапно обнаружил себя сидящим в своем фургоне и уже подъезжающим к дому на Смит, хотя вообще не мог вспомнить, как садился в фургон. Его потные руки крепко сжимали рулевое колесо, щеки пылали, и он все еще продолжал думать о том, что на месте кошки мог быть его ребенок, за исключением того, что это не было мыслью. Это было сообщением, мигающим на жидкокристаллическом экране:

Ошибка Ошибка Ошибка

Мойребенок Мойребенок Мойребенок

Нана аккуратно вложила огрызок фиолетового мелка в пустое место между оранжевым и зеленым. Она поднялась с покрышки и простояла пару секунд, отряхивая пыль с задней части своих желтых в цветочек шорт и потирая кончики своих, покрытых мелом, пальцев.

— Дорогая, — сказал Фрэнк, едва удерживаясь от крика. Потому что, посмотрите-ка, она сидела прямо тут, на подъездной дорожке, где какой-нибудь пьяный мудак в модной машине мог запросто по ней проехаться!

Мойребенок Мойребенок Мойребенок

Нана сделала шаг, остановилась, снова потерла пальцы, с явным недовольством.

— Нана! — Фрэнк, все еще склонившись из-за руля. Он ударил пассажирское сиденье. Ударил сильно. — Иди сюда!

Голова девочки дернулась, выражение её лица стало испуганным, как будто раскат грома только что вытащил её из глубокого сна. Она двинулась вперед, и, когда дошла до открытой двери, Фрэнк схватил перед её футболки и дернул вверх.

— Эй! Ты растянешь мне футболку, — сказала Нана.

— Не отвлекайся, — сказал Фрэнк. — Твоя футболка сейчас не важна. Я расскажу тебе, что сейчас важно, так что послушай меня. Кто водит зеленый Мерседес? В каком доме он живет?

— Что? — Нана прижала руку к переду футболки. — О чем ты говоришь? Ты порвешь мне футболку.

— Ты не слышишь меня? Забудь за эту гребаную футболку! — Слова вылетели изо рта, и он ненавидел их, но он также был удовлетворен, увидев, что ее взгляд оторвался от футболки и переключился на него. Наконец-то он привлек ее внимание. Нана зажмурилась и вздохнула.

— Хорошо, теперь, когда твоя голова не витает в облаках, давай перейдем к разговору. Ты рассказывала мне о каком-то парне с той улицы, где ты разносишь газеты, который ездит на зеленом Мерседесе. Как его зовут? В каком доме он живет?

— Не помню, как его зовут. Прости, папочка. — Нана прикусила нижнюю губу. — Это дом, перед которым стоит большой флаг. Там еще большой забор. В Бриаре. На вершине холма.

— О'кей. — Фрэнк отпустил рубашку.

Нана не двигалась.

— Ну что, перестал злиться?

— Дорогая, я не злился. — И когда она ничего не сказала: — Ладно, я злился. Немного. Но не на тебя.

Она не смотрела на него, просто терла пальцы. Он любил ее, она была самой важной частью его жизни, но иногда трудно было поверить, что она крепко стоит на ногах.

— Спасибо. — Краснота частично сошла с его лица, пот охлаждал его кожу. — Спасибо, Ясноглазка.

— Да нет проблем, — сказала Нана. Девочка сделала маленький шажок назад, звук шелеста подошв ее кроссовок по тротуару громким эхом отдался в ухо Фрэнка. Фрэнк выпрямился за рулем.

— Еще одно. Сделай одолжение и держись подальше от подъездной дорожки. Хотя бы до обеда, пока я кое-что не выясню. Тот мужчина за рулем Мерседеса, похоже, сошел с ума. Порисуй что-нибудь внутри дома, на бумаге, хорошо?

Она стала покусывать нижнюю губу.

— Хорошо, папа.

— Ты не будешь плакать?

— Нет, папа.

— Прекрасно. Ты моя девочка. Увидимся на следующих выходных, хорошо?

Он понял, что его губы стали невероятно сухими. Он спросил себя, что еще он должен сделать, и голос внутри него ответил: «Ну, черт, что тут еще можно сделать? Может быть, ты мог бы, я не знаю, это, вероятно, звучит совершенно диким, Фрэнк, но эй, может быть, ты мог бы не пугать её до усрачки? Голос был похож на забавную версию собственного голоса Фрэнка, голос человека, который сидит в шезлонге на лужайке в солнцезащитных очках и, возможно, потягивает чай со льдом.

— О'кей. — Кивок, который она ему подарила, был кивком робота.

Там, на тротуаре, она нарисовала ветвистое дерево, его крона шла вверх по одной стороне подъездной дорожки, его обветшавший ствол разрезал дорожку пополам. Мох свисал с ветвей, и цветы покрывали растительность. Корни спускались вниз к контуру подземного озера.

— Мне нравится то, что ты там нарисовала, — сказал он и улыбнулся.

— Спасибо, папа, — сказала Нана.

— Я просто не хочу, чтобы ты пострадала.

Улыбка на его лице сошла на нет. Его дочь фыркнула и подарила ему еще один кивок робота. Он знал, что она глотает слезы.

— Эй, Нана… — Он начал, но тут внутренний голос, который он уже слышал ранее, сказал ему: с неё хватит. Просто оставь её в покое.

— Пока, папа. — Она протянула руку и осторожно захлопнула дверь фургона. После чего развернулась и побежала по подъездной дорожке, разбрасывая мелки, ступая по дереву, размазывая зелень и черноту ствола. Опустив голову. Её плечи дрожали.

Дети, сказал он себе, не всегда могут оценить, когда ты пытаешься поступать правильно.

На столе Клинта было три рапорта за ночь.

Первый был относительно предсказуемым: один из офицеров, дежуривших предыдущей ночью, предположил, что Энджела Фицрой, что-то замышляет. Когда выключали освещение, Энджела пыталась вовлечь офицера в дискуссию по вопросам семантики.[57] К администрации в Дулинге все заключенные должны были обращаться «офицер». Синонимы типа «охранник» или «тюремщик», не говоря уже о — разумеется! — оскорбительных обращениях типа «вертухай» или «засранец», были неприемлемы. Энджела спросила офицера Веттермора, понимает ли он по-английски. Конечно же, они были охранниками, сказала Энджела. Они могли быть офицерами, не вопрос, но как они могли не быть охранниками, если они охраняли. Разве они не охраняли заключенных? Если ты испек торт, разве ты не пекарь? Если ты выкопал яму, разве ты не копач?

Предупредил заключенную о том, чтобы она немедленно прекратила дискуссию и зашла в камеру, если не хочет последствий, писал Веттермор. Заключенная прекратила и вошла в камеру, но после спросила: «Как мы можем ожидать, что заключенные будут следовать правилам, когда само слово правило не имеет никакого смысла?» Тон заключенной был угрожающим.

Энджела Фицрой была одной из немногих женщин в тюрьме, кого Клинт считал по-настоящему опасной. Основываясь на его контактах с ней, он считал, что она может быть социопатом.[58] Он никогда не испытывал в ней сочувствия, а список её правонарушений был весьма внушительным: наркотики, драки, угрозы.

— Как бы ты чувствовала себя, если бы человек, на которого ты напала, умер от травм, Энджела? — Спросил он ее во время сеанса групповой психотерапии.

— Э-э, — сказала Энджела, опустившись в кресло, ее глаза блуждали по стенам его кабинета. — Я бы чувствовала себя, э-э, довольно плохо — я думаю. — Потом она шлепнула губами и перевела взгляд на репродукцию Хокни. — Поглядите на эту фотку, девочки. Не хотели бы вы туда попасть?

Хотя обвинение в нападении было достаточно серьезным — мужчина на стоянке большегрузов сказал Энджеле что-то, что ей не понравилось, и она сломала ему нос бутылкой из-под кетчупа — были все признаки того, что ей сошло с рук что-то гораздо серьезнее.

Детектив из Чарльстона приезжал в Дулинг, чтобы попросить Клинта помочь в деле, связанном с Фицрой. Детектив хотел раздобыть информацию о смерти бывшего домовладельца Энджелы. Это произошло за пару лет до ее нынешнего ареста. Энджела была единственной подозреваемой, но не было ничего, кроме места, связывающего её с преступлением, и не было очевидного мотива. Однако дело было в том (как знал сам Клинт), что для Энджелы не нужно было никакого очевидного мотива. Недостачи двадцати центов вполне могло хватить для того, чтобы она взорвалась. Детектив из Чарльстона излучал почти что радость, описывая труп домовладельца:

— Похоже, старик упал с лестницы и сломал шею. Но коронер сказал, что кто-то еще до его смерти поработал над его хозяйством. Яйца были — я забыл, как коронер выразился точно, сказал ли он — смяты или что-то там ещё. Но, говоря простым языком, он сказал:

— Они были практически раздавлены.

Клинт не имел права разглашать информацию о своих пациентах и сказал об этом детективу, но позже он попытался расспросить о происшедшем Энджелу. С выражением безразличного удивления она ответила:

— Яйца могут сминаться?

Он сделал запись в блокноте: выбрать время и сегодня же заглянуть к Энджеле, изложить свой взгляд на семантику.

Второй рапорт касался заключенной, занимающейся уборкой помещений, которая утверждала, что тюремная столовая подверглась нашествию мотыльков. Проверка, которую провел офицер Мерфи, не обнаружила никаких мотыльков. Заключенная охотно сдала мочу на анализ — чисто — никаких следов наркотиков или алкоголя.

Кажется, это был тот случай, когда заключенная предприняла попытку вывести дежурного офицера из равновесия, а сам офицер захотел в полной мере отплатить ей той же монетой. Клинт не был заинтересован в продолжении хождения по кругу, включившись в их игру. Он разомкнул его.

Последний инцидент был связан с Китти Макдэвид.

Офицер Веттермор бегло записал все её бредни: Черный Ангел поднялся от корней и спустился с ветвей. Ее пальцы сеют смерть, ее волосы полны паутины, а сон — ее царство. После введения дозы Халдола[59] ее перевели в Крыло А.

Клинт покинул свой кабинет и прошел через административное здание в сторону восточной части тюрьмы, где находились камеры. Тюрьма имела форму строчной буквы «Т» с длинным центральным коридором, известным как Бродвей, проходящим параллельно идущим снаружи шоссе № 17/ Западной Лавин. Кабинеты администрации, коммуникационный центр, офицерские раздевалки, зал отдыха персонала и учебные классы располагались на западном конце Бродвея. Другой коридор, Мэйн-стрит, проходил перпендикулярно Западной Лавин. Одним концом, Мэйн-стрит выводил к входным воротам тюрьмы, а другим — в мастерские, подсобное помещение, прачечную и спортивный зал. Пересекшись с Мэйн-стрит, Бродвей продолжался на восток, проходя мимо библиотеки, столовой, комнаты свиданий, медсанчасти и приемного отделения, прежде чем добраться до трех Крыльев с камерами.

Железная дверь отделяла камеры от Бродвея. Клинт остановился у двери и нажал на кнопку звонка, который уведомлял Будку, что кто-то хочет войти. Зазвучал зуммер, и электрический замок двери открылся с характерным клацаньем. Клинт вошел в дверь.

Эти Крылья, А, B и C, располагались в форме пинцета. В центре пинцета находилась бронированная кабина или в простонародье, Будка, сараеподобная конструкция, с пуленепробиваемыми стеклами. Там находились офицеры, занимающиеся визуальным контролем над заключенными и коммутатор.

Хотя большая часть заключенных пересекались во дворе и в других местах, Крылья были организованы в соответствии с теоретической опасностью, представляемой каждым заключенным. В тюрьме было шестьдесят четыре камеры; двенадцать в Крыле А, двенадцать в Крыле С и сорок в Крыле В. Камеры в A и C располагались исключительно на первом этаже; камеры Крыла B располагались на первом и втором этажах.

Крыло А было медицинским, хотя некоторые заключенные, считавшиеся «тихими» также размещались здесь, в дальнем конце коридора. Заключенные, не обязательно тихие, но «устойчивые», такие как Китти Макдэвид, размещались в Крыле В. Крыло С было для нарушителей порядка.

Крыло С было наименее густонаселенной резиденцией, половина из двенадцати камер в настоящее время пустовали. Когда происходила драка или другое серьезное нарушение дисциплины, заключенную в официальном порядке выводили из камеры и помещали в одну из «глаз»-камер Крыла C. Заключенные называли их Дроч-камерами, потому что потолочные камеры позволяли офицерам непрерывно наблюдать за тем, что делала заключенная. Под этим подразумевалось, что следя за ними, мужчины-офицеры испытывали возбуждение, Но эти камеры были необходимостью. Если заключенная пыталась совершить членовредительство или даже покончить с собой, вы должны были своевременно все увидеть, чтобы это предотвратить.

Офицером в Будке сегодня была капитан Ванесса Лэмпли. Она перегнулась через пульт, чтобы открыть ему дверь. Клинт сел рядом с ней и спросил, может ли она вывести записи из камеры № 12 на монитор, чтобы он мог проверить Макдэвид. «Давай взглянем видеозапись!» весело воскликнул он.

Лэмпли посмотрела на него.

— Давай взглянем видеозапись! Знаешь, это то, что всегда говорил Уорнер Вольф.[60]

Она пожала плечами и включила визуальное наблюдение за камерой № 12.

— Спортивный комментатор? — Сказал Клинт.

Ванесса пожала плечами.

— Извините. Должно быть не из моего времени.

Клинт подумал, что это странно, Уорнер Вольф был легендой, но он отбросил эти мысли, чтобы повнимательней изучить то, что было на экране. Китти лежала в позе зародыша, спрятав лицо в руки.

— Видела нечто выходящее за рамки?

Лэмпли покачала головой. Она пришла в семь и Макдэвид дрыхла все это время.

Это не удивило Клинта. Халдол был мощным средством. Однако он беспокоится за Китти, мать двоих детей, которая была осуждена за подделку рецептов. В идеальном мире Китти никогда бы не оказалась в исправительном учреждении. Она была биполярной наркоманкой[61] с образованием 9 классов.

Удивительное заключалось в том, как ее биполярность проявилась в данном случае. Раньше такого не было. Прошлой ночью всплеск бреда был беспрецедентным за всю ее историю. Клинт был вполне уверен, что курс лития, который он прописал для нее, работает. Последние полгода Китти была спокойной, как правило, жизнерадостной — без существенных взлетов и падений. И она приняла решение свидетельствовать в обвинении по делу братьев Гринеров, что было не только мужественным, но и имело мощный потенциал для продвижения её собственного дела. Были все основания полагать, что она может быть условно-досрочно освобождена после суда над братьями. В эту среду они начали обсуждать, что Китти в первую очередь должна сделать после досрочного освобождения в реабилитационном центре, чтобы быстрее вернуться к своим детям. Все так хорошо начиналось и выглядело многообещающим.

Лэмпли, должно быть, прочитала озабоченность на его лице.

— С ней все будет в порядке, Док. Это было разовое явление, вот что я думаю. Полнолуние, наверное. Всегда происходят разные нелепости, знаете ли.

Коренастый ветеран была прагматичной, но добросовестной, именно это вы и хотели видеть в тюремном офицере. Дополняло все это и то, что Ван Лэмпли была конкурентоспособным армрестлером, имевшим не абы какое признание. Под серыми рукавами её униформы резко выделялись бицепсы.

— О, да, — сказал Клинт, вспоминая об аварии на шоссе, о которой говорила Лила. Пару раз он присутствовал на дне рождения Ван; она жила на другой стороне горы. — Должно быть, тебе пришлось проделать долгий путь. Лила рассказала мне о перевернутом грузовике. Пришлось вызывать бульдозер, чтобы расчистить завалы, сказала она.

— Хм, — сказала Ван. — Я не видела. Должно быть, все расчистили перед моим проездом. Я говорю об Уэст и Рикман.

Джоди Уэст и Клэр Рикман были простыми фельдшерами. Как и Клинт, они работали с девяти до пяти.

— Они так и не появились. Так что у нас никого нет из медиков. Коутс очень зла. Сказала, что собирается…

— Ты ничего не видела на Маунтин? — Разве Лила не говорила, что это произошло на Маунтин-Рест-Роуд? Клинт был уверен — во всяком случае, практически уверен, — она именно это говорила.

Ван покачала головой.

— Не в первой. — Она усмехнулась, показывая полный набор желтеющих зубов. — Прошлой осенью на той дороге перевернулся грузовик. Это была просто катастрофа. Он был из Пет-Смарта, вы знаете, о чем я говорю? Наполнитель для кошачьего туалета и собачий корм по всей дороге.

Трейлер, принадлежащий покойному Трумэну Мейвейзеру, выглядел не очень хорошо в последний раз, когда Терри Кумбс был здесь (чтобы затушить огонь домашних скандалов с одной из многочисленных «сестер» Трумэна, которые спустя некоторое время покинули эту резиденцию), но сегодня утром он выглядел как чаепитие в аду. Мейвейзер разлегся под столом, некоторая часть его мозга покоилась на его голой груди. Мебель (в основном купленная на придорожных распродажах, Все по доллару, или Главе 11,[62] догадался Терри) была разбросана повсюду. Телевизор валялся вверх тормашками в проржавевшей душевой кабине. В раковине тостер завел дружбу с кедом фирмы Конверс, залатанном изоляционной лентой. Кровь разбрызгалась по стенам. Дополнением всего этого было тело, с головой, торчащей из боковой стены трейлера, и трещиной сантехника,[63] открывавшейся над низким поясом его джинсов. В бумажнике на полу трейлера находилось удостоверение на имя мистера Джейкоба Пайла, Литтл Рок, штат Арканзас.

Сколько сил потребовалось, чтобы пробить головой мужчины такую стену? Терри удивился. Стены трейлера были тонкими, но все же.

Он должным образом все сфотографировал, а затем провел панорамную видеосъемку на один из департаментских айпадов. Он простоял в дверях достаточно долго, чтобы отправить фото- видеоотчет Линни Марс на базу. Линни распечатала набор фотографий для Лилы и завела две папки, одну электронную и одну бумажную. Терри написал Лиле короткое сообщение.

Знаю, что ты устала, но тебе лучше сюда приехать.

Откуда-то издалека возник приближающийся слабый, но легко узнаваемый звук единственного, полностью оборудованного, реанимобиля больницы Святой Терезы — не громкое ВУП-ВУП-ВУП, а какое-то вычурное ВИНК-ВИНК-ВИНК.

Роджер Элуэй натягивал желтую ленту МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ, НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ с сигаретой, свисающей из угла рта. Терри сказал ему со ступенек трейлера:

— Если Лила узнает, что ты курил на месте преступления, она тебя в клочья порвет.

Роджер вынул сигарету изо рта, осмотрел ее, как будто никогда раньше не видел, потушил о подошву обуви и засунул в карман рубашки.

— Кстати, а где Лила? Помощник окружного прокурора уже в пути, он будет ее ждать.

Реанимобиль подъехал, двери распахнулись, и Дик Бартлетт и Энди Эмерсон, два врача неотложки, с которыми Терри раньше уже сталкивался, быстро выбрались, заранее надев перчатки. Один из них держал носилки, а другой нес портативный медицинский чемоданчик, который они называли Мешок Первой Помощи.

Терри хмыкнул:

— Только Ассистенты Утиной Задницы, да? Двое мертвых и это не говоря о голове того парня.

Роджер пожал плечами. Бартлетт и Эмерсон, между тем, после первоначальной суеты, остановились рядом с трейлером там, где голова торчала из стены.

Эмерсон сказал:

— Я не думаю, что джентльмен нуждается в наших услугах.

Бартлетт указал перстом в резиновой перчатке на то место, где выступала шея.

— Думаю, у него на шее татуировка мистера Хэнки.

— Какашки из Саут Парка? Серьезно? — Эмерсон подошел поближе. — О, да. Так и есть.

— Хоуди-хо! — Пропел Бартлетт.

— Привет, — сказал Терри. — Отлично, ребята. Когда-нибудь вы должны выложить вашу повседневную работу на Ю-Тьюб. Прямо там, внутри, у нас еще один труп, а в нашей полицейской машине находится женщина, которой вы можете помочь.

Роджер сказал:

— Ты уверен, что хочешь ее разбудить? — Он просунул голову в полицейский автомобиль номер четыре. Дряблые грязные волосы прилипли к заднему окну. — Подруга дала сбой. Христос знает, под чем она была.

Бартлетт и Эмерсон пересекли дорожку по направлению к полицейской машине, и Бартлетт постучал в окно.

— Мэм? Мисс? — Ничего. Он постучал сильнее. — Давай, просыпайся. — Все равно ничего. Он попробовал дверь, и оглянулся назад на Терри и Роджера, когда та не поддалась. — Мне нужно, чтобы ты её открыл.

— О, — сказал Роджер. — Правда?

Он нажал на кнопку отпирания на брелоке. Дик Бартлетт открыл заднюю дверь, и Тиффани Джонс вывалилась, как куча грязного белья. Бартлетт схватил ее как раз вовремя, чтобы удержать верхнюю половину ее тела от удара о заросший травой гравий. Эмерсон подскочил, чтобы помочь. Роджер остался на месте, глядя с раздражением.

— Если она убьется, выпав из нашей машины, Лила будет злой, как медведь. Она ведь только…

— А где ее лицо? — Спросил Эмерсон. Его голос был шокированным. — Где ее чертово лицо?

Это заставило Терри зашевелиться. Он двинулся к полицейской машине, где два врача скорой мягко положили Тиффани на землю. Терри запустил руку в свисающие волосы — зачем, он не понял — но в спешке отпустил, когда что-то жирное проскрипело между пальцами. Он вытер руку о рубашку. Ее волосы были перемешаны с какими-то белыми извивающимися штуковинами. Ее лицо было также покрыто ими, его черты теперь едва просматривались, как будто он смотрел через вуаль на шляпе какой-то пожилой дамы, в которых они все еще ходили в церковь здесь, в Благодарю-Тебя-Иисус стране.

— Что это? — Терри все еще протирал руку. Штуковина была неприятной на ощупь, скользкой, вызывающей мурашки. — Паутина?

Роджер смотрел через плечо, глядя со смесью восхищения и отвращения.

— Она выходит из ее носа, Тер! И ее глаз! Какого хрена?

Доктор Бартлетт снял частичку липкого вещества с челюсти Тиффани, рассмотрел, и вытер её о собственную рубашку, но прежде чем он это сделал, Терри увидел, что оно, казалось, плавится, как только было снято с ее лица. Он посмотрел на свою руку. Кожа была сухой и чистой. И на рубашке тоже ничего не было, хотя все произошло минуту назад. Пальцы Эмерсона были на горле Тиффани.

— Пульс есть. Хороший и стабильный. И она прекрасно дышит. Я вижу, как эта хрень поднимается и затем всасывается. Давайте воспользуемся тонометром.

Бартлетт вытащил оранжевый тонометр из Мешка Первой Помощи, поколебался, а затем залез в сумку, в пакет с одноразовыми перчатками. Он дал одну пару Эмерсону, а другую взял для себя. Терри наблюдал, не желая второй раз прикасаться к волокнам паутины на коже Тиффани. Что, если они были ядовитыми?

Цифры кровяного давления, которые назвал Эмерсон, были нормальными. Врачи скорой ходили туда-сюда рассуждая о том, стоит ли очистить ей глаза и проверить ее зрачки, и, хотя они тогда этого не знали, приняли лучшее решение в своей жизни, когда решили этого не делать.

Пока они разговаривали, Терри увидел что-то, что ему не понравилось: рот Тиффани, инкрустированный паутиной, медленно открывался и закрывался, как будто она жевала воздух. Ее язык стал белым. Волокна поднимались из него, колеблясь, как планктон.

Бартлетт поднялся.

— Мы должны отвезти ее в больницу Святой Терезы, если только у вас не возникнет с этим проблем. Скажите, что вы об этом думаете, потому что она кажется вполне стабильной… — он посмотрел на Эмерсона, тот кивнул.

— Посмотри на ее глаза, — сказал Роджер. — Все белое. Держите меня семеро.

— Давай, отдадим, — сказал Терри. — Мы не можем ее допросить.

— Два покойника, — сказал Бартлетт. — Эта штуковина растет на них?

— Нет, — сказал Терри, и указал на торчащую голову. — На том вы сами видите. Нет и на Трумэне, парне, который находится внутри.

— А в раковине? — Спросил Бартлетт. — Туалете? Душе? Я говорю о мокрых местах.

— В душевой кабинке есть телевизор, — сказал Терри, что не было ответом на поставленный вопрос, а было всего лишь случайностью, но это все, что он мог моментально вспомнить. И еще не в тему: был ли открыт Скрип? Было рано, но таким утром, как это, вы могли себе позволить пропустить пару кружек пива; специальное разрешение могли дать ужасные трупы и жуткое говно на лицах людей. Он продолжал смотреть на Тиффани Джонс, которая медленно, но неуклонно, оказывалась заживо погребенной под белым прозрачным покрывалом… чем-то. Он заставил себя ответить на заданный вопрос. — Только на ней.

Роджер Элуэй теперь произнес то, о чем все они подумали.

— Парни, а что, если это заразно?

Никто не ответил.

Терри поймал движение в углу глаза и повернулся назад, чтобы посмотреть на трейлер. Сначала он подумал, что стая бабочек поднимается с крыши, но бабочки были разноцветными, а эти были коричнево-серыми. Не бабочки, а мотыльки. Сотни.

За дюжину лет до этого, в душный день позднего лета, в службу контроля за животными поступило сообщение о еноте, засевшем под полом старого отремонтированного амбара, который местная Епископская церковь использовала в качестве «пасторского центра». Беспокойство было вызвано возможным бешенством животного. Фрэнк приехал немедленно. Он одел свою маску и перчатки, длиной по локоть, заполз под сарай, посветил на животное фонариком, и оно отпрыгнуло, так, как должен был отпрыгнуть здоровый енот. Как бы там ни было — бешенство у енотов действительно было серьезной проблемой, встречающейся не так уж и часто — разве что в старых добрых двадцатых — женщина, которая показала дыру под амбаром, предложила ему стакан синего Кул-эйда с благотворительной распродажи, которая проходила на парковке перед церковью. Напиток был довольно противным — сильно разбавленным и практически без сахара — но Фрэнк выпил его на целых три доллара только для того, чтобы подольше оставаться там, в пожелтевшей траве церковного кладбища, и говорить с женщиной, у которой был замечательный смех и такая манера стоять, упершись руками в бедра, что его аж дрожь пробирала.

— Ну, вы собираетесь исполнять свой долг, мистер Джиари? — Наконец-то спросила у него Элейн, в своей фирменной манере, резко отрубив голову небольшой светской беседе и перейдя к делу. — Я была бы рада, если бы вы пригласили меня в кино, но только после того, как избавитесь от этого существа, которое продолжает громить вещи под церковным полом. Как вам такое предложение? К тому же, ваши губы стали совсем синими.

Он вернулся к работе и вонзил острый лом в дыру под амбаром — извини, енот, мужчина должен делать то, что должен делать мужчина — а затем пригласил свою будущую жену в кино.

Двенадцать лет назад.

Так что же случилось? Все дело в нем, или просто у брака был какой-то срок годности?

Долгое время Фрэнк думал, что у них все в порядке. У них был ребенок, дом, здоровье. Не все было чики-пуки, конечно. Денежное положение было неустойчивым. Нана была не самым прилежным учеником. Иногда Фрэнк… ну… некоторые вещи его изматывали, а когда он был измотан, он выходил за грани. Но любой может совершать ошибки, и в течение долгих двенадцати лет, вы были обречены давать небольшие течи. Только его жена так не считала. Восемь месяцев назад она сказала ему, как именно это видит.

Она поделилась своим пониманием после знаменитого удара в стену кухни. Незадолго до известного удара в стену, она сказала ему, что передала восемьсот долларов своей церкви на компанию по сбору средств голодающим детям в какой-то мерзко трахнутой части Африки. Фрэнк не был бессердечен, он понимал страдания людей. Но ты не должен отдавать деньги, которые не можешь себе позволить. Ты не должен обделять своего собственного ребенка, чтобы помогать чужим детям. Безумие, вот что это было — месячный ипотечный платеж отправился через океан — но не это побудило знаменитый удар в стену. Он был вызван тем, что она сказала дальше, и взглядом на лицо Элейн, когда она это говорила, одновременно дерзким и упрямым: Это было мое решение, потому что это были мои деньги. Как будто ее брачные клятвы, которые она дала одиннадцать лет назад, ничего не значили, как будто она могла делать все, что хочет, не ставя его в известность. Итак, он пробил стену (не ее — стену), и Нана побежала наверх, плача, а Элейн сказала ей:

— Этот удар предназначался нам, малышка. И однажды это не закончится стеной.

Фрэнк ничего не сказал и не попытался её переубедить. Все могло закончиться либо временным разъездом, либо разводом, и Фрэнк выбрал первое. Но ее прогноз был неправильным. Он не ударил бы их. Никогда не ударил бы. Он был сильным. Он был защитником.

Но один довольно важный вопрос все же остался: что она пыталась доказать? Какую пользу она получила, пройдя через это? Это была какая-то нерешенная детская проблема? Или это был просто старый добрый садизм?

Что бы это ни было, это было чертовски неправильным. И, блядь, бессмысленным. Вы, как афроамериканец в Трехокружье (или любом другом округе в Соединенных Штатах), не могли дожить до тридцати восьми лет, не столкнувшись с гораздо большей долей бессмысленности, чем ваша законная доля — расизм, в конце концов, был воплощением бессмысленности. Он вспомнил дочку шахтера, с которой встречался в девятом или десятом классе, между ее передними зубами было такое расстояние, что они напоминали пять карт, выложенных на покерном столе, ее короткие волосы были завязаны в тугие косички так, что выглядели как пальцы. Она прижала палец к запястью и сказала:

— У тебя дрянной цвет кожи, Фрэнк. Как у моего папы под ногтями.

Сравнение девушки было наполовину забавным, наполовину вводящим в ступор, но, в целом, катастрофически глупым. Даже в детстве Фрэнк узнавал эту черную дыру неизлечимой глупости. Хотя это сравнение действительно удивило его и до крайности ошарашило. Позже, когда он слышал подобное из уст других людей, это его раздражало, доводило до гнева, но тогда он был просто удивлен. Глупость имела собственное гравитационное поле. Она притягивала.

Только Элейн не была глупой. Ты не мог уйти дальше от выражения глупая, говоря об Элейн.

Элейн знала, каково это бродить по универмагу, преследуемой тяжелым взглядом какого-то белого парня, который даже не имел аттестата, играющего в Бэтмена, собирающегося поймать ее на краже банки арахиса. Элейн была проклята протестующими за пределами центра Планирование семьи, отправлена в ад людьми, которые даже не знали ее имени.

Так чего же она хотела? Зачем причинять ему эту боль?

Один из возможных вариантов: у неё был повод для беспокойства.

Когда он отправился к зеленому Мерседесу, в зеркала заднего вида Фрэнк продолжал видеть, как Нана уходит, пиная аккуратно разложенные кусочки мела и затаптывая свой рисунок.

Фрэнк знал, что он не идеален, но он также знал, что он был, в целом, хорошим. Он помогал людям, он помогал животным; он любил свою дочь и он сделает все, чтобы защитить ее, и он никогда не применит физическое насилие к своей жене. Он сделал ошибку? Был ли удар в знаменитую стену одной из них? Фрэнк признавал это. Он заявил об этом в суде. Но он никогда не причинял вреда никому, кто не заслуживал причинения вреда, и он просто собирался поговорить с парнем из Мерседеса, ведь верно?

Фрэнк провел свой фургон через необычные кованные железные ворота и припарковал его позади зеленого Мерседеса. Переднее крыло с левой стороны было пыльным, но правое было кристально чистым. Вы могли видеть, где сукин сын поработал тряпкой.

Фрэнк поднялся по кристально чистой подъездной дорожке, соединяющей проезжую часть с дверью большого белого дома. По обеим сторонам дорожки был высажен сассафрас,[64] навесы которого создавали своеобразный коридор. Птицы щебетали в ветвях и над ним. В конце дорожки, у подножия ступеней, росла молодая сирень, обложенная по периметру камнями, близкая к полному цветению. Фрэнк с трудом удержался, чтобы не выкорчевать ее. Он поднялся на крыльцо. На лицевой стороне крепкой дубовой двери был прикреплен латунный молоток в форме кадуцея.[65]

Он приказал себе развернуться и ехать домой. Вместо этого схватил молоток и один раз ударил им в дверь, потом еще и еще.

Гарту Фликингеру понадобилось некоторое время, чтобы заставить себя подняться с дивана.

— Подождите, подождите, — сказал он — бессмысленно: дверь была слишком толстой, а его голос слишком хриплым. Он курил наркоту без остановки с тех пор, как вернулся домой после посещения величественного дворца удовольствий, он же трейлер Трумэна Мейвейзера.

Если бы еще вчера кто-то спросил его про наркотики, Гарт постарался бы убедить собеседника, что он употребляет их изредка, всего лишь балуется, но это утро было исключением. Чрезвычайная ситуация. Не каждый день ты находился в туалете в трейлере своего наркодилера, а по другую сторону хлипкой двери сортира вспыхивала третья мировая война. Что-то произошло — борьба, стрельба, крики — и, в момент непонятного идиотизма, Гарт на самом деле открыл дверь, чтобы проверить, что происходит. То, что он увидел, было трудно забыть. Пожалуй, невозможно. В дальнем конце трейлера стояла черноволосая женщина, голая вниз от талии. Она подняла Арканзаса, приятеля Трумэна, за волосы и пояс его джинсов, и стала колотить его головой об стену — бум! бум! бум!

Представьте осадный таран, хлопающий массивным деревом о ворота замка. Голова человека была в крови, а его руки, как у тряпичной куклы — хлопали по бокам.

В то же время там был и Трумэн, лежавший на полу с пулевым отверстием во лбу. А что же странная женщина? Выражение её лица было ужасающе спокойным. Было похоже на то, что она просто зашла в гости на дружескую вечеринку, за исключением того, что она использовала человеческую голову в качестве тарана. Гарт аккуратно закрыл дверь, запрыгнул на крышку туалетного бачка и вылез в окно. Затем он бросился к своей машине и помчался домой со скоростью света.

Произошедшее немного расшатало его нервы, что было необычным явлением. Гарт Фликингер, сертифицированный пластический хирург, действительный член Американского общества пластических хирургов, как правило, был довольно устойчивым к внешним раздражителям парнем.

Теперь ему стало лучше, косяк, который он курил, помог в этом, но стук в дверь был крайне нежелательным.

Гарт проделал путь вокруг дивана, через гостиную, давя на пути небольшое море коробок из-под фаст-фуда.

На плоском экране, необычайно сексуальная репортерша с чрезвычайно серьезным лицом вела репортаж о кучке коматозных старушек в доме престарелых в Вашингтоне. Ее серьезность только усиливала ее сексуальность. У неё грудь второго размера, подумал Гарт, но ей бы очень подошел третий.

— Почему только женщины? — Раздался голос репортера с плоского экрана. — Сначала мы думали, что только очень старые и очень молодые подвержены этой болезни, но теперь кажется, что женщины разных возрастных групп…

Гарт уперся лбом в дверь и ударил по ней.

— Остановитесь! Прекратите!

— Открывай!

Голос был глубокий и злой. Он собрался с силами и поднял голову, чтобы взглянуть через глазок. Снаружи стоял афроамериканец, чуть больше тридцати лет, широкоплечий, лицо с потрясающей костной структурой. Бежевый костюм человека мгновенно ускорил пульс Гарта — коп! — но потом он заметил шеврон службы контроля за животными.

Ах, да ты собаколов — конечно красивый собаколов, но, тем не менее, собаколов. Здесь нет никаких беглых собачек, сэр, так что никаких проблем.

Или есть? Тяжело быть полностью уверенным. Может ли этот парень быть другом полуобнаженной гарпии из трейлера? Лучше быть ее другом, чем ее врагом, предполагал Гарт, но гораздо, гораздо лучше, избегать ее вообще.

— Она послала тебя? — Спросил Гарт. — Я ничего не видел. Скажи ей это, ладно?

— Я не знаю, о чем ты говоришь! Я пришел сюда один! Теперь открывай! — Человек снова кричал.

— Зачем это? — Спросил Гарт, а после добавил — ни за что — для лучшего восприятия.

— Сэр! Я просто хочу с вами поговорить.

Собаколов пытался понизить голос, но Гарт мог видеть, как он сжимает зубы, борясь с необходимостью — да, необходимостью — продолжать кричать.

— Не сейчас, — сказал Гарт.

— Кто-то сбил кошку. Человек ехал на зеленом Мерседесе. У вас ведь есть зеленый Мерседес?

— Это печально. — Имея в виду кота, а не Мерседес. Гарт любил кошек. Он любил свою футболку с изображением Флеймин Груви,[66] которая валялась на полу у лестницы. Гарт воспользовался ей, чтобы очистить капли крови с крыла своей машины. Сейчас тяжелые времена. — Но я ничего об этом не знаю, и у меня тяжелое утро, и поэтому вам придется уйти. Извините.

Стук, и дверь затряслась в лутке. Гарт попятился. Парень пнул её.

Через глазок Гарт увидел, что вены на шее собаколова натянуты.

— Моя дочка живет на холме, ты, тупица! Что, если бы это была она? Что, если бы ты наехал на моего ребенка, а не на того кота?

— Я звоню в полицию, — сказал Гарт. Он надеялся, что прозвучит убедительнее, чем казалось ему самому.

Он отступил в гостиную, опустился на диван и взял свою трубку. Сумка с наркотой была на журнальном столике. Снаружи послышался звон битого стекла. Раздался металлический скрежет. Сеньор Собаковод крошит его Мерседес? Сегодня Гарту было все равно. (В любом случае он был застрахован.) А что там с той бедной девушкой-наркоманкой. Ее звали Тиффани, она была такой испорченной и милой. Она мертва? А что если люди, которые напали на трейлер (он предположил, что странная женщина могла быть частью банды) убили ее? Он сказал себе, что Тифф, какой бы милой она ни была, не его проблема. Лучше не зацикливаться на том, чего нельзя изменить.

Сумка была из синего пластика, так что камушки казались синими, пока вы не доставали их. Это, вероятно, было бестолковой данью уважения Тру Мейвейзера сериалу Во все тяжкие.[67] Теперь никаких больше даней уважения от Трумэна Мейвейзера, бестолковой или какой-либо другой, только не после сегодняшнего утра. Гарт достал камушек, бросил его в чашу своей трубки. Неважно, что Сеньор Собаколов делает сейчас с Мерседесом, теперь вовсю звенела сигнализация автомобиля: бип, бип, бип, лишь бы он убрался.

Телевидение показывало кадры из светлой больничной палаты. Две женские фигуры лежали под больничными покрывалами. Тонкие белые коконы, покрывали головы женщин. Похоже было на то, что они носили осиное гнездо, которое начиналось от подбородка. Гарт поджег камушек, всосал дым, удержал его.

Бип, бип, бип.

У Гарта была дочь, Кэти. Ей было восемь лет, гидроцефал, она жила в одном очень красивом заведении, недалеко от побережья Северной Каролины, достаточно близко, чтобы ловить морской бриз. Он заплатил за все, что мог. Для девочки было бы лучше, если бы ее мать присмотрела за деталями. Бедная Кэти. Что он там сказал о девушке-наркоманке? О, правильно: лучше не зацикливаться на том, чего нельзя изменить. Легче сказать, чем сделать. Бедный Гарт. Бедные старушки с головами, застрявшими в осиных гнездах. Бедный кот.

Красивая репортерша стояла на тротуаре перед собравшейся толпой. Честно говоря, она была в порядке и со вторым размером. С третьим — ну просто девушка мечты. Она сделала пластику носа? Ух ты, если это так — в чем Гарт не был вполне уверен, ему нужно было рассмотреть поближе — это было превосходно, действительно выглядело очень естественно, с довольно милым кончиком.

— ЦКЗ[68] выпустил бюллетень, — заявила она. — Не надо ни при каких обстоятельствах пытаться снять нарост.

— Назовите меня сумасшедшим, — сказал Гарт: — но у меня на неё встает.

Устав от новостей, устав от парня из службы контроля за животными, устав от сигнализации автомобиля (он предполагал, что отключит её, как только парень из службы контроля за животными решит применить свой дурной темперамент где-то в другом месте), устав от фиксации на том, чего не может изменить, Гарт листал каналы, пока не нашел рекламу о том, как обрести шесть кубиков на животе всего за шесть дней. Он попытался записать номер, начинающийся с 800, но единственная ручка, которую он нашел, не писала на коже ладони.

Глава 4

Общее население округов Макдауэлл, Бриджер и Дулинг составляет примерно семьдесят две тысячи душ, пятьдесят пять процентов — мужчины, сорок пять процентов — женщины. Это на пять тысяч меньше по сравнению с последней полной переписью населения США, официально придав Трехокружью статус «зоны с оттоком населения». Были две больницы, одна в округе Макдауэлл («Отличный сувенирный магазин!» гласил единственный пост в разделе комментариев на сайте больницы Макдауэлла) и гораздо большая в округе Дулинг, где проживало самое большое количество населения — тридцать две тысячи человек. Еще во всех трех округах, в общей сложности, было с десяток мелких клиник, плюс два десятка так называемых «клиник боли» в сосновом лесу, где выдавались различные опиоидные препараты, на основании рецептов, выписываемых прямо на месте. Когда-то, прежде чем большая часть шахт сыграла в ящик, Трехокружье было известно как Республика Мужчин без Пальцев. В эти дни оно превратилось в Республику Мужчин Потерявших Работу, но была и светлая сторона: большинство из тех, кому не исполнилось пятидесяти, имели все пальцы, и прошло десять лет с тех пор, как последний человек погиб в шахте под завалом.

Утром, пока Эви Доу (так записала Лила Норкросс, потому что арестованная женщина не назвала фамилию) посещала трейлер Трумэна Мейвейзера, большинство из четырнадцати тысяч женщин в округе Дулинг проснулись, как обычно, и начали свой день. Многие из них видели телевизионные репортажи о распространяющейся заразе, которая сначала называлась Австралийской сонной болезнью, затем Женским сонным гриппом, и, в конце концов, гриппом Авроры, названным в честь принцессы Уолта Диснея, о которой говорится в сказке Спящая Красавица. Мало кто из женщин Трехокружья, которые видели эти сообщения, были ими напуганы; в конце концов, Австралия, Гавайи и Лос-Анджелес были далеко, и хотя репортаж Микаэлы Морган из дома престарелых в Джорджтауне вызывал умеренную тревогу, и Вашингтон, округ Колумбия, находился в географической близости — меньше суток езды — Вашингтон все-таки был большим городом, и большинство людей в округе, возводили его в совершенно другую категорию. Кроме того, не многие люди в этом районе смотрели Америка Ньюс, предпочитая Добрый день Уиллинг или Эллен Дедженерес.[69]

Первое знамение, что что-то может быть не так даже здесь, в Божьей стране, пришло вскоре после восьми часов утра. Оно прибыло к дверям больницы Святой Терезы в лице Иветт Куинн, которая косо припарковала свой древний Джип Чероки на обочине и ворвалась в приемный покой с девочками-близняшками, лежащими у неё на руках. Их крошечные, завернутые в коконы лица, упирались в груди Иветт. Она кричала, как сирена пожарной машины, заставляя забегать врачей и медсестер.

— Кто-нибудь помогите моим детям! Они не просыпаются! Они вообще не просыпаются!

Вскоре после этого прибыла Тиффани Джонс, гораздо старше, но точно с таким же коконом, и к трем часам дня, больница была полна. А они все прибывали и прибывали: отцы и матери привозили дочерей, девочки привозили маленьких сестер, дяди привозили племянниц, мужья привозили жен. В тот день по телевизору зала ожидания не смотрели игровые шоу, никакого Судьи Джуди или Доктора Фила. Только новости, и все они были о загадочной сонной болезни, которая затронула только тех, кто имел ХХ хромосому.

Точная минута, полминута или секунда, когда заснувшая женщина рода Хомо сапиенс[70] перестала просыпаться и начала формировать свои наросты, так и не была окончательно определена. Основываясь на совокупных данных, ученые в конечном итоге смогли сузить окно до точки между 7:37 и 7:57 по Североамериканскому восточному времени.[71]

— Мы можем только ждать, когда они проснутся, — сказал Джордж Алдерсон на Америка Ньюс. — И пока, никто из них не проснулся. Вот Микаэла Морган с более подробными новостями.

К тому времени, как Лила Норкросс прибыла к квадратному кирпичному зданию, в котором располагался департамент шерифа округа Дулинг, с одной стороны, и муниципалитет, с другой, все действующие лица были на месте. Помощник шерифа Рид Бэрроуз ждал на обочине, готовый принять арестованную Лилой женщину.

— Веди себя хорошо, Эви, — сказала она, открывая дверь. — Я сейчас вернусь.

— Буду вести себя хорошо, Лила, — сказала Эви. — Здесь и сейчас. — Она рассмеялась. Кровь из ее носа высохла до бордовых ниточек на щеках; большее количество крови, из раны на лбу, зафиксировало, словно лаком, перед ее волос, образуя небольшой павлиний хвост.

Когда Лила выходила из машины, освобождая место для Рида, Эви добавила:

— Трипл-дабл, — и опять рассмеялась.

— Криминалисты уже едут к трейлеру, — сказал Рид. — Также ОВРА[72] и патрульный автомобиль номер шесть.

— Хорошо, — сказала Лила, и потрусила к двери участка.

Трипл-дабл, — подумала она. Ах да, вот что это: по крайней мере, десять очков, десять передач и десять подборов. И это то, что девушка сделала вчера вечером на баскетбольном матче, та, на которую пришла посмотреть Лила.

Девушка, она подумала о ней. Ее звали Шейла. Девушка не виновата. Шейла виновата. Ее имя стало первым шагом к… чему? Она не знала. Она просто не знала.

И Клинт. Чего хотел Клинт? Она знала, что не должна переживать, учитывая обстоятельства, но она переживала. Он был настоящей тайной для нее. Пришел знакомый образ: ее муж, сидит на кухне, глядя на вязы во дворе, бегая большим пальцем по костяшкам кулаков, неуловимо морщась. Давным-давно она перестала спрашивать его, все ли с ним в порядке. Просто размышляю, всегда говорил он, просто размышляю. Но о чем? Или о ком? Это были банальные вопросы, не так ли?

Лила поняла насколько устала и как ослабла, словно вывалилась из своей униформы и растеклась по обуви, пока шла те двадцать или около того шагов от полицейской машины к ступенькам участка. На неё внезапно свалился вопрос: если Клинт не был Клинтом, то кем была она? Был ли кто-нибудь из них настоящим?

Ей нужно было сосредоточиться. Двое мужчин были мертвы, и женщина, которая, вероятно, их убила, сидела на заднем сидении полицейской машины Лилы, в крайней степени возбуждения. Лила могла быть уставшей и слабой, но только не сейчас.

Оскар Сильвер и Бэрри Холден стояли в главном офисе.

— Господа, — сказала она.

— Шериф, — сказали они почти в унисон.

Судья Сильвер был старше Бога и шатался, словно на шарнирах, но не страдал от недостатка мозгов. Бэрри Холден зарабатывал на жизнь для себя и своего племени женщин-иждивенцев (одна жена, четыре дочери), подписывая завещания и контракты, и ведя переговоры по страховым расчетам (в основном с этим пресловутым Дрю Т. Бэрри из Страхового агентства Дрю Т. Бэрри). Холден также был одним из полудюжины адвокатов Трехокружья, которые служили в качестве общественных защитников на ротационной основе. Он был хорошим парнем, и Лиле не потребовалось много времени, чтобы объяснить, чего она хотела. Он был согласен, но нужен был аванс. Он сказал, что хватит доллара.

— Линни, у тебя есть доллар? — Спросила Лила своего диспетчера. — Это будет выглядеть смешно, если я сама найму адвоката для женщины, которую арестовала за двойное убийство.

Линни протянула Холдену доллар. Он положил его в карман, повернулся к судье Сильверу и произнес своим самым лучшим голосом, припасенным для зала суда:

— После того, как Линнет Марс от имени арестованной, только что взятой под стражу шерифом Норкросс, внесла аванс, я ответственно заявляю что… как ее зовут, Лила?

— Эви, но это не точно. Называй ее Эви Доу.

— Что Эви Доу может быть передана под опеку доктора Клинтона Норкросса для психиатрической экспертизы, экспертиза должна состояться в Дулингском исправительном учреждении для женщин.

— Пусть будет так, — бойко протараторил судья Сильвер.

— А окружной прокурор? — Спросила Линни от своего стола. — Что скажет Янкер?

— Янкер заочно согласен, — ответил судья Сильвер. — Не раз спасал его некомпетентное сало в зале суда, могу сказать это с полной уверенностью. Я приказываю немедленно перевезти Эви Доу в Дулингское исправительное учреждение и задержать там на … как насчет сорока восьми часов, Лила?

— Пусть будет девяносто шесть, — сказал Бэрри Холден, очевидно, чувствуя, что он должен сделать что-то для своего клиента.

— Я не возражаю против девяносто шести, судья, — сказала Лила. — Я просто хочу держать ее где-нибудь, где она больше не причинит себе вреда, пока не получу ответы на свои вопросы.

Линни заговорила. По мнению Лилы, она стала какой-то занудной.

— Не будет ли Клинт и начальник Коутс возражать против новой гостьи?

— Это я беру на себя, — сказала Лила, и снова подумала о своей новой заключенной. Эви Доу, таинственная убийца, которая знала имя Лилы, и которая что-то там лепетала о трипл-дабле. Очевидно, совпадение, но нежелательное и не ко времени. — Давайте продержим ее здесь еще немного, чтобы взять отпечатки пальцев. Кроме того, Линни и мне нужно отвести ее в одну из камер и нарядить в кое-какую одежду. Рубашка, которую она носит, должна быть оставлена здесь, как улика, а это все, что на ней одето. Я не могу отвезти ее в тюрьму с голой задницей, не так ли?

— Конечно же, нет, как ее адвокат, я не могу не одобрить эти действия, — сказал Бэрри.

— Итак, Жанетт, что случилось?

Жанетт считала, что Клинт сделал первый ход.

— Хм, давайте посмотрим. Ри сказала, что ей приснился сон о пожирании пирога с Мишель Обамой.

Оба — тюремный психиатр и заключенная-пациент — делали неторопливые круги по прогулочному дворику. Там было пустынно в это время утра, когда большинство заключенных были заняты на различных работах (столярка, производство мебели, техобслуживание, прачечная, уборка помещений), посещали занятия по подготовке к выпускным экзаменам в том, что было известно, как Дулингская исправительная школа, или просто лежали в своих камерах и убивали время.

К верхней части комбинезона Жанетт был прикреплён Дворовой пропуск, подписанный самим Клинтом. Это возлагало на него полную ответственность за неё. Все было в порядке. Она была одной из его любимых пациенток-заключенных (одна из его домашних питомцев, сказала бы, раздраженно начальник Дженис Коутс), и наименее проблемной. По его мнению, Жанетт должна была находиться не здесь — не в другом заведении, а за пределами подобных заведений вообще, разгуливающая на свободе. Это было не то мнение, которым он бы мог поделиться с Жанетт, потому что вряд ли это приведет к чему-то хорошему? Это были Аппалачи. В Аппалачах вы не закрывали глаза на убийство, неважно, была ли это первая или вторая степень. Его вера в отсутствие вины Жанетт в смерти Дэмиана Сорли была такой вещью, о которой он никому не хотел рассказывать, кроме своей жены и, возможно, даже ей. В последнее время Лила казалась немного отрешенной. Немного занятой. Сегодня утром, например, хотя это, вероятно, потому, что ей нужно было немного поспать. Ванесса Лэмпли рассказала о перевернутом грузовике с кормом для домашних животных на Маунтин-Рест-Роуд, это случилось в прошлом году. Насколько вероятно, что за несколько месяцев произошло два одинаковых, странных несчастных случая?

— Эй, доктор Н., вы тут? Я сказала, что Ри…

— Снился сон об ужине с Мишель Обамой, понял.

— Это то, что она сказала сначала. Но она это придумала. Ей приснился сон об учителе, который сказал ей, что она находится не в своей аудитории. Тревожный сон, не так ли?

— Может быть.

Это была одна из примерно десятка заготовок, которые он держал для ответа на вопросы пациентов.

— Эй, Док, вы думаете, Том Брэди[73] может сюда приехать? Произнести речь, раздать автографы?

— Может быть.

— Вы знаете, он мог бы подписать какой-нибудь из этих маленьких игрушечных футбольных мячей.

— Конечно.

Жанетт остановилась.

— Что я только что сказала?

Клинт подумал об этом, потом засмеялся.

— Попался.

— Где вы сегодня, Док? Вы опять это делаете. Пардон за то, что я, типа, проникаю в ваше личное пространство, но дома все в порядке?

С неприятным внутренним чувством, Клинт понял, что он больше не был уверен, что это так, и неожиданный вопрос Жанетт — ее понимание — был тревожным. Лила ему солгала. Не было никакой аварии на Маунтин-Рест-Роуд, только не этой ночью. Он вдруг осознал это.

— Дома все в порядке. А что я такого делаю?

Она сделала хмурое лицо, подняла кулак и побежала большим пальцем по костяшкам.

— Когда вы это делаете, я понимаю, что вы куда-то отбыли или что-то типа того. Как будто вспоминаете драку, в которой участвовали.

— А, это, — сказал Клинт. Это было слишком близко к истине. — Старая привычка. Давай поговорим о тебе, Жанетт.

— Моя любимая тема. — Звучало неплохо, но Клинт знал подоплеку. Если бы он позволил Жанетт вести разговор, они провели бы весь этот час на солнце, говоря о Ри Демпстер, Мишель Обаме, Томе Брэди, и ком-то, кого еще она смогла бы пристегнуть к разговору в спонтанной ассоциации. Когда дело доходило до спонтанных ассоциаций, Жанетт была чемпионом.

— О'кей. А что тебе снилось прошлой ночью? Если мы собираемся поговорить о снах, давай поговорим о твоих, а не Ри.

— Не помню. Ри тоже спросила меня об этом, и я ответила ей то же самое. Думаю, это все тот новый препарат, на который вы меня подсадили.

— Итак, ты говоришь, что не помнишь сон.

— Да… наверное… — Жанетт смотрела на овощные грядки, а не на него.

— Это может быть из-за Дэмиана? Ведь тебе он довольно часто снился.

— Конечно, особенно, как он выглядел. Весь синий. Но мне давно не снился сон о синем человеке. Эй, вы помните этот фильм, Омэн? О сыне дьявола? Его звали Дэмиен.

— У тебя есть сын…

— И что? — Она посмотрела на него, недоверчивым взглядом.

— Ну, некоторые люди могут сказать, если твой муж был дьяволом в твоей жизни, то Бобби будет…

— Сыном дьявола! Омен 2! — Она изобразила смех, указывая на него пальцем. — О, это очень смешно! Бобби самый милый ребенок на Земле, копия моя мамочка. Он приезжает из Огайо с моей сестрой, чтобы повидаться со мной каждый месяц. Вы это знаете. — Она посмеялась еще немного, звук не частый для этого огороженного и строго контролируемого акра земли, но очень сладкий. — Знаете, о чем я думаю?

— Нет, — сказал Клинт. — Я психиатр, а не медиум.

— Я думаю, что это может быть классическим случаем переноса.[74] — Она согнула указательный и средний палец каждой руки в воздухе, чтобы сделать кавычки вокруг ключевого слова. — Если вы беспокоитесь, что ваш мальчик — сын дьявола.

Теперь пришла очередь Клинта смеяться. Идея, что в Джареда мог вселиться какой-нибудь дьявол, Джареда, который смахивал комаров со своих рук, а не убивал их, была нереальной. Он беспокоился о своем сыне, да, но не о том, что он когда-нибудь будет за решеткой и колючей проволокой, как Жанетт и Ри Демпстер, Китти Макдэвид и тикающая бомба замедленного действия, известная как Энджела Фицрой. Черт, у парня даже не хватило смелости пригласить Мэри Пак пойти с ним на Весенний Танец.

— Джаред в порядке, и я уверен, что твой Бобби тоже. Как это лекарство работает с твоими… как ты их называешь?

— Мои размытости. Когда я не могу видеть людей правильно, или слышать их правильно. Все стало лучше с тех пор, как я начала принимать новые таблетки.

— Ты не просто так говоришь? Потому что ты должна быть честна со мной, Жанетт. Знаешь, что я всегда говорю?

— ЧПД, честность платит дивиденды. И я согласна с вами. Лучше. Я иногда все еще могу сдерживаться, но потом начинаю дрейфовать, и размытости возвращаются.

— Никаких исключений? Для любого, кто давит на тебя посредством крика, даже когда ты в депрессии? Может быть, кто-то может вытащить тебя из этого?

— Вытащить! Мне это нравится. Да, Бобби может. Ему было пять, когда я попала сюда. Сейчас ему двенадцать. Он играет на клавишных в группе, вы можете в это поверить? И поет!

— Ты, должно быть, очень им гордишься.

— Ну да! Вашему должно быть примерно столько же, верно?

Клинт, который знал, что когда одна из его дам пытается перевести разговор, сделал уклончивый жест вместо того, чтобы сказать ей, что Джаред приближается к избирательному возрасту, странно, как это ему казалось.

Она хлопнула его по плечу.

— Убедитесь, что у него есть презервативы.

С накрытого зонтом поста охраны возле северной стены, усиленный мегафоном голос заревел, «ЗАКЛЮЧЕННАЯ! НИКАКИХ ФИЗИЧЕСКИХ КОНТАКТОВ!»

Клинт махнул охраннику рукой (трудно распознать из-за мегафона, но он думал, что офицером, сидящим в кресле, был этот мудак, Дон Петерс), чтобы показать, что все в порядке, а затем сказал Жанетт:

— Теперь мне придется обсудить это с моим терапевтом.

Она засмеялась, довольная.

Не в первый раз Клинту пришло в голову, что если бы обстоятельства были совершенно другими, он хотел бы, чтобы Жанетт Сорли была его другом.

— Эй, Жанетт. Ты знаешь, кто такой Уорнер Вольф?

— Давай взглянем видеозапись. — Она ответила оперативно, попав в самую точку даже с голосом. — Почему вы спрашиваете?

Это был хороший вопрос. Почему он спросил? При чем тут этот старый комментатор? И почему это должно иметь значение, если его система взглядов на поп-культуру (как и его телосложение) немного устарела?

Другой, лучший вопрос: почему Лила ему солгала?

— О-о, — сказал Клинт — кто-то недавно упомянул его. Он казался мне уморительным.

— Да, мой отец любил его, — сказала Жанетт.

— Твой отец.

Его телефон заиграл Эй Джуд.[75] Он посмотрел на экран и увидел фотографию своей жены. Лила, которая должна была находиться глубоко в мире грез; Лила, которая может помнить Уорнера Вольфа, а может, и нет; Лила, которая ему солгала.

— Мне нужно ответить, — сказал он Жанетт, — но я буду краток. Ты должна прогуляться к овощным грядкам, подергать сорняки, и посмотреть, сможешь ли вспомнить, что снилось тебе прошлой ночью.

— Немного личного пространства, да, пожалуйста, — сказала она, и направилась к грядкам.

Клинт снова махнул рукой охраннику у северной стены, показывая, что передвижение Жанетт было санкционированным, а затем нажал «ПРИНЯТЬ».

— Привет, Лила, что случилось? — Моментально осознавая, что слова, которые только что вырвались из его рта, были теми, с которых он начинал многие беседы с пациентами.

— Все как всегда, — сказала она. — Взрыв лаборатории по производству метамфетамина, двойное убийство, арестованная. В общем, я арестовала ее, когда она неспешно прогуливалась по Болл-Хилл.

— Это шутка?

— Боюсь, что нет.

— Черт возьми, с тобой все в порядке?

— Работаю на адреналине, но в остальном нормально. Но мне нужна помощь.

Она рассказала детали. Клинт слушал, не задавая вопросов. Жанетт работала на гороховой плантации, выдергивала сорняки и пела что-то веселое о поездке на окраину города к реке Гарлем для того, чтобы утопиться. В северной части тюремного двора Ванесса Лэмпли подошла к креслу Дона Петерса, что-то ему сказала и заняла его место, а сам Дон при этом протянулся к административному крылу, опустив голову, как ученик, вызванный в кабинет директора. И если кто и заслуживал, чтобы его вызвали, то это был этот мешок, наполненный кишками и дерьмом.

— Клинт? Ты еще здесь?

— Здесь, конечно. Просто думаю.

— Просто думаю, — повторила Лила. — О чем?

— О том, как это сделать. — Этот звонок застал Клинта врасплох. Казалось, она над ним издевается. — Теоретически это возможно, но я должен согласовать все с Дженис…

— Тогда сделай это, пожалуйста. Я могу быть у вас через двадцать минут. И если Дженис нужно убедить, убеди ее. Мне нужна помощь, Клинт.

— Успокойся, я все сделаю. Угроза членовредительства — это обоснованное беспокойство.

Жанетт закончила один ряд и работала над следующим, возвращаясь назад.

— Я просто говорю, что обычно, вы бы сначала отвезли ее в Святую Терезу, чтобы оказать ей помощь. Ты говорила, будто она довольно сильно разбила лицо.

— Ее лицо — это не моя насущная проблема. Она чуть не оторвала голову одному мужчине и пробила головой другого стенку трейлера. Ты, правда, думаешь, что мне стоит поместить ее в приемный покой с каким-нибудь двадцатипятилетним гражданским?

Он хотел спросить еще раз, все ли в порядке, но в ее нынешнем настроении она пришла бы в ярость, потому что когда вы устали и измотаны, то, что вы сделаете в этом случае — наброситесь на человека, который был в безопасности. Иногда — даже часто — Клинта возмущал тот факт, что он почти всегда был в безопасности.

— Скорее всего, нет.

Теперь он мог слышать звуки улицы. Лила покинула здание.

— Она не просто опасна, похоже, её крыша улетела, и вернуться не обещает. Как когда-то сказал Джаред: «Мое шестое чувство обострилось».

— Да, когда ему было семь.

— Я никогда не видела ее прежде в моей жизни, но я бы поклялась на куче Библий, что она меня знает. Она назвала меня по имени.

— Если ты надела рубашку, а я предполагаю, что так и есть, то там, на нагрудном кармане, есть бейджик.

— Верно, но на нем написано только Норкросс. Она же назвала меня Лилой. Мне нужно заканчивать разговор. Просто скажи мне, что, когда я приеду с ней, то дорожка будет постелена.

— Так и будет.

— Спасибо. — Он услышал, как она прочистила горло. — Спасибо, дорогой.

— Добро пожаловать, но ты должна кое-что для меня сделать. Не вези её сама. Ты устала.

— Рид Бэрроуз будут за рулем. Я поеду пассажиром.

— Хорошо. Люблю тебя.

Раздался звук открытия двери автомобиля, вероятно, полицейской машины Лилы.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она и отключилась.

Были небольшие колебания? Сейчас нет времени об этом думать, если начать на этом зацикливаться, можно навыдумывать проблем, которых, скорее всего, не было, и, слава Богу.

— Жанетт! — И когда она повернулась к нему — мне придется сократить нашу сегодняшнюю консультацию. Кое-что произошло.

Дерьмо было заклятым врагом Коутс. Не то, чтобы большинство людей дружили с ним или даже любили его, но они терпели дерьмо, приходили с ним к пониманию, и, в конце концов, съедали причитающуюся им долю. Начальник тюрьмы Дженис Табита Коутс дерьмо не жаловала. Его не было в ее распоряжениях — это было бы в любом случае контрпродуктивно. Тюрьма, конечно же, была фабрикой дерьма, называемой Дулингским Дерьмовым Производственным Объектом для женщин, и это была ее работа, чтобы держать бушующее производство дерьма под контролем. Волны дерьмо-инструкций исходили из чиновничьих кабинетов, они требовали от нее одновременно сократить расходы и улучшить услуги. Устойчивый поток дерьма тек из судов — заключенных, адвокатов и прокуроров, собачащихся над апелляциями — но Коутс всегда казалось, что они просто привлекают к себе внимание. Департамент здравоохранения очень любил заходить на осмотры дерьма. Инженеры, приходящие ремонтировать тюремную электросеть, всегда обещали, что это будет последний раз — но их обещания были дерьмом. Сети сохраняли за собой право на сбой.

И это дерьмо не останавливалось, пока Коутс была дома. Даже когда она спала, оно накапливалось, как заносы в метель, коричневые заносы, сделанные из говна. Типа того, как Китти Макдэвид сходит с ума, а оба фельдшера выбирают это же утро, чтобы уйти в отгулы. Такая же вонючая куча ждала ее в тот момент, когда она вошла в дверь.

Норкросс был хорошим психиатром, но он также производил свою долю коровьих лепешек, требуя специального лечения и диспансеризации для своих пациентов. Его хроническая неспособность признавать, что подавляющее большинство его пациентов, заключенных Дулинга, были гениями по производству дерьма — женщины, которые провели свою жизнь, лелея дерьмовые оправдания — было почти трогательным, если бы не тот факт, что именно на Коутс ложилась миссия по маханию совковой лопатой.

И, эй, на их дерьмо, у некоторых женщин действительно были реальные причины. Дженис Коутс не была глупой и не была бессердечной. Многие женщины Дулинга были, помимо всего, невезучими. Коутс это знала. Плохое детство, ужасные мужья, чрезвычайные ситуации, психические заболевания, наркотики и алкоголь. Они стали жертвами дерьма, как и его носителями. Однако это не работа начальника тюрьмы сортировать все это дерьмо. Жалость всегда ставит служебный долг под угрозу. Они находились здесь, и она должна была о них заботиться.

Что означало, что ей придется иметь дело с Доном Петерсом, который сейчас предстал перед ней, дерьмовым писателем, только что закончившим свою последнюю дерьмо-историю: честный работник, несправедливо обвиненный.

Когда он перешел к завершающим штрихам, она сказала:

— Не рассказывай мне эту вселенскую чушь, Петерс. Еще одна жалоба и ты уволен. Одна заключенная сказала, что ты хватал ее за грудь, другая сказала, что ты лапал ее за задницу, а третья, Ньюпорт, сказала, что ты предложил ей отсосать у тебя за полпачки сигарет. Профсоюзы захотят потянуть за тебя мазу, это их выбор, но я не думаю, что они на это пойдут.

Небольшой, но приземистый офицер сидел на диване, широко расставив ноги (как будто между ног находилась мусорная корзина, а в ней было нечто, на что он очень хотел взглянуть), а его руки были скрещены на груди. Он подул на челку в стиле Бастера Брауна,[76] которая нависала над его бровями.

— Я никогда ни к кому не прикасался, начальник.

— Нет ничего постыдного в отставке.

— Я не уйду в отставку, и мне не за что стыдиться!

Красные пятна появились на его обычно бледных щеках.

— Это прекрасно. Но у меня есть список вещей, которые ты сделал, за которые стыдно мне. Незамедлительно подпишу твой рапорт в верхней его части. Ты как козявка из носа, я не могу оторвать тебя от пальца.

Губы хитро изогнулись.

— Я знаю, что вы пытаетесь вывести меня из себя, начальник. Ничего не выйдет.

Он не был совсем уж глуп, есть такое. Вот почему его до сих пор никто не уволил. Петерс был достаточно умен, чтобы делать свои пакости, когда никого рядом не было.

— Думаю, что не выйдет. — Коутс, сидевшая на краю стола, потянула сумку к себе на колени. — Но нельзя винить девушку за попытку.

— Вы знаете, что они лгут. Они преступники.

— Сексуальные домогательства — это тоже преступление. Это было последнее предупреждение. — Коутс покопалась в сумочке, в поисках помады. — Кстати говоря, только полпачки? Да ладно, Дон. — Она вытянула салфетки, зажигалку, баночку с таблетками, айфон, кошелек, и наконец-то нашла то, что искала. Колпачок слетел, и стик был испачкан кусочками ворса. Дженис все равно им воспользовалась.

Петерс молчал. Она посмотрела на него. Он был уродом и насильником, и ему невероятно повезло, что какой-то офицер не выступил в качестве свидетеля его нарушений. Но она его достанет. У нее было время. Время было, собственно, еще одним тюремным словечком.

— Что? Хочешь? — Коутс протянула свой стик. — Нет? Тогда возвращайся к работе.

Дверь прогремела в раме, когда он хлопнул ей, и она услышала, как он прошаркал из приемной, как истеричный подросток. Удовлетворенная тем, что дисциплинарный втык прошел так, как она и ожидала, Коутс вернулась к проблеме с ее помадой, и начала рыться в сумочке в поисках колпачка.

Ее телефон завибрировал. Коутс поставили сумку на пол, и подошла к освободившемуся дивану. Она вспомнила, как сильно ей не нравился человек, который в последний раз там сидел, и села слева от вмятины в центральной подушке.

— Привет, мам. — За голосом Микаэлы слышались звуки другого голоса, какие-то крики, сирены. Коутс отложила свой первоначальный импульс, снять с дочери шкуру за то, что она не звонила три недели.

— Что случилось, дорогая?

— Подожди.

Звуки заглохли, и Дженис ждала. Ее отношения с дочерью имели свои взлеты и падения. Решение Микаэлы бросить юридический факультет и пойти в телевизионную журналистику (по-своему такой же огромный завод дерьма, как и тюремная система, и, вероятно, так же полон преступников) было долиной, а операция на носу, которая последовала за этим, на некоторое время отправила их отношения далеко ниже уровня моря. Тем не менее, Микаэла был настойчивой, что Коутс постепенно стала уважать. Может быть, они были не такими уж и разными, как казалось раньше. Полоумная Магда Дубчек, местная дамочка, которая была няней у Дженис, когда Микаэла была малышкой, однажды сказала: «Она такая же, как ты, Дженис! Ей нельзя перечить! Скажи ей одно печенье, она сделает все, чтобы съесть три. Улыбается и хихикает, пока вы не скажете ей нет».

Еще два года назад, Микаэла делала статьи на заказ для местных новостей. Теперь она работала на Америка Ньюс, где ее подъем на вершину горы был очень быстрым.

— Ладно, — сказала Микаэла, возвращаясь. — Надо было поменьше раскрывать рот. Нас вывели за пределы ЦКЗ. Я не могу долго говорить. Ты смотрела новости?

— Си-Эн-Эн, разумеется. — Дженис очень любила этот джеб[77] и никогда не упускала возможности его использовать.

На этот раз Микаэла это проигнорировала.

— Ты знаешь о гриппе Авроры? Сонной болезни?

— Что-то слышала по радио. Старые женщины, которые не могут проснуться на Гавайях и в Австралии…

— Это реально, мама, и это может настичь любую женщину. Стариков, младенцев, юных, среднего возраста. Любую женщину, которая заснет. Так что: не ложись спать.

— Пардон? — Что-то здесь не складывалось. Было одиннадцать утра. Зачем ей спать? Микаэла говорила, что она больше не должна спать? Если так, то это не сработает. С таким же успехом можно попросить ее больше никогда не ссать. — Это бессмысленно.

— Включи новости, мама. Или радио. Или Интернет.

Невозможно в полной мере передать чувства через телефон. Дженис не знала, что еще сказать, кроме «О'кей». Ее ребенок может быть неправ, но ее ребенок не будет ей лгать. Дерьмо или нет, Микаэла верила, что это правда.

— Ученая, с которой я только что разговаривала — она дружит с федералами, и я ей верю — предоставила инсайдерскую информацию. Она говорит, что, скорее всего, восемьдесят пять процентов женщин в тихоокеанском стандартном часовом поясе[78] уже отошли. Никому ничего не говори, а то это вызовет столпотворение, если попадет в Интернет.

— Что ты имеешь в виду под отошли?

— Я имею в виду, что они не просыпаются. На них формируются эти штуки — они как коконы. Мембраны, покрытия. Коконы, по-видимому, частично состоят из серы — ушной серы — частично из кожного жира, который похож на маслянистое вещество, появляющееся на крыльях носа, частично из слизи, и… чего-то, что еще никто не понимает, какого-то странного белка. Оно покрывает их моментально, как только они засыпают, но не пытайтесь это удалить. Произошел ряд инцидентов. Хорошо? Не — пытайтесь — удалить — эти — штуковины. — По этому последнему вопросу, который имел не больше смысла, чем остальные, Микаэла казалась нехарактерно жесткой. — Мама?

— Да, Микаэла. Я все еще здесь.

Голос её дочери, ранее взволнованный, теперь стал практичным.

— Это началось между семью и восемью по нашему времени, между четырьмя и пятью по тихоокеанскому, поэтому женщины к западу от нас получили первый удар. А у нас в запасе целый день. Мы подошли к этому с полным баком.

— Полный бак — потому что поспали?

— Бинго. — Микаэла тяжело вздохнула. — Я знаю, как бредово это звучит, но я никоим образом не шучу. Ты не должна спать. И тебе нужно будет принять ряд жестких решений. Тебе нужно подумать, что ты собираешься делать со своей тюрьмой.

— С моей тюрьмой?

— Ваши заключенные начнут засыпать.

— О-о, — сказала Дженис. Она внезапно прозрела. По крайней мере, типа того.

— Надо идти, мам, мой выход, и продюсер просто сходит с ума. Я позвоню, когда смогу.

Коутс осталась сидеть на диване. Её взгляд остановился на фотографии в рамке, стоящей на столе. На ней покойный Арчибальд Коутс в хирургическом халате, ухмыляясь, держал свою маленькую дочь на сгибе руки. Арчи умер от инфаркта в возрасте тридцати лет — невероятно несправедливо; с того времени прошло практически столько же лет, сколько он прожил. На снимке, на лбу Майклы оставалось немного белоснежного послеродового налета, как волокна паутины. Начальник хотела сказать дочери, что любит ее, но сожаление держало ее всего несколько секунд. Должна быть проделана определенная работа. Для решения этой проблемы потребовалось несколько секунд, но ответ — что делать с женщинами, сидящими в тюрьме — не казался Дженис выбором из множества вариантов. До тех пор, пока она могла, она должна была продолжать делать то, что всегда делала: поддерживать порядок и идти впереди дерьма.

Она сказала своему секретарю, Бланш Макинтайр, чтобы та еще раз позвонила фельдшерам домой. После этого Бланш должна была позвонить Лоуренсу Хиксу, заместителю начальника, и сообщить ему, что его время восстановления после операции на зубах мудрости сокращается; он был обязан немедленно прибыть в учреждение. Наконец, Бланш должна была предупредить каждого дежурного по очереди: из-за чрезвычайной ситуации все переходят на работу в две смены. У начальника были серьезные опасения по поводу того, сможет ли она рассчитывать на следующую ротацию. В чрезвычайной ситуации люди не хотят оставлять своих близких.

— Что? — Спросила Бланш. — Чрезвычайная ситуация? Что-то случилось с президентом? И вы хотите, чтобы все перешли на работу в две смены? Им это не понравится.

— Меня не волнует, что им нравится. Включи новости, Бланш.

— Я не понимаю. Что происходит?

— Если моя дочь права, ты узнаешь, когда услышишь.

Далее Коутс отправился за Норкроссом в его кабинет. Они собирались вместе сходить к Китти Макдэвид.

Джаред Норкросс и Мэри Пак сидели на трибунах в течение третьего периода урока физкультуры,[79] их теннисные ракетки они отложили на время в сторону. Они и кучка тупых десятиклассников на нижних ярусах смотрели, как двое одиннадцатиклассников играют на центральном корте, кряхтя, словно Моника Селеш[80] при каждом ударе. Тощим был Курт Маклеод.

Рыжим мускулистым был Эрик Бласс.

Мой заклятый враг, подумал Джаред.

— Не думаю, что это хорошая идея, — сказал он.

Мэри посмотрела на него, подняв брови. Она была высокой, и (по мнению Джареда) совершенной. Ее волосы были черными, глаза серыми, ноги длинными и загорелыми, ее юбка была безупречно белой. Непорочная — было, по сути, лучшим словом для нее. По мнению Джареда.

— Это ты по поводу чего?

Как будто ты не знаешь, — подумал Джаред.

— Походу ты собираешься на концерт Эркед Файр[81] с Эриком.

— Хм. — Она, казалось, все обдумала. — Значит, повезло, что ты не идешь с нами.

— Эй, помнишь поездку в Музей игрушечных поездов на Крюгер-стрит? Помнишь, в пятом классе?

Мэри улыбнулась и провела рукой, ногти окрашены в цвет синего бархата, по длинным волосам.

— Как я могу забыть? Мы еле туда попали, потому что Билли Мирс написал какие-то плохие слова чернилами на руке. Миссис Колби заставила его остаться в автобусе с водителем, у которого было заикание.

Эрик поднял мяч, приподнялся на цыпочках и послал убийственную подачу, после которой мяч чуть не облизал сетку. Вместо того чтобы попытаться его отбить, Курт попятился назад. Эрик поднял руки, словно Рокки на ступеньках перед входом в Филадельфийский художественный музей. Мэри хлопнула в ладоши. Эрик повернулся к ней и поклонился.

Джаред сказал:

— На руке было написано МИССИС КОЛБИ СОСЕТ ЗДОРОВЯКА, но не Билли сделал это. Это сделал Эрик. Билли крепко спал, когда он это сделал, и держал рот на замке, потому что пребывание в автобусе было лучше, чем позже быть избитым Эриком.

— И что?

— То, Эрик — хулиган.

— Хулиган, — сказала Мэри. — Пятый класс был давно.

— Характер человека закладывается в детстве.

Джаред услышал педантичный тон своего отца в этом выражении, и взял бы его обратно, если бы мог. Серые глаза Мэри остановились на нем, оценивая.

— Что это значит?

Остановись, сказал себе Джаред, просто пожми плечами и скажи все, что угодно и отстань от неё. Он часто давал себе этот хороший совет, и его рот обычно ему следовал. Сделал это и сейчас.

— Люди не меняются.

— Иногда меняются. Мой отец пил слишком много, но он остановился. Сейчас он ходит на собрания Анонимных Алкоголиков.

— Хорошо, некоторые люди меняются. Я рад, что твой отец один из них.

— Уже лучше.

Серые глаза все еще были направлены на него.

— Но большинство людей — нет. Подумай об этом. Хулиганы из пятого класса — такие, как Эрик — до сих пор остаются хулиганами. Тогда ты был умным ребенком, и теперь ты умный ребенок. Дети, которые попадали в неприятности в пятом, по-прежнему попадают в неприятности и в одиннадцатом. Ты когда-нибудь видела Эрика и Билли вместе? Нет? Дело закрыто.

На этот раз Курту удалось справиться с подачей Эрика, но ответный удар был кроликом, а Эрик — стервятником, возвышающимся над сеткой. Мяч после его повторного удара — подленького удара — попал Курту в пряжку ремня.

— Прекрати, чувак! — Закричал Курт. — Возможно, когда-нибудь я захочу иметь детей!

— Плохая идея — сказал Эрик. — А сейчас принеси-ка его мне, это мой счастливый мяч. Давай, Ровер.

В то время как Курт трусил к забору из металлической сетки, где мяч прилег отдохнуть, Эрик повернулся к Мэри и отвесил еще один поклон. Она улыбнулась ему на сто ватт. Улыбка не угасла, когда она повернулась к Джареду, но мощность значительно уменьшилась.

— Я благодарю тебя за то, что ты хочешь защитить меня, Джер, но я большая девочка. Это концерт, а не пожизненное обязательство.

— Просто…

— Просто что? — Улыбка угасла.

Просто следи за ним, хотел сказать Джаред. Потому что писать на руке Билли было мелочью. Школьный прикол. В старшей школе были уродские трюки в раздевалке, о которых я не хочу говорить. Отчасти потому, что я никогда не подпадал ни под один из них. Я просто смотрел.

Очень хороший совет, но прежде чем его предательский рот смог его произнести, Мэри развернулась в своем кресле, глядя в сторону школы. Должно быть, её глаза уловили какое-то движение, теперь и Джаред тоже это увидел: коричневое облако, поднимающееся с крыши спортзала. Оно было достаточно большим, чтобы напугать ворон, которые сидели на дубах, окружающих учительскую парковку.

Пыль, подумал Джаред, но вместо того, чтобы рассеяться, облако резко развернулось и направилось на север. Похоже на поведение стаи птиц, но это были не птицы. Они были слишком малы даже для воробьев.

— Мотыльковое затмение! — Воскликнула Мэри. — Поразительно! Кто бы мог подумать?

— Это так ты называешь эту стаю? Затмение?

— Да! Кто знает, почему они там собрались? Большинство мотыльков оставляют день бабочкам. Мотыльки летают по ночам. По крайней мере, обычно.

— Откуда ты все это знаешь?

— В восьмом классе я делала научный проект по мотылькам — mott на староанглийском языке, что означает личинки. Мой отец уговорил меня сделать его, потому что я их боялась. Кто-то сказал мне, когда я была маленькой, что если пыль с крыльев мотыльков попадет в глаза, ты ослепнешь. Мой отец сказал, что это просто бабушкины сказки, и если я сделаю научный проект по мотылькам, я, возможно, смогу с ними подружиться. Он сказал, что бабочки — украшение мира насекомых, они всегда попадают на бал, а бедные мотыльки — они всегда остаются позади, как Золушка. Тогда он еще пил, но это была забавная история.

Опять пристальный взгляд серых глаз, ну как с ним не согласиться.

— Круто, конечно, — сказал Джаред. — А ты?

— Я что?

— Подружилась с ними?

— Не совсем, но я узнала много интересного. Бабочки закрывают крылья за спиной, когда отдыхают. Мотыльки используют их, чтобы защитить свои животы. У мотыльков есть бахромы — это устройства, соединяющие крылья, — а у бабочек их нет. Бабочки делают куколки, они твердые. Мотыльки делают коконы, они мягкие и шелковистые.

— Йо! — Это был Кент Дейли, он катил на велосипеде через софтбольное поле, начинающееся за пустырем. На нем был рюкзак, а его теннисная ракетка была накинута на плечо.

— Норкросс! Пак! Видели, как эти птицы взлетали?

— Это были мотыльки, — сказал Джаред. — Те, с уздечками.[82] Или может быть, уздечкой.

— Чо?

— Неважно. Чего ты опаздываешь? Знаешь ли, сегодня учебный день.

— Пришлось вывезти мусор по команде моей матушки.

— Должно быть, много было, — сказала Мэри. — Уже третий период.

Кент улыбнулся ей, затем увидел Эрика и Курта на центральном корте и бросил свой велосипед в траву.

— Садись, Курт, дай мужчине занять место. Ты не смог бы победить Эрика, даже если жизнь твоей собаки зависела бы от этого.

Курт уступил свой конец площадки Кенту, балагуру, который, казалось, не чувствовал никакой насущной необходимости посетить кабинет учителя и объяснить свое позднее прибытие. Эрик подал, и Джаред был в восторге, когда только что прибывший Кент без проблем отбил мяч.

— Ацтеки считали, что черные мотыльки были дурным предзнаменованием, — сказала Мэри. Она потеряла интерес к теннисному матчу, который, тем временем, продолжался. — Есть люди, которые до сих пор верят, что белый мотылек в доме означает, что скоро кто-то умрет.

— Ты настоящий мотыльколог, Мэри.

Мэри прогудела через нос.

— Подожди, ты никогда в жизни так не делала. Ты только что все это придумала, чтобы казаться жуткой. Кстати, хорошая работа.

— Нет, я ничего не придумала! Я прочитала об этом в книге!

Она ударила его по плечу. Было больно, но Джаред притворился, что это не так.

— Они были коричневыми, — сказал Джаред. — Что там говорится о коричневых?

— О, это интересно, — сказала Мэри. — По словам черноногих,[83] коричневые мотыльки приносят сон и мечты.

Джаред сидел на скамейке в дальнем конце раздевалки, переобувался. Глупые десятиклассники уже отбыли, испугавшись избиения мокрыми полотенцами, шутейкой, которой Эрик сотоварищи были известны. Или, может быть, правильнее сказать, печально известны. Вы говорите уздечки, я говорю уздечка, думал Джаред, надевая кроссовки. Давайте отбросим все сказанное.

В душе Эрик, Курт, и Кент улюлюкали, плескались и раздавали стандартные для такого занятия остроты: я ебал тебя, я ебал твою мать, а я твою, пидор, сосни хуйца, твоя сестра — давалка, она менструирует, и тому подобное. Это было утомительно, и до того, как он смог смыться, в раздевалке остались только одиннадцатиклассники.

Вода прекратила течь. Эрик и двое других прошлепали мокрыми ногами в раздевалку, которую они считали своим частным владением — только одиннадцатикласники, пожалуйста, — и Джареду достался только короткий взгляд на их голые задницы, прежде чем они исчезли за углом. Ну и хорошо. Он понюхал свои теннисные носки, поморщился, засунул их в спортивную сумку и застегнул ее.

— Я видел Старую Эсси по пути сюда, — сказал Кент.

Курт:

— Бездомная цыпочка? Та, что с тележкой?

— Да. Проехал над ней и чуть не упал в ту дыру, где она живет.

— Кто-то должен убрать ее оттуда, — сказал Курт.

— Должно быть, вчера вечером она вскрыла тайник с Ту Бак Чаком,[84] — сказал Кент. — Вырубилась на хрен. И она, должно быть, во что-то вляпалась. Все лицо затянуто паутиной. Гребаная мерзость. Я видел, как паутина шевелится, когда она дышит. И что же я ей кричу? А, — «Эй, Эсси, как дела, девочка? Как дела, старая беззубая пизда?» — А в ответ ничего, парни. Видать на хрен вырубилась.

Курт сказал,

— Хотел бы я, чтобы у меня было волшебное зелье, чтобы усыплять девочек, так что вы могли трахать их без необходимости сначала подмазывать.

— Есть такое, — сказал Эрик. — Называется снотворным.

Пока они звучно хохотали, Джаред думал: И этот парень, пригласил Мэри на концерт Эркед Файр. Этот парень прямо здесь.

— К тому же, — сказал Кент, — у нее там всякое странное дерьмо в том маленьком овраге, в котором она спит, включая верхнюю половину манекена из универмага. Я буду трахаться с кем угодно, чувак, но пьяная бездомная сука, покрытая паутиной? Вот тут я рисую прочерк, и эта линия жирная.

— Моя линия прямо сейчас полностью пунктирная. — В голосе Курта послышались возбужденные нотки. — Ситуация отчаянная. Я бы трахнул даже зомби из Ходячих мертвецов.

— Ты уже сделал это, — сказал Эрик. — Гарриет Девенпорт.

Еще более дикий смех. Почему я слушаю это? спросил себя Джаред, и опять подумал: Мэри собирается на концерт с одним из этих ублюдков. Она понятия не имеет, каков Эрик на самом деле, и после нашей беседы на трибунах, я не уверен, что она поверит мне, если я скажу ей об этом.

— Ты бы не стал вставлять этой цыпочке, — сказал Кент. — Но это смешно. Мы должны сходить туда после школы. Проверить ее.

— Никаких после школы — сказал Эрик. — Давайте смоемся после шестого урока.

Удары звучали так, словно они хлопают ладонями, запечатывая сделку. Джаред схватил спортивную сумку и вышел.

Только после обеда Фрэнки Джонсон сел рядом с Джаредом и сказал, что странная женская болезнь, которая была только в Австралии и Гавайях, появилась в Вашингтоне, Ричмонде и даже в Мартинсбурге, который был не так далеко. Джаред подумал о том, что сказал Кент о Старой Эсси — паутина на лице — тогда решил, что этого не может быть. Только не здесь. Ничего интересного не происходит в Дулинге.

— Они называют это Аврора, — сказал Фрэнки. — Эй, это куриный салат? Как он? Не хочешь продать?

Глава 5

Камера № 12 Крыла А была пустой, за исключением одинокой койки, стального унитаза, и светящихся лампочек камер наблюдения в углах потолка. Никаких окрашенных квадратов на стене для размещения фотографий, никаких столов. Для Коутс притащили пластиковое кресло, чтобы она могла сидеть, пока Клинт осматривал Китти Макдэвид, лежащую на койке.

— И? — спросила Коутс.

— Она жива. Ее жизненные показатели в норме.

Клинт встал с корточек. Он снял хирургические перчатки и осторожно поместил их в полиэтиленовый пакет. Из кармана куртки он вынул небольшой блокнот и ручку, и начал делать записи.

— Я не знаю, что это. Оно липкое, как смола, и одновременно жесткое, но оно, очевидно, проницаемо, потому что она через это дышит. Пахнет, похоже, землей. И немного воском. Если бы ты надавила на меня, я бы сказал, что это какой-то гриб, но он ведет себя не так, как любой из грибов, о котором я когда-либо слышал или видел. — Даже попытка обсудить ситуацию заставила Клинта почувствовать, что он поднимается на холм из монеток. — Биолог может взять образец и рассмотреть его под микроскопом…

— Мне сказали, что это плохая идея, удалять этот материал.

Клинт щелкнул ручкой, засунул ее и блокнот обратно в пальто.

— Ну, в любом случае, я не биолог. И, похоже, он не доставляет ей неудобств…

Нарост на лице Китти был белым и прозрачным, плотно прилегающим к коже. Это навело Клинта на мысль о саване. Он мог сказать, что ее глаза были закрыты, и он мог сказать, что они двигались, как при быстром сне. Мысль, что она спит под этой штуковиной, беспокоила его, хотя он не понимал, почему.

Волокна из тонкого материала, выходящие из ее вялых рук и запястий, колыхаясь, как будто под воздействием легкого ветерка, охватывали талию тюремной робы Макдэвид, образуя соединения. Основываясь на способе распространения материала, Клинт экстраполировал,[85] что в конечном итоге он полностью покроет тело.

— Это выглядит, как сказочный платок. — Начальник тюрьмы скрестила руки. Она не выглядела расстроенной, просто задумчивой.

— Сказочный платок?

— Травяные пауки[86] их плетут. Ты мог видеть их по утрам, пока не высохнет роса.

— О. Так и есть. Иногда я видел подобное на заднем дворе.

Они на мгновение притихли, наблюдая за волокнами из тонкого материала. Под покрытием, веки Китти трепетали и дергались. Куда она держала путь? Что ей снилось? Китти однажды сказала ему, что перспектива ей нравится даже больше, чем результат — сладость предвкушения. Ей снилось членовредительство? Ей снился Лоуэлл Гринер, торговец наркотиками, который обещал убить ее, если она когда-нибудь расскажет о его махинациях? Или ее мозг исчез, затуманенный вирусом (если это был вирус), главным проявлением которого была паутина? Ее дрожащие веки — нейронный эквивалент разорванной линии электропередач, разбрасывающий искры?

— Это страшно, — сказала Дженис. — И это не для красного словца.

Клинт был рад, что Лила приедет. Что бы между ними ни происходило, он хотел увидеть ее лицо.

— Я должен позвонить своему сыну, — сказал Клинт, в основном, самому себе.

Рэнд Куигли, офицер на продоле,[87] засунул голову внутрь. Он бросил быстрый, беспокойный взгляд на недееспособную женщину с окутанным паутиной лицом, прежде чем обратиться к начальнику, и прочистил горло.

— Машина шерифа с арестованной прибудет сюда через двадцать или тридцать минут. — Он задержался на минутку. — Слышал от Бланш о спаренных сменах, начальник. Я здесь до тех пор, пока вам нужен.

— Хороший мальчик, — сказала она.

Пока они шли сюда, Клинт вкратце рассказал Коутс о женщине с места убийства, и что Лила привезет ее. Начальник тюрьмы, гораздо больше обеспокоенная тем, что сказала ей Микаэла, была нехарактерно безразлична для такого нарушения протокола. Клинт, было, этому обрадовался, но радость длилась всего несколько секунд, потому что потом она удивила его всем, что знала об Авроре.

До того, как Клинт смог спросить, не шутит ли она, она показала ему свой айфон, который был открыт на главной странице Нью-Йорк Таймс: эпидемия кричал двадцатиточечный заголовок. В соответствующей статье говорилось, что на спящих женщинах формируются коконы, что они не просыпаются, что в западных часовых поясах происходят массовые беспорядки и пожары захлестнули Лос-Анджелес и Сан-Франциско. Никакого дерьма о том, что происходит, если покрытие убирали, заметил Клинт. Возможно, потому, что это был просто слух. А возможно, потому, что это правда, и пресса старалась не разжигать полномасштабную панику. На данный момент, кто мог сказать?

— Ты можешь позвонить своему сыну через несколько минут, но Клинт, это большая проблема. У нас шесть офицеров на смене, плюс ты, я, Бланш в офисе, и Данфи из отдела технического обслуживания. И сто четырнадцать женщин-заключенных плюс еще одна. Большинство офицеров, они как Куигли, они признают, что у них есть долг, и я надеюсь, что они останутся. За что я благодарю Бога, потому что я не знаю, когда мы можем ожидать подкрепление, или что они там придумают. Ты понимаешь?

Клинт понимал.

— Хорошо. Начнем с того, Док, что мы будем делать с Китти?

— Мы могли бы обратиться в ЦКЗ, попросить их прислать кого-нибудь в защитных костюмах, чтобы они пришли и забрали ее, чтобы провести обследование, но… — Клинт развел руки в знак того, как это было бессмысленно. — Если это так широко распространилось, как ты мне рассказала, и новости, кажется, это подтверждают, мы не получим никакой помощи, не так ли?

Руки Коутс все еще были скрещенными. Клинт спросил себя, делает ли она это, чтобы скрыть дрожь? Эта идея заставляла его чувствовать себя одновременно и лучше и хуже.

— Я также полагаю, что мы не можем ожидать никого из Святой Терезы или еще откуда-то, чтобы прямо сейчас сбагрить ее с наших рук. У них, наверное, тоже рук не хватает.

— Мы должны позвонить во все инстанции, но это только мои хотелки, — сказал Клинт. — Давай крепко ее запрем, и подержим на карантине. Мы же не хотим, чтобы кто-то приближался к ней или касался ее даже в перчатках? Ван может наблюдать за ней из Будки. Если что-то изменится, если она проявит беспокойство, если проснется, мы немедленно сюда прибежим.

— Звучит как план. — Она прикоснулась к отдушине, откуда выпархивали мотыльки. — Глупые жуки. Как они сюда попали? Черт. Следующий пункт: А как же остальная часть населения? Что мы будем делать с ними?

— Что ты имеешь в виду? — Клинт хлопнул рукой по мотыльку, но промахнулся. Тот поднялся к люминесцентной лампе на потолке.

— Если они заснут… — сказал начальник тюрьмы, указывая на Макдэвид.

Клинт коснулся лба, ожидая найти его пылающим от лихорадки. До него, наконец-то, дошел вопрос с небольшим количеством ответов.

Как не дать заснуть заключенным тюрьмы? Выберите из следующего:

А) Проигрывать Металлику[88] через тюремную систему оповещения с бесконечным количеством повторов.

Б) Дать каждой заключенной по ножу и сказать им, чтобы они резали себя, когда начнут чувствовать сонливость.

В) Дать каждой заключенной мешок Декседрина.[89]

Г) Все вышеперечисленное.

Д) Ничего не делать.

— Есть лекарства, которые могут рассеивать сон, но Дженис, я напомню тебе, что большинство женщин здесь — наркоманки. Идея накачать их всех чем-то возбуждающим не кажется мне безопасной или здоровой. Во всяком случае, я не могу выписать рецепт на сто таблеток чего-то типа Провигила.[90] Я думаю, аптекарь из Райт Эйд отнесется к этому с подозрением, понимаешь? Суть в том, что я не вижу никакой возможности им помочь. Все, что мы можем сделать, это продолжать вести себя как обычно и стараться подавить любую панику, в надежде на какое-то объяснение или прорыв, и…

Клинт поколебался мгновение, чтобы избавиться от эвфемизма, который казался единственным способом продолжить его мысль, но в то же время совершенно неуместным.

— И позволить природе взять верх.

Хотя это и не была форма природы, с которой он был знаком.

Она вздохнула.

Они вышли в зал, и начальник тюрьмы сказала Куигли, чтобы тот передал всем: никто не должен прикасаться к наростам на Макдэвид.

Заключенные, работающие в деревообрабатывающем цехе, принимали пищу в самом цехе, а не в тюремной столовой, и в хорошие дни им разрешалось обедать на улице в тени здания. Сегодня день был хороший, за что Жанетт Сорли была благодарна. Первые признаки головной боли появились, когда она пропалывала сорняки в огороде, пока доктор Норкросс разговаривал по телефону, и теперь боль проникла глубже, словно стальной стержень просунули внутрь головы от левого виска. Вонь от лака все усугубляла. Только свежий воздух мог приглушить эту боль.

В десять минут двенадцатого две красноблузочницы — доверенные лица администрации — прикатили стол с бутербродами, лимонадом и чашечками с шоколадным пудингом. В двенадцать, раздался звонок. Жанетт сделала последний штришок на ножке стула, которую она точила и выключила токарный станок. То же самое сделали полдюжины заключенных. Уровень шума снизился. Теперь единственным звуком в комнате — уже пекло, хотя еще даже и не июнь — был устойчивый пронзительный вой Пауэр Века,[91] который Ри Демпстер использовала, чтобы убрать опилки между последним рядом станков и стеной.

— Выключай, заключенная! — Проревел Тиг Мерфи. Он был новым охранником. Как и большинство новых охранников, он много кричал, потому что все еще не был уверен в себе. — Обед! Ты не слышала звонка?

Ри начала:

— Офицер, мне нужно еще немного времени…

— Выключай, я сказал, выключай!

— Да, офицер.

Ри выключила питание Пауэр Века, и тишина дала Жанетт надежду на облегчение. Ее руки в рабочих перчатках онемели, и голова болела от вонючего лака. Все, чего она хотела, это вернуться в старую добрую камеру № 7 Крыла В, где у нее был аспирин (одобренный зеленый препарат, но не более десятка в месяц). Тогда, возможно, она смогла бы проспать до ужина, который в Крыле В начинался в шесть.

— Выстроились в линию, руки вверх, — крикнул офицер Мерфи. — Выстроились, руки вверх, дайте мне увидеть ваши инструменты, леди.

Они выстроились. Ри стояла перед Жанетт и прошептала:

— Офицер Мерфи слегка толстоват, не находишь?

— Наверное, ел торт с Мишель Обамой, — в ответ прошептала Жанетт и Ри хихикнула.

Они держали свои инструменты: ручные шлифовальные станки, отвертки, сверла, зубила. Жанетт было интересно, разрешен ли заключенным-мужчинам доступ к такому потенциально опасному оружию. Особенно отверткам. Отверткой ты можешь убить, она это хорошо знала. Вот как чувствовалась боль в голове: отвертка. Проникающая. Находишь мягкое мясо и протыкаешь его.

— Может, поедим сегодня аль фреско,[92] леди? — Кто-то говорил, что офицер Мерфи был учителем в старшей школе, пока не сократили факультет, и он потерял работу. — Что значит…

— Снаружи, — пробормотала Жанетт. — Это значит, есть снаружи.

Мерфи указал на нее.

— Среди нас есть стипендиат Родса.[93]

Но он улыбался, так что это не звучало угрожающе. Инструменты были проверены, собраны и помещены в стальной ящик на полу, который затем был заперт. Мебельная команда подошла к столу, схватила бутерброды и стаканчики с Дикси[94] и ждала, пока Мерфи проведет перекличку.

— Леди, вас ждет прекрасный отдых на свежем воздухе. Кто-нибудь, возьмите мне ветчину с сыром.

— Ты получишь её, красавчик, — пробормотала под нос Энджела Фицрой.

Мерфи одарил её острым взглядом, который Энджела приняла с невинным лицом. Жанетт немного пожалела его. Но извините, что купил, тем и владеешь, как говорила ее мать. Она дала Мерфи три месяца. Не больше.

Женщины вышли из цеха, сели на траву и прислонились к стене здания.

— Что тебе попалось? — Спросила Ри.

Жанетт заглянула в глубины своего бутерброда.

— Цыпленок.

— У меня — тунец. Хочешь, поменяемся?

Жанетт было все рано, какая там начинка, она не была голодна, поэтому без сожаления поменялась бутербродами. Она съела сэндвич, надеясь, что это заставит ее голову чувствовать себя немного лучше. Она выпила лимонад, который на вкус был горьким, но когда Ри принесла ей чашку пудинга, Жанетт покачала головой. Шоколад усиливал мигрень, и если ее текущая головная боль превратится во что-то подобное, ей придется идти в медсанчасть за Зомигом,[95] который она хотела бы получить, только если доктор Н. был здесь. К тому же, ходили слухи, что фельдшеры еще не пришли.

Цементная дорожка бежала к главному зданию тюрьмы, кто-то нарисовал на ней классики, которые уже выцвели и подстерлись. Несколько женщин встали, нашли камушек и начали играть в классики, повторяя стишки, которые они, должно быть, узнали в детстве. Жанетт подумала, что это смешно, что застревает в голове у человека.

Она запила последний кусочек сэндвича последним глотком горького лимонада, отклонилась назад и закрыла глаза. Ее голова немного поправилась? Возможно. В любом случае, у них еще было пятнадцать минут, как минимум. Она могла бы немного вздремнуть…

Офицер Петерс выскочил из столярки, как чертик из табакерки. Или тролль, который прятался под камнем. Он посмотрел на женщин, играющих в классики, потом на женщин, сидящих у стены здания. Его глаза остановились на Жанетт.

— Сорли. Иди сюда. У меня есть для тебя работа.

Гребаный Петерс. Он был сиськожателем и жопахватателем, всегда умудряясь сделать это в одном из многочисленных уединенных мест, куда не могли добраться камеры. Он знал их все. И если ты что-то скажешь, ты была близка к тому, чтобы потерять грудь, а не просто получить синяк.

— У меня перерыв на обед, офицер, — сказала она, так мило, как только могла.

— Похоже, он закончился. А теперь подрывай свою задницу, и иди за мной.

Мерфи выглядел не от мира сего, но одно правило работы в женской тюрьме твердо вбили ему в голову: мужчинам офицерам не разрешалось находиться один на один с какой-либо одной заключенной.

— Напарница, Дон.

Румянец раскрасил щеки Петерса. Он был не в настроении после визита к начальству, и вывели его из себя не столько нападки от Коутс, сколько информация, которую он только что получил от Бланш Макинтайр, что ему «придется» тянуть двойную смену в связи с «чрезвычайной ситуацией». Он проверил свой телефон: «ситуация» заключалась в том, что у кучки старушек в доме престарелых был грибок. Коутс была не в своем уме.

— Мне не нужно, чтобы с ней была кто-то из её подружек, — сказал Дон. — Мне нужна только она.

Он поведется, — подумала Жанетт. Перед ним он просто ребенок. Но Мерфи ее удивил:

— Напарница, — повторил он. Возможно, офицер Мерфи сможет, в конце концов, прижиться в тюрьме.

Петерс выбирал. Женщины, сидящие у стены цеха, смотрели на него, и игра в классики остановилась. Они были заключенными, но они также были свидетелями.

— О-го-го. — Энджела издала очередную волну. — О-О, О-го-го. Вы знаете меня, офицер Петерс, я всегда рада помочь.

Дону пришло в голову тревожно — абсурдно — что Фицрой почему-то знала, что он задумал. Конечно же, она не знала, она просто пыталась вывести его из себя, как и при каждой встрече. Если бы он когда-нибудь захотел побыть пять минут наедине с этой сумасшедшей, он обязательно позаботился бы о том, чтобы его спина не поворачивалась к ней больше, чем на секунду.

Нет, не Фицрой, только не она.

Он указал на Ри.

— Ты. Дампстер. — Некоторые женщины захихикали.

— Демпстер, — сказала Ри, с достоинством.

— Дампстер, Димпстер, Димпблять, мне плевать. Вы обе, вперед. Не заставляй меня повторять приглашение, только не сегодня. — Он посмотрел на Мерфи-умника. — Увидимся позже, Учи-гатор.

Это вызвало смех среди жополизов. Мерфи был новеньким и чувствовал себя не в своей тарелке, но никто не хотел быть в говносписке офицера Петерса. Они не так глупы, подумал Дон, женщины в этом месте.

Офицер Петерс провел Жанетт и Ри четверть пути по Бродвею и остановил их перед комнатой отдыха/комнатой свиданий, в которой никого не было из-за перерыва на обед. Жанетт начала предчувствовать что-то очень плохое. Когда Петерс открыл дверь, она не сдвинулась с места.

— Что вы от нас хотите?

— Ты слепая, заключенная?

Нет, она не была слепой. Она увидела ведро и швабру, опирающуюся на него, и, на одном из столов, еще одно пластиковое ведро. Оно было заполнено тряпками и чистящими средствами вместо чашек с пудингом.

— Сейчас наш обеденный перерыв. — Пыталась возмутиться Ри, но дрожь в ее голосе все портила. — Кроме того, у нас уже есть работа.

Петерс наклонился к ней, губы потянулись назад, и показались верхушки его зубов, и Ри молча встала рядом с Жанетт.

— Вы можете занести это в свое Секретное досье и позже передать капеллану, хорошо? Сейчас просто идите туда, и если не хотите получить Плохой рапорт, не спорьте. У меня дерьмовый день, у меня сверхдерьмовое настроение, и если вы не хотите, чтобы я делился всем этим богатством с вами, вам лучше сделать шаг вперед.

Затем, сдвинушись вправо, чтобы заблокировать поле зрения ближайшей камеры, он схватил Ри за спину ее спецовки, засунув пальцы под эластичный ремешок ее спортивного бюстгальтера. Он затолкнул её в комнату отдыха. Ри споткнулась и схватилась за стенку автомата по продаже закусок, чтобы удержаться от падения.

— Хорошо, хорошо!

— Хорошо, что?

— Хорошо, офицер Петерс.

— Вы не должны давить на нас, — сказала Жанетт. — Это неправильно.

Дон Петерс подкатил глаза.

— Прибереги свои речи для того, кого это волнует. Завтра день свиданий, а это место выглядит как свинарник.

Как для Жанетт, так не выглядело. Для нее все выглядело просто прекрасно. Но это было не важно. Если мужчина в форме говорит, что это похоже на свинарник, то значит это похоже на свинарник. Такова была природа пенитенциарной системы в маленьком округе Дулинг, да и, вероятно, во всем мире.

— Вы двое отдраите эту комнату сверху донизу, вдоль и поперек, а я присмотрю за тем, чтобы вы сделали эту работу правильно.

Он указал на ведро с чистящими средствами.

— Это твое, Дампстер. Мисс Это Неправильно будет мыть полы, и я хочу, чтобы пол был таким чистым, что я мог бы съесть на нем свой ужин.

Уж я бы накормила тебя обедом, — подумала Жанетт, — но при этом пошла к ведру и швабре. Она не хотела получать Плохой рапорт. Если бы это произошло, то ее, скорее всего, не было бы в этой комнате, когда в ближайшие выходные сестра с её сыном приедут на свидание. Это была долгая поездка на автобусе, и она была благодарна Бобби за то, что он никогда не жаловался. Но ее головная боль усилилась, и все, чего она сейчас хотела — это ее аспирин и сон.

Ри осмотрела чистящие средства и выбрала баллончик и тряпочку.

— Хочешь понюхать этот Плейдж,[96] Дампстер? Дернуть в ноздрю и кайфануть?

— Нет, — сказала Ри.

— Ты хотела бы кайфануть, не так ли?

— Нет.

— Нет, что?

— Нет, офицер Петерс.

Ри начала полировать стол. Жанетт заполнила ведро водой из раковины в углу, намочила швабру, выжала ее и начала тереть пол. Через тюремный забор она видела Западную Лавин, где машины, заполненные свободными людьми, ездили туда-сюда, на работу, домой, на обед в Денни,[97] еще куда-то.

— Иди сюда, Сорли, — приказал Петерс. Он стоял между автоматом по продаже закусок и автоматом по продаже газировки, в месте, где заключенные иногда обменивались таблетками, сигаретами и поцелуями.

Она покачала головой и продолжила работу. Оставляя за собой длинные влажные полосы на линолеуме, которые быстро подсыхали.

— Иди сюда, если хочешь увидеть своего мальчика на выходные.

Я должна сказать «нет», — подумала она. Я должна сказать, что ты или оставишь меня в покое или я донесу на тебя. Только он занимается этим довольно давно, не так ли? Все знали о Петерсе. Коутс тоже должна была знать, но, несмотря на все ее разговоры о нетерпимости к сексуальным домогательствам, все продолжалось.

Жанетт подошла к маленькому алькову между машинами и встала перед ним, голова опущена, с шваброй в одной руке.

— Туда. Спиной к стене. Забей на швабру, ты можешь её положить.

— Я не хочу, офицер.

У нее болела голова — пульсация за пульсацией. Камера № 7 Крыла B была прямо по коридору, с аспирином на маленькой полочке.

— Ты или идешь сюда, или получаешь Плохой рапорт и теряешь свидание. А я прослежу, чтобы ты получила еще один Плохой рапорт, и пуф, закончились твои хорошие времена.

И мой шанс на условно-досрочное освобождение в следующем году, — подумала Жанетт. Никаких хороших времен, никакого условно-досрочного освобождения, назад к запертому лучу света, дело закрыто.

Она протолкнулась мимо Петерса, и он уперся бедрами в нее, чтобы она почувствовала его член. Она встала у стены. Петерс развернулся. Она чувствовала запах его пота, одеколона и крема для волос. Она была выше, чем он, и через плечо могла видеть свою сокамерницу. Ри перестала полировать стол. Ее глаза были наполнены страхом, тревогой и тем, что могло быть злобой. Она схватила баллончик Плейджа и медленно подняла его. Жанетт начала махать головой. Петерс не видел, он был занят расстегиванием ширинки.

Ри опустила баллончик и возобновила полировку стола, который больше не нуждался в полировке, не нуждался вообще ни в чем.

— А теперь сшиби пепел, — сказал Петерс. — Мне нужно небольшое расслабление. Знаешь, чего я хочу? Хотел бы я, чтобы на твоем месте была Коутс. Хотел бы я, чтобы ее старая плоская задница была приперта к этой стене. Если бы это была она, было бы круто.

Он замер, когда она схватила член. Это было нелепо, правда. У него он был не более трех дюймов, ничего, что он хотел бы показать другим мужчинам, если бы только это не было абсолютно неизбежным, это было смешно. Она знала эту работу. Большинство женщин знает. У парней был пистолет, и вы его разряжали, она была в курсе.

— Полегче, Иисусе! — Прошипел он. Его дыхание отдавало какой-то острой приправой, Слим Джимом или пепперони. — Подожди, дай мне свою руку.

Она дала её ему, и он плюнул ей в ладонь.

— Теперь продолжай. И немного пощекочи мне яйца.

Она сделала, как ей сказали, и пока она это делала, её взгляд зафиксировался на окне за его плечом. Это была техника, которой она начала учиться в одиннадцать лет, когда ее отчим в первый раз к ней прикоснулся, а дальше она оттачивала это мастерство с покойным мужем. Если вы находили что-то, на чем можно задержать взгляд, точку фокусировки, вы могли, как бы выскользнуть из тела, и делать вид, что занимаетесь своими делами, пока в действительности занимались менее увлекательными вещами.

Машина шерифа округа остановилась перед внешними воротами тюрьмы, и Жанетт наблюдала, как она сначала ожидает в пространстве между воротами, а затем сворачивает во двор, как только внутренние ворота открылись. Офицер Коутс, доктор Норкросс и офицер Лэмпли вышли на встречу. Дыхание офицера Петерса, тяжело сопевшего ей в ухо было где-то далеко. Двое полицейских вышли из машины, женщина из-за руля и мужчина с пассажирского сидения. Оба выхватили пистолеты, что предполагало, что их пленница была плохой девочкой, вероятно, будет направлена в Крыло С. Женщина-коп открыла заднюю дверь, из неё вышла другая женщина. Она не показалась Жанетт опасной. Она была красивой, несмотря на синяки на лице. Ее волосы темным потоком лились вниз по спине, изгиб которой позволял даже в мешковатом казенном комбинезоне, который на ней был одет, выглядеть очень круто. Что-то трепетало вокруг ее головы. Большой комар? Мотылек? Жанетт попыталась разглядеть, но не смогла. Задыхающийся Петерс взял писклявую ноту.

Мужчина-офицер взял темноволосую женщину за плечо и довел до входа, где с ней встретились Норкросс и Коутс. Процесс пошел. Женщина прикоснулась к существу, севшему ей на волосы, и, когда она это сделала, ее широкий рот открылся, она подняла голову к небу, и Жанетт увидела, что она смеется, увидела ее блестящие, ровные зубы.

Петерс начал дергаться, его сперма пролилась в ее руку.

Он отступил. Щеки пылали. На его жирном маленьком лице блуждала улыбка, когда он застегивал ширинку.

— Вытри это об заднюю часть машины с Колой, Сорли, а потом закончи мыть этот долбаный пол.

Жанетт вытерла сперму, а затем толкнула ведро шваброй обратно к раковине, чтобы вымыть руку. Когда она вернулась, Петерс сидел за одним из столиков и пил Колу.

— Ты в порядке? — Прошептала Ри.

— Да, — прошептала Жанетт. И так и будет, как только она примет аспирин от головной боли. Последние четыре минуты ничего не происходило. Она наблюдала, как женщина выходит из полицейской машины, вот и все. Ей не нужно больше думать о последних четырех минутах. Ей просто нужно увидеть Бобби на следующем свидании.

Хсст-хсст, струя вырвалась из баллончика с полировальной жидкостью. Три или четыре секунды благословенного молчания прошли до того, как Ри снова заговорила.

— Ты видела новенькую?

— Да.

— Она красивая, или это мне показалось?

— Она прекрасна.

— Помощники шерифа обнажили свои пушки, ты видела это?

— Да. — Жанетт взглянула на Петерса, который включил телевизор и теперь смотрел какой-то репортаж. В кадре кто-то садился за руль автомобиля. Трудно было сказать, мужчина или женщина, потому что он, казалось, был завернут в марлю. В нижней части экрана СРОЧНЫЕ новости мигали красным цветом, но это ничего не значило; они называли все новости срочными, даже если Ким Кардашьян[98] пукнет. Жанетт сморгнула слезу, которая внезапно застила ей глаза.

— Как ты думаешь, что она сделала?

Она прочистила горло, всасывая слезы.

— Не знаю.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Прежде чем Жанетт смогла ответить, Петерс сказал, не поворачивая голову.

— Эй, леди, прекратите сплетничать или обе получите по Плохому рапорту.

И потому, что Ри просто не могла перестать говорить — это было не про неё — Жанетт ушла в дальний конец комнаты. По телевизору, Микаэла Морган говорила:

— Президент до сих пор отказывается объявлять чрезвычайное положение, но информированные источники, близкие к кризису говорят, что…

Жанетт подумала о своем. Новая рыбка подняла закованные в наручники руки к кружащим вокруг головы мотылькам, и рассмеялась, когда они на них сели.

Ты потеряешь этот смех, сестра, — подумала Жанетт.

Мы все это знаем.

Антон Дубчек вернулся домой на обед. Это было привычно, и хотя было всего двенадцать тридцать, это был поздний обед по стандартам Антона — тем утром он был занят на работе с шести. Что люди не понимали в обслуживании бассейнов, так это то, что это не было бизнесом для мягкотелых. Вы должны всегда быть в движении. Если вы хотели добиться успеха с бассейнами, вы не могли спать, мечтая о блинах и минете. Чтобы быть наверху списка, нужно было быть впереди солнца. На этот час его рабочего дня, он проверил и отрегулировал уровни и очистил фильтры в семи различных бассейнах, заменил прокладки на двух насосах. Он мог перенести оставшиеся четыре заказа в своем графике на вторую половину дня и ранний вечер.

Между ними: обед, легкий сон, небольшая тренировка и, возможно, краткий визит к Джессике Элуэй, скучной женатой цыпочке, которую он в настоящее время трахал. То, что ее муж был местным Цепным Псом, делало все только слаще. Копы весь день сидели в своих машинах, ели пончики и получали огромное удовольствие, изводя черных парней. Антон контролировал гребаные воды и зарабатывал деньги.

Антон бросил ключи в чашу у двери и проследовал прямо к холодильнику, чтобы взбодриться. Он отставил соевого молоко, пакет с капустой, контейнер с ягодами — коктейля не было.

— Мама! Мама! — Воскликнул он. — Где мой коктейль?

Ответа не последовало, но он услышал, как в гостиной работает телевизор. Антон засунул голову в открытый дверной проем. Улики, выставленные на обозрение — работающий телевизор, пустой бокал — указывали на то, что Магда пошла вздремнуть после возлияний. Как бы он ни любил свою мать, Антон знал, что она пьет слишком много. Она становилась неряшливой, и его это злило. С тех пор, как умер его отец, Антон выплатил ипотеку. Наведение и поддержание порядка были ее обязанностью. Если бы не этот его коктейль, Антон вряд ли бы смог доминировать в бассейновом бизнесе так, как хотел, или выжимать максимум из своих тренировок, или двигать сочной задницей так, как дамы хотели, чтобы он ей двигал.

— Мама! Это дерьмо собачье! Ты должна делать свою часть работы! — Его голос разносился по всему дому.

Из шкафа, где находился ящик со столовым серебром, он вытащил блендер, создавая при этом как можно больше шума, со всего размаху поставив его на стойку, и соединил вместе чашу, лезвия и основание. Антон всыпал в блендер добротную кучу зелени, кое-какие ягоды, горсть орехов, ложку арахисового масла, и чашку протеинового порошка Мистер Потрошитель™. Во время исполнения этого действия он вспоминал шерифа, Лилу Норкросс. Она была привлекательной для стареющей цыпочки и в отличной форме — настоящая Аппетитная Мамочка,[99] совсем не пончик — и ему понравилось, как она отреагировала, когда он попробовал её подколоть. Она хотела его? Или она хотела совершить над ним акт полицейского насилия? Или — и это была по-настоящему интригующая возможность — она хотела и его и совершить над ним акт полицейского насилия? Ситуацию надо прощупать. Антон выставил блендер на максимальную скорость и наблюдал, как разбивается смесь. Когда она приобрела однородный гороховый цвет, он отключил аппарат от сети, снял чашу и направился в гостиную.

И на экране, еще одна нечаянная радость: его старая приятельница Микки Коутс!

Ему нравилась Микки, хотя один взгляд на неё вызывал нехарактерную печаль в душе президента, генерального директора, финансового директора и единственного сотрудника ООО «Чистильщики бассейнов Антона». Она его помнит? Его мать нянчила её, так что поначалу их общение было частым. Антон вспомнил, как Микки исследовала его спальню, заглядывала в ящики, листала комиксы, задавала один вопрос за другим: кто тебе это дал? Почему эти солдатики Джи Ай Джо[100] тебе так нравятся? Почему у тебя нет календаря? Твой отец — электрик, правда? Думаешь, он научит тебя соединять провода? Ты его попросишь? Ей было около восьми, а уже было похоже на то, что она планировала написать его биографию. Но это было хорошо. Даже очень. Ее интерес заставил Антона почувствовать себя особенным; до этого, до нее, он никогда не хотел испытывать на себе чужое внимание, был счастлив будучи просто ребенком. Конечно, Микки рано ушла в частную школу, и с младших классов они почти не встречались.

Вереятно, став взрослой, она нацепила личину делового человека типа портфель-и-запонки, который читает Уолл-Стрит Джорнэл, который осознает, какой, черт возьми, привлекательной является опера, который смотрит передачи по Пи-Би-Эс,[101] человеком такого типа. Антон покачал головой. Потерял её навсегда, заверил он себя.

— Я хочу предупредить вас, что кадры, которые вы сейчас увидите, весьма нелицеприятные, к тому же, мы еще не подтвердили их подлинность.

Микки вела репортаж, сидя в задней части фургона службы новостей, прямо через открытую дверь. Рядом с ней находился мужчина в гарнитуре, клацающий по клавиатуре ноутбука. Голубые тени на глазах Микки отблескивали влагой. В фургоне должно быть было жарко. Ее лицо почему-то выглядело иначе. Антон сделал большой глоток своего пенящегося коктейля и внимательней к ней присмотрелся.

— Однако, — продолжала она, — в свете всего, что окружает Аврору, и слухов о побочных реакциях спящих, мы решили их запустить, потому что они, похоже, подтверждают, что все эти слухи небеспочвенны. Вот видеоряд взятый со стрима, который ведут так называемые Светлые из их лагеря около Хэтча, Нью-Мексико. Как известно, эта группа бунтовщиков имела конфликт с федеральными властями по вопросу водных прав…

Приятно видеть Микки, но новости наводили на Антона скуку. Он взял пульт и переключил на Картун Нетворк,[102] где мультяшный всадник скакал на лошади по темному лесу, убегая от тени. Когда он положил пульт обратно на столик, то заметил на полу пустую бутылку из-под джина.

— Боже мой, мам. — Антон сделал еще один глоток коктейля и пересек гостиную. Он должен был убедиться, что она спит на боку на случай внезапного выброса рвотных масс; она не должна умереть как рок-звезда, захлебнувшись в блевоте.

На кухонном столе прочирикал его сотовый телефон. Это было текстовое сообщение от Джессики Элуэй. Теперь, когда ее ребенок наконец-то заснул, она планировала пыхнуть, снять одежду и забыть о телевизоре и Интернете, которые сегодня выдавали совершенно дикую чушь. Не хочет ли Антон к ней присоединиться? Бедный муж застрял на месте преступления.

Фрэнк Джиари подумал, что парень, который в настоящее время выступал в главной роли на кадрах в Нью-Мексико, выглядит как старый представитель Вудстокской Нации,[103] который скорее был похож на типа, поющего Фиш Чир,[104] чем на главу причудливого культа.

Он называл себя Кинсман Брайтлиф — как вам для пастора? У него были всклокоченные кудрявые седые волосы, кудрявая седая борода, и он носил серапе,[105] с рисунком из оранжевых треугольников, которое доходило ему до колен. Фрэнка преследовала история о Светлых, как она развивалась на протяжении весны, в конце концов, он пришел к выводу, что под религиозной псевдо- квазиполитической мишурой, они были просто еще одной кучкой жалких налоговых уклонистов, а-ля Трамп.

Светлые, так они себя называли, и, блядь, в этом-то и ирония. Их было около тридцати: мужчины и женщины, и несколько детей, которые объявили себя независимым народом. Помимо отказа платить налоги, отправить своих детей в школу или отказаться от автоматического оружия (которое, по всей видимости, им было необходимо для защиты их ранчо от травянистых водорослей), они незаконно перенаправили единственный водный поток в этом районе на участок, которым владели. ФБР и АТО[106] тусовались возле их заборов в течение нескольких месяцев, пытаясь договориться о сдаче, но ничего не менялось.

Идеология Светлых была противна Фрэнку. Это был эгоизм, облаченный в духовность. Можно было провести прямую линию от Светлых до бесконечного сокращения бюджета, который угрожал перевести работу Фрэнка на неполный рабочий день или откровенное волонтерство. Цивилизация требовала вложений — или жертв, если вы хотели называть вещи своими именами. В противном случае вы заканчивали жизнь вместе с дикими собаками, бродящими по улицам и оккупирующими все свободные места даже в Вашингтоне. Он хотел бы (по общему признанию, без большого осуждения), чтобы в этой мельнице не было бы детей, чтобы правительство не могло просто катиться на этой проблеме и перемалывать их, какими бы подонками они не были.

Фрэнк сидел за столом в своем маленьком кабинете, заставленном со всех сторон клетками для животных различных размеров и полками с оборудованием. Здесь было мало пространства, но он не возражал. Все было в порядке.

Он потягивал из бутылки сок манго и смотрел телевизор, держа пакет со льдом на мышцах руки, которую использовал, чтобы стучать в дверь Гарта Фликингера. Свет на его сотовом телефоне замигал: Элейн. Он не был уверен, что готов к дискуссии, и поэтому перевел ее на голосовую почту. Он сильно переборщил с Наной, сейчас он это осознавал. Потенциально, может случиться рикошет.

Теперь на подъездной дорожке богатенького доктора стоял разбитый зеленый Мерседес. Отпечатки пальцев Фрэнка были на булыжнике, который он использовал, чтобы разбить окна Мерса и бить по корпусу Мерса, а также на цветочном горшке, в котором росла сирень, который он, в приступе ярости, беспечно закинул на заднее сиденье машины этого ублюдка. Именно такое неоспоримое доказательство — уголовно наказуемый вандализм — для судей семейного суда (тем, кто в любом случае отдавал предпочтение матери) будет поводом, чтобы он мог видеть свою дочь только в течение часа и только под присмотром каждое второе полнолуние. Уголовно наказуемый вандализм также может плохо отразиться и на его работе. В ретроспективе было очевидно, что тут явно вмешался Плохой Фрэнк. На самом деле, у Плохого Фрэнка просто была вечеринка.

Но Плохой Фрэнк не был совсем плохим, или даже совсем им не был, потому что, уж можете в это поверить: в настоящее время его дочь могла снова в полной безопасности рисовать на подъездной дорожке. Может быть, Хороший Фрэнк справился бы с этим лучше. А может быть, и нет. Хороший Фрэнк был каким-то слабым.

— Я не буду — мы не будем — стоять, сложа руки, пока так называемое правительство Соединенных Штатов совершает этот обман.

На экране телевизора Кинсман Брайтлиф выступал со своим обращением из-за длинного, прямоугольного стола. На столе лежала женщина в бледно-голубой ночной рубашке. Ее лицо было окутано белыми наростами, которые выглядели как фальшивая дерьмопаутина, которая продавалась в аптеке на Хэллоуин. Ее грудь поднималась и падала.

— Что это за дерьмо? — Спросил Фрэнк бродячую шавку, которая в настоящее время лежала рядом с ним. Дворняга подняла глаза, а потом вернулась ко сну. Это было стандартное клише: ты не мог быть лучше, чем собака. Не мог ничего сделать лучше, чем собака, и точка. Собаки не знали что лучше, а что хуже, они просто делали что делали. Но они делали вас лучше. Фрэнк всегда так думал. У Элейн была аллергия на них, — заявляла она. Другое дело, что он дал ей гораздо больше, чем она могла понять.

Фрэнк погладил шавку между ушей.

— Мы наблюдали за тем, как их агенты разрушают наше водоснабжение. Мы знаем, что они использовали химические вещества, чтобы воздействовать на наиболее уязвимую и наиболее ценную часть нашей Семьи — женщин Светлых — для того, чтобы посеять хаос, страх и сомнения. Ночью они отравили наших сестер. Включая мою жену, мою любимую Сюзанну. Яд действовал на нее и других наших прекрасных женщин, пока они спали. — Пропитанный табаком голос Кинсмана Брайтлифа то поднимался выше, то затихал, становясь все более похожим на задушевный дружеский голос. Это заставляло вас думать о стариках на пенсии, собравшихся, с хорошим настроением, на завтрак за обеденным столом.

Рядом с первосвященником, уклоняющимся от уплаты налогов, находились двое молодых мужчин, также бородатые, хотя и менее впечатляющие, и также одетые в серапии. Все носили пороховые ремни, что делало их похожими на статистов в старом спагетти-вестерне Серджио Леоне.[107] На стене за ними возвышался Христос на кресте. Видео из лагеря Светлых было четким, омрачавшимся лишь случайной линией прокрутки по изображению.

— Пока они спали!

— Видите ли вы трусость нынешнего Короля Лжи? Видите его в Белом доме? Видите его многочисленных собратьев-лжецов на бесполезной зеленой бумаге — они хотят, чтобы мы поверили, что это чего-то стоит? О, мои соседи. Соседи, соседи. Такие хитрые и жестокие, и их так много.

Все зубы его резко появились, мелькнув из-за дикого посева бороды.

— Но мы не поддадимся дьяволу!

Здрасте-приехали, подумал Фрэнк. Элейн думает, что у нее проблемы со мной, она должна найти Джерри Гарсия[108] здесь. Этот парень безумнее рождественского фруктового пирога.

— Дешевые трюки потомков Пилата не сопоставимы с деяниями Господа, которому мы служим!

— Слава Богу, — пробормотал один из сотоварищей.

— Вот именно! Восславим его. Да, сэр. — Мистер Брайтлиф захлопал в ладоши. — Так что давайте снимем эту штуку с моей миссис.

Один из его людей передал ему ножницы для разделки птицы. Кинсман наклонился и начал осторожно щелкать ими по паутине, которая покрывала лицо жены. Фрэнк наклонился вперед в своем кресле. Он чувствовал предстоящее «бум».

Когда он вошел в спальню и увидел, что Магда лежит под одеялом, в маске, которая чем-то смахивала на Зефирный Маршмеллоу,[109] Антон опустился на колени рядом с ней, поставил чашу с его коктейлем на тумбочку и, обратив взор на триммер[110] — наверное, она снова подстригала им брови с помощью камеры ее айфона — сразу же взялся за работу по разрезанию.

Кто с ней это сделал? Она сделала это сама? Это был какой-то странный несчастный случай? Аллергическая реакция? Какой-то безумный косметический эксперимент пошел не так? Это было непонятно, это было жутко, и Антон не хотел терять свою мать.

После того, как разрезал паутину, он отбросил в сторону триммер и просунул пальцы в отверстие в материале. Он был липким, но снимался, растягиваясь и отставая от щек Магды, словно белые резинки жвачки. Ее поблекшее лицо с россыпью морщин вокруг глаз, ее дорогое лицо, которое Антон на мгновение был уверен, будет плавиться под странным белым покрытием (оно было похоже на сказочный платок, который он видел блестящим от росы в траве на рассвете во время ежедневной чистки первых двух бассейнов), появилось невредимым. Кожа была немного покрасневшая и теплая на ощупь, но в остальном она ничем не отличалась от прежней.

Низкие шумы начали выходить из ее горла, почти хрип. Ее веки работали, дрожа от движения глаз под кожей. Ее губы открывались и закрывались. Немного слюны вытекло из уголка ее рта.

— Мама? Мама? Ты можешь проснуться ради меня?

Казалось, она могла, потому что ее глаза открылись. Кровь затуманивала зрачки, плывущие по склере. Она несколько раз моргнула. Ее взгляд метался по комнате.

Антон подсунул руку под плечи матери и поднял ее на постели в сидячее положение. Шумы из ее горла стали громче; сейчас уже не хрип, больше похож на рычание.

— Мама? Мне вызвать скорую? Хочешь, я вызову скорую? Хочешь, я принесу тебе стакан воды?

Вопросы выходили в спешке. Но Антон почувствовал облегчение. Она продолжала оглядывать спальню, казалось, восстанавливая ориентацию.

Ее взгляд остановился на тумбочке: искусственная лампа Тиффани,[111] наполовину пустая чаша блендера, Библия, айфон. Рычащий шум стал громче. Он нарастал, превращаясь, похоже, в вопль или крик. Возможно, она его не узнала?

— Это мой напиток, мама, — сказал Антон, когда она, протянув руку, схватила чашу с коктейлем. — Нет, спасибо, ха-ха. Забудь за это, глупый гусь.

Она замахнулась чашей, и несколько раз ударила его по голове, стараясь попасть тупым пластиковым предметом прямо в висок. Антон упал на пол, чувствуя боль, мокроту и недоумение. Он приземлился на колени. Его взгляд сосредоточился на зеленом пятне на бежевом ковре под ним. Красная капля капнула на зеленое. Что за бардак, подумал он, и в этот момент мать ударила его чашей еще раз, на этот раз, пытаясь проломить заднюю часть черепа. При ударе образовался острый осколок — толстый пластик блендера раскололся об его голову. Лицо Антона подалось вперед и впечаталось в мягкий ворс бежевого ковра. Он, вдыхая кровь, коктейль и ковровое покрытие, вытянул руку, пытаясь подняться, но каждый его член, каждая замечательная мышца, стали тяжелыми и неподвижными. Лев позади него ревел, и если он собирался помочь матери его прогнать, ему нужно было встать и спасти затылок.

Он пытался сказать Магде, чтобы она бежала, но все что вышло — это мычание — его рот был полон ворса от ковра.

Удар пришелся на позвоночник, и эта новая боль добавилась к старой боли, Антон надеялся, что его мать услышала его, что она еще может бежать.

Бездомный пес начал лаять в одной из клеток, и два других присоединились. Безымянная дворняга у его ног — та, с которой Фриц Машаум ранее разговаривал — скулила. Теперь она сидела. Фрэнк рассеянно провел рукой по ее позвоночнику, успокаивая. Его взгляд замер на экране. Один из молодых людей, ассистирующих Кинсману Брайтлифу — не тот, кто передал ему ножницы для разделки птицы, другой — схватил его за плечо.

— Отец? Может, тебе не стоит этого делать.

Брайтлиф пожал плечами и вскинул руку.

— Бог говорит, выйди на свет! Сюзанна-Кинсвоман-Брайтлиф — Бог говорит тебе — выйди на свет! Выйди на свет!

— Выйди на свет! — Эхом сказал человек, который подал ножницы, и сын Брайтлифа неохотно присоединился. Выйди на свет! Кинсвоман Брайтлиф, выйди на свет!

Кинсман Брайтлиф засунул руки в порезанный кокон, прикрывший лицо жены и прогремел,

— Бог говорит, выйди на свет!

Он потянул. Раздался треск, который напомнил Фрэнку об открывающейся липучке. Появилось лицо миссис Сюзанны Кинсман Брайтлиф. Ее глаза были закрыты, но щеки пылали, и волокна по краям разреза колыхались в такт ее дыхания. Мистер Брайтлиф наклонился, как будто хотел ее поцеловать.

— Не делай этого, — сказал Фрэнк, — и хотя звук телевизора был приглушенным, и он говорил чуть громче шепота, все собаки — полдюжины на сегодняшний день — залаяли. Дворняга издала низкий, тревожный звук. — Дружище, не делай этого.

— Кинсвоман Брайтлиф, просыпайся!

Она проснулась, это да. И как. Ее глаза открылись. Она дернулась вверх и укусила мужа за нос. Кинсман Брайтлиф крикнул что-то, что было запикано, Фрэнк подумал, что он, скорее всего, сказал блядство. Кровь брызнула во все стороны. Кинсвоман Брайтлиф снова упала на стол с большим куском носа ее мужа, застрявшего в зубах. Кровь покрывала лиф ее ночной рубашки.

Фрэнк отшатнулся, ударившись затылком о шкаф, стоящий за столом. Одна мысль — неуместная, но очень ясная — заполнила его разум: новостная программа запикала блядство, но позволила Америке увидеть, как женщина откусывает добрую половину носа своему мужу. Похоже, кто-то сильно облажался в выборе приоритетов.

Какофония в комнате, где произошла ампутация носа. Крик от человека, держащего камеру, а затем камера опрокинулась, показывая только деревянный пол, на котором накапливались капли крови. Потом появилась Микаэла Морган, выглядевшая так, словно её только что вытащили из могилы.

— Опять же, мы приносим свои извинения за нелицеприятный характер этих кадров, и я хочу повторить, что мы не можем полностью подтвердить их подлинность, но у нас есть инсайдерская информация, что Светлые открыли свои ворота, и осада окончена. Это, кажется, подтверждает, что то, что вы только что видели, произошло на самом деле. — Она покачала головой, как будто прочищая её, послушала что-то, идущее от маленькой пластмассовой кнопки в ухе, а затем сказала: — Мы будем повторять эти кадры каждый час, но не из-за их сенсационности…

Да, верно, Фрэнк думал. Конечно.

— …а как информацию для общественности. Если это происходит на самом деле, люди должны знать одно: если у вас есть любимый человек или друг в одном из этих коконов, не пытайтесь его удалить. Теперь вернемся в студию к Джорджу Алдерсону. Мне сказали, что у него есть особенный гость, который может пролить немного больше света на этот ужас…

Фрэнк воспользовался пультом дистанционного управления, чтобы вырубить телевизор. И что теперь? Что за хуйня творится?

В маленьком комплексе для содержания животных Фрэнка собаки, которые еще не были отправлены в приют для животных Харверст Хилл, продолжали безумно лаять на мотыльков, которые трепетали и танцевали в узком пространстве между клетками. Фрэнк погладил шавку ногами.

— Все в порядке, — сказал он. — Все в порядке.

Собака замолчала. В надежде на лучшее, она ему поверила.

Магда Дубчек сидела на трупе своего сына. Она прикончила его, чиркнув зеленым осколком чаши от блендера по его шее, и сделала контрольный выстрел, запихнув еще один осколок в отверстие его уха вглубь слухового канала, пока тот не встрял в мозг. Кровь продолжала вытекать из раны на его шее, превращая бежевый ковер в большой бассейн.

Слезы начали катиться по щекам. Магда, находясь на каком-то странном удалении от себя, смутно осознавала происходящее. Почему эта женщина плачет? Спросила она себя, не уверенная, кто это плакал, и где. Подумала о том, где сейчас находилась сама. Она выключила телевизор и пошла отдохнуть?

Но сейчас её не было в своей спальне.

— Есть здесь кто-нибудь? — Спросила она тьму, которая ее окружала. В этой темноте были и другие, много других, она чувствовала их, но не могла их видеть — может быть, там? Там? Где-то впереди. И Магда проследовала наружу.

Ей нужно было их найти. Она не могла находиться здесь одна. Если были другие, возможно, они смогли бы помочь ей вернуться домой, к своему сыну, к Антону.

Ее тело встало с трупа, старые колени хрустнули. Она споткнулась о кровать и упала на нее. Ее глаза закрылись. Новые белые волокна начали выходить из ее щек, колеблясь, затем аккуратно припадая на кожу.

Она спала.

Она искала других, в другом месте.

Глава 6

Это был жаркий день, больше похожий на летний, чем весенний, и большинство телефонов Дулинга внезапно начали звонить: некоторые из тех, кто был в курсе новостей, обзванивали друзей и родственников, которые были не в курсе. Другие воздержались от звонков, уверенные в том, что все это было бурей в стакане воды, как проблема 2000 года, или откровенным обманом, как интернет-слух о том, что Джонни Депп умер. В результате чего, многие женщины, которые предпочли музыку телевизору, уложили своих младенцев и малышей на послеобеденный сон, как обычно, и как только они заснули, улеглись сами.

Спать и мечтать о других мирах, находящихся за этим.

Их дети — девочки присоединились к ним в этих снах.

Их дети — мальчики — нет. Вечный сон был не для них.

Когда голодные мальчики просыпались час или два спустя, они обнаруживали своих матерей спящими, при этом, их любящие лица были окутаны липкой белой субстанцией. Они кричали и царапали, разрывая коконы — и это будило спящих женщин.

Например Миссис Лианн Бэрроуз из дома № 17 по Элдридж-стрит, жена помощника шерифа Рида Бэрроуза. У неё была привычка ложиться спать со своим двухлетним сыном Гэри каждый день около одиннадцати утра. Так же она поступила и в четверг, когда началась Аврора.

В два часа с минутами, мистер Альфред Фримен, сосед Бэрроузов из дома № 19 по Элдридж-стрит, пенсионер, вдовец, опрыскивал растущую на газоне хосту[112] оленьим репеллентом.[113] Дверь дома № 17 по Элдридж-стрит с шумом распахнулась, и мистер Фримен увидел как миссис Бэрроуз, пошатываясь, выходит из входной двери, неся юного Гэри под мышкой, как кусок сайдинга. Мальчик, одетый только в подгузник, кричал и размахивал руками. Большая часть лица его матери была покрыта непрозрачной белой маской, за исключением лоскутка из белого материала, который свисал от одного угла рта до подбородка. Можно предположить, что именно это вмешательство в целостность покрытия и разбудило мать мальчика, который, наконец-то, получил ее, такое далекое от приятного, внимание.

Мистер Фримен не знал, что и сказать, когда миссис Бэрроуз прямиком направилась к нему, стоявшему в тридцати футах по другую сторону от их участка. Большую часть того утра он копался в палисаднике; он не видел и не слышал новостей. Лицо соседки — или скорее его отсутствие — шокировало его до немоты. Почему-то при ее приближении он снял панаму и прижал к груди, как будто вот-вот должен был начаться гимн.

Лианн Бэрроуз бросила своего ребенка в траву у ног Альфреда Фримена, а затем развернулась и пошла прямо через газон туда, откуда и пришла, пьяно покачиваясь. Белые волокна, как клочки салфетки, отцеплялись от кончиков пальцев. Она вернулась к своему дому и закрыла за собой дверь. Это явление оказалось одним из самых любопытных и обсуждаемых загадок Авроры — так называемый «материнский инстинкт» или «Рефлекс Фостера». В то время как сообщения о насильственных действиях спящих к взрослым, в конечном счете, шли на миллионы, а действия, о которых не сообщали, и того больше, не было ни одного подтверждённого случая агрессии спящих к их младенцам, маленьким детям и подросткам. Спящие отдавали младенцев и малышей ближайшим к ним людям, которых только могли найти, или просто выставляли их за двери. Затем они возвращались в места сна.

— Лианн? — Позвал Фримен.

Гэри катался по земле, плача и пиная листья толстыми розовыми ногами.

— Мама! Мама!

Альфред Фримен посмотрел на мальчика, а затем на хосту, которую он опрыскивал, и спросил себя, должен ли я вернуть его?

Он не был любителем детей, у него самого их было двое, и это чувство было взаимным. Он, конечно же, не любил Гэри Бэрроуза, уродливого маленького террориста, чьи светские навыки, казалось, простирались не дальше махания игрушечными винтовками и криков о Звездных войнах.

Лицо Лианн было обваляно в каком-то белом дерьме, казалось, что она не совсем человек. Фримен решил, что оставит ребенка, пока не свяжется с помощником шерифа — мужем Лианн, чтобы переложить ответственность на него.

Это был спасительный выбор. Те, кто бросал вызов «материнскому инстинкту», жалели об этом. Что бы там ни распорядилось матерям Авроры мирно уступить свое молодое мужское потомство, оно не было восприимчиво к вопросам. Десятки тысяч учились этому в ущерб себе, а потом уже ничему не могли научиться.

— Прости, Гэри, — сказал Фримен. — Я думаю, ты останешься на некоторое время со старым дядькой Альфом. — Он подхватил беснующегося ребенка за подмышки и завел его внутрь. — Будет слишком много, если я попрошу тебя вести себя нормально?

Клинт оставался с Эви большую часть процесса приема арестованной. Лила же — нет. Он хотел, чтобы она была с ним, хотел, чтобы она продолжала утверждать, что не хочет спать, даже после того, как спросил её об этом, как только она вышла из машины на тюремной стоянке. Он уже спросил её об этом полдюжины раз, и Клинт понимал, что его чрезмерная забота испытывает ее терпение. Он также хотел спросить ее, где она была прошлой ночью, но, это, пожалуй, придется отложить. Учитывая события, происходящие как здесь, так и во всем мире, он даже не был уверен, что это имеет значение. Но он продолжал возвращаться к этому снова и снова, как собака лижет больную лапу.

Заместитель начальника Лоуренс «Лор» Хикс прибыл вскоре после того, как Эви сопроводили в приемное отделение. Начальник Коутс покинула Хикса, чтобы изучить личное дело вновь прибывшей, и позвонить по телефону в Бюро по делам исправительных учреждений, чтобы получить соответствующие указания и довести их до подчиненных.

Так уж получилось, что во время разговора рядом с ней их осталось только двое. Эви сидела с руками, прикованными к столу наручниками, все еще одетая (в данный момент) в робу, которую дали ей Лила и Линни Марс. Хотя ее лицо было разбито от неоднократных столкновений с сетчатой перегородкой полицейской машины Лилы, ее глаза и настроение были неуместно веселыми. На вопросы о своем фактическом адресе проживания, родственниках и истории болезни она ответила молчанием. Когда спросили ее фамилию, она сказала:

— Я думала об этом. Пусть будет Блэк. Типа черная. Ничего не имею против Доу, оленихи,[114] но Блэк подходит лучше к нынешним черным временам. Зовите меня Эви Блэк.

— Так это не твое настоящее имя? — Спросил Хикс ватным ртом, все еще не отошедшим от новокаина, вколотого дантистом.

— Ты даже не сможешь произнести мое настоящее имя. Имена.

— Ну, хоть попробую, — предложил Хикс.

Эви молча смотрела на него своими веселыми глазами.

— Сколько тебе лет? — продолжил Хикс.

Тут жизнерадостное выражение лица женщины перешло в то, что, казалось, Клинту, выглядело как печаль.

— У меня нет возраста, — сказала она, — но потом подмигнула заместителю начальника, как будто извиняясь за только что сказанное.

Клинт заговорил. Позже нашлось бы время для более детального расспроса, даже несмотря на все происходящее, но он едва ли смог бы дождаться.

— Эви, ты понимаешь, почему ты здесь?

— Чтобы познать Бога, любить Бога, и служить Богу, — ответила Эви. Затем она подняла руки в наручниках, насколько позволила цепочка, и сделала вид, что крестится, после чего рассмеялась. Она больше ничего не произнесла.

Клинт пошел в свой кабинет, где Лила сказала, что будет его ждать.

Он нашел её говорящей что-то в наплечную рацию. Она отключилась и кивнула Клинту.

— Мне пора. Спасибо, что забрал ее.

— Я тебя провожу.

— Не хочешь провести досмотр? — Лила уже шла по коридору к входной двери и подняла лицо, к дежурному офицеру поста охраны Милли Олсон, чтобы та увидела, что она гражданское лицо — представительница закона, на самом деле — а не заключенная.

Клинт ответил:

— Досмотр дам проводят только дамы. Как только она закончит, я вернусь.

Но ты и так все это знаешь, — подумал он. Ты слишком устала, чтобы помнить, или ты просто не хочешь со мной говорить?

Дверь загудела, и они вошли в небольшой шлюз между основным зданием тюрьмы и служебным выходом, пространства было так мало, что это всегда нагоняло на Клинта легкую клаустрофобию. Еще один гудок, и они вышли на землю свободных мужчин и женщин, Лила шла впереди.

Клинт догнал ее, прежде чем она смогла выйти на улицу.

— Эта Аврора…

— Скажи мне еще раз, что я должна бодрствовать, и я закричу. — Она пыталась выглядеть добродушной, но Клинт знал, что она через силу сохраняет самообладание. Невозможно было пропустить напряженные губы и мешки под глазами. Она выбрала поразительно удачный момент для работы в ночную смену. Если удача имеет к этому какое-то отношение.

Он последовал за ней к машине, рядом с которой, скрестив руки на груди, стоял Рид Бэрроуз.

— Ты не только моя жена, Лила. Когда дело доходит до правоохранительных органов округа Дулинг, ты большая цебе. — Он протянул руку с клочком сложенной бумаги. — Возьми его и купи это, прежде чем сделаешь что-либо еще.

Лила развернула лист бумаги. Это был рецепт.

— Что такое Провигил?

Он положил руку на плечо и шепнул её на ухо, желая быть уверенным, что Рид не слышал их разговора.

— Это лекарство от храпа.

— У меня этого нет.

— Нет, но это поддержит тебя в бодрствующем состоянии. Я не выёбываюсь, Лила. Мне нужно, чтобы ты бодрствовала, и этому городу тоже нужно, чтобы ты бодрствовала.

Она напряглась под его рукой.

— О'кей.

— Прими это так быстро, как только сможешь.

— Да, сэр. — Его приказы, какими бы они ни были, явно ее раздражали. — Пойми и ты меня, мой псих. Если сможешь. — Она выдавила улыбку. — Я всегда могу заглянуть в шкафчик с уликами. У нас там горы маленьких белых таблеток.

Это ему и в голову не приходило.

— Это то, от чего надо воздержаться.

Она отстранилась.

— Я пошутила, Клинт.

— Я не говорю, что ты чем-то балуешься. Я просто предупреждаю тебя… — он поднял руки — … имей это в виду. Мы не знаем, к чему все идет.

Она посмотрела на него с сомнением и открыла дверь полицейской машины.

— Если ты поговоришь с Джаредом раньше меня, скажи ему, что я постараюсь вернуться домой на ужин, но шансы на это невелики.

Она села в машину, и прежде чем она закрыла окно, чтобы в полной мере насладиться кондиционированным воздухом, из него почти выскочил вопрос, несмотря на присутствие Рида Бэрроуза и, несмотря на внезапный, нереальный кризис, о котором новости говорили, что он вполне реален. Это был вопрос, который, как он предполагал, люди задавали на протяжении тысячи лет: Где ты была прошлой ночью? Но вместо этого он сказал, и на мгновение почувствовал себя ужасным хитрецом:

— Эй, милая, помни о Маунтин-Рест. Она все еще может быть заблокирована. Не пытайся сократить дорогу.

Лила не вздрогнула, просто сказала, э-э-э, ладно, махнула рукой, и повела полицейскую машину в сторону двойных ворот между тюрьмой и шоссе. Клинт, не такой уж и хитрец, мог только наблюдать, как она уезжает.

Он вернулся внутрь как раз вовремя, чтобы увидеть как Эви «Ты-Даже-Не-Сможешь-Произнести-Мое-Настоящее-Имя» Блэк фотографируют для удостоверения личности. Дон Петерс передал ей в руки постельные принадлежности.

— Ты выглядишь как наркоша, дорогая. Не блевани на простыни.

Хикс одарил его укоряющим взглядом, но сдержал немеющий от Новокаина рот. Клинт, которому хватало проблем и без офицера Петерса, промолчать не смог:

— Прекрати это дерьмо.

Петерс повернул голову.

— Вы не можете мне указывать…

— Я могу написать рапорт, если захочешь, — сказал Клинт. — Неадекватные действия. Ничем не спровоцированные. Тебе выбирать.

Петерс бросил на него гневный взгляд, но только спросил:

— Раз вы отвечаете за это, куда её?

— А-10.

— Давай, заключенная, — сказал Петерс. — У тебя легкий режим. Тебе повезло.

Клинт смотрел, как они идут, Эви с постельными принадлежностями в руках, и Петерс, впритык к ней, позади. Он смотрел, не прикоснется ли к ней Петерс, но он, конечно же, не прикоснулся. Он знал, что Клинт за ним наблюдает.

Лила, конечно, была настолько же уставшей и раньше, но она не могла припомнить, когда это было в последний раз. Что она смогла вспомнить — из медицинских курсов в старшей школе, ради бога святого — так это негативные последствия долгосрочного бодрствования: замедленные рефлексы, помутнение сознания, потеря бдительности, раздражительность. Не говоря уже о кратковременных проблемах с памятью, таких как возможность вспомнить информацию из школьных медицинских курсов, но это не то, что, блядь, вы должны были делать дальше, сегодня, в эту минуту.

Она подъехала на стоянку закусочной Олимпия (О, Боже, попробуй НАШ яичный пирог, гласила надпись на вывеске рядом с входной дверью), выключила двигатель, вылезла, и сделала множество медленных глубоких вдохов, наполняя легкие и кровь свежим кислородом. Это немного помогло. Она наклонилась к окну, взяла микрофон, потом поразмышляла об этом — это было не то сообщение, которое она хотела выплеснуть в эфир. Она положила микрофон обратно и вытащила телефон из кармашка на ремне. Она выбрала один из десятка номеров, которые держала на быстром наборе.

— Линни, как дела?

— О'кей. Прошлой ночью продрыхла семь часов, что немного больше, чем обычно. А так, все хорошо. Но я беспокоюсь за тебя.

— Я в порядке, не волнуйся… — разговор был прерван зевком. Это делало то, что она говорила немного нелепым, но она упорствовала. — Я тоже в порядке.

— Серьезно? Как давно ты не спишь?

— Я не знаю, может быть, восемнадцать или девятнадцать часов. — Чтобы уменьшить беспокойство Линни, — а затем добавила, — вчера вечером я слегка кимарнула, не волнуйся.

Ложь все время выпадала из ее рта. Была какая-то сказка, которая предупреждала об этом, о том, что одна ложь приводит к другой лжи, и, в конце концов, ты превращаешься в попугая или что-то в этом роде, но изношенный мозг Лилы не смог ее вспомнить.

— Не бери в голову. Что случилось с Тиффани, или как её там — девушкой из трейлера? Скажи мне, скорая забрала ее в больницу?

— Да. Хорошо, что ее доставили туда пораньше. — Линни понизила голос. — Святая Тереза сейчас превратилась в сумасшедший дом.

— Где сейчас Роджер и Терри?

Этот вопрос смутил Линни.

— Ну… они какое-то время ждали помощника прокурора, но он не пришел, и они захотели проведать своих жен…

— Значит, они покинули место преступления? — На мгновение Лила пришла в ярость, но ее гнев рассеялся, как только само недоумение было высказано. Наверное, причина, по которой помощник прокурора не появился, была в том же самом, что у Роджера и Терри — он поехал проведать свою жену. Не только в Святой Терезе был дурдом. Он был везде.

— Я знаю, Лила, я знаю, но у Роджера есть малышка, ты же в курсе… — Если только она его, подумала Лила. Джессика Элуэй любила блядонуть, это был секрет на весь свет — …и Терри тоже паниковал, и ни один из них не смог добиться ответа, когда они позвонили домой. Я говорила им, что ты разозлишься.

— Все в порядке, свяжись с ними. Я хочу, чтобы они заехали во все три городских аптеки и сказали фармацевтам…

Пиноккио. Вот название сказки о лжи, и он не превращался в попугая, у него рос нос, пока не стал размером с фаллоимитатор Женская Радость.

— Лила? Ты еще здесь?

Соберись, женщина.

— Скажи фармацевтам, чтобы они распоряжались осмотрительно всем тем, что у них есть. Аддеролл, Декседрин…[115] и я знаю, что есть, по крайней мере, один рецепт на метамфетамин, хотя я не могу вспомнить на чье имя.

— Рецепт на метамфетамин? Твою ж мать!

— Да. Фармацевты знают. Скажи им, чтобы распоряжались осмотрительно. Рецепты будут прибывать. Наименьшее количество таблеток, которые они могут дать людям, пока мы не поймем, что здесь происходит. Сделаешь?

— Да.

— Еще одно, Линни, и это только между нами. Посмотри улики. Посмотри, что у нас там есть для бодрости, включая кокс и Черную красавицу[116] с обыска у братьев Гринеров.

— Господи, ты уверена? Там почти полфунта Боливийского порошка![117] Лоуэлл и Мэйнард, они должны быть преданы суду. Не хочу это испортить, мы должны засадить их навечно!

— Я не совсем уверена, но Клинт вложил эту идею в мою голову, и теперь я не могу ее оттуда вытащить. Просто опиши имущество, хорошо? Никто не начнет скатывать долларовые купюры и нюхать. — Во всяком случае, не сегодня.

— О'кей. — Голос Линни звучал возбужденно.

— Кто проверял трейлер, рядом с взорванной нарколабораторией?

— Подожди минутку, дай мне свериться с Гертрудой. — Линни называла свой офисный компьютер Гертрудой по причинам, которые Лила не могла понять. — Судмедэксперт и пожарный расчет. Я удивлена, что они так быстро покинули сцену.

Лила — нет. У этих парней, вероятно, тоже были жены и дочери.

— Эм… похоже, пара парней из СОА все еще могут быть где-то рядом, тушить последние очаги возгорания. Не могу сказать точно, кто из них, все, что у меня есть, это информация о том, что они выехали из Мэйлока в одиннадцать тридцать три. Возможно, один из них Уилли Берк. Ты знаешь Уилли, он всегда бьет в цель.

Под СОА, аббревиатурой, звучавшей как вздох,[118] подразумевалась команда волонтеров из системы обслуживания автомагистралей, состоящая, в основном, из пенсионеров, ездящих на пикапах. В округе они были ближе всего к добровольной пожарной команде, и часто пригождались во время локальных пожаров.

— Хорошо, спасибо.

— Ты поедешь туда? — В голосе Линни звучало легкое разочарование, и если бы Лила не была такой уставшей, она распознала бы подтекст:

Не смотря на всю эту хрень, которая происходит?

— Линни, если бы у меня была волшебная пробуждающая палочка, поверь мне, я бы ей воспользовалась.

— Ладно, шериф.

Подтекст: Да не набрасывайся ты так.

— Извини. Просто я должна делать то, что могу. Предположительно, кто-то — куча кого-то — работает над этой сонной болезнью в Центре контроля за заболеваниями в Атланте. А в Дулинге, я имею двойное убийство, и мне нужно над этим работать.

Почему я все это объясняю своему диспетчеру? Потому что я устала, вот почему. И потому что это отвлекает внимание от того, как мой муж смотрел на меня в тюрьме. И потому, что это отвлекает от возможности — фактически для Лилы, не возможности, а факта, и у этого факта было имя Шейла, — что твой муж в действительности не тот человек, которого ты знала всю свою жизнь.

Они назвали это Аврора. Если я засну, подумала Лила, это конец? Я умру? Может быть, как сказал бы Клинт. Может, блядь, быть.

Добродушие, которое всегда царило между ними, легкость их взаимодействия в вопросах питания и родительской ответственности, комфортное удовольствие, которое они получали от тел друг друга — этот постоянный опыт из повседневной жизни, рассыпались в одно мгновенье.

Она представила мужа улыбающимся, и это наполнило ее живот болью. Это была та же улыбка, что и у Джареда, и это была улыбка Шейлы.

Лила вспомнила, как Клинт бросил свою частную практику — без малейших дискуссий. Перечеркнув всю работу, которую они проделали при ремонте и планировке его офиса и решение, которое они приняли при выборе не только местоположения, но и города: в конечном счете, они выбрали Дулинг только потому, что это был самый большой населенный пункт в этом районе, не имеющий психиатра с общей практикой. Но второй пациент Клинта вывел его из себя, и он сходу решил, что ему нужно кое-что подкорректировать. И Лила просто с этим смирилась. Наплевать на снижение их финансовых перспектив и на то, что при прочих равных она жила бы ближе к городу, чем к сельской местности, но она хотела, чтобы Клинт был счастлив. Она просто с этим смирилась. Лила не хотела никакого бассейна. Она просто с этим смирилась. Однажды Клинт решил, что они переключаются на бутилированную воду и заполнил ею половину холодильника. Она просто с этим смирилась. Вот рецепт на Провигил, он решил, что она должна его принимать. Наверное, она бы смирилась и с этим. Может быть, сон был ее естественным состоянием. Может быть, поэтому она могла принять Аврору, потому что для нее это не было такой уж большой переменой. Может быть. Кто, черт возьми, это знает?

Эви была там прошлой ночью? Это возможно? Наблюдала за игрой Любительской лиги в спортзале Кофлинской старшей школы, как высокая блондинка стучала мячом об пол и бросала его в корзину, прорезая оборону Файетт, словно острый клинок? Это объясняет трипл-дабл, не так ли?

Поцелуй лучше своего мужчину, пока не спишь.

Да уж, она, вероятно, начала терять рассудок.

— Линни, мне пора.

Она закончила звонок, не дожидаясь ответа, и засунула телефон в кармашек.

Потом она вспомнила о Джареде и вновь достала телефон. Только что ему сказать, и зачем? У него на телефоне был интернет, у всех он есть. К настоящему времени Джер, вероятно, знал о том, что происходит, больше, чем она сама. Ее сын — по крайней мере, у нее был сын, а не дочь. Это было то, за что сегодня она могла благодарить небеса. Мистер и миссис Пак, должно быть, сходили с ума. Она написала Джер, чтобы он сразу же возвращался из школы домой, и что она любит его, и отправила сообщение.

Лила подняла лицо к небу и сделала глубокий вдох. Спустя почти полтора десятилетия разгребания результатов неправомерного поведения, по большей части, связанного с наркотиками, Лила Норкросс была вполне уверена в своем положении, чтобы знать, что, хотя она и намеревалась сделать свою работу в меру своих способностей, у нее не было личной заинтересованности в получении правосудия за пару мертвых метамфетоваров, которым, так или иначе, светила казнь на электрическом стуле, в конце их Великого Светлого Пути. И у нее хватало политической смекалки, чтобы знать, что никто не будет требовать скоропалительных решений, только не с этой паникой из-за Авроры. Но трейлер за Лесопилкой Адамса, где дебютировала Эви Доу находился в округе Дулинг, и у Лилы был личный интерес к Причудливой Эви. Она не могла появиться из ниоткуда. Где-то же она оставила свою машину? Возможно с регистрационной карточкой владельца в бардачке? Трейлер был менее чем в пяти милях; не было причин, чтобы не осмотреть его. Но для начала нужно было сделать кое-что еще.

Она зашла в Олимпию. Место было почти пустынным, обе официантки сидели за угловым столиком, сплетничали. Одна из них увидела Лилу и начала вставать, но Лила махнула ей рукой. Гас Верин, владелец закусочной, сидел на табурете у кассового аппарата и читал роман Дина Кунца. За ним стоял маленький телевизор с приглушенным звуком. По всей нижней части экрана бежало сообщение КРИЗИС АВРОРЫ УСУГУБЛЯЕТСЯ.

— Я это читала, — сказала Лила, показав на книгу. — Собака общается с помощью фишек Скрэббла.

— Теперь, когда вы рассказали, мне будет не интересно, — сказал Гас. Его акцент был таким же густым, как подливка Красный глаз.[119]

— Извини. Тебе понравится. Хорошая история. Теперь, когда ты убрал литературного критика с дороги, сделай-ка мне кофе. Черный. Размера XL.[120]

Он пошел к аппарату и наполнил большую чашку. Кофе было черным, все так: вероятно, крепче Чарльза Атласа[121] и таким же горьким, как лате, который готовила ирландская бабушка Лилы. Просто прекрасно. Гас подсунул картонную подставку под чашку, защелкнул пластиковую крышку и пододвинул чашку к ней. Но когда она протянула бумажник, он покачал головой.

— Бесплатно, шрифф.

— Да, бесплатно. — У неё было незыблемое правило, высеченное на табличке, стоящей на ее столе, гласящее: НЕТ ЖИРНЫМ КОПАМ, КРАДУЩИМ ЯБЛОКИ. Потому что как только ты начинал брать на лапу, остановиться ты уже не мог… и всегда следовало кви про кво.

Она положила пятерку на прилавок. Гас отодвинул ее назад.

— Это не за значок, шрифф. Бесплатное кофе сегодня для всех женщин. — Он посмотрел на официанток. — Не так ли?

— Да, — сказала одна из них, и подошла к Лиле. Она полезла в карман своей юбки. — И бросьте это в свой кофе, шериф Норкросс. Это не улучшит вкус, но поможет взбодриться.

Это была пачка порошка Гуди от головной боли.[122] Хотя Лила никогда им не пользовалась, она знала, что Гуди — это главный продукт Трехокружья, наряду с Рэбел Йелл[123] и покрытыми сыром драниками. Когда ты рвал обертку и высыпал содержимое, то, что ты видел, было очень похоже на кокс, который они нашли в сарае братьев Гринеров, завернутый в пластик и хранящийся в старой тракторной шине — вот почему они, и многие другие дилеры, использовали обертку Гуди, чтобы сбывать свой продукт. Он был дешевле, чем Педиа-Лекс.[124]

— Тридцать два миллиграмма кофеина, — сказала другая официантка. — Я уже выпила два сегодня. Я не буду спать, пока светлые головы что-то не решат с этой Авророй. Если решат.

Одно из самых больших преимуществ быть единственным офицером службы контроля за животными Дулинга — возможно, единственное преимущество — не иметь вышестоящего босса. Технически Фрэнк Джиари подчинялся мэру и городскому совету, но они почти никогда не приходили к небольшому закутку за тыльной стороной здания, в котором также располагалось историческое общество, департамент по благоустройству территорий и кабинет оценщика, и это было просто прекрасно.

Он прогулял собак, и те успокоились (этому также поспособствовала горстка Собачьих Куриных Чипсов от доктора Тима), проверил, что в мисках есть вода, и, сверившись с графиком, убедился, что Мэйси Веттермор, волонтер из старшей школы, должна была прийти ровно в шесть, чтобы снова накормить их и прогулять. Да, она была его помощницей. Фрэнк оставил ей записку о том, кому какие лекарства надо дать, затем запер контору и ушел. Ему не приходило в голову, что у Мэйси на уме могут быть более важные вещи, чем несколько бездомных животных.

Он подумал о своей дочери. Снова. Он напугал ее этим утром. Он не хотел признаваться в этом, даже самому себе, но он её напугал.

Нана. Что-то о ней мучало его. Не Аврора, точно, но что-то связанное с Авророй. Что это было?

Я перезвоню Эл, подумал он. Я сделаю это, как только вернусь домой.

Только то, что он сделал сначала, когда добрался до маленького четырехкомнатного дома, который он арендовал на Эллис-стрит, была проверка содержимого холодильника. Не так много чего там было: две чашки йогурта, заплесневелый салат, бутылочка соуса для барбекю Сладкий ребенок Рэя, и, в дополнение, овсяный стаут[125] Шахтерская дочка, высококалорийный напиток, который, как он предполагал, должен был нести здоровье — в нем ведь овес, не так ли? Как только он взял банку, его телефон зазвонил. Он посмотрел на фотографию Элейн на маленьком экране и подумал, что мог бы обойтись и без этого: он боялся гнева Элейн (немного), а его дочь боялась гнева папы (тоже немного… он надеялся). Было ли это основой их семейных отношений?

Я тут хороший парень, напомнил он себе, и принял звонок.

— Привет, Эл! Прости, что не перезвонил тебе раньше, но кое-что случилось. Довольно печальное. Я должен был усыпить кошку судьи Сильвера, а потом…

Элейн не собиралась обговаривать тему кошки судьи Сильвера; она, как всегда, все хотела разрулить здесь и сейчас. И как обычно, громкость её голоса моментально подскочила от десяти до максимума.

— Ты напугал Нану своим дерьмом! Большое спасибо тебе за это!

— Успокойся, ладно? Все, что я сделал, это сказал ей пойти порисовать ее картинки внутри дома. Из-за зеленого Мерседеса.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь, Фрэнк.

— Помнишь, когда она впервые разносила газеты, и сказала, что ей пришлось отпрыгнуть на газон у Недельхафта, потому что какой-то парень за рулем большого зеленого автомобиля со звездой на капоте заскочил на тротуар? Ты сказала мне, чтобы я что-нибудь предпринял. Я все уладил.

Слова вытекали все быстрее и быстрее, скоро он выплевывал бы их, если бы не взял контроль над собой. Элейн не понимала, что иногда ему приходилось кричать, чтобы быть услышанным. С ней, по крайней мере.

— Автомобиль, который сбил кошку судьи Сильвера, тоже был большой зеленой машиной со звездой впереди. Мерседес. Я был уверен, что знаю, кому он принадлежит. Когда Нана была на волосок от гибели…

— Фрэнк, она сказала, что отпрыгнула на тротуар в половине квартала ниже от происходящего!

— Может быть и так, или, может быть ближе, а она просто не хотела нас пугать. Не хотела, чтобы мы забрали ее работу разносчицей газет сразу после того, как она её получила. Просто послушай, ладно? Я все уладил. Я видел этот Мерседес по соседству много раз, но я позволял ему выйти сухим из воды. — Сколько раз он так говорил? И почему это напомнило ему песню из Холодного сердца,[126] которую Нана напевала до тех пор, пока ему не показалось, что это сведет его с ума? Он так крепко сжал банку, что практически смял ее, и если бы не остановился, то она бы просто взорвалась. — Но не в этот раз. Не после того, как он переехал Какао.

— Кого…

— Какао! Какао, кошку судьи Сильвера! Это мог быть мой ребенок, Элейн! Наш ребенок! Короче говоря, Мерседес принадлежит Гарту Фликингеру, прямо, по холму.

— Доктору? — Элейн заинтересовалась. Наконец-то.

— Ему. И когда я с ним говорил, угадай что? Он был под кайфом, Элейн. Я почти уверен. Он едва мог связно говорить.

— Вместо того чтобы заявить на него в полицию, ты пошел к нему домой? Как ты ходил в школу Наны тогда, и кричал на ее учителя, когда все дети, включая твою дочь, могли слышать, как ты разоряешься, словно сумасшедший?

Давай, вороши прошлое, подумал Фрэнк, сжимая банку еще сильнее. Ты всегда так делаешь. Это, или знаменитый удар по стене, или когда я сказал твоему отцу, что он кусок дерьма. Вороши, вороши, Суперхиты Элейн Наттинг Джиари. Даже когда я буду в гробу, ты будешь рассказывать всем и вся о том времени, когда я накричал на учителя второго класса Наны после того, как она посмеялась над научным проектом Наны и заставила мою дочь плакать в своей комнате. И когда они устанут, ты можешь вспомнить, как я кричал на миссис Фентон за опрыскивание лужайки убийцей сорняков, которым моя дочь должна была дышать, когда ездила на велосипеде. Хорошо. Делай меня плохим парнем, если это поможет тебе улучшить настроение на весь день. Но сейчас я буду держать голос спокойным и ровным. Потому что я не могу позволить тебе нажать на мои кнопки в этот раз, Элейн. Кто-то должен следить за нашей дочерью, и ясно, что ты не справляешься с этой работой.

— Это был мой долг, как отца. — Звучит помпезно? Фрэнку было все равно. — У меня нет заинтересованности в том, чтобы его арестовали за мелкое правонарушение типа наезда на кошку, но я очень заинтересован в том, чтобы он не смог наехать на Нану. Если слегка его припугнуть, то…

— Скажи мне, что ты не стал изображать из себя Чарльза Бронсона.[127]

— Нет, я был очень сдержанным с ним. — Это было, по крайней мере, близко к истине. Его машина, вот с ней он не был сдержанным. Но он был уверен, что у такого дерьмо-доктора, каким был Фликингер, была страховка.

— Фрэнк, — сказала она.

— Что?

— Я вряд ли знаю, с чего начать. Может быть, с вопроса, который ты не задал, когда увидел Нану на подъездной дорожке.

— Что? Какой вопрос?

— Почему ты не в школе, дорогая? Вот этот вопрос.

Не в школе. Может быть, это его мучало.

— Сегодня утром было так солнечно, мне просто… показалось, что уже лето, понимаешь? Я забыл, что сейчас май.

— Ты не разворачиваешь свою голову так далеко в эту сторону, Фрэнк. Ты так беспокоишься о безопасности своей дочери, что даже не можешь вспомнить, что идет учебный год. Подумай об этом. Разве ты замечал, чем она занимается дома? Я говорю обо всех тех записях в её блокнотах, и учебниках, которые она читает? Призываю Бога и его Единородного сына Иисуса в мои свидетели…

Он был готов пойти на многое — и он был готов признать, что он, возможно, заслуживал некоторую взбучку — но Фрэнк считал линию с Иисусом-как-моим-свидетелем — дерьмом. Единственный сын Божий не был тем, кто прогнал того енота из-под полов Епископской церкви все те годы назад и пригвоздил его к земле, и не Он набрасывал одежду на спину Наны или еду в ее желудок. Не говоря уже об Элейн. Это сделал Фрэнк, и в этом не было никакого волшебства.

— Ближе к делу, Элейн.

— Ты не знаешь, что происходит ни с кем, кроме себя. Все дело в том, что сегодня бесит Фрэнка. Все дело в том, что никто не понимает, что только Фрэнк умеет все делать правильно. Потому что это твоя позиция по умолчанию.

Я справлюсь. Я справлюсь Я справлюсь Я справлюсь, но Боже ж, Элейн, какой же высокомерной сучкой ты можешь быть, когда хочешь вынести кому-нибудь мозг.

— Она заболела?

— О, теперь ты весь Красный уровень тревоги.

— Она заболела? Что с ней? Потому что выглядела она нормально.

— Она в порядке. Я оставила ее дома, потому что у нее начались месячные. Ее первые месячные.

Фрэнк был ошеломлен.

— Она была расстроена и немного напугана, хотя я все объяснила о том, что произойдет еще в прошлом году. И ей было стыдно, потому что у нее кровь была на простынях. Первые месячные всегда довольно тяжелые.

— У неё не может быть… — на мгновение слово застряло в его горле. Он должен был прокашляться, словно кусок еды, пошел не в то горло. — У неё не может быть менструации! Ей двенадцать, черт возьми!

— Ты думал, она навсегда останется твоей маленькой принцессой в сказочных крыльях и блестящих сапогах?

— Нет, но… в двенадцать?

— У меня началось, когда мне было одиннадцать. Но дело не в этом, Фрэнк. Дело в следующем. Твоя дочь была подавленной, сбитой с толку и на нервах. Она рисовала на подъездной дорожке, потому что это то, что всегда поднимает ей настроение, и вот приходит ее папочка, весь такой раздраженный, колючий…

— Я не был колючим! — И тут Шахтерская дочка, наконец-то, сдалась. Пенная жидкость побежала вниз из кулака по руке и пролилась на пол.

— … дергает и рвет футболку, любимую футболку…

Он был так потрясен, что почувствовал укол слез. Он плакал несколько раз с момента разлуки, но никогда при этом не разговаривал с Элейн. В глубине души он боялся, что она схватится за любую проявленную слабость, превратит ее в лом, вскроет его и съест его сердце. Его нежное сердце.

— Я боялся за нее. Ты что, не понимаешь? Фликингер — алкаш или наркоман или и то и другое, у него есть большой автомобиль, и он сбил кошку судьи Сильвера. Я боялся за нее. Я должен был принять меры. Я должен был.

— Ты ведешь себя так, словно ты единственный человек, который когда-либо боялся за ребенка, но ты не боишься на самом деле. Я боюсь за нее, а ты — главное, что заставляет меня бояться.

Он молчал. То, что она только что сказала, было слишком чудовищно для понимания.

— Продолжай в том же духе, и мы вернемся в суд, для пересмотра графика твоих встреч и разрешения на посещение.

Разрешение на посещения, — подумал Фрэнк. Разрешение на посещения! Он чувствовал, что сейчас завоет. Это то, что он получил за то, что рассказал ей, как он на самом деле себя чувствовал.

— Как она сейчас?

— В порядке, я думаю. Съела большую часть своего обеда, потом сказала, что собирается вздремнуть.

Фрэнк качнулся назад на его пятках, и уронил смятую банку пива на пол. Вот что его на самом деле мучало, а не вопрос о том, почему Нана не в школе. Он знал, как она реагировала на стрессовые ситуации: она спала. А он вогнал её в стрессовую ситуацию.

— Элейн… разве ты не смотрела телевизор?

— А что там? — Не понимая этого внезапного поворота в разговоре. — Я поймала пару эпизодов Дейли Шоу[128] на Тиво…

— Новости, Эл, новости! Это по всем каналам!

— О чем ты говоришь? Ты часом не тронул…

— Подними ее! — Проревел Фрэнк. — Если она еще не спит, подними ее! Сделай это прямо сейчас!

— Ты не понимаешь…

Только он понимал, и очень хорошо. Ему хотелось ничего не понимать.

— Не задавай лишних вопросов, просто сделай это! Прямо сейчас!

Фрэнк отрубил звонок и побежал за дверь.

Джаред наблюдал из укрытия, как Эрик, Курт и Кент побрели от старшей школы к лесу, издавая много шума, смеясь и прикалываясь.

— Это наверняка какое-то фуфло. — Это Кент, подумал он, — и в голосе его было меньше энтузиазма, чем раньше, когда Джаред услышал его в раздевалке.

Разговоры вертелись вокруг Авроры. Девушки плакали в коридорах. Парни тоже. Джаред заметил, что один из учителей математики, здоровяк с бородой, который носил ковбойские рубашки с застежками и тренировал дискуссионную команду, сказал парочке плачущих одиннадцатиклассниц, что им нужно собраться, и что все будет хорошо. Миссис Лейтон, которая преподавала гражданственность, заступилась за них и засунула пальцы под рубашку, прямо между двумя его причудливыми застежками.

— Тебе легко говорить! — Прокричала она. — Ты ничего об этом не знаешь! Это не происходит с мужчинами!

Это было странно. Это было более чем странно. Это дало Джареду статичное ощущение, которое сопровождало крупную бурю, болезненные фиолетовые облака накапливались и мигали от внутренней молнии. Тогда мир не казался странным; мир совсем не казался миром, но каким-то другим местом, куда вы были перенесены.

Это было облегчение иметь что-то, на чем можно было сосредоточиться. По крайней мере, на некоторое время. Он был на секретном задании. Называйте его Операцией Разоблачения Этих Уродов.

Его отец как-то сказал ему, что шоковая терапия — то, что в наши дни они называли ЭСТ, электросудорожная терапия — на самом деле эффективное лечение для некоторых психически больных людей, что это может произвести паллиативный эффект[129] в мозге. Если бы Мэри спросила Джареда, чего, по его мнению, он хочет добиться, он сказал бы ей, что это похоже на ЭСТ. После того, как вся школа посмотрит и послушает, как Эрик и его придурки разнесут убежище бедной Старой Эсси и будут острить насчет её сисек — именно это, Джаред был уверен, они и собираются сделать — это «шокирует» их в том, что бы они стали лучшими людьми. Кроме того, это может «шокировать» некоторых других людей быть немного более осторожным в выборе тех, с кем они собираются пойти на свидание.

Между тем тролли почти добрались до нужного места.

— Если это фуфло, то это фуфло всех времен и народов. Это на Твиттер, Фэйсбук, Инстаграмм, везде. Дамы ложатся спать и превращаются в каких-то дерьмо гусениц. И это ведь ты сказал, что видел его на старом мешке. — Это определенно был Курт Маклеод, дымящийся член.

Эрик был первым, кто появился на экране телефона Джареда, перепрыгнув через сушилку из камней на краю площадки Старой Эсси.

— Эсси? Бэйби? Сладенькая? Ты тут? Кент хочет заползти внутрь твоего кокона и согреть тебя.

Место, которое Джаред выбрал для поста наблюдения, находилось в зарослях папоротника в тридцати метрах от навеса. Оно казалось плотно заросшим снаружи, но было с голой землей посередине. Там, на земле, валялись несколько кусочков оранжево-белого меха, как будто какое-то животное пряталось там ранее. Наверное, лиса. Джаред вытянул айфон на расстоянии вытянутой руки. Камера была направлена через просветы в листьях на Старую Эсси, лежавшую под навесом. Как и сказал Кент, на ее лице был нарост — и если поначалу это и было паутиной, сейчас это была твердая, белая маска, точно такая же, как те, что все видели сейчас на своих телефонах — в новостях и социальных сетях.

И еще кое-что его очень беспокоило: бездомная женщина лежала там, беззащитная, больная Авророй. Если бы Джаред дал Лиле свое объяснение ЭСТ, она наверняка поинтересовалась бы, почему он просто снимал видео, вместо того, чтобы положить этому конец. Именно тут начала скрипеть структура его логики. Его мать научила его стоять за себя и за других, особенно девочек.

Эрик присел на навес рядом с завернутым в белую массу лицом Старой Эсси. В руке у него была палка.

— Кент?

— Что? — Кент остановился в нескольких шагах. Он почесал шею над футболкой и тревожно посмотрел.

Эрик коснулся палкой маски Эсси, а затем оттянул её. Волокна из белоснежного материала прицепились к палке.

— Кент!

— Что, я же спросил? — Голос другого мальчишки поднялся на более высокую высоту. Почти писк.

Эрик покачал головой своему другу, как будто был удивлен, удивлен и разочарован.

— Это дьявол подул на ее лицо.

Рев смеха, вырвавшийся из Курта, заставил Джареда дернуться, и ветки куста слегка хрустнули позади него. Никто не обратил внимания.

— Пошел ты, Эрик! — Кент атаковал туловище манекена Эсси и пнул его, отбросив в бурелом.

Этот порыв злобы не удовлетворил Эрика.

— Разве ты хочешь оставить её сухой? Это ни о чем, просто оставить плевок на лице такой красивой старой малышки.

Курт прохаживался рядом с Эриком, чтобы присмотреться поближе. Он склонял голову и так и этак, бездумно облизываясь, как бы оценивая Эсси, рассматривая ее, будто выбирал между коробкой с мятными конфетками и пачкой печений на кассе.

Укол боли нашел свой путь к животу Джареда. Если они что-то сделают, чтобы причинить ей боль, ему придется попытаться их остановить. И это не смотря на то, что он вряд ли смог бы их остановить, потому что их было трое, а он только один. И дело было не в том, чтобы делать правильные вещи или заставить людей думать — это о Мэри — что он был лучше, чем Эрик. А действительно, учитывая обстоятельства, это такая уж правда? Если бы он был намного лучше этих парней, его бы здесь не было. Он должен что-то предпринять, чтобы заставить их уйти.

— Я бы дал тебе пятьдесят баксов, если бы ты её отпердолил, — сказал Курт. Он повернулся к Кенту. — Любому из вас. Наличка на базе.

— Неохота, — сказал Кент. В его голосе звучала обида, он подошел к месту, куда пинком отшвырнул торс манекена, и теперь топтался по осколкам пластика, вдребезги круша грудную клетку с негромким чвак-чвак-чвак.

— Не, только за миллион. — Эрик, все еще сидевший на присядках у головы в коконе, указал палкой на своего друга. — Но, за сто, я пробью отверстие прямо здесь… — он опустил палку, коснувшись правого уха Эсси — …и туда нассу.

Джаред видел, как грудь Эсси поднимается и опадает.

— Серьезно? За сотню? — Было понятно, что Курт был искушен, но сто долларов — большое количество булочек.

— Нет. Я просто тебя подкалываю. — Эрик подмигнул своему приятелю. — Я бы не заставил тебя платить за это. Я сделаю это бесплатно.

Он наклонился к Эсси, пробираясь кончиком палки чрез белую маску в её ухо.

Джареду нужно было что-то предпринимать, он не мог просто смотреть и записывать, и позволить им делать с ней это. Так почему ты не двигаешься? спрашивал он себя, и в это время его айфон, который он крепко сжимал в своей влажной руке, выскочил — упс! — и с хрустом приземлился в кустарник.

Даже с педалью до полика, маленький фургон службы контроля за животными не мог выдавать больше пятидесяти. Не из-за проблем с двигателем; просто фургон был старый, и его одометр заканчивал уже второй полный оборот. Фрэнк несколько раз обращался в городской совет, но ответ всегда был один: «мы приняли это к сведению».

Сгибаясь над рулем, Фрэнк представлял, как стучит кому-нибудь из тех мелких политиканов по башке. И что он скажет, когда его попросят остановиться? «Я приму это к сведению».

Он повсюду видел женщин. Никто из них не ходил поодиночке. Они были объединены в группы по три и четыре, разговаривали и обнимались, некоторые из них плакали. Никто не обращал внимания на Фрэнка Джиари, даже когда он проскакивал знаки стоп и ехал на красный свет. Так гонит Фликингер, когда он под кайфом, — подумал он. Осторожно, Джиари, или ты переедешь чью-нибудь кошку. Или чьего-нибудь ребенка.

Но Нана! Нана!

Его телефон зазвонил. Он, не глядя, нажал ОТВЕТИТЬ. Это была Элейн, и она рыдала.

— Она спит и не просыпается, а на ее лице что-то слизкое! Белая слизь, похожая на паутину!

Он проехал мимо трех женщин, которые стояли, обнявшись на углу улицы. Они выглядели как гости какого-то терапевтического шоу.

— Она дышит?

— Да… да, я вижу, как это что-то… поднимается, а потом вроде всасывается… ох, Фрэнк, я думаю, что это у нее во рту и на языке! Я возьму ножницы для ногтей и срежу!

Картина наполнила его душу, такая яркая и ужасно-реальная, что на мгновение дорога впереди его как будто бы пропала: Кинсвоман Сюзанна Брайтлиф, откусывающая нос своего мужа.

— Нет, Эл, не делай этого.

— Почему нет?

Наблюдать за Дейли Шоу вместо новостей, когда происходила самая крутая вещь в истории, что может быть более глупым? Но в этом-то и была вся суть Элейн Наттинг из Кларксберга, Западная Виргиния. Спустись с небес на землю. Высокопарные высказывания, никакой информации.

— Потому что это будит их, и когда они просыпаются, они становятся безумными. Нет, не безумными. Больше похоже на бешеных.

— Не говори мне такого… Нана никогда бы…

Если это будет Наной вообще, подумал Фрэнк. Кинсман Брайтлиф, несомненно, сейчас вполне уверен, что не получил хорошую и послушную жену, к которой он привык.

— Элейн… дорогая… включи телевизор, и ты сама все увидишь.

— Что мы будем делать?

Теперь спрашиваешь, — подумал он. Теперь, когда твоя спина прижата к стене, ты говоришь: О, Фрэнк, что мы будем делать? Он почувствовал грустное, тревожное удовлетворение.

Его улица. Прибыл. Возблагодарим бога. Дом был впереди. Все будет в порядке. Он справится.

— Мы отвезем ее в больницу, — сказал он. — Сейчас они, наверное, уже знают, что происходит.

Лучше бы знали. Им же лучше. Потому что это была Нана. Его маленькая девочка.

Глава 7

В то время как Ри Демпстер жевала ноготь своего большого пальца, решая, стоит ли донести на офицера Дона Петерса, с рейса 767, вылетевшего из аэропорта имени Д. Ф. Кеннеди, и находящегося над Атлантикой в трех часах лету к юго-западу от лондонского аэропорта Хитроу, по радио, в управление воздушным движением сообщили о вспышке некоего заболевания и проконсультировались о плане действий.

— У нас трое пассажиров, все молодые девушки, и они, кажется, чем то инфицированы, но мы не уверены. Доктор на борту говорит, что это, возможно, грибок или новообразование. Они спят, или, по крайней мере, кажется, что они спят, и доктор говорит нам, что их жизненные показатели в норме, но есть опасения по поводу того, что их дыхательные пути будут заблокированы, так что я думаю, он собирается…

Точная причина прерывания, которое произошло дальше, была непонятной. В наушниках послышалась сумятица, металлический стук и визг, кто-то кричал:

— Они не могут здесь находиться! Уберите их отсюда! — И рев, как будто бушует какой-то зверь. Какофония продолжалась почти четыре минуты, пока сигнал на радаре от 767 не пропал, предположительно в тот момент, когда самолет соприкоснулся с водой.

Доктор Клинтон Норкросс шел по Бродвею на беседу с Эви Блэк, с блокнотом в левой руке и кнопочной ручкой в правой. Его тело находилось в Дулингском исправительном учреждении, но его разум бродил в темноте по Маунтин-Рест-Роуд, раздумывая о чем же лгала Лила. Или — может быть — о ком она лгала.

В нескольких ярдах отсюда, наверху, в камере Крыла В, Нелл Сигер — заключенная Дулингского исправительного учреждения № 4609198-1, статья от пяти до десяти (хранение метамфетамина, повторное преступление) — сидела на верхней наре, нажав пальцем Выкл. на пульте телевизора.

Маленький телевизор, плоский экран примерно такой же толщины, как закрытый ноутбук, был прикреплен к спинке её нары. Там показывали новости. Сокамерница и время от времени сожительница Нелл, Селия Фрод, на полпути своих от года до двух (хранение марихуаны, повторное преступление), наблюдала за происходящим со скамейки их общего стола. Она сказала:

— Слава богу. Я больше не могла терпеть это безумие. Что ты теперь собираешься делать?

Нелл легла и перевернулась на бок, обратив взгляд на окрашенный квадрат на стене, где в ряд были наклеены школьные фотографии ее троих детей.

— Ничего личного, дорогая, но я собираюсь вздремнуть. Я ужасно устала.

— О. — Селия сразу поняла. — Ну. Хорошо. Сладких снов, Нелл.

— Надеюсь, — сказала Нелл. — Люблю тебя. Можешь взять все мои вещи, если захочешь.

— Тоже тебя люблю, Нелл. — Селия положила руку на плечо Нелл. Нелл похлопала её по руке, а затем отвернулась. Селия села за небольшой столик своей камеры, и начала ждать. Когда Нелл тихо захрапела, Селия встала и посмотрела на нее. Волокна кружились вокруг лица ее сокамерницы, трепетали, падали и расщеплялись, колыхаясь, как водоросли, при приливе. Глаза Нелл катались под ее веками. Снились ли ей они, вдвоем, где-то на свободе, сидящие на одеяле для пикника, может быть, на пляже? Нет, наверное, нет. Наверное, Нелл снились дети. Она — не самая лучшая партнерша, которая когда-либо была у Селии, не слишком разговорчивая, но у Нелл было доброе сердце, и она любила своих детей, всегда им писала.

Без нее стало бы ужасно одиноко.

Какого черта, подумала Селия, и сама решила заснуть.

В тридцати милях к востоку от Дулингского исправительного учреждения, и примерно в то же время, когда Нелл отходила ко сну, два брата сидели, закованные в наручники, на скамейке в здании суда округа Кофлин. Лоуэлл Гринер думал о своем отце и о самоубийстве, которое, возможно, предпочтительнее тридцати лет в тюрьме штата. Мэйнард Гринер вспоминал о ребрышках на гриле, которые он съел несколько недель назад, прямо перед арестом. Ни один из них не имел понятия, что происходит в мире.

Судебный пристав, исполняющий роль охранника, устал ждать.

— Какого хрена. Я загляну и посмотрю, вышла ли судья Уэйнер в туалет или покурить. Мне не достаточно платят, чтобы нянчиться с этими маленькими ублюдками, убивая на это весь день.

Когда Селия решила присоединиться к спящей Нелл; когда судебный пристав вошел в комнату судебных заседаний, чтобы проконсультироваться с судьей Уэйнер; когда Фрэнк Джиари бежал через газон дома, в котором он когда-то жил, со своим единственным ребенком на руках, а его отрешенная жена трусила позади него; в то время как все это происходило, тридцать или около того гражданских лиц предприняли спонтанную попытку прорваться в Белый дом.

Авангард, трое мужчин и одна женщина, все молодые, на первый взгляд, без оружия, начали лезть по забору Белого дома.

— Дайте нам противоядие! — Завопил один из мужчин, как только упал на землю по ту сторону ограждения.

Он был тощий, костлявый и носил бейсболку.

Десяток агентов Секретной службы, пистолеты наизготовку, быстро окружили незваных гостей, но в этот момент вторая, гораздо большая волна людей из толпы, которая стягивались на Пенсильвания-авеню через баррикады, начала перелезать через забор. Полицейские в тактическом снаряжении носились туда-сюда, снимая их с забора. Раздалось два выстрела, и один из копов споткнулся и мешком упал на землю. После этого выстрелы превратились в какофонию. Где-то рядом взорвалась граната со слезоточивым газом, и через тротуар начал расходиться пепельный дым, охватывая большую часть людей, бегущих мимо.

Микаэла Морган, урожденная Коутс, наблюдала за этой сценой по монитору в задней части фургона Америка Ньюс, припаркованного через дорогу от ЦКЗ, и потирала руки. Они заметно дрожали. Ее глаза зудели и слезились от тройной дозы кокаина, которую она только что потянула с пульта управления с помощью десятидолларовой купюры.

На переднем плане бойни у Белого дома появилась женщина в темно-синем платье. Она была в возрасте матери Микаэлы, ее волосы до плеч были черными с вкраплением седины, её жемчужное ожерелье подпрыгивало на шее. Прямо перед собой, словно горячую тарелку, она держала ребенка, упавшая голова которого была покрыта белым волокном. Женщина неспешно прошагала мимо них, не поворачивая своей головы, и исчезла в какофонии бойни.

— Я думаю, мне понадобится еще. Не возражаешь? — Спросила Микаэла своего техника. Он сказал ей: только не выбейся из сил (возможно, плохой выбор слов в сложившихся обстоятельствах) и вручил ей пакетик.

В то время как толпа в ярости и ужасе нападала на здание № 1600 по Пенсильвания-авеню, Лила Норкросс ехала в Дулинг. Она думала о Джареде, ее сыне, и девушке, Шейле, сестре ее сына, дочери ее мужа, какое же новое интересное семейное дерево у них было! Разве не было что-то похожее в их ртах, Шейлы и Клинта, этот хитрый маленький подъем по углам? Она тоже была лжецом, как и ее отец? Может быть. Устала ли та девушка, все еще ощущая последствия бега и прыжков, которые она совершила прошлой ночью, как устала Лила? Если бы так, то у них могло быть что-то общее, как у Клинта и Джареда.

Лила задавалась вопросом, стоит ли ей просто заснуть и отрешиться от всего этого бардака. Это было бы, конечно, проще всего. Она не могла представить, что несколько дней назад, всего несколько дней назад, она была сильной, решительной и все держащей под контролем. Спросит ли она когда-нибудь об этом Клинта? Не один раз ей это представлялось в свете ее новых знаний. Знаний о Шейле Норкросс, девушке, которая носила его фамилию, и ее фамилию тоже.

Размышляя над этим, Лила свернула на Мэйн-стрит. Она едва заметила малолитражку, которая качнувшись, пролетела мимо нее, и, набирая скорость, понеслась дальше по холму в направлении, с которого она только что приехала.

Водитель малолитражки, женщина среднего возраста, везла мать в больницу в Мэйлоке. На заднем сиденье автомобиля пожилой отец женщины среднего возраста — далеко не самый осторожный из мужчин, кидавший маленьких детей в бассейны, делавший трифект-ставки,[130] кавалер консервированных колбасных изделий в стеклянных баночках с прилавков придорожных магазинов — использовал лезвие ножа для колки льда, чтобы разорвать ткань, покрывавшую лицо жены.

— Она задохнется! — Кричал он.

— По радио говорят не делать этого! — Женщина среднего возраста крикнула сидящему позади, но ее отец был настоящим мужчиной, до корней волос, и продолжил срезать волокна на лице жены.

А Эви была почти везде. Она была мухой на рейсе 767, сползавшей на донышко хайбола[131] и упершейся лапками в остаток виски с содовой за мгновение до соприкосновения носа самолета с поверхностью океана. Мотыльком, который трепетал вокруг флуоресцентной лампы на потолке тюремной камеры Нелл Сигер и Селии Фрод, также была Эви. Она была в здании суда в Кофлине, за решеткой воздуховода в углу зала судебных заседаний, где она смотрела через блестящие черные глаза мыши. На лужайке Белого дома, муравьем она проползла через все еще теплую кровь мертвой девочки-подростка. В лесу, где Джаред бежал от преследователей, она была червем под его ботинками, обнюхивавшем почву, слепым и многосегментным.

Эви была повсюду.

Глава 8

Воспоминания о том, как он впервые пришел на беговую дорожку, нахлынули на Джареда, когда он бежал через деревья. Тренер Дрейфорт тогда сказал, что Джаред «подает большие надежды».

— Я имею на тебя планы, Норкросс, и они предполагают выигрыш целой кучи блестящих медалей, — сказал тренер Дрейфорт. В конце того сезона Джаред финишировал пятым из пятнадцати в своей группе на региональных соревнованиях по бегу на 8000 метров — неплохо для новичка — но затем он разрушил планы тренера Д., бросив бег ради работы в редакции Ежегодника.

Джаред любил те заключительные моменты забега, когда он обретал второе дыхание, восстанавливал темп и чувствовал почти что эйфорию, гордясь своими силами. Реальной причиной, по которой он покинул беговую дорожку, состояла, в том, что в редакции Ежегодника работала Мэри. Она была избрана председателем отдела продаж и дистрибуции и нуждалась в заместителе. Приверженность Джареда бегу была отброшена на второй план. Запиши и меня, сказал он Мэри.

— Хорошо, но есть две вещи, — объяснила она. — Первое, если я умру, а это возможно, потому что я сегодня в кафетерии съела один из тех таинственных горячих пирожков с мясной начинкой, ты должен взять на себя роль председателя и выполнять мои обязанности и убедиться, что в честь моей памяти Ежегодник посвятит мне целую страницу. И ты также должен проследить, чтобы моя фотография на этой странице не была глупостью, которую выбрала моя мать.

— Понял, — сказал Джаред и подумал, я на самом деле люблю тебя. Он знал, что слишком молод. Он знал, что она слишком молода. Но что он мог поделать? Мэри была так прекрасна, как царица бала, но при этом чувствовала себя, казалось, совершенно естественной, без стрессов, без напряжения.

— А вторая вещь?

— Вторая… — Она схватила его голову обеими руками и покачала ею вправо-влево, вверх и вниз. — Я здесь босс!

Для Джареда это тоже не было проблемой.

Теперь его кроссовки вступили на дорожку из плоских камней, свободно поднимающихся то вверх, то вниз, и так уж случилось, что это стало проблемой, на самом деле довольно большой, потому что он почувствовал толчок и резкий укол в правом колене. Джаред ахнул и перенес основной вес на левую ногу, сосредоточившись на дыхании, как его и учили, держа локти в рабочем состоянии.

Эрик рычал позади него:

— Мы просто хотим с тобой поговорить!

— Не будь гребаным трусом! — Это уже Курт.

Внезапно Джаред провалился в овраг, при этом его больное колено вывернулось, и он подумал, что слышит какой-то треск между толчком его пульса и шорохом сухих листьев под пятками его кроссовок. Впереди была Маллоу-стрит, ведущая к старшей школе, желтая машина мелькала в промежутках между деревьями. Его правая нога застряла на дне оврага, боль стала невыносимой, как будто ручку боли перевели в крайне правое положение, и он схватился за терновую ветку, чтобы вытащить себя ошеломленного на противоположный берег.

Воздух на мгновение возмутился за ним, как будто невидимая рука погладила его волосы, и он услышал ругань Эрика и звук падения тела. Они потеряли его, соскользнув вниз по оврагу позади него. Дорога была на расстоянии двадцати футов, он слышал шум работающего двигателя автомобиля. У него, возможно, получится!

Джаред резко наклонился, готовясь преодолеть расстояние, отделяющее его от дороги, почувствовав всплеск былой эйфории, набрал воздух в легкие и толкнулся вперед, с трудом сдержав крик от боли в его изувеченном колене.

Рука на плече выбила его из равновесия уже на самом краю дороги. Он схватился за березу, чтобы не упасть.

— Отдай мне телефон, Норкросс. — Лицо Кента сияло ярко-красным, поляна акне на лбу — фиолетовым. Его глаза были мокрыми. — Мы пошутили, только и всего.

— Нет, — сказал Джаред. Он даже не мог вспомнить, как подобрал телефон, но он был в его руке. Его колено казалось огромным.

— Да, — сказал Кент. — Отдай.

Остальные двое тоже выбрались из оврага и бежали к ним, всего в нескольких футах.

— Ты собирался нассать старухе в ухо! — Воскликнул Джаред.

— Не я! — В глазах Кента внезапно возникли слезы. — Я не смог бы в любом случае! У меня застенчивый мочевой пузырь!

Но ты и не думал их останавливать, хотел сказать Джаред, но вместо этого почувствовал, как его рука сжимается и кулак выстреливает, чтобы соединиться с подбородком Кента. Удар вышел неплохим, послышалось клацанье зубов, ударившихся друг об друга.

Когда Кент упал в сорняки, Джаред засунул телефон в карман и снова побежал. Три агонизирующих прыжка и он уже был на желтой осевой линии, махая малолитражке, которая быстро ехала с Вирджиния-плейс. Он не видел, что водитель повернулся назад — и Джаред, конечно же, не мог видеть, что происходит на заднем сидении, где мычащая старуха с обрезанными волокнами, свисающими с её лица, несколько раз долбанула ножом для колки льда, которым и были срезаны эти волокна, в грудь и в горло своего мужа — но он не мог не заметить странные движения малолитражки, как она дергается вправо-влево-вправо-влево, почти выехав с трассы.

Джаред попытался увернуться, желая отстраниться и вспоминая технику уклонения, но малолитражка все же ударила его и отправила в полет.

— Эй! Убери руки от Будки! — Ри привлекала внимание офицера Лэмпли стуком в стекло, что было откровенным табу. — Чего ты хочешь, Ри?

— Начальника тюрьмы, офицер, — сказала Ри, громко и обстоятельно произнося слова, которые Ванесса Лэмпли и так хорошо слышала через вентиляционные отверстия, расположенные под панелями из пуленепробиваемого стекла. — Мне нужно рассказать начальнику кое о чем неправильном. Ей и никому больше. Простите, офицер. Это единственный вариант. Так все и должно быть.

Ван Лэмпли упорно трудилась над тем, чтобы культивировать свою репутацию решительного, но честного офицера. В течение семнадцати лет она патрулировала посты Дулингского исправительного учреждения; однажды ее ударили ножом, ударили несколько раз, еще несколько раз пинали, один раз пытались задушить, бросались в нее жидким дерьмом, и неоднократно предлагали пойти и трахнуть себя любым возможным способом и различными предметами, многие из которых нереально велики и опасны. Опиралась ли Ван на эти воспоминания во время ее соревнований по армрестлингу? Да, было такое, хотя и редко, обычно только во время значительных поединков лиги. (Ванесса Лэмпли выступала в Лиге Слэммеров долины Огайо, женском дивизионе) Память о времени, когда невменяемая наркоманка кинула кусок кирпича со второго уровня Крыла В на череп Ванессы (результатом чего стал ушиб и сотрясение головного мозга), по сути, помогла ей подняться «на вершину» ее побед в чемпионате. Гнев был отличным топливом, если вы применяли его правильно.

Несмотря на эти достойные сожаления переживания, она всегда осознавала огромную ответственность, связанную с её авторитетом. Она понимала, что никто не хочет сидеть в тюрьме. Некоторые люди, однако, должны были в ней находиться. Это было неприятно, как для них, так и для нее. Если бы уважительные отношения не поддерживались, то это было бы еще более неприятным — и для них, и для нее.

И хотя Ри была нормальной — бедная девушка имела большой шрам на лбу, который говорил вам, что по жизни она продвигалась совсем не просто — обращаться с необоснованной просьбой было крайне неуважительно. Начальник тюрьмы не был доступен для встреч один на один, особенно в свете происходящей чрезвычайной медицинской ситуации.

У Ван были серьезные беспокойства по поводу того, что она прочитала в интернете об Авроре во время ее последнего перерыва, и директивы сверху, что каждый должен остаться на вторую смену. Теперь Макдэвид, за которой она наблюдала по монитору, как будто бы та находилась не в камере, а в саркофаге, была помещена под карантин. Муж Ван, Томми, когда она звонила домой, настаивал, что с ним все будет в порядке, пока она будет нести службу, но она не верила в это ни на секунду. Томми, имевший инвалидность из-за проблем с суставами, не мог приготовить себе даже сэндвич с сыром; он ел бы пикули[132] из банки, пока она не вернулась бы домой. И если уж из-за кого-то Ван и могла позволить себе потерять голову, то это явно была не Ри Демпстер, и не кто-то из других заключенных.

— Нет, Ри, тебе нужно поумерить пыл. Можешь сказать или мне, или никому. Если это важно, я передам начальнику. И почему ты прикоснулась к Будке? Проклятие. Ты же знаешь, что не можешь этого делать. Я должна после этого составить на тебя Плохой рапорт.

— Офицер… — Ри, по ту сторону окна, сложила в мольбе руки. — Пожалуйста. Я не вру. Кое-что случилось, и это слишком неправильно, чтобы попустить, и вы же тоже дама, так что, пожалуйста, поймите это. — Ри подняла руки вверх. — Вы же тоже дама. Понятно?

Ван Лэмпли изучала заключенную, которая стояла на бетонном постаменте перед Будкой и умоляла её, как будто у них было что-то общее, кроме двойных X-хромосом.[133] — Ри, ты прямо сейчас нарушаешь границу. Я не шучу.

— И я не вру ради спасения! Пожалуйста, поверьте мне. Дело в Петерсе, и это серьезно. Начальник тюрьмы должна знать.

Петерс.

Ван потерла огромный правый бицепс, это было ее привычкой, когда вопрос требовал немедленного рассмотрения. На бицепсе была татуировка в виде надгробия с надписью: ВАША ГОРДОСТЬ. Под словами на камне была изображена поверженная рука. Это был символ всех соперников, которых она победила: костяшки на столе, спасибо за игру. Многие мужчины не хотели быть её соперниками. Они не хотели рисковать своей репутацией. Они находили отговорки, вывих плечевого сустава, разбитый локоть, и т. п. «Врать ради спасения» было забавное выражение, но очень меткое. Дон Петерс был типом всегда врущим-ради-спасения.

— Если бы я не сломал руку, играя в баскетбол в старшей школе, надеюсь, ты понимаешь, что я тебя быстро завалил бы, Лэмпли, — однажды объяснила ей эта маленькая жопа, когда они после смены пили пиво в Скрипучем колесе.

— Я не сомневаюсь в этом, Донни, — ответила она.

Большой секрет Ри, вероятно, был секретом полишинеля. И все же… Дон Петерс. На него было много жалоб, того типа, что, возможно, вы действительно должны быть женщиной, чтобы это понять.

Ван подняла чашку кофе, за которую она забыла. Ты была холодной. Хорошо, она предполагала, что может отвести Ри Демпстер к начальнику тюрьмы. Не потому, что Ванесса Лэмпли стала мягкой, а потому, что ей нужна была свежая чашка кофе. Ведь на данный момент ее смена продолжалась.

— Хорошо, заключенная. Но это в первый и в последний раз. Возможно, я ошибаюсь, но сделаю это. Надеюсь, ты все продумала.

— Да, офицер, я все продумала. Я думала и думала и думала.

Лэмпли вызвала по рации Тига Мерфи, чтобы тот спустился и подменил ее в Будке. Сказала, что ей нужно минут десять.

Петерс прислонился к стене рядом с камерой легкого режима, или как её называли, мягкой камерой, и крутил в руке телефон. Его рот сжался в хмуром недоумении.

— Я не хочу беспокоить тебя, Дон… — Клинт подбородком кивнул в сторону двери камеры — …но мне нужно поговорить с этой особой.

— О, это нисколько не побеспокоит меня, Док. — Петерс еще раз крутнул телефон и вызвал на лице ухмылку типа дружище-я-же-все-понимаю, что, как они оба знали, было так же реально, как лампы Тиффани, которые продавались на блошином рынке в Мэйлоке два раза в неделю.

Однако на лицо была парочка реальных вещей: 1) Имело место явное нарушение устава: офицер тратит время на его телефон, в разгар рабочего дня; и 2) Клинт пытался подловить Петерса на сексуальных домогательствах и добиться его увольнения в течение нескольких последних месяцев. Четыре разных заключенных лично жаловались доктору на сексуальные домогательства, но только в его кабинете и под печатью конфиденциальности. Никто из них не был готов рассказать это под запись. Они боялись мести. Большинство этих женщин испытали на себе немало мести, как внутри этих стен, так и за их пределами.

— Значит, у Макдэвид тоже есть эти вещи, да? Из новостей? Есть причины, по которым мне нужно за себя волноваться? Все, что я видел, говорит, что это преследует только дам, но вы ведь доктор.

Как он и предсказал Коутс, десяток попыток дозвониться в ЦКЗ не принесли ничего, кроме сигнала «занято».

— У меня нет более подробных сведений, чем у тебя, Дон, но да, пока, насколько мне известно, нет никаких признаков того, что какой-либо мужчина заразился этим вирусом — или что бы это ни было. Мне нужно поговорить с заключенной.

— Хорошо, хорошо, — сказал Петерс.

Офицер разблокировал верхние и нижние замки, затем нажал кнопку рации.

— Офицер Петерс, позволяет доктору зайти в А-10, прием.

Он распахнул дверь камеры.

Перед тем, как уйти с дороги Клинта, Петерс указал на заключенную, сидящую на поролоновом матрасе у задней стены.

— Я буду рядом, так что было бы неразумно делать что-нибудь с Доком, ясно? Это ясно? Я не хочу применять силу, но буду вынужден. Ясно?

Эви не смотрела на него. Ее внимание было сосредоточено на волосах; она погрузила в них свои пальцы, разбирая сплетения.

— Я поняла. Спасибо, что вы такой джентльмен. Ваша мать, должно быть, очень гордится вами, офицер Петерс.

Петерс висел в дверях, пытаясь понять, не подъебывают ли его. Конечно же, мать им гордилась. Ее сын служил на фронтах войны с преступностью.

Клинт похлопал его по плечу, прежде чем он смог понять.

— Спасибо, Дон. Я, пожалуй, пройду.

— Мисс Блэк? Эви? Я доктор Норкросс, психиатр в этом учреждении. Вы чувствуете себя достаточно спокойной для разговора? Важно, чтобы я понял, о чем вы думаете, как вы себя чувствуете, понимаете ли вы, что происходит, есть ли у вас какие-либо вопросы или проблемы.

— Конечно. Давайте поболтаем. Душа в душу.

— Как вы себя чувствуете?

— Я чувствую себя довольно хорошо. Правда, мне не нравится, как пахнет это место. Чувствуется определенный запах химии. Я же люблю свежий воздух. Девушка из деревни, можно сказать. Мне нравится ветер. Мне нравится солнце. Земля под ногами. Звуки парящей скрипки.[134]

— Я понимаю. Тюрьма может обострять чувства. Вы понимаете, что вы находитесь в тюрьме? Это исправительное учреждение для женщин в городе Дулинг. Вам пока не предъявлено обвинение ни в одном из преступлений, не говоря уже об осуждении, вы здесь только ради собственной безопасности. Вы понимаете, о чем я?

— Да, понимаю. — Она опустила подбородок к груди и опустила голос до шепота. — Но этот парень, офицер Петерс. Вы знаете о нем, не так ли?

— Знаете о нем — что?

— Он берет вещи, которые ему не принадлежат.

— Что заставляет вас так говорить? Что за вещи?

— Я просто поддерживаю разговор. Я думала, вы хотите именно этого, доктор Норкросс. Эй, я не хочу говорить вам, как делать свою работу, но разве вы не должны сидеть позади меня, там, где я вас не вижу?

— Нет. Это психоанализ. Давайте вернемся к…

— Великому вопросу, на который никогда не был дан точный ответ и к которому даже я еще не смог приблизиться, несмотря на мои тридцать лет исследований женской души: «чего хочет женщина?»

— Это Фрейд, да. Он открыл психоанализ. Вы о нем читали?

— Я думаю, что большинство женщин, если вы спросите их, и если они будут действительно честными, сказали бы, что больше всего на свете они хотят вздремнуть. И, возможно, сережки, которые подходят ко всем платьям. Во всяком случае, сегодня, Док, в день больших распродаж. Горячих предложений. На самом деле, я знаю о трейлере, он немного разрушился — есть небольшая дыра в одной из стен, придется это исправить — но держу пари, туда еще долго никто не захочет въехать. Головная боль риэлтора.

— Вы слышите голоса, Эви?

— Не совсем. Больше похоже на сигналы.

— И как звучат эти сигналы?

— Как жужжание.

— Кого?

— Мотыльков. Вам понадобятся специальные уши, чтобы это услышать.

— У меня неправильные уши, чтобы услышать жужжание мотыльков?

— Нет, я боюсь, что нет.

— Вы помните, как наносили себе повреждения в полицейской машине? Вы бились лицом о решетку безопасности. Зачем вы это делали?

— Да, я помню. Я делала это, потому что хотела попасть в тюрьму. Эту тюрьму.

— Это интересно. И в чем причина?

— Хотела вас увидеть.

— Мне это льстит.

— Но это ничего вам не дает, вы же знаете. Подхалимаж, я имею в виду.

— Шериф сказал, что вы знали ее имя. Это из-за того, что она вас арестовывала раньше? Попробуйте вспомнить. Потому что было бы очень полезно, если бы мы могли узнать о вас немного больше. Если есть запись об аресте, это может привести нас к родственникам, друзьям. Вам же нужен адвокат, Эви?

— Шериф — ваша жена.

— Откуда вы это знаете?

— Вы поцеловали ее на прощание?

— Не поясните?

Женщина, которая называла себя Евой Блэк, наклонилась вперед, пристально глядя на него.

— Поцелуй: действие, требующее участия — трудно поверить, но я знаю точно — ста сорока семи различных мышц. Прощай: слово, означающее прощание. Вам нужны еще какие-нибудь разъяснения?

Клинт помолчал. Она была очень, очень обеспокоена, входила и выходила из когерентности,[135] как будто ее мозг находился в неврологическом эквиваленте кресла офтальмолога, видя мир через серию мерцающих линз.

— Нет необходимости в разъяснении. Если я отвечу на ваш вопрос, вы расскажете мне о чем-нибудь?

— Договорились.

— Да. Я поцеловал ее на прощание.

— О, как это мило. Вы уже стареете, знаете ли, далеко не мальчик, как я понимаю. Вероятно, сейчас вас гложут некоторые сомнения типа: «Я все еще в состоянии? Я все еще могучий самец?» Но вы не потеряли своего желания к жене. Прекрасно. И еще есть таблетки. Спросите врача, подходит ли вам это. Я вам сочувствую. Очень. И могу вас понять! Если вы думаете, что стареть тяжело только для мужчин, позвольте мне сказать, что это не пикник и для женщин. Как только ваши сиськи опадают, вы становишесь почти невидимой для пятидесяти процентов населения.

— Моя очередь. Откуда вы знаете мою жену? Откуда вы знаете меня?

— Это плохие вопросы. Но я отвечу на один очень важный для вас. «Где была Лила прошлой ночью?» Вот хороший вопрос. И ответ таков: не на Маунтин-Рест-Роуд. Не в Дулинге. Она кое-что узнала о вас, Клинт. И теперь ей очень хочется спать. Увы.

— Узнала что? Мне нечего скрывать.

— Я думаю, вы даже верите в это, что показывает, насколько хорошо вы это скрывали. Спросите Лилу.

Клинт поднялся. В камере было жарко, и он стал липким от пота. Этот обмен совсем не походил на вступительную беседу с заключенным за всю его карьеру. Она была шизофреничкой — приходилось видеть, и некоторые из них очень хорошо подбирали реплики и выражения — но она явно делала это быстрее любой шизофренички, которую он когда-либо встречал.

И как она могла знать о Маунтин-Рест-Роуд?

— Вы ведь не были на Маунтин-Рест-Роуд прошлой ночью, не так ли, Эви?

— Все может быть. — Она подмигнула ему. — Все может быть.

— Спасибо, Эви. Мы скоро еще поговорим, я уверен.

— Конечно же, мы так и сделаем, и я с нетерпением этого жду. — Она очень быстро фокусировалась на разговоре — опять же, ничего общего с находящимся под каким-нибудь лекарственным препаратом шизофреником, с которым он когда-либо сталкивался — но теперь снова вернулась к своему занятию и засунула пятерню в свои волосы. Она протянула через них пальцы, распутывая узел, который высвободился с рвущимся звуком. — О, доктор Норкросс…

— Да?

— Ваш сын получил ранение. Мне так жаль.

Глава 9

Дремавший в тени платана, пристроив голову на свою помятую огненно-желтую куртку, со слегка дымящейся трубкой, которая покоилась на груди его застиранной рабочей рубашки, Уилли Берк, волонтер системы обслуживания автомагистралей, дополнял картину. Известный своей браконьерской ловлей рыбы и дичи на общественных землях, а также как самогонщик, который так никогда и не был пойман на браконьерской добыче рыбы и дичи или за приготовлением кукурузного самогона, Уилли Берк был идеальным человеческим воплощением девиза штата, выражающегося в латинской фразе, переводимой как горцы всегда свободны.[136] Ему было семьдесят пять. Его седая борода распушилась по его шее, а потрепанный Кейсон[137] с несколькими блеснами, прицепленными на него, лежал на земле рядом с ним. Если бы кто-то другой захотел бы поймать его за различные преступления, то наверняка бы смог, но Лила на все закрывала глаза. Уилли был хорошим человеком, который много работал на благо города на общественных началах. У него была сестра, которая умерла от болезни Альцгеймера, и, до самой её смерти, Уилли о ней заботился. Лила видела их на благотворительном обеде, проводимом пожарной частью; сестра Уилли смотрела на нее пустыми глазами, а Уилли пожал ей руку, разговаривая об том и об этом, при этом нарезая курицу и кормя кусочками сестру.

Сейчас Лила стояла над ним и наблюдала, как его глаза двигаются под веками. Приятно было видеть, что хотя бы один человек не собирается допустить, чтобы мировой кризис мешал ему во второй половине дня. Она тоже хотела бы прилечь под соседнее дерево и забыться сном.

Вместо того чтобы это сделать, она толкнула один из его резиновых сапог.

— Мистер Ван Винкль.[138] Твоя жена подала заявление о пропаже. Она говорит, что тебя не было уже несколько десятилетий.

Веки Уилли раскрылись. Он моргнул пару раз, взял трубку со своей груди и перевел себя в вертикальное положение.

— Шериф.

— Что тебе снилось? Как ты начинаешь лесной пожар?

— Я спал с трубкой на груди еще с тех пор, как был мальчишкой. Это совершенно безопасно, если овладеешь навыком. Мне снился новый пикап, к твоему сведению.

Пикап Уилли, ржавый динозавр эпохи войны во Вьетнаме, был припаркован на краю гравийной площадки перед трейлером Трумэна Мейвейзера. Лила припарковала свою полицейскую машину рядом с ним.

— Что произошло? — Она кивнула подбородком в сторону трейлера, огороженного желтой лентой. — Пожар потушен? Здесь только ты?

— Мы тушили эту взорвавшуюся метамфетаминовую лачугу. Потом тушили обломки. Целую кучу обломков. Здесь было не слишком сухо, так что повезло. Правда понадобится время, прежде чем запах уйдет. Все остальные разъехались. А я подумал, что лучше подождать, поохранять место преступления и все такое. — Уилли застонал, как только поднялся на ноги. — И я очень хочу знать, почему в стене этого трейлера есть отверстие размером с шар для боулинга?

— Вряд ли, — сказала Лила. — Кошмары замучают. Можешь уезжать, Уилли. Спасибо за то, что огонь не распространился.

Лила прохрустела по гравию к трейлеру. Кровь вокруг дыры в его стене потемнела до бордового цвета. Под запахом гари и озона от взрыва чувствовался запах мертвечины, исходивший от обрывка живой плоти, оставленного печься на солнце. Перед тем, как проскользнуть под полицейскую ленту, Лила достала платок и прижала его к носу и рту.

— Ладно, поехал, — сказал Уилли, — я убираюсь. Должно быть, уже три. Надо перекусить. О, еще кое-что. Может быть какая-то химическая реакция происходит там, за тем, что осталось от того гаража. Это все, что я могу понять.

Уилли, казалось, не спешил с отъездом, несмотря на свое намерение сделать это; он забивал трубку, доставая табак из переднего кармана рабочей рубашки.

— Что ты имеешь в виду?

— Посмотри на деревья. На землю. Сказочный платок, на мой взгляд, но, правда, какой-то липкий. Липкий и плотный. Но ведь настоящий сказочный платок совсем не такой.

— Нет, — сказала Лила. Она понятия не имела, о чем он говорит. — Конечно же, нет. Слушай, Уилли, у нас есть кое-кто под арестом за убийство…

— Да, да, слышал об этом по радио. Трудно поверить, что женщина могла убить тех мужчин и разрушить трейлер, но женщины становятся сильнее, это мое мнение. Все сильнее и сильнее. Посмотри, например, на эту Ронду Раузи.[139]

Лила понятия не имела, кто такая Ронда Раузи. Единственная необычно физически сильная женщина из этих мест, которую она знала, это Ванесса Лэмпли, которая дополняла свой доход от работы в тюрьме выигрышами соревнований по армрестлингу.

— Ты знаешь эти места…

— Ну, не так, как тыльную часть моей руки, но я их знаю — большинство из них, — согласился он, набивая трубку свежим табаком, желтым от никотина большим пальцем.

— Эта женщина должна была как-то сюда добраться, и я сомневаюсь, что она пришла пешком. Можешь предположить, где она могла припарковать машину? Где-то у дороги?

Уилли поднес спичку к своей трубке и поразмыслил.

— Ну, знаешь что? Линии Аппалачской Энергетической Компании проходят в полумиле вон там. — Он указал вверх по холму в направлении метамфетаминового гаража. — Бегут аж до округа Бриджер. Кто-то с полным приводом может попасть на тот участок с Пенниворт-лейн, хотя я бы не пробовал это сделать ни на одном из автомобилей, за который мог когда-либо заплатить. — Он посмотрел на солнце. — Время сматывать удочки. Если я поспешу обратно в участок, я успею на Доктора Фила.

В трейлере не было ничего такого, что Терри Кумбс и Роджер Элуэй уже не фотографировали, и ничего, что могло бы помочь опознать Эви Блэк. Ни кошелька, ни бумажника.

Лила бродила по обломкам, пока не услышала звук мотора пикапа Уилли, выезжающего на главную дорогу. Затем она пересекла реликтовую гравийную дорожку перед прицепом, проскользнула под желтой лентой и вернулась к метамфетаминовому гаражу.

До туда полмили, сказал Уилли, и хотя заросли были слишком густыми для Лилы, чтобы она смогла увидеть мощные опоры с места, где она стояла (и дышала через платок; запах химикатов был еще силен), она могла услышать устойчивый бззз, который они издавали, когда несли высокое напряжение в жилые дома и деловые кварталы этого уголка Трехокружья. Люди, жившие рядом с этими опорами, утверждали, что они вызывают рак, и из того, что Лила прочитала в газетах, этому были некоторые убедительные доказательства. Хотя, что там насчет осадка из карьеров и отстойников, которые привели к загрязнению грунтовых вод? Может, одно из этого и было виновником болезней. Или это была своего рода ядовитая запеканка, приправленная вырабатываемыми человеком специями, вызывающая простудные заболевания, рак, заболевания легких и хронические головные боли?

А теперь новая болезнь, — думала она. Что привело к этому? Явно не шахтный отстойник, если это происходило по всему миру.

Она пошла на звук бззз, и не прошла и полдюжины шагов, прежде чем увидела первый из сказочных платков, и поняла, о чем говорил Уилли. Вы видели их, в основном, утром — паутину, украшенную росой. Она припала на колено, протянулась к пятну грязной белизны, но решила этого не делать. Она взяла веточку и ткнула ей паутину. Тонкие волокна, прилипшие к концу ветки, начали либо испаряться, либо плавиться. Что, конечно же, было невероятным. Обман зрения ее уставших глаз. Другого объяснения быть не могло.

Она подумала о коконах, которые вырастали на спящих женщинах, и заинтересовалась, может ли это быть тем же самым. Одна вещь казалась очевидной, даже для женщины такой истощенной, как она: она выглядела как след.

— По крайней мере, на мой взгляд, — сказала она вслух. Она достала телефон с пояса и сфотографировала след.

После первого, показался второй, потом еще и еще. Сейчас в этом не было сомнений. Это были следы, и человек, который их оставлял, шел к метамфетаминовому гаражу и трейлеру. Следы белой паутины были и на паре стволов деревьев, каждый формировал расплывчатый контур руки, как будто кто-то касался их или наклонялся к ним, чтобы отдохнуть или прислушаться. Что, собственно, это было за дерьмо? Если Эви Блэк оставила следы паутины и отпечатки пальцев здесь, в лесу, как получилось, что в полицейской машине Лилы не было никаких следов?

Лила шла по следам вверх по холму, затем вниз в своего рода узкое углубление, которое деревенские ребята, такие, как Уилли Берк называли тормоз или свисток, а затем на другой холм. Здесь деревья были толще — небольшие сосны боролись за пространство и солнечный свет. Волокна паутины свисали с некоторых веток. Она сделала еще несколько снимков на свой телефон и двинулась дальше к силовым опорам и яркому солнечному свету впереди. Она нырнула под низко свисающие ветви, шагнула на поляну, и просто замерла. На мгновение вся ее усталость была сметена изумлением.

Я этого не вижу, подумала она. Я заснула, может быть, в полицейской машине, может, в трейлере Трумэна Мейвейзера, и мне это снится. Должно быть, потому что ничего подобного не существует ни в Трехокружье, ни к востоку от Скалистых гор. Ничего подобного не существует нигде, на самом деле, только не на земле, только не в эту эпоху.

Лила застыла на краю поляны, вытянула шею, глядя вверх. Стаи мотыльков трепетали вокруг нее, коричневые в тени, казалось, превратились в радужно золотые в свете предзакатного солнца.

Где-то она прочитала, что самое высокое дерево на земле — красное дерево — было чуть ниже четырехста футов.[140] Дерево в центре поляны, казалось, было выше, и оно было необыкновенным. Оно не было похоже ни на одно дерево, которое она когда-либо видела. Ближайшими к нему были баньяны,[141] которые она и Клинт видели в Пуэрто-Рико в их медовый месяц. Эта… штуковина… возвышалась на большом подиуме корявых корней, самый крупный из которых был толщиной в двадцать или тридцать футов.[142] Основной ствол состоял из десятков переплетенных стволов, с которых свисали огромные ветви с папоротниковыми листьями. Дерево, казалось, светилось, окруженное аурой. Возможно, это была иллюзия, вызванная тем, как предзакатное солнце мелькало сквозь щели в скрученных секциях ствола, но…

Но это все было иллюзией, не так ли? Деревья не вырастали до пятисот футов, и даже если бы это было — если бы это было на самом деле — она должна была увидеть его от трейлера Мейвейзера. Терри и Роджер должны были видеть его. Уилли Берк тоже.

Из облака папоротникообразных листьев, где-то в вышине, в небо сорвалась стая птиц. Они были зелеными, и сначала Лила подумала, что это попугаи, только они были слишком маленькими. Они полетели на запад, образуя V-подобную утиную стаю, Боже сохрани — и пропали.

Она потянулась за наплечной рацией, нажала прием и попыталась вызвать Линни. Она не услышала ничего, кроме устойчивого шума статических помех и не очень этому удивилась. Не удивилась она и тогда, когда красная змея толщиной больше одного из накачанных бицепсов Ван Лэмпли и, по крайней мере, три ярда[143] длинной, выползла из вертикального раскола в сером стволе удивительного дерева. Раскол был такой же большой, как дверной проем.

Змея подняла свою лопатообразную голову в ее сторону. Черные глаза смотрели на нее с холодным интересом. Язык испытал воздух, затем скрылся. Змея быстро скользнула вверх по стволу дерева и свернулась вокруг ветки в ряд аккуратных петель. Её голова начала раскачиваться словно маятник. Немигающие глаза все также рассматривали Лилу, теперь с головы до ног.

Из-за дерева раздался низкий рык, и из тени вышел белый тигр, его глаза были ярко-зелеными. Где-то в поле зрения расхаживался павлин, тряся своей головой, распуская свой яркий хвост, издавая шум, похожий на один смешной вопрос, повторяющийся снова и снова: Хау? Хау? Хау? Хау? Мотыльки кружились вокруг него. Семья Лилы владела иллюстрированным Новым Заветом, и кружащие насекомые всегда заставляли ее думать о короне над Иисусом, младенцем, лежащим в яслях.

Красная змея сползла с ветки, опустилась на последние десять футов и приземлилась между павлином и тигром. Втроем, они пошли к Лиле, стоящей на краю поляны: рычащий тигр, ползущая змея, скачущий и гогочущий павлин.

Лила почувствовала глубокое облегчение: Да. Да. Это был сон — это определенно был сон. Должен был быть. Не только этот момент, и не только Аврора, но и все остальное, все, начиная с весеннего заседания Комитета по учебной программе Трехокружья, в аудитории Кофлинской старшей школы.

Она закрыла глаза.

Вступление в Комитет по учебной программе было задумкой Клинта (что было иронично; в конце концов, он сам себе вырыл яму). Это было еще в 2007 году. В Вестнике Трехокружья вышла статья об отце ученицы начальной школы в Кофлине, который был решительно настроен, изъять из школьной библиотеки книгу Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет.[144] Он ссылался на то, что это «проклятая атеистическая брошюрка». Лила не могла поверить. Она обожала роман Джуди Блум, будучи тринадцатилетней, и тесно привязывала его к описанию, каково это быть девочкой-подростком, когда взрослые маячат перед вами, словно вы стоите перед каким-то странным и страшным новым городом, и требуют, чтобы вы прошли через ворота, хотите вы этого или нет.

— Мне очень нравится эта книга! — Сказала Лила, передавая газету Клинту. Она вытащила его из привычной мечтательной дремы, с которой он сидел за столом и глядел сквозь стеклянные двери во двор, слегка потирая пальцами левой руки костяшки правой. Клинт взглянул на статью.

— Прости, милая, очень жаль, но книгу нужно сжечь. Приказ прямо от Генерала Иисуса.

Он передал газету обратно.

— Мне не до шуток, Клинт. Причина того, что парень хочет изъять книгу, состоит в том, что прочесть её должны именно девушки.

— Согласен. И я знаю, что это не шутки. Так почему бы тебе не сделать с этим что-нибудь?

Лила любила его за это, за то, что он бросал ей вызов.

— Хорошо. Я это сделаю.

В газете была упомянута наспех сформированная группа родителей и заинтересованных граждан из Комитета по учебной программе. Лила вошла в него. И чтобы укрепить свою правоту, она сделала то, что всегда делает хороший полицейский: она пошла к своей общине за помощью. Лила сплотила всех единомышленников, о которых смогла вспомнить, чтобы выйти и поддержать книгу. Она была необычайно решительно настроена, чтобы организовать такую группу. Годы урегулирования жалоб на шум, охлаждение имущественных споров, отпуска любителей быстрой езды с предупреждениями, и, в целом, проявления себя как добросовестного и разумного представителя закона, сыграли большую роль.

— Кто все эти чертовы бабы? — Воскликнул отец, который все это затеял, в начале следующего собрания Комитета по учебной программе, потому что, все как один, они были женщинами, и их было гораздо больше, чем его сторонников. Маргарет была спасена. Джуди Блум прислала благодарственную записку.

Лила осталась в Комитете по учебной программе, но больше никогда не возникало споров по типу Маргарет. Члены Комитета читали новые книги, которые были добавлены в учебные планы библиотек вузов и средних школ по всему Трехокружью, и слушали лекции местных преподавателей английской словесности и библиотекарей. Это было больше похоже на книжный клуб, чем на политическую ассамблею. Лиле это нравилось. И, как и в большинстве книжных клубов, хотя там иногда и появлялись один или два мужчины, это оставалось главным образом делом людей с XX-хромосомами.

Как раз в прошлый понедельник и состоялась такая встреча. После неё, по дороге к своей машине, стоящей на автостоянке старшей школы, Лила остановилась переговорить с пожилой женщиной по имени Дороти Харпер, членом чего-то под названием Первый Четверговый Книжный Клуб, и одной из горожанок, которых Лила привлекла в первую очередь, чтобы помочь защитить Маргарет.

— Вы, должно быть, гордитесь своей племянницей Шейлой! — Заметила Дороти, опираясь на тросточку, на её плече громоздилась сумочка, достаточно большая, чтобы вместить ребенка. — Люди говорят, что она может попасть в первый школьный Дивизион на баскетбольную стипендию. Разве это не замечательно для нее? — После чего Дороти добавила, — конечно, я полагаю, что вы не слишком этому рады — я знаю, что она всего лишь девятиклассница. Но уж очень мало девушек попадают на первые полосы газет в пятнадцать лет.

С кончика языка Лилы едва не сорвалась фраза, что Дотти ошибается: у Клинта не было братьев и сестер, а у Лилы племянниц. Но Дороти Харпер была в том возрасте, когда имена часто путались. Она пожелала старушке хорошего дня и поехала домой.

Лила была полицейским, и ей платили за то, чтобы она была любопытной. Следующим утром, когда выдалась свободная минутка, и она сидела без дела за своим столом в офисе шерифа, она вспомнила о рассказе Дороти, и набрала Шейла Норкросс в Файрфокс. Спортивная статья с заголовком, КОФЛИНСКИЙ ФЕНОМЕН ВЫВОДИТ ТИГРОВ В ФИНАЛ ТУРНИРА, был лучшим результатом, пятнадцатилетняя Шейла Норкросс, как указывалось там, и была этим феноменом. В конце концов, Дороти Харпер была права насчет имени. Были ли другие Норкроссы в Трехокружье — кто знает? Она знала, что не было. В нижней части статьи было упоминание о гордящейся дочерью матери Шейлы, которая носила другую фамилию, Паркс. Шеннон Паркс.

В памяти Лилы скрипнула доска. Пару лет назад, когда Джаред впервые вышел на беговую дорожку, Клинт вскользь упомянул это имя — сказал, что друг по имени Шеннон Паркс был тем человеком, который убедил его выйти на беговую дорожку в том же возрасте. Учитывая контекст, Лила предполагала, что Шеннон Паркс был мужчиной, обремененным довольно стильным именем. Она это вспомнила, потому что ее муж редко когда что-то рассказывал о своем детстве и подростковых годах, кроме тех случаев, когда он впервые подъезжал к Лиле.

Он вырос в приемных семьях. Лила не знала многих деталей… но эй, кто с этим шутит? Она не знала никаких деталей. Она знала только, что это было тяжело. Когда возникал предмет для такого разговора, можно было почувствовать, как градус темперамента Клинта резко опускается. Если Лила когда-либо рассказывала, что возбудила дело, связанное с отстранением ребенка от родительской опеки и попечительством, Клинт затихал. Он утверждал, что это не доставляет ему неудобств. «Он просто задумался». Лила, остро осознававшая необходимость не быть полицейским в своем браке, прекращала рассказ.

Не то, чтобы это было легко, или что она никогда не чувствовал соблазна. Со всеми ее ресурсами в качестве полицейского, она могла бы получить доступ ко всем судебным документам. Но она сопротивлялась этому. Если вы любите человека, вы должны позволять им иметь свои тайные места? Комнаты, которые они не хотели посещать? Кроме того, она верила, что Клинт однажды расскажет ей, обо всем.

Но.

Шейла Норкросс.

Комнатой, которой он не хотел посещать, и куда, как Лила беспечно предполагала, он когда-нибудь ее пригласит, была женщина — не мужчина, а женщина — по имени Шеннон, и фотография девочки-подростка, чья хитрая улыбка подняла правый угол рта, напомнила ей не одного человека, которого Лила хорошо знала, а сразу двоих — мужа и сына.

Остальное расследование было простым и состояло из двух частей. В первой части Лила впервые нарушила закон не только в своей карьере, но и за всю свою жизнь. Она связалась с директором старшей школы Кофлина и, без ордера, запросила копию личного дела Шейлы Норкросс. Директор Кофлина была благодарна ей за помощь в решении в кратчайшие сроки проблемы с шумихой вокруг Маргарет, к тому же Лила заверила её, что на самом деле у неё ничего не было к Шейле Норкросс, и дело было связано с преступлением о похищении личных данных. Директор без колебаний отправила ей по факсу копию личного дела, она настолько доверяла Лиле, что была даже рада нарушить закон.

Согласно личного дела, Шейла Норкросс была умной, сильной в английском, еще сильнее в математике и общих науках. Средний балл за год — 3.8. Учителя описывали ее как немного высокомерную, но привлекательную, прирожденного лидера. Ее мать — Шеннон Паркс — числилась единственным ее опекуном. Клинтон Норкросс был указан в качестве отца. Она родилась в 2002 году, на год позже Джареда.

До матча Любительской лиги в среду вечером, Лила говорила себе, что ни в чем не может быть уверена. В неопределенности, конечно же, не было смысла, правда была прямо там, в документах о зачислении, и все было ясно, как нос Норкросса на лице девушки, но она должна была как-то через это пройти. Она говорила себе, что должна увидеть девушку, увидеть Шейлу Норкросс, выдающуюся разыгрывающую, немного высокомерную, но симпатичную ученицу со средним баллом 3.8, чтобы убедиться.

Лила убеждала себя, что она под прикрытием, что это ее работа — убедить Клинта, что она все еще женщина, на которой он был женат.

— Ты выглядишь озабоченной, — сказал ей Клинт во вторник вечером.

— Извини. Наверное, это из-за того, что у меня роман на работе, — сказала она, — что должно было быть тем, что сказала бы Лила, если бы она все еще была той Лилой, на которой он был женат. — Это очень отвлекает.

— Да. Я понимаю, — сказал Клинт — это Линни, не так ли? — И он притянул ее для поцелуя, и она даже поцеловала его в ответ.

Затем, вторая часть: наблюдение.

Лила выбрала место на самой вершине трибун спортзала и наблюдала, как команды Любительской лиги Трехокружья разминаются. Шейла Норкросс была сразу же идентифицирована, номер 34, прорвалась, как молния, и бросила из-под кольца, а затем, со смехом, приземлилась на пятки. Лила, с детских времен, имела наметанный глаз прирожденного детектива. Может быть, у номера 34 не было челюсти Клинта, и, может быть, то, как она себя держала, тоже было немного другим, но что с этого? У детей было двое родителей.

Во втором ряду, рядом со скамейкой хозяев стояли несколько взрослых, хлопающих под ритм пред игровой музыки. Родители игроков. Та, в тонком полупальто и свитере, и есть мать Шеннон? Или мать девочки — крашеная блондинка в шапочке разносчицы газет? Или какая-то другая женщина? Лила не могла сказать точно. Да и как она могла? Она была незнакомкой на вечеринке, в конце концов, незванной. Люди, когда рассказывали о том, как их брак распался, говорили: «это все было не по-настоящему». Лила думала, что должна чувствовать себя вполне по-настоящему — толпа орет, запахи спортзала соответствуют. Но только все было не так. Она не чувствовала себя по-настоящему.

Звучит сирена. Началось игровое время.

Шейла Норкросс побежала в центр поля, а затем сделала нечто такое, что стерло все сомнения, все неопределенности. Это было ужасно, просто и убедительно, гораздо более убедительно, чем любое физическое сходство или любые школьные записи. Лила увидела это со своего места на трибунах и поняла, что их с Клинтом брак разрушен.

Как только Лила закрыла глаза, чтобы не видеть приближающихся животных, она почувствовала наступление истинного сна — не легкую сонливость, соскальзывание, или клевание носом — он набросился на нее, как шестнадцатиколёсная фура. Яркая паника вызвала у нее нервозность, и она ударила себя по лицу. Сильно. Ее глаза открылись. Не было ни змеи, ни белого тигра, ни павлина. Никакого дерева, похожего на баньян. Там, где оно маячило в центре поляны, стоял дуб, добротный старый восьмидесятифутовый, по-своему великолепный, но вполне обычный. Белка, сидящая на одной из нижних ветвей, шмыгнула в глубину листьев.

— Галлюцинации, — сказала она. — Это плохо. — Она сняла рацию с плеча. — Линни? Ты здесь? Ответь.

— Здесь, Шериф. — Голос был дребезжащий, немного ломающийся, но это из-за статических помех. — Что… сделать для тебя?

Звук линии электропередач — бззз — был опять различим. Лила не понимала, как он мог исчезнуть. А он исчезал? Ребята, она была напутана.

— Неважно, Линс, я свяжусь с тобой, когда все прояснится.

— Ты… порядке, Лила?

— Норма. Скоро поговорим.

Она еще раз посмотрела через плечо. Просто дуб. Большой, но все же просто дуб. Она начала отворачиваться, а потом еще одна блестящая зеленая птица сорвалась вверх с дерева, направляясь на запад в предзакатное солнце. В ту сторону полетели и другие птицы.

Лила закрыла глаза, а потом резко открыла их. Никаких птиц. Конечно же, нет. Она все это себе представила.

Но следы? Они привели меня сюда.

Лила решила, что не будет беспокоиться ни о следах, ни о дереве, ни о странной женщине, ни о чем-либо другом. Что сейчас ей нужно сделать — вернуться в город, не заснув. Возможно, пришло время посетить одну из прекрасных аптек Дулинга. И если там ничего не будет, всегда остается шкафчик с уликами. И еще…

И еще что? У нее была какая-то мысль, но истощение её развеяло. Или почти развеяло. Она поймала её прямо перед тем, как та развеялась почти полностью. Король Кнуд,[145] вот эта мысль. Король Кнуд командовал волнами, но они не отступали.

Некоторые вещи просто невозможно сделать.

Сын Лилы тоже очнулся. Он лежал в грязной канаве на дальней стороне дороги. Он был мокрым, ему было больно, и что-то упиралось ему в спину. Чувствовалось, как пивная банка. Все это было достаточно плохо, и ко всему этому, у него была компания.

— Норкросс.

Это Эрик.

Эрик, гребаный, Бласс.

Джаред держал глаза закрытыми. Если бы они поняли, что он в бессознательном состоянии — может быть, даже мертвый — они бы сбежали, как трусливые придурки, которыми они и были.

Может быть.

— Норкросс! — На этот раз за его именем последовал легкий пинок ботинком в бок.

— Эрик, пойдем отсюда. — Еще один придурок. Кент Дейли, голос плачущий, на грани паники. — Я думаю, он в отключке.

— Или в коме. — Тон Курта, казалось, указывал на то, что это не будет таким уж трагическим результатом.

— Он не в коме. Он притворяется. — Но сам Эрик тоже нервничал. Он наклонился. Глаза Джареда были закрыты, но он почувствовал запах туалетной воды Эрика — Акс. Боже, парень в ней купается? — Норкросс!

Джаред лежал неподвижно. Боже, если бы только где-то рядом проезжал полицейский автомобиль, даже тот, который водила его мать, несмотря на все те разъяснения, которые ему необходимо будет давать. Но подкрепление прибывает только в кино.

— Норкросс, я пну тебя по яйцам, если ты не откроешь глаза, и я уж, блядь, постараюсь попасть.

Джаред открыл глаза.

— Ладно, — сказал, улыбаясь, Эрик. — Не хочешь, как хочешь.

Джаред, который чувствовал, что он серьезно поврежден — как машиной, которая его сбила, так и этими парнями, — ничего не сказал. Казалось, самое мудрое решение.

— Мы ничего не сделали той убогой старушке, да и ты не выглядишь так уж плохо. По крайней мере, кости не торчат из штанов. Так что мы квиты. После того, как ты отдашь мне свой телефон, само собой.

Джаред покачал головой.

— Ты такой мудак. — Эрик говорил с любезной снисходительностью, словно щенку, который только что наделал на ковер. — Курт? Кент? Держите его.

— Господи, Эрик, я не уверен, — сказал Кент.

— Я уверен. Держите его.

Говорит Курт:

— А что, если у него внутренние повреждения?

— У него их нет. Машина едва задела его. А теперь держи.

Джаред пытался выскользнуть, но Курт прижал одно плечо, а Кент прижал другое. У него все болело, а колено больше всего, и не было никакого смысла бороться с этими парнями. Он чувствовал себя вялым. Он предполагал, что это может быть результатом шокового приземления.

— Телефон. — Эрик щелкнул пальцами. — Передайте его.

И это был тот парень, с которым Мэри собиралась на концерт. Вот этот парень.

— Я потерял его в лесу. — Джаред посмотрел на него, стараясь не плакать. Плакать было худшим решением.

Эрик вздохнул, опустился на колени и обшарил карманы Джареда. Он нащупал прямоугольник айфона в правом переднем и вытащил его.

— Почему ты такой мудак, Норкросс? — Теперь голос звучал нетерпеливо и капризно, типа, почему ты портишь мне настроение?

— Если здесь и есть мудак, то это не я, — сказал Джаред. Он сморгнул, чтобы не капнули слезы. — Ты собирался нассать ей в ухо.

— Нет, не собирался. Ты даже думаешь отвратительно, Норкросс. Это была шутка, — сказал Курт. — Парень шутил.

Кент с нетерпением, как если бы они на самом деле вели разумную беседу, а не сидели на нем, удерживая:

— Да, это был просто мужской разговор! Мы просто прикалывались. Знаешь, как в раздевалке. Не смеши меня, Джаред.

— Я собираюсь дать ему уйти, — заявил Эрик. Когда он говорил, то выстукивал по экрану телефона Джареда. — Из-за Мэри. Я знаю, что она твоя подруга, но вскоре она будет намного больше, чем просто мой друг. Так что — здесь ничья. Расход. — Он закончил выстукивать. — Теперь: стираем видео из облака, а затем разбиваем телефон. Все, готово.

Серые камни торчали из канавы, глядя на Джареда, как серые язычки, как будто смеющиеся над ним. Эрик ударил айфон Джареда об них полдюжины раз, разбив экран и отправив в полет кусочки черного пластика. Он бросил то, что осталось на грудь Джареда. Остатки скатились в грязную канаву.

— Видео пропало, и я не должен был этого делать, хотя бы ради Мэри, но мне нужно, чтобы ты понял, что для подлых сук всегда есть последствия. — Эрик встал. — Ты понял?

Джаред ничего не сказал, но Эрик кивнул, как будто бы тот согласился.

— Хорошо. Отпустите его. Кент и Курт встали и отступили. Они выглядели настороженно, как будто ожидали, что Джаред встанет в стойку и начнет качаться из стороны в сторону, как Рокки Бальбоа.[146]

— Для нас все кончено, — сказал Эрик. — Мы не хотим больше иметь ничего общего с этой заплесневелой старой пиздой, ясно? И тебе не советуем. Пойдемте, парни.

Они оставили его в канаве. Джаред держался, пока они не ушли. Затем он положил руку на глаза и заплакал. Когда эта часть была закончена, он сидел, скользил пальцами по остаткам своего телефона в кармане. (Еще несколько осколков пластика отпали, когда он это делал.)

Я неудачник, думал он. Эта песня Бека[147] была написана как с меня. Их было трое против одного, но все же — какой же я неудачник.

Он похромал домой, потому что дом был тем, куда вы идете, когда вас ранили и избили.

Глава 10

До 1997 года Святая Тереза имела уродливые шлакоблочные здания, которые больше походили на городское жильё, чем на больницу. Затем, после того, как пошли протесты из-за сноса Спека и горы Лукаут, произведенного из-за желания Угольной компании Рауберсона добраться до залежей, последняя осуществила амбициозный проект. Местная газета, управляемая либеральным демократом — синоним коммуниста для большинства граждан, поддерживающих республиканцев — написала об этом: «это тоже, что заткнуть рот деньгами». Большинство же жителей Трехокружья просто этим пользовались. Посетители называли больницу Большая Пчелиная Парикмахерская, из-за того, что здесь была даже посадочная площадка для вертолета!

В большинство будних дней, две стоянки — маленькая перед крылом Неотложной помощи, и побольше — напротив главного здания больницы — были заполнены, максимум, наполовину. Когда сегодня днем Фрэнк Джиари взял на себя роль водителя скорой, обе были забиты, и поворот перед главным входом также был заблокирован. Он увидел Приус со смятой крышкой багажника, куда влетел джип Чероки, который следовал за ним. Разбитые стекла задних фар блестели на мостовой, как капли крови.

Фрэнк не колебался ни секунды. Они ехали в Субару Аутбэк Элейн, и он направил машину через бордюр на лужайку, которая была пуста (по крайней мере, до настоящего времени) за исключением статуи Святой Терезы, которая ранее украшала вестибюль старой больницы, и флагштока, где звездно-полосатый государственный флаг, отороченный бахромой, гордо реял над двумя шахтерами — статуями, более похожими на надгробия.

При любых других условиях Элейн показала бы ему все свое красноречие, что означало крайнюю грубость: Что ты делаешь? Ты сошел с ума? За эту машину еще не выплачен кредит! Сейчас же она ничего не сказала. Она баюкала на руках Нану, качая ее, как делала это, когда Нана была ребенком, сраженным лихорадкой. Наросты, покрывающие лицо их дочери тянулись к футболке (ее любимой, той, которую она надела этим утром, почувствовав грусть, для Фрэнка — вечность назад) как пряди какой-то отвратительной бороды древнего старателя. Это было отвратительно. Все, чего хотел Фрэнк, так это сорвать их, но воспоминания о Кинсвоман Брайтлиф удерживали его. Когда Элейн попыталась к этому прикоснуться, пока они неслись галопом через весь город, он хлопнул её по руке «Не надо!» и она убрала пальцы. Дважды он спрашивал, дышит ли Нана. Элейн говорила, что дышит, она могла видеть, что ужасные белые штуки поднимаются и опускаются, как меха, но для Фрэнка этого было недостаточно. Он должен был протянуть правую руку и положить ее на грудь Наны, чтобы убедиться.

Он остановил Аутбэк у неработающего опрыскивателя травы и помчался к пассажирской двери. Он взял Нану на руки, и они двинулись к приемному отделению Неотложной помощи, Элейн бежала впереди. Фрэнк почувствовал мгновенный укол, когда увидел со стороны, что молния на ее брюках расстегнулась, обнажая розовое нижнее белье. Элейн, которая при обычных обстоятельствах выглядела идеально — брови выщипаны, глаза подведены, ногти наманикюрены, сейчас представляла собой иллюстрацию выражения «и так сойдет».

Она так резко остановилась, что он чуть на нее не наткнулся. Перед дверями приемного отделения стояла большая толпа людей. Она выдала странный смешок, больше похожий на лошадиное ржание, что было вызвано отчасти разочарованием, а отчасти злобой.

— Мы никогда туда не войдем!

Фрэнк мог видеть, что вестибюль приемного отделения уже заполнен до отказа. Сумасшедший образ мелькнул в его голове: покупатели бегут в Уолмарт в Черную пятницу.[148]

— Бежим в вестибюль главного здания, Эл. Он больше. Мы сможем туда попасть.

Элейн сразу же двинулась в том направлении, чуть не отбросив его. Фрэнк побежал за ней, немного запыхавшись. Он был в хорошей форме, но Нана, казалось, весила больше, чем восемьдесят фунтов, зафиксированных при ее последнем медицинском осмотре. Они не смогли попасть и в вестибюль главного здания. Перед дверями не было толпы, и у Фрэнка появилась надежда, но сам вестибюль был заполнен. Фойе было большое, и они смогли туда зайти.

— Позвольте пройти! — Кричала Элейн, стуча в плечо толстой женщины в розовом домашнем халате. — Это наша дочь! У нашей дочери наросты!

Женщина в розовом домашнем халате, казалось, сделала не больше, чем легкое движение одним из своих огромных плеч, но этого было достаточно, чтобы откинуть ошеломленную Эл назад.

— Ты здесь не одна, сестра, — сказала она, и Фрэнк увидел коляску перед толстой женщиной. Он не мог видеть лицо ребенка, находящегося внутри, но этого и не нужно было. Безвольно раскинутых в стороны ног и одной маленькой стопы — одетой в розовые носки с Хелло Китти[149] на ней — было достаточно.

Где-то впереди, за пределами бурлящей толпы, доносился мужской крик:

— Если вы здесь, потому что прочитали Интернет-сообщения об антидоте или вакцине, идите домой! Эти сообщения ложные! Нет никакого противоядия и в настоящее время нет никакой вакцины! Повторяю, в настоящее время нет ни противоядия, ни вакцины!

Крики ужаса сопровождали это сообщение, но никто не уходил. За ними уже толпились люди, быстро заполняя все фойе.

Элейн повернулась, лицо потное, глаза широкие, бешеные и залитые слезами.

— Женский центр! Мы можем отнести ее туда!

Она пробивала путь через толпу, голова вниз, руки вперед, бросаясь на людей, стоящих на её пути. Фрэнк следовал за ней с Наной на руках. Одной ногой он слегка задел мужчину, держащего девочку-подростка с длинными белокурыми волосами и без лица.

— Смотри, куда прешь, приятель, — сказал мужчина. — Мы все тут в одной лодке.

— Сам смотри, — прорычал Фрэнк, и, продираясь обратно на открытый воздух, его разум еще раз замигал, как компьютер с дефектом:

Мой ребенок Мой ребенок Мой ребенок

Потому что сейчас ничего не имело значения, кроме Наны. Ничего на земле. Он сделал бы все возможное, чтобы сделать ей лучше. Он посвятил бы всю свою жизнь тому, чтобы сделать ей лучше. Если это было безумием, то он не хотел быть вменяемым.

Элейн уже пересекала газон. Там, прислонившись спиной к флагштоку, сидела женщина, держащая ребенка у груди и поглощенная этим. Она издавала шум, с которым Фрэнк был знаком — это был скулеж собаки, попавшей в капкан, лапа которой была сломана. Она направила ребенка на Фрэнка, когда он пробегал мимо, и он мог видеть белые волокна, исходящие из покрытой платком головы.

— Помогите нам! — Кричала она. — Пожалуйста, мистер, помогите нам!

Фрэнк не ответил. Его взгляд был сконцентрирован на спине Элейн. Она направлялась к одному из зданий на дальней стороне больницы. Женский центр, читалось на бело-синем знаке впереди. АКУШЕРСТВО И ГИНЕКОЛОГИЯ, ДОКТОРА ЭРИН АЙЗЕНБЕРГ, ДЖОЛИ СУРАТТ, ДЖОРДЖИЯ ПИКИНС. Перед дверями сидели несколько человек с членами семьи, покрытыми коконами, но всего лишь несколько. Это была неплохая идея. На самом деле у Элейн они возникали довольно часто, когда она брала отпуск из своего плотного графика вынесения ему мозга — только почему они сидели? Это было странно.

— Поторапливайся! — Сказала она. — Быстрее, Фрэнк!

— Я поторапливаюсь… так быстро, как… могу. — Сейчас он тяжело дышал.

Она смотрела мимо него.

— Кое-кто из них нас видел! Мы должны быть первыми!

Фрэнк посмотрел через плечо. Рваная толпа бежала через лужайку, мимо стоящего на лужайке Аутбэка. Те, у кого на руках были младенцы или маленькие дети, были впереди.

Задыхаясь, он плелся позади Элейн. Кокон над лицом Наны трепетал на ветру.

— Ничего не получится, — сказала женщина, которая сидела, прислонившись к стене здания. Она выглядела измотанной. Ее ноги были расставлены таким образом, чтобы она могла держать свою маленькую девочку, возраста Наны, против нее.

— Что? — Спросила Элейн. — О чем ты говоришь?

Фрэнк прочитал вывеску, размещенную на двери: ЗАКРЫТО ИЗ-ЗА ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СИТУАЦИИ С АВРОРОЙ.

Глупые цыпочки-врачи, подумал он, в то время как Элейн схватила ручку двери и дернула. Глупые эгоистичные цыпочки-врачи. Вы должны быть открыты из-за чрезвычайной ситуации с Авророй.

— Они, наверное, своих собственных детей спасают, — сказала женщина, держащая маленькую девочку. Под её глазами были темно-коричневые круги. — Я думаю, нельзя их в этом винить.

А я виню их, — подумал Фрэнк. Я обвиняю их в этом дерьме. Элейн повернулась к нему.

— И что нам теперь делать? Куда мы можем пойти?

Прежде чем он смог ответить, прибыла толпа из приемного покоя Неотложки. Старикашка с ребенком, повисшим через его плечо, словно мешок с зерном — возможно, внучка, — грубо оттолкнул Элейн подальше от двери, чтобы он смог попробовать сам.

То, что произошло дальше, было своего рода оперативной неизбежностью. Мужчина полез под рубашку навыпуск, вытащил пистолет из-за пояса, направил его на дверь и спустил курок. Выстрел оглушил даже под открытым небом. Стекло взорвалось внутрь здания.

— И кто теперь закрыт? — Закричал старик высоким, надтреснутым голосом. В него отрикошетил осколок выбитого стекла, встряв в щеку. — Ну и кто теперь закрыт, вы, дерьмо?

Он поднял пистолет, чтобы выстрелить еще раз. Люди отступили. Мужчина, державший спящую девочку в вельветовом комбинезоне, споткнулся о протянутые ноги женщины, опиравшейся на здание. Он протянул руки, чтобы не упасть, выронив свою ношу. Спящая девочка упала на мостовую с глухим стуком. Когда ее отец упал рядом с ней, одна из его рук прорвалась прямо через кокон, прикрывавший лицо дочери сидящей женщины. Не было никакой паузы; глаза ребенка распахнулись и она села, вытянувшись по струнке. Ее лицо было маской ненависти и ярости гоблина. Она опустила рот к мужской руке, откусив пальцы, и дернулась вперед, как змея — из маминых объятий, чтобы впиться пальцами одной руки в правую щеку мужчины, а пальцами другой руки в его левый глаз.

Старикашка повернулся и направил пистолет — длинноствольный револьвер, похоже, из позапрошлого века, подумал Фрэнк, — на корчащегося ребенка.

— Нет! — Мать плакала, пытаясь защитить дочь. — Нет, только не в моего ребенка!

Фрэнк повернулся, чтобы защитить свою дочь, и саданул ногой в промежность старикашки. Старик, задыхаясь, согнулся. Фрэнк вырвал у него пистолет. Люди, которые бежали сюда от приемного покоя Неотложки, теперь разбегались во все стороны. Фрэнк толкнул старикашку в фойе Женского центра, где тот, споткнувшись, потерял равновесие и распластался между валяющихся стекол. Его руки и лицо были в крови. Внучка старикашки лежала лицом вниз (лицо ли это, подумал Фрэнк).

Элейн схватила Фрэнка за плечо.

— Вставай! Это безумие! Нам нужно уходить!

Фрэнк проигнорировал ее. Маленькая девочка по-прежнему вцепилась в мужчину, который случайно разбудил ее от неестественного сна. Она разорвала плоть под его правым глазом, и глаз выкатился, глазница наполнилась кровью. Фрэнк не мог помочь мужчине, не с Наной на руках, но мужчине и не понадобилась помощь. Он схватил девочку одной рукой и отбросил ее.

— Нет! О, нет! — Плакала мать девочки, снова обняв свою дочь.

Мужчина посмотрел оставшимся глазом на Фрэнка и произнес:

— Я думаю, что ребенок ослепил меня на один глаз.

Это просто кошмар, — подумал Фрэнк. Так и было.

Элейн дергала его.

— Нам нужно идти! Фрэнк, нам нужно идти!

Фрэнк пошел за ней к Аутбэку. Проходя мимо женщины, которая опиралась на стену Женского центра, он увидел, что новый кокон с удивительной скоростью нарастает на лице девочки. Ее глаза закрылись. Выражение ярости исчезло. На его место пришло выражение безмятежного спокойствия. Потом и его не стало, оно было похоронено под былым пухом. Мать ребенка подняла ее, обняла и начала целовать ее окровавленные пальцы.

Элейн уже почти добралась до машины, крикнув, чтобы он не отставал. Фрэнк прибавил ходу.

За кухонным столом Джаред упал на одно из барных кресел и выловил пару таблеток аспирина из бутылочки, которую мать оставила рядом с небольшим блюдцем с мелочью. На кухонном столе лежала записка от Антона Дубчека о вязе на заднем дворе и имя рекомендованного им хирурга по деревьям. Джаред смотрел на этот лист бумаги. Какую операцию можно проводить на дереве? Кто учил Антона Дубчека, которого все преподносили как весьма недалекого человека, писать таким красивым и четким почерком? И разве он не чистильщик бассейнов? Что он мог понимать в деревьях? Будет ли чистота и здоровый вид семейного двора Норкроссов когда-либо снова иметь какое-нибудь значение? Антон собирался убирать бассейны даже когда все женщины в мире заснут? Ну, блин, почему бы и нет? Мужчинам тоже нравилось плавать.

Джаред приложил свои грязные кулаки к глазницам и тяжело дышал. Ему нужно было собраться с мыслями, принять душ, переодеться. Ему нужно было переговорить с родителями. Ему нужно было переговорить с Мэри.

Зазвонил домашний телефон, звук странный и незнакомый. Он почти никогда не звонил, кроме как в предвыборные годы.

Джаред потянулся к нему, и, конечно же, сбил его с подставки. Тот полетел по столешнице на другую сторону кухонного стола. Телефонная трубка развалилась, пластиковая задняя крышка отскочила, и аккумуляторы разлетелись по полу.

Он пробрался через гостиную, опираясь на мебель, и схватил другой телефон, стоящий на журнальном столике рядом с креслом.

— Алло?

— Джаред?

— А кто же еще. — Он сел в кожаное кресло со стоном облегчения. — Как дела, пап?

Не успел он спросить его об этом, как подумал, что за глупый вопрос.

— Ты в порядке? Я звонил тебе на сотовый. Почему ты не отвечаешь?

Голос отца был напряженным, что не было удивительно. В тюрьме, наверное, все было не слишком супер. В конце концов, это была женская тюрьма. Джаред не хотел давать отцу повод беспокоиться о нем. Причину такого поведения каждый мог бы понять: в разгар беспрецедентного кризиса его отцу хватало проблем. Истинная причина, если копнуть глубже, заключалась в том, что ему было стыдно. Ему надрал задницу Эрик Бласс, его телефон был разбит, и прежде чем прохромать домой, он лежал в канаве и рыдал. Это не то, что он хотел рассказать своему отцу. Он не хотел, чтобы кто-то говорил ему, что все обойдется, потому что это было не так. И он не хотел, чтобы его спрашивали, как он себя чувствует после всего этого. А как он себя чувствовал?

Хреново — вот самое правильное слово.

— Я упал с лестницы в школе. — Он откашлялся. — Я не посмотрел под ноги. Телефон разбился при падении. Вот почему ты не мог дозвониться. Мне очень жаль. Я думаю, что он еще на гарантии. Я сам поеду в Веризон[150] и…

— Ты сильно ушибся?

— Вообще-то, я довольно сильно повредил колено.

— Это все? Ты не повредил ничего, кроме колена? Скажи мне правду.

Джаред задумался, знает ли что-то его отец. Что, если кто-то видел? Это заставило его живот заныть. Он знал, что сказал бы его отец, если бы все узнал — он сказал бы, что по-прежнему любит его, и что он ничего дурного не сделал; он сказал бы, что это те ребята сделали кое-что дурное. И да, он хотел бы удостовериться, что Джаред разобрался в своих чувствах.

— Ничего больше, это все. Зачем мне врать?

— Я нив чем не виню тебя, Джер, я только хочу удостовериться. Я очень рад, что наконец-то до тебя дозвонился, услышал твой голос. Все плохо. Ты ведь это знаешь, не так ли?

— Да, я слышал новости.

Более того, он видел новости: Старая Эсси под навесом, шелковая белая маска прикипела к ее лицу.

— Ты говорил с Мэри?

— До обеда — нет. — Он сказал, что планирует связаться с ней в ближайшее время.

— Хорошо. — Отец объяснил, что он не знает, когда будет дома, что Лила была на вызовах, и Джаред должен оставаться на месте. — Если эта ситуация быстро не разрешится, будет жарко. Запри двери, держи телефон под рукой.

— Да, конечно, пап, я приму меры безопасности, но тебе действительно нужно там оставаться? — Как выразить это словами. Что бы ты ни сказал, это будет похоже на дурную шутку, хоть и было простой арифметикой; это было сродни сказать, что умирающий человек, обязательно умрет. — Я имею в виду, что все заключенные в тюрьме — женщины. Значит… они, в конце концов, заснут… ведь верно? — Там было маленькое сомнение, в конце последнего слова, Джаред надеялся, что отец его не уловил.

Другой вопрос — А как же мама? — крутился на языке, но Джаред не думал, что сможет высказать его, не заплакав.

— Прости, Джаред, — сказал Клинт через несколько секунд мертвой тишины. — Я пока не могу уйти. Хотелось бы, но персонала не хватает. Я вернусь домой, как только смогу. Обещаю. — Тогда, возможно чувствуя вопрос, который не задал Джаред, он добавил, — и так же будет и с мамой. Я люблю тебя. Прими меры безопасности и оставайся на месте. Позвони мне немедленно, если я тебе понадоблюсь.

Джаред высосал всю тревогу, которая, казалось, была сосредоточена в задней части его горла, и выдавил до свидания.

Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Больше никаких слез. Ему нужно было выбраться из своей грязной, порванной одежды и принять душ. Должно было стать хоть немного лучше. Джаред поднялся на ноги и проковылял к лестнице. Ритмичные удары снаружи, с последующим ржавым жестяным трепетом эхом разнесся по дому.

Через оконную панель в верхней части входной двери он мог видеть улицу. Последний жилой дом на улице принадлежал миссис Рэнсом, женщине, которая в свои в семьдесят-с-чем-то делала бизнес на выпечке и продаже сладостей прямо из своего дома, пользуясь отсутствием в Дулинге закона о зонировании.[151] Это был аккуратный, бледно-зеленый дом, оконные проемы которого были заполнены веселыми скоплениями живых весенних цветов. Миссис Рэнсом сидела в пластиковом кресле на лужайке перед домом, потягивая колу. Девочка лет десяти или одиннадцати — наверняка внучка, Джаред думал, что видел ее там и раньше — стукала баскетбольным мячом по тротуару, и бросала его в одиноко стоящее баскетбольное кольцо со стороны проезжей части.

Коричневый хвостик, раскачивался из щели в задней части темной бейсболки, когда девочка вела мяч, финтя то вправо, то влево, будто бы уклоняясь от невидимых защитников, и выпрыгнула к кольцу со средней дистанции. Перед прыжком она поставила ноги не совсем правильно, и бросок прошел выше цели. Мяч попал в верхнюю часть щита, срикошетил вверх, и по кривой траектории полетел в соседний двор, где сухие сорняки занимали весь простор перед одним из незанятых домов.

Хрустя сухой травой, она пошла, чтобы забрать мяч. Тот прикатился к крыльцу пустующего дома, стены которого были покрыты голой древесиной, а на оконном стекле все еще виднелись фирменные наклейки. Девочка остановилась и посмотрела на строение. Джаред пыталась угадать, что она думает. Незаселенный дом наводил грусть? Или ужас? Было ли забавно поиграть в баскетбол в пустых комнатах? Сделать вид, что бросаешь мяч в корзину на кухне?

Джаред надеялся, что его отец или мать очень скоро придут домой.

Выслушав историю Ри Демпстер дважды — во второй раз, чтобы учуять несоответствия, которых большинство заключенных не могли избежать, когда они врали — Дженис Коутс определила, что молодая женщина говорит чистую правду, и отправила ее обратно в камеру. Уставшая от спора с мексиканским ужином, который мучал её прошлой ночью, Дженис, как ни странно, находилась в приподнятом настроении. Наконец-то она сможет с этим покончить. Она очень долго ждала возможности дать делу Дона Петерса ход, и если решающая деталь истории Ри подтвердится, она наконец-то сможет его пригвоздить.

Она вызвала Тига Мерфи и высказала ему, что хочет. И когда офицер не сразу понял что к чему:

— В чем проблема? Возьми резиновые перчатки. Ты знаешь, где они лежат.

Он кивнул и направился за ними, чтобы сделать эту немного неприятную судебно-медицинскую работу.

Она позвонила Клинту.

— Вы будете готовы через двадцать минут, Док?

— Конечно, — сказал Клинт. — Я собирался пойти домой и проведать своего сына, но я смог ему дозвониться.

— Он вздремнул? Повезло ему, если так.

— Очень смешно. Что случилось?

— Хоть что-то хорошее в этот чертовый, изматывающий день. Если все пойдет как надо, я собираюсь уволить эту задницу Дона Петерса. Я не ожидаю, что он выкинет что-нибудь физическое, хулиганы обычно переходят к физическому воздействию только тогда, когда чувствуют слабину, но я бы не стала возражать против мужчины в кабинете. Лучше перебдеть, чем недобдеть.

— Я хочу присутствовать на этом банкете, — сказал Клинт.

— Спасибо, Док.

Когда она рассказала ему, что Ри видела, что Петерс делал с Жанетт, Клинт застонал.

— Вот ублюдок. Кто-нибудь говорил с Жанетт? Скажите мне, что нет.

— Нет, — сказала Коутс. — В некотором смысле, это хорошо. — Она прочистила горло. — Учитывая кошмарные обстоятельства, она лично нам не нужна.

Как только она закончила звонок, ее телефон снова зазвонил. На этот раз это была Микаэла, и Микки не теряла времени. Для женщин мира в первый день Авроры не было времени терять время.

На протяжении двадцати двух месяцев работы в Америка Ньюс Микаэла «Микки» Морган видела, как множество гостей нервничало под горячими студийными софитами, пытаясь ответить на вопросы, к которым они были не готовы, или пытаясь объяснить опрометчивые заявления, сохраненные на видео, которые они сделали много лет назад. Например, член палаты представителей от Оклахомы, который был вынужден смотреть видео о себе, говорившем: «У большинства этих незамужних матерей атрофированы мышцы ног. Вот почему они так легкодоступны». Когда модератор воскресного шоу-интервью Америка Ньюс попросил его прокомментировать это видео, член палаты представителей ляпнул, что «это было еще до того, как я сыграл Джиперс[152] на моей арфе». В течение оставшейся части срока его полномочий, коллеги (один раз во время поименного голосования) называли его членом палаты представителей от Арфы.

Такие ценные «а вот и поймали» — ситуации были достаточно часты, но Микаэла никогда не видела такой реальной паники как к концу Первого Дня Авроры. И не только гости были напуганы.

Она сидела у пульта управления в фургоне, с распущенными волосами и блестящими глазами, благодаря кокаину своего техника. Сейчас в кондиционированном воздухе в задней части фургона расслаблялся ее очередной гость — одна из женщин, которые попали под действие слезоточивого газа перед Белым домом. Женщина была молодой и красивой. Микаэла подумала, что она произведет сильное впечатление отчасти потому, что она четко выражала свои мысли, а в основном потому, что она по-прежнему находилась под сильным воздействием газа. Микаэла решила взять у нее интервью на улице у Перуанского посольства. Сильный солнечный свет заливал здание посольства, что придало бы глазам молодой женщины красный оттенок, даже без лишней доработки.

Вообще-то, если я правильно ее расположу, подумала Микаэла, она будет выглядеть так, будто плачет кровавыми слезами. Идея была отвратительной; но Америка Ньюс всегда так делали свой бизнес. В ногу с Фокс Ньюс — работа не для слабаков.

Они должны были выйти в эфир в 16:19, после завершения текущего репортажа из студии. Джордж Алдерсон, кожа головы которого просвечивала сквозь пряди его шевелюры, вел диалог с психиатром по имени Эразмус Ди Пото.

— В истории цивилизации когда-нибудь случалась такая вспышка, доктор Ди Пото? — Спросил Джордж.

— Интересный вопрос, — ответил Ди Пото.

Он носил круглые очки без оправы и твидовый костюм, в котором под софитами, должно быть, было жарче, чем в аду. Хотя на первый взгляд, казалось, он даже не вспотел.

— Посмотри на этот маленький зубастый ротик, — сказал ее техник. — Если бы ему пришлось срать из такой маленькой дыры, он бы взорвался.

Микаэла от души рассмеялась. Отчасти эти эмоции были вызваны воздействием кокса, отчасти — усталостью, отчасти это был старый добрый страх, ранее подавленный профессионализмом, который просто ждал своего выхода.

— Будем надеяться, что у вас есть интересный ответ, — сказал Джордж Алдерсон.

— Я думал о танцевальной чуме 1518 года, — сказал Ди Пото. — Это также было событие, которое коснулось только женщин.

— Женщины, — раздался голос из-за Микаэлы. Это был один из протестующих у Белого дома, который подошел поближе, чтобы посмотреть новости. — Женщины. Спаси Боже.

— Эта вспышка началась с женщины по фамилии Троффеа, которая безумно танцевала на улицах Страсбурга шесть дней и ночей подряд, — сказал Ди Пото, подогревая интерес. — Прежде чем рухнуть, к ней присоединилось множество других. Эта танцевальная мания распространилась по всей Европе. Сотни, возможно, тысячи женщин танцевали в городах. Многие умерли от сердечных приступов, инсультов или истощения. — Он выдавил на лице небольшую, самодовольную улыбку. — Это была простая истерия, и в итоге она закончилась.

— Вы хотите сказать, что Аврора — это нечто похожее? Подозреваю, многим нашим зрителям будет трудно это принять. — Микаэла была рада видеть, что Джордж не смог удержать неверия на своем лице и в голосе. Джордж, по большей части, был простым болтуном, но где-то под оксфордской рубашкой, в его груди билось маленькое, тревожное репортерское сердце. — Сэр, у нас есть кадры новостей о тысячи женщин и девочек с этими волокнистыми наростами — этими коконами — покрывающими их лица и тела. Это затрагивает миллионы женщин.

— Я ни в коем случае не упрощаю ситуацию, — сказал Ди Пото. — Абсолютно нет. Но физические симптомы или реальные физические изменения в результате массовой истерии не редкость. Во Фландрии, например, у десятков женщин открывались стигматы — кровоточили руки и ноги — в конце восемнадцатого века. Сексуальная политика и политкорректность в сторону, я чувствую, что мы должны…

В этот момент Стефани Кох, продюсер Послеобеденных событий, появилась на съемочной площадке. Заядлая курильщица, покрывшаяся глубокими морщинами в свои пятьдесят, она видела на телевидении все и вся. Микаэла сказала бы, что Стеф имела броню против любого безумного мнения гостей. Но, как оказалось, и в ее доспехах была щель, и доктор Ди Пото с круглыми очками и зубастым ртом ее обнаружил.

— О чем ты, блядь, говоришь, оснащенный пенисом хомячок? — Закричала она. — У меня две внучки с этим дерьмом, растущим на них, они в коме, и ты думаешь, что это женская истерия?

Джордж Алдерсон выбросил руку, пытаясь её удержать. Но Стефани её отбила. Она плакала сердитыми слезами, когда нависала над доктором Эразмом Ди Пото, который что-то там кудахтал в своем кресле и исподлобья смотрел на эту сумасшедшую Амазонку, появившуюся из ниоткуда.

— Женщины во всем мире стараются не спать, потому что боятся, что никогда не проснутся, и ты думаешь, что это женская истерия?

Микаэла, техник и женщина с протеста, как зачарованные смотрели на монитор.

— Давайте рекламу! — Крикнул Джордж, глядя через плечо Стефани Кох. — Мы должны сделать перерыв, ребята! Иногда все становятся немного напряженными. Ведь это прямой эфир, хоть и…

Стефани кружилась по студии, глядя на камеры и кабины управления.

— Не смей уходить на рекламу! Нет, пока я не покончу с этим шовинистическим дерьмом! — Она все еще была в гарнитуре. Теперь она сорвала микрофон и начала бить им Ди Пото. Когда он поднял руки, чтобы защитить верхнюю часть черепа, она саданула его по лицу. Из носа брызнула кровь.

— Вот это и есть женская истерия! — Кричала Стефани, избивая его гарнитурой. Теперь у маленького доктора открылось сильное кровотечение. — Вот как выглядит женская истерия, ты… ты… ты… КОЧАН КАПУСТЫ!

— Кочан капусты? — Спросила женщина-протестующая. Она начала смеяться. — Она только что назвала его кочаном капусты?

Пара техников бросилась сдерживать Стефани Кох. В то время как они с ней боролись, и Ди Пото кровоточил, а Джордж Алдерсон стоял, разинув рот, студия исчезла и пошла реклама Симбикорта.[153]

— Сейчас рожу, — сказала женщина. — Как же это было здорово. — Ее взгляд сместился. — Скажите, можно и мне немного? — Она смотрела на небольшую кучку кокса, сидя на стуле перед ламинированным графиком работы техников.

— Да, — сказал один техник. — Сегодня бар открыт.

Микаэла смотрела, как протестующая подцепила понюшку ногтем и отправила ее в нос.

— Вау! — Она улыбнулась Микаэле. — Я официально готова зажечь.

— Успокойся и сядь, — сказала Микаэла. — Я тебя позову.

Но звать её она не стала. Закаленная в телевизионных битвах Стефани Кох, разворошившая все это дерьмо, принесла в голову Микки Коутс осознание. Того, что она не просто смотрит на эту историю через объектив, а что это была и ее история. И когда она, в конце концов, уснет, она не хотела, чтобы это произошло среди незнакомцев.

— Держи оборону, Эл — сказала она.

— Базару нет, — ответил техник.

— Эй, это было бесценно, не так ли? Прямой эфир в лучшем виде.

— Бесценно, — согласилась она, и вышла на тротуар. Она достала свой телефон. Если трафик не слишком плотный, она могла быть в Дулинге до полуночи.

— Мама? Это я. Я больше не могу этого выносить. Я возвращаюсь домой.

В 15:10, через десять минут после окончания смены с 6:30 до 15:00, Дон Петерс сидел в Будке, наблюдая в монитор за камерой № 10, как засыпала безумная женщина. Она упала на кровать с закрытыми глазами. Лэмпли почему-то отозвали, а потом и Мерфи, так что теперь вся Будка находилась в полном распоряжении Дона, и это было хорошо — он предпочитал сидеть в одиночестве. Вообще-то, то, что он предпочел бы сейчас сделать — вернуться домой, как обычно, но чтобы не злить Коутс, он решил отложить это до лучших времен.

Безумная пизда могла создать серьезные проблемы, если бы он даст ей хотя бы минимальный повод. Даже в тесном халате ее ноги шагали на мили.

Он нажал кнопку на микрофоне, который по проводам донес бы его голос прямо в камеру и собирался сказать, чтобы она просыпалась. Только в чем смысл? Видимо все они собирались заснуть и отрастить это дерьмо на своих лицах и телах. Боже, какой был бы мир, если бы это произошло. С другой стороны, на дорогах стало бы безопаснее. И это было хорошо. Ему надо запомнить эту шутейку, и рассказать парням в Скрипучем Колесе.

Петерс отпустил кнопку. Мисс камера № 10 положила ноги на нару и протянула их. Дон с любопытством ждал, чтобы увидеть, как это произойдет, как появится паутина, о которой он читал по телефону.

Когда-то в тюрьме проживали сотни крыс в десятках колоний; теперь же их осталось всего сорок. Эви лежала с закрытыми глазами и разговаривала со старой альфа-самкой — неутомимым бойцом с длинными острыми когтями, словно отточенными на шлифовальном круге. Эви представляла себе морду альфа-самки, обильно покрытую шрамами, вытянутую и красивую.

— Почему вас так мало, подруга?

— Яд, — сказала ей королева-воин. — Они травят нас ядом. Пахнет как молоко, но убивает. — Крыса жила в шлакоблочной кладке, которая разделяла камеру № 10 и камеру № 9. — Яд вынуждает нас искать воду, но часто мы путаемся и умираем, не находя её. Это плохая смерть. Эти стены забиты нашими телами.

— Вы больше не будете так страдать, — сказал Эви. — Я обещаю вам это. Но вы должны будете кое-что для меня сделать, и некоторые поручения могут быть опасны. Как тебе такая перспектива?

Как и ожидала Эви, опасность ничего не значила для королевы крыс. Чтобы занять свое положение, королева сражалась с королем. Она перекусила ему передние конечности, и вместо того, чтобы добить его, она сидела на задних лапах и наблюдала, как он истекает кровью. Королева не сомневалась, что, в конце концов, и сама умрет подобным образом.

— Это приемлемо, — сказала крыса-мать. — Страх — это смерть.

Эви не была с этим согласна — по ее мнению, смерть была смертью, и её стоило бояться — но она не стала возражать. Хотя крысы были ограничены, они были искренними. Ты всегда могла положиться на крысу.

— Спасибо.

— Всегда, пожалуйста, — сказала крыса-королева. — Есть только один вопрос, который мне нужно задать тебе, Мать. Ты держишь слово?

— Всегда, — сказала Эви.

— Тогда чего ты от нас хочешь?

— Сейчас ничего, — сказала Эви, — но скоро. Я позову тебя. На данный момент, ты должна знать только одно: твоя семья больше не будет есть яд.

— Это правда?

Эви потянулась, улыбнулась, и нежно, с закрытыми глазами, поцеловала стену.

— Правда, — сказала она.

Голова Эви дергается и ее глаза резко открываются. Она смотрит в камеру — и, кажется, прямо на Дона.

В Будке он дергается в кресле. Этот взгляд, в момент, когда она проснулась, пусть и через объектив камеры, его нервирует. Какого черта? Как она проснулась? Разве они не должны покрываться паутиной, когда засыпают? Сука его обманывала? Если так, то делала это она чертовски профессионально: лицо расслабленное, тело совершенно неподвижное.

Дон нажал кнопку микрофона.

— Заключенная. Ты смотришь прямо в камеру. Это невежливо. У тебя на лице грубый взгляд. Какие-то проблемы?

Мисс 10-я камера покачала головой.

— Простите, офицер Петерс. Я сожалею о моем взгляде. Нет никаких проблем.

— Твои извинения приняты, — сказал Дон. — Но не делай этого снова. А потом: — Откуда ты знаешь, что это я?

Но Эви не ответила на вопрос.

— Я думаю, начальник тюрьмы хочет тебя видеть, — сказала она, и сразу же зазвонил интерком. Его вызывали в административное крыло.

Глава 11

Бланш Макинтайр впустила Дона в кабинет начальника и сказала, что Коутс придет через пять минут. Это было то, чего Бланш не должна была делать, и не сделала бы, если бы она не отвлекалась на странные события, которые происходили как в тюрьме, так и в целом мире.

Руки немного тряслись, когда он наливал себе кофе из кофейника, стоящего в углу кабинета, прямо под тупым гребаным плакатом с котенком: ДЕРЖИСЬ. Как только он налил кофе, то плюнул в черную жидкость, которая осталась в кофейнике. Коутс, порочная старая сука, целый день курила и пила кофе. Он надеялся, что в его слюне масса вирусов, и они передадутся от него к ней. Христос всемогущий, почему она не могла умереть от рака легких и оставить его в покое?

Время на размышление, помноженное на неутешительные предсказания причудливой женщины из камеры № 10, не оставило Дону сомнений, что Сорли или Демпстер на него настучали. Это было плохо. Он не должен был делать того, что он сделал. Они ждали, чтобы он оступился, и он пошел прямо от Коутс в это утро и сделал именно то, что они хотят.

Ни один разумный человек, конечно же, не мог его в этом обвинить. Когда вы считали, какое давление на него оказывала Коутс, и то количество нытья преступников, с которыми он каждый день сталкивался и которых должен был нянчить, становилось удивительно, что он никого не убил, только из-за хандры.

Разве было так уж неправильно время от времени распускать руки? Ради Христа, все так делают, если бы ты не похлопал официантку по заднице, она бы разочаровалась. Если бы ты не присвистнул женщине на улице, она бы разочаровалась — для чего же тогда она так нарядилась. Они так наряжаются, чтобы быть раздетыми, и это факт. Когда все перевернулось? В эти компьютерные времена ты даже не мог нормально похвалить женщину. И если не шлепок по заднице или пожимание сиськи, то как выразить свой комплимент? Ты должен был быть глупым, чтобы этого не понимать. Если Дон не жал женский зад, то он этого не делал только потому, что это был уродливый зад. Если это был качественный зад, пройти мимо он не мог. Это было заигрывание, только и всего.

Ну, разве часто он позволял себе пойти немного дальше? О'кей. Время от времени позволял. Тут Дон признавал свою вину. Тюрьма была жестокой по отношению к женщине со здоровыми сексуальными потребностями. Непроходимые джунгли и никаких егерей. Столкновения были неизбежны. Потребности никуда не денешь. Например, эта девушка, Сорли. Может быть, с ее стороны и не было никаких явных проявлений чувств, но где-то, на уровне подсознания, она его хотела. Она посылала множество сигналов: качала бедрами в его направлении по дороге в столовую; кончик языка облизывал ее губы, когда она точила ножки стула; короткий грязный взгляд через плечо типа давай, сделаем это.

Конечно же, вина лежала и на Доне, который не должен был поддаваться подобным приглашениям, сделанным преступниками и дегенератами, пользующимися любой возможностью, чтобы вас подставить и доставить вам неприятности. Но он был мужчиной, и вы не могли винить его за то, что он поддался естественным мужским позывам. Но такая старая кляча, как Коутс этого никогда не поймет.

Не будет никакого уголовного преследования, в этом он был уверен — слово шлюхи, или даже двух шлюх-наркоманок, никогда не будут значить больше, чем его в любом суде — но его работа определенно в опасности. Начальник тюрьмы обещала принять меры после очередной жалобы.

Дон вышагивал по кабинету. Он задавался вопросом, из-за чего против него ведется вся эта кампания, может ли Коутс проявлять к нему ревнивую любовь. Он видел фильм с Майком Дугласом и Гленн Клоуз.[154] Он его напугал. Отвергнутая женщина идет на все, чтобы тебя трахнуть, и это факт.

Его мысли ненадолго переключились на его мать, её признания в том, как она просила бывшую жену Дона, Глорию, не жениться на нем, потому что «Донни, я знаю, что ты делаешь с девочками». Этим она нанесла ему глубокую рану, потому что Дон Петерс любил свою мать, когда был маленьким мальчиком, любил ее прохладную руку на своем лихорадочном лбу, и всегда помнил, как она говорила, что он был ее лучиком света, ее единственным лучиком света. Как могла ваша собственная мать повернуть против вас? Что это говорит о ней? Это говорит об общем отсутствии мозгов у самок.

(Ему пришло в голову, что надо позвонить и поинтересоваться самочувствием своей матери, но потом он подумал, забей. Она уже большая девочка.)

Нынешняя ситуация воняла женским заговором: соблазном и провокацией. То, что сумасшедшая из камеры № 10 знала, что начальник тюрьмы его вызовет, в значительной степени решило дело. Он не сказал бы, что все они заодно, нет, он не зашел бы так далеко (это было бы безумием), но он и не сказал бы, что это не так.

Он сел на край стола начальника тюрьмы и случайно уронил её кожаную сумочку на пол.

Дон нагнулся, чтобы поднять сумочку. Это выглядело как то, что вы могли бы использовать, чтобы положить зубную щетку во время путешествий, но это была хорошая кожа. Он открыл сумочку. Внутри находился флакончик темно-красного лака для ногтей (для отвлечения от констатации факта, что Коутс была отвратительной ведьмой), щипчики, ножницы для ногтей, маленькая расческа, несколько запечатанных пачек Прилосека,[155] и… рецептурный препарат.

Дон прочитал на этикетке: Дженис Коутс, Ксанакс,[156] 10 мг.

— Жанетт! Ты веришь в это?

Это была Энджела Фицрой, и вопрос заставил Жанетт сжаться изнутри. Верю во что? Что Петерс зажал ее в углу у автомата с Колой и заставил дрочить ему? Ее головная боль больше не была просто головной болью; это была серия взрывов, бах-бах-бах.

Но нет, не об этом говорила Энджела. Не может быть. Ри никому не рассказывала, Жанетт попыталась успокоиться, мысли кричали в ее черепе, но были едва различимыми из-за взрывов, производимых ее мигренью. Потом она догадалась — надеялась — о чем говорил Энджела.

— Ты имеешь в виду — спящих?

Энджела стояла в дверном проеме камеры. Жанетт лежала на наре. Ри куда-то ушла. Этаж Крыла В был открыт в конце дня, все с Хорошими рапортами могли свободно передвигаться.

— Да, конечно, это именно то, что я имею в виду. — Энджела плавно проскользнула в камеру, подтянув одиноко стоящий стул. — Ты не должна спать. Никто из нас не должен. Для меня это не будет слишком большой проблемой, потому что я и так много не сплю. Никогда не спала, даже в детстве. Спящий похож на мертвого.

Новости об Авроре поразили Жанетт своей нелепостью. Женщины во сне превращаются в кокон? Мигрень как-то разрушила ее разум? Она хотела принять душ, но не хотела разговаривать с охранниками. В любом случае, ее бы не пустили. В тюрьме были свои правила. Охранники — простите, офицеры — воплощали их в жизнь. Вы должны были делать то, что они говорили или бинго — Плохой рапорт.

— У меня голова болит, Энджела. У меня мигрень. Я не могу нормально думать.

Энджела вдыхала, глубоко и громко, через длинный костлявый нос.

— Послушай, сест…

— Я тебе не сестра, Энджела. — Жанетт была слишком больна, чтобы беспокоиться о том, как Энджела отреагирует на упрек.

Но Энджела пропустила его мимо ушей.

— Эта штука безумная, но она реальная. Я только что видела Нелл и Селию. Что от них осталось, так сказать. Они заснули, и теперь завернуты в коконы, как чертовы рождественские подарки. Кто-то сказал, что и Макдэвид тоже. Прощай, детка, прощай. Я видела, как это растет на Нелл и Селии. Волокна. Они ползут. Закрывая их лица. Это словно какой-то научный эксперимент.

Ползет. Закрывает их лица.

Значит, это правда. Все было понятно потому, как Энджела это сказала. А почему бы и нет. Но это не имело значения для Жанетт. Ни она, ни кто-то еще ничего не могли с этим поделать. Она закрыла глаза, но тут рука упала на её плечо, и Энджела начала ее трясти.

— Что?

— Ты засыпаешь?

— Нет, пока ты задаешь мне вопросы и трясешь меня как попкорн. Прекрати.

Рука убралась.

— Не спи. Мне нужна твоя помощь.

— Почему я?

— Потому что ты в порядке. Ты не похожа на большинство остальных. У тебя голова на плечах. Ты крутая, как дурак в бассейне. Ты даже не дашь мне рассказать тебе кое-что?

— Мне пофиг.

Хотя Энджела заговорила не сразу, Жанетт почувствовала, как она маячит над кроватью.

— Это твой мальчик?

Жанетт открыла глаза. Энджела смотрела на фотографию Бобби, прикрепленную на окрашенном квадрате на стене рядом с ее нарой. На фото Бобби пил через соломинку из бумажного стакана и был одет в шапку с ушами Микки. Выражение его лица было очаровательно подозрительным, как будто он думал, что кто-то собирается вырвать его напиток и шапку и убежать с ними. Тогда он был еще маленьким, года четыре или пять.

— Да, — сказала Жанетт.

— Классная шапка. Всегда хотела такую. Завидовала детям, у которых они были. Фото выглядит довольно старым. Сколько ему сейчас?

— Двенадцать.

Должно быть, она была сделана около года до того, как они опустились на самое дно, тогда она с Дэмианом отвезли Бобби в Диснейуорлд. Мальчик на фотографии не знал, что его отец собирается слишком сильно ударить его мать и что его мать собирается похоронить отвертку в бедре отца и что его тетя собирается стать его опекуном, в то время как его мать коротала срок за убийство второй степени. Мальчик на фотографии знал только, что его большое Пепси вкусное, а его Микки-шапка клевая.

— Как его зовут?

Пока она думала о своем сыне, взрывы в голове Жанетт отступили.

— Бобби.

— Хорошее имя. Тебе нравится? Быть мамой? — Изо рта Энджелы выскользнул вопрос. Было не понятно к чему она клонит. Мама. Быть мамой. Идея заставила ее сердце сжаться. Но она не позволила проявить чувства. У Энджелы тоже были свои секреты, и она никогда не выставляла их напоказ.

— Никогда не была в этом хороша, — сказала Жанетт и заставила себя сесть. — Но я люблю своего сына. Так в чем дело, Энджела? Что надо делать?

Позже Клинт подумает, что должен был знать, что Петерс что-то замышляет.

Поначалу офицер был слишком спокойным, улыбка на его лице была совершенно неуместна для таких обвинений. Клинт был зол, хотя старался не злиться с тех самых пор, когда был в возрасте Джареда; и не увидел того, что должен был увидеть. Казалось, в его голове была веревка, которая крепко связывала закрытую коробку, содержащую много чего плохого из детства. Ложь его жены была первым разрезом для веревки, Аврора — вторым, беседа с Эви — третьим, а то, что случилось с Жанетт, окончательно её разорвало. Он взвешивал ущерб, который мог нанести Петерсу различными предметами. Он мог разбить ему нос телефоном, стоящим на столе, он мог порезать его гребаные щеки осколками стекла из рамки грамоты «Работник Года», висящей на стене начальника исправительного учреждения. Клинт упорно трудился, чтобы изгнать подобные бурные мысли, с головой уйдя в психиатрическую медицину и в первую очередь в реакции на раздражители.

Что тогда сказала Шеннон? «Клинт, милый, если ты продолжишь драться, ты когда-нибудь одержишь пиррову победу». Этим она хотела сказать, что он кого-нибудь убьет, и, может быть, она была права. Не так давно суд предоставил ему самостоятельность, и Клинту больше не нужно было драться. После этого, в старших классах, он сознательно вымещал свой гнев на беговой дорожке. Это тоже была идея Шеннон и чертовски хорошая. «Ты можешь заняться спортом, — сказала она, — тебе стоит начать бегать. Меньше кровожадных мыслей». Он бежал из той старой жизни, бежал, как Пряничный человечек,[157] бежал в медицинскую школу, в брак, в отцовство.

Большинство детей из системы не сделали этого; усыновление оставляло ничтожно маленькие шансы. Многие из них оказались в тюремных заведениях, типа Дулингского исправительного учреждения или тюрьмы Львиная Голова, находящейся на площадке, которая, по мнению инженеров, находилась в опасной близости от сползания вниз по склону горы. На самом деле, в Дулинге было много девочек из системы усыновления, и они были отданы на растерзание Дону Петерсу. Клинту повезло. Он использовал все свои шансы. Шен ему помогла. Он долго о ней не вспоминал. Но этот день был похож на прохудившийся водопровод, когда по улице плыли вещи, подхваченные водным потоком. Казалось, дни катастрофы также были днями памяти.

Клинтон Ричард Норкросс попал в систему усыновления в 1974 году, когда ему было шесть лет, но записи, которые он видел позже, говорили, что он был там и до этого. Типичная история: родители-подростки, наркотики, нищета, судимость, вероятно, психические расстройства. Безымянный социальный работник, который опрашивал мать Клинта, записал, «Она беспокоится, что её депрессия передастся сыну».

У него не было воспоминаний об отце, и единственный обрывок памяти, который он сохранил о матери — длинноволосая девушка, схватившая его за руки, вытащив их из его рта, трясущая ими вверх и вниз, умоляя его перестать грызть ногти. Лила как-то спросила его, заинтересован ли он в попытке связаться с кем-либо из них, узнать, живы ли они. Клинта заинтересован не был. Лила сказала, что понимает, но, на самом деле, она понятия не имела, и это ему было по душе. Он не хотел, чтобы она знала. Человек, за которого она вышла замуж, крутой и подающий надежды доктор Клинтон Норкросс, вполне осознанно оставил эту часть жизни позади.

За исключением того, что ты ничего не мог оставить позади. Ничего не могло было забыто, пока смерть или Альцгеймер не забирали все это с собой. Он это знал. Он видел, что это подтверждается при каждом сеансе, который он проводил с заключенными; вы носили свою историю, как зловонное ожерелье, сделанное из чеснока. И даже если вы засовывали его под воротник или отпускали в свободное плавание, ничего не забывалось. Ты дрался снова и снова и никогда не выигрывал молочный коктейль.

В раннем детстве и будучи подростком, он прошел через полдюжины домов, и ни один из них не был похож на настоящий дом — место, где ты чувствовал себя в полной безопасности. Неудивительно, что он в конечном итоге работал в тюрьме. Тюрьма подогревала чувства, испытанные им в детстве и отрочестве: всегда находиться на грани удушья. Он хотел помочь людям, которые чувствовали себя так же, потому что знал, как это плохо, как это бьет по вашей человечности. Это было основой решения Клинта оставить свою частную практику до того, как она действительно началась.

Были и хорошие приемные семьи, больше чем в наше время, но Клинт никогда не приживался ни в одной из них. Самое лучшее, что он мог о них сказать, это то, что в их домах поддерживалась чистота, а приемные родители были рациональными и ненавязчивыми, делая только то, что требовалось, чтобы получать выплаты от государства. Они были забыты. Но забвение — это здорово. Ты бы все отдал ради забвения.

Худшие были конкретно худшими: места, где не было достаточно еды, места, где комнаты зимой были тесными, грязными и холодными, где родители перекладывали на вас всю черную работу, места, где они причиняли вам боль. Девушки в системе страдали больше всего; конечно, а как же еще.

Лиц некоторых из его приемных братьев и сестер, Клинт сейчас не смог бы вспомнить, но некоторые не могли уйти из его памяти. Например, Джейсон, который покончил с собой в тринадцать лет, выпив бутылку чистящего средства. Клинт мог вызвать воспоминания о Живом Джейсоне, и он мог вызвать воспоминания о Мертвом Джейсоне, лежащем в гробу. Именно тогда Клинт жил у Дермота и Люсиль Буртеллов, которые поднялись на борт системы усыновлений не в красивом доме типа Кейп-Код, а в длинном сарае, барачном здании, наспех сколоченном из ДСП с фанерными полами и без всякой термоизоляции. Буртеллы проводили так называемые «пятничные ночные боксерские бои», используя для этого полудюжину своих подопечных, с призом в виде шоколадного молочного коктейля из Макдональдса. Клинт и Джейсон однажды дрались друг с другом ради развлечения Буртеллов и их друзей. Рингом служил небольшой участок разбитого бетонного патио и зрители собрались по краям, чтобы наблюдать за схваткой и делать ставки. Джейсон был долговязым, испуганным и медлительным, а Клинт очень хотел получить этот молочный коктейль. В открытом гробу под глазом у Джейсона все еще оставался синяк размером с пятицентовик, который Клинт поставил ему несколькими вечерами раньше.

В следующую пятницу, после того, как Джейсон выпил Ганк-О[158] и навсегда ушел из бокса, Клинт снова выиграл молочный коктейль, а затем, не задумываясь ни о каких возможных последствиях (по крайней мере, он не помнил об этом), выплеснул его в лицо Дермота Буртелла. Это привело к сильному избиению, и не вернуло Джейсона, но вытащило его из того дома.

В следующем месте, или, может быть, в том, где он жил после этого, он делил мрачную комнату на цокольном этаже со старым добрым Маркусом. Клинт помнил замечательные мультфильмы своего приемного брата Маркуса. Маркус рисовал людей так, что они на восемьдесят процентов состояли из носа, в значительной степени это были просто носы с тоненькими ногами и тоненькими руками, Нос-это-все, так он называл свои мультики; он был действительно хорошим, и целеустремленным. Однажды после школы, без каких-либо объяснений, Маркус сказал Клинту, что он выбросил все свои записные книжки куда подальше, и сжег. Клинт мог вспомнить мультфильмы, но не Маркуса.

Шеннон, однако, Шеннон, он мог вспомнить; она была слишком красива, чтобы её забыть.

— Эй. Я Шеннон. Не хочешь познакомиться? — Она представилась таким образом, не глядя на Клинта, который шел мимо по пути в парк. Она лежала, улыбаясь восходящему солнцу, на капоте Бьюика, который был припаркован у обочины за пределами детского дома в городке Уиллинг, и принимала солнечные ванны в голубой майке и черных джинсах. — Ты Клинт, не так ли?

— Да, — сказал он.

— Угу. Ну, разве не прекрасно, что мы встретились? — Ответила она, и Клинт, несмотря ни на что, засмеялся, он действительно засмеялся — впервые, кто знает за сколько времени.

Детский дом в Уиллинге, где он ее встретил, был последней остановкой в его грандиозном турне по государственной системе усыновления. Для большинства это был, фактически, перевалочный пункт перед попаданием в места, типа Дулингского исправительного учреждения и Уэстон Стейт. Уэстон, психушку в монументальном готическом стиле, закрыли в 1994 году. Теперь, в 2017 году, она открыта для экскурсий по домам с привидениями. Там закончил жизнь его отец? Клинт задавался вопросом. Его мать? Или Ричи, который сломал нос и три пальца каким-то школьникам в торговом центре, пытаясь втолковать им, что они не должны смеяться над его фиолетовой курткой из коробки для пожертвований? Или Маркус? Он знал, что они не все могут быть мертвыми или сидеть в тюрьме, и все же казалось, что никто из них, если они все еще живы, не может находиться на свободе. После смерти они все плавали по темным залам Уэстона? Они когда-нибудь вспоминали о Клинте? Радовались ли они за него — или он позорил их, до сих пор оставаясь живым?

Детский дом в Уиллинге был предпочтительнее многих остановок, которые ему предшествовали. Хриплый администратор, хлопая пальцами по карманам своего серого жилета из полиэстера, увещевал каждого вновь прибывшего: «Наслаждайтесь своим последним годом у сиськи штата, молодой человек!» Но он, насмешливый администратор, не хотел неприятностей. Пока вам удавалось не попасть под арест, он позволял вам входить и выходить в течение всего дня. Ты можешь драться, трахаться или стрелять. Делай это подальше от детского дома, молодой человек.

Тогда ему и Шен было семнадцать. Она обратила внимание на страсть Клинта к чтению, когда он проскользнул в парк ниже по улице и сел на скамейку, чтобы выполнить домашнее задание, несмотря на холодную осеннюю погоду. Шеннон также видела кровавые царапины на руках от неприятностей, в которые он вляпывался — а иногда и специально искал — между домом и школой. Они стали друзьями. Она давала ему советы. Большая часть были хорошими.

— Знаешь, ты почти выбрался, — говорила она. — Просто нужно воздержаться от убийств еще немного, — говорила она. — Пусть твой мозг сделает тебя богатым, — говорила она. Шен говорила так, будто бы мир был не слишком важен для нее, и почему-то именно это заставило Клинта хотеть, чтобы это имело значение — для нее и для себя самого.

Он вышел на беговую дорожку и перестал драться. Это была короткая версия. В длинной — везде была Шеннон. Шеннон днем: агитирующая его бежать быстрее; подать заявку на стипендию; читать свои книги; держаться подальше от тротуаров. Шеннон ночью: отжавшая замок на двери этажа для мальчиков целлулоидной игральной картой (дама пик), и проскользнувшая в комнату Клинта.

— Эй, — сказала она при виде его в командной форме: майке и шортах. — Если бы я правила миром, всем парням пришлось бы носить такие шорты.

Шеннон была великолепна, она была умна, у нее была своя лодка проблем, но Клинт думал, что, возможно, она спасла ему жизнь.

Он учился в колледже. Она посоветовала ему туда поступить, и когда он колебался (говоря об армии), она настояла. Она сказала:

— Не будь дураком, тащи свою задницу в колледж.

Он это сделал, и они перестали видеться, телефонные звонки были слишком дорогими, а письма отнимали слишком много времени. Прошло восемь или девять лет, после его поступления в колледж, прежде чем они встретились под Новый год в Вашингтоне. 2001? 2002? Он был там проездом на семинар в Джорджтауне и остановился на ночь из-за проблем с автомобилем. Лила сказала ему, что ему разрешено выйти и напиться, но ему запрещено целовать отчаявшихся женщин. Он мог поцеловать отчаявшегося мужчину, если бы ему так уж сильно захотелось, но не более одного.

Бар, где он столкнулся с Шен, был забит детьми из колледжа. Она была официанткой.

— Эй, приятель, — сказала она Клинту, подходя к барной стойке, за которой он сидел. — Раньше, в интернате, я знавала парня, который был на тебя похож.

Они долго обнимались, раскачиваясь в объятиях друг друга. Она выглядела уставшей, но казалось, что с ней все в порядке. Им удалось минутку побыть наедине за задним столиком под мигающим знаком Молсон.[159]

— Где ты пропадаешь? — Спросила она.

— Живу в захолустье: Трехокружье. В городке под названием Дулинг. День езды отсюда. Прекрасное место.

Он показал ей фотографию четырехмесячного Джареда.

— О, посмотри на него. Разве это того не стоило, Клинт? Мне нужно заиметь такого же.

Слезы капали с ресниц Шеннон. Вокруг них кричали люди. Новый год практически наступил.

— Эй, — сказал он ей. — Эй, все в порядке.

Она посмотрела на него, и годы стерлись, как будто они снова были детьми.

— Что в порядке? — Спросила Шеннон. — Что в порядке, Клинт?

За плечом начальника тюрьмы, по другую сторону стекла, предзакатные тени окрашивали огород, с рядами салата и гороха, подвязанного к подпоркам, наспех сколоченным из отходов древесины. Коутс, ведя разговор, двумя руками обнимала свою кофейную чашку.

Кофейная чашка! Клинт мог бы опрокинуть её содержимое на промежность Дона Петерса, а затем разбить саму чашку об его голову!

Было время, до того, как он познакомился с Шеннон Паркс, когда он сделал бы это, не раздумывая. Он напомнил себе, что он отец и муж, врач, человек, убеленный сединами, и не должен попасться в сети насилия. Через некоторое время он собирался свалить с работы, пойти домой к жене, сыну, и любоваться прекрасным видом из стеклянных дверей на бассейн на заднем дворе. Драка за молочные коктейли была в прошлой жизни. Тем не менее, он заинтересовался, из чего была сделана кофейная чашка; если бы только это была та тяжелая керамика, которая иногда даже не трескалась, когда вы роняли ее на половую плитку.

— Ты неплохо держишься, — заметила Дженис Коутс.

Петерс провел пальцем вдоль усов.

— Мне просто нравится думать о том, как мой адвокат сделает меня миллионером из-за этого неправомерного увольнения, начальник. Думаю, куплю лодку. Кроме того, я вырос джентльменом независимо от того, как со мной обращаются. Итак, уволите меня. Хорошо, но у вас нет доказательств. Я собираюсь подать на вас в суд. — Он посмотрел на Клинта, который стоял у двери. — С вами все в порядке? Я вижу, вы стоите там и сжимаете кулаки, вам нужно облегчиться или что-то в этом роде, Док?

— Пошел на хуй, — сказал Клинт.

— Видите? Это грубо, — сказал Петерс. Улыбнулся, показывая зубы цвета древесной кукурузы.

Коутс потягивала кофе из кофейной чашки, которую только что наполнила. Кофе был горьким. В любом случае, она сделала еще один глоток. Она испытывала оптимизм. День был апокалиптическим, но ее дочь ехала домой, и она, наконец-то, подловила Дона Петерса. На фоне фекальных курганов иногда мелькала жемчужина или две удовлетворения.

— Ты подонок, и тебе повезло, что мы не можем прямо сейчас дать твоему делу ход в такой степени, какой ты заслуживаешь. — Из кармана своей форменной куртки она извлекла пакет для улик. Она подержала его и встряхнула. Внутри пакета находились две ватные палочки. — Потому что, видишь ли, у нас есть доказательства.

Ухмылка Петерса дрогнула, он попытался придать своему лицу невозмутимое выражение, получилось не очень.

— Это твоя сперма, Донни-бой. С машины с Колой. — Коутс сделала большой глоток паршивого кофе и причмокнула губами. — Как только все уладится, и мы сможем поступить с тобой так, как ты этого заслуживаешь, ты попадешь в тюрьму. Хорошая новость состоит в том, что они держат сексуальных преступников в специальном крыле, так что ты, наверное, сможешь выжить, а плохая — в том, что даже с хорошим адвокатом ты пробудешь там довольно долго. Можешь не переживать, ты все равно увидишь меня на слушаниях по условно-досрочному освобождению. Знаешь ли, я в совете. — Начальник тюрьмы дотянулась до интеркома и нажала кнопку вызова. — Бланш, можешь занести свежий пакетик кофе? Этот ужасен. — Она подождала ответа, а затем снова нажала кнопку. — Бланш? — Коутс отпустила кнопку. — Должно быть, вышла.

Коутс вернула свое внимание Петерсу, сидящему на диване. Его ухмылка полностью стухла. Офицер тяжело дышал, проводя языком по губам, четко прорабатывая последствия ДНК-экспертизы того, чем только что махали перед его лицом.

— Сейчас, — сказала начальник, — просто сними свою форму, и вали отсюда. Сказать тебе, что у нас есть доказательства, возможно, было ошибкой с моей стороны, но я не смогла устоять перед возможностью позлорадствовать. Это дает тебе несколько дополнительных дней, пока молот правосудия не свалится на твою голову. Ты можешь сесть в машину и уехать в Канаду. Кто знает, может быть, ты сможешь затихариться и стать рыбаком.

— Подстава! — Петерс вскочил на ноги. — Это подстава!

Клинт больше не мог сдерживаться. Он шагнул вперед, схватил коротышку за горло, и прижал его к стене. Дон бил Клинта по плечам и лицу, царапал щеки Клинта ногтями. Клинт сжимал сильнее. Под пальцами Клинт чувствовал пульс Петерса, чувствовал, как сжимается его адамово яблоко, чувствовал, как уходят невероятность, разочарование и страх этого дня, выливаясь из-под его рук, как сок из грейпфрута. Мотылек трепетал вокруг его головы. Он оставил призрачный поцелуй на виске Клинта и взвился в воздух.

— Доктор Норкросс!

Клинт загнал кулак в мягкий мешок живота Петерса, а затем отпустил его. Офицер упал на диван и соскользнул на пол, на руки и колени. При этом издавая задыхающиеся звуки: Кхе-кхе-кхе.

Дверь кабинета начальника тюрьмы открылась. Вошел Тиг Мерфи, держа в руках шокер. Влага блестела на щеках Тига, их цвет был бледен; он спросил Клинта, все ли с ним в порядке, но тот в порядке не был, ничего не было в порядке и никому не было хорошо.

— Кхе-кхе-кхе. — Петерс стал отползать подальше от Клинта. Мотылек потерял интерес к Клинту, и теперь кружил вокруг ползущего человека, казалось бы, сопровождая его.

— Мы как раз собирались вызвать вас, офицер Мерфи. — Коутс, все еще за столом, продолжила, как будто вообще ничего не произошло. — Мистер Петерс собирался выйти из кабинета, но споткнулся о складку на ковре. Поможете ему встать? Он может оставить свои вещи в раздевалке. — Начальник тюрьмы поприветствовала Тига Мерфи чашечкой кофе и допила ее содержимое.

Глава 12

— Так вот, офицер, вы знаете, что я склонна к приступам гнева, не так ли?

Энджела, стоя на уважительном расстоянии от Будки, задала этот риторический вопрос Ванессе Лэмпли. У Жанетт, стоящей рядом с ней, не было иллюзий: им предстоит тяжелая битва.

За пуленепробиваемым стеклом Будки, широкие плечи сидящей у пульта Лэмпли были опасно изогнуты вперед. Она выглядела готовой прыгнуть прямо через стекло. Жанетт полагала, что в прямом бою Энджела могла бы со многими справиться, несмотря на ее узкие плечи — но только не с Лэмпли.

— Фицрой, это какая-то скрытая угроза? Связанная с тем дерьмом, которое сегодня происходит? Сейчас у меня трое заключенных, покрытых паутиной, я переработала кучу времени и адски устала, а ты хочешь меня проверить? Это плохая идея, дело говорю.

Энджела подняла ладони.

— Нет, нет, нет, офицер. Я просто говорю, что тоже не поверила бы мне в подобной ситуации, понятно? Мой послужной список говорит сам за себя, и есть еще много чего, что сошло мне с рук, хотя вы понимаете, что я не могу поделиться конкретикой.

Жанетт коснулась лба и изучала землю. Если где-то и есть планы на Энджелу — после условно-досрочного освобождения, перевести её энергию в область международной дипломатии — кто-то должен их пересмотреть.

— Убирайся отсюда, ты, чертова кретинка, — сказала Лэмпли.

— Вот почему я и привела Жанетт. — Тут Энджела выкинула руку: та-дам!

— Ну, это все меняет.

— Не издевайтесь. — Рука, которую подняла Энджела, опустилась в ее сторону. Куртуазность её поведения сошла на нет. — Не издевайтесь надо мной, офицер.

— Остановимся на этом, заключенная.

Жанетт решила, что или сейчас или никогда.

— Офицер Лэмпли, простите. Мы не пытаемся доставить вам неприятности.

Ван, которая неторопливо начала подниматься со стула, немного успокоилась. В отличие от Фицрой, которая в основном жила на Плохих рапортах, владея ими как чертовой собственностью в Монополии, Сорли была известна своим дружелюбным поведением. По словам Ри Демпстер, Сорли была обесчещена этой ядовитой жабой Петерсом. Ван предполагала, что сможет ее выслушать.

— В чем дело?

— Мы хотим приготовить кофе. Какой-нибудь особенный кофе. Который поможет всем взбодриться.

Ван подержала палец на кнопке интеркома секунду или две, прежде чем ответила, а затем спросила очевидное:

— Что вы имеете в виду под особым?

— Крепче, чем обычный кофе, — сказала Жанетт.

— Вы тоже можете его попробовать, — сказала Энджела, и попыталась выдать душевную улыбку. — Правда, очень крепкий.

— О, это просто то, что мне нужно! Целая тюрьма, полная кайфующих заключенных! Это было бы замечательно! Дай угадаю, Фицрой: секретный ингредиент — это крэк.

— Ну… не совсем. Так как у нас его нет. И позвольте спросить вас вот что: а есть ли альтернатива?

Лэмпли призналась, что не знает.

Заговорила Жанетт.

— Офицер, как только по тюрьме поползут слухи об Aвроре, сюда придут люди, чтобы получить определенные ответы. — Ее внезапно это осенило, и она попыталась сформулировать мелькнувшую мысль. За исключением Моры Данбартон и еще нескольких пожизненников, для остальных заключенных всегда маячила надежда: конец их срока. Свобода. Во всех отношениях Грипп Аврора было внезапным крушением всех надежд. Никто не знал, что происходит после того, как засыпаешь, если что-то вообще происходит. Это было обратной стороной небес. — Они будут напуганы и взволнованы, еще чуть-чуть, и они соберутся все вместе и придут сюда, чтобы получить конкретные ответы, и у вас могут возникнуть серьезные неприятности… — Жанетт была осторожна, чтобы не использовать слово бунт, но это была именно та неприятность, которую она имела в виду. — Они уже волнуются, расстраиваются и боятся. Вы сами это сказали, у нас уже трое с этой штукой. И мы достанем все ингредиенты прямо в столовой. Просто впустите нас, и мы сделаем все остальное. Слушайте, я не собираюсь ни на кого давить или поднимать шум. Вы ведь меня знаете, не так ли? Я стараюсь со всеми ладить. У меня было время над всем подумать. Я просто говорю вам, что меня беспокоит, и предлагаю идею.

— И ваш специальный кофе все это исправит? Какой-то возбудитель примирит всех причастившихся с ситуацией?

— Нет, офицер, — сказала Жанетт. — Это не то, о чем я думаю.

Рука Лэмпли нашла ее татуировку на бицепсе в виде надгробия, с надписью ВАША ГОРДОСТЬ. Она позволила пальцам блуждать по линиям. Фокус ее взгляда дрейфовал вверх, к чему-то выше мониторов Будки.

Часы, — подумала Жанетт, — скорее всего там висят часы. У Лэмпли была утренняя смена. Она, вероятно, легла спать около девяти вечера, чтобы встать в пять или пять тридцать утра и поехать на работу. С часов в камере Жанетт знала, что сейчас около пяти вечера — уже темнело.

Офицер повернула голову на крепкой шее. Под ее глазами были круги, заметила Жанетт. Это было то, что двойная смена делает с тобой.

— К черту, — сказала Лэмпли.

Жанетт не могла слышать через звукоизоляционный барьер, но она разобрала фразу по губам офицера. Лэмпли откинулся назад к интеркому.

— Скажи мне, заключенная, о чем ты думаешь. Я хочу это слышать.

— Я думаю, что это даст людям надежду. Заставит их почувствовать, что они что-то делают. И даст немного дополнительного времени, прежде чем ситуация взорвется.

Взгляд Ван снова поднялся вверх. Обсуждение продолжалось еще некоторое время, в конце концов, превратившись в переговоры, и, наконец, в план, но это был тот момент, когда Жанетт поняла, что победила офицера Лэмпли — её взгляд на часы.

Клинт и Коутс снова находились одни в кабинете начальника тюрьмы, но поначалу никто из них ничего не говорил. Клинт восстановил дыхание, но его сердце по-прежнему делало бэнг-бэнг-бэнг, и он полагал, что артериальное давление, граничное с нормальным на последнем медицинском осмотре (об этом он забыл поделиться с Лилой; не было необходимости беспокоить, у нее своих забот — полон рот) было на пределе.

— Спасибо, — сказал он.

— За что?

— Что прикрыла меня.

Она опустила взгляд. Для Клинта она выглядела как уставший ребенок не так давно вернувшийся с игровой площадки.

— Я только что избавилась от гнилого яблока в нашей корзине, Док. Это должно было быть сделано, но больше я не желаю от кого-либо избавляться, не тогда, когда я уже на пределе. По крайней мере, все остальные на месте.

Клинт открыл, было, рот, чтобы сказать, Я хотел убить его, но тут же его закрыл.

— Я скажу… — Дженис открыла рот в челюстно-дробящем зевке — …что была немного удивлена. Ты пошел на него, как Халк Хоган[160] вернувшийся во времена своего стероидного расцвета.

Клинт опустил голову.

— Но ты мне нужен хотя бы на время. Мой заместитель снова в свободном плавании, так что ты должен работать, пока Хикс не вернется.

— Я думаю, что он пошел домой, чтобы проведать свою жену.

— Я тоже так думаю, и хотя я его понимаю, я этого не одобряю. У нас здесь под замком более ста женщин, и эти женщины должны быть нашим приоритетом. Мне также не нужно, чтобы ты терял голову.

— Я не потеряю.

— Я на это надеюсь. Я знаю, что у тебя тяжелое прошлое, — я читала личное дело — но там ничего нет о таланте душить людей. Конечно, записи о несовершеннолетних засекречиваются.

Клинт заставил себя встретиться взглядами с начальником тюрьмы.

— Вот именно. Так и делается.

— Скажи мне, что то, я только что видела с Петерсом, было исключением.

— Это было исключение.

— Скажи мне, что ты никогда не проделаешь этого ни с одной из женщин. Например, Фицрой. Или с кем-нибудь другим. Возможно, новенькой. Чудаковатой Эви.

Шокированное выражение лица Клинта, должно быть, послужило ей исчерпывающим ответом, потому что она улыбнулась. Когда она произвела очередной зевок, зазвонил ее телефон.

— Начальник у телефона. — Она слушала. — Ванесса? Почему ты звонишь мне на телефон, когда у тебя есть замечательный интерком на пуль…

Она продолжала слушать доклад, и по мере того, как она это делала, Клинт заметил странные вещи. Телефон заскользил вверх от ее уха к ее волосам. Она вернула его на место, но потом он снова начал свое восхождение. Это могло быть следствием усталости, но это не было похоже на усталость. Он подумал о бутылке спиртного в столе Дженис, но сразу же откинул эту идею. Они с Лилой несколько раз ужинали вместе с Коутс, и он никогда не видел, чтобы она заказывала себе что-нибудь крепче бокала вина, который обычно оставляла недопитым.

Он приказал себе перестать бояться собственной тени, но это трудно было сделать. Если бы начальник Коутс отбыла в сон, кто бы всем этим руководил, пока Хикси не вернется? А если Хикси вообще не вернется. Лэмпли? Он? Клинт подумал о том, каково это принять на себя исполнение обязанностей начальника тюрьмы, и едва подавил содрогание.

— Хорошо, — сказала Коутс в трубку. Еще послушала. — Хорошо, — я же сказала. Да. Пусть они это сделают. Валяй и объяви по интеркому по всем камерам, что скоро покатится кофейный вагон.

Она закончила звонок, попыталась поставить телефон обратно в подставку, промахнулась и попробовала сделать это еще раз. — Попала, — сказала она и рассмеялась.

— Дженис, ты в порядке?

— О, лучше и быть не может, — сказала она, но не может прозвучало как: не мо-о-эт. — Я только что разрешила Ван пропустить в столовую Фицрой, Сорли, и некоторых других, чтобы они сделали так называемое супер-кофе для всех заключенных. По сути, разрешила наркоту.

— Скажи, почему?

Коутс говорила с сознательной осторожностью, что навело Клинта на мысль о речи пьяного, когда он пытался казаться трезвым.

— По словам Ван — которой все рассказала Энджела, наш личный Уолтер Уайт[161] — у нас в столовой он слегка обжаренный, а не черный, и это хорошо, потому что в нем больше кофеина. Вместо одного пакета на чашку, они будут использовать три. Собираются сделать целую галошу. — Она удивленно посмотрела и облизала губы. — Галлон, я имею в виду. Мои губы словно онемели.

— Ты шутишь? — Он не знал, говорит ли он о кофе или губах.

— О, ты должен выслушать это до конца, Док. Они собираются вывалить туда весь Судафед[162] из санчасти, у нас достаточно запасов. Но прежде чем они выпьют этот кофе… заключ-е-е-нные… заключенные… должны выпить смесь из грейпфрутового сока и масла. Ускоряет абсорбцию. Вот что рассказала Энджела, и я не вижу в этом никакого вреда…

Коутс попыталась встать и упала обратно в кресло с небольшим смешком. Клинт поспешил к ней.

— Джен, ты пила?

Она смотрела на него, глаза остекленевшие.

— Нет, конечно же, нет. Это не похоже на алкоголь. Это похоже… — она моргнула и протянула руку к маленькой кожаной сумочке, лежащей на столе возле кнопки интеркома. Коутс похлопала по ней кончиками пальцев, словно ища что-то. — …мои таблетки? Они были здесь, на столе, в моей сумке.

— Какие таблетки? Что ты принимаешь? — Клинт поискал глазами бутылочку, но на столе ничего не увидел. Он наклонился и посмотрел под стол. Ничего, кроме нескольких катышков пыли, пропущенных последним уборщиком, убиравшим этот кабинет.

— Жен… Жен… а, блядь. — Она усмехнулась в кресле. — Иду бай-бай, Док. Отхожу ко сну.

Клинт залез в мусорную корзину, и там, среди обрывков какой-то ткани и слегка помятого фантика от батончика Марс, он обнаружил коричневую аптечную бутылочку. На этикетке было написано Дженис Коутс и Ксанакс и 10 мг. Он был пуст.

Он подержал его так, чтобы Дженис могла видеть, и они одновременно произнесли одно и то же слово, Коутс произнесла свою половину дуэта весьма невнятно: «Петерс».

Делая усилие — безусловно, огромное усилие — Дженис Коутс села и сфокусировала свой взгляд на Клинте. Хотя ее глаза были совершенно стеклянными, когда она говорила, речь была внятной.

— Возьмите его, Док. Прежде чем он покинет здание. Закройте извращенного сукиного сына в камере в Крыле С и выбросьте ключ.

— Нужно вырвать, — сказал Клинт. — Сырое яйцо. Я принесу из стол…

— Слишком поздно. Я отхожу. Скажи Микки… — Ее глаза закрылись. Она заставила их снова открыться. — Скажи Микки, что я люблю ее.

— Ты сама ей это скажешь.

Коутс улыбнулась. Ее веки снова покатились вниз.

— Теперь ты за главного, Док. По крайней мере, пока Хикс не вернется. Ты… — Она произвела глубокий вдох. — Береги их, пока они все не пойдут на заклание, словно овцы… и тогда… ах, береги их, береги их и тогда…

Начальник Коутс скрестила руки на рабочем столе и положила на них голову. Клинт наблюдал в восторге и ужасе, как первые пряди белого вещества стали выходить из ее волос, ее ушей и кожи ее покрасневших щек.

Так быстро, думал он. Как же, к черту, быстро.

Он поспешил из кабинета, чтобы сказать секретарю Коутс, чтобы она прозвонила и убедилась, что Петерс еще на месте, но Бланш Макинтайр пропала. На ее рабочем столе лежал обрывок тюремного бланка, с записью, сделанной черным маркером Шарпи. Клинт прочитал большие буквы дважды, прежде чем смог поверить в то, что говорили ему его глаза:

Я УШЛА в книжный клуб.

Книжный клуб?

Книжный клуб?

В самом деле?

Бланш ушла в гребаный книжный клуб?

Клинт побежал по Бродвею к главному входу, уклоняясь от бродивших в своих мешковатых коричневых топах заключенных, зная, что некоторые из них отнесутся к этому с удивлением. Он добрался до запертых входных дверей и нажимал кнопку интеркома, пока Милли Олсон, которая все еще находилась на посту охраны, не ответила.

— Иисусе, Док, не надо так усердствовать. Что случилось?

Через двойные стеклянные панели, он видел, как потрепанный Шевроле Дона Петерса находившийся за внутренними воротами, внутри мертвой зоны, выезжает за внешние ворота. Он мог даже видеть, как короткие пальцы Дона, держат удостоверение личности для проверки. Клинт снова нажал кнопку интеркома и сказал:

— Не волнуйтесь, Милли. Уже неважно.

Глава 13

На обратном пути в город, маленький пошлый стишок, который она и ее друзья неоднократно повторяли во время игры на улице, когда их не могли слышать родители, начал бегать по разуму Лилы Норкросс. Она начала повторять его сейчас, при умирающем свете.

— В Дерби-Таун, в Дерби-Таун, улицы сделаны из стекла, в Дерби-Таун, в Дерби-Таун, девушки бьют тебе бамп-ти-бам-бамп-ти-бам-ти-бам-ти-бам…

Что было дальше? Ах, да.

— В Дерби-Таун, в Дерби-Таун, с моим братом случилась истерика; в Дерби-Таун, в Дерби-Таун, моя сестра полное бамп-ти-бам-бамп-ти-бам-ти-бам-ти-бам…

Слишком поздно она поняла, что съехала с дороги и летит по подлеску, выходящему к крутому склону, по которому ее полицейская машина кувыркнется, по крайней мере, раза три, прежде чем достигнет дна. Она ударила обеими ногами по тормозам и остановилась, когда передняя часть машины уже свисала над пропастью тяжеловесной каплей. Она перевела переключатель передач на парковку, и когда это сделала, то почувствовала, как волокна какого-то вещества мягко касаются её щеки. Она сорвала их, успев увидеть, как одно таяло, когда лежало на ладони, затем открыла дверь и попыталась выбраться. Ее ремень безопасности был пристегнут, и он откинул ее назад.

Она отщелкнула застежку, вышла и встала рядом с машиной, дыша воздухом, который, наконец-то, остыл. Она один раз ударила себя по лицу, а затем другой.

— Это было близко, — сказала она. Далеко внизу, один из маленьких ручейков — ручайков, на местном диалекте — который подпитывал Болл-Ривер плескался и, посмеиваясь, тек на восток. — Это было близко, Лила Джин.

Слишком близко. В конце концов, она заснет, она это знала, и белая хрень выскочит из ее кожи и покроет ее, когда она заснет, но она не позволит этому случиться, пока не поцелует и не обнимет сына хотя бы еще раз. Это было не обещание, а прямо-таки завет.

Она вернулась за руль и схватила микрофон.

— Патрульный автомобиль номер четыре, это первый. Возвращаетесь?

Сначала ничего не было, и она собиралась повторить, когда Терри Кумбс ответил.

— Первый, это четвертый.

Его голос звучал как-то странно. Как будто у него простуда.

— Четвертый, вы проверили аптеки?

— Да. Две разграблены, одна горит. Пожарная служба на месте происшествия, так что огонь не будет распространяться. Думаю, это хорошо. Аптекарь в Си-Ви-Эс был застрелен, и мы думаем, что есть, по крайней мере, одно тело внутри Рэйт Эйд. Это в той, которая горит. Пожарная служба точно не знает, сколько жертв.

— О, нет.

— К сожалению, это правда, шериф.

Нет, что-то явно не так с его голосом, как будто бы он едва сдерживает слезы.

— Терри? Что случилось? Что не так.

— Заезжал домой, — сказал он. — Нашел Риту, покрытую этим дерьмо-коконом. Она, как всегда, заснула за столом, прежде чем я вернулся домой с моей смены. Не хватило каких-то пятнадцати или двадцати минут. Я предупреждал ее не делать этого, и она сказала, что примет все меры, а потом я пришел домой, чтобы посмотреть, что она делает, и…

Теперь он начал плакать.

— Так что я положил ее на кровать, и вернулся, чтобы проверить аптеки, как вы и сказали. Что еще я мог сделать? Я пытался позвонить дочери, с ее комнатой нет связи. Рита пыталась дозвониться ей с утра, кучу раз. — Диана Кумбс училась на первом курсе в университете Южной Калифорнии. Ее отец издал тяжелый, водянистый всхлип. — Большинство женщин Западного побережья спят, и не просыпаются. Я надеялся, что она проснулась после ночи, пошла на учебу или еще куда-то, может быть, на прогулку, но… я знаю, что она не проснулась, Лила.

— Может быть, ты ошибаешься.

Терри проигнорировал реплику.

— Но эй, они же дышат, верно? Все женщины и девочки все еще дышат. Так может быть… я не знаю…

— Роджер с тобой?

— Нет. Но я с ним разговаривал. Он нашел Джессику покрытой этим. С ног до головы. Должно быть, заснула голой, и потому стала похожа на мумию в одном из тех старых фильмов ужасов. Дочка тоже. Прямо там, в детской кроватке, опутанная, так же, как те, которых они показывают по телевизору. Роджер потерял контроль. Он кричал, завывал и бился головой об стену. Я пытался заставить пойти его со мной, но он не захотел.

Это необоснованно разозлило Лилу, наверное, потому, что она была так измотана. Если ей не позволено сдаваться, то и никому.

— Скоро наступит ночь, и нам понадобится каждый коп.

— Я говорил ему, что…

— Я съезжу за Роджером. Встретимся в участке, Терри. Передай всем, с кем сможешь связаться. В семь часов.

— Зачем?

Даже если весь мир скатится в адскую пропасть, Лила не будет произносить этого вслух, — она собиралась взломать шкафчик для улик и устроить маленькую милую вечеринку с наркотиками.

— Просто будь там.

— Я не думаю, что Роджер поедет.

— Он поедет, даже если мне придется надеть на него наручники.

Она отъехала от края пропасти, который чудом не пересекла и направилась в город. Она включила проблесковые маячки, но при этом останавливалась на каждом перекрестке. Потому что при всем происходящем, света проблесковых маячков могло быть недостаточно. К тому времени, как она достигла Ричленд-лейн, где проживали Роджер и Джессика Элуэй, этот чертов маленький червячок снова забрался ей в голову: В Дерби-Таун, в Дерби-Таун, когда у твоего папочки чешется кон…

Датсун медленно ехал наперерез, игнорируя как ее проблесковые маячки, так и четыре стоп-линии на перекрестке. В обычный день она бы отыгралась на неосторожном сукином сыне, как на белом рисе. Если бы она не боролась со сном, она, возможно, заметила бы бамперную наклейку на багажнике — что смешного в мире, любви и понимании — и определила автомобиль, как принадлежащий миссис Рэнсом, которая жила на улице немного дальше от того места, где стояли все эти незанятые дома. Если бы она была на свежую голову, она наверняка узнала бы в водителе своего сына, а в пассажире, сидящем рядом с ним, Мэри Пак, девушку, по которой он сходил с ума.

Но это был не обычный день, и она была далеко не на свежую голову, поэтому продолжила путь домой к Элуэям на Ричленд-лейн, где оказалась в следующем действии продолжающегося кошмара того дня.

Джаред Норкросс имел собственного червячка в голове, но это не имело ничего общего с Дерби-Таун, где улицы были сделаны из стекла. Совпадение, случайность, предопределение, судьба. Выбирай одно или не выбирай ничего, для Вселенной это, вероятно, было одно и то же. Совпадение, случайность, предопределение, суд…

— Ты проехал знак «стоп», — сказала Мэри, нарушив молчание. — И я видела полицейскую машину.

— Не говори ничего, — сказал Джеред. Он прямо сидел за рулем, пот покрывал его тело, а часто бьющееся сердце отправляло уколы боли прямо в его больное колено. Он все еще мог сгибать колено, что заставило его поверить в то, что он на самом деле ничего не порвал, просто растянул связки, но оно сильно опухло и болело. Мысль о том, что он может быть остановленным полицейским, когда он не имел законного права на вождение, по крайней мере, без водителя, с правами и стажем не менее трех лет, на пассажирском сидении, была неприятной. Его мать неоднократно говорила ему, что самое страшное для нее, как шерифа, было бы, если бы его забрали в участок за что-нибудь незаконное — любое что-нибудь, даже за то, что он забыл заплатить за конфетку, выходя из Фентон Ньюстед.

— И поверь, — говорила Лила, — если это самое страшное для меня, я сделаю это самым страшным и для тебя.

Внучка миссис Рэнсом, Молли, сидела на коленях на заднем сиденье и глядела в заднее окно.

— Никаких проблем, — сообщила она. — Дай пять, машина свернула на перекрестке вправо.

Джаред немного расслабился, но он все еще не мог поверить, что делает это. Менее получаса назад он был дома, ожидая указаний от одного из родителей. Потом он позвонил Мэри. Которая начала кричать, прежде чем он смог произнести хотя бы три слова после «алло».

— Где ты есть? Я пытаюсь дозвониться тебя уже кучу лет!

— Правда? — Все было не так уж и плохо. Девушка не кричит, если ей все равно, не так ли? — Мой мобильник разбился.

— Ну да, конечно. Приезжай ко мне! Мне нужна помощь!

— Что тебе нужно? Что случилось?

— Ты знаешь, что случилось! Все, если ты девочка! — Она восстановила дыхание и продолжила. — Мне нужно проехаться в Шопуэлл. Если бы мой отец был здесь, я бы попросила его, но он в Бостоне на работе, и пытается вернуться домой, но прямо сейчас от этого нам нет никакой пользы.

Шопуэлл был самым большим супермаркетом в городе, но находился в самом дальнем от них конце. Он призвал свой самый рассудительный, взрослый голос. — Дулинг Глосери находится гораздо ближе к тому месту, где ты живешь, Мэри. Я знаю, что выбор в нем не так велик, но…

— Ты будешь слушать?

Он замолчал, испугавшись контролируемой истерики в ее голосе.

— Я должна попасть именно в Шопуэлл, там есть женщина, которая работает в продуктовом отделе. Многие дети о ней знают. Она продает… кое-какие снадобья.

— Ты говоришь о стимуляторах?

Молчание.

— Мэри, это незаконно.

— Мне плевать! С моей мамой пока все в порядке, но моей младшей сестре всего двенадцать лет, она обычно укладывается спать в девять, и она бродит по дому как зомби задолго до этого.

Так вот зачем я тебе нужен, — подумал Джаред.

— Плюс ко всему, я. Я не хочу засыпать. Я не хочу заворачиваться в кокон. Я боюсь гребаной смерти.

— Я понимаю, — сказал Джаред.

— О нет, ты не понимаешь. Ты парень. Ни один парень не может этого понять. — Она перешла на тяжелое, влажное дыхание. — Неважно. Я не знаю, зачем я тебе звоню. Я позвоню Эрику.

— Не делай этого, — сказал запаниковавший Джаред. — Я приеду и заберу тебя.

— Ты приедешь? В самом деле? О Боже, спасибо.

Колени расслабились.

— Да.

— Твои родители не будут против?

— Нет, — сказал Джаред, что не совсем соответствовало действительности. Как они могут быть против, если он ничего им не скажет? Конечно, они, наверное, были бы очень расстроены, даже отложив в сторону мировой кризис, потому что у Джареда не было водительских прав. Они бы были, если бы он не наткнулся на мусорный бак, пытаясь совершить параллельную парковку во время экзамена. До того момента все шло хорошо. Говорил ли Джаред Мэри, что он сдал на права? Может быть и да. Проклятие! Вранье тогда казалось безобидным. Это было так тупо, не сдать экзамен. Он планировал повторить попытку в следующем месяце, и так как у него в любом случае не было собственной машины, она никогда не должна была узнать. Такова была его логика. Джаред думал, что экзамены на водительское удостоверение вряд ли некоторое время будут приоритетом в округе Дулинг. Или где угодно.

— Сколько тебе нужно времени, чтобы сюда добраться?

— Минут пятнадцать. Двадцать, не больше. Дождись меня.

Только после того, как повесил трубку, он понял, как далеко впереди паровоза он бежал. У него не было водительских прав, и у него не было машины. Его отец уехал на Приусе в тюрьму, а Тойота его мамы была припаркована за департаментом шерифа. С точки зрения транспортных средств, шкаф Норкроссов был пуст. Либо ему придется одолжить колеса, либо ему придется перезвонить Мэри и сказать ей, чтобы её отвез Эрик. Первый вариант казался маловероятным, но после всего, что произошло в этот день, последнее было немыслимо.

И в этот момент прозвенел звонок.

Совпадение, счастливая случайность, предопределение, судьба.

Миссис Рэнсом опиралась на больничную трость и носила на правой ноге жесткий металлический бандаж. Увидев её текущее состояние, Джаред, даже в его нынешнем положении, почувствовал, что он принимал свое собственное подвернутое колено слишком серьезно.

— Я видела, как ты возвращаешься домой, — сказала миссис Рэнсом. — Джаред, не так ли?

— Да, мэм. — Джаред, мальчик, который помнил бы о вежливости даже на тонущем Титанике, протянул руку, поцарапанную после дневной пробежки через подлесок.

Миссис Рэнсом улыбнулась и покачала головой.

— Лучше не надо. Артрит. И ты должен извинить меня, если я пропущу расшаркивания, чего я обычно никогда бы не сделала, но сегодня вечером, кажется, время имеет значение. Молодой человек, у тебя есть водительские права?

Джаред оказался в положении героя какого-то старинного фильма, где учтивый злодей говорил: Повесить могут лишь однажды.

— Да, но у меня нет машины.

— Это не проблема. У меня есть. Это Датсун, старый, но в отличном состоянии. Я редко на нем езжу в эти дни, из-за моего артрита. Кроме того, мой жесткий металлический бандаж затрудняет управление педалями. Мои клиенты забирают товар прямо из дома. Обычно они не жалуются — но сейчас не об этом. Это не актуально, не так ли? Джаред, ты должен оказать мне услугу.

Джаред был уверен, что знает, какова будет запрашиваемая услуга.

— Я плохо сплю в эти дни и при лучших обстоятельствах, а с тех пор, как моя внучка переехала ко мне, пока мой зять и невестка работают над своими… своими разногласиями… я вряд ли спала вообще. Можно сказать, что я откладывала сон в долг, и, несмотря на все мои болезненные недуги, я думаю, что сегодня вечером этот долг может быть взыскан. Если только, это… — Она подняла трость, чтобы почесать пятно между бровями. — Ох, как это тяжело. Я обычно честный человек, благородный человек, не тот, который перекладывает проблемы на совершенно незнакомого человека, но я увидела, как ты возвращаешься домой, и подумала… я подумала, возможно…

— Вы подумали, что я мог бы знать кого-то, и быть в состоянии получить то, что поможет вам воздержаться ото сна немного дольше. — Он произнес это как утверждение, а не вопрос, и подумал: совпадение, счастливая случайность, предопределение, судьба.

Глаза миссис Рэнсом расширились.

— О, нет! Ничего такого! Я сама кое-кого знаю. По крайней мере, думаю, что знаю. Все, что я когда-либо покупала у нее, это марихуана — это помогает моему артриту и глаукоме — но я знаю, что она продает и другие вещи. И знаю это не только я. Есть Молли, о которой нужно подумать. Моя внучка. Она сейчас живая, как блоха, но к десяти часам она…

— Становится желеобразной, — сказал Джаред, думая о сестре Мэри.

— Да. Поможешь мне? Имя этой женщины Норма Брэдшоу. Она работает в магазине Шопуэлл, на другом конце города. В продуктовом отделе.

Теперь вот он подъезжает к Шопуэллу, без прав и всего лишь с одним нарушением правил дорожного движения — пропустил знак «стоп» — уже можно отдать ему должное, и жизнь двух людей находится в его неопытных руках. Мэри, на которую он рассчитывал и десятилетняя Молли Рэнсом, на которую рассчитывал не особо. Она уже сидела на заднем сиденье старенького Датсуна, когда Джаред помогал её бабушке вернуться в дом, и миссис Рэнсом настаивала, чтобы он взял с собой девочку. Выход из дома «должен активизировать её внутренние резервы». В новостях говорилось, что в некоторых городах вспыхивали беспорядки, но миссис Рэнсом нисколько не опасалась отправлять внучку по поручениям в старом добром Дулинге.

Джаред не смог отказаться от дополнительного пассажира. Машина, в конце концов, принадлежала старушке, и если бы он продолжал отказываться, несмотря на такой немаловажный факт, снова мог бы возникнуть один важный вопрос — а были ли у него права? Миссис Рэнсом могла бы благословить его на данное поручение, даже если бы он сказал правду, она была отчаянной, но он не хотел рисковать.

Наконец-то они подъехали к супермаркету, слава Богу. Молли опять сидела, опустив ноги вниз, пристегнувшись ремнем безопасности, но на нее напал болтун, и в настоящее время он был в самом разгаре. Так Джаред и Мэри узнали о том, что у Молли есть лучшая подруга по имени Оливия, и Оливия может блевануть, если не получает того, чего хочет, это была такая сверхспособность, которую никто кроме неё не имел, что родители Молли посещали консультанта семейника, что бабуля курит специальные лекарства, потому что они помогают ей от глаз и артрита, и у неё была такая большая курительная штука с американским орлом, и, конечно же, курить плохо, но бабушке это помогает, хотя Молли не должна никому об этом рассказывать, потому что тогда люди подумают, что курить это хорошо…

— Молли, — сказала Мэри, — ты когда-нибудь замолкаешь?

— Обычно, когда сплю, — сказала Молли.

— Я не хочу, чтобы ты засыпала, но твои речи немного напрягают. Кроме того, ты никогда не должна принимать лекарства твоей бабушки. Для тебя это плохо.

— Хорошо. — Молли сложила руки на груди. — Могу я спросить кое-что, мисс Мэри-Босс?

— Я думаю, что да, — сказала Мэри. Ее волосы, обычно скрепленные в хвостик и ровно лежащие на спине, были распущены по плечам. Джаред подумал, что выглядит она прекрасно.

— Вы, ребята, встречаетесь?

Мэри посмотрела на Джареда и открыла рот, чтобы что-то сказать. Прежде чем она смогла произнести хоть слово, он осмелился снять одну руку с рулевого колеса и указал вперед на огромную парковку, купающуюся в лучах галогенного света. Она была забита машинами.

— В Шопуэлле аврал.

— Это безумие, — сказала Мэри.

— Безумное безумие, — согласилась Молли.

Джаред припарковался на траве в самом дальнем конце парковки Шопуэлла. Это, вероятно, было еще одно нарушение, но не такое уж страшное, так как сама парковка превратилась в ипподром. Автомобили неслись напропалую вверх и вниз по тем немногим полосам, по которым еще можно было совершать движение, сигналя покупателям, которые везли полные тележки. По мере того как они осматривались, две тележки столкнулись и люди, толкавшие их, начали друг на друга кричать.

— Может, тебе лучше остаться в машине, Молли.

— Исключено. — Она схватила Джареда за руку. — Ты меня не бросишь. Никто из вас. Пожалуйста. Моя мать однажды бросила меня на парковке и…

— Тогда давай, поторапливайся, — сказала Мэри. Она указала на одну из средних полос. — Пойдем по этой. Меньше шансов попасть под колеса.

И они пошли втроем сквозь рычащий поток автомобилей. Они проходили мимо одного из осиротевших пикапов, когда Додж Рэм тронулся назад со своего места и ударил пикап, отталкивая его назад, пока не стало достаточно места для разворота. Рэм со свежей вмятиной пролетел мимо них, его багажник хлопал, как неуправляемая челюсть.

Внутри Шопуэлла творился кромешный ад. Голоса бормотали. Голоса ревели. Послышались крики, и звук разбитого стекла. Кричали мужчины. По мере того, как они приближались к штабелям корзин и немногочисленным оставшимся тележкам для продуктов, они увидели тощего человека в пиджаке и галстуке, толкавшего перед собой тележку, полную Ред Булла, Бласт-О-Колы, и энергетического напитка Монстр Энерджи. За ним, цокая по плитке подковами своих мотоциклетных сапог, следовал парень в джинсах и футболке.

— Ты не можешь забрать все это! — Кричал Мотоциклетные Сапоги.

— Первый пришел, первый обслужен! — Пиджак и Галстук крикнул назад без поворота головы. — Первый пришел, первый обсл…

Он попытался резко свернуть в проход № 7 (Корма для животных и Бумажная продукция), но вес и инерция несли его перегруженную тележку прямо в стенд с собачьим печеньем. Они разлетелись. Мотоциклетные Сапоги тут же бросился к тележке, хватая упаковку энергетического напитка. Когда Пиджак и Галстук попытался вернуть отнятое, Сапоги его пнул. Пиджак рухнул.

Джаред посмотрел на Мэри.

— Где здесь продуктовый? Я тут никогда раньше не был.

— Там, я думаю. — Она указала налево. Он нес Молли на спине, переступив через Пиджака, который поднимался на одной руке и потирал голову другой.

— Парень сошел с ума, — сказал он Джареду. — Все из-за каких-то энергетических напитков.

— Я знаю. — Не констатируя тот факт, что попытка к бегству, которую ранее предпринял Пиджак и Галстук, была херней из той же оперы.

— Все вокруг обезумели. Что они думают об этом? Ураган? Сраная пурга? — Он посмотрел на Молли и сказал: — Извини.

— Ой, не волнуйся, родители все время так говорят, — сказала Молли. Она вцепилась в Джареда еще крепче.

Рыба и мясо, проходивший по всей задней стене, был относительно спокойным, но проход № 4 — Витамины, Пищевые добавки и Обезболивающие — был зоной боевых действий. Битва бушевала за коричневые бутылочки Дженестры, Ламидея, Нетрола, и еще полдюжины менее известных брендов. Средние полки были полностью зачищены, и Джаред догадался, что именно там находились добавки, призванные способствовать бодрствованию.

Пожилая дама в синем платье типа муму[163] проталкивалась по проходу в их направлении, преследуемая Джей Ти Уиттстоком, тренером футбольной команды и отцом двух помощников матери Джареда — Уилла и Рупа Уиттстоков. Джаред знал тренера только по разговорам, но на вечеринке, посвященной Дню Труда, Уилл и Руп выиграли гонку в мешках, а затем чуть было не подрались за пятидолларовый трофей. (Лила, всегда дипломатичная, когда речь шла об её команде и их семьях, описывала их как «очень молодых и очень энергичных»)

Ход Леди Муму замедлялся её тележкой, которая была наполнена бутылочками чего-то под названием Вита-Кафф. Тренер Уиттсток схватил ее за ворот платья и оттащил назад. Тележка упала, и бутылочки разлетелись, несколько подкатились к Джареду, Мэри и Молли.

— Нет! — Кричала она. — Нет, пожалуйста! Мы можем поделиться! Мы можем по…

— Ты забрала все, что осталось, — прорычал тренер Уиттсток. — Ты называешь это поделиться? Мне нужно немного для жены.

Тренер и Леди Муму схватились на полу прямо посреди всех этих бутылочек. Он толкнул ее на одну из полок, вызвав каскад летящих в разную сторону коробок аспирина.

— Ты хулиган! — Кричала она. — Ты большой злой задира!

Джаред шагнул вперед, и ни секунды не задумываясь, поставил ногу на макушку лысеющего тренера Уиттстока, и оттолкнул его в сторону. Тренер Уиттсток растянулся на полу. Дама начала наполнять свою тележку. Тренер на мгновение присел за ней: в позиции на три точки, глаза бегают из стороны в сторону. Протектор кроссовки Джареда отпечатался на его макушке. Затем он прыгнул вперед и схватил наполовину заполненную тележку с атлетизмом бодрой обезьяны, крадущей апельсин. Затем он пробежал мимо Джареда (одарив его уничтожающим взглядом, который как бы говорил: я запомнил твое лицо, приятель), двинув его плечом и повалив на спину, на которой все еще сидела Молли. Они упали на пол и Молли закричала.

Мэри бросилась к ним. Джаред покачал головой.

— С нами все в порядке. Посмотри, что с ней. — Показав на Леди Муму, которая собирала несколько оставшихся бутылочек Вита-Кафф, которые пропустил тренер Уиттсток.

Мэри упала на колено.

— Мэм, вы в порядке?

— Думаю, да, — сказала она. — Просто трясет. Зачем это мужчине… я полагаю, он сказал, что у него есть жена… может быть, дочь … но у меня тоже есть дочь.

Ее сумочка валялась посреди забитого людьми прохода. Она была не замечена покупателями, дерущимися за те немногие оставшиеся бутылочки с добавками. Джаред помог Молли подняться и вернул сумочку Леди. Она положила бутылочки Вита-Кафф внутрь.

— Я заплачу за это в другой день, — сказала она. И, после того, как Мэри помогла ей подняться на ноги: — Спасибо. Я постоянно хожу по магазинам, и некоторые из этих людей мои соседи, но сегодня вечером я не узнаю никого из них.

Она хромала, держа сумочку крепко прижатой к груди.

— Я хочу вернуться к бабушке! — Молли плакала.

— Возьми товар, — сказала Мэри Джареду. — Ее зовут Норма, и у нее копна грязных волос. Я отведу Молли в машину.

— Я знаю. Миссис Рэнсом мне рассказала — сказал Джаред. — Будь осторожна.

Она пошла, ведя Молли за руку, а затем вернулась назад.

— Если она не захочет тебе продавать, скажи ей, что тебя послал Эрик Бласс. Это может помочь.

Должно быть, она увидела боль в его глазах, потому что едва заметно вздрогнула перед рекламным щитом в передней части магазина, пригнувшись над испуганной девочкой.

На полпути длинной продуктовой секции стоял мужчина и курил сигарету. Он был одет в белые брюки и белую рабочую куртку с бейджиком на красной ленточке менеджер продуктового отдела, прикрепленным на левой груди. На его лице застыло выражение полного умиротворения, когда он смотрел на то столпотворение, которое охватило его магазин.

Он увидел, как к нему подходит Джаред, кивнул ему и сказал так, будто они возобновили прерванный разговор:

— Это дерьмо успокоится после того, как все женщины уснут. От них все проблемы. Ты смотришь на человека, который точно знает. Я трижды проигравший в брачных войнах. И не просто проигравший. А, всякий раз, раздавленный и уничтоженный. Словно брак — это Виксбург, а я — Конфедерация.[164]

— Я ищу…

— Норму, скорее всего, — сказал менеджер.

— Она здесь?

— Нет. Отвалила полчаса назад, после того, как продала свой последний товар. За исключением тех вещей, которые она оставила для себя, я полагаю. Но у меня есть свежая черника. Добавь её в кашу, это тебя взбодрит

— Спасибо, вынужден отказаться, — сказал Джеред.

— Есть и хорошая сторона, — сказал менеджер. — Моим алиментам скоро конец. Юг снова поднимается. Они нас убили, но не побили.

— Что?

— Просто убили, но не побили.[165] «Я принесу вам кусок пальто Линкольна, полковник». — Это Фолкнер. В ниши дни в школе детей ничему не учат?

Джаред пробрался к передней части магазина, избегая толпы около касс. Несколько касс находились без присмотра, и покупатели спешили через них с загруженными тележками.

На улице мужчина в клетчатой рубашке сидел на скамейке в ожидании автобуса с корзинкой на коленях. Она была загружена банками с Максвелл Хаус.[166] Он поймал взгляд Джареда.

— Моя жена спит, — заявил он, — но я уверен, что она скоро проснется.

— Надеюсь, что так и будет, — сказал Джаред и перешел на бег.

Мэри сидела на пассажирском сиденье Датсуна с Молли на коленях. Она встряхнула девушку, когда Джаред сел за руль и произнесла слишком уж громким голосом.

— Вот он, вот он, это наш приятель Джаред!

— Привет, Джаред, — сказала Молли хриплым, слезливым голосом.

— Молли становилась все более сонной, — сказала Мэри тем же слишком громким, слишком веселым голосом. — Но теперь она проснулась. Ооооочень сонной! Мы оба, не так ли, Моллс? Расскажи еще об Оливии, почему бы тебе этого не сделать?

Маленькая девочка слезла с колен Мэри и перелезла на заднее сиденье.

— Не хочу.

— Что там у тебя? — Голос Мэри был низким. Низким и напряженным. — Что там у те…

Джаред завел машину.

— Она ушла. Много людей там уже побывало. Тебе не повезло. Миссис Рэнсом тоже.

Он быстро покинул стоянку Шопуэлла, легко маневрируя мимо автомобилей, которые пытались встать у него на пути. Он был слишком расстроен, чтобы беспокоиться о своих правах, и потому делал все лучшим образом.

— Сейчас мы поедем к бабушке? Я хочу к бабушке.

— Сразу после того, как я подброшу Мэри, — сказал Джаред. — Она должна позвонить своему другу Эрику, узнать, как он держится. — Было приятно на секунду ударить по ней, прогнать страх, который бежал через него. Только на секунду. Это была детская хрень. Он ненавидел себя за это и все же ничего не мог с этим поделать.

— Что значит «подброшу»? — Спросила Молли, но ей никто не ответил.

Когда они добрались до дома Пак, наступили сумерки. Джаред заехал на подъездную дорожку и поставил Датсун миссис Рэнсом на парковку.

Мэри смотрела на него, впитывая мрак первой ночи Авроры.

— Джер. Я не собираюсь идти с ним на Эркед Файр. Я собираюсь отменить свидание.

Он ничего не сказал. Может, она говорила правду, а может — и нет. Все, что он знал, это то, что они с Эриком были настолько близки, что тот назвал ей имя местного наркодилера.

— Не будь ребенком, — сказала Мэри.

Джаред смотрел прямо перед собой.

— Тогда хорошо, — сказала Мэри. — Хорошо, детка. Малышу нужна его сосочка. Пошло все к черту. И ты тоже.

— Вы ссоритесь, как мои отец и мать, — сказала Молли, и снова заплакала. — Я хочу, чтобы вы прекратили. Я хочу, чтобы вы снова стали парнем и девушкой.

Мэри вылезла из машины, захлопнула дверь и вышла на подъездную дорожку. Она практически добралась до крыльца, когда Джаред осознал, что существует реальная вероятность того, что в следующий раз, когда он ее увидит, она может быть похоронена под белой оболочкой неизвестного происхождения. Он посмотрел на Молли и сказал:

— Держи глаза открытыми. Если ты заснешь, я тебе накостыляю.

Джаред вылез из машины и побежал за Мэри. Он остановил ее в тот момент, когда она открывала заднюю дверь дома. Она повернулась к нему, удивленная. Облако мотыльков кружило вокруг дверного фонаря, и ее лицо было испещрено сотнями их теней.

— Извини, — сказал он. — Мэри, извини меня. Это просто безумие. Я знаю, что моя мать заснула где-то в машине, и я за неё переживаю, и я не смог достать того, что тебе нужно, извини меня.

— Хорошо, — сказала она.

— Не ложись сегодня спать. Пожалуйста, не надо. — Он прижал ее к себе руками и поцеловал. И чудо чудес — она поцеловала его в ответ, открыла рот, ее дыхание смешалось с его.

— Я официально заявляю, что спать не буду, — сказала она, откинув голову назад, чтобы посмотреть ему в лицо. — Теперь вези Прекрасную Болтушку обратно к ее бабушке.

Он начал спускаться по ступенькам, переосмыслил это, вернулся и поцеловал ее снова.

— Вау, — сказала Молли, вернувшись к машине. Он услышал в ее голосе, что ее настроение резко улучшилось. — Вы, ребята, в натуре сосались.

— Мы просто прощались, разве нет? — Сказал Джаред. Он чувствовал себя ослепленным, незнакомцем в собственном теле. Он все еще чувствовал ее губы и пробовал ее дыхание. — Давай отвезем тебя домой.

Последняя точка этой долгой, странной поездки находилась всего в девяти кварталах, и Джаред проехал этот отрезок пути без происшествий, прокатившись по Тремейн-стрит, мимо пустующих домов. Он заехал на подъездную дорожку миссис Рэнсом. Фары осветили фигуру, сидевшую в шезлонге, тело без лица. Джаред ударил по тормозам. Миссис Рэнсом сидела в ярком свете, как мумия.

Молли начала кричать и Джаред выключил фары. Он развернул Датсун в обратном направлении и поехал через дорогу к своему дому.

После того, как он расстегнул ремень безопасности Молли, Джаред вытащил ребенка из машины и взял её на руки. Она вцепилась в него, и все пришло в норму. Ему было хорошо.

— Не волнуйся, — сказал он, поглаживая ее волосы. Они были в катышках, слипшиеся от пота. — Ты остаешься со мной. Мы всю ночь напролет будем смотреть кино.

Глава 14

Мора Данбартон — когда-то бывшая предметом газетных заголовков, сейчас в основном забытых — сидела на нижней наре в В-11, камере, которую последние четыре года делила с Кейли Роулингз. Дверь камеры была открыта. В Крыле В все двери камер были открыты, и Мора не думала, что сегодня вечером они закроются и будут заблокированы из Будки. Нет, не сегодня. Маленький телевизор на стене был включен и настроен на Америка Ньюс, но Мора выключила звук. Она знала, что происходит; теперь даже самая забитая заключенная в Дулинге знала. БЕСПОРЯДКИ ВНУТРИ СТРАНЫ и за рубежом, бежал заголовок в нижней части экрана. За этим последовал список городов. Большинство из них были американскими, потому что вы, прежде всего, переживали за своих, а потом уже и за более отдаленные места, но Мора также видела Калькутту, Сидней, Москву, Кейптаун, Мехико, Бомбей и Лондон, прежде чем прекратила просмотр.

Было забавно, когда ты об этом думал; к чему все эти люди бунтовали? Чего, по их мнению, они могли добиться? Мора задалась вопросом, были бы бунты, если бы это происходило с другой половиной человеческой расы. Она думала, что маловероятно.

Голова Кейли, завернутая в белый шлем, который пульсировал внутри и снаружи вместе с ее дыханием, лежала на коленях Моры. Мора держала в руке одну из белых рук-перчаток Кейли, но не пыталась сорвать материал. По общей тюремной связи было объявлено о том, что это может представлять опасность, и в новостных передачах было сделано такое же предупреждение. Хотя материал был слегка липким, и очень плотным, Мора все еще чувствовала пальцы Кейли, похороненные внутри этого материала, как карандаши, заключенные в толстый пенал. Они с Кейли были любовницами с того самого времени, как Кейли, будучи моложе, поселилась в В-11, отбывая свой срок за разбой с применением оружия. Разница в возрасте по боку, они прекрасно ладили. Слегка кокетливое чувство юмора Кейли вписывалось в цинизм Моры. Кей была добродушной, заполняя темные ямы, которые были вкраплены в характер Моры тем, что она видела, и тем, что она сделала. Она была умелой любовницей, её поцелуи были легки, и хотя в эти дни они не часто занимались любовью, когда они это делали, было все еще очень приятно. Когда они лежали с переплетенными вместе ногами, на некоторое время не было тюрьмы, и беспутного внешнего мира не было тоже. Были только они.

Кейли также была прекрасной певицей, она выигрывала тюремное шоу талантов три года подряд. В октябре прошлого года в доме не было сухого глаза, когда она закончила петь — a капелла[167] — «В первый раз, когда я увидела твое лицо».[168] Мора предполагала, что теперь всему пришел конец. Люди разговаривали во сне; но мало кто пел во сне. Даже если Кейли надумает спеть, голос будет ну совсем уж приглушенным. А что, если эта хрень была у нее и в горле? И в легких? Возможно, так и было, хотя если бы это было так, как она могла продолжать дышать, было тайной.

Мора подняла одно колено, затем другое, вверх и вниз, еще и еще раз, осторожно раскачивая свою возлюбленную.

— Почему ты заснула, дорогая? Почему не могла подождать?

К этому времени подошли Жанетт и Энджела, толкая перед собой тележку с двумя большими термосами с кофе и двумя большими пластиковыми кувшинами с соком. Мора почувствовала запах их приближения, прежде чем их увидела, потому что чуваки, кофе пахло горечью. Офицер Рэнд Куигли их сопровождал. Море стало интересно, сколько женщин-охранников оставалось в строю. Догадалась, что не много. И мало кто придет на следующую смену. Может и никто.

— Кофе, Мора? — Спросила Энджела. — Это тебя сразу же взбодрит.

— Нет, — сказала Мора. Вверх и вниз двигались колени. Вверх и вниз. Баю-баюшки-баю, Кейли, не ложись на краю.

— Чего ты? Это тебя поддержит. Отвечаю за базар.

— Нет, — повторила Мора. — Валите.

Куигли не понравился тон Моры.

— Следи за своим ртом, заключенная.

— Или что? Ударишь меня палкой по голове, и я засну? Валите дальше. Это единственный способ удержать меня под контролем.

Куигли не ответил. Он выглядел потрепанным. Мора не понимала, почему. Эта херня его не касается, мужчины не несут этого креста.

— У тебя бессонница, да? — Спросила Энджела.

— Да. Точно подметила.

— Везет же тебе, — сказал Энджела.

Неправильно, думал Мора. Мне не везет.

— Это Кейли? — Спросила Жанетт.

— Нет, — сказала Мора. — Это Вупи, блядь, Голдберг,[169] под этим покрывалом.

— Мне так жаль, — сказала Жанетт, и было видно, что она действительно сожалеет, что заставило сердце Моры сжаться, но она не подала виду. Она никогда бы не позволила себе расплакаться перед офицером Куигли или этими молодухами. Она бы не позволила.

— Валите, я же сказала.

Когда они ушли со своим гребаным кофейным вагоном, Мора наклонилась над своей спящей сокамерницей — если бы только она могла заснуть. Но на Мору могло подействовать только какое-нибудь волшебное заклинание.

Любовь пришла поздно, и это было чудом, что она вообще пришла, она это знала. Как роза, цветущая в воронке от бомбы. Она должна быть благодарна за то время, которое у них было, все поздравительные открытки и поп-песни так говорили. Но когда она посмотрела на гротескную мембрану, покрывающую милое личико Кейли, то обнаружила, что колодец ее благодарности, всегда мелкий, теперь сухой.

Но не ее глаза. Кофейная команда и офицер Куигли ушли (ничего не осталось, кроме шлейфа, от странной заварки), и она позволила слезам прийти. Они упали на белый материал, покрывающий голову Кейли, и белый материал жадно впитал влагу.

Если бы она была где-то рядом, и если бы только я могла заснуть, возможно, я смогла бы наверстать упущенное. Тогда мы могли бы пойти вместе.

Но нет. Все из-за бессонницы. Она жила с ней с той ночи, когда методично вырезала всю свою семью, заканчивая Слаггером, их старой немецкой овчаркой. Обмануть его, успокоить, позволить ему лизнуть руку, а затем перерезать ему горло. Если ночью у нее было два часа отключки, она считала себя счастливой. Но множество ночей, у нее и этого не получалось… а ночи в Дулинге тянутся долго. Но Дулинг был просто местом. Все эти годы ее настоящей тюрьмой была бессонница. Бессонница была безграничной, и вы никогда не напишите на неё Хороший рапорт.

Я буду бодрствовать, когда большинство из них уснет, подумала она. Охранники и заключенные, все вместе. Это место будет моим. Всегда предполагала, что хочу здесь остаться. И зачем мне идти куда-то еще? Она ведь может проснуться, моя Кейли. С этой хренью возможно все. Разве нет?

Мора не могла петь так, как Кейли — черт возьми, ей медведь на ухо наступил — но у Кейли была песня, которая ей особенно нравилась, и теперь Мора пела ее ей, при этом нежно поднимая колени вверх и вниз, как будто оперируя педалями невидимого органа. Муж Моры все время слушал эту песню, и Мора на уровне подсознания запомнила слова. Однажды Кей услышала, как она ее поет, и потребовала от Моры научить и ее. «Ах ты, проказница!» воскликнула Кейли. Песня была на пластинке каких-то тупых пожирателей картошки. Хоть все это было довольно давно, песня глубоко запала в голову Моры; муж владел обширной коллекцией пластинок. Это не имело никакого значения. Мистер Данбартон был отправлен на вечный покой ранним утром 7 января 1984 года. Первым делом она всадила нож именно ему, прямо в грудь, погрузила нож, как лопату в сугроб, и он застыл, и его глаза сказали: «За что?»

Так надо, вот за что. И она убила бы его или кого-либо, еще раз, и сделала бы это прямо сейчас, если бы это могло вернуть ей Кейли.

— Послушай, Кей. Послушай:

На маленьком телевизоре, в центре Лас-Вегаса, казалось, что-то загорелось.

Она согнулась и поцеловала белый кокон, который похоронил лицо Кейли. Вкус был кислый, но она не возражала, потому что по ним была Кейли. Ее Кей.

Мора наклонилась назад, закрыла глаза и помолилась о сне. Он не пришел.

Ричленд-лейн мягко изгибалась влево перед тупиком, переходящим в небольшой парк. Первое, что увидела Лила, когда проехала этот изгиб, была парочка мусорных баков, лежащих перевернутыми прямо посреди улицы. Второе — кричащая кучка людей перед домом Элуэев.

Девочка-подросток в спортивном костюме рванула в сторону полицейской машины. В свете мигающих проблесковых маячков ее лицо было дрожащей картиной ужаса. Лила ударила по тормозам и открыла дверь, не забыв отстегнуть ремешок с кобуры своего пистолета.

— Быстрее! — кричала девушка. — Она его убьет!

Лила побежала за дом, откинув один из мусорных баков в сторону и пробежав мимо пары человек. Один из них протягивал кровоточащую руку.

— Я пытался остановить ее, но эта сука укусила меня. Она была как бешеная собака.

Лила остановилась в конце подъездной дорожки, с пистолетом в руке, свисающей рядом с ее правым бедром, пытаясь осознать то, что видела: женщина в позе лягушки сидит на асфальте. Казалось, она была одета в муслиновую ночную рубашку, когда-то облегающую, а теперь разорванную на бесчисленное количество свободно свисающих ниток. Декоративные кирпичи, патриотически окрашенные в красный, белый и синий, облицовывали подъездную дорожку с обеих сторон. Женщина держала один в левой руке и один в правой. Она била их краями по телу человека в залитой кровью униформе департамента шерифа Дулинга. Лила подумала, что это, должно быть, Роджер, хотя наверняка понадобятся отпечатки пальцев или анализ ДНК, чтобы в этом убедиться; за исключением остатка широкого подбородка, его лицо исчезло, схлопнулось, как втоптанное в землю яблоко. Кровь бежала по подъездной дорожке ручьями, отблескивая синим каждый раз, когда проблесковые маячки ее полицейской машины выдавали стробирующий свет.

Женщина, склонившаяся над Роджером, рычала. Ее покрасневшее лицо — лицо Джессики Элуэй — было частично покрыто клочьями паутины; ее муж, должно быть, допустил смертельную ошибку, удалив её. Руки, держащие погружающиеся в мужское тело кирпичи, были окрашены красным.

Это не Джессика Элуэй, подумала Лила. Этого не может быть, не так ли?

— Остановись! — Крикнула Лила. — Прекрати сейчас же!

И о чудо, женщина остановилась. Она посмотрела вверх, ее налитые кровью глаза раскрылись так широко, что они, казалось, заполнили половину ее лица. Она стояла, держа в каждой руке по окровавленному кирпичу. Один красный, один синий. Боже, Благослови Америку. Лила увидела пару зубов Роджера, застрявших в коконе, свисающем с подбородка.

— Осторожно, шериф, — сказал кто-то из толпы. — Она, похоже, взбесилась.

— Брось их! — Она подняла Глок. Лила никогда не была такой уставшей, но ее рука все еще была твердой. — Брось кирпичи!

Джессика уронила один и оглянулась. Затем она подняла другой кирпич и бросила его, не в Лилу, а в одного из мужчин, который подбирался поближе для того, чтобы лучше все видеть. И, Лиле в это трудно было поверить, снимать происходящее на телефон. Мобильный телефон мужчины был поднят на Джессику. Когда она подошла, он взвизгнул, и, наклонив голову и плечи, побежал прочь. При этом сбив девушку в спортивном костюме.

— Брось это, брось, брось!

Джессика-зомби не обратила на это никакого внимания. Она прыгнула через девушку в костюме и подняла упавший кирпич. За ней никого не было, все соседи разбежались врассыпную. Лила дважды выстрелила, и голова Джессики Элуэй взорвалась. Куски кожи головы с желтыми волосами все еще опутанными белыми волокнами, разлетелись в разные стороны.

— О, Боже мой. О, боже мой. О, боже мой. — Это была упавшая девушка.

Лила помогла девушке подняться на ноги.

— Иди домой, милая. — И когда девушка посмотрела в сторону Джессики Элуэй, Лила силой отвернула её голову. Она подняла голос. — Все, расходимся по домам! По своим домам! Немедленно!

Мужчина с мобильным телефоном подползал назад, ища хороший ракурс, тот, с которого он мог бы снять мельчайшую подробность бойни. Но это был не мужчина. Под рыжеватыми волосами, черты его лица были мягкими, подростковыми. Она узнала его по фото из местной газеты, какой-то школьник, она не могла вспомнить его имени, наверное, местная спортивная звезда. Лила указала на него дрожащим пальцем.

— Сфотографируй это, и я запихну телефон тебе в горло.

Подросток — это был друг Эрика Бласса — Курт Маклеод — смотрел на нее, насупив брови.

— Это свободная страна, не так ли?

— Не сегодня, — сказала Лила. После чего она крикнула, шокированной группе соседей. — Расходимся! Расходимся! Вперед!

Курт и другие пошли, несколько раз оглянувшись через их плечи, как если бы боялись, что она может погнаться за ними, словно сумасшедшая, как женщина, которую она только что убила на улице.

— А я-то думал, что женщины-шерифы ведут дела по-другому! — Сказал через плечо кто-то из мужчин.

Лила подавила желание ткнуть ему фак и вернулась к своей полицейской машине. Когда прядь волос упала на ее глаза, она откинула её обратно с панической дрожью, думая, что это та штуковина опять пытается выскочить из ее кожи. Она наклонилась к двери, сделала пару глубоких вдохов, нажала кнопку рации.

— Линни?

— Я здесь, босс.

— Скольким дозвонилась?

Пауза. Затем Линни произнесла:

— Ну. Пятерым. Обоим Уиттстокам, Элмору, Верну и Дэну Триту. И Рид тоже скоро вернется. Его жена заснула. Полагаю, его сосед присмотрит за маленьким Гэри, бедный парень…

Лила сложила, и получилось восемь офицеров, не очень, когда ты надеешься победить анархию. Ни одна из трех женщин — сотрудниц департамента шерифа Дулинга не ответила на звонки Линни. Это заставило Лилу задуматься о том, как они там, в тюрьме, со всем справляются. Она закрыла глаза, начала дрейфовать и заставила их снова открыться.

Линни рассыпалась на тему бесчисленных экстренных звонков. Было более десятка мужчин, таких как Рид Бэрроуз, которые внезапно оказались единственными опекунами маленьких детей.

— Несколько этих беспомощных дураков хотели, чтобы я объяснила им, как кормить собственных детей! Один идиот спрашивал меня, создаст ли ФАУЧС[170] учреждение по уходу за детьми, потому что у него уже есть билеты на…

— Кто-нибудь есть в участке?

— Кто? ФАУЧС?

— Нет, Линни. Кто-нибудь из помощников. — Но только не Терри. Пожалуйста, только не он. Лила не хотела, чтобы Терри увидел, что осталось от человека, который последние пять лет чаще всего был его напарником.

— Боюсь, что нет. Единственный кто здесь находится — это старик-деревенщина из СОА. Хотел узнать, сможет ли он чем-нибудь помочь. Он снаружи, курит трубку.

Её измученному, шокированному происходящим, мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы идентифицировать того, о ком ей говорили. Уилли Берк, знавший о сказочных платках, и управляющий этой развалиной — пикапом Форд.

— Пришли мне его.

— Этого парня? В самом деле?

— Да. Я на Ричленд-лейн, 65.

— Разве это не…

— Да. Тут все плохо, Линни. Очень. Джессика убила Роджера. Он, должно быть, разрезал кокон на ее лице. Она погналась за ним наружу и… еще она накинулась с кирпичом на какого-то мальчишку, придурка, пытавшегося её сфотографировать. Она сошла с ума. — Какого ума? подумала Лила. — Я приказала ей остановиться, а когда она этого не сделала, я застрелила ее. Она мертва. Выбора не было.

— Роджер мертв? — Ничего о смерти жены. Лила не удивилась. Линни всегда сохла по Роджеру. — Отправь сюда Уилли. Скажи ему, что мы должны доставить два тела в морг больницы. Он должен захватить с собой брезент. Собирай помощников там, в участке. Я приеду, как только смогу. Отбой.

Она опустила голову и готовилась к слезам. Но слез не было. Она поинтересовалась, может ли человек быть слишком уставшим, чтобы плакать. Казалось, что это возможно.

Сегодня все казалось возможным. Ее мобильный телефон звонил в кармашке на ремне. Это был Клинт.

— Привет, Клинт, — ответила она. — Сейчас не самое лучшее время для разговоров.

— С тобой все в порядке? — Спросил он. — Скажи мне, что все в порядке.

Лила не знала, с чего начать. С Роджера и Джессики Элуэй, лежащих мертвыми во дворе их дома? С галлюцинации, которая случилась у неё у линий электропередач в лесу за обломками метамфетаминового гаража Трумэна Мейвейзера? С Шейлы Норкросс? С Шеннон Паркс? С того дня, как Клинт закрыл свою практику без предварительного предупреждения? С их брачных клятв?

— Ты ведь не засыпаешь? Лила?

— Нет, я все еще тут.

— Дженис — вне игры. Длинная история. Хикс свалил. Каким-то образом я оказался в этом месте один.

Лила сказала, что сожалеет. Это была сложная ситуация, без вопросов. Но, может быть, будет лучше, если он поспит. Муж мог это делать: засыпать, а потом просыпаться.

Он сказал, что поедет домой, чтобы проведать их сына. Джаред сказал, что повредил колено, ничего серьезного, но Клинт хотел увидеть все сам. Может ли Лила встретиться с ними там?

— Попробую. — Но Лила не знала, когда она сможет уйти. Все, что она знала — было похоже, что это закончится не скоро.

— Ты слышишь? — Женщина нашла Кейли Роулингз в темноте. От женщины разило спиртным, и у неё была мягкая рука. Она сказала, что ее зовут Магда. — Кто-то поет, не так ли?

— Да. — Это было пение Моры. Голос Моры, скрипучий и сломанный, ни хрена не стоил; ее чувство ритма было сродни морской болезни, то вверх, то вниз; но для Кейли они были ни с чем несравнимо сладкими, глупые старые слова, сотрясающие грязный старый воздух.

«…Королевского канала…»

Пение прекратилось.

— Откуда оно взялось?

— Я не знаю.

Откуда-то издалека, это было единственное, что Кейли могла сказать наверняка. Оно доносилось из Дулинга? Где был Дулинг? Это определенно не был Дулинг. Или был? Трудно сказать. Даже невозможно.

Нежный ветер кружил во тьме. Воздух здесь был свежий и хороший, и под ногами земля чувствовалась не как цемент или липкая плитка, а как трава. Она присела и потрогала: да, это была трава, какие-то сорняки, приятно щекочущие колени. Где-то негромко щебетали птицы. Кейли проснулась, чувствуя себя сильной, молодой и хорошо отдохнувшей.

Тюрьма отняла у неё двенадцать лет, практически все тридцатые и парочку сороковых, а впереди маячили еще десять. Мора была лучшей частью этих потерянных лет. Союз, который они заключили, вряд ли бы имел продолжение за пределами тюремных стен, но в тюрьме все было клево. Если бы Кейли внезапно вытолкнули за двери Дулингского исправительного учреждения, она бы, конечно же, вспоминала Мору с теплотой и благодарностью, но пыталась жить дальше. Вы вряд ли могли долго сохнуть по тройной убийце независимо от того, какой странно очаровательной вы её находили. Эта женщина была сумасшедшей, в отношении этого Кейли не питала иллюзий. Хоть и любила Кейли всем сердцем, и Кейли нравилось быть любимой. И знаете, возможно, она, Кейли, тоже была немного чокнутой.

В то время, до тюрьмы, не было никакой безрассудной любви. На самом деле, не было вообще никакой любви, с тех самых пор, когда она была подростком. Во время одной делюги — не той, за которую ее упрятали — Кейли и ее парень грабили комнату в задней части почасового мотеля, пытаясь отыскать деньги и наркотики. В комнате находился подросток, сидевший в кресле-качалке. Кресло было хорошим, отполированным до блеска, совершенно неуместным в этом клоповнике, царский престол посреди мусора. В щеке подростка, который в нем сидел, зияла массивная вулканическая дыра. Она представляла собой переливающуюся смесь красного и черного цвета; неприятна штука, от которой шел зловонный запах гниющей плоти. Как это произошло? Началось ли это с царапины, в которую попала инфекция? Или кто-то резанул парня по лицу грязным лезвием? Или это было последствием какой-то болезни? Кейли была рада не знать и не переживать за это.

Она предположила, что подростку около шестнадцати. Он чесал свой бледный живот и наблюдал, как она и ее друг шныряли вокруг, в поисках тайника. Что с ним было, что он просто спокойно сидел и смотрел на них без капли страха?

Парень Кейли нашел то, за чем они охотились, под матрасом и засунул в куртку. Он повернулся к подростку.

— У тебя гниет лицо, — сказал он. — Ты это знаешь?

— Знаю, — сказал мальчик.

— Прекрасно. А теперь убирайся с кресла, сынок.

Подросток не стал нарываться на неприятности. Он встал со стула и перелег на пружинную кровать, продолжая чесать живот. Они забрали кресло-качалку вместе с деньгами и наркотиками. Они смогли это сделать, потому что у её парня был грузовой фургон.

Такую уж жизнь она вела в те дни, в ней она стояла плечом к плечу и помогала мужчине, с которым спала, украсть кресло, на котором сидел ребенок. Умирающий ребенок. И угадайте что? В той жизни, тому ребенку это было абсолютно по хер. Он просто лег и уставил свое изъязвленное лицо в потолок, почесывая живот и ложа хер на все происходящее. Может потому, что был под наркотой. Может потому, что он был похуист. А может и то, и другое.

Ветер донес цветочный аромат.

Кейли испытывала тоску по Море, но в то же время была взволнована предчувствием, что попала в лучшее место, лучше той тюрьмы, лучше мира вне той тюрьмы. Она чувствовала себя раскрепощенной, прямо земля уходила из-под ног.

— Кто бы вы ни были, я должна сказать вам, что мне страшно, — сказал Магда. — И я переживаю за Антона.

— Ничего не бойтесь, — сказала Кейли. — Я уверена, что с Антоном все в порядке.

Не зная, кто это был, и, не переживая. Она поискала руку Магды и нашла ее.

— Давайте пойдем навстречу пению птиц.

Они пошли вперед, в темноту, обнаружив, что спускаются по пологому склону между деревьями.

И что это — лучик света? Солнце пробивает брешь в темном небе?

Когда они подошли к заросшим сорняками остаткам трейлера, лучик солнца превратился в пылающий рассвет. С этого места они увидели идущую вдаль грунтовую дорогу — все, что осталось от разрушенной временем Болл-Хилл-Роуд.

Глава 15

Оставив логово Старой Эсси позади, лиса нарезала петли по окрестным лесам, лишь к вечеру остановившись на отдых на влажной земле под заросшим сараем. Ей приснился сон, что мать принесла крысу, но та была сгнившей и отравленной, и она поняла, что её мать больна. Глаза у нее были красные, рот криво изогнут, а ее язык вывалился до земли. И в этот момент она вспомнила, что ее давно уже нет, его мать умерла много весен назад. Она видела, как та лежит в высокой траве, и на следующий день она все еще лежала на том же месте, но больше не была её матерью.

— В стенах яд, — сказала мертвая крыса во рту мертвой матери. — Она говорит, что земля соткана из наших тел. Я ей верю, но боль не отступает. Даже после смерти больно.

Облако мотыльков спустилось на мертвую мать лисы и мертвую крысу.

— Не останавливайся, малышка, — сказала мать. — У тебя есть работа.

Лиса рванула из сна и почувствовала резкую боль, порезавшись спиной о край чего-то, что ощущалось как гвоздь, стекло, или осколок доски. Был ранний вечер.

Неподалеку раздался громкий звук аварии: стук металла об дерево, выброс пара, рваный звук зарождающегося огня. Лиса метнулась из-под заброшенного сарая, впереди маячила трудная задача — перебежать через дорогу. За дорогой находился большой лес и, как она надеялась, более безопасные земли.

Рядом с дорогой стояла машина, которая и врезалась в дерево. Пылающая женщина тащила мужчину с переднего сиденья машины. Мужчина кричал. Пылающая женщина издавала собачье лаянье. Лиса понимала, что та говорит: я убью тебя, я убью тебя, я убью тебя. Волокна горящей паутины вспархивали с ее тела.

Это был момент истины. Одно из первых мест в своего рода личном уставе лисы занимал принцип: Не переходи дорогу в дневное время. Днем было больше машин, а автомобили невозможно запугать или предупредить, и уж тем более уничтожить. По мере того как они приближались, они издавали звуки, нарастающие, и если вы слушали (лиса всегда должна слушать), то звуки складывались в слова, и слова эти были: я хочу убить тебя, я хочу убить тебя, я хочу убить тебя. Еще теплые и кровоточащие останки животных, которые не услышали этих слов, служили лисе прекрасными обедами.

С другой стороны, лиса, которая хочет выжить, нуждается в сбалансированном подходе к опасности. Ей нужно было уравновесить угрозу от машины, которая только хотела убить тебя с женщиной, объятой пламенем, заявляющей, что она собирается убить тебя.

Лиса побежала. Когда она пробегала мимо нее, жар от пылающей женщины был на её мехе и в резаной ране на спине. Пылающая женщина начала стучать головой мужчины о тротуар, и рев ее гнева стал громче, но он исчез, когда лиса побежала по насыпи на противоположной стороне дороги.

В большом лесу она замедлила темп. Каждый раз, когда она отталкивалась правой задней лапой, рана в нижней части спины отдавалась болью. Настала ночь. Прошлогодние листья шелестели под подушечками лап лисы. Она остановилась, чтобы попить из ручья. Масляные пятна кружились по воде, но её мучила жажда, и она должна была взять то, что могла взять. Ястреб сидел на пне у ручья. У его когтей лежала мертвая белка.

— Дашь мне? — Спросила лис. — Я могла бы стать твоим другом.

— У лисы нет друзей, — сказал ястреб.

Это правда, но лиса никогда не признает этого вслух.

— Какой лжец сказал тебе это?

— С тебя льется кровь, — сказал ястреб.

Лисе было плевать на тон бодрящейся птицы. Но она подумала, что будет мудрее сменить тему.

— Что происходит? Что-то изменилось. Что случилось с миром?

— Там, дальше, появилось дерево. Новое дерево, дерево-мать. Оно появилось на рассвете. Очень красивое. Очень высокое. Я пытался взлететь на верхушку, но хотя я и смог её увидеть, она была высоко над моими крыльями.

Ярко-красный узел кишечника вывалился из тела белки, и ястреб его проглотил.

Ястреб наклонил голову. Через секунду за ноздрей лисы донесся запах: дым. Сейчас был сухой сезон. Если пылающая женщина пересекла дорогу, и свалилась в кустах, этого было достаточно, чтобы весь лес занялся пожаром.

Лисе нужно было шевелиться. Она вздохнула. Она боялась, и ей было больно — но её ум был все таким же ясным.

— Твои глаза будут изысканной едой для какого-нибудь счастливого зверя, — сказал ястреб и полетел, держа в когтях мертвую белку.

Не было ничего необычного в том, что Первый Четверговый Книжный Клуб начал отклоняться от текста книги того месяца — Искупление, Иэна Макьюэна. Роман повествовал о двух влюбленных, разъединенных друг с другом еще до того, как их отношения стали серьезными, из-за ложных обвинений имеющей богатое воображение молодой девушки по имени Брайони.

Дороти Харпер, семидесяти девяти лет, возглавлявшая эту группу почтенных дам, сказала, что не смогла бы простить Брайони за её преступление.

— Эта плутовка разрушила их жизни. Кого волнует, что она об этом горько пожалела?

— Говорят, мозг не в полной мере развит до тех пор, пока ты не станешь взрослой, — сказала Гейл Коллинз. — Брайони было всего двенадцать или тринадцать, когда она солгала. Ты не можешь винить ее.

Гейл держала бокал белого вина, обхватив обеими руками его чашу. Она сидела за столом у кухонного бара. Бланш Макинтайр, верная помощница начальника тюрьмы Коутс (по крайней мере, обычно верная), познакомилась с Гейл на курсах подготовки секретарей тридцать лет назад. Маргарет О'Доннелл, четвертый член Первого Четвергового Книжного Клуба, была сестрой Гейл, и единственной женщиной, известной Бланш, которая имела портфель акций.

— Кто тебе это сказал? — Спросила Дороти. — Твой мозг?

— Ученые, — ответила Гейл.

— Фу-фу! — Дороти махнула рукой, как будто отгоняя дурной запах. (Дороти была единственной женщиной, которую знала Бланш, кто все еще говорил такие вещи, как Фу-фу.)

— Это правда. — Бланш слышала, как доктор Норкросс из тюрьмы говорил почти то же самое, что человеческий мозг не был полностью развит, пока человеку не исполнится двадцать. Это был такой уж сюрприз? Если вы когда-нибудь знали подростка — или, если уж на то пошло, были им — разве это не было аксиомой? Подростки не осознают, что они делают, особенно мужчины. А девушка двенадцати лет? Забудьте об этом.

Дороти сидела в кресле у окна. Это была ее квартира, аккуратный блок на втором этаже на Маллоу-стрит с плюшевыми, цвета сланца, коврами и свежевыкрашенными бежевыми стенами. Из окна открывался вид на лес, который прилегал к зданию. Из нынешних волнений в мире, единственный видимым знаком был огонь — как горящая спичка на таком расстоянии — распространявшийся где-то на западе, по направлению Болл-Холл и Шоссе № 17.

— Это было очень жестоко. Мне плевать, насколько маленьким был ее мозг.

Бланш и Маргарет сидели на диване. На кофейном столике стояла открытая бутылка Шабли[171] и ожидающая открытия бутылка Пино.[172] Также там стояла тарелка с печеньем, которое испекла Дороти, и три бутылочки с таблетками, которые принесла Маргарет.

— А мне понравилось, — сказала Маргарет. — Мне очень понравилась вся книга. Я думаю, что все подробности её работы медсестрой в военном госпитале просто удивительные. И все, что касается решающего сражения, и Франции и, поездки к побережью, вау! Настоящее путешествие! Эпичное путешествие, можно сказать! И это так романтично! Это довольно сильная штука. — Она покачала головой и рассмеялась.

Бланш повернула голову, чтобы посмотреть на нее, раздраженная, несмотря на то, что Маргарет была на ее стороне в симпатии к Искуплению. Маргарет работала на железной дороге до тех пор, пока они не отвалили ей огромную кучу деньжищ и с почетом проводили на досрочную пенсию — некоторые люди были чертовски везучими. Она была ужасной хохотушкой, эта Маргарет О'Доннелл, особенно для тех, кому было за семьдесят, и повернутой на керамических животных, десятками которых были завалены ее подоконники. Последний раз она выбрала роман Хемингуэя об идиоте, который не хотел упускать рыбу,[173] книгу, который вывел Бланш из себя, потому что это была, давайте признаем, просто чертова рыба! Маргарет тоже думала, что это романтично. И как такая женщина могла превратить свой ранний пенсионный пакет в портфель акций? Это была тайна.

Сейчас же Бланш сказала:

— Эй, Мидж. Мы взрослые женщины. Давай не будем говорить глупости насчет секса.

— О-о, дело не в этом. Это великая книга. Нам так с ней повезло. — Маргарет потерла лоб. Она посмотрела на Бланш, поверх ее очков в роговой оправе. — Было бы ужасно умереть, читая плохую книгу?

— Полагаю, — ответила Бланш. — Но кто сказал, что происходящее — смерть? Кто сказал, что мы умрем?

Встреча была запланирована на этот вечер задолго до пришествия Авроры — они никогда не пропускали первый четверг — и четыре старых подруги провели большую часть дня, отправляя текстовые сообщения, как подростки, туда и обратно о том, следует ли, учитывая обстоятельства, все отменить. Ни у кого не хватило духа отказаться, хотя мысли были. Первый четверг был первым четвергом. Дороти написала, что если это будет их последний вечер, то провести его в обществе своих старых друзей будет самое оно. Гейл и Маргарет проголосовали за то же самое, и Бланш тоже, хотя чувствовала себя немного виноватой, что оставила начальника Коутс на произвол судьбы, но она имела на это полное право, так как за сверхурочное время государство ей не доплачивало. Кроме того, Бланш хотела поговорить о книге. Как и Дороти, она была поражена злым поступком маленькой девочки Брайони, а также тем, как злобный ребенок, повзрослев, превратился в совершенно другого человека.

После того, как они расположились в гостиной Дороти, Маргарет вытащила на свет бутылочки с Лоразепамом.[174] Бутылочкам было пару лет. Когда её муж скончался, врач дал их ей «только для того, чтобы помочь тебе справиться с утратой, Мидж». Маргарет никогда не употребляла таблетки; хотя ей было тяжело потерять мужа, ее нервная система была в порядке, может быть, стала даже лучше, потому что, как только он умер, ей больше не пришлось беспокоиться о том, что он умрет от инсульта, расчищая от снега подъездную дорожку, или разобьется, упав с лестницы, на которую залазил, чтобы срезать ветви деревьев, которые близко подходили к линии электропередач. Но поскольку страховка покрывала расходы, она все равно выписала рецепт. Ты никогда не знаешь, что может пригодиться, таков был ее девиз. Или когда. Теперь ей казалось, что время когда пришло.

— Лучше сделать это вместе, вот что я подумала, — сказала Маргарет. — Вместе не страшно.

Трое остальных, без каких-либо существенных возражений, согласились, что это была хорошая идея. Дороти Харпер также была вдовой. Муж Гейл находился в доме престарелых и в эти дни не узнавал даже собственных детей. Говоря о детях членов Первого Четвергового, все они были взрослыми людьми среднего возраста, живущими в местах, удаленных от Аппалачей, и никакое воссоединение в последнюю минуту не было осуществимо. Бланш, единственный человек из группы, не вышедший на пенсию, никогда не выходила замуж и вообще не имела детей, что, вероятно, было к лучшему, учитывая, как все обернулось.

Вопрос Бланш заставил смех смолкнуть.

— Может быть, мы проснемся бабочками, — сказала Гейл. — Коконы, которые я видела в новостях, немного напоминают мне коконы, которые делают гусеницы.

— Пауки также заворачивают в них мух. Я думаю, что коконы больше похожи на паутину, чем на какую-либо куколку, — сказала Маргарет.

— Я не рассчитывала бы на что-нибудь хорошее. — Полный бокал Бланш в какой-то момент превратился в пустой бокал.

— Я надеюсь увидеть ангела, — сказала Дороти.

Остальные трое посмотрели на нее. Она, казалось, не шутит. Ее морщинистый подбородок и рот стянулись в крошечный кулак.

— Я ведь была очень хорошей, — добавила она. — Пыталась быть хорошей. Хорошей женой. Хорошей матерью. Хорошим другом. Находясь на пенсии, помогала волонтерам. Для этого, каждый понедельник, я ездила в Кофлин на заседание Комитета.

— Мы это знаем, — сказала Маргарет, и протянула руку в воздух в сторону Дороти, которая была само воплощение старой доброй души. Гейл повторила жест, и Бланш тоже.

Они подошли к бутылочке с таблетками, и каждая женщина взяла по две и проглотила их. После этого акта причастия четыре подруги сели и посмотрели друг на друга.

— Что нам теперь делать? — Спросила Гейл. — Просто ждать?

— Плакать, — сказала Маргарет, и захихикала, делая вид, что вытирает глаза костяшками пальцев. — Плакать, плакать, плакать!

— Передайте печенье, — сказал Дороти. — Я прекращаю свою диету.

— Я хочу вернуться к книге, — сказала Бланш. — Я хочу поговорить о том, как изменилась Брайони. Она из гусеницы стала бабочкой. Я думаю, это прекрасно. Это напомнило мне некоторых женщин в тюрьме.

Гейл взяла Пино с кофейного столика. Она развернула фольгу и вытянула штопором пробку.

Пока она разливала вино по бокалам, Бланш продолжала:

— Вы знаете, у них случаются рецидивы — я имею в виду заключенных — нарушение условно-досрочного освобождения, возвращение к плохим привычкам и так далее — но некоторые из них меняются. Некоторые из них начинают новую жизнь. Как Брайони. Разве это не вдохновляет?

— Да, — сказала Гейл. Она подняла бокал. — За возвращение к новой жизни.

Фрэнк и Элейн задержались в дверях комнаты Наны. Было девять вечера. Они положили ее на кровать, откинув одеяло. На стене висел плакат с марширующим в парадной форме оркестром и доска, на которой были прикреплены лучшие рисунки Наны, изображающие персонажи комиксов Манга.[175] Ветряной колокольчик[176] из цветных трубочек и стеклянных бусин свисал с потолка. Элейн настаивала на аккуратности, чтобы на полу не было одежды или игрушек. Жалюзи были закрыты. Голову Наны покрывал громоздкий нарост. Наросты вокруг её рук, были похожими, но меньше. Варежки без большого пальца.

Хотя ни один из них не сказал ничего, после минуты молчания Фрэнк понял, что они оба боялись выключить свет.

— Давай вернемся и проверим ее через некоторое время. — По привычке Фрэнк прошептал это Элейн, как и во многих случаях, когда они отчаянно хотели, чтобы Нана не проснулась, а не наоборот.

Элейн кивнула. Одновременно они отступили от открытой двери дочери и спустились вниз на кухню.

Пока Элейн сидела за столом, Фрэнк заправил кофеварку, насыпав кофе и заполнив емкость водой. Это было то, что он делал до этого тысячу раз, хотя и не в столь поздний час. Нормальность действия успокоила его.

Она подумала примерно тоже.

— Это как в старые времена, не так ли? Больной ребенок наверху, мы здесь внизу, интересно, все ли мы делаем правильно.

Фрэнк нажал кнопку включения. Элейн положила голову на руки.

— Ты должна сесть, — мягко сказал он, и занял стул напротив нее.

Она кивнула и выпрямилась. Ее челка прилипла ко лбу, на её лице был вопросительный взгляд типа ну-и-что-теперь? Взгляд того, кто недавно получил удар по голове. Он не думал, что выглядит лучше.

— В любом случае, я знаю, что ты имеешь в виду, — сказал Фрэнк. — Я помню. Задаюсь вопросом, как мы когда-то могли обманывать себя, думая, что могли бы в первую очередь заботиться о других людях.

Это принесло светлую улыбку на лицо Элейн. Что бы ни случилось с ними сейчас, они пережили младенчество вместе — не малое достижение.

Кофеварка просигналила. На мгновение показалось, что наступила тишина, но внезапно Фрэнк услышал шум снаружи. Кто-то кричал. Затем полицейские сирены, визг сигнализации. Он инстинктивно наклонил ухо к лестнице, прислушиваясь к Нане.

Он ничего не услышал, конечно же, он не услышал; она больше не была ребенком, и это были не старые времена, ничего не было как раньше. По тому, как сегодня вечером спала Нана, не невозможно было представить, что даже взлет ракеты может ее разбудить, заставить ее открыть глаза под тем слоем белого волокна.

Элейн наклонила голову к лестнице, так же как и он.

— Что это, Фрэнк?

— Не знаю. — Он оторвался от ее взгляда. — Мы не должны были покидать больницу. — Подразумевая, что Элейн заставила их уйти, не очень веря в сказанное, но нужно было хоть как-то разделить вину, чтобы удалить ту грязь, которую он чувствовал за собой. То, что он знал, что привело к этому, точно знал, заставляло его ненавидеть себя. Но он не думал, что может остановиться. — Надо было остаться. Нане нужен доктор.

— Он всем нужен, Фрэнк. Скоро мне тоже понадобится доктор. — Она налила себе чашку кофе. Казалось, что прошли годы, пока она добавляла молоко и Экуаль.[177] Он уже подумал, что обсуждение закончено, но она сказала: — Ты должен быть благодарным, что я нас увела.

— Что?

— Это спасло тебя от того, что ты сделал бы, если бы мы не ушли.

— О чем ты говоришь?

Но он, конечно же, знал. У каждого брака был свой язык, свои кодовые слова, построенные на взаимном опыте. Два из них она сейчас и произнесла:

— Фриц Машаум.

При каждом повороте ложки, раздавались щелчки по керамической чашке — щелк, щелк, щелк. Словно кто-то набирал комбинацию на замке сейфа.

Фриц Машаум.

Имя с дурной репутацией, которое Фрэнк хотел бы забыть, но позволила бы ему Элейн? Нет. Кричать на учителя Наны было плохо, знаменитый удар в стену был ещё хуже, но инцидент с Фрицем Машаумом был хуже всего. Фриц Машаум был мертвой крысой, которой она махала ему перед лицом всякий раз, когда чувствовала себя загнанной в угол, как сделала это сегодня вечером. Если бы она только захотела увидеть, что они были в одном углу, на одной и той же стороне, на стороне Наны, но нет. Вместо этого ей надо было вспомнить Фрица Машаума. Она вновь помахала перед его лицом мертвой крысой.

Фрэнк охотился за лисой, обычное дело в лесистой области Трехокружья. Кто-то увидел, как одна бегала по полям к югу от Шоссе № 17, недалеко от женской тюрьмы. Её язык свисал изо рта, и звонивший предположил, что она должно быть бешеная. У Фрэнка были сомнения по этому поводу, но он серьезно относился к звонкам о бешенстве. Любой уважающий себя офицер службы контроля за животными, так бы поступил. Он выехал на своей развалюхе в место предполагаемого нахождения лисы, и потратил полтора часа на бредовые поиски. Он ничего не нашел, кроме ржавого скелета Олдсмобиля 1982 года с парой истлевших трусов, привязанных к антенне.

Возвращаясь к месту, где он припарковал свой фургон, он срезал дорогу через чью-то огражденную собственность. Забор представлял собой смесь хлама: гниющих досок, колпаков от авто и гофрированного листового металла, так что он скорее привлекал к себе внимание, чем препятствовал злоумышленникам. Через щель в заборе Фрэнк пробрался к обшарпанному белому дому с убогим двориком позади него. Старая покрышка на растянутой веревке свисала с дуба, черные лохмотья, окруженные жужжащими насекомыми, были свалены у основания дерева. Ящик из-под молока, полный металлолома, стоял охранником у ступеней крыльца, неосторожно опрокинутая на бок бочка из-под масла (предположительно пустая) прилегла отдохнуть рядом с ним, как и шляпа на верхушке не контролировано растущей бугенвилии,[178] нависающей над крыльцом и частично его скрывающей. Осколки стекла из разбитого окна второго этажа были разбросаны по покрытой только рубероидом крыше крыльца, а совершенно новый, сияющий воском, пикап Тойота, синий, как Тихий океан, был припаркован на подъездной дорожке. Вокруг его задних шин валялись дюжина или около того отстрелянных гильз от дробовика, когда-то ярко-красных, теперь выцветших до бледно-розового цвета, как будто они находились там длительное время.

Это было такое идеальное сочетание — обшарпанный дом и блестящий пикап, что Фрэнк чуть не рассмеялся в голос. Он так и шел себе дальше, улыбаясь и размышляя над увиденным, поэтому потребовалось несколько секунд, чтобы понять то, что не имело никакого здравого смысла: черные лохмотья шевелятся. И двигаются.

Фрэнк сделал несколько шагов назад, к дыре в разномастном заборе. Он осмотрел лохмотья. Они шевелились.

Все, что было дальше, как ему казалось, случилось словно во сне. Вот он проскальзывает через дыру в заборе, потом идет по двору, и вот он моментально, словно телепортировался, преодолевает расстояние, отделяющее его от черных лохмотьев, лежащих под деревом.

Это была собака, хотя Фрэнк не смог определить, какой породы — среднего размера, может быть, овчарка, может быть, молодой лабрадор, может быть, просто деревенская дворняга. Черный мех свисал лохмотьями и был полон блох. Там, где меха не было, были инфицированные участки кожи. Единственный видящий глаз животного представлял собой маленькую белую лужицу, на неопределенной форме морде животного. Особенно ярко смотрелись четыре конечности собаки, все они были кривыми, все явно были сломанными. Гротескно — как она могла убежать? — смотрелась цепь, обвязанная петлей вокруг шеи, и другим концом привязанная к дереву. Собачьи бока поднимались и падали от частого дыхания.

— Ты нарушил границы частной собственности! — Прозвучал голос позади Фрэнка. — Парень, у меня оружие!

Фрэнк поднял руки и обернулся, чтобы увидеть Фрица Машаума.

Маленький человек, со своей строгой рыжей бородой походивший на гнома, носил джинсы и выцветшую футболку.

— Фрэнк? — В голосе Фрица звучало недоумение.

Они знали друг друга, хоть и не очень хорошо, по Скрипучему колесу. Фрэнк вспомнил, что Фриц был механиком, и некоторые люди говорили, что если возникнет нужда, ты можешь купить у него пистолет. Правда это или нет, Фрэнк сказать не мог, но они несколько месяцев назад сошлись за одним столиком: сидели, пили пиво и вместе смотрели матч колледжских футбольных команд. Фриц — этот псов-мучающий монстр — выразил свое мнение о достоинствах играющих команд; он не думал, что у Альпинистов был талант, который они могли конвертировать в какой-либо устойчивый успех. Фрэнк был счастлив с этим согласиться; он ничего не понимал в спорте. К концу игры, как только Машаум накачался пивом, он бросил обсуждать достоинства играющих и попытался вовлечь Фрэнка в разговор на предмет евреев и федерального правительства.

— У этих курносых все схвачено, ты понимаешь, о чем я? — Фриц наклонился вперед. — Я знаю, о чем говорю, мои предки приехали из Германии. Так что я точно знаю.

Это был сигналом для Фрэнка, что пора откланяться.

Теперь Фриц опустил винтовку, из которой целился.

— Что ты здесь делаешь? Пришел купить пистолет? Я могу продать тебе хороший, с длинным стволом или короткоствольный. Эй, хочешь пива?

Хотя Фрэнк ничего не сказал, какое-то сообщение, должно быть, передалось языком его тела, потому что Фриц добавил начальствующим тоном:

— Что собачка беспокоит? Не волнуйся. Эта сука болезненно тяпнула моего неффа.[179]

— Кого тяпнула?

— Неффа. Племянника. — Фриц покачал головой. — Некоторые слова из прошлой жизни, они всплывают. Ты удивишься, как…

И это было последнее, что произнес Машаум.

Когда Фрэнк закончил, приклад винтовки, которую он отнял у ублюдка и сделал им большую часть работы, был разбит и замазан кровью. Другой человек корчился в грязи, держась за промежность, куда Фрэнк неоднократно погружал приклад винтовки. Его глаза были похоронены под отеками, и он плевался кровью при каждом судорожном выдохе, который он с трудом вымучивал из-за ребер, которые Фрэнк наверняка сломал. Возможность того, что Фриц в ближайшее время умрет от избиения, казалось, не была такой уж маловероятной.

Может быть, он не травмировал Фрица Машаума так сильно, как ему показалось, хотя он убеждал себя в обратном и в течение нескольких недель следил за разделом некрологов. В конце концов, никто не пришел его арестовывать. Фрэнк не чувствовал себя виноватым. Это была маленькая собака, и маленькие собаки не могли дать сдачи. Не было никаких оправданий для издевательств человека над таким животным, как это, независимо от того, насколько оно могло ему досадить. Да, некоторые собаки были способны убить человека. Однако ни одна собака не сделала бы человеку того, что сделал Фриц Машаум с тем жалким существом, прикованным к стволу дерева. Что собака должна была понять из этого жестокого обращения? Ничего, она ничему не могла научиться. Фрэнк это понимал, и в душе чувствовал удовлетворение от того, что сделал с Фрицем Машаумом.

Что касается жены Машаума, то откуда Фрэнк мог знать, что у него есть жена? Однако сейчас он знал. О, да. Элейн все для этого сделала.

— Его жена? — Спросил Фрэнк. — Ты её имеешь в виду? Меня не удивляет, что она оказалась в приюте. Фриц Машаум еще тот сукин сын.

Когда по городу пошли первые разговоры, Элейн спросила, правда ли то, что он избил Фрица Машаума. Он совершил ошибку, рассказав ей правду, и она никогда не позволяла ему забыть об этом.

Элейн отложила ложку и хлебнула кофе.

— Тут и говорить не о чем.

— Я надеюсь, что она наконец-то бросила его, — сказал Фрэнк. — Не то, чтобы я готов был принять ответственность за это на себя.

— Конечно, это не твоя вина, что ее муж, как только выздоровел достаточно, чтобы пойти домой из больницы после травм, которые ты ему нанес, избил ее до полусмерти?

— Нет, абсолютно нет. Лично я никогда не поднимал на нее руку. Мы это уже обсуждали.

— Угу. И ребенок, которого она потеряла, — сказала Элейн — это тоже не твоя ответственность, ведь верно?

Фрэнк скрипнул зубами. Он не знал ни о каком ребенке. Это был первый раз, когда Элейн упомянула о нем. Она ждала подходящего момента, чтобы осадить его. Когда жена, когда подруга.

— Беременная, да? И потеряла ребенка. Боже, это жесть.

Элейн устремила на него непонимающий взгляд.

— Вот как ты это называешь? Жесть? Твое сострадание меня бесит. Ничего бы не случилось, если бы ты позвонил в полицию. Ничего, Фрэнк. Он отправился бы в тюрьму, а Кэнди Машаум сохранила бы своего ребенка.

Наезды были специальностью Элейн. Но если бы она увидела собаку — что с ней сделал Фриц — она должна была бы дважды подумать, прежде чем открывать рот. Машаумам этого мира приходится платить. То же было и с доктором Фликингером…

Хорошая идея.

— Почему бы мне не сходить к Мерседесу? Он же доктор.

— Ты имеешь в виду парня, который сбил кота того старика?

— Да. Ему должно быть очень стыдно за то, что он так быстро ездил. Уверен, он поможет.

— Ты слышал, что я сказала, Фрэнк? Ты кончишь сумасшедшим домом!

— Элейн, забудь о Фрице Машауме и забудь о его жене. Забудь обо мне. Думай о Нане. Может, этот Док поможет.

Фликингер может даже почувствовать себя обязанным Фрэнку, за то, что тот разбил его машину вместо того, чтобы пробраться внутрь и избить его, такого хорошего врача.

Сирены не смолкали. По улице, ревя двигателем, проехал мотоцикл.

— Фрэнк, я бы могла в это поверить. — Ее речь, размеренная и спокойная, была призвана нести искренность, но это была та же самая модуляция голоса, которую Элейн выбирала, когда объясняла Нане, насколько важно наводить порядок в ящиках для белья. — Потому что я люблю тебя. Но я знаю тебя. Мы были вместе десять лет. Ты избил человека до полусмерти за собаку. Бог знает, как ты поступишь с этим Фликмуллером, или как там его зовут.

— Фликингер. Его зовут Гарт Фликингер. Доктор Гарт Фликингер. — Действительно, как она могла быть такой тупой? Разве их почти не затоптали — или не расстреляли! — при попытке показать свою дочь врачу?

Она допила остаток кофе.

— Просто будь здесь со своей дочерью. Не пытайся исправить то, чего ты даже не понимаешь.

Печальная мысль коснулась Фрэнка Джиари: все было бы гораздо проще, если бы Элейн тоже заснула. Но пока она бодрствовала. Как и он.

— Ты ошибаешься, — сказал он.

Она прищурилась.

— Что? Что ты сказал?

— Ты думаешь, что всегда права. Иногда да, но не в этот раз.

— Спасибо тебе за это чудесное понимание. Я иду наверх, чтобы посидеть с Наной. Пойдем со мной, если хочешь, но если пойдешь за этим человеком, если пойдешь куда-нибудь еще, между нами все кончено.

Фрэнк улыбнулся. Он чувствовал себя хорошо. Было такое облегчение чувствовать себя хорошо.

— Между нами и так уже все кончено.

Она смотрела на него.

— Нана, вот что для меня сейчас важно. Только она.

Фрэнк остановился по дороге к своему фургону, чтобы посмотреть на поленницу у заднего крыльца, ему нравилось колоть дрова. Половина поленницы осталась от прошлой зимы. Маленький Йотул[180] на кухне в холодную погоду делал это место домашним и гостеприимным. Нана любила сидеть рядом с печкой, делая домашнее задание. Когда она наклонялась к книгам, и волосы полностью закрывали ее лицо, она была похожа для Фрэнка, на маленькую девочку из девятнадцатого века, когда все было намного проще. Тогда ты говорил женщине, что собираешься сделать, и она либо соглашалась, либо держала рот на замке. Он вспомнил то, что сказал его отец его матери, когда она протестовала против покупки новой газонокосилки: Ты поддерживаешь порядок в доме. Я зарабатываю деньги и плачу по счетам. Если у тебя с этим есть проблемы, говори.

Проблем у неё не было. Да, у них был хороший брак. Почти пятьдесят лет. Никаких психологов, никаких разводов, никаких адвокатов.

На поленницу был накинут большой брезентовый холст, холст поменьше прикрывал колоду. Он поднял тот, что поменьше, и потянул за ручку топора, высвободив его из плотной древесины. Фликингер не казался большим, но никогда не помешает быть ко всему готовым.

Дороти отошла первой. Голова повернута на бок, рот открыт, зубные протезы слегка раздвинуты и заляпаны крошками печенья, она храпела. Оставшиеся трое наблюдали, как белые волокна выплывают и сплетаются, скручиваются и плывут дальше, выплывают и опадают на ее кожу. Образуя слоя, как миниатюрные хлопковые повязки, сплетаясь в крестообразные узоры.

— Я думаю…, - начала Маргарет, но о чем бы она ни думала, она, похоже, не могла объяснить это словами.

— Думаешь, она страдает? — Спросила Бланш. — Как думаешь, это больно?

Хотя она еле произносила слова, она сама не испытывала никакой боли.

— Нет. — Гейл поднялась на ноги, ее библиотечная копия Искупления упала на пол с шелестом бумажных страниц и шорохом пластиковой обложки. Она, держась за мебель, пересекала комнату по направлению к Дороти.

Бланш была поражена этим усилием. Вместе с таблетками они оприходовали бутылку Пино, и Гейл выпила больше всех. В тюрьме работала офицер, которая участвовала в соревнованиях по армрестлингу. Бланш задавалась вопросом, был ли такой конкурс: пьешь вино, принимаешь наркотики, после чего должен идти ровно, не натыкаясь на мебель и не упираясь в стены. Гейл могла бы взять приз!

Бланш хотела высказать все это Гейл, но обнаружила, что единственное, что она может сказать, это:

— Хорошо-движешься-Гейл.

Она смотрела, как Гейл наклоняется к уху Дороти, которое уже покрылось тонким слоем паутины.

— Дороти? Ты нас слышишь? Встретимся на…, Гейл запнулась.

— Какое место мы знаем на небесах, Мидж? Где она должна нас встретить?

Только Маргарет не ответила. Не смогла. Волокна кружились и сплетались вокруг её головы.

Глаза Бланш, которые, как казалось, двигались сами по себе, нашли окно и огонь на западе. Теперь он больше не походил на горящую спичку, скорее на голову какой-то огненной птицы. Оставались мужчины, которые могли бороться с огнем, но, возможно, они были слишком заняты заботой о своих женщинах, чтобы волноваться за такие мелочи. Как звали ту птицу, которая превратилась в огонь, возрожденную, волшебную птицу, страшную, ужасную?[181] Она не знала. Все, что она могла вспомнить, это старый японский фильм про монстра, который назывался Радон.[182] Она смотрела его в детстве, и гигантская птица в нем сильно её пугала. Теперь она не боялась, просто… ей было интересно.

— Мы потеряли сестру, — объявила Гейл. Она упала на ковер и улеглась у ног Дороти.

— Она просто спит, — сказала Бланш. — Ты не потеряла ее, дорогая.

Гейл кивнула так сильно, что волосы упали ей на глаза.

— Да, да. Ты права, Бланш. Мы просто должны найти друг друга. Просто ищите друг друга на небесах. Или… знаешь… давай свяжемся по факсу. — Последнее выражение заставило ее смеяться.

Бланш была последней. Она сползла, чтобы быть рядом с Гейл, спавшей под слоями паутины.

— У меня была любовь, — сказала ей Бланш. — Спорим, вы этого не знали. Мы сохранили её… как любят говорить девочки в тюрьме… на низовом уровне. Пришлось.

Волокна, которые покрывали рот ее подруги, перемешались, когда Гейл выдохнула. Одна тонкая нить кокетливо полетела в направлении Бланш.

— Я думаю, он тоже любил меня, но… — Это было трудно объяснить. Она была молода. Когда ты был молод, твой мозг не был полностью развит. Вы ничего не знали о мужчинах. Это было грустно. Он был женат. Она ждала. Они постарели. Бланш оставила самую сладкую часть своей души ради мужчины. Он давал красивые обещания и не сдержал ни одного из них. Какая пустая трата.

— Это может быть лучшее, что когда-либо случалось. — Если бы Гейл не спала, то эти слова Бланш были бы слишком неразборчивыми, чтобы их понять. Чувства покинули язык Бланш. — Потому что, по крайней мере, сейчас, в конце, мы все вместе.

И если было что-то еще, где-то еще…

Прежде чем Бланш Макинтайр смогла закончить мысль, она отъехала.

Гарт Фликингер не удивился, увидев Фрэнка.

После просмотра Америка Ньюс в течение последних двенадцати часов или около того, и курения всего, что было в доме, вероятно, ничего не могло удивить, разве что его питомец — игуана (Гиллис) заговорил бы. Если бы даже сам сэр Гарольд Гиллис, этот давно умерший пионер пластической хирургии, возник из ниоткуда, блуждая по кухне с печеньем Поп-Тартс[183] в руках, это вряд ли превысило границы феномена, который Гарт в тот день видел по телевизору.

Шок насилия, вспыхнувшего в трейлере Трумэна Мейвейзера в то время, когда Гарт находился в сортире, был лишь прологом к тому, что он поглощал в течение нескольких часов, просто сидя на диване. Бунты у Белого дома, женщина, откусывающая нос представителю религиозного культа, пропавший в море 767, окровавленные санитары из дома престарелых, пожилые женщины, закутанные в паутину прикованные наручниками к своим каталкам, пожары в Мельбурне, пожары в Маниле и пожары в Гонолулу. Что-то очень, блядь, плохое произошло в пустыне около Рино,[184] где, очевидно, существовал какой-то секретный правительственный ядерный объект; ученые сообщали о крутившихся радиометрах[185] и дёргающихся вверх и вниз стрелках сейсмографов, фиксирующих продолжающиеся взрывы. Везде женщины засыпали и выращивали коконы, и повсеместно их будили тупицы. Замечательный репортер Америка Ньюс Микаэла, с первоклассной пластикой носа, исчезла в середине дня, и они заменили её заикающимся стажером с кольцом в губе. Это напомнило Гарту о граффити, который он видел на стене какого-то мужского туалета: БЕЗ гравитации земля просто отстой.

Все отстой: вход и выход, туда-сюда, обратно, все вокруг. Даже метамфетамин не помогал. Ну, немного помогал, но не настолько, насколько было нужно. К тому времени, как дверной звонок начал звенеть — дин-дон, дин-дон, прозвенели колокольчики — Гарт чувствовал себя вызывающе трезвым. Он не испытывал особого желания открывать, не сегодня вечером. Он также не чувствовал никакой необходимости вставать, когда его гость отпустил звонок и начал стучать. Потом молотить. Очень энергично!

Стучать перестали. Гарт успел подумать, что его нежеланный гость сдался, пока не заработал топор. Рубя и раскалывая. Дверь содрогнулась внутрь, вырвалась из замка, и человек, который был здесь раньше, вошел, в одной руке держа топор. Гарт предположил, что этот парень здесь, чтобы убить его — но не чувствовал по этому поводу никакого страха. Было бы больно, но, он надеялся, что не очень долго.

Пластическая хирургия была объектом шуток для многих людей. Но только не для Гарта. Что смешного в том, что у тебя есть желание улучшить свое лицо, свое тело, свою кожу? Если только ты не был жестоким или глупым, в этом не было ничего смешного. Только сейчас, как представляется, объектом шуток могли стать все они. Какова была бы жизнь только с одной половиной человечества? Жестокая и глупая жизнь. Гарт сразу это увидел. Красивые женщины часто приезжали в его офис с фотографиями других красивых женщин, и они спрашивали «Можете ли вы сделать меня такой же, как она?» И за многими красивыми женщинами, которые хотели изменить свои идеальные лица, стояли подлые лохи, которые никогда не были довольны. Гарт не хотел оставаться один в мире злобных лохов, потому что их было так много.

— Не церемонитесь, заходите. Я смотрел новости. Вы случайно не видели ту часть, где женщина откусила мужчине нос на лице, а?

— Видел, — сказал Фрэнк.

— Я отлично справляюсь с носами, и мне нравятся трудности, но если работать не с чем, то тут ничего и не сделаешь.

Фрэнк стоял у угла дивана, в нескольких футах от Гарта. Топор был небольшим, но все же это был топор.

— Вы собираетесь меня убить?

— Что? Нет. Я пришел…

Они оба отвлеклись на плоский экран, где новостная камера показала вид на горящий Эппл Стор.[186] На тротуаре перед магазином кружился в полубессознательном состоянии человек с почерневшим от огня лицом, тлеющая фиолетовая сумка висела на его плече. Символ Эппл над входом в магазин внезапно освободился от креплений и упал на землю.

Смена декораций привела зрителей обратно к Джорджу Алдерсону. Цвет лица Джорджа был серым, словно оно долго находилось под разящим ветром, его голос был хриплым. Он вел новости целый день.

— Я только что получил звонок от моего — гм, сына. Он пошел ко мне домой, чтобы проведать мою жену. Мы с Шарон поженились в… — Ведущий уронил голову и дернул узел своего розового галстука. На галстуке красовалось пятно от кофе. Гарт считал это самым тревожным сигналом беспрецедентного характера сложившейся ситуации — …сорок два года назад. Тимоти, мой сын, он… он говорит… — Джордж Алдерсон начал рыдать. Фрэнк взял пульт с журнального столика и выключил телевизор.

— Ваш разум достаточно ясен, чтобы понять, что происходит, доктор Фликингер? — Фрэнк указал на трубку на столе.

— Конечно. — Гарт почувствовал укол любопытства. — Вы здесь не для того, чтобы убить меня?

Фрэнк ущипнул переносицу. У Гарта сложилось впечатление, что он наблюдает за внешним выражением серьезного внутреннего монолога.

— Я здесь, чтобы попросить об одолжении. Вы делаете это, и мы в расчете. Это касается моей дочери. Она единственная белая полоса в моей жизни. И теперь у нее это. Аврора. Мне нужно, чтобы вы пошли со мной, осмотрели её, и… — его рот открылся и закрылся несколько раз, но слов больше не было.

В голову Гарта пришла мысль о собственной дочери — Кэти.

— Не говорите ничего больше, — сказал Гарт, разрезая мысль и позволяя ей трепетать, словно ленточки под жестким ветром.

— Да? В самом деле?

Гарт протянул руку. Возможно, он удивил Фрэнка Джиари, но не удивил себя. Было так много вещей, в которых нельзя было ничем помочь. Гарт всегда был рад, когда мог. И ему было интересно увидеть эту Аврору так близко.

— Конечно. Поможете мне встать, хорошо?

Фрэнк поднял его на ноги, и через несколько шагов с Гартом все было в порядке. Доктор на мгновение отлучился, зайдя в боковую комнату. Когда он появился, в руке у него был маленький черный саквояж и медицинская сумка. Они вышли на улицу в ночь. Гарт протянул руку к ветвям сиреневого дерева, торчащего из заднего левого пассажирского окна его Мерседеса, когда они направлялись к фургону Фрэнка, но воздержался от комментариев.

Лиса прохромала прочь от горящей травы, которую подожгла пылающая женщина, но она несла огонь в себе. Тот пылал в нижней части её спины. Это было плохо, потому что лиса не могла быстро бежать, и она чувствовала запах собственной крови. А если она чувствовала запах своей крови, другие тоже могли его учуять.

Несколько пум все еще оставались в этих лесах, и если кто-то из них учует запах её окровавленной спины и начнет её преследовать, ей быстро придет конец. Прошло много времени с тех пор, как она видела пуму, тогда её мать еще была полна молока и четверо его однопометников были живы (теперь все мертвы, один из них выпил плохую воду, другой съел ядовитую приманку, третий попал в капкан, который сломал ему лапу. Как же он визжал и рыдал, когда уходил в ночь), но были еще и дикие свиньи. Лиса боялась их больше, чем пум. Они как-то убежали из фермерского загона и расплодились по всему лесу. Теперь их было много. Обычно, у лисы не было никаких проблем с тем, что бы от них убежать и, возможно, даже повеселиться, немного подразнив их; уж очень они были неуклюжими. Сегодня же она вообще едва могла бежать. Скоро она даже плестись не сможет.

Лес закончился на металлическом доме, пахнущем человеческой кровью и человеческой смертью. Желтые полосы висели вокруг него. Вокруг дома, в сорняках и на гравии, были разбросаны металлические штуковины. К запаху смерти примешивался какой-то другой, которого она никогда ранее не ощущала. Не человеческий запах, точно, но похожий на человеческий.

И женский.

Отложив в сторону свой страх перед дикими свиньями, лиса потрусила прочь от металлического дома, хромая и время от времени падая на бок, чтобы перевести дыхание, и подождать, пока боль утихнет. Затем она бежала дальше. Она должна была бежать дальше. Этот запах был экзотическим, одновременно сладким и горьким, устойчивым. Возможно, он приведет её в безопасное место. Это казалось невероятным, но лиса была в отчаянии.

Экзотический запах усилился. К нему примешался еще один женский запах, но этот был свежее, и явно человеческий. Лиса остановилась, чтобы понюхать один из отпечатков обуви Лилы, а затем клочок белого материала в форме голой человеческой ноги.

Маленькая птичка приземлилась на низко висящую ветку. На этот раз не ястреб. Это была странная птица, такую лиса никогда раньше не видела. Она была зеленой. От неё исходил запах, сырой и резкий, для которого лиса не имел определения. Она расставила крылья в жесте самолюбования.

— Пожалуйста, не пой, — сказал лиса.

— Хорошо, — сказала зеленая птица. — Я все рано редко делаю это ночью. Вижу, у тебя кровотечение. Больно?

Лиса была слишком уставшей, чтобы притворяться.

— Да.

— Покатайся в паутине. Это остановит боль.

— Это отравит меня, — сказала лиса. Её спина горела, но она знал о яде, о да. Люди отравляли все. Это лучшее, что они могли делать.

— Нет. Яд покидает эти леса. Покатайся в паутине.

Возможно, птица лгала, но лиса не видела другого выхода. Она упал на бок, потом перевернулся на спину, как иногда каталась в оленьем дерьме, чтобы впитать его запах. Блаженная прохлада прогнала боль и проникла в спину и бедра. Она еще раз крутнулась, затем вскочила на лапы, глядя на ветку блестящими глазами.

— А ты кто? Откуда ты взялась? — спросила лиса.

— С мать-дерева.

— Где оно?

— Следуй за своим носом, — сказала зеленая птица, и полетела в темноту.

Лиса переходила от одного следа голой ноги к другому, делая паузы, чтобы в них покататься. Это охлаждало, освежало её и придавало ей силы. Женский запах оставался довольно сильным, при этом экзотический запах не совсем-женщины слабел. Вместе они рассказывали лисе историю. Не совсем-женщина пришла первой и ушла на восток, к металлическому дому и гаражу, который теперь сгорел. Настоящая женщина, должно быть, пришла позже, идя по следу не совсем-женщины, по направлению вперед, а затем, еще позже, возвращаясь к вонючему металлическому дому с желтыми полосами вокруг него.

Лиса последовала за смесью запахов в заросли кустарника, поднимаясь по другой стороне, и пробираясь через низкорослые сосны. Отвратительные паутинки свисали с некоторых веток, издавая экзотический не совсем-женский запах. За ними была поляна. Лиса вышла на неё. Теперь она бежала легко, и чувствовала, что не просто может убежать, если одна из этих свиней покажется, но и вступить с ними в бой. На поляне она присела, глядя на дерево, которое, казалось, состояло из множества стволов, обернутых друг вокруг друга. Оно поднималось в темное небо выше, чем лиса могла видеть. Хотя ветра не было, дерево шелестело, словно разговаривая с самим собой. Здесь запах не совсем-женщины терялся в сотне других запахов. Множества птиц и множества животных, ни одного из которых лиса не знала.

С дальней стороны огромного дерева появилась кошка. Не пума, эта была намного больше. И она была белой. В темноте её зеленые глаза были похожи на лампы. Хотя инстинкт убегать от больших хищников был у лисы в крови, она не шелохнулась. Огромный белый тигр неуклонно направлялся к ней. Трава на поляне шелестела, когда склонялась под густым мехом его живота.

Когда тигр был всего в пяти футах, лиса легла и перевернулась, показывая собственный живот в жесте подчинения. Лиса могла затаить определенную гордость, но в данном случае это было бесполезно.

— Вставай, — сказал тигр.

Лиса поднялась на лапы и робко вытянула вперед шею, чтобы прикоснуться своим носом к носу тигра.

— Ты исцелилась? — Спросил тигр.

— Да.

— Тогда слушай меня, лиса.

В тюремной камере Эви Блэк лежала с закрытыми глазами и слабой улыбкой на губах.

— Тогда слушай меня, лиса, — сказала она. — У меня есть для тебя работа.

Глава 16

Клинт собирался попросить Тига Мерфи выпустить его через дверь главного входа, но заместитель начальника тюрьмы Лоуренс Хикс как раз в этот момент в неё позвонил.

— Куда вы направляетесь, доктор Норкросс?

Вопрос звучал как обвинение, но, по крайней мере, звучал четко. Хотя Лор Хикс выглядел взъерошенным — его волосы представляли собой рыжий ореол вокруг пятна лысины, на щеках румянец, под глазами темные круги — новокаин от утренней стоматологической процедуры, кажется, отпустил.

— В город. Мне нужно увидеть жену и сына.

— Разве Дженис это разрешила?

Клинт взял паузу, чтобы сдержать свой гнев. Это помогло напомнить самому себе, что Хикс либо проиграл жену Авроре, либо скоро это сделает. Это не меняло того факта, что человек, стоящий перед ним, был последним парнем, которого ты хотел бы видеть во главе учреждения, подобного Дулингу, во время кризиса. Дженис однажды сказала Клинту, что ее второй-в-команде прошел какие-то тридцатичасовые курсы тюремного менеджмента — в каком-то лжеунивеситете в штате Оклахома — и вообще не имел опыта работы в тюремной администрации.

— Но сестра Хикси замужем за вице-губернатором, — сказала Дженис. В тот раз она осилила бокал Пино. Или, может быть, два. — Вы можете сложить два плюс два. Он силен в планировании, проверках и инвентаризации, но он здесь уже шестнадцать месяцев, и я не уверена, что он сможет найти путь к Крылу С без карты. Он не любит покидать свой офис, и он никогда не сделал ни одного обхода, хотя это является его ежемесячной обязанностью. Он боится плохих девушек.

Ты выйдешь из офиса сегодня вечером, Хикси, подумал Клинт, и ты будешь делать обходы. Повесишь рацию на плечо и начнешь колесить по Крыльям, так же, как и другие офицеры. Те, что остались.

— Вы меня слышите? — Спросил Хикс еще раз. — Разве Дженис разрешила вам покинуть тюрьму?

— У меня для вас есть три вещи, — сказал Клинт. — Во-первых, я должен был выйти отсюда еще в три вечера, что было… — он посмотрел на часы. — Около шести часов назад.

— Но…

— Терпение. Вот вторая. Начальник тюрьмы Коутс спит на диване, внутри большого белого кокона.

Очки Хикса имели толстые стекла, которые усиливали эффект. Когда он расширял глаза, как сейчас, те выглядели, словно вот-вот выпадут из своих глазниц.

— Что?

— Короче говоря, Дон Петерс наконец-то споткнулся о свой член. Поймали на растлении заключенных. Дженис уволила эту задницу, но Дон сумел добавить в приготовленный кофе Ксанакс. Это быстро ее усыпило. И предвосхищая ваш вопрос, Дон сбежал. Когда я увижу Лилу, я попрошу объявить его в розыск, но я сомневаюсь, что это будет приоритетом. Не сегодня.

— Боже мой. — Хикс провел рукой по волосам, еще больше нарушая то, что осталось от прически. — О… Боже мой.

— И вот третья вещь. Осталось всего четыре офицера из утренней смены: Рэнд Куигли, Милли Олсон, Тиг Мерфи и Ванесса Лэмпли. Вы — номер пять. Вам нужно будет осуществить кучу ночных обходов вместе с остальными. О, и Ван введет вас в курс дела в отношении того, что заключенные называют Супер Кофе. Жанетт Сорли и Энджела Фицрой его развозят.

— Супер Кофе? Что это? И почему это делает Фицрой? Она не заслуживает доверия, только не она! У нее проблемы с гневом! Я читал ваш рапорт!

— Сегодня гнев пропал, по крайней мере, пока. Она нам помогает. Делает все правильно. И если ничего грандиозного не произойдет, все эти женщины заснут, Лор. Все. Супер Кофе это или просто кофе. Они заслужили каплю надежды. Поговорите с Ван, и следуйте ее примеру, если возникнет чрезвычайная ситуация.

Хикс схватил Клинта за куртку. Его увеличенные глаза бегали в панике.

— Вы не можете уйти! Вы не можете покинуть свой пост!

— Почему нет? Вы же смогли. — Клинт увидел, как Хикс вздрогнул, и хотел, чтобы он что-то возразил на его слова. Он взял руку Хикса и аккуратно снял с куртки.

— Вы проведали свою жену, мне нужно проведать Джареда и Лилу. И я вернусь.

— Когда?

— Как только смогу.

— Я хотел бы, чтобы все они заснули! — Хикс хохотнул. Его голос был похож на голос капризного ребенка. — Все эти воровки, проститутки, наркоманки, каждая из них! Мы должны дать им снотворное вместо кофе! Это решит все проблемы, не так ли?

Клинт просто смотрел на него.

— Хорошо. — Хикс постарался расправить плечи. — Я понимаю. Вы любите друг друга. Просто… все это… все эти женщины… у нас их полна тюрьма!

Ты только сейчас это понял? подумал Клинт, а потом спросил Хикса, как дела у его жены. Он предполагал, что должен был спросить об этом раньше. Однако черт возьми, вряд ли бы в подобной ситуации Хикси спросил бы о Лиле.

— Бодрствует, по крайней мере, пока. Она… — Хикс прочистил горло, и его взгляд уклонился от Клинта. — У нее есть какие-то таблетки.

— Хорошо. Это хорошо. Я постараюсь быс…

— Док. — Это была Ванесса Лэмпли, и не через интерком. Она стояла позади них, в холле у входной двери. Она оставила Будку без присмотра, что-то совсем неслыханное. — Вы должны пойти и взглянуть на это.

— Ван, я не могу. Мне нужно проведать Джареда, и мне нужно увидеть Лилу…

Чтобы сказать ей прощай, подумал Клинт. До него внезапно дошло. Чувство потенциальной неизбежности. Сколько еще она может не спать? Не долго. По телефону его голос звучал — издалека, как будто уже была частью пути в иной мир. Как только она задремлет, не было причин полагать, что она сможет вернуться.

— Я понимаю, — сказала Ванесса, — но это займет не более минуты. Вы тоже, мистер Хикс, сэр. Это… я не знаю, но это может все изменить.

— Следите за вторым монитором, — сказала Ван, когда они добрались до Будки.

В настоящее время он показывал коридор Крыла А. Две женщины — Жанетт Сорли и Энджела Фицрой — толкали тележку с кофе к камере А-10, находящейся в конце коридора. Они остановились до того, как добрались до места, чтобы поговорить с чрезвычайно большой заключенной, которая почему-то обосновалась в дезинфекционной камере.

— Пока у нас было, по крайней мере, десять спящих женщин, опутанных этой хренью, — сказала Ван. — Сейчас их может быть уже пятнадцать. Больше всего их в камерах, но три — в комнате отдыха и еще одна в мебельном цехе. Как только они засыпают, из них выскальзывает это дерьмо. Кроме…

Она нажала кнопку на пульте, и монитор показал камеру А-10. Их новая заключенная лежала на наре с закрытыми глазами. Ее грудь поднималась и опадала в медленном дыхании.

— Кроме нее, — сказала Ван. В ее голосе слышалось нечто, похожее на трепет. — Новая рыбка спит как ребенок, и единственное, что есть на ее лице, это ее свежевымытая Камэем[187] кожа.

Свежевымытая Камэем кожа. Что-то в этом поразило Клинта, но тут же ускользнуло под впечатлением того, что он видел и его переживаниях о Лиле.

— Она не обязательно спит только потому, что ее глаза закрыты.

— Послушайте, Док, я здесь работаю дольше, чем вы. Я знаю, когда они просыпаются, и я знаю, когда они спят. Эта женщина спит, и уже, по крайней мере, сорок пять минут. Кто-то что-то бросает, чем-то грохочет, она дергается, а потом переворачивается.

— Следите за ней. Вы должны предоставить мне подробный рапорт, когда я вернусь, — сказал Клинт. — Мне нужно идти.

Несмотря на настойчивость Ван в том, что она может увидеть разницу между сном и закрытыми глазами, он не был в этом уверен. И он должен был увидеть Лилу, пока у него еще был шанс. Он не хотел потерять ее с этим — этим чтобы там ни было, ради чего она лгала — между ними.

Он вышел за дверь и направился к своей машине, прежде чем то, что беспокоило его, наконец-то, сошлось в его голове. Эви Блэк неоднократно ударялась лицом о проволочную сетку полицейской машины Лилы, и всего лишь несколько часов спустя, припухлость и синяки полностью исчезли. Не осталось ничего, на том месте, где они были, кроме свежевымытой Камэем кожи.

Жанетт вела кофе-вагон, пока Энджела шла рядом с ней, стуча по одной из крышек кофейника и крича:

— Кофе! Специальный кофе! У меня есть живчик для всех вас! Будете скакать вместо сна!

В Крыле А у них было немного клиентов, так как большая часть камер была открыта и пуста. Ранее, в Крыле В, они испытали свой напиток на Ри. Реакция Ри была предварительным просмотром того, что должно произойти. Специальный кофе мог быть хорошей идеей, но трудно перевариваемой. Ри вздрогнула и протянула ей чашку обратно после первого же глотка.

— Черт побери, Жанетт, я принимала кокс, но это слишком крепко даже для меня.

— Крепкий держит дольше! — Провозгласила Энджела. Сегодня вечером она обменяла свой обычный южный акцент на маниакально обаятельный гетто-диалект. Жанетт удивлялась, сколько чашек этого кофе Энджела проглотила сама. Кажется, у нее не было с этим никаких проблем. — Это блок питания, пей его до дна, манекеномания, мумиям хана!

Одна из женщин Крыла А смотрела на нее.

— Брось свой рэп, дорогая, я говорю, давай диско.

— Ты еще будешь скучать по моим рифмам. Мы делаем тебе одолжение. Если ты не пьешь, ты не думаешь.

Но действительно ли откладывание неизбежного было хорошей идеей? Жанетт поначалу так и думала, памятуя о сыне, но её снова клонило ко сну, и она чувствовала безнадегу, ожидавшую прямо за углом. И они не могли отложить неизбежное надолго; когда они принесли свое предложение о Супер Кофе офицеру Лэмпли, в тюрьме было трое спящих, но с тех пор ушли еще несколько. Жанетт не поднимала этот вопрос. Не потому, что боялась знаменитого гнева Энджелы, а потому, что идея обсуждать что-либо была утомительной. Она приняла три чашки особенного кофе — ну, две с половиной, ее желудок отказался принимать всю третью чашку — и она все еще чувствовала сонливость. Казалось, что прошёл год с тех пор, как Ри разбудила ее, и спросила, наблюдает ли Жанетт за лучом света, проникающим через оконную решетку, который полз по полу камеры.

Луч света меня не волнует, сказала Жанетт.

А я говорю, что тебя не может не волновать этот луч света, ответила Ри, и теперь это проигрывалось снова и снова в голове Жанетт, как какой-то сумасшедший Дзен Коан.[188] Не может не волновать не имело смысла, не так ли? Или, может быть, имело. Разве не существовало какое-то правило о двойном отрицании? Если да, то, возможно, это имело смысл. Возможно…

— Вау! Держись, подруга! — Взревела Энджела, и резко тормознула кофе-вагон. Ручка тележки врезалась в промежность Жанетт, временно разогнав сонливость. Специальный кофе выплеснулся из кофейников, как и сок из кувшинов.

— Что за херня? — Спросила она. — Что, черт возьми, случилось, Энджела?

— Это моя подруга Клаудия! — Крикнула Энджела. — Привет, детка!

Они прошли двадцать футов по коридору Крыла А. На скамейке дезинфекционной камеры, рядом с диспенсером, заправленным салфетками Квелл, сидела и плакала Клаудиа Стефенсон, известная всем заключенным (и офицерам, хотя они не использовали это прозвище вслух) как Клаудиа «Сиськи-бомба». Тело, о котором идет речь, уже не выглядело бомбой, как это было еще десять месяцев назад. С момента включения в его рацион крахмала и галлонов тюремного соуса, тело набрало дополнительные тридцать или сорок фунтов. Ее руки покоились на брюках коричневой тюремной робы. Куртка, которая шла с ними, лежала скомканной у её ног, открывая спортивный бюстгальтер размера XL. Сиськи Клаудии, по мнению Жанетт, все еще были удивительными.

Энджела плеснула кофе в пластиковую чашку, разлив некоторое количество по полу в приступе неуемного энтузиазма. Она протянула чашку Клаудии. — Выпей, мисс Бомба! Крепкий держит дольше! Оплата почасовая,[189] сестра!

Клаудия покачала головой и продолжила смотреть на плиточный пол.

— Клаудия? — Спросила Жанетт. — Что случилось?

Некоторые заключенные завидовали Клаудии, но Жанетт она нравилась, и она ее жалела. Клаудия похитила много денег из пресвитерианской церкви, где она была старшей для того, чтобы удовлетворить дикие наркотические привычки своего мужа и старшего сына. Эти двое находились в настоящее время на свободе, вольные, как птицы. У меня есть для тебя рифма, Энджела, подумала Жанетт. Мужчины играют, женщины платят.[190]

— Ничего страшного, я просто на нервозе. — Клаудия не сводила глаз с пола.

— Что делать-то будешь? — Спросила Жанетт.

— Попрошу ее дать мне возможность спать нормально, как и она.

Энджела подмигнула Жанетт, высунула язык, поводила им по губам из одного угла рта в другой, и сделала пальцем пару кругов вокруг уха.

— О ком ты говоришь, мисс Бомба?

— О новенькой, — сказала Клаудиа. — Я думаю, что она дьявол, Энджела.

Этот привело Энджелу в восторг. — Дьявол-ангел! Ангел-дьявол! — Она изобразила руками весы, поднимая их вверх и вниз. — Это история моей жизни, мисс Бомба.

Клаудия сказала:

— Должно быть, она какая-то ведьма, если она единственная, кто может спать, как раньше.

— Я не понимаю тебя, — сказала Жанетт.

Клаудия наконец-то подняла голову. Под глазами у нее были фиолетовые синяки.

— Она спит, но не в одном из этих коконов. Иди, посмотри сама. Спроси, как она это делает. Скажи ей, что если она хочет мою душу, она может ее забрать. Я просто хочу снова увидеть Майрона. Он мой сын и нуждается в своей маме.

Энджела бросила чашку с кофе, которую предлагала Клаудии, в урну, а затем повернулась к Жанетт.

— Мы собираемся на это посмотреть. — Она не стала дожидаться, пока Жанетт согласится.

Когда Жанетт подъехала со своим кофе-вагоном, Энджела уже держалась за решетку и заглядывала внутрь. Женщина, которую Жанетт видела мельком, когда Петерс напал на нее, теперь лежала на наре — конечности вялые, глаза закрытые, дышит равномерно. Ее темные волосы раскинулись чудным веером. Ее лицо, вблизи еще более красивое, было девственно чистым. Оно не только не покрылось паутиной, но и синяки, которые Жанетт видела ранее, исчезли. Как это было возможно?

Может быть, она и впрямь дьявол, подумала Жанетт. Или ангел, который сошел с небес, чтобы спасти нас. Только это вряд ли было возможно. Ангелы не летали в этом месте. Других, кроме Энджелы Фицрой, не было, и у неё явно не было крыльев.

— Просыпайся! — Крикнула Энджела.

— Энджела? — Она предупредительно положила руку на плечо Энджелы. — Может быть, не надо…

Энджела движением плеча сбросила руку Жанетт и попыталась открыть двери камеры, но та была заперта. Энджела схватила крышку кофейника и начала бить ей по решетке, создавая дьявольский шум, из-за которого Жанетт была вынуждена закрыть уши.

— Просыпайся, сууучара! Просыпайся, и попробуй чертов кофе!

Женщина на наре открыла глаза, которые были миндалевидными и такими же темными, как и ее волосы. Она опустила ноги на пол, — какими же стройными и миловидными они были, даже в этой мешковатой обертке — и зевнула. Она протянула руки, выпятив вперед груди, по сравнению с которыми груди Клаудии явно тускнели.

— Гости! — Крикнула она.

Ее голые ноги едва касались пола, когда она бежала к решетке Она протянула через решетку руки, схватив одну из рук Энджелы, и одну из рук Жанетт. Энджела инстинктивно одернулась. Жанетт была слишком ошеломлена. Было ощущение, что какое-то мягкое электричество переходит из руки новенькой в ее собственную.

— Энджела! Я так рада, что ты здесь! Я могу говорить с крысами, но они ограниченные собеседники. Не жалуюсь, просто реальность. Каждое существо индивидуально по своим достоинствам. Насколько я понимаю, Генри Киссинджер[191] — увлекательный собеседник, но при этом вспомните всю ту кровь, которую этот человек имеет на своих руках! Предоставьте мне выбор, и я выберу крысу — вы можете напечатать это в газете, просто убедитесь, что правильно пишете мое имя.

— Что за херню ты несешь? — Спросила Энджела.

— Ничего особенного. Извините, болтаю лишнее. Я как раз посещала мир по ту сторону. Мозги плавятся, когда я бегаю туда-сюда. А вот и Жанетт Сорли! Как Бобби, Жанетт?

— Откуда ты знаешь наши имена? — Спросила Энджела. — А как ты можешь спать, не покрываясь всем этим дерьмом?

— Я Эви. Я пришла с Дерева. Это интересное место, не так ли? Такое живое! Столько надо сделать и посмотреть!

— Бобби в порядке, — сказала Жанетт. Ощущение такое, словно она во сне… и, возможно, так и было. — Я бы хотела увидеть его еще раз, прежде чем засну…

Энджела дернула Жанетт так сильно, что она чуть не упала.

— Заткнись, Джини. Дело не в твоем мальчике. — Она протянула руки в камеру и схватила Эви за отвороты тюремной робы. — Как тебе удается засыпать и просыпаться? Скажи мне, или я причиню тебе такую боль, какую ты никогда не испытывала. Я заставлю твою пизду и твою задницу поменяться местами.

Эви громко расхохоталась.

— Это было бы медицинским чудом, не так ли? Я должна буду научиться ходить в туалет по-новому.

Энджела покрылась румянцем.

— Хочешь поиграть со мной? Ты этого хочешь? Ты думаешь, что только потому, что ты в камере, я не смогу до тебя добраться?

Эви посмотрела на её руки. Только посмотрела. Энджела вскрикнула и отшатнулась. Ее пальцы стали красными.

— Меня подожгли! Эта сука как-то подожгла меня!

Эви повернулась к Жанетт. Она улыбалась, но Жанетт думала, что в этих темных глазах таится печаль и хорошее чувство юмора.

— Проблема сложнее, чем она может показаться вначале — я это понимаю. Я это знаю. Есть феминистки, которые любят говорить, что все мировые проблемы происходят от мужчин. От их врожденной агрессивности. У них есть мнение, что женщина никогда не начнет войну — хотя, поверьте мне, некоторые войны определенно начинались из-за них — но так же есть множество плохих женщин, хуже, чем те, с причиндалами. Я не буду этого отрицать.

— Что за дерьмо ты несешь?

Она оглянулась на Энджелу.

— Доктор Норкросс подозревает тебя, Энджела. Это я о том домовладельце, которого ты убила в Чарльстоне, если что.

— Я никого не убивала! — Но при этом лицо Энджелы явно побледнело, и она сделала шаг назад, натыкаясь на кофе-вагон. Ее покрасневшие руки были прижаты к груди.

Эви направила взгляд на Жанетт, говоря спокойным доверительным тоном:

— Она убила пятерых мужчин. Пятерых. — И теперь она снова перевела взгляд на Энджелу. — Это какое-то время было своеобразным хобби, не так ли, Энджела? Ты автостопом держала путь в никуда, с ножом в сумочке и небольшим револьвером 32 калибра в боковом кармане той куртки из овечьей шерсти, которую ты всегда носила. Но ведь это еще не все, верно?

— Заткнись! Заткнись!

Удивительные глаза посмотрели на Жанетт. Ее голос был спокойный и теплый. Это был голос женщины из телевизионной рекламы, которая рассказывала своей подруге, что у нее тоже были проблемы с пятнами травы на детских штанах, и только этот новый стиральный порошок все изменил.

— Она забеременела, когда ей было семнадцать. Завернула его в большой слой одежды. Автостопом доехала до Уиллинга — она тогда еще никого не убивала, хорошее для нее было время — и сняла номер. Взяла ребенка…

— Заткнись, я сказала!

Наблюдающие за происходящим по монитору учли возможность конфликта: Рэнд Куигли и Милли Олсон бежали по коридору, Куигли с Мэйсом[192] в руке, Олсон с шокером, установленным на среднюю мощность.

— …утопила его в раковине и бросила тело в мусоросжигающую печь. — Эви несколько раз моргнула, гримасничая, и, мягко добавила, — Попалась, ласка.

Куигли пытался схватить Энджелу. Она мгновенно развернулась на его прикосновение, нанесла удар и перевернула тележку с кофе, соком и т. д… Коричневая жижа — уже не кипяток, но все еще горячая — залила ноги Милли Олсон. Она закричала от боли и упала на задницу.

Жанетт с изумлением наблюдала, как Энджела набросилась на Куигли, хватая за шею одной рукой и выцарапывая Мэйс другой. Баллончик упал на пол и покатился через решетку камеры. Эви наклонилась, взяла его, предложила Жанетт.

— Нужно это?

Жанетт немедленно его взяла.

Офицер Олсон плескалась в коричневой луже, выбираясь из-под перевернутого кофе-вагона. Офицер Куигли пытался уйти от удушающего. Хотя Энджела был тощей и Куигли был крупнее ее, по меньшей мере, на пятьдесят фунтов, Энджела потрясла его, словно собака змею, и бросила на кофе-вагон, в то время как Милли Олсон поднималась, и они упали уже вместе, с ударом и всплеском. Энджела бросилась назад, к камере, ее глаза были огромные и блестели на узком маленьком лице.

Эви расставила руки так широко, насколько позволяли решетки, и протянула их к Энджеле, как любовница, манящая свою возлюбленную. Энджела протянула руки навстречу, пальцы согнулись в когти, и с криком бросилась на нее.

Только Жанетт увидела, что произошло дальше. Два офицера все еще пытались выпутаться из перевернутого кофе-вагона, а Энджела захлебывалась в ярости. Жанетт успела подумать, я не просто вижу выход дурного характера, это настоящий психический припадок. И в этот момент рот Эви открылся настолько широко, что вся нижняя половина ее лица, казалось, исчезла. Из него вылетела стая — нет, поток — мотыльков. Они стали кружиться вокруг головы Энджелы, некоторые залезли в шапку её крашеных волос. Она закричала и стала от них отбиваться.

Жанетт ударила Энджелу по затылку баллончиком Мэйса. Я собираюсь нажить здесь врага, подумала она, но, может быть, она уснет прежде, чем сможет мне отомстить.

Мотыльки начали подниматься к зарешеченным плафонам на потолке Крыла А, часть полетела вглубь тюрьмы. Энджела развернулась, все еще копошась в голове (хотя все мотыльки из ее волос теперь, казалось, присоединились к своим товарищам), и Жанетт направила Мэйс прямо в лицо кричащей женщины.

— Ты видишь, насколько сложна проблема, не так ли, Жанетт? — Сказала Эви, в то время как Энджела ударилась об стену, воя и яростно потирая глаза. — Я думаю, пришло время стереть все эти равенства мужчина-женщина. Просто нажать кнопку Удалить и начать все сначала. О чем ты думаешь?

— Я хочу увидеть своего сына, — сказала Жанетт. — Я хочу увидеть своего Бобби.

Она отбросила баллончик Мэйса и заплакала.

Пока это происходило, Клаудия «Сиськи-бомба» Стефенсон вышла из дезинфекционной камеры и решила подыскать себе более безмятежное место и новые перспективы. Этим вечером в Крыле А было слишком шумно. Слишком мрачно. Этот особенный кофе был разлит повсюду, и издавал дурной запах. Ты не могла идти и пытаться бодаться с дьяволом, когда твои нервы были не в порядке, таков был здравый смысл. Она может поговорить с дамой из А-10 позже. Она прошла Будку и вошла в Крыло В. Она оставила свою куртку позади.

— Заключенная! — Ван Лэмпли наклонилась из Будки, откуда наблюдала за вспыхнувшим противостоянием. (Энджела с её, блядь, Супер Кофе; Ван был слишком уставшей, чтобы бичевать себя, но ей никогда не нравился этот план). Она послала Куигли и Олсон, чтобы разрядить ситуацию, и собиралась поспешить и присоединиться к ним, когда Стефенсон прошла мимо.

Клаудия не ответила, просто продолжала идти.

— Ты ничего не забыла? Это тюрьма, а не бордель. Говорю с тобой, Стефенсон! Куда ты идешь?

Но ей, Ван, правда, не все ли равно? Многие из них блуждали сейчас по тюрьме, вероятно, просто пытались не заснуть, а между тем, там, в дальнем конце Крыла, творилось блядство. Вот где она была нужна.

Она начала идти, но Милли Олсон — кофе пропитало всю одежду — ей помахала.

— Все под контролем, — сказала Милли. — Я заперла эту сумасшедшую сучку Фицрой. Ситуация нормализовалась.

Ван, думая, что ничего не было под контролем и ничего не может нормализоваться, кивнула.

Она попыталась взглядом найти Стефенсон и не увидела ее. Она вернулась в Будку и вывела первый этаж Крыла В на один из мониторов, чтобы как раз увидеть Клаудию, входящую в В-7, камеру, которую занимали Демпстер и Сорли. Только Сорли все еще была в Крыле А, а Демпстер Ван не видела уже довольно давно. Заключенные частенько опускались до мелкого воровства, если находили камеру пустующей (излюбленными мишенями были психостимуляторы и трусы), и такие набеги неизбежно вызывали неприятности. У нее не было причин подозревать Клаудию, которая, несмотря на то, что была достаточно большой, чтобы вызывать множество хлопот, не была на такое способна. Тем не менее, быть подозрительной — это работа Ван. Ей не нужна была стычка между осужденными из-за украденного имущества. Только не со всей этой хренью, которая происходит.

Ван решила быстренько все проверить. Это была просто интуиция, но ей не понравилось, как шла Клаудия, опустив голову, волосы закрывают лицо, верхняя одежда сброшена Бог знает где. Это займет всего минуту, и она просто должна встать, чтобы размять ноги. Разогнать кровь.

У Клаудии не было даже мысли о воровстве. Все, чего она хотела, это небольшую задушевную беседу. Пройдет время, пока Крыло А успокоится и она сможет поговорить с новой женщиной и узнать, как она, Клаудия, может заснуть и проснуться, как обычно. Новая женщина может сначала ей не сказать, но вдруг потом скажет. Дьявол непредсказуем. Ведь он когда-то был ангелом.

Ри лежала на своей наре, повернувшись лицом к стене. Клаудия впервые заметила, и не без грусти, что волосы Ри стали седыми. Это касалось и Клаудии, но она их осветляла. Когда она не могла позволить себе настоящие осветлители (точнее, когда ей не удавалось убедить своих немногочисленных посетителей принести ей Нутри Блонд, ее любимый), она пользовалась РиЛемон[193] из кухни. Кислота работала хорошо, но держалась недолго.

Она потянулась, чтобы прикоснуться к волосам Ри, а затем отдернулась назад с негромким криком, когда некоторые серые волокна прилипли к ее пальцам. Волокна колебались в воздухе секунду или две, а затем растаяли.

— О, Ри, — заплакала Клаудия. — Только не ты.

Но, может быть, еще не поздно; пока было лишь несколько прядей, сплетающихся в кокон в волосах Ри. Может быть, Бог послал Клаудию в B-7, пока еще не было поздно. Может, это был тест. Она взяла Ри за плечо и перевернула на спину. Волокна начинали выходить из щеки Ри и ее изъеденного шрамами лба, пряди паутины выходили из ее ноздрей и колебались в ее дыхании, но ее лицо по-прежнему было видно.

Ну, в основном.

Клаудия воспользовалась одной рукой, чтобы начать счищать это дерьмо со щек Ри, переходя с одной стороны на другую, не пренебрегая белоснежными волокнами, выходящими из ее рта, и оплетающими губы. Другой рукой Клаудия схватила Ри за плечо и начала трясти.

— Стефенсон? — Из коридора. — Заключенная, что ты там делаешь? Это не твоя камера.

— Просыпайся! — Клаудия плакала, тряся сильнее. — Проснись, Ри! До того, как ты не сможешь!

Ничего.

— Заключенная Стефенсон? Я с тобой говорю.

— Это офицер Лэмпли, — сказала Клаудия, до сих пор тряся Ри и соскабливая безжалостные белые волокна — Боже, а ведь я была на шаг впереди. — Она мне нравится, разве не так? Не так ли, Ри? — Клаудиа заплакала. — Не уходи, дорогая, слишком рано уходить!

И сначала она думала, что женщина на койке была с этим согласна, потому что ее глаза открылись, и она стала улыбаться.

— Ри! — Сказала Клаудия. — О, слава Богу! Я думала, что ты…

Только улыбка продолжала распространяться, губы тянулись назад, пока улыбка не превратилась в оскал. Ри села, прижала руки к шее Клаудии и откусила одну из любимых сережек Клаудии, маленькое пластиковое лицо котенка. Клаудия закричала. Ри выплюнул серьгу вместе с частью уха, и потянулась к горлу Клаудии.

Клаудия весила больше Ри Демпстер на семьдесят фунтов, и она была сильной, но Ри сошла с ума. Клаудия едва сдерживала ее. Пальцы Ри соскользнули с шеи Клаудии, и ее ногти впились в голые плечи большой женщины, вызывая кровь.

Клаудия начала отступать от нары к открытой двери камеры, Ри вцепилась в нее, как гипс, рыча, скрипя зубами и дергаясь из стороны в сторону, пытаясь вырваться из захвата Клаудии, чтобы наносить ей реальные повреждения. Затем они переместились в коридор, заключенные кричали, офицер Лэмпли ревела, но эти звуки были в другой галактике, другой вселенной, потому что глаза Ри выпячивались, а зубы Ри жевали в дюймах от лица Клаудии, а затем, о Боже, ее ноги запутались, и Клаудия распласталась в коридоре Крыла В с Ри, сидящей на ней.

— Заключенная! — Кричала Ван. — Заключенная, отпусти!

Женщины кричали. Клаудия не могла, по крайней мере, поначалу. Крик набирал силу, и она в нем нуждалась, чтобы остановить сумасшедшую — демона. Только ничего не вышло. Этот щелкающий рот закрывался и открывался. Она могла чувствовать запах дыхания Ри и видеть капли слюны Ри, с крошечными белыми волокнами, танцующими в каждой капле.

— Заключенная, я достаю оружие! Не заставляй меня стрелять! Пожалуйста, не заставляй меня делать это!

— Застрели ее! — Кто-то кричал, и Клаудия поняла, что кто-то — это она. Оказалось, у нее все-таки хватило сил. — Пожалуйста, офицер Лэмпли!

В коридоре прогремел сильный взрыв. Большая черная дыра образовалась во лбу Ри, прямо посреди сетки рубцовой ткани. Ее глаза подкатились, как будто она пыталась рассмотреть, кто ее застрелил, и теплая кровь разбрызгалась по лицу Клаудии.

Последним волевым усилием, Клаудиа отпихнула Ри. Ри упала на пол коридора с мягким стуком. Офицер Лэмпли стояла с расставленными ногами и держала перед собой пистолет, зажатый в обеих руках. Дым из дула напомнил Клаудии о белых волокнах, прилипших к пальцам, когда она расчесывала волосы Ри. Лицо офицера Лэмпли было бледным, за исключением фиолетовых мешков под глазами.

— Она собиралась убить меня, — прохрипела Клаудия.

— Я знаю, — сказала Ван. — Я знаю.

Глава 17

На полпути в город, Клинт Норкросс задумался, что заставило его заехать на парковку закусочной Олимпия и припарковаться рядом с вывеской, на которой было написано: О, Боже, попробуй НАШ яичный пирог. Он достал телефон и набрал ХИКС. У Клинта не оказалось его номера, что говорило о его отношениях с заместителем начальника Дулингского исправительного учреждения. Он прокрутил дальше и нашел ЛЭМПЛИ.

Лэмпли взяла трубку со второго гудка. Голос у нее был запыхавшийся.

— Ван? Вы в порядке?

— Да, но вы ушли прямо перед фейерверком. Слушайте, Док, я вынуждена была кое-кого пристрелить.

— Что? Кого?

— Ри Демпстер. Она мертва. Ван объяснила, что произошло. Клинт, ошеломленный, слушал.

— Иисусе, — сказал он, когда она закончила. — Вы в порядке, Ван?

— Физически не пострадала. Эмоционально ушатана в хлам, но вы позже сможете меня пропсихоанализировать. — Ван издала сильный водянистый звук, продувая нос. — Есть кое-что еще.

Она рассказала Клинту о жестоком противостоянии между Энджелой Фицрой и Эви Блэк.

— Меня там не было, но часть противостояния я видела на мониторах.

— Хорошо, что вы это сделали. И Клаудия. Похоже, вы спасли ей жизнь.

— Это было не очень хорошо для Демпстер.

— Ван…

— Мне нравилась Демпстер. Если бы вы раньше спросили меня, я бы ответила, что она последняя женщина здесь, у которой могло снести крышу.

— Где ее тело?

— В подсобке. — Голос Ван звучал пристыжено. — Это все, что мы смогли придумать.

— Ладно. — Клинт потер лоб, закрыл глаза. Он чувствовал, что должен сказать что-нибудь еще, чтобы утешить Лэмпли, но слов не было. — А Энджела? А что с ней?

— Сорли первая сориентировалась, схватила баллончик с Мэйсом и вырубила её. Куигли и Олсон запихнули ее в какую-то камеру Крыла А. В настоящее время она бьет по стенам и зовет врача. Жалобы на то, что она ослепла, полная чушь. Она еще утверждает, что в ее волосах застряли мотыльки, что вполне возможно. У нас какое-то нашествие этих ублюдков. Вам нужно возвращаться, Док. Хикс теряет самообладание. Он попросил меня сдать оружие, но я отказалась это сделать, хотя, полагаю, он действует по уставу.

— Вы все сделали правильно. Пока все не уладится, устав в форточку.

— Хикс — полный ноль.

Я знаю, — подумал Клинт.

— Я имею в виду, он всегда таким был, но при данных обстоятельствах, он может быть еще и опасен.

Клинт искал какую-то связь.

— Вы сказали, что Эви погрызлась с Энджелой. Что именно она ей сказала?

— Я не знаю, и вряд ли знает Куигли или Милли. Возможно, знает Сорли. Она единственная, кто остановил налет Энджелы. Чикса заслуживает медали. Если она не гикнется, вы сможете услышать от нее всю историю, когда вернетесь. Как скоро, а?

— Как можно скорее, — сказал Клинт. — Слушайте, Ван, я знаю, что вы расстроены, но мне нужно прояснить одну вещь. Энджела разозлилась на Эви, потому что Эви не была в одном из тех коконов?

— Да, я так думаю. Я только видела, как она стучала об решетку крышкой одного из кофейников и что-то орала. Тогда у меня были заботы поважней.

— Но она проснулась?

— Да.

— Эви проснулась.

— Да. Фицрой разбудила ее.

Клинт пытался собрать из этого что-то последовательное, и не мог. Может быть, после того, как он сам поспит — идея вызвала всплеск вины и разгорячила его лицо. Ему в голову пришла дикая идея: что, если Эви Блэк была мужчиной? Что если его жена арестовала какого-то транса?

Но нет. Когда Лила арестовала ее, Эви была голой. Предположительно, женщины-офицеры, помогавшие ее принимать, тоже видели ее голой. Но как объяснить исцеление всех ее синяков и ссадин менее чем за полдня?

— Мне нужно, чтобы вы передали то, что я сейчас скажу вам, Хиксу и другим офицерам, которые все еще там. — Клинт вернулся к первоначальной мысли, что заставило его заехать на парковку закусочной и позвонить в тюрьму.

— Это не займет много времени, — сказала она. — Билли Веттермор и Скотт Хьюз только что пришли, что является хорошей новостью, но все же, назвать это командой скелетов будет оскорблением скелетов. У нас всего семь теплых тел, включая Хикса. С вами будет восемь.

Клинт проигнорировал намек.

— Меня осенило, когда я ехал в город: этому поспособствовали все эти разговоры о том, что Ева Блэк отличается от остальных женщин, плюс то, что вы мне только что рассказали — только я пока не знаю, что с этим делать — мы не можем позволить распространиться этой информации за пределы тюрьмы, пока сами не разберемся. Любыми правдами и неправдами. Это может вызвать бунт. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Эм..

Это Эм дало Клинту плохое предчувствие.

— В чем дело?

— Хорошо…

Это хорошо понравилось ему еще меньше.

— Просто скажите мне.

Еще один мокрый всхлип.

— Я видела, как Хикс пользовался своим сотовым после того, как балаган в Крыле А был закончен, и после того как я отказалась сдать ему мое оружие. Кроме того, после того, как Милли посвятила в это Скотта и Билли, они оба воспользовались своими телефонами.

Тогда поздно. Клинт закрыл глаза. Быстро сказка сказывается:

Давным-давно был один безвестный тюремный психиатр, который оделся во все черное, выбежал в ночь, и лег поперек федеральной трассы. Автобус компании Трейлвейс, проезжавший мимо, избавил его от страданий, и все остальные жили счастливо, а может, и нет, но это уже не было проблемой тюремного психиатра. Конец истории.

— Хорошо, — сказал Клинт. — Вот что мы сделаем: скажите им, чтобы больше никаких звонков, не для кого. А что вы сами?

— Я позвонила моей сестре! — Ван вспыхнула. — Простите, Док, но я хотела сделать что-то хорошее, хоть что-то сделать после того, как застрелила Демпстер! Я сказала Бонни, чтобы она не засыпала, как сильно бы ей не хотелось, потому что у нас, в тюрьме, у одной из женщин есть иммунитет к болезни, и это может означать, что может появиться лекарство! Или что болезнь может пройти сама собой!

Клинт открыл глаза.

— Как долго вы без сна, Ван?

— С четырех утра! Чертова собака разбудила меня! Ей приспичило пи-пи!

Жесткая как ногти Ванесса Лэмпли больше не могла сдерживаться. Она начала плакать.

— Просто скажите всем, чтобы больше никаких звонков, ясно? — Почти наверняка было поздно, но, может быть, это могло бы замедлить распространение новостей. Может быть, это был действенный способ поставить все на паузу. — Позвоните своей сестре и скажите ей, что вы ошиблись. Скажите ей, что это был ложный слух, и вы купились на него. Скажите остальным, кто звонил, чтобы сделали то же самое.

Молчание.

— Ван, вы еще здесь?

— Я не хочу делать этого, доктор Норкросс. И, при всем уважении, я не думаю, что это правильный шаг. Бонни прободрствует, по крайней мере, эту ночь, потому что она верит, что есть шанс. Я не хочу забирать его у неё.

— Я понимаю, что вы чувствуете, но это правильный шаг. Вы хотите, чтобы толпа людей из города пришла к тюрьме, как… как крестьяне, с факелами в руках, штурмующие замок в старом фильме о Франкенштейне?

— Проведайте вашу жену, — сказала Ван. — Вы говорили, что она проснулась раньше меня. Посмотрите, сможете ли вы посмотреть ей в лицо и не сказать, что в конце туннеля может быть немного света.

— Ван, послушайте…

Но Ван отключилась. Клинт долго смотрел на ЗВОНОК ЗАВЕРШЕН на экране своего телефона, прежде чем положить его в карман, и проехал остаток пути в город.

Демпстер была мертва. Веселая Ри Демпстер. Он не мог поверить. И его сердце болело за Ван Лэмпли, несмотря на ее неподчинение. Хотя, действительно, отчего бы ей ему подчиняться? Видит Бог, он всего лишь тюремный психиатр.

Клинт заехал на парковку Не БОЛЕЕ 15 минут перед департаментом шерифа, и услышал последнее, что ожидал: звуки смеха, льющегося через открытую дверь.

В приемной находилась целая команда. Лила сидела у диспетчерского пульта рядом с Линни. Вокруг них вились пять членов команды в синем, все мужчины — Терри Кумбс, Рид Бэрроуз, Пит Ордуэй, Элмор Перл, и Верн Рангл.

За пределами круга полицейских сидел Бэрри Холден, общественный защитник, который с недавних пор занимался делом Эви Блэк, и белобородый старый джентльмен, в котором Клинт узнал уборщика дорог, Уилли Берка.

Лила курила. Она бросила восемь лет назад, после того, как Джаред однажды заметил, что надеется, что она не умрет от рака легких, пока он не вырастет. Линни Марс и двое других присутствующих также пыхтели. Воздух был голубым и ароматным.

— Что происходит, парни? — Спросил он.

Лила увидела его, и ее лицо просияло. Она затушила сигарету в кофейной чашке, побежала к нему через комнату и вскочила ему в руки. Буквально, ее лодыжки зацепились за его спиной. Она поцеловала его. Это вызвало еще больше смеха, крик «браво» от адвоката Холдена и всплеск аплодисментов.

— О, я так рада тебя видеть! — Сказала она, и снова его поцеловала.

— Я ехал к Джареду, — сказал Клинт. — Я думал, что остановлюсь и взгляну, если ты здесь, сможешь ли присоединиться.

— Джаред! — Крикнула она. — Можешь ли ты поверить, какого прекрасного ребенка мы вырастили, Клинт? Черт побери, хорошую же работу мы провели, иногда я думаю, что было весьма эгоистично не завести второго.

Его жена бросилась ему на грудь, но затем отстранилась. Несмотря на её улыбку, зрачки Лилы превратились в точки.

Вошел Терри Кумбс. Его глаза были красными и опухшими. Терри пожал Клинту руку.

— Ты знаешь, что случилось с Роджером? Пытался распаковать жену. Плохая идея. Надо было дождаться Рождества. — Терри разразился взрывом смеха, который перешел в рыдание. — Моя жена тоже ушла. Не могу связаться и с моей дочкой.

В дыхании Терри чувствовался алкоголь, но его явно не было в дыхании Лилы; все, что она проглотила, было гораздо более сильным веществом, чем спиртное. Клинт думал о соответствии того, что рассказал Терри с тем, что произошло в тюрьме. Он отбросил идею рассказать о произошедшем. Смерть Ри Демпстер вряд ли тянула на рассказ для вечеринки, а именно так выглядело это собрание.

— Мне жаль, Терри.

Пит Ордуэй зацепил руку за плечо Терри и оттащил его.

Лила указала на бородатого мужчину.

— Милый, ты ведь знаешь Уилли Берка? Он помог мне перевезти Роджера и Джессику в морг на своем пикапе. Под моргом, я подразумеваю морозильник в Скрипучем колесе. Оказывается, врачи в эти дни не приезжают. Думаешь, из-за низкой зарплаты, а? — Она хихикнула и хлопнула руками по лицу. — Мне очень жаль. Но я ничего не могу с этим поделать.

— Приятно видеть вас, сэр, — сказал Уилли. — У вас прекрасная жена. Она хорошо справляется со своими обязанностями, хотя и устала.

— Благодарю. — И к своей прекрасной жене: — Я так понимаю, вы заглянули в шкафчик для улик.

— Только Лила и я, — сказала Линни. — У Терри было малехо виски.

Лила достала рецепт Провигила из заднего кармана и отдала его Клинту.

— Не повезло с этим, или чем-нибудь еще. Обе аптеки разграблены, от Рэйт Эйд ничего не осталось, кроме углей и пепла. Ты, наверное, почувствовал запах, когда заехал в город.

Клинт покачал головой.

— У нас было кое-что, что я думаю, могло бы вызвать пробуждение, — сказал Верн. — Вот что я хочу, пожелать всем женщинам.

На мгновение все выглядели озадаченными. Затем Бэрри начал смеяться, за ним и другие офицеры, Уилли, Лила и Линни присоединились. Смех был раздражающе веселым.

— Проснись, — сказала Лила. Она ударила Клинта по руке. — Просыпайся. Ты все понял?

— Понял, — сказал Клинт. Он попал в правоохранительную версию Страны чудес.

— Развязал малость, — сказал Уилли Берк, подняв руку. — Время от времени я это делаю… — Он навел указательный палец на Лилу — Ты этого не слышала, шериф, но иногда я это делаю. Хотя не пил уже сорок лет.

— Я должен признать, что готов лично защищать мистера Берка по данному вопросу, — сказал Бэрри Холден. — Кажется, это будет правильно, учитывая все, что происходит.

Офицеры Бэрроуз, Ордуэй, Перл и Рангл объявили себя трезвыми, Верн Рангл, поднял руку, как если бы давал показания в суде. Клинт начал злиться. Это было смешно. Он, конечно же, понимал, что Лила имела право немного расслабиться после тридцати или более часов без сна, к тому же заныривание в шкафчик для улик было его собственной идеей, но она до сих пор ему была не по душе. По дороге в город он думал, что готов к чему-то неприятному, но он не был готов услышать о том, что Ван стреляла в Ри, и он не был готов попасть на ирландский завтрак в департаменте шерифа.

Лила произнесла:

— Мы как раз говорили о том случае, когда Роджер поехал на вызов по семейному насилию, а леди высунулась из окна верхнего этажа указанного дома и сказала ему, чтобы он съебался в ужасе. Когда же он этого не сделал, она вылила ему на голову ведро краски. Спустя месяц он все еще вымывал ее из волос.

— Голландский Парень Крашеный Румбой! — Закричала со смехом Линни и уронила сигарету на колени. Она подняла её, чуть не задев горящий кончик, и бросила на пол, пытаясь её погасить. Чем вызвала общий смех.

— Что вы приняли? — Спросил Клинт. — Вы с Линни? Это кокс?

— Нет, мы припасли его на попозже, — сказала Лила.

— Не беспокойтесь, шериф, я буду защищать вас, — сказал Бэрри. — Я признаю себя ответственным за обстоятельства. Ни один суд в Америке вас не закроет.

Это вызвало новый взрыв веселья.

— Мы приняли более ста Голубых Самокатиков из запасов братьев Гринеров, — сказала Линни. — Лила открывала капсулы, и мы нюхали порошок.

Клинт подумал о Доне Петерсе, который сначала совершил половой акт с Жанетт Сорли в комнате отдыха, а потом накачал колесами Дженис. Он подумал об идиотском кофе-миксе, который приняла Коутс. Он подумал о странной женщине в Крыле А. Он подумал, как Ри душит Клаудию и пытается разорвать ей зубами горло. Он подумал об испуганных заключенных, плачущих в их камерах, и о Ванессе Лэмпли, говорящей:

— Я не хочу делать этого, доктор Норкросс.

— Я вижу, это помогло, — сказал Клинт. Хотя для этого потребовалось немало усилий. — Вы, кажется, полностью проснулись.

Лила взяла Клинта за руки.

— Я знаю, как это выглядит, дорогой, как мы выглядим, но у нас не было выбора. Аптеки пошли прахом, и все бодрящие штуки, которые продают супермаркеты давно тю-тю. Джаред мне звонил. Я говорила с ним. У него все в порядке, знаешь, ты не должен волноваться, ты…

— А-га. Могу я поговорить с тобой наедине?

— Конечно.

Они вышли на улицу в прохладную ночь. Теперь он почувствовал запах пепла и горящего пластика — все, что осталось от Рэйт Эйд, предположил он. За ними снова начался разговор. И смех.

— Что там с Джаредом?

Она вытянула руку, как регулировщик на перекрёстке. Как будто он был превышающим скорость водителем.

— Он нянчится с маленькой девочкой по имени Молли. Она внучка старой миссис Рэнсом. Миссис Рэнсом в коконе, так что он взял на себя эту ответственность. Пока с ним все в порядке. Тебе не нужно о нем беспокоиться.

Нет, подумал он, не говори мне, чтобы я не беспокоился о нашем сыне. Пока ему не исполнится восемнадцать, наша работа — беспокоиться о нем. Ты настолько накачана наркотиками, что забыла об этом?

— Или, по крайней мере, не перегибай палку, — добавила она через мгновение.

Она устала, и у нее много чего накопилось, напомнил себе Клинт. Ради бога, она еще и убила женщину. У тебя нет причин злиться на нее. Но он был зол. Логика имела очень мало власти над эмоциями. Как психиатр он это знал, что это знание ничем не могло помочь в данный момент.

— Скажешь мне, как давно ты не спишь?

Она закрыла один глаз, рассчитывая. Это придало ей схожесть с пиратом, на что он не обратил внимания.

— Наверное с… часа или около того вчерашнего дня, я думаю. Получается… — она покачала головой. — Не могу рассчитать. Мальчик, мое сердце бьется. И пока я бодрствую, так и будет. Посмотри на звезды! Разве они не красивые?

Клинт мог рассчитать. Примерно тридцать два часа.

— Линни залезла в Интернет, чтобы посмотреть, как долго человек может находиться без сна, — сказала, просияв, Лила. — Рекорд: двести шестьдесят четыре часа, разве это не интересно? Одиннадцать дней! Он был установлен старшеклассником, который занимался научным проектом. Скажу тебе, это рекорд скоро будет побит. Здесь есть некоторые очень решительные женщины. Когнитивные способности снижаются довольно быстро, затем и эмоциональная устойчивость. Кроме того, есть явление под названием микросон, которое я сама испытала у трейлера Трумэна Мейвейзера, и это было страшно — я почувствовала, как первые волокна этого материала выходят прямо из моих волос. Хорошая сторона вопроса — люди суточные млекопитающие, и это означает, что как только солнце поднимется, все женщины, которые сумели продержаться эту ночь, получат заряд бодрости. Он израсходуется уже к середине завтрашнего дня, но…

— И еще более паршиво, что ты прошлой ночью устроила себе кладбищенскую смену,[194] — сказал Клинт. Слова вышли до того, как он успел что-то подумать.

— Да. — Смех сразу же вышел из нее. — Жаль, что у меня не получилось от неё уклониться.

— Нет, — сказал Клинт.

— Пардон?

— Грузовик с кормом для домашних животных действительно перевернулся на Маунтин-Рест-Роуд, что правда то правда, но это произошло год назад. Так что же ты делала прошлой ночью? Где, черт возьми, ты была?

Ее лицо было очень бледным, но в темноте ее зрачки выросли до более или менее нормальных размеров.

— Ты уверен, что это то, что ты хочешь узнать прямо сейчас? Со всем остальным, что происходит?

Возможно, он сказал бы «нет», но потом изнутри участка раздался еще один всплеск бешеного смеха, и он схватил ее за руки.

— Расскажи мне.

Лила посмотрела на руки на её бицепсах, потом на него. Он отпустил и отступил от нее.

— На баскетболе, — сказала Лила. — Я поехала взглянуть на девчачий матч. Номер тридцать четыре. Ее зовут Шейла Норкросс. Ее мать — Шеннон Паркс. Теперь расскажи мне, Клинт, кто кому врет?

Он открыл было рот — сказать что, он не понимает — но прежде чем он мог сказать что-либо вообще, Терри Кумбс вылетел из двери с дикими глазами.

— О, Боже, Лила! Иисус гребаный Христос!

Она отвернулась от Клинта.

— Что?

— Мы забыли! Как мы могли забыть? Боже мой!

— Забыли что?

— Платина!

— Платина?

Она только взглянула на него, и то, что Клинт увидел на ее лице, заставило его гнев улетучиться. Ее недоуменное выражение лица говорило, что она вроде понимает, о чем он говорит, но не может вложить это в какой-либо контекст или рамки. Она была слишком уставшей.

— Платина! Дочь Роджера и Джессики! — Кричал Терри. — Ей всего восемь месяцев, и она все еще у них дома! Мы забыли про этого гребаного ребенка!

— О, Боже, — сказала Лила. Она крутнулась на каблуках и побежала по ступенькам вслед за Терри. Ни один из них даже не взглянул Клинта. Она оглянулась, только когда он их окликнул. Он сделал два шага за раз и поймал Лилу за плечо, прежде чем она смогла сесть в машину. Она не была в состоянии вести, ни один из них не был в состоянии, но он видел, что это их не остановит.

— Лила, послушай. Ребенок почти наверняка в порядке. Как только они заворачиваются в коконы, они, кажется, входят в своего рода стабильное состояние, как под системой жизнеобеспечения.

Она пожала ему руку.

— Поговорим позже. Я буду ждать тебя дома.

Терри сел за руль. Терри, на подпитии.

— Надеюсь, ты прав насчет того ребенка, Док, — сказал он и захлопнул дверь.

Рядом с Фредериксбургом, запасное колесо, которое вот уже нескольких недель стояло на машине дочери начальника тюрьмы, спустило, при этом ее мать — маниакально одержимая, как обычно одержимы все матери и начальники, в предположении худших сценариев — предупреждала, что это неизбежно произойдет. Микаэла довела машину до стоянки на парковке Макдональдса. Она зашла в туалет.

Массивный парень-байкер, одетый в кожаную жилетку с вышитой надписью САТАНС 7, накинутую на голое тело, и, по-видимому, с Tec-9,[195] спрятанным по ней, стоял у прилавка. Он объяснял продавщице с енотовидными глазами, что, нет, он не будет платить за свои Биг-Маки. Ничего особенного для сегодняшнего вечера; все, чего он хотел, это просто уйти. При закрытии двери байкер повернулся к Микаэле.

— Привет, сестра. — Его взгляд оценил ее по достоинству: неплохо. — Я тебя знаю?

— Возможно, — ответила Микаэла, не останавливаясь, после чего прошла через весь Макдональдс, минуя туалет, и продолжила свое движение наружу через заднюю входную дверь. Она вышла на тыльную часть стоянки и просунулась между прутьями забора. С другой стороны забора находилась стоянка Лобби Хобби.[196] Магазин был освещен, и она могла видеть людей, находящихся внутри. Микаэла удивилась, насколько надо быть чертовски преданным скрапбукингу,[197] чтобы ходить по магазину Лобби Хобби весь вечер.

Она сделала шаг и что-то, находящееся рядом, привлекло ее внимание: Королла, работающая на холостом ходу в двадцати футах от неё. Белая бесформенная масса занимала переднее сиденье. Микаэла подошла к машине. Белой массой, конечно же, была женщина, голова и руки которой были оплетены коконом. Хотя Микаэла по-прежнему еще летала где-то высоко от принятого кокса, она хотела лететь гораздо, гораздо выше. На коленях погруженной в кокон женщины лежала мертвая собака, пудель, тело выжато, голова скручена на бок.

О, Фидо, тебе не стоило слизывать паутину с лица мамочки после того, как когда она уснула на стоянке. Мамочка может стать очень злой, если ты ее разбудишь.

Микаэла бережно перенесла мертвую собаку на траву. Затем она перетащила женщину, по водительскому удостоверению Урсулу Уитман-Дэвис, на переднее пассажирское сидение. И хотя ей не очень нравилась идея держать уснувшую женщину в машине, альтернатива виделась тоже не очень привлекательной — уложить ее в траву рядом с мертвым пуделем. К тому же, это было еще и практично: с Урсулой, она может на законных основаниях пользоваться специальной полосой.

Микаэла села за руль и воспользовалась служебной полосой, что бы вернуться на трассу I-70.

Когда она проезжала мимо Mакдональдса, зловещая идея поразила ее. Без сомнения она была результатом употребления кокаина, но, тем не менее, казалась, божественно правильной. Она развернулась у Мотеля 6,[198] расположенного по соседству, и вернулась к Макдональдсу. Она увидела припаркованный перед ним Харлей Софтфейл, опрокинутый на подножку, который выглядел довольно древним. Над табличкой Теннесси на заднем крыле была наклейка в виде черепа с САТАНС в одной глазнице и 7 в другой. Через зубы проходила надпись: остерегайтесь.

— Подожди-ка, Урсула, — сказала Микаэла своей спутнице по коксопутешествию и направила Короллу на мотоцикл.

Она ехала со скоростью менее десяти миль в час, когда ударила по нему, но все закончилось удовлетворившем её столкновением. Парень-байкер сидел за столиком у окна, с горой еды на подносе, сложенной перед ним. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Микаэла отъезжает от его железной лошадки, которая теперь выглядела как мертвый пони. Она могла видеть, как его губы двигаются, когда он бежал за дверь, с покрытым секретным соусом Биг Маком в одной руке и молочным коктейлем в другой, Tec-9 подпрыгивал у него на спине. Микаэла не могла разобрать, что он говорил, но она сомневалась, что это Шалом.[199] Она весело помахала ему рукой, вернулась на служебную полосу и разогнала Тойоту Урсулы до шестидесяти.

Три минуты спустя, она вернулась на трассу, дико смеясь, зная, что эйфория не будет длиться долго, и, желая принять еще одну дозу, чтобы продлить удовольствие.

Королла Урсулы была оснащена спутниковым радио, и после того, как некоторое время она побегала по кнопкам, Микаэла нашла Америка Ньюс. Новости были не такими уж потрясающими. Имелись неподтвержденные сообщения об «инциденте» с участием жены вице-президента, в результате которого спецслужбы были вызваны к Номеру Первому в его резиденцию. Борцы за права животных, освободили обитателей Национального зоопарка; несколько свидетелей видели, как лев, пожирал то, что выглядело как человеческие останки на Катедрал-авеню. Ультраправые консерваторы по радио говорили о том, что вирус Авроры является доказательством того, что Бог был зол на феминизм. Папа попросил всех молиться за получение сигнала свыше. Национальная ассоциация отменила воскресный матч интерлиги с участием Ориолс. Микаэла не могла этого понять, ведь вроде все игроки (да и судьи тоже) были мужчины, не так ли?

На пассажирском сиденье, ватный шарик, покрывающий существо, которое когда-то было Урсулой Уитмен-Дэвис, подстраивался под ритм изгибов федеральной трассы, слегка дрожа на ровных участках, и подпрыгивая, когда шины попадали в небольшие выбоины. Это был отчасти самый лучший, а отчасти самый худший попутчик в мире.

Когда-то Микаэла уже встречала девушку, подсевшую на метамфетамин, которая верила, что если спокойно сосредоточиться и искренне поверить, то ты мог бы превратиться в солнечный луч. Эта милая, искренняя девушка сейчас, вероятно, спала, покрытая белой паутиной. Микаэла подумала о собственном покойном отце: старом добром папочке, который сидел ночью рядом с кроватью, когда чего-то боялся, — или, по крайней мере, это то, о чем рассказывала ей мать. Микаэле было три года, когда он умер. Она не могла вспомнить его как живого человека. Микаэла, несмотря на работу над носом, несмотря на чужую фамилию, была настоящим репортером. Она могла анализировать факты, и одним из фактов об Арчи Коутсе, который она знала очень хорошо, было то, что он был помещен в гроб и зарыт в землю кладбища Тенистые Холмы в городе Дулинг, и с тех пор находился там. Он не стал лучом света. Она не позволяла себе фантазировать, что скоро встретится с отцом в какой-нибудь загробной жизни. Все было очень просто: конец света и задушившая пуделя женщина, облаченная в кокон, покачивалась рядом с Микаэлой и все, чего она хотела, это провести несколько часов с мамой перед сном, который заберет их обоих.

В Моргантауне ей пришлось заправить бак Короллы. Это было полное обслуживание. Молодой парень, который закачал бензин, извинился, кассы, принимавшие кредитные карты, были отключены. Микаэла заплатила ему из пачки банкнот, которую нашла в сумочке Урсулы.

Парень был блондином, с короткой стрижкой, в белой футболке и синих джинсах. Ей не слишком часто нравились мужчины, но внешний вид этого худого викинга пришелся ей по душе.

— Спасибо, — сказала она. — Как вы здесь?

— О-о, — сказал он, — не беспокойтесь обо мне, леди. Не беспокойтесь обо мне. Вы умеете этим пользоваться?

Она последовала за наклоном подбородка к сумочке Урсулы, которая покоилась на бедре женщины в коконе. Рукоятка револьвера выступала из её распахнутого рта. Как оказалось, эта мисс Уитман-Дэвис была знатоком стрелкового оружия, а не только собак.

— Не совсем, — призналась она. — Подруга знала, что мне предстоит дальняя поездка и одолжила его мне.

Он одарил её суровым взглядом

— Безопасность превыше всего. Убедитесь, что курок не на взводе, если перед вами нет опасности. Направьте его на середину тела Мистера Проблемы — центр масс — и спускайте курок. Не отпускайте и берегите грудь, так как будет отдача. Вы сможете это запомнить?

— Да, — сказала Микаэла. — Центр масс. Не отпускать и беречь грудь. Понятно. Благодарю. И поехала. Она услышала голос Викинга:

— Эй, а я вас часом не видел по телевизору?

Около часа ночи пятницы она наконец-то приехала на окраину Дулинга. Дым от лесного пожара катился через Западную Лавин, когда она в темноте вела Короллу в сторону длинного, низкого контура тюрьмы. Микаэла закрыла рот, чтобы не вдохнуть пепел.

У ворот она вышла из машины и нажала красную кнопку вызова.

Мора Данбартон сидела в своей камере Крыла В с тем, что осталось от Кейли, не мертвой, но мертвой для этого мира. Ей снились сны внутри этого саванна?

Мора сидела с рукой, лежащей на груди Кейли, чувствуя нежный подъем и падение дыхания и наблюдая, как волокнистое белое покрытие сначала надувается, а затем втягивается назад, с каждым вдохом подчеркивая открытый рот Кейли. Дважды Мора вставляла ногти в этот плотный и слегка липкий материал, почти разрывая его, чтобы высвободить Кейли. Оба раза она вспоминала о том, что было в теленовостях, и убирала руки.

В закрытом обществе, таком, как Дулингское исправительное учреждение, слухи и простуда распространяются очень быстро. Но то, что произошло час назад в Крыле А, слухом не было. Энджела Фицрой была заперта в клетку, с глазами, распухшими от Мэйса. Неся какой-то бред о том, что новая женщина — ведьма.

Это Море казалось вполне возможным, особенно после того, как Клаудия Стефенсон прошла по коридору Крыла В, с синяками на шее и глубокими царапинами на плечах, рассказывая всем кому не лень, как Ри чуть не убила ее, и, пересказывая все то, что она видела и слышала до этого. Клаудия утверждала, что новая женщина знала имена Жанетт и Энджелы, но это было самое малое. Она также знала — знала! — что Энджела убила, по крайней мере, пятерых мужчин и новорожденного ребенка.

— Женщину зовут Эви, как Еву в Эдемском саду, — сказала Клаудия. — Подумайте об этом! Тогда Ри попыталась убить меня, и я держу пари, ведьма знала, что это произойдет, точно так же, как она знала имена других, и про ребенка Энджелы.

Клаудия не была тем, кого кто-то назовет надежным свидетелем, но в её рассуждениях действительно был смысл. Только ведьма могла знать такие вещи.

Две истории собрались вместе в голове Моры и объединились там, помогая ей окончательно убедиться. Одна была о прекрасной принцессе, которая была проклята злой ведьмой, и впала в глубокий сон, когда уколола палец о веретено. (Мора не до конца представляла себе, что такое веретено, но оно должно было быть острым). Спустя бесчисленные годы поцелуй пробудил принцессу ото сна. Другой была история о Гензеле и Гретель. Захваченные ведьмой, они сохранили голову на плечах и сбежали после того, как сожгли ведьму живьем в ее собственной печи.

Истории были всего лишь сказками, но такими, которые сохранились на протяжении сотен лет, и значит, должны были содержать самородки истины. Из них можно сделать следующие выводы: заклинания могут быть сняты; ведьмы могут быть уничтожены. Убийство женщины-ведьмы из Крыла А, возможно, не разбудит Кейли и всех остальных женщин в мире. С другой стороны, возможно, и разбудит. Очень даже возможно. Даже если это и не так, женщина по имени Эви должна иметь какое-то отношение к этой чуме. Почему же еще она могла засыпать и нормально просыпаться? Откуда же еще она могла знать то, что знать не могла?

Мора находилась в тюрьме несколько последних десятилетий. Она много читала и даже пыталась вникнуть в Библию. На то время казалось, что это была довольно бесполезная пачка бумаги: мужчины создавали законы, а женщины продолжали род, но она вспомнила убедительные строки: Ворожеи не оставляй в живых.[200]

В голове Моры сложился план. Ей нужно всего лишь немного удачи, чтобы его выполнить. Но с половиной охранников в самоволке, все обычные тюремные расклады летели к чертям собачьим, хотя это могло быть к лучшему. Энджела Фицрой не смогла этого сделать, потому что вся ярость Энджелы была на поверхности. Вот почему она сейчас была заперта в камере. Ярость же Моры была глубоко скрытым огнем, её светящиеся угли были замаскированы пеплом. Вот почему она была на короткой ноге с тюремным начальством.

— Я вернусь, дорогая, — сказала она, погладив плечо Кейли. — То есть, если она не убьет меня. Если она настоящая ведьма, то она, вероятно, это сделает.

Мора подняла матрас и нащупала небольшой разрыв. Она засунула в него руку и извлекла на свет зубную щетку. Толстая пластиковая ручка была остро заточена. Она засунула заточку в маленький кармашек в эластичном поясе брюк, одела свою мешковатую куртку и покинула камеру. Почти выйдя в коридор Крыла В, она развернулась назад и поцеловала свою безликую сокамерницу.

— Заключенная, что ты здесь делаешь?

Это был Лоуренс Хикс, стоявший в дверях небольшой, но удивительно хорошо укомплектованной библиотеки Дулинга. Обычно он носил костюм-тройку и один из его темных галстуков, но сегодня ни пиджака, ни жилетки не было, а галстук был стянут вниз так, что его конец летал по подолу его рубашки, как стрела, указывающая на его, без сомнения, сморщенные причиндалы.

— Здравствуйте, мистер Хикс, — сказала Мора, продолжая загружать книги и брошюры на библиотечную тележку. Она улыбнулась ему, её единственный золотой зуб, сверкал в свете люминесцентных ламп. — Я собралась в книжный поход.

— Не поздновато ли для этого, заключенная?

— Я так не думаю, сэр. Мне кажется, что сегодня вечером свет вряд ли вырубят.

Она говорила уважительно, при этом продолжая улыбаться. Что и требовалось; ты улыбался и выглядел безобидным. Это просто старая, серая Мора Данбартон, сломленная годами тюремной рутины и счастливая лизать обувь любого, чья обувь нуждалась в лизании. Какой бы гарпией, одержимой убийствами она не была, бесы из неё давно уже были изгнаны. Это был то, чему Энджела Фицрой никогда не сможет научиться. Вы должны были держать ваш порох сухим на случай, если хотели когда-нибудь им воспользоваться.

Он подошел, чтобы осмотреть ее корзину, и она почувствовала к нему почти что жалость, — лицо бледное, покрытые редкой бородой щеки обвисли, как тесто, то немногое, что осталось от его волос спуталось — но если бы он попытался остановить ее, она засунула бы ему заточку прямо в жирное брюхо. Она должна была спасти Кейли, если была хоть минимальная возможность. Спящая красавица была спасена поцелуем; Мора может спасти свою девушку заточкой.

Не вставай на моем пути, Хикси, подумала она. Если не хочешь дырку в печени. Уж я-то знаю, где она.

Хикс рассмотрел книги Моры, взятые с полок: Питер Страуб, Клайв Баркер, Джо Хилл.

— Это же все страшилки! — Воскликнул Хикс. — Мы позволяем заключенным читать эту хрень?

— Это и любовная литература — все, что они читают, сэр, — сказала ему Мора, не добавив, Ты бы это знал, если бы был в курсе, как работает это место, хорек. Она освежила улыбку. — Я думаю, если что и может удержать дам бодрствующими сегодня вечером, так это ужасы. К тому же, ничего из этого не реально, все эти вампиры, оборотни и так далее. Все это просто сказки.

Мгновение он, казалось, колебался, может быть, желая сказать ей, чтобы она возвращалась в камеру. Мора протянула руки за спину, как будто там что-то чешется. Потом он надул щеки, выдыхая воздух.

— Давай, делай. По крайней мере, хоть ты не заснешь.

На этот раз ее улыбка была искренней.

— Не волнуйтесь за меня, мистер Хикс. Я страдаю бессонницей.

Микаэла перестала нажимать на кнопку и теперь просто давила на нее. Свет вспыхнул за застекленным главным входом тюрьмы, и осветил машины, припаркованные перед ним; кто-то там проснулся.

— Что там случилось? — Ответивший мужской голос был определенно уставшим; это был голос человека с легкой щетиной.[201] — Это офицер Куигли. Да отпусти ты эту чертову кнопку.

— Меня зовут Микаэла Морган. — Через секунду она вспомнила, что ее телевизионное имя здесь ничего не значит.

— И? — По голосу, человек явно не был впечатлен.

— Когда-то меня звали Микаэла Коутс. Моя мама — начальник этой тюрьмы. Я хочу видеть ее, пожалуйста.

— Гм…

Тишина, ничего кроме слабого гудения на линии. Она расправила плечи, ее терпение иссякло. Она нажала на кнопку вызова так сильно, как могла.

— Я также хочу, чтобы вы знали, что я работаю на Америка Ньюс. Мне нужно сделать какое-нибудь разоблачение, или я просто могу поговорить с матерью?

— Мне жаль, мисс Коутс. Она заснула.

Теперь настал черед Микаэлы замолчать. Она опоздала. Она уперлась в сетчатое ограждение. Свет фар Короллы отражался от главных ворот, и слепил ее отекшие глаза.

— Простите, — произнес голос. — Она была хорошим боссом.

— Что же мне теперь делать? — Спросила Микаэла. Она не нажала на кнопку, поэтому вопрос был направлен только в ночь и дым, исходящий из леса.

Офицер Куигли произнес по интеркому, как будто услышал её:

— Идите в город, почему нет? Снимите комнату. Или… я слышал, что в Скрипучем Колесе сегодня бесплатная выпивка, и они не закроются, пока не встанет солнце или не закончится пиво.

Мора медленно катила свою тележку по Крылу B, не желая, чтобы кто-то догадался, что у нее была какая-то конкретная цель.

— Книги? — Она интересовалась у каждой занятой камеры — по крайней мере, у тех, где постоялицы не были покрыты белым дерьмом. — Желаете почитать что-нибудь страшное? У меня есть девять различных вариантов Бугимена.[202]

Желающих было не много. Большинство из них смотрели новости, что само по себе было страшилкой. Офицер Веттермор остановил ее возле Крыла В, чтобы посмотреть на названия книг, размещенных на ее тележке. Мора не была удивлена, увидев его сегодня здесь, потому что офицер Веттермор был геем — призером первой ночи Марди Гра в Новом Орлеане.[203] Если у него дома бывали женщины, она бы очень удивилась.

— Как по мне это похоже на кучу мусора, — сказал он. — Давай, вали отсюда, Мора.

— Хорошо, офицер. Прямо сейчас иду в Крыло А. Там находится пара дам, которых Доктор Норкросс принял в Прозак-отряд, но они не утратили любви к чтению.

— Хорошо, но держись подальше от Фицрой и камеры в конце коридора, ладно?

Мора одарила его своей самой искренней улыбкой.

— Конечно, офицер Веттермор. И спасибо! Большое спасибо!

Кроме новенькой — ведьмы — в Крыле А находились только две бодрствующие женщины, плюс спящая колода, которая раньше была Китти Макдэвид.

— Нет, — сказала женщина из А-2. — Не могу читать, не могу читать. Лекарства Норкросса испортили мне зрение. Не могу читать, нет. Здесь кричат. Я не люблю крики.

Другой женщиной, в А-8, была Энджела. Она посмотрела на Мору заплывшими от Мэйса глазами с выражением типа, «какого хрена ты на меня смотришь».

— Катись дальше, Мо-Мо, — предупредила она, когда Мора, несмотря на предупреждение офицера Веттермора, предложила ей пару книг. Все шло по плану. Мора дошла почти до конца коридора. Она взглянула через плечо и увидела Веттермора, стоящего к ней спиной, и ведущего задушевную беседу с офицером Мерфи, тем, которого девушки называли Тигрой,[204] как в рассказах о Пухе.

— Мора…

Всего лишь шепот, но очень проникновенный. Какой-то резонирующий. Это была новенькая. Эви. Ева. Та, из Библии, которая вкусила от Древа познания и была изгнана вместе с мужем в этот мир боли и несчастий. Мора знала об изгнании, знала очень хорошо. Она была изгнана в Дулинг за изгнание ее мужа и двух ее детей (не говоря уже о Слаггере) в вечность.

Эви стояла у запертой двери последней камеры и глядела на Мору. И улыбалась. Мора никогда в своей жизни не видела такой прекрасной улыбки. Может быть, она и ведьма, но великолепная. Ведьма протянула руку через решетку и поманила Мору длинным и элегантным пальцем. Мора двинула свою тележку вперед.

— Ни шагу дальше, заключенная! — Это уже офицер Тиг Мерфи. — Остановись!

Мора продолжала идти.

— Держите ее, остановите её! — Мерфи закричал, и она услышала резкие стуки его тяжелой обуви по плитке. Мора повернула тележку в сторону и уронила ее, создав временный барьер. Потрепанные книги в мягкой обложке разлетелись в разные стороны.

— Остановись, заключенная, остановись!

Мора поспешила к камере, потянулась за спину и достала зубную щетку. Женщина-ведьма продолжала её манить. Она не понимает, что я для неё приготовила, подумала Мора.

Она протянула руку вниз, вдоль бедра, а затем выбросила ее вперед, в район талии женщины-ведьмы. В ее печень. Только эти темные глаза сначала замедлили ее, затем вовсе остановили. Не злость увидела в них Мора, а холодный интерес.

— Ты хочешь быть с ней, не так ли? — Спросила Эви быстрым шепотом.

— Да, — сказала Мора. — Боже мой, конечно же.

— Ты можешь. Но для начала ты должна заснуть.

— Я не могу. Бессонница.

Веттермор и Мерфи приближались. Оставались секунды, чтобы убить женщину-ведьму и покончить с этой чумой. Только Мора этого не сделала. Темные глаза незнакомки удерживали ее, и она обнаружила, что не хочет против этого бороться. Это были не глаза, в обычном представлении Моры, а разрывы, выводящие в новую тьму.

Ведьма-женщина прижала лицо к решетке, ее взгляд по-прежнему был прикован к Море.

— Быстро поцелуй меня. Пока еще есть время.

Мора не раздумывала. Она бросила заточенную зубную щетку и прижала лицо к решетке. Их губы встретились. Теплое дыхание Евы проникло в рот Море и проскользнуло в её горло. Мора почувствовала, что забывается счастливым сном, поднимающимся со дна ее мозга, как это было, когда она была ребенком, и лежала в кровати с медвежонком Фредди Тедди в одной руке и плюшевым дракончиком Гусей в другой; слушая порывы ледяного ветра снаружи и зная, что находится в тепле и безопасности, уплывая в страну грез.

Когда Билли Веттермор и Тиг Мерфи до нее добрались, Мора уже лежала на спине у камеры Эви, и первые волокна вылезали из ее волос, изо рта и из-под закрытых век ее спящих глаз.

Глава 18

Фрэнк ожидал, что Элейн выложит еще не одну кучу дерьма, когда он вернется домой, но оказалось, что он напрасно волновался. Как ничто другое в этот день — или, если уж на то пошло, в ближайшие дни — его проблемы решились самым легким способом. Так почему же он не чувствовал в душе ликования?

Его доведённая до отчаяния жена лежала в постели дочери, правой рукой обняв плечо Наны. Кокон вокруг ее лица был тонкий, не плотнее однослойного папье-маше, но, тем не менее, полностью покрывал все лицо. Записка на прикроватной тумбочке гласила: Я молилась за тебя, Фрэнк. Надеюсь, ты будешь молиться за нас. — Э.

Фрэнк скомкал записку и бросил ее в мусорную корзину, стоящую рядом с кроватью. Тиана, черная Диснеевская принцесса,[205] водила хоровод вокруг корзины в своем сверкающем зеленом платье, а вместе с ней — целый парад волшебных животных.

— Нет адекватных слов. — Гарт Фликингер пошел за ним наверх и теперь стоял за Фрэнком в дверях комнаты Наны.

— Да, — сказал Фрэнк. — Думаю, так и есть.

На прикроватной тумбочке стояло обрамленное в рамку фото Наны и ее родителей. Нана держала в руках приз за разнос газет. Доктор взял фотографию и стал рассматривать.

— У нее ваши скулы, мистер Джиари. Счастливая девушка.

Фрэнк не знал, что на это ответить, поэтому не сказал ничего.

Доктор, не огорченный тишиной, поставил фотографию назад.

— Ну. Начнем?

Они оставили Элейн в кровати, и во второй раз за этот день, Фрэнк взял свою дочь на руки и понес вниз по лестнице. Ее грудь поднималась и опадала, она была жива. Но у пациентов в коме тоже билось сердце. Вполне возможно, что их последняя встреча, которую Фрэнк будет помнить до собственной смерти — когда бы она ни настала — состоялась сегодня утром, когда он наорал на неё на подъездной дорожке. Напугав до смерти.

На Фрэнка напала меланхолия, её ядовитый туман пожирал его, начав с ботинок. У него не было причин ожидать, что этот доктор-наркоша сможет чем-нибудь помочь.

Фликингер, тем временем, расправил полотенца по полу гостиной и попросил Фрэнка положить на них Нану.

— Почему не на диван?

— Потому что я хочу, чтобы свет был прямо над её головой, мистер Джиари.

— А. Хорошо.

Гарт Фликингер присел на корточки рядом с Наной и открыл свою медицинскую сумку. Его кроваво-красные глаза придавали ему вампирский вид. Его узкий нос и высокий, наклонный лоб, обрамленный рыжеватыми локонами, наводили на сходство со злобным эльфом. Тем не менее, даже несмотря на то, что Фрэнк знал, что Док был слегка не в себе, его тон был успокаивающим. Неудивительно, что он ездил на Мерседесе.

— Итак, что мы знаем?

— Мы знаем, что она уснула, — сказал Фрэнк, чувствуя себя на редкость глупо.

— Да, но мы знаем и кое-что еще! То, что я почерпнул, в основном, из новостей: коконы представляют собой белый волокнистый материал, который, кажется, состоит из соплей, слюны, ушной серы и большого количества какого-то неизвестного белка. Как он вырабатывается? Откуда он берется? Мы не знаем, и это представляется невозможным, учитывая, что нормальных женских экструзий[206] всегда гораздо меньше — две столовые ложки крови при нормальном менструальном периоде, например, и не более чем чашка при ненормальном. Мы также знаем, что жизнедеятельность спящих, как представляется, поддерживается коконами.

— И они становятся бешеными, когда коконы разрушаются, — сказал Фрэнк.

— Да, и это. — Гарт выложил инструменты на журнальный столик: скальпель, ножницы и, маленький микроскоп, который он достал из черного футляра. — Давайте начнем с того, что померяем пульс вашей дочери, хорошо?

Фрэнк сказал, что это было бы неплохо.

Фликингер осторожно поднял запястье Наны и держал его в течение тридцати секунд. После чего он так же осторожно его опустил.

— Пульс слегка приглушен из-за кокона, но он в пределах нормы для здоровой девушки ее возраста. Теперь, мистер Джиари…

— Фрэнк.

— Хорошо. Что мы не знаем, Фрэнк?

Ответ был очевиден.

— Почему это происходит.

— Почему. — Фликингер хлопнул раз. — Вот главное. Все в природе имеет смысл. Каков смысл всего этого? Зачем появился этот кокон? — Он поднял ножницы, развел ножи и щелкнул. — Ну, давайте разберемся.

Когда ей не с кем было поговорить, Жанетт иногда разговаривала сама с собой — вернее, с воображаемым слушателем, который был ей симпатичен. Доктор Норкросс сказал ей, что это было совершенно нормально. Это развивает артикуляцию.[207] Слушателем, которого она воображала сегодня вечером, была Ри. Потому что офицер Лэмпли ее убила. Вскоре она попытается найти, куда ее положили, чтобы с ней проститься, но сейчас просто сидеть в их общей камере было достаточно. Сейчас это все, что ей было нужно.

— Я расскажу тебе, что случилось, Ри. Дэмиан повредил колено, играя в бескетбол, вот что случилось. Просто играл в баскетбол с парнями в парке. Меня там не было. Дэмиан сказал мне, что никто даже не прикоснулся к нему — он просто оттолкнулся, наверное, собираясь бросить в кольцо через защитника, услышал щелчок и упал в траву, пришел домой хромая. Коленные связки или мениск, я всегда забываю, но знаешь, одно из них. Часть подушки между костями.

Ри сказала: У-гу.

— В то время у нас все было хорошо, за исключением того, что у нас не было медицинской страховки. Я проводила тридцать часов в неделю, работая в детском саду, и у Дэмиана тоже была постоянная работа, за которую неплохо платили. Типа, двадцатку в час. Наличкой! Он был походу своим парнем для мелких подрядчиков, которые поставляли мебель для богатых людей в городе Чарльстон — политиков, руководителей компаний и прочих. Больших Угольных парней. Дэмиан неплохо поднимал и все такое. Мы отлично устроились, особенно для пары ребят, имеющих за спиной только диплом средней школы. Я гордилась собой.

Ри сказала: У тебя было полное право.

— Мы снимали квартиру, и она была хорошая, прекрасная мебель и все такое, лучше, чем все, что у меня было, когда я была ребенком. Он купил этот почти новый мотоцикл, а для меня мы арендовали машину, чтобы я могла ездить сама и возить нашего мальчика, Бобби. Мы ездили в Диснейленд. Он залез на Космическую Гору, в особняк с привидениями, обнял Гуфи, короче, полный набор. Я одолжила деньги сестре на прием к дерматологу. Дала немного денег маме, чтобы она смогла починить крышу. Но никакой медицинской страховки. И тут Дэмиан разбил свое гребаное колено. Операция была лучшим вариантом, но… мы просто должны были стиснуть зубы и сделать это. Продать мотоцикл, отдать машину, затянуть на год пояса. Вот что я хотела сделать тогда. Клянусь. Но Дэмиан не захотел. Отказался. Трудно объяснить. Это было его колено, поэтому я оставила его в покое. Мужчины, ты же знаешь. Их не остановить и не убедить; они не пойдут к доктору, пока не будут на грани смерти.

Ри сказала: Ты все сделала правильно, подруга.

— Не, — сказал он. — Я потерплю. Должна признать, у нас была страсть к вечеринкам. Мы всегда тусовались. Как дети. Экстази. Травка, само собой. Кокаин, если у кого-то он был. Дэмиан начал принимать болеутоляющее. Начал принимать, чтобы унять сильную боль в своем колене. Доктор Норкросс называет это самолечением. И ты ведь знаешь о моих головных болях? Моих Синих Вреднючках?[208]

Ри сказала: Конечно же, знаю.

— Да. Однажды вечером я сказала Дэмиану, что моя голова меня убивает, и он дал мне таблетку. Попробуй, — сказал он. Посмотрим, не станет ли тебе легче. И вот тут-то я и подсела. По самое горло. Как-то очень легко. Ты понимаешь, о чем я?

Ри сказала: Понимаю.

Новостей стало слишком много для Джареда, поэтому он переключился на канал Паблик Эксесс,[209] где чересчур энергичная рукодельница давала урок по бисероплетению. Это наверняка была запись. Если бы это было не так, если бы это была реальное поведение рукодельницы в сложившихся обстоятельствах, он бы не хотел встречаться с ней с глазу на глаз.

— Мы собираемся сделать кое-что кра-а-а-сивое! — Воскликнула она, подпрыгивая на табуретке, стоящей на сером фоне.

Рукодельница была его единственной спутницей. Молли уснула.

Ему резко приспичило в туалет. Когда он, через три минуты, вернулся, Молли уже лежала в отключке на диване. Сжимая банку Маунтин Дью, которую он ей дал, ее бедное лицо уже покрылось паутиной.

Джаред отрубился на пару часов в кожаном кресле. Его усталость пересилила его горе.

Едкий запах, дрейфующий через открытые стеклянные двери, разбудил его — сенсорное оповещение о пылающем где-то далеко лесном пожаре. Он закрыл двери и вернулся в кресло. По телевизору, камера сосредоточилась на руках ремесленницы, умело просовывающих иглу туда-сюда, вверх и вниз.

Была пятница, 2:54 утра. Новый день в соответствии с часами, но казалось, что предыдущий день никуда не отпустит в ближайшее время, если когда-нибудь вообще отпустит.

Джаред решился перейти через дорогу, чтобы забрать сотовый миссис Рэнсом из ее сумочки. Он написал об этом Мэри:

Эй, это Джаред. Ты в порядке?

Да, но ты знаешь, что где-то пожар?

Думаю, что да, но я не знаю, где. Как твоя мать? Как твоя сестра? Как дела?

Все в порядке. Пьют кофе и пекут пирожные. Скоро восход!! Как Молли?

Джаред посмотрел на девочку на диване. Он укрыл ее одеялом. Покрытие на голове было круглым и белым.

Отлично, написал он. Посасывает Маунтин Дью.[210] Это телефон её бабушки, теперь я им пользуюсь.

Мэри написала, что скоро отпишется. Джаред перевел свое внимание на телевизор. Казалось, рукодельница была неутомима.

— Я знаю, что это расстроит некоторых людей, но мне все равно, стеклянный он или нет. И на царапины. Я искренне верю, что вы можете сделать все то же самое и с пластмассовым. — Камера остановилась на розовом шарике, который она держала между большим и указательным пальцами. — Видите, даже эксперт, на первый взгляд, скорее всего не почувствует разницу.

— Очень хорошо, — сказал Джаред. Он никогда не находился дома в одиночку и не разговаривал с самим собой, и уж тем более он никогда не находился в своем доме в одиночку рядом с телом, завернутым в белоснежный кокон, в то время, когда где-то горит лес. Да никто и не отрицал, что маленький розовый ублюдок выглядит как стеклянный, на первый взгляд. — Это чертовски здорово, леди.

— Джаред? С кем ты разговариваешь?

Он не слышал, чтобы входная дверь открывалась. Он вскочил на ноги, сделал четыре или пять взмахов ногой, чтобы разработать больное колено, и бросился на руки отца.

Клинт и Джаред стояли, обнявшись, между кухней и гостиной. Оба плакали. Джаред пытался объяснить своему отцу, что он только пошел пописать, он не смог помочь Молли, и он чувствует себя ужасно, но, черт побери, он должен же был когда-нибудь сходить в туалет, и с ней, казалось, все было в порядке, он был уверен, что с ней все и будет в порядке, когда он вернется, она все так же будет болтать и потягивать Маунтин Дью. Однако в порядке ничего не было, но Клинт сказал, что было. Он повторял это снова и снова, и отец и сын крепили объятья сильнее и сильнее, как будто это могло чем-то помочь, и, может быть, — может быть, — в течение нескольких секунд, это им помогало.

Лоскут, который Фликингер вырезал из области руки Наны, напоминал Фрэнку, который смотрел на него через объектив маленького микроскопа, кусок ткани в мелкий рубчик. Ткань состояла из мелких волокон, и этот лоскут тоже состоял из волокон.

— Это на самом деле выглядит как фабричная ткань, — сказал доктор. — Для меня, по крайней мере.

Фрэнк представил себе распушенный на мелкие струнки стебель сельдерея, и эти струнки свободно свисают.

Гарт сжал и покатал кусок белого волокна между пальцами. Когда он расправил пальцы, эта штуковина растянулась между ними, как жвачка.

— Очень клейкое — невероятно растяжимое — быстрорастущее — как-то искажающее химические процессы носителя — отчаянно искажающее их…

Пока Гарт продолжал, разговаривая больше с самим собой, чем с Фрэнком, Фрэнк раздумывал о сокращение его дочери до слова носитель. Это не сделало его счастливым.

Гарт усмехнулся.

— Мне не нравится, как вы себя ведете, мистер Волокно. Мне действительно не… — Он поморщился, когда хлюпнул материал на предметное стекло микроскопа.

— С вами все в порядке, доктор Фликингер? — Фрэнк готов был согласиться с тем, что хирург чудаковат и под кайфом, хотя до сих пор казалось, что тот знал, что делал, но сейчас парень разложил целую кучу острых инструментов вокруг недееспособной дочери Фрэнка.

— Я в порядке. Не прочь выпить. — Фликингер опустился на корточки рядом с лежащим на полу телом Наны. Он воспользовался острием ножниц, чтобы процарапать ткань под ободком ноздри. — Наш друг мистер Волокно и здесь, и он полон противоречий. Он должен быть грибком, но он слишком занят и слишком агрессивен, и в то же время интересуется только XX-хромосомой. Когда вы вырываете его из остальной массы, то он превращается ни во что. Ноль. Просто какое-то липкое дерьмо.

Фрэнк извинился и пошел на кухню, где обнаружил какую-то хрень, стоящую на верхней полке между разрыхлителем и кукурузной мукой. Этого должно было хватить на пару бокалов. Он принес бокалы в гостиную.

— Если мои глаза меня не обманывают, это кулинарный херес. Мы сейчас же попробуем эту штуку, Фрэнк. — Гарт ни в коем случае не был разочарован. Он взял бокал и опорожнил его со вздохом удовлетворения. — Слушай, у тебя есть спички? Зажигалка?

— Ладно, Ри, следующая часть не будет для тебя новостью. Маленькая привычка стала большой привычкой, а большие привычки стоят дорого. Дэмиан украл вещи из дома богатого парня, и в первый раз ему удалось выйти сухим из воды, но не во второй. Они не вызвали копов, ничего такого, но ему дали пинка по зад.

Ри сказала: Почему я не удивлена?

— Да. Потом я потеряла работу в детском саду. Это было тогда, когда экономика действительно летела под откос, и дама, которая владела этим местом, она должна была сделать некоторые сокращения. Забавно то, что были несколько девушек, которые не работали там так долго, как я, не были опытными, но она их оставила. Ты никогда не догадаешься, в чем разница между мной и этими девочками.

Ри сказала: О-о, я могла бы догадаться, но продолжай и расскажи мне.

— Они были белыми. Эй, я не ищу оправданий. Нет, но знаешь, так и было. И это был пиздец, и я была немного подавлена. Впала в депрессию. Как и любой другой на моем месте. И да, я начала принимать таблетки даже тогда, когда моя голова не болела. И знаешь, в чем самое дрянное? Я понимала, что происходит. Знаешь, о, это как раз та часть, где я становлюсь чертовой наркоманкой, как окружающие люди всегда и думали, что я стану. Я ненавидела себя за это. Исполняя предназначение, которое окружающие мне приготовили только потому, что я выросла бедной и черной.

Ри сказала: Да, это жесть.

— Ладно, ты поняла. И то, что было у нас с Дэмианом, это, вероятно, не могло бы продолжаться долго при любых раскладах. Я знаю. Мы были одного возраста, но внутри он был намного моложе. Я думаю, с парнями всегда так. Но он был моложе гораздо больше, чем остальные. Например, он мог отправиться в парк погонять мячик в то время, когда наш ребенок лежал больной в кровати. Тогда это казалось мне нормальным. Он все время уходил. «Я скоро вернусь, — говорил он, — мы просто, типа того побазарим с Риком». Я никогда не спорила. Это, походу, и не предполагалось. Он пытался меня задобрить. Цветы и все такое. Сладости. Новая футболка из торгового центра. Классные вещички из секонда. Но была и еще одна его часть, которая предполагала, что он типа юморист, но это было не так. Это было просто глупо. Типа, он подкатывает к леди, гуляющей с собачкой, и кричит: «Вы выглядите как близнецы!» или он подходит и шугает какого-то подростка идущего навстречу, типа собирается его ударить, заставляя ребенка дернуться. «Я просто прикалываюсь», — говорил он. И наркотики, они окончательно испортили его. Он по-прежнему делал все, что хотел, но он больше не был тем бесшабашным шалопаем, каким прикидывался раньше. И его низость вырвалась на свободу, как цепной пес. «Посмотри на эту обдолбанную сучку, Бобби» — говорил он нашему сыну и смеялся, будто это смешно. Будто я была клоуном в цирке. Вот такая штука. В конце концов, я дала ему пощечину, а он ударил меня. Потом, когда я ударила его в ответ, он разбил тарелку на моей голове.

Ри сказала: должно быть это было больно.

— Не больнее чувства, что это было то, что я заслужила, получив по моей наркоманской морде от моего мужа-наркомана. Ненавижу себя за это. Я помню, как лежала на полу, видела четвертак в пыли под холодильником, осколки этой синей тарелки, и думала, что следующее, что случится — социальные службы заберут Бобби. И, конечно же, они это сделали. Полицейский увез Бобби из моего дома, и мой ребенок плакал, когда его от меня забирали, и это должно быть было самое печальное, что когда-либо случалось со мной, за исключением того, что я была так вне этого, что ничего не чувствовала.

Ри сказала: это грустно.

Прошло десять минут, но Терри все еще не вышел из дома по соседству с Элуэями. Золник, читалось на почтовом ящике. Лила не знала, что делать.

Ранее они вошли в дом Элуэев, сделав широкий полукруг вокруг зоны кровопролития, где ранее лежали тела, и вошли через входную дверь. Девочка, названная интеллектуалами Элуэями Платиной, с типичной для умников заботой и скромностью, находилась в своей колыбельке, умиротворенная, насколько можно быть умиротворенным внутри кокона, который, словно бобовый стручок вокруг фасоли, обвился вокруг нее. Лила смогла почувствовать форму тела младенца, прижав руки к кокону. Это было одновременно смешно и ужасно; словно она испытывала на прочность новый матрас. Но ее улыбка застыла на лице, когда Терри начал рыдать. Было около двух часов ночи. Кризис Авроры усугублялся уже двадцать часов, плюс-минус, и прошло уже тридцать пять часов с того момента, как она последний раз сомкнула глаза. И не смотря на это, Лила была готова к действию, а ее лучший помощник был пьян и слезлив.

Ну, они делали все, что могли, не так ли? И никуда не делся весь этот кошачий корм, разбросанный по Маунтин-Роуд.

— Нет, это нет, — поправила она себя. Это было несколько месяцев назад. Может быть, год?

— Что нет? — Они снова были снаружи, направляясь к полицейской машине, припаркованной перед домом Роджера.

Лила, качая кокон, взглянула на Терри.

— Я сказала это вслух?

— Да. — Сказал Терри.

— Прости.

— Вот блин. — Он шмыгнул носом и пошел к дому Золников.

Лила спросила его, куда он направляется.

— Дверь открыта, — сказал он, указывая. — Середина ночи, а дверь открыта. Нужно проверить. Зайду на секунду.

Лила села на пассажирское сиденье полицейской машины с ребенком на руках. Казалось, что прошла только минута, но часы на приборной панели показывали 2:22. Она подумала, что они показывали 2:11, когда она садилась. Двадцать два и одиннадцать это не совсем одинаковые числа. Но одиннадцать плюс одиннадцать — двадцать два. Что означало…

Одиннадцать, неслось сквозь ее мысли: одиннадцать ключей, одиннадцать долларов, одиннадцать пальцев, одиннадцать желаний, одиннадцать палаток в одиннадцати кемпингах, одиннадцать красивых женщин посреди дороги в ожидании того, что их могут сбить, одиннадцать птиц на одиннадцати ветвях деревьев — обычных, заметь, деревьев, не воображаемых.

Что это было за дерево? Если все так пойдет и дальше, кто-то обязательно захочет повесить ту женщину, Эви, на дереве, Лила видела это так же ясно, как днем, потому что, так или иначе, все началось с нее, все началось с нее и Дерева, Лила могла чувствовать это так же, как и тепло затянутого в кокон младенца на коленях, малышки Платины. Одиннадцать младенцев в одиннадцати коконах типа лимской фасоли.[211]

— Платина, Платина, — сказала она. Глупее имя Платина для ребенка могло быть только Серебро. Серебро[212] была фамилия судьи. Если бы Лиле довелось знать имя мертвой кошки судьи, она бы еще более удивилась, но она не знала. Дочь Клинта звали Шейла Норкросс. Конечно, он не признал это, что было разочарованием, худшим разочарованием, как и вся эта история в целом, даже не смог признался, что Платина была его ребенком. Или его ребенка звали Шейла? Лила облизала сухие губы, она вспотела, хотя в машине было прохладно. Дверь в дом Золника оставалась открытой.

Мог ли Терри что-нибудь сделать для парня или нет, он не был уверен; ему даже не приходило в голову попробовать. Вместо этого он сел на кровать и положил руки на колени и сделал несколько медленных, глубоких вдохов. Ему нужно было попытаться собрать в кучу свое бедное старое дерьмо.

Спящая лежала на полу. Белые волокна покрывали голову и руки, а также низ тела. Слаксы и нижнее бельё, одним целым, валялись в углу. Она была маленькой, около пяти футов. На фотографиях на стене и на бюро она выглядела лет на семьдесят, возможно, чуть старше.

Терри понял, что мужчина, который пытался ее изнасиловать, вероятно, сбросил ее с кровати на пол в процессе снятия слаксов.

Насильник тоже был на полу, в нескольких футах от спящей. На самом деле, он не был похож на взрослого человека; скорее, какой-то подросток. Под его джинсами, спущенными до щиколоток, виднелись кроссовки. Курт М, читалась надпись, сделанная маркером Меджик на боку подошвы одной из них. Его лицо представляло собой кровавое месиво. Каждый выдох надувал кровавые пузыри вокруг его рта. Кровь текла и из промежности, добавляясь в лужу, которая уже образовалась на ковре. Кровавое пятно украшало дальнюю стену комнаты, а внизу, на полу, валялся кусок плоти, который, как предположил Терри, был петушком и шариками Курта М.

Курт М, вероятно, решил, что женщина ничего не заметит. Для такого сукина сына как этот, Аврора, должно быть, прибыла, похожая на возможность пожизненного пасхального утра в раю насильников. Вероятно, таких как он, было множество, но этих парней ожидал неприятный сюрприз.

Но сколько времени пройдет, прежде чем слухи распространятся? Если ты рвал паутину и пытался попарить шишку, они оказывали сопротивление, они убивали. Что казалось совершенно справедливым, с точки зрения Терри. Но это были пустяки, дальше он представил себе недоделанного Мессию, типа пизданутого Кинсмана Как-Там-Биш-Его-Фамилия, который частенько мелькал на ссаных новостных каналах и стонал о высоких налогах из своей новенькой штаб-квартиры. Он бы наверняка объявил, что будет в интересах каждого, пойти и выстрелить всем этим женщинам в коконах прямо в их затянутые в паутину головы. Они похожи на бомбы замедленного действия, сказал бы он. И нашлись бы люди, которые поддержали эту идею. Терри подумал обо всех тех парнях, которые годами мечтали о том, чтобы использовать их нелепые арсеналы, накопленные для «домашней обороны», но им никогда не хватило бы смелости нажать на курок при виде бодрствующего человека, не говоря уже о вооруженном и наставляющем пистолет прямо на них. Терри не думал, что таких миллионы, но он пробыл полицейским достаточно долго, чтобы подозревать, что их тысячи.

Что ему оставалось? Жена Терри спала. Как он может уберечь ее от опасности? Что он должен сделать — спрятать ее в шкаф на полку, и хранить там, как банку консервов? И он знал, что его дочь этим утром тоже не проснулась. Пофиг на поврежденные телефонные линии. Диана была студенткой. Она использовала для сна любую возможность. К тому же, она прислала им расписание занятий на весенний семестр, и Терри был уверен, что по четвергам у нее не было утренних занятий.

Возможно ли, что Роджер — глупый, глупый, глупый Роджер — сделал правильный выбор, когда снял эту паутину с Джессики? Роджер покончил с этим, прежде чем увидеть кого-то, кого он любил, застреленным во сне.

Я должен покончить с собой, подумал Терри.

Он позволил идее всплыть на поверхность. Когда она поднялась и не утонула, он встревожился еще больше, и приказал себе не торопиться с этим и все обдумать. Он должен пропустить стаканчик или два, и действительно позволить себе во всем разобраться. Ему думалось лучше, когда в нем плескался алкоголь, так было всегда.

Дыхание находящегося на полу, Курта Маклеода — игрока номер три в теннисной команде Дулингской старшей школы, после Кента Дейли и Эрика Бласса — стало прерывистым. Перешло в дыхание Чейна-Стокса.[213]

Просьба Терри о том, чтобы Лила высадила его у Скрипучего Колеса, ее не удивила. На данный момент в этом было столько же смысла, сколько и во всем остальном.

— Что ты там увидел, Терри?

Он находился на пассажирском сиденье, держа ребенка в коконе широко разведенными ладонями, словно горячую запеканку.

— Какой-то парень пытался чик-чик спящую даму, которая там находилась. Понимаешь, о чем я?

— Да.

— Это разбудило ее. Она снова заснула, когда я вошел в помещение. Он был практически мертв. В конце концов, он умер.

— А-а, — сказала Лила.

Они катились по темному городу. Огонь на холмах был красным, дымовое облако, которое поднималось из него, исчезало в глубине ночи. Женщина в блестящем розовом спортивном костюме прыгала на лужайке. Толпы людей — преимущественно женщин — были видны через большие окна Старбакса на Мэйн-стрит, который или перешел на круглосуточную работу или (что, более вероятно) был принудительно открыт толпой. На часах было 2: 44.

Парковка в задней части Скрипа была забита более, чем Лила когда-либо видела. Там находились грузовики, седаны, мотоциклы, минивэны, фургоны. Новый ряд автомобилей начинался на травяной лужайке в конце парковки.

Лила подкатила полицейскую машину к задней двери, которая была приоткрыта и посылала наружу свет, голоса и рев музыкального автомата. Текущая песня исполнялась какой-то грохочущей гаражной группой, которую она слышала миллион раз, но не вспомнила бы названия, даже если бы проспала всю ночь. Голос певицы был железным, как кремень:

— Ты чудом проснешься, но окажешься совсем один![214] — причитал он.

Барменша уже уснула, сидя на ящике возле двери. Ее ковбойские сапоги были расставлены в виде буквы V. Терри вышел из машины, положил Платину на сиденье, а затем отклонился назад. Неоновый свет от пивной рекламы омыл правую сторону его лица и придал ему кислотно-зеленый вид трупа из фильма ужасов. Он показал на кокон.

— Может, тебе стоит где-нибудь спрятать ребенка, Лила?

— Что?

— Подумай об этом. Скоро они начнут убивать девочек и женщин. Потому что они опасны. Просыпаясь, они встают не с той ноги, так сказать. — Он выпрямился. — Мне нужно выпить. Удачи. — Ее помощник осторожно закрыл дверь, как бы боясь, что может разбудить младенца.

Лила наблюдала за тем, как Терри вошел в заднюю дверь бара. Он не обратил внимания на спящую на ящике из-под молока женщину, каблуки ее сапог глубоко погрузились в гравий, мыски смотрели вверх.

Офицеры Лэмпли и Мерфи разобрали мусор на длинном столе в подсобке, чтобы тело Ри могло упокоиться на нем с миром. О том, чтобы отвезти ее в окружной морг посреди ночи не могло быть и речи, а Святая Тереза все еще была сумасшедшим домом. Завтра, если все уладится, один из офицеров сможет перевезти ее останки в Похоронный Дом Краудера на Крюгер-стрит.

Клаудия Стефенсон сидела у ног лежащей на столе Ри в раскладном кресле, прижав пакет со льдом к горлу. Жанетт вошла и села в другое раскладное кресло, у изголовья.

— Мне просто нужен был человек, который бы со мной поговорил, — сказала Клаудия. Ее голос был хриплым, чуть громче шепота. — Ри всегда была хорошим слушателем.

— Знаю, — сказала Жанетт, думая, что это правда, несмотря на то, что Ри мертва.

— Я сожалею о вашей потере, — сказала Ван. Она стояла в открытой двери, ее мускулистое тело выглядело вялым от усталости и печали.

— Надо было использовать шокер, — сказала Жанетт, но она не смогла выдвинуть никаких реальных обвинений. Она тоже устала.

— Времени не было, — сказала Ван.

— Она собиралась убить меня, Джен. — Клаудия сказала это извиняющимся тоном. — Если хочешь кого-то винить, то вини меня. Это ведь я попыталась снять с неё паутину. — Она повторила, — Мне просто нужен был человек, который бы со мной поговорил.

Освобожденное от паутины лицо Ри выглядело одновременно расслабленным и ошеломленным, веки приоткрыты, как и рот; лицо имело какое-то промежуточное выражение — что-то между улыбкой и смехом — как на той фотографии, которую ты выкидывал или обязательно удалял с телефона. Кто-то обтер кровь со лба, но пулевое отверстие выглядело сурово и непристойно. Разорванные волокна свободно свисали вокруг ее волос, увядшие и поникшие, вместо прежних — порхающих и шелковистых, такие же мертвые, как и сама Ри. Волокна прекратили рост в тот самый момент, когда Ри перестала жить.

Когда Жанетт попыталась вообразить живую Ри, все, что она смогла себе представить, была картина нескольких минут того утра. А я говорю, что тебя не может не волновать этот луч света!

Клаудия то ли вздыхала, то ли стонала, то ли рыдала, или, может быть, делала все три вещи одновременно.

— О-о, Боже, — сказала она, подавившись хрипом. — Мне очень жаль.

Жанетт закрыла веки Ри. Так было лучше. Она позволила пальцу погладить зарубцевавшийся шрам на лбу Ри. Кто это с тобой сделал, Ри? Надеюсь, тот, кто это сделал, ненавидит и корит себя. Или что он мертв, и это почти наверняка было так. На девяносто девять процентов. Веки девушки были более бледными, чем остальная ее кожа, цвета прибрежного песка.

Жанетт низко наклонилась к уху Ри.

— Я никому не говорила того, что рассказала тебе. Даже доктору Норкроссу. Спасибо, что выслушала. Теперь спи спокойно, дорогая. Пожалуйста, спи спокойно.

Фрагмент горящей паутины поднялся в воздух, расцветая и искрясь оранжевым и черным. Это была не вспышка. Расцветание — вот правильное слово для его начала, огонь становился все больше и больше, гораздо больше, чем могло предполагать топливо, которым он питался.

Гарт Фликингер, держа зажженную спичку, которую использовал для опыта над лоскутом паутины, попятился к журнальному столику. Его медицинские принадлежности, разбросанные на нем, со стуком упали на пол. Фрэнк, наблюдавший за происходящим от двери, с низкого старта метнулся к Нане, чтобы оградить ее от огня.

Пламя сформировалось во вращающийся шар.

Фрэнк прикрыл своим телом тело дочери.

Огонь горящей в руке Фликингера спички достиг кончиков его пальцев, но он продолжал её держать. Фрэнк почувствовал запах паленой кожи. В бликах огненного шара, парящего в воздухе над гостиной, эльфийские черты доктора исказились, словно он хотел — и его можно было понять — бежать.

Потому что огонь так не горит. Огонь не парит. Огонь не формируется в шар.

Последний эксперимент с лоскутом паутины давал окончательный ответ на вопрос «почему?» И ответ был таков: потому что происходящее было не от мира сего, и не могло лечиться медициной этого мира. Это осознание явно читалось на лице Фликингера. Фрэнк догадался, что и на его лице тоже.

Огонь превратился в колеблющуюся коричневую массу, которая внезапно распалась на сотню частей. В воздухе порхали мотыльки.

Мотыльки поднимались к светильнику; они трепетали по абажуру, по потолку, неслись на кухню; мотыльки танцевали под висящей на стене литографией Христа, идущего по воде, и оседали по краям рамы; мотыльки вспархивали в воздух и приземлялись на пол, недалеко от того места, где Фрэнк нависал над Наной. Фликингер на руках и коленях стал пятиться в сторону прихожей, всю дорогу крича (на самом деле, вопя), его самообладание разбилось вдребезги.

Фрэнк не шевелился. Он сосредоточил взгляд на одном из мотыльков. Это был обычный мотылек, каких он неоднократно видел и ранее.

Мотылек полз по полу, прямо к нему. Фрэнк испугался, на самом деле испугался маленького существа, которое весило примерно столько же, сколько его ноготь и было живым выражением слова ничтожный. Что он мог сделать?

Да что угодно.

И он мог делать все, что угодно, пока не вредил Нане.

— Не трогай ее, — прошептал Фрэнк. Обнимая дочь таким образом, он чувствовал ее пульс и дыхание. Мир знал, как обвести Фрэнка вокруг пальца, заставляя поступать его неправильно или глупо, когда все, чего он хотел — быть правильным и хорошим, но он никогда не был трусом. Он был готов умереть за свою маленькую девочку. — Если тебе и нужен кто-то, то пусть это буду я.

Две чёрных точки на коричневом теле мотылька, его глаза, заглянули в глаза Фрэнка, и, казалось, что через них мотылек проник в его голову. Он чувствовал, как тот летает внутри его черепа, Бог знает, как долго, касаясь его мозга, волоча свои лапки по извилинам, подобно мальчику, сидящему на скале посреди ручья и рисующему палкой на водной глади.

Фрэнк ближе прижался к своему ребенку.

— Пожалуйста, возьми меня вместо неё.

Мотылек метнулся прочь.

Клаудиа, она же Сиськи-бомба, ушла. Офицер Лэмпли предложила ей оставить Жанетт в покое. Теперь никто не мешал Жанетт разговаривать с Ри. Или тем, что от нее осталось. Она чувствовала, что должна была рассказать Ри все это, пока та была жива.

— С чего все началось — я не уверена, случилось ли это утром или днем или ранним вечером, но мы были под наркотой в течение нескольких дней. Никуда не выходили. Заказывали на дом. В какой-то момент, Дэмиан припалил меня сигаретой. Я лежу в постели, мы оба, гляжу на свою оголенную руку, и спрашиваю: «Что ты делаешь?» Боль была где-то в другой комнате ума. Я даже руку не одернула. Дэмиан говорит: «Хочу убедиться, что ты настоящая». У меня до сих пор есть шрам, размером с пенни от этого сильного ожога. «Доволен? — Спросила я. — Ты веришь, что я настоящая?» И он говорит, «Да, но я ненавижу тебя еще больше за то, что ты настоящая. Если бы ты только разрешила мне полечить колено, ничего бы этого не случилось. Ты злобная сучка. Я наконец-то тебя раскусил».

Ри сказала: Это довольно страшно.

— Да. Так и было. Потому что Дэмиан сказал все это с выражением типа — отличная новость, и он рад, что узнал её и готов со всеми поделиться. Как будто он был ведущим ночного ток-шоу на радио, заигрывающим с толпой идиотов, страдающих бессонницей. Мы в спальне, занавески опущены, и ничего не мылось уже несколько дней. Света не было, потому что мы не оплатили счет. Позже, я не знаю, сколько прошло времени, я обнаружила себя сидящей на полу в комнате Бобби. Его кровать все еще была там, но другой мебели — кресла-качалки и трюмо — её нет. Дэмиан продал их какому-то парню за небольшие деньги. Может быть из-за того, что я наконец-то сошла с ума, или это было из-за сигаретного ожога, но я почувствовала себя так грустно, и так ужасно, как будто меня заперли в каком-то чужом месте, и отсюда нет пути домой.

Ри сказала: Мне известно это чувство.

— Отвертка — теперь в кулаке была зажата отвертка. Парень, который купил кресло-качалку, наверное, использовал её, чтобы раскрутить мебель, а затем забыл забрать с собой. Это единственное объяснение. Я знаю, что это была не наша отвертка. К тому времени у нас в доме не было инструментов. Дэмиан продал их задолго до мебели. Но эта отвертка лежала на полу комнаты Бобби, и я подобрала ее. Я иду в гостиную, а Дэмиан сидит в раскладном кресле — это последний предмет мебели в доме. Он говорит «Ты здесь, чтобы закончить работу?» Хорошо, давай. Но тебе лучше поторопиться, потому что если ты не убьешь меня в ближайшие несколько секунд, я думаю, что буду душить тебя, пока твоя дурная голова не оторвется. Говорит это тем же самым голосом хозяина положения. И он держит маленькую бутылочку с двумя последними таблетками, а потом, трясет её, словно приближая кульминацию, та-дам! Потом говорит: «Вот хорошее место, много мяса», и тянет мою руку, которая держит отвертку, к верхней части своего бедра, останавливая острие у своей одетой в джинсы, ноги, и говорит: «Ну? Сейчас или никогда, Джен-детка, сейчас или никогда».

Ри сказала: Наверное, он этого хотел.

— И он это получил. Я всунула отвертку в этого ублюдка прямо до ручки. Дэмиан не кричит, он просто резко охает и произносит: «Смотри, что ты со мной сделала», его кровь растекается по креслу и полу. Но он не делает ничего, чтобы себе помочь. Он говорит: «Отлично. Смотри, как я умираю. Наслаждайся этим».

Ри сказала: И ты наслаждалась?

— Нет. Нет! Я забилась в угол комнаты и потеряла счет времени. Как долго я там просидела, не могу сказать. Полиция сказала, что двенадцать или четырнадцать часов. Я видела, как меняются тени, но я не знала, сколько прошло времени. Дэмиан сидел в кресле и говорил. И говорил. Что я должна быть счастлива. Что я задумала это все с самого начала. О, и что это я накопала эту землю в парке, чтобы он повредил колено. Какой замечательный трюк, Джен-детка. В конце концов, он перестал говорить. Но я могу видеть его — я могу видеть его очень ясно, прямо сейчас. Мне часто снились сны о том, как я говорю Дэмиану, что мне очень жаль, о том, что умоляю его простить меня. В этих снах он просто сидит в кресле, смотрит на меня и синеет. Запоздалый сон, говорит доктор Норкросс. Слишком поздно для сожалений. Очко в пользу доктора, верно, Ри? Мертвецы не принимают извинений. Такого не было в мировой истории.

Ри сказала: Ты все сделала правильно.

— Но, дорогая, Ри. Я бы все отдала, чтобы это изменить то, что случилось с тобой, потому что ты была слишком хороша, чтобы вот так закончить. Ты никого не убивала. Это должна была быть я. Не ты. Я.

На это Ри ничего не ответила.

Глава 19

Клинт нашел номер мобильного телефона Хикса в записной книжке, лежащей на его столе, и сделал звонок со стационарного телефона. Исполняющий обязанности начальника тюрьмы был обескураживающе спокойным. Может, он принял парочку таблеток Валиума.[215]

— Многие женщины, похоже, достигли того состояния, которое, я думаю, вы бы назвали принятием, Док.

— Принять — не значит сдаться, — сказал Клинт.

— Называйте это как хотите, но свет померк для большей части из них с тех пор как вы уехали. — Хикс сказал это с удовлетворением, видимо прикинув, что соотношение офицер-заключенный в настоящий момент снова стало приемлемым. Соотношение по-прежнему будет приемлемым, даже когда они потеряют всех женщин-офицеров.

Так люди при власти всегда думали о человеческой жизни, не правда ли? С точки зрения совокупности преимуществ, и коэффициентов приемлемости. Клинт никогда не хотел быть при власти. Попав под жернова системы усыновления, в основном, по её милости, ему приходилось выживать под жесткой рукой бесчисленных домашних тиранов; он выбрал эту работу, четко используя весь свой юношеский опыт, для того, чтобы помогать беззащитным, таким же парням и девушкам, как был он сам, как Маркус и Джейсон, и Шеннон, и как его собственная мать — бледный, волнующийся призрак из его тусклых воспоминаний.

Джаред сжал плечо отца. Он тоже слушал.

— Учтите, бумажная работа будет беспрецедентной, — продолжил Хикс. — Государство пристально следит за убийством заключенных. — Тело Ри Демпстер еще не остыло там, в подсобке, а Хикс уже думал о бумажной работе. Клинт решил, что ему нужно закончить телефонный разговор, прежде чем он использует сленг-термин, который относится к мужчинам, имевшим сексуальный контакт с женщиной, которая их родила.

Клинт сказал, что скоро придет, и это было все. Джаред предложил сделать горячие сандвичи.

— Ты, должно быть, голоден.

— Спасибо, — сказал Клинт. — Звучит неплохо.

Мясо шипело и шкварчало на сковородке, и его нос уловил этот запах. Стало так хорошо, что в его глазах появились слезы. Или, может быть, слезы уже были в его глазах.

— Мне нужно заиметь такого же. — Это было то, что Шеннон сказала ему в прошлый раз, глядя на фотографию маленького Джареда. И, видимо, так и произошло.

Шейла, Лила сказала, что ее зовут Шейла Норкросс.

Это было лестно, действительно, возможно, самое лестное, что когда-либо с ним случалось, Шеннон дала своей девочке его фамилию. Это создало проблемы, но все же. Это означало, что она любила его. Ну, он тоже любил Шеннон. В каком-то смысле. Между ними кое-что было, что другие люди никогда не смогли бы понять.

Он вспомнил тот Новый год. С этой сыростью в ее глазах, Шен спросила его, все ли в порядке. Музыка была оглушительной. Вокруг пахло пивом и сигаретным дымом. Он наклонился к её уху, чтобы убедиться, что она его слышит…

Укус или два — это все, на что сподобился Клинт. Насколько хорош не был бы запах, его желудок был словно жесткий резиновый шар. Он извинился перед сыном.

— Что-то не лезет.

— Да, — сказал Джаред. — С моим аппетитом тоже что-то не то.

Он рассматривал сандвич, который сам себе приготовил.

Стеклянная дверь открылась со свистом, и вошла Лила, держа в руках белый сверток.

После убийства собственной матери, Дон Петерс сидел и раздумывал, что же теперь ему делать.

Первый шаг был очевиден: прибраться. Однако сделать это будет очень трудно, потому что Дон решил убить свою мать, прижав ствол Ремингтона к ее инкрустированному паутиной лбу, а затем нажав на курок. Работа была проделана с апломбом (или, может быть, он имел в виду какое-то другое слово), но это привело к адскому бардаку, и Дон мог лучше создавать бардаки, чем их убирать. Это был тот момент, на который частенько указывала его мать.

И какой бардак! Кровь, мозги и кусочки паутины покрывали стену в форме огромного мегафона с зазубренными краями.

Вместо того чтобы что-то делать с бардаком, Дон сидел в своем Лей-Зи-Бое[216] и размышлял, почему он сделал в первую очередь именно это. Разве его мать была виновата в том, что Жанетт Сорли помахала своим обаятельным хвостиком перед его лицом, а затем наябедничала, когда он позволил ей всего лишь подрочить ему? А? Или в том, что Дженис Коутс выгнала его с работы? Или в том, что этот мозгоправ Норкросс ударил его исподтишка? Нет, его мать не имела к этому никакого отношения, и все же Дон поехал домой, увидел, что она спит, достал дробовик из пикапа, вернулся внутрь и выбил нафиг её спящие мозги. Предположим, она бы никогда не проснулась — но кто знает?

Да, он был раздражен. Да, с ним жестоко обошлись. Но Дону все еще не хотелось признавать, что как бы плохо и несправедливо с ним не поступили, не стоило убивать свою мать. Он явно погорячился.

Дон пил пиво и плакал. Он не хотел убивать себя или сидеть в тюрьме.

Сидя на диване матери с банкой пива на животе, Дон Петерс успокоился и пришел к выводу, что уборка, в конце концов, не представляет такой уж проблемы. Власти были крайне заняты. Вещи, которые обычно не могли сойти вам с рук — такие, как поджог — сейчас могли бы прокатить, благодаря Авроре. Экспертиза мест преступления неожиданно выглядела как второстепенное действие. Кроме того, ведь это цыпочки делали все это микроскопо-компьютерное дерьмо. По телевизору, по крайней мере, всегда было так.

Он выложил пачку газет на плиту и зажег горелку. В то время как бумага начала разгораться, он слегка сжал бутылку жидкости для розжига барбекю, распылив её содержимое на шторы и мебель, и все вещи, которые могли очень быстро загореться.

Уезжая из горящего дома, Дон понял, что ему нужно еще кое-что сделать. Эта часть была намного сложнее, чем организовать пожар, но не менее важная: первый раз в жизни Дон не мог позволить себе дать слабину.

Если это правда, что отношения Дона с женщинами иногда были непростыми, также было правдой и то, что его отношения с матерью — его самые ранние отношения — были тем, что поставило его на неправильный путь. Даже Норкросс, вероятно, с этим согласился бы. Она растила его в одиночку, и он думал, что она делала все возможное, но что сделала его мать, чтобы подготовить его к встрече с женщинами, типа Жанетт Сорли, Энджелы Фицрой или Дженис Коутс? Мать Дона готовила ему сандвичи с сыром на гриле и пекла клубничные пироги в форме НЛО. Она приносила ему имбирный эль и ухаживала за ним, когда он болел гриппом. Когда Дону было десять, она сделала ему черный рыцарский костюм из картона и войлочных полосок, что было предметом зависти всего четвертого класса, да что там — всей школы!

Это было очень мило, но, может быть, его мать была слишком уж добра. Разве это не его собственный плыви-по-течению-и-огребайся характер многократно втягивал его в неприятности? Например, когда Сорли с ним флиртовала. Он знал, что это неправильно, и, тем не менее, он позволил ей этим воспользоваться. Он был слаб. Все мужчины становились слабыми, когда речь заходила о женщинах. И некоторые — даже многие — были… были…

Слишком великодушными!

Да!

Великодушие было бомбой замедленного действия, переданной ему его матерью, и эта бомба взорвалась на ее лице. Это была высшая справедливость (хотя и невероятно жестокая), и хотя Дон мог это принять, он поклялся, что никогда не хотел такой справедливости. Смерть была слишком суровым наказанием за великодушие. Настоящим преступником была Дженис Коутс. Для Дженис Коутс смерть не была таким уж суровым наказанием. Вместо того чтобы пичкать ее таблетками, он хотел бы, чтобы у него была возможность ее задушить. Или перерезать ей горло и смотреть, как она истекает кровью.

— Я люблю тебя, мама, — сказал он в кабине своего пикапа. Выглядело так, как будто он проверял слова, чтобы убедиться, что они не срикошетят. Дон повторил сказанное еще пару раз. А затем добавил: — я прощаю тебя, мама.

Дон Петерс обнаружил, что не хочет оставаться наедине со своим голосом. Его голос звучал… звучал как-то странно.

(«Ты уверен, что это правда, Донни?» Спрашивала его мать, когда он был маленьким, и она думала, что он врет. «Клянешься Богом, что ты взял только одно печенье из банки, милый?»)

(«Да», — говорил он — «Богом клянусь», — но это было не так, и он предположил, что она знала, что это было не так, но она позволяла этому катиться, и посмотрите, что в итоге получилось. Как там сказано в Библии? Посеешь ветер, пожнешь бурю.)[217]

Стоянка в Скрипучем колесе была забита до отказа, поэтому Дон припарковался у тротуара ниже по улице.

По дороге внутрь он прошел мимо нескольких мужчин, стоявших на тротуаре со своими пивными бокалами и наблюдавших за большим пожаром на холмах.

— А вон и еще один — кажется, это где-то в городе, — заметил какой-то мужчина.

Наверное, мамин дом, подумал Дон. Может быть, огонь охватит весь район, и кто знает, сколько спящих женщин. Некоторые из них действительно были хороши, вот их было жаль, но подавляющее большинство были либо отстойными, либо фригидными. Женщина для тебя всегда была либо слишком горячая, либо слишком холодная.

Он заказал шот[218] и пиво в баре, и нашел для себя место в конце длинного стола рядом с помощником шерифа Терри Кумбсом и черным парнем, чье лицо он узнал из предыдущих вечеров в Скрипе, но имя которого вспомнить не мог. Дон подумал о том, мог ли Терри слышать о событиях в тюрьме, ложных обвинениях, подставах и т. п… Но если Кумбс и слышал, то не был в состоянии или настроении что-либо с этим делать — помощник шерифа выглядел наполовину спящим с опустошенным на три четверти кувшином, стоящим перед ним на столе.

— Не возражаете, если я присоединюсь к вам? — Дону нужно было кричать, чтобы быть услышанным из-за шума в баре.

Двое за столом покачали головой.

Достаточно большой, чтобы обслужить сотню, бар, в три часа утра, похоже, справлялся с гораздо большим количеством посетителей. Хотя тут и отдыхали несколько женщин, основная масса была мужчинами. В нынешних условиях, как представлялось, многие женщины должны были хотеть чего-нибудь покрепче. Неуместными здесь были несколько подростков, ошивающиеся между взрослыми с ошарашенными выражениями на лицах. Дону было их жалко, но без мам, мальчики этого мира быстро повзрослеют.

— Адский день, — сказал Дон. Ему стало лучше, когда он почувствовал себя среди людей.

Черный парень пробормотал согласие. Он был высоким, широкоплечим, лет сорока или около того. Сидел прямой, как громоотвод.

— Я просто пытаюсь решить, убить себя или нет, — сказал Терри.

Дон усмехнулся. Кумбс был чертовски серьёзным.

— Вы видели, как спецслужбы засовывали свои ботинки в задницы этих беспредельщиков рядом с Белым домом? Должно быть, это было как Рождественский подарок для тех парней. И Иисусе, посмотрите на это.

Терри и черный парень перевели взгляд на один из телевизоров на стене. Показывали записи с камер наблюдения из подземной парковки. Женщина, неопределенного из-за размещения камеры и зернистости кадров возраста и расы, одетая в форму парковочного стюарда, восседала на мужчине в деловом костюме. Похоже, она била его ножом в лицо. Черная жидкость лилась по тротуару, и ярко белые волокна свисали с ее лица. Телевизионные новости никогда бы не показали что-либо подобное до сегодняшнего дня, но казалось, что Аврора ввела новые стандарты и практику — похоже, так они это называли? — в их работу.

— Должно быть, разбудил ее, хотел взять ключи или что-то в этом роде? — Промычал Дон, размышляя. — Эта штука, что-то наподобие ПМС, я прав?

Двое мужчин ничего не сказали в ответ.

Телевизионная трансляция переключилась на дикторский стол. Он был пуст; Джордж Алдерсон, старый чувак, которого Дон видел за ним раньше, исчез. Случайно в кадр попал молодой парень в толстовке и с наушниками на голове, который сделал резкий жест типа отключаемся-на-хер! Канал переключился на рекламу ситкома.

— Это было весьма непрофессионально, — сказал Дон.

Терри выпил пива прямо из кувшина. Пена побежала по подбородку.

Как сохранить спящих.

Это было не единственное, о чем этим ранним пятничным утром размышляла Лила, но это было основным. Идеальным местом будет подвал или туннель со скрытым входом. Выработанный карьер тоже хорошо подходил — он наверняка имел бы приличный запас площади — но не было времени, чтобы его найти, не было времени, чтобы все устроить. И что же оставалось? Оставлять людей дома. Но если бы группы линчевателей — сумасшедших, кто бы чего ни говорил — начали убивать спящих женщин, дома были бы первым местом, где бы они их искали. Где ваша жена? Где ваша дочь? Это для вашей же собственной безопасности, для безопасности каждого. Ведь вы бы не оставили динамит, лежащий около вашего дома, не так ли?

Что если использовать дома, в которых никто не живет? Вверх по улице было множество таких домов: большая часть застройки на Тремейн-стрит, та, которая осталась нераспроданной. Это был лучший вариант, который смогла придумать Лила.

После того, как она объяснила это своему сыну и мужу, Лила была полностью опустошена. Она чувствовала себя больной и разбитой, как при гриппе. Разве наркоман, которого она однажды арестовала за кражу со взломом, не предупредил ее насчет отходняков и абстиненции?

— Сделаешь все что угодно, пойдешь на любой риск, чтобы выйти из этого состояния, — сказал он. — Отходняки это погибель. Ты даже смерти будешь рад.

Клинт и Джаред поначалу ничего не говорили. Просто стояли в гостиной.

— Это что — ребенок? — Наконец-то спросил Джаред.

Она передала ему кокон.

— Да. Дочь Роджера Элуэя.

Ее сын взял ребенка.

— Наверное, положение может ухудшиться, — сказал он, — но я не знаю, когда.

Лила потянулась и пригладила волосы на висках Джареда. Разница между тем, как Терри держал ребенка — словно тот мог взорваться или разбиться — и то, как держал его Джаред, заставило ее сердце учащенно забиться. Ее сын не сдался. Он все еще пытался быть человеком.

Клинт закрыл раздвижную стеклянную дверь, отсекая запах дыма.

— Я хочу сказать, в твоей паранойе о том, чтобы спрятать спящих — или складировать их, исходя из твоих слов — есть рациональное звено. Мы могли бы перевезти Молли и этого ребенка к миссис Рэнсом или куда-то еще, в один из пустующих домов.

— На вершине холма есть демонстрационный дом, — сказал Джаред. — Он полностью меблирован. — И, в ответ на рефлекторный взгляд его матери — Остынь. Я не заходил, просто заглянул в окно гостиной.

Клинт сказал:

— Я надеюсь, что это излишняя мера предосторожности, но лучше перестраховаться.

Она кивнула.

— Я думаю, что так. Потому что, в конце концов, ты и меня тоже положишь в один из этих домов. Ты это знаешь, не так ли?

Лила сказала это не для того, чтобы шокировать его или досадить. Это был просто факт, который должен был быть заявлен, и она была слишком уставшей, чтобы попусту тратить время.

Мужчина, сидевший в кабинке женской части туалета в Скрипучем колесе, был окосевшим типом в рок-футболке и джинсах. Он смотрел на Микаэлу. Ну, есть и хорошие новости. По крайней мере, его брюки не были спущены.

— Чувак, — сказала она, — это дамский. — Еще несколько дней и он будет твоим навеки. Но пока еще нет. Уейдесприд Пэник,[219] читалось на его футболке — ну, конечно же.

— Извините, извините. Мне нужна только секунда. — Он показал на маленький клатч[220] на коленях. — Я собирался выкурить пару камушков, но в мужском туалете было слишком много народу. — Он скривился. — И в мужском туалете воняет дерьмом. Большим дерьмом. Это неприятно. Пожалуйста, если вы проявите немного терпения, я буду очень вам признателен. — Его голос упал. — Сегодня вечером я увидел какую-то магию. Не добрую, диснеевскую. Плохую магию. Я, как правило, довольно устойчив, но она меня напугала.

Микаэла достала руку из сумочки, где она держала пистолет Урсулы.

— Плохая магия, да? Звучит тревожно. Я только что приехала из Вашингтона, и только для того, чтобы узнать, что моя мать уже заснула. Как тебя зовут?

— Гарт. Соболезную вашей утрате.

— Спасибо, — сказала она. — Моя мать была занозой в заднице, но в ней было очень много любви. Могу ли я сделать пару затяжек твоего крэка?

— Это не крэк. Это метамфетамин. — Гарт расстегнул клатч, вынул трубку и передал ее ей. — Но вы, конечно же, можете сделать пару затяжек, если хотите. — Затем он поднес зажигалку к камушкам. — Вы выглядите так же, как девушка из новостей.

Микаэла улыбнулась.

— Люди всегда мне это говорят.

Это же катастрофическое состояние мужского туалета в Скрипучем колесе привело Фрэнка Джиари на край парковки, чтобы там опорожнить свой мочевой пузырь. После увиденного — мотыльков, рождавшихся из огня, — глупо было делать что-то, кроме как идти в бар и пить. Собственными глазами он видел то, чему не могло быть объяснений. Это было что-то потустороннее. Причина происходящего таилась где-то в глубинах вселенной и оставалась невидимой до этого утра. Но это не служило доказательством руки Бога Элейн. Мотыльки рождались из огня, а огонь был тем, что ожидалось на другом конце духовного спектра.

В нескольких метрах позади него кто-то почесал щетину.

— Этот туалет просто гребаный ад… — оскорбленный в лучших чувствах человек замолчал. Фрэнк различил узкую фигуру в ковбойской шляпе.

Фрэнк застегнул ширинку и начал идти назад к бару. Он не знал, что делать. Он оставил Нану и Элейн дома, лежащими на пляжных полотенцах за запертой дверью подвала.

Голос человека остановил его.

— Хочешь услышать кое-что безумное? Жена моего приятеля, Милли, она работает в тюрьме, и она говорит, что там есть — что, там сидит какой-то фен-омен. Наверное, чушь собачья, это мое мнение, но… — моча человека выплескивалась в кусты. — Она говорит, что с той красоткой, когда она спит, ничего не происходит. Она снова просыпается.

Фрэнк остановился.

— Что?

Человек, забавляясь, крутил концом туда-сюда, разливая мочу по более широкому участку.

— Спит и просыпается как обычно. Прекрасно просыпается. Так говорит жена моего приятеля.

Облако сместилось в небе, и лунный свет осветил узкую фигуру человека, которым оказался мучитель собак, Фриц Машаум. Лобковые волоса, такого же цвета, как и борода деревенщины, и глубокая впадина под правой скулой, куда Фрэнк ударил прикладом винтовки, навсегда исказив контуры лица этого человека, были четко видны.

— С кем я разговариваю? — Фриц свирепо прищурился. — Это ты, Kронски? Как тебе этот 45-й, Джонни Ли? Прекрасный пистолет, ведь верно? Нет, это не Кронски. Боже, у меня не просто двоится в глазах, у меня троится.

— Она просыпается? — Спросил Фрэнк. — Эта заключенная в тюрьме просыпается? Никаких коконов?

— Это то, что я слышал, но принимай это, как знаешь. Скажи, я тебя знаю, мистер?

Фрэнк вернулся в бар, не ответив. У него не было времени на Машаума. Он думал о женщине, заключенной, которая могла заспать и просыпаться, как обычно.

Когда Фрэнк присоединился к Терри и Дону Петерсу (следуя за Гартом Фликингером, который вернулся из женского туалета, словно новый человек), его собутыльники сидели, развернувшись на скамейке их длинного стола. Мужчина в джинсах, синей рубашке из шамбре и бейсбольной кепке с логотипом Кейс,[221] поднялся на ноги и разглагольствовал, размахивая руками, одна из которых держала наполовину полный кувшин пива, а окружающие хранили тишину, почтительно слушая. Он показался знакомым, местным фермером или, может быть, дальнобойщиком, его щеки были покрыты рябой бородкой, а зубы пожелтели от Ред Мена,[222] но у него была подача самоуверенного проповедника — его голос ритмично поднимался и падал, словно он просил воздать надлежащую похвалу Иисусу. Сидящего рядом с ним человека Фрэнк определенно узнал — он как-то помог ему выбрать собаку из приюта, когда его старая умерла. Его фамилия Хоуленд. Преподаватель из колледжа в Мэйлоке. Хоуленд смотрел на проповедника с веселой иронией.

— Этого следовало ожидать! — Провозгласил дальнобойщик-проповедник. — Женщины взлетели слишком высоко, как тот парень с восковыми крыльями, и их крылья расплавились!

— Икар, — вставил Хоуленд. Он носил старую мешковатую амбарную куртку с заплатами на локтях. Очки торчали из нагрудного кармана.

— И-ка-а-а-р, совершенно верно, это тен-фо![223] Хотите знать, как далеко завел нас старый добрый секс? Оглянитесь на сто лет назад! Они не могли голосовать! Юбки до лодыжек! У них не было никаких контрацептивов, а если они хотели сделать а-борт, они должны были идти к знахаркам в темный переулок, и если их ловили, они отправились в тюрьму за уби-и-йство! Теперь же они могут делать это в любое время и любом удобном для себя месте! Благодаря гребаному центру Планирование Семьи, абортироваться легче, чем получить ведерко с курицей в Кей-Эф-Си[224] и стоит примерно столько же! Они могут баллотироваться в президенты! Они присоединяются к Морским котикам и Рейнджерам! Они могут жениться на своих лесбоподружках! Если это не терроризм, тогда я не знаю, что это такое.

Гул согласия. Фрэнк не присоединился. Он не верил, что его проблемы с Элейн связаны с абортом или лесбиянками.

— Всего за сто лет! — Дальнобойщик-проповедник понизил голос. Он мог это сделать и быть услышанным, потому что кто-то выдернул вилку на музыкальном автомате, убив умирающее воркование Трэвиса Тритта.[225] — Они не просто сравнялись в правах, чего, по их словам, им только и хотелось, они пошли дальше. Хотите знать, к чему это привело?

Теперь Фрэнк вынужден был признать, что этот человек все ближе и ближе к правде. Элейн никогда не давала ему послаблений. Такой всегда была её линия, ее посыл. От горячей проповеди этого деревенщины Фрэнк почувствовал себя больным — но не мог с ним не согласиться. И он такой был не один. Все посетители бара слушали говорившего очень внимательно, разинув рты. Кроме Хоуленда, который ухмылялся, как мальчишка, наблюдающий за обезьянкой, танцующей на углу улицы.

— Они стали одеваться, как мужчины, вот к чему это привело! Сто лет назад, женщина в брюках могла быть застукана, только если она была наездницей, а теперь они носят их везде!

— Что ты имеешь против длинных ног в обтягивающих штанах, мудак? — Сказала женщина, и раздался всеобщий смех.

— Повыделывайся еще! — Выстрелил в ответ дальнобойщик-проповедник. — Но как вы думаете, мужчина — натурал, а не один из тех нью-йоркских транссексуалов — мог бы быть застукан на улицах Дулинга в платье? Нет! Его бы назвали сумасшедшим! Над ним бы смеялись! Но женщины, теперь они получают за то, что гонялись за двумя зайцами! Они забыли, что сказано в Библии о том, как женщина должна следовать за мужем во всем, и шить, и готовить, и иметь детей, и не выходить на улицу в шортах! Если бы равенство с мужчинами оставило их в покое! Но этого было недостаточно! Они хотели выйти вперед! Хотели сделать нас вторым сортом! Они подлетели слишком близко к солнцу, и Бог усыпил их!

Он моргнул и потер руки перед своим бородатым лицом, казалось, до него дошло, где он находится и что он делает — выражает вслух свои личные мысли, в баре, заполненном пялящимися людьми.

— И-ка-а-а-р, — сказал он, и резко сел.

— Спасибо, мистер Карсон Струтерс, из СБД 2.[226] — Это был Пудж Марон, бармен и владелец Скрипа, кричащий из-за своей стойки. — Наша местная знаменитость, парни: «Сила Кантри» Струтерс. Берегитесь правого хука. Карсон мой экс-свояк. — Пудж был несостоявшимся комиком с отвисшими щеками, как у Родни Дэнджерфилда.[227] Было вовсе не смешно, но все же он дал точную оценку происходящего. — Это была настоящая пища для размышлений, Карсон. Я надеюсь обсудить все это с моей сестрой на ужине в честь Дня Благодарения.

Смеха стало больше.

Прежде чем началось коллективное обсуждение услышанного, и прежде чем кто-то смог снова подключить музыкальный автомат и реанимировать мистера Тритта, встал Хоуленд, держа руку в воздухе. Профессор истории, вдруг вспомнил Фрэнк. Он так сказал. Он сказал, что собирается назвать свою новую собаку Тацит,[228] как любимого Римского историка. Фрэнк думал, что это было слишком крутое имя для бишон-фризе.[229]

— Друзья мои, — сказал профессор, — со всем, что произошло сегодня, легко понять, почему мы еще не подумали о завтрашнем дне и обо всех последующих днях. Давайте на минутку отложим мораль, мораль, шорты и рассмотрим практические аспекты.

Он похлопал Карсона «Сила Кантри» Струтерса по закаленному плечу.

— В словах этого джентльмена есть смысл; женщины действительно превзошли мужчин в определенных аспектах, по крайней мере, в западном обществе, и я утверждаю, что они заслужили гораздо большее, чем свободу делать покупки в Уолмарте нараспашку и в бигуди. Предположим, это — назовем это чумой, ибо не могу подобрать лучшего слова — предположим, эта чума пошла бы другим путем, и это мужчины, засыпали бы и не просыпались?

Полное молчание в Скрипучем колесе. Каждый взгляд был обращен на Хоуленда, который, казалось, наслаждался этим вниманием. Его подача не была похожа на подачу святоши-деревенщины, но все равно завораживала: решительная и практичная.

— Женщины смогли бы вновь начать человеческий род, не так ли? Конечно, смогли бы. Миллионы донорских сперматозоидов — замороженные младенцы-в-ожидании — хранятся в учреждениях по всей нашей великой стране. Десятки и десятки миллионов по всему миру! Результатом будут младенцы обоих полов!

— Если только предположить, что новые мальчики-мужчины также не будут выращивать коконы, как только перестанут плакать и впервые заснут, — сказала очень красивая молодая женщина. Она появилась вместе с Фликингером. Фрэнку пришло в голову, что дальнобойщик-проповедник-экс-боксер пропустил одну вещь в своей торжественной речи: женщины от природы выглядели лучше, чем мужчины. Так или иначе.

— Да, — согласился Хоуленд, — но даже если бы это было так, женщины могли бы продолжать размножаться на протяжении поколений, возможно, до тех пор, пока Аврора не закончилась. Разве мужчины могут это сделать? Господа, где будет человеческий род через пятьдесят лет, если женщины не проснутся? Где он будет через сто лет?

Теперь молчание нарушил человек, который начал горланить, что Хоуленд много базарит.

Хоуленд проигнорировал его.

— Но, возможно, вопрос будущих поколений спорный. — Он поднял палец. — История подсказывает крайне неудобное представление о человеческой природе, друзья мои, которое может объяснить, почему, как этот джентльмен здесь так страстно прояснил, женщины движутся дальше. Неуклюже сформулированная идея такова: женщины более здравомыслящие, а мужчины более безумные.

— Чушь! — Воскликнул кто-то. — Гребаное дерьмо!

Хоуленда это не смутило; он улыбнулся.

— Правда? А кто создает мотоциклетные банды? Мужики. Кто состоит в бандах, превративших районы Чикаго и Детройта в зоны бесконтрольного применения оружия? Мужики. Кто у власти, кто начинает войны и кто те, кто — за исключением нескольких женщин — пилотов вертолетов и прочих — сражаются в этих войнах? Мужики. О, а кто страдает в качестве сопутствующего ущерба? В основном, женщины и дети.

— Да, а кто виляет бедрами, подстрекая их? — Закричал Дон Петерс. Его лицо было красным. Вены вздулись по бокам шеи. — А кто же, блядь, дергает за ниточки, мистер Умник Интеллектуал?

Раздался всплеск аплодисментов. Микаэла подкатила глаза и открыла рот. Полная метамфетамина, резко поднявшего кровяное давление, она чувствовала, что может говорить без остановки, возможно, часов шесть, по длине пуританской проповеди. Но прежде чем она смогла начать, Хоуленд продолжил.

— Если рассмотреть получше, сэр, говорю от имени истинного интеллектуала, убеждение, что это мужчины двигают прогресс вперед, выражают, как правило, люди с определенным чувством неполноценности, но когда дело доходит до более детальных…

Дон начал подниматься.

— Кого ты называешь неполноценным, придурок?

Фрэнк потянул его вниз, желая удержать при себе. Если Фриц Машаум действительно что-то разнюхал, ему нужно будет поговорить об этом с Доном Петерсом. Потому что он был уверен, что Дон работал в тюрьме.

— Отпусти меня, — усмехнулся Дон.

Фрэнк поднял руку до подмышки Дона и сжал.

— Тебе нужно успокоиться. — Дон поморщился, но больше ничего не сказал.

— Вот интересный факт, — продолжил Хоуленд. — Во второй половине девятнадцатого века — время самой активной добычи полезных ископаемых, в том числе и здесь, в Аппалачах, — были такие работники, которые назывались кули. Нет, не те китайские батраки; это были молодые люди, иногда двенадцатилетние мальчики, чья работа заключалась в том, чтобы стоять рядом с техникой, которая была склонна к перегреву. У кули была бочка воды, или шланг, если рядом был источник. Их задачей было лить воду на ремень и поршни, чтобы держать их холодными. Отсюда и название: кули. Я хотел бы заявить, что женщины исторически выполняли одну и ту же функцию, удерживали мужчин — по крайней мере, когда это возможно — от их самых ужасных поступков.

Он посмотрел на своих слушателей. Улыбка покинула его лицо.

— Но теперь кажется, кули ушли или уходят. Сколько пройдет времени до того, как мужчины — которые скоро станут единственным полом — нападут друг на друга со всеми своими пушками, бомбами и ядерным оружием? Как скоро машина перегреется и взорвется?

Фрэнк услышал достаточно. Он думал не о туманном будущем всего человечества. Если его можно было спасти, то это было бы побочным эффектом. Он думал о Нане. Он хотел поцеловать ее милое лицо и извиниться за порчу любимой футболки. Сказать ей, что он больше никогда этого не сделает. Но он не мог этого сделать, пока она не проснется.

— Пойдем, — сказал он Дону. — Выйдем. Я хочу с тобой поговорить.

— О чем? — Фрэнк наклонился близко к уху Петерса. — Действительно ли в тюрьме есть женщина, которая может спать, не заворачиваясь в паутину, а затем просыпаться?

Дон оглянулся по сторонам и еще раз внимательно посмотрел на Фрэнка.

— Эй, ты ведь городской собаколов на собак, не так ли?

— Все так. — Хотя Фрэнк и думал, что собаколов это дерьмовая кличка. — А ты — Дон, который работает в тюрьме.

— Да, — сказал Дон. — Это я. Давай поговорим.

Клинт и Лила вышли на заднее крыльцо, верхний свет превращал их в актеров на сцене. Они смотрели на бассейн, где Антон Дубчек отдраивал мертвых жуков меньше, чем двадцать четыре часа назад. Клинт задался вопросом, где сейчас Антон. Спит, скорее всего, а может быть, и нет. Может быть, лежит и мечтает о страждущих молодых женщинах, а не готовится к неприятному разговору с женой. Если это так, то Клинт ему завидовал.

— Расскажи мне о Шейле Норкросс, дорогая. Девушке, которую ты видела на баскетбольном матче.

Лила взглянула на него с уродливой улыбкой, на которую, подумал он, раньше она была неспособна. Она обнажила все ее зубы. Над улыбкой, ее глаза — глубоко запавшие в глазницы, с темно-коричневыми кругами под ними — сверкали.

— Как будто ты не знаешь. Дорогой.

Надень свою психотерапевтическую шляпу, — сказал он себе. Помни, что она под кайфом и на последнем издыхании. Истощенные люди могут очень легко соскользнуть в паранойю. Но это было трудно. Она думала, что какая-то девушка, о которой он ранее никогда не слышал, была его дочерью от Шен Паркс. Но это было невозможно, а когда ваша жена обвиняет вас в чем-то невозможном, и при этом существуют важные насущные вопросы, которые требуют срочного решения, было очень, очень тяжело не потерять самообладания.

— Расскажи мне, что ты знаешь. Тогда я расскажу тебе то, что знаю я. Но давай начнем с одного простого факта. Эта девушка не моя дочь, есть ли у нее мое имя или нет, и я никогда не нарушал наши брачные клятвы. — Она повернулась как будто для того, чтобы вернуться внутрь. Он поймал ее за руку. — Пожалуйста. Расскажи мне прежде…

Прежде чем отправишься спать, и мы потеряем все шансы, которые есть у нас в этом мире, подумал он.

— Прежде, чем ситуация усугубится более, чем уже есть.

Лила пожала плечами.

— Какое это имеет значение, со всем остальным?

Такая мысль тоже мелькала в его голове; он хотел было сказать: это имеет значение для тебя. Вместо этого удержал рот закрытым. Потому что, несмотря на все происходящее в более широком мире, для него это тоже имело значение.

— Ты ведь знаешь, что я никогда не хотела этого бассейна, не так ли? — Спросила Лила.

— Что? — Клинт был сбит с толку. Причем тут бассейн?

— Мама? Папа? — Джаред стоял за дверью, прислушиваясь.

— Джаред, вернись внутрь. Это между твоей матерью и м…

— Нет, пусть слушает, — сказала Лила. — Если ты настаиваешь на этом, давай поговорим. Ты не думаешь, что он должен знать о своей сестре? — Она повернулась к Джареду. — Она на год моложе тебя, у нее светлые волосы, она талантливая баскетболистка, и она красивая, как с картинки. Как был бы ты, будь ты девушкой. Потому что, видишь ли, она на тебя похожа, Джер. — Папа? — Его лоб был наморщен. — О чем она?

Клинт сдался. Было слишком поздно делать что-либо еще.

— Почему бы тебе не рассказать нам все, Лила? Начиная с самого начала.

Лила прошла через это, начиная с комитета по учебной программе, и того, что Дороти Харпер сказала ей после него, что она поначалу не слишком поверила в это, но на следующий день порылась в Интернете. Поиск привел ее к статье, которая включала упоминание о Шеннон Паркс, о которой Клинт говорил когда-то раньше, и поразительную фотографию Шейлы Норкросс.

— Она почти твой близнец, Джаред.

Джаред медленно повернулся к отцу. Все трое теперь сидели за кухонным столом.

Клинт качал головой, но не мог не задуматься, что отразилось на его лице. Потому что он чувствовал себя виноватым. Как будто там действительно было что-то, чтобы чувствовать себя виноватым. Это было интересное явление. В ту ночь в 2002 году он прошептал Шеннон:

— Знаешь, я всегда буду рядом, если понадоблюсь.

На что она ответила:

— Что, если ты мне понадобишься сегодня?

Клинт сказал, что это единственное, чего он не может сделать. Если бы он переспал с ней, было бы от чего чувствовать себя виноватым, но он отказался от этого, так что все было в порядке. Разве нет?

Может быть, но почему он так и не рассказал Лиле о встрече? Он не мог вспомнить, и он не был обязан защищать то, что произошло пятнадцать лет назад. С таким же успехом она может потребовать, чтобы он объяснил, почему он избил Джейсона на заднем дворе Буртеллов всего лишь за шоколадный молочный коктейль.

— И что с этого? — Спросил Клинт. Он не мог удержаться, добавив — скажи мне, что это еще не все, Лила.

— Нет, это не все, — сказала она. — Ты собираешься сказать мне, что не знал Шеннон Паркс?

— Ты знаешь, что знал, — сказал Клинт. — Уверен, я упоминал ее имя.

— За между прочим, — сказала Лила. — Но это было немного больше, чем мимолетное знакомство, не так ли?

— Да. Так и было. Мы оба попали в систему усыновления. Некоторое время мы поддерживали друг друга на плаву. Иначе один или оба утонули бы. Это Шеннон заставила меня прекратить драки. Она сказала, что если не перестану, то кого-нибудь убью. — Он взял Лилу за руку. — Но это было много лет назад.

Лила выдернула руку.

— Когда ты в последний раз ее видел?

— Пятнадцать лет назад! — Клинт почти что плакал. Это было нелепо.

— Шейле Норкросс как раз пятнадцать.

— На год моложе меня… — сказал Джаред. Если бы ей было восемнадцать или девятнадцать лет, ее рождение было бы до брака его родителей. Но моложе…

— И имя ее отца, — сказала Лила, тяжело дыша, — это Клинтон Норкросс. Так записано в ее школьном деле.

— Как ты раздобыла ее школьное дело? — Спросил Клинт. — Я не знал, что эти документы доступны широкой общественности.

Впервые жена выглядела смущенно, а не сердито… и при этом как-то менее похожа на незнакомку.

— Ну вот, ты все опошлил. — Щеки Лилы покрылись румянцем. — Ладно, может быть, это было подло. Но я должна была узнать имя отца. Твое имя, как выяснилось. Тогда я поехала, чтобы посмотреть ее игру. Вот где я была вчера вечером, в спортзале Кофлинской старшей школы, на игре любительской лиги, наблюдая за тем, как твоя дочь бросает мяч в корзину. И это не только твое лицо и твое имя.

Сирена прогудела, и вся команда любительской лиги Терехокружья побежала к боковой линии. Лила сошла с трибун и поискала взглядом Шеннон.

Она увидела, как Шейла Норкросс кивнула одной из своих подруг по команде, самой высокой девушке. Они обменялись специфическим рукопожатием: ударились кулаками, сплели пальцы и хлопнули руками над головами.

Это был Кул Шейк.

И это был тот момент, когда сердце Лилы разбилось. Ее муж был волком в овечьей шкуре. Все ее сомнения и неудовлетворенность внезапно обрели смысл.

Кул Шейк. Она видела, как Клинт и Джаред делали это сто раз. Тысячу раз. Удар, Сплетение, Хлопок. В её головке прокрутилось целое слайд-шоу: Джаред, взрослеющий с каждым нажатием кнопки — становится выше и выше, волосы темнеют, вот он делает Кул Шейк с отцом. Клинт научил его и всех мальчиков команды из Младшей Лиги, в которой играл Джаред.

Он также научил и ее.

Глава 20

Около полуночи по Центральному времени, разразился конфликт между небольшой группой Бандюков и гораздо большим количеством Кровавых в Чикагском баре под названием Большая Медведица Стоуни. Он распространился оттуда, вылившись в общегородскую войну уличных банд, которую новостные сайты Интернета по-разному охарактеризовали как апокалиптическую, беспрецедентную и «охренительно огромную». Никто никогда не узнает, кто из членов, какой банды на самом деле зажег спичку, которая начала то, что стало известно как Второй Великий Чикагский Пожар, но он начался в Западном Энглвуде и распространился оттуда. К рассвету большая часть города была в огне. Реакции полиции и пожарной службы практически не было. Большинство копов и кудесников шланга сидели дома, либо пытаясь уберечь своих жен и дочерей ото сна, либо наблюдая за их спящими в коконах телами, и надеясь на чудо.

— Расскажи мне, что ты видел, — сказал Фрэнк. Он и Дон Петерс стояли позади Скрипучего колеса, где все наконец-то начало сходить на нет — вероятно, потому, что запас алкоголя у Пуджа Марона был не велик. — Конкретно, что видел ты.

— Я был в Будке, понятно? Это руководящий центр тюрьмы. У нас пятьдесят разных камер. Я наблюдал за, как они её называют, мягкой камерой, куда они поместили новенькую. Она значилась как Ева Блэк, хотя я не знаю, настоящее ли это ее имя или просто…

— Неважно. Что ты видел?

— Ну, она была в коричневом топе, как и все вновь прибывшие, и она заснула. Мне было интересно посмотреть, как волокна появляются из ее кожи, потому что я слышал об этом, но не видел. Только этого не произошло. — Дон схватил Фрэнка за рукав рубашки. — Слышишь, что я говорю? Никакой паутины. Ни одной ниточки, хотя к тому времени она спала. Как только она проснулась — ее глаза широко раскрылись — и она посмотрела прямо в камеру. Как будто она смотрела прямо на меня. Думаю, она реально пялилась на меня. Я знаю, это звучит безумно, но…

— Может быть, она и не спала. Может быть, она притворялась.

— Вся такая расслабленная, руки в стороны? Не выйдет. Поверь мне.

— Почему она там? Почему не в городской тюрьме?

— Потому что она безумна, как церковная мышь, вот почему. Убила пару торгашей метом голыми руками!

— Почему ты сегодня не в тюрьме?

— Потому что пара крысоебок подставили меня! — Вспыхнул Дон. — Одна блядь подставила меня, а потом, вторая блядь уволила! Начальница тюрьмы Коутс и ее приятель мозгоправ, муж шерифа! Наверняка женился на ней для того, чтобы получить работу в тюрьме! Это должна была быть гребаная сделка, потому что он не отличит свою задницу от дверной ручки!

Дон погрузился в историю своего невинного распятия, но Фрэнку было наплевать на то, что по утверждениям Коутс и Норкросс, сделал Петерс. В тот момент ум Фрэнка был лягушкой на горячих скалах, прыгающей с одной идеи на другую. Высоко подпрыгивая.

Женщина с иммунитетом? Прямо здесь, в Дулинге? Это казалось невозможным, но теперь у него был рассказ о ее пробуждении уже от двух человек. Если и была Нулевая пациентка,[230] она должна же была быть где-нибудь, ведь верно, так почему бы не здесь? И кто сказал, что по всей стране и миру не было других женщин с иммунитетом? Важно то, что если это было правдой, эта Ева Блэк могла бы натолкнуть на способ лечения. Врач (может быть, даже его новый приятель Гарт Фликингер, если Фликингер может ещё рассуждать здраво и трезво) может быть в состоянии найти что-то в ее крови, какое-то отличие, и это может привести к… да…

Вакцина!

Лечение!

— …подбросил улики! Как будто я хотел иметь дело с какой-то убийцей мужа, которая…

— Помолчи минутку.

На удивление, Дон это сделал. Он уставился в лицо более высокого человека с блестящими от выпитого глазами.

— Сколько охранников сейчас в тюрьме?

— Офицеров, так мы их называем, я точно не знаю. Не очень много, все настолько плохо. Зависит от того, кто придет на смену, а кто нет. — Он скосил глаза, пока считал — мерзкое зрелище. — Может быть, семь. Восемь, если считать Хикса, девять, если добавить мистера Мозгоправа, но эти двое просто пердячий пар.

— Что насчет начальника тюрьмы?

Глаза Дона сместились в сторону.

— Я почти уверен, что она отошла ко сну.

— Ладно, и сколько из находящихся на службе — женщины?

— Когда я уходил, там были Ван Лэмпли и Милли Олсон. А, и еще Бланш Макинтайр по-прежнему может быть там, но она просто секретарь Коутс, и она ничего не решает.

— Что делает эту компанию не такой уж и могущественной, даже если брать во внимание Хикса и Норкросса. И знаешь, что еще? Шериф тоже женщина, и если она сможет раздавать приказы еще три часа, я буду удивлен. Я буду очень удивлен, если через три часа она не заснет. — При трезвых обстоятельствах, это были мысли, которые Фрэнк держал бы при себе — и он, конечно же, не делился бы ими с таким раздраженным ничтожеством, как Дон Петерс.

Дон, вычисляя, бегал языком по губам. Это было еще одно мерзкое зрелище.

— Что ты думаешь?

— Что Дулингу скоро понадобится новый шериф. И новый шериф вполне в пределах его полномочий сможет забрать заключенную из исправительного учреждения. Особенно ту, которая ранее не привлекалась, не говоря уже об осуждении.

— Ты думаешь, ты мог бы подать заявку на должность? — Спросил Дон.

Как бы подчеркивая вопрос, где-то в ночи раздались пару выстрелов. И там был все тот же всепроникающий запах гари. Кто это видел? Никто?

— Я уверен, что Терри Кумбс — первый кандидат, — сказал Фрэнк. Первый кандидат в настоящее время так глубоко вглядывался в стакан, что был готов туда нырнуть, но Фрэнк ничего не сказал об этом. Он был высушен и вычерпан, но он, наконец-то понял, что ему нужно быть осторожным с тем, что он говорит.

— Хотя ему понадобится помощь в преодолении слабости. Я бы, конечно, предложил себя, если бы ему нужен был помощник.

— Мне нравится эта идея, — сказал Дон. — Может бросить и свое имя в шляпу? Похоже, мне нужна работа. Мы должны поговорить с ним о том, чтобы пойти туда и забрать ту женщину прямо сейчас, не так ли?

— Да, — сказал Фрэнк. В идеальном мире, он не думал, что позволил бы Дону Петерсу даже вымыть собачью клетку, но из-за знания тюрьмы, он может пригодиться. — Как только мы все поспим и протрезвеем.

— Ну ладно, давай я дам тебе номер своего сотового, — сказал Дон. — И дай мне знать, что вы с Терри решили.

Он достал ручку и тетрадь, используемые для того, чтобы записывать пиздось, доставлявших ему неприятности, на которых нужно было составить плохой рапорт.

Вскоре после первых сообщений об Авроре, уровень мужских самоубийств резко подпрыгнул, удвоился, потом утроился и учетверился. Мужчины убивали себя шумно, прыгая с вершин зданий или засовывая оружие в рот; мужчины убивали себя тихо, принимая таблетки, закрывая двери гаража и сидя в заведенных машинах. Отставной школьный учитель по имени Элиот Эйнсли позвонил на радио-шоу в Сиднее, Австралия, чтобы объяснить свои намерения и свои мысли, прежде чем перерезать вены на запястьях и пойти прилечь рядом со своей спящей женой.

— Я просто не вижу смысла продолжать жизнь без девчонок, — сообщил диск-жокею пенсионер-учитель. — И мне пришло в голову, что, возможно, это испытание нашей любви к ним, нашей преданности. Ты понимаешь, не так ли, приятель?

Диск-жокей ответил, что он не понимает, что он думал, что Элиот Эйнсли «потерял свой дурацкий ум» — но очень многие люди это делали. Эти самоубийства стали известны под разными названиями, но то, которое стало частью общего применения, было придумано в Японии. Спящие Мужья — мужчины, которые надеялись присоединиться к своим женам и дочерям, куда бы они ни пошли.

(Напрасная надежда. На другую сторону Дерева мужчин не пускали.)

Клинт понимал, что его жена и сын смотрят на него. Было больно смотреть на Лилу, а тем более на Джареда, выражавшего полное недоумение. Клинт увидел страх на его лице. Брак его родителей, до этого, казалось бы, безоблачный, что он принимал как должное, казалось, распадался прямо на его глазах.

На диване лежала маленькая девочка, опутанная молочными волокнами. На полу рядом с девочкой стояла корзина для белья, в которой находился младенец. Однако младенец в корзине не был похож на младенца. Это было похоже на будущую закуску, которую приготовил для себя огромный паук.

— Удар, Сплетение, Хлопок, — сказала Лила, однако в её голосе поубавилось уверенности. — Я видела, как она это делала. Хватит притворяться, Клинт. Хватит врать.

Нам нужно немного поспать, подумал Клинт, Лиле больше всего. Но не до тех пор, пока мы не покончим с этим идиотизмом. А можно ли это сделать, был ли способ. Его первая мысль была о его телефоне, но экран не был достаточно большим для того, что он хотел.

— Джаред, Интернет все еще работает, не так ли?

— Последний раз, когда я проверял, работал.

— Принеси ноутбук.

— Зачем?

— Просто сделай это, ладно?

— У меня действительно есть сестра?

— Нет.

— Голова Лилы начала падать, но теперь она подняла ее.

— Да.

— Принеси ноутбук.

Джаред пошел за ним. Голова Лилы снова упала. Клинт погладил сначала одну ее щеку, потом другую.

— Лила. Лила!

Ее голова снова поднялась.

— Отстань. Не трогай меня.

— У тебя есть еще что-нибудь из того, что вы с Линни взяли в шкафчике для улик?

Пошарив в нагрудном кармане, она достала футляр для контактных линз. Она откинула крышку одного из пластиковых отсеков. Внутри был порошок. Она взглянула на него.

— Он сильный, — сказала она. — Я могу выцарапать тебе глаза. И без кокона. Мне грустно, но я очень зла.

— Я переживу. Давай.

Она согнулась, закрыла одну ноздрю и нюхнула порошок другой. Затем она откинулась назад, широко раскрыв глаза.

— Скажи мне, Клинт, была ли Шеннон Паркс хороша в постели? Я думаю, что да, но ей следовало быть лучше, если она хотела чтобы ты к ней переметнулся, после года или около того нашего брака.

Джаред вернулся, его печальное лицо говорило, Я ничего не слышал, кроме последней части, и поставил ноутбук перед отцом. Он пытался держать дистанцию от Клинта, когда делал это. И ты, Брут?

Клинт включил питание Мака Джареда, зашел на Файрфокс, и забил в поисковик «Шейла Норкросс баскетбол Кофлин». Нашел заметку. И фото девушки по имени Шейла Норкросс. Это была чертовски хорошая фотка от головы до пояса, показывающая ее в баскетбольном джерси. Ее красивое лицо раскраснелось от послематчевой суеты. Она улыбалась. Клинт изучал фотографию почти тридцать секунд. Затем, без слов, он повернул ноутбук, чтобы Джаред смог увидеть. Его сын взглянул, сжав губы и кулаки. Потом они медленно расслабились. Он посмотрел на Лилу, более недоуменно, чем когда-либо.

— Мам… если и есть сходство, то я его не вижу. Она не похожа на меня. Или папу.

Глаза Лилы, уже широкие от свежего приема волшебного порошка, расширились еще больше. Она выдала суровый смешок.

— Джаред, пожалуйста, не надо. Просто не надо. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

Джаред мигнул, как будто ему дали оплеуху, и на какой-то ужасный момент Клинт был на грани того, чтобы ударить жену впервые за семнадцать лет. Что его остановило, так это еще один взгляд на фото улыбающейся девушки. Потому что если вы хотели найти его, было небольшое сходство, увидел ли его Джаред или нет: широкая челюсть, высокий лоб, и ямочки на щеках от её улыбки. Ни одна из этих особенностей не соответствовала Клинту, но он мог понять, как она сложила ассоциацию.

Я люблю твои ямочки, иногда говорила Лила Клинту, когда они только поженились. Часто в постели, после занятий любовью. Прикасалась пальцами. У всех мужчин должны быть ямочки.

Он мог бы рассказать ей то, что понял сейчас, потому что думал, что все понял. Но был и другой способ. Было четыре часа утра, время, когда обычно почти все в Трехокружье спали, но это была не обычная ночь. Если его старая подруга по системе усыновления не была в коконе, с ней можно было переговорить. Вопрос только в том, сможет ли он с ней связаться или нет. Он посмотрел на свой телефон, а затем пошел к телефону, висящему на противоположной стене. Он получил кайф от работающей линии; пока все в порядке.

— Что ты делаешь? — Спросила Лила.

Он не ответил, просто набрал 0. После шести гудков он боялся, что никто не ответит, что вряд ли бы его удивило, но усталый женский голос произнес:

— Да? Что там?

Клинт очень сомневался, что именно так Шенандоа Телеком поручал своим операторам отвечать на звонки клиентов, но он был благодарен, что просто слышит человеческий голос.

— Оператор, меня зовут Клинтон Норкросс, из Дулинга, и мне очень нужна ваша помощь.

— Что-то я сомневаюсь в этом, — в мгновение ока ответила она голосом, который мог (и, вероятно, так и было) исходить из какой-то дыры в округе Бриджер. — Это женщины сегодня нуждаются в помощи.

— Есть женщина, с которой мне очень нужно связаться. Ее зовут Шеннон Паркс. В Кофлине. — Если её имя вообще было в справочнике. Одинокие женщины часто шли по незарегистрированному маршруту. — Можете ли вы найти её для меня?

— Вы можете набрать 611 для получения этой информации. Или проверить чертов компьютер.

— Пожалуйста. Помогите мне, если можете.

Долгая тишина. Связь не была сломана, но что если она спит?

И тут оператор произнесла:

— Я нашла Л. С. Паркс на Мэйпл-стрит в Кофлине. Это та леди, которую вы ищете?

Скорее всего. Он схватил карандаш, висящий на доске объявлений, и надавил так сильно, что пробил бумагу.

— Спасибо, оператор. Спасибо большое. Можете дать мне номер?

Оператор это сделал, потом оборвал связь.

— Я не поверю ей, даже если ты ей дозвонишься! — Плакала Лила. — Она будет врать!

Клинт набрал номер, не отвечая, и даже не успев задержать дыхание. Трубку взяли на полпути через первый гудок.

— Я все еще не сплю, Эмбер, — сказала Шеннон Паркс. — Спасибо, что позвонила…

— Это не Эмбер, Шен, — сказал Клинт. Он внезапно почувствовал слабость в ногах и прислонился к холодильнику. — Это Клинт Норкросс.

Интернет — это светлый дом, возвышающийся над темным подвалом с земляным полом. Ложная информация прорастает в сети, как грибы в том подвале. Некоторые съедобные, большинство ядовитые. Ложь, которая началась в Купертино[231] — заявленная как абсолютный факт — была одним из последних. В посте на Фейсбуке под названием «ПРАВДА ОБ АВРОРЕ», человек, который утверждал, что он врач написал следующее:

«Аврора» внимание: срочно!

Доктор Филипп П. Вердрушка

Команда биологов и эпидемиологов из медицинского центра Кайзер Перманенте определили, что коконы, покрывающие женщин, страдающих сонной болезнью, которую еще называют Аврора, отвечают за распространение болезни. Дыхание больных проходит через кокон и становится вектором в передачи болезни.[232] Этот вектор очень заразен!

Единственный способ остановить распространение Авроры — сжечь коконы и спящих женщин внутри их! Сделайте это немедленно! Вы подарите своим близким, которые из-за усталости находятся практически в бессознательном состоянии, покой, и остановите распространение этой чумы.

Сделайте это ради женщин, которые еще не спят!

СПАСИТЕ ИХ!!!

Врача по имени Филипп Вердрушка не было ни в штате центра Кайзер Перманенте, ни в одном из его вспомогательных учреждений. Этот факт быстро был передан по телевизору и размещен в Интернете, наряду с опровержениями от десятков авторитетных врачей, и Центром по контролю и профилактике заболеваний в Атланте. Мистификация Купертино стало темой номер один на всех новостных каналах, когда солнце поднялось над Восточным побережьем Америки. Но лошадь уже вышла из сарая, и Лила Норкросс без труда могла предсказать, что за этим последует. На самом деле, она заранее это предсказала. В то время как люди могли надеяться на лучшее, Лила, носившая синюю форму двадцать лет, знала, что случается всегда худшее. В этом ужасном мире ложные новости всегда рулят.

К тому времени, когда на Среднем Западе забрезжил рассвет, Бригады Пылеуловителей с горелками прошлись по городам и поселкам всей Америки и всему миру за ее пределами. Женщин в коконах тащили на свалки, поля и на газоны стадионов, где они сгорали в огненных брызгах. Безумие имени «Филиппа П. Вердрушки» уже началось, в то время как Клинт объяснил Шеннон нынешнее положение семьи Норкросс, а затем молча протянул телефон жене.

Сначала Лила ничего не сказала, только недоверчиво посмотрела на мужа. Он кивнул ей, словно она что-то сказала, и осторожно взял сына за руку.

— Пошли, — сказал он. — Давай дадим ей немного уединения.

В гостиной, по телевизору, женщина на Паблик Эксесс продолжала заниматься бисероплетением — казалось, она могла этим заниматься до самого конца света, — но звук был милостиво выключен.

— Ты ведь не отец этой девушки, пап?

— Нет, — сказал Клинт. — Не отец.

— Но как она могла знать, про Кул Шейк, который мы делали в Младшей Лиге?

Клинт со вздохом сел на диван. Джаред сел рядом с ним.

— От матери к дочери, ведь Шен Паркс тоже занималась баскетболом, правда не в старшей школе или в команде любительской лиги. Она не участвовала ни в чем, где заставляли брать номер или кидать бумажные обручи на слетах чирлидерш. Это не ее стиль. Она залипала на играх по дворовому баскетболу на уличных площадках. Мальчики и девочки вместе.

Джаред был очарован.

— И ты играл?

— Немного, для удовольствия, но у меня не получалось. Она могла вздуть меня на раз, потому что у неё в этой игре была куча опыта. Только ей не надо было это делать, потому что мы никогда не играли друг против друга. Мы всегда были в одной команде. — Во всех отношениях, подумал он. И только поэтому мы выжили. Выживание было настоящим молочным коктейлем, за который мы оба дрались. — Шен придумала Кул Шейк, Джер. Она научила этому меня, а я научил вас, ребята, когда вы тренировались.

— Та девушка, которую ты знал, придумала Шейк? — Голос Джареда звучал трепетно, как будто Шеннон была пионером не рукопожатия, а молекулярной биологии. Это делало Джареда ужасно юным. Каковым он, конечно же, и был.

— Да.

Остальное он не хотел рассказывать Джареду, потому что это прозвучало бы слишком самоуверенно, но он надеялся, что Шеннон сейчас все расскажет его жене. Он думал, что так и будет, потому что Шеннон знает, что обе женщины могут быть стерты из этого мира в считанные дни или даже часы. Это делало правду исключительно важной, но не обязательно простой.

Шен была его лучшей подругой, и они даже были любовниками, но всего лишь несколько месяцев. Она была влюблена в него по уши. Это правда. Клинт знал это сейчас, и он предположил, что в самом глубоком уголке своего сердца он знал это и тогда, но решил это игнорировать, потому что он не чувствовал тех же чувств, и даже не мог позволить себе их чувствовать. Шеннон дала ему толчок, в котором он нуждался, и он всегда был ей за это обязан, но он не хотел проводить с ней всю свою жизнь, никогда даже об этом не думал. У них была одна общая проблема выживания — выживания его и ее. Шеннон принадлежала к жизни, где он был ранен, избит и почти сломан. Она убедила его встать на верный путь. И как только он на него встал, Клинту нужно было продолжать движение. Она должна была найти кого-то, кто поможет ей, но это не мог быть он. Это было жестоко? Это было эгоистично? Да и то и другое.

Спустя годы после расставания она встретила парня и забеременела. Клинт верил, что отец дочери Шеннон был человеком, который выглядел немного похожим на мальчика, которого она любила в подростковом возрасте. Она родила ребенка, который нес его малюсенькое подобие.

Лила не спеша вошла в гостиную и встала между диваном и телевизором. Она оглянулась вокруг, как будто не понимая, где находится.

Клинт сказал:

— Дорогая?

И Джаред одновременно с ним произнес:

— Мама?

Она слабо улыбнулась.

— Похоже, я должна извиниться.

— Единственное, за что ты должна извиниться, что не рассказала мне об этом раньше, — сказал Клинт. — За то, что позволила себе терзаться. Я просто рад, что смог до нее дозвониться. Она все еще на проводе? — Он кивнул в сторону кухни.

— Нет, — сказала Лила. — Она хотела с тобой поговорить, но я повесила трубку. Не очень хорошо, но я думаю, что я все еще чувствую некоторые остаточные вибрации моей ревности. К тому же, во многом это ее вина. Давать своей дочери фамилию… — она покачала головой. — Идиотизм. Боже, как я устала.

Ты не испытывала никаких терзаний, принимая мою фамилию, или давая её своему сыну, подумал Клинт, и не без обиды.

— Настоящий отец был каким-то парнем, с которым она познакомилась в баре, где раньше была официанткой. Все, что она о нем знала — это его имя, и кто знает, сказал ли он ей свое настоящее имя. В истории, которую Паркс рассказала дочери, ты погиб в автокатастрофе во время её беременности. Могла бы придумать для девушки что-нибудь получше.

— Она уснула? — Спросил Джаред.

— Два часа назад, — сказала Лила.

— Паркс продолжает бодрствовать из-за своей лучшей подруги, какой-то Эмбер. Такой же матери-одиночки. Они растут как грибы под дождем, не так ли? Везде, наверное. Неважно. Позволите мне закончить эту глупую историю, да? Она переехала в Кофлин для новой жизни вскоре после рождения ребенка. Утверждает, что не знала, что ты живешь где-то в этом районе, но я ей не верю. Меня публикуют в Гералде каждую чертову неделю, и, как ты сам говорил, в этом районе нет других Норкроссов. Она это хорошо знала. Она все еще надеется, что когда-нибудь ты к ней вернешься, я бы все на это поставила. — Челюсти Лилы раскрылись огромным зевком.

Клинт считал это ужасно несправедливым, но должен был напомнить себе, что Лила — воспитуемая вместе с братьями и сестрами в комфортабельном доме среднего класса хорошими родителями на старых добрых ситкомах 70-х — не могла понять те девять кругов ада, которые они с Шеннон прошли. Да, имя этому — невротическое поведение, без вариантов, но было одно, что Лила либо не видела, либо не хотела видеть: Шеннон жила всего в ста пятидесяти милях, и никогда не пыталась вступить с ним в контакт. Он мог убеждать себя, что это потому, что она никогда не знала, что он был так близко, но, как и указывала Лила, это было бы ложью.

— Шейк, — сказала Лила. — А как же это?

Клинт ей рассказал.

— Хорошо, — сказала Лила. — Дело закрыто. Я приготовлю свежий кофе, а потом вернусь в офис. Господи, как же я устала.

После того, как выпила кофе, Лила обняла Джареда и наказала ему позаботиться о Молли и младенце, хорошенько их спрятав. Он обещал, что сделает, и она отошла от него так быстро, как могла. Если бы она позволила себе колебаться, она никогда не смогла бы его оставить.

Клинт пошел за ней в прихожую.

— Я люблю тебя, Лила.

— Я тоже тебя люблю, Клинт. — Она думала, что это так.

— Я не злюсь, — сказал он.

— Я рада, — сказала Лила, сдерживая себя от того, чтобы добавить: Вупи-динг.

— Знаешь, — сказал он, — в последний раз я видел Шеннон много лет назад, но после того, как мы поженились, она попросила меня переспать с ней. Я сказал ей нет.

В прихожей было темно. Очки Клинта отражали свет, льющийся через окно в верхней части двери. Куртки и головные уборы висели на крючках позади него, ряд вынужденных зрителей.

— Я сказал ей «нет», — повторил Клинт.

Она понятия не имела, что он хотел, чтобы она сказала — может быть «хороший мальчик»? Она ни о чем понятия не имела.

Лила поцеловала его. Он поцеловал ее в ответ. Это были просто губы, кожа на коже.

Она обещала позвонить ему, когда доберется до участка. Она спустилась по ступенькам, остановилась и оглянулась.

— Ты никогда не говорил мне о бассейне, — сказала она. — Просто взял и позвонил подрядчику. Однажды я вернулась, а во дворе — яма. С днем гребаного рождения.

— Я… — он остановился. О чем тут было говорить, ведь, правда? Что он подумал, что она захочет этого, когда правда была в том, что именно он этого хотел?

— А когда ты решил похоронить частную практику? Мы никогда это не обсуждали. Ты задал несколько вопросов, я подумала, может быть, ты изучаешь газету, или что-то в этом роде, а потом, бум. Дело сделано.

— Я думаю, это было мое решение.

— Я точно знаю, что твое.

Она помахала на прощание и подошла к своей полицейской машине.

— Офицер Лэмпли сказала, что ты хочешь меня видеть.

Эви так быстро вцепилась в решетки своей камеры, что заместитель начальника Хикс сделал два шага назад. Эви сияюще улыбалась, ее черные волосы опадали вокруг ее лица.

— Лэмпли — единственная женщина-офицер, которая не спит, не так ли?

— Вовсе нет, — сказал Хикс. — Есть и Милли. Офицер Олсон, я имею в виду.

— Нет, она спит в тюремной библиотеке. — Эви продолжала улыбаться своей улыбкой королевы красоты. И она была красавицей, спорить об этом не было смысла. — Лицом вниз на экземпляр Семнадцатилетней. Она разглядывала платья.

Заместитель начальника не принял во внимание заявление Эви. Она не могла этого знать. Хоть и красивая, она находилась в Смирительной палате, как еще иногда называли мягкую камеру.

— У тебя путаница в голове, заключенная. Я не пытаюсь причинить боль твоим чувствам, я говорю это потому, что это правда. Может тебе стоит поспать, посмотрим, может хоть это прочистит тебе мозги.

— Вот вам интересная деталь, заместитель начальника Хикс. Хотя земля еще сделала немного меньше, чем один полный оборот с тем, что вы называете Аврора, больше половины женщин в этом мире ушли спать. Уже почти семьдесят процентов. Почему так много? В первую очередь, многие женщины еще и проснуться то не успели. Они спали, когда все началось. А после, огромное их количество устало и уснуло, несмотря на все предпринимаемые усилия, чтобы остаться бодрствующим. Но это еще не все. Нет, есть еще значительная часть женского населения, которая просто решила лечь и заснуть. Потому что, и ваш доктор Норкросс несомненно это знает, страшнее ожидание неизбежного, чем само неизбежное. Легче забыться.

— Он психиатр, а не врач, — сказал Хикс. — Я не доверил бы ему лечить даже заусеницу. И, если больше сказать нечего, мне нужно пробежаться по тюрьме, а тебе нужно вздремнуть.

— Я все понимаю. Вы идите, только оставьте мне свой сотовый. — Все зубы Эви были на виду. Ее улыбка, казалось, становилась все больше и больше. Эти зубы были очень белыми, и выглядели очень крепкими. Зубы животного, думал Хикс, и, конечно же, она была животным. Должна была быть, учитывая, что она сделала с теми торговцами метом.

— Зачем тебе мой сотовый, заключенная? Почему ты не можешь использовать свой личный невидимый сотовый телефон? — Он указал на пустой угол ее камеры. Это было почти смешно, гораздо смешнее тех глупых, сумасшедших и высокомерных фраз, которые исходили из уст этой женщины. — Он прямо там, и у него безлимит.

— Хороший совет, — сказала Эви. — Очень забавный. Теперь ваш телефон, пожалуйста. Мне нужно позвонить доктору Норкроссу.

— Не могу. Приятно было пообщаться. — Он повернулся, чтобы уйти.

— Я бы не уходила так быстро. Ваша компания не одобрила бы. Посмотрите вниз.

Хикс так и сделал, и увидел, что окружен крысами. Их было не меньше дюжины, глядевших на него строгими мраморными глазами. Он почувствовал, как из груди поднимается крик, но придушил его. Крик может их вспугнуть, заставить атаковать.

Эви протягивала через решетку тонкую руку, подняв ладонь вверх, и даже находясь в шаге от паники, Хикс заметил ужасную вещь: на этой ладони не было линий. Она была абсолютно гладкой.

— Вы думаете о бегстве, — сказала она. — Можно, конечно, попытаться это сделать, но учитывая состояние вашей жировой ткани, я сомневаюсь, что вы сможете бежать очень быстро.

Крыса пробежала по его туфлям. Её розовый хвост погладил одну лодыжку через клетчатый носок, и он почувствовал, как крик снова поднимается.

— Вы будете укушены несколько раз, и кто знает, какие инфекции мои маленькие друзья могут внести? Дайте мне ваш мобильный.

— Как ты это делаешь? — Хикс едва мог слышать собственные слова из-за крови, резко прилившей к голове от его сердца.

— Коммерческая тайна.

Дрожащей рукой Хикс снял телефон с ремня и положил его в эту ужасную безликую ладонь.

— Можете идти, — сказала Эви.

Он увидел, что ее глаза стали ярко-янтарного цвета. Зрачки стали похожи на черные бриллианты, кошачьи зрачки.

Хикс переступал через шнырявших вокруг крыс, и когда он был за ними, то побежал по Бродвею к безопасной Будке.

— Очень хорошо, Мать, — сказала Эви.

Самая большая крыса стояла на задних лапах и смотрела вверх, подергивая усами.

— Он был слаб. Я могла чувствовать запах его больного сердца.

Крыса упала на лапы и побежала в сторону стальной двери душевой кабины дальше по Крылу А. Остальные последовали за ней, как дети на школьной прогулке. Между стеной и полом был зазор, изъян в цементе, который крысы и расширили. Они исчезли в темноте.

Телефон Хикса был защищен паролем. Эви без колебаний набрала четырехзначный код, и, не сверяясь с контактами, набрала номер сотового Клинта. Он ответил немедленно, и не сказал «алло».

— Умерь свой пыл, Лор. Я скоро вернусь.

— Это не Лор Хикс, доктор Норкросс, это Эви Блэк.

Молчание на другом конце.

— Ситуация дома нормальная, надеюсь? Или хотя бы такая нормальная, как это может быть, при сложившихся обстоятельствах?

— Как ты заполучила сотовый телефон Хикса?

— Я его одолжила.

— Чего ты хочешь?

— Во-первых, предоставить вам некоторую информацию. Начинаются поджоги. Мужчины тысячами сжигают женщин в своих коконах. Скоро это будут десятки тысяч. Это то, чего многие мужчины всегда хотели.

— Я не знаю, каким был твой опыт общения с мужчинами. Мерзкий, наверное. Но что бы ты ни думала, большинство мужчин не хотят убивать женщин.

— Мы все увидим, не так ли?

— Да, я полагаю, увидим. Чего еще ты хочешь?

— Сказать вам, что вы один. — Она весело смеялась. — Что вы — главный Мужик.

— Я не понимаю тебя.

— Тот, кто выступает за весь род мужской. Так же, как я представляю весь женский, и тех, которые спят, и тех, которые еще нет. Ненавижу предвещать апокалипсис, но в этом случае должна. Именно здесь будет решаться судьба мира. — Она имитировала барабанную дробь из телевизионной мелодрамы. — Бум-бум-БУМ!

— Мисс Блэк, ты находишься во власти фантазий.

— Я же говорила, вы можете называть меня Эви.

— Прекрасно: Эви, ты во власти…

— Люди вашего города придут за мной. Они спросят меня, могу ли я возродить их жен, матерей и дочерей. Я скажу, что это, конечно же, возможно, потому что, как и молодой Джордж Вашингтон, я не могу лгать. Они потребуют, чтобы я это сделала, а я откажусь — как и положено. Они будут меня пытать, они будут ранить мое тело, а я все равно откажусь. В конце концов, они убьют меня, Клинт. Могу я называть вас Клинт? Я знаю, что мы только начали совместную работу, так что я не хочу переступать рамки.

— Ты можешь. — Его голос звучал так, словно в рот новокаина капнули.

— Когда я умру, портал между этим миром и страной сна закроется. Каждая женщина в конечном итоге заснет, каждый мужчина в конечном итоге умрет, и этот измученный мир наконец-то вздохнет с облегчением. Птицы будут вить гнезда на Эйфелевой башне, и львы будут ходить по разрушенным улицам Кейптауна и воды поглотят Нью-Йорк. Большие рыбы будут рассказывать маленьким рыбкам о своих большерыбьих мечтах, потому что Таймс Сквер будет свободна, и если вы будете достаточно сильны, чтобы плыть против преобладающего потока там, вы сможете плыть против него в любом месте.

— У тебя галлюцинация.

— То, что происходит во всем мире галлюцинация?

Она указала ему на пробел, но он не принял подачу.

— Подумайте об этом как о средневековой сказке. Я благородная дама, подлостью заключенная в башню замка и там удерживаемая. Вы мой принц, мой рыцарь в сияющих доспехах. Вы должны меня защищать. Я уверена, что в департаменте шерифа есть оружие, но найти людей, готовых его применить — возможно, умереть, защищая существо, которое, по их мнению, вызвало все эти беды — будет сложнее. Но я верю в силу вашего убеждения. Вот почему… — рассмеялась она — …вы главный Мужик! Почему бы не признать это, Клинт? Ведь вы всегда хотели быть главным Мужиком.

Он мельком вспомнил утро, его раздражение при виде Антона, охватившую его меланхолию, когда он смотрел на свой свисающий живот. В купе с его усталостью, ее намеки заставили Клинта захотеть кого-нибудь ударить.

— У вас нормальные чувства, Клинт. Не держите их в себе. — Её голос стал сочувствующим, нежным. — Каждый хочет быть главным Мужиком. Тот, который скачет на лошади, ничего не говорит, кроме «да», «нет» и «судьба», очищает город от бандитов и едет дальше. После того, как переспит с самой красивой шалавой в салуне, конечно же. А вот и главная проблема. Вы, мужчины, наставляете рога, и их стук, по всей планете, вызывает головную боль.

— Ты на самом деле можешь это прекратить?

— Вы поцеловали свою жену на прощание?

— Да, — сказал Клинт. — Минуту назад. У нас были времена и получше, но я сделал все, что мог. Она тоже. — Он вдохнул. — Я не знаю, почему я рассказываю тебе об этом.

— Потому что вы мне верите. Да и я вообще-то знаю, что вы ее поцеловали. Я видела. Я ужасно люблю подглядывать. Я должна остановиться, но я всегда жажду романтики. Я рада, что вы обо всем переговорили именно сегодня, и выложили карты на стол. То, что остается невысказанным, может на самом деле разрушить брак.

— Спасибо, доктор Фил. Ответь на мой вопрос. Ты можешь все это прекратить?

— Да. Вот как обстоят дела. Сохрани меня в живых до восхода солнца во вторник. Или, может быть, плюс день или два, я не могу сказать точно. Хотя, это наверняка будет на рассвете.

— Что произойдет, если я — если мы — это сделаем?

— Я могла бы все исправить. Пока они согласны.

— Пока согласен кто?

— Женщины, глупец. Женщины Дулинга. Но если я умру, никакое согласие не будет иметь значения. Не может быть или того, или другого. Должно быть и то, и другое.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь!

— Поймешь. В конечном счете. Возможно, увидимся завтра. И кстати, она была права. Вы никогда не обсуждали с ней бассейн. Хотя показали ей несколько фотографий. Думаю, вы думали, что этого будет достаточно.

— Эви…

— Я рада, что вы поцеловали ее. Я очень рада. Она мне нравится.

Эви разорвала связь и осторожно положила сотовый телефон Хикса на маленькую полку, предназначенную для ее личных вещей, которых у нее не было. Потом она легла на нару, повернулась на бок и вскоре уснула.

Лила собиралась ехать прямо в участок, но когда она спустилась по подъездной дорожке и повернула на улицу, ее фары выхватили нечто в белом, сидящее в кресле на противоположной стороне улицы. Старая миссис Рэнсом. Лила вряд ли могла винить Джареда в том, что он ее там оставил. У него на руках была маленькая девочка, о которой стоило позаботиться, и которая сейчас лежала в гостевой спальне. Холли? Полли? Нет, Молли. Падал моросящий дождь.

Она проехала по подъездной дорожке Рэнсомов, а затем развернулась назад и покопалась в дерьме, лежащем на заднем сиденье, чтобы вытащить на свет фирменную бейсболку Дулингских Псов, потому что моросящий дождик уже перешел в устойчивый. Он может потушить пожар, и это было хорошо. Она проверила входную дверь миссис Рэнсом. Та была разблокирована. Она подошла к креслу и подняла женщину в коконе на руки. Она была готова к тяжести, но миссис Рэнсом весила не более девяноста фунтов.[233] Лила с таким весом качала пресс в тренажерном зале. Но какое это имело значение? Почему она вообще это делает?

— Потому что так надо, — сказала она. — Потому что женщина — это не газонное украшение.

Поднявшись по ступенькам, она увидела, как тонкие волокна отделяются от белого шара, окружающего голову миссис Рэнсом. Они колебались, словно на ветру, но ветра не было. Они тянулись к ней, потому что море сна просто ожидало за ее лбом. Она сдула их и из последних сил потянула старушку по коридору в гостиную. На ковре лежала раскрытая книжка-раскраска с россыпью маркеров вокруг. Как же звали эту маленькую девочку?

— Молли, — сказала Лила, затаскивая заключенную в кокон женщину на диван. — Ее звали Молли. — Она остановилась. — Это Молли.

Лила положила подушку под голову миссис Рэнсом и покинула ее. Заперев входную дверь старушки, она пошла к своей полицейской машине, запустила двигатель и протянулась к ручке переключения передач, затем опустила руку. Внезапно департамент шерифа показался бессмысленным пунктом назначения. Кроме того, как ей казалось, до него не менее пятидесяти миль. Она, вероятно, сможет туда попасть, не врезавшись в дерево (как какая-то не полностью проснувшаяся с утра женщина во время пробежки), но есть ли смысл?

— Если не в офис, то куда? — Спросила она у машины. — Куда?

Она достала футляр для контактных линз из своего кармана. Там была еще одна доза «пробуждающего», в другом контейнере, с буквой L на крышке, но вопрос повторился: есть ли смысл бороться? В конце концов, сон обязательно настигнет ее. Это было неизбежно, так зачем откладывать? По словам Шекспира: тот сон, который тихо сматывает нити с клубка забот.[234] И, по крайней мере, она и Клинт разобрались в ситуации до того легендарного закрытия, о котором он всегда говорил.

— Я была дурой, — призналась она интерьеру полицейской машины. — Но Ваша честь, я ссылаюсь на недостаток сна.

Если это так, то почему она не поговорила с ним раньше? Со всем случившимся это представлялось невероятно мелким. Ей стало стыдно.

— Хорошо, — сказала она, — я сошлюсь на страх, Ваша честь.

Но теперь ей не было страшно. Она была слишком измотана, чтобы бояться. Она была слишком измотана, для любых чувств. Лила вытащила микрофон из держателя. Сделать это было тяжелее, чем нести миссис Рэнсом — разве не странно?

— Первый — Базе. Ты все еще там, Линни?

— Все еще здесь, босс. — Линни, вероятно, снова была под порошкообразными вкусняшками; она звучала как бодрая белка, сидящая на куче свежих желудей. Вдобавок, у неё были полноценные восемь часов отдыха за ночь до этого, в то время как Лила совершала вылазку в Кофлин, округ Макдауэлл, после которой бесцельного ездила по трассе до рассвета, гоняя в голове плохие мысли о муже, который, в конце концов, оказался ей верным. Да, но многие ли из них были верными — не знаю, причина это или просто оправдание? Да и было ли это правдой? Не могли бы вы найти статистику по верности в Интернете? Была бы она достоверной?

Шеннон Паркс попросила Клинта переспать с ней, а он сказал нет. Вот так он сохранил ей верность.

Но… именно таким он и должен был быть, не так ли? Получали ли вы медали за выполнение обещаний и выполнение своих обязанностей?

— Босс? Слышите меня?

— Меня не будет некоторое время, Линни. Мне нужно кое-что сделать.

— Вас поняла. Что случилось?

На этот вопрос Лила решила не отвечать.

— Клинт должен вернуться в тюрьму после того как немного отдохнет. Позвони ему около восьми, ладно? Убедись, что он проснулся и попроси его по дороге проверить миссис Рэнсом. Он должен о ней заботиться. Он поймет, что это значит.

— О'кей. Будить — это не моя специальность, но я не против развеяться. Лила, ты все…

— Первый отбой.

Лила отключила микрофон. На востоке, линия горизонта окрасилась слабым утренним светом. Еще один день — пятница — начался. Он намечался дождливым, с прояснениями, как будто специально созданный для сладкого послеобеденного сна. На сиденье рядом с ней валялись инструменты её работы: камера и планшет, радар-пушка Симмонса,[235] стопка линованной бумаги и ее блокнот. Она взяла последний, оторвала верхнюю страничку и перевернула её на чистую сторону. В верхней части она большими буквами напечатала имя мужа, а затем: Положите меня и Платину и миссис Рэнсом и Долли в одном из пустых домов. Постарайтесь обеспечить безопасность. Возможно, ничего и не произойдет, но, возможно и случится. Она остановилась, задумавшись (думать было трудно), потом добавила: Люблю вас обоих. Она добавила сердечко — банально, ну и что? — и подписалась. Она взяла скрепку из маленького пластикового кедди[236] в бардачке и прикрепила записку к нагрудному карману. Точно так же, как ее мать каждый понедельник прикрепляла молочные деньги, запечатанные в маленьком конверте, к её рубашке, когда она была маленькой девочкой, Лила не могла этого помнить, но мать ей рассказывала.

Покончив с этой работой, она откинулась назад и закрыла глаза. Сон набросился на нее, как черная машина с выключенными фарами, и о, какое же это облегчение. Благословенное облегчение.

Первые тонкие волокна выползали из лица Лилы и ласкали ее кожу.

Не имеет значения, что я немного устал

Я высплюсь, когда умру.

Уоррен Зивон[237]

Трухлявые старые доски на крыльце прогибаются и скрипят под ботинками Лилы. Мощный весенний ветерок колыхает поле кислицы,[238] похожая раньше росла и на ее собственном дворе. Шум, производимый травой прекрасен. Сказочная зеленая кислица вызывает доверие. Она оглядывается в направлении, откуда пришла и видит деревья, которые пробились сквозь разбитый тротуар Тремейн-стрит. Они раскачиваются на ветру, словно стрелки часов, застрявшие между двенадцатью и часом. Голубое небо покрывает мир. На подъездной дорожке миссис Рэнсом стоит ее полицейская машина, левая дверь приоткрыта, видна ржавчина. Все четыре шины спущены.

Как она сюда попала?

Не обращай внимания, говорит она сама себе. Это сон. Остановись на этом.

Она идет в собственный дом и останавливается, чтобы рассмотреть останки редко-используемой столовой: окна выбиты, потрёпанные шторы завиваются и выпрямляются как волосы от любого дуновения ветерка, меняющиеся, раз за разом, времена года забросали листьями покрытый плесенью стол почти до самого верха. Запах гнили повсюду. Когда она идет по коридору, ей кажется, что это какой-то сон о путешествии во времени.

Куски потолка гостиной упали, завалив ковер с лунными камнями. Телевизор с плоским экраном был все еще прикручен к стене, но экран как-то испортился, деформировался и вздулся, как будто бы от пожара.

Грязь и пыль обесцветили раздвижные стеклянные двери до непрозрачности. Лила тянет правую, и она открывается, простонав по своей разлагающейся резиновой дорожке.

— Джаред? — Спрашивает она. — Клинт?

Они были здесь прошлой ночью, сидели за столом, который сейчас лежит на боку. Желтые сорняки возвышаются по краям столешницы и прорастают между досками. Их барбекю, центр многих летних пикников, был раздавлен.

В бассейне, где вода в результате длительного отсутствия электроэнергии приобрела морской соленый цвет, как это бывает в аквариумах, рысь останавливает свое продвижение, стоя по грудь в воде. В её зубах зажата птица. Глаза рыси сверкающие, зубы большие, а мех — в водных бисеринках. Белое перышко приклеилось к её широкому, плоскому носу.

Лила скребет ногтями по щеке, чувствует боль и решает (неохотно), что это может быть и не сон, в конце концов. Если не сон, то, как долго она спала?

Хорошо это. Или плохо.

Животное мигает своими сияющими глазами и начинает идти прямо на неё.

Где я? — Мелькает мысль, потом следующая, я же дома, а потом возвращается первая: Где я?

Глава 1

В пятницу после обеда, во второй день этого бедствия (в Дулинге, по крайней мере, в некоторых частях мира, это был уже третий день Авроры), Терри Кумбс проснулся от аромата бекона и кофе. Первая связная мысль Терри заключалась в следующем: осталась ли какая-нибудь жидкость в Скрипучем колесе, или я выпил все это место, вплоть до жидкости для мытья посуды? Его вторая мысль была более простой: добраться до туалета. Он сделал именно это, прилетев вовремя, чтобы вырвать прямо в унитаз. В течение нескольких минут он оставался там, качаясь словно маятник, что заставляло комнату качаться туда и обратно без остановки. Когда закончил, он заставил себя вернуться, нашел какой-то Байер[239] и проглотил три таблетки, запив водой из крана. Вернувшись в спальню, он посмотрел на пространство с левой стороны кровати, где как он вспомнил, лежала Рита, с коконом вокруг головы, белый материал в ее рту всасывался внутрь и вылетал наружу с каждым вздохом.

Она ушла? Все закончилось? Слезы кололи глаза Терри, и он поплелся на кухню в одном нижнем белье.

Фрэнк Джиари сидел за столом, затмевая его широким торсом. Это неведомое доселе печальное зрелище — большой человек за крошечным столом в ярком солнечном свете — проинформировало Терри обо всем, что он должен был знать, прежде чем какие-либо слова были произнесены. Их взгляды встретились. Джиари держал в руках Нэшнл Джиографик. Он отложил его в сторону.

— Я читал о Микронезии, — сказал Фрэнк. — Интересное место. Много дикой природы, находящейся под угрозой исчезновения. Наверное, ты надеялся увидеть кого-то другого. Не знаю, помнишь ли ты, но я остался у тебя ночевать. Мы перенесли твою жену в подвал.

Да, теперь он вспомнил. Они отнесли Риту вниз, взяв за руки и за ноги, словно ковер, бились плечами по перилам и стенам, когда спускались. Они положили ее на древнем диване, завернув в пыльное старое одеяло. Рита, несомненно, лежала там и в этот момент, в окружении других пыльных предметов мебели, которые они складировали на протяжении многих лет, намереваясь выставить на дворовую распродажу, но так и не собрались: барные стулья с желтыми виниловыми сиденьями, видеомагнитофон, старая кроватка Дианы, старая дровяная плита.

Отчаяние охватило Терри: он даже голову не мог поднять. Его подбородок упал на грудь.

На противоположной стороне стола перед пустым стулом стояла тарелка с беконом и тостами. Рядом с тарелкой стояла чашка черного кофе и бутылка Бима.[240] Терри втянул воздух в рваном дыхании и сел.

Он откусил кусок бекона и подождал, чтобы увидеть, что произойдет. Его желудок шумел и бурлил, но выкаблучиваться не стал. Фрэнк молча добавил немного виски в кофе Терри. Терри глотнул. Его руки, которые ранее сильно дрожали, приобрели крепость.

— Мне это было нужно. Спасибо. — Его голос был хриплым.

Хотя они и не были близкими друзьями, он и Фрэнк Джиари выпивали вместе на протяжении долгих лет. Терри знал, что Фрэнк серьезно относится к своей работе в качестве офицера службы контроля за животными Дулинга; он знал, что у Фрэнка есть дочь, которая, как тот считал, была замечательным художником, он вспомнил, что однажды напившись, предложил Фрэнку оставить раздражительность или иначе все будет на Божье усмотренье, а Фрэнк в ответ предложил ему заткнуться, и как бы хорошо он не набрался, а он был пьян практически в стельку, он уловил откровенный предупредительный тон и не издал больше ни звука за весь вечер. Другими словами, Фрэнк показался Терри достаточно правильным парнем, а не тем, чьи яйца ты когда-нибудь захочешь арестовать. Фрэнк был черным, это, возможно, тоже играло свою роль. Терри никогда не рассматривал возможность иметь в друзьях черного парня, хотя и не имел ничего против этой идеи.

— Да не вопрос, — сказал Фрэнк. Его крутая, прямолинейная манера разговора была обнадеживающей.

— Итак, все… — Терри выпил еще один глоток ароматного кофе. — …то же?

— Как вчера? Да. Но сейчас все по-другому. Во-первых, ты исполняешь обязанности шерифа. Звонили из участка, искали тебя, всего несколько минут назад. Старый шериф пропал.

Живот Терри выдал зловонный пук.

— Лила пропала? Здорово.

— Победа, да? Большое повышение. Вызываем полковой оркестр.

Правая бровь Фрэнка иронично поднялась. Они оба разразились смехом, но Терри быстро заглох.

— Эй, — сказал Фрэнк. Его рука нашла руку Терри, сжала её. — Держимся вместе, хорошо?

— О'кей. — Терри сделал глоток. — Сколько женщин все еще не спят?

— Не знаю. И это плохо. Но я уверен, что ты с этим справишься.

Терри не был уверен. Он пил свой лечебный кофе. Он жевал свой бекон. Его товарищ по завтраку молчал.

Фрэнк допил свой кофе и смотрел на Терри поверх чашки.

— Я могу с этим справиться? — Спросил Терри. — Я действительно могу?

— Да. — В голосе Фрэнка Джиари не было никаких сомнений. — Но ты должен взять меня в помощники.

— Ты хочешь, чтобы я тебя назначил? — Для Терри это имело смысл: кроме Лилы, их участок сократился еще, по крайней мере, на пару офицеров.

Фрэнк пожал плечами.

— Я госслужащий. Я готов внести свою лепту. Если захочешь дать мне звезду, все будет нормально.

Терри сделал еще один глоток приправленного кофе и поднялся на ноги.

— Пошли.

Аврора выбила четверть отдела, но Фрэнк помог Терри составить список помощников-добровольцев в пятницу утром, а в пятницу днем принес его судье Сильверу, чтобы тот скрепил их клятвы. Одним из новичков был Дон Петерс, другим — старшеклассник по имени Эрик Бласс, молодой, но полный энтузиазма.

По совету Фрэнка, Терри объявил комендантский час с девяти вечера. Командами по два человека они начали объезжать районы Дулинга для того, чтобы вывесить оповещения. А также для того, чтобы успокаивать людей, препятствовать вандализму, и — еще одно предложение Фрэнка — начать каталогизировать местонахождение спящих. Фрэнк Джиари, возможно, до Авроры и был собаколовом, но он зарекомендовал себя безупречным офицером, с потрясающим чувством организации. Когда Терри обнаружил, что может во всем на него положиться, он успокоился.

Почти десяток мародеров были арестованы. На самом деле это была не самая сложная полицейская работа, потому что мало кто из них удосуживался скрывать то, что они делали. Они, вероятно, верили, что на их поведение посмотрят сквозь пальцы, но вскоре поняли, что ошиблись. Одним из этих злодеев был Роджер Данфи, дворник-дезертир из Дулингского исправительного учреждения. Во время своего первого патрулирования города, воскресным утром, Терри и Фрэнк увидели, как мистер Данфи, не скрываясь, тащил прозрачный пластиковый пакет, заполненный ожерельями и кольцами, которые он спер из комнаты женского крыла дома престарелых Крествью, где иногда подрабатывал.

— Они им сейчас не нужны, — возразил Данфи. — Ну же, помощник Кумбс, отвалите. Это наглядный пример спасения.

Фрэнк схватил дворника за нос, сжимая достаточно сильно, пока хрящ не хрустнул.

— Шериф Кумбс. С этого момента ты зовешь его шериф Кумбс.

— О'кей! — Заплакал Данфи. — Я назову его хоть Президентом Кумбсом, если вы отпустите мой шнобель!

— Верни собственность, и мы это замнем, — сказал Терри, и был удовлетворен, увидев утверждающий кивок Фрэнка.

— Конечно! Не сомневайтесь!

— И не вздумай мухлевать, хрен собачий, потому что мы проверим.

Самое замечательное во Фрэнке, Терри понял это в течение первых трех дней, что он, как никто другой, осознавал то огромное давление, под которым оказался Терри. Он никогда не давил, но у него всегда было предложение, и, что немаловажно, он всегда держал ту, покрытую кожей, серебряную фляжку — очень прохладную, может быть, даже ледяную — наготове, когда у Терри заканчивались силы, когда казалось, что день никогда не закончится, и его колеса начинали застревать в ужасной, сюрреалистической грязи всего происходящего. Он был у локтя Терри все время, стойкий, как ад, и он был с ним в понедельник, Аврора плюс пять, перед воротами Дулингского исправительного учреждения для женщин.

Исполняющий обязанности шерифа Кумбс несколько раз в течение выходных пытался убедить Клинта, что ему нужно освободить Еву Блэк из-под стражи. О женщине, убившей торговцев метамфетамином, по городу ходили слухи: она отличается от всех остальных. Поговаривали, что она засыпает и просыпается. Сидящая за диспетчерским пультом, Линни Марс (все еще здесь; держись подруга) получала так много звонков, что вешала трубку всякий раз, когда кто-либо об этом спрашивал. Фрэнк сказал, что они должны выяснить, были ли слухи правдой; это было в приоритете. Терри предполагал, что он прав, но Норкросс был упрямым, и Терри было все труднее т труднее разговаривать с этим раздражительным человеком даже по телефону.

Пожар был потушен еще в понедельник, но местность возле тюрьмы все еще воняла гарью. Воздух был серым и влажным, и моросящий дождь, который падал с раннего утра пятницы, снова падал. Исполняющий обязанности шерифа Терри Кумбс, чувствуя себя плесенью, стоял у интеркома и наблюдал за воротами Дулингского исправительного учреждения для женщин.

Норкросс никак не покупался на приказ о переводе, который судья Сильвер подписал для Евы Блэк. (Фрэнк и в этом помог, объясняя судье, что женщина может обладать уникальным иммунитетом от вируса, и внушив старому юристу необходимость действовать быстро, чтобы сохранить спокойствие в городе и пресечь беспорядки.)

— Оскар Сильвер не имеет никакой юрисдикции в этом вопросе, Терри. — Голос доктора выплеснулся из громкоговорителя, звуча так, как будто шел со дна пруда. — Я знаю, что он подписал арест по просьбе моей жены, но он не может его отменить. Как только она была передана мне для оценки состояния, это был конец его полномочий. Тебе нужен окружной судья.

Терри не мог понять, почему муж Лилы, который всегда казался каким-то прибитым, стал занозой в заднице.

— Сейчас никого нет, Клинт. Судья Уэйнер и судья Льюис обе спят. Нам жутко повезло, что у нас была парочка женщин-судей в окружном центре.

— Что поделать, так что вперед — звоните в Чарльстон и выясняйте, кого они назначили в качестве временного исполняющего обязанности, — сказал Клинт. Как будто они могли прийти к компромиссу, как будто он собирался уступить хотя бы один чертов дюйм. — Но зачем? Ева Блэк сейчас спит, как и все остальные.

Услышанное отправило свинцовый мяч в живот Терри. Ему следовало быть осмотрительней и не верить в кучу бесполезных сплетен. С таким же успехом он мог попробовать спросить собственную жену — мумию, лежащую в темном подвале на древнем диване под грязным одеялом.

— Она заснула вчера днем, — продолжал Норкросс. — У нас остались всего лишь несколько заключенных, которые еще не спят.

— Тогда почему он не позволяет нам ее увидеть? — Спросил Фрэнк. Он стоял молча на протяжении всего диалога.

Это был хороший вопрос. Терри ткнул кнопку интеркома и задал его.

— Слушай, вот что мы сделаем, — сказал Клинт. — Я пришлю тебе фотографию на мобильный телефон. Но я не могу никого впустить. В соответствии с протоколом о блокировке. Передо мной лежат открытыми функциональные обязанности начальника тюрьмы. Я прочитаю, что в них написано. «Власти штата могут рекомендовать руководству тюрьмы заблокировать учреждение, и они же могут отменять приказ о блокировке по собственному усмотрению». Власти штата.

— Но…

— Никаких, но, Терри, не я это писал. Таков регламент. С тех пор, как Хикс ушел в пятницу утром, я единственный представитель руководства, и этот приказ — все, что мне нужно выполнять.

— Но… — он начал говорить, как двухтактный двигатель: но-но-но-но.

— Я должен был нас заблокировать. У меня не было выбора. Ты видел те же новости, что и я. Повсюду есть люди, поджигающие женщин в коконах. Думаю, вы согласитесь, что мои подопечные могут стать главной мишенью для такого рода линчевателей.

— Ой, да ладно. — Фрэнк издал шипение и покачал головой. Ему не смогли найти униформу, достаточно большую, чтобы застегнуть на все пуговицы, так что Фрэнк носил ее нараспашку, выставляя напоказ свою майку. — Звучит как куча бюрократической белиберды. Ты исполняющий обязанности шерифа, Терри. Ты должен взять верх над доктором, тем более, простым психиатром.

Терри направил руку на Фрэнка.

— Я все понял, Клинт. Я понимаю твою озабоченность. Но ты же меня знаешь, не так ли? Я работаю с Лилой уже более десяти лет. С тех пор, как она стала шерифом. Ты ужинал у меня дома, а я ужинал у тебя. Я не собираюсь ничего делать ни с одной из этих женщин, так что попусти.

— Я пытаюсь…

— Ты не поверишь в ту фигню, которую мне пришлось разгребать по городу в этот уикенд. Какая-то леди оставила свою плиту включенной и сожгла половину Грили-стрит. Сто акров лесов к югу от города выжжены. Я убил спортсмена из старшей школы, который пытался изнасиловать спящую женщину. Я видел парня с головой, размозженной блендером. Я хочу сказать, что это глупо. Давай отложим в сторону устав. Я исполняю обязанности шерифа. Мы друзья. Дай-ка я посмотрю, что она спит, как остальные, и я уйду с глаз долой.

— Пост охраны на дальней стороне основного ограждения, в котором должен был находиться офицер, пустовала. За ним, через парковку, сразу за вторым ограждением, сгибалось серыми плечами основное здание тюрьмы. Через пуленепробиваемое стекло входных дверей не было видно никакого движения заключенных: ни тебе гуляющих во двориках, ни работающих в огороде. Терри подумал о парках развлечений в конце осени, том ветхом виде, который они принимали, когда карусели переставали вращаться, и не было детей, гуляющих, кушающих мороженое и смеющихся. Диана, его дочь, сейчас выросла, но он брал ее на бесчисленные поездки в парки развлечений, когда она была моложе. Это было прекрасное время.

Боже, ему не помешает глоток. Хорошо, что Фрэнк всегда держал свою холодную фляжку под рукой.

— Проверь свой телефон, Терри, — раздался голос Клинта через интерком.

Прозвучал гудок паровоза, который сходил у Терри за рингтон. Он достал мобильный телефон из кармана и посмотрел на фотографию, которую прислал Клинт. Женщина в коричневом топе лежала на наре в камере. Над ее нагрудным карманом был идентификационный номер. Рядом с идентификационным номером была размещена идентификационная карточка. На карточке была фотография женщины с длинными черными волосами, загоревшей кожей и широкой, белозубой улыбкой. Имя женщины было указано как «Ева Блэк» и ее идентификационный номер соответствовал номеру на униформе рубашки. Кокон покрывал ее голову.

Терри передал телефон Фрэнку, чтобы тот мог рассмотреть фотографию.

— Что ты думаешь? Можем ли мы поверить?

Терри пришло в голову, что он — исполняющий обязанности шерифа — ловит рыбу по указанию своего нового заместителя, когда должно было быть наоборот. Фрэнк изучил фото и сказал:

— Это ни черта не доказывает. Норкросс мог положить любую спящую женщину и добавить удостоверение личности Блэк. Фрэнк вернул телефон Терри. — Нет никакого смысла нас не впускать. Ты представитель закона, Терри, а он какой-то тюремный психиатр. Он гладко стелет, стоит в этом признаться, да жестко спать. Думаю, он просто тянет время.

Фрэнк, конечно же, был прав; фотография ничего не доказывает. Почему бы не позволить им хотя бы увидеть женщину во плоти, спящую или нет? Мир был на грани потери половины своего населения. При чем тут какой-то приказ?

— Ты думаешь, он тянет время?

— Я не знаю. — Фрэнк достал плоскую фляжку, и передал ему. Терри поблагодарил его, сделал славный глоток виски, и передал фляжку обратно. Фрэнк покачал головой. — Держи её под рукой.

Терри сунул фляжку в карман и нажал интерком.

— Я должен увидеть ее, Клинт. Впусти меня, дай посмотреть, и мы все продолжим наш день. Люди сплетничают о ней. Мне нужно пресечь эти сплетни. Если я этого не сделаю, могут возникнуть проблемы, и я не смогу их контролировать.

С кресла в Будке Клинт наблюдал за двумя мужчинами по экрану главного монитора. Дверь в Будку была открыта, чего никогда не было бы в нормальной ситуации, и офицер Тиг Мерфи зашел и присоединился к наблюдению. Офицеры Куигли и Веттермор тоже находились рядом, слушали. Скотт Хьюз, единственный офицер, который не был рядом, дремал в пустой камере. Через пару часов после того, как застрелила Ри Демпстер, Ван Лэмпли сменилась — у Клинта не хватило мужества просить ее остаться. («Удачи, Док», — сказала она, просунув голову в дверь его кабинета. Клинт заметил, что её глаза налились кровью от усталости. Она уже переоделась из униформы в гражданскую одежду. Клинт пожелал ей того же. Она не поблагодарила.) В любом случае, если бы она сейчас не спала, он сомневался, что от неё было бы много толку.

Клинт был уверен, что сможет отсрочить визит Терри хотя бы на некоторое время. Его беспокоил большой парень, стоявший рядом с Терри, который дал исполняющему обязанности шерифа фляжку и что-то ему советовал между обменами любезностями. Это как наблюдать за чревовещателем и его говорящей куклой. Клинт заметил, что большой парень шныряет вокруг взглядом, вместо того, чтобы смотреть на динамик интеркома, как люди инстинктивно склонны были делать. Как будто обыскивает это место.

Клинт нажал кнопку интеркома и заговорил в микрофон.

— Честно говоря, я не пытаюсь все усложнить, Терри. И чувствую себя из-за этого ужасно. Не хочу пинать мертвого коня, но, клянусь, у меня прямо тут передо мной функциональные обязанности начальника тюрьмы. В верхней части большими буквами написано ПРИКАЗ О БЛОКИРОВКЕ! — Он постучал по пульту управления перед собой, на котором не было никаких бумаг. — Я ни на это учился, Терри, — но это все, что у меня есть.

— Клинт. — Он мог чувствовать зловонное дыхание Терри. — Какого черта, чувак. Мне придется подняться к тебе по воротам? Это смешно. Лила была бы очень разочарована. Очень разочарована. Она не поверила бы этому.

— Я понимаю, что ты разочарован, и я знаю, что даже не могу представить тот стресс, под которым ты был последние пару дней, но ты ведь понимаешь, что на вас направлена камера? Я просто видел, как ты пил из фляжки и мы оба знаем, что это не газировка. При всем уважении, я знал Лилу… — упоминание о жене в прошедшем времени, осознанное лишь тогда, как только вышло из уст, заставило сердце Клинта сжаться. Чтобы выиграть мгновение, он прочистил горло. — Я знаю Лилу немного лучше, чем ты, и вот что я думаю: действительно разочаровало бы ее то, что ее заместитель пьет на работе. Поставь себя в мое положение. Ты бы впустил кого-нибудь в тюрьму, кто не имеет юрисдикции, правильных документов, и к тому же пьян?

Они наблюдали, как Терри вскидывает руки и отходит от интеркома, шагая по кругу. Другой мужчина обнимает его за плечи и что-то говорит.

Тиг покачал головой и усмехнулся.

— Вам не стоило идти в тюремную медицину, Док. Вы могли бы стать богатеньким продавцом дерьма на Эйч-Си-Эн.[241] Вы только что сделали с этим парнем большое вуду. Он сейчас остро нуждается в психотерапии.

Клинт повернулся к трем офицерам, стоящим рядом.

— Кто-нибудь знает второго? Большого парня?

Билли Веттермор знал.

— Это Фрэнк Джиари, офицер службы контроля за животными. Моя племянница помогает ухаживать за бродячими собаками. Она рассказывала мне, что он нормальный, но слишком жесткий.

— Жесткий — это как?

— Он очень не любит людей, которые не заботятся о своих животных, или мучают их. Ходили слухи, что он нанес побои быдлу, которое мучало собаку или кошку или что-то в этом роде, но я бы не поставил на это все мои деньги. Источник из старшей школы никогда не бывает слишком надежным.

С кончика языка Клинта чуть не сорвалась просьба Билли Веттермору позвонить своей племяннице, прежде чем он вспомнил, что она вряд ли еще бодрствует. Их собственное женское население состояло в общей сложности из трех человек: Энджелы Фицрой, Жанетт Сорли и Евы Блэк. Женщина, которую он сфотографировал, была заключенной по имени Ванда Денкер, у которой форма тела походила на Эви. Денкер спала с вечера пятницы. В процессе подготовки, они нацепили на неё робу с идентификационным номером Эви и прикрепили к коричневому топу идентификационную карточку Эви. Клинт был признателен — и немного ошеломлен — что коллектив из четырех оставшихся офицеров верил в то, что он делал.

Он сказал им, что, поскольку информация о том, что Эви засыпает и спокойно просыпается, стала достоянием общественности, было неизбежно, что кто-то — скорее всего, полицейские — приедет за ней. Он не пытался подтолкнуть Тига Мерфи и Рэнда Куигли, Билли Веттермора и Скотта Хьюза к мысли, что Эви была своего рода фантастическим существом, чья безопасность, и, опосредованно, безопасность всего женского рода, зависела от Клинта. Он был вполне уверен в своей способности убедить человека взглянуть на вещи с его точки зрения — он делал это в течение почти двух десятилетий — но это была такая нелепость, что он даже не осмелился предпринять попытку её произнести. Резон, который Клинт довел оставшимся офицерам Дулингского исправительного учреждения, был намного проще: они не могли просто так взять и передать Эви местным жителям. Кроме того, они вряд ли будут играть по правилам — как только они выяснят, что Эви отличается от остальных, они станут безжалостными. Каковой бы ни была сделка с Эви, каким бы иммунитетом она ни обладала, исследовать ее должны серьезные ученые из федерального правительства, которые знают, что делают. Городские власти, вероятно, набросали следующий план: местные врачи обследуют ее, чтобы выяснить ее происхождение, и выполнят ряд тестов, которые можно произвести над человеком, обладающим уникальными способностями. Пока звучит вроде бы нормально.

Но, как мог бы сказать Терри. Но.

Она была слишком драгоценна, чтобы ей рисковать, но дальше, скорее всего, будет так — они передадут Эви неправильным людям и все пойдет наперекосяк, кто-то обязательно потеряет голову и убьет ее — возможно, из простого разочарования, возможно, потому, что нужен будет козел отпущения — разве была она добра к чьим-то матерям, женам и дочерям?

И держа в уме беседу с Эви, Клинт постарался (очень) в своем рассказе лавировать на грани правды. Она не может или ни хочет никому ничего говорить. Она, кажется, даже не имеет представления о том, откуда у неё эти уникальные способности. Кроме того, иммунитет там или нет, Ева Блэк была психопаткой, которая убила парочку торговцев метом.

— Кто-то мог бы исследовать и ее тело и ее ДНК и т. п., разве нет? — Предложил Рэнд Куигли с надеждой. — Даже если бы ей выбили мозги? — А затем добавил поспешно. — Я просто так говорю.

— Я уверен, что могли бы, Рэнд, — сказал Клинт, — но тебе не кажется, что это не оптимальный вариант? Наверное, будет лучше, если мы сохраним ее мозги. Они могут пригодиться.

Рэнд тут же уступил.

Между тем, в поддержку своего плана, Клинт регулярно звонил в ЦКЗ. А так как ребята в Атланте не отвечали — неоднократные звонки не давали ничего, кроме записанного на пленку автоответчика сообщения, того же, что и в четверг, когда начался кризис — он обсуждал эти вопросы с филиалом ЦКЗ, который располагался на втором этаже пустующего дома на Тремейн-стрит. Номер местного ЦКЗ поразительным образом совпадал с номером сотового телефона Лилы, а Джаред и Мэри Пак были единственными учеными в его штате.

— Это снова Норкросс из Дулингского исправительного учреждения в Западной Вирджинии, — начинал Клинт свой спектакль, который повторялся снова и снова, с незначительными вариациями, для ушей его оставшихся офицеров.

— Ваш сын спит, мистер Норкросс, — ответила Мэри словно с того света. — Мне его разбудить?

— Нет, — сказал Клинт. — Блэк — по-прежнему засыпает и просыпается. Она по-прежнему крайне опасна. Нам все еще нужно, чтобы кто-то приехал и забрал ее.

Миссис Пак и младшая сестра Мэри уснули к утру субботы, а ее оставшийся за пределами города отец, был по-прежнему на пути из Бостона. Не желая оставаться дома в одиночестве, Мэри положила мать и сестру на кровать и пошла к Джареду. С двумя подростками Клинт был честен — в основном. Он опустил всего лишь несколько моментов. Он рассказал им, что в тюрьме есть женщина, которая засыпает и просыпается, и попросил их принять участие в спектакле с ЦКЗ, потому что он сказал, что беспокоится, что персонал сдастся и уйдет, если узнает, что помощи не будет. Те моменты, которые он опустил, касалась Эви: ее невозможных знаний и сделке, которую она ему предложила.

— Моя моча чистый Монстр Энерджи, мистер Норкросс. Когда я быстро двигаюсь, мои руки, похоже, оставляют в воздухе следы — вот что я вижу. В этом есть смысл? О, наверное, нет, но, что бы там ни было, я думаю, это может быть моя история о супергерое, а Джаред в своем спальном мешке пропускает все веселье. Мне придется плюнуть ему в ухо, если он не проснется.

Это была та часть, где Клинт все чаще разыгрывал сцену раздражения.

— Это все увлекательно, и я, конечно, надеюсь, что вы предпримете все необходимые шаги, но позвольте мне повторить: нам нужно, чтобы вы приехали и забрали эту женщину и начали работать над тем, что делает ее другой. Капише?[242] Позвоните мне, как только доберетесь до вертолета.

— Ваша жена в порядке, — сказала Мэри. Ее эйфория поутихла. — Ну, никаких изменений. Знаете, все то же самое. Отдыхает… хм… отдыхает с комфортом.

— Спасибо, — сказал Клинт.

Вся структура логики, которую он выстроил, была настолько ветхой, что Клинту было даже интересно, насколько Билли, Рэнд, Tиг и Скотт в неё верят, и насколько велика будет тяга у этих офицеров пожертвовать собой в случае чрезвычайной ситуации, перспектива которой была настолько же неопределенной, насколько и кошмарной.

Была и другая мотивация в этом противостоянии, простая, но сильная: территориальные претензии. По мнению небольшого штата защитников, да и Клинта тоже, тюрьма была их вотчиной, и у горожан не должно быть до неё никакого дела.

Эти факторы позволили им, по крайней мере, в течение нескольких дней продолжать выполнять ту работу, к которой они привыкли, хотя и с меньшим числом заключенных, которые нуждались в опеке. Они находили утешение в работе, в привычной для них обстановке. Пять человек по очереди несли дежурство, после чего отсыпались на диване в комнате отдыха офицеров, и в тюремной столовой. Всему этому также поспособствовало и то, что Билли, Рэнд и Скотт были молодыми и неженатыми, и что Тиг, который был старше всех лет на двадцать, давно развелся и не имел детей. Они, казалось, даже акклиматизировались, после небольшого ворчания, к настойчивости Клинта, в том, что безопасность каждого зависит от отсутствия личных звонков. И, в конце концов, они подвели его к самому ужасному действию, которое он был вынужден предпринять: под предлогом «чрезвычайного положения и сохранения безопасности» они воспользовались ножницами по металлу для удаления монетоприемников из трех таксофонов, доступных для заключенных, лишив тем самым оставшееся население, в их последние дни, возможности общаться со своими близкими.

Эта мера предосторожности привела к небольшому бунту во второй половине дня в пятницу, когда полдюжины заключенных пришли с протестом в административное Крыло. Это не был бунт в полном смысле этого слова; женщины были измождены и, за исключением одной заключенной, в руках у которой был носок, заполненный дохлыми батарейками, они были безоружны. Четырех офицеров хватило, чтобы быстро подавить бунт. Клинт по этому поводу испытывал некоторые угрызения совести, но это происшествие, вероятно, послужило укреплению решимости его офицеров.

До каких пор продлится эта решительность, Клинт мог только догадываться. Он очень надеялся, что они останутся с ним до тех пор, пока он сможет либо так повлиять на Эви, чтобы она изменила свое решение и пошла на сотрудничество, либо солнце взойдет во вторник, среду или четверг или когда-там еще, и она будет удовлетворена.

Если то, что она говорила, было правдой. Если же нет…

Тогда это не имело бы значения. Но пока это имело значение.

Клинт почувствовал странное напряжение. Произошло много всякого плохого дерьма, но, по крайней мере, он что-то делал. В отличие от Лилы, которая сдалась.

Джаред обнаружил ее спящей в машине на подъездной дорожке миссис Рэнсом. Она позволила себе заснуть. Клинт сказал себе, что не винит ее. Да и как он мог? Он был врачом. Он понимал пределы человеческих возможностей. Если ты находился без сна достаточно долго, ты рассыпался на куски, терял чувство того, что важно, а что нет, терял чувство реальности, в общем, терял себя. Она сломалась, вот и все.

Но сам он не мог сломаться. Он должен был все исправить. Как он это сделал с Лилой, до того, как Аврора ее забрала, оставаясь сильным и убедив ее образумиться. Он должен был попытаться разрешить этот кризис, вернуть жену, вернуть их всех. Эта попытка была единственным, что оставалось.

Эви может все это остановить. Эви может разбудить Лилу. Она может разбудить их всех. Клинт может заставить ее образумиться. Мир может вернуться в норму. Несмотря на то, что Клинт знал из медицинских справочников, — из которых следовало, что Эви Блэк была просто сумасшедшей с манией величия — слишком много всего случилось, чтобы полностью игнорировать ее претензии. Сумасшедшая там или нет, у нее были определенные способности. Ее раны исцелились менее чем за день. Она знала то, чего не могла знать. В отличие от любой другой женщины на планете, она засыпала и просыпалась.

Большой человек, Джиари, просунул пальцы через ограждение передних ворот, и слегка их встряхнул. Затем он скрестил руки и посмотрел на электронный замок размером с боксерскую перчатку.

Клинт увидел это, заметил, как Терри слоняется по грязи на обочине дороги, сжимая фляжку, и пришел к выводу, что скоро могут возникнуть серьезные проблемы. И, может быть, до них не так уж и далеко.

Он нажал на кнопку интеркома.

— Эй, вы там. Все в порядке? Терри? И Фрэнк? Ты ведь Фрэнк, да? Приятно познакомиться. Вы получили фото?

Вместо ответа новый помощник и исполняющий обязанности шерифа вернулись к своей полицейской машине, залезли в неё и свалили. Фрэнк Джиари уехал.

Между тюрьмой и городом открывался живописный ландшафт. Фрэнк развернулся и выключил двигатель.

— Разве это не зрелище? — Сказал он низким, изумленным голосом. — Можно подумать, что мир такой же, как и на прошлой неделе.

Фрэнк прав, — подумал Терри, это был прекрасный вид. Они могли видеть всю дорогу от Болл-Фэрри и дальше — но едва ли сейчас было время, чтобы любоваться сельскими пейзажами.

— Фрэнк? Я думаю, что мы должны…

— Это обсудить? — Фрэнк решительно кивнул. — Я так и думал. Мое мнение довольно простое. Норкросс может быть психиатром или еще кем-то, но в производстве дерьма у него явно ученая степень. Он классически нас развел, и он будет продолжать это делать, пока мы не прекратим это жрать.

— Я тоже так думаю.

Терри думал о том, что говорил Клинт о выпивке на работе. Он, вероятно, был прав, и Терри был готов признать (хотя бы для себя), что он был близок к тому, чтобы быть в хлам прямо сейчас. Он чувствовал себя подавленным. Шериф не его работа. Когда дело доходило до принятия решений, его уровень — простой помощник

— Нам нужно туда попасть, шериф Кумбс. Не только нам вдвоем, нам всем. Нам нужно получить доступ к женщине на фотографии, которую он прислал, нам нужно разрезать паутину на ее лице, и убедиться, что это одно лицо с женщиной на фото с учетной карточки. Если это окажется так, мы можем перейти к Плану Б.

— Что за план?

Фрэнк полез в карман, достал пачку жевательной резинки, вытащил пластинку, очистил пластинку от обертки.

— Ебать меня в рот, если я знаю.

— Резать кокон — это опасно, — сказал Терри. — Люди умирали.

— Как же вам чертовски повезло, что в вашей команде есть сертифицированный специалист по контролю за животными. В свое время я имел дело с различными злыми собаками, Терри, и однажды меня вызывали, чтобы успокоить очень злого медведя, который сумел завернуться в колючую проволоку. Чтобы справиться с мисс Блэк, я воспользуюсь своим самым большим шестом для ловли собак — десятифутовым Томагавком. Нержавеющая сталь. Пружинный замок. Набрасываешь петлю вокруг ее шеи, прежде чем разрезаешь говно на ее лице. Затягиваешь удавку, если она начинает лаять и вырываться. Она может потерять сознание, но это ее не убьет. Эта штука отрастет обратно, и когда она отрастет, Блэк снова станет тихой. Все что нам нужно — это просто взглянуть. Вот и все. Один взгляд.

— Если это она, и весь треп окажется фуфлом, все будут разочарованы, — сказал Терри. — Включая меня.

— Меня тоже. — Фрэнк думал о Нане. — Но мы должны узнать. Увидеть своими глазами, не так ли?

Терри сказал:

— Да.

Вопрос в том, как мы можем развести Норкросса, чтобы он предоставил нам доступ? Мы могли бы собрать отряд, и нам, возможно, придется, но это последнее средство, не так ли?

— Да. — Терри нашел идею собрать отряд неприятной, граничащей с отравлением желудка. В нынешней ситуации, отряд вполне может превратиться в толпу.

— Мы могли бы использовать его жену.

— А? — Терри смотрел на Фрэнка. — Лилу? О чем ты говоришь?

— Предложим обмен, — сказал он. — Ты отдаешь нам Еву Блэк, мы отдаем тебе твою жену.

— Почему он на это пойдет? — Спросил Терри. — Он знает, что мы никогда не причиним ей вреда. — Когда Фрэнк не ответил, Терри схватил его за плечо. — Мы никогда не причиним ей боль, Фрэнк. Никогда. Ты понимаешь?

Фрэнк вздрогнул.

— Конечно. — Он улыбнулся Терри. — Я говорю о блефе. Но он может поверить. Они сжигают дам в коконах в Чарльстоне. Просто паника из социальных сетей — гонят фуфло, я знаю. Но многие в это верят. И Норкросс может поверить, что мы в это верим. Кроме того, у него есть сын, верно?

— Да. Джаред. Хороший парень.

— Он тоже может в это поверить. Возможно, мы поговорим с ним, а он позвонит отцу и скажет ему, чтобы он отдал эту Блэк.

— Потому что они угрожают сжечь мать, как комара на светильнике? — Терри не мог поверить, что он произнес это вслух. Неудивительно, что он пил на работе. Вы видите, о чем ему приходится дискутировать.

Фрэнк жевал свою жвачку.

— Мне не нравится, — сказал Терри. — Угрожать сжечь шерифа. Мне это не нравится.

— Мне тоже это не нравится, — сказал Фрэнк, и это была правда. — Но иногда отчаянные времена требуют отчаянных мер.

— Нет, — сказал Терри, в этот момент он не чувствовал себя пьяным. — Даже если одна из команд и найдет её, категорическое нет. И, черт возьми, насколько мы знаем, она все еще не спала. Может быть, она одела свои буги-туфли и смылась из города.

— Бросив мужа и сына? Бросив свою работу, с тем говном, которое сейчас происходит? Ты в это веришь?

— Наверное, нет — сказал Терри. — Одна из команд ее обнаружит, в конце концов, но использовать ее таким образом — по-прежнему нет. Копы не угрожают, и копы не берут заложников.

Фрэнк пожал плечами.

— Сообщение получено. Это была просто идея. — Он повернулся лицом к лобовому стеклу, запустил двигатель и вывел патрульный автомобиль номер четыре на шоссе. — Полагаю, кто-то проверил дом Норкроссов?

— Рид Бэрроуз и Верн Рангл еще вчера. Ни её, ни Джареда, оба ушли. Место пустое.

— Слишком умно для мальчика, — задумчиво сказал Фрэнк. — Может, где-нибудь приглядывает за ней? Возможно, это была идея психиатра. Он далеко не дурак, хочу тебе заметить.

Терри не ответил. Часть его думала, что еще один глоток будет плохой идеей, но другая его часть думала, что еще один глоток вряд ли навредит. Он вытащил фляжку из кармана, отвинтил крышечку и сначала протянул Фрэнку, только из вежливости.

Фрэнк улыбнулся и покачал головой.

— Нет, пока я за рулем, амиго.

Пять минут спустя, когда они проезжали мимо закусочной Олимпия (вывеска перед ней больше не пыталась заманить прохожих яичным пирогом; теперь она гласила: молитесь за наших женщин), кое-что из того, что мозгоправ сказал по интеркому, наконец-то дошло до Фрэнка. С тех пор, как Хикс ушел в пятницу утром, я единственный представитель руководства.

Его большие руки крепко вцепились в рулевое колесо, и полицейская машина вильнула. Задремавший Терри проснулся.

— Что?

— Ничего, — произнес Фрэнк. Думая о Хиксе. Интересно, что знал Хикс. Интересно, что видел Хикс. Но пока он держал эти вопросы в секрете. — Все в порядке, шериф. Все в порядке.

Что разозлило Эви в видеоигре, так это синие звезды. Разноцветные треугольники, звезды и огненные шары проносились по экрану. Вам нужен был ряд из четырех огненных шаров для того, чтобы взорвать одну сверкающую синюю звезду. Другие формы мелькали и исчезали, если вы связывали из них цепочки, но сверкающие синие звезды, очевидно, были сделаны из какого-то почти алмазного материала, что только зажигательная сила огненных шаров могла их разбить. Не было никакого рационального объяснения для названия этой игры, по крайней мере, для Эви — Транспортный переполох.

Она была на 15 уровне, у неё была последняя жизнь. Появилась розовая звезда, затем желтый треугольник, а затем — наконец-то, блядь, спасибо! — огненный шар, который Эви попыталась сдвинуть влево, чтобы прикрепить к ряду из трех огненных шаров, которые она уже выстроила рядом с синей звездой, но она не успела, и вся площадь экрана её телефона заполнилась синими звездами. Потом появился убийственный зеленый треугольник, на котором была соответствующая надпись.

«ИЗВИНИТЕ! ВЫ УМЕРЛИ» гласило мигающее сообщение.

Эви застонала и бросила телефон Хикса на дальний конец нары. Сейчас она хотела находиться как можно дальше от этой бессердечной вещи. В конце концов, конечно же, она возьмет её обратно и попробует еще раз. Эви видела динозавров; Она смотрела на огромные леса Америки глазами почтового голубя. Она окунулась в саркофаг Клеопатры, находящийся под слоем пустынного песка и ласкала мертвое лицо славной королевы ножками жука. Один драматург, умный англичанин, однажды написал забавный, практически точный спич о Еве:

Как волшебное существо, она должна быть в состоянии достигнуть большего, чем 15 уровень Транспортного переполоха.

— Знаешь, Жанетт, говорят, что окружающий мир жестокий и глупый, и эта маленькая машина… эта маленькая машина — очень хороший этому пример, а сама по себе технология намного хуже. Технология — вот как бы я на самом деле назвала этот Транспортный переполох.

Жанетт была рядом, вышагивая по короткому коридору Крыла А. Теперь она была главным доверенным лицом. Она была также единственным доверенным лицом, но Жанетт обратила внимание во время консультаций по строительству карьеры в пост-тюремной жизни — при составлении резюме необходимо было перечислить большую часть ваших достижений, а человек, который осуществляет найм, сам решит, что имеет значение, а что нет. Для неё же название значения не имело.

В то время как четыре оставшихся офицера патрулировали Крылья B и C и следили за периметром тюрьмы, доктор Норкросс спросил, не может ли она последить за двумя другими заключенными, если ему придется выйти.

— Не вопрос, — сказала Жанетт. — Я не занята. Похоже, поход в мебельный магазин отменяется.

Было приятно работать, это занимало её ум.

Она двинулась вперед. Перед ней трехслойное окошко с проволочной сеткой на западной стене показало серое утро. На беговой дорожке стояла вода, и огород выглядел заболоченным.

— Мне никогда не нравились видеоигры, — сказала Жанетт. Ее реакция на реплику Эви заняла некоторое время. Она не спала уже девяносто шесть часов.

— Еще одно доказательство твоего прекрасного характера, дорогая, — сказала Эви.

Энджела, сидящая в соседней камере, влилась в дискуссию.

— Отличный характер? У Жанетт? Дерьмо-о-о. Она убила своего гребаного мужа, знаешь ли. Зарезала его. Даже ножом не воспользовалась, как это обычно. Совершила убийство с помощью отвертки, не так ли, Жанетт? Энджела-рэпер пропала, Энджела-быдло вернулась. Жанетт решила, что та слишком устала, чтобы что-то рифмовать. Это было хорошо. В конечном счете, Энджела-быдло была менее раздражающей и более (Жанетт боролась за слово)… более настоящей.

— Я знаю, Энджела. И отдаю ей должное.

— Жаль, что она не позволила мне убить тебя, — сказал Энджела. — Думаю, я доберусь до твоего горла зубами. Думаю, что доберусь. — Она издала клацающий звук. — Знаю, что доберусь.

— Не хочешь поразвлечься с телефоном, Энджела? Жанетт, если я дам тебе телефон через кормушку,[244] ты передашь его Энджеле? — Тон Эви был примирительным.

Говорили, что красивая женщина в мягкой клетке была либо волшебницей, либо демоном. Мотыльки вылетали из её рта; Жанетт их видела. Кем бы ни была Эви, но оказалось, что даже она не застрахована от издевательств Энджелы.

— Могу поспорить, я заставлю тебя проглотить этот телефон, — сказала Энджела.

— Спорим, не сможешь, — сказала Эви.

— Смогу.

Жанетт остановилась у окна, приложила руку к стеклу и уперлась головой в стену. Она не хотела думать о сне, но не могла перестать об этом думать.

Конечно, даже во сне была тюрьма; Жанетт часто ждала во сне, что ее выпустят из камеры, как она все время этого ждала в своей реальной жизни, желая выйти из реальной камеры. Но сон был пляжем, и волны убирали его каждую ночь, смывали все следы — и костры, и замки с песком, и пивные банки, и обрывки пакетов для мусора — эти очищающие волны смывали все следы. Бобби тоже приходил во снах. Он встречал ее в лесу, который вырос на руинах старого мира, и все становилось лучше.

Будет ли Ри в ее снах, ее мечтах? Дэмиан в них был, так почему бы там не быть Ри? Или сон, который приходит с коконами — без сновидений?

Жанетт вспомнила, что бывали дни, когда она просыпалась, чувствуя себя молодой и сильной и здоровой. «Я готова к драке!» иногда говорила она Бобби, когда тот был совсем маленьким. Сейчас она не могла представить себе этого, да и вряд ли это случится и в будущем.

В младенчестве, Бобби выдал ей несколько тяжелых ночей. «Чего ты хочешь?» спрашивала его она. А он просто плакал и плакал. Она представляла, что он на самом деле не знал, чего хотел, но, возможно, надеялся, что его мать сможет это исправить. Это было плохой частью материнства, быть не в состоянии исправить то, чего вы не можете понять.

Жанетт спросила себя, сможет ли она заснуть прямо сейчас. Что если она сломала кость сна? Мышцу сна? Сухожилия сна? Ее глаза были ужасно сухими. Ее язык казался слишком большим. Почему сон не приходит?

Все просто. Потому что она этого не хочет. Она поддалась Дэмиану, и она поддалась наркотикам, и ее жизнь прошла точно так, как все и говорили. Но этому она не поддастся. Её пофиг на то, что они ожидают.

Она досчитала до шестидесяти, заблудилась на сорока, вернулась к одному, и со второго раза досчитала до ста. Она кидает, забивает. Давай взглянем видеозапись! Как зовут того парня, давай-взглянем-видеозапись? Доктор Норкросс должен помнить.

Жанетт стояла перед восточной стеной, где металлическая дверь душевой открывала вход в дезинфекционную секцию. Она стала ходить около двери, вправо-влево, вправо-влево. Какой-то мужчина, скрючившись в позе зародыша, сидел на полу душевой и забивал косяк. Позади неё Энджела говорила Эви, что сдерет с неё кожу, что выколет ей глаза, вырвет их и съест, предварительно разорвав на мелкие гнилые кусочки. А дальше пошло-поехало, еще более наглый лепет, тоном и акцентом типа: грозный-раздражительный-гневный, в стиле кантри. На данный момент, насколько Жанетт могла сосредоточиться, беседа — в значительный степени монолог — представляла собой простой низкочастотный шум. Она ожидала, что сейчас услышит автоответчик от одного из номеров, начинающихся на 800.

— Ты знаешь, Энджела, я не думаю, что поделюсь с тобой своей видео игрой Транспортный переполох, — в конце концов, сказала Эви, а Жанетт так и ходила вправо-влево, вправо-влево, фиксируясь на разноцветных уведомлениях на доске объявлений, висевшей над диспенсером с салфетками Квелл. Буквы были слишком расплывчатыми, чтобы их читать, но она знала, что там перечислены время начала богослужений, собраний Анонимных Алкоголиков, расписание занятий в местном ПТУ, и правила внутреннего распорядка. На одном листе бумаги, девушка-эльф танцевала над словами, у меня хороший рапорт! Жанетт прекратила тусоваться[245] и обратила внимание на то место, где сидел мужчина. Никого не было.

— Эй! Алло? Ты куда ушел?

— Жанетт? Ты в порядке?

— Угу. — Жанетт оглянулась назад на дверь камеры Эви. Странная женщина стояла за решеткой. На её лице застыло меланхоличное выражение, ну, конечно же, такое выражение, как и у тебя, когда ты на что-то надеялся, но знал, что это не слишком реалистично, и, действительно, жизнь делала то, что жизнь всегда делает с нереалистичными надеждами. Это было лицо малыша сразу после того, как его поцарапал кот и прямо перед тем, как он начал плакать.

— Я просто подумала, что видела кого-то.

— Ты начинаешь галлюцинировать. Вот что происходит, когда долго не спишь. Тебе стоит поспать, Жанетт. Тебе будет безопаснее, если ты будешь спать, когда сюда придут мужчины.

Жанетт покачала головой.

— Я не хочу умирать.

— Ты и не умрешь. Ты заснешь, а потом проснешься кое-где еще. — Лицо Эви пылало. — И ты будешь свободна.

Когда дело касалось Эви, Жанетт не могла нормально соображать. Эви казалась сумасшедшей, но не такой сумасшедшей, как кто-либо, кто встречался Жанетт в Дулингском исправительном учреждении. Некоторые сумасшедшие люди были так близки к взрыву, что вы почти слышали тиканье их часового механизма. Такой была Энджела. Эви казалась какой-то другой, и не только из-за мотыльков; Эви казалась вдохновенной.

— Что ты знаешь о свободе?

— О свободе я знаю все, — сказала Эви. — Могу я привести пример?

— Если хочешь. — Жанетт рискнула еще раз взглянуть на то место, где сидел мужчина. Там никого не было. Никого.

— В глубине земли, под обломками горных вершин, которые угольщики сделали плоскими, в полной темноте, ты встретишь существ — безглазых существ — которые свободнее, чем когда-либо была ты. Потому что они живут так, как хотят, Жанетт. Они упиваются этой темнотой. Это все, что им было нужно. — Эви повторила это в прошедшем времени, как бы подчеркивая сказанное. — Это все, что им было нужно.

Жанетт представила себя в теплой темноте глубоко под поверхностью земли. Созвездия минералов сверкали вокруг нее. Она почувствовала себя маленькой и защищенной.

Что-то щекотало ее щеку. Она открыла глаза и сняла с лица волокна паутины, которая начала вылезать из ее кожи. Её ноги дрожали. Она даже не поняла, как закрыла глаза. Перед ней, на полпути через комнату, стояла стена — доска объявлений, дверь в душ, диспенсер с салфетками Квелл, цементные блоки.

Жанетт сделала шаг, затем еще один. Там опять был мужчина. Он вернулся, теперь курил косяк, который забил до этого. Жанетт не собиралась на него смотреть. Она не собиралась этому поддаваться. Она собиралась прикоснуться к стене, а потом она собиралась развернуться и дойти до другой стены, и она не поддастся. Жанетт Сорли еще не была готова к погружению во тьму.

Я могу еще некоторое время подождать, думала она. Я еще могу некоторое время бодрствовать. Ты просто следи за мной.

Все штатные полицейские автомобили были разобраны, так что Дон Петерс и парень, который был его напарником, патрулировали сетку пригородных улиц к югу от старшей школы в Додж Рэме Дона. На машине не было официальных знаков отличия, что несколько разочаровывало (Дон планировал позже это обсудить, и может быть сделать какую-то надпись из самоклеющихся букв, которые можно было взять в магазине), но на приборной панели при этом находился медленно вращающийся световой сигнал на батарейках, и он был одет в тюремную офицерскую форму. У парня, конечно же, не было никакой формы, просто синяя рубашка со значком на ней, но Глок на бедре нес всю необходимую ему дополнительную власть.

Эрику Блассу недавно исполнилось семнадцать, строго говоря, он был на четыре года моложе возраста, позволявшего ему работать в правоохранительных органах. Но Дон думал, что парень в полном порядке. Он был скаутом, получившим отличительный значок за заслуги в стрельбе по мишеням, хотя годом ранее он из скаутского движения вышел. («Слишком много трусов», — сказал Бласс, на что Дон ответил: «Вас понял, Младший».) Кроме того, парень был веселым. Чтобы скоротать время он изобрел игру. Она называлась Зомби цыпочки. У Дона была левая сторона улицы, так как он был за рулем; у Эрика была правая. Давалось пять очков за старых цыпочек, десять очков за цыпочек среднего возраста, пятнадцать очков за юных цыпочек (едва ли кто-то из них оставался не спящим к субботе, сегодня вообще ни одной не встретилось), и двадцать очков за красоток. Бласс в настоящее время добрался до восьмидесяти пяти, только после того, как они свернут на Санкт-Джордж-стрит, все можно будет изменить.

— Красотка слева на два часа, — сказал Дон. — Теперь у меня семьдесят пять. Догоняю тебя, Младший.

Паренек на переднем сидении, наклонился вперед, чтобы осмотреть молодую женщину, которая, спотыкаясь на каждом шагу, брела вдоль тротуара в спандексных[246] шортах и спортивном бюстгальтере. Голова у нее была опущена, потные волосы, сбившиеся в комки, качались взад-вперед. Может быть, она пыталась бежать, но лучшее, что ей удавалось — это бестолковая, плетущаяся походка.

— Отвисшие сиськи и отвисший зад, — сказал Эрик. — Если это то, что ты называешь красоткой, мне тебя жалко.

— О, черт, пакуй чемоданы, каюсь, каюсь. — Хихикнул Дон. — Хорошо, раз мы не видим лицо, как насчет того, чтобы дать мне пятнадцать?

— Мне на руку, — сказал Эрик. — Посигналь ей.

Когда они неспешно подкатились к ошеломленной женщине, Дон нажал на сигнал. Голова женщины дернулась (на самом деле, на лицо она была не так уж и плоха, если не смотреть на большие фиолетовые круги под ее запавшими глазами), и она споткнулась. Левая нога задела правую лодыжку, и она распласталась прямо на тротуаре.

— Она упала! — Закричал Эрик. — Цыпочка упала! — Он простонал и посмотрел через плечо. — Но подожди, она встает! Даже не дожидаясь счета до восьми! — Он начал трубить тему из Рокки через хлопающие губы.

Дон взглянул в зеркало заднего вида и увидел женщину, шатко поднимающуюся на ноги. Ее колени были сбиты, и кровь стекала по голеням. Он думал, что она покажет им фак — подросток, которого они задержали вскоре после начала их смены, пытался именно это и сделать — но зомби цыпочка даже не оглянулась, просто пошла ошеломленная в сторону центра города.

Дон сказал:

— Ты видел ее лицо?

— Это бесценно, — сказал Эрик и поднял ладонь.

Дон по ней ударил.

У них был список улиц, которые нужно было патрулировать, спрятанный в блокнот, куда они записывали адреса домов, в которых находились спящие женщины, плюс их имена и некоторые сведения из их удостоверения личности. Если дома были заперты, им разрешили их взламывать, что поначалу было весело. Дон наслаждался мытьем рук различными видами мыла в разнообразных ванных комнатах, и разнообразием стилей и цветов трусов и другого нижнего белья в шкафчиках женщин Дулинга. Это был предмет, который давно призывал к изучению. Однако это развлечение быстро наскучило. Это не было настоящим действием. Без задниц, их заполняющих, трусики быстро надоедали. Если посмотреть на это с другой стороны, он и Младший были не больше, чем специалисты по переписи населения.

— Это и есть Эллендейл-стрит, не так ли? — Сказал Дон, и направил Рэм к обочине.

— Роджер, Эль Комманданте. Все три квартала.

— Ну, пойдем, прогуляемся, напарник. Проверим сука-сумок и запишем несколько имен. — Но прежде чем Дон открыл водительскую дверь, Эрик схватил его за руку. Новенький смотрел на пустырь между Эллендейл и старшей школой. — Хочешь повеселиться, босс?

— Всегда готов к веселью, — сказал он. — Это мое второе имя. Что ты имеешь в виду?

— Ты видел, как они горят?

— Коконы? Нет. — Дон видел видеозаписи в новостях, в основном, снятые на сотовый телефон, на одном из них пару парней в хоккейных масках подносили спичку к одному из коконов. Новости называли таких парней Бригадами Пылеуловителей. Кокон на видео загорался, как костер, политый бензином. Вууух!

— А ты?

— Нет, — сказал Эрик, — но я слышал, что они горят как сумасшедшие.

— О чем ты думаешь?

— Есть старая бездомная цыпочка, которая там живет. — Эрик указал. — То есть, если можно назвать это жизнью. Ничего хорошего ни для себя, ни для кого-то другого. Мы могли бы её поджечь. Просто посмотреть, каково это, знаешь ли. Никто бы по ней не скучал. — Эрик внезапно напрягся. — Конечно, если ты не хочешь…

— Я не знаю, хочу ли я этого или нет, — сказал Дон. Это была ложь. Он хотел, ясное дело. От мыслей об этом, у него немного привстал. — Давай проверим ее, и тогда решим. Мы можем проверить Эллендейл и позже.

Они вышли из авто и направились к замусоренному акру земли, где находилось логово Старой Эсси. У Дона в руках была зажигалка Зиппо. Он достал её из кармана и начал щелкать крышкой клик-клак, клик-клак.

Глава 2

Женщины начали называть это «новым местом», потому что на самом деле это уже был не Дулинг — по крайней мере, не тот Дулинг, который они знали. Позже, когда они начали осознавать, что они здесь надолго, они стали называть это Нашим местом. Имя прижилось.

Мясо приобрело стойкий вкус жидкости для розжига, с помощью которой распалили древний древесный уголь из подвала миссис Рэнсом, но они съели целую голень, вырезанную Лилой из тела рыси, которую она застрелила с помощью своего служебного револьвера, и вытащила из зловонного плавательного бассейна.

— Мы слабовольные щенки, — сказала Молли в тот вечер, облизывая жир с пальцев и хватая еще один кусок. Быть слабовольным щенком, похоже, не так уж плохо, согласились с ней сидящие рядом.

— Мы имеем на это право, дорогуша, — сказала бабушка, но будь я проклята, если это не нормальная еда. Возьми еще кусочек, миссис Шериф.

Они укрылись в развалинах дома миссис Рэнсом, не пытаясь съесть ничего из пыльных консервов в кладовке, потому что Лила боялась ботулизма. В течение следующих двух недель они питались преимущественно ягодами, которые собирали с кустарников недалеко от города, и крошечными початками дикой кукурузы, жесткими и почти безвкусными, но, по крайней мере, съедобными. Май, конечно, слишком ранняя пора для ягод и кукурузы, но все же, кое-что там было.

Из этого Лила сделала вывод, сначала шаткий, но потом все более твердый: версия Дулинга, в которой они оказались, движется во времени в другом темпе от Дулинга, в котором они жили раньше. Время чувствовалось так же само, но это было не так. Миссис Рэнсом подтвердила, что она была одна несколько дней, пока не появилась Молли. Часы на старом месте (раньше?), стали днями в новом (сейчас?). Может даже больше, чем днями.

Интерес к разным временным потокам чаще всего захватывал Лилу в свободные минуты перед тем, как сон поглощал её. Многие из мест их ночевок находились под открытым небом — поваленные деревья пробили дыры в крышах, другие вовсе сорвало ветром — и Лила, моргая, смотрела на звезды, когда засыпала. Звезды были одинаковыми, но их блики шокировали. Это были горячие белые сварочные искры. Был ли он реальным, этот мир без мужчин? Это был рай? Чистилище? Альтернативная вселенная в альтернативном потоке времени?

Женщины и девушки все прибывали и прибывали. Население начало нарастать, как снежный ком, и хотя Лила этого не хотела, она оказалась главной. Кажется, по умолчанию.

Дороти Харпер, член Комитета по учебной программе, и ее подруги, три веселых, белых женщины семидесяти годов, которые представились в качестве знакомцев по книжному клубу, вышли из лесных зарослей, которые поднимались вокруг многоквартирного дома. Они суетились вокруг Молли, которой нравилось, что её опекают. Вскоре прибыла Дженис Коутс. Её обнаружили прогуливающейся по Мэйн-стрит, с листком, застрявшем в развалинах завивки, в сопровождении трех женщин в тюремных коричневых робах. Дженис и три бывших заключенных — Китти Макдэвид, Селия Фрод и Нелл Сигер — вынуждены были пробивать себе дорогу через заросли, чтобы выйти из Дулингского исправительного учреждения.

— Добрый день, дамы, — сказала Дженис, обняв сначала Бланш Макинтайр, а затем Лилу. — Простите за наш внешний вид. Мы только что сбежали из тюрьмы. Теперь скажите, кто из вас уколол палец о веретено и организовал этот бардак?[247]

Некоторые старые жилища были пригодными для проживания и восстановления. Другие были фантастически заросшими или рассыпались или и то и другое. На Мэйн-стрит они осмотрели здание старшей школы, которое считалось древним даже в старом Дулинге. В этом, новом, здание школы было буквально разорвано пополам, при этом каждая его половина наклонилась в противоположные стороны, и между ними торчали неровные края кирпичной кладки. Птицы садились на эту кладку и на линолеум, все еще лежащий на полу классных комнат, а потом взмывали в открытое небо. Здание муниципалитета, в котором когда-то находились кабинеты департамента шерифа, было полуразрушено. Посреди Маллоу разверзлась воронка. Внизу воронки лежала машина, погруженная по лобовое стекло в воду кофейного цвета.

Женщина по имени Кейли Роулингз присоединилась к колонии и добровольно вызвалась работать в качестве электрика. Это было неудивительно, так как бывший начальник тюрьмы знала, что Кейли училась в тюремном ПТУ, чтобы побольше узнать о проводке и напряжении. То, что Кейли и ее образование возникли из-за забора Дулингского исправительного учреждения — проблемой не было. Женщина не совершила никаких преступлений в этом новом месте, под этими слишком яркими звездами.

Кейли удалось воскресить генератор, работающий на солнечных батареях, который они нашли в том, что когда-то было домом богатого доктора, и они приготовили зайца на его электрической плите и слушали старые пластинки на его старинном музыкальном автомате Рок-ола.

По вечерам они разговаривали. Большинство женщин, как и Лила в полицейской машине на подъездной дорожке миссис Рэнсом, проснулись в местах, где они заснули. Несколько других, однако, вспомнили, что разгуливали где-то в темноте, ничего не слыша, кроме ветра и птиц и — возможно — отдаленных голосов. Когда солнце встало, эти женщины пробрались через лес на запад и вышли либо на Болл-Хилл-Роуд, либо на Западную Лавин. Для Лилы, картина, которую они нарисовали из этих ранних моментов формирования нового мира, представлялась актом коллективного воображения. Она думала, что это так же вероятно, как и все остальное.

День следовал за днем, и ночь следовала за ночью. Никто не мог сказать точно, сколько прошло времени с первого дня их пребывания в этом мире, но прошли недели, а потом и месяцы.

Были сформированы охотничья и собирательская группы. Там было очень много дичи — особенно оленей и кроликов — а также множество диких фруктов и овощей. Они никогда и близко не подходили к голодным временам. Была также сельскохозяйственная группа, строительная группа, медицинская группа и образовательная группа, занимающаяся обучением детей. Каждое утро перед небольшой школой стояла новая девочка и звонила в колокольчик. Звук разносился на многие мили. Женщины преподавали; Некоторые девушки постарше тоже.

Не было никаких вирусных заболеваний, хотя было много случаев отравления ядовитым плющом, также частенько приходилось иметь дело с порезами и синяками, и даже со сломанными костями — последствие близкого знакомства с давно заброшенными зданиями — острыми краями разбитых окон и сгнившими половицами. Если этот мир был актом коллективного воображения, иногда думала Лила, по мере того, как дрейфовала ко сну, то он был удивительно реальным, если мог заставить людей истекать кровью.

В подвале старшей школы, где различные разновидности плесени устроили пир в шкафах, где хранились классные журналы и другая школьная бюрократия, Лила раскопала мимеограф,[248] который, вероятно, не использовался с середины шестидесятых. Он был аккуратно упакован в пластиковый ящик. Некоторые из бывших заключенных оказались удивительно хитроумными. Они помогли Молли Рэнсом сделать чернила из ягод дикой смородины, и девушка начала издавать одностраничную газету под названием Дулингский Вестник. Первым заголовком было: школа вновь открывается! в статье она цитировала Лилу Норкросс, которая сказала: «Приятно видеть, как дети возвращаются к своей рутинной работе». Молли спросила Лилу, как ее представить: начальник полиции Дулинга или Шериф округа Дулинг. Лила сказала называй меня просто «местный житель».

И еще были Собрания. Они проходили один раз в неделю, затем два раза, и длились час или два. Хотя они впоследствии оказались чрезвычайно важными для здоровья и благополучия женщин, живущих в Нашем месте, они возникли фактически спонтанно. Первыми участниками стали дамы, которые в старом мире назвали себя Первым Четверговым Книжным Клубом. В этом, новом, они собрались перед супермаркетом Шопуэлл, который на удивление хорошо сохранился. И у них было достаточно тем для обсуждения, даже без книг, чтобы их начать. Бланш, Дороти, Маргарет и сестра Маргарет — Гейл сидели на раскладных стульях перед магазином, болтая обо всем, что они потеряли. Они вспомнили о свежем кофе и апельсиновом соке, кондиционерах, телевизорах, Интернете и возможности просто включить телефон и позвонить друг другу. Хотя, в основном, — и все они с этим согласились — они скучали по мужчинам. К разговору начали присоединяться женщины помоложе, и они их приветствовали. Они рассуждали о пробелах в их жизни, дырах, которые когда-то были заполнены их сыновьями, племянниками, отцами, дедами… и их мужьями.

— Позвольте вам кое-что сказать, девочки, — сказала Рита Кумбс на Собрании в конце того лета — к тому времени на нем присутствовало почти четыре десятка дам. — Возможно, это будет слишком откровенно для некоторых из вас, но мне все равно. Я скучаю по старым добрым пятницам. Терри слишком быстро кончал в начале наших отношений, но как только я его обучила, он стал в порядке. У меня были ночи, когда я могла получить до двух маленьких и одного большого оргазма, прежде чем он выстреливал из своего пистолета. А потом? Спала как ребенок!

— Разве пальцы не помогают? — Спросил кто-то, для общего смеха.

— Да, они помогают! — Рита отступила. Она тоже смеялась, щеки красные, как яблоки. — Но, дорогая, это не одно и то же!

Она заслужила сердечные аплодисменты, хотя несколько женщин — мужественная жена Фрица Машаума, Кэнди, была одной из них, воздержались.

И, конечно же, постоянно обсуждались два больших вопроса, которые возникали сотней различных способов. Во-первых, как они попали сюда? И почему?

Это было волшебство? Это был какой-то научный эксперимент? Это была воля Божья?

Их дальнейшее существование награда или наказание?

Почему они?

Китти Макдэвид была частым спикером, когда обсуждение переходило в этом направлении; воспоминания Китти о сне, пришедшем к ней накануне кошмара Авроры — темная фигура, в которой она признала королеву, и паутина, вытекавшая из её волос — оставались яркими, и преследовали ее снова и снова.

— Я не знаю, что делать, должна ли я молиться о прощении или что-то в этом роде, — сказала она.

— О, забей, — посоветовала ей Дженис Коутс. — Ты можешь делать все, что хочешь, так как папы римского, выдающего индульгенции, здесь нет, но я собираюсь продолжать жить дальше и делать все, что в моих силах. Я, честно говоря, не знаю, а что еще мы можем сделать, чтобы изменить ситуацию? — Это тоже заслужило аплодисменты у публики.

Однако вопрос: Какого хрена это произошло? — поднимался снова и снова. Без вразумительных ответов.

На одно из Собраний (это было, по крайней мере, через три месяца после того, что Дженис Коутс любила называть Великим Переселением) прокрался новый участник, и сел на пятидесятифунтовый мешок с удобрениями в задней части комнаты. Она держала голову опущенной во время оживленной дискуссии о текущей жизни и при оглашении новости о чудесной находке, сделанной в местном офисе службы доставки: девять коробок, в которых были многоразовые санитарные салфетки Лунэпедс.[249]

— Больше никаких клочков футболок, которые в этот период я засовываю в мое нижнее белье! — Торжествовала Нелл Сигер. — Аллилуйя!

К концу Собрания разговор перешел — как это всегда было — к тем вещам, которые они потеряли. Эти дискуссии почти всегда заканчивались слезами по покинутым мальчикам и мужчинам, но большинство женщин все же говорили, что они испытывают, хотя и временное, но облегчение. Становилось легче.

— Мы закончили, дамы? — Спросила Бланш в этот конкретный день. — У кого-нибудь есть желание чем-то поделиться, прежде чем мы вернемся к работе?

Маленькая рука поднялась, пальцы покрыты разноцветной меловой пылью.

— Да, дорогая, — сказала Бланш. — Ты новенькая, не так ли? И очень коротко! Не могла бы ты встать?

— Добро пожаловать, — хором сказали женщины, повернувшись, чтобы видеть пришедшую.

Нана Джиари поднялась на ноги. Она сложила руки на переде ее футболки, которая теперь была очень потрепанной и драной на рукавах… но по-прежнему ее любимой.

— Моя мама не знает, что я здесь, — сказала она, — надеюсь, никто ей не скажет.

— Милая, — сказала Дороти Харпер, — здесь как в Вегасе. То, что происходит в Женский Час,[250] остается на Женском Часе.

Это вызвало смешки, но девочка в выцветшей розовой футболке даже не улыбнулась.

— Я просто хочу сказать, что скучаю по папе. Я зашла в Парикмахерскую Пирсона и нашла его лосьон после бритья — Драккар Нуар, он называется — и я вспомнила запах, и это заставило меня заплакать.

Перед супермаркетом воцарилась мертвая тишина, прерываемая несколькими всхлипами. Позже выяснилось, что Нана была не единственной, кто посещал Парикмахерскую Пирсона.

— Наверное, это все, — сказала Нана. — Просто… я скучаю по нему, и я хотел бы увидеть его снова.

Они зааплодировали ей. Нана села и положила руки на лицо.

Наше место не было какой-то идеальной утопией. Льющиеся слезы, более чем весомые этому доказательства, и в течение первого лета тут произошло убийство-самоубийство, которое всех шокировало, в основном потому, что было совершенно бессмысленным. Мора Данбартон, еще один выходец из Дулингского исправительного учреждения предыдущего мира, задушила Кейли Роулингз, а затем забрала и свою собственную жизнь. Коутс принесла Лиле эту печальную весть.

Мора висела в петле, конец которой был привязан к ржавой перекладине качели на заднем дворе. Кейли была обнаружена мертвой в своем спальном мешке, в комнате, которую делили любовницы. Ее лицо было серым, а склеры ее открытых глаз все были в кровавых точках. Она была задушена, а затем не менее десяти раз проколота ножом. Мора оставила записку, написанную карандашом на обрывке конверта.

Этот мир отличается от старого, но я все та же. Вам будет лучше без меня. Я убила Кейли без причины. Она не злила меня и не качала права. Я все еще люблю ее, как и в тюрьме. Я знаю, что она была вам полезна. Но ничего не могу с собой поделать. Мне привиделось, что я должна её убить, и я это сделала. Я сожалею о последствиях.

Мора

— Что ты об этом думаешь? — Спросила Лила.

Дженис сказала:

— Я думаю, что это тайна, как и все остальное здесь. Я думаю, это чертовски жалко, что когда к сумасшедшей сучке пришла мысль убить кого-то, она выбрала единственную в Нашем месте, кто знал, как восстановить электросеть и заставить ее функционировать. Теперь я держу ее за ноги, а ты поднимаешься и режешь веревку.

Коутс подошла и, без каких-либо церемоний, обхватила руками короткие ноги Моры Данбартон. Она посмотрела на Лилу.

— Ну же, не заставляй меня ждать. Пахнет, как будто она насрала в штаны. Самоубийство — это ведь так гламурно.

Они похоронили и убийцу, и ее несчастную жертву за проседающим кольцом ограждения, которое окружало тюрьму. К тому времени снова было лето, яркое и жаркое, где-то в верхушках трав стрекотали цикады. Коутс сказала несколько слов о вкладе Кейли в развитие сообщества и загадочной тяге Моры к убийствам. Хор детей спел Изумительную благодать.[251] Эти юные девичьи голоса довели Лилу до слез.

Она взяла несколько фотографий Джареда и Клинта из их дома, и она иногда посещала Собрания, но с течением времени, ее сын и муж стали казаться все менее и менее реальными. Однажды ночью, сидя в своей палатке — Лила предпочитала проводить время в летнем лагере до тех пор, пока погода была теплая — она достала свой карманный фонарик и просканировала их лица в луче света. Кем станет Джаред? В чертах его лица сохранялась детская мягкость, даже на самых последних снимках. Ей было больно этого не знать.

Она посмотрела на фотографию мужа, на его грустную улыбку и седые волосы, и заскучала по нему, хотя и не так сильно, как она скучала по Джеру. Ее подозрения к Клинту в тот ужасный день и ночь смущали ее; ее ложь и бессмысленные страхи заставляли ее стыдиться. Но Лила теперь могла взглянуть на поведение мужа и с другой стороны, когда посмотрела на него через объектив памяти. Она думала о том, как тщательно он скрывал свое прошлое, как использовал свои знания в качестве врача-психиатра, чтобы укрепить сокрытие и отвлечь ее. Клинт думал, что только он может справиться с такой болью? Это было чересчур для ее скудного ума и тщедушного духа, чтобы во всем разобраться? Или это своего рода эгоизм, маскирующийся под силу? Она знала, что мужчин учат (в первую очередь, конечно же, другие мужчины), что они должны держать свою боль в себе, но также она знала, что брак должен был отменить некоторые из этих уроков. Но с Клинтом этого не случилось.

А еще был бассейн. Он все еще бесил её. И то, как муж ушел с работы без предупреждения все эти годы назад. И миллион крошечных решений между ними, принятых им, с ней не посоветовавшись. Это заставляло ее чувствовать себя Степфордской женой[252] при муже в том, другом, мире.

Где-то в темноте ухали совы, а собаки, которые одичали кто знает сколько поколений назад, выли на луну. Лила застегнула молнию на входе своей палатки. Луна светила синим через желтую ткань. Воспоминания обо всей этой домашней мыльной опере вгоняли её в депрессию, ее монологи — его монологи, туда-обратно, то он хлопает дверью, то она. Театральное представление, так она всегда смотрела на чужие браки. Снисходительность, твое второе имя, Лила, подумала она, и рассмеялась.

Заборы, которые когда-то огораживали тюрьму, превратились в заросшие кустарником холмы. Лила прошла через брешь, которую пробили Коутс и другие женщины, проснувшиеся внутри. Войти в основное здание тюрьмы можно было через дыру в южной стене. Что-то — Лила подозревала промышленную газовую плиту на кухне — взорвалось, выдув бетон так же легко, как ребенок задувал свечу на торте в свой день рождения. Проходя через дыру, она отчасти была уверена, что появится в каком-то другом месте — белом пляже, мощеной аллее, скалистой вершине горы, Оз — но когда она вошла, то увидела только ряд распахнутых камер. Стены были полуразрушены, некоторые из запертых дверей сдуло прямо с петлями. Она подумала, что детонация должна была быть сумасшедшая. Сорняки проросли сквозь пол, а плесень проползла через весь потолок.

Она прошла через разрушенное Крыло и вышла в центральный коридор тюрьмы, который Клинт называл Бродвеем. Здесь все выглядело лучше. Лила пошла по красной линии, прорисованной прямо посередине коридора. Разнообразные ворота и шлагбаумы были открыты; армированные окна, открывавшие ей вид на тюремные объекты — столовую, библиотеку, Будку — были запотевшими. Там, где Бродвей добирался до входных дверей, показался еще один участок, имевший все признаки последствий взрыва: разбитый шлакоблок, пыльные осколки стекла; стальная дверь, отделяющая входные ворота от собственно тюрьмы была прогнута внутрь. Лила обогнула эти развалины.

Следуя дальше по Бродвею, она прошла через открытую дверь в комнату отдыха персонала. Внутри комнаты, от стены до стены, росли грибы, покрывая пол, словно ковер. Свежий воздух вызвал восторг у этой формы растительной жизни.

В конце концов, она пришла в офис Клинта. Угловое окно отсутствовало, и через его проем внутрь кабинета проросла масса ползучих кустарников, цветущих белыми цветами. Крыса копошилась во внутренностях разорванной диванной подушки. Она на мгновение поглядела на Лилу, и в испуге бросилась за кучу рассыпавшегося гипсокартона.

Репродукция Хокни за столом мужа висела косо, на пять и одиннадцать. Она её выпрямила. На снимке было изображено обычное, песчаного цвета, здание с рядами идентично завешенных окон. На первом этаже здания было две двери. Одна дверь была синей, другая красной: примеры самых любимых цветов Хокни, яркие, как чувства, вызванные хорошими воспоминаниями, даже если сами воспоминания были тонкими — и интерпретационные возможности воззвали к Лиле. Она дала репродукцию Клинту все эти годы назад, думая, что он может на неё указывать и говорить своим пациентам:

— Видишь? Ничего для тебя не закрыто. Есть двери в здоровую, счастливую жизнь.

Ирония была такой же вопиющей, как и сама метафора. Клинт был в другом мире. Джаред был в другом мире. Насколько она понимала, один из них, или они оба могут быть мертвы. Репродукция Хокни принадлежала крысам, плесени и сорнякам этого мира. Это был разрушенный мир, опустошенный и забытый, но это был тот мир, который они имели. Это было, храни нас Боже, Наше место. Лила вышла из кабинета и прошагала обратный путь через мертвый мир тюрьмы до бреши в листве. Она хотела уйти.

В течение этих месяцев все больше женщин продолжали появляться из того, что Джеймс Браун[253] когда-то называл мужским, мужским, мужским миром.[254] Они сообщили, что в Дулинге, когда они заснули, кризис Авроры был еще свеж; прошло только два или три дня. Насилие, неразбериха и отчаяние, о которых они говорили, казались нереальными для ранее прибывших в это новое место. Больше того — казались почти неважными. У женщин этого мира были свои проблемы и заботы. Одной из них была погода. Лето уходило. Дальше — осень, а за ней следовала зима.

С помощью пособий из библиотеки и под контролем такого сомнительного персонажа, как Магда Дубчек, вдовы подрядчика (не говоря уже о матери парня, который чистил бассейн Лилы), они смогли закончить некоторые работы, которые начала Кейли, прежде чем её убила сумасшедшая экс-любовница. Покойный муж Магды немного научил ее работе с электричеством.

— Мой муж, он всегда подробно рассказывал мне, что делает, шаг за шагом: смотри, вот фаза, Магда, смотри — а это провод заземления, и так далее. — Я слушала. Он никогда не знал этого, он думал, что разговаривает с какой-то пустой стеной, но я слушала. — На этом Магда остановилась, чтобы сделать хитрое лицо, которое душераздирающе напомнило Лиле Антона. — Ну, так или иначе, первые пятьсот раз я слушала.

С током, получаемым от нескольких солнечных батарей, которые пережили годы отсутствия ухода, они смогли создать Ограниченную электрическую сеть, по крайней мере, для нескольких высотных домов.

Обычные машины оказались бесполезными; невозможно было определить, как долго этот вариант их мира вращался без присмотра, но состояние припаркованных автомобилей указывало на то, что прошло достаточно времени, чтобы осадки и влажность взяли над ними верх. Автомобили, хранившиеся в гараже, могли быть пригодными, если бы не тот удручающий факт, что нигде не было ни капли бензина, который бы не разложился или не испарился. Однако в гараже, в загородном клубе, женщины все-таки нашли небольшой автопарк гольф-каров с хорошо сохранившимися солнечными батареями. Как только батареи были перезаряжены, кары заработали. Женщины водили их по улицам, которые были очищены от деревьев и листвы.

Как и Шопуэлл, закусочная Олимпия на удивление хорошо пережила конец света, и Рита Кумбс, когда-то жена Терри, вновь открыла её на бартерной основе, приспособив для работы старую портативную дровяную плиту, которую команда женщин помогла ей вывезти из подвала дома Кумбсов.

— Я всегда хотела попробовать свои силы в управлении рестораном, — объяснила она Лиле, — но Терри никогда не хотел, чтобы я работала. Он говорил, что это заставляет его нервничать. Терри никогда не мог понять, как это чертовски скучно, быть китайской вазой.

Она сказала это с легкостью, но на её лице отразилось нечто, что Лила растолковала, как стыд — стыд, который пришел от счастья иметь хоть что-то свое. Лила надеялась, что Рита с этим справится, и так, в конце концов, и произошло. Их было много, кто чувствовал себя измененным, но на их лицах всегда отражался некоторый оттенок стыда, как если бы они прогуливали уроки. Такие женщины, как Магда и Рита, вдруг оказались востребованными и расцветающими в свете нового мира. На протяжении этих быстротечных недель и безымянных месяцев, они успели обсудить не только то, что они пропустили, но и то, что они не пропустили.

Листья изменялись, как и в старом мире, но их цвета казались Лиле более яркими и насыщенными.

Однажды, в конце октября, она была в саду миссис Рэнсом — собирала тыквы для школьниц, которые должны были вырезать поделки на Хэллоуин. Старая Эсси, сидела на скамейке в тени и за ней наблюдала. Рядом со скамейкой стояла ржавая продуктовая тележка с вещами, которые Эсси бережно собирала по всему городу, словно пытаясь пополнить свою новую жизнь воспоминаниями о старой: радио, сотовый телефон, гора одежды, ошейник для собаки, календарь 2007 года, бутылка чего-то, на чем не было этикетки, но когда-то могло быть кленовым сиропом, и трио кукол. Она с удовольствием последовала за Лилой, когда увидела её в своей большой соломенной шляпе, катящей тачку, нагруженную доверху садовыми приспособлениями.

Старуха сначала молчала и шарахалась, если кто-то к ней подходил, но по прошествии нескольких недель она начала расслабляться, по крайней мере, рядом с Лилой. Иногда она даже заводила разговор, хотя Лила догадывалась, что никогда не была хорошим собеседником, даже в свои лучшие годы.

— Сейчас все лучше, — как-то сказала Эсси. — У меня есть свой собственный дом. — Она ласково смотрела на кукол, лежащих на её коленях. — Моим девочкам это нравится. Их зовут Джингл, Пингл и Рингл.

Лила спросила, какова её фамилия.

— Когда-то была Уилкокс, — сказала Эсси, — но теперь Эстабрук. Я взяла обратно мою девичью фамилию — как та женщина, Элейн. Это место лучше старого, и не только потому, что у меня есть моя девичья фамилия и мой собственный дом. Воздух стал слаще.

Сегодня Эсси, казалось, немного ушла в себя. Когда Лила попытался вступить с ней в разговор, Эсси помотала головой, сделав жесткое отстраняющее движение в сторону Лилы, и начала рыться в своей ржавой продуктовой тележке. Из нее она достала древнее кухонное радио Филко и начала перебрасывать его из руки в руку. Ну и прекрасно, подумала Лила; пусть она играет в горячую картошку сколько душе угодно, если это помогает её расслабиться.

Когда она готовилась к перерыву на обед, Дженис Коутс подъехала на велосипеде.

— Шериф, — сказала она Лиле. — Есть разговор.

— Я больше не шериф, Дженис. Ты что, не читаешь Дулингский Вестник? Я просто еще один местный житель.

Коутс это нисколько не смутило.

— Хорошо, но тебе нужно знать, что исчезают люди. Сейчас их уже трое. Слишком много, чтобы быть совпадением. Нам нужен кто-то, кто разберется в этой ситуации.

Лила осмотрела тыкву, которую только что сорвала с лозы. Верхняя её часть была ярко-оранжевой, а нижняя — черной и гнилой. Она с силой бросила её на землю.

— Поговори с Комитетом по восстановлению или подними этот вопрос на следующем Собрании. Я на пенсии.

— Брось, Лила. — Коутс, сидевшая на велосипеде, скрестила свои костлявые руки. — Не надо мне этого дерьма. Ты не на пенсии, ты в депрессии.

Чувства, думала Лила. Мужчины почти никогда не хотели говорить о них, женщины же почти всегда были готовы. Что очень утомляет. Это стало сюрпризом. Ей пришла в голову мысль, что, возможно, придется пересмотреть некоторые из ее обид на стоицизм Клинта.

— Я не могу, Дженис. — Лила вышла из тыквенной грядки. — Мне жаль.

— Я тоже подавлена, — сказала Дженис. — Я больше никогда не увижу мою дочь. Это первое, о чем я думаю с утра и последнее, о чем я думаю перед сном. Каждый чертов день. И я скучаю по звонкам своих братьев. Но я не позволю, чтобы…

Позади них раздался глухой удар, за ним последовал слабый вскрик. Лила оглянулась. Радио лежало на траве рядом с Джингл, Пингл, и Рингл. Куклы смотрели в безоблачное небо своими плоскими, блаженными лицами. Эсси исчезла. В том месте, где она только что была, остался только коричневый мотылек. Мгновение он бесцельно трепетал, потом улетел, оставив за собой слабый шлейф запаха костра.

Глава 3

— Черт возьми! — Прохныкал Эрик Бласс. Он сидел на земле и смотрел вверх. — Ты это видел?

— Я все еще это вижу, — ответил Дон, глядя на стаю мотыльков, мчащихся над теннисными кортами в сторону старшей школы. — И чувствую запах.

Он дал Эрику свою зажигалку, так как это была идея Эрика (и для того, чтобы он мог правдоподобно перекинуть ответственность на ребенка, если кто-то об этом узнает). Эрик присел на корточки рядом с леди, лежащей в берлоге, наполненной мусором, щелкнул Зиппо, и приложил её к краю кокона. Кокон со вспышкой и треском загорелся, как будто внутри него был порох, а не сумасшедшая бездомная леди. Вонь была невыносимой, серной. Будто бы сам Бог разрезал сыр с плесенью. Старая Эсси мгновенно села — хотя вряд ли они могли видеть что-то большее, чем ее очертания — и, казалось, потянулась к ним. На мгновение, ее черты прояснились — черный и серебристый, как фотонегатив, — и Дон увидел, как ее губы превращаются в оскал. Еще вспышка, и от нее ничего не осталось.

Огненный шар поднялся на высоту четырех футов, казалось, что он вращается. А после огненный шар превратился в мотыльков — несколько сотен. От кокона или скелета не осталось никаких следов, да и трава, на которой лежала старая Эсси, не сильно обуглилась.

Это был не настоящий огонь, подумал Дон. Если бы он был настоящим, мы бы спеклись.

Эрик встал на ноги. Лицо его было очень бледным, глаза — бешеные.

— Что это было? Что произошло?

— Я не имею ни малейшего понятия, — сказал Дон.

— Эти Бригады Пылеуловителей, или как там они себя называют… были ли какие-либо сообщения от них, что при сжигании коконов, те превращаются в летающих жуков?

— Не то, чтобы я знал. Но, может быть, они просто не сообщали об этом.

— Да, возможно. — Эрик облизал губы. — Нет причин, почему она должна быть какой-то особенной.

Да, нет никаких причин, по которым Старая Эсси могла бы отличаться от любой другой спящей женщины в этом мире. Но Дон мог высказать одну мысль, почему некоторые вещи в Дулинге могут быть другими. Здесь все может быть по-другому, потому что здесь находилась особенная женщина, которая спала без кокона. И которая просыпалась, снова и снова.

— Ну же, — сказал Дон. — У нас есть работа на Эллендейл-стрит. Считать сука-сумки. Записывать фамилии. Что случилось здесь… этого не было. Понятно, напарник?

— Понятно. Абсолютно.

— Ты не собираешься кому-либо говорить об этом, не так ли?

— Господи, конечно нет!

— Хорошо.

Но я бы мог поговорить об этом, подумал Дон. Но не с Терри Кумбсом. Дону понадобилось всего пару дней, чтобы прийти к выводу, что этот человек бесполезен. Как-там-биш-это-называется, свадебный генерал. И у него, казалось, была проблема с выпивкой, что делало его действительно жалким. Люди, которые не могли контролировать свои желания, бесили Дона. Этот парень Фрэнк Джиари, которого Терри назначил своим главным помощником… вот тот был смышлёным котом, и был крайне заинтересован в той женщине, Эви Блэк. Он скоро её оттуда вытащит, очень скоро. Он был тем, с кем можно было об этом поговорить, если бы возникла нужда.

Но сначала ему нужно было подумать об этом.

Очень хорошо.

— Дон?

Они вернулись в пикап.

— Да, парень?

— Она нас видела? Казалось, что она видит нас.

— Нет, — сказал Дон. — Она ничего не видела, просто взорвалась. Не будь нытиком, Младший.

Терри сказал, что хочет вернуться домой и подумать об их следующем шаге. Фрэнк, уверенный, что следующим шагом действующего шерифа будет попытка проспаться, сказал, что это хорошая идея. Он проводил Терри до входной двери, а затем поехал прямо в департамент шерифа. Там он нашел Линни Марс, вышагивающую кругами с ноутбуком в руках. Вокруг её ноздрей образовалась корочка от белого порошка. Ее щеки были насыщенно красного цвета. Ее глаза были мутными и запавшими. Из ноутбука доносились до боли знакомые звуки хаоса.

— Привет, Пит.

Она называла его Пит со вчерашнего дня. Фрэнк не удосужился ее поправить. Если бы она даже и вспомнила, что он был Фрэнком, через несколько минут она все равно звала бы его Питом. Краткосрочная потеря памяти была распространена среди женщин, которые все еще бодрствовали. Их лобные доли плавились как масло в горячей кастрюле.

— Что ты смотришь?

— Видео с Ю-Тьюба, — сказала она, не замедляя хода. — Я могла бы смотреть и за столом, я знаю, экран Гертруды гораздо больше, но каждый раз, когда я сажусь, я начинаю уплывать. Уж лучше я буду ходить.

— Понятно. Что там? — Не то, чтобы он действительно нуждался в объяснении. Фрэнк знал, что происходит: плохие вещи.

— Ролики от Аль-Джазиры.[255] Все новостные сети сходят с ума, но Аль-Джазира абсолютно обосралась. Весь Ближний Восток горит. Нефть, знаете ли. Нефтяные скважины. По крайней мере, не ядерное оружие, но кто-то там, в конце концов, может это начать, тебе так не кажется?

— Я не знаю. Линни, мне интересно, не могла бы ты найти кое-что для меня. Я пробовал с моего телефона, но не получилось. Полагаю, тюремный персонал не кисло заботится о сохранении своих личных данных.

Линни стала ходить быстрее, все еще пялясь в ноутбук, который она протянула перед собой, как чашу. Она наткнулась на стул, чуть не упала, выпрямилась и поковыляла дальше.

— Шииты воюют с суннитами, а ИГИЛ воюет с ними обоими. На Аль-Джазире состоялась коллегия комментаторов, и они, кажется, пришли к выводу, что это происходит потому, что женщины ушли. Говорят, что без женской поддержки, хотя я сама не согласна с их идеей, исчезла некая центральная психологическая основа иудаизма и ислама. Как же обе эти вещи одинаковы. Хотя, в основном, все еще обвиняют женщин, даже после того, как они уснули. Чокнутые, да? В Англии…

Хватит мировых новостей, подумал Фрэнк. Он несколько раз хлопнул в ладоши перед лицом Линни.

— Мне нужно, чтобы ты сделала кое-какую работу, дорогая. Не могла бы ты сделать её для меня?

Она обратила внимание.

— Не вопрос! Что тебе нужно, Пит?

— Терри попросил меня разузнать адрес Лоуренса Хикса. Он заместитель начальника исправительного учреждения. Можешь найти его для меня?

— Как прогулка по парку, проще простого, как съесть баночку кукурузы. Сейчас получишь все их номера телефонов и адреса. Они у нас есть, на случай, если там возникнут неприятности.

Но все-таки прогулка по парку не получилась. Не в нынешнем состоянии Линни. Фрэнк терпеливо ждал, пока она села за свой стол, сначала открыла один файл, затем другой, затем третий, после чего встряхнув головой, отослала несколько проклятий компьютеру, как делали все люди, даже когда это было их собственной виной. Как только она начала кивать носом, и он увидел тонкую белую нитку, выползающую из ее уха, он снова хлопнул руками перед её носом.

— Сконцентрируйся, Линни, хорошо? Это может быть важно.

Ее голова дернулась. Нить оторвалась, поплыла, исчезла. Она подарила ему невменяемую улыбку.

— Роджер. Эй, помнишь ту ночь, когда мы гоняли линейные танцы[256] в Айви-Холлс в Кофлине, а они все играли и играли этот Бут-Скутинг-Буги?[257]

Фрэнк понятия не имел, о чем она говорит.

— Конечно. Лоуренс Хикс. Адрес.

Она наконец-то разыскала его. Кларенс-Корт, шестьдесят четыре, на южной стороне города. Настолько далеко от тюрьмы, насколько можно жить, и оставаться жителем Дулинга.

— Спасибо, Линни. Лучше выпей кофе.

— Я думаю, что буду довольствоваться колумбийским порошком, а не колумбийским жареным кофе. Хорошо работает. Благослови Боже братьев Гринеров.

Зазвонил телефон. Линни схватила трубку.

— Полиция! — Около трех секунд она слушала, потом повесила трубку. — Они продолжают звонить и спрашивать: «Это правда, что в тюрьме есть женщина…» — и бла, бла, бла. Я похожа на газетчика? — Она опять подарила ему отчаянно несчастную улыбку. — Не знаю, почему я не сплю. Я просто откладываю неизбежное.

Он наклонился и потер ей плечо кончиками пальцев, не знал, что собирается это сделать, пока это не было сделано.

— Держись. Может быть, чудо ждет за следующим поворотом дороги. Ты не узнаешь, пока дотуда не доберешься.

Линни начала плакать.

— Спасибо, Дэйв. Хорошие вещи ты говоришь.

— Я хороший человек, — сказал Фрэнк, который пытался быть хорошим, но обнаружил, что это не всегда получается. В конечном счете, он пришел к выводу, что ласковая лошадь плуг не тянет. Фрэнку это не нравилось. Это не доставило ему удовольствия. Он был уверен, что Элейн понимала, что ему не нравится терять над собой контроль. Но что из этого. Кто-то все-таки должен тянуть плуг, и здесь, в Дулинге, это был он.

Он ушел, уверенный в том, что в следующий раз, когда увидит Линни Марс, та будет в коконе. То, что некоторые из помощников начали называть сука-сумками. Он не одобрял этот термин, но и не останавливал их. Это была работа Терри. В конце концов, он был шерифом.

Сидя за рулем патрульного автомобиля номер четыре, Фрэнк нажал на кнопку рации, чтобы связаться с Ридом Бэрроузом и Верном Ранглом, которые находились в патрульный автомобиле номер три. Когда Верн ответил, Фрэнк спросил, находятся ли они еще в районе Тремейн-стрит.

— Да, — сказал Верн, — и быстро справляемся с работой. В этом районе не так много спящих, как только вы проедете мимо дома шерифа, вы увидите таблички ПРОДАЕТСЯ. Думаю, так называемое восстановление экономики так и не произошло.

— Ага. Послушайте, вы двое, Терри говорит, что хочет разыскать шерифа Норкросса и ее сына.

— Их дом пуст, — сказал Верн. — Мы уже проверили. Я говорил Терри. Я думаю, он должно быть… — Верн внезапно понял, что то, что он говорит, идет в эфир. — Он немного переработал.

— Нет, он знает, что, делает — сказал Франк. — Он хочет, чтобы вы начали проверять и пустые дома, тоже. Кажется, я помню, что есть целый тупик, который еще не заселен. Если вы их найдете, просто скажите где, и двигайтесь дальше. Но потом свяжитесь со мной, хорошо?

Рид взял микрофон.

— Я думаю, если Лила не спит, Фрэнк, значит, она бродит где-то в лесу или еще где-то. В противном случае она лежала бы в коконе или дома или в своем офисе.

— Слушай, я просто передаю то, что сказал мне Терри. — Фрэнк, конечно же, не собирался говорить этим двум то, что ему казалось очевидным: Норкросс был на шаг впереди. Если бы его жена не спала, она бы все еще руководила департаментом. Наверняка Док позвонил сыну и приказал парню перевезти Лилу в безопасное место. Это было еще одним признаком того, что человек задумал недоброе. Фрэнк был уверен, что они находятся где-то недалеко от дома.

— Кстати, а где Терри? — Спросил Рид.

— Я высадил его у дома, — сказал Фрэнк.

— Иисусе. — В голосе Рида звучало отвращение. — Надеюсь, он справится с этой работой, Фрэнк. Я действительно в это верю.

— Думай, что говоришь, — сказал Фрэнк. — Помни, что ты в эфире.

— Роджер, — сказал Рид. — Мы начнем проверять пустые дома дальше по Тремейн. В любом случае, этот участок в нашем списке.

— Прекрасно. Четвертый на связи.

Фрэнк положил рацию и направился в Кларенс-Корт. Он, конечно же, хотел знать, где находится Лила Норкросс и ее сын — они могли бы быть рычагами, необходимыми ему, чтобы бескровно положить конец этой ситуации, — но это было вторым номером в его списке. Пришло время получить кое-какие сведения о миссис Еве Блэк.

Джаред ответил со второго гудка

— Это ЦКЗ, Дулингский филиал, говорит эпидемиолог Джаред Норкросс.

— В этом нет необходимости, Джер, — сказал Клинт. — Я один в кабинете. Мэри в порядке?

— Сейчас, да. Она ходит на заднем дворе. Она говорит, что солнце ее бодрит.

Клинт почувствовал смутную тревогу, и приказал себе, не быть старой истеричкой. Дом огражден забором, много деревьев; она будет там в порядке. Это было бы не так, как если бы Терри и его новая команда могли отправить беспилотник или вертолет.

— Я не думаю, что она долго сможет продержаться без сна, папа. Я не знаю, как ей это удается так долго.

— Я тоже.

— И я не понимаю, почему мама хотела направить нас именно сюда. Тут есть мебель, но кровать жесткая. — Он остановился. — Думаю, это звучит довольно плаксиво, а? Когда тут такое происходит?

— Люди, как правило, сосредотачиваются на мелочах, чтобы отстраниться от большего, их подавляющего, — сказал Клинт. — И твоя мама была права, Джер.

— Ты же не думаешь, что Бригады Пылеуловителей собирается пустить в Дулинг, не так ли?

Клинт думал о названии старого фильма — Такого здесь не бывает.[258] Дело в том, что все может произойти, и где угодно. Но нет, не Дулингская Бригада Пылеуловителей его сейчас беспокоила.

— Есть вещи, которые ты не знаешь, — сказал Клинт, — но другие люди знают — или, по крайней мере, подозревают — я расскажу тебе об этом сегодня вечером. — После этого у меня может не быть на это возможностей, — подумал он. — Я привезу вам с Мэри ужин. Двойной гамбургер, двойное пюре из Пицца Вэгон, хорошо звучит? Если они все еще открыты.

— Звучит великолепно, — сказал Джаред. — Как насчет чистой рубашки?

— Это будет голубая офицерская рубашка, — сказал Клинт. — Я не хочу идти домой.

Сначала Джаред не ответил. Клинт собирался спросить: ты еще здесь, когда его сын произнес:

— Пожалуйста, скажи мне, что у тебя просто паранойя.

— Я все объясню, когда приеду. Не давай Мэри спать. Напомни ей, что она не сможет есть пиццу через кокон.

— Я это сделаю.

— И Джаред?

— Да?

— Копы не держат меня в курсе их стратегии урегулирования местной ситуации — прямо сейчас я не самый любимый их человек — но если бы я был копом, я бы курсировал по городу и составлял список всех спящих женщин, а также регистрировал их местонахождение. Терри Кумбс, возможно, не достаточно умен, или не достаточно умен, чтобы об этом подумать, но я знаю, что есть человек, работающий с ним в паре, который достаточно умен.

— Ладно…

— Если они покажутся там, где ты находишься, затаись и… есть ли в этом доме тайное место? Кроме подвала, я имею в виду?

— Не уверен, я его не обыскивал, но я думаю, что здесь есть чердак.

— Если вы увидите копов на улице, вы должны поднять всех на чердак и спрятаться там сами.

— Иисусе, правда? Ты меня пугаешь, пап. Я не уверен, что успеваю за ходом твоих мыслей. Почему я не могу позволить копам найти маму, миссис Рэнсом и Молли? Они же не жгут женщин, верно?

— Нет, не жгут, но они все равно опасны, Джаред. Для тебя, для Мэри, и особенно для твоей матери. Как я уже сказал, полиция сейчас не очень мной довольна. Это связано с женщиной, о которой я вам говорил, той, которая отличается от остальных. Я не хочу сейчас вдаваться в подробности, но вы должны мне верить. Вы можете поднять их на чердак или нет?

— Да. Надеюсь, что не понадобится, но да.

— Хорошо. Я люблю тебя, и я скоро там буду, надеюсь, привезу пиццу.

Но сначала он подумал: Мне надо еще раз пообщаться с Эви Блэк.

Когда Клинт добрался до Крыла А, неся под мышкой раскладное кресло из комнаты отдыха, Жанетт стояла перед дверью в душ и дезинфекционную секцию, беседуя с человеком, которого не было. Казалось, что она осуществляет какую-то мутную сделку с наркоторговцем. Она сказала, что ей нужна хорошая вещь, крэк, потому что он делает Дэмиана мягче. Эви стояла у решетки своей камеры, наблюдая за ней с лицом, на котором читалось сочувствие… хотя с психически неуравновешенными, ты никогда не мог быть в чем-то уверен. Если говорить об еще одной психически неуравновешенной, то Энджела сидела на наре в соседней камере с опущенной головой, подпертой на руках, и волосами, прячущими ее лицо. Она коротко взглянула на Клинта, и сказала:

— Привет, хуесос, — и снова опустила голову.

— Я знаю, где ты его достал, — говорила Жанетт невидимому сбытчику, — и я знаю, что ты можешь достать еще. Не похоже, что они закрываются в полночь. Сделай мне одолжение, ладно? Порадуешь меня? Порадуешь? Я не хочу, чтобы Дэмиан был в таком настроении. Он и Бобби тоже дразнит. Моя голова этого не выдержит.

— Жанетт, — сказал Клинт.

— Бобби? — Она, моргнув, посмотрела на него. — О-о… Доктор Норкросс… — Ее лицо, казалось, ослабло, как будто все мышцы уже уснули и ждали только ее упрямый мозг, чтобы он последовал за ними. Это заставило Клинта вспомнить старую шутку. Лошадь заходит в бар, и говорит бармену: — Эй, приятель, почему рожа удивленная?

Клинт хотел ей объяснить, почему приказал офицерам отключить таксофоны, и извиниться за то, что она не позвонила сыну, чтобы убедиться, что с мальчиком все в порядке. Однако он не был уверен, что Жанетт сможет понять его в этот момент, а если она и поймет, если она вообще что-нибудь понимает, это только еще больше ее расстроит. Свободы, которые Клинт мог дать женщинам этой тюрьмы, своим пациентам, были смешными. Он чувствовал, что у него нет большого выбора — он в любом случае будет либо смешным, либо жестоким. И он не мог все охватить, на это не было не единого шанса. И все это из-за Эви, он должен был делать это все из-за неё, и он внезапно понял, — сумасшедшая она или нет, он ее ненавидит.

— Жанетт, кто бы там ни был…

— Не беспокойтесь, Док, я способна за себя постоять.

— Я хочу, чтобы ты вышла в прогулочный дворик.

— Что? Я не могу этого сделать, по крайней мере, одна, я не могу. Это тюрьма, знаете ли. — Она отвернулась от него и заглянула в душ. — Ой, смотрите, этот мужик ушел. Вы его напугали. — Она выдала сухое рыдание. — Что же мне теперь делать?

— Ни одна из дверей не заперта, солнышко. — Никогда в своей жизни Клинт не использовал подобный термин при обращении к заключенным, но теперь он пришел естественно, без раздумья.

— Я получу плохой рапорт, если это сделаю!

— Она слетела с катушек, Док, — сказала Энджела, не поднимая глаз.

— Давай, Жанетт, — сказала Эви. — Сходи к мебельному цеху, прогуляйся в прогулочном дворике или проведай огород. Там созрели новые горошины, они сладкие, как мед. Наполни стручками свои карманы и возвращайся. К тому времени мы с доктором Норкроссом закончим, и устроим пикник.

— Горох-гороховый пикник, — сказала Энджела через сетку ее волос, и заржала.

— Теперь иди, — сказала Эви.

В глазах Жанетт сквозила неуверенность.

— Этот мужчина может быть там, — сказала Эви. — На самом деле, я просто уверена, что он там.

— Или, возможно, в твоей грязной заднице, — сказала Энджела через волосы. — Возможно, он там прячется. Дай мне ключ, и я помогу тебе его найти.

— У тебя грязный рот, Энджела, — сказала Жанетт. — Грязный. — Она начала идти по короткому коридору Крыла А, затем остановилась, уставившись на косой продолговатый лучик солнечного света на полу, как будто загипнотизированная.

— А я говорю, что тебя не может не волновать этот луч света! — Тихо произнесла Эви.

Жанетт рассмеялась и воскликнула:

— Правильно, Ри! Вот именно! Все это Ложь ради спасения, не так ли?

Она пошла дальше, шаг за шагом, отклоняясь влево и выпрямляясь, отклоняясь вправо и выпрямляясь.

— Энджела? — Произнесла Эви.

Она говорила тем же тихим, вежливым голосом, но Энджела сразу же встрепенулась, словно и не куняла.

— Мы с доктором Норкроссом проведем краткую беседу. Ты можешь слушать, но тебе нужно держать рот на замке. Если ты этого не сделаешь, я направлю крысу, и она выест язык прямо из твоей головы.

Энджела несколько секунд на нее смотрела, затем снова опустила лицо на руки.

Офицер Хьюз появился в то время, когда Клинт раскладывал кресло у камеры Эви.

— Заключенная только что вышла на улицу, — сказал он. — Похоже, она направлялась к огороду. Что делать?

— Все в порядке, Скотт. Но присматривайте за ней, хорошо? Если она там заснет, то отнесите ее в тень, прежде чем на ней начнет расти кокон. Мы принесем её сюда после того, как кокон её полностью покроет.

— Хорошо, босс. — Хьюз откозырял и ушел.

Босс, подумал Клинт. Боже правый, босс. Меня не выдвигали, я не агитировал, но я все равно получил эту работу.

— Но нет покоя голове в венце, — сказала Эви. — Генрих IV, Часть вторая.[259] Не самое лучшее его произведение, но и не самое плохое. Ты же знаешь, что тогда мальчики играли женские роли, не так ли?

Она не телепат, сказал сам себе Клинт. Люди пришли, как она и предсказывала, но и я мог это предсказать. Это простая логика. У нее есть навыки хорошей ярмарочной гадалки, но она не телепат.

Да, и он мог продолжать в это верить, что до тех пор, пока ему этого хотелось — ведь это свободная страна. Между тем, она смотрела на него с любопытством и интересом, взгляд человека все понимающего и абсолютно выспавшегося. Наверное, единственная женщина в мире, которая все еще так выглядела.

— О чем мы поговорим, Клинт? История ролей Шекспира? Бейсбол? Последний сезон Доктора Кто? Жаль, что все закончилось на скале, не так ли? Боюсь, что это конец. Мне известно, что спутница доктора заснула пару дней назад, и теперь она трясется в ТАРДИС[260] е через свое собственное пространство. Может быть, они и смогут переписать сценарий, хотя в следующем сезоне играть в нем будут одни мужчины.

— Звучит неплохо, — сказал Клинт, автоматически включив психотерапевта.

— Или нам стоит заняться чем-то более актуальным в нынешней ситуации? Я бы предложила последнее, потому что время на исходе.

— Мне понравилась твоя идея о нас, — сказал Клинт. — Ты Суперженщина, а я главный Мужик. Символические фигуры. Архетипы.[261] Инь и Янь. Король с одной стороны шахматной доски, королева с другой.

— О, нет, — сказала она, улыбаясь. — Мы на одной стороне, Клинт. Белый король и белая королева. С другой стороны, все те, кто объединился против нас, — целая армия черных фигур. Вся королевская конница и вся королевская рать. Упор делается на мужчинах.

— Это интересно, что ты видишь нас на одной стороне. Я этого раньше не понимал. А когда ты начала это понимать?

Улыбка исчезла.

— Не надо. Не делай этого.

— Не делай чего?

— Отсылаю тебя к Диагностическому и статистическому руководству по психическим расстройствам, версия IV.[262] Чтобы разобраться с этим, ты должен отпустить некоторые рациональные предположения и опираться на интуицию. Спроси свою женскую сторону. У каждого она есть. Подумай только обо всех авторах-мужчинах, которые надевали платье. Вспомни Милдред Пирс Джеймса Кейна,[263] например. Это мой любимый.

— Есть много женщин-психиатров, которые будут возражать против идеи, что…

— Когда мы говорили по телефону, в то время как твоя жена еще не заснула, ты верил в то, что я тебе говорила. Я слышала это в твоем голосе.

— Я был в… в одном месте тем вечером. Решал свои личные проблемы. Слушай, я не оспариваю твое влияние, твои способности, раз ты на этом делаешь акцент. Давай отталкиваться от того, что ты все держишь под контролем. По крайней мере, на сегодня.

— Да, предположим, что я все держу под контролем, сегодня. Но завтра они придут за мной. Если нет, то послезавтра, или на следующий день. Это не затянется надолго. В то время как в другом мире, том, за деревом, время движется в гораздо более быстром темпе — месяцы бегут за месяцами. Существуют опасности, но каждую из них женщины преодолевают, все меньше и меньше шансов, что они захотят вернуться в этот мир.

— Допустим, я понимаю и верю хотя бы в половину того, о чем ты говоришь, — сказал Клинт. — Кто тебя послал?

— Президент Реджинальд К. Яйцехуй, — выпалила Энджела из соседней камеры. — Либо он, либо лорд Крутой Дрочило. Может быть…

И тогда она закричала. Клинт повернулся вовремя, чтобы увидеть большую коричневую крысу, прыгнувшую через решетку в камеру Энджелы. Она задрала ноги на койку и снова закричала.

— Убери это! Убери это! Ненавижу крыс!

— Ты будешь молчать, Энджела? — Спросила Эви.

— Да! Да! Обещаю! Да!

Эви закрутила пальцем, как судья, сигнализирующий о хоум ране.[264] Крыса выбежала из камеры Энджелы и присела в коридоре, наблюдая за ней своими глазками-бусинками.

Клинт повернулся к Эви. Когда он шел сюда, в его голове крутился ряд вопросов, призванных выбить галлюцинаторный бред из её головы, но теперь они были сдуты, как карточный домик под сильным ветром.

Я наяву вижу эти галлюцинации, подумал он. Держись за это, чтобы не потерять рассудок.

— Меня никто не посылал, — сказала Эви. — Я сама пришла.

— Мы можем заключить сделку? — Спросил он.

— Мы уже заключили, — сказала Эви. — Если я это переживу, если ты меня спасешь, то женщины вольны самостоятельно выбирать свою судьбу. Но предупреждаю: большой парень, Джиари, очень меня хочет. Он думает, что может контролировать других мужчин и захватить меня живой, но он, вероятно, в этом ошибается. И если я умру, все будет кончено.

— Кто ты? — Спросил он.

— Ваша единственная надежда. Я предлагаю тебе перестать беспокоиться обо мне и сосредоточить всю свою энергию на людях вне этих стен. Вот те, кого нужно бояться. Если ты любишь свою жену и сына, Клинт, тебе нужно быстро принимать решения, чтобы быть впереди. Джиари еще не полностью все контролирует, но скоро будет. Он умный, мотивированный, и он никому не доверяет, кроме себя.

— Я отсрочил его визит. — Губы Клинта онемели. — У него есть подозрения, да, но он не может ни в чем быть уверен.

— Он будет уверен, как только поговорит с Хиксом, и он уже туда едет.

Клинт покачнулся на стуле, словно она протянулась через решетку и ударила его. Хикс! Он забыл о Хиксе. Он стал бы держать рот на замке, если бы Фрэнк Джиари спросил его о Еве Блэк? Хватило бы у него духа?

Эви наклонилась вперед, ее взгляд уперся в Клинта.

— Я предупредила тебя о твоей жене и сыне, я напомнила тебе, что есть оружие, к которому ты можешь получить доступ, и это больше, чем я должна была сделать, но я не ожидала, что ты мне так сильно понравишься. Полагаю, я даже могу тобой увлечься, потому что ты чертовски глуп. Ты как собака, лающая на прилив, доктор Норкросс. Не отхожу от темы, но это еще один аспект основной проблемы, уравнение мужчина-женщина, которое никогда не сходится. Не обращай внимания, эта тема на другой раз. Ты должен принять решение: либо подготовить оборону, либо отойти в сторону и позволить им забрать меня.

— Я не собираюсь позволять им забрать тебя, — сказал Клинт.

— Смелые слова. Крутой мачо.

Ее пренебрежительный тон терзал его.

— Твое всевидящее око знает, что я отключил таксофоны, Эви? Что я не дал местным женщинам в последний раз попрощаться ни с кем, даже с их детьми, потому что мы не могли позволить новости о тебе выйти за стены тюрьмы? Что и моему сыну тоже угрожает опасность? Он подросток, и он рискует головой, когда делает то, что я ему говорю.

— Я знаю, что ты сделал, Клинт. Но я не заставляла тебя ничего делать.

Клинт вдруг разозлился на нее.

— Если ты в это веришь, ты врешь сама себе.

Она взяла с полки телефон Хикса.

— Мы закончили, доктор. Я попытаюсь пройти все уровни в Транспортном переполохе. — Она подарила ему подмигивание кокетливой малолетки. — Я играю все лучше и лучше.

— Мы на месте, — сказал Гарт Фликингер, и остановил свой потрепанный Мерседес перед изрядно потрепанным трейлером покойного Мейвейзера Трумэна.

Микаэла считала это пустой затеей. Последние несколько дней она чувствовала себя женщиной, путешествующей во сне, и ржавый трейлер, стоящий на бетонных блоках, в окружении сорняков и разбросанных автомобильных запчастей, и полицейская лента, которая теперь лежала на земле и вяло трепыхалась — казались еще одним из характерных поворотов сна.

Но я все еще здесь, сказала она себе. Моя кожа все еще моя кожа. Ведь так? Она потерла рукой одну щеку и лоб. Все так. Все еще чистая от паутины. Все еще здесь.

— Давай, Микки, — выходя из машины, сказал Гарт. — Если я найду, что ищу, с тобой все будет в порядке, по крайней мере, еще день или два.

Она попыталась открыть дверь, но не смогла найти ручку, и просто сидела там, пока Гарт не пришел и сам не открыл дверь, с экстравагантным скрипом. Словно подросток, привезший её на выпускной бал, а не в какой-то дерьмовый трейлер в лесу, где недавно произошло двойное убийство.

— Упс-шмупс и выходишь, — сказал Гарт, схватив ее за руку и потянув. Он был ярким и живым. Почему нет? Он не был тем, кто не спал более ста часов.

С той ночи в Скрипучем колесе, она и Гарт быстро стали друзьями. Или наркодрузьями, если вам будет угодно. У него есть большой пакет кристаллического метамфетамина, сказал он, и это было прекрасной альтернативой выпивке. Она сразу согласилась поехать к нему домой, когда спиртное в Колесе наконец-то закончилось, и бар закрыл свои двери. При других обстоятельствах она, возможно, даже переспала бы с ним — такой чести удостаивались немногие мужчины, но иногда новое было привлекательным, — ведь только Бог знал, как дальше пойдут дела, а она всегда ценила компанию. Но не при таких обстоятельствах. Если бы она переспала с ним, она бы и впрямь уснула — она всегда засыпала после этого, и если бы это произошло, то упс, конец игре. Не то, чтобы она не догадывалась, что ничего особо интересного здесь нет; Гарт Фликингер не представлялся каким-то уж очень сексуальным, только если в отношении наркотиков, к которым он был весьма страстным.

Заначка оказалась значительной, и в течение последующих сорока восьми часов вечеринка продолжалась уже в доме Гарта. Когда он, наконец-то, заснул на несколько часов в воскресенье днем, она изучила содержимое его письменного стола. В нем содержались, предсказуемо, стопки медицинских журналов и несколько обожженных трубок для курения мета. Менее ожидаемым было помятое фото ребенка, завернутого в розовое одеяло. Кэти было написано карандашом на обратной стороне, а в нижнем ящике стола она обнаружила большую коробку витаминных добавок из рептилий. После осмотра стола, она понажимала кнопки музыкального автомата. К сожалению, там не было ничего, кроме джем-групп, но ей не нужно было слушать Кейси Джонс,[265] она и так четко шла по его стопам. Микаэла пролистала все пять сотен каналов на его эль гигантико ТВ, останавливаясь только для того, чтобы посмотреть рекламные ролики, где торгаши были самыми громкими и агрессивно взывали к слушателям своими слушайте-меня-или-умрите голосами. Она попыталась сделать заказ на пылесос Шарк с вакуумной очисткой, и хотела получить его по почте на свой старый адрес в Вашингтоне. Она сомневалась, что заказ придет; хотя ее звонок принял мужчина, Микаэла была уверена, что на самом деле выполняли заказы именно женщины. Разве не женщины обычно получают такую работу? Дерьмовую работу?

Если вы видите унитаз без кольца, думала она, знайте, что где-то поблизости находится женщина.

— Трум говорил мне, что у него есть лучшее дерьмо из того, что когда-либо было, и он не лгал, — сказал Гарт, ведя ее к трейлеру. — Я имею в виду, пойми меня правильно — он был одержимым, и врал почти все время, но это был тот редкий случай, когда он не врал.

Трейлер имел дыру в стене, которая была окружена короной того, что выглядело как подсохшая кровь — но, конечно же, на самом деле её там не было. Она, должно быть, галлюцинирует — как это довольно часто случается с людьми, которые в течение длительного времени находятся без сна — так говорил самопровозглашенный эксперт на Америка Ньюс — последнее, что она краем глаза видела перед началом её путешествия к зеленым холмам родного города в Аппалачах.

— Ты тоже видишь дыру в трейлере? — Спросила она. Теперь ее голос был похож на голос из сказки. Казалось, его производил репродуктор, прикрепленный к макушке головы Микаэлы.

— Да, да, — сказал он. — Она там есть, все в порядке. Слушай, Микки, Трум называл эту новую штуку Фиолетовой Молнией, и я получил образец перед тем, как дикая женщина вышла на сцену и убила Тру и его кореша. — Гарт на мгновение отвлекся от темы. — Парни, у него была самая тупая татуировка. Какашка из Саут Парка? Тот, который постоянно поет и танцует? Она была на кадыке. Кто делает татуировки какашек на кадыке? Скажи мне. Даже если это остроумно, если какашка поет и танцует, она все равно остается какашкой. Все, кто смотрит на тебя, видят какашку. Не моя специальность, но я проконсультировался, и ты не поверишь, какая это боль, вывести что-нибудь подобное.

— Гарт. Стоп. Перемотка. Дикая женщина. Это ты о женщине, о которой говорят всем люди в городе? Они держат её в тюрьме?

— Угу. Она совсем сбрендила. Мне повезло сбежать. Но это уже вода под мостом, ссаки в канализационной трубе, новости прошлой недели, и т. д. и т. п… Не важно. И мы должны быть за это благодарны, поверь мне. Что имеет значение, так это те великолепные кристаллы. Трум не мог выкурить все, он ушел в Саванну или еще куда-то, но он собирался это сделать, понимаешь? Проанализируй это, а затем выдай свою версию. У него был двухгалонный мешок этого дерьма, и часть его может находиться где-то там. Я постараюсь найти.

Микаэла на это надеялась, потому что необходимо было пополнить запасы. Они выкурили резервы Гарта за последние несколько дней, даже скурили пепел, упавший на ковер и пару мелких кристалликов, которые обнаружили под диваном, Гарт настаивал, чтобы она чистила зубы после каждой сессии с бонгом.[266] «Именно поэтому у наркоманов-метамфетаминщиков очень плохие зубы», — сказал он ей. — «Они высоко парят и забывают об элементарной гигиене».

Мет повредил ей горло, и эйфорический эффект давно уже был не тот, но он не давал ей заснуть. Микаэла была почти уверена, что заснет во время поездки — казалось, что это неминуемо, — но как-то ей удавалось оставаться в сознании. И все ради чего? Трейлер, криво стоящий на цементных блоках, был совсем не похож на Источник Понимания. Она могла молиться только о том, чтобы Фиолетовая Молния не была фантазией затуманенного дурью мозга Гарта Фликингера.

— Давай, — сказала она, — но я не пойду с тобой. Там могут быть призраки.

Он посмотрел на нее с неодобрением.

— Микки, ты репортер. Спец по новостям. Ты же знаешь, что призраков нет.

— Я знаю, что нет, — сказала Микаэла из репродуктора на макушке, — но в моем нынешнем состоянии, я бы все равно их увидела.

— Я не хочу оставлять тебя наедине с собой. Я не смогу дать тебе пощечину, если ты начнешь клевать носом.

— Я сама себе дам пощечину. Иди и возьми. Просто постарайся побыстрей.

Гарт поднялся по ступенькам, попробовал дверь и приложился к ней плечом, когда она не поддалась. Она распахнулась, и он ввалился внутрь. Мгновение спустя он высунул голову из бордовой дыры в боковой части трейлера, на лице блуждала широкая ухмылка.

— Не ложись спать, красавица! Помни, я доберусь до твоего носа в один из этих прекрасных дней!

— Помечтай, паршивец, — сказала она, но Гарт уже затащил голову внутрь. Микаэла услышала грохот и звуки падения, когда он начал поиск неуловимой Фиолетовый молнии. Которую копы, наверняка, забрали и спрятали в хранилище вещдоков в департаменте шерифа, если только они не забрали его по домам, своим бабам.

Микаэла забрела в руины метизготовительного гаража. Его окружали обугленные кусты и почерневшие деревья. Никакой метамфетамин не будет изготавливаться здесь в будущем, ни фиолетовый, ни другой. Она хотела бы знать, взорвался ли гараж сам собой, из-за поломок метизготовительного оборудования, как это обычно и было, или это сделала женщина, которая убила метамфетаминщиков. Вопрос был запоздалым, но сама женщина заинтересовала Микаэлу, пробудив естественное любопытство, то, которое заставило ее исследовать комод Антона Дубчека, когда ей было восемь лет, и, в конце концов, привело в журналистику, где вы должны исследовать все ящики — и те, что были в их домах, и те, которые они носили с собой. Та часть ее разума была все еще активна, и ей пришла в голову мысль, что она может не спать и без метамфетамина Фликингера. Так как она не могла оставить некоторые вопросы без ответа.

Вопрос: Как вся эта шняга с Авророй завертелась. И почему, если предположить, что причина была. Вопрос: могут ли женщины мира проснуться, как Спящая Красавица. Не говоря уже про вопрос о женщине, которая убила метамфетаминщиков, и чье имя было, по данным, некоторых «осведомителей» из Скрипучего Колеса и города, или Ева или Эвелина или Этелина Блэк, и которая предположительно могла засыпать и спокойно просыпаться, как никакая другая женщина в этом мире, ну может быть только в Тьерра-дель-Фуэго[267] или высоко в Гималаях. Эта женщина могла быть простым слухом, но Микаэла, как правило, верила, что в каждом слухе есть доля правды. А уж когда до вас доходили слухи с разных сторон, глупо было не обращать на это внимание.

Если бы я не жила одной ногой в реальности, а другой — в Сонном Царстве, подумала Микаэла, то начав свой путь из разрушенного метамфетаминового гаража, я бы сама поспешила в женскую тюрьму и провела там небольшое расследование.

Другой вопрос: кто руководил этим местом, теперь, когда ее мать спала? Хикс? Ее мать говорила, что у него мозг песчанки и позвоночник медузы. Если память ей не отказывала, то Ванесса Лэмпли была там самым старшим офицером. Если Лэмпли там не было, или если она спала, значит…

Что за шум, или это ей просто кажется? Она не была до конца уверена, но все же. Ей показалось, что где-то рядом проходит линия электропередач. Ничего особенного. Ее глаза, однако, сообщали вещи, которые было труднее представить нормальными. Светящиеся пятна, похожие на отпечатки рук, на стволах некоторых деревьев в нескольких футах от взорванного гаража. Светящиеся пятна, которые выглядели как следы мха или мульчи, и как будто бы говорили: «Сюда, миледи». И стаи мотыльков сидели там, на ветвях, и, казалось, наблюдали за ней.

— Буу! — Прикрикнула она на одну из этих стай. Мотыльки замахали своими крыльями, но не взлетели. Микаэла шлепнула по одной щеке, а затем по другой. Мотыльки по-прежнему были там.

Микаэла, как бы невзначай, развернулась и посмотрела вниз по склону в сторону гаража и трейлера. Она ожидала увидеть себя лежащей на земле, обернутой паутиной — неоспоримое доказательство того, что она вышла из своего тела и стала духом. Ничего не было, кроме развалин и звуков суеты Гарта Фликингера, который рвал задницу в поисках сокровищ.

Она повернула голову прямо, к тропе — это была тропа, светящиеся следы на это указывали — и увидела лису, сидящую в тридцати или сорока ярдах[268] впереди. Её хвост был аккуратно скручен вокруг лап. Лиса за ней наблюдала. Когда Микаэла нерешительно сделала к ней три шага, лиса потрусила дальше по тропинке, остановившись один раз, чтобы взглянуть через плечо. Казалось, что она приветливо улыбается.

Сюда, миледи.

Микаэла последовала за ней. Ее любопытствующая натура уже полностью проснулась, и она чувствовала себя более бодрой, чем за последние несколько дней. К тому времени, как она преодолела еще сто ярдов, на деревьях было так много мотыльков, что ветви стали пушистыми от них. Должно быть, их было тысячи. Черт, десятки тысяч. Если бы они напали на нее (ей пришел на память фильм Хичкока о мстительных птицах), она была бы ими задушена. Но Микаэла не думала, что это произойдет. Мотыльки вели наблюдение, только и всего. Часовые. Эскорт. Лиса была лидером. Но куда она её вела?

Лисий след вел Микаэлу вверх на холм, затем вниз, через узкий переход к другому холму, а далее через низкорослые березы и ольху. Стволы были запачканы этой странной белизной. Она протянула руки к одному из этих пятен. Кончики пальцев коротко сверкнули, затем все исчезло. И здесь тоже были коконы? Это был их отпечаток? Много вопросов без ответов.

Когда она подняла руку, лиса исчезла, но гул стал громче. Он больше не был похож на гул линии электропередач. Он был сильнее и как-то жизненней. Казалось, что земля вибрирует под ее обувью. Она пошла на звук, остановилась, в удивлении открыв рот, как и Лила Норкросс, которая была на этом же самом месте чуть больше четырех дней назад.

Впереди была поляна. В центре которой стояло корявое дерево, состоящее из многочисленных сплетенных стволов рыжеватого цвета, которые возносились до самых небес. Доисторические папоротниковые листья свисали с ветвей. Она чувствовала их пряной аромат, немного похожий на мускатный орех, но в целом ни на что, что она когда-либо нюхала в своей жизни. Стаи экзотических птиц прыгали по высоким ветвям, свистя, завывая и стрекоча. У подножия дерева стоял павлин, большой, как ребенок, его радужное оперение раскрылось веером для услаждения взора Микаэлы.

Я на самом деле не вижу этого, или если я это вижу, то все спящие женщины тоже это видят. Потому что я теперь, как и они. Я заснула у развалин этого метамфетаминового гаража, и кокон плетется вокруг моей головы, в то время, когда я восхищаюсь этим павлином. Должно быть, я как-то прошляпила себя, вот и все.

Её мнение изменил белый тигр. Лиса вышла первой, как бы ведя его. На шее тигра, как какое-то варварское украшение, висела красная змея. Змея высовывала свой раздвоенный язык, пробуя воздух. Она могла видеть тени от мускулистых боков тигра, то увеличивающиеся то уменьшающиеся, по мере того, как он к ней продвигался. Его огромные зеленые глаза смотрели на нее. Лиса перешла на бег, и ее морда ткнулась в голень Микаэлы — прохладная и слегка влажная.

За десять минут до этого Микаэла сказала бы, что она больше не может бежать трусцой, не говоря уже о быстром беге. Теперь же она повернулась и понеслась туда, откуда пришла огромными прыжками, отбивая ветки в сторону и посылая в небо облака коричневых мотыльков. Она упала на колени, встала и побежала дальше. Она не поворачивалась, потому что боялась, что прямо за ней следует тигр, с открытыми челюстями, которые только и ожидают того, чтобы сомкнуться на её талии. Она выбежала из леса за разрушенным метгаражом и увидела, что Гарт стоит у своего Мерседеса, держа большой пакет, наполненный тем, что выглядело как фиолетовые камушки.

— Я частично косметический хирург, частично собака, натасканная на розыск наркотиков! — Ныл он. — Никогда в этом не сомневайся! Сосунок привязал его к потолочной панели! Мы… Микки? Что случилось?

Она повернулась и посмотрела назад. Тигра не было, но лиса была там, с хвостом, аккуратно свернутым вокруг лап.

— Ты это видишь?

— Что? Эту лису? Конечно. — Его нытье прекратилось. — Эй, она часом тебя не укусила?

— Нет, она меня не кусала. Но… пойдем со мной, Гарт.

— Что, в лес? Нет, Спасибо. Никогда не был бойскаутом. Мне нужно только посмотреть на ядовитый плющ, чтобы обжечься. Химия мое все, ха-ха. Ничего удивительного.

— Ты должен пойти. Я серьезно. Это важно. Мне нужна… ну… проверка. Ты не угодишь в ядовитый плющ. Там есть тропинка.

Он пошел, но без энтузиазма. Она провела его мимо разрушенного сарая и через деревья. Лиса сначала трусила впереди, а затем резко рванула вперед, петляя между деревьев, пока они не потеряли её из виду. Мотыльки тоже пропали, но…

— Там. — Она указала на одну из дорожек. — Ты видишь это? Пожалуйста, скажи, что видишь.

— Да, — сказал Гарт. — Будь я проклят.

Он спрятал драгоценный пакет с Фиолетовой Молнией за пазуху расстегнутой рубашки и встал на одно колено, осматривая светящийся след. Он воспользовался листом, чтобы слегка к нему прикоснуться, понюхал отпечаток, а затем смотрел, как пятно исчезает.

— Это волокна кокона? — Спросила Микаэла. — Не так ли?

— Возможно, были ими когда-то, — сказал Гарт. — Или, возможно — это экссудат[269] того, что вызывает коконы. Я просто гадаю, но… — он встал на ноги. Он, казалось, забыл, что они пришли сюда в поисках наркотиков, и Микаэла увидела умного, практикующего врача, который иногда поднимался с королевской метамфетаминовой кровати внутри черепа Гарта. — Ты ведь слышала эти сплетни, не так ли? Когда мы ходили в торговый центр, чтобы пополнить запасы продуктов? (Упомянутые запасы — пиво, картофельные чипсы, лапша быстрого приготовления и экономичная банка со сметаной — были ну очень уж скудными. Шопуэлл был открыт, но практически разграблен.)

— Слухи о женщине, — сказала она. — Конечно.

Гарт продолжил:

— Может быть, у нас действительно Тифозная Мэри[270] прямо здесь, в Дулинге. Я знаю, что это кажется маловероятным, во всех сообщениях говорится, что Аврора началась на другом конце света, но…

— Я думаю, что это возможно, — сказала Микаэла. Все колесики её умственного механизма снова крутились, причем на максимальной скорости. Чувство было божественным. Это может продолжаться недолго, но пока это происходит, она намеревалась ездить на нем, как на одном из тех механических быков. Яхоу, ковбойша. — И еще кое-что. Кажется, я знаю, откуда она взялась. Пойдем, я тебе покажу.

Десять минут спустя они стояли на краю поляны. Лиса пропала. Так же как тигр и павлин с шикарным хвостом. Также как и разноцветные экзотические птицы. Дерево все еще было там, только…

— Ну, — сказал Гарт, и она практически слышала, словно воздух, выходящий из проколотой шины, как его интерес к происходящему уменьшается, — это прекрасный старый дуб, Микки, я соглашусь с этим, но в целом, я ничего необычного не вижу.

— Я не это видела. Не это. — Но она уже сама начала сомневаться. Возможно, и мотыльков она представила себе тоже.

— Даже если в этом у тебя и были галлюцинации, те светящиеся отпечатки ладоней и ступней, безусловно, сюжет для Секретных материалов.[271] — Гарт сиял. — У меня есть все серии на дисках, агенты там крутые, хотя сотовые телефоны, которыми они пользуются первые два или три сезона просто умора. Давай вернемся в дом, покурим и посмотрим, что скажешь?

Микаэла не хотела смотреть Секретные материалы. Она хотела проехаться в тюрьму, и посмотреть, сможет ли она взять интервью у героини дня. Казалось, что для этого нужно приложить массу усилий, и довольно сложно было себе представить, чтобы ей позволили хотя бы взглянуть на неё (что-то типа Злой Ведьмы Запада,[272] в джинсах и человеческом обличье), но после того, что они здесь увидели — место, откуда та женщина, предположительно, появилась…

— Как насчет реальных Секретных материалов? — Сказала она.

— Что ты имеешь в виду?

— Давай прокатимся. Я расскажу тебе по дороге.

— Может быть, мы могли бы сначала попробовать эту штучку? — Он покачал пакетом, с надеждой.

— Чуть позже, — сказала она. Надолго откладывать не получится, потому что усталость окутывала ее. Это было похоже на барахтанье в удушающем черном мешке. Но в нем был один маленький разрыв, и этот разрыв — ее любопытство — впускал в мешок сноп яркого света.

— Ну… ладно. Хорошо.

Гарт вел их по тропинке обратно. Микаэла остановилась и еще раз оглянулась через плечо, в надежде снова увидеть удивительное дерево. Но там был простой дуб, широкий и высокий, но вовсе не сверхъестественный.

Хотя истина где-то рядом, подумала она. И, может быть, я не так уж и устала, чтобы до неё докопаться.

Надин Хикс была старомодной; в дни до Авроры у неё была привычка представляться как «миссис Лоуренс Хикс», как будто женившись на своем муже, она в какой-то степени стала им. Теперь она, завернутая, как свадебный подарок, сидела, полулежа, за обеденным столом. Перед ней стояла пустая тарелка, пустой бокал, салфетка и столовые приборы. Впустив Фрэнка в дом, Хикс провел его в столовую, затем заместитель начальника тюрьмы сел за вишневый стол напротив жены, чтобы закончить свой завтрак.

— Бьюсь об заклад, вы думаете, что это странно, — сказал Хикс.

Нет, думал Фрэнк, я не думаю, что размещение твоей покрытой коконом жены, больше похожей на какую-то гигантскую мумифицированную куклу, за обеденным столом — это странно. Я думаю, что это, о, как там-биш это слово? Ах, вот оно: безумие.

— Я не берусь вас судить, — сказал Фрэнк. — Это для всех ужасное потрясение. Каждый делает то, что может.

— Да, офицер, я просто пытаюсь придерживаться старых привычек. — Хикс был одет в костюм, и он побрился, но под его глазами были огромные мешки, а сам костюм был помят. Сегодня одежда у всех, казалось, была помята. Сколько мужчин знали, как гладить? Или правильно складывать, если на то пошло? Фрэнк знал, но у него не было утюга. После расставания с женой, он стирал свою одежду в Дулингской химчистке, и если ему срочно была нужна пара отглаженных штанов, он засовывал их под матрац и лежал на нем в течение двадцати минут или около того, и считал, что это то, что надо.

Завтрак Хикса представлял собой куски говяжьей вырезки на тостах.

— Надеюсь, вы не против, если я поем. Старое доброе дерьмо-на-крыше.[273] Приготовление этого блюда возбуждает аппетит. После этого мы посидим во дворе. — Хикс повернулся к жене. — Не так ли, Надин?

Они оба подождали пару бессмысленных секунд, как будто та могла ответить. Но Надин просто сидела, как чужеродная статуя на своем месте.

— Послушайте, я не хочу отнимать слишком много вашего времени, мистер Хикс.

— Это прекрасно. — Хикс поднял тост, и откусил. Капельки белого месива и говядины упали вниз на его колени. — Черт возьми. — Хикс хихикнул, прикрыв ладонью рот. — Чистая одежда уже закончилась. У нас Надин занимается стиркой. Надо, чтобы ты проснулась и занялась этим, Надин. — Он проглотил свой кусочек и подарил Фрэнку небольшой, но серьезный кивок. — Я сгреб мусор в ящик и вывез его в пятницу утром. Это справедливо. Справедливое разделение труда.

— Сэр, я просто хочу спросить вас…

— И я заправляю её машину. Она ненавидит все эти заправки на самообслуживании. Я всегда говорил ей: тебе придется это делать, если я умру раньше тебя, дорогая. А она отвечала…

— Я хочу спросить вас о том, что происходит в тюрьме. — Фрэнк также хотел как можно быстрее уйти от Лора Хикса. — Там есть женщина, о которой говорят люди. Ее зовут Ева Блэк. Что вы можете мне о ней рассказать?

Хикс изучал свою тарелку.

— Я бы с ней не связывался.

— Значит, она просыпается?

— Она не спала, когда я уходил. Но да, я бы с ней не связывался.

— Все говорят, что она засыпает и просыпается. Это правда?

— Кажется, она это делает, но… — Хикс, все еще глядя в свою тарелку, повернул свою голову, как будто он в чем-то подозревал своё дерьмо-на-крыше. — Я не хочу ворошить прошлое, но не могу выбросить этого из головы, Офицер.

— Почему вы так говорите? — Фрэнк подумал о мотыльках, которые выпорхнули из лоскута паутины, подожжённого Гартом Фликингером. Один из которых, казалось, смотрел на него.

— Она забрала мой телефон, — сказал Хикс.

— Простите? Как она это сделала?

— Она угрожала мне крысами. Крысы с ней. Они ей повинуются.

— Крысы выполняют ее приказы?

— Вы представляете последствия, не так ли? Как и в каждом отеле, в каждой тюрьме есть грызуны. Сокращения бюджета только усугубляют проблему. Помню, Коутс жаловалась на то, что ей пришлось уволить дезинсектора.[274] Нет денег в бюджете. Они не думают о последствиях, те, кто кроят бюджет, не так ли? — Это ведь просто тюрьма. Что такое несколько крыс у заключенных, когда они сами крысы? — А что, если одна из заключенных научится контролировать крыс? Что тогда? — Хикс оттолкнул свою тарелку. Очевидно, аппетит покинул его. — Риторический вопрос, конечно же. Те, кто кроят бюджет, не думают о таких вещах.

Фрэнк завис в дверном проеме столовой Хикса, рассматривая вероятность того, что человек страдает галлюцинациями, вызванными стрессом и горем. Но ведь был еще и лоскут паутины, который превратился в мотыльков — как вам это? Фрэнк это видел. И разве мотылек не смотрел на Фрэнка? Это, возможно, было галлюцинацией (в конце концов, он и сам страдал от стресса и горя), но Фрэнк так не думал. Кто сказал, что заместитель начальника тюрьмы рехнулся? И кто сказал, что он не говорит правду?

Может, он рехнулся именно потому, что говорил правду. Как насчет этой неприятной возможности?

Хикс встал.

— Если уж вы здесь, не могли бы вы помочь мне вынести ее на улицу? У меня болит спина, и я уже не молод.

Было мало чего, что он хотел сделать меньше, но Фрэнк согласился. Он взял Надин Хикс за щиколотки, а ее муж схватил ее под подмышки. Они подняли ее, и вышли через входную дверь, сошли вниз по ступенькам, затем прошли вдоль стены дома, осторожно неся женщину между собой. Паутина трепетала, как рождественская бумага.

— Просто держись, Надин, — сказал Хикс белой мембране, которая окружала лицо жены. — Сейчас мы организуем тебе отдых в этом Адирондаке.[275] Подарим тебе немного солнца. Я уверен, что сегодня ты не обгоришь.

— Так кто там теперь главный? — Спросил Фрэнк. — В тюрьме?

— Никто, — сказал Хикс. — О-о, полагаю, Ван Лэмпли могла бы возглавить это заведение, если она все еще находится в вертикальном положении. Она старший офицер.

— Психиатр, доктор Норкросс, утверждает, что он исполняющий обязанности начальника, — сказал Фрэнк.

— Чушь.

Они поместили миссис Хикс в ярко-желтое кресло Адирондак на каменном патио. Правда, никакого солнца не было. Не сегодня. Шел все тот же моросящий дождь. Вместо того чтобы впитываться, дождинки бисером оседали на поверхности кокона, как будто на ткани водонепроницаемой палатки. Хикс начал тянуть к креслу наполовину заполненную булыжниками подставку для зонтика. Подставка издавала визжащие звуки, когда её тащили по мощеной камнем дорожке.

— Вы должны быть осторожны, нельзя применять солнцезащитный крем с этой штукой на ней, и еще — она очень легко загорается.

— Норкросс? Психиатр? — Хикс усмехнулся. — Норкросс — это просто исполнитель. У него нет никаких полномочий. Его никто не назначал.

Это не удивило Фрэнка. Он подозревал, что чушь, которую городил Норкросс — это просто чушь. Но его это разозлило. На кону были жизни. Их было много, но было нормально думать, в основном, о Нане, потому что она стояла выше всех остальных. В том, что он делал, не было эгоизма, если вы смотрели на это с такого ракурса; если посмотреть на все происходящее в данном свете, то это был чистый воды альтруизм![276] Как бы там ни было, ему нужно было оставаться с холодной головой.

— Что это за человек? Этот психиатр?

Хикс придвинул подставку на задуманное место, вставил в неё зонтик и раскрыл его над своей женой. — На месте. — Он сделал несколько глубоких вдохов. Пот и дождь пропитали его воротник. — Он умный, у него этого не отнять. Вообще-то, слишком умный. У него не было никакого права работать в тюрьме. И подумайте вот о чем: он получает полную зарплату, почти равную моей, и при этом мы не можем позволить себе дезинсектора. В этом вся политика, как мы её понимаем в XXI веке, офицер Джиари.

— Что вы имеете в виду, когда говорите, что у него не было никакого права работать в тюрьме?

— Почему он не пошел в частную практику? Я видел его досье. Он публиковался. Получал правильные степени. Я всегда подозревал, что в этом есть какой-то подвох, в его желании возиться с распутницами и наркоманками, но я не могу сказать какой именно. Если это секс, то он был крайне осторожен. Это первая мысль, когда ты думаешь о мужчине, которому нравится работать с женщинами-преступниками. Но я не думаю, что это так.

— С ним можно иметь дело? Он человек благоразумный?

— Конечно, он благоразумный. Очень благоразумный человек, который на деле оказался политкорректной тряпкой. И именно поэтому я ненавижу, как вы выразились, иметь с ним дело. Мы не реабилитационное учреждение. Тюрьмы — это место хранения людей, которые играют не по правилам, и постоянно жульничают. А, когда подходишь поближе, то видишь настоящий мусорный бак, и нам платят за сидение на крышке. Коутс ему благоволит, они приятельствуют, но меня он раздражает. Он выбивает меня из седла. — Из кармана Хикс достал скомканный платок. Он воспользовался им, чтобы промокнуть капли дождя с кожи жены. — Отводит взгляд. Как будто думает, что ты ненормальный.

Фрэнк поблагодарил Лоуренса Хикса за помощь и вернулся к главному входу, где он припарковался. О чем думал Норкросс? По какой причине он удерживает их от встречи с этой женщиной? Почему он им не доверяет? Факты, казалось, лишь подтверждают один вывод, и он просто ужасный: по непонятным причинам доктор работает в интересах той женщины.

Хикс подбежал к нему.

— Мистер Джиари! Офицер!

— Что еще?

Выражение лица заместителя начальника тюрьмы было строгим.

— Послушайте, эта женщина… — он потирал руки. Моросящий дождь намочил плечи его помятого пиджака. — Если вы будете с ней разговаривать, с этой Евой Блэк, я не хочу, чтобы вы создали такое впечатление, что будто бы я забочусь о возвращении моего телефона, хорошо? Она может оставить его себе. Я воспользуюсь телефоном моей жены, если мне будет нужно кому-либо позвонить.

Когда Джаред вышел на задний двор демонстрационного дома, где они с Мэри в настоящее время жили (если можно назвать это жизнью, думал он), он увидел Мэри, прислонившуюся головой к забору с банкой колы в руках. Тонкие белые волокна начали появляться из ее волос.

Он бросился к ней, чуть не споткнувшись об аккуратную, словно с иголочки, конуру (плотно прилегающую к дому под миниатюрной синей оконной рамой), схватил, встряхнул, а потом ущипнул обе мочки ушей, как она говорила ему делать, если начнет отъезжать. Она сказала, что вычитала в Интернете, что это самый быстрый способ кого-то разбудить, если он начинает кунять. Конечно же, сейчас в Интернете описывались всевозможные средства для бодрствования, их было так же много, как в свое время средств от бессонницы.

Это сработало. Ее глаза вернулись в фокус. Пряди белой паутины отделились от ее головы и поднялись вверх, исчезая, пока парили.

— Ух ты, — сказала она, прикасаясь к ушам и улыбаясь. — Мне казалось, что я снова прокалываю уши. По твоему лицу плавает большое фиолетовое пятно, Джер.

— Ты, вероятно, отключилась, глядя на солнце. — Он взял ее за руку. — Давай. Нам нужно поторапливаться.

— Что случилось?

Джаред не ответил. Если его отец не был параноиком, то вот она и облава. В гостиной, с идеально подобранными, и в чем-то даже стерильными предметами мебели — даже фотографии на стене были одинаковыми — он остановился, чтобы понаблюдать через окно за полицейским автомобилем, припаркованным в шести или семи домах вниз по улице. Пока он наблюдал, два офицера вышли из одного из домов. Его мама в то или иное время приглашала всех своих помощников и их жен на ужин на протяжении многих лет, и Джаред знал большинство из них. Это были Рангл и Бэрроуз. Учитывая, что все дома, кроме этого, были пустыми и без мебели, копы, вероятно, лишь небрежно их осмотрят. И очень скоро они будут здесь.

— Джаред, прекрати отвлекаться!

Они спрятали Платину, Молли, миссис Рэнсом и Лилу в главной спальне на втором этаже. Мэри хотела оставить их на первом этаже, сказала, что им совершенно безразлично, где они будут лежать в качестве украшения или чего-то подобного. Джаред настоял на своем, и, слава Богу, но даже второго этажа было недостаточно. Потому, что демонстрационный дом был меблированным, Рангл и Бэрроуз могут решить проверить его с особой тщательностью.

Он потащил Мэри вверх по лестнице, она осыпала его жалобами всю дорогу. Из спальни он схватил корзину, в которой лежало маленькое тело Платины, и поспешил дернуть вниз рым-болт[277] на потолке коридора. Лестница на чердак с грохотом опустилась. Она ударила бы Мэри по голове, если бы он не оттолкнул ее с дороги. Джаред поднялся вверх, поставил корзину с младенцем на чердачный пол и скатился назад. Не обращая внимания на ее вопросы, он подбежал к окну и посмотрел наружу. Полицейская машина ползла вдоль тротуара. Сейчас они находились в четырех домах от них. Нет, в трех.

Он побежал туда, где стояла Мэри с опущенными плечами и головой.

— Мы должны отнести их туда. — Он указал на лестницу.

— Я никого не могу носить на себе, — сказала она, голосом больного ребенка. — Я уста-а-ла, Джер!

— Я знаю. Но ты можешь взять Молли, она легкая. Я возьму ее бабушку и мою мать.

— Зачем? Почему мы должны это делать?

— Потому что эти копы могут нас искать. Мой отец так сказал.

Он ожидал, что она спросит, почему помощникам шерифа так необходимо их найти, но она этого не сделала. Джаред привел ее в спальню — женщины лежали на двуспальной кровати, Молли покоилась на пушистом полотенце в ванной комнате. Он взял Молли и положил ее в объятия Мэри. Затем он взял миссис Рэнсом, которая казалась тяжелее, чем он помнил. Но не слишком уж и тяжелая, подумал Джаред, и вспомнил, что его мать любила петь, когда он был маленьким: Сосре-до-точься на позитиве, отбро-сь негатив.[278]

— И не связывайся с Посредником смерти,[279] — сказал он, получше ухватив то, что осталось от старушки.

— А? Чё?

— Неважно.

С Молли в руках, Мэри стала подниматься по лестнице, делая по одному медленному шагу за раз. Джаред (представляя, что патрульная машина уже припарковывается на подъездной дорожке, и Рангл и Бэрроуз, уже глядят на знак на газоне и читают: ВОЙДИ и все осмотри) подставил плечо под задницу Мэри, когда она остановилась на полпути к вершине. Она посмотрела вниз.

— Это вроде как слегка личное, Джаред.

— Тогда поторопись.

Каким-то образом она сумела протиснуться через люк без того, чтобы свалиться ему на голову. Джаред, задыхаясь, последовал за ней, проталкивая миссис Рэнсом через отверстие. Мэри положила маленькое тело Молли на голые доски чердачного пола. Чердачное помещение проходило по всей длине дома. Там было низко и очень жарко.

— Я вернусь, — сказал Джаред.

— Хорошо, но мне очень плохо. От жары голова болит.

Джаред поспешил обратно в спальню. Он приподнял обернутое тело Лилы и почувствовал, что его больное колено издает предупреждающий треск. Он забыл о ее униформе, тяжелых рабочих ботинках и полицейском ремне. Сколько все это прибавило к весу здоровой, хорошо упитанной женщины? Десять фунтов? Двадцать?

Он дотянул ее до лестницы, взглянул на ее крутой уклон и подумал: Я никогда не смогу поднять ее туда. Не получится.

Потом раздался звонок — четыре веселых рулады, и он начал подниматься, не просто тяжело дыша, а задыхаясь. Он прошел три четверти пути вверх по лестнице, потом бензин кончился. И в тот момент, как он пытался решить, может ли он спуститься, не уронив мать, из люка появились две тонкие веточки, по-видимому, руки. Мэри, слава Богу. Джареду удалось сделать еще два шага, и Мэри смогла схватить Лилу.

Внизу, один из помощников произнес:

— Даже не заперто. Дверь нараспашку. Заходим.

Джаред подтолкнул. Мэри потянула. Вместе они сумели затащить Лилу на чердак. Мэри рухнула на спину, дергая Лилу туда-сюда. Джаред схватил верхушку лестницы и потянул. Лестница поднялась, потянув за собой крышку люка, Джаред поставил на него ногу, ослабив скорость движения на последние пару футов, чтобы люк не захлопнулся. Где-то внизу, другой помощник произнес:

— Я-ху, есть кто-нибудь дома?

— Женщины в сука-сумках ответьте, — сказал другой, и они оба рассмеялись.

Сука-сумки? подумал Джаред. Ты их так называешь? Если бы моя мать услышала что-то подобное из твоих уст, она надавала бы тебе тумаков начиная от твоей вертлявой задницы и заканчивая твоими лопатками.

Они все еще что-то говорили, но двигались в сторону кухни, и Джаред больше не мог их слышать. Его страх передался Мэри, даже в ее вялом состоянии, и она его обняла. Он почувствовал запах ее пота, и когда ее щека прижалась к нему, он тоже это почувствовал.

Голоса вернулись, и Джаред послал копам мысленную команду: Уходите! Место явно пустое, так что просто уходите!

Мэри прошептала ему в ухо:

— В холодильнике еда, Джер. В кладовке тоже. Обертка, которую я бросила в мусорную корзину. Что делать, если они…

Послышался стук-стук-стук больших коповских ботинок, помощники шерифа поднялись по лестнице на второй этаж. Это было плохо, но они не говорили о еде в холодильнике, или свежем мусоре в корзине, стоящей рядом с ним, и это было хорошо. (Сосре-до-точься на позитиве.) Они дискутировали по поводу обеда.

Прямо под ними и налево, и внезапно один из копов, скорее всего Рангл, произнес: это покрывало выглядит каким-то помятым, как по мне. Что скажешь?

— Да, — сказал другой. — Мне тоже кажется, что кто-то на нем сидел, но, скорее всего, это были люди, которые приходили посмотреть на этот дом, потенциальные покупатели, они, вероятно, тоже, иногда здесь бывали, верно? Или даже валялись на кровати. Нормальная фигня.

Еще шаги, назад по коридору. Стук-стук-стук. Затем они остановились, и на этот раз, когда появились голоса, они были прямо под ними. Мэри затянула руки на шее Джареда и прошептала.

— Если они нас здесь поймают, они нас арестуют!

— Тссс, — прошептал в ответ Джаред, думая: они бы арестовали нас, даже если бы нашли нас там, внизу. Они, вероятно, назвали бы это превентивной мерой.

— Люк в потолке, — сказал тот, кто, вероятно, был Бэрроузом. — Ты хочешь подняться и проверить чердак, или это стоит сделать мне?

За вопросом последовал момент тишины, который, казалось, тянулся вечно. Тогда тот, кто, вероятно, был Ранглом, сказал:

— Ты можешь подняться, если хочешь, но если бы Лила и ее сын были в этом доме, они были бы внизу. И у меня аллергия. Я не собираюсь подниматься и дышать пылью.

— Еще…

— Давай, дружище, — сказал Рангл, и внезапно лестница полетела вниз, рассыпая приглушенный свет по чердаку. Если тело Лилы было на шесть дюймов ближе к открытому люку, оно попало бы в поле их зрения. — Погрейся там. Спорим, там сто десять.[280]

— На хуй, — сказал Бэрроуз. — И раз я уж такое дело, к хуям и тебя и твоего коня. Аллергия. Давай, валим отсюда.

Лестница вернулась, на этот раз, люк закрылся с громким ударом, который заставил Джареда дернуться, хотя он и знал, что это произойдет. Большие полицейские ботинки продолжили свои стук-стук-стук вниз по лестнице. Джаред слушал, затаив дыхание, как помощники стояли в фойе и о чем-то разговаривали. Низкими голосами. Невозможно было уловить целые фразы, только отдельные слова. Что-то о Терри Кумбсе; что-то о новом помощнике шерифа по фамилии Джиари; и еще что-то опять об обеде.

Уходите! хотел крикнуть им Джаред. Оставьте Мэри и меня в покое, пока мы не получили гребаный тепловой удар!

Наконец-то входная дверь закрылась. Джаред напряг слух, пытаясь уловить звук запуска двигателя их полицейской машины, но не смог. Либо он потратил слишком много времени, слушая громкую музыку в наушниках, или утеплитель чердака был слишком толстым. Он сосчитал до ста, а затем обратно, до нуля. Он больше не мог ждать. Жара его убивала.

— Я думаю, они ушли — сказал он. Мэри не ответила, и он понял, что хватка её рук на его шее ослабла. До сих пор он был слишком сконцентрирован, чтобы это заметить. Когда он повернулся, чтобы взглянуть на нее, ее руки свалились на ее бедра, и она рухнула на пол.

— Мэри! Мэри! Не спи!

Нет ответа. Джаред толкнул люк, не волнуясь о шуме, который произвела лестница, когда ее ножки ударились о деревянный пол. Он забыл о копах. Мэри была тем, о ком ему нужно было сейчас волноваться, и всем, о чем он сейчас волновался. Может быть, еще не поздно.

Только было поздно. Встряхивание не помогло. Мэри заснула, пока он пытался услышать звуки машины, чтобы убедиться, что копы ушли. Теперь она лежала рядом с Лилой, ее прекрасные черты уже размывались под белыми волокнами, которые оживленно сплетались в кокон.

— Нет, — прошептал Джаред. — Она так старалась.

Он просидел там почти пять минут, наблюдая, как кокон нарастает, нитка за ниткой, потом позвонил отцу. Это все, что он смог придумать.

Глава 4

В мире, который женщины каким-то образом покинули, Кэнди Машаум проживала в доме на Западной Лавин, неподалеку от тюрьмы. Что было логично, потому что ее дом также был тюрьмой. В этом новом мире, она решила жить вместе с некоторыми другими женщинами, все — постоянные участники Собраний, в закрытом кондоминиуме, в который они переоборудовали складской комплекс. Складской комплекс, как и Шопуэлл (и в отличие от подавляющего большинства других зданий в этом районе), оставался почти полностью герметичным в течение неопределенного количества лет, прошедших с момента его оставления. Его L-образная конструкция имела двухуровневую структуру, стенами которой служили сложенные в виде сруба деревья, вырубленные в окрестных лесах, и уложенные на бетонное основание. Выполненные из жесткого пластика и стекловолокна, складские модули прекрасно справились с сохранением герметичности, как и было указано на выцветшем рекламном щите снаружи. Трава и кустарники проросли сквозь бетон, листья забили водосток, но с этим не возникло трудностей, и после того, как растительность была убрана, дренажная система очищена, а вскрытые модули освобождены от бесполезных коробок, образовалось сносное, а скорее, даже прекрасное, жилье.

Кэнди Машаум сделала из своего жилища конфетку, но распробовать её не успела, подумала Лила.

Она осмотрела жилой модуль, который был наполнен естественным светом, проникавшим через приоткрытую дверь. В середине комнаты стояла красиво заправленная кровать, покрытая блестящим красным покрывалом, поглощавшим дневной свет. На глухой стене висела картина: ясное небо над бескрайним скалистым берегом. Возможно, она осталась от прежних хозяев модуля. В углу стояло кресло-качалка, а на полу, рядом с креслом, находилась корзина с клубком ниток, из которого торчали две медные спицы. Еще в одной корзине, стоявшей рядом, лежала пара искусно связанных носков, пример ее работы.

— Что ты об этом думаешь? — Коутс задержалась в дверях модуля, для того чтобы покурить. (Сигареты, завернутые в фольгу и целлофан, были еще одной вещью, которые довольно хорошо сохранились.) Начальник тюрьмы — бывший начальник — отрастила волосы, позволив им покрыться сединой. То, как они растекались по ее узким плечам, придавало ей вид библейского пророка — как будто она бродила по пустыне в поисках своего племени. Лила подумала, что ей это идет.

— Мне нравится то, что ты сделала со своими волосами.

— Спасибо, но я имела в виду женщину, которая должна быть здесь, но её почему-то нет.

Кэнди Машаум была одной из четырех женщин, которые в последнее время исчезли, включая Эсси. Лила опросила женщин, которые жили в соседних модулях. Кэнди видели радостно качающейся в кресле, с вязанием в руках, а десять минут спустя её уже нигде не было. Её модуль находился на втором уровне складского комплекса, ближе к центру, при этом ни один человек не видел, как она проскользнула, дородная женщина, к тому же сильно хромающая. Невероятно, как ей удалось такое исчезновение, но это произошло.

Соседи описали поведение Кэнди за последнее время как веселое и счастливое. Одна из них, которая знала ее раньше, в старом мире, использовала слово возрождается. Она гордилась своим вязаньем и своим лично украшенным модулем, исполнявшим для неё функцию дома. И почти все упоминали, что она называла свой дом «квартирой своей мечты» без доли иронии.

— Я не вижу ничего определенного. Ничего, что я бы хотела передать в суд, — сказала Лила. Однако она догадывалась, что с Кэнди случилось тоже, что случилось и с Эсси: сейчас она есть, а через мгновение её нет. Пуф. Абракадабра.

— То же самое, не так ли? — Дженис, которая в тот момент смотрела прямо на Эсси, сказала, что видела крошечную вспышку — не больше, чем пламя зажигалки — а после — ничего. Пространство, которое заполняла женщина, стало пустым. Глаза Дженис не смогли определить трансформацию, или распад, какое бы явление там ни произошло. Все случилось слишком быстро для них. Это было похоже на то, сказала бывший начальник тюрьмы, как если бы Эсси выключили, как лампочку, нить накаливания которой моментально остыла.

— Возможно, — сказала Лила. Боже, она говорила как её потерянный супруг.

— Она умерла, — сказала Дженис. — В другом мире. Ты так не думаешь?

Мотылек сидел на стене над креслом-качалкой. Лила протянула руку. Мотылек порхнул к ней, приземляясь на ноготь указательного пальца. Лила почувствовала слабый запах гари.

— Возможно, — повторила она. На данный момент, этот Клинтизм — все, что она могла сказать. — Нам пора возвращаться и посмотреть как там наши дамы.

— Безумная идея, — проворчала Дженис. — У нас всего достаточно, чтобы обойтись без этой экспедиции.

Лила улыбнулась.

— Это означает, что ты жалеешь, что не идешь сама?

Подражая Лиле, экс-начальник Коутс сказала:

— Возможно.

На Мэйн-стрит собиралась экспедиция, которая отправлялась, чтобы осмотреть мир за пределами Дулинга. Группа состояла из полдюжины женщин. Они набили парочку гольф-каров различными припасами. Милли Олсон, тюремный офицер, взяла на себя руководство. До сих пор никто не рисковал выходить так далеко за пределы старого города. Никакие самолеты или вертолеты не летали над головой, никакие пожары не горели вдали, и никакие голоса не всплывали на частотах радиоприемников, которые они оживили. Это усилило в Лиле чувство незавершенности, которое она ощущала с самого начала. Мир, в котором они сейчас жили, казался репродукцией. Почти как сцена внутри снежного шара, только без снега.

Лила и Дженис прибыли вовремя, чтобы увидеть финальную подготовку. Бывшая заключенная, которую звали Нелл Зигер, присела на землю рядом с одним из гольф-каров, что-то про себя напевая, пока проверяла давление воздуха в шинах. Милли осматривала пакеты, погруженные в прицеп, прикрепленный к задней части кара, еще раз проводя ревизию всего взятого: спальные мешки, замороженные продукты, чистая вода, одежда, парочка игрушечных раций, которые были найдены запечатанными в пластиковую упаковку и нормально функционировали (некоторые), пара винтовок, которые Лила выбрала сама, аптечки. Царила атмосфера волнения и добротного юмора, все кругом смеялись и давались пять. Кто-то спросил Милли Олсон, что она сделает, если столкнется с медведем.

— Приручу, — закричала она, не отрываясь от пакетов, в которых копалась. Это заслужило целый ряд смешков у зевак.

— Ты ее знала? — Спросила Лила у Дженис. — Знала, раньше? — Они стояли под тентом на тротуаре, плечом к плечу в зимних пальто. Изо рта вырывался пар.

— Блядь, я была ее чертовым боссом.

— Не Милли, Кэнди Машаум.

— Нет. А ты?

— Да, — сказала Лила.

— И?

— Она была жертвой бытового насилия. Муж ее избивал. Неоднократно. Вот почему она хромает. Он был полным засранцем, механиком, который зарабатывал деньги на продаже оружия. Немного вожжался с Гринерами. Или может это были просто слухи — у нас никогда не получалось его прижать. Он испробовал на ней практически все свои инструменты. Они жили на Западной Лавин в доме, рушившемся на глазах. Я не удивлена, что она не хотела даже пытаться его исправить, в этом не было бы никакого смысла. Соседи звонили нам не раз, слышали, как она кричит, но она ничего нам не рассказывала. Боялась последствий.

— К счастью, он не убил ее.

— Я думаю, что он, вероятно, это сделал.

Бывший начальник тюрьмы прищурилась.

— Ты имеешь в виду то, что я думаю?

— Пойдем со мной.

Они пошли по растрескавшемуся тротуару, перешагивая через траву, вырывающуюся из трещин, обходя большие участки вздувшегося асфальта. Маленький парк перед разрушенными остатками здания муниципалитета был спасен — деревья и кусты обрезаны, их остатки убраны, листья подметены. Единственным знаком бурных прошедших времен была упавшая статуя какого-то давно умершего градоначальника. Массивная ветка — во время одной из бурь, несомненно, — сбила его с «насеста». Ветка была распилена и убрана, но бывший сановник был настолько тяжелым, что никто еще ничего с ним не сделал. Он упал с постамента головой вниз, под острым углом, его шляпа врылась в землю, а его ботинки смотрели в небо; Лила видела, как маленькие девочки взбегают по нему, используя его спину, как пандус, и при этом дико смеясь.

Дженис сказала:

— Ты думаешь, этот сукин сын сжег ее.

Лила не ответила напрямую.

— Кто-нибудь рассказывал тебе о головокружении? Вызывающем отвращение? Приходит очень внезапно, а потом через пару часов отпускает? — Пару раз Лила чувствовала это и сама. Рита Кумбс упоминала о подобном опыте, миссис Рэнсом и Молли тоже.

— Да, — сказала Дженис. — Почти все, кого я знаю, об этом упоминали. Они как бы вращались, не вращаясь. Я не знаю, знаешь ли ты Надин Хикс, жену моего коллеги по тюрьме…

— Познакомилась с ней на одном из обедов сообщества, — сказала Лила, и поморщила нос.

— Да, она вряд ли что-то пропустит. И никогда не пропускала в прошлом, если ты понимаешь, о чем я. В любом случае, она утверждает, что у нее это головокружение практически все время.

— Хорошо, буду иметь в виду. Теперь подумай о массовых сожжениях. Ты об этом знаешь?

— Не лично. Я, как и ты, заснула относительно рано. Но я слышала, как новоприбывшие говорят о том, что видели это в новостях: мужчины сжигают женщин в коконах.

— Понимаешь? — Сказала Лила.

— А-а, — ответила Дженис, уловив ход её мыслей. — О, черт.

— О, черт тут как раз к месту, все так. Сначала я думала — надеялась — что, может быть, это просто какая-то неверная интерпретация происходящего со стороны вновь новоприбывших. Конечно, они были лишены сна и расстроены, и, может быть, они видели по телевизору кого-то, кто, по их мнению, сжигал коконы, но на самом деле это было чем-то другим. — Лила глубоко вдохнула поздний осенний воздух. Он был настолько сладким и чистым, что она испытала настоящий кайф. Никаких выхлопных газов. Никаких тебе грузовиков, перевозящих уголь. — Этот инстинкт, чтобы сомневаться в том, что говорят женщины, никуда не делся. Всегда находится какая-то причина не принимать их слова на веру. Мужчины всегда так поступают… но и мы тоже. Я это делаю.

— Ты слишком жестока к себе.

— А ведь я сама предполагала, что это произойдет. Я говорила об этом с Терри Кумбсом не более чем за три-четыре часа до того, как заснула в старом мире. Женщины реагировали, когда их коконы разрывали. Они становились опасными. Они дрались. Они убивали. Меня не удивляет, что многие мужчины могут рассматривать данную ситуацию как шанс, или меру предосторожности, или предлог, для расправы над теми, кого они всегда мечтали сжечь.

Дженис выдавила грустную улыбку.

— И это я получала обвинения в отнюдь не солнечном взгляде на человеческую расу.

— Кто-то сжег Эсси, Дженис. Вернемся в наш мир. Неизвестно, кто. И кто-то сжег Кэнди Машаум. Ее муж был расстроен из-за того, что его груша уснула? Он определенно был бы первым человеком, которого я допросила, если бы я была там.

Лила села на упавшую статую.

— А головокружение? Я уверена, что это также из-за того, что там происходит. Кто-то нас перемещает. Двигает нас, словно мебель. Прямо перед сожжением, Эсси была в плохом настроении. Полагаю, может, кто-то передвинул ее немного перед поджогом, и это головокружение привело её в такое настроение.

— А я практически уверена, что ты приземлила свою задницу на первого мэра Дулинга, — сказала Дженис.

— Он это переживет. Кто-то же стирал ему нижнее белье. Это наша новая почетная скамья. — Лила поняла, что приходит в ярость. Что сделала Эсси или Кэнди Машаум, которые, наконец-то, обрели несколько месяцев счастья за всю их гнилую жизнь? Счастье, спокойно выгуливать кукол и преобразовать в дом старый модуль складского помещения.

Но мужчины их сожгли. Она была в этом уверена. Их история закончилась именно так. Если ты умирал там, ты умирал и здесь. Мужчины вырвали их прямо из этого мира — прямо из двух миров. Мужчины. Казалось, от них никуда не деться. Дженис, должно быть, прочитала её мысли… или, скорее всего, ее взгляд.

— Мой муж, Арчи, был хорошим парнем. Поддерживал все мои начинания.

— Да, но он умер молодым. Ты могла бы чувствовать себя по-другому, если бы он задержался. — Это было ужасно произносить, но Лила об этом не жалела. По какой-то причине ей в голову пришла древняя поговорка амишей: любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Много чего можно наговорить, когда находишься в таком состоянии. Откровенно. С уважением. Просто сама доброта.

Коутс не подавала признаков обиды.

— Клинт был таким плохим мужем?

— Он был лучше, чем муж Кэнди Машаум.

— Низкая планка, — сказала Дженис. — Впрочем, неважно. Я просто сижу здесь и храню позолоченную память о моем муже, который имел порядочность умереть, прежде чем стал дерьмом.

Лила опустила голову.

— Может быть, я это заслужила.

Это был еще один солнечный день, но где-то на севере, в милях от них, плыли серые тучи.

— И? Он был плохим мужем?

— Нет. Клинт был хорошим мужем. И хорошим отцом. Он подтянул свой вес. Он любил меня. Я никогда в этом не сомневалась. Но было слишком много того, что он никогда мне о себе не рассказывал. То, что я не должна была узнать никоим образом, и меня это очень злило. Клинт может вести разговоры об открытости и поддержке, рассказывать до тех пор, пока лицо не посинеет, но если ты копаешь глубже, он становится этаким Мальборо Мэном. А это хуже, я думаю, чем быть обманутой. Ложь указывает на определенную степень уважения. Я почти уверена, что у него был пакет с вещами, очень тяжелый пакет, о которых он думал, что я слишком слабая, чтобы помочь ему их донести. Как по мне, лучше уж ложь, чем снисходительность.

— Что ты имеешь в виду под пакетом с вещами…?

— У него было тяжелое детство. Я думаю, он дрался за жизнь, и это буквально, вот что я имею в виду. Я видела, как он трет костяшки кулаков, когда чем-то озабочен или расстроен. Но он ничего об этом не рассказывал. Я спрашивала, а он играл в Мальборо Мэна. — Лила взглянула на Коутс, и прочитала какое-то подобие неловкости в выражении на её лице.

— Ты знаешь, что я имею в виду, не так ли? Ты же работала рядом с ним.

— Я предполагаю, что знаю. У Клинта была и другая сторона. Более жесткая сторона. Более злобная. До недавнего времени я этого не замечала.

— Это-то меня и бесило. Но знаешь, что хуже? Это заставляло меня чувствовать себя немного… испуганной.

Дженис использовала веточку, чтобы счищать куски запекшейся грязи с лица статуи.

— Сейчас я уже знаю, что он мог любого испугать.

Гольф-кары начали отъезжать, к последнему был прилажен покрытый брезентом прицеп с припасами. Процессия вышла из поля их зрения, а затем вновь появилась на пару минут, там, где дорога поднималась на холм, прежде чем исчезнуть за горизонтом.

Лила и Дженис перешли на другие темы: продолжающийся ремонт домов на Смите; две красивых лошади, которые были пойманы и обучались — или, возможно, заново приручались — не сбрасывать наездников; и чудо: Магда Дубчек и эти две бывших заключенных утверждали, что они почти подошли к успешному завершению своей работы. Если бы у них было чуть больше источников энергии, чуть больше солнечных батарей — чистая проточная вода могла стать явью. Домашний водопровод — настоящая американская мечта.

Они проговорили пока не начало смеркаться, при этом ни разу не вспоминали о Клинте, Джареде, Арчи, муже Кэнди Машаум, об Иисусе Христе, или каком-либо другом мужчине.

Они не говорили и об Эви, но Лила ее не забыла. Она не забыла о том, как Ева Блэк появилась в Дулинге, или о странных разговорах с ней, или о следах с паутиной в лесу, рядом с трейлером Трумэна Мейвейзера. Она не забыла и о том, что эти следы привели ее к Удивительному Дереву, поднимавшемуся в небо из бесчисленных корней и состоящее из переплетающихся стволов. Что касается животных, появившихся от Дерева — белого тигра, змеи, павлина и лисы — Лила и их помнила.

Вид корней того дерева — спиралевидных, переплетающихся друг с другом, словно шнурки кроссовок какого-то гиганта, часто приходил в голову Лилы. Это было так прекрасно, так величественно, так правильно.

Эви пришла от Дерева? Или дерево появилось вместе с Эви? Женщины Нашего места — они были мечтателями, или они были мечтой?

Ледяной дождь поливал Наше место сорок восемь часов подряд, раскачивая ветви деревьев, наполняя водой, сквозь дыры в крышах, затхлые полуразрушенные дома и наводняя улицы грязными лужами. Лила, растянувшись в палатке, иногда откладывала книгу, которую читала, чтобы ударить по стенам и проломить ледяное покрытие, образовавшееся на виниле. Звук был похож на разбитое стекло.

В прошлой жизни она перешла с бумажных книг на электронную, не подозревая, что мир не выдержит и сделает эти вещи ненужными. В ее доме еще были бумажные книги, и некоторые из них были не заплесневевшими. Когда она закончила книгу, которую читала, она решилась прогуляться из палатки к остаткам своего дома. Это было слишком грустно — слишком пахло сыном и мужем — для Лилы, чтобы представить себе жизнь в нем, но она не могла заставить себя уйти.

Дождевые капли, скользящие по внутренним стенам, сверкали в луче ее фонаря. Звуки дождя были похожи шум океанских волн. С полки в задней части гостиной Лила выбрала влажный детективный роман и начала возвращаться той же дорогой, что и пришла. Луч выловил странный бумажный лист, лежащий на гнилом сиденье табуретки у кухонной стойки. Лила подняла его. Это была записка от Антона: информация о его «лесорубах», которые должны были справиться с голландским вязом во дворе.

Она долго изучала записку, ошеломленная внезапной близостью другой жизни — ее реальной жизни? ее предыдущей жизни? — которая казалась похожей на ребенка, выскакивающего между припаркованными автомобилями и выбегающего на дорогу.

С начала исследовательской экспедиции прошла неделя, когда вернулась Селия Фрод, пешком, забрызганная грязью с головы до ног. Она была одна.

Селия сказала, что за пределами Дулингского исправительного учреждения, в направлении маленького соседнего города Мэйлок, дороги стали непроходимыми; они вынуждены были ярд за ярдом очищать шоссе от деревьев, что бы продолжить движение. Легче было оставить гольф-кары и идти налегке.

В Мэйлоке никого не было, когда они туда попали, никаких признаков жизни. Здания и дома были похожи на те, что находятся в Дулинге — заросшие, в большем или меньшем аварийном состоянии, несколько выжженных пепелищ — а дорога через ручей Дорр-Холлоу, который теперь превратился в широкую реку полную затонувших на отмелях авто, обвалилась. Наверное, уже тогда они должны были развернуться, признала Селия. Они вычистили полезные запасы из продуктового магазина и других мест в Мэйлоке. При этом разговор зашел о кинотеатре в маленьком городке Орел, который был в десяти милях отсюда, о том, как здорово было бы детям, если бы они вернулись с кинопроектором. Магда заверила их, что их большой генератор справится с подобной задачей.

— У них все еще там шла новая часть Звездных войн,[281] — сказала Селия и добавила, скоропалительно, — знаете, шериф, та самая, где главный герой — девушка.

Лила не исправила, «Шериф». Как же это сложно — перестать быть полицейским.

— Продолжай, Селия.

Экспедиция пересекла ручей Дорр-Холлоу через мост, который был еще цел, и поднялась вверх по горной дороге, которая имела название Львиная голова, и, как казалось, вела в Орел кратчайшим путем. На карте, которой они пользовались — заимствованной из остатков публичной библиотеки Дулинга — тонкой линией была нарисована старая безымянная дорога, построенная угольной компанией, проходящая недалеко от вершины горы. Эта дорога могла кратчайшим путем вывести их к шоссе, а по нему идти будет легче. Но карта оказалась устаревшей. Дорога Львиная голова выводила в тупик, на плато, где находилась мрачная тюрьма для мужчин, которая тоже имела название Львиная Голова. Дорога, которую они надеялись найти, была вспахана во время строительства этой тюрьмы.

День был поздний, и вместо того, чтобы попытаться спуститься с горы в темноте, они решили разбить лагерь в тюрьме, и начать спуск уже ранним утром.

Лила была хорошо знакома с тюрьмой Львиная Голова; это был объект максимального уровня безопасности, где, как она ожидала, братья Гринеры проведут свои следующие двадцать пять или около того лет.

Дженис Коутс, также присутствующая при рассказе Селии, дала краткую характеристику этой тюрьме.

— Еще то место. Неприятное.

Голова, как её называли заключенные там мужчины, мелькала в средствах массовой информации задолго до Авроры, как редкий пример успешной рекультивации земли на месте старых горных выработок. После того, как Улисс Энерджи Солюшн закончили вырубку лесов и перенесли взрывные работы на вершину горы, чтобы добывать уголь уже там, они типа «восстановили» землю, подняв на-гора пустую породу и разровняв её. Продвигаемая в СМИ идея заключалась в том, что вместо того, чтобы считать горные вершины «разрушенными», общественность должна рассматривать их, как «высвобожденные». Недавно разровнённая земля должна была стать землей для застройки. Хотя большинство населения штата и поддерживало угольную отрасль, они скептически относились к этой болтологии. Эти удивительно полезные новые плато, как правило, располагались у черта на куличках и часто соседствовали с могильниками или шахтными отстойниками, набитыми различными химикатами, а это совсем не то соседство, которое кто-то хотел бы иметь.

Но тюрьма была вполне подходящей постройкой на месте захолустной рекультивации. И никто особо не беспокоился о возможной экологической опасности, с которой могут столкнуться её обитатели. В результате гора Голова Льва стала местом для строительства тюрьмы максимального уровня безопасности Голова Льва.

Тюремные ворота, как рассказала Селия, были открыты, и входные двери тоже. Она, Милли, Нелл Зигер и остальные вошли. Большая часть разведывательной группы из Нашего места состояла из недавно получивших свободу заключенных и тюремных офицеров, и им было интересно, как жила другая половина. Все было более менее похоже, и даже более комфортно. Запахи были те же, и хотя там были некоторые трещины в полах и стенах, было сухо; и замочное хозяйство в каждой камере выглядело как новенькое.

— Какое-то дежавю,[282] — признала Селия, — и к тому же немного забавное, знаете ли.

Ночь прошла спокойно. Утром Селия спустилась вниз по склону, в поисках тропы, которая могла бы помочь срезать часть дороги и спасти их от необходимости идти к Орлу длинным обходным путем. Неожиданно для Селии, ее игрушечная рация запищала.

— Селия! Кажется, мы кого-то обнаружили! — Это была Нелл.

— Что? — Ответила Селия. — Повтори?

— Мы внутри! Внутри тюрьмы! Окно в конце их версии Бродвея практически не пропускает свет, но как нам кажется, в одной из одиночных камер есть женщина! Она лежит под желтым одеялом! Похоже, она шевелится! Милли пытается найти способ открыть дверь, чтобы её освободить, но без электричества так… — и тут передача прервалась.

Неожиданный сильный грохот от удара чего-то крупного об землю испугал Селию. Она вытянула руки в стороны, пытаясь балансировать. Игрушечная рация вылетела из руки и разбилась о землю.

Стремглав взбежав на вершину дороги, с горящими легкими и дрожащими ногами, Селия прошла через тюремные ворота. Белая пыль рассеивалась по воздуху, как снег; она должна была прикрыть рот, чтобы не задохнуться. То, что она увидела, было трудно обработать, и еще труднее принять. Территория была разбита вдребезги, повсюду виднелись расщелины, словно после землетрясения. Поднятая с земли грязь висела в воздухе. Селия несколько раз упала на колени, прищуренные глаза практически ничего не видели, пока не добралась до чего-то твердого. Постепенно, начали вырисовываться прямоугольные формы основного ограждения Головы льва, а за ними ничего. За основным ограждением больше не было земли, и больше не было тюрьмы. Плато рухнуло и очистило пространство. Новехонькое здание максимального уровня безопасности спустилось вниз по задней части горы, словно большой каменный ребенок по горке. Забор был теперь не более чем декорация для фильма, только фасад и ничего позади.

Селия не осмелилась подойти к краю, чтобы заглянуть вниз, но она мельком, где-то далеко внизу, увидела несколько обломков: массивные цементные блоки, составлявшие основу здания, плавали на фоне болота пылевых частиц.

— И вот, я вернулась одна, — сказала Селия, — так быстро, как только смогла.

Она вздохнула и процарапала чистое место в грязи на щеке. Слушатели, десяток женщин, поспешивших на место проведения собраний к Шопуэллу после того, как по городу разнесся слух, что экспедиция вернулась, молчали. Остальные еще не подтянулись.

— Я помню, читала, что там была какая-то полемика по вопросу постройки тюрьмы в том месте, — сказала Дженис. — Что-то о том, что земля была слишком мягкая для такого веса. Люди говорят, что угольная компания сильно сэкономила на этом, перед тем как свалить. Государственные инженеры смотрели на все…

Селия перевела дух, выдала печальный вздох, и рассеянно продолжила:

— Нелл и я встречались, время от времени. Я не ожидала, что это продолжится вне стен тюрьмы. — Она шмыгнула носом — один раз. — Так что я, вероятно, не должна чувствовать печаль, но вот оно: мне печально, словно я в аду.

Воцарилось молчание. И тогда Лила произнесла:

— Мне нужно туда попасть.

Тиффани Джонс сказала:

— Составить компанию?

То, что они задумали, глупость, сказала Коутс.

— Это гребаная глупость, Лила. Идти копаться в завале.

Она шла рядом с Лилой и Тиффани Джонс по Болл-Хилл-Роуд. Еще два члена экспедиции были парой лошадей.

— Мы не будем копаться в самом завале, — сказала Лила. — Мы просто пороемся среди обломков на поверхности.

— И посмотрим, может быть, кто-то там еще жив, — добавила Тиффани.

— Ты шутишь? — Нос Дженис был свекольно-красного цвета от холода. Она все больше походила на архаичного пророка — ее белые волосы плыли вслед за ней, цвет ее впалых щек был таким же ярким, как и свет придорожных фонарей. Все, чего не хватало — это посох и хищная птица, которая сидела бы на её плече. — Они скатились по склону горы, и тюрьма их накрыла. Они мертвы. И если они и видели там женщину, то она тоже мертва.

— Я это знаю, — сказала Лила. — Но если они видели женщину в Львиной голове, это значит, что есть и другие женщины вне Дулинга. Узнать, что мы не одиноки в этом мире, Дженис… это будет круто.

— Не умри там, — сказала бывший начальник тюрьмы, когда они подошли к Болл-Хилл.

Лила ответила:

— Так и планирую.

И рядом с ней Тиффани Джонс еще более убедительно произнесла:

— Мы не умрем.

Тиффани каталась на лошадях все свое детство. Ее семья владела яблочным садом с детской площадкой, стадом мясных коз, ларьком с хот-догами и несколькими пони.

— Я частенько их объезжала, но… потом у меня появились кое-какие проблемы — недостатки, можно сказать. И стало не до пони. Я начала влипать в различные неприятности и вышла из привычки.

Эти проблемы не были секретом для Лилы, которая лично арестовала Тифф, и не один раз. Эта Тиффани Джонс совершенно не была похожа на ту. Женщина, которая ехала верхом на массивной чалой лошади рядом с маленькой белой лошадкой Лилы, была полнолицей шатенкой в белой ковбойской шляпе, которая дала бы фору любому ранчеру Джона Форда.[283] Она имела огромное самоуважение, в отличие от той убогой наркоманки, которую Трумэн Мейвейзер регулярно бил в трейлере рядом с его лабораторией по производству метамфетамина в стародавние времена.

И она была беременна. Лила слышала, как Тиффани упоминала об этом на Собрании. Это-то, подумала Лила, и есть источник её сияющей внешности.

Наступали сумерки. Они должны были вскоре разбить лагерь на ночлег. Отсюда, в паре миль вниз по долине, был виден Мэйлок — разбросанные в мрачной темноте здания. Экспедиция уже побывала там, и не нашла никого, ни мужчин ни женщин. Казалось, что только в Дулинге тлеет человеческая жизнь. Если только в мужской тюрьме не было той женщины, то так и было.

— Ты, кажется, выглядишь неплохо, — сказала Лила, внимательно присмотревшись. — По крайней мере, сейчас.

Смех Тиффани был очень милым.

— Загробная жизнь очищает разум. Мне больше не нужна наркота, если ты это имеешь в виду.

— Ты так думаешь об этом? Загробная жизнь?

— На самом деле нет, — сказала Тиффани, и больше не поднимала эту тему до тех пор, пока они не обосновались в своих спальных мешках в развалинах бензоколонки, которая была заброшена и в том, другом мире.

Тиффани сказала:

— Я хочу сказать, что загробная жизнь, это должен быть либо рай, либо ад, ведь верно? — Через невесть как оставшееся в целости стекло, они могли видеть лошадей, привязанных к старым бензоколонкам. Их освещал лунный свет.

— Я не слишком религиозна, — сказала Лила.

— Я тоже, — сказала Тиффани. — Но, в любом случае, здесь нет ни ангелов и бесов, так что пошло все на фиг. Но разве это не чудо?

Лила подумала о Джессике и Роджере Элуэях. Их дочке, Платине, которая быстро росла и ползала повсюду. (Дочь Элейн Наттинг, Нана, влюбилась в Плат — некрасивое имя, но что есть, то есть; малышка, вероятно, чуть позже, возненавидит их за это — и катала ее повсюду в ржавой детской коляске). Лила подумала об Эсси и Кэнди. Она подумала о своем муже и сыне и о своей жизни, которая больше не была ее жизнью.

— Может быть, — сказала Лила. — Наверное.

— Извиняюсь. Чудо — это неправильное слово. Я просто говорю, что у нас ведь все хорошо? Значит, это не ад, ведь верно? Я чиста. Я чувствую себя хорошо. У меня есть эти замечательные лошади, которых я никогда, даже в своих самых смелых мечтах, не могла себе представить. Кто-то вроде меня, заботится о таких животных? Никогда. — Тиффани нахмурилась. — Я слишком много о себе говорю, да? Я знаю, что ты многое потеряла. Я знаю, что большинство находящихся здесь многое потеряли, а я просто та, кто не имел ничего, чтобы терять.

— Я рада за тебя. — И она действительно была рада. Тиффани Джонс заслуживала чего-то лучшего.

Они обошли Мэйлок и поскакали по раскисшим берегам ручья Дорр-Холлоу. В лесу, стая собак, собравшихся на небольшом холме, наблюдала за тем, как они проезжают. Их было шесть или семь, овчарки и лабрадоры, языки вывалены, дыхание парует. Лила достала пистолет. Под ней белая лошадь повернула голову и изменила свою походку.

— Нет, нет, — сказала Тиффани. Она протянула руку и почесала лошади за ухом. Ее голос был мягким, но уверенным, совсем не похож на воркование. — Лила не будет стрелять из пистолета.

— Она не будет? — Лила посмотрела на собаку посередине. Серо-черный мех животного ощетинился. У него были разные глаза, голубой и желтый, а его пасть казалась огромной. Она вовсе не была впечатлительным человеком, но все равно подумала, что собака выглядит бешеной.

— Конечно же, нет. Они хотят организовать догонялки. Но мы просто едем дальше и делаем свое дело. Мы не хотим в это играть. Мы сможем поладить. — Голос Тиффани был беззаботным и уверенным. Лила подумала, что даже если бы Тиффани не знала, что делает, она смогла бы поверить, что знает. Они проехали через подлесок. Собаки их не преследовали.

— Ты была права, — позже сказала Лила. — Благодарю.

Тиффани сказала, что не за что.

— Но это не ради тебя. Без обид, но я не позволю тебе пугать моих лошадей, шериф.

Они пересекли реку и на развилке выбрали дорогу, ведущую вокруг горы, а не ту, которая вела к вершине. Лошади спустились в лесистую долину, которая формировала разрыв между тем, что осталось от Головы льва слева, и скалой справа, поднимающейся вверх с резким уклоном. Её поверхность представляла собой массив из острых зазубренных камней. Повсеместно присутствовал металлический запах, который щекотал им глотки. Комья рыхлой земли продолжали падать вниз, камни, находящиеся внутри этих комков, при ударе об то, что лежало на дне обрыва, словно об железную миску, создавали громкое эхо, поднимающееся по обеим сторонам горы.

Они привязали лошадей в паре сотен ярдов от развалин тюрьмы и дальше пошли пешком.

— Женщина из другого места, — сказала Тиффани. — Разве это не что-то?

— Это да, — согласилась Лила. — Но найти кого-то из наших, живыми, было бы еще лучше.

Фрагменты кирпичной кладки, некоторые высотой и шириной с большегрузный грузовик, из которой была выложена задняя стена верхних этажей Головы льва, врылись в землю, как громадные кенотафы.[284] По тому, как они возвышались друг над другом, Лила легко смогла себе представить, как они ломаются под собственным весом и падают вниз, чтобы присоединиться к куче, уже лежащей на дне оврага.

Основное тело тюрьмы упало на дно и сложилось внутрь себя, образуя нечеткую пирамидальную форму. В некотором смысле, это было впечатляюще, сколько всего пережило тело здания, при сползании вниз по горе — и одновременно отвратительно, если подвести под сравнение с кукольным домиком, разрушенным хулиганом. Стальная арматура зазубренными копьями торчала из разрушенных бетонных стен, а огромные комья земли, перемешанные с корнями деревьев, лежали над другими частями обломков. В бетоне, по краям этой внезапно возникшей новой конструкции, возникли рваные проломы, за которыми зияли черные дыры, ведущие внутрь. Повсюду были поломанные деревья — двадцати- и тридцатифутовые стволы с сорванной корой.

Лила надела хирургическую маску, которую принесла с собой.

— Оставайся здесь, Тиффани.

— Я хочу пойти с тобой. Мне не страшно. Позвольте мне взять одну из них.

Она протянула руку за хирургической маской.

— Я знаю, что ты не боишься. Я просто хочу, чтобы кто-то смог вернуться домой и все рассказать, если эта чертова конструкция упадет мне на голову, и ты прекрасно управляешься с лошадьми. А я всего лишь бывший коп среднего возраста. Кроме того, мы оба знаем, что вас двое.

Рядом с ближайшим разломом, Лила остановилась, и развернулась, чтобы помахать напарнице. Но Тиффани этого не увидела, она уже возвращалась к лошадям.

Лучики света проникали внутрь остатков тюрьмы через узкие щели в разрушенном бетоне. Лила обнаружила, что идет поверх стены, шагая под закрытыми стальными дверями камер. Все было перевернуто на девяносто градусов. Потолок находился справа. Левая стена теперь была потолком, а пол был слева. Ей пришлось опустить голову, чтобы проскользнуть под открытой дверью одной из камер, которая свисала, словно ловушка. Она слышала тиканье и звуки падающих капель. Ее ботинки хрустели, ступая по камню и стеклу.

Затор из камней, разрушенных труб и кусков изоляции остановил ее продвижение вперед. Она обвела фонариком вокруг себя. Уровень А было выведено красной краской на стене над ее головой. Лила подошла к тому месту, где свисала дверь. Она прыгнула и, схватившись за дверную раму, проникла внутрь камеры. В противоположной от двери стене зияла дыра. Лила осторожно к ней подкралась. Она присела и пролезла вперед. Зазубрины разбитого бетона зацепились за спину рубашки, и ткань порвалась.

В её голову прокрался голос Клинта, спрашивая: может быть — просто, может быть, не воспринимай это, пожалуйста, как обвинение — необходимо пересмотреть прямо здесь и сейчас соотношение риск-вознаграждение?

Давай рассмотрим все со всех сторон, хорошо, Лила? Риск заключается в том, что ты карабкаешься по неустойчивым обломкам, лежащим у подножия неустойчивой горы. Вдобавок, есть еще чертовы дикие, сумасшедшие собаки там, снаружи, и беременная наркоманка ждущая — или не ждущая — с лошадьми. И тебе — опять же, без обид, просто констатируем факты, дорогая — сорок пять. Всем известно, что лучший возраст для женщины, желающей поползать среди нестабильных и неустойчивых руин — что-то от восемнадцати до двадцати семи. Ты вне целевой группы. Все это повышает риск смерти, ужасной смерти или невообразимо ужасной смерти.

В следующей камере Лиле пришлось перелезть через видавший виды стальной туалет, а затем проскользнуть вниз через другое отверстие в полу, который когда-то был правой стеной. Ее лодыжка подвернулась, когда она упала вниз, и она схватилась за какую-то опору. Что-то металлическое порезало ей руку.

На ладони зияла глубокая кровавая рана. Наверное, понадобится пару скоб для затяжки краев. Ей следовало бы вернуться назад, поискать какую-нибудь мазь и наложить повязку, используя аптечку, которую они привезли с собой. Вместо этого, Лила оторвала лоскут от рубашки и забинтовала руку. Она воспользовалась фонариком и обнаружила еще одну надпись на стене: Крыло охраны. А вот это хорошо. Эта надпись была и в том месте, где они видели женщину в камере. Плохо было то, что новый коридор был расположен прямо над головой, шахтный ствол поднимался вверх. А еще хуже было то, в одном из углов, она обнаружила ногу, оторванную на два дюйма выше колена. Она была одета в зеленый вельвет. На Нелл Сигер были зеленые брюки, когда экспедиция отправлялась в Орел.

— Я не собираюсь ничего говорить об этом Тифф, — сказала Лила. Послушала, как звучит её голос — громко и испуганно — и успокоилась. — Это не пойдет на пользу.

Лила направила луч фонарика вверх. Крыло охраны Головы льва превратилось в широкую дымовую трубу. Она светила лучом из стороны в сторону, в поисках лучшего пути, и раздумывала над тем, что видит. Потолок Крыла охраны состоял из железобетонных перекрытий; бетон весь рассыпался при падении, но стальная арматура осталась на месте. Это было похоже на решетку. Или лестницу.

Что касается награды, продолжил Клинт, ты можешь кого-то найти. Можешь. Но будь честна с собой. Ты знаешь, что этот корабль пуст, как и весь остальной мир. Там ничего нет, кроме тел женщин, которые пошли с Нелл. Эта оторванная нога должна была тебе все рассказать. Если бы в мире, который ты называешь Нашим местом, были другие женщины, они бы уже дали о себе знать. Они оставили хотя бы какой-то след. Что, по-твоему, ты хочешь доказать? Что женщины тоже могут быть Мальборо Мэнами?

Казалось, что даже в ее воображении он не мог просто сказать, что боится за нее. Он не мог перестать относиться к ней, как к одной из своих заключенных-пациенток, бросая основные вопросы, как мяч во время игры в выбивалки на игровой площадке.

— Уходи, Клинт, — сказала она, и на удивление, он это сделал.

Лила поднялась и схватилась за нижнюю ступеньку потолочной решетки. Арматура прогнулась, но не вырвалась. Ее рука ныла, и она чувствовала, что кровь стекает по краям ее тряпичной повязки — но она все же повисла, подтянулась вверх, и подняла ногу. Она поставила ботинок на арматуру и перенесла на неё свой вес. Арматура снова прогнулась, но выдержала. Лила подняла руку, зацепилась за следующую арматуру, подтянулась, шагнула. Она начала подниматься по сетчатой лестнице. Каждый раз, когда она поднималась на уровень двери камеры, Лила использовала свою здоровую левую руку, чтобы удержаться на решетке, пока свободно раскачивалась в темноте и светила в камеру фонариком, который находился в больной правой. Никакой женщины не было видно сквозь армированное стекло в верхней части двери первой камеры, никакой женщины во второй, никакой женщины в третьей; все, что она видела — это каркасы кроватей, торчащие из того, что когда-то было полом. Ее рука пульсировала. Кровь капала в ее рукав. Никого и в четвертой камере, и ей пришлось остановиться, чтобы перевести дух, но не следовало задерживаться на одном месте слишком долго, и определенно не нужно было смотреть вниз во тьму. Был какой-то трюк, чтобы быстро перевести дух? Что-то, о чем упоминал Джаред, о соревнованиях по бегу на первенство штата, что-то типа самовнушения? Ах, да, теперь она вспомнила.

— Когда мои легкие начинают подводить, — рассказывал Джаред, — я просто представляю, что за мной следят красивые девушки, и я не могу их подвести.

От этого точно не было пользы. Ей просто нужно двигаться дальше.

Лила полезла. В пятой камере находились кровать, раковина и унитаз с болтающейся крышкой. И больше ничего.

Она добралась до Т-образной развилки. Влево от неё тянулся вдаль другой коридор. Где-то далеко, в конце этого коридора, луч фонаря Лилы выхватил то, что поначалу было похоже на кучу белья — тело или тела, подумала она, останки других исследователей. Это была дутая красная куртка Нелл Сигер? Лила не была уверена, но как бы холодно здесь не было, она почувствовала запах разложения. Они находились в разных местах до происшествия, а затем, вероятно, их раскидало еще дальше. Ничего нельзя было сделать, кроме как оставить их там.

Что-то зашевелилось в куче, и она услышала писк. Тюремные крысы пережили падение, как оказалось.

Лила пролезла еще немного. Каждая металлическая решетка, казалось, прогибалась все больше и больше под ее весом, скрипя все сильнее и сильнее с каждым шагом. Шестая камера была пуста, и седьмая, и восьмая, и девятая. Ты всегда находишь все, что тебе нужно в последнем месте, которое проверяешь, не так ли? Это всегда на верхней полке шкафа в самом дальнем углу. Это всегда в самом последнем файле в папке. Это всегда в самом маленьком и наименее используемом кармане рюкзака.

Если бы сейчас она упала, по крайней мере, умерла бы мгновенно.

Вы всегда — всегда, всегда, всегда — падаете с самой верхней точки решетки потолка, которую вы используете как лестницу в коридоре тюрьмы максимального уровня безопасности, соскользнувшей вниз с нестабильных останков бывшей угольной горы.

Но она решила, что не собирается сдаваться. Она убила Джессику Элуэй, чтобы защитить себя. Она была первой женщиной-шерифом в истории округа Дулинг. Она захлопнула наручники на братьях Гринерах, и когда Лоу Гринер предложил ей потрахать саму себя, она рассмеялась ему в лицо. Еще несколько футов не могут ее остановить.

И не остановят.

Она вытянулась в темноту, свободно раскачиваясь, словно ведомая партнером по танцам, и направила луч фонарика через окно двери десятой камеры.

Надувная кукла прилегла на отдых, прижавшись лицом к стеклу. Ее вишнево-красные губы открывали отверстие, предназначенное для фелляции;[285] её легкомысленные и соблазнительные глаза, а-ля Бетти Буп,[286] были синими. Порывы сквозняка заставляли её кивать пустой головой и пожимать розовыми плечами. Наклейка на голове гласила: С 40-летием, Ларри!

— Давай, Лила, — сказал Тиффани. Ее голос доносился из глубины колодца. — Просто сделай первый шаг, а затем побеспокоимся о следующем.

— Ладно, — умудрилась произнести Лила. Она была рада, что Тиффани ее не слышит. На самом деле, она не знала, есть ли еще вещи, которым она была так же рада. Ее горло было сухим; ее тело чувствовало себя слишком плотно в ее коже; ее рука пылала. Голос внизу был где-то в другой жизни. Этой темной лестнице не было конца.

— Хорошо. Сейчас: первый шаг, — сказала Тиффани. — Ты просто должна сделать первый шаг. Вот с него ты и начнешь.

— Надувная, трахни-меня, кукла, — позже удивлялась Тиффани. — Чей-то гребаный подарок на день рождения. Они позволяли им иметь такое дерьмо?

Лила пожала плечами.

— Все, что я знаю, это то, что я видела. Возможно, там была какая-то история, но мы никогда этого не узнаем.

Они скакали целый день и ночь. Тиффани хотела только одного, чтобы какая-нибудь из женщин в Нашем месте имела достаточный медицинский опыт, для лечения руки Лилы. Лила говорила, что с ней все будет в порядке, но Тифф в этом не была уверена.

— Я сказала той карге, которая раньше была начальником тюрьмы, что мы не умрем. Мы. Это значит, мы обе.

Она рассказала Лиле о квартире, которая была у неё в Шарлоттсвилле, до метамфетаминовой зависимости, напалмом выжегшей её последнее десятилетие или около того. Она держала там херову тучу папоротников. Эти педики даже цвели.

— Жизнь хороша, когда у тебя есть большие комнатные растения, — сказала Тиффани.

Седло поднималось то вверх, то вниз — лошадь так приятно ее качала, — и Лила прикладывала максимум усилий, чтобы не заснуть и, как следствие, не выскользнуть из седла.

— Что?

— Мои папоротники, — сказала Тиффани. — Я рассказываю о моих папоротниках, чтобы удержать тебя от обморока.

Это заставило Лилу захихикать, но все, что вышло из её рта, было горьким стоном. Тиффани сказала, чтобы она бросила грусть-печаль.

— Мы можем принести немного с собой. Папоротники растут по всему этому гребаному месту. Они здесь не редкость.

Позже Лила спросила Тиффани, кого она хочет — мальчика или девочку.

— Просто здорового ребенка, — сказала Тиффани. — При любом раскладе, как можно более здорового.

— Как насчет того, если это девочка, назвать её Ферн.

Тиффани засмеялась.

— Вот и молодец!

Дулинг показался на рассвете, здания плавали в синей дымке. Дым клубился от стоянки за остатками Скрипучего колеса. Здесь была устроена общая кухня. Электричество было еще в диковинку, поэтому они почти все готовили на костре. (Скрип оказался отличным источником топлива. Его крыша и стены постепенно разбирались.)

Тиффани провела их к огню. Там находились дюжина женщин, бесформенных в их тяжелых пальто, шапках и варежках. Два больших кофейника кипели над открытым огнем.

— Добро пожаловать домой. У нас есть кофе. — Коутс вышла из группы.

— В отличие от вас, у нас нет ничего, — сказала Лила. — Извините. Там была только трахни-меня-Фарах кукла в Крыле охраны. Если в этом мире и есть кто-то еще, то мы их до сих пор не нашли. А остальные… — Она покачала головой.

— Миссис Норкросс?

Они все повернулись, чтобы увидеть новенькую, которая прибыла днем раньше. Лила, сделал шаг к ней, потом остановился.

— Мэри Пак? Это ты?

Мэри подошла к Лиле и обняла ее.

— Я только что была с Джаредом, миссис Норкросс. Я думала, вы захотите знать, с ним все в порядке. Он был последним, кого я видела. Это было на чердаке демонстрационного дома в вашем районе, до того, как я уснула.

Глава 5

Тиг Мерфи был первым офицером, которому Клинт рассказал правду об Эви, и о том, что она сказала: все, кажется, зависит от того, сможет ли Клинт сохранить ей жизнь, но она будет участвовать в этом деле не больше, чем Иисус, представший перед Понтием Пилатом. Клинт закончил словами:

— Я соврал, потому что не мог заставить себя сказать правду. Правда так велика, что просто застряла у меня в глотке.

— Угу. Вы знаете, что я преподавал историю в старшей школе, Док? — И действительно, взгляд Тига вызвал у Клинта неприятные воспоминания из его тинэйджерской жизни. Это был взгляд учителя, сомневающегося в твоем пропуске в спортивный зал. Это был взгляд человека, желающего убедиться, не расширены ли твои зрачки.

— Да, я это знаю, — сказал Клинт. Он затащил офицера в прачечную, где они могли поговорить наедине.

— Я был первым человеком в моей семье, который смог закончить колледж. Заламывание рук в женской тюрьме вряд ли было для меня шагом вперед. Но, знаете, я видел, как вы заботитесь об этих девчонках. И я знаю, что, несмотря на то, что многие из них сделали плохие вещи, большинство не испорчены до конца. Да, я хочу помочь… — офицер поморщился и потер рукой редеющие волосы на висках. Вы могли ясно видеть, что он был учителем, представить, как он ходит вокруг кафедры, рассказывая об огромной разнице между легендой о Хэтфилдах и Маккоях и исторических фактах вражды,[287] как его пальцы все сильнее и сильнее потирают виски, пока он, с волнением и энтузиазмом, погружается в тему лекции.

— Так помоги, — сказал Клинт. Если бы ни один из офицеров не согласился остаться, он попытался бы удержать тюрьму и без них, и наверняка бы потерпел неудачу. Терри Кумбс и новый парень руководили остатками полицейских сил. Они могли бы подбить и других мужчин города, если на то возникнет необходимость. Клинт видел, как Фрэнк Джиари смотрел на заборы и ворота в поисках слабых мест.

— Вы, правда, верите в это? Думаете, она — колдунья? — Тиг произнес слово колдунья, как Джаред произносил слово серьезно — как в: «Вы серьезно хотите увидеть мою домашнюю работу?»

— Я верю, что у нее есть какое-то влияние на то, что происходит, и, что еще более важно, я верю, что люди вне стен этой тюрьмы в это верят.

— Вы действительно верите, что она колдунья. — Тиг опять одарил его взглядом все подозревающего учителя, типа: Парень, а ты часом не обкурился?

— Вообще-то, да, — сказал Клинт и поднял руку, чтобы Тиг помолчал, хотя бы мгновенье. — Но даже если я ошибаюсь, мы должны удержать эту тюрьму. Это наша обязанность. Мы должны защищать каждого из наших заключенных. Я не разрешу Терри Кумбсу с его фляжкой, или Фрэнку Джиари, или кому-либо еще, даже поговорить с Евой Блэк. Ты ее слышал. Несет она бред или нет, она обладает гениальной способностью бесить людей. Она будет продолжать это делать, пока кто-то не потеряет разум и не убьет ее. Кто-то или все вместе. Сжигание на костре с повестки дня не снимается.

— Вы не верите в это.

— Вообще-то, верю. Бригады Пылеуловителей тебе о чем-нибудь говорят?

Тиг прислонился к одной из промышленных стиральных машин.

— Хорошо.

Клинт обнял его.

— Спасибо.

— Ну, это все же моя работа, хоть и глупая, вы же знаете, не стоит благодарности. Как думаете, сколько нам нужно продержаться?

— Не долго. Максимум, несколько дней. Как бы там ни было, она так говорит. — Он понял, что говорит о Еве Блэк, как древний грек говорил о злобном божестве. Это было возмутительно, и все же очень похоже на правду.

— Подождите-подождите-подождите, — сказал Рэнд Куигли, после того, как Клинт пересказал все во второй раз. — Она собирается покончить с этим миром, если мы позволим копам ее забрать?

Это было почти в точности то, во что верил Клинт, но он предпочитал некоторую утонченность.

— Мы просто не можем позволить местным полицейским увезти ее, Рэнд. Суть в этом.

Бледно-карие глаза Рэнда моргнули за толстыми линзами его очков в квадратной оправе, а его черные брови сошлись на переносице, как дородные гусеницы. — А что насчет ЦКЗ? Я думал, вы разговариваете с ЦКЗ?

Тиг пришел на помощь.

— ЦКЗ было дерьмом. Док придумал это, чтобы мы остались.

На этом моменте Рэнд начинает артачиться, подумал Клинт, и все заканчивается. Но Рэнд только коротко посмотрел на Клинта, а затем повернулся к Тигу.

— До них ничего не дошло?

— Нет, — сказал Клинт.

— Ничегошеньки?

— Ну, пару раз мне ответил автоответчик.

— Бля, — сказал Рэнд. — Это пиздец.

— Ты сам это сказал, дружище, — заметил Тиг. — Мы все еще можем рассчитывать на тебя? Если кто-то захочет что-то начать?

— Да, — сказал Рэнд, его голос звучал обиженно. — Конечно. Они управляют городом, мы управляем тюрьмой. Вот как это должно быть.

Веттермор был следующим. Изложенный план действий внес немного разнообразия в его грустные думы.

— Меня совсем не удивило бы, если бы Девушка-воин, Убийца наркоманов была колдуньей. Я даже не удивлюсь, если кролики выпрыгнут из карманных часов и начнут прыгать по лужайке. То, что вы мне говорите, не безумнее Авроры. Для меня это ничего не меняет. Я здесь до расхода.

А вот Скотт Хьюз, в свои девятнадцать самый младший из команды, сдал ключи, пистолет, шокер и все остальное снаряжение. Если ЦКЗ не собирался забирать Еву Блэк, он не останется. Он не был чьим-то белым рыцарем; он был обычным христианином, которого крестили в лютеранской церкви прямо здесь, в Дулинге, и он не хочет пропустить воскресную проповедь.

— Вы мне нравитесь, ребята. Вы не похожи ни на Петерса, ни на других подобных херов в этом месте. И меня нисколько не волнует, что Билли — гей или что Рэнд — слегка пришибленный. Вы, ребята, в порядке.

Клинт и Тиг проследовали за ним через входную дверь тюрьмы и вышли во двор, чтобы попытаться переубедить.

— И Тиг, ты всегда был крутым. Вы тоже в порядке, доктор Норкросс. Но я здесь не собираюсь подыхать.

— Разве кто-то говорил о смерти? — Спросил Клинт.

Юноша прыгнул в свой пикап, обутый в огромные зимние покрышки.

— Вернитесь к реальности. Вы знаете кого-нибудь в этом городе, у кого нет пистолета? Вы знаете кого-нибудь в этом городе, у кого нет двух или даже трех?

Это было правдой. Даже в пригороде Аппалачей (пригородом его можно было назвать с большой натяжкой; у них, в Дулинге, были Фут Локер[288] и Шопуэлл, но ближайший кинотеатр был только в Орле), почти у каждого был пистолет.

— И я был в департаменте шерифа, доктор Норкросс. У них там стойки с М4.[289] Другие штуки тоже есть. Линчеватели наверняка появятся здесь после похода в оружейную комнату полицейского участка. Без обид, но вы с Тигом можете взять те Моссберги,[290] которые мы храним в нашей оружейке, и засунуть их в свои задницы.

Тиг стоял плечом к плечу с Клинтом.

— Так ты просто собираешься свалить?

— Да, — сказал Хьюз. — Я просто собираюсь свалить. И кто-то должен открыть для меня ворота.

— Блин, Тиг, — сказал Клинт, и это было сигналом.

Тиг вздохнув, извинился перед Скоттом Хьюзом:

— Я чувствую себя ужасно из-за этого, мужик — и вырубил коллегу своим шокером.

Это был вопрос, который они обсудили заранее. Отпустить Скотта, значило нажить себе серьезные проблемы. Они не могли позволить кому-то рассказать горожанам, что их так мало, или описать все имеющееся в наличии оружие. Потому что Скотт был прав, тюремная оружейная комната не производила впечатления: десяток дробовиков Моссберг 590, курам на смех, и личное оружие каждого офицера — пистолет 45 калибра.

Двое мужчин стояли над коллегой, корчившимся на асфальте тюремной стоянки. Клинту сразу вспомнился задний двор Буртеллов, Пятничные Ночные Бои, его приемный брат Джейсон, лежавший голой грудью на цементном патио у грязных кроссовок Клинта. Под глазами Джейсона были красные круги — отпечатки кулаков Клинта. Кровавые сопли текли из носа Джейсона, а он продолжал бормотать: Все в порядке, Клинт. Взрослые веселились во всю — смех с газонных стульев разносился на всю округу — стукаясь банками Фальстаффа.[291] Тогда Клинт выиграл молочный коктейль. Что он выиграл на этот раз?

— Ну, блин, мы это сделали, — сказал Тиг. Три дня назад, когда им пришлось иметь дело с Петерсом, Тиг выглядел, как человек в муках аллергической реакции, вызванной перееданием жареных моллюсков. Теперь он выглядел, как будто у него была изжога. Он опустился на колени, перевернул Скотта и связал запястья за спиной. — Как насчет того, чтобы поместить его в камеру в Крыле В, Док?

— Пойдёт, я думаю. — Клинт даже не задумывался о том, куда поместить Скотта, что точно не вселяло уверенности в его способность справиться с развивающейся ситуацией. Он присел, чтобы схватить одну из подмышек Хьюза и помочь Тигу поднять его на ноги, чтобы они могли завести его внутрь.

— Господа, — раздался голос прямо за воротами. Это был женский голос, полный решимости, измождения… и восторга. — Можете ли вы сохранить эту позу? Я хочу запечатлеть этот ракурс.

Оба мужчины посмотрели вверх, с выражением полного осознания своей вины; они были похожи на двух мафиози, пытающихся избавиться от трупа. Микаэла еще больше обрадовалась, когда пересмотрела свое первое фото. Фотокамера, которую она носила в кошельке, была всего лишь дешевеньким Никоном, но изображение вышло четким. Идеально.

— Йо-хо-хо, вы, грязные пираты! — Прогнусавил Гарт Фликингер. — Что вы здесь делаете, скажите на милость? — Он настоял на остановке на близлежащем живописном плато, чтобы попробовать Фиолетовую Молнию, и сейчас чувствовал себя бодряком. Микки, казалось, поймала второе дыхание. Или, может быть, теперь это было четвертое или пятое.

— Черт возьми, Док, — сказал Тиг. — Вот мы попали, пиздец.

Клинт не ответил. Он стоял, держа Скотта Хьюза и разглядывая пришельцев, стоящих перед потрепанным Мерседесом. Как будто внутри его головы показывали странное обратное кино, когда вещи собираются вместе, а не разваливаются. Может быть, именно так истинное вдохновение приходит к великому ученому или философу. Он надеялся на это. Клинт бросил Скотта, и дезориентированный офицер выдал недовольный стон.

— Еще один! — Сказала Микаэла. И щелкнула затвором. — И еще! Хорошо! Прекрасно! А теперь что именно вы, ребята, здесь делаете?

— Божья кровь, это мятеж! — Хныкал Гарт, выдавая то, что должно было бы, по его мнению, быть имитацией голоса капитана Джека Воробья в Пиратах Карибского моря. — Они довели своего товарища до бессознательного состояния, и скоро заставят его ходить по рее! Каррамба!

— Заткнись, — сказала Микаэла. Она схватилась за ворота — не под электрическим током, к счастью для нее — и потрясла их. — Это как-то связано с той женщиной?

— Мы в такой жопе. — Тиг произнес это, как будто бы находился под сильным впечатлением.

— Открой ворота, — сказал Клинт.

— Что…?

— Сделай это.

Тиг подошел к въездным воротам, остановившись лишь однажды, чтобы с сомнением взглянуть через плечо на Клинта, который еще раз кивнул, и двинулся дальше. Клинт подошел к воротам, игнорируя непрекращающиеся щелчки фотокамеры молодой женщины. Ее глаза были красными, чего и следовало ожидать после четырех дней и трех ночей бодрствования, но и глаза ее спутника были такими же красными. Клинт подозревал, что они принимали незаконные стимуляторы. В муках его внезапного вдохновения, это было наименьшей из его проблем.

— Вы дочь Дженис, — сказал он. — Репортер.

— Это верно, Микаэла Коутс. Микаэла Морган, для большой зрительской аудитории. И, как я понимаю, вы доктор Клинтон Норкросс.

— Мы встречались? — Клинт этого не помнил.

— Я брала у вас интервью для школьной газеты. Восемь или девять лет назад.

— И как, вам понравилось? — Спросил он. Боже, какой же он старый, стареет с каждой минутой.

Микаэла неопределенно помахала рукой.

— Я подумала, что это немного странно, что вам так нравится работать в тюрьме. В тюрьме, рядом с моей мамой. Но не обращайте внимания, что насчет женщины? Ее зовут Ева Блэк? Она на самом деле засыпает, а потом спокойно просыпается? Потому что это то, что я слышала.

— Ева Блэк — это имя ей идет, сказал Клинт — И да, она действительно засыпает и просыпается нормальной. Хотя не так уж и много в ней кажется нормальным. — Он испытал головокружение, как человек, идущий с завязанными глазами. — Вы хотите взять у нее интервью?

— Вы шутите? — На данный момент Микаэла была совсем не сонной. Она выглядела разгоряченной от волнения. Наружные и внутренние ворота начали открываться. Гарт зацепил руку Микаэлы и попытался вступить в мертвое пространство между ними, но Клинт предупредительно поднял руку.

— Есть условия.

— Назовите их, — быстро сказала Микаэла, — хотя, учитывая фотографии, которые есть у меня в камере, вы, возможно, не захотите быть слишком жадным.

Клинт спросил:

— Вы видели поблизости полицейскую машину шерифа?

Гарт и Микаэла покачали головой. Полицейской машины пока не было. Никто не следит за подъездной дорогой, ведущей от Западной Лавин. Это была хитрость, которую Джиари упустил, по крайней мере, на теперешний момент, но Клинт не был сильно удивлен. С Терри Кумбсом, ищущим утехи в стакане, его номеру второму, мистеру собаколову приходится играть в догонялки. Но Клинт не думал, что это надолго. Возможно, кто-то уже в пути. По факту, его прошлая мысль о том, чтобы выехать из тюрьмы, купить пиццу и поужинать вместе с Джаредом была сумасшествием. Джиари, возможно нисколько не заботит, что кто-то войдет в тюрьму, но он наверняка не захочет, чтобы кто-то оттуда вышел. Проблемный руководитель-врач, например. Или еще Эви Блэк, которую возможно вывезти в автозаке.[292]

— Ваши условия? — Спросила Микаэла.

— Это должно быть быстро, — сказал Клинт. — И если вы услышите, что я думаю, что вы услышите, и увидите, что я думаю, что вы увидите, вы должны мне помочь.

— Помочь с чем? — Спросил Тиг, присоединившись к ним.

— Подкрепление, — сказал Клинт. — Оружие. — Он остановился. — И мой сын. Мне нужен мой сын.

В Олимпии не было пирогов. Женщина, делавшая их ранее, спала в комнате отдыха, завернутая в кокон. Гас Верин, принимая заказ помощников шерифа, жаловался, что у него чертовски не хватает рабочих рук.

— Там вроде бы был торт-мороженое, где-то в глубине морозильной камеры, но я не могу за это поручиться. Последний раз заходил туда, когда пес Гектор был щенком.

— Пожалуй, я его попробую, — сказал Дон, хотя это было плохой заменой — закусочная без пирога — это безобразие — но в присутствии Фрэнка Джиари, сидящего по другую сторону стола, он решил вести себя достойно.

Также за задним столом закусочной сидели помощники шерифа Бэрроуз, Рангл, Эрик Бласс, плюс старый судья-пройдоха по фамилии Сильвер. Они только что закончили доедать паршивый ланч. Дон заказал галушки, и они прибыли к нему, купаясь в бассейне желтого жира. Он в любом бы случае их съел, просто из вредности, ведь в одном из предсказаний Шара Судьбы № 8[293] говорилось, что слюнтяйством он гадит в свое будущее. Остальные ели сандвичи и гамбургеры, ни один из них не прикончил больше половины. Они также заказали десерт, посчитав, что это было умным ходом. Фрэнк потратил полчаса на то, чтобы пересказать им все, что знал о ситуации в тюрьме.

— Ты думаешь, Норкросс её дрючит? — Вставил Дон по этому поводу.

Фрэнк повернул свой взгляд из-под бровей на него.

— Это маловероятно и не имеет значения.

Дон принял к сведению и больше не сказал ни слова, пока не пришел Гас Верин, чтобы спросить, не нуждаются ли они в чем-нибудь еще.

Как только Гас ушел, заговорил судья Сильвер.

— Какие вы рассматриваете варианты, Фрэнк? Что думает на этот счет Терри? — Оттенок кожи Его Чести был тревожно-серый. Его речь была причмокивающей, как будто он разговаривал, взяв рот щепотку жевательного табака.

— Наши возможности ограничены. Мы могли бы обложить Норкросса, но кто знает, как долго это может продолжаться. В тюрьме наверняка есть запас еды.

— Он прав, — сказал Дон. — Нет ни говяжьих ребрышек, ни чего-либо подобного, но запасов сухих завтраков там хватит до конца дней.

— Чем дольше мы ждем, — продолжал Франк, — тем больше будет сплетен. Некоторые парни могут начать думать о том, чтобы взять дела в свои руки. — Он ждал, когда кто-то скажет: Разве это не то, что делаешь ты? Но никто этого не сказал.

— Так чего же мы ждем? — Спросил судья.

— У Норкросса есть сын, и, конечно же, вы знаете его жену.

— Хороший коп, — отметил судья. — Осторожная, обстоятельная. Леди действует строго по уставу.

Эрик, дважды арестованный шерифом Норкросс за превышение скорости, сделал кислую мину.

— И мы бы хотели, чтобы она была с нами, — сказал Джиари. Дон не верил в это ни на секунду. С того самого момента, когда Джиари сжал руку под подмышкой Дона, обращаясь с ним, как с марионеткой, он увидел, что Джиари не из тех, кто довольствуется вторыми ролями. — Но она испарилась, как и её сын. Если бы они были рядом, я бы сказал, что мы должны попытаться заставить их взглянуть, не смогли бы они убедить Норкросса прекратить то, что они там задумали с той женщиной, Блэк.

Судья Сильвер цокнул языком и посмотрел в кофейную чашку. Он не притронулся к содержимому. По его галстуку были разбросаны ярко-желтые лимоны, их контраст с цветом кожи судьи еще больше подчеркивал его болезненный вид. Мотылек порхал вокруг его головы. Судья отмахнулся от него, и тот полетел на один из световых шаров, которые свисали с потолка закусочной.

— Ну и… — сказал судья Сильвер.

— Да, — сказал Дон. — Так что же нам теперь делать?

Фрэнк Джиари покачал головой и смел несколько крошек со стола, ловя их в ладонь.

— Мы собрали штурмовой отряд. Пятнадцать — двадцать надежных мужчин. Сейчас занимаемся их вооружением. Там, в департаменте шерифа, должно быть достаточно бронежилетов для защиты. Бог знает, что еще там есть. У нас не было времени на инвентаризацию.

— Неужели вы думаете,… - с сомнением начал Рид Бэрроуз, но Фрэнк его опередил.

— В любом случае, там есть полдюжины штурмовых винтовок. Они должны пойти парням, которые могут с ними обращаться. Все остальные будут либо с Винчестерами, либо с их табельным оружием, либо и с тем и другим. Дон нарисует нам план тюрьмы, и даст всю информацию, которая может помочь. Затем мы продемонстрируем свою силу, и дадим Норкроссу еще один шанс, чтобы передать ее нам. Думаю, так и поступим.

Судья спросил.

— А если он откажет?

— Я не думаю, что он сможет остановить нас.

— Это кажется чересчур крутым, даже учитывая чрезвычайные обстоятельства, — сказал судья. — А как же Терри?

— Терри… — Фрэнк стряхнул оставшиеся крошки на пол закусочной.

— Он пьян, судья, — сказал Рид Бэрроуз.

Что-то удержало Фрэнка от того, чтобы самому это сказать. Вместо этого он произнес (скорчив угрюмую гримасу):

— Он делает все, что в его силах.

— Да пьяный он, пьяный, — сказал Рид. Верн Рангл высказал свое мнение, что это было близко к правде.

— Значит… — судья коснулся большого плеча Фрэнка, сжал его. — Все теперь зависит от тебя, Фрэнк.

Гас Верин пришел с куском торта-мороженого для Дона. На лице владельца закусочной читалось сомнение. Над куском клубился морозный пар.

— Уверен, Дон?

— Какого хрена, — сказал Дон. Пироги дамочек этого мира канули в лету, но ему по-прежнему хотелось сладенького, так что придется сыграть в русскую рулетку с этой едой.

— Эй, Фрэнк? — Сказал Верн Рангл.

— Что? — Это прозвучало больше похожим на Ну что еще?

— Я просто подумал, может, нам стоит послать полицейский экипаж понаблюдать за тюрьмой. На случай, если, знаешь ли, Док решит взять и спрятать ее где-нибудь вне тюрьмы.

Фрэнк посмотрел на него, затем шлепнул себе по лбу — хороший жесткий удар, который заставил их всех подпрыгнуть.

— Иисусе. Ты прав. Я должен был сделать это сразу.

— Я готов ехать, — сказал Дон, забывая про кусок торта-мороженого. Он быстро встал, ударившись бедром об нижнюю часть столешницы, заставив чашки и тарелки, находящиеся на ней, загреметь. Его глаза светились. — Мы с Эриком. Если кто-то попытается войти или выйти, мы их остановим.

Фрэнк не очень-то надеялся на Дона, а Бласс вообще был просто ребенком, но, может быть, все будет хорошо. Черт, это была простая предосторожность. Он не думал, что Норкросс попытается вывезти эту женщину. Для него, вероятно, казалась безопаснее держать её там, где она сейчас находилась — за тюремным забором.

— Ладно, — сказал он. — Но если кто-то попытается выйти, просто остановите их. Никакой стрельбы, слышишь? Ничего такого, в духе вестернов. Если они откажутся остановиться, просто следуйте за ними. И сообщите мне об этом по рации как можно скорее.

— Не Терри? — Спросил судья.

— Нет. Мне. Парковая зона у начала подъездной дороги к тюрьме, в том месте, где она пересекается с Западной Лавин. Понятно?

— Есть! — Козырнул Дон. Он был в деле. — Ну же, напарник. Вперед.

Когда они ушли, судья пробормотал:

— Бесшабашный в погоне за несъедобной.[294]

— Что, судья? — Переспросил Верн Рангл.

Сильвер покачал головой. Он выглядел уставшим.

— Неважно. Джентльмены, я должен сказать, что в целом, мне плевать на то, как это произойдет. Мне просто интересно…

— Что, Оскар? — Спросил Фрэнк. — Что вам интересно?

Но судья не ответил.

— Откуда ты знаешь? — Это была Энджела. — О ребенке?

Вопрос вытащил Эви из закусочной Олимпия, где через глаза мотылька, взгромоздившегося на лампу, она наблюдала за мужчинами, посвящаясь в их планы. Чтобы просто приобщиться к веселью; но кое-что еще происходит, гораздо ближе. Скоро Клинт приведет гостей. Скоро у нее будут гости.

Эви выпрямилась и вдохнула воздух Дулингского исправительного учреждения. Вонь промышленных чистящих средств проникла везде и всюду; она ожидала, что скоро умрет, и поэтому чувствовала грусть, но она умирала и раньше. Это никогда не было приятным, но это никогда не было и концом… хотя на этот раз все могло быть иначе.

С другой стороны, сказала она себе, мне больше не придется дышать этим местом, этой смесью лизола и отчаяния.

Она вспомнила, что и Троя воняла: груды трупов, костры, рыбные кишки заботливо не замечались богами — гребаное спасибо за все, ребята, мы замечаем только то, что хотим — и тупые ахейцы топали по побережью, отказываясь убирать останки, позволяя крови спекаться на солнце и покрывать ржавчиной их доспехи. Но это ничто по сравнению с неизбежной вонью современного мира. Хотя она была молода и впечатлительна, в те дни до лизола и хлорки.

Между тем, Энджела задала справедливый вопрос, и её голос звучал почти здраво. По крайней мере, в настоящий момент.

— Я знаю о твоем ребенке, потому что читаю мысли. Иногда. Время от времени. Я лучше читаю мужские мысли — они попроще — но я довольно неплохо читаю и женские.

— Тогда ты знаешь… я не хотела.

— Да, я это знаю. И я была слишком жестока к тебе. Не подумала. Извини. Много чего произошло.

Энджела проигнорировала извинения. Она была сосредоточена на тихой декламации заученных ранее рифм — небольшой комфорт, который она создавала, чтобы обеспечить достаточно света, когда наступала темнота, и никого не было рядом, чтобы её разбудить, того, с кем можно было поговорить и освободить свой разум от того, что она сделала.

— А надо было. Каждый мужчина, которого я убила, причинял мне боль, или причинил бы мне боль, если бы я дала ему такой шанс. Я не хотела убивать эту девочку, но я не могла позволить, чтобы такова была и ее жизнь.

Вздох, который Эви выдала в ответ, был густым, полным настоящих слез. Энджела говорила правду, только правду, и ничего, кроме правды существования в то время и в том месте, где её застигли обстоятельства. Конечно, шансы были минимальными, что они с Энджелой смогли бы поладить: так или иначе, эта женщина была испорченной и сумасшедшей. Тем не менее, Энджела была не далека от истины: они причиняли ей боль, и они, вероятно, причинили бы боль той девочке, чуть позже. Это ведь мужчины, а все мужчины любят причинять боль. Земля их ненавидела, но любила удобрения из их убитых тел.

— Почему ты плачешь, Эви?

— Потому что я чувствую все это, и мне больно. А теперь заткнись. Говоря словами из Генриха IV, игра начинается. У меня дела.

— Какие дела?

Словно в ответ на этот вопрос, дверь в дальнем конце Крыла А с лязгом отворилась, и послышались шаги. Это был доктор Норкросс, офицеры Мерфи и Куигли, и двое незнакомцев.

— Почему они прошли сюда? — Выкрикнула Энджела. — Эти двое не имеют никакого права здесь находиться!

— Тише, я тебе сказала — произнесла Эви. — Или я заставлю тебя замолчать. У нас, кажется, возникло взаимопонимание, Энджела, так не порть этого.

Клинт остановился перед камерой Эви. Женщина подошла и встала рядом с ним. Под ее глазами были фиолетовые мешки, но сами глаза были яркими, без грамма сонливости.

Эви произнесла:

— Здравствуйте, Микаэла Коутс, также известная как Микаэла Морган. Я Ева Блэк. — Она протянула руку через решетку. Тиг и Рэнд инстинктивно двинулись вперед, но Клинт протянул руки, чтобы удержать их на месте.

Микаэла без колебаний схватила предложенную руку.

— Вы видели меня в новостях, я так понимаю.

Эви добродушно улыбнулась.

— Боюсь, я не смотрю новости. Слишком удручающе.

— Тогда откуда вы знаете…

— Можно я буду называть тебя Микки, как это делает твой друг доктор Фликингер?

Гарт подпрыгнул.

— Мне жаль, что ты не увидела свою мать, — продолжила Эви. — Она была хорошим начальником.

— Как блядь, — пробормотала Энджела, и, когда Эви предупреждающе кашлянула — ладно, я затыкаюсь, я затыкаюсь.

— Откуда вы знаете… — начала Микаэла.

— Что твоя мать начальник этой тюрьмы, Коутс? Что ты взяла фамилию Морган, потому что какой-то мерзкий подлец, хоть и профессор журналистики, сказал тебе, что телезрители, как правило, запоминают аллитеративные[295] имена? О, Микки, тебе не стоило с ним спать, но я думаю, ты и сама это знаешь. По крайней мере, выкидыш спас тебя от необходимости делать трудный выбор. — Эви пожала плечами и покачала головой, заставляя ее темные волосы летать.

За исключением красных глаз, Микаэла стала мертвенно бледной. Когда Гарт обнял ее за плечи, она вцепилась в его руку, как утопающая хватается за спасательный круг.

— Откуда ты это знаешь? — Прошептала Микаэла. — Кто ты?

— Я женщина, услышь мой рев,[296] — сказала Эви, и еще раз засмеялась: веселый звук, как звон колокольчиков. Она переключила свое внимание на Гарта. — Что касается вас, доктор Фликингер, послушайте дружеский совет. Вам нужно спрыгнуть с наркоты, и очень быстро. У вас уже было одно предупреждение от кардиолога. Другого не будет. Продолжите курить эти кристаллы, и вас свалит острый инфаркт… — Она закрыла глаза, как ярмарочная гадалка, затем открыла их. — Примерно через восемь месяцев. Может быть, девять. Скорее всего, во время просмотра порно, с штанами, спущенными вокруг лодыжек и открытой бутылочкой Лубридерма[297] под рукой. Все еще занимаетесь этим в свои пятьдесят три года.

— Звучит неплохо, — сказал Гарт, — но его голос был почти что обморочным.

— Конечно, это если повезет. Если же вы продолжите ошиваться тут вместе с Микаэлой и Клинтом, и попытаетесь защитить меня, такую бедную и беззащитную, и остальных женщин, вы, вероятно, умрете намного раньше.

— У вас самое симметричное лицо, которое я когда-либо видел. — Гарт сделал паузу и откашлялся. — Можете ли вы прямо сейчас перестать говорить страшные вещи?

Эви, видимо, не могла.

— Обидно, конечно, что ваша дочь — гидроцефал и должна жить своей жизнью в спецучреждении, но это не оправдание для того непоправимого ущерба, который вы наносите бывшему прекрасному телу и разуму.

Присутствующие при разговоре офицеры захихикали. Клинт надеялся на что-то, что докажет, что Эви — из другого мира, но это превзошло все самые смелые его ожидания. Словно он произнес это вслух, Эви посмотрела на него и подмигнула.

— Откуда ты знаешь о Кэти? — Спросил Гарт. — Как ты можешь это знать?

Глядя на Микаэлу, Эви произнесла:

— У меня есть агенты среди земных существ. Они-то мне все и рассказывают. Они мне помогают. Это как в Золушке, но чуть по-другому. Во-первых, они мне больше нравятся как крысы, чем как извозчики.

— Эви… Мисс Блэк… вы несете ответственность за сон всех этих женщин? И если да, то можно ли их разбудить?

— Клинт, вы уверены, что это правильно? — Спросил Рэнд. — Позволить этой леди взять интервью в нашей тюрьме? Я не думаю, что начальник Коутс…

Жанетт Сорли выбрала именно этот момент, чтобы появиться, спотыкаясь по коридору, держа перед собой подол коричневой робы, создавая тем самым импровизированный мешочек.

— Кто хочет гороха? — Прокричала она. — Кто хочет свежего гороха?

Эви, тем временем, казалось, потеряла интерес к разговору. Ее руки сжали тюремную решетку так сильно, что костяшки пальцев побелели.

— Эви? — Спросил Клинт. — С тобой все в порядке?

— Да. И хотя я понимаю необходимость неотложности принятия вами решений, Клинт, сегодня я вынуждена работать не насколько фронтов. Подождите немного, пока я кое о чем позабочусь. — И тогда, обращаясь к себе, игнорируя полдюжины людей вне ее камеры. — Мне жаль это делать, но он все равно бы долго не протянул. — Пауза. — И он так скучает по своей кошке.

Судья Сильвер завершил большую часть пути через парковку Олимпии, прежде чем Фрэнк догнал его. Драгоценные камни, возникшие из капель подмерзающего дождя, блестели на опущенных плечах пальто старика.

Сильвер повернулся при его подходе — со слухом, кажется, у него полный порядок — и одарил его милой улыбкой.

— Я хочу еще раз поблагодарить вас за Какао, — сказал он.

— Не стоит благодарности, — сказал Фрэнк. — Я просто делал свою работу.

— Да, но вы сделали её с искренним состраданием. И мне стало легче.

— Я рад. Судья, мне показалось, что у вас есть идея. Не хотите со мной поделиться?

Судья Сильвер подумал.

— Могу я говорить откровенно?

Другой человек улыбнулся.

— Поскольку мое имя — Фрэнк, я не ожидал бы ничего другого.[298]

Сильвер не улыбнулся.

— Хорошо. Ты хороший человек, и я рад, что ты взвалил на себя эту ношу, в то время как заместитель шерифа Кумбс… скажем так, выбыл из строя… и понятно, что никто из других офицеров не хочет нести эту ответственность, но у тебя нет опыта работы в правоохранительных органах, а это деликатная ситуация. Крайне деликатная. Ты согласен?

— Да, — сказал Фрэнк. — По всем пунктам.

— Я беспокоюсь о настоящем взрыве. Вооруженный отряд, который выходит из-под контроля и превращается в неуправляемую толпу. Я видел, как это происходило еще во время одной из тех шахтерских забастовок, в семидесятых, и это было весьма неприятно. Дома горели, кто-то грохнул динамитную шашку, погибли люди.

— У вас есть альтернатива?

— Может быть. Убирайся, черт возьми! — Судья отмахнулся артритной рукой от мотылька, порхающего вокруг его головы. Тот улетел и приземлился на автомобильную антенну, медленно махая крыльями в морозном воздухе. — Эти твари повсюду в последнее время.

— Ага. Так что вы хотели сказать?

— Есть человек по имени Гарри Рейнгольд в Кофлине. Экс-ФБРовец, вышел на пенсию два года назад. Прекрасный человек, прекрасная репутация, несколько грамот от Бюро — я видел их на стене в его кабинете. Думаю, я мог бы с ним поговорить, и взглянуть, подпишется ли он.

— Во что? В помощники?

— В качестве советника, — ответил судья, и перевел хриплое дыхание, громыхающее в его горле. — И, возможно, как переговорщик.

— Значит, вы хотите пригласить переговорщика.

— Да.

Первый порыв Фрэнка, детский, но сильный, был сказать судье: ни за что, он сам займется этим вопросом, он здесь главный. Однако один маленький нюанс — технически, он главным не был. А Терри Кумбс был, и всегда существовала возможность, что Терри заявится, с похмелья, но трезвый, и захочет взять бразды правления в свои руки. Кроме того, может ли он, Фрэнк, остановить судью, не применяя физическую силу? Он не мог. Хотя Сильвер был настоящим джентльменом, чтобы произнести это вслух (если не возникнет на то крайняя необходимость, конечно же), он был работником суда, и намного обогнал в юриспруденции самозваного юриста, в чьи обязанности входил отлов бродячих собак и публикация объявлений о передачи в добрые руки домашних питомцев на канале Общественный доступ. Еще одно соображение, и это самое главное: переговоры с заложниками на самом деле было неплохой идеей. Дулингское исправительное учреждением было похоже на крепость. Ведь неважно, кто выудит ту женщину, если работа будет выполнена? И тогда её можно будет допросить. С пристрастием, если необходимо. Они должны прийти к выводу: в состоянии ли она остановить Аврору.

Между тем, судья смотрел на него, хмурив брови.

— Сделайте это, — сказал Фрэнк. — Я все расскажу Терри. Если этот Рейнгольд согласится, у нас сегодня вечером может быть мозговой штурм либо здесь, либо в департаменте шерифа.

— Так ты не… — судья откашлялся. — Вы не будете предпринимать каких-либо немедленных шагов?

— Ничего такого сегодня днем и вечером, я просто буду держать патрульную машину около тюрьмы. — Фрэнк остановился. — Больше ничего не могу обещать, все зависит от Норкросса, не попытается ли он чего-нибудь отчебучить.

— Вряд ли, я думаю…

— Но все возможно. — Фрэнк серьезно постучал пальцем по виску, словно указывая на мыслительные процессы, происходящие внутри. — Я имею возможность торговаться, и я это сделаю. Он думает, что он самый умный, и такие парни могут создать проблемы. Другим и самим себе. Глядя на это с такого ракурса, ваша поездка в Кофлин — это миссия милосердия. Только осторожней, судья.

— В моем возрасте я всегда осторожен, — сказал судья Сильвер. С позиции стороннего наблюдателя его вхождение в Лэнд Ровер было медленным и болезненным. Фрэнк был на грани помочь ему, когда Сильвер наконец-то сел за руль и хлопнул дверью. Двигатель взревел — Сильвер бездумно нажал на педаль газа, а потом загорелись огни, прорезающие световые конусы сквозь морозный воздух.

Экс-ФБРовец, и в Кофлине, Фрэнк удивился. Чудеса никогда не прекращаются. Может, он дозвонится в Бюро и получит чрезвычайный приказ от федералов, предписывающий Норкроссу отпустить женщину. Маловероятно, учитывая нынешние заботы правительства, но не исключено. Если Норкросс бросит вызов и им, тогда, никто не сможет обвинить его сотоварищи в принуждении доктора к решению проблемы.

Он вернулся внутрь, чтобы отдать оставшимся помощникам приказы. Он решил послать Бэрроуза и Рангла на подмену Петерса и этого мальчика, Бласса. А сам, с помощью Пита Ордуэя, мог бы начать составлять список парней, самых ответственных, из которых они могли бы быстро сформировать вооруженный отряд, если таковой понадобится. Нет необходимости возвращаться в департамент, куда мог бы заявиться Терри, они могут сделать это прямо здесь, в закусочной.

Судья Оскар Сильвер теперь редко водил авто, а когда он это делал, то не превышал скорость в сорок миль в час, независимо от того, сколько автомобилей тащилось позади него. Если они начинали сигналить и пытались идти на обгон, он находил место для остановки и пропускал их, а затем возобновлял свой величественный темп. Он осознавал, что и его рефлексы, и его зрение ухудшились. Кроме того, он перенес три инфаркта и знал, что операция по шунтированию, проведенная на его изношенном насосе в Святой Терезе два года назад, лишь ненадолго отсрочи последний инфаркт. Он это понимал и не хотел умирать за рулем, когда одно неверное движение, и он может забрать с собой одного или нескольких невинных людей. Только при сорока (в пределах города меньше), думал он, будет шанс затормозить и остановиться, прежде чем его огни навеки погаснут.

Однако сегодня все было иначе. Как только закончилась Болл-Фэрри, и началась Олд-Кофлин-Роуд, он прибавил скорость, пока стрелка не замерла на шестидесяти пяти, территории, которую он не исследовал в течение пяти или более лет. Он дозвонился до Рейнгольда по своему мобильному, и Рейнгольд был готов к разговору (хотя судья, старая хитрая лиса, не захотел обсуждать тему их беседы по телефону — вероятно, ненужная предосторожность, но осмотрительность всегда была его вторым именем), и это было хорошей новостью. Плохая новость: Сильвер вдруг осознал, что он не доверяет Фрэнку Джиари, который так легко говорил о сборе кучки мужчин для штурма тюрьмы. Его речи звучали довольно разумно там, возле Олимпии, но его действия вполне могли расходиться со сказанным. Судью крайне заботило, что практичный Фрэнк мог предпринять необдуманные шаги по штурму, когда это должно было быть лишь крайней мерой.

Дворники на лобовом стекле щелкали туда-сюда, очищая капли моросящего дождя. Он включил радио и настроил его на станцию новостей в Уиллинге.

— Большинство городских служб закрыты до особого распоряжения, — сказал диктор, — и я хочу повторить, что комендантский час, начинающийся в девять часов вечера, должен строго соблюдаться.

— Удачи с этим, — пробормотал судья.

— Теперь, возвращаясь к нашей истории. Так называемые Бригады Пылеуловителей, подстрекаемые фейковыми Интернет-новостями, в которых сообщалось о том, что через наросты — или коконы — вокруг голов спящих женщин распространяется вирус Авроры, были замечены в Чарльстоне, Атланте, Саванне, Далласе, Хьюстоне, Новом Орлеане и Тампе. — Диктор сделал паузу, и когда он возобновил, его деревенский говор стал еще более выраженным. Совсем уж простецким. — Соседи, я горжусь тем, что ни одна из этих невежественных толп не действует здесь в Уиллинге. У всех нас есть женщины, которых мы безумно любим, и убивать их во сне, независимо от того, насколько противоестественным может быть этот сон, было бы ужасно.

Он произнес ужасно, как ужсно.

Ленд Ровер судьи Сильвера приближался к внешним границам соседнего с Дулингом Мэйлока. Дом Рейнгольда в Кофлине был в двадцати минутах пути или около того.

— Национальная Гвардия направлена в города, где так называемые Бригады промышляют своим черным делом, и у них есть приказ стрелять на поражение, если эти суеверные дураки не прекратят, и будут стоять на своем. Я говорю «аминь». ЦКЗ повторил, что нет ни толики правды в…

Лобовое стекло запотело. Судья Сильвер наклонился вправо, не отрывая глаз от дороги, и включил обогрев. Вентилятор захрипел. С парами теплого воздуха, через вентиляционные отверстия полились тучи маленьких коричневых мотыльков, заполняя все внутреннее пространство и кружась вокруг головы судьи. Они забирались ему в волосы и садились на щеки. И что хуже всего — они кружились перед его глазами, — и тут кое-что из того, что одна из его престарелых теток рассказывала ему давным-давно, в те времена, когда он был простым впечатлительным мальчиком, безапелляционным тоном, словно это был с блеском доказанный факт, типа верх — это верх, а низ — это низ, пришло ему в голову:

— Никогда не три глаза после прикосновения мотылька, Оскар, — говорила она. — Пыльца с крыльев попадет в глаза, и ты ослепнешь.

— Убирайтесь! — Закричал судья Сильвер. Он снял руки с руля, и начал бить ими по лицу. Мотыльки продолжали выливаться из вентиляционных отверстий — их было сотни, возможно, тысячи. Кабина Ленд Ровера превратилась в клубящийся коричневый туман. — Убирайтесь, убирайтесь, уби…

— Огромная тяжесть сковала левую сторону груди. Боль прострелила в левую руку, словно электрический разряд. Он открыл было рот, чтобы закричать, и мотыльки залетели туда, ползая по языку и щекоча внутреннюю часть щек. Со следующим вдохом судьи, мотыльки глубже проникли в его горло, полностью закупорив трахеи. Ленд Ровер вильнул влево; приближающийся навстречу грузовик вильнул вправо как раз вовремя, чтобы избежать столкновения, и в конечном итоге, перелетев через канаву, которая его и задержала, он остановился, с передними колесами, свисающими в пропасть. На другой стороне дороги подобной канавы, которая могла бы задержать падение, не было — только ограждения, отделяющие мост Дорр-Холлоу от открытого пространства и ручья, текущего под ним. Авто Сильвера пробило ограждение и, перевернувшись, покатилось вниз. В конце концов, Ленд Ровер оказался в воде. Судья Сильвер, к тому времени уже мертвый, был выброшен через лобовое стекло в ручей Дорр-Холлоу, впадающий в Болл-Крик. Одна из его сорванных с ноги туфель поплыла вниз по течению, набирая воду, а затем утонула.

Мотыльки вылетели из перевернутой машины, которая теперь выдавала пузыри, все глубже погружаясь под воду, и стаей полетели обратно, в направлении Дулинга.

— Я не хотела этого делать, — сказала Ева, говоря, по мнению Клинта, не со своими гостями, а сама с собой. Она вытерла слезу, катившуюся из угла левого глаза. — Чем больше времени я здесь провожу, тем больше становлюсь человеком. Я об этом забываю.

— О чем ты говоришь, Эви? — Спросил Клинт. — Чего ты не хотела делать?

— Судья Сильвер пытался привезти постороннюю помощь, — сказала она. — Это может быть не так уж важно, но я не могла рисковать.

— Ты его убила? — С интересом спросила Энджела. — Воспользовалась своими особыми способностями?

— Мне пришлось. С этого момента, то, что происходит в Дулинге должно оставаться в Дулинге.

— Но… — Микаэла потерла рукой подбородок. — То, что происходит в Дулинге, происходит и везде. Это, в конце концов, произойдет и со мной.

— Не в скором времени, — сказала Эви. — И тебе больше не понадобятся стимуляторы. — Она протянула кулак через тюремную решетку, выставила палец и поманила. — Подойди ко мне.

— Я бы этого не делал, — сказал Рэнд, но Гарт опередил его, произнеся:

— Не глупи, Микки.

При этом он схватил ее за предплечье.

— А что по этому поводу думаешь ты, Клинт? — С улыбкой спросила Эви.

Догадываясь, что сейчас может произойти, Клинт сказал:

— Отпусти ее.

Гарт ослабил хватку. Как будто загипнотизированная, Микаэла сделала два шага вперед. Эви приложила лицо к решетке, глядя на Микаэлу. Ее губы раскрылись.

— Лесбо-хуйня! — Пропела Энджела. — Включайте камеры, уроды, сейчас будет куни!

Микаэла не обратила на это внимания. Она прижалась своим ртом ко рту Эви. Они поцеловались через крепкие решетки мягкой камеры, находящиеся между ними, и Клинт услышал вздох, когда Ева Блэк выдохнула воздух в рот и легкие Микаэлы. При этом он почувствовал, как поднимаются волосы на его руках и шее. Его взгляд размыло слезами. Где-то кричала Жанетт, и хохотала Энджела.

Наконец Эви разорвала поцелуй и отстранилась.

— Сладкие губы, — сказала она. — Милая девушка. Как ты себя чувствуешь?

— Я не хочу спать, — сказала Микаэла. Ее глаза округлились, ее свежеоцелованные губы дрожали. — Я действительно не хочу спать!

В этом не было никаких сомнений. Фиолетовые мешки под глазами исчезли, но это было наименьшее из изменений; ее кожа натянулась на костях, а ее ранее бледные щеки покрылись румянцем. Она повернулась к Гарту, который смотрел на нее, разинув рот.

— Похоже, я действительно, действительно не хочу спать!

— Святое дерьмо, — сказал Гарт. — Я тоже думаю, что это так.

Клинт выбросил кулак с растопыренными пальцами в лицо Микаэлы. Она одернула голову.

— Ваши рефлексы вернулись, — сказал он. — Пять минут назад вы бы не смогли этого сделать.

— Как долго это будет продолжаться? — Микаэла обняла руками свои плечи. — Это так замечательно!

— Несколько дней, — повторила Эви. — После этого усталость вернется, причем с процентами. Ты заснешь, сколько бы ты ни боролась с этим, и нарастишь кокон, как и все остальные. Если, только…

— Если только ты не получишь то, чего хочешь, — сказал Клинт.

— То, чего я хочу, сейчас не имеет значения, — сказала Эви. — Я думала, ты это понимаешь. То, что люди этого города сделают со мной, вот что имеет значение. И что решат женщины по ту сторону Дерева.

— Что… — начал Гарт, но тут Жанетт толкнула его, словно левый защитник, полный решимости остановить куотербека, впечатав в решетку. Она отбросила его в сторону и, схватившись за прутья решетки, уставилась на Эви.

— Окажи мне услугу! Эви, окажи мне услугу! Я больше не могу с этим бороться, я больше не хочу видеть никаких мужиков, окажи мне услугу!

Эви взяла ее за руки и грустно посмотрела на нее.

— Я не могу, Жанетт. Ты должна прекратить бороться с этим и пойти спать, как и все остальные. Им может понадобиться кто-то такой же храбрый и сильный, как ты. Они называют это Нашим местом. Это может быть и твое место.

— Пожалуйста, — прошептала Жанетт, но Эви отпустила ее руки. Жанетт отошла, давя рассыпанный под ногами горох и беззвучно плача.

— Я не знаю, — произнесла задумчиво Энджела. — Может, я и не убью тебя, Эви. Я думаю, может… я просто не знаю. Ты наделена божественной силой. К тому же, ты еще безумнее, чем я. Ты избранная, как я понимаю.

Эви снова обратился к Клинту и остальным:

— Приедут вооруженные люди. Они желают заполучить меня, потому что думают, что это я могла вызвать Аврору, и если я вызвала ее, то могу положить этому конец. Это не совсем верно — все намного сложнее — просто потому, что если я включила что-то, не означает, что я могу это выключить — но вы думаете, озлобленные и испуганные люди в это поверят?

— Ни за что на свете, — сказал Гарт Фликингер. Стоя позади него, Билли Веттермор хрюкнул, как бы соглашаясь.

Эви продолжила:

— Они убьют всех, кто встанет на их пути, и когда я не смогу пробудить спящих красавиц взмахом моей волшебной палочки, они убьют и меня. После чего они подожгут тюрьму и всех женщин в ней, просто назло.

Жанетт бесцельно блуждала возле дезинфекционной зоны, желая возобновить разговор с брутальным мужиком, но Энджела внимательно следила за происходящим. Клинт почти слышал, как ее настроение поднимается, как генератор сначала заводится, а затем набирает обороты.

— Они не смогут убить меня. Я дам им бой.

Впервые Эви выглядела вымотанной. Клинт подумал что то, что она сделала, чтобы разбудить Микки Коутс, могло разрядить ее батареи.

— Энджела, они сметут тебя, как волна смывает песчаный замок, возведенный ребенком.

— Может быть, но я прихвачу нескольких с собой. — Энджела сделал пару похожих на кунг-фу пассов, которые заставили Клинта почувствовать эмоции, которые он никогда не ассоциировал с Энджелой Фицрой: жалость.

— Ты привела нас сюда? — Спросила Микаэла. Ее глаза были яркими, завораживающими. — Ты нас сюда притащила? Нас с Гартом?

— Нет. — Сказала Эви. — Ты не понимаешь, насколько я беспомощна — не больше чем кролик, висящий на веревке у тех накодилеров, ожидающий, снимут ли с него шкуру или выпустят на свободу. — Она перевела все свое внимание на Клинта. — У тебя есть план? Я думаю, что есть.

— Ничего грандиозного, — сказал Клинт, — но я, возможно, смогу выиграть кое-какое время. Мы должны укрепить здесь свои позиции, и нам бы не помешали еще несколько мужчин…

— То, что нам пригодилось бы, — прервал его Тиг, — взвод морских пехотинцев.

Клинт покачал головой.

— Если Терри Кумбс и тот парень Джиари не смогут получить помощь извне, я думаю, что мы сможем удержать тюрьму и с десятком мужчин, а может быть, и меньше. Сейчас же нас только четверо. Пятеро, если мы сможем взять Скотта Хьюза на борт, но я не очень-то на это надеюсь.

Клинт продолжал вести разговор в основном с Микки и доктором, которого она привела с собой. Ему не нравилась идея отправить Фликингера на миссию типа жизнь или смерть — хотя ничего в том, как он выглядел или пах не согласовывалось с заявлением Эви, что тот был законченным наркоманом — но Фликингер и дочь Дженис Коутс были всеми, кто был у него под рукой.

— Настоящая проблема — это оружие, и главный вопрос — кто первым до него доберется. Я знаю от жены, что у них в полицейском участке есть оружейный склад. После 11 сентября 2001 года и внутренних террористических угроз, последовавших после этого, в большинстве городов размеров Дулинга, они есть. Из пистолетов у них есть Глок 17 и, кажется, Лила говорила: Зиг…[299] или что-то подобное.

— Зиг Зауэр, — сказал Билли Веттермор. — Хорошее оружие.

— У них еще есть полуавтоматические М4 с увеличенными обоймами, — продолжил Клинт, — и парочка Ремингтонов 700.[300] Кроме того, по-моему Лила говорила, что у них есть сорокамиллиметровый гранатомет.

— Оружие. — Эви не обращалась ни к кому лично. — Идеальное решение любой проблемы. Чем больше его у вас, тем лучше решаются проблемы.

— Ты издеваешься? — Прохныкала Микаэла. — Гранатомет?

— Да, но не для обычных гранат. Только для тех, которые со слезоточивым газом.

— Не забудьте о бронежилетах. — Голос Рэнда звучал мрачно. — За исключением суперблизкого расстояния, эти штуки остановят пули из Моссберга. А Мосси — самое тяжелое оружие, которое у нас есть.

— Оно больше для взятия на понт, — заметил Тиг.

Билли Веттермор добавил:

— Я точно не хочу никого убивать, если только меня не вынудят. Ради Бога, это же наши друзья.

— Хорошо, удачи, — сказала Эви. Она улеглась на нару, и включила телефон заместителя начальника Хикса. — Я собираюсь сыграть пару партий в Транспортный переполох, а затем вздремнуть. — Она улыбнулась Микаэле. — Я больше не буду отвечать на вопросы прессы. Ты замечательно целуешься, Микки Коутс, но ты меня вымотала.

— Следите, чтобы она не напустила на вас своих крыс, — сказала Энджела группе по ту сторону решетки. — Они делают все, что она захочет. Так она заполучила сотовый телефон Хикса.

— Крысы, — сказал Гарт. — Час от часу не легче.

— Мне нужны вы все, ребята, пошли со мной, — сказал Клинт. — Нам нужно поговорить, но это должно быть быстро. Они очень скоро заблокируют это место.

Билли Веттермор указал на Жанетт, теперь сидевшую, скрестив ноги, в душевой кабине дезинфекционной и оживленно разговаривавшую, с кем-то, которого только она могла видеть.

— А как же Сорли?

— С ней все будет в порядке, — сказал Клинт. — Давай. Иди спать, Жанетт. Позволь себе отдохнуть.

Не глядя на него, Жанетт произнесла короткое слово.

— Нет.

Для Клинта офис начальника тюрьмы имел облик археологической раскопки, как будто его покинули века назад, а не прошло ведь меньше недели. Дженис Коутс лежала на диване, завернутая в белый кокон. Микаэла подошла к ней и встала на колени. Она погладила кокон рукой. Он захрустел. Гарт начал приближаться к ней, но Клинт взял его за руку.

— Дайте ей минутку, доктор Фликингер.

Вообще-то, прошло больше трех до того, как Микаэла встала на ноги.

— Что мы можем сделать? — Спросила она.

— Можете ли вы быть настойчивой и убедительной? — Спросил Клинт. Она изучила его глазами, которые больше не были налиты кровью.

— Я пришла в Америка Ньюс как неоплачиваемый корреспондент, а уже через полгода они вели переговоры о том, чтобы дать мне свое собственное вечернее шоу. — Она увидела, как Билли посмотрел на Тига и Рэнда, и улыбнулась им. — Вы знаете, что здесь обо мне говорят, не так ли? Это не хвастовство, это правда. — Она перевела свое внимание на Клинта. — Это мои рекомендации. Они достаточно хороши?

— Надеюсь, — сказал Клинт. — Слушайте.

Он говорил в течение последующих пяти минут. Были вопросы, но не много. Они были в глухом углу, и все об этом знали.

Глава 6

Александр Питер Байер, первый ребенок, родившийся по другую сторону Дерева, сын бывшей заключенной Дулингского исправительного учреждения по имени Линда Байер, вдохнул свой первый глоток воздуха через неделю после того, как Лила и Тиффани вернулись из превратившейся в развалины Львиной головы. Прошло еще несколько дней, прежде чем Лила познакомилась с ним на небольшом собрании в наспех отремонтированном доме Элейн Наттинг-Джиари. Он не был традиционно привлекательным младенцем; складки его двойного подбородка наводили на ассоциацию не с Гербер Бэби,[301] а с букмекером, которого Лила когда-то арестовывала, более известным как Ларри Лэрдж. При этом младенец по имени Александр так комически неотразимо бегал своими глазенками, словно пытался распознать цветущие женские лица, которые над ним маячили.

По рукам ходила тарелка слегка подгоревших (хотя и довольно вкусных) булочек. Надин Кумбс испекла их в духовке на открытом воздухе между приступами странного головокружения, которые ее очень огорчали. Сама печь недавно была вывезена из руин Лоу[302] в Мэйлоке, с помощью саней, в которые были запряжены лошади Тиффани. Временами Лила поражалась их прогрессу, той скорости и эффективности, с которыми решались возникшие проблемы и решались поставленные задачи.

В какой-то момент Лила оказалась с ребенком в руках.

— Ты последний мужчина на Земле, или первый? — Спросила она его.

Александр Питер Байер зевнул.

— Извини, Лила. Он не разговаривает с копами. — Тиффани стояла рядом с ней в углу гостиной.

— Это почему?

— Мы учим их этому смолоду, — сказала Тиффани.

С момента их приключений они стали подругами. Лиле нравилось, как Тиффани ездила по городу на лошадях, носила белую ковбойскую шляпу, настаивала, чтобы дети подходили и гладили шеи животных, и ощущали, насколько они мягкие и теплые.

Однажды, не зная чем заняться, Лила и Тиффани обыскали Дулингское отделение Юношеской Христианской Ассоциации,[303] не зная точно, что они искали, зная только, что это было одним из немногих мест, которые не были исследованы. Они нашли множество вещей, некоторые были интересными, но ничего такого, что им действительно было нужно. Там была туалетная бумага, но её запасы и в Шопуэлле еще не закончились. Также там были коробки с жидким мылом, но с годами оно превратилось в розовые кирпичи. Бассейн высох; ничего не осталось, кроме слабого, вяжущего запаха хлора.

Мужская раздевалка была влажной и сырой; Роскошные пятна плесени — зеленые, черные, желтые — охватывали стены. Мумифицированный труп какого-то дикого животного лежал в дальнем конце комнаты, его лапы были задраны в воздух, а его морда застыла в диком смертельном оскале, губы растянулись, обнажив ряд острых зубов. Лила и Тиффани постояли минутку, молча созерцая первый писсуар из шести, расположенных в ряд.

— Прекрасно сохранился, — сказала Лила.

Тиффани придала своему лицу удивленный вид.

— Этот? — Указывая на животное.

— Нет. Этот. — Лила похлопала по писсуару, при этом ее обручальное кольцо щелкнуло по фарфору. — Мы можем забрать его для нашего музея. Мы можем назвать его Музеем Утраченных Мужчин.

— Ха, — сказала Тиффани. — Вот что я скажу, это жуткое гребаное место. И поверь мне, я знаю что говорю, потому что сама путешествовала по некоторым настоящим жутким местам. Я могла бы написать тебе путеводитель по потным, темным, трахнутым метамфетаминовым пещерам Аппалачей, но это действительно жуть. Я знала, что мужские раздевалки — жуткое место, но это хуже, чем я могла себе представить.

— Тут, вероятно, было получше, прежде чем он стал таким древним, — произнесла Лила… но ей стало любопытно.

Они воспользовались молотками и зубилами для того чтобы сбить замки с шифром со шкафчиков. Лила нашла остановившиеся часы, бумажник, полный бесполезной зеленой бумаги и бесполезных пластиковых прямоугольников, мертвый смартфон, ставший бесполезным в текущей ситуации, брелок, изъеденные молью брюки, и спущенный баскетбольный мяч. Шкафчик Тиффани был не намного лучше: почти полная коробочка драже Тик-так и выцветшая фотография лысого мужчины с волосатой грудью, стоявшего на пляже с маленькой смеющейся дочкой, сидевшей у него на плечах.

— Спорим, Флорида, — сказала Тиффани. — Вот место, куда они едут, когда получают бабосы.

— Наверное. — Фотография заставила Лилу подумать о собственном сыне, что, по ее мнению, было контрпродуктивно — не то, чтобы она могла от этого удержаться. Мэри рассказала ей новости о Клинте, пытавшемся удержать офицеров в тюрьме, и Джареде, прячущем их тела (другие наши тела, подумала она) на чердаке демонстрационного дома. Она больше не хочет о них слышать? Еще пара женщин появилась после Мэри, но никто из них ничего не знал о двух ее мужчинах, да и зачем им это? Джаред и Клинт были на космическом корабле, и космический корабль улетал все дальше и дальше, между ними были множество световых лет, и, в конце концов, корабль совсем улетел бы из галактики, и это был бы конец. Финита ля комедия. Когда она должна начать их оплакивать? Или уже начала?

— Ой, — сказала Тиффани. — Не надо.

— Что?

Но Тиффани что-то прочитала на ее лице, увидев на нем безнадежность и неразбериху.

— Не позволяй этому взять над тобой верх.

Лила вернула фотографию в шкафчик и закрыла дверцу.

В спортивном зале наверху, Тиффани вовлекла ее в игру под названием Л-О-Ш-А-Д-К-А. Призом была почти полная коробка Тик-так. Они накачали баскетбольный мяч. Ни у кого из них не было способностей к игре. Дочь Клинта, которая оказалась не его дочерью, справилась бы с ними обеими с легкостью. Тиффани кинула по кольцу в бабушкином стиле,[304] коварство, которое Лила нашла достойным этой девчушки, хотя и милым. Когда она сняла пальто, можно было увидеть, как беременный живот Тиффани торчит, словно лампочка.

— Почему Дулинг? Почему мы? Те еще вопросы, не так ли? — Лила побежала за мячом. Брошенный Тиффани мяч отскочил и подкатился к пыльной трибуне справа от судейских столиков. — У меня есть теория.

— Есть теория? Давай-ка послушаем.

Лила бросила баскетбольный мяч прямо от столиков. Он миновал корзину на пару автомобильных корпусов и отскочил во второй ряд противоположной трибуны.

— Это было убого, — сказала Тиффани.

— Ты единственная, с кем я могу поговорить.

— Я это понимаю.

— У нас есть пара врачей и несколько медсестер. У нас есть ветеринар. У нас есть куча учителей. Кейли знала, как обращаться с электричеством, и хотя она покинула нас, Магда тоже может справиться. У нас есть плотник. У нас есть пара музыкантов. У нас есть социолог, который пишет книгу о новом обществе.

— Да, и когда это будет сделано, Молли сможет распечатать её чернилами из ягодного сока. — Тиффани захихикала.

— У нас есть эта отставная инженер-профессор из университета. У нас есть швеи, садовники и повара из Инь-Ян. Дамы из книжного клуба организовывают групповую психотерапию, чтобы женщины могли поговорить о вещах, которые они потеряли, и вытянуть некоторых из грусти и печали. У нас даже есть коневод. Видишь?

Тиффани подобрала баскетбольный мяч.

— Видишь что?

— У нас есть все, кто нам нужен, — сказала Лила. Она спустилась с трибуны, и стояла со скрещенными руками у судейских столиков. — Вот почему нас выбрали. Все основные навыки, которые нам нужны, чтобы здесь выжить.

— О'кей. Возможно. Может быть. Звучит очень похоже на правду. — Тиффани сняла ковбойскую шляпу и обмахивалась ей. Ситуация её явно забавляла. — Ты такой крутой коп. Раскрываешь все тайны.

Но Лила еще не закончила.

— Мы сможем выбраться из хаоса? У нас уже есть наш первый ребенок. И сколько там еще беременных женщин? Дюжина? Восемь?

— Наверное, больше десяти. Этого достаточно, чтобы начать новый мир, на твой взгляд, учитывая, что где-то половина младенцев будет девочками?

— Я не знаю. — Сейчас Лила импровизировала, лицо пылало, по мере того, как она продвигала свою идею, — но это только начало, и я уверена, где-то есть холодильники с генераторами, которые были запрограммированы на долгую работу и работают до сих пор. Мы должны отправиться в большой город, чтобы их найти, я так думаю, но я вполне уверена, что нам по силам это сделать. И там наверняка мы обнаружили бы замороженные образцы спермы. И этого было бы достаточно, чтобы начать мир — новый мир — грядущий.

Тиффани задвинула шляпу на затылок и пару раз стукнула мячом об пол.

— Новый мир, да?

— Она могла это запланировать. Та женщина. Ева. Мы могли бы начать все заново без мужчин, по крайней мере, поначалу, — сказала Лила.

— Эдемский сад без Адама, да? Ладно, шериф, позволь задать тебе вопрос.

— Конечно.

— Это хороший план? Все, что эта женщина устроила для нас?

Справедливый вопрос, — подумала Лила. Жители Нашего места бесконечно обсуждали Еву Блэк; слухи, которые зародились в старом мире, были перенесены и в мир новый; редкое Собрание, когда ее имя (если это было ее именем) не возникало на повестке. Она была дополнением, и возможным ответом на оригинальные вопросы — великие Как и Почему — об их положении. Они обсуждали вероятность того, что она нечто большее, чем просто женщина, большее, чем просто человек, это усиливало их единство в уверенности, что она является источником всего, что произошло.

С одной стороны Лила оплакивала потерянные жизни — Милли, Нелл, Кейли, Джессики Элуэй еще в том мире, и еще много других, — а также реальность их существования, в которой те, которые оставались в живых, были разделены. Их мужчин и мальчиков не было рядом с ними. И все же большинство — Лила определенно была среди них — не могли пожаловаться на перемены, произошедшие с ними: Тиффани Джонс с пухлыми щеками, чистыми волосами и вторым дыханием. В старом мире, были люди, которые делали Тифф больно и плохо. В старом мире были мужчины, которые сжигали женщин, тем самым выжигая их из обеих реальностей. Бригады Пылеуловителей. Мэри сказала, что их так называют. Всегда были плохие женщины и плохие мужчины; и если кто-то мог претендовать на право сделать это заявление, Лила, которая арестовала многих и тех и других, чувствовала, что уж она-то точно его имеет. Но мужчины дрались больше, и убивали чаще. Это был один из случаев, где равенство полов никогда не будет достигнуто; они не были одинаково опасны.

Так что да, Лила думала, что это, вероятно, хороший план. Безжалостный, но очень хороший. Мир, заново созданный женщинами, имел шанс быть более безопасным и справедливым. И все же…

— Я не знаю. — Лила не могла сказать, что жизнь без сына стала лучше. Она могла концептуализировать идею, но не могла сформулировать ее, не чувствуя себя предателем как Джареда, так и своей старой жизни.

Тиффани сказала:

— Как насчет этого: ты можешь кидать задом? — Она отвернулась от корзины, согнула колени и перебросила мяч через голову. Он пошел вверх, отскочил от угла квадрата на щите, попал в обод кольца — и подкатился, бум, бум, бум, прямо к ним.

Поток коричневой жижи изрыгался из-под крана. Что-то мощное продвигалось из трубы в трубу. Коричневый поток зачах, остановился, а затем, аллилуйя, в раковину начала литься чистая вода.

— Ну и хорошо, — сказала Магда Дубчек небольшому собранию женщин, стоящих вокруг вновь функционирующих раковин, установленных у одной из стен станции очистки воды. — Водопровод вновь работает.

— Невероятно, — сказала Дженис Коутс.

— Не-а. Давление и сила земного тяготения не так уж и сложны. Мы будем осторожны, будем включать каждый раз по одному району. Медленно, но уверенно выигрывая гонку.

Лила, вспомнив о древней записке сына Магды Антона, без сомнения, идиота и членозавра, но чертовски умело справлявшегося с потоками воды, впадающей в бассейны, надо отдать ему должное, резко обняла старушку.

— О, — сказала Магда, — не стоит благодарности. Спасибо.

Шум воды, падающей в раковину, эхом разносился по длинной комнате Дулингской станции очистки воды, успокаивая их всех. В полной тишине женщины, по очереди, подставляли свои руки под свежий поток.

Одна из вещей, которую потеряли все — это возможность просто прыгнуть в машину и поехать куда угодно, вместо того, чтобы идти пешком и натирать мозоли. Автомобили все еще были там, некоторые в довольно неплохом состоянии, особенно те, которые хранились в гаражах, и, по крайней мере, некоторые из аккумуляторов, которые они нашли, все еще держали ток. Настоящей проблемой был бензин. За прошедшее время он весь разложился.

— Нам придется кое-что доработать, — пояснила бывший инженер-профессор на одном из заседаний комитета. Не более чем в ста пятидесяти милях от них, в Кентукки, располагались нефтяные вышки и нефтеперерабатывающий завод, которые могли бы возобновить свою деятельность и вуаля. Они сразу же приступили к планированию очередной экспедиции, определились с задачами и подобрали волонтеров. Лила лично поговорила с каждой из женщин на предмет дурных предчувствий. Таковых ни у кого не было. Среди кивавших в знак согласия на участие, она особо отметила Селию Фрод, единственную выжившую в прошлой экспедиции. Селия вызвалась идти вместе с остальными.

— Включи и меня в этот список, — сказала Селия. — Я пойду. Чувствую острую необходимость прогулять свои дорожные ботинки.

Затея была рискованной, но на этот раз они будут более осторожными. И они не из робкого десятка.

Когда они добрались до второго этажа демонстрационного дома, Тиффани объявила, что она не поднимется по лестнице на чердак.

— Я подожду здесь.

— Если ты не поднимешься наверх, зачем ты вообще сюда пришла? — Спросила Лила. — Ты не так уж и беременна.

— Я надеялась, что ты отдашь мне Тик-так, мошенница. И я достаточно беременна, уж поверь мне. — Лила выиграла Л-О-Ш-А-Д-К-У, а, соответственно, и ментоловые драже.

— Забирай. — Она бросила коробочку Тиффани и поднялась вверх по лестнице.

По иронии судьбы, демонстрационный дом Пайн-Хиллс сохранился лучше, чем почти все другие сооружения на Тремейн, включая собственный дом Лилы. Хотя маленькие окна потускнели от огромной череды прошедших времен года — чердак был сухим. Лила прошагала по нему, при этом ее ноги подняли тучу пыли с пола. Мэри говорила, что там были спрятаны тела Лилы, Молли и миссис Рэнсом, где бы это там ни находилось. Она хотела почувствовать себя, почувствовать своего сына.

Но она ничего не почувствовала.

В одном конце чердака, мотылек бился о грязное стекло одного из окон. Лила подошла, чтобы его выпустить. Окно заклинило. Лила услышала скрип — Тиффани поднялась за ней по лестнице. Она отодвинула Лилу в сторону, достала перочинный нож, поддела по краям, и окно поднялось. Мотылек вырвался и улетел.

Он взлетал и приземлялся — на подернутую снегом заросшую лужайку, на тротуар практически разрушенной улицы, на подъездную дорожку миссис Рэнсом и на останки ее полицейской машины. Лошади Тиффани тыкали повсюду своими носами, и тихо ржали что-то, о чем лошади обычно ржут, размахивая из стороны в сторону своими хвостами. С этой точки Лила могла обозревать окрестности мимо своего собственного дома, мимо бассейна, который никогда не хотела, и который так нравился Антону, и мимо вяза, о котором он оставил ей записку. Оранжевое животное забежало в гущу соснового бора, растущего по соседству. Это была лиса. Даже на таком расстоянии был виден блеск зимней шубки. Боже, кто знает, почему так быстро наступила зима?

Тиффани стояла посреди чердака. Было сухо, но при этом прохладно, особенно рядом с открытым окном. Она протянула коробочку Тик-так Лиле, чтобы та забрала её себе.

— Я хотела съесть их все, но это было бы неправильно. Я завязала с преступной жизнью.

Лила улыбнулась и положила коробочку обратно в карман.

— Я объявляю тебя реабилитированной.

Женщины стояли рядом друг с другом, глядя друг на друга, выдыхая пар. Тиффани сняла шляпу и уронила ее на пол.

— Если ты думаешь, что это шутка, это не так. Я не хочу ничего у тебя забирать, Лила. Я не хочу принимать ничего ни от кого.

— Чего же ты хочешь? — Спросила Лила.

— Жить своей жизнью. Ребенка, дом и прочее. Человека, который бы меня любил.

Лила закрыла глаза. У нее все это было. Она не могла чувствовать Джареда, не могла чувствовать Клинта, но она могла их помнить, могла помнить всю свою жизнь. Эти воспоминания причиняли боль. Они были похожи на снежные фигурки, типа ангелов, которых она делала в детстве, но эти фигурки становились с каждым днем все более размытыми. Боже, как же она одинока.

— Это не так уж и много, — сказала Лила и открыла глаза.

— А мне кажется, что это очень много. — Тиффани протянула руки и подтянула к себе лицо Лилы.

Лиса затрусила прочь от Пайн-Хиллс, через Тремейн-стрит, в самую гущу зарослей озимой пшеницы, растущей на противоположной стороне. Она шла на запах впавших в спячку бурундуков. Лиса любила бурундуков — Хрустящих! Сочных! — к тому же, на этой стороне Дерева, где так давно не ступала нога человека, они были весьма беспечными.

После получаса поиска она обнаружила маленькую бурундучиную семейку в вырытой норе. Они не проснулись, даже когда она давила их между зубов. «Очень вкусно» Сказала она сама себе.

Лиса продолжила свой путь, заходя глубже в лес, где росло Дерево. Она ненадолго остановилась, чтобы исследовать заброшенный дом. Лиса разозлилась на кучу книг, разбросанных по полу, и бесцельно пронеслась по шкафу, полному гниющего постельного белья. На кухне дома, в холодильнике, была еда, которая пахла восхитительной гнилью, но попытки лисы расширить зазор в приоткрытой дверце ни к чему не привели.

— Впусти меня туда, — потребовала лиса у холодильника, на всякий случай, притворяясь мертвой.

Холодильник стоял, и на просьбы не реагировал.

Медноголовый щитомордник[305] выскользнул из-под дровяной плиты на кухне.

— Почему ты светишься? — Спросил он лису. Другие животные уже отмечали это явление и сторонились её. Лиса увидела это сама, когда посмотрела в ручей и увидела там свое отражение. Золотой свечение крепко прилипло к ней. Это была Её печать.

— Улыбнулась удача, — ответила лиса.

Медноголовый щитомордник зашипел на неё, выставив раздвоенный язык.

— Подойди сюда. Позволь мне укусить тебя.

Лиса выбежала из домика. Разнообразные птицы смеялись над ней, когда она бежала под сенью искривленных и спутанных голых ветвей, но их мелочные насмешки ничего не значили для лисы, чей живот был полный, и чья шубка была толстой как у медведя.

Когда она выбежала на поляну, дерево стояло там, в центре — покрытый зеленью оазис посреди заснеженного поля. Её лапы переступили с холодной земли на пропитанный теплом летний суглинок, который был вечной кроватью Дерева. Ветви Дерева были многоуровневыми и покрытые бесчисленными зелеными листьями. У подножия дерева лежал белый тигр и махал своим большим хвостом, наблюдая за приближением лисы сонными глазами.

— Не обращай на меня внимания, — сказала лиса, — я просто пробегу мимо. — Она забежала в черную дыру и выбежала на противоположную сторону.

Глава 7

Дон Петерс и Эрик Бласс ждали смены на посту у Западной Лавин, когда изрядно потрепанный Мерседес SL600 подъехал к ним со стороны тюрьмы. Дон стоял в зарослях сорняков, стряхивая после мочеиспускания. Он застегнул молнию и вернулся к пикапу, который служил им полицейским автомобилем. Эрик стоял на дороге с пистолетом.

— Убери пушку, Младший, — сказал Дон, — и Эрик засунул Глок в карман.

Водитель Мерседеса, кудрявый мужчина с красным лицом, послушно остановился, когда Дон поднял руку. Рядом с ним сидела красивая женщина. Увидеть эту поразительную красоту было удивительно, особенно после всех этих зомбо-цыпочек, которых он и Эрик видели последние несколько дней. Кроме того, она казалась знакомой.

— Права и регистрация, — сказал Дон. У него не было приказа проверять документы водителей, но это было то, что обычно говорили полицейские, когда останавливали машины. Смотри сюда, Младший, подумал он. Учись, как надо работать.

Водитель передал свои права; женщина покопалась в бардачке и нашла регистрационный талон. Мужчиной за рулем был Гарт Фликингер, доктор медицины. Из Дулинга, проживающий в самом престижном районе города, в Бриаре.

— Не расскажете, что делали в тюрьме?

— Это была моя идея, офицер, — сказала женщина. Боже, какой же она была симпатичной. Никаких мешков под глазами этой суки. Дон удивлялся, что она принимает, чтобы держать свой хвост таким расфуфыренным. — Я Микаэла Морган. Из Америка Ньюс.

Эрик воскликнул:

— Я знаю! Я узнал вас!

Однако это ни хрена не значило для Дона, который не смотрел новостей, не говоря уже о бла-бла дерьме, которое они гоняли сутки напролет на кабельном, но он все же вспомнил, где ее видел.

— Правильно! В Скрипучем колесе. Вы там пили!

Она одарила его высококлассной профессиональной улыбкой, обнажающей коронки зубов и подчеркивающей высокие скулы.

— Вот именно! Мужчина произносил речь о том, как Бог наказывал женщин за ношение штанов. Было очень интересно.

Эрик сказал:

— Можно мне автограф? Было бы здорово иметь ваш автограф после… — Он остановился в замешательстве.

— После того, как я усну? — Сказала она. — Я думаю, что рынок автографов сейчас лежит, по крайней мере, временно, но если Гарт — доктор Фликингер — возит в бардачке ручку, я не вижу, почему бы…

— Забудь об этом, — жестко сказал Дон. Он был смущен отсутствием профессионализма у своего молодого напарника. — Я хочу знать, что вы делали в тюрьме, и вы никуда не уедете, пока мне не расскажете.

— Конечно, офицер. — Она снова осветила его улыбкой. — Хотя моя сценическая фамилия Морган, моя настоящая фамилия Коутс, и я отсюда, из этого города. На самом деле, начальник тюрьмы…

— Коутс — ваша мать? — Дон был в шоке, но как только он отстранился от взгляда на её нос, который был острый, как стрела, хотя клюв старой Дженис был кривым, он смог разглядеть сходство. — Ну, мне неловко это говорить, но ваша мать больше не с нами.

— Я знаю. — Теперь не улыбается. — Доктор Норкросс рассказал мне. Мы говорили с ним по интеркому.

— Этот человек — засранец, — сказал Фликингер.

Дон усмехнулся, просто не мог ничего с этим поделать.

— Я это подтверждаю. — Он передал документы.

— Не впустил ее, — продолжал изумляться Фликингер. — Она даже не смогла попрощаться со своей матерью.

— Ну, — сказала Микаэла, — вся правда заключается в том, что это не единственная причина, по которой я уговорила Гарта отвезти меня туда. Я также хотела взять интервью у женщины, называющей себя Ева Блэк. Я уверена, вы слышали сплетни о том, что она засыпает и просыпается нормальной. Это была бы сенсация. Внешний мир о многом не заботится в эти дни, но это его заинтересовало бы. Только Норкросс сказал, что она в коконе, как и все остальные заключенные.

Дон чувствовал себя обязанным наставить ее на путь истинный. Женщины — даже женщины-репортеры, судя по всему, — могли быть болезненно доверчивы.

— Чистая чушь, и все это знают. Она другая, особенная, и он держится за нее по какой-то безумной причине. Но все изменится. — Он перевел взгляд с Микаэлы и неуклюже подмигнул Гарту, который подмигнул в ответ. — Будь со мной поласковей, и я дам тебе интервью, как только мы её заберем.

Микаэла хихикнула.

— Я загляну в ваш багажник, — сказал Дон. — Чтобы доложить, что сделал все как надо.

Гарт вышел из машины и рывком открыл багажник, который увеличился после последней бури — Джиари и сюда несколько раз приложился. Он надеялся, что этот клоун не проверит под запасной шиной; именно туда он спрятал мешочек с Фиолетовой Молнией. Клоун этим не озаботился, просто посмотрел и кивнул. Гарт закрыл багажник. Чем произвел громкий визг — крик кошки, лапа которой зажата в двери.

— Что случилось с вашей машиной? — Спросил Эрик, когда Гарт вернулся за руль. Гарт открыл было рот, чтобы сказать парню, что сумасшедший офицер службы контроля за животными разбил машину, но вспомнил, что сумасшедший офицер службы контроля за животными был теперь, по словам Норкросса, действующим шерифом.

— Дети, — выдавил из себя он. — Вандалы. Они когда видят что-то хорошее, всегда хотят его уничтожить, не так ли?

Клоун наклонился, чтобы еще раз взглянуть на симпатичную леди.

— Я приеду в Скрип после того, как закончится моя смена. Если вы к тому времени не уснете, я с удовольствием куплю вам выпить.

— Было бы замечательно, — сказала Микаэла, словно она действительно этого хотела.

— Вы, ребята, езжайте осторожно и добрый вам вечер, — сказал клоун.

Гарт переключил коробку передач на движение, но прежде чем он смог повернуть на главную дорогу, парень закричал:

— Стой!

Гарт остановился. Парень наклонился, руки на коленях, глядя на Микаэлу.

— Так что насчет автографа?

Как оказалось, там, в бардачке, все-таки была ручка, — дорогая, с надписью ГАРТ ФЛИКИНГЕР, ДОКТОР МЕДИЦИНЫ, выбитой золотыми буквами на корпусе. Микаэла написала Эрику, с наилучшими пожеланиями на обороте визитной карточки доктора, и передала ее. Гарт начал движение, а парень все еще благодарил ее. Менее чем через милю по Шоссе № 31 в сторону города, они заметили полицейскую машину городского департамента шерифа, быстро едущую навстречу.

— Помедленней, — сказала Микаэла. Как только полицейская машина исчезла за их спиной, она сказала ему прибавить скорость. Гарт так и сделал.

В течение двух лет Лила приставала к Клинту, чтобы он добавил в свой телефон различные контакты из её телефонной книжки, на случай чрезвычайной ситуации в тюрьме. Шесть месяцев назад он, наконец-то, это сделал, в основном для того, чтобы она отстала, а теперь он благодарил Бога за ее настойчивость. Сначала он позвонил Джареду и приказал ему сидеть и не дергаться; если все пойдет по плану, сказал он своему сыну, кто-то будет с ним рядом, чтобы забрать до наступления темноты. Возможно, в кемпере.[306] Затем он закрыл глаза, произнес короткую молитву своему красноречию и позвонил адвокату, который поспособствовал переводу Евы Блэк в тюрьму.

После пяти гудков, когда Клинт уже ожидал, что его перебросит на голосовую почту, Бэрри Холден ответил.

— Холден слушает. — Его голос звучал безразлично и измученно.

— Это Клинт Норкросс, Бэрри. Из тюрьмы.

— Клинт. — И больше ничего.

— Мне нужно, чтобы ты меня выслушал. Очень внимательно.

Ничего от Бэрри Холдена.

— Ты здесь?

После паузы Бэрри ответил тем же безразличным голосом.

— Я здесь.

— Как Клара и дочки? — Четыре девочки в возрасте от двенадцати до трех. Ужас для отца, который их любил, но, возможно, спасение для Клинта, жуткая мысль, если хорошо подумать; он не должен был рассказывать о судьбе всего мира, только о женщинах — заложницах судьбы самого Бэрри.

— Наверху, спят. — Бэрри засмеялся. Не настоящим смехом, просто ха-ха-ха, как диалог на воздушных шариках в комиксе. — Ну, ты знаешь. Завернутые в эти… вещи. Я в гостиной, с дробовиком. Если кто-нибудь появится здесь с любым огнем, больше спички, я разнесу ему голову.

— Я думаю, что есть способ сохранить твою семью. Думаю, они могут проснуться. Тебя это интересует?

— Это та женщина? — Что-то новое прокралось в голос Бэрри. Что-то живое. — Это правда, что они говорят? Что она может засыпать, а потом нормально просыпаться? Если это всего лишь слух, будь со мной честен. Я не могу надеяться, если нет повода.

— Это правда. Теперь слушай. К тебе приедут два человека. Один врач, другая — дочь начальника тюрьмы Коутс.

— Микаэла еще не спит? Даже по прошествии всего этого времени? — К Бэрри вернулся его старый добрый голос. — Это, конечно, возможно, — Герда, моя старшая, протянула до вчерашнего вечера, — но все же довольно удивительно.

— Она не просто не спит, она совершенно проснулась. В отличие от любой другой женщины в Трехокружье, которая до сих пор держит глаза открытыми. Это сделала женщина, которую мы здесь держим. Просто вдохнула ей в горло воздух, и разбудила ее.

— Если это шутка, Норкросс, то это весьма некстати, так…

— Сам увидишь. Они расскажут тебе все, а потом попросят сделать кое-что довольно опасное. Я не хочу сказать, что ты наша единственная надежда, но… — Клинт закрыл глаза, потер висок свободной рукой, — …но очень может быть, что одна из не многих. И времени очень мало.

— Я сделаю все что угодно для моей жены и девочек, — сказал Бэрри. — Все что угодно.

Клинт позволил себе долгий облегченный выдох.

— Дружище, я надеялся, что ты это скажешь.

У Бэрри Холдена действительно был дробовик. Он был не новым, прошедший через руки трех поколений Холденов, но он почистил его и смазал, и тот выглядел ну очень смертоносным. Он слушал Гарта и Микаэлу, положив его на бедра. Рядом с ним, на конце стола, украшенного одной из кружевных салфеток Клары Холден, стояла открытая коробка, заполненная маслянистыми красными патронами.

Посвящая его во все тонкости дела, Микаэла и Гарт рассказали адвокату то, что сказал им Клинт: как прибытие Евы Блэк примерно совпало с первыми жертвами Авроры; как она убила двух мужчин голыми руками; как она позволила себе арестовать без борьбы, говоря, что это то, чего она хотела; как она несколько раз ударилась лицом в защитную сетку полицейской машины Лилы; как синяки исцелились с волшебной скоростью.

— Кроме того, что она привела меня в сознание, она знала обо мне то, чего не могла знать, — сказала Микаэла, — и они еще говорили, что она может контролировать крыс. Я знаю, в это трудно поверить, но…

Гарт её прервал.

— Еще одна заключенная, Фицрой, рассказала нам, что она использовала крыс, чтобы добыть сотовый телефон заместителя начальника тюрьмы. И у нее есть телефон. Я сам видел это.

— И кое-что еще, — сказала Микаэла. — Она утверждает, что убила судью Сильвера. Она сказала…

Она остановилась, рассказывать об этом особого желания у неё не было, но Клинт сказал им говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды. Помните, он может быть подавлен, сказал Клинт, но он все-таки адвокат, и чертовски хороший. Он может почувствовать запах лжи на расстоянии сорока ярдов, даже по ветру.

— Она утверждала, что сделала это с помощью мотыльков. Потому что Сильвер пытался привезти кого-то не из этого города, а это не разрешено.

Микаэла понимала, что через мгновение Бэрри Холден решит, что они либо бухие и несут зловещий бред, либо накуренные и пытаются примерить на нем самый худший розыгрыш в мире, и пригласит их покинуть свой дом. Прошло больше чем мгновение. И вместо того чтобы сказать им, чтобы они уходили, Бэрри передал дробовик своего дедушки Микаэле.

— Держи.

На журнальном столике стоял ноутбук. Бэрри сел на диван (также щедро украшенный рукоделием его жены) и начал стучать по клавиатуре. Через минуту он поднял глаза.

— Полиция округа Бриджер сообщает об аварии на Олд-Кофлин-Роуд. Одна смерть. Фамилия не указывается, но марка автомобиля Ленд Ровер. У судьи Сильвера как раз был Ленд Ровер.

Он посмотрел на Микаэлу Коутс. Все, что они ему говорили, сводилось, по сути, к тому, что судьба каждой женщины на планете Земля зависела от того, что произойдет здесь, в Дулинге, в течение ближайших нескольких дней. Это было безумие, но дочь начальника Коутс, сидевшая там, в любимом кресле-качалке Клары, и серьезно смотрящая на него, была лучшим аргументом того, что это правда. Возможно, неопровержимым аргументом. В новостном докладе Си-Эн-Эн, который он слышал ранним утром, говорилось, что менее десяти процентов женщин во всем мире, и это по самым скромным оценкам, все еще не спят на пятый день Авроры. Бэрри точно об этом не знал, но готов был поспорить на дробовик дедушки Холдена, что никто из бдящих не был похож на Микаэлу.

— Она просто… что? Поцеловала тебя? Типа, как принц целовал принцессу Аврору в мультике?

— Да, — сказала Микаэла. — Вроде того. И она вдохнула мне в горло. И я думаю, что это действительно помогло — свое дыхание. Бэрри переключил свое внимание на Гарта.

— Ты это видел?

— Да. Это было потрясающе. Микки выглядела, как вампир напившийся свежей крови. — И после того, как уловил хмурый взгляд Микаэлы: — Извини, дорогая, может быть, не самая лучшая метафора.

— Вообще-то, это было сравнение, — сказала она холодно.

Бэрри все еще пытался обдумать сказанное.

— И она говорит, что они придут за ней? Копы? Горожане? И этот Фрэнк Джиари там главный?

— Да. — Микаэла пропустила все, что говорила Эви о том, что спящим женщинам придется принимать собственное решение; даже если это правда, эта часть их не касалась.

— Я знаю Джиари, — сказал Бэрри. — Я никогда не защищал его, но пару раз сталкивался с ним в окружном суде. Помню тот случай, когда женщина жаловалась, что он угрожал ей за то, что ей ротвейлер был не на поводке. Он имеет проблемы с тем, что вы называете гневом.

— Расскажи мне то, чего я не знаю, — пробормотал Гарт.

Бэрри посмотрел на него, подняв брови.

— Ничего, — сказал Гарт. — Не важно.

Бэрри забрал свое ружье.

— Хорошо, я в деле. Во-первых, мне больше нечего делать, ведь Клара и девочки ушли. Еще… я хочу увидеть эту загадочную женщину собственными глазами. Что Клинт хочет от меня?

— Он говорил о том, что у вас есть Виннебаго, сказала Микаэла. — На котором вы путешествуете с женой и девочками.

Бэрри улыбнулся.

— Не Виннебаго, а Фиеста. Сосет тонну горючки, но вмещает шестерых. Девочки грызлись почти без остановки, но все-таки мы хорошо проводили время в этой старой штуковине. — Его глаза внезапно наполнились слезами. — Очень, очень хорошие были времена.

Флитвуд Фиеста Бэрри Холдена был припаркован на небольшом участке позади старомодного здания, построенного из гранитных блоков, в котором у него был офис. Кемпер был чудовищной зеброполосатой громадиной. Бэрри сел за руль, а Микаэла залезла на пассажирское сиденье. Они ждали Гарта, чтобы наведаться в полицейское управление. На полу между ними лежало ружье-реликвия семьи Холденов.

— Как ты думаешь, у нас есть хоть какой-нибудь шанс? — Спросил Бэрри.

— Не знаю, — ответила Микаэла. — Надеюсь, что да, но я действительно не знаю.

— Ну, это, без сомнения, бредовая идея, — сказал Бэрри, — но все равно лучше, чем сидеть дома и гонять в голове дурные мысли.

— Вы должны увидеть Эви Блэк, чтобы все понять. Поговорить с ней. Вы должны… — Она искала правильное слово. — Вы должны испытать ее. Она…

Зазвонил телефон Микаэлы. Это был Гарт.

— На одной из скамеек перед участком сидит чудак с бородой, кроме него берег чист. Никаких полицейских авто на стоянке, только несколько личных машин. Если мы собираемся это сделать, думаю, нам лучше поторопиться. Этот кемпер — не то, что я бы назвал незаметным.

— Сейчас будем, — сказала Микаэла. Она закончила звонок.

Проулок между домом Бэрри и домом по соседству был узким — не больше пяти дюймов зазора с обеих сторон для дремучего Флитвуда — но Бэрри с легкостью провел кемпер, словно нитку в игольное ушко, сказался долгий опыт. В конце проулка он остановился, но Мэйн-стрит была пустынна. Словно мужчины тоже ушли, подумала Микаэла, в то время как Бэрри сделал широкий правый поворот и проехал два квартала по направлению к зданию муниципалитета.

Он припарковал Флитвуд перед зданием, заняв сразу три места, отмеченных надписью ТОЛЬКО ДЛЯ ПРИБЫВШИХ ПО служебным делам, другие будут ОТБУКСИРОВАНЫ. Они вышли, и Гарт к ним присоединился. Человек с бородой встал и легким шагом подошел к ним, держа над головой зонтик. Мундштук трубки торчал из нагрудного кармана его комбинезона Ошкош. Он протянул Бэрри руку и сказал:

— Здравствуйте, адвокат.

Бэрри кивнул головой.

— Привет, Уилли. Рад тебя видеть, но не время гонять порожняки. Мы спешим. Неотложное дело.

Уилли кивнул.

— Я жду Лилу. Я знаю, что велики шансы, что она спит, но я надеюсь, что нет. Хочу с ней поговорить. Я еще раз съездил к трейлеру, где были убиты метамфетаминщики. Там происходит что-то странное. Не только сказочные платки. На деревьях полно мотыльков. Хотел поговорить с ней об этом, может, отвезу ее посмотреть. Если не она, то кто-то же должен нести за все ответственность.

— Это Уилли Берк, — сказал Бэрри Гарту и Микаэле. — волонтер добровольной пожарной дружины и системы обслуживания автомагистралей, тренер Поп Уорнер, со всех сторон хороший парень. Но у нас очень мало времени, Уилли, так что…

— Если ты пришел поговорить с Линни Марс, тебе лучше поторопиться. — Взгляд Уилли перекидывался от Бэрри к Гарту и Микаэле. Его глаза глубоко застряли в сетках морщин, но были по-прежнему острые. — Она еще не спала в последний раз, когда я заскакивал, но она быстро тает.

— Никого из помощников шерифа рядом? — Спросил Гарт.

— Нет, все в патруле. Кроме Терри Кумбса. Я слышал, он слегка под мухой. Пьяный, если вы не понимаете.

Втроем, они начали подниматься по ступенькам к тройной двери.

— Значит, не видели Лилу? — Спросил им вслед Уилли.

— Нет, — сказал Бэрри.

— Ну… может, подожду еще немного. — И Уилли побрел обратно к своей лавочке. — Что-то там странное. Все эти мотыльки. И в том месте есть вибрация.

Линни Марс, входящая в десять процентов женского населения Земли, которые все еще держались на тот понедельник, продолжала бродить по офису со своим ноутбуком, но теперь она двигалась медленно, иногда спотыкаясь и натыкаясь на мебель. Микаэле она казалась похожей на заводную игрушку, завод которой практически закончился. Два часа назад такой была и я, — подумала она.

Линни прошла мимо них, уставившись в ноутбук окровавленными глазами, даже не понимая, что они здесь, пока Бэрри не постучал ей по плечу. Она встрепенулась, руки взлетели. Гарт поймала ноутбук до того, как он упал на пол. На экране было видео с Лондонским Глазом.[307] В замедленном движении колесо срывалось с оси и катилось в Темзу, снова и снова. Трудно сказать, зачем кому-то понадобилось уничтожать Лондонский Глаз, но, видимо, кто-то почувствовал необходимость это сделать.

— Бэрри! Ты напугал меня до чертиков!

— Извини, — сказал он. — Терри послал меня забрать часть оборудования из оружейной комнаты. Думаю, он хочет попасть в тюрьму. Может, дашь мне ключ, а?

— Терри? — Нахмурилась она. — Почему он… Шериф — Лила, а не Терри. Ты же это знаешь.

— Лила, все верно, — сказал Бэрри. — Это приказ Лилы через Терри.

Гарт подошел к дверям и взглянул, не подъехала ли одна из полицейских машин департамента шерифа. А может две или три. Их бросят в тюрьму, и это безумное приключение закончится еще до того, как оно началось. Пока никого не было, кроме бородатого парня, сидящего там под зонтом, как памятник терпению, но это не могло долго продолжаться.

— Ты можешь мне помочь, Линни? Для Лилы?

— Конечно. Я буду рада ее видеть, — сказала Линни. Она пошла к своему столу и опустила ноутбук. На экране падал Лондонский Глаз, снова и снова. — Этот парень, Дэйв, здесь всем заправляет, пока её нет. А может, его зовут Пит. Смущает то, что рядом два Пита. В любом случае, я ничего о нем не знаю. Он очень серьезный.

Она покопалась в своем глубоком верхнем ящике и вытащила на свет тяжелую связку ключей. Она посмотрела на них. Ее глаза закрывались. Белые волокна сразу же поднялись из ресниц, колеблясь в воздухе.

— Линни! — Резко сказал Бэрри. — Проснись!

Ее глаза резко открылись, и волокна исчезли.

— Я не сплю. Хватит орать.

Она пробежала пальцем по ключам, заставляя их звенеть.

— Я знаю, что это один из них…

Бэрри забрал связку.

— Я его найду. Мисс Морган, возможно, вы хотите вернуться в кемпер и подождать там.

— Нет, спасибо. Я хочу помочь. Так будет быстрее.

В задней части главного офиса была безымянная металлическая дверь, окрашенная в особенно непривлекательный оттенок зеленого. В ней было два замка. Бэрри сразу же подобрал ключ, который достаточно легко открыл верхний. Второй, однако, отнял больше времени. Микаэла подумала, что Лила могла оставить этот ключ себе. Он может быть в ее кармане, похороненном под одним из этих белых коконов.

— Никого не видишь? — Спросила она Гарта.

— Нет, но поторопитесь. А то я сейчас уссусь.

Оставалось только три ключа на кольце, когда Бэрри нашел тот, который открыл второй замок. Он открыл дверь, и Микаэла увидела небольшой чулан с винтовками, составленными в стойки и пистолетами, уложенными в ячейки, оклеенные пенопластом. Еще там были полки, заставленные коробками с патронами. На одной стене был плакат, изображающий техасского рейнджера в десятигаллонной шляпе,[308] указывающий на револьвер с огромным черным барабаном. Я боролся с законом, Но закон победил, гласила надпись внизу.

— Возьми столько патронов, сколько сможешь, — сказал Бэрри. — Я возьму M4 и несколько Глоков.

Микаэла направилась к полке с патронами, потом передумала и вернулась в диспетчерскую. Она схватила мусорную корзину Линни и перевернула ее, вывалив кучу скомканной бумаги и использованных пластиковых стаканчиков. Линни ничего не заметила. Микаэла загрузила столько коробок с патронами, сколько подумала, что сможет унести с собой, в мусорную корзину, и покинула оружейную комнату, обхватив корзину обеими руками. Гарт прошел мимо нее, чтобы самому взять оружие. Бэрри оставил одну из трех входных дверей открытой. Микаэла, шатаясь, спустилась вниз по широким каменным ступеням через стену дождя, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бэрри дошел до Флитвуда. Бородатый человек встал со скамейки, по-прежнему держа зонтик над головой. Он что-то сказал Бэрри, который что-то ответил. Тогда бородатый человек, Уилли, открыл задние двери фургона, чтобы Бэрри было легче положить туда охапку оружия.

Микаэла, задыхаясь, присоединилась к нему. Бэрри взял у нее мусорную корзину и высыпал коробки с патронами поверх небольшой кучки пистолетов. Они вернулись вместе, пока Уилли стоял под зонтиком, наблюдая за происходящим. Гарт вышел со второй охапкой оружия, его штаны провисали под тяжестью коробок с патронами, которые он засунул во все карманы.

— Что этот старый парень сказал вам? — Спросила Микаэла.

— Он хотел знать, делаем ли мы то, что одобрила бы шериф Норкросс, — ответил Бэрри. — Я сказал, что мы именно это и делаем.

Они вернулись внутрь и поспешили в оружейку. Они взяли только половину оружия. Микаэла заметила что-то похожее на пистолет-пулемет, пораженный свинкой.

— Мы должны обязательно это взять. Я думаю, что эта штука — гранатомет для отстрела гранат со слезоточивым газом. Я не знаю, пригодится ли это, но не хочу, чтобы это было у кого-то еще.

Гарт присоединился к ним.

— Я пришел с плохими новостями, адвокат Холден. Пикап с мигалками на приборной панели только что подъехал и встал позади вашего кемпера.

Они поспешили к двери, и выглянули сквозь помутневвшее стекло. Два человека вышли из пикапа, и Микаэла узнала их обоих: клоуна и его напарника, любителя автографов.

— О-о, Боже, — сказал Бэрри, — это Дон Петерс из тюрьмы. Он делает вид, что он коп? У человека мозги насекомого.

— Это конкретное насекомое было совсем недавно замечено на посту возле тюрьмы, — сказал Гарт. — Тот же жук, тот же пикап.

Бородатый человек подошел к вновь прибывшим, что-то сказал и указал в направлении Мэйн-стрит. Петерс и его молодой партнер побежали к пикапу и запрыгнули внутрь. Загорелись проблесковые маячки на приборной панели, и они вытащили и прикрепили на крышу сирену.

— Что происходит? — Спросила Линни отвлеченным голосом. — Что за хуйня там происходит?

— Все хорошо, — сказал Гарт, и подарил ей улыбку. — Не волнуйся.

После к Бэрри и Микаэле:

— Могу я предложить нам уйти, пока мы на шаг впереди?

— Что происходит? — Прохныкала Линни. — О, это все просто плохой сон!

— Держитесь, мисс, — сказал Гарт. — Скоро может стать лучше.

Все трое побежали, как только добрались до асфальтной дорожки. В одной руке у Микаэлы был гранатомет, а в другой — мешок гранат со слезоточивым газом. Она чувствовала себя Бонни Паркер.[309] Уилли стоял рядом с Флитвудом.

— Как ты убрал отсюда этих парней? — Спросил Бэрри.

— Сказал, что кто-то стрелял в магазине. Это ненадолго, так что, думаю, вам лучше поторопиться.

Уилли свернул свой зонт и закрыл.

— И я думаю, что мне лучше убраться вместе с вами. Эти двое будут не очень счастливы, когда вернутся.

— Почему вы нам помогаете? — Спросил Гарт.

— Ну, сейчас странные дни, и человек должен доверять своим инстинктам. Мои неизменно меня не подводили. Бэрри всегда был другом Лиле, хотя в суде он играет в противоположной команде, и я узнаю эту девушку из телевизионных новостей. — Он посмотрел на Гарта. — Вы мне не нравитесь, но вы с ними, так какого черта. Кроме того, как говорится, жребий брошен. Куда мы едем?

— Сначала заберем сына Лилы, — сказал Бэрри: — потом — в тюрьму. Ты хотел бы принять участие в её обороне, Уилли? Потому что это может быть тем, что вскоре произойдет.

Уилли улыбнулся, показывая желтые от табака зубы.

— Ну, в детстве у меня была енотовая шапка, и мне всегда нравились фильмы про Аламо,[310] так почему бы и нет? Поможете мне подняться по ступенькам этого грузовика? Дождь, черт возьми, играет адскую роль в моем ревматизме.

Джаред, ожидавший у входных дверей демонстрационного дома, собирался уже снова позвонить отцу, когда подъехал огромный кемпер. Джаред узнал водителя; как и помощники его матери и многие другие городские чиновники, Бэрри Холден время от времени обедал в доме Норкроссов. Джаред встретил его на крыльце.

— Поехали, — сказал Бэрри. — Мы должны уезжать.

Джаред колебался.

— Моя мама и еще четыре женщины находятся на чердаке. Там было очень жарко, пока не начался дождь, и завтра снова будет жарко. Вы должны помочь мне спустить их.

— Дом сегодня быстро остынет, Джаред, и у нас нет времени.

Бэрри не знал, чувствуют ли женщины в коконах жару или холод, но он точно знал, что их окно возможностей быстро закрывается. Он также думал, что Лиле и остальным лучше лежать здесь, на чердаке дома, стоящего на тихой улице. Он настоял на том, чтобы взять с собой свою жену и дочерей, из-за кемпера. Машина была хорошо известна в Дулинге, и он боялся репрессий.

— Можем мы хотя бы кому-нибудь сказать…

— Это решение, которое может принять только твой отец. Пожалуйста, Джаред.

Джаред позволил спустить себя вниз к Флитвуду, работающему на холостом ходу. Задняя дверь открылась, и оттуда высунулся его старый тренер по Поп Уорнер. Джаред улыбнулся, несмотря на свое состояние.

— Тренер Берк!

— Ну, посмотрите на это! — Воскликнул Уилли. — Единственный куотербэк, который у меня когда-либо был, который не заработал ни одного перелома. Залезай сюда, сынок.

Первое, что увидел Джаред, поднявшись в кемпер, это свалку из ружей и патронов на полу.

— Черт возьми, зачем все это?

Женщина сидела на одном из диванов, укрывшись пледом. Она была молодая, очень красивая и смутно знакомая, но самое замечательное в ней было то, что она выглядела очень бодрой, никакой сонливости. Она сказала:

— Надеюсь, это просто страховка.

Мужчина, стоящий в проходе перед ней, засмеялся.

— Я бы на это не поставил, Микки. — Он протянул руку. — Гарт Фликингер.

За Гартом Фликингером, на диване напротив, лежали пять тел в коконах, одно меньше другого, как набор из матрешки.

— Это жена и дочери мистера Холдена, я так думаю, — сказал тренер Берк.

Кемпер покатился. Джаред дернулся. Уилли Берк его удержал, по ходу того, как Джаред знакомился с мистером Фликингером, он подумал, что может быть это всего лишь сон. Даже имя этого парня выглядело как нечто из сна — кого в реальном мире могли звать Гартом Фликингером?

— Приятно познакомиться, — сказал он. В его периферическое зрение попали женщины Холдена, которые перекатились с боку на бок, когда кемпер преодолел резкий поворот. Джаред уговаривал себя, что не видит их, да он их в реальности и не видел, это были какие-то мумифицированные куклы. — Я-а-а — Джаред Норкросс. — Сон это или нет сон, у него возникли определенные претензии — для мистера Холдена, чтобы он забрал свою семью, время нашлось, не так ли? И почему? Только потому, что это был его кемпер?

Когда Бэрри вывез их с Тремейн-стрит и свернул в переулок, зазвонил телефон Джареда. Они оставили его мать, Молли, Мэри, малышку и миссис Рэнсом. Это было неправильно. Все было не так, так что же еще?

Звонил отец. Они коротко переговорили, а затем Клинт попросил передать трубку Микаэле. Когда она взяла телефон, Клинт произнес:

— Вот что вам нужно сделать.

Она слушала.

Помощник шерифа Рид Бэрроуз припарковал патрульный автомобиль номер три прямо посреди дороги, ведущей в тюрьму. Они стояли на возвышенности; он и Верн имел четкий обзор, по крайней мере, на шесть миль вперед по Шоссе № 31. Рид ожидал от Петерса какой-то порции дерьма о том, что его так рано сменили, но Петерс, на удивление, был этому рад. Наверное, хотел пораньше начать пить. Может, и мальчишка тоже. Рид сомневался, что на этой неделе в Скрипучем колесе проверяют паспорта, в настоящее время у полицейских есть работа поважнее, чем обеспечивать соблюдение закона о продаже алкоголя.

Петерс сообщил, что они остановили всего одну машину, какой-то репортер, который поехал в тюрьму в надежде получить интервью, и был развернут. Рид и Верн вообще никого не остановили. Движение по главной дороге было настолько редким, что его почти не существовало. Город был в трауре по своим женщинам, подумал Рид. Черт, весь мир был в трауре.

Рид повернулся к своему напарнику, который что-то читал на своем Кэндле и ковырялся в носу.

— Надеюсь, ты не вытирал козявки под сиденьем?

— Иисусе, нет. Не будь занудой. — Верн поднял зад, вытащил платок из заднего кармана, вытер в него маленькое зеленое сокровище и положил обратно. — Расскажи мне что-нибудь — например, что именно мы здесь делаем? Неужели они думают, что Норкросс настолько глуп, чтобы вывезти эту женщину из тюрьмы, когда она сейчас за кучей решеток?

— Я не знаю.

— Если поедет грузовик или что-то произойдет, что мы должны делать?

— Остановить их и сообщить об этом по рации.

— По рации, кому? Терри или Фрэнку?

В этом Рид был менее уверен.

— Думаю, сначала стоит попробовать прозвонить Терри. Оставить сообщение, чтобы прикрыть наши задницы, если он не поднимет трубку. Почему бы нам не побеспокоиться об этом, если это произойдет.

— Что, вероятно, не случится, кругом беспорядок.

— Да уж. Инфраструктура катится в ад.

— Что такое инфраструктура?

— Посмотри в своем Кэндле почему бы тебе не проверить?

Верн так и сделал.

— Основные физические и организационные структуры, необходимые для функционирования общества или предприятия. Да.

— Да? Что значит «да?»

— Что ты прав. Она скатилась в ад. Этим утром, прежде чем пойти на работу, я зашел в Шопуэлл. Магазин выглядит так, как будто туда попала бомба.

Вниз по холму, в сером дневном свете, они увидели приближающуюся машину.

— Рид?

— Что?

— Где нет женщин, там нет никаких детей.

— У тебя научный склад ума, как я погляжу, — сказал Рид.

— Если это не закончится, где будет человеческий род через шестьдесят или сто лет?

Это было тем, о чем Рид Бэрроуз не хотел думать, особенно с женой в коконе и его малышом, находящимся под присмотром (вероятно, неадекватном) его соседа — престарелого мистера Фримена. Да и не его это было дело. Теперь машина была достаточно близко, чтобы увидеть, что это был огромный полосатый кемпер, он замедлял ход, и это означало, что он собирается повернуть на дорогу, ведущую к тюрьме. Не то, чтобы он мог это сделать, с патрульным автомобилем номер три, припаркованным прямо посреди дороги.

— Этот кемпер принадлежит Холдену, — сказал Верн. — Адвокату. Мой брат, проживающий в Мэйлоке, является его клиентом.

Флитвуд остановился. Дверь водителя открылась, и вышел Бэрри Холден. Одновременно с этим, из патрульного автомобиля номер три вышли офицеры.

Холден приветствовал их с улыбкой.

— Джентльмены, я пришел с добрыми вестями и великой радостью.

Ни Рид, ни Верн улыбки не вернули.

— Никто не едет в тюрьму, мистер Холден, — сказал Рид. — Приказ шерифа.

— Так вот, я не думаю, что это правда, — сказал Бэрри, все еще улыбаясь. — Я думаю, джентльмен по имени Фрэнк Джиари отдал этот приказ, и он-то как раз, тот, кого вы могли бы назвать самозванцем. Не так ли?

Рид не знал, как на это реагировать, поэтому он молчал.

— Как бы там ни было, — сказал Бэрри, — я получил звонок от Клинта Норкросса. Он решил, что передать женщину местным правоохранительным органам — это правильное решение.

— Ну, слава Богу! — Воскликнул Верн. — Парень, наконец-то, разобрался, что к чему!

— Он хочет, чтобы я был в тюрьме, чтобы поспособствовать договоренности и дать понять общественности, почему он вышел за рамки устава. Простая формальность.

Рид собирался было сказать: Вы не могли найти транспортное средство поменьше, чтобы сюда приехать? Может, машина не завелась? но в этот момент в третьем заговорила рация. Это был Терри Кумбс, и он был раздражен.

— Патрульный автомобиль номер три, патрульный автомобиль номер три, ответьте! Прямо сейчас! Немедленно!

В то время, когда Рид и Верн впервые заметили подъезжающий к ним кемпер Бэрри Холдена, Терри Кумбс вошел в закусочную Олимпия и пошел к кабинке, где сидели Фрэнк и помощник шерифа Пит Ордуэй. Фрэнк не очень рад был видеть Кумбса, но скрывал свое недовольство, как только мог.

— Йо, Терри.

Терри кивнул обоим мужчинам. Он побрился и сменил рубашку. Он выглядел помятым, но трезвым.

— Джек Альбертсон сказал мне, что вы здесь. — Альбертсон был одним из вышедших на пенсию помощников, которого два дня назад отозвали с пенсии. — Пятнадцать минут назад я получил плохие новости из округа Бриджер. — В дыхании Терри напрочь отсутствовал запах алкоголя. Фрэнк надеялся это изменить. Ему не нравилось поощрять человека, вероятно, ставшего на путь алкоголизма, но Кумбсу было легче работать, когда он был слегка подшофе.

— Что произошло в Бриджере? — Спросил Пит.

— Авария на шоссе. Судья Сильвер упал в ручей Дорр-Холлоу. Он мертв.

— Что? — Крик Фрэнка был достаточно громким, чтобы Гас Верин показался из кухни.

— Это весьма прискорбно, — сказал Терри. — Он был прекрасным человеком. — Он поднял стул. — Есть идеи, что он там делал?

— Хотел поговорить с экс-ФБРовцем, которого он знал в Кофлине, чтобы тот помог переубедить Норкросса, — сказал Фрэнк. Это был сердечный приступ. Судья выглядел ужасно, выжатым как лимон и трясущимся. — И если он мертв… я думаю, что разговор не состоялся. — Приложив усилие, он взял себя в руки. Ему нравился судья Сильвер, и он был готов идти с ним рука об руку — до определенного момента. Этот момент сейчас был стерт.

— И эта женщина все еще в тюрьме. — Фрэнк наклонился вперед. — Не спит. Норкросс врал о том, что она в коконе. Хикс мне все рассказал.

— У Хикса плохая репутация, — сказал Терри.

Фрэнк как будто бы не слышал.

— И в ней есть еще кое-что странное. Она — ключ ко всему.

— Если эта сучка все начала, то она знает, как это остановить, — сказал Пит.

Рот Терри дернулся.

— Нет никаких доказательств, Пит. А так как Аврора началась по ту сторону Земного шара, кажется, все это неправдоподобно. Я думаю, что нам всем нужно сделать глубокий вдох и просто…

Рация Фрэнка ожила. Это был Дон Петерс.

— Фрэнк! Фрэнк, возьми трубку! Мне нужно поговорить с тобой! Тебе лучше ответить, потому что эти гребаные…

Фрэнк поднял рацию ко рту.

— Это Фрэнк. Спокойнее. И следи за ненормативной лексикой, ты в эфи…

— Они, блядь, забрали оружие! — Прокричал Дон. — Какой-то дряхлый старый кусок дерьма послал нас в погоню за дикими гусями, а они в это время забрали чертово оружие прямо из департамента гребаного шерифа!

Прежде чем Фрэнк смог ответить, Терри вырвал рацию из его руки.

— Кумбс здесь. Кто это сделал?

— Бэрри Холден, в большом трахнутом кемпере! Ваш диспетчер сказал, что с ним были и другие, но она на три четверти отъехавшая и не знает, кто именно!

— Все оружие? — Спросил Терри, поразившись. — Они забрали все оружие?

— Нет, нет, не все, я думаю, все забрать они не успели, но много! Господи Иисусе, тот кемпер был огромным!

Терри уставился на рацию в руке, словно замороженный. Фрэнк сказал себе, что он должен держать рот на замке и позволить Терри все просчитать самостоятельно — но он просто не мог этого сделать. Как только его захлестывал гнев, никогда не мог,

— Ты все еще думаешь, что нам просто нужно сделать глубокий вдох и подождать, пока Норкросс выйдет? Потому что ты знаешь, куда они направляются с этим оружием, не так ли?

Терри посмотрел на него снизу вверх, губы сжаты так плотно, что практически исчезли.

— Я думаю, ты забыл, кто здесь главный, Фрэнк.

— Извините, шериф. — Под столом его руки были так плотно сжаты, что даже тряслись, пока ногти впивались в ладони.

Терри все еще пялился на него.

— Скажи мне, что ты выставил пост там, по дороге в тюрьму.

Это твоя вина, если бы ты не напился, все было бы нормально. Да, но кто его поил?

— Я это сделал. Рангл и Бэрроуз.

— Хорошо. Это хорошо. В каком патрульном автомобиле они?

Фрэнк не знал, но Пит Ордуэй знал.

— Номер три.

Дон продолжал трепаться, но Терри оборвал его и нажал ВЫЗОВ.

— Патрульный автомобиль номер три, патрульный автомобиль номер три, ответьте! Прямо сейчас! Немедленно!

Глава 8

Услышав пронзительно вопящую рацию, Рид Бэрроуз приказал Бэрри оставаться на месте.

— Нет проблем, — сказал Бэрри. Он трижды стукнул по борту Флитвуда, тем самым подав сигнал Уилли Берку, прятавшемуся за занавесом, отделяющим кабину кемпера от его жилой части, что пора приступать к плану Б. План Б был довольно прост: сматываться так быстро, насколько это было возможно, пока Бэрри отвлекает проверяющих. Главное, чтобы оружие попало в тюрьму, и чтобы его девочки были в безопасности. Бэрри ни минуты не колебался. Они, конечно же, арестовали бы его, но он знал потрясающего адвоката.

Он положил руку на плечо Верна Рангла, и подтолкнул его вперед, аккуратно оттирая от кепмера.

— Похоже, кто-то в департаменте надул полный подгузник, — выдал бодрое наблюдение Рангл, бездумно отходя от кемпера, ведомый твердой рукой адвоката. — Куда мы идем?

Куда они шли — так это подальше от кемпера, чтобы, во-первых, Рангл не мог видеть Уилли Берка, заползающего на водительское сиденье и, во-вторых, дать Флитвуду пространство, чтобы тот мог стартовать и не задеть стоящих перед ним. Бэрри, конечно же, ничего из этого не мог сказать офицеру. Концепция, которую он пытался донести до своих девочек, заключалась в том, что закон беспристрастен; неважно, что ты чувствуешь, когда произносишь речь в защиту обвиняемого. Если ты можешь полностью отстраниться от личных предпочтений, то это только к лучшему. Если ты действительно хотел выиграть дело, то должен был полностью влезть в шкуру клиента, при этом оставаясь при своем разуме.

(Герда, которую пригласил на свидание парень из старшей школы — десятиклассник, но чересчур уж для нее взрослый — недавно пыталась убедить своего отца, принять ее в качестве про боно[311] клиента, в её споре с матерью о том, что она была достаточно взрослой, чтобы пойти в кино с этим парнем. Это было исключительно умно со стороны Герды, но Бэрри взял самоотвод, сославшись на близкие семейные отношения. Кроме того, как отец, он не хотел отпускать ее куда-либо с парнем, которому было почти пятнадцать и, вероятно, член у него вставал даже от дуновения ветра. Если Кэри Бенсон так уж хотел провести с ней время, думал он, то Кэри мог бы купить ей мороженое в Молочных Берегах прямо здесь, в городе. И при дневном свете.)

Что еще подвигло Бэрри не выступать в защиту Герды, так это чувство её абсолютной виновности. Иногда ты натягивал кожу своего клиента только для того, чтобы обнаружить, что он — ты — был до крайности, безнадежно, не-стоило-даже-притворяться, виновным, как сам грех. Когда такая ситуация возникала, единственной разумной тактикой было затягивание процесса — мелочные придирки, вставление палок в колеса и проволочки. С определенной удачей, ты мог затягивать процесс до тех пор, пока они не предлагали выгодную сделку только для того, чтобы от тебя избавиться, или еще лучше, злить и сбивать их с толку пока дело абсолютно не развалится.

Имея это в виду, он, импровизируя, выдал самый тупой вопрос, который смог придумать в этом цейтноте:

— Слушай, Верн. Хотел отвести тебя в сторонку и спросить.

— Ладно…

Бэрри наклонился вперед, и доверительно произнес:

— Ты обрезанный?

Капли дождя прочертили пунктирные дорожки на стеклах очков Верна Рангла, затрудняя видимость. Бэрри слышал, как заводится двигатель кемпера, услышал глухой стук, когда Уилли включил переднюю передачу, но полицейский не обратил на это никакого внимания. Вопрос об обрезании поставил его в ментальный ступор.

— Это, мистер Холден… — Верн рассеянно потеребил носовой платок и с трудом продолжил, — …нечто личное, знаете ли.

За их спинами раздался глухой стук и металлический скрежет.

Между тем, Рид Бэрроуз забрался на водительское сиденье полицейской машины, чтобы принять вызов Терри, но микрофон выскользнул из его влажной руки. В ту секунду, когда он наклонился, чтобы поднять его и распутать шнур, Уилли Берк прибавил газу.

— Роджер, это патрульный автомобиль номер три. Говорит Бэрроуз, прием, — сказал Рид, как только поднял микрофон с пола.

Через окошко он увидел, как кемпер объезжает полицейскую машину по гравийной дорожке и въезжает на травянистую насыпь в южном направлении. То, что он увидел, не насторожило Рида; это просто привело его в недоумение. Почему Бэрри Холден перемещал свой кемпер? Или это Верн дал такую команду, чтобы кто-то другой смог проехать? В этом не было никакого смысла. Им сначала нужно разобраться с адвокатом и его Флитвудом прежде, чем они разберутся со следующей машиной.

В рации прогремел колос Терри Кумбса:

— Арестуйте Бэрри Холдена и конфискуйте его машину! У него куча краденого оружия и он направляется в тюрьму! Вы меня слышите…

Передний бампер кемпера ударил передний бампер полицейской машины, микрофон второй раз выскочил из руки Рида, и панорама, которую он обозревал через лобовое стекло, качнулась перед ним, словно на петлях.

— Эй!

В задней части кемпера Джаред потерял равновесие. Он упал с дивана прямо на оружие.

— Ты в порядке? — Спросил Гарт. Доктор удержался на ногах, вжавшись спиной в стойку небольшой мини-кухни и схватившись за раковину.

— Да.

— Спасибо, что обо мне побеспокоились! — Микаэле удалось удержаться на диване, но она свалилась на бок.

Гарт понял, что обожает Микки. Она была отшлифована, как любили говорить старожилы. Он ничего не хотел бы в ней менять. Ее нос и все остальное были близки к безупречности, дальше уж некуда.

— Нет необходимости, Микки, — ответил он. — Я и так знаю, что ты в порядке, потому что ты всегда в порядке.

Кемпер под наклоном медленно катился вдоль обочины дороги, делая около пятнадцати миль в час, толкая за собой полицейскую машину. Металл скрежетал об металл. Верн схватил и попытался скрутить Бэрри. Адвокат ударил его правой ногой. Верн врезал Бэрри в глаз, тем самым посадив его на пятую точку.

— Остановите кемпер! — Ревел Рид из открытой двери смятой полицейской машины. — Стреляй по колесам!

Верн достал свой служебный пистолет.

Кемпер оторвался от полицейской машины и начал набирать скорость. Он был под углом в два часа, когда ехал по обочине, теперь же, выехав на центр дороги, он выровнялся. Верн, направив ствол на правую заднюю шину, но поторопился. Его выстрел прошел гораздо выше, отколов кусок задней стенки кемпера. Транспортное средство находилось от него примерно в пятидесяти метрах. Как только кемпер добрался до асфальтированной дороги, он прибавил ходу. Верн выждал момент и вновь прицелился, должным образом, сосредоточившись на задней правой шине… и выстрелил в воздух, потому что Бэрри Холден свалил его на землю.

Джаред, лежавший на полу, со спиной, в которую упирались не менее полудюжины винтовочных стволов, был оглушен выстрелом. Он как-то почувствовал, что рядом с ним кто-то кричит — Микаэла? Фликингер? — но расслышать, кто кричит, он не мог. Его глаза обнаружили дыру в стене: пуля проделала отверстие, похожее на разорвавшуюся оболочку петарды. Его руки, шарившие по полу кемпера, почувствовали, как колеса набирают скорость, вибрация нарастала.

Фликингер все еще был на ногах. Он словно приклеился к кухонной стойке. Но кричал вовсе не Фликингер.

Джаред посмотрел туда, где был доктор.

На диване лежали фигуры в коконах. Кровавая дыра открылась в грудной клетке третьей по счету, старейшей из девочек, Герды. Она встала с дивана и шагнула вперед. Кричала именно она. Джаред увидел, что она двигается по направлению к Микаэле, которая забилась в самый конец параллельного дивана. Руки девушки были подняты, освобождены от паутины, которая держала их крепко привязанными к туловищу, а открытый, воющий рот под белым материалом производил яркое впечатление. Мотыльки вылетали из дыры в груди.

Фликингер схватил Герду. Она развернулась и ногтями рук впилась в его горло, так они и двигались по кругу, спотыкаясь о винтовки, лежащие на полу. Два тела ударились о заднюю дверь. Защелка не выдержала, дверь открылась, и они выпали, а за ними последовало облако мотыльков, поток оружия и патронов.

Эви застонала.

— Что? — Спросил Энджела. — Что случилось?

— О-о, — сказала Эви. — Ничего.

— Ложь, — сказала Жанетт. Она все еще смотрела в душевую кабину. Энджела должна была отдать Жанетт должное: она была почти такой же упрямой, как и сама Энджела.

— Это звук, который ты издаешь, когда люди умирают. — Выдохнула Жанетт. Она кивнула головой и обратилась к невидимому мужчине. — Это звук, который она издает, когда люди умирают, Дэмиан.

— Я думаю, что это правда, Жанетт, — сказала Эви. — Думаю, я так и делаю.

— Вот я об этом и говорю. Разве нет, Дэмиан?

— Ты видишь дерьмо, Жанетт, — сказала Энджела.

Взгляд Жанетт сосредоточился на пустом месте.

— Мотыльки вышли из ее рта, Энджела. В ней есть мотыльки. Теперь оставь меня в покое — я пытаюсь поговорить с мужем.

Эви извинилась.

— Мне нужно позвонить.

Рид услышал выстрел Верна и, перебравшись на пассажирское сидение полицейской машины, рывком открыл дверь. Он увидел задний бампер кемпера, который уходил вверх по склону, хлопая задней дверью.

Два тела лежали на дороге. Рид достал свое служебное оружие и побежал к ним. Рядом с телами валялись три или четыре штурмовых винтовки и несколько коробок с патронами.

Добравшись до тел, он остановился. Кровь и серое вещество покрывали асфальт рядом с черепом мужчины, который лежал ближе к нему. Рид видел немало трупов, но то, что он видел сейчас, возможно, тянуло на первый приз за беспорядок. Во время падения очки мужчины подлетели и упокоились в гуще его кудрявых волос. Их положение придавало мужчине, как это ни парадоксально, теплый и непринужденный вид, такой себе добрый учитель, лежащий мертвым на дороге с мозгами, вытекшими на асфальт.

В несколько шагах дальше, увалившись на бок, лежала женщина, в позе, которую Рид сам часто принимал, когда валялся на диване и смотрел телевизор. Ее маска из паутины была содрана при контакте с дорогой, и оставшаяся кожа свисала лохмотьями. Из того, что осталось от лица и тела, Рид мог определить, что она была молода, но не более того. Пуля проделала крупную дыру в груди. Кровь девушки текла по влажной дороге.

Кроссовки шлепали по тротуару позади Рида.

— Герда! — Кричал кто-то. — Герда!

Рид повернулся, а Бэрри Холден бросился мимо него, упав на колени рядом с телом своей дочери.

Верн Рангл, с окровавленным носом, шагал по дороге за Холденом, крича, что он сейчас сделает ему, ублюдку, обрезание.

Какая же куча дерьма: парень с разбитой головой, мертвая девушка, воющий адвокат, окровавленный Верн Рангл, оружие и патроны на дороге. Рид испытал облегчение, что не Лила Норкросс в настоящее время за шерифа, потому что он не хотел бы даже начинать пытаться объяснять ей, как это все произошло.

Рид схватил Верна слишком поздно, поймав всего лишь за кусочек ткани на плече рубашки. Верн стряхнул руку и замахнулся рукоятью пистолета на затылок Бэрри Холдена. Раздался ужасный треск, словно сломалась ветка, и полетели брызги крови. Бэрри Холден упал лицом на асфальт рядом с дочерью. Верн присел рядом с адвокатом, пребывающим без сознания, и стал бить его по затылку пистолетной рукоятью, снова и снова.

— Пошел ты, пошел ты, пошел ты! Ты сломал мне нос, ты су…

Молодая женщина, которая должна была быть мертвой, внезапно выкинула руку и, ухватившись за челюсть Верна одной рукой, засунула пальцы другой руки ему в рот и подтащила его к себе. Её голова поднялась, рот раскрылся, и она вонзила зубы в горло Верна. Напарник Рида начал бить ее пистолетной рукоятью. Она не обратила на это никакого внимания. Артериальная кровь текла по губам. Рид вспомнил о своем оружии. Он поднял его и выстрелил. Пуля вошла в глаз молодой женщины, и ее тело обмякло, но ее зубы оставались сомкнутыми на горле Верна. Словно она пила его кровь.

Встав на колени, Рид просунул пальцы в этот горячий и скользкий бардак, прямо в то место, где зубы молодой женщины впились в горло его напарника. Он тащил и тянул, чувствуя рукой шершавую ткань языка и эмаль зубов. Верн замахнулся на неё, явно без эффекта, его пистолет вылетел из расслабленной руки и ударился о дорогу. Затем он рухнул.

Последним в тройке-караване из полицейских машин, в гордом одиночестве, ехал Фрэнк. У каждого были свои сирены. Ордуэй и Терри были первыми, за ними ехал Петерс, со своим корешем, Блассом. Одиночество не было тем, чего с нетерпением искал Фрэнк, но казалось, оно его преследовало. Почему? Элейн взяла Нану и оставила его в одиночестве. Оскар Сильвер слетел с трассы и оставил его в одиночестве. Это было печально. Это вгоняло в тоску. Может быть, именно так и должно было быть, чтобы он мог — скорее был обязан — сделать то, что он должен был сделать.

Но мог ли он сделать то, что должен был сделать? Все шло не так. Рид Бэрроуз по рации сказал, что произошла перестрелка, и погиб офицер. Фрэнк был уверен, что готов убить кого угодно за свою дочь; он был уверен, что готов за нее умереть. То, что там произошло, показывало, что он не единственный, кто был готов пойти на смертельный риск. Люди Норкросса украли оружие в полицейском участке и прорвали оцепление. Какими бы ни были их причины, они это сделали. И это очень беспокоило Фрэнка; почему они так решительны, их мотивы — настоящая загадка. Что ими движет? Что было между Евой Блэк и Норкроссом?

Его телефон зазвонил. Караван ехал на север по Болл-Хилл. Фрэнк вытащил телефон из кармана.

— Джиари.

— Фрэнк, это Ева Блэк. — Она произнесла все это шепотом, ее голос был хриплым, но при этом кокетливым.

— Вот это да! Приятно познакомиться.

— Я звоню тебе с моего нового мобильного телефона. У меня не было никакого, поэтому Лор Хикс одарил меня своим. Разве он не рыцарь? Кстати, ты можешь не торопиться. Нет необходимости рисковать попасть в аварию. Кемпер давно тю-тю. Там четверо погибших и Рид Бэрроуз.

— Откуда ты это знаешь?

— Поверь мне, я знаю. Клинт был удивлен, что ему так легко удалось организовать ограбление. Я тоже, если честно. Мы здорово посмеялись над этим. Я думала о тебе немного лучше. Я ошибалась.

— Вы должны сдаться, мисс Блэк. — Фрэнк сосредоточился на подборе правильных слов. Пытался не переступить ту красную черту, за которой гнев опережает разум. — Или ты должна отказаться от этого — этой штуки. Что бы это ни было. Ты должна сделать это, пока кто-нибудь не пострадал.

— О, я думаю, мы уже прошли стадию страдания. Судья Сильвер, например, он испытал гораздо большее, чем простое страдание. Как и доктор Фликингер, который на самом деле не был таким уж плохим парнем, когда его голова была ясной. Мы уже находимся на стадии массового истребления.

Фрэнк вцепился в рулевое колесо полицейской машины.

— Что ты, блядь, творишь?

— Я могла бы задать тебе тот же вопрос, но я знаю, что ты ответишь: «Стараюсь быть Хорошим Отцом». Потому что тебя замкнуло на этой Нана-Нана-Нана, не так ли? Папочка-защитник. Ты хоть раз думал обо всех остальных женщинах, и что ты можешь для них сделать? Ты ведь можешь подвергнуть их огромной опасности.

— Откуда ты знаешь о моей дочери?

— Это моя работа — все знать. Есть такой старый блюз: «Прежде чем обвинить меня, взгляни на себя».[312] — Ты должен расширять свой кругозор, Фрэнк.

Все, что мне нужно, подумал Фрэнк Джиари, это чтобы мои руки сомкнулись на твоем горле.

— Так чего же ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты пришел! Я хочу, чтобы ты бросил пиздежь и заявился сюда, чтобы по-мужски закончил этот спор! Я хочу, чтобы твоя дорогая Нана могла пойти в школу и сказать: «Мой папа не просто государственный служащий, который ловит кошек, и он не просто парень, который бьет по стенам или растягивает мою любимую рубашку или кричит на маму, когда все идет не так. Он тот мужчина, который остановил эту злую старую ведьму, которая усыпила всех женщин».

— Оставь в покое мою дочь, сука.

Дразнящие нотки испарились из ее голоса.

— Когда ты защищал ее в больнице, это было смело. Я восхищалась этим. Я восхищалась тобой. Я действительно восхищалась. Я знаю, что ты ее любишь, и это не ерунда. Я знаю, что все, чего ты хочешь — это сделать для нее как лучше. И это заставляет любить тебя, ну, самую малость, несмотря на то, что ты часть проблемы.

Впереди первые два автомобиля уже подруливали к помятой полицейской машине Рида Бэрроуза. Фрэнк видел, как Бэрроуз идет им навстречу. Потом он увидел тела на дороге.

— Прекрати, — сказал Фрэнк. — Отпусти их. Отпусти женщин. Не только мою жену и дочь, всех их.

Эви сказала в ответ:

— Для этого тебе придется меня убить.

Энджела спросила Эви, с кем она говорила, кто такой этот Фрэнк.

— Он убийца драконов, — сказала Эви. — Мне просто нужно было убедиться, что он не позволит себе отвлекаться на единорогов.

— Ты абсолютно чокнутая. — Присвистнула Энджела.

Эви таковой не была, но это не был вопрос для обсуждения с Энджелой — кого на самом деле могло интересовать её мнение.

Глава 9

Лиса приходит к Лиле во сне. Она понимает, что это сон, потому что лиса может говорить.

— Эй, детка, — говорит она, заглядывая в спальню дома на Санкт-Джордж-стрит, — теперь Лила делит её с Тиффани, Дженис Коутс и двумя докторами из Женского центра — Эрин Айзенберг и Джоли Суратт. (Эрин и Джоли не замужем. Третий врач Женского центра, Джорджия Пикинс, живет на другом конце города, с двумя дочерями, которые очень скучают по своему старшему брату. Еще одна причина, чтобы понять, что это сон — она в комнате одна. Другая односпальная кровать, на которой спит Тиффани, пуста и аккуратно заправлена.

Лиса кладет свои ловкие передние лапы — белые, а не рыжие, как будто она перед тем, как сюда попасть прошлась по свежевыкрашенному полу — на одеяло, которым она укрыта.

— Чего ты хочешь? — Спрашивает Лила.

— Хочу показать тебе обратную дорогу, — говорит лиса. — Но только если ты сама захочешь идти.

Когда Лила открыла глаза, было утро. Тиффани лежала в другой кровати, которую она и занимала, с одеялом, опущенным до колен, при этом ее живот полумесяцем возвышался над боксерскими трусами, в которых она спала. Срок беременности был больше семи месяцев.

Вместо того чтобы пойти на кухню и заварить противную на вкус смесь на основе цикория, который сходил им за кофе в этой версии Дулинга, Лила прошла по коридору и открыла входную дверь приятному весеннему утру. (Время здесь было каким-то скользким и гибким; часы шли как обычно, но на самом деле, обычным время здесь не было.) Лиса была там, она знала, что так и будет, сидела на сорняках, которые со всех сторон душили сланцевую дорожку, кисточка хвоста аккуратно скручена вокруг лап. И с интересом смотрела на Лилу.

— Привет, малышка, — сказала Лила. Лиса мотнула головой и, казалось, улыбнулась. Потом она спрыгнула с тропинки на разбитую улицу и снова села. Наблюдая за ней. Ожидая.

Лила пошла будить Тиффани.

В конце концов, семнадцать жителей Нашего места следовали за лисой в шести гольф-карах на солнечных батареях, караван медленно тащился из города, а затем вдоль того, что когда-то было Шоссе № 31 в направлении Болл-Хилл. Тиффани ехала в первом каре вместе с Дженис и Лилой, сожалея о том, что ей не разрешили поехать на лошади. Об этом позаботились Эрин и Джоли, которые были обеспокоены силой схваток Тифф, хотя до родов оставалось еще шесть или восемь недель. Слишком уж сильные, заявили они будущей мамаше. О чем они еще не сказали (хотя Лила и Дженис все прекрасно понимали), так это о своем беспокойстве о здоровье ребенка, который был зачат в то время, когда Тиффани употребляла наркотики, ежедневно, а иногда ежечасно.

Мэри Пак, Магда Дубчек, четыре члена Первого Четвергового Книжного Клуба, и пять бывших заключенных Дулингского исправительного учреждения держали путь. Также с ними была Элейн Наттинг, бывшая Джиари. Она ехала с двумя докторшами. Ее дочь тоже хотела поехать, но Элейн заартачилась и настояла на своем, даже когда слезы дочери побежали ручьем. Нана осталась со старой миссис Рэнсом и её внучкой. Две девочки быстро стали подругами, но даже перспектива провести день с Молли не развеселила Нану. Она хотела следовать за лисой, она сказала, что это было похоже на сказку. Она хотела её нарисовать.

— Оставайся со своей дочкой, если хочешь, — сказала Лила Элейн. — У нас полно людей.

— Чего я хочу, так это увидеть, куда манит нас это животное, — ответила Элейн. Хотя на самом деле, она не знала, хочет она этого или нет. Лиса, сидящая сейчас перед развалинами парикмахерской Пирсона и терпеливо ожидающая, когда женщины соберутся и поедут за ней, наполняла ее предчувствиями надвигающейся беды, размытыми, но сильным.

— Вперед! — Грубо крикнула Тиффани. — Прежде чем мне у меня еще раз возникнет непреодолимое желание поссать!

И они последовали за лисой, которая потрусила прочь из города вдоль выцветшей белой линии в центре бывшего шоссе, иногда оглядываясь, чтобы убедиться, что её войско все еще там. Скалясь вновь и вновь. Словно хотела сказать: Сколько же красивых женщин сегодня в зале.

Это была прогулка — своеобразный, но все-таки отдых, от их повседневных обязанностей и заданий — и вроде бы отовсюду должны были звучать смех и подколки, но женщины, сидящие в гольф-карах, сохраняли молчание. Фары тележек включились, когда они катались мимо джунглей, которые когда-то были Лесопилкой Адамса, и к Лиле пришла мысль, что они выглядели скорее как похоронная процессия, чем девушки на прогулке.

Когда лиса свернула с шоссе на заросшую тропинку в четверти мили от лесопилки, Тиффани дернулась и схватилась руками за живот.

— Нет, нет, нет, ты можешь остановиться прямо здесь и выпустить меня. Я не вернусь к трейлеру Тру Мейвейзера, даже если это не более чем куча металлолома.

— Мы едем не туда, — сказала Лила.

— Откуда ты знаешь?

— Подожди и увидишь.

Как оказалось, остатки трейлера все же были видны; ураганный ветер свалил его с цементных блоков и он лежал на боку среди высоких сорняков и крапивы, как ржавый динозавр. В тридцати или сорока метрах от него лиса приняла влево и проскользнула в лес. Женщины в двух первых карах увидели румяно-оранжевую вспышку меха, после чего она исчезла.

Лила спешилась и пошла в то место, где лиса вошла в лес. Развалины метамфитаминового гаража полностью заросли, но даже по прошествии всего этого времени, хрупкий химический запах еще оставался. Мет может быть пропал, подумала Лила, но воспоминания остались. Даже здесь, где время, кажется, скачет галопом, делает передышку, а потом снова скачет галопом.

Дженис, Магда и Бланш Макинтайр к ней присоединились. Тиффани осталась в гольф-каре, держась за живот. Она выглядела больной.

— Там есть охотничья тропа, — сказала Лила, указывая направление. — Мы можем пройтись по ней без особых проблем.

— Я в любом случае не пойду в этот лес, — сказала Тиффани. — Мне все равно, даже если эта лиса будет танцевать. У меня снова схватки, черт побери.

— Ты бы не пошла, даже если бы у тебя их не было, — сказал Эрин. — Я останусь с тобой. Джоли, можешь идти, если хочешь.

Джоли так и поступила. Пятнадцать женщин поднялись по охотничьей тропе друг-за дружкой, Лила во главе колонны, а бывшая миссис Фрэнк Джиари прикрывала тыл. Они шли почти десять минут, когда Лила остановилась и подняла руки, указательные пальцы указывали как влево, так и вправо, как регулировщик, который не может принять решение.

— Черт возьми, — сказала Селия Фрод. — Я никогда не видел ничего подобного. Никогда.

— Ветки тополя, березы и ольхи по обе стороны были покрыты мотыльками, как серым мехом. Их, казалось, были миллионы.

— Что, если они нападут? — Пробормотала Элейн, тихим голосом и поблагодарила Бога за то, что не поддалась на требования Наны, желающей идти вместе с ними.

— Они этого не сделают, — сказала Лила.

— Как ты можешь это знать? — Не унималась Элейн.

— Я знаю, — сказала Лила. — Они как лиса. — Она колебалась, подыскивая правильное слово. — Они эмиссары.

— Кого? — Спросила Бланш. — Или чего?

Это был вопрос, на который Лила решила не отвечать, хотя могла.

— Ну же, — сказала она. — Осталось чуть-чуть.

Пятнадцать женщин стояли в траве по пояс, глядя на то, о чем Лила думала, как об Удивительном Дереве. Никто ничего не говорил, может быть, секунд тридцать. Затем Джоли Суратт произнесла с придыханием:

— Боже мой, Боже мой, всемогущий.

Дерево поднималось на солнце как живой пилон, его разнообразные скрученные стволы сплетались друг с другом, местами концентрируя снопы солнечного света, затуманенные цветочной пыльцой, местами образуя темные пещеры. Тропические птицы, рассеянные среди многочисленных ветвей, сплетничали в своих папоротниковых листьях. Перед Деревом Лила увидела павлина, разгуливающего туда-сюда, как самый элегантный швейцар в мире. Ни куда не делась и красная змея, свисающая с ветки, её трапецеидальная голова лениво маячила из стороны в сторону. Ниже змеи находилась темная расщелина, которую образовывали стволы, казалось, расступившиеся в разные стороны. Лила не помнила, что видела её раньше, но и не удивилась. Она также не удивилась, когда лиса выскочила из расщелины, как чертик из табакерки, и игриво куснула павлина, который не обратил на это никакого внимания.

Дженис Коутс взяла Лилу за руку.

— Мы действительно это видим?

— Да, — сказала Лила.

Селия, Магда и Джоли пронзительно закричали, пронзив воздух тройной гармонией. Белый тигр вышел из расщелины в многослойном стволе. Он осмотрел женщин, стоящих на краю поляны, своими зелеными глазами, затем потянулся, далеко вытянув вперед лапы, казалось, почти поклонился им.

— Прекратите! — Закричала Лила. — Прекратите, вы все! Он никому не причинит вреда! — Надеясь, всем сердцем и душой, что это правда.

Тигр соприкоснулся носами с лисой. Та снова повернулась к женщинам, с особым интересом, остановившись на Лиле. Затем метнулась за Дерево и вышла из поля их зрения.

— Боже мой, — сказала Китти Макдэвид. Она плакала. — Разве это не прекрасно? До чего же, блядь, Боже-ж-мой, это прекрасно.

Магда Дубчек произнесла:

— Це святе мисто. Святое место. — И перекрестилась.

Дженис смотрела на Лилу.

— Что скажешь.

— Я думаю, — сказала Лила — это выход. Обратная дорога. Если мы этого захотим.

Вот тут и ожила рация на её ремне. Сплошной шум, не было никакой возможности разобрать слова. Но Лиле показалось, что это Эрин, и ей показалось, что она кричит.

Тиффани вытянулась через переднее сиденье гольф-кара. Старая футболка Сент-Луис Рэмс,[313] которую она где-то раздобыла, лежала скомканной на земле. Соски ее грудей, которые представляли собой едва заметные холмики, возбужденно торчали через простой хлопковый бюстгальтер размера D. (Теперь Лайкры[314] были совершенно бесполезны.) Эрин согнулась между её ног, руки возложены на удивительную горку живота. Поскольку женщины, сбежавшиеся на крики, в данный момент боролись с забравшимися в их волосы мотыльками, Эрин попыталась все сделать сама. Тиффани вопила:

— Остановись, ради Бога, прекрати! — Ее ноги были раскиданы в виде буквы V.

— Что ты делаешь? — Cпросила Лила, дойдя до нее, но когда она взглянула вниз, чтобы увидеть, что же делает Эрин, и почему она это делает, все стало очевидным. Молния на джинсах Тифф была расстегнута. На голубой джинсовой ткани и хлопковых трусах Тифф виднелось влажно-розовое пятно.

— Ребенок выходит, а его задница находится там, где должна быть голова, — сказала Эрин.

— О, Боже мой, неужели неправильное предлежание? — Спросила Китти.

— Я должна его развернуть, — сказала Эрин. — Возвращаемся в город, Лила.

— Мы должны пересадить её, — сказала Лила. — Я не могу сесть за руль, пока мы этого не сделаем.

С помощью Джоли и Бланш Макинтайр, Лила пересадила Тиффани в полу-сидячее положение. Эрин села позади нее. Тиффани снова закричала.

— Ой, как же больно!

Лила скользнула за руль кара, ее правое плечо плотно прижалось к левому плечу Тиффани. Эрин повернулась задом, выполняя роль спинки.

— Как быстро мы доберемся до города? — Спросила она.

— Не знаю, но скоро узнаем. — Лила нажала на педаль акселератора, покосившись в сторону Тифф, издавшей пронзительный вой, когда кар рванул вперед. Тиффани кричала на каждой кочке, а кочек было много. В тот момент Удивительное Дерево с набором экзотических птиц было самой последней вещью в голове Лилы Норкросс.

Но только не для Элейн Джиари.

Они остановились у закусочной Олимпия. Тиффани было слишком плохо, чтобы ехать дальше. Эрин отправила Дженис и Магду обратно в город, чтобы привезти её медицинскую сумку, а Лила и еще три женщины занесли Тиффани внутрь.

— Стягивайте пару столов вместе, — сказала Эрин, — и делайте это быстро. Мне нужно перевернуть этого ребенка прямо сейчас, и мамочка должна лежать, чтобы я смогла это сделать.

Лила и Мэри стянули столы. Маргарет и Гейл подняли на них Тиффани, морщась и отворачивая лица, как будто она бросалась грязью вместо протестующих криков.

Эрин вернулась к работе над животом Тиффани, замешивая его как тесто.

— Я думаю, он начинает двигаться, Слава Богу. Давай, Джуниор, как насчет небольшого кувырка для доктора Э.

Эрин одной рукой навалилась на живот Тифф, а Джоли Суратт толкала её в бок.

— Прекратите! — Кричала Тиффани. — Прекратите, вы, пидораски!

— Все, перевернулся, — сказала Эрин, не обращая внимания на сквернословие. — Действительно, Слава Богу. Снимай ей брюки, Лила. Брюки и трусы. Джоли, продолжай. Не позволяй ему повернуться назад.

Лила взялась за одну штанину джинсов Тиффани, Селия Фрод взялась за другую. Они дернули и старые джинсы стянулись. Нижнее белье Тиффани частично сошло вместе с ними, оставляя мазки крови и амниотическую жидкость[315] на бедрах. Лила стянула их до конца. Они были тяжелыми, пропитанными жидкостью, теплыми и насквозь мокрыми. Она почувствовала, как подступает тошнота, а затем вновь все стало на свои места.

Крики теперь были постоянными, голова Тиффани металась из стороны в сторону.

— Я не могу ждать сумку, — сказал Эрин. — Ребенок выходит прямо сейчас. Только… — Она посмотрела на свою бывшую напарницу по работе, которая кивнула. — Кто-нибудь принесите Джоли нож. Острый. Мы должны ее немного разрезать.

— Я-должна-тужиться, — задыхаясь, произнесла Тиффани.

— Черт возьми, — сказала Джоли. — Пока еще нет. Дверь открыта, но нам нужно снять её с петель. Сделать немного больше места.

Лила нашла нож для стейков, а в ванной комнате древнюю бутылочку с перекисью водорода. Она облила лезвие, остановилась, чтобы посмотреть — есть ли дезинфицирующее средство для рук в диспенсере, висящем на двери, и попробовала его. Ничего. Вещество внутри давно испарилось. Она поспешила назад. Женщины окружили Тиффани, Эрин и Джоли полукольцом. Все держались за руки, за исключением Элейн Джиари, которая стояла, плотно погрузив руки в боки. Она направляла свой взгляд сначала к прилавку, потом к пустым кабинкам, потом к двери. Где-то рядом, тяжело дыша, на импровизированном операционном столе кричала женщина, теперь она лежала, в чем мать родила — сохранив на себе только старый хлопковый бюстгальтер.

Джоли взяла нож.

— Ты чем-то его продезинфицировала?

— Перекисью водо…

— Годится, — сказал Эрин. — Мэри, найди сумку-холодильник, если она здесь есть. Кто-нибудь из вас принесите полотенца. Должны быть на кухне. Положите их на верхнюю…

Тиффани жалобно завыла, когда Джоли Суратт ножом для стейков, без наркоза выполнила эпизиотомию.[316]

— Положите полотенца на верхнюю часть гольф-кара, — закончила Эрин.

— Ах да, солнечные батареи! — Это была Китти. — Чтобы их разогреть. Эй, это довольно умн…

— Мы хотим, чтобы было тепло, но не жарко, — сказала Эрин. — Я не собираюсь поджаривать нашего нового гражданина. Продолжаем.

Элейн стояла там, где была, позволяя другим женщинам течь вокруг нее, как вода вокруг камня, продолжая направлять свой взгляд на любой объект, который не был Тиффани Джонс. Ее взгляд был затуманенным и поверхностным.

— Насколько он близок? — Спросила Лила.

— Семь сантиметров, — сказала Джоли. — Она родит, прежде чем вы сможете сказать Джек Робинсон.[317] Цервикальное кровотечение[318] остановилось — по крайней мере, одна вещь, которая идет правильно. Тужься, Тиффани. Оставим немного на следующий раз.

Тиффани тужилась. Тиффани кричала. Вагина Тиффани открылась, затем закрылась, затем снова открылась. Свежая кровь текла между ног.

— Мне не нравится эта кровь. — Лила слышала, как Эрин одними губами говорит об этом Джоли, словно тренер, дающий полезный совет по преодолению беговой дистанции. — Слишком уж её много. Господи, хотела бы я, чтобы у меня был мой фетоскоп.[319]

Мэри вернулась с такой жесткой сумкой-холодильником, которую Лила много раз брала с собой на озеро Мэйлок, куда они с Клинтом и Джаредом ездили на пикники. На ей боку было выбито: БУДВАЙЗЕР! КОРОЛЬ ПИВА!

— Это подойдет, доктор Э.?

— Подойдет, — сказала Эрин, но не посмотрела вверх. — Ладно, Тифф, тужься сильнее.

— Моя спина меня убивает, — сказала Тиффани, но моя стало моооЯЯЯЯЯЯ, когда ее лицо исказилось, и ее кулаки ударили по стянутым вместе столам фирмы Формика.

— Я вижу его головку! — Закричала Лила. — Я вижу его ли… — О, Боже, Эрин, что…?

Эрин оттолкнула Джоли в сторону и схватила за плечи ребенка, прежде чем он смог втянуться обратно, при этом кончики ее пальцев надавили так сильно, что Лила почувствовала себя плохо. Голова ребенка скользнула вперед, сильно отклонившись в сторону, как будто пыталась оглянуться туда, откуда она появилась. Глаза были закрыты, лицо пепельно-серое. Петля вокруг шеи и через щеку вверх к уху — как удавка палача — была покрытой кровью пуповиной, что заставило Лилу вспомнить о красной змее, висящей на Удивительном Дереве. От грудной клетки вниз младенец все еще находился внутри матери, но одна рука уже высвободилась и свободно свисала. Лила могла видеть каждый палец, каждый ноготь.

— Прекрати тужиться, — сказал Эрин. — Я знаю, что ты хочешь быстрей закончить, но больше не тужься.

— Я должна, — шептала Тиффани.

— Ты задушишь своего ребенка, если продолжишь, — сказала Джоли. Она была рядом с Эрин, плечом к плечу. — Подожди. Просто… дай мне минутку…

Слишком поздно, подумала Лила. Он уже задохнулся. Только посмотрите на это серое лицо.

Джоли подсунула один палец под пуповиной, затем два. Она сомкнула пальцы и оттянула пуповину сначала от шеи младенца, а затем и вовсе сняла её. Тиффани кричала, все сухожилия в ее шее вздулись.

— Тужься! — Сказала Эрин. — Так сильно, как можешь! На три! Джоли, не дай ему упасть лицом на грязный пол, когда он выйдет! Отсчет! Раз, два, три!

Тиффани натужилась. Ребенок, как показалось, выстрелил в руки Джоли Суратт. Он был скользким, он был красивым, и он был мертвым.

— Трубку! — Прокричала Джоли. — Теперь трубку! Немедленно!

Элейн шагнула вперед. Лила не увидела, как она это сделала, но у нее уже была наготове бумажная трубка.

— Здесь.

Эрин взяла трубку.

— Лила, — сказала Эрин. — Открой его рот.

Его. До тех пор Лила не замечала крошечной серенькой запятой под животом ребенка.

— Открой его рот! — Повторила Эрин.

Осторожно, используя два пальца, Лила сделала то, что ей сказали. Эрин засунула один конец трубки в свой рот, а другой — в крошечное отверстие, расширенное пальцами Лилы.

— Теперь надави на подбородок, — проинструктировала Джоли. — Надо создать всасывающий эффект.

Какой смысл? Мертвое остается мертвым. Но Лила еще раз выполнила приказ и увидела, как на щеках Эрин Айзенберг появляются темные полумесяцы, когда она всасывала со своего конца. Раздался едва слышимый звук — фуп. Эрин отвернула голову, чтобы выплюнуть то, что выглядело как комок мокроты. Потом она кивнула Джоли, которая подняла ребенка к лицу и осторожно дунула ему в рот.

Ребенок просто лежал на руках, голова закинута назад, бусинки крови и пены блестели на его лысой голове. Джоли дунула еще раз, и произошло чудо. Крошечная грудь поднялась; незрячие синие глаза открылись. Он заплакал. Селия Фрод начала аплодировать, и остальные присоединились… за исключением Элейн, которая отступила к тому месту, где она стояла раньше, ее руки снова сжимали бока. Крики ребенка теперь были постоянными. Его руки сжались в крошечные кулачки.

— Это мой ребенок, — сказала Тиффани и подняла руки. — Мой ребенок плачет. Дайте его мне.

Джоли перевязала пуповину резинкой и обернула ребенка в первое, что попалось под руки — фартук официантки, который кто-то выхватил с полки. Она передала плачущий сверток Тиффани, которая посмотрела ребенку в лицо, засмеялась и поцеловала в щеку.

— Где полотенца? — Потребовала Эрин. — Принесите их, немедленно.

— Они не будут слишком теплыми, — сказала Китти.

— Все равно принесите их.

Принесли полотенца, а Мэри поднесла сумку-холодильник с надписью Будвайзер на ней. Пока это все происходило, Лила увидела, как поток крови хлынул между ног Тиффани. Очень много крови. Не меньше пинты.[320]

— Это нормально? — Спросил кто-то.

— Нормально. — Голос Эрин был твердым и уверенным, энтузиазм просто зашкаливал: абсолютно никаких проблем здесь нет. И вот тогда Лила начала подозревать, что Тиффани, вероятно, умрет. — Но кто-нибудь, принесите мне еще полотенец.

Джоли Суратт предложила забрать ребенка у матери и положить его в импровизированную колыбельку из Будвайзера. Эрин покачала головой.

— Пусть она подержит его еще немного.

Это был тот момент, когда Лила все окончательно поняла.

Солнце шло на закат в том, что когда-то было городом Дулинг и теперь стало Нашим местом.

Лила сидела на крыльце дома на Санкт-Джордж-стрит со скрепленными листами бумаги в руках, когда к ней подошла Дженис Коутс. Дженис присела рядом, и Лила уловила запах можжевельника. Из кармана в стеганом жилете бывшая начальник тюрьмы вытащила источник: пинтовую бутылку джина Шенли. Она протянула её Лиле. Лила покачала головой.

— Берегите плаценту, — сказала Дженис. — Вот что сказала мне Эрин. Ни в коем случае не выскабливайте её, по крайней мере, до того, как остановим кровотечение. И никаких препаратов, которые они используют при родах.

— Питоцин,[321] — сказала Лила. — Мне кололи его, когда родился Джаред.

Они некоторое время сидели тихо, наблюдая, как постепенно сходит на нет свет того, что было очень длинным днем. Наконец-то Дженис произнесла:

— Я думала, тебе понадобится помощь, чтобы разобрать её вещи.

— Уже справилась. У нее не было ничего особенного.

— Ни у кого из нас нет. Своего рода, гора с плеч, не думаешь? В школе мы учили стихотворение, что-то о том, что житейские мелочи забирают всю нашу жизненную энергию. Возможно, Китс.[322]

Лила, которая догадалась, какое стихотворение она имеет в виду, знала, что это Уордсворт,[323] но ничего не сказала. Дженис вернула бутылку в карман, из которого она и появилась, и достала относительно чистый платок. Она воспользовалась им, чтобы вытереть сначала одну из щек Лилы, а затем другую, действие, которое принесло болезненно сладкие воспоминания о матери Лилы, которая делала то же самое во многих случаях, когда ее дочь, отъявленный сорванец, падала с велосипеда или скейтборда.

— Я нашла это в комоде, где она хранила детские вещи, — сказала Лила, передавая Дженис тонкую пачку бумажных листков. — Лежало под какими-то распашонками и пинетками.

На передней странице Тиффани наклеила веселенькую картинку, на которой прекрасно сложенная мамаша держит смеющегося ребенка в снопе золотистого солнечного света. Дженис была уверена, что она была вырезана из рекламы детского питания Гербер в старом женском журнале — возможно, Гуд Хаузкипинг.[324] Под ним, Тиффани вывела надпись: ЭНДРЮ ДЖОНС, КНИГА ДОСТОЙНОЙ ЖИЗНИ.

— Она знала, что будет мальчик, — сказала Лила. — Я не знаю, как она это знала, но она точно это знала.

— Магда ей сказала. Какие-то бабушкины сказки о процессе вынашивания.

— Должно быть, она работала над этим довольно долго, но я никогда не видела этого при ней. — Лила задалась вопросом, неужели Тиффани было стыдно. — Посмотри на первую страницу. Вот где трубу-то прорвало.

Дженис открыла маленькую самодельную книжку. Лила наклонилась к ней и они прочитали вместе.

10 ПРАВИЛ ДОСТОЙНОЙ ЖИЗНИ

Будь добр к другим, и они будут добры к тебе

НИКОГДА не употребляй наркотики для удовольствия

Если ты не прав, извинись

Бог видит, что ты делаешь неправильно, но ОН милосердный и все прощает

Не ври, так как это становится привычкой

Не бей кнутом лошадь

Твое тело — это твой храм, потому НЕ КУРИ

Не позволяй никому обижать себя, обязательно ДАВАЙ СДАЧИ

Будь осторожен в выборе друзей, я такой не была

Помни, твоя мама всегда будет любить тебя и у тебя все будет ХОРОШО!

— Последнее, меня действительно проняло, — сказала Лила. — Очень верно. Дай мне бутылку. Думаю, мне все-таки необходимо промочить горло.

Дженис передала. Лила хлебнула, поморщилась, и протянула обратно.

— Как ребенок? Нормально?

Учитывая, что он родился за шесть недель до истечения срока, и носил на шее пуповину, как ожерелье, его дела очень хорошо, — сказала Дженис. — Слава Богу, что с нами были Эрин и Джоли, или мы потеряли бы их обоих. Он с Линдой Байер и ребенком Линды. Линда некоторое время назад перестала кормить грудью, но как только она услышала плач Энди, молоко вернулось. Так она говорит. Между тем, у нас еще одна трагедия.

Как будто одной Тиффани не хватило, все одно к одному, — подумала Лила, — но попыталась не подать виду, что она выбита из колеи.

— Расскажи.

— Помнишь Герду Холден? Старшую из четырех девчушек Холденов? Она исчезла.

Это почти наверняка означало, что в другом мире её настигла смерть. Все они приняли это как факт.

— Как Клара это восприняла?

— А чего ты ожидала, — ответила Дженис. — Это практически свело её с ума. Она и все остальные девочки испытывают это странное головокружение с прошлой недели или около того…

— Так будто их кто-то перемещает.

Дженис пожала плечами.

— Возможно. Наверное. Что бы это ни было, Клара боится, что еще одна из ее девочек в любой момент может исчезнуть. А может быть, все трое. Я бы тоже переживала. — Она начала листать Книгу достойной жизни Эндрю Джонса. Каждая из страниц была заполнена раскрытием десяти вышеуказанных правил.

— Хочешь поговорить о Дереве? — Спросила Лила.

Дженис подумала, потом покачала головой.

— Может быть, завтра. Сегодня я просто хочу спать.

Лила, которая не была уверена, что сможет уснуть, взяла руку Дженис и сжала ее.

Нана спросила мать, может ли она переночевать с Молли в доме миссис Рэнсом, и Элейн дала разрешение, убедившись, что старушка не против.

— Конечно, — сказала миссис Рэнсом. — Молли и я любим Нану.

Это было хорошо для бывшей Элейн Джиари, которая была рада, что ее маленькая девочка сегодня не будет ночевать дома. Нана была ее дорогушей, ее драгоценностью — редкий пункт, по которому она на сто процентов была согласна с ее живущим отдельно мужем, и тот, который так долго удерживал их брак — но сегодня вечером Элейн должна была обтяпать одно важное дельце. Это было скорее для Наны, чем для нее. Для всех женщин Дулинга, если так можно сказать. Некоторые из них (например, Лила Норкросс), возможно, сейчас этого не понимают, но позже поймут.

Как бы там ни было, она решила через это пройти.

Гольф-кары на которых они ездили в лес, к тому странному дереву, были аккуратно припаркованы на участке позади того, что осталось от здания муниципалитета. Одна из хороших привычек, которые можно было наблюдать в женщинах, подумала она — одна из многих — состояла в том, что они, как правило, убирали вещи на свои места, после того, как пользовались ими. Мужчины были другими. Они оставляли свое имущество разбросанным, словно в авгиевых конюшнях. Сколько раз она говорила Фрэнку положить свою грязную одежду в корзину для белья — не достаточно ли было того, что она стирала её, гладила и раскладывала по местам, а? И сколько раз она снова и снова находила её в ванной, рядом с душем, или валяющуюся по полу в спальне? Он был озабочен споласкиванием стакана или мытьем посуды после позднего ночного перекуса? Как бы ни так! Как будто тарелки и бокалы становились невидимыми после того, как их использовали по предназначению. (Тот факт, что ее муж держал свой кабинет в порядке, так же, как и клетки для животных, делали такое бездумное поведение еще более раздражающим.)

Мелочи, можете вы сказать, да кто с этим спорит? Так и есть! Но на протяжении всех этих лет, эти мелочи становились домашней версией старой китайской казни, о которой она читала в книге от Времени жизни,[325] выуженной из коробки для пожертвований в Гудвилле. Называлась она Смерть от тысячи порезов.[326] А скверный характер Фрэнка делал все еще хуже, наносил еще более глубокие порезы. Ой, иногда были и подарки в виде легкого поцелуя в заднюю часть шеи, или ужина (при свечах!), но эти вещи были просто глазурью на несвежем и трудно пережёвываемом торте. Брачном Торте! Она не была готова сказать, что все мужчины были такими, но большинство были, потому что инстинкты шли в наборе. С пенисом. Дом мужчины был его замком, отсюда и поговорка, и в XY хромосому было глубоко втравлено верование, что каждый мужчина — король, а каждая женщина всего лишь его прислуга.

Ключи все еще находились в карах. Конечно, в Нашем месте иногда случались мелкие кражи, но настоящих ограблений не было. Это была одна из хороших вещей. Было много хороших вещей, но не у всех хватало ума ими довольствоваться. Взять хотя бы это нытье, которое тут и там раздавалось во время Собраний. Нана была на некоторых из них. Она не догадывалась, что Элейн знает, но Элейн знала. Хорошая мать всегда следит за своим ребенком, и знает, когда тот рискует заразиться дурными идеями от плохих товарищей.

Два дня назад она пригласила Молли в их дом, и две девочки замечательно провели время, сначала играя на улице (в классики и скакалки), затем внутри (украшение большого кукольного домика, который Элейн чувствовала себя вправе забрать из Дулингской товарной биржи), потом снова внутри, пока не зашло солнце. Они съели сытный ужин, после чего Молли прошагала два квартала к своему дому, в сумерках. Сама. А почему и нет? В этом мире не было хищников. И уж тем более, никаких педофилов.

Счастливый день. И вот почему Элейн была так удивлена (и немного напугана, почему бы это не признать), когда она остановилась у двери своей дочери по пути в спальню и услышала плач Наны.

Элейн выбрала гольф-кар, повернула ключ и нажала маленькую круглую педаль акселератора. Кар бесшумно покатился с участка и дальше, по Мэйн-стрит, мимо мертвых уличных фонарей и темных витрин. Через две мили от городской черты она добралась до аккуратного белого здания с двумя бесполезными газовыми фонарями спереди. Вывеска на его крыше гласила: Дулингский Пригородный Магазин. Владелец, Кабир Патель, конечно же, нас покинул, как и его трое хорошо воспитанных (на публике, по крайней мере) сыновей. Его жена гостила у родных в Индии, когда началась Аврора, и предположительно находилась в коконе где-то в Мумбаи, Лакнау или одном из похожих мест.

Мистер Патель продавал всего по чуть-чуть — это был единственный способ конкурировать с супермаркетом — но большей части его бакалеи сейчас уже не было. Сначала, конечно же, пропал ликер; женщины любили выпить, и кто же научил их этим наслаждаться? Другие женщины? Ну, уж вряд ли.

Не останавливаясь, чтобы рассмотреть витрину стоящего в полной темноте магазина, Элейн завела свой гольф-кар на задний двор. Здесь находилась длинная металлическая пристройка с вывеской на передней части: Пригородный Магазин Автозапчастей Приедь сюда первым и сэкономь! Мистер Патель держал все в полном порядке, стоит отдать ему должное. Отец Элейн занимался мелким ремонтом механической техники, чтобы немного увеличить свой основной доход, получаемый от работы сантехником — это было в Кларксбурге, — и сдвоенный гараж, в котором он этим занимался, был усеян отслужившими свое запчастями, лысыми покрышками, и некоторым количеством разобранных косилок и культиваторов. Мать Элейн постоянно жаловалась. Она просиживала все пятницы в салоне красоты, отвечая, таким образом, королю замка, но бардак от этого никуда не девался.

Элейн понадобилось приложить весь свой вес к одной из дверей, прежде чем она начала двигаться по своей забитой землей направляющей, но, в конце концов, у неё получилось отодвинуть дверь на четыре или пять футов, и этого было достаточно.

— В чем дело, дорогуша? — Спросила она плачущую дочь, в тот момент еще не зная, что существует проклятое дерево, и думая, что слезы ее ребенка — единственная проблема, с которой она может столкнуться, и искренне надеясь, что они закончатся так же быстро, как весенний дождик. — Болит животик после ужина?

— Нет, — сказала Нана, — и тебе не нужно называть живот животиком, мамочка. Мне уже не пять лет.

Этот раздраженный тон был чем-то новым, и он заставил Элейн внутренне сжаться, но, несмотря на это, она продолжала гладить волосы Наны.

— Тогда в чем же дело?

Губы Наны сжались, задрожали, а потом её прорвало.

— Я скучаю по папе! Я скучаю по Билли, он иногда держал меня за руку, когда мы шли в школу, и это было прекрасно, он был хорошим, но в основном я скучаю по папе! Я хочу, чтобы этот отпуск закончился! Я хочу вернуться домой!

Вместо того чтобы остановиться, как это делал весенний дождик, ее плач превратился в бурю. Когда Элейн попыталась погладить её щеку, Нана отбила руку и села на кровати, ее всклокоченные волосы статично разметались вокруг ее лица. В тот момент Элейн увидела в ней Фрэнка. Она видела его так ясно, что это было страшно.

— Разве ты не помнишь, как он на нас кричал? — Спросила Элейн. — И то, как он пробил стену! Это было ужасно, не так ли?

— Он кричал на тебя! — Прокричала Нана. — На тебя, потому что ты всегда хотела, чтобы он сделал что-то… то одно… то другое… неважно что, но он никогда не кричал на меня!

— Но он растянул твою футболку, — сказала Элейн. Ее беспокойство усилилось, перешло в нечто вроде ужаса. Она думала, что Нана забыла Фрэнка? Отнесла его на помойку вместе со своей невидимой подругой, миссис Шалтай-Балтай? — А это была твоя любимая футболка.

— Потому что он испугался того человека на машине! Тот, который наехал на кошку! Он беспокоился обо мне!

— Помнишь, как он кричал на твоего учителя, помнишь, как тебе было стыдно?

— Мне плевать! Я хочу увидеть его!

— Нана, хватит. Ты сделала свой…

— Я хочу увидеть моего папочку!

— Тебе нужно закрыть глаза и заснуть, чтобы тебе приснился сладкий со…

— Я хочу Увидеть моего папочку!

Элейн покинула комнату, осторожно закрыв за собой дверь. Какое же усилие её понадобилось, чтобы не спуститься на уровень ребенка и не ударить её! Даже сейчас, стоя в пропитанном машинным маслом гараже мистера Патела, она не могла себе признаться, насколько близко подошла к тому, чтобы накричать на дочь. И это могло произойти не столько из-за резкого тона Наны, так отличавшегося от ее обычного мягкого и ласкового голоса, и даже не из-за физического сходства с Фрэнком, которое она обычно старалась не замечать. Это могло произойти из-за того, что она говорила его словами, предъявляя необоснованные и невыполнимые требования. Словно сам Фрэнк Джиари проник сюда с другой стороны, какая бы пропасть не отделяла тот насильственный старый мир от нового, и забрался в её ребенка.

На следующий день Нана попыталась вести себя, как ни в чем не бывало, но Элейн уже не могла перестать думать о плаче, который она слышала через дверь, о том, как Нана отбила руку, несущую с собой только утешение, и о том уродливом, вопящем голосе, который выходил из уст ребенка: Я хочу увидеть моего папочку! И еще об одном. Как она держалась за руки с этим маленьким уродцем Билли Бисоном из соседнего квартала. Она скучала по этому мальчишке, который, вероятно, с большим удовольствием пригласил бы ее за куст, чтобы они могли поиграть в доктора. Это было очень легко представить: Нана и скабрезный Билли в свои шестнадцать, в кабине отцовского Клуб Каба.[327] Целует её по-французски, и приглашает на пробы на роль повара и посудомойки в своем дерьмовом маленьком замке. Забудь про рисунки, Нана, убирайся на кухне и греми этими кастрюлями и сковородками. Собирай мою одежду. Тащи мое тело, тогда я приду пьяным в мясо, неси тазик для рвоты и ставь его рядом с кроватью.

Элейн принесла с собой ручной динамо-фонарик, которым она теперь освещала внутренний интерьер автопристройки, на которую никто не обращал внимания. Без топлива для запуска автомобилей, в Дулинге не было необходимости в ремнях вентилятора и свечах зажигания. Так что то, что она искала, вполне возможно здесь было. Многое из того, что здесь находилось, хранилось и в автомастерской отца, и запах машинного масла здесь был точно таким же, возвращая с поразительной яркостью воспоминания о девушке с косичками, которой она была (но никакой ностальгии, о нет). Принося отцу запчасти и инструменты, как он ее просил, она тупо радовалась, когда он ее благодарил, и огорчалась, если он ругал ее за медлительность или за то, что приносила неправильный предмет. Потому что она всегда хотела его радовать. Он был ее папочкой, большим и сильным, и она хотела ему во всем угодить.

Этот мир был намного лучше, чем старый, управляемый мужчинами. Здесь никто на нее не кричал, и никто не кричал на Нану. Никто не относился к ним как к людям второго сорта. Это был мир, где маленькая девочка могла идти домой одна, даже после наступления темноты, и чувствовать себя в безопасности. Мир, где талант маленькой девочки мог расти вместе с бедрами и грудью. Никто бы не смог пресечь это в зародыше. Нана этого не понимала, и такой она была не одна; если ты так не думал, то тебе нужно было просто побывать на одном из этих глупых собраний.

Я думаю, это выход, сказала Лила, когда женщины стояли в высокой траве, глядя на то странное дерево. Боже, а если она права?

Элейн прошлась по этому складу автозапчастей, направляя луч фонарика на пол, потому что пол был бетонный, а бетон хорошо сохранял холод. И там, в дальнем углу, находилось то, что она надеялась найти: три надежно запечатанные пяти галлонные[328] канистры. Они были простыми металлическими, без опознавательных знаков, но толстая полоска красной изоленты опоясывала одну из них, а полоски синей изоленты опоясывали две другие. Ее отец точно так же помечал свои канистры с керосином.

Думаю, это выход. Обратная дорога. Если мы этого захотим.

Некоторые из них, несомненно, этого хотели. Женщины-участницы Собраний, которые не могли понять, что здесь у них все хорошо. Все прекрасно. Все безопасно. Они были настолько приручены за все эти поколения рабства, что с нетерпением желали броситься обратно в свои цепи. Те, которые находились в тюрьме, как это ни парадоксально, вероятно, будут первыми, кто захочет вернуться домой в старый мир и вернуться обратно в тюрьму, из которой были освобождены. Потому что многие из этих инфантильных существ не хотели или были неспособны понять, что в их задержании и тюремном заключении почти всегда были виноваты мужчины. Какие-то мужики, за которых они готовы были отдать самих себя. За годы своего волонтерства, Элейн видела и слышала все это миллион раз. «У него доброе сердце». «Он не это имел в виду». «Он обещает, что изменится». Черт, она сама была уязвима к этому. В разгар того бесконечного дня и ночи, прежде чем заснула и была перенесена, она почти позволила себе поверить, несмотря на все, что она испытала с Фрэнком в прошлом, что он будет делать то, что она попросит, что он, наконец-то, будет контролировать свой темперамент. Но, конечно же, этого не случилось.

Элейн не верила, что Фрэнк сможет измениться. Это была его мужская природа. Изменить её он был не в силах. Иногда она думала, что Фрэнк просто сводит ее с ума. С ним, она становилась раздражительной, легко переходила на крик, такой себе тревожный звоночек о том, что перерыв заканчивается. Что действительно поражало её, так это критическая неспособность Фрэнка принять тяжесть ее обязанностей. Он действительно верил, что ей нравилось напоминать ему о том, что нужно заплатить по счетам, убрать вещи, держать себя в руках? Она была уверена, что он так и думал. Элейн не была слепой: она видела, что ее муж не слишком доволен своей жизнью. Но её пожелания он и в упор не замечал.

Она должна была действовать, ради Наны и всех остальных. Именно на этом она была сосредоточена в тот самый день, когда Тиффани Джонс умирала в той закусочной, отказавшись от своей бедной разбитой жизни в пользу ребенка.

Да, были женщины, которые хотели вернуться. Не большинство, Элейн хотелось верить, что большинство проживающих здесь женщин не были сумасшедшими мазохистками, но могла ли она рисковать? Могла ли она, когда ее любимая Нана, которая каждый раз уходила в себя, когда ее отец поднимал голос…

Перестань об этом думать, приказала она сама себе. Сконцентрируйся на своем деле.

Красная полоска означала дешевый керосин, и, вероятно, от него будет не больше толку, чем от бензина, хранящегося в топливохранилищах разнообразных городских АЗС. По прошествии некоторого времени вы могли потушить зажженную спичку в керосине, находившемся в канистре с красной полосой. Но синие полоски означали, что в керосин добавлен стабилизатор, а эта смесь может сохранять свою стабильность в течение десяти и более лет.

Дерево, которое они обнаружили в тот день, может быть, и удивительное, но это всего лишь дерево, а деревья горят. С тигром, конечно, нужно было считаться, но она взяла пистолет. Напугать его, застрелить, если это будет необходимо. (Она умела стрелять; отец научил ее.) В её голове проскакивала мысль, что это может оказаться ненужной предосторожностью. Лила назвала тигра и лису эмиссарами, и Элейн думала, что так и есть. У нее было предчувствие, что тигр не попытается ее остановить, что Дерево практически не охраняется.

Если это была дверь, ее нужно было закрыть навсегда.

Когда-нибудь Нана поймет и отблагодарит ее за то, что она поступила правильно.

Лила действительно спала, но проснулась вскоре после пяти, когда наступающий день был простой грустной линией света на горизонте. Она встала и воспользовалась выносным ведром. (Водопровод пришел в Дулинг, но он еще не добрался до её дома на Санкт-Джордж. «Возможно, через недельку-другую», — заверила её Магда). Лила подумала, что ей нужно вернуться в постель, но она знала, что если это сделает, то будет просто лежать и ворочаться, размышляя о том, как Тиффани — с пепельно-серой кожей в самом конце — в последний раз потеряла сознание с новорожденным ребенком на руках. Эндрю Джонсом, единственным наследством которого будет пачка скрепленных рукописных страниц.

Лила оделась и вышла из дома. Она не имела никакой особой цели, но была не так уж удивлена, когда увидела перед собой разрушенную громадину здания муниципалитета; она провела большую часть своей взрослой жизни, работая там. Это был своего рода магнитный север, хотя там, на самом деле, ничего не было. Пожар нанес зданию значительный ущерб — начавшись от удара молнии, а может быть, из-за неисправной проводки. Стена здания, за которой находился офис Лилы, представляла собой почерневшие развалины, в то время как годы пронеслись через разбитые стены и окна и сделали свою работу с другой половиной, превратив гипсокартонные плиты, которыми был обшит её офис, в мусор, слоями покрывающий пол.

Так что Лила очень удивилась, увидев кого-то, сидящего на гранитных ступеньках. Древние ступеньки еще долго будут оставаться целыми. Когда она приблизилась, фигура встала и подошла к ней.

— Лила? — Хотя и полный неопределенности и грубый от недавно пролитых слез, голос был знакомым. — Лила, это ты?

Новые женщины появлялись крайне редко, и если эта должна была стать последней, то лучшего и не могло быть. Лила побежала к ней, обняла ее, поцеловала в обе щеки.

— Линни! О Боже, так приятно тебя видеть!

Линни Марс обняла ее с панической силой, а затем отстранила подальше, чтобы получше рассмотреть лицо Лилы. Убедиться. Лила прекрасно это поняла, и не препятствовала. Линни улыбнулась, и слезы на щеках были хорошим предзнаменованием. Лиле показалось, что какие-то божественные весы были сбалансированы — уход Тиффани с одной стороны, прибытие Линни с другой.

— Как долго ты тут сидишь? — Наконец-то спросила Лила.

— Не знаю, — сказала Линни. — Час, может два. Я видела, как луна опускается. Я… я не знала, куда еще пойти. Я была в офисе, смотрела в ноутбук, а потом… как я сюда попала? Где мы?

— Все очень сложно, — ответила Лила, и по мере того, как она вела Линни обратно к ступенькам, ей пришло в голову, что только женщины так говорят, мужчины же — почти никогда. — В каком-то смысле, ты все еще в кабинете, в одном из коконов. По крайней мере, так мы думаем.

— Мы мертвые? Призраки? Ты об этом говоришь?

— Нет. Это место вполне реально. — Сначала Лила не была в этом уверена на все сто, но теперь все стало на свои места. Чрезмерная близость может породить презрение, но она, безусловно, порождает и веру.

— Как долго вы здесь?

— По крайней мере, восемь месяцев. Может и больше. Время движется быстрее по эту сторону — где бы мы ни находились. Я думаю, что там, откуда ты появилась, не прошло даже недели с тех пор, как началась Аврора, верно?

— Пять дней. Я так думаю. — Линни снова села.

Лила чувствовала себя женщиной, которая уже давно живет за границей, и жаждала новостей о доме.

— Расскажи мне, что происходит в Дулинге.

Линни коснулась Лилы, а потом показала на улицу.

— Но ведь это Дулинг, не так ли? Только выглядит каким-то потрескавшимся.

— Мы над этим работаем, — сказала Лила. — Расскажи мне, что происходило перед тем, как ты заснула. Ты слышала от Клинте? Ты знаешь что-нибудь о Джареде? — Это было маловероятно, но она должна была задать этот вопрос.

— Я не могу рассказать тебе очень много, — сказала Линни, — потому что последние два дня все, о чем я могла думать — как не заснуть. Я продолжала принимать эти наркотики из шкафчика для улик, те, из запасов братьев Гринеров, но, в конце концов, они перестали помогать. И там происходили странные вещи. Люди приходили и уходили. Кричали. Кто-то новый там за главного. Думаю, его звали Дэйв.

— Дэйв, какой еще Дэйв? — Это все, что Лила могла сказать, едва сдерживаясь, чтобы не встряхнуть бывшего диспетчера.

Линни сосредоточилась на своих руках, концентрируясь, пытаясь вспомнить.

— Не Дэйв, — наконец произнесла она. — Фрэнк. Большой парень. Он был одет в форму, но не в полицейскую форму, но потом сменил ее на форму полицейского. Фрэнк Джирхарт, может быть?

— Ты имеешь в виду Фрэнка Джиари? Офицера службы контроля за животными?

— Да, — сказала Линни. — Джиари, все верно. Парень он целеустремленный. Преследует какие-то свои цели.

Лила не знала, что делать с новостями о Джиари. Она вспомнила собеседование с ним перед приемом на работу, которая, в конце концов, отошла к Дэну Триту. Джиари произвел на неё впечатление — уверенный, все схватывает на лету — но его послужной список в качестве сотрудника службы контроля за животными ее беспокоил. У него было слишком мало благодарностей и слишком много выговоров.

— А как же Терри? Он же самый старший офицер, он должен был занять мое место.

— Пьет, — сказала Линни. — Некоторые из помощников смеялись над этим.

— Что ты…

Линни подняла руку, чтобы ее остановить.

— Но потом, прямо перед тем, как я уснула, пришли мужчины и сказали, что Терри понадобилось оружие из оружейной комнаты из-за женщины в тюрьме. Со мной говорил тот парень — адвокат, о котором ты говоришь, что он напоминает тебе Уилла Гарднера из Хорошей жены.[329]

— Бэрри Холден? — Лила не поняла. Женщина в тюрьме, несомненно, была Эви Блэк, и Бэрри помог Лиле засадить Эви в камеру в исправительном учреждении, но зачем ему…

— Да, он. И некоторые другие были с ним. Одна была женщиной. Думаю, дочь начальника тюрьмы Коутс.

— Этого не может быть, — сказала Лила. — Она работает в Вашингтоне.

— Ну, может быть, это был кто-то другой. К тому времени как это происходило, я была как будто в глубоком тумане. Но я помню Дона Петерса, из-за того, что он пытался полапать меня в канун Нового года в Скрипучем колесе.

— Петерс из тюрьмы? Он был с Бэрри?

— Нет, Петерс пришел позже. Он был в ярости, когда узнал, что кое-что из оружия пропало. «Они забрали самое лучшее», — сказал он, — я помню это, и с ним был мальчик, и этот мальчик сказал… он сказал… — Линни посмотрела на Лилу огромными глазами. — Он сказал «А что если они отвезут его Норкроссу, в тюрьму? Как мы вытащим эту суку?»

В голове Лилы возникла картина перетягивания каната, где Эви Блэк была узлом посередине. Перетянуть её к себе, вероятно, будет означать победу для той или иной стороны.

— Что еще ты помнишь? Вспомни, Линни, это важно! — Хотя, что она могла с этим поделать, Лила даже не представляла.

— Ничего, — сказала Линни. — После того, как Петерс и молодой парень убежали, я уснула. И проснулась здесь. — Она с сомнением осмотрелась вокруг, до сих пор не уверенная, что здесь кто-то был. — Лила?

— Ммм?

— Есть что-нибудь пожрать? Наверное, я не мертвая, потому что чувствую голод.

— Конечно, — сказала Лила, помогая другой женщине встать на ноги. — Яичница и тосты, как тебе?

— Как в раю. Я чувствую, что могу съесть полдюжины яиц и оставить место для блинчиков.

Но Линнет Марс так и не успела позавтракать, фактически съев свой последний завтрак два дня назад (два вишневых Поп-тартса[330] из микроволновки в комнате отдыха шерифа). Когда две женщины шли по Санкт-Джордж-стрит, Лила почувствовала, что рука Линни тает. Краем глаза она уловила взгляд Линни, недоуменный. А после не осталось ничего, кроме облака мотыльков, поднимающихся в утреннее небо.

Глава 10

Никто не может точно знать, говорил Лоуэлл Гринер-старший, где может начаться глубокозалегающий угольный пласт.

— Иногда одно зубило показывает разницу между дерьмом и Шинолой,[331] как он выразился. Эта жемчужина упала с губ старого придурка, примерно в то время, когда многие из лучших шахтеров Трехокружья путешествовали по вычурно-трахнутым заграницам Юго-Восточной Азии, сжигая джунгли и куря начиненные героином косяки. Это была заварушка, которую Гринер-старший пропустил, учитывая отсутствие двух пальцев на правой ноге и одного пальца на левой руке.

Немногие люди, которые когда-либо ходили по зеленой планете, говорили больше глупостей, чем покойный Лоуэлл Гринер-старший — он также верил в НЛО, мстительных духов леса, и верил на слово пустым обещаниям угольных компаний. Большой Лоуэлл Гринер, звали его, возможно, в честь той старой песни Джимми Дина о Большом Джоне.[332] Большой Лоу сыграл в ящик десять лет назад с полной бутылкой Рэбел Йелл в руках и легкими, которые были такими же черными, как битуминозные пески,[333] которые он добывал.

Его сын Лоуэлл-младший (естественно известный как Маленький Лоу) вспоминал слова отца с печальной грустью после того, как шериф Лила Норкросс арестовала его и его старшего брата Мэйнарда с десятью килограммами кокаина, целой аптекой других снадобий, и всех их оружием. Казалось, что пласт их удачи подошел к концу, и Шинола волшебным образом превратилась в дерьмо, в тот момент, когда команда сотрудников департамента шерифа выбила кухонную дверь в их старом семейном доме; стоящий на берегу ручья фермерский дом являлся живым воплощением термина обветшалый.

Маленький Лоу (который на самом деле ростом всего лишь на дюйм не доходил до шести футов и весил двести сорок)[334] не испытывал угрызений совести ни о чем, что он сделал, он сожалел только об одном — что все это не продлилось подольше. В те недели, которые он и Мэйнард провели взаперти в окружной тюрьме в ожидании перевода в Кофлин, он коротал большую часть своего свободного времени, вспоминая веселые деньки, которые у них были: спортивные автомобили, на которых они катались, прекрасные дома, где они зависали, девушек, с которыми они переспали, и многочисленных обормотов, которых они ушатали, тех, которые пересекли дорогу братьям Гринерам, и оказались в могиле. В течение последних пяти лет они были серьезными игроками, вверх и вниз по Голубому хребту. Это была адски жаркая гонка, и теперь, как казалось, стало слишком холодно.

Они были оттраханы во все дыры. У копов были наркотики и оружие, а Китти Макдэвид рассказала, что она была свидетелем того, как Лоуэлл несколько раз обменивал пачки наличных денег на пакеты с коксом у их оптового поставщика, и что она видела, как он стрелял в того дурака из Алабамы, который пытался всучить им фальшивые купюры. К тому же, у копов был запас С4,[335] который они отложили на Четвертое июля. (План состоял в том, чтобы заложить его под бункер с сеном и посмотреть, смогут ли они заставить ублюдка взлететь вверх, как одну из тех ракет на Кейп Карнавал.) Какая же классная была гонка, Лоуэлл не знал, как долго он сможет удерживать в памяти эти воспоминания. Он думал, что сначала воспоминания похудеют, а потом и вовсе развалятся на части.

Когда они совсем уйдут, думал Маленький Лоу, ему придется покончить с собой. Он этого не боялся. Чего он боялся, так это сдохнуть от тоски в какой-то медицинской палате, пойдя по пути Большого Лоу, будучи прикованным к инвалидной коляске, посасывая Рэбел Йелл и кислород из баллона в течение последних лет жизни, задохнувшись до смерти в собственных соплях. Мэйнарду, с тем зачатком мозговой активности, который он имел, вероятно, понравится времяпровождение в тюрьме в течение нескольких следующих десятилетий. Он был совсем не похож на Маленького Лоуэлла Гринера-младшего. Он был неспособен долго держать кулаки сжатыми, чтобы оставаться в игре.

Потом, когда они ожидали досудебных слушаний, дерьмо превратилось в Шинолу. Благослови Боже Аврору, корабль их спасения.

Спасение прибыло в четверг во второй половине дня, в тот день, когда сонная болезнь добралась до Аппалачей. Лоуэлл и Мэйнард сидели, закованные в наручники, на скамейке возле зала заседаний в здании суда Кофлина. И прокурор, и их адвокат должны были приехать часом раньше.

— Какого хрена, — объявил придурок из полицейского департамента Кофлина, который их охранял. — Это глупо. Мне не достаточно платят, чтобы нянчиться с этими маленькими ублюдками, убивая на это весь день. Я загляну и посмотрю, что там делает судья.

Через армированное стекло напротив их скамейки, Лоуэлл видел, что судья Уэйнер, единственная из трех должностных лиц, которые сочли нужным явиться на слушание, опустила голову между руками, словно решила немного вздремнуть. На тот момент ни один из братьев не имел ни малейшего представления об Авроре. Так же как и придурок-полицейский.

— Надеюсь, она откусит ему голову за то, что он ее разбудил, — заметил Мэйнард.

Это было не совсем то, что произошло, когда потрясенный офицер сорвал маску из паутины, которая выросла на лице достопочтенной судьи Регины Альберты Уэйнер, но, как говорится, сойдет для сельской местности.

Лоуэлл и Мэйнард, прикованные цепью к скамейке, наблюдали за происходящим через армированное стекло. Зрелище было потрясающим. Судья, не более пяти футов вместе с каблуками, поднялась в праведном гневе и ударила полицейского, скажем аллилуйя, в грудь ручкой с золотым пером. Это откинуло ублюдка на ковер, и она воспользовалась преимуществом, схватив свой судейский молоточек и ударив его в лицо, прежде чем у него появился шанс отползти в сторону или крикнуть Ваша честь, я возражаю. Затем судья Уэйнер отбросила свой молоточек, села, опустила голову на скрещенные руки и вновь заснула.

— Брат, ты это видел? — Спросил Мэйнард.

— А то.

Мэйнард покачал головой, заставив немытые сгустки длинных волос летать.

— Это было удивительно. Будь я псом.

— Суд, блядь, отложен, — согласился Лоуэлл.

Мэйнард — первенец, названный в честь дяди в тот момент, когда его родители были уверены, что ребенок умрет еще до захода солнца в день его рождения — имел бороду пещерного человека и широкие тупые глаза. Даже когда он бил кулаками по какому-то бедному сукиному сыну, они, как правило, смотрели ошарашенно.

— И что нам теперь делать?

То, что они сделали, так это били вновь и вновь, пока не сломали ручки скамеек, к которым были прикованы, а затем вошли в зал судебных заседаний, оставляя за собой щепки от разрушенной древесины. Осторожно, чтобы не побеспокоить спящую судью Уэйнер — паутина, сгущаясь, кружилась вокруг ее головы — они забрали ключи у полицейского и отстегнули наручники. Братья также реквизировали у мертвого урода пистолет, шокер и ключи от пикапа марки Джи-Эм-Си.

— Посмотри на это дерьмо, — прошептал Мэйнард, указывая на новое покрытие судьи.

— Нет времени, — сказал Маленький Лоу. Дверь в конце зала — открывшаяся с помощью пропуска ублюдка — вела во второй зал. Они вышли в открытую дверь комнаты персонала, при этом ни один из десятка мужчин и женщин, находящихся внутри — копы, секретари, адвокаты — не обратили на них никакого внимания. Все их взгляды были прикованы к Америка Ньюс, где странные и ужасающие кадры показывали какую-то телку из амишей, запрыгнувшую на стол и откусившую нос человеку, разбудившему ее.

В конце второго зала был выход на стоянку. Лоуэлл и Мэйнард прогуливались в лучах яркого солнца и свободного воздуха, большого, как жизнь, и были счастливы, как гончие собаки после спаривания. Джи-Эм-Си мертвого полицейского был припаркован неподалеку, в его центральной консоли был хороший запас компакт-дисков c дерьмовой музыкой. Братья Гринеры сошлись на Бруксе и Данн,[336] затем последовал старый добрый Алан Джексон.[337]

Они погрузились и стремглав полетели к соседнему кемпингу, где и припарковали Джимми Мака позади заставы лесников, которая была закрыта из-за сокращений бюджета несколько лет назад. Замок на двери заставы соскочил с первого тычка. В гардеробе висела женская форма. К счастью, она была на крупную даму, и по приказу Лоуэлла, Мэйнард в нее втиснулся. Одетому таким образом человеку, было легко убедить водителя Шевроле Сильверадо, стоящего на парковке у кемпингов, отойти на пару слов.

— Что-то не так с моим разрешением на кемпинг? — Спросил Сильверадо-мэн Мэйнарда. — Новость об этой болезни заставила меня занервничать, скажу я вам. Кто о подобном слышал? — После чего, глядя на бирку на груди Мэйнарда — Скажите, а по кому вам досталось имя Сьюзан?

Маленький Лоу дал на этот вопрос исчерпывающий ответ, выйдя из-за дерева и с помощью полена, предназначавшегося для розжига барбекю, раскроив череп Сильверадо-мэну. Тот был примерно роста и веса Лоуэлла. После того, как Лоу переоделся в одежду Сильверадо-мэна, братья завернули тело в брезент и положили его в заднюю часть своего нового автомобиля. Они перенесли сюда компакт-диски мертвого полицейского и поехали в охотничий домик, который одним дождливым днем присмотрели еще задолго до всего этого. По дороге они завели спор из-за остальных компакт-дисков, сойдясь на том, что этот Джеймс Макмертри,[338] вероятно, был коммунистом, но Хэнк III[339] был просто бомбой.

Оказавшись в салоне, они чередовали прослушивание радио с полицейской рацией, которую они забрали в надежде получить инсайдерскую информацию, касающуюся реакции полиции на их побег.

Изначально Лоуэлл счел полное невнимание к вышеуказанному побегу несколько нервным. Однако, на следующий день, сонные события феномена Авроры — которые объясняли грубое обращение леди судьи с копом из Кофлина и дерьмо на ее лице — приобрели характер такой всеобъемлющей катастрофы, что тревога Лоуэлла испарилась. У кого было время для двух окружных преступников на фоне массовых беспорядков, авиакатастроф, ядерных кризисов и людей, сжигающих сонных цыпочек?

В понедельник, когда Фрэнк Джиари планировал атаку на женскую тюрьму, Лоуэлл лежал на заплесневелом диване в охотничьем домике, вгрызаясь в вяленую оленину, и визуализировал свои дальнейшие шаги. Хотя власти в настоящее время пришел конец, она вскоре будут восстановлена в той или иной форме. Более того, если все будет складываться так, как ему казалось, что это будет складываться, власть, скорее всего, будет беспредельная, это означает, что настанет чистый Дикий Запад, типа: вздернуть немедленно, вздернуть повыше, вопросы задавать будем позже. О братьях Гринерах вряд ли забудут, а когда о них вспомнят, законники будут рады стараться, чтобы надрать им задницу.

Новость по радио изначально заставила Мэйнарда впасть в уныние.

— Это гребаный конец, Лоуэлл? — Спросил он.

Пошлые голубые мыслишки залезли в голову Лоу… об открывающейся возможной альтернативе. Он вспомнил какую-то старинную песню о том, что птички делают это, пчелки делают это, и даже обученные блохи делают это.[340]

Однако настроение старшего брата улучшилось, как только он обнаружил паззлы в шкафу. Теперь Мэйнард, в нижнем камуфляжном белье, стоя на коленях у журнального столика, пил Шлиц[341] и корпел над ними. На паззлах был изображен кот Крази,[342] засунувший пальцы в розетку, которого било током. Мэйнард наслаждался паззлами до тех пор, пока они не становились слишком уж сложными. (Это была вторая причина, по которой Лоуэлл не чувствовал страха за возможное тюремное будущее своего брата. В тюрьме была куча паззлов.) Картина с котом Крази в центре была в значительной степени собрана, но бледно-зеленая стена, окружающая фигуру, вызвала у Мэя припадки. Он жаловался, что все выглядит одинаково, что было неправдой.

— Нам нужно убираться, — объявил Лоуэлл.

— Я же сказал тебе, — возразил Мэйнард, — что бросил голову того старикана в дупло дерева, а остальные части тела выбросил в выгребную яму. (Старший брат Лоу расчленял тела, как другие люди расчленяют индейку. Это было эксцентрично, но казалось, доставляло Мэю удовольствие.)

— Это хорошо для начала, Мэй, но этого недостаточно. Мы должны очиститься получше, потому что все по-прежнему хуево. Если говорить начистоту.

Мэйнард допил пиво, выбросил банку.

— Так что же мы сделаем?

— Для начала мы сожжем Дулингский полицейский участок. Это поможет нам скрыть улики, — объяснил Лоуэлл. — Это нумеро уно.

Слабоумное выражение озадаченности на лице брата предполагало, что необходимо более пространное разъяснение.

— Там наши наркотики, Мэй. У них, в шкафчике для улик. Мы их сжигаем, и у них ничего на нас нет. — Лоуэлл мог себе это представить — прямо как наяву. Он никогда не думал, как сильно ему хочется уничтожить полицейский участок. — После этого, чтобы убедиться, что мы замели все следы, мы посетим женскую тюрьму и разберемся с Китти Макдэвид. — Лоу провел пальцем по небритой шее, чтобы показать брату, как именно это произойдет.

— Да она наверняка спит.

Лоу это учел.

— А что будет, если ученые выяснят, как их всех разбудить?

— Может быть, ее память будет стерта, даже если они это сделают. Знаешь, амнезия, как в Днях нашей жизни.[343]

— А что, если этого не произойдет, Мэй? Что если все выйдет не так, как нам хочется? Эта пизда, Макдэвид, может нас засадить до конца наших жизней. Но даже это не главное. Она настучала на нас — вот что главное. Она должна ответить за это, спит она или нет.

— Ты, правда, думаешь, что мы сможем до нее добраться? — Спросил Мэйнард.

Всю правду Лоуэлл не знал, но думал, что у них есть шанс. Удача благоприятствует храбрецам — он как-то видел это в кино, или, может быть, в телепередаче. И когда у них будет лучший шанс? Практически половина мира спит, а остальные бегают, как курица с отрезанной головой.

— Давай. Часы тикают, Мэй. Такого шанса нам больше не представится. Плюс, скоро стемнеет. Это лучшее время для передвижения.

— Куда мы едем сначала? — Спросил Мэйнард.

Лоуэлл не колебался.

— Повидать Фрица.

Фриц Машаум иногда колдовал над двигателем и кузовом машины Лоуэлла Гринера, а также покупал у него кое-какую дурь. В обмен Лоуэлл свел немчуру с несколькими поставщиками оружия. Фриц, помимо того, что был выдающимся механиком и замечательным кузовщиком, был повернут на федеральном правительстве, поэтому всегда стремился к увеличению своего личного арсенала тяжелого оружия. Если бы наступил тот неизбежный день, когда ФБР решит схватить всех обитающих в лачугах засранцев-механиков и отправить их в Гуантанамо, Фриц должен был иметь возможность постоять за себя, до самой смерти, если потребуется. Каждый раз, когда Лоуэлл его видел, Фриц показывал ему то одну, то другую новую пушку, и хвастался, как хорошо она может кого-нибудь испарить. (Смешная сторона проблемы: по городу ходили слухи, что Фриц был избит в дюйме от своей конуры. Кто-то был очень жесток к малышу Фрицу.) Последний раз, когда Лоуэлл видел его, бородатого гнома, он радостно хвастался своей последней игрушкой: настоящей чертовой базукой. Российские излишки.

Лоу нужно попасть в женскую тюрьму, чтобы убить стукачку. В этой миссии базука могла бы пригодиться.

Джаред и Герда Холден друг друга близко не знали — Герда училась в шестом классе, а Джаред учился в старшей школе — но он знал ее по обедам, на которых две семьи собирались вместе. После обеда они иногда играли в видеоигры в подвале дома, и Джаред пару раз позволял ей выигрывать. Много плохого произошло со времени вспышки Авроры, но это был первый раз, когда Джаред видел убитого из огнестрельного оружия человека.

— Должно быть, она мертва, да, папа? — Он и Клинт стояли в туалете административного Крыла. Кровь Герды забрызгала лицо и рубашку Джареда. — Ведь в добавок к огнестрельному ранению, она еще и упала.

— Я не знаю, — сказал Клинт. Он прислонился к кафельной стене.

Его сын, протерев лицо смоченным в воде бумажным полотенцем, нашел глаза Клинта в зеркале над раковиной.

— Наверное, — сказал Клинт. — Да. Судя по тому, что ты мне рассказал, она почти наверняка мертва.

— И этот парень тоже? Доктор? Фликингер?

— Да. И он тоже, наверное.

— Все из-за этой женщины? Этой Эви?

— Да, — сказал Клинт. — Из-за неё. Мы должны ее беречь. От полиции и от любого другого. Я знаю, это кажется сумасшествием. Она может быть ключом к пониманию того, что произошло, ключом к тому, чтобы повернуть все вспять, но — просто поверь мне, ладно, Джаред?

— Хорошо, папа. Но один из охранников, Рэнд, он сказал, что она типа колдунья?

— Я не могу объяснить, кто она такая, Джаред, — сказал он.

Хотя он старался говорить спокойно, Клинт испытывал злость — на самого себя, на Джиари, на Эви. Эта пуля могла попасть в Джареда. Могла его ослепить. Отправить в кому. Убить его. Клинт не для того избил своего старого друга Джейсона во дворе Буртеллов, чтобы его собственный сын мог умереть прямо перед ним; не для этого он спал в одной кровати с детьми, которые мочились под себя во сне, не для того он оставил Маркуса и Шеннон и всех остальных и не для того он прошел тернистый путь через колледж и медицинский институт.

Шеннон говорила ему, все эти годы назад, что если он удержится и никого не убьет, он сможет выбраться. Но чтобы выйти из сложившейся ситуации, им, возможно, придется убивать людей. Возможно, ему придется убивать людей. Идея Клинта не расстроила настолько, насколько он ожидал. Ситуация изменилась, и призы изменились, но, правда оставалась все той же: если вы хотите молочный коктейль, вам лучше быть готовым к бою.

— Что? — Спросил Джаред.

Клинт махнул головой.

— Ты выглядишь, — сказал сын, — каким-то напряженным.

— Просто устал. — Он коснулся плеча Джареда и вышел. Ему нужно было убедиться, что все на местах.

Не было необходимости обращаться к шефу с обвинениями типа: Я же тебе говорил.

Терри сам встретился взглядом с Фрэнком, когда они отходили от группы людей, нависающих вокруг тел.

— Ты был прав — сказал Терри. Он достал фляжку. Фрэнк подумал было о том, чтобы его остановить, но не сделал этого. Действующий шериф принял добрый глоток. — Ты был прав от начала и до конца. Мы должны забрать ее.

— Ты уверен? — Фрэнк сказал это, как если бы сам не был в этом уверен.

— Ты шутишь? Посмотри на эту чертову кашу! Верн мертв, девочка, которая это сделала, растерзана на куски и тоже мертва. Адвокату проломили череп. Думаю, он был жив какое-то время, но теперь он точно мертв. Другой парень, водительское удостоверение говорит, что это доктор медицины по фамилии Фликингер…

— Он тоже? В самом деле? — Если это так, то это было плохо. В голове у Фликингера была каша, но у него хватило духа, чтобы попытаться помочь Нане.

— И это не самая плохая весть. Норкросс, эта женщина, Блэк, и остальные теперь обладают серьезным оружием, большинством того, что мы могли бы использовать, чтобы заставить их от неё отказаться.

— Мы знаем, кто был с ними? — Спросил Фрэнк. — Кто был за рулем кемпера, когда они сбежали отсюда?

Терри снова наклонил фляжку, но внутри ничего не осталось. Он выругался и пнул кусок битого щебня.

Фрэнк подождал.

— Пройдоха по имени Уилли Берк. — Выдохнул сквозь зубы Терри Кумбс. — Не пьет последние пятнадцать или двадцать лет, много волонтерствует, но в душе все тот же браконьер. Раньше, когда был молод, гнал самогон. Может быть, и теперь гонит. Ветеран. Способен за себя постоять. Лила всегда давала ему зеленую, не желала ни за что его задерживать. Я думаю, он ей нравился. — Он вздохнул. — Я сам чувствовал то же самое.

— Забей. — Фрэнк решил придержать информацию о телефонном звонке Блэк при себе. Это настолько его разозлило, что ему было бы трудно пересказывать подробности разговора. Но одна его часть продолжала крутиться в голове: как эта женщина хвалила его за то, что он защищал дочь в больнице. Откуда она могла об этом знать? Ева Блэк тем утром была в тюрьме. Он продолжал к этому возвращаться, и он продолжал это отталкивать. Как и в случае с мотыльками, вырвавшимися из подожженного фрагмента кокона Наны, Фрэнк не мог постичь происшедшее. Он мог понять только то, что Ева Блэк намеревалась поддернуть его — и она добилась успеха. Но он не мог поверить в то, что она понимает, к каким последствиям могут привести все эти поддергивания.

В любом случае, Терри вернулся в строй — ему не нужна была дополнительная мотивация.