Читать онлайн Нужные вещи

Глава 1

В маленьком городке открытие нового магазина всегда большое событие.

Брайан Раск не придавал этому такого значения, как другие, например его мать. Он слышал, как она чирикала (ты не думай, что я сплетничаю.

Говорила она сыну, сплетни – грязное занятие, и я никогда в жизни такого не допущу) по телефону со своей лучшей подругой Майрой Иванc, и происходило это в течение месяца, а то и больше. Первые рабочие появились в старом здании, в котором раньше помещалась контора «Недвижимость и Страхование Западного Мэна» в начале учебного года, и с тех пор там работали. Мало кто доподлинно знал, чем они занимаются; первой их задачей было установить большое витринное стекло, а второй – замазать его мелом.

Две недели назад на входной двери, прямо над пластиковым прозрачным глазком, появилось объявление:

СКОРО ОТКРЫТИЕ!

Гласило оно.

НУЖНЫЕ ВЕЩИ

Новый тип магазина

«Вы не поверите своим глазам!»

– Это всего лишь очередной антикварный магазин, – мать Брайана говорила Майре. Кора Раск делала три дела одновременно – сидя на диване держала одной рукой трубку, второй то и дело подносила ко рту конфету, вишня в шоколаде, и при этом не отрывала глаз от экрана телевизора, по которому демонстрировали очередную серию «Санта Барбары». – Говорю тебе, обычная антикварная лавчонка, где будут продавать дурацкую американскую мебель начала века и старые никому ненужные телефонные аппараты. Вот увидишь.

Этот разговор происходил сразу после того, как было вставлено и забелено витринное стекло, и в голосе матери звучала такая непоколебимая уверенность, что Брайан решил, будто вопрос полностью закрыт. Ее размышления и предположения казались настолько же бесконечными и неиссякаемыми, как проблемы телевизионных героев «Санта Барбары» и «Городской Больницы».

На прошлой неделе первую строчку объявления на двери поменяли:

ГРАНДИОЗНОЕ ОТКРЫТИЕ!

ПРЕМЬЕРА СОСТОИТСЯ 9 ОКТЯБРЯ!

ПРИВОДИТЕ СВОИХ ДРУЗЕЙ И ЗНАКОМЫХ!

Брайан не так был увлечен событием, как его мать (и кое-кто из учителей; он слышал, как они обсуждали этот вопрос в учительской средней школы Касл Рок, где он учился), но все же ему было всего одиннадцать лет, а любой здоровый одиннадцатилетний ребенок всегда проявляет интерес ко всему новому. Кроме того, он был совершенно заинтригован названием. НУЖНЫЕ ВЕЩИ… Что бы это значило?

В прошлый вторник, возвращаясь домой из школы, он прочитал новую строку объявления, появившуюся взамен старой. По вторникам во второй половине дня он был занят. Дело в том, что Брайан родился с заячьей губой и, хотя благодаря хирургической операции, проведенной когда ему исполнилось семь лет, внешний вид губы был исправлен, все же ему приходилось посещать логопеда. На расспросы взрослых он всегда упрямо твердил, что терпеть не может эти занятия, но на самом деле кривил душой. На самом деле он был глубоко и безнадежно влюблен в мисс Рэтклифф и всю неделю с нетерпением ждал, когда наступит час урока. Вторник в школе тянулся бесконечно, и последние два часа Брайан начинал со сладостным замиранием сердца прислушиваться к тому, что творилось у него в душе. А там в это время уже начинали трепетать крыльями разноцветные нежные бабочки.

С ним вместе исправлением дикции занимались еще четверо детей, и никто из них не жил в том же районе города, что Брайан. Он был этому чрезвычайно рад. После того, как он в течение часа находился в классе с мисс Рэтклифф, компания ему была ни к чему. Он любил ранним вечером брести домой в одиночестве, не спеша толкать велосипед, а не ехать на нем верхом, и мечтать, мечтать о ней, не замечая, как плавно, скользя в воздухе, падают к его ногам желтые осенние листья, позолоченные косыми лучами октябрьского солнца.

Его путь проходил тремя кварталами выше Общинной Площади, по Мэйн Стрит, и в тот день, увидев объявление о предстоящей премьере, он сплющил нос о стеклянную поверхность двери в надежде увидеть, что явилось на смену массивным столам и тоскливо-желтым стенам Недвижимости и Страхования Западного Мэна. Любопытство его не нашло удовлетворения. И дверь, и витрина были наглухо затемнены шторой. Брайан увидел лишь отражение собственной физиономии и сложенных чашечкой ладоней.

В пятницу, 4-го числа, объявление об открытии нового магазина было помещено в еженедельной газете «Призыв», издающейся в Касл Рок. Объявление было занесено в рамку, а ниже текста были нарисованы ангелочки, стоящие спиной друг к другу и дующие в длинные трубы. Там ничего не говорилось такого, чего нельзя было прочитать в объявлении, прикрепленном к двери магазина присоской: название магазина – НУЖНЫЕ ВЕЩИ, открытие состоится в десять часов утра 9-го октября и, конечно, «Вы не поверите своим глазам!»

Ни единого намека на ассортимент товаров, которыми владелец или владельцы магазина собираются удивлять публику.

Это, похоже, полностью вывело из себя Кору Раск, во всяком случае настолько, что она позвонила подруге Майре утром в субботу, что случалось нечасто.

– Можешь не сомневаться, глазам своим я поверю, – сказала она. – Когда увижу никелированные кровати, которым якобы двести лет, а на самом деле, любой, кто не поленится заглянуть под оборку покрывала, увидит клеймо Рочестер, Нью-Йорк, яснее ясного пропечатанное на раме, я вполне поверю своим глазам.

Майра что-то на это ответила. Кора слушала, вылавливая из консервной банки горошины, по одной или по две, и тут же клала их себе в рот. Брайан и его маленький братишка Шон сидели в гостиной на полу и смотрели по телевизору мультики. Шон был полностью погружен в мир гномов, да и Брайан, по справедливости говоря, не был абсолютно равнодушен к компании маленьких голубых человечков, но ушки он при этом держал на макушке и ни одного слова из телефонного разговора не пропустил.

– То-о-очно! – завопила Кора Раск с еще большим возбуждением и уверенностью, чем обычно, выслушав, видимо, особо острое замечание Майры. Цены выше крыши и телефоны-перестарки!

Вчера, в понедельник, Брайан катался по центру на велосипеде со своими двумя-тремя приятелями и видел, как над витриной нового магазина подняли темно-зеленый навес, через все поле которого белыми буквами красовалось название НУЖНЫЕ ВЕЩИ. Полли Чалмерс, директриса пошивочного ателье, стояла на тротуаре, уперев руки в свои восхитительно стройные бока и разглядывала этот тент с выражением то ли восторженного удивления, то ли удивленного восторга.

Брайан, который знал толк в навесах, сам удивлялся и восхищался. Этот навес был новехонький, единственный подобного рода на Мэйн Стрит, и придавал магазину свою особую индивидуальность. Словарный запас Брайана был пока лишен слова «элегантный», но тем не менее он сразу понял, что во всем Касл Рок подобного магазина еще не было. Навес делал его похожим на какой-нибудь магазин из тех, что показывали по телевизору. Салон «Западные авто» через улицу напротив казался по сравнению с этим новичком аляповатым и провинциальным.

Когда он пришел домой, мама сидела на диване, наслаждалась пирогом со взбитыми сливками Литтл Дебби, потягивала диетическую колу и смотрела «Санта Барбару». Его мама всегда пила диетическую колу, когда смотрела послеполуденные сериалы. Брайан не мог понять, зачем она это делает, терялся в догадках, предполагая, что она хочет таким образом смыть впечатление, чтобы оставить место для нового, но спросить в открытую не решался. Она могла раскричаться на него, а когда его мама начинала шуметь, надо было срочно искать надежное укрытие.

– Привет, ма! – сказал он, бросил портфель на полку и достал из холодильника молоко. – Знаешь что? Над новым магазином навес повесили.

– Кто повесился? – послышался ее голос из гостиной. Брайан налил себе молока в стакан и подошел к двери в гостиную.

– На-вес по-ве-си-ли, – повторил он по слогам. – Над новым магазином.

Мама выпрямилась, нашла пульт дистанционного управления и нажала кнопку, убрав звук. На экране Эл и Коринна продолжали обсуждать свои проблемы Санта Барбары в своем излюбленном ресторане «Санта Барбара», но теперь только глухонемой мог догадаться по губам, какие именно проблемы возникли в этот момент.

– Что? – переспросила мама. – В магазине Нужные Вещи?

– Угу, – промычал Брайан, допивая молоко.

– Не глотай слова, – сказала мама, запихивая в рот последний кусок пирога. – Это звучит ужасно. Сколько раз я тебе говорила.

«Столько же раз, сколько объясняла, что разговаривать с полным ртом неприлично», – подумал Брайан, но вслух ничего не сказал. Он с малых лет научился держать язык за зубами.

– Прости, мамочка.

– Что за навес?

– Зеленый.

– Парусиновый или алюминиевый?

Брайан, чей отец торговал отделочными материалами в фирме Дика Перри Обшивка и Двери в Южном Париже, прекрасно понимал о чем речь, но если бы этот навес был выполнен из тех материалов, которые назвала мать, он вряд ли вообще обратил бы на него внимание. Алюминию и парусине грош цена, половина населения Касл Рок вывешивает такие над своими окнами.

– Ни то, ни другое, – сказал он. – Это какая-то дорогая ткань.

Полотно, думаю. И выступает наружу так, что тень оказывается прямо под ним.

Круглый, вот такой. – Он показал руками аккуратно, чтобы не разлить молоко, обведя полукруг. – А на краю название написано. Потрясающе, честное слово.

– Ну, черт меня дери!

Именно этой фразой Кора чаще всего выражала самые крайние чувства, охватившие ее, возбуждение или возмущение. Брайан сделал предусмотрительный шаг назад на тот случай, если чувство возникло последнее.

– Как ты думаешь, мама, что это такое? Может быть, ресторан?

– Понятия не имею. – Она потянулась к телефону. Для этого надо было отодвинуть кошку Шипучку, газету с программой телевидения и банку с диетической колой. – Но что-нибудь вульгарное, – это наверняка.

– Мам, а что значит нужные вещи? Может быть это… – Не мешай мне, Брайан, видишь, мамочка занята. В хлебнице есть слоеные языки, возьми, если хочешь, но только один, а то аппетит испортишь.

Она уже набирала номер телефона Майры. И минуту спустя они с превеликим энтузиазмом обсуждали зеленый навес.

Брайан языка не хотел (он очень любил свою маму, но при виде ее вечно жующих челюстей частенько терял аппетит) он сел за кухонный стол, открыл учебник математики и принялся решать заданные на дом задачи. Он был очень способным и трудолюбивым мальчиком, а математика оказалась единственным предметом, по которому он сегодня не успел приготовить задание в школе.

Методично передвигая точки в десятичной дроби, а затем производя действие деления, он прислушивался к разговору, который вела по телефону мама. В который раз она говорила Майре, как они приобретут еще один магазин, торгующий пузырьками из-под столетней давности духов и фотографиями чьих-то никому не нужных родственников, и какой это стыд и позор, и как только такие вещи продают и покупают. Слишком много развелось людей, говорила Кора, у которых девиз всей жизни «сделал дело, убегай смело». Когда она говорила о навесе, можно было подумать, что кто-то вознамерился ее обидеть и чрезвычайно в этом преуспел.

Наверное, она предполагала, ей должны были доложить, думал Брайан водя карандашом, отбрасывая и округляя. Точно, так и есть. Ее мучило любопытство, это, во-первых. А на ее любопытство положили, это, во-вторых.

Такая комбинация ее может до инфаркта довести. Ладно, скоро она все узнает.

А когда это случится, может быть, она и с ним поделится величайшей тайной.

А если она снова будет очень занята, тогда он сам поймет из одного из ее послеполуденных телефонных переговоров с Майрой.

Но вышло так, что Брайан получил кучу сведений о Нужных Вещах раньше, чем его собственная мать или кто-либо другой в Касл Рок.

Он едва ли вспомнил бы весь путь от школы до дому в тот день, накануне открытия нового магазина; он был погружен в мечты, о которых не рассказал бы и под самыми страшными пытками – жги его раскаленными углями или напусти ядовитого паука. В этих мечтах он предложил мисс Рэтклифф пойти с ним на Окружную Ярмарку и она дала согласие.

«Спасибо тебе, Брайан, – говорит мисс Рэтклифф, и он видит, как в ее синих глазах сверкают слезы благодарности, а глаза из синих превращаются в темно-лиловые, совсем как предгрозовое небо. – Я последнее время… мне очень грустно. Видишь ли, я рассталась со своей любовью».

«Я помогу вам забыть его, – говорит Брайан, и голос его звучит уверенно и в то же время нежно. – Но мне бы хотелось, чтобы вы называли меня… Брай».

«Спасибо, – шепотом повторяет она и наклоняется так близко, что он вдыхает аромат ее духов, тонкий и сладостный, как запах полевых цветов. Спасибо… Брай. И с этих пор, по крайней мере этим вечером, мы будем с тобой просто мальчиком и девочкой, а не учеником и учительницей, и ты можешь называть меня… Сэлли».

Он берет ее руки в свои. Заглядывает в глаза. «Я не ребенок, – говорит он. – Я помогу тебе забыть его… Сэлли».

Она как будто потрясена таким глубоким пониманием, таким неожиданным проявлением мужественности. Пусть ему всего лишь одиннадцать, думает она, но он настоящий мужчина, не то, что Лестер. Она стискивает его пальцы. Их лица сближаются… ближе… еще ближе…

«Нет, – шепчет она и глаза ее теперь так близко и так широко распахнуты, что он вот-вот утонет в них. – Ты не должен, Брай, так нельзя…»

«Можно, крошка», – говорит он и прижимается губами к ее губам.

Проходит минута, две, она отнимает свои губы и нежно шепчет…

– Эй, парень, раскрой зенки, не видишь, куда прешь?!

Вырванный из своих грез, Брайан увидел, что чуть не попал под грузовичок Святоши Хью.

– Прошу прощения, мистер Святоша, – рычит Брайан и лицо его багровеет от ярости. Кто такой этот Хью, чтобы орать на него? Он работал в Департаменте Общественного Труда и считался самым отъявленным грубияном в Касл Рок. Брайан, прищурившись, смотрел на него в упор. Если только Хью откроет дверцу грузовика, чтобы вылезти, он тут же вскочит на свой велосипед и понесется по Мэйн Стрит с такой скоростью, что только его и видели. Нет никакой охоты проводить целый месяц на больничной койке лишь из-за того, что он размечтался, как пойдет вместе с мисс Рэтклифф на Окружную Ярмарку.

Но у Святоши Хью в этот момент содержимое выпитой бутылки пива уже бултыхалось где-то ближе к выходу, а Хэнк Вильямс Младший пел по радио «Я люблю тебя, я хочу тебя», – поэтому он решил, что не стоит себя утруждать выбиванием какашек из этого пацаненка в такой превосходный день, во вторник.

– Гляди в оба, – только и сказал он, свернув головку второй бутылке и отхлебнув из горлышка. Но взгляд у него при этом был грозный. – В следующий раз и не подумаю тормозить, раздавлю как козявку. Вот тогда узнаешь, сопля зеленая.

Он завел мотор и умчался. Брайан почувствовал непреодолимое (но, к счастью, кратковременное) желание крикнуть ему вслед мамино любимое «Ну, черт меня дери!», – но он только дождался, пока оранжевый, дорожноремонтный грузовик свернет на Линден Стрит, и пошел дальше. Мечты о мисс Рэтклифф, увы! были рассеяны до конца дня. Святоша Хью снова вернул его к реальности. Никакой ссоры на самом деле у мисс Рэтклифф с ее женихом Лестером Праттом не было; она по-прежнему носила на пальце небольшое обручальное колечко с бриллиантом и по-прежнему ездила на синем «мустанге» Лестера, пока ее собственный автомобиль находился в ремонте.

Не далее как вчера вечером Брайан видел мисс Рэтклифф и мистера Пратта. Они и их друзья расклеивали листовки насчет игральных костей и дьявола по всем телефонным будкам. И еще они распевали гимны. Правда, католики пришли сразу после того, как они закончили работу, и все сорвали.

В общем-то это забавно, некотором роде… но будь Брайан постарше, он бы сумел уберечь листовки, которые мисс Рэтклифф расклеивала своими святыми руками.

Брайан вспомнил ее темно-синие глаза, длинные стройные как у танцовщицы ноги и ощутил то мрачное предчувствие, которое его всегда посещало, когда он вспоминал, что наступит январь, и она поменяет имя Сэлли Рэтклифф, такое замечательно нежное, на Сэлли Пратт. Когда Брайан произносил это сочетание вслух или мысленно, ему сразу представлялась толстая тетка, падающая со ступенек короткого и крутого лестничного пролета.

«И все-таки, – думал Брайан, поднимая велосипед на другой тротуар и направляясь вниз по Мэйн Стрит, – может быть, она еще передумает. Не так уж это невозможно. А Лестер Пратт может попасть в автомобильную катастрофу или у него образуется опухоль мозга, или что-нибудь вроде этого. А то вдруг окажется, что он наркоман, а мисс Рэтклифф ни за что не выйдет замуж за наркомана».

Такие мысли приносили некоторое призрачное умиротворение, но никоим образом не могли изменить тот факт, что появление Святоши Хью прервало мечты на самой высшей точке (он целовал мисс Рэтклифф и уже почти дотронулся до ее правой груди, а происходило это все в Тоннеле Любви на ярмарке). Нет, идея, конечно, была безумная – одиннадцатилетний мальчишка ведет свою учительницу на Окружную Ярмарку. Мисс Рэтклифф, конечно, очень хороша, но ведь и очень стара. Она как-то сама говорила ребятам, которые берут у нее уроки речи, что в ноябре ей исполнится двадцать четыре.

Итак, Брайан аккуратно свернул свои мечты, как сворачивают внимательно прочитанный и очень ценный документ, и положил их на заднюю полку своего сознания, туда, где им положено храниться. Он уже занес ногу, чтобы сесть на велосипед и остаток пути проехать…

Но в это время он как раз проходил мимо нового магазина и его внимание привлекло объявление. Он задержался и прочитал:

ГРАНДИОЗНОЕ ОТКРЫТИЕ!

ПРЕМЬЕРА – 9 ОКТЯБРЯ!

ПРИВОДИТЕ СВОИХ ДРУЗЕЙ И ЗНАКОМЫХ!

Вот именно этого текста, который он уже видел раньше, больше не было. Вместо него висела маленькая табличка и на ней красными буквами по белому было написано:

ОТКРЫТО

Вот только это и было написано:

ОТКРЫТО

Брайан стоял, не сходя с места, зажав между ног велосипед, и чувствовал, как сердце его начинает биться чуть быстрее обычного.

Ты ведь не зайдешь туда, правда? – спрашивал он себя. То есть, если даже он действительно открылся на день раньше, ты все равно туда не зайдешь, так или нет? А почему, собственно, не зайти? – продолжался разговор. Ну… потому, что витрина все еще забелена, а дверь зашторена. И если ты туда пойдешь, с тобой все, что угодно может случиться. Все, что угодно.

Конечно. Например, владельцем этого магазина может оказаться Норман Бэйтс[4] или кто-нибудь вроде него, переоденется в платье собственной матери и будет резать своих клиентов. Тоо-оч-но!

Слушай, забудь об этом, говорила часть его сознания, но говорила как-то не слишком уверенно, как будто безнадежно. Как интересно?

А потом вдруг Брайан подумал как скажет об этом маме. Как он скажет? А вот так, между прочим: «Кстати, ма, насчет этого нового магазина Нужные Вещи. Так вот, он открылся на день раньше. Я зашел и посмотрел там все».

Она тогда как нажмет кнопку на дистанционном управлении! Как вырубит звук! Это уж можете поверить. Уж она будет его слушать во все уши!

Эта мысль победила все остальные. Он подставил опору под колеса велосипеда, медленно вошел в тень навеса и ему показалось, что там градусов на десять прохладнее.

Но, взявшись за большую старинного фасона медную дверную ручку, он вдруг подумал, что, может быть, объявление – ошибка. Его скорее всего приготовили на завтрашний день, а кто-нибудь случайно перевернул табличку текстом наружу. Из-за штор не доносилось ни, звука, казалось, там все вымерло.

Но уж раз он зашел так далеко, отступать некуда, и Брайан слегка повернул ручку… а она тут же поддалась. Защелка вышла из паза, и дверь магазина Нужные Вещи открылась.

Внутри было сумрачно, но не темно. Брайан заметил, что установлены лампы дневного света (один из видов работ, которые выполняла Компания Обшивка и Двери Дика Перри), но горели только некоторые из них. Они освещали несколько стеклянных ящиков, расставленных по всему большому валу.

Но ящики по большей части были пусты. Лампы высвечивали только немногие, в которых что-то лежало.

Пол, голый и деревянный в бытность Недвижимости и Страхования Западного Мэна, теперь был по всей площади от стены до стены покрыт толстым ковром цвета бургундского. Стены выкрашены белой краской и похожи своей поверхностью на яичную скорлупу. Призрачный свет, такой же белый, как и стены, сочился из замазанного витринного окна.

И все же это ошибка, думал Брайан. Они даже товар еще не завезли. Кто бы ни повесил табличку ОТКРЫТО, сделал это по случайности и так же случайно оставил незапертой дверь. При таких обстоятельствах приличнее всего было бы выйти, закрыть за собой дверь, сесть на велосипед и поехать своей дорогой.

Но уходить ему совсем не хотелось. Он ведь уже находился внутри. Он все видел собственными глазами. Мама будет с ним весь вечер разговаривать, когда узнает об этом. Но самое невероятное было в том, что он не понимал, что именно он видит. Там было полдюжины предметов в витринных ящиках, и лучи света были направлены непосредственно на них – нечто вроде выставки-продажи – но что именно выставлялось на продажу он определить был не в состоянии. Правда, он мог вполне определенно сказать, чего он тут не видел: никелированных кроватей и старых телефонов.

– Алло… – неуверенно произнес он продолжая стоять на пороге. – Есть здесь кто-нибудь?

Он уже собирался покинуть эту чертовщину и захлопнуть за собой дверь, но в этот момент на его оклик отозвался голос:

– Я здесь.

Высокая фигура – на первый взгляд показалось невероятно высокая появилась в дверном проеме за одной из коробок. Проем был задрапирован темного цвета бархатной гардиной. В одно мгновение Брайана охватил чудовищный страх. Но тут луч света от одной из ламп пролился на лицо пришельца и страх Брайана улетучился. Человек был пожилой, и лицо у него оказалось добрым. Он смотрел на Брайана с интересом и дружелюбием.

– Дверь была незаперта, – начал Брайан, – и я подумал…

– Конечно, незаперта, – сказал высоченный старик. – Я решил провести нечто вроде генеральной репетиции. Вы мой первый посетитель. Входите, друг мой. Входите без страха и умножьте счастливое состояние души, которое вы принесли с собой.

Он улыбнулся и протянул руку. Улыбка оказалась заразительной. Брайан мгновенно почувствовал необъяснимое расположение к владельцу Нужных Вещей.

Для того, чтобы пожать протянутую стариком руку, ему пришлось переступить порог и войти внутрь, и он сделал это без доли сомнения. Дверь за его спиной захлопнулась и замкнулась сама по себе. Брайан этого не заметил. Он был в этот момент слишком занят, разглядывал глаза высокого человека, а глаза эти оказались такого же темно-синего цвета, как у мисс Рэтклифф. Они вполне могли быть отцом и дочерью.

Пожатие старика оказалось крепким и уверенным, но не болезненным. И в то же время было в нем что-то не совсем приятное. Нечто… приторное. Даже слишком, пожалуй.

– Очень рад познакомиться, – сказал Брайан. Темно-синие глаза казались подвешенными к лицу старика, словно привокзальные фонари под колпаками.

– Я тоже несказанно рад нашему знакомству, – сказал он, и вот таким образом Брайан Раск познакомился с владельцем магазина Нужные Вещи раньше всех в городе Касл Рок.

– Меня зовут Лилэнд Гонт, – сказал старик. – А вас?

– Брайан. Брайан Раск.

– Прекрасно, мистер Раск. Поскольку вы мой первый покупатель, я считаю своим долгом установить для вас самую низкую цену на все, что бы вам ни приглянулось.

– Очень вам благодарен, – сказал Брайан, – но боюсь, едва ли смогу что-нибудь приобрести в таком магазине, как ваш. Во-первых, я получу очередную выплату содержания не раньше пятницы, а, во-вторых… – он растерянно огляделся по сторонам, – мне кажется, что ваш товар еще не поступил.

Гонт расплылся в улыбке. Зубы у него были кривые и казались совсем желтыми в тусклом освещении, но все же его улыбка понравилась Брайану. Он, помимо своей воли, ответил на нее.

– Вы абсолютно правы, – сказал Лилэнд Гонт. – Большая часть моего товара, как вы изволили выразиться, поступит не раньше вечера. И все же кое-что любопытное у меня и теперь найдется. Взгляните, мистер Раск, и, может быть, если даже ничего не приобретете, хотя бы выразите свое мнение.

Кроме того, у вас наверняка есть мама. Ну, конечно, такой приятный молодой человек, каким являетесь вы, не может быть сиротой. Разве не так?

Не в силах согнать с лица улыбку, Брайан кивнул.

– Верно. Моя мама сейчас дома.

И вдруг ему пришла в голову блестящая мысль.

– Хотите, я приведу ее?

Но в тот момент, когда это предложение слетело с его губ, он уже об этом пожалел. Ему вовсе не хотелось тащить сюда мать. Завтра мистер Лилэнд Гонт будет принадлежать всему городу. Завтра мама вместе со своей распрекрасной Майрой Иванс нападут на него как тигрицы, да и все остальные дамы Касл Рок не будут стоять в сторонке. Брайан подумал о том, что мистер Лилэнд Гонт уже не будет казаться таким странным и непохожим на других к концу месяца, да какой там, к концу недели. Но теперь он остается таким, какой он есть, и всецело принадлежит ему, Брайану Раску, и Брайану вовсе не хотелось терять эту привилегию.

И поэтому он был невероятно доволен, когда мистер Гонт поднял руку (пальцы у него были очень тонкие, и очень длинные, Брайан даже заметил, что указательный и средний почти одной длины) и отрицательно покачал головой.

– Ни в коем случае, – сказал он. – Именно этого мне бы совсем не хотелось. Ведь она наверняка привела бы с собой подругу, не так ли?

– Да, наверняка, – пробормотал Брайан, вспомнив о Майре.

– А может быть, двух подруг, а то и трех. Не стоит, Брайан,… можно, я буду вас так называть?

– Конечно! – Брайан был невероятно рад такому взаимопониманию.

– Благодарю. А вы называйте меня мистером Гонтом, только потому, что я гораздо старше, а ни в коем случае не потому, что лучше вас. Согласны?

– Согласен, – Брайан не совсем понял слова насчет «лучше» и «старше», но ему ужасно нравилась сама манера вести разговор, присущая старику. И глаза у него… что за глаза?! Брайан не в силах был оторвать от них взгляда.

– Ну вот и ладненько, – мистер Гонт потер друг о друга свои длиннющие руки, произведя при этом некоторое шуршание. Это шуршание, производимое ладонями мистера Гонта, Брайана чуть с ума не свело, так оно было похоже на змеиное шипение – вот-вот высунет свой ядовитый язык и укусят. – Вы можете рассказать своей маме все, что увидели и показать то, что купили, если, конечно, купите…

Брайан хотел было сообщить мистеру Гонту, что карман его оттягивает огромная сумма в девяносто один цент, но передумал.

– …она расскажет своим друзьям, – продолжал старик, – а те своим… вы понимаете о чем я, Брайан? Вы будете для меня рекламой гораздо лучшей, чем та, которую может дать местная газета. Это будет даже эффективнее, чем если бы вы ходили по улицам города с бутербродным плакатом,[5] а я бы вам деньги за это платил.

– Ну, раз вы так считаете… – Брайан не имел представления, что такое бутербродный плакат, но решил, что никто и никогда в жизни не заставит его ходить с подобной штуковиной. – С удовольствием посмотрю, что тут у вас есть.

Хоть тут и не на что смотреть, подумал он, но был слишком хорошо воспитан, чтобы произнести это вслух.

– Ну, так смотри, – мистер Гонт широким гостеприимным жестом обвел свои стеклянные коробки. Только тут Брайан заметил, что старик одет в длиннополый красный бархатный пиджак, и подумал, что это, наверное, смокинг, про который он читал в рассказах о Шерлоке Холмсе. Мистер Гонт выглядел в нем очень подтянуто и опрятно. – Добро пожаловать, Брайан.

Брайан медленным шагом двинулся к ящику, ближайшему от двери, и на полпути оглянулся, не сомневаясь, что мистер Гонт следует за ним по пятам, но тот по-прежнему стоял у входа и с кривой усмешкой смотрел ему вслед. Как будто рылся в мозгу у Брайана и обнаружил там недовольство по поводу того, чтобы хозяин ходил за ним хвостом, пока он будет осматривать товар.

Большинство хозяев магазинов всегда так поступают, как будто боятся, что ты что-нибудь стибришь или сломаешь, или и то, и Другое.

– Не торопитесь, Брайан, – говорил тем временем мистер Гонт. – Делать покупки – очень приятное занятие, когда не надо торопиться и, наоборот, чрезвычайно раздражает, когда времени в обрез.

– Вы, вероятно, иностранец? – спросил Брайан. Его заинтересовали некоторые обороты его речи, типа «делать покупки» и «в обрез» и напомнили ему одного толстого дурака, ведущего телевизионной программы «Шедевры театрального искусства», которую иногда смотрела мама, когда в программе сообщали, что спектакль будет о любви. – Я из Эйкрона, – сообщил Гонт.

– Это в Англии?

– Это в штате Огайо, – мрачным тоном объяснил он, но тут же обнажил в улыбке свои крепкие неровные зубы.

Брайану стало так смешно, как бывало, когда он смотрел по телеку какие-нибудь юмористические передачи типа «Улыбнитесь». И вообще вся эта история больше смахивала на телевизионное шоу, с оттенком мистики, но отнюдь не страшное. Он расхохотался вслух.

И тут же испугался, что мистер Гонт сочтет его грубияном (скорее всего оттого, что мама вечно ругала его за грубость, так что в результате Брайану стало казаться, что он существует в огромной, невидимой но крепкой, паутине гигантского паука, имя которому «этикет»), но старик рассмеялся вслед за ним. И вот они так от души смеялись дуэтом, и мало-помалу Брайан стал приходить к выводу, что никогда у него еще не было такого интересного и приятного дня, каким должен был стать нынешний.

– Продолжайте свой осмотр, – сказал мистер Гонт, махнув рукой, – мы с вами потом обменяемся впечатлениями.

И Брайан продолжил. В коробке, которая, по его мнению, была достаточно объемной, чтобы выставить напоказ экспонатов двадцать, а то и тридцать, лежало всего пять предметов. Одним из них была трубка. Вторым – фотография Элвиса Пресли в его излюбленном белом спортивном костюме с изображением тигра на спине и в красном шарфе. Король, как его называла мама Брайана, держал у самых своих пухлых губ микрофон. Третьим предметом была камера Поляроид. Четвертым – отшлифованный камень с углублением в самой середине, сверкающей кристаллическими осколками. Пятый предмет – кусок деревяшки был размером не более указательного пальца Брайана. Он кивнул на кристалл.

– Это кусок застывшей лавы, да?

– Вы очень образованный молодой человек, – похвалил Гонт. – Именно так. У меня есть этикетки к большинству из экспонатов, но они еще не распакованы, как впрочем и большая часть товара. Мне придется работать в поте лица, чтобы успеть к завтрашнему открытию.

Но, судя по тону, его это обстоятельство вовсе не волновало, и он оставался на своем месте, не сдвинувшись с него ни на шаг, и вполне уверенный в себе.

– А это что такое? – Брайан указал на деревяшку. Ему казался такой предмет достаточно странным даже для маленького провинциального магазина.

Ему все больше и больше нравился Лилэнд Гонт, но с таким товаром он едва ли долго сможет продержаться в Касл Рок. Если уж вы решились заняться торговлей такими предметами, как трубки, фотографии Короля и куски дерева, вам надо это делать в Нью-Йорке, так считал Брайан… во всяком случае в этом его убедили многие просмотренные кинокартины.

– А, это очень интересный предмет, – сказал мистер Гонт. – Разрешите мне вам его показать. Он пересек комнату, обошел стеклянный ящик с обратной от Брайана стороны – и, достав из кармана брюк огромную связку ключей, выбрал из нее нужный, даже не удосужившись взглянуть. Открыв ящик, он осторожно вынул оттуда деревяшку. – Дайте вашу руку, Брайан.

– А, может быть, не стоит? – с сомнением пробормотал он. Родившись и получив воспитание в городе, существовавшем за счет туризма, он побывал во многих сувенирных лавках и запомнил стишок, который там любили писать на ярлыках товара, наизусть:

Он представил себе разгневанное мамино лицо, когда он сломает эту деревяшку, или, как там она называется, и сообщит, что она стоит пятьсот долларов, о чем не преминет доложить мистер Гонт с уже не столь дружелюбным выражением лица.

– Почему не стоит? – брови старика удивленно поползли вверх и слились в одну прямую пушистую линию над переносицей.

– Я очень неловкий, знаете ли.

– Ерунда, – уверенно заявил мистер Гонт. – Мне приходилось встречать неловких юношей, вы не из той породы. – И он уронил деревяшку в подставленную ладонь Брайана. Брайан разглядывал странный предмет у себя в руке и не понимал, как он там очутился. Он не помнил, чтобы протягивал руку.

На ощупь предмет не был похож на дерево, он скорее напоминал…

– Как будто камень, – с сомнением произнес он вслух и поднял глаза на Гонта.

– И дерево, и камень одновременно, – сказал старик. – Окаменевшее дерево.

– Окаменевшее, – повторил Брайан и, пристально разглядывая предмет, осторожно провел по нему пальцем. Он был гладкий и заскорузлый одновременно. Прикосновение к нему было не слишком приятные. – Он, наверное, очень старый.

– Более двух тысяч лет, – хмуро буркнул мистер Гонт.

– Ничего себе! – воскликнул Брайан, подпрыгнул и чуть не выронил деревяшку. Тогда он крепко стиснул кулак, чтобы не позволить ей выпасть… и тут же почувствовал болезненную ломоту в суставах. Нет, не ломоту… а что? Как будто в глазах темнеет? сознание пропадает? Нет, гораздо хуже. Как будто часть его самого отделилась и умчалась в неизвестном направлении.

Он видел, что мистер Гонт с интересом наблюдает за ним, и глаза его увеличиваются до размера блюдца. Но все же состояние прострации, охватившее Брайана, нельзя было назвать пугающим. Оно было скорее волнующим и уж гораздо более приятным, чем ощущение, появившееся от прикосновения к гладкой поверхности предмета.

– Закройте, глаза, Брайан, – предложил мистер Гонт. – Закройте глаза и скажите мне, что вы чувствуете.

Брайан закрыл глаза и стоял несколько мгновений неподвижно, вытянув правую руку с зажатым в кулаке куском непонятно чего. Он не видел, как верхняя губа мистера Гонта приподнялась, обнажив желтую полоску кривых зубов, и на лице появилось выражение удовлетворения и предвкушения. Он почувствовал слабое движение, нечто вроде вращения штопора. А потом возник звук, быстрый и легкий: плюх… плюх… плюх… Ему знаком этот звук.

Это…

– Лодка! – воскликнул Брайан, счастливый от собственной догадки, и широко распахнул глаза. – Я как будто в лодке!

– Неужели? – спросил мистер Гонт, но Брайану показалось, что голос его доносится издалека, из невероятно далекого далека.

Ощущение усиливалось; теперь ему казалось, что он взмывает и опускается вместе с волнами. Высоко в небе кричат птицы, а гораздо ближе животные: мычат коровы, кукарекают петухи, рычит какая-то огромная кошка, но рычит не от ярости, а от тоски. В одно единственное мгновение он почувствовал себя в лесу (в том самом лесу, частью которого, он теперь в этом не сомневался, была когда-то деревяшка, зажатая в его руке), ему показалось, что он ступает по мягкому мху, и ноги его обуты не в кроссовки фирмы Конверс, а в нечто вроде сандалий и…

А потом все исчезло, оставив небольшую яркую точку, какая возникает на экране, когда выключаешь телевизор, но вскоре и она пропала. Он открыл глаза, дрожащий и возбужденный.

Он с такой силой сжимал кулак, что теперь, когда надо было отдать деревяшку, пальцы разжимались с огромным трудом, и суставы скрипели словно ржавые дверные петли.

– Ну и ну! – скорее выдохнул, а не произнес Брайан.

– Неплохо, правда? – весело откликнулся мистер Гонт и ловко вытянул своими тонкими пальцами деревяшку с ладони Брайана, как опытный хирург вытаскивает занозу. Он вернул предмет на место и снова запер стеклянный ящик.

– Неплохо, – тихим эхом откликнулся Брайан не в силах вернуть полный голос. Он наклонился, чтобы еще разок внимательно разглядеть деревяшку.

Ладонь, только что сжимавшая ее, все еще покалывало. Что это были за ощущения? Раскачивание палубы, плеск волн о борт, мох в лесу под ногами…

Все это осталось с ним, хотя он догадывался (и это было на, самом деле грустно), что скоро все пройдет, как проходят сны.

– Тебе известна история Ноя и его ковчега? – спросил мистер Гонт.

Брайан нахмурился. Он, конечно, знал, что это из Библии, но не твердо, так как частенько смывался с воскресных служб, да и с вечерних занятий Закона Божьего тоже.

– Кажется, это что-то вроде лодки, которая обошла весь мир за восемьдесят дней? – неуверенно произнес он. Мистер Гонт усмехнулся.

– Что-то вроде, Брайан, очень даже вроде. Так вот, этот кусок деревяшки – предположительно обломок Ноева ковчега. Безусловно, я не могу так заявить во всеуслышанье, потому что люди скажут, что я самый гнусный жулик из всех. Сейчас в мире сыщется четыре тысячи человек, пытающихся продать подобные куски дерева, настаивая на том, что они с ковчега, а еще столько же уговаривают доверчивый люд, что их деревяшки прямиком с креста, на котором распяли Иисуса. Но я могу утверждать, что моей деревяшке, действительно, две тысячи лет, потому как ее подвергли химическому анализу, и я могу с полным правом настаивать на том, что она появилась у нас со Священной земли, хотя обнаружили ее на горе Арарат, а не на горе Борам.

Большая часть этого монолога прошла мимо ушей Брайана, но осталось одно:

– Две тысячи лет! – прошептал он. – Вот это да! Вы уверены?

– На сто процентов, – ответил мистер Гонт. – У меня есть справка из лаборатории, где этот кусок дерева был подвергнут химическому анализу. Но, знаешь, по секрету скажу, я в самом деле уверен, что это обломок Ноева ковчега. – Он еще раз пристально посмотрел на деревяшку за стеклом, а потом перевел взгляд своих блестящих синих глаз на Брайана. И, в который раз, Брайан словно к полу прирос под этим взглядом. – В конце концов гора Борам находится всего в тридцати километрах от горы Арарат, ворона долетит, а относительно последней стоянки корабля, какой бы большой он ни был, всегда делается много исторических ошибок, поскольку рассказы передаются из уст в уста в течение многих поколений, пока один из них не осядет окончательно на бумаге. Разве я не прав?

– Да-а-а, протянул Брайан. – Вполне логично.

– И, кроме того, он дает удивительные ощущения, когда оказывается в руке, правда?

– Это точно.

Мистер Гонт улыбнулся и взъерошил волосы на голове Брайана, разрушив напряженную обстановку.

– Ты мне нравишься, Брайан. Вот бы все мои посетители были так готовы к чудесам, как ты. Жизнь была бы куда проще для бедных торговцев, подобных мне, если бы так был устроен мир.

– Сколько… сколько будет стоить такая вещь как эта? – спросил Брайан. Он показал на деревяшку пальцем, который все еще не слишком легко сгибался. Только теперь он стал осознавать, насколько глубоким оказалось впечатление. Так бывает, когда приложишь к уху раковину и слушаешь шум прибоя… но на этот раз ощущение было гораздо сильнее и объемнее. Ему страстно хотелось, чтобы мистер Гонт разрешил еще раз подержать деревяшку, но он не осмеливался попросить, а тот не предлагал.

– А вот это, – сказал мистер Гонт, подперев пальцами подбородок Брайана и глядя ему в глаза, – это будет зависеть от покупателя. Сколько захочет дать за эти прекрасные товары, а именно такие они и есть, покупатель? Сколь бы ты дал, Брайан?

– Н-не знаю, – промычал Брайан, думая о девяносто одном центе, мирно отдыхавшем в его кармане. И вдруг выпалил:

– Много!

Мистер Гонт откинул назад голову и от души расхохотался. И тогда Брайан понял, что ошибся насчет этого человека. На первый взгляд, когда он только вошел в магазин, ему показалось, что мистер Гонт седой. Теперь же он увидел, что серебрятся лишь виски. «Видимо, он тогда стоял под одной из ламп», – подумал Брайан.

– Ну что ж, наша беседа была чрезвычайно увлекательной, но, к сожалению, у меня действительно много дел, которые нужно успеть переделать до десяти утра…

– Безусловно, – Брайан был все же достаточно хорошо воспитан, чтобы понять намек. – Мне тоже пора идти. Простите, что отнял у вас столько времени…

– Нет, нет, нет, ты меня не понял! – мистер Гонт положил свою длинную узкую кисть на плечо Брайану. Тот сразу же сбросил ее, взмолившись в душе, чтобы такое поведение не показалось хозяину невежливым. Но даже если оно и было таковым на самом деле, он все равно бы так поступил. Это было сильнее его – рука мистера Гонта показалась ему необычайно жесткой и неприятной.

Вернее, она была до удивления похожа на поверхность той самой деревяшки, то ли обломка Ноева ковчега, то ли еще Бог знает чего. Но мистер Гонт был в этот момент настолько озабочен тем, чтобы его самого не сочли невоспитанным, что не заметил неприязненного жеста Брайана. – Я просто хотел сказать, что, вероятно, нет смысла показывать тебе все остальные товары, которые уже выставлены на продажу. Ты видел из них все самое интересное. Зато у меня есть много других предметов, которые я еще не успел разложить по местам, но прекрасно знаю и помню наперечет, даже без помощи списка. Может быть, у меня найдется что-нибудь такое, что могло бы тебе прийтись по душе. Чего бы ты хотел Брайан?

– Мотоциклетные очки, – сказал Брайан. Вот так всегда, как только его просят сказать, чего бы ему хотелось больше всего, он не может вспомнить. А ведь если подумать как следует, желаний у него пруд пруди.

– Не надо долго думать, – сказал мистер Гонт. Голос его звучал непринужденно, но во взгляде колких глаз непринужденности не было и следа.

Напротив, он пристальнее обычного изучал лицо Брайана. – Итак, я спрашиваю: Брайан Раск, чего бы тебе хотелось больше всего на свете в данный момент?

Отвечай немедленно и не задумываясь.

– Сэнди Куфэкс, – как и требовалось, не задумываясь, брякнул Брайан.

Когда незапамятная деревяшка оказалась зажатой у него в кулаке, он не мог вспомнить, чтобы протягивал к ней руку, так и теперь, он не представлял себе, что ответит на вопрос мистера Гонта, но как только ответ сорвался с его губ, он уже был абсолютно уверен в том, что выбрал его правильно и точно.

– Сэнди Куфэкс, – задумчиво повторил мистер Гонт. – Надо же, как интересно.

– Ну, не самого Сэнди Куфэкса, – сказал Брайан. – А его бейсбольную карточку.

– Когда он был с командой «Везунчиков» или «Насмешников»?

Брайану и присниться не могло, чтобы этот день стал еще удачнее, чем оказался, но он таким стал. Мистер Гонт разбирался в бейсбольных карточках так же замечательно, как в деревяшках и камнях. Потрясающе, просто потрясающе.

– С «Везунчиками».

– Значит, тебя интересует его карточка, когда он был среди начинающих, – в голосе мистера Гонта явно прозвучало разочарование. – Боюсь, что не в силах тебе в этом помочь, но…

– Нет, – торопливо перебил Брайан. – Не 1954 года, а пятьдесят шестого. Мне именно такую хотелось бы иметь. У меня коллекция бейсбольных карточек 1956 года. Папа увлек меня. Это ужасно интересно, но среди них есть всего несколько действительно ценных – Эл Кэлайн, Мел Парнелл, Рой Кампанелла, вот такие ребята. У меня уже их больше пятидесяти. Включая Эл Кэлайна. Он мне обошелся в тридцать восемь долларов. Мне пришлось в такие долги залезть, чтобы его получить…

– Могу себе представить, – сказал мистер Гонт с улыбкой.

– Так вот, как я уже говорил, большинство карточек пятьдесят шестого года не слишком дорогие – пять долларов, семь, иногда десять. Но с Сэнди Куфэксом да еще в хорошем состоянии стоит девяносто а то и сто долларов. Он тогда еще не был звездой, но должен был ею стать наверняка, и это случилось, когда еще «Проныры» играли в Бруклине. Их тогда называли «Бомжами». Так, во всяком случае, папа говорит.

– Твой папа прав на все двести процентов, – сказал мистер Гонт. – Мне кажется, среди моих товаров найдется кое-что, что бы могло тебя осчастливить, Брайан. Подожди-ка.

Он скрылся за шторой и оставил Брайана у ящика с деревяшкой, камерой Поляроид и фотографией Короля. Переминаясь с ноги на ногу, он сгорал от надежды и нетерпения. При этом сам себя уговаривал: даже если у мистера Гонта действительно окажется карточка Сэнди Куфэкса, когда он играл за «Везунчиков» в пятидесятых годах, то наверняка это будет какой-нибудь пятьдесят пятый или пятьдесят седьмой. А даже, предположим, и та, которая ему позарез необходима, датированная пятьдесят шестым годом? Что из того?

Что это ему даст, если в кармане позвякивает всего девяносто один цент?

Ну и что ж, я ведь могу хотя бы на нее посмотреть, разве нет, думал Брайан. Ведь за «посмотреть» денег не берут, правда? Это было еще одно любимое выражение мамы.

Из соседней комнаты, вход в которую был завешан шторой, доносился шорох переворачиваемых картонных коробок и глухой стук, когда они падали на пол.

– Еще минутку, Брайан, – послышался слегка задыхающийся голос мистера Гонта. – Я прекрасно помню, здесь где-то была коробка из-под ботинок…

– Не стоит так из-за меня беспокоиться, мистер Гонт, – крикнул в ответ Брайан, моля в душе всех богов, чтобы мистер Гонт беспокоился ровно столько, сколько это было необходимо.

– Может, эта коробка среди тех, которые еще не доставили? – размышлял вслух хозяин магазина. Сердце Брайана упало. – Да не может этого быть, размышления вслух продолжались. – Я ведь точно помню… Стоп! Вот она!

Сердце Брайана подскочило, нет, какой там, взвилось. Оно парило высоко-высоко и сладостно замирало.

Мистер Гонт появился из-за шторы. Волосы его были взлохмачены, и один из лацканов смокинга запачкался. В руках картонка из-под кроссовок фирмы Эйр Джордан. Он сел на прилавок и снял крышку. Брайан стоял по его левую руку и заглядывал внутрь. Коробка была доверху заполнена бейсбольными карточками, аккуратно упрятанными каждая в свой целлофановый пакетик так же, как в Магазине Бейсбольных Карточек в Северном Конвее, Нью Хемпшир, где он неоднократно покупал свои сокровища.

– Я думал найти список товаров, но, к сожалению… – говорил в это время мистер Гонт. – И все же мне достаточно хорошо известно, что имеется в наличии – это ключ к тому, чтобы шли дела, когда продаешь всего понемногу.

И я был абсолютно уверен, что видел…

Он замолчал на полуслове и стал быстро перебирать карточки.

Брайан безмолвно, словно окаменев, смотрел, как они мелькали. У того типа, который держал Магазин Бейсбольных Карточек, была, по выражению папы, настоящая «ярмарка», но там не было и сотой доли того, что хранилось в этой маленькой картонке из-под кроссовок. Этикетки от жевательного табака с фотографиями Тай Кобба и Пай Трэнора, этикетки от сигарет со снимками Бейба Рута и Дома Димаджио и Большого Джорджа Келлера и даже Хирама Диссена, однорукого питчера, который играл за команду «Белых Носков» в сороковые годы. «ЛАКИ СТРАЙК ГРИН УШЕЛ НА ВОЙНУ», было написано на большинстве из сигаретных этикеток. И там же, одного лишь взгляда достаточно, чтобы узнать, широкоскулое надменное лицо над вырезом питтсбургской форменной футболки…

– Господи, да ведь это Хонус Вагнер, – Брайан чуть не задохнулся.

Сердце трепыхалось, как маленькая птичка, случайно попавшая в горло и застрявшая там. Редчайшая бейсбольная карточка во всей вселенной!

– Да, да, – рассеянно бормотал мистер Гонт. Его длинные пальцы с невероятной скоростью перебирали карточки, и лица из другой эпохи одно за другим возникали под пластиковой оболочкой; люди, которые забивали мячи, отбивали мячи, прикрывали базу, герои великой, канувшей в лету золотой эпохи, нити от которой протянулись к душе ребенка и сплели веселую паутину мечты. – Всего понемногу, вот как можно добиться успеха в бизнесе, Брайан.

Разнообразие, удовольствие, удивление исполнение желаний… вот из чего складывается счастливая жизнь… Я не даю советов, а если бы и давал, едва ли стоило бы им следовать, Брайан… так, сейчас посмотрим… где-то… где-то… А!

Он вытянул из самой середины карточку таким изысканно-легким движением, каким чародей показывает свои фокусы, и вложил ее с победоносным видом в руку Брайану. Это был Сэнди Куфэкс. Это были «Везунчики-56». И там был автограф.

«Моему доброму другу Брайану с наилучшими пожеланиями, Сэнди Куфэкс», – прочел Брайан замогильным шепотом. Больше он уже ничего не мог сказать.

Он смотрел на мистера Гонта, беззвучно шевеля губами.

Старик улыбнулся.

– Я ничего не подстраивал, Брайан. Это просто совпадение… но очень приятное совпадение, правда?

Не в силах вымолвить ни слова, Брайан лишь коротко кивнул. Пластиковый конверт с бесценным грузом сверхъестественной тяжестью оттягивал ему руку.

– Вытаскивай, – предложил мистер Гонт. Когда Брайан усилием воли заставил себя заговорить, голос его изменился до неузнаваемости. Такой голос мог скорее принадлежать тяжело больному старику.

– Я не смею… – пробормотал он.

– Ну ладно, я сам, – сказал мистер Гонт, забрал у Брайана карточку и вынул ее из конверта, подцепив своим тонким пальцем с тщательно наманикюренным ногтем.

Он положил карточку Брайану на раскрытую ладонь, и тот увидел царапины, которые, несомненно, принадлежали перу Сэнди Куфэкса, которым он расписывался. Там было два имени. Одно напечатано полностью – Сэнфорд Куфэкс, а второе – его личное, живое, Сэнди Куфэкс. И, конечно, оно было в тысячу раз лучше, потому что оно было настоящее. Сэнди Куфэкс держал эту карточку в руках и собственноручно поставил свой автограф. Собственноручно – это значит собственной рукой, а автограф – это значит свое собственное имя. Волшебное имя.

Но там было еще одно имя – имя Брайана. Какой-то мальчик, его тезка, стоял перед началом игры на Эббетс Филд и всамделишный Сэнди Куфэкс, молодой и сильный, когда все его подвиги и слава были еще впереди, взял в руки эту карточку, может быть, еще хранившую приторный запах розовой жвачки, и поставил на ней свое имя… и мое тоже, подумал Брайан.

И тут неожиданно вернулись ощущения те, которые он испытывал, когда сжимал в кулаке окаменевшую деревяшку. Только на этот раз ощущения были гораздо глубже. Гораздо! Аромат свежеподстриженного травяного газона.

Сочный шлепок биты по бейсбольному мячу. Вопли и гогот болельщиков.

– Здравствуйте, мистер Куфэкс, не могли бы вы подписать мне карточку?

Узкое лицо. Карие глаза. Темные волосы. Рука взлетает вверх, сдирает с головы бейсбольное кепи и почесывает козырьком голову прямо над тем местом, откуда начинают расти волосы, у самого лба. Затем кепи водворяется на место.

– Конечно, малыш. – Он берет карточку. – Как тебя зовут?

– Брайан, сэр. Брайан Сигин.

Скрип, скрип, скрип пером по карточке. И вот чудо: на бумаге расцветают волшебные слова.

– Хочешь стать бейсболистом, Брайан? – вопрос звучит как поэма, а говорит он, не поднимая головы от карточки; держит ее своей огромной правой ручищей и пишет левой, той самой левой, которая очень скоро станет великой и знаменитой.

– Да, сэр.

– Тогда тренируйся, – и он возвращает карточку.

– Да, сэр.

Но он уже уходит, а потом пускается ленивой рысцой в сторону, к раздевалке, и его тень трусит рядом…

– Брайан, Брайан?

У него под носом щелкают пальцы, пальцы мистера Гонта. Брайан возвращается в действительность и видит, что мистер Гонт с любопытством наблюдает за ним.

– Ты где был, Брайан?

– Простите, – бормочет Брайан и неотвратимо краснеет. Он понимает, что карточку надо вернуть, вернуть немедленно и сразу уйти, но не в силах этого сделать. Мистер Гонт смотрит прямо ему в глаза, нет, еще глубже, в самый мозг, и Брайан не в силах отвести взгляд.

– Итак, – мягко произнес мистер Гонт. – Будем считать, Брайан, что ты покупатель. Сколько бы ты заплатил за эту карточку?

Отчаяние тяжелым каменным надгробием опустилось на его душу.

– У меня всего…

Левая рука мистера Гонта взлетела крылом.

– Шшш! – строго произнес он. – Прикуси язык! Покупатель никогда не должен сообщать продавцу, сколько у него денег. Это то же самое, что вывернуть перед ним бумажник наизнанку или высыпать на пол содержимое карманов. Если не можешь соврать, молчи. Это первое правило честной торговли, Брайан, мой мальчик.

Глаза его – такие огромные и темные! Брайану казалось, что он плавает в них.

– Оплата за эту карточку делится пополам, Брайан. Половинка, еще половинка. Одна из них – это наличные. Другая – услуга. Ты меня понимаешь?

– Да, – прошептал Брайан. Ему снова казалось, что он очень далеко.

Далеко от Касл Рок, от магазина Нужные Вещи, вдали от самого себя. И единственное, что походило на реальность в этом далеком мире, были глаза мистера Гонта, огромные и темные.

– Цена наличными за эту фотографию Сэнди Куфэкса с его автографом восемьдесят пять центов, – сказал старик. – Как ты считаешь, это справедливо?

– Да, – сказал Брайан, и собственный голос тоже показался ему отдаленным и неестественно тонким. Он чувствовал, как постепенно уменьшается в росте, удаляясь, удаляясь… и приближаясь к тому месту в пространстве, где любые воспоминания о реальности рассеиваются.

– Хорошо, произнес ласковый голос мистера Гонта. – Наш торг идет в нужном направлении. Теперь, что касается услуги… Тебе знакома женщина по имени Вильма Ержик, Брайан?

– Вильма? Конечно, – ответил он из своей сгущающейся тьмы. – Она живет в том же квартале, что и мы, только с другой стороны.

– Верно, так оно и есть, – согласился мистер Гонт. – А теперь слушай внимательно, Брайан. – Вероятно, он продолжал говорить, но Брайан не мог понять что именно.

Когда Брайан пришел в себя, мистер Гонт его уже самым вежливым образом выпроваживал за дверь, на Мэйн Стрит, неустанно повторяя, как он был рад знакомству и как он надеется, что Брайан непременно сообщит маме и всем своим друзьям, что он нашел здесь теплый прием и порядочное отношение.

– Конечно, – отвечал Брайан. Он чувствовал некоторую растерянность, но вместе с тем такую приятную легкость, как будто только что проснулся после освежающего полуденного отдыха.

– Приходи еще, – были последние слова мистера Гонта перед тем как захлопнулась дверь. Брайан смотрел на нее. На табличке, висевшей на двери, было написано ЗАКРЫТО.

Брайану казалось, что он провел в Нужных Вещах долгие часы, но циферблат на фасаде банка показывал лишь десять минут четвертого. То есть он пробыл там всего двадцать минут, даже меньше. Он уже занес ногу, чтобы оседлать велосипед, но передумал и, прислонив руль к животу, запустил руки в карманы штанов. Из одного он выудил шесть сверкающих медных монет. Из другого – бейсбольную карточку с фотографией Сэнди Куфэкса него автографом.

Значит, они действительно совершили сделку с мистером Гонтом, но никакие силы Господние не могли его заставить вспомнить, как это все произошло. Единственное, что всплывало в памяти – имя Вильмы Ержик.

«Моему доброму другу Брайану с наилучшими пожеланиями, от Сэнди Куфэкса».

Какова бы ни была совершенная им сделка, она того стоила. Карточка вроде этой стоила всего на свете. Брайан аккуратно вложил ее в рюкзак, чтобы не дай Бог не помялась, и, сев на велосипед, помчался домой. Всю дорогу он улыбался.

Глава 2

Когда в маленьком городке Новой Англии открывается магазин, жители, какими бы наивно-провинциальными они ни были, неожиданно проявляют такую широту взглядов, какой не снилась их братьям, населяющим крупные столичные города. В Нью-Йорке и Лос-Анджелесе новая галерея может привлечь небольшую группу потенциальных спонсоров и нескольких зевак, которые соберутся, чтобы поглазеть, как перережут ленточку у входа, открытие нового клуба, возможно, даже образует очередь любопытных и баррикады из полицейских с рациями и дубинками наготове, а также отряда суетливых репортеров со своей громоздкой фототехникой. Будет возбужденное обсуждение среди театралов и киноманов перед и после премьеры на Бродвее, вне зависимости от того, вызовет ли она бурю восторженных аплодисментов или дождь из гнилых помидоров и тухлых яиц.

Если же новый магазин открывается в провинциальном городе, вы не увидите перед входом ни нетерпеливой толпы, ни стройной молчаливой очереди.

Жалюзи подняты, двери открыты, но посетители приходят и уходят поодиночке или парами и с таким выражением лиц, которое можно определить только как полное безразличие (если, конечно, судьей станет сторонний наблюдатель), а соответственно и посулить крушение всех планов и надежд на скорейшее обогащение незадачливому владельцу.

Но кажущееся равнодушие лишь прикрывает живейшее нетерпение и безграничный интерес. Кора Раск и Майра Иванс были не единственными женщинами в Касл Рок, проводившими долгие часы у телефонных аппаратов, обсуждая предстоящее открытие Нужных Вещей задолго до самого события. Но такой интерес и нетерпение ни в коей мере не нарушают общепринятой манеры поведения. Некоторые вещи Делать Не Принято, во всяком случае не в рамках тесного общинного существования, которое присуще янки, проживающим к северу от Бостона. Подобное общество девять месяцев в году варится в густой вязкой каше созерцания собственного пупа, и считается неприличным проявлять слишком большой интерес, тем более сразу, или каким бы то ни было способом обнаружить свои эмоции, если они переходят грань, скажем, мимолетного любопытства.

Посещение нового магазина в маленьком городе и великосветского приема в большом требует от желающих принять в этих событиях участие одних и тех же усилий, для того и другого существуют правила – негласные, суровые и на удивление одинаковые. Первое и основное – ни в коем случае не приходить первым. Безусловно кому-то приходится нарушать это правило, иначе вообще никто бы не пришел, но новый магазин обречен оставаться безлюдным в течение минут двадцати после того, как табличка на двери с надписью ЗАКРЫТО повернется своей обратной стороной, и любой, кто пожелает, прочтет на ней слова противоположного значения: ОТКРЫТО. Осведомленный наблюдатель может смело держать пари, что первыми посетителями окажется группа женщин – они появятся дуэтом, трио, а скорее всего квартетом.

Второе правило – первооткрыватели должны, демонстрировать такую изысканность манер, которая будет граничить с ледяным равнодушием. Третье ни в коем случае не рекомендуется при первом посещении впрямую расспрашивать владельца магазина о его происхождении и личной жизни, а тем более требовать документального подтверждения ненароком полученных фактов.

Четвертое – непозволительно приносить с собой и дарить традиционных сувениров, обозначающих гостеприимство, а именно, пирогов и печенья домашнего приготовления. И, наконец, последнее, пятое правило, должно соблюдаться с той же неукоснительностью как и первое – категорически воспрещается приходить последним.

Величественный гавот – который можно было бы назвать Танцем Маленьких Первооткрывательниц – охватывает период от двух недель до двух месяцев и ни в коем случае не исполняется, если новое дело открывает кто-либо из постоянных жителей города. Последнего рода событие будет скорее походить на обязательный семейный ужин – вполне свойский, доброжелательный и невероятно скучный. Но если торговец прибыл Оттуда (это слово употребляется всегда и произносится так, чтобы отчетливо слышалась заглавная буква). Танец Маленьких Первооткрывательниц будет исполнен настолько же неизбежно, как неотвратима сама смерть, и безусловен закон всемирного тяготения. Как только церемония испытания на прочность завершается (причем в газетах об этом не сообщают, но каким-то образом все в курсе), случается одно из двух: или процесс торговли нормализуется и удовлетворенные покупательницы торопятся принести запоздалые дары своего кулинарного искусства вместе с устными приглашениями Заходите, Будем Рады, или новый магазин прекращает свое существование. В таких городах, как Касл Рок, о небольшом вновь открытом деле начинают говорить как о безнадежном на недели, а то и месяцы до того, как сам злополучный Бизнесмен сообразит что к чему.

И все же была в Касл Рок одна женщина, которая не следовала таким неукоснительным, как они всем казались, правилам. Это Полли Чалмерс, заведующая пошивочным ателье Шейте Сами. От нее вообще трудно было ожидать общепринятого поведения. Полли Чалмерс женское население Касл Рок (и часть мужского тоже) считало Эксцентричной Особой.

Полли не оставляла без работы добровольных общественных обвинителей Касл Рок. Во-первых, никак не удавалось решить наиважнейший вопрос: наша Полли или не наша, то есть Отсюда или Оттуда. Родилась и выросла она в Касл Рок, что правда, то правда, но восемнадцати лет от роду упорхнула, выпекая в своей духовке булочку, замешанную Дюком Шиеном. Это случилось в 1970 году, и с тех пор она приезжала лишь однажды вплоть до 1987, когда решила вернуться окончательно.

Кратковременное возвращение произошло в 1975 году, когда ее отец готовился отправиться на тот свет от рака прямой кишки. Похоронив мужа, Лоррейн Чалмерс слегла с инфарктом, и Полли осталась еще на некоторое время, чтобы ухаживать за матерью. В начале весны 1976 года у Лоррейн случился второй инфаркт, который она уже не пережила. Предав мать родной земле, Полли (так ничего и не поведав местным дамам к их вящему неудовольствию о своей таинственной жизни) снова уехала.

На этот раз навсегда, так было решено большинством голосов, и когда последняя из оставшихся в живых Чалмерсов, старая тетя Иви, отдала Богу душу в 1981 году, и Полли не приехала на похороны, решение утвердилось окончательно и бесповоротно. И все же, несмотря на все решения, четыре года назад Полли вернулась и открыла свою мастерскую. Никому не было известно доподлинно, но считалось само собой разумеющимся, что она открыла свое дело на деньги покойной тети Иви. Кому еще эта чокнутая старая кляча могла их оставить?

Наиболее типичные городские представители Человеческой Комедии (а таковыми являлось большинство из них) были глубочайшим образом уверены, что если дела у Полли пойдут хорошо, и она окончательно обоснуется, все ее тайны, которые их столь страстно волновали, со временем выплывут наружу. Но с Полли этот номер не прошел, ничего тайного в ее жизни так и не стало явным. И это, конечно, доводило любопытствующих до белого каления.

Несколько лет из всего периода странствий Полли провела в Сан-Франциско – вот то немногое, что стало известно. Покойная Лоррейн Чалмерс, словно дьявол во плоти, стояла на страже интересов своей блудной дочери.

Может быть, Полли там училась, а, может быть, и нет, может быть, училась, но вовсе не там. Дело свое она вела с таким умением, как будто окончила курс бизнесменов и окончила с отличием, но так это или нет, никому не было известно доподлинно. Вернулась она в одиночестве, а была ли замужем в Сан-Франциско (или Бог еще знает где) в период своей жизни, который прошел между Там и Здесь, кто знает? Никто. Известно только, что она не связала свою судьбу с Шиеном. Он пошел служить добровольцем в Военно-Морской Флот, отбарабанил там несколько лет и теперь торговал недвижимостью где-то в Нью-Хэмпшире. Почему же все-таки она через столько лет вернулась?

Но самый болезненный вопрос оставался один – что случилось с ребенком.

Может быть, хорошенькая Полли Чалмерс сделала аборт? Или отдала кому-нибудь на усыновление? А если ни то и ни другое, то где он? Умер? А вдруг он или она (в данной ситуации, скорее оно – Господи, кошмар какой!) жив и здоров, учится где-нибудь и время от времени пишет любящие письма маме? Никто ничего не знал и чаще всего обсуждался вопрос насчет того самого «оно».

Девочка, которую словно ветром сдуло, когда в ее духовку поместили для выпекания булочку, превратилась в сорокалетнюю женщину, вернулась, живет и работает в городе уже четыре года, а ни один человек не знает даже, какого пола был ребенок, заставивший ее сняться с насиженного места.

Совсем недавно Полли Чалмерс дала городу еще один пример собственной эксцентричности, если в таковом была нужда: она завела дружбу с Аланом Пэнгборном, шерифом округа Касл, а шериф Пэнгборн всего с полгода, как похоронил жену и сына. Не то что бы этот поступок можно было назвать скандальным, но уж эксцентричным наверняка, поэтому собственно никто и не удивился, когда увидел Полли Чалмерс, шагающую как ни в чем ни бывало по Мейн Стриг от двери своей мастерской в сторону к магазину Нужные Вещи в две минуты одиннадцатого утра 9 октября.

Даже при виде того, что она держала в руках, затянутых в перчатки, никто не задохнулся от потрясения. А в руках она держала пластмассовую коробку, в которой не могло быть ничто иное как пирог.

Это вполне, как сказали местные жители, обсуждая впоследствии увиденное, в ее духе.

Витрина магазина Нужные Вещи была вымыта до блеска и расцвечена десятком или около того предметов, выставленных на продажу: часы, серебряные оправы, картины, изящная рамка-триптих, которая, казалось, так и ждет, чтобы кто-нибудь вставил в нее дорогие сердцу фотографии. Окинув одобрительным взглядом эти вещицы, Полли подошла к двери. На ней висела табличка с надписью ОТКРЫТО. Доверившись объявлению, Полли взялась за ручку и тут же услышала мягкий заливистый звон колокольчика у себя над головой.

Вероятно, он был повешен сразу после посещения Брайана.

В магазине пахло новым ковровым покрытием и свежей краской. Помещение было залито солнечным светом. Оглядевшись с любопытством, Полли сразу и окончательно поняла: Это успех. Еще ни один покупатель не переступал порога – если, конечно, меня не считать – а успех налицо. Замечательно. Поспешные выводы были отнюдь не в ее характере, как, впрочем, и безоговорочное одобрение, но в данном случае вывод казался неоспоримым.

Высокий человек стоял, склонившись к одному из стеклянных ящиков.

Услышав звон колокольчика, он оглянулся и с улыбкой поздоровался:

– Здравствуйте.

Полли была женщиной практичной и трезвой, то что она здесь видела ей в общем нравилось и поэтому растерянность, охватившая ее при встрече глаза в глаза с этим человеком, оказалась настолько внезапной, что заставила ее смутиться и растеряться еще больше.

Я его знаю – вот первая мысль, которая посетила Полли, когда туман рассеялся. Я его уже видела, но где?

Нет, не видела, не знаю – эта мысль пришла второй по счету, но почти одновременно с первой. Скорее всего это deja vu, обманчивое ощущение, будто то, что происходит, уже было когда-то, и оно свойственно всем людям и возникает время от времени, полностью дезориентируя, словно сон наяву.

Ей понадобилась минута, а то и две, чтобы преодолеть нахлынувшие чувства, и только тогда, с большим запозданием, она заставила себя улыбнуться в ответ. Затем пошевелила левой рукой, чтобы покрепче ухватить коробку с пирогом, и тут же почувствовала острую боль, винтом вонзившуюся в тыльную сторону ладони, и двумя молниеносными ударами, один за другим, отдавшую в запястье. Артрит, черт бы его побрал, напомнил о себе, но во всяком случае помог сосредоточиться. Она заговорила, почти не замешкавшись… но он все равно все понял, как ей показалось. Такой у этого человека был проницательный взгляд, что вряд ли мимо него хоть что-то может пройти незамеченным.

– Привет, – сказала она. – Меня зовут Полли Чалмерс. Я держу пошивочную мастерскую через два дома от вас и, поскольку мы соседи, решила зайти и сказать – добро пожаловать в Касл Рок до того, как толпа нахлынет.

Он улыбался, и улыбка освещала все лицо. Полли почувствовала, как губы сами по себе растягиваются в ответную улыбку, хотя рука в этот момент дьявольски болела. Если бы я уже не была влюблена в Алана, думала она, то тут же упала бы к ногам этого человека без единого всхлипа. («Ведите меня в спальню, хозяин, и можете не сомневаться, я не окажу сопротивления».) Полли усмехнулась своим мыслям – сколько еще городских дам заглянут сюда до конца дня и вернутся домой с поселившимися в душе хищными намерениями по поводу этого мужчины. Она успела, заметить отсутствие обручального кольца на его пальце; ну что ж, тем более, это только подольет масла в огонь.

– Счастлив с вами познакомиться, мисс Чалмерс, – сказал он, подойдя поближе. – Меня зовут Лилэнд Гонт. – Он протянул ей правую руку и тут же слегка нахмурился, так как Полли в ответ сделала шаг назад.

– Простите меня, – сказала она. – Я не жму рук, и ради Бога не считайте меня нахалкой. Страдаю от артрита. – Она поставила коробку с пирогом на ближайший стеклянный ящик и продемонстрировала свои руки, затянутые в перчатки. Ничего особенно уродливого в них не было, но искривление бросалось в глаза, на левой чуть больше чем на правой.

Были в городе женщины, которые считали, будто Полли кичится своим недугом, иначе зачем ей всегда и с такой охотой его демонстрировать. На самом деле все было совсем наоборот. Как истинная женщина, она придавала огромное значение своей внешности а несчастные, больные и некрасивые руки приносили ей немало огорчений. Она и в самом деле показывала их всем и каждому при первом же знакомстве и так быстро, что даже не успевала заметить мысль, всегда сопровождавшую такой поступок. А мысль была такая:

«Смотрите скорее, вот такие они, и уж какие есть. А теперь давайте покончим с этим и перейдем к делу».

Люди частенько ощущали неловкость, когда она демонстрировала им свои руки. Но с Гонтом ничего подобного не произошло. Он схватил своей необычайно сильной, как показалось Полли, кистью ее руку выше запястья и пожал ее. Этот жест должен был показаться ей чересчур фамильярным для первого знакомства, но не показался. Он был короткий дружественный и даже забавный. И все же она была рада, что он сделал это так быстро.

Прикосновение его руки, даже сквозь рукав легкого пальто, показалось сухим, жестким и неприятным.

– Должно быть, нелегко заведовать швейной мастерской при такой болезни, мисс Чалмерс. Как же вы справляетесь?

Мало кто задавал ей такой вопрос и уж никто, кроме Алана, с такой прямолинейностью.

– Я шила сама и подолгу до тех пор, пока была в силах, – объяснила она. – Скучное занятие, наверное, сказали бы вы. Но теперь на меня работает с десяток девушек, а я в основном только крою и моделирую. Но бывают и у меня просветления. – Это была ложь, но Полли решила, что ничего страшного не случится, если она так скажет, поскольку это была ложь во благо.

– Знаете, я очень рад, что вы пришли. Сказать по правде, я просто трясусь от страха – тяжелый случай предпремьерной лихорадки.

– Правда? Но почему? – Полли была еще менее тороплива в суждениях насчет людей, чем относительно событий и тех мест, где они происходили, именно поэтому теперь она была несколько ошарашена – даже скорее встревожена – как легко и естественно она чувствовала себя в обществе человека, с которым познакомилась всего несколько минут назад.

– Теряюсь в догадках как поступить, если никто не придет.

Представляете, никто за целый день.

– Придут, – успокоила его Полли. – Наверняка захотят взглянуть на ваш товар, ведь никто даже представления не имеет, чем может торговать магазин под названием Нужные Вещи. Но что самое главное, они захотят посмотреть на вас. В таком маленьком городке, как наш Касл Рок, никто…

– … не торопится, – закончил он за нее. – Я знаю, у меня уже был опыт торговли в маленьких городах. Мой рациональный ум подсказывает, что ваши слова – истинная правда, но есть еще один голос, который продолжает занудствовать:

– Они не придут, Лилэнд Гонт, о-о-о нет, они не придут, будут обходить тебя стороной, – вот погоди, сам увидишь.

Полли рассмеялась, вспомнив свои собственные и точно такие же опасения, когда она открывала мастерскую Шейте Сами.

– А это что такое? – спросил он, дотронувшись до коробки. И Полли заметила то, на что в свое время обратил внимание Брайан Раск: указательный и средний пальцы на его руке были одной длины.

– Это пирог, – сказала она. – И если бы вы знали этот город хотя бы наполовину так хорошо, как я, вы были бы уверены, что это единственный пирог, который вы сегодня получите.

Он улыбался, явно довольный ее словами.

– Спасибо, большое спасибо, мисс Чалмерс… я чрезвычайно тронут.

И она, которая никогда в жизни не позволяла называть себя по имени первым встречным и даже знакомым (она, которая с подозрением относилась ко всем – торговцам недвижимостью, страховым агентам продавцам автомобилей кто присваивал себе такую привилегию без спроса), она, не веря собственным ушам, предложила:

– Раз уж мы с вами соседи, называйте меня запросто, Полли.

Пирог был «пальчики оближешь», как сразу понял и высказал вслух Лилэнд Гонт, сняв с коробки крышку и потянув носом. Он попросил ее задержаться и разделить с ним трапезу. Полли скромно отказывалась. Гонт настаивал..

– Вы кого-нибудь наверняка оставили вместо себя в мастерской, а у меня посетители появятся не раньше чем через полчаса, таковы правила хорошего тона. Мне хотелось бы поговорить с вами, порасспросить о городе.

И она согласилась. Он исчез за шторой в глубине зала и, судя по легкому скрипу, Полли поняла, что он поднимается наверх за тарелками и вилками. Видимо, там располагалось его жилье, во всяком случае временное.

Пока он отсутствовал, она разглядывала выставленные на продажу вещи.

Вывеска на стене у входной двери гласила, что магазин будет работать с десяти утра до пяти вечера по понедельникам, средам, пятницам и субботам.

По вторникам и четвергам он будет закрыт, кроме тех случаев, о которых «будет объявлено дополнительно», и вплоть до конца весны (Полли понимающе усмехнулась – вплоть до того момента, когда город наводнит толпа оголтелых туристов и отдыхающих, размахивающих пачками долларов.) Нужные Вещи, решила она, редкий магазин, редкостный даже, по высшему классу. Этот вывод был сделан при беглом осмотре, но приглядевшись повнимательнее к товарам, она стала сомневаться, что его можно так просто определить.

Предметы, которые видел Брайан накануне – камень, деревяшка, камера Поляроид и фотография Элвиса Пресли, по-прежнему лежали на своих местах, но к ним добавилось еще десятка четыре наименований. Небольшой ковер, стоимостью, по всей видимости, в небольшое состояние, висел на белой стене – без сомнения турецкий и без сомнения старинный. В одном из стеклянных ящиков выстроилась коллекция оловянных солдатиков, вполне возможно антикварных, но Полли было известно, что все оловянные солдатики, даже те, которые сделаны в Гонконге неделю назад, в прошлый понедельник, выглядят как антикварные.

Ассортимент товаров был невероятно широк. Между фотографией Элвиса, одной из тех, что продают во всех привокзальных киосках на масленицу по 4 доллара 99 центов за штуку, и давно наскучившим типично американским флюгером в виде орла, пристроился стеклянный абажур, цена которому должна быть не меньше восьмисот, а вполне вероятно, и пяти тысяч долларов. Старый и несимпатичный чайник соседствовал с парой великолепных poupees, и Полли терялась в догадках, сколько могут стоить эти очаровательные французские куколки с румяными щечками и ножками в подвязках.

Там был набор бейсбольных карточек и табачных этикеток, масса разложенных веером журналов тридцатых годов («Сверхъестественное и Непонятное», «Поразительные Истории», «Ужасы и Кошмары»), репродуктор пятидесятых годов того отталкивающе розового цвета, которому отдавали предпочтение в те времена, если дело касалось бытовых приборов, а не политических убеждений.

Большинство – хотя и не все – предметы были снабжены этикетками: «ОСКОЛОК КРИСТАЛЛИЧЕСКОГО МИНЕРАЛА, АРИЗОНА» написано было на одной, «БЫТОВОЙ НАБОР ГАЕЧНЫХ КЛЮЧЕЙ» – на другой. Этикетка перед деревяшкой, которая так поразила воображение Брайана, гласила: «ОКАМЕНЕВШИЙ КУСОК ДЕРЕВА СО СВЯЩЕННОЙ ЗЕМЛИ». На этикетке, пристроившейся подле карточек и журналов, было написано: «ДРУГИЕ ЭКЗЕМПЛЯРЫ ПРЕДЪЯВЛЯЮТСЯ ПО ТРЕБОВАНИЮ».

Но все предметы, как заметила Полли, будь то хлам или истинная ценность, имели одно общее свойство – на них не стояла цена.

Гонт вернулся с двумя небольшими тарелками простого старого корнуэльского фарфора, ничего особенного, ножом для пирога и парой вилок.

– Там такое творится, сам черт ногу сломит, – сообщил он, сняв крышку с коробки и отложив ее в сторону вверх дном, чтобы она не оставила следа на буфете, где он разделывал пирог. – Как только немного разберусь тут, буду подыскивать себе дом, а пока поживу над магазином. Все в коробках. Господи, как я ненавижу коробки. Представьте себе…

– О, не так много, – воскликнула Полли. – Куда мне столько?!

– Ладно, – согласился Гонт, отложив отрезанный кусок шоколадного пирога на одну из тарелок. – Этот останется мне. Кутить так кутить! А вам такой?

– Даже еще меньше.

– Меньше отрезать не могу, – сказал он и положил на тарелку узкий кусок пирога. – Ах, как пахнет. Еще раз спасибо, Полли.

– Не стоит благодарности, я очень рада. Аромат от пирога поднимался действительно великолепный, и на диете она не сидела, но отказ от большого куска не был вызван необходимостью соблюдения правил при первом знакомстве.

Последние три недели в Касл Рок стояло прекрасное бабье лето, но в понедельник похолодало и от этой резкой перемены погоды больше всего страдали ее руки. Пройдет некоторое время, и суставы приспособятся к холоду, и боль поутихнет (во всяком случае об этом она молила Бога и так было раньше, хотя Полли не в силах была закрыть глаза на прогрессирующий характер болезни), но сегодня с самого утра было из рук вон плохо. Когда так случалось, она не бралась предсказать, что смогут, а чего не смогут делать ее несчастные руки, поэтому и отказывалась – от беспокойства и опасений.

Она сняла перчатки и пошевелила пальцами для проверки. Боль пронзила от кисти до самого локтя. Она снова пошевелила, сжав зубы. Боль вернулась, но не столь сильная на этот раз. Она слегка расслабилась. Все в порядке.

Процесс поедания пирога будет не так прекрасен, каким он должен быть, но все же. Она осторожно взяла вилку, стараясь не слишком сжимать пальцы.

Поднося первый кусок ко рту, она заметила сочувственный взгляд Гонта.

Сейчас он выразит соболезнование, подумала Полли, и расскажет, как от такой болезни страдал его дедушка, или бывшая жена, или еще кто-нибудь.

Но Гонт не стал выражать соболезнований. Он сам положил в рот кусок пирога и закатил глаза, изобразив восхищение.

– Бросьте свою кройку и шитье. Вам надо немедленно открывать ресторан.

– О, этот пирог не я пекла, – призналась Полли. – Но я передам ваши слова Нетти Кобб, моей домработнице.

– Нетти Кобб, – задумчиво повторил он, кладя в рот второй кусок.

– Да… вы с ней знакомы?

– Едва ли. – Он произнес это с видом человека, которого вернули из мира воспоминаний. – Я никого не знаю в Касл рок. – Он лукаво скосил на нее глаза. – Никак нельзя ее у вас переманить?

– Никак. – Полли рассмеялась.

– Я хотел порасспросить вас об агентах по продаже недвижимости. Кого бы вы порекомендовали как наиболее надежного?

– Все они воры, но уж если с кем связываться, то с Марком Хоупвеллом.

Он поперхнулся от смеха и зажал рот рукой, чтобы не полетели крошки, а потом закашлялся, и если бы руки у нее не болели, Полли наверняка бы дружески хлопнула его по спине несколько раз. Первое это знакомство или нет, он ей в самом деле пришелся по душе.

– Простите, – сказал он все еще покашливая. – Так, значит, они все воры?

– Все до единого.

Будь она женщиной другого сорта и не оберегай так тщательно факты собственной биографии, Полли наверняка стала бы задавать Лилэнду Гонту наводящие вопросы. Зачем он приехал в Касл Рок? Где был до этого? Останется ли надолго? Есть ли у него семья? Но она не принадлежала к такого сорта женщинам и поэтому была вынуждена отвечать на его вопросы… что и делала с большим удовольствием, поскольку они не касались лично ее. Он расспрашивал о городе, о том, какое движение бывает но Мейн Стрит зимой, и есть ли поблизости продовольственный магазин, где бы он мог покупать продукты в таком количестве, в каком их можно приготовить в маленькой микроволновой печке, и каковы налоги и еще сотни подобных вопросов. Он достал из кармана темно-синего клубного пиджака узкую записную книжку в чернокожаном переплете и педантично заносил туда все имена, которые она называла.

Полли взглянула на свою тарелку и только тут заметила, что полностью расправилась со своим куском пирога. Руки все еще болели, но гораздо меньше, чем в тот момент, когда она здесь появилась. Она вспомнила, что с утра даже сомневалась идти ли сюда, так страдала. А теперь радовалась, что все-таки решилась.

– Мне пора, – сказала она, взглянув на часы. – Розали решит, что я умерла.

Они ели стоя. Теперь Гонт сложил обе их тарелки, сверху пристроил вилки и нож, а коробку тщательно закрыл крышкой.

– Я вам верну ее, как только доем пирог. Можно?

– Конечно.

– Тогда вы получите ее к вечеру, – серьезно добавил он.

– Не стоит так спешить, – сказала Полли по дороге к выходу. – Очень было приятно познакомиться.

– Спасибо, что навестили, – сказал он. На мгновение ей показалось, что он хочет пожать ей локоть, и насторожилась в предчувствии его прикосновения. Глупо, конечно, но он не сделал этого. – Вы превратили самый болезненный для меня день в самый целебный.

– У вас все будет в порядке. – Полли открыла дверь, но задержалась.

Она не задала ни единого вопроса, касавшегося его лично, но был такой, без ответа на который она просто не в силах была уйти.

– У вас очень много интересных товаров…

– Благодарю.

– Но ни на одном не проставлена цена. Почему?

Он улыбнулся.

– Это моя маленькая особенность, Полли. Мне всегда казалось, что хорошо только та сделка, ради которой можно и стоит поторговаться. Мне думается, я в своем предыдущем воплощении торговал восточными коврами.

Скорее всего в Ираке, хотя… в наши дни лучше не произносить этого слова.

– Так, значит, вы будете исходить в ценах от спроса? – Полли слегка поддразнивала.

– Можно и так сказать, – ответил он вполне серьезно. И снова Полли была потрясена глубиной его глаз, его прекрасных глаз. – Вернее, именно так. Ведь спрос рождает предложение.

– Понятно.

– Вам, действительно, это понятно?

– Ну… мне так кажется. Во всяком случае это объясняет название магазина. Он улыбнулся.

– Может быть. Скорее всего.

– Ну что ж, желаю вам удачи, мистер Гонт…

– Зовите меня Лилэнд, прошу вас. Или просто Ли.

– Тогда Лилэнд. И не беспокойтесь относительно покупателей. Уверена, что к пятнице вам придется нанять вышибалу, чтобы закрывать за ними дверь в конце дня.

– Вы и впрямь так думаете? Это было бы чудесно.

– До свидания.

– Ciao,[6] – сказал он и закрыл за ней дверь. А потом еще долго смотрел ей вслед, как она шла по улице, расправляя перчатки на своих искривленных пальцах, так разительно несоответствовавших всему остальному ее облику, стройному, очаровательному, если не сказать больше прекрасному. Улыбка Гонта расплывалась все шире. По мере того, как губы расползались, обнажая желтые кривые зубы, эта улыбка становилась неприятной и хищной.

– Все будет в порядке, – тихо произнес он в пустом магазине. – У тебя все будет в порядке.

Предсказание Полли сбылось. В тот же день, к закрытию, почти все женщины Касл Рок – из тех, кто заслуживает внимания, конечно, – и несколько мужчин побывали в Нужных Вещах. Все оказались настолько заняты, что убеждали Гонта будто заглянули лишь на минутку по дороге в другие места.

Стефани Бонсэйн, Синдия Роуз Мартин, Барбара Миллер и Франсин Пеллетьер появились первыми; Стеффи, Синди, Бэбз и Фрэнси прибыли тесной, сплоченной компанией спустя десять минут после того, как из магазина вышла Полли. (Весть о ее уходе распространилась организованно и четко как по телефону, так и посредством устного телеграфа, исключительно эффективного и действующего в Новой Англии на достаточно далекие расстояния.) Стеффи с подругами глядели во все глаза. Охали и ахали. Но тут же хором заявили, что к большому сожалению они не в состоянии задержаться подольше, так как именно сегодня, вот именно сегодня, тот самый день, ну представьте себе тот самый, когда они играют в бридж (какое неприятное совпадение). При этом они ни словом не обмолвились, что еженедельный роббер никогда раньше двух пополудни не начинается. Фрэнси спросила, откуда он родом, и Гонт ответил, что из Эйкрона, штат Огайо. Стеффи поинтересовалась, издавна ли он занимается антиквариатом, на что Гонт признался, что никогда свой род деятельности не связывал с понятием антиквариата… впрочем…

Синди не терпелось узнать, с каких пор мистер Гонт обитает в Новой Англии.

– Некоторое время, – ответил неразговорчивый, – некоторое время…

Четыре дамы, обсудив позднее все в подробностях, пришли к выводу, что магазин довольно любопытный (столько удивительных вещей), а вот интервью прошло без особого успеха. Этот тип такой же молчун как Полли Чалмерс, если не хуже. На что Бэбз заметила (хотя все это и так знали, или думали, что знали): подумать только. Полли первой переступила порог магазина и принесла пирог! Может быть, размышляла вслух Бэбз, она знакома с мистером Гонтом… с того самого времени, когда… ну вы сами понимаете… еще там.

Синди Роуз высказала интерес к китайской вазе и спросила мистера Гонта (который находился тут же, поблизости, но не вертелся под ногами, что все отметили с одобрением), сколько она стоит.

– А как вы сами думаете? – с улыбкой ответил он вопросом на вопрос.

Она тоже улыбнулась и, надо сказать, довольно кокетливо.

– О, мистер Гонт, так вот, значит, как вы намерены вести свои дела.

– Да, именно так я их и веду, – согласился он.

– Тогда боюсь, вам грозит потерять больше, чем заработать, имея в виду нахальных янки. Так сказала Синди Роуз, в то время как ее приятельницы следили за происходящим с неменьшим азартом, чем болельщики за теннисистами на Уимблдонском турнире.

– А это мы еще посмотрим. – Голос его по-прежнему звучал приветливо, но на этот раз с некоторой долей вызова.

Синди Роуз посмотрела на вазу еще раз, теперь гораздо пристальнее.

Стеффи Бонсейн шепнула ей что-то на ухо, и та согласно кивнула.

– Семнадцать долларов, – сказала она наконец. Ваза тянула никак не меньше чем на пятьдесят, и Синди предполагала что в Бостоне, в антикварной лавке, она потянет на все сто восемьдесят.

Гонт подпер пальцем подбородок тем самым жестом, который сразу бы узнал Брайан Раск.

– Боюсь, что я вынужден ее продать никак не меньше чем за сорок пять, – произнес он с сожалением.

Глаза Синди Роуз разгорелись: здесь таились немалые перспективы. На эту вазу она обратила внимание случайно, и особого интереса она у Синди не вызвала, так, лишний предмет для разговора с таинственным мистером Гонтом.

Теперь же она смотрела на вазу и так и этак, поняв, что вещь прекрасной работы и будет неплохо смотреться в ее гостиной. Цветочный венок, выписанный вокруг длинного горлышка, удивительно гармонировал по цвету с ее обоями. До того самого момента, когда Гонт назвал цену, которая была ей не совсем по карману, Синди даже не представляла, как жаждет иметь эту замечательную вазу. Она пошепталась с подругами. Гонт смотрел на них, приветливо улыбаясь. Колокольчик над дверью снова зазвенел и вошли еще две дамы.

В магазине Нужные Вещи начался первый полный рабочий день.

Когда Бридж Клуб с Эш Стрит покинул Нужные Вещи десятью минутами позже, в руках у Синди Роуз Мартин болталась хозяйственная сумка, а внутри нее лежала китайская ваза, обернутая в папиросную бумагу. Синди приобрела ее за тридцать один доллар плюс налог, что составляло почти всю сумму, остававшуюся у нее на карманные расходы, но она была так довольна, что чуть ни мурлыкала себе под нос.

Обычно после такой спонтанной покупки она чувствовала сомнение в душе и стыдилась своего порыва, предполагая, что ее слегка обхитрили, если вообще не обвели вокруг пальца. Но не сегодня. Сегодня она совершила свою самую выгодную сделку. Мистер Гонт пригласил ее заглянуть еще, сказав, что у него есть подобная ваза в пару, и что ее доставят вместе с остальным товаром в течение недели, может быть, даже завтра. Эта будет очаровательно смотреться на кофейном столике в гостиной, а если у нее будет две, то она поставит их по обе стороны каминной полки, то-то будет красота!

Подруги тоже считали, что она сделала замечательное приобретение, и, несмотря на некоторую неудовлетворенность от излишней замкнутости мистера Гонта и нежелания поведать о своем прошлом, они все остались о нем достаточно высокого мнения.

– Какие у него изумительные зеленые глаза, – мечтательно произнесла Фрэнси Пеллетьер.

– Разве? – небрежно переспросила Синди. Ей-то казалось, что они серые.

– А я и не заметила.

Тем же днем, ближе к вечеру Розали Дрейк, мастерица из ателье Шейте Сами, воспользовавшись своим законным перерывом на чашку кофе, остановилась подле Нужных Вещей в компании Нетти Кобб, домработницы Полли. В магазине копошилось несколько женщин, а в дальнем углу двое мальчиков, учащихся Окружного Касл Колледжа, перебирали картотеку комиксов, возбужденно переговариваясь полушепотом – удивительно, сколько здесь было экземпляров, которыми они могли пополнить свои богатые коллекции. Одна надежда, что цены будут не слишком высокими. Оставалось лишь надеяться, так как никаких ценников не былой в помине.

Розали и Нетти поздоровались с Гонтом и тот еще раз попросил Розали передать Полли свою благодарность за пирог. При этом он провожал взглядом Нетти, которая после обмена приветствиями бродила по магазину и задержалась у небольшого набора изделий из цветного стекла. Оставив любоваться портретом Элвиса, соседствовавшего с деревяшкой, обозначенной как ОКАМЕНЕВШЕЕ ДЕРЕВО СО СВЯЩЕННОЙ ЗЕМЛИ, он подошел к Нетти.

– Вам понравились калейдоскопы, мисс Кобб? – любезно осведомился он.

Она вздрогнула – у Нетти Кобб была внешность и манеры женщины, которая непременно вздрогнет, кто бы и каким приветливым тоном ее ни окликнул – и несколько нервно улыбнулась.

– Я миссис Кобб, мистер Гонт, хотя мой супруг, упокой Господь его душу, покинул меня.

– Приношу свои искренние соболезнования.

– Не стоит. Тому уже четырнадцать лет. Давно это было. Да, я видите ли коллекционирую изделия цветного стекла. – Она чуть ни дрожала, как дрожит мышь, заметив приближение кошки. – Но о таких мне и мечтать не приходилось.

Изумительные. Дивная работа.

– Я должен вам признаться, – сказал он. – Эти я получил, когда у меня уже был небольшой запас, и они не такие дорогие, какими могут показаться.

Есть другие, гораздо красивее. Если желаете, загляните завтра, и я вам их покажу.

Она снова вздрогнула и даже сделала шаг назад, как будто он предложил ей прийти завтра не для того, чтобы посмотреть товар, а затем, чтобы снять штанишки и получить по заднему месту пару увесистых шлепков… а может и не пару, а гораздо больше, так что ей придется горько плакать.

– О, я не знаю… в среду у меня тяжелый день… у Полли… мы видите ли по четвергам генеральную уборку делаем.

– Так вы не придете? А, может быть, все же попытаетесь? – настаивал Гонт. – Полли говорила, что вы испекли тот пирог, который она принесла сегодня утром.

– Вам понравился мой пирог? – обеспокоенно спросила она, и в глазах ее при этом появилось такое выражение, как будто она ожидала, что он немедленно скажет:

– Нет, не понравился, Нетти, он был отвратителен, меня от него тошнило, а потом понос прохватил, и поэтому я тебя должен наказать, Нетти, вот придешь, затащу тебя в подсобку и буду мучить и колотить, и щипать, пока у тебя глаза на лоб не полезут.

– Пирог был превосходный, – ласково произнес Гонт. – Он напомнил мне те пироги, которые когда-то пекла моя мама… а это было очень давно.

Гонт затронул наиболее слабую струнку Нетти – она очень любила свою мать, хотя и получала от нее побои, которыми всегда заканчивался вечер, проведенный досточтимой леди в пивнушке за углом, а это случалось нередко.

Тем не менее Нетти слегка успокоилась.

– Вот и хорошо, – сказала она. – Я очень рада, что он оказался вкусным. Но идея, конечно, принадлежала Полли. Она самая добрая женщина в мире.

– Да, – согласился Гонт. – После знакомства с ней я готов в это поверить. – Он оглянулся на Розали, но та все еще увлеченно разглядывала товары. Тогда он снова повернулся к Нетти. – Знаете, я чувствую себя в некотором роде вам обязанным…

– О, нет, – Нетти снова затрепыхалась. – Вы абсолютно ничем мне не обязаны. Поверьте, мистер Гонт, ничем…

– И все же заходите. Я вижу, вы знаете толк в цветном стекле, и к тому же я вам верну коробку из-под пирога.

– Ну… тогда я, наверное, загляну… во время перерыва. – Глаза Нетти говорили о том, что ее уши не верят тому, что слетает с губ.

– Замечательно, – сказал Гонт и тут же отошел, как будто опасаясь, что она вот-вот передумает. Он подошел к мальчикам и спросил, как у них обстоят дела. Они с тайной надеждой, которая слишком явно высвечивалась на лицах, показали ему несколько номеров «Удивительного Рядом» и «Мистера X». А еще несколько минут спустя вышли из магазина не веря собственному счастью и держа под мышками целую кипу вожделенных комиксов.

Не успела дверь за ними закрыться, как ей пришлось открываться снова.

На пороге появились Кора Раск и Майра Иванс. Они огляделись вокруг, и взгляд у них был такой блестящий и алчный, какой бывает у белок в сезон созревания орехов. Первым делом они направились к ящику, где красовалась фотография Элвиса. Наклонившись к интересующим их предметам, они выставили напоказ свои зады шириной в два топорища. Гонт с улыбкой наблюдал за ними.

И снова прозвонил колокольчик над дверью. Вновь прибывшая, как и Кора Раск, была крупной женщиной, но Кора заслуживала определения «толстая», а эту скорее надо было назвать «крепышкой», каким кажется могучий лесоруб с пузом, разбухшим от чрезмерного пристрастия к пиву. К блузке ее был приколот большой белый значок, на котором красными буквами было начертано призывное сообщение:

КАЗИНО НАЙТ – СПЕШИТЕ!

Лицо дамы обладало всем очарованием, присущим снежной бабе. Тусклые бесцветные волосы были покрыты платком, завязанным тугим узлом под широким подбородком. Минуте две она разглядывала обстановку магазина, и ее маленькие глубоко посаженные глазки шныряли по залу как глаза ковбоя, оценивающего положение вещей, прежде чем ворваться в салон, через разлетающиеся крылья дверей, похожие на летучую мышь, и устроить там Варфоломеевскую ночь. Итак, она вошла.

Мало кто из присутствующих в магазине женщин удостоил ее взглядом, зато на лице Нетти Кобб, обращенном к новой посетительнице, появилось выражение откровенного отвращения и ненависти. Она тут же отошла от стенда с калейдоскопами, чем и привлекла внимание вновь прибывшей.

Колокольчик над дверью пропел свою песенку, когда Нетти вышла.

Мистер Гонт наблюдал за происходящим с большим интересом.

Он подошел к Розали и сказал:

– Должен вас предупредить, что миссис Кобб уже ушла.

Розали удивилась:

– Но почему… – и тут ее взгляд упал на новую покупательницу со значком Казино Найт, демонстративно водруженным меж грудей. Она разглядывала висевший на стене турецкий ковер с видом студента художественного училища в картинной галерее. Руки ее при этом упирались в необъятные бока. – О, – сказала Розали. – Боюсь, что мне тоже пора.

– Похоже, между этими двумя дамами взаимопонимания не наблюдается, сказал мистер Гонт. Розали уклончиво улыбнулась. Гонт снова посмотрел на женщину в платке. – Кто это?

Розали сморщила нос.

– Вильма Ержик… Простите, мне надо догнать Нетти. Она очень беспокойная, знаете ли.

– Конечно, – сказал он и проводил Розали к выходу, а про себя подумал:

«Кажется никто из нас крепкими нервами не может похвастать».

В этот момент его похлопала по плечу Кора Раск.

– Сколько стоит портрет Короля? Гонт обратил к ней свою блистательную улыбку.

– Давайте, обсудим этот вопрос. Назовите вашу цену.

Глава 3

Новый коммерческий центр Касл Рок был уже два часа как закрыт, когда Алан Пэнгборн медленно катил по Мейн Стрит в сторону здания муниципалитета, где размещалась контора шерифа и Полицейское управление Касл Рок. Он сидел за рулем ничем не примечательного автомобиля – большой «форд» выпуска 1986 года. Семейная машина. Настроение у него было сумрачное. Он был пьян, выпил всего три кружки пива, а так подействовало…

Проезжая мимо Нужных Вещей, он окинул восхищенным взглядом зеленый навес, далеко выдававшийся на улицу, как это в свое время сделал Брайан Раск. Он не так хорошо разбирался в подобных вещах, поскольку не имел родственников, работающих на фирме Обшивка и Двери Дика Перри в Южном Париже, но признал, что эта штука, несомненно, облагораживает Мейн Стрит, где большая часть торговцев пользуется всяческими синтетическими заменителями и считает это в порядке вещей. Он не знал, чем торгует этот магазин. Полли, видимо, уже в курсе, если ходила туда сегодня с утра как планировала, но он напоминал Алану один из тех уютных французских ресторанчиков, куда следует повести девушку своей мечты, прежде чем завести сладкоречивые разговоры, рассчитанные на то, чтобы прямо из-за столика попасть под одеяло.

Стоило ему проехать чуть дальше, как мысли о магазине исчезли. Он проехал еще два квартала и свернул в узкий проулок между приземистым кирпичным зданием муниципалитета и дощатым белым, где квартировал районный Комитет водных ресурсов. На табличке было обозначено: СТОЯНКА ТОЛЬКО СЛУЖЕБНОГО ТРАНСПОРТА.

Здание муниципалитета своей конфигурацией напоминало букву Г, поставленную вверх углом, а внутри нее располагалась автомобильная стоянка.

Три секции принадлежали КОНТОРЕ ШЕРИФА. Видавший виды жучок-«фольксваген» Норриса Риджвика уже притулился в одной из них. Алан припарковал свою машину в другой, выключил фары, заглушил мотор и потянулся к дверной ручке.

Тоска, бродившая кругами с тех пор, как он покинул Голубую Дверь в Портленде, такими безнадежными но настойчивыми кругами, какими бродят волки вокруг костров в приключенческих романах, которыми Алан зачитывался в детстве, обрушилась на его душу. Он так и не раскрыл дверцу машины и остался сидеть за рулем, прислушиваясь к тому, что происходило внутри него в надежде, что скоро пройдет.

Он проторчал весь день в районном суде Портленда, где выслушал свидетельские показания по четырем процессам подряд. Район включал четыре округа: Йорк, Камберленд, Оксфорд и Касл, и из всех четверых поверенных, которые служили в этих округах, дальше всех приходилось добираться Алану Пэнгборну.

Трое остальных присяжных делали все возможное, чтобы проводить судебные заседания по тяжбам его истцов в один день и чтобы ему не приходилось приезжать больше одного-двух раз в месяц. В результате таких стараний с одной стороны. Алан мог четыре дня в неделю всецело посвятить себя защитам интересов своего округа, в чем он в свое время дал клятву, но с другой стороны, в конце того дня, который был заполнен судебными делами, он вываливался из зала выпотрошенный, словно выпускник школы, который, едва передвигая ног, покидает аудиторию, где проходил экзамен на аттестат зрелости. Ему бы сообразить, что заливать такую усталость пивом не стоит, но, как назло, Гарри Кросс и Джордж Кромптон направлялись в Голубую Дверь и чуть ни силком заставили его присоединиться. Причина для такого решения казалась вполне подходящей: в подведомственных им районах появилась сеть тесно и взаимосвязанных взломщиков. Но это, безусловно, была скорее отговорка, а настоящая причина куда проще и естественней – в тот момент кружка пива казалась необходимой и желанной, как глоток воздуха.

И вот теперь он сидел за рулем колымаги, служившей когда-то семейным автомобилем, и пожинал плоды собственных необдуманных поступков. Голова настойчиво гудела. Тошнота подступала к горлу. Но самой большой неприятностью оказалась эта навалившаяся тоска, как будто собственная душа мстила телу за легкомыслие.

Привет, кричала она откуда-то из темных закоулков сознания. Ку-ку, Алан, я тут! Здорово живешь! Знаешь что? Длинный тяжелый день подошел к концу, а Энни и Тодд по-прежнему в могиле. Помнишь субботний денек, когда Тодд пролил свой молочный коктейль на переднее сидение? Именно туда, где теперь лежит твой портфель, я не ошибаюсь? А ведь ты тогда накричал на него! Эх, ты. А теперь не можешь этого себе простить. Или забыл? Тогда я тебе напомню, так и быть. Я тебе напомню! Напомню! Напомню!

Алан приподнял свой портфель. Пятно, оставшееся с тех самых времен, было на месте. А ведь он, действительно, тогда кричал на сына. «Ну почему ты такой растяпа, Тодд?» В общем-то ерунда, ничего особенного, но разве бы позволил себе такое, если бы только знал, что ребенку остался всего месяц жизни?

Ему внезапно пришла в голову мысль, что выпитые три кружки пива вовсе ни при чем, всему виной эта машина, которую так и не вымыли дочиста с тех пор. Целый день он мотался в сопровождении теней своих покойных жены и сына.

Алан нагнулся и открыл «бардачок», чтобы достать книжку штрафных талонов. Это стало привычкой, он возил его с собой всегда, даже если предстояло весь день провести в суде в Портленде. Рука наткнулась на какой-то цилиндрический предмет, он выпал, издав глухой стук при соприкосновении с полом автомобиля. Алан положил книжку на портфель и нагнулся, чтобы поднять то, что выпало из «бардачка». Подняв предмет, он поднес его к свету и долго смотрел на него, чувствуя, как душу сковывает до боли знакомое горестное ощущение безвозвратной потери. Артрит Полли засел в ее руках, а его артрит – в сердце, и кто скажет, чья болезнь тяжелее?

Банка, без сомнения, принадлежала Тодду – малыш наверняка дневал бы и ночевал в Магазине Забавных Новинок, если бы ему только позволили. Он совсем помешался на всяческой дешевой мишуре, которую там продавали – мешки смеха, чихательный порошок, рюмки-непроливайки, мыло, которое покрывало беднягу, решившего им воспользовался, угольно-черным слоем грязи, пластиковый собачий помет.

Эта вещь все еще здесь. Девятнадцать месяцев они мертвы, а она еще здесь. Как же, черт побери, я ее не заметил? О, Господи! Алан вертел банку в руках и вспоминал, как мальчик умолял разрешить ему купить именно эту вещь на свои карманные деньги и как Алан ворчал, цитируя собственного отца, который любил говорить, что дурак очень быстро расстается со своими деньгами, и как Энни мягко его переубеждала.

Только послушайте, как этот фокусник-любитель изображает пуританина!

Ведь тебе самому всегда нравились такие штуки. Откуда, как думаешь, твоему сыну досталась страсть ко всякого рода дразнилкам? Говоришь, ни один человек в твоей семье не любовался вывешенной на стене фотографией Гудини?[7] То есть ты хочешь меня убедить, что не покупал рюмок-непроливаек в далекие горячие денечки своей юности? И не замирал от желания обладать чертиком в табакерке, когда видел эту игрушку в витрине магазина?

Так говорила Эмми, а он, хмыкая и кхекая, все явственнее начинал себя ощущать словно надутый пустозвон, и, наконец, ему пришлось прикрыть рукой рот, искривившийся в растерянной неловкой ухмылке. И все же Энни ее заметила. Она всегда все замечала, таков уж был ее дар… и в этом он чаще всего находил свое спасение. Ее чувство юмора и интуиция были развиты гораздо лучше, чем у него. Острее.

– Пусть он получит эту игрушку. Алан – ему недолго еще оставаться ребенком. Пусть порадуется.

И он получил игрушку. А…

…а три недели спустя он пролил на сидение молочный коктейль и еще через четыре недели после этого был уже мертв. О-о-о! Только представьте себе! Время и в самом деле летит, правда. Алан? Но ты не беспокойся. Не стоит беспокоиться, я всегда буду тебе напоминать! Да, сэр. Постоянно стану напоминать, таково мое предназначение, и я не в праве им пренебрегать.

На банке была надпись: ПРЕКРАСНОЕ ЛАКОМСТВО – ОРЕШКИ АССОРТИ. Алан снял крышку и длиннющая зеленая змея под давлением сжатого воздуха взвилась вверх и, стукнувшись о лобовое стекло, упала к нему на колени, свернувшись клубочком. Глядя на нее. Алан услышал веселый смех своего мертвого сына и заплакал. Он плакал без всхлипов, тихо и горько. Эти слезы были тесно связаны с тем, что принадлежало когда-то его любимым. Эти вещи никогда не исчезнут. Их было очень много и когда начинает казаться, что не осталось ни одной и можно расслабиться, кладовка пуста и мусорные баки вывезены, ты находишь еще одну вещицу. А потом еще одну. И еще.

Почему он позволил Тодду купить эту чертову игрушку? И каким образом она оказалась в этом чертовом «бардачке?» И зачем, прежде всего, он поехал в этой чертовой машине?

Он достал из заднего кармана брюк носовой платок и вытер слезы.

Медленно свернул змею – дешевая поделка из бумажной ткани с пружинкой внутри – и запихнул ее обратно в банку. Затем плотно закрыл крышкой и задумчиво взвесил на ладони. Выбросить проклятую?

Пожалуй, он не в состоянии будет это сделать. Во всяком случае не сегодня. И Алан спрятал веселую игрушку – последнюю из тех, что купил Тодд в магазине, который считал самым замечательным на свете, – в «бардачок» и захлопнул крышку. Только тогда он снова взялся за дверную ручку и, прихватив портфель, вышел из машины.

Он глубоко вдыхал прохладный воздух раннего вечера, надеясь, что это поможет. Не помогло. Вместо свежести в легкие проникал запах распиленного дерева и химических препаратов, аромат не из приятных, который постоянно доносился со стороны целлюлозно-бумажной фабрики, расположенной в Румфорде, в тридцати милях к северу. Наверное, надо позвонить Полли и напроситься в гости, это может помочь.

Лучшего и придумать невозможно, энергично поддержал эту мысль внутренний голос. А, кстати. Алан, помнишь как он радовался этой змее? Всем демонстрировал. Норрис Риджвик за сердце схватился от испуга, а он смеялся так, что чуть не описался. Помнишь? Разве не чудесный это был ребенок?

Разве не самый замечательный? А Энни, помнишь, как она смеялась, когда ты ей рассказал? Она была такая жизнерадостная, помнишь, Алан? Правда, в последнее время она уже слегка порастратила свою жизнерадостность и не так великолепно выглядела, как раньше, но ты ведь этого не замечал, не так ли?

У тебя голова была другими делами забита. Например, происшествием с Тэддом Бомонтом – оно ни на секунду не оставляло тебя в покое. Что произошло в их доме, на берегу озера, и каким образом, когда все было кончено, он напился до чертиков и позвонил тебе? А потом его жена забрала близнецов и ушла от него… Это и многое другое из повседневной городской суеты отнимало все твое время, правда? Ты был слишком занят, чтобы заметить, что творится в твоем собственном доме. А жаль. Если бы ты отвлекся от дел и обратил внимание на семью, кто знает, может быть, они были бы теперь живы? Вот этого ты тоже не должен забывать и я, можешь не сомневаться, буду тебе все время напоминать… и напоминать… и напоминать, О'кей? О'кей.

По боку автомобиля протянулась длинная царапина ближе к тому месту, где располагался бензобак. Когда это случилось? После смерти Энни и Тодда?

Он не мог припомнить, да это и не имело особого значения. Он провел пальцем по царапине и мысленно, в который раз, пообещал себе отвезти машину для починки к Сонни Саноко. А с другой стороны, зачем? Может быть, лучше отвезти ее к Гарри Форду в Оксфорд и обменять на что-нибудь поменьше?

Километраж на счетчике оставался все еще сравнительно небольшой и можно было бы выручить вполне приличную сумму…

Но ведь Тодд пролил молочный коктейль на сидение, тут же возмущенно перебил внутренний голос. Он сделал это, когда был еще ЖИВ, ах ты старый осел, Алан! А Энни…

– Заткнись, – сказал Алан вслух.

Он подошел к зданию и остановился. Припаркованный к самой двери конторы, так близко, что если распахнуть ее настеж, можно задеть, стоял большой красный «кадиллак» Сиваль. Алану не требовалось смотреть на номерную табличку, он и так знал, что там написано – КИТОН 1. Он задумчиво провел ладонью по гладкой поверхности красного бока и вошел в контору.

Шейла Брайам сидела в застекленной диспетчерской кабине, читала журнал «Пипл» и потягивала из стакана коктейль Ю-Ху. В помещении, объединявшем Контору шерифа и Полицейское управление Касл Рок не было ни души, если не считать Шейлу и Норриса Риджвика.

Норрис сидел за старой электрической машинкой Ай-Би-Эм и работал над отчетом с тем самоотверженным вдохновением, которое только Норрис вкладывал в бумажную работу. Он долго и сосредоточенно смотрел прямо перед собой, затем внезапно сгибался пополам, как человек, которого ударили кулаком в живот, и набрасывался с жадностью на клавиатуру, колотя по ней как помешанный. И снова затихал ровно настолько, чтобы успеть прочитать написанное. Потом глубоко вздыхал, и раздавалось некое ШРРР… ШРРР…

ШРРР… это Норрис замазывал орфографические ошибки. В среднем он опорожнял по пузырьку замазки в неделю, и только тогда Норрис выпрямлялся. Наступала многозначительная пауза на срок беременности и после родов весь цикл повторялся сначала. Через час такой кропотливой и всепоглощающей работы Норрис относил отчет Шейле в будку и клал в специальную корзину. Однажды или дважды в неделю эти отчеты даже оказывались вразумительными.

Подняв голову, Норрис с улыбкой смотрел на Алана, пока тот шел через небольшой предбанник.

– Привет, босс. Как дела?

– Ничего, скинул Портленд еще на две-три недели. А что тут творится?

– Ничего особенного, как обычно. Слушай, Алан, у тебя глаза красные.

Ты что опять курил свой жуткий табачище?

– Ха-ха, – кисло усмехнулся Алан. – Я пропустил пару кружек с ребятами, а потом тридцать миль ехал и глазел по сторонам. У тебя, случаем, нет под рукой аспирина?

– Всегда с собой, ты же знаешь, – в нижнем ящике стола у Норриса была своя аптека. Он выдвинул его, порылся и достал огромный пузырек кеопектата в клубничной облатке. Несколько секунд рассматривал его, запихнул обратно, еще покопался и, наконец, вытащил пузырек с аспирином общего действия.

– Извини за беспокойство, – сказал Алан, вытряхивая на ладонь две таблетки. Вместе с таблетками из пузырька вылетело облачко белой порошковой пыли, и Алан мысленно, в который раз, удивился: отчего это в аспирине общего действия порошок сыпется, а с обезболивающего – нет. А потом его посетила еще одна мысль: может быть, он сходит с ума?

– Слушай, Алан, мне еще два отчета под шифром И-9 составлять, а я…

– Остынь, – Алан подошел к автомату для охлаждения воды, вытащил из цилиндрической подставки на стене бумажный стаканчик. Буль-буль-буль, проворчал автомат, наполняя стакан. – Единственное, что тебе сегодня предстоит еще сделать это пересечь комнату, подойти к двери, через которую я только что сюда проник, и открыть ее. Так просто, что даже ребенок справится, правда?

– Что…

– Только не забудь свою штрафную книжку, – напомнил Алан и проглотил аспирин. Норрис Риджвик тут же насторожился.

– Твоя лежит на столе рядом с портфелем.

– Знаю. Там она и останется, во всяком случае до завтра.

Норрис задумчиво смотрел на него некоторое время, потом спросил:

– Умник?

Алан кивнул.

– Точно. Снова припарковался в неположенном месте. Я уже в прошлый раз говорил ему, что устал предупреждать.

Городского голову Касл Рок Дэнфорта Китона III называли Умником все, кто был с ним знаком… но муниципальные служащие, кто держался за свою работу, если знали, что он поблизости, называли его Дэном или мистером Китоном. Только Алан, занимая выборную должность, отваживался бросать кличку ему в лицо, и то такое случилось всего пару раз, когда Алан был вне себя от гнева. Но он в глубине души понимал, что ему предстоит еще разок, а то и несколько вспомнить вслух это прозвище. Дэн «Умник» Китон был из тех людей, которые, по мнению Алана, могут запросто вывести из равновесия.

– Слушай, Алан, – сказал Норрис, – давай, ты это сделаешь.

– Не могу. У меня запланирована на следующей неделе очередная встреча с членами городского управления.

– Он меня уже и так терпеть не может, – захныкал Норрис.

– Я знаю.

– Умник терпеть не может всех, кроме своей жены и матери. Кстати, я и насчет жены не слишком уверен. Факт тот, что я его за последний месяц уже раз пять предупреждал, чтобы он не парковался в том единственном месте, которое для этого не приспособлено. Больше предупреждать не намерен. Пора прижучить.

– Ты прижучишь не его, а меня. Я тебе точно говорю, Алан. – Норрис Риджвик теперь походил на живой пример тому как Неприятности Происходят С Хорошими Людьми.

– Держи хвост морковкой, – сказал Алан. – Тебе и дел-то всего пришлепнуть ему штрафную квитанцию на ветровое стекло. Он ведь все равно ко мне придет требовать тебя уволить.

Норрис застонал.

– Я откажусь. Тогда он потребует, чтобы я порвал квитанцию. Это я тоже откажусь сделать. Тогда завтра днем, когда он уже вдоволь покипит и попузырится, я сдамся, и во время следующей встречи с членами городского управления он пойдет мне навстречу и сделает одолжение.

– Это понятно, а мне он что сделает?

– Норрис, ты хочешь новый радарный пистолет или нет?

– Ну…

– А как насчет факса? Мы уже по крайней мере два года говорим об этом.

Да, наигранно весело вскрикнул внутренний голос. Ты заговорил об этом впервые, когда Энни и Тодд были еще живы. Помнишь? Помнишь, когда они были живы?

– Все понятно, – сказал Норрис таким загробным тоном, как будто его уже уволили, и потянулся к своей книжке.

– Хороший мальчик, – произнес Алан с искренностью, которую на самом деле не чувствовал. – Я некоторое время буду у себя в кабинете.

Он закрыл дверь и набрал номер телефона Полли.

– Алло? – ответила она, и Алан сразу понял, что не станет ей жаловаться на жестокую тоску, которая так безжалостно обрушилась на его душу. У Полли сегодня вечером своих проблем хватало. Достаточно было этого короткого слова, чтобы он все понял. Звуки «л» в слове слегка подрагивали.

Это случалась лишь когда она принимала перкодан, а принимала она лекарство только когда боль становилась невыносимой. Хоть она никогда не говорила этого впрямую, Алан знал, что Полли существует в страхе перед тем моментом, когда перкодан перестанет действовать.

– Как поживаете, милая дама? – спросил он, откинувшись на спинку стула и прикрыв ладонью глаза. Аспирин, похоже, не желал облегчать головную боль.

Может быть, попросить у нее перкодан, подумал он.

– Хорошо поживаю, – он явственно слышал, с какой осторожностью она произносит слова, нанизывая их одно на другое, словно женщина, нетвердо ступающая с камня на камень при переходе через ручей. – А ты как? Голос усталый.

– Судебные заседания всегда так на меня действуют, – он обдумывал идею поехать к ней или нет. Она наверняка скажет «Конечно, Алан», и будет рада его видеть так же, как и он ее, но его визит лишь усугубит напряжение, в котором она пребывает сегодня вечером. – Наверное, я пойду домой и лягу пораньше. Ты не возражаешь, если я сегодня не навещу тебя?

– Нет, милый. Так даже, вероятно, будет лучше, откровенно говоря.

– Плохо сегодня?

– Бывало хуже.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Ничего, не страшно, – она все также осторожно произносила слова.

Твой голос выдает тебя с головой, моя милая, подумал он.

– Я рад. А что насчет ультразвуковой терапии, о которой ты мне говорила? Выяснила?

– Было бы неплохо провести месяца полтора в Мэйо Клиник, но я не могу этого себе позволить. И не говори мне, что ты сможешь. Алан, потому что я уже устала уличать тебя во лжи.

– Но ты, кажется, говорила про Бостонскую клинику…

– В следующем году. – сказала Полли. – Там собираются ввести курс ультразвуковой терапии в следующем году. Может быть.

Возникла пауза ион уже собирался попрощаться, когда она снова заговорила. На этот раз голос прозвучал чуть веселее.

– Я сегодня утром заходила в новый магазин. Попросила Нетти испечь пирог и прихватила его с собой. Неосмотрительно, конечно. Дамам не пристало носить пироги на открытия. Непреложный закон.

– Ну и что это за магазин? Чем торгует?

– Всем понемногу. Под дулом пистолета я бы сказала, что это магазин для коллекционеров и любителей редкостей, но это не совсем так. Определение подыскать невозможно. Тебе самому стоит посмотреть.

– С хозяином познакомилась?

– Да. Мистер Лилэнд Гонт из Эйкрона, штат Огайо, – Алан отчетливо услышал в ее ответе намек на улыбку. – В это году он будет в Касл Рок гвоздем сезона, могу поспорить. – Ну, а сам-то он как тебе показался?

Когда она заговорила. Алан чуть ни воочию увидел, как она улыбается.

– Знаешь, Алан, должна признаться… ты конечно, мой самый любимый, и я твоя, надеюсь тоже, но…

– И ты моя тоже, – перебил он. Головная боль понемногу отпускала и он сомневался, чтобы этому маленькому чуду помог аспирин Норриса Риджвика.

– … и все же он заставил мое сердце екнуть. Надо было видеть Розали и Нетти, когда они оттуда вернулись.

– Нетти? – он даже сбросил со стола ноги и выпрямился. – Нетти, которая боится своей собственной тени?

– Представь себе. Розали уговорила ее пойти с ней вместе. Ты ведь знаешь, бедняжка в одиночку из дома носу не показывает. Я спросила Нетти ее мнение о мистере Гонте, когда вечером вернулась домой. Алан, только подумай, ее маленькие тусклые глазки прямо засветились. «У него есть калейдоскопы, – сказала она. – Прекрасные калейдоскопы! И он даже пригласил меня зайти завтра еще раз и посмотреть другие». Мне кажется, этот монолог был дли нее всех, которые я от нее слышала за четыре года. Тогда я сказала:

«Как это мило с его стороны, Нетти». Она говорит: «Да, и знаете что?» Ну я, конечно, спрашиваю: «Что?» А она заявляет: «Наверное, я и в самом деле пойду». Алан рассмеялся громко и от души.

– Ну раз Нетти решилась пойти к нему без сопровождающей, значит, он действительно чего-то стоит. Надо мне взглянуть.

– Знаешь, странно, он вовсе не красив, во всяком случае не кинокрасавчик, но у него потрясающие глубокие выразительные глаза. Все лицо освещают.

– Прикусите язычок, дама. – угрожающе проворчал Алан. – Моя ревность может взыграть.

Она рассмеялась.

– Думаю, тебе вряд ли стоит беспокоиться. Есть тем не менее одна заминка.

– То есть?

– Розали сказала, что пока там была Нетти пришла Вильма Ержик.

– Что-нибудь случилось? Перебранка?

– Нет. Нетти только посмотрела на Ержичиху, а та губы поджала, во всяком случае так выразилась Розали, а потом Нетти ушла. Вильма Ержик последнее время не звонила тебе насчет собаки Нетти?

– Нет, – сказал Алан. – Нет причин. Я уже месяца полтора после десяти вечера патрулирую дом Нетти. Собака больше не лает. Так часто случается со щенками, Полли. Он вырос и у него хорошая хозяйка. Может быть. Нетти еще и ковер на пол положила, но во всяком случае она сделала для своей собаки все возможное. Как там она ее назвала?

– Налетчик.

– Ну что ж, Вильме придется искать другие точки приложения своей сквалыжности, потому что Налетчика не слышно – не видно. И она найдет, можешь мне поверить. Такие, как она, специально их выискивают. Да и с самого начала причина была не в собаке, во всяком случае, не главная причина. Вильма единственная из соседей, кто жаловался. Дело в самой Нетти.

Такие, как Вильма, нюхом чуют слабинку. А от Нетти слабостью за версту несет.

– Да, – ответ прозвучал печально и задумчиво. – Ты знаешь, Вильма однажды позвонила Нетти и сказала, что если она не заткнет своей собаке глотку, то она, то есть Вильма, придет и сама прирежет ее.

– Да, – спокойно ответил Алан. – Я знаю, так тебе рассказала Нетти. Но мне также известно, что Вильма напугала Нетти до смерти и что у Нетти были кое-какие проблемы раньше. То есть я не хочу сказать, что Вильма Ержик не способна позвонить и брякнуть такое, но не исключаю, что у Нетти этот разговор мог состояться в воображении.

То, что у Нетти были кое-какие проблемы, упоминалось вскользь, но уточнять не приходилось, они оба знали, что имеется в виду. После нескольких лет ада, прожитых с негодяем-мужем, который оскорблял Нетти, как только может мужчина оскорблять женщину, она однажды ночью всадила ему в горло вилку, пока он спал. После этого она провела пять лет в психиатрической клинике Джунирер Хилл, неподалеку от Августы. На работу к Полли она поступила в ходе курса лечения, который предусматривая трудотерапию. Алан не сомневался, что в лучшие условия Нетти и мечтать не могла попасть, положительные сдвиги в состоянии ее психики были тому подтверждением. Два года назад Нетти переехала в собственную небольшую квартиру на Форд Стрит, в шести кварталах от центра.

– Что и говорить, проблемы у Нетти были, но ее реакция на мистера Гонта просто поразительна. Она вся расцвела.

– Надо мне посмотреть на этого типа, – сказал Алан.

– И обязательно расскажи мне о своих впечатлениях. Не забудь обратить внимание на его глаза.

– Сомневаюсь, чтобы они меня потрясли так же, как тебя, – сухо заметил Алан.

Она снова рассмеялась, но на этот раз ее смех показался Алану несколько принужденным.

– Попытайся заснуть, – сказал он.

– Обязательно. Спасибо, что позвонил.

– Не за что, – он помолчал. – Я люблю вас, милая дама.

– Спасибо, Алан… Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Он положил трубку, отвернул лебединую шею настольной лампы так, чтобы свет падал на стену и, снова водрузив ноги на стол, сложил руки на груди как будто в молитве. Он вытянул указательные пальцы, и на стене появились очертания настороженных кроличьих ушей. Алан протянул большие пальцы между вытянутыми указательными, и кролик задвигал носом. Потом он заставил кролика прыгать по радиусу светового круга, а вслед за ним затопал неуклюжий слон, размахивая хоботом. Руки Алана двигались легко и ловко. Он почти не смотрел на зверей, которых создавал. Такая у него была привычка, манера сосредоточиться на кончике собственного носа и время от времени произносить неясное «угу».

Он думал о Полли. О Полли и ее несчастных руках. Что же делать с Полли?

Если бы дело было только в деньгах, он бы заставил ее поселиться в отдельной палате Мэйо Клиник завтра же вечером. Он сделал бы это, если бы даже пришлось надеть на нее смирительную рубашку и напичкать снотворным.

Но дело было не только в деньгах. Ультразвук мог оказаться эффективным при лечении дегенерирующего артрита только в его начальной стадии. Он мог оказать такое же воздействие как вакцина Салька или даже экстрасенсорное лечение. Теперь же это все как мертвому припарки. Шансы тысяча к одному, что все окажется впустую. Алану было жаль не потерянных денег, а несбывшихся надежд Полли.

Ворона – гибкая и живая, как в диснеевских мультфильмах – медленно пролетела по заключенному в рамку диплому выпускника Полицейской академии, крылья ее вытянулись, и она превратилась в доисторического птеродактиля, который, по мере продвижения в сторону к канцелярским шкафам, все выше поднимал свою маленькую треугольную головенку, а потом исчез окончательно, вылетев за пределы светового пятна.

Дверь открылась. В проеме показалось лицо Норриса Риджвика, похожее на морду собаки из породы бассетов.

– Я сделал это, – сказал он, как будто признавался в убийстве сразу нескольких малолетних детей.

– Спасибо, Норрис, – сказал Алан. – И я обещаю, что ты не вляпаешься из-за этого в дерьмо.

Норрис еще некоторое время внимательно смотрел на него своими влажными собачьими глазами, потом неуверенно кивнул и перевел взгляд на стену.

– Сделай Умника, Алан.

Алан усмехнулся, покачал головой и потянулся к лампе.

– Давай, – настаивал Норрис. – Я оштрафовал его дурацкую машину и заслужил это. Сделай Умника, Алан, прошу тебя, облегчи мою душу.

Алан взглянул за плечо Норриса, не увидел там никого и стиснул руки.

По световому пятну заковылял тучный мужчина с вываливающимся пузом. На мгновение он остановится, чтобы подтянуть свои штаны и поплелся дальше, качая головой из стороны в сторону.

Норрис смеялся заливисто и звонко, как ребенок. На мгновение в памяти Алана снова возник Тодд, но он отмахнулся от наваждения. О, Господи, хватит с меня на сегодня.

– Ой, сейчас умру от смеха, – Норрис чуть ни икал. – Алан, ты слишком поздно родился. Тебе была бы обеспечена карьера в Театре Теней Эда Салливана.

– Ладно, – сказал Алан. – Проваливай.

Все еще смеясь, Норрис закрыл за собой дверь. Алан изобразил Норриса тощего, но с заметным чувством собственного достоинства – и заставил его прошагать через все пятно на стене, потом свернул лампе шею в другую сторону и достал из заднего кармана брюк записную книжку. Пролистав, он обнаружил чистую страницу и записал: Нужные Вещи. А ниже добавил: Лилэнд Гонт, Кливленд, Огайо. Так или нет? Нет. Он вычеркнул Кливленд и вписал сверху Эйкрон. Может быть, я действительно теряю рассудок, думал он.

Строчкой ниже он пометил: Проверить.

Вернув книжку на место, он несколько секунд размышлял: пойти домой или нет, а потом все же снова повернул лампу к стене, и снова по световому пятну маршировал парад – львы, тигры, медведи. Бог мой, кого там только не было. Из-за туманной завесы упрямо выглядывали хищные глазки немилосердной тоски. И вновь внутренний голос заговорил об Энни и Тодде. Через некоторое время Алан Пэнгборн стал к нему прислушиваться. Он делал это помимо своей воли… но с постепенно возрастающим вниманием.

Полли лежала в постели и, поговорив с Аланам, повернулась на левый бок, чтобы повесить трубку. Но она выскользнула из ее руки и со стуком упала на пол. Аппарат пополз по тумбочке, намереваясь слететь туда же. Она попыталась его удержать, но ударилась рукой об угол. Острая боль пронзила мышцы и сухожилия и с убийственной силой взорвалась в нервах, отдавая в плечо. Она до крови прикусила губу, чтобы не закричать.

Телефон все же полетел на пол сопроводив падение коротеньким жалобным «дзынь». Полли лежала и слушала настойчивый идиотский гудок свободной линии. Этот звук был похож на жужжание целой тучи разъяренных комаров, транслируемое на коротких волнах.

Она раздумывала, не поднять ли его тем, что раньше называлось руками, а теперь лежало скрюченное на груди, не обхватывая пальцами, а зажимая, как женщина, играющая на аккордеоне – сегодня ночью ее пальцы вообще уже не согнутся. Но тут же поняла, что и это ей не под силу, даже такая простая штука, как поднять упавший на пол телефон, и она горько заплакала.

Боль уже окончательно проснулась и яростно разрывала на части ее руки, особенно ту, которую она ударила. Она лежала, смотрела в потолок сквозь пелену слез и плакала, плакала…

О, я отдала бы все на свете, чтобы только освободиться от этого, думала она, все на свете отдала бы, все на свете, все.

В осенний будний вечер, часам к десяти Мейн Стрит становится безлюдной. Уличные фонари образуют на тротуарах и фасадах административных зданий круги белого света, тускнеющего за пределами этих кругов, и делают центр города похожим на подмостки театральной сцены перед началом спектакля. Вот-вот, кажется вам, появится долгая фигура во фраке и цилиндре – Фред Астер или, может быть, Джин Келли – и станет плавными танцевальными па перемещаться от одного круга к другому, напевая о том, как одиноко человеку, которому дала от ворот поворот его любимая девушка, а все бары при этом закрыты. Тогда на другом конце Мейн Стрит возникнет еще одна фигура – Джинджер Роджерс или, скажем, Сид Черрис, – облаченная в вечернее платье. Она, также грациозно пританцовывая, направится навстречу Фреду (или Джину), распевая об одиночестве девушки, которую бросил любимый. Увидев друг друга, они станут танцевать в паре напротив бара или перед входом в ателье Шейте Сами.

Но вместо них откуда ни возьмись появляется Святоша Хью. Он ни капли не похож ни на Фреда Астера ни на Джина Келли, и нет на другом конце улицы девушки, плывущей навстречу в романтическом танце, да и сам он скорее всего танцует как корова на льду. Зато он от души нализался, поскольку занимался этим в Мудром Тигре с четырех часов пополудни без перерыва. В таком приподнятом состоянии души и тела даже идти было затруднительно, не то что выделывать замысловатые танцевальные па. Он двигался медленно, ныряя из одной световой лужи в другую, а его длинная тень трусила за ним по фронтонам парикмахерской, западных авто, салона видеопроката. Он слегка покачивался, сосредоточив взгляд красных глаз прямо перед собой, огромное брюхо при этом не выдержав напряжения, вырвалось из-под насквозь пропотевшей голубой футболки, на груди которой красовалось изображение гигантского комара с подписью под ним, оповещавшей, что это ПТИЦА ШТАТА МЭН.

Грузовичок, принадлежавший коммунальной службе Касл Рок, остался на замусоренной стоянке позади Тигра. Святоша Хью был не слишком счастливым обладателем нескольких предупреждений, штрафов и наказаний вследствие нарушений дорожных правил и, судя по результату последнего, когда его на полгода лишили водительских прав, скотина Китон, его приятели – бараны Фуллертон и Сэмуэльс и друг козел Вильямс, окончательно потеряли терпение.

Следующий штраф наверняка выльется в лишение водительских прав. а, следовательно, и потерю работы.

Это не заставило Хью бросить пить – нет таких сил на свете, которые могли это сделать, но зато привело к твердому решению – пьянство и баранка – две вещи несовместны. Ему уже стукнул пятьдесят один год, когда поздновато менять работу, в особенности, принимая во внимание длиннющий список нарушений, преследующий его как консервная банка, привязанная к собачьему хвосту.

Вот поэтому он и шел сегодня домой пешком, ну и долгий же это путь, мать его так; а еще, одному служащему коммунальной службы по имени Бобби Дагас придется завтра давать очень длинные и подробные объяснения, если он надеется вернуться домой с тем же количеством зубов, с каким явится на работу.

Когда он проходил мимо закусочной у Нэн ко всему прочему пошел мелкий моросящий дождь, что отнюдь не улучшило дурного настроения Хью.

Он спросил Бобби, который каждый вечер по дороге с работы проезжал мимо дома Хью, заглянет ли он к Тигру, чтобы пропустить пару кружечек.

Бобби Дагас сказал, о чем речь, Хьюберт (Бобби всегда называл его Хьюбертом), а не Хью – таким идиотским именем. Короче, он сказал, о чем речь, Хьюберт, буду как штык около семи, как обычно.

Поэтому Хью, уверенный, что его подвезут вечером до дому, если он будет слегка не в себе, завалился в Тигр без пяти минут четыре (он бы пришел гораздо раньше, часа на полтора как минимум, но вот черт, Дика Брэдфорда никак не мог найти), и приступил прямо к делу. Так что бы вы думали, пробило семь и никакого Бобби Дагаса! Ах ты, так твою, растактак!

Восемь, девять, полдесятого, и что дальше? А ничего, все то же. Господь свидетель.

Без двадцати десять Генри Бофорт, бармен и хозяин Мудрого Тигра предложил Хью оторвать задницу от стула, сделать так, чтобы от него одно воспоминание осталось, чтобы можно было забыть, как его звали – короче, выкатываться. Хью вскипел. По справедливости надо признать, что он уже и в самом деле был на бровях, но в этот момент все еще играла пластинка с записью недоноска Родни Крауэлла.

– Что я должен делать, по-твоему? – задал он Генри вполне естественный и справедливый вопрос. – Сидеть тут и слушать? Ты обязан снять эту пластинку! Снять и все, к чертовой матери! Этот ублюдок завывает так, как будто у него эпилепсия.

– Я вижу, ты получил тут не все на что рассчитывал, – сказал Генри. Но можешь не сомневаться, больше не получишь. Все остальное доберешь из собственного холодильника.

– А если я скажу нет?! – настаивал Хью.

– Тогда я позову шерифа Пэнгборна, – спокойно пообещал Генри.

Остальные посетители Тигра, а их было немного в этот поздний субботний вечер, следили за перебранкой с огромным интересом. Со Святошей Хью все старались обходиться вежливо, в особенности когда он стоял на бровях, но победить в конкурсе на Самого Популярного Парня Касл Рок он был не смог ни за что на свете.

– Мне бы не хотелось, – продолжал Генри. – Но придется. Я уже сыт по горло тем, как ты колотишь мои пластинки.

Хью хотел было сказать, тогда мне придется поколотить тебя самого, ты, лягушачий ублюдок. Но тут он подумал о том, как жирная скотина Китон сунет ему уведомление об увольнении за драку в местной пивной. Спору нет, если его и в самом деле уволят, уведомление придет по почте, так всегда бывает (свиньи вроде Китона ни за что не рискнут запачкать свои руки или потерять зуб в личном поединке), но мысль об этом тут же утихомирила Хью. Кроме того, у него дома и в самом деле хранилась дюжина банок в холодильнике и еще дюжина в кладовке.

– Ладно, – сказал он. – Разойдемся с миром. Давай ключи.

Он отдал их Генри на случай необходимости.

– Не дам, – сказал Генри, вытирая руки о край полотенца и глядя на Хью в упор.

– Не дашь? Какого дьявола это значит – не дам?

– Это значит, что ты слишком пьян, чтобы садиться за руль. Я это понимаю теперь, а ты поймешь, когда проснешься завтра утром.

– Слушай, – терпеливо сказал Хью. – Когда я отдавал тебе эти чертовы ключи, я думал, меня подвезут домой. Бобби Дагас обещал зайти на пару кружек. Не моя вина, что чувак меня на понт взял.

Генри вздохнул.

– Я тебе сочувствую, но ничего не могу поделать. Меня потянут в суд, если ты кого-нибудь задавишь. Вряд ли это волнует тебя, зато мне не все равно. Мне нужно обезопасить свою задницу. парень. В этом мире никто больше ей помочь не сможет.

Хью почувствовал, как обида, жалость к себе, несчастному, и отчаяние начинают сочиться из него, словно смрадная жидкость из давно забытой канистры с токсическими отходами. Он переводил взгляд с ключей, висевших позади стойки бара рядом с табличкой, гласившей: ЕСЛИ ВАМ НЕ ПО ДУШЕ НАШ ГОРОД, ВЗГЛЯНИТЕ НА РАСПИСАНИЕ ПОЕЗДОВ, на Генри и обратно. Он с удивлением и страхом понял, что вот-вот ударится в слезы.

Генри посмотрел поверх его головы на остальных клиентов, пребывающих все в том же выжидательном созерцании.

– Эй, вы, кто-нибудь едет по Касл Хилл?

Мужчины опустили глаза к столам и промолчали. Один или двое лишь похрустели суставами пальцев. Чарли Фортин нарочито замедленным шагом направился к мужскому туалету. Никто не вымолвил ни слова.

– Вот видишь, – сказал Хью. – Придется тебе отдавать мои ключи.

Генри решительно покачал головой.

– Если ты хочешь еще хоть раз зайти сюда и выпить пива, отправляйся на своих двоих.

– Ну что ж, так и быть.

Он говорил тоном обиженного ребенка, готового разрыдаться; он направился к выходу, опустив голову и стиснув кулаки; он ожидал, что кто-нибудь рассмеется; он даже надеялся на это; тогда бы он разнес эту забегаловку в пух и прах, пусть бы при этом работа отправилась к чертям собачьим. Но стояла полная тишина, если не считать бессвязного бормотания Рибы Макинтайра насчет Алабамы или чего вроде этого, в общем какого-то вздора.

– Можешь завтра забрать ключи, – крикнул Генри. Хью промолчал, поскольку в этот момент собирал все силы, чтобы не засандалить по пути своим тяжелым желтым рабочим башмаком по паршивой музыкальной машине, столь любезной сердцу Генри Бофорта. Справившись с этой задачей и так и не подняв головы, он вышел в ночь.

Морось постепенно перешла в дождь, и Хью догадывался, что к тому времени, когда он доберется до дому, может разразиться ливень. Ему всегда не везет. Он шел теперь достаточно прямо, не качался как раньше, видимо, свежий воздух помог проветриться, и беспокойно глазел по сторонам. В голове у него была сумятица, и он надеялся, что хоть одна живая душа подойдет и даст повод разрядиться. Сегодня сгодился бы любой повод, даже самый ничтожный. Он с сожалением вспомнил мальчонку, которого отпустил безнаказанным вчера днем. Сегодня уж он бы размазал его по мостовой. И не был бы виноват. В его времена сопляки смотрели, куда шли.

Он прошел мимо пустыря, на котором раньше красовался Центр Изобилия до того, как сгорел, потом мимо Шейте Сами, мимо скобяной лавки… и вот подошел к Нужным Вещам. Взглянул походя на витрину, посмотрел вперед но Мейн Стрит, мысленно прикинул, что вполне еще может успеть до того, как польет по настоящему… и вдруг замер как вкопанный.

Ноги пронесли его к этому времени мимо Нужных Вещей, и пришлось возвращаться. Над витриной горела всего одна лампочка, мягко освещая три предмета, ночующие там. Свет пролился и на лицо Хью и чудесным образом преобразил его. Он стал похож на маленького уставшего мальчика, пересидевшего свое время ложиться в кровать и неожиданно увидевшего то, что он хотел бы получить в качестве рождественского подарка, то, что он должен был получить, так как ничто другое на всей цветущей земле не могло бы этого заменить. По бокам стояли узкие, высокие, похожие на флейты бокалы цветного стекла (те самые, которые так дороги были сердцу Нетти Кобб, но Хью этого не знал, а если бы даже и знал, то ему было бы тридцать раз наплевать), а между ними…

Между ними лежал лисий хвост. И вдруг снова вернулся 1955 год, он только что получил свое водительское удостоверение и катил на Школьный Чемпионат Западного Мэна – Касл Рок против Гринзиарк – в отцовском «форде» выпуска 1953 года. Стоял не по сезону теплый ноябрьский денек, достаточно теплый, чтобы опустить старый брезентовый верх (если вас целая компания веселых заводных подростков, то такой ерунды вполне хватит, чтобы устроить сумасшедший дом), а их было в машине шестеро. Питер Дойон захватил с собой флягу виски Лог Кэбин, Перри Комо возился с радио, Хью Прист сидел за белым рулем, а привязанный к антенне, развивался длинный роскошный лисий хвост, именно такой, на который он теперь любовался в окне витрины.

Он вспомнил, как мечтал, что когда у него будет собственный кабриолет он привяжет на радиоантенну такой же хвост.

Еще он вспомнил, как отказался от предложенной фляги, когда подошла его очередь. Он ведь был за рулем, а когда ведешь машину, пить нельзя, поскольку ты в ответе за жизнь своих пассажиров. И еще кое-что он вспомнил: уверенность в том, что это самый счастливый час самого счастливого дня в его жизни.

Воспоминание удивило его ясностью и живостью ощущения – дымный терпкий аромат сжигаемых листьев, ноябрьское солнце подмигивающее в витринах, и теперь, глядя на лисий хвост, он внезапно понял, что тот далекий день и в самом деле оказался самым лучшим днем во всей его жизни, одним из последних перед тем, как он очутился в цепких, вязких обволакивающих объятиях алкогольных паров, превративших его силой злого рока в уродливую пародию на Короля Мидаса[8] – к чему бы он с тех пор ни прикасался, казалось, обращалось в зловонное дерьмо. И вдруг его осенило: я могу измениться. Идея тоже оказалась заманчиво ясна. Я могу начать все сначала. Разве такое возможно?

Да, думаю, иногда возможно. Я могу купить этот лисий хвост и привязать его к антенне своего «бьюика».

Все, конечно, будут смеяться. Ребята отведут душу, будьте покойны.

Какие ребята? Генри Бофорт? Этот маленький засранец Бобби Дагас? Ну и что? И черт с ними. Купи этот хвост, привяжи к антенне и вперед… Куда вперед?

А что, если для начала на встречу А.А.[9] в Гринзпарк? На мгновение эта мысль так его взволновала, как может взволновать заключенного ключ, случайно забытый охранником в замочной скважине тюремной камеры. Он воочию представил себе, как получает сначала белую карточку, потом красную, потом синюю, становится все трезвее день ото дня, из месяца в месяц. Правда, больше не будет Мудрого Тигра. Это плохо. Но не будет и страха, с которым он каждый раз вскрывает конверт с зарплатой – а вдруг там расчет, а это уже совсем плохо.

В тот момент, глядя на лисий хвост в витрине Нужных Вещей, Хью увидел свое будущее. Впервые за долгие годы он заглянул в свое будущее и увидел там развевающийся, словно знамя полка, прекрасный рыжий хвост с белым пушистым кончиком.

А потом вернулась реальность, и она, реальная жизнь, пахла дождем, промозглой сыростью и грязной одеждой. Не видать ему рыжего лисьего хвоста, не будет у него встречи А.А., разноцветных карточек, не видать ему будущего. Ему, блин, уже пятьдесят один год, а пятьдесят один год, блин, это чересчур много для того, чтобы мечтать о будущем. В пятьдесят один ты просто бежишь для того, чтобы ускользнуть от снежной лавины своего прошлого.

Если бы сейчас было рабочее время, он бы все-таки заглянул сюда. Будь он трижды проклят, если бы не заглянул. Он бы вошел, такой большой ребенок, и спросил, сколько стоит лисий хвост в витрине. Но было десять часов вечера, и все магазины на Мейн стрит замкнуты так плотно, как пояс целомудрия на снежной королеве, а когда он проснется завтра утром с осколком кривого зеркала в глазах, он забудет начисто об этом великолепном хвосте такого трепетно-рыжего цвета.

И все же он не мог отойти от витрины, водя по стеклу своими грязными заскорузлыми пальцами, как ребенок у магазина игрушек. Слабая улыбка тронула углы его губ. Улыбка была нежная и совсем неуместная на лице Святоши Хью. И тогда где-то на Касл Вью несколько раз тормознула машина, пронзив тяжелый от дождя воздух острыми как выстрел взвизгами, и Хью пришел в себя.

К черту. О чем я мечтаю?

Он отвернулся от витрины и обратился лицом к дому, если только двухкомнатную берлогу с забитой хламом кладовкой, можно назвать домом. Но, проходя под навесом, он искоса взглянул на дверь… и снова застыл.

На двери, конечно же, было написано ОТКРЫТО. Словно во сне, Хью протянул руку и дотронулся до дверной ручки. Она легко повернулась. Над головой дзинькнул серебряный колокольчик. Звук, казалось, доносился с какого-то невероятно далекого расстояния.

Посреди магазина стоял человек. Он смахивал пыль со стеклянных витринных стоек перьевой метелкой и напевал что-то себе под нос. Услышав звон колокольчика, он повернулся навстречу Хью. И следа удивления не возникло у него на лице при виде человека, появившегося в магазине в десять минут одиннадцатого вечера в среду. Уж если кто и был удивлен так это Хью, но только глазами хозяина магазина – они были такими темными, как глаза индейца.

– Ты забыл повернуть свою табличку, приятель, – сказал Хью. Вернее, не сказал, а услышал, как произносит эти слова.

– Нет, я не забыл, – вежливым тоном объяснил человек. – Просто плохо сплю по ночам и поэтому иногда до самой ночи не закрываю магазин. Кто знает, когда заглянет посетитель… как вы, например, и, может быть, ему что-нибудь приглянется. Входите и посмотрите, если желаете.

Святоша Хью вошел и закрыл за собой дверь.

– Там лисий хвост. – начал Хью, но замолк, чтобы откашляться и начать сначала. Слова с огромным трудом пробирались наружу и представляли из себя невнятно-хриплое бормотание. – У вас в витрине лисий хвост.

– Безусловно, – сказал хозяин магазина. – Красивый, правда? – Он держал метелку прямо перед собой, скрывая нижнюю часть лица, а его черные индейские глаза смотрели на Хью с нескрываемым интересом. Не видя губ. Хью все же предполагал, что они растягиваются в улыбке. Обычно он чувствовал себя не в своей тарелке, если люди, особенно незнакомые, смеялись над ним.

У него сразу руки начинали чесаться и хотелось лезть в драку. Но теперь, как ни странно, это его вовсе не трогало. Может быть оттого, что он все еще находился под впечатлением воспоминаний.

– Да, – сказал он. – Прямо-таки красавец. – У моего отца был кабриолет и к его радиоантенне я привязывал такой же. Это было давно, в детстве. В нашем дешевом городишке наберется целая куча народу, которая не верит в то, что я когда-то был ребенком. Но я был им так же, как и все остальные.

– Безусловно, – глаза хозяина были по-прежнему прикованы взглядом к глазам Хью и, странное дело, они, казалось, увеличивались в размере. Хью не в силах был отвести взор. Слишком пристальный интерес был обычно второй причиной, по которой у него сжимались кулаки. Но в эту ночь на него ничто не действовало.

– Мне всегда казалось, что лисий хвост нервы успокаивает, – продолжал Хью. – Именно успокаивает, так мы тогда говорили, а не то, что теперь стализиби… стазилиби… ста-би-ли-зи-ру-ет – вот, тьфу, черт, не выговорить, не то что понять. А вы понимаете?

Но хозяин Нужных Вещей все так же стоял и смотрел своими индейскими глазищами поверх перьевой метелки.

– Ну все равно, это неважно, я хочу его купить. Продадите?

– Безусловно, – сказал Лилэнд Гонт в третий раз. Хью почувствовал облегчение и внезапное необъяснимое счастье. Он вдруг решил, что все будет очень хорошо – все. Мысль представлялась невероятной – он был должен всем и каждому в Касл Рок и еще в трех соседних городках, последние полгода он был на грани потери работы, его «бьюик» ездил на одном честном слове – но мысль казалась вполне реальной.

– Сколько? – спросил Хью. У него в голове пронеслось отчаянное предположение, что он просто не сможет оплатить такую шикарную вещь, и возникло состояние, близкое к панике. Что если так случится? А вдруг еще хуже – он в течение завтрашнего дня наберет денег, а этот парень уже продаст хвост.

– Ну что ж, это зависит…

– От чего это зависит?

– От того, сколько вы намерены за него заплатить.

Словно во сне Хью вытащил из заднего кармана потрепанный бумажник.

– Убери его, Хью.

Разве я называл свое имя?

Хью не помнил, чтобы представлялся, но бумажник послушно вернул на место.

– Выверни свои карманы, прямо сюда, на эту стойку.

И снова Хью сделал, как ему велели. Выложил перочинный нож, рулон папиросной бумаги, зажигалку и огромную сумму приблизительно в полтора доллара мелочью, обсыпанной табачными крошками.

Монетки звякнули упав на стекло.

Человек наклонился и пристально изучил образовавшуюся кучку.

– Я, думаю, этого достаточно, – сказал он наконец, и прошелся по кучке метелкой. Когда он ее убрал, нож, папиросная бумага и зажигалка остались на месте, а мелочь исчезла.

Хью смотрел на все это без всякого удивления. Он оставался стоять безмолвно и неподвижно, словно детская игрушка, у которой иссякли батарейки, а хозяин магазина направился к витрине и, вернувшись с лисьим хвостом, положил его настойку рядом с кучкой жалкого имущества Хью.

Он медленно протянул руку и погладил хвост. Он был холодный на ощупь и густой, от него сыпались искры статического электричества. Гладить его было все равно, что гладить ночное звездное осеннее небо.

– Красивый? – спросил Гонт.

– Очень. – Голос Хью как будто доносился издалека. Он хотел забрать хвост.

– Не трогай, – резко приказал Гонт, и рука Хью мгновенно упала. Он смотрел на Гонта с такой глубокой обидой, что она скорее походила на горе.

– Мы еще не до конца рассчитались.

– Да, – согласился Хью и снова потянулся за бумажником. Я под гипнозом, думал он, будь я проклят, если этот тип не загипнотизировал меня, но все равно это очень приятно… как ни странно.

Рука его тянулась к карману медленно, как это бывает под водой.

– Оставь в покое свой бумажник, кретин, – нетерпеливо произнес мистер Гонт и отложил метелку в сторону. И снова рука Хью бессильно повисла.

– Почему люди считают, что ответы на все вопросы таятся в бумажниках? – голос Гонта звучал раздраженно.

– Не знаю, – ответил Хью. На самом деле он никогда не задумывался над этим. – Но это и вправду глупо.

– Хуже, – рявкнул Гонт. Голос его слегка дрожал как у человека, который устал или сердится. Он и в самом деле устал: день был длинный и утомительный. Многое сделано, но работа еще только в самом начале. – Это хуже, чем глупо, это преступно! Знаешь, Хью, мир полон нищих, которые не подозревают, что все вокруг них идет на продажу… если только ты готов заплатить сполна. Они следуют привычному порядку и тешат себя собственной гордостью и непродажностью. А такая гордость – самообман, Хью, самообман, не стоящий выеденного яйца.

– Яйца… – эхом отозвался Хью.

– За то, что людям действительно необходимо, деньгами расплачиваться нельзя. Самый толстый бумажник в этом городе не стоит капли пота из-под мышки рабочего человека. Бумажник! Какая чушь! А души? Души, Хью? Если бы у меня был всего лишь гривенник, веря каждому на слово, кто готов продать душу за то-то и то-то, я бы уже давно купил Импайр Стэйт Билдинг. – Он подался вперед, и губы его искривились в хищной усмешке, обнажив желтые кривые зубы. – Скажи мне, Хью, что бы я, клянусь всем живым, ползающим под землей, делал с твоей душой?

– Ничего, наверное, – голос его по-прежнему доносился издалека, как будто из глубины огромной темной пещеры.

– Мне, думается, твоя душа, Хью, теперь не в самой лучшей форме.

Мистер Гонт внезапно успокоился и выпрямился.

– Хватит лжи и полуправды, Хью, тебе знакома женщина по имени Нетти Кобб?

– Дурочка Нетти? Все в городе знают дурочку Нетти. Она убила своего мужа.

– Так говорят. А теперь послушай меня, Хью, и слушай внимательно. И тогда ты сможешь забрать свой лисий хвост и отправиться домой.

Святоша Хью слушал очень внимательно. На улице уже шел сильный дождь и свистел ветер.

– Брайан! – резко окликнула мисс Рэтклифф. – Брайан Раск! Ну, я от тебя этого не ожидала. Подойди-ка сюда! Быстро!

Он сидел в заднем ряду класса, где проводились уроки логопеда, и сделал что-то не так, нечто ужасное, судя по тону мисс Рэтклифф, но он не понимал, что именно до тех пор, пока не встал. И только тогда он понял, что раздет донага. Жар, как волна стыда захлестнула его, но и возбудила одновременно. Взглянув вниз и заметив, как пенис постепенно напрягается, он почувствовал смешанное чувство тревоги и гордости. – Ты слышал, что я сказала? Подойти сюда!

Он медленно прошел на середину комнаты, а остальные – Сэлли Мейерс, Донни Френкель, Нонни Мартин, и бедняжка придурочный Слоупи Додд – хихикали над ним.

Мисс Рэтклифф стояла у своего стола, руки в боки, глаза мечут искры, потрясающий ореол угольно-черных волос над головой.

– Ты – плохой мальчик, Брайан, очень плохой.

Он стыдливо потупил голову, зато головка его пениса приподнялась, так что стала казаться, будто это единственная часть его тела, которая стыда не испытывает, потому что она не плохая вовсе, а совсем наоборот – очень хорошая. В том, чтобы быть плохим, вероятно, тоже есть своя прелесть.

Она вложила в его руку кусок мела. Он почувствовал короткий электрический разряд, когда их пальцы встретились.

– А теперь, – сурово произнесла мисс Рэтклифф. – Ты напишешь предложение: Я РАСПЛАЧУСЬ СПОЛНА ЗА КАРТОЧКУ СЭНДИ КУФЭКСА, пятьсот раз на доске.

– Да, мисс Рэтклифф.

Он начал писать, поднявшись на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней части доски, и чувствовал дуновение теплого воздуха на своих ягодицах. Он написал еще только Я РАСПЛАЧУСЬ СПОЛНА, когда рука мисс Рэтклифф обхватила его пенис нежными пальцами и начала тихонько теребить. Это было так приятно, что ему показалось он вот-вот свалится без чувств прямо под доску.

– Продолжай писать, – суровым тоном приказала мисс Рэтклифф, – а я буду продолжать делать вот это.

– М-мисс Рэ-Рэ-Рэт-тклифф, а как же мои уроки речи? – обиделся Слоупи Додд.

– Заткнись, не то я тебя выгоню на автомобильную стоянку, – сказала мисс Рэтклифф. – Ты у меня поверещишь, сопляк.

Разговаривая с заикой, она продолжала теребить штуковину Брайана. Он уже стонал. Это было дурно, он хорошо все понимал, но зато так приятно. Это было прямо то, что доктор прописал, ни больше ни меньше, как раз тык в тык.

А потом она обернулась, и это уже была не мисс Рэтклифф, а Вильма Ержик, со своим огромным круглым рыхлым лицом и маленькими глубоко посаженными карими глазками, как две изюминки, вдавленные в тесто.

– Он заберет ее у тебя, если не расплатишься, – сказала Вильма. – И это еще не все, сопляк. Он…

Брайан Раск проснулся так резко, что подскочил в кровати и едва не полетел на пол. Тело было покрыто холодной испариной, сердце колотилось как отбойный молоток, а пенис торчал словно твердый багровый сучок в пижамных штанах…

Он сел и обхватил себя руками, стараясь унять дрожь. Возникло желание открыть рот и издать призывный клич, разбудив маму. как он всегда делал в раннем детстве, когда его по ночам будили кошмары. Но потом он вспомнил, что уже далеко не маленький, что ему уже целых одиннадцать лет… и потом такой сон маме, пожалуй, не стоит пересказывать.

Он снова лег и уставился в потолок широко распахнутыми глазами.

Стрелки на циферблате будильника, стоявшего на тумбочке подле кровати, показывали четыре минуты первого. Мощные порывы завывающего ветра бросали в оконное стекло его спальни струи дождя, настоящего ливня. Светопреставление какое-то!

Моя карточка, карточка Сэнди Куфэкса исчезла! Она никуда не девалась, и он это знал, но понимал при этом, что не сможет заснуть, пока не проверит, не убедится, что она по-прежнему лежит на своем месте, в скоросшивателе, где он хранил свою постоянно пополнявшуюся коллекцию игроков команды «Везунчики» за 1956 год. Он проверял, все ли на месте вчера утром, перед тем, как отправиться в школу, проверял, когда из школы вернулся и еще раз вечером, после ужина, когда гонял мяч на заднем дворе со Стэнли Досоном. Он тогда сказал Стэнли, что ему срочно понадобилось в туалет. И в последний раз он взглянул на свое сокровище перед тем, как лечь в постель и погасить свет. Он в глубине души понимал, что это какое-то наваждение, мания, но ничего не мог с собой поделать.

Брайан выскользнул из-под одеяла, заметив мимоходом, как кожа от соприкосновения с прохладным воздухом сразу покрылась «гусиными» пупырышками, а пенис съежился. Он подошел к комоду, оставив позади себя на простыне, покрывавшей матрас, влажные очертания собственного разгоряченного тела. Большой альбом лежал на комоде в луже бледного света, разлитого уличным фонарем.

Он придвинул альбом поближе, раскрыл и стал лихорадочно перелистывать страницы из прозрачного пластика с кармашками, куда вставлялись карточки.

Промелькнули лица Мела Парнелла, Уайти Форда и Уоррена Спэна – сокровища, которые он когда-то берег как зеницу ока, а теперь даже не задержался ни на секунду. Дойдя почти до самого конца альбома, где оставшиеся страницы были не заполнены, он чуть не задохнулся от ужаса, так и не обнаружив карточки с Сэнди Ку-фэксом, но потом сообразил, что в спешке перевернул сразу несколько страниц. Тогда он вернулся обратно и… да, вот он – узкое улыбающееся лицо, внимательный взгляд из-под козырька бейсболки.

«Моему доброму другу Брайану с наилучшими пожеланиями, Сэнди Куфэкс».

Он провел пальцем по драгоценной надписи, скатывающейся сверху вниз по карточке, словно санки с горки. Губы его беззвучно шевелились. Сердце умерило свой бег, на душу снизошел покой… почти снизошел, но не до самого конца, ведь карточка все еще ему принадлежала не полностью. Это было нечто вроде… задатка. Он должен был еще кое-что сделать, чтобы она перешла всецело в его распоряжение. Брайан точно не знал, что именно придется делать, но был уверен, что это каким-то непостижимым образом связано с тем жутким сном, от которого он только что проснулся, и что он обязательно все узнает, когда придет время (завтра? или уже сегодня?).

Он закрыл альбом – на обложке, аккуратно приклеенная скотчем, красовалась надпись, изображенная каллиграфическим почерком: КОЛЛЕКЦИЯ БРАЙАНА. НЕ ТРОГАТЬ! – и вернулся в постель.

Относительно всего того, что было связано с карточкой Сэнди Куфэкса его больше всего тревожило одно: он не мог ее продемонстрировать отцу.

Возвращаясь домой из Нужных Вещей, он так и сяк представлял себе церемонию демонстрации. Он, Брайан, скажет небрежно: слушай, пап, я сегодня еще одну 56-го подцепил в новом магазине. Хочешь взглянуть? Отец скажет: ну ладно, давай, не слишком заинтересованный, но пойдет с Брайаном к нему в комнату, только чтобы доставить удовольствие сыну. Но как сверкнут его глаза, когда он увидит то, что Брайан ему покажет! А когда автограф прочтет…

Да, он, конечно, оценит карточку по достоинству, и будет рад, и даже скорее всего одобрительно похлопает его по спине и покажет большой палец…

А что потом?

А потом он станет задавать вопросы, как да откуда… вот в этом-то вся и проблема. Во-первых, он спросит, где купил, а, во-вторых, на какие шиши, поскольку: а) карточка очень редкая, б) в превосходном состоянии и, наконец, в) с автографом. Издательский автограф давал полное имя знаменитого питчера – Сэнфорд Куфэкс, а в его личной подписи значилось Сэнди Куфэкс, что на языке ушлых коллекционеров бейсбольных карточек автоматически обозначало черный рынок, где цена на такой экземпляр могла подпрыгнуть и до ста пятидесяти долларов.

Брайан в уме тренировал один единственный возможный ответ.

Я достал ее в новом магазине, папа, – Нужные Вещи. Продавец отдал мне ее за гроши… и сказал, что покупатели будут привлечены в его магазин низкими ценами.

Объяснение было вполне достойное, но даже ребенку, с которого еще не берут полную плату за билет в кино, понятно, что недостаточное. Когда вы говорите, что кто-то сделал вам большое одолжение, слушателям становится чрезвычайно интересно. Даже слишком интересно.

Ах так? Сколько же он скостил? Тридцать процентов? Сорок? Отдал за полцены? Но ведь все равно, Брайан, тебе пришлось бы заплатить шестьдесят, а то и семьдесят долларов, а мне доподлинно известно, что в твоей копилке, Брайан, таких денег нет. Знаешь, папа… в общем-то это стоило дешевле.

Прекрасно, так скажи сколько? Ну… восемьдесят пять центра.

Он продал тебе бейсбольную карточку Сэнди Куфэкса в превосходном состоянии и с личным автографом за восемьдесят пять центов?

Вот тут-то и начнутся настоящие неприятности. Какие же именно? Точно он не знал, но то, что будет густая вонь, был уверен. Насчет отца трудно сказать, но в том, что ее источником станет мама – не сомневался.

Они могут даже потребовать, чтобы он ее вернул, а он никаким способом вернуть ее не может. Ведь на ней стоит подпись – Брайану, не какому-то там Джону или Джеймсу, а Брайану. Нет, выхода из этого трудного положения найти невозможно. Черт, он даже не смог показать карточку Стэну Досону, когда тот пришел поиграть, хотя и собирался – Стэн бы наверняка обкакался от зависти.

Но он оставался у них ночевать в этот раз, и Брайан живо представил, как он говорит его отцу: «Как вам нравится карточка Сэнди Куфэкса, мистер Раск?

Клевая, правда?» – То же самое было бы и со всеми остальными приятелями.

Брайан успел раскрыть в своей жизни множество тайн маленького города и твердо запомнил: секреты, самые важные, доверять никому нельзя. Потому как слово не воробей – вылетит, не поймаешь.

Он оказался в чрезвычайно неловком положении. Ему досталась удивительно редкая вещица, а показать ее, поделиться радостью обладания нельзя. Это, конечно, должно было испортить удовольствие и испортило, в какой-то мере, но в то же время приносило скрытое удовлетворение Скупого Рыцаря. Он обнаружил, что не столько радуется карточке, сколько злорадствует, вот, мол что у меня есть, а вам не видать как своих ушей; таким образом, он самостоятельно сделал еще одно жизненно важное открытие: тайное обладание тоже приносит своеобразное удовольствие. Ему казалось, будто частичка его души, открытой и доброжелательной, спряталась за неприступной каменной стеной и осветилась таким тусклым светом, при котором ориентироваться мог только он сам, и только чтобы не потерять то, что там спрятано. И Брайан не желал отказываться от этой привилегии. Ни в коем случае, понятно вам, ни за что на свете. А раз так, то лучше бы поскорее расплатиться за сокровище, подсказывал внутренний голос.

Он обязательно расплатится. В этом не может быть сомнения. Он догадывался, что ему предстоит сделать нечто не слишком приятное, но понимал, что и ничего уж совсем гадкого тоже не предполагается. Просто… что-нибудь… какая-нибудь…

Какая-нибудь проказа, подсказал внутренний голос, и Брайан представлял себе глаза мистера Гонта – темно-синие, как море в ясный день, и обволакивающие мягким взором. Вот и все, просто небольшая шалость.

Конечно, шалость, какой бы она ни была. Никаких проблем.

Брайан поплотнее закутался в свое стеганое одеяло на гусином пуху, повернулся на бок, закрыл глаза и сразу стал засыпать.

Какая-то еще мысль посетила его в тот момент, когда собственное забытье уже догоняло глубокий сон младшего брата. Как там сказал мистер Гонт? Ты станешь лучшей рекламой, чем любая, на какую способна местная газета. Вот только он не может никому показать замечательную карточку, которую приобрел. Если такая простая мысль пришла в голову одиннадцатилетнему ребенку, который даже не успевает увернуться на дороге от Святоши Хью, то как же об этом не догадался старый мудрец мистер Гонт.

Или догадывался?

Может быть, да. А может быть, и нет. Взрослые мыслят совсем не так, как все нормальные люди. И потом, в конце концов, карточка у него, Брайана, разве не так? Вон лежит, в альбоме, на своем месте. Вот так. Или нет?

Ответ на оба вопроса был положительный, и поэтому Брайан совсем успокоился и позволил сну окончательно затянуть его в свои сети, в то время как за окном лил не переставая и колотил в стекло проливной дождь, и настойчивый осенний ветер исходил душераздирающим воем, забираясь под карнизы.

Глава 4

Дождь прекратился к рассвету, а в половине одиннадцатого, когда Полли выглянула из окна ателье и увидела Нетти, тучи уже рассеивались. Нетти шла по Мейн Стрит, подняв над головой раскрытый зонтик и зажав сумочку под мышкой как будто ожидала, что того и гляди снова разверзнутся небеса.

– Как сегодня поживают твои руки, Полли? – Опросила Резали Дрейк.

Полли только вздохнула. Ей еще предстояло ответить на этот вопрос, гораздо более настоятельно заданный Аланом – они договорились встретиться за обедом в закусочный у Нэн, около трех.

Людей, которые знают тебя с незапамятных времен, обмануть трудно. Они видят, как осунулось твое лицо, замечают и тени, залегшие под глазами. А что самое главное, от них не скроешь страх и затравленный взгляд.

– Гораздо лучше, спасибо, – сказала она. Это было, конечно, преувеличение, но не слишком значительное. Рукам действительно стало легче, хотя слово «гораздо» здесь едва ли было уместно.

– Я думала из-за этого дождя и вообще… – Невозможно предсказать, отчего они разболятся. В этом вся загвоздка. Ладно, Розали, Бог с ними, с руками, лучше подойди и выгляни в окно. Скорее. По-моему мы с тобой являемся свидетелями истинного чуда.

Розали присоединилась к Полли как раз вовремя, чтобы успеть увидеть маленькую фигурку с крепко зажатым в руке зонтиком, в данном случае служившим скорее для сохранения равновесия, которая мелкими торопливыми шажками направлялась к магазину Нужные Вещи.

– Неужели это Нетти? Не может быть?! – Розали чуть не задохнулась.

– Представь себе.

– О, Спаситель, она туда собирается зайти.

На мгновение показалось, что Розали сглазила. Нетти подошла ко входу… потопталась… и сделала шаг назад. Она перекладывала зонтик из одной руки в другую и смотрела на фасад Нужных Вещей так, как будто это была змея, которая собиралась ее ужалить.

– Давай, Нетти, – мягко уговаривала не отрываясь от окна Полли. – Ну же, решайся, дорогая.

– Наверное на дверях табличка ЗАКРЫТО, – предположила Розали.

– Нет, внутри висит еще одна, и на ней написано: ПО ВТОРНИКАМ И ЧЕТВЕРГАМ В СЛУЧАЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЕННОСТИ.

– Я сама читала, когда была там.

Нетти уже снова приближалась к двери. Коснулась дверной ручки и вновь отпрянула.

– Господи, от этого спятить можно, – нервничала Розали. – Она говорила мне, что хотела бы еще раз туда пойти и я знаю, как она трясется над своим цветным стеклом, но чтобы пойти…

– Она попросила у меня разрешения выйти из дома, чтобы выпить кофе и сказала, что заодно заглянет в «новое место», так она его называет, чтобы забрать мою коробку для пирога, – шепотом поведала Полли.

– Это вполне в духе Нетти, – согласилась Розали. – Она спрашивает разрешения даже сходить в туалет.

– У меня было такое чувство, что она надеялась получить от меня отказ.

Но в глубине души ей все же хотелось услышать от меня «да».

На глазах у Поли, не более чем в сорока ярдах, происходил жестокий бой местного значения между Нетти Кобб и Нетти Кобб. Если она все-таки войдет в магазин, будет одержана победа одной из сторон, которую Полли поддерживала всей душой.

Почувствовав горячую тупую боль в руках, Полли взглянула на них и поняла, что бессознательно сжимает и разжимает пальцы. Она заставила себя успокоиться и опустила руки вдоль тела.

– Нетти потащилась туда не из-за коробки и даже не за стеклом, а из-за него, – сказала Розали. Полли коротко взглянула на нее. Розали рассмеялась и слегка покраснела. – Нет, я не хочу сказать, что она влюбилась или что-то вроде этого, просто она показалась мне непохожей на себя, когда мы встретились сегодня. Он был к ней добр, Полли, вот и все. Вежлив и мил.

– Множество людей к ней по доброму относятся, – сказала Полли. – Алан наизнанку выворачивается, чтобы ей помочь, а все же она его боится или во всяком случае стесняется.

– У нашего мистера Гонта доброта особого свойства, – задумчиво произнесла Розали, и как будто в доказательство ее правоты они увидели, как Нетти открыла дверь магазина. Оставшись на пороге, она сложила зонтик с таким отчаянием, с каким улитка может расстаться с своей раковиной. Полли на мгновение показалось, что Нетти сейчас же испугается своей решительности и убежит, и пальцы ее, невзирая на артрит, снова сжались в кулаки. Иди, Нетти. Ну, иди же. Лови удачу. Вернись к жизни. И тогда Нетти улыбнулась, улыбнулась в ответ кому-то, кого не видели ни Полли, ни Розали. Она опустила судорожно прижатый к груди зонтик и… вошла. Дверь за ней закрылась.

Полли обернулась и была тронута, увидев на глазах Розали слезы.

Женщины смотрели некоторое время друг на друга, а потом рассмеялись и обнялись. – Доброго пути, Нетти, – сказала Розали. – Еще два очка в нашу пользу, – откликнулась Полли, и солнце в ее душе сбросило в себя грозные тучи на добрых пару часов раньше, чем это произошло в небе над Касл Рок.

Пять минут спустя Нетти сидела на одном из обитых бархатом стульев с высокой спинкой, которые Гонт расставил вдоль стены в торговом зале. Зонтик и сумочка, забытые, лежали на полу у ее ног. Гонг сидел рядом, держал в своих руках ее руки и сосредоточил свой пристальный взгляд на ее влажных, затуманенных слезами глазах. Абажур из цветного стекла стоял рядом с коробкой из-под пирога на одной из витринных стоек. Абажур был прекрасен и в бостонской антикварной лавке потянул бы на все триста долларов, а то и больше, Нетти Кобб заплатила за него десять долларов и сорок центов, все, что у нее было в сумочке, когда она вошла в магазин. Но как бы красив он ни был, абажур был забыт так же прочно, как и зонтик.

– Как замечательно, – шептала Нетти и была в этот момент похожа на женщину, разговаривающую во сне. Она покрепче сжала руки Гонта, он ответил на ее пожатие, и на лице Нетти появилась счастливая улыбка.

– Да, Нетти, – тихо откликнулся мистер Гонт. – Кстати, у меня к вам небольшое дело. Вы ведь знакомы с мистером Китоном, не так ли?

– Да, Рональд и его сын Дэнфорт. Я знаю их обоих. Кто именно вас интересует?

– Младший, – ответил Гонт, легонько поглаживая ладони Нетти своими длиннющими пальцами. Ногти у него тоже были длинные и желтоватые. Городской голова.

– Его за глаза называют Умником. – Нетти хихикнула. Смех был резковат и слегка истеричен, но Гонта, казалось, это не обеспокоило. Напротив, ее не совсем естественная реакция скорее доставила ему удовольствие. – Его так прозвали еще мальчишкой.

– Мне бы хотелось, чтобы вы расплатились за абажур, сыграв с Умником невинную шутку.

– Шутку? – Нетти заволновалась.

Гонт улыбнулся.

– Это вполне безобидно. И он никогда не узнает, что это сделали вы.

Будет думать на другого.

– О! – Нетти смотрела на абажур, и на мгновение в ее взгляде промелькнуло острое чувство – то ли алчности, то ли просто желания и удовольствия. – Ну…

– Все будет в порядке, Нетти. Никто не узнает… а абажур останется у вас.

Нетти говорила медленно и задумчиво.

– Мой муж частенько подшучивал надо мной. Наверное, было бы весело теперь и мне над кем-нибудь подшутить. – Она перевела взгляд на Гонта и на этот раз что-то в его проницательных глазах ее обеспокоило. – Если только это не причинит ему вреда. Я не хочу причинять ему вреда. Я ведь причинила вред своему мужу, вы знаете?

– Ничего с ним не будет, – мягко уговаривал Гонт, продолжая поглаживать руки Нетти. – Ни один волосок с головы не упадет. Мне просто хотелось, чтобы вы положили к нему в дом кое-какие вещи?

– Как же я могу попасть к Умнику…

– Вот.

Он вложил ей что-то в ладонь. Ключ. Нетти тут же сжала пальцы в кулак.

– Когда? – ее мечтательный взгляд снова вернулся к абажуру.

– Скоро, – он выпустил ее руки и поднялся. – А теперь, Нетти, мне нужно упаковать этот великолепный абажур для вас. Должна прийти миссис Мартин… – Он взглянул на часы. – О, Господи, через пятнадцать минут. Но не могу не признаться как счастлив, что вы пришли. Мало кто в наши дни понимает истинную красоту цветного стекла – большинство людей теперь бездушные коммерсанты, с кассовыми аппаратами вместо сердец.

Нетти тоже встала и смотрела на абажур глазами без памяти влюбленной женщины. Нервозность, с которой она подходила совсем недавно к Нужным Вещам, исчезла как ни бывало.

– Красивый, правда?

– Удивительно красивый, – с готовностью согласился мистер Гонт. – И я не в силах сказать… не могу найти слов… чтобы объяснить, как счастлив, что эта вещь попадает в хороший дом, где с него не будут просто раз в неделю, по средам, стирать пыль, а потом, через несколько лет, уронят по небрежности и выбросят осколки ни секунды не раздумывая.

– Я никогда в жизни так не сделаю! – в ужасе воскликнула Нетти.

– Уверен. И это то, что мне в вас нравится, Нетита.

У Нетти брови поползли вверх.

– Откуда вам известно, мое имя?

– У меня чутье. Я никогда не забываю ни лиц, ни имен.

Он скрылся за шторой в подсобке, а когда вернулся, в руках у него была развернутая картонная коробка и папиросная бумага. Бумагу он положил на витринную стойку и свернул из нее некое подобие корсета (бумага меняла свою форму, производя при этом таинственные звуки типа шр-шр, тс-тс, зек-зек), затем сложил картонную коробку, которая оказалась вполне подходящего размера для абажура.

– Я уверен, вы будете превосходной хранительницей того сокровища, которое приобретаете, – приговаривал Гонг. – Поэтому и продаю его вам и только вам.

– Правда? Я думала… мистер Китон… и шутка…

– Нет, нет, нет! – Гонт полусмеялся-полувозмущался. – Шутку может придумать каждый. Люди не без чувства юмора. Но отдать предмет человеку, который будет его холить и лелеять… это уже совсем другое дело. Мне иногда кажется, Нетита, что я на самом деле торгую счастьем. Вы не согласны?

– Да, – серьезно произнесла Нетти. – Так оно и есть, мистер Гонт. Вы сделали меня по-настоящему счастливой.

Он продемонстрировал свои желтые кривые зубы в широкой улыбке.

– Замечательно! Просто замечательно! – Мистер Гонт поместил папиросный корсаж внутрь коробки, утопил в его белоснежное великолепие абажур, закрыл коробку и заклеил ее скотчем.

– Ну вот и все! Еще один удовлетворенный покупатель нашел себе нужную вещь.

Он протянут коробку Нетти. Нетти приняла ее. И как только ее пальцы коснулись пальцев Гонта, она почувствовала знакомый тревожный озноб, хотя всего пять минут назад крепко и спокойно держала его руки в своих. Но вся эта интерлюдия уже начинала казаться смутной и нереальной. Гонт поставил на коробку с абажуром пластмассовый контейнер для пирога, и Нетти заметила что-то внутри него.

– Что там?

– Записка вашей хозяйке, – признался Гонт.

И снова бедная Нетти разволновалась.

– Обо мне?

– Господи, конечно нет! – Гонт от души рассмеялся, и Нетти сразу успокоилась. Когда он смеялся, мистеру Гонту невозможно было ни отказать ни испытать к нему недоверия. – Позаботьтесь об абажуре, Нетита, и приходите еще.

– Непременно, – это был ответ сразу на оба пожелания. В глубине души у Нетти появилась уверенность (в той самой тайной глубине, где «хочется» и «колется» соседствуют так тесно, как пассажиры в переполненном вагоне метро), что даже если она и придет сюда еще разок, этот абажур будет первой и единственной вещью, которую она приобрела в Нужных Вещах.

Ну и что? Как ни твори, а вещица превосходная, именно такая, о какой она всю жизнь мечтала, чтобы пополнить свою скромную коллекцию. Она хотела сказать мистеру Гонту, что ее муж, вероятно, был бы теперь еще жив, если бы не разбил абажур цветного стекла, приблизительно такой же, как этот, четырнадцать лет тому назад, что и явилось последней каплей, той самой, которая подвела Нетти к самому краю пропасти и сбросила вниз. Он за всю их совместную жизнь переломал ей множество костей и оставался в живых. Но в конце концов он разбил нечто такое, без чего она не в силах была существовать, и тогда она отняла у него жизнь.

Но, пораздумав, Нетти решила не рассказывать этого мистеру Гонту.

Он почему-то был похож на человека, которому все это уже давно известно.

– Полли, Полли, она выходит!

Полли бросила манекен, на котором булавками подкалывала подол платья, и поспешили к окну. Они с Розали, стоя плечо к плечу, не спускали глаз с Нетти, покидавшую Нужные Веши, нагруженная как верблюд. С одной стороны под мышкой сумочка, с другой – зонтик, а в руках она несла принадлежащую Полли коробку для пирога, балансирующую словно цирковая гимнастка на проволоке на большой белой коробке.

– Может быть, пойти ей помочь? – предложила Розали.

– Ни в коем случае. – Полли тронула ее за плечо предупреждающим жестом. – Это ее только смутит.

Они наблюдали, как Нетти шла по улице. Она уже не торопилась в страхе перед разверзающимися небесами, она почти плыла.

Нет, подумала Полли, даже скорее не плывет, а… парит. У нее вдруг родилось такое откровенно-грубое сравнение, что она расхохоталась. Розали с удивлением посмотрела на нее.

– Какое у нее лицо! – воскликнула Полли, продолжая следить за Нетти, замедленной мечтательной походкой пересекавшей Линден Стрит.

– Какое же?

– Она похожа на женщину, которую только что трахнули и она при этом успела три раза кончить.

Розали вспыхнула, еще разок внимательно посмотрела на Нетти и залилась смехом. Теперь они обе, обнявшись и раскачиваясь, хохотали до слез.

– Ну и ну! – послышался голос Алана Пэнгборна. – Дамочки веселится с самого утра. Для шампанского рановато, тогда в чем же дело?

– Четыре раза, – икая от смеха, сказала Розали. – Не три раза, а все четыре.

И они обе, тесно прижавшись друг к другу, тряслись в приступе неудержимого смеха, а Алан стоял посреди комнаты, держа руки в карманах своих форменных брюк, и растерянно улыбался, глядя на них.

Норрис Риджвик появился в Конторе шерифа, в гражданском костюме без десяти минут двенадцать, как раз перед тем, как фабричный гудок оповестил о перерыве на обед. В конце недели у него была первая смена, с двенадцати до девяти вечера, и его это вполне устраивало. Пусть кто-нибудь другой выгребает нечистоты с улиц и переулков округа Касл по ночам, во вторую смену, после закрытия баров; он, конечно, мог и этим заниматься и занимался неоднократно, но его всегда при этом тошнило. Его тошнило даже от одного разговора с нарушителями, когда те поднимали крик, что не станут дышать в дурацкую трубку, что лучше всяких паршивых полицейских знают свои права. И тогда Норриса начинало тошнить, такой уж у него был особенный пищеварительный тракт. Шейла, бывало, поддарзнивала его, говоря, что он точь-в-точь как Сержант Энди в телесериале «Близняшки», но Норрис не соглашался. Сержант Энди всегда рыдал, когда видел мертвецов, а он, Норрис, не рыдал, всего лишь чувствовал желание сблевать на них, и кстати, чуть действительно не сблевал на Хомера Гамаша, когда увидел его в яме на Отечественном Кладбище, избитого до смерти его же собственным протезом.

Норрис взглянул на расписание, убедился, что Энди Клаттербак и Джон Лапонт на дежурстве, потом на доску объявлений – для него сегодня ничего нет, что тоже замечательно. Ко всему прочему вернулась из чистки его вторая форма, в кои-то веки вовремя, что избавляет его от необходимости ехать домой переодеваться.

К полиэтиленовому пакету была приколота записка: «Эй, Барни, – ты должен мне 5 долларов 25 центов. Не вздумай увиливать на этот раз, иначе к заходу солнца забудешь как тебя звали». И подпись: Клат.

Хорошее настроение Норриса не могла испортить даже категоричность записки. Шейла Брайам была единственной сотрудницей Конторы шерифа, которая считала, что он похож на героя передачи «Близняшки», причем Норрис догадывался, что она также единственная, кроме него самого, кто эту передачу смотрел. Остальные – Джон Лапонт, Шот Томас, Энди Клаттербак называли его Барни, по имени героя, которого играл Дон Ноттс в известной программе Энди Гриффита. Иногда это его бесило, но только не сегодня.

Четыре дня дежурства в первую смену, потом три дня отгула. Целая неделя тишины и покоя. Жизнь временами бывает прекрасной.

Он достал из бумажника шесть долларов и положил их на стол Клату. «Эй, Клат, живи и радуйся», написал он, расписался с замысловатой закорючкой в конце на обратной стороне бланка для отчета и оставил его рядом с деньгами.

Затем он вытряхнул форму из пакета и направился в мужской туалет.

Переодеваясь, он беспечно насвистывал и, поднимая поочередно то одну, то другую бровь, разглядывал себя в зеркало. То, что он там увидел, ему явно понравилось, и он одобрительно кивнул собственному отражению. Ну, сегодня, видит Бог, он в полной форме, в прямом и переносной смысле. Он сегодня в форме на все сто процентов. Пусть все греховодники Касл Рок поостерегутся, иначе…

Он уловил какое-то движение в зеркале позади себя, но прежде чем успел повернуть голову, был уже сграбастан, сбит с ног и повержен на кафельный пол рядом с писсуарами. Голова бумкнулась о стену, фуражка слетела, и вот он уже смотрит в круглую багровую рожу Дэнфорта Китона.

– Что же это ты такое вытворяешь, Риджвик?!

Норрис к этому времени уже начисто забыл о штрафном талоне, который подсунул под дворник на ветровом стекле китонского «каддиллака» прошлым вечером. Но теперь память к нему вернулась.

– Отпусти меня! – он надеялся, что тон будет возмущенный, но вместо него получилось некое испуганное блеяние, и почувствовал, как щекам становится горячо от прилива крови. Сердился он или пугался, – а в данном случае произошло и то, и другое – он всегда безудержно краснел, как девица на выданье.

Китон, ростом выше Норриса на пять дюймов и весом тяжелее на добрых сто фунтов, хорошенько встряхнул полицейского и как ни странно отпустил.

Достав из кармана штанов талон, он помахал им под носом у Норриса.

– Если я еще не ослеп, на этой идиотской бумажонке твое имя стоит! зарычал он так требовательно, как будто Норрис уже успел отрицать этот факт.

Кому как не Норрису было знать, что на талоне стоит его подпись, отчетливая и заверенная печатью, а сам талон вырван из его книжки?

– Ты припарковался в неположенном месте, – тем не менее сказал он, поднимаясь и потирая ушибленную голову. Будь я трижды проклят, подумал он, если тут не вскочит громадная шишка. Когда первоначальное удивление прошло, Китону все же удалось испортить ангельское состояние души Норриса, на смену пришел гнев.

– В каком месте?

– В неположенном, вот в каком! – заорал Риджвик. И более того, это Алан меня заставил пришлепнуть талон, хотел он добавить, но передумал.

Зачем доставлять удовольствие этой жирной свинье и демонстрировать свою трусость, прячась за чужой спиной? – Тебя уже неоднократно предупреждали.

Ум… Дэнфорт, не впервые слышишь.

– Как ты меня назвал? – зловещим тоном переспросил Дэнфорт Китон.

Красные пятна размером с кочан капусты расцвели у него на щеках и скулах.

– Это юридический документ, – гнул свое Норрис, игнорируя последнее замечание. – И я бы советовал тебе заплатить. Считай, что крепко повезет, если я не привлеку тебя к ответственности за оскорбление полицейского при исполнении служебных обязанностей.

Дэнфорт расхохотался. Эхо запрыгало по кафельным стенам как мячик.

– Я здесь не вижу никакого полицейского, я вижу лишь небольшую кучку дерьма, упакованную так, чтобы выглядела похожей на бифштекс.

Норрис нагнулся и подобрал фуражку. Тошнота подкатывала к горлу записывать Дэнфорта Китона во враги не стоило – но его гнев уже перерастал в ярость. Руки дрожали, и все же он не забыл проверить насколько ровно посадил на голову фуражку.

– Если желаешь, можешь разобраться с Аланом…

– Я разбираюсь с тобой!

– … но не думаю, что тебе это поможет. Можешь быть уверен Дэнфорд, что заплатишь штраф в течение тридцати дней, иначе сядешь за решетку. Норрис вытянулся на всю высоту своих пяти футов шести дюймов и добавил: Нам известно, где тебя искать.

И пошел к выходу. Китон, лицо которого теперь больше походило на заход солнца в радиактивно-зараженном районе, сделал шаг вперед, чтобы преградить Норрису путь к отступлению. Норрис остановился и выставил вперед указательный палец.

– Если ты до меня дотронешься, Умник, я укатаю тебя за решетку. И будь уверен, я не шучу.

– Ну что ж, очень хорошо, – произнес Китон удивительно невыразительным тоном. – Просто замечательно. Ты уволен. Скидывай форму и начинай подыскивать новую ра…

– Нет, – произнес голос за их спинами, и они оба оглянулись. Алан Пэнгборн стоял на пороге мужского туалета.

Китон так крепко сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели.

– Не твое собачье дело.

Алан вошел и, не торопясь, прикрыл за собой дверь.

– Мое, – сказал он. – Именно я попросил Норриса выписать тебе штрафной талон. И еще сказал, что готов забыть об этом до собрания городского управления. Ведь это всего лишь штраф на пять долларов, Дэн, что с тобой, какой бес в тебя вселился?

Тон у Алана был удивленный и вполне искренний. Умник никогда не мог похвастать хорошими манерами, но такой взрыв даже от него трудно было ожидать. С самого конца лета он был невероятно раздражен, на грани срыва до Алана частенько доносились его полуистерические вопли во время собраний членов городского управления – и в глазах у него, казалось, прочно поселилось затравленное выражение. Он временами даже задумывался, не болен ли Китон, но решил повременить с окончательными выводами. И вот теперь предположение вернулось.

– Ничего со мной, – буркнул Китон и пригладил взлохмаченные волосы.

Норрис почувствовал некоторое удовлетворение, заметив, что руки у Китона дрожат.

– Я уже просто до ручки дошел от таких самоуверенных ублюдков, как вот этот… – Он кивнул на Норриса. – Делаю все, что в моих силах для этого города… черт побери, я для этого города уже много сделал… и устал как собака, от бесконечных претензий. – Он замолчал, сглотнув слюну, и огромный кадык забегал челноком на жирной шее. А потом завопил:

– Он обозвал меня Умником, а тебе прекрасно, известно, как я к этому отношусь!

– Он извинится, – примирительным тоном произнес Алан. – Правда, Норрис, ты ведь извинишься?

– Не думаю, что должен, – сказал Норрис, чувствуя как неослабевающий гнев вызывает все новые приступы тошноты. – Я знаю, что ему это не понравилось, но он сам меня вынудил. Я спокойно стоял вот тут и смотрел в зеркало, поправляя галстук. как он меня сграбастал и швырнул об стену. Я здорово треснулся головой. Слушай, Алан, в такой ситуации не станешь выбирать выражений.

Алан перевел взгляд на Китона.

– Это правда?

Китон потупился.

– Я был вне себя.

Эти слова, в устах такого человека, как Китон, были почти извинением.

Он взглянул на Норриса – понял он это или нет. Похоже было, что понял. Ну и хорошо, сделан первый большой шаг к перемирию Алан слегка расслабился.

– Можно считать инцидент исчерпанным? – спросил он сразу обоих. Будем считать это несчастным случаем и забудем?

– Что до меня, я согласен, – сказал Норрис, подумав. Алан был тронут.

Норрис ершист, в патрульных машинах без конца оставляет банки из-под содовой, пустые и полупустые, рапорты его не выдерживают никакой критики, но сердце у него доброе и отзывчивое. Он сдавался теперь не потому, что боялся Китона, и если Городской Голова так предполагает, то сильно ошибается.

– Прошу прощения, что назвал тебя Умников, – сказал Норрис. На самом деле он нисколько не чувствовал себя виноватым и, главное, ни на секунду не жалел о своем поступке, но считал, что, извинившись, ничего не потеряет. Не развалюсь, так думал Норрис.

Алан перевел взгляд на толстяка в спортивной куртке и футболке.

– Ну, Дэнфорт?

– Ладно, замнем, – в голосе Китона прозвучало знакомая высокомерная пренебрежительность, и Алан вновь почувствовал отвращение и брезгливость по отношению к этому человеку. Внутренний голос, засевший в самых глубинах его сознания и принадлежавший скорее всего какой-нибудь одноклеточной амебе произнес коротко и ясно: «Почему бы тебе не сдохнуть от инфаркта, Умник, сдохнуть и освободить всех нас от своего присутствия?»

– Ну что ж, – сказал Алан вслух. – Вот и замечатель…

– Только если… – Китон поднял вверх указательный палец.

– Если что? – Алан поднял не палец, а брови.

– Если мы договоримся насчет талона. – Он протягивал бумажку, зажав се между пальцев, как какую-нибудь грязную, только что использованную тряпку.

Алан вздохнул.

– Заходи ко мне в кабинет, Дэнфорт. Там обо всем поговорим. – Он посмотрел на Норриса. – У тебя, кажется, дежурство?

– Да. – Кишки у Норриса были по-прежнему съежены в тугой комок, настроение, такое прекрасное с утра, безвозвратно испорчено, а Алан собирается снять штраф с этой толстой свиньи, из-за которой все и произошло. Он, конечно, все понимал – политика, но от этого не легче.

– Хочешь здесь поболтаться? – задавая этот вопрос. Алан подразумевал «хочешь обо всем потолковать?», но Китон стоял рядом и не сводил с них обоих глаз, как же тут потолкуешь.

– Нет, – ответил Норрис. – Надо кое-куда зайти, кое-что сделать. Позже поговорим. – Он вышел из туалета, не удостоив Китона прощальным взглядом. И хотя Норрису это было невдомек, Китон едва сдержался, чтобы не наподдать ему сзади башмаком и помочь таким образом убраться поскорее.

Алан еще некоторое время задержался у зеркала, внимательно себя разглядывая, и давая таким образом Норрису возможность удалиться с достоинством, в то время как Китон сгорал от нетерпения. Наконец все церемонии были окончены, и Алан вышел в сопровождении Китона.

Маленького роста, в щегольском, цвета сливочного мороженого костюме, человек сидел у двери в кабинет Алана и читал толстую книгу в кожаном переплете, книгу, которая не могла быть ничем иным кроме Библии. Сердце Алана екнуло. Он надеялся, что ничего более отвратительного, чем уже случилось в это утро, произойти не могло – до полудня оставалось всего две-три минуты, и поэтому он вполне мог рассчитывать, что на сегодня все неприятности закончились, но он ошибался.

Преподобный Уильям Роуз закрыл свою Библию (Алан обратил внимание, что цвет переплета гармонирует с цветом костюма) и встал.

– Ше-иф Пэнгборн, – произнес он по обыкновению всех убежденных баптистов проглатывая половину того слова, которое им не нравилось. – Могу я переговорить с вами?

– Через пять минут, Преподобный Роуз. Мне нужно закончить одно дело.

– Мой вопрос не терпит отлагательств.

– И мой тоже, – ответил Алан проклиная в душе посетителя. – Пять минут.

Он открыл дверь, пропустив вперед Китона, не дав Преподобному Вилли, как любил называть его Отец Брайам, возможности возразить.

– Разговор пойдет о Казино Найт, – сказал Китон, когда Алан закрыл дверь своего кабинета. – Попомни мои слова. Отец Джон Брайам – тоже палец в рот не клади, упрямый ирландец, но все же я его предпочитаю этому типу.

Роуз – надутый индюк.

Чья бы корова мычала, подумал Алан.

– Присаживайся, Дэнфорт.

Китон принял приглашение. Алан подошел к столу, взял штрафной талон и, разорвав его в клочки, бросил в корзину для мусора.

– Ну, как, годится?

– Годится, – сказал Китон и собрался встать.

– Посиди еще.

Мохнатые брови Китона сдвинулись под высоким розовым лбом, образовав подобие грозовой тучи.

– Пожалуйста, – добавил Алан и опустился в свое вращающееся кресло.

Руки его сами собой сложились в попытке изобразить черного дрозда, но он, вовремя заметив поползновение, пресек такое своеволие и положил руки одну да другую, как школьник за партой.

– На следующей неделе предполагается провести собрание членов городской управы для обсуждения городского бюджета… – начал Алан.

– Точно, – буркнул Китон.

– …а это тонкое политическое дело, – продолжил Алан. – Я понимаю, и ты тоже. Штрафной талон, выданный тебе на вполне законном основании я разорвал тоже из политических соображений.

Китон криво усмехнулся.

– Ты достаточно долго живешь и работаешь в городе, Алан, чтобы быть в курсе всех дел. Рука руку моет.

Алан поерзал в кресле. Оно тут же отозвалось знакомым поскрипыванием звуки, которые Алан частенько слышал в своих снах после особенно трудных дней. Таким днем собирался оказаться и нынешний.

– Да, – согласился он. – Рука руку моет. Но не вечно.

Китон снова нахмурился.

– Это еще что значит?

– Это значит, что даже в таких небольших городах, как наш, политика не всесильна. Ты не должен забывать, что у меня должность выборная, я могу осуществлять контроль и дергать за веревочки, но меня могут и переизбрать.

Выбирают для того, чтобы я защищал своих избирателей, строго соблюдая букву закона. И если я взялся за гуж, должен быть дюж, как говорится.

– Ты что, угрожаешь мне? Если мол тебя…

В этот момент послышался фабричный гудок. В кабинете за закрытыми окнами он был приглушен, но Китон подпрыгнул так, как будто его оса ужалила. Глаза расширились, а пальцы с такой силой вцепились в ручки кресла, что побелели костяшки.

И вновь Алан удивился. Этот тип нервничает, подумал он, как кобыла в жару. Что с ним такое творится?

И тут он впервые заподозрил, что Дэнфорт Китон, служивший в должности городского головы Касл Рок с тех времен, когда Алан еще слыхом не слыхивал об этом городе, замешан в каких-нибудь не слишком чистых делишках.

– Я тебе вовсе не угрожаю, – сказал он вслух. Китон уже начал успокаиваться, но взгляд оставался настороженным, как будто он ждал, что фабричный гудок снова напомнит ему о неприятностях.

– Вот и правильно. Потому что дело не только в том, чтобы дергать за веревочки, шериф Пэнгборн. Совет членов городского управления вместе с тремя представителями от округа по-прежнему имеет решающий голос при назначении на должность – впрочем как и в увольнении с нее – помощников шерифа. И это помимо многих других исключительных прав, о которых, я не сомневаюсь, тебе известно.

– Это всего лишь право вето на пользование печатью.

– Ничего себе «всего лишь»! – Китон достал из кармана сигару Рой-Тан и провел по ней пальцами, издав целлофановый хруст. – А если мы этим правом воспользуемся?

Кто кому теперь угрожает, подумал Алан, но вслух не произнес. Он только откинулся на спинку кресла и посмотрел на Китона в упор.

Тот встретился с его взглядом, но почти сразу опустил глаза на свою сигару и продолжал вытаскивать ее из целлофановой упаковки.

– В следующий раз, когда ты припаркуешься в неположенном месте, я пришлепну тебе талон сам, лично, и тогда, обещаю, штраф заплатить придется, – сказал Алан. – А если ты еще хоть раз потянешь на кого-нибудь из моих помощников, я привлеку тебя к уголовной ответственности. И это случится вне зависимости от того, какими бы идиотскими правами не были облечены члены городского управления. Ведь у меня тоже есть права, ты понимаешь?

Китон продолжал разглядывать свою сигару. Когда он снова поднял глаза на Алана, они превратились в крохотные льдинки.

– Если ты взял себе целью проверить мою задницу на прочность, шериф Пэнгборн, валяй, проверяй. – На лице Китона была, очевидно, написана ярость, но кроме нее. Алан не сомневался, из глубины глаз проглядывало еще кое-что. И ему показалось, что это страх. Он видел его? Чувствовал? Трудно сказать, да это и неважно. Гораздо важнее то, чего именно боялся Китон. Вот именно это было важно чрезвычайно. – Ты меня понял? – повторил он.

– Да, – сказал Китон.

Неожиданно резким движением он сорвал наконец целлофан и швырнул его на пол. Сунув сигару в рот, промычал:

– А ты меня понял?

И снова заскрипело кресло, когда Алан подался вперед. Он смотрел на Китона не мигая.

– Я понял то, что ты сказал, Дэнфорд, но убей меня Бог, если я понимаю что ты делаешь и зачем. Мы никогда не были с тобой лучшими друзьями…

– Это уж наверняка, – перебил Китон и откусил кончик сигары. Алану показалось, что он сплюнет на пол и уже заранее приготовился сделать вид, что не заметил – политика есть политика, но Китон сплюнул себе в ладонь, а потом аккуратно сбросил в чистую пепельницу на столе. Огрызок остался там лежать как маленький кусочек собачьего дерьма.

– …но мы с тобой тем не менее всегда превосходно сотрудничали. А теперь – на тебе. Что-нибудь случилось? Если так, я готов помочь…

– Ничего не случилось, – тут же выпалил Китон, вздрогнув. Он снова разозлился, даже более чем разозлился. Алану казалось, что у него вот-вот пар из ушей повалит. – Просто я уже не в силах выносить бесконечного… преследования.

Во второй раз он употребил это слово. Алану оно казалось совершенно неуместным. Впрочем и весь разговор в целом был несуразен.

– Ну, короче, ты знаешь где меня найти, если что.

– О, Господи, да, – Китон направился к выходу.

– И прошу тебя, Дэнфорт, помни о правилах парковки.

– К чертям собачьим все правила! – Китон захлопнул за собой дверь.

Алан еще долго смотрел на закрытую дверь и на лице его застыло выражение беспокойства. Наконец он встал, поднял с пола целлофановый пакетик и, бросив его в корзину для мусора, пошел звать следующего посетителя – Пароход Вилли.

– Мистер Китон кажется очень расстроился, – сказал Роуз. Он удобно расположился в кресле, которое только что освободил городской голова, брезгливо взглянул на окурок сигары в пепельнице и возложил свою белую Библию на сдвинутые колени.

– Вероятно, озабочен предстоящими собраниями и заседаниями, – небрежно откликнулся Алан. – Это наверняка очень утомительно.

– Да, – согласился Преподобный Роуз. – Господь учил:

– Кесарю кесарево. Богу – богово.

– Угу, – неопределенно промычал Алан. Ему вдруг непреодолимо захотелось закурить что-нибудь покрепче и позанозистей, типа Пэл-Мэл или Лаки. – Чем могу служить Ро… Преподобный Роуз?

Он испугался, что чуть было не назвал посетителя Преподобным Вилли.

Роуз снял круглые очки без оправы, тщательно протер их и водрузил на место, спрятав два красных следа на переносице. Его черные волосы, прилизанные с помощью снадобья, запах которого Алан отчетливо чувствовал, но не мог определить, блестели в свете лампы дневного света, укрепленной на потолке.

– Речь пойдет о гнезде разврата, которое Отец Джон Брайам именует Казино Найт, – соизволил наконец доложить Преподобный Роуз. – Если припомните, шериф Пэнгборн, я уже обращался к вам с требованием не давать санкции на организацию такого мероприятия в свете его в высшей степени аморальности.

– Если вы припомните, Преподобный Роуз…

Роуз театральным жестом поднял одну руку, а другую засунул в карман.

Оттуда он извлек небольшую книженцию, размером с дешевое издание в мягкой обложке. С глубоким вздохом, но без всякого при этом удивления Алан увидел, что это сокращенный вариант Свода Законов Штата Мэн.

– И вот теперь я снова обращаюсь к вам, – продолжил Роуз уже на слегка повышенных тонах. – И снова требую, чтобы вы запретили упомянутое мероприятие не только в силу его аморальности, но также во имя Закона!

– Преподобный Роуз…

– Раздел 24, подраздел 9, параграф 2 Свода Законов Штата Мэн, перебил Роуз. Щеки и скулы его к этому времени уже покрылись красными пятнами, и Алан внезапно подумал, что за последние несколько минут он умудрился сменить у себя в кабинете одного психа на другого. – Где сказано э-э-э, – Преподобный Роуз уже читал, доведя голос до того полуистерического визга, который вызывал восхищение у его прихода. – Азартные игры, вышеупомянутые в разделе 23 данного э-э-э. Свода, в ходе которых денежные ставки считаются одним из условий, должны быть оценены как противозаконные.

– Он захлопнул книжицу и поднял глаза на Алана. Взгляд его метал громы и молнии. – Должны быть оценены как э-э-э противозаконные! – завопил он истошно.

Алан чуть было не воздел руки к небу и не взмолился в фанатическом порыве: «Слава Господу нашему Иисусу!» – Когда желание прошло, он сказал:

– Я знаком с теми разделами Свода, которые связаны с азартными играми.

Преподобный Роуз. Я тщательно изучил их сразу же после вашего первого визита и более того, показал Альберту Мартину, который занимается законопроектами штата. Его мнение таково: учреждение Казино Найт не противоречит содержанию указанных разделов. – Он помолчал и добавил: Должен вам признаться, что таково и мое личное мнение.

– Безобразие! – прорычал Роуз. – Они намерены превратить обитель Господа в притон, а вы утверждаете, что это законно!

– Точно так же законно, как лото, в которое играли в Монастыре Дочерей Святой Изабеллы с 1931 года.

– Это не лото… э-э-э, тут речь идет о рулетке, азартная игра на деньги. Это… – голос Преподобного Роуза задрожал. – Это – грех!

Алан снова вовремя перехватил свои руки, которые собирались изобразить очередную птицу, и на этот раз крепко сцепил пальцы в замок.

– Я просил Альберта сделать письменный запрос Джиму Тирни, Генеральному Прокурору Штата. Ответ был тот же. Мне очень жаль, Преподобный Роуз. Я понимаю, что это вас оскорбляет. Меня, например, возмущает, когда детишки катаются по улицам на роликовых досках, подвергая опасности себя и окружающих, я бы с удовольствием наложил запрет на такое развлечение, – но не в праве. Имея в виду демократическую основу нашего существования, частенько приходится мириться с тем, что нам не по душе.

– Но ведь тут речь идет об азартных играх! – Не унимался Роуз, и в голосе его слышался неподдельный ужас. – Игры на деньги! Как это может быть законным, если в Своде ясно сказано…

– Дело в том, что они организуют это не как игру на деньги. Каждый участник платит за вход. И взамен получает равноценную сумму для участия в игре. А в конце разыгрываются призы… заметьте: не деньги, а призы.

Кондиционер, микроволновая печь, фарфоровый сервиз, и тому подобное. Неожиданно для себя он добавил:

– Думаю, со входной платы будут даже браться налоги.

– Грех, разврат, – как заведенный повторял Роуз. Краска сползла с его лица. ноздри трепетали.

– Это вопрос морали, а не закона. – сказал Алан. – И так принято по всей стране.

– Да, – торжественно произнес Роуз, поднимаясь и защищая грудь томом Библии, как щитом. – Да, так принято у католиков. Католики жить не могут без азартных игр. И я намерен положить этому конец, шеф э-э-э Пэнгборн. С вашей помощью или без нее.

Алан тоже поднялся.

– Еще пару замечаний, Преподобный Роуз. Во-первых, шериф Пэнгборн, а не шеф. И, во-вторых, я не могу вам указывать, какие именно проповеди читать с кафедры, не могу и Отцу Брайаму советовать, чем именно заниматься во вверенном ему храме, или запрещать то, что происходит в Монастыре Дочерей Святой Изабеллы, во всяком случае до тех пор, пока все, что там происходит, не ломает рамок закона – вот так. Но зато я могу предупредить вас – будьте осмотрительны. Я имею право вас предупредить и предупреждаю будьте осмотрительны!

Роуз подозрительно сощурился.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду то, что вы расстроены. Листовки, которые ваши люди расклеивают по всему городу опасений не вызывают, письма в газету – тоже, но старайтесь не переходить черту разумного. Мой вам совет – оставьте это дело в покое.

– Когда Иисус увидел блудниц и менял в Храме, он не стал сверяться со Сводом Законов, шериф Пэнгборн. Когда наш Господь увидел этих грешников в доме Божьем, он не задумался переступать черту или нет. Наш Господь сделал то, что считал единственно э-э-э верным.

– Да, – спокойно согласился Алан. – Но вы – не Он.

Роуз снова метнул в него взгляд, да такой испепеляющий, что Алан поежился. Ого, подумал он, этот парень кажется совсем спятил.

– Всего доброго, шеф Пэнгборн, – холодно произнес Преподобный Роуз.

На этот раз Алан даже не стал его поправлять. Он лишь кивнул и протянул руку, понимая, что она останется не пожатой. Роуз повернулся и направился к выходу, по-прежнему прижимая Библию к груди.

– Пусть все будет как есть, правда, Преподобный Роуз? – крикнул ему вслед Алан.

Не оглянувшись и не удостоив Алана ответным словом, Роуз вышел и с такой силой хлопнул дверью, что стекла в окне задрожали. Алан снова опустился в кресло и сжал ладонями виски.

Несколько минут спустя в дверь просунулась любопытная мордочка Шейлы Брайам.

– Алан?

– Он ушел? – спросил шериф, не поднимая головы.

– Проповедник? Да. Вылетел со свистом как мартовский ветер.

– Элвис вышел из дома, – невнятно пробормотал Алан.

– Что?

– Ничего. – Он наконец поднял голову. – Мне срочно нужно принять что-нибудь от головной боли. Лучше всего наркотик и покрепче. Загляни-ка в наш шкафчик с вещественными доказательствами.

Шейла улыбнулась.

– Уже заглядывала. Пусто. Могу предложить лишь чашку крепкого кофе.

Он улыбнулся в ответ. Началась вторая половина дня, и она должна быть лучше, чем первая. Должна быть.

– Идет, – согласился Алан.

– Вот и хорошо. – Шейла закрыла за собой дверь, и тогда Алан выпустил на свободу свои руки. Вскоре по солнечной дорожке, на стене, к окну летела целая стая черных дроздов.

По четвергам вторая половина дня в средней школе Касл Рок отводилась под общественную работу. Как отличник Брайан Раск был от этой работы освобожден вплоть до того времени, когда должны были начаться репетиции к рождественскому спектаклю «Зимняя Сказка», поэтому он уходил в этот день рано, что компенсировало его длинные вторники.

В этот четверг он вышел из дверей школы еще до того, как отзвенел звонок на шестой урок. Кроме учебников и тетрадей в его рюкзаке лежал свернутый плащ, который заставила с утра взять мама, и теперь он потешным горбом топорщился у него на спине.

Он ехал на велосипеде, как только мог быстро, и сердце бешено колотилось в груди. Ему предстояло сделать очень важное ДЕЛО.

Дело необходимое и при этом в некотором роде забавное. Он теперь точно знал, какое именно. Его осенило, когда он ковыряла носу на уроке математики.

Пока Брайан катил по Школьной улице, сползающей с Касл Хилл, солнце впервые за этот день показалось из-за облаков. Он посмотрел налево и увидел мальчика-тень на велосипеде-тень, торопящегося вслед за ним по влажному асфальту.

Крути колеса, подруга-тень, подумал Брайан, если хочешь за мной угнаться. Мне сегодня надо побывать во многих местах и переделать кучу дел.

Брайан проехал по торговому центру, даже не взглянув на Нужные Вещи, останавливаясь лишь на мгновение на перекрестках, чтобы посмотреть направо-налево и сразу же мчаться дальше. Подъехав к пересечению улиц Понд (на которой он жил) и Форд, вместо того, чтобы поехать дальше по Понд к дому, он свернул направо. На пересечении Форд и Уиллоу он повернул налево. Задние дворы домов на этих улицах примыкали друг к другу, разделенные в большинстве случаев деревянными оградами. Пит и Вильма Бржик жили на Уиллоу Стрит. Здесь надо быть поосторожнее.

Но Брайан знал, как именно, так как по дороге все самым тщательным образом обдумал, и план действий выстраивался легко и свободно, будто всегда был заложен у него в голове вместе с самим мероприятием, которое ему предстояло провести.

В доме Ержиков было тихо и на подъездной дороге пустынно, но это не обязательно означает, что все так уж в порядке. Обычно Вильма в это время работала в магазине Хемфилла на Маршруте 117, он это знал, так как видел ее там за кассовым аппаратом в излюбленном шарфе, повязанном чалмой на голове, но это не значит, что она обязательно там и теперь. Видавший виды маленький «юго», на котором она ездила, мог благополучно стоять в гараже, которого Брайану отсюда не видно.

Он подъехал по дороге к дому, спешился и поставил велосипед на опоры.

Сердце колотилось так, как будто собиралось выбраться на волю через уши и горло. Не сердце, а какая-то ритм-группа. Он подошел к входной двери, репетируя про себя фразу, которую скажет в том случае, если Вильма все же окажется дома.

Здравствуйте, миссис Ержик, скажет он, я Брайан Раск из соседнего квартала. Я учусь в Средней школе и мы вскоре собираемся распространять подписку на журнал, чтобы на вырученные деньги приобрести новые костюмы нашим оркестрантам. Вот я и опрашиваю людей, не желают ли они подписаться на журнал. Если хотите, я приду позже, когда у меня на руках будут бланки.

Нам обещают премии, если много продадим.

Звучало вполне убедительно и тогда, когда он только составлял этот монолог по дороге и теперь, но все равно Брайан нервничал. Он еще постоял некоторое время на крыльце, прислушиваясь, не донесутся ли из дома какие-нибудь звуки – радио, телевизор (если, конечно, Вильма смотрит что-нибудь кроме «Санта Барбары», а до начала очередной серии еще добрых два часа), пылесос, наконец. Ни звука, полная тишина. Но опять-таки, это означает не больше, чем пустая подъездная дорога.

Брайан позвонил. Где-то в глубине дома он услышал слабое дивь-динь.

Он еще постоял, оглядываясь вокруг, не заметил ли его кто-нибудь из соседей, но Уиллоу Стрит, казалось, вымерла: И еще перед домом Ержиков была изгородь. И это прекрасно. Когда ты собираешься сделать ДЕЛО.

Которое вряд ли одобрят люди – папа и мама, например, изгородь, – это предмет первой необходимости.

Прошло не менее полминуты, но никто так и не открыл. Ну что ж, чем дальше, тем лучше. И все же семь раз отмерь – один отрежь. Брайан позвонил снова, нажав при этом кнопку дважды, и поэтому из чрева дома донеслось динь-динь, динь-динь. Ни ответа, ни привета.

Тогда все. Все хорошо. Но, честно говоря, все было очень страшно и еще более неловко.

Брайан еще раз на всякий случай оглянулся, довольно воровато, надо сказать, и повел велосипед, так и не подняв опоры, в небольшое пространство между домом и гаражом, которое весельчаки из Обшивки и Дверей Дика Перри в Южном Париже называли ветродуем. Там он велосипед и оставил, а сам направился на задний двор. Сердце забилось еще сильнее, чем прежде. Обычно, когда он так нервничал, у него дрожал голос, и теперь Брайан молился в душе, если Вильма окажется в саду, мало ли, может быть, цветы какие-нибудь сажает, и ему придется завести свой вызубренный монолог насчет подписки на журнал, чтобы голос дрожал не слишком явно. Если он будет блеять, Вильма Ержик может с успехом заподозрить, что он врет. А эти подозрения могут привести к таким последствиям, о которых даже думать не хотелось.

Завернув за угол, он остановился. Отсюда ему был виден задний двор, но не весь. И вдруг вся эта затея перестала казаться забавной. Теперь она показалась гадкой шуткой, не больше, но и не меньше. Тут ожил и заговорил внутренний голос. Почему бы тебе снова не сесть на велосипед, Брайан? И не поехать домой? Выпьешь стакан молока и все тщательно обдумаешь.

Да, эта идея была чрезвычайно заманчива. Он уже хотел развернуться, но тут перед глазами возникла картина, и гораздо более убедительная, чем прозвучавший голос. Он увидел длинную черную машину – «кадиллак» или «линкольн Марк IV», остановившуюся у его дома. Дверь открылась, и из машины вышел мистер Лилэнд Гонт. Только на Гонте на этот раз не было смокинга, какой носил Шерлок Холме в некоторых рассказах Конан Дойла. Этот мистер Гонт был одет в черный строгий костюм директора похоронного бюро – таким он предстал в воображении Брайана – и лицо его было отнюдь не дружелюбным.

Темно-синие глаза еще больше потемнели от гнева, а губы растянулись, обнажив кривые желтые зубы, но не в… улыбке. Длинные худые ноги, словно ножницами, разрезали вдоль дорогу к подъезду дома, и мужчина-тень, приклеенный к каблукам его башмаков, походил на палача из фильмов ужасов.

Подойдя к двери, он не остановится и не позвонит в звонок, о нет! Он просто-напросто просочится сквозь нее. Если мама Брайана попытается преградить ему путь, он отшвырнет ее в сторону. Если на его пути встанет папа Брайана, он собьет его с ног. А если младший братишка Брайана, Шон, помешает ему пройти, он запульнет его через всю комнату как футбольный мяч с одиннадцатиметровой отметки. Он станет подниматься по лестнице на второй этаж, бормоча имя Брайана, и розы на обоях завянут в тех местах, где на них упадет его тень.

Уж он меня найдет, думал Брайан, прислонившись к углу дома Ержиков, и лицо его при этом представляло из себя образец уныния. Не будет никакого смысла прятаться. Хоть бы я до самого Бомбея добежал. Он и там меня разыщет. А когда найдет…

Он пытался отгородиться от этого жуткого видения, выключить его, и не мог. Глаза мистера Гонта виделись ему как будто наяву, они росли и росли, превращаясь в синюю бездну, а затем в ужасающе непостижимую вечность цвета индиго. Он ощущал, как одинаково длинные тонкие пальцы мистера Гонта цепкими когтями впивались в его плечи. И он слышал, как трещит и лопается его кожа от этого хищного прикосновения. В ушах клокотал голос мистера Гонта: ты получил от меня то, что хотел, Брайан Раск, и до сих пор не расплатился.

Я все верну, слышал Брайан свой собственный вопль, летящий в искаженное, горящее яростью, лицо. О, прошу вас, пожалуйста, я все верну, все верну, только отпустите меня!

Брайан пришел в себя настолько же потрясенный, как когда-то покинув магазин Нужные Вещи. Но на сей раз потрясение было далеко не такое приятное.

Дело в том, что он ни в коем случае не хотел возвращать карточку Сэнди Куфэкса.

Он не хотел ее возвращать потому, что она принадлежала ему.

Майра Иванс остановилась под навесом Нужных Вещей как раз в тот самый момент, когда сын ее лучшей подруги наконец отважился ступить на задний двор дома Ержиков. Взгляд Майры, сначала назад, через плечо, потом по обе стороны вдоль Мейн Стрит был еще более вороватый, чем недавний взгляд Брайана на Уиллоу Стрит.

Если бы Кора – на самом деле ее лучшая подруга – узнала, что Майра здесь, а тем более зачем, она больше никогда не посмотрела бы в ее сторону.

А все потому, что Кора тоже хотела приобрести эту фотографию.

Ну и пусть, уговаривала себя Майра. Ей в голову пришло сразу две поговорки, подходящие к данному случаю: «Кто первый пришел, тому и суп с лапшой» и «Не пойман – не вор».

И все же, прежде чем выйти из дома, Майра надела огромные темные очки, «Береженого Бог бережет» – еще один неплохой совет.

Теперь она медленно подошла к двери и прочла объявление: ПО ВТОРНИКАМ И ЧЕТВЕРГАМ ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЕННОСТИ.

Предварительной договоренности у Майры не было. Она отправилась сюда по молниеносному порыву души, не далее как двадцать минут назад переговорив с Корой.

– Я о ней целый день думаю! Мне просто необходимо ее купить, Майра. Я должна была сделать это еще в среду, но у меня в кошельке было всего четыре доллара, и я решила, что чек он не согласится принять. А знаешь как неловко, когда тебе отказывают. Но с тех самых пор я себя, не переставая, кляну. Представляешь, ночью глаз не сомкнула! Ты наверняка сочтешь это глупостью, но это святая правда.

Майра вовсе не считала это глупостью и полностью верила в правдивость подруги, потому что сама тоже ни минуты не спала прошлой ночью. Зато Кора категорически не права, если считает, что фотография должна принадлежать ей только потому, что она первая ее увидела – как будто первенство в таких вещах дает особые права.

«Тем более, что я не верю, будто она первая ее увидела, – бормотала Майра. – Я как раз думаю, что все наоборот».

На самом деле вопрос, кто первый увидел эту великолепную фотографию, был абсолютно несущественным, гораздо более существенным было то, как бы почувствовала себя Майра, придя в дом к Коре и увидев фотографию Элвиса над камином как раз между керамическим бюстиком Элвиса и фарфоровой кружкой с изображением Элвиса. Стоило Майре об этом подумать, как кишки сжимались в комок, поднимались к сердцу и повисали там, как выстиранный коврик на веревке. Точно такие же чувства она испытывала в первую неделю войны против Ирака.

Это несправедливо. У Коры была блестящая коллекция вещей, так или иначе изображавших или напоминавших об Элвисе, она даже однажды побывала на его концерте. Концерт проходил в Портленд Сивик Сентер приблизительно за год до того, как Король отправился на небеса, чтобы воссоединиться со своей любимой мамочкой.

«Это фотография должна быть моей» – пробормотала Майра и, собрав всю свое мужество, постучала в дверь.

Дверь открылась до того, как Майра успела опустить руку, и на нее чуть не налетел узкоплечий мужчина, выскочивший оттуда.

– Простите, – промычал он, не поднимая головы, и Майра едва успела узнать в нем мистера Константина, фармацевта из Ла Вердьер Супер Драг. Он чуть не бегом пустился по улице в сторону к Таун Коммон, зажав под мышкой бумажный пакет и не глядя по сторонам.

Когда она снова повернулась к двери, на пороге уже стоял улыбающийся мистер Гонт.

– У меня нет предварительной договоренности, – нерешительно произнесла Майра. Брайан Раск, который все свои одиннадцать лет привык слышать от Майры заявления, произносимые категоричным и уверенным тоном, ни за что бы ни поверил, что перед ним старая знакомая, услышав этот тихий голос.

– Считайте, что она у вас есть, – сказал Гонт, улыбнувшись еще радушнее, и отступил, пропуская Майру. – Добро пожаловать и оставьте здесь хоть частичку радости, которую принесли с собой.

Еще разок оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто из знакомых ее не видит, Майра проскользнула в магазин. Дверь за ней плотно закрылась.

Длиннопалая рука, бледная как сама смерть, протянулась в полумраке к кольцу над дверью, схватилась за него и задернула шторы.

Брайан не осознавал, что не дышит до тех пор, пока не выпустил воздух одним долгим свистящим выдохом. На заднем дворе Ержиков не было ни души.

Вильма, несомненно, вдохновленная неуклонно улучшающейся погодой, вывесила для просушки белье перед тем, как идти на работу или куда бы там ни было.

Оно трепыхалось и весело хлопало на трех рядах бельевых веревок, искрясь на солнце и освежаясь на ветерке. Брайан подошел к черному ходу и заглянул внутрь через дверное стекло, приставив к лицу с обеих сторон ладони, чтобы лучше видеть. Дверь вела в кухню, и там было пусто. Он хотел постучать, но тут же решил, что этот поступок станет лишь еще одним свидетельством того, что он оттягивает время. Никого там нет. Лучше всего сделать то, зачем пришел и поскорее выкатиться.

Он медленно спустился с крыльца и снова очутился в заднем дворе.

Веревки, завешенные сорочками, нижним бельем, простынями, и наволочками, находились слева. Справа располагался огород, где росли всевозможные овощи, за исключением, пожалуй, карликовых тыкв. Дальше тянулась живая хвойная изгородь. По другую его сторону жили, Брайан это знал, Хэйверхиллзы, а еще через четыре дома стоял его собственный.

Дождь, пролившийся ночью, превратил огород в болото, большинство овощей потонуло в вязкой разбухшей земле. Брайан нагнулся, зачерпнул обеими руками пригоршни жирной, мокрой, добросовестно унавоженной огородной почвы и, роняя стекающие между пальцев ручейки бурой жижи, направился прямо к бельевым веревкам.

Ближайшая к огороду веревка была завешена простынями по всей длине.

Они были еще сырые, но сохли прямо на глазах, обдуваемые ветерком. И прихлопывали при этом, восхищаясь собственной сверкающей белизной, Иди, нашептывал в ухо Брайану голос мистера Гонта, давай, Брайан, иди и сделай это. Будь смелым и решительным как Сэнди Куфэкс.

Брайан поднял руки ладонями вверх. Он был несказанно удивлен собственным неожиданным возбуждением, как недавно во сне. Теперь он радовался, что не струсил. Ведь это и в самом деле забавно.

Он вытянул руки вперед разглядывая причудливые, грязные полосы, веером расползавшиеся до локтей. И вот комья грязи полетели на чистые простыни шлеп-шлеп.

Он вернулся в огород, зачерпнул еще две пригоршни и залепил их на другие простыни, потом еще и еще. Он носился взад и вперед, как помешанный, зачерпывал и швырял, зачерпывал и швырял.

Он бы так весь день безумствовал, если бы не услышал крик. Сначала ему показалось, что кричат на него. Брайан съежился и даже испуганно взвизгнул.

Но тут же понял, что кричала миссис Хэйверхилз, подзывая свою собаку.

Так или иначе ему пора было убираться отсюда. И поживее. Осмотрев плоды своего труда, он сразу почувствовал прилив стыда и сожаления.

Простыни некоторым образом защитили остальное белье, но сами превратились в грязные тряпки. Только кое-где остались белые нетронутые островки, как будто для того, чтобы напомнить, какого цвета были когда-то эти несчастные простыни.

Брайан оглядел свои руки, на которых тоже не было живого места, и поспешил за угол дома, где заметил водопроводный кран. Вода не была отключена, и стоило Брайану отвернуть кран, как из него хлынула холодная струя. Он тер руки изо всех сил до тех пор, пока не смыл все до последнего бурого следа, включая полоски под ногтями, не обращая внимания на то, что руки немели от холода. Он даже манжеты сорочки постирал.

Закрыв кран, он вернулся к своему велосипеду, поднял опоры и повел его обратной дорогой. Сердце екнуло, когда он увидел неподалеку желтую небольшую машину, но это оказался «сивик», а не «юго». Водитель проехал мимо, не затормозив и не заметив маленького мальчика с покрасневшими от холода руками, вцепившимися в руль велосипеда, на дороге, ведущей к дому Ержиков, маленького мальчика с лицом, похожим на доску объявлений, где было на писана: ВИНОВЕН!

Как только машина скрылась из виду, Брайан сел в седло, пригнулся к самому рулю и закрутил педалями. Он не остановился и не снизил скорость до того момента, пока не оказался на подъездной дороге к своему дому. Онемение в руках к этому времени почти прошло, но он все еще чувствовал неприятное покалывание, руки оставались шершавыми и, главное… красными.

Стоило ему войти, как мама окликнула из гостиной:

– Это ты, Брайан?

– Да, мама, – то, что он делал на дворе Ержиков уже казалось далеким и нереальным, как сон. Вне всяких сомнений мальчик, который теперь стоял в залитой солнечным светом чистой кухне, мальчик, который открывал холодильник и доставал оттуда молоко, никак не мог быть тем самым мальчиком, который погружал руки в грязь на огороде Вильмы Ержик, а потом швырял эту грязь на простыни Вильмы Ержик, швырял, и швырял, и швырял.

Конечно, нет.

Брайан налил себе молока, разглядывая при этом руки. Они были чистые.

Красные, но чистые. Он поставил пакет молока обратно. Сердце уже совсем угомонилось и работало в обычном ритме.

– Как прошел день в школе? – спросила Кора.

– Нормально.

– Хочешь посмотреть со мной телевизор? Скоро начнется «Санта Барбара», а сейчас идет «Поцелуй Херши».

– Конечно, хочу, – сказал Брайан. – Но сначала поднимусь к себе ненадолго.

– Только не оставляй там стакан. Молоко прокисает и начинает вонять, а потом стакан не отмывается в посудомойке.

– Я принесу его обратно, ма.

– Смотри, не забудь.

Брайан поднялся к себе в комнату и провел полчаса в сладостных мечтах над карточкой Сэнди Куфэкса. Когда к нему заглянул младший брат Шон и спросил, не хочет ли он сбегать с ним вместе в угловой магазин, Брайан захлопнул свой альбом бейсбольных карточек и сказал Шону, чтобы тот выметался и не смел возвращаться, пока не научится стучать в дверь, если она закрыта. Он слышал, как Шон еще долго стоял в коридоре и горько плакал, но не чувствовал к нему ни капельки жалости.

Существует же, в конце концов, такая вещь, как хорошие манеры.

Веселая компания попала за решетку – не ради смеха. А там, представь, уже джаз-банд сидел – ну и потеха! Что началось тут – спаси нас Господи Иисусе! Прыжки, ужимки, визги – концерт в тюремном вкусе.

Король стоит, расставив ноги, голубые глаза сияют, обтянутые белым трикотажным костюмом ляжки трясутся. Поддельные бриллианты сверкают в ярком свете люстр. Прядь иссиня-черных волос падает на лоб. Микрофон почти у самого рта, но недостаточно близко, чтобы Майра не смогла разглядеть капризный изгиб верхней губы.

Она видит все. Она сидит в первом ряду. И вдруг, в тот момент, когда настал черед их броситься в бой ритм-группе, он протягивает руку, протягивает руку ЕЙ, таким жестом, каким Брюс Спрингстин (которому никогда не удастся заменить короля, как бы он ни старался) протягивает руку девушке в видеоклипе «Танцуя в Темноте».

В первый момент она слишком потрясена, чтобы поверить, слишком потрясена, чтобы сдвинуться с места, но тут же чья-то услужливая рука подталкивает ее сзади, а ЕГО рука обхватывает ее запястье и тянет наверх, на сцену. Она чувствует, вдыхает его запах – смесь пота, английской кожи, и горячей чистой плоти.

Еще мгновение и Майра Иванс в объятиях Элвиса Пресли. Мягкая ткань его костюма скользит у нее под ладонями. Руки, обнимающие ее, по-мужски сильные. Лицо, ЕГО лицо, лицо Короля в нескольких дюймах от ее лица. Он ведет ее в танце, они – пара, Майра Жозефин Иванс из Касл Рок, штат Мэн, и Элвис Арон Пресли из Мемфиса, штат Теннесси. Сомкнув объятия в развратном танце, они скользят по всей огромной сцене на глазах четырех тысяч истерически визжащих поклонников, а музыканты наигрывают и напевают знакомый припев пятидесятых годов «Танцуйте рок… все танцуйте рок».

Их бедра извиваются, прижатые друг к другу, она чувствует возбужденную твердость той части его тела, которая располагается как раз напротив ее живота, чуть пониже. Потом он раскручивает ее так, что юбка развевается широким колоколом, демонстрируя всем желающим кружевные трусики от Виктории Сикрет, ее рука вонзается в его ладонь, словно ось в колесо, и он снова привлекает ее к себе, и ладонь его скользит по ее спине все ниже и ниже, стискивает ягодицы и прижимает ее к себе еще теснее. Она на секунду бросает взгляд в беснующийся зал и видит там Кору, ее пронзительный неотступный взгляд. Лицо бледно от злости и озлоблено от зависти.

Тогда Элвис поворачивает ее голову к себе и шепчет своим сиропносладким южным выговором:

– Разве не лучше смотреть друг на друга, милая?

Не успевает она ответить, как его пухлые губы прижимаются к ее рту.

Его запах и ощущение его самого так близко заполняют весь мир. И вдруг – О, Боже! – его язык протискивается между ее зубов и Король рок-н-ролла целует ее по-французки на глазах у Коры и целого мира – чтоб они все полопались! И вновь он прижимает ее к себе, а когда медь начинают закатываться истерическими синкопами, Майра ощущает горячий прилив возбуждения. Никогда такого ей не приходилось испытывать, даже много лет назад в Касл Лейк с Тузом Мерриллом. Она хочет закричать, но его язык полностью забаррикадировал ей рот и остается только впиться ногтями в шелковистую трикотажную поверхность его спины. А медь уже трубит «Мой Путь».

Мистер Гонт сидел в одном из своих плюшевых кресел и с пристальным вниманием врача-психиатра наблюдал за тем, как Майра содрогается в оргазме.

Она истерично тряслась всем телом, руки судорожно стискивали фотографию Элвиса, глаза закрыты, грудь высоко вздымалась, ноги сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Волосы, пропитавшись потом, потеряли тщательность завивки и лежали на голове плотным слипшимся шлемом, не слишком привлекательным для постороннего наблюдателя. Двойной подбородок тоже блестел от пота, как случалось у самого Элвиса, когда он носился кругами по сцене на своих последних концертах.

– Оооооо! – стонала Майра и дрожала, как желе на десертной тарелке. Ооооо! Ооооо, Господи! Оооооо, мой Боооо! ООООООО…

Мистер Гонт стиснул большими и указательными пальцами стрелки своих черных брюк и резким движением провел сверху вниз, вернув им былую стройность, затем подался вперед и выхватил фотографию Элвиса из рук Майры.

Ее глаза тут же распахнулись, обнажив полный ужаса взгляд. Она потянулась за фотографией, но достать ее уже не могла. Тогда Майра стала подниматься со своего места.

– Сядьте, – приказал мистер Гонт.

Майра тут же плюхнулась обратно, как будто за тот короткий миг, когда пыталась подняться, окаменела.

– Если вы хотите еще хоть раз увидеть эту фотографию, Майра, сидите.

Она сидела и смотрела на него тупым бараньим взглядом. Широкие ручья пота стекали из-под мышек и по груди.

– Пожалуйста, – жалобно произнесла Майра, протянув в мольбе руки, и голос вырвался у нее из горла с таким шипением и завыванием, с каким суховей носится по пустыне.

– Назовите цену, – предложил Гонт.

Майра задумалась, округлив глаза. Адамово яблоко двигалось по шее вниз и вверх в такт тяжелой мыслительной работе.

– Сорок долларов, – выкрикнула она. Гонт засмеялся и покачал головой.

– Пятьдесят.

– Даже слушать смешно. Видимо, эта фотография не так уж вам нужна, Майра.

– Очень нужна. – В углах глаз у нее заблестели слезинки. Еще мгновение и они покатились вниз по щекам, смешиваясь с потом. – Нужна-а-а-а! – завыла она.

– Хорошо, – сказал Гонт. – Вы хотите ее получить. Готов согласиться с тем фактом, что вы в самом деле хотите ею обладать. Но нужна ли она вам, Майра? Действительно ли так необходима?

– Шестьдесят! Больше у меня нет ни цента.

– Майра, неужели я похож на ребенка?

– Нет…

– Надеюсь. Я человек старый – старше, чем вы можете себе представить, но выгляжу при этом неплохо, если вам мои слова не покажутся нескромными. И все же вам, видимо, я показался совсем несмышленышем, если высчитаете, что я могу поверить будто женщина, проживающая в новехоньком двухэтажном доме менее чем в трех кварталах от Касл Вью, имеет только шестьдесят долларов на своем счету. – Вы не поняли, мой муж…

Мистер Гонт встал с фотографией в руках. Улыбающийся человек; несколько минут назад радушно приглашавший ее войти, исчез бесследно, испарился.

– У вас, кажется, не было предварительной договоренности, Майра, не так ли? Так. Я пригласил вас только по доброте душевной. Но теперь, боюсь, придется попросить вас покинуть магазин.

– Семьдесят! Семьдесят долларов!

– Вы меня оскорбляете. Прошу вас уйти.

Майра упала на колени. Она рыдала, звучно, со всхлипами. Затем судорожно ухватилась за обшлага брюк.

– Прошу вас! Прошу вас, мистер Гонт. Мне совершенно необходима эта фотография. Просто необходима! Я не смогу без нее жить! Она делает такое… вы не поверите что она делает.

Мистер Гонт взглянул на фотографию, и лицо его на долю секунды исказилось брезгливой гримасой.

– Не думаю, что мне необходимо это знать. От всего этого слишком уж… потом несет.

– Но ведь на сумму, более чем семьдесят долларов, мне придется выписывать чек. Тогда узнает обо всем Чак. И потребует отчета, на что я истратила деньги. А если я ему скажу, он… он…

– Это, – сказал Гонт, – не моя проблема. Я хозяин магазина, а не член совета по бракоразводным делам. – Он смотрел на нее сверху вниз и разговаривал с потной макушкой. – Я уверен, найдется другой покупатель миссис Раск, например, которая оценит по достоинству эту реликвию последнюю фотографию мистера Пресли.

При упоминании имени подруги Майра вскинула голову. Глаза у нее запали и сверкали влажными темно-карими точками. Губы искривились, обнажив полоску зубов, и выглядела она в этот момент откровенно безумной.

– Вы продадите фотографию ей?! – прошипела Майра.

– Я сторонник свободной торговли, – заявил мистер Гонт. – Именно такая торговля сделала эту страну великой. Признаюсь вам, Майра, только и жду, чтобы вы оставили меня в покое. Взгляните на свои ладони, они насквозь мокры от пота. Мне придется отдавать брюки в чистку и даже в этом случае не уверен…

– Восемьдесят долларов!

– Я готов продать вам фотографию за сумму, вдвое больше той, которую вы только что назвали, – сказал мистер Гонт. – Сто шестьдесят долларов и ни центом меньше. – Он усмехнулся, продемонстрировав желтые кривые зубы. – И ваша чековая книжка, Майра, меня вполне устроит.

Она издала стон отчаяния.

– Не могу! Чак убьет меня.

– Вполне возможно, – кивнул мистер Гонт. – Но ведь в таком случае вы умрете во имя всепоглощающей любви, разве не так?

– Сто, – взмолилась Майра и снова ухватилась за обшлага его брюк, как только он сделал попытку отступить на шаг. – Прошу вас, сто долларов.

– Сто сорок, – отчеканил Гонт. – И больше никаких уступок. Это мое последнее слово.

– Ну что ж, делать нечего, – вздохнула Майра. – Я заплачу.

– И еще пососать при этом, – ухмыляясь сообщил мистер Гонт.

Глаза Майры стали похожи на две заглавных буквы О.

– Что вы сказали? – прошептала она.

– Пососать! – выкрикнул он ей в лицо. – Сделать мне минет! Открыть свой огромный золотозубый рот и вложить в него мой член.

– О, Господи, – застонала Майра.

– Как хотите, – мистер Гонт пожал плечами и хотел повернуться, чтобы уйти.

Но Майра вцепилась в него до того, как он успел это сделать. Мгновение спустя ее дрожащие пальцы тянули вниз молнию на ширинке его брюк.

Он некоторое время с усмешкой наблюдал ее неловкую возню, а потом отбросил прочь ее руки.

– Расслабьтесь, – произнес он брезгливым тоном. – Оральный секс ввергает меня в депрессивное состояние.

– В какое состояние…

– Не важно, Майра, – он протянул ей фотографию. Она вцепилась в нее и прижала к груди. – И все же вам придется оказать мне кое-какую услугу.

– Какую? – бессильно прошептала она.

– Вы знаете человека, который владеет баром по другую сторону Тин Бридж?

Она уже закрутила было головой, и слезы вновь заблестели на глазах, как вдруг поняла, кого он имеет в виду.

– Генри Бофорт?

– Именно. Кажется, он хозяйничает в заведении, именуемом Мудрым Тигром. Интересное название, кстати.

– Я с ним сама не знакома, но о его существовании знаю, во всяком случае надеюсь, что это тот человек, о котором я думаю. – Майра ни разу в жизни не бывала в Мудром Тигре, но знала о его хозяине все, как впрочем и всех остальных хозяев чего бы то ни было.

– Вы думаете о том, о ком надо. Так вот, мне бы хотелось, что бы вы сыграли с ним небольшую шутку.

– Какую? Какую шутку?

Гонт схватил ее за запястье одной из истекающих потом рук и потянул вверх, помогая встать на ноги.

– А об этом мы поговорим, Майра, пока вы будете выписывать чек. – Он улыбнулся и былое очарование вернулось к его лицу в тот же момент. Глаза сияли, и в них плясали веселые искры. – Кстати, желаете, чтобы я вложил фотографию в подарочную упаковку?

Глава 5

Алан вошел закусочную Нэн, напротив дома Полдни тут же понял, что она страдает, страдает так, что приняла таблетку перкодана днем, что случалось нечасто. Он понял это еще до того, как она успела открыть рот, чтобы произнести слова приветствия – боль застыла у нес в глазах. Застыла особым блеском, который был ему знаком и всегда не нравился. И не понравится никогда. Не впервые он задал себе вопрос: не пристрастилась ли Полли к наркотикам? При сложившихся обстоятельствах это было бы лишь дополнительным побочным эффектом основной болезни, вполне возможным и даже не удивительным, подтверждающим тот факт, что ей приходится жить с постоянной болью, которую Алан не в состоянии был понять и прочувствовать.

Тем не менее голос ее не выдал внутреннего состояния, когда она ответила на его вопрос:

– Как поживаете, милая дама?

Полли улыбнулась.

– День сложился любопытно. Даже очччень! – как говорил актер в «Пересмешнике».

– Ты слишком молода, чтобы это помнить.

– Вот поди ж ты, помню. Кто это, Алан?

Он повернулся по направлению ее взгляда как раз вовремя, чтобы успеть заметить женщину с прямоугольным пакетом в руках, которая неслась мимо широкого окна закусочной. Немигающий взгляд ее был устремлен прямо перед собой, и мужчине, идущему навстречу, пришлось отскочить в сторону, чтобы избежать столкновения. Алан покопался в памяти, хранившей картотеку имен и лиц, и выудил оттуда то, что Норрис, обожавший полицейскую терминологию, назвал бы «обрывочные данные».

– Иванс, Мэйбл или Мэйвис, или как там ее. Она замужем за Чаком Ивансом.

– У нее такой вид, как будто она только что накурилась до одури Панаманиан Ред, – сказала Полли. – Даже завидно.

Нэн Робертс собственной персоной вышла, чтобы их обслужить. Она была одним из Баптистских Солдат во Христе под началом Уильма Роуза, и теперь на груди, слева, у нес красовался небольшой желтый значок. Уже третий, который Алану приходилось лицезреть сегодня с утра, и он догадывался, что придется увидеть еще немало в ближайшие недели. На значке был изображен игровой автомат, обведенный черным кругом и перечеркнутый красной чертой по диагонали. Никаких лозунгов, рисунок и без слов достаточно красноречиво доводил до сведения желающих отношение владельца значка к Казино Найт.

Нэн была женщиной средних лет с необъятной грудью и пухлым ласковым лицом, напоминавшим всем и каждому кто с ней общался либо собственную любимую мамочку, либо, в крайнем случае, яблочный пирог. Кстати яблочный пирог в закусочной Нэн подавался отменный, о чем доподлинно знал Алан и все его подчиненные, и особенно хороша была горка ванилинового мороженого, водружавшаяся сверху для украшения и соблазнительно тающая так, что слюнки текли. Всем и всегда хотелось провести параллель между внешностью Нэн и ее характером, но большинство деловых людей, в частности агенты по продаже недвижимости, успели удостовериться, что спешить с выводами не стоит. За мягкими доброжелательными чертами лица скрывался безотказно действующий компьютер, а под большой материнской грудью, на том месте где должно располагаться сердце, покоилась кипа чековых книжек и счетов. Нэн опутала своей сетью большую часть Касл Рок, включая по меньшей мере пять служебных помещений на Мейн Стрит и теперь, когда Поп Мерил покоился в земле, она стала, как подозревал Алан, одной из самых состоятельных персон города.

Она напоминала ему содержательницу публичного дома в Ютике, которую он однажды арестовал. Та попыталась всучить ему взятку, а когда он отказался, чуть не разбила ему голову птичьей клеткой. Проживавший там золотушный попугай, время от времени произносивший одну единственную фразу: «Мать твою растактак, Фрэнк» угрюмым глубокомысленным тоном, в тот момент находился на своем месте, в той самой клетке, которая должна была опуститься на голову Алану. Временами, когда он видел как углубляется вертикальная морщина на переносице Нэн, Алан догадывался, что она способна на нечто подобное. И поэтому он счел вполне естественным то, что Нэн, редко выходившая из-за кассового аппарата, на этот раз оставила свой пост и решила сама обслужить заглянувшего на огонек шерифа округа. Такое внимание дорого стоило.

– Привет, Алан, – сказала она, – Сколько лет, сколько зим. Где пропадал?

– То там, то тут, – уклончиво ответил Алан. – Дела, дела.

– Это не причина, чтобы забывать старых друзей. – Она заливала его с ног до головы своей сияющей материнской улыбкой. – Хоть бы изредка забегал.

«Надо много времени провести бок о бок с Нэн, – подумал Алан, чтобы заметить, насколько редко эта улыбка отражается в глазах».

– А вот он я, тут как тут.

Нэн расхохоталась так громко и весело, что посетители у стойки испуганно оглянулись. А потом они будут рассказывать своим приятелем, как Нэн Робертс и шериф чесали языками, словно старые добрые приятели.

– Кофе, Алан?

– Да, пожалуйста.

– А, может быть, и кусок пирога вдогонку? Домашнего приготовления, яблоки из садов Мак-Шерри в Швеции. Только вчера собирали.

Хорошо хоть она не стала сообщать, что собирала их сама, подумал Алан.

– Нет, спасибо, – сказал он вслух.

– Уверен? А ты как, Полети?

Полли отрицательно покачала головой.

Нэн ушла готовить кофе.

– Ты ее недолюбливаешь, кажется, – тихо спросила Полли. Он ответил не сразу, как-то не приходилось свои ощущения расценивать по схеме любишь-не любишь.

– Нэн? С ней все в порядке. Просто мне всегда хочется знать о людях то, что они представляют из себя на самом деле.

– И чего они на самом деле добиваются?

– Это уж чересчур. – Алан рассмеялся. – Слишком трудно. Меня вполне устраивает, если я хотя бы с первой половиной справлюсь.

Она улыбнулась – Алан всегда старался сделать так, чтобы она улыбалась – и сказала:

– Надо тебя записать в философы, Алан Пэнгборн.

Он дотронулся до ее затянутой в перчатку руки и улыбнулся в ответ.

Вернулась Нэн и поставила перед Аланом толстостенную белую фаянсовую кружку с дымящимся кофе. Одного у нее не отнимешь, думал Алан, она точно знает, когда пора покончить с обменом любезностями и приступить к удовлетворению плоти. Далеко не все, закованные в такие же честолюбивые рамки как Нэн, обладают этим знанием.

– Ну, а теперь, – сказал Алан, отхлебнув кофе. – Начинай рассказ о своем любопытном дне.

Полли в мельчайших деталях рассказала ему, как они с Розали Дрейк видели утром из окна Нетти Кобб, страдавшую на пороге магазина Нужные Вещи, и как она, наконец, собрав в кулак всю свою силу воли, решилась туда войти.

– Замечательно, – сказал Алан и это было вполне искренно.

– Да, но это еще не все. Она там что-то купила! Я никогда не видела ее такой возбужденной, радостно возбужденной. Она была жизнерадостна – вот верное слово. Ты ведь знаешь, какая она всегда вялая.

Алан кивнул.

– Так вот, на щеках у нее играл румянец, волосы растрепались, и она даже несколько раз хихикнула.

– Ты уверена, что они занимались только делом? – округлив глаза спросил Алан.

– Не валяй дурака, – Полли фыркнула, как будто сама не высказала такого предложения Розали. – Так или иначе она дождалась снаружи, пока ты уйдешь – я так и знала, что она будет ждать этого момента на улице – а потом вошла и показала нам то, что купила. Ты знаешь, что у нее коллекция цветного стекла?

– Понятия не имею. В этом городе иногда происходят некоторые вещи без моего ведома, хочешь верь, хочешь нет.

– У нее в коллекции предметов шесть. Почти все из них остались от матери. Она как-то говорила, что было больше, но несколько вещей разбились.

Нетти очень любит те несколько вещиц, которые остались, а он продал ей и в самом деле прекрасный абажур из цветного стекла, красивее я, пожалуй, никогда не видела. С первого взгляда мне показалось, что это изделие Тиффани. Конечно, этого быть не может, Нетти не смогла бы заплатить за подлинное стекло Тиффани, и все же вещь прекрасная.

– Сколько же она заплатила?

– Я не спросила. Но уверена, в каком бы чулке она не хранила свои сбережения, на сегодняшний день он пуст.

Алан слегка нахмурился.

– Ты уверена, что ее не надули?

– Ну почему ты всегда так подозрителен? Нетти, конечно, во многом растяпа, но только не в вопросе цветного стекла. Она сказала, что они торговались, а, значит, так оно и есть. И она была счастлива!

– Я очень рад за нее. Ей выпал Выигрышный Билет.

– То есть?

– Так назывался магазин в Ютике, – объяснил Алан. – Много лет назад. Я тогда был еще ребенком. Хорошее название – «Выигрышный Билет».

– А твоего билетика там не было? – поддразнила Полли.

– Не знаю. Никогда туда не заходил.

– Ну что ж, у меня такое впечатление, что мистер Гонт припас и мой билет.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Нетти принесла мою коробку из-под пирога, а туда была вложена записка. От мистера Гонта. – Она придвинула к нему поближе лежавшую на столе сумочку. – Посмотри сам. Я, к сожалению, сегодня не в состоянии расстегивать замки.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Плохо, Полли?

– Плохо, – откровенно созналась она. – Бывало и хуже, но, честно сказать, не намного. Всю неделю плохо, с тех пор, как погода изменилась.

– Ты пойдешь на прием к доктору Ван Аллену?

Она вздохнула.

– Пока нет. Ожидаю передышки. Каждый раз, когда случаются такие приступы, облегчение наступает как только начинаешь опасаться что вот-вот свихнешься от боли. Во всяком случае так было всегда. Но я думаю, придет день, и случится так, что ожидаемого облегчения не наступит. Если к понедельнику этого не произойдет, я пойду на прием. Но ведь он может всего лишь рецепт выписать. И все равно пойду, не дура же я, чтобы не испробовать все возможности.

– Но…

– Хватит, – мягко перебила Полли. – Хватит на сегодня, ладно?

– Ладно, – не слишком охотно согласился Алан. – Взгляни на записку.

Она очень любезная, и я бы даже сказала… интеллигентная.

Алан расстегнул замок сумочки и сразу увидел конверт, лежавший поверх чековой книжки. Он взял его в руки и ощутил шелковистость сметанно-белой бумаги. Наискосок было написано почерком настолько старомодным, что, казалось, им могли писать только старинные дневники – Миссис Полли Чалмерс.

– Такой почерк, – искренне веселилась Полли, – называется каллиграфией, и ему закончили обучать, я думаю, сразу после завершения ледникового периода.

Он достал из конверта канцелярский бланк. Наверху было отпечатано

НУЖНЫЕ ВЕЩИ

Касл Рок, штат Мэн

Лилэнд Гонт, владелец

Почерк, которым была написана записка уже не казался столь витиеватым, как на конверте, но все же и от почерка и от стиля самого изложения приятно веяло стариной.

Дорогая Полли,

Еще раз позвольте поблагодарить вас за великолепный пирог. Именно такой я люблю больше всего, и он оказался прекрасен. А также примите мою искреннюю благодарность за безграничную доброту ко мне и неоценимую моральную поддержку – вы наверняка поняли, в каком беспокойстве я пребывал в день открытия и в преддверии премьеры.

Имеется у меня один предмет, хоть еще и не доставленный, но в пути, переправляется вместе с другим товаром, который, надеюсь, мог бы вас заинтересовать. Не хочу говорить большего; вам лучше увидеть своими глазами. Это, безусловно, всего лишь пустячок, но я подумал о нем сразу, как только вы ушли, а за долгие годы я редко ошибался в подобных вещах.

Ожидаю товар прибытием не позднее пятницы или субботы. Не откажите в любезности, загляните во второй половине дня в воскресенье. Я весь день буду на месте – предстоит составить каталог – и надеюсь вас увидеть.

Повторяю, объяснить в подробностях не имеет смысла, вещица либо скажет сама за себя, либо промолчит. В последнем случае я хотя бы не останусь перед вами в долгу, угостив чашкой чая.

Наденусь, Нетти довольна своим новым абажуром. Она чрезвычайно приятная женщина, как мне показалось, и я рад, если смог доставить ей удовольствие.

Искренне Ваш,

Лилэнд Гонт.

– Чудеса! – воскликнул Алан, вкладывая записку обратно в конверт, а конверт в сумку. – Собираешься отправиться на место и провести экспертизу, как говорится на нашем полицейском языке?

– С таким предисловием и после того, как я видела абажур Нетти отказаться невозможно. Да, думаю, зайду… если, конечно, рукам не станет хуже. А ты не хочешь пойти, Алан? Может быть, у него и для тебя что-нибудь найдется.

– Может быть. Но скорее всего придется заняться Патриотами. Кажется, они настроены всерьез.

– У тебя усталый вид. Алан. Под глазами синяки.

– Такой день выдался. Началось с того, что пришлось с самого утра разнимать городского голову и одного из моих служащих, чтобы они не убили друг друга в укромном местечке.

Полли подалась вперед и с беспокойством спросила:

– Что случилось?

Он рассказал ей о стычке между Китоном и Норрисом Риджвиком и о странном слове, которое все время повторял Китон – преследование. Когда он закончил, Полли долго молчала.

– Ну? – не выдержал он в конце концов. – Что ты об этом думаешь?

– Я думаю, что пройдет еще немало лет, прежде чем ты будешь знать о Касл Рок все то, что должен знать. То же самое касается и меня. Я слишком долго отсутствовала и не рассказываю никому о своей «маленькой проблеме», так что, думаю, многие в городе мне не доверяют. Но ты собираешь сведения.

Алан, и запоминаешь их. Знаешь, что я чувствовала, когда вернулась в Касл Рок?

Он отрицательно покачал головой, не спуская с нее внимательного взгляда. Полли не из тех женщин, кто начнет с бухты-барахты копаться в прошлом, даже наедине с ним.

– Это было все равно, что снова начать смотреть с середины одну из мыльных опер, когда уже много серий пропущено. И людей, и их проблемы ты узнаешь сразу, так как по сути дела ничего не изменилось. Вернуться к просмотру такого сериала, все равно что влезть в старые, давно забытые, но все же очень удобные тапочки.

– О чем ты, я не совсем понимаю.

– О том, что в этом городе идет несколько мыльных опер, которых ты не смотрел с самого начала. Знаешь ли, например, что дядя Дэнфорта Китона лечился в Джунипер Хилл в одно время с Нетти Кобб?

– Нет, не знаю.

Она кивнула.

– Ему было лет сорок, когда у него стали появляться психические расстройства. Моя мама говорила, что Билл Китон шизофреник. Не знаю, так это или мама просто употребляла слово, которое часто слышала по телевизору, но факт остается фактом – Билл Китон был явно не в себе. Я помню, как он хватал людей на улице за грудки и начинал талдычить им о какой-то мучившей его проблеме – о национальном долге или о том, что Джон Кеннеди коммунист, или еще о чем-нибудь того же свойства. Я тогда была еще ребенком, но помню, что меня все это очень пугало.

– Еще бы, можно понять.

– А иногда он бродил по улицам, опустив голову, и бормотал что-то самому себе, очень громко и в то же время неразборчиво. Мама всегда меня наставляла, чтобы я с ним ни в коем случае не разговаривала, когда он в таком состоянии, даже если мы шли в церковь, и он тоже. Потом он попытался пристрелить свою жену. Во всяком случае так говорили, но ты ведь знаешь, как долгие сплетни могут исказить реальные события. Может быть, он всего лишь размахивал у нее перед лицом своим служебным оружием. Что бы там ни было на самом деле, но этого было достаточно, чтобы посадить его в окружную тюрьму. Потом провели нечто вроде медицинской экспертизы и его переправили в Джунипер Хилл.

– Он и сейчас там?

– Нет, умер. Его психическое состояние ухудшалось стремительно, в особенности с того момента, как его поместили в клинику. Говорят, он умер в состоянии каталепсии.

– О, Господи.

– Но это еще не все. Ронни Китон, отец Дэнфорта Китона и родной брат Билла Китона, провел четыре года в психиатрическом отделении клиники ВА в Тогусе, в середине семидесятых годов. Сейчас он в доме престарелых. А еще была тетка или двоюродная сестра, точно не знаю, которая покончила с собой в пятидесятых после какого-то скандала. Боюсь утверждать, но, кажется, она слишком откровенно предпочитала мужскую компанию.

– То есть, ты хочешь сказать, что это наследственное?

– Я ничего такого не говорила, и не надо делать поспешных выводов, просто я знаю историю города несколько лучше, чем ты, вот и все, мне известно то, о чем не говорят четвертого июля на заседании Городской общины. Я всего лишь констатирую факты, а выводы – дело полиции.

Последнюю фразу она произнесла так торжественно, что Алан не сдержал улыбки, но все же он чувствовал себя неловко. Наследственная болезнь безумие или нет? Изучая психологию на последних курсах колледжа, он усвоил, что такое утверждение не более чем «одна бабка сказала». Несколько лет спустя в Полицейской академии в Олбани лектор говорил, что так оно и есть в отдельных случаях: некоторые виды психических заболеваний могут карабкаться по семейному древу как, скажем, голубые глаза или гермофродитизм. В качестве примера он также приводил алкоголизм. А вот говорил ли он нечто подобное о шизофрении Алан припомнить не мог. Учеба в академии было делом давно минувших дней.

– Наверное, мне надо поспрашивать кое-кого об Умнике, – сказал он с тяжелым вздохом. – Но знаешь, Полли, идея, о том, что городской голова Касл Рок мало-помалу превращается в ручную гранату в человеческом облике мне не кажется достаточно основательной.

– Конечно. Это наверняка не тот случай. Мне просто показалось, что тебе стоит быть в курсе. Здешний народ согласится отвечать на вопросы, если… если ты будешь точно знать, какие вопросы надо задавать. А если нет, они будут улыбаться, ходить вокруг да около и в результате ничего не скажут.

Алан усмехнулся. Это была чистая правда.

– Ты еще недослушала, Полли. После Умника меня посетил Преподобный Вилли. Он…

– Шшшш! – Полли так испуганно прервала его, что Алан вздрогнул. Она оглянулась и, – убедившись, что их никто не подслушивает, снова повернулась к Алану. – Ты меня иногда повергаешь в отчаяние, Алан. Если не научишься осторожности, тебя не далее чем через два года переизберут, а ты будешь стоять с глупой ухмылкой и всех спрашивать: «Что случилось?» Надо следить за собой. Если Дэнфорт Китон – ручная граната, то названный тобой человек фауст-патрон.

Алан пригнулся к Полли и зашептал:

– Он никакой не фауст-патрон. Он самоуверенный напыщенный прыщ, вот он кто.

– Казино Найт?

Он кивнул.

Она прикрыла его руки своими ладонями.

– Бедняжка. А ведь со стороны этот городок кажется таким тихим и сонным, правда?

– Чаще всего он такой и есть.

– Безумствовал?

– О да, – подтвердил Алан. – Это был мой второй разговор с нашим Преподобным относительно Казино Найт, о его законности. Думаю, что предстоит еще несколько, прежде чем католики наконец сделают свое дело.

– Он и в самом деле самоуверенный прыщ. – сказал Полли. Лицо ее оставалось серьезным, но глаза сияли.

– Да, – сказал Алан. – Теперь он изобрел значки. Еще одно предупреждение.

– Значки?

– Игровые автоматы, перечеркнутые наискосок, вместо улыбающихся физиономий рядом с ними, как обычно. Нэн носит такой. Хотелось бы знать, чья это была идея.

– Скорее всего Дона Хемфилла. Он не только правоверный баптист, но и еще член Республиканского Комитета. Он понимает кое-что в том, как проводить те или иные кампании, но уверена, считает, что повернуть общественное мнение в тех случаях, когда замешена религия, весьма затруднительно.

– Она поглаживала его руки.

– Успокойся, Алан. Наберись терпения. Жди. Это те киты, на которых стоит жизнь в Касл Рок – спокойствие, терпение и ожидание того, что возникнет какая-нибудь случайность. Так?

Он улыбнулся, отнял свои руки и сжал ее пальцы, но очень нежно. О, как нежно он сжал ее пальцы!

– Так. Хотите провести вместе вечерок, милая дама?

– О, Алан, право не знаю…

– Обещаю, никаких резких телодвижений. Я разожгу камин, мы сядем у камелька и ты мне поведаешь еще немало интересного из жизни города для нашего общего веселья.

Полли слабо улыбнулась.

– Мне кажется, ты уже достаточно нагляделся за последние полгода на всех, о ком я могу тебе рассказать. Включая мою собственную персону. Если ты хочешь продолжить свое образование, то стоит завести дружбу с Ленни Партридж… или с ней. – Она указала глазами на Нэн и понизила голос до еле слышного шепота. – Разница между Ленни и Нэн в том, что первый сведения собирает, а вторая – пользуется ими при каждом удобном случае.

– То есть?

– То есть эта леди не слишком добропорядочным путем нажила все свое состояние.

Алан задумчиво смотрел на Полли. Ему никогда еще не приходилось видеть сев таком состоянии: углубленной в себя, разговорчивой и подавленной в одно и то же время. Впервые с тех пор, как они подружились, а потом стали любовниками, он не мог определить: разговаривает он с Полли Чалмерс или с… наркотиками.

– Мне кажутся, сегодня не вполне подходящий вечер для того, чтобы провести его вместе, – вдруг решительно произнесла она. – Я знаю, что не слишком хорошо умею поддержать компанию, когда нахожусь в таком состоянии.

И вижу это по твоему лицу.

– Полли, но ведь это неправда.

– Я пойду домой и буду долго лежать в горячей ванне. Кофе больше пить не стану. Отключу телефон, рано лягу спать и есть шанс, что когда проснусь завтра утром, буду совсем другой женщиной. Тогда, может быть, мы сможем заняться… ну ты знаешь. Телодвижениями и довольно резкими.

– Ты меня беспокоишь, – сказал он. Ее пальцы осторожно повернулись в его руках. – Я знаю, – сказала Полли. – Это, к сожалению, не помогает, но я очень твое беспокойство ценю. Больше, чем ты думаешь.

Святоша Хью притормозил, проезжая мимо Мудрого Тигра по дороге домой из автомойки… и, поддав газу, поехал дальше. Подъехав к дому, он припарковал свой «бьюик» на подъездной дороге и вошел в квартиру.

Он занимал две комнаты. В одной спал, в другой делал все остальное.

Старый обшарпанный стол, заваленный алюминиевыми мисками (в большинстве из них громоздились кучки окурков) стоял посреди той комнаты, которая служила для всего остального. Он подошел к раскрытому шкафу, поднялся на цыпочки и пошарил на верхней полке. На мгновение ему показалось, что лисий хвост исчез, что кто-то приходил в его отсутствие и стащил драгоценность. Его охватила такая паника, что живот подвело. Но тут же рука нащупала шелковистую пушистость, и Хью с облегчением выдохнул.

Весь день он провел в мечтах о хвосте, о том, как он привяжет его к антенне «бьиюка» и как хвост будет весело развеваться. Он хотел привязать хвост уже с утра, но шел дождь и, представив себе, как рыжий мех намокнет и превратиться в тоскливо-бурую отяжелевшую тряпицу, отказался от этой затеи.

Теперь он достал свое сокровище и пошел к выходу, рассеянно отшвырнув попавшуюся под ноги пустую банку из-под пива и поглаживая хвост. О, Господи, как же он хорош!

Хью вошел в гараж, который приблизительно с 1984 года был настолько завален барахлом, что места для машины там уже не оставалось, и, порыскав в завалах, отыскал кусок мягкой проволоки. Он наметил себе план действий: сначала привяжет хвост к антенне, потом перекусит и только после этого поедет в Гринз-парк. А. А. встречались в Американ Лиджен Холл в семь часов вечера. Может быть, и поздновато начинать новую жизнь, но никогда не поздно выяснить так это или нет.

Он сделал на проволоке петлю и натянул ее на толстый конец хвоста.

Пальцы его, когда он только начал привязывать другой конец проволоки к антенне, двигались ловко и уверенно, но постепенно стали замедлять свой бег. С каждой минутой уверенность и решительность улетучивались, оставляя позади себя черную пустоту, в которую мало-помалу просачивались сомнения.

Он представлял, как паркует машину у Американ Лиджен и ничего особенного в этом не было. Потом он мысленно смотрел на себя со стороны, как входит внутрь и направляется в зал на собрание. С этим тоже вроде бы все было в порядке. Но потом в сознании неожиданно возник мальчонка, вроде того воробья, который едва не попал недавно под его грузовик. Пока он сам будет входить в зал и представляться собранию как Хью П. и признаваться, что бессилен перед зеленым змеем, этот мальчонка, привлеченный ярко-рыжим пятном на фоне ярко-синего неба, подойдет к его «бьюику» и отвяжет хвост от антенны. Сначала он его просто погладит, восхищаясь необычайной шелковистостью шерсти, потом оглянется по сторонам, не видит ли кто, и направится в ближайший видеосалон. А там будет хвастаться приятелям: «Эй, братва, смотри чего я спер на автостоянке перед Лиджен. Вот это вещь, да?»

Хью почувствовал такую слепую ярость, поднимающуюся в душе, как будто все это случилось не в воображении, а наяву. Он погладил хвост и огляделся вокруг, как будто ожидая, что увидит в надвигающихся пятичасовых сумерках целую толпу малолетних воришек на дальнем конце Касл Хилл Роуд, переминающуюся с ноги на ногу и перешептывающуюся в нетерпении – когда же он войдет в дом, чтобы засунуть в духовку пару упаковок готового обеда под названием «Голодный Мужчина», чтобы в тот же момент стянуть хвост и дать деру.

Нет. Уж лучше никуда не ездить. В наше время дети всякое уважение потеряли к взрослым. Они готовы стянуть все что угодно просто так, для развлечения. Подержат вещь у себя пару дней, а потом за ненадобностью выбросят в канаву. Картина – и картина очень яркая, почти видение рисовавшая, как его сокровище валяется в сточной канаве, мокнет, теряет цвет среди коробок из-под Биг Мака и пустых банок из-под пива и коки, разрывала Хью душу и вызывала бешеную ярость. Надо быть психом, чтобы так рисковать.

Он отвязал хвост от антенны и, вернувшись с ним в дом, снова спрятал его на верхнюю полку шкафа. На этот раз он постарался закрыть дверь поплотнее, не получилось, оставалась щель.

Надо сделать замок, подумал Хью, сопляки теперь не погнушаются и в дом залезть. Никакого уважения к старшим, ну просто никакого!

Он подошел к холодильнику, достал оттуда банку с пивом, задумчиво посмотрел на нее и вернул на место. Пиво – даже пять банок или шесть – не вернут ему спокойное состояние души. Во всяком случае не сегодня. Тогда он открыл нижнюю дверцу буфета, отодвинул кастрюли и сковородки и достал початую бутылку Блэк Велвет, которую хранил на всякий пожарный случай.

Наполнив рюмку наполовину, подумал и налил доверху. Проглотив содержимое и почувствовав горячий взрыв в желудке, наполнил рюмку снова. Затем еще раз, уже несколько успокоенный. Оглянувшись на шкаф, Хью улыбнулся. Там хвост в безопасности, скоро будет совсем недосягаем для всяких сопляков, потому что он, Хью, купит в Вестрен Авто хороший крепкий замок и врубит его в дверцу шкафа. Получится настоящий сейф. Хорошо иметь ту вещь, которая тебе нравится и без сомнения нужна, но еще лучше, когда эта вещь в безопасности.

Куда как лучше, лучше не бывает.

Но тут его улыбка слегка увяла.

Но разве ты для этого купил хвост? Чтобы хранить его взаперти на верхней полке шкафа?

Он продолжал мелкими глотками отхлебывать из рюмки. Ладно, думал при этом, может быть это и не совсем то, что надо, но уж ни в какое сравнение не идет с возможностью потерять хвост, чтобы он очутился в руках какого-нибудь грязного вора.

– В конце концов, – произнес он вслух, – сейчас не 1955 год, времена меняются.

И удовлетворенно кивнул сам себе. Но мысль тем не менее не желала исчезать. Какой все-таки смысл хвосту задыхаться в шкафу? А какая радость от этого самому Хью?

Но еще пара-тройка рюмок эту мысль угомонили. Пара-тройка рюмок: подсказали, что на полке в шкафу хвосту все же самое место. Следующее решение было таково – к чертям собачьим обед! И это мудрое решение тоже заслуживало двух-трех рюмочек.

Он снова наполнил рюмку, опустился на кухонный табурет со стальными трубчатыми ножками и закурил. И вот тогда, сидя за столом и стряхивая пепел в одну из грязных алюминиевых мисок, он постепенно расстался с мыслями о лисьем хвосте и стал думать о Нетти Кобб. Дурочка Нетти. Он собирался подшутить над дурочкой Нетти. Сыграть с ней шутку. Может быть, на этой неделе, может быть, на следующей… но эта казалась более подходящей.

Мистер Гонт сказал, что Хью не похож на человека, которому свойственно попусту тратить время, и он не хотел мистера Гонта разочаровывать.

Ему уже не терпелось.

Это хоть как-то нарушит однообразие жизни. Он пил рюмку за рюмкой, курил сигарету за сигаретой и к тому времени, без четверти десять, когда он дополз до второй комнаты и повалился на постель со смятыми грязными простынями, на лице его сияла безоблачная улыбка.

В семь часов вечера вместе со звонком на закрытие магазина закончилась и смена Вильмы Ержик в Хемфилл Маркет. В семь пятнадцать она свернула на подъездную дорогу к своему дому. Мягкий свет сочился из-под полуопущенных штор в гостиной.

Она вошла и потянула носом. Макароны с сыром. Неплохо… для начала.

Пит, сбросив туфли, лежал на диване и смотрел по телевизору «Колесо Фортуны». Ноги прикрывал свежий номер портлендской Пресс-Геральд.

– Я читал твою записку, – сказал он, тут же вскочив и отшвырнув газету. – Ужин я засунул в печь. Будет готов в семь тридцать.

Он смотрел на нее открытым взглядом чуть беспокойных карих глаз.

Словно собака, которая изо всех сил старается угодить. Пит Ержик привык выполнять домашнюю работу с давних пор и достаточно успешно. У него, конечно, случались и промахи, но прошло то время, когда он мог лечь на диван в башмаках, отваживался закурить в доме трубку, и скорее снег мог выпасть в августе, чем он, пописав, не опустил бы на место сиденье унитаза.

– А белье ты в дом занес?

Внезапно вспыхнувшее выражение вины и испуга отразилось на его добродушном круглом лице.

– Господи, зачитался газетой и совсем забыл. Сию секунду принесу. – Он уже надевал туфли.

– Можешь не беспокоиться. – сказала Вильма, направляясь в кухню.

– Но почему? Я тотчас принесу!

– Не стоит, – проворковала она. – Я не хочу заставлять тебя бросать газету или телепрограмму только потому, что простояла последние шесть часов за кассой. Сиди, дорогой Питер, отдыхай, сделай одолжение.

Ей не надо было оглядываться, чтобы узнать, как он отреагирует; после семи лет супружества она была уверена, что Питер Майкл Ержик сюрприза ей не поднесет. На лице у него, без всякого сомнения в этот момент появилось выражение обиды и досады. Он теперь наверняка будет несколько минут стоять и смотреть в одну точку, как человек, который вышел из туалета и никак не может вспомнить, вымыл после этого руки или нет, а потом вздохнет и начнет накрывать на стол и сервировать ужин. Некоторое время спустя он спросит ее, как прошла смена в магазине и ни разу не перебьет рассказом о собственном рабочем дне в Уильямс-Браун, большом агентстве по недвижимости в Оксфорде.

На то были свои причины, поскольку Вильма всегда считала, что работа в агентстве по недвижимости самая скучная, какая только может быть. После ужина он без дополнительной просьбы с ее стороны уберет со стола, а она будет читать газету. Все это он проделает без единой жалобы только потому, что допустил промах – не принес со двора выстиранное белье. Надо сказать, что Вильма вовсе была не прочь сделать это самостоятельно, более того, она даже любила эту работу, так как запах свежевыстиранного, прогретого на солнышке и выветренного белья доставлял ей удовольствие, но не станет же она сообщать об этом Питу. Ни в коем случае, это ее маленький секрет.

У нее было довольно много таких секретов, и хранила она их все по одной и той же причине: на войне как на войне, нужно использовать любое, самое малейшее преимущество. Иногда по вечерам ей приходится выдерживать полутора, а то и двухчасовой бой, прежде чем враг сдастся, и она сможет на карте военных действий сменить булавки с белыми головками, принадлежавшие Питу, на свои, красные. Но сегодня бой был выигран мгновенно и без кровопролития, это был блицкриг к вящему удовольствию Вильмы.

В глубине души она была уверена, что брак – это нескончаемый боевик и что в подобной столетней войне, когда пленников не берут в плен, не сдаются, ни единого белого пятна на поле военных действий не остается, поскольку на них тут же накладывают аккуратную заплату, от таких легких побед можно быстро потерять вкус к сражению. Но до этого было еще далеко, и поэтому она вышла во двор с корзиной под мышкой и с сердцем, трепещущим где-то в области диафрагмы.

Она успела пройти почти полдвора, прежде чем остановилась. словно громом сраженная. А где же, черт побери, простыни?

Она должна была сразу их увидеть в темноте, белые прямоугольники, полощущиеся на ветру. Должна была. но не видела. Может быть, они улетели?

Их сдуло? Очень странно. Ветерок, конечно, сегодня был, но не настолько сильный. Тогда, вероятно, их украли?

Но тут легкий порыв ветра донес знакомый хлопающий звук. Так, значит, они здесь… где-то. Старшая дочь огромного католического клана, состоящего из тринадцати детей, не может не знать, как хлопает на ветру белье. А с этим звуком было не все в порядке. Каким-то он казался тяжелым.

Вильма сделала еще один шаг вперед. Ее лицо, лицо женщины, которая подспудно всегда ожидает неприятностей, потемнело. Она уже видела свои простыни… вернее, очертания, которые должны были быть простынями. Но они сливались с вечерней мглой.

Тогда она сделала еще один шаг вперед, и снова прошелестел ветер.

Простынные очертания хлопнули на этот раз в ее сторону и, едва она протянула руку, что-то толстое и вязкое шлепнулось ей на щеку, что-то липкое и противное прижалось к ней. Как будто ледяная рука мертвеца пыталась вцепиться в нее.

Вильма была не из тех женщин, кто кричит при любом удобном случае, но теперь она закричала, закричала и выронила свою бельевую корзину. Снова послышалось мерзкое вязкое хлюпанье – хлопанье, и она попыталась увернуться от этого нечто, протягивающего к ней свои сырые, отвратительные клешни. При этом стукнулась лодыжкой о корзину и упала на колени. Только везение и быстрота реакции не позволили ей при этом растянуться во весь рост.

Теперь эта тяжелая сырая штука била ее по спине, хлестала по щекам, по шее. Вильма снова закричала и поползла прочь от бельевых веревок на четвереньках. Пряди волос выбились из-под платка, которым она повязывала голову, и повисли вдоль щек. Она терпеть этого не могла, потому что волосы щекотались. Но отвратительное поглаживание чего-то темного, висевшего на ее бельевой веревке, было еще невыносимей.

Дверь кухни распахнулась, и послышался встревоженный голос Пита:

– Вильма? Вильма, что с тобой?

И снова тяжелое хлопанье за спиной, похожее на причмокивание голосовых связок в распухшем горле. На соседнем дворе залилась истерическим визгливым лаем собачонка Хэйверхиллов, – тяф-тяф-тяф – что никоим образом не придало Вильме бодрости.

Она поднялась на ноги и увидела Пита, осторожно спускавшегося со ступенек крыльца.

– Вильма, ты что, упала? Как ты себя чувствуешь?

– Да, – завопила она что было сил. – Да, я упала! Я прекрасно себя чувствую! Включи же наконец свет, черт тебя подери!

– Ты ушиб…

– ВКЛЮЧИ СВЕТ, ТЕБЕ ГО-ВО-РЯТ! – прорычала она не своим голосом и вытерла руку о куртку. Теперь и куртка была выпачкана липкой грязью. Вильма впала в такую ярость, что перед глазами заплясали красные горошинки в такт стучащей в висках крови. Но больше всего она была зла на себя, за то что испугалась. Хоть и на секунду.

Тяф-тяф-тяф!

Теперь уже заливался кабыздох на другом участке. Господь свидетель, как она ненавидела собак, особенно тех, что лаяли.

Темная фигура Пита поднялась по ступенькам, дверь открылась, рука его просунулась внутрь и, наконец, двор до самого конца залил яркий поток света.

Вильма оглядела себя и увидела жирные мазки грязи по всему фасаду своей новой осенней куртки. Она с силой провела рукой по лицу и поняла, что оно тоже покрыто слоем бурой грязи. Она чувствовала, как липкие холодные ручейки текут по спине.

– Грязь! – Вильма была настолько потрясена, что не верила своим глазам и ощущениям, не понимала что разговаривает вслух. Кто мог такое сделать?

Кто осмелился?

– Что ты сказала, дорогая? – переспросил Пит. Он шел ей навстречу и теперь остановился в нескольких шагах. Лицо Вильмы строило такие гримасы, что Питеру Ержику это показалось чересчур опасным: как будто под кожей у нее завелся целый клубок ядовитых змей.

– Грязь! – визжала Вильма, протягивая руки к Питу. Жирные бурые брызги полетели с ее пальцев в его сторону. – Грязь, говорю! Грязь!

Пит смотрел через ее плечо и постепенно до него начинал доходить смысл воплей. Нижняя челюсть у него отвалилась. Вильма обернулась и посмотрела по направлению его взгляда. Поток света, вырвавшийся из кухни, осветил бельевые веревки и с беспощадностью обнажил то; что нужно было скрыть.

Простыни, которые она утром вывесила чистыми, теперь спускались с прищепок грязным старым тряпьем; они были не просто облеплены грязью, они ею были покрыты сплошь, они были в грязь закованы.

Вильма обвела взглядом огород и заметила ямы на тех местах, откуда грязь зачерпывали. В траве осталась протоптанная тропинка, по которой носился взад и вперед метатель грязи; носился, зачерпывал, носился, швырял.

– Проклятье! – снова завопила Вильма.

– Вильма… дорогая… вернись в дом и я… – у него просветлел взгляд, как только в голову пришла счастливая мысль:

– Я согрею тебе чаю.

– К чертовой бабушке твой чай! – голос Вильмы взвился на самую вершину визга, и тут же захлебнулся лаем пес Хэйверхиллов: Тяф-тяф-тяф! Как она ненавидит собак. Господи, ты видишь, ты слышишь, как я их ненавижу?

Проклятые громкоголосые, исчадия ада!

Гнев переполнял Вильму, и, переполненная, она бросилась назад к своим простыням, вцепилась в них и стала срывать. Пальцы натянули первую веревку, вырвавшись, она зазвенела, словно гитарная струна. Простыни сочными шлепками падали на землю. Со стиснутыми кулаками, сверкающим взором, словно ребенок в истерике, Вильма сделала один огромный лягушачий прыжок и оказалась на самой вершине простынной кучи. Куча влажно зашипела, осела и выбросила вверх сноп грязных брызг, окатив ими нижнее белье Вильмы. Это оказалось последней каплей. Она открыла рот и уж тут вылила из него все, на что была способна. Будь она трижды проклята, если не найдет того, кто это натворил! Даа, ООНАА НААЙДЕЕТ! Уж будьте покойны! А когда найдет…

– Что случилось, миссис Ержик? – послышался тревожный голос миссис Хэйверхилл.

– Ах, так вас растактак. Наливаетесь там у себя чаями да кофеями!

Телевизоры свои вонючие все никак не насмотритесь! Тогда закрывайте свои охальники, от одного вашего голоса блевать тянет! – орала Вильма.

Она сползла с грязной кучи. Волосы окончательно выбились из-под платка, и Вильма со злостью откидывала пряди с раскрасневшегося лица. Эта ублюдочная собака все-таки доведет ее когда-нибудь, доведет…

На этом мысль оборвалась, как будто отключилась. Собаки. Проклятые кабыздохи!

Кто живет неподалеку от нее, сразу за углом, на Форд Стрит? Минутку, вкралась ошибка: не кто, а какая безмозглая дура живет сразу за углом со своей облезлой вонючей псиной по имени Налетчик?

Как это кто? Нетти Кобб, конечно, вот кто. Собака лаяла всю весну, даже не лаяла, а визжала тем отвратительным щенячьим визгом, от которого мурашки по коже бегают, и в конце концов Вильма позвонила Нетти и сказала, что если та не заставит своего пса замолчать, то ей, Вильме, придется позаботиться об этом самой. Неделю спустя, после того как никакого положительного сдвига не произошло (во всяком случае такого, который Вильма вынуждена была бы признать), она снова позвонила Нетти и во второй раз предупредила, что та обязана заткнуть своему сучьему ублюдку глотку, не то ей, Вильме, придется обратиться в полицию. И вот, той же ночью, когда проклятое собачье отродье снова раззявило свою пасть и затяфкало, Вильма сдержала обещание.

Приблизительно через неделю после этого Нетти объявилась в магазине. В отличие от Вильмы она была из тех людей, которым свойственно долго ворочать мозгами, прежде чем начать действовать. Она терпеливо стояла в очереди к кассе, где сидела Вильма, хотя не взяла ни единого предмета, за который надо было платить. Когда ее очередь подошла, она произнесла своим дребезжащим тоненьким голосочком:

– Прекратите издеваться надо мной и моим Налетчиком, Вильма. Это хороший, послушный маленький песик и советую вам оставить его в покое и не доставлять нам обоим неприятности.

Вильма, всегда готовая к бою, была нимало не смущена тем, что перебранка состоится на рабочем месте, более того, ей скорее это нравилось.

– Дама, вы даже не представляете себе, что такое настоящие неприятности. Но если вы не заставите свою собачонку замолчать, обещаю вам это подробно объяснить.

Нетти, бледная как мел, резко щелкнула замком своей сумочки и с такой силой вцепилась в нее, что вздулись вены на руках кистей до самых локтей.

– В таком случае и я вас предупреждаю.

– Ой, ой, испугала! Ну я прямо описалась от страха! – крикнула ей вслед Вильма (предстоящий бой всегда приводил ее в прекрасное расположение духа), но Нетти не обернулась, только прибавила шагу.

После этого собака затихла, что несколько разочаровало Вильму, так как весна выдалась в целом скучная. Пит тоже не давал никаких поводов поцапаться, и посему Вильма пребывала в такой тоске, которую не в силах была рассеять даже пробивающаяся первая травка и листва. Расцветить и украсить ее жизнь могла бы только настоящая схватка. И Вильма радовалась, предвкушая таковую даже с таким не слишком достойным противником, как Нетти Кобб. Но после того, как собака замолчала и повела себя благопристойно, Вильма стала задумываться о том, чтобы выстрелить по другой цели.

И вдруг одной майской ночью собака залаяла снова. Продолжалось это совсем недолго, но все же Вильма поспешила к телефону, чтобы позвонить Нетти (она уже давно записала ее номер телефона на видном месте, чтобы в случае необходимости не терять времени).

Без какого-либо вступления и предисловия она приступила прямо к делу.

– Говорит Вильма Ержик, дорогуша. Я ведь тебя предупреждала, что если ты не заткнешь глотку своей собаке, я сделаю это сама.

– Но ведь он уже замолчал, – отчаянно крикнула Нетти. – Я забрала его в дом, как только вернулась и услышала, что он залаял. Оставьте меня и Налетчика в покое! Предупреждаю вас! Не оставите – пожалеете!

– Помни мои слова, – сказала Вильма. – С меня довольно. В следующий раз как только он вякнет, я больше полицию беспокоить не буду. Приду сама и перережу ему глотку.

Она повесила трубку, прежде чем Нетти успела ответить. Основное правило ведения боя с врагом (соседями, родственниками, супругом) оставить за собой последнее слово.

С тех самых пор собака молчала. То есть может быть и не всегда молчала, но Вильма лая не слышала. Во-первых, на самом деле, если сказать честно, ее никогда этот лай глобальным образом не беспокоил, она вспоминала о нем только от нечего делать, а, во-вторых, дело теперь нашлось, поскольку она отыскала гораздо более достойное применение своим боевым талантам женщину, которая владела симпатичным ателье в Касл Вью. И поэтому она почти начисто забыла о существовании Нетти и Налетчика.

Но, может быть, Нетти о ней не забыла? Вильма ее видела накануне в новом магазине. И если бы взгляды могли убивать, думала она, то лежать ей бездыханной на полу того самого магазина.

Стоя теперь над кучей своего испорченного белья, Вильма вспоминала страх и отвращение во взгляде Нетти, вспоминала, какая брезгливая гримаса исказила лицо этой суки, как презрительно искривились ее губы, показав на мгновение полоску зубов.

Вильме было хорошо знакомо выражение ненависти, и именно его она увидела вчера на лице Нетти. Предупреждаю вас… вы пожалеете.

– Вильма, пошли домой, – сказал Пит и осторожно положил ей на плечо руку. Она резким движением сбросила ее.

– Оставь меня в покое.

Пит отступил на шаг.

Может быть, она тоже забыла, подумала Вильма. Во всяком случае до того, как увидела меня вчера в магазине, а, может быть, что-нибудь задумала (я вас предупреждала), что-нибудь выпекала в своих полурасплавленных мозгах и, увидев ее в магазине, приняла решение.

Теперь она была почти убеждена, что только Нетти, из тех, с кем она мельком виделась за последние несколько дней, могла иметь к ней претензии.

Были и другие в городе, кто не пылал к Вильме любовью, но такую грязную трусливую шутку могла сыграть только Нетти, и уж очень эта шутка совпадала по содержанию с тем взглядом, который она на нее бросила в новом магазине.

Некий затаенный страх и угроза одновременно.

(Вы пожалеете.) И еще ненависть. Она сама походила на собаку, которая готова укусить, но только когда жертва повернется спиной.

Все, нет никаких сомнений, что это Нетти Кобб. Чем больше она думала об этом, тем более крепла уверенность. И то, что она натворила непростительно. Не потому, что простыни испорчены. Не потому, что поступок мерзкий и трусливый. И даже не потому, что он мог быть совершен только человеком, у которого с мозгами не все в порядке.

Непростительно потому, что Вильма испугалась. Правда, на одно короткое мгновение, когда нечто липкое и холодное, словно рука чудовища, шлепнула ее по лицу, но и этого мгновения страха было вполне достаточно.

– Вильма? – прошептал Пит, когда она повернулась к нему своим широким плоским лицом. Ему не понравилось выражение на этом лице, освещенном с крыльца, – яркие белые полосы света, перемежающиеся с глубокими черными впадинами теней. Не понравился ему и невидящий взгляд жены. – Милая? Как ты себя чувствуешь?

Она прошагала мимо, как будто его не было рядом. Пит поспешил следом и увидел, как она направилась прямиком к… телефону.

Нетти сидела в своей гостиной с Налетчиком у ног и новым абажуром цветного стекла на коленях, когда зазвонил телефон. Было двадцать минут восьмого. Она вскочила, схватив абажур, и со страхом и подозрением посмотрела на телефонный аппарат. У нее возникла мысль – совершенно необоснованная, конечно, – что звонит кто-нибудь из Высокого Начальства, чтобы сказать, что абажур необходимо вернуть, что он принадлежит другому человеку, что такая прекрасная вещь просто не может оставаться в маленькой коллекции Нетти и что она полная дура, если даже на миг предположила, будто такое счастье возможно.

Налетчик мельком взглянул на нее, как будто спрашивая, собирается она подходить к телефону или нет, а потом снова опустил морду на лапы.

Нетти аккуратно поставила абажур и подняла трубку. Наверняка все гораздо проще: звонит Полли и попросит, чтобы Нетти завтра утром, по дороге на работу, прихватила в Хемфиллз Маркет что-нибудь им всем перекусить во время обеденного перерыва.

– Алло, квартира Нетти Кобб, – уверенно произнесла она. Всю свою жизнь Нетти опасалась Высокого Начальства и считала наилучшим способом свой страх не выказывать – самой говорить начальственным тоном. Страх от этого никуда не девался, но зато оставался под контролем.

– Я знаю, что это ты натворила, чокнутая сука, – прорычал голос в трубке, и прозвучал так неожиданно и мерзко, как удар ножом в спину.

У Нетти перехватило дыхание; на лице застыло выражение ужаса, какое бывает у человека, оказавшегося в ловушке; сердце, затрепыхав, поползло к горлу. Налетчик снова вопросительно взглянул на хозяйку.

– Кто… кто…

– Ты, черт побери, прекрасно знаешь кто, – произнес голос и был абсолютно прав. Кому так разговаривать, как не Вильме Ержик, этой дьявольски страшной женщине?

– Он не лаял! – завопила Нетти так тоненько и визгливо, как может говорить человек, только что вдохнувший целый баллон гелия. – Он уже вырос и не лает больше! Он здесь сидит, прямо у моих ног.

– Хорошо развлеклась, вымазав грязью мои простыни, сволочь? – Вильма окончательно взбеленилась. Эта идиотка собирается притворяться будто речь снова пойдет о собаке.

– Простыни? Какие простыни? Я… я… – Нетти посмотрела на прекрасный абажур и как будто впитала от него силы. – Оставьте меня в покое! Сами вы сволочь! Вот!

– Ну ты у меня получишь за это! – никому не удастся безнаказанно прийти ко мне во двор и вымазать грязью мои простыни в мое отсутствие. Никому.

НИКОМУ! Ты поняла? Дошло до твоих заплесневелых мозгов? Ты не узнаешь где, не узнаешь когда и никто не узнает как… но я до тебя доберусь. Поняла?

Нетти крепко прижимала трубку к уху. Лицо ее побледнело и только ярко-красная полоса вспыхнула на лбу, отрезав переносицу от линии волос. Зубы стиснулись сами собой, а щеки раздувались и западали, словно мехи, когда она вдыхала и выдыхала сквозь уголки рта.

– Оставьте меня в покое, не то пожалеете? – снова взвизгнула она своим полуобморочным, насыщенным гелием голосом. Налетчик уже стоял рядом, навострив уши и сверкая тревожным взглядом. Он чувствовал, что в доме сгущаются тучи. И даже разок угрожающе тяфкнул. Но Нетти его не слышала. Вы пожалеете? Я знакома… у меня знакомства, связи. Начальство! Я очень близко с ними знакома! Я этого так не оставлю!

Тоном вкрадчивым, лишь с намеком на сдерживаемую ярость, Вильма произнесла:

– Та шутка, которую ты со мной сыграла, станет самой большой ошибкой в твоей жизни. Но исправить ее ты уже не успеешь.

И щелчок.

– Вы не осмелитесь, – всхлипнула Нетти. По щекам ее струились слезы.

Слезы страха и глубочайшего, бездонного и беспомощного гнева. – Вы не осмелитесь, вы плохая женщина? Я… Я вас…

Послышался еще один щелчок и гудок освободившейся телефонной линии.

Нетти повесила трубку и сидела минуты три неподвижно, глядя в одну точку. А потом она разрыдалась. Налетчик растерянно тяфкнул и, привстав на задние лапы, положил передние на край кресла, в котором сидела Нетти. Она обняла песика и уткнулась мокрым от слез лицом в его шерстку. Налетчик лизнул ее в шею.

– Я не позволю ей обидеть тебя, милый, – шептала Нетти. Она вдыхала уютное чистое собачье тепло и пыталась набраться от него сил. – Я не позволю этой плохой, этой ужасной женщине тебя обидеть… или меня… она пожалеет.

Наконец она выпрямилась, отыскала бумажный носовой платок, засунутый в щель между сиденьем кресла и одной из его ручек, и вытерла глаза. Она была напугана… но при этом ощущала, как негодование, уже давно зародившееся в глубине души, становится все явственнее. Такое же чувство появилось перед тем, как она достала из ящика под мойкой вилку и всадила ее в горло мужа.

Взяв со стола абажур из цветного стекла, Нетти нежно прижала его к груди. «Если она только затеет что-нибудь дурное, то очень, очень пожалеет об этом», – тихо сказала она.

И так, с Налетчиком у ног и абажуром на коленях, она сидела еще очень долго.

Норрис Риджвик медленно ехал по Мейн Стрит в патрульной машине, обозревая здания на левой стороне улицы. Он радовался тому, что скоро заканчивается смена. Какое прекрасное настроение было у него с утра, пока не схлестнулся с этим идиотом, стоял себе преспокойно в мужском туалете, прилаживал перед зеркалом фуражку и получал удовольствие от того, что видел. Все это он помнил, но как-то отстранение и нечетко, как бывает нечеткой выцветшая старая фотография. С того самого момента как его перехватил этот бешеный Китон все пошло наперекосяк.

Обедал он в грильбаре Клак-Клак Тунайт, что на Маршруте 119. Обычно там кормили неплохо, но на этот раз почти сразу после обеда началась сильная изжога, а потом еще понос прохватил. Около трех пополудни он наехал на гвоздь. Это случилось на Таун Роуд неподалеку от старого моста и пришлось менять колесо. Для того, чтобы не скользили пальцы, когда надо было болты закручивать, он, не задумавшись, вытер грязные руки о только что выстиранную форменную блузу, оставив на ней черные жирные полосы. Пока он разглядывал с досадой следы своей нерадивости кишки снова свело спазмом и пришлось бегом бежать в придорожные кусты. Надо было видеть, как он несся туда, чтоб ненароком не наложить в штаны до того, как их спустит. Пробег этот Норрису выиграть удалось, но зато кусты, которые он выбрал для своей не слишком благородной цели, ему вовсе не понравились – это оказался ядовитый колючий шмак, что явилось вполне естественным продолжением неудавшегося с самого начала дня.

Итак, Норрис медленно ехал мимо зданий, построившихся вдоль центральной улицы Касл Рок: Норвей Бэнк энд Траст, Вестерн Авто, закусочная Нэн, пустырь, на котором раньше стоял Центр Изобилия попа Мерилла, Шейте Сами, Нужные Вещи, Скобяные Изделия Касл Рок…

Внезапно Норрис ударил по тормозам и остановился. Что-то его поразило в витрине Нужных Вещей… или, может быть, показалось…

Он заглянул в зеркало заднего вида, но Мейн Стрит была пустынна.

Светофор на углу делового квартала резко погас, что-то в нем щелкнуло задумчиво – что, мол, дальше? – и, наконец, центральный фонарь вспыхнул желтым мигающим светом. Значит, девять часов вечера.

Норрис дал задний ход и остановился у обочины. Посмотрев на переговорник, решил было сообщить, чтоб 10–22 закончил работу, но передумал. Ему захотелось хоть мельком взглянуть на витрину. Но прежде чем выйти, он поступил по всем правилам: переговорник включил и окно приспустил.

Не может быть, чтобы там было именно то, что показалось, думал он, идя по тротуару и подтягивая на ходу брюки. Просто не может быть. Сегодняшний день предназначен для разочарования, а не счастливых открытий и свершений.

Там наверняка лежит чей-нибудь старый спиннинг Зебко.

А вот и нет. Рыболовный спиннинг, красовавшийся в витрине магазина Нужные Вещи, за компанию с сетью и парой высоких желтых резиновых сапог был отнюдь не старый Зебко. Это был Базун. Такого Норрис не видел с тех пор, как шестнадцать лет назад скончался его отец. Ему самому тогда было четырнадцать, и Базун он ценил по двум причинам: за то, чем он был, и за то, для чего служил.

Чем был? Потрясающим, лучшим в мире спиннингом для рыбной ловли в ручьях и озерах.

Для чего служил? Для самого лучшего в мире времяпрепровождения. Самое лучшее время, какое Норрис Риджвик, четырнадцатилетний костлявый подросток, проводил со стариком. Бродили по лесу, пробираясь к какому-нибудь чистому ручейку на окраине города, катались в лодке по Касл Лейк, а потом останавливались посередине и сидели часами, а туман клубами поднимался от поверхности воды, окуная весь мир и их самих в белую дымную сказку. И мир этот становился иным, предназначенным только для настоящих мужчин. В другом мире, где-то далеко, мамы скоро начнут готовить завтраки, и тот мир тоже был не дурен, но совсем не так хорош, как этот. Не было мира столь прекрасного с того момента и до него.

После инфаркта, ставшего для отца смертельным, спиннинг Базун исчез.

Норрис помнил, как искал его в гараже, но безрезультатно. Он обшарил весь подвал, заглянул даже в шкаф в спальне мамы и папы (хотя прекрасно знал, что мама скорее позволила бы Генри Риджвику положить туда слона, чем рыболовные снасти), но спиннинга не было нигде. Норрис всегда подозревала исчезновении сокровища дядю Фила. Он несколько раз набирался смелости, чтобы спросить в открытую, но в последний момент не решался.

Теперь, глядя на спиннинг в витрине, такой похожий на тот самый, он впервые за весь день забыл об Умнике Китоне. Перед глазами стояла яркая реальная картина и затмевала все остальное: отец сидит на корме лодки, зажав между ног коробку со снастью, протягивает спиннинг Норрису, а сам наливает в пластмассовую чашку кофе из большого термоса, красного, в серую полосу. Он даже чувствовал аромат того кофе, горячего, вкусного, и еще запах отцовского одеколона, который назывался «Джентльмен С Юга».

Зарубцевавшаяся горечь утраты внезапно ожила в душе Норриса и он снова затосковал об отце. После стольких лет знакомая боль стиснула душу, острая и беспощадная, как в тот день, когда мама вернулась из больницы, взяла его за руки и сказала: «Мы должны быть мужественными, Норрис».

Уличный фонарь освещал витрину, и стальная ручка спиннинга весело поблескивала в его лучах, вызывая к жизни старую любовь, золотистую и глубинную, которая оказывается никуда не исчезала с тех пор. Норрис смотрел на спиннинг и вспоминал запах свежего кофе, поднимавшийся от красного с серыми полосками термоса и скользящий по спокойной гладкой поверхности озера. Он даже ощутил грубоватую твердость самого спиннинга в своей руке и поднял к глазам другую, чтобы смахнуть навернувшиеся слезы.

– Сержант? – послышался тихий голос.

Норрис коротко вскрикнул и отступил на шаг от витрины. Возникла сумасшедшая мысль, что в конце концов он все-таки наложит в штаны достойное завершение безупречно проведенного дня. Но спазм тут же прошел, и он оглянулся. Высокий мужчина в твидовом пиджаке стоял на пороге магазина и смотрел на него с мягкой улыбкой.

– Я испугал вас? – спросил он. – Простите.

– Нет, – ответил Норрис и тоже заставил себя улыбнуться. Сердце все еще колотилось как отбойный молоток. – Ну… может быть, немного. Я смотрел на удочку и вспоминал старые времена.

– Этот спиннинг поступил только сегодня. – объяснил мужчина. – Он старый, но в прекрасном состоянии. Это Базун, знаете ли. Не слишком широко известный, но высоко ценимый специалистами-рыболовами. Он..

– Японский, – перебил Норрис. – Я знаю. У моего отца был когда то такой же.

– Неужели? – улыбка на лице мужчины – стала еще шире. Обнажившиеся при этом зубы были кривыми, но тем не менее улыбка Норрису пришлась по душе. Какое совпадение, правда?

– Да, действительно, – согласился Норрис.

– Меня зовут Лилэнд Гонт. Я владелец этого магазина, – мужчина протянул руку.

Непроизвольный озноб содрогнул тело Норриса, когда длинные холодные пальцы Гонта обвили его руку. Но пожатие было кратким, и когда пальцы-щупальцы оставили его руку, ощущение тут же прошло. Норрис отнес такую свою болезненную реакцию за счет очередного спазма в кишечнике, мучительно выталкивавшего всякую дрянь, которую хозяин запихал в него во время обеда.

Ну какого черта ему понадобилось брать в гриль-баре всяких мерзких моллюсков, а не цыпленка, на котором это заведение специализируется?

– Можем поторговаться насчет спиннинга, – предложил Гонт. – Заходите, сержант Риджвик, поговорим.

Норрис слегка опешил. Он точно помнил, что не сообщал этому старому дятлу своего имени. Открыл было рот, чтобы спросить, откуда тот его знает, но передумал и снова закрыл. У него ведь прямо над полицейским значком на груди приколота небольшая табличка с именем – вот и разгадка.

– Не могу, к сожалению. – Норрис показал большим пальцем за спину, туда, где стояла его патрульная машина. Даже отсюда было слышно, как работает переговорник, хотя доносились только неясные звуки. За весь вечер ни одного вызова. – Дежурство, сами понимаете. Вообще-то смена у меня в девять заканчивается, но пока не верну машину…

– Да мы всего минуту-другую поболтаем, – заверил Гонт. Глаза его весело поблескивали, глядя на Норриса. – Когда мне встречается человек, с которым можно иметь дело, сержант Риджвик, я никогда времени даром не теряю. В особенности, если речь идет о человеке, который по ночам охраняет мой покой и безопасность.

Норрис подумал, что девять часов вечера это еще далеко не ночь, а в таком маленьком городишке, как Касл Рок, охранять имущество деловых людей и их самих не слишком хитрое дело. Но потом он взглянул на спиннинг, и знакомое желание, такое острое и удивительно сильное, вновь охватило его.

Он размечтался даже, как в ближайший выходной рано-рано утром, на заре, отправится на озеро, прихватив с собой коробочку с червями и термос с кофе, заблаговременно купив его в закусочной у Нэн. И снова все будет так, как было раньше, когда был жив отец.

– Ну что ж…

– Заходите, – подзуживал Гонт. – Если я продаю товар в такое позднее время, то почему бы вам его в то же время не купить? И потом, мне почему-то кажется, что вряд ли сегодня кто-нибудь собирается грабить банк, а вы как думаете?

Норрис посмотрел на банк, который то освещался желтым ярким светом, то мерк в ритме мигающего светофора, и рассмеялся.

– Да, не похоже.

– Ну, так в чем же дело?

– Идет. Но должен предупредить, если мы не договоримся в течение пары минут, мне все-таки придется уйти.

Лилэнд Гонт застонал и засмеялся одновременно.

– Я прямо физически ощущаю, как выворачиваются мои карманы. Пойдемте, сержант Риджвик. Обещаю, пару минут – и дело в шляпе.

– Мне на самом деле хотелось бы приобрести этот спиннинг, пробормотал Норрис и сразу смутился. Не слишком удачное начало для сделки, но он ничего не мог с собой поделать.

– Значит, вы его получите, – сказал мистер Гонт. – Я собираюсь предложить вам самую выигрышную сделку в вашей жизни, сержант Риджвик.

Он пропустил Норриса вперед, вошел сам и закрыл за собой дверь магазина.

Глава 6

Вильма Ержик знала своего мужа вовсе не так хорошо, как предполагала.

В тот четверг она легла спать с мыслью, что первым делом в пятницу утром отправится к Нетти Кобб и позаботится о том, чтобы выполнить свое обещание. Бывало, что ее мгновенные вспышки проходили сами собой, но в тех случаях, когда они возникали, она оставляла за собой право выбирать оружие.

Первое и основное правило ведения боя: мое слово должно быть последним.

Второе и столь же значительное – нападать первой. Выполнение угрозы, высказанной Нетти, она не собиралась откладывать в долгий ящик. Она объявила Питу, что намерена проверить, сколько раз придется прокрутить голову этой идиотке, прежде чем она слетит с плеч.

Она боялась, что не сомкнет глаз всю ночь, продолжая кипеть, словно чайник на плите, и звенеть, словно струна, потому что так было всегда. Но как ни странно, она заснула, не пролежав в постели и десяти минут, а, проснувшись, почувствовал себя бодрой и спокойной. Сидя в пятницу утром в халате за кухонным столом, она задумалась, стоит ли так уж торопиться с приведением угрозы в действие. В том, что она вчера по телефону напугала Нетти до смерти, Вильма не сомневалась. Несмотря на весь раж, она помнила каждое свое слово, и не всполошиться мог только глухой.

Почему бы не позволить Мисс Чокнутой 1991 поболтаться в подвешенном состоянии некоторое время? Пусть себе пострадает несколько ночей от бессонницы, теряясь в догадках, откуда свалится возмездие. Проехать несколько раз мимо ее дома, может быть, еще пару раз позвонить по телефону.

Потягивая кофе (Пит в это время сидел напротив и, делая вид, что с интересом читает колонку спортивных новостей, незаметно но пристально наблюдал за женой поверх газеты), она даже подумала, что если Нетти и в самом деле настолько психически больна, как говорят, то вовсе ничего делать не придется. Это может оказаться тем редким случаем, когда Все Решится Само Собой. Она пришла в такое распрекрасное состояние духа, что даже позволила Питу чмокнуть себя в щеку, когда он, прихватив портфель, собрался уходить на службу.

Мысль о том, что такая трусливая мышь, как ее супруг, мог напичкать ее снадобьями, была исключена. Тем не менее, именно это и сделал Питер Ержик и уже не впервые.

Вильма знала, что терроризирует своего мужа, но не представляла до какой степени. Он не просто жил в страхе перед ней – он существовал в трепете, в священном трепете, в каком существуют некоторые дикие племена в тропиках перед Великим и Ужасным Богом Горного Огня, который может внезапно разгневаться на них и на многие поколения их соплеменников, проживших в мире под ласковым солнышком, и воспламенить гору, выплеснув из ее чрева расплавленную лаву и направив на них огненный смертоносный поток.

Такие аборигены, существующие или существовавшие, тоже наверняка имели свои особые способы профилактики. Вряд ли они помогали, когда горы и в самом деле теряли покой и выплескивали из себя давно накопленное озлобление, брызгая горячечной слюной геены огненной, но зато способствовали уравновешенному состоянию души в те длительные периоды, когда горы находились в покое. Пит Ержик не считал себя знатоком священных ритуалов, которые можно было бы провести для умиротворения Вильмы, и поэтому решил, что в данном случае помогут и более прозаические меры.

Например, кое-какие медикаменты вместо ритуальных плясок.

Он записался на прием к Рэю Ван Аллену, единственному в Касл Рок практикующему частному врачу, и сказал, что ему необходимо нечто успокоительное, чтобы ослабить состояние тревоги, мучающее его самого в последнее время. Работа, объяснил он, невероятно напряженная и по мере того, как растет процент положенных ему комиссионных, приходится оставаться еще и на сверхурочные, или наоборот, он тут немного запутался, короче, ему необходимо любым доступным способом обтесать заострившиеся края нервов.

Рэю Ван Аллену ничего не было известно о перегрузках агента по торговле недвижимостью, зато он прекрасно понимал, как может расстроить нервную систему семейная жизнь с Вильмой. Он предполагал, что перегрузок у Питера было бы гораздо меньше, если бы он вообще домой с работы не возвращался, но вслух решил об этом не говорить. Он выписал рецепт на занакс, определил дозировку, предупредил о возможных побочных эффектах и отпустил Пита с миром, пожелав здоровья, счастья в личной жизни и успехов в работе. Зная, что этот человек отважился идти по жизненному пути бок о бок с этой кобылой, пожелания ему будут как нельзя кстати, в особенности первые два.

Пит начал принимать занакс, но не злоупотреблял им и уж тем более не сообщал об этом Вильме, так как понимал, что если жена узнает, он может до конца жизни проститься с надеждой на покой. Поэтому он со всеми возможными предосторожностями хранил лекарство в портфеле вместе с деловыми бумагами, к которым, как он знал, Вильма относится с равнодушным пренебрежением. Он принимал несколько таблеток в месяц и в основном накануне и во время месячных Вильмы, когда ее агрессивное состояние усиливалось.

Прошлым летом Вильма сцепилась с Генриеттой Лонгман, хозяйкой Прекрасного Отдыха на Касл Хилл. Предметом схватки была несвоевременная оплата. После первой громкоголосной перебранки последовала вторая, в Хемфилз Маркет на следующий день, и, наконец, соревнование в том, кто кого перекричит неделю спустя на Мейн Стрит. Последнее переросло в невероятный уличный скандал.

Оказавшись после этого дома, Вильма, словно львица по клетке ходила по квартире, шумно дышала и клялась, что достанет эту суку и отправит ее в психушку.

– Ей самой понадобится Прекрасный Отдых после того, как я покажу ей на что способна, – рычала Вильма сквозь стиснутые зубы. – Можешь быть уверен.

Завтра же отправлюсь туда. Пойду и наведу порядок.

С возрастающей тревогой Пит понимал, что это не пустая угроза. Вильма на самом деле собиралась сделать то, что обещала. И Бог знает, что она способна натворить. У него перед глазами возникали страшные видения, например, Вильма окунает Генриетту головой в чан с антикоррозийным раствором, и та на всю жизнь остается лысой, как Шон О'Коннор.

Он надеялся на то, что жена передумает, выспавшись, но на утро Вильма разошлась еще сильнее. Он даже не представлял себе, что это возможно, и вот, поди ж ты. Темные круги под глазами возвещали о проведенной ею бессонной ночи.

– Вильма, – нерешительно произнес он. – Мне кажется, это не слишком разумно, идти сегодня в Прекрасный Отдых. Я уверен, если ты подумаешь…

– Я уже ночью подумала, – перебила она, обращая на него свой пугающе-невидящий взгляд. – Я решила, что после сегодняшнего свидания со мной ей придется искать собаку-поводыря, чтобы добираться до собственного сортира.

А если ты, Питер, будешь мне действовать на нервы, то такую собаку вам придется покупать обоим от одной и той же немецкой овчарки.

В отчаянии, не уверенный, что средство поможет, но не в состоянии придумать никакого другого для предотвращения грозящей катастрофы. Пит достал из бокового кармана в портфеле пузырек с занаксом и бросил одну таблетку в кофейную чашку Вильмы. А затем ушел на работу.

Некоторым образом этот поступок был Первым Причастием Питера Ержика.

Он провел ужасный день в неведении и вернулся домой, представляя себе одну картину страшнее другой (мертвая Генриетта и Вильма за тюремной решеткой была самая невинная из всех). Он был потрясен застав Вильму в кухне, распевающей песни.

Пит глубоко вздохнул, слегка приспустил свой щит и спросил Вильму, как решился вопрос с Лонгманшей.

– Она сегодня открыла свое заведение только в двенадцать, а к тому времени у меня уже запал иссяк, – спокойно объяснила Вильма. – Я, конечно, все равно туда пошла, нельзя же не пойти раз обещала, и представь: она предложила мне рюмочку шерри и сказала, что вернет деньги.

– Ооо! Здорово? – обрадовался Пит и на этом… закончилось дело Генриетты. Он еще несколько дней присматривался к Вильме, опасаясь, что ее боевой дух воспрянет, но этого не случилось, во всяком случае по отношению к Генриетте.

Он хотел предложить Вильме посетить доктора Ван Аллена и попросить его выписать успокоительное средство ей лично, но, поразмыслив, отказался от этой идеи. Вильма использует его в качестве пушечного ядра или запустит на орбиту земли спутником, если только он предложит ей начать принимать лекарства. Таблетки принимают только слабаки, а транквилизаторы – только слабачки. Она будет встречаться с жизнью лицом к лицу, благодарим покорно.

И, кроме того, с грустью вынужден был признаться самому себе Пит, Вильме доставляет удовольствие собственное безумие. Вильма в гневе была Вильмой, выполняющей свой долг, Вильмой, наделенной высокой целью.

И Пит любил ее, как наверняка любят аборигены того самого тропического острова Своего Великого И Ужасного Бога Огненной Горы. Как ни странно, его страхи только усиливали любовь. Вильма это Вильма, сила внутри себя, и он старался свернуть ее с намеченного курса, только когда боялся, что она навредит себе… и… о, пути Господни и пути любви неисповедимы… таким образом ему тоже.

С тех пор он ей подкладывал занакс только трижды. Третий и самый жуткий случай, когда понадобилась таблетка, был днем, а вернее Ночью Испорченных Простыней. Он долго и настойчиво уговаривал ее выпить чашку чая и когда она, наконец, согласилась после долгой и весьма вдохновенной беседы с Нетти Кобб, заварил чай покрепче и бросил туда не одну, а целых две таблетки. Утром он в душе поблагодарил Бога, увидев, что стрелка спидометра указывает на значительное уменьшение оборотов.

Вот чего не знала Вильма, уверенная в своей неограниченной власти над мужем; и именно благодаря этому она в пятницу утром не въехала на своем маленьком «юго» прямо в гостиную Нетти Кобб и не попыталась способствовать ее преждевременному облысению.

Вильма, конечно, не забыла о Нетти и уж наверняка не простила ее; не возникло у нее и мысли о том, что виновником вандализма – надругательства над ее постельным бельем, был кто-то другой, не было такой силы на свете, которая смогла бы ее переубедить.

Вскоре после ухода Пита на службу Вильма села в машину и поехала медленно по Уиллоу Стрит. К заднему бамперу ее маленького желтого «юго» было приклеено объявление, возвещавшее всему миру следующее: ЕСЛИ ВАМ НЕ НРАВИТСЯ, КАК Я ВОЖУ МАШИНУ, ЗВОНИТЕ ПО НОМЕРУ 1-800-НАКОСЯ-ВЫКУСИ. Свернув на Форд Стрит, она совсем уже ползком добралась до уютного домика Нетти Кобб. Ей показалась, что занавеска на одном из окон шевельнулась, и Вильма решила, что для начала неплохо… но только для начала.

Она сделала круг по кварталу мимо дома Расков на Понд Стрит, даже не взглянув на него, затем мимо своего и снова проехала Понд Стрит. На этот раз, прогудев дважды, она остановилась напротив дома Нетти и выключила двигатель.

Занавеска снова шелохнулась. Значит, Вильме не показалось, ошибки быть не могло – хозяйка дома следила за ней из окна. Вильма представила себе, как она там стоит, корчась от страха, и поняла, что эта картина ей нравится даже больше, чем та, которую она себе рисовала вчера вечером, ложась спать – она, Вильма, прокручивает голову жертвы вокруг своей оси до тех пор, пока та не отрывается от шеи, совсем как голова девочки в кинофильме «Изгоняющий Дьявола».

– Не надейся, я тебя вижу, – угрожающе пробормотала она, заметив, как занавеска вернулась на место.

Вильма включила двигатель и, еще раз сделав круг по кварталу, остановилась напротив дома Нетти и погудела, дав знать о своем присутствии.

На этот раз она сидела в машине минут пять. Занавеска шевельнулась дважды, и Вильма, удовлетворенная, уехала.

До конца дня, сучья дочь, будет меня дожидаться, думала Вильма останавливая машину у собственного дома и выходя. Побоится нос из квартиры высунуть.

С легким сердцем и летящей походкой Вильма вошла к себе и, взяв со стола каталог, легла на диван. Вскоре она уже заказывала новые комплекты постельного белья – белый, желтый и кремовый.

Налетчик сидел посреди ковра в гостиной и смотрел на хозяйку. Наконец он тихонько взвизгнул, как будто напоминая, что сегодня будний день и Нетти уже на полчаса опаздывает на работу. Сегодня ей предстояло пропылесосить второй этаж в квартире Полли и встретить мастера из телефонного узла, который должен был установить новые аппараты с увеличенными кнопками.

Предполагалось, что людям, страдающим артритом, такими телефонами пользоваться легче. Но как же ей выйти?

Эта ненормальная полька наверняка крутится где-то поблизости в своей маленькой машине.

Нетти сидела в кресле, держа на коленях абажур. Она так сидела и держала свою драгоценность с тех пор, как ненормальная полька впервые проехала мимо ее дома. Потом она приехала опять и загудела. Когда она уехала, Нетти решила, что, может быть, это все кончится, так нет, она приехала еще раз. Нетти не сомневалась, что ненормальная полька захочет проникнуть к ней в дом. Она сидела в кресле, вцепившись в абажур одной рукой и поглаживая Налетчика другой, и думала, как ей быть, как защищаться, когда это произойдет. Но придумать ничего не могла.

Наконец она набралась смелости выглянуть в окно, но ненормальной польки уже не было. Чувство облегчения, возникшее в первый момент, почти сразу сменилось ужасом. Она боялась, что ненормальная полька ездит по улицам, ожидая, когда Нетти выйдет из дома. Вот тогда она появится у нее в доме и это будет еще страшнее.

Ведь в таком случае она сразу увидит прекрасный абажур и разобьет его вдребезги. Налетчик снова заскулил.

– Я знаю, – произнесла Нетти голосом скорее похожим на стон. – Я знаю.

Ей надо уходить. У нее есть обязанности, и она знала, какие и перед кем. Полли Чалмерс была всегда добра к ней. Именно Полли написала рекомендательное письмо с просьбой выпустить Нетти из Джунипер Хилл на поруки, и именно Полли поставила свою подпись на банковском бланке, когда Нетти покупала дом в кредит. Если бы не Полли, чей отец был лучшим другом ее отца, жить ей до сих пор в меблированной квартире по другую сторону Тин Бридж. А что если она уйдет, а ненормальная полька вернется? Налетчик не сможет защитить абажур, он храбрый, но это всего лишь маленький песик.

Ненормальная полька может и его ударить, если он попробует помешать ей.

Нетти, понимая, что не в состоянии решить эту жуткую проблему, совсем растерялась. Она снова застонала.

И вдруг, как будто сжалившись над ней, Бог послал решение. Она встала с кресла и, не выпуская из рук абажур, пересекла гостиную, сумрачную при задернутых шторах. Потом прошла через кухню и открыла дверь в дальнем углу.

К этой стороне дома был пристроен сарай. Тени сложенных там дров и всевозможного хлама сразу всполошились от проскользнувшего луча света.

С потолка на тонком проводе свисала единственная лампочка. Выключателя не было, лампочка загоралась, если ее до конца вкрутить в Матрон. Нетти потянулась к ней… и замерла в нерешительности. Если ненормальная полька подъедет с заднего двора, она тут же заметит свет. А если она заметит свет, то сразу поймет, где искать абажур цветного стекла, разве не так?

– Ну нет, меня так легко не проведешь, – прошептала Нетти и стала медленно пробираться мимо старого маминого буфета и маминого старого книжного шкафа к поленнице. – Нет, Вильма Ержик. Не так уж я глупа, знаете ли. Предупреждаю вас.

Прижимая абажур левой рукой к животу, Нетти стала обмахивать запыленную паутину перед единственным узким окном сарая. Прижавшись носом к стеклу, она обвела задний двор внимательным взором. Так она простояла с минуту. Во дворе не было ни души. На одно мгновение ей показалось, будто она увидела, как в дальнем углу мелькнула фигура Вильмы, но потом оказалось, что это всего лишь тень старого дуба, росшего на заднем дворе дома Фиронсов. Нижние ветви дерева свисали к ней на участок. Ветви покачивались на легком ветерке и ввергли Нетти в заблуждение, изобразив собственной плящущей тенью фигуру ненормальной женщины (ненормальной польской женщины, если уж быть точной).

За спиной Нетти снова заскулил Налетчик. Она оглянулась и увидела его темный силуэт на пороге сарая.

– Знаю, – успокаивала его Нетти, – знаю, мальчик. Но нам надо ее перехитрить. Она думает, что мы с тобой совсем дураки. Но мы ее проучим.

Нетти отошла от окна. Глаза уже начали привыкать к темноте, и она окончательно решила не вкручивать лампочку. Поднявшись на цыпочки, она нащупала на книжном шкафу ключ и отперла им дверцу буфета, стоявшего по левую руку. Ключ, отпиравший ящики, был давно потерян, но этот подошел сразу, а другого Нетти было не нужно. Открыв дверь буфета, Нетти поставила на полку абажур вместе с запыленными безделушками и сломанными мышеловками.

– Он, конечно, заслуживает лучшего места, – объяснила она Налетчику, зато здесь безопасно, а это самое главное.

Она снова повернула ключ в дверце, подергала ее… Дверца была заперта надежно, и Нетти почувствовала, как с души ее свалился тяжелый камень. Она еще разок дернула дверь для пущей верности и, удовлетворенно кивнув, опустила ключ в карман своего домашнего платья. Добравшись до Полли, она повесит ключ на веревочке себе на шею. Это первое что она сделает.

– Ну вот, – сказала она Налетчику, который уже благодушно повиливал хвостом. Вероятно, он тоже понимал, что опасность миновала. – Дело сделано, мальчик, и теперь я должна идти на работу. Совсем опаздываю.

Когда она уже надевала пальто, зазвонил телефон. Нетти сделала к нему два шага и остановилась.

Налетчик коротко тяфкнул, глядя на хозяйку. Разве ты не знаешь, что надо делать, когда звонит телефон, говорили его глаза. Даже мне это известно, а ведь я всего лишь собака.

– Я не буду подходить, – сказала Нетти. Я знаю, что ты наделала, идиотка, знаю, что ты наделала, знаю, что это ты… и ты за это ответишь, вот что ей скажут.

– Я не подойду, – повторила Нетти. – Я ухожу на работу. Она сама идиотка. Я ее пальцем не трогала. Ни одним пальцем ни разу.

Налетчик снова тяфкнул, но на этот раз одобрительно. Телефон перестал звонить.

Нетти слегка успокоилась, но сердце продолжало колотиться.

– Веди себя хорошо. – Сказала она, почесав Налетчика за ухом. – Я вернусь поздно, потому что поздно ухожу. Но я тебя люблю, и если ты будешь об этом помнить, то спокойно дождешься моего возвращения.

Такое наставление произносилось ежедневно перед уходом на работу.

Налетчик знал его наизусть и поэтому согласно завилял хвостом. Нетти открыла дверь и, выглянув, посмотрела сначала направо, потом налево, прежде чем выйти. У нее тревожно екнуло сердце, когда она заметила ярко-желтое пятно на дороге, но это оказалась не машина ненормальной польки, а велосипед мальчика-развозчика, работавшего в рыбном магазине.

Нетти заперла ключом входную дверь, потом пошла на задний двор и проверила надежно ли закрыта дверь сарая. Все оказалось в порядке. Нетти отправилась к Полли, повесив сумочку на руку и внимательно оглядываясь по сторонам в поисках желтого автомобиля ненормальной польки. (При этом она решала вопрос: спрятаться, если увидит машину или продолжать свой путь как ни в чем ни бывало.) Она уже почти дошла до конца квартала, когда вспомнила, что не проверила достаточно ли надежно заперта входная дверь.

Взглянув на часы, Нетти заторопилась обратно. Проверив и убедившись, что дверь заперта, она вздохнула с облегчением, но потом задумалась и решила еще разок проверить замок на сарае, просто так, чтобы быть полностью спокойной.

«Тише едешь, дальше будешь» – пробормотала Нетти себе под нос и направилась на задний двор.

Взявшись за дверную ручку сарая, она замерла. В доме снова звонил телефон.

«Сумасшедшая, – простонала Нетти. – Что я ей такого сделала?»

Дверь сарая была заперта, но она еще постояла во дворе, пока телефон не перестал звонить. Затем она все же отправилась на работу с сумочкой, висящей на руке.

На этот раз она прошла два квартала, прежде чем возникло подозрение, что входная дверь все же осталась незапертой. Она знала, что заперла ее, но почему-то не была в этом уверена.

Нетти в нерешительности стояла у почтового ящика, что на углу Форд Стрит и Диконс Уэй. Она уже намеревалась отправиться дальше, как вдруг заметила в конце квартала желтую машину. Это не был автомобиль ненормальной польки, это был чей-то «форд», но Нетти поняла случившееся, как предзнаменование. Она чуть не бегом вернулась к своему дому и снова проверила дверь, обе двери. И снова, почти пройдя весь путь до работы, она почувствовала неуверенность теперь в том, надежно ли заперта дверца буфета, а это было самое главное.

Нетти знала, твердо знала, что заперла дверцу, и проверила надежность запора, но по-прежнему была в этом неуверена.

В который раз она вернулась и, отперев входную дверь, вошла в дом.

Налетчик подпрыгнул от радости, увидев ее. и завилял хвостом. Она погладила его, но рассеянно, мимоходом. Надо закрыть дверь, ведь ненормальная полька может появиться в любую минуту. В любую.

Она захлопнула дверь, накинула крючок и отправилась в сарай. Буфет, конечно, был заперт. Нетти вернулась в дом и постояла некоторое время в кухне. Ей уже начинало казаться, что она была невнимательна, и буфетная дверца все же осталась незапертой. Может быть, она не слишком сильно подергала дверцу, чтобы быть уверенной полностью, на все сто процентов. А вдруг она просто плотно прикрыта?

Нетти вернулась в сарай. А пока она проверяла надежность замка, в доме зазвонил телефон. Она побежала в гостиную, зажав в потной ладони ключ от буфета. Ударившись лодыжкой о низкий табурет для ног, Нетти вскрикнула от боли.

К тому времени, когда она появилась в гостиной, телефон уже смолк.

«Я не могу сегодня идти на работу. – пробормотала Нетти. – Я должна остаться…»

(сторожить!) Вот оно! Она должна остаться сторожить. Нетти сняла трубку и набрала номер в то время, как ее сознание жевало и пережевывало то, что произошло, как жевал Налетчик свои резиновые игрушки.

– Алло? – ответила Полли. – Ателье Шейти Сами.

– Здравствуй. Полли, это Нетти.

– Нетти? Что с тобой?

– Все в порядке, Полли, но я звоню из дома. Что-то с желудком, – к этому моменту Нетти говорила правду. – Я хотела попросить выходной день. Я помню насчет уборки второго этажа и телефонного мастера… но…

– Это неважно, – перебила Полли. – Мастер не появится раньше двух, а я все равно сегодня собиралась уйти домой пораньше. Руки все еще слишком болят, чтобы долго работать. Так что я его сама впущу. – Если я не очень нужна…

– Нет-нет, – заверила Полли таким мягким тоном, что у Нетти слезы навернулись на глаза. Как Полли добра!

– У тебя сильные боли, Нетти? Может быть, вызвать к тебе доктора Ван Аллена?

– Нет… просто небольшое расстройство. Все будет в порядке. Если смогу, я приду после обеда.

– Ни в коем случае, – отрезала Полли. – Ты ни разу не брала выходного с тех пор, как работаешь у меня. Ложись в постель и постарайся заснуть.

Предупреждаю: явишься – отправлю обратно.

– Спасибо, Полли, – она уже готова была разрыдаться. – Ты так добра.

– Ты заслуживаешь такого отношения. Мне надо идти, Нетти, – клиенты.

Ложись. Я позвоню к вечеру, узнаю как ты.

– Спасибо.

– Не за что. Пока.

– Всего хорошего, – сказала Нетти и повесила трубку. Она тут же подошла к окну и отодвинула штору. Улица была безлюдна… пока, во всяком случае. Нетти прошла в сарай, открыла буфет и достала оттуда абажур. Покой и благость снизошли на ее душу, как только он оказался в ее руках. Она отнесла его в кухню, вымыла теплой водой с мылом и насухо вытерла.

Затем открыла ящик кухонного стола, достала оттуда нож и с абажуром в одной руке и ножом в другой перешла в гостиную. Так она просидела все утро – абажур на коленях, кухонный нож зажат в правой руке – прямая и натянутая как струна.

Телефон звонил дважды.

Нетти не снимала трубку.

Глава 7

Пятница, 11 октября, оказалась для нового магазина Касл Рок днем знаменательным, в особенности то время, когда утро перевалило за полдень, и жители города решились потратить полученную за неделю зарплату. Живые деньги будоражили, сыграли свою роль и отзывы тех, кто успел побывать здесь в среду. Были и такие, конечно, кто считал, предосудительным доверять мнению людей настолько вульгарных, что не постеснялись посетить магазин в день его открытия, но их было меньшинство, и серебряный колокольчик над входной дверью Нужных Вещей трезвонил весь день без отдыха.

Со среды прибыли и были распакованы другие товары. Некоторые циники с упрямством, достойным лучшего применения, твердили, что никаких дополнительных поставок быть не могло – никто не видел, как к магазину подъезжал грузовик – но для большинства это не имело никакого значения.

Важно было одно – в пятницу в магазине Нужные Вещи появилось много нового товара на продажу.

Куклы, например, и множество прелестных, фигурной выпилки, деревянных вещиц, причем некоторые из них оказались двусторонними. Поражали взор уникальные шахматы – фигурки, вырезанные чьей-то умелой рукой из осколков горного хрусталя, в виде африканских зверей: бегущий жираф в качестве коня, угрожающе склонившие голову носороги – ладьи, шакалы – пешки, львы короли, элегантный леопард – ферзь. Было там и восхитительное ожерелье из черного жемчуга, такое, должно быть, дорогое, что никто не отваживался осведомиться о цене, но жемчужины поражали такой красотой, что на них больно было смотреть, поэтому некоторые посетители покинули Нужные Вещи в меланхолической задумчивости, лаская мысленным взором поселившееся в самой темной глубине сознания ожерелье, неотразимое, черное на черном. И не все столь потрясенные были женщины.

Продавалась веселая парочка танцующих марионеток, музыкальная шкатулка – старинная и с изысканным орнаментом – про которую мистер Гонт сказал, что она воспроизводит необычную мелодию, когда открывается, но какую, он забыл, и шкатулка была заперта. Покупателю, сказал он, придется сделать ключ на заказ, но, насколько ему известно, в округе достаточно старых мастеров, знакомых с подобными секретами. Несколько раз его переспросили, можно ли будет вернуть шкатулку, если покупателю или покупательнице придется не по вкусу мелодия, на что мистер Гонт только улыбался и указывал на объявление на стене:

НИ ОБМЕНУ, НИ ВОЗВРАТУ КУПЛЕННЫЙ ТОВАР НЕ ПОДЛЕЖИТ.

БУДЬТЕ ВНИМАТЕЛЬНЫ!

– Что это значит? – спросила Люсиль Данэм. Она работала официанткой у Нэн и решила сегодня во время перерыва сюда заглянуть вместе с приятельницей Роуз Эллен Майерс.

– Это значит, что если ты покупаешь кота в мешке, то остаешься с этим котом, а он остается в своем мешке, – объяснила Роуз Эллен. Заметив, что мистер Гонт слышал ее слова (а ведь могла бы поклясться, что лишь минуту назад он находился совсем в другом конце магазина), она густо покраснела.

Но мистер Гонт лишь рассмеялся.

– Вы абсолютно правы, – сказал он. – Это означает именно то, что вы сказали.

В витринах были выставлены: длинноствольный револьвер, кукла-мальчик с рыжими волосами из стружек и веснушками на улыбающемся лице, письменные приборы, довольно изящные, но ничем особенно не примечательные, накидки и покрывала, набор старинных открыток, пеналы, чучела животных. Товар был, казалось, на любой вкус, и при этом ни единого ценника.

День для мистера Гонта прошел успешно. Большинство проданных вещей были прелестны, каждая по своему, но ни одну из них нельзя было назвать единственной в своем роде. Произвел он и несколько «особых» сделок, но случалось это только в тот момент, когда в магазине находился всего один покупатель, хотя таких моментов было немного.

– Когда торговля продвигается медленно, я начинаю нервничать, признался он со свойственной ему дружелюбной улыбкой Сэлли Рэтклифф, учительнице Брайана Раска. – А когда нервничаю, теряю бдительность. Плохо для продавца, и редкая удача для покупателя.

Мисс Рэтклифф была одной из верных прихожанок баптистской церкви Преподобного Роуза, там она познакомилась со своим женихом, Лестером Праттом, и помимо значка, взывавшего к непримиримой борьбе с Казино Найт, носила на груди еще один: Я СПАСЕНА! А ТЫ?

Ее внимание тут же привлекла деревяшка, обозначенная как ОКАМЕНЕВШЕЕ ДЕРЕВО СО СВЯЩЕННОЙ ЗЕМЛИ, и она не возражала, когда мистер Гонт достал этот предмет с витрины и вложил ей в руку. Она купила предмет за семнадцать долларов и обещание вполне беззлобно подшутить над Фрэнком Джуэтом, директором Средней школы Касл Рок. Ушла она из магазина ровно через пять минут после того, как туда вошла, и на лице ее при этом витало выражение мечтательной отрешенности от всего земного. Мистер Гонт предложил ей завернуть покупку, но она категорически отказалась, сказав, что предпочитает ощущать прикосновение этого удивительного предмета. Не сводя глаз с деревяшки, она вышла за порог и едва ли посторонний наблюдатель осмелился бы утверждать: ступает она по земле или парит в воздухе.

Зазвенел серебряный колокольчик.

Вошла Кора Раск, намереваясь приобрести фотографию Короля, и была невероятно расстроена, когда мистер Гонт сообщил ей, что вещь продана другому. Кора поинтересовалась, кому именно.

– Весьма сожалею, но леди, купившая фотографию, была из другого штата.

На ее машине я заметил оклахомские номера.

– Черт меня подери, – со злостью и раздражением воскликнула Кора. Она даже не представляла себе, как желала иметь эту вещь, пока мистер Гонт не сообщил, что она продана.

В это время в магазине находились Генри Гендрон и его жена Иветт, и мистер Гонт попросил Кору подождать, пока он их проводит.

– У меня, вероятно, найдется другая вещица, – заговорщицки сообщил он, – которая вас заинтересует не меньше, а весьма вероятно, даже больше.

Продав Гендронам плюшевого медвежонка в подарок дочери и проводив их, он попросил Кору подождать еще немного и направился в подсобку. Кора ждала, но не слишком нетерпеливо и без всякого интереса. Настроение у нее было дурное. Она повидала в своей жизни сотни, а, может быть, тысячи портретов Короля, с полдюжины хранила у себя дома, но эта фотография была… была… в общем такой она еще не встречала. Покупательницу из Оклахомы она ненавидела всей душой.

Наконец вернулся мистер Гонт, и в руках у него был футляр для очков из кожи ящерицы. Открыв футляр, он достал очки с затемненными дымчатыми стеклами. У Коры перехватило дыхание, и правая рука потянулась к горлу.

– Это его… – начала она и больше не смогла произнести ни слова.

– Солнечные очки Короля, – понизив голос, закончил за нее Гонт. – Одна из шестидесяти пар. Но меня заверяли, что эти были его любимые.

Кора купила очки за девятнадцать долларов и пятьдесят центов.

– Кроме того, мне бы хотелось получить некоторую информацию, – сказал Гонт глядя на нее поблескивающими глазами. – Будем считать это доплатой, если хотите.

– Информацию? – с сомнением переспросила Кора. – Какую именно?

– Взгляните в окно. Кора, – предложил Гонт. Не выпуская очков из рук, она сделала, как ей было ведено. На другой стороне улицы стояла полицейская патрульная машина № 1, а рядом с ней Алан Пэнгборн. Он разговаривал с Биллом Фулертоном.

– Видите этого человека? – спросил Гонт.

– Кого? Билла Фул…

– Да нет же, тупица, – резко перебил Гонт. – Другого.

– Шерифа Пэнгборна?

– Именно.

– Вижу, – Кора была в полусне. Ей казалось, что голос Гонта доносится издалека. Все ее мысли были обращены к удивительным очкам. Ей не терпелось добраться до дому и примерить их… но она не могла этого сделать до тех пор, пока мистер Гонт не позволит ей уйти, потому что сделка будет считаться завершенной только после того, как об этом скажет сам мистер Гонт.

– Он похож на зануду, как говорят люди моей профессии. Что вы о нем думаете, Кора?

– Он умен, – сказала Кора. – Его не сравнить, как считает мой муж, с шерифом Джорджем Бэннерманом, служившим до него, но все равно он чертовски умен.

– Неужели? – в голосе Гонта послышалась недоверчиво-утомленная нотка, глаза превратились в узкие щелочки, но взгляда с Алана Пэнгборна он не сводил. – Хотите знать тайну, Кора? Не люблю я умных людей и терпеть не могу зануд. Более того, они мне отвратительны. Такие всегда будут до бесконечности вертеть в руках вещь и искать дефекты, прежде чем ее купить, вы согласны?

Кора промолчала. Она продолжала неподвижным взглядом смотреть в окно, вцепившись мертвой хваткой в футляр с очками.

– Как вы думаете, Кора, если бы мне понадобился человек, который приглядывал бы за шерифом Пэнгборном, кто бы лучше других справился с этой задачей?

– Полли Чалмерс, – ответила Кора потусторонним голосом. – Она с ним в хороших отношениях…

Гонт покачал головой. Он не спускал глаз с шерифа, пока тот не сел в свой автомобиль и не уехал, бросив при этом мимолетный взгляд на магазин Нужные Вещи.

– Не пойдет.

– Шейла Брайам? – нерешительно предложила Кора. – Она работает диспетчером в конторе шерифа.

– Идея неплохая, но тоже не годится. Еще одна зануда. Таких всегда наберется несколько в каждом городе, Кора, печально, но факт.

Кора рассеянно размышляла.

– Тогда Эдди Уорбертон? – предложила она наконец. – Он работает в муниципалитете.

Лицо Гонта просветлело.

– Дворник! – воскликнул он. – Точно! Потрясающе! Пять с плюсом! – Он наклонился и чмокнул Кору в щеку.

Она дернулась, скривившись в гримасе и с силой растирая место, где был запечетлен поцелуй. Короткий булькающий звук родился у нее в горле, но Гонт, казалось, этого не замечал. Лицо его расплылось в широкой довольной улыбке.

Кора ушла, не переставая тереть щеку ладонью, а вместо нее появились Стефани Бонсэйн и Синди Роуз Мартин из Бридж Клуба на Эш Стрит. Кора в спешке чуть не налетела на Стеффи Бонсэйн. Она мечтала только о том, чтобы поскорее очутиться дома. Прийти и сразу нацепить очки. Но прежде тщательно вымыть лицо, чтобы воспоминания не осталось от мерзкого поцелуя. Он до сих пор лихорадочным жаром горел на коже. Над дверью звякнул серебряный колокольчик.

Пока Стеффи стояла у одной из витрин и разглядывала старомодный калейдоскоп, привлекший ее внимание, Синди Роуз подошла к мистеру Гонту и напомнила ему о том, что он говорил в среду: будто бы у него может появиться ваза в пару той, которую она уже купила.

– Ну что ж, – загадочно улыбаясь, сказал Гонт и понизил голос. Вполне возможно. А не могли бы вы на пару минут избавиться от своей подружки?

Синди Роуз тут же сказала Стеффи, чтобы та шла к Нэн и заказала им обеим по чашке кофе, что она, мол, скоро придет. Стеффи послушно удалилась, но на лице ее застыло удивленное выражение.

Мистер Гонт вышел в подсобку и вернулся оттуда с вазой. Ваза не просто походила на первую, они были ни дать ни взять двойняшки.

– Сколько? – задохнувшись спросила Синди, поглаживая дрожащими пальцами очаровательный изгиб вазы. Она с раскаянием вспоминала собственный восторг от покупки, совершенной в среду. Теперь ей казалось, что Гонт в тот раз лишь наживил крючок. Теперь уж он ее поймает на удочку. Эта ваза уже не будет стоить тридцать один доллар, за эту она расплатится сполна. Но она была ей совершенно необходима в пару к той, что уже стояла на каминной полке в гостиной. Синди эту вазу желала, вожделела.

Услышав ответ Гонта, она не поверила своим ушам:

– Раз уж эта неделя первая в моей жизни и работе в вашем городе, почему бы нам не считать сумму, выплаченную за первую вазу, достаточной за обе? Берите, дорогая, и радуйтесь.

Синди была настолько потрясена, что чуть было не выронила вазу.

– Что… вы сказали…

– Вы все поняли правильно, не ошиблись, – подтвердил Гонт, и Синди внезапно поняла, что не может оторвать взгляда от его глаз. Фрэнти была не права, неожиданно для себя самой подумала она, глаза у него не зеленые, а серые, темно-серые.

– Но я должен вас кое о чем спросить.

– О чем же?

– Э-э-э… Знаете ли вы помощника шерифа по имени Норрис Риджвик?

Звякнул серебряный колокольчик.

Эверетт Френкел, фельдшер, работавший с доктором Ван Алленом, купил трубку, на которую в свое время обратил внимание Брайан Раск, за двенадцать долларов и обещание подшутить над Сэлли Рэтклифф. Бедняга Слоупи Додд, заика, ходивший на уроки речи по вторникам вместе с Брайаном, приобрел оловянный чайник в подарок маме на день рождения. Это стоило ему семидесяти одного цента и обещания подшутить над женихом Сэлли, Лестером Праттом.

Мистер Гонт пообещал, что когда придет время, он снабдит Слоупи несколькими вещицами, необходимыми для того, чтобы шутка получилась смешная, на что заика беззаботно отвечал: д-да, к-кон-нечно, ззздоррово. Джун Гэвино, супруга одного из самых богатых людей города, торговца молочными продуктами, стала владелицей вазочки с эмалевым покрытием, заплатив за нее девяносто семь долларов и пообещав подшутить над Отцом Брайамом из Собора Царицы Святой Водицы. Вскоре после ее ухода мистер Гонт устроил так, что очередной покупатель согласился подобным образом подшутить над Преподобным Вилли.

День прошел по-деловому плодотворно, а когда к вечеру Гонт вывесил на двери табличку ЗАКРЫТО, он чувствовал усталость, смешанную с удовлетворением. Он за этот день свернул горы и даже сделал первый шаг к тому, чтобы на его пути не встал шериф Пэнгборн. Прекрасно. Работа в дни открытия всегда приносила самые приятные ощущения, но и выматывала, а иногда оказывалась достаточно рискованной ко всему прочему. Может быть, он, конечно, и ошибается относительно Пэнгборна, но Гонт привык доверять своим чувствам в подобных делах, а Пэнгборн весьма смахивал на человека, от которого надо отделаться, во всяком случае до тех пор, пока он не готов будет схватиться с шерифом один на один. Мистер Гонт рассчитывал, что следующая неделя пройдет с успехом и закончится полной победой с праздничным фейерверком. Ох и ослепительный же будет фейерверк!

В четверть седьмого вечера, в пятницу. Алан Пэнгборн подъехал к дому Полли и выключил двигатель. Полли встретила его в дверях и нежно поцеловала. Заметив, что она надела перчатки даже для того, чтобы выйти из дома на такое короткое время, он нахмурился.

– Перестань, – сказала Полли. – Мне сегодня лучше. Цыпленка принес?

Он протянул ей пакет.

– К вашим услугам, милая дама.

Она шутливо поклонилась.

– А я к вашим.

Забрав пакеты, Полли первой прошла в кухню. Алан выдвинул из-за стола стул и, сев на него верхом, задом-наперед, стал наблюдать, как она, сняв перчатки, выкладывает цыпленка на стеклянную тарелку. Он купил его в Клак-Клак Тунайт. Название у заведения было чудовищно провинциальным, зато цыплят там готовили превосходно (если верить Норрису, то с рыбными продуктами дело там обстояло совсем не так хорошо). Единственной проблемой оставалось неминуемое охлаждение продукта, если везти приходится не менее двадцати минут, но на этот случай, как предполагал Алан, и были изобретены микроволновые печи. Они годились только для того, считал он, чтобы разогреть готовый кофе, консервированную кукурузу и освежить цыплят, если везешь их из такого далека, где располагался Клак-Клак Тунайт.

– Тебе в самом деле лучше? – спросил он, когда Полли положила цыпленка в печь и нажала нужную кнопку. Уточнять не приходилось – оба прекрасно знали о чем речь.

– Немного, – призналась она. – Но я почти уверена, что грядет значительное улучшение. Я уже ощущаю покалывание в ладонях, а это первый признак.

Полли подняла руки. Она никак не могла привыкнуть и стеснялась их уродства, но уже давно поняла, что его сочувствие это часть любви. Алану казалось, что какой-то нерадивый мастер сшил перчатки, нацепил их Полли на руки, а потом взял да и приклеил их навеки к ее запястьям.

– Тебе сегодня не нужно принимать лекарства?

– Я приняла одну таблетку. С утра.

На самом деле она приняла три – две с утра и одну в обед, но боль не уменьшалась по сравнению со вчерашним днем. Она догадывалась, что покалывание, о котором говорила, происходило скорее всего в ее воображении.

Она не любила лгать Алану и считала, что ложь и любовь несовместны, а если и встречаются, то ненадолго. Но она так долго жила одна и теперь так боялась его потерять. Она верила Алану, но не считала нужным рассказывать ему все до конца.

Он уже давно твердил насчет Мэйо Клиник, и Полли опасалась, что если он догадается насколько ей худо теперь на самом деле, то станет еще настойчивее. Она не желала, чтобы ее проклятые руки стали самой важной частью их взаимоотношений… и еще она боялась того, что ей могли бы сказать на консультации в больнице. С болью она еще могла жить, но без надежды едва ли.

– Ты не достанешь из духовки картофель? – попросила Полли. – Я хотела позвонить Нетти прежде, чем мы сядем за стол.

– А что с Нетти?

– Расстройство желудка. Она сегодня не пришла. Я хотела убедиться, что это не инфекция. Резали говорит, что сейчас ходит желудочный грипп, а Нетти до смерти боится врачей.

Алан, который знал и понимал гораздо больше, чем Полли могла себе представить, подумал: кто бы говорил о страхе, любимая? Полли пошла к телефону, а Алан продолжал свои наблюдения. Он был полицейским и не мог расстаться со своими профессиональными привычками даже вне службы. Не мог и не желал, и не пытался. Если бы он был бдительнее в последние месяцы жизни Энни, она и Тодд скорее всего были бы живы до сих пор.

Когда Полли направилась к двери, он обратил внимание на перчатки и вспомнил, что Полли стягивала их зубами вместо того, чтобы снять как снимают все люди. Он видел, как она выкладывает на тарелку цыпленка, и от его внимания не ускользнула гримаса боли и закушенная губа, когда она приподняла тарелку, чтобы поставить ее в печь. Это все признаки плохие. Он встал и подошел к двери, ведущей из кухни в гостиную, чтобы пронаблюдать, достаточно ли легко или с усилием Полли будет снимать телефонную трубку.

Это один из самых верных способов определить ее состояние. Но именно тут он увидел улучшение или ему, во всяком случае, так показалось.

Полли набирала номер Нетти быстро и уверенно, но поскольку стояла в дальнем конце комнаты, он не смог разглядеть, что аппарат, как и все остальные аппараты в доме, был другой конструкции – кнопки огромного размера. Алан вернулся в кухню, продолжая прислушиваться к тому, что происходило в комнате.

– Алло, Нетти?… Я уже собиралась повесить трубку. Я тебя разбудила?… Да… Ага… Как ты себя чувствуешь?… Ну хорошо… Я думала о тебе… Со мной все в порядке. Алан принес на ужин цыпленка из Клак-Клак Тунайт… Да, спасибо.

Доставая деревянное блюдо с полки над кухонным столом, Алан раздумывал: врет она все насчет своих рук. Неважно, как она орудует с телефоном, все равно рукам не лучше, чем в прошлом году, а, может быть, и хуже. Ее ложь Алана не удивляла, он так же как Полли понимал смысл лжи во благо. Вспомнить хотя бы историю с младенцем. Она родила в начале 1971 года, приблизительно через семь месяцев после того, как покинула Касл Рок на автобусе, направляющемся в Грейхаунд. Алану она поведала, что ребенок мальчик, Полли назвала его Келтоном – умер в Денвере в возрасте трех месяцев. Задохнулся во время приступа астмы, кошмар, который пришлось пережить молодой матери. История была вполне реальна, и Алан ни секунды не сомневался, что Келтон Чалмерс в самом деле умер. Проблема с версией, выдвинутой Полли, состояла лишь в том, что она была неправдой. Алан, как профессиональный полицейский, ложь от правды мог отличить всегда (исключение составляло только вранье Энни) Да, подумал Алан, это было единственное исключение из правила, и оно обошлось дорого.

Что подсказывало ему, что Полли обманывает? Мимолетное подрагивание век над широко распахнутыми глазами, чересчур прямой взгляд. Пальцы левой руки, теребящие мочку уха. Переступание с ноги на ногу, крест-накрест как в детской игре, когда надо предупредить – я подвираю.

Все это и ничего из этого. Главное – внутренний звонок. Звонок наподобие того, какой звучит в аэропорту на пропускном пункте, когда через него проходит кто-нибудь с металлическими коронками во рту.

Ложь Алана не злила и не беспокоила. Есть люди, лгущие из корысти, люди, лгущие дабы избежать боли, и те, которые лгут только потому, что правдивость им чужда по сути… но есть и такие, кто лжет, чтобы выиграть время до того момента, когда придется сказать правду. Алану казалось, что вранье Полли насчет Келтона было как раз из последней категории, и он собирался ждать правды столько, сколько понадобится. Пройдет время, и она решится поведать ему свою тайну. К чему спешить? Спешки нет, даже сама мысль об этом казалась роскошью. Голос ее – глубокий и спокойный доносившийся из гостиной, тоже доставлял радость, незаслуженную. Он еще не отделался от чувства вины за то, что находился здесь и знал, где, в каком ящике, на какой полке стоит та или иная кухонная утварь, за то, что знал, в каком ящике гардероба Полли держит свою нейлоновую ночную сорочку, и даже на каком уровне закрепляются летние оконные жалюзи, но все это сразу же переставало мучить, как только он слышал ее голос. Смысл во всем этом простой и единственный – звук ее голоса становился звуком дома.

– Если хочешь, я могу попозже зайти, Нетти… Ты отдыхаешь? Ну, конечно, отдых самое лучшие лекарство. Завтра?

Полли рассмеялась. От ее смеха, такого раскованного и мелодичного, всегда веяло весной, свежестью. Алан думал, что готов до скончания века ждать, когда она решится сказать правду, если только она будет почаще так смеяться.

– О, Господи, нет! Завтра суббота! Я собираюсь валяться в постели и грешить.

Алан улыбнулся. Выдвинув один из ящиков под плитой, он достал оттуда пару рукавиц и открыл духовку. Одна картофелина. Две картофелины. Три…

Четыре… Как им вдвоем удастся поглотить четыре таких огромных печеных картофелины? Но он был заранее готов к тому, что всего будет много, потому что таков был кулинарный стиль Полли. В этих картофелинах тоже наверняка скрыт свой тайный смысли, может быть, когда Алан будет знать ответы на все «почему?», растает и мучительное чувство вины.

Секунду спустя после того, как Алан достал картофель, запищала микроволновая печь.

– Я должна идти, Нетти…

– Все в порядке, – крикнул Алан из кухни. – У меня все под контролем.

Не забывай, что я полицейский, милая дама.

– … но ты мне позвони, если что-нибудь понадобится. Ты уверена, что лучше себя чувствуешь?… А ты скажешь, если станет хуже?… Обещаешь?…

Ладно… Что?… Нет, я просто спросила… И тебе тоже… Спокойной ночи, Нетти.

Когда она вошла в кухню. Алан уже выложил на блюдо цыпленка и занимался картофелем.

– Алан, милый, тебе вовсе не надо было все это делать самому.

– Я весь к вашим услугам, милая дама. – Алан хорошо понимал и то, что когда руки Полли болели, вся жизнь для нее становилась бесконечной битвой; самые простейшие обыденные мероприятия превращались в труднопреодолимые препятствия, а наказанием за неудачу – растерянность и боль. Загрузить посудомоечную машину. Положить поленья в камин. Работать ножом и вилкой, чтобы очистить печеную картофелину от кожуры.

– Садись к столу, – сказал Алан, – и давай лопать.

Она расхохоталась и обняла его. Она гладит мне спину не ладонями, а запястьями, подметил все тот же наблюдатель внутри Алана. Но другая часть, менее наблюдательная, зато более чувственная, обратила внимание на то, как тесно прижалось к нему ее тело и как приятно пахнет шампунь, которым она пользовалась.

– Ты мой самый дорогой, – тихо произнесла Полли. Он целовал ее сначала осторожно, нежно, потом настойчивее, а руки скользнули со спины к округлым ягодицам. Ткань старых джинсов под его ладонями была мягкая и гладкая, как кротовая шкурка.

– Расслабься, парень, – шепнула Полли. – Сначала танцы, потом обжиманцы.

– Не обманешь? – в шутку спросил Алан и подумал, что если ее рукам и в правду не стало легче, она найдет отговорку.

Но Полли сказала:

– Зуб даю, – и Алан уселся за стол довольный.

Временно.

– Эл приедет домой на выходные? – спросила Полли, когда они убрали со стола после ужина. Старший сын Алана учился в Милтонской академии на юге Бостона.

– Не-е, – промычал Алан, отмывая тарелки. Полли продолжала наигранно небрежно.

– Я думала раз в понедельник тоже свободный день по поводу Дня Колумба…

– Он едет к Дорфам в Кейп Код, – перебил Алан. – Карл Дорфман, его сосед по комнате, он называет его Дорфом. Эл позвонил во вторник и спросил, можно ли ему поехать туда на три дня. Я сказал – валяй.

Она тронула его за руку и заставила повернуться к себе лицом.

– Насколько я в этом виновата, Алан?

– Насколько ты виновата в чем? – он был искренне удивлен.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Ты хороший отец и не дурак к тому же.

Сколько раз Эл приезжал домой с тех пор, как начался учебный год?

Тут Алан понял, на что она намекает, и ободряюще усмехнулся.

– Всего раз и то лишь потому, что ему надо было переговорить с Джимми Кэтлином, со старым приятелем по компьютерному классу из школы. Одна из новых программ, которые он составлял, не выходила на новом Коммодоре-6, который я подарил ему на день рождения.

– Вот именно, Алан. Он считает, что я слишком быстро влезаю на место его матери, и…

– Бог мой, – вздохнул Алан. – Долго ты еще будешь мучиться, будто Эл считает тебя злой мачехой?

Полли хмуро сдвинула брови.

– Я думаю, ты извинишь меня, если я не считаю этот вопрос таким забавным, каким считаешь его ты.

Он осторожно взял ее за запястья и поцеловал в уголок губ.

– Я вовсе не считаю этот вопрос забавным. Иногда случается и я как раз недавно об этом думал – что я сам чувствую себя не в своей тарелке рядом с тобой. Кажется, что это случилось слишком скоро. На самом деле это не так, но иногда кажется. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Она кивнула. Нахмуренные брови слегка расправились, но не окончательно.

– Конечно, понимаю. Герои кинофильмов и телесериалов гораздо дольше ходят вокруг да около, правда?

– В самую точку. В кино тебя вдоволь напичкают переживаниями. Но это не горе. Настоящее горе слишком реально. Горе это… – Он отпустил ее руки, взял тарелку и принялся ее вытирать. – Горе жестокое, беспощадное.

– Поэтому временами у меня появляется чувство вины, это правда. – Алан был удивлен тем, как сам того не желая, защищался. – Иногда потому, что кажется слишком скоро, хотя на самом деле не слишком, иногда потому, что слишком легко через это прошел, хотя и это совсем не так. Мысль, что я еще недогоревал, частенько посещает, не буду отрицать, но в глубине души я понимаю, что мысль пустая… потому что часть меня и часть очень большая, все еще горюет.

– Ты всего лишь человек, – мягко произнесла Полли, – а судьбу не переспоришь, какие бы гадости она не подкидывала.

– Да, наверное, ты права. Что касается Эла, то он справляется с этим по-своему. Его способ хорош, во всяком случае достаточно хорош, чтобы вызывать мое уважение. Он все еще тоскует по матери, но если и горюет, – а я думаю, что так оно и есть, хотя не стал бы утверждать, – то горюет по Тодду. Но твои подозрения, что он не приезжает, потому что осуждает тебя или нас обоих, ни на чем не основаны.

– Я рада, если это так. Ты не представляешь, какой камень снял с моей души. Но все равно кажется…

– Что все неправильно, да?

Она кивнула.

– Я понимаю тебя. Поведение детей, даже если оно такое же нормальное, как температура тридцать шесть и шесть, все равно кажется взрослым не таким, каким должно быть. Мы забываем, как легко они излечиваются, иногда, и почти всегда не учитываем, как быстро они меняются. Эл уходит. Уходит от меня, от своих старых товарищей, таких как Джимми Кэтлин, от Касл Рок.

Уходит – вот и все. Улетает, как ракета, когда включается двигатель третьей ступени. С детьми всегда так происходит, а для родителей это всегда неожиданность.

– И все-таки мне кажется рановато, – задумчиво пробормотала Полли. Семнадцать лет еще не тот возраст, чтобы улетать.

– Конечно, рано, – в голосе у Алана появилась суровая нотка. – Он потерял мать и брата в идиотской аварии. Его жизнь раскололась, моя жизнь раскололась, и мы существуем таким образом, каким мне, кажется, существуют все отцы и сыновья, оказавшиеся в подобной ситуации и пытающиеся собрать осколки. Нам это вполне удается, но я был бы слепцом, если бы не видел, что все меняется. Моя жизнь здесь, Полли, в Касл Рок, его – нет, уже нет. Я надеялся, что все еще можно вернуть, но увидев его глаза, когда предложил перевести сюда, в колледж, понял, что былого не вернешь. Он не хочет сюда возвращаться, Полли, потому что здесь слишком много воспоминаний. Может быть… когда-нибудь… – теперь я не хочу на него давить. Ни к тебе, ни к нам с тобой вместе это не имеет никакого отношения. Договорились?

– Договорились. Алан?

– Ну?

– Ты скучаешь по нему?

– Да, – сразу признался он. – Все время, каждый день. – Он вдруг почувствовал, что вот-вот расплачется и, отвернувшись, открыл створку буфета, чтобы выиграть время и взять себя в руки. Самым простым способом сделать это было поменять тему разговора и как можно быстрее. – Как Нетти? – спросил он и к своему облегчению заметил, что голос не выдает его состояния.

– Говорит, что лучше, но очень долго не подходила к телефону. Я уже представляла себе, что она лежит на полу без сознания.

– Может быть, она спала.

– Говорит – нет, и по голосу не похоже. Знаешь, какой у людей голос, когда они подходят к телефону со сна?

Он кивнул. Это тоже входило в сферу обязанностей полицейского.

Частенько приходилось телефонным звонком поднимать людей с постели.

– Она сказала, что рылась в старых материнских вещах в сарае, но…

– Если у нее действительно желудочный грипп, то ты вполне могла позвонить, когда она была в уборной, а признаться в этом ей не хотелось. назидательно заметил Алан.

Она обдумала такой вариант и рассмеялась.

– Бьюсь об заклад, что так оно и было. Это вполне в ее духе.

– Конечно, – Алан заглянул в раковину и закрыл кран. – Любимая, мы уже все вымыли.

– Спасибо, Алан, – она погладила его по щеке.

– Эй, смотри-ка, что я нашел, – он вытащил у нее из-за уха пятидесятицентовик. – Ты всегда тут деньги хранишь?

– Как это у тебя получается? – Полли с искренним восхищением смотрела на монету.

– Что получается? – монетка так же незаметно и быстро исчезла меж полусогнутых пальцев. Он зажал ее между средним и безымянным пальцами, и когда повернул руку ладонью к Полли, в ней уже ничего не было. – Как думаешь, может быть, мне броситься вслед за странствующим шапито и попроситься на работу? Она улыбнулась.

– Нет, оставайся здесь, со мной. Алан, ты считаешь, что глупо так беспокоиться по поводу Нетти?

– Конечно, – он засунул левую руку в карман, предварительно незаметно переложив в нее монетку и, освободившись от нее, схватил посудное полотенце. – Ты вытащила ее из дурдома, дала работу и помогла с покупкой дома. Ты считаешь себя ответственной за нее, и я думаю, что в некотором роде так оно и есть. Если бы ты не беспокоилась о ней, я думаю, мне бы пришлось беспокоиться за тебя.

Она сняла с сушки последний стакан. Алан понял по ее внезапной болезненной гримасе, что она того и гляди уронит этот стакан, хотя он уже был почти сухой. Он сделал быстрый шаг вперед, слегка согнув колено, и подставил руку. Движение получилось настолько грациозным, что походило на танцевальное па. Стакан упал прямо в его подставленную ладонь не более чем в восемнадцати дюймах от пола.

Боль, промучившая Полли всю ночь, и стремление во что бы то ни стало скрыть от Алана, насколько она в действительности сильна, внезапно сменились желанием, таким страстным и неожиданным, что Полли была потрясена, даже более того – испугана. Она тут же смутилась от собственного порыва, устыдилась его, поскольку больно первобытна была его природа, называемая похотью.

– Ты двигаешься, как кошка, – сказала она, когда Алан выпрямился.

Голос ее прозвучал глухо и хрипло. Она не могла избавиться от впечатления: стройные мужские ноги в изящном коленопреклонении, сильные и мускулистые бедра.

– Как тебе удается, здоровенному мужику, так быстро и легко двигаться?

– Не знаю, – Алан смотрел на нее с недоумением. – Что случилось, Полли? У тебя такое странное лицо. Тебе дурно?

– Мне дурно, потому что я вот-вот кончу.

Тогда до него дошло. Вот как. Ничего не было в этом плохого или хорошего. Все нормально.

– Посмотрим, так это или нет, – сказал он и шагнул ей навстречу с тем удивительным изяществом, какого невозможно было заподозрить в этом мужчине, встретив его на улице. – Сейчас проверим. – Он левой рукой поставил стакан на стол, а правую просунул меж ее ног так молниеносно, что она не успела понять как это произошло.

– Что ты делаешь, Ал… – но тут его палец упругим и в то же время нежным движением прижал ее клитор и последний слог его имени превратился в выдох: «аааан». В тот же момент она очутилась у него на руках. Он поднял ее легко, как пушинку.

Она обняла его за шею, даже в такой момент не забывая о своих руках и прикасаясь к нему только запястьями. Руки ее застыли у него за спиной, как неуклюжая вязанка хвороста, но только эта часть ее тела теперь оставалась неуклюжей и застывшей, все остальное существо таяло.

– Алан, поставь меня на место.

– Даже не собираюсь, – он поднял ее еще выше. Поддерживая за спину между лопаток он с силой прижал к себе ее тело и слегка опустил, насадив на свой палец как стебель декоративного цветка на подставку. Теперь она качалась на его руке словно девочка на лошадке-качалке, а он помогал ей качаться, и Полли казалось, что она парит на чудесных качелях, ногами в воздухе, волосами в звездах.

– Алан…

– Держитесь крепко, милая дама, – сказал он, смеясь так легко, как будто в руках у него была не женщина, а пуховая перинка. Она откинулась назад, почти не ощущая его руки между ног, поглощенная собственным растущим возбуждением, но уверенная в том, что он не позволит ей упасть. Потом он снова притянул ее к себе, поглаживая по спине одной рукой и вытворяя чудеса другой. Что именно он делал с ней, Полли не пыталась определить, она лишь парила на этих удивительных качелях, вверх-вниз, вверх-вниз, и неустанно, словно в бреду, без конца повторяла его имя.

Оргазм накинулся на нее разрывной пулей, от самого сердца и во все стороны. Ноги раскачивались в шести дюймах от пола (один из шлепанцев слетел, проскользив по полу от кухни до дальней стены гостиной), голова откинулась назад, и волосы, пушистым искрящимся потоком проливались на руку Алана. А когда она взвилась на самую вершину удовольствия, он поцеловал ее в белую выгнутую шею.

Потом он поставил ее… и тут же поддержал, заметив, как дрожат ее колени.

– О, Господи, – сказала Полли бессильно улыбнувшись. – О, Господи, Алан, я отныне никогда не буду стирать эти джинсы.

Он расхохотался, как безумный, повалился на стул, вытянув ноги, и смеялся чуть не до коликов, схватившись за живот. Полли сделала к нему шаг.

Он схватил ее, усадил к себе на колени, а потом встал с ней на руках.

Полли снова почувствовала прилив желания, но на этот раз оно было гораздо явственнее, определеннее. Я хочу этого мужчину, думала Полли, я его желаю, всей душой, всем телом.

– Неси меня наверх, – прошептала она. – Если не можешь так далеко, донеси до дивана, если это не под силу, возьми меня прямо здесь, в кухне, на полу.

– Я думаю, до гостиной доволоку, – сказал он. – Как ваши руки, милая дама?

– Какие руки? – прошептала Полли, закрыв глаза. Она жила теперь только счастливым ощущением этого момента, летя сквозь пространство и время в его объятиях, нежась в темноте, подвластная его силе. Она прижалась лицом к его груди, а когда он опустил ее на диван, она притянула его к себе… и на этот раз своими руками.

Они провели около часу на диване, потом неизвестно сколько времени в ванне, пока вода не стала остывать и не выгнала их оттуда. Полли повела его в спальню и уложила к себе в постель, где они от усталости и изнеможения, уже ничего не в состоянии были делать.

Полли предполагала сегодня вечером заниматься любовью с Аланом, но скорее, чтобы доставить удовольствие ему, а не по воле собственного влечения. Того, что случилось, она никак не ожидала… и теперь была счастлива. Она чувствовала, как боль в руках постепенно возобновляется, но понимала, что сегодня заснет без помощи перкодана.

– Ты фантастический любовник, Алан.

– Ты тоже.

– Это у нас общее. – Она положила голову ему на грудь. Сердце его билось ровно и спокойно, как бы предупреждая – такой нагрузки на сегодня мне вполне достаточно, впрочем, как и моему хозяину. Она снова вспомнила и воспоминание отозвалось эхом недавнего возбуждения – как ловок и силен был Алан, главное, как ловок. Она знакома с ним с того самого дня, когда Энни пришла к ней в ателье работать, последние пять месяцев была его любовницей, но вплоть до нынешнего вечера не предполагала, как быстро он двигается. Движения его тела повторяло мастерство рук при манипуляциях с монетками и картами, при изображении людей и животных, о чем знал каждый младенец в Касл Рок и при встрече умолял продемонстрировать. Это было удивительно… и прекрасно.

Полли чувствовала, что засыпает. Надо бы спросить, собирается ли он остаться на ночь и если да, подсказать, чтобы поставил машину в гараж – в Касл Рок полно длинных языков, как, вероятно, в любом маленьком городе – но это усилие казалось теперь невыполнимым. Алан сам обо всем позаботится.

Алан, думала теперь Полли, всегда обо всем заботится.

– Есть свежие новости от Умника или Преподобного Роуза? – сонно пробормотала она.

Алан улыбался.

– Без перемен на обоих фронтах, во всяком случае пока. Я всегда выражаю уважение и восхищение обоими при встрече и сегодня доказал это лишний раз.

– Хорошо, – прошептала Полли.

– Да, но я еще кое-что знаю.

– Что.

– Норрис снова в хорошем расположении духа. Он купил у твоего приятеля мистера Гонта спиннинг и теперь говорит только о том, как пойдет в ближайшие выходные на рыбалку. Я думаю, что он там отморозит свою задницу какая бы маленькая она у него ни была – но если Норрис счастлив, я счастлив за него. Мне вчера было ужасно его жаль, когда Китон испортил его парадный вид. Над Норрисом все потешаются за его тщедушность и костлявость, но он за последние три года стал вырисовываться в очень неплохого профессионального полицейского, вполне годного и даже полезного в провинциальном городе. А чувствует он так же, как и все люди. Не его вина, что он выглядит двойником Дона Ноттса.

– Угуууу.

Сон. Сон в той сладостной тьме, где нет места боли. Полли позволила себе туда удалиться и когда заснула окончательно, на лице ее постепенно появилось выражение того сытого удовлетворения, которое временами возникает у кошек, вдоволь нализавшихся сметаны.

К Алану сон приходил медленнее.

Внутренний голос вернулся, но из него исчезла нотка насмешливой вкрадчивости. Теперь он звучал вопросительно, задумчиво и почти растерянно.

Где мы, Алан? спрашивал он. Разве это наша комната? Наша постель? Наша женщина? Кажется, я перестаю понимать, что происходит.

Алан неожиданно осознал, что сочувствует голосу. Именно ему, а не самому себе, потому что голос как никогда раньше казался посторонним. Ему почудилось, что голосу совсем не хочется говорить, а его собственное естество – Алан, существующий в настоящем, и Алан, строящий планы на будущее – желало прислушиваться к нему. Это был голос долга, голос горя. И еще это был голос вины.

Чуть более двух лет назад Энни Пэнгборн стала страдать головными болями. Они были не слишком сильными, во всяком случае, так говорила она сама; она столь же неохотно распространялась о них, как Полли о своем артрите. Однажды, бреясь в ванной. Алан заметил, что на пузырьке с аспирином, стоявшем на раковине нет крышки. Он нашел ее и хотел закрыть пузырек… но остановился. Еще неделю назад в нем было двести двадцать пять таблеток, а теперь он вытряхнул на ладонь всего две. Неделю назад – полный, теперь – почти пустой. Он смыл с лица остатки мыла и направился в ателье Шейте Сами, где работала Энни с тех пор, как Полли его открыла. Он пригласил жену в кафе на чашку кофе и… задал несколько вопросов. Он спросил ее насчет аспирина. И помнит, что слегка испугался тогда (именно «слегка», не преминул поддакнуть внутренний голос). И все-таки испугался, потому что ни один человек на свете не принимает за одну неделю двести двадцать три таблетки аспирина. Ни один. Энни посмеялась над ним. Она мыла раковину и случайно смахнула пузырек. Пробка была закручена недостаточно плотно, и большая часть таблеток высыпалась в раковину. Они сразу стали таять, и она смыла их. Так она сказала.

Но он был полицейским и даже во внерабочее время не мог отделаться от привычки пристального наблюдения. Он не мог выключить детектор лжи. Если ты наблюдаешь за людьми, которые отвечают на твои вопросы, действительно наблюдаешь, то всегда отличишь ложь от правды. Алану однажды пришлось допрашивать человека, который всякую высказанную ложь отмечал постукиваниям ногтем большого пальца по зубам. Рот произносил ложь; тело, казалось, сигнализировало правду. Поэтому он протянул руки через стол в закусочной у Нэн, где они сидели, взял пальцы Энни, нежно пожал их и попросил сказать правду. И, когда после некоторой заминки, она призналась, что да, действительно, головные боли несколько усилились в последнее время, да, она принимала по несколько таблеток аспирина в день, но нет, не все, остальные и в самом деле высыпались в раковину, он ей поверил. Он попался на старинный крючок, зафиксированный в учебниках юриспруденции, который один знакомый остряк называл «поймали карася»: если ты соврал и тебя раскусили, начни сначала и скажи полуправду. Если бы он был повнимательнее, заметил бы, что Энни так и не была до конца откровенной. Он должен был заставить ее сказать правду, которая в то время казалась ему слишком невероятной, а теперь стала такой очевидной: головные боли были настолько мучительны, что вынуждали ее принимать по двадцать таблеток в день. Если бы она в этом призналась, он до конца недели отвел бы ее к невропатологу в Портленде или Бостоне. Но Энни была его женой, а в те дни он во внерабочее время становился все же недостаточно бдителен.

Он тем не менее заставил ее проконсультироваться у Рэя Ван Аллена. и Энни послушалась. Но Рэй ничего не обнаружил, и Алан не судил его за это.

Рэй проверил рефлексы, посмотрел глазное дно, проверил зрение – нет ли двоения в глазах – и отослал Энни в районную поликлинику на рентген. Он не потребовал сделать томограмму, и когда Энни сказала, что головные боли уменьшились, он ей поверил. Алан предполагал, что Рэй чувствовал себя вправе ей верить, врачи так же чувствительны к вранью, как и полицейские.

Пациенты, в свою очередь, также склонны к нему, как и подозреваемые, и по одной и той же причине – страх. Рэй разговаривал с Энни в свое рабочее время, и скорее всего в период между разговором с Аланом и консультацией у Рэя, головные боли Энни в самом деле прошли. Возможно прошли. Рэй рассказал впоследствии Адану за стаканом бренди в своем доме в Касл Вью, что симптомы частенько появляются и исчезают в случае, если опухоль расположена в верхней части ствола головного мозга.

– Спазмы часто характерны для опухолей ствола, – сказал он. – Если у нее случился спазм… – и пожал плечами. Да. Может быть. А может быть и так, что невыявленным дополнительным виновником смерти жены и сына Алана был человек по имени Тэд Бомонт. Но Алан не находил в своей душе обвинений и для Тэда.

Не все, что происходит в провинциальных городах, известно их жителям вне зависимости от того, насколько чутки их уши и говорливы языки. В Касл Рок знали о Фрэнке Додде, спятившем и убивавшем женщин еще во времена шерифа Бэннермана, знали и о Куджо, Святом Бернарде, который «развлекался» на Городском Шоссе № 3, известно было и то, что дом на берегу озера, принадлежавший Тэду Бомонту, писателю и вообще местной знаменитости, сгорел дотла летом 1989 года, но неизвестны были обстоятельства, при которых произошел пожар, и то, что Бомонта преследовал человек, которого и человеком трудно назвать, скорее чудовищем, которому нет имени. Алан Пэнгборн, в отличие от остальных, все это знал, и страшные видения время от времени мучили его ночами. Все эти события закончились так или иначе к тому моменту, когда Алану стало известно о головных болях Энни… если не считать того обстоятельства, что на самом деле закончилось далеко не все. В результате нескольких телефонных звонков напивавшегося до чертиков Тэда, Алан стал невольным свидетелем разрыва брачных уз Бомонта, и постепенного но необратимого крушения его здоровья. Одновременно и параллельно с этими событиями встало под угрозу и состояние нервной системы самого Алана.

Однажды ему случилось прочесть статью в журнале, который он взял в руки в ожидании приема у врача. Статья была посвящена черным дырам – огромным пустым небесным пространствам, которые, как писали, являлись средоточием антиматерии и алчно всасывали в себя все, что попадалось им на пути. Конец лета и осень 1989 года, посвященные делу Бомонта, стали личной черной дырой Алана. Были дни, когда он задавал себе самые простейшие вопросы и затруднялся на них ответить. Были ночи, когда он лежал без сна до самого рассвета, брезжившего на востоке, и заставлял себя бодрствовать, боялся заснуть – на него несся с огромной скоростью черный «торонадо», а за рулем этого черного «торонадо» сидел разлагающийся труп, а к заднему бамперу черного «торонадо» была приклеена табличка с надписью: СУЧИЙ ЩЕГОЛЬ. В те дни достаточно было воробью сесть на перила крыльца или пролететь над газоном, как он готов был закричать от ужаса. Если бы Алана спросили, он бы ответил: «Когда Энни прихватило, я был не в себе». Но этот ответ был бы слишком прост. На самом деле в его сознании тогда проходила непримиримая борьба с надвигающихся безумием. Сучий щеголь, вот кто донимал его, вот кто сводил с ума. Он и воробьи.

Не в себе он был и в тот день, когда Энни с Тоддом сели в их старенький «скаут», предназначенный для разъездов по городу, и направились в Хемфиллз Маркет. Алан снова и снова возвращался в памяти к состоянию и поведению Энни в то утро и не мог вспомнить ничего необычного. Он был в кабинете, когда они уезжали. Он выглянул в окно и помахал им на прощание.

Прежде чем сесть в машину, Тодд тоже помахал в ответ. В тот момент он видел их живыми в последний раз. Проехав три мили по шоссе 117 и в миле от Хемфиллз Маркет, их «скаут», потеряв управление, свернул с шоссе на большой скорости и врезался в дерево. Прибывший на место происшествия отряд полиции установил по характеру повреждений, что Энни, обычно чрезвычайно внимательная и осторожная за рулем, ехала со скоростью, как минимум семьдесят миль в час. Тодд был пристегнут ремнем. Энни – нет. Она, по всей видимости, скончалась, пробив телом ветровое стекло, одна нога и рука до локтя остались в салоне. Тодд, видимо, оставался жив, пока не взорвался помятый бензобак. Это мучило Алана больше всего остального. То, что его десятилетний сын, писавший шуточные астрологические прогнозы для школьной стенной газеты и живший успехами Малой Лиги, был еще жив. Он, скорее всего, сгорел, пытаясь освободить заклинивший замок пристяжного ремня.

Было произведено вскрытие. Вскрытие показало опухоль мозга. Опухоль, как сказал потом Ван Аллен, была совсем крошечная. С горошинку, так он выразился. Он не сказал, что опухоль была вполне операбельна, если бы ее вовремя диагностировали, это Алан прочел в его ускользающем виноватом и сострадающем взгляде. Ван Аллен сказал, что у Энни скорее всего произошел спазм, который, случись он раньше, навел бы медиков на нужный след. Этот спазм сотряс тело Энни, как электрический разряд, заставил ее вдавить педаль в пол и потерять контроль над машиной. Он не рассказал Алану все эти подробности по собственной воле. Он выдавил из себя все это по мере того, как Алан с беспощадным пристрастием допрашивал его, и потому, что Ван Аллен понимал – горе не горе, а Алану необходимо знать правду, или хотя бы часть правды, которую могут знать те, кто не был в этот момент в машине.

– Послушай, – Ван Аллен коротко и осторожно как до раны дотронулся до руки Алана. – Это был несчастный случай, и только он. Ты должен понять. И жить дальше. У тебя есть еще один сын, и ты нужен ему так же, как он нужен тебе. Ты должен жить и работать как прежде.

И Алан пытался. Ужас и страх перед безумием, вызванным делом Тэда Бомонта, ужас перед (воробьи, воробьи летают) птицами, начинал постепенно проходить, и он честно пытался склеить свою разбитую жизнь – вдовец, полицейский провинциального городка, отец подростка, взрослевшего и развивавшегося слишком быстро… и не Полли тому причиной, а несчастный случай. Жуткая психологическая травма – сын, я должен тебе сообщить страшную весть, собери все свое мужество… А потом он, конечно, заплакал, и вслед за ним заплакал Эл.

И все же они перестраивали свою жизнь и до сих пор продолжали ее строить. Острые углы стали постепенно сглаживаться, но кое-что оставалось, не желало уступать дорогу.

Во-первых, огромный пузырек аспирина, опустевший за неделю.

Во-вторых то, что Энни не пристегнулась в машине. Энни пристегивалась всегда.

Через три недели бессонных мучительных ночей он все же отправился к невропатологу. Снявши голову, по волосам не плачут… и тем не менее. Он пошел потому, что невропатолог мог дать ответы на вопросы, которые больше некому было задать, и еще потому, что из Ван Аллена ответы надо было вытягивать щипцами, а он от этого устал. Имя доктора было Скоупс, и впервые в жизни Алан спрятался за свою профессию, сказал, что его вопросы связаны со следственной работой. Доктор подтвердил основные подозрения Алана: да, люди, страдающие опухолями мозга, часто бывают рассеяны, а иногда склонны к самоубийству. Когда человек с опухолью мозга совершает самоубийство, он почти всегда делает это импульсивно, после размышлений, продолжающихся не более минуты или даже нескольких секунд. Может такой человек взять с собой кого-нибудь, спросил Алан.

Скоупс сидел за столом, откинувшись на спинку стула и заложив руки со сцепленными пальцами за шею. Он не мог видеть рук Алана, стиснутых до мертвенной бледности и онемения между колен. Да, сказал Скоупс, такие вещи случаются; опухоль мозга может вызвать поведение настолько неадекватное, что здоровому покажется психическим сдвигом. Одному приходит идея, что его несчастья разделяют те, кого он любит, а то и весь мир, другому – будто его самые близкие не пожелают жить после его кончины. Скоупс привел в пример Чарльза Уитмена из команды Игл Скаут, который взобрался на самую вершину Тексас Тауэр и прикончил пару десятков человек, прежде чем самому свести счеты с жизнью; вспомни о школьной учительнице из Иллинойса, застрелившей нескольких своих учеников перед тем как прийти домой и пустить себе пулю в лоб. Вскрытие в обоих случаях показало опухоль мозга. Это только пример, сказал Скоупс, но их немало. Мозговые опухоли иногда являются причиной появления каких-то экзотических, совершенно непредвиденных симптомов, а иногда никаких симптомов не предъявляют. Поэтому наверняка сказать невозможно.

Невозможно, ты понял, Алан, и брось это дело. Совет хорош, но трудно выполним. А виной тому пузырек с аспирином и пристяжной ремень.

Более всего Алана донимал ремень, он висел в его сознании маленькой черной тучкой, которая никак не желала рассеиваться. Энни никогда не вела машину, предварительно не пристегнувшись. Даже если ей приходилось ехать всего до конца квартала и обратно. А Тодд, как всегда, был пристегнут.

Разве это ничего не значит? Если бы она решила в тот момент, когда последний раз выезжала со двора, покончить с собой и прихватить Тодда, то зачем она его заставила пристегнуться? Даже больная, убитая горем, она не пожелала бы мучений собственному сыну, разве не так? Наверняка сказать невозможно. Брось это дело. Но даже теперь, в постели со спящей рядом Полли, он не мог последовать этому совету. Его мозг снова и снова возвращался к событиям тех дней, пережевывая их, словно щенок, вцепившийся маленькими острыми зубками в кусок старой кожи.

На этом этапе воспоминаний перед глазами у Алана всегда вставала одна и та же картина, неизбывный кошмар, который в конце концов и привел его к Полли Чалмерс, поскольку именно Полли была более всех других в городе близка Энни, а принимая во внимание раскручивавшееся тогда дело Бомонта и психическое состояние Алана в связи с ним, даже ближе, чем Алан в последние несколько месяцев ее жизни.

Картина возникала следующая: Энни отстегивает свой ремень, давит до отказа педаль газа и снимает руки с руля. Снимает за тем, что им предстоит в ближайшие несколько секунд выполнить другую работу, а именно, отстегнуть ремень Тодда.

Вот оно – их «скаут», неуправляемый, несется со скоростью семьдесят миль в час, сходит с шоссе, направо, в сторону к деревьям, отяжеленным серым, предвещающим дождь, мартовским небом, и Энни лихорадочно возится с ремнем, которым пристегнут Тодд, но мальчик кричит в страхе и отталкивает ее руки. Алан видит, как милое лицо Энни искажается, превращаясь в озлобленную маску ведьмы, видит, как лицо Тодда вытягивается и бледнеет от страха. Множество раз Алан просыпался ночью, покрытый холодной липкой испариной от звеневшего в ушах голоса Тодда: «Деревья, мамочка! Осторожно, ДЕРЕЕЕЕВЬЯ!»

Наконец, однажды, перед закрытием ателье. Алан пошел к Полли и пригласил ее к себе на чашку кофе, а если, сказал он, вы считаете это неудобным, разрешите мне зайти к вам.

Сидя в кухне, в своей кухне, в нашей, подсказывал внутренний голос, приготовив чай для гостьи и кофе для себя. Алан, спотыкаясь на каждом слове, начал повествование о собственных ночных кошмарах.

– Мне хотелось бы знать, – говорил он, – если это, конечно возможно, возникали ли когда-нибудь у Энни периоды тяжелой депрессии, о которых я не знал или не замечал. Я должен знать… – Он замолчал, растерянный и беспомощный. Зная и помня те слова, которые надо произнести, он не в силах был этого сделать. Казалось, будто канал связи между его опустошенным замученным сознанием и голосовыми связками становился все уже и тоньше и даже собирался замкнуться окончательно. Он сделал над собой усилие и продолжал. – Я должен знать, страдала ли она манией самоубийства. Потому что, знаете ли, Энни умерла не одна. С ней умер Тодд, и если были… признаки… я хочу сказать… признаки… которых я не замечал, значит, я в ответе за его смерть. Поэтому мне необходимо это знать.

Он снова замолчал, чувствуя, что сердце готово выскочить из груди. Он провел ладонью по лбу и удивился, обнаружив, что она стала влажной от пота.

– Алан, – сказала Полли и положила руку на его запястье. Ее голубые глаза смотрели на него в упор. – Если бы я замечала подобное и никому об этом не сказала, я была бы в ответе точно так же, как вы сами.

Алан помнит, как был потрясен ее словами. Полли могла заметить нечто необычное в поведении Энни, чего не видел он, для него эта мысль стала вполне естественной и не терпящей дополнительных доказательств, ноте, что свидетельство необычного поведения может повлечь ответственность за результаты, никогда не приходило ему в голову.

– Так вы ничего не замечали?

– Нет. Я множество раз возвращалась к этой мысли, пыталась вспомнить все до малейших подробностей. Я не хочу преуменьшить ваше горе и чувство потери, но должна сказать, что вы не единственный, кто мучается размышлениями о причинах случившегося, кто терзается душевными муками.

Последние несколько недель я ложусь спать с этой мыслью и мучаюсь ею, перебирая в памяти все разговоры, намеки, мельчайшие детали поведения, пока сон не сморит. Сравниваю свои воспоминания с результатами вскрытия, сопоставляю. Теперь я делаю это снова, слушая ваш рассказ о пузырьке с аспирином. И знаете, что мне пришло в голову?

– Что?

– Ничего, – она произнесла это слово настолько бесстрастно и невыразительно, что оно странным образом убеждало. – Абсолютно ничего.

Бывали моменты, когда я находила ее чересчур бледной. Иногда слышала, как она разговаривала сама с собой, подкалывая юбку или разворачивая ткань.

Это, пожалуй, единственное, что можно было бы назвать необычным, и я не устаю корить себя за то, что не обратила на это должного внимания. А вы?

Алан кивнул.

– Но в целом она была такой как всегда, веселой, отзывчивой, доброй… прекрасным другом.

– Но…

Ее ладонь все еще лежала на его запястье и теперь слегка напряглась.

– Нет, Аллан, никаких но. Доктор Ван Аллен занимается таким же самоистязанием. Вы его вините? Вы считаете, что он виноват, пропустив опухоль?

– Нет, но…

– А я? Мы работали с ней бок о бок, каждый день, с утра до вечера; в десять часов утра пили вместе кофе, в полдень обедали, потом в три снова пили кофе. Мы с каждым днем становились все ближе друг другу, говорили все откровеннее. Мне, например, известно, что вы приносили ей в жизни полное удовлетворение, и как друг, и как любовник, я знаю, что она очень любила своих мальчиков. Но приходила ли она постепенно к мысли о самоубийстве вследствие своей болезни… не знаю. Так скажите… вы обвиняете меня?

– И она заглянула своими голубыми глазами в самую душу Алану.

– Нет, но…

Ее рука снова сжалась, не сильно, но достаточно решительно.

– Я хочу задать вам один вопрос. Это очень важно, поэтому подумайте как следует.

Он кивнул.

– Рэй был ее лечащим врачом, и даже он не замечал подобных признаков, если они были. Не замечала их я. Я была ее близким другом и не замечала этих признаков, если они были. Вы были ее мужем и не замечали их тоже, если, конечно, было что замечать. И вы считаете, что на этом все, это конец пути.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Был еще человек, близкий ей, гораздо ближе, чем мы с вами, – сказала Полли. – Во всяком случае, я так думаю.

– О ком вы гово…

– О Тодде.

Он смотрел на нее не в силах понять. Как будто она говорила на другом языке.

– Тодд, – терпеливо повторила Полли. – Тодд, ваш сын. Тот самый, кто не дает вам заснуть по ночам. Ведь дело все в нем, разве не так? Не в ней, а в нем.

– Да, – сказал Алан. – В нем. – Он не узнал собственного голоса, а в душе постепенно образовывалось нечто огромное и тяжелое. Теперь, лежа в постели Полли, он вспоминал тот момент, в собственной кухне, с удивительной отчетливостью: ее ладонь на его запястье, проскользнувший через окно луч предвечернего солнца, золотистые волосы, светлые глаза, мягкий голос.

– Она заставила Тодда сесть в машину. Он сопротивлялся, кричал?

Боролся с ней?

– Нет, конечно, нет, но она была его ма…

– Чья идея была Тодду поехать в тот день с ней в магазин? Ее или его?

Вы не помните?

Он уже хотел сказать нет и вдруг вспомнил. Их голоса доносились из гостиной в то время, как он сидел в своем кабинете, ломая голову над очередными свидетельскими показаниями. «Мне нужно ехать в магазин, Тодд.

Хочешь со мной?» «А ты позволишь мне посмотреть новые видеокассеты?»

«Почему бы нет? Спроси папу, не нужно ли ему чего-нибудь».

– Это была ее идея, – сказал Алан.

– Вы уверены?

– Да но она его спросила. Не приказывала. Огромное нечто в душе продолжало расти. Оно скоро вырвется, думал Алан, и прольется на землю, и взорвется, потому что оно прорастает корнями во все стороны, вглубь, вширь.

– Он ее боялся?

Она теперь допрашивала его с пристрастием, как он в свое время допрашивал Рэя Ван Аллена, но заставить ее замолчать он не мог. И не был уверен, что хочет. Что-то было во всем этом правильное, то, что не приходило ему в голову во время бессонных ночей. То, что осталось еще живо.

– Тодд боялся Энни? Господи, конечно, нет.

– А в последние несколько месяцев?

– Нет.

– Несколько недель?

– Полли, я был тогда не в состоянии наблюдать. Все из-за Тэда Бомонта, писателя… эти чудовищные события…

– Вы хотите сказать, что были так поглощены работой, что не замечали Энни и Тодда, когда они были поблизости, или просто редко бывали дома?

– Нет… да… то есть я, конечно, был дома, но…

Странное ощущение: оказаться на другом, принимающем конце, этого потока вопросов. Как будто Полли накачала его новокаином, а потом стала колотить как боксерскую грушу. А НЕЧТО продолжало расти и продвигаться к выходу, туда, где силы гравитации заставят его обрушиться на землю.

– Тодд приходил к вам когда-нибудь и жаловался, что боится мамы?

– Нет…

– Он хоть раз пришел и сказал: знаешь, па, мама собирается покончить со собой и меня прихватить для компании?

– Полли, это ерунда какая-то. Я…

– Он говорил такое?

– Нет!

– А говорил ли он, что мама разговаривает или ведет себя странно?

– Нет…

– А Эл в это время был в школе?

– При чем тут Эл?

– Она оставила в гнезде одного сына. Когда вы уходили на работу, они оказывались наедине. Они обедали вместе, она помогало ему делать уроки, смотрела с ним телевизор…

– Читала ему… – эхом откликнулся Алан. Он по-прежнему не узнавал своего голоса, высокого, слабого.

– Она была наверняка первым человеком, которого Тодд видел по утрам и последним – перед сном, – продолжала Полли. Рука ее покоилась на его запястье. Глаза смотрели на него открытым взглядом. – Если был такой человек, кто мог заметить приближение трагедии, то только тот, кто умер вместе с ней. А этот человек никогда не сказал об этом ни слова.

Вот тут странная штука внутри Алана упала. Его лицо стало двигаться.

Он чувствовал, как это происходит – как будто к коже в нескольких местах привязали веревки и теперь дергают и тянут в разные стороны, ласково, но в то же время настойчиво. Горло стиснуло и обдало горячей волной. Лицо ошпарило жаром. Глаза наполнились слезами. Полли Чалмерс раздвоилась, растроилась, а затем расплылась, превратилась в игру света и тени. Грудь его вздымалась, но легкие, казалось, не находили достаточно воздуха. Его рука перевернулась в мгновенном порыве и стиснула ее руку с такой силой, что это наверняка причинило ей резкую боль, но она не издала ни звука.

– Я тоскую по ней! – закричал он подняв лицо и тяжелый болезненный всхлип разорвал фразу надвое. – Мне плохо без них обоих! О, Господи, как мне плохо без них!

– Я знаю, – тихо сказала Полли. – Я знаю. Ведь в этом все и дело.

Правда? В том, как тебе плохо без них.

Он плакал. Эл плакал каждую ночь две недели подряд, и Алан не отходил от него, успокаивал, как мог, но сам не плакал ни разу. Теперь он дал себе волю. Рыдания охватили все его существо и уносили так далеко, как могут унести только рыдания. Он не в силах был остановить или облегчить их. Он не мог больше сдерживать своего горя и теперь, к собственному удивлению, понял, что делать этого вовсе не надо. Он оттолкнул чашку и слышал откуда-то из своего далека, как она разбилась вдребезги, упав на пол. Он опустил свою измученную, пылающую жаром, голову на стол, обхватил ее руками и рыдал.

В какой-то момент он почувствовал, как Полли приподняла его голову своими прохладными руками, уродливыми, добрыми, ласковыми руками, и прижала к своему животу. Так и держала, а он плакал. Долго, долго, долго.

Полли шевельнулась во сне, и он, как мог, осторожно, чтобы не разбудить, снял ее руку со своей груди. Глядя в потолок, он думал о том, что Полли скорее всего в тот день спровоцировала его слезы. Она, по всей видимости, чувствовала, что ему необходимо дать выход своему горю, скорее, чем получить ответы, коих не существовало в природе.

Это положило начало их сближению, хотя в тот момент Алан вряд ли понимал, что это начало; скорее, все походило на конец чего-то. Между тем днем и другим, когда он в конце концов набрался смелости пригласить Полли на ужин, Алан часто вспоминал спокойный взгляд ее голубых глаз и нежное прикосновение руки к запястью. Думал он и о той осторожной, но настойчивой последовательности, с какой она подводила его к мыслям, которые он игнорировал, намеренно или нет. И тогда он ощутил в себе новые чувства по поводу смерти Энни; как только преграда между ним и его горем оказалась разрушенной, эти новые чувства хлынули потоком. Самым главным и мучительным из них была ярость по поводу того, что Энни скрывала свою болезнь. Болезнь, которую можно было лечить и вылечить… и за то, что она в тот день взяла с собой сына. Об этом и о других своих ощущениях он говорил с Полли в кафе Березы, в апреле, в один из прохладных и дождливых вечеров.

– Ты оставил мысли о самоубийстве и теперь думаешь об убийстве, сказала она. – Поэтому и злишься, Алан.

Он покачал головой и хотел снова заговорить, но она протянула руку через стол и прижала свой искривленный палец к его губам. Тише, замолчи.

Жест так удивил его, что он действительно замолчал.

– Да, сказала она. – Я на этот раз не собираюсь тебя поучать, Алан.

Много годы утекло с тех пор, как я в последний раз ужинала наедине с мужчиной, и не собираюсь портить удовольствия, играя роль Миссис Главной Обвинительницы. Но нельзя злиться на людей – во всяком случае так, как делаешь это ты – только за то, что они попали в аварию. Как бы там ни было, но в таком случае всегда большой процент надо класть на случайность и непреднамеренность. Если бы Энни и Тодд погибли по вине отказавших тормозов, ты бы грыз себя за то, что не проверил их, или снес голову Сонни Джекету за нерадивую работу, когда последний раз привозил ему машину в ремонт. Но ты бы не винил ее. Разве не так?

– Наверное, так.

– Не наверное, а наверняка. Почему ты не считаешь, что это был несчастный случай, Алан? Ты уверен, что произошел спазм потому, что так тебе сказал доктор Ван Аллен. А тебе никогда не приходило в голову, что она могла резко свернуть с дороги, увидев оленя? Разве не могло быть все так просто?

Могло. Олень, птица или, в конце концов, выехавшая на встречную полосу чужая машина.

– Да, но пристяжной ремень…

– Да забудь ты этот ремень! – воскликнула она с такой страстью, что посетители за другими столиками обернулись. – Может быть, у нее тогда болела голова, и она в первый раз в жизни забыла пристегнуться, но это вовсе не значит, что Энни намеренно разбила машину. Та же головная боль вероятно, одна из самых сильных – могла быть причиной и того, что ремень Тодда оказался пристегнутым. И все-таки это не главное.

– Что же тогда?

– А то, что здесь куча всяких «может быть», – которые питают твое озлобление. Но даже если самое худшее из твоих предположений верно, правды ты никогда не узнаешь.

– Не узнаю.

– А если бы узнал… – Она пристально посмотрела ему в глаза. На столе между ними стояла свеча. Ее глаза в свете пламени казались темнее, и Алан видел, как в каждом плясал огонек. – Знаешь, опухоль мозга тоже несчастный случай. Здесь не может быть обвиняемых. Алан, нет – как вы их называете преступников. Пока тебе это не станет ясно, шансов нет никаких.

– Каких шансов?

– Наших, – спокойно отозвалась Полли. – Ты мне очень нравишься. Алан, и я еще недостаточно стара, чтобы не рискнуть, но слишком стара, чтобы не иметь неудачного опыта и не знать, куда могут завести чувства, если их выпустить из-под контроля. Я не позволю им теперь разбушеваться до тех пор, пока ты не оставишь Энни и Тодда в покое.

Алан потерял дар речи. Она серьезно смотрела на него, сидя за столом старой загородной харчевни, отблеск оранжевого пламени камина плясал по ее шелковистым щекам и левому виску. А снаружи заунывным кларнетом распевал под карнизами ветер.

– Я слишком много сказала? – спросила Полли. – Если так, то попрошу тебя отвезти меня домой. Я терпеть не могу попадать в двусмысленное положение, но не более того, как что-то задумывать исподтишка. Он протянул руку и дотронулся до ее пальцев. – Нет, Полли, ты сказала совсем не слишком много. Я люблю тебя слушать.

Она улыбнулась, и улыбка осветила все лицо.

– Тогда ты получишь свой шанс.

Так это и началось. У них не возникало чувства вины, когда они встречались, но они ощущали необходимость вести себя осторожно – не только потому, что это был маленький городок, и Алан занимал в нем видную должность, а Полли требовалось поддерживать репутацию в обществе, чтобы продолжать свое дело – но потому, что оба понимали возможность обвинения.

Они оба были недостаточно стары, чтобы не воспользоваться шансом, но в достаточно солидном возрасте, чтобы оставаться предусмотрительными.

Осторожность никогда не помешает.

Затем, однажды в мае, они стали физически близки, и Полли рассказала ему обо всех годах между Тогда и Теперь… Он не до конца ей поверил и остался в надежде, что наступит день, когда она расскажет всю правду, не распахивая при этом так широко глаза и не теребя слишком часто мочку левого уха. Он понял, что ей было трудно решиться рассказать даже то, что он услышал, и поэтому готов был ждать продолжения. Надо быть терпеливыми. И осторожными. Достаточно и того, вполне достаточно, что он окончательно влюбятся в Полли, когда долгое лето проходило мимо них по Мейн Стрит.

Теперь же, глядя в потолок в спальне Полли, он думал, не настало ли время снова заговорить о женитьбе. Он уже пытался однажды, в августе, но она тогда снова сделала этот жест – шшш, замолчи. Теперь, думал он…

Но длинный состав раздумий стал постепенно разваливаться и сходить с рельсов…

Алан заснул.

Во сне он бродил по какому-то гигантскому магазину, шел вдоль прилавка, длинного, нескончаемого. В магазине было все, все, что он когда-то хотел приобрести, но не мог себе позволить – часы с заводом от взмаха рукой, широкополая мягкая шляпа от Аберкромби и Фитч, восьмимиллиметровая кинокамера фирмы Белл энд Хауэлл, сотни других предметов – но что-то еще оставалось позади, за плечом, то, чего он не видел.

«Мы называем такие вещицы “дразнилками”, старина», – произнес голос.

Этот голос был Алану знаком. Он принадлежал сучьему щеголю, ездившему на «торонадо». Джорджу Старку.

«Мы этот магазин называем Эндсвилль, – сказал тот же голос. – Здесь продается все, что душе угодно».

Алан увидел большую змею, похожую на питона, с головкой как у гремучей, ползающей среди множества компьютеров на приливке с табличкой СВОБОДНО В ПРОДАЖЕ. Он хотел убежать, но рука, без линий на ладони, схватила его за плечо и остановила.

«Не стесняйся, старина, – настойчиво сказал голос. – Бери, что хочешь.

Бери то, на что глаза глядят… и плати».

Но какую бы вещь Алан не взял в руки, она тут же превращалась в почерневший, обугленный ремень, которым был пристегнут его сын.

Глава 8

У Дэнфорта Китона опухоли мозга не было, но головной болью он страдал жестокой, когда ранним субботним утром сидел в своем кабинете. На столе рядом с кипой налоговых квитанций за 1982–1989 годы лежала корреспонденция – письма из Бюро Налоговой Инспекции штата Мэн и копии писем, которые он посылал в ответ.

Последнее время у него все стало валиться из рук. Китон это понимал, но ничего не мог поделать с собой.

Вчера вечером он ездил в Люистон, возвратился в Рок около половины первого ночи и до утра мерил шагами свой домашний кабинет, пока его жена, выпив снотворное, крепко спала наверху, в спальне. Он обратил внимание, что то и дело косит на небольшой гардероб в углу кабинета. Там, на верхней полке лежали свитера. Большинство из них были старые и тронутые молью. Под ними пряталась деревянная резная шкатулка, смастеренная отцом еще до того, как болезнь нависла над ним грозовой тучей, отняв память и навыки. В шкатулке хранился револьвер.

Китон обнаружил, что все чаще возвращается мысленно к револьверу. Не для себя, нет – во всяком случае до поры до времени. Для Них.

Преследователей.

Без четверти шесть он вышел из дома и поехал тихими рассветными улицами к зданию Муниципалитета. Эдди Уорбертон, с метлой в руках и сигаретой Честерфилд в зубах (золотой орден Святого Кристофера, приобретенный им накануне в Нужных Вещах, был надежно спрятан под рабочей синей блузой) провожал его взглядом, пока Китон медленно поднимался на второй этаж. Они не обменялись ни словом. Эдди за последний год успел привыкнуть к появлению Китона в неурочные часы, а Китон вообще давно перестал замечать Эдди.

Китон собрал бумаги, справился с желанием разорвать их на клочки и пустить по ветру, и стал просматривать и сортировать. Письма Бюро Налоговой Инспекции в одну кипу, свои ответы – в другую. Эти письма он хранил в нижнем ящике шкафа и ключ от этого ящика был только у него.

Почти под каждым письмом стояла пометка – ДК/ШЛ. ДК, конечно, обозначало Дэнфорт Китон, а ШЛ – Ширли Лоренс, его секретарша, стенографировавшая и печатавшая корреспонденции. Но инициалы инициалами, а ни одного из ответных писем Китона она тем не менее не видела.

Иногда бывает полезно держать что-то в секрете даже от собственной секретарши.

Просматривая письма, Китон наткнулся на фразу: «… а также мы обнаружили расхождения в квартальном отчете под номером 11 за 1989 год». Он быстро отложил письмо в сторону.

Еще одна фраза: «… у нас возник целый ряд вопросов, связанных с образцом заполнения формуляров по выплате компенсаций за последний квартал 1987 года…»

В архив.

Следующий. «… считаем вашу просьбу об отсрочке ревизии необоснованной на этот раз…»

Они мелькали перед его глазами как, назойливое конфетти на карнавале.

«… вопросы по поводу финансирования лесонасаждений…» «… мы не обнаружили записей о городской…» «… распределение фондов, выделенных на городские нужды, не подтверждено документально…» «… отсутствие расходных чеков должно быть…» «… утечка наличных средств не обоснована…» «… запрос о полном документальном отчете на расходы…» И, наконец, последнее, поступившее вчера. То, что заставило его ехать в Люистон и где, как он поклялся себе вчера вечером, ноги его больше не будет.

Китон смотрел на письмо невидящим взором. В голове стучали отбойные молотки. По позвоночнику отекала струйка холодного липкого пота. Под глазами чернели круги усталости. Застывшая слюна скопилась в углу рта.

БЮРО НАЛОГОВОЙ ИНСПЕКЦИИ

Госдепартамент Ашуста, штат Мэн, 04330

Китону казалось, что заголовок под оттиском печати кричит на него, а обращение – холодное, сухое и угрожающе формальное:

Члену Городской Управы города Касл Рок.

И все. Никаких тебе «Дорогой Дэн» или «Уважаемый мистер Китон». Никаких добрых пожеланий семье в постскриптуме. Письмо дышало холодной ненавистью, словно, острый конец сосульки.

Они делали провести ревизию бухгалтерских книг. Всех.

Налоговых городских отчетов, записи финансовых федеральных поступлений, записи по городским расходам, отчеты по расходам на дорожноремонтные работы, сетка муниципального и законодательного бюджета, отчет по доходам и расходам Департамента парков и скверов, даже отчет по расходом и финансированию экспериментальной теплицы.

Они хотели получить все и получить это все 17 октября. До срока оставалось всего пять дней. Они.

Письмо было подписано Государственным Казначеем, Государственным Ревизором и даже, что наводило на еще более грустные размышления.

Генеральным Прокурором штата Мэн. Подписи были собственноручные, не копии.

«Они», – прошептал Китон письму. Он стиснул бумагу в кулаке, и она жалобно зашуршала. Китон оскалил зубы и зарычал: «Они-и-и».

Он отшвырнул письмо на кипу уже сложенных. Потом закрыл папку. На обложке было аккуратно напечатано: КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ, БЮРО НАЛОГОВОЙ ИНСПЕКЦИИ ШТАТА МЭН. Китон долго и тупо смотрел на папку. Затем выхватил из письменного прибора ручку (прибор был подарком от сотрудников Окружной Торговой Палаты) и широким росчерком нацарапал БЮРО УБЛЮДКОВ ШТАТА МЭН.

Полюбовавшись результатом, написал ниже БЮРО КРЕТИНОВ ШТАТА МЭН. Он держал ручку, зажав ее в кулаке, и размахивал ею, словно ножом. А потом швырнул через всю комнату. Она шлепнулась на пол в углу с легким стуком.

Китон захлопнул папку, потом ту, в которой хранились его собственные ответные письма, подписанные также инициалами секретарши, но уже как положено по рангу, строчными буквами. Эти письма, оказавшиеся в результате бесплодными, он вымучивал долгими бессонными ночами. На лбу у Китона вспухла и пульсировала вена.

Он встал, прихватив папки, подошел к шкафу и вложил их в, нижний ящик.

Запер его и проверил, подергав надежность замка. Затем он подошел к окну и, глядя на сонный город, стал глубоко вдыхать утренний воздух, стараясь успокоиться.

Они добрались до него. Преследователи. Он понял, что в который раз задается вопросом, кто натравил Их на него. Если бы он только вычислил этого негодяя, достал бы револьвер, лежащий в шкафу под дырявыми от моли свитерами, и навел бы дуло на мерзавца. Он не стал бы сразу стрелять в сердце или в голову. О, нет! Он стал бы отстреливать у этой грязной скотины по кусочку от его смрадной плоти и заставил бы его при этом распевать Гимн Соединенных Штатов Америки.

Память услужливо подкинула имя тщедушного помощника шерифа Риджвика.

Может быть, он? Яркой личностью его не назовешь, хотя… впечатление может быть обманчиво. Пэнгборн сказал, что он приклеил штрафной талон не по собственной инициативе, но это может и не быть правдой. А в туалете, когда Риджвик обозвал его Умником, у него был такой хитрющий, презрительный и всезнающий взгляд. Сшивался ли Риджвик поблизости, когда впервые стали поступать письма из налогового бюро? Китон был в этом уверен. Сегодня же надо посмотреть трудовую книжку этого дистрофика.

А сам Пэнгборн? У него-то уж мозги наверняка на месте, и он терпеть не может Китона (Они все против него! Все его ненавидят), и у него большие связи в Августе. Он хорошо Их знает. Черт побери, он чуть не каждый день с Ними по телефону связывался. Телефонные счета, хоть он и звонил по служебным льготным тарифам, были колоссальные. А, может быть, они оба?

Пэнгборн и Риджвик? «Робинзон Крузо и его верный друг Пятница», – прошептал себе под нос Китон и насмешливо хмыкнул. «Если это твоих рук дело, Пэнгборн, ты пожалеешь. А если у вас обоих руки не чисты, пожалеете оба».

Он медленным движением стиснул кулаки. «Я не стану всю жизнь терпеть это издевательство».

Тщательно отполированные ногти впились в ладони. Но Китон не заметил, как из порезов показалась кровь. Может быть, Риджвик, может быть, Пэнгборн, или фригидная сука Мелисса Клатербак, городская казначейша, или Билл Фулертон, помощник городского головы (Китон был уверен, что Билл жаждет сесть на его место и не успокоится, пока не добьется своего)… А, может быть, и все вместе взятые. Все скопом.

Китон глубоко вздохнул и длинно выдохнул, образовав небольшой влажный и мутный кружок на оконном зарешеченном стекле. Вопрос заключался в другом – что по этому поводу он должен предпринять? Что он должен сделать за те пять дней, которые остались до 17 октября Ответ был прост: Китон не знал.

Детство и юность Дэнфорта Китона шли черно-белыми полосами, что наложило отпечаток на всю его дальнейшую жизнь. Окончив школу, он, четырнадцати лет от роду, поступил в колледж Касл Рок и одновременно приступил к работе в частном агентстве по торговле автомобилями, принадлежавшем его семье. Он мыл витрины и надраивал до блеска образцы товаров. Агентство Китонов по торговле автомобилями Шевроле было одним из старейших в Новой Англии и финансовым фундаментом семьи, во всяком случае еще до недавнего времени.

В течение всех четырех лет учебы в колледже он был Умником для всех и каждого. Он посещал коммерческие курсы, учился на «хорошо» и «отлично», возглавлял студенческий совет и самостоятельно вел там почти всю работу, а потом поступил в Бизнес-школу в Бостоне. Там превзошел самого себя и окончил учебу на три семестра раньше положенного срока с красным дипломом.

Но, вернувшись в Касл Рок, он быстро понял, что период Умника подошел к концу.

Тем не менее все шло гладко до тех пор, пока они на пару со Стивом Фрейзером не съездили лет десять-девять назад в Люистон. Тогда и начались неприятности. С тех пор его тщательно располосованная жизнь стала терять свою стройность, и между черным и белым вкропился грязно-серый цвет.

Он никогда не играл – ни Умником в колледже Касл Рок, ни Дэном в Бизнес-школе в Бостоне, ни мистером Китоном в агентстве Китон Шевроле и Городском Совете. И, насколько Китону было известно, азартными играми не увлекался никто в его семье. Он не помнил даже таких невинных развлечений, как расшибалочка. Не существовало никаких табу на этот счет, никаких Ни В Коем Случае, просто не играли и все. Китон ни разу в жизни не держал пари вплоть до той злополучной поездки в Люистон со Стивом Фрейзером. Никогда он не бился об заклад и не ощущал в этом необходимости. Бега в Люистоне оказались для Дэнфорта Китона началом конца.

Он тогда состоял в должности Третьего Члена Городской Управы. Стив Фрейзер, теперь уж лет пять как покойный, занимал пост городского головы.

Китон и Фрейзер отправились в ревизионную поездку (Люистон всегда входил в число тех районов, которые подвергались ревизиям), прихватив с собой Бутча Недо, начальника Социальной Службы Округа, и Гарри Сэмуэльса, служившего в должности члена Городской Управы с тех пор, как себя помнил, и, по всей видимости, собиравшегося сойти в гроб прямо оттуда. Поездка была приурочена к собранию официальных представителей окружных администраций штата. Тема совещания – новые пункты законодательства по финансированию и расходам… и, конечно, именно финансирование и расходы стали основным несчастьем его последующей жизни. Без них он скорее всего копал бы себе могилу киркой и лопатой, а при наличии такой статьи дохода, как финансирование, он теперь мог надеяться на экскаватор.

Совещание было рассчитано на два дня. К вечеру первого Стив предложил выйти в город развлечься. Бутч и Гарри отказались. Китон тоже не горел желанием провести вечер с Фрейзером, старым толстым матерщинником, с салом вместо мозгов. И все-таки пошел. Он должен был пойти, даже если бы Стив предложил прогуляться по сточным канавам ада. В конце концов тот был Городским Головой, прямым начальством. Гарри Самуэльса вполне удовлетворит до конца дней простоять в очереди среди Вторых, Третьих и Четвертых Членов, Бутч Недо уже объявил об уходе в отставку по окончании срока, но Китон имел далекоидущие планы, а Стив Фрейзер, старый матерщинник или нет, был ключом к их достижению.

И они пошли. Сначала заглянули в Глушь. Над дверью гостеприимно светилась вывеска: У НАС В ГЛУШИ – ВЕСЕЛИСЬ ОТ ДУШИ. Фрейзер принял приглашение всерьез и веселился вовсю, накачиваясь виски с содовой в таком количестве, как будто не виски разбавляли содовой, а наоборот. Он свистом выражал одобрение стриптизу, хотя исполнительницы были по большей части старые, толстые и неповоротливые. Китону они все казались похожими на каменные глыбы. Он помнил, что заранее приготовился провести длинный и нудный вечер.

Но потом они пошли в Люистон на скачки, и все волшебным образом изменилось.

Они попали туда к началу пятого заезда, и Фрейзер потащил сопротивляющегося Китона к окошкам, где делались ставки, как тащит овчарка отбившегося от стада ягненка.

– Стив, я ничего в этом не понимаю…

– Это не имеет значения, – возбужденно тараторил Фрейзер, дыша в лицо Китону парами виски. – Нам сегодня должно повезти, Умник. Я чувствую.

Он не знал, как надо делать ставки, а беспрестанная болтовня Фрейзера мешала слушать то, что говорили другие игроки в очереди к двухдолларовому окошку.

Когда дошла его очередь, он сунул в окошко пятидолларовую банкноту и буркнул:

– Номер четыре.

– На победителя, на второе или на третье? – спросил кассир, но в этот момент Китон не смог ответить. За спиной кассира он увидел потрясающую сцену. Трое клерков пересчитывали и раскладывали по пачкам огромное количество банкнот. Таких денег Китону в жизни не приходилось видеть разом.

– На победителя, второе или третье? – нетерпеливо повторил кассир. Поторопись, парень. Это тебе не публичная библиотека.

– На победителя, – сказал Китон. Он представления не имел, что значит «второе» и «третье», но зато прекрасно знал, что такое «победитель».

Кассир выдал ему билет и три доллара сдачи – один и два. Китон смотрев на двухдолларовую банкноту с огромным интересом. Он, безусловно, знал, что они существуют в природе, но сам никогда не видел. На ней был нарисован Томас Джефферсон. Интересной. Да-да, надо признать, все здесь было интересно – запах лошадей, кукурузных хлопьев, орехов; суетливая толпа; атмосфера нетерпеливого ожидания. Здесь кипела жизнь, на которую тут же, не колеблясь, отозвалась душа Китона. Он и раньше испытывал такую приподнятость духа, но никогда не встречался с ней вне собственных ощущений. Дэнфорт (Умник) Китон, который никогда и ни при каких обстоятельствах не чувствовал и не признавал себя, единственного и неповторимого, частью чего-то, попал теперь именно в такую обстановку и радовался этому…

– Тут будет повеселее, чем в Глуши, – сказал он подошедшему Фрейзеру.

– Да, бега – это вещь! Не сравнить, конечно, с чемпионатом по бейсболу, но тоже здорово, сам увидишь. Пошли, надо пристроиться к барьеру.

На какую лошадь ты поставил?

Китон не помнил и заглянул в свой билет.

– Номер четыре.

– Второе или третье?

– Э-э-э, на победителя.

Фрейзер покачал головой, подмигнул дружелюбно и ободряюще потрепал Китона по плечу.

– Это ставка пропащая. Она пропащая всегда, даже если букмекеры говорят обратное. Но ничего, потом научишься.

Прозвучал гонг с таким громкоголосым БОМММ! что Китон подскочил.

Голос диктора объявил: «Старррт!» – И это раскатистое слово пронеслось по всем громкоговорителям. В ответ взревела публика, и Китон почувствовал, как по телу промчался электрический разряд, содрогнувший его. Копыта вытаптывали покрытые грязью дорожки. Фрейзер одной рукой схватил Китона за локоть, а второй стал расталкивать всех, кто мешал им пройти к барьеру. Они подошли туда, где до финиша оставалось не более двадцати ярдов.

Теперь диктор объявлял лошадей, участвовавших в забеге. Моя Девушка, номер семь, лидировала на первом круге, вторым шел номер восьмой.

Распаханное Поле, и третьим – номер первый, Как Поживаешь. Номер четвертый носил имя Абсолют – глупейшее имя для пощади, какое когда-либо приходилось слышать Китону, и бежал он шестым. Но Китона это не тревожило. Он смотрел во все глаза на летящих лошадей, на их лоснящиеся под лучами прожекторов шкуры, на круглые пятна колес, сливавшиеся в единое целое с коляской на поворотах, на яркие шелковые комзолы жокеев.

На очередном повороте Распаханное Поле начал вытеснять Мою Девушку. Та сбилась с шага и пропустила приятеля вперед. В это время прибавят ходу и Абсолют. Китон заметил это еще до того, как объявил металлический голос диктора, и до того, как Фрейзер возбужденно схватил его за локоть и завопил на ухо:

– Это твоя лошадь. Умник! Твоя, смотри, у нее появился шанс!

Когда лошади вышли на прямую и полетели к тому месту, где стоял Фрейзер с Китоном, публика уже задыхалась от рева. По телу Китона снова пробежал электрический разряд, но на этот раз уже не искрой, а пламенем. И он тоже заревел. На следующий день он так охрип, что мог разговаривать лишь шепотом.

«Абсолют! – вопил он. – Давай, Абсолютик, скорее, беги! Давай же, тебе говорят, мешок с дерьмом!»

Фрейзер хохотал так, что слезы ручьем бежали у него по щекам «Мешок с д-дерьмом!» – заикаясь повторял он. «Надо же, вот так Умник!»

Но Китон его не слышал. Он пребывал в другом мире. Он посылал флюиды Абсолюту, телепатировал ему свои силы и волю к победе.

«Теперь впереди Распаханное Поле и Как Поживаешь, Как Поживаешь и Распаханное Поле», – распевал в репродукторах голос диктора. «Они выходят на последнюю восьмую мили, а Абсолют все набирает скорость».

Лошади приближались, поднимая тучи пыли. Абсолют несся, выгнув шею, вытянув вперед голову и перебирая ногами, как поршнями. Он обошел Как Поживаешь, а потом и Вспаханное Поле, который бежал, явно выбиваясь из сил, как раз мимо того места, где стояли Китон с Фрейзером. Уже оставив позади финишную линию, он продолжал нестись вперед все скорее и скорее.

Когда на табло высветились цифры, Китон спросил у Фрейзера, что они означают. Фрезейр взглянул на его билет, на табло, снова на билет и снова на табло и тихо присвистнул.

– Я вернул свои деньги? – взволнованно спросил Китон.

– Умник, ты вернул несколько больше. Абсолют шел один к тридцати.

К тому времени, когда поздно вечером они вышли с ипподрома, Китон выиграл более трехсот долларов. Вот так у него и родилась навязчивая идея.

Он снял с вешалки в углу кабинета пальто, надел его, подошел к двери и, взявшись за ручку, замер. Оглянулся. На стене напротив окна висело зеркало. Китон, долго раздумывая, смотрел на него, потом подошел. Он слышал, как Они используют зеркала – не вчера родился. Приблизив лицо к зеркальной поверхности и не обращая внимания на мертвенную бледность кожи и покрасневшие глаза, приставил к щекам с обеих сторон ладони, чтобы не мешал отсвет, и прищурился – нет ли на другой стороне камеры. Нет ли их.

Он не увидел ничего.

Через несколько секунд отступил назад, небрежно смахнул рукавом пальто образовавшееся на зеркале туманное пятно и вышел из кабинета. Ничего и никого. Это не значит, что Они не придут ночью и не заменят его зеркало на стекло с зеркальным напылением. Шпионство – основное занятие Преследователей. Отныне ему придется каждый день проверять зеркало.

«И я не забуду, – сообщил он пустынной лестнице. – Не забуду. Можете не сомневаться».

Эдди Уорбертон мел вестибюль и не поднял головы, когда Китон выходил на улицу.

Его машина стояла с обратной стороны здания, но ему не хотелось теперь садиться за руль. Не то настроение. В таком состоянии того и гляди продырявишь витрину какого-нибудь магазина своим «кадиллаком». Не осознал он и того, что направляется в обратную сторону от дома. Была четверть восьмого субботнего утра, и он оказался единственным прохожим небольшого делового района Касл Рок.

Он мысленно вернулся к тому первому вечеру на ипподроме в Люистоне.

Казалось, поражение ему не суждено, он не сделал ни единой ошибки. Стив Фрейзер проиграл тридцать долларов и заявил, что уходит после девятого заезда. Китон сказал, что, пожалуй, задержится. Он почти не видел Фрейзера и едва ли заметил, как тот ушел. Только подумал, как хорошо, что никто не стоит рядом и не нудит: Умник – то. Умник – се. Он терпеть не мог своего прозвища, и Стив, безусловно, это знал, поэтому твердил все время.

На следующей неделе он приехал уже один и проиграл на шестьдесят долларов больше того, что выиграл впервые. Но это на него не произвело впечатления. Хотя он и вспоминал кипы денег, которые видел во время первого посещения, но дело было не в деньгах, не только в них, во всяком случае.

Деньги были всего-навсего символом, который ты уносил с собой, символ того, что ты был здесь, был частью этого грандиозного представления Больше всего его увлекало возбуждение, появлявшееся сразу при звуке гонга, когда раскрывались с сочным скрипом ворота и диктор объявлял: «Старррт!» Его вдохновлял рев толпы, когда лошади заходили на третий круг, мчались на свои дьявольские перегонки и безумный вой трибун, когда шел круг четвертый и финишная прямая. Это была жизнь, о, это была настоящая жизнь! Это была такая жизнь… можно сказать, даже опасная.

Китон решил покончить с этим. Его собственный жизненный курс был тщательно выверен. Он собирался занять должность городского головы, как только Стив Фрейзер даст слабинку, а еще лет через пять-шесть перейти прямехонько в Палату Представителей. А потом, кто знает? Правительственный кабинет не так уж недосягаем для человека честолюбивого, способного и здравомыслящего.

Вот где таилась основная беда ипподрома Он понял это не сразу, но все же понял. Ипподром был местом, где люди платили деньги, брали билет и… теряли здравый смысл. Китон в собственной семье насмотрелся безумств и теперь не слишком хорошо себя чувствовал от перспективы, предлагаемой ипподромом. Это была глубокая яма со скользкими краями, западня, мышеловка, заряженный пистолет со снятым предохранителем. Появившись там, он не мог себя заставить уйти, пока не закончится последний заезд. Он знал это. Уже пытался. Однажды дошел почти до самых турникетов на выходе, как нечто в самой глубине сознания, сильное, властное, непреодолимое и подлое одержало верх и повернуло его обратно. Китон боялся окончательно разбудить эту гнусную рептилию. Уж лучше пусть дремлет.

Так он жил три года. Затем в 1984 году Стив Фрейзер ушел в отставку, и Китон занял его место. Вот тогда и начались истинные несчастья.

Он отправился на ипподром, чтобы отпраздновать свою победу, но остановиться в праздновании вовремя не смог. Задержавшись у двухдолларового окошка, махнул на него рукой, приостановился у пятидолларового, но ненадолго, и направился к десятидолларовому. В тот вечер он проиграл сто шестьдесят долларов (больше, чем то, на что рассчитывал – жене на следующий день сказал, что проиграл сорок – но не более того, что мог себе позволить.

Вовсе нет.

Вернувшись через неделю для того, чтобы отыграться и свести концы с концами, почти этого добился. Но почти!

Ах, это каверзное слово – почти. Так же как он, почти дошел до выхода с ипподрома. Еще неделю спустя он проиграл двести десять долларов. Подобная брешь в семейном бюджете не ускользнула бы от внимания Миртл. Поэтому он позаимствовал небольшую сумму из городской казны, чтобы покрыть семейную недостачу. Всего сто долларов. Ерунда.

А потом все покатилось. Стены ямы покрылись скользкой грязью и выбраться из нее, коль уж попал, не представлялось возможным. Это был приговор. Ты мог карабкаться, изо всех сил цепляясь зубами и ломая ногти, но добивался лишь того, что падение замедлялось, а агония затягивалась, усугубляя муки.

Лето 1989 года стало таким периодом, который окончательно замуровал выход из лабиринта. Летом бега работали ежевечерне, и Китон занимал свое место у барьера всю вторую половину июля и август. Миртл поначалу решила, что Китон использует бега в качестве отговорки, а на самом деле завел себе другую женщину. Вот смеху-то! У Дэнфорта не встало бы, если бы сама Диана сошла с небес в распахнутой тоге и с табличкой на шее: «Трахни меня, Дэнфорт». Одна мысль о том, насколько глубоко он залез в государственную казну, заставила его несчастный стручок сморщиться до размера карандашного грифеля.

Когда Миртл в конце концов выяснила, что причиной отсутствия мужа действительно являются бега, она вздохнула с облегчением. Во-первых, его отсутствие освобождало дом от назойливого тирана, коим являлся Китон в халате и шлепанцах, а, во-вторых, денег он проигрывал не слишком много, как решила Миртл, проверяя чековые книжки. Просто Дэнфорт, наконец, в солидном возрасте нашел себя хобби.

Всего лишь лошадиные бега, вспоминал Китон, шагая по Мейн Стрит, руки глубоко в карманах пальто. Он издал короткий, но диковатый смешок, который наверняка заставил бы прохожих, если бы таковые имелись, повернуть головы.

Миртл тщательно следила за расходами. Мысль, что Дэнфорт мог посягнуть на их долгосрочный вклад, то есть накопления всей совместной жизни, ей даже в голову не приходила. Как и то, что агентство Китон Шевроле находится на грани краха, поскольку оно было собственностью одного Дэнфорта. Она проверяла чековые книжки и расходные счета. Она была общественным ревизором.

Когда речь идет о растрате, общественный ревизор может оказать даже большую услугу, чем… но сколько веревочка не вейся, конец у нее есть.

Конец веревочки, принадлежавшей Китону, показался осенью 1990 года. Он собрал все свои силы и мужество для последнего рывка. И по закромам поскреб, в расчете окупить все на очередных бегах. Он даже букмекера нашел, который помог ему сделать такую ставку, каких не знал ипподром.

Но Фортуна и на этот раз отвернулась от него. И после этого, нынешним летом. Преследователи окончательно распоясались. Раньше они всего лишь играли с ним в кошки-мышки, а теперь замышляли настоящее убийство, и День Возмездия был не за горами – 17 октября.

Я Им не дамся, думал Китон, со мной еще не все кончено. У меня еще имеется в запасе пара козырей.

Но вся беда была в том, что он сам не знал, что это за козыри.

Не дрейфь, выход всегда найдется. Всегда най…

На этом его мысль оборвалась. Он стоял у магазина Нужные Вещи и то, что видел в витрине, затмило все остальное.

Это была прямоугольная, очень красочная коробка с картинкой на крышке.

Детская игра, предположил Китон. Но детская – не детская, эта игра была связана с лошадьми, и он мог поклясться, что на картинке с двумя лошадьми, несущимися во весь опор бок о бок, был изображен ипподром в Люистоне. Если там на заднем плане нарисована не главная трибуна, то тогда он сам обезьяна. Игра называлась ВЫИГРЫШНЫЙ БИЛЕТ.

Китон несколько минут стоял перед витриной, словно загипнотизированный, как ребенок в магазине игрушек перед электрической железной дорогой. А потом медленно шагнул под зеленый навес, чтобы проверить – работает ли магазин в субботу. На двери висела одна единственная табличка и на табличке, вполне естественно, было написано ОТКРЫТО.

Китон разглядывал ее и думал, как когда-то Брайан Раск, что табличку оставили висеть с вечера по забывчивости. Магазины, расположенные на центральной улице Касл Рок, в семь часов утра не открываются, тем более, если это утро субботнее. И все-таки он взялся за ручку. Она легко повернулась.

Как только он открыл дверь, над головой пропел серебряный колокольчик.

– Это не совсем игра, – пять минут спустя говорил Лилэнд Гонт. – Вы ошиблись.

Китон сидел в плюшевом кресле с высокой спинкой, на котором до него сиживали Нетти Кобб, Синди Роуз Мартин, Эдди Уорбертон, Эверетт Френкель, Майра Иванс и многие другие жители города. Он пил прекрасный ямайский кофе.

Гонт, оказавшись чертовски милым и гостеприимным хозяином, настоял на этом.

Теперь он, перегнувшись, доставал с витрины коробку. Он был одет в винного цвета смокинг и причесан волосок к волоску, что казалось удивительным ранним утром. Но он заранее объяснил, что частенько открывает магазин во внеурочные часы, поскольку страдает бессонницей.

– Еще смолоду, – добавил он, небрежно махнув рукой. – А это было давным-давно. – Он выглядел свежим как огурчик, если бы не глаза настолько красные, что этот цвет казался натуральным.

Достав коробку, он поставил ее на небольшой столик рядом с Китоном.

– Я обратил внимание на коробку, – сказал Китон. – Похоже, там нарисован ипподром в Люистоне. Я изредка туда заглядываю.

– Любите риск? – спросил Гонт с улыбкой. Китон уже собирался отрицать, что когда-либо делал ставки, но передумал. Улыбка хозяина магазина была не просто дружеская, она была понимающая, сочувствующая, и ему показалось, что он имеет дело с товарищем по несчастью. И тогда он понял, до какого состояния психической неуравновешенности дошел, если, пожав руку этому милому человеку при встрече, ощутил внезапное и глубокое отвращение, спазмом содрогнувшее все его существо. В тот момент ему показалось, что он наконец отыскал своего Главного Преследователя. Надо держать себя в руках, так недолго и вовсе спятить.

– Поигрываю, – признался он.

– К сожалению, не могу не сказать того же о себе, – он смотрел своими воспаленными глазами прямо в глаза Китону, и на мгновение показалось, между ними возникло взаимопонимание… А, может быть, только показалось… – Я играл на всех ипподромах от Атлантического до Тихого Океанов и уверен, что на картинке нарисован ипподром Лонгэйкр Парк в Сан Диего. Бывший, правда, теперь там ведется жилищное строительство.

– А-а-а, – протянул Китон.

– И все же позвольте мне показать эту штуковину. Она весьма любопытна.

– Он снял крышку и аккуратно вынул из коробки жестяную модель ипподрома на платформе приблизительно три фута в длину и полтора в ширину. Все это походило на игрушки, которыми в детстве развлекался Китон, японские, дешевые, появившиеся в продаже после войны. Это была точная копия беговой дорожки, рассчитанной на двухмильный пробег. Вдоль нее шли восемь узких прорезей, а в самом начале, у стартовой линии, стояли восемь маленьких оловянных лошадок. Каждая стояла на подставке, припаянной к животу, а другим концом погруженной в прорезь.

– Ух ты, – сказал Китон и улыбнулся. Улыбнулся впервые за долгое время, а восклицание самому показалось странным и неуместным.

– То ли еще будет, как говорят, – с ответной улыбкой пообещал Гонт. Эта штучка изготовлена в период от 1930 до 35 года, настоящая реликвия. Но в те времена она была не просто игрушкой для любителей бегов.

– Нет?

– Нет. Вам известно, что такое спиритизм?

– Конечно. Задаешь вопросы, некой поверхности, например, столешнице, а она, как предполагается, отвечает голосами вызванных с того света духов.

– Точно. Так вот, в годы Депрессии игроки верили, будто платформа Выигрышного Билета такая спиритическая поверхность, – Гонт снова с улыбкой заглянул в глаза Китона, и тот неожиданно обнаружил, что не в силах отвести взгляд, как когда-то не в силах был уйти с ипподрома, хоть и пытался. Глупо, правда?

– Да, – ответил Китон, но глупостью это ему вовсе не показалось.

Напротив, показалось вполне… вполне… Вполне естественным. Гонт пошарил в коробке и выудил оттуда маленький ключик.

– Каждый раз побеждает новая лошадь. Там внутри расположен какой-то редкостный механизм. Очень сложный, как мне кажется, но безотказно действующий. Теперь смотрите.

Он вставил ключ в боковое отверстие платформы, на которой стояли лошади, и повернул. Послышался легкий скрежет – звук вполне обыденный для заводного механизма. Когда ключ застопорился, Гонт его вынул.

– На кого ставите? – спросил он.

– Номер пять, – Китон подался вперед и почувствовал знакомый возбужденный стук собственного сердца. Глупо, конечно, – и очередной признак болезненно-необратимой страсти – но ощущение в точности копировало то, что возникало на настоящем ипподроме.

– Ладно. Я ставлю на шестую, – сказал Гонт. – Может быть, мы для интереса сделаем небольшую ставку?

– Конечно. Сколько?

– Не деньгами. Времена моих денежных ставок давно кончились, мистер Китон. И, кстати, они менее всего интересны. Скажем так: если ваша лошадь придет первой, я вам делаю небольшое одолжение. По вашему выбору. Если моя – то же самое делаете вы.

– А если выиграет другая – все ставки биты?

– Верно. Готовы?

– Готов, – коротко ответил Китон и напряженно подался еще ближе к импровизированному ипподрому. Стиснутые ладони он крепко зажал между толстых колен. У стартовой линии располагался небольшой рычажок.

– Старт, – тихо произнес Гонт и нажал его.

Заработал механизм, расположенный под платформой, и лошади двинулись вперед, следуя своему предопределенному курсу. Поначалу они шли медленно, дергаясь в пазах, застревая и вырываясь вперед резкими рывками, когда какая-то пружина, а, может быть, и целый комплект пружин, срабатывал в механизме, но по мере того, как они приближались к первому повороту, скорость движения увеличивалась.

Лидировала лошадь под номером два, за ней следовала седьмая, остальные шли вровень друг с другом позади.

– Давай, пятая, – шептал Китон. – Давай скорее, мешок с дерьмом.

Как будто послушавшись, маленький кусочек олова стал отрываться от своего стада и на полпути к повороту догнал седьмую. Шестая – лошадь Гонта – тоже прибавила прыти.

Выигрышный Билет скрежетал и вибрировал на маленьком столике. Лицо Китона нависло над ним как огромная полная луна. Капля пота упала на жокея третьей лошадки. Если бы он был живой, потонул бы вместе со своей коляской.

На третьем повороте седьмая сделала рывок и обошла вторую, но пятая шла за ней по пятам, и шестая от нее не отставала. Все четыре сделали поворот голова к голове, далеко оставив позади остальных и трясясь, как в лихорадке, в своих пазах.

– Вперед, вперед, сучье отродье, – завопил Китон. Он напрочь забыл, что это всего лишь кусочки олова, искусно вылепленные под настоящих лошадей. Он забыл, что находится в магазине человека, которого впервые видит. Родилось знакомое до боли возбуждение. И оно сотрясало его как терьер трясет крысу. – Давай! Вперед! Рви! Жми!

И вот пятая догоняет лидирующую и выходит вперед. Лошадь Гонта бежала у нее во фланге, когда она пересекла финишную линию.

Механизм продолжал работать, но все лошади возвращались к стартовой линии, и Гонт пальцем подталкивал отстающих.

– Ну и ну! – вырвалось у Китона вместе с выдохом, и он утер взмокший лоб. Он страшно устал, но, как ни странно, чувствовал себя гораздо лучше, чем все последнее, долгое время. – Это было здорово.

– Да, ничего не скажешь! – согласился Гонт. – Умели делать в старые времена.

– Точно.

– Кажется, я вам должен, мистер Китон.

– Э-э-э, забудьте, это ведь просто шутка.

– Нив коем случае. Джентльмен всегда платит долги. Дайте мне знать за день-два до того, как наступит час расплаты с маркером, как говорится. Час расплаты с маркером.

Эта поговорка вновь взвалила на него все беды. Его маркер у Них в руках. У Них. В четверг Они созовут к себе всех маркеров… и что тогда?

Что тогда?

Перед глазами у Китона плясали заголовки на газетных полосах.

– Хотите знать, как заядлые игроки тридцатых годов использовали эту игрушку? – спросил Гонт.

– Конечно, – рассеянно ответил Китон, но на самом деле ему было все равно, пока… пока он не взглянул вверх. Встретившись с настойчивым проникающим взором Гонта, он снова вспомнил свои ощущения, столь похожие на те, что возникали на ипподроме.

– Так вот, – сказал Гонт. – Они брали свежий номер газеты «Бега» и прокатывали все заезды, один за другим. Прямо на этой платформе. Каждой лошади присваивали имя той, которую упоминали в газете, дотрагивались до нее, знаете ли, и произносили имя вслух, заводили игрушку и… вперед.

Прогоняли таким образом все заезды до единого – восемь, десять, двенадцать.

А потом отправлялись на бега и ставили на выигрывших лошадей.

– И срабатывало? – спросил Китон. Ему казалось, что собственный голос доносится откуда-то издалека. А еще казалось, что он плавает во взгляде Гонта. Плавает на красной волне. Ощущение было странное, но очень приятное.

– Представьте себе – да. Наверняка совпадения и все-таки… Хотите приобрести игрушку и попробовать?

– Да, – твердо произнес Китон.

– Вы человек, которому необходим Выигрышный Билет, правда, Дэнфорт?

– И не один. Мне необходима целая пачка. Сколько?

Лилэнд Гонт рассмеялся.

– О нет, вы меня не поймаете. Я не забыл, что ваш должник. Вот что откройте бумажник и достаньте оттуда первую попавшуюся банкноту. Уверен, что она окажется именно той, что надо.

Не сводя глаз с лица Гонта, Китон раскрыл бумажник и выудил оттуда банкноту… безусловно, ту, на которой был нарисован Томас Джефферсон. Ту самую, которая повергла его в пучину бед.

Банкнота исчезла в руке Гонта, словно по мановению волшебства.

– И еще кое-что, – сказал он.

– Что?

Гонт склонился к Китону, заглянул ему в глаза и дотронулся до его колена.

– Мистер Китон, вы знаете о… Них?

У Китона перехватило дыхание, как у человека, которому приснился страшный сон.

– Да, – прошептал он. – О, Господи, да!

– Этот город полон Ими, – продолжал Гонт доверительным тоном. – Просто пропитан. Я всего несколько дней как открыл магазин, а уже это понял. Мне кажется Они будут охотиться за мной. Не кажется, а уверен. И мне может понадобиться ваша помощь.

– Да, – сказал Китон уже гораздо тверже и уверенней. – Вы можете полностью на меня рассчитывать.

– Вы, конечно, только что со мной познакомились и совсем меня не знаете…

Китон, которому уже казалось, что Гонт его самый близкий друг, какой у него когда-либо появлялся за последние десять лет, хотел было возразить, но Гонт поднял руку и протест застрял у Китона в глотке.

– … и вы не имеете представления, что за вещь я вам продал, сработает ли она или окажется всего лишь очередным крушением надежд… мечтой, превращающейся временами в ночной кошмар. Уверен, что вы во все это поверили, у меня дар убеждения, если позволено так говорить о себе самом.

Но я рассчитываю на удовлетворенных покупателей, мистер Китон, и только на них. Я работаю в этой сфере уже многие годы и построил свою репутацию на удовлетворенных покупателях. Так что берите игрушку. Если она сработает прекрасно. Если нет – отдайте Армии Спасения или выбросите на свалку.

Сколько вы задолжали? Несколько долларов?

– Несколько долларов, – словно во сне откликнулся Китон.

– Так вот, если игрушка поможет, и вы облегчите душу, избавившись от мерзких финансовых проблем, приходите ко мне. Мы посидим, выпьем кофе, как сегодня и поговорим… о Них.

– Все зашло слишком далеко, чтобы просто вернуть деньги, – Китон разговаривал, как разговаривает человек во сне. – Слишком много накопилось дерьма, чтобы я смог его ликвидировать за пять дней.

– За пять дней может многое измениться, – задумчиво проговорил Гонт.

Он поднялся на ноги, двигаясь с удивительной грацией. – У вас впереди трудный день… и у меня тоже.

– А Они? – встревожился Китон. – Как Же Они?

Гонт положил свою длинную ладонь на плечо Китону и даже в том отрешенном состоянии, в котором он пребывал в тот момент, Дэнфорт почувствовал, как от омерзения его кишки стянулись в тугой комок.

– Я позабочусь о Них позднее, – сказал он. – Пусть вас ничто не тревожит.

– Джон! – воскликнул Алан, увидев, как в кабинет вошел Джон Лапонт. Рад тебя видеть!

В субботнее утро, в половине одиннадцатого. Контора шерифа была безлюдна. Норрис отправился куда-то рыбачить, а Ситон Томас поехал в Сэнфорд навестить двух своих сестриц – старых дев. Шейла Брайам находилась в приходе собора Царицы Святой Водицы, помогала своему брату стряпать очередное письмо в газету, объясняющее безвредную сущность Казино Найт.

Отец Брайам также намеревался в этом письме доказать, что Вильям Роуз глуп, как навозный жук. Конечно, так впрямую выразиться было невозможно, к сожалению, тем более в печатном органе, но Отец Брайам и сестра Шейла старались изо всех сил выразиться как можно точнее. Энди Клаттербак пребывал где-то по воле долга, на дежурстве, как предполагал Алан, но с тех пор как час назад он появился в конторе, Энди еще не звонил. До тех пор, пока не объявился Джон, во всей конторе кроме Алана, находился только Эдди Уорбертон – возился с охладителем воды в углу.

– Как дела, приятель? – спросил Джон, присев на край стола.

– В субботу утром? Какие могут быть особые дела? Зато смотри сюда, он расстегнул правый манжет своей форменной блузы и закатал рукав. – Следи за рукой, – сказал он.

– Угу, – промычал в ответ Джон, достал из кармана пластинку фруктовой жвачки, сорвал обертку и засунул жвачку в рот.

Алан продемонстрировал раскрытую ладонь правой руки, повернул ее, показав тыльную сторону, и сжал руку в кулак. Затем он сунул в кулак указательный палец и вытащил оттуда уголок шелкового платка. Сдвинув брови домиком, он посмотрел на Джона.

– Неплохо, правда?

– Если это платок Шейлы, она будет не слишком довольна, обнаружив, что он измят и пропах твоим потом. – Джон остался более чем равнодушен к продемонстрированному чуду.

– Я не виноват, что она оставила его на столе, – сказал Алан – и, кстати, от волшебников потом не воняет. А теперь – абракадабра! – Он вытащил платок из кулака полностью и подбросил его в воздух театральным жестом. Тот поплавал некоторое время в воздухе и опустился на пишущую машинку Норриса, словно яркая бабочка. Алан посмотрел на Джона и вздохнул.

– Не слишком впечатляюще, да?

– Выполнено вполне профессионально, но трюк старый, и я его уже видел неоднократно. Раз, наверное, тридцать – сорок.

– А ты как думаешь, Эдди? – окликнул Алан. – Неплохо для провинциального полицейского?

Эдди даже не оглянулся из своего угла. Он был занят, переливая из кувшина воду в охладитель.

– Не видел, босс, простите.

– Вы оба безнадежны, – заявил Алан. – Но я теперь работаю над усложнением трюка, Джон, обещаю, что ты клюнешь.

– Угу, Алан, ты все еще хочешь, чтобы я проверил туалеты в том новом ресторане на Ривер Роуд?

– Все еще хочу.

– Ну почему мне всегда достается такое дерьмо? Почему Норрис не может…

– Норрис пронюхал все сортиры в Хэппи Трейлз Кэмпграундв июле и августе, – перебил Алан. – В июне этим занимался я. Перестань канючить, Джонни, очередь твоя. И не забудь взять пробу воды. Захвати с собой пару специальных пакетов, которые прислали из Августы. В шкафу в коридоре еще осталась пачка. Кажется, я видел их за коробкой с нориссовыми любимыми замазками.

– Ладно, – сказал Джон. – Ты их получишь. Но на тот случай, если ты опять сочтешь, что я канючу, должен заметить: проверка воды в сортире на предмет глистов входит в прямую обязанность хозяина ресторана. Я специально интересовался.

– Конечно, – согласился Алан. – Но поговаривают, что Тимми Гэнон ошивается поблизости. Тебе это что-нибудь говорит, Джимми?

– Это говорит мне, что я не куплю гамбургер в Риверсайд ББК Делиш, даже если буду помирать с голодухи.

– Умница? – воскликнул Алан, встал и похлопал Джона по плечу. – Мне кажется, мы успеем удалить этого сукиного сына от дел прежде, чем в нашем городе станет катастрофически уменьшаться количество бездомных собак и кошек.

– Это будет нелегко, Алан.

– Ерунда, не забывай, мы имеем дело с Тимми Гэноном. Возьми сегодня пробы воды, и я отправлю их в Центральную эпидемстанцию в Августе еще до вечера.

– А утром, что собираешься делать?

Алан опустил рукав и застегнул манжет.

– Прямо сейчас я отправляюсь в Нужные Вещи. Хочу познакомиться с мистером Лилэндом Гонтом. Он произвел неизгладимое впечатление на Полли, и по тем разговорам, которые ведутся в городе, можно понять, что и другие не остались равнодушными. Ты с ним знаком?

– Нет еще, – ответил Джон. Они направились к выходу.. – Правда, я несколько раз проходил мимо магазина. Довольно занятные вещицы выставлены в витрине.

Они прошли мимо Эдди, который теперь полировал стеклянный стакан охладителя тряпкой, выудив ее из кармана. Он не взглянул на Алана и Джона, когда они проходили мимо, казалось, полностью погруженный в собственные размышления. Но как только за ними закрылась дверь, он поспешил в диспетчерскую и снял телефонную трубку.

– Хорошо… да… да… я понял.

Лилэнд Гонт стоял у кассового аппарата, прижав к уху трубку радиотелефона. Губы его искривила улыбка, тонкая, как молодой месяц.

– Спасибо, Эдди. Большое спасибо.

Гонт направился к шторе, которая отделяла торговый зал магазина от остального помещения. Он заглянул за штору, нагнулся и вышел оттуда с табличкой в руках.

– Вы можете идти домой, Эдди. Да… можете не сомневаться… Я не забуду. Я никогда не забываю людей, которые оказали мне услугу. И поэтому не люблю, когда мне об этом напоминают. До свидания.

Он нажал кнопку с надписью КОНЕЦ, не дожидаясь ответа, задвинул антенну и положил трубку в карман смокинга. И снова дверь магазина затянули шторы. Гонт просунул руку между шторой и стеклом и снял табличку ОТКРЫТО, заменив ее на ту, которую держал в руке.

А потом стал ждать у витрины появления Пэнгборна. Алан некоторое время разглядывал витрину, за которой стоял Гонт, даже ладони приставил щитом к глазам с обеих сторон и носом к стеклу прижался. Несмотря на то, что шериф стоял прямо напротив Гонта, смотревшего на него в упор, сложив на груди руки, он его не видел.

Мистеру Гонту с первого взгляда не понравилось лицо шерифа. Это его не удивило. Он читал по лицам не хуже, чем запоминал их, а на этом лице красовалась надпись заглавными буквами, и надпись эта ничего хорошего не обещала, более того, она предвещала опасность.

Внезапно лицо Пэнгборна изменилось. Насмешливый рот вытянулся в прямую узкую линию, зрачки слегка расширились. Гонта охватило почти незнакомое доселе чувство страха. Он видит меня? – подумал Гонт, хотя понимал, что это невозможно. Шериф отступил на шаг… и рассмеялся. Гонт, конечно, сразу понял, что произошло, но это не помогло ему сменить гнев на милость и ни на йоту не рассеяло неприязненного отношения к Алану.

– Убирайся отсюда, шериф, – прошептал он. – Убирайся и оставь меня в покое.

Алан довольно долго стоял у витрины. Он пытался понять, вокруг чего поднялся такой шум. Вчера вечером, прежде чем отправиться к Полли, он разговаривал по телефону с Розали Дрейк, и та, захлебываясь от восторга, готова была сравнить Нужные Вещие североамериканским вариантом Тиффани. Но фарфоровый сервиз в витрине не представлял из себя ничего такого, чтобы надо было вскакивать с постели посреди ночи и делиться впечатлениями с матерью в срочном письме. Качество вполне годное, чтобы выставить товар на распродажу. Некоторые тарелки выщерблены, а через все дно одной тянулась паутинная трещина Хотя, кто знает, думал Алан, может быть этому фарфору тысяча лет, а мне, неучу, и невдомек.

Он прижался носом к стеклу, приставил с обеих сторон ладони, пытаясь разглядеть что-нибудь внутри, но так ничего и не увидел – свет погашен, в помещении ни души. Но вдруг ему показалось, что нечто, расплывчатое и невещественное стоит, за стеклом и рассматривает его с пристальным интересом. Он отступил на шаг и тогда понял, что его испугало собственное отражение. Алан рассмеялся, несколько растерянный такой ошибкой.

Он подошел к двери. Шторы опущены, к стеклу прикреплена на присоске табличка с написанным от руки текстом:

УЕХАЛ В ПОРТЛЕНД ПОЛУЧАТЬ НОВЫЙ ТОВАР.

ИЗВИНИТЕ ЗА ВНЕУРОЧНЫЙ ПЕРЕРЫВ.

МИЛОСТИ ПРОШУ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ

Алан достал из заднего кармана брюк бумажник, оттуда – визитную карточку и набросал записку:

Уважаемый мистер Гонт!

Я приходил в субботу утром, чтобы познакомиться и приветствовать Вас в нашем городе. Жаль, что не застал. Надеюсь, вам пришелся по душе Касл Рок.

Зайду снова в понедельник. Может быть, мы выпьем по чашке кофе. Если вам понадобится моя помощь, номера телефонов, домашний и служебный, на обратной стороне визитки.

Алан Пэнгборн

Он наклонился, подсунул карточку под дверь и выпрямился. Еще раз взглянув на витрину, подумал: кому может понадобиться этот некондиционный сервиз? И вдруг у него возникло странное ощущение, что за ним наблюдают.

Алан оглянулся и увидел никого иного как Лестера Пратта. Лестер приклеивал очередной идиотский плакат на телефонную будку и вовсе не смотрел в его сторону. Алан пожал плечами и пошел по Мейн Стрит в направлении к Муниципалитету. В понедельник у него будет достаточно времени, чтобы встретиться с Лилэндом Гонтом, понедельник самый удобный для этого день.

Мистер Гонт смотрел вслед Алану, пока тот не скрылся из виду и тогда достал из-под двери карточку. Прочитав ее с обеих сторон, он улыбнулся.

Шериф собирается зайти в понедельник? Ну что ж, превосходно. Мистер Гонт предполагает, что к понедельнику у шерифа появятся в Касл Рок другие, не менее важные дела. Мистеру Гонту приходилось встречать людей, подобных шерифу Пэнгборну, таких, от которых следовало держаться подальше, Пока организуешь свой бизнес и набираешь клиентуру. Люди, подобные шерифу Пэнгборну, слишком уж прозорливы.

– Что-то случилось с тобой, шериф, – сказал вслух Гонт. – Нечто такое, что сделало тебя опаснее, чем ты есть на самом деле. Это написано у тебя на лице. Что же именно, хотелось бы мне знать. Что-то, что ты сделал или что видел, а, может быть, и то и другое?

Гонт смотрел на улицу, и губы постепенно расползались, обнажая желтые кривые зубы. Он говорил тихо, спокойно так, как разговаривает человек, ставший давно своим собственным наилучшим собеседником.

– Я уже понял, что ты фокусник, мой дорогой служивый, любишь демонстрировать забавные трюки. Так я научу тебя нескольким новым, прежде чем покину этот город. Уверен, они покажутся тебе занимательными.

Он стиснул руку с карточкой Алана в кулак, смяв ее, и тогда между указательным и средним пальцами вырвался язычок синего пламени. Он разжал пальцы и, хотя с ладони еще поднимались струйки дыма, никаких других следов карточки там не осталось, даже горстки пепла.

– Абракадабра, – шепотом произнес мистер Гонт.

Миртл Китон в третий раз за день подошла к кабинету мужа и прислушалась. Когда она проснулась сегодня в девять часов утра, он уже был там, за запертой дверью. Она спросила, не хочет ли он есть, но он ответил глухим голосом, чтобы она уходила, не мешала, он занят.

Она уже приготовилась постучать… и замерла. Насторожилась. Из-за двери доносились скрежещущие, дребезжащие звуки, похожие на те, которые издавали старинные часы с кукушкой, принадлежавшие матери Миртл, в последнюю неделю своего существования, прежде чем испортиться окончательно.

И все же она осторожно постучала.

– Дэнфорт?

– Убирайся! – голос у него был взволнованный, но Миртл не взялась бы утверждать, чего в нем было больше – беспокойства или страха.

– Дэнфорт, с тобой все в порядке?

– Да, черт побери! Уходи, говорят тебе. Я скоро выйду.

Скрежет и дребезжание. Дребезжание и скрежет. Как будто в миксер попал песок. Звуки ее пугали. Она боялась, как бы с Дэнфортом не случился удар.

Он очень странно себя вел в последнее время.

– Дэнфорт, хочешь, я схожу в булочную и куплю ватрушек?

– Да! – завопил он. – Да! Да! Ватрушек! Туалетную бумагу! Все, что угодно! Иди, куда угодно! Только оставь меня в покое!

Она постояла еще некоторое время, теряясь в догадках. Хотела снова постучать, но передумала. Она уже не была уверена в том, что желает знать, чем занимается за закрытой дверью Дэнфорт. Она не была уверена в том, что вообще хочет, чтобы он эту дверь открыл.

Надев туфли и теплое осеннее пальто – было солнечно, но зябко – Миртл пошла к машине. Поехала в загородную пекарню и взяла там полдюжины ватрушек, глазированных по ее заказу медом, и кокосовые орехи в шоколаде для Дэнфорта. Миртл надеялась, что конфеты помогут ему расслабиться. Они всегда помогали расслабиться ему.

На обратном пути она собиралась заглянуть в витрину Нужных Вещей. То, что она там увидела, заставило ее ударить резко по тормозам. Если бы в этот момент кто-нибудь за ней ехал, не избежать аварии, В витрине была выставлена потрясающая кукла. Шторы, конечно, были уже снова подняты, а табличка на двери, без всякого сомнения, провозглашала:

ОТКРЫТО

Еще бы! Как могло быть иначе?!

Полли Чалмерс проводила субботний день в совершенно не свойственной ей манере: в безделии.

Она сидела у окна в плетеной качалке и, сложив руки на коленях, смотрела на улицу. Алан, перед тем как отправиться на дежурство, звонил, рассказал, что заходил в Нужные Вещи и не застал мистер Гонта, спросил, как она себя чувствует и не нужно ли ей что-нибудь. Она ответила, что чувствует себя хорошо, что ей абсолютно ничего не нужно, спасибо. Оба заявления были ложью; чувствовала она себя неважно и нужно ей было многое. Прежде всего, лекарство от артрита.

Нет, Полли, прежде всего тебе нужно мужество. Ровно столько, чтобы подойти к любимому мужчине и сказать: Алан, я скрывала правду о том, что произошло со мной в годы, проведенные вне Касл Рок, я лгала тебе о том, что в действительности произошло с моим сыном. Теперь я хочу перед тобой извиниться и рассказать все, как есть.

Все казалось очень простым, когда разговаривала сама с собой. Труднее становилось, когда надо было смотреть любимому в глаза или когда пыталась подобрать ключ, который откроет сердце, не разорвав его в клочки, болезненные кровоточащие клочки.

Боль и ложь. Ложь и боль. Два обстоятельства, которые в последнее время заполонили жизнь. Как ты себя чувствуешь сегодня, Полли? Прекрасно, Алан. Прекрасно.

На самом деле она пребывала в страхе. Не то, чтобы руки донимали в тот самый момент: она скорее желала, чтобы начали донимать. Боль, как бы ужасна она ни была сама по себе, не столь мучительна, как ожидание ее.

Сразу после полудня она ощутила теплое покалывание в пальцах, почти вибрацию. Вокруг суставов образовались горячие кольца и в основании большого пальца тоже. Покалывание медленно, кругами подбиралось к основаниям ногтей. У нее уже дважды было подобное, и она знала, что это значит. Приближалось то, что тетя Бетти, страдавшая той же болезнью, называла тяжелым приступом. «Когда мои руки начинают дергаться, как от электрического разряда, я понимаю, что пора задраивать люки». – говорила тетя Бетти. Вот теперь Полли пыталась задраить свои люки, но без особых видов на успех.

На противоположной стороне улицы двое мальчишек лениво перебрасывались футбольным мячом. Тот что справа – младший Лоис – дал неожиданный пас. Мяч крутанулся в воздухе и опустился на газон перед домом Полли. Мальчик увидел, что она смотрит на них, и помахал рукой, отправившись за мячом.

Полли подняла руку, чтобы махнуть в ответ… и ощутила пронзительную боль, как будто угли в камине вспыхнули, подзадоренные неожиданным порывом ветра.

Боль почти сразу утихла, оставив после себя лишь знакомое покалывание. Это покалывание казалось ей похожим на трепет воздуха перед грозой.

Боль придет в свое время. С этим Полли ничего не могла поделать. А вот ложь по поводу Келтона, которую она сообщила Алану… совсем другое дело. И не то, чтобы она считала, будто правда такая страшная, шокирующая. Не надеялась она и на то, что Алан ей поверил или, во всяком случае, не подозревал ее во лжи. Конечно, не поверил и, конечно, подозревал, думала она, я видела это по его глазам. Так что же тебе мешает, Полли. Что?

Частично артрит, предполагала она, частично обезболивающие лекарства, к которым она все больше и больше привыкала – оба эти обстоятельства имели свойство все самое ясное и понятное превращать в труднопреодолимые преграды. Кроме того, существовали еще обстоятельства: боль, которой страдал сам Алан… и откровенность, с которой он ею делился. Без доли сомнения он посвятил в свои переживания Полли.

Чувства, возникшие у него по поводу несчастного случая, унесшего жизни Энни и Тодда, приобрели уродливую, неестественную форму, окруженную и сдобренную неприятными, иногда пугающими, и уж наверняка отрицательными эмоциями, но он все равно поделился ими. Он сделал это, пытаясь выяснить, не известно ли ей о психическом состоянии Энни чего-то такого, чего не знает он сам… но вторая причина, по которой он открылся, состояла в его характере: в неумении и нежелании держать камень на душе. Она боялась, как он отреагирует, если узнает, что подобная откровенность ей чужда, не свойственна, что ее душа так же, как руки, подернута преждевременной изморозью. Она поерзала в кресле.

Я должна ему рассказать – рано или поздно, но должна. И не существует таких отговорок, чтобы этого не сделать, не существует оправдания лжи прежде всего. Таких, предположим, как если бы я убила своего сына…

Она вздохнула – судорожно, как всхлипнула – и снова поерзала в кресле.

Потом поискала глазами мальчиков с футбольным мячом, но они уже ушли. Полли откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

Она была не первой и не последней девушкой на свете, забеременевшей после ночной любовной схватки, не первой и не последней, кто в результате жестоко поссорился со своими родителями и другими близкими родственниками.

Они требовали, чтобы она вышла замуж за Поля «Дюка» Шайена, парня, который стал виновником ее интересного положения. Она отвечала, что не вышла бы замуж за Дюка, если бы даже он оставался на земле последним и единственным мужчиной. Это была правда, но еще одна правда та, которую ей не позволяла в открытую признать собственная гордость, состояла в том, что Дюк и сам не желал на ней жениться. Одна из ее ближайших подруг сообщила, что он с нетерпением ждет момента и лихорадочно готовится к нему, когда по достижении восемнадцатилетнего возраста сможет пойти служить в военно-морской флот… что должно было случиться не позднее, чем через шесть недель.

– Будем называть вещи своими именами, – заявил Ньютон Чалмерс и этим заявлением разрушил последний узкий мосток между дочерью и собой. – Он вполне годился для того, чтобы тебя трахнуть и никуда не годится, чтобы жениться, так я понял.

Она хотела тогда выбежать из дома, но мать успела ее перехватить. Если она не выйдет замуж за этого парня, сказала Лоррейн Чалмерс своим спокойным, уверенным тоном, который еще с детства выводил Полли из себя, тогда им придется отослать ее к тете Сэйре в Миннесоту. Она сможет оставаться в Сейн Клауд до тех пор, пока не родится ребенок, а потом отдать его в приют или кому-нибудь на усыновление.

– Я знаю, почему вы хотите меня выпроводить, – сказала Полли. – Все из-за знаменитой тети Эвелин. Боитесь, что она узнает о моем грехе и лишит наследства. Все дело в деньгах. Вам наплевать на меня. Вам до меня как до лам…

Спокойный тон Лоррейн Чалмерс всегда скрывал бешеный нрав. Последнюю дощечку моста между собой и дочерью она сломала, влепив Полли пощечину.

И Полли сбежала. Это было очень давно – в июле 1970 года. Бежала она долго и остановилась только, прибыв в Денвер, где и оставалась, устроившись на работу, пока не родила в бесплатной благотворительной больнице, которую пациенты называли Штопкой. Она собиралась отдать ребенка в приемник, но что-то – может быть особое чувство, возникшее, когда нянечка принесла ребенка для кормления и вложила ей в руки теплый сверток – заставило ее передумать.

Мальчика она назвала Келтоном, в честь дедушки по отцовской линии.

Собственное решение оставить ребенка напугало Полли, потому что она всегда считала себя практичной, разумной девушкой, но ничто из того, что произошло в последнее время к этому образу не подходило. Во-первых, эта практичная разумная девушка забеременела, не надев предварительно на палец обручального кольца, что практичным и разумным никак не свойственно. Затем эта практичная и разумная убежала из дома и родила ребенка в городе, в котором никогда прежде не бывала и ничего о нем не знала. И в довершение всего практичная и разумная решила оставить ребенка и понести его с собой в будущее, которого сама не знала-не ведала.

Но по крайней мере она решилась на этот шаг не из чувства протеста или неповиновения, в этом ее никто не мог обвинить. Она к собственному удивлению обнаружила в себе любовь, простую, сильную, чистую.

И Полли двинулась дальше. Нет, они двинулись дальше. Она сменила несколько мест прислуги и закончила эту цепь в Сан-Франциско, куда, как выяснилось, подсознательно стремилась. Там в начале лета 1971 года оказалось нечто вроде общего сбора хиппи, безумный карнавал бездомных, наркоманов, голубых и всяческих музыкальных ансамблей под экзотическими названиями типа Моби Грейп и Лифт На Тринадцатом Этаже.

Судя по песенке Скотта Мак-Кензи о Сан-Франциско, популярной в те годы, лето обещало оказаться увлекательным. Дом, в котором поселилась Полли с Келтоном, был переполнен всяким сбродом, носившим на шее плакаты с призывами к миру во всем мире и таскавшим, по всей вероятности, финки за голенищами тяжеленных и грязнющих мотоциклетных сапог. Наиболее частыми гостями в этом вертепе были репортеры и полицейские. Целая куча полицейских. Но над ними смеялись, издевались и не ставили ни в грош.

Полли подала заявление на пособие, но выяснила, что слишком мало времени живет в Калифорнии, чтобы рассчитывать на таковое – она предполагала, что теперь многое изменилось, но оказалось, что в 1971 году матери-одиночке жить в Сан-Франциско так же нелегко, как в любом другом месте. Тогда она подала заявку в Отдел Социальной Поддержки детейиждивенцев и ждала – надеялась на ответ. Келтон от недоедания не страдал, но сама Полли жила впроголодь и всегда в страхе, худая – кожа да кости – ~ молодая женщина, которую едва ли узнал бы кто-нибудь из старых знакомых.

Воспоминания, связанные с этими тремя годами жизни на Западном побережье, воспоминания, отложенные в самую глубину сознания, словно старая одежда в кладовку, воспоминания, похожие на уродливые нереальные ночные кошмары.

Может быть, страх перед возвращением в былое, пробуждением этих кошмаров и не позволял Полли откровенно рассказать все Алану? Может быть, она желала оставить их там, где они есть, в темноте? Она была не единственной, кто расплачивался этими кошмарами за непримиримость, упрямое нежелание обратиться за помощью, за жестокое лицемерие того времени, провозглашавшего свободу любви, одновременно выгоняя женщину с незаконнорожденным ребенком из жизни в обществе. Келтон тоже оказался на задворках. Келтон был залогом судьбы его матери, когда она, упрямо стиснув зубы, брела своим убогим жизненным путем.

Хуже всего было то, что положение Полли медленно, но верно выравнивалось. Весной 1972 года она наконец получила социальное пособие, первый чек на денежную сумму и обещание такой же в следующем месяце. И она уже начинала задумываться над тем, чтобы переселиться в более приличное место… тогда произошел пожар.

Звонок прозвенел, когда Полли, погруженная в размышления, находилась на работе, в закусочной. Норвилль, повар, неоднократно пытавшийся в те времена залезть к ней в трусики, несколько раз окликнул ее, держа в руках трубку. Он все повторял:

– Полли, полиция. Они хотят с тобой поговорить. Полли – это звонят из полиции. Тебя спрашивают.

Они и в самом деле хотели с ней поговорить, так как вытащили тела женщины и ребенка из задымленной квартиры на третьем этаже жилого дома. Оба обгорели до неузнаваемости. Что это за ребенок они знали, знали бы и кто женщина, если бы Полли в это время не находилась на работе.

Три месяца после смерти Келтона Полли продолжала ходить на работу.

Одиночество, охватившее ее, было настолько мучительным, что она постоянно находилась в полубезумном состоянии; настолько глубоким и всеобъемлющим, что она едва ли понимала до конца, как тяжело страдает. Наконец, она написала письмо отцу с матерью, сообщив, что находится в Сан-Франциско, родила ребенка и что ребенка с ней нет. Даже под угрозой расстрела она не сообщила бы большего. Возвращение домой не входило в ее планы, в сознательные планы, но подспудно она чувствовала, что если не восстановить былые связи, душа начнет отмирать, сохнуть, как сохнет огромное дерево, начиная с верхних молодых ветвей, при недостатке влаги.

Мать ответила сразу на то почтовое отделение, которое указала Полли в конце письма и умоляла ее вернуться в Касл Рок… вернуться домой. В конверт она вложила чек на семьсот долларов. В меблированной квартире, где жила Полли после смерти Келтона, было душно, и она бросила укладывать чемодан, чтобы глотнуть воды. Утоляя жажду, она вдруг поняла, что собирается возвращаться только потому, что об этом просит – умоляет – мать.

Раньше она об этом не думала, что наверняка было ошибкой. Это как раз тот момент, который требовал семь раз промерить, прежде чем отрезать, чего не случилось с Дюком Шайеном, и что повлекло за собой все остальные беды.

Тогда она присела на свою узкую девичью кровать и задумалась. Думала она долго и усиленно. Наконец села к столу и написала матери ответное письмо. Оно было совсем короткое, в полстраницы, но писала его Полли четыре часа кряду.

«Я хотела бы вернуться или во всяком случае попытаться это сделать, писала она. – Но я не желаю перемалывать старые кости и пережевывать старую жвачку. Не уверена, что чего я хочу – начать новую жизнь на старом месте возможно в принципе, но согласна проверить. Поэтому предлагаю: давай некоторое время просто переписываться. Мы с тобой, и мы с отцом. Я заметила, что в письмах труднее сердиться и выходить из себя, так что давай побеседуем некоторое время таким образом, прежде чем встретимся лично».

Беседовали они с полгода, пока в один прекрасный день, в январе 1973 года, мистер и миссис Чалмерс не подошли к двери в квартиру Полли. Они устроились в отеле Марк Хопкинс, заявили родители, что без нее из Сан-Франциско не уедут.

Полли обдумывала происшедшее, пройдя через всю географию чувств: гнев, что они такие самоуверенные, насмешку над тем, каким трудом, с потом, выступившим на лбу, и наивностью при этом, дышала их самоуверенность, панику от того, что вопрос, который она так тщательно обходила даже в собственных мыслях, может встать с жестокой неотвратимостью.

Она пообещала пойти с ними пообедать – не более – а остальные решения могут подождать. Отец сказал, что номер в отеле снял всего на одну ночь.

Тогда тебе придется продлить резервацию, спокойно посоветовала Полли.

Ей хотелось как можно дольше и обстоятельнее поговорить с ними, прежде чем принять окончательное решение – нечто вроде более тщательного тестирования, чем то, которое она проводила в письмах. Но этот вечер оказался единственным и последним, когда она видела своего отца живым и большую его часть она провела в ярости на него.

Старые предметы спора, которые так легко обходились в письмах, возникли вновь еще до того, как были выпиты предобеденные стаканы вина.

Поначалу это были всего лишь вспышки, но по мере того, как отец продолжал пить, вспышки переросли в пожар. Огонь разгорелся после того, как отец сказал, что Полли наверняка получила хороший урок и теперь пора все поставить на свои места. Миссис Чалмерс прекрасно справилась с работой поддувала, задав своим спокойным доброжелательным тоном один единственный вопрос: а где ребеночек, Полли? Скажи нам хотя бы это. Ты, наверное, отдала его в Святой Приют?

Полли с этими голосами была очень давно и очень хорошо знакома. Отец демонстрировал желание восстановить контроль над ситуацией. Любой ценой, но восстановить. Мать демонстрировала любовь и заботу единственным способом, который ей был известен – требуя информацию. Оба голоса, такие знакомые, любимые когда-то, разворошили угомонившееся было негодование.

Они ушли из ресторана не доев горячее блюдо, и на следующий день мистер и миссис Чалмерс отправились назад в Касл Рок одни.

После трехмесячного перерыва переписка постепенно возобновилась. Мать Полли написала первой, извинившись за неудавшийся вечер встречи. Просьбы вернуться в отчий дом не последовало. Это Полли удивило… в какой-то мере даже обеспокоило. Она почувствовала, что мать готова отказаться от попытки вернуть ее. Впечатление казалось необоснованным, надуманным, но тем не менее не пропадало.

«Наверное, тебе лучше знать, что хорошо, а что плохо для тебя самой, писала мать. – Для нас с отцом смириться с этим тяжело, поскольку ты остаешься в наших сердцах любимой маленькой доченькой. Мне кажется, отец перепугался, увидев тебя такой взрослой и красивой. Поэтому, прошу, не вини за то, как он себя повел. К тому же он неважно себя чувствовал, снова донимали боли в животе. Врачи говорят, что виной тому желчный пузырь, и если он согласится на операцию, все будет в порядке, но я все равно волнуюсь».

Полли ответила на письмо вполне миролюбиво. Ей было нетрудно это сделать, так как она стала посещать занятия в бизнес-школе и о возвращении домой думала неопределенно, постольку-поскольку. А потом, в конце 1975 года, пришла телеграмма. Жестокая в своей краткости: У ТВОЕГО ОТЦА РАК. ОН УМИРАЕТ. ПОЖАЛУЙСТА, ПРИЕЗЖАЙ. МАМА.

Он был еще жив, когда Полли примчалась в больницу в Брайтоне. Голова у нее гудела после перелета, а воспоминания при виде старых, знакомых мест нахлынули неудержимым потоком. С каждым новым поворотом дороги, когда она ехала от аэропорта в Портленде среди высоких холмов и низких гор штата Мэн, глаза узнавали, и сердце сжималось. Последний раз я все это видела еще ребенком, думала Полли.

Ньютон Чалмерс лежал в отдельной палате, без сознания, с пластмассовыми трубками в носу и многочисленной аппаратурой, полукругом расположенной у его кровати. Умер он три дня спустя. Полли собиралась вернуться в Калифорнию сразу после похорон – она уже привыкла считать те места своим домом – но через четыре дня после погребения отца у матери случился обширный инфаркт.

Полли осталась, ухаживала за матерью три с половиной месяца и почти каждую ночь видела во сне Норвилля – пожара из закусочной К Вашим Услугам.

Он снился ей всегда в одной и той же позе – с телефонной трубкой в правой руке, на тыльной стороне ладони красовалась татуировка: орел с распростертыми крыльями и надпись: СО ЩИТОМ ИЛИ НА ЩИТЕ. «Полли, это полиция, – говорил он. – Они хотят с тобой говорить».

Мама поправилась и поговаривала о том, чтобы продать дом и перебраться вместе с Полли в Калифорнию (на самом деле она никогда бы этого не сделала, но Полли не мешала ей мечтать, она к этому времени стала старше и добрее).

А потом случился второй инфаркт. И вот, хмурым мартовским днем 1976 года Полли снова оказалась на кладбище Хоумленд. Она стояла рядом с тетей Эвелин и смотрела, как опускают в могилу гроб с телом матери, вырытую рядом с еще свежей могилой отца.

Всю зиму тело отца пролежало в морге Хоумленд, в ожидании, когда оттает кладбищенская земля. По удивительному совпадению, которое не отважился бы придумать и описать ни один романист, тело мужа было предано земле за день до похорон жены. Комья земли еще не были убраны с последнего пристанища отца, могила казалась неухоженной и голой. Полли переводила взгляд с этой тоскливой могилы на гроб матери. Мама, как будто ждала, чтобы отцовскую могилу прибрали, думала Полли.

Когда короткая служба окончилась, тетя Эвелин отозвала Полли в сторонку. Последняя оставшаяся в живых родственница стояла рядом с катафалком от фирмы Хей и Пибоди; худая, как палка, женщина, одетая в черное мужского покроя пальто, в несуразно веселых красных ботах и с сигаретой Герберт Терейтон, зажатой в углу рта. Пока Полли подходила, она чиркнула спичкой и поднесла огонек к кончику сигареты. Глубоко затянувшись, выпустила облако дыма в холодный свежий весенний воздух. Простая камышовая трость (пройдет еще три года, прежде чем ей подарят, как старейшей жительнице города, дорогую трость Бостон Пост) была зажата у нее между ног.

Теперь, сидя в плетеной качалке, которую тетя, несомненно одобрила бы, Полли думала, что старухе в то время было никак не меньше восьмидесяти восьми. Восемьдесят восемь, а курила как паровоз. Впрочем, Полли тогда казалось, что тетка нисколько не изменилась с того времени, когда она знала ее ребенком и постоянно выпрашивала грошовые конфетки, нескончаемый запас которых всегда хранился в кармане ее фартука. Многое изменилось в Касл Рок за те годы, что Полли отсутствовала, но только не тетя Эвелин.

«Ну вот и все, – сказала тетя Эвви своим хриплым прокуренным голосом.

– Они в земле теперь, оба, папа и мама».

И тогда Полли разразилась потоком горьких слез. Ей показалось, что тетка собирается ее успокаивать, и съежилась, приготовившись к прикосновению старушечьих ладоней, не хотела она, чтобы ее успокаивали.

Но она зря беспокоилась. Эвелин Чалмерс была не из тех женщин, которые считают, что горе требует проявления сочувствия. А весьма возможно, думала позднее Полли, даже считала, что любое проявление сочувствия лишь иллюзия.

Так или иначе старуха молча стояла, зажав между красных бот палку, и курила, ожидая, когда рыдания сменятся судорожными всхлипами по мере того, как племянница брала себя в руки. Когда слезы высохли, тетя Эвви спросила:

– Твой ребетенок – вокруг которого родители такой шум поднимали умер, так?

Ревностно охраняя свою тайну от кого бы то ни было, Полли к собственному удивлению неожиданно призналась:

– Его звали Келтон.

– Прекрасное имя, – похвалила тетя.

Затянувшись, выпустила дым изо рта таким образом, что он снова проник внутрь, но теперь уже через ноздри. Этот способ покойная мать Лоррейн Чалмерс называла двойной накачкой. Сморщив нос от нежелания произнести то, что приходилось, она сказала:

– Я поняла это сразу, как только ты ко мне зашла, когда вернулась.

Поняла по твоим глазам.

– Случился пожар, – объяснила Полли, глядя на тетку. Она хотела воспользоваться носовым платком, зажатым в руке, но он был настолько влажен, что уже никуда не годился, и, спрятав его в карман, Полли применила собственные кулаки, растирая ими глаза так, как это делает маленькая девочка, упавшая с роликовой доски и рассадившая коленку. – Скорее всего виновницей пожара была женщина, которую я наняла в няньки.

– Понятно, – сказала старуха. – А хочешь, я скажу тебе один секрет, Триша? – Полное имя Полли было Патриция и для всех в Касл Рок она была Полли. Для всех, кроме тети Эвви.

– Так вот, младенчик умер… а ты нет. – Она отбросила окурок и для путей убедительности ткнула Полли в грудь своим тощим указательным пальнем.

– Ты жива. И что ты намерена но этому поводу делать?

Полли задумалась.

– Собираюсь вернуться в Калифорнию. Больше пока ничего не знаю.

– Ну что ж, неплохо для начала. Но недостаточно. – И тогда тетя Эвви произнесла слова, очень близкие по смыслу к тем, что Полли сказала несколько лет спустя Алану Пэнгборну, ужиная с ним в Березах. – Тебя здесь не считают преступницей, Триша. Ты это понимаешь?

– Я… я не знаю.

– Значит, не понимаешь. И пока не поймешь, можешь ехать куда угодно и делать что хочешь. Шансов нет.

– Каких шансов? – удивилась Полли.

– Твоих. Твоих шансов жить своей собственной жизнью. Сейчас ты похожа на женщину, живущую среди привидений. Далеко не все верят в привидения, а я верю. Знаешь, кто они?

Полли покачала головой.

– Это мужчины и женщины, которые не в силах избавиться от прошлого, сказала тетя Эвви. – Вот кто такие привидения. А не те. – Она махнула рукой в сторону гроба. – Мертвые мертвы. Мы их хороним и захороненными они остаются навсегда.

– Я чувствую…

– Да. – перебила тетя Эвви. – Я знаю, что ты чувствуешь. А они – нет.

Твой малыш, который умер, когда тебя не было рядом, тоже не чувствует. Ты понимаешь меня?

Она понимала. Но не до конца.

– Ты права, что не хочешь здесь оставаться, Триша. Во всяком случае теперь, пока. Возвращайся туда, откуда приехала. Или поезжай туда, где еще не бывала, – в Солт Лейк, Гонолулу, Багдад, куда глаза глядят. Это неважно, потому что рано или поздно ты все равно вернешься сюда. Я знаю это. Ты принадлежишь этому городу, и этот город принадлежит тебе. Это написано у тебя на лице, видно по тому, как ты ходишь, как говоришь, даже по тому, как сдвигаешь брови, когда встречаешь незнакомого человека. Касл Рок был создан для тебя, а ты в нем. Поэтому торопиться ни к чему. Иди, Триша, но иди живая. Не превращайся в привидение. Если ты все же превратишься в него, лучше не возвращайся.

Старая женщина задумчиво и грустно огляделась вокруг.

– Этот проклятый город перенаселен привидениями, – сказала она, покачав головой.

– Я попытаюсь, тетя Эвви.

– Да, я в этом уверена. Попытка – часть тебя:

– Она пристально посмотрела на племянницу. – Ты всегда была честным ребенком, прямодушным и дружелюбным ребенком, но, к несчастью, не слишком везучим. Ну что ж, удача для дураков. Это все, на что они могут надеяться, несчастные недоумки. Мне кажется, что ты осталась прямодушной и приветливой, а это очень важно.

Думаю, выползешь. – А потом добавила резко и даже сурово. – Я люблю тебя, Триша Чалмерс. Всегда любила.

– Я тоже тебя люблю, тетя.

Тогда с осторожностью, с какой всегда юные и старые проявляют чувства друг к другу, они обнялись. Полли вдохнула запах любимых духов тети, фиалковый, и снова заплакала.

Когда она отступила, старуха полезла в карман пальто. Полли решила, что она достанет платок, удивившись, что ей впервые предстоит увидеть, как тетка плачет, но этого не случилось. Вместо платка тетя Эвви достала засохшую конфетку, такую, какой угощала Полли, когда та ходила в юбочке на бретельках.

– Хочешь конфетку, дорогая? – весело спросила она.

Сумерки постепенно вытесняли день.

Полли выпрямилась в своей качалке, как будто очнувшись ото сна.

Ударившись рукой о подлокотник, она сразу сжала зубы от боли, пронзившей от кисти до локтя, а потом сменившейся все тем же надоевшим покалыванием.

Значит, все-таки будет хуже. К вечеру или ночью. А, может быть, завтра, но обязательно будет.

Не обращай внимания на то, чего ты не в состоянии изменить, Полли, позаботься о том, что можешь, должна изменить. Ты обязана рассказать Алану правду о Келтоне. Обязана выгнать привидение из своей души.

Но в ответ раздался другой голос – резкий, испуганный. Голос гордости, а, может быть, отвратительной спеси, как подумала Полли. Она была потрясена, настолько громко он прозвучал, требуя сохранить в тайне дела тех дней, той жизни, не эксгумировать их… ни для Алана, ни для кого другого.

Ни в коем случае, настаивал голос, несчастная жизнь и смерть твоего ребенка не должны стать достоянием пустобрехов города.

Что за глупость, Триша – спрашивала тетя Эвви. Тетя Эвви, которая ушла из жизни достаточно давно, после очередной «двойной накачки» своим любимым Гербертом Терейтонсом. Какое имеет значение, если Алан узнает, как на самом деле умер Келтон? Неужели ты думаешь, что кого-то до сих пор волнует проблема твоей тайной булочки, выпеченной в духовке? Ах ты, глупая гусыня!

Не тешь себя надеждой, все уже давным-давно думать об этом забыли. Эта новость не будет стоить лишней чашки кофе в закусочной у Нэн.

Может быть, и так… Но ведь он принадлежал ей, черт вас всех побери.

В жизни своей и смерти он принадлежал только ей. И она сама принадлежит себе – ни маме, ни папе, только себе. Та испуганная одинокая девочка, которая каждый вечер стирала в кухне в заржавленной раковине трусики, потому что у нее их всего было три пары, та девочка, у которой вечно на губе или на носу вскакивала лихорадка от простуды, девочка, которая частенько сидела на подоконнике, глядя в небо, а потом опускала горячий лоб в ладони и плакала, та девочка принадлежала только ей. Воспоминания о том, как Келтон насыщался, стиснув мягкими беззубыми деснами сосок маленькой груди, а она в это время читала дешевое издание романа Д. Мак-Дональда, прислушиваясь к завыванию сирен полицейских машин и карет скорой помощи за окном, эти воспоминания тоже принадлежат ей одной. Слезы, которые она выплакала, молчание, которое сохраняла, длинные туманные дни в забегаловке, где работала, пытаясь ускользнуть от итальянских рук и русских пальцев Норвилля Бейтса, смущение и стыд, с которым в конце концов установила с ним мир, независимость, за которую так боролась и которую так трудно было получить и сохранить… все это принадлежит только ей и не должно достаться городу.

Полли, дело не в том, станет это принадлежать городу или нет, о чем ты сама прекрасно знаешь. Дело в том, что будет принадлежать Алану.

Она отрицательно и упрямо мотала головой, сидя в качалке и даже не осознавая своего жеста. Она считала, что слишком долго и часто просыпалась ночами и оставалась без сна до утра, чтобы поделиться причиной этих мучений без борьбы. Настанет время, и она, безусловно, все Алану расскажет, она даже удивлена, что так долго этого не делает, но, видимо, время еще не настало. Конечно, нет… тем более, что руки подсказывают – ближайшие несколько дней и ночей тебе будет не до чего другого, кроме нас.

Зазвонил телефон. Скорее всего это Алан, вернулся с дежурства и хочет справиться, как она поживает. Полли встала и пошла к телефону. Аккуратно, двумя руками сняв трубку, она приготовилась сообщить ему то, что, как предполагала, он хочет от нее услышать. Голос тети Эвви пытался вмешаться, убедить, что ведет она себя глупо, неразумно, по-детски, и что такое поведение даже чревато опасностью. Но Полли заставила этот голос замолчать, резко и даже грубо.

– Алло? – громко и отчетливо произнесла она. – О, Алан, привет. Как ты? Хорошо.

Она слушала и улыбалась. Если бы она в этот момент взглянула в зеркало, то увидела бы женщину, которая готова закричать… но она не смотрела.

– Прекрасно, Алан. Я чувствую себя замечательно

Уже почти настало время отправляться на ипподром. Почти.

– Давай. – шептал Дэнфорт Китон. Пот ручьями стекал у него по лицу. Давай. Давай.

Он сидел, согнувшись над Выигрышным Билетом. Все смахнул со стола, чтобы освободить место, и почти весь день потратил на игру. Начал он с номера газеты Блюграсс Хистори: Сорок лет Дерби в Кентукки. Он проиграл десятков заездов, давая оловянным лошадкам имена так, как его учил мистер Гонт. И оловянные лошадки, названные именами победителей, указанных в газете, приходили первыми. Из раза в раз. Это было поразительно, настолько поразительно, что только в четыре часа он обнаружил, что весь день с утра провел за игрой, а предстояло еще опробовать десяток новых имен. участвовавших в сегодняшних бегах в Люистоне.

Деньги ждали, когда их выиграют.

Последний час, свернутый до размера карточки, выдаваемой на ипподроме, слева от Выигрышного Билета лежал свежий номер Дейли Сан. Справа лежал листок, вырванный из записной книжки Китона. На листке его широким размашистым почерком были уже записаны:

1-й заезд – Базука Джоан

2-й заезд – Филли Дельфия

3-й заезд – Чудо Тэмми

4-й заезд – Я Удивлен

5-й заезд – У Джорджа

6-й заезд – Проказник

7-й заезд – Гром Небесный

8-й заезд – Прекрасный Сын

9-й заезд – Тико-Тико

Было всего пять часов вечера, а Китон уже прогонял последний заезд нынешнего дня. Лошадки скрежетали и тряслись в своих пазах. Одна из них, бежавшая по шестой дорожке, перегнала всех остальных и пришла первой.

Китон схватил газету и еще раз внимательно прочитал список лошадей.

Лицо его сияло, как лик святого на иконе. «Малабар!» – прошептал он и потряс кулаками. Карандаш вонзился в газетную строку, словно швейная игла.

«Малабар! Тридцать к одному! Как минимум! Малабар, Бог тебя храни!»

Тяжело дыша, он сделал запись на листке. Пять минут спустя Выигрышный Билет был убран со стола, сложен в коробку и надежно заперт в шкафу, а сам Дэнфорт Китон мчался в своем «кадиллаке» по дороге в Люистон.

Глава 9

Без четверти десять утра, в воскресенье, Нетти Кобб надела пальто и быстро застегнулась на все пуговицы. На лице ее застыло выражение угрюмой решимости. Она стояла в кухне. Налетчик сидел рядом и смотрел ей прямо в глаза, как будто допытываясь. намерена ли хозяйка, в конце концов, покончить со всей этой историей.

«Да, намерена», – ответила на его немой вопрос Нетти. Налетчик одобрительно застучал хвостом по полу – так, мол, я и думал.

«Я приготовила замечательную лазанью для Полли, – сообщила Нетти, – и собираюсь ей немедленно отнести. Абажур заперт в шкафу, заперт надежно, и я больше не стану возвращаться, чтобы проверить, поскольку теперь знаю это точно. Ненормальная полька не заставит меня сидеть взаперти в собственном доме. Если я встречу ее на улице – покажу, где раки зимуют, как и обещала».

Нетти необходимо было выйти. Она должна была сделать это. Вот уже два дня, как она косу не показывает из дому, и если откладывать дальше, станет все труднее и груднее решиться. Чем дольше она будет сидеть дома с опущенными шторами, тем затруднительное будет их поднять. В голове у нес копошился беспорядочный ворох мыслей.

Итак, она поднялась очень рано сегодня, в пять утра, и приготовила для Полли лазанью такую, как любила сама – с большим количеством шпината и грибов. Правда, грибы были консервированные, поскольку Нетти вчера не отважилась выйти на рынок, но все же она надеялась, что блюдо от этого хуже не станет. Теперь лазанья стояла на столе в сковородке, покрытая крышкой из фольги.

Нетти взяла сковородку и направилась через гостиную к выходу, «Будь хорошим мальчиком, Налетчик, я вернусь через час. Если только Полли не предложит выпить с ней чашку кофе. Тогда могу немного задержаться. Но все будет в порядке. Мне не о чем беспокоиться. Я не дотрагивалась до простыней этой ненормальной, польки, и если она начнет ко мне приставать – получит отпор».

Налетчик коротко тяфкнул, дав понять, что верит каждому слову.

Нетти приоткрыла дверь и выглянула на улицу. Ни души. Форд Стрит была безлюдна, как может быть безлюдна улица маленького провинциального города в воскресное утро. Издалека доносился звон колокола, призывавшего прихожан баптистской церкви Преподобного Роуза к воскресной службе. Тем же самым занимался колокол прихода Отца Брайама, созывая католиков.

Собрав все свое мужество, Нетти вышла на крыльцо, поставила сковороду с лазаньей на ступеньку и заперла входную дверь. Затем она провела ключом по руке, оставив небольшую красную царапину. Подбирая со ступеньки сквороду. она думала: «Ты теперь пройдешь полпути и решишь, что дверь не заперта и захочешь вернуться. Тогда вспомни, что для того, чтобы запереть ее, ставила сковороду с лазаньей на ступеньку, и еще тебя должна успокоить эта царапина, которую ты нанесла собственным ключом… после того, как заперла дверь. Помни это, Нетти, если в душу закрадутся сомнения».

Мысль успокаивала, а идея поцарапаться ключом вообще была великолепна.

Красная царапина конкретна и тем хороша; впервые за последние два дня (и две бессонные ночи) Нетти почувствовала себя гораздо лучше. Она зашагала по тротуару с высоко поднятой головой, и губами, настолько крепко сжатыми, что их почти не было видно. Подойдя к переходу, она посмотрела в обе стороны, не появится ли где-нибудь желтая машина ненормальной польки. Если бы она ее увидела, то подошла бы вплотную и потребовала, чтобы та немедленно оставила ее в покое. Но машиной нигде не пахло. Единственным автомобилем на всей улице оказался оранжевый грузовичок, припаркованный на обочине, да и тот пустой. Прекрасно.

Нетти шла к дому Полли, и когда сомнения все же начали ее одолевать, она вспомнила, что абажур в шкафу под замком. Налетчик на страже и входная дверь заперта. Особенно последнее обстоятельство. Входная дверь заперта, и достаточно взглянуть на тонкую, блекнущую постепенно царапину, чтобы убедиться в этом.

Нетти продолжала свой путь и когда подошла к повороту, завернула, даже не оглянувшись.

Когда юродивая скрылась из виду. Святоша Хью выпрямился за рулем оранжевого грузовика, который вывел сегодня в семь часов утра из безлюдного парка. (Завидев дурочку Нетти он сразу лег на сидение.) Переведя рычаг коробки передач в нейтральное положение, он медленно и бесшумно покатил по небольшому уклону к дому Нетти Кобб.

Дверной звонок вырвал Полли из состояния, которое сном назвать трудно, а скорее из дремотного наркотического забытья. Она села в постели и обнаружила, что спала в домашнем халате. Когда же она его надела? Вспомнить сразу не могла, что настораживало. Наконец, память вернулась. Боль, как она и ожидала, явилась точно по расписанию, самая жестокая из всех артритных болей, которые ей приходилось испытывать. Она пробудила ее в пять утра.

Полли пошла в туалет пописать, но обнаружила, что даже не в состоянии оторвать от рулона кусок туалетной бумаги, чтобы вытереться. Тогда она приняла таблетку, накинула халат и села в кресло рядом с постелью в ожидании, когда лекарство подействует. В какой-то момент она, вероятно, почувствовала, что засыпает и улеглась обратно в постель.

Руки ее походили на бракованные керамические изделия, обожженные в печи до такого состояния, что готовы вот-вот рассыпаться. Боль бросала то в жар, то в холод, вцепилась в ее плоть, словно сотни отравленных булавок.

Она подняла руки вверх в отчаянии. Руки пугали – бесформенные, уродливые, страшные. В это время внизу снова позвонили. Полли коротко нечленораздельно вскрикнула.

Она вышла на площадку второго этажа и, продолжая держать руки впереди себя. словно собака, севшая на задние лапы и вытянувшая передние, выпрашивая конфетку.

– Кто там? – крикнула она сверху вниз. Голос со сна был хриплый и вязкий, язык сухой и шершавый как наждак.

– Это Нетти, – послышался ответ. – Полли, с тобой все в порядке?

Нетти. Господи милостивый, что тут делает Нетти Кобб в такую рань в воскресенье?!

– Все хорошо, – отозвалась Полли. – Мне нужно одеться. Открой дверь своим ключом, дорогая.

Услышав, как Нетти заскребла ключом в замочной скважине, Полли поспешила обратно в спальню. Она взглянула на будильник на тумбочке у кровати и поняла, что уже вовсе не такая рань, как она предполагала.

Надевать что-нибудь на себя она тоже не собиралась – для Нетти и халат сойдет. Зато ей необходимо было принять таблетку. Никогда, никогда в жизни ей так не нужна была таблетка, как сейчас.

Полли до конца не понимала, в каком тяжелейшем состоянии находится, пока не взялась за пузырек с лекарством. Пузырек с таблетками – вернее, капсулами – стоял на каминной изразцовой полке. Забраться в него пальцами она смогла, но обнаружила, что не в состоянии ими захватить капсулу. Они теперь походили на детали машин, заржавевшие от нехватки смазочного масла.

Она собрала все силы для того, чтобы уцепить капсулу, и была вознаграждена коротким конвульсивным движением и острой разрывной болью. На этом все попытки кончились. Полли снова непроизвольно издала короткий крик боли и отчаяния.

– Полли? – послышался встревоженный голос Нетти внизу у лестницы. В Касл Рок Нетти привыкли считать слабоумной, но когда дело касалось перемен в самочувствии Полли, ум Нетти не подводил. Слишком долго она работала в этом доме. чтобы ее можно было провести… но что самое главное, она любила Полли. – Ты, правда, нормально себя чувствуешь? – настаивала она снизу.

– Уже спускаюсь, – крикнула в ответ Полли, стараясь, чтобы голос звучал весело и беззаботно. Вытащив пальцы из пузырька и склонив к нему голову, Полли взмолилась: «Господи, не позволяй ей подняться сюда и увидеть как я делаю это!»

Она опустила голову совсем низко и просунула в горлышко пузырька язык. как собака, собравшаяся полакать из миски. Боль, стыд, ужас и, самое главное, мрачная тоска, навалились на нее тяжелым грузом. Приклеив к кончику языка капсулу, она тянула ее в рот, проглотила, теперь уже скорее похожая не на собаку, а на муравьеда, лакомящегося любимым блюдом.

Когда капсула проскользнула в горло, Полли мысленно повторила уже знакомую фразу: «Я бы все на свете отдала, чтобы только этому пришел конец.

Все на свете. Все».

Святоше Хью сны больше не снились. Последнее время он не засыпал, а скорее терял сознание. Но этой Ночью сон ему приснился: вещий сон. Он подсказал Хью все. что тот должен был знать и что должен был сделать.

В этом сне он сидел за своим кухонным столом и смотрел по телевизору викторину под названием «Аукцион Века». Все предметы, которые выставлялись на продажу, он видел в магазине Нужные Вещи. А у всех участников игры кровоточили уши и глаза. Они смеялись, но выглядели ужасно.

Внезапно его позвал приглушенный голос: «Хью! Хью. выпусти меня».

Голос доносился из шкафа. Хью подошел и открыл дверцы готовый к схватке, кто бы там ни оказался. Но там не было никого – все те же старые башмаки, шарфы, куртки, рыболовная снасть и два дробовика.

«Хью!»

Он поднял голову, так как голос доносился с верхней полки. Это был лисий хвост. Лисий хвост разговаривал. Хью сразу узнал голос. Он принадлежал Лилэнду Гонту. Он достал это пушистое чудо, снова утонув пальцами в его шелковистости, шерстистости или непонятно в чем. скорее, в какой-то тайне.

«Спасибо, Хью, – поблагодарил хвост. – Там так душно! Ты еще старую трубку оставил на полке и она воняет! Фффу!»

«Ты хочешь перелечь на другое место?»

Даже во сне Хью казалось удивительным разговаривать с хвостом.

«Нет, в общем-то я привык. Но мне нужно с тобой поговорить. Ты должен кое-что сделать, помнишь? Ты обещал».

«Дурочка Нетти, – тут же вспомнил Хью. – Я должен подшутить над ней».

«Верно, – подтвердил лисий хвост. – И ты должен это сделать сразу же как проснешься. Так что слушай».

И Хью слушал.

Хвост предупредил, что дома у Нетти никого не будет кроме собаки, но все же теперь, когда Хью уже подошел к двери, он решил на всякий случай постучать. И постучал. Изнутри донесся только цокот когтей по полу, больше ничего. Еще раз постучал – мало ли что. За дверью послышалось короткое «тяф».

«Налетчик?» – спросил Хью. Лисий хвост подсказал ему кличку собаки, и кличка ему очень понравилась, хотя дала ее женщина, глупая как пробка.

Еще одно «тяф», на этот раз не столь взволнованное. Хью достал из нагрудного кармана клетчатой охотничьей куртки брелок с ключами и внимательно его осмотрел. Этот брелок у него был с давних пор, и он уже не помнил, что отпирали некоторые из ключей, висевшие на нем. Но четыре из них были отмычки, легко отличимые по длинным узким бороздкам, они-то и были нужны.

Хью оглянулся по сторонам, удостоверился, что улица так же пустынна, как была с раннего утра, когда он подъехал, и принялся пробовать отмычки.

Когда Нетти увидела лицо Полли, бледное и опухшее, воспаленные глаза, ее собственные страхи, вцепившиеся в душу острыми щучьими зубами, были отброшены, забыты начисто. Ей даже не нужно было смотреть на руки Полли, застывшие на уровне талии (опустить их она была не в силах, наливались тяжелой болью), чтобы понять, что происходит.

Лазанья была бесцеремонно брошена на столик у лестницы. Если бы даже она слетела на пол, Нетти глазом бы не моргнула. Нервная женщина, которую жители Касл Рок привыкли видеть на улицах, женщина, которая, казалось, боялась собственной тени даже направляясь всего-навсего к почтовому ящику, исчезла. Возникла другая Нетти; Нетти, принадлежавшая Полли Чалмерс всей своей душой.

– Пошли, – коротко бросила она – В гостиную. Я принесу термические варежки.

– Нетти, все в порядке, – слабо возразила Полли – Я только что приняла таблетку и, думаю, через несколько минут…

Но Нетти уже обняла ее за плечи и осторожно вела в гостиную – Как это случилось? – спрашивала она. – Ты спала на них?

– Нет, это бы меня разбудило. Просто… – Полли рассмеялась. Получился булькающий неестественный звук. – Просто болит. Я знала, что сегодня будет плохо, но не представляла себе насколько. Термические варежки вряд ли помогут.

– Иногда помогают. Ты ведь сама знаешь, что помогают. Садись.

Тон Нетти не подразумевал возражений Она стояла рядом, пока Полли не опустилась в мягкое кресло, и направилась в ванную на первом этаже за варежками. Полли уже с год, как отказалась от них, но Нетти сохраняла в них крепкую, почти сверхъестественную веру. Неттин талисман, назвал их как-то Алан, и они с Полли тогда оба смеялись.

Полли сидела в кресле, положив руки, словно поленья, на подлокотники, и с тоской смотрела на диван, на котором еще в пятницу они с Аланом занимались любовью. Тогда руки совсем не болели, и это, казалось, было так давно, тысячи лет назад. Она подумала, что удовольствие, неважно какое глубокое, призрачная, эфемерная вещь. Любовь, может быть, и заставляет мир крутиться. но вокруг огромной острой оси, убеждена была Полли, сделанной из боли, унижения и скорби.

Ах ты, глупый диван, думала она, глупый пустой диван, зачем ты мне теперь нужен.

Вернулась Нетти с термическими варежками. Они были похожи на стеганые толстые духовки, связанные между собой электрическими проводами Из левой торчал еще один провод с вилкой Полли видела рекламу этих варежек в журнале «Советы Домохозяйке», позвонила по телефону, предлагаемому рациональной Ассоциацией Больных Артритом и выяснила, что варежки действительно в некоторых случаях приносят временное облегчение. Проконсультировавшись с доктором Ван Алленом, она услышала то, что слышала уже неоднократно и по разным поводам в течение последних двух лет: «Ну что ж, хуже во всяком случае, не будет».

– Нетти, я уверена, через несколько минут…

– …тебе станет лучше, – закончила за нее Нетти. – Конечно, не сомневаюсь. И варежки в этом помогут. Давай руки, Полли.

Полли сдалась и протянула руки. Нетти надела варежки, держа их за края с такой осторожностью, с какой опытный взрывник маскирует заложенную мину.

Полли не верила, что варежки помогут, но уверенность Нетти все же сделала свое дело.

Нетти взяла вилку и, опустившись на колени, воткнула ее в розетку рядом с креслом. Варежки тихо и уютно загудели, и первые волны тепла погладили кожу рук.

– Ты для меня просто подарок, – сказала Полли. – Знаешь об этом?

– Какой там подарок! Если бы я хоть что-то могла, – но голос ее задрожал и глаза влажно засветились. – Полли, я конечно не должна совать нос в твои дела, но больше, не могу смотреть на это и молчать. Ты должна чем-то помочь своим несчастным рукам. Должна. Так не может продолжаться дальше.

– Я знаю, дорогая, знаю. – Полли делала над собой сверхъестественное усилие, чтобы справиться с навалившейся жестокой тоской.

– Почему ты пришла, Нетти? Ведь не только же для того, чтобы возиться с моими руками?

Лицо Нетти просветлело.

– Я приготовила тебе лазанью.

– Правда? О, Нетти, зачем ты так себя утруждаешь?

– Зачем? Затем, чтобы тебе сегодня и завтра не пришлось готовить. Я теперь положу ее в холодильник.

– Спасибо. Спасибо тебе огромное.

– Я рада. что хоть чем-то помогла. Вдвойне рада, поскольку вижу тебя.

– Она дошла до двери, ведущей в коридор, и оглянулась. На лицо ее лег солнечный луч, и, если бы Полли не была так поглощена собственной болью, она наверняка заметила бы, как измучена Нетти. – Только не шевелись. предупредила она. Полли так громко рассмеялась, что это удивило их обеих.

– При всем желании не смогу. Я в ловушке.

Полли услышала, как открылась и закрылась дверца холодильника в кухне, когда Нетти упрятала туда лазанью. Потом донесся ее голос:

– Приготовить кофе? Хочешь чашечку?

– Да, – откликнулась Полли. – С удовольствием. – Варежки гудели уже гораздо громче, и внутри стало совсем тепло. То ли они, действительно, помогали, то ли таблетка, которая не помогла в пять часов утра, но стало лучше. Видимо, и то и другое, подумала Полли. – Но если тебе нужно идти, Нетти…

В это время Нетти появилась на пороге. Она уже нацепила фартук, а в руках держала старый медный кофейник. Ей не по душе пришлась новая электрокофеварка Тошиба, и Полли вынуждена была признать, что напиток в старом кофейнике получался гораздо вкуснее.

– У меня нет места лучшего, чем это, куда я могла бы пойти, – сказала Нетти. – Кроме того, дом заперт, и Налетчик на страже.

– Уверена в этом, – сказала с улыбкой Полли. С Налетчиком она была хорошо знакома. Он весил около двадцати фунтов и ложился на пол вверх брюхом, стоило кому бы то ни было – почтальону, полицейскому или коммивояжеру – появиться в доме.

– Я все-таки надеюсь, что она оставит меня в покое, – сказала Нетти. Я ее предупредила. По дороге я ее не встретила, машины ее не видела, так что, думаю, она всерьез приняла мою угрозу.

– Предупредила кого, о чем? – спросила Полли, но Нетти уже снова удалилась в кухню, а Полли и в самом деле была пригвождена к месту электрическими варежками. К тому времени, когда Нетти вернулась с подносом и кофейными чашками, перкодан уже начинал действовать, и Полли начисто забыла странное замечание Нетти… тем более, что она частенько такие замечания делала.

Нетти подлила в чашку сливок, положила сахар и поднесла ее к губам Полли так, чтобы та могла пить. Они болтали о том, о сем, и, естественно, очень скоро разговор перешел к новому магазину Нужные Вещи. Нетти снова поведала об уникальном абажуре цветного стекла, но не взахлеб, как ожидала Полли, учитывая, что такое приобретение было выдающимся событием в жизни Нетти. Зато она вспомнила о записке, которая была вложена в коробку для пирога.

– Надо же, я чуть не забыла. Мистер Гонт просил меня зайти сегодня во второй половине дня. Сказал, что у него должна появиться вещица, которая меня заинтересует.

– Но ведь ты не пойдешь, правда? С такими руками…

– Надо бы. Рукам лучше. Мне кажется, варежки на этот раз помогли. И потом, мне надо хоть что-то делать… – Полли просительно взглянула на Нетти.

– Ну, тогда… – Нетти внезапно мелькнула идея. – Знаешь, я могла бы по дороге домой зайти к нему и попросить, чтобы он пришел сюда.

– О, Нетти, но ведь это совсем не по дороге!

– Разница всего в два квартала. – Нетти искоса взглянула на Полли. Тем более, что у него могла появиться еще какая-нибудь вещь из цветного стекла. У меня, конечно, денег еще на одну вещь нет, но ведь он об этом не знает, а посмотреть – денег не надо, правда?

– Но просить его прийти сюда…

– Я объясню ему, что с тобой, – решительно произнесла Нетти и стала собирать посуду на поднос. – Почему бы и нет? Торговцы часто приходят к покупателям на дом. если им есть что предложить.

Полли смотрела на нее с доброй улыбкой.

– Знаешь, Нетти, ты здесь совсем другая.

Нетти посмотрела на нее с удивлением.

– Правда?

– Да.

– Какая же?

– Другая в хорошем смысле. Не обращай внимания на мои слова. Знаешь, все-таки, если не будет повторного приступа, я бы вышла сегодня прогуляться. Но если ты, действительно, намерена заглянуть в Нужные Вещи…

– Намерена, – в глазах Нетти мелькнуло плохо скрытое нетерпение.

Теперь, когда идея возникла, она ждала немедленного воплощения. Стоит посмотреть на это, как на одолжение для Полли, все становится на свои места.

– …и застанешь его, дай ему, пожалуйста, мой номер телефона и попроси позвонить если вещь, которая меня интересует, появилась в магазине.

Можешь?

– Сделаю обязательно. – Нетти поднялась и отнесла поднос в кухню. Она сняла фартук, повесила его на место – на крючок в кладовку – и вернулась в гостиную, чтобы снять с Полли варежки. К этому времени она была уже в пальто. Полли поблагодарила ее, и не только за лазанью. Руки все еще болели, но не так остро. Она даже могла снова двигать пальцами.

– Не за что, – сказала Нетти. – А знаешь? Ты, действительно, уже лучше выглядишь. Румянец вернулся. Я испугалась, когда увидела тебя сегодня.

Может быть, еще чем-нибудь помочь, прежде, чем уйду?

– Нет, спасибо. – Полли обняла обеими руками, еще горячими после теплой электрической грелки, руку Нетти. – Я ужасно рада, что ты пришла, дорогая.

В тех редких случаях, когда Нетти улыбалась, она делала это всем лицом: как будто солнце вырывалось из-за туч хмурым утром.

– Я люблю тебя, Полли.

Растрогавшись Полли прошептала:

– Я тоже люблю тебя, Нетти.

Нетти ушла. Это был последний раз, когда Полли видела ее живой.

Замок на входной двери в дом Нетти Кобб был не сложнее. чем крышка на консервной банке. Первая отмычка, испробованная Хью, после пары поворотов туда-сюда отомкнула его. Дверь открылась. Маленькая собачка, рыжая с белым треугольником на груди, сидела в коридоре. Солнечный луч проник в дверную щель, а за ним огромная тень Святоши Хью. Собачка приветственно тяфкнула.

«Ты, вероятно, Налетчик», – сказал гость и полез в карман брюк.

Собака радостно взвизгнула и тут же перевернулась на спину, вытянув вверх все четыре лапы.

«Молодчина», – похвалил Хью, и Налетчик застучал хвостом по полу, согласившись с тем, что он молодчина. Хью закрыл дверь и присел рядом с собакой на корточки. Одной рукой он принялся почесывать песика под правой передней лапой, которую тот вытянул вверх во всю длину, радуясь ласке, а другой достал из кармана армейский нож.

«Ах, какой хороший парень, – приговаривал Хью. – Хороший, хороший».

Перестав почесывать Налетчика. Хью достал из грудного кармана листок бумаги. На нем ученически неровным почерком был написан текст, который продиктовал лисий хвост. Едва проснувшись утром, даже не одевшись, Хью сразу записал его, присев к кухонному столу, чтобы не забыть ни слова.

«Никому не дозволено пакостить мои чистые простыни. Я предупреждала, что тебе это так не пройдет!»

Вытянув из одного из широких пазов ножа штопор, Хью насадил на него записку. Затем, перевернув нож, он зажал его в кулаке так, что штопор торчал между указательным и средним пальцем его могучей правой руки. Теперь он снова чесал Налетчика, который все это время продолжал лежать на спине, с веселым интересом наблюдая за действиями гостя. Славный жучок, подумал Хью.

«Симпатяга, – ласково произнес он, продолжая почесывать грудь Налетчика. – Хорошая псина. – Теперь уже обе лапки вытянулись вверх и болтались в воздухе, подставляя ласке все возможные места. Налетчик был похож на собаку, крутящую педали невидимого велосипеда. – Хороший, хороший, – продолжал приговаривать Хью. – А знаешь что у меня есть? У меня есть лисий хвост! Да, лисий хвост!»

Хью направил острие штопора с насаженной на него запиской в белый треугольник на груди Налетчика.

«И знаешь, что я тебе скажу? Я хочу, чтобы этот хвост был моим!»

Он резко, с силой опустил правую руку. Левая, почесывавшая Налетчика, теперь прижала его к полу и крепко держала, пока штопор трижды прокрутился в собачьей груди. Кровь теплым фонтаном вырвалась наружу и залила обе руки Хью. Налетчик конвульсивно дернулся и затих. Больше никто и никогда не услышит его короткое дружелюбное тяфканье, никому не причинявшее вреда.

Хью поднялся, прислушиваясь к громкому стуку собственного сердца. Ему вдруг стало не по себе от того, что он сделал, совсем плохо. Дурочка Нетти или нет, но она была совсем одинока в этом мире, а он уничтожил единственное существо, скрашивавшее это одиночество, вероятно, единственного Друга.

Он вытер окровавленные руки о рубашку. На темной шерстяной ткани кровь была почти не видна. Хью не в силах был отвести взгляд от собаки. Он сделал это. Да, он это сделал, знал, что сделал но не мог поверить. Как будто действовал под гипнозом.

Внутренний голос, тот самый, который время от времени беседовал с ним насчет собраний А. А., внезапно заговорил вновь. «Да, – говорил он, сейчас ты не веришь, но пройдет время и поверишь, помяни мое слово. И не вешай лапшу на уши, будто был под гипнозом. Дудки, ты знал, что делаешь». И зачем.

Состояние паники охватило Хью. Надо выбираться отсюда. Он пошел к выходу, с трудом переставляя ноги, и вскрикнул, ударившись о запертую дверь. Словно слепой, он нащупывал, дверную ручку и наконец отыскал ее.

Открыв дверь, он вышел из дома дурочки Нетти. Остановился на крыльце и диким взором обвел пространство вокруг себя, ожидая увидеть полгорода, сбежавшегося, чтобы просверлить своим осуждением Хью насквозь, как он сам только что просверлил грудь несчастной собаки. Но на улице никого не было, только мальчик проехал мимо на велосипеде. Из корзинки на багажнике велосипеда торчала большая туристическая сумка-холодильник. Мальчик скользнул по Хью равнодушным взглядом и поехал своей дорогой. А когда он исчез из виду, тишину нарушал только звон колоколов, доносившийся теперь уже из Методистской церкви.

Хью пошел по дорожке, ведущей от дома, и все время уговаривал себя не бежать, но шаг сам по себе переходил в рысь по мере приближения к оранжевому грузовичку. Он рывком распахнул дверь, забрался на сидение и повернул ключ в замке зажигания. Раз повернул, другой, третий… проклятая машина не желала заводиться. Хью пришлось перехватить правую руку левой, чтобы унять дрожь. По лбу стекали и застревали в бровях крупные капли пота.

Частенько ему приходилось пребывать в затруднительном состоянии, в особенности с похмелья, но это было похоже на приступ какой-нибудь малярии или того хлеще.

Грузовик, наконец, завелся с натужным ревом и выхлопом голубого дыма.

Нога Хью соскользнула с педали. Грузовик сделал два прыжка от обочины и застрял. Тяжело, со свистом, дыша открытым ртом, Хью снова завел машину и уехал.

К тому времени, когда он подъехал к стоянке, по-прежнему пустынной, словно лунные горы, и пересел в свой старый «бьюик», он начисто забыл о Налетчике и том ужасном деле, которое натворил с помощью штопора. Теперь ему надо было обдумать другое, гораздо более важное обстоятельство. Пока он ехал к стоянке, в душу закралась совершенно необоснованная, но твердая уверенность в том, что в его отсутствие в его собственном доме тоже побывал некто непрошенный. Побывал и украл лисий хвост.

Хью мчался домой со скоростью никак не меньшей шестидесяти миль в час и остановился, как вкопанный, дюймах в четырех от своего ветхого, расшатанного крыльца, заскрежетав гравием, вылетевшим брызгами из-под колес, и подняв столб пыли. Выскочив из машины, он помчался к двери, перепрыгивая через две ступени. Ворвался, в несколько прыжков добрался до шкафа, распахнул настежь дверцу и, поднявшись на цыпочки, стал шарить дрожащей от нетерпения рукой по верхней полке.

Ощутив под пальцами лишь шершавую деревянную поверхность, он издал полуистерический то ли крик, то ли всхлип. Но тут пальцы полезли глубже и утонули в пушистом, шелково-шерстяном чуде, и по душе сразу разлились покой и умиротворение. Это было. как глоток воды жаждущему, как кусок хлеба голодному, как хинин больному малярией. Тяжелый барабанный бой в груди постепенно стихал. Вытащив лисий хвост из тайного убежища, Хью присел к кухонному столу, разложил сокровище на коленях и принялся его поглаживать обеими руками. Так он просидел не менее трех часов.

Мальчик, которого Хью видел, но не узнал, тот, что проехал мимо на велосипеде, был Брайан Раск. Брайану тоже этой ночью приснился сон, и у него была своя причина выйти из дома с самого утра.

Во сне он ожидал начала седьмой игры Чемпионата Мира – того древнего чемпионата эпохи Элвиса, апофеоза бейсбола: Проныры против Янки. Сэнди Куфэкс играл в защите у Проныр. В промежутках между бросками он разговаривал с Брайаном Раском, стоявшим рядом. Сэнди Куфэкс объяснял то, что Брайан должен сделать. Расставлял все точки над i. Никаких проблем.

И все же проблема оставалась и состояла в том, что Брайан не желал делать того, о чем говорил Сэнди.

Он чувствовал себя полным идиотом, споря с таким асом бейсбола как Сэнди Куфэкс, и все же спорил.

«Вы не понимаете, мистер Куфэкс, – говорил он. – Я должен был сыграть шутку с Вильмой Ержик, и я ее сыграл».

«Ну и что? – спрашивал Сэнди. – На что ты намекаешь, парень?»

«На то, что дело сделано. Я расплатился. Восемьдесят пять центов и один розыгрыш».

«Ты уверен, парень? Уверен, что только один розыгрыш? Разве он произносил такую фразу – всего один розыгрыш?»

Этого Брайан вспомнить не мог, но чувство, что его прихватили, все росло и укреплялось. Даже не прихватили… а попросту поймали. Поймали в ловушку, как мышь на кусок сыра.

«Послушай меня, парень. Уговор…»

Он внезапно замолчал и тут же произнес некое «уууххх», послав сложный высокий мяч. Мяч аккуратно влетел в подставленные рукавицы кэтчера с коротким, отрывистым, словно выстрел, стуком, выбив из рукавиц облако пыли.

С разрастающимся беспокойством Брайан понял, что знает, уверен: из-за маски кэтчера за ним наблюдают синие глаза. И глаза эти принадлежат мистеру Гонту.

Сэнди Куфэкс поймал мяч, переброшенный Гонтом, и обратил к Брайану свой темный, пустой, словно из-за дымчатого стекла, взгляд.

«Уговор дороже денег, парень, вот что я хотел сказать».

Тогда же, во сне. Брайан понял, что глаза у Сэнди Куфэкса вовсе не карие. Они были синие, что создавало иллюзию, будто Куфэкс не Куфэкс, а тоже мистер Гонт.

«Но…»

Куфэкс-Гонт поднял руку в рукавице «Послушай меня, парень. Я терпеть не могу этого слова. Из всех слов в английском языке это самое дурное. Знаешь, что такое “но”? Это нос, из которого сопли текут, это ноги, которые из задницы растут».

Человек в старомодной бруклинской форме команды Проныр, не выпуская бейсбольного мяча из рук, повернулся к Брайану лицом и посмотрел на него в упор. Конечно же, это был мистер Гонт. и Брайан почувствовал, как сердце сжалось в твердый снежок.

«Я, действительно просил тебя подшутить над Вильмой Ержик, это правда, – говорил он. – Но я никогда не говорил, что сделать это придется лишь однажды. Ты передергиваешь, парень. Поверишь на слово или хочешь прослушать магнитофонную запись нашего разговора?»

«Я верю вам. – Брайан был готов вот-вот расплакаться – Я верю, но…»

«Разве ты не помнишь, что я тебе только что сказал по поводу этого слова, парень?»

Брайан опустил голову и с трудом сглотнул. «Тебе еще многому придется научиться, – сказал Куфэкс-Гонт. – Научиться тому, как совершать настоящие сделки. Тебе и всем остальным в Касл Рок. Для этого я сюда и приехал провести семинар по искусству совершения сделок. Был у вас в городе один тип, агент по имени Мерилл, который приблизительно представлял, как это делается, но он давно отбыл в далекие края». Человек хищно ухмыльнулся, обнажив желтые кривые зубы Гонта на узком лице Куфэкса. «Сделка, Брайан, сделка – мне придется еще многое объяснять, чтобы до тебя дошел смысл этого слова».

«Но…» слово вылетело изо рта Брайана прежде, чем он успел его поймать и вернуть обратно.

«Никаких “но”», – твердо произнес Куфэкс-Гонт. Он наклонился к Брайану и пристально посмотрел ему в глаза из-под козырька бейсбольной шапочки.

«Мистеру Гонту лучше знать. Повтори, Брайан».

Горло Брайана задергалось, но не издало ни звука. Он чувствовал, как горячие слезы наворачиваются на глаза.

Огромная холодная ладонь водрузилась на плечо Брайана и сжала его.

«Говори!»

«Мистеру Гонту… – Брайану пришлось еще раз сглотнуть, чтобы освободить дорогу словам. – Мистеру Гонту лучше знать».

«Вот это правильно, парень. Абсолютно верно. Это значит, что ты должен действовать по моему приказу, а не то…»

Брайан собрал всю свою силу воли и сделал последнюю попытку.

«А что, если я все же откажусь? Если я откажусь, потому что не понимаю ваши как-вы-там-их-называете… условия?»

Куфэкс-Гонт сжал обеими рукавицами мяч, и из его швов стала сочиться кровь.

«Ты не сможешь сказать “нет”, Брайан, – с мягкой улыбкой произнес он. – Больше никогда не сможешь. Это ведь седьмая игра Чемпионата Мира. Все цыплята собрались в курятник, а их, как известно, по осени считают.

Оглянись, Брайан Раск, посмотри внимательно».

Брайан оглянулся и с ужасом увидел, что Эббетс Филд забит до отказа, люди толпятся даже в проходах, но, главное, он всех их знает. В правительственной ложе, на барьере которой висела табличка с номером их дома, сидели мама, папа, и маленький братишка Шон. Первый ряд целиком заняли его товарищи по логопедному классу, сидевшие справа от мисс Рэтклифф, а слева от нее сидел ее дурак-жених, Лестер Пратт. Все они непрестанно работали челюстями, жуя горячие сосиски и запивая их кока-колой. На открытой трибуне расположились все сотрудники Конторы шерифа. Они пили пиво из бумажных стаканчиков с изображением участниц конкурса красоты этого года. Он увидел своих товарищей по воскресной школе, городского голову, Майру и Чака Ивансов, своих тетей, дядей, двоюродных братьев и сестер В третьем ряду сидел Сонни Джекет, а когда Куфэкс-Гонт послал кровоточащий мяч, и тот снова со стуком, похожим на выстрел, опустился в рукавицы Кэтчера, Брайан увидел, что за маской теперь скрывается лицо Святоши Хью.

«Я тебя сейчас раздавлю как навозного жука, сопляк, – пообещал Хью, отсылая мяч обратно. – Ты у меня заверещишь!»

«Видишь, парень, дело теперь не только в бейсбольной карточке, произнес голос Куфэкса-Гонта у Брайана за спиной. – Ты ведь сам понимаешь это, не так ли? Забросав грязью простыни Вильмы Ержик, ты заварил всю эту кашу. Как человек, который вызывает снежную лавину, крикнув слишком громко в горах в теплый зимний день. Ты должен идти дальше… или остаться на месте и быть похороненным».

Брайан расплакался во сне. Он все видел, он все понимал и теперь поздно было разбираться – обратного хода нет.

Гонт крепче сжал мяч, и кровь заструилась быстрее и обильнее. «Если ты не хочешь, чтобы все в Касл Рок узнали, кто стал причиной снежного обвала, ты должен делать то, что я тебе говорю, Брайан Раск». Брайан плакал все горше и горше.

«Когда ты имеешь дело со мной, – сказал Гонт, занося руку для броска, – должен помнить две вещи: Мистеру Гонту лучше знать… и сделка не совершена до тех пор, пока мистер Гонт не скажет, что она совершена».

Он послал мяч синусоидой (именно эта манера придавала особую силу его броску, как считал отец Брайана), и когда мяч коснулся рукавиц Святоши Хью, он взорвался. Кровавые брызги, клочья волос и куски человеческой плоти устремились вверх к яркому осеннему солнцу. А Брайан проснулся, обнаружив, что рыдает, уткнувшись в подушку.

Теперь он ехал выполнять задание, которое дал ему мистер Гонт.

Улизнуть из дома оказалось нетрудно: он сказал маме и папе, что не пойдет утром в церковь потому, что у него болит живот (что вовсе не было ложью).

Как только родители ушли, он стал готовиться.

Крутить педали и удерживать велосипед в равновесии было трудно, мешала большая неуклюжая сумка-холодильник на багажнике. К тому времени, когда Брайан добрался до дома Ержиков, он взмок от пота и тяжело дышал. На этот раз сомнений он не испытывал, пробных звонков не производил, планов в уме не утроил. В доме никого не было. Сэнди Куфэкс – Лилэнд Гонт сообщил ему во сне, что Ержики задержатся в церкви после службы, чтобы обсудить проблему Казино Найт, а затем отправятся навестить своих друзей. Брайан поверил. Ему не терпелось как можно скорее выполнить поручение. А когда с этим будет покончено, он вернется домой, поставит велосипед на место и проведет остаток дня в постели.

Достав обеими руками из корзинки на багажнике сумку, он поставил ее на траву. Все это происходило за живой изгородью, где его никто не мог видеть.

То, что он собирался сделать, должно было произвести некоторый шум, но Куфэкс-Гонт предупредил его, чтобы не беспокоился. Он сообщил, что большинство проживающих на Уиллоу Стрит – католики, а те, кто не пойдет к одиннадцатичасовой мессе, выйдут из дома не позднее восьми утра и отправятся по своим разнообразным воскресным делам. Брайан не знал, так это или нет. Наверняка он знал только два обстоятельства: мистеру Гонту лучше знать, и сделка не совершена до того, как мистер Гонт не сочтет ее совершенной. Вот теперь ему предстояло эту сделку совершить. Брайан открыл крышку холодильника. Там лежало около десятка довольно больших камней, каждый аккуратно завернут в листок из школьной тетрадки Брайана, закрепленный двумя круглыми резинками. На каждом листке было крупными буквами написано:

«Я говорила – оставь меня в покое. Это последнее предупреждение».

Брайан прихватил один из камней в обертке и пошел по газону к дому, пока не оказался не более чем в десяти футах от окна гостиной Ержиков такие окна в шестидесятых годах, когда строился дом, назывались экранами.

Брайан занес руку с камнем и после недолгих размышлений швырнул камень так, как это сделал с мячом Сэнди Куфэкс во время седьмой игры Международного Чемпионата. Послышался резкий немузыкальный звон, а следом за ним глухой стук, когда камень упал на ковер в гостиной и покатился в угол комнаты.

Эти звуки возымели на Брайана удивительный эффект. Страх исчез, как ни бывало, а вместе с ним внутреннее неприятие того, что он вынужден был совершить и от чего не мог отказаться ни при каких обстоятельствах. Звон разбитого стекла вызвал возбуждение… почти такое же, как во сне, когда он грезил о мисс Рэтклифф. Те ощущения были детской глупостью, он теперь это точно знал, зато в нынешних глупостью даже не пахло. Эти были реальными и казались вполне естественными.

Кроме того, он чувствовал, что не желает расставаться с карточкой Сэнди Куфэкса ни за что на свете. Он открыл для себя тайну собственности, владения, обладания – чем труднее заполучить желаемое, чем больше жертв надо для этого принести, тем ценнее и желаннее оно становится.

Брайан прихватил еще пару камней и подошел к разбитому окну. Заглянув внутрь, он увидел, где лежит брошенный первый камень. На пороге, между гостиной и кухней. Он смотрелся там настолько же чужеродно, как, например, резиновый сапог на церковном алтаре или роза на двигателе трактора. Одна из резинок, крепивших записку к камню, слетела, но другая осталась на месте.

Брайан перевел взгляд на телевизор Сони.

Размахнулся и бросил. Точное попадание. Грохот, вспышка и осколки сыпятся на ковер. Телевизор зашатался на подставке, но не упал. «Второй бросок!» – пробормотал Брайан и издал горлом странный булькающий звук, означавший смех, но не похожий на него.

Следующий камень он бросил в набор керамических безделушек на столике рядом с диваном, но не попал. Камень стукнулся о стену и упал, выщербив кусок штукатурки вместе с обоями.

Брайан поднял за ручку холодильник и понес его к торцу дома. Он разбил два окна в спальне. Прошел на зады и разбил верхнюю стеклянную половину кухонной двери, а потом в образовавшееся отверстие швырнул еще несколько камней. Один из них разбил кухонный комбайн, другой – стекло микроволновой печи.

«Третье попадание!» – завопил Брайан и расхохотался так громко, что чуть не описался.

Когда приступ веселья прошел, он продолжил ревизию дома. Холодильник теперь стал гораздо легче, он мог даже нести его одной рукой. Последними тремя камнями он разбил окна, ведущие в подвал, спрятавшиеся за клумбой осенних цветов, посаженных Вильмой, и напоследок вырвал с корнем пару охапок этих цветов. Завершив мероприятие, он закрыл крышку холодильника, вернулся к велосипеду, водрузил холодильник на багажник и занес ногу, чтобы сесть в седло и отправиться восвояси.

Семья Мислабурски жила в соседнем с Ержиками доме. Когда Брайан выезжал со двора, миссис Мислабурски открыла дверь и вышла на крыльцо.

Одета она была в ядовито-зеленого цвета халат, а волосы упрятаны под ярко-красную сетку. Костюм вполне подходящий, чтобы справлять Рождество в аду.

– Что тут происходит, мальчик? – требовательным тоном спросила она.

– Сам не понимаю. Кажется, миссис и мистер Ержик ссорятся, – заявил Брайан, не останавливаясь. – Я приезжал, чтобы спросить не хотят ли они нанять дворника на зиму, чтобы дорогу от снега чистить, но решил заехать в другой раз.

Миссис Мислабурски кинула взгляд на дом Ержиков. Из-за высокой живой изгороди, с того места, где она стояла, виднелся лишь второй этаж.

– Я бы на твоем месте вообще сюда не возвращалась. Эта женщина напоминает мне маленькую южно-американскую рыбку, которая может целиком сожрать корову.

– Пиранья, – подсказал Брайан.

– Вот-вот. Именно ее.

Брайан продолжал крутить педалями. Он уже уезжал от женщины в зеленом халате и красной сетке на голове. Сердце билось учащенно, но не слишком.

Часть Брайана, казалось, продолжала спать и видеть сон. Он себя совсем не узнавал – это был вовсе не он, этот Брайан не имел ничего общего с тем, кто учился только на «хорошо» и «отлично», кто являлся членом Ученического Совета и школьного филиала Лиги Добропорядочных Граждан, с тем Брайаном, который получал всегда высший балл за поведение.

– Она когда-нибудь кого-нибудь убьет, – крикнула миссис Мислабурски вслед Брайану. – Попомни мои слова.

На что Брайан пробормотал себе поднос:

– И я не был бы тем удивлен.

Он и в самом деле до конца дня пролежал в постели. При других обстоятельствах Кора уже потащила бы сына к врачу, но сегодня она даже не заметила, что он нездоров. А все из-за потрясающих темных очков, которые продал ей мистер Гонт – она была полностью поглощена тем фактом, что является их обладательницей.

Брайан поднялся в шесть часов, за четверть часа до того как отец вернулся с рыбалки. Достав из холодильника пепси, Брайан выпил все содержимое банки и почувствовал себя вполне сносно.

Ему казалось, что он, наконец, выполнил условия сделки, заключенной с мистером Гонтом.

Кроме того, он уверовал, что мистеру Гонту и в самом деле лучше знать.

Нетти Кобб, не имея ни малейшего подозрения относительно печального сюрприза, который ожидал ее дома, в прекрасном расположении духа направлялась по Мейн Стрит к магазину Нужные Вещи. У нее было предчувствие, что, несмотря на воскресенье, магазин будет открыт. И она не ошиблась.

– Миссис Кобб! – воскликнул, увидев ее, мистер Гонт. – Рад вас приветствовать.

– Я тоже рада вас видеть, мистер Гонт, – сказала Нетти… совершенно искренне.

Гонт пошел ей навстречу, протянув руки, но Нетти отпрянула. Это было чрезвычайно невежливо, но поделать с собой она ничего не могла. И мистер Гонт, да благословит его Бог, казалось, понял ее. Он улыбнулся и, не пожав Нетти руки, прошел дальше, чтобы закрыть за ней дверь. Жестом профессионального игрока, тасующего карты, он поменял табличку ОТКРЫТО на противоположную.

– Присядьте, миссис Кобб, прошу вас.

– Спасибо… но видите ли… дело в том… что Полли… Полли…

У Нетти возникло странное чувство. Не то, чтобы она внезапно плохо себя почувствовала, но как-то не так, необычно. Туман сгустился в голове.

Она опустилась довольно неловко и тяжело в одно из плюшевых кресел. Мистер Гонт стоял напротив, смотрел ей прямо в глаза, и весь мир сконцентрировался в этом взгляде.

– Полли неважно себя чувствует, не так ли? – спросил Гонт.

– Да, именно, с облегчением и благодарностью подтвердила Нетти. Руки мучают, знаете ли. У нее…

– Артрит, да, какой ужас, какой кошмар, жизнь – дерьмо, рвань, мразь, грязь, а потом подохнешь, отбросишь копыта, дашь дуба. Я знаю, Нетти, глаза мистера Гонта неумолимо увеличивались в размере. – Но мне нет необходимости звонить ей… или заходить к ней по этому поводу. Ее рукам теперь гораздо легче.

– Неужели? – откуда-то издалека переспросила Нетти.

– Точно. Они еще побаливают, конечно, что хорошо, но не настолько, чтобы не позволить выйти из дома, что еще лучше, не так ли, Нетти?

– Так, – слабым голосом отозвалась Нетти, не имея представления с чем она на самом деле соглашается.

– Вам, – продолжал говорить вкрадчивым тоном Гонт, – предстоит трудный день.

– Правда? – это было для Нетти новостью. Она собиралась провести остаток дня сидя у телевизора в кресле в гостиной, с вязаньем в руках и Налетчиком у ног.

– Да, очень трудный день. Поэтому я хотел бы, чтобы вы посидели здесь и отдохнули немного, пока я кое-что принесу. Согласны?

– Да…

– Хорошо. И советую закрыть глаза. Отдохните как следует, Нетти.

Нетти послушно закрыла глаза. Через неопределенный период времени Гонт потребовал, чтобы она глаза открыла. Она так и сделала и почувствовала легкое разочарование. Когда человека просят закрыть глаза, ему обычно хотят преподнести приятный сюрприз. Подарок. Она надеялась, открыв глаза, увидеть в руках мистера Гонта еще один абажур цветного стекла, но вместо этого увидела всего лишь кипу бумаг. Странички были небольшие и розового цвета.

Вверху каждой стояли слова:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О НАРУШЕНИИ ПРАВИЛ ДОРОЖНОГО ДВИЖЕНИЯ

– О, – вздохнула Нетти. – А я думала это будет цветное стекло.

– Скорее всего предметы из цветного стекла вам больше не понадобятся, Нетти.

– Нет? – разочарование усилилось.

– Нет, сожалею, но нет. И все же, думаю, вы помните о своем обещании кое-чем мне помочь. – Мистер Гонт устроился в кресле рядом с ней. – Вы наверняка это помните, не так ли?

– Да, – согласилась Нетти. – Вы просили меня разыграть Умника. Хотели, чтобы я подложила ему в дом какие-то бумаги.

– Верно, Нетти, умница. У вас сохранился ключ, который я вам давал?

Медленно, словно танцовщица в подводном балете. Нетти достала ключ из правого кармана пальто и показала его мистеру Гонту.

– Прекрасно, – похвалил он. – А теперь положите его обратно. Там он будет в безопасности. Так она и сделала.

– Ну вот. А это бумаги. – Он вложил розовую пачку ей в одну руку, а в другую – ролик со скотчем. В душе у Нетти прозвучал сигнал тревоги, но очень отдаленно, едва слышно.

– Надеюсь, много времени это не потребует. Мне надо возвращаться домой. Пора кормить Налетчика. Это моя собачка.

– Про Налетчика мне все известно, – сказал Гонт с широкой улыбкой. Но, думаю, у него сегодня нет аппетита. Не надо беспокоиться и о том, что он сделает лужу на кухонном полу.

– Но…

Гонт дотронулся до ее губ своим длинным тонким пальцем и Нетти внезапно почувствовала приступ тошноты.

– Не делайте этого, – всхлипнула она, прижимаясь спиной к спине кресла. – Не надо, это ужасно.

– Так говорят. – согласился Гонт. – Так вот, если вы не хотите, чтобы я так ужасно вел себя по отношению к вам, никогда не произносите этого отвратительного слова.

– Какого слова?

– Слова «но». Оно мне не нравится. Если быть откровенным до конца, я это слово ненавижу. В самом лучшем, самом совершенном из всех возможных миров, этому короткому слову нет места. Я хочу, чтобы вы сказали мне что-нибудь другое, Нетти, произнеси слова, которые я люблю. Слова, которыми восхищаюсь.

– Какие это слова?

– Мистеру Гонту лучше знать. Повторите, Нетти.

– Мистеру Гонту лучше знать, – произнесла Нетти, и, как только эти слова слетели с ее губ, она поняла, насколько они верны и абсолютно точны.

– Мистеру Гонту всегда лучше знать.

– Мистеру Гонту всегда лучше знать.

– Верно! Прямо как Отец! – сказал мистер Гонт и вдруг расхохотался, словно безумный. Его хохот походил на скрежет подземных каменных пластов, залегающих в непостижимых глубинах, а глаза при этом превращались из синих в зеленые, потом в карие, в черные. – А теперь, Нетти, слушайте внимательно. Вы должны сделать мне небольшое одолжение, и тогда отправитесь домой. Понятно?

Нетти все было понятно. И слушала она очень внимательно.

Глава 10

Южный Париж – маленький грязный промышленный городишко в восемнадцати милях на северо-восток от Касл Рок. И это не единственное захолустье в штате Мэн, названное в честь европейской столицы или государства; есть еще Мадрид (местные жители произносят его как Маддрид),[10] Швеция, Этна, Кале (произносимый как Калас, чтобы было похоже на Даллас), есть Кембридж и Франкфурт. Может быть, кто и знает, почему дороги в некоторых, более широких, местах называются такими экзотическими именами, но не я.

Знаю только, что лет двадцать назад один неплохой шеф-повар француз решил перебраться из Нью-Йорка в Лейкс-Риджен штата Мэн, чтобы открыть там свой ресторан, и что по каким-то особым соображениям выбрал для этой цели городок под названием Южный Париж. Даже лес вечно дымящих фабричных труб не установил его. В результате в этом городе появилось предприятие общественного питания под названием Морис. Существует оно и по сей день на Маршруте 117, проходящем вдоль железнодорожных путей, прямо напротив Макдональдса. Именно в Морис повез свою жену Дэнфорт Умник Китон в воскресенье, 13 октября, к обеду.

Этот воскресный день Миртл провела в одухотворенном состоянии, но причиной тому был не только прекрасный обед в Морисе. Последние несколько месяцев – скорее почти год – жизнь с Дэнфортом стала невыносима. Он ее не замечал, просто-напросто игнорировал… за исключением тех моментов, когда кричал на нее. Самоуважение, которым и раньше Миртл не слишком страдала, совсем съежилось. Как и многие другие женщины, она точно знала, что оскорбить можно не только кулаками. Мужчины, как впрочем и женщины, могут нанести смертельную рану языками, а Дэнфорт Китон был из тех, кто умело пользовался своим, за последний год он нанес жене таким образом множество невидимых глазом, но глубоких и кровоточащих порезов.

Она ничего не знала о степени увлечения бегами и на самом деле была убеждена, что Дэнфорт ходит туда в основном в качестве зрителя. Не ведала она и о растрате. Зная о том что некоторые члены его семьи страдали нервными расстройствами, она никогда не применяла эти сведения по отношению к мужу. Он не напивался до свинского состояния, не забывал с утра одеться, прежде чем выйти на улицу, не разговаривал сам с собой и поэтому Миртл считала, что с ним все в порядке. Более того она думала, что как раз наоборот, что-то не в порядке с ней самой. Что в какой-то момент это нечто заставило Дэнфорта разлюбить ее. Последние полгода или около того она страдала от мысли, что ближайшие тридцать или даже сорок лет ей предстоит прожить без любви и тепла, рядом с человеком, который внезапно впадает в ярость или в холодный сарказм, а чаще всего проходит мимо нее, как мимо пустого места. Для Дэнфорта она превратилась в предмет мебели до тех пор, конечно, пока нечаянно не попадалась ему под руку. А случалось это при самых разнообразных обстоятельствах – ужин не подан, когда Китон уже готов к трапезе, пол в кабинете показался недостаточно чистым, даже колонки в утренней газете, положенной на стол рядом с его чашкой кофе, расположены не так, как обычно, и тогда он называл ее тупицей. Он говорил ей в таких случаях, что если у нее задница отвалится, она не будет знать, где ее искать. Он говорил, что если бы мозги были жидкие, она бы давным-давно их высморкала. Поначалу Миртл пыталась защищаться от этих нападок, но он разрушал все ее попытки как карточный домик. Если она тоже в ответ начинала сердиться, он так бледнел от гнева, что Миртл не на шутку пугалась Поэтому она отказалась от попыток спорить и впала в тоскливую безответность. Теперь она реагировала на его вспышки только беспомощной улыбкой, тихим голосом обещала исправить свою ошибку и, поднявшись в спальню, падала в постель, уткнувшись лицом в подушку Она беззвучно плакала, в ужасе от того, во что превратилась и молила-молила-молила, чтобы появился у нее хороший друг, с кем можно было бы выговориться.

Не имея такого друга, она разговаривала со своими куклами Она начала их коллекционировать в первые годы замужества и всегда хранила в коробках на чердаке. Но недавно перенесла их вниз, в комнату, где шила и, высушив слезы, прокрадывалась туда, чтобы поговорить со своими бессловесными подругами. Они никогда не кричали на нее. Не отворачивались равнодушно, никогда не спрашивали, от чего она такая непроходимая дура, от рождения или специальные уроки брала.

Самую замечательную куклу она увидела вчера в новом магазине.

А сегодня все изменилось. Сегодня с утра, если быть точным.

Она держала руку под столом и щипала себя время от времени, чтобы убедиться, что это не сон. Но после каждого щипка понимала, что действительно сидит в ресторане Морис октябрьским солнечным днем, а напротив с аппетитом уплетает обед Дэнфорт, и на лице его играет улыбка, почти незнакомая, так как она не видела на его лице улыбки уже очень давно.

Она не знала, что было причиной такой перемены и не отваживалась спросить. Ей было известно, что накануне вечером он ездил в Люистон на бега, как, впрочем, и все предыдущие вечера в течение последнего года (вероятнее всего потому, что люди, которых он там встречал были гораздо интереснее тех, с кем ему приходилось общаться в Касл Рок, со своей женой, например), и, проснувшись сегодня утром, она ожидала увидеть постель с его стороны пустой (это означало бы. что он провел ночь в кресле в своем кабинете) и услышать, как он бродит по кухне, ворча себе под нос в обычном угрюмом расположении духа.

Но вместо всего этого увидела, что он лежит рядом, в красной полосатой пижаме, которую Миртл подарила ему на Рождество. Эту пижаму он надел впервые с того момента, как она была подарена, впервые вообще достал ее из коробки, насколько ей было известно. Дэнфорт не спал и сразу перевернулся на бок, к ней лицом и, главное, с улыбкой. Поначалу эта улыбка ее испугала.

Она даже подумала, что он решил ее убить. Но затем он дотронулся до ее груди и подмигнул.

– Давай, Мирт, а? Или думаешь еще слишком рано для таких дел?

Они любили друг друга, любили впервые за год или около того, и Дэнфорт был великолепен, а теперь вот они обедают в ресторане Морис в воскресенье днем, словно пара влюбленных голубков. Она не знала, что вызвало такие чудесные превращения и не желала знать. Она хотела лишь радоваться и надеялась, что это продлится как можно дольше.

– Все в порядке, Мирт? – спросил Китон, подняв голову от тарелки и вытирая салфеткой губы.

Она застенчиво протянула руку и дотронулась до его пальцев.

– Все хорошо. Все просто ну просто замечательно. Ей пришлось убрать руку, чтобы прижать салфетку к увлажнившимся глазам.

Китон продолжал жевать свою поджарку, или как там называют это блюдо Лягушатники, с большим аппетитом. Причина его прекрасного настроения была проста. Каждая лошадь, на которую он ставил после консультации с Выигрышным Билетом, приходила первой. Даже Малабар, проходивший один к тридцати в десятом заезде. Обратно в Касл Рок он скорее не ехал, а летел по воздуху, ощущая приятную тяжесть во внутреннем кармане пальто, где лежало более восемнадцати тысяч долларов. Его букмекер, вероятно, до сих пор находился в недоумении, куда пойдут эти деньги. Деньги пошли в самую глубь его шкафа в кабинете. Они лежали в конверте, а конверт в коробке из-под Выигрышного Билета вместе, конечно, с этой бесценной игрушкой. Он впервые прекрасно выспался за долгое время и, проснувшись, с радостью думал о предстоящей ревизии. Радость, конечно, невелика, но все же лучше, чем безнадежный мрак, сгустившийся в голове с тех пор, как пришло письмо. Единственное, как оказалось, что было необходимо, чтобы выбраться из этого мрака – удачный вечер на ипподроме.

Полностью покрыть недостачу до того, как топор опустился на его шею он все равно не в состоянии. Во-первых, ипподром в Люистоне единственный, работающий ежевечерне в течение осеннего сезона, и доходы приносил мелочные. Он мог объездить все ипподромы округа и выиграть еще несколько тысчонок, все равно этого было недостаточно. Не мог он и в Люистоне болтаться каждый вечер, постоянно выигрывая: его букмекера это приведет в раздражение, и он перестанет принимать ставки.

Но он предполагал, что может частично расплатиться, и тем самым снизить ответственность. Кроме того, он мог теперь предложить легенду какое-нибудь задуманное, но не выгоревшее грандиозное предприятие. Страшная ошибка… но та, за которую он несет полную ответственность и теперь расплачивается. Он может даже подсказать, что другой на его месте, даже самый чистоплотный, за такой длительный период времени воспользовался бы суммой гораздо солиднее той, которую он, Китон, позаимствовал в городской казне – то есть столько, сколько смог бы унести, а потом сделал бы ноги в какое-нибудь теплое местечко (где много солнца, белые песчаные пляжи и куча неотразимых девочек в бикини), откуда его извлечь было бы чрезвычайно трудно, а скорее всего, просто невозможно.

Он мог распять самого себя на кресте и пригласить тех, кто без греха, будет швырять в него камнями. Это заставит их на какое-то время призадуматься. Если среди них найдется такой джокер, который не отламывал время от времени кусок от общественного пирога, то Китон готов был сжевать трусы этого святоши. И без соли.

Они должны будут дать ему время. Теперь, когда он мог без паники и истерик спокойно обдумать ситуацию, он понял, что они вынуждены будут так поступить. В конце концов, они все политики. Должны понимать, что, покончив с Дэном Китоном, пресса возьмется за них самих и вываляет этих защитников общественного благосостояния в смоле и перьях. Они прекрасно знают, какие вопросы будут заданы во время общественного следствия или (не дай Бог) судебного процесса за растрату. Например, вопрос о том, как долго, и только ли в текущем году, мистер Китон проделывал свои грязные делишки, а джентльмены, ответьте, будьте так добры. Вопрос о том, почему и при каких обстоятельствах, такая уважаемая организация как Бюро Налоговой Инспекции сразу не почуяло, что пахнет жареным. Вопросы, которые честолюбивых и авторитетных зазнаек заставят растеряться.

Он был уверен, что выйдет сухим из воды. Гарантий, безусловно, никаких, но очень возможно. И все благодаря мистеру Гонту. О, Господи, как он ему благодарен!

– Дэнфорт? – застенчиво произнесла Миртл.

Он поднял на нее глаза.

– А?

– Это самый прекрасный день за много лет. Я хотела, чтобы ты знал.

Чтобы знал, как я тебе благодарна. Благодарна, что ты подарил его мне.

– О! – только и сказал Дэнфорт. С ним случилась удивительная вещь. Он вдруг забыл, как зовут женщину, сидящую напротив. Но, тут же вспомнил. Мне тоже приятно, Мирт.

– Ты сегодня поедешь на ипподром?

– Нет, думаю сегодня остаться дома.

– Как хорошо. – Это было так хорошо, что ей снова пришлось промокнуть глаза салфеткой.

Он улыбнулся ей – это была не та улыбка, которая когда-то покорила ее в молодости, но очень похожая.

– Ну что, Мирт, закажем десерт? Или сами на десерт что-нибудь придумаем?

Она кокетливо хихикнула и махнула на него салфеткой.

– Ах ты, проказник.

Дом Китона находился в Касл Вью. Пришлось долго ползти вверх по склону холма и к тому времени, когда Нетти дошла до цели, ноги у нее гудели, и она промерзла насквозь. По дороге она встретила всего двух-трех прохожих, но никто не обратил на нее внимания: все шли, уткнув носы в поднятые воротники, спрятавшись от пронизывающего ветра. Рекламное приложение к воскресному номеру газеты Телеграмма неслось по улице, подгоняемое ветром, а потом вдруг взмыло вверх, как птица, к темно-синему небу, когда Нетти уже свернула на дорогу, ведущую к дому Китона. Мистер Гонт предупредил ее, что мистера Китона и его жены Миртл дома не будет, а мистеру Гонту лучше знать.

Ворота гаража оказались открыты и здоровенный, словно корабль «кадиллак», принадлежавший Умнику, отсутствовал.

Нетти подошла ко входу, достала из левого кармана пальто пачку бумаги и ролик скотча. Ей очень хотелось поскорее очутиться дома, смотреть по телевизору воскресную программу и поглаживать Налетчика, который, конечно, сразу уляжется у ее ног. А ведь так и будет, как только она покончит с этим делом. Может быть, она даже вязать не станет. Просто будет сидеть в кресле, положив на колени абажур. Она взяла первый розовый листок и приклеила его у звонка над табличкой, на которой было написано: КИТОНЫ и КОММИВОЯЖЕРОВ НЕ ПРИНИМАЕМ, Нетти положила обратно в левый карман бумагу и скотч, а из правого достала ключ и вставила его в замочную скважину. Но прежде чем повернуть его, она внимательно осмотрела тот листок, который уже приклеила.

Уставшая и промерзшая, она все же не могла не улыбнуться. Вот уж в самом деле неплохая шутка, особенно если принять во внимание, как Умник водит машину. Странно, что он до сих пор никого не сбил. И все же она не хотела быть тем человеком, чья подпись стояла в нижнем углу листка. Умник может оказаться мстительным типом. Еще ребенком он никогда шуток не понимал. Она повернула ключ. Дверь открылась сразу. Нетти вошла.

– Еще кофе? – спросил Китон.

– Мне – нет, – ответила с улыбкой Миртл. – Я налопалась, как удав.

– Тогда пошли домой. Я хочу сегодня посмотреть матч Патриотов по телевизору. – Он взглянул на часы. – И если поторопимся, успею.

Миртл кивнула, счастливая, как никогда. Раз Дэнфорт собирается смотреть телевизор, а он стоит в гостиной, значит, не запрется на весь вечер у себя в кабинете.

– Давай поторопимся, – с готовностью согласилась она.

Китон командным жестом поднял палец.

– Официант? Прошу счет!

Нетти перестала торопиться домой. Ей было хорошо в доме Умника и Миртл.

Во-первых, там было тепло. Во-вторых, присутствие здесь давало ей ощущение власти, удивительное и неожиданное чувство: как будто она заглянула за кулисы чужой жизни. Она начала осмотр жилища с верхнего этажа.

Комнат было много, даже слишком, учитывая, что у Китонов нет детей, но как любила повторять мать Нетти – неимущий да добрящий.

Она выдвигала один за другим ящики гардероба, рассматривая белье Миртл. Некоторые из вещей были шелковыми, дорогими, но, по мнению Нетти, большинство из них – старыми. Такое же впечатление на нее произвели и платья, висевшие на плечиках в той части гардероба, которая была отведена Миртл. Потом Нетти отправилась в ванную, где обследовала аптечку с лекарствами, а оттуда в швейную комнату и там вдоволь наохалась, восхищаясь куклами. Прелестный дом. Чудесный дом. Как жаль, что мужчина, проживающий в нем, такое дерьмо.

Нетти посмотрела на часы и решила, что пора расклеивать предупредительные талоны. И она, конечно, так и сделает.

Вот только посмотрит комнаты на первом этаже.

– Дэнфорт, не слишком ли быстро? – перехватив дыхание, спросила с испугом Миртл, когда они зигзагом обошли медленно ползучий грузовик.

Встречная машина панически загудела, но Китон вовремя вернулся на свою полосу.

– Я хочу успеть к матчу, – повторил он и свернул налево, на Майпл Щугар Роуд, проехав мимо дорожного знака, оповещавшего, что до Касл Рок осталось 8 миль.

Нетти включила в гостиной телевизор – у Китонов был большой цветной Митсубиси – и посмотрела немного воскресный фильм с Эвой Гарднер и Грегори Пеком. Похоже, Грегори был влюблен в Эву, хотя наверняка трудно было сказать, может быть, и в другую женщину. Шла ядерная война. Грегори Пек был капитаном подводной лодки. Это Нетти нисколько не интересовало, поэтому телевизор она выключила, приклеила на экран розовый талон и прошла в кухню.

Там она раскрыла буфет и осмотрела посуду: обеденные и чайные сервизы были великолепны, но кухонная утварь не представляла никакого интереса. Потом она заглянула в холодильник и сморщила нос. Слишком много остатков. Большое количество вчерашней еды означало плохое ведение хозяйства. Правда, Умник едва ли в этом разбирается, даже более того, Нетти могла поклясться, что носа сюда не кажет. Такие, как Умник Китон, находят дорогу в кухню по карте и с собакой-поводырем.

Нетти снова посмотрела на часы и вздрогнула. Слишком много времени она провела в этом доме. Слишком много. Нетти стала суетливо один за другим расклеивать талоны повсюду: на холодильник, на плиту, на дверь, ведущую в гараж, у входа в столовую. Но чем быстрее она работала, тем больше нервничала.

Нетти только принялась за работу, когда красный «кадиллак» Китона пересек Тин Бридж и направился по Уотермилл Лейн к Касл Вью.

– Денфорт, – внезапно окликнула Миртл. – Не мог бы ты высадить меня у дома Аманды Вильямс? Я знаю, это не совсем по дороге, но она одолжила мою кастрюльку-фондю.[11] Я подумала… – Она снова смущенно улыбнулась. – Я подумала, что тебе без меня будет интереснее смотреть футбольный матч.

Он открыл было рот, чтобы сказать: Вильямсы живут не совсем, а совсем не по дороге, что матч вот-вот начнется и что свою идиотскую кастрюлю она могла бы забрать и завтра. Он терпеть не мог сыр горячий, расплавленный и растекающийся во все стороны. В нем наверняка появлялось тогда множество бактерий.

Но тут он задумался. Если не считать его самого, Совет Членов Городской Управы состоял из двух тупых ублюдков и одной тупой суки. Тупой сукой была Аманда Вильямс. Китону пришлось преодолеть отвращение, чтобы в пятницу повидаться с Биллом Фуллертоном, парикмахером, и Гарри Сэмуэльсом, содержателем единственного в Касл Рок бюро похоронных услуг. Ему было также невероятно трудно заставить их поверить, что визит ни к чему не обязывает, но, кажется, они так-таки и не поверили. Кто может поручиться, что Бюро не начнет и их забрасывать подобными письмами? Тем не менее ему удалось выяснить, что писем они пока не получали, во всяком случае пока… А вот суки Вильямс в пятницу дома не оказалось.

– Ладно. – сказал он вслух. И добавил:

– Можешь ее заодно спросить, не дошли ли до нес какие-нибудь важные городские новости. По поводу которых мне надо было бы с ней связаться.

– О, милый, ты ведь знаешь, у меня такие вещи в голове не держатся…

– Я это знаю, но ведь спросить ты можешь?! Не такая уж ты тупица, чтобы даже не спросить.

– Нет, – шепнула Миртл испуганно.

Он погладил ее по руке.

– Прости.

Она посмотрела на мужа так, как будто не поверила собственным ушам. Он извинился перед ней! Миртл казалось, что изредка в разные годы их совместной жизни, он это делал, но когда именно и при каких обстоятельствах припомнить не могла.

– Просто задай вопрос: не проявляли наши государственные мальчики беспокойства по какому-нибудь поводу? – объяснил Китон. – Землепользование или, например, водопровод и канализация… может быть налоги. Я мог бы и сам спросить, но мне и в самом деле хочется успеть на матч.

– Хорошо, Дэн.

Дом Вильямсов стоял на полпути, но в стороне от Касл Вью. Китон свернул на подъездную дорогу и поставил «кадиллак» позади машины хозяйки.

Машина была, конечно же иностранной марки «вольво». Он тут же решил, что бабенка либо коммунистка, либо лесбиянка, а, может быть, и то и другое.

Миртл открыла дверь со своей стороны, вышла и обернулась, в который раз одарив мужа полуиспуганной-полузастенчивой улыбкой.

– Я буду дома через полчаса.

– Хорошо. Только смотри, не забудь спросить, – напомнил он. Если он почувствует в рассказе Миртл, перевернутым с ног на голову, несомненно, хоть какой-нибудь намек на грядущие неприятности, он свяжется с этой сукой самостоятельно… завтра.

Но не сегодня. Сегодняшний вечер принадлежал ему всецело. У него слишком хорошее настроение, чтобы просто лицезреть Аманду Вильямс, не говоря уже о том, чтобы с ней трепаться.

Он едва дождался, когда Миртл хлопнет дверью, чтобы резко развернуть машину и снова выпустить ее на дорогу.

Едва Нетти приклеила последний розовый листок на дверцу шкафа в кабинете Китона, как услышала шорох шин подъезжающего автомобиля. У нее невольно вырвался приглушенный крик. На мгновение она как будто приросла к месту, не в силах сдвинуться.

Поймали! – пронеслось в голове, пока она прислушивалась к мягкому рокоту большого двигателя. – Попалась! О, Спаситель, милостивый и всемогущий, я попалась! Он убьет меня!

Но тут послышался голос мистера Гонта. Он звучал на этот раз не так мягко и дружелюбно, как всегда, он звучал холодно и решительно и доносился откуда-то из самых глубин ее сознания. Он наверняка убьет тебя, Нетти, если только поймает. А если ты будешь впадать в панику, поймает без всякого сомнения. Ответ прост: прекрати паниковать. Уходи из комнаты. Немедленно.

Не беги, но иди быстро. И тихо, как мышь.

Нетти поспешила по старинному турецкому ковру к выходу из кабинета в гостиную, повторяя про себя, словно заклинание: «Мистеру Гонту лучше знать», и, чувствуя, как ноги отказываются слушаться. Розовые прямоугольники смотрели на нее отовсюду, куда бы ни упал взгляд. Один листок даже свисал с люстры, болтаясь на длинном отрезке скотча.

Двигатель машины ворчал уже не так убедительно; видимо, хозяин отвел «кадиллак» в гараж.

Уходи, Нетти! Уходи скорее! Это твой единственный шанс! Она бесшумно неслась через гостиную, зацепилась за пуфик и растянулась во всю длину. При этом так ударилась головой, что наверняка потеряла бы сознание, если бы не толстый ворсистый ковер. Перед глазами заплясали голубые стрелы и красные круги. Она вскочила на ноги, не ведая, что царапина на лбу кровоточит, и схватилась за ручку входной двери в тот самый момент, когда мотор в гараже смолк. Она со страхом оглянулась в сторону кухни. Ей видна была дверь, дверь, в которую он должен был войти из гаража. На ней розовел один из талонов.

Дверная ручка повернулась под ее пальцами, но дверь не открылась. Как будто ее заклинило. Из гаража донеслось «бум», когда Китон захлопнул дверцу машины. Затем жужжание автоматических дверей гаража, когда они поползли по рельсам. Она слышала шаги Китона по бетонному полу. Умник насвистывал на ходу.

Взгляд Нетти, полубезумный и полуслепой, от заливавшей глаза крови с разбитого лба упал на дверную цепочку. Она была накинута. Скорее всего Нетти сама накинула ее, открыла дверь и вышла на крыльцо.

Спустя секунду открылась дверь из гаража в кухню. Вошел Денфорт, расстегивая на ходу пальто. Он застыл на пороге, и свист замер на губах.

Рука его осталась лежать на нижней пуговице пальто, губы продолжали сохранять форму, удобную для свиста. Глаза стали расширяться, брови поползли вверх.

Если бы он в этот момент подошел к окну в гостиной, то увидел бы Нетти, несущуюся прочь от дома через газон. Пальто она застегнуть не успела, и полы его развевались у нее за спиной, словно крылья летучей мыши.

Он мог бы ее не узнать, но наверняка понял бы, что это женщина, что в дальнейшем круто изменило бы ход событий. Но розовые листки бумаги, попадающие на глаза повсюду куда ни глядь, как будто пригвоздили его к месту, а шоковое состояние, обрушившееся на все его существо, позволяло повторять лишь одно только слово. Оно вспыхивало в его сознании, словно огромная неоновая реклама, поглощающая все внимание фосфорно-красными всплесками:

ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ! ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ! ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ!

Добежав до перекрестка, Нетти помчалась по Касл Вью. Каблуки ботиночек выбивали испуганную дробь, а уши настойчиво убеждали что собственные шаги не единственные – им вторят башмаки Умника. Умник преследует ее, мчится вдогонку, а когда догонит – неизвестно что сделает, но… это не имеет значения. Не имеет значения, потому что он может навредить ей гораздо больше, чем ударить или даже убить. Умник – большая шишка в городе и если ему вздумается вернуть Нетти в Джунипер Хилл, он добьется этого. И поэтому Нетти бежала. Кровь заливала ей глаза, и весь мир она видела теперь сквозь красноватую призму, как будто симпатичные домики, выстроившиеся вдоль Касл Вью, стали истекать кровью. Нетти смахнула кровь рукавом пальто и побежала дальше.

Улица была пустынна. Все взгляды, которые могли ее заметить в это воскресное утро, были устремлены к экранам телевизоров, следя за футбольным матчем между командами Патриотов и Стрелков. Видел Нетти только один человек.

Тенси Вильямс, посвежевшая и набравшаяся сил после двухдневного пребывания в Портленде, куда она ездила с мамой навестить дедушку, стояла у окна гостиной с плюшевым медведем Овеном под мышкой и леденцом во рту. Она-то и видела, как летела Нетти, как будто к каблукам у нее приделали крылья.

– Мамочка тетя бежит, – сообщила Тенси. Аманда Вильямс сидела в кухне с Миртл Китон. Они пили кофе. Между ними на столе стояла кастрюлька-фондю.

Миртл только что спросила не происходит ли в городе нечто, о чем неплохо бы знать Дэнфорту, но Аманда сочла этот вопрос несколько странным. Если Умнику что-то понадобилось узнать, почему он не пришел сам? И почему вообще возник такой вопрос в воскресенье с утра.

– Лапочка, мама разговаривает с миссис Китон.

– У тети кровь, – комментировала Тенси. Аманда улыбнулась Миртл.

– Я предупреждала мужа: хочешь посмотреть по видео «Роковое Влечение», дождись пока Тенси ляжет спать.

А Нетти тем временем все бежала и бежала. Достигнув перекрестка между Касл Вью и Лорель, она вынуждена была остановиться. Там находилась Публичная Библиотека, и газон перед ней был окружен извилистой каменной оградой. Нетти прислонилась к ограде, всхлипывая и ловя открытым ртом воздух, а ветер продолжал играть полами ее пальто. Нетти прижимала руки к левой стороне груди: там, под пальто, под платьем и даже гораздо глубже ныло сердце.

Она оглянулась и увидела, что улица пустынна. Умник вовсе не собирался за ней гнаться, погоня была плодом ее воображения.

Через несколько минут отдыха она смогла достать из кармана носовой платок, чтобы вытереть кровь. Ключа от дома Китонов, который должен был лежать в том же кармане, не обнаружилось. Он мог, конечно, выпасть пока она бежала, но скорее всего предполагала Нетти, она оставила его в замочной скважине входной двери. Ну и что? Главное, она успела выскочить из дома до того, как ее увидел Умник. Она благодарила в душе мистера Гонта, который вовремя подсказал ей смыться, забыв о том, что никто иной, как мистер Гонт был причиной ее появления в доме Китонов.

Нетти разглядывала кровь на платке и думала, что рана, вероятно, не такая глубокая и серьезная, какой могла оказаться. Кровотечение постепенно уменьшалось, боль в сердце тоже. Нетти оставила свою каменную опору и пошла дальше по направлению к дому, низко нагнув голову, чтобы рана не бросалась в глаза возможным прохожим.

Дом, вот о чем теперь надо было подумать. Дом и ее прекрасный абажур цветного стекла. Дом и воскресная телепрограмма. Дом и Налетчик. Когда она будет дома, с запертой дверью и опущенными шторами сидеть у телевизора с абажуром на коленях и спящим Налетчиком у ног, все что произошло покажется лишь страшным сном, подобным тому, какой она видела в Джунипер Хилл после убийства мужа. Дом – вот где ей место. Нетти прибавила шагу. Скоро она будет дома.

Пит и Вильма Ержик, пообедав с Пулацкими после воскресной службы в церкви, разделились по интересам.

Пит и Джейк Пулацки уселись перед экраном телевизора смотреть, как Патриоты выбьют пыль из задниц Нью-Йоркцев. Вильме до футбола было как до лампочки, впрочем так же, как и до бейсбола, баскетбола, волейбола, хоккея и тому подобной муры. Единственный вид спорта, которым она увлекалась, была, борьба и, хотя Питу невдомек, она бросила бы его, не задумываясь, ради тяжеловеса Джея Стронгбоу.

Она помогла Фриде убрать со стола и вымыть посуду и сказала, что пойдет домой досматривать воскресную телепрограмму – сегодня демонстрировали фильм «На Песчаном Берегу» с Грегори Пеком в главной роли.

Она предупредила Пита, что забирает машину.

– Ради Бога, – сказал Пит, не отрывая взгляда от экрана. – Я с удовольствием прогуляюсь пешком.

– Что тебе не повредит, – пробормотала Вильма себе под нос и вышла.

Вильма находилась в недурном расположении духа и основной причиной тому были обстоятельства, связанные с Казино Найт. Отец Джон не обошел этот вопрос стороной, как и предполагала Вильма, и ей понравилась проповедь под названием «Не В Свои Сани Не Садись». Голос его звучал так же мягко, как всегда, но ни во взгляде синих глаз, ни во вздернутом подбородке мягкого ничего не обнаруживалось. И, конечно, все его метафоры и аллегории относительно своих или чужих саней никого обмануть не могли, да и не собирались. Если баптисты, имелось в виду, сядут своей коллективной задницей в их католические сани, то их коллективная задница получит крепкий пинок от католиков, и тоже коллективный.

Мысль о том, что можно пнуть чью-нибудь задницу, всегда радовала Вильму.

И все же страдания, ожидавшие баптистскую задницу, были не единственной причиной хорошего воскресного настроения Вильмы. Вторая и не менее важная состояла в том, что ей не придется возиться в кухне с приготовлением воскресного обеда, и Пит надежно пристроен к Джейку и Фриде.

Если ей повезет, он будет весь день до вечера смотреть как целое стадо недоумков гоняется за мячиком, а она тем временем спокойно посмотрит фильм.

Но прежде, решила Вильма, она позвонит своей старинной подруге Нетти. Она предполагала, что неплохо обработала дурочку… для начала. Только для начала. Нетти еще придется расплачиваться за испорченные простыни, хочет она того или нет. Настало время еще разок пошевелить Мисс Психо 1991. Эта перспектива придавала Вильме сил, и она торопилась, как можно скорее, попасть домой.

Словно во сне Дэнфорт Китон подошел к холодильнику и сорвал с дверцы розовый листок, на котором было напечатано:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О НАРУШЕНИИ ПРАВИЛ ДОРОЖНОГО ДВИЖЕНИЯ

Ниже шел текст:

«Это пока лишь ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ – но просьба прочесть и иметь в виду!

Вы зафиксированы, как многократный нарушитель правил. Дорожной полиции дано указание лишить вас водительских прав без дополнительных предупреждений, но дежурный офицер пока только записал тип, модель и номер вашей машины, – чтобы при первом же последующем нарушении своим правом воспользоваться. Просим помнить, что правила дорожного движения существуют для ВСЕХ без исключения.

Соблюдайте эти правила!

Берегите свою и чужую жизнь! Окружное Полицейское Управление благодарит вас!»

Ниже стояли графы, обозначенные как ТИП, МОДЕЛЬ и НОМЕР.

В первых двух было пропечатано «кадиллак» и «сивилль». Рядом с графой НОМЕР красовалась следующая надпись:

УМНИК 1

Дальше шел столбиком список возможных нарушений, подлежащих наказанию, таких как: не произвел предупреждающий маневр сигнал, не остановился по распоряжению регулировщика, парковка в недозволенном месте. Строки против каждого из указанных нарушений оставались незаполненными. В самом конце списка стояла графа ДРУГИЕ НАРУШЕНИЯ, для которой отводилось две строчки, и обе – помечено. Так же аккуратно, как и весь предыдущий текст, было напечатано: САМЫЙ БОЛЬШОЙ УБЛЮДОК В КАСЛ РОК.

Дальше стояла строка, обозначенная как ДЕЖУРНЫЙ ОФИЦЕР, и напротив нее красовалась печать и личная подпись Норриса Риджвика.

Медленно, очень медленно Китон стиснул розовый талон. Бумага при этом щуршала, крякала, хрюкала, и в конце концов полностью исчезла в его огромном кулаке. Он стоял в кухне и переводил взгляд с листка на листок. На лбу у Китона, в самом центре, пульсировала вена, отсчитывая время.

«Я убью его, – прошептал Китон. – Клянусь Богом и всеми святыми, я убью этого тщедушного недоноска».

Когда Нетти вернулась домой, часы показывали всего лишь двадцать минут второго, но ей казалось, что прошли месяцы, а, может быть, и годы. По мере того, как она все ближе подходила по бетонной дорожке к крыльцу, страхи тяжелыми камнями сваливались с плеч и души. Полова все еще болела от ушиба, но Нетти считала эту головную боль слишком малой ценой за то, чтобы вернуться под крышу родного дома живой и необнаруженной.

В кармане платья лежал ключ от входной двери. Она достала его и вложила в замочную скважину. «Налетчик, – позвала Нетти, поворачивая ключ.

– Налетчик, я вернулась».

Она открыла дверь.

«Где мамотькин масенький синотек? Где мой мальтик? Он хотет кусить?»

В коридоре было темно, и Негги не сразу заметила комочек на полу. Она вынула ключ из замочной скважины и вошла. «Мамотькин любименький синотек хотет кусить. Он отень хотит…»

Носком ботинка она наткнулась на что-то неподвижное, но мягкое и тем тревожное. Нетти оборвала свое ласковое сюсюканье на полуслове. Она опустила голову и увидела Налетчика.

Поначалу она стала себя убеждать, будто не видит того, на что смотрит – не видит, не видит, не видит… Не может Налетчик лежать на полу с чем-то странным, торчащим из груди. Как это возможно?

Нетти резким ударом ладони но выключателю зажгла свет. И тогда, при свете, она увидела. Налетчик лежал на полу. Он лежал на спине так, как ложился, когда хотел, чтобы его почесали. Из него торчало что-то красное, что-то вроде… вроде…

Нетти завизжала, завизжала пронзительно, так пронзительно и тонко, как, может быть, визжит или звенит огромный комар – и упала на колени подле собаки.

«Налетчик! О, Господь, милостивый и всемогущий! О, Господи. Налетчик, собачка моя, ты ведь не умер, правда? Ты жив?!»

Ее ладонь, холодная как лед, резко опустилась на то красное, что торчало из груди собаки, так же резко, как только что опустилась на выключатель. Нетти схватилась за это нечто и дернула изо всех сил (откуда только они взялись, наверное, из самых глубин ужаса и горя). Штопор вылез из собачьего тела, облепленный сгустками крови, отметками плоти и клочками шерсти, вылез с отвратительным хлюпающим звуком. Вылез и оставил темную глубокую дыру. Нетти закричала. Она отшвырнула страшный штопор и подхватила па руки маленькое неподвижное тело.

«Налетчик! – захлебывалась она. – О, мой маленький дорогой песик! Нет!

О, пожалуйста, нет!» Она качала его на руках, прижимая к груди, как будто надеясь вернуть к жизни своим тепло, но, казалось, в ее собственной груди этого тепла не осталось ни капли. Она была холодна! Холодна!

Некоторое время спустя Нетти положила безжизненное тельце обратно на пол и пошарила в поисках армейского ножа с его смертоносным штопором, торчащим из ручки. Она подняла ею рассеянно, но постепенно сосредоточилась, заметив, что па орудие убийства нацеплена записка. Она сорвала ее непослушными пальцами и поднесла поближе к глазам. Бумага пропиталась кровью ее несчастной собаки, но буквы можно было разобрать:

«Никому не позволено пакостить мои чистые простыни. Я предупреждала, что тебе это так не пройдет!»

Постепенно выражения горя и ужаса покидало взгляд Пени. Их место занимала мрачная угроза, засверкавшая в глубине глаз, словно черненое серебро. Щеки, побледневшие до молочной голубизны, когда она поняла, что произошло, стали наливаться темным румянцем. Губы вытягивались в тонкую полосу, обнажая зубы. И два слова с шипением змеи выползли изо рта: «Ты… сука!»

Она смяла записку в комок и швырнула в стену. Комок отлетел обратно и опустился на пол рядом с телом Налетчика. Нетти подняла его, плюнула в него и швырнула обратно. Затем она медленно побрела в кухню, сжимая и разжимая пальцы, разжимая только для того, чтобы снова стиснуть в кулак.

Вильма Ержик свернула на своем маленьком желтом «юго» к дому, вышла из машины и быстрым шагом направилась в входной двери, шаря на ходу в сумочке в поисках ключа. Она тихонько мурлыкала мелодию песенки «Любовь Заставляет Мир Крутиться». Отыскав ключ, она вставила его в замочную скважину… и замерла, уловив углом глаза некий неожиданный беспорядок. Взглянув направо она чуть не задохнулась.

Занавеси на окне гостиной полоскались на ветру. За окном, снаружи. А снаружи они оказались, от того, что большое экранное стекло, за которое Клуни в свое время заплатили четыреста долларов, после того как их сынидиот запустил своим бейсбольным мячом в предыдущее, было разбито.

Осколочные стрелы оставшегося по бокам стекла нацеливались в середину образовавшейся дыры.

«Это еще что за скотство?» – крикнула Вильма, и так резко повернула ключ, что чуть не сломала его. Влетев в коридор, она уже собиралась хлопнуть за собой дверью, но снова остановилась как, вкопанная. Впервые за всю свою сознательную жизнь Вильма Валдовски Ержик была потрясена до такой степени, что не смогла сдвинуться с места.

Гостиная комната превратилась в руины. Телевизор – их прекрасный телевизор с большим экраном, за который они еще одиннадцать раз должны были вносить плату в счет кредита – был разбит вдребезги. Внутренности аппарата сгорели дочерна и дымились. Трубка тысячами сверкающих осколков лежала на ковре. На одной из стен зияла огромная щербина. Под той щербиной на полу валялся пакет. Второй, похожий, лежал на пороге в кухню.

Вильма закрыла дверь и подошла к тому, что лежал на пороге. Какая-то часть ее сознания подсказывала поостеречься – это могла оказаться бомба.

Проходя мимо погубленного телевизора, она почуяла отвратительный запах нечто среднее между паленой курицей и сгоревшим беконом.

Она склонилась над предметом и поняла, что это не пакет, как ей показалось сначала, во всяком случае не пакет в обыкновенном привычном смысле. Это был камень, завернутый в линованную бумагу из школьной тетради, закрепленную круглой резинкой. Сорвав бумагу она прочла:

«Я говорила – оставь меня в покое. Это последнее предупреждение».

Прочитав записку дважды. Вильма перевела взгляд на другой камень.

Подошла, развернула, сдернув резинку – тот же текст. Она стояла с мятыми листками бумаги в руках, и глаза у нес двигались, словно маятник – туда-сюда, как у женщины, следящей за соревнованием по пинг-понгу. Наконец, она произнесла два слова: «Нетти. Стерва».

Она прошла в кухню и со свистом, сквозь стиснутые зубы, втянула воздух. Доставая камень из микроволновой печи, она порезала руку о разбитое стекло и, прежде чем развернуть и прочитать очередную записку, рассеянно, не чувствуя боли вытащила из ладони застрявший осколок. Послание было того же содержания.

Тогда она стала бегать по всем остальным помещениям первого этажа, натыкаясь повсюду на разрушения и такие же камни. Все записки были одинаковые. Вильма вернулась в кухню и, не веря собственным глазам, осмотрела то, что от нее осталось. «Нетти», – снова произнесла она.

Постепенно айсберг, сковавший тело и душу, стал таять. Первое чувство, появившееся взамен потрясению, было не гневом, а недоверием. Господи, думала Вильма, да ведь эта женщина и в самом деле сумасшедшая. Она должна быть психически больной, если решила, что может такое натворить со мной со мной! – и продолжать после этого радоваться восходу и закату. С кем она имеет дело? Со святой простотой?

Пальцы Вильмы конвульсивно сжались скомкав записки. Наклонившись, она, провела уголком торчавшей из кулака бумаги по своей необъятной заднице.

«Подтереться твоим последним предупреждением!» – завопила она и отшвырнула скомканный листок.

Взглядом наивного удивленного ребенка она обвела снова свою кухню.

Дыра в микроволновой печи. Огромная вмятина в холодильнике. Повсюду осколки стекла. В гостиной телевизор, обошедшийся им с Питом в тысячу шестьсот долларов, воняет собачьим дерьмом. Кто же это все натворил? Кто? Нетти Кобб, вот кто. Мисс Психо 1991. Вильма расплылась в улыбке.

Тот, кто не знал Вильму достаточно хорошо, мог бы посчитать эту улыбку нежной, ласковой, доброй. Глаза ее светились внутренним огнем, и первый встречный мог бы принять этот свет за признак излишней экзальтированности.

Но если бы ее в этот момент увидел Питер Ержик, он помчался бы со всех ног прочь, куда глаза глядят.

«Нет» – произнесла Вильма мягко и вкрадчиво. – Нет, милая. Ты не поняла. Ты не понимаешь, что значит насолить Вильме Ержик. Ты даже представления не имеешь, что значит наступить на хвост Вильме Вадловски Ержик. Улыбка ее стала еще шире. «Но ты узнаешь».

Две магнитные стальные полоски висели на стене над микроволновой печью. К ним крепились обычно кухонные ножи. Но теперь сбитые метким попаданием Брайана ножи образовали беспорядочную ершистую кучу на столе.

Вильма взяла самый большой, с белой костяной ручкой и осторожно провела вдоль острия лезвия пораненной ладонью, оставляя на нем длинный кровавый след. «Я собираюсь научить тебя всему, что тебе нужно знать». Зажав нож в руке, Вильма прошла через гостиную, давя с хрустом каблуками черных туфель, предназначенных для походов в церковь, осколки стекла от разбитого окна и телевизора. Она вышла из дома, не закрыв за собой дверь, и прямо по газону, чтобы сократить путь, направилась в сторону Форд Стрит.

Одновременно с тем, как Вильма выбирала нож из беспорядочной кучи на столе, Нетти доставала тесак из ящика буфета. Она знала, что он острый, так как не более месяца назад носила его точить Биллу Фуллертону.

С ножом в руке Нетти медленным шагом направилась к входной двери.

Задержавшись в коридоре, она присела у тела Налетчика, маленькой собачки, никому никогда не желавшей зла.

«Я предупреждала ее, – тихо произнесла Нетти, погладив собаку. – Я предупреждала, я давала этой ненормальной польке шанс. Я давала ей множество шансов. Собачка моя любимая, подожди меня. Я скоро вернусь».

Она поднялась и вышла из дома так же, как Вильма, не закрыв дверь.

Осторожность и соблюдение безопасности больше не заботили Нетти.

Задержавшись на крыльце и сделав глубокий вздох, она направилась прямо через газон, чтобы сократить путь, в сторону Уиллоу Стит.

Дэнфорт Китон вбежал в кабинет и рывком распахнул дверь шкафа. Он полез в самую глубь, холодея от страшного предположения, что проклятый преследователь, недоносок, помощник шерифа украл игру, а вместе с ней все его будущее. Но руки сразу наткнулись на картонную коробку, и Дэнфорт сорвал крышку. Железный ипподром был на месте, а под ним в целости и сохранности лежал конверт. Дэнфорт потряс конверт, прислушиваясь, как в нем шуршат банкноты, и вернул его на место.

Он подбежал к окну – не идет ли Миртл. Она не должна видеть розовые талоны. Необходимо до ее возвращения содрать их все. Но сколько же их?

Сотня? Он огляделся. Со всех возможных поверхностей кабинета мелькали розовые листки. Тысяча? Может быть. Вполне вероятно, что тысяча. Даже если две тысячи, тоже не удивительно. Так, если Миртл вернется раньше времени, ей придется подождать, пока он не сдерет и не сожжет все до единого. Все… до… единого..

Он сорвал листок, болтающийся на люстре. Скотч прилип к щеке, и Китон с раздражением дернул за него. На этом талоне напротив строки ДРУГИЕ НАРУШЕНИЯ стояло всего одно слово:

РАСТРАТА

Он подбежал к торшеру у кресла. Сорвал талон, приклеенный к абажуру.

ДРУГИЕ НАРУШЕНИЯ:

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ В ЛИЧНЫХ ЦЕЛЯХ

ГОРОДСКОЙ КАЗНЫ

На экране телевизора:

МЕРИН-ТЕРРОРИСТ

Стеклянный кубок – награда Клуба Добропорядочных Граждан – на каминной полке:

СУЧИЙ СЫН

На кухонной двери:

РАСТРАТЫ ДЕНЕЖНЫХ СРЕДСТВ

НА ИППОДРОМЕ В ЛЮИСТОНЕ

На двери в гараж:

ОСТРАЯ ФОРМА ПАРАНОЙИ

Дэнфорт срывал талоны один за другим с широко раскрытыми на пухлом лице глазами и жидкими волосенками, поднявшимися дыбом от ужаса на голове.

Вскоре он стал задыхаться и кашлять, по лицу расплывался бурый нездоровый румянец. Он был похож на тучного ребенка с лицом взрослого мужчины, возбужденного поисками клада. Сорвал талон с дверцы буфета:

РАСТРАТА ПЕНСИОННОГО ФОНДА В ЦЕЛЯХ ИГРЫ НА ИППОДРОМЕ

Китон помчался в кабинет, комкая в кулаке сорванные талоны и волоча за собой шлейф обрывков ленты-скотч. Там розовых талонов было множество и все надписаны с ужасающей аккуратностью:

РАСТРАТА КРАЖА ВОРОВСТВО РАСТРАТА МОШЕННИЧЕСТВО НЕЗАКОННОЕ ПРИСВОЕНИЕ НЕСООТВЕТСТВИЕ ЗАНИМАЕМОЙ ДОЛЖНОСТИ РАСТРАТА

Самое страшное и чаще всего повторяющееся слово, вопило, обвиняло:

ДРУГИЕ НАРУШЕНИЯ: РАСТРАТА

Ему послышался какой-то звук, и он подбежал к окну. Может быть, это Миртл? А, может быть, Риджвик – вернулся, чтобы позлорадствовать, порадоваться делу своих поганых рук. Если так, Китон прикончит его из своего револьвера. Но не в голову. Нет. Смерть от выстрела в голову была бы счастьем для такого мерзавца, как Норрис Риджвик. Китон прострелит ему яйца и заставит долгие часы умирать, визжа от боли и истекая кровью.

Но это был всего лишь «скаут» Гарсона, направлявшийся в город. Гарсон был самым известным банкиром города. Китон с женой пару раз ужинали с Гарсонами: они милые люди, а сам Гарсон важная персона. Что бы он подумал, увидев эти талоны? Что бы он подумал, увидев слово РАСТРАТА, повторяющееся многократно и визжащее со всех углов как женщина, которую насилуют глухой ночью?

Задыхаясь, он вернулся бегом в гостиную. Ничего не упустил? Похоже, ничего. Все сорвал, во всяком случае внизу…

Нет! Вот еще! Прямо на столбике перил лестницы, ведущей на второй этаж. А если бы не заметил? О, Господи! Дэнфорт подбежал к лестнице и сорвал талон.

ТИП: ДЕРЬМОБИЛЬ

МОДЕЛЬ: ОБШАРПАННАЯ

НОМЕР: СТАРЫЙ КОЗЕЛ 1

ДРУГИЕ НАРУШЕНИЯ: ОБЩЕСТВЕННЫЙ АЛЬФОНС

Еще? Где еще? Китон носился по комнатам первого этажа, как безумный.

Рубашка выбилась из брюк, и толстый волосатый живот трясся над полоской ремня. Не видно больше… во всяком случае здесь, внизу.

Бросив еще один взгляд в окно – не идет ли Миртл – Китон помчался наверх, чувствуя, как глухо и болезненно стучит сердце.

Вильма и Нетти встретились на углу Уиллоу и Форд Стрит. Они остановились, как вкопанные, глядя друг на друга, словно гангстеры в итальянском квартале. Ветер трепал полы их пальто. Солнце испуганно выглядывало и сразу же пряталось за тучами: вместе с ним возникали и исчезали их тени, как приведения с того света.

На дороге не было ни одной машины, на тротуарах, ни с той ни с другой стороны ни одного пешехода. Этим осенним днем угол на перекрестке двух улиц принадлежал только им двоим.

– Ты убила мою собаку, сука!

– Ты разбила мой телевизор! Мои окна! Мою микроволновую печь! Сволочь!

– Я предупреждала тебя!

– Засунь свои предупреждения в вонючую задницу!

– Я убью тебя!

– Еще шаг и здесь, действительно, кто-то подохнет, но только не я!

Вильма произнесла эти слова с тревогой и растущим удивлением. Лицо Нетти заставило ее предположить, что в эту минуту может произойти нечто большее, чем выцарапывание глаз и выдирание волос. Во-первых, что тут Нетти делает? Что случилось? Каким образом мелкая ссора переросла в смертельную схватку? И так быстро!

Но в жилах Вильмы текла польская бойцовская кровь, и она заставила отмести ненужные вопросы. Здесь, теперь должен произойти поединок – вот, что главное!

Нетти налетела первой, размахнувшись тесаком. Губы растянулись, и из горла вырвался боевой клич. Вильма съежилась, выставив нож острием вперед.

Когда Нетти бросилась на нее, нож как в масло вошел в живот и по мере того, как Вильма выпрямилась, лезвие пропарывало тело Нетти вертикально вверх, выпуская наружу смрадную кровавую кашу. Ужас охватил Вильму, когда она увидела воочию то, что сделала – неужели это она, Вильма Ержик, держится за ручку орудия убийства. Нож в ослабевшей руке застыл у самого трепещущего сердца Нетти.

«ОООООО! СУУУКА!» – закричала Нетти и со всего размаха опустила тесак.

Он вонзился по самую рукоятку в плечо Вильмы, с хрустом разрубив ключицу.

Боль, страшная, всеразрушающая, выгнала из сознания Вильмы все посторонние мысли. В живых оставался лишь польский воин. И он, этот воин, вырвал нож из тела Нетти.

Нетти выхватила тесак из плеча Вильмы. Для этого ей пришлось схватиться за рукоятку обеими руками, так как лезвие застряло в кости. В это время из огромной дыры на ее платье выпал клубок кишок и повис, влажно поблескивая кровью.

Обе женщины медленно ходили кругами, чмокая подметками башмаков в лужах собственной крови. Тротуар стал походить на сверхъестественную витиеватую диаграмму Артура Мюррея. Нетти казалось, что весь мир пульсирует, тяжело, гулко, а предметы постепенно обесцвечиваются, сливаясь в сплошное белое пятно, а потом снова наливаются красками. Сердце стучало очень высоко, в ушах, гулкими тяжеловесными ударами. Она понимала. что ранена, но не чувствовала боли. Думала, что Вильма лишь слегка зацепила ее в боку.

Вильма, напротив, понимала, что ранена тяжело – правая рука повисла плетью и платье на спине насквозь пропиталось кровью. Но у нее не возникало желания бежать или даже отступить. Она никогда и ни от кого в жизни не бегала, не собиралась и теперь.

– Эй! – кто-то тонко вскрикнул на другой стороне улицы. – Эй, дамы, что вы там делаете? Прекратите немедленно! Прекратите, или я вызову полицию!

Вильма повернула голову. Стоило ей потерять бдительность, как Нетти размахнулась вновь и, засадив тесак Вильме в бедро, рассекла тазобедренную кость. Кровь забила фонтаном. Вильма вскрикнула и сделала шаг назад, взмахнув перед собой ножом. Ноги ее подкосились, и она всей тяжестью рухнула на тротуар.

– Эй! Эй! – на крыльце дома напротив стояла женщина и судорожно прижимала к горлу шаль мышино-серого цвета. Стекла очков троекратно увеличивали расширенные от страха зрачки. Теперь она кричала высоким, тонким старушечьим голосом:

– Помогите! Помогите! Полиция! Убийство!

УУУУБИИИЙСТВООО!

Женщины на углу улиц Форд и Уиллоу не обращали внимания на этот крик.

Вильма лежала в луже крови у светофора и, увидев, как Нетти наклоняется к ней, переползла в сидячее положение и, прислонившись спиной к столбу, поставила нож на колени острием вверх.

– Иди сюда, сука! – приговаривала она. – Иди ко мне, если можешь!

И Нетти пошла. Рот у нее то открывался, то закрывался, заглатывая воздух, клубок кровавых кишок болтался на привязи как выкинутый плод.

Правой ногой она споткнулась о вытянутую левую ногу Вильмы и повалилась вперед лицом. Торчащее лезвие ножа утонуло в ее теле, под грудью. Она судорожно вздохнула, захлебываясь кровью, судорожно вскинула тесак и опустила его так же резко. Он погрузился в макушку Вильмы с коротким тупым звуком «чпок!» Вильма конвульсивно задергалась под навалившимся на нее телом Нетти. При каждом движении нож уходил в голову все глубже и глубже.

– Убила… мою… собачку… – выдыхала Нетти, выплевывая с каждым словом струю крови, заливавшую повернутое вверх лицо Вильмы. Потом она вздрогнула всем телом и застыла. Голова ее стукнулась о столб светофора.

Нога Вильмы. продолжая дергаться, сползла в сточную канаву. Красивая черная туфля слетела и лежала теперь в куче осенних красных и желтых листьев, низким каблуком вверх, как будто провожая несущиеся неведомо куда серые облака. Пальцы на ноге дернулись раз… другой и… замерли.

Женщины лежали рядом, обнявшись как лучшие подруги, и кровь их. сливаясь в единый ручей, устремлялась в сточную канаву. окрашивая ярко-желтые листья в красные, а красные – в бурые.

«УУУУБИИИЙСТВООО!» – еще раз протрубила женщина в наступившей тишине и, сделав шаг назад, упала без сознания навзничь в коридоре своего дома.

Другие жители стали подходить к окнам и открывать двери, спрашивая друг друга, что случилось, выходили на крыльцо и спускались на газоны, осторожно приближались к месту происшествия и убегали стремглав, зажав рты руками не успев даже понять случившегося, а только от вида крови.

Естественно, кто-то позвонил в Контору шерифа.

Полли Чалмерс медленно шла по Мейн Стрит к магазину Нужные Вещи, упрятав свои ноющие руки в самые теплые варежки. которые только нашлись в доме, когда услышала вой первой полицейской сирены. Она остановилась и смотрела, как одна из трех коричневых машин окружной полиции проехала перекресток между улицами Мейн и Лорель с крутящимся на крыше сигнальным фонарем. Ехала она со скоростью никак не меньше пятидесяти миль в час. За ней неслась вторая.

Полли, нахмурившись, проводила их взглядом. Сирены и мчащиеся полицейские автомобили были редкостью в Касл Рок. Полли задумалась, должно быть, произошло нечто посерьезнее, чем кошка забравшаяся на дерево и мяукающая от страха. Алан расскажет, когда позвонит вечером.

Полли повернула голову и увидела на пороге магазина Лилэнда Гонта. Он тоже смотрел вслед машинам с выражением легкого недоумения на лице. Ну что ж, это дает ответ во всяком случае на один вопрос – хозяин магазина на месте. Нетти не позвонила, чтобы сообщить так это или нет. Это не слишком удивило Полли. Разум у Нетти был неустойчивый, и никогда не знаешь, что она забудет и о чем вспомнит.

Она пошла дальше. Мистер Гонт оглянулся и увидел ее. На лице его вспыхнула улыбка.

– Миссис Чалмерс! Как я рад, что вы выбралась ко мне!

Она слабо улыбнулась в ответ. Боль, отпустившая было утром, возвращалась, оплетая паутиной горячих колючих проводков кожу и мышцы рук.

– Мне кажется, мы договорились, что вы будете звать меня Полли.

– Конечно, конечно. Входите, Полли. Я очень рад. Что это случилось, не знаете?

– Не имею понятия, – он придержал дверь, пропустив Полли вперед. Наверное, с кем-нибудь несчастье и его надо срочно отправить в больницу.

Служба скорой помощи не слишком торопится по выходным дням. Непонятно только, почему диспетчер выслал сразу две машины…

Мистер Гонт закрыл за ними дверь. Дзинькнул колокольчик. Шторы на дверях были опущены, и поскольку солнце уже совершило свой полуденный полукруг, в помещении магазина было сумрачно. Но Полли подумала, если сумрак может быть приятен, то наиболее приятен он теперь. Настольная лампа под абажуром высвечивала круг на прилавке рядом со старомодным кассовым аппаратом. В круге лежала раскрытая книга. «Остров Сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона.

Мистер Гонт пристально смотрел на нее, и Полли снова невольно улыбнулась, обнаружив в этом взгляде беспокойство и заботу.

– Руки меня последние несколько дней донимают – хуже некуда. Боюсь, что выгляжу не так как Деми Мур.

– Вы выглядите как женщина, которая устала и испытывает крайние неудобства.

Улыбка на лице Полли дрогнула. В голосе его она услышала понимание и такое глубокое сочувствие, что едва не расплакалась. Единственное, что заставило ее сдержать порыв, была внезапная мысль: «Если я разревусь, он захочет меня успокоить, протянет руки и дотронется до меня». И она заставила улыбку вернуться на место.

– Ничего, справлюсь. Всегда справляюсь. Скажите, Нетти Кобб заходила к вам?

– Сегодня? – Он нахмурился, припоминая. – Сегодня – нет. Если бы зашла я показал бы ей еще одну вещь цветного стекла, которая поступила вчера. Она не так красива, как та, что я продал ей, но все же, мне кажется, достаточно интересная. А почему вы спрашиваете?

– А… Да так просто. Она сказала, что, может быть, зайдет, но Нетти… Нетти такая забывчивая.

– Мне она показалась женщиной, много пережившей, – грустно сказал Гонт.

– Да. Так оно и есть. – Полли произнесла эти слова медленно и чисто механически. Она никак не могла себя заставить отвести взгляд от его глаз.

Тогда она погладила стеклянную поверхность витринной стойки, и это помогло ей стряхнуть наваждение. Она слегка вскрикнула от боли.

– Что случилось?

– Ничего, все в порядке, – сказала Полли, но это была откровенная ложь. До порядка было так далеко, что не докричаться. Мистер Гонт это сразу понял.

– Вы плохо себя чувствуете, – решительно заявил он. – И поэтому я желал бы отнять у вас как можно меньше времени. Предмет, о ковром я вас предупреждал, на месте. Я могу вам его отдать и опустить домой.

– Отдать?

– О, не в качестве подарка, безусловно, – сказал мистер Гонт, пройдя к кассовому аппарату. – Мы слишком мало знакомы для такого широкого жеста, не правда ли?

Полли снова улыбнулась. Мистер Гонт, безусловно, добрый человек. Он хочет отплатить добром тому, кто первый в Касл Рок поступил с ним подоброму. Но ей было трудно ответить. Трудно даже следить за нитью беседы.

Боль в руках стала невыносима. Она теперь жалела, что пришла и, добротадобротой, но больше всего ей не терпелось попасть домой и принять таблетку.

– Это такая вещь, – продолжал Гонт, – которую продавец обязан отдать страждущему, если только он человек чести. – Он достал из кармана брелок с ключами, выбрал один и открыл им ящик кассового аппарата – Если вы испробуете это в течение пары дней и скажете, что положительного результата нет как нет – а боюсь, что так оно и будет – вернете мне. Если же, напротив, почувствуете, что это приносит вам облегчение – тогда поговорим о цене. – Он улыбнулся. – Но цена для вас будет самой мизерной, могу заверить.

Полли смотрела на него с удивлением. Облегчение? Какое облегчение? О чем он?

Гонт достал из ящика небольшую белую коробку и поставил ее на прилавок. Открыв крышку, он снял с фланелевой подушечки своими странными одинаковой длины пальцами, маленький серебряный предмет на красивого плетения цепочке. Поначалу Полли показалось, что это медальон, но когда вещица повисла на цепочке, перехваченной в середине пальцами Гонта, она оказалась чем-то вроде чайного ситечка или большого наперстка.

– Вещица эта египетского происхождения, Полли. Очень старая. Не такая, конечно, как пирамиды – о, нет! – но все же достаточно старинная. Тут особый сорт травы, если я не ошибаюсь, или – нечто вроде того. – Он подергал пальцами цепочку и чайное ситечко (или что бы там ни было) заплясало в воздухе. Внутри что-то задвигалось и неприятно зашуршало.

– Называется «азка», или, может быть «азака», – сказал Гонт. Короче говоря, амулет, который, как предполагается, снимает боль.

Полли попыталась улыбнуться. Она хотела быть вежливой, но неужели надо было тащиться сюда из-за такой ерунды? Вещь не имела даже внешней привлекательности, более того, она была просто уродлива.

– Я право не думаю.

– Я тоже, – перебил Гонт. – Но отчаянные ситуации требуют отчаянных мер. Заверяю вас, вещь подлинная, то есть не сделана на Тайване. Это подлинное египетское изделие, произведение искусства. Не реликвия, безусловно, но искусство несомненно Периода Позднею Упадка. У меня есть свидетельство искусствоведов, где написано, что это орудие «бенка-литис», то есть белой магии. Возьмите и носите. Наверное, вам все это кажется глупым и, вероятнее всего, так оно и есть. Но в небесах и на земле встречаются явления более странные, чем мы могли бы себе представить даже в моменты наивысшего философского состояния души.

– Вы действительно в это верите?

– Да. Я встречался в жизни с подобными вещами – целебные медальоны и амулеты чаще всего выглядят вполне обыденно. – Загадочное пламя вспыхнуло на мгновение в его бездонном взоре. – С многими подобными вещами. Укромные уголки мира полны сказочного хлама. Но все это неважно, Полли. Главное – вы сами.

– Еще в первый день нашей встречи, когда боль, думаю, была далеко не столь изнурительной, я подумал о том, в каком тяжелом положении вы находитесь. И тогда решил, что… этот маленький предмет… стоит опробовать. В конце концов, что вы теряете? Все, что вы пробовали до нынешнего дня, не сработало, не так ли?

– Я ценю вашу заботу, мистер Гонт, правда ценю, но…

– Лилэнд, не забывайте.

– Да, конечно. Я ценю ваше внимание, Лилэнд, но, к сожалению, я не суеверна.

Она подняла голову и увидела, что сверкающий взор его ореховых глаз устремлен на нее.

– Не важно, суеверны ли вы, Полли, потому что суеверно… вот это. Он встряхнул цепочку и «азка» легонько подпрыгнула. Полли снова открыла рот, но на этот раз не смогла вымолвить ни слова. Она вдруг поняла, что вспоминает день прошлой весной, когда Нетти, уйдя домой, забыла забрать номер журнала «Взгляд В Себя». Рассеянно перелистывая его и скользя глазами по статьям о детях-оборотнях из Кливленда, о геологических формированиях на поверхности луны, похожих на человеческие лица, Полли наткнулась на объявление чего-то под названием «Помолимся О Древних». Предполагалось, что это средство помогает от головных болей, болей в желудке и при артрите.

К рекламе прилагался черно-белый рисунок. На нем был изображен человек с длинной бородой и в чалме чародея (то ли Нострадамус, то ли Гэндалф, подумала тогда Полли) с предметом в руках, похожим на детскую игрушку-флюгер. Этот флюгер-чародей держал над головой, в инвалидном кресле.

Лопасти флюгера отбрасывали на инвалида пучок лучей, и вид у больного был такой, как будто он через пару деньков начнет отплясывать на дискотеке.

Смешно, конечно, суеверный крючок для людей, чей разум ослаб, а, может быть, и дал трещину под воздействием постоянной изнурительной боли и немощи, он все же…

Она тогда долго сидела и смотрела на этот рисунок и, верите ли, чуть было не позвонила по номеру 800, указанному в конце рекламы. Потому что рано или поздно…

– Рано или поздно страдалец пойдет по нехоженным тропам, если эти тропы могут привести хоть к какому-то облегчению, – закончил ее воспоминания мистер Гонт. – Разве не так?

– Я… я не знаю…

– Терапия холода… термические варежки… даже облучение… ничего не помогло, правда Полли?

– Откуда вы знаете?

– Хороший торговец должен знать все о нуждах своих клиентов, монотонным голосом произнес Гонт. Он сделал шаг навстречу Полли, протягивая руку с цепочкой, на которой болталась «азка». Она отшатнулась от его длинных пальцев с отполированными ногтями.

– Не бойтесь, дорогая. Я не трону волоска на вашей голове. Если только вы будете вести себя спокойно… и не двинетесь с места…

И Полли успокоилась. Она не двинулась с места. Она стояла, сложив руки (все в тех же теплых варежках) на груди, и позволила мистеру Гонту надеть цепочку на шею. Он сделал это с нежностью отца, опускающего фату на лицо своей дочери-невесты. Ей показалось, что она далеко от мистера Гонта, от Нужных Вещей, от Касл Рок, даже от. себя самой. Ей казалось, что она стоит одна-одинешенька в песчаной пустыне, под выцветшим от беспощадного солнца голубым небом, вдали от всего живого.

«Азка» стукнулась с легким лязгом о замок молнии на кожаной куртке.

– Вложите ее внутрь, под куртку. А когда придете домой, спрячьте под блузку. Ее для максимального эффекта надо носить как можно ближе к телу.

– Я не могу вложить ее под куртку, – словно, в полусне произнесла Полли. – Там молния, а молнию я расстегнуть не сумею.

– Нет? А вы попытайтесь.

Тогда Полли сняла одну варежку и попыталась. К своему великому удивлению она обнаружила, что в состоянии настолько сблизить подушечки большого и указательного пальцев, чтобы ухватиться за язычок молнии и потянуть его вниз.

– Ну вот, видите?

Маленький серебряный шарик упал на блузку. Он казался очень тяжелым и неудобным. Полли думала: что там может быть внутри, что производит такое шуршание? Нечто вроде травы, сказал Гонт, но звук не походил на шорох сухих листьев или порошка. Ей казалось, что внутри шуршит тяжелая пустота.

Похоже, мистер Гонт понял ее неприятные ощущения.

– Вы привыкнете, и скорее чем предполагаете. Поверьте мне.

Где-то вдали, в тысячах миль, как показалось Полли, снова завыли сирены. Они гудели, как обеспокоенные мухи.

Мистер Гонт отвернулся, и как только его взгляд соскользнул с ее лица, Полли стала понемногу приходить в себя. Она была несколько озадачена, но чувствовала себя при этом совсем неплохо. Как будто только что пробудилась от спокойного глубокого сна. Ощущение дискомфорта и беспокойства полностью прошло.

– Руки все еще болят, – сказала она, и это было правдой… но так ли сильно они болели? Ей показалось, что наступило некоторое облегчение, но, может быть, только показалось… Скорее всего Гонт ее загипнотизировал, убеждая принять «азку». А еще, вероятно, могло сказаться тепло помещения после уличного холода.

– Я, конечно, сомневаюсь, что обещанный эффект будет незамедлительным, – сухо произнес мистер Гонт. – И все же попытайтесь. Обещаете, Полли?

Она пожала плечами.

– Хорошо.

В конце концов, что она теряет? Шарик такой крохотный, что вряд ли будет выпирать из-под блузки или свитера. Ей не придется давать объяснения, если его никто не заметит, и это замечательно. Розали Дрейк была бы крайне удивлена, и Алан, суеверный не более, чем высохшее дерево, наверняка посмеялся бы над ней. А что касается Нетти… ну Нетти потеряла бы дар речи, если бы узнала, что Полли нацепила одну из магических безделушек, о которых она без конца читает в своем любимом журнале «Взгляд В Себя».

– Его нельзя снимать, – продолжал мистер Гонт. – Даже в душе. Да в этом и нет необходимости. Вещица серебряная и не подвержена ржавчине.

– А если сниму?

Гонт покашлял в кулак, как будто растерянно.

– Видите ли, действие «азки» должно идти по нарастающей. Обладатель чувствует себя лучше с каждым днем. Во всяком случае так мне сказал.

Кто сказал, интересно, подумала Полли.

– Если «азку» снять, то больной возвращается в изначальное состояние, и потребуется новый, такой же длительности, период времени, чтобы добиться достигнутого улучшения.

Полли рассмеялась. Она не смогла удержаться и была рада, что мистер Гонт присоединился к ней.

– Я понимаю, что вас насмешило, но я всего лишь хочу помочь, всей душой, – сказал он. – Вы верите?

– Верю, – искренне призналась Полли. – И благодарю. Но когда она вышла в его сопровождении из магазина, ей пришлось призадуматься. Например, о том, что находилась в полутрансе, когда Гонт надел на нее цепочку. О том, что она с таким ужасом ожидала его прикосновения, что совершенно не совмещалась с дружеским чувством беспокойства и заботы, которое он распространял над ней, словно ауру.

Неужели он и в самом деле загипнотизировал ее? Глупость какая-то…

Она попыталась вспомнить, как себя чувствовала, когда они обсуждали «азку», и не могла. Если он действительно это сделал, то наверняка не случайно и с ее помощью. Конечно. Она была к этому готова под воздействием огромного количества выпитого перкодана. Вот это ей больше всего не нравилось в лекарствах. Нет, возразила самой себе Полли. Это ей не нравится, во-вторых.

А, во-первых, то, что они далеко не всегда выполняют возложенную на них задачу, вот что самое отвратительное.

– Я бы отвез вас домой, если бы водил машину, но, к сожалению, так и не научился, – сказал мистер Гонт.

– Все в порядке, – сказала Полли. – Не беспокойтесь. Я вам очень благодарна.

– Поблагодарите, если поможет. Желаю доброго дня.

И снова воздух наполнился воем сирен. Он доносился с восточной части города, со стороны улиц Элм, Уиллоу, Понд, Форд. Полли повернулась туда лицом. Было нечто в этом вое, особенно в такой тихий день, что вызывало тревогу. Тревожные мысли – не только образы – о надвигающейся опасности.

Вой постепенно затихал, раскручиваясь, как невидимая пружина часового механизма.

Она повернулась, чтобы поделиться впечатлениями с мистером Гонтом, но дверь оказалась запертой и на ней висела табличка

ЗАКРЫТО

Табличка медленно покачивалась на веревочной петле между спущенной шторой и стеклом. Он скрылся в магазине, пока Полли смотрела в другую сторону, так тихо, что она не услышала и не заметила.

Полли медленно пошла домой. Не успела она дойти до конца Мейн Стрит, как еще одна машина, на этот раз принадлежавшая Полиции Штата, пронеслась мимо нее.

– Дэнфорт?

Миртл закрыла за собой входную дверь и прошла в гостиную. Она долго мучилась, вытаскивая из замочной скважины ключ, оставленный там Китоном.

Под мышкой у нее была зажата кастрюлька-фондю.

– Дэнфорт, я пришла!

Ответа не последовало, и телевизор не работал. Странно, он так торопился, чтобы попасть вовремя к началу футбольного матча. Она подумала, не пошел ли он смотреть футбол к кому-нибудь из соседей, к Гарсонам, например, но ворота гаража были закрыты, а это, значит, машина на месте.

Пешком Дэнфорт не ходил никогда, если в этом не было необходимости.

Особенно по Касл Вью, тянувшейся по довольно крутому склону.

– Дэнфорт, ты дома?

Молчание. В столовой один стул перевернут. Сдвинув брови, Миртл поставила кастрюльку на стол и поправила стул. Первые нити беспокойства, тонкие и прозрачные, как паутина, натянулись в душе. Она подошла к кабинету. Дверь оказалась запертой. Миртл прижалась к ней ухом и прислушалась. Она была уверена, что слышит слабый скрип кресла. – Дэнфорт, ты здесь?

Нет ответа… но ей показалось, что из-за двери донеслось покашливание. Беспокойство перерастало в тревогу. Последнее время Дэнфорт находился в нервном напряжении – он единственный из всех сотрудников городской управы работал в полную силу. а весил при этом гораздо больше, чем нужно при его росте. Что если у него случился сердечный приступ? Что если он лежит там, на полу? Если тот звук, который она приняла за кашель тяжелое дыхание?

Прекрасное утро и начало дня, проведенные сообща, подсказывали такое завершение, как вполне возможное. Начали за здравие, кончили за упокой. Она взялась было за ручку двери, но тут же отдернула руку и прижала к горлу. У нее уже был достаточный опыт подобных попыток войти к Дэнфорту в кабинет без стука, чтобы больше никогда этого не делать. Никогда, никогда, никогда она не войдет в его святая святых без приглашения.

Да… но если у него инфаркт… а если… или… Она вспомнила перевернутый стул, и беспокойство снова захлестнуло ее.

Предположим, он пришел домой и вспугнул грабителя? Вдруг грабитель стукнул Дэнфорта по голове и отволок его, без сознания, в кабинет? Она забарабанила в дверь.

– Дэнфорт? С тобой все в порядке?

Молчание. Тишина в доме, нарушаемая лишь тихим тиканьем старых дедушкиных часов в гостиной и… да, она теперь полностью в этом уверена поскрипыванием кресла в кабинете. Миртл снова потянула за дверную ручку.

– Дэнфорт, с тобой все в…

Пальцы уже обхватили ручку, когда из-за двери послышался его разъяренный крик, заставивший Миртл отшатнуться с испуганным всхлипом.

– Оставь меня в покое! Неужели ты не можешь оставить меня в покое, тупица?

Миртл застонала. Сердце колотилось высоко, почти в горле. То, что она услышала, не было неожиданностью: все та же ярость и ненависть в голосе. Но после такого прекрасного дня, проведенного вместе, он не мог ее оскорбить больше. Даже если бы все лицо изрезал бритвой.

– Дэнфорт, я думала тебе плохо… – голос ее звучал так тихо, что она сама еле слышала.

– Оставь меня в покое! – Теперь он стоял уже прямо за дверью, она поняла это по звуку.

О, Господи, неужели он сошел с ума? Может так быть? Как это может быть? Что случилось после того, как он высадил меня у Аманды?

На эти вопросы она не могла найти ответов. И тогда она поднялась наверх, достала из шкафа в швейной комнате новую куклу и пошла в спальню.

Сняв туфли, Миртл легла на постель со своей стороны и положила куклу рядом.

Откуда-то издалека доносился перекликающийся вой сирен. Она не обращала на него внимания.

Их спальня была прелестна в это время дня, полна яркого октябрьского солнца. Но Миртл этого не замечала. Она видела лишь непроглядную тьму. На душе у нее камнем лежало горе, горе, которое не могла развеять даже прекрасная кукла. Ощущение Несчастья, беды забило ей горло и не давало дышать.

О, как она была счастлива сегодня, как счастлива! И он тоже был счастлив. Она уверена. А теперь все даже хуже, чем было раньше. Гораздо хуже.

Что же случилось? О, Господи, что случилось, и кто за это в ответе?

Миртл обнимала куклу и смотрела в потолок. Через некоторое время она начала плакать. Тяжелые, глубокие всхлипы сотрясали все ее тело.

Глава 11

Без четверти полночь этого долгого воскресного октябрьского дня открылась дверь подвального помещения окружной больницы в Кеннебек Вэлли и выпустила шерифа Алана Пэнгборна. Он шел медленно, опустив голову. Ноги, обутые в войлочные больничные тапочки, шаркали по покрытому линолеумом полу. На закрывавшейся за ним двери висела табличка:

МОРГ

Посторонним вход воспрещен

В конце длинного коридора санитар натирал полотером пол, ленивыми размашистыми движениями. Алан пошел к нему навстречу, стягивая на ходу больничную шапочку. Откинув полу зеленого халата, он засунул шапочку в задний карман джинсов. Мягкое шуршание полотера усыпляло. Меньше всего сегодня ночью ему хотелось оказаться в больнице в Августе.

Санитар поднял голову и, увидев Алана, выключил свою машину.

– Неважно выглядишь, приятель, – приветствовал он Алана. – Не удивительно. Сигарета найдется?

Санитар достал из нагрудного кармана пачку Лакиз и вытряхнул сигарету для Алана.

– Здесь нельзя курить, – предупредил он и кивнул на дверь морга. – Док Райан шею намылит.

Алан послушно кивнул.

– А где можно?

Санитар проводил его до поворота в другой коридор и указал на дверь чуть поодаль. – Оттуда попадешь во внутренний двор. Дверь не закрывай до конца, придержи чем-нибудь, а то возвращаться придется через центральный ход. Спички есть?

Алан двинулся по коридору.

– У меня зажигалка. Спасибо за сигарету.

– Говорят, сегодня был двойной удар, – проговорил ему вслед санитар.

– Точно, – откликнулся Алан, не оборачиваясь.

– Вскрытие – свинская вещь, правда?

– Да, – подтвердил Алан.

За спиной у него снова уютно зажужжал полотер. Свинство – это точное определение. Вскрытие трупов Нетти Кобб и Вильмы Ержик были двадцать третьим и двадцать четвертым по счету за все время службы Алана, все они отвратительны, но последние два были хуже всех.

Дверь, указанная санитаром, была снабжена сигналом тревоги. Алан огляделся в поисках предмета, которым можно было бы придержать дверь, но ничего подходящего не нашел. Тогда он стянул с себя халат, свернул его и, открыв дверь, сунул в щель. Ночной воздух, прохладный но освежающий, захлестнул его волной облегчения. Глоток чистого воздуха был как нельзя кстати после стойкого назойливого, пропитавшего все помещение морга, запаха спирта. Удостоверившись, что халат не даст двери захлопнулся, Алан отвернулся и забыл об этом. Прислонившись спиной к бетонной стене, рядом с тонким лучом света, пролившимся из приоткрытой двери, он закурил.

От первой затяжки голова пошла кругом. Два года он уговаривал себя, что бросил курить и почти уговорил. Вот ведь, обязательно что-то должно помешать благому намерению. В этом проклятие и благословение полицейской работы одновременно. Каждый раз что-нибудь вмешивается в твои планы.

Он поднял глаза к звездам – они всегда успокаивали – но увидел немного: яркий свет прожекторов, обступивших кольцом здание больницы, приглушал сияние звезд. Алан смог отыскать созвездие Большой Медведицы, Орион и маленькую красноватую точку, вероятно. Марс – вот и все.

Марс, подумал он. Вот оно. Несомненно. Боги войны прилетели в полдень с Марса и, приземлившись в Касл Рок, пустили свои огненные стрелы в первых попавшихся – Нетти Кобб и суку Ержик. Боги войны обожгли их души и превратили в монстров. Другого объяснения нет.

Он решил пойти к Генри Райану, главному медицинскому эксперту штата Мэн, и сказать ему:

– То, что произошло, док, результат вторжения инопланетян. Так что следствие можно считать закрытым. – Вряд ли Райан посмеется. У него тоже была непростая ночь.

Алан глубоко затянулся. Вкус и запах табака были восхитительны, и кружилась при этом голова или нет, он теперь понимал почему курение запрещено в больницах Америки. Джон Кэлвин абсолютно прав: ничего тебе не поможет, если ты получаешь кайф от курения. И все же, шеф, дай чинарик, кайф словить – такой балдежь!

Алан подумал, как было бы здорово купить целый блок этих Лакиз, обрезать с обеих сторон и подпалить. А как здорово было бы напиться! Второе неопровержимое жизненное правило – когда тебе по-настоящему хочется напиться, ты не в состоянии этого сделать или не можешь себе позволить.

Алан решил, что алкоголики всего мира – единственные люди, которые в результате многолетней борьбы окончательно добились своих прав.

Тонкий лучик света из дверной щели расширился. Алан оглянулся и увидел Норриса Риджвика. Норрис вышел и прислонился к стене рядом с ним. Шапочка на Норрисе сидела криво, завязки халата болтались на спине. Этот наряд как нельзя более сочетался с его комплекцией.

– О, Господи, Алан.

– Это твои первые?

– Нет, я однажды присутствовал при вскрытии в Северном Виндхеме.

Случай удушья. Но это… Господи.

– Да, – согласился Алан и выпустил облако дыма. – Вот тебе и Господи.

– У тебя нет еще сигаретки?

– Нет – извини. Я эту выпросил у санитара. – Он с рассеянным любопытством посмотрел на помощника. – Не знал, что ты куришь, Норрис.

– Я и не курю. Но, наверное, теперь начну.

Алан тихо рассмеялся.

– Бог мой, не могу дождаться, когда завтра отправлюсь на рыбалку. Или выходные отменяются, пока мы не растрясем это дело?

Алан подумал и покачал головой. Нет, скорее всего виновники не Боги войны с Марса; вся эта история простакам мычание – в том-то весь ужас. Он не видел причин лишать Норриса выходных.

– Прекрасно, – обрадовался Норрис и, подумав, добавил:

– Но я явлюсь по первому твоему требованию, Алан. Никаких проблем.

– Нет необходимости. Джон и Клат со мной на связи. Клат отправился с ребятами из уголовной полиции беседовать с Питом Ержиком, а Джон с оперативной группой рыщет по следам Нетти. Они оба на стреме. Дело вообще-то простое. Мерзкое, но простое.

Конечно простое… и все же оно беспокоило Алана. Где-то в глубине души он все время нервничал.

– Итак, что произошло? Сука Ержик уже несколько лет на это напрашивалась, но когда дойдет до дела, я думал, все кончится подбитым глазом, в крайнем случае сломанной рукой – такого никак не мог предположить. Может быть, тут коса нашла на камень?

– Вот оно, – согласился Алан. – Вильма не могла себе подобрать менее подходящего партнера по таким делам как Нетти Кобб. Не тот Нетти человек, с кем можно было враждовать.

– Враждовать?

– Прошлой весной Полли подарила Нетти щенка. Он поначалу был любителем полаять. Вильма вокруг этого поднимала грандиозный шум.

– Неужели? Мне ни разу не попадалась на глаза официальная жалоба.

– Официально она пожаловалась лишь однажды, и я ее жалобу перехватил.

Полли попросила меня об этом. Она чувствовала себя в ответе, так как сама подарила щенка. Нетти пообещала, что будет как можно дольше держать собаку в доме и на этом все кончилось.

– Собака лаять перестала, но Вильма, видимо, от Нетти не отвязалась.

Полли рассказывала, что Нетти переходит на другую сторону улицы, даже если Вильма в двух кварталах от нее. Нетти делала все возможное, чтобы не довести до греха. Но неделю назад черт ее все же попутал. Она пришла в дом Ержиков, когда Пит и Вильма были на работе, и, увидев белье на веревке во дворе, забросала его грязью из огорода.

Норрис присвистнул.

– Жалоба поступала, Алан?

Алан покачал головой.

– С тех пор и вплоть до сегодняшнего дня они выясняли отношения между собой.

– А Пит Ержик?

– Ты разве не знаешь Пита?

– Да… – протянул Норрис и замолчал. Он думал о Пите. Думал о Вильме.

О них обоих. Подумав, кивнул. – Пит, конечно, боялся, что Вильма обглодает его косточки, если он попытается играть роль примирителя… и оставался в стороне. Так?

– Приблизительно. Может быть, он в некоторой степени и вмешивался поначалу. Клат сказал, что Пит признался ребятам из уголовной, будто Вильма сразу хотела отправиться к Нетти, как только обнаружила измазанные простыни. Она рвала и металла. И позвонила Нетти по телефону, предупредив, что собирается оторвать ей голову и набить дерьмом шею.

Норрис кивнул. Между вскрытием трупов Вильмы и Нетти он звонил в диспетчерскую и осведомлялся, не поступало ли жалоб от кого-нибудь из этих двух женщин и не было ли на них досье. Досье Нетти было коротким, состояло из одного пункта – убийство мужа. Все. Никаких происшествий до и после, включая последние несколько лет после выхода из психиатрической лечебницы.

Что же касается Вильмы, там все было по-другому – список оказался длинным жаловались на нее, и жаловалась она (хотя эта женщина никого не убивала).

Начало списку было положено давным-давно, когда, еще учась в старших классах школы Касл Рок, Вильма подбила глаз учительнице за то, что она сделала ей замечание. Еще две жалобы поступали от женщин, которые имели несчастье насолить Вильме. За последние годы Вильма нанесла оскорбление действием троим. Все эти неувязки были в результате разрешены мирным путем, и жалобы сняты, но так или иначе, ни один человек в здравом уме не стал бы связываться с этой вздорной бабой.

– Они оказались достойными противниками, – пробормотал Норрис. Достойнейшими.

– Так что, муж отговорил Вильму ходить к Нетти в первый раз, когда она намеревалась?

– Он слишком хорошо знал свою жену, чтобы даже попытаться. Сказал, что бросил в чай Вильме две таблетки занакса, чтобы умерить ее пыл. Ержик говорит, что решил, будто на этом все кончится.

– Ты веришь ему, Алан?

– Да, насколько можно верить человеку не проведя очной ставки.

– Что за таблетки он подбросил ей в чай? Наркотик?

– Транквилизатор. Ержик сообщил полиции, что он уже пару раз пробовал таким образом успокаивать жену и всегда помогало. Думал, что и теперь поможет.

– Но не помогло.

– Вероятнее всего, сначала помогло. В конце концов Вильма не помчалась сразу отрывать Нетти голову. Но я абсолютно уверен, что она продолжала ее изводить. Такой вид борьбы она избрала изначально, когда дело касалось только собаки. Звонила по телефону. Ездила туда-сюда мимо дома Нетти на машине. И все такое прочее. Нервы у Нетти были не в порядке, и это вполне могло вывести ее из себя. Джон Лапонт и ребята из уголовной, я их свел вместе, поехали к Полли около семи вечера. Полли сказала, что уверена, будто Нетти была чем-то озабочена. Она с утра навещала Полли и что-то пробормотала, чего Полли не поняла. – Алан вздохнул. – Теперь, думаю, жалеет, что не выслушала повнимательнее.

– Как Полли это восприняла, Алан?

– С достоинством, как мне кажется. – Он разговаривал с ней дважды первый раз из дома рядом с местом происшествия и второй – из больницы, как только они с Норрисом прибыли сюда. В обоих случаях она разговаривала спокойно, держала себя в руках, но все же Алан почувствовал, что Полли на грани слез. Он был удивлен, когда, позвонив впервые, обнаружил, что Полли в основном в курсе. Новости, в особенности плохие, быстро распространяются в маленьких городах.

– С чего все началось?

Алан посмотрел на Норриса с удивлением, но потом вспомнил, что тот еще не знает. Он получил более или менее полный доклад от Лапонта во время вскрытия, а Норрис в это время разговаривал по другому телефону с Шейлой Брайам, выясняя досье на обеих женщин.

– Одна из них решила взять верх, – начал он свой рассказ. – Я думаю это была Вильма, но картина до конца еще не прояснилась. Скорее всего Вильма пошла к Нетти, когда та была у Полли. Вероятно, Нетти забыла запереть дверь, может быть только прикрыла, а ветер распахнул ее – ты ведь сам знаешь, какой сегодня был ветреный день.

– Да.

– Ну вот, может быть, началось все с того, что Вильма решила еще раз совершить патрульный объезд дома Нетти, чтобы та не слишком расслаблялась.

Потом увидела распахнутую дверь и поездка закончилась иначе. Может быть, все было и не совсем так, но мне это кажется вполне правдоподобным.

Он не успел закрыть рот, произнеся эти слова, как тут же почувствовал в них ложь. Дело в том, что версия вовсе не казалось ему правдоподобной.

Должна была казаться, хотелось, чтобы казалась, но не клеилось. Его с ума сводило то, что не было причин для сомнений, во всяком случае, достаточно основательных. Более или менее таковой была следующая: как могла Нетти, страдая параноидальной манией преследования со стороны Вильмы, уйти из дома не только не заперев дверь, но даже неплотно прикрыв ее. Но этого вопроса было недостаточно для выстраивания версии. Недостаточно потому, что у Нетти, как говорится, были не все дома, а что может и чего не может сделать такой человек одному Богу известно. И все же…

– Что же сделала Вильма? Напакостила в квартире?

– Убила собаку Нетти.

– Что?

– То что слышал.

– Господи, какая стерва!

– Да, но ведь нам и раньше было известно, кто она такая, разве не так?

– Да, но все же…

Вот оно. Даже Норрис, человек, ставший за столько лет вполне надежным, хоть и отводил слишком большую часть своего рабочего времени бессмысленной писанине, даже Норрис говорит то же самое: Да, но все же…

– Она сделала это армейским ножом. Воспользовалась штопором, предварительно нацепив на него записку, что, это, мол, месть за испорченные простыни. И тогда Нетти отправилась к Вильме с кучей камней. Каждый камень обернула своей запиской и перетянула резинкой. В записках говорилось, что это последнее предупреждение. Камни она побросала во все окна первого этажа в доме Вильмы.

– Пресвятая Богородица, – произнес Норрис не без восхищения.

– Ержики ушли на воскресную утреннюю службу в половине одиннадцатого, или около того. После службы они обедали вместе с Пулацкими. Пит Ержик остался с Джейком Пулацки смотреть по телевизору футбол, поэтому у него на этот раз даже не было возможности попытаться остудить пыл Вильмы.

– Они встретились на углу случайно? – спросил Норрис.

– Сомневаюсь. Думаю, Вильма вернулась домой, увидела погром и позвонила Нетти.

– Так, значит, это была дуэль?

– Вот именно.

Норрис некоторое время молчал, сцепив руки за спиной и глядя в ночное небо.

– Скажи, Алан, почему все-таки мы должны присутствовать при этих жутких вскрытиях? – спросил он неожиданно.

– Для протокола, думаю. – Но было в этом нечто большее… во всяком случае для него. Если ты подозреваешь или даже только интуитивно чувствуешь неясность в деле, как подозревал и чувствовал он в этом случае, то нужно быть свидетелем тому, что может встряхнуть тебе мозги и перевести их из нейтрального положения на какую-нибудь скорость. Может быть, тогда заметишь крюк, на который можно повесить шляпу.

– Ну что ж, окружной полиции придется нанять человека специально для ведения протокола, – проворчал Норрис, и Алан рассмеялся.

На самом деле ему было не до смеха и не только потому, что эта история отразится рикошетом на Полли. Что-то в самой этой истории было не так. На поверхности все стыковалось, но глубоко, там, где залегает шестое чувство под названием инстинкт. Боги войны с Марса казались более реальными. Во всяком случае, для Алана.

Эй, прекрати! Разве не ты сам только что все так логично объяснил Норрису? От А до Я, в промежуток времени, достаточный, чтобы выкурить одну сигарету.

Да, конечно. В этом и беда. Разве могут женщины, даже если одна из них слегка придурочная, а вторая – стерва, встретиться на углу двух улиц и покромсать друг друга ножами, словно пара наркоманов под балдой, до смерти из-за таких в общем-то пустяков?

Алан не знал. А поскольку не знал, отшвырнул щелчком окурок и начал перемалывать все с начала.

Для Алана все началось со звонка Энди Клаттербака. Он только что выключил телевизор (второй тайм три минуты как начался, а Патриоты уже успели профукать мяч, смешно смотреть) и надевал пальто, когда зазвонил телефон. Алан собирался отправиться в Нужные Вещи, чтобы познакомиться в конце концов с мистером Гонтом, предполагая, что вполне возможно встретить там и Полли. Звонок от Клата перевернул все планы.

Эдди Уорбертон, сообщил он, висел на телефоне в то время когда он, Клат, вернулся с обеда. В «зеленой» части города, по словам Эдди, идет нечто вроде спортивного состязания среди женщин, драка, одним словом. Эдди сказал, что не мешало бы позвонить шерифу и дать знать.

– А какого такого черта Эдди Уорбертон подходит к аппарату связи с Конторой шерифа?! – взвился Алан. – Ну, я думаю, в диспетчерской никого не было, и он…

– Ему превосходно известны правила – если в диспетчерской никого нет, включают Стукача.

– Понятия не имею, почему он подошел к телефону, – сказал Клат с плохо скрытым нетерпением. – Но не думаю, что это главное. Второй звонок по тому же поводу прозвучал четыре минуты назад, когда я разговаривал с Эдди.

Звонила пожилая дама. Я не разобрал имени, или она его не назвала. Может быть, была слишком расстроена, может быть, просто не хотела. Короче, сообщила, что на углу Уиллоу и Форд произошла драка. Дрались две женщины.

Звонившая сказала, что у обеих в руках ножи. И что они все еще там.

– Все еще дерутся?

– Нет, лежат… обе. Драка окончена.

– Ладно, – мысль Алана работала все быстрее, набирая скорости, словно поезд-экспресс. – Ты зафиксировал звонок, Клат?

– А то нет!

– Хорошо. Сегодня дежурит Ситон? Высылай его прямо туда.

– Уже выслал.

– Да благословит тебя Бог! Теперь звони в Полицию Штата.

– Следственный Отдел вызвать?

– Пока не стоит. Только держи их в курсе. Встретимся на месте, Клат.

Прибыв на место происшествия и оценив серьезность ситуации, он позвонил в оксфордское отделение Полиции Штата и попросил немедленно выслать машину со следственной группой, если возможно даже две машины… В это время Клат и Ситон Томас стояли, раскинув руки над телами женщин, и упрашивали любопытных расходиться по домам. Приехал Норрис, оценил обстановку и достал из багажника своей машины ролик с широкой желтой клейкой лентой, на которой с некоторыми, промежутками стояла надпись «МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ. НЕ ЗАХОДИТЬ». Лента была покрыта толстым слоем пыли, и позже Норрис признался Алану, что боялся, она не приклеится, такая старая.

Приклеилась тем не менее. Норрис протянул ее вокруг трех дубов, образовав таким способом треугольник, внутри которого лежали женщины, обнявшись, у основания светофора. Зрители по домам не разошлись, но все же отступили к собственным лужайкам. Их было человек пятьдесят, и число увеличивалось по мере того, как работала телефонная связь, и соседи высыпали из домов, подгоняемые любопытством. Энди Клаттербак и Ситон Томас находились уже в таком состоянии, что готовы были в любой момент выхватить орудие и поднять предупредительную стрельбу. Алан был вполне солидарен с их настроением.

В штате Мэн убийствами занимался Отдел Криминального Расследования Полиции Штата, и для «мелочников», каковыми они в большинстве своем являлись, потому что и в самом деле в основном занимались мелочами, самое отвратительное время наступало между обнаружением преступления и прибытием группы ОКР. Местные детективы и окружные специалисты прекрасно знали, что именно этот период времени самый благоприятный для того, что все сделанное ими будет сведено на нет группой «защиты», являвшихся на службу в понедельник утром – представители суда присяжных и Генеральной Прокуратуры, считали что «мелочники», даже из окружных, это свора дворняг с поджатыми хвостами и лязгающими зубами.

Да еще эта назойливая толпа зевак. Она напоминала Алану стадо зомби из кинофильма «Возвращение Живых Трупов».

Он достал с заднего сидения машины мегафон на батарейках и стал настойчиво уговаривать всех разойтись. Затем Алан еще раз мысленно просмотрел протокол и позвонил в диспетчерскую. На посту находилась Сэнди Макмиллан. Она была не так надежна, как Шейла Брайам, но не до жиру, быть бы живу… кроме того, Алан предполагал, что Шейла скоро появится тоже, прослышав о происшествии. Не чувство долга приведет, так любопытство.

Алан попросил Сэнди разыскать Рея Ван Аллена. Ван Аллен по совместительству состоял в должности судебного медэксперта округа Касл – а также освидетельствовал трупы – и Алан хотел, чтобы он был на месте, когда прибудет следственная группа.

– Слушаюсь, шериф, – с чувством собственной незаменимости произнесла Сэнди. – Приступаю к исполнению.

Алан вернулся к своим людям на место происшествия.

– Кто из вас определил, что женщины мертвы?

Клат и Сит Томас переглянулись растерянно, и сердце у Алана упало.

Один ноль в пользу специалистов в понедельник утром. А впрочем, кто знает?

Следственная опер-группа еще на место не прибыла, хотя до Алана уже доносился отдаленный вой сирен. Он нырнул под оградительную ленту и на цыпочках, словно ребенок, стремящийся улизнуть из дома незамеченным, подошел к столбу светофора. Больше всего крови скопилось в узком пространстве между тел и в сточной канаве, заполненной опавшими листьями, но густая сеть кровавых капель – ребята из судебной экспертизы называли этот эффект «писать против ветра» – образовала широкое кольцо вокруг трупов. Алан опустился на одно колено за границей этого кольца, протянул руку и понял что может дотянуться до трупов – в том, что это трупы он не сомневался, – если только, с трудом удерживая равновесие, податься вперед всем корпусом.

Он оглянулся на Сита, Норриса и Клата. Они сбились в кучу и испуганными, широко распахнутыми глазами, смотрели на него.

– Сфотографируйте меня, – приказал он. Клат и Ситон смотрели на него так, как будто он отдал распоряжение на языке племени тумба-юмба, зато Норрис тут же развернулся, подбежал к машине Алана и, пошарив на заднем сидении, вытащил поляроид, один из двух, какими они пользовались для запечатления мест преступлений. Алан собирался на ближайшем заседании комитета по ассигнованиям выпросить новый аппарат, но теперь все мысли о комитетах и ассигнованиях казались совершенно несущественными.

Норрис вернулся, навел на него объектив и щелкнул. Съемочный механизм тихонько зажужжал.

– Сделай еще один снимок, на всякий случай, – попросил Алан. – Вместе с телами. Не хочу, чтобы эти трепачи нудили потом, будто мы разорвали цепочку улик. Черта лысого я ее разорву. – Он слышал, что говорит голосом старого брюзги, но ничего не мог с собой поделать.

Норрис еще раз щелкнул аппаратом, зафиксировав положение Алана – за границей территории улик – и оба тела рядом со светофором. Алан снова осторожно нагнулся и дотронулся пальцами до окровавленной шеи женщины, лежавшей сверху. Пульса он, конечно, не обнаружил, но зато его прикосновение заставило голову женщины потерять опору, затылок соскользнул со столба, и голова запрокинулась. Алан узнал Нетти и немедленно подумал о Полли.

О, Господи, взмолился он в душе. Затем, справившись с эмоциями, протянул руку к шее Вильмы, хотя это было бессмысленно – о каком пульсе могла идти речь, если из головы у нее торчала ручка огромного тесака. Щеки и лоб Вильмы были сплошь покрыты крошечными капельками засохшей крови, походившими на веснушки.

Алан поднялся и вернулся к товарищам, стоявшим за ограничительной лентой. Он не мог отделаться от мыслей о Полли и злился на себя. Надо выбросить ее из головы, иначе он все дело пустит к чертям собачьим.

Интересно, узнал ли кто-нибудь из толпы Нетти, если узнал, то Полли уже наверняка в курсе. Ему оставалось лишь надеяться, что она не придет сюда сама.

Ты не имеешь права беспокоиться по этому поводу, уговаривал он себя, у тебя на руках два трупа, два убийства, судя по всему.

– Доставай свой блокнот, – бросил он Норрису. – Будешь вести запись.

– Господи, Алан, ты ведь знаешь, какой я безграмотный.

– Пиши.

Норрис передал поляроид Клату и достал из кармана блокнот. Вместе с ним выпала книжка штрафных талонов с его именной печатью в нижнем углу каждого талона. Норрис наклонился, подобрал книжку и рассеянно сунул обратно в карман.

– Пиши, – распорядился Алан. – Голова женщины, лежащей сверху, обозначаемой впредь Жертвой № 1, опиралась на столб светофора. Прощупывая пульс, я сдвинул голову с изначального положения.

Как просто получается переходить на полицейский язык, подумал Алан.

Машины становятся «средствами передвижения», «мошенники» – подозреваемыми, мертвые люди – «обозначенными жертвами». Полицейский язык – чудесный, спасательный стеклянный барьер.

Он попросил Клата сфотографировать теперешнее положение тела, поблагодарив в душе собственную предусмотрительность – слава Богу Норрис успел сфотографировать первоначальное положение, до того, как он дотронулся до женщин. Клат щелкнул аппаратом. Алан снова обратился к Норрису.

– Пиши дальше: когда голова Жертвы № 1 сдвинулась, стало возможным установить личность пострадавшей – Нетита Кобб.

Ситон присвистнул.

– Это что, Нетти?

– Да, именно она.

Норрис аккуратно записал информацию испросил:

– А дальше что, Алан?

– Дальше будем дожидаться прибытия опергруппы и постараемся остаться до этого времени в живых или во всяком случае сохранить такой вид.

Оперативники прибыли три минуты спустя, а за ними в своем стареньком разбитом «субару» брат – Рэй Ван Аллен. Еще через пять минут подъехал синий «пикап» с представителями Полиции Штата. Выбравшись из машины, они все, как по команде, закурили сигары. Алан знал, что, так оно и будет. Трупы свежие, на открытом воздухе, но ритуал выкуривания сигар неминуем.

Началась неприятная работа, именуемая на полицейском языке «консервацией вещественных доказательств». Работа продолжалась до темноты.

Алан работал в паре с Генри Пейтоном, старшим следователем оксфордского филиала (должность номинальная, о чем все оперативники следственного отдела прекрасно знали) и раньше, так что полное отсутствие воображения у этого типа было для него не в новинку. Генри был муравьем, трудолюбивым и трудоспособным, но все равно муравьем. Зато Алан смог отойти на некоторое время, именно потому, что оставался Генри, и позвонить Полли.

Когда он вернулся, руки жертв были уже упакованы в водонепроницаемые пластиковые мешки. Поскольку Вильма Ержик потеряла одну туфлю, разутая нога тоже подверглась такой упаковке. После этого приступили к работе оперативники и сделали никак не меньше трехсот снимков. К этому времени прибыло подкрепление из Полиции Штата. Одни сдерживали напор упрямой толпы зевак, другие оттесняли телевизионщиков к зданию Муниципалитета. Художник-криминалист сделал зарисовку места преступления, нанеся все объекты на масштабную сетку.

Наконец позаботились и о трупах, сделав все, кроме самого последнего… Пейтон протянул Алану пару хирургических продезинфицированных перчаток и пластиковый пакет.

– Как насчет тесака?

– Вытащу, – коротко буркнул Алан. Он готов был все, что угодно делать с Вильмой Ержик, даже мозги вытаскивать при необходимости, но только не трогать Нетти – к ней он всегда хорошо относился.

Когда орудия убийства были извлечены, упакованы и отправлены на машине в Августу, к делу приступили оперативники – они исследовали каждый сантиметр вокруг трупов, которые так и лежали в своем смертельном объятии с лужей крови между ними, застывшей и поблескивавшей, словно глазурь. Когда, наконец, Ван Аллен позволил погрузить тела в карету скорой помощи, место происшествия уже приходилось освещать фарами полицейских машин, а санитарам досталась нелегкая работа – отодрать тела Вильмы и Нетти друг от друга.

Во время всей этой кутерьмы молодцы-детективы Касл Рок торчали без дела, словно прыщи на заду.

Генри Пейтон присоединился к Алану, стоявшему за ограничительной лентой как раз в разгар увлекательной беседы – обсуждения высокохудожественного спектакля под названием «Следствие на Месте Преступления».

– Хорошенькое воскресенье, хуже не придумаешь, – пожаловался он. Алан согласно кивнул.

– Мне жаль, что голова сдвинулась по твоей вине.

Алан снова кивнул.

– Но я не думаю, что тебе будут предъявлять по этому поводу серьезные претензии.

И опять Алан кивнул.

– У тебя ведь снимок остался первоначального положения. – Он посмотрел на Норриса, который беседовал с Клатом и вновь прибывшим Джоном Лапантом. Тебе еще повезло, что этот смешной парень не заляпал пальцами объектив.

– С Норрисом все в порядке.

– Человек на своем месте, – с плохо скрытым презрением пробормотал Генри. – Кстати, вся эта история кажется довольно простой.

Алан согласился. Вот в чем проблема: еще задолго до того, как они с Норрисом закончили свою воскресную смену в больнице Кеннебек Вэлли, он знал, что все очень просто. Даже слишком, так скажем.

– Собираешься присутствовать при разделе туш? – поинтересовался Генри.

– Да. Вскрывать будет Райан?

– Как будто…

– Думаю взять с собой Норриса. Трупы сначала отправят в Оксфорд, так?

– Угу. Туда свозим.

– Если мы с Норрисом отправимся немедленно, то будем в Августе заранее.

Генри пожал плечами.

– Почему нет? Мне кажется, здесь уже все заметано. – Мне бы хотелось послать кого-нибудь из своих людей с одной из ваших групп. Как наблюдателя.

Нет проблем?

Пейтон задумался.

– Проблем никаких. Но кого ты хочешь оставить на дежурстве пьяниц ловить? Мямлю Томаса?

Ощущение, возникшее у Алана, было несколько сильнее такого, каким можно было бы пренебречь. День был долгий, он успел услышать от Генри гораздо больше колкостей относительно его помощников, чем хотел бы, но тем не менее с Генри надо было остаться на дружеской ноге, чтобы обеспечить присутствие своих людей в деле, целиком относящемся к ведению Полиции Штата, поэтому он попридержал язык.

– Перестань, Генри, сегодня воскресенье. Даже Мудрый Тигр закрыт.

– Но почему тебе так хочется принимать в этом деле участие, Алан? Что-то личное? Я понимаю, эти женщины поцапались не просто так, и одна из них, та что сверху, уже успела в своей жизни кого-то кокнуть. Причем своего же собственного муженька, ни больше ни меньше.

Алан, подумав, сказал:

– Нет, личного ничего. Во всяком случае ничего такого, о чем мне было бы известно. Просто…

– Просто у тебя еще в голове не укладывается, – объяснил за него Генри.

– Ну что-то вроде этого.

– Ладно. Только при условии, что твои люди понимают – их дело молчать и не встревать.

Алан улыбнулся. Он подумал не сказать ли Пейтону, что если бы даже Алан проинструктировал Клата и Лапонте задавать вопросы, те сбежали бы от страха куда глаза глядят. – Они будут держать языки за зубами. Можешь на это рассчитывать.

И вот они здесь с Норрисом Риджвиком, в конце самого долгого воскресного дня, какой только остался в памяти за всю жизнь. Но было в этом дне нечто общее с тем, как их провели Нетти с Вильмой – этот день был закончен для них всех.

– Ты не думал о том, чтобы снять комнату на ночь в мотеле? нерешительно спросил Норрис. Не надо уметь читать мысли на расстоянии, чтобы понять, о чем думает Норрис: о предстоящей рыбной ловле и о том, что есть опасения с этой великолепной перспективой расстаться.

– Вот еще, – сказал Алан и забрал халат, которым придерживал дверь. Доберемся, не развалимся.

– Прекрасная идея, – сказал Норрис и впервые с тех пор как Алан увидел его на месте происшествия, он услышал в его голосе радостную нотку. Пять минут спустя они мчались в сторону Касл Рок по Маршруту 43, и фары их полицейского патрульного автомобиля безжалостно разрезали ночную ветреную тьму. К тому времени, когда они доберутся до места, уже часа три как наступит понедельник.

Алан остановился на задах здания Муниципалитета и вышел. Его машина была припаркована рядом с двухместным «фольксвагеном». Норриса в дальнем конце стоянки.

– Поедешь сразу домой?

Норрис неловко усмехнулся, и опустил глаза.

– Только в гражданское переоденусь.

– Норрис, скажи, сколько раз тебе повторять – не пользуйся туалетом как раздевалкой.

– Ладно, Алан, я ведь не всегда это делаю. – При этом оба знали, что он поступает именно так. Алан вздохнул. – Извини, я знаю, ты очень устал.

Норрис пожал плечами.

– Убийство. Не так уж часто это здесь случается. В таких случаях всем надо держаться вместе.

– Скажи, чтобы Сэнди или Шейла, кто бы из них ни был на месте, проставили тебе сверхурочные.

– И дать Умнику еще один повод привязаться? – Норрис рассмеялся, но с некоторой горечью. – Я – пас. Считай, все за мой счет Алан.

– Он что, так от тебя и не отстает? – Алан за последние пару дней совсем забыл историю с городским головой.

– Нет, но смотрит на меня так, как будто просверлить готов, когда на улице встречаемся. Если бы взглядами можно было убивать, я лежал бы теперь рядом с Нетти и Вильмой.

– Ладно, я тогда завтра с утра сам подпишу сверхурочные.

– Если там будет стоять твоя подпись – я согласен, – сказал Норрис, направляясь к входу, над которым висела табличка «Служебный». – Спокойной ночи, Алан.

– Желаю удачной рыбалки.

Лицо Норриса сразу прояснилось.

– Спасибо. Ты бы видел спиннинг, который я приобрел в новом магазине просто красавец.

Алан улыбнулся.

– Уверен. Я все собираюсь познакомиться с этим типом. Кажется, у него имеется все для всех, может быть, и для меня что-нибудь найдется.

– Наверняка, – уверенно сказал Норрис. – У него всякого добра навалом.

Ты будешь удивлен.

– Спокойной ночи, Норрис. И еще раз спасибо.

– Не стоит, – но Норрис был явно доволен.

Алан сел в свою машину, выехал задним ходом со стоянки и направился по Мейн Стрит. Непроизвольно скользя взглядом по домам с обеих сторон улицы, он даже не замечал этого за собой… но механически отмечал все увиденное.

Первое, что он подметил – свет в окнах жилого помещения над Нужными Вещами.

Поздновато для провинциальных обывателей Касл Рок. Может быть, мистер Лилэнд Гонт страдает бессонницей, подумал он и вспомнил о своем обещании зайти в понедельник… но это подождет до того, как выяснятся все печальные обстоятельства, связанные со смертью Нетти и Вильмы.

Он доехал до угла Мейн и Лорелль, показал левый поворот, но, задержавшись на перекрестке, поехал направо. К черту дом. Там одиноко и холодно, когда единственный оставшийся в живых сын веселится с приятелем в Кейп Код. Слишком много в этом доме закрытых дверей и слишком много за этими дверьми воспоминаний. На другом конце города живет женщина, которая в этот момент может нуждаться в его помощи. Так же, как мужчина, от которого она ее ждет, может нуждаться в помощи этой женщины.

Пять минут спустя Алан выключил фары и свернул на дорогу, ведущую к дому Полли. Дверь скорее всего заперта, но он знал под какую ступеньку крыльца заглянуть.

– Что ты здесь делаешь в такое время, Сэнди, – спросил Норрис распуская на ходу галстук.

Сандра Макмиллан, увядающая блондинка, работавшая посменно в диспетчерской Конторы шерифа вот уже лет двадцать, надевала пальто. Вид у нее был уставший.

– Шейла взяла билеты на Билла Косби в Портленде, – сказала она. Хотела отказаться и сидеть здесь, но я ее заставила пойти, прямо-таки вытолкала за дверь. Не так-то часто Билл Косби приезжает в наш штат.

А часто ли две женщины рвут друг друга на куски из-за собаки, появившейся скорее всего из Приюта Для Животных Округа Касл, подумал Норрис, но вслух не сказал…

– Думаю, не часто, – ответил он уже не на свой вопрос.

– Почти никогда. – Сэнди глубоко вздохнула. – Знаешь, скажу по секрету, я теперь жалею, что не согласилась, когда Шейла предложила остаться. Сумасшедшая была ночь – кажется, нет ни одной телестудии, которая бы раз десять не позвонила, часов до одиннадцати вечера эта контора была скорее похожа на отдел универмага, торгующий рождественскими подарками.

– Иди домой, я разрешаю, – сказал Норрис. – Ты Стукача включила?

Стукачом они называли аппарат, который переводил телефонные звонки на номер Алана, когда диспетчера нет на месте, а если после четырех гудков телефон Алана тоже не отвечал, он советовал абоненту перезвонить в Полицию Штата в Оксфорде. Это была подстраховочная система, которая не имела бы никакого смысла в большом городе, но в округе Касл, самом малонаселенном из всех шестнадцати округов штата Мэн, она работала бесперебойно.

– Включила.

– Хорошо. У меня такое чувство, что Алан не поехал сразу домой.

Сэнди понимающе сдвинула брови.

– Что-нибудь слышно от лейтенанта Пейтона?

– Ни словечка. – Сэнди помолчала и спросила.

– Это было ужасно, Норрис? Ну… я о женщинах.

– Ничего хорошего, это уж точно, – признался он. Его одежда аккуратно висела на плечиках в шкафу для архивных документов. Он забрал ее и направился в мужской туалет. Переодеваться в форму и обратно стало привычкой за последние три года, но это редко происходило в такой неурочный час. – Иди домой, Сэнди, я все запру, когда буду уходить.

Норрис прошел мимо ряда умывальников к кабинкам и повесил плечики на одну из дверей. Он расстегивал форменную блузу, когда в дверь тихонько постучали.

– Норрис? – окликнула Сэнди.

– А кому здесь еще быть?

– Чуть не забыла. Кто-то оставил тебе подарок. На столе лежит.

Он застыл, не успев расстегнуть до конца брюки.

– Подарок? От кого?

– Не знаю – тут был сумасшедший дом, я же говорю. Но к нему приложена карточка. Видимо, от твоей тайной любовницы.

– Она такая тайная, что я понятия о ней не имею, – произнес Норрис с искренним сожалением. Сняв наконец брюки, он перекинул их через дверь кабинки и стал натягивать джинсы.

По другую сторону входной двери Сэнди Макмиллан улыбнулась не без злорадства.

– Заходил мистер Китон. Может быть, он тебе сувенир оставил? Призыв к миру-дружбе?

Норрис рассмеялся.

– Вот это будет неожиданность!

– Ну ладно, только обещай, что завтра расскажешь, я умираю от любопытства. Очень симпатичный пакетик. Спокойной ночи, Норрис.

– Спокойной ночи.

Кто же мог оставить мне подарок, думал он, застегивая молнию.

Сэнди вышла на улицу и сразу подняла воротник пальто – холодная ночь напоминала, что зима на носу. Одной из многочисленных сегодняшних посетительниц была Синди Роуз Мартин – жена адвоката. Она пришла как только начало смеркаться. Но Сэнди не стала упоминать о ней Норрису, он никогда не вращался в избранных профессиональных и социальных кругах Мартинов. Синди Мартин сказала, что разыскивает мужа, что навело на некоторые размышления Сэнди (хотя вечер был таким сумбурным, что ее вряд ли удивило, если бы какая-нибудь женщина объявила, что разыскивает Михаила Барышникова), потому что Альберт Мартин ведал в городе некоторыми судебными и законодательными делами.

Сэнди сказала, что мистера Мартина сегодня не видела, впрочем, если миссис Мартин желает, она может пройти наверх и посмотреть, не беседует ли он с мистером Китоном. Синди Роуз сказала, что поскольку все равно пришла, то на всякий случай проверит. А потом диспетчерский пульт снова засиял словно рождественская елка, и Сэнди не заметила, как миссис Мартин положила на стол Норриса небольшой прямоугольный пакет, обернутый в яркую подарочную бумагу и перевязанный голубой бархатной ленточкой. Ее симпатичное личико было в тот момент, когда она это делала, освещено улыбкой, но вовсе не симпатичной. Улыбка скорее была довольно едкой.

Норрис услышал стук захлопнувшейся входной двери и гораздо более отдаленный шум заведенного мотора машины Сэнди. Он заправил рубашку в джинсы, сунул ноги в башмаки и аккуратно расправил форму на плечиках.

Понюхав сорочку подмышками, решил, что время отправлять ее в прачечную еще не наступало. Это хорошо – пенни доллар бережет.

Вернувшись из туалета, он повесил костюм на то же место в шкаф, без чего не смог бы спокойно уйти с работы: Алан всегда кипел как чайник, натыкаясь на разбросанное по комнате барахло Норриса. Говорил, что это превращает полицейский участок в блошиный рынок. Затем он подошел к своему столу и увидел, что кто-то действительно оставил для него подарок коробка, обернутая голубой блестящей бумагой и перевязанная голубой бархатной ленточкой с пышным бантом сверху. Под ленточку был продет белый плоский конверт. Охваченный любопытством, Норрис вытащил конверт и открыл его. Внутри была карточка. А на ней напечатанное заглавными буквами недвусмысленно короткое послание:

ПОКА ТОЛЬКО НАПОМИНАНИЕ!!!

Норрис нахмурился. Два человека в его жизни могли себе позволить что-нибудь ему напомнить. Алан и мама… но мама умерла пять лет назад. Он взял в руки пакет, разрезал ленточку и аккуратно отложил в сторону бантом вверх.

Затем развернул бумагу и достал оттуда белую картонную коробку. Она была около фута длиной, дюйма четыре шириной и столько же высотой. Крышка была приклеена скотчем.

Норрис сорвал скотч и открыл коробку. Предмет внутри был покрыт слоем папиросной бумаги, достаточно тонкой, чтобы не скрыть выпирающие углы предмета, но и достаточно плотной, чтобы не позволить увидеть, что это такое.

Он потянул руку и хотел сорвать бумагу, но указательный палец тут же наткнулся на что-то острое – по всей вероятности, металлическое. В тот же момент железные челюсти прикусили папиросную бумагу вместе с тремя пальцами Норриса. Руку сковало острой болью. Он вскрикнул и отступил, схватив правую руку левой. Белая коробка упала на пол, папиросная бумага зашуршала.

Ах, черт побери, как больно! Он схватился за папиросную бумагу свисавшую комом с пальцев и потянул. Под ней оказалась огромная крысоловка.

Кто-то купил ее, зарядил, обернул папиросной бумагой, чтобы не сразу обнаружили и упаковал, как подарок. Теперь она вцепилась намертво в три пальца Норриса. Ноготь с указательного пальца был сорван, и Норрис с ужасом смотрел на свою окровавленную плоть.

– Проклятье! – заорал он. В болевом шоке, вместо того, чтобы аккуратно снять защелку, он стукнул крысоловкой по краю стола Джона Лапонта.

Травмированные пальцы, получив дополнительную нагрузку, отозвались такой болью, что заныло под мышкой. Норрис снова вскрикнул и, наконец, отогнул пружину, высвободив пальцы. Крысоловка упала на пол, и от удара пружина снова щелкнулась, но уже без добычи.

Норрис постоял некоторое время, трясясь словно в ознобе, затем поплелся в туалет и, открыв кран, сунул раненую руку под струю холодной воды. Рука ныла, как незалеченный зуб мудрости. Норрис, искривив в болезненной гримасе губы и наблюдая за тонкой струйкой крови, стекающей по умывальнику, вспоминал слова Сэнди: Мистер Китон заходил… может быть, это предложение мира-дружбы… И карточка: ПОКА ЛИШЬ НАПОМИНАНИЕ. Ну, конечно, это дело рук Умника. Нет никаких сомнений. Это как раз в его стиле.

– Ах ты, сукин сын, – застонал Норрис. Пальцы от холодной воды немели, приглушая боль, но он знал, что она вернется к тому времени, когда он будет дома. Может быть, таблетка аспирина и поможет слегка, но всякие надежды заснуть сегодняшней ночью можно без сомнения оставить. Впрочем, как и мечты о рыбалке.

Ну уж нет – на рыбалку я пойду, даже если моя рука отвалится к чертовой матери. Я строил планы, я мечтал, и Дэнфорт Умник Китон не в силах мне помешать.

Норрис выключил воду и принялся осторожно вытирать, вернее промакивать руку бумажным полотенцем. Пальцы, пойманные крысоловкой, не были сломаны так ему во всяком случае казалось – на уже начали пухнуть, никакая холодная воду тут не поможет. Рычаг крысоловки оставил сизо-красный след, протянувшийся вдоль суставов указательного и среднего пальцев. Обнажившаяся плоть под сорванным ногтем снова начинала сочиться кровью, и уже возвращалась утихнувшая было пульсирующая боль.

Норрис вернулся в комнату и посмотрел на крысоловку, лежащую на боку у стола Джона. Подняв ее, он подошел к своему столу. Положил крысоловку обратно в коробку, засунул ее в верхний ящик стола. Затем достал из нижнего ящика пузырек с аспирином и принял сразу три таблетки. Оберточную бумагу, и ленточку завязанную красивым бантом он бросил в корзину для мусора прикрыв сверху остатками скомканной папиросной бумаги.

Он не собирался рассказывать о мерзкой шутке Умника ни Алану, ни кому другому. Они не станут смеяться, но он знал, что подумают, во всяком случае думал, что знал: только Норрис Риджвик способен вляпаться в нечто подобное – сунуть руку в заряженную крысоловку – с ума сойти!

Это, вероятно, твоя тайная любовница… Мистер Китон заходил вечером… может быть, это подарок в знак мира и дружбы…

– Я сам с этим разберусь, – мрачным тоном пробормотал Норрис. – Своим способом и в свое время.

И вдруг его поразила мысль, а что если Умник не удовлетворился крысоловкой, побоялся что она не сработает? Что если он побывал у Норриса дома? А ведь дома лежал спиннинг Базун! И даже не заперт! Норрис просто прислонил его в угол кладовки рядом с рыболовной корзиной.

Вдруг Умник прознал о нем и решил разломить надвое?!

– Если он такое сделает, – подумал Норрис, – я разломлю надвое его самого. – На самом деле он не думал, а говорил, и таким мрачным угрожающим тоном, какого не узнал бы никто из его сослуживцев, уж тем более Генри Пейтон. Выходя из конторы, он позабыл обо всем, в том числе и о том, чтобы запереть дверь. Даже временно забыл о больной руке. Единственное, что теперь необходимо было сделать это попасть домой и как можно скорее.

Попасть домой и убедиться, что спиннинг Базун в целости и сохранности.

Бугорок под одеялом не шелохнулся, когда Алан проскользнул в спальню, и он подумал, что Полли спит, может быть под воздействием перкодана, принятого на сон грядущий. Он бесшумно разделся и улегся рядом с ней. Но стоило ему опустить голову на подушку, как он увидел, что глаза ее открыты и наблюдают за ним. Он даже вздрогнул от неожиданности.

– Что за незнакомец проник в постель девственницы? – шепотом произнесла она.

– Это всего лишь я, – с улыбкой отозвался Алан. – Прошу прощения за беспокойство, девушка.

– Я не спала. – Полли обняла его за шею. Он положил руку ей на талию.

Тепло ее тела отозвалось приятным ощущением – как дотронуться с мороза до неостывшей печки. В какой-то момент в его грудь уперлось нечто твердое, и он понял, что Полли что-то прячет под ночной сорочкой. Затем это что-то соскользнуло с левой груди под мышку и он заметил как сверкнула серебряная цепочка.

– Как ты себя чувствуешь?

Она прижалась щекой к его щеке, не снимая руки сшей. Он чувствовал прикосновение ладони к затылку.

– Плохо, – ответила Полли, судорожно вздохнула со всхлипом и разрыдалась.

Он прижал ее к себе и гладил по голове.

– Почему она не рассказала мне, что делает эта женщина, – смогла наконец задать мучительный для себя вопрос Полли и слегка отодвинулась от Алана. Глаза его уже несколько привыкли к темноте, и он теперь видел ее темный взгляд, темные волосы, белая кожа.

– Не знаю.

– Если бы она сказала, я наверняка что-нибудь предприняла бы. Пошла бы сама к Вильме и… и…

Не тот был момент, чтобы объяснять Полли, что, по всей видимости, Нетти играла в эту страшную игру с таким же азартом и так же всерьез, как Вильма. Не время объяснять ей также, что приходит время, когда таких как Вильма Ержик и Нетти Кобб не в состоянии удержать никто в мире, нет силы на свете, способной достучаться до их разума.

– Уже половина четвертого, в такой час мы едва ли сможем решить, что было бы, если бы да кабы. – Он помолчал и заговорил вновь. – Джон Лапонт сказал, что якобы Нетти тебе сегодня утром, вернее уже вчера утром, на что-то намекала. Что это было?

Полли долго обдумывала его вопрос.

– Не уверена, что это касалось Вильмы – во всяком случае тогда мне так не показалось. Нетти принесла лазанью. А мои руки… руки тогда очень мучили. Она сразу это заметила. Нетти всегда ведет себя… иногда вела… бывало вела… о, Господи… странным образом, но все, что касалось моего самочувствия, от нее не ускользало никогда.

– Она тебя очень любила, – грустно вздохнул Алан, что вызвал новую серию всхлипов. Он предполагал, что так случится и знал, что есть такие слезы, которые надо выплакать обязательно, в любое время дня и ночи, выплакать, чтобы все внутри перегорело.

Через некоторое время Полли смогла продолжать. Пока она говорила, руки ее снова обхватили шею Алана.

– Она достала эти дурацкие термические варежки – правда, в тот момент они помогли, во всяком случае уняли острую боль, – а потом приготовила кофе. Я спросила, не ждут ли ее дома какие-нибудь дела, она говорит – нет, никаких. Она сказала «Налетчик на страже», а потом что-то вроде «Я думаю она все же оставит меня в покое. Она не появлялась, не звонила, значит, поняла мое предупреждение». Может быть, это не совсем те слова, Алан, но во всяком случае нечто подобное.

– Во сколько она приходила?

– Около четверти одиннадцатого. Может быть, чуть раньше или позже, но не намного. А что, это имеет значение?

Когда Алан ложился в постель, он был уверен, что заснет, едва прикоснувшись головой к подушке, но теперь сон, как рукой сняло, и он сосредоточенно размышлял.

– Нет, – сказал он. – Я не думаю, что это имеет особое значение, кроме того, что Вильма беспокоила Нетти.

– Я просто не в силах поверить. Мне казалось, что она с каждым днем становится все здоровее разумом, да, так оно и было. Помнишь, я рассказывала тебе, как она набралась смелости войти в магазин Нужные Вещи?

В прошлый четверг? Сама, никто не заставлял.

– Да.

Полли разжата объятия и перевернулась на спину. Он услышал при этом легкий металлический звук, но снова не придал этому значения. Он был занят обдумыванием тех фактов, которые сообщила Полли, переворачивал их так и сяк, рассматривая со всех сторон, как это делает ювелир с подозрительным камнем.

– Мне нужно все подготовить к похоронам, – сказала она. – У Нетти есть какие-то родственники в Ярмуте – немного, правда, но они не хотели ее знать при жизни, а уж после смерти тем более не почешутся. Но все равно мне нужно позвонить им с утра. Могу я войти в дом Нетти, Алан? Мне кажется, у нее была телефонная книга.

– Я тебе ее принесу. В принципе ничего трогать нельзя до тех пор, пока доктор Райан не обнародует результатов вскрытия, но я не думаю, что ты навредишь следствию, если перепишешь несколько телефонов.

– Спасибо.

Ему вдруг пришла мысль.

– Послушай, Полли, а в котором часу Нетти от тебя ушла?

– Около одиннадцати. Она и часа не пробыла. Может быть, в четверть двенадцатого, но не позднее. А что?

– Ничего. – Он подумал, что если Нетти пробыла у Полли достаточно долго, у нее могло не хватить времени вернуться домой, обнаружить, что собака мертва, собрать камни, написать записки, упаковать в них камни, отправиться к Вильме и побить у нее в доме все окна. Но если она ушла отсюда около одиннадцати, то времени было предостаточно – более двух часов.

– Эй, Алан, – заговорил тот наигранно-веселый голос, который обычно донимал его разговорами об Энни и Тодде. – Зачем ты сам ковыряешься в этом дерьме?

Алан не знал, что на это ответить. Но не знал он и многого другого.

Каким образом, например, Нетти умудрилась дотащить до дома Вильмы такое количество камней? У нее не было водительских прав, и она в жизни не садилась за руль.

Брось ты все это, советовал голос. Скорее всего она написала записки дома, устроившись неподалеку от тела своей собаки, резинки достала из ящика кухонного стола, а камни тащить не пришлось. Их пруд-пруди на заднем дворе Вильмы. Так?

Так. И все же он не мог отвязаться от мысли, что камни были уже упакованы, когда прибыли на место. Никаких конкретных причин так думать… и все же думалось. Так обычно поступает ребенок… или тот, кто мыслит как ребенок. Кто-нибудь, вроде Нетти Кобб. Оставь это… брось. Алан! Но он не мог. Полли погладила его по щеке.

– Я так рада, что ты пришел. У тебя сегодня тоже наверняка был жуткий день.

– Были дни поспокойнее, но этот уже закончен. И ты тоже должна с этим смириться. Поспи. Завтра у тебя много дел. Хочешь, я дам тебе таблетку?

– Нет, знаешь, руки немного лучше. Алан… – она замолчала, но беспокойно заерзала под одеялом.

– Что?

– Ничего. Это неважно. Я думаю теперь, когда ты здесь, смогу заснуть.

Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, милая.

Она повернулась к нему спиной, натянула одеяло и затихла. Он неожиданно вспомнил о том, как она его обнимала – сцепила руки замком на шее. Если она смогла так двигать пальцами, значит, действительно чувствует себя гораздо лучше. Это самое замечательное событие за сегодняшний день, лучшее из всех, с тех пор, как Клат позвонил во время футбольного матча.

Если бы только это улучшение надолго. У Полли была несколько сдвинута носовая перегородка и поэтому во сне она слегка посапывала – звук, который Алан находил очень милым… Как приятно лежать рядом с человеком, который издает такие звуки, живые звуки, и иногда даже стаскивает с тебя одеяло. Он улыбнулся в темноте.

Но тут же мысленно вернулся к убийству, и улыбка на губах завяла.

Я думаю, она оставит меня в покое. Я ее не слышу не вижу, значит, все-таки до нее дошло. Я ее не слышу, не вижу. Думаю, до нее, наконец, дошло.

Случай, вроде этого, не стоит расшифровывать. Даже очкарик Сит Томас тебе сразу рассказал, как все случилось, с одного взгляда на место происшествия. Вместо дуэльных пистолетов – кухонные принадлежности, но результат тот же – два трупа в морге больницы Кеннебек Вэлли, выпотрошенные после вскрытия. Вопрос остается один – почему так случилось? Были и еще несколько вопросов, которые мучили Алана, но настолько незначительные, что скорее всего отпадут сами собой еще до того, как тела Нетти и Вильмы предадут земле.

Но вопросы оставались, и некоторые из них (думаю до нее все же дошло) имели свои обозначения.

Алан всегда представлял себе уголовное преступление в виде сада, обнесенного высокой каменной оградой. Надо попасть внутрь и Для этого найти ворота, или хотя бы калитку. Иногда их было несколько, но уж одну, он по своему опыту знал, найти всегда возможно. Она должна быть, иначе как, в первую очередь, войти, чтобы хотя бы семена бросить в землю. Она может быть широкой, с указательной стрелкой, или даже с неоновой вывеской ВХОД, сияющей над ней, а, может быть, совсем маленькой и настолько заросшей плющом, что не видной глазу, но она всегда была, и если ты будешь искать упорно и не побоишься оцарапать руки, раздирая плющ, – найдешь обязательно.

Иногда калитка открывалась сразу, под напором вещественных доказательств, прямо на месте преступления. Иногда помогали свидетели.

Бывало, поиски увенчивались успехом благодаря догадке в результате тщательных логических построений. Выводы, к которым он пришел в этом конкретном случае, подсказывали: первое – Вильма долго и упорно занималась шантажом и травлей; второе – она выбрала для своей грязной цели неподходящую жертву; третье – Нетти снова слетела с катушек, как тогда, в случае со своим мужем. Но… Я ее не слышу, не вижу.

Если Нетти и в самом деле произнесла такую фразу – что это меняет?

Какие дополнительные выводы можно из этого сделать? Алан не знал.

Он лежал с открытыми глазами в темной спальне Полли и прикидывал так и сяк, задаваясь вопросом: сможет ли он в конце концов отыскать злополучную калитку?

Может быть, Полли не так расслышала то, что сказала Нетти?

Технически это возможно, но Алану почему-то не верилось. Поведение Нетти, во всяком случае до некоторой степени, подтверждало то, что от нее услышала Полли. Нетти не пришла на работу в пятницу – сказалась больной.

Может быть, так оно и было, а, может быть, она боялась Вильмы. Это имело смысл. От Пита Ержика известно, что, обнаружив испорченные простыни, Вильма звонила Нетти, по меньшей мере один раз. И звонила с угрозой. Она могла звонить и позже, на следующий день, о чем Питу неизвестно. Но Нетти в воскресенье утром явилась к Вильме с подарком. Поступила бы она так, если бы Вильма перестала действовать ей на нервы? Алан думал, что едва ли.

Затем наступал черед размышлений о камнях. На каждой записке, в которую были обернуты камни, сообщалось одно и то же: Я ГОВОРИЛА – ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ. ЭТО ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Предупреждение обычно подразумевает, что у предупреждаемого есть еще время подумать и повести себя иначе, но ни у Вильмы ни у Нетти времени в запасе не оказалось. Они встретились на углу двух улиц через два часа после того, как камни залетели в дом.

Алан подумал, что можно в этом пункте покопаться, если вообще нужно.

Обнаружив, мертвую собаку, Нетти, скорее всего, была в шоке. В том же состоянии оказалась и Вильма, вернувшись домой. Для того, чтобы из искры возгорелось пламя, достаточно было одного телефонного звонка. Одна из женщин сняла телефонную трубку… и произошел взрыв.

Алан повернулся на бок, затосковав по старым временам, когда разрешалось фиксировать все телефонные звонки местного значения. Если бы у него было документальное подтверждение, что Вильма и Нетти разговаривали по телефону до того как все произошло, он чувствовал бы себя теперь гораздо спокойнее. Предположим, такой звонок состоялся, что тогда?

Вот как это должно было случиться, думал Алан. Нетти возвращается от Полли и находит свою собаку мертвой в коридоре на полу. Она читает записку, наколотую на штопор. Затем сама пишет четырнадцать или шестнадцать записок известного содержания и кладет их в карман пальто. Прихватывает также горсть круглых резинок из кухонного ящика. Добравшись до дома Вильмы, она проходит на задний двор, подбирает четырнадцать – шестнадцать камней и, обернув их записками, скрепляет резинками. Она должна была все это проделать прежде, чем швырять камни. Если бы она, бросив пару камней, снова начинала всю процедуру со следующей порцией, потребовалось бы гораздо больше времени. Совершив все это, она отправилась обратно домой, чтобы поплакать над телом убитой собаки.

Алан чувствовал, что все было не так. Эта версия казалась глупой и неправдоподобной. Она предполагала такую цепь событий и действий, которые были изначально чужды душевному складу и природе Нетти Кобб. Убийство мужа явилось следствием длительных страданий от оскорблений, но убийство само по себе было поступком импульсивным, совершенным женщиной не в здравом уме.

Если верить записям, сделанным в ходе следствия Джорджем Бэннерманом, Нетти не писала Элбиону Кобби никаких предупредительных записок.

Гораздо более естественным казалось следующее: Нетти возвращается домой от Полли. Обнаруживает собаку мертвой в коридоре. Она достает из кухонного ящика тесак и мчится к дому Вильмы, намереваясь отрезать себе на обед добрую порцию польской задницы.

Но если так, кто разбил окна в доме Вильмы Ержик?

– Да и время-то какое выбрали? – пробормотал Алан снова переворачиваясь.

Джон Лапонт вместе с оперативниками весь воскресный день и вечер напролет рыскал по следам Нетти, по каким только можно было рыскать. Она ходила к Полли с лазаньей. Уходя, обещала по дороге домой зайти в магазин Нужные Вещи и поговорить с хозяином, мистером Лилэндом Гонтом, если он будет на месте – Полли сказала, что мистер Гонт припас для нее кое-какую вещицу и просил зайти в воскресенье во второй половине дня. Нетти должна была передать, что Полли, вероятнее всего, зайдет, хотя руки у нее не в лучшей форме.

Если бы Нетти и в самом деле к нему заходила и некоторое время провела в беседе с этим милым человеком, от которого все в городе без ума и с которым Алан так до сих пор и не познакомился, у нее появился бы шанс отвести от себя подозрения и направить их на какого-нибудь другого, таинственного камнешвырятеля. Но она не заходила. Магазин был закрыт. Гонт сказал как Полли, которая и в самом деле позже заходила, так и оперативникам, заглянувшим еще через некоторое время, что Нетти он видом не видывал, слыхом и не слыхивал с тех самых пор, как она приходила впервые и купила абажур цветного стекла. Так или иначе он провел все утро в подсобке, слушая классическую музыку и составляя каталог. Если кто-то и стучал, он мог не слышать. Поэтому Нетти направилась прямиком домой и у нее было предостаточно времени сделать все то, что Алану казалось неправдоподобным.

Шанс Вильмы Ержик был еще того ненадежнее. У ее мужа в подвале было нечто вроде столярной мастерской, и он воскресное утро, с восьми до десяти провел там. Именно в десять он посмотрел на часы и, решив, что пора одеваться к одиннадцатичасовой мессе, выключил столярный станок. Вильма, сообщил он полицейским, была в душе, когда он вернулся в дом, и у Алана не было причин сомневаться в свидетельствах новоиспеченного вдовца.

Все, должно быть, произошло вот так: Вильма уезжает на свой патрульный объезд в тридцать пять минут десятого или без двадцати десять. Пит в подвале мастерит скворечники или что-нибудь вроде этого и не слышит, как уезжает жена. Вильма добирается до дому Нетти без пятнадцати десять, то есть секунды спустя после того, как сама хозяйка уходит навестить Полли, и видит, что дверь открыта. Для Вильмы это все равно, что радушное приглашение. Она входит, убивает собаку, пишет в запале записку и уезжает.

Никто из соседей не видел маленького желтого «юго», принадлежащего Вильме странно, конечно, но еще не доказательство тому, что его там не было. Тем более, что большинство соседей к этому времени уже разбрелось – кто в церковь, кто по знакомым.

Вильма возвращается домой, поднимается наверх, и пока Пит выключает свои электропилы, рубанки или что там еще, она раздевается. Когда Пит входит в ванную комнату, чтобы вымыть руки и лицо прежде чем нацепить свежую рубашку и повязать галстук, Вильма едва успевает встать под душ один бок у нее еще сухой.

То, что Пит Ержик застает жену в душе, кажется Алану единственно реальным во всей цепи предположений. Штопор, убивший собаку, оружие смертоносное, но короткое и поэтому Вильме необходимо смыть с себя кровь.

Вильма остается незамеченной Нетти, с одной стороны, и собственным мужем – с другой. Возможно ли это? Вполне. Затруднительно, но возможно стечение обстоятельств. Ну, так брось это. Алан, успокойся и спи. Но он не мог, никак не мог, потому что все время что-то мешало, все равно мешало.

Теперь он перевернулся на спину. Внизу часы мелодично пробили четыре раза. Никуда его эти размышления не приводили, но отказаться от них он был не в силах.

Он пытался представить себе, как Нетти сидит за столом и пишет слова ЭТО ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ раз, другой и третий, в то время как не более чем в двадцати футах от нее лежит мертвое тело ее любимой собаки. Как он ни пытался нарисовать эту картину, не получалось. То, что поначалу казалось калиткой в сад, все более походило на искусную имитацию, рисунок на сплошной каменной стене. Trompe l'oeil.[12]

Приходила ли Нетти к дому В ильмы на Уиллоу Стрит и разбивала ли ее окна? Алан не знал, зато был уверен, что личность Нетти Кобб по-прежнему представляла интерес для жителей Касл Рок – безумная женщина, которая убила своего мужа, а потом много лет провела в сумасшедшем доме. Те редкие моменты, когда она нарушала свой однообразный распорядок дня, не проходили незамеченными. Если бы она воскресным утром торопилась но Уиллоу Стрит, наверняка бормоча что-нибудь себе под носи скорее всего утирая слезы – ее бы заметили вне всякого сомнения, не могли не заметить. Завтра же Алан начнет переходить из дома в дом, не пропуская ни одного из тех, что расположены между двумя печально известными, и станет задавать вопросы.

Он, наконец, задремал. Но и во сне его преследовала череда камней, упакованных в листки разлинованной ученической тетради. И он задавал себе вопрос: если Нетти не бросала этих камней, то кто?

Когда стрелки часов передвигались, указывая на переход от ночи к утру, все явственнее обозначая понедельник, а тем самым начало новой, богатой событиями недели, молодой человек по имени Рики Биссонет показался из-за живой изгороди, обрамлявшей приход баптистской церкви. Внутри узкого, вытянутого вверх здания спал сном праведника Преподобный Роуз.

Рики, девятнадцати лет от роду и не отягощенный большим количеством мозговых извилин, работал в Сонни Саноко. Он закрыл контору уже несколько часов назад, но болтался без дела, ожидая глубокой ночи (или раннего утра), чтобы разыграть Преподобного Роуза. В пятницу днем он заглянул в магазин Нужные Вещи и разговорился с хозяином, оказавшимся весьма любопытным старикашкой. Они толковали о том о сем и внезапно Рики обнаружил, что повествует мистеру Гонту о своем самом сокровенном желании. Он упомянул имя молоденькой фотомодели – чрезвычайно молоденькой – и признался, что отдал бы все на свете лишь бы заполучить хоть несколько фотографий этой девочки в обнаженном виде.

– Ну что ж, – сказал мистер Гонт. – У меня, пожалуй, найдется кое-что интересное для вас. – Он огляделся по сторонам, как будто убеждаясь, что кроме них двоих в магазине никого нет, прошел к двери и поменял табличку ОТКРЫТО на другую, с надписью ЗАКРЫТО. Затем подошел к прилавку, на котором стоял старомодный кассовый аппарат, заглянул под него и выудил белый конверт без адреса. – Взгляните, мистер Биссонет, – предложил он и неожиданно недвусмысленно подмигнул, сопроводив этот жест знакомой всем мужчинам скабрезной улыбкой. – Надеюсь, вам это придется по душе, и даже более того.

Более того – оказалось синонимом полного потрясения для Рики. В конверте были фотографии той самой фотомодели (а как же иначе?!), и сказать, что она была обнажена, значило, не сказать ничего. На некоторых карточках она снялась вместе со знаменитым актером. На других – с двумя знаменитыми актерами, один из которых ей вполне годился в дедушки, а на третьих…

Но прежде чем Рики успел рассмотреть, что было в третьей серии (в конверте еще оставалось штук пятьдесят фотографий цветных, восемь на десять на глянцевой бумаге высшего качества), мистер Гонт отнял у него всю пачку.

– Это… – Рики с придыханием назвал имя, хорошо знакомое читателям определенных журналов и зрителям определенных телепередач.

– О нет, – возразил мистер Гонт, в то время как его темный взгляд подтверждал – о, да! – Уверен этого не может быть, но сходство… сходство удивительное, не правда ли? Распространение подобных фотографий запрещено законом, безусловно (даже не принимая во внимание сексуальную сторону вопроса), девушке едва ли исполнилось семнадцать, но меня можно уговорить на такую черную сделку, мистер Биссонет. Жар в моей крови сродни не малярии, а коммерции. Итак? Будем торговаться?

И они поторговались. Рики Биссонет заполучил семьдесят два порноснимка за тридцать шесть долларов и… маленькую шутку.

Согнувшись пополам он пробежал по газону, присел на минуту в тени крыльца, чтобы удостовериться, что за ним никто не следит, и наконец взбежал по ступенькам. Достав из заднего кармана брюк белую карточку, он сунул ее в почтовую щель на двери. Дабы избежать посторонних звуков он осторожно придержал медную крышку, закрывая ее. Затем одним прыжком перемахнул через перила крыльца и помчался прочь той же дорогой, через газон. У него были большие планы на оставшиеся два-три часа темноты в это утро – его ожидали семьдесят две фотографии и большая бутыль лосьона Йергенс.

Карточка, словно белая моль, плавно приземлилась по другую сторону двери на выцветший коврик в вестибюле прихода. Опустилась она текстом вверх.

Как поживаешь, Старая Баптистская Крыса?

Советуем тебе закрыть свой поганый рот и прекратить треп насчет нашего Казино Найт. Мы собираемся лишь слегка погудеть, тебе-то какое дело?! Но все равно мы, правомерные католики, сыты по горло твоей баптистской дребеденью. Нам известно, что вся ваша баптистская свора ничто иное, как стадо похотливых жеребцов. Так што ты, припадобный Роуз, Парахот Вилли, намотай себе на ус. Если не будешь держать свой паршивый язык подальше от нашива благороднава дела, мы на тибе и твоих ублюдков такую кучу наложим, что провоняешь навек!

Оставь нас в покое, ты, Старая Баптистская Крыса, не то пожалеешь.

«Предупреждение» от ПРАВОВЕРНЫХ КАТОЛИКОВ КАСЛ РОК

Преподобный Роуз нашел записку, когда, проснувшись, спустился в халате за утренней газетой. Реакцию его легче, вероятно, представить, чем описать.

Лилэнд Гонт стоял у окна в комнате, расположенной над магазином, скрестив руки за спиной и глядя вдаль, на город под названием Касл Рок.

Четырехкомнатная квартира, в которой он жил, вызвала бы полное недоумение у любого, забредшего сюда: в ней не было ничего. То есть совсем ничего. Ни кровати, ни стола, ни стула. Дверцы шкафов были раскрыты, обнажая сияющую пустоту. На полу, тоскующему по коврам и дорожкам, были разбросаны только несколько половиков – они издавали легкий шорох, беседуя со сквозняком, суетливо летающим взад-вперед по комнатам на уровне лодыжек. Единственный обстановкой, образно говоря, были занавеси на окнах – довольно уютные, в клеточку. Эта обстановка была необходимой, поскольку только она видна с улицы.

Город спал. Магазины темны, дома тоже, и признаки жизни подавал лишь мигающий желтым глазом светофор на перекрестке улиц Мейн и Уотермилл. Гонт смотрел на город с нежностью и любовью. Этот город пока ему не принадлежал, но очень скоро станет ему полностью подвластен. Он уже взял его в заложники. Они еще не знают этого… но скоро узнают. Обязательно узнают.

Премьера прошла прекрасно, без сучка и задоринки. Мистер Гонт подумал о себе, как об электрике человеческой души. Все распределительные коробки в городе размещались цепочкой, одна за другой. Надо только открыть их и перепутать провода. В таком маленьком городе как Касл Рок это совсем нетрудно. Подсоединить, скажем, мальчишку Брайона Раска к пьянице Хью, Нетти Кобб к Вильме Ержик. Точно так же ниточка потянется от Умника Китона к Норрису Риджвику, от Фрэнка Джуетта к Джорджу Нельсону, от Сэлли Рэтклифф к Лестеру Пратту.

В какой-то момент придется проверить, не отсоединился ли случайный проводок – как он это сделал сегодня – а потом снова спокойно наблюдать, изредка дополняя цепь новым звеном, чтобы не заскучали. Чтобы не расслаблялись. Но большую часть времени сидеть тихо, как мышь, и ждать, пока цепь не замкнется сама собой… а потом дать ток. По всей цепи. На всю катушку.

Это необходимо для раскрытия сущности человеческой природы и….

– И конечно в целях поддержания спроса предложением, – пошутил Лилэнд Гонт, глядя сверху вниз на спящий город. А зачем? Почему? Ну… просто потому. Просто потому. Людей всегда исчисляют подушно и, конечно, он заберет с собой столько душ, сколько сможет унести, когда придет время закрывать магазин; они для Лилэнда Гонта означают то же, что добыча для охотника, улов для рыбака. Они доставались ему по дешевке вплоть до нынешнего дня, в практическом смысле, но свой лимит он еще не исчерпал, а должен, чтобы там ни возражали – взять меньше чем можешь, значит, проиграть игру.

И все же основной целью было развлечение, не души, как таковые. Самое что ни на есть элементарное развлечение. С течением жизни это понятие встает во главу угла, так как все меньше мест и способов развлечься, рассеять однообразную череду дней.

Мистер Гонт расцепил пальцы рук, тех самых, которые заставляли любого, к кому прикасались, трястись от омерзения, и стиснул перед грудью, крепко, изо всех сил, так что суставы пальцев правой руки впились в левую ладонь, а суставы левой – в правую. Ногти у него были длинные и желтые, а также очень острые и через несколько секунд из пальцев, в тех местах где в них вонзились ногти, брызнула темно-красная густая кровь.

Вскрикнул во сне Брайан Раск.

Майра Иванс потянулась пальцами к влагалищу и принялась с азартом и страстью мастурбировать – во сне. С нею занимался любовью Король.

Дэнфорту Китону снилось, что он лежит лицом вниз на ипподроме в Люистоне, и он в страхе прикрыл голову руками, спасаясь от конских копыт.

Сэлли Рэтклифф приснилось, будто она открыла дверь Мустанга, принадлежавшего Лестеру, и обнаружила, что в салоне кишмя кишат змеи.

Хью пробудился от собственного крика, когда во сне увидел как Генри Бофорт, хозяин Мудрого Тигра, облил лисий хвост спиртом и поджег.

Эверетту Френкелю, ассистенту доктора Рея Ван Аллена, приснилось, будто бы он сунул в рот трубку, а мундштук оказался лезвием бритвы и он отрезал себе язык.

Полли Чалмерс тихонько застонала во сне и маленькая штуковина на цепочке, которую она носила на шее, зашуршала в ответ чем-то мягким внутри, как шуршат крылья летучих мышей. От шороха этого распространился слабый терпкий аромат – так пахнут засушенные в гербарии фиалки.

Лилэнд Гонт слегка разжал руки. Желтые кривые зубы его были обнажены в улыбке – счастливой и уродливой в своем счастье. Тогда все ночные кошмары улетели из Касл Рок, и потревоженные жители разом успокоились и продолжали спать мирно. До поры до времени.

Скоро взойдет солнце. А за ним родится новый день со всеми неожиданностями и причудами. Он решил, что настало время нанять помощника… но не такого, конечно, кто воспротивится ходу событий, начало которому положил Гонт. Боже упаси. Это только испортит все удовольствие.

Лилэнд Гонт стоял у окна и смотрел на город, распростертый перед ним во всей своей беззащитности и в такой ласковой и прекрасной ночной мгле.

Глава 12

Понедельник 14 октября отметил День Колумба неожиданной жарой. Жители Касл Рок ворчали по этому поводу, собираясь в Общинном центре, у Нэн, на лавочках перед зданием муниципалитета – такая жарища в такое время года, говорили они друг другу, ни в какие ворота не лезет. Наверняка это связано с нефтяными пожарами в Кувейте или с озоновыми дырами, о которых все уши прожужжали по телевизору. Не помним, чтобы в дни нашей молодости в середине октября в семь часов утра ртутный столбик градусника поднимался до 20 °C, возмущались старейшины города.

Конечно, они кривили душой, и все (или во всяком случае, большинство) об этом знали. Каждые два-три года бабье лето может слегка перестараться и напомнить в середине октября об июле. Так будет продолжаться дней пять-шесть, а потом однажды утром вы проснетесь и увидите, что лужайка перед вашим домом покрыта седой изморозью, а в воздухе парят легкие снежинки. Все это прекрасно знали, но признаться значило нарушить стройный ход беседы о превратностях погоды. Никто не желал спорить, любые аргументы в пользу внесезонного потепления казались недостаточными. Многим ничего не стоит выйти из себя, а для того чтобы убедиться, во что ты превращаешься, если выходишь из себя, жителям Касл Рок теперь достаточно было взглянуть в сторону перекрестка улиц Уиллоу и Форд.

– Эти две бабенки доигрались, – философски заключил Ленни Партридж, старейшина из старейшин и сплетник из сплетников, стоя на ступеньках лестницы, ведущей в суд, который занимал западное крыло муниципалитета. Обе были бешеные, словно помоечные крысы. Тронутая Кобб уже давно мужа своего на тот свет отправила, сами знаете, всадила в него вилку. – Ленни подтянул бандаж, надетый под мешковатые брюки. – Заколола, как свинью. Вот ужас-то! Ну разве не чокнутая? – Он взглянул на небо и глубокомысленно продолжал:

– Если такая жара продержится, еще не то может случиться. Я многое повидал на своем веку. Что бы я сделал на месте шерифа Пэнгборна, так приказал бы Генри Бофорту прикрыть своего Тигра, пока погода не нормализуется.

– Для меня, например, это ничего не изменит, старина, – сказал Чарли Фортин. – Я могу запастись пивом в Хемфилл на пару-тройку дней и преспокойно накачиваться дома. – На эту тираду группа мужчин, окружавших Ленни, ответила громким хохотом, а сам Чарли обиженно нахмурился. Компания распалась. Большинство мужчин – праздник не праздник – работали. Несколько грузовичков, припаркованных неподалеку от входа в закусочную У Нэн, уже отъезжали, направляясь по своим делам в разные стороны: в Швецию, в Ноддз Ридж и дальше, за Касл Лейк.

Дэнфорт Китон сидел в своем домашнем кабинете в одних трусах, и даже они были пропитаны насквозь потом. Он не выходил из комнаты с воскресного вечера, после того как быстро сгонял в муниципалитет и обратно, прихватив с собой папку с письмами Бюро налоговой инспекции. В третий раз за это время городской голова смазывал свой револьвер. Сегодня утром он собрался его зарядить. Сначала он намеревался убить свою жену. Потом разыскать сукиного сына Риджвика (Китон не знал, что у Норриса выходной) и уничтожить его. И, наконец, запереться у себя в кабинете и покончить жизнь самоубийством. Он считал, что такая последовательность полностью и окончательно избавит его от Преследователей. Смешно и глупо было предполагать, что есть другие пути.

Их не могла остановить даже волшебная игра, помогающая Китону выигрывать на бегах. О нет! Он понял это, когда, вернувшись вчера домой, обнаружил эти жуткие розовые талоны, расклеенные повсюду.

Зазвонил телефон. Китон вздрогнул и нажал спусковой крючок кольта.

Если бы револьвер был заряжен, он пробил бы пулей дверь кабинета. Китон снял трубку и заорал:

– Неужели вы не можете меня хоть ненадолго оставить в покое?!

Тихий голос, прозвучавший в трубке, немедленно привел его в чувство.

Голос принадлежал Лилэнду Гонту и разлился по измученной душе Китона чудодейственным бальзамом.

– Ну как, мистер Китон, сработала игрушка, которую я вам продал?

– Сработала! – победно воскликнул Китон. Он чудесным образом сразу забыл о своих тщательно разрабатываемых планах убийств и самоубийства. Все забеги до единого выиграл. Бог свидетель!

– Я рад за вас, – тепло произнес Гонт. Лицо Китона снова омрачилось.

Он понизил голос почти до шепота.

– Но… вчера… когда я вернулся домой… – он не в силах был продолжать. Но мгновение спустя понял, к своему великому удивлению и не меньшему удовольствию, что продолжения не требуется.

– Вы обнаружили, что Они побывали у вас дома? – спросил Гонт.

– Да! Да! Откуда вы зна…

– Они повсюду шныряют в этом городе, сказал Гонт. – Я ведь вам говорил при встрече.

– Да. И… – Китон замолчал на полуслове, и лицо его побледнело от страха. – Они могут прослушивать эту линию, мистер Гонт, вы понимаете? Они могут в этот самый момент слушать наш разговор.

Мистер Гонт оставался невозмутим.

– Могли бы, но не подслушивают. Не думайте, что я настолько наивен, мистер Китон. Мне приходилось и раньше с ними пересекаться. И неоднократно.

– Не сомневаюсь, – сказал Китон. Он начинал понимать, что безумная радость, охватившая его от обладания Выигрышным Билетом, в сравнение не идет с нынешней – встретиться после столетий, как казалось, борьбы в одиночестве и темноте с понимающей душой – разве не счастье?!

– У меня есть некое электронное устройство, которое я присоединяю к своей телефонной линии, – сказал Гонт спокойным многоопытным тоном. – Если линия прослушивается, загорается маленькая лампочка. Я сейчас на эту лампочку смотрю, мистер Китон, – она не горит. Она темна, как темны некоторые души в этом городе.

– Вы все понимаете, все! – Голос Китона дрожал от благодарности за такое глубокое понимание. Он чувствовал, что готов разрыдаться.

– Да. И я звоню вам для того, чтобы предупредить – не принимайте никаких скороспелых решений, не совершайте необдуманных действий. – Голос по-прежнему звучал спокойно и доброжелательно, и Китону казалось, что его сознание, столь недавно омраченное тяжелыми мыслями, освобождается от них и готово взлететь, словно детский воздушный шарик. – Вы бы таким образом только облегчили им задачу. Вы понимаете, что могло бы случиться, если бы вы лишили себя жизни?

– Нет, – пробормотал Китон. Он смотрел в окно затуманенным мечтательным взором.

– Они бы это событие отметили как праздник. Напились бы до чертиков прямо в кабинете у шерифа Пэнгборна. Потом пошли бы на Отечественное кладбище и помочились бы на вашу могилу!

– Шериф Пэнгборн? – неуверенно переспросил Китон.

– Не думаете же вы в самом деле, что такая козявка, как Норрис Риджвик, осмелится действовать самостоятельно, без указаний свыше?

– Нет, конечно. – Китон постепенно прозревал, как будто пелена с глаз спадала. Они! Они – это всегда была угрожающе-темная грозовая туча над его головой, а когда он пытался ее ухватить, она оказывалась пустотой, паром.

Только теперь он наконец стал осознавать, что у Них есть лица и имена. Они даже могут быть уязвимы. Эта мысль приносила несказанное облегчение.

– Пэнгборн, Фуллертон, Сэмуэльс, жена Вильямса и ваша собственная жена. Они все – звенья одной цепи, но я подозреваю, даже, скорее, уверен, что основным скрепляющим звеном все же является шериф Пэнгборн. Если так, то вы его сильно порадуете, облегчив цепь на несколько второстепенных звеньев, а заодно и самого себя убрав с дороги. Более того, уверен, что именно это и есть его главная цель. Но ведь вы не хотите ему помогать в достижении этой цели, правда, мистер Китон?

– Ни ззза чччто, – прошипел Умник. – Что я должен сделать?

– Сегодня ничего. Занимайтесь своими обычными делами. Если хотите, поезжайте на бега и насладитесь еще раз замечательной игрушкой. Если Они увидят, что вы не выбиты из седла, их уверенность поколеблется. Это внесет сумятицу и хаос в ряды врага.

– Сумятицу и хаос, – медленно повторил Китон, как будто дегустируя эти слова.

– Именно. А я продолжу разработку своего собственного плана и когда наступит время – сообщу вам.

– Вы обещаете?

– Безусловно, мистер Китон. Вы в моих планах играете самую важную роль. На самом деле я вообще не смог бы зайти так далеко, как предполагаю, без вашего участия.

Мистер Гонт повесил трубку. А мистер Китон положил свой револьвер и шомпол, которым только недавно тщательно чистил дуло, на место. Затем он вышел из кабинета, поднялся на второй этаж, в ванную, запихнул свою пропотевшую одежду в стиральную машину, принял душ и оделся во все чистое.

Когда он снова спустился, Миртл со страхом отшатнулась от него, но Китон ласково поздоровался с ней и даже поцеловал в щеку. Миртл поблагодарила в душе Бога. Как бы ни был тяжел кризис, кажется, он миновал.

Эверетт Френкел был крупным рыжеволосым мужчиной и столь же походил на ирландца, как большинство жителей округа Корк, что вовсе не удивительно, поскольку именно из Корка были родом предки его матери. Вот уже четыре года как он работал первым помощником Рэя Ван Аллена, с тех самых пор как демобилизовался из рядов военно-морского флота. В тот понедельник он появился в Кабинете частной медицинской практики Касл Рок без пятнадцати восемь утра, и старшая медсестра Нэнси Рэмэдж попросила его немедленно отправиться на ферму Бергмейеров. Она сообщила, что у Хелен Бергмейер этой ночью случился приступ, похожий по описанию на эпилептический. Если Эверетт предположительный диагноз подтвердит, ему следовало привезти ее на своей машине в город и показать доктору Ван Аллену, который должен появиться с минуты на минуту, а тот в свою очередь решит, стоит ли ее отправлять в клинику на обследование.

В другое время Эверетт не слишком обрадовался бы необходимости с самого утра тащиться по вызову, да еще в такую даль, загород, но сегодня, в необычайный для такого времени года жаркий день эта перспектива даже радовала. Кроме того, еще существовала трубка. Едва забравшись в свой «плимут» он открыл «бардачок» и достал ее оттуда. Трубка была пенковая с чашкой широкой и глубокой. Вырезана она была превосходным мастером. Птицы, цветы и виноградные лозы переплетались вокруг чаши в причудливом орнаменте, менявшем рисунок в зависимости от угла зрения. Эверетт оставил трубку в машине не только потому, что курить в кабинете врача было запрещено, но в основном по другой причине: он не желал, чтобы ее видели другие, в особенности такая гусыня, как Нэнси Рэмэдж. Сначала полюбопытствует, где он ее достал, потом – сколько за нее заплатил. Еще чего доброго начнут выпрашивать.

Он зажал мундштук в зубах, в который раз порадовавшись тому, как удобно он там устраивался, прямо как влитой. Взглянув на себя в зеркало заднего вида, он вполне удовлетворился тем, что увидел. Трубка делала его гораздо привлекательнее, старше и солиднее, как ему казалось. А сжимая мундштук зубами так, чтобы чаша направлялась несколько под углом – вправо и вверх, он и чувствовал именно то, что видел: человека привлекательного, средних лет и очень солидного.

Эверетт поехал по Мейн Стрит по направлению к Тин Бридж, разделявшему город и предместье, но проезжая мимо Нужных Вещей, замедлил ход. Зеленый навес притягивал словно рыболовный крючок с лакомой наживкой. В тот момент казалось очень важным – просто необходимым – остановиться.

Эверетт выключил двигатель, собрался уже выйти из машины, но тут вспомнил, что по-прежнему держит трубку в зубах. Он вынул ее изо рта (с неохотой, надо сказать) и снова запер в «бардачке». На этот раз он почти дошел до порога магазина, прежде чем вспомнил, что оставил машину незапертой, и вернулся. Имея такую трубку, стоит ли рисковать? У кого угодно может возникнуть желание присвоить эту красавицу. У кого угодно.

Он подошел к двери магазина и остановился, разочарованно вздохнув. На витрине висело объявление:

ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА

Эверетт уже собрался уходить, как дверь отворилась. На пороге стоял мистер Гонт, сам необычайно элегантный и привлекательный в светло-коричневом телячьей кожи пиджаке с модными заплатами на локтях и в грифельно-серых брюках.

– Заходите, мистер Френкел, – радушно пригласил он. – Рад вас видеть.

– Я, видите ли, еду по вызову за город… и вот решил заглянуть, чтобы еще раз выразить вам глубокую признательность за трубку. Мне всегда хотелось иметь именно такую.

– Я знаю, – с сияющей улыбкой сказал Гонт.

– Но у вас закрыто, так что я не стану беспокоить…

– Мой магазин никогда не бывает закрыт для самых дорогих клиентов, и вас, мистер Френкел, я включаю в их число. И далеко не последним номером.

Заходите. – Он протянул руку.

Эверетт инстинктивно отпрянул, и Гонт, рассмеявшись, отступил, пропуская молодого фельдшера вперед.

– Честно говоря, я не могу задерживаться, – бормотал Эверетт, но чувствовал, как ноги сами несут его в полутемное помещение магазина, как будто знают что делают.

– Еще бы, конечно, не можете, – сказал Гонт. – Лекарь должен всегда быть на посту и во всеоружии, чтобы незамедлительно разорвать цепи болезни, сковавшие тело несчастных страдальцев. – На лице его возникла улыбка, сотканная из слегка вздернутых бровей, раздвинутых губ и крепко сжатых желтых зубов:

– …А также изгнать дьявола, завладевшего душой. Так?

– Приблизительно, – пробормотал Эверетт и почувствовал некоторое беспокойство, когда Гонт закрыл за ними дверь. Беспокоился он в основном о трубке: как бы с ней чего не случилось. Есть любители забираться в чужую машину. Даже при свете дня.

– С вашей трубкой все будет в порядке, – успокоил Гонт и достал из кармана белый конверт, на котором было написано только два слова: любовь МОЯ. – Вы помните, что обещали мне сделать одно небольшое одолжение, доктор Френкел?

– Я не док…

Брови мистера Гонта вытянулись в одну прямую линию, сойдясь на переносице, что заставило Эверетта вздрогнуть и замолчать на полуслове. Он даже отступил на шаг.

– Вы помните или вы не помните? – резко переспросил Гонт. – Отвечайте быстро, молодой человек, а то у меня уже пропадает уверенность в безопасности вашей трубки.

– Помню! – выпалил Эверетт. Он даже охрип от страха. – Я обещал подшутить над Сэлли Рэтклифф, логопедом.

Плотное соединение бровей на переносице слегка разошлось, и тут же тревога стала отпускать Френкела.

– Ну вот и славно. Пришло время выполнить обещание, доктор. Вот, возьмите.

Он протянул конверт. Эверетт потянул конверт на себя, стараясь не коснуться при этом пальцев Гонта.

– Сегодня в школе выходной день, но мисс Рэтклифф сидит в своем классе, проверяет журналы. Я знаю, вам не по пути к ферме Бергмейеров…

– Откуда вы все это знаете? – воскликнул потрясенный Эверетт глухим голосом, как кричит человек во сне. Мистер Гонт лишь отмахнулся от глупейшего вопроса:

– …но думаю, вам не составит труда заехать в школу на обратном пути, не так ли?

– Я думаю…

– …а поскольку посторонние в школе всегда вызывают подозрения, даже когда учеников нет, скажите, что вы заехали к школьной медсестре.

– Если она на месте, то было бы естественно, я думаю, – бормотал Эверетт заплетающимся голосом, – тем более, что я…

– …тем более, что вы до сих пор не забрали отчет по вакцинации школьников, – закончил за него Гонт. – Вот и хорошо. На самом деле ее там не будет, но ведь вы этого не могли знать, не так ли? Загляните в кабинет и все. Но по пути туда или обратно, как будет угодно, бросьте конверт в машину мисс Рэтклифф, ту самую, которую ей одолжил ее молодой человек. Я попросил бы вас положить его под сиденье водителя… но не совсем под него.

Положите так, чтобы уголок выглядывал.

Эверетту Френкелу не надо было объяснять, кто таков «молодой человек» мисс Рэтклифф – учитель физкультуры колледжа. Будь у него выбор, Эверетт предпочел бы разыграть его, самого Лестера Пратта, а не его невесту. Пратт был крепкий телом молодой баптист, всегда ходил в голубых футболках и тренировочных штанах с белыми полосами вдоль обеих штанин снаружи. Это был парень, чьи поры сочились потом и религиозностью в одинаковом количественном (и качественном) соотношении. Эверетту было на него в высшей степени плевать, но он временами задумывался, спала ли с ним мисс Рэтклифф, такой лакомый кусочек. Он думал, что, скорее всего, нет еще. Предполагал, что после слишком долгих поцелуев на крыльце перед расставанием, если Пратт слишком уж распалялся, Сэлли, вероятно, заставляла его сделать несколько приседаний на заднем дворе и пару кругов пробежаться вокруг дома.

– Сэлли снова разъезжает на праттмобиле?

– Конечно. – Гонт смотрел на него с некоторым недоверием. – Так что, доктор Френкел, вы готовы проявить свое остроумие?

– Конечно. – По правде говоря, Эверетт чувствовал большое облегчение.

Он боялся, что его заставят делать что-нибудь не слишком приятное: подложить пистон в башмак мисс Рэтклифф, или слабительное в молочно-шоколадный коктейль, или что-то вроде этого. А конверт – сущие пустяки, какой вред может причинить конверт?

Улыбка мистера Гонта, солнечная и доброжелательная, снова озарила лицо.

– Очень хорошо. – Он сделал шаг к Эверетту, а тот с ужасом следил за хозяином магазина, опасаясь, что он захочет положить ему руку на плечо.

Эверетт сделал предупредительный шаг назад и таким же образом, пятясь, ретировался к выходу, сопровождаемый мистером Гонтом.

– Желаю вам наслаждаться трубкой, – произнес на прощание хозяин магазина. – Я не говорил вам, что она когда-то принадлежала сэру Артуру Конану Дойлю, создателю великого и несравненного Шерлока Холмса?

– Нет! – У Эверетта перехватило дыхание.

– Конечно, не говорил, – мистер Гонт усмехнулся. – Ведь это было бы ложью, а я никогда не лгу, даже во имя успеха дела. Итак, не забудьте о своем небольшом долге, доктор Френкел.

– Не забуду.

– Тогда – удачи вам и доброго дня.

– И вам того…

Но Эверетт говорил в пустоту. Дверь с зашторенным стеклом уже была закрыта.

Он еще некоторое время смотрел на нее задумчиво, потом направился к своему «плимуту». Если бы его теперь попросили подробно пересказать весь разговор с мистером Гонтом, он едва ли смог бы это сделать, поскольку почти не помнил ни того, что говорил сам, ни слов собеседника. Он находился в состоянии больного под легкой анестезией.

Первое, что сделал Эверетт, устроившись за рулевым колесом, – открыл «бардачок», вложил туда письмо с надписью ЛЮБОВЬ МОЯ и достал взамен трубку. Единственное, что он запомнил, это шутку мистера Гонта насчет того, что трубка принадлежала Конану Дойлю. А ведь он ему почти поверил. Как глупо! Достаточно лишь вложить ее в рот и стиснуть зубами, как имя истинного владельца становится вполне очевидным. Конечно же, Герман Геринг.

Эверетт включил двигатель и медленно повел машину прочь из города. По дороге он останавливался всего лишь дважды, съезжая на обочину, и каждый раз для того, чтобы вновь убедиться, как идет ему эта трубка.

Альберт Жендрон держал стоматологический кабинет в Касл Билдинг, ничем не примечательном кирпичном зданий, стоявшем через дорогу, напротив городского муниципалитета и приземистой бетонной коробки, приютившей районный Комитет по мелиорации и водным ресурсам округа Касл. Касл Билдинг с 1924 года бросал в солнечные дни тень на Касл Стрим и Тин Бридж и размещал под своей кровлей пять адвокатских контор, кабинет окулиста, отоларинголога, несколько контор частных агентов по торговле недвижимостью, контору консультанта по кредитованию, справочную службу в лице одной женщины, отвечавшей на звонки, и мастерскую по ремонту и изготовлению оконных рам и дверей. Еще с полдюжины комнат под конторы и кабинеты пустовали.

Альберт, один из постоянных прихожан собора Царицы Святой Водицы с тех самых времен, когда проповеди там читал отец О'Нил, старел на глазах.

Некогда черные волосы серебрились проседью, широкие плечи стали сутулиться, чего за ним никогда не замечалось в молодости, и все же он оставался человеком весьма внушительных размеров – шесть футов семь дюймов ростом и двести восемьдесят фунтов весом. Он по праву считался самым крупным мужчиной города, если не всего округа.

По лестнице на четвертый, последний, этаж он поднимался медленно, останавливаясь на каждой площадке, чтобы перевести дух, постоянно помня диагноз, поставленный доктором Ван Алленом, – стенокардия. Еще на полпути последнего пролета он заметил листок бумаги, приклеенный к пластиковой табличке на двери и скрывавший надпись Альберт Жендрон, стоматолог.

Обращение на записке он смог прочесть еще не дойдя пяти ступеней до верхней площадки, и сердце забилось учащенно, но причиной тому был не приступ стенокардии, а вспыхнувший гнев.

ЭЙ ТЫ, БЕЗМОЗГЛАЯ СКУМБРИЯ!

– было написано в самом верху ярко-красными буквами.

Альберт сорвал записку и быстро пробежал глазами. Дышал он при этом носом с громким сопением, как бык перед боем.

ЭЙ ТЫ, БЕЗМОЗГЛАЯ СКУМБРИЯ!

Мы пытались тебя урезонить – пусть, мол, послушает знающих людей, – но до тебя не дошло. НЕ ПЛЮЙ В ЧУЖОЙ КОЛОДЕЦ НЕ ПРИШЛОСЬ БЫ ВОДЫ НАПИТЬСЯ! Мы смотрели сквозь пальцы на твое папское идолопоклонничество и срамное поведение. Вавилонская подстилка. Но теперь ты зашел слишком далеко. НИКОМУ НЕ УДАСТСЯ ВОЙТИ В СГОВОР С ДЬЯВОЛОМ В КАСЛ РОК!

Добрые христиане почуют этой осенью смрад ГЕЕНЫ ОГНЕННОЙ и СЕРЫ в Касл Рок. А если ты не почуешь, так лишь потому, что твой нос забит вонью собственного грехопадения. СЛУШАЙ И ВНЕМЛИ: ОТКАЖИСЬ ОТ СВОЕЙ ГНУСНОЙ ЦЕЛИ ПРЕВРАТИТЬ НАШ ГОРОД В ПРИТОН, НЕ ТО НЕ СПАСТИСЬ ТЕБЕ САМОМУ ОТ ЖАРА АДСКОГО ПЛАМЕНИ И ЗАДОХНУТЬСЯ ОТ СЕРНОЙ ВОНИ!

«Познан был Господь по суду, который Он совершил; нечестивый уловлен делами рук своих». Псалом 9:17.

СЛУШАЙ И ВНИМАЙ, НЕ ТО ПЛАЧ ИЕРЕМИИ ПЕРЕЙДЕТ В СТЕНАНИЯ.

ПРАВОВЕРНЫЕ БАПТИСТЫ КАСЛ РОК

– Кусок дерьма, – прорычал Альберт и скомкал листок в огромном кулаке.

– Этот коротышка-сапожник, баптистский кретин, совсем из ума выжил.

Первое, что он сделал, открыв кабинет, – снял трубку, набрал номер отца Джона и сообщил, что правила игры ужесточаются не по дням, а по часам, невесть что случится до открытия Казино.

– Не беспокойся, Альберт, – невозмутимо произнес отец Брайам, – если этот идиот полезет в драку, он узнает, что безмозглые скумбрии умеют дать сдачи… Разве не так?

– Так, отец мой, – сказал Альберт, все еще тиская записку в кулаке.

Опустив голову, он взглянул на свое могучее оружие, и губы под жесткими моржовыми усами тронула легкая самодовольная улыбка. – Конечно, так.

К четверти одиннадцатого утра того же дня электронное табло над входом в здание банка показывало температуру +22 °C. По другую сторону Тин Бридж лучи не по сезону горячего солнца образовали яркое мерцающее пятно, дневную звезду, в том месте, где шоссе 117 выплывало из-за горизонта и направлялось в сторону города. Алан Пэнгборн сидел в своем кабинете, погруженный в показания по делу Кобб – Ержик, и не замечал солнечного отблеска на металле и стекле. Но даже если бы он его и заметил, то едва ли заинтересовался бы поблескивала всего лишь проезжающая мимо машина. А тем временем ослепительное сверкание хрома и стекла, направлявшегося к мосту со скоростью более семидесяти миль в час, олицетворяло собой ближайшее будущее самого шерифа… а также и всего города.

В витрине магазина Нужные Вещи табличка, оповещавшая закрыто ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА, исчезла, а на ее месте появилась другая, вывешенная длиннопалой рукой, высовывавшейся из рукава светло-коричневого пиджака телячьей кожи. Табличка гласила:

ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК.

Проехав мост, машина продолжала свой путь со скоростью пятьдесят миль в час в той зоне, где разрешалось только двадцать пять. Это был автомобиль, от которого у школьников старших классов потекли бы слюнки зависти: фисташкового цвета «додж-челленджер» со вздернутым кузовом и опущенным к дороге носом. Сквозь дымчатое стекло окна можно было разглядеть внутреннюю перегородку между передними и задними сидениями, аркой подпиравшую крышу.

Кузов был весь испещрен наклейками: Хирст, Фьюелли, Фрэм, Куокер стейт, Гудиер вайд овалз, Рэм чарджер. Выхлопные трубы смачно отрыгивали пары высококачественного девяносто шестого бензина, который можно купить только на Оксфорд Плейз, когда направляешься к северу от Портленда.

Слегка сбросив скорость на перекрестке улиц Мейн и Лорелль, автомобиль, взвизгнув тормозами, с ходу втиснулся в один из узких парковочных секторов напротив Клип Джоинт. В это время в парикмахерской клиентов не было. Билл Фуллертон и второй парикмахеру Генри Жендрон, сидели в креслах посетителей под рекламами брилькрема и массажного масла Уилдрут Крим. Они поделили на двоих утренний номер газеты. Когда лихач выключил двигатель своего автомобиля, выхлопные трубы пару раз так громыхнули, что оба мастера причесок одновременно вскинули головы.

– Адская машина, будь я проклят, – буркнул Генри. Билл кивнул и оттянул большим и указательным пальцами нижнюю губу.

– Уху.

Оба с нетерпением ожидали, когда мотор окончательно стихнет и появится сам водитель. Дверь машины открылась, и из ее темного чрева показалась нога, обутая в черный поношенный сапог. Вслед за ногой появился и ее хозяин. Очутившись на ярком свете жаркого не по сезону дня, он снял темные очки, зацепил их дужкой за вырез сорочки и огляделся лениво-презрительным взглядом.

– Так, снаружи конфетка, внутри дерьмо, – философски заключил Генри.

Билл Фуллертон смотрел на незнакомца не мигая, с отвалившейся челюстью, забыв, что на коленях: у него дожидается колонка спортивных новостей.

– Туз Мерилл, выдохнул он наконец. – Чтоб я так жил!

– Какого черта он тут потерял? – возмутился Генри. – Я думал, он в Микэник Фоллз ишачит.

– Понятия не имею, – сказал Билл и снова оттянул нижнюю губу. – Только взгляни на него! Седой, как крыса, и наверняка такой же мерзкий! Сколько ему лет, Генри?

Генри пожал плечами:

– Больше сорока, но меньше пятидесяти, вот все, что могу сказать. И кому интересно, сколько ему лет? От него на расстоянии неприятностями несет.

Как будто услышав последние слова, Туз повернулся к витринному стеклу и, медленно подняв руку, небрежно помахал. Оба парикмахера заерзали на своих местах и возмущенно забурчали, словно пара старых дев, которые неожиданно поняли, что хулиганским посвистом, прозвучавшим неподалеку, подзывают их.

Туз засунул руки в карманы джинсов фирмы Лоу Райдерз и пошел прочь: портрет человека, у которого времени вагон, а дел ни на грош.

– Как думаешь, может быть, позвонить шерифу? – предложил Генри.

Билл Фуллертон еще несколько раз дернул нижнюю губу, а потом покачал головой.

– Он сам скоро узнает, что Туз вернулся в город. Сообщать не стоит. Ни мне, ни тебе.

Они сидели и смотрели вслед Тузу, шагавшему по Мейн Стрит, пока тот не скрылся из виду.

Едва ли кто-нибудь догадался бы, наблюдая, как Туз Мерилл праздно шатается по Мейн Стрит, что этого человека мучает серьезная проблема.

Проблема такого свойства, которое было бы понятно Умнику Китону: Туз задолжал одной веселой компании крупную сумму денег. Порядка восьмидесяти тысяч долларов, если быть точным. Но самое страшное, что могли сделать кредиторы Умника, это упрятать его за решетку, а вот если Туз не вернет долг в скором времени, скажем к 1 ноября, его без всяких колебаний могли упрятать в гроб.

Ребята, которых Туз в свое время нещадно терроризировал, – Тедди Дачемп, Крис Чемберс и Берн Тессио, например, – узнали бы его с первого взгляда, несмотря на седую шевелюру. В те годы, когда Туз работал на текстильной фабрике (последние пять лет она была закрыта), все было по-другому. В те времена он увлекался пивом и карманным воровством. Он тогда прибавил в весе благодаря первому и стал предметом неусыпного внимания со стороны шерифа Джорджа Баннермана в связи со вторым. А потом Туз стал баловаться кокаином…

Он бросил работу на фабрике, потерял пятьдесят фунтов веса в результате пагубного пристрастия и перерос из карманного воришки в первоклассного взломщика, по той же причине. Через его руки стали проходить суммы, знакомые лишь биржевым маклерам и торговцам наркотиками. Он мог начать месяц с пустыми карманами, а закончить обладателем пятидесятишестидесяти тысяч долларов, зарытых под засохшей яблоней в саду дома, где жил Туз, на Кренберри Бог Роуд. Сегодня он мог поглощать обед из семи блюд у Мориса, а завтра пробавляться макаронами с сыром на кухне у приятеля. Все зависело от рынка, от спроса и предложения, учитывая при этом, что Туз, как и большинство наркоманов, был сам основным потребителем. Год спустя после того как новый Туз – худой и седеющий – расстался с костюмами толстяка, коим постепенно заделался, сделав ручкой народному образованию, он познакомился с ребятами из Коннектикута. Ребята баловались торговлей оружием, впрочем, и «дрянью» не брезговали. Туз сразу распознал, с кем имеет дело, – свой свояка видит издалека: братья Корсоны, как и он сам, покупали товар у самих себя. Они предложили Тузу долю, считавшуюся по понятиям центральной части штата Мэн достаточно крупной, и он с радостью согласился. Эта сделка казалась ему столь же естественной, как торговля кокаином – бизнес есть бизнес. Если и было в жизни нечто обожаемое Тузом более машин и кокаина, так это оружие.

Однажды, оказавшись без средств, Туз отправился навестить своего дядюшку, известного тем, что он ссуживал деньгами полгорода, да и «дрянью» промышлял. Туз не видел причин, по которым ему не следует обращаться за ссудой: он был молод (ну, скажем, сравнительно молод… сорок восемь), строил далеко идущие планы и к тому же – родная кровь, как никак.

Как ни странно, дядюшка придерживался совершенно противоположного мнения.

– Ни Боже мой, – ответствовал Папаша Мерилл. – Мне известно, откуда к тебе поступают деньги, если поступают. Они поступают от этого белого дерьмового порошка.

– Но, дядя Реджинальд…

– Не называй меня дядей Реджинальдом, – перебил Папаша. – У тебя и сейчас следы порошка на носу. Какая неосторожность. Те, кто балуется этим порошком и торгует им, неизбежно становятся неосторожными. А неосторожные заканчивают свою жизнь в Шошенке. Если им, конечно, повезет. А если нет, то в небольшой яме приблизительно шести футов длиной и три глубиной. Как же прикажешь мне вернуть деньги, если должник либо мертв, либо срок мотает. Не получишь ломаного гроша, вот что я хочу сказать.

Эта безрезультатная встреча произошла как раз после того, как в должность шерифа вступил Алан Пэнгборн. Первая крупная операция Алана закончилась арестом Туза и двух его приятелей, коих он застал врасплох, когда они вскрывали сейф в кабинете Генри Бофорта в Мудром Тигре. Операция прошла безукоризненно, как по писанному, и Туз оказался в Шошенке менее чем через четыре месяца после того, как его об этом заведении предупредил дядюшка. Обвинение в ограблении со взломом было отклонено в результате кропотливой работы защитника, но Тузу пришлось-таки провести достаточно много тревожных дней и ночей в опасениях за свою дальнейшую судьбу.

Он освободился весной 1989 года и устроился на работу в Микэник Фоллз.

На работу устроиться он был вынужден как приговоренный условно. Фирма Оксфорд Плейнз Спидвей принимала участие в осуществлении программы штата по всеобщей автоматизации и механизации, и Туз Мерилл поступил на должность механика по дорожно-ремонтным работам.

Большинство его старых приятелей никуда не подевались, не говоря уж о прежней клиентуре, и вскоре Туз снова занялся любимым и знакомым делом.

Он продолжал работать на Спидвее, пока не истек срок условного приговора, и уволился в день по истечении. Ему позвонили от Флайинг Корсон Бразерз из Денбери, Коннектикут, и не успев моргнуть глазом, Туз снова играл в железные игрушки, не забывая присыпать их боливийским белым порошком.

Аппетит, как известно, приходит во время еды, и Туз очень скоро поменял винтовки и пистолеты на, как ему казалось, более живой товар автоматическое и полуавтоматическое оружие. Кульминация наступила в июне нынешнего года, когда он продал ракету наземного базирования «Сандерболт» моряку с южноамериканским акцентом. Моряк заплатил Тузу семнадцать тысяч долларов новенькими хрустящими сотнями с непоследовательной серийной нумерацией.

– Что вы будете делать с этой штуковиной? – поинтересовался Туз с неподдельным восхищением.

– Все что угодно, senior,[13] – ответил моряк без намека на улыбку.

А потом, в июле, все полетело под откос. Туз так и не понял до конца, каким образом это произошло, но подозревал, что этого можно было избежать, если бы он оставался верен своему знакомому делу с компанией братьев Корсонов. Он взялся за доставку двух фунтов колумбийского порошка, предложенных одним малым из Портленда, профинансировав сделку с помощью Майка и Дейва Корсонов. Они отвалили порядка восьмидесяти пяти тысяч.

Партия порошка должна была на самом деле потянуть вдвое от названной цены высший сорт, но Тузу раньше не приходилось оперировать даже с подобными суммами – пятьдесят был для него потолок, но это его не смутило, он был, как всегда, уверен в себе. Лозунгом его жизни были слова: «Никаких проблем!». Но времена меняются. И меняются круто.

Перемены начались, когда Дейв Корсон позвонил из Денбери, Коннектикут, и спросил, о чем он думает, продавая пищевую соду как кокаин. Малый из Портленда обвел Туза вокруг пальца, навешав ему лапши на уши относительно высшего качества, и когда Дейв об этом узнал, тон у него резко сменился с дружеского на явно и категорически недружеский.

Тузу надо было бы слинять, но вместо этого собрал все свое мужество а он едва ли мог им похвастать, несмотря на свой солидный возраст, – и поехал повидаться с братьями Корсонами. Он поведал им, как было дело, со своей точки зрения. Повествование он вел на заднем сидении «доджа», покрытого сплошь коврами, снабженного кондиционером и зеркалом во весь потолок. Тон его был весьма убедительный. И не мог быть иным, так как «додж» стоял на обочине грязной дороги в нескольких милях на запад от Денбери, за рулем сидел черномазый парень по имени Верзила Тимми, а братья Корсоны, Майк и Дейв, устроились по обе стороны от Туза, и у каждого в руках был автоматический пистолет фирмы Эйч-Кей.

Ведя рассказ, Туз вспоминал слова дяди, произнесенные перед тем, как он забрался в Мудрого Тигра. «Неосторожные люди оканчивают жизнь в Шошенке, – сказал он тогда. – И то, если повезет. А не повезет, так в яме шести футов длиной и трех глубиной». Относительно первого предположения Папаша оказался прав, и теперь Туз пытался призвать на помощь все свое красноречие, чтобы избежать второго. Приговор к яме работы механиком в дальнейшем не предполагает.

Итак, Туз был красноречив. И в конце своей речи он произнес два магическим слова: Утенок Морин.

– Ты купил эту дрянь у Утенка? – переспросил Майк Корсон, и его налитые кровью глаза широко распахнулись. – Ты в этом уверен?

– Конечно, уверен, подтвердил с готовностью Туз. – А что?

Братья Корсоны переглянулись и расхохотались. Туз не понимал, почему они смеются, но был все равно рад. Это всегда неплохой признак.

– А как он выглядел? – спросил Дейв.

– Высокий – не такой, как этот, – Туз ткнул пальцем в сторону водителя, который в наушниках Уолкмэна дергался в такт мелодии, слышной только ему, но высокий. Он канак,[14] разговаривает вот так – што, хто. И маленькая золотая серьга в ухе.

– Тогда это точно старина Дэффи Дак,[15] – подтвердил Майк Корсон.

– Честно говоря, не понимаю, как парнишку до сих пор не загребли, сказал Дейв. Братья снова посмотрели друг на друга и закачали головами в согласном удивлении.

– Я решил, что он надежный, – сказал Туз. – Утенок всегда был надежным.

– И еще ты решил устроить себе каникулы, не так ли? – спросил Майк Корсон.

– Небольшой отпуск в отеле Кроссбар, – добавил Дейв. – Ты был там, когда Дакмэн обнаружил для себя эту статью дохода, – продолжил Майк. – И тогда он решил ковать железо, пока горячо.

– Утенок сыграл с тобой свою любимую шутку, – перехватил инициативу Дейв. – Ты знаешь, что такое «взять на понт», Туз?

Туз, подумав, покачал головой.

– Нет, знаешь. Это именно то, что сделали с тобой, чем прищемили хвост. Утенок показал тебе целую кучу пакетиков с белым порошком. Один из них был и в самом деле наполнен хорошим кокаином, а все остальные дерьмом. Таким, как ты сам, Туз.

– Но мы пробовали! – пытался защититься Туз. – Я выбрал пакет сам и попробовал порошок.

Дейв и Майк посмотрели друг на друга с одинаково мрачными усмешками.

– Они пробовали, видите ли, – сказал Дейв Корсон. – Он выбрал пакет сам, понимаете ли, – добавил Майк Корсон.

Они подняли глаза вверх и посмотрели друг на друга в зеркало на потолке.

– Ну? – спросил Туз, переводя взгляд с одного на другого. Он был рад, что они знакомы с Утенком, был рад, что верили его благим намерениям, но все равно беспокоился. Они относились к нему как к шестерке, а он никогда не был ничьей шестеркой.

– Что «ну»? – спросил Майк Корсон. – Если бы ты не считал, что самостоятельно выбрал пакет на пробу, сделка не состоялась бы, неужели не дошло? Утенок, как фокусник, повторяющий без конца один итог же трюк с картами. – Выбирайте карту, любую. Неужели ты никогда не слышал этих слов, Тузило драное?

Винтовки винтовками, но Туз раскипятился.

– Не смейте меня так называть!

– Мы тебя будем называть так, как пожелаем. Ты забрал у нас восемьдесят пять кусков, а взамен дал кучу дерьма под названием «Сода пищевая», стоимостью полтора доллара за пачку. Мы тебя будем называть козлом-недоноском или вонючим ублюдком, если захотим.

Братья снова посмотрели друг на друга. Произошел молчаливый диалог.

Дейв приподнялся и хлопнул Верзилу Тимми по плечу. Затем он отдал ему свой пистолет. Они с Майком вышли из машины и, отойдя к зарослям ишака, о чем-то долго разговаривали. Туз не слышал слов, но предмет беседы ему был понятен.

Они решали, как с ним поступить.

Он сидел на самом краешке заднего сидения, потея, словно боров под ножом, и ожидал, чем все кончится. Верзила Тимми сидел в кресле босса, которое только что освободил Майк Корсон, направив дуло пистолета в грудь Тузу и продолжая раскачиваться в такт музыке. До слуха Туза едва слышно доносились голоса Марвина Гея и Тэмми Террелла, звучавшие в наушниках.

Марвин и Тэмми, самые популярные исполнители последнего сезона, пели «Мою ошибку». Вернулись Майк и Дейв.

– Мы решили дать тебе три месяца, чтобы расплатиться, – сказал Майк.

Туз почувствовал, как от облегчения у него задрожали ноги и руки. – Теперь нам гораздо важнее вернуть деньги, чем снять с тебя скальп. И еще кое-что.

– Нам надо убрать Утенка Морина, – сказал Дейв. – Слишком уж он большую вонь развел.

– Утенок подрывает наш авторитет, – сказал Майк. – Мы советуем тебе его отыскать, – сказал Дейв. – Уверены, что он сразу узнает Драного Козла.

Только Драного Козла.

– Есть возражения, Драный Козел? – спросил Майк. У Туза не было возражений. Ни одного. Он был счастлив от одной мысли, что доживет до ближайших выходных.

– Срок тебе дается до 1 ноября, – сказал Дейв. – К этому дню ты должен вернуть нам деньги, и тогда мы все вместе отправимся на разделку утиной тушки. Если навернешь, нам придется проверить, сколько шматов можно отрезать от твоей туши, прежде чем ты откинешь копыта.

Когда опасность оказаться в яме, обещанной дядюшкой, отодвинулась на определенный срок, Туз собрался с мыслями и понял, что у него на руках имеется около дюжины единиц разнокалиберного тяжелого автоматического и полуавтоматического оружия. Большую часть оставшегося в запасе времени он потратит на то, чтобы превратить это оружие в наличные деньги. Как только он с этим справится, деньги можно будет перевести в кокаин, а кокаин – это именно то, что можно снова превратить в деньги, причем в большие и в самое короткое время.

Но на оружейном рынке было временное затишье. Ему удалось реализовать лишь половину своего запаса и то только мелкокалиберного, вот и все. Во вторую неделю сентября он нашел многообещающего клиента в Люистоне. Клиент намекал и так и сяк, и всеми возможными способами, что он желал бы приобрести единиц шесть, а то и все десять автоматического оружия, если только сделка будет заключена от имени достаточно известной и соответственно надежной торговой фирмы. Тузу это было по силам: Флайинг Корсон Бразерз была одна из самых известных и надежных фирм, какие ему были известны.

Прежде чем отправиться на дело, Туз заскочил в грязный уличный туалет, чтобы подзаправиться парой порций. Он весь с головы до ног был залит тем счастливым ярким сиянием, которое не довело до добра многих американских президентов. Он был уверен, что видит свет в конце тоннеля.

Он достал из нагрудного кармана сорочки маленькое зеркальце, пристроил его на раковине и уже собрался насыпать на него кокаина, когда из соседней кабинки прозвучал голос. Туз так никогда и не узнал, кому этот голос принадлежал, но был твердо убежден, что он спас его как минимум от пятнадцати лет каторжной федеральной тюрьмы.

– Парень, тебя хотят затолкать за решетку, – произнес голос за стенкой кабинки. Туз вышел из туалета другим человеком.

Восприняв всерьез предостережение (ему даже в голову не пришло, что невидимый собеседник мог всего лишь разговаривать сам с собой), Туз потерял почву из-под ног. На него словно паралич нашел. Он боялся сделать шаг, позволял себе только изредка подкупить кокаина для своих собственных нужд.

Никогда прежде он не испытывал такого страха. Он ненавидел свое состояние, но ничего не мог с ним поделать. Каждое утро он начинал с того, что смотрел на календарь. Ноябрь надвигался грозовой тучей.

И вот сегодня утром он проснулся задолго до рассветает молнией сверкнувшей мысли: он должен вернуться домой. Он должен вернуться в Касл Рок. Ответ на свои вопросы он найдет там. Возвращение в отчий дом всегда правильный шаг, но если он даже окажется ошибочным… все равно перемена обстановки не повредит, может быть, даже поможет отомкнуть замок в голове Туза.

В Микэник Фоллз он был Эйсом Мерилло, судимым, жил в бараке с пластиковыми окнами и картонной дверью. В Касл Рок он всегда был Тузом Мериллом, чудовищем, посещавшим в страшных снах целое поколение маленьких детишек. В Микэник Фоллз он был ничтожеством, оборванцем, у которого есть «додж», но нету гаража, куда его можно поставить. В Касл Рок он был, во всяком случае некоторое время, почти королем.

И вот он вернулся, и вот он здесь, и что теперь? Туз не знал. Город казался меньше, грязнее и безлюднее, чем когда-то. Он подозревал, что шериф Пэнгборн все еще на своем посту и Фуллертон не замедлит снять трубку и сообщить, кто вернулся. Тогда Пэнгборн его разыщет и спросит, что он здесь собирается делать и кто его звал. Он спросит, есть ли у Туза работа. Работы у него нет, и он даже не сможет наврать, что приехал навестить дядю, так как Папаша сгорел вместе со своей лавкой утильсырья. Ну что ж, Туз, скажет Пэнгборн, тогда почему бы тебе не залезть опять в свой замечательный автомобиль и не убраться отсюда подобру-поздорову? И что он на это ответит?

Туз не знал, но зато чувствовал, что огонек, с которым он сегодня проснулся, все еще светит в его душе.

Он обратил внимание, что место, где когда-то стоял Центр Изобилия, по-прежнему пустует. Только сорная трава, несколько обломанных досок и сметенный с дороги мусор. Осколки разбитого стекла перебрасывались солнечными зайчиками. Смотреть было не на что, и все же Туз смотрел, хотел смотреть. Он решил даже перейти на ту сторону и осмотреть все повнимательнее, но тут взгляд его упал на зеленый навес магазина.

Нужные вещи – было написано белыми буквами на зеленом полотне. Что это за название для магазина? Туз подошел ближе. Место, где раньше стояла ловушка для туристов, принадлежавшая дяде, он успеет рассмотреть в другой раз, вряд ли там что-нибудь изменится. Первое, что он заметил, было объявление:

ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК

Он всего лишь скользнул по нему взглядом. Туз не знал, для чего приехал в родной город, но уже наверняка не для того, чтобы в магазине полы подметать.

В витрине магазина было выставлено несколько неплохих и недешевых вещиц, которые он не преминул бы присвоить, если бы продолжал по ночам шуровать в домах денежных мешков. Например, шахматная доска с набором вырезанных из кусков горного хрусталя зверюшек в качестве фигур. Ожерелье из черного жемчуга. Оно показалось Тузу дорогим, но смущало подозрение в том, что камни искусственные. Едва ли кто-нибудь в этой выгребной яме потянет на ожерелье из натурального черного жемчуга. Хорошая работа, жемчужины выглядели совсем как настоящие, и…

Туз взглянул на книгу позади ожерелья. Она была поставлена на «попа» так, что желающие могли видеть обложку. А на обложке были изображены силуэты двух мужчин, стоящих на краю вырытой ямы, ночью. У одного в руках была лопата, у другого кирка. Название книги гласило: «Старинные клады Новой Англии». Под картинкой стояло имя автора, напечатанное мелким белым шрифтом. Реджинальд Мерилл.

Туз подошел к двери и взялся за ручку. Она легко повернулась. Над головой прозвенел колокольчик. Туз Мерилл вошел в магазин Нужные Вещи.

– Нет, – сказал Туз, глядя на книгу, которую мистер Гонт достал с витрины и передал ему. – Это не она. Вы, вероятно, перепутали.

– Уверяю вас, другой в витрине нет, эта единственная, – сказал Гонт с нескрываемым удивлением. – Можете сами посмотреть, если не верите.

Туз чуть было не последовал его совету, но мгновенный порыв прошел, и он лишь разочарованно вздохнул.

– Не стоит, это моя ошибка.

Книга, которую ему дал мистер Гонт, принадлежала перу Роберта Стивенсона и называлась «Остров Сокровищ». То, что случилось, вполне понятно. В тот момент мысли его были полностью заняты воспоминаниями о Папаше, отсюда оптический обман, а точнее – ошибка, как он уже сказал хозяину магазина. Но главная ошибка состояла в том, что он вообще приехал в этот город. Какого дьявола он сюда приперся?!

– У вас здесь очень все интересно, но мне, к сожалению, надо идти.

Загляну как-нибудь в другой раз, мистер…

– Гонт, – подсказал хозяин магазина и протянул руку. – Лилэнд Гонт.

Туз протянул для рукопожатия свою руку и как будто расстался с ней навеки. Момент прикосновения сопроводился сильнейшим электрическим разрядом. Мозг взорвался, рассеченный множеством ярко-голубых молний.

Туз отдернул руку – колени у него дрожали и состояние было близкое к обмороку.

– Что это? – прошептал он.

– То, что называют концентрацией внимания, – объяснил Гонт спокойно и хладнокровно. – Вам придется сконцентрировать на мне свое внимание, мистер Мерилл.

– Откуда вам известно мое имя? Я не представлялся.

– О, мне все о вас известно, – с тихим смехом сказал Гонт. – Я вас ждал.

– Как вы могли меня ждать? Я сам не знал, что приеду, пока не сел в эту чертову машину.

– Прошу прощения, один момент.

Гонт подошел к витрине, убрал с нее табличку ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК и повесил вместо нее ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА.

– Зачем вы это делаете? – У Туза было такое состояние, как будто он прислонился к ограде из колючей проволоки, через которую пускали умеренный электрический ток.

– Так всегда поступают владельцы магазинов, когда помощник приступает к работе, – объяснил мистер Гонт тоном, не подразумевающим возражений. Дело мое в Касл Рок продвигается достаточно успешно, и я чувствую необходимость в широких крепких плечах и дополнительной паре рук. Очень устал за последнее время.

– Но послушайте, я не…

– А также мне нужен шофер, – перебил мистер Гонт. – Единственный навык, которым вы овладели в совершенстве, как мне кажется, это крутить баранку. Вашим первым заданием, Туз, будет съездить в Бостон. Там в гараже стоит мой автомобиль. Вы наверняка будете удивлены – это «такер».

– «Такер»? – Туз даже забыл, что приехал сюда вовсе не для того, чтобы работать грузчиком или шофером. – Неужели такой, как в том фильме?

– Не совсем. – Мистер Гонт подошел к прилавку, где стоял его старомодный кассовый аппарат, достал из кармана ключ и открыл ящик. Оттуда он извлек два небольших конверта. Один из них положил на прилавок. Другой протянул Тузу. – Он некоторым образом усовершенствован. Вот ключи.

– Но минутку, послушайте, я все-таки…

Цвет глаз у мистера Гонта был трудно определим, но когда эти глаза посмотрели на него в упор, потемнели, а потом сверкнули, у Туза ноги стали словно ватные.

– Ты в ловушке, Туз, но если не перестанешь закапывать голову в песок, как страус, боюсь, я потеряю к тебе интерес, а вместе с ним желание помочь выпутаться. Помощников найдется уйма, только свистни. Мне уже приходилось их нанимать. Сотнями, тысячами, можешь поверить. Так что прекрати валять дурака и бери ключи.

Туз протянул руку за конвертом и, как только его пальцы случайно коснулись пальцев Гонта, в голове снова произошел взрыв. Он застонал.

– Ты отведешь свою машину по адресу, который я укажу, – продолжал Гонт, – и поставишь туда, где теперь стоит моя машина. Думаю, что к полуночи обернешься. А скорее всего, и раньше. Моя машина помощнее, чем кажется.

Мистер Гонт улыбнулся, обнажив желтые кривые зубы. Туз снова попытался возразить:

– Послушайте, мистер…

– Гонт.

Туз кивнул, но так неестественно, как будто голова его принадлежала марионетке, управляемой неумелым кукловодом.

– При иных обстоятельствах я бы не отказался поработать на вас. Вы человек… занятный. – Он понимал, что слово нашел неверное, но зато единственное, которое в это момент смог произнести заплетающимся языком. Вы правы, я в ловушке и если в ближайшие две недели не найду большие бабки…

– А как же книга? – прервал его мистер Гонт. – Разве не ради нее ты сюда заглянул?

– Во всяком случае не ради этой…

Туз вдруг понял, что до сих пор держит книгу в руках, и снова взглянул на обложку. Картинка не изменилась, но название и автор оказались именно теми, которые привлекли его внимание в витрине. «Старинные клады Новой Англии». Реджинальд Мерилл.

– Что это? – глухо, полузадушенным голосом произнес Туз. И сразу все понял. Он вовсе не в Касл Рок, он все еще в Микэник Фоллз, лежит на своей грязной постели и все это ему снится.

– Как что? Книга, как мне кажется. А разве твоего покойного дядюшку звали не Реджинальд Мерилл? Какое совпадение!

– Мой дядя за всю свою жизнь не писал ничего, кроме расписок и счетов, – сообщил Туз все тем же глухим голосом спящего. Он поднял глаза на Гонта и обнаружил, что не в силах отвести взгляд. Глаза хозяина магазина постоянно меняли цвет. Синие… серые… желтые… карие… черные.

– Ну что ж, может быть, ты и прав, – согласился Гонт. – Будем считать, что имя автора этой книги – псевдоним, а книгу написал я сам.

– Вы?

Мистер Гонт подпер пальцами подбородок:

– Ее и книгой назвать трудно. И все, чем я здесь торгую, едва ли можно назвать вещами. Во всяком случае, мне они таковыми не кажутся. Это серые безликие предметы, обладающие лишь одним незаменимым качеством способностью принимать облик тех вещей, о которых мечтают иные покупатели мужского и женского пола. – Он помолчал и задумчиво добавил. – Скорее всего, они сами по себе – мечта.

– Я ничего не понимаю.

Мистер Гонт улыбнулся.

– Знаю. Но это не имеет значения. Если бы ваш дядюшка и в самом деле написал книгу, то разве не могла она рассказывать о старинных кладах?

Кладах, погребенных глубоко в земле или надежно спрятанных в карманах соотечественников. Разве не этот предмет интересовал его больше всего в жизни?

– Да уж, денежки он любил, – мрачно подтвердил Туз.

– Так что же с ними случилось? – воскликнул мистер Гонт. – Неужели он не оставил их тебе? Не может этого быть – ведь ты единственный его родственник из оставшихся в живых.

– Ни гроша не подбросил! – закричал в ответ возмущенный Туз. – Любой в городе скажет, что старая свинья за всю жизнь не истратила ни одного заработанного цента, а когда он умер, на банковском счету оказалось меньше четырех тысяч долларов. Они пошли на его похороны и на то, чтобы выгрести развалины, которые он оставил после себя. А когда открыли его депозитный сейф, знаете, что там нашли?

– Да, – сказал мистер Гонт. Губы его не улыбались, лицо выражало сочувствие, но глаза смеялись. – Облигации. Шесть пачек простых и четырнадцать Золотого займа.

– Точно, – подтвердил Туз. Он со злостью смотрел на обложку книги.

Внутреннее беспокойство и ощущение, что все происходит во сне, на некоторое время уступили место раздражению и гневу. – И представьте! Эти облигации уже нельзя обналичить. Компания, которая их выдавала, давно ликвидирована.

Все в Касл Рок его боялись – даже я немного – и все считали, что он богат, как Скрудж Мак-Му-Дак.

– А может быть, он просто не доверял банкам? – предположил мистер Гонт. – Может быть, он закопал свое сокровище? Ты не считаешь, что это возможно, Туз?

Туз раскрыл рот. Закрыл его. Снова открыл. И опять закрыл.

– Прекрати немедленно, – приказал Гонт. – Ты похож на рыбу в аквариуме.

Туз посмотрел на книгу, положил ее на прилавок и стал рассеянно перелистывать страницы, заполненные убористым печатным текстом. Что-то выпало, заложенное в середину книги. Большой обрывок измятой коричневой бумаги с неровными краями и не самым аккуратным способом сложенной. Туз сразу узнал эту бумагу в нее упаковывали товар, купленный в Хемфилл Маркет.

Сколько раз Тузу приходилось видеть, как дядя отрывал кусок такой бумаги, сложенной под прилавком, на котором стоял его старомодный кассовый аппарат «Тоукхейм»! Сколько раз он видел, как дядя записывал на обрывке этой бумаги столбцы цифр, подсчитывая выручку! Трясущимися руками он развернул ее. То, что это была карта, сомнений не вызывало, но разобраться в беспорядочных, как казалось на первый взгляд, стрелках, линиях и кружках он не мог.

– Что за чертовщина?

– Надо сосредоточиться, – посоветовал мистер Гонт. – Может быть, вот это поможет?

Он положил небольшое зеркало в резной серебряной оправе на одну из витринных стоек позади кассы. Потом открыл второй конверт из тех, что достал из ящика, и высыпал на зеркало щедрую порцию кокаина. На опытный взгляд Туза кокаин был самого высшего качества: свет лампы над стойкой рассыпался по белоснежной горке порошка множеством сверкающих искр.

– Батюшки! – воскликнул Туз, и ноздри его затрепетали от нетерпения. Колумбийский?

– Нет, специальная смесь. Поступила из Плейнз ов Ленг. – Гонт достал из кармана куртки нож для разрезания бумаги и принялся разгребать пушистую кучку, организуя ее длинными грядками.

– Где это?

– За горами, за долами и даже дальше, – ответил мистер Гонт, не отрываясь от работы. – Не задавай лишних вопросов, Туз. Мужчины с деньгами должны уметь пользоваться тем, что этих денег стоит.

Он вернул нож обратно в карман и, достав вместо него тонкую стеклянную трубочку, протянул ее Тузу.

– Угощайся.

Трубочка оказалась на удивление тяжелой. «Скорее, не стекло, – подумал Туз, – а нечто вроде горного хрусталя». – Он склонился над зеркалом и замер в нерешительности. А что если у этого типа СПИД или что-нибудь вроде того?

«Не задавай лишних вопросов, Туз. Мужчины с деньгами должны уметь пользоваться тем, что этих денег стоит.» – вспомнил он.

– Аминь, – прошептал он и потянул носом. Бананово-лимонный аромат, всегда свойственный хорошему кокаину, проник внутрь и затуманил сознание.

Ощущение было мягкое, но настойчивое. Сердце забилось учащенно. В тот же момент мысли прояснились. Он вспомнил слова, сказанные одним знакомым вскоре после того, как Туз увлекся этим делом: у вещей появляются новые имена, когда на них смотришь под парами коки. Много новых имен.

Он тогда не понял, но теперь смысл, похоже, стал доходить. Он протянул трубочку Гонту, но тот отрицательно покачал головой.

– Никогда не занимаюсь этим днем. Только после пяти часов вечера. А ты не смущайся, продолжай.

– Спасибо.

Туз снова посмотрел на карту и обнаружил, что разобраться в ней стало легче. Две параллельные линии со значком Х посередине, безусловно, обозначали Тин Бридж, а стоило это понять, как все остальное тут же становилось на свои места. Волнистая линия, проходившая между параллельными и пересекавшая X, продолжалась до самого верхнего края бумаги, – это маршрут 117. Маленький кружок и большой вслед за ним – это молочная ферма Гэвина: большой кружок обозначает, конечно, коровник. Все было так кристально ясно и чисто, как ясна и чиста белоснежная пушистая кучка, высыпанная из конверта этим невероятным типом. Туз снова склонился к зеркалу.

– Поджигай, – пробормотал он себе под нос и втянул еще две полоски.

Динг-Донг! прогудело колоколом в голове. – Потрясающая штука, – едва переводя дыхание восхитился он.

– А то! – угрюмо согласился Гонт.

Туз взглянул на него – не смеются ли над ним, но лицо Гонта было серьезно и спокойно. Тогда Туз вернулся к карте.

Теперь он стал разбираться в крестиках. Их было семь – нет, даже восемь. Одним из них был отмечен болотистый заброшенный участок земли, принадлежавший старику Треблхорну… а ведь Треблхорн – покойник, и уже много лет, и после его смерти ходили слухи, будто Реджинальд прибрал эту землю к рукам в качестве погашения ссуды.

Еще один крест стоял на краю заповедника, по другую сторону Касл Вью, если Туза не подводили навыки ориентирования. Два креста отмечали городское шоссе № 3 рядом с кружком, несомненно обозначавшим ферму Семи Дубов, принадлежавшую старому Джо Кеймберу. Следующими двумя крестами была отмечена местность, предположительно принадлежащая компании Дайамонд Мэтч на западе Касл Лейк. Туз посмотрел на Гонта обезумевшим взглядом красных глаз.

– Неужели он зарыл деньги? В тех местах, которые отмечены крестами? В тех самых местах?

Мистер Гонт пожал плечами.

– Я знаю только то, что ничего не знаю, как сказал мудрец. Из логики вещей вытекает именно такой вывод, но люди нечасто ведут себя сообразно логике.

– Но ведь это возможно! – Он был невероятно возбужден предположением и переизбытком кокаина. То и другое пульсировало в крепких мышцах его рук и живота. Болезненно-желтого цвета лицо, испещренное прыщами, оставшимися со времен юности, потемнело от прилива крови. – Это возможно! Все эти места… отмеченные крестами… возможно, принадлежат Папаше! Вы понимаете? Это его залоговое состояние, или как там оно называется… то есть приобретенное таким способом, что никто не может его купить… а значит, не может обнаружить, что он там спрятал…

Он вдохнул остатки кокаина на зеркале и облокотился о прилавок.

Воспаленные покрасневшие глаза фонарями светились на лице.

– Я могу не просто вылезти из дерьма, я могу стать богатым, как Крез! – произнес он тихим прерывающимся голосом.

– Да, – согласишься Гонт. – Я бы сказал, что это вполне возможно. Но помни об этом, Туз. – Он указал большим пальцем на объявление, висевшее у него за спиной на стене:

ВОЗВРАТУ И ОБМЕНУ КУПЛЕННЫЙ ТОВАР НЕ ПОДЛЕЖИТ

– Что это значит?

– Это значит, что ты не первый и не последний, кто решил, что наткнулся на несметные богатства, описанные в старом фолианте. А еще это значит, что мне и в самом деле нужен помощник и шофер.

Туз смотрел на него с полным недоумением, а потом даже рассмеялся.

– Вы шутите. У меня впереди столько работы! Копать да копать!

Гонт вздохнул с сожалением, свернул обрывок коричневой бумаги, вложил его в книгу, а книгу в ящик под кассовым аппаратом. Все это он проделал с невероятной скоростью.

– Эй, – завопил Туз, – вы что это делаете?

– Я только что вспомнил, что книга обещана другому покупателю, мистер Мерилл. Простите великодушно. И к тому же у меня выходной сегодня – День Колумба, знаете ли.

– Минутку!

– Конечно, если бы вы согласились у меня работать, что-нибудь можно было бы придумать. Но я вижу, что вы и в самом деле заняты, желаете привести в порядок свои дела, прежде чем братьям Корсонам удастся сделать из вас бифштекс.

И снова рот Туза стал попеременно открываться и закрываться. Он силился вспомнить, в каких местах были проставлены крестики, и не мог. Все они слились в один огромный крест, который теперь горел жертвенным огнем в его воспаленном мозгу.

– Ладно! – закричал он. – Ладно, я согласен на эту чертову работу.

– В таком случае, можно считать, что книга продана. – Мистер Гонт снова достал ее из ящика и, взглянув на форзац, объявил:

– Полтора доллара.

– Кривые зубы обнажились в широкой акульей улыбке. – Доллар и тридцать пять центов, со скидкой для служащих.

Туз вытащил из кармана бумажник, уронил его и чуть не разбил голову об угол стойки, когда наклонился, чтобы поднять.

– Но у меня должны быть выходные, – предупредил он.

– Естественно.

– Потому что мне и в самом деле надо много копать.

– Безусловно.

– Время быстро идет.

– Вы удивительно мудры, коль понимаете такую истину.

– Дадите выходной, когда я вернусь из Бостона?

– А вы не слишком устанете?

– Я не в состоянии себе позволять усталость, мистер Гонт.

– Я, может быть, сам вам помогу. – Гонт улыбнулся еще шире, и зубы его выпялились наружу, как зубы черепа. – Надо, чтобы встало на тебя, вот что я хочу сказать.

– Что?! – У Туза глаза на лоб полезли. – Что вы сказали?

– Простите? Не понял? – удивился мистер Гонт.

– Н-нет, ничего. Не обращайте внимания.

– Хорошо. Ключи у вас?

Тузу снова пришлось удивиться, когда он обнаружил, что конверт с ключами лежит у него в кармане.

– Прекрасно. – Гонт выбил на кассовом аппарате 1 доллар 35 центов, подобрал с прилавка пятидолларовую банкноту, которую положил Туз, и отсчитал сдачи 3 доллара 65 центов. Туз взял деньги, продолжая подозревать, что все это происходит во сне.

– А теперь позволь дать тебе несколько ценных указаний, – сказал Гонт.

– И не забудь, что ты должен вернуться к полуночи, иначе я буду очень огорчен. А когда я огорчаюсь, то частенько выхожу из себя. И не советую попадаться мне под руку, когда это происходит.

– Слетаете с катушек? – Туз выразительно повертел пальцем у виска.

Мистер Гонт посмотрел на него с такой свирепой ухмылкой, что Туз отступил на шаг.

– Да. Именно так я и поступаю. Слетаю с катушек. Не в бровь, а в глаз.

А теперь слушай внимательно.

И Туз слушал внимательно.

В четверть одиннадцатого утра Алан собрался отправиться к Нэн, чтобы выпить чашку кофе, но по селектору прозвучал голос Шейлы Брайам. Она сказала, что ему звонит Сонни Джекет. Он настаивает на том, чтобы переговорить только с Аланом и ни с кем иным. Алан снял трубку.

– Привет, Сонни, чем могу помочь?

– Знаешь, – начал Сонни своим протяжным выговором выходца из восточных штатов. – Я бы не хотел сваливать тебе на голову дополнительные неприятности после двойной порции, которую тебе пришлось проглотить вчера, но боюсь, что в городе объявился твой старый приятель.

– Кто именно?

– Туз Мерилл. Я видел его машину.

«Вот черт, только его не хватало», – подумал Алан.

– А его самого ты видел?

– Нет. Но машину не заметить нельзя. Ярко-зеленый «додж-челленджер».

Такие телеги ребятишки называют «забойными». Я видел, как она двигалась по направлению к Плейнз.

– Ну что ж, спасибо, Сонни.

– Не за что. Как думаешь, что этому жуку понадобилось в Касл Рок?

– Понятия не имею, – сказал Алан и подумал, кладя трубку: «Но, пожалуй, придется выяснить».

– Рядом с зеленым «челленджером» было свободное место, и Алан втиснул туда свой патрульный автомобиль. Заметив, что на него с горящими от любопытства глазами смотрят из окна парикмахерской Билл Фуллертон и Генри Гендрон, он помахал им. Генри показал ему пальцем напротив. Алан кивнул и перешел на другую сторону улицы. Вчера Вильма Ержик и Нетти Кобб убивают друг друга на одном углу, а сегодня – здрасьте вам – Туз является собственной персоной из-за другого. Этот город становится похожим на цирк Барнум и Бейли.

Едва ступив на тротуар, Алан увидел Мерилла, который выходил из-под зеленого навеса Нужных Вещей, зажав что-то в руке. Сначала Алан не разглядел, что это такое, но по мере приближения Туза понял, зато не в силах был поверить своим глазам. Не тот субъект Туз, чтобы разгуливать по городу с книжками.

Они встретились в том месте, где когда-то стоял Центр Изобилия.

– Привет, Туз, – сказал Алан.

Туз, казалось, вовсе не удивился встрече. Он вытащил из-за ворота сорочки темные очки, встряхнул их и нацепил на нос.

– Так-так-так, привет начальник, как делишки?

– Что ты делаешь в Касл Рок? – спокойным тоном спросил Алан.

Туз с преувеличенным интересом посмотрел на небо. Отблески солнечных лучей заплясали на стеклах его очков.

– Погодка шепчет, почему не прогуляться?

– Это верно, – согласился Алан. – А права водительские у тебя в порядке?

Туз посмотрел на него с обидой.

– Конечно. Без прав я бы и ездить не стал. Ведь это противозаконно, так?

– Это не ответ.

– Я сдал переэкзаменовку, как только получил розовый талон. У меня все в ажуре. Ну как, шеф, это ответ?

– И все же я бы сам проверил. – Алан протянул руку.

– Ты что, не доверяешь мне? – Он продолжал разговаривать в шутливом, слегка поддразнивающем тоне, но Алан уже слышал под ним закипающее раздражение.

– Будем считать, что я просто чересчур любознательный.

Туз переложил книгу в левую руку, чтобы удобнее было достать правой бумажник из кармана, и Алан смог прочитать название книги. Это был «Остров Сокровищ» Стивенсона. Права у Туза оказались в полном порядке.

– Техпаспорт тоже не фальшивый, – сказал Туз. – Но он в машине, так что если хочешь проверить – пошли. – Раздражение в голосе Туза уже звучало явственнее. И былое высокомерие тоже.

– На этот раз, пожалуй, поверю. А почему бы тебе не рассказать мне, что ты все-таки здесь делаешь, Туз?

– Пришел посмотреть вот на это. – Туз указал на пустырь. – Сам не знаю зачем, но пришел вот. Сомневаюсь, чтобы ты поверил, но так уж оно случилось.

Как ни странно, Алан ему поверил.

– Смотрю, ты и книжки теперь покупаешь.

– Читать умею, хотя ты и в это едва ли поверишь.

– Так-так. – Алан зацепил большие пальцы за форменный брючный ремень.

– Смотришь в книгу и видишь, фигу?

– Смотрите-ка, он ведь еще и поэт! Кто бы знал!

– Да, этого у меня не отнимешь. Теперь и ты в курсе и можешь спокойно и не торопясь отсюда уматывать, правда, Туз?

– А если нет? Ты найдешь, за что меня снова в каталажку упечь? Тебе известно такое слово «реабилитация», шериф?

– Известно, – ответил Алан. – Но оно никак не сочетается со словами «Туз Мерилл».

– Ты на меня тянешь, Пэнгборн?

– Нет. Когда потяну, ты об этом узнаешь.

Туз снял очки.

– От вас, ребята, не отвязаться… Ну никак, черт вас возьми, не отвязаться…

Алан молчал.

Туз с трудом, но достаточно быстро, взял себя в руки и снова надел очки.

– Знаешь, я и в самом деле, скорее всего, уеду. Мне есть куда ехать и есть что делать.

– Вот и прекрасно. Большому кораблю – большое плавание.

– Но если я захочу вернуться, я вернусь. Ты понял меня?

– Я понял, Туз, но должен заметить, что это было бы неразумно с твоей стороны. А ты меня понял?

– Ты не хочешь сказать, что угрожаешь мне.

– Если я этого не хочу сказать, по-твоему, то ты еще глупее, чем я думал.

Туз некоторое время смотрел на Алана сквозь затемненные стекла очков, а потом расхохотался. Смех был странный – хриплый и болезненный, поэтому он не показался Алану оскорбительным. Он стоял и смотрел, как Туз шагает через улицу в своих старомодных сапогах на высоких каблуках, подходит к машине, открывает дверь и садится за руль. Минуту спустя взревел мотор. Выхлопная труба выпустила облако вонючего дыма. Прохожие останавливались и смотрели на машину с любопытством.

«Такие выхлопы тоже нарушение, – подумал Алан, – я мог бы его и за это прижучить. Но зачем? Есть дела поважнее, чем Туз Мерилл, который все равно уезжает из города. И на этот раз, будем надеяться, навсегда».

Он смотрел вслед машине, которая совершила на Мейн Стрит запрещенный разворот и понеслась в сторону Касл Стрим, на окраину города. Затем повернулся и стал задумчиво разглядывать зеленый навес магазина. Туз вернулся в родной город и сразу купил книгу – «Остров Сокровищ», если уж быть точным. Он купил ее в магазине Нужные Вещи.

«Мне казалось, магазин сегодня закрыт, – подумал Алан. – Разве там не было объявления?».

Он подошел поближе. Нет, ошибки не было. Объявление гласило:

ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА

Если он открыл Тузу, может быть, и меня впустит? Алан поднял руку, чтобы постучать. Но не успел этого сделать, так как в тот самый момент заверещал прикрепленный к поясу переговорник. Алан нажал кнопку дьявольского устройства и выключил его, но что делать дальше, стало совершенно ясно. Теперь не до магазина. Он с сожалением смотрел на дверь.

Если ты адвокат или коммерсант, можешь на время забыть о своем переговорнике, но коли ты шериф округа, да еще выборный, а не назначенный, сомнений, что делать сначала, а что потом, не остается.

Алан подошел к краю тротуара, застыл на мгновение и быстро оглянулся.

У него появилось такое ощущение, как будто он играет в «жмурки», – глаза завязали, а ловить надо. Вернулось убеждение, что за ним наблюдают, и на этот раз весьма настоятельное. Он был уверен, что успеет заметить, как шевельнется штора на двери, ведущей в магазин мистера Гонта.

Но штора и не думала шевелиться. Магазин дремал на непривычно жарком для октября солнышке, и, если бы он своими глазами не видел, как Туз выходил из магазина, Алан мог бы поклясться, что в магазине ни души, какие бы там чувства его не обуревали.

Он подошел к машине, достал микрофон и подключился.

– Звонил Генри Пейтон, – сообщила Шейла Брайам. – Он уже получил предварительный отчет по делу Вильмы Ержик и Нетти Кобб от Генри Райана.

Прием.

– Валяй дальше. Прием.

– Генри сказал, что если ты хочешь получить свеженькие новости, можешь подъехать к нему до полудня. Прием.

– Понял. Я сейчас на Мейн Стрит. Еду. Прием.

– Эй, Алан?

– Ну?

– Генри еще спрашивает, обзаведемся ли мы до конца нынешнего столетия факсом, чтобы ему не приходилось без конца звонить и зачитывать тебе сообщения. Прием.

– Скажи ему, пусть звонит городскому голове, – ворчливо посоветовал Алан. – Не я распределяю городской бюджет, и ему это прекрасно известно.

– Я просто передаю тебе его слова. Нет причин выливать на меня свое плохое настроение. Прием.

Алану показалось, что у Шейлы самой настроение не из лучших.

– Ладно, все, отбой, – сказал он вслух. Устроившись за рулем и повесив микрофон на место, Алан бросил взгляд на здание банка. Большое электронное табло над входом показывало время – без десяти одиннадцать, и температуру двадцать семь градусов выше нуля. «Господи, зачем нам это? – подумал он. У всех в городе будет солнечный удар».

Алан поехал обратно к зданию муниципалитета, погруженный в задумчивость. Он не мог отделаться от беспокойства, будто что-то зреет в Касл Рок, нечто неподвластное его контролю. Ерунда, конечно, полная чушь, но сбросить это ощущение он был не в силах.

Глава 13

Городские учебные заведения не работали по праздникам, но Брайан Раск не пошел бы в школу, даже если бы она была открыта.

Брайан болел.

Это была не физическая болезнь, как мы ее понимаем, то есть не свинка или ветрянка и даже не коклюш, самая приятная из всех, когда тебя жалеют, но ничем не лечат и разрешают гулять; нельзя было это заболевание назвать и психическим, в прямом смысле то есть, психика тут конечно вовлечена, но в качестве побочного эффекта. Болезнь, которой он страдал, залегала еще глубже, чем в сознании, так глубоко, что до нее не мог бы добраться ни один доктор с иглой или даже микроскопом. У Брайана болела душа. Он всегда был мальчиком веселым, сияющим, словно весеннее солнышко, а теперь солнце зашло, спряталось за зловещими черными тучами, которые продолжали с каждым днем темнеть и громоздиться.

Тучи начали сгущаться в тот день, когда он забросал грязью простыни Вильмы Ержик, продолжали темнеть, когда мистер Гонт явился к нему во сне в форме бейсболиста и предупредил, что он еще не окончательно расплатился за карточку Сэнди Куфэкса… Но настоящая гроза разразилась, когда он сегодня утром спустился к завтраку.

Отец, одетый в темную робу, которую носил на работе в фирме Дика Перри в Южном Париже, сидел за столом, развернув перед собой портлендский выпуск «Пресс-Геральд».

– Безмозглые Патриоты, – бурчал он из-за своей газетной баррикады. Когда же они наконец откопают себе нападающего, способного забивать мячи, черт их всех побери?!

– Не ругайся в присутствии детей, – предупредила Кора, не поворачиваясь от плиты, но тон у нее был не раздраженно-наставительный, как обычно, а скорее рассеянно-безразличный.

Брайан сел за стол и плеснул себе в тарелку с хлопьями молока.

– Эй, Брай, – весело воскликнул Шон. – Хочешь проехаться сегодня в центр и поиграть на компьютерах?

– Может быть, – начал Брайан. – Думаю… – Но тут он заметил заголовок газетной передовой и осекся. КРУПНАЯ ССОРА ДВУХ ЖИТЕЛЬНИЦ КАСЛ РОК ОКАЗАЛАСЬ ДЛЯ НИХ СМЕРТЕЛЬНОЙ – Это была дуэль, – заявляет полиция штата.

Под заголовком публиковались фотографии обеих женщин. Брайан их тут же узнал. Одна из них была Нетти Кобб, проживавшая неподалеку, за углом, на Форд Стрит. Мама всегда говорила, что она чокнутая, но Брайану Нетти нравилась. Он несколько раз останавливался на улице, чтобы погладить собаку, когда Нетти ее выгуливала, и эта женщина казалась ему вполне нормальной, такой же, как все остальные. На второй фотографии была изображена Вильма Ержик. Брайан ковырял свою кашу, но есть не мог. Как только папа ушел на работу, он вывалил разбухшие кукурузные хлопья в мусорное ведро и помчался наверх, к себе в комнату. Он боялся, что мама прибежит вслед и будет ругать его, что он выбрасывает прекрасные калорийные продукты, в то время как в Африке голодают дети (мама почему-то была убеждена, что напоминание о голодающих африканских детях всегда должно вызывать аппетит), но она не появилась. Этим утром мама, казалось, была полностью поглощена своими проблемами.

Зато приперся Шон, неизменный в своей жизнерадостной назойливости.

– Так что, Брай, пойдешь в центр? Пойдешь? – Он все время приплясывал то на одной ноге, то на другой от нетерпения. – Мы можем поиграть на автоматах, на компьютерах, можем потом зайти в новый магазин, знаешь, там такие интересные штуки на витрине…

– Проваливай отсюда, – заорал Брайан и его маленький братишка весь сжался, побледнев от недоумения и страха.

– Прости, – смягчился Брайан. – Но ты все же не пойдешь туда, Шоник, этот магазин для ублюдков.

Нижняя губа малыша задрожала.

– А Кевин Пелки говорит…

– Кому ты больше веришь? Этой слабоумной сопле или мне, старшему брату? Это нехороший магазин, Шон. Он… – Брайан облизнул пересохшие губы и подыскал прилагательное, выражающее по его мнению самую высокую степень неодобрения:

– Он – плохой.

– Что с тобой? – спросил Шон. В голосе его уже дрожали слезы. – Ведешь себя как последний дурак всю неделю. И мама тоже.

– Плохо себя чувствую, вот и все.

– А-а-а… – Шон задумался на мгновение и снова просиял. – Так, может быть, видеоигры тебе помогут выздороветь? Мы с тобой поиграем в «Воздушное Путешествие»! У них есть «Воздушное Путешествие»! Знаешь, когда сидишь прямо внутри и тебя швыряет туда-сюда, туда-сюда. Высокий класс!

Брайан быстро обдумывал предложение брата. Нет. Он даже не может себе представить, как войдет в игровой видеосалон. Во всяком случае, не сегодня.

А скорее всего, уже никогда больше. Множество других ребят пойдет сегодня туда, пришлось бы выстоять очередь, чтобы попасть на хорошую игру типа «Воздушного Путешествия», но он теперь не такой, как они все, и уже никогда таким не будет.

В конце концов, именно у него и ни у кого другого есть карточка Сэнди Куфэкса.

И все же ему хотелось сделать что-нибудь доброе для Шона или для любого другого, что-нибудь такое, что могло бы хоть немного загладить тот страшный поступок, который он совершил по отношению к Вильме Ержик. И тогда он сказал брату, что сам, может быть, и пойдет поиграет, но ближе к вечеру, а Шон может идти сейчас и он даст ему несколько четвертаков. Брайан принялся вытряхивать монеты из пластиковой бутылки из-под кока-колы.

– Ух ты! – У Шона глаза округлились от восторга. – Ну ты даешь!

Наверное, и в самом деле болен. Смотри-ка, сколько их… восемь… девять… десять…

– Повеселись, Шоник. Только маме не говори, а то она заставит тебя положить их обратно.

– Она у себя в спальне, бродит как лунатик в этих дурацких темных очках, – сказал Шон. – Она забыла, что мы вообще есть на свете. – Он помолчал и добавил:

– Я терпеть не могу эти темные очки. Такая гадость! Он повнимательнее пригляделся к брату. – Ты и вправду неважно выглядишь, Брай.

– Я и чувствую себя так же, – признался Брайан. – Прилягу, наверное.

– Ну ладно… Я тебя подожду немного… Вдруг тебе лучше станет?

Посмотрю пока мультики по пятьдесят шестому каналу. Спускайся, если захочешь. – Шон потряс четвертаки в сложенных ковшиком ладонях.

– Спущусь, – пообещал Брайан и плотно прикрыл за братом дверь.

Но лучше Брайану не стало. Минуты складывались в часы, а тучи над головой и в душе Брайана все сгущались.

Ему становилось все хуже и хуже. Он думал о мистере Гонте. Он думал о Сэнди Куфэксе. Он вспоминал ужасный газетный заголовок – крупная ссора двух жительниц Касл Рок оказалась ДЛЯ НИХ смертельной. он вызывал в памяти два лица, столь знакомых и еще недавно живых.

В какой-то момент он чуть было не заснул, но из маминой-папиной спальни тут же донеслись звуки музыки – мама включила маленький проигрыватель. Она снова, в который раз, слушала своего любимого Элвиса.

Всю неделю только этим и занимается. Мысли крутились и вихрем проносились в голове Брайана, как бумажный мусор, подхваченный порывом ветра. КРУПНАЯ ССОРА.

– Знаешь, говорят, ты – высший класс – но это вранье… Это была дуэль… крупная: Нетти Кобб, дама с собачкой.

– Тебе никогда и кролика не поймать… Когда имеешь дело со мной, должен помнить две вещи…

ССОРА: Вильма Ержик, дама с простынями. Мистеру Гонту лучше знать…

– …никакой ты мне не друг…

– …а дуэль не закончится, пока мистер Гонт не скажет, что она закончена.

Мысли крутились и вертелись, налезая одна на другую, громоздились в огромную непреодолимую гору из страха, чувства вины и отчаяния, танцующую под звуки голоса Элвиса. К полудню у Брайана разболелся живот. Кишки подвело и скрутило. Он побежал на цыпочках, в одних носках, в туалет, запер за собой дверь и склонился над унитазом в приступе рвоты, изо всех сил стараясь не шуметь. Мама ничего не слышала. Она так и не выходила из своей комнаты, веря каждому слову Элвиса, который теперь нашептывал, что желает стать ее плюшевым медвежонком.

Пока Брайан медленно плелся обратно к себе, чувствуя еще большее отчаяние и безысходность, чем раньше, его душу охватило страшное предчувствие – карточка Сэнди Куфэкса исчезла. Кто-то выкрал ее прошлой ночью, когда он спал. Он стал виновником преступления из-за этой карточки, а она пропала. Он бросился в комнату бегом, чуть не упал, зацепившись за ковер, и выхватил из ящика альбом с карточками. Он перелистывал страницы с такой скоростью, что даже вырвал несколько. Но карточка – та самая карточка – была на месте: узкое лицо смотрело на него из-под пластиковой обложки.

Слава Богу! Брайан почувствовал прилив горестного облегчения.

Вынув карточку из кармашка, он подошел к кровати и лег, не выпуская ее из рук. Даже не представлял себе, что сможет ее снова положить когда-нибудь на место. Это все, что у него осталось светлого после ночных кошмаров.

Единственное. Он больше не любил свою карточку, не восхищался ею, но она все же принадлежала ему. Если бы он только мог вернуть к жизни Нетти Кобб и Вильму Ержик, спалив эту проклятую карточку, то сразу бросился бы за спичками (во всяком случае, так ему казалось), но поскольку воскресить этих двух женщин было невозможно никаким способом, мысль о том, что и карточка может пропасть, становилась невыносимой.

Итак, он лежал в постели, зажав в руке карточку, смотрел в потолок и прислушивался к голосу Элвиса, напевавшему теперь «Деревянное сердце». Не удивительно, что Шон заметил, как плохо он выглядит: Брайан был бледен, глаза ввалились и лихорадочно блестели. Мучительные размышления превращали его собственное сердце в бесчувственную деревяшку.

И вдруг новая мысль, самая ужасная, рассекла сгустившуюся тьму его сознания сверкнувшей кометой: его видели!

Он резко сел в постели и уставился на себя в зеркало гардероба напротив. Ярко-зеленая шаль. Ярко-красный платок поверх бигуди! Миссис Мислабурски!

– Что там такое творится, мальчик?

– Не могу сказать точно, кажется миссис и мистер Ержик ссорятся.

Брайан встал с постели и подошел к окну, не сомневаясь, что сразу увидит патрульный автомобиль шерифа Пэнгборна, сворачивающий на подъездную дорогу к их дому. Машины не было, но она наверняка вот-вот появится. Потому что если две женщины убивают друг друга в результате крупной ссоры, обязательно проводится следствие. Миссис Мислабурски тоже будут задавать вопросы. И она расскажет, что видела мальчика у дома Ержиков. Этого мальчика, скажет она шерифу, зовут Брайан Раск.

Внизу зазвонил телефон. Мама не сняла трубку, хотя в спальне был параллельный аппарат. Кора бродила по комнате и подпевала Элвису. Наконец к телефону подошел Шон.

– Кто говорит?

Брайан спокойно размышлял: «Он вытянет из меня все. Я не умею лгать, тем более полицейскому. Я даже миссис Леру соврать не мог, когда она спросила, кто разбил вазу на ее столе, пока она ходила в учительскую. Он все из меня вытянет, и я сяду в тюрьму за убийство».

Вот тогда-то впервые Брайан задумал самоубийство. Мысль была не зловещая, не романтическая, нет, она была спокойная и рациональная. У папы в гараже хранилось оружие, и теперь это оружие приобретало реальный смысл.

Ружье становилось ответом на все вопросы.

– Брайааааан! Телефооооон!

– Я не хочу разговаривать со Стэном, – крикнул он в ответ. – Пусть перезвонит завтра.

– Это не Стэн. Какой-то взрослый дядька.

Ледяные клешни ужаса схватили сердце Брайана и стиснули. Вот оно – на проводе шериф Пэнгборн.

«Брайан? Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Это очень серьезные вопросы. Если ты не согласишься сразу же на них ответить, мне придется за тобой приехать. Придется приехать на полицейской машине. Очень скоро твое имя появится в газете, а фотографию покажут по телевизору, и все твои друзья станут на тебя глазеть. И мама с папой увидят, и маленький братишка Шон. А показав фотографию, диктор телевидения скажет:

– Это Брайан Раск, мальчик, ставший причиной смерти Нетти Кобб и Вильмы Ержик».

– А-а-а, кто же это? – крикнул Брайан визгливым срывающимся голосом.

– Не знаю! – Шона оторвали от «Терминатора», и он был тем самым недоволен. – Он сказал, что его зовут Круфикс или как-то вроде этого.

Круфикс?

Брайан стоял в дверном проеме, и сердце его подпрыгивало. На скулах вспыхнули два красных пятна, словно нарисованные, как у клоуна в цирке. Не Круфикс. КУФЭКС!

Сэнди Куфэкс звонит ему по телефону. Но Брайан точно знал, кто именно звонит.

Он спустился по лестнице на подгибающихся ногах. Телефонная трубка казалась весом не менее пятисот фунтов.

– Здравствуй, Брайан, – ласково произнес мистер Гонт.

– З-з-драссте, – все тем же визгливым голосом выдавил из себя Брайан.

– Тебе не о чем беспокоиться, – сказал мистер Гонт. – Если бы миссис Мислабурски видела, как ты швырял камни, она бы не спросила тебя, что происходит, понимаешь?

– Откуда вы знаете? – Брайан снова почувствовал, что его вот-вот вырвет.

– Это неважно. Важно то, что ты все сделал правильно. Абсолютно правильно. Ты сказал, что, по всей вероятности, миссис и мистер Ержик ссорятся. Если полиция и в самом деле на тебя выйдет, они решат, что ты слышал, как кто-то бросал камни. Подумают, что ты не видел бросавшего, потому что он стоял позади дома.

Брайан выглянул в гостиную, чтобы убедиться, что Шон не подслушивает.

Шон не подслушивал. Он сидел перед телевизором скрестив ноги и держал на коленях пакет воздушной кукурузы.

– Я не умею лгать, – прошептал он в трубку. – Меня всегда ловят, когда я вру.

– На этот раз не поймают, – заверил мистер Гонт. – На этот раз ты соврешь искусно.

Самое ужасное было то, что Брайан и на этот раз считал: мистеру Гонту лучше знать.

Пока старший сын помышлял о самоубийстве, а потом беседовал отчаянным шепотом с мистером Гонтом, Кора Раск парила в танце вокруг кровати, одетая в домашний халат.

Только спальня была не ее.

Как только она надевала очки, купленные у мистера Гонта, сразу оказывалась в Сказочной Стране.

Она проплывала в танце по роскошно обставленным комнатам, тонувшим в аромате дорогих вин и яств, где единственными нарушителями тишины были кондиционеры (только некоторые окна в доме открывались, большинство были забиты наглухо и затянуты шторами), шорох ее туфель по мягким пушистым коврам и сладостный, вкрадчивый голос Элвиса, поющего «Сбываются мечты».

Она плыла под люстрой французского хрусталя, мимо сверкающих стеклянных светильников в виде павлиньих хвостов, поглаживала ладонями темно-синий бархат портьер. Мебель в комнатах была в стиле Людовика, стены выкрашены в кроваво-красный цвет.

Сцена сменилась, как кадр в кино, и Кора оказалась в подвальном помещении. На одной стене были вывешены в ряд рога оленей и лосей, а на другой – золотые пластинки в рамах. С третьей стены глазели пустыми бельмами телевизионные экраны. Вдоль четвертой извивалась змеей длинная стойка бара, за которой на полках выстроились бутылки с ликерами: апельсиновым, лимонным, липовым.

В маленьком портативном проигрывателе с фотографией Элвиса на крышке щелкнул механизм смены пластинок, и теперь Король запел «Голубые Гавайи».

Кора тут же переместилась в Комнату Джунглей, со стен которой на нее смотрели хмурые африканские боги, кресла подставляли свои подлокотники в виде фантастических фигур, зеркала в кружевных рамах из перьев с грудок живых фазанов подглядывали за каждым ее движением.

Кора танцевала. Танцевала, спрятав глаза под темными стеклами очков, купленных в магазине Нужные Вещи. Она танцевала в Сказочной Стране, а сын ее тем временем снова пробрался к себе в спальню и лег в постель, не спуская глаз с узкого лица Сэнди Куфэкса на фотографии и размышляя о возможном алиби и о ружье на случай неудачи.

Средняя школа Касл Рок помещалась в скучном, безрадостном здании из красного кирпича, притулившемся между почтовым отделением и городской библиотекой, наследство тех времен, когда городские старейшины не соглашались со спокойным сердцем сойти в гроб до тех пор, пока школа не станет полностью соответствовать стилю реформации. Конкретно эта школа была построена в 1926 году и полностью соответствовала вкусам долгожителей. Из года в год поднимался вопрос о том, не пора ли выстроить новую, в которой окна походили бы на окна, а не на амбразуры дзотов, спортивная площадка не напоминала прогулочный двор тюрьмы, а в классах зимой было бы достаточно тепло.

Кабинет, логопеда был оборудован в подвале, постфактум, и теснился между котельной и кладовкой, забитой рулонами бумажных полотенец, коробками с мелом, полками с методическими пособиями, давным-давно устаревшими и вышедшими из употребления, и ведрами с пахучими рыжими опилками. В кабинете, вмещавшем учительский стол и шесть ученических парт, повернуться было негде, но все же Сэлли Рэтклифф постаралась оформить свой класс как можно веселее. Она знала, что жизнь ее подопечных – рекомендованных к занятиям с логопедом – заикающихся, картавящих, шепелявящих, гундосящих и гнусавящих – и так была далеко не сладкая, полная страхов от ощущения собственной неполноценности, насмешек товарищей и излишней назойливости родителей. Не хватало, чтобы и внешняя обстановка довершала безрадостную картину.

Посему с грязных потолочных балок свисали на веревках два забавных флюгера, стены были завешены красочными фотографиями теле– и рок-звезд, а на двери пристроился плакат с изображением Гарфильда. Слова, замкнутые в огромном пузыре, вылетавшем изо рта Гарфильда, были следующие: «Если такая дохлая кошка, как я, может гладко языком молоть, то вы и подавно сможете».

Хотя школа открылась после летних каникул не далее как пять недель назад, в кабинете скопилась огромная беспорядочная куча бумаг. Сэлли собиралась потратить весь день на то, чтобы в них разобраться, но в четверть второго пополудни собрала все, заткнула в тот самый шкаф, откуда вытащила, захлопнула дверцу и заперла. Сама себя она оправдывала тем, что грех сидеть взаперти в подвале в такой прекрасный солнечный день, хотя печка и не работала, впервые за все время своего существования именно тогда, когда надо. Но эти оправдания были не вполне искренни. У Сэлли были на нынешний день обширные планы.

Она хотела поскорее попасть домой, сесть в кресло у окна, так, чтобы солнце отбрасывало лучи ей на колени и пригревало их, и размышлять о таинственном куске дерева, купленном в магазине Нужные Вещи.

Последнее время она приходила к убеждению, что деревяшка ниспослана свыше как одно из чудесных свидетельств существования Всевышнего, на которые то там, то сям изредка натыкаются счастливчики. Держать эту деревяшку в руке – все равно что испить из хрустально-чистого источника в жаркий день. Держать ее в руках – все равно что насытиться, когда умираешь с голоду. Держать ее… Короче, прикасаясь к ней, Сэлли испытывала восторг души. Кроме того, ее все время что-то мучило. Она спрятала деревяшку в нижний ящик комода, под белье, надежно заперла дверь дома, но все же постоянно беспокоилась, что какой-нибудь бессовестный вор проберется в дом и умыкнет (реликвия, святая реликвия) драгоценный обломок. Она понимала, что подозрения ни на чем не основаны. Найдется ли такой вор, который, забравшись в дом, позарится на ничем не примечательный кусок дерева, даже если его найдет? Но если этот вор случайно прикоснется… если звуки, запахи и образы обольют его с ног до головы, как обливают ее, стоит Сэлли сжать деревяшку в своем маленьком кулачке… ну тогда…

Итак, ей лучше уйти домой. Придет, переоденется в шорты и майку, устроится поудобнее и проведет часок в спокойных (или не совсем) мечтаниях, чувствуя, как пол под ногами превратится в покачивающуюся на волне палубу, слушая, как звери мычат, мяукают, лают, блеют, ощущая ласку лучей солнца, такого незнакомого, нездешнего, дожидаясь того волшебного момента – Сэлли была уверена, что он настанет, надо только достаточно долго держать деревяшку в руке, сидеть тихо как мышь и истово молиться – когда дно огромного деревянного судна со скрежетом упрется в вершину горы. Она терялась в догадках, за какие подвиги Бог избрал ее для своего всевышнего благословения, ее, единственную из всех верующих, чтобы позволить насладиться великим чудом Его прикосновения, но раз уж избрал, Сэлли намерена испытать это чудо сполна, поелику возможно.

Она вышла из боковой двери и направилась к школьной автомобильной стоянке – молодая красивая женщина, с золотистыми волосами, высокая, длинноногая. Об этих длинных ногах было много разговоров, когда Сэлли Рэтклифф проходила мимо парикмахерской, гордо вышагивая в туфлях на намеренно низких каблуках, зажав сумочку в одной руке и Библию, испещренную мудрыми трактатами, в другой.

– Господи Иисусе, у этой бабы ноги от горла растут, – сказал как-то Бобби Дагас. На что Чарли Фортин ответил:

– Пусть они тебя не слишком волнуют. Им никогда не придется обнять твою задницу. Их хозяйка принадлежит Господу нашему Иисусу Христу и Лестеру Пратту. Причем именно в такой последовательности.

Парикмахерская взорвалась тогда здоровым мужским гоготом. А снаружи вышагивала своими длинными ногами Сэлли Рэтклифф. Она направлялась на Вечерние Библейские чтения для молодежи, проводившиеся преподобным Роузом по четвергам в своем неведении и своей добродетели.

Но Боже упаси кого-нибудь отпустить скабрезность относительно ног или иной прелестной принадлежности Сэлли, когда в парикмахерскую Клип Джоинт заходил Лестер Пратт, а делал он это не реже чем раз в три недели, чтобы не допускать беспорядка в своей по военному аккуратной прическе. Всем до единого в городе, из тех, кто вообще об этом задумывался, было ясно, что он безоговорочно верит в целомудрие Сэлли и спорить с человеком такого сложения, как Лестер Пратт, не стоило. Он был вполне доброжелательным и любезным малым, но во всем, что касалось Бога и Сэлли, оставался непреклонно серьезен. Лестер был из тех, кто при случае вырвет руки-ноги остряков откуда они растут и поменяет местами.

У Лестера с Сэлли частенько случались свидания с проявлениями горячей любви и глубокой привязанности, но до высшей точки взаимопонимания никогда не доходило, поэтому Лестер возвращался домой переполненный душевным и плотским трепетом, в мечтах о той, недалекой уже ночи, когда ему не придется этот трепет унимать в самый неподходящий момент. Он боялся только не потопить любимую в своих столь долго сдерживаемых излияниях, когда это в самом деле произойдет.

Сэлли тоже с нетерпением ожидала свадьбы и естественного завершения сексуального влечения; правда, в последние дни объятия Лестера уже не производили на нее столь сильного впечатления. Она обдумывала, не рассказать ли жениху о деревяшке со Святой Земли, купленной в магазине Нужные Вещи и содержащей столь чудесные свойства, но в конце концов решила этого не делать. Нужно бы, конечно. Чудесами необходимо делиться. Большой грех оставлять их лишь для себя. Но она была удивлена (и даже несколько испугана) чувством ревностного обладания, рождавшегося всякий раз, когда возникало желание рассказать об удивительном приобретении Лестеру и тем более разрешить подержать его в руках.

– Нет! – закричал детский сердитый голосок, когда она впервые об этом задумалась. – Нет, это твое! Для него это не будет иметь такого значения, как для тебя! Не может!

Настанет день, когда она поделится с ним своим сокровищем, так же как и своим телом, но ни для того, ни для другого время еще не пришло.

Этот жаркий октябрьский день принадлежал только ей. На школьной стоянке машин было мало, и одной из них, самой новой и красивой, был «мустанг» Лестера. Она постоянно мучилась со своей собственной машиной все время что-то выходило из строя в ходовой части – но проблема разрешалась легко. Когда она сегодня утром позвонила Лесу и попросила снова одолжить ей машину (только накануне днем вернула после шестидневного пользования), он сразу согласился подогнать ей «мустанга». Обратно он может и пробежаться, сказал Лестер, все равно они с ребятами решили сегодня поиграть в футбол. Она догадывалась, что он отдал бы ей машину, даже если бы она ему была нужна, и это казалось вполне естественным. Она была странным образом убеждена, скорее интуитивно, чем по опыту, что Лестер прыгнул бы через горящий обруч, если бы только она приказала, и такое безрассудное обожание вызывало наивную уверенность в своей неотразимости.

Лес поклонялся ей, они оба поклонялись Богу; все было так, как должно быть и будет всегда, и вовеки веков, аминь.

Сэлли села за руль «мустанга» и, повернувшись, чтобы положить сумочку, заметила что-то белое, торчащее из-под сидения. Это что-то было похоже на конверт.

Сэлли наклонилась и подняла его, думая, как странно обнаружить нечто подобное в «мустанге». Лес содержал машину в такой же чистоте и порядке, как свою собственную персону. На конверте было написано всего два слова, но они вызвали у Сэлли Рэтклифф весьма неприятное ощущение. «Любовь моя» – вот что было написано размашистым почерком. Женским почерком.

Она перевернула конверт. На обратной стороне никакого текста не обнаружила, а конверт был запечатан.

«Любовь моя?» – спросила себя Сэлли и вдруг поняла, что сидит в машине Лестера, с закрытыми окнами и потеет как нервнобольная. Сэлли включила мотор, опустила оконное стекло со своей стороны и перегнулась через соседнее сидение, чтобы приоткрыть второе окно.

На нее повеяло слабым запахом духов. Если так, то духи не ее. Она не пользовалась ни парфюмерией, ни косметикой, во-первых, потому, что ее религия считала эти предметы орудием дьявола, а во-вторых, потому, что в них не нуждалась.

И все же это были не духи. Аромат издавали последние осенние цветы на кустах жимолости, растущих вдоль забора вокруг школьной спортивной площадки. «Любовь моя?» – повторила Сэлли, глядя на конверт. Конверт отказывался отвечать на вопрос. Лежал себе преспокойно в руке и молчал.

Сэлли перехватила его за уголок и потрясла. Внутри находился листок бумаги, один, как ей показалось, и что-то еще. Может быть, фотография.

Она протянула руку с конвертом ближе к ветровому стеклу, чтобы посмотреть на просвет, но ничего не поучилось, солнце светило с другой стороны. Виднелся только светлый прямоугольник – вероятно, письмо – и более темный, по всей видимости, фотография от (любимой) той, которая послала Лесу это письмо.

То есть не послала, во всяком случае не почтой. Ни марки, ни адреса.

Всего два слова и такие волнующие. Конверт не был вскрыт, а это значит… это значит, что кто-то подложил его в машину, пока Сэлли занималась в своем кабинете разбором бумаг.

Возможно. Но возможно также, что некто положил этот конверт в машину вчера вечером или днем, и Лестер его не заметил. В конце концов, виднелся лишь один уголок, и он мог выползти из-под сидения, когда Сэлли ехала утром в школу.

– Здравствуйте, мисс Рэтклифф, – окликнул кто-то. Сэлли вздрогнула и быстро спрятала конверт под юбку. Сердце ее учащенно забилось от чувства вины.

Малыш Билли Маршан шагал по спортивной площадке с роликовой доской под мышкой. Сэлли помахала ему. Лицо ее раскраснелось и горело. Глупость какая-то – нет, просто идиотизм – она ведет себя так, будто Билли заметил ее в чем-то недозволенном.

А разве не так? Разве ты не собиралась заглянуть в письмо, предназначенное не тебе?

И тогда Сэлли почувствовала первый прилив ревности. А может быть, ей?

Всему городу известно, что она последние две недели ездит чаще в машине Лестера, чем в своей собственной. А если даже письмо не принадлежало ей, то уж сам Лестер наверняка, всей душой и телом. Разве не думала она только что с таким приятным удовлетворением и самоуверенностью, которая присуща только молоденьким и хорошеньким христианкам, что Лестер готов по первому ее желанию прыгнуть сквозь горящий обруч?

Любовь моя.

Никто этот конверт не оставлял для нее, Сэлли была в этом убеждена. У нее не было подруг, которые называли бы ее Дорогушей, Милочкой или тем более Любовью. Конверт был оставлен для Лестера. А значит…

Неожиданно ее осенила догадка, и Сэлли с огромным облегчением откинулась на спинку мягкого голубовато-серого сидения. Лестер преподавал физкультуру в колледже Касл Рок. Преподавал, конечно, только мальчикам, но многие девочки, молоденькие, хорошенькие и впечатлительные, видели его каждый день. А ведь Лестер очень привлекательный молодой человек.

Кто-нибудь из студенток колледжа и подсунул письмо. Вот и все. Она даже не отважилась положить его на приборный щиток, чтобы он сразу увидел.

– Он не станет возражать, если я его прочту, – объяснила самой себе Сэлли, оторвала от бока конверта узкую полоску и аккуратно вложила ее в пепельницу, которая никогда не знала, что такое окурки. – Мы с Лестером сегодня от души посмеемся.

Она встряхнула конверт, и оттуда выпала цветная фотография, отпечатанная с пленки «Кодак». Сэлли взглянула на снимок и почувствовала, что сердце на мгновение остановилось. Она перевела дыхание и прикрыла ладонью рот, изобразивший заглавную букву О. На щеках Сэлли цвели и пылали красные розы.

Ей никогда не приходилось бывать в Мудром Тигре и было невдомек, что на снимке изображено именно это заведение, но она не была окончательно наивной. Она любила смотреть телевизор и время от времени ходила в кино, поэтому не могла не знать, как выглядит бар. На фотографии мужчина и женщина сидели за столиком в уголке (уютном уголке, подсказывал внутренний голос) большого зала. На столе стоял кувшин пива и два стакана. Вокруг за столиками сидело еще множество людей. На заднем плане четко виднелась танцплощадка. Мужчина и женщина целовались. На ней был укороченный джемпер с люриксом, оставлявший живот обнаженным, и юбка, похоже из белого полотна.

Чрезвычайно короткая юбка. Мужчина одной рукой обнимал женщину за талию, а другую бесцеремонно запустил под юбку, достаточно далеко, чтобы это выглядело совершенно неприлично. Сэлли даже видела краешек ее трусиков.

«Ах ты мерзавка», – подумала Сэлли с безграничным возмущением.

Фотограф снимал мужчину со спины, взгляду открывался лишь его подбородок и одно ухо, но Сэлли даже по тому, что видела, понимала, что он мускулист и черные волнистые волосы стриг коротко. На нем были голубая футболка из тех, что мальчики называют борцовками, и синие спортивные брюки с белыми полосками по бокам. Лестер.

Лестер, обследовавший местность под юбкой у мерзавки.

– Нет! – воскликнул внутренний голос, не желавший смириться с обстоятельствами и оттого полуистерический. – Это не может быть он! Лестер не ходит в бары! Он ведь даже не пьет! И он никогда не поцелует другую женщину, потому что любит меня! Знаю, что любит, потому что…

– Потому что так говорит. – Она не узнала своего голоса, так бесцветно он прошелестел. Она хотела разорвать карточку в клочки и развеять их по ветру, но вовремя остановилась.

Кто-нибудь может заметить, подобрать, соединить, и что тогда подумают?

Сэлли снова склонилась над фотографией и принялась ее изучать, пристально, ревностно.

Голова мужчины почти полностью скрывала лицо женщины, но Сэлли смогла разглядеть хвостик брови, уголок глаза, левую щеку и часть скулы. Но что гораздо важнее, она смогла рассмотреть стрижку темных волос – под кружок с челкой на лбу редкими сосульками.

Темные волосы у Джуди Либби. И Джуди Либби стрижет их под кружок с челкой на лбу.

Ты не права. Более того, ты просто сошла с ума. Лес порвал с Джуди, как только она перестала ходить в церковь. А потом она уехала. То ли в Портленд, то ли в Бостон. Это чья-то гнусная шутка, подлый розыгрыш. Ты ведь знаешь, Лес никогда…

Разве она об этом знает? Убеждена?

Столь еще недавно твердая самоуверенность теперь хохотала над Сэлли, и вновь заговорил незнакомый доселе внутренний голос. Доверчивость невинных главное орудие лжецов.

И все-таки это не может быть Джуди и уж наверняка не Лестер. В конце концов, нельзя же наверняка утверждать, что это за люди, если они в этот момент целуются. Даже в кино, если опаздываешь к началу сеанса, будь хоть самые что ни на есть звезды в главных ролях. Нужно дождаться, пока они оторвутся друг от друга и посмотрят в камеру.

Это не кино, убеждал внутренний голос. Это жизнь. И если это не они, что тогда в машине делает конверт?

Теперь взгляд Сэлли сосредоточился на правой руке женщины, обнимавшей ее жениха за шею. У нее были длинные тщательно наманикюренные ногти, покрытые темным лаком. У Джуди Либби тоже были такие ногти. Сэлли помнит, что нисколько не удивилась, когда Джуди перестала ходить в церковь. У девушки с такими ногтями, вспоминала она свои тогдашние впечатления, не может быть на уме один лишь Господь Бог.

Ну что ж, значит, вполне возможно, что это и в самом деле Джуди Либби.

Но это вовсе не значит, что рядом с ней Лестер. Это может быть ее способ отомстить им обоим, ведь Лестер сам ее бросил, когда узнал, что она такая же христианка, как Иуда Искариот. В конце концов, кто угодно может носить короткую стрижку и одеваться в голубые майки и брюки с белыми полосами по бокам.

Но тут ее взгляд наткнулся на еще одну деталь, и сердце внезапно отяжелело и остановилось, как будто простреленное свинцовой пулей. На руке мужчины были часы – электронные. Она их узнала, хотя на фотографии они выделялись нечетко.

Она не могла их не узнать, так как сама подарила месяц назад в день его рождения.

Но сознание упрямо твердило – это тоже вполне возможное совпадение.

Ведь это всего лишь «Сейко», на большее я не могла раскошелиться. Любой может носить такие часы. Но внутренний голос смеялся над ней, смеялся жестоко, безжалостно. Этот голос желал знать, кого, собственно говоря, она собирается обдурить. Кроме того, хоть она, слава Богу за такое снисхождение, не могла видеть кисть мужчины, запущенную под юбку девицы, рука до локтя представала на полное обозрение, и на ней Сэлли сразу заметила две маленькие родинки, соприкасающиеся друг с другом краями и образующие аккуратную восьмерку. Сколько раз Сэлли с любовью поглаживала эти родинки, сидя на заднем крыльце бок о бок с Лестером! Как часто она целовала их, пока Лестер ласкал ее грудь, одетую в специально подобранный для таких случаев бюстгальтер от Дж. С.Пенни, и нашептывал на ухо всяческие интимные нежности и обещания вечной любви.

Это Лестер, сомнений никаких. Часы можно надеть и снять, от родинок не отделаешься. В памяти всплыла музыкальная фраза из песенки: «Плохие девчонки… там-там… тум-тум…».

– Мерзавка, шалава, шлюха, – шипела Сэлли, словно разъяренная тигрица.

– Как он мог к ней вернуться? Как?!

– Может быть, – не унимался внутренний голос, – она позволяет ему то, чего не позволяешь ты?

Грудь Сэлли возмущенно взмыла вверх, а в горле застрял отвратительный горький ком. Но ведь они в баре! Лестер не…

Но она тут же поняла, что это не слишком убедительное возражение. Если Лестер встречается с Джуди, если он обманывает ее в этом, то обман насчет того, пьет он пиво или нет, уже полностью теряет свою значимость. Вот так.

Сэлли отложила фотографию и трясущимися руками достала из конверта сложенный вчетверо листок бумаги персикового цвета. От него исходил легкий, терпковато-сладкий аромат. Сэлли поднесла листок к носу и глубоко вдохнула.

– Мерзавка! – крикнула она хриплым истерическим голосом.

Если бы Джуди теперь оказалась рядом, она набросилась бы на нее и исцарапала собственными ногтями, какими бы короткими они ни были. Как бы ей хотелось, чтобы Джуди оказалась здесь. И Лестер тоже. Долго бы ему не пришлось еще играть в футбол, если бы она его отделала. Очень долго.

Сэлли развернула письмо. Оно было короткое и написано округлым почерком школьницы, обученной чистописанию по методу Пальмера.

Дорогой Лес!

Фелиция сделала этот снимок в тот день, когда мы были с тобой в Тигре.

Сказала, что собирается нас шантажировать. Но только дразнила. Она отдала фотографию мне, а я отдаю тебе в память о нашей ВЕЛИКОЙ НОЧИ. Не слишком было благоразумно с твоей стороны забираться ко мне под юбку на глазах у «всего честного народа», но это так возбуждало! И потом ты такой СИЛАЧ! Чем дольше я смотрела на тебя, тем больше подогревалась. Если приглядишься повнимательнее, увидишь мое нижнее белье. Слава Богу, Фелиция уже ушла к тому времени, когда на мне ничего не осталось! Скоро увидимся! А пока храни эту фотографию «в память обо мне». Я буду думать о тебе и твоей замечательной «штучке». ОГРОМНОЙ штуке! Лучше закончу писать, а то все больше распаляюсь. Как бы не пришлось заняться чем-нибудь неприличным. И прошу тебя, перестань беспокоиться сам знаешь О КОМ. Она слижком занята послушанием Богу, чтобы думать о нас с тобой, смертных.

Твоя Джуди

Не менее получаса Сэлли сидела в «мустанге» Лестера и все перечитывала и перечитывала письмо. Сознание ее и чувства обострились от накапливающегося гнева, ревности и обиды. Кроме того, подспудно все эти ощущения «подогревались», как сказала бы Джуди, возрастающим сексуальным возбуждением, но в этом она никогда бы не призналась никому на свете и тем более себе самой.

«Безмозглая шалава даже не знает, как пишется слово “слишком”», думала Сэлли.

Она продолжала скользить взглядом по фразам и задерживалась, конечно, на тех, что были выделены заглавными буквами. Наша великая ночь. Не слишком БЛАГОРАЗУМНО. Так ВОЗБУЖДАЛО. Такой СИЛАЧ. ОГРОМНАЯ ШТУКА.

Но наивысшую степень раздражения и ярости вызывала богохульная перефразировка общинного ритуального псалма: «…сохрани эту фотографию в память обо мне».

Непристойные картины совершенно непроизвольно вставали перед глазами Сэлли. Губы Лестера смыкаются на розовом соске Джуди Либби, а та завывает:

«Возьми меня, испей до дна эту чашу в память обо мне». Лестер на коленях меж раздвинутых ног Джуди: «Возьми меня, съешь меня в память обо мне».

Сэлли смяла абрикосового цвета листок в маленький ничтожный комочек и швырнула на пол машины. Теперь она сидела прямо, вздернув подбородок и глядя вперед немигающим взором, взмокшие от пота пряди волос слиплись и рассыпались (не отдавая себе отчета в том, что делает, Сэлли все время, пока читала и перечитывала письмо, прочесывала волосы пальцами, словно гребнем). Затем она нагнулась, подняла бумажный шарик, расправила его и сунула вместе с фотографией обратно в конверт. Руки у нее так дрожали, что она лишь с третьего раза попала в конверт, надорвав его при этом чуть не до середины.

– Мерзавка! – закричала она в который раз и разразилась слезами. Слезы были горячие и жгучие, как кислота. – Сука! А ты! Ты! Лживая скотина!

Сэлли воткнула ключ в замок зажигания. «Мустанг» взревел, да так яростно, как будто вторил состоянию Сэлли. Она включила передачу и выехала со стоянки, взметнув тучу пыли, выпустив голубое облако газа и отчаянно проскрежетав резиной. Билли Маршан, тренировавший развороты на роликовой доске, с удивлением оглянулся.

Пятнадцать минут спустя она была в спальне, лихорадочно рылась в ящике с бельем в поисках деревяшки и не находила ее. Гнев на Джуди и лживую скотину-жениха был вытеснен страхом – вдруг деревяшка исчезла? Неужели ее все-таки похитили?

Сэлли принесла разорванный конверт с собой и только теперь с удивлением обнаружила, что до сих пор держит его в левой руке. Он мешал поискам. Она отшвырнула конверт и принялась выбрасывать свое скромное хлопчатобумажное белье из ящика пригоршнями, рассыпая его по всей комнате.

В тот самый момент, когда она готова была завопить от ужаса и отчаяния, деревяшка нашлась. Видимо, Сэлли, открывая, потянула ящик на себя с такой силой, что драгоценность скользнула в самый дальний угол.

Она схватила свою деревяшку и в тот же миг почувствовала, как на душе разливается покой и удовлетворение. Другой рукой она подобрала конверт и держала обе вещи прямо перед собой: добро и зло, святыню и скверну, альфу и омегу. Затем она положила конверт в ящик и беспорядочно забросала сверху бельем.

Сэлли села, скрестила ноги и опустила голову к деревяшке. Она ожидала почувствовать, как пол закачается под ней, словно палуба ковчега, ожидала услышать крики несчастных бессловесных тварей, спасенных Божией милостью во времена всемирного бедствия.

Но вместо всего этого она услышала голос человека, продавшего ей эту бесценную реликвию.

– Тебе придется заняться этим… – говорила деревяшка голосом мистера Гонта. – Придется, Сэлли, это грязное дело нельзя оставить безнаказанным.

– Да, – откликнулась Сэлли. – Да, я знаю.

Весь день она просидела в своей раскаленной от солнца и чувств девичьей спальне, раздумывая и мечтая в полусне, сидела в середине темного круга, очерченного вокруг нее волшебным куском дерева, сидела во тьме, как под капюшоном кобры.

– Вот идет мой король, весь в зеленом как франт… йо-хо, йо-хо, траля-ля… он не просто король, он любовный гигант…

В то время как вокруг Сэлли Рэтклифф сгущалась тьма душевных страданий, Полли купалась в солнечных лучах неожиданно теплого октябрьского дня. Она сидела в кресле у открытого окна мастерской и напевала своим приятным глубоким голосом. К ней подошла Розали Дрейк.

– Есть у меня одна знакомая, которая чувствует себя сегодня лучше, чем вчера. Гораздо лучше, судя по голосу.

Полли взглянула на нее и улыбнулась, выразив улыбкой всю сложную гамму чувств, обуревавших ее.

– Может быть так, а может быть и не совсем.

– Хочешь сказать, что действительно чувствуешь себя хорошо, но не можешь в это поверить?

Полли подумала над таким вариантом и согласно кивнула. Это было не совсем так, но в качестве объяснения подходило. Женщины, одновременно расставшиеся с жизнью вчера, сегодня лежали рядом в Похоронном бюро Сэмуэльса. Завтра утром их будут отпевать в разных церквях, но после полудня они снова станут соседями, на этот раз на Отечественном кладбище.

Полли считала себя одной из виновниц их смерти; в конце концов, никто как она вернула в свое время Нетти Кобб в Касл Рок. Она писала все необходимые письма и поручительства, она ходила на консультации, именно она подыскала Нетти Кобб жилье. Но почему? Теперь трудно сказать, скорее всего в силу тяги к актам милосердия, а возможно, подспудного стремления отдать последний долг старинным семейным связям.

Она не пыталась оправдываться ни перед собой, ни перед другими, не позволяла никому себя уговаривать (Алан даже и не пытался), но она не была уверена, что теперь, зная, чем все это кончилось, повела бы себя по-иному, если бы можно было начать сначала. Причину безумия Нетти Полли не в силах была устранить, впрочем как и регулировать ее состояние и поведение, но факт остается фактом – ее подопечная провела три спокойных и, можно сказать, счастливых года в Касл Рок. Может быть, эти три года настоящей свободной жизни лучше, чем долгое тоскливое прозябание в больничных стенах вплоть до естественного ухода в мир иной. И если бы Полли пришлось подписывать себе приговор по обвинению в убийстве Вильмы Ержик, разве не стоял бы рядом с ее подписью росчерк самой Вильмы, ответственной за свою смерть никак не менее, чем кто-либо другой. Разве Полли, а не сама Вильма уничтожила веселую и беззащитную собачку Нетти, вонзив ей в грудь смертоносный штопор?

Была еще одна частичка души, самая, вероятно, естественная и понятная, которая просто-напросто страдала от потери хорошего друга и недоумевала, как могла Нетти так поступить в то время, когда Полли уверовала в ее неминуемое выздоровление.

Почти всю первую половину дня Полли провела в хлопотах по организации похорон и обзванивала немногих родственников Нетти, которые, как она и предполагала, отказались присутствовать при погребении. Эта рутинная работа, всегда сопровождающая таинство смерти, помогла сосредоточиться в собственном горе… в чем, вероятно, и состоит главное предназначение ритуала предания мертвых земле.

И все же от некоторых мыслей она отделаться не могла. Например, лазанья, все еще прятавшаяся в холодильнике под покрывалом из фольги, чтобы не пересохнуть. Она предполагала разделить трапезу с Аланом, если он сможет прийти к обеду. В одиночку она съесть лазанью не сможет. Кусок в горло не полезет.

Она вспоминала, как Нетти стремительно определила ее тяжелое состояние, как прониклась ее болью, как старалась ее унять, облегчить, настаивая на том, что термические варежки на этот раз помогут. И конечно, последние слова Нетти, адресованные ей:

– Я люблю тебя, Полли.

Розали теперь тоже напевала. Этим утром они сообща вспоминали Нетти, вызывая в памяти то одно, то другое, поплакали, обнявшись, в подсобке среди вороха тканей и одежды. А теперь и у Розали, кажется, поднялось настроение, вероятно оттого, что она услышала, как поет Полли.

«А может быть, и оттого, что она не была по-настоящему близка и реальна для нас обеих, – размышляла Полли. – Над образом Нетти всегда витала тень, не слишком густая, чтобы не разглядеть, что под ней скрывается, но достаточно плотная, чтобы приходилось напрягать зрение.

Возможно, именно это обстоятельство способствует непрочности, хрупкости нашей скорби».

– Я и вправду лучше себя чувствую, – сказала Полли. – Не пойму, почему и как это произошло, но ужасно радуюсь. Может быть, пора по этому поводу перекрыть фонтан слез?

– Согласна. Не знаю, что меня сегодня больше порадовало с утра – то, что ты пела, или то, что шила. Ну-ка покажи руки.

Полли послушно подняла их. Сказать, что эти конечности принадлежали королеве красоты – погрешить против истины. Пальцы искривлены, суставы распухшие, но Резали ясно видела, что отек по сравнению с тем, что был в пятницу, когда Полли пришлось раньше времени уйти с работы, значительно уменьшился.

– Здорово! – воскликнула Розали. – Совсем не болят?

– Ну, не совсем, конечно, но гораздо лучше, чем за весь последний месяц. Смотри.

Она медленно сжала пальцы в кулаки, затем разжала с той же осторожностью.

– Больше месяца я не в силах была этого сделать.

«Если уж быть до конца откровенной, – думала Полли, – я не могла сжать кулаки с мая, а то и с апреля».

– Ух ты! – восхитилась Розали.

– Так что, видишь, я и в самом деле чувствую себя гораздо лучше. Если бы только Нетти могла разделить мою радость, было бы совсем замечательно.

Входная дверь в мастерскую открылась.

– Ты не взглянешь, кто там, – попросила Полли. – Я хочу закончить этот рукав.

– Конечно, взгляну. – Розали направилась к выходу, но на пороге оглянулась. – Знаешь, Нетти очень бы радовалась, если бы знала, что тебе лучше.

Полли кивнула.

– Знаю, – грустно сказала она.

Розали ушла встречать посетительницу, а Полли дотронулась до маленькой выпуклости, не более желудя, спрятавшейся под розовым свитером, на груди.

«Азка, какое восхитительное слово», – думала Полли, двигая и переворачивая под серебристой иглой деловито жужжащей машинки ткань, то есть делая то, чего не могла себе позволить с прошлого лета.

А еще она думала о том, какую сумму мистер Гонт запросит за чудодейственный амулет. «Сколько бы ни попросил, все мало, – решила она. Мне, конечно, нельзя так себя настраивать к часу расплаты, но это сущая правда. Какую бы цену он ни назвал, торговаться не стану».

Глава 14

Члены городского совета Касл Рок пользовались услугами одной-единственной секретарши, работавшей на полную ставку, молодой женщины с экзотическим именем Ариадна Сэн-Клэр. Это была жизнерадостная особа, не отягощенная глубоким интеллектом, но трудолюбивая и весьма хорошенькая. Она обладала большой грудью, крутыми холмами возвышавшейся под бесконечным количеством и разнообразием ангорских свитеров, и превосходной гладкой кожей. Ариадна была близорука. Ее карие глаза непомерно увеличивали стекла очков в роговой оправе. Умнику она была по душе. Он считал ее слишком недалекой, чтобы принадлежать к гнусной когорте, имя которой ОНИ.

Ариадна заглянула к нему в кабинет без четверти четыре.

– Пришла заявка от Дика Брэдфорда, мистер Китон. Он просит о субсидии.

– Ну что ж, давайте посмотрим, – сказал Умник и сунул в ящик стола спортивную страницу, вырванную из последнего номера люистонского выпуска «Дейли Сан» и свернутую до размера карточки, выдаваемой на ипподроме.

Сегодня он чувствовал себя гораздо лучше, настроение было приподнятое и деловое. Розовые талоны сожжены в духовке, Миртл уже не шарахается от него как затравленная кошка (ему не было особого дела до Миртл, но все же раздражало жить под одной крышей с женщиной, которая смотрит на тебя как на убийцу-маньяка), и к тому же он рассчитывал на нынешних бегах положить в карман еще одну крупную сумму. По случаю праздничного дня народу на ипподроме будет больше, чем обычно, а соответственно, и ставки возрастут.

Он уже начинал постепенно взвешивать все «за» и «против». Что касается помощника Говновонялки и шерифа Говнокопалки, да и всех остальных членов их веселой компании… ну что ж, он, Умник, и мистер Гонт знают всю их подноготную и выступят против этой ублюдочной команды сообща.

Все вышеизложенные причины позволили Китону весьма радушно пригласить Ариадну в кабинет и даже с давно забытым удовольствием пройтись ласкающим взглядом по ее соблазнительной груди, постоянно пребывающей в волнующем движении, но, без всяких сомнений, достаточно упругой.

Ариадна положила перед ним бланк заявления и Китон, взяв его в руки, благодушно откинулся на спинку кресла. Требуемая сумма указывалась в правом верхнем углу заявления, обведенная рамкой, – 940 долларов. В качестве плательщика должна выступить строительная компания Кейс Констракшн энд Сапплай в Люистоне. В графе под названием «Товары и услуги, требующие оплаты» Дик проставил: 16 ЯЩИКОВ ДИНАМИТА. Ниже, в графе «Комментарии/Объяснения», он написал:

Мы в конце концов обнаружили гранитную гряду под гравиевым карьером на городском шоссе по 5, ту, о которой предупреждали геологи еще в 1987 году (см. мой отчет). Под этой грядой, вне всяких сомнений, залегают дополнительные пласты гравия, но чтобы до них добраться, придется гряду взорвать. Сделать это необходимо до наступления морозов и снегопадов. Если нам придется зимой закупать требуемое количество гравия в Норвегии, размер налогов подскочит до необозримых высот. Понадобится всего два-три взрыва, а на фирме имеется достаточный запас взрывчатки, я проверял. Динамит нам нужно получить не позднее чем завтра к полудню, чтобы начать работы в среду. Я отметил места предполагаемых взрывов на тот случай, если кто-нибудь из городской управы посчитает необходимым приехать.

Под всем стояла подпись Дика.

Умник дважды прочитал заявление, задумчиво постукивая ногтем по передним зубам, а Ариадна все это время стояла и терпеливо дожидалась.

Наконец он оторвался от спинки кресла, положил заявление на стол, внес некоторые изменения и дополнения, поставил под пометками свои инициалы и подписал заявление широким росчерком. Когда он протягивал бланк Ариадне, та радужно улыбалась.

– Ну вот, – самодовольным тоном произнес Китон, – а говорят, что я несносный скряга.

Ариадна взглянула на бланк. Умник увеличил сумму с девятисот сорока долларов до тысячи четырехсот, а под объяснением Дика, зачем ему понадобился динамит, приписал: «Бери как минимум двадцать ящиков, пока есть».

– Вы не желаете поехать и взглянуть на карьер, мистер Китон? поинтересовалась Ариадна.

– Зачем? Нет никакой необходимости. – Китон снова откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы рук замком на затылке. – Но попроси Дика позвонить мне, когда заказ поступит. Взрывчатки много, и не желательно, чтобы она попала в чужие руки.

– Конечно, – согласилась Ариадна и вышла. Она была рада поскорее убраться из кабинета. Что-то в улыбке Китона показалось ей… ну, скажем… скользким.

Тем временем Умник повернулся в своем крутящемся кресле лицом к окну, выходящему на Мейн Стрит, которая предстала сегодня его взору гораздо более оживленной и приветливой, чем в отвратительное субботнее утро. С тех пор многое изменилось, и он надеялся, что дальнейшие перемены грядут в ближайшие пару дней. Как ни говори, если на городском складе, ключ от которого у него имеется, будет лежать двадцать ящиков динамита – произойти может все что угодно. Ну просто все, что душе угодно.

Туз Мерилл пересек Тобин Бридж и въехал в Бостон в четыре часа пополудни, но прошло еще не менее получаса, прежде чем он оказался в том месте, которое, как надеялся, являлось целью его путешествия. Это был странный, почти безлюдный и весьма запущенный район Кэмбриджа, неподалеку от узких извилистых центральных улиц. По большей части из них движение было односторонним, остальные оканчивались тупиками. Полуразрушенные здания этого глухого района отбрасывали длинные предвечерние тени, когда Туз остановил машину у одноэтажного мрачного закопченного дома на Уипл Стрит.

Располагался он посреди заросшего сорной травой пустыря. Частное владение было огорожено железным забором, но проблем не возникло – ворота кто-то умыкнул. Одни петли остались, и Туз заметил на них следы работы гаечным ключом. Он направил «челленджер» в образовавшийся проем и двинулся в сторону дома.

Стены были глухие, без единого окна. Ухабистая дорога, по которой ехал Туз, вела к воротам гаража, расположенным со стороны, выходившей на Ривер Чарлз. В гараже окон тоже не наблюдалось. «Челленджер» натужно кряхтел, подпрыгивая на развороченной дороге, которая когда-то, в лучшие времена, была покрыта асфальтом. По пути попалась брошенная детская коляска, стоявшая посреди осколков битого стекла. В ней сидела старая кукла – одна половина лица вдавлена внутрь головы, с другой на Туза смотрел пустой взгляд голубого стеклянного глаза. Перед закрытыми воротами гаража Туз остановил машину. Что же ему теперь делать? Одноэтажный барак выглядел так, как будто был покинут людьми с 1945 года, а то и раньше.

Туз вышел из машины и достал из нагрудного кармана листок бумаги. На нем был написан адрес того гаража, где должна стоять машина Гонта. Туз с сомнением перечитывал записку. Последние номера домов, мимо которых он проехал, позволяли предположить, что номер этой развалины 85 по Уипл Стрит, но кто, черт побери, мог бы это подтвердить? В подобных районах таблички на дома не принято вешать, а спросить не у кого. И вообще, от всего этого пейзажа настроение резко падало. Пустырь. Заброшенные машины, с которых унесли все пригодные к дальнейшему употреблению детали и части кузовов.

Брошенные на произвол судьбы жилища, ожидавшие только одного слова властей, чтобы пойти на слом, кривые улицы, упиравшиеся в грязный двор или сгнившее крыльцо. Целый час ему понадобился, чтобы отыскать Уипл Стрит, а теперь он сожалел о своем упорстве. В таких местах полиция время от времени находит тела новорожденных, погребенные в мусорных кучах или в выброшенных на свалку ржавых холодильниках.

Туз подошел к воротам гаража и стал искать звонок. Такового не оказалось. Он приложил ухо к грязной створке и прислушался, нет ли кого внутри. Пижон вроде Гонта, обладающий запасом такого превосходного кокаина, вполне может знаться с ребятами, торгующими после захода солнца «поршами» и «ламборгини» за наличные. Но за дверью была тишина.

«Может быть, я ошибся адресом», – подумал Туз, но он изъездил улицу вдоль и поперек, и это здание казалось единственным достаточно вместительным и крепким, чтобы служить гаражом для автомобиля классического образца. Если только он вообще не лопухнулся и не приехал в другую часть города. От этой мысли Туз занервничал. «Ты должен вернуться к полуночи, сказал Гонт. – Если не вернешься, я огорчусь. А когда я огорчаюсь, то частенько выхожу из себя».

– Успокойся, – уговаривал себя Туз, – кто он такой? Старый пижон с плохими вставными зубами. Не исключено, что голубой.

Но успокоиться он не мог. И никак не мог себя убедить в том, что Лилэнд Гонт всего лишь старый пижон с плохими вставными зубами. Более того, он чувствовал, что не желает даже выяснять, так это или нет.

А дело обстояло следующим образом: скоро стемнеет и оставаться в таком славном местечке после наступления темноты нежелательно. Тут пахнет жареным. Нечто непонятное и тревожное витает над крышами брошенных домов с пустыми глазницами окон и над обглоданными остовами машин. С тех пор как он подъехал к Уипл Стрит, Туз не заметил ни единой живой души, ни на крыльце дома, ни в окне… и все же его не покидало чувство, что за ним следят.

Откуда это чувство бралось – непонятно, но мурашки по спине бегали.

Как будто он был вовсе не в Бостоне, а в каком-нибудь поганом месте типа Сумеречной Зоны. «Если не вернешься к полуночи, я огорчусь». Туз сжал руку в кулак и заколотил по ржавой створке ворот.

– Эй, кто-нибудь. Отоприте.

Молчание в ответ.

На двери, в самом низу, Туз заметил ручку, нагнулся и подергают.

Безрезультатно. Дверь даже не шелохнулась в раме, не говоря уж о том, чтобы сдвинуться с места. Туз со свистом выдохнул сквозь сжатые зубы и нервно оглянулся. «Челленджер» стоял рядом, и еще никогда в жизни Тузу так не хотелось забраться в него и удрать. Но он не осмеливался.

Он обошел вокруг дома и не увидел ничего. Вообще ничего. Только стены барака, выкрашенные в отвратительный ядовито-зеленый цвет. На задней стене гаража было что-то написано краской из пульверизатора. Туз разглядывал некоторое время слова, не в силах понять, отчего они вызывают в нем такое беспокойство.

Правила ЙОГ-СОТОС – было написано выцветшими красными буквами.

Туз вернулся к воротам и подумал: «Ну и что теперь?» Не придумав ничего путного, он сел в машину и так сидел, разглядывая ворота гаража.

Наконец положил руки на руль и дал долгий протяжный гудок. В тот же момент дверь стала подниматься. У Туза отвалилась нижняя челюсть и, сидя с открытым ртом, он чувствовал, что его непреодолимо тянет повернуть ключ зажигания, вдавить педаль газа в пол и умчаться как можно быстрее и как можно дальше. Для начала неплохо бы в Мексику. Но перед глазами тут же возник мистер Гонт, и Туз неохотно вышел из машины. Он подошел ко входу в гараж в тот момент, когда дверь поднялась до упора и застыла у потолка.

Помещение внутри ярко освещалось полудюжиной двухсотваттных лампочек, свисавших с потолка на толстых электрических проводах. Каждая лампочка была покрыта жестяным абажуром в виде конуса и отбрасывала свет ровными круглыми пятнами. В дальнем конце, покрытая брезентовым чехлом, стояла машина. К стене притулился стол, заваленный всевозможными автомобильными инструментами и деталями. Три деревянных ящика, один на другом, стояли у соседней стены, а из них – старомодный катушечный магнитофон. Больше ничего и никого не было.

– Кто открыл ворота? – внезапно охрипшим голосом спросил Туз. – Кто открыл эти чертовы ворота? Но ответа на свой вопрос он не получил.

Туз завел «челленджер» в гараж и поставил у дальней стены – места оказалось предостаточно. Затем он вернулся к выходу. Рядом с ним на стене крепился контрольный щиток, и Туз нажал кнопку с надписью ЗАКР. Пустырь, на котором одиноко торчала эта загадочная постройка, начинал покрываться вечерними тенями, вносившими смуту в душу Туза. Ему продолжало казаться, что там кто-то есть.

Створка ворот опустилась без единого шороха или скрежета. Дожидаясь, пока она закроется окончательно, Туз оглядывался в поисках сенсорного устройства, которое открыло в ответ на гудок. Устройства не было нигде видно, но существовать оно должно, сами собой ни одни ворота на свете не откроются.

«Но если, – подумал Туз, – такое и может произойти, то Уипл Стрит самое подходящее для этого место».

Он подошел к ящикам с магнитофоном. Его шаги гулким эхом рассыпались по гаражу. «Правила Йог-Сотоса», – неожиданно вспомнил он и непроизвольно передернул плечами. Он понятия не имел, кто такой этот малый, Йог-Сотос, вероятнее всего какой-нибудь африканский рок-певец с бесконечным количеством мерзких жестких косичек, торчащих с грязного вонючего скальпа, но звук, возникавший при произнесении этого имени вслух, ему не нравился.

Даже мысленно произносить его в таком гиблом месте казалось опасным.

К одной из магнитофонных катушек была приклеена бумажка, и на ней заглавными буквами написано: ВКЛЮЧИ МЕНЯ.

Туз сорвал бумажку и нажал кнопку с надписью ВКЛ. Катушки пришли в движение, и Туз вздрогнул, услышав прозвучавший голос. А собственно, чей голос он ожидал услышать? Ричарда Никсона?

– Привет, Туз, – сказал магнитофон голосом мистера Гонта. – Добро пожаловать в Бостон. Пожалуйста, сними с моей машины чехол и погрузи ящики.

В них товар, который мне в скором времени может понадобиться. Боюсь, придется как минимум один ящик положить на заднее сидение, вместительность багажника моего «такера» оставляет желать лучшего. Твоя собственная машина здесь будет в полной безопасности, и обратная дорога пройдет без приключений. И помни, чем быстрее ты вернешься, тем скорее сможешь начать свою собственную работу с картой. Желаю приятного путешествия.

Звуковое письмо закончилось, за ним последовали шорох магнитной ленты и тихое гудение воспроизводящего механизма.

Туз еще с минуту смотрел на беззвучно крутящиеся катушки. Вся ситуация казалась сверхъестественной и становилась все более невероятной с каждой минутой. Мистер Гонт, должно быть, приезжал сюда сегодня днем, должен был, потому что он упоминает о карте, а Туз познакомился с Гонтом и узнал о существовании карты не далее как сегодня утром. Старый хрыч летал сюда на самолете, никак не иначе, пока он, Туз, крутил баранку. Но зачем? И какого дьявола вообще все это значит?

«Его здесь не было, – подумал Туз сразу же вслед за первым предположением. – Не знаю и не хочу знать, возможно это или нет, но его здесь не было. Стоит только посмотреть на этот чертов магнитофон. Все уже давно думать забыли о таких. А пыль на катушках? И на записке тоже? Вся эта декорация дожидается тебя, дружище Туз, с давних времен. Может быть, еще с тех самых, когда Пэнгборн упек тебя в тюрягу». Но ведь этого не может быть!

Безумие! Полная чушь! Белиберда!

Но в глубине души Туз верил всему. Мистера Гонта и в помине не было поблизости от Бостона сегодня. Мистер Гонт провел весь день в Касл Рок – в этом Туз был уверен – стоя у окна и глядя на улицу. Может быть, даже время от времени сменяя табличку ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА на другую, ОТКРЫТО, в том случае конечно, если посетитель того стоил, то есть оказывался подходящим для совершения с ним сделки. Но какой сделки?

Туз не был уверен, что он желает это знать. Но зато твердо решил проверить содержимое этих ящиков. Если ему предстоит их везти отсюда до Касл Рок, а дорога неближняя, он имеет право знать.

Он выключил магнитофон и отставил его в сторону. Затем, взяв с рабочего стола молоток и лом, стоявший в углу, вернулся к ящикам. Поддев плоским концом лома крышку, надавил на свободный конец. Гвозди со скрипом, но легко вылезли из пазов. Содержимое ящиков было покрыто тяжелой промасленной парусиновой тканью. Туз снял ткань и, увидев то, что было под ней, чуть не задохнулся. Запалы. Десятки запалов.

Может быть, даже сотни запалов, каждый в уютном гнездышке из мягкой стружки.

– Господи Всемогущий, что он собирается делать? Начать третью мировую войну?

Сердце Туза чуть не выпрыгивало из груди. Он приколотил крышку обратно и снял ящик с запалами.

Открывая крышку следующего, он ожидал увидеть ряды красных толстых палок, похожих на дорожные сигналы. Но там был не динамит. Там было оружие.

Примерно два десятка мощных автоматических пистолетов. Ноздри защекотал резкий запах смазочного масла. Он не знал, что это за оружие, – может быть, немецкого производства, зато был уверен – двадцать к одной-единственной его жизни – что придется с ней проститься, если его поймают с таким грузом в Массачусетсе. Содружество строго следило за поступлением оружия, в особенности автоматического. Этот ящик он отставил, даже не закрыв крышкой, и открыл последний. Тот был доверху полон боеприпасами.

Туз отступил на шаг, нервным жестом теребя губы пальцами левой руки.

Запалы. Автоматы. Боеприпасы. И это называется товар? «Ну нет, это – без меня», – подумал Туз.

– Без меня, – тихо произнес он вслух и покачал головой для пущей убедительности. – Я в такие игры не играю.

Мексика становилась в его воображении все привлекательней и желанней.

Может быть, он поедет даже не в Мехико, а в Рио. Он не знал, собирается ли Гонт соорудить для него усовершенствованную мышеловку или электрический стул, но в любом случае надо избежать этого. Он уезжает и немедленно.

Взгляд его задержался на ящике с пистолетами. «Одного из этих малышей я прихвачу с собой, – подумал он. – Небольшая компенсация за причиненное беспокойство. Можно сказать, сувенир».

Он сделал шаг к ящику, но в этот самый момент снова закрутились катушки магнитофона, хотя кнопку никто не нажимал.

– Даже и не помышляй, Туз, – произнес голос Лилэнда Гонта спокойным, но ледяным тоном, и Туз закричал – о, как он закричал. – Не вздумай со мной шутить. То, что я с тобой сделаю, если ты только попытаешься, ни в какое сравнение не идет с обещаниями братьев Корсонов. Ты станешь мечтать о встрече с ними, как о теплом и ласковом солнечном дне в деревне. Ты теперь принадлежишь мне. Оставайся со мной, и нам будет неплохо вместе. Оставайся со мной, и мы повеселимся, ты сможешь отплатить всем в Касл Рок, кто хоть раз заикнулся о тебе без должного уважения… и до конца дней своих ты останешься богачом. Но лишь один шаг ступи против меня и будешь кричать до посинения, пока не задохнешься.

Магнитофон замолчал.

Туз проследил глазами шнур до самой вилки. Он лежал на полу, покрытый толстым слоем пыли. Розетки не было и в помине. Нигде.

Внезапно Туз почувствовал, что успокаивается. Не так это странно, как могло бы показаться. Для того чтобы стрелка его барометра выровнялась, были две причины.

Первая состояла в том, что Туз был существом весьма первобытным. Он бы неплохо смотрелся в пещере и в свободное от охоты и разделывания звериных туш время таскал бы свою женщину за волосы и получал бы от этого удовольствие, если, конечно, поблизости не было бы врагов, в которых можно пошвырять камни. Реакция его могла быть предсказуема только в том случае, когда руководствовалась высшей силой и властью. Не так часто бывали подобные встречи, но когда случались, Туз немедленно падал ниц. Хотя он и не понимал, но именно это свойство характера не позволило ему улизнуть от братьев Корсонов с самого начала. В человеке вроде Туза Мерилла единственное желание, преобладающее над стремлением подавлять, – это необходимость перевернуться на спину, вскинуть вверх все четыре лапки и подставить шею под удар, когда появляется тот, кто этот удар может нанести.

Вторая причина была еще проще: он решил считать, что видит сон. Были, конечно, в душе сомнения насчет этого, но мысль казалась чересчур привлекательной и поверить в нее было гораздо проще, чем довериться реальности своих ощущений. Он даже не желал принимать во внимание весь остальной мир, который мог бы признать существование мистера Гонта. Куда как проще – и безопаснее – прикрыть свой мыслительный процесс на некоторое время и действовать, как приказано. Если он так поступит, то, может быть, чем черт ни шутит – возьмет да и проснется в том самом мире, который знаком с детских лет. В этом мире своих неприятностей пруд пруди, но хотя бы знаешь чего ждать.

Он приколотил крышки к ящикам с оружием и боеприпасами, затем подошел к автомобилю и стянул с него брезентовый чехол, тоже покрытый порядочным слоем пыли. Стянул его и застыл на мгновение в восторге и восхищении.

Это и в самом деле был «такер», и прекрасная модель к тому же.

Канареечно-желтого цвета. Удлиненное тело машины сверкало хромом по бокам и под передним бампером. Третий фонарь смотрел с центра капота, прямо под серебристым орнаментом, изображавшим нечто вроде скорого поезда в футуристическом стиле.

Туз ходил вокруг автомобиля и поедал его глазами. Сзади, с обеих сторон багажника, он заметил по хромированной решетке и удивился, не зная, для чего они предназначены. Шины были такие чистые, что чуть не сверкали в свете лампочек. На крышке багажника блестящими прописными буквами красовалась надпись – «такер-талисман». Туз не слыхивал о такой модели. Он всегда считал, что Престон Такер выпустил всего одну модель под названием «торпеда».

Тебя должна теперь беспокоить другая проблема, старина, у машины нет номеров. Ты собираешься проделать весь путь в машине, которая будет бросаться в глаза всем и каждому, словно пораненный и распухший большой палец, в машине без номеров и набитой доверху оружием и взрывчаткой.

Да. Он собирался. Идея, конечно, не из лучших, просто хреновая, если сказать честно, но гораздо лучше первой (одурачить мистера Гонта, надо же придумал!), и к тому же это все сон.

Туз вытащил из кармана конверт, достал оттуда ключи и пошел к бензобаку. Однако ничего похожего на замочную скважину не обнаружил.

Удивился, но тут же вспомнил кинофильмы с Джеффом Бриджисом и все понял.

Так же как у немецкого «витл» фирмы Фольксваген и у «шевроле-корве», сзади у «такера» располагаются двигатель, а бензобак – впереди.

Конечно же, он отыскал замочную скважину непосредственно под удивительным и непривычным для глаза третьим фонарем. Туз открыл багажник.

Он был и в самом деле небольшим и пустым… почти пустым. Там лежал только маленький пузырек с белым порошком и ложечкой, прикрепленной к крышке серебряной цепочкой. На цепочке Туз увидел записку, приклееную к ней обрывком скотча. Он сорвал записку и прочел два слова, написанные крошечными заглавными буквами:

ВДОХНИ МЕНЯ

Туз выполнил приказ.

Почувствовав себя гораздо лучше от порции восхитительного снадобья мистера Гонта, Туз загрузил ящики с оружием и боеприпасами в багажник, а ящик с запалами поставил на заднее сидение. Работал он с небольшими перерывами для того, чтобы еще разок поработать носом. В салоне витал божественный запах автомобиля, ни с чем не сравнимый, кроме разве женских прелестей. Сев за руль, он увидел, что машина совсем новехонькая. Счетчик километража круглился ровным рядком нолей – 00000, 0.

Туз вставил ключ в замок зажигания и повернул. «Талисман» заговорил ровным тихим грудным голосом. Сколько укрывается под капотом лошадей? Туз не знал, но казалось, будто там пасется целый табун. В тюремной библиотеке было множество книг по автомобилям, и он прочел все. У «такер-торпеды» двигатель объемом триста пятьдесят кубических дюймов, как и у большинства моделей, построенных мистером Фордом в период от 1948 до 1952 года, и мощностью приблизительно в сто пятьдесят лошадиных сил. Но эта казалась мощнее. Гораздо мощнее. У Туза появилось желание выйти и залезть под капот… но это было все равно что слишком долго думать о дурацком имени Йог-как-там-дальше. Почему-то он решил, что этого делать не стоит. А стоит отогнать эту штуковину в Касл Рок и как можно скорее.

Он хотел выйти из машины, чтобы открыть ворота гаража, но вместо этого почему-то нажал на сигнал, просто так нажал, чтобы посмотреть, что будет. А случилось вот что – ворота тут же поползли вверх.

– Нет, тут наверняка где-то есть звуковое сенсорное устройство, сказал Туз, но сам в это больше не верил. И кстати, его этот вопрос уже не волновал. Он перевел рычаг на первую передачу и медленно выехал из гаража.

Не остановившись и направляясь к отверстию в заборе, он снова погудел и увидел в зеркале, как свет в гараже погас и ворота встали на место. Еще он успел увидеть свой «челленджер», уткнувшийся носом в стену, и ворох брезентового чехла рядом на полу. У Туза появилось странное чувство, что больше он никогда не увидит свою машину, но это тоже его не растревожило.

«Талисман» не только летел словно птица, он, похоже, знал дорогу назад к Сторроу Драйв и повороту на север. То и дело поворотники загорались и мигали сами собой. Когда это случалось, Туз, послушный их приказу, делал следующий поворот. Не прошло и нескольких минут, как трущобы маленького Кэмбриджа, где он нашел «такер», скрылись из виду и показались впереди очертания Тобин Бридж, известного более под названием Мост через Волшебную реку – черная конструкция под темнеющим небом.

Туз нажал кнопку освещения, и яркий сноп света вспыхнул и рассыпался впереди пушистым веером. Когда он поворачивал рулевое колесо, веер поворачивался вместе с ним. Дьявольское изобретение – этот центральный фонарь.

Он находился уже в тридцати милях на север от Бостона, когда заметил, что горючее на нуле. Туз свернул по ближайшему указателю и остановил скакуна мистера Гонта перед бензоколонкой, пристроившейся у подножия холма.

Служитель сдвинул кепку на затылок и обошел вокруг машины, восхищенно цокая языком.

– Потрясная вещь! Где достал? – спросил он Туза.

Не задумавшись ни на секунду, Туз протараторил:

– Плейнз-ов-Ленг. Йог-Сотос Винтаж Моторс.

– Чего?

– Налей-ка бензинчику, старик, здесь тебе не телевикторина Двадцать Вопросов.

– О! – сказал служащий, внимательно посмотрев на Туза, и чуть ни каблуками щелкнул. – Есть. Сию минуту.

Он включил насос. Но тот жалобно щелкнул, выплюнув бензина лишь на четырнадцать центов. Тогда служащий решил покачать вручную, но бензин потек по сверкающему желтому боку «талисмана», проливаясь на асфальт.

– Кажется, бензин ему не нужен, – задумчиво пробормотал он. Вероятно.

– Может быть, карбюратор засорился или…

– Вытри-ка бензин с машины. Хочешь, чтобы полировка потускнела? Что с тобой, приятель?

Паренек бросился выполнять приказ, а Туз направился в туалет, чтобы слегка подзаправить свой нос. Когда он вышел, парень стоял на почтительном расстоянии от машины и нервно крутил тряпку в руках.

«Он боится, – подумал Туз. – Кого боится? Меня?». Нет, служащий бензоколонки едва повел бровью в его сторону. Взгляд его не отрывался от «талисмана».

«Он, вероятно, попытался до него дотронуться», – предположил Туз.

Открытие – а это было открытие, именно оно – заставило губы Туза искривиться в усмешке.

Паренек попытался прикоснуться к нему, и что-то произошло. Что именно, не имеет значения. Главное, это научило его: смотреть – смотри, а рукам воли не давай.

– Денег не нужно, – сказал служащий.

– Все правильно. – Туз сел за руль и тронулся с места в карьер. У него насчет «талисмана» появилась новая мысль. С одной стороны, крамольная, но с другой – весьма интересная. Он поймал, что стрелка указателя горючего всегда стоит на нуле, а бензобак… всегда полон.

Пропускной пункт для индивидуального транспорта в Нью-Хемпшире автоматический. Бросаешь в корзинку доллар (просьба не бросать разменной монетой), светофор меняет красный свет на зеленый и – проезжай. Но когда Туз подвел «талисман» к корзине, зеленый загорелся сразу и на табло вспыхнули слова: ПРОЕЗД ОПЛАЧЕН. СПАСИБО.

– Знай наших, – пробормотал Туз и помчался дальше к штату Мэн.

К тому времени, когда он оставил Портленд, «талисман» делал восемьдесят миль в час, и Туз чувствовал, что это не предел его возможностей. Проехав пропускной пункт в Фалмуте, Туз взлетел на небольшой подъем и сразу увидел на обочине полицейскую машину. Из окна водителя бесстыдно торчало дуло радара.

«Ого, – подумал Туз, – кажется меня поймали. Господи милостивый, ну какого дьявола я несся с таким дерьмом в багажнике?».

Но он знал, почему несся, и причиной тому был не кокаин. В другой раз – может быть, но только не теперь. Причина была в «талисмане». Это он хотел ехать быстрее. Туз мог поглядывать на спидометр, отпускать педаль газа, но ровно через секунду она уже снова застывала на расстоянии трех дюймов от пола.

Он ожидал, что патрульный автомобиль тронется с места и помчится вдогонку, действуя на нервы завывающей сиреной и вертушкой, мигающей синим светом. Но этого не случилось. Туз промчался мимо на скорости восемьдесят, а легавый даже ухом не повел.

Заснул он там, что ли?

Какой там заснул! Когда видишь радар, нацеленный на тебя из окна полицейской машины, можешь быть уверен, что обладатель этого адского прибора бодрствует. И Туз был тоже в этом уверен. Произошло совсем другое: полицейский «талисман» просто не видел. Звучит странно, но факт есть факт.

Огромная ярко-желтая машина с тремя фарами, одна из которых, средняя, распарывала сумерки впереди себя мощным лучом света, оставалась невидимой ни для полиции, ни для сверхсовременного технического оборудования, которое находилось в ее распоряжении.

Улыбнувшись во весь рот, Туз пустил «талисман» мистера Гонта на сто десять миль в час. В Касл Рок он приехал в четверть девятого, то есть почти за четыре часа до срока.

Мистер Гонт вышел из магазина и, остановившись под навесом, наблюдал, как Туз бережно заводит «талисман» в один их трех секторов автомобильной стоянки перед Нужными Вещами.

– Молодец, Туз, даже раньше, чем я ожидал.

– Не я молодец, машина такая.

– Что и говорить, – Мистер Гонт любовно погладил округлый капот «такера». – Машина – первый класс. Товар мой тоже привез, надеюсь?

– Да, конечно, мистер Гонт, я по дороге обратно успел сообразить, что ваша машина – нечто особенное, и все же не мешало бы поставить ей номера.

– В этом нет необходимости. Будь так добр, Туз, отведи машину к служебному входу. Я позабочусь о ней позднее.

– Как? Где? – Туз внезапно почувствовал полное нежелание возвращать машину Гонту. И не только потому, что оставил «челленджера» в Бостоне и теперь нуждался в колесах для осуществления собственных планов, просто после «талисмана» все остальные, включая еще недавно обожаемый «челленджер», казались разбитыми телегами.

– Это мое дело, – сказал мистер Гонт, холодно глядя на Туза. – Знаешь, тебе было бы сподручнее смотреть на работу у меня, как на службу в армии.

Перед тобой лежат три дороги. Одна – поступать правильно, вторая поступать неправильно, третья – поступать так, как говорит мистер Гонт.

Выберешь третью – неприятности всегда обойдут тебя стороной. Ты меня понимаешь?

– Да. Я понимаю.

– Ну вот и прекрасно. А теперь подведи машину к черному ходу.

Туз тронулся с места и повел машину за угол по той узкой улочке, которая вилась позади конторских зданий, выстроившихся вдоль западной стороны Мейн Стрит. Дверь черного хода Нужных Вещей была открыта. Мистер Гонт стоял в длинном желтом луче света, вырывавшемся из недр магазина, и не сделал ни одной попытки помочь отдувавшемуся от напряжения Тузу, таскавшему ящики в подсобку.

Многие покупатели были бы несказанно удивлены, увидев эту комнату. Им приходилось быть свидетелями того, как мистер Гонт исчезал за бархатными шторами, отделявшими ее от торгового зала, приходилось слышать, как он там возился, будто перебирая товар и переставляя коробки с места на место… но на самом деле в комнате было пусто, шаром покати, до тех пор, пока Туз не поставил привезенные ящики в угол, указанный Гонтом.

Нет, все же один предмет в комнате был. Огромная бурая крыса, прихлопнутая защелкой крысоловки. Шея ее была перебита, и передние зубы оскалились в мертвой ухмылке.

– Прекрасная работа, – сказал мистер Гонт, потирая длиннопалые руки и улыбаясь. – Превосходная работа, на пять с плюсом. Ты превзошел все мои ожидания, Туз.

– Благодарю, сэр, – произнес Туз и окаменел, не поверив собственным ушам. Никогда и ни к кому в жизни он не обращался словом «сэр».

– И вот тебе небольшое вознаграждение за труды. – Гонт протянул Тузу коричневый конверт. Туз сжал его кончиками пальцев и почувствовал характерный скрип порошка внутри. – Думаю, ты захочешь сегодня провести некоторые исследования. Это придаст тебе сил.

У Туза екнуло сердце.

– О черт! Черт, черт! Я оставил книгу, книгу с картой, в своей машине!

Она в Бостоне! Проклятье! – Он стиснул руку в кулак и со всего размаху хватанул себя по бедру. Мистер Гонт все улыбался.

– Не думаю. Скорее всего, она в «такере».

– Нет, я…

– Ну почему бы не проверить?

Конечно же, она была там, лежала преспокойно на приборном щитке, прижавшись корешком к затемненному ветровому стеклу. «Старинные клады Новой Англии». Туз схватил ее и пролистал. Карта тоже оказалась на месте. Он посмотрел на Гонта с подобострастием.

– Мне твои услуги не понадобятся вплоть до завтрашнего дня, приходи в то же время, – сказал Гонт. – Советую провести остаток дня в своем бараке в Микэник Фоллз. Тебе не помешает выспаться. Впереди трудовая ночь, если не ошибаюсь?

Туз подумал о крестиках на карте и кивнул.

– Кстати, – добавил Гонт, – старайся ближайшие пару дней не попадаться на глаза шерифу Пэнгборну. Позднее это уже не будет иметь значения. – Губы его растянулись, обнажив крупные выпирающие зубы в хищном оскале. – Уверен, что к концу недели многое из того, что считалось очень важным до сих пор, потеряет свое значение для жителей города. Ты не согласен, Туз?

– Вам виднее. – Туз снова впадал в уже испытанное полудремотное состояние и нисколько против этого не возражал. – Но, честно говоря, даже не знаю, как мне быть.

– Я обо всем позаботился, – заверил Гонт. – Машина с ключами в замке зажигания будет дожидаться тебя у главного входа. Собственность фирмы, так сказать. Должен признаться, что это всего лишь незамысловатый «шевроле», но он обеспечит способность к передвижению. Тебе, конечно, больше пришелся бы по душе телевизионный микроавтобус, но…

– Микроавтобус? Телевизионный?

Мистер Гонт предпочел не отвечать на столь естественные вопросы.

– …но «шевроле» ответит всем твоим требованиям, могу заверить.

Только постарайся не попадаться в радарные полицейские ловушки. С этой машиной такие шутки не пройдут.

Туз неожиданно для самого себя сказал:

– Как бы мне хотелось иметь такую машину, как ваша, мистер Гонт.

Потрясающая вещь.

– Ну что же, может быть, мы и сможем договориться. Видишь ли, Туз, я провожу чрезвычайно простую коммерческую политику. Хочешь знать, какую именно?

– Конечно. – Туз был искренен.

– Все на продажу. Такова моя философия. Все на продажу.

– Все на продажу, – мечтательно повторил Туз. – Ух ты! Круто.

– Верно. Круто. А теперь, Туз, мне, пожалуй, надо перекусить. Несмотря на выходной день, я был слишком занят сегодня, чтобы вспомнить о таких прозаических вещах. Готов тебя пригласить разделить со мной трапезу, но…

– Что вы, что вы, мне и в самом деле некогда.

– Да, да, понимаю. Тебе надо ехать и копать. Тогда до завтра. Жду тебя между восемью и девятью часами вечера.

– Между восемью и девятью.

– Да. Как стемнеет.

– Когда никто не слышит и не видит, – словно во сне произнес Туз.

– Попал прямо в десятку. Спокойной ночи, Туз.

Мистер Гонт протянул руку. Туз хотел было пожать ее, но тут заметил, что в руке мистера Гонта уже что-то есть. Там была бурая крыса из мышеловки в подсобке. Туз с отвращением отшатнулся. Когда же мистер Гонт успел вынуть ее? Или, может быть, это другая?

Но в тот же момент он понял, что ему тридцать раз наплевать, так это или нет. Знал он только, что не желает здороваться с дохлой крысой, каким бы клевым малым ни был этот мистер Гонт.

Улыбнувшись, Гонт сказал:

– Прости, с каждым днем становлюсь все рассеянней. Кажется, собирался отдать тебе свой ужин.

– Ужин, – полуобморочным голосом повторил Туз.

– Ну да, ужин, – желтый длинный ноготь большого пальца мистера Гонта вонзился в белую пушистую шерстку на брюхе крысы и оттуда, прямо в гладкую, безо всяких линий, ладонь Гонта, выползли кровавые крысиные внутренности.

Прежде чем Туз успел увидеть, что же будет дальше, Гонт уже отвернулся и закрывал дверь черного хода, бормоча себе под нос:

– Так, а куда же я подевал сыр?

Последовал тяжелый металлический лязг. Замок защелкнулся.

Туз согнулся пополам в спазмах рвоты, собираясь выплеснуть все, что успел сегодня съесть сам, на землю, но почти сразу отпустило.

Потому что он не видел того, что подумал, будто успел увидеть.

– Это была шутка, – пробормотал он. – У него в кармане была резиновая крыса или что-нибудь вроде этого. Он просто пошутил.

Неужели? А как быть с кишками? И с желеобразной жидкостью, в которой они плавали? Как быть с этим?

«Ты просто устал, – подумал Туз. – Ты все это себе вообразил.

Резиновая игрушечная крыса, остальное – вздор».

Но тут все что он видел, все что пережил – безлюдный район и заброшенный гараж, самоуправляемый «такер», даже загадочная надпись правила ЙОГ-СОТОС, слились воедино и накинулись на него, а внутренний голос истерически завопил: «Проваливай отсюда! Проваливай, пока не поздно!».

Но мысль была сумасбродная. Где-то совсем близко, на расстоянии одной ночи, его ждали деньги. Много денег. Целое состояние, будь-оно-все-триждыпроклято!

Туз несколько минут стоял в темноте, как робот, у которого сели батарейки. Мало-помалу сознание возвращалось, а вместе с ним и ощущение реальности, и Туз решил, что на крысу не стоит обращать внимания. И на «такер-талисман» тоже. Имеют значение только три вещи: порошок, карта и коммерческая политика мистера Гонта. Все остальное надо просто-напросто отбросить. Не брать в голову, как говорится.

Он пошепт к углу магазина, завернул раз, другой и оказался перед главным входом. Магазин был закрыт и темен, как все остальные магазины в этой части Мейн Стрит. Как и обещал мистер Гонт, «шевроле-селебрити» стоял в одном из секторов стоянки у магазина. Туз попытался вспомнить видел ли он машину, когда приехал на «талисмане», но не мог. Каждый раз, когда он силился вернуться в памяти к тому, что произошло ранее чем несколько минут назад, память заходила в тупик. Вспоминалось только, как он протянул руку, чтобы ответить на предложенное рукопожатие Гонта – вполне естественный порыв, не так ли? – и заметил в его руке дохлую крысу. «Думаю, мне пора перекусить. Я бы и тебя пригласил, но…». Ну что ж, теперь во всяком случае появилось еще кое-что, имеющее значение. «Шевроле» дожидался его, чтобы отправиться по делам. Туз открыл дверцу, положил на сиденье бесценную книгу с картой, вынул из замка зажигания ключи и, подойдя к багажнику, открыл его.

Он предполагал, что именно там обнаружит, и не ошибся. Кирка и лопата с короткой ручкой лежали крест-накрест, одна на другой. Туз пригляделся и заметил, что мистер Гонт не забыл даже вложить рабочие рукавицы.

– Мистер Гонт, вам нет равных, – произнес Туз и захлопнул крышку багажника. Сделав это, он заметил, что к заднему бамперу приклеена табличка и нагнулся, чтобы прочитать.

Я древности

Туз расхохотался. Он все еще смеялся, когда ехал по Тин Бридж, направляясь к владениям старика Треблхорна, чтобы там произвести первые раскопки. Поднимаясь по Пэндерли Хилл по другую сторону моста, он заметил машину, проехавшую мимо в обратную сторону, к городу. В машине сидело несколько молодых людей. Они распевали «Иисус нам Друг» во все горло и в свойственном баптистскому хору стиле одноголосной гармонии.

Одним их этих молодых людей был Лестер Айвенхоу Пратт. Наигравшись в футбол, он с приятелями махнул на озеро Обурн, что в двадцати пяти милях от Касл Рок. Там уже неделю как пристроился палаточный лагерь, и Вик Тримейн предупреждал, что по случаю Дня Колумба состоится торжественное чаепитие и проповедь с песнопениями. Поскольку машина Лестера была у Сэлли и они не строили на вечер никаких планов – ни кино, ни ужина в Мак-Дональдсе в Южном Париже, он решил присоединиться к компании Вика – прекрасные ребята и все как один правоверные христиане.

При этом он, конечно, знал, почему решили ехать остальные, и причина была не религиозная, не сугубо религиозная, скажем так. В этих палаточных лагерях всегда с мая по окончанию последней осенней ярмарки селилось множество хорошеньких девушек, съезжавшихся из Новой Англии, а религиозные совместные песнопения с доброй порцией проповедей в христианском духе всегда приводили их в радостное нетерпение.

Лестер, не страдавший от неимения любимой девушки, смотрел на приятелей со снисходительной усмешкой опытного семьянина. Он решил ехать в основном за компанию, но еще и потому, что знал – обращение к Богу прекрасно остужает пыл после нескольких часов беготни по футбольному полю, когда голова и тело используется для защиты и нападения.

Встреча прошла довольно удачно, но в конце слишком много народу возжелали спасения души и отпущения грехов, и поэтому вся история затянулась гораздо дольше, чем Лестер предполагал. Он собирался позвонить вечерком Сэлли и пригласить ее к Викси поесть мороженого. Девчонки любят время от времени делать такие вылазки, успел заметить Лестер.

Они проехали Тин Бридж, и Вик высадил его на углу улиц Мейн и Уотермилл.

– Прекрасно поиграли, Лес, – сказал Билл Макфарланд с заднего сидения.

– Точно, – весело откликнулся Лестер. – Можем снова встретиться в следующую субботу. Тогда я окончательно сломаю тебе руку вместо того, чтобы просто вывихнуть.

Четверо молодцов, оставшихся в машине, от души расхохотались над такой веселой шуткой, и Вик умчался. Звуки их псалма «Иисус наш Друг во веки веков» повисли в воздухе совсем по-летнему. Всегда, даже во время бабьего лета, ожидаешь, что после захода солнца резко похолодает, но сегодня такого не случилось.

Лестер медленным шагом шел домой, уставший, но с чувством полного удовлетворения. Каждый день, отданный Господу, хорош, но этот казался лучше остальных. Этот получился просто замечательным, и теперь Лестер желал только принять душ, позвонить Сэлли и нырнуть под одеяло.

Сворачивая на подъездную дорогу к своему дому, он смотрел вверх, на небо, отыскивая там созвездие Ориона, и поэтому со всего размаха натолкнулся причинным местом на кузов своего «мустанга».

– Ооооох! – завопил Лестер и, согнувшись пополам, схватился за пострадавшие органы. Через некоторое время он уже был в состоянии поднять голову и посмотреть сквозь призму навернувшихся слезна свою машину. Какого черта она тут делает? «Хонда» Сэлли не вернется из мастерской раньше среды, а то и четверга-пятницы, если принять в расчет праздники и все такое.

И вдруг вспыхнула догадка. Сэлли здесь! Она приехала, пока его не было, и теперь ждет. Может быть, она наконец решилось пойти до конца?

Добрачная связь, безусловно, грех, но приходится разбивать яйца, чтобы приготовить омлет. И Лестер готов был нарушить заповедь Господню, если, конечно, инициативу проявит Сэлли.

– «у Сэлли-милашки новая рубашка, тра-ля-ля, тра-ля-ля», – пропел во весь голос Лестер и помчался рысью к крыльцу, все еще придерживая больное место. Но теперь оно ныло уже не только от боли, но и от нетерпения. Он достал из-под коврика на крыльце ключ и вошел.

– Сэлли? Ты здесь? Прости, что задержался. Поехал на встречу на озере Обурн с ребятами и…

Он замолчал. Ответа не последовало, а это значит, что Сэлли тут нет, если только…

Лестер помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки, в полной уверенности, что найдет ее в своей постели. Она сядет, и простыня соскользнет с прекрасной груди, которую он знал только на ощупь да и то не так, как хотелось бы, но никогда не видел, потом она протянет к нему руки и заглянет прямо в душу своими удивительными незабудково-голубыми глазами, а к тому времени, когда часы пробьют десять, они оба уже лишаться невинности.

Тра-ля-ля!

Но в спальне было так же пусто, как в гостиной и кухне. Простыня и одеяло лежали, по своему обыкновению, на полу. Лестер был не из тех, кто утром может спокойно подняться с постели. Он с постели вскакивал, срывался, готовый к бою, к победе в борьбе с предстоящим днем, борьбе до полной своей победы, пока этот день не захлебнется в собственном перед ним бессилии.

Но теперь он спускался вниз, нахмурив брови на своем бесхитростном лице. Машина на месте. Сэлли нет как нет. Что это значит? Он не знает, но все это ему совсем не нравится.

Лестер зажег свет на крыльце и прошел к машине. Может быть, она оставила записку? Он почти спустился со ступенек и замер. Записка, в самом деле, была оставлена. Она была написана размашистым почерком по ветровому стеклу ярко-розовой краской из пульверизатора, по всей видимости позаимствованного из его же гаража:

ОТПРАВЛЯЙСЯ К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ, ЛЖИВАЯ СКОТИНА

Лестер стоял на ступеньках, снова и снова перечитывая послание своей невесты. В чем дело? Может быть, Сэлли решила, что он отправился на озеро Обурн, чтобы повеселиться с легкомысленными девицами? Это была единственная мысль, которая казалась в такой ситуации достаточно логичной.

Он вернулся в дом и позвонил Сэлли. Выслушал никак не менее двадцати гудков, но к телефону так никто и не подошел.

Сэлли предполагала, что он позвонит, и попросила разрешения переночевать у своей подруги Ирен Лютьенс. Ирен, чуть ни выпрыгивая от любопытства из трусиков, сказала: да, конечно, о чем речь! Сэлли была так подавлена чем-то, что выглядела отвратительно. И вовсе не казалась хорошенькой. Ирен не верила своим глазам, но все было именно так.

Сэлли со своей стороны не имела ни малейшего намерения сообщать Ирен или кому бы то ни было еще о том, что случилось. Слишком это было ужасно, слишком стыдно. Она унесет тайну с собой в могилу. Более получаса она категорически отказывалась отвечать на вопросы подруги, а потом вся история вылилась из нее вместе с горючими слезами. Ирен обнимала подругу и слушала с широко раскрытыми глазами.

– Ничего, Сэлли, – уговаривала Ирен, баюкая подругу, поглаживая ее по спине и плечам. – Ничего. Даже если этот сукин сын тебя не любит, то помни – ты не лишена Господней любви. И я люблю тебя. И преподобный Роуз. И уж ты не откажешь себе в удовольствии показать этому негодяю, у которого сплошные мускулы вместо извилин и сердца, где раки зимуют.

Сэлли всхлипнула и кивнула, а подружка утешала ее как могла. Ирен не могла дождаться наступления утра, чтобы обзвонить всех остальных своих подруг. Они просто чокнутся! Ирен сочувствовала Сэлли, жалела ее, но в то же время радовалась, что так случилось. Уж слишком она хорошенькая и чересчур святая. Разве не приятно увидеть, как все разом рухнуло у нее под ногами?

А Лестер самый симпатичный парень в приходе. Если они с Сэлли и в самом деле порвали, то почему бы ему не обратить внимание на нее, Ирен? «Он иногда на меня поглядывает, – думала она, – словно пытается угадать, какое на мне белье… так что вполне возможно…».

– Я чувствую себя так ужасно, – рыдала Сэлли. – Как будто вся в грязиииии?..

– Конечно, еще бы, – ворковала Ирен, продолжая поглаживать подругу. У тебя уже нет этого письма и фотографии, да?

– Я сожгла их! – глухо крикнула Сэлли, уткнувшись в грудь Ирен, и содрогнулась от новой волны безутешного горя.

– Конечно, сожгла, – бормотала Ирен. – Именно так ты и должна была поступить.

«А все же могла бы и подождать, пока я хоть одним глазком взгляну, дура набитая», – думала она при этом.

Сэлли провела ночь в доме Ирен, в комнате для гостей, но глаз не сомкнула. Слезы высохли и, глядя в темноту сухими и горячими глазами, она представляла себе картины одна страшнее другой, картины собственной жестокой, но приносящей несказанное удовлетворение мести, лелеяла и взращивала мечты о реванше, знакомые и понятные тем, кто пережил полную и глубокую уверенность в себе и был в результате обманут любимым.

Глава 15

Первый покупатель мистера Гонта из тех, что «по предварительной договоренности», появился ровно в восемь часов утра во вторник. Это была Люсиль Данэм, официантка из закусочной У Нэн. Черный глубокий блеск жемчужин в витрине Нужных Вещей отозвался в душе неожиданной для нее самой болью. Она понимала, что не сможет купить такую дорогую вещь, не сможет никогда, до конца своей жизни. Уж во всяком случае, не на ту зарплату, которую выдавала ей скряга Нэн Робертс. И тем не менее, когда мистер Гонт предложил ей переговорить на этот предмет наедине, чтобы за спиной не торчало, как говорится, полгорода, она клюнула на предложение, как клюет голодная рыба на соблазнительную приманку.

Из Нужных Вещей она вышла в двадцать минут девятого с выражением полного счастья на лице. Черный жемчуг она купила за неправдоподобно мизерную цену в тридцать восемь долларов и пятьдесят центов. И к тому же пообещала разыграть, совершенно безобидно конечно, надутого баптистского проповедника Вильяма Роуза. «Разве это работа, – думала Люсиль, – это просто удовольствие». Мерзкий ходячий сборник библейских цитат ни разу в жизни не дал ей на чай ни цента. Послушная прихожанка методистской церкви, никогда даже не помышлявшая о том, чтобы покрутить хвостом в залихватских ритмах буги на танцульках по субботним вечерам, была твердо уверена, что вознаграждение ждет на небесах; знает ли преподобный Роуз, частенько думала она, что Господь учит давать, а не брать?

Ну что ж, она теперь его слегка проучит… не принеся при этом никакого серьезного ущерба, как заверил мистер Гонт.

Вышеупомянутый джентльмен смотрел ей вслед из окна и мило улыбался.

Ему предстоял трудный день, невероятно утомительный – встречи чуть ни каждые полчаса и множество необходимых телефонных разговоров. Для грядущего празднества почти все было готово, осталось всего несколько деталей и можно запускать фейерверк. Как всегда в такой период, где бы то ни было – в Ливане, в Анкаре, в западных провинциях Канады и здесь, в Хиксвилле, США ему не хватало двадцати четырех часов в сутки. И все же цель оправдывает средства, любишь кататься – люби и саночки возить, что посеешь, то и пожнешь и…

…и к тому же его старые глаза не подводили: вторая сегодняшняя посетительница, Иветт Гендрон, торопилась на встречу с ним, направляясь в сторону зеленого навеса.

– Трудный, трудный, трудный день, – бормотал мистер Гонт, раздвигая губы в приветливой улыбке.

Алан Пэнгборн появился в конторе в половине девятого, к телефонному аппарату уже была приклеена записка. Генри Пейтон из полиции штата звонил без пятнадцати восемь и просил перезвонить. Прижав трубку плечом к уху, Алан нажал кнопку автоматической связи с Оксфордским полицейским управлением. Из верхнего ящика стола он достал четыре доллара монетами.

– Привет, Алан, – сказал Генри. – Боюсь, должен тебе сообщить неприятные известия по поводу твоего двойного убийства.

– Оказывается, это убийство уже мое, – проворчал Алан и сжал руку с монетами в кулак. А когда разжал, на ладони осталось три монеты. Он откинулся на спинку кресла и положил ноги на стол. – Значит, новости, действительно, не из приятных.

– Ты, кажется, не удивлен.

– Нисколько. – Он снова сжал кулак и стал проталкивать большим пальцем монету, оказавшуюся снизу. Работа требовала внимания и аккуратности, но Алан был к этому готов. Доллар выскользнул из кулака и провалился в рукав, стукнувшись о тот, что оказался первым, и издав тихое звяканье, звук, который на настоящем представлении иллюзионист заглушит бы потоком громогласного красноречия. Алан разжал кулак и удостоверился в том, что на ладони остались всего две монетки.

– А может быть, ты соизволишь мне объяснить, почему нет? поинтересовался с явной настойчивостью в голосе Генри.

– Пожалуй. Я последние два дня неотступно об этом думал. – Это было явное преуменьшение. С того самого воскресного часа, когда Алан узнал в одной из женщин, лежавших у светофора на тротуаре, Нетти Кобб, он просто не в силах был думать ни о чем другом. Ему даже во сне только эта история и виделась, порождая все большую уверенность, что истинные причины трагедии лежат гораздо глубже, чем кажется, и покрыты мраком. Поэтому звонок Генри вызвал не раздражение, а напротив, облегчение, поскольку теперь не придется звонить самому.

Он сжал кулак, поработал пальцами и послышалось еще одно «дзинь».

Теперь в руке осталась всего одна монета. «Дзинь!»

Вот уже ни одной не осталось.

– Что тебя тревожит? – спросил Генри.

– Все. – Алан сказал как отрезал. – Начиная с того, что это вообще произошло. А больше всего то, как это преступление разворачивалось… или не разворачивалось. Пытаюсь представить Нетти Кобб: вот она находит свою собаку мертвой и садится писать записки. И знаешь что? Представить это я просто не в состоянии. И каждый раз, когда пытаюсь и не могу, понимаю, что обо всем случившемся на самом деле не знаю почти ничего.

– Угу. Тогда, может быть, новости, которые я считал плохими, покажутся тебе вполне сносными. В этом деле еще кое-кто замешан. Мы не знаем, кто убил собаку Нетти Кобб, но можем с уверенностью сказать, что не Вильма Ержик.

Ноги Алана со стола как ветром сдуло. Монетки выпали из рукава и со звоном покатились по столу. Одна из них докатилась до самого края и уже приготовилась упасть, но ладонь Алана молниеносным движением метнулась вперед и подхватила ее.

– Думаю, тебе пора прекратить толочь воду в ступе, Генри. Говори как есть.

– Угу. Начнем с собаки. Труп отдали Джону Пейлину на ветстанцию в Портленде. Он в животных разбирается, так же как Генри Райан в людях. Он сказал, что штопор пропорол сердце, смерть была почти мгновенная, и поэтому он может назвать точное время, когда она произошла.

– Уже неплохо для разнообразия, – сказал Алан и вспомнил романы Агаты Кристи, которые без конца читала Энни. Там всегда неожиданно находился какой-нибудь деревенский эскулап, устанавливающий время смерти с точностью, например, от половины пятого до пятнадцати минут шестого. Проработав в полиции почти двадцать лет, Алан знал, что самое большее, на что можно рассчитывать, это: «На прошлой неделе. Наверное».

– Точно. Так вот, этот доктор Пейлин утверждает, что собака рассталась с жизнью между десятью и двенадцатью часами дня. А Питер Ержик настаивает, что когда он пришел из мастерской в спальню, чтобы переодеться, – в самом начале одиннадцатого – его жена была в душе.

– То, что время поджимает, нам с самого начала известно. – Алан был несколько разочарован. – Но этот доктор Пейлин должен делать скидку на допустимую ошибку, если только он не сам Господь Бог. Вильме достаточно всего пятнадцать минут, чтобы вполне уложиться во все рамки.

– Неужели? И в какие рамки она, по-твоему, укладывается?

Алан обдумал вопрос и со вздохом признался:

– Честно сказать, старина, ни в какие. И никогда не укладывалась. – Он помолчал и заставил себя добавить. – И все-таки мы выглядим полными идиотами, не закрывая дело только на основании показаний какого-то там собачьего доктора и такой мелочи, как пятнадцать минут.

– Ну хорошо. Тогда давай поговорим о записке на штопоре. Помнишь ее?

– «Никому не позволено забрасывать грязью мои простыни. Я предупреждала, что тебе это так не пройдет». Кажется так.

– Вот-вот. Графолог в Августе все еще мается над этой запиской, но Питер Ержик дал мне образец почерка своей жены, я сделал копии с записки и с образца и теперь смотрю на них. Могу тебя заверить – ничего общего.

– Да ты что!

– А вот то! Я думал, такого, как ты, черта с два удивишь.

– Я чувствовал – что-то не так, но полностью задурил себе голову камнями с записками. Время, конечно, поджимало и слишком уж мало его было у Вильмы, но все же, в целом, я относительно ее участия не сомневался. Это целиком в ее духе. А ты уверен, что она не подделала почерк? – Он сам не верил в свое предположение, это как раз совсем не в духе Вильмы – анонимки царапать – но если подозрение возникло, его надо ликвидировать.

– Я? Я уверен, что нет. Но я не специалист, и мои заверения суд во внимание не примет. Поэтому записка у графолога.

– А когда он даст ответ?

– Кто знает? Но поверь мне, Алан, эти два почерка как небо и земля.

Ничего общего.

– Ладно. Если это писала не Вильма, то кто-то хотел, чтобы подумали на нее. Но кто? И зачем? Зачем, ради всего святого?

– Понятия не имею, приятель, – это твой город. Но у меня еще кое-что для тебя есть.

– Валяй. – Алан спрятал доллары обратно в ящик и изобразил на стене руками высокого тощего гражданина в цилиндре. Когда гражданин шел по той же стене обратной дорогой, цилиндр уже превратился в котелок.

– Кто бы там ни прикончил собачонку Нетти Кобб, он умудрился оставить кровавые отпечатки пальцев на входной двери. Ну как?

– Черт побери!

– Черт может побрать, а может и нет. Отпечатки смазаны. Шутник, видимо, возился с дверной ручкой, пытаясь ее повернуть.

– Никакой надежды?

– Удалось собрать фрагменты отпечатков, но шансов мало, что их можно будет предъявить суду. Я отослал их в лабораторию филиала ФБР в Вирджинии.

Они теперь вроде бы научились из дерьма конфетку делать. Медлительные, правда, как улитки, ответ шлют не раньше чем через неделю, а то и дней десять, но пока суд да дело, я сравнил полученные фрагменты с отпечатками Ержичихи, которые прислали запасливые медики-криминалисты вчера вечером.

– Не сходятся?

– Так же как и почерки. Но, Алан, я сравниваю части с целым, и если стану совать свои сравнения под нос судьям, они проделают мне в заднице еще одну дырку. Но спроси меня и я отвечу – нет, это не ее отпечатки. Во-первых, размеры. У Вильмы Ержик руки были маленькие. А те фрагменты, которыми я располагаю, принадлежат пальцам большой руки. Даже со скидкой на нечеткость, расплывчатость, размазанность – все что угодно – ручищи огромные, как пить дать.

– Мужские?

– Уверен. Но опять-таки это не для показаний в суде.

– Да в гробу я видал этот суд. – На стене появился высокий маяк и сразу превратился в пирамиду. Вершина пирамиды раскрылась, как бутон цветка, и оттуда вылетела утка. Алан пытался представить себе лицо человека – не Вильмы Ержик, а мужчины – который вторгся в дом к Нетти после ее ухода в воскресенье утром. Человека, который убил штопором собаку Нетти и попытался все свалить на Вильму. Он искал лицо, но натыкался на неясные тени.

– Послушай, Генри, но кому могло понадобится натворить такое, если не Вильме?

– Не знаю. Но, кажется, у нас может появиться свидетель швыряния камней в дом Вильмы.

– Что?! Кто?!

– Я сказал «кажется», не забывай.

– Ничего я не забываю. Не томи. Кто это?

– Ребенок. Женщина, проживающая по соседству с Ержиками, услышала шум и вышла из дому, чтобы узнать в чем дело. Она подумала, что эта сука – ее слова, не мои – взбесилась окончательно и решила выкинуть своего мужа из окна. Она же заметила паренька, с испуганным выражением лица улепетывавшего от дома Ержиков на велосипеде. Она его спросила, что произошло. Он ответил, что, вероятно, миссис и мистер Ержик ссорятся. Она тоже так считала и, поскольку шум прекратился, сразу об этом забыла.

– Наверное, Джиллиан Мислабурски, – сказал Алан. – Дом по другую сторону от Ержиков пустует, выставлен на продажу.

– Да-а-а, у меня вот тут записано… Джилиан Мисла… ватски.

– А ребенок?

– Она его узнала, но не могла вспомнить имени. Говорит, он живет рядом, не далее чем через квартал. Мы его отыщем.

– Сколько ему лет?

– Она сказала, между одиннадцатью и четырнадцатью.

– Генри! Будь другом и позволь мне разыскать его.

– Могу, – сразу сказал Генри, и Алан успокоился. – Я вообще не понимаю, почему мы должны проводить следствие, когда убийство произошло в твоих владениях. Позволяют же Портлендской и Бангорской полиции ловить свою собственную рыбку, так почему не Касл Рок? Господи, я даже не знал, как прочитать имя этой женщины, пока ты не произнес его вслух.

– В Касл Рок много поляков, – рассеяно объяснил Алан. Он вырвал из штрафной книжки розовый талон и написал на обратной стороне: Джилл Мислабурски и Мальчик, 11–14 лет.

– Если мои ребята разыщут его, он увидит трех здоровенных мужиков и так перепугается, что у него все из головы повылетает, – сказал Генри. – А тебя он наверняка знает, ты ведь ходишь время от времени по школам, так?

– Да, по поводу уроков по правилам дорожного движения и в День Закона и Безопасности, – ответил Алан, пытаясь припомнить семьи с детьми в том районе, где проживают Ержики и Мислабурски. Если Джилл Мислабурски его узнала, но не могла вспомнить имени, значит мальчишка живет за углом, скорее всего на Понд Стрит. Он быстро написал на листке три фамилии: Де Луа, Раск, Беллингэм. Скорее всего, есть еще семьи с мальчиками приблизительно нужного возраста, но сразу он смог вспомнить только эти три.

Ну что ж, и этого хватит для начала. Если задавать вопросы быстро, без передышки, мальчишка наверняка сразу расколется.

– Джилл помнит, в какое время она слышала шум и видела мальчика? спросил он.

– Она не уверена, но предполагает, что в начале двенадцатого.

– Значит, то была не драка между Ержиками, они в это время находились в церкви на службе. – Верно.

– Значит, шум был оттого, что швыряли камни.

– Снова в точку.

– Но ведь тот, кто их швырял, – отъявленный негодяй, Генри.

– Ты невероятно умен и находчив. Еще одна отгадка – и выиграешь тостер.

– Интересно, видел ли мальчишка того, кто это делал.

– В ином случае я бы сказал «слишком хорошо, чтобы быть правдой», но Мислабурски говорит, что мальчишка был напуган, так что чем черт ни шутит.

Если он и в самом деле его видел, ставлю пиво с воблой в придачу на то, что это была не Нетти Кобб. Сдается мне, что кто-то натравил их друг на дружку и скорее всего просто так, ради смеха.

Но Алан, знавший город гораздо лучше Генри, счел этот вариант невероятным.

– А что, если мальчишка сам все это натворил? И поэтому был так напуган. Может быть, перед нами примитивный случай вандализма?

– В мире, где есть место Майклу Джексону и такому кретину, как Эксл Роуз, все возможно, мне кажется, – сказал Генри. – Но я бы скорее поверил в случай предполагаемого вандализма, если бы мальчишке было лет шестнадцатьсемнадцать.

– Да-а, – задумчиво протянул Алан.

– И потом, к чему все эти предположения, если ты можешь поговорить с самим малышом? Ты ведь найдешь его, правда?

– Уверен почти наверняка. Но хочу подождать, пока уроки закончатся. Ты ведь сам сказал, не стоит его пугать.

– Согласен. Двум покойным дамам деться некуда, как только под землю.

Газетчики, правда, покою не дают, но я их отгоняю как мух.

Алан выглянул в окно как раз вовремя, чтобы заметить телевизионный микроавтобус, медленно проезжавший мимо и направлявшийся, по всей видимости, к центральному входу в городской суд, за углом.

– Да, – сказал он. – Здесь их тоже хватает.

– Ты сможешь перезвонить мне около пяти?

– Даже около четырех. Спасибо, Генри.

– Не за что, – сказал Генри Пейтон и повесил трубку.

Первым порывом Алана было пойти разыскать Норриса Риджвика и рассказать ему все. Норрис всегда умел слушать и служил ему хорошей отдушиной, кроме всего прочего. Но он тут же вспомнил, что Риджвик скорее всего торчит пнем посреди Касл Лейк с новой удочкой в руках.

Он изобразил еще нескольких зверей на стене и встал. На душе у него было неспокойно, тревожно. Не мешало бы проехать по кварталу, где было совершено убийство. Глядя на дома, он может вспомнить другие семьи с мальчиками подходящего возраста и… кто знает? Может быть то, что сказал Генри насчет мальчишек, сработает и с женщинами средних лет польского происхождения, покупающими одежду в Лейн Бриан. Память Джилл Мислабурски может заработать гораздо активнее, если она будет разговаривать с человеком, чье лицо ей знакомо.

Он хотел было снять форменную фуражку с вешалки у двери, но, подумав, оставил ее на месте. Сегодня лучше выглядеть полуофициально, решил Алан. И если на поезде поеду, тоже не развалюсь.

Он вышел из кабинета и застыл с открытым ртом. Джон Лапонт превратил свой стол и все пространство вокруг него в нечто, требующее немедленного вмешательства отряда Красного Креста. Повсюду валялись бумаги.

Выпотрошенные ящики стояли на столе один на другом, напоминая Вавилонскую башню. Казалось, они в любую минуту готовы повалиться. И посреди всего этого Джон собственной персоной, обычно самый веселый из всех его подчиненных, а теперь раскрасневшийся и проклинающий все и вся. Такой стоял отборный мат, что хоть уши затыкай.

– Придется тебе рот мылом промыть, Джонни, – усмехнулся Алан.

Джон подпрыгнул от неожиданности и оглянулся. Он ответил Алану улыбкой, но растерянной и неловкой.

– Прости, Алан. Я…

Но Алан в это время метнулся вперед. С таким проворством, которое не далее как в прошлую пятницу отметила Полли Чалмерс. Теперь рот открылся у Джона. Он только углом глаза успел заметить, как Алан подхватил сползающие с вершины башни два ящика.

Он успел предотвратить полную катастрофу, но самый верхний ящик не уберег. Тот грохнулся прямо ему на ноги, рассыпая повсюду бумаги, скрепки, кнопки и пустые коробки из-под них. Остальные два ящика Алан прижал к боковой поверхности стола.

– Ну и ну, – воскликнул восхищенный Джон. – Да ты просто циркач.

– Благодарю, – произнес Алан с болезненной улыбкой. Ящики уже сползали из-под рук. Прижимать крепче не имело смысла: стол двигался от усилия. Все комплименты я выслушаю с огромным удовольствием, один за другим, но, может быть, в перерыве ты все-таки снимешь этот чертов ящик с моих ног?

– Ах ты, так твою растактак! – Джон бросился на помощь, но перестарался и толкнул Алана. Тот потерял способность удерживать ящики, которые только что спас, и они тоже повалились ему на ноги вслед за первым.

– Уууу, – взвыл Алан и бросился теперь уже спасать свою правую ногу, но тут же понял, что левой приходится гораздо хуже. – Черт!

– О Господи, Алан, прости!

– Что у тебя там? – Алан прыгал на правой ноге, подхватив левую в руки. – Досье на всех жителей округа Касл?

– Наверное, так оно и было, пока я большую часть не выбросил.

Джон с виноватой улыбкой стал запихивать обратно в ящики бумаги и канцелярские принадлежности. Его привлекательное лицо горело, как в лихорадке. Он нагнулся, пытаясь достать рассыпавшиеся под столом Клата скрепки и кнопки, но при этом свернул гору формуляров и отчетов, которую сложил на полу. Теперь Контора шерифа походила на местность, по которой прошелся торнадо.

– Сумасшедший дом, – сказал Джон.

– Сумасшедший дом, – согласился Алан, пытаясь растирать пальцы ноги прямо через тяжелый полицейский ботинок. – Это весьма удачное сравнение, Джон. Точное описание происходящего. Это именно сумасшедший дом в том смысле, как я его понимаю.

– Прости, пожалуйста. – Джон уже ползал как червь под столом, подгребая к себе ладонью кнопки и скрепки. Алан не знал, что ему делать: плакать или смеяться. Пока Джон сгребал скрепки руками, ногами он расшвыривал бумаги во все стороны.

– Джон, вылезай оттуда немедленно. – Алан изо всех сил старался не расхохотаться, но чувствовал, что эти старания впустую.

Лапонт вздрогнул и стукнулся головой о внутреннюю поверхность стола.

Еще одна кипа бумаг, притулившаяся на самом краю, чтобы дать место ящикам, рухнула. Основная часть сразу же оказалась на полу, но несколько бумаг парили по комнате как стая белых голубей.

«Он целый день будет во всем этом разбираться, – подумал Алан, – а может бить, целую неделю».

Больше он уже сдерживаться не мог и, откинув голову, разразился хохотом. Энди Клаттербак выскочил из диспетчерской, чтобы узнать, что происходит.

– Шериф? – с беспокойством спросил он. – Все в порядке?

– Да, – сказал Алан и, взглянув на отчеты и формуляры, рассыпанные по всей комнате, снова прыснул. – Джон решил устроить санитарный день.

Лапонт выполз из-под стола и поднялся на ноги. Он был похож на солдата, ожидавшего с нетерпением, когда ему прикажут вытянуться по стойке смирно или сделать сорок приседаний. Форма Джона, чистая и аккуратная совсем еще недавно, была покрыта слоем пыли, и Алан, несмотря на свое веселое настроение, заметил, что Эдди Уобертон давненько, видимо, не подметал под столами. Но тут же снова рассмеялся. Просто ничего не мог с собой поделать. Клат переводил удивленный взгляд с Джона на Алана и обратно.

– Ну ладно, – сказал Алан, взяв наконец себя в руки. – Что ты ищешь, Джон? Чашу Грааля? День с огнем?

– Бумажник, – сказал Джон, отряхивая безрезультатно полы мундира. – Не могу найти свой чертов бумажник.

– В машине искал?

– В обеих. – Он беспомощно оглядел пояс космического мусора вокруг своего стола. – И патрульную, в которой вчера ездил, и свой «понтиак». Но иногда, когда я сижу здесь, за столом, выкладываю его в ящик, потому что он задницу натирает. Вот я и проверял…

– Он не натирал бы тебе задницу, если бы ты не проводил за этим столом всю свою дурацкую жизнь, – назидательным высокомерным тоном произнес Энди Клаттербак.

– Клат, – сказал Алан, – пойди поиграй во дворе.

– Чего?

– Пойди займись чем-нибудь! – Алан с притворной суровостью нахмурился.

– Думаю, мы с Джоном сами справимся, мы опытные ищейки. А если не справимся, позовем тебя.

– Ну конечно. Я просто хотел помочь. Бумажник я его видел. Такой толстый, как будто он таскает в нем всю библиотеку Конгресса. Это надо же…

– Спасибо, Клат. До встречи.

– Ладно, не за что. Всегда готов помочь. Пока, ребята.

У Алана брови наверх поползли. Он снова чуть было не расхохотался, но сдержался. По несчастному лицу Джона было видно, что ему не до шуток. Он был растерян, но не только. Алан пару раз в жизни терял бумажники и прекрасно помнил, что при этом чувствовал. Потеря денег и кредитных карточек псу под хвост была потерей, но не самой худшей из всех.

Перебираешь в памяти всякие мелочи, которые долгое время запихивал в бумажник и хранил, мелочи, которые любому другому могли бы показаться мусором, но совершенно бесценные для тебя самого.

Джон уже сидел на корточках и просматривал бумаги, сортируя их и складывая. Алан помогал.

– Здорово ушиб ноги?

– Ерунда. Ты же знаешь наши ботинки. Все равно, что колодки носить.

Сколько денег было в бумажнике, Джон?

– А, не больше двадцати долларов. Но я на прошлой неделе получил охотничью лицензию и сунул ее туда же. И потом чековая книжка. Если не найду этот чертов бумажник, придется звонить в банк, чтобы они регистрационный номер поменяли. Но больше всего мне жаль фотографий. Мама, папа, сестры… ну в общем все такое прочее.

Джон не сознался, что оплакивает не пропавшие фотографии отца, матери и сестер, а карточку, на которой они сняты вдвоем с Сэлли Рэтклифф. Клат сфотографировал их на ярмарке во Фрайбурге за три месяцы до того, как Сэлли бросила его ради этой безмозглой дубины Лестера Пратта..

– Ладно, Джон, не переживай, – успокаивал Алан. С деньгами и книжкой можешь скорее всего распрощаться, а фотографии вернутся. Так почти всегда бывает. Ты ведь и сам знаешь.

– Да. – Джон тяжело вздохнул. – Знаешь, я пытаюсь вспомнить, был ли он при мне, когда я утром ехал на работу, и не могу.

– Надеюсь, ты его найдешь. Повесь на доску объявлений записку.

– Повешу. И все здесь приберу.

– Я знаю. Не нервничай.

Алан, покачивая головой, вышел из конторы и направился к стоянке.

Серебряный колокольчик над входной дверью Нужных Вещей звякнул, и в магазин, несколько смущенно, вошла Бэбз Миллер, почетный член Эш Стрит Бридж Клаб.

– Миссис Миллер! – радушно воскликнул мистер Гонт, предварительно сверившись со списком, лежавшим перед ним на прилавке рядом с кассовым аппаратом, и поставив там едва заметную галочку. – Как я рад, что вы нашли время меня навестить. И очень вовремя. Ведь вы заинтересовались музыкальной шкатулкой, если мне не изменяет память, правда? Прекрасной работы вещь!

– Да, я хотела с вами о ней переговорить, – сказала Бэбз. – Но, вероятно, она уже продана. – Она даже представить себе не могла, чтобы такую восхитительную вещь еще не купили. Но при мысли об этом сердце болезненно сжималось. Мелодию, исполняемую шкатулкой, ту самую, которую забыл мистер Гонт, по его собственному признанию, Бэбз, как ей казалось, определенно знала. Однажды она под нее танцевала в Павильоне на Олд Орчард Бич с капитаном футбольной команды, а позже, в тот самый вечер, подарила ему свою девственность под несравненной майской луной. С ним, этим капитаном, она испытала первый и последний в жизни оргазм, и пока кровь бурлила в жилах от страсти, в голове неотступно звенели ритмы мелодии.

– Нет, она все еще здесь. – Мистер Гонт достал шкатулку с витринной стойки, где она пряталась за камерой «Поляроид», и поставил ее наверх. Лицо Бэбз Миллер просияло.

– Я уверена, она стоит дорого, гораздо дороже, чем я могу заплатить, но она мне очень нравится, мистер Гонт. И если есть хоть малейшая возможность купить ее… ну, скажем, в кредит…

Мистер Гонт улыбнулся. Улыбка была утонченная и в то же время доброжелательная.

– Думаю, вы напрасно беспокоитесь и скорее всего удивитесь, узнав, настолько скромна на самом деле цена этой прелестной музыкальной шкатулки, миссис Миллер. Очень удивитесь. Присядьте. Давайте побеседуем.

Бэбз села.

Он подошел к ней.

Он посмотрел ей в глаза.

Знакомая мелодия снова закружилась у нее в голове. И Бэбз пропала.

– Я припоминаю, – сказала Алану Джилл Мислабурски. – фамилия мальчика Раск. Кажется, Билли… или, может быть, Брюс.

Они стояли в гостиной, главное место в которой было отведено телевизору «Сони» и огромной пластмассовой фигуре распятого Иисуса, висевшей на стене над ним. По ящику показывали «Опра». Судя по тому, как Иисус выкатил глаза под своим терновым венцом, он предпочел бы программу Жиральдо или сериал «Бракоразводный процесс». Миссис Мислабурски предложила Алану чашку кофе, от коей он отказался.

– Брайан, – сказал он.

– Верно, Брайан. Ну конечно, Брайан.

На ней была все та же ядовито-зеленая шаль, но красная сеточка с головы исчезла. Огромные, размером с картонную трубку в центре рулона туалетной бумаги, локоны короной обрамляли ее прическу.

– Вы уверены, миссис Мислабурски?

– Абсолютно. Я вспомнила его имя сегодня, когда проснулась утром. Его отец делал нам в доме алюминиевую обшивку два года назад. Мальчик приходил время от времени и помогал ему. Он показался мне очень славным ребенком.

– Вы не предполагаете, что он мог делать у дома Ержиков?

– Он сказал, что пришел узнать, не собираются ли они нанять на зиму дворника расчищать подъездную дорогу. Кажется, так. И добавил, что зайдет в другой раз, когда они успокоятся. Бедняжка был напуган до смерти, и я нисколько его не виню. – Она покачала головой. Крупные локоны мягко подпрыгнули. – Мне конечно жаль, что она умерла такой смертью… – миссис Мислабурски доверительно понизила голос, – но я рада за Пита. Никто не представляет, что он испытывал, живя с этой женщиной. Никто. – Она многозначительно взглянула на распятие и снова перевела взгляд на Алана.

– Да-а-а, – неопределенно протянул он. – А больше вы ничего не заметили, миссис Мислабурски? В смысле дома, шума или мальчика?

Она дотронулась указательным пальцем до кончика носа и задумчиво возвела глаза к потолку.

– Пожалуй, нет, ничего. У мальчика – Брайана Раска – на багажнике велосипеда стояла сумка-холодильник. Это я помню, но не думаю, что такая деталь…

– Вот как? – перебил Алан и даже рукой взмахнул. Неясная, но тревожная мысль вспыхнула у него в голове. – Сумка-холодильник.

– Ну знаете, такие берут с собой на пикники и вообще за город. Я запомнила ее, потому что эта сумка была чересчур велика для его багажника.

Наклонилась, чуть на падала.

– Спасибо, миссис Мислабурски, – медленно произнес Алан. – Спасибо вам огромное.

– Это что-то значит? Какой-то ключ?

– Сомневаюсь. – Но Алан был явно заинтересован сообщением.

– Я бы скорее поверил в версию вандализма, если бы мальчишке было лет шестнадцать-семнадцать, – сказал Генри Пейтон. Алан был с ним в общем согласен, но ему приходилось встречаться и с двенадцатилетними вандалами… и потом, в сумку-холодильник может войти приличная горстка камней.

И тогда он почувствовал, что с нетерпением дожидается разговора с мальчиком по имени Брайан Раск.

Серебряный колокольчик зазвенел. В Нужные Вещи вошел Сонни Джекет, устало переставляя ноги и теребя в руках грязную промасленную кепку. Он был похож на человека, искренне верившего в то, что он в самом скором времени разобьет вдребезги, расколотит множество самых ценных вещей; разбивать ценные вещи, объявляло во всеуслышание его бесхитростное лицо, не моя воля, а мой крест.

– Мистер Джекет! – с заученным радушием воскликнул мистер Гонт свое приветствие и сделал очередную пометку в списке у кассового аппарата. – Как я рад, что вы меня навестили!

Сонни сделал несколько шагов и остановился посреди комнаты, переводя устало-безнадежный взгляд со стеклянных витринных стоек на мистера Гонта.

– Ну… это… – забормотал Сонни. – Я должен сразу вас упредить, я сюда не просто зенки пялить пришел. Купить пришел, вот. Гарри Сэмуэльс сказал, будто вы сказали, чтобы я сказал… черт… зашел… если по пути будет. Сказал, у вас есть классный набор гаечных ключей. Я уже давно такой ищу, но в богатые магазины вроде вашего не захожу, они не для меня. У меня обхождения никакого, сэр, да и в карманах ветер гуляет, не то что у вас.

– Я ценю вашу скромность и откровенность, мистер Джекет, но вы слишком торопитесь, как мне кажется. Цена этого классного набора, как вы соизволили выразиться, вполне приемлемая, а ключи универсальные.

– Ну да? – у Сонни глаза полезли на лоб. Он знал, что существуют такие инструменты, которые можно использовать в работе с автомобилями как отечественного, так и иностранного производства, но сам их никогда не видел. – Неужто?

– Да. Я отложил набор в подсобку, как только узнал, что вы интересуетесь. Иначе он бы тут же ушел с рук, как вы понимаете, но прежде чем продать его кому-нибудь еще, я хотел бы, чтобы вы хотя бы на него взглянули.

Сонни отреагировал на это с типичной для всех янки подозрительностью.

– А зачем это вам?

– Затем, что у меня самого машина классического образца, а такие требуют частого ремонта. Мне говорили, что вы лучший механик в этих местах.

– А-а-а, – Сонни успокоился. – Могет быть и так. И что у вас за телега такая?

– «Такер».

Брови Сонни взлетели вверх, как от выстрела, и он посмотрел на мистера Гонта с уважением.

– «Торпедо»? Классная вещь.

– Нет. У меня «талисман».

– Чего это? Никогда не слышал о «такере-талисмане».

– Их было сделано всего две – первая модель и моя. Еще в 1953 году.

Вскоре после этого мистер Такер переехал в Бразилию и там скончался. – Гонт загадочно улыбнулся.

– Престон был замечательный малый и волшебник, когда дело касалось машин… но не бизнесмен.

– Ну да?.

– Представьте себе. – Загадка в глазах Гонта растаяла. – Но это дело прошлое, а мы живем сегодня. Перевернем страницу, а, мистер Джекет? Так я всегда говорю. Перевернем страницу, пойдем без страха в будущее и не станем оглядываться назад.

Сонни наблюдал за Гонтом углом глаза и молчал.

– Так позвольте мне показать вам набор ключей.

Сонни не сразу согласился. Он сначала с сомнением стал разглядывать содержимое витринных стоек.

– Мне не по карману всякая роскошь. Налоги выше крыши. Иногда так и хочется забросить к чертям собачьим свой бизнес и самому на службу поступить.

– Знаю, о чем вы, – согласно закивал мистер Гонт. – Все дело в проклятых республиканцах, вот в чем.

Недоверие и настороженность на лице Сонни исчезли, как ни бывали.

– Ты, черт тебя дери, прав как никто, приятель, – воскликнул он. Джордж Буш решил разорить эту страну, туда его растуда самого и его войну.

Но ты думаешь, у демократов есть кого против него выставить на следующий год?

– Сомневаюсь, – сказал Гонт.

– Джесси Джексона возьмем, например, – черномазый.

Он смотрел на Гонта так свирепо, что тот сразу закивал, как будто желая сказать: говори, друг мой, не стесняйся. Мы с тобой настоящие мужчины и не боимся называть вещи своими именами. Сонни Джекет еще больше расслабился и уже почти совсем не думал о своих не слишком чистых руках.

– Я ничего не имею против черных – пойми меня правильно – но как представлю чернозадого в Белом Доме – в Белом Доме! – дрожь берет.

– Еще бы, – согласился мистер Гонт.

– А этот баран из Нью-Йорка – Марио-Коо-воа-мо! Неужели ты думаешь, парень с таким именем сможет облапошить четырехглазого проныру в Белом Доме?

– Нет, – сказал мистер Гонт и поднял руку, на которой большой палец был всего на четверть дюйма короче указательного. – Кроме того, я не доверяю мужчинам с маленькими головками.

Сонни раскрыл рот на мгновение, а потом хлопнул себя по колену и расхохотался.

– Во дает! Не верит мужикам с маленькими головками! Здорово, мистер!

Просто здорово, ничего не скажешь!

Мистер Гонт улыбался. Они улыбались друг другу.

Потом мистер Гонт вынес набор гаечных ключей – в кожаном чемодане и бархатном чехле сверкающее хромированное чудо, какое Сонни Джекету не доводилось видеть за всю свою жизнь.

Теперь они оба улыбались, разглядывая ключи, и зубы их обнажались, как у обезьян, готовых броситься в драку.

Ну конечно же, Сонни купил набор. Цена была и в самом деле поразительно ничтожной – сто семьдесят долларов плюс обещание сыграть несколько веселых шуток с Доном Хемфиллом и преподобным Роузом. Сонни сказал мистеру Гонту, что сочтет это за удовольствие. Давно ждал случая дать пинка распевающим псалмы республиканским недоноскам.

Они посмеялись над Пароходом Вилли и Доном Хемфиллом, жертвами будущих розыгрышей.

Сонни Джекет и Лилэнд Гонт – пара самых смешливых людей в мире. А над дверью снова зазвонил колокольчик.

Генри Бофорт, владелец и бармен Мудрого Тигра, проживал в четверти мили от места работы. Майра Иванс оставила машину у Тигра на стоянке пустынной в это необыкновенно солнечное и жаркое не по сезону утро – и направилась к дому. Принимая во внимание цель ее визита, такая предосторожность не была излишней. Ей не придется волноваться. Тигр заканчивал свою работу не раньше часа ночи, а Генри не поднимался раньше того же часа дня. Шторы на всех окнах, как наверху, так и внизу, были наглухо задернуты. Его машина, превосходный образец «сандерберд» выпуска 1960 года, краса и гордость хозяина, стояла на подъездной дороге.

Майра была одета в джинсы и в одну из синих рабочих сорочек мужа. Полы сорочки длинным хвостом свисали чуть не до колен. Под этой просторной одеждой скрывался пояс, а на нем висели ножны (Чак Иванс коллекционировал трофеи второй мировой войны; Майра даже не знала, что он прикупил еще одну вещицу в недавно открывшемся магазине) и в ножнах был японский штык. Майра Иванс полчаса назад сняла его со стены в кабинете мужа. Теперь он при каждом шаге больно бил ее по бедру.

Ей очень хотелось поскорее закончить с этим делом, чтобы вернуться к фотографии Элвиса. Она выяснила, что когда фотография оказывалась в руках, происходило нечто особенное. Нечто совсем особенное – нереальное, так скажем, но Майре это нравилось гораздо больше любой реальности. Действие 1 – Концерт. Элвис вытаскивает ее на сцену, и они танцуют вместе. Действие II – Зеленая комната после концерта. Действие III – В машине. Машину вел один из парней, окружавших Элвиса, родом из Мемфиса, и Король даже не поднял перегородку из черного стекла между ними и водителем, прежде чем приступить к тем потрясающим штукам, которые он вытворял с Майрой по дороге в аэропорт.

Действие IV называлось На борту самолета. Все происходило в Лизе Мари, собственном реактивном самолете Элвиса… в огромной двуспальной кровати за перегородкой в кабинете, если уж быть точной до конца. Именно этим действием Майра наслаждалась вчера вечером и сегодня с утра. Полет на высоте тридцати двух тысяч футов на борту Лизы Мари, полет в постели вместе с Элвисом. Майра не возражала бы остаться там с ним навсегда, но она знала, что это невозможно. Цель их полета – Страна Чудес. Стоит им там очутиться, как жизнь станет еще прекрасней. Но прежде ей нужно выполнить одно небольшое задание.

Утром, после ухода мужа, она лежала в постели нагая, не считая пояса для чулок (Элвис очень настаивал, чтобы она его не снимала), стиснув фотографию в руках, постанывая и извиваясь на простынях. А потом вдруг двуспальная кровать исчезла. Затих и монотонный щекочущий рокот двигателей Лизы Мари. Пропал и запах английской кожи, присущий Элвису.

Вместо всей этой роскоши появилось лицо мистера Гонта… но только он больше не смотрел на нее так, как в магазине. Кожа на его лице блестела, будто покрывшись испариной от внутреннего жара; она дергалась и пульсировала, словно под ней было что-то, пытавшееся выбраться наружу. А когда он улыбался, его широкие зубы превращались в двойной ряд клыков.

– Пора, Майра, – сказал мистер Гонт.

– Я хочу побыть с Элвисом, – захныкала она. – Я все сделаю, только не сейчас, прошу вас, только не сейчас.

– Именно сейчас. Ты обещала и должна сдержать обещание. Ты пожалеешь, если не сдержишь его, Майра.

Она услышала хруст и с ужасом увидела, как по стеклу над лицом Элвиса стала расползаться паутина трещин.

– Нет, – закричала Майра. – Не делайте этого.

– Я и не делаю, – со смехом отозвался мистер Гонт. – Это делаешь ты сама. Делаешь тем, что ведешь себя, как глупая ленивая потаскуха. Это Америка, Майра, здесь только проститутки работают в постели. В Америке солидные люди встают с постели, чтобы заработать на те вещи, которые им нужны, или потерять их навек. Мне кажется, ты это забыла. Конечно, я всегда смогу найти другого желающего разыграть Генри Бофорта, но что до твоего душещипательного романа с Элвисом…

Новая трещина пролегла по стеклу, покрывавшему фотографию Короля. А лицо под этим стеклом, с ужасом увидела Майра, от соприкосновения с воздухом стало молниеносно стареть, морщиниться и терять свежесть.

– Нет! Я все сделаю! Сделаю прямо сейчас! Я уже встаю, разве вы не видите? Только прекратите это! Прекратите!

Майра слетела с постели со скоростью женщины, обнаружившей, что разделяет ее с гнездом скорпионов.

– Как только ты закончишь работу, Майра, – пообещал мистер Гонт. Он разговаривал откуда-то из самой темной глубины ее сознания. – Ты ведь знаешь, что надо сделать, правда?

– Да, знаю. – Майра с отчаянием смотрела на фотографию – лицо человека старого, больного, обрюзгшего от излишеств и невоздержанности. Рука, сжимавшая микрофон, походила на лапу хищной птицы.

– Когда ты вернешься домой, выполнив задание, – продолжал Гонт, фотография станет снова прежней. Но постарайся, Майра, чтобы тебя никто не заметил, иначе тебе больше не видать его.

– Нет, – всхлипывала Майра. – Клянусь.

И вот теперь, подойдя к дому Генри, она вспомнила свою клятву.

Огляделась по сторонам – не идет ли кто. Дорога была безлюдна в обоих направлениях. Ворона каркала над чьим-то пустым и черным октябрьским полем.

Больше ни звука. День трепетал как живое существо, а земля казалась ошеломленной неожиданным назойливым зноем.

Майра пошла по подъездной дороге к дому, задрав на ходу полу рубашки, чтобы проверить на месте ли штык в ножнах. Пот липкими струйками стекал по спине и между грудей в лифчик. Хоть она этого и не знала, и не поверила бы, если бы услышала от кого-нибудь, но вдруг, поглощенная деревенской тишиной, Майра стала красива. Расплывшееся бессмысленное лицо неожиданно наполнилось, пусть на мгновение, глубиной и определенностью, никогда прежде ему не свойственными. Скулы заострились впервые со времен окончания колледжа, когда Майра решила, что ее основное предназначение в жизни съесть все на свете конфеты, пирожные, пастилу и зефир. Но последние четыре дня она была слишком занята, изобретая все более изощренные сексуальные утехи с Элвисом, чтобы думать о еде. Волосы, свисавшие обыкновенно вдоль щек и на лоб неопрятными прядями, теперь были стянуты на затылке в маленький аккуратный тугой хвостик, открыв брови. Вероятно, потрясенные столь непривычно большой порцией гормонов и столь же неожиданным ограничением в сладостях после долгих лет перенасыщения, прыщи, вулканами закипавшие у нее на лице с двенадцатилетнего возраста, исчезли. И открылись глаза, как оказалось прекрасные – огромные, синие, почти роковые. Эти глаза принадлежали не Майре Иванс, а дикому зверю, готовому в любой момент напасть.

Она подошла к машине Генри. Теперь на дороге уже появился объект маленький деревенский грузовичок, направлявшийся в город. Майра соскользнула, согнувшись, к капоту и, присев на корточки, дождалась, пока грузовичок скрылся из виду. Тогда она поднялась. Из нагрудного кармана сорочки достала листок бумаги. Развернула его, разгладила и заправила под один из дворников на ветровом стекле машины так, чтобы текст был ясно виден:

НЕ СМЕЙ МЕНЯ ВЫГОНЯТЬ И ЗАБИРАТЬ КЛЮЧИ ОТ МАШИНЫ, ВОНЮЧАЯ ЖАБА!

Теперь наступил черед штыка.

Майра снова огляделась, но единственное живое существо во всем жарком мире, залитом дневным светом, оказалась ворона, по всей видимости та же самая, которую Майра уже видела. Она пролетела мимо, через дорогу, уселась на крыше телефонной будки и стала внимательно следить за Майрой.

Майра вытащила штык, сжала его изо всех сил обеими руками, шагнула вперед и пропорола резину, вонзив штык по самую рукоять в переднее колесо со стороны водителя. Лицо ее сморщилось в ожидании грохота, но раздалось всего лишь длинное ШШШШШ! – так с облегчением может выдохнуть здоровый мужик, отлив в придорожную канаву. «Т-берд» заметно накренилась на левый бок. Майра покрутила штык в резине, расширяя дыру (слава Богу, Чак не забывал точить свои игрушки).

Когда разрез показался Майре достаточным, она перешла ко второму переднему колесу и проделала с ним то же самое. Она все еще торопилась поскорее вернуться к своей любимой фотографии, но теперь уже была довольна, что пришла сюда. Это занятие тоже вызывало возбуждение, своего рода конечно. Представляя себе лицо Генри, когда он увидит, что случилось с его драгоценной «сандерберд», Майра злорадно хихикала. Бог знает почему, но ей казалось, что когда она снова окажется наедине с Королем на борту Лизы Мари, ей удастся продемонстрировать ему пару новых любовных приемчиков.

Она перешла к задним колесам. Штык уже вонзался в резину не так легко, но Майра работала с воодушевлением и это придавало ей сил.

Когда работа была окончена и колеса не только проколоты, но и сдуты до основания, Майра отступила на несколько шагов, чтобы полюбоваться результатами своего труда. Тяжело дыша, она мужским движением утерла со лба пот тыльной стороной ладони. «Сандерберд» Генри Бофорта оказалась на добрых шесть дюймов ближе к земле, чем была до появления Майры. Машина сидела на ободах, а дорогостоящая резина, на которую Генри не жалел средств, обмякла и съежилась. Майра осталась довольна плодами своих усилий и решила, хотя ее никто об этом не просил, нанести последний штрих. Она ткнула острием ножа в бок машины и проскребла вдоль отполированного сверкающего борта длинную царапину.

Штык издал отвратительный скрежещущий звук при соприкосновении с металлом, и Майра испуганно оглянулась на дом, опасаясь, что Генри может услышать и выглянет из-за занавески и увидит ее.

Этого не случилось, но Майра понимала, что пора сматывать удочки. Она исчерпала весь запас времени, отведенный ей на выполнение задания и, кроме того, в спальне ее дожидался Король. Она торопливо зашагала прочь, запихивая на ходу штык обратно в ножны и под широкие разлетающиеся полы сорочки Чака. Пока она шла, к Мудрому Тигру проехала лишь одна машина, да и та в обратном направлении, так что если даже водитель и обратил на нее внимание, то в зеркало заднего вида мог бы разглядеть только ее спину.

Майра села за руль, сдернула резинку, стягивавшую волосы (они сразу повисли вдоль щек, как обычно), и поехала обратно в город. Делала она все перечисленное одной рукой, а вторая была в это время занята подготовительной работой в низу живота. Майра влетела в дом и помчалась вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Фотография лежала на постели, там, где она ее оставила. Майра скинула туфли, стянула джинсы и бросилась на кровать, сжимая в руках фотографию. Трещины на стекле исчезли; Король снова стал юн и обворожителен.

То же самое можно было сказать и о Майре, во всяком случае в тот момент.

Колокольчик над дверью снова пропел свою серебристую песенку.

– Здравствуйте, миссис Поттер! – мистер Гонт просиял и сделал пометку в списке. – Я уж боялся, вы про меня забыли.

– Не забыла, конечно, но думала, что не смогу прийти. – Линор Поттер казалась очень расстроенной. Ее седые волосы, обычно тщательно уложенные, теперь были стянуты на затылке небрежным узлом. Под глазами чернели круги, а из-под дорогой твидовой юбки выглядывал край комбинации. Глаза беспокойно шарили по углам торгового зала и выражение лица можно было назвать озлобленно-подозрительным.

– Вы хотели взглянуть на куклу Хауди Дуди. Кажется, у вас целая коллекция детских…

– К сожалению, я не в состоянии сегодня заниматься такими делами, перебила Линор. Супруга самого известного и богатого адвоката города, она разговаривала решительным, не подразумевающим возражений тоном. – У меня совершенно расстроены нервы. Ужасный день. Не просто плохой, а отвратительный.

Мистер Гонт обошел центральную витринную стойку и оказался совсем рядом с Линор. Лицо его выражало тревогу и сочувствие.

– Дорогая моя, что случилось? Вы выглядите совсем неважно.

– Еще бы! – воскликнула Линор. – Нарушено нормальное состояние моей ауры, грубо нарушено. Вместо голубоватого, цвета покоя и безмятежности, мое биополе окрасилось в кроваво-красный цвет. И все по вине мерзавки, проживающей в доме напротив. Мерзавки в высшей степени.

Не дотронувшись до Линор, мистер Гонт изобразил руками нечто призывающее к спокойствию.

– Какую мерзавку вы имеете в виду, миссис Поттер? – спросил он, зная, без сомнения, о ком идет речь.

– Бонсэйн, конечно! Бонсэйн! Эту лживую Стефани Бонсэйн! Никогда еще моя аура не окрашивалась в темно-красный цвет, мистер Гонт. В розовый – да, пожалуй, и однажды в красный, когда на меня в Оксфорде налетел пьяный, но в пурпурный – никогда. Я просто не могу так жить!

– Конечно, нет, – поддакнул мистер Гонт. – Никто от вас этого и не требует.

Ему наконец удалось встретиться с ее взглядом. Это было непросто, так как глаза миссис Поттер на задерживались на месте ни на секунду, но все-таки в результате получилось. И как только получилось, Линор Поттер мгновенно успокоилась. Смотреть в глаза мистера Гонта было для нее все равно что заглядывать внутрь собственной ауры во время ежедневных упражнений и принятия определенной пищи (стручков гороха и овсянки по большей части), а также попыток заглянуть в самые глубины собственного биополя во время как минимум часа медитации с утра, сразу после пробуждения, и еще перед тем как отойти ко сну. Глаза мистера Гонта были безмятежно-голубыми, как безоблачное небо.

– Идите сюда, – сказал он и повел ее к недлинному ряду бархатных кресел с высокими спинками, где за последнюю неделю успели посидеть многие жители Касл Рок. А когда она опустилась в одно из них, он предложил: Теперь расскажите мне все по порядку.

– Она всегда меня ненавидела, – начала Линор. – Всегда считала, что ее муж не достиг определенных высот на фирме так быстро, как ей хотелось, только оттого, что ему мешал мой муж. А настраивала его будто бы я. У этой женщины очень мало извилин, очень большая грудь и грязно-серая аура. Вам наверняка известен подобный тип.

– Безусловно, – тут же согласился мистер Гонт.

– Но я даже не подозревала, как смертельно она меня ненавидит, вплоть до сегодняшнего утра. – Линор Поттер снова начинала нервничать, несмотря на все усилия Гонта. – Я сегодня встала утром и увидела, что все мои цветочные клумбы полностью уничтожены. Погублены. Все, что вчера еще было так прекрасно, сегодня погибло. Погибло то, что умиротворяет ауру и уравновешивает биополе. Уничтожено этой мерзавкой! Отъявленной мерзавкой Бонсэйн.

Пальцы Линор сжались в кулаки, спрятав тщательно наманикюренные ногти.

А кулаки забарабанили по изогнутым подлокотникам кресла.

– Хризантемы, гладиолусы, астры, георгины… эта мерзавка забралась ночью в мой сад и вырвала все цветы из земли. разбросала их повсюду!

Знаете, где я нашла свою декоративную капусту, мистер Гонт?

– Не знаю – где? – спросил он, продолжая делать руками успокаивающие жесты над ее головой. На самом деле он прекрасно знал, где была капуста и кто истинный виновник трагедии – Мелисса Клаттербак. Линор Поттер не подозревала в содеянном Мелиссу просто потому, что не знакома была с супругой помощника Клаттербака, впрочем, так же как и сама Мелисса не знала Линор, разве что здоровалась при случайной встрече на улице. Не было у Мелиссы никакой корысти (если не считать удовольствия, которое получает любой смертный, лишая ближнего самого для него дорогого). Цветы Линор она вырвала с корнем в счет уплаты за великолепный фарфоровый сервиз. Если докопаться до основания содеянного, то любой поступок может оказаться разумным и деловым.

«Забавным при этом, – думал мистер Гонт, – но кто сказал, что работа обязательно должна быть скучна?».

– Мои цветы валяются на улице, – вопила Линор. – Посреди Касл Вью! Она не пощадила ни одного экземпляра, даже редчайших африканских маргариток!

Все погибло! Все… погибло!

– Вы видели ее?

– Мне нет необходимости ее видеть! Она единственная, кто ненавидит меня настолько, чтобы такое натворить. К тому же все клумбы истоптаны ее высокими каблуками. Я уверена, эта шлюха даже спать ложится в своих туфлях на высоких каблуках. О, мистер Гонт, – всхлипнула Линор. – Каждый раз, стоит мне закрыть глаза, все становится пурпурным. Что мне делать?

Мистер Гонт молча смотрел ей в глаза до тех пор, пока она не успокоилась.

– Теперь лучше? – спросил он.

– Да, – ответила Линор слабым голосом. – Мне кажется, я еще смогу все увидеть в голубом цвете.

– Но вы по-прежнему слишком расстроены, чтобы говорить о покупках.

– Да.

– Продолжаете думать о том, что эта мерзавка натворила.

– Да.

– Она должна заплатить за это.

– Да.

– Если она еще хоть раз такое сделает – заплатит.

– Да.

– У меня найдется кое-что подходящее для такого случая, миссис Поттер.

Посидите минутку и подумайте о чем-нибудь голубом. Я скоро вернусь.

– Голубом, – эхом откликнулась Линор словно во сне. Вернувшись, Гонт вложил один из автоматических пистолетов, привезенных Тузом из Кэмбриджа, в руки Линор. Пистолет был заряжен и поблескивал в свете ламп от щедрой смазки.

Линор подняла пистолет к глазам. Смотрела она на него с большим удовольствием и глубоким облегчением.

– Поймите меня правильно, миссис Поттер. Я никого и никогда не заставляю совершать убийство, – сказал Гонт. – Во всяком случае, без серьезной причины. И уж, конечно, не ради погубленных цветов, мы с вами оба разумные люди и понимаем, что причина не слишком серьезная. В конце концов цветы всегда можно посадить другие, и даже лучше прежних. Но ваша аура, биополе – ну что, скажите на милость, у вас – да и у всех нас – есть более драгоценное? – Он горько улыбнулся.

– Ничего, – сказала Линор и направила дуло пистолета на стену. – Пифпаф, пиф-паф, вот тебе мерзавка, проститутка! Желаю, чтобы твой муж закончил карьеру мусорщиком, он этого заслуживает. Вы оба этого заслуживаете.

– Видите этот маленький рычажок, миссис Поттер? – Гонт указал длинным пальцем.

– Да, вижу.

– Это предохранитель. Если мерзавка придет снова и захочет нанести вам очередное оскорбление, нужно его сдвинуть. Понятно?

– Да, конечно, – сонным голосом подтвердила Линор. – Я все понимаю.

– Никто вас не станет обвинять, – продолжал Гонт. – Любая женщина имеет право защищать свою собственность. И обязана защищать свою ауру.

Бонсэйн едва ли придет снова, но если вдруг…

Он многозначительно посмотрел на Линор.

– Если придет, то в последний раз. – Она поднесла короткий ствол пистолета к губам и нежно поцеловала.

– А теперь положите его к себе в сумочку, – посоветовал Гонт, – и возвращайтесь домой. Судя по тому, что вы о ней знаете, она именно в этот момент может орудовать в вашем саду. А может быть, и в доме.

Линор сразу забеспокоилась. Голубая аура снова стала покрываться красными прожилками. Она встала и положила пистолет в сумку. Мистер Гонт от нее отвернулся, и тогда ее остановившийся взгляд ожил и Линор часто заморгала.

– Простите меня, мистер Гонт, но, видимо, я приду посмотреть на Хауди Дуди в другой раз. Думаю, мне надо поскорее попасть домой. Боюсь эта мерзавка Бонсэйн может как раз сейчас находиться в моем саду или даже в доме. Судя по тому, что мне о ней известно.

– Какое ужасное предположение, миссис Поттер!

– Да. Но частная собственность накладывает определенные обязательства.

Ее нужно защищать. Надо смотреть правде в глаза, мистер Гонт. Сколько я вам должна за… за… Она почему-то не могла вспомнить, что он только что ей продал, хотя уверена была, что вспомнит и очень скоро. Вместо слов она рассеянно указала на свою сумку.

– Никаких денег. Считайте это… – он широко улыбнулся, – любезностью при первом знакомстве.

– Благодарю вас, – сказала Линор своим обычным твердым тоном. – Я чувствую себя гораздо лучше.

– Всегда готов к вашим услугам. – Мистер Гонт галантно склонил голову.

Норрис Риджвик не пошел на рыбалку. Норрис Риджвик смотрел в окно спальни Святоши Хью. Хью лежал на спине, в постели, и храпел. На нем были только заскорузлые от засохшей мочи боксерские трусы. В огромных руках он сжимал кусок меха. Норрис не мог быть уверен – уж больно велики лапы Хью, да и окно слишком грязное – ему казалось, что это был поеденный молью лисий хвост. Впрочем, какая разница, что это такое, главное – Хью спит без задних ног.

Норрис прошел наискосок по лужайке к тому месту, где на подъездной дороге стоял его автомобиль рядом с Бьюиком Хью. Он открыл переднюю дверь со стороны пассажирского сидения и наклонился. Корзина для рыбы стояла на полу. Спиннинг «базун» лежал на заднем сидении – Норрис решил, что будет чувствовать себя увереннее, если возьмет его с собой.

Он еще ни разу им не воспользовался. А причина была проста – Норрис боялся пустить спиннинг в ход. Вчера он взял его на озеро и был полностью готов и оснащен, но так и не решился.

«А вдруг, – думал он, – на крючок попадется огромная рыбина, смоуки например?».

Смоуки – это разновидность форели, коричневая и гигантская, мечта всех рыбаков Касл Рок. Поговаривали, будто она более двух футов длиной, хитрая как ласка, сильная как горностай, крепкая как гвоздь. Старики утверждали, что челюсти ее набиты металлическими крючками, на которые ее хотели поймать, но так и не поймали.

А что если она выхватит спиннинг у него из рук? Смешно, конечно, предполагать, что озерная форель, даже такая великанша, как смоуки (если, конечно, смоуки вообще существует), сможет утащить спиннинг «базун», но чем черт ни шутит, а принимая во внимание, как Норрису вообще в последнее время не везет, – тем более. Он даже слышал треск – одна половина перекушенной удочки остается в лодке, а другая плывет по воде. Если спиннинг сломан, с ним уже ничего сделать нельзя, остается только выбросить.

Так что в конце концов Норрис рыбачил старой удочкой «зебко». На ужин рыбка не поймалась в тот день, но зато Норрису приснился ночью мистер Гонт.

Во сне он предстал перед ним в высоких болотных сапогах и шляпе, к полям которой была на крючках подвешена приманка – червяки. Он сидел в лодке на Касл Лейк, в тридцати футах от берега, а Норрис стоял на западном берегу у входа в старую рыбачью хижину отца, сгоревшую на самом деле много лет тому назад. Он стоял и слушал, что говорит мистер Гонт. Он напоминал Норрису о его обещании, и Норрис проснулся в убеждении, что правильно сделал, воспользовавшись вчера старым «зебко» вместо «базуна». Слишком уж «базун» хорош. Преступно рисковать им.

Теперь Норрис открыл крышку корзины и, достав оттуда рыбацкий нож, направился к «бьюику».

«Мало кто заслуживает этого больше, чем пьяная скотина Хью», – думал Норрис, но в душе что-то мешало ему в это уверовать до конца. Что-то в душе подсказывало, что он совершает страшную, роковую ошибку, которую уже никогда не сможет исправить. Он полицейский и должен ловить и сажать за решетку людей, поступающих так, как намеревался поступить он сам. Это вандализм, а вандалы – люди нехорошие.

– Тебе решать, – послышался неожиданно голос мистера Гонта. – Только тебе решать, Норрис. Спиннинг твой и твое право решать, как с ним поступить. У тебя есть выбор. Выбор есть всегда. Но…

Голос в голове у Норриса смолк. Ему не имело смысла продолжать. Норрис и так знал, какие последствия ему угрожают, если он передумает. Вернувшись к своей машине, он обнаружит спиннинг переломанным надвое. Потому что любой выбор чреват последствиями. Потому что в Америке ты можешь иметь все что душе угодно, если имеешь чем расплатиться. А если не можешь или не желаешь, тебе останется навеки лишь мечтать о недостижимом.

– И кроме того, он ведь поступил бы со мной так, – уговаривал себя Норрис. И не за восхитительный спиннинг «базун». Хью перережет глотку родной матери за бутылку пива или пачку «Лаки Страйк».

Таким образом он унимал чувство вины. Когда что-то в душе пыталось протестовать, призывало подумать, прежде чем действовать, он начинал приводить все доводы сначала. Наконец Норрис склонился к машине Хью и принялся прокалывать и резать шины. Так же как у Майры Иванс, у него по мере работы возрастал энтузиазм. В качестве дополнительного штриха он разбил передние фары и задние габаритные фонари. А в довершение всего подсунул под дворник на ветровом стекле со стороны водителя записку:

ПОКА ТОЛЬКО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

ТЫ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ХЬЮБЕРТ, КАК Я ПОСТУПЛЮ, ЕСЛИ НЕ ПРЕКРАТИШЬ ЛОМАТЬ МУЗЫКАЛЬНЫЙ АВТОМАТ В МОЕМ БАРЕ. ЧТОБ НОГИ ТВОЕЙ ТАМ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО!

Закончив работу, Норрис подошел к дому и заглянул в окно. Хью продолжал спать, так и не расставаясь со старым куском меха.

«Господи, кому в целом мире может понадобиться этот кусок дерьма?

Прижимает его к груди, – думал Норрис, – как ребенок любимого плюшевого медвежонка».

Он вернулся к своей машине. Сел за руль, перевел рычаг в нейтральное положение и бесшумно покатился вниз по подъездной дороге. Двигатель он не заводил до тех пор, пока не очутился на шоссе. А потом сразу сорвался с места и умчался. У Норриса болела голова. Кишки подводило в приступах тошноты. Но он продолжал уговаривать себя, что не произошло ничего страшного и что чувствует он себя превосходно, ну просто лучше некуда, черт вас всех побери.

Ничего не помогало, пока он не потянулся левой рукой к заднему сидению и не дотронулся до стройной тонкой ручки спиннинга. И тогда Норрис сразу успокоился.

Так он и держался за свою драгоценность всю дорогу до дома.

Звякнул серебряный колокольчик. В Нужные Вещи вошел Заика Додд.

– Привет, Слоупи, – сказал мистер Гонт.

– П-п-п-рив-в-ет, мистер Г-г-…

– При мне ты заикаться не будешь. – Мистер Гонт поднял вверх руку с указательным и средним пальцами, расставленными в виде вилки, и провел ими перед лицом Заики сверху вниз.

Мальчик внезапно почувствовал, как в голове у него что-то щелкнуло, как будто разомкнулось. Он даже рот раскрыл от удивления.

– Что это вы такое со мной сделали? – прошептал он. Слова вылетали из горла легко и свободно, как двигаются четки на шнурке.

– Трюк, который наверняка пожелала бы освоить мисс Рэтклифф, – мистер Гонт улыбнулся и сделал очередную пометку в списке против имени Слоупи.

Затем взглянул на старинные часы, тикающие на стене в углу. Без четверти час. – Расскажи, как тебе удалось так рано уйти из школы. Никто ничего не заподозрил?

– Нет. – Слоупи изо всех сил скашивал глаза так, чтобы посмотреть на свой рот. Очень уж ему хотелось знать, каким это образом слова вылетают из него непривычно-стройной чередой. – Я сказал миссис Девиз, что живот разболелся, и она послала меня к школьной медсестре. Ей я сказал, что чувствую себя уже лучше, но все-таки не совсем хорошо. Она спросила, дойду ли я сам до дома. Я сказал дойду, и она меня отпустила. – Слоупи помолчал, а потом добавил. – Я пришел потому, что заснул на уроке и мне приснилось, будто вы меня зовете.

– Так оно и было. – Мистер Гонт двумя пальцами подпер свой подбородок.

– Скажи, твоей маме понравился оловянный чайник, который ты подарил?

Краска бросилась в лицо Слоупи, и щеки стали кирпично-красного цвета.

Он что-то забормотал, но тут же отказался от этой идеи и уставился на носки своих башмаков. Мягким, доверительным тоном Гонт сказал:

– Ты решил оставить его себе, правда?

Слоупи кивнул, не спуская глаз со своих ног. Он был очень смущен, ему было стыдно. Но, главное, обидно: вот ведь, мистер Гонт так здорово вылечил его заикание, а он все равно слова не может вымолвить.

– Ну, а теперь объясни, зачем двенадцатилетнему мальчику оловянный чайник?

Забавный хохолок на голове Слоупи, только что качнувшийся сверху вниз, когда он опускал голову, теперь вместе с его головой замотался из стороны в сторону. Он не знал, зачем двенадцатилетнему мальчику понадобился оловянный чайник. Он знал одно: ему очень не хотелось с ним расставаться. Чайник ему нравился… ну просто очень.

– …Дотрагиваться, – пробормотал он наконец.

– Что? Прости, не расслышал.

– Мне нравится до него дотрагиваться.

– Слоупи, Слоупи! – Мистер Гонт вздохнул и вышел из-за прилавка. – Не нужно ничего объяснять. Мне все известно о том удивительном чувстве, которое люди называют «радостью обладания». Именно его я поставил во главу своего бизнеса.

Слоупи Додд отпрянул.

– Пожалуйста, не трогайте меня. – В глазах его вспыхнул страх. – Прошу вас.

– Послушай, Слоупи, я намереваюсь до тебя дотрагиваться не более, чем уговаривать отдать чайник маме. Он твой, можешь с ним делать все, что пожелаешь. Более того, я одобрят и даже восхищаюсь твоим поступком.

– Вы… правда?

– Конечно. Конечно, правда. Алчные люди – счастливые люди. Я верю в это всем своим сердцем. Но, Слоупи…

Заика оторвал наконец взгляд от своих башмаков и подозрительно посмотрел на мистера Гонта сквозь занесу рыжих кудрей.

– Но пришло время тебе расплатиться за чайник сполна.

– О! – Слоупи вздохнул с облегчением. – И это все? А я-то думал… Но он не пожелал или не отважился продолжить. Он не знал, что именно хочет от него мистер Гонт.

– Так вот, ты не забыл, кого обещал разыграть?

– Не забыл. Тренера Пратта.

– Верно. Твое задание состоит из двух частей. Тебе придется кое-что кое-куда положить, а второе – кое-что мистеру Пратту сказать. И если сделаешь все как надо – чайник навсегда останется твоим.

– А разговаривать я тоже теперь буду нормально? – Слоупи с надеждой посмотрел на Гонта. – Тоже навсегда?

Мистер Гонт с сожалением вздохнул.

– Боюсь, ты снова станешь заикаться, как только выйдешь из моего магазина. Кажется, у меня и в самом деле есть где-то тут устройство от заикания, но…

– Пожалуйста! Прошу вас, мистер Гонт! Я сделаю все, что вы захотите.

Что угодно скажу, положу… Только вылечите меня! Я терпеть не могу это заикание.

– Я тебя понимаю, но тут есть одна загвоздка, Слоупи. Видишь ли, я уже почти исчерпал тот список розыгрышей, который наметил к исполнению. Знаешь, как бывает заполнена у дамы карточка на танцы на балу. Так что ты не сможешь со мной расплатиться.

Заика Додд долго молчал, прежде чем сказать то, что вертелось у него на языке.

– А вы никогда… мистер Гонт… никогда не отдаете что-нибудь просто так… не дарите, я хочу сказать?

Он говорил очень тихо и снова смотрел вниз.

На лице мистер Гонта возникло выражение истинного горя.

– О, Слоупи! Сколько раз я думал об этом и с какой тоской и желанием!

В моем сердце огромные глубокие залежи благотворительности и милосердия.

Но…

– Но?

– Это уже не будет называться бизнесом. – Губы мистера Гонта изображали сочувственную улыбку, но глаза горели таким волчьим огнем, что Слоупи сделал на всякий случай шаг назад. – Ты меня понимаешь, правда?

– Э-э-э… да. Конечно!

– Кроме того, следующие несколько часов, Слоупи, должны быть самыми решительными для меня. Запустив механизм, я не в силах его остановить… до поры до времени. Я должен сохранять верность своему жизненному правилу.

Если ты вдруг перестанешь заикаться, это может вызвать излишние вопросы, что очень нежелательно. Шериф и так уже задал множество допросов, которые никак не должны быть его ума дело. – Мистер Гонт нахмурился, но тут же на его лице снова вспыхнула уродливая и обаятельная, хищная и доброжелательная, в общем неизвестной природы улыбка. – Но я позабочусь о нем, Слоупи. Это наверняка.

– Вы говорите о шерифе Пэнгборне?

– Да. Именно о шерифе Пэнгборне. – Гонт снова провел по воздуху перед лицом Слоупи двумя пальцами. – Но ведь мы с тобой о нем не говорили, правда?

– О ком? – удивился Заика Додд.

– Вот именно.

Сегодня на Лилэнде Гонте был надет темно-серый замшевый пиджак, из кармана этого пиджака он достал черный кожаный бумажник и протянул его Слоупи. Тот взял вещь аккуратно, стараясь не прикоснуться пальцами к пальцам Гонта.

– Ты ведь знаешь машину тренера Пратта?

– «Мустанг»? Конечно.

– Положи туда вот это. Под переднее сидение рядом с водителем, так, чтобы торчал лишь уголок. Отправляйся к колледжу прямо сейчас, нужно, чтобы эта вещь оказалась на месте до того, как прозвенит последний звонок. Ты понял?

– Да.

– Затем тебе придется дождаться, пока он выйдет, и тогда… Мистер Гонт продолжал говорить совсем тихо, а Слоупи слушал, не сводя с него полусонного взгляда, приоткрыв рот и время от времени кивая в знак согласия.

Несколько минут спустя Заика Додд вышел из магазина Нужные Вещи с бумажником Джона Лапонта за пазухой.

Глава 16

Нетти лежала в простом сером гробу, за который заплатила Полли. Алан предложил свое участие в расходах, но она отказалась с той спокойной твердостью, которая была ему хорошо знакома. Гроб стоял на металлическом помосте неподалеку от могилы родственников Нетти. Вокруг этих могил земля была покрыта искусственным травянистым газоном, сверкавшим яркой зеленью в лучах солнца. От этой ненатуральной травы у Алана всегда мороз по коже пробегал. Что-то в ней казалось ему отвратительным и даже непристойным. Она нравилась ему меньше, чем похоронный ритуал накладывания грима на покойников и одевания их в самые лучшие одежды, как будто им предстояло отправиться на деловую встречу в Бостоне, а не на вечный покой под землю, в компанию к корням и червям.

По просьбе Полли отпевал Нетти преподобный Том Киллингворт, проповедник методистской церкви, знавший Нетти еще по службам в Джунипер Хилл, куда он приезжал два раза в неделю. Надгробное слово было кратким, но теплым, обращенным к Нетти Кобб человеком, знавшим ее, женщину, которая медленно, с трудом, но отважно и настойчиво пыталась выбраться из мрака безумия, женщину, принявшую когда-то смелое решение встретиться вновь лицом к лицу с миром, причинившим ей глубокие страдания.

– Когда я был ребенком, – говорил Том Киллингворт, – в швейной комнате моей мамы висел на стене плакат с такими словами: «И да вознесешься ты на небеса за полчаса до того, как дьяволу станет известно о твоей смерти».

Нетти прожила трудную и во многом печальную жизнь, но я верю, что, несмотря ни на что, она никогда не торговала своей душой. Смерть ее была ужасна и безвременна, но я надеюсь всем сердцем, что Нетти уже на небесах и что дьявол до сих пор остается в неведении.

Преподобный Киллингворт поднял руки в традиционном благословляющем жесте.

– Помолимся!

С другого конца холма, где хоронили Вильму Ержик, доносился то тише, то громче хор голосов, вторящий молитве отца Джона Брайама. Там же, вдоль дороги до самых ворот кладбища выстроился ряд машин. Люди приехали сюда не ради покойной Вильмы, а для того, чтобы поддержать ее оставшегося в живых мужа, Питера Ержика. Здесь же смерть Нетти оплакивали лишь пятеро: Полли, Алан, Розали Дрейк, старый Ленни Партридж (ходивший на все похороны из принципиальных соображений, если только хоронили не католика) и Норрис Риджвик. Норрис был бледен и рассеян.

– Да благословит вас Бог и да сохранится память о Нетти Кобб в ваших сердцах навечно, – сказал Киллингворт, и стоявшая рядом с Аланом Полли снова заплакала. Он обнял ее за плечи, и она благодарно прильнула к его плечу, отыскав руку и крепко сжав ее.

– Да обратит Господь Всемилостивый к вам свой взор; да не лишит он вас своего милосердия; да прольет он свет на ваши души и да снизойдет на них мир и покой. Аминь.

День был еще жарче, чем на праздник Колумба, и когда Алан поднял голову, ему пришлось зажмуриться, так блестел металлический помост с гробом в лучах солнца. Он отер свободной рукой пот со лба. Полли пошарила в сумочке в поисках салфетки и утерла ею слезы.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросил Алан.

– Хорошо, но не могу не плакать о ней. Бедная Нетти. Бедная, бедная Нетти. Почему это случилось? Как? – Она снова всхлипнула.

Алан, задававший себе те же самые вопросы, обнял Полли еще крепче. Из-за ее плеча он увидел Норриса, смотревшего в ту сторону, где стояли машины скорбящих о Нетти, и на лице его застыло выражение человека, либо не вполне проснувшегося, либо бредущего в неизвестном направлении. Алан нахмурился. К Норрису подошла Резали Дрейк, что-то сказала ему и он пожал ей руку.

«Норрис тоже знал Нетти, – подумал Алан, – и просто очень расстроен теперь. Ты все последнее время гоняешься за тенями, так что скорее всего надо спросить, что с тобой самим происходит».

Но в этот момент подошел Киллингворт, и Полли, справившись с собой, поблагодарила его. Киллингворт протянул к ней руки, и Алан с удивлением отметил, как Полли без страха отдала в распоряжение проповедника свою руку.

Он не помнил, чтобы Полли так спокойно и не задумываясь протягивала кому-нибудь руки.

Ей не просто лучше, ей гораздо лучше. Что же случилось? Как это произошло? В чем дело?

На другом конце холма гнусавый и слегка возбужденный голос отца Джона Брайама произнес:

– Пусть земля будет ей пухом, и да благословит вас Бог.

– И вас, – хором откликнулись слушатели. Алан взглянул на простой серый гроб посреди нелепого и неестественного ковра ярко-зеленой искусственной травы и подумал: «Пусть земля будет пухом тебе, Нетти. Отныне и во веки веков».

В то время как двойные похороны на Отечественном кладбище подходили к концу, Эдди Уорбертон подъехал к дому Полли. Он вышел из машины – совсем не такой новенькой и замечательной по всем статьям, какую привел в полную негодность этот вонючий недоносок в Саноко, а из той, которую можно назвать разве что колымагой, – и оглянулся по сторонам. Все было тихо, как бывает только в жаркий августовский полдень.

Эдди торопливо зашагал ко входу в дом, теребя в руках конверт, похожий на те, в которых присылают официальные повестки. Мистер Гонт позвонил ему минут десять назад и напомнил, что пора расплатиться за медальон. И вот Эдди здесь… Мистер Гонт из тех людей, которые если уж сказали гоп! – надо прыгать.

Эдди поднялся на три ступеньки крыльца. Над дверью позванивали на легком ветерке колокольчики, звук вполне мирный и отнюдь не тревожный, но даже он заставил Эдди вздрогнуть. Он снова оглянулся, никого не увидел и посмотрел на конверт. Письмо было адресовано миссис Патриции Чалмерс смазливой задаваке. Эдди понятия не имел, что полное имя Полли – Патриция, и ему было на это наплевать в самой высокой степени. Его дело выполнить просьбу мистера Гонта и уматывать.

Он бросил конверт в щель и тот упал на почту, уже лежавшую на полу: два каталога и программа телевидения. Обычный конверт с указанием адреса Полли и ее имени между почтовой маркой в правом верхнем углу и обратным адресом в левом:

Отдел социального обеспечения детей и подростков Сан-Франциско

666 Гэри Стрит

Сан-Франциско, Калифорния

94112

– Что случилось? – спросил Алан, когда они с Полли шли по кладбищенской дорожке к его автомобилю. Он хотел перемолвиться парой слов с Норрисом, но тот уже удрал на своем «фольксвагене» скорее всего снова на озеро, чтобы успеть порыбачить до захода солнца.

Полли все еще была бледна, глаза красные, но уже улыбалась.

– Что случилось с кем?

– Не с кем, а с чем? С твоими руками. Каким образом им стало лучше?

Прямо чудо какое-то.

– Да, – Полли вытянула руки и раздвинула пальцы веером, демонстрируя свои достижения Алану. – Действительно чудо.

Пальцы по-прежнему были искривлены и суставы оставались распухшими, но отек, такой явный еще в пятницу, прошел совсем.

– Ну, милая дама, докладывайте.

– Знаешь, я не уверена, что надо это рассказывать. Я сама растеряна, честное слово.

Они остановились и помахали Резали Дрейк, проехавшей мимо в своей старой синей «тойоте».

– Давай, давай, – подзадоривал Алан. – Раскалывайся.

– Ну ладно, – согласилась Полли. – Вероятно, я просто-напросто набрела на хорошего доктора. – Она слегка покраснела.

– И кто же он?

– Доктор Гонт, – сказала Полли, коротко и несколько нервно хохотнув. Доктор Лилэнд Гонт.

– Гонт?! – Алан смотрел на нее с недоумением. – Что же он такое сделал с твоими руками?

– Отвези меня к нему в магазин, а я по дороге все расскажу.

Пять минут спустя (самое приятное в жизни Касл Рок, как считал Алан, то, что все находится не более чем в пяти минутах езды) он остановил машину у входа в магазин Нужные Вещи. В витрине висело объявление, которое Алан уже видел раньше:

ПО ВТОРНИКАМ И ЧЕТВЕРГАМ ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЕННОСТИ

Алану внезапно пришло в голову (об этом не он один уже успел подумать), что держать магазин закрытым и принимать посетителей только по предварительной договоренности – довольно странный обычай в маленьких городах.

– Алан? – с тревогой обратилась к нему Полли. – С тобой что-то происходит.

– Вовсе нет, – ответил он. – Ничего со мной не происходит. И что, собственно, со мной может происходить? На самом деле я и сам толком не пойму, что со мной. Кажется… – Он коротко рассмеялся, покачал головой и продолжил, – кажется, со мной происходит то, что Тодд когда-то называл «прикол». Знахарство! Вот никогда бы не подумал, что ты на это клюнешь, Полли.

Она поджала губы, и когда повернулась к нему лицом, он прочел в ее глазах предупреждение.

– Я бы не употребляла здесь слово «знахарство». Знахарство для дураков и неудачников, читающих приложение к журналу «Взгляд в себя». Не стоит употреблять это слово по отношению к лекарству, которое срабатывает. Разве я не права?

Алан раскрыл рот, чтобы сказать «Нет, впрочем, я не уверен», но Полли продолжала, прежде чем он смог произнести хоть слово.

– Посмотри. – Она протянула руки к свету, струящемуся сквозь ветровое стекло, и легко, без всякого усилия, сжала и разжала пальцы несколько раз.

– Конечно. Я подобрал неверное слово. Только я хотел…

– Да, именно. Ты подобрал неверное слово.

– Прости.

Полли повернулась к нему всем телом, сидя на том месте, где обычно сидела Энни, в той машине, которая когда-то принадлежала их семье. «Почему я до сих пор не продал эту тачку? – думал Алан. – Совсем что ли с ума спятил?». Полли нежно положила ладони на руки Алана.

– Знаешь, это становится небезопасным. Мы никогда с тобой не ссорились, и я не собираюсь начинать. И отношения со своим добрым приятелем я тоже портить не желаю.

Алан ехидно улыбнулся.

– Так вот, значит, кто я для тебя. Добрый приятель.

– Нет, конечно нет. Ты – мой друг. Так я могу сказать?

Он крепко обнял ее. Надо же, они чуть было не разругались. И не потому, что ей стало хуже, а наоборот, потому что гораздо лучше.

– Милая моя, ты можешь говорить как хочешь. Я тебя все равно ужасно люблю.

– И мы не будем с тобой ссориться ни по какому поводу?

Он с готовностью кивнул.

– Ни по какому.

– Я ведь тоже очень сильно тебя люблю, Алан.

Он поцеловал ее в щеку и отпустил.

– Дай-ка мне взглянуть на эту ашку, которую он тебе дал.

– Не ашка, азка. И не дал, а предложил на деловых условиях. На пробу.

Поэтому я сюда теперь и приехала. Хочу купить. Это я тебе уже говорила.

Надеюсь, он не заломит сказочную цену.

Алан посмотрел еще раз на объявление в витрине, на опущенные шторы и подумал: «Боюсь, дорогая, именно такую цену он и заломит».

Все это ему очень не нравилось. Он наблюдал за Полли в течение похорон, не отрывал взгляда от ее рук. Видел, как легко она щелкнула замочком сумочки, как бездумно шарила в ней в поисках носового платка, как потом тот же замок закрывала – кончиками пальцев вместо того, чтобы прижимать к телу и надавливать тыльной стороной больших пальцев, которые всегда болели меньше остальных. Он видел, понимал, что рукам ее действительно гораздо лучше, но весь этот рассказ о волшебстве, о чародействе – а как еще это можно назвать, если не облекать в более интеллигентную словесную оболочку – очень его обеспокоил. От всего этого теряешь уверенность в себе, почва из-под ног уплывает.

ПО ВТОРНИКАМ И ЧЕТВЕРГАМ ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЕННОСТИ

Нет, с тех пор, как он появился в штате Мэн, не встречал заведений, кроме, пожалуй, совсем дорогих и шикарных, типа ресторана Морис, где бы работали по предварительной договоренности. Да в том же Морисе девять раз из десяти ты можешь войти и пообедать запросто, если только сезон не летний, когда нет отбоя от отдыхающих.

ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЕННОСТИ. И все же он видел, ненароком, не задумываясь всерьез, как из этого магазина выходили люди.

Значит, они туда и входили тоже. Всю неделю подряд. Не толпами, конечно, но, судя по всему, мистеру Гонту такой стиль торговли был по душе, каким бы странным это не казалось. Иногда покупатели появлялись группами, но чаще всего поодиночке, как теперь вспоминал Алан, возвращаясь к самому началу деятельности магазина, день за днем. А разве не так ведут себя ушлые коммивояжеры? Вылавливают тебя один на один, загоняют в угол, улещивают, умасливают, запудривают мозги, а потом заставляют по сходной цене приобрести в частную собственность Линкольн Туннель.

– Алан? – Полли легонько постучала костяшками пальцев по его лбу. Ау! Где ты?

Он взглянул на нее и улыбнулся.

– Я здесь, Полли.

На ней был темно-синий джемпер с такого же цвета шейным платочком, который она повязала перед началом похорон. Теперь же платочек был развязан и Полли расстегивала две верхние пуговки белой блузки, надетой под джемпер.

– Еще, – подзуживал он. – Мы требуем полного стриптиза.

– Хватит, – наигранно-сурово произнесла Полли. – Мы находимся в самом центре Мейн Стрит, а на часах половина третьего дня. И к тому же мы с тобой возвращаемся с кладбища, позволь напомнить.

Алан удивился.

– Неужели уже так поздно?

– Если полтретьего – поздно, то – поздно.

Она постучала пальцем по его запястью.

– Ты когда-нибудь смотришь на ту вещь, которую носишь на этом месте?

Алан взглянул, куда ему указали, и решил, что теперь уже ближе к без двадцати три, чем к половине. Уроки в школе заканчиваются в три. Если он хочет успеть к тому времени, когда выйдет Брайан Раск, надо ехать немедленно.

– Дай-ка мне взглянуть на твой амулет, – попросил он. Полли вытянула из-под блузки цепочку с азкой и держала ее на ладони, но как только Алан потянулся, чтобы дотронуться, сразу сжала пальцы.

– Э-э-э… знаешь, лучше не надо трогать.

Полли улыбалась, но Алан понял, что она испугалась его порыва.

– Может нарушиться связь или что-нибудь в этом роде.

– Господи, Полли, ну что за чушь! – Алан почувствовал, что раздражен.

– Слушай, давай поговорим откровенно. Хочешь? – В голосе снова появилась гневная нотка. Полли пыталась ее сдержать, но она никуда не желала деваться. – Тебе говорить легко. У тебя дома нет специального телефонного аппарата с большими кнопками и тебе не выписывают огромные дозы перкодана.

– Эй, Полли! Это…

– Никаких «эй, Полли». – На скулах у нее зацвели красные пятна.

Частично этот гнев, подумает она позже, возник потому, что еще в воскресенье она чувствовала и думала так же, как Алан сегодня. С тех пор многое изменилось, и справиться с этой переменой она была не в силах.

– Эта штука работает. Я понимаю, что кажусь тебе сумасшедшей, но она работает. В воскресенье утром, когда ко мне пришла Нетти, я была в агонии.

И начинала подумывать о том, что единственный выход из положения ампутация. Боль была так ужасна, Алан, что мысль об ампутации вызвала лишь удивление. Типа: «Ампутация, ха! Как это я раньше об этом не подумала? Это ведь так просто!». Прошло два дня, и я чувствую то, что доктор Ван Аллен называет «остаточными явлениями», и, кажется, они тоже постепенно проходят.

Помню, как год назад я просидела целую неделю на рисовой диете, потому что говорили, это может помочь. Разве это не то же самое?

Гнев, по мере того, как Полли говорила, проходил и теперь она смотрела на него почти умоляюще.

– Я не знаю, Полли. Право, не знаю.

Она разжала пальцы и держала теперь азку кончиками большого и указательного. Алан склонился поближе, чтобы разглядеть, но дотронуться на этот раз не посмел. Маленький серебряный предмет, круглой формы. Нижняя часть испещрена крошечными дырочками, не более игольного ушка. Вещица тускло поблескивала в солнечном свете.

И чем больше он разглядывал ее, тем больше она ему не нравилась. Ну совсем не нравилась. Ни в какую. Он подавлял в себе неистребимое желание сорвать ее с шеи Полли и выбросить через открытое окно.

Ничего себе желание! Только попробуй и можешь проститься с хорошей жизнью на веки вечные.

– Иногда кажется, что там внутри что-то шевелится, – с улыбкой говорила Полли. – Что-нибудь вроде мексиканского прыгающего горошка.

Смешно, правда?

– Не знаю.

Он смотрел, как она прячет амулет обратно за вырез блузки, и чувство неприятия росло, но стоило вещице исчезнуть, и от одного вида, как Полли легко и свободно, этого отрицать никак нельзя, застегивает пуговицы, оно стало уходить. Не пропадало только подозрение, что мистер Лилэнд Гонт водит за нос его любимую женщину, а если так, то наверняка не только ее одну.

– А тебе не кажется, что тут может быть что-то другое? – Он вел себя теперь с осторожностью человека, переходящего ручей по скользким валунам. У тебя и раньше случались ремиссии.

– Конечно, – согласилась Полли с некоторой настороженностью. – Я сама все про свои руки знаю.

– Полли, я просто пытаюсь…

– Я понимаю, ты реагируешь так, как только ты можешь реагировать, Алан. Все на самом деле очень просто: мне совершенно точно известно, что значит ремиссия артрита, и тут совсем все не так. Были времена в течение последних пяти-шести лет, когда наступало облегчение, но оно несравнимо с тем, что происходит теперь. Я никогда не чувствовала себя так хорошо, даже в дни самых серьезных улучшений. Это совсем другое. Это вроде… – Она замолчала, подумала и сделала неопределенный жест руками и плечами. – Это как окончательно выздороветь. Знаю, тебе меня не понять, но я не в состоянии объяснить лучше.

Алан кивнул, нахмурившись. Он понимал, что она имеет в виду, и понимал, что она относится к этому абсолютно серьезно. Может быть, азка воздействовала на какой-нибудь участок ее мозга. Возможно ли это, если болезнь не психосоматического характера? Розенкройцисты[16] считают, что такое вполне возможно и случалось сплошь и рядом. Так же считали и миллионы людей, зачитывавшиеся книгой Л. Рона Хаббарда о дианетике. Алан ничего по этому поводу сказать не мог, но знал только, что никогда не встречал слепца, который бы счел себя прозревшим, или раненого, приостановившего кровотечение путем самоубеждения.

И еще он был уверен: все это плохо пахнет. Воняет так, как от дохлой рыбы, пролежавшей дня три на берегу в солнечный день.

– Ладно, давай бросим этот разговор. Я устала от попыток не разозлиться на тебя. Пошли в магазин вместе со мной. Поговори с мистером Гонтом сам. Тебе давно уже пора с ним познакомиться. Может быть, он тебе лучше объяснит, что тут волшебного, а что нет.

Алан снова взглянул на часы. Без четырнадцати три. В какую-то долю секунды он решил последовать совету Полли и оставить Брайана Раска на потом. Но застать мальчишку вдали от дома, врасплох, как только он выйдет из школы, было очень заманчиво. Он будет куда более разговорчив, когда рядом не станет суетиться мама, бегать вокруг, словно львица, оберегающая своего детеныша, перебивать, а может быть даже советовать не отвечать на некоторые вопросы. Да, это главное: если выяснится, что сыну есть что скрывать, или если миссис Раск так считает, Алану будет очень трудно, а может быть и вовсе невозможно получить информацию.

Таким удобным случаем пренебрегать нельзя: Брайан Раск может оказаться ключом к разгадке двойного убийства.

– Не могу, родная, – сказал он Полли. – Зайду попозже. Мне необходимо поехать в школу и переговорить кое с кем. Немедленно.

– Это касается Нетти?

– Скорее, Вильмы Ержик, но если чутье меня не обманывает, в случае с Нетти это тоже может помочь. Как только что-нибудь узнаю существенное, сразу тебе сообщу. А пока ты можешь мне обещать?

– Алан, я покупаю ее! Это мои руки, не твои!

– Ты меня не поняла. Покупай, конечно. Просто хочу, чтобы ты расплатилась с ним чеком, вот и все. Нет причин, по которым он отказался бы принять его, – если он настоящий бизнесмен. Ты живешь в городе и хранишь деньги в банке напротив. Но если возникнет какое-нибудь недоразумение, ты всегда можешь приостановить выплату.

– Понятно. – Полли произнесла это слово спокойно, но Алан с упавшим сердцем понял, что все-таки, переходя ручей, соскользнул с одного из валунов и шлепнулся в воду.

– Считаешь его мошенником, так, Алан? Думаешь, он заграбастает денежки несчастной дамочки, свернет манатки и укатит в неизвестном направлении?

– Не знаю, – откровенно признался Алан. – Мне известно лишь то, что работает он в нашем городе только одну неделю. Поэтому чек – это всего-навсего предосторожность.

Ну что ж, слова Алана не лишены здравого смысла. Полли это понимала.

Именно здравомыслие и выводило ее из равновесия, когда речь шла о чудесном, волшебном снадобье. Она подавила желание защелкать пальцами перед лицом Алана и закричать при этом: «Ты видишь? Видишь? Или ты ослеп?». Тот факт, что Алан абсолютно прав насчет чека, с которым у мистера Гонта не должно быть никаких затруднений, если он честно ведет игру, злил ее еще больше.

Поостерегись, подсказывал внутренний голос. Помни, язык мой – враг мой. Подумай, прежде чем сказать. Не забывай, что ты любишь этого человека.

Но тут же вмешался другой, гораздо более холодный и рассудочный. А так ли это? И вправду любишь?

– Ладно, – сквозь зубы сказала Полли и отодвинулась от него. Спасибо, что блюдешь мои интересы, Алан. Иногда я забываю, что мне необходим такой заботливый человек. Я, безусловно, выпишу ему чек.

– Полли…

– Нет, Алан, хватит разговоров. Я не в силах больше спускать на тебя собак.

Она открыла дверь и решительно вышла из машины. Юбка взметнулась, представив восхищенному взору желающего ослепительно стройное бедро. Алан тоже открыл дверь, намереваясь выйти и уговорить, успокоить, объяснить, что он сомневается только оттого, что любит ее, боится за нее. Но тут он снова взглянул на часы. Без девяти три. Надо лететь сломя голову, не то прощай, Брайан Раск.

– Я позвоню тебе вечером, – крикнул он из окна.

– Милости просим. – Полли направилась к зеленому навесу, не оборачиваясь. Дав задний ход и выезжая на дорогу, Алан услышал звон колокольчика.

– Мисс Чалмерс! – радостно воскликнул мистер Гонт и сделал пометку в списке, лежавшем рядом с кассовым аппаратом. Он уже подошел почти к самому концу списка: имя Полли стояло предпоследним.

– Прошу вас… Полли, – напомнила она.

– Прошу прощения, – мистер Гонт просиял. – Конечно, Полли.

Она тоже ответила ему улыбкой, но слегка натянутой. Теперь, оказавшись здесь, Полли уже жалела, что так рассердилась на Алана, жалела, что они нескладно расстались. Она обнаружила, что даже готова от этого расплакаться.

– Мисс Чалмерс? Полли? Вы плохо себя чувствуете? – Мистер Гонт вышел из-за прилавка. – Вы так побледнели! – он искренне обеспокоился, судя по выражению лица. И этого человека Алан подозревает в мошенничестве, подумала Полли. Если бы он только видел его сейчас…

– Это наверное из-за солнца, – сказала она вслух. – На улице такая жара!

– Зато здесь прохладно, – заверил Гонт. – Проходите, Полли.

Присаживайтесь.

Он проводил ее, держа руку за спиной, но не прикасаясь, к одному из бархатных кресел. Она села, сдвинув колени.

– Я случайно оказался у окна, – сказал он, опускаясь в кресло подле нее и складывая свои длиннопалые руки на коленях, – когда вы подъехали, и мне показалось, что вы с шерифом Пэнгборном о чем-то горячо спорили.

– Ничего особенного, – пробормотала Полли, но в этот момент одна непослушная слеза все-таки вылилась из глаза и потекла по щеке.

– Напротив, – сказал Гонт, – это очень даже важно.

Она удивленно посмотрела на него, и глубинный взгляд Гонта скрестился с ее взглядом. «Разве глаза у него ореховые?» – подумала Полли. Но вспомнить не могла. Зато она ясно чувствовала, что по мере того как смотрит в них, все несчастья этого дня – похороны Нетти, никчемная бессмысленная ссора с Аланом – отступают на задний план.

– Разве… разве это важно?

– Полли, – мягко произнес он. – Я уверен, все кончится хорошо. Все кончится очень хорошо, если вы поверите мне. Вы мне верите?

– Да, – тихо сказала Полли, несмотря на то, что внутренний голос кричал, вопил, отчаянно пытался предупредить о чем-то. – Я верю вам. Верю всей душой, что бы там не говорил Алан.

– Ну вот и прекрасно, – сказал Гонт. Он протянул руку и взял пальцы Полли. Лицо ее сморщилось в первый момент от отвращения, но тут же снова разгладилось и приобрело прежнее, отрешенное мечтательное выражение.

– Вот и прекрасно. И шериф понапрасну беспокоился. Ваш чек меня устроит полностью, как если бы это было золото.

Алан понимал, что опоздает, если не выставит на крышу мигалку. Но он не хотел этого делать. Он не собирался показываться Брайану Раску в полицейской машине, хотел приехать в обычной, привычной взгляду и не новой, похожей на ту, которую, вполне вероятно, водит отец мальчика.

Успеть к концу занятий он уже все равно не мог и поэтому остановил машину на перекрестке улиц Школьной и Мейн. Брайан скорее всего должен пойти этой дорогой, исходя из логики; Алан очень надеялся, что логика все же пробьет себе путь хоть раз сегодняшним жутким днем.

Он вышел из машины, прислонился к бамперу и пошарил в кармане в поисках жвачки. Разворачивая ее, он услышал трехчасовой звонок, прозвеневший со стороны средней школы Касл Рок, приглушенный, словно полусонный, в знойном воздухе.

Он решил поговорить с мистером Гонтом об Эйкроне, штат Огайо, как только закончится встреча с Брайаном Раском, если состоится вообще… но неожиданно передумал. Нет, пожалуй, он позвонит в прокуратуру Августы и попросит посмотреть в архиве, нет ли чего на мистера Лилэнда Гонта. Если там ничего не обнаружат, пошлет его данные в Вашингтон, пусть проверят на компьютере. Эти компьютеры, по мнению Алана, было единственное положительное достижение администрации Ричарда Никсона.

На улице появились первые ребятишки; они кричали, смеялись и тузили друг друга. Внезапно Алану пришла в голову мысль, и он открыл дверь машины.

Протянув руку, открыл «бардачок» и стал рыться в куче всякого барахла.

Оттуда выпала банка-дразнилка, принадлежавшая некогда Тодду.

Алан уже собирался отказаться от своей затеи, как вдруг нашел то, что искал. Тогда он захлопнул «бардачок» и пятясь выбрался из машины. В руках у него был небольшой конверт из ватманской бумаги, а на нем наклейка:

ФОКУС СО СКЛАДНЫМ БУКЕТОМ

Блэкстоун Мзджик

Ко. 19 Грир Стрит Патерсон,

Н. Дж.

Из конверта он достал еще меньший прямоугольник – набор цветной папиросной бумаги и просунул его под ремешок от часов. Всякий уважающий себя фокусник имеет на теле или одежде потайное местечко, каждый свое, любимое. Такое место у Алана было под ремешком для часов.

Позаботившись о знаменитых Цветочных букетах, Алан снова принялся терпеливо ждать Брайана Раска. Увидев велосипедиста, зигзагами обходящего малорослых и малолетних пешеходов, он сразу подтянулся. Но тут же узнал одного из близнецов Хонлонов и позволил себе расслабиться.

– Сбавьте скорость, а не то получите штрафной талон, – крикнул он мальчику, когда тот проезжал мимо. Хонлон удивленно оглянулся и чуть не наехал на дерево. Дальше он поехал уже не так быстро. Алан с улыбкой посмотрел ему вслед и снова занял позицию лицом к школе в ожидании Брайана Раска.

Сэлли Рэтклифф поднялась по лестнице из подвала, где располагался ее логопедный класс, на первый этаж и направилась по коридору к учительской.

Прошло пять минут после звонка с последнего урока. Коридор быстро пустел, как всегда бывало в теплые солнечные дни. Со двора слышались веселые крики ребятни, разбегавшейся по автобусам № 2 и 3, дремавшим в ожидании своих пассажиров у обочины. Низкие каблучки Сэлли постукивали, разнося эхо. В руке она держала конверт и прижимала его к высокой округлой груди именем адресата:

(Фрэнк Джуэтт)

Внутрь.

Остановившись у двери в класс № 6, следующий за учительской, она заглянула сквозь рифленое стекло. Там, в классе, мистер Джуэтт беседовал с группой преподавателей физкультуры, которые вели занятия по осенним и зимним видам спорта. Фрэнк Джуэтт был человеком маленького роста и пухлым, всегда напоминавшим Сэлли мистера Уэзерби, главного героя комиксов Арчи.

Так же как у мистера Уэзерби, очки у Фрэнка вечно сползали с носа.

По левую руку от него сидела Элис Тэннер, школьный секретарь, и делала пометки в блокноте. Почувствовав на себе взгляд, Фрэнк посмотрел на дверь и, заметив Сэлли, улыбнулся, забавно сморщив нос. Она помахала ему и заставила себя улыбнуться в ответ, с тоской вспоминая времена, когда улыбка давалась ей легко; молитва и улыбка – две самые естественные потребности в жизни.

Один из учителей тоже повернул голову, чтобы узнать, куда смотрит их руководитель. То же самое сделала Элис Тэннер. Она тоже помахала Сэлли пальчиками и расплылась в сахаринно-приторной улыбке.

«Они все знают, – подумала Сэлли. – Знают, что наши отношения с Лестером стали историей. Ирен вчера была со мной так мила… так сочувствовала… и так радовалась, что едва умудрялась это скрыть. Стерва».

Сэлли улыбалась и чувствовала фальшь своей обычно скромной и обаятельной улыбки. «Чтоб тебя грузовик сбил по пути домой, вульгарная кукла», – пожелала в душе Сэлли и пошла дальше, постукивая каблуками.

Когда мистер Гонт позвонил ей сегодня во время перемены и сказал, что пора расплачиваться за священную деревяшку, Сэлли восприняла его слова с великим энтузиазмом и злорадным удовольствием. Она чувствовала, что шутка, которую ей предстоит сыграть с мистером Джуэттом, далеко не безобидна, и именно это ей нравилось. Такое у нее сегодня было настроение.

Она дотронулась до ручки двери, ведущей в учительскую, и… призадумалась.

«Что с тобой творится, – подумала вдруг Сэлли. – У тебя есть деревяшка, священная деревяшка, удивительный предмет со скрытым в нем столь же удивительным секретом. Разве подобные вещи не должны делать человека лучше, добрее? Спокойнее? Ближе к Господу Богу? А ты не становишься спокойнее и не чувствуешь никакой близости. Тебе, напротив, кажется, что кто-то набил твою голову колючей проволокой».

– Да, но это не моя вина, – бормотала Сэлли. – И не вина деревяшки.

Это вина Лестера. Мистера Лестера Поганого Кобеля.

Маленькая девочка в очках и со скобками на зубах, внимательно изучавшая стенную газету, удивленно взглянула на Сэлли.

– Что ты здесь делаешь, Ирвина? – спросила Сэлли.

– Нифево, – прошепелявила девочка.

– А раз ничего, то иди и займись этим в другом месте, – с трудом сдерживая раздражение, приказала Сэлли. – Уроки окончены.

Ирвина побежала по коридору, время от времени оборачиваясь и бросая на учительницу испуганный взгляд.

Сэлли открыла дверь и вошла. Конверт, который она держала в руках, оказался именно там, где указал мистер Гонт, – за мусорными баками у выхода из столовой. Имя мистера Джуэтта она написала сама.

Оглянувшись еще раз на всякий случай, не войдет ли в неподходящий момент маленькая стерва Элис Тэннер, Сэлли прошла в смежный кабинет и положила конверт на стол Фрэнка Джуэтта. Теперь осталось выполнить последнее задание.

Она открыла верхний ящик стола и достала оттуда ножницы. Затем нагнулась и подергало нижний ящик. Он оказался заперт. Мистер Гонт предупреждал, что может так случиться, Сэлли выглянула в первую комнату и убедилась, что она по-прежнему пуста, а входная дверь плотно закрыта.

Прекрасно. Замечательно. Она запихнула острие ножниц в верхнюю щель ящика и надавила, как рычагом, изо всех сил. Откололись со скрежетом куски дерева, и Сэлли почувствовала, как одновременно напряглись ее соски от возбуждения.

Надо же, как странно. И приятно.

Она поглубже запихнула ножницы в расширившуюся щель и снова надавила.

Замок щелкнул и ящик выдвинулся, обнажив содержимое. Сэлли от удивления раскрыла рот… и захихикала. Смех получился нервный, скорее похожий на всхлипы.

– Вот так мистер Джуэтт! Шалун!

В ящике лежала стопка журналов размером с «Ридерз Дайджест», и название верхнего как раз было «Шалун». Цветная глянцевая фотография на обложке изображала мальчика лет девяти в бейсбольной шапочке образца 1950-х годов. Больше на нем ничего не было.

Сэлли достала из ящика все журналы, коих было штук десять, может быть больше. «Веселые Ребята», «Голыши», «Мастурбация», «Бобби на ферме». Она раскрыла один из них и не поверила своим глазам. Откуда такие журналы? Они не продаются в киосках и с лотков, которые так поносит в своих проповедях преподобный Роуз и над которыми всегда висит объявление:

ОТ 18 И СТАРШЕ.

В этот момент Сэлли услышала хорошо знакомый внутренний голос.

– Поторопись. Собрание уже заканчивается, и тебя могут застать врасплох. Не стоит рисковать.

Этот голос был мужской, а потом прозвучал женский, и Сэлли казалось, что она его тоже узнает. Этот голос звучал так, как будто она говорила с ним по телефону и издалека.

– Не только справедливой, но сверхъестественной, – сказал второй голос.

Сэлли отмахнулась от него и сделала то, что приказывал мистер Гонт: разбросала развратные журналы по всему кабинету мистера Джуэтта. Затем положила ножницы на место и быстрым шагом вышла из учительской, закрыв за собой дверь. В коридоре Сэлли огляделась по сторонам. Никого. Но голоса из класса № 6 звучали гораздо громче и слышался смех. Они собирались расходиться. Собрание оказалось на удивление кратким.

«Да благословит Бог мистера Гонта», – подумала Сэлли и заторопилась к выходу. Уже у дверей она услышала, как учителя выходят из класса № 6. Сэлли не оглянулась, но неожиданно для себя самой подумала, что за последние несколько минут ни разу даже не вспомнила о Лестере Поганом Кобеле, что воодушевляло. Она представила себе, как вернется домой, приготовит пенную ванну, ляжет туда со священной деревяшкой в руках и не будет думать о Лестере Кобеле. То-то радость! То-то…

«Что ты там делала? Что было в конверте? Кто положил его за мусорные баки у выхода из столовой? Когда? И главное, во что ты сама превращаешься, Сэлли?».

Она стояла, не в силах сдвинуться с места, и на лбу выступили крупные капли пота. Глаза округлились и стали похожи на глаза испуганной собаки. Но тут же они вернулись к обычному состоянию, и Сэлли пошла дальше. На ней были узкие брюки, слегка натиравшие в паху, что почему-то заставляло вспоминать о свиданиях с Лестером.

«Мне наплевать на то, что я сделала, – думала она. – Уверена, что это даже необходимо. Он заслуживает такого отношения, этот мерзавец с внешностью мистера Уэзерби и грязной душой развратника. У него небось волосы дыбом на голове встанут, когда он войдет к себе в кабинет. Чокнется просто».

– Да, надеюсь, этот ебарь просто чокнется, – прошептала Сэлли.

Никогда в жизни она не произносила вслух этого слова, начинающегося с буквы «е». Соски ее при этом снова напряглись и начали покалывать. Сэлли прибавила шагу и решила, что в ванне можно будет и еще кое-чем заняться.

Она понимала, что в ней заговорила похоть, не знала, как ее удовлетворить… но надеялась, что разберется с этим вопросом. Господь в конце концов помогает тем, кто помогает сам себе.

– Эта цена кажется вам справедливой? – спросил мистер Гонт.

Полли хотела ответить, но споткнулась на полуслове. Казалось внимание мистера Гонта вдруг рассеялось, он смотрел немигающим взором в пространство, губы его шевелились, как будто произнося молитву.

– Мистер Гонт?

Он вздрогнул. Затем взгляд вернулся к ней и губы улыбнулись.

– Простите, Полли, со мной иногда случается подобное.

– Цена кажется мне не только справедливой, но просто сверхъестественной. – Полли достала из сумочки чековую книжку и принялась выписывать чек. Время от времени она мысленно задавала себе вопрос, зачем сюда пришла и что тут делает, но в тот же момент слышала безмолвный призыв мистера Гонта, а когда поднимала глаза и встречалась с ним взглядом, все сомнения тут же улетучивались.

Чек, который она протянула мистеру Гонту, был выписан на сумму в сорок шесть долларов и, аккуратно свернув, Гонт положил его в нагрудный карман пиджака.

– Не забудьте заполнить корешок, – сказал он. – Ваш мнительный друг наверняка пожелает на него взглянуть.

– Он сам хочет зайти к вам, – сказала Полли, делая то, что предложил мистер Гонт. – Он как раз считает, что вы заслуживаете доверия.

– Он много что считает и много строит планов, сказал Гонт. – Но его планам суждено измениться, а мыслям рассеяться, как рассеивается туман ветреным утром. Поверьте мне.

– Но ведь вы… вы не собираетесь причинить ему вред?

– Я?! Вы не за того меня принимаете, мисс Патриция Чалмерс. Я пацифист, один из величайших пацифистов мира. Я пальцем не трону нашего шерифа. Я только хочу сказать, что у него теперь много дел по другую сторону моста. Он еще этого не знает, но это так.

– О!

– Итак, Полли?

– Да?

– К сожалению, вашего чека недостаточно для платы за азку.

– Нет?

– Нет. – Мистер Гонт держал в руках простой белый конверт. Полли понятия не имела, каким образом и откуда он появился, но все ей, тем не менее, казалось вполне естественным. – Для того, чтобы полностью расплатиться за амулет, вы должны мне помочь разыграть одного человека.

– Алана? – Она вдруг так встревожилась, как тревожатся кролики, почуяв запах гари в сухой и жаркий полдень в лесу. – Вы имеете в виду Алана?

– Конечно, нет. Просить вас разыграть человека, хорошо вам знакомого и, по вашему разумению, любимого, было бы неэтично, дорогая моя.

– Правда?

– Конечно… хотя мне кажется, вам следовало бы поразмыслить над вашим истинным отношением к шерифу. И поразмыслив, вы убедитесь, что все сводится к простому выбору: пережить небольшую боль теперь, для того чтобы избавить себя от истинных страданий в будущем. Иными словами – кто быстро женится, тот долго кается.

– Я вас не понимаю.

– Знаю. Поймете, когда просмотрите свою сегодняшнюю почту. Видите ли, я далеко не единственный, кого волнует его длинный любопытный нос. Но давайте вернемся к розыгрышу, о котором я вам говорил. Предмет его человек, которого я только что нанял себе в помощники. Его зовут Мерилл.

– Туз Мерилл?

Улыбка мистера Гонта исчезла.

– Не перебивайте меня, Полли. Не перебивайте меня, когда я говорю.

Если конечно не хотите, чтобы ваши руки взорвались болью, как взрываются канализационные трубы, наполненные отравленным газом.

Полли отпрянула, распахнув в ужасе полусонные глаза.

– Я… Простите.

– Хорошо. Ваши извинения приняты… на этот раз. А теперь слушайте. И слушайте внимательно.

Фрэнк Джуэтт и Брион Мак-Гинли, учитель географии и тренер по баскетболу средней школы Касл Рок, вошли в учительскую вслед за Элис Тэннер. Фрэнк рассказывал Бриону анекдот, услышанный сегодня с утра от торговца учебными пособиями, и сам хохотал от души. Анекдот повествовал о враче, который затруднялся поставить диагноз пациентке. Все сводилось к двум предположениям – СПИД или болезнь Альтцгаймера дальше этого у него не шло.

– Так вот, муж пациентки отводит доктора в сторону, – рассказывал Фрэнк, входя в учительскую. Элис склонилась над своим столом, перебирая бумаги, и он понизил голос. Элис могла вспылить, когда дело касалось сальностей.

– Ну, дальше? – Брион уже тоже улыбался.

– А дальше муж и говорит: «Господи, доктор, неужели это все, что вы можете сделать? Разве нет способа выяснить, какой из двух болезней она действительно страдает?».

Элис взяла со стола два розовых бланка и направилась с ними в смежную комнату. Но открыв дверь, остановилась, как вкопанная, как будто наткнувшись на невидимую стену. Мужчины, занятые своими любимыми разговорами, ничего не заметили.

«Конечно, есть способ, – говорит доктор. – Заведите ее в чащу леса и оставьте там одну. Если она найдет дорогу домой и вернется – не трахайте ее».

Брион Мак-Гинли тупо смотрел на своего шефа несколько секунд, а затем разразился громовым хохотом. Директор Джуэтт с удовольствием вторил ему.

Они так веселились, что не услышали, когда Элис впервые позвала Фрэнка. Но второй оклик был услышан сразу – это был уже не крик, а истерический визг.

Фрэнк подбежал к ней.

– Элис! В чем…

Но тут он увидел, в чем дело, и душу его сковал ледяной ужас. Слова застыли на губах. Он даже почувствовал, как подтянулись и сморщились яички, как будто хотели вернуться туда, откуда появились. Журналы.

Сохранявшиеся в глубокой тайне журналы из нижнего ящика. Они были разбросаны по всей комнате, словно конфетти в страшном сне: мальчики в школьной форме и без нее, мальчики на сеновале, мальчики в соломенных шляпах, мальчики верхом на пони.

– Бог мой, что это? – послышался слева от Фрэнка голос, в котором прозвучал ужас, смешанный с восхищением. Он повернул голову и увидел Бриона Мак-Гинли – рот раскрыт, глаза округлились, чуть не вываливались из орбит.

«Это безобразная выходка, – хотел сказать Фрэнк. – Идиотская выходка, вот и все. Эти журналы не мои. Только взгляни на меня и поймешь, что ко мне это не может иметь никакого отношения. К человеку моего… моего…». Моего чего?

Он не знал, чего именно, да теперь это и не имело значения, так как Фрэнк все равно потерял дар речи. Полностью.

Три человека стояли у входа в кабинет директора средней школы Касл Рок и молчали. Журнал, лежавший на краю кресла для посетителей, шевелил страницами в ответ на потоки знойного воздуха, влетавшего в раскрытое окно.

Покачавшись некоторое время, он упал на пол и предоставил желающим возможность прочитать название: «Сладкие мальчики».

«Провокация! Да, так и скажу им – это провокация. Но поверят ли?

Предположим, подстроили взлом ящика. Поверят?».

– Миссис Тэннер? – послышался девичий голосок у них за спиной.

Как по команде все трое – Джуэтт, Тэннер и Мак-Гинли – испуганно оглянулись. Две девочки в форме восьмиклассниц – красный низ, белый верх стояли в дверях. Элис Тэннер и Брион Мак-Гинли тут же встали плечом к плечу, чтобы загородить кабинет директора (сам Фрэнк Джуэтт, казалось, окаменел и не сдвинулся с места), но было уже поздно. Глаза восьмиклассниц широко распахнулись. Одна из них – Дарлин Викери – зажала ладонями свой пухлый розовый ротик и в ужасе смотрела на Фрэнка.

«Вот так, – думал он, – завтра днем все ученики будут в курсе, а к вечеру – весь город».

– Идите, девочки, – сказала миссис Тэннер. – Кто-то мерзко подшутил над мистером Джуэттом, отвратительно, подло, и вы не должны об этом никому рассказывать. Ни слова. Поняли?

– Да, миссис Тэннер, – послушно произнесла Эрин Мак-Авой; но совершенно очевидно, что не пройдет и трех минут, как она будет докладывать своей лучшей подруге Донне Бьюли, что кабинет мистера Джуэтта украшен фотографиями мальчиков, на которых кроме тяжелых металлических браслетов нет ничего.

– Да, миссис Тэннер, – также немедленно согласилась Дарлин Викери, но нет сомнений, что через пять минут она будет рассказывать своей лучшей подруге, Натали Прист, то же самое.

– Теперь идите, – сказал Брион Мак-Гинли. Он старался, чтобы голос звучал строго, но от страха охрип. – Идите же.

Девочки убежали, взмахнув подолами красных юбочек над костлявыми коленками.

Брион медленно повернулся к Фрэнку.

– Я думаю… – начал он, но Джуэтт, не обратив на него ни малейшего внимания, словно во сне прошел в свой кабинет. Закрыв за собой дверь с табличкой ДИРЕКТОР, он принялся медленно подбирать журналы.

«Почему бы тебе не объясниться с ними?» – взывал разум. Но он игнорировал этот разумный призыв, так как гораздо яснее звучал голос из самой глубины души, не голос, а инстинкт самосохранения, который подсказывал, что в этот самый момент он, Фрэнк, наиболее уязвим. Если он заговорит с ними, попробует только объяснить, то сам подпишет себе приговор, сам себя повесит, и так высоко, как повесили когда-то Хамэна.[17]

Элис стучала в дверь. Фрэнк не слышал ее стука, продолжая, как истукан, бродить по кабинету и подбирать журналы, журналы, которые он собирал в течение девяти лет, выписывал их из разных отдаленных уголков штата и получал на почтовом отделении в Гейтс Фоллз, всякий раз опасаясь, что его застукает полиция штата или почтовая инспекция и свалится на его несчастную голову как целая тонна кирпичей. Никто ни разу не обнаружил его.

И вот теперь…

«Да они не поверят, что это твои журналы, не позволят себе в это поверить, – успокаивал голос разума, – такое открытие было бы слишком вразрез с укладом их провинциальной тихой и размеренной жизни. Вот возьмешь себя в руки и разберешься с этим вопросом». Но… кто мог такое натворить?

Кто?! (Фрэнк ни разу не задал себе вопрос: зачем, во имя всего святого, он приносил эти журналы сюда, почему из всех возможных потайных мест выбрал именно свой рабочий кабинет?).

Был только один человек, которого мог подозревать в содеянном Фрэнк Джуэтт, – единственный человек в Касл Рок, с которым он делился тайнами своей личной жизни, Джордж Нельсон, учитель столярного дела в колледже.

Джордж Нельсон, весельчак из весельчаков, скрывавшийся под маской консерватора и ханжи. Фрэнк познакомился с ним на вечеринке в Бостоне, где большая компания мужчин средних лет развлекалась с очень небольшой группой голых мальчиков. Это была одна из тех вечеринок, после которой ты остаток жизни можешь запросто скоротать за тюремной решеткой. Одна из тех вечеринок… На столе, прислонившись к письменному прибору, стоял белый конверт. На нем было написано его имя. Фрэнк Джуэтт ощутил неприятный привкус горечи во рту, головокружение и слабость – как будто летишь вниз с верхнего этажа в сорвавшемся лифте. Он поднял голову и увидел Элис и Бриона, стоявших на пороге плечом к плечу, открыв рот и не сводя с него глаз. «Теперь я могу понять, как чувствуют себя рыбы в аквариуме», подумал Фрэнк.

Он махнул им рукой, уходите, мол, но они не тронулись с места, и это его не удивило. Это ведь все страшный сон, а в ночных кошмарах никогда ничего не происходит так, как тебе бы хотелось. Оттого они и кошмары. Фрэнк растерялся и не мог сориентироваться, но где-то в глубине души чувствовал, как зарождается маленькое голубоватое пламя гнева – словно живая теплая искра под охапкой размокшей щепы.

Положив стопку журналов на пол, он сел за стол. Как и предполагалось, ящик, в котором лежали журналы, взломан. Он вскрыл конверт и вытряхнул из него содержимое. По большей части гнусные фотографии: он сам с Джорджем Нельсоном на вечеринке в Бостоне развлекаются с симпатичными молодыми людьми (старшему из этих молодых людей едва ли минуло двенадцать). На всех фотографиях лица Джорджа не видно, зато его собственное – в полной красе.

Это тоже не слишком удивило Фрэнка. В конверте была и записка. Он достал ее, развернул и прочел:

Фрэнк, старина!

Прости, если можешь, но у меня нет другого выхода. Надо немедленно выезжать из города и не до церемоний. Мне необходимо две тысячи долларов.

Принеси их сегодня же вечером не позднее семи. Ты, конечно, можешь попытаться выйти из воды сухим – трудно любому другому, но не такой змее, как ты, но задай себе вопрос: что случится, если каждая из этих фотографий появится на всех телефонных автоматах города прямо под плакатом про Казино Найт. Думаю, ты вылетишь из города на метле, старина. Помни: 2000 долларов и не позднее, чем к 7.15, иначе пожалеешь, что вообще родился.

Твой друг Джордж.

Твой друг! Твой друг!!!

Он не в силах был отвести объятого ужасом взгляда от этой заключительной строчки. Ну и друг! Иуда, мать твою так.

Брион все еще постукивал по открытой двери, пытаясь привлечь внимание директора, но когда тот поднял на него глаза, оторвавшись от того, что лежало перед ним на столе, рука Бриона застыла. Лицо директора приобрело цвет воска, и только два лихорадочно-красных клоунских пятна горели на скулах. Зубы обнажились в улыбке, превратившей губы в две натянутые ниточки. Он больше не был похож на мистера Уэзерби.

«Мой друг, – думал Фрэнк. Скомкав одной рукой записку, он запихивал другой фотографии в конверт. Голубое пламя разгоралось и превращалось в оранжевый пожар. Сырая щепа занялась. – Я приду, не беспокойся, Я непременно приду, чтобы обсудить некоторые вопросы с тобой, моим другом, Джорджем Нельсоном».

– Непременно, – произнес Фрэнк Джуэтт вслух. – Непременно. – И улыбнулся еще шире.

Часы показывали четверть четвертого, и Алан решил, что Брайан Раск отправился домой другой дорогой; поток возвращавшихся из школы детей редел.

Но в тот момент, когда он уже доставал из кармана брюк ключи от машины, в конце Школьной улицы показалась фигура на велосипеде. Велосипедист ехал медленно, навалившись на руль и опустив голову так низко, что Алан не мог разглядеть лица.

Зато он видел то, что лежало на багажнике велосипеда. Сумка-холодильник.

– Вы понимаете? – спрашивал мистер Гонт Полли, которая теперь держала в руках конверт.

– Да. Я… Я понимаю. Понимаю. – Но в ее полусонном взгляде родилась тревога.

– Вы кажется не рады?

– Я… Я…

– Такие вещи, как азка, не всегда помогают невеселым людям, предупредил Гонт и указал на небольшой бугорок на груди Полли, где под джемпером прятался маленький серебряный шарик, и в этот момент в азке снова что-то зашуршало. Острая боль пронзила руки Полли, словно впилась множеством стальных крючков. Она громко застонала.

Мистер Гонт приглашающим жестом согнул вытянутый палец, указывавший на азку, и снова послышалось шуршание, на этот раз более громкое и явственное.

Боль сразу утихла.

– Вы ведь не хотите, чтобы все стало как прежде? – спросил Гонт сладким голосом.

– Нет! – вскрикнула Полли. Грудь ее тяжело вздымалась. Руки суетливо терли друг друга, как будто умывали, глаза умоляюще смотрели на него. Прошу вас, нет!

– Может быть еще хуже, чем было, разве не так?

– Так! Так!

– И никто не понимает, правда? Даже шериф. Он не понимает, что значит просыпаться в два часа ночи оттого, что руки горят, как в огне, не понимает ведь?

Полли покачала головой и всхлипнула.

– Делайте, как я говорю, и вам больше никогда не придется просыпаться по ночам от боли. И еще – делайте, как я говорю, и если кто-нибудь когда-нибудь узнает, что ваш ребенок сгорел в меблированной квартире в Сан-Франциско, то узнает не от меня.

Полли взвыла. Так воют женщины в глубоком сне, уверенные, что ночной кошмар – это явь. Мистер Гонт улыбнулся.

– Ад оказывается не один, Полли, правда? Их может быть множество.

– Откуда вы знаете? – прошептала она. – Никто не знает, ни один человек на свете. Даже Алан. Я сказала Алану…

– Я знаю, потому что знание – мое предназначение. А его предназначение – подозревать. Полли, он никогда вам не верил.

– Он говорил…

– Он многое что говорил, но никогда не верил. Женщина, которую вы наняли в няньки, была наркоманкой, верно? Это, конечно, не ваша вина, но, безусловно, то, что привело к такой развязке, было сделано по вашей доброй воле, разве не так, Полли? Это был ваш выбор. Женщина, которую вы наняли в няньки, заснула и выронила сигарету, или, скорее, папиросу с марихуаной, в корзину для мусора. Курок спустила она, скажете вы, но кто, как не вы, зарядили револьвер, когда из гордыни не согласились послушать родителей и других добрых людей Касл Рок? Полли рыдала.

– Но разве молодая женщина не имеет права на гордость? – ласково спросил мистер Гонт. – Когда не осталось ничего другого, разве не имеет она права припрятать в кошельке хотя бы эту монету, без которой он станет окончательно пуст?

Полли подняла голову. Лицо ее горело.

– Я думала, это мое дело. Я думаю так по сей день. Даже если это гордость, то что?

– Ничего, – спокойно произнес Гонт. – Если бы не это, родители забрали бы вас. Это было бы не слишком приятно – ребенок, который маячил бы перед глазами, как постоянное напоминание, сплетни по всему городу за спиной – но не произошло бы самого страшного.

– Да, и я до конца жизни страдала бы под пятой у своей матери! Выкрикнула Полли таким страшным визгливым голосом, который не имел ничего общего с ее обычным.

– Верно, – все так же спокойно подтвердил Гонт. – Итак, вы остались там, где были. Остались с Келтоном и со своей гордостью. А когда Келтона не стало, осталась гордость… так?

Полли глухо застонала и спрятала мокрое от слез лицо в ладони.

– Эта боль гораздо сильнее, чем в руках, правда, Полли?

Она кивнула, не поднимая головы от ладоней. Мистер Гонт заложил свои длиннопалые безобразные руки за голову и произнес тоном проповедника и философа:

– Гуманность! Какое благородство! Какая готовность пожертвовать чужой жизнью!

– Прекратите! – взмолилась Полли. – Прошу вас, прекратите!

– Это ваша тайна, правда, Патриция?

– Да.

Он дотронулся до ее лба. Полли снова застонала, теперь от отвращения, но не отстранилась.

– Это та самая дверь в ад, которую вы предпочитаете всегда держать на замке?

Она снова кивнула.

– Тогда делайте, как я говорю, Полли, – прошептал Гонт. Он отнял одну из рук от ее лица и принялся поглаживать. – Делайте, как я говорю, и держите язык за зубами.

Он посмотрел в упор на ее влажные щеки и покрасневшие от слез глаза.

На мгновение его губы искривились от неприязни.

– Не знаю, что выводит меня из себя больше – плачущая женщина или смеющийся мужчина. Вытрите лицо, Полли.

Замедленными движениями она достала из сумочки кружевной платочек и промокнула лицо.

– Вот так. – Гонт встал. – Теперь я отпускаю вас домой. Вам есть чем заняться. Но должен сказать, что иметь с вами дело – одно удовольствие. Мне всегда нравились гордячки.

– Эй, Брайан, хочешь фокус?

Мальчик на велосипеде резко вскинул голову, челка взлетела со лба, и Алан увидел на его лице выражение обнаженного, неподдельного страха.

– Фокус? – переспросил он дрожащим голосом. – Какой фокус?

Алан не знал, чего боится этот мальчик, но сразу понял, что ловкость рук, на которую всегда рассчитывал при необходимости расположить к себе детей, в данном случае не поможет. Лучше покончить с этим как можно скорее и начать сначала.

Он протянул левую руку с часами на запястье и улыбнулся, глядя прямо в бледное подозрительное лицо Брайана.

– Смотри, в руке ничего нет и под рукавом нет, до самого плеча… А теперь… вуаля!

Алан провел ладонью правой руки по левой, незаметным движением большого пальца легко вытолкнул из-под ремешка для часов пакетик, затем, сжимая пальцы в кулак, так же незаметно подцепил маленькую петлю на пакетике и потянул за нее. Сложив на короткое мгновение обе руки, он раскрыл ладони и в них расцвел пышный букет всевозможных цветов из папиросной бумаги, расцвел там, где только что не было ничего, кроме прозрачного воздуха.

Алан множество раз проделывал этот фокус, но никогда еще он не получался так легко и изящно, как в этот жаркий октябрьский день, и все же ожидаемой реакции – мгновенное остолбенение и последующая улыбка, одна часть которой выражает удивление, а две трети – восторг – не последовало.

Брайан одарил красочный букет беглым взглядом, в котором Алан уловил облегчение, как будто мальчик ожидал, что фокус окажется менее приятным, и снова перевел его на полицейского.

– Здорово, правда? – Алан изобразил широкую улыбку, столь же натуральную, сколь дедушкины вставные челюсти.

– Да, – равнодушно согласился Брайан.

– Угу. – Алан сцепил руки и букет, послушно сложившись, исчез под ремешком. Пора покупать новый экземпляр «Фокуса со складным букетом», этот уже отживает свой короткий век, цветная папиросная бумага блекнет, унося впечатление весенней свежести.

Он снова повернул руки ладонями вверх и улыбнулся с надеждой – а вдруг исчезновение букета произведет на зрителя большее впечатление? Но ответной улыбки не последовало; на лице Брайана Раска вообще не было никакого выражения. Остатки летнего загара не скрывали бледности кожи и признаков полового созревания: лоб покрыт прыщами, в углу рта тоже зреет один, самый здоровый, крылья носа покрыты точками угрей. Под глазами лиловели круги, как будто мальчик давным-давно не высыпался всласть.

«С парнишкой неладное творится, – думал Алан, – что-то его гнетет, что-то сломалось внутри. Причины возможны две: либо Брайан видел, кто набезобразничал в доме Ержиков, либо сделал это сам. Плохо и то и другое, но если последнее, трудно даже представить, какая тяжесть лежит теперь на душе этого мальчишки».

– Отличный фокус, шериф Пэнгборн, – похвалил Брайан безжизненным тоном. – Правда, отличный.

– Спасибо, я рад, что тебе понравилось. Ты догадываешься, о чем я намерен с тобой поговорить, Брайан?

– Думаю… догадываюсь. – Алану показалось, будто он готов признаться, что бил окна в доме Вильмы. Прямо здесь, на углу улицы, он признается, и это будет крупный шаг вперед в разрешении сложнейшей задачи – что же произошло на самом деле между Вильмой и Нетти.

Но Брайан больше ничего не сказал. Только смотрел на полицейского усталым взглядом покрасневших глаз.

– Что случилось, сынок? – спокойно и ласково спросил Алан. – Что произошло в доме Ержиков, когда ты приходил туда?

– Не знаю, – почти беззвучно прошелестел губами Брайан. – Но мне ночью приснился сон. И сегодня, и в воскресенье. Мне снилось, что я туда иду и только во сне понимаю, что там творится.

– И что же?

– Там поселилось чудовище, – Брайан говорил все так же бесстрастно, но из-под каждого века у него выползло по крупной слезе. – Во сне я не убегаю, как убегал на самом деле, а стучу в дверь, мне открывает чудовище и… и… съедает меня.

Слезы выкатились из глаз и медленно поползли по неподвижным щекам.

«Ну что ж, – думал Алан, – это тоже вполне возможно – элементарный испуг. Тот страх, который может объять сердце ребенка, открывшего внезапно дверь в спальню родителей и заставшего их во время совокупления. Только потому, что он не знает, как это происходит, он может решить, что родители дерутся. А если они при этом еще шумят, он может даже заподозрить, что они хотят убить друг друга».

Но…

Но нет, тут все не так просто. Слишком уж просто. Кажется, что этот ребенок врет изо всей мочи, но взглядом немигающим и пристальным будто объясняет, что желает сказать правду. Наверняка сказать трудно, но по опыту своему Алан предполагал, что мальчик знает, кто бросал камни. Может быть, тот, кого он хочет во что бы то ни стало выгородить. А может быть, швырятель камней его видел, и Брайан знает, что видел. И тогда, значит, он боится мести.

– Кто-то бросал камни в окна дома Ержиков, – сказал Алан тихим и, как сам надеялся, спокойным тоном.

– Да, сэр. – Мальчик тяжело вздохнул. – Я тоже так думаю. Мне кажется, что так оно и было. Мне показалось, что они дерутся, но, может быть, кто-то швырял камни. Дзынь, бум, трах.

Весь набор звуков был позаимствован у рок-группы Перпл Гэнг, сразу сообразил Алан, но вслух этого не сказал.

– Так ты решил, что они дерутся?

– Да, сэр.

– Ты и теперь так думаешь?

– Да, сэр.

Алан тоже вздохнул.

– Но ведь теперь тебе точно известно, что происходило на самом деле. И ты понимаешь, как это ужасно. Швырять камни в чужие окна плохо само по себе, даже если это не кончается еще хуже.

– Да, сэр.

– Но в этом случае получилось как раз гораздо хуже. Ты ведь знаешь об этом, правда, Брайан?

– Да, сэр.

Ну и глаза. Так и сверлят его, глядя с неподвижного, болезненно-бледного лица. Алан начал понимать две вещи: Брайан Раск отчаянно желает рассказать ему, как было дело, но не скажет ни за что, во всяком случае не собирается.

– Вид у тебя невеселый, Брайан.

– Да, сэр?

– Означает ли «да, сэр», что тебе и в самом деле невесело?

Брайан кивнул, и из-под набухших век выползли еще две слезы. Алан испытывал два несовместимых чувства: сочувствие и раздражение.

– Отчего же тебе невесело, Брайан? Скажи мне.

– Мне еще один снился сон, раньше, часто. Сон очень приятный. Глупый, но все равно приятный.

Алану приходилось напрягать слух, чтобы расслышать то, что говорил Брайан.

– Мне снилась мисс Рэтклифф, моя учительница-логопед. Теперь я знаю, что это глупо. Раньше не знал и было лучше. Но, понимаете… Я ведь еще кое-что знаю теперь.

Темные несчастные глаза снова посмотрели на Алана.

– Сон, который мне приснился недавно… ну тот, о чудовище… я его боюсь, шериф Пэнгборн, но грустно мне оттого, что я теперь знаю. Это все равно что знать, как фокусник делает свои фокусы.

Алан мог бы поклясться, что Брайан смотрит на ремешок его часов.

– Иногда гораздо лучше быть дураком, я теперь в этом уверен.

Алан положил руку на плечо Брайану.

– Брось ты эту муру, парень. Расскажи мне все по порядку. Что видел, что делал.

– Я пришел для того, чтобы спросить, не хотят ли они нанять дворника чистить подъездную дорогу зимой, – Брайан произнес эту фразу настолько механически, что Алан вздрогнул от неожиданности и страха. Мальчик, как мальчик – узкие джинсы, майка с портретом Барта Симпсона, но разговаривает как робот, неумело запрограммированный и теперь готовый отключиться от перегрузки. Впервые за все время Алан заподозрил, что Брайан Раск мог видеть, как камни швырял кто-нибудь из его родителей.

– Я услышал шум, – продолжал мальчик. Он говорил короткими отрывистыми фразами, какими учат говорить детективов в суде. – Шум был страшный. Что-то ломалось, билось. И я уехал, помчался изо всех сил. Женщина из соседнего дома стояла на крыльце. Она спросила меня, что происходит. Мне кажется, она тоже испугалась.

– Да, – подтвердил Алан. – Джиллиан Мислабурски. Я с ней беседовал.

Он дотронулся до сумки-холодильника, скособочившейся на багажнике Брайана, и от него не ускользнуло, как сжались губы Брайана, когда он это сделал.

– Этот холодильник тоже с тобой был в воскресенье утром?

– Да, сэр. – Брайан вытер щеки тыльной стороной ладони и снова поднял на Алана утомленный взгляд.

– Что в нем было?

Брайан ничего не ответил, но губы его заметно дрожали.

– Что в нем было, Брайан?

И снова молчание.

– В нем были камни?

Медленно, обдуманно Брайан покачал головой – нет. Тогда Алан спросил в третий раз:

– Что же?

– То же самое, что сейчас, – прошептал мальчик. – Можно мне посмотреть?

– Да, сэр, – снова почти беззвучно прошептал мальчик. Алан сдвинул крышку сумки и заглянул внутрь. Там было полным-полно бейсбольных карточек.

Все известные игроки.

– Это мой обменный фонд, – объяснил Брайан. – Я их всегда с собой ношу.

– Носишь с собой?

– Да, сэр.

– Но зачем? Зачем ты носишь с собой сумку-холодильник, полную, бейсбольных карточек?

– Я же вам объяснил. Это обменный фонд. Неизвестно, когда подвернется момент удачно обменяться. Я вот, например, давно ищу Джоя Фоя – он играл за команду Невероятная Мечта в 1967 году – и еще карточку Майка Гринвелла. Это мой любимый игрок. – И вдруг Алану показалось, что в глазах мальчишки мелькнула едва заметная смешливая искорка, он даже протелепатировал его мысли: «Ну что, здорово я тебя провел? Одурачил, а?». Но, без всяких сомнений, это он все придумал, сам за мальчика такие слова произнес, расстроившись. Разве не так?

Так что же ты все-таки хотел обнаружить в этой сумке? Кучу камней, обернутых в записки и перетянутых резинками? Вообразил, что Брайан направляется к кому-нибудь другому, собираясь повторить свою выходку?

«Да», – признался сам себе Алан. Часть его сознания подозревала именно это. Брайан Раск – Террорист От-Горшка-Два-Вершка. Бешеный Рокер. Но самое ужасное было другое: Алан был уверен в том, что Брайан Раск точно знает, о чем он думает. Одурачил тебя? Да? Провел?

– Брайан, скажи мне, что происходит? Если знаешь, скажи, пожалуйста…

Брайан ничего не ответил, только закрыл крышку сумки и щелкнул замком.

Щелчок откликнулся сухим коротким эхом в дремотном послеполуденном осеннем воздухе.

– Не можешь сказать?

Брайан только медленно склонил голову, а это значит, что он, Алан, прав – не может сказать, хочет, но не может.

– Скажи мне хотя бы одно. Ты боишься?

И снова кивок, такой же медленный.

– Чего ты боишься, сынок? Может быть, я смогу развеять твои страхи? Он легонько постучал пальцем по значку, приколотому с правой стороны форменной блузы. – Знаешь, мне ведь за это платят. Именно за то, чтобы я разгонял страхи.

– Я… – начал было мальчик, но в это время ожил передатчик, установленный Аланом в полицейском патрульном автомобиле три или четыре года назад.

– Пост номер один, пост номер один, говорит центр, говорит центр.

Прием.

Взгляд Брайана соскользнул с лица Алана и обратился к машине, к голосу Шейлы Брайам, голосу власти, голосу полиции. Алан понял, что если мальчик и собирался ему в конце концов что-то поведать (хотя ему вполне могло только показаться, слишком уж хотелось в это верить), то теперь всякое желание пропало. Взгляд спрятался, как улитка в раковину.

– Иди домой, Брайан. Мы с тобой поговорим… поговорим о твоем сне в другой раз. Хорошо?

– Да, сэр. Хорошо.

– А пока подумай о том, что я тебе сказал. О том, что основная работа шерифа развеивать страхи.

– Мне нужно домой, шериф. Если я скоро не приду, мама будет очень сердиться.

Алан кивнул.

– Конечно. Этого я тебе не пожелаю. Иди, дружок.

Он смотрел Брайану вслед и снова подумал, что этот мальчик как будто не едет на велосипеде, а тащит его между ног. Что-то здесь не так, очень даже не так, настолько не так, что причина поединка Вильмы Ержик и Нетти Кобб казалась теперь Алану не настолько важной, как причина затравленного, смертельно уставшего выражения на лице Брайана Раска.

В конце концов, женщины умерли и преданы земле. А мальчик жив.

Он подошел к старой изношенной машине, которую следовало давным-давно продать, достал микрофон и нажал кнопку переговорника.

– Говорит пост номер один, говорит пост номер один. Слушаю, Шейла.

Прием.

– Тебе звонил Генри Пейтон. Он просил передать, что это очень срочно.

Чтобы ты немедленно с ним связался. Десять-четыре?

– Валяй, соединяй. – Алан почувствовал, как учащенно забилось сердце.

– Это займет несколько минут. Десять-четыре?

– Да. Я буду ждать. Пост номер один. Прием.

Алан прислонился спиной к машине с микрофоном в руке и стал ждать. Что же Генри Пейтон считает срочным?

К тому времени, когда Полли добралась до дому, в двадцать минут четвертого, ее раздирали надвое одинаково сильные желания. С одной стороны, она чувствовала глубокую настойчивую необходимость выполнить поручение, которое ей дал мистер Гонт (ей не нравилось думать об этом в его стиле, как о шутке: Полли Чалмерс не была любительницей розыгрышей), выполнить как можно скорее, чтобы азка окончательно принадлежала ей. Убеждение, что дело сделано только после того, как мистер Гонт скажет, что оно сделано, успело завоевать разум Полли.

С другой стороны, она чувствовала такую же настойчивую необходимость поделиться с Аланом всем тем, что произошло, или хотя бы тем, что ей запомнилось. А запомнила она то, что наполняла ее чувством стыда и ужаса, но все же запомнилось: мистер Лилэнд Гонт ненавидел человека, которого любила Полли, и мистер Гонт делал что-то – нечто – очень дурное. Алан должен знать. Даже если азка перестанет действовать, он должен знать.

Неужели ты действительно так считаешь? Да, часть ее разума и души считала именно так. Та часть, которая тряслась от страха, хотя Полли и не могла вспомнить, что мистер Гонт сделал такого, чтобы вызвать это непреодолимое чувство.

«Вы хотите, чтобы все стало, как прежде, Полли? Хотите снова получить руки, разрывающиеся от боли словно под дождем шрапнели?».

Нет… Но она так же не хоте/та сделать больно Алану. И не хотела, чтобы мистер Гонт выполнил то, что задумал, а Полли была уверена, что он задумал нанести непоправимый вред городу. Не желала она служить средством для достижения задуманного, идти к старому заброшенному месту в конце шоссе № 3 и разыгрывать кого-то, когда она даже не понимала сути этого розыгрыша.

Вот эти желания, одинаково сильные, тянули ее в разные стороны, разговаривая с ней каждый по-своему убедительно, пока Полли шла домой.

Мистер Гонт ее загипнотизировал, она была в этом абсолютно уверена, как только вышла из магазина. Но с течением времени уверенность рассеивалась, эффект гипноза постепенно терял свою силу (Полли на самом деле в это верила). И еще никогда в жизни она не чувствовала себя не в состоянии решить, что делать дальше. Как будто из ее мозга выкрали вещество, способствовавшее принятию решений.

Итак, она идет домой, чтобы последовать совету мистера Гонта (хотя Полли не помнила его совет в точности). Она посмотрит почту, а затем позвонит Алану и расскажет ему о том, что ее попросил сделать мистер Гонт.

Если ты так поступишь, мрачно предупреждал внутренний голос, азка прекратит свое действие, и тебе это известно.

Да, но все же оставался нерешенным вопрос, что такое хорошо и что такое плохо. Он по-прежнему стоял на повестке дня. Она позвонит Алану, извинится за то, что так грубо разговаривала с ним, и расскажет, что от нее потребовал мистер Гонт. Может быть, даже отдаст ему конверт, полученный от Гонта, тот самый, который она должна положить в жестяную банку. Может быть.

Почувствовав облегчение, Полли достала из сумочки ключ и вставила его в замочную скважину, в который раз удивившись, как легко, не задумываясь, она это делает. Почта лежала на полу, на ковре. Сегодня ее было немного.

Обычно, после выходного дня на почтовом отделении, ее было гораздо больше, целый ворох всяческой макулатуры. Она наклонилась и подняла программу телевидения с удивительно привлекательным улыбающимся лицом Тома Круза на обложке, каталог от Хорчоу Коллекшн и еще один, от Шарпер Имэдж. А также…

Полли увидела письмо из Сан-Франциско, и у нее подвело живот.

Адресовано Патриции Чалмерс от Комитета социального обеспечения детей.

Отдел № 666. В страшных снах Полли вспоминала этот отдел. Посещала она его трижды. Три собеседования с тремя бюрократами, работавшими в Отделе помощи детям-иждивенцам. Двое из них были мужчины, из тех, кто смотрит на тебя, как на фантик от конфеты, прилипший к дорогим выходным туфлям. Третьим бюрократом оказалась женщина, высокая, крупная негритянка, знавшая, когда и как надо выслушать, когда и как посмеяться. Именно она в конце концов выдала Полли разрешение. Но память об Отделе № 666, располагавшемся на втором этаже, осталась навсегда. Она помнила луч света, ложившийся белесой полосой из окна в конце длинного коридора на линолеумный пол; помнила разносившееся по всему этажу эхо пишущих машинок, стрекотавших в комнатах, куда никогда не закрывались двери; помнила группу мужчин, куривших в углу над урной с песком, и то, как они на нее смотрели. Но яснее всего она помнила, как чувствовала себя в своем лучшем костюме, брючном, из полиэстера, и белой шелковой блузке, и в тонких колготках от Лэггз Ниэрли Нюд, и в туфлях на низких каблуках, помнила, как ей было страшно и одиноко в этом длинном пустынном коридоре Отдела № 666, у которого, казалось, нет ни души ни сердца. Разрешение на пособие она в конце концов получила, но при этом все время ощущала взгляды мужчин, скользившие по ее груди, замечала презрительный изгиб их губ, когда они решали судьбу Келтона Чалмерса, маленького ублюдка этой потаскушки, которая, конечно, не выглядит, как хиппи, о нет! пока не выйдет за порог этого уважаемого заведения, а тогда сразу скинет свой элегантный брючный костюм и белую блузку, не говоря о лифчике, и влезет в старые тесные – посмотрите на мою задницу – джинсы и старую тесную – посмотрите на мои сиськи – ковбойку. Их глаза говорили все, о чем молчали губы, и когда Полли получила первый ответ, она, не раскрывая конверта, знала, что он будет отрицательным. Дважды, покидая это заведение, она плакала, и теперь ей казалось: бороздки от слез на щеках снова жгут и зудят. А еще она помнила, как смотрели на нее прохожие на улице. Никакого сочувствия, одно любопытство.

Она давно заставила себя не вспоминать те времена и тусклый коридор второго этажа, а теперь память вернулась и настолько ясная, что Полли почуяла запах отполированного линолеума на полу, увидела себя в молочно-белом свете, льющемся из окна в конце коридора, услышала назойливый стук пишущих машинок, пережевывающих очередной бюрократический день.

Чего они хотят? Господи Всемилостивый, чего могут от нее хотеть эти страшные люди из Отдела № 666 через столько лет? «Порви его!» – завопил внутренний голос и был так убедителен, что она чуть было не последовала его совету. Но вместо этого вскрыла конверт. Внутри лежал один-единственный листок, ксерокопия. И хотя имя на конверте стояло ее, Полли с удивлением обнаружила, что предназначалось письмо Алану Пэнгборну.

Взгляд ее скользнул в конец письма. Имя, напечатанное под личной неразборчивой подписью, принадлежало Джону Л. Перлматгеру, и от него повеяло чем-то отдаленно знакомым. Она перевела взгляд еще ниже и прочитала приписку: «Ответ на запрос о Патриции Чалмерс». Так, это копия, не оригинал, и тем не менее письмо полностью подтверждает ее догадку о том, что отправлено оно Алану, а к ней попало по ошибке. Но каким образом, во имя всего святого…

Полли присела на банкетку прямо в коридоре и стала читать письмо. И пока она читала, лицо ее отражало вспыхивающие чувства, они сменялись и набегали одно на другое, как тучи на небе в ветреный день: потрясение, догадка, стыд, ужас, гнев и, в конце концов, ярость.

– Нет! – крикнула Полли вслух, оторвавшись от письма, а затем, собрав все силы, заставила себя прочесть его снова, сначала до самого конца.

Комитет социального обеспечения детей 666 Гэри Стрит

Сан-Франциско, Калифорния 94112 23 сентября, 1991

Шерифу Алану Пэнгборну

Управление шерифа округа Касл 2,

Здание муниципалитета Касл Рок,

Штат Мэн 04055

Уважаемый шериф Пэнгборн!

В ответ на Ваш запрос от 1 сентября уведомляю, что не в моей власти Вам помочь в этом вопросе. Наше ведомство предоставляет информацию по поводу обращавшихся за пособием для детей-иждивенцев только в случае служебной необходимости и по официальному требованию судебных инстанций. Я показывал Ваше письмо старшему юристу, Мартину Д. Чангу, который распорядился оповестить Вас о том, что Ваш запрос отправлен в Генеральную Прокуратуру Калифорнии для подтверждения его законности. Вне зависимости от официального ответа хочу от себя лично выразить удивление Вашей настойчивостью в выяснении обстоятельств жизни этой женщины в Сан-Франциско. Считаю такое любопытство неприличным и оскорбительным.

Настоятельно советую Вам, шериф Пэнгборн, оставить это дело и эту женщину в покое, дабы не быть привлеченным к уголовной ответственности.

Джон Л. Перлматтер Заместитель Директора (Ответ на запрос о Патриции Чалмерс).

Прочтя это жуткое письмо в четвертый раз, Полли встала с банкетки и прошла в кухню. Она двигалась медленно и изящно, скорее плыла, чем шла.

Поначалу взгляд ее был мутен и рассеян, но по мере того как она, сняв трубку с настенного телефонного аппарата, нажимала большие кнопки, набирая номер Конторы шерифа, он постепенно прояснялся. Выражение, появлявшееся в нем, было простым и однозначным: гнев и настолько глубокий, что походил на ненависть.

Ее любовник разнюхивал ее прошлое, копался в нем. Она находила этот факт одновременно невероятным и, как ни странно, вполне правдоподобным. В последние четыре-пять месяцев она без конца думала о нем и о них обоих и теперь могла поставить себе отлично по поведению, хотя раньше все очки были в его пользу. Он лил слезы – она демонстрировала спокойствие, скрывавшее стыд, боль и тайное самолюбие. Его честность – ее тонкая цепочка лжи. Каким идеалом он казался! Святой! Без сучка и задоринки! Насколько лицемерны ее собственные настоятельные требования, чтобы он оставил прошлое в покое!

И все это время он вынюхивал правду насчет Келтона Чалмерса.

– Скотина, – прошептала Полли и, когда в трубке послышались гудки, костяшки ее пальцев побелели от напряжения.

Лестер Пратт обычно выходил после занятий из колледжа в компании друзей; они шли сначала в Хемфилл Маркет выпить по стакану содовой, а затем направлялись к кому-нибудь домой на пару часов, чтобы попеть гимны, поиграть во что-нибудь или просто потрепаться. Однако в этот день Лестер вышел из колледжа в одиночку, с рюкзаком за спиной (он не носил, как большинство преподавателей, портфель) и с опущенной головой. Если бы Алан видел его в тот момент, когда он ссутулившись брел к автостоянке, его наверняка удивило бы сходство этого человека, вернее его настроения, с Брайаном Раском.

Трижды в течение дня Лестер пытался связаться с Сэлли, чтобы выяснить, что, во имя всего святого, вызвало у нее такой гнев. В последний раз он звонил во время обеденного перерыва. Он был уверен, что Сэлли должна в это время находиться в школе, но единственное, чего добился, это разговора с подругой Сэлли, Моной Полос, учительницей математики шестых-седьмых классов.

– Она не может подойти к телефону, – сообщила Мона со всей теплотой, на какую способен иней на деревьях в морозный день.

– Но почему?! – воскликнул Лестер. – Скажи, Мона, почему?

– Не знаю. – От тона Моны повеяло зимней полярной стужей. – Знаю только, что она провела ночь у Ирен Лютьенс, глаза у нее красные, как будто она всю эту ночь проплакала, и разговаривать она с тобой не желает. – Это тебя надо спросить «почему», яснее ясного говорил ледяной голос Моны.

Наверняка ты сам во всем виноват, это как дважды два, потому что все мужчины – сволочи, а ты лишь подтверждение тому.

– Но я понятия не имею, что случилось, – кричал Лестер. – Объясни ей хотя бы это. Скажи, что я ничего не понимаю. Скажи, что скорее всего это просто недоразумение, я ни в чем перед ней не виноват.

Последовала долгая пауза. Когда Мона снова заговорила, голос ее слегка потеплел. Не слишком, но все же.

– Хорошо, Лестер, я передам.

Теперь он с надеждой посмотрел на переднее сидение «мустанга», надеясь, что увидит там Сэлли, готовую поцеловать его в знак приветствия, но машина была пуста. Единственная живая душа, которую он увидел поблизости, был Заика Додд, поглощенный катанием на роликовой доске.

Подошел Стив Эдвардс и похлопал Лестера по плечу.

– Слушай, Лес, хочешь зайти ко мне выпить по стаканчику коки? Ребята тоже обещали зайти. Потолкуем о том, что затевают католики. Ты не забыл, что сегодня вечером в церкви большой сбор? Надо быть готовыми, когда встанет вопрос, что делать дальше. Я подкинул идейку Дону Хемфиллу, и он со мной согласился. Тоже считает, что мы должны быть заодно. – Он посмотрел на Лестера таким взглядом, как будто ожидал, что тот немедленно, в знак одобрения, погладит его по голове.

– Сегодня не могу, Стив. Как-нибудь в другой раз.

– Ты что, Лес, не понял? Другого раза может не быть! Католики уже не в игрушки играют.

– Я не могу пойти, – сказал Лестер вслух, а на лице его при этом было написано: «Отвяжись ты от меня, ради Бога!».

– Но… почему?

«Да потому, что мне теперь гораздо важнее выяснить, какая вожжа попала под хвост моей девушке, – подумал Лестер. – И я выясню, если мне даже придется это признание из нее вытрясти». Но вслух он сказал:

– У меня неотложные дела, Стив. Очень важные, поверь.

– Если это касается Сэлли…

Глаза Лестера угрожающе вспыхнули.

– Заткнись.

Стив, парень, который мухи в своей жизни не обидел, но был всецело захвачен проблемами Казино Найт, не горел желанием переступать черту, так четко нарисованную Лестером Праттом, но и сдаваться пока не собирался. Без Лестера собрание Лиги молодых баптистов будет похожим на игру в куклы, вне зависимости от того, сколько ее членов явится. Серьезным тоном он спросил:

– Тебе известно, какую записку получил Вилли?

– Да, – сказал Лестер. Преподобный Роуз нашел ее на полу у парадной двери прихода. Он пустил ее по рукам во время мужского собрания Лиги, объяснив, что невозможно понять суть, не увидев собственными глазами.

Трудно представить, заявил он, на какую глубину греха готовы пасть католики, чтобы обезвредить оппозицию в преддверии открытия своего сатанинского мероприятия. Может быть, увидев это средоточие подлости и низости, «порядочные молодые люди» окончательно поймут, какая цель перед ними стоит.

– Разве не говорим мы «поднявший меч от меча и погибнет»?! патетически закончил свою речь преподобный Роуз. Затем он взял в руки письмо (оно было вложено в полиэтиленовый пакет, как будто одно прикосновение к нему могло оказаться заразным) и пустил по кругу.

Прочитав это послание, Лестер был готов немедленно свернуть пару католических голов, но теперь это все казалось ему далеким и даже несерьезным. Кому, в конце концов, какое дело до католиков, которые хотят заработать несколько монет игрой в азартные игры и сбыть с рук пару кухонных комбайнов и автомобильных колес? Когда дело дошло до выбора между католиками и Сэлли Рэтклифф, Лестер не сомневался, что ему важнее.

– На собрании мы выработаем весь дальнейший план действий, – продолжал тем временем Стив. Он уже начинал горячиться. – Мы должны перехватить инициативу, Лес… должны! Преподобный Вилли считает, что эти так называемые Правоверные католики переходят от слов к делу. Следующим их шагом может быть…

– Послушай, Стив, делай что хочешь, только отстань от меня.

Стив замолчал на полуслове, глядя на Лестера в упор и ожидая, что тот, обычно самый выдержанный из всех, поспешит принести извинения. Но, поняв, что извинений не последует, он стал отступать к зданию колледжа, как будто не в силах больше находиться рядом с таким человеком, как Лестер.

– Ну и ну, кажется, ты не с той ноги встал, – сказал, он.

– Это точно, – пробурчал сквозь зубы Лестер и, сжав руки в кулаки, многозначительно подбоченился.

Он не просто злился, он был оскорблен, обида пронизала все его существо, а в большей степени его сознание, разум, и теперь он чувствовал необходимость сорвать эту обиду на ком-нибудь. Но не на бедняге Стиве Эдвардсе; отвести душу на нем означало всего-навсего повернуть в голове определенный выключатель, замкнуть цепь, по которой ток потечет по всем извилинам, до этого времени пребывавшим во мраке и покое. Впервые с тех пор, как он влюбился в Сэлли, Лестер почувствовал, что злится на нее. Какое право она имеет посылать его к черту? Какое право имеет она называть его скотиной?

Она на что-то обиделась, так? Ладно, понятно. Может быть, он и вправду дал ей для этого повод. Он представления не имел, какой именно и когда, но можно просто предположить, что так оно и есть. Так неужели это дает право спускать на него всех собак, даже предварительно не попросив объяснения?

Как она посмела провести ночь у Ирен Лютьенс (он всю ночь разыскивал ее повсюду), не отвечать на его звонки и подсылать Мону Полосе в качестве посредника?

«Я найду ее, пообещал себе Лестер, найду во что бы то ни стало и добьюсь объяснений. А когда все выяснится, мы помиримся. А как только помиримся, я прочту ей лекцию, какую читаю первокурсникам перед тренировкой по баскетболу – о том, как важно, чтобы команда всегда была единым целым».

Он скинул с плеча рюкзак, закинул его на заднее сидение и сел в машину. И тут же заметил утолок, торчавший из-под пассажирского сидения.

Уголок чего-то черного. Как будто бумажник.

Лестер схватил его, подумав прежде всего, что это бумажник Сэлли. Если она обронила его здесь во время выходных дней, то теперь наверняка ищет повеют. И волнуется. Он сможет успокоить ее, отдав бумажник, и тогда остальной разговор будет завести гораздо проще.

Но бумажник принадлежал не Сэлли; он понял это, как только нагнулся пониже и разглядел его. Этот черный, кожаный, а у Сэлли синий, замшевый и гораздо меньшего размера.

Удивившись, он раскрыл его. Первое, что он увидел, поразило словно ударом молнии. Бумажник принадлежал Джону Лапонту из Управления шерифа.

Какого черта Джон Лапонт делал в его машине? Сэлли пользовалась машиной всю субботу и воскресенье, так что же ты задаешь себе такой идиотский вопрос?

– Нет, – произнес он вслух. – Нет, не может быть, чтобы Сэлли с ним встречалась. Не может этого быть!

И все-таки встречалась. Она и помощник шерифа Джон Лапонт встречались весь год, несмотря на разраставшуюся рознь между католиками и баптистами Касл Рок. Они расстались, правда, до того, как возникла проблема с Казино Найт, но…

Лестер вышел из машины и проверил все отделения бумажника. Удивление все возрастало. Вот водительские права Джона – он на фотографии с усами, которые носил в пору общения с Сэлли. Лестер знал, как называли за глаза такие усики – дамские щекоталки. Вот рыболовное удостоверение Джона. Вот фотография родителей Джона. Это охотничье удостоверение. А это… это…

Лестер уставился на фотографию. Джон и Сэлли. Фотография мужчины и его девушки. Любимой девушки. Они стоят у входа в тир на ярмарке. Смотрят друг на друга и смеются. Сэлли держит в руках большого плюшевого медведя.

Вероятно, Лапонт выиграл его ей в подарок.

Лестер не мог оторвать от снимка глаз. На лбу у него вздулась вена и ритмично пульсировала. Как она его называла? Лживой скотиной?

– Чья бы корова мычала, – пробормотал Лестер. В душе рождалась ярость.

И очень быстро. И когда кто-то тронул его за плечо, он выронил бумажник и обернулся, сжав кулаки. Чуть было не запустил ни в чем не повинного Заику Додда так далеко, откуда не видать.

– Т-Тренер П-Пратт? – с трудом выговорил Додд. Глаза у него округлились, но не от страха. Скорее от любопытства. – С-с в-вами в-все в п-поряд-дке?

– Нормально, – угрюмо буркнул Лестер. – Отправляйся домой, Слоупи.

Нечего тебе тут кататься.

Он нагнулся, чтобы поднять с земли бумажник, но Слоупи оказался проворнее и опередил его. Прежде чем отдать бумажник Лестеру, он с любопытством посмотрел на водительское удостоверение Джона Лапонта.

– Д-да, – сказал он. – Этто тот с-самый д-дядя.

Он вскочил на свою роликовую доску и хотел отъехать; но Лестер успел схватить его за футболку. Доска выскользнула из-под ног Слоупи, отъехала и, наткнувшись на камень, перевернулась. Майка с надписью на спине ПРИВЕТ ПОКЛОННИКАМ РОКА порвалась у горла, но Слоупи, казалось, не обратил на это внимания. И не удивился такому поведению тренера, и уж нисколько не испугался. Но Лестер этого не замечал. Ему было не до физиогномики. Он был человеком, который под внешним спокойствием и невозмутимостью скрывал бешеный неуправляемый нрав. Дремлющий ураган. Некоторые люди могут всю жизнь прожить, так и не обнаружив в себе эпицентр этого урагана. Лестер же обнаружил его или, скорее, наоборот, тот его обнаружил, и теперь закрутился в вихре. Не выпуская рубашки Слоупи из кулака размером с консервную банку с ветчиной, он приблизил свое взмокшее от пота лицо к лицу заики. Вена на лбу пульсировала все быстрее.

– Что ты хочешь сказать словами «Тот самый дядя»?

– Это тот с-самый д-дядя, к-который вст-тречал мисс Рэ-рэт-клифф в ппятницу п-после шко-олы.

– Встречал после уроков? – хриплым голосом переспросил Лестер. Он так встряхнул мальчишку, что у того зубы выбили дробь. – Ты уверен?

– Да, – подтвердил Слоупи. – Он-ни с-сели в в-вашу м-ма-шину. Д-дядя был з-за р-рулем.

– За рулем? Он сел за руль моей машины? Джон Лапонт вел мою машину, в которой сидела Сэлли?

– Н-ну вот эт-тот дя-дя. – Слоупи ткнул пальцем в фотографию на водительских правах. – Но перед т-тем, как сесть, он-ни поце-це-целовались.

– Неужели? – Лицо Лестера окаменело. – Ты не перепутал?

– Н-неее, – Слоупи кивнул. – Т-т-точно. – На лице его расплылась широкая и довольно похотливая улыбочка.

Вкрадчивым, вовсе не похожим на свой обычный доброжелательно-небрежный (эй-братва-пошли-погуляем), тоном Лестер спросил:

– Он ее поцеловал или она его? Как ты считаешь, Слоупи?

Мальчик с готовностью закивал:

– Она тоже, тренер Пратт. У нее б-было т-такое сла-адкое лицо.

– Сладкое лицо? – Лестер купался в своем новом нежном голосе.

– Ага.

– Сладкое лицо, говоришь?

– Т-точно.

Лестер отпустил Заикалку, как называли его некоторые ребята, и выпрямился. Вена на лбу так колотилась, как будто хотела вылететь наружу.

Он улыбался. Улыбка была не из приятных и обнажала такое количество белых крепких зубов, которое казалось неестественным для нормального человека.

Голубые глаза превратились в узкие треугольники. Короткая стрижка встала дыбом..

– Т-тренер П-пратт? – спросил Слоупи, – Ч-то-т-то не т-так?

– Все так, – ответил Лестер, не стирая улыбки с лица. – Все именно так. – В воображении он уже сжимал руками шею лживого католика, самого ярого жополиза Папы Римского, победителя всех плюшевых медведей на свете, вонючего бабника, французского поедателя дерьмовых лягушек, Джона Лапонта.

Дырка от задницы, принявшая человеческий облик. Дырка от задницы, которая научила любимую девушку Лестера, умевшую лишь слегка раскрывать губы, когда он целовал ее, делать сладкое лицо.

Да, сначала он разберется с Лапонтом. Тут проблем не возникнет. А как только с этим будет покончено, он поговорит с Сэлли. Или еще что-нибудь сделает.

– И буду прав, как никогда, – сказал он все тем же тихим, почти ласковым тоном и сел за руль «мустанга». Машина накренилась влево, когда ее придавили двести двадцать фунтов костей и мышц Лестера Пратта. Он повернул ключ в замке зажигания, заставил двигатель пару раз издать боевой тигриный рык и сорвался с места, взметнув тучи пыли и взвизгнув шинами. Заикалка, кашляя и театральным жестом отмахиваясь от облака пыли и дыма, побрел к своей роликовой доске.

Ворот его майки порвался окончательно, представив на обозрение ожерелье из грязи вокруг шеи. Слоупи улыбался. Он сделал так, как просил мистер Гонт, и все сработало, лучше не бывает. Тренер Пратт взбесился, как бык, которому показали красную тряпку.

Теперь он может пойти домой и полюбоваться своим оловянным чайником.

– Все хорошо, если бы еще т-только н-не з-з-заикаться, – сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. Заика Додд прыгнул на свою роликовую доску и укатил.

Шейла никак не могла дозвониться до Генри Пейтона, то линия занята, то связь прерывалась, и как только она преуспела на этом поприще, зазвонил персональный телефон Алана. Шейла отложила сигарету, которую только что вынула из пачки, и сняла трубку.

– Управление шерифа. Касл Рок. Линия связи шерифа Пэнгборна.

– Привет, Шейла, мне надо переговорить с Аланом.

– Полли? – Шейла нахмурилась. Она была уверена в том, что это именно Полли, но никогда не слышала от нее такого тона – холодного, официального, словно говорит секретарь какой-нибудь солидной компании. – Это ты? – Да.

Мне нужно поговорить с Аланом. – Слушай, Полли, это сейчас никак невозможно. Он на связи с Генри Пейтоном.

– Поставь меня на очередь, я подожду.

Шейла слегка растерялась.

– Знаешь… тут такое дело… это очень сложно. Алан сейчас на дежурстве, мне пришлось его соединять с Генри.

– Если ты смогла соединить его с Генри, то сможешь соединить и со мной, – холодно настаивала Полли. – Так?

– Да, но… я не знаю, сколько они будут…

– Мне все равно, пусть разговаривают, пока хоть ад не обледенеет. Как только линия освободится, соедини меня сразу же. Я не просила бы тебя об этом, если бы не было срочной необходимости, понимаешь, Шейла?

Шейла это понимала. А еще она понимала, что с Полли что-то происходит, и испугалась за нее.

– Полли, с тобой все в порядке?

Последовала долгая пауза. Затем Полли ответила вопросом на вопрос:

– Шейла, скажи, ты печатала какое-нибудь письмо от Алана в Комитет социальной помощи детям в Сан-Франциско? Или, может быть, просто видела конверт с адресом этого заведения?

Перед глазами Шейлы запрыгали красные точки. Она всегда считала Алана Пэнгборна чуть ли не святым, а Полли, кажется, его обвиняет в чем-то страшном. Она не знала, в чем именно, но понимала, что это серьезно. Не сомневалась в этом.

– Такую информацию я не могу давать всем и каждому, – сказала она и ее собственный тон похолодел градусов на двадцать. – Думаю, тебе лучше спросить самого шерифа.

– Да, ты права. Пожалуйста, соедини меня с ним, как только сможешь.

– Полли, что случилось? Ты злишься на Алана? Ты ведь сама должна знать, он никогда не сделает ничего такого, что бы…

– Я уже ничего не знаю, – сказала Полли. – Прости, если я задала тебе неуместный вопрос. Прошу только, соедини меня с ним как можно быстрее, или мне придется самой отправляться на его розыски.

– Нет-нет, я свяжу, не сомневайся. – Шейла нервничала, понимая, что происходит нечто ужасное. Она, как и многие другие в Касл Рок, считала, что Полли и Алан влюблены, и, как всякая женщина, надеялась, что эта влюбленность завершится счастливо. В сказке… любовь ведь всегда побеждает злые силы. Но теперь она чувствовала, что Полли не просто злится, ей тяжело, больно, она страдает, и в голосе ее звучит еще кое-что. Шейла самой себе боялась признаться, что это кое-что похоже на ненависть.

– Не клади трубку, Полли. Разговор может скоро закончится, и я сразу тебя соединю.

– Хорошо. Спасибо, Шейла.

– Не за что. – Шейла нажала кнопку связи и отыскала свою сигарету.

Прикурив, она глубоко затянулась и, задумчиво сдвинув брови, посмотрела на оранжевый огонек в конце сигареты.

– Алан? – позвал Генри Пейтон. – Алан, ты меня слышишь? – голос его звучал, как у диктора по испорченному радиоприемнику.

– Да, Генри, я тебя слышу.

– Мне полчаса назад позвонили из ФБР, – сказал Генри из глубины своего хрипящего приемника. – Новость относительно тех отпечатков просто удивительная.

У Алана застучало в висках.

– Те, что с дверной ручки в доме Нетти Кобб? Частичные?

– Ну да. Слушай, они совпадают с отпечатками одного из ребят в твоем городе. Он проходил по ограблению в 1977 году. И еще отыскались его отпечатки со времен службы в армии.

– Не тяни кота за хвост. Кто это?

– Зовут этого типа Хью Альберт Прист.

– Святоша Хью! – воскликнул Алан. Он был бы не менее удивлен, если бы Генри назвал имя Дж. Дэнфорда Квейля. Они оба имели к Нетти одинаковое отношение – то есть никакого. – Зачем Хью Присту убивать собаку Нетти? Или бить окна в доме Вильмы Ержик?

– С этим джентльменом я незнаком, поэтому ответить на твой вопрос не могу. Сам у него спроси. Советую сделать это побыстрее, пока он не задергался и не решил навестить своих дальних родственников в Драй Хамп, Южная Дакота.

– Неплохая идея, согласился Алан. – Я тебе перезвоню, Генри. Спасибо.

– Держи меня в курсе, старина. Знаешь, все-таки это дело висит на мне.

– Да, обязательно.

Послышался металлический щелчок отключения, и освободившаяся линия стала посылать длинные гудки. Он хотел было положить микрофон на место, но снова услышал голос Шейлы, теперь уже не столь взволнованный, но явно растерянный, что случалось с ней крайне редко.

– Шериф, у меня на связи Полли Чалмерс. Она просила соединить ее, как только ты освободишься. Десять-четыре?

Алан удивился. Полли? И сразу испугался, как пугаешься, когда телефон внезапно звонит в три часа ночи. Полли никогда не звонила ему во время дежурства, и если бы он спросил, почему, сказала бы, что это не этично, этика всегда была в жизни Полли наиважнейшим фактором.

– Что случилось, Шейла? Она не сказала? Десять-четыре.

– Нет, шериф. Десять-четыре.

Нет. Ну конечно, не сказала. Он и сам мог бы догадаться. Полли не станет рассказывать о своих проблемах всем и каждому. Даже тот факт, что Алан спросил об этом, подсказывает, как он удивился.

– Шериф!

– Да, Шейла. Соединяй. Десять-четыре.

– Девять-сорок, шериф.

Щелчок.

Алан стоял на самом солнцепеке, и сердце его учащенно билось. Все это ему очень не нравилось. Снова щелчок, и вслед за ним еле слышный шепот Шейлы:

– Говори, Полли, ты на связи.

– Алан? – Голос прозвучал так громко, что он вздрогнул. Это был голос великана, разъяренного великана. Он понял это с первого слова.

– Да, Полли, я слушаю, в чем дело?

Наступила пауза. Где-то в самой глубине этого молчания слышалось бормотание других голосов, люди разговаривали друг с другом о своих делах.

У него было время подумать, что, их разъединили, он успел понадеяться на это.

– Алан, я знаю, эта линия прослушивается, но ты поймешь меня. Как ты мог? Как ты только мог?

Что-то было знакомое в этом разговоре. Очень знакомое.

– Полли, я не понимаю тебя.

– Нет, ты наверняка все понимаешь. – Голос ее становился все глуше, все труднее было разобрать слова, и Алан понял, что если она не плачет, то очень скоро это случится. – Очень тяжело вдруг понять, что не знаешь человека, о котором думала, что знаешь все. Тяжело понять, что лицо, которое ты любила, всего лишь маска.

Что-то очень знакомое, и он теперь понял, что именно. Все, как в страшных снах, преследовавших его со дня смерти Энни и Тодда: он стоит на обочине дороги, а они проезжают мимо в «скауте». Они едут навстречу своей смерти. Он знает это и не в силах ничего изменить. Старается поднять руки, помахать, но они как будто налились чугуном. Он хочет крикнуть, но не может вспомнить, как открывается рот. Они проезжают мимо, как будто он невидимка.

И вот теперь то же самое – Полли разговаривает с ним, как с невидимкой.

– Энни… – Он с ужасом услышал, как произнес это имя и запнулся. Полли, я не знаю, о чем ты говоришь, но…

– Нет, понимаешь! – закричала она. – Не говори, что не понимаешь, это ложь. Почему ты не дождался, пока я сама все тебе не расскажу, Алан? А если не мог дождаться, почему не спросил меня? Зачем действовал за моей спиной?

Как ты только мог?

Он крепко зажмурил глаза, стараясь поймать хаотично пляшущие мысли, но это не помогло. Перед глазами внезапно всплыла отвратительная картина: Майк Хортон из «Джорнал-Реджистер» склонился над газетным сканнером и ожесточенно стенографирует в блокноте.

– Я не знаю, в чем ты меня подозреваешь, но наверняка ошибаешься.

Давай встретимся, поговорим…

– Нет, я не думаю, что в состоянии тебя сейчас видеть, Алан.

– Ничего подобного. Ты в состоянии, и мы поговорим обязательно. Я…

Но в этот момент в их разговор вмешался голос Генри Пейтона, вмешался мысленно, в памяти Алана. «Почему бы тебе не поговорить с ним теперь же, немедленно? Пока этот тип не задергался и не отправился навестить своих дальних родственников в Драй Хамп, Южная Дакота?».

– Что ты? – спрашивала Полли. – Что ты?

– Я просто кое-что вспомнил, – сдержанно произнес Алан.

– Неужели? Ты вспомнил о письме, которое писал в сентябре? Письмо в Сан-Франциско?

– Я не возьму в толк, о чем ты, Полли, Я не могу прийти немедленно, потому что… потому что тут недоразумение. Но позже…

Слова, которые произносила Полли, перемежались со всхлипами, и было очень трудно их разобрать, но он разбирал.

– Неужели ты не понимаешь. Алан? Позже уже ничего не будет. Уже никогда ничего не будет. Ты…

– Полли, прошу тебя…

– Нет, оставь меня в покое, ты, лицемерный, лживый сукин сын.

Щелчок.

И снова Алан слушал гудки освободившейся телефонной линии. Он огляделся по сторонам, по-прежнему стоя на углу улиц Школьной и Мейн с видом человека, который не знает где находится и не понимает как сюда попал. В глазах у него поселилась такая муть, какая возникает в последние несколько минут боя у боксеров – вот-вот колени подогнутся и они упадут на ринг для того, чтобы заснуть долгим сном. Как все это случилось? И как это случилось так быстро? Он представления не имел. Казалось, будто весь город за последнюю неделю потерял рассудок… что безумие это инфекционного характера и Полли тоже заразилась. Щелк!

– Эээ… Шериф? – Это была Шейла, и по ее напряженному тону он понял, что она держала ушки на макушке во время его разговора с Полли. – Алан? Ты еще там?

Он почувствовал непреодолимое желание вырвать микрофон из розетки и швырнуть в придорожные кусты. А потом уехать. Куда-нибудь. Просто перестать обо всем думать и ехать навстречу солнцу.

Но вместо этого он собрал все силы и подумал о Святоше Хью. Вот что его теперь должно волновать, потому что, вполне вероятно, именно Хью стал причиной смерти двух женщин. Его первоочередная проблема – Хью, а не Полли… И поняв это, он почувствовал большое облегчение. Он нажал кнопку передатчика.

– Я слушаю, Шейла. Десять-четыре.

– Алан… кажется, я потеряла связь с Полли… я не хотела подслушивать, но…

– Все в порядке, Шейла. Мы закончили. – Что-то было неприятное в этом слове, но он не желал сейчас задумываться. – Кто рядом с тобой? Десять-четыре.

– Джон на охоте, – сообщила Шейла, явно обрадовавшись перемене темы разговора. – Клат на дежурстве. Неподалеку от Касл Вью, судя по последнему десять-двадцать.

– Ладно. – Лицо Полли, искаженное гневом, попыталось пробраться к его сознанию, но Алан не пустил его и сконцентрировался на Хью Присте.

Несколько страшных секунд он не видел ни одного лица, только зияющую чернотой пустоту.

– Алан? Ты меня слышишь? Десять-четыре?

– Да. Не оглох еще. Соединись с Клатом и скажи, чтобы он подъехал к дому Хью Приста, это в конце Касл Хилл Роуд. Он знает где. Думаю, Хью на работе, но если вдруг у него выходной, пусть Клат прихватит его в контору для разговора. Десять-четыре?

– Десять-четыре, Алан.

– Предупреди его, чтобы действовал с осторожностью. Скажи, что Хью надо допросить по делу о смерти Нетти Кобб и Вильмы Ержик. Остальное он додумает сам. Десять-четыре.

– О! – Шейла была возбуждена и обеспокоена. – Десять-четыре, шериф.

– Я сам поеду в гараж, надеюсь перехватить Хью там. Десять-сорок. Все.

Конец связи.

Кладя на место микрофон (ему казалось, что он его года четыре из рук не выпускал), Алан подумал: «Если бы я сказал Полли все то, что только что сказал Шейле, ситуация могла теперь казаться не такой омерзительной».

А может быть и наоборот – как сказать наверняка, если вообще не понимаешь, в чем эта ситуация состоит? Полли обвинила его во лжи… лицемерии. Это говорит о многом и ни о чем конкретно. Кроме того, было еще кое-что. Сказать, в чем дело, диспетчеру и предупредить, что человек, до которого они должны теперь добраться, может быть опасен – одно дело. А сказать то же самое своей любимой женщине, да еще по открытой радиотелефонной линии связи – совершенно другое. Он поступил правильно и знал это.

Боль в сердце, тем не менее, не ослабла, и Алан попытался сосредоточиться на предстоящем деле. Откопать Святошу Хью, привезти его в участок, посадить рядом с ним адвоката, если он того потребует, а потом задать вопрос: по какой причине он всадил штопор в собаку Нетти Кобб?

Поначалу эти мысли помогли, но как только Алан завел мотор и отъехал от обочины, перед глазами снова встало лицо Полли, а вовсе не рожа Святоши Хью.

Глава 17

Приблизительно в то время, когда Алан ехал арестовывать Хью Приста, Генри Бофорт стоял на подъездной дороге к своему дому и смотрел на машину.

В руке он держал записку, найденную под дворником на ветровом стекле.

Изрезанные каким-то сукиным сыном шины можно в конце концов заменить, но больше всего сердце Генри терзала царапина вдоль правого борта.

Он снова взглянул на записку и прочитал ее вслух:

– Не смей больше меня выгонять и забирать ключи от машины, вонючая жаба!

Кого же он за последнее время выгонял? Да кого угодно. Редко выдавался вечер, когда не приходилось кого-нибудь выталкивать взашей. Но «забирать ключи»? Только у одного посетителя он недавно забрал ключи от машины.

Только у одного.

– Ах ты, сукин сын! – произнес сквозь зубы хозяин и бармен Мудрого Тигра. – Ах ты, кретинский, ублюдочный сукин сын!

Первым побуждением было вернуться в дом за охотничьей винтовкой, но оно сразу прошло, уступив место другому. Тигр располагался у самой дороги, и Генри держал под стойкой бара одну потайную коробку. А в ней дожидался своего часа обрез двуствольного винчестера. Дожидался с тех пор, как идиот Туз Мерилл пытался ограбить его пару лет тому назад. Оружие было из строго запрещенного, и Генри им никогда не пользовался. Но теперь решил, что час настал.

Он провел пальцем по глубокой царапине на боку своей любимой «т-берд», а затем, скомкав записку, отшвырнул ее. Сейчас в Тигре занимается уборкой Билли Таппер. Генри пойдет туда, заберет винчестер и одолжит у Билли его «понтиак». Похоже, сегодня придется поохотиться. Генри втоптал скомканную записку в траву.

– Ты, Хью, видимо, снова решил дурака повалять, так после сегодняшней порции тебе не захочется больше этого делать, обещаю. – Он еще раз потрогал царапину. Никогда в жизни он не злился так, как сейчас. – Я тебе, ублюдское отродье, обещаю.

Генри быстрым шагом направился по дороге в сторону Мудрого Тигра.

Громя спальню Джорджа Нельсона, Фрэнк Джуэтт обнаружил под матрацем двуспальной кровати пол унции кокаина. Он высыпал порошок в унитаз и, глядя, как его смывает водой, почувствовал приступ боли в животе. Он начал было расстегивать штаны, но передумал и вернулся в спальню. Фрэнк подозревал, что сходит с ума, но этот вопрос его не волновал. Сумасшедшим не приходится задумываться о завтрашнем дне. Сумасшедших будущее беспокоит меньше всего.

Единственной непотревоженной вещью в спальне Джорджа Нельсона оставалась картина на стене. В позолоченной массивной дорогостоящей раме изображение пожилой дамы. Фрэнк предположил, что это портрет обожаемой матери Джорджа. Живот снова свело судорогой. Фрэнк снял картину со стены и положил на пол. Затем расстегнул штаны, спустил их, пристроился поудобнее над портретом и сделал то, чего требовал организм.

Это было последней, наивысшей точкой дня, который до сих пор можно было просто назвать неудачным.

Ленни Партридж, старейший житель Касл Рок и владелец Бостон Пост Кейн, принадлежавшего ранее тетушке Полли Чалмерс, Эвви Чалмерс, ездил в одной из самых старых машин, зарегистрированных дорожной инспекцией Касл Рок. Это был «шевроле бель-эйр» выпуска 1966 года, когда-то белого цвета. Теперь цвет было бы определить затруднительно – назовем его грязно-серым.

Состояние машины тоже было не из лучших. Заднее стекло давно заменили куском пластика, пол так проржавел и сгнил, что Ленни мог сквозь него разглядеть дорогу на ходу, а выхлопная труба болталась у самой земли, словно отсохшая рука человека, умершего в пустыне. Сальники отсутствовали полностью. Когда Ленни проезжал в своем «бель-эйр» мимо полей по дороге в город, он поднимал такие тучи голубоватого дыма, будто над полями пролетел сельский авиатор, распылявший удобрения. «Шевроле» пожирал по три-четыре кварты бензина в день, но такое обжорство Ленни нисколько не смущало: он покупал дешевое мотоциклетное горючее у Сонни Джекета в экономичных канистрах по пять галлонов каждая и не сомневался при этом, что Сонни удерживал десять процентов лично для себя на скидке. А поскольку Ленни последние десять лет не выжимал на своем «бель-эйр» больше тридцати пяти миль в час, он был уверен, что машина вполне переживет своего хозяина.

В то время как Генри Бофорт спешил к Мудрому Тигру с другой стороны Тин Бридж, милях в пяти от местонахождения Ленни, тот плелся в своей ржавой телеге в сторону Касл Хилл.

Посреди дороги стоял человек, подняв руку жестом голосующего. Человек был обнажен до пояса и бос. На нем были только штаны цвета хаки с расстегнутой ширинкой и нечто вроде сильно тронутого молью лисьего хвоста, обернутого вокруг шеи.

Сердце в костлявой груди Ленни тревожно екнуло, и он ударил обеими ногами, обутыми в давненько тоскующие по помойке сапоги, по тормозам.

Педаль ввалилась чуть не до самого пола, издав при этом страдальческий стон, и «бель-эйр» остановилась, тяжело подпрыгнув не более чем в трех футах от человека на дороге, в котором Ленни, наконец, узнал Святошу Хью.

Хью даже бровью не повел. Когда машина остановилась, он направился быстрым шагом к Ленни, который в этот момент держал руку на том месте, где под теплой нижней сорочкой с начесом трепыхалось сердце, и пытался предположить, не последний ли это приступ в его долгой жизни.

– Хью! – с присвистом произнес он. – Что ты вытворяешь, черт тебя подери?! Я чуть тебя не задавил! Я…

Хью открыл дверь машины и нагнулся. Конец лисьего хвоста, свисающий с его шеи, закачался, и Ленни отпрянул. Хвост был грязный, вонючий, с проплешинами.

Хью схватил Ленни за грудки и вытянул из машины. Тот кричал от страха и возмущения.

– Прошу прощения, старикашка, – сказал Хью спокойно и небрежно, как человек, которого волнуют гораздо более серьезные проблемы. – Мне нужна твоя машина. Моя забарахлила.

– Ты не смеешь…

Но Хью считал, что смеет. Он отшвырнул Ленни на дорогу, будто мешок с мусором. Плюхнувшись на землю, Ленни снова издал вопль, в котором на этот раз послышалась боль. Он сломал ключицу и два ребра.

Не обращая на Ленни никакого внимания, Хью сел за руль, захлопнул дверь и повернул ключ в замке зажигания. Двигатель удивленно чихнул и выпустил струю голубоватого дыма из выхлопной трубы. Хью уже ехал со скоростью не меньше пятидесяти миль в час, когда Ленни удалось всего лишь перевернуться на спину.

Энди Клаттербак оказался на Касл Хилл Роуд в 3.35 пополудни. По пути он проехал мимо старого, дымящего изо всех сил «шевроле» и не придал этому никакого значения; мысли Клата были полностью заняты предстоящим арестом Хью Приста, и машина Ленни послужила для него лишь частью пейзажа. Он понятия не имел, какое отношение может Хью иметь к смерти Нетти Кобб и Вильмы Ержик, но не задумывался об этом всерьез – он солдат и должен исполнять приказ начальства. Почему да отчего – это вопросы, которые суждено задавать другим, и Клат был сегодня этому особенно рад. Он знал, что Хью – пьянчужка и скандалист, что он был таким всегда и с годами не менялся. Так что от него можно ожидать всего, чего угодно, в особенности, когда он сильно «под мухой».

«Хью наверняка сейчас на работе», – подумал Клат, но тем не менее, подъехав к его трухлявому шалашу, который Святоша называл домом, он отстегнул кобуру с револьвером. Заметив блеск металла и хрома в солнечном свете на подъездной дороге, Клат почувствовал, как нервы напряглись и загудели, словно телефонные провода. Машина Хью стояла у дома, а когда машина дома, то хозяин скорее всего тоже там. Это – правило провинциальной жизни.

Когда Хью вышел из дома пешком, он повернул направо, в сторону вершины Касл Хилл. Если бы Клат посмотрел в том направлении, он наверняка бы увидел Ленни Партриджа, барахтающегося на земле, словно цыпленок, принимающий пыльную ванну, но он не поворачивал головы. Все внимание Клата было сосредоточено на доме Хью Приста. Тонкий вязг Ленни, похожий скорее на птичье щебетанье, входил в одно ухо Клата и выходил из другого, не затрагивая его сознания, не привлекая внимания и не вызывая тревоги.

Прежде чем выйти из машины, Клат достал из кобуры револьвер.

Билли Тапперу было всего лишь девятнадцать лет, и отличником учебы он едва ли смог бы стать в силу нехватки умственных способностей, но их все же хватило для того, чтобы испугаться при виде Генри Бофорта, когда тот вошел в Мудрого Тигра. Часы показывали двадцать минут четвертого, последнего дня существования Касл Рок. Хватило у Билли ума и на то, чтобы не отказать Генри в просьбе одолжить «понтиак». В его состоянии (при обычных обстоятельствах Генри был самым лучшим хозяином из всех, каких только встречал на своем коротком веку Билли) он просто сбил бы его с ног и отобрал ключи силой.

В первый – и возможно, в последний – раз в жизни Билли пошел на хитрость.

– Генри, – льстивым голосом произнес он, – мне кажется, ты бы сейчас не отказался пропустить стаканчик. Я бы точно не отказался. Почему бы нам с тобой не выпить на пару, прежде чем ты уедешь?

Генри исчез за стойкой бара. Билли слышал, как он возится под ней, как будто ищет что-то, и при этом ругается на чем свет стоит, правда, шепотом.

Наконец он разогнулся, держа в руках деревянную прямоугольную коробку с небольшим висячим замком. Положив коробку на стойку, он стал перебирать ключи на брелоке, который носил на поясе.

0н хотел отрицательно покачать головой на предложение Билли, но передумал. Пропустить стаканчик – вовсе неплохая мысль. Это успокоит нервы и уймет дрожь в руках. Он отыскал ключ, снял с коробки замок и положил его на стойку.

– Ладно, – согласился Генри. – Но раз уж мы решили выпить, то сделаем это по всем правилам. Виски. Одинарную порцию тебе и двойную мне. – Он указал на Билли пальцем, и тот решил, что Генри скажет: и ты тоже поедешь со мной. Но Генри сказал совсем другое:

– Только не жалуйся своей маме, что я тебя спаиваю. Понятно?

– Да, сэр. – Билли вздохнул с некоторым облегчением и поспешил за стойку, чтобы взять бутылку, пока Генри не передумал. – Мне все понятно.

Дик Брэдфорд, руководивший самой важной и обширной сферой деятельности Касл Рок – коммунальными услугами, был возмущен до глубины души.

– Весь день носа не показывал, – доложил он Алану. – Если встретишь его, можешь от моего имени сказать, что он уволен. – Почему ты вообще так долго держал его, Дик? Они стояли на самом солнцепеке у ворот в городской автопарк № 1. Слева, в ангаре, примостился грузовичок ремонтно-строительного ведомства. Трое рабочих сгружали с него небольшие, но, по всей видимости, тяжелые ящики с изображением красного многогранного алмаза – обозначение взрывчатых веществ. Из ангара до слуха Алана долетал шорох работающего кондиционера. Непривычные звуки для октября, но последняя неделя в Касл Рок вся из ряда вон выходит.

– Да, я его терпел дольше, чем надо бы, – признался Дик, проведя ладонью по жесткой седеющей шевелюре. – Мне все казалось, что в глубине души он неплохой малый.

Дик Брэдфорд был приземистым крепышом с двумя пожарными кранами вместо ног, готовый в любую минуту кому угодно намылить шею. И вместе с тем это был один из добрейших и милейших людей, которых Алану приходилось встречать.

– Понимаешь, когда он трезвый или не с тяжелого похмелья, – работает за десятерых. И что-то в его лице наводило меня на мысль, что Хью не из тех, кто будет заливать за воротник до гробовой доски. Я надеялся, что, имея надежное место работы, он постепенно бросит это дело и станет человеком. Но эта неделя…

– А что эта неделя?

– Этот тип совсем с цепи сорвался. Казалось, что он все время на взводе. И я имею в виду не только алкоголь. Глаза как будто смотрят поверх тебя, когда с ним разговариваешь. И потом, он еще начал сам с собой беседовать.

– О чем?

– Понятия не имею. И не думаю, что кто-нибудь знает. Я терпеть не могу увольнять людей, но насчет Хью все было решено еще до того, как ты здесь появился. Он меня достал.

– Прости, Дик. – Алан вернулся к машине и, вызвав по переговорнику Шейлу, сообщил ей, что Хью целый день не появлялся на работе.

– Попытайся связаться с Клатом, Шейла, и напомни, чтобы он вел себя поосторожнее. И еще… Пошли-ка ему на подмогу Джона. – Он помолчал, раздумывая относительно своего последнего распоряжения. Бывали случаи, когда излишняя предосторожность заканчивалась никому не нужной стрельбой.

Но тут же отмел все сомнения: он обязан оберегать своих людей. – Клат и Джон должны знать, что Хью вооружен и опасен. Ты поняла меня, Шейла?

– Вооружен и опасен, десять-четыре.

– Да. Десять-сорок. Пост номер один, конец связи.

Он отложил микрофон и вернулся к Дику.

– Как ты считаешь, он не мог уехать из города?

– Этот? – Дик повернул голову в сторону и сплюнул табачную жвачку. Такие, как он, ни за что не уедут, пока не вытрясут из кармана всю зарплату до последнего цента. А большинство вообще никогда с места не трогается.

Когда дело доходит до того, чтобы вспомнить, какие дороги и куда ведут из города, у них случается нечто вроде полной потери памяти.

Что-то привлекло внимание Дика, и он повернулся к рабочим, разгружающим грузовик.

– Ребята, вы что тут устроили? Эти ящики надо разгружать, а не в лапту ими играть.

– У тебя полно взрывчатки, – заметил Алан.

– Да… Двадцать ящиков. Придется взрывать гранитный слой в карьере на шоссе номер пять. Но, кажется, здесь взрывчатки хватит на то, чтобы Хью запустить на Марс, если такое желание возникнет.

– А зачем так много заказали?

– Это не моя идея. Умник добавил к моему заказу, Бог знает зачем. Могу тебе одно сказать, он в штаны наложит, когда получит счет на расход по электричеству за этот месяц… Если только погода не изменится.

Кондиционеры жрут электричество как бешеные, но ничего не поделаешь, этому товару нужна прохладная температура, не то вспотеет. Говорят, правда, это новый вид взрывчатки и не срабатывает от перегрева, но черт его знает…

Лучше перестраховаться.

– Умник сам увеличил твой заказ? – удивился Алан.

– Да, на четыре, а то и шесть ящиков. Точно не помню. Жизнь полна чудес, а?

– Да уж. Можно мне воспользоваться твоим телефоном?

– Будь как дома.

Алан не менее минуты просидел за столом Дика, прижав трубку к уху, слушая гудок за гудком, отзывавшиеся пустотой в доме Полли, и под мышками у него расплывались темные круги пота. Наконец он бросил трубку.

Медленным шагом, опустив голову, он вышел из кабинета. Дик вешал замок на дверь складского помещения, куда сложили ящики с динамитом. Когда он повернулся к Алану, лицо его вытянулось от огорчения.

– Знаешь, Алан, в душе Хью все-таки прятался хороший человек, точно говорю. И множество раз этот человек выглядывал наружу. Я сам тому свидетель. Чаще, чем можно поверить. Но… – Он тяжело вздохнул. – Как его оттуда вытащить? – Он растерянно развел руками. Алан согласно кивнул.

– С тобой все в порядке, парень? Что-то ты мне не нравишься.

– Все нормально. – Алан заставил себя улыбнуться. Но сам он себе тоже не нравился, с Полли на пару. И Хью ему не нравился. И Брайан Раск. Все сразу разонравились.

– Хочешь стакан воды или холодного чая? У меня найдется.

– Спасибо, Дик. Но мне надо идти.

– Ну ладно, сообщи, чем все закончится.

Этого Алан пообещать не мог, но у него было неприятное предчувствие, что через день-два Дик и сам все узнает. В газете прочтут или по телевизору услышит.

«Бель-эйр» Ленни Партриджа остановился у входа в Нужные Вещи около четырех часов пополудни, и оттуда вышел герой дня. Штаны у Хью были по прежнему расстегнуты, вокруг шеи болтался лисий хвост. Шлепая по горячему асфальту босыми ногами, Хью подошел к двери. Маленький серебряный колокольчик приветственно звякнул.

Единственным человеком, видевшим, как в магазин вошел Хью, был Чарли Фортин. Он стоял на пороге Вестерн Авто и курил свою вонючую самокрутку.

– Хью окончательно сбрендил, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

Мистер Гонт смотрел на Хью с такой радушной улыбкой, как будто голые, босые люди с лисьими хвостами на шее появлялись в его магазине каждый день.

Он сделал пометку в списке, лежавшем на прилавке рядом с кассовым аппаратом. Последнюю пометку.

– У меня беда, – сказал Хью, подходя к Гонту. Глаза его вращались во все стороны, как будто намеревались вылезти из орбит. – Я в полном дерьме.

– Знаю, – спокойным тоном произнес мистер Гонт.

– Мне казалось, надо к вам зайти… Все время вспоминаю вас. И потом, к кому мне еще обратиться?

– Ты пришел по адресу, Хью.

– Он порезал шины на моей машине, – прошептал Святоша. – Сволочь Бофорт, хозяин Мудрого Тигра. И записку оставил. Написал, что на этом не остановится. Я понимаю, что это значит. Точно вам говорю. – Хью погладил огромной ручищей плешивый мех, и на лице его расплылось выражение неземного удовольствия. Его можно было бы посчитать идиотским, если бы оно не было столь искренним. – Мой красавец, красавец-хвост.

– Тебе, пожалуй, надо о нем позаботиться, – задумчиво посоветовал Гонт, имея в виду Генри. – Пока он не позаботился о тебе. Я знаю… Это может показаться слишком… чересчур… ну ты понимаешь, о чем я… Но если задуматься…

– Да, да, именно это я и хотел сделать!

– Пожалуй, у меня найдется то, что тебе надо. – Мистер Гонт нагнулся, а когда выпрямился, в руках у него был автоматический пистолет. Он положил оружие на стеклянную витринную стойку и придвинул ближе к Хью.

– Заряжен.

Хью взял пистолет, и как только холодная сталь коснулась ладони, вся растерянность исчезла, как не бывало. Ноздри его затрепетали от запаха щедрой смазки.

– Я… я бумажник дома оставил.

– Ну, не стоит беспокоиться, – сказал мистер Гонт. – В магазине все проданные вещи застрахованы. – Внезапно лицо его приобрело жесткое выражение. Глаза сверкнули, губы растянулись в узкую полоску. – Иди, разделайся с ним, – хрипло крикнул он. – Разделайся с подлецом, который хочет уничтожить то, что тебе принадлежит. Разделайся с ним и защити себя, Хью! Защити свою собственность!

Хью неожиданно усмехнулся.

– Спасибо, мистер Гонт. Огромное вам спасибо.

– Не за что, – ответил Гонт своим обычным спокойным тоном, но колокольчик уже снова звякнул, на этот раз прощально, когда Хью вышел, заправляя пистолет за пояс брюк.

Стоя у окна, мистер Гонт смотрел, как Хью садится в несчастный замученный «бель-эйр» и дает задний ход, выезжая на середину улицы.

Медленно ехавший по улице грузовик истерически загудел, едва не столкнувшись с Хью.

– Иди, разделайся с ним, – прошептал Гонт. Из ушей и от волос его стали подниматься вверх тонкие струйки дыма. Струйки погуще поползли из ноздрей и между огромными желтыми зубами. – Разделайся со всеми, с кем сможешь. Концерт окончен, приятель.

Откинув голову, мистер Гонт расхохотался.

Джон Лапонт бегом направился к боковой двери Конторы шерифа, той, что выходила на автостоянку муниципалитета. Он был возбужден. Вооружен и опасен. Не часто случается ассистировать при аресте вооруженного и опасного преступника. Во всяком случае в таком сонном городишке, как Касл Рок. Он на время забьют о потере бумажника и о существовании Сэлли Рэтклифф.

Он взялся за ручку двери одновременно с тем, кто сделал это снаружи. И тут же столкнулся лицом к лицу с двухсотдвадцатифунтовой тушей разъяренного учителя физкультуры.

– Именно тебя я и хотел встретить, – произнес своим новым вкрадчивым голосом Лестер Пратт. Он держал в руке черный кожаный бумажник Джона. Что-то потерял, а? Безбожник! Греховодник! Сукин сын!

Джон Лапонт представления не имел, что тут делает Лестер Пратт и каким образом его бумажник оказался в руках учителя физкультуры. Он помнил только о том, что должен в этот момент прикрывать на опасной операции Клата и поэтому очень торопился.

– Что бы там ни было, мы поговорим с тобой позже, Лестер, – сказал Джон и потянулся рукой к своему бумажнику. Когда Лестер отвел руку с бумажником и с силой ударил его по лицу, Джон скорее удивился, чем разозлился.

– О, я не собираюсь с тобой разговаривать, – ласково пропел Лестер. Зачем терять время? – Он отшвырнул бумажник, схватил Джона за грудки, приподнял и отбросил обратно в комнату. Помощник шерифа Джон Лапонт пролетел по воздуху футов шесть и приземлился на стол Норриса Риджвика. Его задница расшвыряла кипу бумаг, сложенную на столе, и столкнула на пол коробку входной/выходной документации. Вслед за коробкой полетел на пол и сам Джон, больно стукнувшись спиной.

За этой сценой наблюдала, раскрыв рот, Шейла Брайам из-за стеклянной перегородки диспетчерской.

Джон стал подниматься. Он весь дрожал, голова кружилась, и при этом он не мог взять в толк, что происходит.

Лестер уже подходил к нему в боевой стойке. Сжатые кулаки он выставил вперед в старомодной позе Джона Л. Салливана, что в другой ситуации показалось бы забавным, но только не теперь.

– Я собираюсь тебя проучить, – тихо и нежно произнес Лестер. – Я намерен тебе объяснить, что происходит с католиками, когда они отбивают девушку у баптистов. Вот я теперь начну урок, а когда закончу, будь уверен, ты никогда его не забудешь.

И Лестер Пратт подошел как можно ближе, чтобы урок был без сомнения понят.

Билли Таппер, не будучи слишком умен, умел слушать. А умение слушать было сегодня Генри Бофорту совершенно необходимо. Генри выпил свою порцию и рассказал Билли о том, что произошло… А рассказывая, чувствовал, как успокаивается. Он внезапно понял, что если воспользуется своим обрезом, остаток дней проведет не за стойкой бара, а за решеткой камеры предварительного заключения в Управлении шерифа. Он очень любил свою «тберд», но теперь посчитал, что не настолько бесконечно, чтобы из-за нее садиться в тюрьму. Шины можно поменять, царапину зачистить и закрасить. А со Святошей Хью пусть разбирается закон. Допив виски, он встал из-за стола.

– Вы все-таки хотите его разыскать? – взволнованно спросил Билли.

– Ну вот еще, стану я на него тратить время, – с презрением произнес Генри, и Билли вздохнул с облегчением. – Сообщу Алану Пэнгборну, пусть он позаботится об этой нечисти. Разве не для этого я плачу налоги, Билли?

– Конечно, для этого, – согласился Билли и, посмотрев в окно, еще больше просиял. По дороге, поднимая тучи пыли и кашляя клубами синего дыма, по направлению к Мудрому Тигру ехала старая развалюха, некогда белая, а теперь цвета не разбери-поймешь. – Смотрите! К нам едет Ленни Партридж! Сто лет его не видел.

– И все-таки до пяти часов мы открывать не будем. – Генри зашел за стойку и снял с телефонного аппарата трубку. На стойке по-прежнему лежала коробка с обрезом. «Надо же, – подумал Генри, – а ведь я хотел в эту игрушку поиграть. Собирался, и без всяких шуток. Что за дьявол иногда вселяется в человека? Отрава какая-то».

Увидев, что машина Ленни Партриджа паркуется на стоянке, он пошел открывать дверь.

– Лестер, – только и успел произнести Джон Лапонт перед тем, как кулак размером с банку из-под ветчины, но гораздо тяжелее, опустился на его лицо.

Нос взорвался болью и хрустом сломанной кости. Джон закрыл глаза, и в темноте заплясали разноцветные искры. Он продолжал летать по комнате, безуспешно пытаясь хотя бы удержаться на ногах. Кровь хлестала из носа и изо рта. Он ударился головой о доску объявлений, и она, сорвавшись со стены, полетела на пол.

Лестер снова приближался к Джону, набычив голову и сдвинув брови под нахохлившимся коротким чубом.

За стеклянной перегородкой диспетчерской Шейла истерически кричала в передатчик, пытаясь выйти на связь с Аланом.

Фрэнк Джуэтт уже собирался покинуть дом свежего старого «друга» Джорджа Нельсона, когда его осенила беспокойная мысль. Вернувшись и увидев разгромленную спальню, высыпанный кокаин и оскверненный портрет дорогой мамочки, Джордж может отправиться на поиски соратника по веселым вечеринкам. Фрэнк решил, что глупо уходить, не доведя дело до конца… А довести его до конца, значит отрезать этому мерзавцу яйца. Так тому и быть.

На первом этаже располагался шкаф с оружием, и мысль о том, чтобы привести приговор в исполнение оружием Джорджа, показалась Фрэнку весьма привлекательной и исполненной романтической справедливости. Если ему не удастся сорвать замок или выломать дверь оружейного шкафа, он возьмет на кухне нож и воспользуется им. Он спрячется за входной дверью и, когда этот ублюдок появится, либо сразу отхватит ему его поганые яйца, либо схватит за волосы и полоснет по горлу. Револьвер был бы в любом случае гораздо удобнее, но чем больше Фрэнк думал о том, как кровь мерзавца потечет из рассеченного, горла по его рукам, тем больше он склонялся к другому виду оружия.

Et tu,[18] Джорджи, et tu, поганый шантажист. Размышления Фрэнка прервал длиннохвостый попугай Джорджа, Тэмми Фей, избравший самый неподходящий момент во всей своей беззаботной жизни для того, чтобы залиться щебетом. По мере того как Фрэнк слушал эту песню, на лице его расплывалась зловещая улыбка.

«Как же я мог забыть об этой дурацкой птице?» – думал он, направляясь в кухню.

Порывшись в ящиках, Фрэнк отыскал длинный нож и, просунув лезвие сквозь прутья решетки, несколько минут щекотал птицу, заставляя ее в панике метаться по клетке, теряя перья. Наконец ему эта игра надоела, и он не долго думая проткнул попугая насквозь.

Затем он спустился вниз и стал ломать голову над тем, как быть с оружейным шкафом. Но вскрыть замок оказалось делом совсем простым, и снова поднимаясь по лестнице на второй этаж, Фрэнк распевал не совсем подходящую к сезону, но веселую песенку:

Фрэнк, не пропускавший вместе со своей любимой мамой ни одной субботней телепрограммы Лоренса Уэлка, пропел последнюю строчку басом Ларри Хулера. Господь Всевидящий, как ему было хорошо! Как он только мог всего час назад считать, что жизнь кончена? Это не конец! Это начало! Долой старых – в особенности самых «дорогих друзей», таких как Джордж Нельсон – и вперед, к новым!

Фрэнк спрятался за дверью. Он был вооружен до зубов, как будто собирался идти на медведя: к стене прислонил винчестер, за пояс заткнул автоматический пистолет «лама» 32-го калибра, а в руке сжимал охотничий нож «шеффингтон». С того места, где стоял, он видел кучку желтых перьев, которая совсем недавно была попугаем Тэмми Феем. Ехидная усмешка искривила губы Фрэнка, мистера Уэзерби, а глаза вращались за круглыми стеклами очков без оправы, как будто мистер Уэзерби внезапно сошел с ума.

– «А шалун получит только от свечи огарки», – пробормотал он почти беззвучно. Он несколько раз пропел эту строчку, стоя за дверью, а потом еще несколько раз, устроившись поудобнее, – сел на пол, скрестив ноги и прижавшись спиной к стене, и положил оружие на колени.

Он стал беспокоиться, что вот-вот заснет. Просто глупо засыпать, когда готовишься перерезать кому-нибудь глотку, но что же делать? Он вспомнил, как когда-то читал (скорее всего, во время учебы в университете штата Мэн в Фармингтоне, который закончил с результатами, весьма далекими от отличных), что человеческий организм, пережив глубокое потрясение, может отреагировать таким образом, а что пережил Фрэнк, если не глубокое потрясение? Странно, что его сердце вообще не разорвалось на части, когда он увидел разбросанные по кабинету журналы.

Фрэнк решил, что не стоит рисковать. Он отодвинул длинный, с обивкой цвета овсянки, диван Джорджа подальше от стены и улегся на пол, положив револьвер под левую руку.

Правая рука, сжимавшая рукоятку ножа, покоилась на груди. Вот так.

Можно отдохнуть. Пол в доме Джорджа покрыт пушистым ковром, так что лежать мягко, удобно.

– «А шалун получит только от свечи огарки», – тихонько промурлыкал Фрэнк. Так и заснул десять минут спустя, продолжая напевать.

– Пост номер один, – послышался вопль Шейлы из переговорника, когда Алан уже ехал по Тин Бридж по направлению к городу. – Вызываю пост номер один! Немедленно вызываю пост номер один!

Алан внезапно почувствовал, как от волнения подвело живот Клат попал в осиное гнездо в доме Святоши Хью на Касл Хилл Роуд, другого быть не может.

Господи, ну почему он не предупредил Клата, чтобы тот сначала встретился с Джоном? Пусть бы ехали туда вместе.

Почему? Да потому, что твои мысли были не всецело отданы работе, когда отдавались распоряжения. Если что-то случилось с Клатом, тебе придется часть вины взять на себя. Но это потом. Сейчас твоя единственная задача делать свою работу. Вот и делай ее, Алан. Забудь о Полли и работай. Он схватил микрофон и ответил Шейле:

– Пост номер один слушает.

– Кто-то избивает Джона! Алан, приезжай скорее. Его могут убить!

Информация настолько отличалась от той, которую он ожидал, что Алан на мгновение растерялся.

– Что? Кто? Где?

– Скорее! Он убьет Джона!

И тогда все сразу встало на свои места. Конечно, речь идет о Святоше Хью. По каким-то своим соображениям Хью объявился в конторе до того, как Джон уехал на задание, и разбушевался. Таким образом, в опасности Джон Лапонт, а не Энди Клаттербак.

Алан схватил мигалку, выставил ее на крышу. Мысленно извинившись перед стареньким автомобилем, он вдавил педаль акселератора в пол.

Клат заподозрил, что Хью нет дома, когда увидел, что все шины на его автомобиле не только спущены, но изрезаны в лохмотья. Он все же решил подойти поближе к дому, но тут наконец обратил внимание на тонкие крики, доносящиеся с дороги.

Постояв немного в нерешительности, он поспешил обратно по подъездной дороге на шоссе. Увидев Ленни, лежавшего на обочине, он помчался к нему, придерживая подпрыгивающую кобуру.

– Ты ушибся, Ленни? Где болит? – Он дотронулся до плеча старика, и тот болезненно вскрикнул. Лучшего ответа не требовалось. Клат выпрямился и стал лихорадочно размышлять, что же делать дальше. Мысли суетливо теснились в голове. Единственное, что он знал твердо, – старика нельзя оставлять на дороге.

– Не двигайся, – сказал он наконец. – Я вызову «Скорую помощь».

– Неужели ты думаешь, я сейчас вскочу и запляшу вприсядку, дурак несчастный? – Ленни плакал и корчился от боли, похожий на старую собаку-ищейку, сломавшую ногу.

– Верно. – Клат кивнул и бросился было к своей машине, но с полдороги вернулся. – Он забрал твою машину? Так?

– Нет! – завопил Ленни, придерживая рукой сломанные ребра. – Он меня выкинул из машины, а потом улетел на ковре-самолете! Черт тебя подери, ну конечно, он забрал мою машину! Почему, ты думаешь, я здесь разлегся?

Позагорать решил?

– Верно, – повторил Клат и понесся к машине, теряя по дороге монеты разного достоинства, которые вылетали у него из карманов и рассыпались сверкающим веером.

Он так поспешно сунул голову в открытое окно машины, что чуть было не расшиб ее о край двери, и схватил микрофон. Нужно сообщить Шейле о том, что произошло с Ленни, и попросить ее вызвать «Скорую помощь». Но не это главное. Необходимо дать знать Алану и полиции штата, что Хью Прист разъезжает теперь в машине старика – «шевроле бель-эйр». Клат не был уверен, какого именно года выпуска эта тачка, но едва ли можно перепутать грязно-серую вонючку с какой-нибудь другой машиной.

Но Шейлу он в диспетчерской не застал. Трижды пробовал и остался без ответа. Гробовое молчание.

Ленни снова закричал от боли, и тогда Клат решил зайти в дом Хью, чтобы вызвать «Скорую помощь» по телефону.

«Самое подходящее время нашла Шейла, чтобы рассиживаться на толчке», думал он.

Генри Бофорт тоже пытался связаться с Конторой шерифа. Он стоял у стойки бара, прижав телефонную трубку к уху. Гудок, еще гудок и еще…

– Ну, давайте же, снимайте скорее трубку, – поторапливал он вслух. Чем вы там занимаетесь, ребята? В расшибалочку играете?

Билли Таппер вышел на улицу. Генри услышал его крик и нетерпеливо повернул голову. Крик сопроводился неожиданным громким выстрелом. Генри сначала решил, что лопнула одна из старых автомобильных покрышек Ленни…

Но послышались еще два выстрела.

Билли вернулся в Мудрого Тигра. Он шел очень медленно. Одной рукой сжимал горло, сквозь пальцы хлестала кровь.

– Енри, – пропищал Билли странным, сдавленным голосом и выговором кокни. – Енри! Ен…

Он дошел до музыкального автомата, постоял около него несколько минут, пошатываясь, а потом рухнул, как будто внезапно обмяк.

На ноги его легла тень, которая скорее всего появилась со стороны входа, а за ней вошел и ее обладатель. На шее у него болтался лисий хвост, в руке он держал, пистолет. Из дула пистолета вился дымок. Крохотные бриллиантики пота сверкали в курчавой массе волос на груди. Под глазами темнели круги. Сделав несколько шагов в полутьме зала, он остановился над Билли Таппером.

– Привет, Генри, – сказал Святоша Хью.

Джон Лапонт не понимал, отчего все происходит, но твердо знал, что Лестер Пратт его убьет, если не прекратит немедленно. Но тот не только не собирался прекращать, но и не сбавлял темпа. Джон пытался отползти по стене, но Лестер схватил его за рубашку и притянул обратно. Он дышал глубоко и спокойно. Его собственная сорочка даже не выбилась из-под эластичного пояса на джинсах.

– Будешь помнить, Джонни-дружок, – приговаривал он, очередной раз вминая кулак в верхнюю губу Джона. Губа рассеклась надвое о зубы.

– Попробуй вырастить свои дамские щекоталки теперь!

Полуослепший Джон поднял ногу и лягнул Лестера. Тот, не ожидая такого маневра, полетел навзничь, но залитой кровью рубашки Лестера не выпустил из рук, и потому Лестер упал на него сверху. Они покатились по полу, награждая друг друга тумаками.

Шейла знала, как пользоваться ружьем, которое держала в руках, с восьмилетнего возраста ее учили стрелять в тире. И теперь, уперев приклад в плечо, она закричала:

– Отвали от него, Джон! Дай мне прицелиться!

Лестер вскинул голову, посмотрел на Шейлу невидящим взглядом, оскалил в ухмылке зубы гориллы и с новыми силами и азартом принялся колотить голову Джона об пол.

Подъезжая к зданию муниципалитета, Алан впервые за весь день испытал положительные эмоции, заметив приближающийся с другой стороны «фольксваген» Норриса Риджвика. Норрис был одет в гражданский костюм, но это не имело никакого значения. Он был Алану очень нужен сегодня. О Господи, как нужен!

Но и этот положительный фактор был тут же сметен. Большая красная машина – «кадиллак» с номерной табличкой КИТОН 1 – вылетела из узкого переулка, упиравшегося в автомобильную стоянку у муниципалитета. Открыв рот, Алан наблюдал, как «кадиллак» влепился со всего размаху в «фольксваген». Он ехал не на слишком большой скорости, но массой превосходил «жучка» Норриса раза в четыре. Со скрежетом металла и звоном вылетающих стекол «фольксваген» перевернулся на бок, на тот самый, где сидел за рулем Норрис. Ударив по тормозам, Алан выскочил из машины. Умник тоже вылезал из «кадиллака».

С недоумевающим выражением побледневшего лица Норрис пытался выбраться через открытое окно «фольксвагена».

Умник приближался к Норрису, сжав кулаки. На круглом жирном лице застыла зловещая улыбка. Единожды взглянув на эту улыбку. Алан бросился бегом.

Первым выстрелом Хью расколотил бутылку Уайлд Терки на полке за стойкой. Вторым разбил стекло в рамке на стене, пробив отверстие в лицензии на продажу спиртных напитков. Третий выстрел прошел по касательной, задев правую щеку Генри Бофорта и взметнув кучу кровавых брызг и распоротой плоти.

Генри вскрикнул, схватил коробку с обрезом и присел под стойку бара.

Он понимал, что Хью задел его, но не знал, насколько серьезно. Он лишь чувствовал, что правая сторона лица горит, а по шее течет липкая, теплая кровь.

– Давай поговорим о машинах, Генри, – сказал Хью, подходя к стойке. Нет, пожалуй, лучше поговорим о лисьем хвосте, а? Что скажешь?

Генри открыл коробку. Она была внутри отделана красным бархатом.

Дрожащими руками он достал оттуда обрез винчестера. Хотел проверить, но понял, что времени на это нет. Можно только надеяться, что винтовка заряжена.

Он подтянул ноги, сгруппировался и приготовился выскочишь и преподнести Хью то, что тот наверняка сочтет сюрпризов.

Шейла поняла, что Джон не собирается вылезать из-под ненормального, в котором она узнала теперь Лестера Патта… или Пратта, короче – учителя физкультуры колледжа. Она поняла, что Джон выбраться из-под него не в состоянии. Прекратив колотить его головой об пол, Лестер обеими руками сжал его горло.

Шейла перевернула ружье прикладом вниз, сцепила руки на стволе, раскачала приклад и размахнулась от плеча, как это делал в кино Тед Вильяме.

Лестер повернул голову как раз вовремя для того, чтобы увидеть свинцовую нашлепку на ложе винтовки, нацеленную ему между глаз.

Послышался хруст, как будто кто-то прошелся по рассыпанным кукурузным хлопьям, и в голове у Лестера образовалось черное отверстие, из которого потекла кровавая жижа. Лестер Пратт принял смерть мгновенно. Шейла Брайам посмотрела на него и зашлась в крике.

– Неужели ты думал, что я не узнаю, кто это сделал? – говорил Китон, вытаскивая полуобморочного, но не раненного Риджвика из окна машины. Неужели надеялся, что я не догадаюсь, когда в конце каждой дурацкой бумажки стоит твое имя? Неужели? Неужели?

Он занес кулак, чтобы ударить Норриса, но Алан ловко и аккуратно перехватил его браслетом наручника.

– Ха! – воскликнул Умник и повернулся вокруг своей оси. Из здания муниципалитета послышался визг. Алан взглянул в том направлении и потянул Умника за второй браслет к «кадиллаку». Умник на ходу молотил его вторым кулаком. Алан пару раз не слишком сильно стукнул его по плечу и защелкнул свободный браслет за дверную ручку машины.

Обернувшись, он сразу увидел Норриса. У него хватило времени на то, чтобы понять: Норрис выглядит ужасно и не в результате столкновения с Китоном.

– Пошли, – сказал он. – У нас неприятности.

Но Риджвик не обращал на него внимания, во всяком случае в тот момент.

Он прошел мимо Алана и ударил Умника между глаз. Тот вскрикнул и отлетел спиной на дверь машины. Дверь была до сих пор распахнута и теперь захлопнулась, прищемив клочок пропитанной потом белой рубашки Умника.

– Это тебе за крысоловку, мешок с дерьмом, – воскликнул Норрис.

– Я тебя достану! – вопил Умник. – И не надейся, что улизнешь! Я вас всех достану!

– Это я тебя достану! – прорычал Норрис и двинулся на Умника, выставив перед цыплячьей грудью стиснутые кулаки. Алан схватил его за воротник и потянул на себя.

– Прекрати! – закричал он Норрису на ухо. – У нас беда, говорю тебе!

Снова в воздухе пронесся пронзительный крик. На тротуаре уже стали останавливаться прохожие. Норрис посмотрел на них, потом на Алана, и взгляд его, к счастью, прояснился и стал похожим на человеческий. Более или менее.

– В чем дело, Алан? Это из-за него? – Норрис кивком указал на «кадиллак». Умник не сводил с них безумного взгляда и пытался сорвать наручник. Он, казалось, вовсе не слышал криков.

– Нет, – сказал Алан. – У тебя оружие есть?

Норрис покачал головой.

Алан отстегнул кобуру, достал из нее свой револьвер 38-го калибра и протянул Норрису.

– А ты как же?

– Мне нужны свободные руки. Пошли. В конторе Святоша Хью, и кажется, он взбесился.

Святоша Хью, конечно, взбесился, в этом сомнений быть не могло, но находился он в это время не менее чем в трех милях от муниципалитета.

– Давай поговорим о… – снова предложил он, но тут из-под стойки бара, словно чертик из табакерки, выскочил Генри Бофорт в пропитанной кровью рубашке и с обрезом, направленным на Хью.

Они выстрелили одновременно. Щелчок автоматического пистолета потерялся в грохоте винчестера. Из обрезанных стволов повалил дым. Хью приподняло и отшвырнуло к дальней стене: грязные пятки волочились по полу, голая грудь превратилась в кровавое месиво. Пистолет вылетел у него из рук.

Концы лисьего хвоста загорелись.

Пулей из пистолета Хью Генри пробило правое легкое, и он отлетел к полке за стойкой. Бутылки посыпались дождем вокруг него. Он почувствовал, что грудь немеет, и, бросив винтовку, потянулся к телефону. В воздухе стоял странный густой запах: смесь пролившегося алкоголя и горящего лисьего меха.

Генри пытался вздохнуть, но хотя грудь поднималась, воздух, казалось, не проникал внутрь. Отверстие в груди ответило на попытку шипом и свистом.

Трубка весила, вероятно, целую тонну, но Генри все же удалось снять ее, поднести к уху и нажать кнопку автоматической связи с Управлением шерифа. Дзыыынь… Дзыыынь…. Дзыыынь….

– Эй, ребята, куда же вы все подевались, – прохрипел Генри. – Я тут помирать собрался, а вы к телефону не подходите.

В трубке по-прежнему звучали длинные гудки.

Норрис догнал Алана на полпути, и они вместе плечом к плечу вошли на автостоянку. Норрис держал в руке служебный револьвер Алана, согнув палец на спусковом крючке и направив ствол в жаркое октябрьское небо. На стоянке, кроме патрульной машины № 4 Джона Лапонта стоял только «сааб» Шейлы Брайам.

Алан едва успел удивиться, где же машина Хью, как боковая дверь Конторы шерифа распахнулась настежь. Оттуда вывалился некто с ружьем из кабинета Алана в окровавленных руках. Норрис направил пистолет дулом на незнакомца и крепче обнял пальцем спусковой крючок.

Алан сразу определился по двум позициям. Во-первых, он понял, что Норрис собирается стрелять. Во-вторых, вопящий и окровавленный человек с ружьем в руках был не Святоша Хью, а Шейла Брайам.

Только благодаря удивительным, почти божественным рефлексам Алана была в тот день спасена жизнь Шейлы, но висела она на волоске. Он не закричал и даже не протянул руки, чтобы отвести дуло пистолета. Ни то, ни другое бы не помогло. Вместо этого он выставил локоть, словно в деревенском танце, и наподдал им руку Норриса, державшую оружие, так что в момент выстрела дуло приподнялось вверх. Выстрел в огороженном дворике стоянки прозвучал как удар хлыстом. Задребезжали и треснули стекла на втором этаже, в Управлении городской службы быта. И тогда Шейла уронила ружье, прикладом которого выбила мозги Лестеру Пратту, и, заливаясь слезами, побежала им навстречу.

– Господи, – пропищал Норрис не своим, тоненьким надтреснутым голосом.

Он был бледен, как бумага, когда протягивал Алану револьвер рукояткой вперед. – Я чуть не убил Шейлу! О Господи!

– Алан! – кричала Шейла. – Слава Богу! – Она налетела на него, не замедлив шаг, чуть с ног не сбила.

Он вложил револьвер в кобуру и обнял ее обеими руками. Шейла дрожала, словно электрический провод, по которому пропускают слишком большой ток.

Алан вдруг осознал, что сам дрожит, как в ознобе, и чуть было не намочил штаны со страху. Шейла тряслась в истерике, почти ослепнув от слез, и это было ее счастье: в таком состоянии она не могла понять, насколько близко находилась от смерти.

– Что здесь происходит, Шейла? Быстро говори.

В ушах Алана так звенело от выстрела и раскатистого эха, что ему казалось, будто где-то поблизости звонит телефон.

Генри Бофорт чувствовал себя снежным человеком, тающим на солнце. Ноги отказывались слушаться. Он медленно опустился на колени, не выпуская из рук безответно гудящую телефонную трубку. Сознание плыло от удушающей вони алкоголя и паленого меха. К этому запаху постепенно стал примешиваться другой, и Генри не сомневался, что он исходил от Хью.

Он уже смутно понимал, что с этим номером что-то стряслось и нужно набрать другой, чтобы попросить о помощи, но был не в силах. Дело в том, что он не смог бы нажать кнопку. Поэтому он уселся, ссутулившись и привалившись к стойке, в лужу собственной крови и, прислушиваясь к свисту, вылетавшему из груди, стал дожидаться, когда потеряет сознание. Тигр открывается только через час, Билли мертв, и если никто не подойдет к этому телефону, он тоже будет мертв, когда первые посетители придут с намерением весело провести вечерок.

– Пожалуйста, – хриплым голосом упрашивал Генри. – Пожалуйста, подойдите кто-нибудь. Ну хоть кто-нибудь, черт вас всех возьми.

По мере того как Шейла приходила в себя, Алан понял из ее сообщения, что она прикончила Хью прикладом ружья. Значит, никто не будет в них стрелять, когда они войдут в контору.

Во всяком случае, он на это надеялся.

– Пошли, – сказал он Норрису.

– Алан… Когда она появилась… Я подумал…

– Я знаю, о чем ты подумал. Все в порядке. Забудь об этом. Пошли скорее, там Джон.

Они подошли к двери и встали по обе ее стороны.

– Не шуми, – сказал Алан Норрису.

Норрис кивнул.

Алан взялся за ручку двери и, рванув ее на себя, ворвался внутрь.

Норрис последовал за ним, пригнувшись.

Джон сумел к этому времени подняться на ноги и доплелся до двери. Алан с Норрисом налетели на него, как в драке «стенка на стенку», и Джон получил последний удар от собственных друзей и коллег. Он опрокинулся на пол и заскользил по кафельному покрытию, словно шар в боулинге. Ударившись о противоположную стену, он издал крик, болезненный и удивленный и вместе с тем какой-то усталый.

– Господи! – воскликнул Норрис. – Да ведь это Джон. Только этого ему не хватало!

– Помоги мне, – коротко бросил Алан и рванулся к Джону, который уже самостоятельно переходил в сидячее положение. Лицо его превратилось в кровавую маску. Нос сбит влево. Из верхней губы кровь хлестала, как из прохудившегося крана. Когда Алан и Норрис подошли, он подставил ладонь ко рту и сплюнул в нее зуб.

– Он готов, – произнес Джон, едва двигая губами и шепелявя. – Казется, Сейла приконтила его.

– Ты-то сам как? – спросил Норрис.

– Вроде зивой, но не совсем. – Джон наклонился вперед и его стошнило на пол, в промежуток между собственными раздвинутыми ногами.

Алан оглянулся. Теперь он был уверен, что это не галлюцинации: телефон действительно звонил. Но теперь не до телефона. Он видел Хью, лежавшего у другой стены лицом вниз. Подойдя к нему, он наклонился и приложил ухо к спине на уровне сердца. Но ничего, кроме телефонного трезвона, не услышал.

Было такое впечатление, что телефоны звонят на всех столах.

– Ответь этой адской машине или вообще отключи, – рявкнул Алан, взглянув на Норриса.

Норрис подошел к ближайшему аппарату, по случаю это был тот, что стоял на его собственном столе, и, нажав светящуюся кнопку, снял трубку.

– Не беспокойте нас, у нас чрезвычайные обстоятельства. Перезвоните позже, – сказал он и бросил трубку на рычаг, не дождавшись ответа.

Генри Бофорт отнял трубку – тяжеленную трубку – от уха и посмотрел на нее невидящим и не верящим собственным глазам взором.

– Что ты сказал? – переспросил он.

Больше он держать телефонную трубку не мог. Такая тяжелая, черт ее побери. Он уронил ее на пол, повалился на бок и лежал, тяжело, со свистом дыша.

Насколько Алан мог определить, с Хью все было кончено. Он ухватил его за плечи, перевернул на спину… И понял, что это вовсе не Хью. Лицо представляло из себя кровавую маску из осколков костей и ошметьев плоти, поэтому сказать, кому оно принадлежало, наверняка было невозможно, но уж, конечно, не Хью Присту.

– Что тут, черт возьми, происходит? – тихо спросил самого себя Алан.

Дэнфорт Китон стоял посреди улицы, прикованный наручниками к собственному «кадиллаку», и смотрел на тех, кто смотрел на него. Теперь, когда Главный Преследователь и Помощник Преследователя ушли, смотреть больше было не на кого.

Он смотрел на Них и понимал, кто Они такие: все они – это ОНИ. Все до единого.

Билл Фуллертон и Генри Гендрон стояли у входа в парикмахерскую. Между ними стоял Бобби Дагас с фартуком, свисавшим чуть не до земли, словно гигантский детский слюнявчик. У входа в Вестерн Авто стоял Чарли Фортин.

Скотт Гарсон со своими погаными друзьями, Альбертом Мартином и Говардом Поттером, стояли у входа в банк и разговаривали, по всей видимости, о нем.

Глаза.

Отвратительные, мерзкие глазищи. Глаза повсюду. И все смотрели на него.

– Я вас вижу! – внезапно завопил Умник. – Я вижу Вас всех! Всех! И знаю, что делать! Да! Знаю, помяните мое слово!

Он открыл дверь «кадиллака» и попытался сесть за руль. Но не смог. Он был прикован к внешней ручке. Цепь, соединяющая наручники, была недостаточно длинной. Кто-то рассмеялся. Умник ясно расслышал этот смех.

Он огляделся.

Множество жителей Касл Рок стояли у входа в свои служебные помещения, расположенные на Мейн Стрит, и смотрели на него темным, пронзительным взглядом умных крысиных глаз. Все там были, кроме мистера Гонта.

И все же мистер Гонт тоже был там. Мистер Гонт находился в сознании Умника и подсказывал, что делать. Умник выслушал его… и улыбнулся.

Грузовик, который Хью за время работы на нем успел превратить почти в полную развалину, сбавил скорость по другую сторону моста и въехал на стоянку перед Мудрым Тигром в 16.01 пополудни. Водитель вышел, подтянул штаны цвета хаки и направился к пивной. Он остановился как вкопанный в пяти футах от входа – из двери торчали чьи-то ноги.

– Бог мой! – воскликнул водитель. – Что с тобой, старина?

До его слуха долетел тонкий, чуть слышный всхлип:

– …Помогите…

Водитель вбежал в пивную и обнаружил за стойкой бара едва живого Генри Бофорта.

– Это Лестер Пратт, – промычал Джон Лапонт. Поддерживаемый с обеих сторон Норрисом и Шейлой, он доплелся до того места, где, согнувшись над телом, стоял Алан.

– Кто? – переспросил Алан. Он чувствовал себя так, как будто внезапно оказался участником сатанинской комедии под названием «Рики и Лаки отправляются в Ад». – Эй, Лестер, тебе придется кое-что объяснить.

– Лестер Пратт, – объяснял за покойника Джон, превозмогая боль. Утитель физкультуры в колледзе.

– А что он здесь делает?

Джон устало покачал головой.

– Не снаю, Алан. Он просто плисол и с ума сосол.

– Кто-то должен мне объяснить, – твердо заявил Алан. – Где Хью? Где Клат? Что, ради всего святого, происходит в городе?

Джордж Нельсон стоял посреди своей спальни и оглядывался по сторонам, не веря собственным глазам. Как будто в этой комнате устроили вечеринку музыканты панк-группы, какой-нибудь Секс-Пистолз или Крэмпс, вместе со своими поклонниками.

– Что… – произнес он и не смог больше вымолвить ни слова. Да и ни к чему было. Он знал, что. Кокаин. Вот в чем причина. Джордж работал в колледже Касл Рок вот уже шесть лет и откровенничал не со всеми педагогами (большинство из них не знали вкуса порошка, который Туз Мерилл иногда называл Боливийской Пыльцой), а только с теми, кто продемонстрировал себя как крупный ценитель. Может быть, кому-то стало известно, что он хранит кокаин под матрасом. Кто-то узнал, кому-то сказал, а тот позавидовал.

Джордж заподозрил это, как только свернул на подъездную дорогу и заметил разбитое окно кухни.

Он подошел к кровати и дрожащими, онемевшими руками перевернул матрац.

Чистый, высококачественный порошок стоимостью почти в две тысячи долларов исчез. Он поплелся на непослушных ногах в ванную, чтобы проверить, на месте ли начатая порция, замаскированная в пузырьке из-под стрептоцида, притулившемся на верхней полке аптечки. Никогда ему еще так остро не терпелось принять дозу, как теперь.

Он остановился на пороге, и зрачки расширились от ужаса. Поразил его не погром, устроенный здесь так же, как и в спальне, – все вверх дном, его потряс вид унитаза. Сиденье опущено и по всей поверхности обсыпано порошком.

Никто бы не смог в тот момент убедить Джорджа, что этот порошок детская присыпка.

Джордж подошел к унитазу, послюнявил палец и провел им по сидению.

Затем сунул палец в рот. Кончик языка онемел почти мгновенно. На полу между унитазом и раковиной валялся пустой пластиковый пакет. Картина стала ясна.

Безумна, но ясна. Кто-то явился, нашел порошок… И спустил его в унитаз.

Но почему? Почему? Он не знал, но дал себе обещание спросить виновника, если найдет его. Спросить до того, как оторвать голову. Это не помешает.

Трехграммовый запас остался нетронутым. Он вынес пузырек из ванной и снова замер, привлеченный новым зрелищем. Когда он впервые входил в спальню из коридора, ничего не заметил, но отсюда все было как на ладони.

Джордж долго не мог сдвинуться с места: глаза распахнуты и в них застыл ужас, кадык на шее конвульсивно дергается. Голубоватые жилки на висках трепещут, словно крылья маленькой пташки. В конце концов с губ слетело невразумительное мычание, единственное, на которое в этот миг он оказался способен:

– Ммаамм….

В это время внизу, на первом этаже, за диваном цвета овсянки спал Фрэнк Джуэтт.

Зрители, столпившиеся в конце Мейн Стрит и привлеченные сюда криками и выстрелом, теперь получили новую пищу для наблюдений: медленное исчезновение городского головы.

Умник наклонился в салон машины так далеко, как мог, и повернул ключ в замке зажигания. Затем нажал кнопку на окне со стороны водителя, и стекло опустилось. Он снова закрыл дверь и, извиваясь змеей, стал пробираться внутрь через окно.

Ноги от колен и ниже еще торчали снаружи, рука, прикованная за запястье к дверной ручке, вытянулась вдоль жирного бедра, когда к нему подошел Скотт Гарсон.

– Эй, Дэнфорт, – неуверенно произнес он. – Мне кажется, не стоит этого делать. По-моему, ты арестован.

Умник выглянул из-под мышки, наслаждаясь доносившимся оттуда крепким ароматом, и оглядел Гарсона с головы до ног. Тот стоял совсем рядом и, казалось, был готов вытащить Умника обратно. Китон подтянул ноги к животу, насколько позволяла ситуация, и резким движением выкинул их, словно пони, лягающийся от избытка чувств на пастбище. Каблуки его башмаков ударили Гарсона по лицу с такой силой, какая показалась Китону вполне удовлетворительной. Очки в золотой оправе, сидевшие на носу Гарсонэ, треснули. Он охнул, закрыл окровавленное лицо руками и упал навзничь.

– Ха! – произнес Умник. – Не ожидал, правда? Не ожидал от меня такого, сукин сын! Преследователь!

Умник втащил оставшуюся часть тела в машину. Длины цепочки хватило.

Плечевой сустав предостерегающе хрустнул, но все же повернулся таким образом, что его хозяин смог пролезть под собственной рукой и опустить свою широкую задницу на сидение. Теперь он сидел за рулем, а рука торчала снаружи, закрепленная наручником за ручку двери. Умник перевел рычаг на первую передачу.

Скотт Гарсон перешел в сидячее положение как раз вовремя, чтобы увидеть ползущий на него автомобиль. Решетка, казалось, насмехалась над ним, пока гора металла и хрома приближалась, собираясь подмять его под себя.

Гарсон перекатился влево, избежав смерти в последнюю долю секунды.

Переднее колесо «кадиллака» проехало по его правой руке, размозжив ее всмятку. Работу довершило заднее колесо. Гарсон лежал на спине и смотрел на свои пальцы, похожие теперь на лопаточки для переворачивания оладьев.

Осознав то, что он видит, Гарсон пустил в голубое знойное небо нечеловеческий вопль.

– ТЭЭЭММИИИ ФЕЕЕЕЙ!

Этот крик пробудил Фрэнка Джуэтта от глубокого сна. В первую минуту он не мог сообразить, где находится, понимал только, что в каком-то очень узком пространстве. И еще что-то в руке зажато… Что это такое?

Он поднял правую руку и чуть было не выколол себе глаз острием ножа.

– Оооооо! Оооооо! Тэээммиии Фееей!

Снова этот вопль. Тогда до Фрэнка дошло. Он лежал за диваном своего «доброго старого друга» и слушал громогласную скорбь по поводу безвременной кончины длиннохвостого попугая. Вместе с этим пониманием вернулось и все остальное: разбросанные по кабинету журналы, записка шантажиста, возможная (нет, вероятная, чем больше он об этом думал, тем вероятнее становилась) потеря работы, а вместе с ней крушение карьеры и всей жизни.

А теперь он должен выслушивать – с ума сойти! – рыдания Джорджа по поводу смерти какой-то паршивой птицы, маленького кусочка летающего дерьма.

«Ладно, – подумал Фрэнк, – я сейчас тебя утешу. Кто знает, может быть, ты даже найдешь успокоение в птичьем раю».

Рыдания слышались все ближе к дивану. Яснее и яснее. Вот сейчас он выскочит, и эта скотина подохнет прежде, чем успеет сообразить, что за сюрприз преподнес ему «друг». Фрэнк уже готов был воплотить свой план, когда Джордж, продолжая душераздирающе рыдать, плюхнулся на диван. Мужчина он был крупный, и под его весом диван отполз обратно к стене. Он не услышал удивленно-страдальческого «Оооо!», прозвучавшего за спинкой дивана и потонувшего в его собственных рыданиях. Он потянулся к телефону, дрожащими руками снял трубку и, набрав номер, сразу волшебным образом попал на Фреда Рубина.

– Фред! – закричал он. – Случилось нечто ужасное! Может быть, и теперь продолжается! О Господи, Фред! О Господи!

За его спиной, на полу, корчился, задыхаясь, Фрэнк. Перед его мысленным взором пробегали строчки рассказов Эдгара Алана По, которые он читал в детстве, повествующие о погребенных заживо. Лицо постепенно приобретало кирпично-красный оттенок. Изогнутая деревянная ножка дивана, продавившая ему грудь, когда Джордж, сел, становилась с каждой минутой все тяжелее. Спинка дивана придавила плечо и лицо.

А над ним Джордж Нельсон красочно и во всех подробностях повествовал Фреду Рубину о том, что увидел в доме по возвращении. В конце концов он замолк на секунду, а потом закричал громче прежнего:

– Мне наплевать, если нельзя об этом говорить по телефону! Как я могу об этом думать, когда он убил Тэмми Фея. ЭТА СКОТИНА УБИЛА ТЭММИ ФЕЯ! Кто мог это сделать, Фред? Кто? Ты должен мне помочь!

Возникла пауза, пока Джордж слушал то, что ему говорил Фред, и Фрэнк почувствовал, что теряет сознание. И тогда он понял, что должен сделать: выстрелить автоматическим «лама» сквозь диван. Он может при этом не убить Джорджа Нельсона, может даже Джорджа Нельсона не поранить, но уж наверняка привлечет внимание Джорджа Нельсона, и тогда, скорее всего, Джордж Нельсон поднимет с дивана свою жирную задницу и Фрэнк не успеет здесь отдать концы, расплющив нос о батарею центрального отопления, скрывавшуюся за диваном.

Фрэнк разжал пальцы, державшие нож, и попытался вытащить из-за подтяжек пистолет. Холодный пот ужаса окатил его, когда он понял, что не в состоянии этого сделать. Пальцы судорожно сжимались и разжимались в двух дюймах от костяной ручки пистолета. Он прилагал все усилия, чтобы подтянуть руку, но стиснутое диваном и солидным весом Джорджа Нельсона плечо не позволяло. Казалось, оно прочно прибито гвоздями.

Черные розы – признак надвигающейся асфиксии – расцвели перед глазами Фрэнка.

Откуда-то из далекого далека до него доносились крики Джорджа Нельсона, излагавшего сбою печальную повесть Фреду Рубину, по всей очевидности, соратнику по увлечению кокаином.

– О чем ты говоришь? Я тебе говорю, что надо мной совершено насилие, а ты советуешь пойти познакомиться с каким-то парнем в конце улицы. Меня не требуется отвлекать, Фред, мне нужно…

Он замолчал, поднялся с дивана и пошел в другой конец комнаты. Собрав остатки сил, в самом буквальном смысле, Фрэнк отодвинул диван от стены на несколько дюймов. Не так уж много, но достаточно, чтобы сделать пару восхитительных вздохов.

– Что он продает? – кричал Джордж Нельсон. – О Господи, Господи Иисусе, что же ты сразу не сказал?!

И снова пауза. Фрэнк лежал за диваном, как кит на берегу, и тяжело дышал, надеясь, что голова не взорвется от пульсирующей боли. Еще минута, и он сможет подняться и отстрелить своему «старому другу» Джорджу Нельсону яйца. Вот только отдышится. И черные розы перед глазами отцветут. Минутка.

Максимум две.

– Ладно, – сказал в трубку Джордж. – Пойду поговорю с ним. Сомневаюсь, чтобы он был такой чудотворец, как ты говоришь, но на безрыбье и рак рыба.

Знаешь, я тебе вот что скажу: на самом деле мне глубоко наплевать, сговорюсь я с ним или нет. В первую очередь надо отыскать мерзавца, который тут у меня все разворотил. Приколочу его к первой попавшейся стене. Понял?

«Я понял, – подумал Фрэнк, – но вот кто именно кого приколотит к воображаемой стене – вопрос нерешенный, мой добрый, старый друг».

– Да, я запомнил его имя! – завопил Джордж Нельсон в трубку. – Гонт, Гонт, Гонт, мать его так.

Он швырнул трубку, а затем, видимо, и весь аппарат через комнату, решил Фрэнк, услышав звон разбитого стекла. Несколько секунд спустя, выкрикнув последние проклятья, Джордж Нельсон вихрем унесся из дома.

Фыркнул двигатель его «айрок-зета». Пока он давал задний ход по подъездной дороге, Фрэнк Джуэтт медленно отодвинул диван еще дальше от стены.

Взвизгнули тормоза за окном, и «добрый старый друг» Фрэнка испарился.

Минуту спустя из-за дивана появились две руки и схватились за него. А еще через минуту между ними возникло лицо Фрэнка – бледное, изможденное; круглые без оправы очки мистера Уэзерби скособочились на носу, одно стекло разбито. Спинка дивана оставила красный вспухший след на щеке. Несколько комочков пыли подпрыгивали в редеющих волосах.

Медленно, словно вздутый труп, поднимающийся со дна реки и направляемый течением к берегу, на лице Фрэнка расползалась улыбка. Он упустил своего «старого доброго друга» на этот раз, но Джордж Нельсон не собирается покидать пределы города. Телефонный разговор – лишнее тому доказательство. Фрэнк отыщет его до конца дня. Куда он может деться в городе такого размера, как Касл Рок?

Шон Раск стоял на пороге кухни и взволнованно смотрел на дверь, ведущую в гараж. Пять минут назад туда ушел его старший брат (Шон случайно заметил, как он туда входил с улицы, из окна своей спальни). У Брайана в руке что-то было. Расстояние слишком велико, чтобы рассмотреть, что именно, но это и ни к чему. Он и так знал. Брайан держал бейсбольную карточку, ту самую, которую тщательно прятал у себя в комнате и никому не позволял на нее смотреть. Брайан не предполагал, что Шон в курсе, но факт остается фактом. Он даже знал, кто на ней изображен, так как сегодня вернулся из школы гораздо раньше Брайана, тайком пробрался в его комнату и подглядел.

Что в ней такого особенного находил брат, Шон понять не мог – старая, потертая, с загнутыми краями. К тому же игрок совсем никчемный – питчер Лос-Анджелесской команды Везунчиков, Сэмми Коберг, известный разве что тем, что на один забитый гол пропускал три. Он даже года не провел в команде. И чего Брайан так носится с этим барахлом?

Этого Шон не знал. Знал он доподлинно только две вещи: во-первых, Брайан и в самом деле берег карточку как зеницу ока и, во-вторых, последнюю неделю совсем сбрендил. Вел себя, как дети-наркоманы, которых по телевизору показывают. Но ведь Брайан не наркоман… Или?

Что-то в лице Брайана, когда он шел в гараж, так напугало Шона, что он решил сказать маме. Что именно сказать, он не знал, но это оказалось несущественным, так как ему вообще не представилось случая поговорить. Мама бродила по комнате в купальном халате и в идиотских черных очках, купленных в новом магазине., – Мама, Брайан… – Вот и все, что он успел произнести.

– Уходи, Шон, мама занята.

– Но, мамочка…

– Уходи, тебе говорят.

И прежде, чем он успел ретироваться самостоятельно, его бесцеремонно выставили за дверь спальни. В тот момент, когда мама его выпихивала, халат распахнулся, и Шон заметил, что под ним ничего нет, даже ночной сорочки.

Она захлопнула за ним дверь и заперла ее. И вот теперь Шон стоял на пороге кухни и с нетерпением посматривал на дверь гаража, дожидаясь Брайана. Но Брайан не возвращался.

Беспокойство постепенно переходило в страх, а затем в ужас. Тогда Шон открыл дверь, ведущую в гараж, и, миновав короткий переход, оказался на месте.

В гараже было темно, очень душно и пахло бензином. В первый момент Шон не увидел брата и даже решил, что тот улизнул во двор через боковую дверь.

Но вскоре глаза привыкли к темноте, и Шон приглушенно вскрикнул.

Брайан сидел у дальней стены. Он держал папино ружье прикладом вниз, стволом – себе в лицо. Одной рукой – ружье, а другой – проклятую карточку, перевернувшую за последнюю неделю всю его жизнь.

– Брайан! – закричал Шон. – Что ты делаешь?

– Не подходи, Шон, не подходи, не то плохо будет.

– Брайан, не надо. – Шон всхлипнул. – Ты меня пугаешь.

– Я хочу, чтобы ты мне кое-что обещал, – сказал Брайан. Он снял кроссовки и носки и теперь пытался вставить большой палец ноги в кольцо спускового крючка. У Шона в промежности стало мокро и тепло. Никогда в жизни он не испытывал такого страха.

– Брайан, ну пожалуйста! Пожааалуйста!

– Ты должен мне обещать, что никогда не пойдешь в новый магазин, сказал Брайан. – Ты меня слышишь?

Шон сделал шаг в сторону брата. Палец Брайана застыл на крючке.

– Нет! – завопил и отступил Шон. – То есть ДА! Я хотел сказать, да!

Увидев, что младший брат вернулся в исходную точку, Брайан слегка опустил ружье.

– Обещай!

– Да! Все, что хочешь! Только не делай этого. Прошу тебя… Не дразни меня больше! Брай, пошли, лучше посмотрим по телеку «Трансформаторов». Нет!

Не трогай ружье! Не хочешь «Трансформаторов»? Давай тогда смотреть Айвэна Уэпнера! Ты же любишь Айвэна Уэпнера. Всю неделю будем его смотреть. Весь месяц! И я буду с тобой смотреть! Только не пугай меня, Брай! Прошу тебя.

Но Брайан Раск, казалось, не слышал. Взгляд его затуманился, выражение лица стало спокойным, безмятежным.

– Никогда туда не ходи, Шон. Нужные Вещи – это гиблое место. И мистер Гонт – гиблый человек. Знаешь, Шон, он, наверное, вообще не человек. Обещай мне, что никогда не купишь ни одной вещи, которые он продает. Они все отравленные.

– Клянусь! – задыхался Шон. – Клянусь мамой!

– Нет, мамой клясться нельзя. Ее он тоже отравил. Поклянись самим собой, Шон. Поклянись своим собственным именем.

– Клянусь! – кричал маленький мальчик в темном душном гараже и умоляющим жестом протягивал руки к своему старшему брату. – Клянусь своим собственным именем! А теперь прошу тебя, положи ружье на место, Брай…

– Я люблю тебя, малыш. – Брайан бросил мимолетный взгляд на бейсбольную карточку. – Сэнди Куфэкс – сволочь! – произнес он твердо и нажал спусковой крючок большим пальцем ноги.

Страшный, дикий, нечеловеческий крик Шона разорвал тихий полумрак гаража.

С легкой улыбкой на губах Лилэнд Гонт стоял у окна своего магазина и смотрел на Мейн Стрит. Звук выстрела, донесшийся со стороны Форд Стрит, был едва различим, но слух у мистера Гонта был превосходный.

Улыбка его стала шире.

Он снял с витрины табличку, на которой было написано о встрече по предварительной договоренности, и заменил ее новой. Эта сообщала:

ЗАКРЫТО ВПЛОТЬ ДО ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ОБЪЯВЛЕНИЯ

– А теперь повеселимся, – сказал Лилэнд Гонт, ни к кому не обращаясь.

– Вот так, господа.

Глава 18

Обо всем этом Полли Чалмерс ничего не знала. В то время как Касл Рок пожинал первые плоды трудов Лилэнда Гонта, она находилась в конце шоссе № 3, в имении старого Кеймбера. Отправилась она туда сразу же после разговора с Аланом.

«Разговора? – удивлялась своим мыслям Полли. – Разве можно назвать разговором то, что она выпалила ему по телефону?».

«Нет, – возразила себе Полли, – разговором это назвать нельзя. Но ведь он действовал у меня за спиной, вынюхивал, шпионил! А когда я поставила ему это в вину, стал врать и увиливать. Он все врал! А такое поведение не может не вызвать вспышки гнева у нормального человека». Что-то внутри нее возражало против таких обвинений, и если бы Полли прислушалась, то возражения прозвучали бы гораздо тверже и отчетливее, но она слушать не желала. Никого не желала слушать, а уж тем более какой-то жалкий внутренний голос. И вообще, она больше не собиралась думать о разговоре с Аланом. Ее единственным желанием было закончить свои дела на шоссе № 3 и вернуться домой. А как только это случится, она примет прохладный душ и будет спать часов четырнадцать-шестнадцать подряд.

И все-таки внутреннему голосу удалось ввернуть пару слов.

– Но, Полли… – нерешительно произнес он, – …ты подумала…

Нет, она не подумала. У нее еще будет время подумать, но не сейчас.

Вместе с мыслями рождается боль и обида… Поэтому сейчас она будет думать только о деле, больше ни о чем…

Над имением Кеймбера витала тайна. Поговаривали, что там водятся привидения. Не так давно, несколько лет тому назад, у ворот поместья умерли двое – маленький мальчик и шериф Джордж Баннерман. Неподалеку, у подножья холма, расстались с жизнью еще двое – Гари Первьер и сам Джо Кеймбер. Полли остановила машину поблизости от того места, где однажды имела несчастье припарковать свой «форд пинто» женщина по имени Донна Трентон. Когда Полли выходила из машины, азка качнулась на труди.

С затаенным страхом она оглядела расшатанное полусгнившее крыльцо дома, некрашеные, увитые плющом стены, слепые без стекол глазницы окон.

Кузнечики распевали в траве свои глупые песенки под лучами знойного солнца так же, как в те страшные дни, когда Донна Трентон боролась за свою жизнь и за жизнь своего сына.

«Что я здесь делаю, – подумала Полли. – Что, во имя всего святого, я здесь делаю?».

Но ответ на этот вопрос она знала, и он не имел ничего общего с Аланом Пэнгборном, или Келтоном, или Комитетом по социальному обеспечению детей.

Это маленькое путешествие не имело никакого отношения к любви, оно было связано только с физическими страданиями. Вот и все… но и этого вполне достаточно.

Что-то затаилось в маленькой серебряной безделушке. Что-то живое. И если она не выполнит условия сделки с Лилэндом Гонтом, это живое погибнет.

Полли сомневалась, что будет в состоянии вынести ту страшную всепоглощающую боль, с какой проснулась в воскресенье. Если ей придется эту боль пережить вновь, она покончит с собой.

«И дело тут не в Алане, – думала Полли, направляясь к амбару с болтающимися на петлях воротами и покосившейся крышей. – Он обещал, что пальцем его не тронет».

– А почему, собственно, тебя это так волнует? – прошептал неунимавшийся внутренний голос.

Полли это волновало, так как она не желала вредить Алану. Она злилась на него – да, безусловно – обиделась насмерть, но не собиралась действовать его же методами, поступать с ним так, как он поступил с ней. Но Полли… ты подумала… Нет. Нет!

Она собиралась разыграть Туза Мерилла, и ей было на него наплевать.

Она даже не была с Тузом знакома, только знала понаслышке. Разыграть надо Туза, но…

Но Алан, отправивший в свое время Туза в Шошенк, тоже имел к этому отношение. Так подсказывало ей сердце.

Может ли она отказаться от задуманного? Может ли, если даже пожелает?

Теперь уже вставал вопрос и о Келтоне. Мистер Гонт предупредил, что не ручается за сохранение тайны, за то, что она не станет достоянием всего города… Вернее, он на это намекнул. Она не может допустить, чтобы это случилось.

Разве женщина не имеет права на гордость? Разве не имеет она права хотя бы на такую малость, когда не осталось больше ничего и это единственная монетка, завалявшаяся в кошельке?

Да, имеет. И еще раз да. И еще раз.

Мистер Гонт предупредил, что она найдет единственный необходимый инструмент в амбаре, и Полли медленным шагом направлялась туда.

Иди туда, куда тебе назначено судьбой, Триша, говорила покойная тетя Эвви, но иди туда живая, не превращайся в привидение.

И вот теперь, оказавшись на пороге амбара, двери которого висели, распахнутые настежь, на ржавых петлях, она чувствовала себя привидением.

Никогда не испытывала такого ощущения, как теперь. Азка качалась на груди совершенно самостоятельно, по собственной воле. Что-то внутри нее живет.

Это живое Полли было не по душе, но еще больше ей не хотелось, чтобы оно умирало.

Она выполнит поручение мистера Гонта, порвет с Аланом Пэнгборном (глупо было вообще начинать их отношения, теперь это яснее ясного) и продолжит свою жизнь в одиночестве. Почему бы нет? В конце концов, в этом нет ничего особенного.

Лопата стояла именно там, где должна была по словам мистера Гонта: прислонившись к стене, в пыльном луче света. Полли взялась за гладкий отполированный множеством рук черенок.

Внезапно ей показалось, что она слышит глухой стон, доносившийся из затененных углов амбара. Как будто обезумевший Святой Бернард, убивший верзилу Джорджа Баннермана и послуживший причиной смерти Тэда Трентона, все еще обитал здесь, воскресши из мертвых безумнее, чем был раньше. По рукам Полли пробежали мурашки, и она выскочила из амбара. Во дворе тоже было невесело, в особенности от тоскливого вида заброшенного полуразрушенного дома, но все же лучше, чем в амбаре.

– Что я здесь делаю? – снова спросила себя Полли и, услышав в ответ внутренний голос, узнала его: он принадлежал тете Эвви. «Превращаешься в привидение, – говорила она. – Вот что ты здесь делаешь – превращаешься в привидение». Полли крепко зажмурилась.

– Перестань, – умоляюще прошептала она. – Прошу тебя, перестань.

– Правильно, – подсказал голос, который на этот раз принадлежал Лилэнду Гонту. – И потом, что тут такого особенного? Всего-навсего безобидная шутка. А если она выльется во что-то посерьезнее – скорее всего этого не случится, но просто предположим – так что ж? Кто в этом виноват?

– Алан виноват, – прошептала Полли. Она взволнованно часто моргала и стискивала руки под грудью. – Если бы он сразу пришел ко мне поговорить, объясниться, если бы не совал нос в дела, которые его не касаются…

Первый голос снова пытался вмешаться, но Лилэнд Гонт снова заставил его замолчать.

– Тоже верно, – сказал он. – То, что вы здесь делаете, Полли, очень просто: вы расплачиваетесь. Вот что вы делаете, и больше ничего. Привидения тут не при чем. Запомните самое простое и замечательное правило коммерции: как только вы за вещь расплатились, она ваша. Вы ведь не ожидали, что такая великолепная вещица окажется столь дешевой, не так ли? Но как только вы за нее расплатитесь, она станет целиком вашей. Ну так как, будете тут целый день торчать и слушать всякие странные старые голоса, или займетесь делом, ради которого пришли?

Полли открыла глаза. Азка перестала качаться на груди. Если она и в самом деле качалась – а Полли теперь была в этом не уверена, – то наконец успокоилась. Дом выглядел вполне обыкновенно: просто заброшенный и запущенный. Зияющие пустотой окна перестали походить на слепые глазницы обычные окна, в которых малолетние озорники повыбивали камнями стекла. Если она и слышала какие-то звуки в амбаре – а Полли и в этом теперь не была уверена – то наверняка это скрипели на палящем солнце рассыхающиеся доски.

Родители ее умерли. Маленький любимый мальчик умер. И собака, так ожесточенно и упрямо остерегавшая этот двор в течение трех дней и ночей одиннадцать лет тому назад, тоже умерла.

Так что никаких привидений.

– И я тоже не привидение, – сказала вслух Полли и стала обходить амбар.

«Когда вы обойдете амбар, – говорил мистер Гонт, – и окажетесь на задах, то увидите останки старого трейлера». Так Полли и сделала. Некогда серебристого цвета «эйр-флоу» почти полностью зарос одуванчиками и запоздалыми подсолнухами.

Слева от трейлера вы увидите большой плоский камень. Полли камень тоже легко обнаружила – большой, как плита для мощения двора.

Сдвиньте камень и копайте. Приблизительно на глубине двух футов вы наткнетесь на консервную банку.

Полли сдвинула камень и принялась копать. Не прошло и пяти минут, как острие лопаты звякнуло о жесть. Отложив инструмент, Полли стала выгребать землю руками, разрывая переплетенные корни сорняков. Минуту спустя банка оказалась у нее в руках. Она проржавела, но не сгнила. Этикетка отскочила, и Полли прочла на ее обратной стороне рецепт приготовления ананасового пирога (правда, строчка, перечислявшая ингредиенты, была так запачкана землей, что различить ее уже не представлялось возможным. Она рассмотрела только год выпуска – 1969). Подцепив ногтем крышку, Полли сорвала ее. Из банки вылетела струя воздуха, заставившая ее сморщиться и отвернуться. Еще раз внутренний голос попытался дознаться, что она тут делает, но Полли оборвала его на полуслове. Заглянув внутрь банки, она увидела именно то, о чем предупреждал мистер Гонт: пачку облигаций Золотого займа и несколько выцветших фотографий женщины, совершавшей половой акт с собакой породы колли.

Все это она из банки достала, спрятала в карман и вытерла пальцы о джинсы. Вымоюсь, как только представится возможность, пообещала себе Полли.

Прикосновение к вещам, много лет пролежавшим в земле, создавало ощущение нечистоплотности.

Из другого кармана она достала конверт с печатью. Прописными буквами на нем было напечатано:

ПОСЛАНИЕ БЕССТРАШНОМУ КЛАДОИСКАТЕЛЮ

Полли вложила конверт в банку, закрыла ее крышкой, опустила в ямку и стала быстро и небрежно забрасывать землей. Больше всего на свете ей теперь хотелось как можно скорее отсюда убраться. Закончив работу, она быстрым шагом пошла прочь, бросив лопату на землю между подсолнухов. Возвращаться в амбар и вновь слушать неприятные шорохи, какого бы непритязательного и мирного происхождения они ни были, Полли не желала.

Подойдя к машине, она открыла сначала дверь со стороны пассажирского сидения, а затем «бардачок». Покопавшись в ворохе бумаг, извлекла коробок спичек. Только с четвертой попытки ей удалось зажечь спичку. Руки совсем не болели, но так дрожали, что первые три спички она сломала.

Когда четвертая спичка воспламенилась, Полли, держа ее в правой руке (огонек был почти невиден в ярком солнечном свете), левой достала из кармана облигации и отвратительные фотографии. Поднеси спичку к пачке, она дождалась, пока пламя охватит бумагу. Тогда она отбросила спичку и опустила руку с бумагой вниз, чтобы лучше горела. Женщина была худа, с ввалившимися глазами. Пес – жалкий, паршивый, но с выразительным, как будто растерянным взглядом умных глаз.

Полли с облегчением смотрела, как фотография чернеет и изображение пропадает. Когда все снимки съежились, Полли бросила пачку на землю, как раз на то место, где женщина однажды до смерти забила другую собаку, принадлежавшую Святому Бернарду, бейсбольной битой.

Маленькие языки пламени весело подпрыгивали, и бумага быстро превращалась в кучку пепла. Наконец все сгорело дотла, пламя утихло, погасло, и в этот момент неожиданный порыв ветра подхватил горку пепла и развеял ее. Крупные хлопья взмыли в горячий, напоенный солнцем воздух и понеслись к трубе на крыше. Полли следила за их полетом, и в глазах ее рождался страх. Откуда взялся этот ветер? Ну прошу тебя! Пожалуйста, перестань быть такой… И вдруг снова возник тот стон, на этот раз гораздо более громкий и отчетливый. Он донесся со стороны амбара и звучал не в ее воображении – это не доска скрипела. Это выла собака.

Полли, испуганно вздрогнув, повернула голову в ту сторону, откуда доносился скорбный вой, и увидела, что из темноты амбара на нее смотрят два красных круга.

Она бегом пустилась к противоположной двери, больно стукнувшись впопыхах бедром о край капота, села за руль, плотно закрыла все окна и заперла двери. Затем она повернула ключ в замке зажигания… Двигатель чихнул… но не завелся.

«Никому не известно, где я, – поняла вдруг Полли. – Никому, кроме мистера Гонта… а он не скажет».

Она представила себе, что попадает здесь в ловушку, как когда-то попала Донна Трентон с сыном. Но потом двигатель завелся, и Полли вывела машину со двора задним ходом на такой скорости, что едва не влетела колесом в яму у ворот. Переведя рычаг на передачу, она понеслась обратно в город так быстро, как только могла осмелиться. О том, чтобы вымыть руки, Полли и думать забыла.

Туз Мерилл скатился с кровати в то самое время, когда в тридцати милях от него разбил себе голову пулей из ружья Брайан Раск.

Он пошел в ванную комнату, расстегивая на ходу грязные штаны, и там, встав у унитаза, мочился, как ему показалось, целый час, а то и два. Потом поднял руку и понюхал подмышкой. Взглянув на душ, задумался, но от мысли освежиться отказался. У него впереди долгий трудный день. Душ подождет.

Из ванной он вышел, даже не спустив воду, – что естественно, то не стыдно, таков был стержень философии Туза – и направился прямо к столу, где со вчерашнего дня на зеркальце для бритья дожидался остаток порции, подаренной мистером Гонтом. Потрясающий товар – в носу легко, в голове жарко. Оставалось совсем немного, поскольку, как и предупреждал мистер Гонт, вчера Тузу приходилось подзаправляться довольно часто, но он подозревал, что там, откуда это сокровище появилось, его еще вдоволь.

Краем водительского удостоверения Туз разгреб оставшуюся кучку на две полосы. Втянув носом поочередно сначала одну, потом другую, он почувствовал, как в голове будто ракета «Шрайк» стартовала.

– Бум! – воскликнул Туз голосом Уорнера Вулфа. – А теперь валим в видеосалон.

Он натянул прямо на голую задницу джинсы, сверху нацепил майку Харли-Дэвидсон и, решив, что именно так должны одеваться современные кладоискатели, дико расхохотался. Вот черт, ну и хорош порошок!

Уже подходя к двери, он случайно бросил взгляд на вчерашнюю добычу и вспомнил, что собирался позвонить Нэту Коупленду в Портсмут. Вернувшись в спальню, Туз разворошил сваленную в беспорядке одежду в верхнем ящике шкафа и отыскал там электронную записную книжку. Затем он пошел в кухню, сел к столу и, сняв телефонную трубку, набрал номер. Едва ли он застанет Нэта на месте, но попытаться стоило. Кокаин шуршал и гудел в голове, хотя возбуждение уже улетучивалось. Добрая порция кокаина делает тебя другим человеком. Вся беда в том, что первым желанием нового человека была дополнительная порция, а именно ее у Туза не было.

– Дааа, – лениво протянул голос на другом конце провода и Туз понял, что снова попал в десятку, – вот везуха!

– Нэт! – заорал он в трубку.

– Кто это, черт тебя побери?

– Я это, я, старая задница!

– Туз? Неужели?!

– А кто же еще? Как поживаешь, старина Нэтти?

– Потихоньку. – Судя по тону, Нэт был не слишком рад звонку приятеля по Шошенку. – Чего тебе надо, Туз?

– И это называется старый друг! – Прижав трубку к уху плечом, он придвинул поближе пару ржавых консервных банок.

Одну их них он выкопал за домом старого Треблхорна, другую достал из погреба на ферме Мастерса. Там только погреб и остался, дом сгорел, когда Тузу было всего десять лет. В первой банке оказались четыре пачки облигаций «Эс энд Эйч» и несколько перевязанных бечевкой пачек купонов табачной фирмы Рейлей. Во второй – несколько векселей и шесть уложенных колбасками пакетиков монет. Но монеты эти были не совсем обыкновенные. Они были белые.

– А может быть, я просто удочку забрасываю, – продолжал он поддразнивать старого знакомого. – Спросить, как поживает твой геморрой, не донимает ли радикулит. Ну что-нибудь вроде этого.

– Чего тебе надо, Туз?

Туз достал из банки одну из монетных колбасок. Банковская бумага, в которую обычно упаковывали монеты, выцвела и превратилась из лиловой в грязно-розовую. Он вытряс из нее на ладонь две монетки и стал с интересом их разглядывать. Если кому-нибудь и стоит об этом рассказывать, то именно такому человеку, как Нэт Коупленд.

Он когда-то держал магазин в Киттери под названием Коупленд Нумизмат.

И сам имел коллекцию монет, входившую в десятку самых знаменитых в Новой Англии, во всяком случае по словам самого Нэта. А потом он увлекся кокаином. В течение четырех-пяти лет своего нового увлечения он постепенно распродал одну за другой все монеты – втянул их через нос, образно выражаясь. В 1985 году полиция, повинуясь сигналу тревоги, прозвучавшему из магазина Лонг Джон Сильвер в Портленде, приехала и застала Нэта Коупленда в подсобном помещении. Он укладывал серебряные доллары Леди Либерти в замшевый мешочек. Вскоре после этого Туз и познакомился с ним.

– Ну что ж, раз ты так настаиваешь, я задам тебе вопрос.

– Всего лишь вопрос?

– Только и всего, старина.

– Ну, валяй. – В голосе Нэта прозвучало едва заметное облегчение. Спрашивай. Мне время дорого.

– Верно, – сказал Туз. – Дела, дела, дела. Есть куда пойти, есть кого скушать, правильно я говорю, Нэтти?

Он рассмеялся. Ему было весело. И не от кокаина. Просто день такой выдался. Вернулся на рассвете, благодаря принятой порции заснуть не смог до десяти утра, несмотря на задернутые шторы и физическое истощение, и все же мог хоть сейчас грызть зубами железные решетки и гнуть подковы. А почему бы нет? Почему, черт возьми, нет? Он стоял на пороге несметного богатства. Он знал это, чувствовал всеми фибрами души.

– Туз, у тебя действительно ко мне дело, или ты звонишь, чтобы время провести?

– Нет, не для того, чтобы провести время. Слушай, Нэт, хочешь понюхать дряни? Прямо сейчас?

– Ну да? – Из голоса Нэта сразу улетучилась вся лень и усталость. Он прозвучал нетерпеливо, даже резко. – Ты меня за нос водишь, Туз?

– Ни-ни, расплачусь первоклассной штучкой, приятель.

– А в долю меня можешь взять?

– В чем вопрос? – сказал Туз, даже и не помышляя исполнить обещание.

Он вытряс из выцветшего бумажного пакета еще три-четыре монеты и теперь выкладывал их на столе в прямую линию. – Но ты должен сделать мне одолжение.

– Говори.

– Скажи, что ты знаешь о белых монетах?

На другом конце провода возникла пауза. Затем Нэт осторожно произнес.

– Белые монеты? Ты имеешь в виду металлические? – Откуда мне знать, что я имею в виду, – ты нумизмат, не я.

– Посмотри на год выпуска. Нет ли там 1941–1945?

Туз перевернул монеты обратной стороной. Одна из них была 1941 года выпуска, четыре – 1943 и последняя – 1944.

– Да. Так и есть. Чего они стоят, Нэт? – Он пытался скрыть возбуждение, но ему не слишком это удавалось.

– Если по одиночке продавать – не Бог весть что, но гораздо больше, чем все остальные. Может быть, доллара по два за штуку. В крайнем случае три, если не БУ.

– А что это значит?

– Не бывшие в употреблении. То есть в превосходном состоянии. У тебя их много, Туз?

– Очень мало, Нэт. Всего несколько штук. – Он был разочарован. У него было шесть свертков, то есть триста монет и те, которые он теперь держал в руках, судя по всему БУ. Не совсем стертые, но далеко не новенькие.

Шестьсот, в крайнем случае, восемьсот долларов. Не слишком шикарный улов.

– Так приноси их мне, – сказал Нэт. – Я заплачу тебе по высшей оценке.

– Он помолчал, потом добавил. – И захвати с собой своего первоклассного порошка.

– Я подумаю, – сказал Туз.

– Эй, не вешай трубку.

– А, пошел ты… – сказал Туз и трубку повесил. Он еще несколько минут сидел, теребя в пальцах монеты и переставляя с места на место банки. Что-то было во всем этом непонятное. Бесполезные облигации и кучка монет на шестьсот долларов. К чему это все?

«К черту, – подумал Туз, – все это ни к чему. Где настоящий клад? Где настоящие бабки?».

Он встал из-за стола, вернулся в спальню и воспользовался остатком последней порции, выданной Лилэндом Гонтом. Выйдя из комнаты с книгой и картой в руках, чувствовал себя уже гораздо лучше. А вот это как раз к чему. И очень даже. Теперь, подзаправившись, он прекрасно соображал.

В конце концов на карте крестиков тьма тьмущая, а он поковырял лишь под двумя камнями, которые этими крестиками обозначены. И под каждым что-то да нашел. Крестик + Плоский широкий камень = клад. Вполне вероятно, Папаша на старости лет подобрел гораздо более того, чем о нем думали горожане, и пропустил пару кушей под конец жизни, перепутав бриллианты с дерьмом, но все же золото, деньги, а может быть и страховка, должны быть где-то под одним из этих широких плоских камней.

Он это доказал. Его дядюшка спрятал ценности, а не только кучку никому не нужных облигаций. На ферме Мастерса он обнаружил шесть свертков монет стоимостью по меньшей мере шестьсот долларов. Не Бог весть что… но и не пустое место.

– Там есть все, – произнес вслух Туз, и глаза его безумно сверкнули. Все, говорю вам, под одним из этих камней, а может быть под двумя или тремя. Он знал это.

Достав листок коричневой бумаги с картой из книги, он повел пальцем от одного креста к другому, пытаясь догадаться, какое из отмеченных мест окажется наиболее счастливым. Палец застыл на имении старого Джо Кеймбера.

Единственное место, обозначенное двумя крестами неподалеку друг от друга.

Он стал медленно водить пальцем по отрезку между этими двумя крестиками.

Жизнь Джо Кеймбера окончилась трагически и забрала с собой в могилу еще три жизни. Его жена и сын в этот момент отсутствовали. Отдыхали. Люди типа Кеймберов не часто позволяют себе брать отпуск, но, насколько Туз помнил, Чэрити Кеймбер выиграла небольшую сумму в государственной лотерее.

Он пытался что-нибудь еще припомнить, но не мог. У него тогда своих дел было по горло.

Что же миссис Кеймбер сделала, когда, вернувшись с сыном домой, обнаружила своего драгоценного супруга – первоклассное дерьмо по всем статьям, судя по разговорам, – почившим в бозе и похороненным? Выехала из штата? Так? А имущество? Может быть, она решила его продать на скорую руку.

В Касл Рок, когда дело доходило до того, чтобы что-нибудь провернуть на быструю руку, обратиться было не к кому, кроме Реджинальда Мэриона – Папаши Мерилла. Обращалась ли она к нему? Он мог предложить ей жесткие условия это было вполне в его стиле – но если она и вправду торопилась убраться, ее могли устроить и такие. Короче говоря, имение Кеймбера, вполне вероятно, к моменту смерти дядюшки тоже находилось в его владении.

Предположение переросло в уверенность в сознании Туза минуту спустя после того, как пришло в голову.

– Имение Кеймбера, – произнес он вслух. – Бьюсь об заклад, что сокровище там. Именно там. Тысячи долларов! Может быть, десятки тысяч!

Помоги, Бог! Он свернул карту, сунул ее обратно в книгу и почти бегом помчался к «шевроле», который одолжил ему мистер Гонт.

Оставался нерешенным еще один вопрос: если Папаша действительно умел отличать бриллианты от дерьма, то зачем он прятал никчемные облигации и векселя?

Туз отогнал от себя досадную мысль и понесся по дороге, ведущей в Касл Рок.

Дэнфорт Китон вернулся домой в Касл Вью как раз в тот момент, когда Туз ехал в более отдаленный район города. Умник все еще оставался прикованным к дверной ручке, но настроение у него было близкое к эйфории.

Последние два года он провел в неустанной борьбе с тенями, и тени одерживали верх. Наступали моменты, когда он понимал, что близок к безумию… чего, безусловно, Они и добивались.

По дороге от Мейн Стрит к дому он заметил несколько «летающих тарелок». Он замечал их и прежде, каждый раз задавая себе вопрос, не часть ли они того, что происходит в городе. Но теперь он знал точно: никакие это не «летающие тарелки». Разрушители сознания. Они могли даже не целиться в его дом, но если и не в его, то в дом других людей, таких же, как он, здравомыслящих, понимающих, что их внешний вид всего лишь адский маскарад.

Умник остановил машину на подъездной дороге у гаража и нажал кнопку автоматического открывания ворот, прикрепленную к козырьку на ветровом стекле. Дверь стала медленно подниматься, но в тот же момент он почувствовал сильную головную боль. Он понял, что это тоже Их злобные шутки – заменили кнопку на другую, чудовищную, которая, открывая ворота, одновременно посылала гибельные лучи ему в голову.

Сорвав кнопку, он вышвырнул ее в окно, прежде чем въехать в гараж.

Выключив мотор, он открыл дверь и вышел из машины. Наручник намертво приковал его к ручке двери. На полках, развешенных по стенам гаража, инструментов, подходящих для такого случая, было достаточно, но дотянуться до них он не мог. Умник снова протянул свободную руку в машину и нажал гудок.

Миртл Китон, у которой своих забот сегодня было по горло, лежала в спальне в полудреме. Услышав гудок, она резко села в постели и заморгала от страха.

– Я сделала, – прошептала она. – Я сделала все, что ты приказал, так оставь меня в покое.

Тут она поняла, что видела сон, что мистера Гонта на самом деле в комнате нет, и вздохнула с облегчением.

БИИИП! БИИИП! БИИИП!

Гудок очень похож на тот, что в их «кадиллаке». Она взяла в руки куклу, лежавшую рядом с ней на постели, прекрасную куклу, купленную в магазине мистера Гонта, и прижала ее к груди. Миртл совершила сегодня поступок, который в глубине своей боязливой души считала плохим, очень плохим, но с тех пор эта кукла стала ей гораздо дороже, ближе.

Оплачиваться, сказал бы мистер Гонт, всегда должны истинные ценности, даже если они таковы только в глазах покупателя.

БИИИИИИИП!

Точно – «кадиллак». Почему Дэнфорт сидит в гараже и гудит? Она решила пойти проверить.

– Но не советую ему покушаться на мою куклу, – тихо сказала она и положила драгоценность под кровать со своей стороны. – Не советую, потому что это будет последней каплей.

Миртл была одной из многочисленных покупательниц и покупателей, посетивших магазин мистера Гонта, одной из тех, против чьего имени он поставил «галочку» в списке. Пришла она, как и все остальные, потому что мистер Гонт приказал прийти. Она получила записку тем самым способом, какой был хорошо известен ее мужу, – через собственное сознание.

Мистер Гонт сказал, что пришло время расплачиваться за куклу… если, конечно, она желает оставить ее у себя. Она должна была отнести металлическую коробочку и письмо в Приют Дочерей Изабеллы, что поблизости от собора Царицы Святой Водицы. Коробочка была решетчатая со всех сторон, кроме дна. Изнутри доносилось какое-то тиканье. Она пыталась заглянуть сквозь решетку, походившую на громкоговорители в старомодных приемниках, но кроме неясного предмета в форме куба не видела ничего. По правде сказать, она не слишком старалась. Ей казалось, что ради безопасности не стоит этого делать.

На церковной автостоянке, куда Миртл добралась пешком, стояла всего одна машина. Но в вестибюле не было ни единого человека. Она заглянула на всякий случай внутрь через стеклянную верхнюю часть двери, а потом прочла записку, приклеенную под ней.

ДОЧЕРИ ИЗАБЕЛЛЫ ВСТРЕЧАЮТСЯ В 19.00

ПОМОГИТЕ НАМ ВОПЛОТИТЬ ПЛАН «КАЗИНО НАЙТ» В ЖИЗНЬ

Миртл вошла. Вдоль стены по левую руку выстроились в ряд ярко раскрашенные шкафчики, в которых малыши-дошколята хранили завтраки, а дети, посещавшие Воскресную школу, – рисунки и другие поделки. Миртл должна была оставить вещи в одном из шкафчиков, что она и сделала. Коробочка вошла туда тютелька-в-тютельку. Посреди комнаты стоял стол председательницы: слева американский флаг, справа знамя с изображением Инфанта Праги. Стол уже был подготовлен к вечернему событию – карандаши, ручки, листки бумаги, подписанные «Казино Найт», и посередине программа вечера для председательницы. Миртл положила конверт, полученный от мистера Гонта, под программу так, чтобы Бетой Виг, председательница Общественного комитета Приюта Дочерей Изабеллы, увидела его сразу, взяв программу в руки.

ПРОЧТИ НЕМЕДЛЕННО, ПАПСКАЯ ПОДСТИЛКА

– было напечатано на конверте прописными буквами.

С трепещущим сердцем и кровяным давлением, вероятно перепрыгнувшем все возможные верхние границы, Миртл на цыпочках вышла из вестибюля. На крыльце она остановилась, прижав руку к плоской груди, чтобы перехватить дыхание.

И увидела, как кто-то торопливо выходит из Зала рыцарей Колумба, чуть поодаль от церкви.

Это была Джун Гэвино. Она выглядела такой же испуганной и виноватой, как Миртл. Сбежав с деревянных ступенек, она с такой скоростью понеслась к автостоянке, что чуть не упала, прежде чем добралась до той самой единственной машины, которую заметила Миртл. Низкие каблуки Джун выбивали беспокойную дробь по горячему асфальту.

Она подняла голову, увидела Миртл и побледнела. А потом пригляделась к ее лицу… и все понята.

– Ты тоже? – тихо спросила она. Странная усмешка, лукавая и болезненная одновременно, появилась на ее губах. Это была улыбка ребенка, обычно спокойного и послушного, который внезапно, по самой непонятной причине, подложил мышь в ящик отцовского стола.

Миртл почувствовала, что отвечает точно такой же улыбкой. И тем не менее она попыталась защититься.

– О чем ты? Понятия не имею!

– Имеешь, имеешь. – Джун огляделась по сторонам, но этим жарким днем две женщины оказались на стоянке наедине. – Мистер Гонт.

Миртл кивнула и почувствовала, как неотвратимо краснеет.

– Что ты приобрела?

– Куклу. А ты?

– Вазу. Самую красивую, какую только видела.

– Что ты сделала?

Застенчиво улыбнувшись, Джун ответила вопросом на вопрос:

– А ты?

– Неважно. – Миртл обернулась к Приюту Дочерей Изабеллы и неожиданно фыркнула. – Не имеет значения. В конце концов, они всего лишь католики.

– Это точно, – ответила Джун, бывшая католичка. Затем она села в машину. Миртл не попросила ее подвезти, а Джун Гавино не предложила. Миртл вышла со стоянки и не посмотрела вслед Джун, пронесшейся мимо нее в своем белом «сатурне». Больше всего Миртл хотелось попасть поскорее домой, прилечь и поспать в обнимку со своей дорогой куклой. А потом забыть о том, что сделала.

Но теперь она понимала, что это будет не так легко, как можно было предположить.

БИИИИИИИИИП! БИИИИИИИИИП!! БИИИИИИИИИП!!!

Умник положил ладонь на гудок и нажал. Машина гудела так долго и протяжно, что у него зазвенело в голове. Ну где же болтается эта идиотка, черт ее дери?!

Наконец дверь, ведущая из кухни в гараж, открылась. Миртл осторожно выглянула. Глаза у нее округлились от страха.

– Явилась-таки! – заворчал Умник. – Я уж думал, ты умерла на толчке.

– Дэнфорт, что случилось?

– Ничего. Все гораздо лучше, чем за два последних года. Мне просто нужна помощь.

Миртл не двинулась с места.

– Оторви свою задницу от двери, женщина!

Ей не хотелось подходить, она боялась Китона, но привычка к повиновению засела так глубоко, что пренебрегать ею она не могла. Миртл подошла к тому месту, где стоял ее муж, – в небольшое пространство между открытой дверью машины и стеной гаража. Шла она медленно, шаркая шлепанцами по бетонному полу – этот звук заставил Умника стиснуть зубы от отвращения.

Увидев наручники, Миртл еще шире распахнула глаза.

– В чем дело, Дэнфорт?

– Ни в чем таком, чего нельзя было бы исправить. Подай-ка мне напильник, Миртл. Вон там, на полке. Нет, погоди, напильник не надо.

Сначала подай отвертку. Большую. И молоток.

Миртл сделала шаг назад, отчаянным жестом прижав руки к груди. Но прежде чем она успела отойти достаточно далеко, Умник просунул свободную руку сквозь опущенное стекло дверцы и схватил жену за волосы.

– Оооо! – закричала Миртл и вцепилась обеими руками в его запястье. Оооо, Дэнфорт! Уууу!

Угрожающе оскалив зубы, Китон притянул ее за волосы обратно. Две толстые вздувшиеся вены пульсировали у него на лбу. Слабые пальцы Миртл причиняли ему такую же боль, какую могло бы причинить птичье крылышко.

– Делай то, что тебе говорят! – прорычал он и ударил ее головой о край открытой двери: раз, другой, третий. – Ты что, родилась кретинкой или тебя так воспитали? Давай сюда инструменты. Давай! Давай! Давай!

– Дэнфорт, мне больно!

– Так и надо! – Он еще раз стукнул ее головой о край открытой дверцы «кадиллака», гораздо сильнее. Из рассеченного лба по левой стороне лица Миртл потянулась тонкая струйка крови. – Ты будешь меня слушаться, женщина?!

– Да! Да! Да!

– Хорошо. – Он чуть расслабил пальцы на ее волосах. – А теперь давай большую отвертку и молоток. И не думай шутки шутить.

Она потянулась правой рукой к полке.

– Я не могу достать.

Он подался вперед, не выпуская ее волос, но позволив сделать еще пару шагов к той стене, где висела полка. Две крупные капли крови шлепнулись на пол между ног Миртл.

Пальцы ее сомкнулись на одном из инструментов, и тут же Китон затряс ее голову за волосы, как терьер трясет дохлую крысу.

– Не это, тупица! Это дрель! Я что, дрель тебя просил подать? А?

– Но Дэнфорт! Оооо! Я ничего не вижу!

– Кажется, ты хочешь, чтобы я тебя отпустил. И тогда ты побежишь домой и позвонишь Им. Так?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь!

– Ну конечно! Куда тебе, невинному ягненку! Это ведь просто совпадение, что ты заставила меня в воскресенье свернуть с дороги так, чтобы этот недоносок, помощник шерифа, мог успеть поразвешивать везде свои вонючие талоны. И ты хочешь, чтобы я в это поверил?

Она подняла глаза вверх, чтобы посмотреть на него. На ресницах застыли капли крови.

– Но, Дэнфорт… ты ведь сам пригласил меня в воскресенье. Ты сказал…

Он дернул ее за волосы, и Миртл вскрикнула.

– Давай, делай что тебе говорят. Это мы позже обсудим.

Миртл снова протянула руку вдоль стены: голова опущена, волосы (кроме пряди, зажатой в пальцах Дэнфорта) свисают вниз. Дрожащей рукой она дотронулась до большой отвертки.

– Вот так, – одобрительно заметил Китон. – А теперь второй инструмент.

Как, осилишь?

Миртл вслепую нащупала резиновый перфорированный чехол, в который была завернута ручка молотка «крафтсмэн».

– Прекрасно. А теперь давай сюда.

Миртл ухватила молоток покрепче, и Умник притянул ее за волосы обратно. Затем отпустил, но по лицу его было ясно, что вздумай она дернуться, схватит снова. Миртл не дергалась. На нее как будто напал столбняк. Единственное, чего ей хотелось, это снова подняться к себе в спальню, лечь в постель в обнимку с куклой и заснуть. Ей казалось, что она может проспать целую вечность.

Китон забрал молоток из ее ослабевших рук. Установив острие отвертки на ручке двери, он несколько раз с силой ударил по ней молотком. На четвертом ударе ручка отскочила. Дэнфорт снял с нее петлю наручника, а саму ручку вместе с отверткой бросил на пол. В первую очередь он нажал кнопку, закрывающую дверь гаража. Когда дверь поползла вниз, он, с молотком в руке, направился к Миртл.

– Ты с ним спишь, Миртл? – ласковым тоном спросил Умник.

– Что? – Она смотрела на мужа полусонным равнодушным взглядом.

Умник принялся постукивать молотком по ладони. Звук получался мягкий и вкрадчивый. Так, так, так.

– Ты с ним переспала после того, как вы вместе развесили по всему дому эти отвратительные розовые талоны?

Она смотрела на него отсутствующим непонимающим взглядом, а Дэнфорт напрочь забыл, что обедал вместе с Миртл в то самое время, пока Риджвик делал свое грязное дело.

– Умник, о чем ты говоришь…

Он застыл на месте, вскинув брови.

– Как ты мой я назвала?

Туман во взгляде Миртл рассеялся. Она стала отступать от Китона, втянув голову в плечи. В это время за их спинами опустилась до конца дверь гаража. Теперь единственными звуками нарушавшими тишину было шуршание их подметок по бетонному полу и позвякивание цепочки от наручников, качавшейся словно мятник.

– Прости. Прости, Дэнфорт. – Миртл повернулась и побежала к двери, ведущей в кухню.

Китон поймал се у самой двери, снова вцепившись в волосы.

– Как ты меня назвала? – завопил он и занес молоток. Глаза Миртл поднимались вслед за движение его руки.

– Дэнфорт, прошу тебя! Нет!

– Как ты меня назвала? Как ты меня назвала?

Он снова и снова повторял эту фразу и конец каждой отмечал ударом молотка, на этот раз не мягким и не вкрадчивым, а тяжелым и глухим. Тук.

Тук. Тук.

Туз подъехал к имению Кеймбера ровно в пять часов вечера. Засунув карту в задний карман брюк, он вышел из машины и открыл багажник. Забрал оттуда лопату и кирку, предусмотрительно положенные мистером Гонтом, и направился к покосившемуся полусгнившему крыльцу, пристроенному к фасаду дома. Достав из кармана карту, он присел на ступеньку и принялся ее изучать. Туман в голове, вызванный действием кокаина, рассеивался, но сердце по-прежнему возбужденно колотилось. Туз выяснил для себя, что кладоискательство тоже своего рода искусственный возбудитель.

Подняв голову, он оглядел двор: заросший сорняками сад, полуразрушенный амбар, клочья осыпавшихся подслеповатых подсолнухов.

«Ничего особенного, и все же это должно быть здесь, я уверен, – думал Туз. – Именно теперь я оторвусь навсегда от братьев Корсонов, именно отсюда уйду богатым. Только здесь. Все или хотя бы большая часть. Здесь. Я чувствую».

Но это было даже больше чем чувство. Он слышал, как богатство поет.

Поет тихо и призывно из-под земли. Поют большие деньги. Не десятки, сотни тысяч. Может быть, даже целый миллион.

– Миллион долларов, – прошептал внезапно охрипшим голосом Туз и склонился над картой.

Пять минут спустя, словно охотничья собака, пригнув голову, он шел по следу вдоль западного крыла дома Кеймбера. Пройдя весь путь обратно по тыльной стороне, он наконец нашел то, что искал – большой плоский камень.

Поднял его, отшвырнул и принялся неистово копать. Не прошло и двух минут, как острие лопаты звякнуло о что-то металлическое. Опустившись на колени, Туз стал копать руками, как собака, отыскивающая припрятанную кость. Еще минута, и на свет Божий появилась банка из-под краски.

Большинство любителей кокаина имеют привычку грызть ногти, и Туз не был исключением. Ногти его были сгрызены до основания, и подцепить крышку банки он не мог. Засохшая краска вокруг ободка превратилась в слой прочного клея. Со стоном отчаяния и ярости Туз достал из кармана перочинный нож, поддел лезвием крышку, сдернул ее и заглянул внутрь, сгорая от нетерпения.

Банкноты. Пачки банкнот!

С победным воплем он вытащил их из банки… и обнаружил, что предчувствия обманули его. Это снова были векселя. На этот раз векселя компании Ред Болл, действовавшие только на юге района Мейсон-Диксон, да и то до 1964 года, то есть до того времени, когда компания расформировалась.

– Чтоб вы все провалились! – завопил Туз. Он швырнул пачки векселей на землю, они развернулись и стали разлетаться на неожиданно поднявшемся горячем ветре. Некоторые цеплялись за сорняки и трепетали как знамена. Сволочь! Скотина! Ублюдок!

Туз пошарил в банке, перевернул ее, как будто ожидая прочесть что-то на обратной стороне, но ничего не нашел. Тогда он отбросил ее, посмотрел вслед, затем подбежал и наподдал ногой, как футбольный мяч.

Туз потянулся за картой в заднем кармане и, не найдя сразу, облился холодным потом. Неужели потерял? Нет, вот она. Просто в стремлении поскорее вскрыть банку слишком глубоко засунул. Развернув карту, он внимательно посмотрел на второй крест и понял, что им отмечено место за амбаром… Вот тогда светлая мысль разорвала густой мрак в голове Туза, словно Римская свеча Четвертого Июля.[19]

Банка, которую он только что выкопал, – декорация. Папаша предполагал, что кто-нибудь догадается о его пометках в виде плоских камней. И поэтому здесь, в имении Кеймбера, он строил маскировку. На всякий случай.

Любопытный кладоискатель обнаружив никому не нужное сокровище, вряд ли предположит, что в этом же месте, чуть поодаль, будет спрятано настоящее…

– Если только у любопытного не окажется под рукой карты, – пробормотал Туз. – Как у меня, например.

Схватив лопату и кирку, он помчался к амбару, глаза горят, весь в поту, седые волосы дыбом на голове.

Туз увидел старый трейлер «эйр-флоу» и помчался к нему, Уже почти добежав, он споткнулся обо что-то и растянулся во всю длину на земле. Тут же вскочил и огляделся. Он сразу заметил то, обо что споткнулся.

Это была лопата. Со свежими комьями земли на острие. Тяжелое предчувствие сжало сердце Туза, очень тяжелое и очень болезненное. От сердца оно стало опускаться к животу, стягивая кишки, а потом еще ниже.

Губы растянулись, обнажив зубы в уродливой и зловещей ухмылке. Знакомых очертаний камень лежал поблизости, грязной стороной вверх. Его отбросили.

Кто-то уже побывал здесь до него… и совсем недавно… судя по всему…

Кто-то опередил его и отнял богатство.

– Нет, – прошептал Туз. Короткое слово упало, словно сгусток крови или отравленный плевок. – Нет!

Неподалеку от лопаты он увидел свежую рыхлую землю, небрежно набросанную в выкопанную яму. Забыв о своих собственных инструментах и о лопате, оставленной на месте преступления вором, Туз рухнул на колени и принялся выгребать землю руками. Не прошло и нескольких секунд, как он обнаружил консервную банку. Туз достал банку из ямы и сорвал крышку. Внутри лежал лишь конверт.

Туз вскрыл его. Оттуда выпали две вещи: листок сложенной вчетверо бумаги и еще один конверт, поменьше. Отложив конверт, Туз развернул листок.

Записка была напечатана на машинке. У Туза челюсть отвалилась, когда он прочел в обращении свое имя.

Дорогой Туз!

Не уверен, что ты обнаружишь это письмо, но нет такого закона, который запрещал бы надеяться. Отправить тебя в Шошенк было очень приятно, но несравнимо с этим удовольствием. Хотел бы я видеть твое лицо, когда ты прочтешь мое послание!

Вскоре после того, как тебя засадили за решетку, я отправился с визитом к Папаше. Виделся я с ним довольно часто – не менее раза в неделю.

У нас был договор: он платил мне сотню в месяц, а я смотрел сквозь пальцы на его противозаконные делишки. Все было очень гладко. В ходе последней встречи он, извинившись, удалился в туалет.

«Что-то скушал несвежее», – объяснил Папаша. Xa-xa! Я воспользовался случаем, и заглянул в ящик стола, который он оставил незапертым. Такая неосмотрительность была не в его характере, но, думаю, он боялся наложить в штаны, не добежав до толчка. Ха!

Интересного я в ящике обнаружил немного, но то, что обнаружил, стоило всего остального. Нечто вроде карты. На ней было нанесено множество крестиков, но один из них, обозначавший то место, на котором ты сейчас стоишь, красным карандашом. Я положил карту на место до того, как Папаша вернулся.

Он так и не узнал, что я видел карту. Как только он умер, я пришел сюда и откопал консервную банку. Там было более двухсот тысяч долларов.

Туз! Можешь не беспокоиться, я решил поделиться и поделиться поровну, так что оставляю тебе то, что тебе по праву принадлежит. Добро пожаловать в город, Тузило Драное!

Искренне Ваш,

Алан Пэнгборн, шериф округа Касл

P.S. Прими дружеский совет. Туз: теперь, когда ты в курсе, бери свою долю и уматывай. Не забывай старую поговорку: дают – бери, бьют… Если ты хоть раз попробуешь меня донять дядюшкиными денежками, я проделаю новую дырку в твоей заднице и заткну ее твоей собственной головой. Верь моему слову.

А.П.

Листок выпал из обессилевших пальцев Туза, и он едва смог раскрыть второй конверт.

Там лежала банкнота достоинством в один доллар. «Я собираюсь поделиться и поделиться поровну, так что оставляю то, что тебе по праву принадлежит».

– Ах ты рвань поганая, – прошептал Туз и дрожащими пальцами достал доллар из конверта. «Добро пожаловать в город, Тузило Драное!». – СУЧИЙ УБЛЮДОК! – закричал Туз так громко, что почувствовал, как в горле что-то надорвалось. Над головой прокатилось эхо: ублюдок… людок… док… Он хотел было разорвать доллар в клочья, но заставил себя успокоиться. Нет, приятель, все еще впереди.

Это дело поправимое. Сукин сын решил прикарманить папашины денежки, так? Он присвоил то, что, по его же собственному выражению, «по праву принадлежит» последнему оставшемуся в живых родственнику покойного, так?

Так. Правильно! Прекрасно! И поэтому, забрав свои деньги, Туз отрежет поганому шерифишке яйца перочинным ножом и вот этот самый доллар засунет в ту дырку, откуда они росли. Так что рвать его пока не стоит. Пригодится как память.

– Ты любишь денежки, защитничек наш драгоценный, – пропел Туз елейным голосом. – Ладно. Никаких проблем. Никаких… твою мать… проблем.

Он направился к машине на негнущихся отяжелевших ногах, заплетающейся походкой, ничего общего не имеющей с его обыкновенно легкой рысцой.

Но к тому времени, когда до машины оставалось несколько футов, Туз уже почти бежал.

Глава 19

С без четверти шесть Касл Рок стал погружаться в сумерки удивительные, необычайные, роковые. С юга горизонт освещался вспышками молний, глухие отдаленные раскаты грома доносились с полей и лесов. Тучи ползли по направлению к городу и по мере приближения сгущались. Уличные фонари, управляемые фотоэлементами, зажглись на полчаса раньше, чем полагалось в это время года.

В конце Мейн Стрит царили непривычные суета и хаос. Толпы народа, автомобили полиции штата, автобусы с телестудии. Радиопереговорные устройства щелкали, рявкали, гудели, хрюкали и пищали в знойном неподвижном воздухе. Телевизионщики тянули кабель и кричали на зевак – по большей части подростков, сбивавших свободный конец кабеля до того, как его успевали временно укрепить на асфальте клейкой лентой. У входа в муниципалитет за баррикадами толпились репортеры четырех еженедельников и беспрестанно щелкали камерами, чтобы успеть к завтрашнему дню расцветить первые полосы своих изданий фотографиями. Несколько местных жителей – всего несколько, что вызвало бы удивление у любого, обратившего на этот факт внимание, но таких не нашлось – вытягивали шеи, стараясь не упустить интересного зрелища. Корреспондент телевидения вед запись своего репортажа, стоя спиной к зданию муниципалитеты в ярком свете прожекторов.

– Бессмысленная волна насилия захлестнула Касл Рок после полудня, начал он и замолчал, не договорив. – Захлестнула? – переспросил он сам себя, недовольно сморщившись, и крикнул, обращаясь к съемочной группе. Черт, давайте сначала.

Слева от него режиссер другой телепрограммы наблюдал за подготовкой к прямой трансляции, которая должна была начаться через двадцать минут. Толпа любопытных постепенно сгущалась, привлеченная знакомыми лицами телекомментаторов. За баррикадами, с тех пор как из здания муниципалитета вынесли пластиковый мешок с телом несчастного Лестера Пратта и уложили в карету «Скорой помощи», ничего интересного не происходило.

Верхняя часть Мейн Стрит пустовала – ни голубых мигалок полицейских машин, ни ярких лучей телепрожекторов. Вернее, она почти пустовала.

Время от времени легковая машина или пикап останавливались перед магазином Нужные Вещи. Время от времени под зеленый навес заглядывали случайные прохожие, но за стеклом витрины было темно и шторы на дверях опущены. Время от времени от небольшой толпы зевак в конце Мейн Стрит кто-нибудь выходил и брел по улице мимо пустыря, где когда-то красовался Центр Изобилия, мимо ателье «Шейте сами», тоже наглухо запертого и темного, в сторону магазина.

Никто не замечал этот тоненький ручеек посетителей: ни полиция, ни телевизионщики, ни корреспонденты, ни большинство наблюдателей. Их внимание было привлечено местом преступления, а к эпицентру преступления, всего лишь в трехстах ярдах, они стояли спиной.

Если бы сторонний наблюдатель ненадолго заинтересовался происходящим, он тут же обратил бы внимание на некоторые детали. Посетители подходили к магазину. Посетители читали объявление, вывешенное в витрине:

ЗАКРЫТО ВПЛОТЬ ДО ОСОБОГО УВЕДОМЛЕНИЯ

Посетители отступали на шаг с выражением отчаяния и растерянности на лицах, с видом наркоманов, обнаруживших, что поставщик обманул и не явился на свидание. «Что же мне теперь делать?» – было написано на их лицах.

Большинство возвращались и перечитывали объявление, как будто в надежде, что более пристальное изучение изменит содержание.

Некоторые сразу садились в машины или брели пешком к зданию муниципалитета, чтобы воспользоваться бесплатным развлечением, и вид у них был весьма равнодушный, вернее не слишком расстроенный. Но на лицах большинства вспыхивало внезапное понимание. Они походили на людей, отгадавших наконец последнее слово кроссворда или подобравших последнюю картинку головоломки.

Эти люди заворачивали за угол, в переулок, тянувшийся по тыльным сторонам домов, выстроившихся вдоль Мейн Стрит, туда, где прошлой ночью припарковал «такер» Туз Мерилл.

В сорока футах от поворота из открытой двери на тротуар проливался ярко-желтый луч света. Луч этот становился еще ярче, по мере того как день склонялся к вечеру. Его пересекал темный силуэт, похожий на те, что вырезают умельцы из черной бумаги. Силуэт принадлежал, вне всяких сомнений, Лилэнду Гонту.

На пороге он поставил стол. На него водрузил коробку от сигар «Рой-Тэн». В нее он клал деньги, уплаченные покупателями, и выдавал сдачу.

Покупатели подходили нерешительно, даже боязливо, но всех объединяло одно: они были явно разгневаны и собирались вылить свой гнев на виновного.

Некоторые бросались наутек, не успев дойти несколько шагов до стола, за которым сидел мистер Гонт. Мужчины и женщины мчались прочь с лицами, искаженными ужасом, – как будто они увидели дьявола, поджаривающего котлеты из человечины. Но многие, надо отдать им должное, оставались, чтобы довести дело до конца. Мистер Гонт болтал с ними о том о сем, добродушно подшучивая над своей странной коммерцией с черного хода, завершающей долгий трудовой день, и они постепенно успокаивались.

Мистеру Гонту нравился его магазин, но никогда ему не было среди стеклянных витрин так привольно, как здесь, на свежем воздухе, когда он стоял лицом к надвигающейся грозе, чувствуя, как ветерок играет волосами.

Магазин с разумно расположенными светильниками на потолке был несомненно хорош… и все же здесь куда лучше. Здесь всегда гораздо лучше.

Он начал свое дело в незапамятные времена как бродячий торговец на слепом лике далекой земли, торговец, носивший товар за спиной, торговец, появлявшийся с приближением ночи и уходивший на заре, оставляя за собой кровь, ужас и несчастья. Годы спустя, когда по земле гуляла Чума, таская за собой повозки с мертвецами, он переезжал из города в город, из страны в страну в фургоне, запряженном костлявой белой лошадью с горящими страшными глазами и языком черным, как сердце убийцы. Товар свой он продавал прямо с фургона и исчезал до того, как покупатели, расплачивавшиеся мелкой монетой, а то и в обмен, успевали обнаружить, что они на самом деле приобрели.

Времена менялись; вместе с ним менялись и лица. Но стоило на лицах появиться желанию, они становились все теми же: лицами овец, лишившихся пастыря, и тогда он снова чувствовал себя на своем месте, прежним старым бродячим торговцем. Не тем, что стоит за прилавком с кассовым аппаратом Шведа, а тем, что когда-то стоял за простым деревянным столом, доставая сдачу из сигарной коробки и продавая желающим один и тот же предмет все снова, и снова, и снова, Товары, которые так привлекали жителей Касл Рок, – черные жемчужины, святые реликвии, подзорные трубы, старые журналы комиксов, бейсбольные карточки, изделия цветного стекла, трубки, старинные калейдоскопы – все исчезло. Мистер Гонт приступил к своему главному делу, а дело это, в конце концов, всегда сводилось к одному и тому же. Менялась внешняя оболочка, как и все остальное с течением времени, но сущность оставалась та же: разная начинка в одинаково темном и горьком пироге.

В конце концов мистер Гонт всегда продавал оружие… и его всегда покупали.

– Благодарю вас, мистер Уорбертон, – говорил мистер Гонт, принимая пятидолларовую банкноту у чернокожего дворника. Взамен он протянул ему один доллар сдачи и один из автоматических пистолетов, которые Туз привез из Бостона.

– Благодарю вас, мисс Милликен. – Он принял у нее десять долларов и сдачи дал восемь.

Он брал с них ровно столько, сколько они могли себе позволить отдать ни пенни больше, ни меньше. «Каждому по желанию, от каждого по возможностям» – таков был лозунг мистера Гонта. Все его клиенты алкали нужных вещей, и он явился для того, чтобы удовлетворить их желания, рассеять скуку и утолить боль.

– Рад вас видеть, мистер Эмерсон.

О, как приятно снова торговать тем, что дорого сердцу, торговать, как в старые добрые времена. И никогда еще торговля не шла так гладко.

Алана Пэнгборна не было в Касл Рок. В то время как полиция штата пребывала в одном конце Мейн Стрит, а мистер Гонт распродавал свой главный и последний товар в середине улицы. Алан сидел в детском отделении Блюмер Уинг клиники Северного Камберленда, в Бриджтоне.

Отделение Блюмер Уинг было совсем небольшое – всего на четырнадцать палат, но нехватка площади с лихвой возмещалась отделкой. Стены палат были окрашены в самые разнообразные яркие цвета. С потолка игровой комнаты свисала вертушка, а на ее осях подпрыгивали, пританцовывали и насвистывали разноперые пташки.

Алан сидел напротив фрески, изображавшей героев из цикла стихов под названием «Мама Гусыня». Один из них, мужчина, склонился над столом и приказывал что-то маленькому мальчику, скорее всего деревенскому, в глазах которого сиял восторг, смешанный со страхом. Эта картина вызывала в памяти Алана строчки из детского стишка, шепотом прозвучавшие у него в ушах:

– Простофиля Грегори, – сказал пекарь. – Отведай мой товар.

По рукам у Алана побежали мурашки – крошечные пупырышки, как капли холодного пота. Он не мог понять отчего, но казалось это вполне естественным. Никогда в жизни он не чувствовал такого страха, такой растерянности, такого смятения. То, что происходило в Касл Рок, было выше его понимания. Ясно это стало только сегодня во второй половине дня, когда, казалось, произошел всеразрушающий взрыв, но на самом деле началось несколько дней, скорее всего неделю назад. Он не знал с чего именно, но догадывался, что история Нетти Кобб и Вильмы Ержик стояла в самых истоках.

И теперь он со страхом предполагал, что разрушительный процесс продолжается, пока он сидит здесь в компании с Простофилей Грегори и пекарем.

Медсестра мисс Хендри прошла по коридору, слегка поскрипывая подошвами туфель и грациозно обходя разбросанные в беспорядке детские игрушки. Когда Алан вошел сюда, полдюжины детишек, кто с конечностями в лубках и на перевязи, кто с частично полысевшими головенками в результате, как догадывался Алан, лечения химиотерапией, строили дома из кубиков и возили туда-сюда машинки, громко и весело переговариваясь друг с другом. Теперь наступило время ужина, и дети разошлись кто в столовую, кто по палатам.

– Как он? – спросил Алан мисс Хендри.

– Без изменений. – В спокойном и вежливом тоне прозвучала нотка враждебности. – Спит. Он должен спать. Он пережил большое потрясение.

– Что слышно от его родителей?

– Мы звонили на работу его отцу в Южный Париж. Но он сегодня выполняет заказ в Нью-Хемпшире. После работы поедет домой и тогда, по всей видимости, все узнает. Думаю, он должен появиться здесь около десяти вечера, но точно сказать, конечно, нельзя.

– А мать?

– Не знаю. – Враждебность в голосе мисс Хендри слышалась уже гораздо явственнее, но направлена она теперь была не на Алана. – Ей звонила не я.

Знаю только то, что вижу, – здесь ее нет. Этот маленький мальчик стал свидетелем самоубийства брата, случившегося дома, но мать до сих пор не появлялась. А теперь прошу меня извинить – мне надо развозить лекарства.

– Да, конечно, – пробормотал Алан. Он некоторое время смотрел ей вслед, потом поднялся с кресла и окликнул:

– Мисс Хендри!

Она обернулась. Взгляд спокойный, но брови недовольно вздернуты.

– Мисс Хендри, мне совершенно необходимо поговорить с Шоном Раском. В самом деле необходимо, поверьте.

– Неужели? – произнесла она холодным тоном и без всякого удивления.

– Что-то… – Алан внезапно вспомнил о Полли, и голос его дрогнул. Он прокашлялся и продолжил:

– Что-то происходит в моем городе. Я уверен, самоубийство Брайана Раска – часть происходящего. А также уверен, что Шон Раск может явиться ключом к разгадке.

– Шериф Пэнгборн, Шону Раску всего семь лет. И если он действительно что-то знает, почему здесь нет других полицейских?

«Других полицейских, – повторил про себя Алан. – Она имеет в виду профессиональных. Полицейских, которые не станут допрашивать на улице одиннадцатилетних мальчиков, а потом отпускать их домой, чтобы они убивали себя в гаражах».

– Потому что у них тоже дел по горло, – сказал он вслух. – И еще потому, что они не знают город так, как знаю его я.

– Понятно. – Она повернулась, чтобы уйти. – Мисс Хендри.

– Шериф, у меня сегодня вечером много дел и очень…

– Брайан Раск не единственная жертва Касл Рок за сегодняшний день.

Погибли, как минимум, еще трое. Мужчину, владельца загородного бара, увезли в больницу в Норвегию с простреленным легким. Он, вполне возможно, выживет, но в ближайшие тридцать шесть часов поговорить с ним я не смогу. Я уверен, что убийство не случайно и далеко не последнее.

– Вы считаете, что Шону Раску может быть об этом что-то известно?

– Он может знать причину самоубийства брата. Если так, то его слова потянут за собой всю нить. Так что прошу, как только он проснется, сообщите мне.

Она помолчала, потом сказала.

– Это зависит от того, в каком психическом состоянии он проснется. Я не позволю, чтобы вы усугубили его болезнь, что бы там ни происходило в вашем городе.

– Я понимаю.

– Правда? Ну что ж, прекрасно. – Лицо ее договорило все остальное: сидите, мол, тогда и не мешайте мне заниматься делом. Сестра прошла к высокому столу, села и принялась складывать в тележку пузырьки и коробочки.

Алан поднялся, прошел к телефону-автомату в конце холла и в который раз набрал номер телефона Полли. И в который раз ответом ему были лишь протяжные гудки. Он набрал номер ателье, попал на автоответчик и повесил трубку. Вернувшись к своему креслу, он сел и принялся снова разглядывать персонажей «Мамы Гусыни».

«Вы забыли задать мне один вопрос, мисс Хендри, – думал он. – Вы забыли спросить, какого черта я здесь торчу, если в округе, жители которого выбрали меня для охраны их безопасности, такое творится. Вы не спросили меня, почему я в это самое время не веду расследование, посадив сюда кого-нибудь другого, Сита Томаса например, дожидаться пробуждения Шона Раска. Вы забыли спросить меня об этом, мисс Хендри, и знаете что? Я рад, что вы об этом забыли, вот что».

Причина на самом деле была чрезвычайно проста. Все убийства, кроме тех, что происходили в Портленде и Бангоре, передавались на расследование полиции штата. Генри Пейтон намекнул на это после случая с Нетти Кобб и Вильмой Ержик, но с тех пор больше не намекал. Не мог себе этого позволить.

Представители всех печатных изданий южной части штата Мэн, а также корреспонденты телевидения находились теперь в Касл Рок или на пути туда.

Не пройдет и пары часов, как к ним присоединится коллеги со всего штата… а если, как предполагал Алан, несчастья еще впереди, их гвардия будет постоянно увеличиваться за счет представителей соседних округов и штатов.

Так обстояли дела, такова была реальность, но настроение Алана не менялось. Он чувствовал себя питчером, который не справляется со своими обязанностями и отослан тренером в запас. Чувство было далеко не из приятных. Не сводя глаз с Простофили Грегори, Алан вновь стал подводить итоги.

Лестер Пратт мертв. Он явился в Управление шерифа и в приступе ревности накинулся на Джона Лапонта. Дело касалось девушки, с которой, как успел признаться Джон до появления кареты «Скорой помощи», он не встречался уже больше года.

– Я только нешколько раш вштречалшя ш ней на улисе, и то она ражговаривать не хотела, – шепелявил Джон. – Она щитала меня дамшким угодником. – Он дотронулся до сломанного носа и болезненно сморщился. Теперь я и шам шебя таким чувштвую.

В настоящий момент Джон лежит в больнице в Норвегии с переломом носа, вывихом челюсти и возможными внутренними кровоизлияниями.

Шейла Брайам тоже в больнице. Шок. Святоша Хью и Билли Таппер мертвы.

Сообщение поступило как раз в то время, когда стала терять сознание Шейла.

Звонил поставщик пива, слава Богу догадавшийся предварительно вызвать «Скорую помощь». Звонивший был почти в такой же истерике, как Шейла, и Алан не отваживался его осуждать. К тому моменту он и сам был на грани нервного срыва.

Генри Бофорт госпитализирован в тяжелейшем состоянии в результате множественных пулевых ранений.

Норрис Риджвик пропал, и это тревожит больше всего остального.

Алан искал его после звонка поставщика пива, но он исчез бесследно.

Алан решил тогда, что Норрис помчался вслед за Китоном, чтобы арестовать городского голову и привезти на буксире, но, как вскоре выяснилось, Китона никто арестовывать не собирался. У Алана оставалась надежда, что его перехватят ребята из полиции штата, пока идут по другим следам, но и этого не случилось. У них были дела поважнее. А Норриса как ветром сдуло. Но где бы он ни был, ушел он на своих двоих. Когда Алан выезжал из города, «фольксваген» Норриса по-прежнему лежал на боку в конце Мейн Стрит.

Свидетели сообщили, что Умник исхитрился залезть в свой «кадиллак» через окно и умотал. Единственный человек, попытавшийся остановить его, жестоко поплатился. Скотт Гарсон госпитализирован в Северный Камберленд со сломанной челюстью, сломанной скулой, раздробленным запястьем и тремя пальцами всмятку. Могло быть и хуже: свидетели утверждали, что Умник намеревался задавить храбреца, пока тот лежал на мостовой.

Пенни Партридж со сломанной ключицей и одному Богу известно с каким количеством переломанных ребер тоже лежал в больнице. Об этом сообщил Энди Клаттербак, в то время как Алан размышлял об Умнике, удравшем от правосудия в «кадиллаке» и прикованном наручниками к дверце. Выходило так, будто Святоша Хью остановил Ленни на дороге, выкинул из машины и удрал на ней.

Алан догадывался, что машину Ленни можно будет обнаружить на стоянке у Мудрого Тигра, поскольку Святоша там сильно наследил.

И, что самое страшное, расстался с жизнью, пустив себе пулю в голову, Брайан Раск, мальчик в возрасте одиннадцати лет. Клат только начал выкладывать свою версию, как зазвонил телефон. Шейлу к тому времени уже увезли, и Алан, подняв трубку, услышал истерический вопль семилетнего малыша – Шона Раска, который нашел телефон Конторы шерифа на ярко-оранжевой карточке, лежавшей у них дома, в кухне, рядом с аппаратом. Одним словом, кареты «Скорой помощи» и полицейские машины из четырех городов ездили сегодня по одному маршруту – в Касл Рок.

Алан повернулся спиной к Простофиле Грегори и пекарю и, разглядывая птичек, подпрыгивавших и хлопавших крылышками на веревочках, подвязанных к лопастям вертушки на потолке, снова мысленно вернулся к Хью и Ленни Партриджу. Их встреча, едва ли самая серьезная за сегодняшний день, но уж наверняка самая странная, казалась Алану ключом к разгадке именно в силу своей несуразности.

– Какого черта Хью не поехал на своей машине, если уж он имел зуб на Генри Бофорта? – спрашивал Алан Клата, прочесывая пятерней волосы, уже достаточно долгое время представлявшие собой взлохмаченную копну. – Зачем ему понадобилась старая развалина Ленни?

– Потому что «бьюик» Хью стоял на четырех осях. Такое впечатление, что кто-то порезал ножом шины. – Клат пожал плечами, оглядывая с недоумением развалины, в которые превратилась Контора шерифа. – Может быть, он решил, что это сделал Генри Бофорт.

«Да, – думал теперь Алан. – Может быть. Это безумие, но не большее, чем предположение Вильмы Ержик о том, что Нетти Кобб могла забросать грязью ее простыни, а потом расколотить камнями окна в доме. И не больше, чем предположение Нетти о том, что Вильма убила ее собаку».

Прежде чем Алан успел задать Клату следующий вопрос, в конторе появился Генри Пейтон и очень мягко дал понять, что берет расследование в свои руки. Алан кивнул.

– Тебе нужно прежде всего выяснить одно, Генри, и как можно скорее, сказал он.

– Что именно? – Алан с упавшим сердцем заметил, что Генри слушает его вполуха. Его старый друг – самый дорогой из тех, что у него появились с тех пор, как он занял пост шерифа Касл Рок, и самый ценный, как выяснилось, думал теперь совсем о другом. И больше всего о том, как распределить силы, учитывая широкую сеть происшествий.

– Надо выяснить, имел ли Генри Бофорт зуб на Хью, так же как Хью на него. Сейчас его об этом спросить невозможно, я понимаю, он без сознания, но когда придет в себя…

– Хорошо, – сказал Генри и похлопал Алана по плечу.

– Хорошо. – Он повысил, голос. – Брукс! Моррис! Сюда!

Алан смотрел вслед Генри, когда тот шел к выходу, и испытывал желание броситься за ним, схватить за плечи, повернуть к себе лицом и заставить слушать. Но он не сделал этого. Не сделал, поскольку Генри и Хью, Лестер и Джон, и даже Нетти с Вильмой теряли для него свою значимость. Мертвые мертвы, за ранеными присмотрят, преступления совершены.

Алан не мог отделаться от чувства, что главное преступление впереди.

Когда Генри вышел к своим людям. Алан снова позвал Клата. Помощник вошел, засунув руки в карманы и с угрюмым выражением на лице.

– Нас списали. Алан, – сообщил он. – Вымели в одночасье. Проклятье!

– Не совсем пока, – сказал Алан, надеясь, что слова не опровергаются тоном, каким они сказаны. – Ты останешься здесь моим связным, Клат.

– А ты куда?

– Домой к Раскам.

Но когда он туда добрался, ни Брайана, ни Шона на месте не оказалось.

«Скорая помощь», подобравшая несчастного Скотта Гарсона, заехала по пути за Шоном. Теперь они направлялись в клинику Северного Камберленда. Вторая машина Гарри Сэмуэльса, кабриолет «линкольн», забрала Брайана Раска и повезла в морг, в Оксфорд. Лучшая машина Гарри, та, которую он называл «семейной», уже отправилась туда же с телами Хью и Билли Таппера.

Алан подумал, что тела будут складывать там, как поленницу дров.

Только оказавшись в доме Брайана Раска, Алан понял душой и разумом, насколько полностью он выбыл из игры. Люди Генри Пейтона успели прибыть сюда задолго до него, как будто дали ему понять – твоя помощь нам до лампочки. Алан стоял на пороге кухни, смотрел, как они работали, и понимал, что нужен им, как пятое колесо в телеге. Кора Раск отвечала на их вопросы медленно, словно во сне. Алан решил, что она в шоке или врачи «Скорой помощи», прежде чем увезти тело ее сына, дали ей успокоительное. Она отдаленно напоминала ему Норриса, когда тот выбирался из окна своего перевернувшегося «фольксвагена». Шок не шок, транквилизатор или нет, многого от нее детективы добиться не могли. Она не плакала, но не в состоянии была сосредоточиться и уж тем более дать вразумительный ответ.

Она ничего не знает, отвечала Кора, была в спальне, наверху, отдыхала после обеда. «Бедный Брайан, – повторяла она без конца, – бедный, бедный Брайан».

Но произносила она эти слова без всякого выражения и все время теребила в руках темные очки. Одна из дужек этих очков была прикручена клейкой лентой, а одно из стекол разбито.

Алан ушел оттуда с тяжелым сердцем и сразу поехал в больницу.

Теперь он встал и направился к телефону-автомату в конце коридора.

Набрал номер телефона Полли, снова не получил ответа и позвонил в Управление. Голос недружелюбно прорычал в трубку: «Полиция штата», и Алан почувствовал наивный прилив ревности. Он представился и попросил позвать Клата. Ждать пришлось не менее пяти минут.

– Прости, Алан, – ответил Клат. – Они просто положили трубку на стол.

Я случайно проходил мимо, а то ты до сих пор ждал бы. Этим молодцам на нас наплевать.

– Не думай об этом, Клат. Ты не знаешь, Китона нашли?

– Понимаешь… просто не знаю, как тебе об этом сказать…

Алан почувствовал приступ тошноты и закрыл глаза. Он был прав, до конца еще далеко.

– Говори, – сказал он Клату. – Без всяких церемоний.

– Умник… то есть Дэнфорт, я хотел сказать… приехал домой и отверткой сорвал наручник с «кадиллака». Ты ведь знаешь, как он был туда прикован.

– Да, знаю, – сказал Алан, не открывая глаз.

– Ну вот… а потом он убил свою жену, Алан. Молотком. Ее нашел не полицейский штата, они двадцать минут назад еще о его существовании вообще не подозревали. Ее обнаружил Сит Томас. Он поехал к дому Умника на всякий случай. Сразу сообщил сюда, а потом и сам приехал, минут пять назад.

Говорит, у него грудь болит, и я не удивлен. Он рассказал, что Умник ей разбил лицо всмятку. Повсюду, говорит, кровь и волосы, Пейтон туда послал целую бригаду, а Сита я посадил к тебе в кабинет. Решил, что ему лучше присесть, чем упасть.

– О Господи! Клат, быстро отвези его к Рею Ван Аллену. Ему уже шестьдесят два, и он всю жизнь «Кэмел» изо рта не вынимал.

– Рей уехал в Оксфорд, Алан. Пытается залатать Генри Бофорта.

– Тогда к его помощнику… как его там? Френкелу. Эверетту Френкелу.

– Этого нигде нет. Я пытался дозвониться и домой и на работу.

– А что говорит жена?

– Эв холостяк, Алан.

– О Господи! – В их разговор ворвались обрывки музыкальной фразы.

Песенка под названием «Не надо переживать, радуйтесь». Алан воспринял это как насмешку.

– Я могу сам отвезти его в больницу, – предложил Клат.

– Ты мне здесь нужен, – сказал Алан. – Газетчики и телевизионщики появлялись?

– Да. Этих полным-полно.

– Как только повесишь трубку, проведай Сита. Если ему не стало лучше, сделай вот что: выйди на улицу, перехвати какого-нибудь репортеришку, кто посмышленей на вид, и заставь отвезти Сита в клинику в Камберленде.

– Ладно. – Клат помолчал и наконец выпалил наболевшее:

– Я хотел поехать к Китону, но штатники меня не пустили. Как тебе это нравится, Алан?

Эти скоты не пустили помощника шерифа округа на место преступления!

– Я тебя понимаю, Клат. Мне самому это не нравится. Но они делают то, что им положено. Ты видишь Сита с того места, где стоишь?

– Да.

– Ну и что? Он жив?

– Сидит за твоим столом, курит и читает последний выпуск «Правосудия».

– Ладно. – Алану хотелось смеяться и плакать одновременно. – Тогда все в порядке. Полли Чалмерс не звонила, Клат?

– Н-н-н… погоди, здесь отмечено. Сейчас скажу… вот. Звонила, Алан, в половине четвертого.

Алан вздохнул.

– Это я знаю. А позже?

– Здесь не отмечено, но это ничего не значит. Шейлы нет, а эти бездельники из полиции штата… Кто может сказать наверняка?

– Спасибо, Клат. Какие еще новости?

– Да есть парочка.

– Валяй.

– Они нашли пистолет, которым Хью стрелял в Генри, но Дэвид Фридмэн из полиции штата говорит, что не знает такого оружия. Автоматический пистолет, это точно, но малый говорит, что такого сроду не видал.

– Ты уверен, что так сказал именно Дэвид Фридмэн?

– Точно, Фридмэн.

– Этот должен знать. Дэйв Фридмэн – ходячая оружейная энциклопедия.

– И все-таки не знает. Я стоял поблизости, когда он разговаривал с твоим приятелем Пейтоном. Сказал, что похоже на немецкий маузер, но нет маркировки и обработка другая. Кажется, они отослали его в Августу с целой тонной других улик.

– Что еще?

– Во дворе Генри Бофорта нашли анонимную записку, – сообщил Клат, была пришлепнута к его машине – знаешь, эта его знаменитая «Т-Берд»? Ее тоже раскурочили. Так же, как и машину Хью.

Алану показалось, будто огромная мягкая рука влепила ему пощечину.

– Что было в записке?

– Минутку. – Он услышал шелест бумаги, видимо Клат листал записную книжку. – Вот. «Не смей' больше никогда выгонять меня и забирать ключи от машины, жаба вонючая».

– Жаба?

– Именно так. – Клат нервно хихикнул. – Слова «никогда» и «жаба» подчеркнуты.

– И ты говоришь, машину отделали?

– Точно. Шины порезаны так же, как на машине Хью. И длиннющая царапина вдоль по борту.

– Понятно. Тогда тебе надо сделать еще кое-что. Сходи в парикмахерскую и, если понадобится, в биллиардную. Разузнай, кого на этой или на прошлой неделе выгнал Генри.

– Но полиция штата…

– К чертям собачьим полицию штата! – с чувством произнес Алан. – Это наш город. Мы знаем, кого спросить и где его найти. Неужели ты в пять минут не отыщешь человека, который выложит тебе всю историю как на духу?

– Как же, не отыщу! – возмутился Клат. – Я, возвращаясь с Касл Хилл, видел Чарли Фортина, болтавшего с компанией мужиков у Вестерн Авто. Если Генри с кем-нибудь столкнулся, Чарли не может не знать, с кем именно.

Мудрый Тигр – второй дом для Чарли.

– Верно. А полиция штата с ним беседовала?

– М-м-м… нет.

– Конечно. Вот ты и побеседуй. Но думаю, мы оба и так знаем ответ, правда?

– Святоша Хью, – сказал Клат.

– Бьюсь об заклад, что он, – сказал Алан и подумал, что, возможно, первое предположение Генри было не так уж далеко от истины.

– О'кей, Алан. Я все сделаю.

– И сразу же перезвони мне. Второе. – Он продиктовал Клату номер и заставил повторить, чтобы убедиться, что записано правильно.

– Позвоню, – сказал Клат и вдруг взорвался. – Что происходит, Алан?

Проклятье, что тут такое происходит?

– Не знаю… – Алан внезапно почувствовал себя стариком, уставшим, замученным стариком… и злым к тому же. Злился он уже не на Генри Пейтона за то, что тот отстранил его от дела, а на того, по чьей вине происходит все это безумие. И с каждой минутой в нем крепла уверенность: стоит им докопаться до дна, они сразу: поймут, что виновник один-единственный.

Вильма и Нетти, Генри и Хью, Лестер и Джон; кто-то соединил их проводами и замкнул цепь. – Я не знаю, Клат, но мы докопаемся.

Он повесил трубку и снова набрал номер Полли. Его желание выяснить отношения, разобраться, отчего она так на него набросилась, постепенно теряло свою остроту. Вместо него возникало другое чувство, гораздо более тревожное: глубокий, неосознанный, но все возрастающий страх, что она попала в беду. Гудок, еще гудок и еще. Нет ответа.

«Полли, я люблю тебя и нам надо поговорить. Пожалуйста, сними трубку.

Полли, пожалуйста, сними трубку. Полли, пожалуйста».

Алан как будто молился. Он хотел перезвонить Клату и попросить выяснить что с ней до того, как тот начнет выполнять все остальные задания, но не смог. Этого делать нельзя, это дурно. В городе того и гляди произойдет еще один взрыв. «Но, Алан, предположим, Полли тоже подсоединена к цепи?». Эта мысль вызвала какие-то неясные воспоминания, но они растворились, прежде чем Алан смог придать им более четкие очертания.

Он повесил трубку на рычаг, прервав последний гудок на самой середине.

Полли больше не могла этого выносить. Она перевернулась на бок, потянулась к телефону… и звонок неожиданно прервался. «Так, – подумала Полли, – а звонил ли он вообще?». Она лежала в постели, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома. В спальне было душно. Очень душно, как в середине июля, но открыть окна она не могла, так как всего неделю назад попросила Дейва Филипса, местного плотника-умельца, вставить зимние рамы.

Поэтому она сняла старые джинсы и сорочку, в которых ездила за город, и, аккуратно свернув их, положила на стул у двери. Теперь она лежала в одном белье, надеясь поспать немного, прежде чем принять душ, но сон не шел.

Мешал, конечно, бесконечный вой сирен за окном, но основная причина бессонницы была в Алане, в том, что он сделал. Она не могла понять и примириться с его предательством, самым гнусным из всех, о которых юна когда-либо слышала, но и отделаться от мыслей о нем тоже была не в силах.

Она пыталась думать о другом (о сиренах, например, гудевших так, как будто конец света наступил), но мысли упорно возвращались к первопричине ее теперешнего состояния. К тому, как он действовал за ее спиной, как вынюхивал. Как будто проводишь рукой по зеркально гладкой отполированной поверхности не ожидая подвоха, а тут, на тебе, заноза.

«О, Алан, ну как ты мог?» – спрашивала Полли его и себя заодно.

Голос, ответивший на вопрос, удивил ее. Принадлежал он тете Эвви, в нем не было жалости и сочувствия, что, впрочем, всегда отличало тетушкину манеру беседы, но помимо этого в нем отчетливо слышался гнев.

«Если бы ты сама рассказала ему правду, он не поступил бы так».

Полли резко села в постели. Голос был гневный, неприятный, это верно, но самое неприятное в нем то, что он принадлежал ей самой. Это был ее голос. Тетя Эвви умерла много лет назад. Она подсознательно приписывала этот внутренний протест, раздражение, гнев тете, переваливала, как говорится, с больной головы на здоровую. Так застенчивый женолюб подбивает приятеля переговорить от его имени с девушкой, которая ему нравится.

«Послушай, девочка, разве я не говорила тебе, что этот город перенаселен привидениями? Может быть, это все же я, твоя тетя?».

Полли испугано всхлипнула и зажала рукой рот. «А может быть, и не я. В конце концов, какая разница, кто именно? Вопрос вот в чем, Триша: кто нагрешил первым? Кто солгал первым? Кто первым скрыл правду? Кто бросил первый камень?».

– Это несправедливо! – крикнула Полли в пустой душной комнате и со страхом посмотрела на свое отражение в зеркале. Она ждала, когда тетя Эвви заговорит вновь, но, так и не дождавшись, легла.

Предположим, она согрешила первой, если только сокрытие части правды и несколько слов безобидной лжи – грех. Но предположим. Разве это давало Алану право проводить расследование без ее ведома, как это делается с подсудимыми? Разве давало это ему право трепать ее имя в переписке и переговорах с полицейскими управлениями других штатов? Или устраивать за ней слежку… или… как там это называется… шпионить?..

– Не думайте об этом, Полли, – прошептал знакомый голос. – Перестаньте себя терзать, вы вели себя абсолютно правильно. Я имею в виду ваш последний поступок. Вы слышали виноватую нотку в его голосе?

– Да, – отчаянно прошептала Полли в подушку. – Да! Да, я слышала! Что ты насчет этого скажешь, тетя Эвви? – Ответа не последовало… лишь странное легкое покалывание (вопрос вот в чем, Триша) в подсознании. Как будто она о чем-то забыла, что-то выпустила из виду (хочешь конфетку, Триша?).

Полли перевернулась на бок, и азка качнулась, стукнувшись о налившуюся грудь. Она услышала, как что-то царапнуло в маленькой серебряной темнице.

«Нет, – подумала Полли, – ничего там живого нет, шуршит какая-нибудь сухая травка, вот и все. Мысль о том, что там нечто живое, это твои фантазии».

– Хр-хр-хр.

Серебряный шарик тоненько звякнул, устроившись между хлопчатобумажной чашкой бюстгалтера и простыней.

– Хр-хр-хр.

«Эта штуковина живая, – сказал голос тети Эвви. – Она живая, Триша, и тебе это известно».

«Не болтай ерунды, – рассердилась Полли и перевернулась на спину. Каким образом там может помещаться живое существо? Предположим, оно может дышать сквозь эти крошечные отверстия, но чем она, во имя всего святого, питается?». «А может быть оно питается ТОБОЙ, Триша?».

– Полли, – пробормотала она, – меня зовут Полли.

Покалывание в подсознании стало гораздо ощутимее – и тревожнее – Полли даже труднее дышалось. Затем телефон зазвонил снова. Она глубоко вздохнула и села. Лицо ее носило следы бесконечной усталости. Гордость и тоска объявили войну друг другу.

«Поговори с ним, Триша, ну что тебе стоит. А лучше послушай его. Ты ведь не слишком часто это делала раньше, правда?».

«Не желаю я с ним разговаривать. После всего, что он натворил».

«Но ведь ты по-прежнему любишь его». «Да, это правда. Но теперь к любви примешалась еще и ненависть».

И снова голос тети Эвви яростно огрызнулся в сознании Полли.

«Хочешь всю оставшуюся жизнь быть привидением, Триша? Что с тобой, девочка?».

Жестом нерешительности Полли протянула руку к телефону. Ее рука конечность, полностью избавленная от боли, – застыла на полпути. А вдруг это не Алан? А вдруг это мистер Гонт? Может быть, он хочет сказать, что их сделка еще не совершена, что она еще не расплатилась.

Она снова протянула руку, на этот раз почти коснувшись трубки, но тут же отдернула. Правая рука схватила свою близняшку-левую, и обе, сцепив пальцы замком, улеглись на живот. Она боялась голоса мертвой тети Эвви, боялась того, что сделала сегодня днем, боялась, что Алан или мистер Гонт расскажут всему городу правду о ее крошечном умершем мальчике, боялась предположить, что мог означать этот бесконечный вой сирен за окном.

Но более всего остального она боялась самого Лилэнда Гонта. Ей казалось, что кто-то привязал ее к языку огромного медного колокола, который мгновенно оглушит ее, сведет с ума и раздавит в лепешку, если начнет звонить.

Телефон умолк.

Снова взвыла сирена и постепенно замерла где-то неподалеку от Тин Бридж, и в эту же самую минуту грянул гром. Гораздо ближе, чем раньше.

«Сними ее, – прошептал голос тети Эвви. – Сними, милая. Он властвует над желаниями, а не над волей. Сними ее. Разорви цепи, которыми он тебя опутал».

Но Полли смотрела на телефон и вспоминала ночь – неужели это было всего неделю назад? – когда она случайно зацепила азку пальцем и сорвала.

Она вспоминала боль, которая тут же вцепилась в ее руки острыми голодными крысиными зубами. Она не в силах к этому вернуться. Просто не в силах. Или в силах?

«Что-то страшное творится этой ночью в Касл Рок, – говорила тетя Эвви.

– Неужели ты хочешь проснуться завтра и узнать, насколько велика твоя доля вины в том, что происходит? Неужели ты готова заплатить такую цену, Триша?».

– Ты не понимаешь, – простонала Полли. – Я ведь разыграла не Алана, а Туза. Туза Мерилла. Он заслуживает и гораздо большего.

И тогда голос тети Эвви решительно произнес:

– В таком случае ты тоже этого заслуживаешь, дорогуша.

В тот вторник, в двадцать минут седьмого, когда молнии уже сверкали почти над самым городом, а ночная тьма упрямо вытесняла предвечерние сумерки, офицер полиции штата, сменивший в диспетчерской Шейлу Брайам, вышел в предбанник Конторы шерифа. Он отогнул по краю довольно обширную площадь, ограниченную клейкой лентой, похожую по очертаниям на обработанный алмаз и обозначенную как место преступления, и бросился к тому месту, где стоял Генри Пейтон.

Пейтон был явно в растрепанных чувствах. Предыдущие пять минут он провел в компании двух дам и джентльмена, представителей прессы, и теперь чувствовал себя так, как обычно после таких встреч: то есть как будто его облили медом, а потом заставили вываляться в испражнениях гиены, отравленных муравьиным ядом. Заявление его оказалось не столь подготовленным, вразумительным и авторитетным и в то же время недостаточно расплывчатым, как ему того хотелось: телевизионщики тянули его за язык. Они вожделели свежих подробностей для программы новостей, которая выходила в эфир в половине седьмого и, если бы он не подкинул им кость, набросились бы на него ко времени выхода следующей программы, то есть в одиннадцать часов ночи. Он почти признался, чего с ним не бывало за все годы работы в полиции, что никаких ниточек не вытянул, а, иными словами, с чего начал, на том и засел. В конце концов он не ушел с этой импровизированной прессконференции, а сбежал с нее.

Пейтон теперь жалел, что недостаточно внимательно выслушал Алана Пэнгборна. Приехав, он решил, что работа будет пустячная для его опытных ребят. У здешней полиции с контрольной службой плоховато, а уж они-то справятся. Но с тех пор произошло еще одно убийство, заставшее Пейтона врасплох. Убили женщину по имени Миртл Китон. Ее муж исчез, может быть сбежал в горы, подальше от содеянного, а вполне вероятно, носится вокруг этого ненормального городка в индейском танце победителя. Он ведь наверняка тронутый: убил свою жену молотком.

Вся беда в том, что Пейтон не знал этих людей. А Алан и Риджвик знали, но того и другого след простыл. Лапонт в больнице, вероятно молится, чтобы доктора вернули его нос в первоначальное положение. Он поискал Клаттербака и был не слишком удивлен, обнаружив, что того тоже в помине нет.

«Ты хочешь этого, Генри, – слышал он голос Алана. – Хочешь? Хорошо, бери. А поскольку подозреваемые исчезают один за другим, почему бы пока не воспользоваться телефонной книгой?».

– Лейтенант Пейтон! Лейтенант Пейтон! – Его звал офицер, дежуривший в диспетчерской.

– В чем дело? – рявкнул Генри.

– Доктор Ван Аллен на радиосвязи. Хочет поговорить с вами.

– О чем?

– Не сказал. Требует вас.

Генри Пейтон вошел в диспетчерскую с чувством ребенка, несущегося по склону холма на велосипеде без тормозов: с одной стороны обрыв, с другой каменная скала, а за спиной волчья стая с лицами репортеров. Он взял микрофон.

– Говорит Пейтон. Прием.

– Лейтенант Пейтон, говорит доктор Ван Аллен. Медэксперт округа. Голос доносился издалека и часто прерывался, по всей видимости по причине приближающейся грозы. «Вот только грозы мне сейчас не хватает», – подумал Генри.

– Да, – сказал он вслух. – Я вас знаю. Вы отвозили в Оксфорд мистера Бофорта. Как его самочувствие? Прием.

– Он… – Хр-фр-бр.

– Я вас не слышу, доктор Ван Аллен, – сказал Генри, стараясь сохранить терпение. – У нас здесь гроза собирается, каких давненько не было. Прошу вас, повторите. Прием.

– Умер, – успел выкрикнуть в перерывах между разрядами Ван Аллен. – Он умер в машине, по дороге в больницу, но я считаю, что причина смерти – не пулевые ранения. Вы понимаете? Мы не считаем, что этот пациент умер от пулевых ран. У него произошел отек мозга, а затем инсульт. Очень вероятно, что пуля была отравлена сильнейшим токсическим веществом, сразу попавшим в кровь. Это же вещество практически разнесло его сердце в клочья. Прием.

«О Господи», – подумал Генри. Он ослабил узел галстука, расстегнул воротник сорочки и только тогда нажал кнопку переговорника.

– Я принял ваше сообщение, доктор, но разрази меня гром, если я хоть что-то понял. Прием.

– Токсином была отравлена пуля, попавшая в тело Бофорта. Инфекция берет старт медленно, а потом начинает распространяться с ускорением. У нас есть две четких веерообразных раны – на щеке и на груди. Очень важно… Хр-фр-бр. – …это оружие. Десять-четыре.

– Повторите, доктор Ван Аллен. – Генри молился Богу, чтобы этот человек перезвонят по телефону. – Прошу вас, повторите. Прием.

– У кого это оружие? – завопил Ван Аллен. – Десять-четыре!

– У Дэвида Фридмэна. Эксперта по оружию. Он забрал его в Августу.

Прием.

– Он его разрядил предварительно? Десять-четыре.

– Да, так всегда делается. Прием.

– Это был револьвер или автоматический пистолет? Это теперь очень важно. Десять-четыре.

– Автоматический пистолет. Прием.

– А обойму он разрядил? Десять-четыре.

– Это он сделает в Августе. – Пейтон тяжело опустился в кресло. Он вдруг почувствовал, что вот-вот упадет. – Десять-четыре.

– Нет! Ни в коем случае! Этого делать нельзя! Вы записываете?

– Записываю, – сказал Генри. – Я оставлю ему записку в баллистической лаборатории, чтобы он не вынимал эти чертовы пули из этой чертовой обоймы, пока не найдется какой-нибудь чертов умелец и не оближет эту чертову отраву. Так? – Он чувствовал мальчишеское удовольствие от сознания, что вся его ругань идет в эфир… а потом вдруг вспомнил, что в этот момент его слушают все чертовы репортеры. – Послушайте, доктор Ван Аллен, об этом нельзя беседовать по радио. Прием.

– Плюньте на манеры, – огрызнулся Ван Аллен. – Речь идет о человеческой жизни, лейтенант Пейтон. Я пытался связаться с вами по телефону и не мог. Предупредите своего Фридмэна, чтобы внимательно осмотрел руки на предмет малейших царапин и даже заусенцев. Если обнаружит самую крошечную трещинку на коже, пусть немедленно отправляется в ближайшую больницу. Яд мог быть не только на пулях, но и на обойме. И с этим нельзя шутить. Яд смертельный. Десять-четыре.

– Я вас понял. – Генри будто со стороны услышал свои слова. Он хотел бы сейчас оказаться где-нибудь в другом месте, но поскольку он был здесь, то хорошо бы и Алану Пэнгборну объявиться. С тех пор как он приехал в Касл Рок, все равно как в ловушку попал. – Что это за яд? Прием.

– Пока не знаем. Не кураре, поскольку паралич наступил лишь в самом конце. К тому же кураре почти не вызывает боли, а мистер Бофорт очень мучился. Известно только, что поначалу яд действует медленно, а потом разгоняется как скорый поезд. Прием.

– Это все? Прием.

– О Господи, неужели недостаточно? Десять-четыре.

– Да, думаю, вполне. Прием.

– Буду рад… – Хр-фр-бр.

– Повторите, доктор. Повторите. Десять-четыре.

Через разрастающиеся хрипы он услышал голос Ван Аллена.

– Было бы неплохо положить оружие под замок, чтобы оно больше не натворило бед. Десять-четыре.

– Ты прав, приятель. Десять-четыре. Отбой.

Кора Раск свернула на Мейн Стрит и медленно пошла по направлению к Нужным Вещам. Она прошла мимо фургона марки «форд» с надписью на борту программа новостей 5 канала, но не заметила Дэнфорта Китона, сидевшего за рулем и провожавшего ее из окна немигающим взглядом. Она все равно не узнала бы его; Умник стал, образно говоря, иным человеком. А если бы даже заметила и узнала, это не произвело бы на Кору никакого впечатления. Она находилась под грузом собственных проблем и горестей. Из всех чувств, переполнявших ее, большая доля приходилась на злость. И все это вместе не имело никакого отношения к ее покойному сыну. Кора Раск держала в руке разбитые солнечные очки.

Казалось, поток вопросов, задаваемых полицейскими, никогда не иссякнет… или во всяком случае до тех пор, пока она не сойдет с ума.

«Убирайтесь! – хотелось закричать Коре. – Прекратите задавать дурацкие вопросы о Брайане. Арестуйте его, если он того заслуживает, а отец разберется, когда придет с работы. Разбираться – это единственное, на что он способен. Меня только оставьте в покое! У меня свидание с Королем и я не могу заставлять его ждать».

В какое-то мгновение допроса она заметила шерифа Алана Пэнгборна. Он стоял на пороге кухни, сложив на груди руки. Кора чуть было не сказала всего этого ему в надежде, что он поймет. Он не то, что эти, он сам из Касл Рок, он наверняка знает магазин Нужные Вещи, сам туда заходил и скорее всего приобрел что-нибудь. Он поймет.

Но тут же в сознании прозвучал голос мистера Гонта, спокойный и разумный как всегда. «Нет, Кора, не говори ему. Он не поймет. Он не такой, как ты, не настоящий покупатель. Скажи им, что ты должна пойти в больницу, проведать своего младшего сына. Это поможет тебе от них избавиться, хотя бы на время. А потом уже будет все равно».

Так она и сказала, и слова ее имели немедленный успех. Ей даже удалось выдавить пару слезинок, не имевших никакого отношения к Брайану. Просто она подумала, как грустно, верно, Элвису бродить теперь по Стране Чудес в одиночестве, без нее. Бедный Король.

Они ушли, все, кроме двоих-троих задержавшихся в гараже. Кора не знала, что они там делают и что им вообще там понадобилось, да ее это и не интересовало. Она схватила свои темные очки и поспешила наверх. Закрыв за собой дверь спальни, скинула халат, легла в постель и надела очки.

И тут же оказалась снова в Стране Чудес. Облегчение, ожидание и удивительный покой снизошли на нее.

Обнаженная, она поднималась по винтовой лестнице в зал, увитый лианами, делавшими его похожим на джунгли, и безмерно огромный. Утопая босыми ступнями в мягком пушистом ковре, она направилась к двустворчатым дверям. Распахнув створки, она оказалась в спальне Короля, выдержанной в черно-белых тонах. Черные стены, белый ковер, черные шторы на окнах, белая бахрома над черным пологом кровати. Только потолок отличался по цвету – он был мглисто-синим, усыпанным множеством электрических мерцающих лампочек. А потом Кора взглянула на постель, и ее охватил ужас. Король лежал в постели, но Король был не один. На нем сидела верхом и правила им, словно пони, Майра Иванс. Она повернула к Коре голову, когда открылись двери.

Король же только смотрел на Майру и сонно моргал своими восхитительнонебесно-голубыми глазами.

– Майра! – воскликнула Кора. – Что ты тут делаешь?

– Как что? – Майра издевательски хмыкнула. – Не полы же подметаю.

У Коры дыхание перехватило от такой наглости.

– Ну… ну… – задыхалась она. – Черт меня подери!

К этому моменту дыхание к ней вернулось, и возглас прокатился по спальне колокольным звоном.

– Вот пусть черт тебя и дерет! – посоветовала Майра и быстрее задвигала бедрами. – Только сними свои дурацкие очки, пока будешь этим заниматься. Проваливай отсюда. Возвращайся в Касл Рок. Мы заняты, правда, Эл?

– Сущая правда, конфетка моя, – пропел Король. – У нас дел по горло.

Ужас перерос в ярость и согнал с Коры паралич. Она бросилась на свою так называемую подружку с намерением выцарапать ей глаза. Но стоило ей навострить когти, целясь в лицо Майре, как та ловко полуобернулась, не пропустив при этом ни одного такта своей физиологической симфонии, и сорвала очки с Коры.

Кора удивленно заморгала… а проморгавшись, поняла, что лежит в своей собственной спальне, на своей собственной постели. Очки валялись на полу, и оба стекла оказались разбиты.

– Нет, – простонала Кора, скатившись с кровати. Она готова была завизжать, но внутренний голос, не ее собственный, конечно, подсказал, что делать этого не стоит, так как крик могут услышать полицейские в гараже и примчаться. – Нет, пожалуйста, нет, пожааа… неее.

Она пыталась впихнуть осколки разбитых стекол обратно в оправу, но это было невозможно. Очки разбиты. Разбиты ничтожной лживой потаскухой. Разбиты ее ПОДРУГОЙ Майрой Иванс. Подругой, которая исхитрилась самостоятельно найти дорогу в Страну Чудес, и теперь, пока Кора пыталась исцелить покалеченные драгоценные очки, по всей вероятности, продолжала заниматься любовью с Королем.

Кора подняла глаза к потолку, и они сощурились, превратившись в крошечные, горящие злобой угольки.

– Черт подери ТЕБЯ! И будь я проклята, если он тебя не отдерет!

Она задержалась ненадолго у Нужных Вещей, прочла объявление в витрине, подумала и свернула за угол, в переулок. Навстречу ей шла Фрэнсин Пеллетьер, укладывая что-то на ходу в сумочку. Кора даже не взглянула на нее.

Подходя к черному ходу магазина, она увидела мистера Гонта. Он стоял за деревянным столом, выставленным на пороге, словно баррикада.

– А, вот и вы, Кора, – приветствовал ее мистер Гонт. – Я уже начал удивляться, что вас так долго нет.

– Эта паразитка, – буркнула Кора. – Настоящая змея.

– Простите, дорогая, – вежливо заметил мистер Гонт. – Но кажется, вы забыли застегнуться. – Он указал длинным пальцем на полу ее платья.

Кора в спешке выхватила из шкафа первое попавшееся и застегнула только первую пуговицу. От нее и дальше, вниз, платье было распахнуто, выставляя напоказ пушистый холмик лобка. Рыхлый живот выпирал и колыхался от переизбытка съеденных во время демонстрации многочисленных серий «Санта-Барбары» и других телесериалов печений, вафель и конфет.

– Кому какое дело! – Кора презрительно поджала губы.

– Мне, во всяком случае, никакого, – спокойно согласился Гонт. – Чем могу быть полезен?

– Эта продажная сволочь трахается с Королем. Она разбила мои темные очки. Я хочу ее убить.

– Неужели? – Мистер Гонт в притворном удивлении вскинул брови. – Ну что ж, не могу сказать, что не сочувствую вам, поскольку именно так оной есть. Может быть, женщина, похитившая любимого мужчину у подруги, имеет право на существование, затрудняюсь утверждать – я всю свою жизнь посвятил бизнесу и мало сведущ в сердечных переживаниях. Но женщина, отнявшая у другой то, что принадлежит ей по праву, то есть ее собственность, – это уже совсем другое дело, гораздо более серьезное. Вы согласны?

Кора улыбнулась. Улыбка получилась вымученная, едкая, злобная, улыбка безумца.

– Я с вами полностью согласна, – сказала Кора Раск. Мистер Гонт быстро отвернулся, а когда снова посмотрел на Кору, в руках у него был автоматический пистолет.

– Может быть, вам пригодится вот такая вещица? – спросил он.

Глава 20

После убийства Миртл Умник впал в состояние прострации. Его покинула способность логически мыслить. Он думал о Них – весь город, казалось ему, перенаселен Ими. Но вместо праведного гнева, поглощавшего его всего несколько минут назад, он теперь ощущал лишь бесконечную усталость и депрессию. Голова раскалывалась от боли. Спину и плечо ломило от перенапряжения после работы молотком.

Он посмотрел на свою руку и понял, что до сих пор держит его. Умник разжал пальцы, и молоток упал на линолеумный пол, прочертив кровавые полосы. Рисунок, образовавшийся на полу, напомнил ему лицо отца.

Он прошел через гостиную в кабинет, растирая на ходу руку и плечо.

Цепочка наручников звенела как заведенная. Он открыл платяной шкаф, опустился перед ним на колени, порылся в ворохе одежды и выдвинул коробку с игрушечным ипподромом. Доставая коробку, он зацепил одним из наручников туфлю Миртл и отшвырнул ее в сторону, выругавшись при этом. Затем он поставил коробку на стол и сел перед ней. Вместо привычного воодушевления возникло тоскливое посасывание под ложечкой. Выигрышный Билет был несомненно хорош, но какую пользу он мог теперь из него извлечь? Разве не все равно, вернет он деньги или нет? Он убил свою жену. Она, конечно, того заслуживала, но для Них это не послужит оправданием. Они бросят его в самую глубокую темницу тюрьмы Шошенк и выбросят от нее ключ.

Заметив следы крови на коробке с игрой, он внимательно оглядел себя с ног до головы. Впервые за все время он понял, что забрызган кровью. Руки словно у мясника. Глухая тоска навалилась невыносимой тяжестью. Они победили его… победили. И все-таки он смог от Них ускользнуть. Вот так-то! Умник поднялся из-за стола и, подойдя к лестнице, ведущей на второй этаж, стал медленно подниматься наверх. Доплетясь до площадки, он скинул башмаки, стянул брюки, бросив их прямо у лестницы, и нагнулся, чтобы снять носки. Даже они были пропитаны кровью. Труднее всего оказалось справиться с рубашкой – наручники мешали.

Прошло почти двадцать минут между смертью миссис Китон и процедурой принятия душа мистера Китона. Его за это время могли бы уже несколько раз арестовать, но полиция на Мейн Стрит была занята другими проблемами, в Управлении шерифа царил истинный погром, и мало кого интересовало исчезновение Дэнфорта Китона.

Приняв душ, вытершись насухо, он натянул брюки и футболку – возиться с длинными рукавами сорочки не было сил – и вернулся в кабинет. Он снова сел за стол и уставился на Выигрышный Билет в надежде, что депрессивное состояние уступит место знакомому радостному возбуждению. Но картинка на коробке потеряла свежесть красок. Самым ярким пятном выделялись две лошадки, окрасившиеся в красный цвет крови Миртл.

Умник снял крышку, заглянул внутрь и с удивлением отметил, что оловянные лошадки печально склонились в разные стороны в своих прорезях и тоже поблекли. Из отверстия для заводного ключа торчала сломанная пружина.

«Кто-то побывал здесь, – мысленно ужаснулся Умник. – Один из Них!

Покончить со мной оказалось Им недостаточным! Понадобилось и игру уничтожить!».

Но внутренний голос, по всей видимости голос разума, прошептал, что он ошибается. «Так было с самого начала, – шептал он, – ты просто этого не замечал».

Умник вернулся к шкафу с намерением на этот раз достать оттуда пистолет. Пора пустить его в ход. Такая мысль родилась у него в голове, когда зазвонил телефон. Он снял трубку, нисколько не сомневаясь в том, чей голос услышит. Разочароваться ему не пришлось.

– Привет, Дэн, – прозвучал голос мистера Гонта. – Как самочувствие?

День-то какой восхитительный!

– Самочувствие ужасное, – проворчал Умник. – Судьба повернулась лицом к негодяям. Я собираюсь покончить с собой.

– Да что ты? – В голосе Гонта прозвучало больше любопытства, чем сочувствия.

– Все плохо. Даже игра, которую вы мне продали, сломалась.

– Ну это вряд ли. Я всегда тщательно проверяю товар перед тем, как пустить его в продажу. Советую проверить еще раз. И повнимательнее.

Умник так и сделал и был крайне удивлен. Лошадки снова стояли прямо в своих позах, камзолы жокеев вновь сияли яркими красками. Даже глаза у них, казалось, светились. Площадка ипподрома имитировала зеленый с прожелтью травянистый ковер. Милые желания ожили в душе у Умника, и он взглянул на крышку коробки.

Или его обманули глаза, подернутые дымкой печали, или краски в самом деле посвежели после того, как зазвонил телефон. Кровь Миртл постепенно тускнела и приобретала каштановый оттенок.

– О Господи, – прошептал Китон.

– Ну как, Дэн? – спросил мистер Гонт. – Или я не прав? Если так, то ты должен, по крайней мере, отложить самоубийство до того момента, пока не вернешь мне покупку, а я не возмещу ее стоимость. Я отвечаю за свой товар.

Это моя обязанность. Я должен охранять свою репутацию в мире, где полно Их, а я один.

– Нет… нет… – заторопился Умник. – С игрой все в порядке. Она великолепна.

– Значит, ты ошибся? – настаивал Гонт.

– Да… наверное…

– Так ты признаешь свою ошибку или нет? Да или нет?

– Я… да.

– Прекрасно, – сказал мистер Гонт. Тон его несколько смягчился. – Ты, конечно, можешь покончить с собой, но, должен признаться, я разочарован.

Мне казалось, я наконец встретил человека, готового помочь мне справиться с мерзавцами. А оказывается, ты всего лишь такой же болтун, как и все остальные. – Мистер Гонт вздохнул. Это был вздох человека, который так и не увидел света в конце тоннеля.

С Умником Китоном происходило нечто странное. Он чувствовал, как к нему возвращаются силы, как по жилам вновь заструились жизненные соки, а мир окрасился в яркие тона.

– Вы считаете, что еще не поздно?

– Ты, видимо, забыл одну из заповедей: «Никогда не поздно обрести новый мир». Если только есть у тебя на это сила духа. Я ведь для вас все подготовил, мистер Китон, и, как видите, до сих пор не забыл о вас.

– Честно говоря, просто Дэн мне было больше по душе, – несколько застенчиво признался Китон.

– Будь по твоему, Дэн. Ну так что, ты по-прежнему желаешь праздновать труса и расквитаться с жизнью?

– Нет! – воскликнул Китон. – Это просто… Я подумал, какой смысл? Их так много…

– Трое молодцов могут свернуть горы, Дэн. – Трое? Вы сказали Трое?

– Да, в нашей команде прибыло. Появился еще один, – кто понимает вред, наносимый Ими.

– Кто? – с нетерпением спросил Китон. – Кто это?

– Всему свое время. Но времени этого осталось совсем немного. Они скоро придут за тобой.

Умник выглянул из окна, сощурив глаза, словно хорек, почуявший опасность. Улица пока оставалась пустынной, но он чувствовал Их приближение.

– Что я должен сделать?

– Так, значит, ты в моей команде? – спросил мистер Гонт. – Я могу на тебя рассчитывать?

– Да.

– До конца?

– До тех пор, пока ад не заледенеет или вы измените свои планы.

– Ну что ж, тогда слушай внимательно, Дэн. – И пока мистер Гонт говорил, а Умник слушал, постепенно погружаясь в полугипнотическое состояние, навязываемое ему чужой волей, в воздухе за окном сгущались тучи и приближалась гроза.

Пять минут спустя Умник вышел из дома. Поверх футболки он надел легкую куртку и руку с наручником засунул глубоко в карман. Не пройдя и полквартала, он увидел фургон, припаркованный к обочине именно в том месте, которое указал мистер Гонт. Машина была канареечно-желтого цвета – гарантия того, что случайный прохожий обратит внимание скорее на необычную раскраску, чем на водителя. Окон в машине было всего два, а весь кузов расписан рекламой телестудии Портленда.

Умник быстро оглянулся по сторонам и, забравшись в машину, сел за руль. Мистер Гонт предупредил, что ключи будут под сидением. Так и случилось. На соседнем сидении лежал бумажный пакет из тех, в которые в магазине укладывают продукты. Там Умник обнаружил блондинистый парик, хипповые очки в металлической оправе и небольшой стеклянный пузырек.

Умник нацепил парик с длинными, неопрятными, немытыми прядями и сразу стал похож на безвременно ушедшего из жизни от излишеств рок-певца, но взглянув в зеркало заднего вида, очень сам себе понравился. Он стал моложе.

Гораздо моложе. Стекла очков, простые, без диоптрий, тоже меняли внешность Умника даже больше, чем парик (во всяком случае, так он думал). Он казался себе похожим на Гаррисона Форда в фильме «Берег Москитов». Умник смотрел на себя с восторгом. В мгновение ока он из пятидесятидвухлетнего мужчины превратился в человека не старше тридцати лет, вполне годного по возрасту и вышнему облику для работы на телевидении. И не корреспондентишкой каким-нибудь вшивым, а оператором или, может быть, даже режиссером.

Он свернул крышку пузырька и сморщился – содержимое источало запах расплавленного тракторного аккумулятора. Из горлышка пузырька поднималась тонкая струйка пара. «Берегись, – думал Умник, – гляди в оба».

Он подложил свободный наручник под правую ляжку и с силой натянул цепочку. Затем вылил немного отвратительной темной жидкости на звено цепочки под самым запястьем, следя за тем, чтобы ни одна капля не попала на кожу. Сталь немедленно задымилась и запузырилась. Несколько капель пролилось на коврик на полу, и он тоже пошел пузырями, подняв облако дыма и запах паленой резины. Умник достал из-под ляжки второй наручник, потянул за цепочку и, к его неописуемому восторгу, она отделилась без всякого усилия с его стороны, разорвалась, словно бумага, и Умник швырнул ее на пол.

Браслет, правда, оставался на запястье, но с им можно было жить; больше всего неприятностей доставляли второй наручник и цепочка. Он вставил ключ в замок зажигания, повернул его и уехал.

Не более чем через три минуты автомобиль шерифа округа Касл подъехал к дому Китона, из него вышел Сит Томас и обнаружил Миртл Китон, перегородившую своим мертвым телом дорогу из кухни в гараж. Еще некоторое время спустя туда же подъехали четыре машины полиции штата. Полицейские обшарили весь дом снизу до верху в надежде найти самого Дэнфорта или хоть какие-то следы его исчезновения. Никто не обратил внимания на коробку с игрушечным ипподромом, лежавшую на столе в кабинете. Она была старая, грязная и, вероятнее всего, сломанная. Казалось, она принадлежала когда-то небогатому семейству и вылезла на свет Божий с чердака, пропылившись там предварительно многие десятилетия.

Эдди Уорбертон, дворник при муниципалитете, на дух не выносил Сонни Джекета, но за последние пару дней злость переросла в ярость.

Когда летом 1989 года полетела коробка передач его маленькой аккуратной «хонды», Эдди не решился везти машину в ремонт на станцию обслуживания именно этих машин – встало бы недешево. К тому же недели через три отказал еще и передний привод. Поэтому Эдди отправился к Сонни и спросил, есть ли у того опыт работы с иностранными марками. Сонни сказал:

– Конечно, как не быть!

Он вел беседу в таком нарочито снисходительном тоне, в каком с Эдди разговаривало большинство жителей здешних мест. «Мы не грешим предрассудками, парень, – говорил этот тон. – Тут ведь север, сам знаешь, и мы никакого отношения не имеем к южным безобразиям. Конечно, ты негр, это видно невооруженным взглядом, но нам до этого нет никакого дела. Белый, черный, красный, зеленый – все едино».

– Так что тащи сюда свою колымагу, – сказал Сонни. Коробку передач Сонни починил, но счет представил на сто долларов больше, чем обещал, и по этому поводу у них с Эдди чуть до драки не дошло в Мудром Тигре. Затем адвокат Сонни позвонил Эдди (Уорбертон был убежден, что все янки рождаются сразу на пару с адвокатами) и предупредил, что Сонни собирается возбудить против Эдди судебное дело. В результате всех этих треволнений Эдди пришлось доплатить пятьдесят долларов, а пять месяцев спустя в «хонде» загорелась электропроводка. Машина в это время стояла на автостоянке у здания муниципалитета. Кто-то позвал Эдди, но к тому времени, когда он выскочил на улицу с пожарным баллоном в руках, в салоне «хонды» бушевало пламя. Все было кончено.

Он частенько задумывался, не Сонни ли Джекет весь этот фейерверк устроил. Страховой агент составил акт о несчастном случае в результате короткого замыкания… такое сплошь и рядом случается. Но что может знать страховой агент? Ровным счетом ничего, кроме того, это не его деньги.

Страховки никак не хватало, чтобы покрыть расходы Эдди. А теперь он знал.

Знал достоверно.

Сегодня ближе к полудню он получил по почте небольшую посылку.

Предметы, вложенные туда, говорили сами за себя: почерневшие кусачки, старая, загнутая по углам фотография и записка.

Кусачки были именно такие, какими при желании можно устроить электрическое возгорание. Раскрути изоляцию, отсоедини концы проводов, замкни их кусачками – и нате вам.

На фотографии был изображен Сонни Джекет в компании со своими белокожими приятелями, которые всегда, как ни зайдешь в контору бензозаправочной станции, раскачивались там на стульях и точили лясы.

Правда, снимок был сделан не на станции Сонни Саноко; действие происходило на свалке Робишо на шоссе № 5. Придурки стояли вокруг сгоревшей «хонды» Эдди, вливали в себя пиво, гоготали, как жеребцы, и жрали арбуз.

Текст записки был краток и ясен. «Глубокоуважаемый Чернозадый! Играть со мной в салочки была идея не из лучших».

Поначалу Эдди удивился, получив от Сонни записку, начисто забыв о том, что сам по просьбе мистера Гонта отправлял послание Полли Чалмерс. Он решил, что просто Сонни такой дурак, которого уже только могила исправит. И все же, если происшествие с «хондой» его серьезно задело, почему он так долго ждал, чтобы отомстить? Но чем больше он об этом думал (Глубокоуважаемый Чернозадый!), тем меньше его трогала причина. Зато все большее значение приобретали плоскогубцы и старая фотография. Они и в самом деле жужжали у него в голове, словно целая стая комаров.

Незадолго до этого он купил у мистера Гонта пистолет. Неоновая реклама станции Сонни Саноко отбрасывала яркое пятно на мощеную площадку автостоянки. Там Эдди и пристроил свой подержанный «олдс», заменивший великолепный «сивик». Он вышел из машины, держа руку в кармане и сжимая рукоятку пистолета.

Задержавшись на пороге конторы, он заглянул внутрь. Сонни сидел за прилавком с кассовым аппаратом, раскачиваясь на пластмассовом стуле. Эдди был виден козырек неизменного кепи Сонни, выглядывающий из-за развернутой газеты. Читатель, мать твою! У белых всегда за спиной торчит адвокат, а поиздевавшись вдоволь над чернокожими, такими как Эдди, они усаживались в своих конторах в кресла, удобно откидывались на спинки и погружались в чтение газет.

Пропади пропадом все белые, пропади пропадом их адвокаты и пропади пропадом их газеты.

Эдди вытащил из кармана пистолет и вошел в контору. Та часть его сознания, которая до сих пор пребывала в полусне, внезапно пробудилась и закричала что было сил: «Не делай этого, Эдди, нельзя этого делать, ты пожалеешь!» Но он не обратил внимания на призыв. Не обратил, так как обнаружил, что больше не принадлежит самому себе, каким бы странным это не показалось. Он превратился в привидение, выглядывающее из-за собственного плеча с любопытством, – что же будет? Грех взял верх над добродетелью, зло победило добро.

– Я тут кое-что для тебя припас, тварь продажная, – услышал Эдди слова, слетевшие с его собственных губ, и заметил, как палец дважды нажал спусковой крючок автоматического пистолета. Два черных небольших отверстия образовались в заголовке газетной полосы, сообщавшем: рейтинг маккернана ВЗЛЕТЕЛ ДО НЕБЕС. Сонни Джекет вскрикнул и конвульсивно дернулся. Задние ножки раскачивающегося стула поскользнулись, и Сонни полетел назад, спиной, заливая кровью рабочую куртку. Только имя, вышитое золотыми нитками на отвороте нагрудного кармана, осталось незапятнанным: РИККИ. Это был не Сонни Джекет, это был Рикки Биссонет.

– Дьявол! – завопил Эдди. – Ошибочка вышла!

– Привет, Эдди, – раздался у него за спиной голос Сонни Джекета. Повезло мне, что я в сортир отлучился, правда?

Эдди стал медленно поворачиваться. Три пули, выпущенные из пистолета, который Сонни не далее как сегодня после полудня приобрел у мистера Гонта, продырявили его поясницу и размозжили позвоночник, не позволив развернуться полностью.

Беспомощным взглядом широко раскрытых глаз он смотрел, как Сонни наклоняется над ним. Дуло пистолета, зажатого в руке Сонни, было велико, как вход в тоннель, и черно, как вечность. Над ним белело лицо Сонни. По щеке медленно стекала жирная струйка густой смазки пистолета.

– Твоя ошибка была не в том, что ты собирался стащить мой новый набор гаечных ключей, – говорил Сонни, прижимая дуло пистолета ко лбу Эдди Уорбертона. – Ты промахнулся, послав записку о том, что собираешься это сделать.

В сознании Эдди вспыхнул яркий свет – свет догадки. Он вспомнил письмо, которое опустил в почтовую щель в доме Полли Чалмерс, вспомнил записку, полученную им самим якобы от Сонни Джекета, и сопоставил все это с тем, о чем теперь толковал Сонни.

– Слушай, – прошептал он. – Ты должен выслушать меня, Джекет. Нас облапошили, обоих. Мы…

– Прощай, чернявенький, – сказал Сонни и нажал спусковой крючок.

Несколько секунд Сонни смотрел на то, что осталось от Эдди Уорбертона, и думал, не стоило ли выслушать его последнее признание. Но решил, что смысла в этом не было никакого. Что может разумного сказать кретин, способный послать письмо такого содержания?

Сонни вошел в контору и остановился у ног Рикки Биссонета, распростертого на полу. Затем он открыл сейф и достал оттуда ящик с набором гаечных ключей, купленных у мастера Гонта. Вынимая один за другим, он любовно поглаживал их и укладывал обратно в ячейки. За этим занятием Сонни и застала группа полицейских, приехавшая по его душу.

«Остановись на углу улиц Берч и Мейн я жди, – приказал по телефону мистер Гонт. – Я кого-нибудь к тебе подошлю».

Умник исполнил распоряжение со всей возможной скрупулезностью. Со своего наблюдательного пункта он видел, как за угол Нужных Вещей сворачивали и появлялись из-за него вновь множество посетителей. Видимо, не у одного Китона были дела к мистеру Гонту. Десять минут назад туда прошла миссис Раск в платье, расстегнутом почти до самого низу, и с видом женщины не в ладах с рассудком.

Не прошло и пяти минут, как она снова появилась из-за угла, пряча что-то в карман по-прежнему расстегнутого платья, из-под которого было видно все, на что, в принципе, можно было бы обратить внимание при других обстоятельствах. Со всех концов Мейн Стрит то и дело доносились отдельные выстрелы. Умнику показалось, хотя он не стал бы утверждать, что несколько из них прозвучали со станции автосервиса Сонни Саноко.

Автомобили полиции штата разъезжали взад и вперед, завывая сиренами, раздражая зрение мигалками и вспугивая корреспондентов, словно стайки воробьев. Грим не грим, но Умник решил, что все же будет безопаснее не выходить из машины. Проносившиеся мимо патрульные полицейские автомобили выхватывали фарами прислонившийся к борту фургона полотняный мешок защитного цвета. Любопытство взяло верх, и Умник, развязав узел веревки, стягивающей мешок, заглянул внутрь.

Поверх всего содержимого он увидел коробку. Коробку вынул и понял, что все остальное – это часовые механизмы. Множество часовых механизмов. Не менее двух дюжин. Циферблаты смотрели на него своими безмятежными невинными белыми ликами. Раскрыв коробку, он обнаружил там множество кусачек – такими пользуются электрики, чтобы соединить концы проводов.

Умник нахмурился и вдруг перед глазами у него всплыл бланк заказа, вернее бланк запроса о финансировании, если быть точным. Против графы «Товары и услуги, требующие оплаты» было аккуратно напечатано: 16 ЯЩИКОВ динамита.

Умник сидел на заднем сидении фургона и улыбался. А потом затрясся от смеха. Вдалеке громыхали раскаты грома. Длинный жгучий язык молнии лизнул пухлую тучку и метнулся дальше, в сторону Касл Стрим.

Умник хохотал. Он хохотал так, что фургон трясся.

– Они! – кричал он, смеясь и плача одновременно. – Наконец-то мы до Них доберемся. Уж Они у нас попляшут!

Генри Пейтон, прибывший в Касл Рок, чтобы сменить нерадивого шерифа Пэнгборна, стоял на пороге конторы Сонни Саноко, раскрыв рот. Еще двое мертвецов. Один черный, другой белый.

Третий, хозяин фирмы, судя по табличке на рабочем комбинезоне, сидел на полу у вскрытого сейфа, держа в руках старый ободранный ящик с гаечными ключами, и баюкал его, словно младенца. Рядом с ним на полу лежал автоматический пистолет. При виде его у Генри сердце екнуло. Такой же, каким Хью Прист укокошил Генри Бофорта.

– Смотри, – дрожащим шепотом произнес за спиной у Генри второй полицейский. – Там еще один.

Гейри так резко повернул голову, что хрустнули шейные позвонки. Третий автоматический пистолет – лежал у руки распростертого на полу негра.

– Ничего не трогать, – приказал он остальным полицейским. – Даже не приближайтесь. – Он переступил через лужу крови, ухватил Сонни Джекета за борт куртки и поднял на ноги. Тот не сопротивлялся, но при этом крепко прижимал к груди ящик с инструментами.

– Что здесь такое творится, черт тебя побери?! – прорычал Генри ему в лицо. – Отвечай!

Сонни указал на Эдди Уорбертона локтем так, чтобы, не дай Бог, не выронить из рук ящик.

– Он пришел. У него был пистолет. Он, кажется, чокнулся: смотрите, что с Рикки сделал. Наверняка тронулся. Хотел украсть мои инструменты. Глянька.

Сонни улыбнулся и, раскрыв ящик, повернул его так, что Генри увидел несколько проржавевших, давно никуда не годных гаечных ключей.

– Не мог же я позволить ему это сделать, скажи? Это ведь… мое. Я за инструмент заплатил, значит, он мой.

Генри раскрыл рот, чтобы что-то сказать. Но так и не придумал, что именно, тем более что в тот же момент послышалось еще несколько выстрелов, на этот раз со стороны Касл Вью.

Линор Поттер стояла над телом Стефани Бонсэйн с автоматическим пистолетом в руках. Из дула пистолета поднималась тонкая струйка дыма. Тело Стефани лежало на цветочной клумбе позади дома, единственной, которую не успела уничтожить мерзавка во время своих двух первых визитов.

– Не стоило тебе возвращаться, – сказала Линор. Она никогда в жизни не держала в руках оружия, а теперь убила женщину… но единственное чувство, возникшее у нее при этом, можно было охарактеризовать как мрачное удовлетворение. Эта женщина пришла для того, чтобы разгромить ее имущество, покушалась на ее собственность, погубила ее сад (Линор дождалась, пока своими глазами не увидела мерзавку на своей территории, – в семье ее испокон века дураков не водилось), и поэтому она имела полное право действовать. Полное и законное.

– Линор? – окликнул ее муж. Он выглядывал из окна ванной на втором этаже и лицо у него было в мыльной пене. В голосе прозвучала тревога. – Что случилось, Линор?

– Я убила злоумышленницу, – спокойно сообщила Линор, даже не обернувшись. Она подцепила носком туфли бездыханное тело и приподняла.

Тяжесть обмякшего безжизненного тела мерзавки Бонсэйн откликнулась в ее душе неожиданным удовлетворением. – Это Стефани Бон…

Тело перевернулось. Это была не Стефани Бонсэйн. Это была милая и добрая жена помощника шерифа. Линор убила Мелиссу Клаттербак.

В течение нескольких секунд аура Линор превратилась из небесно-голубой в алую, затем в багровую и, наконец, в черную, как беззвездная ночь.

Алан Пэнгборн сидел и смотрел на свои руки, а сквозь них в непроглядную тьму. Он предполагал, что после сегодняшнего недоразумения мог потерять Полли не на короткий период времени, а навсегда, безвозвратно. А это означало, что вся оставшаяся жизнь превратится в ничтожное существование.

Он услышал тихое поскрипывание туфель и резко поднял голову. Подошла мисс Хендри. Она казалась взволнованной, но судя по всему, приняла твердое решение.

– Мальчик ворочается, – сообщила она. – Он еще не проснулся, ему дали сильное успокоительное, но уже шевелится.

– И что? – спросил Алан, с трудом сдерживая нетерпение. Мисс Хендри прикусила нижнюю губу и сдвинула брови. Но все же решилась на дальнейший шаг.

– Знаете, шериф Пэнгборн, я бы позволила вам поговорить с ним, но поверьте, просто не имею на это права. Поймите меня правильно. Какие бы ни происходили события в вашем городе, этому ребенку всего семь лет.

– Да.

– Я спущусь вниз, в кафе, выпью чашку чаю. Миссис Иванс опаздывает она, надо сказать, никогда вовремя не приходит – но все же должна с минуты на минуту появиться. Если вы пройдете в палату к Шону Раску сразу после того, как я уйду, и до того, как появится миссис Иванс, она вас не заметит.

Вы меня поняли? Палата номер девять.

– Да, – с благодарностью в голосе произнес Алан.

– Обход не начинается раньше восьми, так что, если вы управитесь до этого времени, она вообще о вашем появлении не узнает. Но если вы все же с ней столкнетесь, то не забудьте сообщить, что я поступила по всем правилам и вас к больному не пускала. Скажите, что прошли туда самовольно, когда на дежурном посту никого не было. Согласны?

– Да, – твердо сказал Алан. – Обещаю.

– Уйти можете по лестнице в другом конце коридора. Если, конечно, все же пойдете к Шону Раску, чего я вам в любом случае настоятельно не советую.

Алан поднялся и, под влиянием порыва, поцеловал медсестру в щеку. Мисс Хендри покраснела.

– Спасибо вам, – сказал Алан.

– За что? Я ничего не сделала. А теперь, пожалуй, пойду выпью чаю.

Прошу вас, оставайтесь на месте до тех пор, пока я не скроюсь из вида.

Алан снова послушно опустился в кресло. Он сидел, уставившись на Простофилю Грегори и пекаря до тех пор, пока двухстворчатые двери не закрылись, скрыв за собой мисс Хендри. Затем он встал и, бесшумно ступая, пошел по коридору с ярко раскрашенными стенами и разбросанными по полу игрушками. Он направлялся к палате № 9.

Когда Алан вошел, Шон Раск окончательно проснулся и смотрел на него широко открытыми глазами.

Отделение было педиатрическое и кроватка детская, совсем маленькая, но Шон все равно в ней почти потерялся. Крохотный комочек и голова на подушке, как будто отдельно от тела. Лицо его было бледно. Под глазами залегли тени, глубокие и темные, как синяки. Смотрел он на Алана спокойно и без всякого любопытства. Волнистая прядь волос забавной запятой лежала на лбу.

Алан взял стул от окна и поставил его к кровати с поднятой боковой сеткой для того, чтобы ребенок не упал. Головы Шон не повернул, но взглядом следил за Аланом.

– Привет, Шон, как себя чувствуешь?

– В горле пересохло, – хрипло проговорил мальчик. На тумбочке у кровати стоял кувшин с водой и два стакана. Алан налил в стакан воды и склонился с ним над Шоном, перегнувшись через сетку.

Шон попытался сесть, но не смог. Голова его бессильно упала на подушку, и он так тяжело вздохнул, что сердце у Алана сжалось. В памяти возник маленький беспомощный Тодд, его собственный погибший сын. Он просунул руку под шею Шону, чтобы помочь приподняться, и воспоминания накинулись шквалом. Он вспомнил тот день, когда, выглянув из окна кабинета, увидел Тодда у машины, помахал ему на прощанье и ему показалось, что вокруг головы сына возникло яркое сияние, осветив каждую дорогую, любимую черточку лица.

Рука у него дрогнула, и несколько капель воды пролилось на больничную пижаму, в которую был одет Шон.

– Прости.

– Ничего, – хрипло произнес мальчик и с жадностью выпил воды.

Алан аккуратно опустил голову мальчика на подушку. Шон немного порозовел, но взгляд по-прежнему оставался тусклым и равнодушным. Алан подумал, что никогда в жизни ему не приходилось встречать такого одинокого ребенка, и память снова упрямо вернулась к тому моменту, когда он в последний раз видел Тодда.

Он с усилием отогнал воспоминания. Ему предстояла трудная работа.

Работа отвратительная, мерзкая, но отчаянно необходимая. Он был уверен, что, несмотря на все ужасы, происходящие в Касл Рок, ответы хотя бы на часть вопросов лежат здесь, спрятавшись под этим детским бледным лбом и невеселыми глазами.

Он оглядел комнату и заставил себя улыбнуться.

– Скучноватый погреб.

– Да, – тихим, охрипшим голосом согласился Шон. – Дурацкий.

– Может быть, цветами освежить? – Алан завел кисть правой руки под локоть левой и незаметным движением пальцев вытянул из-под ремешка для часов складной букет бумажных цветов.

Он на успех не надеялся, но все же решил попытаться. Букет расцвел у него в руках, сопроводив появление легким щелчком пружинки. У Алана возникло чувство, что он в последний раз в жизни продемонстрировал фокус со складным букетом, но хоть получился, и на том спасибо. Главное, Шон отреагировал на чудо совсем не так, как когда-то его старший брат. Он был восхищен, и в глазах вспыхнул огонек, несмотря на состояние души и действие лекарств.

– Здорово! Как это у вас получилось?

– Как тебе сказать… небольшое волшебство. Хочешь оставить его себе?

– Он потянулся к кувшину с водой, собираясь поставить в него букет.

– Нет, они ведь бумажные. И потом порваны в нескольких местах. – Шон обдумал свои слова и, решив, что они прозвучали невежливо, добавил. – Но все равно здоровский фокус. А вы можете сделать так, чтобы они исчезли?

«Сомневаюсь, сынок», – подумал Алан, но вслух сказал:

– Сейчас попробую.

Он поднял букет так, чтобы Шон его хорошо видел, затем слегка подвернул кисть правой руки, опустив цветы головой вниз. Он проделал это все гораздо медленнее, чем обычно, учитывая не слишком надежное состояние старой игрушки, и был удивлен результатом. Вместо того чтобы исчезнуть из виду, цветы как будто превратились в дым в его сжатом кулаке. Он слышал, как натужно скрипнула изношенная пружина, но все же справилась со своей задачей.

– Такого я еще не видел, – уважительно произнес Шон, и Алан с ним согласился. Фокус, который он с незапамятных времен демонстрировал детям, получился совсем не так, как обычно, и Алан был уверен, что если приобрести новый Складной Букет, такого уже повторить не удастся. Новая пружина не позволит произвести манипуляции так медленно и с таким невероятным эффектом.

– Спасибо, – поблагодарил он зрителя и в последний раз спрятал игрушку за ремешок. – Если тебе не нужны цветы, может быть понадобится четвертак, какими заправляют автоматы с кока-колой?

Алан нагнулся и небрежным жестом вытащил четвертак из носа Шона.

Мальчик улыбнулся.

– Ах ты, совсем запамятовал, теперь ведь стакан коки стоит семьдесят пять центов. Инфляция. Ну что ж, никаких проблем. – Он вытащил еще одну монету изо рта у Шона, а третью из собственного уха. К этому времени улыбка Шона уже слегка завяла, и Алан понял, что пора переходить к делу, пока не поздно. Он положил все три монетки на тумбочку. – Это тебе пригодится, когда поправишься.

– Спасибо, мистер.

– Не за что.

– А где мой папа? – спросил Шон, и голос его прозвучал гораздо тверже.

Вопрос показался Алану странным. Он ожидал, что первый вопрос Шона будет о матери. Ребенку, в конце концов, всего семь лет.

– Он скоро приедет, Шон.

– Хорошо бы. Я скучаю.

– Конечно. Мама тоже скоро приедет.

Шон обдумал слова Алана и отрицательно покачал головой. Крахмальная наволочка подушки при этом слегка прошуршала.

– Нет, она не приедет. Мама очень занята.

– Так занята, что не может тебя навестить?

– Да, очень. Мама в гостях у Короля. Поэтому я теперь не могу войти в ее комнату. Она запирает дверь, надевает темные очки и отправляется в гости к Королю.

Алан припомнил Кору Раск, отвечавшую на вопросы полицейских. Слова она произносила медленно и равнодушно. Перед ней на столе – солнечные очки.

Казалось, она боялась выпустить их из рук, все время теребила. Время от времени она отдергивала руку, как будто опасаясь, что кто-нибудь обратит на это внимание, но уже через несколько секунд снова тянулась к ним, машинально, как казалось Алану. Он тогда подумал, что такое поведение результат нервного шока или действия транквилизаторов. Теперь начал в этом сомневаться. И мучительно раздумывал над тем, можно ли заговорить с Шоном насчет Брайана или лучше продолжить начатую тему. А может быть, обе темы ведут в одном направлении?

– Вы ведь не фокусник, вы полицейский, правда? – спросил Шон.

– Угу.

– Полицейский из штата, которые разъезжают в синих машинах с такой большой скоростью?

– Нет. Я – шериф округа. Обычно пользуюсь патрульным автомобилем, коричневым, со звездой шерифа на борту, и она тоже может быстро ездить, но сегодня взял свою старую тачку, которую давно надо бы продать. – Алан усмехнулся. – Ползает как черепаха.

Это заявление вызвало интерес.

– Почему же вы не ездите в патрульной?

«Чтобы не вспугнуть Джилл Мислабурски или твоего покойного брата, подумал Алан. – Насчет Джилл ничего сказать не могу, но на Брайана это, к сожалению, не подействовало».

– Сам не знаю, – сказал он вслух.

– Вы такой же шериф, как в «Молодых Стрелках»?

– Пожалуй. Что-то вроде этого.

– Мы с Брайаном брали кассету с этим фильмом. Нам жутко понравилось.

Мы потом хотели пойти посмотреть «Молодых Стрелков-2», когда его показывали в кинотеатре Мэджик Лентерн в Брайтоне прошлым летом, но мама не разрешила, потому что он «детям до шестнадцати». Нас на такие фильмы никогда не пускали, если только папа не приносил домой кассету, и тогда мы смотрели вместе с родителями. Нам с Брайаном, правда, понравились «Молодые Стрелки».

– Шон умолк, и глаза его потемнели. – Но это было до того, как Брайан купил карточку.

– Какую карточку?

Впервые за все время разговора в глазах Шона промелькнуло человеческое чувство. И это был ужас.

– Бейсбольную карточку. Необыкновенную.

– Ну да? – Алан вспомнил о том, как Брайан рассказывал ему, что меняется карточками с друзьями, и решил не менять темы разговора, спросил только:

– Брайан увлекался этими карточками, да, Шон?

– Да, поэтому он на НЕГО и вышел. Мне кажется, он использует разные вещи, чтобы использовать разных людей.

Алан подался вперед.

– Кто, Шон? О ком ты?

– Брайан убил себя. В гараже. Я сам видел.

– Я знаю. И мне очень его жаль.

– У него из головы что-то поползло. Не кровь. Что-то желтое.

Алан не смог придумать, что на это сказать, как ни старался. Сердце стучало в груди тяжелым молотом, во рту было сухо как в пустыне, и кишки подводило от приступов тошноты. Имя его собственного сына било в голове колокольным похоронным звоном, как будто какой-то юродивый звонарь решил созвать народ глухой ночью.

– Зря он это сделал, – произнес Шон тоном взрослого человека, но в углу каждого глаза скопилось по крупной слезе и обе одновременно выкатились и поползли по щекам. – Теперь мы с ним не сможем посмотреть «Молодых Стрелков-2», когда их запишут на видеокассеты. Мне придется смотреть одному, а без Брайана будет скучно, потому что он всегда так смешно шутил, когда мы телек смотрели.

– Ты очень любил своего брата, правда, Шон? – Голос у Алана охрип, он протянул руку сквозь сетку кровати, и рука Шона крепко схватилась за нее и крепко сжала. Рука была горячая и маленькая. Очень маленькая.

– Брайан собирался стать питчером в команде Рыжих Лисиц, когда вырастет. Он говорил, что тренирует подачу, как у Майка Боддикера. А теперь он уже никогда не станет питчером. Он не разрешал мне подходить к нему ближе, чтобы не мешать, и еще он боялся меня тоже случайно застрелить. Это было не кино. Это все было в гараже. Я плакал. Мне было страшно.

– Я знаю, – сказал Алан. Он вспомнил машину Энни. Разбитые стекла.

Огромные темные пятна крови на сидениях. Там тоже все было не как в кино.

Алан заплакал. – Я все знаю, сынок.

– Он просил меня дать обещание, и я дал. И обязательно его исполню.

Всю свою жизнь буду это обещание помнить.

– Что же ты обещал?

Алан вытер ладонью слезы с лица Шона, но они все текли и текли. Перед ним лежал мальчик с лицом белее наволочки на подушке, мальчик, который видел, как его брат совершил самоубийство, как его мозги разлетелись по стенам гаража, словно сопли, и где же при всем этом его мать? В гостях у Короля, сказал он. Она запирает дверь, надевает темные очки и отправляется в гости к Королю.

– Что же ты обещал, сынок?

– Я хотел поклясться маминым именем, но Брайан не позволил. Заставил поклясться своим собственным. Потому что он маму тоже использовал. Брайан сказал, что он забирает всех, на чьих именах клянутся. Поэтому я поклялся на своем, как он хотел, но Брайан все равно выстрелил. – Шон теперь уже откровенно всхлипывал, но смотрел сквозь слезы прямо Алану в глаза. – Это была не просто кровь, мистер шериф. Это было что-то желтое.

Алан покрепче сжал руку малыша.

– Я знаю, Шон. Но что все-таки твой брат заставил тебя пообещать?

– А Брайан не попадет в ад, если я скажу?

– Ни за что. Обещаю тебе. Я ведь шериф.

– А шерифы когда-нибудь нарушают обещания? – Никогда, если они дают их маленьким детям в больницах. – сказал Алан. – Шериф просто не может не сдержать такое обещание.

– А если не сдержит, попадет в ад?

– Да, – твердо сказал Алан. – Обязательно. Если не сдержит, то только туда ему и дорога.

– Вы клянетесь, что Брайан попадет в рай, если я расскажу? Вы поклянетесь своим собственным именем?

– Клянусь своим собственным именем! – торжественно объявил Алан.

– Ну ладно. – Шон явно немного успокоился. – Он заставил меня пообещать, что я никогда не пойду в новый магазин, где он купил свою бейсбольную карточку. Он думал, что видит на этой карточке Сэнди Куфэкса, а на самом деле там был совсем другой игрок. Карточка вообще была старая, грязная и рваная, но мне кажется, Брайан этого не видел. – Шон помолчал немного, подумал, затем продолжил своим тоненьким голоском. – Однажды он вернулся домой с грязными руками. Они были в земле. Руки он помыл, а потом я слышал, как он плакал у себя в комнате.

«Простыни, – подумал Алан. – Простыни Вильмы. Это сделал Брайан».

– Брайан сказал, что Нужные Вещи – место отравленное, что хозяин сам отравитель и чтобы я туда никогда не ходил.

– Брайан сказал именно так? Он назвал магазин Нужные Вещи?

– Да.

– Шон… – Алан замолчал, задумавшись. Ему казалось, что по всему телу бегают голубые электрические искры.

– Что?

– А твоя мама… она тоже купила свои темные очки в Нужных Вещах?

– Да.

– Она сама тебе об этом сказала?

– Нет, но я точно знаю. Как только она их надевает, сразу встречается с Королем.

– Каким Королем, Шон? Ты знаешь?

Шон посмотрел на Алана как на придурка.

– Как с каким? С Элвисом.

– Ах, ну да, конечно, – пробормотал Алан. – С Элвисом… и как там его дальше?

– Я хочу видеть папу. – Знаю, милый. Еще только несколько вопросов и я оставлю тебя в покое. Тогда ты снова заснешь, а когда проснешься, папа будет уже здесь. – Так он во всяком случае надеялся. – Шон, Брайан говорил, кого он называл отравителем?

– Говорил. Мистера Гонта. Хозяина магазина. Он и есть отравитель.

Тогда Алан подумал о Полли. Он вспомнил, как она сказала после похорон: «Мне кажется, я нашла хорошего доктора… Доктора Гонта. Лилэнда Гонта».

Он вспомнил, как она держала в руке маленький серебряный шарик так, чтобы ему было видно, но не позволила до него дотронуться. В этот момент она сама была на себя не похожа. Выражение на лице, совсем ей не свойственное: подозрительность и радость обладания. И затем, позже, голос дрожащий, нервический, полный слез – тоже совсем не ее.

(Как тяжело обнаружить, что лицо, которое ты любила, – всего лишь маска… Как ты мог действовать за моей спиной… Как ты мог?) – Что же ты сказал ей, – пробормотал он, не отдавая себе отчета в том, что вцепившись рукой в кроватную сетку, трясет ее. – Что ты ей сказал? И как заставил в это поверить, черт тебя побери?

– Мистер шериф? Вы о чем?

Алан заставил себя выпустить ни в чем не повинную сетку.

– Ничего, просто так. – Он наклонился над перекладиной. – Ты уверен, что Брайан назвал имя мистера Гонта, Шон?

– Да.

– Спасибо. – Он взял маленькую руку Шона в обе руки, нежно пожал ее и осторожно поцеловал прохладную бледную щеку. – Спасибо, что поговорил со мной. – Он отпустил руку мальчика и встал.

За всю последнюю неделю он из намеченного по плану не выполнил только одного пункта – не отдал долг вежливости и гостеприимства новоявленному бизнесмену Касл Рок. Ерунда, казалось бы, ничего особенного, приветливая улыбка, добро пожаловать в наш город, и беглый осмотр помещения на случай непредвиденных обстоятельств. Он ведь намеревался это сделать и даже один раз подъезжал, но так и не довеют дело до конца. А теперь, когда причина странного поведения Полли заставляет задуматься о мистере Гонте, как о виновнике, и в городе наверняка творится одному Богу известно что, он находится чуть не в двадцати милях оттуда.

Может быть, он специально меня не подпускает? Намеренно держит на отлете?

Идея, конечно, бредовая, но в этой полутемной, тихой палате вовсе такой не казалась.

Он понял, что ему необходимо возвращаться. И возвращаться как можно скорее.

– Мистер шериф?

Алан посмотрел на Шона.

– Брайан еще кое-что сказал.

– Правда? И что же он сказал?

– Брайан сказал, что мистер Гонт вообще не человек.

Алан шел по больничному коридору к двери с вывеской ВЫХОД, ступая так бесшумно, как только мог, все время ожидая окрика сменщицы мисс Хендри. Но единственным человеком, заговорившим с ним, была маленькая девочка. Она стояла в дверях своей палаты: белокурые косички перекинуты вперед и лежат на розовой фланели ночной сорочки. В руках она держала одеяло, видимо любимое, судя по его потертому и изношенному виду. Ноги ее были босы, ленточки на концах косичек развязались, а глаза на бледном измученном лице казались непомерно большими. Это детское лицо знало о боли гораздо больше того, что должен знать ребенок.

– У тебя есть пистолет, – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнесла она.

– Да.

– У моего папы тоже есть пистолет.

– Правда?

– Да. И больше твоего. Больше, чем весь мир. Ты вампир?

– Нет, милая. – Алан подумал, что, вполне возможно, в этот самый момент вампир разгуливает по его родному городу.

Он открыл дверь в конце коридора, спустился по лестнице и, открыв еще одну дверь, оказался на улице, залитой теплым предвечерним светом, какой бывает только в середине лета. Он быстрым шагом, едва не бегом, направился к своей машине. Со стороны Касл Рок доносились грозовые раскаты. Сев за руль, он взял микрофон и сказал:

– Пост номер Один вызывает базу. Прием.

Вместо ответа лишь шорох помех. Проклятая гроза.

«Может быть, Вампир специально ее вызвал», – прошептал откуда ни возьмись внутренний голос. Алан улыбнулся, не разжимая губ.

Он попытался снова, и снова безрезультатно, и тогда решил вызвать Управление полиции штата в Оксфорде. Там ответили сразу, и голос слышался ясно и четко. Диспетчер сообщил, что в Касл Рок невиданная гроза и повреждены коммуникации. Даже телефоны работают только когда им вздумается.

– Тогда свяжитесь с Генри Пейтоном и передайте ему, чтобы немедленно арестовал человека по имени Лилэнд Гонт. Похоже, что это главный свидетель, если не виновник. Повторяю, Гонт. Первая буква Г. Записали? Прием.

– Все записала, шериф. Гонт. Первая буква Г. Прием.

– Передайте Генри, что я подозреваю его как зачинщика убийства Нетти Кобб и Вильмы Ержик. Прием.

– Записано. Прием.

– Тогда все. Отбой.

Алан положил микрофон на место, включил двигатель и помчался назад в Касл Рок. На окраине Бриджтона он остановился на стоянке перед магазином Красное Яблоко и позвонил оттуда в контору. Пара щелчков, а потом оператор равнодушным тоном сообщил, что на линии повреждения.

Алан повесил трубку и вернулся к машине. На этот раз уже бегом. Прежде чем выехать со стоянки на шоссе 117, он выставил на крышу мигалку.

Разогнавшись за полмили, он выжал из несчастного, дрожащего, немощного «форда» семьдесят пять миль в час.

Туз Мерилл и полная мгла вернулись в Касл Рок одновременно.

Он проезжал на «шевроле-селебрити» через Касл Стрим Бридж в тот момент, когда гром оглушительной канонадой грохотал над головой, а стрелы огненных молний пронзали землю насквозь. Он ехал с открытыми окнами, так как дождь все еще не начинался, а воздух был густой и тягучий, как сироп.

Туз был грязен, измучен и раздражен. Несмотря на содержание записки, он объездил еще три пункта, отмеченные на карте крестиками, так как не хотел поверить в то, что случилось, не мог в это поверить. Образно говоря, Туза побили тузом. В каждом из указанных мест он обнаруживал плоский камень, а под ним – консервную банку. В двух из них оказалось еще несколько идиотских векселей, а в третьей, закопанной на ферме Страута, всего-навсего шариковая ручка. На колпачке ручки была изображена женщина с прической сороковых годов, одетая в купальник тех же времен, похожий скорее на броню танка. Но стоило ручку поднять шариком вверх, купальный костюм исчезал.

Миллионное достояние.

Теперь Туз несся на максимальной скорости в Касл Рок, в грязи с головы до ног и с яростно горящим взором, и цель у него была одна – убить Алана Пэнгборна. А потом он просто даст деру на Западное Побережье – давно надо было это сделать. Может быть, он вытянет из Пэнгборна какие-нибудь деньги, а, может и нет. В любом случае ясно одно – эта сволочь должна подохнуть и в самых тяжких муках.

Еще не доехав трех миль до моста, Туз вспомнил, что безоружен.

Собирался ведь прихватить одну автоматическую игрушку из тех ящиков в Бостоне, но тогда проклятый магнитофон с толку сбил, мозги скособочил. Но теперь он знал, где это оружие находится. О да, он знал!

Он проехал мост и внезапно остановился на перекрестке улиц Мейн и Уотермилл Лейн, хотя светофор указывал, что путь свободен.

– Что за черт? – пробормотал он.

В конце Мейн Стрит кишмя кишели патрульные полицейские автомобили, перемигиваясь голубыми фонарями на крышах, телевизионные фургоны, там и сям небольшие кучки людей. Главное действие происходило перед зданием муниципалитета. Как будто отцы города решили устроить внеочередной праздник с уличным шествием.

Тузу было совершенно наплевать, в чем там дело: пусть хоть весь город в воздух взлетит, но ему нужно было из-под земли достать шерифа Пэнгборна, снять с него скальп и повесить себе на пояс. А как это устроить, если в Управлении шерифа, казалось, собралась вся полиция штата?

Ответ возник сразу. Мистер Гонт поможет. У мистера Гонта оружие.

Мистер Гонт знает ответы на все вопросы. Надо ехать к мистеру Гонту.

Он взглянул в зеркало заднего вида и заметил еще несколько мигалок, поднимавшихся по оглобле моста. Опять легавые. Что здесь все-таки, черт побери, произошло? Но с ответом на этот вопрос можно было не торопиться, а можно и вообще не выяснять, в зависимости от того, как дело повернется. У него своих проблем по горло и первая – удрать отсюда подобру-поздорову, пока легавые на хвост не сели.

Туз повернул налево на Уотермилл Лейн, затем направо, на Сидар Стрит, объезжая город по окраинам, прежде чем вернуться на Мейн Стрит. У светофора он приостановился и еще раз оглянулся на гнездо голубых мигалок у подножья холма. Затем он проехал прямиком к Нужным Вещам и остановился у входа.

Выйдя из машины, он прочитал в витрине объявление. В первый момент его постигло легкое разочарование (честно говоря, от Гонта ему не так оружие было нужно, как порошок), но потом вспомнил про черный ход. Он прошел полквартала вперед и свернул за угол, не заметив ярко-желтого фургона, припаркованного в тридцати-сорока футах поодаль, а главное, человека, сидящего в нем. (Умник переместился теперь на пассажирское сидение и во все глаза следил за Тузом.) Свернув в переулок, Туз едва не столкнулся с мужчиной, шагавшим нагнув голову с низко надвинутым на глаза твидовым кепи.

– Эй, раскрой зенки, растяпа! – крикнул ему Туз. Мужчина в твидовом кепи поднял голову, взглянул на Туза и оскалил зубы. В тот же момент он выхватил из кармана автоматический пистолет и направил его дулом в лицо Туза.

– Не советую со мной шутки шутить, приятель, не то и тебе не сдобровать.

Туз поднял руки и отступил. Он не испугался, он просто несказанно удивился.

– Что вы, мистер Нельсон, я-то тут при чем?

– Ладно, – примирительно произнес человек в твидовом кепи. – Ты случайно не встречал ублюдка Джуэтта?

– Э-э-э… того, что в колледже преподает?

– Того, что в средней школе штаны протирает! Здесь что, еще Джуэтты расплодились? Скажи мне, прошу, ради Христа!

– Я только что приехал, – осторожно начал Туз. – Никого еще не видел, мистер Нельсон.

– Ну что ж, я все равно его найду. А когда найду, превращу в мешок, набитый дерьмом. Он убил моего попугая и нагадил на портрет мамы. – Джордж Нельсон прищурился и добавил:

– Никому не советую сегодня ночью попадаться мне под руку.

Туз не стал спорить.

Мистер Нельсон снова спрятал пистолет в карман и зашагал дальше, свернув за угол с видом человека, готового на все. Туз еще некоторое время так и стоял с поднятыми руками. Мистер Нельсон преподавал в старших классах столярное и слесарное дело. Туз всегда считал его человеком, не способным комара убить, но теперь решил, что пришла пора переменить мнение. И к тому же Туз узнал оружие. Как он мог его не узнать – только прошлым вечером целую кучу лично из Бостона приволок.

– Туз! – воскликнул мистер Гонт. – Ты как раз вовремя!

– Мне нужен пистолет, – выпалил Туз. – И еще немного того порошка, если у вас, конечно, осталось в запасе.

– Да, да… погоди. Всему свое время. Помоги-ка мне с этим столом.

– Я собираюсь убить Пэнгборна, – заявил Туз. – Он украл мое сокровище, и я намерен его прикончить.

Мистер Гонт посмотрел на него тем взглядом, каким кошка смотрит на мышь, перед тем как на нее наброситься. Такой мышью Туз себя и почувствовал.

– Не трать попусту мое время, рассказывая то, что мне и так известно.

Хочешь помогать – помогай.

Туз взялся за стол с одной стороны, и они потащили его обратно в магазин. Мистер Гонт наклонился и поднял табличку, стоявшую на полу у стены. ЗАКРЫТО НАВСЕГДА – было написано на ней. Гонт повесил табличку на дверь и защелкнул замок. Он уже накидывал цепочку, когда Туз сообразил, что табличка ничем к двери не крепится – ни клеем, ни скотчем, ни присоской – и тем не менее не падает.

Затем его взгляд упал на ящики, где хранилось оружие и боеприпасы.

Осталось всего три пистолета и три обоймы к ним.

– Свят-свят! – воскликнул он. – Куда же все добро подевалось?

– Торговля сегодня шла неплохо, Туз, – объяснил мистер Гонт, потирая свои длиннопалые руки. – Отлично, я бы сказал. И думаю, что пойдет еще лучше. У меня есть для тебя работа.

– Я ведь сказал вам, шериф заграбастал мое сокровище и…

Лилэнд Гонт оказался рядом до того, как Туз успел заметить его движение. Длинные уродливые пальцы схватили его за грудки и подняли в воздух словно пушинку. Туз вскрикнул. Руки, державшие его, похоже, сделаны из стали. Гонт поднял его высоко, и он смотрел теперь сверху вниз в это нечеловеческое, дьявольское лицо и думал только об одном: как он сюда попал и что здесь делает? Затем, в кульминационный момент своих страхов, он заметил, что из ушей и ноздрей мистера Гонта поднимаются струйки пара – или дыма. Он теперь походил на дракона в человеческом облике.

– Не говори мне ничего! – закричал в лицо Тузу мистер Гонт и просунул сквозь кривые желтые зубы язык, кончик которого был раздвоен, как у змеи. Я сам тебе скажу все! Помалкивай, Туз, когда находишься в обществе более старших и мудрых. Заткнись и слушай! Заткнись И СЛУШАЙ!

Он покрутил Туза над головой словно борец в цирке, изображающий самолет из своего партнера, и швырнул через весь торговый зал к задней стене. Туз ударился головой, и в мозгу у него вспыхнули разноцветные огни фейерверка. Когда он смог открыть глаза, то увидел над собой склоненное лицо Лилэнда Гонта, некий кошмар из горящих глаз, кривых зубов и валившего из всех отверстий на голове дыма.

– Нет! – завопил Туз. – Нет, мистер Гонт. Пожалуйста, нет!

Руки превратились в когтистые лапы. Ногти выросли с такой скоростью, что Туз не заметил… а может быть, они всегда были такими? У Туза начинались галлюцинации. Нет, не галлюцинации, подсказывал внутренний голос, они и в самом деле всегда были такими.

Когти пропороли ткань его футболки и притянули Туза почти вплотную к дымящему лицу.

– Ты готов меня слушать, Туз? – С каждым словом вылетала струя дыма, обдавая жаром лицо Туза и забивая его собственный рот и ноздри. – Ты готов меня слушать или я распорю твою ничтожную бесполезную оболочку и разбросаю повсюду мерзкое, зловонное содержимое?

– Нет! То есть я хотел сказать ДА! Я готов слушать!

– Ты станешь послушным исполнительным помощником?

– Да!

– И ты знаешь, что случится, если ослушаешься?

– Да! Да! Да!

– Ты – отвратительное существо, Туз. А я таких люблю, – сказал мистер Гонт. Он прислонил Туза к стене, подняв на ноги, но тот сразу сполз и опустился на колени, едва дыша и всхлипывая. Он смотрел в пол. Он не отваживался поднять глаза к лицу чудовища.

– Если у тебя только мысль мелькнет о том, чтобы пойти поперек моих желаний и распоряжений, обещаю: отправишься прямиком в преисподнюю. Шерифа ты получишь, в этом могу дать тебе поруку. Но пока его нет в городе. А теперь – встать!

Туз с трудом поднялся на ноги. Голова у него тряслась и гудела, майка превратилась в клочья.

– Позволь мне задать тебе один вопрос. – Мистер Гонт уже снова мило улыбался. Ни один волосок не потревожился в его прическе. – Скажи, нравится ли тебе этот маленький городок? Любишь ли ты его? Развешаны ли по стенам твоей зловонной, убогой хижины фотографии тех золотых денечков, когда пчелы жалили, а собаки кусались?

– Вот еще! – Голос у Туза был все еще слаб, но возмущение прозвучало явственно. На ногах он при этом удерживался с трудом, и сердце колотилось, как помешанное. Ноги можно было скорее сравнить со спагетти. Он стоял, прислонившись спиной к стене, и затуманенным, измученным взглядом смотрел на Гонта.

– Станешь ли ты возражать и сопротивляться, если я попрошу тебя взорвать этот никчемный городишко, стереть его с лица земли и карты мира, пока у тебя осталось время до приезда шерифа?

– Я не совсем понимаю ваши слова. – Туз явно занервничал.

– И не удивительно. Но думаю, ты понял то, что я этими словами хотел выразить, правда?

Туз задумался. Он вспоминал те далекие времена, когда четверо сопляков обманули его и его друзей (в те времена у Туза были друзья или, во всяком случае, некоторое их подобие), обвели вокруг пальца, отняли то, что Туз считал своим по праву. Они тогда выловили одного из сопляков, Горди Лачанса, и отделали так, что сопли разлетелись во все стороны, но это не сыграло особой роли. Теперь Лачанс жил в другом конце штата, заделался известным писателем и, по всей видимости, подтирался стодолларовыми купюрами. Так получилось, что сопляки одержали верх, и с тех пор Тузу удачи не было. Фортуна повернулась к нему спиной. Одна за другой закрывались перед ним двери, которые раньше всегда гостеприимно распахивались. Мало-помалу Туз стал привыкать к мысли, что он не король, а Касл Рок не его королевство. Если так когда и было, то кончилось разом во время празднования Дня Освобождения, когда ему было шестнадцать лет и когда сопляки отняли у него и его друзей то, что они считали своим. К тому времени, когда Туз подрос настолько, что мог заходить в Мудрого Тигра на вполне законных основаниях, он из короля превратился в солдата без формы, разгуливавшего по вражеской территории.

– Я терпеть не могу этот вонючий сортир, – заявил он.

– Прекрасно, – обрадовался Гонт. – Просто замечательно. У меня есть друг – он сейчас сидит в машине неподалеку отсюда, – который поможет тебе справиться с этим делом. Ты получишь шерифа, Туз, а заодно и весь город.

Разве это не соблазнительно? – он впился взглядом в глаза Туза. Нетвердый на ногах, в разодранной майке, Туз улыбался. Голова его уже не болела.

– Да, – согласился он. – Это чертовски соблазнительно.

Гонт сунул руку в карман пиджака и извлек оттуда пластиковый пакетик с порошком.

– Придется поработать, Туз, – сказал он, протянув ему пакетик.

Забирая его, Туз не сводил глаз с лица мистера Гонта, он смотрел, казалось, сквозь это лицо, внутрь самого мозга.

– Да, – сказал он. – Я готов.

Умник видел, как из черного хода магазина в переулок вышел последний посетитель. Майка этого типа была разодрана в клочья и в руках он держал ящик. За пояс джинсов были заткнуты два автоматических пистолета.

В инстинктивной тревоге Умник отодвинулся подальше от окна, когда подозрительный тип, в котором он успел узнать Туза Мерилла, подошел прямо к фургону и поставил ящик. Туз постучал в окно.

– Открой заднюю дверь, приятель, – сказал он. – Нам с тобой кое-какая работенка перепала.

Умник слегка приспустил стекло.

– Убирайся отсюда, тюремная крыса. Проваливай немедленно, не то полицию позову.

– Мне как всегда везет с напарниками, – пробормотал Туз и, выхватив из-за пояса один из пистолетов, сунул его в окно дулом на Умника. Китон только часто замигал.

– Возьми его себе, – небрежно сказал Туз. – А потом открой заднюю дверь. Если ты еще не понял, кто меня послал, то значит даже глупее, чем с виду кажешься. – Он сунул в окно руку и пощупал парик. – Ну и шевелюра у тебя! Просто класс!

– Перестань дурака валять, – сказал Умник, но страх и гнев уже утихомирились, судя по тону. «Трое добрых молодцов могут много дел сотворить, – сказал мистер Гонт. – Я тебе пришлю одного». Но Туз? Туз Мерилл? Он ведь уголовник!

– Слушай, если тебе не терпится обговорить детали с мистером Гонтом, то он все еще у себя в магазине. Но, как видишь… – Туз потянул за обрывки майки, – …хозяин не в слишком добром расположении духа.

– Значит, это ты должен помочь мне избавиться от Них? – переспросил на всякий случай Умник.

– Точно. Нам предстоит превратить этот город в Олимпийский факел. – Он приподнял ящик. – Правда, не совсем представляю, как это возможно всего лишь с одним ящиком взрывных запалов. Он сказал, что на этот вопрос ты мне сможешь ответить.

Умник растянул губы в улыбке. Затем вышел из фургона и открыл заднюю дверь.

– Пожалуй, так оно и есть, – сказал он. – Залезайте в кабину, мистер Мерилл. Нам предстоит срочная работа.

– Где?

– Начнем с городской бензоколонки, – сказал Умник. Он не переставал улыбаться.

Глава 21

Преподобный Вильям Роуз, впервые появившийся в приходе Объединенной баптистской церкви Касл Рок в 1983 году, был фанатиком чистой воды без всяких сомнений. К несчастью, он был по натуре к тому же весьма энергичен, обладал своеобразным чувством юмора, довольно злобным и ехидным, и был чрезвычайно популярен среди своих прихожан. Его первая проповедь, положившая начало успеху, называлась «Почему католикам прямая дорога в ад?». С тех самых пор он не менял темы. Католики, поучал он своих прихожан, богохульны по своей природе, поскольку поклоняются не Господу Иисусу Христу, а женщине, которая была избрана свыше для того, чтобы выносить и родить Его. Так разве не естественно, что во всех других жизненных проявлениях католики совершают ошибку за ошибкой?

Он объяснял своей пастве, что никто как католики достигли верха совершенства в искусстве пыток во времена Инквизиции; что инквизиторы спалили на кострах самых правоверных христиан и продолжали свое грязное, как он выражался, дело вплоть до конца девятнадцатого века, когда героипротестанты (баптисты по большей части) положили конец этому безобразию.

Более сорока Римских Пап, разгневанно провозглашал он, известны тем, что сожительствовали во грехе со своими матерями, сестрами и даже, о ужас! со своими незаконными дочерьми! Ватикан был построен, утверждал он, на поте, крови и страданиях протестантов.

Подобная безграмотная болтовня была знакома католикам с давних времен и нисколько не удивляла. Многие проповедники относились к ней с полнейшим равнодушием, иногда даже подшучивали по этому поводу. Однако отец Джон Брайам не позволял себе смеяться над серьезными вещами. Совсем наоборот.

Вспыльчивый кривоногий ирландец, Брайам был одним из тех несчастных, кого судьба обделила чувством юмора, и злобных дураков типа преподобного Роуза он не переносил на дух.

В течение приблизительно года он, скрепя сердце, терпел оскорбления, наносимые Роузом, пока, наконец, не разразился собственной проповедью под названием «Грехи преподобного Вилли». В ней он охарактеризовал баптистского священника как шарлатана, уверенного в том, что Билли Грэм[20] ходит по воде аки по суху, а по правую руку «Господа нашего Иисуса Христа сидит Билли Санди».

Позднее, в то же воскресенье, преподобный Роуз с четырьмя своими самыми верными цепными псами нанес визит отцу Брайаму. Они были вне себя от гнева от тех оскорблений, как они объяснили, которые нанес им отец Брайам.

– И у тебя хватает наглости, – возмутился Брайам, – называть оскорбительными мои слова! После того как все утро ты вопил как бешеный о том, что я Вавилонская шлюха!

Краска залила обычно бледные щеки преподобного Роуза и медленно поднялась к почти лысому черепу. Он никогда словом не обмолвился о «Вавилонской шлюхе», объяснил Роуз. На самом деле слова «Папская подстилка» были произнесены неоднократно, и раз Брайам так по этому поводу кипятится, значит, они попали в точку.

Отец Брайам сделал шаг вперед и выставил сжатые кулаки.

– Если ты решил выяснить отношения, друг мой, – елейным голосом, но с явной угрозой произнес он, – то попроси своих гестаповцев отойти в сторонку, чтобы мы могли разобраться с глазу на глаз.

Преподобный Роуз – на три дюйма выше отца Брайама, но фунтов на двадцать легче – сделал шаг назад и прищурился.

– Я не собираюсь пачкать об тебя руки, – заявил он. Один из «гестаповцев», Дон Хемфилл, был как выше, так и тяжелее боевого петуха.

– Если хотите, разобраться могу я, – предложил он. – Уж я-то, можете не сомневаться, расчищу дорожку к приходу вашей католической задницей.

Остальные «гестаповцы» пытались для виду удержать своего приятеля, но старались не слишком долго.

Вплоть до нынешнего октября все религиозные раздоры сводились к пересудам в мужских и женских компаниях, чаще всего совсем безобидным, к болтовне детишек на школьных переменах, повторяющих слова собственных родителей, и, конечно, к воскресным проповедям, когда с обеих кафедр произносились наиболее серьезные обвинения в адрес Друг друга. Воскресенья – дни мирные, а все войны, как учит история, начинались именно в такие дни.

Время от времени случались террористические выпады, если можно так назвать простое хулиганство: во время празднества баптистской молодежи побили сырые яйца о стены католического прихода и однажды какой-то смельчак швырнул камень в окно баптистской церкви, вот и все – война в основе своей оставалась словесной.

Как во время любой войны, дни наступлений сменялись днями затишья, но нагнетаться обстановка начала особенно серьезно с тех пор, как Приют Дочерей Святой Изабеллы объявил об открытии Казино Найт. К тому времени, когда преподобный Роуз получил записку с обращением к его персоне как к Вонючей Баптистской Крысе, напряжение было уже настолько высоко, что избежать какой-либо конфронтации не представлялось возможным. Содержание записки лишь подтверждало, что когда дело до стычки дойдет, безобидной она не будет. – Щепу на растопку заложили, осталось лишь поднести горящую спичку.

Если кто-то и недооценивал опасность ситуации, так это отец Брайам. Он всегда понимал, что идея Казино Найт не понравится баптистскому проповеднику, но что такой способ материальной поддержки католической церкви доведет преподобного Роуза до полного помешательства, он предположить не мог. Ему было невдомек, что отец Парохода Вилли был игроком и в дни своих азартных загулов доводил семью до полной нищеты; не ведал он и того, что этот человек в конце концов застрелился в туалетной комнате казино в один из дней своего крупного проигрыша. Но правда, и далеко не в его пользу, состояла в том, что даже если бы отец Брайам все это знал, он своих планов менять не стал бы.

Преподобный Роуз собрал все силы. Начали баптисты с того, что выпустили печатный орган с объявлением греховности намечаемого католиками мероприятия (Ванда Хемфилл, жена Дона, напечатала его собственноручно), а затем пошли в ход плакаты АЗАРТ И ДЬЯВОЛ. Бетси Виг, председательница будущего Казино Найт и регентша местной ветви Приюта Дочерей Святой Изабеллы, организовала контрнаступление. За последние три недели газета «Призыв» разрослась до шестнадцати полос, чтобы вместить выступления в печати всех желающих, но выступления эти были скорее похожи на собачье тявканье, чем на желание разобраться и логически аргументировать свои доводы. Чем больше расклеивалось по городу плакатов, тем быстрее и ожесточеннее их срывали. Ни одна из сторон не желала демонстрировать богоугодного терпения. Находились любители партизанского ведения боя: вместо открытых выступлений – тайные ночные вылазки на позиции противника.

Но чем ближе казалась развязка, тем серьезнее к происходящему относились Пароход Вилли и отец Брайам.

– Я презираю этот кусок дерьма! – выпалил отец Брайам в лицо удивленного такой вспышкой Альберта Жендрона в тот день, когда Альберт принес знаменитое послание, начинавшееся словами слушай ты, плоскоголовая скумбрия, найденное им на двери своего зубоврачебного кабинета.

– Ты только представь, этот сукин сын позволяет себе обвинять правоверных баптистов в подобном! – кричал преподобный Роуз на столь же потрясенных Нормана Харпера и Дона Хемфилла.

Это случилось в День Колумба, вслед за звонком отца Брайама. Брайам попытался прочесть письмо про плоскоголовую скумбрию преподобному Роузу, а тот категорически, в присутствии группы соратников, отказывался слушать.

Норман Харпер, превышавший весом Альберта Жендрона на двадцать фунтов и не уступавший по росту, чувствовал себя не в своей тарелке под истерическими воплями преподобного Роуза, но не подавал виду.

– Я вам объясню суть дела, – раскатистым басом предложил он. – Старый отец Богохульник слегка разнервничался, получив от вас записку. Понял, что зашел слишком далеко. Он решил, что если прикажет одному из своих ребят пустить слух, будто он тоже подобную записку получал, нам придется заткнуться.

– Ничего ему не поможет, – Роуз визжал как свинья, которую режут. Никто из моего прихода не поддастся на такую провокацию. Никто!

На последнем слове он запнулся. Руки его стали конвульсивно сжиматься и разжиматься. Норман с Доном со страхом переглянулись. Они уже неоднократно обсуждали подобное поведение Роуза, которым он, по их мнению, начинал злоупотреблять. Понять, конечно, можно. Казино Найт разрывало Вилли душу. Они боялись, что у Роуза случится удар до того, как наступит самый решительный момент.

– Не стоит так переживать, – успокаивал Дон. – Мы знаем, как все происходит на самом деле, Вилли.

– Да! – взвизгнул Роуз, не сводя с мужчин помутневшего беспокойного взора. – Да, вы знаете. Вы – двое. И я, я тоже знаю. А как насчет всего остального города? Они-то знают? А?

На этот вопрос ни Норман, ни Дон ответа дать не могли.

– Я надеюсь, кто-нибудь выведет лживого греховодника на чистую воду! закричал преподобный Роуз, потрясая сжатыми кулаками. – А потом на плаху!

На плаху! Я с удовольствием заплатил бы за такое зрелище! Я бы щедро заплатил!

В понедельник отец Брайам обзванивал своих прихожан, призывая сочувствующих оценить «атмосферу религиозных репрессий в Касл Рок» и созывая их на короткий вечерний сбор. Решено было провести этот сбор в Зале рыцарей Колумба, достаточно вместительном, так как сочувствующих оказалось больше, чем можно было предположить.

Отец Брайам начал с того, что зачитал вслух письмо от Правоверных баптистов Касл Рок, которое Альберт Жендрон обнаружил на дверях своего стоматологического кабинета, а потом передал содержание телефонного разговора с преподобным Роузом. Когда он поведал о том, что Роуз, по его словам, тоже получил подобное послание от Правоверных католиков Касл Рок, по аудитории прошел шепоток, сначала удивленный, но постепенно приобретавший характер возмущения.

– Да ведь он просто подлый враль! – воскликнул кто-то с задних рядов.

Отец Брайам сделал жест неопределенный: кивнул и покачал головой одновременно.

– Может быть и так, Сэм, но дело не в этом. Дело в том, что он безумен.

Напряженная тишина сопроводила его слова, но в тишине этой чувствовалось явное одобрение. Отец Брайам получил полное удовлетворение как от собственной прозорливости, так и от поддержки аудитории. Безумен!

Впервые он произнес это слово вслух, хотя оно вертелось у него на языке уже не менее трех последних лет.

– Я не желаю потворствовать религиозным безумцам, – продолжал отец Брайам. – Наше Казино Найт абсолютно безобидно и вполне законно по всем канонам религии и гражданства вне зависимости от мнения по этому поводу преподобного Парохода Вилли. Но, поскольку он преступает в своем безумии все границы и переходит к активным оскорблениям, предлагаю провести голосование. Если вы за организацию Казино Найт и за то, чтобы перейти к ответным действиям во имя торжества справедливости и собственной безопасности, – выскажитесь.

Как и предполагалось, решение в пользу Казино Найт было принято единогласно.

На этот раз отец Брайам кивнул вполне определенно и удовлетворительно.

Затем он повернулся к Бетой Виг.

– Сегодня у вас запланировано открытие, Бетси, правда?

– Да, отец.

– Тогда разрешите внести предложение. Мы, мужчины, встречаемся у входа в Зал рыцарей Колумба в то же время.

Альберт Жендрон, человек нерасторопный, медленно распаляющийся, но так же медленно остывающий, неторопливо поднялся во весь рост. Все повернули к нему головы.

– Вы предполагаете, отец, что эти баптистские недоноски могут помешать дамам?

– Нет-нет, не думаю, – поспешил успокоить его отец Брайам. – Но считаю необходимым составить план, по которому все мероприятие смогло бы пройти без сучка и задоринки…

– Охрана, – предложил кто-то с энтузиазмом. – Охрана, а, святой отец?

– Ну, скажем, глаза и уши… – уклончиво произнес Брайам, не оставляя тем не менее никакого сомнения, что охрана это именно то, что он имел в виду. – Если мы проведем наше собрание во вторник вечером, то есть в то же время, когда дамы будут заняты в Казино, мы окажемся на случай возможных неприятностей начеку.

Итак, пока Дочери Изабеллы собиравшись по одну сторону автостоянки, католики-мужчины подходили к зданию по другую ее сторону. В то же самое время на почти противоположном конце города преподобный Роуз проводил собрание баптистского прихода, чтобы обсудить последние оскорбления, нанесенные им католиками, и чтобы составить план пикетирования Казино Найт.

События, происходящие в Касл Рок в этот ранний вечер, были настолько серьезны, что не привлекли внимания к военным приготовлениям двух церковных приходов, тем более что большинство собравшихся у здания муниципалитета относились к Казино Найт и всему, что вокруг него творилось, с полным равнодушием. А что касается католиков и баптистов, то несколько убийств, происшедших в городе, не шли ни в какое сравнение с их вселенскими проблемами. В конце концов, что может быть важнее религии в этом греховном мире?

Более семидесяти человек явилось на четвертое собрание, которое преподобный Роуз назвал «Христовы Воины баптистской церкви Касл Рок против азартных игр». Наступил поворотный момент. Предыдущий сбор серьезных результатов не вызвал, но слухи, поползшие по городу о содержании письма, брошенного в почтовую щель баптистского прихода, возобновили активность масс. Количество явившихся воодушевило Роуза, но он был удивлен отсутствием Дона Хемфилла. Дон обещал быть непременной считался правой рукой Роуза.

Роуз взглянул на часы – пять минут восьмого, времени звонить в магазин и узнавать, не забыл ли Дон о собрании, не оставалось. Все, кто должен был явиться, – в сборе, и Роузу надо ловить момент, пока возмущение масс и боевой настрой не ослабли. Он подождал еще минуту в расчете на появление Дона, но так и не дождавшись, взошел на кафедру и воздел костлявые руки в приветственном жесте. Прихожане – в большинстве своем в рабочей одежде расселись по деревянным скамьям.

– Приступим к выполнению нашей великой задачи с того, чем всегда положено начинать любое дело, – провозгласил Роуз. – Склоним головы в молитве.

Прихожане в едином порыве опустили головы, и вот тогда-то за их спинами с грохотом распахнулась дверь. Несколько женщин вскрикнули, несколько мужчин вскочили со своих мест.

На пороге стоял Дон. Казалось, он выполнил работу раздельщика туш над самим собой: передник мясника залит кровью, лицо красное как помидор, обезумевший взгляд затуманен слезами, две полоски соплей засохли под носом и в складках по обе стороны губ.

И к тому же от него смердело. Он вонял как скунс, который сначала искупался в чане с раствором серы, затем вывалялся в коровьем навозе и, наконец освободившись, прямо из сарая вбежал в дом в истерическом возбуждении от собственных приключений. Вонь обволакивала его, вонь преследовала его, но самое страшное, она повисла над ним грозовой тучей.

Женщины срывались со своих мест, выхватывая из сумочек носовые платки и зажимая ими лица, когда Дон шел вдоль ряда скамей с развевающимся спереди забрызганным кровью фартуком и болтающейся сзади пропитанной потом и выбившейся из брюк рубашкой. Заплакали дети, присутствовавшие в церкви.

Мужчины издавали потрясенные возгласы, не лишенные отвращения.

– Дон! – воскликнул Роуз внезапно охрипшим голосом. Руки у него были все еще вскинуты вверх, но когда Дон приблизился, он инстинктивно опустил их, зажав обеими ладонями нос и рот. Он почувствовал, что его вот-вот стошнит. Никогда в жизни не приходилось дышать такой вонью. – Что… что случилось?

– Случилось? – прорычал Дон Хемфилл. – Случилось?! Я скажу тебе, что случилось! Я всем вам скажу, что случилось!

Он обернулся лицом к залу и, несмотря на жуткий смрад, исходивший от него, все замерли не в силах отвести взгляда от его безумных остановившихся глаз.

– Эти сволочи взорвали мой магазин, вот что случилось! Там было не более пяти-шести человек в это время, слава Богу, так как я заранее предупредил, что закроюсь рано, но от магазина не осталось камня на камне.

Все мое состояние – сорок тысяч долларов! Ничего не осталось. Я не знаю, чем они взрывали, эти скоты, но вонь теперь продержится несколько дней.

– Кто? – с несвойственной ему робостью спросил Роуз. – Кто это сделал, Дон?

Дон достал из кармана фартука изогнутую ленту с белой отделкой и несколько листков бумаги. Черно-белую ленту узнали все – это был воротничок католической рясы. Дон поднял его вверх, чтобы все видели.

– Кто, как вы думаете?! – завизжал он. – Мой магазин! Мое имущество, все полетело к дьяволу, и кто в этом виноват, скажите?

Он швырнул листки бумаги в зал, заполненный Христовым Воинством баптистской церкви Касл Рок, и листки словно конфетти разлетелись и, плавно паря в воздухе, стали опускаться. Большинство из присутствующих принялось ловить их. Все листовки были одинаковые: с изображением группы смеющихся мужчин и женщин, сгрудившихся вокруг рулетки.

ДАВАЙТЕ ОТДЫХАТЬ!

– было написано над фотографией. А под ней:

ПРИХОДИТЕ К НАМ В КАЗИНО НАЙТ В ЗАЛ РЫЦАРЕЙ КОЛУМБА В ОКТЯБРЕ 31, 1991 И ПОМОГИТЕ СВОИМ УЧАСТИЕМ ПРОЦВЕТАНИЮ КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ КАСЛ РОК

– Где ты нашел эти листовки, Дон? – спросил Лен Милликен дрожащим голосом. Он не верил своим глазам. – А воротничок откуда?

– Кто-то положил на порог у входной двери, прежде чем все взлетело на воз…

И снова хлопнула дверь с таким грохотом, что все подскочили, только на этот раз она не открылась, а закрылась.

– Надеюсь, вам понравился аромат, баптистские ублюдки, – крикнул кто-то снаружи, и вслед за этим разразился громовой хохот.

Прихожане как по команде посмотрели на преподобного Роуза. Посмотрели со страхом, таким же, какой застыл в его ответном взоре. В этот момент зашипела коробочка, спрятанная на хорах. Так же как та, которую покойная Миртл Китон положила в Приют Дочерей Святой Изабеллы, эта, принесенная Сонни Джекетом, тоже ныне покойным, содержала часовой механизм, тикавший весь день.

Из решеток, расположенных по обе стороны коробки, стал облаком распространяться сильный терпкий запах.

В Объединенной баптистской церкви Касл Рок начался карнавал с фейерверком.

Бэбз Миллер пробиралась вдоль стены Приюта Дочерей Святой Изабеллы, вздрагивая и замирая всякий раз, когда небо освещалось вспышкой молнии. В одной руке она держала лом, в другой – автоматический пистолет, купленный у мистера Гонта. Музыкальная шкатулка, приобретенная у него же, лежала в кармане мужской куртки, надетой на Бэбз, и если бы кто-нибудь попытался ее отнять, он уж, поверьте, наглотался бы свинца.

Кто может решиться на такую подлость? Кому придет в голову украсть у Бэбз шкатулку, прежде чем она успеет выяснить, какая там звучит мелодия?

«Так, – думала Бэбз, – скажем так – пусть Синди Роуз Мартин не переходит мне сегодня дорогу и не встречается на пути. Если же она это сделает, то больше никогда не перейдет ничьей дороги и не встретится на пути никому, во всяком случае у ворот ада. Она что думает… я идиотка?».

Тем временем ей предстояло проделать одну штуку. Разыграть кое-кого, по просьбе мистера Гонта безусловно.

– Вы знакомы с Бетси Виг? – спросил мистер Гонт, и тут же сам ответил:

– Ну конечно, знакомы.

Да, Бэбз знала Бетси. Знала со времен выпускного класса, когда они были неразлучными подругами.

– Хорошо, – сказал мистер Гонт. – Наблюдайте через окно. Она сядет, возьмет в руки лист бумаги и увидит кое-что под ним.

– А что? – спросила любопытная Бэбз.

– Это неважно, – уклонился от ответа мистер Гонт. – Если вы надеетесь когда-нибудь отыскать ключ к музыкальной шкатулке, то советую закрыть рот и открыть уши – вы поняли меня, дорогая?

Она поняла. И поняла к тому же еще кое-что: мистер Гонт бывает человеком небезопасным. Далеко небезопасным.

– Она возьмет в руки вещь, которую увидит, – продолжал Гонт тем временем, – и примется ее изучать. Затем начнет раскрывать. К этому моменту вы должны находиться у входа в здание. Дождитесь, пока все не повернут головы к левому углу зала.

Бэбз уже открыла рот, чтобы спросить, зачем вдруг всем понадобится туда смотреть, но вспомнила предупреждение Гонта и рот захлопнула.

– Когда они все туда повернуться, – продолжал он, – вы поставите лом одним концом к двери, а другим упрете в землю. Придавите и убедитесь, что дверь открыть нельзя.

– А когда мне кричать? – все же не удержалась Бэбз.

– Сами увидите. У них всех будет такой вид, как будто каждому в задницу соль из дробовика пальнули. Вы помните, что вам надо кричать, Бэбз?

Она помнила. Нехорошо, конечно, подшучивать над Бетси Виг, с которой дружила со школьных лет, но шутка казалась такой безобидной (ну правда… ну совсем), и к тому же они давно не дети – Бэбз и девочка, которую она по непонятной причине всегда называла Бетти Ля-Ля. Все это было давным-давно.

И мистер Гонт обещал, что никому никогда в голову не придет, что это сделала Бэбз. Действительно, как можно догадаться? Бэбз с мужем принадлежали церкви адвентистов седьмого дня, и что касается Бэбз, то она считала, что католики с баптистами и не того заслуживают – все, вместе с Бетти Ля-Ля.

Вспышка молнии. Бэбз застыла на мгновение, затем заторопилась к окну, ближайшему к входной двери, и, встав на цыпочки, заглянула: не села ли Бетой за стол?

В это время на землю стали падать первые нерешительные, но крупные капли дождя.

Зловоние, наполнявшее помещение баптистской церкви, было очень похоже на то, что исходило от Дона Хемфилла, но многократно сильнее.

– Вот черт! – буркнул Дон. Он совсем забыл где находится, но даже если бы вспомнил, едва ли стал сдерживать язык.

– Они и здесь такую же штуку поставили! Все на выход! Скорее! Живее!

– Двигайтесь, – распоряжалась Нэн своим командирским баритоном, всегда звучавшим во время обеденных часов в ее закусочной. – Пошевеливайтесь, ребята!

Все видели, где спрятано устройство: из-за невысокого решетчатого барьера, ограждавшего хоры, струился желтоватый дымок, а также сквозь шестиугольные прорези в нижних панелях. Боковая дверь располагалась сразу под балконом хоров, но никому даже не пришло в голову направиться туда.

Такая вонь может отравить насмерть, но прежде глаза вылезут из орбит, волосы все выпадут, а отверстие в заднице зарастет от ужаса и возмущения.

Менее чем в пять минут Христовы Воины баптистской церкви Касл Рок превратились в разгромленную армию. Они беспорядочной толпой – визжащей, орущей, вопящей – рвались к выходу через вестибюль. Одна из скамей опрокинулась и с грохотом повалилась на пол. Под ней оказалась зажатой нога Деборы Джонстоун, а Норман Харпер налетел на нее, пока она пыталась освободить ногу. Дебора упала, и послышался хруст сломанной лодыжки. Она закричала от боли, так и не сумев вытащить ногу, но ее крик потонул в общем хоре воплей.

Преподобный Роуз стоял на кафедре ближе всего к источнику смрада, витавшего облаком у него над головой. Ему внезапно пришла в голову мысль, что, так видно, смердят католики, горящие в аду. Он спрыгнул с кафедры прямо на грудь распростертой на полу Деборы Джонстоун, ее болезненный крик превратился в предсмертный вой и постепенно затих, когда она потеряла сознание. Преподобный Роуз, не предполагая, что послужило причиной глубокого обморока одной из самых верных своих прихожанок, устремился к заднему выходу из церкви.

Те, кто первыми достигли парадного входа, сразу поняли, что путь к свободе закрыт – двери заперты наглухо. Но повернувшись, чтобы броситься в обратную сторону и искать другого выхода, они были придавлены к дверям теми, кто напирал сзади и не ведал о случившемся.

Церковь гудела от воплей, рыданий и проклятий. За дверями на улице землю начал поливать дождь, а внутри, в церкви, люди начали поливать пол рвотой.

Бетси Виг заняла свое председательское место за столом между американским флагом и знаменем Инфанта Праги. Она постучала костяшками пальцев по столу, призывая к порядку, и дамы – их было около сорока – стали рассаживаться. За окнами громыхали раскаты грома. Некоторые из женщин испуганно вскрикивали и нервно хихикали.

– Прошу у собрания Дочерей Святой Изабеллы внимания, – сказала Бетси и взяла в руки программу. – Как всегда, мы начнем с…

Она запнулась, увидев на столе небольшой белый конверт. На нем прописными буквами было написано:

ПРОЧТИ НЕМЕДЛЕННО, ПАПСКАЯ ПОДСТИЛКА

«Это они, – подумала Бетси. – Баптисты. Отвратительные, мерзкие, слабоумные людишки».

– Бетси, – спросила Наоми Джессап. – Что-то случилось?

– Не знаю, – пробормотала Бетси. – Кажется, случилось.

Она вскрыла конверт. Оттуда выпал листок бумаги. На нем, тоже печатными буквами, было написано:

ТАК СМЕРДЯТ КАТОЛИЧЕСКИЕ ШЛЮХИ

Из дальнего левого угла зала послышалось шипение, похожее на звуки, издаваемые засоренным газопроводом. Несколько женщин с беспокойными восклицаниями повернулись в ту сторону. Очередной раскат грома прогремел над крышей, и женщины теперь закричали все разом.

Желтовато-белый дым заструился из одного из вентиляционных отверстий в стене. И в тот же момент по залу стало распространяться удушающее зловоние.

Бетси вскочила из-за стола, опрокинув стул. Она открыла было рот, чтобы сказать сама не знала что именно, как снаружи донесся женский голос:

– Это вам за Казино Найт, суки рваные. Кайтесь! Кайтесь!

Бетси успела заметить чье-то лицо за стеклянной дверью, но его тут же скрыл сгустившийся дым и к тому же было теперь не до выяснений – вонь стояла невыносимая, Собрание рассыпалось. Женщины носились по залу, словно обезумевшее стадо овец. Когда Антония Биссет упала, ударившись о железный край председательского стола, и сломала себе шею, этого никто не заметил. А за стенами бушевала гроза.

Мужчины-католики, собравшиеся в Зале рыцарей Колумба, сгрудились вокруг Альберта Жендрона. Используя рассказ о записке, найденной на двери кабинета в качестве отправного момента («Это что, вот если бы вы видели…»), он уже потчевал их историями о героических победах католиков в Люистоне в тридцатых годах.

– Так вот, когда он увидел, как это сборище безмозглых, называющих себя Святыми Роллерами, стало вымазывать ступни Девы Марии коровьим дерьмом, он вскочил в машину и поехал…

Альберт внезапно замолк и прислушался.

– Что это? – спросил он.

– Гром, – подсказал Джейк Пулацки. – Гроза будет отменная.

– Нет, не то, – возразил Альберт. – Как будто где-то кричат.

Раскаты грома временно поутихли, и в наступившей относительной тишине они услышали: женщины. Женщины кричат!

Все повернулись к отцу Брайаму, который поднялся со своего места.

– Пошли, мужчины, – сказал он. – Надо проверить…

В этот момент послышалось знакомое многим шипение, и вонь поползла к тому месту, где стояла группа мужчин. Раздался звон разбитого стекла, в окно влетел камень и покатился по полу, отполированному за долгие годы до блеска множеством ног любителей потанцевать. Мужчины с криком бросились врассыпную. Камень докатился до противоположной стены, ударился о нее и замер.

– Эта адская жаровня вам в дар от баптистов! – крикнул кто-то за окном. – Не бывать в Касл Рок казино. Поверьте сами и передайте другим, ублюдки.

Входная дверь Зала рыцарей Колумба была прочно забаррикадирована ломом снаружи. Мужчины попытались выбить ее.

– Нет! – закричал отец Брайам, пробираясь к небольшой боковой двери.

Она оказалась незапертой. – Сюда! Сюда!

Поначалу его криков никто не слышал, все были слишком увлечены борьбой с парадной дверью. Тогда Альберт Жендрон схватил своими огромными ручищами две ближайшие головы и стукнул их друг о друга.

– Слушайте, что вам отец Брайам говорит! – взревел он. – Там убивают женщин!

Альберт пробился сквозь густую толпу, и остальные потянулись за ним.

Они шли неровными рядами, спотыкаясь, чихая, и кашляя от застилавшего глаза зловонного дыма. Мид Россиньоль больше не мог сдерживать приступы тошноты.

Он раскрыл рот и вывалил весь свой обильный ужин на спину идущего впереди Альберта Жендрона. Но тот даже не заметил.

Отец Брайам уже почти добрался до ступенек, ведущих на автостоянку, по другую сторону которой собрались женщины из Приюта Святой Изабеллы. Время от времени ему приходилось останавливаться и сгибаться пополам в приступах рвоты. Вонь приклеивалась к нему, словно липучками для мух. Мужчины следовали за ним, не замечая дождя, лившего к этому времени уже гораздо сильнее.

Когда отец Брайам спустился на полпролета короткой лестницы, он увидел лом, подпиравший входную дверь Приюта Дочерей Изабеллы. В этот момент со звоном посыпалось разбитое стекло одного из окон с торца, и женщины стали выбираться сами, падая на лужайку, словно соломенные чучела, которых обучили блевать.

Преподобному Роузу так и не удалось добраться до вестибюля, слишком много народа преграждало путь. Он повернулся, зажимая нос, и побрел обратно в церковь. Открыл рот, чтобы позвать за собой остальных, но вместо этого вывернул наружу содержимое, желудка. Ноги у него стали словно ватные, он споткнулся, упал и ударился головой об угол скамьи. Попытался подняться, но не мог. Тогда чьи-то сильные руки подхватили его подмышки и помогли подняться.

– Надо разбить окно, – крикнул ему на ухо зычный баритон Нэн Робертс.

– Оттуда выберемся. – Стекло…

– Плевать на стекло! Здесь мы все подохнем.

Его повернули как куклу, и он успел только прикрыть ладонью глаза перед тем как пролететь сквозь разбитый витраж, изображавший Иисуса, ведущего свою паству вниз по склону холма. Он почувствовал, как пролетел по воздуху и шлепался на лужайку. Верхняя вставная челюсть при этом вылетела и преподобный Роуз хрюкнул.

Полежав немного, он сел и понял, что вокруг темно, идет дождь и пахнет благословенной свежестью чистого воздуха. Но насладиться вволю не успел: его схватила за волосы Нэн Робертс и подняла на ноги.

– Двигайтесь, преподобный Роуз! – крикнула она ему в ухо.

Ее лицо, освещенное голубоватой вспышкой молнии, напомнило ему перекошенную злобой физиономию гарпии. Она все еще была одета в кокетливый фартучек (Нэн всегда предпочитала одеваться как положено официантке), но от груди, скрытой белыми кружевными оборками, несло рвотой.

Преподобный Роуз, пошатываясь, привалился к ее плечу, бессильно опустив голову. Он несколько раз пытался попросить Нэн, чтобы она отпустила его волосы, но всякий раз его слова заглушал раскат грома.

Еще несколько человек последовали за ними через разбитое окно, но большинство продолжало топтаться в вестибюле у наглухо закрытых парадных дверей. Теперь Нэн поняла, почему они были так неприступны: снаружи их подпирали два железных лома. Она выбила их, освободив дверь в тот самый момент, когда молния сверкнула над Общинной площадью, прямым попаданием угодив в подмостки эстрады, на которой когда-то молодой мученик Джон Смит назвал имя убийцы, и эстрада вспыхнула как спичка. Поднялся сильный ветер, раскачивая верхушки деревьев, как будто пытаясь разогнать ими несущиеся наперегонки черные тучи.

Как только ломы отлетели в стороны, двери распахнулись с такой силой, что одна даже сорвалась с петель, упав прямиком на цветочную клумбу, украшавшую церковное крыльцо. Поток баптистов с выпученными глазами, перекошенными лицами, сгибающихся в приступах рвоты, вывалился наружу: они падали, спотыкаясь один об другого и катясь по ступенькам церковного крыльца.

Все они источали зловоние. Все рыдали. Все кашляли. Всех тошнило. И все потеряли разум.

Рыцари Колумба под предводительством отца Брайама и Дочери Изабеллы под руководством Бетси Виг встретились в центре автостоянки в тот момент, когда небеса разверзлись окончательно и дождь хлынул как из ведра. Бетси схватила отца Брайама за плечи: глаза у нее были красные, из них постоянно текли слезы, мокрые волосы облепили голову неопрятными прядями.

– Там остались еще другие! – кричала она. – Наоми Джессап… Тония Биссет… не знаю даже, сколько их там.

– Кто? – вопил Альберт Жендрон. – Кто это сделал?

– Баптисты! – кричала в перерывах, между всхлипами Бетси.

Но когда небо вспыхнуло, пронзенное множеством стрел молний, Бетси зарыдала как сумасшедшая.

– Они назвали меня папской подстилкой! Это баптисты! Баптисты! Это все проклятые Богом баптисты!

Отец Брайам тем временем сумел освободиться из объятий Бетси и бросился к дверям Приюта. Он оттащил лом, подпиравший двери в самой середине с такой силой, что выгибал их внутрь. Двери распахнулись, выпустив наружу толпу полуобморочных, залитых рвотой женщин и клубы зловонного дыма.

Вдруг он заметил Антонию Биссет, «милую Тонию», которая так ловко всегда работала иголкой и ниткой и с такой готовностью помогала в любом новом церковном проекте. Она лежала на полу у председательского стола, полуприкрытая знаменем с изображением Инфанта Праги. Перед ней на корточках сидела и плакала Наоми Джессап. Голова Тонии была повернута под неестественным углом. Неподвижный взгляд смотрел в потолок. Зловоние погубило Антонию Биссет, которая ничего не покупала в магазине Нужные Вещи и не выполняла никаких поручений мистера Гонта.

Наоми увидела отца Брайама, стоявшего на пороге, поднялась и бросилась к нему. Она находилась в таком шоке, что зловоние, источаемое бомбой, казалось, больше ее не беспокоило.

– Отец! – кричала она. – Почему? Почему они это сделали? Ведь мы всего лишь хотели немного повеселиться… ничего дурного. За что?

– Потому что этот человек безумен, – тихо сказал отец Брайам и обнял Наоми.

Рядом с ними прозвучал голос Альберта Жендрона, тихий и зловещий.

– Пошли за ним, – произнес он.

Христово Воинство баптистов маршировало по Харрингтон Стрит под проливным дождем, с Доном Хемфиллом, Нэн Робертс, Норманом Харпером и Вильямом Роузом в первых рядах. Их взгляды, покрасневшие от отравляющих газов, метали громы и молнии. Большинство из Христовых Воинов залили блевотиной кто брюки, кто рубашку, кто башмаки, а кто и все вместе взятое.

Даже ливень не в силах был смыть с них приставший, казалось, навечно смрад.

Патрульный автомобиль полиции штата остановился на перекрестке улиц Харрингтон и Касл Авеню, что в полумиле от Касл Вью. Заметив воинственно настроенную группу, из машины вышел полицейский.

– Эй! – крикнул он. – Куда это вы намылились, ребята?

– Мы идем за бифштексами из католических задниц, и если вы не хотите неприятностей – прочь с дороги! – подробно объяснила Нэн Робертс.

Внезапно для всех Дон Хемфилл открыл рот и запел глубоким красивым баритоном:

Остальные постепенно присоединились, и вскоре шествие двигалось под звуки многоголосого хора. Лица с каждой минутой становились все зловещее, взгляды все яростнее, люди теряли человеческий облик, и хор уже не пел, а выкрикивал слова. Преподобный Роуз кричал громче всех, хотя ему при этом мешало отсутствие верхней челюсти, потерянной во время бегства из церкви.

Они уже не шли, а почти бежали.

Сержант Моррис стоял у открытой дверцы машины и, не выпуская микрофона из рук, смотрел вслед процессии. Вода потоками стекала по плащевой накидке и с полей шляпы.

– Вызываю пост номер 16, послышался голос Генри Пейтона. – Прием.

– Веди сюда людей, да побольше, – закричал в ответ Моррис.

В голосе его слышался страх и возбуждение. Он служил в должности сержанта полиции штата всего около года.

– Что-то происходит! Должно произойти! Ничего хорошего – это точно!

Мимо меня только что прошла толпа человек в семьдесят. Прием.

– Что они делали? – спросил Пейтон. – Прием.

– Они пели «Вперед, Христовы Воины». Прием.

– Это ты, Моррис? Прием.

– Да, сэр. Прием.

– Ну так вот, сержант Моррис, насколько мне известно, нет такого закона, который запрещал бы распевать религиозные гимны даже во время проливного дождя. Глупо, конечно, но не преступно. У меня своих дел по горло – четыре убийства. При этом я понятия не имею, где шериф или хоть один из его идиотских помощников. А ты мне тут всякую чушь травишь. Понял?

Прием. Сержант Моррис с трудом сглотнул.

– Да, сэр, я понял. Но одна женщина из толпы, которая только что прошла, крикнула, что они собираются «нарезать бифштексов из католических задниц», так, кажется, она выразилась. Я не понял смысла ее слов, но тон и выражение лица мне совсем не понравились. Помолчав, Моррис добавил положенное:

– Прием.

Пауза оказалась такой долгой, что Моррис уже собирался снова вызвать Пейтона. Мало ли что – из-за грозы связь совсем испортилась по всем каналам, даже местные телефонные линии вышли из строя. Но в этот момент голос Пейтона прорезался, и в голосе этом сквозил страх.

– Господи, Господи! Ну что же это такое, наконец! Что творится в этом городе?!

– Женщина сказала, что они идут…

– Я уже слышал, не глухой! – Пейтон закричал так громко, что охрип и заткнулся. – Вали в католическую церковь. Если там начнется заваруха, постарайся ее приостановить, но будь осторожен, не попадись сам. Ты понял меня? Будь осторожен! Я пришлю подкрепление как только смогу… если у меня найдется еще хоть какое-нибудь подкрепление. Ни пуха! Прием.

– А где находится католическая церковь, лейтенант Пейтон?

– Я-то откуда знаю?! – снова завопил Генри. – Я что, Господь Бог?

Следуй за толпой. Отбой!

Моррис повесил микрофон на место. Он толпы уже не видел, но в промежутках между раскатами грома слышал их пение. Он повернул ключ в замке зажигания и двинулся на этот звук.

Дорожка, ведущая к кухне в доме Майры Иванс, была выложена камнями, выкрашенными в различные пастельные тона. Кора выбрала голубой и взвесила его на руке, не занятой пистолетом. Затем подергала дверь. Заперта, как и предполагалось. Она выбила камнем стекло и рукояткой пистолета отколола отбившиеся по краям острые осколки. Затем она просунула руку внутрь и отперла дверь. Волосы ее, намокшие под дождем, прилипли ко лбу и щекам причудливыми завитушками. Платье по-прежнему было застегнуто только на верхнюю пуговицу, полы распахнуты и струи дождя стекали по напрягшимся соскам обнаженной груди.

Чака Иванса дома не было, зато там был Гарфильд, любимый ангорский кот семьи Иванс. Он, бесшумно изящно ступая и мяукая, вышел навстречу Коре, выпрашивая угощение. И он его получил. Кот отлетел к противоположной стене – шерстяной комок, залитый кровью.

– Кушай на здоровье, Гарфильд, – сказала Кора и сквозь облако дыма прошла в холл.

Оттуда вела наверх лестница, и Кора стала по ней подниматься. Она знала, где найдет потаскуху. В постели, конечно. Это ясно, как то, что ее собственное имя – Кора.

– Пора баиньки, – ласково произнесла она. – И тебе придется заснуть, Майра, подруженька дорогая.

Кора улыбалась.

Отец Брайам и Альберт Жендрон вели взвод католиков, доведенных до крайней точки возбуждения, по Касл Авеню к Харрингтон Стрит. Не пройдя и половины пути, они услышали пение. Брайам и Жендрон переглянулись.

– Тебе не кажется, что нам стоит научить их петь в другой тональности, Альберт? – спокойно спросил отец Брайам.

– Я в этом уверен, отец мой, – ответил Жендрон.

– А может научим их гимну «Я торопился домой»?

– Превосходная мысль, отец. Мне кажется, даже такие кретины, как эти, быстро выучат слова.

Небо осветилось вспышкой молнии, и оба предводителя католической процессии увидели другую, марширующую навстречу им.

Глаза людей, составляющих эту группу, казались пустыми и белыми, как глаза мраморных статуй.

– Вот они! – крикнул кто-то, а за ним послышался женский вопль:

– Покажем этим грязным христопродавцам где раки зимуют!

– Да поможет нам Бог!

Отец Брайам счастливо вздохнул и бросился на баптистов.

– Аминь, отец мой, – откликнулся Альберт и тоже прибавил шагу.

Теперь бежали все.

Когда машина сержанта Морриса завернула за угол, новая вспышка молнии расколола небо и ударила в один из старинных вязов, выстроившихся вдоль Касл Стрит, Дерево рухнуло и запылало. В огненном зареве Моррис увидел, как две толпы бросились друг на друга. Одни бежали вверх по склону холма, другие вниз, и те и другие кричали, те и другие жаждали крови. Сержант Моррис пожалел, что сегодня с утра не сказался больным.

Кора открыла дверь спальни Майры и Чака Ивансов и увидела именно то, что ожидала увидеть. Потаскуха лежала обнаженная на двуспальной кровати, на которой, казалось, только что произошла смертельная схватка. Одну руку Майра закинула за голову и под подушку, поддерживая ее повыше, а другой держала фотографию, но держала ее не перед собой, а между ног, между жирных дряблых ляжек. Она как будто пыталась ее затолкнуть как можно глубже внутрь себя. Глаза ее были при этом закрыты. Майра пребывала в экстазе.

– ОООО! Эл! – стонала она. – ОООО! Эл! ОООО! УУУУ!

Непереносимая ревность сковала душу Коры, стиснула сердце и поднялась к горлу, заполнив рот горечью.

– Ах ты, навозная муха! – прошипела она и подняла пистолет.

В этот момент Майра открыла глаза и посмотрела на нее. Майра улыбалась. Она вытащила руку из-под подушки, и Кора увидела такой же пистолет.

– Мистер Гонт предупреждал, что ты придешь, Кора, – сказала она и выстрелила.

Кора услышала свист, с которым пуля пролетела мимо ее левой щеки и вспорола штукатурку на стене у двери. Тогда она выстрелила сама. Пуля разбила стекло на портрете Элвиса Пресли и мягко, как в масло, вошла в ляжку Майры. Но самое главное, эта пуля пробила дыру во лбу Короля.

– Что ты наделала! – завизжала Майра, не чувствуя боли. – Ты убила Элвиса, кретинка!

Она трижды выстрелила в Кору. Две пули пролетели мимо, а третья вонзилась Коре в горло и отбросила к стене. Из горла хлынула кровавая струя. Падая на колени, Кора выстрелила снова и попала Майре в коленную чашечку. Бывшая близкая подруга кубарем слетела с кровати. Тогда Кора упала ничком на пол, и пистолет выпал у нее из разжавшихся пальцев.

«Я иду к тебе, Элвис», – хотела она сказать, но почему-то не получилось. И вообще все было не так, как предполагала Кора. Она оказалась в полной темноте и бесконечном одиночестве.

Баптисты Касл Рок под предводительством преподобного Роуза и католики Касл Рок под предводительством отца Брайама столкнулись у подножия холма Касл Хилл. Не было речи о традиционном перед спортивным боем приветствии, никто не помышлял и о правилах ведения боя, установленных маркизом Квинсберри. Эти люди встретились для того, чтобы разбить друг другу носы и выцарапать глаза. А вполне возможно – уничтожить друг друга.

Альберт Жендрон, верзила-дантист, схватил Нормана Харпера за уши и дернул его голову на себя, подставив свою собственную. Лбы столкнулись с треском, похожим на тот, что возникает во время землетрясения. Норман вздрогнул и обмяк. Альберт отшвырнул его, как мешок с грязным бельем, предназначенный для сдачи в прачечную, и переметнулся к Биллу Сейерсу, продавцу автодеталей в Вестерн Авто. Билл устоял и сделал выпад правой в челюсть. Альберт выплюнул зуб, схватил Билла в объятия и усердно стискивал его до тех пор, пока не услышал треск ломающихся ребер. Билл закричал.

Альберт отшвырнул и этого противника чуть не под колеса подъехавшего автомобиля сержанта Морриса. Тот едва успел затормозить.

Воздух сотрясался и гудел от визгов, криков, воплей, глухих ударов и звонких оплеух. Люди набрасывались друг на друга, падали, скользя в размокшей от дождя грязи, поднимались и снова лезли в драку. Вспышки молний, сопровождавшие побоище, делали его похожим на безумную танцплощадку, где партнеры не кружили друг друга в вальсе, не опускались на колено, как в старинной мазурке, а швыряли и подбрасывали, словно в безумном, дьявольским рок-н-ролле.

Нэн Робертс схватила Бетой Виг сзади за платье, пока та выцарапывала ногтями татуировку на лице Люсилль Данэм. Нэн потянула Бетси, развернула ее к себе и запустила пальцы ей в ноздри чуть не до вторых фаланг. Бетси гнусаво мычала, пока Нэн трясла ее из стороны в сторону, не вынимая пальцев из носа.

Фрида Пулацки огрела Нэн по заднице Библией с такой силой, что та повалилась на колени. Пальцы ее выскочили из носа Бетси с громким хлюпаньем. Когда Нэн попыталась подняться, Бетси ударила ее ногой в лицо, и она упала навзничь на самой середине улицы.

– Сука рваная, – гнусаво кричала Бетси, пытаясь попасть Нэн каблуком в живот. – Так тебе, так!

Нэн изловчилась и, схватив Бетси за ногу, заломила ее так, что бывшая Бетти Ля-Ля повалилась с размаху лицом на землю. Нэн ползла к ней. Бетси только этого и дожидалась: секунду спустя они обхватили друг друга и покатились по улице, царапаясь и кусаясь.

– ПРЕКРАТИТЬ!!!

Это кричал сержант Моррис, но крик его потонул в очередном раскате грома, сотрясшем улицу.

Он выхватил пистолет, поднял его дулом вверх и хотел выстрелить в воздух, но прежде чем успел это сделать, кто-то, неизвестно кто, выстрелил ему в промежность из автоматического пистолета, одного из тех, какие так щедро раздавал мистер Гонт. Моррис опрокинулся спиной на капот своей машины и скатился с него на землю, поджав колени и схватившись руками за то, что осталось от признаков его половой принадлежности. Он даже не мог кричать от боли.

Трудно определить, сколько из дерущихся прихватили с собой адские игрушки, позаимствованные у мистера Гонта. Скорее всего, немногие, а те кто запаслись ими, в большинстве своем порастеряли оружие в панике во время газовой атаки. И все же как минимум четыре выстрела прозвучало, но едва ли кто-нибудь услышал их в зловещем гомоне людских криков и бушующей грозы.

Лен Милликен заметил, как Джейк Пулацки целится в Нэн, которая к этому времени оставила в покое Бетси и взялась за Мид Россиньоль. Лен схватил Джека за запястье и вздернул его руку с пистолетом вверх, в беснующееся небо, за секунду до выстрела. Затем он рванул руку Джейка вниз и со всего размаха ударил о колено, сломав так, как ломают деревянные колья. Пистолет отлетел на мокрую мостовую. Джейк медленно оседал на землю. Лен отступил на шаг и сказал:

– Это научит тебя…

Он не закончил фразы, так как в этот момент кто-то сзади всадил лезвие финского ножа в шею Лена, перебив позвонок у самого основания черепа.

Приближался отряд полицейских машин, сверкая мигалками и воя сиренами, разрывавшими потонувший в потоке дождя мрак. Никто из дерущихся не воспринял их появление как сигнал к тому, чтобы разбежаться или хотя бы приостановить побоище. Никто не собирался сдавать позиции. Вместо того чтобы разогнать толпу, полицейские сами оказались втянутыми в драку.

Нэн увидела отца Брайама. Его ненавистная черная ряса была распорота на спине. Одной рукой он держал преподобного Роуза за горло. Вторая была сжата в кулак и наносила один за другим сокрушительные удары по носу предводителя баптистов. Удар достигал цели, пальцы, сжимавшие шею Роуза, слегка ослабевали, но только для того, чтобы приготовиться к следующему нападению.

С воплем, казалось разрывавшим легкие, не обращая ни малейшего внимания на уговоры полицейского прекратить и прекратить немедленно, Нэн оставила в покое Мид Россиньоль и бросилась к отцу Брайаму.

Глава 22

Разбушевавшаяся гроза заставляла Алана ползти на самой минимальной скорости, и он выходил из себя от беспокойства, так как интуиция подсказывала ему: в Касл Рок надо оказаться как можно скорее, время решает все, и если он задержится, то может вообще туда не торопиться, так как он опоздает окончательно. Большая часть информации, необходимой ему, сидела в голове, сидела давно и надежно, но под огромным амбарным замком. На двери, замкнутой так прочно, висела табличка весьма таинственного содержания, не какая-нибудь простенькая вроде КАБИНЕТ ПРЕЗИДЕНТА, или СЕКРЕТАРИАТ, или даже ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. На таблице, стоявшей перед умственным взором Алана, было написано ЭТО бессмысленно. Для того чтобы пренебречь ехидной запиской и отпереть дверь, необходим ключ… тот самый, который вручил ему Шон Раск. Но что же скрывается за дверью?

Как что? Нужные Вещи, конечно. И хозяин этого магазина, мистер Лилэнд Гонт.

Брайан Раск купил в этом магазине бейсбольную карточку – и Брайан Раск мертв. Нетти Кобб купила в этом магазине абажур – и тоже умерла. Сколько же людей напилось воды из отравленного колодца? Норрис – рыболовный спиннинг.

Полли – чудодейственный амулет. Мать Брайана Раска – дешевые солнечные очки, каким-то таинственным образом связанные с Элвисом Пресли. Даже Туз Мерилл – старую книгу. Алан готов был поклясться, что Святоша Хью тоже приобрел что-нибудь и Дэнфорт Китон… Кто еще? Сколько еще?

Алан подъезжал к концу Тин Бридж как раз в то самое время, когда ударом молнии свалило огромный вяз на другой стороне Касл Стрит. Послышался щелчок мощного электрического разряда, и вслед за ним – яркая вспышка молнии. Она была настолько ослепительна, что Алану пришлось прикрыть глаза рукой, но даже в темноте продолжали плясать голубоватые искры, а в ушах стоял скрипучий стон дерева, падающего в поток.

Он отнял руку от глаз и тут же инстинктивно вскрикнул: такой силы гром прогрохотал над головой, что, казалось, он способен сокрушить весь мир.

Поначалу он ничего не мог разглядеть и боялся, что упавшее дерево перегородило мост, а тем самым дорогу в Касл Рок. Но вскоре глаза, привыкнув в темноте, разглядели старинный вяз, лежавший в бурлящей и вскипающей пузырями воде. Алан прибавил скорости и переехал мост. Ветер, словно обезумев, завывал в перекрытиях и креплениях моста. Вой был тоскливый и одинокий.

Дождь колотил в ветровое стекло старенького автомобиля, превращая весь пейзаж, возникавший впереди, в расплывчатую смазанную картину, сотканную из галлюцинаций. К тому времени, когда Алан подъехал к Мейн Стрит в месте ее пересечения с Уотермилл Лейн, дождь припустил с такой силой, что дворники оказались бессильны. Алан опустил боковое стекло, высунул голову наружу и продолжил путь таким необычным способом. Вымок он тут же до нитки.

Вся площадь перед зданием муниципалитета была запружена полицейскими машинами и телевизионными фургонами, и все же она казалась пустынной. Ни единой души, как будто все хозяева этой техники были в одночасье телепортированы злобными пришельцами на планету Нептун. Алан заметил лишь телевизионщиков, выглядывающих из своих фургонов, и одинокого полицейского, бегущего по аллее, ведущей к автостоянке перед зданием муниципалитета, и взметающего при этом башмаками тучи брызг. Вот и все.

В трех кварталах отсюда, по Касл Хилл, на большой скорости несся патрульный автомобиль полиции штата, направляясь в сторону Лорелль Стрит.

Минуту спустя еще один автомобиль пересек Мейн Стрит, но он ехал от Берч Стрит и в обратном направлении. Произошло это так быстро – вжик, вжик, что походило на старые комедии о нерадивых полицейских. Например, «Смоуки и бандит». И все же Алан почему-то не находил в этом ничего смешного. Это вызывало у него чувство смятения, доказывало, что положение отчаянное. Он вдруг понял, что Генри Пейтон больше не владеет ситуацией в Касл Рок… а, скорее всего, потерял контроль с самого начала, сам того не подозревая. Это была всего лишь иллюзия контроля.

Алану показалось, что он слышит, как со стороны Касл Рок доносятся слабые крики. При всем том светопреставлении, что творилось на небесах, сказать наверняка было затруднительно, но Алану эти крики не казались плодом воображения. Как будто в подтверждение его мыслей из-за угла здания муниципалитета вынырнул еще один патрульный автомобиль с мигалкой, сиреной и включенными противотуманными фарами, прорезающими сплошную стену дождя, и направился именно туда. По дороге он чуть не налетел на огромный телевизионный автобус, стоявший наискосок.

Алану припомнились его собственные ощущения и предположения о том, что в Касл Рок нарушилась некая связь, что все в городе пошло наперекосяк и он находится на краю пропасти. И вот теперь город неумолимо падал в эту пропасть, которую выкопал один единственный человек.

(«Брайан сказал, что мистер Гонт вообще не человек»).

Алан даже никогда его не видел.

Во мраке раздался крик – высокий и пронзительный. За ним последовал звон разбитых стекол, где-то в другом месте – выстрел и вслед за ним хриплый полусумасшедший хохот. Гром в небесах собрал оркестр, состоящий из одних больших барабанов.

«Зато теперь у меня есть время, – подумал Алан. – Да. Много времени, мистер Гонт, и, я думаю, настал час нам познакомиться. И еще вам пришла пора узнать, что происходит с людьми, которые задумали разрушить мой город».

Не обращая ни малейшего внимания на крики и выстрелы, на звуки хаоса и насилия, доносившиеся сквозь открытое окно машины, не думая о Генри Пейтоне, который в это время скорее всего сидел в Управлении шерифа и занимался координацией сил закона и правопорядка – или пытался их скоординировать, Алан поехал по Мейн Стрит к магазину Нужные Вещи.

В это время небо расколола еще одна ослепительно-яркая фиолетово-синяя стрела молнии, сплясавшая свой короткий танец под непрекращающийся аккомпанемент громовой канонады… и тогда в Касл Рок разом погас весь свет.

Помощник шерифа Норрис Риджвик, одетый в полную парадную форму, служившую только для особых случаев, находился в сарае, пристроенном к маленькому домику, в котором он жил с матерью до того, как она умерла от инсульта осенью 1986 года, а с тех пор – один. Он стоял на табурете. С одной из потолочных балок свисала длинная пеньковая веревка. Конец этой веревки был завязан петлей. Он просунул голову в петлю и пытался освободить ту ее часть, которая зацепилась за ухо, когда раздался раскат грома, вспыхнула молния и обе электрические лампочки, освещавшие сарай, погасли.

Но даже в наступившей темноте Норрис видел спиннинг «базун», прислонившийся к стене у двери, ведущей в кухню. Он был так счастлив, став обладателем этого спиннинга, так радовался, что цена оказалась столь низкой, что теперь, осознав ее истинную непомерность, совсем упал духом.

Нет, расплатиться за свое сокровище Норрис не в состоянии.

Дом его стоял по правую руку от Уотермилд Лейн там, где Лейн сворачивала к Касл Хилли Вью. Ветер дул в сторону его дома, и до Норриса отчетливо доносились звуки выстрелов и крики.

«Во всем этом виноват я, – думал Норрис. – Не полностью – о Господи, нет! – но частично. Я принимал во всем этом участие. По моей вине ранен и находится в больнице в Оксфорде, где теперь, может быть, уже умер, Генри Бофорт. Я причина тому, что Святоша Хью лежит в морге, в холодильнике. Я.

Тот самый человек, который с самого раннего детства мечтал стать полицейским только для того, чтобы служить людям, помогать им, защищать их.

Глупый, смешной, неловкий Норрис Риджвик, который положил глаз на его спиннинг “базун” и решил, что сможет приобрести его по дешевке».

– Я сожалею о том, что сделал, – сказал Норрис. – Теперь уже ничему не поможешь, но так или иначе, я очень сожалею.

Он хотел спрыгнуть с табурета, и вдруг новый, незнакомый голос заставил его остановиться. Голос прозвучал изнутри его существа: «Так почему же ты тогда не хочешь свою ошибку исправить, дерьмо цыплячье? Трус несчастный!».

– Я не могу, – объяснил Норрис. Сверкнула молния и тень Риджвика заплясала на стене сарая, как будто он уже оторвался от своей ненадежной подставки и болтался в воздухе. – Слишком поздно.

«Тогда хотя бы взгляни повнимательнее, ради чего ты все это натворил, – не унимался сердитый голос. – Это хоть ты можешь сделать? Взгляни. Только очень внимательно».

Вспышка молнии снова осветила сарай. Норрис посмотрел на спиннинг «базун» и издал вопль ужаса и отчаяния. Он вздрогнул, чуть не свалился с табурета и удержался лишь чудом.

Стройного изящного спиннинга «базун» больше не было. Он исчез. Вместо него у двери стояла старая паршивая бамбуковая удочка, почти палка, с привязанной к ней веревкой детской катушкой «зебко».

– Украли! – завопил Риджвик. К нему в одночасье вернулся параноидальный страх преследования, и он готов был уже мчаться на улицу на поиски вора. Он убьет всех и каждого, будь то мужчина или женщина, если только отыщет виновника.

– КТО УКРАЛ МОЙ «БАЗУН»?! – кричал Норрис, раскачиваясь на табурете.

«Ничего подобного, – с раздражением возразил голос. – Так было с самого начала. Все, что, как тебе кажется, украдено, – твое больное воображение. И заболел ты самостоятельно, по собственной воле».

– Нет! – Норрису казалось, что голову его обхватили огромные, чудовищной силы руки и теперь пальцы впивалось, пытаясь добраться до мозга.

– Нет! Нет! Нет!

Но снова вспыхнула молния, и снова Норрис увидел старую грязную бамбуковую удочку на том месте, где лишь минуту назад стоял великолепный «базун». Он сам поставил его туда перед тем как забраться на табурет, чтобы в последний раз наглядеться перед смертью. Никого здесь не было, никто его спиннинг не трогал, а значит – голос прав.

«Так было с самого начала, – настаивал кто-то гневно внутри Норриса. Вопрос лишь один: собираешься ли ты что-нибудь по этому поводу предпринять или убежишь, чтобы скрыться навсегда во мраке?».

Норрис схватился за петлю и в этот момент почувствовал, что он в сарае не один. Ему показалось, что он чувствует запах табака, одеколона «Джентльмен с юга» и аромат свежесваренного кофе. Иными словами – запахи, присущие мистеру Гонту.

То ли он потерял равновесие, то ли чьи-то злобные руки столкнули его.

Одной ногой он задел табурет и, раскачавшись, отшвырнул в сторону.

Норрис Риджвик хрипло полузадушенно вскрикнул, когда петля стянулась на шее. Одной рукой он вцепился в низкую потолочную балку и подтянулся, уменьшив давление веревки. Вторая рука оттягивала веревку от шеи. Он чувствовал как лохматая пенька щекочет кожу.

«Единственное верное слово, сказанное тобой, – НЕТ», – услышал Риджвик озлобленный голос Гонта.

– Нет! – вот что правильно, проклятый жулик. Да, ты жулик, ты не расплатился со мной сполна!

Его тут не было, Норрис это знал точно, и никто его с табурета не сталкивал… и все же какая-то часть мистера Гонта присутствовала в этом сарае. И мистер Гонт был недоволен, потому что все происходило не так, как ему хотелось. Обманутые не должны видеть того, что есть на самом деле, во всяком случае до тех пор, пока это уже ничего не сможет изменить.

Норрис тянул и дергал за веревку, но она как будто была забетонирована. Рука, подтягивающая его к потолку, тряслась от напряжения.

Ноги раскачивались в трех футах от пола. Больше у него не было сил держать самого себя. Странно, что он вообще успел оттянуть веревку от шеи.

Наконец Норрису удалось просунуть два пальца в узел и ослабить его. Он вытащил голову из петли как раз в тот момент, когда руку, цепляющуюся за потолочную балку, свело судорогой. Он тяжело, со всхлипом, шлепнулся на пол, прижав сведенную руку к груди. Очередная вспышка молнии раскрасила пузырьки слюны, вскипевшей на оскаленных зубах Норриса, в радужные цвета.

Он потерял сознание… на какое время, не знал, но когда пришел в себя, дождь все так же стучал по крыше и молния продолжала бесноваться на истерзанном небе.

Он поднялся на ноги и побрел к тому месту, где стояла удочка. Судорога ослабевала, но руку Норрис разогнуть еще не мог. Он взял удочку в другую руку и внимательно осмотрел ее.

Бамбук, грязный, презренный бамбук. Это барахло не стоило ничего и уж тем более той цены, которую он собирался за нее заплатить.

Тщедушную грудь Норриса сжало стыдом и отчаянием, и он закричал.

Закричал от стыда, отчаяния, но и от ярости. Схватив удочку, разломил ее надвое о колено. Затем так же разломил обе половинки. Прикосновение к ней казалось ему отвратительным, даже заразным. Мерзкая бактерия. Он отшвырнул обломки и они, ударившись о перевернутый табурет, упали на пол – несколько ничтожных палочек.

– Вот так! – кричал Норрис. – Вот так! ВОТ ТАК!

Затем его мысли обратились к мистеру Гонту. К мистеру Гонту с его седой шевелюрой – волосок к волоску, к его твидовому пиджаку с замшевыми налокотниками, к его хищной натянутой улыбке.

– Я тебя из-под земли достану, – прошептал Норрис Риджвик. – Не знаю, что будет потом, но я тебя достану.

Он подошел к двери сарая, распахнул ее настежь и вышел под проливной дождь. Патрульный автомобиль № 2 стоял на подъездной дороге. Согнувшись чуть не пополам под порывами пронизывающего ветра, маленький тощий Норрис Риджвик побрел к машине.

– Я не знаю, кто ты такой, но я сверну тебе твою поганую, лживую, змеиную голову.

Он сел за руль и выехал задним ходом с подъездной дороги. Смешанное чувство стыда, отчаяния и гнева по-прежнему терзало его, отражаясь на лице.

В конце подъездной дороги он развернулся и помчался к магазину Нужные Вещи с такой скоростью, на которую только был способен в бушевавшую грозу.

Полли Чалмерс спала. Во сне она входила в магазин Нужные Вещи, но за прилавком стоял не Лилэнд Гонт, там стояла тетя Эвви Чалмерс. Тетя Эвви была одета в свое выходное синее платье, и плечи были покрыты знакомой синей шалью с красной каймой. В крупных и неестественно ровных вставных зубах она сжимала папиросу «Герберт Терейтон».

«Тетя Эвви! – закричала во сне Полли. Огромная радость и еще большее облегчение – такое, что бывает лишь в счастливых снах или после пробуждения от ночного кошмара, – охватило ее, наполнив душу ярким светом. – Тетя Эвви, ты жива!». Но тетя Эвви не показала виду, что узнает Полли. «Вы хотите что-то купить, мисс? – спросила она. – Кстати, как вас зовут – Полли или Патриция? Что-то я запамятовала».

«Тетя Эвви, как же ты могла забыть, я – Триша. Ты всегда звала меня Тришей». Но тетя Эвви оставалась равнодушной. «Как бы вас не звали, у нас сегодня особый товар. И день распродажи. Все должно быть продано». «Тетя Эвви, что ты здесь делаешь?».

«Я здесь живу. Это мое МЕСТО. Это место каждого в этом городе, мисс Двойное Имя. Я бы даже сказала, что это место всего Мира, потому что весь мир стремится совершить сделку. Все любят купить все ни за что, даже если это стоит всего».

Приятное чувство внезапно исчезло. Вместо него возник ужас. Полли оглядела стеклянные витринные стойки и увидела там бутылки, заполненные темной жидкостью и с этикетками электрический тоник доктора гонта. там было также множество детских надувных игрушек, которые кашляя выпускало воздух и рвались при вторичной попытке их надуть. Были там и секс-игрушки. Еще маленькие пузырьки с кокаином, снабженные этикетками средство для стимуляции потенции, патентованное доктором гонтом. И множество дешевых мелочей: пластиковые кости для собак, средство против чесотки, сигаретницы, музыкальные звонки. Выставлены были на продажу так называемые рентгеновские очки, посредством которых предполагалось возможным видеть сквозь закрытые двери и женские платья, но на самом деле они оставляли вокруг глаз круги, как у енота. Были там искусственные цветы и колоды крапленых карт, флаконы дешевых духов с этикетками ЛЮБОВНЫЙ ЯД ДОКТОРА ГОНТА № 9 и ОТ РАВНОДУШИЯ К ВОЖДЕЛЕНИЮ. стойки представляли собой каталог пошлости, безвкусицы и бесполезности.

«Все что пожелаете, мисс Двойное Имя», – повторила тетя Эвви.

«Почему ты меня так называешь, тетя Эвви? Неужели ты не узнаешь меня?».

«На все товары есть гарантия. Единственное, на что не выдается гарантия после покупки, это на ВАС. Так что смелее, покупайте, покупайте, покупайте».

Теперь она смотрела прямо Полли в глаза и как будто резала ее страхом, словно ножом. Полли видела сочувствие в глазах тети Эвви, но сочувствие это было беспощадным, «Как тебя зовут, дитя? Мне сдается, я когда-то знала».

Полли во сне заплакала.

«Никто больше не забывал твоего имени? – спросила тетя Эвви. – Мне кажется, так оно и есть».

«Тетя Эвви, я тебя боюсь!».

«Ты сама себя боишься, дитя, – сказала тетя Эвви, глядя прямо в глаза Полли. – Запомните одно, мисс Двойное Имя, если вы здесь что-то покупаете, то одновременно и продаете».

«Но мне это нужно! – крикнула Полли и заплакала навзрыд. – Мои руки…».

«Ну да, конечно, мисс Полли Фриско,[21] – сказала тетя Эвви и достала с витрины одну из бутылочек, помеченных этикеткой электрический тоник мистера Гонта, она поставила ее на прилавок – небольшая бутылочка, заполненная чем-то похожим на жидкую грязь.

– Это не помогает унять боль, конечно, боль не уймешь ничем, но зато производит эффект перемещения».

«Что это значит, – беспокоилась Полли, – зачем ты меня пугаешь, тетя?».

«Это средство переносит твой артрит с одного места на другое – вместо рук болезнь поражает сердце».

«Нет!».

«Да».

«Нет! Нет! Нет!».

«Да. О да! И еще душу. Но зато у тебя остается гордость. Хотя бы это останется, в конце концов. А разве женщина не имеет права на гордость?

Когда все остальное исчезает – сердце, душа, даже любимый мужчина, у тебя останется эта драгоценность, не так ли мисс Фриско? У тебя останется эта монетка, без которой кошелек полностью опустеет. И да удовлетворит этот мрак и горечь одинокую гордячку до конца дней ее. Воспользуйся этим средством, оно должно сработать, потому что если ты не свернешь с того пути, которым идешь, тебе уже не выбрать другую дорогу».

«Прошу тебя, перестань…».

– Перестань, – пробормотала Полли во сне. – Прошу тебя, перестань.

Она перевернулась на бок. Азка легонько звякнула о цепочку. Молния осветила небо и погубила старинный вяз, повалив его в бушующий поток Касл Стрит, в то время как Алан Пэнгборн сидел за рулем своего автомобиля, инстинктивно жмурясь при каждой вспышке молний.

Невероятной силы раскат грома пробудил Полли. Она машинально схватилась за азку, чтобы защитить самое драгоценное, суставы двигались легко, как будто смазанные маслом. Мисс Двойное Имя… Мисс Полли Фриско.

– Что? – Голос со сна звучал еще глухо, но разум, хоть и погруженный в тяжелые размышления, свеж и ясен, как будто не засыпал. Что-то огромное и тяжелое ворочалось в нем, необъятное и массивное, как кит в море. Снова вспыхнула молния и разлетелась по небу голубыми искрами фейерверка. Кто-нибудь еще забывал твое имя?.. Кажется, так оно и есть. Полли потянулась к лампе на тумбочке и зажгла свет. Рядом с телефоном, снабженным огромными кнопками, которые теперь были ей не нужны, лежало письмо, то самое, что сегодня днем она нашла среди другой почты в коридоре… Полли сложила развернутое письмо – страшное письмо – и снова спрятала его в конверт.

Между раскатами грома ей казалось, что она слышит крики людей. Полли не обращала внимания на эти крики, она думала о кукушке, откладывающей яйца в чужие гнезда, пока хозяева отсутствуют. Интересно, когда мать, хозяйка гнезда, возвращается, замечает ли она прибавление семейства? Едва ли, скорее всего принимает новых детей как своих собственных. Так же Полли приняла письмо, просто потому, что оно лежало среди другой привычной почты – двух каталогов и программы телевидения.

Она это письмо получила, но ведь кто-то должен был его бросить в почтовую щель, разве не так?

– Мисс Двойное Имя. Мисс Полли Фриско, – произнесла Полли с унынием и затаенным страхом. Вот что главное. Именно это подсказало ее подсознание и повторило голосом тети Эвви. Она была мисс Полли Фриско. Когда-то была.

Полли потянулась к конверту.

«Нет! – закричал голос, хорошо знакомый Полли. – Не делайте этого, если хотите, чтобы у вас все было хорошо».

Боль, темная и крепкая, как настоявшийся за день кофе, сваренный с утра, стиснула руки.

Она не может унять твою боль… но может перенести ее в другое место.

Необъятный, неповоротливый кит вылезал на берег и остановить его не мог даже мистер Гонт. Ничто не могло преградить ему путь.

«Вы не ДОЛЖНЫ этого делать, – уговаривал мистер Гонт, – поверьте мне, не должны».

Полли отдернула руку от конверта и схватила азку, спрятав ее в кулаке.

Она почувствовала внутри серебряного шарика нечто живое, согретое теплом ее тела, и новое незнакомое чувство содрогнуло ее, настолько сильное и требовательное, что Полли даже ощутила приступ тошноты. Она отпустила азку и снова потянулась к письму.

«Последний раз предупреждаю, Полли», – сказал голос мистера Гонта.

«Да, – вмешался голос тети Эвви, – он не шутит, Триша. Ему всегда нравились женщины, готовые на все, лишь бы не пожертвовать собственной гордостью, но знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, класть его не бесконечна и распространяется лишь на тех, кто готов ей подчиниться.

Подумай, не пришло ли время раз и навсегда тебе решить – каково твое истинное имя?».

Полли взяла с тумбочки конверт, стараясь не обращать внимания на тут же начавшееся покалывание в пальцах, и прочла адрес, напечатанный аккуратно, заглавными буквами. Это письмо – намеренное письмо – было адресовано мисс Патриции Чалмерс.

– Нет, – прошептала Полли. – Нет, тут какая-то ошибка. – Пальцы ее, невзирая на усиливающуюся боль, все решительнее стискивали конверт, глаза лихорадочно горели. – Я ведь в Сан-Франциско всегда была только Полли, для всех только Полли, даже для Отдела № 666.

Это было частью ее попытки порвать с прошлым, казавшимся таким отвратительным, что даже по ночам она не позволяла себе задуматься об истинной его природе – не сама ли она главная виновница своей судьбы? В Сан-Франциско не было ни Триши, ни Патриции, там была только Полли. Так она подписывала все три свои заявления на пособие – Полли Чалмерс – только так.

Если Алан и в самом деле отправлял запрос в Отдел социального обеспечения детей, он мог, конечно, назвать ее Патрицией, но тогда ему бы ответили, что такая в архивах не значится. Так или нет? Конечно, так. У них ведь даже адреса этого не было: в графе ПОСЛЕДНЕЕ МЕСТО ПРОЖИВАНИЯ во всех заявлениях и анкетах она в те времена указывала адрес родителей, а их дом находился совсем на другом конце Касл Рок.

А вдруг Алан дал им два варианта имени – Полли и Патриция?

Ну, предположим, и что тогда? Полли прекрасно знала схему работы бюрократической машины того учреждения, чьи пороги обивала. Какое бы имя им не дали в запросе, ответ пришел бы с указанием того имени и на тот адрес, который значится в документации. Бюрократы все одинаковы. У Полли была знакомая в Оксфорде, которая получала корреспонденцию из университета штата Мэн, всегда подписанную ее девичьим именем, хотя она после окончания успела выйти замуж и ко времени получения последнего письма прожила с мужем двадцать лет.

Это письмо адресовано мисс Патриции Чалмерс, а не Полли Чалмерс. А кто в Касл Рок называет ее так?

Тот самый человек, который знал полное имя Нетти Кобб – Нетита. Ее добрый друг Лилэнд Гонт.

«Все эти размышления по поводу карусели с именами чрезвычайно занимательны, – неожиданно вмешалась ворчливым тоном тетя Эвви, – но главное не это, Триша. Главное – мужчина, твой мужчина. Он ведь твой, не так ли? Даже теперь. Разве ты недостаточно хорошо его знаешь, чтобы не поверить, что он никогда не станет действовать у тебя за спиной, как об этом сообщается в письме. И не важно, какое имя на нем проставлено и насколько убедительно составлен текст… главное, что он не мог так поступить. Ведь ты не можешь этого не знать, Триша, потому что ты знаешь его самого».

– Да, – прошептала Полли, – я его знаю. Как же она могла в это поверить? А может быть, она заставила себя поверить в этот абсурд, потому что боялась, что Алан, узнав правду об азке, заставит ее сделать выбор между амулетом и им самим?

– Нет, это слишком просто, – шептала Полли. – Ты поверила, в самом деле поверила. Всего на полдня, но поверила. О Господи, Господи, что я наделала?

Она отшвырнула письмо на пол с гримасой отвращения, какая может появиться на лице женщины, внезапно обнаружившей, что держит в руках дохлую крысу.

«Я ведь не сказала ему, на что рассердилась, даже не дала возможности объяснить, оправдаться… Я просто… поверила. Но почему? Во имя всего святого, ПОЧЕМУ?»

Она, безусловно, знала ответ на этот вопрос. Потому что она боялась, что выплывет наружу ложь относительно ее жизни в Сан-Франциско, относительно истинной причины гибели Келтона и того, что главной виновницей его смерти была она сама. И вся эта страшная правда станет достоянием человека, чьим мнением она дорожит больше всего на свете.

И это еще не все. И даже не большая часть всего. Гордыня – вот главное. Болезненная, гневная, отчаянная, вымученная и бессмысленная гордыня. Гордость как монетка, без которой опустеет ее кошелек. Она поверила, потому что устыдилась, а стыд родился из гордости.

«Мне всегда нравились гордячки».

Жестокий приступ боли охватил руки Полли. Она застонала и прижала их к груди.

«Еще не поздно, – мягко произнес голос мистера Гонта. – Даже теперь еще не совсем поздно».

– К чертям собачьим гордость! – Неожиданно крикнула Полли в темноте своей спальни и резким движением сорвала азку с шеи. Она держала в стиснутом кулаке серебряную цепочку с маленьким шариком на конце, и что-то в этом шарике жалобно хныкало – ломалось с хрустом, как яичная скорлупа. К ЧЕРТУ ГОРДОСТЬ!

Боль заползала в руки как злобное голодное животное, но Полли понимала, что не такая она уж невыносимая, не такая страшная, ничего общего с той, которую она так боялась. Она знала это теперь так же твердо, как то, что Алан не имел ничего общего с письмом, присланным из Отдела социального обеспечения детей из Сан-Франциско.

– К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ ГОРДОСТЬ! К ЧЕРТЯМ! К ЧЕРТЯМ! – кричала Полли и швырнула азку через всю комнату.

Шарик ударился о стену, отскочил, упал на пол и раскололся. Вспышка молнии осветила комнату, и Полли увидела, как из трещины показались две волосатые лапы. Трещина расширилась, и на свет Божий выполз маленький паучок. Он быстро засеменил в ванную. Очередная вспышка молнии очертила троекратно увеличенную тень паука, словно причудливую татуировку.

Полли вскочила с постели и помчалась вслед за ним. Надо его убить и как можно скорее, потому что он рос с каждой секундой, прямо на глазах. Он был вскормлен ядом, который высасывал из ее собственного тела, и теперь, освободившись из скорлупы, неизвестно до каких размеров вырастет.

Она щелкнула выключателем в ванной, и над раковиной замигала лампа дневного света. Паук направлялся в сторону ванны. Когда он был еще у двери, размером не превосходил жучка, теперь же стал не меньше мыши.

Когда Полли вошла в ванную комнату, он повернулся и бросился к ней, издавая лапками то самое шуршание, которое она слышала внутри азки. «Я грела его на своей груди, – успела подумать Полли, – все это время я грела и кормила его собственным телом…».

Паук был темно-коричневого цвета. Волоски топорщились на лапках. Глаза смотрели на нее в упор и краснели фальшивыми рубинами… из пасти высовывались два клыка, загнутые, как зубы вампира. С них капала прозрачная жидкость. Падая на кафельный пол, капля оставляла дымящуюся ямку.

Полли с криком схватила вантуз, стоящий рядом с унитазом. Руки тут же отозвались болью, как будто обругали ее, но она превозмогла боль и, сжав изо всех сил деревянную ручку вантуза, с размаху ударила паука. Он успел отползти, повредив лишь одну лапу, и теперь волочил ее. Полли бросилась вслед за пауком, ползущим к ванне.

Даже покалеченный, он продолжал расти. Теперь уже превосходил размером крысу. Округлое брюшко касалось кафельного пола. Он добрался до пластиковой занавески, ограждавшей ванну, и пополз вверх, изо всех сил работая лапами.

Каждый шаг по пластику – словно упавшая капля воды. Кольца, державшие занавеску, позвякивали на алюминиевой палке, протянутой над головой.

Полли размахнулась вантузом, как бейсбольной битой, и снова ударила отвратительное насекомое резиновым концом. Чашка вантуза была довольно велика, но в цель, к сожалению, не попала. Занавеска отлетела внутрь, и паук мясисто шлепнулся на дно ванны. В этот момент погас свет.

Полли стояла в темноте с вантузом в руках и прислушивалась к шороху, издаваемому лапами паука. Вспышка молнии осветила ванную комнату, и Полли увидела жирную спину паука, пытающегося пролезть в сливное отверстие ванны.

Букашка, появившаяся из сломанной азки, теперь была размером с кошку. Еще бы, ведь она питалась кровью ее сердца, унимая в благодарность боль в руках.

Что это за конверт, который я оставила в имении Кеймбера? Азка исчезла, боль в руках возобновилась, а вместе с ней яснее заработала мысль, и Полли теперь не была уверена, что оставленное ею послание не имеет отношения к Алану.

Паук грыз клыками фарфоровое покрытие ванны. Как будто кто-то стучит монеткой по стеклу, призывая к тишине и вниманию. Выпученные, как у куклы, глаза насекомого смотрели теперь на Полли поверх бортика ванны.

«Слишком поздно, – говорили эти глаза. – Слишком поздно для тебя, слишком поздно для Алана. Для всех слишком поздно». Потрясенная этим взглядом, Полли закричала.

– Что ты заставил меня сделать? Ах ты мерзкое чудовище, ЧТО ты заставил меня сделать?! – она снова замахнулась на него вантузом.

Гигантский паук встал на задние ноги и, упершись для равновесия в занавеску, приготовился к обороне.

Туз Мерилл проникся уважением к старому чудаку, когда тот достал из кармана ключ и открыл дверь склада, на которой был изображен красный шестигранник и висела табличка ВЗРЫВЧАТКА. С еще большим почтением Туз отнесся к Китону, когда, оказавшись внутри склада, почувствовал холодок и шорох кондиционеров и увидел сложенные в аккуратные стопки ящики. Динамит.

Множество динамита. Это конечно не то, что арсенал ракет с боеголовками типа «Стингер», но тоже не фунт изюму. Что верно, то верно.

Между передними сидениями фургона, среди множества необходимых инструментов, нашелся мощный фонарь, и теперь, пока Алан мчался в своем стареньком автомобиле по направлению к Касл Рок, пока Норрис Риджвик примерял, придется ли по размеру петля на конце пеньковой веревки, пока беседа спящей Полли Чалмерс с тетей Эвви подходила к концу, Туз переводил луч фонаря с одного ящика на другой. Дождь выбивал барабанную дробь над головой по крыше склада. Он так хлестал, что Тузу на мгновение показалось, что он вновь находится в тюремной душевой.

– Давай закругляться, – хриплым шепотом произнес Умник.

– Минутку, папаша, – возразил Туз. – Перекур – святое дело. – Он протянул Умнику фонарь, а сам достал из кармана пластиковый пакетик, полученный от мистера Гонта. Насыпал небольшую горсть порошка на ноготь большого пальца и с наслаждением вдохнул.

– Что это? – недоверчиво поинтересовался Китон.

– Южно-американская пудра, – объяснил Туз. – Пахнет лучше французской.

– Хм, – Китон презрительно сощурился. – Кокаин. Они и кокаином приторговывают.

Туз не стал выяснять, кто такие Они. Старик ни о чем другом говорить не мог всю дорогу сюда, и Туз подозревал, что тему он менять не собирается еще долго.

– Не совсем так, папаша, – сказал он. – Они «дрянью» не торгуют, самим нужна. – Он высыпал еще немного на ноготь и протянул руку Китону. Попробуй и узнаешь, что такую вещь налево-направо не раздают.

Китон смотрел на него с сомнением, недоверием и подозрительностью одновременно.

– Почему ты меня все время папашей называешь? Не так уж я стар, чтобы тебе в отцы годиться.

– Ну, понимаешь, сомневаюсь, чтобы ты когда-нибудь заглядывал в запрещенные сборники комиксов, но составляет их тип по имени Р. Крамб, начал объяснять Туз. – Он жить не может без кокаина, все время должен быть на взводе. Так вот, он в этих комиксах все время выставляет паренька, Зиппи, а ты мне напоминаешь папашу этого Зиппи.

– Он порядочный человек, этот папаша Зиппи? – все с той же недоверчивостью спросил Китон.

– Просто святой, – заверил его Туз. – Но если не хочешь, я буду называть тебя мистером Китоном. – Он помолчал и наигранно небрежно добавил:

– Так, как тебя Они зовут.

– Нет, – сразу встрепенулся Умник. – Зови по-прежнему, тем более раз это не оскорбительно.

– О каких оскорблениях ты говоришь, папаша? На, попробуй. Немного этой «дряни» и ты запоешь «Эй хо, эй хо, вперед заре навстречу».

Во взгляде Умника снова вспыхнула подозрительность, но все же он склонился над ногтем Туза и вдохнул порошок. Закашлял, зачихал и зажал нос ладонью. Из глаз потекли слезы.

– Жжет! – пожаловался он.

– Это только в первый раз, – с энтузиазмом заверил его Туз.

– Так или иначе, но я все равно ничего не чувствую. Хватит дурака валять, пора грузить динамит в фургон.

– Это точно, папаша.

Погрузка ящиков заняла не более десяти минут. Как только они перенесли последний, Умник сказал:

– Знаешь, пожалуй, эта твоя штука все-таки действует. Можно мне еще немножко?

– О чем речь, папаша! – Туз довольно ухмыльнулся. – И я с тобой.

Они подзаправились и поехали в город. Умник сидел за рулем и походил теперь не на папашу Зиппи, а на диснеевского мистера Жабу в фильме «Ветер в ивовой роще». Глаза городского головы сверкали, в самое короткое время все сомнения покинули его, теперь он, казалось Умнику, понимает все и вся. Их хитроумные планы у него как на ладони, каждый шаг, каждый поворот, каждая махинация. Об этом он сообщил Тузу, который сидел сзади и пристраивал к очередному запалу часовой механизм. Умник начисто забыл об Алане Пэнгборне – Их предводителе. Все мысли его были заняты только предстоящим взрывом, уничтожением Касл Рок, полностью или хотя бы большей его части.

Уважение Туза перерастало в восхищение. Старый пердун совсем сбрендил, а Тузу всегда нравились придурки. С ними он чувствовал себя в своей тарелке. Мысли и душа Умника тем временем, как у всех, кто впервые попробовал кокаина, витала в заоблачных далях и перепархивала с планеты на планету, словно бабочка с цветка на цветок. Он не закрывал рта. Тузу оставалось только время от времени говорить: «Угу», или «Точно, папаша», или «Ну ты даешь, папаша».

Несколько раз он чуть было не назвал Умника мистером Жабой вместо папаши, но вовремя спохватывался. Назвать такого классного чувака жабой не подобало.

Они пересекли Тин Бридж, в то время как Алан находился еще в трех милях от него и вышли из машины прямо под проливной дождь. Туз обнаружил в фургоне одеяло и укутал им динамитную шашку и один запал с часовым механизмом.

– Тебе помочь? – с беспокойством спросил Умник.

– Нет уж, спасибо. Еще свалишься в лужу, и мне придется тебя оттуда выуживать. Только время потеряем. Лучше смотри в оба, понял?

– Понял… слушай, Туз, а почему бы нам не понюхать еще кокаинчику?

– Не сейчас, – снисходительно произнес Туз и похлопал Умника по мясистому плечу. – Это порошок что надо. Взорваться можно.

– Я не взорвусь, – самодовольно заявил Умник. – Все что угодно взорвется, только не я. – Он расхохотался как безумный, – и Туз присоединился к нему.

– Веселишься сегодня, а, папаша?

Китон вдруг понял, что Туз попал в самую точку. Депрессия последовавшая за… за несчастным случаем с Миртл, казалась делом давно минувших дней. Теперь он радовался тому, что он с замечательным парнем, лучшим другом, Тузом Мериллом, держат Их, где Они должны быть – в кулаке.

– А тебе разве не весело? – откликнулся он вслед Тузу, который, балансируя на скользком травянистом склоне и прижимая к животу завернутую в одеяло взрывчатку, спускался под мост.

Под мостом оказалось относительно сухо, впрочем, это не имело значения для взрывчатки, она и так была достаточно надежно защищена от влаги. Туз положил свой пакет в выемку, образованную двумя мостовыми опорами, затем, скрутив проводки (как удобно, концы торчали наружу), соединил динамит и запал и, повернув большой белый циферблат таймера, установил его на отметку 40. Часовой механизм принялся тикать.

Туз выбрался из-под моста и полез вверх по скользкому берегу.

– Ну, – с нетерпением накинулся на него Умник. – Как думаешь, рванет?

– Рванет, куда денется, – успокоил товарища Туз. Он промок насквозь, но даже не замечай этого. – А вдруг Они найдут взрывчатку до того, как…

– Послушай, папаша, – перебил его Туз. – Высунь башку из окна и послушай.

Умник так и сделал. Через некоторое время ему показалось, что в перерыве между раскатами грома он слышит человеческие крики. Затем неожиданно и совсем отчетливо – револьверный выстрел.

– Мистер Гонт нашел для Них занятие, – успокаивал товарища Туз. – Этот старикашка хитрющий, сукин сын. – Он насыпал на ноготь порошка, понюхал сам, а потом протянул порцию Умнику. – Валяй, папаша, пришла пора подзаправиться.

Умник склонил голову и глубоко втянул носом. Они отъехали от моста приблизительно за семь минут до того, как к нему подъехал Алан Пэнгборн.

Под мостом черная стрелка таймера приблизилась к отметке 30.

Туз Мерилл и Дэнфорт Китон – он же Умник, он же папаша Зиппи, он же мистер Жаба – медленно ехали в своем фургоне под проливным дождем по Мейн Стрит, словно Дед Мороз со Снегурочкой в колеснице, оставляя там и сям гостинцы. Дважды мимо них с завывающей сиреной промчалась машина полиции штата, но никому и в голову не пришло обратить внимание на фургон с рекламой телевидения, которых скопилось огромное множество в этот день в городе. Как и говорил Туз, мистер Гонт нашел Им занятие.

Пять динамитных шашек и таймер они оставили на пороге Похоронного бюро Сэмуэльса. По соседству размещалась парикмахерская. Обернув локоть углом одеяла, Туз выбил стекло в двери. Он сомневался, чтобы в парикмахерской была установлена сигнализация, но если даже и так, едва ли полиция в такое время обратит внимание на позывные. Умник передал ему готовую бомбу (они соединяли запалы с таймером при помощи проволоки, которой было в достатке), и Туз, просунув ее в образовавшееся отверстие, бросил. Бомба откатилась к креслу № 1 и таймер начал отсчет с отметки 25.

– Теперь вряд ли кто-нибудь зайдет сюда побриться в ближайшее время, Туз подмигнул Умнику, и тот тихонько захихикал.

Затем они стали работать в четыре руки: Туз подложил бомбу в Галакси, а Умник подбросил другую в ночную депозитную щель городского банка. Когда они оба одновременно возвращались к фургону, небо осветилось вспышкой молнии. Именно тогда старинный вяз рухнул в Касл Стрит. Они постояли некоторое время на тротуаре, глядя в том направлении, откуда послышался оглушительный треск, и решили, что взрывное устройство, заложенное под мостом, сработало на двадцать минут раньше срока, но ожидаемого огненного зарева не последовало.

– Скорее всего молния в дерево ударила, – предположил Туз. – Пошли.

Когда они отъезжали от тротуара – Туз сидел за рулем на этот раз, мимо них проехала машина Алана. За непроглядной стеной ливня водители не разглядели друг друга.

Новоявленные друзья направились к закусочной Нэн. Туз снова выбил стекло в двери и оставил бомбу с таймером на отметке 20 у стойки с кассовым аппаратом. В тот момент, когда они отъезжали, небо снова пронзили стрелы молний, и вслед за этим погасли все уличные фонари.

– Вот это да! – радостно завопил Умник. – Электричество вырубилось.

Фантастика! Поехали к зданию муниципалитета. Давай взорвем его к чертовой матери!

– Слушай, папаша, там легавых – деваться некуда. Ты разве не видел их?

– Они охотятся за собственными хвостами, – воскликнул Умник и нетерпеливо отмахнулся. – А когда наши игрушки начнут срабатывать, они закрутятся вокруг своей оси еще быстрее. Кроме того, сейчас темно, и мы можем пройти через помещение суда, с другой стороны. Наша отмычка ко всем дверям подходит.

– Ну ты гигант, папаша! – восхитился Туз.

Умник скромно улыбнулся.

– Ты тоже, Туз, ты тоже.

Алан остановил машину в одном из секторов автостоянки перед Нужными Вещами, выключил мотор и некоторое время сидел, глядя на магазин мистера Гонта. В витрине на этот раз висело объявление:

ВЫ ГОВОРИТЕ – ЗДРАВСТВУЙТЕ

Я ГОВОРЮ – ДО СВИДАНИЯ, ДО СВИДАНИЯ, ДО СВИДАНИЯ

МНЕ НЕИЗВЕСТНО, ПОЧЕМУ ВЫ ГОВОРИТЕ ЗДРАВСТВУЙТЕ

Я ГОВОРЮ – ПРОЩАЙТЕ

Молния вспыхивала и гасла, словно гигантская неоновая реклама, и в свете ее витрина магазина выглядела пустым незрячим глазом.

И все же в глубине души Алан чувствовал, что, несмотря на объявление и замок на двери, в магазине кто-то есть. Мистер Гонт, безусловно, мог покинуть город в панике и растерянности – еще бы, столько полицейских, носящихся, словно куры, которым поотрубали головы, не делая ничего, но при этом создавая суету и иллюзию активной деятельности там, где вопросы, скорее всего, могли быть решены гораздо проще. Но образ мистера Гонта за долгое и тяжкое путешествие из клиники в Брайтоне приобрел в уме Алана очертания некоего Бэтмена-мстителя или Джокера. Этот человек представлялся Алану тем, кто способен в качестве шутки пристроить у приятеля в туалете вентиль, который будет не сливать содержимое из унитаза, а, наоборот, выплевывать наружу – такое своеобразное чувство юмора, представьте себе.

Станет ли этакий тип – из тех, что ради шутки подложат тебе кнопку на стул или сунут зажженную спичку между пальцев ног, пока ты спишь, – улепетывать, когда ты на этот стул сядешь или проснешься, засучив ногами? Конечно, не станет. Иначе какой смысл во всем этом веселье?

«Я уверен, что ты где-то поблизости, – думал Алан. – Ты хочешь досмотреть представление до конца, повеселиться от души. Разве не так, сукин ты сын?».

Он сидел в машине и пытался представить себе человека, способного сплести такую густую и ажурную сеть и затянуть в нее столько жертв. Он был слишком глубоко погружен в свои размышления, чтобы заметить машину, припаркованную по соседству, – старую, скорее старинную, но сконструированную удивительно – длинную, гладкую, обтекаемую – похожую на некое аэродинамическое устройство. Это был, можете не сомневаться, «такерталисман».

«Как тебе это удалось? – спрашивал мысленно Алан. – Еще на многие вопросы тебе предстоит ответить, но на этот – немедленно. Каким образом ты все это устроил? Как тебе удалось за кратчайший срок узнать о нас так много?». «Брайан сказал, что мистер Гонт вообще не человек». При свете дня Алан отбросил бы эту мысль, как отбросил предположение, что амулет Полли явление сверхъестественное. Но теперь, в темноте, зажатый в кулак разбушевавшейся стихией, глядя на витрину магазина, белесую как бельмо, он начинал задумываться о том, что эта идея не лишена мрачного смысла. Он вспомнил, как приходил к магазину, чтобы познакомиться с мистером Гонтом, вспомнил, какое странное ощущение появилось у него, когда он прижимался лицом к стеклу витрины и загородился с обеих сторон ладонями, чтобы не отсвечивало. Ему показалось тогда, что за ним наблюдают, хотя в магазине не было ни души. И не просто наблюдают, а со злобой и ненавистью. Чувство было настолько сильное, что он на мгновение перепутал свое собственное отражение в стекле с лицом наблюдателя.

Как глубоко было тогда это чувство… как настоятельно. А потом Алан вспомнил то, что говаривала ему бабушка, когда он был еще маленьким: «Голос дьявола слаще меда».

«Брайам сказал…».

Каким образом мистер Гонт проник в самые глубокие тайники Касл Рок? И почему, ради всего святого, именно Касл Рок – такого крошечного и ничем не приметного городишки?

«…мистер Гонт вообще не человек».

Внезапно Алан резко наклонился к полу со стороны пассажирского сидения. Он уже думал, что эта штука исчезла, вывалилась каким-нибудь образом из машины во время долгого переезда, но пальцы его тут же натолкнулись на жестяную округлость банки. Оказывается, она просто закатилась под сидение. Он выудил ее оттуда, разогнулся, и знакомый внутренний голос, притихший было с того времени, как Алан оказался в палате у Шона Раска (а может быть, он и не смолкал, просто Алан был слишком занят другими проблемами), заверещал снова, счастливый, что его наконец услышали.

«Эй, Алан, привет! Я тут немного задержался, ты уж извини, но не надолго, как видишь. Что там у тебя? Банка с орешками? Нет, конечно, всего лишь имитация, правда? Это последняя игрушка, купленная Тоддом в Обурне, в Магазине Новинок, правильно? Банка с этикеткой орешков-ассорти совсем как настоящая, а внутри – змея. Пружина, завернутая в хлопчатобумажную ткань. Когда он показал ее тебе – глаза сияют, губы улыбаются, помнишь? – ты сказал: положи эту дурацкую штуку назад. Лицо его сразу огорченно вытянулось и уголки губ поползли вниз, но ты сделал вид, что не замечаешь, так? Ты сказал ему… Постой, что ты ему сказал?».

– Дураки быстро расстаются с деньгами, – с тоской в голосе напомнил самому себе Алан.

Он вертел банку в руках и вспоминал лицо Тодда. Вот что я ему сказал.

«Ну дааа, тоооочно! – Радостно завопил голос. – Как я мог забыть.

Хорошо, что ты мне напомнил! Хорошо, что ты напомнил нам ОБОИМ. В тот день только Энни спасла положение и сохранила мир в семье – попросила тебя сменить гнев на милость и разрешить Тодду купить эту игрушку. Она сказала… ну надо же, опять забыл. Что она сказала?».

– Она сказала, что игрушка и в самом деле забавная, что Тодд во всем повторил меня самого и что ребенком он будет всего лишь раз в жизни.

Голос Алана охрип и дрожал. У него уже глаза были на мокром месте. Ну и что? Ну и что, в конце концов? Почему он не может позволить себе поплакать, если знакомая боль вернулась и окутала сердце старым рваным половиком?

«Больно, правда? – спросил голос его депрессии – виноватый, самоистязающий – спросил с сочувствием, которое, как казалось Алану, было насквозь фальшивым. – Так больно, как будто существуешь внутри старой песенки в стиле кантри, повествующей об утерянной любви и погибших детях.

Когда так болит, ничего хорошего не жди. Спрячь банку обратно в “бардачок”, приятель. И забудь о ней. На следующей неделе, когда кончится все это безумие, продашь старую машину вместе с банкой. А почему бы и нет? Это ведь всего-навсего дешевый розыгрыш, который может прийтись по душе ребенку и таким, как Лилэнд Гонт. Забудь о ней. Забудь…».

Алан заставил голос замолчать. До сих пор он не знал, что способен это сделать, и теперь обрадовался, в будущем такая способность может пригодиться… если, конечно, у него есть будущее. Он вертел в руках банку и старался смотреть на нее не как на символ погибшего сына, а как на предмет собственных иллюзионных опытов: волшебную палочку, цилиндр с двойным дном или печально известный складной букет, до сих пор скрывающийся под ремешком часов.

Волшебство, чудо – разве не ради этого все усилия? Но волшебство и чудеса тоже бывают разные. Злой волшебник не стремится вызвать у людей восхищение и счастливый смех, он ставит своей целью превратить их в стадо разъяренных быков – и все равно это волшебство. А какова основа всякого чуда? Обман. Змея пяти футов длиной, состряпанная из пружины и ткани и спрятанная в банке из-под орехов… или. Алан подумал о Полли, болезнь, которую подносят как исцеление.

Он открыл дверь машины и вышел под проливной дождь, так и не выпустив банки из левой руки. Теперь, справившись с первым, самым тяжелым, приливом чувств, он с некоторым удивлением вспоминал, как противился покупке этой игрушки. Всю свою жизнь он восхищался чудесами и будь сам ребенком, не удержался бы от искушения купить такую змею в банке. Так почему же он не хотел, чтобы игрушку покупал Тодд? И старался даже не замечать огорчения сына от своего отказа. Не ревновал ли он к юности Тодда и его энтузиазму? А может быть, разучился восхищаться простыми чудесами? Почему?

Алан не знал. Уверен был только в одном – этот трюк понравится мистеру Гонту, и поэтому он взял банку с собой. Нагнувшись снова в машину, Алан достал из ящика с инструментами на заднем сидении большой фонарь и, пройдя мимо капота «такер-талисмана», так и не обратив на него внимания, вошел под зеленый навес магазина Нужные Вещи.

Ну, вот я и здесь. Наконец я здесь.

Сердце в груди Алана билось тяжело, но ровно. Перед мысленным взором смешались воедино лица погибшей жены, сына и маленького Шона Раска. Еще раз взглянув на объявление в витрине, он подергал за ручку двери. Она была заперта. Над головой хлопал полотняный навес, намокший под дождем.

Выходя из машины, он засунул банку-игрушку в карман сорочки и теперь потрогал, как будто черпая от нее силу и спокойствие.

– Ладно, – пробормотал он. – Я пришел, хотите вы этого или нет.

Он повернул фонарь и обратным концом разбил стекло в двери. Подождал немного, предполагая, что завоет сигнализация, но ничего подобного не произошло. Или Гонт не включил ее, или она вообще отсутствовала. Просунув руку в образовавшуюся дыру, подергал дверную ручку изнутри. Она повернулась, и Алан Пэнгборн впервые ступил за порог магазина Нужные Вещи.

Прежде всего ему в нос ударил крепкий запах – застоявшийся и вязкий.

Так пахнут не новые магазины, а помещения, долгое время остававшиеся нежилыми, месяцы или даже годы. Сжимая в правой руке рукоятку пистолета, лучом фонаря в левой он водил по стенам и углам зала. Гладкий пол, гладкие стены и несколько стеклянных витринных стоек, абсолютно пустых. Товар исчез. Все было покрыто густым слоем пыли без единого следа на ней.

Здесь не было ни души долгое-долгое время. Но как это возможно, когда он своими глазами видел, как сюда входили и отсюда выходили люди в течение целой недели?

Потому что он вовсе не человек. Потому что голос дьявола слаще меда.

Алан сделал пару шагов, продолжая освещать все закоулки торгового зала и вдыхая пыльный музейный запах, повисший в воздухе. Оглянувшись, увидел, как вспыхнула молния за окном и как четко отпечатались на полу его собственные следы. Он снова повернулся и еще раз медленно прошелся лучом фонаря по помещению, справа налево вдоль витринных стоек и прилавка, на котором мистер Гонт держал кассовый аппарат… на этом самом месте луч замер.

На прилавке стоял видеомагнитофон, а рядом с ним телевизор «сони», маленький, такие берут с собой в машину во время путешествий, в корпусе огненно-красного цвета. Провод был обернут вокруг телевизора, а на видеомагнитофоне что-то лежало. В свете фонаря Алану показалось, что это книга, но он не был уверен.

Прежде всего, подойдя к прилавку, он осмотрел телевизор, покрытый таким же густым слоем пыли, как и все остальное. Провод, обернутый вокруг него, оказался коротким кабелем со штекерами на обоих концах. Алан переместил луч фонаря на предмет, лежавший на видеомагнитофоне, и понял, что это не книга, а видеокассета в черном футляре и без всяких обозначений.

Рядом с кассетой лежал запыленный белый конверт. На нем заглавными буквами было напечатано:

ВНИМАНИЮ ШЕРИФА АЛАНА ПЭНГБОРНА

Он положил пистолет и фонарь на одну из витринных стоек, взял в руки конверт, открыл его, и оттуда выпал один-единственный листок бумаги. Тогда Алан забрал со стойки фонарь и посветил на текст письма, напечатанный на машинке.

Уважаемый шериф Пэнгборн!

Вы наверняка уже успели понять, что я не совсем обычный торговец, а тот редкий представитель профессии, который самым искренним образом и всей душой стремится угодить своим клиентам. Всем и каждому. Сожалею, что нам так и не довелось познакомиться, но, возможно, близкое знакомство было бы ни к чему – таково, конечно, мое личное мнение. Ха-Ха! Так или иначе, оставляю Вам кое-что, и надеюсь, эта вещь окажется для Вас столь же нужной, как все другие – моим остальным клиентам. Это не подарок – я не Санта Клаус, ни в коем случае, и не думаю, что Вы станете меня за это осуждать.

Но все и каждый в этом городе заверяли меня, что Вы человек чести и заплатите цену, которую я запрошу. Эта цена включает небольшую услугу… услугу, которая в Вашем конкретном случае скорее доброе дело, нежели розыгрыш. Надеюсь, Вы согласитесь со мной, сэр.

Мне известно, что Вы давно и страстно желаете знать, что случилось в последние минуты жизни Вашей жены и сына. Уверен, что на этот вопрос можно легко и кратко ответить. Заверяю Вас в своем наилучшем к Вам расположении.

Искренне Ваш и всегда к Вашим услугам,

Лилэнд Гонт.

Алан медленно отложил листок.

– Скотина, – процедил он сквозь зубы. Он посветил фонарем вдоль провода и увидел, что тот тянется за ближайшую из витринных стоек, опускается на пол и заканчивается вилкой, лежащей рядом с розеткой. Намек понятен, но дальше что? Электричества все равно нет во всем городе.

«А ведь, пожалуй, это не имеет никакого Значения, – подумал вдруг Алан. – Уверен, стоит только воткнуть вилку в розетку, вставить кассету в магнитофон и включить систему, как все прекрасным образом заработает.

Потому что не существует способа сделать то, что он сделал, узнать то, что стало известно ему… если он вообще человек. Голос дьявола слаще меда, Алан, и как бы там ни сложилось, ты не должен смотреть на то, что он тебе оставил».

И все-таки, отложив снова фонарь, Алан взял в руки кабель, внимательно осмотрел его для начала, а затем воткнул один из штекеров в гнездо на задней панели телевизора. Пока он этим занимался, банка-игрушка чуть не выпала из кармана рубашки. Он едва успел подхватить ее внезапно онемевшими пальцами и поставить на витринную стойку, ближайшую к магнитофону.

Уже на полпути к Нужным Вещам Норрис Риджвик внезапно сообразил, что надо совсем свихнуться (в том, что наполовину так оно и есть, он уже не сомневался), чтобы пойти к Лилэнду Гонту в одиночку. Он схватил рацию.

– Пост номер два вызывает базу. Говорит Норрис Риджвик. Прием.

Он отпустил кнопку, но, кроме шорохов и всевозможных помех, ничего не услышал. Эпицентр грозы находился в эту минуту прямо над Касл Рок.

– К черту, – твердо произнес Норрис и повернул в сторону муниципалитета. Алан наверняка там… а если нет, кто-нибудь скажет, где он… Алан сообразит, как поступить, и уж наверняка выслушает его, Норриса, исповедь: он порезал шины на автомобиле Святоши Хью и послал этого парня на смерть только оттого, что пожелал иметь спиннинг «базун», какой был когда-то у отца.

Он подъехал к зданию муниципалитета в тот момент, когда стрелка таймера под мостом приближалась к отметке 5, и припарковался прямо позади желтого фургона. Телевизионного, на первый взгляд.

Норрис выскочил из машины и под проливным дождем бросился в Контору шерифа искать Алана.

Полли, размахнувшись, ударила резиновым концом вантуза и на этот раз не промахнулась. Руки ее взорвались болью, когда огромный паук, оказавшись в ловушке, обхватил чашку вантуза волосатыми лапами и с силой потянул на себя. Полли, не выпуская деревянной ручки, отшатнулась, едва удержавшись на ногах, и с ужасом увидела, как чудовище ползет по ручке вантуза, словно толстяк по канату.

Полли глубоко вдохнула, чтобы закричать, и в это время лапы паука легли ей на плечи, словно похотливые руки наемного танцора. Рубиновый взгляд неподвижных глаз смотрел ей в лицо. Клыкастый рот открывался и закрывался, выпуская облако зловонного дыхания – смесь переваренного мяса с пряностями.

Одна из волосатых лап монстра скользнула в открытый для крика рот Полли. Грубые жесткие волосы щекотали десны, язык, небо. Паук стонал от нетерпеливого вожделения.

Первым инстинктивным побуждением было выплюнуть мерзкое насекомое, но Полли отказалась от этой мысли. Вместо этого она схватила паука за ногу, забравшуюся ей в рот, и крепко сомкнула челюсти. Что-то хрустнуло, как будто рот у нее был полон орехов, и Полли ощутила горький привкус холодной жидкости, похожей на древневосточный чай. Паук взвыл от боли и попытался выдернуть ногу. Жесткие волосы царапали сжатую ладонь Полли, но она, невзирая на боль, стиснула кулак еще крепче, чтобы не отпустить тварь… и принялась выкручивать мерзкую лапу, как хозяйка выкручивает ножки запеченной индейки, разделывая ее, перед тем как подать на стол. Послышался резкий скрип, и паук снова издал болезненный вопль.

Он пытался освободиться. Выплюнув темную горькую жидкость, заполнившую рот, и понимая, что она еще долго не сможет избавиться от отвратительного привкуса, Полли не выпускала паука. Какая-то часть ее существа не переставала удивляться силе собственного тела, но другая часть прекрасно понимала, откуда такая сила черпается. Она была потрясена, исполнена страха… но более всего другого Полли была разъярена.

«Меня использовали, – думала она. Мысли несвязно и нестройно плясали в голове. – Я продала жизнь Алана вот за это! За это чудовище!».

Паук пытался дотянуться до ее лица клыками, но задние ноги обхватывавшие деревянную ручку вантуза, ослабевшие от борьбы, соскользнули, и он упал бы… упал бы, если бы Полли ему позволила.

Но она не позволила. Обхватила горячее толстое тело насекомого обеими руками от запястья до локтей и сжала изо всех сил. А затем подняла. Теперь волосатые ноги суетливо болтались у нее над головой, над поднятым кверху лицом. Черная кровь закапала и потекла по рукам Полли горячими обжигающими ручейками.

– Все! – Кричала Полли. – ВСЕ! ВСЕ! ВСЕ!

Она отшвырнула чудовище. Он ударился о кафельную стену за ванной и расплющился о нее, выпустив струю гноя. Повисев немного на стене, приклеенный собственными внутренностями, стал постепенно сползать и наконец влажно и тяжело шлепнулся на дно ванны.

Полли снова схватила вантуз и бросилась на паука. Она колотила его, как колотит щеткой мышь хозяйка дома. Но это не помогало. Паук только вздрагивал и продолжал ползти, скребя ногами по резиновому душевому коврику, цепляясь за желтый выпуклый орнамент. Тогда Полли перевернула вантуз, замахнулась, резко выбросила руку вперед, ткнув паука концом деревянной ручки, словно пикой.

Она попала в цель, в самую середину полураздавленного, развороченного, истекающего кровью и смрадным гноем чудовища. Внутренности мерзкого существа с громким чмоканьем брызнули в разные стороны… Остались только волосатые ноги, которые, дернувшись еще несколько раз, свернулись обняв деревянную ручку вантуза, пронзившую его сердце… Все стихло.

Полли отступила на шаг, закрыла глаза и почувствовала, как кружится голова. Она готова была упасть в обморок, когда имя Алана вспыхнуло в мозгу, словно римская свеча. Сжав кулаки, она соединила их перед грудью суставы к суставам. Боль отозвалась незамедлительно – резкая, неожиданная.

Сознание вернулось, окатив Полли холодным потом.

Она открыла глаза, шагнула к ванне и заглянула внутрь. Поначалу ей показалось, что там ничего нет. Но тут же позади резиновой чашки вантуза она увидела паука. Он был теперь не более ногтя на ее мизинце и окончательно и бесповоротно мертв.

Всего остального не было, все остальное случилось только в твоем воображении.

– Неплохая получилась потасовка, – дрожащим голосом прошептала Полли.

Но паук – не главное. Главное – Алан. Алан в опасности, и она тому причиной. Она должна его отыскать и как можно скорее, пока не поздно. Если еще не поздно.

Она пойдет в Управление шерифа. Кто-нибудь там наверняка знает где…

«Нет, – заговорил кто-то внутри Полли голосом тете Эвви. – Не ходи туда. Если пойдешь, будет действительно поздно. Ты, знаешь куда идти. Ты знаешь где он».

Да.

Да, конечно она знает.

Полли бросилась к выходу, и лишь одна мысль трепыхалась у нее в голове, словно мотылек над горящей свечой: «Прошу тебя, Господи, не позволяй ему ничего покупать. Господи, ты все можешь, не позволяй ему ничего там покупать».

Глава 23

Таймер под мостом через Касл Стрит, с незапамятных времен известный жителям Касл Рок как Тин Бридж, остановился на отметке «О» в 19.38 вечера во вторник 15 октября 1991 года от Рождества Христова. Тонкая струйка электричества облизывала оголенные провода, обмотанные Тузом вокруг клемм девятивольтовой батареи, которая и была сердцем всего устройства. Зазвенел звонок таймера, но тут же потонул в грохоте и ослепительной вспышке света, когда электрический язычок лизнул запал, а тот в свою очередь набросился на динамитную шашку.

Мало кто в Касл Рок перепутал взрыв с очередным раскатом грома. Гром небесный казался лишь погремушкой по сравнению с мощным артиллерийским залпом взрыва. Южный конец моста, построенного не из стали, а из старого ржавого железа, подпрыгнул с берега в воздух не менее чем на десять футов, изобразив собой плавно изогнутую тетиву, и плюхнулся обратно в груду развороченного бетона и железа. Скверная оконечность моста тоже освободилась, выпихнутая взрывом на поверхность, и вся конструкция рухнула в Касл Стрит, вызвав своим падением резкий подъем уровня воды. Южный конец моста придавил погибший раньше от удара молнии старинный вяз.

На Касл Авеню, где по сей час продолжали бурно выяснять отношения католики, баптисты и почти целый взвод полиции штата, установилась внезапная тишина. Все участники битвы повернули головы к гигантскому столбу огня, поднявшемуся на том конце города, где протекал Касл Стрит. Альберт Жендрон и Фил Бургмейер, немилосердно и неустанно молотившие только что друг друга кулаками, стояли теперь бок о бок, плечо к плечу и смотрели в одном направлении – на зловещее зарево. По левой стороне лица Альберта, с виска, струилась кровь, а рубашка Фила была разодрана в клочья.

Поблизости, верхом на отце Брайаме, словно стервятник (белый стервятник, поскольку с кокетливым фартучком официантки она так и не рассталась), сидела Нэн Робертс. Только что она была занята тем, что методично поднимала голову святого отца за волосы, а потом била лицом об асфальт. Рядом, без сознания, в результате успешной атаки отца Брайама, лежал преподобный Роуз.

Генри Пейтон, оставшийся без зуба и всяких иллюзии насчет возможностей религиозной договоренности в США, остановился как вкопанный в тот момент, когда пытался оттащить Тони Мислабурски от баптистского дьякона Фреди Меллона. Застыли все, словно дети, играющие в «замри».

– Господи Всевышний, это взорвался мост, – пробормотал Дон Хемфилл.

Генри Пейтон попытался воспользоваться замешательством. Он оттолкнул Тони, сложил ладони рупором у окровавленного рта и крикнул:

– Эй вы, все! Говорит полиция! Приказываю вам…

Тогда закричала Нэн Робертс. Она набралась такого опыта в этом деле, отдавая распоряжения на кухне своей закусочной, что равной ей по мощи легких не могло быть. Голос Пейтона она перекрыла без всяких усилий.

– Проклятые католики пустили в ход динамит! – Вот что заявила Нэн.

Оставшиеся на ногах и в силах участники битвы были к этому времени наперечет. Но недостаток личного состава они с лихвой возмещали боевым духом.

Бой возобновился секунду спустя после призыва Нэн, и теперь на площади в пятьдесят ярдов мокрого и скользкого от дождя асфальта вцепились друг в друга около дюжины пар особо непримиримых.

Норрис Риджвик ворвался в Контору шерифа за несколько секунд до того, как взлетел на воздух мост, и заорал во всю силу немощных легких:

– Где шериф Пэнгборн? Мне нужен шериф Пэнгб…

Он замолчал. Кроме Ситона Томаса и двух представителей полиции штата, которым, судя по внешнему виду, еще пива в общественных местах не отпускали, в конторе не было ни души.

Куда же все провалились? Риджвику показалось, что снаружи скопилось никак не менее полудюжины патрульных автомобилей. Стояли как попало, образуя невиданный кавардак, и одной из этих машин был его собственный «жучок», достойный первой премии по кавардаку как его зачинщик. Он по-прежнему лежал на боку и в том самом месте, где его сбил «кадиллак» Китона.

– Господи! – крикнул Норрис. – Ну где же все?

Полицейский, которому по виду еще пива не продают, но одетый уже в такую же форму, какую носил Норрис, ответил:

– Где-то поблизости заваруха – христиане против каннибалов или что-то вроде того. Мне поручено отвечать за диспетчерскую службу, но при такой грозе я не способен в эфир даже матом пустить. – Сообщив все это, он мрачно поинтересовался. – А вы кто такой?

– Помощник шерифа Риджвик.

– А-а-а… Ну, а меня зовут Джо Прайс. Что у вас тут за город такой, помощник? По-моему это не город, а дурдом.

Не обращая на него внимания, Норрис подошел к Ситону Томасу. Цвет лица у Сита был изжелта-серый, дышал он с хрипом. Одна из морщинистых рук прижималась к груди.

– Сит, где Алан?

– Не знаю. – Сит смотрел на Норриса безумным, пустым взглядом. Происходит что-то страшное, Норрис. Что-то жуткое. Во всем городе. Телефоны не работают, а такого не должно быть, так как большая часть кабеля проложена под землей. Но знаешь, что я тебе скажу? Я рад, что они не работают. Рад, потому что ничего не хочу знать.

– Тебе не мешало бы лечь в больницу, – сочувственно глядя на старика, сказал Норрис.