Читать онлайн Белый шиповник

© Татьяна Верясова, 2025

ISBN 978-5-0068-7404-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Белый шиповник

Глава 1. Первая встреча

Сны в родительском доме пахнут по-разному: сушёной мятой, парным молоком, мамиными пирогами. Но просыпаюсь я всегда от свиста соседского парнишки Васьки.

Открываю окно – отряд из местных мальчишек уже построен. Васька, вытянувшись в струнку, докладывает по-уставному:

– Отряд для утренней пробежки построен!

Каждое моё утро здесь начинается с пробежки – в отпуске форму терять нельзя. Сначала Васька просто смотрел, как я разминаюсь, потом побежал со мной до пруда.

По пути мальчишка не умолкал:

– А правда, что в Можайке учат управлять ракетами?

– Ты сам хоть раз видел, как ракета стартует?

– А звёзды там, на орбите, они какие?

Рассказываю про учёбу, про расчёты траекторий, про мечты о полётах к Марсу. Васька слушает, широко раскрыв глаза, а потом вдруг спрашивает:

– А я смогу стать космонавтом?

В такие моменты вспоминаю себя в его возрасте – когда фантазия была главным двигателем, а старый сарай превращался в космодром. Говорю ему:

– Конечно, если мечту свою ухватишь поперёк хребта и не выпустишь. Она, как кобылица необъезженная, поначалу будет пытаться скинуть тебя.

Васька задумывается так глубоко, что с него можно Роденовского мыслителя писать… А потом решительно кивает:

– Я ухвачу! А ты мне поможешь? Научишься, как надо?

Я улыбаюсь, хлопаю его по плечу:

– Конечно, помогу. Для начала – держи темп. Не отставай!

Срываемся с места. Утренний воздух свежий, чуть влажный от росы – бодрит, наполняет силой. Васька пыхтит рядом, стискивает зубы, борется с усталостью. В глазах – ни тени сомнения.

По пути снова сыплет вопросами:

– Сколько надо тренироваться, чтобы в космос полететь?

– Какие упражнения самые важные?

– Если я буду бегать каждый день, это поможет?

Отвечаю, подбирая слова попроще:

– Тренироваться надо долго, Вась. И не только тело – голову тоже. Математика, физика, выносливость… Всё вместе. Но если решил – не отступай. Каждый день делай шаг к мечте.

Он кивает, сосредоточенно глядя вперёд. К пруду подходим в ровном темпе.

На следующий день к нам присоединяется Васькин друг – щуплый парнишка, но выносливый: дыхалка с запасом. На подъёме выдыхаемся, а он бежит вперёд, потом возвращается, успокаивает:

– Немного осталось!

Через пару дней приходят ещё трое ребят. А уже через неделю односельчане, завидев нашу разношёрстную компанию, перешёптываются с улыбкой:

– Космонавты опять тренировку затеяли!

Мы и правда выглядим как отряд будущих покорителей космоса. Пятеро мальчишек в спортивных штанах и футболках, выстроившихся в линию у старого клёна со мной во главе – чем не экипаж?

Васька, почувствовав себя чуть ли не командиром, раздаёт указания:

– Так, все на исходную! Сегодня бежим до пруда и обратно. Кто отстанет – тот инопланетянин, которого мы не возьмём на корабль!

Мальчишки смеются, но стараются изо всех сил.

К концу недели наша «космическая программа» приобретает регламент: перед пробежкой – разминка «как на Байконуре», после – обсуждение «полётных заданий» у пруда. Местные старушки, сидя на лавочках, качают головами:

– Вот ведь, Ваня-то наших сорванцов в порядок привёл. Гляди, уже и не шляются без дела, как раньше.

А я лишь улыбаюсь. Ведь это они, эти мальчишки, приводили в порядок мои мысли. В их искреннем интересе, в их неуёмной энергии я находил то, чего так не хватало в суете рабочих будней – веру в то, что мечты действительно могут взлететь.

Сижу во дворе у бани, окружённый ребятами. Они с горящими глазами слушают мои рассказы, перебивают вопросами, двор наполняется звонким смехом и оживлёнными возгласами.

Вдруг у ворот раздаётся треск мотоцикла. Ребят словно ветром сдувает – они мчатся к выходу и сталкиваются с Сашкой. Друг детства, неизменный участник всех шалостей, широко улыбаясь, входит во двор:

– Ну, космонавт, – хлопает меня по плечу, – опять рекрутируешь новобранцев?

Я смеюсь:

– Сам посмотри. Теперь у меня целая команда.

Сашка окидывает взглядом пацанов:

– Экипаж что надо! Только корабля пока не хватает.

– Зато фантазии хватает на десять кораблей, – парирую я.

Сашка командует:

– Всем вольно! Разойтись для приёма пищи!

Мальчишки весело разбегаются по домам. Дворовая суета мгновенно тает, оставляя нас вдвоём.

Сашка смотрит на меня. В его глазах – та самая смесь беспечности и серьёзности, что всегда делала его непредсказуемым и надёжным одновременно.

– Два дня осталось, – произносит он негромко. – Потом уедешь. Давай сегодня прокатимся, как раньше, по клубам. Заскучал я. Хочу развеять тоску по просёлочным километрам.

Я не раздумываю – надеваю шлем, сажусь на мотоцикл позади него. Мотор рычит, как живое существо, готовое сорваться в ночь. Сашка бросает через плечо:

– Держись крепче!

И лето пахнет бензином, пылью и придорожной травой.

Таня

Утро началось с пения петуха под окном. Я потянулась, улыбнулась и тут же подскочила – так все каникулы просплю. Хотелось пораньше переделать все дела по хозяйству и бежать к подругам.

В доме бабушки и дедушки всё осталось прежним: старые часы с кукушкой, скатерть в цветочек, запах хлеба и меда. Но я-то изменилась! Подпрыгнула, и едва не стукнулась макушкой о потолок.

– Ты уже проснулась? – бабушка выглянула из кухни. – Иди завтракать, оладушки стынут.

За столом я вертелась, как юла, позади школьное расписание, уроки по звонку и экзамены.

Впереди же раскинулась бескрайняя палитра свободных дней: можно было спать допоздна, гулять до вечера и ни о чём не беспокоиться.

Я взяла оладушек, щедро полила его мёдом и откусила кусочек. Тёплый, с лёгкой хрустящей корочкой, он таял во рту, наполняя утро особенным, почти сказочным вкусом. Бабушка смотрела на меня с улыбкой, помешивая чай в старой фарфоровой чашке.

– Ну что, планы на день уже есть? – спросила она, присаживаясь напротив.

Я кивнула, едва успев прожевать:

– Конечно! Сначала помогу тебе с делами, а потом побегу к подругам. Мы давно не виделись, столько всего надо обсудить!

Бабушка ласково покачала головой:

– Вот ты у нас и выросла. Уже не та малышка, что выступала перед гостями с концертной программой.

Я рассмеялась, вспомнив те времена. Да, я действительно изменилась. Но здесь, в бабушкином доме, среди привычных вещей и родных запахов, я снова чувствовала себя той самой девочкой – беззаботной, счастливой и бесконечно любимой.

Зашел дедушка и тоже присел за стол.

– А вот и я, – добродушно сказал он, устраиваясь на своём привычном месте. – Смотрю, все в сборе. Оладушки? То-то я запах издалека учуял!

Бабушка тут же подвинула ему тарелку, налила чаю.

– Мама твоя написала в письме, что на одни пятёрки учишься. Молодец, – одобрительно произнёс дедушка. – Мы с бабушкой гордимся тобой.

Я слегка смутилась, помешивая ложечкой чай.

– Спасибо, дедушка. Стараюсь. Хотя иногда бывает непросто – программа в этом году сложная.

Бабушка ласково улыбнулась, подливая мне ещё чаю:

– Зато видишь, как труды окупаются. Пятёрки – это серьёзно. Значит, и в будущем всё получится.

Дедушка кивнул, задумчиво поглаживая подбородок:

– Главное, не только в учёбе стараться, но и про жизнь не забывать. Про друзей, про семью, про простые радости. Вот ты, к примеру, когда в последний раз просто так на траве лежала, облака рассматривала?

Я рассмеялась:

– Да уж давно, наверное. Всё то уроки, то музыкалка…

– Вот-вот, – подхватила бабушка.

– А здесь у нас время для всего найдётся. Но учиться тебе надо, сейчас уже думай, в какой институт поступать, – произнёс дедушка, внимательно глядя на меня.

Я на мгновение задумалась, помешивая чай ложкой.

– Еще два года есть на раздумье, но, наверное, хочу на филологический, – наконец ответила я. – Люблю литературу… Мечтаю преподавать, наверное. Или в издательстве работать.

Бабушка приподняла брови с одобрительным удивлением:

– О, вот это серьёзно! Всегда замечала, что ты к книгам тянешься. С детства зачитывалась допоздна.

– Да, – подхватил дедушка. – Помню, как ты в двенадцать лет «Войну и мир» одолела. Мы с бабушкой тогда только диву давались.

Я улыбнулась, вспоминая те вечера с книгой под тёплым абажуром.

– Мне нравится погружаться в другие миры через слова.

Дедушка задумчиво кивнул, поправляя очки:

– Хорошее дело. Только помни: чтобы учить других, нужно постоянно учиться самому. Это путь длиною в жизнь.

Дедушка допил чай, встал из-за стола.

– Ну что ж, будущая учительница литературы. Сегодня дядя Слава траву косил, привез целую копну, поможешь раскидать ее позади огорода для просушки?

Я с энтузиазмом кивнула:

– Конечно, помогу!

– Только волосы убери! Работать-то как с такими! – оглядывая мою пышную гриву, сказала бабушка.

Бросив быстрый взгляд в зеркало, я подтянула волосы в небрежный хвост и сменила домашнее платье на прошлогодний сарафан с потрепанной лямкой. Когда вышла во двор, дедушка уже доставал вилы.

– Ну, приступим, – подмигнул он. – Работа нехитрая, но важная. Трава должна просохнуть равномерно, иначе потом в стоге запреет.

Мы взялись за вилы. Дедушка показывал, как правильно подхватывать охапки, чтобы не надрываться, и как раскладывать их тонким слоем. Солнце уже припекало, в воздухе плыл густой запах свежескошенной травы и разогретой земли. Я то и дело вытирала ладонью пот со лба, но работа шла весело

– Вот так, молодец, – похвалил он, когда я ловко перекинула очередную порцию травы. – Сразу видно: городская, но деревенские корни не забываешь.

Я рассмеялась:

– А как их забыть? Тут каждый куст, каждая тропинка – часть меня.

И вот уже большая часть копны рассыпалась по лугу, превращаясь в изумрудные пряди, мерцающие на свету. Я откинула голову, глядя в безоблачное небо, и на мгновение замерла, впитывая эту тихую радость простого труда, тёплого ветра и дедушкиного присутствия.

– Всё, на сегодня хватит, – сказал он. – Теперь пусть сохнет. А мы с тобой чайку попьём да отдохнём.

Возвращаясь к дому, я чувствовала приятную усталость в мышцах и странное, почти детское удовлетворение: будто вернула себе что-то важное, что давно потеряла в суете школьных будней.

На крыльце нас встретила бабушка с кувшином холодного морса и свежеиспечёнными лепёшками.

– Ну как, справились? – улыбнулась она.

– Ещё как! – гордо ответил дедушка. – Наша внучка – настоящая помощница.

Я села на тёплые доски крыльца, поджала под себя ноги и взяла лепёшку. В этот момент всё было моим: запах травы, прохладный морс, бабушкины глаза, светящиеся теплом, и дедушкино одобрительное покашливание.

– Теперь можно и к подругам, – сказала бабушка, словно прочитав мои мысли. – Только косынку повяжи, а то солнце нынче жаркое.

Я вскочила, чувствуя прилив энергии. Радость рвалась наружу – я прокричала на бегу что-то невообразимое…

Ветер свистел в ушах. Подпрыгивая, я ласково касалась веток черёмухи – они чуть царапали ладони, а в воздухе стоял нежный запах цветения.

– Здравствуй, милая, я приехала!

Инну я нашла у Маринки, они сидели на лавочке в палисаднике и обсуждали: кто с кем встречается, кто во что оденется, чтобы пойти вечером в клуб, а я неожиданно поняла, что никто не пойдёт со мной на речку, чтобы бродить босиком по её студённости и смотреть через её прозрачность, как краснеют от холода пальцы ног.

– Тань, а ты в чём пойдёшь? – вдруг спросила Маринка.

– В клуб пойдёшь сегодня? – спросила Инна.

В клуб? Конечно, пойду! Но тут же накатила тревога: в чём? Лёгкие платья не подойдут – вечером будет прохладно, да и комары не дремлют. А тут ещё Маринка демонстрирует свои розовые бананы – последний писк моды. У меня таких нет.

Я невольно опустила взгляд на свои сандалии. В голове замелькали варианты. Вдруг вспомнила про новую юбку! Синяя, четырёхклинная, из плотного сатина. Сама шила на уроках труда – получилось ровно, аккуратно. Белая футболка и олимпийка, подаренная дядей, довершили образ.

Странно. Как только я решила, что надену, все сомнения по поводу идти в клуб или нет – улетучились. Раз подруги идут, значит и мне это интересно.

Перед выходом заглянула в зеркало: на меня взглянула незнакомка с горящими глазами и улыбкой до ушей.

Когда я шла к клубу, ветер играл с моими волосами, я улыбалась своим мыслям. Лето только начинается. И кто знает, какие сюрпризы оно мне готовит?

В клубе уже гремела музыка. Из открытых окон лились звуки «Миража» – «Завтра улечу в солнечное лето…».

Я толкнула скрипучую дверь клуба – и сразу увидела их. Свет от мигающей лампочки падал на знакомые с детства лица: Люська, Люба, Надя. Те самые девчонки, что несколько лет назад сидели за партами в классе дедушки, старательно выводили буквы и шептались на задних рядах.

– Танька! – первая заметила меня Люська, всплеснув руками. – В клуб пришла? И дедушка отпустил?

Они обступили меня, тараторя наперебой, разглядывая с любопытством, будто пытались отыскать прежнюю Таню – ту, что бегала с ними по школьным коридорам.

– А помнишь, как ты у доски застряла с задачей? – рассмеялась Люба. – Дед твой тогда так строго: «Татьяна, сосредоточьтесь!»

– А я помню, как мы тайком семечки грызли на последней парте, – подхватила Надя. – Ты ещё говорила, что от семечек мозги лучше работают.

Я смеялась вместе с ними, а в груди теплело от нежности. Как же давно это было – школьные будни, запах мела, шелест тетрадей. Теперь всё иначе: у них у каждой своя жизнь, свои истории, свои парни, о которых они тут же начали рассказывать, перебивая друг друга.

– Ко мне из Большой Каменки каждый вечер Вовка приезжает, – гордо заявила Люська. – Он меня мотоцикле катает!

– А у меня Андрей, – вздохнула Надя. – Только он в город уехал, скууучно…

Они смотрели на меня с нескрываемым любопытством, и я почувствовала, как внутри всё сжалось.

– А ты? – наконец спросила Люба. – У тебя-то кто?

Я замялась, пожала плечами:

– Да пока никого…

– Как?! – хором воскликнули подруги, а потом дружно рассмеялись. – Да ты что!

Я смущённо улыбнулась, чувствуя, как горят щёки. Хотелось сказать: «Да я и не искала особо», но вместо этого просто развела руками.

Музыка сменилась, и девчонки тут же потянули её в круг:

– Пойдём, потанцуем! А потом расскажешь, как живёшь. Мы же столько не виделись!

Я шагнула в ритм музыки, чувствуя, как растворяется неловкость. Вдруг музыка стала будто бы тише, а всех вокруг словно подхватило вихрем.

Девчонки, только что тесно сбившиеся в кружок, разом повернули головы к выходу. Люба первая метнулась к двери, Люся и Надя – за ней. Даже те, кто танцевал с парнями, устремились наружу.

Я растерянно огляделась – в клубе почти не осталось девушек.

Любопытство потянуло следом. Я вышла на крыльцо. Неподалеку стоял мотоцикл, с него слезли двое парней. Один – тот, что сидел за рулём, – тут же оказался в кольце стайки девчат: они щебетали, касались его плеча, смеялись. Он отвечал с ленивой улыбкой, неторопливо снимая шлем.

Второй парень отошёл в сторону. Он не спешил вливаться в шумное веселье, лишь слегка улыбался, наблюдая за товарищем. Потом его взгляд скользнул в мою сторону… и замер.

Улыбка сползла с его лица. Он смотрел – долго, внимательно, будто пытался что-то прочесть в моих глазах.

У меня перехватило дыхание. Сердце заколотилось о рёбра – быстро, сбивчиво, как пойманная птица. Ноги вдруг стали ватными, а в голове – ни одной мысли, только гулкий стук собственного пульса.

Хотелось сделать шаг назад, спрятаться за чьи-то спины. Но в то же время – остаться. Продолжать смотреть в эти глаза, которые, кажется, видели ту, о которой я сама ещё не всё знала.

Кто-то рядом засмеялся, кто-то что-то сказал, но я не разобрала слов. Всё вокруг потеряло чёткость – только он, неподвижный в этой суетящейся толпе, и его взгляд, от которого внутри разгоралось незнакомое, жаркое чувство.

Ваня

Она выходит из клуба позже подруг. Остаётся в тени, будто боится света. Волосы вьются так густо, что кажется, их невозможно уложить. Когда она поднимает глаза, в них не смущение, а насторожённость, как у зверька, который не знает, бежать или довериться.

В груди что-то сжимается. Словно я искал именно её – не образ, не мечту, а вот эту девушку с суматошными кудрями и взглядом, в котором читается: «Только не подходи». А я не могу не подойти.

Она замечает моё внимание – и тут же ныряет обратно в дверь.

Девочки обступают Сашку, тараторят:

– Саш, ну пожалуйста, свози нас на дискотеку в свою деревню!

Он морщится, крутит брелок на пальце:

– Опять эти танцы?

Я подхожу ближе:

– Саш, прошу, ради меня. Давай сделаем девушкам праздник. Должен буду.

Он прищуривается:

– Аттракцион невиданной щедрости? Если кто приглянулся, возьмём её одну и поедем.

– Она одна не поедет. Только с подругами.

Сашка хмыкает, но кивает.

Подхожу к самой бойкой из них, шепчу условие: едем, только если с нами – она. Девушка ухмыляется, кивает и срывается с места.

Через минуту возвращается – с ней.

Она садится в люльку мотоцикла. Сверху наваливаются подруги – хохот, каблуки, запах дешёвого парфюма. Я чувствую, как мотоцикл кренится. В зеркале – только её ладонь, вцепившаяся в край сиденья.

У выезда нас тормозит пожилая женщина:

– Внучку не видели? Девчонка в синей юбке?

Девочки хором:

– Нет тут такой!

Мотоцикл трогается.

Дискотека в старом парке живёт своей ночной жизнью. Дощатая сцена, сколоченная ещё, наверное, в прошлом десятилетии, дрожит от басов мощных колонок. Разноцветные прожекторы выхватывают из темноты вихри танцующих, превращая парк в сказочное, пульсирующее пространство.

Но первое, что бросается в глаза, когда мотоцикл останавливается у ворот, – буйное белое море шиповника. Кусты, обрамлявшие сцену, цветут так густо, что казалось, будто кто-то рассыпал по веткам сотни маленьких звёзд. Сладкий, чуть терпкий аромат смешивается с запахом разогретой земли и вечерней росы.

– Ну вот мы и на месте! – Сашка глушит мотор и с облегчением потягивается. – Только смотрите, девчонки, чтобы обратно – все в том же составе!

Девчонки с хохотом высыпаются из люльки, бросаются к зеркалу, прибитому к дереву у входа. Поправляют волосы, стряхивают невидимые пылинки с одежды, перешёптываются и кидают взгляды на меня и Таню.

Я шагаю ближе:

– Пойдём? – киваю в сторону танцпола. – Или сначала воздухом подышим? Тут красиво.

Она вдыхает – и аромат шиповника окутывает её, как мягкое одеяло.

– Давай немного здесь постоим, – тихо говорит она.

Мы идём чуть в сторону, к одному из цветущих кустов. В свете прожектора белые лепестки кажутся почти прозрачными. Таня осторожно касается ветки – и тут же отдёргивает руку: на пальце крошечный укол от шипа.

– Ай!

Я мгновенно реагирую: беру её палец, и касаюсь губами крохотной ранки. Она вздрагивает, но не отстраняется. И я снова могу дышать. Её взгляд молит и требует. Я ничего не понимаю. Только пальчик ее хочу держать у своих губ всегда.

Мы кружимся в медленном вальсе, и я ловлю себя на том, что рассказываю ей вещи, о которых обычно молчу. Про детство, про братьев, про мать. Про рок-оперу «Юнона и Авось», на которую ходил в Питере.

– Белый шиповник, дикий шиповник… – вдруг напевает она.

Я замираю:

– Где ты слышала эту песню?

– Учительница по музыке обожала «Юнону и Авось». Ставила пластинку.

Смотрю на неё – и голова кружится. Восьмой класс. Все экзамены на пятёрки. А выглядит как взрослая девушка.

Звучит вальс. Я обнимаю её, поднимаю вверх, как ребёнка, и шепчу:

– Для любви не названа цена.

Лишь только жизнь одна…

Обратная дорога. Сашка остался на дискотеке. Я веду мотоцикл, а она сидит передо мной, почти на баке. Юбка задралась до колен, да нет, выше, гораздо выше колен.

Я смотрю на дорогу, но вижу только её тень на баке – силуэт, который теперь будет преследовать меня ночами. В горле сухо. Говорю себе: «Три года. Три долгих года».

Таня

Бабушка за завтраком вдруг замолкает на полуслове. Смотрю – пальцы сжат́ы так, что костяшки побелели.

– Была тут одна… На мотоцикле с ребятами поехала. В соседнюю деревню. Все… – она проводит ладонью по столу, словно сметает крошки. – Все.

Я киваю, будто слушаю. На самом деле слышу только гул в ушах – тот самый, с которого начались мои сны про него.

Дедушка косится из-за газеты. Знаю этот взгляд: «Обещай, что не будешь…»

– Не буду, – вырывается раньше, чем успеваю подумать.

Он удовлетворённо хмыкает. А я уже представляю, как снова услышу этот звук – не рёв, нет, а низкий, ровный гул двигателя, будто сердце бьётся в такт.

День тянется, как резина. Вода из родника – ледяная, но ладони горят. Грядки… Что там с грядками? Полоть? Да, точно.

Вечер. Клуб. Музыка – просто фон, белый шум. Подруги болтают, Надя то и дело поглядывает на дверь, но я знаю: он приедет один. Знаю так же точно, как своё имя.

И вот – он.

Надя вздыхает, отворачивается. А я уже на улице, вдыхаю июньскую ночь – не тёплую, а тягучую, как сироп, с запахом свежескошенной травы и бензина.

– Поехали, – говорит он.

– Куда?

– Звездочки обмыть. Старшего лейтенанта дали.

Я смотрю на его погоны – две маленькие звёздочки, будто пришпиленные к небу. Вспоминаю своё «не буду» и вдруг понимаю: это не про мотоциклы. Это про него.

– Останься, – шепчу. – Просто погуляем.

Он опускается на колени – не театрально, а так, будто ноги сами подкосились.

– Пожалуйста.

В голове стучит: «Вчера обошлось. Сегодня тоже…» Но это не оправдание. Это ловушка. Потому что завтра я снова скажу «не буду», а потом снова услышу его голос и снова пойду.

Потому что он не просто парень на мотоцикле. Он – мой собственный тайфун, мой личный риск, моя запретная нота в этой тихой деревне.

– Ладно, – говорю я, и слово падает, как камень в воду. Круги расходятся. Назад пути нет.

Ваня

Всё гораздо серьёзнее, чем я представлял. Она не просто опьяняет – она растворяет меня в себе, как соль в воде. Никогда не испытывал ничего подобного: будто внутри разорвалась граната, и осколки чувств разлетаются по венам.

Я падаю на колени – не для эффекта, а потому что ноги больше не держат.

– Поехали со мной, – шепчу, и голос дрожит, как натянутая струна.

Её глаза – два озера, в которых тонет весь мир. В них тепло и доверие, но ещё и страх, и это пугает меня сильнее, чем собственное безумие. Когда она кивает, внутри что-то рвётся – не от радости, а от острой, почти физической боли. Ответственность. Она ложится на плечи, как чугунная плита. А рядом – другое: дикое, первобытное желание, которое рвётся наружу, как зверь из клетки.

Я веду её через тёмные сени в дом. Скрип половицы – как предупреждение. Тихо всплеснулась вода в кадке.

– Хочешь, покажу живую рыбу? – вырывается неожиданно. Сам не знаю, зачем это говорю.

В кадке – мой утренний улов.

– Опусти руку. Поймаешь.

Она медлит, потом медленно погружает ладонь в воду. Рыбка ускользает, а она смеётся – звонко, как ребёнок. Я тоже опускаю руку. Но ловлю не рыбу – её пальцы. Она вздрагивает. Смех замирает, губы приоткрываются. Они так близко, что я чувствую их тепло.

И тогда накрывает лавина. Страсть сметает всё: разум, осторожность, страх. На миг мы перестаём быть двумя людьми – мы одно целое, пульсирующее, горячее. Но в этом вихре я вдруг вижу её глаза – расширенные, испуганные. И это отрезвляет, как удар.

Дальше нельзя.

Если я не остановлюсь сейчас, потеряю её навсегда. Её доверие. Её любовь. То, что дороже любого желания.

Поднимаю её на руки – осторожно, будто держу что-то хрупкое, бесценное. Несу в комнату, укладываю на кровать. Сажусь рядом, всматриваюсь в её лицо, словно пытаюсь запомнить каждую черту на всю жизнь: ямочку на подбородке, которую так хочется целовать, изгибы пухлых губ – теперь чуть дрожащих, прямой тонкий носик, высокий лоб, на который упал непослушный локон.

– Я уезжаю завтра, – говорю тихо. Отпуск заканчивается.

Она резко поворачивается. В глазах – боль, острая, как лезвие.

– Уже? Так скоро?

– Я не буду писать письма, – выдавливаю из себя. Каждый слог – как гвоздь в ладонь. Как удержаться, чтобы не схватить её, не впиться в эти губы, которые так близко? Я схожу с ума.

– Я не люблю писать письма. Но буду присылать телеграммы. Целый год. А потом… следующим летом приеду.

– Следующим летом, – повторяет она шёпотом, эхом моих слов. – Я закончу девятый класс. А я… я буду писать тебе. Часто. За тебя и за себя.

И тут я сдаюсь. Хватаю её за талию, прижимаю к себе, целую – долго, жадно, как утопающий хватается за воздух. Пью её, но не могу насытиться.

Это сладкая мука – быть рядом и знать: скоро придётся отпустить.

Таня

Какая безумная ночь… Ещё сутки назад моя жизнь была простой и понятной: школа, книги, домашние дела. А теперь – хаос.

Ваня смотрит на меня, и в его глазах что-то ломается. Лицо искажено, будто он борется с невидимым противником. Я не понимаю, что происходит, но чувствую: это не просто страсть. Что-то глубже, страшнее. И от этого – больно. Не мне. Ему.

Я хочу отступить, но он ловит мой взгляд и держит, как пойманную птицу. В его молчании – целая буря: желание, страх, нежность, отчаяние.

– Ты… – начинает он и замолкает. Слова застревают в горле, как острые камни.

Я протягиваю руку, касаюсь его щеки. Кожа горячая, пульсирует под пальцами. Он вздрагивает, закрывает глаза. В этом жесте – вся его беспомощность.

«Он боится», – осознаю я вдруг. Не меня. Себя. Того, что чувствует.

– Мне нужно время, – шепчу я. – Я не успеваю… за тобой.

Он кивает, не открывая глаз. Пальцы сжимают мою ладонь так, что почти больно. Но это не угроза – мольба.

В тишине слышно, как стучит его сердце. Или моё? Уже не разобрать.

Ваня

Она говорит «время», а я чувствую, как оно рассыпается в прах. Каждая секунда – как нож. Хочу прижать её к себе, впечатать в себя навсегда. Но боюсь сломать. Она же хрупкая, как первый лёд.

Смотрю на её руки – тонкие, с голубыми ниточками вен. Они дрожат. Или это мои дрожат?

– Я не умею медленно, – вырывается у меня. – Ты – как пожар. Я сгораю и не хочу тушить.

Она улыбается. Не губами – глазами. В них – смесь страха и восторга. Как у ребёнка, который впервые увидел море.

– Научись, – говорит тихо. – Пожалуйста.

И я сдаюсь. Потому что «пожалуйста» из её уст – сильнее любого приказа.

Мы сидим на полу старого дома, прижавшись друг к другу. За окном – рассвет. Первые лучи пробиваются сквозь щели, рисуют на её лице причудливые узоры. Она похожа на древнюю богиню, сошедшую с фрески.

– Знаешь, – говорю я, – в детстве я боялся темноты. А теперь боюсь света. Потому что он покажет, как сильно я тебя люблю.

Она не отвечает. Просто кладёт голову на моё плечо. Её дыхание – тёплое, ровное – становится моим ритмом.

Где-то поют первые петухи, просыпаются люди. Но здесь, в этом доме, есть только мы. И время, которое наконец перестало убегать.

Таня

Он говорит о страхе, а я понимаю: это и мой страх. Страх того, как легко я растворяюсь в нём.

Его слова – как камни, брошенные в озеро. Каждый оставляет круги, которые расходятся всё шире, задевая что-то глубоко внутри.

«Как он может любить меня?» – думаю я, разглядывая свои руки. Обычные. С неровно подстриженными ногтями, с царапиной от садовой работы.

Но он смотрит на них, как на чудо. Проводит пальцем по ладони, целует каждый палец. И я чувствую, как тает лёд, сковывавший сердце.

– Я никогда не была красивой, – вырывается вдруг.

Он резко поднимает голову. В глазах – изумление, почти гнев.

– Глупая, – говорит твёрдо. – Ты – как рассвет. Никто не спрашивает, красиво ли солнце. Оно просто есть. И без него мир серый.

Я смеюсь. Сквозь слёзы. Потому что в этот момент верю. Не ему. Себе. В то, что могу быть такой – нужной, любимой, настоящей.

За окном – утро. Настоящее. С птичьими трелями, с запахом свежескошенной травы. С ним.

И я знаю: даже если всё рухнет, этот рассвет останется со мной. Навсегда.

Глава 2. Межсезонье

«Запомни мой адрес», – просит он, и я повторяю его про себя, словно заклинание. В доме ни клочка бумаги, ни ручки – только наши голоса, врезающие строки в память. Мы заучиваем адреса, будто это единственный способ удержать нас друг у друга.

«Мне пора домой», – шепчу я, и мы выходим в июньский рассвет. Тишина такая плотная, что слышно, как бьётся моё сердце. Небо на востоке уже розовое – ночь растаяла, как сахар в чае.

Звук заведённого мотоцикла рвёт тишину, заглушая стрекот сверчков. Я сажусь позади Вани, обнимаю его за талию, и ветер тут же вплетается в волосы, будто пытается вырвать меня из этого мгновения. Прижимаюсь к его спине, чувствуя, как под кожей ходит каждый мускул, – и на секунду мир становится правильным.

Мы вдруг резко останавливаемся. Ваня стаскивает меня с сиденья, и его поцелуй – как удар тока: сладкий, болезненный, лишающий дыхания. Голова кружится, время растворяется. Он шепчет, что счастлив, что любит весь мир, и его голос сливается с пением птиц. Над горизонтом появляется краешек солнца, окрашивая траву в розовый.

Но в груди уже колет тревога. Бабушка наверняка не спит, смотрит на часы, сжимает в руках платок. «Пожалуйста, отвези меня домой», – умоляю я, но он снова целует, будто это единственное лекарство от разлуки.

«У нас так мало времени», – говорит он хрипло. Сегодня он должен уехать к родителям, начать сборы в дорогу. Год без него – эта мысль режет, как стекло. Я делаю шаг назад, но он хватает меня за руку, притягивает к себе. Его пальцы дрожат.

Я иду прочь, но он догоняет, обнимает так, что рёбра трещат. Мимо проезжает грузовик, в кузове – рабочие с фермы. Девушка в синем платке бросает нам букет полевых цветов. «Будьте счастливы!» – кричит она.

Голова гудит от усталости, от запаха его кожи, от страха перед завтрашним днём. Время течёт, как песок сквозь пальцы.

У дома бабушки я наконец вырываюсь. «Пора», – говорю твёрдо, хотя голос ломается. Он смотрит на меня, и в его глазах – не просьба, а мольба без слов. Что он хочет сказать? Что я могу сделать?

Я ухожу, не оборачиваясь. Слёзы застилают глаза, но я шагаю вперёд, считая шаги: один, два, три… Пока его силуэт не растворяется в утреннем тумане.

Дома уже не спят. Бабушка и дедушка сидят за кухонным столом, не зажигая лампы – лишь серый предрассветный свет пробивается сквозь занавески. Они смотрят на меня так, будто я чужая: взгляды тяжёлые, без слов, но полные невысказанного упрёка.

Бабушка машинально разглаживает скатерть, каждую складочку, будто это может выровнять то, что случилось. Дедушка постукивает пальцами по столу – раз, два, три… пауза… снова раз, два, три. Этот ритм режет тишину острее любых обвинений.

Я хочу сказать: «Я здесь», – но голос застревает в горле. Хочу объяснить, но какие слова подойдут? «Я не могла иначе»? «Я боялась за вас»? «Я была счастлива»? Всё звучит жалко, неправдоподобно.

Они не кричат, не бьют по столу, не задают вопросов. Их молчание – как стена, которую я сама выстроила за эту ночь. Каждый мой шаг к комнате кажется преодолением метров вины.