Читать онлайн Летят стрижи… Юркино детство

1.1. «А кто такие эти стрижи?»

Трёхлетний Юрка, оседлав перевёрнутую вверх ножками видавшую виды табуретку, вовсю орал песню: «Летя-яа-аа-ат стрижи, – и, перехватив воздуха после затяжной ноты, продолжил: – Над ними солнце све-ее-тит…!». Коридор, по которому он мчался на воображаемой машине, был залит потоком солнечных лучей из окошка в торце. Юрка любил солнце.

– Ма-а-а! А кто такие эти стрижи и почему над ними солнце светит?

Юркина мать, гремевшая на кухне кастрюлями, выглянув из двери, рассмеялась:

– Юрик, ты опять в табуретку забрался? Ведь ты уже большой.

Когда Юрка ещё не ходил, она усаживала его в перевёрнутую табуретку перед дверью в кухню и, занимаясь стряпнёй, присматривала за ним. Юрка сидел и ждал, когда выглянет мама. Когда она появлялась, Юрка, принимая это за игру, заливисто хохотал, чем доставлял матери не меньшее удовольствие, чем себе.

– Это птички, Юрик, такие…

– Птички?

– Да, такие маленькие, быстрые птички, когда они летают, то и громко перекликаются между собой.

– А где они живут?

– Везде живут, и у нас во дворе они есть. Слышишь, как щебечут!

– Ааа! Так я их знаю, я думал, просто птички, а это стрижи!

Юрка мигом выбрался из табуретки и кинулся к кухонному окну.

Стрижи за окном то стрелой залетали под крышу дома, то чёрной молнией взвивались ввысь к солнцу, успевая при этом что-то прокричать друг другу.

– Так вот они какие, стрижи! И солнце над ними, как в песне. Я их люблю, мама. Я их ещё в песне полюбил.

Да, была у Юрки любимая песня со стрижами. Она так и называлась «Летят стрижи». Он даже выучил куплет этой незатейливой песенки с пластинки и распевал его иногда под настроение, вот как сегодня. А слушал эту песню Юрка почти каждый день, если, конечно, у отца было свободное время включить свой замечательный немецкий проигрыватель-автомат. По тем временам конца сороковых – начала пятидесятых годов, когда в ходу были лишь заводные патефоны, даже для взрослых этот чудо-аппарат удивлял, а уж про Юрку и говорить нечего.

Юрка с нетерпением ждал вечера, когда отец придёт с работы, и момента, когда открывалась заветная дверца в тумбочке. Он, устроившись на полу перед открытой дверцей, получал двойное удовольствие: ушами слушал песни, глазами наблюдал за хитроумными действиями механического музыканта. Даже если бы проигрыватель не играл замечательную музыку, а просто действовал, Юрка мог бы смотреть на него бесконечно. Вот отец поставил сверху несколько пластинок и, нажав кнопку, ушёл на кухню к маме. И началось волшебное представление. Нижняя пластинка сама по себе плавно опустилась на диск, а черненькая длинная штучка, дотоле дремавшая на подставках, вдруг ожила – подняла свою змеиную голову и, как бы с опаской глянув на Юрку, нехотя направилась к пластинке.

Как-то, будучи совсем маленьким, он поймал эту штучку рукой, и музыки не стало. Отец, пожурив Юрку, объяснил, что штучка эта самая главная в музыке, и трогать её нельзя – без неё музыки не будет. Вот и сейчас Юрка промолвил ей: «Ладно, иди, иди! Я уже большой, не трону тебя». Она приблизилась к пластинке и опустила на неё свою голову. «Это она слушает пластинку, если ей понравится, она заиграет, – думал Юрка». Бывало так, что она не играла, и тогда отец с ней что-то делал и даже менял пластинку. Пластинка начинала вращаться, и комнату наполняли волшебные звуки музыки. Но вот песня заканчивалась, пластинка останавливалась, а чёрная штучка поднимала голову и уходила с пластинки. «Какая умная! – восхищался Юрка. – Это она уступает место для следующей пластинки». Очередная пластинка мягко соскальзывала на диск, и всё повторялось. Чудеса да и только!

Здесь же, рядом с Юркой на полу, находилась и картонная коробка с пластинками. Их было много, особенно немецких, которые отец вместе с проигрывателем привёз из Германии. Пластинки со своими любимыми песнями Юрка сразу откладывал, чтобы отец их ставил в первую очередь. Правда, отцу не нравилось, что он самостоятельно перебирал пластинки, ибо на Юркиной совести уже были разбитые. Когда это было, но отец по-прежнему не доверял ему в этом деликатном деле. Сперва Юрка, конечно же, откладывал пластинку с песней «Летят стрижи», на ней был голубой кружочек. Затем он искал пластинку с красивым красным кружком с золотыми буквами. На ней была песня, которая также Юрке нравилась. Там пелось о том, как провожали гармониста в институт. Он даже допытывался у отца, что институт – это лучше тюрьмы или хуже. Дело было в том, что дядьку его недавно тоже провожали, но в тюрьму, и Юрка понял, что тюрьма очень плохое место – туда уходят и долго не возвращаются домой.

Были у него и немецкие любимые песни, правда, он не понимал, о чём там поют, впрочем, и в русских песнях также многого понять не мог. Но немецкие ему всё равно нравились, может, потому, что были весёлые. У отца Юрки был большой набор пластинок с прекрасной довоенной музыкой знаменитых танцевальных немецких оркестров и певцов 30-х годов. Поэтому вышло так, что первое Юркино знакомство с музыкой происходило на почве немецкой лёгкой музыки. И всё-таки песня про стрижей была у Юрки самая-самая, а слова из неё: «Летят стрижи, над ними солнце светит. Быстра, легка шумит река» – рождали в его воображении чудесные цветные картинки. А когда он стал совсем взрослым, слова эти, как волшебные мантры, уносили его в давно ушедшее детство. Песня «Летят стрижи», этакий незатейливый гимн Юркиного детства, была написана через год после рождения Юрки, в 1949 году, Аркадием Островским на слова Льва Ошанина.

1.2. Рождение и хвори

Юрка, этот неугомонный непоседа и выдумщик, не с рождения был таковым. А появление его на свет произошло в високосный год Желтой Земляной Крысы, в день Преображения Господня. Раннее утро, восходящее солнце – примета, сулящая, по мнению многих, удачу. Однако сам Юрка, скорее всего, не оценил этого благоприятного знамения. Вместо радости, его первое знакомство с миром выразилось в испуге и, разумеется, в пронзительном крике, оповестившем всех о его прибытии. Это знаменательное для Юрки событие произошло в городе Стерлитамаке, в месте, где сходятся три башкирские реки: Стерля, давшая имя городу, Ашкадар и полноводная Агидель, в русских сказаниях – Белая. Вдоль живописных берегов Белой высятся величественные холмы – древние шиханы, напоминающие могучих батыров, оберегающих покой своей прекрасной сестры Агидели. Вот в таком сильном месте судьба уготовила Юрке родиться.

Отец Юрки, Пётр, инженер содового завода, куда его направили после окончания московского химико-технологического института, здесь же встретил свою судьбу. Он влюбился без памяти в Марфу, местную девушку с каштановыми волосами и голубыми глазами, работавшую в общем отделе завода. Вскоре они поженились, и через год на свет появился Юрка.

То ли первый взгляд на мир показался Юрке чересчур суровым, то ли он ожидал большего и разочаровался, то ли в небытии, откуда его извлекли без спроса, у него остались какие-то незаконченные дела, но новорожденный был крайне недоволен своим появлением и постоянно кричал, словно мстил родителям за то, что его потревожили. Точные причины этого трёхмесячного плача так и остались загадкой, хотя, по словам матери, Юрку показывали даже профессору медицины. Видимо, поэтому первое осознанное воспоминание Юрки было связано с болезнью. Впрочем, он не осознавал, что болен, это было его обычное состояние, и о другом он даже не подозревал.

День за днём Юрка горел в жару, лёжа в своей деревянной кроватке. Она казалась ему огромной, ведь сам он был совсем крошечным. Из-за стены доносился звук швейной машинки. Конечно, Юрка не понимал, откуда берётся этот звук, но знал, что он связан с матерью: когда шумит, её нет рядом.

Стоило матери выйти из комнаты, как невесть откуда выползали его мучители – маленькие уродцы. Цепляясь когтистыми лапами за деревянные балясины кроватки, они кривлялись, ухмылялись, показывали языки и скалили зубы, глядя Юрке прямо в лицо, словно чего-то выжидая. Он закрывал глаза, чтобы не видеть этих жутких существ, но знал, что пока он смотрит на них, они не осмелятся проникнуть за решётку. Как бы ни было страшно, нужно было держать глаза открытыми и не пускать их в кровать. Юрка водил глазами по сторонам. Они торчали отовсюду. Самые наглые пытались перелезть через оградку, но Юрка останавливал их взглядом. Они неохотно, словно огрызаясь, растворялись в темноте. «Чего им от меня надо?» – думал Юрка. Но иногда даже это не помогало, уродцы переставали бояться его взгляда. Тогда оставалось последнее средство – рёв, чтобы позвать мать. Шум машинки за стеной стихал. Уродцы замирали, словно прислушиваясь: придёт или нет. Их отвратительные морды торчали со всех сторон. Тогда Юрка добавлял громкости. Не успевала открыться дверь, как они мгновенно исчезали, чтобы появиться вновь, как только Юрка оставался один. Мама, успокоив сына, выключала свет в комнате, чтобы он быстрее заснул, и тихонько уходила. Но уродцам только того и надо: темнота – их стихия, они возникали из мрака и укрывались в нём. «Зачем мама уносит с собой свет?» – думал Юрка, но сказать ей не мог. А она не знала, что сын ведёт изнурительную борьбу с тварями темноты. С тех пор Юрка долго боялся темноты и спал с ночником.

Конечно, он хотел, чтобы мать всегда была рядом, но у неё были какие-то неотложные дела за дверью, откуда она появлялась и куда уходила. Эту дверь, белую, Юрка хорошо различал в темноте, и когда ему становилось невыносимо видеть эти противные рожицы за решёткой, он начинал смотреть на неё, зная, что там, за ней, скрывается прекрасный светлый мир. Там не было темноты, в которой обитали злобные твари. Он жадно ловил приглушённые дверью звуки разговора отца с матерью.

А иногда оттуда доносились чарующие звуки, которые Юрка слушал бы бесконечно. Конечно, он не знал, что это музыка с грампластинок отца. Эти звуки ох как не нравились уродцам, обступившим его кроватку. Их горящие злобой глазки тускнели, и они исчезали, забиваясь в тёмные углы в ожидании своего часа.

Юрка глядел на дверь, откуда приходила мать, мечтая попасть за неё, чтобы увидеть всё своими глазами, узнать, откуда исходят волшебные звуки, которых так боятся его мучители, и ему становилось хорошо и спокойно.

Наступила первая в Юркиной жизни весна, но он никак не мог оправиться от болезни, ел плохо. Иногда приходил доктор, прикладывал трубку к груди, мял живот и, тяжело вздохнув, неодобрительно качал головой. Мать с тревогой следила за ним, пытаясь угадать его мысли. Доктор долго что-то писал на бумажке, искоса поглядывая на Юрку. Затем не спеша собирал свой саквояж и выходил вместе с мамой из комнаты. В коридоре он что-то бормотал ей и скрипел входной дверью. А хандра не отпускала Юрку. Не было в нём жизненной энергии и интереса к окружающему миру. Да и что это за жизнь с уродцами!

Иногда Юрку навещала бабушка. Она заходила в комнату, говорила ласковые слова и гладила его по голове. Ему становилось хорошо, и он во все глаза смотрел на эту странную женщину. Потом бабушка что-то горячо и настойчиво говорила матери, которая в свою очередь или отмалчивалась, или слабо возражала. Юрка, конечно, не понимал, что они говорят о нём и что бабушка уговаривала мать крестить внука.

– Знамо дело, крестить, обязательно крестить! На восьмой день крестить положено, а ему, чай, уже годик почти, – распиналась бабушка, – потому и млявый такой, и хворает изо дня в день…

– Мама, ведь Пётр не позволит. Он хоть и атеист, но крещёный православный, и мать у него, бабушка Юрика, по его словам, набожная женщина…

– Ну хорошо, пусть Пётр и окрестит Юрика в православном храме, мы с тобой туда же не пойдём.

Дело в том, что Юркины мама и бабушка – потомственные старообрядки, родом из старообрядческого поселения, давно вошедшего в черту города. Юркина мама, хоть и считалась крещёной старообрядкой, но, как и вся комсомольская молодёжь, об этом особо не задумывалась. А вот её мать, Юркина бабушка Матрёна, хоть и не была набожной, но по церковным праздникам изредка посещала молебные собрания общины. А как получила она похоронку в 42-ом о гибели под Великими Луками старшего сержанта, её ненаглядного муженька Алексея Садовского, так и охладела к своей старинной церкви, словно обвиняя её в том, что, несмотря на каждодневные моления «Спаси и сохрани», не сохранила она Алексея.

– Конечно, Пётр не пойдёт сына крестить. Что на работе ему скажут, узнав об этом? – в раздумье вымолвила Юркина мама.

– Дак я тебе о том же. Кому, как не нам с тобой, печься о здоровье сынка твоего, да и о душе тоже, – продолжала наседать Матрёна, – С утра съездим к наставнику нашему, старцу Сергию, к обеду вернёмся. А Петру ничего не говори, ему же лучше. Если кто прознает да слово молвит, так он в неведении, мол, тёща, старая дура, самовольно покрестила. А с меня какой спрос, я и есть старая дура. Ух, уже час долдоню тебе, аж голова раскалывается.

– Хорошо, мама, но там же в купель окунать надо, боюсь я за него, слабенький он.

– Не тревожься, неужто, Марфутка, я об этом не кумекала. Давеча ходила к отцу Сергию и всё разузнала – по чину крещения допускается окропление святой водой. Так и будет.

1.3. Крещение в уральские кержаки

И вот, мать и бабушка Юрки, движимые верой предков, решили окрестить его по старому обряду. Выбрав день, отправились они к наставнику, отцу Сергию, с надеждой, что причастие к вере исцелит Юрку от недугов и наполнит жизненной силой.

Старец Сергий, сухонький, невысокий старик, обрамлённый окладистой бородой, с крупным прямым носом и большими ушами, что проглядывали сквозь староверческий «горшок» седых волос, был негласным старшиной общины старообрядцев-беспоповцев, книжником и хранителем её церковного имущества. Далеко за семьдесят, он жил уединённо на отшибе, в почерневшей от времени бревенчатой избе, служившей и молельней. После революции община фактически распалась; физически она ещё существовала, но лишь единицы стариков и старух посещали молебны. Одни боялись новой власти, другие просто отреклись от веры, которой почти триста лет хранили их предки, несмотря на жестокие гонения. Говорили, у Сергия был сын, который в Гражданскую ушёл с красными в Сибирь, на Колчака, и пропал без вести. Сергия никто не избирал старшиной; его отец – да, был избранным, но после его смерти, совпавшей с окончанием Гражданской войны, желающих занять этот пост не нашлось. Так Сергий стал старшиной по наследству, без особого желания. Но как выбросить на помойку старинные рукописные и старопечатные книги, с которыми он вырос и которые так любил? А несколько певческих книг гуслицкого ручного письма, при виде дивных страниц которых душа сама начинала петь? Эти святыни он хранил в дубовом ларце с хитроумным замком и доставал лишь по большим праздникам.

Русские старообрядцы славились благоговейным отношением к книге как к святыне. Книги любили, ценили, передавали по наследству и дарили. Эта страсть с ранних лет передалась и Юрке, видимо, с материнской кровью праотцов-старообрядцев, и остался он верен любви к книгам до преклонных лет.

С возрастом Сергий читал всё больше и прослыл местным мудрецом. Впрочем, он ещё и возделывал огородик, спускавшийся от дома к кочкарнику. На что жил? Да много ли ему надо? Был у него один источник дохода, не щедрый, но постоянный: крестил детей и отпевал усопших на погосте. Люди, хоть и не ходили на молебны, считали себя староверами и крестили детей почти все. В таинствах он был дотошным, за что его уважали и благодарили. Вот и Юрку Матрёна с дочкой принесли к Сергию, а куда ещё?

– А, Матрёна Ефимовна! Милости просим! Давненько не захаживала, без бога, чай, сладко живётся…

– Какой там! Всё некогда, батюшко, кручусь, в гору глянуть времени не хватает. Ведь у меня ещё младшенький Василий, считай, на руках, да дочку с внучком не забываю.

– Эх, суета сует! Да не одна ты такая, мало кто приходит, и то лишь крестить да отпевать. Мурашами живут, мурашами помрут грешные вместе с серпом и молотом своим вместо креста животворящего. Бог великодушен, простит, чай, молюсь ведь присно за вас грешных. Если не я, то кто? С чем пожаловали дорогие, хотя уж вижу сам. Поди, припозднились малость?

– Уж прости нас, грешных, ради бога. Они ж молодые порой не домыслят, пока кто не подскажет, времена зараз такие, сам знаешь. Да и хворал он у нас, почитай, с самого рождения. Вот оклемался немного, мы и поспешили.

– Ну что же, Матрёна, Бог наш милостивый – великодушно прощает грехи наши мирские. Ладно, дело – лучше поздно, чем никогда. Добро пожаловать в горницу, к святым образам с книгами и таинству богоугодному.

Далее Сергий, не проронив ни слова, по-стариковски покряхтывая, снял с дощатой стены нагрудное бронзовое восьмиконечное распятие на толстом шёлковом шнурке, висевшее рядом с лестовкой. Надев крест на шею, направился в передний угол, завешанный почерневшими от времени образами и уставленный по бокам полками, на которых толстыми плитами в кожаных, истёртых до дерева, переплётах покоились старинные книги. Иконы были столь стары, что лики святых не распознать. Но Матрёна с детства знала эти образа. Сверху из квадрата позеленевшего медного оклада солнечными овалами проглядывали лики двухсотлетнего Деисуса. Пониже располагались образа без окладов – Николай Угодник, Пророк Илия и другие, она уж забыла какие. Прав был наставник, давненько она не посещала молельню.

– Ну же, представьте чадо ваше драгоценное.

Мать с бабушкой развернули Юрку на столе. Сергий надел очки и внимательно, по-врачебному, осмотрел мальчика. До войны, да и в войну, обращались к нему прихожане с болячками, и он помогал, как мог – одарён был подспудным чутьём на хвори людские. Сейчас сам отправлял в поликлинику, где по каждой хвори был специальный врач, и денег они не брали.

– Егорием, баете, нарекли – подходящее имя. Ну что вам, мои дорогие, сказать? Да, хиловат с виду, но дух в ём крепкий. Переборит хвори – большая и долгая дорога ожидает его, пока к престолу Всевышнего не явится. Правильно сделали, что вовремя решили приобщить его к богу и к нам, единоверцам.

После свершения таинства крещения Сергий задумался на мгновение и произнёс: – Помолюсь-ка я за раба божьего Егория пред образами преклонённым, и вы помолитесь, как сумеете.

Старец постелил на полу перед иконами подручник – стёганый коврик, сшитый из разноцветных лоскутов, встал на колени и, упёршись лбом в него, начал нашептывать что-то непонятное. Если бы он даже молился громко, всё равно Матрёна и Марфа мало что поняли бы из его молитвы на старославянском языке. Завершив молитву и выслушав слова благодарности от женщин, Сергий закончил встречу словами:

– Дождитесь вёдра, и в полдень отнесите его к реке, на высокий берег, что напротив Царь-горы, недалече от моста. Место то сильное, стоишь и дивишься божьему творению – душа сама у Бога жить просится. Пусть побудет там, авось, Господь его приметит, да и одарит божьей благодатью.

Так Юрка стал истинным уральским кержаком, всего, правда, на пару лет, ибо доминирующая церковь, в лице другой бабушки и её ревностных компаньонок решительно обратило его в православие. Но что, интересно, Юрка не сохранил в памяти ни первого, ни второго крещение и знал о них лишь из рассказов родителей.

1.4. «Быстра, легка бежит река…»

Но вот, наконец, и благословенный май! Долгая южноуральская зима, смирившись с неотвратимым уходом, отступила. Снег растаял, обнажив просыхающие дороги и тропинки. Молодая трава, изумрудным бархатом укрывшая землю, с каждым днём набирала силу, становясь гуще и сочнее. Деревья и кустарники, ликуя под тёплыми лучами солнца, выпустили клейкие, будто игрушечные листочки.

И вот, однажды, в ласковый солнечный день раннего лета, Марфа, оставив домашние хлопоты, отправилась с Юркой на прогулку. Разве усидишь дома в такой день! Поглощенная семейными делами, она давно не бывала на реке, но сегодня словно неведомая сила повлекла её туда, напомнив о наставлении старца Сергия.

Усадив Юрку в деревянную коляску, Марфа неспешно вышла на высокий берег реки, широко разлившейся после половодья. Сердце Юрки замерло от восторга при виде открывшейся панорамы. Настолько неожиданно прекрасной была картина, представшая его взору. Внизу, окаймленная золотистыми песчаными берегами, простиралась река – широченное голубое полотно, искрящееся в солнечных лучах. Впервые в жизни он видел такое обширное водное пространство.

– Это, сынок, река Белая, – промолвила Марфа.

– Река! – с восхищенным придыханием повторил Юрка.

Даже если бы на этой живой картине была только река, ему было бы достаточно впечатлений. Но река была лишь частью великолепного мира, открывшегося его жадному взору. За рекой золото песчаного берега превращалось в нежный изумруд прибрежной зелени, плавно переходящий в густой лес. Лес взбирался по склону горы, возвышающейся над этим великолепием. Но он не дерзнул укрыть её целиком, и макушка горы, белея проплешинами, упиралась в лазурный полог неба. Юрка, конечно, не мог знать, что пред ним древний Шах-тау, но интуитивно сознавал, что гора эта царит в окружающим её чудесным мире. И как бы ни притягивала к себе река золотыми солнечными бликами на бирюзовой глади и нарядной каймой берегов, восхищенный взгляд возвращался к горе и застывал на ней в благоговейном преклонении. Истинно Царь-гора! (не существующий ныне шихан Шах-тау). А непрестанное щебетание и крики стрижей, носящихся над рекой, подчеркивали величавость горы, взирающей с высоты своих миллионов лет бытия на преходящую суету окружающего её бренного мира.

Юрка смотрел, не в силах оторваться. Он не представлял, что кроме комнатки с его кроваткой и коридора, где мама сажала его в перевернутую табуретку, существует светлый, потрясающий мир, наполненный такими чудесами, как река, гора, птицы и солнце на бездонном небосводе. Неописуемое, щекочущее чувство от увиденного волшебства заполнило его душу, сердце и все маленькое тельце, и чем дольше он смотрел, тем сильнее становилось это чувство, ему даже захотелось смеяться. А ещё он вдруг понял, что в этом мире нет места донимавшим его уродцам, и теперь ему нечего их бояться, ибо увиденный им мир сделал его намного сильнее этой мерзости.

– Куда это вы запропастились, друзья? – на верхней ступеньке высокого крыльца их ожидала пожилая женщина в темном, по-староверски заколотом под подбородком платке, Юркина бабушка, Матрёна.

– Я уж беспокоиться начала, – с облегчением добавила она.

– У Белой гостили. Шиханом любовались. Уж забыла, когда на реке была…

– С детьми так, про себя не вспомнишь…

– Ну что, внучек, как тебе наш Шихан? Понравился? – засюсюкала над Юркой Матрёна.

– Не хотел уходить, еле утащила… Говорит, чудак, мне: «Мама, ты иди, а я здесь ещё побуду».

– Видишь, прав был Сергий, мудрый он, нас, человеков, изучил наскрозь. Спасибо ему.

С того дня, может крещение помогло, может река и Шихан сил придали, а может, и время пришло, пошел Юрка на поправку. Появился у него аппетит, стал выходить гулять сначала в палисад, а к середине лета – в общий двор, где у него появились друзья. «Юрик, Юрик! – звала его мама с высокого крыльца дома. – Кушать, быстро! Папа пришел на обед!» Юрка сломя голову летел к крыльцу. «Как подменили!» – любовалась сыном счастливая Марфа.

Прошло много лет. Юрка, став взрослым, часто вспоминал высокий берег, реку и гору, залитые солнечным светом, мельтешащих в небе стрижей, и был уверен в том, что именно в тот день он стал другим человеком.

1.5. Неведомый мир за белой дверью

Познание мира сопровождает человека на протяжении всей его жизни, с первого вздоха и до перехода в вечность. В начале этого пути мир предстает перед ним в своей физической, осязаемой форме, но с годами, с возрастом, человек все глубже погружается в духовную суть своего бытия.

Так и Юрка, словно самая маленькая матрешка, впервые увидел мир из своей кроватки. Затем горизонт расширился до спальни, где его колыбель занимала почетное место. Этот новый мир оказался сложнее и интереснее прежнего. И вот настал долгожданный момент – перед ним распахнулась таинственная белая дверь, словно портал в неизведанное. Юрка уже знал о существовании этого мира: оттуда, подобно небожителям, приходили его родители, его защитники, оттуда доносились загадочные звуки, смысл которых пока был скрыт от него. Его взяли на руки и перенесли в следующий, совершенно незнакомый мир – квартиру. Глаза Юрки широко распахнулись, впитывая каждую деталь: все было непонятно и до мурашек интересно.

Квартира состояла из двух комнат, кухни, коридора, кладовки и тамбура. Большая комната служила залом, а та, что поменьше – спальней. В зале, посредине, стоял большой стол, у стены, ближе к окну, – посудный шкаф со стеклянными дверцами, а рядом – добротный платяной шкаф, украшенный замысловатыми вензелями. У противоположной стены возвышался громадный немецкий диван, обтянутый черной кожей с круглыми подлокотниками, а над ним, во всю длину спинки, тянулась полка. Едва Юрку внесли в зал, как его взгляд приковался к двум странным предметам на этой полке. Сочетание черного с позолотой и белого, а также их причудливая форма заворожили мальчика, и он потянул ручку к полке. Марфа, понимая этот требовательный жест, поднесла Юрку ближе. На лакированных подставках, напоминающих шахматные ладьи, красовались два портретных мужских бюста тончайшей работы, выполненных в молочно-белом цвете. На блестящем черном лаке золотом сияли надписи «BACH» и «BEETHOVEN». С этого момента они стали для Юрки самыми важными предметами в квартире, наряду с проигрывателем. Едва научившись ходить, Юрка взбирался на диван и, стоя, подолгу рассматривал эти бюсты. Надписи он словно «сфотографировал», и, не понимая их значения, удивлял родителей попытками их повторить на бумаге. Прочитал же он их из памяти много позже, когда начал изучать немецкий в школе. К сожалению, хрупкие статуэтки были утрачены во время многочисленных переездов. Долгие годы должны были пройти, прежде чем повзрослевший Юрка узнал, кем были люди, запечатленные в этих бюстах, и проникся их жизнью и творчеством. Со временем он стал почитателем их музыки и, будучи московским студентом, частенько посещал органные концерты и знаменитый магазин «Мелодия» на Калининском проспекте. Не тогда ли, в раннем детстве, эти замечательные бюсты посеяли в сердце Юрки любовь к музыке?

Ещё одним предметом в зале, заслужившим Юркино уважение, стал видавший виды отцовский радиоприёмник, который мальчик, не мудрствуя лукаво, окрестил простым русским словом «Пилёник». Впрочем, Юрка долго не мог решить, кто из них главнее – проигрыватель или приёмник, и пришел к выводу, что все-таки приёмник, без которого проигрыватель немой, а приёмнику никакой проигрыватель не нужен – он передает музыку и без него. А после одного неприятного случая Юрка не то, чтобы сильнее зауважал приёмник, но начал его даже побаиваться. Как уже говорилось, приёмник был не просто старым, а изрядно изношенным. Иногда он, ни с того ни с сего, замолкал в самый интересный момент передачи. Однако отец знал на него управу – он запускал руку в его внутренности и что-то там шурудил. По крайней мере, так казалось Юрке, внимательно наблюдавшему за отцовским колдовством, после которого приёмник покорно продолжал передавать «концерт по трансляции». И вот однажды, Юрка слушал музыку из приемника, который, как обычно, внезапно замолчал. Отец был на кухне, помогал маме. Юрка уже было побежал за ним, как его осенило: «А зачем мне отец? Я и сам знаю, как заставить приемник работать!» Он приставил стул к тумбочке, взобрался на него и, точь-в-точь как отец, сунул руку в приемник и хорошенько пошурудил у него внутри. Удар был настолько неожиданным и сильным, что Юрка, так и не поняв, что произошло, рухнул со стула на пол. Как тут не заорать от испуга и боли? На пальце у него вырос огромный волдырь. Подоспевшие на Юркины вопли родители не могли понять, что случилось. Юрка катался по полу, схватившись за палец, и орал благим матом. Немного успокоившись в объятиях мамы, он поведал сквозь слезы, что взялся исправить замолчавший приёмник и делал все правильно, точь-в-точь как отец, но противный приёмник не захотел работать, да еще и больно его ударил. Отец почему-то принялся смеяться, а мама на него зашикала. С того дня Юрка приемник слушал, но ремонтировать не пытался, даже побаивался крутить ручки настройки, что раньше так любил делать. Что значит жизненный опыт!

Два окна зала выходили на улицу, по которой изредка проезжали автомобили. Заслышав шум мотора, Юрка стремглав летел к окну. В те времена нечасто доводилось ему любоваться проезжающей машиной, ведь их было немного, в основном по улице ездили телеги с лошадьми. Иногда мимо окон проходили строем учащиеся ремесленного училища, расположенного неподалеку. Глазеть на них, одетых в одинаковую форму и шагающих ровным строем, Юрке нравилось, к тому же они хорошо пели песни. Словом, зрелище в окне было захватывающим. Юрка любил находиться в зале, где ему никогда не было скучно, в отличие от спальни, где его укладывали спать. А вот что он терпеть не мог больше всего, так это спать.

Если зал для Юрки был своего рода храмом, где он вкушал духовные прелести жизни, то коридор стал его полигоном для тренировок, игр и вообще веселья. Обычный коридорчик казался Юрке длинным и просторным, было где разгуляться. К тому же он был наполнен ярким солнечным светом, проникавшим через окно в торце.

Противоположным от окна концом коридор упирался в кухонную дверь, что было так кстати для Юркиной мамы. Она, занятая на кухне, сажала Юрку в перевернутую табуретку прямо перед входом. Разумеется, Юрка предпочитал сидеть в табуретке, чем одному валяться в кроватке, пока мать возится на кухне. Она же постоянно выглядывала в дверь, что Юрка принимал за забавную игру. А со временем он осмелел и стал выползать из своего гнезда прямиком к окну. Притаится и ждет, когда мать выглянет из кухни. Мать выглядывает – а его нет! Она, конечно, видит его, но деланно всплескивает руками, охает и ахает, мол, куда мой дорогой Юрик убежал? А он аж дрожит от удовольствия и, не выдержав, начинает хохотать. Иногда мать оставляла Юрку в коридоре, пока бегала за хлебом в соседний магазин. В коридоре, считала Марфа, оставлять Юрку безопасно, если все двери закрыты. На самом деле так и было, если не считать дверцы голландки. Голландка – это, как известно, печь для обогрева помещений. В Юркиной квартире она была встроена в стену между комнатами, а топилась из коридора. Как-то, не успела мать отлучиться в магазин, как Юрка принялся исследовать непонятные дверцы в стене. Открыв нижнюю дверцу, он выгреб на пол золу и в охватившем его творческом порыве разгреб ее по всему коридору, не забыв и про себя любимого – извозился до неузнаваемости. Марфа, вернувшись через несколько минут, поразилась вандализму своего сыночка. Чадо ее с головы до ног в саже, коридор усыпан содержимым голландки. Час хлопот был ей обеспечен. Зато какое удовольствие получил Юрка! После такого жить хочется, и помнится долго.

1.6. «На златом крыльце сидели…»

Жил Юрка с отцом и матерью в новом одноэтажном доме на улице Социалистической в посёлке громадного содового комбината, на котором работал отец. Квартиру отец получил сразу после рождения Юрки, потому рос он и помнил себя в этой квартире. Их двухкомнатная квартира занимала оконечность дома, вокруг которой имелся небольшой огороженный высоким деревянным штакетником палисадник. Прежде чем попасть в палисадник, надо было, как во всех нормальных домах, выйти из входной двери на крылечко. Но в Юркином доме это было не просто крыльцо, а целая площадка перед дверью, которая возвышалась над палисадником почти на метр. Она была настолько широкой, что по обеим сторонам приступки образовались широкие великолепные площадки. Само крыльцо было добротно построено из бетона, а верхняя поверхность его тщательно отполирована. Цены бы ему не было, имей оно по краям оградку с перилами. С другой стороны, была бы оградка, заставили бы его всякими столиками, скамеечками, стульчиками. А так оно было свободно, никаких посторонних вещей.

Крыльцо это было замечательно во всех отношениях. С него открывался вид на палисадник, на весь соседний двор, а также на магазин, что рядом с их домом. Мама на крыльце проветривала и просушивала на солнце матрасы, одеяла, подушки. Когда Юрка был совсем маленьким, в солнечные теплые дни мама выкатывала его в коляске на крыльцо, а сама рядышком занималась рукоделием. С тех пор крыльцо стало Юркиным любимым местом, можно сказать, что он рос на этом крыльце и познавал окружающий мир. Летом можно было сидеть или стоять на ступеньке, а боковую часть крыльца использовать как стол – разложи свои всякие финтифлюшки и играй себе в удовольствие, чем он и любил заниматься.

К тому же, если просто сидеть на верхней ступеньке крыльца и тебе нечего делать, то, пожалуйста, любуйся родным палисадником или наблюдай, что занятного происходит во дворе Юркиного дома, в котором были ещё три квартиры, где обитало много взрослых и детей разного возраста. Да и дальше за двором можно было увидеть много любопытного. Поэтому до той поры, пока Юрка не подрос и не пополнил ватагу соседней ребятни в общем дворе, он с младых ногтей был верен своему излюбленному крыльцу и не променял бы он его ни на какое, даже на самое что ни на есть золотое.

Особенно Юрка любил на крыльце рисовать. Как-то отец принёс с работы маленькие квадратные обрезки плотной бумаги. Что с ними делать? А если что-то нарисовать на каждом из них? Он часто просил маму что-то нарисовать. Она, подумав секунду, принималась рисовать. Юрка сидел рядышком и нетерпеливо допытывался у матери, что же она рисует. «Подожди – сам увидишь», – загадочно отвечала мама. И он видел, как на бумаге из-под карандаша выходили то паровоз, то корабль, то самолёт. И сейчас Юрка хотел было попросить маму, но подумал: «А дай-ка я сам нарисую! Ведь я помню, как и что рисовала мама!» Он устроился на крыльце и, забыв про всё, принялся рисовать простым карандашом то, чему он научился у мамы: пароход, самолёт, паровоз, кремль (Спасская башня), танк, машину, дом. И у него очень даже неплохо получалось, даже мама, просмотрев рисунки, похвалила его. Рисовал, пока его фантазия не истощилась. Готовые рисунки он сложил в картонную коробку от обуви и посчитал дело законченным. Так он стал владельцем драгоценной коллекции собственных рисунков. Осталось найти надёжное место для её хранения.

И здесь Юрка поступил странным образом. Он не спрятал коробку ни в квартире, ни в палисаднике, а сам, не зная почему, присыпал её землёй под кустом бобовника в общем скверике напротив дома. Став взрослым и вспоминая об этом, он так и не смог понять логику своего поступка. Ведь он так дорожил этой коробкой и как бы преднамеренно спрятал её в таком ненадёжном месте. Возможно, он хотел на ночь расстаться с ней, чтобы утром, отыскав её, дорожить ей ещё больше. Это как бы потерять что-то для тебя дорогое и испытать радость, если это что-то находилось и возвращалось.

На этом история эта не закончилась. Буквально на следующий день Юрка захворал, и мать категорически запретила ему выходить из дома. С утра он, устроившись у кухонного окна, смотрящего как раз на скверик с его спрятанным сокровищем, во все глаза наблюдал за детьми, играющими в скверике рядышком с его заветным кустом. Он смотрел и переживал, что коробку с его коллекцией кто-то найдёт и заберёт. Иногда ему казалось, что её уже нашли, и сердечко его тогда стучало так, что он его слышал. Это было невыносимо, надо было что-то делать. И тогда, собравшись духом и плюнув на строжайшие запреты матери, Юрка в чём был выскочил на крыльцо и что было сил рванул в сквер. Мать спохватилась поздно и нагнала его только тогда, когда драгоценная коробка была уже в его руках. «Пусть мама меня накажет, – с облегчением подумал Юрка, – зато коробочка моя – вот она, и никто теперь её у меня не заберёт».

Потом Юрка пополнял коробку своими рисунками и даже рисовал новые взамен старых, которые ему переставали нравиться. Так началась у Юрки страсть к собирательству. В разном возрасте он, как и большинство детей 50-х годов, собирал (тогда не говорили «коллекционировал») фантики, открытки, игральные кости (айданы), спичечные этикетки, почтовые марки, монеты и, наконец, книги. Но настоящим коллекционером он не стал, и может, это к лучшему. Впрочем, будучи во вполне зрелом возрасте, он имел неплохую библиотеку, которую начал собирать в раннем школьном возрасте.

Годам к двум в тёплые летние денёчки стала мать выпускать Юрку в их огороженный деревянным штакетником палисадник. В палисаде напротив входного крыльца мать разбила цветник с круглой клумбой посередине, где цвели великолепные циннии, астры, душистый табак и ярко-красный натуральный мак, выращивание которого много лет спустя запретили. Тогда ещё маки можно было спокойно сажать, любоваться пышными яркими цветами, а когда созревали коробочки, лакомиться маковым зерном. и Юрка в детстве успел насладиться содержимым маковых коробочек.

Для маленького Юрки палисадничек был просто раем земным. Здесь он, едва встав на ноги, ещё качаясь и падая порой, топал по тропинке вокруг клумбы один, без чьей-либо помощи, что ему очень нравилось. Да и для мамы было спокойно – чадо её находилось в полной безопасности: изгородь была высокая, а калитка выхода из палисадника была закрыта. С высокого крыльца она наблюдала за Юркой, занимаясь своими делами.

Впрочем, с некоторых пор Юрка повадился нюхать цветы. Это увлечение привело к тому, что впервые в своей коротенькой ещё жизни он получил урок, запомнившийся надолго. Оказалось, что в мире не всё так красиво и имеет приятный запах. Как-то Юрка, решив насладиться ароматом пышной астры, сунул свой любопытный носик в цветок, но вместо ожидаемого удовольствия он внезапно почувствовал мгновенную невыносимую боль в щеке. Ясное дело – его ужалила пчела. Но Юрка-то не знал, что есть такие пчёлы, похожие на больших мух и что они кусают так, что порой и взрослым это нестерпимо. Для него это был очень неприятный сюрприз, который впервые ему преподнесла жизнь. От сильной боли, от её внезапности и неизвестности причины Юрку обуял безумный страх, и он заорал, как никогда прежде. А что ему оставалось делать? К счастью, мать оказалась рядом, и он продолжал рыдать в её объятиях. Мама вытащила из щеки жало и всё ему рассказала о пчёлах. Хотя щека у Юрки болела ещё сильно, но он узнал, что с ним произошло, и страх прошёл. Неизвестность порождает страх.

После этого случая он стал не по годам осмотрительным и осторожным, если и нюхал цветы, то старался убедиться, что на нём не сидит пчела, которая с тех пор стала для Юрки самым опасным зверем. Став взрослее, Юрка хоть и понял, что есть в мире звери страшнее и намного опаснее пчелы, но всё-таки после того случая с пчёлой невзлюбил весь мир насекомых летящих, ползущих и прыгающих. Были, правда, у него исключения – как можно не любить весёлых кузнечиков, яркоцветных бабочек, грациозных прозрачнокрылых стрекоз, предвестников лета майских жуков и божьих коровок за то, что они божьи и могут улететь на небо. А вот уважал он настоящих богатырей – сильных и бесстрашных жуков-носорогов и жуков-оленей.

Спустя год Юрка познакомился с ещё одним представителем мира насекомых, причём, как ему показалось, самым ужасным. Отец с матерью с весны где-то за городом возделывали огород. Иногда, в хорошую погоду, отец, к великому Юркиному счастью, сажал его на раму своего немецкого велосипеда, и они с комфортом добирались до огорода. Как-то раз они, подъехав к огородам, увидели взбудораженных женщин, рассматривающих что-то на дороге. Когда Юрка увидел то, что так заинтересовало женщин, его обуял такой же страх, как после укуса пчелы, даже мурашки пробежали по его спине. Если бы он видел ужалившую его пчелу, то не так бы испугался, ведь по виду она не страшная. Здесь же Юрка впервые в жизни встретил живое существо, своим видом наводящее ужас и которое было гораздо страшнее уродцев, донимавших его во время болезни. Юрка непроизвольно прижался к отцу и сжал его руку:

– Папа, что это?! Что это такое страшное?!

– Это такой паук, Юрик, называется тарантул. Не бойся, он не нападает, если его не трогать.

Юрка видел пауков в квартирной кладовке, но они с длинными слабыми ножками и маленьким тельцем были совсем не страшными. Вот оказывается какие ещё бывают пауки! Никогда Юрка не видел ничего более страшного.

Так Юрка впервые познакомился с тарантулом. На самом деле это была очень крупная, ужасная с виду самка тарантула. И без того страшный вид паука умножался тем, что её облепило множество паучат, которых она, как заботливая мать, носила на себе. Женщины охали и ахали, но, видимо, так боялись паучиху, что слёзно просили отца прихлопнуть её, чтобы тарантулы не развелись на огородах. Пришлось отцу снять с велосипеда лопату и уничтожить тарантула, а маленьких паучат затоптали женщины. Может быть, это было и жестоко, но в глазах маленького Юрки тарантул был олицетворением зла, которое было уничтожено отцом. На сей раз добро победило. Впечатлительный Юрка ещё несколько дней приставал к отцу с вопросами: «А может ли тарантул забраться к нам в квартиру? А если ночью? А если дома никого не будет? А если незаметно?»

Тарантулов в тот год расплодилось страсть сколько. Как-то раз сосед Вовка, на пару лет старше, позвал Юрку охотиться на тарантулов. На поле неподалёку от дома они искали норки пауков. Верховодил Вовка. Ловили двумя способами – шарик смолы (гудрона) на нитке опускали в норку, паук лапками застревал на шарике и его вытаскивали из гнезда, ещё выливали водой из бутылки – он сам выбегал. Но это была мелкота, далеко не чета тому, что попался на огороде. Так что первая в жизни Юркина охота была на пауков, впрочем, и последняя, если, конечно, не считать рыбную ловлю. Став взрослым, к охоте Юрка не пристрастился, считая, что на ней убивают ни в чём не повинных животных.

1.7. «Полено жареное» и чудный вальс Дунаевского

Урожай картошки в тот год был так велик, что родители засыпали находящийся на кухне подвал по самый лаз, и всю зиму мать готовила блюда из собственной картошки. Больше всего в детстве Юрка любил жареную картошку. От одного запаха картошки, исходящего из кухни, он сходил с ума. Поначалу Юрка не знал, чем так вкусно пахнет на кухне. Не в силах устоять, он бросил свои дела и, как кот на валерьянку, двинулся на запах с кухни. А когда спросил у матери, мол, что там она такое готовит, что слюнки текут, она, смеясь, ответила, дескать, полено жареное. Приняв шутку матери за чистую монету, Юрка ещё долго называл жареную картошку поленом жареным, что вызывало весёлый смех у родителей. Разумеется, о настоящем полене он пока не ведал.

Не было для Юрки большего удовольствия, чем лакомиться жареной картошкой. Но, оказывается, было. Как-то мама приготовила жареную картошку и усадила Юрку за стол. Работал радиоприёмник. Шёл «концерт по заявкам радиослушателей», и вдруг зазвучало нечто волшебное. Да, это была музыка, но какая! Мощное вступление прозвучало как приглашение, мол, послушай, дружок – тебе понравится. Ещё как понравилось! А дальше полилась лёгкая, изящная мелодия, с каждой секундой становясь всё прекраснее. Юрка получал одновременно два громадных удовольствия: от потрясающей музыки и великолепного вкуса его любимой жареной картошки. А главное, в сочетании со вкусом его любимой жареной картошки музыка казалась ему ещё прекраснее, а музыка словно усиливала вкус картошки.

А свёл Юрку с ума довоенный вальс Исаака Дунаевского из кинофильма «Моя любовь». В те годы (начало 50-х) этот замечательный вальс пользовался популярностью, и его часто передавали по радио. Сегодня его не услышишь ни по радио, ни по телевизору, впрочем, как и все другие замечательные вальсы середины 20 века. Другие времена – иные вкусы.

Жареную картошку Юрка обожал, а вот суп отнюдь. Не то что он его не любил, суп он просто терпеть не мог. «Тоже мне еда, – думал Юрка, – воду хлебаешь, да хлебом закусываешь.» Его неприятие супа вызывало протест со стороны родителей. Однажды отец пришёл с работы на обед. Мать подала ему суп и предложила Юрке за компанию отведать его нелюбимого супчика. На Юркино «Не хочу» отец, бывший, видимо, не в духе, ответил строго: «Ну-ка быстро садись и ешь!» На повторное «не хочу» отец поднялся и направился к Юрке. Юрка понял, что сейчас произойдёт покушение на его вкусы и свободу, а, учитывая решительность отца, возможно, и физическое воздействие в виде подзатыльника. Дабы не допустить насилия над собой, Юрка мгновенно нашёл спасительный выход – удирать и удирать, что есть мочи, ибо, если отец поймает, то уж затрещины точно не избежать. Стремглав он вылетел из квартиры во двор. Отца возмутила неожиданная выходка сына, к тому же это было наглое посягательство этого клопа на его отцовский авторитет, и он в ярости бросился в погоню.

Но куда там – сынуля его уже сверкал пятками в соседнем дворе. Отцу было недосуг гоняться за ним, и он, несолоно хлебавши, вернулся доедать свой суп. Юрка же убегал долго, и, лишь убедившись в том, что погоня отстала, перешел на шаг. Оказался же он на незнакомой улице и даже растерялся поначалу, но потом вспомнил, что по этой улице он с родителями ездил на автобусе к бабушке. А вон и остановка, на которой они ожидали автобус. Хотел было возвратиться обратно, но подумал, хитрец, что вдруг отец его поджидает где-нибудь в засаде, и решил повременить, пока отец не уйдёт на работу. К тому же, и возвращался Юрка, на всякий случай, другим путём, по переулку, расположенному чуть дальше, – обогнул квартал и, довольный своим манёвром, вернулся домой. Как он и предполагал, отца дома уже не было, а мать сделала вид, что ничего не произошло, быть может, она даже гордилась сыном за проявленную им способность постоять за себя. Это была Юркина маленькая победа, впервые он сумел отстоять свои принципы. Суп, правда, пришлось съесть, к тому же, после такой бешеной погони у Юрки появился отменный аппетит, и он показался ему даже вполне ничего. Вернувшись с работы, отец также ни словом не обмолвился об обеденном курьёзе. Кому охота вспоминать свои промахи? Забыть Герострата! Но Юрка всю жизнь с удовольствием вспоминал совершённый им блестящий побег.

1.8. Младшая сестра

В январе 1951 года у Юрки появилась сестрёнка. Назвали её Ириной. В отличие от Юрки, крикливого и болезненного, она родилась крепенькой, спокойной, спала и днём, и ночью. Забот с ней было намного меньше, чем с ним. Вначале Юрка был к ней совершенно равнодушен – лежит, не разговаривает, ничего не понимает – не интересно, ведь ему самому было тогда два года и пять месяцев. Но она подрастала, и Юрка постепенно привыкал к ней и даже, если что не так, переживал за неё. Разумеется, мама была больше занята сестрой, чем Юркой, но он не ревновал и принимал, как должное.

Тем не менее, с рождением сестры он почувствовал, как изменилось отношение к нему со стороны родителей, в большей степени отца. Он души не чаял в дочке, а Юрка отошёл на второй план. В семье произошло этакое негласное разделение – мать больше любила Юрку, отец сестру. И это продолжалось долгие годы, и хотя это все понимали, но поделать ничего не могли. Юрка смирился с выпавшей ему участью, но где-то в глубине души тлела обида. А вот сестра, будучи ещё крошкой, видимо интуитивно почувствовала, что мать в душе более близка к Юрке, чем к ней, с ранних лет она проявляла своё несогласие и даже словесные претензии к матери. К сожалению, её неровные отношения с матерью, уходящие корнями в раннее детство, продолжались всю жизнь.

На отношения Юрки с сестрой предпочтения их родителей никак не сказывались. Они были дружны и любили друг друга. Будучи уже взрослыми они поддерживали друг друга, сестра Ирина постоянно проявляла заботу о Юрке и с готовностью помогала в нелёгкие периоды его жизни, за что он был ей благодарен и старался платить тем же.

Во время их раннего детства произошло история, которая, видимо, оставила неизгладимый след на детской психике сестры и предопределила непростые отношения сестры с матерью на долгие годы. А в памяти Юрки, свидетеля и участника, сценки из этой истории запечатлелись на всю жизнь. Так иной раз, кажущиеся незначительными события, происшедшие с человеком, с течением жизни приобретают всё большее и даже доминирующее значение для этого человека.

В начале лета 1952 года Юркин отец Пётр вознамерился во время отпуска посетить своих родителей, проживающих на Дону. Почти пять лет он не видел родных, всё было как-то недосуг. За это время он завёл семью, появились дети – сын Юрка и дочь Ирина.

Наряду с естественным желанием познакомить жену с родителями, братом Иваном и представить родным своего первенца, то бишь Юрку, Пётр решил прощупать почву на счёт своего возвращения в родное гнездо. Климат Башкирии ему, видимо, не шёл во благо, да и работа, видно, тоже. Он похудел и считал, что надо возвращаться домой. Возможно, Пётр, в думках, учитывая своё слабое здоровье, хотел подстраховаться, чтобы в случае чего его семья не осталась бы без поддержки. Следовало бы здесь добавить то, что Пётр, быть может, благодаря возвращению на родину, преодолел свои хворобы и прожил до старости.

После продолжительных обсуждений сестру Ирину, которой было тогда полтора года, решили с собой не брать. Посчитали, что маловата она для такого путешествия с пересадками, да им самим с двумя малыми детьми будет тяжело. Оставить её было не с кем, как с 52-хлетней бабушкой, живущей с младшим сыном Василием в старом маленьком доме. Ирина, видимо, почувствовав, что её хотят бросить, не отходила от матери ни на шаг. Поезд, на котором собирались ехать, проходил через город поздно ночью. Перед отъездом сидели у бабушки – её домик располагался недалеко от вокзала. Сестра заснула, а когда утром проснулась в доме уже никого не было, ни отца, ни матери, ни брата. Её бросили. Можете представить, как она это всё переживала. Юрка, конечно, по малости лет ничего этого не понимал – сестрёнку оставили с бабушкой, ну и что, ведь уезжали то не насовсем.

Отгостевали и недели через две возвратились домой. Соскучившись по дочке, родители ранним утром следующего дня поспешили к бабушке. Ну и Юрка, разумеется, с ними. Заходят во двор, а там перед крыльцом Ирина. «Ого, – подумал Юрка, – какая большая стала!» Тут возникла немая сцена – Пётр, Марфа и Юрка, остановившись у калитки, уставились на Ирину с радостными лицами в ожидании, что она помчится к ним навстречу и бросится в объятия. Юрка, правда, хоть и рад был видеть сестрёнку после разлуки, но бурной встречи не ожидал. Однако, Ирина, взглянув на неожиданных гостей, замерла, как в той детской игре – фигура на месте замри, и не выразив на лице ни бурной радости, ни восторга, переводила взгляд с матери, на отца, с отца на Юрку и снова. На Юрке она на какое-то мгновение взгляд её задерживался. Потом, её глаза, как бы ушли в себя – так бывает у детей когда они переваривают полученную информацию. Всё происходящее было настолько неожиданно и странно, что даже Юрку озадачило, а с лиц отца и матери, не дождавшихся объятий, радостные маски мигом сменились на печальные. «Ирина, доченька! – сквозь слёзы и с дрожью в голосе Марфа прервала молчание, которое стало невыносимым. – Это же мы, твои мама, папа и братик!»

Но, лицо сестрёнки внезапно скривилось в плаксивой гримасе, она повернулась и, взбежав по ступенькам на крыльцо, скрылась в дверях дома. Чего-чего, а такого поворота событий никто не ожидал, даже Юрка начал понимать, что происходит нечто особенное, ему стало почему-то тоскливо на душе. Он даже подумал, что это вовсе не Ирина, а какая-то другая девочка, и одета она, кстати, в незнакомую одежду – какое-то поблекшее цветастое платьице и выцветшая зелёная кофточка поверх. Здесь уже Марфа, Юркина мама, вся в слезах с криком: «Она забыла нас!» бросилась следом за ней в дом. Юрка с отцом остались у крыльца в ожидании развязки такой неожиданной встречи. Через какое-то время мать и дочка, обе в слезах, вышли из дома. «Вспомнила, вспомнила, наконец! – радостно объявила мама. Отец взял Ирину на руки и стал целовать, а Юрка уловил то, что, быть может, не заметили ни мать, ни отец. Она, хоть и позволяла себя целовать, но радости на лице у неё всё равно не было. На Юрку она посмотрела, но не подошла. «Ничего, вспомнит и Юрика! – примирительно сказала мама. И в тот момент, когда сестра посмотрела на Юрку, он всё понял. Понял, что никого Ирина не забыла, просто она не могла простить им предательства, что они её бросили, и она осталась одна в незнакомой обстановке с бабушкой, которую ещё плохо знала. Став взрослым, Юрка об этой истории всегда помнил и чем старше становился, тем яснее понимал состояние сестры, когда он с родителями оставил её. Быть может, она каждый день у крыльца ждала и не могла дождаться возвращения её родных людей, ведь две недели для такого ребёнка большой срок. Возможно, что в какой-то день она, потеряв надежду, уже решила, что её оставили у бабушки навсегда. Словом, в те злополучные дни её детская психика была сильно травмирована, что потом сказалось на её отношениях с матерью, да и на всей её жизни.

1.9. Второе крещение

Путешествие к родне на Дон Юрку захватило. Его было не оттащить от окна, за которым мелькали пейзажи цветущей июньской России – поля, рощицы, реки. Его поражали глубокие овраги с разноцветными склонами. Верхняя часть была покрыта зелёной травой, средняя чёрная, а нижняя часть коричневая. Видимо, в тот год (1952) мощные потоки весеннего половодья размыли дно оврагов до слоя коричневой глины. «Почему они такие?» – размышлял Юрка. Мама тоже не смогла ответить на этот вопрос. Она, к слову, как и Юрка, впервые отправилась в такое дальнее путешествие и сама вместе с сыном не отрывалась от окна. Только отец, наездившись в теплушке эшелона с оборудованием по железным дорогам Германии, Польши и России, сладко дремал на своей полке. На крупных станциях он выходил из вагона и приносил еду. Мама переживала за него, боялась, что он не успеет вернуться. Случалось, что состав уже трогался с места, и только тогда отец появлялся с кульками в руках. Тогда взволнованная мама укоряла его, а он виноватым тоном старался её успокоить.

А поезд, перестукивая колёсами, грохоча железом сцепок и подавая сигнальные гудки, которые Юрка полюбил, мчал в Москву, где им предстояла пересадка на поезд южного направления. Это был первый в жизни приезд Юрки в Москву. Придёт время, и он будет в этом городе учиться, работать, исходит его вдоль и поперёк, изъездит на трамваях, троллейбусах, такси, метро, наконец, на собственном авто, и полюбит Москву, как родной город.

Но, к сожалению, первый приезд в столицу закончился для Юрки позорным фиаско, о котором он потом в своём детстве так жалел и долго не мог простить себя за это. Так бывает со всеми. До отходящего поздно вечером ростовского поезда, на котором они продолжат путешествие, у них оставалось несколько часов.

«Чем прозябать попусту на вокзале в ожидании посадки, – подумал отец, – дай-ка я покажу жене и сыну Кремль». Сам-то он учился в Москве и, разумеется, не раз бывал на Красной площади. А если человек, впервые посетивший столицу, не удосужился прийти к стенам Кремля, полюбоваться куполами Собора Василия Блаженного, то, считай, в Москве и не был. Марфа с радостью согласилась. Вещи сдали в камеру хранения и налегке спустились в метро. Уже в вагоне метро Юрка, увидев, что в окошке вагона темнота и мигание красных огней, не на шутку встревожился. На него, трёхлетнего и такого впечатлительного, обрушилось столько всего нового, непонятного и даже страшного, что он был всем этим подавлен. Его угнетало чувство, что он находится глубоко под землёй, и непреодолимое желание поскорее выбраться из этого подземелья жгло его сердечко. Словом, закапризничал не на шутку. Отец, видя, что его сынок откровенно трусит, начал сердиться. Вышли из метро, а там напротив гостиницы «Метрополь» «час пик» – сигналы заполонивших площадь автомобилей сливались в общую звуковую какофонию (тогда ещё не было запрета на звуковые сигналы), на тротуарах не протолкнёшься – толпы людей, спешащих неведомо откуда и неведомо куда, кругом море огней. Ко всему ещё закрапал дождь. Обстановка всеобщего психоза, что для москвичей было нормальным состоянием, окончательно добила психику провинциального Юрки, и он зарыдал. Его успокаивали, уговаривали – бесполезно. На углу Воскресенского проезда, когда оставалось идти до Красной площади всего ничего, терпение и без того рассерженного отца лопнуло, и они повернули обратно. Так Юрка и мама не увидели ни Красную площадь, ни Кремль, ни красавицу Спасскую башню, которую Юрка заочно любил и постоянно рисовал.

Став старше, Юрка, с сожалением вспоминая, как ему не хватило каких-то двух шагов до заветного Кремля, часто донимал отца вопросом: почему, ну почему не довёл до Красной площади?

– Да ты же как резаный голосил от страха! Пришлось повернуть назад! И я ещё виноват? – с деланным возмущением оправдывался отец.

– Ну и что, что голосил? Подзатыльник бы дал, и успокоился бы вмиг! Зато Кремль бы увидел, – не сдавался Юрка. Обида от упущенной возможности тлела в его душе.

Теперь встреча с Кремлём состоится у Юрки лишь спустя много лет, когда они с отцом приедут в Москву сдавать документы в институт.

Юркины дедушка Парфентий и бабушка Елизавета проживали в собственном доме на самом краю большого шахтёрского города. Рядом с ними жил их младший сын Иван, Юркин дядя, с женой и дочкой. В гостях время обычно проводится в общении с хозяевами – доброжелательных беседах и застольях. И тут во время таких, в общем-то, несерьёзных, шутливых разговоров бабушка Елизавета выясняет, что её внук не то чтобы некрещёный, а крещёный старовер, то бишь её идейный враг. В меру набожная Юркина бабушка решила не оставлять без внимания этот вопиющий, по её мнению, факт. Она замыслила, не теряя времени, пока Юрка не уехал в свои староверские края, перекрестить его в свою православную веру. Крёстным отцом Юрки бабушка назначила своего сына Ивана, а вот крёстную мать долго не могли подобрать, так как жена Ивана по церковному закону уже не могла быть крёстной матерью. Не нашли ничего лучшего, чем просить стать Юркиной крёстной матерью восемнадцатилетнюю дочку соседа, с которым дедушка поддерживал добрососедские и приятельские отношения.

Ранним июньским утром 1952 года целая компания православных поборников во главе с Юркиной бабушкой Елизаветой в составе дяди Вани, его супруги Раисы, юной соседки, которую прочили Юрке в крёстные мамы, и самого Юрки – виновника торжества. К тому же к ним добровольно примкнули две пожилые соседки, пожелавшие лично участвовать в таком, не иначе как историческом событии, как крещение юного раскольника. Может статься, что в церкви, где намеревались перекрестить Юрку, такого грандиозного события никогда не было до этого и не будет после. Та знаменательная для Юрки Церковь Вознесения Господнего находилась километрах в трёх от усадьбы дедушки в старинном горняцком районе города «Власовский рудник». Таинство крещения проходило при полном аншлаге. Узнав о крещении раскольника, из церкви никто не уходил, а богомольцы, уже вышедшие на церковный двор, вернулись обратно. Все возжелали собственными глазами зреть триумф православия, олицетворением которого должен был стать бедный Юрка. Представьте себя на его месте. Так Юрку крестили вторично в возрасте трёх лет и девяти месяцев, и он, сам не ведая того, из старообрядца превратился в истинного православного. А по возвращении из церкви измученного Юрки и свиты дедушка устроил в его честь праздничное застолье с возлияниями своей фирменной вишнёвки.

Юркина мама, конечно, могла бы воспрепятствовать этому религиозному деянию, но это бы означало сразу испортить отношения с родственниками мужа, к тому же она считала всё это не столь важным пережитком прошлого. Тем не менее, по возвращению домой Марфа своей матери не сообщила о произошедшем казусе, и для бабушки Матрёны Юрка так и остался любимым уральским кержаком. Спустя полвека, впервые после крещения уже пожилой Юрка посетил Вознесенскую церковь, отдав дань должному своему раннему детству и людям, которые его в то время окружали.

Повзрослев и помня о своей принадлежности к двум христианским церквям, Юрка стремился узнать подробности появления в России староверов. Раздобыл, что по тем временам было не так легко, и прочитал книгу по истории раскола, после чего Юрка зауважал русских старообрядцев и даже гордился тем, что имеет к ним какое-то отношение. Ему импонировали их несгибаемость, любовь к книгам, честность в торговых сделках и в отношениях друг к другу, их предприимчивость и трудолюбие. Многие из этих черт, видимо, унаследованных от предков, он открывал в себе. Не будучи особо религиозным и в то же время атеистом, повзрослевший и даже постаревший Юрка всегда относился к обеим церквям в равной степени уважительно. Как-то он зашёл в старообрядческий Храм Покрова Святой Богородицы, что на Новокузнецкой улице у метро Павелецкая, и удивился скромному убранству его интерьера. Какой-то церковный служка поинтересовался у странного прихожанина, мол, старовер ли он. Выслушав историю, он искренне возмутился, что несмышлёного Юрку помимо его воли перекрестили в православие: «Да какое они имели право, ведь это же духовное насилие!» Тогда уже взрослый Юрий понял, насколько идейно непримиримы две русские церкви и граница этой вражды прошла через него.

1.10. Галчонок

Для Юрки и его сестры наступили самые прекрасные дни их раннего детства. Сестра подросла, уверенно ходила и разговаривала. Юрка уже выходил в общий двор, где у него появились приятели, а сестра пока находилась под присмотром матери в палисаднике или на крыльце, как когда-то Юрка. Однажды, в солнечный погожий день начала лета, играя с ребятами у противоположного торца дома, он увидел отца, шедшего с работы на обед. Отец подозвал сына и загадочно сообщил, что у него есть сюрприз для него и сестрёнки. Под его кожаной курткой действительно что-то было, да и вид у него был заговорщицкий. Пришлось Юрке, заинтересованному отцовской тайной, забыть про игру и направиться с отцом домой, тем более настало время обеда. Дома отец своим таинственным сюрпризом заинтриговал не только малышку Ирину. Даже мама с интересом ожидала, когда отец откроет тайну.

Но отец не спешил. Как заправский фокусник, он с хитроватым лицом выдержал паузу, испытывая терпение жаждущих сюрприза, и ошарашил их вопросом: «Кто знает волшебные слова?» Юрка не знал никаких волшебных слов, про сестру и говорить нечего – она даже не все простые слова могла произнести. А вот мама на мгновение призадумалась и, вспомнив что-то из своего детства, произнесла странные слова: «Крекс, пекс, фекс!». И, к удивлению Юрки, сработало – слова действительно оказались волшебными. Отец, как будто, ждал именно этих слов и нарочито театральным движением достал из-под полы куртки… Что бы вы думали? – чёрную, как смоль, птицу с голубыми бусинками глаз! Все ахнули от неожиданности. Птица же, по-свойски клюнув пальцы отца, приветствовала всех неожиданно громким возгласом: «Ка-а!». «Ой! Галчонок! – воскликнула мама, – Какой хорошенький!». Она взяла его в руки, а он, видимо, поняв, что руки эти вполне надёжные, сразу успокоился и даже прикрыл шторками век свои бусинки. Марфа любила животных: кошек, собак, птиц. Они же тянулись к ней и, что удивительно, сразу ей доверялись, а уж приручившись, не отходили от своей хозяйки. Брат с сестрой не могли насмотреться на галчонка, так он им приглянулся. А ещё Юрке понравились сказанные мамой волшебные слова, он даже решил их запомнить. Так в семье появился птенец галки, ещё толком не умеющий летать и нуждающийся в заботе.

Галчонок был ещё тот привереда – Юрке с сестрёнкой он почему-то не доверял ни в какую. Позволял любоваться своим чудесным видом только на расстоянии. В руки не давался, хотя Юрке и сестрёнке страсть, как хотелось взять птенца и погладить по головке. А если Юрке это иногда и удавалось, то птенец отчаянно клевал его пальцы и, поворачивая свою вспушённую от негодования голову на Юру, издавал такие возмущённые крики, что мигом появлялась его защитница, Марфа. Завидев её, он сразу успокаивался.

Поселили галчонка в кладовке. Она была пустая, так как вещей, которые люди обычно хранят в кладовке, семья ещё не успела нажить. К тому же в ней имелось небольшое оконце, которого вполне хватало для освещения в дневное время. Оконце это открывалось и закрывалось, как форточка. Мама ухаживала за птенцом, кормила и поила с руки. Он быстро привык к Марфе, ожидал её и, если она задерживалась, принимался звать. «Иду, иду! – отзывалась мама ещё из кухни, поспешая к питомцу. Как он радовался при её появлении! А она, угощая его разными птичьими вкусностями, шутливо приговаривала:

– Ну вот, ещё один навязался на мою голову, мало мне было двух птенцов…

На что сестрёнка, непременная зрительница сценки кормления птенца, возразила:

– Мама, ну мы же с Юрой не птички, мы человеки…

– Всё одно, – отвечала мама, скорее не дочке, а себе, – корми, пои, лечи вас – птенцов, ласкай, учи уму-разуму. Вот кто его будет учить летать?

– Не знаю, мама, пусть учится сам. Человеки летать не умеют, а он птичка – должен уметь.

– Верно, человечек ты мой, – рассмеялась мама, – хоть одной заботы меньше!

И на самом деле, галчонок не ждал пока кто-нибудь его научит летать. Окрепнув на мамином уходе и кормлении, он принялся расправлять крылья и махать ими. Со стороны Юрке казалось, ну вот-вот взлетит, правда, в кладовке особо не разлетаешься. И галчонок принялся делать попытки взлететь над дощатым верстаком, куда его Марфа пристроила для проживания. Он поднимался и опускался, а иногда, не попадая, падал на пол. Тогда мама устроила ему насест в виде закреплённого под потолком шеста. Не сразу, конечно, но стал он долетать до шеста и научился на него садиться. Ох, как ему нравилось сидеть на шесте и с превосходством поглядывать вниз на Юрку с сестрёнкой! Теперь они его уже не могли схватить, и он мог их не остерегаться. Но стоило в дверях появится маме, он мигом слетал на верстак. Иной раз, впопыхах неудачно приземлившись, галчонок забавно кувыркался, чем вызывал дружный хохот у брата с сестрой, на что мама унимала их примирительным тоном: «Ладно, ладно, будет вам смеяться над маленьким. Сами то чем ловчее?»

Словом, галчонок вскоре освоил нелёгкую науку летать и, порой, уже сам прилетал на кухню к Марфе и бесцеремонно устраивался у неё на плече. Ничего не просил, просто сидел, ласково поклёвывая её ухо. Ну как вот здесь готовить обед с влюблённым галчонком на плече? Пришлось закрывать дверь в кладовку. А вот слуховое оконце открывали на ночь, а утром закрывали – боялись, что вылетит. То, что улетит, конечно, было бы жалко, но обрекать его, вольную птицу, на убогую жизнь в тесной кладовке никто не помышлял. Боялись, что он по своей неопытности попадёт в цепкие лапы кошки.

Но как-то утром, Марфа, за приготовлением мужу завтрака, вдруг вспомнила, что не закрыла оконце в кладовке. Она прислушалась – тишина, а ведь солнце уже давно встало, и галчонок уже, конечно, дал бы о себе знать. С нехорошим предчувствием кинулась в кладовку, так и есть. Оконце нараспашку, а в кладовке пусто – вылетел. «Боже ж ты мой! – расстроившись, запричитала Марфа, – Какую я допустила непростительную оплошность! Что теперь я скажу детям? Ведь для них галчонок стал родным». Как она потом ни объясняла, что он уже хорошо летает и не даст себя в обиду, как ни доказывала, что ему будет лучше на свободе среди своих, избежать стенаний и горьких слёз не удалось. И даже принесённые в обед отцом две редкие в те годы шоколадки не смогли оживить обстановку царящей в семье печали по улетевшему галчонку.

Но Юрка не смирился с утратой. Весь день он слонялся вокруг дома с поднятой головой и высматривал на всех ближайших крышах, проводах и деревьях крылатого беглеца. Что-то изнутри ему подсказывало, что не мог галчонок улететь совсем, не мог и всё. Мама, завидев блуждающего по двору Юру, кричала ему с крыльца: «Юрик, перестань ждать, не прилетит, ему хорошо среди своих сородичей – галок!». Но Юра верил в своего галчонка, как в самого себя, и ждал его возвращения домой. Он высмотрел все глаза и уже не чувствовал шею – походи-ка весь день с задранной к небу головой.

Уже ближе к вечеру Юрка обнаружил на крыше ближайшего к дому сарая чёрную птицу. Он подбежал ближе. Птица вела себя странно, вместо того, чтобы улететь, она то, наклонив голову, косилась на Юру, то посматривала на входную дверь квартиры. Это был, несомненно, он – его галчонок. Юрка не верил своему счастью. Он, как оглашенный, начал звать его: «галя ка, ка»! Но беглец никак не реагировал на его беспрестанные призывы. Теперь Юрка боялся того, что вдруг он передумает возвращаться и снова улетит. Как его заставить вернуться?

Но Юркины страхи и вопросы разрешились быстро и просто, но в тоже время неожиданно и невероятно. Открылась входная дверь, и на крыльце появилась Марфа со словами: «Юрик, не пора ли тебе, дружок, домой?». Галчонок же, увидев свою ненаглядную Марфу и приняв, видимо, её слова на свой счёт, мигом сорвался с крыши и камнем влетел в открытое оконце кладовки. А Юрка с открытым от удивления ртом застыл на мгновение истуканом, не веря произошедшему. Мама всё поняла – прилетел голодный надо идти кормить это крылатое чадо. Радости то было сколько у Юрки с сестрёнкой, которая невзначай даже всплакнула от счастья. Галчонок – какой молодец – всё-таки вернулся к ним! Ну как его за такую верность не любить?

С того памятного дня, когда Юра с сестрой в один день пережили печаль и радость от потери и возвращения галчонка, так и повелось. Утром он улетал через оконце, и где он летал, чем занимался, знал только сам галчонок. Все относились к его самостоятельности вполне спокойно – у каждого живого существа могут быть свои личные дела – и были уверены в том, что, где бы он не летал, он всё равно вернётся домой, в котором ему всегда рады. К полудню он появлялся, садился на крыльцо и важно расхаживал по нему со своими любимыми «Ка, ка!» в ожидании, пока Юрина мама его не покормит. Вечером он нырял в оконце и ночевал в кладовке. К Марфе привыкал всё сильней. А однажды галчонок учудил вообще нечто невообразимое.

А дело было так. Как-то Марфа стояла с дочкой в очереди за продуктами во дворе магазина. Очередь была довольно большой, что в те нелёгкие послевоенные годы не было редкостью. И тут, к всеобщему удивлению, на плечо Марфы, словно ниоткуда, садится чёрная птица. Все в шоке. Никто же не знал, что это прирученный галчонок, правда, к тому моменту он выглядел уже вполне взрослой и даже крупной птицей. Это же с какой высоты он распознал свою хозяйку в толпе и, не остерегаясь других людей, спикировал прямо Марфе на плечо и как ни в чём не бывало принялся ласково теребить ей клювом мочку уха. Когда люди всё поняли, то принялись удивляться и восхищаться, ведь в те времена, в отличии от нынешних дней, приручать диких животных было нонсенсом – многие люди просто выживали. А Юркиной маме пришлось оставить очередь и вернуться домой, чтобы накормить своего питомца. Благо, дом их находился рядом с магазином.

То, что галчонок любил садится на крыльцо, когда из дверей выходила Марфа, к сожалению, его, беднягу, и сгубило. Как-то в солнечную погоду Юркина мама взялась просушить матрасы на крыльце. Она вытащила тяжёлый двуспальный матрас и уложила его на крыльце. В тот день галчонок не появлялся ни в обед, ни к вечеру. Стало ясно – что-то с ним произошло.,

Юрка с сестрой приуныли – пропал их галчонок. А когда Марфа под вечер решила занести матрас, открылось ужасное. Под матрасом лежало бездыханное тельце бедной птицы. А произошло всё так. Увидев с крыши вышедшею из дверей Марфу, галчонок, как обычно, сел на крыльцо. А она не заметила питомца и придавила матрасом. Вот и всё. Лучше бы он сразу улетел к своим галкам и остался живой. Горе было неутешным, прослезилась даже Марфа, чувствующая свою, пусть и нечаянную, вину. Так печально закончилась история с приручённым галчонком. Но ничего на белом свете не происходит просто так – в общих переживаниях, радостях и печали семья сплотилась. Молодые родители стали мудрее и добрее друг к другу и детям, а дружба Юры с сестрёнкой переросла в братскую привязанность и любовь на всю жизнь.

1.11. Бабушка и дядьки

Юркина мама, Марфа родилась и до замужества прожила в поселении старообрядцев Сайгановке, которая со временем хоть и стала частью города, но своему затрапезному деревенскому виду осталась верна. Отец Марфы, Юркин дед по материнской линии, Алексей Евтеевич, потомственный кожевенник выходец из многочисленного рода старообрядцев Садовских, основанного в конце 18 века тремя братьями – купцами Алексеем, Кузьмой и Иваном. Собственное небольшое кожевенное дело семья Алексея потеряла ещё до революции, когда в городе стал укрупняться кожевенный капитал. Потому Алексей с юношеских лет работал простым кожевенником на кожзаводе. Отец Алексея Евтей пропал в гражданскую, а мать, бабушка Марфы, Катерина ещё долго жила в семье сына. Алексей Евтеевич в 1917 году женился на местной девушке Матрене Ивановой из семьи старообрядцев. У них родились пятеро сыновей – Юркины дядьки и дочка – Юркина мама.

В 1942 году отца Марфы Алексея призвали на фронт, где он погиб под Великими Луками в возрасте сорока четырёх лет. Марфа любила отца и долго о нём горевала. Так Юрка и не увидел своего деда Алексея и знал о нём из рассказов матери.

Так, на одной из улочек, сбегающей в затопляемую весной низинку – кочкарник, напротив колодца-журавля в том же стареньком домике, в котором родилась, выросла и вышла замуж Марфа, остались её мама Матрёна Ефимовна, Юркина бабушка, и четырнадцатилетний младший сын Василий, Юркин дядя. Остальные братья Станислав, Григорий, Фёдор и Михаил уже имели свои семьи и жили отдельно от матери.

Совсем рядом, на высоком берегу кочкарника у старообрядческого кладбища жили отец и мать Матрёны – Юркины прародители. А бабушкин огород граничил с огородом её сестры Алесандры, приходящейся Юрке двоюродной бабушкой. Так что в ту пору Юрка был богат на близких родственников, хотя Юрка признавал поначалу только бабушку Матрёну и своего дядьку Василия, постепенно допуская в круг своих приближённых родных остальных дядек.

Когда Юрка стал крепко держаться на ногах, в погожие дни выходных и праздников его возили к бабушке в Сайгановку, расположенную километров в трёх от заводского посёлка. Ехали на автобусе, что само по себе для Юрки уже было приятным приключением и знакомством окружающего мира через автобусное окно. У бабушки он познакомился со своими дядьками. Правда, через какое-то время один из них, дядя Фёдор перестал появляться у бабушки. Взрослые о нём часто говорили, но Юрка из подслушанных разговоров ничего понять не мог. Что с ним произошло? Почему он не появляется у бабушки как раньше? Поэтому Юрка отважился спросить, мол, а где же он сам, дядя Федя. Ему без обиняков ответили, что он сидит в тюрьме. Эта новость Юрку потрясла, ведь к тому времени он уже знал, что в тюрьме сидят бандиты. Получается, что его дядька бандит! А как по-другому? Правда, мама потом успокоила Юрку, объяснив, что никакой он не бандит, а посадили его за маленькую провинность. Тем не менее, когда дядя Федя через какое-то время вернулся и появился у бабушки, Юрка относился к нему настороженно и, что скрывать, даже побаивался. Став взрослым, Юрка узнал, что, конечно, его дядя Фёдор никаким преступником не был, более того он с 1942 года фронтовик-пулемётчик, в 1943 году был ранен и участвовал в войне с Японией на Дальнем Востоке.

В этом доме, маленьком дворике перед домом и огороде позади прошло детство Юркиной мамы. А детство, каково бы оно ни было, всегда остаётся в памяти чем-то, ярким и счастливым. Марфа с удовольствием водила Юрку по памятным для неё уголкам двора и огорода. Вот растут яблони – их посадила и ухаживала за ними Юркина мама ещё школьницей. На них было множество мелких яблок-ранеток. А вот у высокого дощатого соседского забора лежит уже полуистлевшее брёвнышко. На нём маленькая Марфутка раскладывала свои детские драгоценности – разноцветные кусочки ткани, половинка круглого зеркальца, куклы выстроганные из дерева отцом и старшими братьями. Когда это было, а брёвнышко сохранилось, как памятник ушедшему детству. В огороде Марфа показывала сыну всякие огородные растения – картошку, брюкву, горох. Когда-то в тяжёлые годы Марфутка каждый день проверяла, не созрело ли её лакомство – стрючки сладкого гороха. Огородами в те годы люди выживали. Но особо Юрку поразила морковь. Когда мама разгребла пальцами землю под невидным кустиком, похожим на простую траву, то под ним обнаружилось что-то большое и красивое. Это было для Юрки так неожиданно и удивительно, что пережитые при этом эмоции запомнились на всю жизнь. С той поры он уважал морковь, как растение и, вспоминая о своём первом знакомстве с морковью, думал что, так и люди бывают – с виду невзрачный, а копнёшь глубже – бриллиант. К сожалению, чаще в жизни бывает обратное – копнёшь, а там пусто или того хуже.

Самым любимым у Юрки несомненно был младший Василий. Ещё бы – он, будучи ещё мальчишкой, часто приходил к своей сестре, нянчил племянника, когда она была занята. Так что, Юрка с ясельного возраста привязался и полюбил своего юного дядю. Каждое появление дяди Васи было для Юрки праздником. Дядька весело разговаривал с ним о всяком-разном, хоть и было непонятно Юрке, но интересно. Пугал козой-дерезой – Юрке было страшновато, но хотелось ещё и ещё. Со временем, когда Юрка подрос, они вдвоём забавлялись разными играми. Теперь дядя Вася был уже совсем взрослый и после семилетки работал электриком. Тем не мене он так привязался к племяннику, что души в нём не чаял. Несмотря на то, что забот по дому у него хватало, ведь он фактически был хозяином в доме, остальные братья гостевали и уходили к своим семьям, каждую свободную минуту старался быть с племянником. А как-то в праздник он появился за столом с аккордеоном и начал играть. Юрка даже опешил, ведь и аккордеон он увидел впервые, и узнал, как на нём играют, особенно его впечатлило, что на нём так прекрасно играет его дядя Вася. Вначале он подумал, что все взрослые умеют играть на аккордеоне. Он даже спросил отца, умеет ли он так хорошо исполнять музыку на аккордеоне, как дядя Вася. Оказалось нет, более того, никто из его дядек тоже не умели.

Трофейный аккордеон привёз с войны дядя Гриша и, как знал, кому, дарить. Василий, подбирая на слух аккорды, без нотной грамоты освоил сложный инструмент и даже выступал на сцене в клубной художественной самодеятельности.

Ещё одно открытие сделал для себя Юрка в Сайгановке. На месте давно проданной части дома он наткнулся на множество маленьких красных жучков – такие забавные бегают, суетятся. «Да это же «солдатики», – просветил Юрку подошедший дядя Вася, – видишь, какой рисунок у них на спинках – каска, глаза и черные усы, потому их называют «солдатиками». И всегда, как увидит Юрка «солдатика», то вспоминает бабушкин домик и дядьку своего Василия.

Дядя Вася иногда ходил на охоту в лес со своим старшим другом – соседом. Для Юрки лес в то время представлялся сказочным местом. Он считал, что всё, что бывает в сказках, которые ему рассказывали или читали, происходит на самом деле, но только в лесу. Потому он страстно мечтал побывать в настоящем лесу и слёзно упрашивал дядю Васю взять его в лес на охоту. Бесполезно. «Мал ещё, вот подрастёшь…» Как-то дядя Вася принёс с охоты красивые птичьи крылья, вид которых почему-то укрепил Юрку в мысли о том, что лес это волшебное место.

Настал тот долгожданный день, когда дядя Вася всё-таки взял Юрку с собой, правда, ещё не в лес, а на реку Стерлю. Это был первый в жизни Юркин поход без матери, которая после долгих упрашиваний отпустила Юрку под строгий наказ дяде Васе – не оставлять племянника ни на минуту одного. Река, конечно, не лес, но тоже интересно. К тому же, если лес в Юркином мироосмыслении был на первом месте, то река – на втором, уж точно. С той поры, когда мама ему показала большую и красивую реку Белую, все реки в Юркином понятии должны быть такими же красивыми, как Белая. Впрочем, кроме Белой он не видел ещё ни одной реки. Вот Стерля в тот день и должна была стать второй.

Речка недалеко, с километр, но нетерпеливый Юрка через каждую минуту пытал дядьку: Ну где речка? Ну когда мы придём? Впрочем, километр для четырёхлетнего мальца не так уж и близко, особенно, когда так хочется увидеть речку

– Ты вот лучше глянь-ка вон на тот дом, – пытался развлечь Юрку дядька. – Нравится?

Юрка взглянул на одноэтажное кирпичное здание по левую сторону дороги. «Обыкновенный дом, – подумал Юрка, – как и все дома. Хотя, – Юрка покрутил головой по сторонам, – не как все». Да и вообще, он нигде не видел такого дома, даже в заводском посёлке, где стояли трёхэтажные дома. И здесь Юрка открыл для себя, что все дома разные и есть среди них один, вот такой необычный, что на него хочется смотреть. Таких домов у него в посёлке не было. И Юрка ответил дядьке:

– Да, нравится – ответил подсознательно, словно не он отвечал, а кто-то внутри него.

– Это, Юрчик, наша школа. Здесь учились все твои дядьки, твоя мамка, ну и я, конечно. А строил школу один из наших дальних родственников.

Действительно это было замечательное по архитектуре с изысканным декором здание старообрядческой школы, в которой учились все Садовские. И строил эту школу в начале 20 века совместно с другими купцами один из рода Садовских. Теперь это здание является памятником истории и архитектуры.

А вот, наконец, и долгожданная речка. Юрка с моста осмотрел речку с одной стороны, потом с другой и остался разочарованным – река Белая была больше и красивее. Ну да ладно, эта речка тоже хорошая, главное, что это речка. От моста и далее вдоль берега подобие песчаного пляжа. Воскресный, жаркий день – на пляже много людей. Дядька с племянником расположились недалеко от моста. Дядя Вася усадил Юрку на берегу и не успел раздеться, как набежали приятели и потащили его куда-то на противоположный берег. Уже с воды, видимо вспомнив наставления сестры, он крикнул Юрке, мол, никуда не уходи, скоро вернусь. Племянник неотрывно наблюдал за ними, пока ватага не переплыла речку и не скрылась в прибрежных деревьях. Юрка остался один, но не волновался и ничего не боялся, а с интересом рассматривал всё вокруг себя, ведь он впервые был на пляже. Ему ещё посчастливилось, что какие-то парни вытащили из воды бредень. Юрка догадался, что они таким способом ловят рыбу. Ну где бы он увидел настоящих рыбаков с бреднем? Рыбаки, конечно, были не настоящие, просто ребята не старше его дядьки забавлялись с бреднем. Рыбы в сетке, как и следовало ожидать, не оказалось. Рыбаки вытряхнули на песок кучу зелёных водорослей и вновь полезли в воду. Юрку сразу заметил, что в водорослях что-то поблёскивает. Что бы это могло быть? Он подошёл ближе и обнаружил маленьких серебристых рыбок, беспомощно трепыхающихся в водорослях. «А ведь это детки больших рыбок, – догадался Юрка.» Он взял одну рыбёшку в ладошку и, увидев, как она судорожно раскрывает рот, пытаясь хлебнуть воду, понял, что без воды она погибнет. Тогда он отнёс её в речку, и она скрылась в воде. «А другие тоже хотят жить», – подумал Юрка и, вернувшись к водорослям, стал выбирать рыбёшек и выпускать в речку. Некоторые рыбки, попав в воду уже не уплывали, а переворачивались вверх брюшком, и Юрка понял, что они погибли. Закончив спасение мальков, он, довольный исполненным добрым делом, вновь уселся на песок. А дядька всё не появлялся. Юрка начал волноваться, но не за себя – сам бы он спокойно дошёл до дома, чего проще, зашёл на мост и шагай прямо до самой бабушкиной избы. Он переживал, боясь, что с дядей Васей что-то случилось. Наконец, слава богу, он появился и, увидев Юрку, одиноко сидящего на бережку, с виноватым видом бегом бросился ко нему. Видимо, заигравшись с приятелями, он забыл про оставленного на берегу 4-х летнего племянника. Но Юрка не обиделся, наоборот, был рад, что дядька вернулся, и с ним всё хорошо, а от матери, чтобы она не бранила дядю, всё утаил.

1.12. «Белеет парус одинокий»

В раннем детстве у Юрки не было книжек. Первая в жизни книга, которую он увидел и запомнил, была та, которую читала мать. Неизвестно, откуда появилась у Юркиной мамы эта книжка – из библиотеки или кто-то дал почитать, но потом она исчезла. Видимо, прочитав, мама её вернула. Марфа любила читать и постоянно ходила в библиотеку, но это было гораздо позже. Любознательный Юрка не мог пропустить мимо своего внимания этот странный, неизвестный предмет в руках матери. Улучив момент, когда мама оставила книгу на столе, Юрка, пощупав, понюхав и рассмотрев, разумеется, открыл эту штуку. Книга о морских животных имела картинки, которые захватили Юркино воображение, особенно одна из них. Юрка начал допытываться у матери, что это за чудо-юдо такое нарисовано. Марфа прочитала под картинкой: «каракатица». Такое странное и даже страшноватое название подогрело Юркин интерес. Пришлось матери прочитать Юрке о каракатицах всё, что было написано в книге. Если бы Юркина мать знала, какие чудовищные картинки, по её словам, рисовало Юркино воображение, то никогда не стала бы читать ему про этих бедных каракатиц. Сами каракатицы и на рисунке не внушали Юрке доверия, а уж в его представлении вовсе выглядели ужасными и кровожадными созданиями. В той книге также были рисунки разных видов китов, которые Юрка с интересом рассматривал, а мама читала их названия. В отличие от каракатиц, китов Юрка полюбил, полагая, что они большие и добрые, как коровы. И долго так считал, пока спустя много времени не прочитал книгу Германа Мелвилла про одного крутого кита «Моби Дик, или Белый кит».

Дальнейшая история приобщения Юрки к книгам вскоре приобрела для него, можно сказать, драматический характер. А произошло это, когда Юркина семья в полном составе отправилась в гости к соседям, жившим в том же доме. Юркин отец и глава соседской семьи когда-то вместе учились в институте, а теперь работали на одном заводе. Уж по какому поводу состоялся тот визит – то ли был чей-то день рождения, то ли какой-то праздник, то ли просто визит вежливости – история умалчивает. Да для Юрки это было и не так важно, суть в том, что в гостях он впервые увидел детские книжки. В соседской семье росли два брата – один старше Юрки на год, другой ровесник. Взрослые пустились в разговоры, а дети занялись своими делами. Братья тут же похвастались новенькими детскими книжками. Их было три – тоненьких, с бумажными обложками и чёрно-белыми рисунками. У Юрки хотя бы одна была – ни одной, а у них целых три. Ну как тут быть спокойным и выдержанным, когда ты уже полюбил эти книжки и не можешь без них жить. Но Юрка, подавив в себе острый приступ зависти, начал листать книжки одну за другой. Читать, разумеется, он ещё не умел, как, впрочем, и братья, и рассматривал картинки.

И всё прошло бы хорошо, если бы на третьей книжке Юрка не открыл в себе ещё одну страсть, которая, как и любовь к книгам, будет сопровождать его всю жизнь – любовь к старинным парусным кораблям. А для этого ему понадобился лишь маленький, невзрачный рисунок парусного кораблика в тоненькой книжке стихов. Увидев его, Юрка остолбенел на мгновение, а внутри него появилось странное, но какое-то знакомое и даже родное чувство. Ему хотелось долго смотреть на этот кораблик, что он, не отрываясь, и делал. И только потом заметил, что рядом с рисунком что-то написано. Чтобы нарисовать или прочитать что-то, у Юрки был незаменимый личный секретарь – его мама. Когда она читала стихотворение «Белеет парус одинокий…», Юрка, затаив дыхание, внимал каждому слову, словно впитывая в себя мамин голос.

Рисунок парусника и стихи, слившись в Юркином сердце воедино, окончательно сразили впечатлительного Юрку. Теперь он просто не мог расстаться с этой драгоценной для него книжкой и не выпускал её из рук. А когда пришло время прощаться с хозяевами, Юрка, несмотря на уговоры родителей, которые взывали к его совести и порядочности, наотрез отказался возвращать книжку. К тому же, плюнув на приличия, рыдал навзрыд в надежде смягчить сердца родителей и владельцев книги. Его не поняли, полагая, что у него приступ обыкновенной детской жадности. Вернулся Юрка домой печальный, без полюбившихся ему парусника и стихотворения, а сама книжка была ему дорога лишь потому, что именно в ней они остались.

Став взрослым, Юрка иногда вспоминал тот случай с книжкой и думал: «Ну вот почему бы соседям не взять и не подарить эту копеечную книжку? Я был бы счастлив неимоверно и благодарен безмерно соседям, вспоминал бы их всегда по-доброму. В крайнем случае, могли бы дать на время почитать. Очень странно, или время такое было – начало 50-х годов, что купить эти книжки в провинции было нелегко.

С той поры, когда Юрка впервые увидел рисунок парусника, и всю жизнь вид парусного корабля, будь то рисунок, кинофильм или наяву, приводил его в странное состояние. Юрка их просто ел глазами, что-то в них было до боли знакомое и родное. Уже будучи совсем взрослым, он много думал об этом. Откуда это у него? Причём его совершенно не трогали современные парусные яхты и даже западноевропейские старые парусники, а притягивали к себе только русские военные фрегаты и клипера XIX века. Если ему попадались рисунки и чертежи таких парусников, то он, забывая про всё, готов был бесконечно наслаждаться их видом, скрупулёзно рассматривая мельчайшие детали конструкции. Но об этом будет рассказано позже, когда Юрка познакомится со знаменитым парусным кораблём русского флота, фрегатом «Паллада».

1.13. Ох, и непростая эта штука, жизнь

В доме, кроме Юрки с родителями и сестрой, жили ещё три семьи. В квартире такой же, как Юркина, только с противоположной стороны дома, проживала семья, в которой был мальчишка Иван, на год старше Юрки. В центре здания располагались два входа в квартиры, где жили семьи бывших однокурсников отца по столичному институту. Они вместе с Юркиным отцом, Петром, молодыми специалистами приехали на строительство содового комбината в 1946 году. Вместе ездили в Германию, правда, однокурсники Петра там пробыли недолго и вернулись домой вместе с первыми эшелонами с демонтированным в Германии оборудованием. Пётр же проработал там почти год.

В одной семье был сын Владимир, старше Юрки на 2 года, и дочь, младше на год. В другой – два сына: старший Олег, старше Юрки на год, и младший, такой же, как Юрка.

Конечно, со временем Юрка познакомился с этими ребятами, но дружбы, как таковой, с ними не было. Старшие по возрасту, Владимир с Олегом, главенствовали и в случае разлада выступали сообща против Юрки. А кому понравится быть одному против всех? К тому же описанная выше история с книжками также не способствовала дружеским отношениям. Зато Юрка подружился с Иваном, который любил самолёты. У него были модельки самолётов из дерева и бумаги, которые ему мастерил отец. Самолётики были очень похожи на настоящие, и Юрка с интересом их рассматривал, когда бывал у Ивана дома. Особо ему понравился пассажирский самолёт из бумаги. На нём были нарисованы кабина для лётчиков, двери и круглые иллюминаторы по бокам, надписи на крыльях. Хотя Юрка ни разу в жизни не видел настоящих самолётов, но понял, что они именно такие, только очень большие. Похоже, отец Ивана был неравнодушен к авиации и привил любовь к самолётам и сыну. Иван тоже почувствовал в Юрке родственную душу, хотя Юрка любил не самолёты, а корабли.

Однажды на улице, как раз напротив своего дома, Юрка нашёл очень интересную железяку. Он заметил её из окна и быстро выбежал, чтобы посмотреть. Рабочие прокладывали кабельную линию на столбах и забыли её, или она сломалась, и её просто выбросили. Она валялась в грязи на самом дне ливневого канала. Юрка любил всякие непонятные железки и обрадовался такой интересной находке: «Вот повезло-то как! Прямо счастье привалило!» Но чтобы она, эта железяка, стала твоей, надо её срочно утащить домой, в палисадник. Юрка, долго не раздумывая, решительно принялся за дело. Железяка оказалась тяжёлой, и он с трудом тащил её из канавы. А тут ещё какой-то прохожий остановился возле него, решив, видимо, позабавиться потешной Юркиной вознёй, и с интересом наблюдал его пыхтение. На самом деле со стороны сценка выглядела весьма забавной – железка, конечно, была меньше Юрки, но ненамного, ну и грязь на дне канавы придавала особый колорит всему действу. Юрке зритель не понравился: «Что ему нужно? Шёл, шёл и остановился…». И тут его осенило, что дядька положил глаз на его драгоценность и ждёт, пока он не вытащит её из канавы. Тогда Юрка, прекратив старания, уселся на железку, якобы перевести дух, впрочем, он и на самом деле нуждался в передышке. Взглянув исподлобья на дядьку, он хоть и не вслух, а про себя, сказал: «Представление окончено, чего уставился? Это моя железяка, я её первый нашёл и никому не отдам. Иди куда шёл!». Мужик, словно поняв красноречивый Юркин жест и как бы вспомнив про свои дела, глянул на ручные часы и поспешил своей дорогой. То-то и оно – отлегло у Юрки, и с ещё большим энтузиазмом он продолжил дело. Измазавшись как трубочист, он еле-еле вытащил железяку из канавы, очистил от грязи и уже было потащил сокровище домой. Но, видно, не судьба – внезапно, как чёртик из шкатулки, на тротуаре вырос Юркин злой гений, сосед Вовка, да не один, в сопровождении неразлучного дружка Олега и его младшего брата. Ох, как не вовремя принесла их нелёгкая!

Вначале вежливо попросили посмотреть. Смотрите – её же в карман не спрячешь. Смотрел-то Вовка, а Олег с братом при сём лишь присутствовали. Вовка неторопливо, словно прицениваясь, рассматривал железку, поворачивая её то одним, то другим боком, а у Юрки в груди росло тревожное предчувствие. «Понравилась, будет просить – не отдам», – решил он. Но Вовка просить и не собирался, он ухватил железяку за край и, ни слова не говоря, потащил в сквер перед своей квартирой. Такой наглости Юрка не ожидал, и ему ничего не оставалось, как кинуться и, обхватив обеими руками, повиснуть на железке. Но тщетно – силы были неравны, ведь соперники были старше, к тому же их было трое. В слезах от свершившейся несправедливости и собственного бессилия Юрка поплёлся домой. Марфа ахнула, увидев всего измазанного и трущего грязными кулачками слёзы по лицу сына, но, догадавшись, что с ним произошло нечто особенное, не стала допытываться и браниться.

Так Юрка впервые в жизни получил урок, когда беспринципный и сильный нагло попирает справедливость, а удел слабого – смириться с произволом, да и первый опыт дружбы оказался неудачным, впрочем, друзьями они не были, а теперь и не станут.

А когда с работы вернулся отец, уже успокоенный, но ещё печальный Юрка поведал ему о своём горе. Отец, выслушав его и утешительно погладив по голове, бросил матери непонятную фразу: «В детстве начинается и всю жизнь продолжается – держи ухо востро…», а уже Юрке добавил: «С такими не водись – до добра не доведут. И сам так никогда не поступай. Не делай другим того, что себе не желаешь».

А чтобы как-то отвлечь Юрку от печальных мыслей, предложил составить ему компанию для похода в магазин. Нашёл чем отвлечь – магазином. Не скажите, не скажите – это вам не XXI век, а начало пятидесятых двадцатого, и не столица, а провинциальный городок. Магазин в ту пору для четырёхлетнего мальчишки – это удивительный мир непонятных вещей и предметов, на который только в магазине, как на выставке, можно было поглазеть. Потому Юрка любил ходить в магазин. Пока мама стояла в очереди или что-то выбирала, он обследовал витрины и прилавки, с интересом рассматривая всё, что на них находилось. Или наблюдал сам процесс покупки – взвешивание муки, сахара, крупы, да тех же конфет. Много нового для себя он узнавал в магазине, узнал и про то, что имеются таинственные разноцветные бумажки, без которых в магазине ничего нельзя взять, причём бумажек этих у отца с матерью постоянно не хватало. А сколько новых слов можно было узнать в магазине.

Как-то Юркина мама прибежала из магазина взволнованная и сразу к отцу, мол, в промтоварном выбросили очень красивый крепдешин, и она захотела такой. Что за штука такая, крепдешин, что мама от него без ума? Юрка увязался за родителями, хотя они просили его подождать их дома, ведь магазин-то совсем рядом. «Ну да, они будут там «крепдешин» смотреть без меня, – подумал Юрка, – я тоже хочу «крепдешин». Но оказалось, что ничего интересного этот крепдешин из себя не представляет – просто материал, впрочем, его расцветка – сочетание жёлтых, зелёных и светло-коричневых мазков – Юрке понравилась. Слово «крепдешин» крепко засело в Юркиной памяти. Когда Юрка стал совсем взрослым и, узнав, что крепдешин – это китайский натуральный шёлк, подумал, что, наверное, это была очень дорогая ткань, но отец, не раздумывая, купил матери отрез на красивое платье, которым она дорожила и надевала в особых случаях.

А ещё Юрке нравилось находиться в магазине потому, что там всегда было много разных людей – женщин, мужчин, детей, дедушек и бабушек, ремесленников и солдат, которых он любил рассматривать. Эта страсть рассматривать людей однажды Юрке вышла, что называется, боком. Чтобы было понятно, замечу, что шёл тогда 1952 год. Самым известным человеком в стране был в те далёкие времена «вождь народов» Иосиф Сталин. Впрочем, не забыт он и сегодня, более семи десятилетий спустя, правда, одни его превозносят, другие низводят. Уж каким образом – то ли из газет и журналов, то ли из его изображений во всех общественных местах, но четырёхлетний Юрка знал, что где-то далеко в Кремле обитает вождь Сталин, и мог его узнать на любой картинке или картине. Это знание его и подвело. Как-то, находясь с мамой в магазине, он, как обычно, пока мама стояла в очереди, пялился на витрины и людей, входящих и выходящих из магазина. И вдруг в магазин зашёл дядька, сразу приковавший к себе Юркино внимание. На нём были блестящие сапоги, военные галифе и гимнастёрка, перепоясанная широким военным ремнём со звездой на бронзовой, начищенной до блеска бляхе, а на голове форменная фуражка. А главное, из-под фуражки торчали иссиня-чёрные волосы, а на лице такие же густые усы. Что-то очень знакомое было в этом дядьке, и Юрку осенило: «Да это же никто иной, как Сталин!» Юрка обрадовался, сам Сталин зашёл в Юркин магазин купить пачку «Беломора». Он принялся дёргать за платье маму, которая как раз расплачивалась за покупки.

– Да подожди ты, Юрик, дай рассчитаться… – отмахнулась от сына Марфа.

– Ну посмотри, мама, ну посмотри быстрее, – Юрка боялся, что Сталин уйдёт и мама его не увидит, и добавил: – Ну посмотри же – Сталин!

От последнего Юркиного слова Марфа вздрогнула, и, едва успев схватить сдачу, мельком взглянув на дядьку в галифе, схватила Юрку за руку и потащила из магазина. Она молчала, пока за ними не закрылась входная дверь в квартиру. Юрка, конечно, видел, что мама непонятно за что рассердилась на него, а она его разочаровала тем, что он ошибся:

– Никакой, Юрик, это не Сталин, ты обознался…

– А кто же там был? Очень похож на Сталина…

– Просто в магазин зашёл какой-то грузин, а Сталин никогда у нас не был и не будет, а если и будет, то в нашем магазине ему делать нечего, у него много других важных дел. Ты понял? Больше так не ошибайся.

Понять-то он понял, но Сталина он знал, а о каком-то грузине и слыхом не слыхивал. Однако мама уже занялась делами на кухне, и кто такой грузин и почему он так похож на Сталина, Юрка узнает значительно позже и даже побывает в доме, где когда-то родился и рос маленький Иосиф.

А потом наступил 1953 год и пришло сообщение, что Сталин умер. По радио постоянно передавали печальную музыку. Отец принёс газеты, в которых были траурные фото Сталина. Особенно в память Юрки врезалось фото в профиль с лежащим в украшенном цветами гробу Сталиным. Отец не включал проигрыватель пластинок, хотя Юрка просил, и с матерью разговаривал в полголоса. Для Юрки смерть вождя была знаменательна тем, что он впервые в жизни встретился со смертью человека, которого, пусть по портретам и газетным снимком, знал. Он не печалился по поводу этой смерти, хотя всеобщий ощущал траур тех дней. Просто, он ещё не понимал, что такое смерть человека, и ещё долго не будет понимать.

1.14. Прощай, Башкирия

В год смерти вождя произошло, по сути, судьбоносное событие в Юркиной жизни. В том году его семья навсегда покинула Башкирию. Отец всё-таки добился своей цели – вернуться на юг, в отчий дом к родителям и младшему брату. Возможно, об этом он мечтал долгие годы с того дня, как ушёл добровольцем в армию в самом начале войны. Прошло с той поры 12 лет. После окончания войны он приезжал домой на побывку и каждый раз с тяжёлым сердцем покидал родные края. И вот, наконец, он с радостью на душе уезжает домой насовсем. А вот Юркина мама, напротив, с тяжёлыми думами покидала родной город, где родилась, училась, где оставались её мать, братья, многочисленные родственники, подруги детства, где она произвела на свет сына и дочку. Но ведь не зря говорят, что жена за мужем, как нитка за иголкой. Видимо, Пётр, отец Юрки, сумел обосновать это решение и уговорить Марфу. Юрка же, хотя и не ведал о таком понятии, как родина, но за пять лет жизни успел полюбить свой город и Башкирию и вовсе не горел желанием куда-то уезжать. Но кто спросит его желание – куда родители, туда и дети.

Часть мебели и других вещей была отцом распродана. При этом были опрометчиво проданы радиоприёмник и немецкий велосипед. Как их не хватало на новом месте! Ведь радиоприёмник позволял проигрывать патефонные пластинки, и семья оставалась без этого почти три года, пока не приобрели новый. Больше всех скучал без своих любимых песен Юрка. Это была для него одна из потерь, о которой он особо жалел, с тоской вспоминая свою счастливую жизнь в родном краю. А вот о необдуманной продаже велосипеда сожалел отец. В первые месяцы ему приходилось долго пешком добираться до места своей работы, а работал он по сменам. Как тут с раскаянием о совершённой ошибке не вспомнить велосипед? И вообще в ту пору, в провинциальном шахтёрском городке с его частными домишками, разбросанными хаотично на громадной площади, велосипед, как единственное средство личного транспорта, был жизненно необходим.

Уезжали в сентябре. Отъезд Юрке запомнился на всю жизнь. Поезд отходил поздно ночью. Последний вечер провели в доме у бабушки, откуда до вокзала не более получаса ходьбы. Устроили небольшое застолье, нечто вроде проводов. Провожали братья Марфы – Юркины дяди и, разумеется, бабушка. Понимая, что расставание будет трудным, разговаривали о чём угодно, только не об отъезде Юркиной семьи. Со стороны могло показаться, что родственники просто собрались за столом, чтобы повидаться. Но время шло, и Юрка кожей чувствовал приближение чего-то очень неприятного. Ему вдруг стало жалко бабушку и её неказистый домик, к которому он успел привыкнуть. Юрка не любил спать, но в тот момент ему почему-то захотелось лечь в свою кроватку в квартире, которую покинули днём, и уснуть, чтобы утром проснуться у себя дома. Умом он по малости лет ещё не отдавал себе отчёт, что всё это – и его любимая светлая квартира, и бабушка, и её домик со двором, и добрые дяди – уходит безвозвратно. Но душа его, где-то в своей глубине уже прочувствовала трагизм происходящего момента.

Но вот отец, взглянув на часы, поднялся: – «Пора трогаться! Лучше на вокзале подождём, чтобы не торопиться». У Юрки ёкнуло сердечко. Все разом шумно поднялись и, подхватив вещи, двинулись из дома. Дяди несли чемоданы и узлы, коих было немало, отец нёс на руках спящую сестрёнку. Мама шла с бабушкой и Юркой. В полной темноте спустились по улице к кочкарнику. Его то и днём перейти нелегко из-за вымоин с водой, а в темноте – глаз да глаз. Мама постоянно предупреждала своих хмельных братьев, чтобы они смотрели под ноги и обходили воду. Юрка тоже переживал за них, боялся, что кто-нибудь провалится в яму. К счастью, всё обошлось. Поднялись на пологий скат кочкарника и медленно двинулись по ночной улице. С таким багажом, как не старайся, быстро не пойдёшь. Кругом, как на кладбище – тишина, ни души, ни огонька, кромешная темень. Юрка боялся темноты и, охваченный страхом, с опаской оглядываясь по сторонам, жался к матери. Ох, не желал бы он оказаться одному в этом жутком месте в столь поздний час. Но улица кончилась, и Юрка облегчённо перевёл дух, завидев вдали за пустырём сверкающий электрическим светом вокзал.

На вокзальном перроне кипела суматошная жизнь. Люди торопились выйти из зала ожидания, суетливо вытаскивая на перрон багаж – чемоданы, тюки, мешки. С минуты на минуту на первый путь должен прибыть пассажирский поезд. На других путях товарные составы гулко грохочут сцепками вагонов, паровозы тревожно перекликаются гудками, зычно пшикают паром, вращая огромные колёса, и с пронзительным шипением выпускают пар, белым облаком обволакивающий людей на перроне. На впечатлительного Юрку бурлящая вокзальная суета подействовала удручающе, к тому же он устал и хотел спать. В обстановке всеобщего, непонятного ажиотажа Юрка с сестрой инстинктивно жались к матери, в то время как отец суетился с билетами, которые нужно было срочно закомпостировать. Так Юрка услышал новое для него, ныне вышедшее из употребления слово. Подошёл поезд, и стало ещё хуже – прощальные поцелуи, стенания бабушки, бросившейся жадно тискать и целовать Юрку с сестрёнкой. Не выдержала и заплакала Юркина мама, за компанию с ней разревелась сестра. Отец нервно всех поторапливал: или боялся, что поезд тронется, или хотел быстрее завершить тяжёлую церемонию прощания. В те минуты Юрка почувствовал, что происходит нечто необычное и весьма печальное. С той поры он возненавидел проводы, да кто их любит?

Разумеется, в тот момент Юрка не мог знать, что на самом деле происходило воистину самое большое прощание в его жизни. Быть может, лишь прощания с самой жизнью по размерам потерь будет больше. Во-первых, он навсегда покидал свою малую Родину, которую успел полюбить. Сложится так, что он никогда не вернётся в родной город, разве что в памяти будет иногда навещать места своего раннего детства. Во-вторых, Юрка никогда больше не увидит почти всех дорогих сердцу родных, провожающих его на вокзале. Один за другим они преждевременно уйдут из жизни.

Поезд тронулся, и последнее, что Юрка видел через окно, как следом за вагоном шли по перрону, махая руками, его бабушка и дяди. Поезд набирал скорость, и вначале пропала бабушка, потом по одному отставали дяди, и только его любимый дядя Вася, самый младший из них, продолжал бежать за вагоном пока не кончился перрон. У Юрки по лицу катились слёзы. Прощай, родная Башкирия!

1.15. С берегов реки Белой на Дон

На Дон ехали через Москву, где отец оформлял в министерстве перевод на электростанцию, без чего его вряд ли бы взяли на работу. Уповать на авось было не в правилах отца.

Этот путь Юрка уже прошёл год назад, когда ему ещё не исполнилось даже четырёх лет, но теперь ему уже шестой пошёл. Если в прошлую поездку он смотрел в вагонное окно, когда не спал, то теперь не отходил от окна, впитывая, как губка, впечатления от проносящегося мимо него большого мира. Особенно ему нравилось смотреть на попадающиеся по пути речки. Видимо, яркое чувство восторга, которое он впервые испытал при виде реки Белой, оставило такой глубокий след в памяти, что вид каждой реки рождал в его сердце необъяснимое чувство радости и восторга. Он любил все реки и уже в школе ему нравилось коллекционировать имена рек. Он считал, что у всех рек красивые названия. Судите сами – Яуза, Ветлуга, Самара, или Агидель, Чичкаюл, Пахра, Нерская – да какую ни возьми. А уже совсем взрослым он познакомился с одной удивительной по красоте речушкой, бегущей по лугам и лесам Подмосковья. Она была чиста, и он даже с удовольствием в ней искупался. Но потом ему кто-то со смехом сказал, что эта река называется Моча. Моча? Не может быть! А уже через секунду он воскликнул: «Какое красивое и естественное имя у этой речки! Моча! Только ударение правильно поставь». И то верно, ведь «мОча» на старославянском – это вода, отсюда и глагол «мочить», правда, ныне он приобрёл и другие, не столь безобидные значения.

Даже если Юрка не смотрел в окно, но, заслышав характерный шум состава при прохождении моста, кидался к окну, чтобы, чего доброго, не прозевать речку. Иногда и мама звала его: «Юрик, Юрик! Быстрее, речка!», а он просил её прочитать название речки. Но поезд так быстро проскакивал по мосту, что и посмотреть толком Юрка не успевал, а прочитать табличку с названием реки – тем более. Так и остались многие речки для Юрки безымянными. Правда, когда поезд пересекал большие реки, удавалось узнать название реки.

И вот поезд зашёл на мост через очень большую реку, здесь уже отец объявил, что это великая русская река Волга. Вот тогда Юрка и насладился увиденным в полной мере – и поезд замедлил ход, и сама река так широка, что поезду понадобилось много времени, чтобы её пересечь. А Юрке того и надо. Это был мост через Волгу в Куйбышеве.

Панорама громадной реки и её берегов с высоты моста захватила Юркино воображение. Сколько всего непонятного и интересного было на этой чудесной картине! Он мог бы задать массу вопросов отцу и матери, но тогда бы многое упустил. А на подъезде к правому берегу на водной глади реки Юрка впервые увидел настоящий пароход. С высоты моста он показался Юрке игрушечным, но чудесная игрушка эта в точности во всех деталях повторяла настоящий пароход, даже из его малюсенькой трубы тянулся дымок. Этот пароходик открыл в Юркиной душе ещё одну страсть или, как будет угодно, любовь к миниатюрным копиям больших и красивых самих по себе предметов. И эта любовь вкупе с необъяснимой тягой к парусным кораблям выльется со временем в пристрастие к точным копиям старинных парусных кораблей. А идущий по Волге пароходик на всю жизнь запечатлелся в Юркиной памяти в виде прекрасной цветной картинки.

В Куйбышеве предстояла пересадка на московский поезд, и некоторое время в ожидании отхода этого поезда пришлось провести на вокзале. Им бы переждать в зале ожидания, но стояла прекрасная солнечная погода, и Пётр вывел своё семейство прогуляться на привокзальную площадь, о чём потом, видимо, сожалел.

Так вот, вид привокзальной площади Юрку поразил и даже напугал. На площади было полно странных людей – кто с уродливыми культяпками вместо рук и ног, кто вообще без ног на деревянных тележках на подшипниковом ходу, у многих лица были ужасно изуродованы шрамами до неузнаваемости с чёрными повязками на отсутствующем глазу. Все они, в истрёпанных, выцветших гимнастёрках и даже с орденами и медалями, жестикулируя своими культяпками, что-то кричали то ли друг другу, то ли прохожим. И тут они увидели Юркину семью, вышедшую подышать свежим воздухом из переполненного пассажирами зала ожидания. Чем-то Юркины отец с матерью им явно не понравились, и началось что-то страшное. Завидев Юркину семью, они принялись гневно жестикулировать своими культяпками и злобно с матерком кричать. Некоторые безногие на своих тележках с непонятной яростью пытались перекрыть им путь. Враждебность этих людей Юрка чувствовал кожей. Ему казалось, что они разорвали бы его на куски, если бы встали со своих тележек. Такого ужаса Юрка ещё не переживал. Разумеется, Юрка не понимал, что это за страшные, злые уродцы, почему они такие и почему так, казалось бы, ни за что, разгневались на него, на отца и мать. Что плохого Юрка или отец с матерью им сделали? И непонимание происходящего делало его ещё более страшным. Отец, не мешкая, увёл жену с детьми в помещение вокзала, откуда уже не выходили до посадки на поезд. Юрка, конечно, не мог не спросить о происшедшем отца, но тот ограничился скупыми словами: «Это инвалиды, они все очень пьяные. Забудь».

Забыть такое, однако, было сложно, особенно для такого впечатлительного мальчишки, каким был Юрка. Спустя много лет, возвращаясь в памяти к этой малоприятной сценке на привокзальной площади, Юрка понял, почему вокзальные завсегдатаи так разгневались при виде Юркиной семьи, что их так возмутило. Завидев молодую счастливую семью, муж и жена здоровые, красивые, хорошо одетые и ухоженные, прелестные детки и, судя по виду, вполне обеспеченную, они, калеки, прозябающие в грязи вокзала на подаяния, заливающие физические и моральные страдания водкой, вдруг почувствовали жестокость и несправедливость своих судеб. Они тоже могли бы быть такими, если бы не война.

Они видели, что глава семьи был их ровесник и имел всё, о чём они могли только несбыточно мечтать – здоровье, красавицу жену, милых деток и материальное благополучие. А они, такие же молодые, но изуродованные войной, лишились возможности иметь семьи, детей, трудиться и наслаждаться жизнью. Оставалось им лишь прозябать в грязи вокзала, пьянствовать на подаяния, заливая водкой моральные страдания от несправедливости судьбы и физические – от недолеченных ран. Они воочию увидели то, чего они были навсегда лишены. И, скорее всего, посчитали, что Юркин отец каким-то образом избежал их участи, пересидев в тылу, когда они гибли и теряли здоровье на фронте.

А таких «тыловых крыс», как известно, было немало во время войны. Правдами и неправдами они всячески старались избежать фронта. Но Пётр, отец Юрки, был не из тех – он в первые же дни войны пошёл добровольцем в армию. Вот в чём суть такой агрессивной реакции на появление Юркиной семьи перед зданием вокзала. Суть, до которой Пётр, разумеется, дошёл сразу, а до пятилетнего в тот момент Юрки дошло через много лет.

В Москву поезд прибыл ранним прохладным сентябрьским утром. Юрка дивился на громадные пустынные залы Казанского вокзала. Вдоль стен редкие ларьки, где продавались газеты и журналы. Там ему с сестрой купили три раскладные книжки с красочными рисунками. Это были первые книжки, которые ему купили родители. Книжки эти долго служили Юрке и сестре, пока не разорвались на отдельные картонки и, наконец, истрёпанные до предела и надоевшие не только Юрке, но и сестрёнке, пропали.

В Москве пробыли целый день с раннего утра до позднего вечера. Марфу с Юркой и сестрёнкой отец устроил в привокзальную комнату матери и ребёнка, а сам отправился в министерство оформлять свой перевод в распоряжение электростанции. По тем временам это было не так просто, но отец заранее подготовил нужные бумаги. Обоснованием перевода служила подтверждённая с места необходимость надзора за престарелыми родителями.

День в комнате матери и ребёнка показался долгим и тоскливым. Без отца Юрка с сестрой приуныли, даже мама притихла и, видимо, волновалась за отца, чтобы у него всё получилось. Время тянулось медленно, и Юрка докучал и без того печальной маме вопросами, когда придёт отец. К общей радости он пришёл в обед, но радовались рано – документы ещё не были оформлены, и отец боялся, что до вечера их не успеют подготовить. Отец принёс еды, и снова ушёл.

К вечеру он появился с весёлым видом и в бодром настроении, всё-таки ему удалось получить документы за один день. А Юрка-то с мамой как обрадовались, кончилось их тоскливое заточение в комнате матери и ребёнка! В тот же вечер они сели в поезд и покинули Москву. С утра Юрка снова глазел в окно, за которым уже не было лесов, да и речек стало мало. Их сменили желтые поля с красно-коричневыми комбайнами, а ближе к югу хлеба уже были скошены, и по уже чёрным полям вдали букашками ползали трактора с прицепленными плугами. А ностальгические отзвуки гудков паровозов и по сей день обитают где-то в глубине Юркиной памяти.

2.1. На дедовом подворье

Подворье Юркиного дедушки находилось на окраине шахтёрского города, состоящего из рабочих посёлков и казацких хуторов, спонтанно слившихся в массив неблагоустроенных улиц. Через сотню метров улица дедушки обрывалась, и начиналась типичная неровная степь Восточного Донбасса, изрезанная речушками и балками; виднелись утопающие в садах домики близлежащих хуторов. Жили на подворье дедушка Парфентий с бабушкой Елизаветой, их сын Иван, ещё один Юркин дядя, с женой Раисой и двухлетней дочерью Людмилой.

Парфентий и Елизавета жили в старом доме, в котором раньше с ними жили их дети: Юркин будущий отец Пётр и Юркины дядья Иван и Михаил. Прошли годы, и старики остались вдвоём. Михаил погиб на фронте, Пётр, как ушёл добровольцем в самом начале войны, так и жил всё это время на стороне. И даже Иван, хоть жил с ними, вернувшись с фронта, но женился и построил для своей семьи дом здесь же, на подворье, благо, что места было достаточно. Был на подворье ещё летний домик – флигель, в котором со временем Парфентий поставил печь, после чего там можно было жить и зимой. Также к флигелю он, будучи хорошим столяром, пристроил помещение столярной мастерской. Этот флигель очень пригодится, когда старый дом разберут, чтобы построить новый для семьи Петра. Юрке полюбился тот флигель с его кухонькой с печью и уютной комнаткой с окошком на улицу.

В год приезда Юркиной семьи из Башкирии Парфентию, сутуловатому, сухому и сильному старику, исполнилось 67 лет, и здоровье ему ещё позволяло работать под землей. В ту пору он, голубоглазый с крупным носом, стригся наголо, хотя его седые волосы были ещё густы, носил усы щетиной.

Бабушка Елизавета, сгорбленная от постоянной работы на земле, имела выраженное восточное лицо с крючковатым носом. Она, умная и рассудительная женщина, являлась мозговым центром семьи и была очень добра к Юрке. Это она год назад, когда Юрка с родителями гостил у них, с ужасом узнав, что внук её раскольник, срочно перекрестила его в свою православную веру.

По рассказам, Юркина бабушка происходила из зажиточной крестьянской семьи, и вопреки воле отца вышла замуж за высокого русоволосого парня Парфентия из бедной семьи, перебивавшейся без кормильца, убитого лошадью немца-колониста во время подработки в зимнее время. Тем не менее, они прожили в супружестве долгую, пусть нелёгкую, но счастливую жизнь и покинули сей мир в преклонном возрасте, хоть и не в один день, но в одном возрасте.

Младший брат Петра, Юркин крёстный отец Иван, по возвращении с фронта устроился работать модельщиком на машиностроительный завод, расположенный в километре от дома. Интересная, творческая работа пришлась по душе Ивану, он любил её и, став со временем настоящим профессионалом, проработал до пенсии. Кроме того, он профессионально столярничал, изготавливал прекрасную мебель для себя и на заказ. Когда он женился, Парфентий выделил ему часть своей усадьбы, где Иван возвёл добротный просторный дом из трёх комнат и кухни. Таким образом, молодая семья Ивана жила отдельно от стариков и в то же время в одном дворе – лучше не придумаешь.

Когда приехала Юркина семья, дедушка Парфентий ещё работал на шахте под землёй. Но работы ему хватало и дома – уход за домашними животными, за большим садом и огородом. Разумеется, не покладая рук, работала на подсобном хозяйстве и его верная супруга Елизавета. Они, потомственные крестьяне, полностью отдавались земле и хозяйству, во многом благодаря чему до войны их сыновья Петр и Михаил имели возможность учиться в институте.

Как котёнок, которого принесли в другую квартиру, не спеша обходит и обнюхивает в ней все предметы и углы, так и Юрка, попав в незнакомую обстановку дедова подворья, осматривался и рассматривал множество непонятных предметов и строений. Здесь всё было не так, как во дворе бабушки Матрёны, и вызывало у него вопросы. Вот, взять к примеру маленький домик возле большого. Он Юрке понравился тем, что был красивым, как детская игрушка: стены белые, окна с резными наличниками и двери голубые, а железная крыша и крытое железом миниатюрное крылечко красно-коричневые. «Зачем у дедушки два дома? – задавался вопросом Юрка, вспомнив, что у бабушки в Башкирии был один с одной комнатой.» Правда, он понял, как удобно иметь два дома, когда старики, устроив семью сына в большом доме, до наступления холодов ушли во флигель. Во дворе были ещё другие строения и выгородки, где гуляли куры и утки. Под большим, раскидистым деревом шелковицы расположилась ещё одна совсем маленькая избушка. Там возле печки хозяйничала бабушка. Это была, как объяснили Юрке, летняя кухня. Юрка ещё не ведал, что на юге летом вся жизнь обитателей подворья протекает во дворе, в дом никто не заходит, пока не стемнеет. Там прохлада, чистота и порядок. На дворе и готовят еду в летней кухне, и трапезничают здесь же в тени шелковицы. Даже дед в послеобеденный перерыв шёл отдыхать не в дом, а в летний флигель. Юрке было непривычно весь день проводить во дворе, да Юркина мама тоже чувствовала себя неуютно, правда, она укладывала спать после обеда сестрёнку в доме и сама немного отдыхала рядом. Юрка с двоюродной сестрой нашли место на дедовом подворье, где можно было с комфортом переждать послеполуденную жару. За флигелем росла старая яблоня-симеринка, там дед забетонировал небольшую площадку вокруг яблони. Семеринка и флигель не давали палящим лучам солнца пробиться в этот прохладный и уютный уголок. Юрка и сестра, пережидая там жаркие часы, валялись на старом покрывале, принесённом сестрой из дома.

Когда Юрка осматривал всё, расположенное рядом с большим домом и флигелем, то заметил тропинку, убегающую со двора неизвестно куда. Она начиналась сразу за летней кухней и терялась среди фруктовых деревьев, и как бы звала Юрку за собой. Однако, вспомнив строгий наказ матери никуда не уходить со двора от дома, он после секундных колебаний вернулся во двор. Бабушка чистила чугунок на столе возле летней кухни и краем глаза наблюдала за внуком. Ей понравился этот мальчишка, хотя он её своей бабушкой по-настоящему ещё не считал. По всему было видно, что внук был её кровей, как, впрочем, и Пётр, его отец, и это её радовало. Первые её дети пошли в мужа Парфентия – светловолосые славяне. Она уже потеряла надежду родить кого-то себе подобного, но тут она рожает мальчика и сразу узнаёт в нём свои ярко выраженные восточные черты. Это был как раз будущий Юркин отец Пётр. «Вот сын Петра пошёл в мою родню, хотя мать его красавица, типичная русская девчонка», – с удовлетворением подумала Елизавета. Она зашла в кухню, а когда вышла, то увидела лишь спину Юрки, убегающего по тропинке. Мысль о таинственной тропке не давала ему покоя, и он потерял всякий интерес ко всему остальному. Соблазн пробежаться по дорожке был настолько велик, что Юрка, забыв про наказ матери, вернулся и рванул по тропинке. «Юрик, Юрик, осторожнее, там криничка, к ней не подходи!» – крикнула ему вдогонку бабушка. Ах, там ещё какая-то криничка! Что такое криничка? Бабушкино предупреждение лишь «подлило масла в огонь». Теперь Юрка обязательно должен увидеть страшную криничку. Таинственная криничка разожгла Юркино любопытство, у него и в мыслях не было вернуться обратно после предупреждения бабушки, более того, он даже побежал быстрее. Тропинка петляла между деревьями, а потом резко пошла вниз. Юрка даже притормозил, чтобы не упасть.

Внизу у самой тропинки в чаще вишнёвых деревьев он обнаружил яму с отвесными стенками. Часть ямы была прикрыта деревянным щитом, а возле неё настил из нескольких досок.

«Так вот она какая, криничка!» – догадался Юрка. В густой тени свисающих вишнёвых деревьев, наполовину заполненная мутноватой водой, она действительно была страшновата. Со стен ямы разветвляющимися щупальцами каких-то сказочных чудищ свисали к воде корни деревьев, в которых прятались громадные лягушки. Их кваканье было слышно ещё наверху. Завидев Юрку, они, как по команде, замолчали и принялись прыгать в воду. Их угрожающее шлёпанье растянулось по времени. Картинка не из приятных. Честно признаться, Юрка по неизвестным причинам побаивался воды, не вообще воды, а большого её пространства. Дедова криничка была маленькая, но наполнявшая её тёмная вода в окружении свисающих корней с кишащими в ней лягушками имела угрожающий вид, и он поспешил отойти.

К тому же, поодаль Юрка заметил другое чудо – совсем маленькую, игрушечную речку с настоящими берегами, поросшими густой травой. Вот это был для Юрки, почитателя и любителя всех речек, настоящий восхитительный сюрприз. Ручей, действительно как маленькая речка с живописными берегами, протекал по дедову участку от одной изгороди к другой, противоположной. Вот это да! Дед имел собственный ручей! В двух местах через ручей были наведены дощатые мостики, на которые в жаркий день можно было сесть и погрузить ступни ног в приятную прохладную водичку. За ручьём располагалось бабушкино огородное царство – помидоры, огурцы, капуста, морковь, а ниже по течению лужок, заливаемый весной талой водой. После ухода воды там поднималась густая луговая трава, питаясь которой корова давала жирное вкусное молоко. А когда корову перестали держать, дед Парфентий заготавливал сено на продажу.

Всю осень Юркина семья прожила на дедушкином подворье в большом доме. Пётр устроился работать на электростанцию начальником смены пылеприготовительного цеха. Работал посменно, приходилось ходить на работу и возвращаться в полночь. А четырёхкилометровый путь от дома деда до места работы проходил по неблагоустроенным шахтёрским посёлкам.

Время было неспокойное – 1953 год, и ходить по ночам в одиночку было очень опасно. Почти в каждой шахтёрской семье кто-нибудь находился в заключении или уже вышел. А были такие семьи, где братья один за другим отсиживали сроки. Большинство из них попадали в застенки на почве пьянства и последующего за ним хулиганства.

К тому же, как известно, в 1953 году из лагерей освободили массу рецидивистов. Не имея средств к существованию, многие из них принялись за старое, вплоть до совершения убийства. А уж избить и ограбить могли ради молодецкой забавы. Время такое было.

Мама очень переживала, когда отец работал в ночную смену, ждала и радовалась его возвращению. Юрку хоть и укладывали в постель, но он не засыпал до возвращения отца со смены. В кепке и немецкой кожанке отец приходил усталый, с почерневшим от угольной пыли лицом, долго мылся, о чём-то шёпотом разговаривал с мамой, и только тогда Юрка спокойно погружался в сон.

Отец отсыпался после ночной смены долго, и Юрка с сестрой с нетерпением ожидали, когда он проснётся, потому что он приносил им подарок от якобы встреченного им по дороге зайчика. Подарком служил недоеденный им самим на работе чёрствый кусочек хлеба, но отец так ярко рассказывал о встрече с придуманным зайцем, что брат с сестрой начинали верить ему и под улыбки взрослых поедали казавшийся необычайно вкусным зайкин подарок. Впрочем, пятилетний Юрка, в отличие от сестрёнки, уже понимал, что это просто игра, но с радостью принимал в ней участие, тем более что хлеб на самом деле ему казался вкусным.

Быстро пролетели тёплые осенние деньки, когда почти всё светлое время Юрка со своими сёстрами, родной и двоюродной, проводили во дворе. День ему казался бесконечно длинным и скучным. Но вот пришла пора осенней непогоды, дни стали серые и короткие. Когда совсем похолодало и стало необходимо топить печь, дедушка с бабушкой тоже перешли из флигеля в большой дом, так как топить две печи было накладно и хлопотно. Юрка с сестрой сидели в тёмной хате и не знали, чем себя занять. Темнеть стало рано, но по вечерам напряжение падало, и лампочки почти затухали, еле освещая небогатую обстановку дедушкиной хаты. Но вот ударили первые морозы, всё занесло снегом, и Юрку вообще перестали выпускать во двор.

Взрослым было не до Юрки с сестрой, у них своих забот по хозяйству был полон рот. Отец постоянно уходил на работу, приходил усталый и отсыпался. Юркина мама Марфа, будучи хрупкой и на вид совсем юной девушкой, хотя имела уже двоих детей, не пришлась ко двору свёкрам. У них были свои крестьянские каноны женской красоты, коим худенькая Марфа никак не отвечала. Они считали, что их сын выбрал неподходящую жену и, видимо, ему это не однажды выговаривали. Или Пётр сообщил об этом Марфе, или она сама поняла из отношения свёкров к себе, но положение её в доме становилось тягостным. К тому же как-то в разговоре, не придавая этому значения, сообщила, что она из старообрядческой семьи. Свекровь, религиозная и набожная пожилая женщина, видимо, не могла спокойно переносить жизнь в одном доме с невесткой-староверкой. Марфа, стараясь как-то сгладить натянутые отношения со свекровью, бралась за любую работу – готовила, стирала, прибирала в доме, мыла полы и даже порой ходила по воду.

Единственная водоразборная колонка находилась далеко от дома. К тому же, чтобы принести воды из колонки, приходилось порой отстоять немалую очередь и нести затем два полных ведра на коромысле через плечо. На первых порах, пока стояло тепло, это было терпимо, но зима 1953—54 года выдалась не по-южному ранняя и суровая, со снегом и морозами.

Как-то морозным днём Марфа отправилась за водой в осенних туфельках. Зимней обуви почему-то у неё не было. Сходить к колонке и вернуться с водой было полбеды, но, как назло, у колонки выстроилась длинная очередь. Надо было долго ждать, чтобы набрать воды.

Марфа сильно замёрзла, но терпела, ведь вода дома закончилась. Пришла еле-еле с водой и отмороженными ногами. Она долго вспоминала этот случай и сетовала, что у свекрови в ту пору хранились в шкафу новые валенки, а ей пришлось в сильный мороз идти по воду в туфлях.

Марфа, конечно, страдала в своём положении приживальщицы, ведь дома она была единовластной хозяйкой двухкомнатной квартиры. Да и скучала она по своим родным, что остались в Башкирии. Тосковал и Юрка, вспоминая родной город, свою просторную светлую квартирку, дядю своего Василия, маминого брата, который часто приходил к ним, своих дворовых друзей. Юрка понимал, что всё это он потерял навсегда, и уныло бродил неприкаянным по чужому дедову дому, не зная, чем заняться, куда себя деть.

Книжки-раскладушки, купленные на Казанском вокзале в Москве, Юрка выучил наизусть, да и картинки одни и те же рассматривать наскучило. Нового ничего не было – ни книжек, ни игрушек.

Разумеется, Парфентий и Елизавета, привыкшие к пусть нелёгкой, но спокойной и размеренной жизни, с трудом переносили неудобства такой суматошной жизни, когда им, уже далеко не молодым, на голову свалилась целая семья с двумя маленькими детьми. Словом, все потихоньку страдали и терпели. Быть может, только отец чувствовал себя комфортно в этой ситуации, ведь он приехал в свой родной дом к отцу и матери.

А здесь ещё некстати сестрёнка подлила масла в огонь. Ей в ту пору даже трёх лет не исполнилось. Возможно, она чувствовала неприятие матери со стороны свёкров и была готова её защищать, как могла. Как-то вечером она играла кубиками на полу в кухне. Мать помогала бабушке стряпать ужин, Юрка, как всегда, скучал, не зная, чем заняться. Отец был на работе.

За окнами уже темнело, когда, закончив дела во дворе, в кухню вошёл дедушка. Сняв верхнюю одежду и увидев внучку, он подошёл к ней и что-то ей сказал на ухо. Реакция сестры была стремительной – она схватила кубик и с силой запустила его в голову деда. Что такого он ей нашептал, что вызвало у неё такую ярость, никто из присутствующих не слышал, и причина её поступка осталась тайной навсегда. Возможно, она совершила то, на что мать её никогда бы не пошла.

Кубик острым углом пришёлся прямо деду в лоб. Пролилась кровь. Бабушка ахнула, схватила чистую тряпочку и стала вытирать дедов лоб, сгоряча при этом назвав внучку негодной девчонкой. Мать схватила сестру за руку и нашлёпала, та в рёв. Дед не проронил ни слова. После об этом странном случае вслух старались не вспоминать, хотя ссадина на лбу деда ещё долго не позволяла его забыть, а обстановка в доме стала ещё более напряжённой. Юрке же реакция бабушки на выходку сестры не понравилась, ведь она же маленькая, и потом, что там дедушка ей сказал, никто не знает. Юрка тоже не слышал, но полностью остался на стороне сестры.