Читать онлайн Кровь звёзд

Глава 1: Цвета, которых нет

Станция «Прометей-4» пела.

Рэйчел Кимура слышала эту песню каждый день вот уже шесть лет – и каждый день она звучала чуть иначе. Не ушами, разумеется. Уши улавливали лишь монотонный гул систем жизнеобеспечения, далёкое шипение охлаждающих контуров, иногда – приглушённые голоса в коридорах. Но то, что слышала Рэйчел, не имело отношения к звуку.

Она видела музыку.

Магнитное поле главного реактора разливалось перед её внутренним взором густым янтарным сиянием – тёплым, пульсирующим в ритме термоядерного сердца станции. Защитный экран, отклоняющий смертоносный поток заряженных частиц от Тау Кита, переливался холодной лазурью, и в этой лазури плясали серебристые нити – токи Фуко, индуцированные солнечным ветром. Охлаждающий контур змеился вдоль переборок невидимой для других рекой цвета старой меди, и там, где жидкий натрий замедлял свой бег, медь темнела до почти чёрного.

Синестезия. Редкая форма, одна на несколько миллионов. Врачи на Земле качали головами, прогоняли её через томографы и энцефалографы, писали статьи в специализированные журналы. «Уникальный случай восприятия электромагнитных полей через зрительную кору», – гласил один из заголовков. Рэйчел тогда было четырнадцать, и она ненавидела быть уникальной.

Потом она выросла и поняла: особенность можно проклинать, а можно использовать.

Сейчас, в 07:42 по станционному времени, Рэйчел медленно шла по техническому коридору сектора Г-7, и её глаза – серо-зелёные, с необычно расширенными зрачками – скользили по стенам, не задерживаясь на видимом. Переборки из композитного сплава, трубы, кабельные каналы, аварийные указатели – всё это существовало где-то на периферии. В центре же её внимания пылало невидимое: переплетение силовых линий, магнитных потоков, электрических полей.

Сегодня станция пела тревожно.

Рэйчел остановилась у распределительного узла 7-14, прижала ладонь к диагностической панели. Холодный металл под пальцами, привычный запах озона и машинного масла. На маленьком экране побежали строчки данных – температура, давление, показатели потока. Всё в норме. Зелёные индикаторы, успокаивающие цифры.

Но янтарное сияние реактора, которое должно было быть ровным и спокойным, сегодня подёргивалось. Едва заметно, на грани восприятия. Как пламя свечи, на которое подул сквозняк.

Она нахмурилась, вызвала расширенную диагностику. Графики, спектрограммы, временны́е ряды. Всё штатно. Параметры в допустимых пределах. Автоматика не фиксировала никаких отклонений.

«Показалось», – сказала себе Рэйчел. И почти поверила.

Она двинулась дальше по коридору, методично проверяя узел за узлом. Рутина, отработанная до автоматизма. Пятнадцать минут на сектор, восемь секторов за смену, перерыв на обед, ещё четыре сектора, отчёт, конец рабочего дня. Так было вчера. Так было позавчера. Так было две тысячи сто девяносто дней подряд.

Рэйчел любила рутину. Рутина не требовала думать. Не требовала чувствовать. Не требовала вспоминать.

У узла 7-22 она столкнулась с Маркосом – техником из ночной смены, заканчивающим дежурство. Молодой, не старше двадцати пяти, вечно взъерошенный, с ямочками на щеках и открытой улыбкой. Он работал на станции всего восемь месяцев и ещё не успел проникнуться тем особым фатализмом, который отличал старожилов.

– Доброе утро, доктор Кимура!

Рэйчел кивнула, не замедляя шага.

– Слышали новость? – Маркос пристроился рядом, не обращая внимания на её очевидное нежелание разговаривать. – Зонд шестнадцать вернулся с рекордным уловом. Почти два килограмма гелия-три за цикл. Чэнь говорит, если так пойдёт, квартальный план выполним досрочно.

– Хорошо.

– А ещё в столовой сегодня настоящий кофе. Ну, почти настоящий. Запасы с последнего корабля. Джамиля приберегла.

– Угу.

Маркос, наконец, уловил настроение и слегка сбавил энтузиазм.

– Вы в порядке, доктор Кимура? Выглядите… усталой.

Рэйчел остановилась. Посмотрела на него – впервые за разговор по-настоящему посмотрела. Карие глаза, в которых ещё не угасло то, что угасает у всех, кто проводит годы в консервной банке в пятнадцати миллионах километров от ближайшей планеты.

– Я в порядке, Маркос. Спасибо.

Она хотела добавить что-то ещё – вежливое, необязывающее, – но слова застряли где-то между мыслью и языком. Поэтому она просто отвернулась и пошла дальше, оставив молодого техника стоять посреди коридора.

За спиной послышался вздох. Потом – удаляющиеся шаги.

«Он хороший парень», – подумала Рэйчел. – «Просто не нужно подпускать хороших парней слишком близко. Для их же блага».

К полудню она закончила с техническими секторами и перешла к своей основной работе – анализу данных солнечной активности. Это была часть её обязанностей, которую она по-настоящему любила. Здесь не нужно было притворяться, улыбаться, поддерживать разговоры. Только она, терминал и бесконечные потоки информации от орбитальных датчиков.

Рабочее место Рэйчел располагалось в научном модуле – небольшом отсеке в форме полусферы, половину которого занимал обзорный иллюминатор. Самый большой на станции, почти три метра в диаметре. Через него можно было видеть Тау Кита – не напрямую, конечно, многослойные фильтры превращали убийственное сияние в терпимый для глаз золотисто-оранжевый диск, – а также черноту космоса, усеянную немигающими звёздами.

Рэйчел скользнула в кресло, привычным движением активировала терминал. Голографический экран развернулся перед ней веером данных: спектрограммы, температурные карты фотосферы, графики солнечного ветра. Она загрузила записи за последние сорок восемь часов и начала просматривать, одновременно поглядывая на иллюминатор.

Тау Кита выглядела сегодня спокойной. Ровный диск без крупных пятен, без протуберанцев, без видимых выбросов. Идеальная звезда для добычи – стабильная, предсказуемая, почти скучная по меркам астрофизики.

«Почти», – мысленно усмехнулась Рэйчел.

Она пролистала данные за вчерашний день. Обычные колебания интенсивности, несколько микровспышек в южном полушарии, стандартное магнитное поле. Ничего примечательного.

Потом перешла к ночным записям.

И остановилась.

Корональный выброс. Зафиксирован в 03:17 по станционному времени. Средней мощности, направление – примерно в сторону станции, но с достаточным отклонением, чтобы не вызвать тревоги у автоматических систем защиты.

Рэйчел нахмурилась и увеличила изображение.

Выброс как выброс. Облако раскалённой плазмы, вырвавшееся из короны со скоростью около восьмисот километров в секунду. Такие случались регулярно – Тау Кита, при всей своей стабильности, оставалась звездой, а звёзды время от времени выплёвывают в пространство куски собственной атмосферы. Ничего необычного.

Но что-то зацепило её взгляд.

Рэйчел переключилась на магнитные данные и почувствовала, как холодок пробежал вдоль позвоночника.

Структура выброса. Она была… неправильной.

Нет, не неправильной. Слишком правильной.

Корональные выбросы – это хаос. Турбулентные потоки плазмы, перекрученные магнитные линии, случайные завихрения. Красивые в своей дикости, непредсказуемые, как буря. Но этот выброс… В его структуре угадывалась симметрия. Едва заметная, почти погребённая под слоями случайных флуктуаций, но – симметрия.

Как будто кто-то взял естественный хаос и слегка причесал его.

Рэйчел откинулась на спинку кресла, потёрла глаза. Шесть часов сна за последние двое суток. Снотворное, которое перестало помогать. Старые кошмары, которые никуда не делись.

«Ты видишь то, чего нет», – сказала она себе. – «Как всегда».

Она закрыла файл, открыла снова. Прогнала данные через стандартный фильтр шумов. Потом через нестандартный, который написала сама три года назад.

Симметрия не исчезла.

Рэйчел встала, подошла к иллюминатору. Золотисто-оранжевый диск Тау Кита смотрел на неё из бездны. Спокойный, ровный, безразличный.

Она протянула руку, коснулась холодного стекла – точнее, многослойного композита, способного выдержать прямое попадание микрометеорита.

И тогда она увидела.

Не глазами. Тем другим зрением, которое делало её «уникальной». Магнитное поле звезды – обычно воспринимаемое как размытое золотое свечение на границе периферийного зрения – сегодня выглядело иначе. Ярче. Отчётливее. И в нём угадывался… ритм. Пульсация, слишком медленная и слишком регулярная, чтобы быть обычными колебаниями.

Рэйчел отдёрнула руку от стекла, и видение исчезло.

«Недосып», – решила она. – «Всего лишь недосып».

Она вернулась к терминалу, сохранила данные о выбросе в личную папку и сделала короткую пометку: «Необычная структура CME 03:17. Проверить при повторении». Потом закрыла файл и перешла к другим записям.

Ещё четыре часа работы. Сотни графиков, тысячи измерений. Всё в норме. Никаких аномалий, кроме той, утренней.

Возможно, она ошиблась. Возможно, мозг сыграл с ней очередную злую шутку.

Рэйчел цеплялась за эту мысль, как утопающий за соломинку.

Обед она провела в дальнем углу столовой, за столиком у стены. Отсюда открывался вид на весь зал – привычка, выработанная годами. Всегда знать, кто входит. Всегда иметь путь отступления.

Столовая «Прометея-4» была относительно просторной – по меркам космических станций, разумеется. Двадцать столов на четыре человека каждый, панорамное окно с видом на технический модуль, несколько искусственных растений в углах. Администрация станции старалась сделать пространство «более человечным» – так это называлось в корпоративных отчётах. На практике это означало бежевые стены вместо серых и успокаивающую фоновую музыку, которую большинство научилось не замечать.

Рэйчел ковырялась в тарелке с синтетическим рагу – не худшая еда на станции, но и не лучшая. Аппетита не было. Не было вот уже несколько дней.

За соседним столиком шумела компания из добывающего отдела – молодые техники, в основном. Смеялись над какой-то шуткой, обсуждали вчерашний матч по мини-футболу в рекреационном модуле. Нормальная жизнь нормальных людей.

Рэйчел отвела взгляд.

– Кимура.

Она подняла голову. Перед её столиком стоял Ларс Хансен – начальник технического отдела, грузный норвежец пятидесяти с лишним лет, с вечно красным лицом и манерой говорить так, словно каждое слово стоило ему усилий.

– Хансен.

– Отчёт по секторам Г. Когда?

– К вечеру.

– Нужен сейчас. Ван дер Берг затребовал.

Рэйчел нахмурилась. Директор станции редко интересовался рутинными отчётами.

– Что-то случилось?

Хансен пожал массивными плечами.

– Корпоративные. Хотят сводку по всем системам. – Он понизил голос. – Между нами – какие-то проблемы с добычей в третьем квадранте. Два зонда вернулись почти пустыми. Начальство нервничает.

– Ясно. Через час будет.

Хансен кивнул и ушёл, не прощаясь. Рэйчел проводила его взглядом.

Пустые зонды. В третьем квадранте, если она правильно помнила, работали зонды двенадцать и шестнадцать. Шестнадцать – тот самый, с «рекордным уловом», о котором говорил утром Маркос. Значит, проблема с двенадцатым.

Она автоматически достала планшет, вызвала карту зондов. Двенадцатый работал на орбите ближе к звезде, чем остальные – примерно 0,09 астрономических единицы. Рискованная позиция, но и потенциально самая выгодная: чем ближе к звезде, тем плотнее солнечный ветер, тем больше гелия-три можно собрать.

Данные показывали, что зонд функционировал нормально. Системы в порядке, магнитные ловушки работают. Но улов за последние три цикла действительно упал почти вдвое.

Рэйчел прокрутила графики назад, сравнивая с предыдущими периодами. Падение началось… Она остановилась. Падение началось три дня назад. Примерно тогда же, когда она впервые заметила странные колебания в поле реактора.

«Совпадение», – сказала она себе. Но пальцы уже сами сохраняли данные в ту же папку, где лежала запись утреннего выброса.

Она не знала, зачем это делает. Просто… чувствовала, что нужно.

После обеда Рэйчел закончила отчёт для Ван дер Берга и отправила его Хансену. Потом вернулась к обходу – оставалось ещё четыре сектора.

Работа текла привычно и размеренно. Узлы, панели, индикаторы. Зелёный, зелёный, зелёный. Станция функционировала как часы – или почти как часы. За шесть лет Рэйчел научилась замечать малейшие отклонения, те крошечные несовершенства, которые автоматика пропускала, но которые через неделю или месяц могли превратиться в проблему.

В секторе Д-3 она нашла микротрещину в охлаждающем контуре – настолько маленькую, что датчики её не фиксировали, но Рэйчел увидела, как медный поток в её восприятии чуть подёргивается в этом месте, словно натыкаясь на невидимое препятствие. Она отметила координаты, отправила заявку ремонтной бригаде.

В секторе Д-5 один из распределительных узлов работал с едва заметным запаздыванием – на двадцать миллисекунд медленнее соседних. Технически всё ещё в пределах нормы. Рэйчел заменила управляющий модуль на резервный.

В секторе Д-7 она остановилась перед иллюминатором – маленьким, едва полметра в диаметре, но достаточным, чтобы увидеть кусочек космоса. Отсюда Тау Кита была не видна, зато открывался вид на далёкую точку света – Тау Кита e, планета-колония, дом для двух миллионов человек.

Рэйчел смотрела на эту точку и думала о том, что люди там, внизу, почти наверняка не знают о её существовании. Для них станция «Прометей-4» – это абстракция, строчка в новостях, источник энергии, который они принимают как должное. Сто восемьдесят человек, поддерживающих работу добывающего комплекса, – муравьи в огромном механизме межзвёздной экономики.

«И правильно», – подумала она. – «Так и должно быть».

Она отвернулась от иллюминатора и пошла дальше.

Смена закончилась в 19:00. Рэйчел сдала последний отчёт, переоделась в гражданское и отправилась к себе в каюту.

Каюта была маленькой – шесть квадратных метров, стандарт для старшего технического персонала. Койка, встроенный шкаф, складной стол с терминалом, крошечный санузел за перегородкой. На стенах – ничего. Никаких фотографий, постеров, личных вещей. Только функциональная серость металлических панелей.

Рэйчел любила эту пустоту. Она была честной.

Она села на край койки, сбросила ботинки. Усталость навалилась сразу, как только тело коснулось привычной поверхности. Не физическая – той она почти не чувствовала. Другая усталость, глубже и тяжелее.

На столе лежал планшет. Рэйчел протянула руку, проверила сообщения. Ничего важного – несколько служебных уведомлений, рассылка от медотдела о профилактике космической болезни, приглашение на какое-то мероприятие в рекреационном модуле. Она закрыла всё, не читая.

Потом открыла личную папку.

Данные о выбросе всё ещё лежали там, ждали. Рэйчел смотрела на них и чувствовала странное беспокойство – как будто что-то важное маячило на самом краю понимания, но никак не давалось в руки.

Она загрузила визуализацию выброса, развернула голограмму над планшетом. Трёхмерная модель медленно вращалась в воздухе – облако плазмы, магнитные линии, траектория движения. Красиво, если отвлечься от того, что эта красота могла убить человека за доли секунды.

Симметрия была здесь. Она видела её теперь яснее – едва заметное упорядочивание в хаосе, как следы воды на песке, оставшиеся после отлива. Природа не создаёт таких следов. Природа не любит порядок.

Но что тогда?

Рэйчел потёрла виски. Голова раскалывалась – верный признак того, что пора принять таблетку и лечь спать.

Она закрыла голограмму, убрала планшет. Достала из ящика стола пластиковую баночку – снотворное, выписанное доктором Мбеки после очередного медосмотра, когда Рэйчел совершила ошибку и честно ответила на вопрос о качестве сна.

«Два-три раза в неделю», – сказала тогда Мбеки, протягивая рецепт. – «Не чаще. Иначе привыкание».

Это было четыре месяца назад. Теперь Рэйчел принимала таблетки каждую ночь, и они всё хуже справлялись со своей работой.

Она выдавила одну капсулу на ладонь, посмотрела на неё. Маленькая, голубая, безобидная на вид. Потом проглотила, запив водой из встроенного фонтанчика.

Двадцать минут до действия. Она легла на койку, закрыла глаза.

Темнота за веками была неполной – в ней плавали цветные пятна, остаточные образы магнитных полей, которые мозг никак не хотел отпускать. Янтарный реактор. Лазурный щит. Медный поток охладителя. И где-то там, далеко за пределами станции, – золотое сияние звезды с этой странной, тревожной пульсацией.

Рэйчел попыталась думать о чём-то нейтральном. О работе на завтра. О том, что нужно заказать новые фильтры для скафандра. О том, что через три месяца придёт корабль с припасами и, возможно, свежими яблоками.

Но мысли скользили мимо, не задерживаясь.

Вместо этого пришло другое.

Станция «Гелиос-2». Восемь лет назад.

Коридор сектора 7 – узкий, едва достаточный для двоих. Аварийное освещение красит стены в кровавый цвет. Под ногами дрожит пол – это работают аварийные насосы, пытаясь откачать хладагент из повреждённого контура.

Рэйчел бежит. Рядом – Меган. Меган Салливан, тридцать два года, рыжие волосы, веснушки на носу, смех, который слышно через две переборки. Напарница, коллега, подруга – насколько Рэйчел вообще способна на дружбу.

Они бегут к аварийному шлюзу. Системы станции сходят с ума – охлаждение отказало, плазма из реактора прорывается через пробитую стенку, температура растёт с каждой секундой. Эвакуация. Спасайся кто может.

До шлюза пятьдесят метров. Сорок. Тридцать.

А потом Рэйчел слышит это – низкий скрежет, от которого зубы сводит. Аварийные переборки. Автоматика отсекает повреждённые отсеки, пытаясь спасти станцию.

Двадцать метров до шлюза. Переборка начинает опускаться – медленно, как во сне.

– Быстрее! – кричит Меган.

Они ускоряются. Рэйчел впереди, Меган чуть отстаёт – она всегда была медленнее, шутила, что ноги коротковаты для спринта.

Десять метров. Переборка опускается. Зазор между ней и полом – метр. Восемьдесят сантиметров. Шестьдесят.

Рэйчел ныряет, проскальзывает под металлическим краем. Переворачивается, протягивает руку.

Меган бросается следом. Не успевает.

Зазор – сорок сантиметров. Тридцать. Меган на животе, пытается проползти. Рэйчел хватает её за руку, тянет. Металл скрежещет о металл.

– Рэйчел… – Голос Меган странно спокоен. – Отпусти.

– Нет!

– Отпусти. Не успеть.

Двадцать сантиметров. Меган смотрит на неё – зелёные глаза, в которых нет страха, только какая-то странная нежность.

– Живи, – говорит она.

И толкает Рэйчел назад, одновременно выдёргивая руку из её хватки.

Переборка падает с глухим лязгом.

Рэйчел ударяется о стену коридора. Перед глазами – серый металл, на котором ещё виден отпечаток её пальцев. С той стороны – тишина. Потом – крик. Короткий, быстро оборвавшийся.

Потом – ничего.

Рэйчел проснулась рывком, задыхаясь.

Темнота каюты. Тусклое мерцание аварийного указателя над дверью. Собственное сердце, бьющееся так, словно пытается пробить грудную клетку.

Она села, прижала ладони к лицу. Мокрые щёки – слёзы или пот, неважно.

Снотворное не помогло. Как обычно.

Часы на стене показывали 02:47. Пять часов сна, из которых, судя по ощущениям, три она провела в том коридоре.

Рэйчел встала, подошла к маленькому умывальнику. Включила воду, плеснула в лицо. Холодная, с металлическим привкусом, как всё на станции.

В зеркале отражалось бледное лицо с тёмными кругами под глазами. Тридцать восемь лет, из которых последние шесть – на этой станции. Бегство? Наказание? Она давно перестала различать.

Меган было бы сорок в этом году. Если бы…

Рэйчел отвернулась от зеркала.

Спать она больше не могла – знала по опыту. Кошмар вернётся, как возвращался каждый раз. Оставалось только одно средство, единственное, которое действительно помогало.

Работа.

Она оделась, вышла из каюты. Коридоры станции в ночное время были почти пустыми – только дежурные в ключевых отсеках, только автоматика, следящая за сотней параметров. Шаги Рэйчел гулко отдавались от стен.

Она шла в научный модуль.

В три часа ночи модуль был пуст. Рэйчел включила терминал, загрузила данные за последние сутки.

Ещё один корональный выброс. Зафиксирован в 01:33, когда она спала. Слабый, почти незаметный на фоне обычной активности.

Но структура…

Рэйчел увеличила изображение, наложила на него утренний выброс. Две модели медленно вращались рядом, и теперь она видела это ясно: симметрия не была случайной. Оба выброса имели похожую структуру – как будто созданные по одному шаблону, но с вариациями.

Она откинулась в кресле, глядя на голограммы.

Что это значило? Магнитные аномалии внутри звезды? Какой-то неизвестный физический процесс? Или…

«Или ты окончательно сошла с ума», – закончила она мысль.

Рэйчел сохранила сравнение, добавила ещё одну пометку в файл. Потом закрыла рабочие окна и просто сидела, глядя в иллюминатор.

Тау Кита висела в черноте, как огромный золотой глаз. Фильтры съедали бо́льшую часть света, но Рэйчел знала, что там, за этим спокойным фасадом, бушует термоядерный ад. Миллионы градусов в ядре, корона из раскалённой плазмы, магнитные поля чудовищной силы. Звезда была машиной уничтожения, которая по чистой случайности также являлась источником жизни для целой системы.

И что-то там было неправильно.

Рэйчел не могла объяснить, откуда взялась эта уверенность. Данные не говорили ничего определённого. Автоматика не фиксировала никаких угроз. Всё было в норме, всё было как всегда.

Но она видела.

Тем другим зрением, которое всю жизнь было её проклятием и благословением одновременно, она видела: магнитное поле звезды пульсировало. Медленно, ритмично, как огромное сердце. И в этой пульсации было что-то… намеренное. Что-то, чему не место в хаосе термоядерных реакций.

Рэйчел встала, подошла к иллюминатору. Прижала ладонь к холодному стеклу, как делала утром.

И снова увидела.

Золотое сияние, ярче и чётче, чем когда-либо. Пульсация – раз, два, три, пауза, раз, два, три. Как сердцебиение. Как сигнал.

«Это невозможно», – сказала она себе. – «Звёзды не посылают сигналов».

Но сияние продолжало пульсировать, безразличное к её скептицизму.

Рэйчел отступила от иллюминатора. Руки слегка дрожали – от усталости, от недосыпа, от чего-то ещё, чему она не хотела давать имя.

Она вернулась к терминалу, открыла записи. Наложила на график выбросов временну́ю шкалу. Утренний – 03:17. Ночной – 01:33.

Разница: двадцать два часа шестнадцать минут.

Она проверила предыдущие дни. Нашла ещё три похожих выброса, которые раньше пропустила – слишком слабые, чтобы попасть в отчёты.

Интервалы: двадцать два часа четырнадцать минут. Двадцать два часа восемнадцать минут. Двадцать два часа тринадцать минут.

Слишком близко к периодичности. Слишком близко к закономерности.

Рэйчел долго смотрела на эти цифры, и внутри неё что-то медленно переворачивалось – как корабль, который сначала кренится, кренится, а потом вдруг понимаешь, что он уже опрокинулся.

Она не знала, что это значит. Не знала, к чему приведёт. Не знала, хочет ли вообще знать.

Единственное, что она знала наверняка: звезда была другой сегодня. Тревожной, как она подумала утром.

И теперь она понимала почему.

В 05:30 Рэйчел всё ещё сидела в научном модуле, окружённая голографическими графиками и диаграммами. Данные за последний месяц были разложены перед ней, как улики на столе следователя.

Пять выбросов с аномальной структурой. Периодичность около двадцати двух часов. Слабая, но статистически значимая корреляция с падением эффективности добывающих зондов.

И ещё кое-что, что она заметила только сейчас, когда сложила все кусочки вместе: выбросы усиливались. Первый, три недели назад, был едва заметен. Последний, ночной, уже фиксировался стандартными датчиками.

Прогрессия.

Рэйчел потёрла глаза. Они горели от усталости и слишком долгого созерцания экранов, но она не могла остановиться. Где-то там, в этих данных, скрывался ответ. Она чувствовала его, как чувствуют приближение грозы – ещё до того, как небо потемнеет.

Нужно было рассказать кому-то. Хансену. Или сразу Ван дер Бергу. Показать данные, объяснить свои подозрения.

Но что именно объяснять? Что звезда ведёт себя странно? Что в хаосе корональных выбросов она видит симметрию? Что её синестезия – медицинская аномалия, над которой посмеивались коллеги ещё на «Гелиосе», – показывает ей что-то, чего нет в приборах?

Рэйчел представила лицо Ван дер Берга. Директор был практичным человеком, выросшим на добывающих платформах и научившимся доверять только цифрам. Он выслушает её, посмотрит на данные, не найдёт в них ничего, что выходит за пределы статистической погрешности, и вежливо предложит отдохнуть.

«Вы работаете слишком много, доктор Кимура. Может быть, стоит взять пару выходных».

Нет. Ей нужно было больше данных. Больше доказательств. Что-то, что нельзя отмахнуться или списать на усталость.

Она сохранила всё в личную папку, зашифровала на всякий случай. Потом выключила терминал и встала.

За иллюминатором занималась заря – условная, конечно, станция не имела дня и ночи в привычном смысле, но освещение в коридорах автоматически переключалось на «дневной» режим около шести утра, имитируя земные циклы.

Рэйчел посмотрела на Тау Кита в последний раз.

Звезда выглядела спокойной. Золотисто-оранжевый диск, ровное сияние, никаких видимых аномалий. Но Рэйчел больше не могла смотреть на неё прежними глазами.

Что-то там было. Что-то, чего она пока не понимала.

И это что-то – она почти готова была поклясться – смотрело в ответ.

Она вернулась в каюту, приняла душ, переоделась в рабочий комбинезон. До начала смены оставался час.

Рэйчел села на койку, закрыла глаза. Попыталась успокоить мысли, которые метались, как перепуганные птицы. Корональные выбросы. Симметрия. Периодичность. Прогрессия.

И лицо Меган, всплывающее из темноты каждый раз, когда она закрывала глаза.

«Живи», – сказала Меган тогда.

Но что значит – жить? Существовать? Работать? Прятаться от прошлого на задворках Солнечной системы – или что там называют системой Тау Кита?

Шесть лет. Шесть лет она убегала. И вот теперь что-то настигло её – не прошлое, нет, что-то совсем другое. Что-то, чего она не ожидала и не искала.

Звезда, которая посылает сигналы.

Рэйчел почти засмеялась. Абсурд. Полный, законченный абсурд. Звёзды – это термоядерные реакторы, гигантские шары плазмы, подчиняющиеся законам физики. Они не думают, не чувствуют, не общаются. Они просто горят, миллиарды лет, пока не кончится топливо.

Но симметрия в выбросах была реальной. Периодичность была реальной. И её синестезия – какой бы странной она ни была – никогда не обманывала её раньше. Каждая микротрещина, которую она находила. Каждый сбойный узел. Каждая аномалия, которую пропускала автоматика.

Она видела то, чего не видели другие. Всегда.

Что если на этот раз она тоже видит что-то реальное?

В 07:00 Рэйчел вышла из каюты и отправилась на утреннюю поверку. День предстоял обычный – обход секторов, проверка систем, отчёты. Рутина.

Но где-то на задворках сознания, там, куда она старалась не заглядывать, уже формировалась мысль: сегодня ночью она вернётся в научный модуль. Соберёт больше данных. Построит модель.

И попытается понять, что происходит со звездой, которая – она была почти уверена – пыталась что-то сказать.

В коридоре она снова встретила Маркоса. Он выглядел бодрым и выспавшимся – привилегия молодости.

– Доброе утро, доктор Кимура! Лучше спали?

Рэйчел посмотрела на него. Открытое лицо, искренняя улыбка. Ни тени того, что отравляло её собственное существование.

– Да, – соврала она. – Спасибо, что спросили.

И пошла дальше, унося с собой тяжесть нераскрытой тайны.

Где-то позади неё – за стенами станции, за многослойными щитами, за миллионами километров холодного пространства – звезда Тау Кита продолжала гореть.

И пульсировать.

И ждать.

Глава 2: Паттерн

Неделя.

Семь дней Рэйчел жила двойной жизнью. Днём – обходы секторов, отчёты, короткие кивки коллегам в коридорах. Ночью – научный модуль, голографические экраны, данные, данные, данные.

Снотворное она больше не принимала. Не было смысла – всё равно не помогало, а ей нужна была ясная голова. Вместо этого она спала урывками, по два-три часа между сменами, и держалась на стимуляторах из аптечки – тех самых, которые выдавали пилотам перед длительными миссиями.

К исходу седьмого дня у неё было достаточно.

Двадцать три выброса.

Рэйчел смотрела на голографическую модель, медленно вращавшуюся над рабочим столом, и чувствовала странную смесь торжества и страха. Двадцать три коронарных выброса за семь дней – это само по себе было необычно, Тау Кита славилась своей стабильностью. Но дело было не в количестве.

Дело было в структуре.

Она выстроила их в хронологическом порядке, наложила друг на друга, применила алгоритм выделения паттернов, который написала сама три ночи назад, когда руки тряслись от передозировки кофеина, а глаза отказывались фокусироваться.

Результат висел перед ней – неопровержимый, невозможный, реальный.

Выбросы пульсировали.

Не хаотично, не случайно. Ритмично. Как сердцебиение – систола, диастола, пауза. Систола, диастола, пауза. Интервал между «ударами» составлял в среднем двадцать два часа четырнадцать минут, с погрешностью не более пяти минут в любую сторону.

Рэйчел увеличила модель, вгляделась в структуру отдельных выбросов. Симметрия, которую она заметила в первую ночь, теперь была очевидна. Каждый выброс имел схожую форму – не идентичную, но узнаваемую, как почерк. Словно кто-то снова и снова выводил одну и ту же букву, и каждый раз она получалась чуть иначе, но оставалась той же буквой.

«Буквой», – повторила она про себя и почувствовала, как волоски на руках встают дыбом.

Она тряхнула головой, отгоняя мысль. Рано. Слишком рано для таких выводов. Нужно больше данных, больше анализа, больше…

Доказательств.

Рэйчел откинулась в кресле, потёрла воспалённые глаза. За иллюминатором Тау Кита равнодушно сияла – золотисто-оранжевый диск, каким он был и вчера, и неделю назад, и шесть лет назад, когда она впервые прибыла на станцию.

Но теперь она видела больше.

Её синестезия – этот странный дар, который она так долго считала проклятием – показывала ей то, чего не было в приборах. Магнитное поле звезды, обычно размытое золотое свечение на периферии зрения, теперь пульсировало в такт с выбросами. Она видела, как оно вздымается и опадает, вздымается и опадает – медленно, величественно, неумолимо.

Звезда дышала.

«Нет», – сказала себе Рэйчел. – «Звёзды не дышат. Это метафора. Красивая, но бессмысленная метафора».

Но метафора не объясняла данные. Метафора не объясняла симметрию. Метафора не объясняла периодичность с точностью до минут.

Она сохранила модель, добавила последние расчёты. Файл разросся до неприличных размеров – графики, спектрограммы, статистические выкладки, код алгоритмов. Всё, что она собрала за неделю бессонных ночей.

Теперь нужно было решить, что с этим делать.

Утреннее собрание отделов проходило в конференц-зале модуля управления – помещении, которое на станции громко называли «мостиком», хотя оно больше напоминало переговорную комнату среднего земного офиса. Овальный стол на двенадцать мест, голографический проектор в центре, панорамный экран на стене с трансляцией основных показателей станции.

Рэйчел пришла за пятнадцать минут до начала. Она редко посещала эти собрания – старшие инженеры не были обязаны присутствовать, если только их напрямую не вызывали. Но сегодня она попросила у Хансена слово.

Начальник технического отдела посмотрел на неё с удивлением.

– Слово? По какому вопросу?

– Солнечная активность. Я обнаружила… аномалию.

Хансен нахмурился. Его красное лицо стало ещё краснее – верный признак того, что он думает о чём-то неприятном.

– Какого рода аномалию?

– Лучше показать. На собрании.

Он помолчал, разглядывая её. Рэйчел знала, как она выглядит: бледная кожа, тёмные круги под глазами, нервно подёргивающаяся жилка на виске. Не лучший вид для того, кто собирается представлять научные данные.

– Хорошо, – сказал наконец Хансен. – Пять минут после основных докладов. Но если это очередная твоя… – он замялся, подбирая слово, – …интуиция, Кимура, я буду недоволен.

– Это данные, – ответила она. – Только данные.

Теперь, сидя за столом и наблюдая, как зал постепенно заполняется, Рэйчел прокручивала в голове свою презентацию. Факты. Цифры. Графики. Никаких интерпретаций, никаких гипотез. Пусть данные говорят сами за себя.

Директор Маркус Ван дер Берг вошёл последним, как и полагалось руководителю. Высокий, широкоплечий, с коротко стриженными седыми волосами и загорелым – даже здесь, в двенадцати световых годах от ближайшего пляжа – лицом. Южноафриканец, выросший на добывающих платформах Йоханнесбурга, поднявшийся по карьерной лестнице благодаря умению принимать жёсткие решения и не оглядываться назад.

Рэйчел работала с ним четыре года и до сих пор не могла понять, уважает она его или боится.

– Доброе утро, – сказал Ван дер Берг, занимая место во главе стола. – Начнём. Чэнь, добыча.

Кевин Чэнь – не путать с Дэвидом Чэнем из корпорации, однофамилец – кивнул и вывел на экран графики. Глава добывающего отдела, невысокий китаец с вечно усталым взглядом, начал монотонный доклад о показателях за неделю.

Рэйчел слушала вполуха. Зонды. Улов. Квоты. Цифры, которые ничего не значили для неё и всё значили для корпорации в двенадцати световых годах отсюда. Она думала о своих данных, о пульсирующей модели, о том, как объяснить то, что сама едва понимала.

– …падение эффективности в третьем квадранте, – говорил Чэнь. – Зонды двенадцать и девятнадцать показывают минус семнадцать процентов к плану. Причина неясна, системы в норме.

Рэйчел подняла голову. Третий квадрант. Те самые зонды, о которых говорил Хансен на прошлой неделе.

– Версии? – спросил Ван дер Берг.

Чэнь пожал плечами.

– Локальные флуктуации солнечного ветра. Или сбой в калибровке магнитных ловушек. Мы проверяем.

Рэйчел хотела что-то сказать, но сдержалась. Не сейчас. Подожди своей очереди.

Доклады продолжались. Медицинский отдел – всё штатно, три случая лёгкой космической болезни, один перелом руки в рекреационном модуле. Технический отдел – Хансен, скучный и обстоятельный, как всегда. Служба безопасности – коммандер Стенберг, коротко и по делу: никаких инцидентов.

Наконец Хансен повернулся к Рэйчел:

– Кимура. Твой вопрос.

Она встала, чувствуя на себе взгляды. Двенадцать человек за столом – главы отделов, старшие офицеры, научный персонал. Люди, с которыми она работала годами, но которых едва знала.

– Спасибо. – Её голос звучал ровно, хотя внутри всё сжималось. – Я хотела бы представить данные о необычной солнечной активности за последнюю неделю.

Она вывела на экран первый слайд – простой график корональных выбросов.

– Двадцать три выброса за семь дней. Это втрое выше среднего показателя для Тау Кита.

– Звезда проснулась, – хмыкнул кто-то из угла. Рэйчел не посмотрела, кто именно.

– Само по себе это не критично, – продолжила она. – Периоды повышенной активности случаются. Но я обратила внимание на структуру выбросов.

Второй слайд. Наложенные друг на друга модели выбросов.

– Видите? Они имеют схожую форму. Не идентичную, но статистически значимо похожую. Вероятность случайного совпадения – менее одного процента.

Тишина в зале. Рэйчел позволила себе крошечную надежду: может быть, они видят то же, что и она.

– И ещё кое-что.

Третий слайд. Временна́я шкала.

– Интервалы между выбросами. Двадцать два часа четырнадцать минут, плюс-минус пять минут. Это не случайность. Это периодичность.

Она замолчала, давая словам время осесть.

Первым нарушил тишину доктор Эрик Нильсен – глава научного отдела станции, худощавый датчанин с седой бородкой и привычкой смотреть на собеседника поверх очков, хотя коррекция зрения давно сделала очки ненужными.

– Интересно, – сказал он тоном, который означал ровно противоположное. – Но что именно вы предлагаете, доктор Кимура? Что эти данные значат?

Рэйчел колебалась. Она могла сказать правду – свою гипотезу, свои подозрения. Но одного взгляда на скептическое лицо Нильсена хватило, чтобы передумать.

– Я не знаю, что они значат, – честно ответила она. – Пока. Но считаю, что это требует дальнейшего изучения.

– На каком основании? – Нильсен сложил руки на груди. – Периодичность? Корреляция? Доктор Кимура, вам ли не знать: корреляция не равна причинности. У нас нет ни малейших доказательств того, что эти выбросы связаны с чем-то, кроме естественных процессов в звезде.

– Естественные процессы не создают такой симметрии.

– Откуда вам знать? – Нильсен чуть повысил голос. – Мы изучаем эту звезду шесть лет. Вы – инженер термоядерных систем, не астрофизик. С уважением, но какова ваша квалификация для подобных заявлений?

Рэйчел почувствовала, как щёки заливает жар. Она знала, что это произойдёт. Знала – и всё равно пришла.

– Моя квалификация – данные. – Она указала на экран. – Они перед вами. Посмотрите сами.

– Я посмотрел. И вижу статистический шум, которому вы пытаетесь придать смысл.

– Это не шум. Вероятность случайного совпадения…

– Менее одного процента, вы уже говорили. – Нильсен покачал головой. – Один процент – это не ноль. Это просто редкое событие. Которое, судя по вашим графикам, как раз и происходит.

– Эрик, – вмешался Хансен, – может, дадим ей договорить?

– Она договорила. – Нильсен посмотрел на директора. – Маркус, я не вижу здесь ничего, требующего немедленного внимания. Повышенная активность? Да. Мы усилим мониторинг. Но искать тайные смыслы в случайных данных – это не наука.

Ван дер Берг молчал, глядя на экран. Его лицо было непроницаемым – маска руководителя, принимающего решение.

– Кимура, – сказал он наконец. – Вы предлагаете какие-то конкретные действия?

Рэйчел сглотнула.

– Да. Расширенный анализ данных. Доступ к архивам наблюдений за всё время работы станции. И, возможно, перенастройка части зондов для более детального мониторинга солнечной активности.

– Перенастройка зондов? – подал голос Кевин Чэнь. – В разгар квартала? При падении добычи в третьем квадранте? Вы понимаете, чего просите?

– Я понимаю, что происходит что-то необычное, – ответила Рэйчел, стараясь сохранять спокойствие. – Что-то, что может объяснить и падение эффективности ваших зондов.

– Или может оказаться пустышкой, а мы потеряем недели работы.

– Или может оказаться чем-то важным, а мы пропустим это, потому что были слишком заняты квотами.

Тишина. Рэйчел поняла, что перегнула палку. Кевин Чэнь смотрел на неё с плохо скрываемым раздражением. Нильсен качал головой.

– Достаточно, – сказал Ван дер Берг. – Кимура, я ценю вашу… внимательность. Но доктор Нильсен прав: у нас нет оснований для экстренных мер. Продолжайте мониторинг в рамках своих обязанностей. Если появятся новые данные – докладывайте.

– Но…

– Собрание окончено. – Директор встал. – Все свободны.

Люди начали подниматься, переговариваясь вполголоса. Рэйчел стояла у экрана, чувствуя себя так, словно её только что ударили под дых.

«Они не увидели. Они смотрели – и не увидели».

Она выключила проектор, собрала свой планшет. Руки чуть дрожали – от усталости, от злости, от чего-то ещё.

– Кимура.

Она обернулась. Хансен стоял рядом, понизив голос.

– Я предупреждал.

– Я показала данные. Реальные данные.

– Ты показала то, что хотела увидеть. – Он вздохнул. – Слушай, я знаю, ты хороший инженер. Один из лучших на станции. Но это… – он кивнул на погасший экран, – это не твоя область. Оставь астрофизику астрофизикам.

– А если астрофизики ошибаются?

Хансен посмотрел на неё долгим взглядом.

– Тогда, наверное, нам всем хана, – сказал он наконец. – Но это не повод устраивать панику на пустом месте.

Он развернулся и вышел, оставив её одну.

Коридор модуля управления был пуст. Рэйчел шла к себе в научный модуль, механически переставляя ноги, и пыталась понять, что пошло не так.

Данные были правильными. Она проверяла их сто раз. Симметрия – реальна. Периодичность – реальна. Всё, что она показала, можно было проверить, воспроизвести, подтвердить.

Но они не захотели.

Это было хуже, чем если бы её данные оказались ошибочными. Ошибку можно исправить. Нежелание видеть – нельзя.

– Эй!

Она остановилась, обернулась. По коридору к ней почти бежала девушка – молодая, смуглая, с копной тёмных вьющихся волос, схваченных в небрежный хвост. Рабочий комбинезон технической службы, бейдж на груди.

Рэйчел нахмурилась, пытаясь вспомнить имя. Она видела эту девушку раньше – в столовой, в коридорах, – но никогда не разговаривала с ней.

– Доктор Кимура! Подождите!

Девушка остановилась перед ней, чуть запыхавшись.

– Я Лилу. Лилу Фонсека. Техник систем связи. – Она протянула руку. – Я была на собрании. Ну, не за столом, в углу. Мы, мелкие сошки, иногда присутствуем, если нужны для… неважно. Я слышала вашу презентацию.

Рэйчел пожала протянутую руку – автоматически, не думая.

– И?

– И это было потрясающе! – Глаза Лилу блестели. – То, что вы показали, эта периодичность… Я никогда не видела ничего подобного. Как вы это нашли?

Рэйчел моргнула. После реакции в зале она ожидала чего угодно, но не энтузиазма.

– Я… просто смотрела на данные.

– Нет-нет, это больше, чем «просто смотреть». – Лилу покачала головой. – Я знаю, как работают наши системы мониторинга. Автоматика бы это не поймала. Вы увидели что-то, чего нет в алгоритмах.

– Возможно.

– Определённо. – Лилу огляделась, понизила голос. – Слушайте, я понимаю, что вам сейчас не до разговоров. После того, что сказал Нильсен… Но я хотела предложить помощь.

– Помощь?

– С архивами. – Лилу чуть улыбнулась. – Я техник связи, помните? У меня есть доступ к системам, к которым у вас нет. Исторические данные, логи наблюдений, всё такое. Если вам нужны записи за всё время работы станции…

Рэйчел смотрела на неё, и что-то внутри медленно сжималось. Эта девушка – сколько ей, двадцать пять? двадцать шесть? – смотрела на неё с такой открытой надеждой, с такой готовностью помочь. Как будто ей было всё равно, что думают Нильсен и Ван дер Берг. Как будто она верила в данные просто потому, что увидела их.

Как Меган когда-то.

«Нет», – сказала себе Рэйчел. – «Не снова».

– Спасибо, – произнесла она вслух, и её голос звучал холоднее, чем она хотела. – Но я справлюсь сама.

Улыбка Лилу чуть погасла.

– Вы уверены? Я действительно могу…

– Уверена. – Рэйчел отступила на шаг. – У вас есть своя работа. Не стоит впутываться в мои… фантазии.

Последнее слово она произнесла с горечью – цитата, которую Лилу не могла понять, но которая обожгла ей язык.

Девушка смотрела на неё несколько секунд. Потом кивнула – коротко, без обиды.

– Ладно. Но если передумаете… – Она достала из кармана маленькую карточку, протянула Рэйчел. – Мой личный контакт. Не служебный. На случай, если вам понадобится кто-то, кто… ну, кто тоже думает, что звёзды иногда ведут себя странно.

Рэйчел взяла карточку, посмотрела на неё. Простая полоска пластика с голографическим кодом.

– Я серьёзно, – добавила Лилу. – То, что вы нашли… Я не знаю, что это значит. Но это что-то значит. И мне хотелось бы понять – что.

Она развернулась и пошла по коридору, не оглядываясь. Рэйчел смотрела ей вслед, пока тёмный хвост волос не скрылся за поворотом.

Потом посмотрела на карточку в своей руке.

Часть её хотела выбросить эту карточку – швырнуть в ближайший утилизатор и забыть о девчонке с горящими глазами, которая ещё не знала, чем заканчивается вера в людей.

Другая часть – та, которую она шесть лет пыталась заглушить – осторожно убрала карточку в нагрудный карман.

В научном модуле было тихо. Рэйчел сидела перед терминалом, глядя на застывшую голограмму своей презентации, и пыталась решить, что делать дальше.

Собрание было провалом. Нет – хуже, чем провалом. Она не просто не убедила их; она дала им повод сомневаться в её компетентности. «Не твоя область». «Статистический шум». «Интуиция».

Слова Хансена особенно жгли. Она знала его двенадцать лет – ещё с «Гелиоса-2», где он работал старшим техником. Он был одним из немногих, кто отнёсся к ней нормально после катастрофы, кто не смотрел с тем особым выражением, которое говорило: «Она выжила, а другие – нет».

И вот теперь он тоже не верил.

Рэйчел закрыла голограмму, открыла свои рабочие файлы. Данные никуда не делись. Двадцать три выброса, симметрия, периодичность – всё это по-прежнему было реальным, независимо от того, что думали Нильсен и Ван дер Берг.

Но что толку в данных, если никто не хочет их видеть?

Она откинулась в кресле, потёрла глаза. Усталость навалилась разом – бессонные ночи наконец предъявили счёт. Веки были как наждачная бумага, мысли разбегались, как капли ртути.

За иллюминатором Тау Кита медленно смещалась к краю поля зрения – станция вращалась, искусственная гравитация требовала постоянного движения. Золотисто-оранжевый диск, спокойный и безразличный.

«Что ты пытаешься сказать?» – мысленно спросила Рэйчел. – «И почему именно мне?»

Ответа, разумеется, не было.

Она заснула прямо в кресле – не планировала, просто провалилась в темноту между одним морганием и следующим.

Ей снилась звезда.

Не та Тау Кита, которую она видела каждый день – приручённая, отфильтрованная, безопасная. Эта звезда была настоящей: океан раскалённой плазмы, температуры, в которых испарился бы любой материал, магнитные поля такой силы, что разорвали бы человека на атомы.

Рэйчел плыла в этом океане – не телом, конечно, тело сгорело бы за наносекунду. Чем-то другим. Сознанием? Душой? Она не знала.

Вокруг неё пульсировал свет – золотой, оранжевый, белый. Волны энергии накатывали и отступали, накатывали и отступали. Ритм. Сердцебиение.

И где-то в глубине этого ритма было что-то ещё.

Присутствие.

Огромное, древнее, непостижимое. Оно не смотрело на неё – у него не было глаз. Не думало о ней – у него не было мыслей в человеческом смысле. Но оно знало, что она здесь. Ощущало её, как человек ощущает муравья, ползущего по коже.

И оно было… больно?

Нет, не так. Оно было – нарушено. Разбалансировано. Что-то внутри него сбилось с ритма, и это причиняло… не боль, но что-то похожее. Дискомфорт? Тревогу?

Рэйчел потянулась к этому ощущению – не рукой, не мыслью, чем-то третьим. Она хотела понять, хотела помочь, хотела…

Присутствие повернулось к ней.

Не физически – у него не было тела, которое могло бы поворачиваться. Но его внимание сфокусировалось на ней, и это было как… как стоять перед прожектором. Как быть единственной точкой во вселенной, на которую направлен взгляд бога.

«Помоги», – услышала она. Не словами – образами, ощущениями, чем-то, что её мозг отчаянно пытался перевести в понятные категории.

«Помоги. Помоги. Помоги».

Рэйчел проснулась, хватая ртом воздух.

Научный модуль. Кресло. Терминал. Иллюминатор. Реальность навалилась на неё, как холодный душ.

Сон. Это был только сон.

Но руки тряслись, и сердце колотилось так, словно она пробежала марафон.

Она посмотрела на часы: 16:47. Проспала почти три часа. За иллюминатором Тау Кита вернулась в центр обзора – станция завершила очередной оборот.

Звезда выглядела как всегда. Золотисто-оранжевый диск, ровное сияние.

Но теперь, когда Рэйчел смотрела на неё, она не могла отделаться от ощущения, что звезда смотрит в ответ.

«Помоги».

Голос из сна – если это можно было назвать голосом – всё ещё звенел в её голове. Не слова. Не язык. Чистое ощущение, переведённое мозгом во что-то понятное.

«Это был только сон», – повторила она себе. – «Мозг переутомлён. Он берёт данные, которые я анализировала, и выстраивает из них нарратив. Это нормально. Это объяснимо».

Но она не верила собственным словам.

Рэйчел встала с кресла – ноги затекли, пришлось несколько секунд топтаться на месте, восстанавливая кровообращение. Потом подошла к иллюминатору.

Звезда. Огромная, равнодушная, вечная. Миллиарды лет она горела здесь, задолго до того, как первый человек поднял глаза к небу. И будет гореть ещё миллиарды лет после того, как последний человек умрёт.

Что такое одна жизнь для звезды? Что такое одна станция, один корабль, одна цивилизация?

Ничего. Пылинка. Мгновение.

И всё же…

«Помоги».

Рэйчел прижала ладонь к стеклу. Холодное, гладкое под пальцами. За ним – пятнадцать миллионов километров пустоты, и за ней – ад. Миллионы градусов, давление, способное раздавить планету, энергия, выделяемая каждую секунду, – больше, чем человечество потребило за всю историю.

И что-то в этом аду было живым.

Она не знала, откуда взялась эта мысль. Не знала, почему она казалась такой правильной. Данные говорили о периодичности, о симметрии, о странных паттернах в хаосе. Данные не говорили о жизни.

Но сон…

«Это был только сон».

Рэйчел отвернулась от иллюминатора. Хватит. Ей нужно поесть, принять душ, отдохнуть по-нормальному. Бессонница и стимуляторы делают с мозгом странные вещи. Нильсен был прав – она не астрофизик, она не имеет права делать такие выводы.

Она выключила терминал и вышла из модуля.

Столовая была почти пустой – странное время, между обедом и ужином. Несколько человек за дальними столиками, негромкий разговор, звяканье посуды.

Рэйчел взяла поднос, прошла вдоль раздачи. Синтетический суп, что-то вроде курицы (никогда не спрашивай, из чего сделано), овощное пюре. Стандартный набор, который она ела тысячу раз и давно перестала замечать вкус.

Она села за свой обычный столик в углу, начала механически есть. Мысли были далеко – в научном модуле, в голографических моделях, в странном сне.

– Можно?

Рэйчел подняла голову. Перед ней стояла доктор Аиша Мбеки – главный медик станции, высокая кенийка с седеющими волосами, заплетёнными в тугие косички. В руках – поднос с чаем и каким-то десертом.

– Конечно.

Мбеки села напротив, не дожидаясь второго приглашения. Рэйчел знала её манеру – врач никогда не спрашивала разрешения, когда хотела поговорить с пациентом.

– Слышала о собрании, – сказала Мбеки, отпивая чай.

– Быстро распространяются новости.

– На станции с населением в сто восемьдесят человек? – Мбеки усмехнулась. – Мгновенно. Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Угу. – Врач смотрела на неё тем профессиональным взглядом, который видел сквозь любую ложь. – Когда вы последний раз нормально спали?

Рэйчел промолчала.

– Вот и я о том же. – Мбеки поставила чашку на стол. – Рэйчел, я понимаю, что вы не любите вмешательства в личную жизнь. Но как врач я обязана сказать: вы выглядите ужасно. Бледность, тремор, расширенные зрачки… Вы принимаете стимуляторы?

– Иногда.

– «Иногда» – это сколько?

Рэйчел отвела взгляд. Считать дозы за последнюю неделю не хотелось.

– Много, – признала она наконец.

– Я так и думала. – Мбеки вздохнула. – Послушайте, я не собираюсь читать вам лекции. Вы взрослый человек и сами знаете, чем это чревато. Но если хотите совета…

– Не хочу.

– …то, – продолжила врач, игнорируя перебивание, – иногда полезно поделиться тем, что вас беспокоит. С кем-нибудь, кому вы доверяете.

Рэйчел усмехнулась – коротко, без веселья.

– На этой станции нет никого, кому я доверяю.

Мбеки посмотрела на неё долгим взглядом.

– Это грустно, – сказала она наконец. – Но, возможно, поэтому стоит начать.

Она допила чай, встала.

– Зайдите ко мне на осмотр, когда будет время. Без записи, просто поговорим. – Пауза. – И выбросьте стимуляторы. Иначе через неделю я отстраню вас от работы по медицинским показаниям.

Она ушла, оставив Рэйчел наедине с остывающим супом и невесёлыми мыслями.

После ужина Рэйчел вернулась в каюту. Приняла душ – долгий, почти обжигающий, – стараясь смыть усталость и остатки сна. Не получилось.

Она легла на койку, закрыла глаза. За веками плавали цветные пятна – отголоски синестезии, магнитные поля станции, которые мозг отказывался отпускать.

И золотое сияние. Далёкое, пульсирующее, живое.

«Помоги».

Рэйчел повернулась на бок, уткнулась лицом в подушку. Что с ней происходит? Неделю назад она была нормальным инженером с нормальной жизнью – скучной, одинокой, но нормальной. А теперь видит знаки в солнечных выбросах и слышит голоса во сне.

Может, Нильсен прав. Может, это всё – её воображение, её желание найти смысл там, где его нет. Может, она просто сходит с ума от одиночества и недосыпа, и единственное, что ей нужно – хороший отдых и курс антидепрессантов.

Но данные…

Данные были реальными.

Рэйчел села на койке, включила настольную лампу. Сон всё равно не шёл, а лежать в темноте и думать о звезде было невыносимо.

Она достала из кармана комбинезона карточку, которую дала ей Лилу. Повертела в пальцах, глядя на голографический код.

«Если вам понадобится кто-то, кто тоже думает, что звёзды иногда ведут себя странно».

Девчонке двадцать шесть лет. Она работает на станции меньше года, если верить бейджу. Она ничего не знает о Рэйчел, о её прошлом, о том, почему она не подпускает к себе людей.

И она верит. Просто потому, что увидела данные.

Рэйчел положила карточку на стол, рядом с лампой. Не выбросила. Не убрала в ящик. Просто положила, где могла видеть.

Потом легла и закрыла глаза.

На этот раз сны были пустыми – тёмными, безликими, как космос за иллюминатором. И это было почти облегчением.

Следующие два дня Рэйчел провела в рутине. Обходы секторов, отчёты, короткие разговоры с коллегами. Она больше не заходила в научный модуль – по крайней мере, не для анализа солнечных данных. Проверяла системы, писала ежедневные сводки, ела в столовой, спала в каюте.

Пыталась забыть.

Не получалось.

Каждый раз, когда она проходила мимо иллюминатора, взгляд сам собой цеплялся за золотисто-оранжевый диск. Каждый раз она чувствовала эту странную пульсацию – не глазами, чем-то другим. Каждый раз вспоминала сон и голос, который не был голосом.

«Помоги».

На третий день она сломалась.

Было три часа ночи, когда Рэйчел вошла в научный модуль. Коридоры станции пустовали – в это время бодрствовала только ночная смена, и та сидела в своих отсеках.

Она включила терминал, загрузила данные за последние дни. Новые выбросы – она не смотрела, но знала, что они были. Автоматика фиксировала всё.

Семь выбросов за три дня. Периодичность сохранялась – двадцать два часа, плюс-минус пять минут.

Рэйчел наложила их на предыдущую модель. Тридцать выбросов, десять дней. Паттерн стал ещё отчётливее – теперь даже слепой мог бы увидеть эту регулярность, эту пугающую точность.

Но это было не всё.

Она заметила кое-что новое, чего не было раньше. Структура выбросов менялась. Не симметрия – та оставалась прежней. Но внутри этой симметрии появлялись… вариации. Как будто кто-то произносил одно и то же слово, но каждый раз с другой интонацией.

Рэйчел нахмурилась, склонилась ближе к экрану. Что-то в этих вариациях казалось знакомым. Что-то на грани узнавания, как мелодия, которую слышала когда-то давно.

Она запустила спектральный анализ, наложила частотные характеристики друг на друга. Графики наползали один на другой, линии переплетались, и вдруг…

Рэйчел отшатнулась от экрана.

Это было невозможно.

Она смотрела на результат анализа и не верила своим глазам. Вариации в выбросах образовывали последовательность. Не случайную – упорядоченную. Каждый следующий выброс отличался от предыдущего строго определённым образом, и эти отличия… эти отличия повторялись циклически.

Как буквы в слове.

Как слова в предложении.

Рэйчел сидела неподвижно, глядя на экран. Сердце колотилось где-то в горле. Руки, лежащие на консоли, были ледяными.

Она не знала, что это значит. Не знала, что говорит эта… эта последовательность, если это вообще была речь. Но одно она знала точно.

Это не было случайностью.

Это не было статистическим шумом.

Это было – сообщение.

Рэйчел просидела в научном модуле до самого утра. Она забыла о сне, о еде, о том, что через три часа начинается её смена. Она анализировала данные, строила модели, проверяла и перепроверяла каждый вывод.

К шести утра у неё была полная картина.

Тридцать выбросов за десять дней. Каждый – со своей уникальной вариацией структуры, но все – в рамках одной общей симметрии. Вариации образовывали последовательность из пяти повторяющихся элементов, каждый из которых мог быть… символом? буквой? иероглифом?

Она не знала.

Но она знала, что звезда что-то говорила.

Рэйчел сохранила все данные – на личный носитель, на защищённый сервер, на резервную копию. Потом откинулась в кресле и посмотрела на иллюминатор.

Тау Кита поднималась над горизонтом станции – условным горизонтом, конечно, просто край обзора. Золотисто-оранжевый диск, ровное сияние.

Пульсация.

– Что ты пытаешься сказать? – прошептала Рэйчел. – Кто ты?

Ответа не было. Только молчаливое сияние звезды, которая горела здесь миллиарды лет и – возможно – всё это время ждала, когда кто-нибудь начнёт слушать.

В 07:15 Рэйчел вышла из научного модуля и направилась к своему рабочему участку. Глаза горели от усталости, но мозг был странно ясным – словно адреналин вытеснил всё остальное.

В коридоре она столкнулась с Маркосом – тем самым молодым техником, который неделю назад спрашивал, как она спала.

– Доброе утро, доктор Кимура! – Он улыбнулся своей обычной открытой улыбкой. – Вы сегодня рано.

Рэйчел кивнула, не замедляя шага.

– Или поздно, – добавил Маркос ей вслед. – Смотря как считать.

Она не обернулась.

Смена прошла как в тумане. Рэйчел делала свою работу – обходила узлы, проверяла системы, писала отчёты – но мысли были далеко. Снова и снова она возвращалась к данным, к последовательности, к вопросу, который не давал покоя.

Что говорит звезда?

К полудню она приняла решение.

Каюта Лилу Фонсеки располагалась в жилом секторе Б – том самом, где селили младший технический персонал. Маленькие комнаты, общий душевой блок, никаких излишеств.

Рэйчел остановилась перед дверью с номером Б-47, помедлила. Что она делает? Зачем пришла сюда? Что скажет этой девочке, которая верит в вещи, в которые не верит никто?

«Потому что она единственная, кто захотел слушать», – ответила она себе. – «Потому что мне нужен кто-то, кто посмотрит на данные и скажет, что я не сумасшедшая».

Она нажала кнопку вызова.

Дверь открылась почти сразу. Лилу стояла на пороге в домашней одежде – мягкие штаны, футболка с выцветшим логотипом какой-то земной группы. Волосы – влажные, только из душа.

– Доктор Кимура? – Удивление на её лице быстро сменилось чем-то похожим на радость. – Вы… Я не ожидала…

– Вы говорили, что можете помочь с архивами, – перебила Рэйчел. – Предложение ещё в силе?

Лилу моргнула. Потом широко улыбнулась.

– Конечно. – Она отступила в сторону, открывая проход. – Заходите. Расскажите мне всё.

Рэйчел переступила порог и вошла в маленькую комнату, заваленную планшетами, инструментами и какими-то деталями. И впервые за много дней почувствовала что-то похожее на надежду.

Глава 3: Архив

Каюта Лилу Фонсеки была размером с кладовку – и использовалась примерно так же.

Рэйчел стояла на пороге, разглядывая хаос, который молодой техник умудрилась создать на шести квадратных метрах. Планшеты громоздились на столе шаткой башней. Инструменты – отвёртки, тестеры, какие-то платы – были разбросаны по койке, по полу, по узкому подоконнику под крошечным иллюминатором. На стенах – вырезки из технических журналов, фотографии каких-то людей (семья?), постер с изображением галактики Андромеды.

– Извините за бардак, – Лилу торопливо сгребла инструменты с койки на пол. – Я не ждала гостей. То есть ждала, но не так скоро. То есть… – Она махнула рукой. – Садитесь куда хотите. Если найдёте куда.

Рэйчел осторожно опустилась на освобождённый край койки. Пружины жалобно скрипнули.

– У вас тут… уютно.

– Творческий беспорядок, – Лилу улыбнулась, и на щеках появились ямочки. – Мама всегда говорила, что гений не может работать в стерильной обстановке. Правда, она имела в виду себя, она художница, но я решила, что это семейное.

Она плюхнулась на единственный стул, подтянула колени к груди. Её глаза – тёмные, почти чёрные – блестели любопытством.

– Итак. Вы пришли. Значит, что-то изменилось?

Рэйчел помедлила. Последние двенадцать часов она провела в странном состоянии – где-то между паникой и эйфорией. Данные, которые она нашла ночью, не давали покоя. Последовательность вариаций. Повторяющиеся элементы. Структура, которая могла быть – могла быть – языком.

Или она окончательно сошла с ума.

– Я нашла кое-что новое, – сказала она наконец. – В данных о выбросах. Но мне нужно проверить историю. Записи за всё время работы станции.

– И дальше, – кивнула Лилу. – Понимаю. Вы хотите узнать, было ли это раньше.

– Именно.

– Архивы наблюдений. – Лилу задумчиво покусала губу. – Проблема в том, что они засекречены. Ну, не то чтобы прямо совсем, но доступ ограничен. Только научный отдел и руководство.

– Я знаю.

– А вы – инженер термоядерных систем.

– Я знаю.

Лилу посмотрела на неё долгим взглядом.

– Вы хотите, чтобы я помогла вам… получить доступ?

Рэйчел не ответила. Это было очевидно.

– Это может стоить мне работы, – медленно произнесла Лилу. – Если поймают.

– Может.

– И вашей тоже.

– Моя работа и так под вопросом после того собрания.

Лилу усмехнулась.

– Справедливо. – Она развернулась к столу, смахнула несколько планшетов, обнажив терминал. – Ладно. Давайте посмотрим, что можно сделать.

Следующие три часа они провели, погружённые в архитектуру станционных баз данных.

Лилу оказалась настоящим мастером своего дела. Её пальцы летали по клавишам, выстраивая цепочки запросов, обходя системы защиты, находя лазейки там, где Рэйчел видела только глухие стены. Она бормотала себе под нос – какие-то технические термины, перемежаемые бразильскими ругательствами, – и время от времени победно вскидывала кулак, когда очередной барьер поддавался.

– Вот, – сказала она наконец, откидываясь на спинку стула. – Архив научного отдела. Данные о солнечной активности. Полный доступ.

Рэйчел придвинулась ближе. На экране разворачивалась структура папок – тысячи файлов, рассортированных по датам. Записи за шесть лет работы «Прометея-4».

– Это всё?

– Это всё, что есть на станции. – Лилу покачала головой. – Но «Прометей» – четвёртая станция в программе. Первые три работали раньше, в других точках системы.

– И их данные?

– На центральном сервере колонии. – Лилу скривилась. – Туда я так просто не залезу. Там уже серьёзная защита, корпоративная.

Рэйчел задумалась. Шесть лет данных – это много. Но если паттерн существовал раньше, если он был и на других станциях…

– Подождите, – сказала она. – У меня есть кое-что.

Она достала личный планшет, вызвала старые файлы. Коды доступа, которые она хранила с «Гелиоса-2» – на всякий случай, по старой привычке никогда ничего не выбрасывать.

– Что это? – Лилу вытянула шею, заглядывая в экран.

– Коды с моей предыдущей станции. Системные, административные. Когда «Гелиос-2» законсервировали, их должны были аннулировать, но…

– Но корпорация не славится эффективностью в таких вещах. – Лилу усмехнулась. – Дайте попробовать.

Она ввела коды в терминал, запустила какой-то скрипт. Экран мигнул, пошли строчки текста – слишком быстро, чтобы Рэйчел могла прочитать.

А потом…

– Есть! – Лилу подпрыгнула на стуле. – Сработало! Коды не отозвали, и через них… – она быстро набирала команды, – …я могу зайти в архив «Гелиоса» как бывший пользователь, а оттуда… связь с центральным хранилищем…

Экран изменился. Теперь на нём было дерево папок гораздо больше прежнего. Рэйчел увидела знакомые названия: «Гелиос-1», «Гелиос-2», «Гелиос-3», «Прометей-1», «Прометей-2»…

Пятьдесят лет наблюдений.

– Господи, – прошептала она.

– Да уж. – Лилу смотрела на экран широко раскрытыми глазами. – Это… это всё?

– Это всё. Каждая станция, которая когда-либо работала в системе Тау Кита. Все данные о солнечной активности с самого начала колонизации.

Рэйчел почувствовала, как сердце забилось быстрее. Ответ был здесь. Где-то в этих терабайтах информации скрывалось подтверждение – или опровержение – её теории.

– Начинаем? – спросила Лилу.

– Начинаем.

Они работали до рассвета.

Лилу писала скрипты для автоматического анализа, Рэйчел задавала параметры поиска. Вместе они прочёсывали архивы, выделяя данные о корональных выбросах, сортируя их по структуре, накладывая друг на друга.

К трём часам ночи у них был первый результат.

– Смотрите, – Лилу вывела на экран сравнительную диаграмму. – Это выбросы за последний месяц. А это – выбросы с «Гелиоса-2» восемь лет назад.

Рэйчел смотрела на графики, и что-то холодное расползалось в груди.

Паттерн был там.

Слабее, размытее, почти незаметный в общем шуме. Но он был. Та же симметрия, та же периодичность – только интервалы были длиннее, около сорока часов вместо двадцати двух.

– Это было всегда, – прошептала она. – Всё время, пока мы здесь, это было.

– Не совсем. – Лилу переключила экран. – Посмотрите на хронологию.

Новый график – временна́я шкала, охватывающая все пятьдесят лет наблюдений. Линия интенсивности паттерна: почти горизонтальная в начале, потом медленный подъём, потом – резкий скачок вверх за последний год.

– Он усиливается, – сказала Лилу. – Что бы это ни было – оно становится сильнее.

Рэйчел молча смотрела на график. Кривая неумолимо ползла вверх, и конца этому подъёму не было видно.

– Не только сильнее. – Она указала на ось периодичности. – Чаще. Раньше циклы были по сорок часов, потом тридцать, теперь двадцать два. Что-то… ускоряется.

– Что именно?

Рэйчел не ответила. Она думала о своём сне, о голосе, который не был голосом. О слове, которое звучало как ощущение.

«Помоги».

Что если это была не просьба? Что если это было предупреждение?

К пяти утра они обработали данные за все пятьдесят лет.

Картина, которая вырисовывалась, была одновременно захватывающей и пугающей.

Паттерн присутствовал на всех станциях, во все периоды наблюдений. Но его интенсивность менялась – медленно, почти незаметно в масштабе лет, но неуклонно. Пятьдесят лет назад, когда первая станция «Гелиос-1» только начала работу, паттерн был едва различим – статистический шум на границе погрешности измерений. Двадцать лет назад – уже отчётливая аномалия, которую, впрочем, легко было списать на особенности оборудования. Десять лет назад – выраженный сигнал, который, судя по отчётам, научный отдел «Прометея-2» отметил, но счёл «не требующим дальнейшего изучения».

А сейчас…

– Это экспонента, – сказала Лилу, глядя на итоговый график. – Или близко к тому. Если экстраполировать…

– Не надо экстраполировать. – Рэйчел потёрла воспалённые глаза. – Пока не надо.

– Почему?

– Потому что я не хочу знать, куда ведёт эта кривая.

Лилу посмотрела на неё – долгим, серьёзным взглядом, в котором от прежнего энтузиазма не осталось и следа.

– Вы думаете, что это опасно.

– Я думаю, что мы чего-то не понимаем. Чего-то важного. – Рэйчел встала, подошла к крошечному иллюминатору. За ним была только темнота космоса – Тау Кита находилась с другой стороны станции. – Звезда… меняется. Уже пятьдесят лет, может быть, дольше. И никто этого не заметил, потому что изменения были слишком медленными.

– А теперь они ускоряются.

– Да.

Тишина. Рэйчел слышала, как гудят системы вентиляции, как где-то далеко в корпусе станции что-то тихо щёлкает – ритмично, монотонно. Звуки, которые она слышала каждый день и давно перестала замечать.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Лилу.

Рэйчел обернулась.

– Мне нужна помощь. Настоящая, профессиональная. Кто-то, кто разбирается в звёздной физике лучше меня.

– Нильсен?

– Нильсен не станет слушать. – Рэйчел покачала головой. – Ему проще объявить меня сумасшедшей, чем признать, что он что-то упустил. Нет, мне нужен кто-то другой. Кто-то вне станции.

– На колонии? – Лилу нахмурилась. – Но там же задержка связи…

– Сорок минут в одну сторону. Это неудобно, но терпимо.

– И кого вы имеете в виду?

Рэйчел вернулась к терминалу, вызвала справочник колонии.

– Есть один человек. Юрий Брандт, главный астрофизик исследовательского центра Тау Кита e. Я читала его работы ещё на Земле, когда училась в MIT. Он… – она помедлила, подбирая слова, – …он не из тех, кто отмахивается от странных данных.

– Вы его знаете лично?

– Нет. Никогда не встречались. Но его репутация… – Рэйчел пожала плечами. – Это лучшее, что у меня есть.

Лилу молча смотрела, как Рэйчел открывает форму для составления сообщения. Адресат: доктор Юрий Брандт, Исследовательский центр Новый Берлин, Тау Кита e. Тема: Необычная солнечная активность – запрос консультации.

Рэйчел начала печатать.

Текст сообщения она составляла почти час.

Трижды начинала сначала, дважды удаляла всё написанное. Как обратиться к человеку, которого никогда не видела, с заявлением, которое звучит как бред сумасшедшего?

«Уважаемый доктор Брандт, я нашла периодичность в солнечных выбросах, и мне кажется, что звезда пытается что-то сказать».

Нет. Слишком безумно.

«Доктор Брандт, я инженер термоядерных систем на станции «Прометей-4», и у меня есть данные, которые могут заинтересовать вас как астрофизика».

Лучше. Но слишком сухо. Он получает десятки таких писем в день, наверное.

Рэйчел откинулась на спинку стула, потёрла виски. Усталость накатывала волнами – она не спала уже почти сорок часов, и стимуляторы давно перестали помогать.

– Можно совет? – подала голос Лилу. Она сидела на койке, поджав ноги, и смотрела на Рэйчел с выражением, которое было трудно прочитать.

– Давайте.

– Напишите честно. Без попыток звучать профессионально или… я не знаю, важно. Просто расскажите, что вы нашли и почему это вас беспокоит.

– Это звучит…

– По-человечески? – Лилу улыбнулась. – Именно. Если он тот, за кого вы его принимаете, он оценит честность больше, чем формальности.

Рэйчел посмотрела на неё. Двадцать шесть лет. Меньше года на станции. И она даёт советы по научной переписке.

Но, может быть, именно поэтому совет был хорош.

Рэйчел повернулась к терминалу и начала печатать снова.

«Доктор Брандт,

Меня зовут Рэйчел Кимура, я старший инженер термоядерных систем на станции «Прометей-4». Мы не знакомы лично, но я читала ваши работы по магнитогидродинамике звёздных корон ещё в аспирантуре, и они произвели на меня большое впечатление.

Я пишу вам, потому что обнаружила нечто странное в данных о солнечной активности Тау Кита, и мне нужен совет специалиста. Научный отдел станции не принял мои наблюдения всерьёз, и, возможно, они правы – я не астрофизик, и моя квалификация в этой области ограничена. Но данные, которые я собрала, не дают мне покоя.

Если коротко: я обнаружила периодичность в корональных выбросах Тау Кита. Не случайную корреляцию, а устойчивый паттерн с интервалом около 22 часов. Более того, структура выбросов демонстрирует симметрию, которая, по моему мнению, не может быть результатом естественных процессов.

Я проанализировала архивные данные за 50 лет – со всех станций, работавших в системе. Паттерн присутствовал всегда, но его интенсивность росла по экспоненте. За последний год – скачок на порядок.

Я понимаю, как это звучит. Но у меня есть данные, и я готова предоставить их вам для независимой проверки.

Пожалуйста, ответьте, когда сможете. Даже если вы скажете, что я ошибаюсь – я хочу знать правду.

С уважением, Рэйчел Кимура»

Рэйчел перечитала сообщение трижды. Потом посмотрела на Лилу, которая читала через её плечо.

– Как думаете?

– По-моему, хорошо. – Лилу кивнула. – Честно и по делу. Если он нормальный человек, ответит.

– Если он нормальный человек, он решит, что я сумасшедшая, и не ответит.

– Тогда найдём кого-то другого.

Рэйчел вздохнула. Палец завис над кнопкой «Отправить».

– Знаете, – сказала она, не отрывая взгляда от экрана, – после того как я отправлю это, пути назад не будет. Сообщение попадёт в логи. Корпорация может его перехватить. Если начнётся расследование…

– Расследование чего? – Лилу пожала плечами. – Вы отправили запрос на научную консультацию. Это не преступление.

– Это несанкционированный контакт с внешним специалистом по вопросам, которые руководство объявило закрытыми.

– Руководство объявило их несущественными. Это разные вещи.

Рэйчел посмотрела на неё – на эту девочку с горящими глазами, которая так легко рисковала своей карьерой ради чужой теории.

– Почему вы это делаете? – спросила она. – Почему помогаете мне?

Лилу помолчала.

– Потому что вы видите что-то, – сказала она наконец. – Я не знаю, что именно. Может быть, ничего важного. Может быть, самое важное открытие в истории. Но вы видите – и вы не можете отвернуться. – Она чуть улыбнулась. – Я хочу быть рядом, когда выяснится, что это было.

Рэйчел долго смотрела на неё. Потом повернулась к экрану и нажала «Отправить».

Сообщение ушло. Маленький значок в углу экрана показал: «Доставка через 42 минуты».

– Теперь ждём, – сказала Рэйчел.

Ожидание оказалось невыносимым.

Рэйчел вернулась в свою каюту, приняла душ, попыталась поспать. Не получилось – мысли метались, как перепуганные птицы, не давая провалиться в темноту. Она лежала на койке, глядя в потолок, и считала минуты.

Сорок две минуты до доставки. Потом – неизвестно сколько, пока Брандт прочитает и решит, отвечать ли. Потом – ещё сорок минут на обратный путь.

Если он вообще ответит.

Если он не решит, что она сумасшедшая.

Если…

Рэйчел села, тряхнула головой. Так нельзя. Она сойдёт с ума раньше, чем придёт ответ.

Она посмотрела на часы: 08:17. Её смена начиналась в девять. Ещё сорок три минуты до того, как нужно будет надеть маску нормальности и пойти проверять узлы и датчики.

И ещё – она вспомнила с неприятным холодком – медосмотр. Доктор Мбеки назначила его на сегодня, после того разговора в столовой. «Без записи, просто поговорим».

Рэйчел поморщилась. Меньше всего ей сейчас хотелось разговаривать с врачом о своём состоянии. Но пропустить приём означало только отложить неизбежное – и дать Мбеки повод для ещё большего беспокойства.

Она встала, оделась, вышла из каюты.

Медотсек располагался в жилом секторе А – самый защищённый модуль станции, тот, который должен был уцелеть даже при катастрофической разгерметизации. Логика была простой: раненых эвакуировать труднее, чем здоровых, поэтому лучше, если они уже находятся в безопасном месте.

Рэйчел вошла в приёмную, кивнула медсестре за стойкой.

– Кимура. К доктору Мбеки.

– Она ждёт. Кабинет два.

Кабинет доктора Мбеки был неожиданно уютным – насколько вообще может быть уютным помещение на космической станции. Живые растения на подоконнике (редкость и роскошь), мягкое освещение, несколько африканских масок на стенах. Мбеки сидела за столом, что-то читая на планшете, и подняла голову, когда Рэйчел вошла.

– А, Рэйчел. Садитесь. – Она указала на кресло напротив. – Как себя чувствуете?

– Нормально.

– Угу. – Мбеки отложила планшет, сложила руки на столе. – Я задам этот вопрос ещё раз, и на этот раз хотелось бы услышать честный ответ. Как вы себя чувствуете?

Рэйчел помедлила. Врать Мбеки было бессмысленно – она видела людей насквозь, это было её работой.

– Устала, – признала она. – Плохо сплю. Но это не новость.

– Не новость, – согласилась Мбеки. – Это ваше перманентное состояние последние шесть лет. Но сейчас стало хуже, да?

Рэйчел не ответила.

Мбеки встала, обошла стол, остановилась рядом с креслом. Её тёмные глаза – внимательные, проницательные – смотрели без осуждения, но и без снисхождения.

– Давайте проверим базовые показатели.

Следующие десять минут прошли в молчаливой рутине медосмотра. Давление. Пульс. Рефлексы. Анализ крови из капли, взятой с пальца. Рэйчел сидела неподвижно, позволяя врачу делать своё дело.

– Кортизол повышен, – сказала наконец Мбеки, глядя на экран анализатора. – Значительно. Метаболиты стимуляторов в крови. – Она подняла бровь. – Я же говорила выбросить их.

– Они помогают.

– Они помогают не спать. Это не одно и то же. – Мбеки вернулась за стол, села. – Рэйчел, я врач, не психолог. Но даже я вижу: вы себя загоняете. Вопрос – зачем?

Рэйчел молчала.

– Это связано с тем собранием? – продолжила Мбеки. – С вашей теорией о солнечной активности?

– Вы тоже слышали.

– Все слышали. – Мбеки чуть улыбнулась. – Станция маленькая, слухи большие. Говорят, вы нашли что-то странное в данных, и Нильсен вас высмеял.

– Он не высмеял. Он… – Рэйчел запнулась. – Он сказал, что я вижу то, чего нет.

– А вы?

– Я вижу данные. Реальные данные, которые можно проверить.

Мбеки долго смотрела на неё.

– Знаете, – сказала она наконец, – за двадцать лет практики я встречала много людей, которые «видели» что-то, чего не видели другие. Некоторые из них были правы. Большинство – нет.

– И как отличить?

– Правые обычно сомневались в себе. Те, кто ошибался, были абсолютно уверены.

Рэйчел усмехнулась.

– Это должно меня успокоить?

– Это должно заставить вас задуматься. – Мбеки наклонилась вперёд. – Рэйчел, я не знаю, что вы нашли. Может быть, это действительно важно. Может быть, это игра измученного мозга. Но в любом случае – вы не поможете ни себе, ни своему открытию, если доведёте себя до срыва.

– Я не…

– Сорок часов без сна, – перебила Мбеки. – Минимум, судя по вашим показателям. Плюс стимуляторы, плюс хронический недосып за последние недели. Вы знаете, что происходит с человеком в таком состоянии? Галлюцинации, паранойя, нарушение критического мышления. Вы уверены, что то, что вы «видите», – это реальность, а не проекция вашего истощённого сознания?

Слова ударили больнее, чем Рэйчел ожидала. Потому что где-то в глубине души она задавала себе тот же вопрос.

– Я… – она запнулась. – Данные реальны. Я могу показать.

– Я вам верю. – Мбеки подняла руку, останавливая возражения. – Верю, что данные реальны. Но интерпретация данных – это другое. Мозг в состоянии истощения склонен находить паттерны там, где их нет. Это эволюционный механизм – лучше увидеть тигра в кустах, когда его нет, чем не увидеть, когда он есть. Но в современном мире это скорее помеха.

Рэйчел молчала. Возразить было нечего – всё, что говорила Мбеки, было правдой. Она знала это. И всё равно…

– Паттерн существует, – сказала она тихо. – Пятьдесят лет данных. Он был всегда – слабый, едва заметный. А сейчас усиливается. Это не галлюцинация.

Мбеки долго смотрела на неё.

– Допустим, – сказала она наконец. – Допустим, вы правы. Что тогда?

– Не знаю. Пока не знаю.

– И ради этого «не знаю» вы готовы разрушить своё здоровье?

Рэйчел не ответила.

Мбеки вздохнула, откинулась на спинку кресла.

– Я могу отстранить вас от работы прямо сейчас, – сказала она. – По медицинским показаниям. Принудительный отдых, запрет на доступ к рабочим системам. Хотите?

– Нет.

– Тогда вот что мы сделаем. – Мбеки достала планшет, начала печатать. – Я выписываю вам мягкое седативное. Не снотворное – седативное. Оно не вырубит вас, но поможет расслабиться достаточно, чтобы заснуть естественным образом. Принимать каждый вечер, без исключений.

– Но…

– Без «но». – Мбеки подняла взгляд. – Это не обсуждается. Или вы берёте рецепт и следуете инструкциям, или я отстраняю вас с завтрашнего дня. Выбирайте.

Рэйчел сжала зубы. Выбора не было, и обе они это понимали.

– Хорошо.

– И ещё. – Мбеки отложила планшет. – Я хочу видеть вас здесь через три дня. На повторный осмотр. Если показатели не улучшатся – будем принимать более серьёзные меры.

– Какие?

– Посмотрим. – Мбеки встала, протянула руку с рецептом. – Идите. И постарайтесь поспать сегодня. По-настоящему.

Рэйчел взяла рецепт, поднялась.

– Доктор Мбеки…

– Да?

Рэйчел помедлила. Вопрос вертелся на языке, но она не знала, как его задать.

– Вы сказали… вы спросили, зачем я себя загоняю. – Она посмотрела врачу в глаза. – А если я сама не знаю ответа?

Мбеки долго молчала. Потом чуть улыбнулась – не весело, скорее грустно.

– Тогда, может быть, стоит его найти. – Она указала на дверь. – Идите. И подумайте над этим.

Рэйчел кивнула и вышла.

До начала смены оставалось двадцать минут. Рэйчел шла по коридору жилого сектора, сжимая в руке рецепт, и думала о словах Мбеки.

«Зачем вы себя загоняете?»

Хороший вопрос. Правильный вопрос. И у неё не было на него ответа – или, точнее, было слишком много ответов, и все они были неправильными.

Потому что это важно? Да, но что именно «это»? Паттерн в данных? Гипотетическое открытие? Или что-то другое, чему она боялась дать имя?

Потому что больше нечем заняться? Возможно. Шесть лет на станции, шесть лет добровольного изгнания. Работа, сон, еда, снова работа. Никаких друзей, никаких привязанностей, никаких причин просыпаться по утрам, кроме чувства долга.

Потому что это единственное, что заставляет её чувствовать себя живой? Ближе. Гораздо ближе. Но всё ещё не то.

Рэйчел остановилась у иллюминатора – маленького, едва полметра в диаметре. За ним была чернота космоса, и где-то там, за пределами видимости, горела звезда, которая, возможно, пыталась что-то сказать.

«Помоги».

Голос из сна. Образ, ощущение, перевод на язык, который она понимала. Что если это было реальным? Что если там, внутри Тау Кита, было что-то – или кто-то – кому нужна помощь?

Безумие. Абсолютное, клиническое безумие. Звёзды не разумны, не живы, не способны просить о помощи. Это азы астрофизики, первый курс университета.

Но данные…

Рэйчел прижала лоб к холодному стеклу иллюминатора.

Она не знала, зачем загоняет себя. Не знала, почему не может отступить. Не знала, что ищет в бесконечных столбцах цифр и графиков.

Единственное, что она знала наверняка: остановиться она не могла. Не сейчас. Не пока не узнает правду – какой бы она ни была.

Смена прошла как в тумане.

Рэйчел делала свою работу – обходила узлы, проверяла системы, писала отчёты – но мысли были далеко. Она считала минуты, прикидывая, когда Брандт мог получить её сообщение. Когда мог прочитать. Когда мог ответить.

Если вообще ответит.

К обеду она проверила личную почту четырнадцать раз. Пусто.

К концу смены – двадцать два раза. По-прежнему пусто.

Она понимала, что это глупо. Брандт – занятой человек, главный астрофизик колонии. У него наверняка сотни писем в день. Её сообщение могло затеряться, могло попасть в спам, могло просто показаться неинтересным.

Но всё равно проверяла.

В 19:00, когда смена закончилась, Рэйчел вернулась в каюту. Приняла седативное, которое выписала Мбеки. Легла на койку.

И, впервые за много дней, заснула почти сразу.

Ей снова снилась звезда.

Но этот сон был другим. Не тот океан раскалённой плазмы, не то присутствие, которое смотрело на неё из глубины. Этот сон был… тише.

Она плыла в темноте – не в космической черноте, а в чём-то более мягком, похожем на глубокую воду. Вокруг не было ничего – ни звёзд, ни станции, ни звука. Только она и бесконечная, уютная пустота.

А потом – свет.

Далёкий, золотистый, тёплый. Он не слепил, не обжигал – просто был. Как маяк в ночи. Как костёр в зимнем лесу.

Рэйчел поплыла к нему. Не телом – чем-то другим, той частью себя, которая существовала только в снах.

Свет приближался. Или она приближалась к нему – разница была неясной. И по мере приближения она начала чувствовать… что-то. Не голос, не слова. Ощущение.

Одиночество.

Огромное, древнее, всеобъемлющее. Одиночество существа, которое было единственным в своём роде. Которое горело здесь миллиарды лет, и никто – никто – не знал, что оно существует. Не как звезда – как нечто большее. Как нечто живое.

Рэйчел протянула руку к свету.

И свет протянулся к ней.

Она проснулась с мокрым от слёз лицом.

Часы показывали 06:14 – она проспала почти девять часов. Впервые за недели. Тело ощущалось странно – отдохнувшим, но каким-то хрупким, словно стекло после долгой заморозки.

Рэйчел села, вытерла лицо. Сон уже расплывался, терял чёткость, как всегда бывает со снами. Но ощущение осталось – это тяжёлое, давящее одиночество, которое было не её.

Она потянулась к планшету. Открыла почту.

Одно новое сообщение.

Сердце подпрыгнуло. Адрес отправителя: Ю. Брандт, Исследовательский центр Новый Берлин.

Рэйчел открыла письмо.

«Доктор Кимура,

Благодарю за ваше сообщение. Признаюсь, оно меня заинтриговало – и не только своим содержанием, но и тоном. В эпоху, когда большинство научных коммуникаций сводится к сухому обмену данными, приятно встретить человека, который не боится признать свою неуверенность.

Теперь к делу.

Я просмотрел прикреплённые вами данные (надеюсь, вы не возражаете, что я скачал их до того, как получил ваше разрешение – любопытство взяло верх). То, что вы обнаружили, действительно необычно.

Периодичность в 22 часа – это странно. Тау Кита – звезда с периодом вращения около 34 дней. Никакие известные мне механизмы не могут создать такую частоту выбросов. Симметрия структуры – ещё более странно. Вы правы: естественные процессы не создают таких паттернов.

Но.

Прежде чем мы начнём строить теории, мне нужно больше данных. Вы упомянули архивы за 50 лет – можете прислать полный набор? Особенно интересуют данные о магнитном поле звезды, если такие есть.

И ещё один вопрос, личный. Вы написали, что научный отдел станции не принял ваши наблюдения всерьёз. Почему вы решили обратиться ко мне, а не, скажем, к астрофизическому сообществу на Земле?

Жду вашего ответа.

С уважением, Юрий Брандт

P.S. Не извиняйтесь за «безумность» ваших данных. В моём опыте самые интересные открытия всегда начинаются с чего-то, что выглядит безумным.»

Рэйчел читала письмо трижды.

Он не отверг её. Не высмеял. Не посоветовал отдохнуть и перестать видеть то, чего нет.

Он заинтересовался.

Она откинулась на подушку, глядя в потолок. Сердце колотилось – но не от страха, как раньше. От чего-то другого. От надежды?

Юрий Брандт. Главный астрофизик колонии. Человек, чьи работы она читала в аспирантуре. Он посмотрел на её данные и сказал: «Это необычно».

Это было больше, чем она могла ожидать.

Рэйчел села, открыла форму ответа. Пальцы дрожали – но теперь от нетерпения.

Она начала печатать.

Следующие несколько часов она провела, готовя ответ Брандту. Полный архив данных – все пятьдесят лет наблюдений, рассортированные, проиндексированные, снабжённые её собственными комментариями. Магнитные карты, которые она смогла найти в закрытых папках. Графики усиления паттерна. Всё.

На его вопрос о том, почему она обратилась к нему, а не к научному сообществу Земли, она ответила честно: «Потому что Земля в двенадцати световых годах отсюда. К тому времени, как они получат мои данные, проанализируют их и ответят, может пройти четверть века. А вы – здесь. В сорока минутах».

Она не написала того, что думала на самом деле: «Потому что у меня есть ощущение, что времени мало. Что что-то меняется. Что нам нужно торопиться».

Это было бы слишком странно даже для письма, которое и так выглядело странным.

Когда сообщение было отправлено, Рэйчел вышла из каюты. До начала смены оставался час, и она хотела кофе – настоящего, крепкого, не той синтетической бурды, которую выдавали в автоматах.

В столовой было почти пусто – слишком раннее время. Только Маркос за дальним столиком, уткнувшийся в планшет, и незнакомая женщина у раздачи.

Рэйчел взяла кофе, села у стены. Привычное место, привычный ритуал.

Но что-то было по-другому.

Она не могла понять, что именно. Столовая выглядела как всегда – бежевые стены, искусственные растения, панорамное окно с видом на технический модуль. Те же запахи, те же звуки.

И всё же…

Рэйчел посмотрела на свои руки, обхватывающие чашку. Руки не дрожали. Впервые за много дней.

«Надежда», – поняла она. – «Вот что изменилось. У меня появилась надежда».

Странное чувство. Почти забытое. Она так долго жила без него, что теперь не знала, как с ним обращаться.

Рэйчел отпила кофе. Горький, крепкий, обжигающий.

За окном, где-то за пределами видимости, горела звезда. Звезда, которая – возможно – пыталась что-то сказать.

И теперь их было двое, кто слушал.

Скоро – она надеялась – их станет больше.

Глава 4: Гипотеза

Переписка с Юрием Брандтом превратилась в странный танец – медленный, ритмичный, растянутый через сорок минут космической пустоты.

Рэйчел отправляла сообщение и ждала. Восемьдесят минут минимум – сорок туда, сорок обратно, плюс время на то, чтобы Брандт прочитал, обдумал, ответил. Иногда ответ приходил через два часа. Иногда – через шесть. Однажды – через четырнадцать, и Рэйчел успела убедить себя, что он потерял интерес, прежде чем новое письмо появилось в её почте.

Но он отвечал. Каждый раз отвечал.

День третий переписки.

«Доктор Кимура,

Я провёл предварительный анализ ваших данных. Должен признать: вы правы насчёт аномалии. Это не статистический шум и не артефакт измерений. Паттерн реален.

Однако у меня есть несколько гипотез, прежде чем мы начнём искать экзотические объяснения.

Первая: магнитная аномалия в ядре. Тау Кита – старая звезда, около 5,8 миллиарда лет. За это время в её недрах могли сформироваться устойчивые магнитные структуры, создающие периодические возмущения. Проблема: известные модели не предсказывают такой короткий период.

Вторая: резонанс в конвективной зоне. Возможно, мы наблюдаем стоячую волну – что-то вроде колебания, которое "отражается" от границ различных слоёв звезды. Период в 22 часа соответствовал бы… ничему известному, но это не значит, что такого не может быть.

Третья: внешний источник. Возможно, периодичность создаётся не самой звездой, а чем-то, что вращается вокруг неё или внутри системы. Планетарное тело? Пылевой диск? Что-то, что мы не обнаружили?

Я склоняюсь ко второй гипотезе, но хотел бы услышать ваше мнение.

С уважением, Ю. Брандт

P.S. Вы упомянули, что "видите" паттерн каким-то особым образом. Можете объяснить подробнее? Это звучит интригующе.»

Рэйчел читала письмо в научном модуле, пока за иллюминатором Тау Кита медленно смещалась к краю обзора. Лилу сидела рядом, заглядывая через плечо.

– Он серьёзно относится, – сказала Лилу. – Это хорошо, да?

– Это очень хорошо.

Рэйчел перечитала постскриптум. Он заметил. Конечно, он заметил – она упомянула своё «особое восприятие» вскользь, почти случайно, и теперь жалела об этом. Объяснять синестезию было сложно. Объяснять её человеку, который может решить, что ты сумасшедшая, – ещё сложнее.

Но Брандт спрашивал. И его тон не был снисходительным.

– Что будете отвечать? – спросила Лилу.

– Правду, – сказала Рэйчел после паузы. – Он заслужил.

Ответ Рэйчел:

«Доктор Брандт,

Спасибо за анализ. Ваши гипотезы логичны, но ни одна из них не объясняет симметрию структуры выбросов. Магнитные аномалии создают хаотические возмущения. Резонансы – волновые паттерны, но не те, что мы наблюдаем. Внешний источник – возможно, но мы сканировали систему десятки раз и не нашли ничего подходящего.

По поводу вашего вопроса о моём "особом восприятии"…

У меня синестезия. Редкая форма – я воспринимаю электромагнитные поля как визуальные образы. Магнитное поле реактора станции выглядит для меня как янтарное свечение. Защитный экран – как лазурная пелена. Это не галлюцинация – скорее, альтернативный способ обработки сенсорной информации.

Когда я смотрю на данные о солнечной активности, я вижу не только графики. Я вижу… ритм. Пульсацию. Как будто что-то внутри звезды дышит.

Я понимаю, как это звучит. Если вы решите, что я нуждаюсь в психиатре, а не в астрофизике – я пойму.

Р. Кимура»

Она отправила письмо и сразу пожалела об этом. Слишком откровенно. Слишком… странно.

– Вы правильно сделали, – сказала Лилу, словно читая её мысли. – Если он тот, за кого вы его принимаете, он не отвернётся из-за какой-то синестезии.

– А если не тот?

Лилу пожала плечами.

– Тогда мы найдём другого.

День четвёртый.

Ответ от Брандта пришёл быстрее обычного – всего через три часа.

«Доктор Кимура,

Благодарю за откровенность. И нет, я не считаю, что вам нужен психиатр.

Синестезия – хорошо задокументированное явление. Ваша форма – восприятие электромагнитных полей – редка, но не уникальна. В литературе описаны случаи людей, которые "видели" магнитные поля, радиоволны, даже гравитационные аномалии (хотя последнее, вероятно, преувеличение).

Что меня интересует: вы говорите, что видите "ритм" и "пульсацию" в данных. Это субъективное ощущение или вы можете его количественно описать?

Потому что если это второе – у нас может быть проблема. Или, точнее, возможность.

Видите ли, я всю ночь анализировал ваши данные с новой точки зрения. Я искал не просто периодичность, а структуру периодичности. И нашёл кое-что… тревожное.

Вариации в выбросах – те, что вы отметили в своих комментариях – не случайны. Они образуют последовательность. Повторяющуюся последовательность из пяти элементов.

Я не знаю, что это значит. Но я точно знаю, что это не должно существовать.

Ю. Брандт»

Рэйчел смотрела на экран, и сердце колотилось где-то в горле.

Он нашёл. Независимо от неё, без её подсказок – он нашёл ту же самую последовательность, которую она обнаружила неделю назад. Пять повторяющихся элементов. Структура внутри структуры.

– Что там? – Лилу подалась вперёд. – Вы побледнели.

– Он видит то же, что и я, – прошептала Рэйчел. – Он видит.

Ответ Рэйчел:

«Доктор Брандт,

Да. Я нашла эту последовательность раньше, но не решилась упомянуть – боялась, что вы сочтёте меня параноиком, ищущим паттерны там, где их нет.

Пять элементов. Я думала о них как о… буквах. Или символах. Что-то, что повторяется снова и снова, как слово, которое пытаются произнести.

Я знаю, что это звучит безумно. Но позвольте задать вопрос, который не даёт мне покоя уже несколько дней.

Что если внутри звезды есть что-то живое?

Не в биологическом смысле – не клетки, не ДНК. Но что-то… организованное. Структура, которая поддерживает себя, воспроизводится, реагирует на внешние воздействия. Что-то, что существует в масштабах, которые мы даже не можем представить.

Возможно ли это? Хотя бы теоретически?

Р. Кимура»

Отправив сообщение, Рэйчел откинулась в кресле и закрыла глаза. Вот оно. Она сказала это вслух – впервые, если не считать снов и бессвязных мыслей в три часа ночи. Жизнь в звезде.

– Вы серьёзно? – Голос Лилу был тихим. – Вы думаете, что там… кто-то?

– Я не знаю, что я думаю. – Рэйчел открыла глаза, посмотрела на молодую женщину. – Но данные не объясняются ничем известным. Симметрия, периодичность, последовательность элементов – это не похоже на естественные процессы. Это похоже на…

– Сигнал?

– Или попытку коммуникации. Или… – Рэйчел замолчала. – Я не знаю. Может быть, я просто схожу с ума.

Лилу долго смотрела на неё.

– Знаете, – сказала она наконец, – когда я была маленькой, моя мать говорила: "Безумие – это когда ты уверен, что прав, хотя все вокруг говорят, что ты ошибаешься. Но иногда все вокруг действительно ошибаются". – Она чуть улыбнулась. – Я не знаю, правы вы или нет. Но я хочу узнать.

День пятый.

Ответ Брандта пришёл через восемь часов – дольше обычного. Рэйчел успела пройти полную смену, провести три диагностики, написать два отчёта и выпить шесть чашек кофе, прежде чем её планшет тихо пискнул, оповещая о новом сообщении.

«Доктор Кимура,

Ваш вопрос заставил меня провести бессонную ночь. Не потому, что он безумен – а потому, что он менее безумен, чем мне хотелось бы.

Жизнь в звезде. Давайте рассмотрим это серьёзно.

С точки зрения классической биологии – невозможно. Жизнь, какой мы её знаем, основана на химии углерода, на сложных молекулах, на воде как растворителе. Всё это не существует при температурах в миллионы градусов.

Но.

В 2089 году группа теоретиков из Калтеха опубликовала статью о "магнитогидродинамической жизни" – гипотетических структурах, которые могли бы существовать в плазме звёзд. Идея была в том, что самоподдерживающиеся магнитные вихри могут, в принципе, демонстрировать свойства, которые мы ассоциируем с жизнью: самоорганизацию, метаболизм (в форме поглощения энергии), даже размножение (через деление).

Статью высмеяли. Авторов назвали фантазёрами. Их карьеры серьёзно пострадали.

Но никто не смог доказать, что они ошибались.

Я нашёл эту статью. Перечитал её. И вот что интересно: теоретические параметры "магнитогидродинамической жизни" – размеры структур, периоды колебаний, энергетические характеристики – подозрительно близки к тому, что мы наблюдаем в данных о Тау Кита.

Это не доказательство. Это даже не свидетельство. Это просто… совпадение. Которых слишком много для случайности.

Я проверю модели. Построю симуляцию на основе параметров, которые вы мне предоставили. Это займёт несколько дней – может быть, неделю. Но если результаты подтвердят мои подозрения…

Тогда нам придётся серьёзно поговорить о том, что делать дальше.

Ю. Брандт

P.S. Жизнь в звезде – это научная фантастика. Но лучшая научная фантастика всегда начиналась с вопроса: "А что, если?.."»

Рэйчел читала письмо в своей каюте, сидя на краю койки. За стеной тихо гудели системы жизнеобеспечения. За иллюминатором – если бы он был – горела звезда, внутри которой, возможно, было что-то живое.

«Магнитогидродинамическая жизнь».

Слова звучали как заклинание. Как ответ на вопрос, который она боялась задать.

Рэйчел закрыла глаза и попыталась представить это. Существо, состоящее из магнитных полей и раскалённой плазмы. Существо размером с планету – или больше. Существо, которое жило миллиарды лет, питаясь энергией звезды, не зная, что где-то далеко, на крошечном комке камня и льда, есть другие формы жизни.

И которое теперь – почему? как? – пыталось что-то сказать.

«Помоги».

Голос из сна вернулся – далёкий, размытый, но узнаваемый.

«Помоги».

Она не успела ответить Брандту.

В 14:37 по станционному времени сработала аварийная сирена.

Рэйчел бежала по коридору к командному модулю, когда станцию тряхнуло – коротко, но ощутимо. Магнитные поля в её восприятии взвыли, превращаясь из спокойного янтарного свечения в ослепительный оранжевый вихрь.

Корональный выброс. Крупный.

Она влетела в командный центр, когда там уже собиралось руководство. Ван дер Берг стоял у главного экрана, на котором разворачивалась картина происходящего: Тау Кита, и от неё – яркая полоса, протянувшаяся к точке, обозначавшей станцию.

– Доклад, – бросил директор.

– Выброс класса X, – ответил оператор, молодой парень с побелевшим лицом. – Направленный. Основной удар пришёлся мимо нас, но зонды в третьем квадранте…

– Зонды?

– Двенадцатый и девятнадцатый. – Голос оператора дрогнул. – Потеря связи. Телеметрия… телеметрия показывает критические повреждения систем ориентации.

Ван дер Берг выругался – коротко, сквозь зубы.

– Потери среди персонала?

– Нет. Жилые модули не пострадали. Защитный экран выдержал.

– Хоть что-то.

Рэйчел стояла у стены, наблюдая за происходящим. Её сердце колотилось, но не от страха – от узнавания. Она видела этот выброс на графиках ещё утром, когда проверяла данные. Видела, как паттерн нарастает, как интенсивность подбирается к опасной черте.

Она могла предупредить. Должна была предупредить.

Но кто бы её послушал?

– Кевин, – Ван дер Берг повернулся к главе добывающего отдела. – Оценка ущерба?

Кевин Чэнь выглядел так, словно его ударили по голове.

– Два зонда из строя. Это… это минус восемь процентов добычи. Ремонт займёт не меньше двух недель, если вообще возможен на орбите.

– Можно отозвать их на станцию?

– Двигатели повреждены. Они дрейфуют.

– Чёрт. – Ван дер Берг потёр переносицу. – Ладно. Созываем экстренное совещание. Все главы отделов, через тридцать минут. Нужно решить, как минимизировать потери.

Люди начали расходиться, переговариваясь вполголоса. Рэйчел осталась стоять у стены, глядя на экран, где яркая полоса выброса медленно рассеивалась в космической пустоте.

Это был не просто выброс. Это был… крик?

Она не знала. Но интуиция – та самая, которую Нильсен называл «фантазией» – говорила ей: что-то изменилось. Что-то стало хуже.

Экстренное совещание проходило в том же конференц-зале, где неделю назад Рэйчел представляла свои данные. Те же люди за столом, то же голографическое изображение в центре. Только атмосфера была другой – напряжённой, острой, как перед грозой.

Ван дер Берг открыл совещание кратким изложением фактов. Выброс класса X – самый мощный за всё время работы станции. Два зонда выведены из строя. Потери добычи. Возможные проблемы с квартальным планом.

– Варианты? – спросил он, когда закончил.

Кевин Чэнь заговорил первым:

– Мы можем перенастроить оставшиеся зонды, увеличить их нагрузку. Это компенсирует часть потерь, но увеличит износ.

– Риски?

– Если ещё один выброс такой мощности… – Чэнь развёл руками. – Мы потеряем больше.

– Нильсен, – Ван дер Берг повернулся к главе научного отдела. – Прогноз активности?

Доктор Нильсен поправил очки – нервный жест, который Рэйчел заметила ещё на прошлом совещании.

– Сложно сказать. Тау Кита не должна демонстрировать такую активность. Это… аномалия.

– Аномалия, – повторил Ван дер Берг. – Причина?

– Неизвестна. Возможно, внутренний магнитный цикл, который мы не зафиксировали раньше. Возможно, случайная флуктуация.

– Можете предсказать следующий выброс?

Нильсен покачал головой.