Читать онлайн На деревянном блюде

© Потехина А., текст, 2026

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026

Глава 1

– Тынагыргын… Тынагыргын… – протяжно завывал ветер. Он стягивал облачную пелену с неба, а с земли приподнимал снежный покров – переплетал их между собой, превращал землю и небо в единое нечто.

– Кто зовёт меня? – откликалась я, стоя на вершине пологой сопки. – Покажись!

– Тынагыргын… – удалялся надрывный голос.

Я обернулась вокруг себя, но не смогла отличить день от ночи и землю от неба. Всё перемешал ветер. Он дул со всех сторон сразу, выбивал из кос непослушные пряди, тоскливо звенел бусинками, вплетёнными в волосы. Расшитая бисером кухлянка надёжно держала тепло. Тоскливый волчий вой переплёлся с песней ветра, повёл её в другую сторону, сжал сердце ледяными ладонями страха. Вой проникал под кожу, вонзался острыми иглами в вены, перехватывал дыхание. Я закрыла глаза, попятилась в тщетной попытке отстраниться от звука, потеряла опору под ногами, ахнула, отдаваясь чувству невесомости, и проснулась в собственной спальне.

С резким вздохом я села на кровати, провела руками по смятой простыне. На мгновение застыла, уловив движение на грани восприятия, но стоило мне сфокусировать зрение, как всё исчезло. За окном было тихо. Лучи фонарей попадали в квартиру, высвечивали квадрат на стене. Я встала, подошла к окну и посмотрела на небо, но его затянуло пеленой облаков. Я вздрогнула, уловив отголосок сна, и с неподвластной разуму поспешностью задёрнула штору.

Рука нащупала ночник рядом с кроватью. Свет резанул глаза, но они быстро привыкли. Под ночником так и осталась лежать раскрытая книга детских сказок. В последнее время я всё чаще перечитывала их, в безуспешных попытках найти покой, который ускользал от меня сквозь странные, тоскливо-страшные сны. Просыпаясь, я не могла понять, что именно во сне меня пугало, ведь образы не были ни жуткими, ни противными.

Я подняла книгу и прочла ту сказку, на которой остановилась.

(Чукотская сказка)

Однако, давно это было.

Жил тогда на свете ворон Кутх.

Хозяин неба был.

Долго летал ворон Кутх.

Устал.

Негде и присесть было.

И стал ворон думать.

Одна голова хорошо, а две лучше.

Решил Землю сделать.

Из Кутха вышла Земля.

Эх-эх, когда отдохнуть можно. И стал Кутх стариком.

Ну, ничего, заснул Кутх тоже.

Много дней прошло.

Встало солнце, согрело землю, из следов Кутха вышли мыши.

Вот радуются мыши, Земля большая, места много, хорошо будет жить.

Ох, куда залезли мыши, глупые ещё, облака пошли ловить.

Плохая охота, свалились только.

Однако, прямо на Кутха упали.

Ох-хо-хо, как чихнул Кутх, сломалась Земля.

И встали вокруг большие горы. «Ух, какие хорошие горы, теперь играть веселей», – смеются мыши.

«Откуда, мыши, свалились, что ли? Ну, хватит бегать, мыши», – говорит Кутх.

«Сейчас ветром стану, смету всех с земли». И смёл. Долго сметал.

Устал Кутх.

Отдохнуть надо.

Луна свалилась, солнце с неба упало, всё перемешалось. Ай-яй-яй-яй-яй!

Каждому место своё надо, вот!

Убрал всё.

И стало пусто на земле.

«Ах, какой хороший вечер был, голова кружится, небо перед глазами так и мелькает», – смеются мыши.

«Тьфу, откуда мыши?» – кричит Кутх.

«Ну, хватит пищать, сейчас стану снегом, засыплю мышей!»

И стал на земле снег.

Снова поют мыши: «Ух, хорошо, теперь у нас снега много, с горы кататься будем!»

Проели мыши Кутха. Весь дырявый теперь!

«Проклятые мыши» – кричит Кутх, – Сейчас стану огнём, всех сожгу!»

Ожила проеденная снежная шкура Кутха.

И начался великий бой.

Долго бились снег с огнём.

А получилась одна вода. Ага!

После бури хорошо бывает, вот и мыши плывут…

Да… в тихой воде потоп живёт.

Всех мышей вода взяла.

И на землю пришла весна.

Сначала резвились, теперь совсем взбесились.

Съел Кутх мышей.

«Эх, начну-ка я всё сначала», – сказал Кутх.

И снова Кутх вороном стал.

Огляделся вокруг. Ого!

Всё убрал, что не надо. Но снова из следов вышли мыши…

– Что?! Откуда мыши?

…От своих следов куда уйти?

«От своих следов куда уйти?» – машинально повторила я последнюю фразу из книги. Судорожный вдох не наполнил лёгкие до конца. Я выдохнула и перелистнула несколько страниц, чтобы найти сказку, которая считалась нашей семейной историей. Бабушка говорила, что она написана про предков нашей семьи. Я открыла страницу, на которой было нарисовано большое деревянное блюдо в лапах у волка. Провела пальцами по картинке и начала читать.

Жил в тундре добрый охотник, была у него жена и много детей. Однажды охотник ушёл в море охотиться на тюленей, но все тюлени уплыли далеко – на другой берег, и вернулся охотник домой без добычи. Нечем стало кормить детей в доме. Всю ночь думал охотник, как быть, а наутро сказал жене:

– Пойду я к соседям-оленеводам, попрошу у них жирной оленины. Вы меня ждите, я скоро вернусь.

Пришёл охотник к оленеводам, хозяева угостили его свежей олениной и дали много оленьего мяса.

Хотел охотник уже возвращаться домой, мясо оленье на нарту уложил, да стемнело на улице, поднялся сильный ветер, и хозяева уговорили гостя остаться ещё на одну ночь.

Всю ночь не спал охотник, ворочался, всё думал, как там голодные дети и жена. Проснулся утром – а дороги не видно! Метёт пурга, да такая сильная, что и соседней яранги не видно. Опять придётся ночевать у оленеводов. Расстроился охотник, да делать нечего.

Ночью в ярангу охотника кто-то постучал.

– Кто там? – спросила жена. Выглянула она из яранги и скорей закрыла дверь.

На снегу сидел волк.

– Зачем ты пришёл? – спросила жена охотника.

– Я пришёл за твоими детьми, – сказал волк. – Отдай мне одного из них!

– Уходи сейчас же! – закричала жена. – А то тебе будет плохо! Я мужа разбужу!

– Ничего мне не будет, – сказал волк. – Я видел, как твой муж ушёл к оленеводам. Он всегда меня подстерегает в тундре. Никуда я не уйду!

Дети охотника крепко спали и не слышали, как мама пыталась прогнать волка.

– Подожди немножко, – сказала женщина волку.

Она пошла в кладовку, взяла в руки костяную палочку для выбивания снега из шкур и сказала:

– Палочка, выручай меня! Ты такая умная! Как мне спасти детей?

– Помогу тебе, добрая хозяйка, – ответила палочка и запела. И песенка её была такой нежной, что волк заслушался и уснул.

Костяная палочка пела почти всю ночь, пока не пропела все свои песни.

Когда она спела последнюю песенку, волк проснулся и сказал:

– Ну, хватит! Отдавай мне своего мальчишку или девчонку!

Испугалась женщина, но всё же попросила:

– Подожди немножко, волк.

Заметалась женщина по яранге, стала искать, кто сможет ей помочь на этот раз. Нашла она в кладовке лучинушку и сказала ей:

– Лучинушка, помоги мне! Ты всё знаешь! Без тебя нельзя разжечь костёр и сварить мёрзлое мясо. Как мне спасти детей?

Лучинушка подпрыгнула в руках женщины и запела колыбельную песенку. Она звучала так жалобно и тонко! Волк слушал, слушал её и уснул.

Женщина времени терять не стала – взяла верёвку и связала волку передние и задние лапы да стала ждать. Когда песня лучинушки кончилась, волк проснулся и хотел встать, да так и повалился на снег: лапы-то у него были связаны! Сначала волк разозлился, стал рвать верёвки, но женщина связала его крепко – ни одна не порвалась.

– Развяжи мне лапы, – сказал волк, – я больше не приду к вашей яранге!

– Не развяжу, – сказала женщина. – Вот придёт мой муж-охотник, тогда ты узнаешь, как стучаться в нашу ярангу!

– Отпусти меня! – испугался волк. – Я принесу тебе волшебное блюдо!

– Обманешь! – ответила жена охотника.

– Нет, не обману.

Развязала женщина верёвку, и волк убежал.

Не успела жена охотника закрыть дверь яранги, как волк вернулся. Он принёс большое деревянное блюдо.

– Вот тебе волшебное блюдо, – сказал волк. – Стоит произнести заклинание – и на нём появится всё, что пожелаешь.

– А ну покажи, как это делается! – сказала жена охотника.

– А вот так, – сказал волк. – Чего ты хочешь?

– Хочу тюленьего мяса, – сказала жена охотника.

Протянул волк блюдо в сторону моря и сказал:

– Блюдо моё, блюдо, хочу отведать тюленьего мяса!

Блюдо сразу потяжелело и наполнилось тюленьим мясом.

– Так и будешь делать! – сказал волк и убежал в тундру.

«Наверное, волк меня обманул, – подумала жена охотника. – Попробую-ка я сейчас сама!»

Протянула она блюдо в сторону тундры и сказала:

– Блюдо моё, блюдо, хочу, чтобы явился волк!

Блюдо потяжелело, и женщина увидела на нём волка.

– Не для того я тебе дал это блюдо, – сказал волк сердито, – чтоб ты меня ловила!

Сказал и ушёл в тундру.

Через два дня муж вернулся от оленеводов, женщина помогла ему разгрузить нарты и внести в ярангу оленину. А потом вышла из яранги и стала рубить мёрзлое тюленье мясо.

– Откуда ты взяла это мясо? – спросил муж. – У нас дома не было ни кусочка!

– А вот смотри! – сказала жена и показала охотнику волшебное блюдо.

– Ну и что? – сказал муж. – Обыкновенное блюдо!

Рассмеялась женщина и рассказала мужу про волка. Как помогли ей ночью своими песнями костяная палочка и лучинушка. И как волк откупился волшебным блюдом.

Охотник не поверил жене.

– А ну попробуй добыть моржовое мясо, а я посмотрю!

Взяла жена охотника деревянное блюдо, протянула его в сторону моря и сказала:

– Блюдо моё, блюдо, хочу моржового мяса!

И блюдо потяжелело и наполнилось моржатиной. Удивился муж, покачал головой, но блюду обрадовался. Не знала больше голода семья охотника. В яранге всегда было много мяса, рыбы, морской травы и сладких кореньев. А волк больше никогда не подходил к яранге охотника.

Я дочитала историю и потёрла уставшие глаза. Стало лучше. Будто кто-то накинул на плечи мягкий плед. Затем выключила ночник и, выцепив взглядом светящийся циферблат часов, пошла на кухню.

Пока наливала воду, услышала тихие, почти неразличимые шаги по коридору. Затаилась со стаканом в руке. Нервное возбуждение после тягостного сна сдавило горло, не позволило даже вдохнуть.

В дверном проёме показался тёмный силуэт. Он прокрался мимо меня, едва не задев плечом, и открыл холодильник. В холодном свете я увидела свою квартирантку – Алёну.

– Ты же на диете? – тихо спросила я, с облегчением глядя, как девушка запихивает в рот котлету прямо из холодильника.

Алёна подпрыгнула, а от её визга заложило уши. Одновременно с этим мимо меня пролетела вторая котлета и с противным звуком расплющилась о стенной «фартук». Я увернулась, но не успела порадоваться своей ловкости, как почувствовала холод, разливающийся по груди. О стакане с водой я, разумеется, не вспомнила, но законы физики от этого не изменились. Вслед за первым испугом пришло облегчение, которое смехом рассыпалось по маленькой кухоньке.

– Ты чего здесь? – отсмеявшись, спросила Алёна. – Опять дурацкие сны?

– Угу, – я неопределённо пожала плечами, после чего набрала себе ещё одну порцию воды.

Длинные, чёрные, как сама ночь, волосы рассыпались по плечам. Я редко когда позволяла себе их распускать. В обычной жизни они вечно мешали: попадали под ремень сумки, цеплялись за дверные ручки и даже застревали в дверях.

– Тань, может, хоть успокоительного какого-нибудь пропьёшь?

Алёна собрала ошмётки, оставшиеся от котлеты, со столешницы, протёрла «фартук» на стене и столешницу, после чего уселась на стул, зажатый между крохотным обеденным столом и холодильником.

– Да нет. Не думаю, что поможет.

Я осмотрелась. В ночном мраке, разбавленном светом от фонаря, кухня казалась больше. Тени скрадывали стены, создавая иллюзию, что их нет.

Когда я поступила в Казанский университет на бюджетное отделение, родители сняли со счёта деньги, которые они копили на моё обучение, продали теперь уже никому не нужный гараж и купили здесь небольшую двухкомнатную квартиру. Уже спустя три месяца после начала учёбы я позвала жить однокурсницу за умеренную плату, которая покрывала расходы по содержанию квартиры. Мы с Алёной сдружились сразу, хоть и учились в разных группах. Встречались на учёбе нечасто, в основном на потоковых лекциях.

За окном проехала машина – по потолку пробежали световые пятна. Мы проводили их глазами. Я со стуком поставила стакан на стол.

– Так, значит, диете конец? – спросила у подруги.

– Ну нет. Это я так, сорвалась случайно. С завтрашнего дня железно! – Алёна облокотилась спиной на холодильник и зевнула.

– Ну-ну, – я хихикнула. – Который раз я уже слышу эту фразу? Сотый?

– Ну Та-а-а-ань. – Алёна встала, потянулась и пошла в свою комнату.

– Спокойных снов.

Соседка махнула рукой и закрылась. Я зашла в спальню, поменяла футболку на сухую и, повесив мокрую на спинку стула, легла на кровать. С тревогой закрыла глаза. Несколько минут ворочалась, жмурилась до белых кругов, потом расслаблялась, но видела перед глазами снежную пелену и снова открывала их.

Не знаю, сколько я вертелась, пока не заснула. Опять увидела себя на округлом лбу сопки. И снова ветер сдёрнул пелену с неба и полотно с земли. Снова позвал меня настоящим именем, которым чукчи называют детей не для документов, а для жизни.

– Тынагыргын… Тынагыргын… – завывала вьюга.

– Тынагыргын… – стонала сопка.

Где-то вдалеке на берег набегали морские волны.

– Тынагыргын… – пели они в неразличимой мгле.

Долгожданное утро не принесло облегчения. Сон, в котором меня постоянно кто-то звал из оставшегося на другом конце страны дома, снился мне почти каждую ночь уже на протяжении двух месяцев. Из-за него я просыпалась тревожной, долго не могла успокоиться, звонила маме, но не получала от родных ни капли успокоения. Рассказать о снах почему-то не решалась. О том, что иногда мне казалось, будто сны оживают в реальности, – тем более. Первое время пыталась, но со временем поняла, что попросту не хотела тревожить родителей, а тем более бабушку, доживающую свой век в непривычной ей квартире, с родителями.

Несколько лет назад бабушка стала сдавать, и родители забрали её к себе из посёлка Аянка, в котором она прожила почти всю взрослую жизнь. До замужества бабушка жила в Айоне – крохотном селе, на берегу Восточно-Сибирского моря. Как они встретились с дедом – до сих пор остаётся для меня загадкой. Бабушка не любила рассказывать об этом. А в последние годы добиться от неё рассказов о жизни стало практически невозможно – взгляд её блуждал между прошлым и будущим, выцепляя события то прошедшие, то грядущие.

Когда я в последний раз приезжала домой на новогодние каникулы, бабушка взяла меня за руку, закрыла глаза и долго всматривалась в собственные глубины.

– Бойся, – сказала она мне. – Грядут перемены. Грядёт великий свет и великая тьма. – Она помолчала, жуя губами. – Он будет искать тебя. Не верь ему, пока не проснётся великий Ворон. Потом – верь.

– Бабуль, ты чего? – я погладила её плечо свободной рукой. – Какой ворон? Какие перемены?

В комнату вошла мама. Она молча вынула мою руку из ослабевших ладоней бабушки и отвела меня на кухню. Я опёрлась руками о подоконник, уловила в отражении свои узкие, раскосые глаза, которые беспокойно вглядывались в блестящую рябь Нагаевской бухты.

– Мам, давно она так? – спросила я, не оборачиваясь.

– С праздника Кита[1]. Ей тяжело здесь, – мама вздохнула, села за стол, опёрлась подбородком на руку.

– О чём она говорила?

– Не тревожься, милая. Перемены, конечно, грядут, шаман говорил об этом, но мир наш велик. Выдержит.

– А мы?

– А мы дети этого мира. Значит, и мы выдержим.

– Знаешь, мам, там, на материке, иногда бывает так тоскливо.

– Ты скучаешь, Тынагыргын. Мы тоже скучаем.

Небо над каменным венцом отливало зеленью. Я проследила взглядом за чайкой, пролетевшей над домами, скользнула взглядом по последнему оставшемуся целым куполу на Марчеканской сопке и повернулась к маме.

– Как думаешь, ей было бы лучше в селе?

– Нет, дочь. Бабушка стара, силы оставляют её.

– А разум?

– А разум уже выходит за границы нашего мира. Ей лучше рядом с нами сейчас.

– Про кого она говорила?

– Не знаю. Мне кажется, что она уже путает наш мир с миром духов, а потому не стоит тревожиться. – Мама улыбнулась, но я видела, что ей так же грустно, как и мне.

Я встала, умылась, натянула тонкий халат и прошла на кухню, где меня уже ждала Алёна с двумя чашками кофе и нарезанным хлебом. За эти годы наш быт устаканился, стал течь ровно, перепрыгивая по камням неурядиц.

Очередной день на учёбе не сулил ничего примечательного, поэтому я позволила себе отдаться мыслям о прошлом и будущем. О мире, в котором мы живём, и тех мирах, к которым у нас нет доступа. В детстве я любила думать, что реальность нашего мира так же условна, как и реальность мира духов. Проще говоря, я мечтала попасть к духам, чтобы удостовериться в их существовании, а заодно познакомиться и посмотреть – какие они.

– Тань, у нас сегодня четвёртой парой совместная лекция. Ты после неё домой? – Алёна щёлкнула пальцами перед моим лицом, возвращая в обыденный мир.

– Ага, – я допила кофе, собрала со стола посуду и начала её мыть.

– Ты сможешь у меня тетради забрать? Я хочу с Айнуром в «Мегу» смотаться сразу после занятий.

– Ладно, – ответила я, едва вникнув в вопрос. – Родителям говорила уже?

– Что встречаюсь с татарином? – Алёна хмыкнула. – Говорила, они не против. Только предупредили о возможных проблемах после появления детей.

Мы прыснули, залившись смехом. О детях в свои двадцать два года всерьёз не задумывались ни я, ни она. Ну какие дети до окончания университета?

В первой половине дня у меня была практика. Основные занятия уже почти закончились, освободив время для подготовки к экзаменам. После полутора месяцев занятий нам предстояла сессия, которую я ждала без опаски, лишь предвкушая скорый отдых.

В кабинет нас впустили со звонком. Немолодая преподавательница подождала, когда мы усядемся и достанем тетради, после чего благодушно улыбнулась. За её спиной из маленькой двери выскользнула новенькая лаборантка, которая тут же перебила преподавательницу и представилась Майей Дмитриевной. Я смотрела на неё и не могла отвести взгляд. Мне казалось, что воздух вокруг женщины едва заметно рябил, на самой грани восприятия. Лаборантка потянула носом, словно принюхиваясь к аудитории, потом посмотрела мне в глаза и улыбнулась. После женщина поправила волосы, перебрала пальцами складки на свитере и успокоилась, поглядывая на преподавательницу, которая уже начала знакомство. Наконец, очередь дошла до меня.

– Татьяна… – как и всегда, при первом прочтении фамилии, повисла неловкая пауза. – Тынэвири? – женщина с любопытством уставилась на меня, как на забавный экспонат в музее.

Я встала.

– Простите, а кто вы по национальности? – преподавательница задала привычный вопрос.

– Чукча, – я чуть улыбнулась, глядя за сменой эмоций на лице женщины.

– Правда?

– Вас что-то смущает?

– Нет, просто впервые вижу настоящую чукотскую девушку.

– А чукотских парней уже видели? – спросила я с вызовом.

– Нет, – преподавательница смутилась.

Я села. Одногруппники, как и я, уже давно привыкли к любопытству, которое неизменно вызывала как моя фамилия, так и внешность. В первые дни меня пытались дразнить заводилы, но быстро отступили, со временем превратившись в самых ярых защитников.

Сама я относилась нейтрально. Понимала, что жители глухих, оторванных от цивилизации северных поселений, попадая в городскую жизнь, терялись. Их, помогающих, не задавая лишних вопросов, легко обмануть. Вполне естественно, что с наивными людьми, не привыкших к человеческой подлости, случались анекдотичные ситуации. Они могли долго идти на поводу городских проходимцев, но, когда понимали, что ими манипулируют, начинали мстить. И месть их была жестока.

В центральной части России чукчи появлялись редко. Нам непривычна быстрая жизнь, подгоняемая теплом. Холодная размеренность севера надёжнее. Местные в целом о нас и знают-то только из анекдотов.

Наконец, мы разбились по группам, записали исходные данные и потянулись к приборам. Я заносила данные в таблицу, когда рядом появилась лаборантка. Она настолько внимательно разглядывала меня, что даже я, привыкшая к излишнему вниманию, смутилась. Её руки при этом постоянно двигались, то залезали в карманы, то поправляли рукава.

– Извините, Татьяна, а вы давно в Казани? – наконец, спросила она вполголоса.

– С первого курса, – ответила я, не отвлекаясь от записей.

– А до этого где жили?

– В Магадане.

Я мысленно приготовилась к шутке на эту тему, но её не последовало. Майя Дмитриевна присвистнула, но заметила, что одногруппники уже начали шушукаться, поглядывая на нас, и отошла. Я выдохнула.

– Эй, всё нормально? – спросил Дамир.

– Угу. – Я неопределённо пожала плечами, пытаясь одновременно записывать новые показания приборов и посчитать вывод из предыдущих.

– Не торопись, – заглянула ко мне в бумаги Ира. – Давай я буду считать, а ты пиши.

Я благодарно кивнула одногруппнице.

За делом время пролетело незаметно. Благодаря слаженной работе практика для нас закончилась почти за час до обеденного перерыва, и мы вырвались на улицу, по которой бежали ручьи талой воды. Мальчишки отковыряли глыбу льда и начали играть с ней в футбол. Девушки отошли в сторону, подставили лица потеплевшему солнышку.

– Таньк, чего к тебе лаборантка приставала? – спросила любопытная Лейсан.

– Почему сразу приставала? – я не поддалась на провокацию. – Спрашивала, живу ли в Казани.

– А почему у других не спрашивала?

– Потому что вы не чукчи, – я пожала плечами.

– Ты на каникулы домой? – перевёл тему Дамир.

– Конечно. А ты?

– Я в столицу собираюсь.

– Работать? – переключилась на симпатичного парня Лейсан.

– Конечно. Покорять Москву.

– Разгонять тоску, – хихикнула Ира.

– И это тоже. – Дамир подмигнул нам. – Ну что, в столовую?

– Ага, пока очередь не собралась.

На потоковой лекции группы перемешались, и я подсела к Алёне. Моя соседка витала в облаках, очевидно, предвкушая встречу с парнем. Они начали встречаться совсем недавно, поэтому выдёргивать подругу из мира грёз было бесполезно, и я поддалась собственным размышлениям. Пока преподаватель пространно рассуждал о превратностях судьбы, основывая свои выводы на высказываниях Декарта, я думала о бабушке.

Я помнила её в расцвете женской красоты, когда приезжала на лето в Аянку или бабушка приезжала к нам. Она жила в каком-то своём ритме – никогда не торопилась. Её движения всегда отличались тягучестью и размашистостью. Иногда казалось, что бабушка не делает ничего, при этом успевала она намного больше, чем я или мама. Она никуда не опаздывала. Время от времени у меня создавалось ощущение, что бабушка Гивэвнэут находится где-то не здесь, оставляя на своём месте лишь оболочку из плоти и крови.

– Я слушаю, о чём поют духи, – отмахивалась от моих надоедливых расспросов бабушка.

С возрастом волосы Гивэвнэут побелели, а взгляд затуманился. К ней стали приходить люди, чтобы попросить совета. Иногда она отвечала, а иногда молча закрывала дверь перед просящими. Никто не обижался. После переезда в Магадан поток просителей не иссяк и даже приумножился. Мама ворчала, но никогда не препятствовала паломничеству в квартиру.

Однажды бабушка перестала принимать гостей. В одночасье перекрыла, казалось, неиссякаемый ручей страждущих.

– Не время для просьб, – сказала она. – Теперь время пожинать плоды.

Мама вздохнула с облегчением. Я к тому времени уже училась в университете и приезжала редко, только на каникулы. Папа, казалось, ничего и не заметил. Только пожал плечами, когда мама сообщила о своей радости. Они переглянулись с бабушкой.

– Гивэвнэут, – иногда папа обращался к бабушке по имени. – Я слышал, что пришло время пожинать плоды.

Бабушка кивнула.

– Твои плоды – это мы.

Бабушка снова кивнула.

– Скажи, ты довольна плодами?

– Вы крепкие люди, надёжные. – Гивэвнэут провела руками по складкам на подоле. – Но крепче и надёжнее Тынагыргын нет никого на этом свете. Я довольна плодами.

Больше ни родители, ни бабушка к этому разговору не возвращались.

– Татьяна Тынэвири! – я услышала своё имя в сопровождении смешков и очнулась от раздумий.

– Простите, – я смущённо посмотрела на преподавателя.

– Чукотская девушка, – услышала я шепоток.

– А ну заткнись! – тут же ответил кто-то из моих одногруппников.

– Умение спать с открытыми глазами похвально, но не в этой аудитории, – пожурил меня профессор. – И подругу разбудите.

Я покосилась на Алёну и поняла, что та тихонько дремлет, оперевшись на руку. Со всех сторон снова послышались смешки. Я аккуратно толкнула подругу в бок.

– Какая самая известная фраза Декарта?

– Я мыслю, значит, я существую, – ответила я, так и поняв, о чём шла речь на занятии.

Преподаватель похлопал в ладоши.

– Татьяна, можете спать дальше. Алёна?

– А?

Лекция незаметно подошла к концу. Студенты потянулись на выход. Кто-то лениво растягивал каждое движение в явной надежде дождаться, когда основная толпа схлынет, другие же стремительно вылетели из аудитории, чтобы занять очередь в гардероб. Алёна отдала мне свои тетради и убежала, а я медленно пошла по коридору, рассматривая весеннюю серость за окнами.

Кто-то коснулся моего локтя.

– Татьяна, извините, можно вас?

Я обернулась и упёрлась взглядом сначала в макушку, а потом и лицо лаборантки, которая помогала вести у нас практику утром.

– А-а-а, – растерялась я. – Ну да.

– Может, пройдёмся?

Я неуверенно огляделась, но никого из знакомых поблизости уже не было. Мне ничего не оставалось, кроме как вежливо согласиться. Несколько минут мы молча шли по коридору, пока поток обгоняющих нас студентов не иссяк.

– Ты живёшь в общежитии? – прервала молчание Майя Дмитриевна.

– Нет, – я покосилась на женщину, отметив про себя лёгкий прилив раздражения.

– Снимаешь квартиру?

– Нет.

Майя Дмитриевна озадаченно замолчала.

– Ты здесь с родителями? – продолжила она после паузы.

– Нет, – я вздохнула. – Зачем вам это? – я посмотрела на неё прямо.

Женщина нахмурилась, но не смутилась. Её взгляд стал колючим.

– Интересно… – она примиряюще улыбнулась и подняла руки в успокаивающем жесте. – Хотела предложить помощь.

– Зачем? – я нахмурилась.

– Насколько я знаю, чукчей осталось не так много. Думаю, что ты единственный представитель своего народа в этом университете, если не в этом городе. Было бы интересно пообщаться.

– Мне не нужна помощь, – ответила я слишком резко. – Извините, мне надо идти.

– До свидания, Т… Татьяна, – с запинкой попрощалась Майя Дмитриевна.

Всю дорогу до дома я злилась, сама толком не понимая, на что. К любопытству в свой адрес я давно привыкла. Это в Магадане моя национальность никого не удивляла, а здесь каждый второй был готов пристать с расспросами. Зайдя в квартиру, я бросила сумку на пол и повалилась на кровать, раскинув руки. По потолку разбежалась паутинка трещин. Перед глазами появилась морская рябь – от берега и до горизонта.

– Тынагыргын, – стонал ветер.

– Тынагыргын, – шептали волны.

Небо потемнело, его заволокла метель, такая неестественная в летнем пейзаже. Бусинки, свисающие с висков, взметнулись под порывом злого ветра.

– Проснись, – прошептала мама в самое ухо.

– Проснись, – позвала бабушка.

Издалека послышался рокот.

Я проснулась, схватилась за мягкую ткань покрывала, будто она могла удержать меня. Вдохнула сухой воздух нагретой квартиры и, едва не вскрикнула, уловив движение возле окна. Тень замерла, мигнула люминесцентными глазами и исчезла, стоило мне присмотреться.

«Это всего лишь ветер играет со шторой», – сказала я сама себе и встала. Дрожащей рукой нащупала выключатель. Комната озарилась электрическим светом. Убедившись в том, что форточка осталась приоткрытой, я вздохнула, тряхнула головой и пошла на кухню, где разогрела вчерашние котлеты. После повернулась к окну и замерла, глядя в жёлтые квадраты окон, окружающих крохотный двор. Из сладостей дома ничего не оказалось – Алёна, прежде чем сесть на очередную диету, маниакально подъедала все запасы вкусностей. Как назло – нестерпимо захотелось шоколада.

Я натянула пуховик и вышла в темноту улицы. Мимо спешили прохожие – большинство из них несли тяжёлые пакеты с приевшимся логотипом. Я решила не выдумывать новых маршрутов и отправилась в ближайший магазин этой сети.

Домой возвращалась тем же путём, поглаживая в кармане округлый бок банки с шоколадной пастой. По спине пробежал холодок, появилось ощущение пристального взгляда в спину. Я обернулась. Долго вглядывалась в темноту, сгустившуюся вокруг фонарей, но никого не разглядела. Пошла дальше, неосознанно ускорив шаги. Уже возле дома обернулась снова. Увидела над оплывшим сугробом отражение света в звериных глазах и охнула. Собака?

Я повернулась и, не оглядываясь, поспешила домой. Лишь когда дверь квартиры закрылась за спиной, я смогла выдохнуть. Горячий чай и тягучая шоколадная паста утолили мой страх, заставили улыбнуться собственной тревожности. «Совсем нервы расшатались с этими снами», – усмехнулась я, выскребая пасту со дна банки.

В замке повернулся ключ. Я сунула банку в карман, облизнула ложку и замерла в ожидании подруги. Впрочем, торопилась я зря, ведь Алёна ввалилась в кухню с бумажным пакетом из ресторана быстрого питания.

– А как же диета? – второй раз за сутки спросила я.

– А, ну её! – подруга плюхнулась за стол и придвинула пакет мне. – Завтра буду худеть.

– А может, лучше с понедельника? – ухмыльнулась я.

– Давай после сессии уж тогда. – Алёна хихикнула. – Везёт тебе. Не толстеешь.

– Думаю много, вот калории и сгорают.

Подруга принюхалась.

– Шоколадом пахнет.

– Да ну? – я сделала удивлённое лицо. – Правда?

– Угу. – Алёна задумчиво проверила шкафчик, в котором мы хранили вкусняшк, и разочарованно села напротив меня. – Давай есть, пока не остыло, – она пододвинула пакет поближе ко мне.

После вредного ужина мы быстро разошлись по спальням. Я включила ноутбук, подключилась к сети и задумалась, вспоминая фамилию лаборантки по практике. Пошарилась в сумке, нашла тетрадь и прочитала: Мышкина Майя Дмитриевна. В сети о ней информации практически не было, кроме той, что висела на сайте университета. Ни аккаунтов в социальных сетях, ни информации о научных работах. Мозг зацепился за фамилию – она чем-то тревожила, но я никак не могла понять чем. После нескольких минут бесплодных раздумий я раздражённо выключила ноутбук и легла в кровать.

Медленно накатился сон. Обхватил меня тёплым одеялом, унёс в родные края – туда, где ветер воет сквозь окна.

– Тынагыргын, – шепнуло море, прокатившись валом холодных волн.

– Тынагыргын, – ответил ветер.

Глава 2

Ранняя весна протекла студёной влагой под ногами и согрелась, оттаяла, обнажила ещё сонную землю с жухлыми пучками прошлогодней травы, бурой листвой и прелым мусором, который накопился за недолгую, по северным меркам, зиму. Сплющенные пластиковые бутылки, окурки, стеклотара и бумажки всех мастей валялись под окнами, неприкрытые.

Люди брезгливо отворачивались от палисадников, морщились, представляя скорый субботник. Зимние куртки сменились лёгкими, шерстяные шапки и варежки спрятались на дальних полках. Тело, ещё не поверившее в смену погоды, радовалось теплу и отсутствию слоёв толстой одежды.

Нас, студентов четвёртого курса, на субботники уже не отправляли, чему мы были искренне рады, хоть и делали строгий вид, не показывая облегчения. Практика набрала обороты и, приближаясь к своему завершению, начала тревожить обилием отчётов, которые надо было успеть сделать в срок и оформить по регламенту, выданному на первом занятии.

Лаборантка – Майя Дмитриевна ещё дважды предлагала мне свою помощь, но я так и не поняла в чём. Половина группы всерьёз считала, что она испытывает ко мне какие-то нежные материнские чувства, но внутреннее чутьё подсказывало, что с ней всё не так очевидно. Майя Дмитриевна внимательно наблюдала за мной во время занятий. Иногда по её телу пробегала волна дрожи, а руки всегда были подвижны. Ребята дали ей забавное прозвище – Мышка. Я не могла не согласиться, лаборантка действительно была похожа на мышь, но что-то в этом прозвище меня настораживало, подсознательно царапало.

Но это не самое странное – иногда я замечала её возле своего дома, а когда пыталась окликнуть – она уходила, делая вид, что не знает меня. Каждый раз после этих встреч я внутренне сжималась – пыталась понять, что она здесь делала, но не могла найти ни одной разумной причины и от этого пугалась ещё больше.

Я вышла из университета в сумерках. После автобуса тихонько пошла, тревожно вглядываясь в сгустившиеся тени. С едва слышимым щелчком зажглись фонари, и тьма промеж них сразу же стала гуще. Снова появилось ощущение пристального взгляда в спину. Я шла нарочито медленно, прислушивалась и к звукам снаружи, и к ощущениям внутри. Между лопаток холодным сгустком притаилась тревога. Пройдя половину пути, я резко свернула, перешла на другую сторону улицы и пошла быстрым шагом, закручивая дорогу до дома в спираль, обходя привычный маршрут.

Ощущение взгляда в спину никуда не делось, лишь тревога сменилась чувством убеждённости в слежке. Я прошла ещё несколько сотен метров и резко обернулась. В тени между фонарями стоял огромный пёс. Его жёлтые глаза поблёскивали, отражая электрический свет. Он не злился, смотрел на меня спокойно и с такой осознанностью, что я невольно сделала несколько шагов назад. Пёс склонил голову и исчез во тьме. Я развернулась и побежала домой. На дальнейшее геройство духу не хватило. Не доходя до дома нескольких сотен метров, я бездумно зашла в магазин, долго ходила между полок, толком не понимая, что мне нужно.

Страха уже не было. Лёгкое ощущение безумия скользило в моём сознании. «За мной следит собака?» – думала я, но тут же добавляла про себя, что эта собака больше похожа на волка. «Волк, разгуливающий по улицам города-миллионника?» – это ещё бредовее, чем следящая за студенткой собака. Я взяла с полки пачку зефира и отправилась на кассу. На улице снова почувствовала взгляд, но всматриваться в темноту уже не стала. Быстро, не оборачиваясь, почти побежала домой и, лишь увидев Майю Дмитриевну, скрывавшуюся возле соседнего подъезда, снова окунулась в ледяную волну страха. Что за ерунда со мной творилась в последнее время?

«Может быть, волк принадлежит лаборантке?» – скользнула абсурдная мысль. Нет, в такой бред даже я не способна поверить. Наверное, в следующий раз мне стоит поговорить с ней. Её присутствие уже стало не просто странным, но даже жутким.

Я вбежала в квартиру, прислушалась к тишине и вздохнула. Одиночество навалилось на плечи, прижало. Мне не хватало воздуха, руки царапали бетонные стены, а глаза смотрели, но не видели ничего, кроме пустого коридора. Откуда-то из глубины сознания появилось ощущение неизбежности близящейся катастрофы. Казалось, что сами духи нашёптывали мне в уши предупреждение. Я медленно дошла до своей комнаты, легла на кровать, раскинула руки в стороны. В уголках глаз появились неуместные слёзы.

Что-то происходило. Прямо в этот момент изменялась ткань мироздания. Я закрыла глаза и почувствовала на своих плечах мягкие руки.

– Тынагыргын, – позвала бабушка.

– Я здесь.

– Ты здесь.

– Бабушка?

– Как зовут меня?

– Гивэвнэут, – не задумавшись над странностью вопроса, ответила я.

– Верь словам моим, Тынагыргын, – руки бабушки сжались чуть сильнее. – Верь глазам моим.

– Что происходит, бабушка?

– Мир меняется, Тынагыргын. Тебе придётся жить с этим.

– Всем нам.

– Всем вам. Но тебе особенно.

– Почему?

– Потому что ты дочь своей матери, внучка своей бабушки, потомок своего рода.

– А если я не пойму, что должна сделать?

– Я довольна своими плодами.

Руки бабушки сжались ещё сильнее, дыхание мазнуло по щеке невесомым поцелуем, и она исчезла. Я проснулась, резко села на своей кровати. Сердце тяжело бабахало в груди. В соседней комнате тихонько разговаривала по телефону Алёна, а моё дыхание прерывалось, как после быстрого бега по пересечённой местности. Я протяжно вдохнула, ещё медленнее выдохнула, крепко зажмурилась, открыла глаза и присмотрелась к комнате. Всё было, как всегда. Неуловимо изменилась я.

Рука нащупала телефон. Стоило мне коснуться прохладного корпуса, как он зазвонил. На экране высветилась фотография мамы. Когда-то я тихонько сфотографировала её, пока она не видела. Мне всегда нравилось это фото – на нём мама была не такая, как при людях. Глубокая, как река Амгуэма. Прозрачная, как небо над морской гладью.

Я подняла телефон и, глядя на экран, знала, о чём расскажет мне мама. Знала, потому что всё ещё чувствовала, как сжимали мои плечи руки бабушки.

– Здравствуй, мама, – я ответила на звонок и закрыла сухие глаза.

– Бабушка…

– Я знаю, мам.

– Тынагыргын?

– Да, мам. Бабушка… ушла?

– Откуда ты знаешь, Тына?

– Она приснилась мне, мам. Только что.

– Доченька.

– Я приеду.

– А как же учёба? – заволновалась мама.

– Я приеду, мам. Учёба никуда не денется.

Я сидела на кровати и смотрела в тёмное окно. Рука всё ещё сжимала телефон. Алёна давно замолчала, и квартира погрузилась в тишину. Вязкую тишину большого города. Я сидела на кровати и чувствовала, как мимо дома неслись машины, шли припозднившиеся люди, гуляли собаки. Тоскливо ощущалось присутствие людей в соседних квартирах. Незримые тени выступили из темноты, протянули ко мне бесплотные руки. Я чувствовала их мягкие касания и тяжёлые взгляды, но не отрывала взгляда от окна.

Я вдыхала прохладный воздух и медленно выдыхала его. Смотрела, как перемещается по комнате отрезок лунного света. Когда он подполз ко мне, я протянула руку и коснулась пальцами места, отражающего лунный луч. Моя ладонь провела по воздуху, очерчивая полукружье, пальцы окрасились серебром. Захотелось взять стакан и наполнить его этим светом, закрыть сверху крышкой и залить щель жидким воском, чтобы не выпустить из него эту ночь.

Минуты тянулись за минутами, сплетались в толстую нить, превращались в часы. Луна скрылась, и наступил самый тёмный час ночи. «Час волка», – подумала я. Словно в ответ на мои мысли с улицы донёсся волчий вой. Сердце защемило тоской, смешанной со страхом. «Может быть, собака?» – попыталась убедить я себя, но новый виток воя не дал обмануться. Волчий вой я бы не спутала ни с чем.

– Однажды Волк вернётся за нашим блюдом, – приговаривала бабушка, поглаживая деревянный бок старого, потемневшего от прожитых лет блюда.

– Бабушка, а оно правда волшебное? – спрашивала я, теребя подол её платья.

– Правда, Тынагыргын.

– Тогда почему оно не работает? – приставала я.

– Потому что ещё не время, Тынагыргын.

– А когда придёт время?

– Лишь бы не скоро, – бабушка прикрывала глаза и хмурила густые брови.

– Почему?

– Иди, егоза, играй, – бабушка подталкивала меня в спину, а сама садилась над блюдом, проводила костлявыми пальцами по едва уловимому узору, нашёптывала слова.

Ранним утром я наскоро попрощалась с растерянной Алёной и уехала в аэропорт. Привычная суета возле терминалов подстёгивала к действиям, но сердце сжималось от безотчётного страха, плотно переплетённого с глухой тоской, которая пока не могла найти выход. Впервые я боялась вернуться домой.

Наконец, впустили в самолёт, я уселась возле иллюминатора, отвернулась от соседей и погрузилась в тягостное состояние ожидания. Спустя полтора часа я уже шагала по московскому аэропорту. До рейса на Магадан оставалось чуть меньше часа.

Небо раскрыло ладони, приняло в себя серебристый корпус самолёта, развернулось прозрачным куполом. Далеко внизу раскинулось лоскутное одеяло полей, прерывающееся лесами. Красиво изгибались реки, искрили солнечным светом озёра. Я бездумно смотрела в иллюминатор. Не позволяла пагубным мыслям укореняться в сердце – знала, что бабушка готовилась к уходу, что сделала всё, чтобы я грустила чуть меньше. Знала, что она будет жить в лучшем из миров, спать в большом кожаном шатре, общаться с давно ушедшими родственниками, вышивать дивные узоры на кухлянках, плести бастымы, готовить еду, обогревать ярангу.

Если повезёт, то когда закончится моё время в этом мире, я встречусь с ней. Если повезёт, ведь миров много и небо одного мира является землёй для другого. Я всмотрелась в бескрайнюю синь небесного свода. Снизу появилось плотное покрывало из облаков. Оно пуховой периной укрывало землю от моих глаз, курчавилось, создавая диковинные фигуры. Вот прошёл белый медведь, там показался округлый бок нерпы, тут проявились очертания кита. Я думала о нашем мире и о том, какое место в системе миров он занимает. Находимся ли мы посередине или ближе к верху? А может, наоборот, почти в самом низу?

Незаметно задремала, а когда проснулась, внизу уже раскинулись твёрдые волны сопок. Сердце кольнула тоска с привкусом радости. Хотелось поскорее обнять родителей, пройтись по родным улицам и вдохнуть солоноватого северного ветра.

Самолёт приземлился, пробежал по полосе, теряя скорость, и замер. К его серебристому боку, громыхая, подъехал старенький автобус, а в аэропорту уже ждал папа. Он стоял чуть в стороне, строго поглядывая на толпу суетливых встречающих. Лишь когда до меня оставалось пара метров, он улыбнулся, раскинул руки и обнял.

– С приездом, Тынагыргын.

В машине разговор то поднимался волной, то стихал. Никто не хотел тревожить тоскливую рану, которая ещё не успела не то что затянуться, но даже притупиться. За окном тем временем тянулись красоты. Сопки волновали воображение, то скрываясь за низким, но очень густым лесом, то снова выглядывая. Иногда деревья расступались, открывали обманчиво-далёкий горизонт. Лес пьянил вкусным воздухом.

Подъехать к дому мы не смогли. Возле подъезда толпились люди. Пришедшие тихо переговаривались, показывали глазами на окна нашей квартиры, кивали. Некоторые плакали, но в основном все были спокойны. Перед нами люди расступались, любопытные взгляды пронизывали сочувствием.

Когда мы зашли в квартиру, мне показалось, что внутри людей чуть ли не больше, чем на улице. Ждали только меня. Обряды уже провели, бабушку переодели в белую кухлянку, привезённую её старшей дочерью и моей тётей из их стойбища. Тётя вышла замуж за оленевода, нарожала четверых детей и жила радостно, не унывая ни перед чем. Сейчас она стояла в дверях комнаты, в которой лежало тело, и бесстрастно, невидящим взглядом, смотрела в окно.

– Тынагыргын! – мама вышла из кухни, порывисто обняла, расцеловала в щёки. – Иди попрощайся.

Я вошла в комнату, трижды обошла вокруг тела, наклонилась к нему, коснулась холодной руки. Потом вытащила подготовленный в машине мешочек с бисером, леской и набором тонких иголок. Пригодится в том мире.

– Пока, бабуль. Я всё запомнила. Увидимся позже, – прошептала я и выпрямилась.

– Идём, – скомандовала мама.

Вереницей все вышли на улицу, вынесли тело, поехали медленно, растянувшись в длинную линию. Уставший от переживаний мозг сопротивлялся, проваливался в полудрёму. Выцеплял отдельные лица, обрывки фраз, сказанных шёпотом, потом уносился в сумрачную даль. Неожиданно поймала себя на том, что ищу глазами того громадного пса, что преследовал меня в Казани. Тут же одёрнула себя – ну откуда ему здесь взяться? Да и преследование его тоже вилами на воде писано – возможно, просто приблудился в наш район и рыскает по вечерам в поисках сердобольных прохожих. Мысленно пообещала себе попробовать прикормить волкоподобного пса.

Студёный ветер обдувал лицо, путал волосы. Я удивилась, когда поняла, что стою в толпе людей. Они словно волны, то поднимали шёпот причитаний, то постепенно смолкали. Время закрутилось спиралью, унося мою горечь за край, туда, где бабушка утешит, погладит по голове шершавой ладонью. Я толком не поняла, как оказалась дома, в своей постели.

Утром проснулась рано. Долго лежала в кровати, глядя в низкое небо. Потом встала, привычно посмотрела на окна интерната, опустила глаза ниже, на бухту Гертнера. В детстве я могла часами сидеть у окна и смотреть на море, на корабли, то входящие, то выходящие из порта, на крупных чаек, снующих вокруг с противными криками. Над городом висели низкие, тяжёлые облака, но над морем небо было чистое, голубое и холодное на вид. Волны блестели на солнце. Я осторожно приоткрыла дверь и тихонько, почти крадучись, доползла до кухни. Мама уже сидела там, обхватив руками парящую кружку. Её чёрные волосы струились по спине, а глаза блестели, отражая свет лампы, из-за чего она казалась моложе своего возраста.

– С добрым утром, мам, – прошептала я.

– Здравствуй, дочь, – мама окинула меня изучающим взглядом и улыбнулась одними губами. – Выспалась?

– Да, – Я подошла к дальней стене, налила себе кофе и уселась за стол напротив мамы. Глаза сами собой нашли распад на Марчеканской сопке, в котором так и лежали на протяжении уже нескольких десятилетий обломки американского самолёта.

– Тына, прости за вопрос, но сны… – мама замолчала, подбирая слова. – Что за сны тебе снятся?

Я вспомнила свои кошмары, наполненные зовом и ветром, срывающим пелену с неба и покров с земли, и упрямо поджала губы, решив не тревожить и так расстроенную маму своими жуткими снами.

– Обычные, мам. Почему ты спрашиваешь? – спросила я, старательно держа голос.

– Ты сказала, что знаешь про бабушку, – мама смотрела на меня пристально, но словно откуда-то из глубины.

– Она мне приснилась прямо перед твоим звонком. Не знаю почему, я поняла, что она… – я замялась, сглотнула ком, но так и не смогла сказать страшное слово «умерла». – Ушла.

– Она оставила тебе кое-что, – мама печально улыбнулась. – Сказала, чтобы ты непременно забрала это с собой.

– Неужели его? – по спине пробежал рой мурашек.

Почему-то появилось волнение, кончики пальцев задрожали, и я прижала их плотнее к глиняному боку ещё тёплой кружки.

Звонок в дверь раздробил пространство. Мы с мамой переглянулись, и я пошла открывать. Открыв дверь, я онемела на несколько секунд, пока не сообразила, что толпа бывших одноклассников не очередное видение, а правда, пусть и неожиданная. Они, не проронив ни слова, ввалились в прихожую и, заняв всё её пространство, сплелись вокруг меня в кокон. Кто-то пихнул в руки свёрток, над ухом прозвучали приглушённые слова поддержки. Когда мы наконец рассыпались на отдельные личности, дышать стало легче, но пространство прихожей сжалось ещё сильнее.

Мама, будучи мудрой женщиной, появилась из-за спины и, собрав часть курток в охапку, отнесла их в комнату, после чего подтолкнула нас туда же. Я побежала на кухню, не успела удивиться расторопности мамы, которая не просто успела пересчитать всех прибывших гостей, но и налить всем чаю. Одноклассники тем временем вытащили из угла стол, разложили его и засуетились – достали из пакетов пироги и блины, конфеты и даже пару упаковок с сосисками.

Беседа стопорилась, переминалась неловкими паузами, но спустя полчаса и новую порцию чая потекла ровным потоком, понесла нас в беззаботные времена детства, школы, студенчества. Когда наступила тишина, Катя Нангаева запела. Вслед за ней сначала неуверенно, но позже в хор запели все. Одну за другой мы спели все песни, которые пели на школьном выпускном, и лишь потом замолчали. На столе появилось вино, разговор снова разгорячился, назрел спор о разности технарей и гуманитариев, но стих, когда из комнаты, в которой жила бабушка, послышался гул.

Я не смогла бы спутать его ни с чем, даже если бы захотела, – так гудел бабушкин бубен. Мама заглянула к нам, встретилась со мной взглядом и кивком показала на бабушкину комнату. Я встала, медленно вышла из-за стола и, сопровождаемая десятком пар встревоженных глаз, вошла в бабушкину спальню. Бубен висел над кроватью – старый, передаваемый по наследству. Он уже успокоился, звук исчез, но мы подошли к нему, убеждая самих себя в том, что в комнате никого нет и быть не может.

– Может, показалось? – неуверенно спросила я.

– Боюсь, что нет, – мама нахмурилась, брови её изогнулись, а рука потянулась к бубну, но задержалась, не дотронувшись. – Она сказала, что бубен должна забрать ты.

– Почему я?

– Не знаю. Ей виднее, – мама посмотрела на меня извиняющимися глазами и вывела из комнаты.

– Что это было? – спросили с разных сторон одновременно.

– Телефон забыла выключить, – я ободряюще улыбнулась. – Может, в карты?

Через час гости начали расходиться. Когда ушли последние, я убрала со стола и тихо, не привлекая внимания родителей, вошла в комнату бабушки. Бубен молчал. Я подошла к нему и коснулась кончиками пальцев его шероховатой поверхности. Он ответил мне лёгкой вибрацией, но звуков больше не издавал. Меня окатило тёплой волной, которая всколыхнула в душе что-то светлое. Я попыталась понять, что именно, но не смогла – упустила пьянящее чувство, которое сменилось тоскливым холодом.

Постояв в комнате ещё немного, я оделась и вышла из дома. Ноги сами несли меня по узким улицам, петляли между домов, пока грудь не наполнилась морским простором. Нагаевская бухта развернулась передо мной – привычная с детства, она обнимала воздушными крыльями. Я пошла вдоль берега, попыталась найти глазами «драконов», но не смогла. Не сразу вспомнила о том, что их снесли в прошлом году. Внутри разрослась тоска, переполнилась и вылилась слезами. Я всхлипывала, вытирала нос рукавом старой куртки и удивлялась тому, что не смерть бабушки вызвала во мне слёзы, а уничтожение старой тропосферной радиорелейной линии связи.

А может, всё дело в том, что стало уходить незыблемое? То, что с самого рождения казалось непоколебимым, то, что должно было быть всегда. Как горы. «Но ведь и горы со временем исчезнут» – отвечала я сама себе.

Я шла по берегу и пинала мелкие камешки. Волны вторили мне, накатываясь на берег и отступая. Ветер бил в грудь твёрдыми ладонями. Солнце склонилось к закату, а я повернулась лицом к городу и закрыла глаза. Теперь ветер порывами ударялся об спину. Волосы выбились из кос, лезли в лицо, начали щекотать нос. Я слегка облокотилась на ветер, лишь чуточку, потому что он был не такой сильный, как зимой.

Волны шептали, убаюкивали, успокаивали. На грани сознания показалось, что слышу звук шагов, но глаза открывать не стала. Пусть думают что хотят – мне всё равно. Снова зашумел ветер после нескольких секунд затишья.

– Тынагыргын, – громкий шёпот разрезал пространство.

Глава 3

Я вздрогнула и открыла глаза. Быстро оглянулась, пробежала взглядом по пустынному берегу, но не увидела никого, кроме огромного пса, стоящего неподалёку. Огромного, бело-серого пса, так похожего на волка, точной копии того, что встречался мне в Казани.

Я вскрикнула, прижала холодные ладони ко рту и отступила. Пёс, казалось, ничуть не удивился – он склонил голову и посмотрел на меня исподлобья. Медленно, держа себя в руках изо всех сил, я попятилась, развернулась к нему боком, осторожно пошла в сторону пирса. Над головой пролетел ворон – низко, почти коснувшись крылом макушки. Он громко каркнул, и волк отошёл в сторону, а затем скрылся в кустах. Ворон улетел туда, где ещё год назад стояли «драконы». Несколько минут я топталась на месте, не решаясь ни уйти, ни остаться, но сумерки вынудили возвращаться домой.

Заметно похолодало. К дому я уже почти бежала, пытаясь сохранить остатки тепла под лёгкой курткой. В спину упрямо подгонял пристальный взгляд. Уже у самого дома я запыхалась, остановилась, согнувшись, и резко развернулась назад. Жёлтые глаза блестели метрах в двадцати. От белых клыков отражался свет. Я попятилась. Почти не осознавая, что и зачем делаю, стянула шарф, намотала на левую руку и выставила её перед собой. Тут же смутно подумала о том, что для волка моя рука как сухая ветка – перекусит и не задержится ни на секунду. Волк посмотрел мне в глаза до одури осознанным взглядом и исчез во тьме. Я, медленно пятясь, поднялась на две ступеньки и упёрлась лопатками в подъездную дверь. Нащупала ключи в кармане, быстро вбежала в темноту. Домчалась до четвёртого этажа и замерла, прислушиваясь к зловещей тишине.

Лишь убедившись, что всё спокойно, я вошла в квартиру. Сердце бухало в груди, а руки мелко тряслись. Я тихонько разделась и проскользнула в бабушкину комнату.

Однажды Волк придёт за нашим блюдом.

Мысль вызвала приступ лёгкой паники. Детская сказка… Изнутри вырвался нервный смешок. За ним ещё один и ещё. Спустя минуту я корчилась на полу, пытаясь унять беззвучные спазмы истерического хохота. Волк пришёл за своим блюдом. Ну не бред ли?

Гул я скорее почувствовала, чем услышала. Смех исчез мгновенно. Большой бабушкин бубен едва заметно вибрировал, затихая. Я протянула к нему руку и коснулась шершавого бока. Пальцы закололо, как от электрического разряда, но я не отняла их от бубна. Когда-то очень давно, в глубоком детстве, я уже слышала, как бубен бил сам собой. Бабушка тогда замерла посередине комнаты и несколько минут стояла, не в силах пошевелиться. Она безотрывно смотрела на его поверхность, а затем протяжно вздохнула и выгнала меня на улицу.

– Почему он гудел, бабушка? – спросила я, как только решилась вернуться домой.

– Он предупреждал нас, Тынагыргын.

– О чём?

– О том, что жизнь скоро изменится.

– Как изменится? – я подпрыгивала на месте, пытаясь заглянуть в чёрные глаза всезнающей бабушки.

– Поживём – увидим, – ответила бабушка Гивэвнэут и замолчала.

– Я скучаю, бабушка, – прошептала я и опустила руку.

В аэропорт меня провожали родители. Мама беззвучно вытирала слёзы, а папа хмурился, не подавая вида, что расстроен. Он поверх голов осматривал людей в большом холле, словно хотел просканировать каждого, кто полетит со мной. Попрощались быстро – не стали растягивать неминуемое, да и до каникул осталось не так уж много времени. Мама впихнула мне в руки что-то большое, завёрнутое в несколько слоёв картона. Я не сразу поняла, что это блюдо.

Самолёт привычно разбежался, взмыл в небо и распорол корпусом низкую пелену облаков. В детстве я любила, когда он летел в воздушном пространстве между пуховыми одеялами. Даже сейчас что-то внутри подпрыгнуло от восторга при виде облачной завесы сверху и снизу. Но в следующее мгновенье перед глазами пронеслись образы из кошмарных снов, и я вздрогнула всем телом.

Потом надела наушники и снова отвернулась к иллюминатору. Блюдо, запакованное в плотный картон, я поставила у себя в ногах. Представляла, как удивится Алёна, увидев моё наследство, и как придётся объяснять преподавателям причину своего отсутствия. Настроение от этих размышлений портилось всё сильнее. Женщина, сидящая по соседству, косилась на меня недобрым взглядом и периодически что-то шипела себе под нос. Я не прислушивалась, а после и вовсе уснула.

В Москве пришлось сначала ехать на вокзал – обратный билет до Казани я взяла на поезд. Там оставлять вещи в камере хранения и идти гулять куда глаза глядят. Столица нашей прекрасной родины всегда приводила меня в трепет – быстрая, как горный ручей, она неслась по своим улицам непрерывным потоком – летела вперёд с огромной скоростью. Течения людей никогда не замедлялись, мчались мимо, жадно ловили жизнь, либо с такой же жадностью избегали её.

Я остановилась посреди проспекта и замерла, ловя невесомость. В такие моменты мне казалось, что я стою посредине мира, который несётся вперёд, назад и по кругу, обтекая меня со всех сторон, иногда задевая или толкая, но не приводя в движение. Я стояла и смотрела поверх голов на людской водоворот, или, может, правильней было бы назвать его людоворот?

– Чего встала тут, чукча, что ли? – кто-то толкнул меня в бок.

– Ну чукча, и что?

Я повернулась и увидела парня. Он был невысокий, с широко посаженными глазами и большим лбом. Светлые глаза насмешливо смотрели на меня. Парень остановился от неожиданности, но, рассмотрев меня, прыснул.

– Сам-то красивый? – хихикнула я.

– Конечно, я же саам, – он подмигнул и протянул мне вытянутую руку. – Леонидом меня зовут.

– Меня Татьяной.

Я немного подумала, но всё-таки дотронулась до его ладони. Парень, впрочем, не удивился, только загадочно улыбнулся.

– Ты как будто кочуешь куда-то.

– Как ты узнал?

– Выглядишь помятой.

– Какой ты догадливый.

– Я ещё и умный.

– Оно и видно – на меня ругался, что торчу посреди дороги, а сам стоишь тут со мной уже пять минут и всем мешаешь, – проворчала я с деланой строгостью.

– Я тороплюсь вообще-то. – Леонид улыбнулся.

– Чёт незаметно, – я склонила голову набок.

Парень в ответ весело хихикнул, подмигнул мне и умчался, мгновенно растворившись в толпе.

– Удачной дороги! – услышала я и улыбнулась.

Я прошла ещё несколько метров и поняла, что солнце как будто стало чуть теплее, люди немного приветливее, а рюкзак на пару килограммов легче. А всё потому, что настроение стало совсем немножко, но лучше. Горячий обед в ближайшей кафешке окончательно растопил мои тревоги. Пёс – глупость, сессию закрою, потом уеду на каникулы подальше от всей этой студенческой суеты, а может, и вовсе устроюсь на работу. С Майей Дмитриевной поговорю, ну или, на крайний случай, натравлю на неё одногруппников. Рано или поздно жизнь наладится. Не бывает такого, чтоб не налаживалась.

С такими мыслями я доела обед, с ними же вернулась на вокзал, а затем обустроилась в поезде. После проверки билетов я повалилась на временную койку и ещё долго лежала, прислушиваясь к перестуку колёс. Пабам-пабам – несли они меня по подмосковному лесу. Пабам-пабам – проезжали спящие деревни. Пабам-пабам – пересекали бескрайние поля. Я лежала на верхней полке, смотрела в окно и думала о большом деревянном блюде, что торчало с места для багажа, упакованное в несколько слоёв картона.