Читать онлайн Ожог каспийского ветра

Глава 1. Сортавала, 9 мая 2003 года

Солнце в мае в Сортавала – гость редкий и долгожданный. Оно пробивалось сквозь легкую дымку над Ладогой, золотя купола Никольской церкви и заставляя вспыхивать окна старых финских домов на Комсомольской. Холодноватый и прозрачный воздух пах сосной, сырой землей и… праздником.

Около подъезда одного из тех самых добротных, выкрашенных в теплый охристо-желтый цвет финских двухэтажных домов стоял Клим. Он застегнул на молнию хорошую, фирменную, хоть и не новую куртку и вышел на Комсомольскую. Его еще слегка сонный взгляд блуждал по тихой улице. Клим вырос в семье отставного майора-пограничника, где всегда царил порядок и некая военная строгость, даже в праздники. Ни в чем не знал нужды, хотя что-то в этой ухоженной правильности иногда щемило.

«Андрюха уже ждет, наверное», – подумал Клим, ускорив шаг. Он свернул на Ленина, к общежитию техникума. Контраст был разительным. Если Комсомольская дышала почти столичным спокойствием и достатком, то здесь, у общаги, кипела жизнь попроще, пошумнее. Парни из районов Карелии и соседних областей, будущие строители, как и он сам, механики, ветеринары толпились у входа, смеялись, перекрикивались, поправляя наглаженные рубашки и галстуки в предвкушении парада.

Андрей стоял чуть в стороне, прислонившись к шершавой стене общаги. Он уже был готов. Темные джинсы, чистая, но застиранная рубашка, простая куртка. В руке – свернутый флаг. Увидев Клима, он слегка кивнул. Уголок губ тронула едва заметная улыбка. Они были удивительно похожи – оба под метр девяносто, темно-русые, с правильными, резковатыми чертами лица. Как братья-близнецы, которых разлучили в детстве. Но если у Клима во взгляде еще бродила юношеская неопределенность, некая тень неуверенности, прячущаяся за показной бравадой, то глаза Андрея были спокойны, серьезны и на удивление взрослы. В них читалась привычка рассчитывать только на себя. Воспитывать себя самому. Жизнь в общаге, где каждый гвоздь в стену – это твое личное достижение, накладывала свой отпечаток.

– Привет, аристократ, – хрипловато бросил Андрей, отталкиваясь от стены. – Что-то ты какой-то заспанный! Небось всю ночь к экзаменам готовился?

– И тебе доброе, пролетарий, – усмехнулся Клим, протягивая руку. – Когда-то надо начинать! А тебе как спалось?

– Как обычно. Под песни пьяного соседа про Афган и вечную любовь, – кивнул Андрей в сторону кучки второкурсников. – Твои-то как? Майор уже в орденах?

– Угу. Мать на кухне пироги к столу колдует. Все по уставу, – подмигнул Клим.

Они двинулись по Ленина к мосту через залив Вакколахти. Город постепенно оживал. Навстречу шли семьи с детьми, старики в пиджаках с колодками медалей, девчонки из их же техникума, нарядные, смеющиеся. Повсюду – флаги. Красные, алые, трепещущие на легком ветерке с Ладоги. Звучала музыка – то марш из репродуктора, то гармонь где-то в переулке.

– Так, сейчас за Полькой, потом к своим в колонну пристроимся! – сказал Клим, переходя мост.

Вода в заливе под ними была темно-синей, почти черной, лишь кое-где отражая небо. За мостом открывался другой Сортавала – более тихий, почти дачный. Улочки с деревянными домами, палисадниками.

– А куда ж без нее? – ответил Андрей, его взгляд стал чуть мягче. – Она уже наверняка ждет!

Пионерский переулок был обладателем небольших, но аккуратных домов еще финской постройки. В начале улицы стояла первая школа, как гигантский привратник, будто выбирала кого пропустить, а кого отправить восвояси. Они остановились у калитки одного из домиков, где занавески на окнах уже были отодвинуты, приглашая солнечный свет в дом. Клим собирался позвать, но дверь распахнулась сама.

На крыльцо вышла Полина. Солнце поймало ее русые, собранные в тугой хвост волосы, заставив их светиться. Простое синее платье сидело на ней удивительно хорошо, подчеркивая хрупкость фигуры. В руках – маленький букетик гвоздик. Отличница, тихая, но с огоньком в карих глазах. Воспитывала ее одна мать, медсестра из местной больницы. И эта ее самостоятельность, легкая тень ответственности, читалась даже в ее осанке.

– Привет, ребята! – улыбнулась она, и лицо ее сразу озарилось теплом. – Я готова! Опаздываем?

– Как раз вовремя, Полександровна, – широко улыбнулся Клим, открывая калитку. – Парад без нас не уйдет. Мы не допустим! Правда, Андрюха?

– Привет, Поля, – Андрей кивнул сдержаннее, но в его серьезных глазах мелькнуло что-то теплое, почти нежное. Он смотрел на нее иначе, чем Клим. Глубже? А, может, терпеливее? Или просто надежнее прятал чувства.

Полина легко соскочила с крыльца, присоединившись к ним.

– Мама уже ушла, на работу, – пояснила она. – Сказала, вечером ждет в гости. Напекла гору пирожков.

– Знатно! – оживился Клим. – Твоя мама – волшебница! Особенно люблю ее пирожки с картошкой!

Они пошли обратно по мосту, к центру, откуда уже доносились первые аккорды военного оркестра. Клим шел чуть впереди, энергичный, размахивая руками, что-то рассказывая Полине. Андрей чуть сзади, молчаливый, наблюдательный. Его взгляд скользил по знакомым улицам, по праздничным флагам, по профилю Полины, когда она смеялась в ответ на шутки Клима. В этом утре, пропитанном майской прохладой, запахом кофе и гвоздик, звуками приближающегося парада, было что-то хрупкое и бесконечно дорогое. Дружба. Юность. Сортавала. День Победы. Все казалось прочным, как гранитные берега Ладоги, и вечным, как само это небо над Карелией.

Они еще не знали, что ветер с Ладоги, несущий запах сосны и свободы, однажды сменится жгучими, пыльными шквалами Каспия. Что гранит может дать трещину. Что вечность иногда длится всего несколько лет. А пока они просто шли втроем на парад – два брата по духу и девушка, чьи судьбы были переплетены пока лишь тонкими, невидимыми нитями студенческой дружбы на фоне утра великого праздника в маленьком городке у огромного озера.

Глава 2. Хрустальная ваза

Парад по Карельской улице был не столько маршем, сколько живым, шумным потоком. Знамена, оркестр, ветераны в машинах, улыбки, слезы на глазах старушек. Клим, Андрей и Поля шли в колонне своего техникума. Поля – посередине, как негласный центр их маленькой вселенной. Ребята шагали по бокам, плечом к плечу, но разделенные невидимой, хрупкой преградой.

Оба украдкой смотрели на нее. Клим – открыто, с восторженной улыбкой, ловя ее взгляд и кивая на что-то в толпе. Андрей – сдержаннее. Из-под чуть нахмуренных бровей, его взгляд задерживался на ее профиле, на руке, держащей скромный букетик гвоздик, который она несла к памятнику. Иногда взгляды Клима и Андрея нечаянно пересекались поверх ее русой головы. И тогда оба резко отводили глаза, будто обожженные. Ни слова не было сказано, но понимание висело в воздухе гуще праздничного дыма от салюта. Шаг в сторону – признание, попытка – и хрупкая ваза их дружбы, их братства, разобьется вдребезги. Они молча согласились хранить этот негласный договор. Пока.

У памятника Неизвестному солдату было торжественно и немного тесно. Полина возложила гвоздики на холодный камень рядом с алыми гвоздиками от техникума. Постояли в минуте молчания. Андрей выпрямился особенно жестко, взгляд ушел куда-то внутрь, в далекое, о чем он никогда не говорил. Клим стоял, стараясь повторить выправку отца, но что-то в нем было неуловимо по-мальчишески несобранным.

Потом праздник переместился в парк Ваккосалми. Запахло дымком шашлыков, сладкой ватой, пивом и лимонадом. Заиграла какая-то эстрадная музыка. Толпы людей гуляли, смеялись, фотографировались.

– Ребята, я угощаю шашлыком! – громко объявил Клим, хлопнув Андрея по плечу. – Тут, говорят, отличный!

Андрей почувствовал, как внутри все съежилось. Неловкость. Острая, как щепка под ногтем. Его бюджет – стипендия, редкие переводы от бабушки из Питкяранта и копейки с подработок на разгрузке напольной плитки в магазине частника – не предполагал шашлыков в парке. Сказать «нет»? Выглядеть бедным родственником? Сказать «да» и быть обязанным?

– Клим… – начал он, но тот уже шел к шумной палатке, где дымились мангалы.

– Не спорь, Андрюх! Праздник же! – крикнул Клим через плечо.

Поля посмотрела на Андрея. В ее карих глазах мелькнуло понимание, чуть печальное.

– Он же от души, – тихо сказала она.

Андрей кивнул, сжав зубы. «От души». Да. Но эта душа не знала, каково это – считать каждую копейку. «Добьюсь, – мысленно поклялся он себе, глядя на дым мангала. – Вернусь из армии – и ни в чем не буду нуждаться. Никогда. Никогда не буду чувствовать эту… ущербность».

Шашлык действительно был вкусным, сочным. Они сидели на лавочке, жевали почти молча. Клим был доволен собой и миром. Поля наслаждалась праздником и компанией. Андрей – едой, но горечь от собственной зависимости перебивала вкус мяса. Он ловил себя на мысли, что завидует Орлову, его легкому отношению к деньгам и к жизни. И тут же злился на себя за эту зависть.

Погуляв по парку, послушав местных артистов, троица направилась к дому Клима на Комсомольскую. Орловы жили в просторной квартире в добротном двухэтажном финском доме на втором этаже. Высокие потолки, натертый до блеска паркет, мебель, которая выглядела солидно и дорого. В гостиной уже сидели гости отца – такие же подтянутые, с военной выправкой, пусть и в гражданском, мужчины и их жены. Пахло праздничным столом – чем-то мясным, пирогами, кофе.

Мама Клима, Людмила Павловна, работник городской администрации, встретила их с теплой, немного суетливой улыбкой.

– Ах, детки мои! Заходите, заходите! Поля, красавица! Андрюша! Замерзли небось в парке? Садитесь к столу! – она усадила их за огромный стол, ломящийся от яств, как самых дорогих гостей, но… как своих родных детей. Рядом со взрослыми, серьезными людьми.

Отец Клима, Николай Петрович, отставной майор-пограничник в прошлом, а в настоящем начальник по гражданской обороне в администрации, кивнул им с высоты своего авторитета.

– А, герои парада прибыли! – его голос был громким, привыкшим командовать. – Молодцы, что не забываете подвиг дедов! Видел вас у памятника. Что в парке? Рассказывайте! – он обратился скорее к Климу, но взгляд его скользнул по Андрею, оценивающе.

Андрей всегда чувствовал этот взгляд – взгляд на «проект», на человека, который «выбился», которого ставят в пример родному сыну. «Вот Андрей, – часто говорил Николай Петрович за ужином, – сам всего добивается. Не то, что ты, Клим, на всем готовом!»

Разговор за столом вертелся вокруг армии, службы, «нынешней молодежи». Клим ел молча, немного съежившись под отцовским взглядом. Андрей отвечал на вопросы Николая Петровича коротко и четко, чувствуя себя как на экзамене. Поля вежливо улыбалась. Майор, разгоряченный разговором и общим настроем, вдруг махнул рукой:

– Ладно, пацаны! За Победу! За вас, будущих защитников! – он налил в две стопки водки. – По-фронтовому! По сто грамм! Разрешаю!

Клим замер. Выпить здесь, при отце, при гостях? Это было, как прыжок в пропасть. Но отказаться – показаться слабаком. Он поймал взгляд отца – жесткий, ожидающий. Андрей видел внутреннюю борьбу Клима. Он взял стопку без колебаний. Для него это была не награда, а испытание другого рода – надо было не ударить в грязь лицом. Клим взял свою стопку. Они чокнулись. Огненная влага обожгла горло. Клим закашлялся. Николай Петрович неодобрительно хмыкнул. Гости шутили в сторону студентов.

После ужина, чувствуя себя лишними в обществе взрослых, они ушли. Проводили Полю до самого дома. У ее калитки повисло неловкое молчание. Потом она улыбнулась:

– Спасибо, ребята. За сегодня. Было здорово.

– Ага, – буркнул Клим.

– Спокойной ночи, Поля, – просто кивнул Андрей.

Парни пошли в общагу. Тишина между ними была густой, некомфортной. Вечер у Клима, стопка водки, взгляды отца – все это накопилось. В общаге уже шло свое, шумное, простое продолжение праздника. Музыка, смех, запах дешевого пива и сигарет. Клим, словно пытаясь сбросить напряжение, рванул в эту гущу. Он пил жадно, не закусывая, торопясь догнать других и… забыться. Забыть оценивающий взгляд отца, неловкость перед Андреем у шашлычной палатки, хрупкость той самой вазы, разбить которую он боялся и… возможно, желал.

Андрей пытался его остановить, но Клим отмахивался: «Не ной, Андрюха! Праздник!» Он стал громким, навязчивым, потом – невнятным. Когда он споткнулся и чуть не упал с лестницы, пытаясь выйти покурить, Андрей понял – пора уводить. С трудом, почти на себе, он довел друга до дома на Комсомольскую. Было поздно, гости уже разошлись.

Дверь открыла Людмила Павловна. Ее лицо помертвело от ужаса при виде сына. Николай Петрович появился за ее спиной. Его лицо, вначале сонное, исказилось бешенством. Он втащил Клима в прихожую. Тот едва стоял, бормоча что-то бессвязное.

– Ты… Ты! – зарычал Николай Петрович, тряся сына за плечи. – Позор! Позорище! На весь город! В таком виде! После такого дня! Я имя свое не позволю топтать! Не позволю!

Клим бессмысленно ухмыльнулся.

– Имя… твое… – пробормотал он.

Это было последней каплей.

– Армия! – прошипел отец, отшвыривая Клима так, что тот рухнул на пол. – Собирай вещи! Летом – в армию! Подальше от города! От твоих пьяных компаний! Там из тебя выбьют дурь! Или сломают! – он повернулся к бледной жене и Андрею, который стоял в дверях, чувствуя себя виноватым и беспомощным. – Ты! – ткнул он пальцем в Андрея. – Спасибо, что привел. А теперь уходи. Нам с ним поговорить надо.

Андрей вышел на улицу. Было прохладно и тихо. Лишь из открытого окна квартиры Орловых доносился приглушенный, яростный голос Николая Петровича и всхлипывания Людмилы Павловны. Армия. Летом. Слова отца висели в воздухе, как приговор. Ветер с Ладоги, уже холодный, обдувал лицо Андрея. Он закурил, думая о Климе, о Поле, о своей клятве у шашлычной палатки. Армия была планом и для него. Но не наказанием. А теперь все перевернулось. Хрустальная ваза дала первую, звенящую трещину. И ветер, который только что был праздничным, теперь пах порохом и чужой, далекой пылью.

Глава 3. Расставание

Оставшиеся до экзаменов недели протекали странно. На поверхности – все как прежде. Клим, Андрей и Поля шли вместе в техникум, смеялись над одними и теми же шутками однокурсников, делились планами на лето, которых… по сути, уже не было. Но напряжение висело между ними невидимой, липкой паутиной.

Оно просачивалось в паузы, чуть слишком затянувшиеся. В быстрый, нервный смех Клима, когда речь заходила о будущем. В чуть более сдержанную, чем обычно, манеру Андрея. В задумчивый, чуть растерянный взгляд Поли, который скользил то по одному, то по-другому, словно пытаясь прочитать в их лицах ответ на вопрос, который сама задать боялась. Они старательно изображали прежнюю дружбу, веселье, но это был спектакль. Игра на разваливающейся сцене. Каждый чувствовал трещину, но боялся тронуть ее, чтобы не обрушить все сразу.

Экзамены стали последним аккордом их студенческой жизни. Андрей сдал все на «отлично». Его красный диплом был закономерным итогом упорного труда, его броней против той самой «ущербности». Клим же едва вытянул на тройки. Преподаватели, учитывая солидное положение отца и матери в городе и, возможно, слышавшие о предстоящей армии, как о «перевоспитании», великодушно натянули оценки. Эта «милость» жгла Клима посильнее отцовского гнева. Он чувствовал себя жалким подобием Андрея, фальшивкой даже в глазах учителей. Каждая тройка в зачетке была клеймом.

Через три дня после последнего экзамена пришли повестки. Армия.

Клима – под Москву, в учебку какой-то спецчасти. Андрея – в Калининград, на самую западную границу. География судьбы раскидала их далеко друг от друга.

Поля их не провожала. Ее тетя из Лахденпохья, в тридцати километрах от Сортавала, серьезно заболела. Там остались двое маленьких детей, за которыми некому было присматривать. Мать Поли, как главная опора в семье, уехала сразу, уволившись с работы. Поля после экзаменов и зачетов отправилась матери на помощь.

Она была почти рада. Рада этому поводу уехать, избежать мучительного прощания на перроне. Последние недели запутали ее донельзя. Клим и Андрей… Оба. Оба были рядом все эти годы. Оба – сильные, надежные, свои. Она вспоминала их первую встречу. Поздний осенний вечер. Она возвращалась с танцев из ДК, короткой дорогой мимо темного здания первой школы. Откуда-то из тени вышли трое парней. Запахло перегаром и чем-то химически-сладким. «Девчоночка, куда спешишь? Пообщаемся?» – кто-то сипло хихикнул, шагнув навстречу. Поля сжалась, сердце колотилось как птица в клетке. Она уже хотела закричать…

И вдруг из-за угла появились двое. Высокие, темно-русые, почти неразличимые в сумерках. Они возвращались с баскетбольной площадки. Голос Клима был звонким и резким: «А ну отвалили!» Андрей просто шагнул вперед, молча, но его поза говорила сама за себя. Наркоманы, хлипкие и трусливые поодиночке, зашипели что-то невнятное и растворились во тьме. Клим тогда широко улыбнулся: «Ты не бойся!» Андрей просто кивнул: «Проводим?». Парни шли следом за испуганной девушкой. Сначала молча, потом разговорились. Так и началось.

Они были ее спасителями. Братьями по духу. Защитой. Дружба их была простой и ясной, как карельский воздух. Но после тех майских праздников… Что-то изменилось. Взгляды Клима стали слишком пристальными, в них появилась просьба, ожидание. Андрей же, наоборот, стал еще сдержаннее. Но когда она ловила его взгляд, там было что-то глубокое, тревожное, от чего у нее странно сжималось сердце. Она ловила себя на мысли о каждом из них – уже не как о друге, а как о… парне. И тут же пугалась этой мысли. Как можно выбрать? Как не разрушить то, что было? Она запуталась. Чувства были как комок мокрых ниток, которые невозможно было распутать, только резать. А резать было страшно.

Армия, решила она, глядя из окна автобуса, отъезжающего от Сортавала, все расставит по местам. Время. Расстояние. Оно остудит неясные порывы, прояснит чувства. Она верила в это. Хотела верить. Пока автобус увозил ее в Лахденпохья, к больной тете и сестренкам, она представляла, как стоят сейчас Клим и Андрей на перроне вокзала в Петрозаводске или уже в поезде. Как они прощаются с родителями. Как, может, жмут друг другу руки. Или просто молчат. Она не видела, как Клим, стоя на перроне под присмотром хмурого отца, украдкой выискивает глазами ее фигуру в толпе провожающих. Как разочарование и обида сжали ему горло, когда он ее не нашел. Она не видела, как Андрей, уже в вагоне поезда на Калининград, смотрел в окно на мелькающие сосны и думал не о море и маяках на западе, а о ней. О ее растерянных глазах. И о том, что его клятва «добиться всего» теперь начиналась здесь, с армейской шинели.

На большом вокзале в Петрозаводске, куда свозили призывников со всей Карелии, было шумно, суетно и безнадежно грустно. Плакали матери. Бабушки крестили внуков. Отцы держались стойко, но глаза у многих были влажными. Клим стоял рядом с отцом, который говорил что-то жесткое, напутственное, о долге, чести и, наконец, пришедшей возможности «стать мужчиной». Мать Клима, Людмила Павловна, тихо плакала, сжимая в руке платок. Андрей был один. Его бабушка из Питкяранта не смогла приехать. Он смотрел на Клима и его семью, на эту сцену чужого прощания, и чувствовал лишь пустоту и ледяной комок в груди. Поля. Она не приехала. Не приехала.

Раздался резкий гудок. Команда: «По вагонам!»

Клим обнял мать, сухо пожал руку отцу. Их взгляды скрестились на мгновение. В отцовском было ожидание, во взгляде Клима – смесь страха и вызова. Потом Клим повернулся к Андрею. Они стояли друг против друга. Всё, что не было сказано за эти недели, висело между ними тяжелым грузом. Дружба. Поля. Зависть. Вина. Братство. Ненависть? Они не знали. Не понимали.

– Ну… служи, – хрипло сказал Клим, протягивая руку.

– И ты, – коротко бросил Андрей, сжимая его ладонь. Рукопожатие было крепким, коротким, как удар. Никаких объятий. Никаких лишних слов. Хрустальная ваза не разбилась – она просто рассыпалась в пыль. Бесшумно, но слишком очевидно.

Они развернулись и пошли к разным вагонам своих поездов – один на запад, к Балтике, другой – на юг, к столице. Не оглядываясь.

Поезд Андрея тронулся первым. Он стоял у окна, глядя на уменьшающийся перрон, на мелькающие лица, на родной северный пейзаж за окном поезда. В голове не было мыслей о Калининграде, о службе. Была только Поля. Ее лицо в тот момент у школы, когда они отогнали тех парней. Ее смех в парке. Ее растерянный взгляд в последние недели. И ее отсутствие сегодня. Армия расставит все по местам? Он не верил в это. Он чувствовал только, как что-то важное, невосполнимое, осталось там, в маленьком городке у Ладоги, который теперь надолго остался позади. Ветер врывался в приоткрытое окно вагона – уже не ладожский, а какой-то чужой, железнодорожный, пахнущий углем и далью. Он нес с собой холод и предчувствие долгой разлуки.

Клим, уже в своем вагоне, грохочущем на юг, прислонился лбом к прохладному стеклу. Где-то там был отец с его напутствием. Где-то там была мать со слезами. Где-то в Лахденпохья – Поля, которая не пришла. И Андрей, уехавший на запад. Он чувствовал себя одиноким, как никогда. Словно его вырвали с корнем и бросили в пустоту. Армия. Наказание. Испытание. Бегство. Он закрыл глаза. Перед ним вновь встал отец в бешенстве, тот вечер после Дня Победы. «Сломают…» – эхом отозвалось в памяти. Он сжал кулаки. «Не сломают», – подумал он с внезапной, отчаянной злостью. Но голос внутри шептал: «А если сломают?» За окном мелькали леса, озера, станции. Карелия оставалась позади. Впереди была большая, незнакомая земля и служба.

Глава 4. Бумажные мосты

Два года. Семьсот тридцать дней. Они растянулись, как бесконечный плац-парада под моросящим небом, и пролетели, как один миг между отбоем и подъемом. Армия.

Клим, попавший под Москву в «учебку» для пограничных спецподразделений, столкнулся с миром, который его отец считал «кузницей мужчин», но который больше походил на каток, пытавшийся сгладить любую индивидуальность. Строгость, муштра, бесконечные наряды вне очереди за малейшую провинность. Физически он крепчал, учился стрелять, ползать по-пластунски, драться. Но внутри росла озлобленность. На отца, отправившего его сюда. На сержантов-садистов. На саму эту систему, ломавшую человека в угоду уставу. Он писал домой редко, коротко и сухо: «Привет. Жив-здоров. Служба идет». Отцу – формальный отчет. Матери – чуть теплее, но без души. Ожог обиды и унижения был слишком глубок.

Андрей в Калининграде служил на самой западной границе. Море, песчаные дюны Куршской косы, старинные форты. Служба была не менее жесткой – армейский порядок везде один, – но он принял его иначе. Для него армия была не наказанием, а шагом. Тяжелым, но необходимым. Он видел в ней школу выживания, проверку характера, трамплин для будущего «добиться всего». Он дисциплинированно тянул лямку, старался учиться у старослужащих не только военному делу, но и жизни. Его письма бабушке в Питкяранту были подробными: описывал море, сослуживцев, даже мысли о будущем деле. Он строил планы и верил в них.

И была Поля. Она стала тем маяком, к которому тянулись оба.

Письма от нее приходили реже, чем хотелось бы. Она объясняла это последним курсом техникума, экзаменами, дипломом. Но каждое было событием. Конверты пахли родным городом – то ли сосной, то ли ее духами, то ли просто так казалось. Она писала тепло, по-дружески, но с такой нежностью, что заставляла сердце биться чаще: «Андрей, бухучет – ад, но вытянула на «четыре». Ура! Я защитилась! Теперь я дипломированный бухгалтер!»

Климу она писала: «Твоя мама, Клим, Людмила Павловна, такая добрая! Помогла устроиться в бухгалтерию городской администрации. Работа интересная, коллектив хороший. На Ладоге лед тронулся, глыбы как айсберги. В парке Ваккосалми сирень зацвела – белая-белая! Мама купила новый телевизор. На днях ходили с подругами в кафе «Крона» – дороговато, но кофе вкусный»

Эти письма были воздухом. И Клим, и Андрей перечитывали их по сто раз, выискивая скрытые смыслы, намеки, признаки предпочтения. И оба писали ей в ответ. Писали с надеждой.

Письма Клима становились эмоциональнее. Из-под брони озлобленности прорывались откровения: «Поля, как же тут порой тяжело…», «Скучаю по дому, по Ладоге… по тебе». Он вспоминал их прогулки, День Победы, намекал на чувства, которые «всегда были, просто не решался сказать». Он писал о мечтах после армии – вернуться, устроиться на работу, но пока не знал куда, быть рядом. Он искал в ней спасение, островок тепла в армейском холоде. Его письма пахли тоской и невысказанной мольбой: «Жди…»

Письма Андрея были сдержаннее, но не менее наполненными чувством. Он писал о море, о службе, о книгах, которые удавалось читать. «Нашел томик Ахматовой в библиотеке части». Гораздо меньше жаловался, больше рассказывал. Но между строк читалась уверенность и намерение: «Думаю о своем деле, присматриваюсь, как тут все устроено. Армия закаляет, Поль. Вернусь другим. Сильнее». Он не говорил «люблю» прямо, но его забота, его вопросы о ее делах, его восхищение ее успехами: «Молодец! С дипломом! Горжусь тобой, бухгалтер Ковалева!». Не красноречиво, но говорили о многом. Он строил мост в будущее, где четко видел ее. Он предлагал не спасение, а партнерство. Его письма пахли морем и целеустремленностью.

И самое удивительное – они писали друг другу. Клим – Андрею. Андрей – Климу. Сначала редко, неловко, словно нащупывая почву под рухнувшим мостом дружбы.

Клим писал: «Андрюх, тут ад. Сержанта этого… в порошок стереть хочется. Как там у тебя, на краю земли? Море видел?»

Андрей в ответ: «Клим, держись. У нас тоже не сахар, но терпимо. Море – да, огромное. Холодное. Напоминает Ладогу, только соленое. Как Поля? Пишет?». Вопрос о Поле был неизменным мостиком между ними.

Клим: «Пишет. Работает у нас в администрации. Мать протежировала. Все норм…». Катко, с ревнивой ноткой.

Андрей: «Рад за нее. Работа хорошая. Передавай привет своим. Крепись.» Лаконично, по-солдатски.

Эти письма были словно попыткой воскресить прошлое. Найти общий язык поверх пропасти чувств к одной девушке, поверх обид и социальных пропастей. Иногда получалось – в общих воспоминаниях о техникуме, о какой-то смешной истории. Чаще – письма были короткими, как сводки с фронта, напоминая, что их связывает лишь общее прошлое и… общее будущее, в котором им предстояло столкнуться вновь у ног Поли.

Из письма Андрея Климу (спустя год службы):

«…Вот думаю, Клим. Вернемся – и что? Диплом строителя – это хорошо, но душа не лежит к чертежам. Видел тут наших пограничников на заставе. Собаки, техника, ответственность. Граница. Чувствуешь – край Родины. И люди особенные. Думаю… контракт. Здесь, в Калининграде, или дома, в Карелии. Говорят, в Сортавала погранотряд крепкий. Реки, озера, лес – наш рельеф. Как мыслишь?»

Из ответа Клима:

«Андрюх, ты читаешь мои мысли! Папаша мой, конечно, лекции читает про «настоящую службу», но ты знаешь – я его слушать устал. А тут… Да, учебка – ад. Но когда на учениях в лесу – камуфляж, винтовка, задание – аж мурашки. Чувствую – мое. И граница… Это ж не просто рубеж. Это стена. И ты – кирпич в ней. Сильный. Надежный. В Сортавала? Да! Дом! Ладога! Леса! Знакомые тропы охранять – красота! Я – за!»

А Поля… Поля запуталась еще больше. Письма Клима трогали ее до слез своей беспомощностью и нахлынувшими чувствами. В них была страсть и боль. Письма Андрея согревали своей надежностью и давали уверенность. Она видела его силу, его планы. Людмила Павловна, мать Клима, была к ней невероятно добра, приглашала в гости, расспрашивала о сыне, хвалила ее. Эта опека со стороны семьи Клима, ее новая работа, устроенная ими же, невольно тянули ее в их орбиту. «Он нуждается во мне», – думала она о Климе. «С ним будет надежно», – думала она об Андрее. Она откладывала ответы, писала общие, теплые письма обоим, пытаясь сохранить хрупкий баланс. Она ждала их возвращения, как чуда, которое разрешит само собой все ее

Через год службы Клим делился с Полей планами: «…Вернемся с Андреем! Контракт в Сортавала! Будем Родину охранять, а не кирпичи таскать и цемент месить! Граница – это серьезно, Полина! Настоящее мужское дело!» Его письма светлели, злость уступала место цели.

Андрей Полине: «…План есть, Поль. Служба на границе дома. Стабильность, уважение. Можно будет… о будущем подумать. Серьезно.» Его слова были осторожны, но в них читалась твердая почва под мечтами.

За полгода до дембеля Людмила Павловна писала сыну:

«Сынок! Скоро домой! Мы с отцом ждем не дождемся! Полина – умница, работает отлично, начальство хвалит. Часто у нас бывает, такая поддержка! Мы с ней уже, как родные. Как хорошо, что она рядом! Все наладится, родной! Вернешься – устроишься, жизнь начнется! Любим, ждем! Мама.»

Клим перечитал эти строки десяток раз. «Как хорошо, что она рядом… Мы с ней уже как родные…» Слова матери грели душу. Радовали ли они? Или вызывали странную тревогу? Он представлял Полину в их доме, за их столом, под крылом его матери… Его. Это было его. Его дом. Его девушка? Надежда вспыхнула ярко. Она ждет. Мама подтверждает.

Глава 5. «БАБУШКА СКОНЧАЛАСЬ. ПРИЕЗЖАЙ ХОРОНИТЬ. ТЕТЯ ЛЮДА»

Бабушка Зина.... Последний родной человек. Та самая, что присылала скромные переводы, чьими письмами он дышал в первые армейские месяцы. Та, ради которой он клялся «выйти в люди». Она не дождалась.

Командир части, посмотрев в глаза солдату, в которых застыла не боль, а каменная пустота, дал неделю: «Увольнительная по обстоятельствам. Семь дней с учетом дороги. Не опоздай, Назаров».

Дорога в Питкяранту была кошмаром. Поезд, автобусы, попутки. Андрей не спал. В голове – не слезы, а ледяная ярость. Ярость на судьбу, отнявшую последнее. На бедность, не позволившую бабушке лечиться нормально. На себя – за то, что не успел. Его «добиться всего» теперь начиналось с могилы. План со службой в Сортавале оставался единственным якорем. Ради него надо было выстоять.

Похороны были скромными. Пришла соседка, тетя Люда из соседнего дома, пара старушек. Из Сортавала никого. Андрей стоял у могилы в неудобном армейском кителе, отдавая воинские почести единственному человеку, который верил в него безоговорочно. Он не плакал, принимал соболезнования. Каждое «держись, солдат» отзывалось глухим звоном в пустоте внутри. «Держаться» – это все, что он мог и умел.

Вечером, в пустой бабушкиной двухкомнатной квартире, пропахшей лекарствами и старостью, раздался стук в дверь. На пороге – Поля. Она смотрела на него широкими, полными слез глазами.

– Андрей… Я… Людмила Павловна сказала… Я приехала… – она протянула пакет с едой. – Мне так жаль…

Он кивнул, пропуская ее. Ее сочувствие, ее теплые руки, пытавшиеся его обнять, были как нож в рану. Он видел в ее глазах боль за него, но его собственная боль была слишком острой, слишком личной, чтобы делиться.

– Спасибо, Поля, – его голос звучал хрипло и чуждо. – Все нормально. Сам справлюсь. Не надо тут… – он отвернулся к окну, за которым открывалась взгляду детская площадка, наполненная криками и смехом детей. Ему невыносимо было видеть ее жалость. Он должен быть сильным. Как бабушка хотела. Как требует план. Как граница. Она не должна видеть его сломленным.

Поля просидела недолго, чувствуя ледяную стену между ними. Уходя, сказала:

– Клим звонил Людмиле Павловне… Он передает… держись. Он очень переживает и соболезнует.

Андрей снова кивнул, не оборачиваясь. «Клим переживает». Далекий Клим, в теплой учебке под Москвой, с его планами и письмами к Поле… Где-то внутри шевельнулась черная змейка зависти. У Клима есть дом, куда вернуться. Есть родители, которые ждут. А у него… теперь только холодное пепелище и армейский контракт, как единственный выход.

Вернувшись в часть, Андрей написал Климу коротко и жестко:

«Клим. Бабушка умерла. Похоронил. Все кончено. Тут. Жду дембеля. Жду нашего плана. Служба в погранотряде – теперь не просто хочу. Это надо. Единственный шанс. Держись там. Андрей»

Глава 6. Граница внутри

Полгода после похорон бабушки пролетели для Андрея в калининградской части как один долгий, серый день. Он служил на автомате, как отлаженный механизм. Мысли были прибиты к одной точке: Сортавала. Контракт. Граница. Это был не план – это был спасательный круг. Единственная твердь в мире, где рухнуло все остальное. Письма Клима он читал вполглаза: про то, что «терпимо», про скорое возвращение домой, про службу в родном городе.

Возвращение в Сортавала было похоже на высадку на чужой берег. Андрей не стал задерживаться в городе. Прямиком на последней маршрутке погнал в Питкяранта. Бабушкина двухкомнатная квартира в относительно хорошем доме встретила его гробовым молчанием и запахом пыли. Пустые комнаты, старая мебель, фотография бабушки на комоде – единственное напоминание о жизни. Он не стал распаковывать армейский вещмешок. Просто сел на стул в кухне и смотрел в окно на знакомый, но уже чужой двор. Эта квартира без бабушки Зины больше не была для него домом.

На квартиру бабушка в свое время оформила дарственную на внука. Быстро нашлись и покупатели – сын тети Люды, соседки, с молодой женой. Им как раз нужна была квартира в Питкяранте. Андрей не торговался. Цена была справедливой, но для него это были не деньги, а плата за свободу от прошлого. Он подписал бумаги, передал ключи, взял свой вещмешок и чемодан с немногими бабушкиными вещами, которые решил сохранить (старая шаль, несколько фотографий), и уехал в Сортавала. Назад.

В городе он снял комнату в общаге благодаря своим бывшим заслугам, как хорошего студента. Ту самую, где жил до армии. Соседями были молодые первокурсники строители, механики, напоминающие о студенческих временах. Шумные, пахнущие дешевым пивом и сигаретами. Для Андрея это был не шаг назад, а временная база. В тот же день он купил себе не дорогой кнопочный телефон, сходил в военкомат и погранотряд. Контракт. Проверка его биографии (сирота, отличник-строитель, хорошая характеристика из Калининграда) прошла быстро. Через две недели он уже принимал присягу как контрактник Пограничного Управления в Карелии, рядовой Андрей Алексеевич Назаров. Он встал на границу в Вяртсиля.

Клима встречали с размахом. На перроне вокзала Сортавала – отец, мать, даже пара друзей отца. Людмила Павловна плакала, обнимая сына. Николай Петрович сдержанно, но с видимым удовлетворением похлопал его по плечу: «Ну вот, сынок, и вернулся. Теперь служить будем, как положено. Здесь». Клим кивал, улыбался, но глаза его были усталыми и чуть отрешенными. Он прошел проверку тоже быстро – сын заслуженного пограничника, рекомендации из места службы.

Итак, они снова были вместе. Они снова были в одной форме. В одном городе. На одной границе. Дома.

Казалось бы – мечта сбылась. Общий план осуществился. Но трещина, пробитая армией, смертью бабушки и невысказанными чувствами к Поле, лишь углубилась.

Глава 7. Полгода

Шесть месяцев службы на переходе в Вяртсиля, под пронизывающим ветром и скупым северным солнцем. Шесть месяцев жизни в общаге, где стены помнили его юношеские мечты, а теперь видели лишь усталого мужчину с пустым взглядом. Шесть месяцев молчаливой войны внутри троицы.

Андрей решил. Страх быть отвергнутым, страх разрушить последние призраки дружбы – все это отступило перед железной необходимостью. Он больше не мог жить в подвешенном состоянии. Поля металась, Клим ждал, а он… он строил. Тихо, методично, как возводил бы укрепление на границе.

Каждая копейка от продажи бабушкиной квартиры, каждая премия, каждая сэкономленная на пайке рублевка – все это ложилось в старую жестяную коробку из-под печенья, спрятанную под матрасом в общаге. Он штудировал объявления о продаже квартир в Сортавале. Не элитных, не на Комсомольской, а простых, человеческих. Его глаза выхватывали цифры площади, года постройки, состояния. Цель: своя крепость. Свой каменный берег. Основание для того единственного вопроса.

Удача улыбнулась. Старенькая «двушка» на улице Промышленной, сорок шесть квадратов. От знакомых, уезжавших в Питер срочно. Цена – почти впритык к его накоплениям, но он вписался. Сердце колотилось, как в первый день службы на границе, когда он подписывал предварительный договор и отдавал задаток. Он никому не сказал. Ни Климу, с которым пересекались на службе. Ни Поле, чью растерянную улыбку ловил на редких встречах. Это должен был быть сюрприз. Ослепительный. Решающий. И главное… Предложение Полине. Такое долгожданное, но уже совсем близкое…

Накануне он зашел в ювелирный магазин в центре. Небольшой, уютный. Выбрал простое, но изящное обручальное колечко с крошечным бриллиантиком. Оно лежало в бархатной коробочке в кармане его формы. По дороге домой ему казалось, что это миниатюрное изделие весит с гранату, готовую перевернуть его мир. Завтра. Все решится завтра. Он пригласит ее в свой дом. И сделает то, что должен был сделать давно.

Глава 8. Два кольца

Утро в Пионерском переулке было тихим. Снег ложился огромными хлопьями на прекрасное белое покрывало, которое уже, как несколько дней укрывало город. Поля, в простеньком ситцевом халатике, только что проснувшаяся, открыла дверь – и замерла. На пороге стоял Клим. В пограничной форме, с запахом ветра и усталостью во впалых глазах. Он только что приехал с ночной смены.

– Клим? Что случилось? – испуганно спросила Поля, пропуская его.

Он вошел, не снимая сапог. И сразу прошел в крошечную кухню. Его лицо было серьезным, почти суровым, но в глазах горел какой-то странный, лихорадочный огонь.

– Ничего не случилось, Поль. Наоборот. Я… я не мог больше ждать, – он повернулся к ней, взяв за руки. Его ладони были шершавыми, холодными. – Ты же знаешь, что я люблю тебя. С той самой ночи у школы. Все эти годы… Техникум, армия… Я только о тебе и думал. О том, чтобы вернуться. К тебе.

Поля почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она видела эту боль в его глазах, эту настоящую, выстраданную любовь. Она вспомнила его письма из армии, полные тоски, его попытки быть рядом сейчас. Давление семьи Клима, тепло их дома, его искренность – все смешалось в один клубок. Внутри бушевала буря. Андрей. Его холод, его стена, его недосягаемость. Но здесь, сейчас, перед ней стоял живой, любящий, уязвимый Клим. И он просил… нет, он требовал ответа всем своим видом.

– Полина, – голос его сорвался. – Будь моей женой. Пожалуйста. Я построю тебе дом на берегу Ладоги. Буду беречь как зеницу ока. Я… я не могу без тебя, – он достал из нагрудного кармана кителя бархатную коробочку, открыл ее. Золотое кольцо с хорошим бриллиантом сверкнуло в утреннем свете. Символ стабильности. Символ его мира. Символ выбора, который он вырвал у судьбы.

Внутренние мучения Поли достигли пика. Она видела перед собой два пути: теплый, освещенный солнцем берег Клима и холодный, неприступный утес Андрея. Один протягивал руку здесь и сейчас. Другой молчал, отвергая ее попытки достучаться. Страх потерять и то, и другое, страх разрушить все, страх перед будущим – все рухнуло под напором глаз Клима, полных отчаянной надежды. Слезы выступили на глазах.

– Да… – прошептала она, едва слышно. – Да, Клим.

Он вскрикнул от счастья, схватил ее в охапку, закружил, целуя лицо, волосы, сбивчиво бормоча слова любви и благодарности. Он надел кольцо на ее палец. Оно было чуть великовато, но блестело, как обещание новой жизни. Андрей где-то на задворках ее сознания закричал от боли, но голос его потонул в грохоте ее собственного страха и радости Клима.

Вечером того же дня в дверь Поли снова постучали. На пороге стоял Андрей. Но это был не привычный холодный и сдержанный Андрей. Его лицо светилось. Глаза, обычно такие непроницаемые, искрились неузнаваемым счастьем и азартом. Он улыбался – широко, по-юношески.

– Поля! Одевайся теплее! Сюрприз! Быстро! – он схватил ее за руку, снимая с вешалки другой рукой пуховик.

– Андрей, подожди, я… – Поля попыталась вырваться, ее сердце бешено колотилось. Она должна сказать! Сейчас же! О кольце на ее пальце, о Климе…

– Потом! Потом все расскажешь! – он смеялся, его голос звенел непривычной легкостью. – Сюрприз не ждет! Поверь, это того стоит! – он буквально вытащил ее на улицу, не обращая внимания на ее испуганные попытки вставить слово. Его энергия была заразительной и неумолимой. Он вел ее по знакомым улочкам к улице Промышленной.

– Куда мы? Андрей, послушай…

– Вот! – он остановился у подъезда одного из типовых пятиэтажек. Не новый, но крепкий дом с просторными лоджиями. – Сюда! – он почти вбежал на третий этаж, зажигая свет на лестнице. Остановился у двери, достал ключ. Его руки слегка дрожали от волнения. Он открыл дверь. Пустая, чистая двухкомнатная квартира. Запах свежего ремонта, краски, свободы.

– Заходи! Это… это мое, Поля! – он вошел, распахнув руки, как хозяин, показывая пространство. – Моя крепость! Моя земля! Я купил! Продал бабушкину квартиру, добавил свои… Все сам! – его голос звенел гордостью и невероятным облегчением. Он повернулся к ней, сияя:

– Вот она,… моя крепость! Теперь… теперь я могу…

Он замолчал, увидев ее лицо. Она стояла на пороге, не входя, бледная, как стена. Слезы текли по ее щекам. Ее правая рука была странно сжата в кулак. Его сияние начало меркнуть.

– Поля? Что случилось? – его голос потерял уверенность.

Она молча разжала пальцы. Золотое кольцо с бриллиантом сверкнуло в свете лампочки, одиноко свисающей с потолка его пустой квартиры.

Мир Андрея не рухнул. Он взорвался. Тишина после взрыва была оглушительной. Он услышал только звон в ушах и дикий стук собственного сердца, готового разорвать грудную клетку. Кровь отхлынула от лица, оставив ледяное онемение. Весь воздух вырвался из легких. Он не дышал. Не мог. Перед глазами поплыли темные пятна.

Боль, стыд, ярость – все это смешалось и мгновенно превратилось в лед. Ледяная стена, выше и толще прежней, с грохотом опустилась внутри него, отгораживая от боли, от мира, от этой плачущей женщины на пороге его рухнувшего будущего. Он больше не чувствовал ничего. Только холод. Бесконечный, пронизывающий холод пустоты.

Андрей выпрямился. Его лицо стало каменной маской. Ни боли, ни гнева – только абсолютная, мертвенная пустота. Он медленно опустил руку, которая еще секунду назад жестом хозяина показывала его "крепость". Он достал из кармана куртки маленькую бархатную коробочку. Ту самую, с кольцом, с камешком, похожим на каплю дождя. Он не открывал ее. Просто смотрел на нее в своей ладони, как на чужой, непонятный предмет.

– Я… я пыталась тебе сказать… – прошептала Поля, всхлипывая. – Ты не дал…

Андрей медленно поднял на нее взгляд. В его глазах не было ничего. Ни упрека, ни вопроса. Только бездонная, ледяная пустота.

– Поздравляю, – его голос звучал ровно, глухо, как из трубы. – Климу повезло. – он сунул коробочку обратно в карман. Повернулся и медленно пошел вглубь пустой квартиры, к окну, за которым темнел незнакомый двор. Он стоял спиной к ней, к ее слезам, к ее кольцу, к своему разбитому счастью. Он смотрел на вальс танцующих снежинок. На свою новую границу. Границу одиночества.

Поля простояла на пороге еще минуту, поняв, что дверь в его мир захлопнулась навсегда. Она тихо вышла, притворив за собой дверь в пустую квартиру, где остался человек с вырванным сердцем, закованный в лед собственной боли. Звук щелчка замка был похож на последний выстрел в их общей истории.

Глава 9. Разговор

…Поля медленно побрела на Комсомольскую и, всхлипывая, рассказала Климу о вечере на Промышленной. О сияющем Андрее. О пустой квартире. О кольце. О своей немой измене утренним "да". О ледяном "поздравляю" и пустоте, в которую он превратился.

Клим слушал, и его лицо, еще минуту назад сияющее от счастья и планов, побледнело, затем налилось темной краской.  Даже не гневом. Яростью. Яростью, замешанной на щемящей вине и диком страхе. Страхе не за Андрея – за свой только что обретенный хрупкий мир. За Полю, которая сейчас смотрела на него глазами, полными слез и… чего-то еще. Сожаления? Тоски по тому, что могла бы быть с другим?

– Адрес, – перебил он ее хриплым голосом. – Где эта квартира? Промышленная, какой дом?

– Клим, не надо! – взмолилась Поля, хватая его за рукав. – Оставь его! Ему больно! Он…

– Адрес, Поля! – его крик заставил ее вздрогнуть. В его глазах горело пламя – жесткое, беспощадное. – Сейчас же! Иначе… иначе все кончено, понимаешь? Навсегда!

Она, подавленная, испуганная, прошептала номер дома и подъезда. Клим развернулся и вылетел из квартиры, хлопнув дверью так, что звенели стекла.

Бег по темным улицам Сортавала был, как кошмар. Ноги сами несли его к Промышленной, к этому проклятому дому счастья, превратившегося в одну секунду в склеп. Его мысли метались: "Он купил квартиру… Сам… Тихо…". Укол зависти и стыда колол его прямо в мозг. Он, Клим, получил все готовое. Андрей выстрадал. "Он хотел сделать ей предложение… Там… В СВОЕМ доме…" – жгучая вина терзала Клима, как голодный волк свою жертву. Он украл этот момент. Ударил первым, пока Андрей готовил свой удар сюрпризом. "Поля плакала… Ей жаль его… Она смотрела так…" – ледяной страх застила глаза Клима. Ее "да" вдруг показалось бумажным, ненадежным. Заложником чего-то ненастоящего.

Он ворвался в подъезд, взлетел по лестнице на третий этаж. Дверь в квартиру Андрея была приоткрыта, как будто хозяину было все равно, войдет кто или нет. Клим толкнул ее.

Картина ударила его, как прикладом по голове.

Андрей стоял посреди абсолютно пустой, освещенной одной голой лампочкой, комнаты. Стоял спиной к двери, неподвижно, как памятник самому себе. Он не обернулся на скрип двери. Казалось, он даже не дышит. На полу у его ног валялась раскрытая бархатная коробочка. Маленькое кольцо с каплевидным камнем тускло блестело на грязном полу, рядом с отпечатком сапога. Будто его растоптали.

– Андрей… – начал Клим, шагнув внутрь. Голос его звучал чужим, неуверенным.

Андрей медленно повернулся. Его лицо в свете лампочки было страшным. Ни слез, ни гримасы боли. Абсолютная пустота. Глаза – два куска темного льда, смотрящие сквозь Клима, в никуда. Но в них, в самой глубине, тлела одна-единственная искра немого, животного вопроса: "Зачем ты пришел?"

– Андрей, слушай… – Клим сделал еще шаг, руки его беспомощно повисли вдоль тела. – Я не знал… Честное слово, не знал, что ты… что у тебя… Поля сказала только сейчас… Я бы… – он искал слова, любые слова, чтобы залатать эту бездну. – Я бы подождал! Понял бы! Мы же братья! Мы могли… могли поговорить! Решить как-то!

Слово "братья" висело в воздухе тяжелым, ядовитым туманом. Андрей не шевелился. Только его кулаки, сжатые у бедер, задрожали.

– Поля… – продолжал лепетать Клим, чувствуя, как почва уходит из-под ног от этого ледяного молчания, – она… она растерялась утром. Она не хотела тебе боли! Она…

– Она сказала "да" тебе, – голос Андрея прозвучал неожиданно громко, металлически-четко, разрезая бормотание Клима. В нем не было ни злости, ни упрека. Только констатация смертного приговора. – В этом доме, – он медленно поднял руку, указав вокруг на голые стены, – я хотел… Это был МОЙ шанс. МОЙ дом. МОЕ предложение. Ты… – его голос сорвался наконец, но не в крик, а в хриплый шепот, полный нечеловеческой горечи. – Ты всегда берешь первым, Клим. Всегда. Место в лидеры. Отцовское внимание. Готовая квартира. Лучший телефон. Теперь… ее. Ты даже это у меня украл. В последний момент.

– Я не крал! – взорвался Клим, чувствуя, как вина переплавляется в гнев. Гнев был проще. – Она выбрала меня! Сама! Я не виноват, что ты копил молча, как крот! Что не сказал ей ничего! Что строил из себя ледяную глыбу! Она испугалась твоей стены, Андрей! Она выбрала тепло! Она выбрала меня!

Это было худшее, что он мог сказать.

Андрей вздрогнул, как от удара плетью. Искра в его глазах вспыхнула ярко-красным адским пламенем. Все его тело, до этого казавшееся окаменевшим, сжалось, как пружина. Он не закричал. Не зарычал. Он просто рванулся вперед с тихой, страшной скоростью разъяренного зверя.

Клим, застигнутый врасплох этой немой яростью, не успел даже поднять руки. Удар пришелся точно в челюсть. Тяжелый, точный, выверенный годами армейской подготовки и всей накопленной болью. Клим полетел назад, ударившись спиной о дверной косяк. Звезды брызнули в глазах. Боль пронзила челюсть и шею. Он сполз по стене на пол, кашляя, пытаясь вдохнуть.

Андрей стоял над ним, дыша тяжело и редко. Его кулак был сжат. В глазах бушевал ураган из боли, предательства, стыда и абсолютной потери. Он смотрел на Клима, своего друга, брата, соперника, вора его последней надежды, валяющегося у его ног в его пустой крепости.

– Встань, – прошипел Андрей. Голос был чужим. – Встань и уйди. Пока цел. Сгори ты в аду, Клим. И твое счастье. И твой… дом, – он плюнул на пол рядом с растоптанным кольцом. Плевок лег рядом с его мечтой. – Уходи. И не приходи. Никогда. Наша дружба… – он сделал паузу, ища слово, способное передать глубину краха, – …умерла. Как бабушка. Как моя душа.

Он развернулся и пошел вглубь пустой квартиры, к темному окну.

Клим, с окровавленной губой, с дикой болью в челюсти и еще большей – в душе, выполз в подъезд. Дверь он за собой не закрыл. Она так и осталась зиять черным провалом в стене, как вход в ад, который он только что видел своими глазами. Он брел по темной улице, не чувствуя холода, не чувствуя боли от удара. Он чувствовал только вкус крови на губах и ледяное дыхание из той пустой квартиры на Промышленной, унося с собой последние обломки совести и дружбы. Двое друзей, которые когда-то спасли одну девчонку, теперь уничтожили друг друга.

Глава 10. Приглашение в бездну боли

Спустя неделю после той отвратительной драмы, когда слова застревали в горле комьями, а кулаки говорили вместо них, Андрей Назаров сидел в своей тихой квартире. Квартира пахла свежей краской, одиночеством и невысказанной обидой. За окном, уже вовсю хозяйничали снежные порывы ветра с Ладоги, перегоняя легкий пушистый снег с места на место. Он пытался читать книгу, но буквы расплывались перед глазами, превращаясь в русые пряди Полины и надменный взгляд Клима.

Стук в дверь был неожиданным и резким, как выстрел. Андрей вздрогнул. Кто? Клима он вычеркнул. Друзей… какие теперь друзья? Соседи стучат иначе.

Он открыл. И замер.

На пороге стояла Полина. Растрепанные ветром волосы, раскинулись по темному старенькому пуховичку, щеки горели от холода, а в глазах – смесь решимости, тревоги и какой-то невыносимой жалости.

– Андрей, – голос ее дрогнул. – Здравствуй.

Он не ответил. Просто смотрел, как завороженный, чувствуя, как кровь приливает к лицу от воспоминаний того вечера.

– Можно войти? – спросила она тише.

Он молча отступил, пропуская ее. Она вошла, оглядывая чистую, но бездушную комнату, которая была явным контрастом уютной, обжитой квартире Орловых, где все было.

– Я… я принесла тебе кое-что, – Полина порылась в сумке, не решаясь поднять глаза. Ее пальцы дрожали, когда она извлекла большой конверт из плотной, кремовой бумаги. На нем золотом сияли имена: "Клим Орлов и Полина Ковалева". И дата. Свадьба. Через месяц.

Андрей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Весь воздух вытянуло из комнаты. Он машинально протянул руку. Пальцы коснулись гладкой бумаги. Она была тяжелой, как камень.

– Приглашение, – прошептала Полина, наконец посмотрев на него. В ее глазах стояли слезы. – Наша… моя свадьба. С Климом.

Андрей взял конверт. Молча. Он не смотрел на Полину. Его взгляд был прикован к этим золотым буквам, к фамилии друга, ставшего врагом. Он ощущал каждый завиток шрифта, каждую неровность бумаги под подушечками пальцев. Время остановилось. Гул в ушах заглушал тиканье часов. Он видел их троих: смех на берегу Ладоги, учебу в техникуме, армейские письма, полные братских шуток и надежд… И видел оскал Клима в момент удара, его собственную ярость, разбивавшую годы дружбы вдребезги.

– Андрей… – голос Полины прозвучал как эхо из другого мира. – Мы… я… очень хочу, чтобы ты пришел. Пожалуйста. И… – она сделала глубокий вдох, – Клим просил… Мы оба просим… Будь нашим свидетелем. Моим свидетелем.

Свидетелем. Стоять рядом, улыбаться, держать кольца и ждать пока она станет женой Клима. Свидетельствовать собственной казни. Ирония судьбы была лезвием, вонзившимся под ребра.

Он не сказал ни слова. Просто резко развернулся, сжимая злополучный конверт так, что бумага смялась. Шагнул к двери, натянул бушлат и вышел, хлопнув дверью, не оглядываясь на Полину, застывшую посреди его пустой квартиры. Ему нужно было воздуха. Пространства. Холода, который притупил бы адское жжение внутри.

Ветер встретил его у подъезда, швырнул в лицо горсть легких снежинок. Андрей закурил, затягиваясь так, что легкие горели. Он пошел не думая, ноги сами несли его туда, где всегда можно было передохнуть, – к причалу на заливе. Туда, где вода была скованна белым льдом, как его душа.

Он стоял, опершись о холодные перила, глядя в заснеженную даль. Конверт жег карман. Свидетель. Слово отдавалось глухим ударом в висках. Как? Как он может это сделать? Видеть их счастливыми? Видеть Клима победителем?

– Андрей?

Голос, знакомый до боли, грубоватый, но теплый, прозвучал за спиной. Назаров обернулся. На причале, в старой добротной куртке пограничника, стоял Николай Петрович Орлов. Человек, который всегда смотрел на Андрея чуть строже, но и чуть теплее, чем на других однокурсников Клима. Человек, который всегда с отцовской любовью принимал его у себя дома. Как родного сына, который всегда говорил им правильные вещи про дружбу: "Вы, ребята, как братья. Держитесь друг друга по жизни и все будет у вас хорошо".

Сейчас в глазах Николая Петровича не было ни гнева на сына, ни осуждения, ни жалости. Была лишь усталость. Глубокая, мужская печаль. И понимание.

– Здорово, Николай Петрович, – хрипло выдавил Андрей.

Майор подошел, встал рядом, уперся руками в перила, глядя на ту же заснеженную пустыню.

– Холодновато сегодня, – произнес он негромко, как бы сам себе, – зима дает копоти в этом году. А я вот, вышел сдури прогуляться…

Андрей кивнул, не в силах говорить.

– Людмила сказала… что Полина к тебе пошла, – продолжил Орлов-старший, не глядя на Андрея. – С приглашением.

– Да, – Андрей достал смятый конверт, показал. – Принесла.

– И попросила быть свидетелем?

– Попросила.

Наступила тишина. Только ветер продолжал завывать, как одинокий волк. Майор тяжело вздохнул.

– Скоты вы оба, – сказал он вдруг тихо, но так, что каждое слово било наотмашь. – Два дурака, два сапога пара. Дружбу, что годами ковалась, в грязь растоптали из-за девчонки. Да, Полина красавица, умница. Да, сердце не камень. Но разве так делается? Кулаками? Обидами? Как на базаре поделить не смогли?

Андрей стиснул зубы. Горечь подступала к горлу. Он ждал упреков за то, что первым полез в драку, за то, что избил "сынка". Но Николай Петрович смотрел дальше.

– Клим мой сын. Кровь от крови. Люблю его. Но он… – майор махнул рукой, – вырос в тепле. Не знал, что такое заработать на свои стены. Не виню тебя, Андрей, что ты кулаки пустил в ход. Обида – штука слепая. Я сам знаю, – он повернулся, и его взгляд, пронзительный, как северный ветер, впился в Андрея. – Но знаешь, что я вижу? Вижу двух мальчишек, которые вместе через лес бегали, вместе в армии служили, вместе границу Родины охраняли. И вижу, как эта… ерунда все рушит.

Он положил тяжелую, шершавую руку на плечо Андрея. Руку, которая еще полгода назад поправляла воротничок на новой форме.

– Андрюха, ты ведь был нашим и остался им, несмотря ни на что… Людмила тебя, как сына второго ждала всегда в гости. И я… – голос майора дрогнул, – я тебя тоже, как сына воспринимал. Не меньше, чем Климку. И больно мне видеть, как вы друг другу глотки рвете. Больно Полине. Всем больно.

Андрей закрыл глаза. Голова гудела. Образы мелькали: Клим, смеющийся над его шуткой в казарме; Полина, сжимающая его руку на выпускном; Николай Петрович, обнявший его после подписания контракта с гордостью в глазах… И та драка. Грязь. Ненависть.

– Она просит тебя быть свидетелем не для издевки, – продолжал майор, сжимая плечо Андрея. – Она верит. В тебя. В то, что ты больше, чем эта ссора. Что ты настоящий мужик. Что сможешь переступить через боль. Ради нее. Ради… памяти о том, что было хорошего. А хорошего, Андрейка, было много. Очень много. Неужели все это перечеркнет одна дурацкая драка?

Ветер рвал слова, но они долетали. Каждое – как удар, но не кулаком. Как толчок. Воспоминания о тепле, о доверии, о братстве, которое было сильнее любой девушки, но оказалось таким хрупким перед лицом ревности и гордости.

– Клим… – начал Андрей, голос сорвался.

– Клим – осел упрямый, – отрезал майор. – Гордыня душит. Но и он не камень. Он знает, что был неправ первым. Знает, что потерял. И он… он тоже ждет твоего ответа. Ждет, придешь ли. Будет ли его друг рядом в главный день. Не, как враг. А как брат. Пусть и опаленный.

Андрей посмотрел на конверт в своей руке. Золотые буквы уже не казались такими ядовитыми. Они были просто… приглашением. На праздник. Который мог бы стать началом чего-то нового. Или окончательным концом. Выбор был за ним.

Он поднял глаза на Николая Петровича. На его лицо, изрезанное морщинами и ветрами границы, на глаза, полные немой мольбы и отцовской любви… к нему, Андрею. Не только к Климу.

Сила, исходившая от этого человека, его прямая, солдатская честность, его боль за них обоих – все это сломило ледяную корку обиды внутри Андрея. Не прощение – до него еще было далеко. Но… переступить. Сделать шаг. Ради Полины. Ради памяти. Ради этого старика, который смотрел на него, как на сына.

Андрей глубоко вдохнул. Воздух был холодным, колючим. Но каким-то очищающим.

– Ладно, Николай Петрович, – сказал он тихо, но твердо, пряча конверт обратно в карман. – Переступаю. Скажите… скажите Полине. Буду. Свидетелем буду.

Майор Орлов не улыбнулся. Он просто кивнул, коротко и по-военному четко. Но в его глазах, обращенных к заснеженной дали, мелькнуло что-то вроде облегчения. Он снова положил руку на плечо Андрея, сжал.

– Молодец, сынок. По-мужски.

Они еще немного постояли молча у причала, двое мужчин, опаленных одним ветром и одной болью. Обида не исчезла. Рана не зажила. Но первый, самый тяжелый шаг через нее был сделан. Ради девушки с русыми волосами. Ради памяти о дружбе. Ради человека, который назвал его "сынком".

Глава 11. Тени на белом платье

Подготовка к свадьбе Полины и Клима висела в воздухе, как густой, сладковато-терпкий туман. Спустя несколько дней после разговора с Николаем Петровичем на причале, Андрей получил смс от Полины: "Андрей, приезжай сегодня к нам? Нужна помощь с кое-чем. И познакомлю с подругой, она будет свидетельницей". Текст был простым, но каждое слово отдавалось натянутой струной в его груди. К нам. В дом Орловых. Туда, где все дышало детством его врага, его теплом, его победой.

Андрей приехал, отложив все дела. Квартира Орловых встретила его привычным запахом пирогов, которыми Людмила Павловна решила угостить молодежь и легким напряжением. Полина, сияющая в простом домашнем платье, но уже с каким-то новым, невесомым блеском в глазах, встретила его у двери.

– Андрей, спасибо, что приехал! Заходи! – ее улыбка была искренней, но чуть слишком широкой, как будто она старалась заполнить собой все пространство возможной неловкости. – Лена, знакомься, это Андрей Назаров, наш… мой свидетель. Андрей, это Елена, моя подруга, она недавно приехала в Сортавала, работает в первой школе учительницей. Но мы так сдружились, что я попросила ее быть свидетельницей на свадьбе.

Из-за спины Полины появилась девушка. Невысокая, с теплыми карими глазами и мягкими волосами цвета спелой ржи, собранными в небрежный узел. На ней была простая блузка и черная юбка. На щеке красовалась крошечная блестка – вероятно, наследие школьных поделок. Елена улыбнулась Андрею открыто, с неподдельным любопытством и мгновенной симпатией, которая читалась в каждом движении – в чуть наклоненной голове, в лучиках у глаз.

– Очень приятно, Андрей, – сказала она звонким голосом, как школьный колокольчик, с едва уловимым олонецким говорком. – Полина столько о вас рассказывала. И о техникуме, и об армии, и о службе в Вяртсиля.

Андрей кивнул, вежливо, но отстраненно.

– Привет, – произнес он просто, пожимая предложенную маленькую, но уверенную руку. Его взгляд скользнул по Елене, зафиксировал улыбку, теплые глаза, блестку на щеке, но тут же вернулся к Полине. Он был здесь по делу. Не для знакомств. Не для новых улыбок. Он был Свидетелем. Это слово теперь звучало в голове заглавными буквами, как воинская должность. "Обязанности свидетеля: держать кольца, подписать бумагу, достойно выполнить все в ЗАГСе, что предписывало это звание". Вот что его интересовало. Все остальное было белым шумом, фоном к его внутреннему напряжению.

– Андрей, поможешь с этими коробками? – Полина указала на гору картонных упаковок в углу гостиной. – Там декор для зала, тяжелые. Клим на службе, Николай Петрович тоже на работе задерживается.

– Конечно, – отозвался Андрей, сразу направляясь к коробкам. Действие. Конкретная задача. Это он понимал.

Елена наблюдала за ним, пока он брал первую коробку. Ее взгляд был внимательным, изучающим. Она видела высокого, красивого мужчину с резкими чертами лица и тенью в глазах, которые сейчас были устремлены куда-то внутрь себя или далеко за пределы этой комнаты. Видела, как он легко справился с тяжелой ношей экономичными, выверенными движениями, свидетельствующими об армейской выучке. И видела эту стену, невидимую, но ощутимую, которую он выстроил вокруг себя.

– Андрей, а вы уже представляли себе, как все будет? – спросила Елена, подходя ближе и беря маленькую коробку с лентами. Она пыталась включить его в разговор, разбить лед. – В ЗАГСе? На банкете? Полина говорит, будет очень душевно.

Андрей поставил коробку на указанное Полиной место. Повернулся.

– Нет, – ответил он честно. Его голос был ровным, лишенным эмоций. – Не представлял. Главное – знать, что делать. Полина, что дальше?

Полина бросила на Елену быстрый, извиняющийся взгляд.

– Вот эти гирлянды на окна в зале ресторанчика. Надо проверить на исправность, там, какие-то не горели. А, шары… Лена, милая, ты же знаешь, как я хочу? Ты возьмешь шары? – Полина поспешно вовлекла подругу в обсуждение деталей оформления, давая Андрею возможность просто переносить коробки.

Елена кивнула, но ее взгляд еще раз вернулся к Андрею. Он уже взял следующую коробку, его профиль был резок и сосредоточен. Она видела, как его пальцы крепко сжимали картон, как челюсть была слегка напряжена. Он не был груб. Он был… отсутствующим. Погруженным в свою боль, в свой долг. И это отсутствие, эта внутренняя буря за спокойной маской, притягивали ее еще сильнее, чем его внешность. Ей, привыкшей к открытой эмоциональности детей, к их незамутненным чувствам, эта глубина и эта боль казались невероятно значительными.

– Андрей, а ты помнишь, как мы после выпускного в техникуме на причале… – начала Полина, пытаясь разрядить обстановку воспоминанием, которое включало его, Клима и ее.

– Полина, – Андрей перебил ее, поставив коробку с характерным стуком. – Прости. Лучше скажи конкретно: кольца у тебя уже? Или их мне покупать как свидетелю? И во сколько надо быть в ЗАГСе в день свадьбы? Надо согласовать с моими сменами.

Его вопросы были как выстрелы – точные, практичные, не оставляющие места для сантиментов. Полина вздохнула, ее сияние на миг померкло.

– Кольца… да, уже куплены, Клим выбирал. Они у меня. Я тебе передам перед самым… Андрей, мы же все обговорим! – в ее голосе прозвучала нотка отчаяния. – Не надо так… формально.

Андрей наконец посмотрел прямо на нее. В его глазах мелькнуло что-то сложное – боль, усталость, усилие воли.

– Я не формальный, – сказал он тихо, но твердо. – Я просто хочу сделать все правильно. Для тебя. И чтобы в этот день все прошло без сбоев.

В комнате повисла тишина. Елена смотрела, то на Полину, то на Андрея. Она чувствовала всю тяжесть этой фразы: "Для тебя". Не для Клима. Не для их дружбы. Для Полины. Ради нее он переступил через себя, через боль, через гордость. И теперь он нес этот крест с солдатской прямотой, вычеркивая из уравнения все лишнее, в том числе и ее, Елену, с ее зарождающимся интересом.

– Поняла, – прошептала Полина, и в ее глазах блеснули слезы. Она быстро отвернулась, делая вид, что поправляет гирлянду. – Спасибо, Андрей. Действительно, главное – чтобы все было четко. Я напишу тебе точное расписание. И про кольца… передам накануне.

– Хорошо, – кивнул Андрей. Он закончил с коробками. С проверкой гирлянд. – Тогда я пойду. Полина, Лена… – он кивнул в сторону Елены, впервые за вечер обратившись к ней по имени, но взгляд его скользнул мимо, не задерживаясь. – Удачи с декором.

Он повернулся и вышел, не оглядываясь. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.

Елена подошла к Полине, которая быстро вытирала глаза.

– Поль… Он же… – Елена не нашла слов. "Разбитый"? "Погибающий"? Слишком сильно. "Запутавшийся"? Слишком слабо.

– Он Андрей, – сказала Полина с горькой улыбкой, обнимая подругу. – Он так сейчас… справляется. Через действие. Через долг. Через "надо", – она вздохнула. – А тебе он понравился, да?

Елена покраснела, но не стала отпираться.

– Он… не такой, как все. Сильный. И очень грустный внутри. Как будто несет что-то очень тяжелое, – она посмотрела на закрытую дверь. – Но он меня даже не заметил, Поля. Совсем.

Полина грустно улыбнулась.

– Он сейчас вообще мало, что замечает, кроме своей задачи – "сделать все правильно" для меня. Но… – она прищурилась, – ветер меняется, Ленок. Даже наш северный. Ты только посмотри на него. По-настоящему. Когда он будет готов, он обязательно заметит тебя.

Андрей шёл к дому не спеша. В голове стучали только практические вопросы: "Расписание ЗАГСа. Кольца. Смену надо поменять. Фрак? Нет, Полина говорила, строгий костюм…" Образ Елены – теплые глаза, блестка на щеке, звонкий голос – мелькнул где-то на периферии его сознания, как мимолетная тень на осеннем солнце. Красивая девушка. Подруга Полины. Помогает с декором. Все. Никакого отзвука. В его внутреннем мире сейчас не было места новым впечатлениям. Там царили боль, долг и призрак грядущей свадьбы, где он должен был стоять рядом и улыбаться, держа в руке кольца для девушки, которую любил, и для друга, которого потерял. Все остальное, включая симпатичную учительницу из Олонца, было просто белым шумом за толстыми стеклами его душевного бункера.

Глава 12. 8 февраля 2006 год

Карельский февраль был обманчивым. Еще вчера ветер с Ладоги сносил с ног, а сегодня солнце, едва пробившись сквозь утренние тучи, осветило белоснежные шапки на крышах домов и свадебный кортеж, белый «Мерседес» с лентами и пластиковыми кольцами на капоте. Воздух был морозным и поднимал настроение вместе с солнечными лучами.

Андрей Назаров стоял у колонны внутри здания ЗАГСа, поправляя галстук, который душил сильнее, чем любая армейская форма. Его костюм – темно-синий, строгий, купленный специально для этого дня, сидел безупречно, подчеркивая широкие плечи и военную выправку. Но внутри было пусто. Холодно. Как на границе в самую промозглую ночь.

Полина появилась в дверях зала в сопровождении матери и двоюродных сестричек. В белом платье. Не пышном, как из глянца, а элегантном, подчеркивающем ее стройность. Платье струилось мягкими складками, вуаль обрамляла лицо, освещенное внутренним сиянием. Она была не просто красивой. Она была счастливой. Русые волосы уложены в сложную, но воздушную прическу. В руках – скромный букет цветов. Ее глаза искали Клима. Нашли. И засияли еще ярче.

Клим Орлов, в отличном черном костюме, стоял у регистрационного стола, беседуя с работником ЗАГСа. Высокий, уверенный, красивый. На его лице – торжественная серьезность, смешанная с неподдельной радостью. Он ловил взгляд Полины, и уголки его губ дрогнули в едва сдерживаемой улыбке. Он был победителем. На своем месте.

Мой друг. Мой брат. Мой враг. Мысли стучали в висках Андрея. Он видел их двоих: смеющихся юношей на причале, студентов техникума, пограничников в Вяртсиля… Видел свой кулак, летящий в это сейчас сияющее лицо Клима. Видел слезы Полины тогда, в его пустой квартире.

Елена, свидетельница Полины, в нежно-сиреневом платье, подошла к нему. Она выглядела свежо и мило, ее карие глаза смотрели на него с нескрываемым участием и… надеждой?

– Андрей, все в порядке? – спросила она тихо.

Он кивнул, не глядя. «Обязанность. Долг. Для Полины». Мантра звучала в голове гулким эхом. Он механически взял поданное Еленой обручальное кольцо Полины. Металл был холодным.

Церемония прошла как в тумане. Слова регистратора. Голос Клима, твердый и ясный: «Согласен». Голос Полины, дрожащий от счастья: «Согласна». Аплодисменты гостей – родственников Орловых, сослуживцев Клима из погранотряда, подруг Полины. Андрей протянул кольцо Климу, когда потребовалось. Его пальцы не дрогнули. Лицо было маской вежливого, отстраненного внимания. Он подписал документ в нужном месте. Свидетелем. Фиксирующим факт собственной казни.

Небольшой зал на берегу залива был украшен стараниями Полины, Людмилы Павловны и Елены. Гирлянды, шары, белые скатерти. Запах еды, духов, табака. Музыка. Шум голосов. Андрей сидел за столом свидетелей рядом с Еленой. Он отпивал коньяк из рюмки маленькими глотками, не чувствуя вкуса. Следил за Климом и Полиной. Как они танцевали первый танец – неуклюже, но счастливо, уткнувшись лбами друг в друга. Как Клим не отпускал руку Полины. Как она смеялась, запрокинув голову, когда ее подружки ловили брошенный букет.

Тосты. Отец Клима, Николай Петрович, в парадном кителе с наградами. Голос его звучал мощно, но в глазах Андрей прочитал все ту же усталую печаль и… обращенный к нему немой вопрос: «Выдержал?».

– Желаю вам, дети, – гремел майор, – чтобы ваш очаг горел ярко, а ветры жизни, даже самые северные только укрепляли ваш союз! За любовь! За семью!

«Очаг». «Семья». Слова обжигали. Андрей поднял рюмку, выпил. Огонь распространился по груди, но внутренний холод не отступил.

Потом встал Клим. Сияющий, чуть хмельной от счастья и шампанского.

– Поля… моя жена! – он с трудом справился с комом в горле. – Ты – самое лучшее, что со мной случилось! И… – он повернулся, его взгляд на мгновение задержался на Андрее, – спасибо всем, кто сегодня с нами. Кто прошел с нами часть пути. Даже если путь был… неровным. За настоящее! За дружбу, которая сильнее всего!

Он поднял бокал. Гости кричали «Горько!». Андрей поднял свою рюмку снова. «За дружбу». Ирония была горше полыни. Он поставил рюмку, не допив. Елена тихо положила свою маленькую руку на его локоть – жест поддержки, который он едва ощутил.

Глава 13. Момент решения

Это случилось во время одного из разудалых танцев, когда гости, подвыпив, пустились в пляс под «Катюшу» в современной аранжировке. Андрей вышел «подышать» на крыльцо ресторанчика. Ветер, поднявшийся к вечеру, ударил в лицо. Он закурил, глядя на заснеженную пустыню залива, на фонари, что освещали берег, на редкие снежинки, которые ветер кружил в танце.

Из зала доносился смех Полины. Смех Клима. Звон бокалов. Звуки его прошлой жизни. Жизни солдата. Друга. Несостоявшегося жениха.

Что я здесь делаю? Мысль пронеслась ясно и холодно, как этот ветер. Стою в костюме. Пью за чужое счастье. Топчусь на месте. Служу там, где каждое дерево, каждый камень напоминает о том, что потеряно. Живу в квартире, которая стала склепом для надежд.

Образы всплывали без связи: разговоры с мужиками на заставе, которые мечтали открыть свое дело, но боялись; пустая, чистая квартира; отец Клима, говорящий: «Ты мужик, Андрей. Настоящий»; Полина в белом… и Елена, смотрящая на него теплым, вопрошающим взглядом, который он так старательно игнорировал.

И вдруг – ясность. Резкая, как удар тока. Он понял, что не может больше. Не может ходить на службу, где все напоминает о Климе. Не может жить в этой квартире-призраке. Не может топтать эту боль на одном месте. Ему нужен разрыв. Полный. Окончательный. Новая земля под ногами. Не служба по приказу, а дело. Свое дело. Где успех или провал зависит только от него.

Он швырнул недокуренную сигарету в мокрый снег. Идея, которая бродила где-то на задворках сознания после разговоров с отцом Клима о ремонтах и строительстве, кристаллизовалась мгновенно. Стройматериалы. Город растет, дачи строятся, ремонты – вечная тема. Его руки знают, что такое качественный инструмент и хорошая доска. Его голова может считать. Он видел, как мучаются люди, везя все из Петрозаводска или Питера. Свой магазин. Большой. Складское помещение под него. Не лавчонка, а серьезный бизнес.

План сложился в голове с военной четкостью:

Уйти из армии. Контракт можно разорвать. Скопил немного, плюс продажа квартиры даст стартовый капитал.

Продать квартиру. Быстро. Даже если чуть дешевле. Эта клетка больше не нужна.

Найти помещение. На окраине, но с хорошим подъездом. Большое. Под склад и торговый зал.

Заняться бизнесом. Продажа строительных товаров. От гвоздя до цемента. От инструмента до обоев.

Это было бегство? Да. Но бегство вперед. В неизвестность. Зато свое. Где не будет призраков прошлого на каждом шагу. Где он сможет дышать полной грудью. Где его сила и упорство будут тратиться на что-то реальное, осязаемое. На будущее. Его будущее.

Ветер снова рванул, принеся порыв музыки и смеха. Андрей повернулся спиной к заливу, к огням ресторана, к своему прошлому. Лицо его в свете фонаря было жестким, решительным. Тень в глазах сменилась стальным блеском. Обида, боль, тоска – они никуда не делись. Но теперь у них был достойный противовес – цель.

Он вошел обратно в шумный зал. Его взгляд скользнул по танцующей паре – Полине и Климу, счастливым в своем мирке. Потом нашел Елену, сидящую за столом и наблюдающую за ним. На этот раз он задержал на ней взгляд на секунду дольше. Всего на секунду. В ее глазах он прочитал вопрос и… облегчение? Будто она почувствовала перелом в нем.

Андрей не подошел. Он прошел к своему стулу, взял пиджак. Людмила Павловна бросила на него встревоженный взгляд:

– Андрюшенька? Ты куда? Торт скоро!

– Простите, Людмила Павловна. Срочные дела. Неотложные, – его голос звучал непривычно твердо, почти звонко. Он позволил себе легкую, формальную улыбку. – Полина, Клим… – он кивнул в сторону молодоженов, не вдаваясь в подробности. – Счастья вам. Николай Петрович… – кивок в сторону майора, чей проницательный взгляд сразу уловил перемену в нем. – Спасибо за все. Счастья молодым!

И не дожидаясь ответов, не оглядываясь на растерянные и вопросительные взгляды, Андрей Назаров вышел из ресторана. Навстречу колючему февральскому ветру. Навстречу своему новому, жесткому, но своему решению. Он не бежал. Он шел твердым, быстрым шагом солдата, сменившего фронт. Душа его еще пылала, но теперь он знал, как обратить эту боль в энергию. В стройматериалы для новой жизни.

Глава 14. Май 2006 года

Решение, принятое под ледяным дыханием февральского ветра на крыльце ресторана, Андрей Назаров претворял в жизнь с солдатской прямолинейностью и твердостью гранита, который он теперь продавал.

Увольнение из погранвойск прошло удивительно гладко. Командование, зная историю его дружбы-вражды с Орловым и видя его непреклонность, не стало держать. Контракт расторгли. Последний взгляд на переход в Вяртсиля, на знакомый лес, на полосу границы – и точка. Прощание с сослуживцами было скупым, мужским. Никаких сантиментов. Только крепкие рукопожатия и пожелания удачи "на гражданке".

Продажа квартиры далась тяжелее. Эта бетонная коробка, купленная с таким трудом, ставшая символом его независимости, а потом кладбищем мечт, не хотела отпускать. Рынок в 2006-м был нестабилен, но Андрей шел ва-банк. Выставил цену ниже рыночной. "Быстро и наличные" – было его кредо. Нашел покупателя уже к маю, приезжего из Питера, искавшего дачу "поближе к природе". Пачки хрустящих купюр легли на стол. Ключи упали в карман новому хозяину. Никаких сожалений. Только ощущение освобождения от непомерной ноши.

Поиск помещения привел его в район ММС, к самому началу города, где промышленная зона встречалась с жилыми кварталами. Нашел то, что искал: длинное, неказистое, но крепкое здание бывшего склада недалеко от трассы. Большие ворота, высокие потолки, место под разгрузку. Цена кусалась, но накопления плюс выручка от квартиры покрыли ее. Подпись на договоре купли-продажи он ставил с чувством, будто закладывает первый камень в крепость. Свою крепость. "Назаров СтройТорг" – так он решил назвать.

Общага и "Жигуленок" стали его новой реальностью. Комната в центре города, с общим туалетом на этаже и вечно пахнущей капустой на общей кухне. Комната стоила копейки и была его временным убежищем. Он спал на раскладушке, ел что попало, а все силы и деньги вкладывал в бизнес. Автомобиль – старый, но бодрый "жигуленок" шестой модели, купленный у знакомого механика за смешные деньги, тарахтел, скрипел, но возил Андрея по поставщикам, на объекты, в банк. Можно сказать, стал его боевым конем.

Год. Он пролетел как один долгий, изматывающий, но невероятно насыщенный день. Андрей вставал затемно и ложился за полночь. Своими руками, часто в одиночку, он расчищал склад, монтировал стеллажи, красил стены. Искал поставщиков, торговался до хрипоты, сам разгружал первые фуры с цементом, досками, рубероидом. Потом появились первые покупатели – мужики с ближайших строек, хозяева дач, ремонтники. Слово "Назаров" стало ассоциироваться не с бывшим пограничником, а с качественным товаром, честным весом и прямым взглядом хозяина, который сам все знал и умел.

Вскоре появились наемные работники. Сначала – один грузчик, парень с соседней улицы. Потом – продавец, бывшая учительница, которой не хватало зарплаты и захотелось стабильности. Затем – бухгалтер, имеющий опыт и знавший все подводные камни. К маю 2007-го "Назаров СтройТорг" был уже не складом с прилавком, а работающим механизмом. Три продавца в зале, два грузчика на разгрузке, бухгалтер в крохотном кабинете за перегородкой. Андрей был везде: и директор, и закупщик, и главный консультант по сложным вопросам, и тот, кто мог встать за кассу, если кто-то заболел. Бизнес стоял на ногах твердо. Не богато еще, но стабильно. Обороты росли. Долги по старту были погашены. На горизонте маячила первая чистая прибыль. Крепость выдержала осаду.

Глава 15. Лена

Она появилась в его жизни, как апрельский подснежник, пробивающийся сквозь грязь. После свадьбы они несколько раз случайно пересекались в городе. Потом она зашла в его магазин – купить краску для школьного ремонта. Он, по привычке, сам проконсультировал. Потом – еще раз. Потом она принесла ему домашних пирожков, когда узнала, что он "живет на одних макаронах". Ее тепло, ее тихая забота, ее умение видеть его усталость сквозь броню – все это медленно растапливало лед вокруг его сердца. Он сопротивлялся. Ему казалось кощунством пускать кого-то на место, где еще так явно ощущалась тень Полины. Но Лена не лезла, не требовала. Она просто была. Тихо, ненавязчиво, надежно.

Сошелся. Это случилось как-то само собой, три месяца назад. После особенно тяжелой недели, когда сломалась машина, сорвалась поставка, и он валился с ног. Лена пришла в его каморку в общаге, принесла суп. Они сидели на раскладушке, пили чай за единственным стулом, который служил столом. Он вдруг почувствовал такую дикую усталость и… потребность в тепле. Настоящем, человеческом тепле. Не в страсти, а в покое. Он взял ее руку. Она не отдернула. Потом он обнял ее. Она прижалась. Так и осталась. Перетащила часть своих вещей. Их совместная жизнь в этой съемной комнатке была больше похожа на партизанский быт. Узкая раскладушка, которую сменила б/у-шная полуторка, общая плита в коридоре, вечные разговоры шепотом, чтобы не слышали соседи. Андрей ценил Лену. Ее доброту, ее терпение, ее умение создать уют даже в таких условиях. Он был благодарен. Но…

"Не то, не так". Это чувство грызло его изнутри. Не было того огня, той безрассудной страсти, которую он когда-то испытывал к Полине. Не было ощущения полета. Была тихая гавань, надежный тыл. И ему было стыдно за эту неудовлетворенность. Лена заслуживала большего. Больше, чем он мог дать. Больше, чем эта комната и его мысли, вечно занятые магазином. Он ловил на себе ее взгляд – полный любви, надежды, и немного… вопроса. Она чувствовала эту дистанцию. Но молчала. Принимала его таким, какой он есть. И от этого ему становилось еще тяжелее. Переезд на отдельную съемную квартиру немного облегчил тяжесть на его душе. Он как будто бы откупился от Лены: «не любовь, так хоть отдельная жилплощадь».

Глава 16. Рождение

Оно пришло в магазин неделю назад. Красивая открытка с розовыми лентами и смешными пинетками. "Клим и Полина Орловы с радостью сообщают о рождении дочери Анны и приглашают разделить их счастье…" Банкет в том же ресторанчике на берегу залива.

Андрей долго смотрел на открытку. На имя "Анечка". На фамилию "Орлова". Сердце сжалось. Полина – мать. Клим – отец. Их мир, их счастье, их продолжение. А он… он стоял в своем магазине, пахнущем краской и древесиной, в дорогом, но вечно пыльном пиджаке директора, и чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Идти? Видеть их счастье вблизи? Видеть ребенка? Видеть Николая Петровича и Людмилу Павловну – бабушку и дедушку? Видеть Лену рядом с собой в не свосем понятной для него роли? Подруги? Женщины, с которой он живет, но не может назвать своей?

Он хотел отказаться. Найти причину. Срочная поставка. Болезнь. Что угодно. Он держал телефон, набирал номер Полины… и не мог нажать "вызов". Вспоминал ее глаза в день свадьбы. Вспоминал руку Николая Петровича на своем плече у причала. Вспоминал даже Клима – упрямого осла. И чувствовал – отказаться будет трусостью. Бегством. Признанием, что рана не зажила, а он так и не смог переступить по-настоящему.

Лена вошла в кабинет за перегородку, неся две кружки чая. Увидела открытку в его руке, его лицо.

– Приглашение? – спросила она тихо.

– Да. На крестины… или просто праздник в честь рождения Анечки Орловой. – Он произнес имя с усилием.

– Пойдешь? – в ее глазах мелькнуло понимание и… тревога.

Андрей посмотрел на нее. На ее простенькое платьице, на руки, привыкшие держать мел и вытирать детские слезы, на теплые карие глаза, которые так много для него делали. Он не мог отказать Полине. Но как отказать Лене, которая была здесь и сейчас? Которая ждала от него какого-то знака, шага?

– Мы пойдем вместе, – фраза вырвалась сама, прежде чем он успел обдумать.

– Что? – Лена замерла, кружка в руке дрогнула.

– Мы пойдем, – повторил он, глядя уже не на нее, а куда-то поверх ее головы, на стеллаж с банками краски. – Я… мы пойдем. Тебе же надо нарядиться. Купи что-нибудь… подходящее.

Он сказал это. Переступил через свое "не хочу". Но не почувствовал облегчения. Только тяжесть новой, неудобной роли. Роли человека, который ведет одну женщину на праздник в честь ребенка другой женщины, которую он когда-то любил до безумия. Роли "успешного бизнесмена", который живет в съеме. Роли "парня Лены", который не знает, любит ли он ее по-настоящему. Хотя… знает, что не любит.

Лена молча поставила чашку перед ним. На ее лице была не радость, а какое-то сложное выражение – смесь благодарности, надежды и глубокой печали.

– Хорошо, Андрей, – прошептала она. – Я куплю платье.

Она вышла. Андрей взял открытку снова. "Анечка Орлова". Имя и фамилия сливались в один колючий узор. Он положил открытку в ящик стола, рядом с калькулятором и пачкой накладных. Бизнес стоял на ногах твердо. Гранит его воли выдержал все. Но внутри все еще клубилась пыль сомнений, обид и невысказанных слов. И предстоящий банкет казался не праздником, а новой линией фронта, куда он шел с непонятной целью.

Глава 17. Крестный

Ресторанчик на берегу залива снова собрал Орловых и их близких. Но атмосфера была иной, чем год назад на свадьбе. Менее торжественной, более камерной и уютной. Пастельные тона в декоре, мягкая музыка, и главное – крошечный центр вселенной, завернутый в кружевное одеяльце, мирно сопевший на руках у Людмилы Павловны. Анечка. Анна Орлова. Рыжеватый пушок на голове, крошечные кулачки, спящее личико, вызывавшее у всех умиление и тихие восклицания.

Андрей сидел рядом с Леной за столом. Он чувствовал себя деревянным. Его дорогой пиджак, купленный специально для таких выходов, чтобы соответствовать образу "директора Назарова", казался ему тесным и чужим. Лена в новом, скромном, но милом сиреневом платье старалась быть неприметной, отвечала на вопросы вежливо, но односложно. Андрей ловил на себе взгляды: Николая Петровича – оценивающий, чуть грустный; Людмилы Павловны – теплый, но с оттенком сожаления; Клима – настороженный, но без прежней враждебности; Полины – полный сложной смеси радости, благодарности и какой-то вины. Больше всего он боялся взгляда Лены, поэтому смотрел в тарелку или на спящую Анечку.

Разговор шел о ребенке: бессонные ночи, первая улыбка, сходство то с Климом, то с Полиной. Андрей вставлял нейтральные реплики: "Да, красивая девочка", "Крепкая". Лена тихо соглашалась. Андрей чувствовал, как Лена напряжена рядом с ним, как она ждет от него… чего? Поддержки? Признака, что они здесь вместе? Он машинально положил руку ей на колено под столом. Она вздрогнула, но не убрала ногу.

– Ну а теперь главный вопрос! – Полина, сияющая и чуть уставшая, подняла бокал с соком. Ее взгляд скользнул по Андрею и задержался на мгновение дольше, чем на других. – Крестины через две недели. И нам нужны крестные. Надежные, сильные духом, те, кто будут рядом с Анечкой всегда.

Андрей почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он уткнулся взглядом в салфетку, старательно сворачивая ее в тугую трубочку.

– Со стороны мамы, – Полина улыбнулась своей подруге детства, сидевшей рядом, – это будет Настя. А со стороны папы… – она сделала паузу, и в тишине стало слышно даже дыхание спящей Анечки. – Мы с Климом долго думали. И решили… мы хотим, чтобы крестным отцом Анечки стал Андрей.

Тишина. Густая, звенящая. Андрей услышал, как Лена резко вдохнула рядом. Он поднял голову. Все смотрели на него. Клим кивнул, его лицо было серьезным, без улыбки, но и без вызова. Полина смотрела на него с мольбой и надеждой. Николай Петрович одобрительно хмыкнул. Людмила Павловна улыбалась сквозь слезы умиления.

Андрей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Крестным? Ее дочери? Это было выше его сил. Это было… кощунственно. Слишком близко. Слишком навсегда. Он в секунду увидел себя в будущем: должен заботиться, быть рядом, быть частью их семьи. Видеть Полину матерью, Клима отцом. Год назад он держал кольца для их брака. Теперь ему предлагали держать их ребенка над купелью. Ответ "нет" вертелся на языке, горький и резкий.

– Андрей… – тихо, но четко сказал Николай Петрович. Его взгляд, как всегда, видел насквозь. – Это большая честь. И ответственность. Но я знаю, ты справишься. Ты крепкий мужик и надежный.

Слова "надежный" и "честь" повисли в воздухе. Как когда-то на причале. Андрей посмотрел на крошечное личико Анечки. Она чмокнула губками во сне, не ведая о буре, которую вызвала. И вдруг, сквозь ком в горле, сквозь обиду и нелепость ситуации, пробилось что-то иное. Нежность? Чувство долга перед этим беспомощным существом, которое ни в чем не виновато? Или… искупление? Искупление его прошлой ярости, его боли, его попытки разрушить то, что теперь лежало здесь, в кружевах? Согласие казалось для него капитуляцией. Но отказ… отказ выглядел бы мелкой, недостойной местью.

– Я… – голос Андрея прозвучал хрипло. Он откашлялся. Лена под столом сжала его руку. Он не посмотрел на нее. – Согласен. Если вы считаете… Если Клим не против, – он бросил быстрый взгляд на Клима. Тот кивнул, чуть заметно.

– Отлично! – Полина расцвела, будто с нее свалили огромный груз. – Спасибо, Андрей! Огромное спасибо! Анечка будет счастлива иметь такого крестного! – гости зааплодировали, застучали ложками по бокалам. Клим поднял свой бокал в сторону Андрея – жест примирения и признания.

Андрей кивнул, чувствуя, как жар разливается по лицу. Он не чувствовал радости. Только тяжелую, каменную ответственность, возложенную на его плечи. И странное ощущение, что какая-то дверь в прошлое захлопнулась навсегда, а другая, ведущая в неизвестное будущее с этой новой ролью, открылась.

И тут, как по заказу, тетя Людмилы Павловны, бойкая пенсионерка, громко спросила, перекрывая общий гул:

– Ну, а вы-то, Андрюша, с Леночкой, когда нас порадуете? Свадьбу сыграете? А то крестный папаша – это хорошо, а своя семья – лучше! Анечке кузины да кузены нужны!

Тупик. Воздух снова сгустился. Андрей почувствовал, как рука Лены под столом резко сжала его, а потом так же резко отпустила. Он видел, как она покраснела, опустила глаза, стала теребить край скатерти. Его собственное лицо окаменело. "Семья". "Свадьба". С Леной. В съемной квартире? С его бизнесом, который едва встал на ноги? С его чувствами, которые были "не то, не так"? Мысль о публичном обсуждении этого сейчас, здесь, среди них, казалась ему пыткой.

– Ой, тетя Галя, не смущай молодых! – поспешила на выручку Людмила Павловна, но взгляд ее был вопрошающим и тревожным. Все смотрели на них. Полина с внезапным интересом. Клим с едва уловимой усмешкой. Николай Петрович– изучающе.

Андрей взял рюмку с водкой. Он пил сегодня больше обычного. Залпом опорожнил ее. Жгучая волна пронеслась по пищеводу, придав ему ложной храбрости. Он обернулся к Лене. Она смотрела на него, и в ее карих глазах читалась паника, мольба и… стыд. Стыд за их неустроенность, за его нерешительность, за этот публичный допрос.

– Пока… – Андрей произнес громко, перекрывая гул, стараясь говорить ровно. – Пока бизнес еще не встал на ноги. Не до свадеб. Время придет, мы сообщим, – он попытался улыбнуться, но улыбка получилась кривой и неестественной. – Мы так решили. Правда, Лен?

Он посмотрел на нее, ожидая поддержки, согласия. Но Лена лишь кивнула, быстро, почти судорожно, и опустила взгляд в тарелку. Ее лицо пылало. Она выглядела униженной.

– Вот и правильно! Андрей делом занят! – поддержал Николай Петрович, но его взгляд был тяжелым. Он все понимал. – Семья – дело серьезное. Надо фундамент крепкий заложить. Как для дома.

Разговор переключился на что-то другое, но напряжение висело в воздухе. Андрей чувствовал себя виноватым перед Леной. Он бросил ее на растерзание вопросам, не защитил, не дал уверенности. Он сидел теперь с двумя тяжелыми камнями на душе: согласием быть крестным ребенку Полины и публичным провалом в признании своих отношений с Леной. Оба решения казались ему неправильными. Оба были сделаны под давлением.

Он больше не пил. Он сидел, механически отвечая на редкие вопросы, думая только о своем магазине, о складах, полных стройматериалов, о запахе древесины и краски, о ясных, понятных цифрах в накладных. Там был порядок. Там был его мир. Там не было этих невыносимо сложных чувств, этих ожиданий, этой боли прошлого и неопределенности настоящего.

Когда банкет начал подходить к концу, Андрей встал.

– Простите, мне надо уехать. Надо проверить, как идет разгрузка машины. Я запускаю новый ангар, – сказал он, избегая взглядов. – Полина, Клим… счастья Анечке. Николай Петрович, Людмила Павловна… Спасибо. Лена… ты останешься? Или поедешь домой?

Он дал ей выбор. Публично. Она посмотрела на него, потом на сияющую Полину с ребенком на руках, на уютный семейный круг Орловых, из которого они оба были вечными гостями "на отшибе".

– Я… я еще посижу немного, – тихо сказала Лена, – потом пешком дойду.

Андрей кивнул. Он понял. Ей тоже нужно было пространство. От него. От этой ситуации. Он попрощался со всеми коротко и вышел на прохладный майский ветерок. Он сел в свой верный, тарахтящий "жигуленок". Завел мотор. Глядя на огоньки ресторана в зеркало заднего вида, он вдруг ясно осознал: крепость его бизнеса была построена. Но крепость его души все еще лежала в руинах, и роль крестного отца и несостоявшегося жениха были лишь новыми трещинами в ее стенах. Он резко тронулся с места, увозя с собой лишь тяжелое бремя новых обязательств и холодное чувство вины перед женщиной, которая делила с ним постель.

Глава 18. Время – река

Время, как карельская река – местами бурное, местами ленивое, – унесло почти два года. Для Андрея Назарова эти годы были отмечены железным ритмом работы и мерцанием фар на новой дороге. Бизнес «Назаров СтройТорг» разросся. Уже не одно помещение, а два склада и просторный торговый зал с вывеской, которую было видно с трассы. «Жигулёнок», верный тарахтун, уступил место солидному, темно-синему «Мерседесу» – той самой модели, о которой он когда-то мечтал, просматривая журналы в армейской казарме. Он купил участок на окраине города, с видом на лес и гладь Ладоги. Пока там стоял лишь бытовой вагончик прораба и гора щебня, но уже были чертежи. Фундамент под свой дом.

Он стал узнаваем в городе. «Назаров? За стройматериалами? К нему, у него все есть и по-честному». Деньги текли рекой, оседая на счетах и превращаясь в бетон, арматуру, планы. Жил графиком поставок, переговорами, звонком будильника в шесть утра.

Крестный. Это звание он носил с внешней добросовестностью и внутренней отстраненностью. Анечка Орлова росла. Рыжий пушок сменился кудряшками, появились первые слова, смех, цепкие ручонки, хватавшие его за палец, когда он приезжал с подарком. Он был щедрым крестным: дорогие игрушки, красивые платья, огромный плюшевый медведь, занявший пол детской комнаты. Анечка его обожала, визжала «Андей!» и бежала к нему, едва он переступал порог. Андрей улыбался ей, брал на руки, чувствовал тепло маленького тела. Это было просто. Невинно. Любовь ребенка не требовала объяснений, не будила старых демонов. Она была чистым лучом в его упорядоченном, но безрадостном мире. Он дарил подарки, выполнял ритуал, иногда оставался на чай. С Климом обменивались скупыми фразами о работе, о погоде. С Полиной – о здоровье Анечки. Границы были четко очерчены. Он был надежным спонсором детского счастья, не более.

Глава 19. Новость

 Он приехал в очередной раз, перед Новым годом, с огромной коробкой – кукольным домом. Анечка визжала от восторга. Полина, наливая чай на кухне, была задумчива, сияла каким-то внутренним, знакомым ему светом.

– Андрей, спасибо. Как всегда, выше всех похвал, – сказала она, ставя чашку перед ним. – Анечка просто без ума.

– Не за что, – отмахнулся он, глядя, как дочь копается в коробке.

– Андрей… – Полина сделала паузу, положила руку на слегка округлившийся живот. Он раньше не замечал, был поглощен бизнесом, участком, цифрами. – Через четыре месяца у Анечки появится сестренка. Дашенька.

Он замер. Чай в чашке вдруг показался обжигающе горячим. Еще одна. Еще одно продолжение. Еще один якорь в их счастливом мире, к которому он имел лишь формальное отношение крестного старшей. Он посмотрел на живот Полины, потом на ее лицо – то самое лицо, которое когда-то сводило его с ума, теперь светившееся материнством и новым ожиданием.

– Поздравляю, – выдавил он, и голос прозвучал чужим. – И Клима поздравь. Это… замечательно. Как это у вас получается. Конец апреля, начало мая?

– Примерно так, – смутилась Полина.

Он выпил чай слишком быстро, обжегся, поспешил уйти под предлогом срочной встречи с поставщиком. Уходя, обернулся. Полина стояла в дверях, обняв Анечку. Взгляд ее был печальным. Она видела, что чувства не отпускают Андрея, что рана не заживает, как бы он не старался ее залечить.

Глава 20. Приглашение и вопрос

 Через четыре месяца пришла смс-ка: «Андрюш, родилась! Даша! Приезжайте познакомиться, когда будет время. Будем рады». Подпись – Клим и Полина. Андрей машинально ответил поздравлением, отправил огромную корзину цветов на Комсомольскую, где сейчас жила семья молодых Орловых и дорогой серебряный комплект «на зубок». Через неделю новое приглашение: «Приходите с Леной в гости в воскресенье. Покажем Дашеньку».

Лена. Они все еще были вместе. Вернее, они существовали вместе. После той неловкости на празднике в честь Анечки пустота между ними не исчезла. Она превратилась в привычку, в удобство. Лена вела его скромный быт, иногда помогала с бумагами для магазина (бухгалтерию она освоила неплохо). Они спали в одной кровати, но раздельно. Говорили о делах, о погоде, о новостях. О будущем – молчали. Он погрузился в строительство дома. Это стало его новой страстью, способом не думать. Лена смотрела на него все чаще с тихой, угасающей надеждой и глухой тоской.

Перед выходом в воскресенье, когда Андрей надевал хорошую рубашку, Лена стояла в дверях спальни. Она была одета скромно, но элегантно. В руках держала небольшой подарок для малышки – мягкую игрушку.

– Андрей, – сказала она тихо, но так, что он обернулся. Голос ее дрожал едва заметно. – Прежде чем мы пойдем… Я должна спросить. Прямо, – она сделала глубокий вдох. – Ты когда-нибудь сделаешь мне предложение? Когда-нибудь… мы будем семьей? Не так, как сейчас. По-настоящему.

Вопрос повис в воздухе, острый и неумолимый, как нож. Андрей замер, глядя на нее. Он видел ее ожидание, ее последнюю атаку отчаяния перед лицом нового доказательства чужого семейного счастья – рождения Даши. Он видел все эти годы: ее терпение, ее заботу, ее любовь, которую он так и не смог принять и вернуть. И он понял, что не может лгать. Ни ей. Ни себе. Не сейчас. Не после новости о Полине, не перед походом в их дом.

– Лена, – его голос был низким, хриплым. – Я… не могу. Пока. Не могу обещать. Не знаю… – он не нашел слов, чтобы объяснить все из не зажившей обиды, страха близости, вечного «не то», что сидело в нем. – Сейчас… бизнес, стройка… Голова другим занята.

Он не сказал «никогда». Но это прозвучало в его глазах, в его беспомощном жесте. Лена не заплакала. Она просто… сникла. Весь ее хрупкий каркас, вся надежда, державшая ее все эти годы, рассыпалась в прах. Ее лицо стало каменным, глаза – пустыми.

– Понятно, – прошептала она.

Потом громче, четко:

– У меня дико разболелась голова. Сильно. Я не пойду. Передашь подарок? И… поздравь их от меня.

Она положила игрушку на тумбу у двери и повернулась, уходя в спальню. Дверь закрылась беззвучно. Андрей стоял, глядя на эту дверь. Чувство вины накатило волной, но следом – странное, щемящее облегчение. Гнет ожидания, давления, его собственной неспособности дать ей то, чего она заслуживала – все это на миг отпустило. Он был свободен от необходимости лгать дальше. Пусть это будет больно, но честно. Он взял игрушку и вышел.

В доме Орловых пахло молоком, детскими вещами и счастьем. Анечка носилась, показывая новую сестренку: «Смотри, Андей, Дася! Моя!» Даша, крошечная, большеглазая, копия Анечки в младенчестве, кряхтела на руках у Полины. Клим, усталый, но довольный, разливал чай. Людмила Павловна суетилась с пирогами. Николай Петрович смотрел на внучек с немой нежностью. Картина идиллии.

– А где Лена? – спросила Полина, передавая Дашу Андрею, которую он взял осторожно, как хрупкий груз.

– Голова разболелась. Сильно. Передает поздравления, – ответил Андрей, избегая взгляда Полины. Он чувствовал, как Клим настороженно покосился на него. – Подарок от нее.

Он протянул игрушку. Полина приняла ее, взгляд ее был понимающим и печальным.

– Жаль… Передай ей спасибо и пожелай скорее поправиться.

Андрей пробыл ровно столько, сколько требовали приличия. Поиграл с Анечкой, восхитился Дашей, выпил чаю, съел кусок пирога. Участвовал в разговорах, но сам был, как автомат. Его мысли были там, в квартире, за закрытой дверью спальни. С облегчением пришло осознание: он причинил Лене боль, но возможно, избавил ее от большей – от бесконечного ожидания у закрытой двери его сердца. Он ушел раньше всех, сославшись на срочные дела по стройке.

Глава 21. Записка

 Ключ повернулся в замке. В квартире было тихо. Слишком тихо. Свет в гостиной не горел. На кухонном столе, под солонкой, лежал листок бумаги, сложенный вдвое. Ее почерк. Четкий, учительский, без слез, но с дрожью в некоторых буквах.

«Андрей.

Я ухожу. К Марине. Поживу пока у нее. Не ищи. Ты был честен сегодня. И я благодарна за эту честность, хоть она и убила во мне последнюю надежду. Я ждала три года. Ждала, что стройка закончится, бизнес стабилизируется, раны заживут… что ты посмотришь на меня и увидишь не удобную соседку, а женщину, которую хочешь назвать женой. Но твоя стройка – в душе. И фундамент там не для меня.

Ты хороший человек. Сильный. Надежный. Но не для меня. Не для семьи. Твоя крепость – это магазины, склады, участок. А я хотела дом. С тобой.

Не вини себя. Я сама все это время верила в чудо. Просто… чуда не случилось.

Спасибо за все хорошее. За крышу над головой. За то, что был рядом, даже если только телом.

Я доведу класс до конца учебного года и уеду в Олонец. К родителям. Мне нужно начать заново. Там, где меня помнят и знают просто Леной, а не тенью чужой любви.

Желаю тебе счастья. И пусть твой дом, когда ты его построишь, все же станет домом, а не еще одной крепостью.

Лена».

Андрей стоял посреди кухни, держа записку. Читал и перечитывал. Ощущение было двойственным. Тяжесть – да. Груз вины, осознание потери человека, который был рядом все эти непростые годы, который любил его. Но поверх этой тяжести, как масло на воде, лежало облегчение. Огромное, гулкое. Оковы лопнули. Давление прекратилось. Больше не нужно притворяться, изображать, ждать вопросов, на которые нет ответа. Больше не нужно видеть ее немой укор и затухающую надежду.

Он положил записку на стол. Подошел к окну. Внизу стоял его «Мерседес», символ успеха. Вдали, за городом, ждал участок с начатым фундаментом. Крепости были построены. Бизнес процветал. Он был богат, уважаем, свободен. И совершенно, леденяще одинок.

Он не побежал искать Лену. Не стал звонить. Ее решение было окончательным, как щелчок замка. Он понял это. Понял и принял. Через месяц, как и писала Лена, он узнал от общей знакомой (продавщицы, которая поддерживала связь с Леной), что она уехала в Олонец. Навсегда.

Андрей Назаров стоял у окна своей временной, но просторной квартиры, глядя на огни ночного города. Он построил все, о чем мечтал. Кроме того, единственного, что придавало бы всему этому смысл. И теперь, в тишине, он слышал лишь эхо собственных шагов по бетонным плитам своей успешной, но вымершей крепости. Фундамент его нового дома на участке был залит. Но фундамент его жизни оказался сложен из осколков прошлого, обиды и неспособности пустить в свое сердце новую жизнь. Лена ушла, унеся с собой последний призрак тепла. Остался только ветер, гуляющий по пустым коридорам его достижений.

Глава 22. Крёстный по зову долга

Месяц после отъезда Лены пролетел для Андрея в монотонном гуле бизнеса и грохоте стройки на участке. Пустота квартиры стала привычной, почти комфортной. Он заполнял ее чертежами будущего дома, отчетами, звонками поставщиков. Боль от потери Лены притупилась, превратившись в ровное, терпимое чувство вины и осознанной свободы. Одиночество стало его броней.

Он приехал к Орловым на старенькой "Ниве" – его рабочей лошадке. Повод был формальным: передать подарок ко дню рождения Анечки, который пропустил из-за срочного тендера. Но душа, хоть он и не признавался себе, жаждала услышать смех Анечки, увидеть ее бесхитростную радость. Глоток чего-то настоящего в его бетонном мире.

Дом Орловых встретил его не уютным гомоном, а гнетущей, натянутой тишиной, нарушаемой лишь сдавленными всхлипами. В гостиной сидела Людмила Павловна, бледная, теребящая краешек платка. Николай Петрович стоял у окна, спиной к комнате, его обычно прямая осанка была ссутулена. На диване, обхватив голову руками, сидела Полина. Лицо ее было заплаканным и опухшим, глаза – дикими от страха и бессилия. На полу возились Анечка и барахталась на матрасике Дашенька, не понимая тяжести атмосферы.

– Андрей, заходи, – Людмила Павловна встала, пытаясь натянуть улыбку. Голос дрожал. – Анечка, смотри, кто приехал!

Девочка с визгом бросилась к нему: «Андей! Подавок!» Он автоматически подхватил ее, протянул яркую коробку, но его взгляд неотрывно был прикован к Полине, которая даже не повернулась.

– Что случилось? – спросил он тихо, помогая крестнице распаковать подарок.

Тут Полина сорвалась. Она вскочила, как раненый зверь. Ее голос, хриплый от слез, разорвал тишину:

– Что случилось?! Случилось то, что нас хотят оставить сиротами! Дети еще грудные, а его… – она трясущимся пальцем ткнула куда-то в пространство, – его отправляют! На год! В Дагестан! На границу! В самое пекло! Мы остаемся одни!

– Полина, успокойся! – резко обернулся Николай Петрович. Его лицо было изможденным, но голос сохранял командирскую твердость. – Это служба! Приказ! Командировка, не боевые действия! Всего на год! В Дербент, не в горы! Ты должна держаться! Ради детей!

– Держаться?! – закричала Полина, истерика нарастала. – Год?! Аня только в сад пошла, Дашке двух месяцев нет! А если… если что случится?! Если не вернется?! Кто с нами будет?! Ты, папа?! Мама?! Или моя мама, которая не отходит от больной сестры и ее детей? А я?! Я одна с двумя детьми на руках! Год! Это вечность! Они забудут, как он выглядит! Я с ума сойду от страха и переживаний!

Она зарыдала в голос, трясясь всем телом. Людмила Павловна бросилась ее обнимать, прижимая к себе, шепча утешения, которые тонули в рыданиях невестки. Даша, испуганная криком, захныкала. Николай Петрович отвернулся к окну, его плечи напряглись. Анечка испуганно прижалась к ноге Андрея, забыв про подарок.

Назаров стоял, парализованный. Дагестан. Граница. Даже в его отдалении от армии эти слова звучали, как гром. Он знал, что служба там – не сахар. Знакомые по заставе ребята рассказывали. Нервы натянуты, как струна, постоянная настороженность. И год… Год для Полины с двумя малышами – это действительно пытка.

Дверь резко открылась. На пороге стоял Клим. Он был в полевой форме, лицо – серое от усталости и непрожитых эмоций. Он видел сцену: рыдающую жену на руках у матери, отца у окна, испуганных детей и Андрея, застывшего с Анечкой на руках. Его взгляд, встретившись с взглядом Андрея, был пустым, как выгоревшее поле.

– Рапорт… – начал Клим, голос его был хриплым, лишенным интонаций. Он смотрел на Полину, которая вырвалась из объятий свекрови и бросилась к нему, сжимая кулаки. – Рапорт о переносе… не удовлетворили. Приказ. Выезд через две недели. Дербентский погранотряд. Год.

Полина вскрикнула, как от удара, и обвисла. Клим автоматически подхватил ее, прижимая к себе. Его лицо над ее головой было каменным, но в глазах стояла бездонная усталость и беспомощность. Людмила Павловна снова запричитала. Николай Петрович резко подошел к сыну:

– Ты уверен? Может, еще попробовать? Через старые связи…?

– Пап, – Клим перебил его с редкой для него резкостью. – Все попытки… Все связи. Приказ есть приказ. Точка, – он посмотрел на рыдающую Полину, на испуганных дочерей. Потом его взгляд медленно поднялся и впился в Андрея. Не врага. Не друга. А просто в мужчину, который был здесь и сейчас. – Андрей.

Андрей напрягся. Анечка крепче вцепилась в его брючину.

– Мои год будут одни, – Клим проговорил слова с усилием, будто вытаскивая из себя колючую проволоку. – Полина… она не справится одна. Мама и папа… они помогут, но… – он сделал паузу, глотая ком. – Нужен… нужен надежный человек рядом. Не каждый день. Но… чтобы был. На подхвате. Если что-то случится. Если ей станет плохо. Если дети заболеют и нужна будет мужская рука. Чтобы починить что, тяжелое принести… Чтобы она знала… что не одна.

Андрей молчал. Сердце колотилось где-то в горле. Он чувствовал взгляд Николая Петровича, Людмилы Павловны, Полины, которая, всхлипывая, смотрела на него сквозь слезы с немой мольбой. И взгляд Клима – тяжелый, полный отчаяния и последней надежды.

– Я не могу просить тебя, как друг, – выдавил Клим. И в этих словах была горечь всех потерянных лет дружбы. – Дружбы нет. Я знаю. Но… прошу тебя, как мужчину. Как крестного Анечки. Как… человека, который когда-то был частью этой семьи. Хотя… о чем я говорю. Ты часть нашей семьи, как крестный Ани. Будь… будь для них крёстным не только по имени. Будь… опорой. Для души. На этот год. Пожалуйста.

Слово "пожалуйста", сказанное Климом Орловым, прозвучало громче любого крика. Это было падение флага. Капитуляция гордыни. Ради жены. Ради дочерей. Ради их спокойствия.

Андрей посмотрел на Анечку, прижавшуюся к нему. На маленькую Дашу на полу, которая перестала хныкать и смотрела на него большими, непонимающими глазами. На Полину, которая затихла в ожидании, лишь вздрагивая плечами. На старших Орловых, в глазах которых читалась та же мольба. И на Клима, который стоял, обняв жену, и ждал приговора.

Этот дом, эта семья, этот страх и эта любовь – все это было живым, настоящим, хрупким. Совсем не похожим на его бетонные коробки магазинов и холодный фундамент будущего дома. Здесь билось сердце. Здесь плакали. Здесь боялись. Здесь просили о помощи. Не ради денег. Не ради выгоды. Ради жизни.

Его собственная пустота вдруг показалась ему мелкой и эгоистичной на фоне этой бездны чужого отчаяния. Он не смог дать любви Лене. Но здесь, сейчас, он мог дать что-то другое. Надежность. Силу. Защиту. То немногое, что у него оставалось настоящего. Для детей. Для Полины. Даже для Клима, который ронял свою непробиваемую броню ради них.

Он отпустил Анечку, сделал шаг вперед. Его голос, когда он заговорил, был тихим, но абсолютно четким, без тени сомнения:

– Хорошо, Клим. Буду. На этот год. Буду рядом. С Полиной. С девочками. Помогу. Чем смогу.

Тишина, последовавшая за его словами, была иной. Не гнетущей, а облегченной. Полина громко всхлипнула, но теперь это были слезы облегчения. Она кивнула ему, не в силах говорить. Николай Петрович тяжело вздохнул, и в его взгляде мелькнуло что-то вроде уважения. Людмила Павловна прошептала: "Спасибо, Андрюшенька… Спасибо…"

Клим не сказал ничего. Он лишь сжал плечи Полины и кивнул Андрею. Коротко. По-мужски. В этом кивке было все: признание, благодарность, и тяжелый груз ответственности, который он передавал человеку, которого когда-то считал врагом.

Андрей Назаров не остался на чай. Ему нужно было осмыслить то, что он только что на себя взвалил. Он вышел на прохладный воздух, к своей "Ниве". Теперь он горел не только болью прошлого, но и тревогой за будущее. Чужое будущее. Он сел за руль, глядя на освещенные окна квартиры Орловых. В его руках теперь были не только стройматериалы и счета. В его руках, на этот год, была хрупкая жизнь семьи бывшего друга. И это, как ни странно, было первым по-настоящему живым чувством за долгое время. Тяжелым, страшным, но живым.

Глава 23. Проводы и крестины

Две недели пролетели в лихорадочных сборах и гнетущей тишине квартиры Орловых. Андрей появлялся там чаще, чем за все предыдущие годы. Не по зову сердца, а по долгу. По тому самому слову, данному Климу. Он возил Полину с детьми по врачам. У Даши колики. Анечка подхватила простуду, привозил из магазина тяжелые пакеты с продуктами. Он был тенью, молчаливой и надежной, принимающей на себя бытовую тяжесть, чтобы Полина могла хоть как-то собраться перед разлукой, пока Андрей пропадал на заставе.

Конец июня был холодным. Прям, настоящее карельское лето. Орловы стояли тесной, хмурой группой на перроне. Николай Петрович с давлением, Людмила Павловна, кутавшаяся в шаль, с Дашей на руках. Анечка прижималась к ноге деда, испуганно глядя на поезд. И Полина. Она держалась за руку Клима так, будто от этого зависела их жизнь. Лицо ее было мертвенно-бледным, губы сжаты в тонкую белую ниточку. Она не плакала. Казалось, все слезы выжгли ее изнутри за эти две недели. Глаза – огромные, темные впадины страха и обреченности – были сухими и невидящими.

Андрей стоял чуть поодаль, наблюдая. Его роль здесь была вспомогательной: нести чемодан Клима, держать наготове машину на случай форс-мажора. Он ловил на себе короткие, благодарные взгляды Людмилы Павловны и тяжелый, оценивающий взгляд Николая Петровича. Клим, в новенькой полевой форме, выглядел собранным, но тени под глазами выдавали бессонные ночи. Он то и дело обнимал Полину, что-то шептал ей на ухо, гладил по голове Анечку. Каждое его прикосновение к жене казалось прощанием.

Гудок паровоза прорезал воздух, заставив всех вздрогнуть. Полина вцепилась в рукав Клима так, что побелели костяшки пальцев.

– Нет… – вырвалось у нее хриплым шепотом. – Не надо… Клим, не надо ехать…

– Полечка… – Клим прижал ее голову к плечу, его голос сорвался. – Год. Всего год. Я буду звонить. Писать. Вернусь. Обещаю.

– Обещай… – она задыхалась. – Обещай, что вернешься! Целым! Обещай!

– Обещаю, – он сказал твердо, глядя ей в глаза. Потом резко обернулся к Андрею. – Андрей! – голос его был громким, командным, как на заставе. Все взгляды устремились на Назарова. – Помнишь? Твоя смена. Заступаешь. На год.

Это было напоминание. Публичное подтверждение договора. Андрей встретил его взгляд и коротко кивнул:

– Помню. Уже заступил, если ты не заметил.

Клим дернул головой – "хорошо". Потом наклонился, поцеловал Анечку, дотронулся губами до лба Даши, обнял родителей. Последним – долгий, мучительный поцелуй Полины. Она не сопротивлялась, просто замерла, впитывая его тепло в последний раз.

Он рванул к вагону. Махнул рукой уже с подножки. Поезд тронулся. Полина сделала шаг вперед, словно хотела бежать за ним, но Николай Петрович крепко обхватил ее за плечи. Полина застыла, глядя на удаляющийся состав. И только, когда последний вагон скрылся за поворотом, по ее лицу медленно, одна за другой, покатились тяжелые, беззвучные слезы. Она не рыдала. Она просто плакала. Тихим плачем абсолютной потери.

Николай Петрович тяжело вздохнул, подхватил на руки занывшую Анечку.

– Поехали домой. Хватит. Солдат убыл по приказу. Нам тут держать оборону, – его взгляд уперся в Андрея. – Поехали?

Андрей кивнул. Он отвез их всех домой, помог Людмиле Павловне уложить перепуганных девочек, принес воды Полине, которая сидела в оцепенении на диване, чувствуя себя чужим и одновременно необходимым, как костыль.

Глава 24. Крестины Даши

Крестины прошли через три дня. Не пышные, а очень скромные, в маленькой старинной церкви на берегу залива. Солнце светило по-летнему ярко, но холодный ветер напоминал о недавних проводах. Полина выглядела как тень – в темном платье, с огромными синяками под глазами, но держалась с потрясающим достоинством. Она улыбалась Даше, которая светилась в кружевном, крестильном платьице и эта улыбка была подвигом материнской любви.

Андрей стоял рядом с купелью, держа свечу. Он был в строгом темном костюме, чувствуя неловкость своей новой роли – теперь уже официального крестного отца Даши. Крестная мать, подруга Полины Настя, сияла и умилялась. А Андрей… Он смотрел на маленькую Дашеньку, на ее серьезное личико, когда священник трижды окунал ее в прохладную воду. Слышал ее возмущенный крик. И чувствовал странную тяжесть на душе. Теперь он был связан с этой семьей двойными узами. С двумя дочерями Клима Орлова. Навсегда.

После обряда, в церковном дворике Полина подошла к Андрею с Дашей на руках. Ребенок, успокоившись, с любопытством разглядывала Андрея, которого все звали «крестным».

– Спасибо, Андрей, – тихо сказала Полина. Голос ее был хриплым, но искренним. – За то, что был на проводах… За то, что сегодня здесь… За все, – она посмотрела на него, и в ее глазах, помимо усталости и боли, появилось что-то новое. Доверие. Осторожное, выстраданное. – Клим… он звонил вчера. Передал привет. И… еще раз сказал спасибо. Тебе.

Андрей кивнул, не зная, что ответить. Он аккуратно дотронулся до крошечной ручки Даши. Малышка ухватилась за его палец цепко, с неожиданной силой.

– Ничего, Полина, – пробормотал он. – Чем смогу – помогу. Держись!

Людмила Павловна позвала всех к скромному столу с пирогами и компотом в церковной трапезной. Андрей остался. Он смотрел, как Полина, поддерживаемая свекровью, несет Дашу к столу, как Анечка бежит вперед, как Николай Петрович что-то строго говорит священнику. Он был здесь. Крестный. "Смена" Клима. На год.

Андрей достал телефон. На экране список неотложных дел по магазину. Мир его бизнеса уже был четким и предсказуемым, где он был хозяином. А здесь… Здесь был ветер, детский смех, слезы, страх и огромная, неподъемная ответственность за чужих, но теперь уже его крестниц и их мать.

Он сунул телефон в карман, не глядя на список дел. Подошел к столу. Сегодня его место было здесь. У крестильного стола Даши Орловой. Его новая, невыбранная, но принятая должность: крёстный второй дочери Полины. На год защита и опора для семьи. Андрей Назаров впервые за долгое время чувствовал, что стоит на твердой, пусть и чужой, но настоящей земле. Земле долга, который был страшнее и значительнее любого бизнес-плана.

Глава 25. Дербент

Поезд, словно усталый стальной зверь, выдохнул клубы пара на перроне Махачкалы. Клим Орлов первым спрыгнул на раскаленные от солнца плиты. Сумка с нехитрыми пожитками тяжело свисала с плеча. Воздух ударил в лицо – густой, соленый, пропитанный незнакомыми запахами моря, специй и горячего асфальта. Такой разительно непохожий на легкую, хвойную прохладу Сортавала. За спиной с грохотом и шутками сползали на землю его сослуживцы по эшелону, такие же сонные и помятые долгой дорогой из Карелии.

– Ну вот и Каспий, Орлов, – хрипло процедил старший сержант Петров, закуривая. – Добро пожаловать в южную сказку. С колоритом.

Клим лишь кивнул, глотая непривычно теплый, влажный воздух. Глаза невольно искали в кармане гимнастерки – не фотографию, он знал ее наизусть, а само ощущение того маленького квадратика бумаги, где улыбались Полина и их дочки. Сердце сжалось тугим узлом. Год. Всего год, и он снова будет дома. Но их смех казался сейчас таким далеким и призрачным, как запах ее волос…

Дорога до Дербента на видавшем виды военном «УАЗике» пролетела в пыльном мареве. За окнами мелькали террасы виноградников, цепляющиеся за склоны невысоких, выжженных солнцем гор, редкие селения с плоскими крышами, минареты мечетей, острыми иглами вонзающиеся в бездонную синеву неба. Цвета здесь были ярче, контрастнее, чем на севере: охристые скалы, изумрудная зелень садов, вдали лазурь моря. Лето в Дагестане – это зной и жара.

– Красиво, – невольно вырвалось у Клима, когда показались древние стены Дербента, серо-желтые, испещренные временем, будто вырастающие прямо из горы. – Прям, настоящая крепость.

– Красота красотой, а служба службой, – буркнул водитель, бывалый прапорщик. – Тут каждый камень историю помнит. И кровью полит, не раз. Здесь нужна бдительность, парни.

«Дербентская» застава встретила их не парадным строем, а привычной будничной суетой. Солдаты чистили оружие у казармы, кто-то возился у вышки наблюдения, повар в застиранной робе выносил ведро. Запахи смешались: машинное масло, пыль, вареная капуста из столовой и все тот же, неистребимый соленый дух Каспия.

– Прибыли по замене? – к ним быстрым шагом направился капитан с усталым, но внимательным лицом.

Рапортовали коротко и четко. Капитан окинул их оценивающим взглядом.

– Располагайтесь в третьей казарме. Завтра с утра – инструктаж и распределение по постам.

Казарма встретила новичков полумраком и прохладой толстых стен. Теснота, двухъярусные койки, строгий порядок. Климу выделили место у небольшого зарешеченного окна, откуда был виден кусочек моря – бесконечная, сверкающая на солнце полоса. Раскладывая нехитрые вещи, он снова поймал себя на мысли о доме. Сейчас Полина укладывает девочек… Андрей… Он мысленно отсек имя бывшего друга. Крёстный. Только крёстный. Поможет ли, если что? Но в его случае надо было только надеяться, что поможет. И на то, что год пролетит быстро.

Вечером, после ужина в шумной, пропахшей едой столовой, Клим вышел покурить во внутренний дворик заставы. Тени уже легли на темные крыши казарм, воздух стал мягче, но все еще хранил дневное тепло. Где-то вдалеке заливался соловей, его трель казалась невероятно громкой в наступившей тишине. Он прислонился к теплой стене, глядя на первые звезды. Такие же, как над родным городом, но здесь они казались ближе и ярче.

– Северянин? – раздался спокойный голос слева. Клим обернулся. К нему подошел невысокий, крепко сбитый пограничник с умными, чуть раскосыми глазами и открытым лицом. На погонах – ефрейтор. – Угадал? Тоска в глазах, брат, у тебя такая, что самому плакать хочется.

Клим натянуто улыбнулся, выпуская дым.

– Карелия. Сортавала.

– А-а, земли озер и сосен! – лицо собеседника озарила теплая улыбка. Он протянул руку. – Магомед. Магомед Расулов. Дербент – мой родной город. Здесь и родился, и вырос у этих стен, и, как говорится пригодился, – он кивнул в сторону древней цитадели, силуэт которой вырисовывался на фоне темнеющего неба.

– Клим Орлов, – пожал твердую ладонь. – Тоска, говоришь? Видно?

– Как на карте, – Магомед усмехнулся. – Сам первый месяц из дома уезжал в учебку, так думал, с ума сойду. А тут у тебя, гляжу, еще и кольцо обручальное блестит. Значит, не просто от дома оторвали, а от семьи, – его взгляд был не назойливым, а понимающим.

Клим машинально коснулся кольца.

– Две дочки остались. Маленькие. Одной два годика, вторая родилась только в конце апреля этого года.

– Ого! – глаза Магомеда округлились с искренним уважением.

– Два сокола, можно сказать, хоть и девочки! Это сила, брат. Это самая большая ответственность и самая крепкая броня. Они тебя будут охранять, пока ты здесь стоишь.

Он помолчал, глядя в темноту, где мерцали огоньки города.

– Скучать будешь. Это нормально. Главное – делай свое дело честно, и время пройдет. А вечерами выходи смотреть на море или на звезды. Или ко мне приходи, чай пить. У меня тут, в уголке казармы, своя небольшая «чайхана» организована, – он хитро подмигнул.

В его словах, в этом простом, душевном предложении, была какая-то неожиданная теплота. Клим почувствовал, как ледяной ком тоски в груди чуть-чуть сдвинулся с места.

– Спасибо, Магомед. Возьму на вооружение. И чай… с удовольствием как-нибудь.

– Договорились, Клим! – Магомед хлопнул его по плечу. – Завтра, после развода, покажу тебе лучшую точку для обзора – видно и море, и горы, и весь старый город, как на ладони. Такая красота! Заряжает, как батарейка!

Они еще немного постояли молча, слушая далекий шум прибоя и пение соловья. Прошлое – Сортавала, Полина, ссора с Андреем, слезы дочерей, родители – отступило на шаг. Перед Климом был Дербент, древний и незнакомый, служба, полная неизвестности, и этот новый человек с открытой душой по имени Магомед. Год начинался здесь, у Каспийских ворот, под южными звездами. С тоской в сердце, но с неожиданной искоркой надежды на человеческое участие. Он сделал последнюю затяжку и бросил окурок, притоптав сапогом. Завтра – первый день его дербентской службы. Надо было держаться. Ради Полины. Ради дочек. Ради того, чтобы сдержать слово и вернуться.

Глава 26. Первая вахта у Каспия

Рассвет над Дербентом разлился по небу акварельными разводами – персиковыми, лимонными, переходящими в чистую лазурь. Но для Клима Орлова новый день начался задолго до солнца, с резкого звона подъемника, врезавшегося в сон, где еще мелькали образы родного города: смех Анечки, серьезные глаза маленькой Дашки, теплая улыбка Полины. Сердце екнуло, коснувшись обручального кольца привычным движением.

Развод был строгим и деловитым. Майор Семенов, командир заставы, с утра имел такой вид, словно был высечен из камня – лицо непроницаемое, голос сухой, отрывистый. Он распределял посты, оговаривая зоны ответственности и боевые задачи. Клима, учитывая его опыт и место службы, поставили на один из ключевых участков – наблюдение за прибрежным сектором с вышки, откуда открывался вид и на бескрайний, слепящий Каспий, на полосу пляжа, и на извилистую линию границы.

– Орлов, ваш сектор – от маяка до скального выступа «Три брата». Бдительность – превыше всего. Малейшее подозрительное движение – доклад немедленно. Вахта – шесть часов. Смена в 14:00, – бросил майор.

– Есть, товарищ майор! – коротко кивнул Клим.

Первую вахту он нес рядом с ефрейтором Магомедом Расуловым. Дагестанец оказался не только душевным человеком, но и большим профессионалом. Он тихо, без лишних слов, показывал Климу особенности местности:

– Видишь вон те скалы? За ними – бухточка, в прошлом году – любимое место контрабандистов. Теперь, патрулируем чаще. А там, где волны пеной бьют – мели. Лодки с осадкой побольше близко не подойдут, а вот маломерки… – Магомед вручил Климу мощный артиллерийский бинокль.

– Держи, северный брат. Глаза – наше главное оружие здесь и чуйка.

День вставал во весь рост. Солнце, еще ласковое утром, к полудню превратилось в раскаленный шар, висящий в безоблачном небе. Воздух над землей колыхался от зноя. Стальная вышка накалялась, обжигая руки. Клим чувствовал, как пот ручьями стекает по спине под формой. Запахи смешивались: соленая морская свежесть, нагретая смола, пыль с дороги и какой-то пряный, чуждый аромат степных трав. Совсем не то, что хвойная прохлада и влажный ветер с Ладоги. Мысли упорно возвращались к дому: «Чем же сейчас занимаются мои девчонки!?»

– Тяжело? – спросил Магомед, заметив, как Клим вытер лоб. – Первые дни самые сложные. И жара непривычная, и тоска грызет. Держись. Вон, гляди, чайки кричат – значит, ветерок с моря поднимется скоро, полегчает.

Действительно, к полудню потянул слабый бриз, принося желанную прохладу и запах водорослей. Смена прошла без происшествий, если не считать ложной тревоги от стайки резвящихся дельфинов, принятых за неопознанный объект. Магомед только посмеялся добродушно:

– Наши постоянные «нарушители». Добрые духи моря.

После обеда в душной столовой, где Клим с трудом заставил себя съесть непривычно острое рагу, и короткого отдыха в казарме, его ждала вторая задача – патрулирование участка границы с прапорщиком Ивановым, коренастым и немногословным сибиряком. Они шли по колючей проволоке, вдоль хорошо утоптанной тропы, мимо выжженных солнцем кустарников и скальных выходов. Тишина стояла звенящая, нарушаемая только стрекотом цикад, да криком одинокой хищной птицы высоко в небе. Каждый шорох заставлял настораживаться. Прапорщик шел уверенно, его глаза, привыкшие к этой местности, сканировали каждый камень, каждую тень.

– Здесь главное – уши и нюх, Орлов, – хрипло проговорил он, не оборачиваясь. – Глаза могут обмануть, а вот шум не тот или запах чужой… Чуешь?

Клим напрягся, но уловил лишь запах полыни и нагретых камней.

– Пока нет.

– Научишься. Времени впереди вагон…

Глава 27. Звонок домой

Мысль о звонке не отпускала Клима весь день. Как только вечерняя поверка закончилась, он почти побежал к небольшому кабинету в штабном здании, где стоял единственный на заставе гражданский телефон-автомат для личных звонков. У аппарата уже выстроилась небольшая очередь из таких же, как он, тоскующих по дому солдат. Сердце бешено колотилось. «Дозвонюсь ли? А что, если что-то случилось?»

Наконец, его очередь. Он с дрожащими пальцами набрал знакомый номер телефона. Гудки казались бесконечными. Каждая секунда – пытка.

– Алло? – ответил сонный, усталый женский голос.

Полина.

– Поля! Это я, Клим! – он чуть не выронил трубку, так сильно сжал ее. Голос сорвался.

– Клим?! Климчик! – в голосе жены мгновенно растворилась усталость, осталась только радость и облегчение. – Дорогой! Наконец-то! Как ты? Где ты? Как дорога?

Он зажмурился, представляя ее лицо, ее русые волосы, возможно, собранные в хвостик.

– Я на месте, Поля. На заставе. В Дербенте. Все нормально, доехали… Жарко тут, очень. Непривычно, – он старался говорить бодро, глотая комок в горле. – Как вы? Как мои девочки? Анечка? Дашенька?

– Живем, солнышко. Скучаем ужасно! Анечка все к двери бегает, ждет папу, – Полина засмеялась, но в смехе слышались слезы. – Даша… Дашенька, родной, она… она плачет уже несколько дней. Мама твоя приходила сегодня. Посидела немного с девочками. Дала мне поспать, а то и представить боюсь, что она ночью выкинет…

У Клима перехватило дыхание. Он прислонился лбом к прохладной стене кабинки.

– Боже… Милая моя… А, врача вызывали? Может, зубки? Температуры не было? – он замолчал, не в силах продолжать. Что он сейчас мог вдалеке от них. Давать советы и принимать участие по телефону?

– Вызывали, конечно, – сдерживала слезы Поля. – Может, на погоду, может колики… Выписали какие-то капли… Андрей привез… Ладно, Климчик, мы справимся, мы дома, а ты будь осторожен и береги себя, слышишь? Обещай!

– Обещаю. Через год, Поля. Ровно через год я вернусь домой. Как договорились, – он услышал на заднем плане тонкий голосок Анечки.

– Папа?

– Клим, Анечка услышала твой голос. Трубку вырывает, – Полина передала телефон малышке.

– Папа! – звонкий голос дочери ударил в самое сердце. – Ты де? Ты пидёс домой?

Клим засмеялся, слезы выступили на глазах.

– Анечка, красавица, моя! Скоро! Совсем скоро приду домой! А ты меня жди!

Разговор с дочкой был коротким, но бесценным. На заднем фоне слышалось Дашкино агуканье. Это было для Клима целой симфонией. Потом снова взяла трубку Полина. Они говорили еще несколько драгоценных минут – о бытовых мелочах, о здоровье родителей Клима… Потом прозвучало предупреждение от дежурного:

– Орлов, минута!

– Поля, мне надо… Любимая… Целую вас всех…

– И мы тебя, родной. Пиши. Звони, когда сможешь. Мы ждем, – голос ее дрогнул.

Послышались длинные гудки. Клим стоял, прижав ладонь к глазам. Эхо голосов жены и дочерей звенело в ушах, смешиваясь с шумом крови. За дверью кабинки терпеливо ждал следующий солдат.

Глава 28. Чашка горячего чая

Он вышел на вечерний воздух. Сумерки сгущались, окрашивая древние стены Дербента в таинственные лиловые тона. На небе зажигались первые, яркие южные звезды. Где-то в городе запел муэдзин – протяжный, печально-красивый напев, плывущий над крышами.

– Ну что, дозвонился? – Магомед появился рядом, как тень. В руках он держал две лепешки и кружку дымящегося чая.

– Вот, подкрепись. Вижу, душу отвел, но тоска осталась…

Клим взял теплую лепешку и кружку. Аромат крепкого, сладкого чая с травами показался удивительно уместным.

– Дозвонился. Услышал… Всех. Спасибо, Мага.

– Самое главное – услышать голос родных, – мудро заметил дагестанец. – Это, как глоток воды в пустыне. Держи в сердце этот голос. Он тебя согреет в дождь и в зной.

Он поднял свою кружку.

– За твоих соколов! За Анечку и Дашеньку! И за жену, которая ждет!

Смеясь, они чокнулись чашками с чаем.

– За моих.

Он отпил горячего чая. Горечь и сладость смешались на языке. Тоска никуда не делась, она была огромной, как само Каспийское море, темневшее там внизу. Но после звонка она стала… терпимой. Осязаемой. Он знал, что его любят. Ждут. А рядом был этот новый друг, с открытой душой и горячим чаем, готовый разделить и тяготы службы, и горечь разлуки.

Первый день в Дербенте закончился. Он был наполнен непривычной жарой, строгой службой, тоской и… первым шагом к возвращению домой. Клим Орлов смотрел на звезды, такие же, как над Карелией, и знал: он выстоит. Ради голоса, сказавшего сегодня: "Папа, ты где?". Ради сна маленькой Даши. Ради слез и улыбки Полины. Год начнется завтра. И каждый день будет шагом к возвращению к семье.

Глава 29. Ноябрьские тени в Сортавала

Город встретил ноябрь серым небом, низко нависшим над свинцовой гладью Ладоги, и пронизывающей сыростью, пробирающейся под самую теплую одежду. В квартире Орловых пахло детским кремом, вареной картошкой и едва уловимым запахом лекарств. Полина промочила ноги, пока добиралась из сада и простыла.

Она, с тенью былой легкости в движениях, едва успевала. Утро начиналось с битвы: разбудить сонную Анечку, уговорить ее одеться, пока маленькая Дашенька, проснувшись раньше всех, капризничала на руках, требуя внимания.

– Мамочка, не хочу садик! Хочу к бабушке! – ныла Анечка, упираясь ногами в пол, когда Полина пыталась натянуть на нее колготки.

– Солнышко, бабушке надо отдыхать, она приболела, – голос Полины звучал устало, но терпеливо. – В садике тебя ждут Катенька и новые краски. Папе потом расскажешь, какую красивую картинку нарисовала.

Упоминание папы, как всегда, действовало. Аня надула губки, но позволила себя одеть. Полина, быстро упаковывая в комбинезон Дашу, судорожно смотрела на часы. Опаздывали. Опять. А родителей Клима напрягать не хотелось.

Отставной майор, чувствовал себя в этой женско-детской суете немного потерянным. Его стихия – порядок, ясные задачи. А здесь – вечный хаос детских вещей, плач, женские разговоры о здоровье и бесконечная стирка. Он помогал, как мог: выносил мусор, после работы забегал к Полине и пытался развлечь Дашу, когда та особенно капризничала и ничего не давала делать матери. Но его помощь была островками в море забот.

Главной его тревогой была Людмила Павловна. Она, всегда подтянутая, энергичная, опора и мотор семьи, теперь чаще лежала на диване, бледная, с таблетками на тумбочке. Врачи говорили о «послегриппозной астении» и вегето-сосудистой дистонии, советовали покой.

– Люда, не вставай, я сам Анечку в садик отведу, – говорил Николай Петрович, натягивая любимое драповое полупальто.

– Коля, да что я, совсем развалина? – пыталась протестовать Людмила, но голос был слабым. – Полина одна не справится… С Дашей… И магазин…Мне все равно двигаться надо, – хотя сама последнее время не вылезала с больничных.

Полина валилась с ног. Бессонные ночи с Дашей. В ее глазах читалась глубокая усталость. Помощи родителей Клима было мало. Людмила Павловна, ее главная опора, выбыла из строя. Мама Полины тоже была по локоть в делах с племянницами в Лахденпохья, чья мать скончалась, оставив детей на сестру. Весь груз лег на Полинины плечи, и он давил невыносимо. Николай Петрович прибегал с Победы, как только выдавалась минута, не желая оставлять супругу одну дома.

Глава 30. Помощь и тяжесть прошлого

Андрей Назаров приезжал к Полине, как только мог вырываться из водоворота магазина и стройки.

Он помогал по-мужски, конкретно: починил подтекающий кран на кухне, купил и установил новую мощную лампу в детской, чтобы Анечка не портила глазки. Забирал Анечку из садика, если Полина была совсем прижата обстоятельствами, а Орловы не могли.

– Спасибо, Андрей, – говорила Полина, принимая из его рук тяжелый пакет с продуктами или наблюдая, как он ловко орудует отверткой. – Не знаю, что бы я без тебя делала. Говорила искренне, но с осторожной дистанцией в голосе. Между ними всегда висело невысказанное: его позднее предложение, ее выбор Клима, его кулаки.

– Пустяки, Поля, – отмахивался он, стараясь не смотреть ей в глаза слишком долго. – Клим просил присмотреть. Я… я должен.

Слово «должен» он произносил с каким-то внутренним надрывом. Он не просто помогал семье друга. Он искупал вину. Перед Климом? Перед Полиной? Перед самим собой за ту вспышку ярости? Или за то, что до сих пор не вычеркнул ее из сердца?

Однажды, когда он привез целую коробку мандаринов для девочек, Полина, укачивая на руках захворавшую Дашу, не выдержала. Слезы беззвучно потекли по ее осунувшимся щекам.

– Я так устала, Андрей… – прошептала она, прижимая горячий лобик дочки к своей щеке. – Людмила Павловна болеет, Николай Петрович… он не очень-то в детях разбирается, моя мама с племянниками возится. Говорит, пока не поступят, в Сортавала не вернется. Анечка капризничает без папы… Даша, вот опять температура… А, письма от Клима все реже… Он так далеко…-, голос ее сорвался.

Андрей замер. Вид ее беспомощности, этих слез, резанул острее ножа. Он сделал шаг вперед, рука непроизвольно потянулась обнять, утешить… Но остановился. Граница была нерушима.

– Поля… – его голос охрип. – Держись. Ты сильная. Клим… он вернется. Я… я всегда помогу. Чем смогу. Обещаю. Я тебе давно говорил, что Аню буду сам в сад отвозить! Так ты же упрямая! Все! С завтрашнего дня детский сад на мне! Без возражений!

Он хотел сказать больше. Сказать, что ее боль – его боль. Что он строит этот огромный дом не только для себя, но и в какой-то безумной надежде… Но слова застряли комом в горле. Он лишь мог выдохнуть и отнести коробку с мандаринами на кухню.

– Вот, давай, попей чаю с этими… оранжевыми солнышками. И, кстати, там твои любимые пирожные на столе, прими душ и ложись отдыхать, пока Даша спит. А я посижу тут, если что. Все-таки опыт охранять сон и спокойствие у меня есть…

Глава 31. Символ и пустота

После визита к Полине Андрей ехал на окраину городка, туда, где на его участке поднимались серые бетонные стены его будущего дома. "Коробка" – это было слишком громко сказано. Фундамент, цоколь, стены первого этажа под самую крышу. Окна зияли черными дырами. Внутри – голый бетон, следы опалубки, запах сырости и цемента.

Он выключил двигатель «Камри», которую купил вместо «Мерседеса» и сидел в тишине, глядя на свою стройку. Бизнес шел хорошо. Машина была. Дом рос. Но внутри была пустота. Лена ушла, не дождавшись кольца. Полина была рядом, но бесконечно далека. Клим – где-то на краю света, в опасном Дагестане. Дружба рассыпалась в прах.

Он вышел из машины. Холодный ветер гулял меж голых стен. Он подошел к будущему большому окну гостиной, не далеко от которого по его замыслу, должен был быть камин. Где-то там, в воображении, мерцал огонь, было тепло и уютно. Но сейчас здесь было только холодно и пусто. Как и в его жизни.

Он построит этот дом. Он доведет дело до конца. Но для кого? Кто согреет этот очаг? Мысль о том, что единственные близкие люди сейчас – это Полина и ее дочки, его крестницы, для которых он всего лишь "дядя Андрей", помощник по просьбе отсутствующего мужа и отца, – эта мысль была горькой.

Он потрогал холодную бетонную стену. Стройка была его якорем, его способом не сойти с ума от одиночества и невостребованной любви. Он будет помогать Полине. Будет ждать возвращения Клима. Будет достраивать дом. Потому что больше ему ничего не оставалось. А за окнами будущего дома уже кружила первая ноябрьская поземка. В Сортавала приближалась зима, которая вот уже несколько лет не покидала душу Андрея Назарова.

Глава 32. Новогодний очаг

Новый, 2010 год, Дербент встречал не трескучим карельским морозом, а влажным дыханием Каспия и редкими, мокрыми хлопьями снега, таявшими, едва коснувшись земли. На заставе праздник ощущался лишь в усиленном пайке, да коротком поздравлении майора Семенова. Тоска по дому, по Полининым пирогам, по смеху Анечки и Даши сжимала сердце Клима ледяным кольцом. Он стоял на вечернем посту, глядя, как огни древнего города зажигаются ярус за ярусом, словно гирлянды на гигантской, невидимой ёлке. Где-то там, внизу, семьи собирались за столами…

– Орлов! Спускайся с вышки, смена! – голос Магомеда, неожиданно веселый, вырвал его из тягостных дум. – И не вздумай в казарму! Ты сегодня мой гость! Мы идем к моим родителям! Новый год встречать!

Клим растерялся:

– Мага, я не могу… Форма… Я не готов… Да, и Семенов…

– Какая форма? – Магомед махнул рукой, его глаза искрились. – Ты у меня в гостях, а не на построении! Переоденешься в чистое и все! Моя мама три дня готовила, отец ждет. Отказаться – значит обидеть весь род Расуловых! Поехали! С Семеновым я договорился!

И вот, спустя час, Клим, в начищенных сапогах и свежей, но все же армейской форме под гражданской курткой, стоял на пороге дома Расуловых. Дом, невысокий, с плоской крышей, притулился у самого подножия Нарын-Калы. Из распахнутой двери хлынул поток тепла, смешанный с умопомрачительными запахами: дымящегося мяса, свежеиспеченного хлеба, пряных трав и сладостей.

– Ассалам алейкум, гость дорогой! Заходи, заходи! – Расул Расулович, отец Магомеда, мужчина с седеющими висками, мудрыми глазами и крепким рукопожатием учителя истории, кем он и был, встретил Клима у порога. Его добродушное лицо светилось искренней радостью. За ним, чуть смущаясь, но с любопытством в больших карих глазах, выглядывала Зарифа, младшая сестра Магомеда, студентка пединститута. А из глубины дома уже неслось:

– Где он? Где наш северный сокол?

На пороге гостиной появилась Аминат Исмаиловна, мать Маги, вся в движении, в ярком платке и расшитом фартуке. Ее руки, сильные от работы, но удивительно нежные, схватили Клима за плечи:

– Сынок, наконец-то! Магомед все рассказывал о тебе! Замерз? Иди греться!