Читать онлайн Погоня за судьбой. Часть V

Глава I. Касание

Тишина была прежде всего.

Она царствовала в пустоте, простиравшейся между рождением и гибелью миров. Она была свидетельницей того, как разрывались зародыши реальностей, выплёскивая в небытие реки первозданного огня. В этом хаосе, в кипящем котле материи и антиматерии рождались силы, что сшивают ткань мироздания, и частицы – кирпичики грядущих галактик.

И всё это рождалось в полном молчании.

Первый атом водорода, хрупкое дитя остывающей Вселенной, возник беззвучно. Первые звёзды, могучие титаны, зажигали свои термоядерные печи в величественной, безмолвной пустоте. Они жили, взрывались и умирали, разбрасывая по космосу пепел, из которого родятся планеты и жизнь. И всё это – под аккомпанемент абсолютной, всепоглощающей тишины.

Звук – лишь локальная случайность. Мимолётный сбой в безмолвии, порождённый стечением триллионов обстоятельств. Мы, рождённые в мире вибраций, настолько срослись с ними, что оглохнув, теряем почву под ногами. Но даже в полной глухоте мы слышим эхо собственного тела – стук сердца, шум крови в висках.

А по ту сторону бытия – вновь царит та самая, изначальная тишина. Та, что была до начала и будет после конца. Я знала это. Как знала и другое – что где-то в самой гуще этой тишины, упрямо и глухо, продолжает биться моё сердце. Оно, необъяснимо черпая силы из ниоткуда, всё ещё сжималось и разжималось, проталкивая сквозь меня жизнь. Оно наотрез отказывалось сдаваться.

* * *

… – Джей, мой хороший, – прошептала я, прижимаясь к косматой собачьей голове. – Как же я обожаю наши с тобой прогулки…

Сколько мы здесь? Миг? День? Тысячелетие? Время стекало с нас, как вода в эпицентре дождя, оставляя лишь ощущение вечного *сейчас*. Я не могла надышаться этим воздухом, этим покоем. Не было больше кошмаров. Не было пауков, подвалов, ржавых решёток, страшных химер и чудовищ. Всё это растаяло без следа, потому что со мной был Джей.

Белым мохнатым изваянием лежал он рядом, высунув алый язык, и наблюдал за феньком на том берегу. Длинноухая лисица припала к воде, утоляя жажду, но её тёмные глаза-бусинки были прикованы к нам. Готовая в любой миг сорваться с места и исчезнуть в зарослях.

Я знала дорогу наизусть: от дома на край поля, нырнуть в тёмный, бесконечный лес, обогнуть кусты скумпии… И вот он – изгиб ручья, заросший сочной травой, где вода лениво увлекала вниз по течению опавшие листья и юрких водяных паучков…

Я лежала на животе, беззаботно болтая ногами в воздухе, и вновь перечитывала «Маленького Принца». Старые, пожелтевшие от времени страницы с тихим шелестом сменяли одна другую, а Джей внимательным и зорким стражем надёжно оберегал меня от всех опасностей этого мира.

Сзади затрещали кусты. Я не оборачивалась. Я знала, кто это. Она приходила сюда часто – к чистой воде, что текла назло былому. Садилась на берег, свешивала ноги, и вода стягивала с грубых башмаков бурую болотную ряску, унося душные видения.

Зашелестела трава, и рядом со мной, скрестив ноги, присела Элизабет Стилл, одетая, как и всегда, в свои привычные пыльные полусапоги, джинсы и куртку с меховым воротом. Она подкидывала в воздух и сноровисто ловила красноватую шишку дерева гинкго.

– Всё ещё валяешься здесь? – задумчиво спросила она. – Никак не решишься? То там, то тут, бродишь неприкаянная. Дома-то, наверное, уже обед остыл…

– Слушай, Элли, ты прости, – выдавила я. – У меня ничего не вышло. Я не смогла…

– Тсс… Смотри, Лиза. – Элизабет указала пальцем на лисичку, которая оторвалась от воды и, глядя на нас, застыла статуей. – Фенёк вышел к нам. Не впервые – я уже видала его раза три или четыре. Мне кажется, они с твоим псом подружились бы. Джей, кажется, уже смирился с такой компанией.

Она потрепала пса за загривок.

– Лис может остаться здесь жить, если его не спугнуть, – тихо сказала я.

Украдкой взглянув на длинноухую лисичку, которая лежала, вытянув вперёд лапки, до мельчайших подробностей копируя позу Джея, я вновь вспомнила о том, что собиралась сказать.

– Элли… – снова начала я.

Она положила ладонь на моё запястье – точно так же, как на краю того болота.

– Оставь, – твёрдо и уверенно приказала она полицейским тоном. – Не кори себя, твоей вины нет и быть не может. Ты обещала не забывать меня – и сдержала слово. Что в этом мире может быть ценнее сдержанного слова?

Я не ответила и машинально уткнулась в книгу, чтобы сбежать в текст.

«… Лис замолчал и долго смотрел на Маленького Принца. Потом сказал:

– Пожалуйста… Приручи меня!

– Я бы рад, – ответил Маленький Принц, – но у меня так мало времени. Мне ещё надо найти друзей и узнать разные вещи.

– Узнать можно только те вещи, которые приручишь, – сказал Лис. – У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!

– А что для этого надо делать? – спросил Маленький Принц.

– Надо запастись терпеньем, – ответил Лис. – Сперва сядь вон там, поодаль, на траву – вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Слова только мешают понимать друг друга. Но ты с каждым днём садись немножко ближе…»

Я подняла глаза. Противоположный берег был пуст, фенька и след простыл. И Элли исчезла, лишь на траве лежала бордовая шишка гинкго. Нераскрывшаяся. Скоро тепло заставит её распахнуться, выпустив семена. Прорастут ли они? Или утонут? Или, быть может, уплывут в мёртвые пески?

Я закрыла книгу, поднялась и пошла в сторону дома. Сень деревьев укрывала меня своей тенью, я упивалась утренней прохладой и разглядывала тонкие, искрящиеся на солнце паутинки в золотых брызгах света, что пробивались сквозь листву. Огромный кремовый пёс, высунув длинный язык, вальяжно семенил рядом.

Вскоре деревья расступились, разворачивая передо мной жёлтое колосящееся поле до горизонта, в котором тонул маленький белый домик. Птица вспорхнула из колосьев – и Джей с заливистым лаем ринулся в погоню, с треском и шумом протаптывая во ржи тропу. Улыбнувшись его собачьей беззаботности, я пошла следом, проводя ладонью по колосьям, щекотавшим кожу. В который уже раз…

– Вот и ты, Лизка! – будто из воздуха возник мой одноклассник Руперт. Веснушки на его рябом лице так и прыгали на солнце. – А я по тебе скучал. Давненько мы с тобой в лазертаг не ходили.

– Рупи! – обрадовалась я, будто мы не виделись целую вечность. – Слушай, ты тогда… с лётного поля выбрался? Правда?

Он с досадой махнул рукой и дёрнул горсть колосьев. Жёлтые стрелки брызнули в стороны, подхваченные ветром.

– Какое там. Я там и остался. С Марией Семёновной, у забора… Замёрзли. Глупо, да? А ведь мы с тобой так и не слетали на Землю. Билеты зазря пропали.

– Жаль, – прошептала я, и знакомый холодок вины снова сжал горло. Облако набежало на солнце. – Я всё-таки надеялась, кто-то спасся, кроме меня… А на Земле… Мне там не понравилось. Счастливых людей там очень мало. Все боятся всего. Даже себя.

– Так они же люди. – Руперт усмехнулся. – Вечно блуждают в собственных лабиринтах.

– А я в одном таком заблудилась. И потом всю жизнь боялась, что выхода нет. Потому что лабиринт – это я сама. С миллионами зеркал.

– Всё это неважно, когда есть куда вернуться. – Он кивнул на дом.

Над крышей таяла облачная пелена – подвластная моему настроению.

– Сегодня тоже пройдёшь мимо? – спросил одноклассник. – Не войдёшь?

– Не знаю. – Я пожала плечами. – Я совсем не помню лиц родителей. Помню только ледяные маски и очень боюсь увидеть их вновь. Боюсь, что они теперь навсегда изо льда.

Ответом мне был лишь ветер, бегущий по шафрановому полю, да лай Джея вдали. А дом был совсем рядом, и я пошла вперёд, раздвигая заросли пшеницы, протаптывая робкую, которая тут же затягивалась за спиной. Сквозь открытое окно доносились звон посуды и беззаботные, неразборчивые голоса.

Колосья расступились, и передо мной выросла белоснежная стена. А на лавочке у крыльца, растянувшись на ней, словно кот, грелся на солнце Марк.

– Ошибаешься, Лиз, – лениво бросил он, не открывая глаз. – Выход есть. Последний. Тот самый порог, через который ты, хочешь-не хочешь, но переступишь в своём последнем сне. Уж поверь мне. Как ты ни нарезай круги вокруг…

Я села рядом с ним, оснулась его тёплой загорелой щеки. В груди что-то сжалось, стало тяжело дышать.

– Так давно это было… Мне без тебя так одиноко. Как будто… кусок души вырвали.

– Это тебе кажется, Лизуня. – Он мягко хлопнул меня по коленке. – В твоей горячей душе есть место для всех. И поэтому мы здесь, с тобой, и пробудем с тобой ровно до тех пор, пока ты не решишься выбрать. А вечность… Говорят, недолгая разлука идёт на пользу.

– Последнее, что я помню… твоё разбитое лицо. Рука… кость торчит… – Слёзы хлынули ручьём. – И кровь. Всюду кровь…

Марк молча притянул меня к себе. От его тёмной рубашки пахло лесным орехом и сиренью.

– Тише, родная, – приговаривал он. – Это всё уже неважно, всё позади. Осталось в прошлой жизни.

Я утонула в его объятиях. А когда открыла глаза – его уже не ыло. Лишь ветерок в колосьях да пронзительные крик одинокой птицы напоминали о нём.

Поднявшись со скамьи, я взялась за потёртые деревянные перила и ступила на лестницу. Пять ступеней до порога дома. Всего пять. И я никак не решалась их преодолеть – в который уже раз. В сотый? Тысячный? Сколько кругов я сделала по этому полю? Сколько раз я отдалялась от дома к совершенно пустынной дороге или уходила в лес, чтобы посидеть у ручья?

Впрочем, я и сама не заметила, как стояла уже на середине лестницы, и мне оставалось сделать всего два шага – и теперь я не отступлюсь и не сбегу, как раньше…

… – Состояние крайне тяжёлое, – донеслось сверху небесно-голубое эхо электрических помех.

Я обернулась. Бескрайнее пшеничное поле было пустым, бегущие по нему волны колосьев вселяли спокойствие и безмятежность. Они текли слева направо, одна за другой. Размеренно. Вечно – всегда, пока длится это бесконечное лето…

… – У молодого организма огромный запас прочности, но, честно сказать, я удивлён, что она до сих пор жива. – Эхо бежало откуда-то из-за невидимой и непреодолимой межи. – Полный разрыв лёгкого и печени… Второе кровоизлияние в мозг – здесь не до шуток.

– В каком смысле – второе?

– Вы не знали? Довольно свежая огнестрельная рана головы. По касательной. Кость раздроблена, гематома повредила мягкие ткани, но всё это скрыли умелой пластикой.

– Господи… – Бархатный голос неба дрогнул. – Она мне не говорила… И что теперь будет?

– Трудно сказать, София. Хирурги Конфедерации, конечно, постарались на славу, но такое даром не проходит. Мы подлатали её, как могли, но неясно, когда можно будет снять её с аппарата. И можно ли будет вообще. Чтобы вы понимали – вегетативное состояние такого рода невозможно прервать принудительно – велик риск фатального исхода. Теперь всё зависит только от неё. Она сейчас на перепутье, и нам остаётся лишь уповать на то, что она найдёт в себе силы вернуться самостоятельно…

… Один только страх последнего кошмара удерживал меня здесь, на крыльце. Зыбкий, холодный страх увидеть смёрзшиеся маски вместо лиц. Дом нависал сверху молочными стенами, сквозь приоткрытое окно я слышала беззаботный разговор родителей и звон посуды. Я снова слышала разговор – и снова не могла разобрать слов. Казалось – ещё чуть-чуть, ещё капельку напрячь слух, и я смогу услышать, о чём они говорят. Но нет, не получается, звук был приглушённым, будто они говорили в подушку. Или в ледяную корку.

Постояв на середине лестницы, я вновь спустилась и уселась на пыльную нижнюю ступеньку. Холодный червяк страха елозил внутри, тревожно копошился, но понемногу успокаивался, и я для себя решила, что спешить некуда – впереди яркими красками разворачивалось бесконечно длинное лето. Моё собственное лето. Целыми днями можно носиться с Джеем в полях, ловить сачком бабочек, гулять по лесу в поисках грибов и ягод, ходить к ручью и читать любимые книги…

Но больше всего хотелось дождаться темноты, взобраться на крышу по приставной лесенке, лечь на остывшую черепицу и просто смотреть вверх, на звёзды. Я могла часами лежать на голом колючем шифере, представляя себе огромные, невообразимых размеров горячие шары, чей свет, преодолевая века и триллионы километров, мчался прямо ко мне для того, чтобы именно я в эту самую минуту увидела его. Свет для меня. В эту тихую, нарушаемую лишь стрёкотом сверчков ночь…

– Спасибо тебе, Лиз, что не дала мне умереть в одиночестве, – сказал Рамон – крепкий, молодой, в самом расцвете сил.

Он сидел на подоконнике распахнутого чердачного окна, свесив ноги вниз, и тоже смотрел ввысь, на мерцающие искорки далёких звёзд. Бритая наголо, его голова отражала робкие отсветы ночи.

– А ведь я был удачливее того парня, Джона. – Он усмехнулся одними губами. – Страшно представить, каково ему было превращаться в чудовище. Одному в этой тюремной камере, без надежды, без друга рядом…

– Я не могла иначе. Ты же мой друг. – Призрак вины коснулся моего плеча. – Но я не успела… освободить тебя до того, как это случилось…

– Я бывал к тебе строг, иногда даже чересчур, – нахмурился мой наставник – юный двадцатипятилетний парень с серьёзным лицом. – Не позволял себе сказать лишнего, похвалить лишний раз. И уверен – это пошло тебе на пользу. Но я хочу сказать – может, слегка запоздало, – что горжусь тобой… Всегда гордился, с самого начала.

Для него мягкость была слабостью, непозволительной роскошью. Он проявил её лишь однажды – глядя в лицо неминуемой гибели.

– Я просто оказалась рядом, – ответила я, пожав плечами. – Так совпало, Рамон, это не заслуга.

– Ты была со мной до конца, – твёрдо сказал он – уже отрок лет семнадцати, жилистый и спортивный. – Я ждал тебя, и ты пришла. И она… Она тоже ждёт тебя…

– Она?

– Да, – кивнул черноволосый школьник Рамон Гальярдо. – Ждёт тебя там, далеко. Но это другое ожидание, изматывающее, беспощадное. Такое, когда надежда сменяется отчаянием, а отчаяние – надеждой. И так до бесконечности, пока душа не истлеет от этого ожидания. Она падает в пустоту, и она зовёт тебя с собой. Не для спасения, а чтобы падать вместе.

Я вспомнила Софи. Представила, как она, не зная сна, целыми днями сидит у моей койки под писк аппаратов. Милая Софи, я знаю, ты меня поймёшь. Ты примешь любой мой выбор. Но ты так устала… Потерпи. Скоро всё кончится.

… – Помнишь Игнасио? – Голос Софи прорезал звёздный мрак. – Он открыл школу единоборств. Для потерянных людей. Там у него всякие бедолаги, наркоманы, бездомные… Они бросают дрянь и становятся людьми. Открыл школу после твоей… расправы над теми наглыми арабами… Подумать только – я же перепугалась до смерти, а он вдохновился, как какой-то мальчишка. Ты вдохновила идеалиста. А мне… мне не хватает такой простой веры. Жаль, ответить ему не могу. Связь тут односторонняя…

Ритмично пиликал прибор. Тяжело дышала машина, наполняя лёгкие кислородом и избавляя их от углекислого газа. Софи немного помолчала, а затем продолжила:

– Папа писал. Ждёт меня домой. Говорит, неважно, кого я выберу. Важно, что я его дочь. – Она вновь замолчала. – Слушай, а может, ну её, эту космическую романтику? Осядем с тобой где-нибудь в тихом уголке, переберёмся к берегу океана… Где нет воя этих чёртовых кораблей…

… Голос растворился в искрящемся ночном небе. Я сидела на скамейке у крыльца с раскрытой книгой и дочитывала последние страницы под рассеянным светом из оконца. Дочитаю и пойду домой. Дочитаю и пойду…

«… – Вот мы и пришли. Дай мне сделать ещё шаг одному.

И он сел на песок, потому что ему стало страшно.

Потом он сказал:

– Знаешь… Моя роза… Я за неё в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У неё только и есть что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира.

Я тоже сел, потому что у меня подкосились ноги. Он сказал:

– Ну… Вот и всё…»

… – Лиза, как думаешь, что сильнее – смерть или любовь? – раздался над самым ухом голос, вырывая меня со страниц книги, и я подняла взгляд.

Рядом на скамейке сидел Отто, мой добрый интернатский товарищ. На нём была тёмно-синяя рабочая роба, а на коленях он держал белую подушку. Самую обычную подушку, набитую перьями. Внимательно глядя на меня, он ждал ответа.

– Смерть, – выдохнула я. – Она всё меняет. Всё, что было важно, становится прахом. Она забрала у меня всех, и я ничего не смогла сделать.

– Но ведь смерть – это просто прекращение жизни. – Отто потёр затылок, словно помогая себе сформулировать мысль. – Какая сила в том, что что-то было, а потом вдруг перестало быть? Вот любовь – огромная мощь. Она творит шедевры, любые сложности ей нипочём… Мы ведь не исчезаем, пока нас кто-то любит и помнит, даже если нас настигла смерть…

– Может, ты и прав, Отто, но я знаю только смерть, – сказала я. – Я так хорошо изучила её, узнала со всех сторон, прониклась ею. А моя любовь к смерти делает её… абсолютной, – выдохнула я последние слова, и дыхание смерти, ледяное облачко пара поплыло над ночным пшеничным полем.

– Значит, ты хочешь к ней? – спросил мой друг. – К своей любви?

– Пожалуй, так, – согласилась я. – Не могу же я вечно бегать от своей любви. Однажды придётся шагнуть ей навстречу.

Чувство упокоения сливалось воедино с гнетущим ощущением неизбежности. Бесконечные, озарённые то ярким солнцем, то незнакомыми звёздами поля и рощи вокруг дома были пустынны – только шумел одинокий ветер среди колосьев. Здесь, среди своих старых воспоминаний я никого больше не встретила и никогда не повстречаю. Этот мир был пуст. Он был только моим. И единственным местом, где я ещё не побывала, оставался дом. Но когда-то всё равно придётся вернуться туда – и увидеть лица.

Я не видела, но точно знала – за тонкой дверью, у обеденного стола сидят мама с папой и о чём-то беседуют. Рядом с третьим, пустующим местом стоит ещё одна полная супа тарелка, а под столом, подложив лапы под морду, разлёгся Джей. Вот он поднял голову и высунул смешно подрагивающий язык. Он смотрит на дверь и ждёт – он знает, что я здесь. Как все собаки в мире, он чувствует хозяйку задолго до того, как она покажется на глаза. Джей терпеливо ждал. Мой дом ждал.

– Мне пора, Отто.

Я закрыла недочитанную книгу, встала и взялась за деревянные перила…

… – Я так по тебе скучаю… – прошептало небо. – Без тебя так одиноко… Держу твою руку. Холодную. Но я ведь знаю – ты всё чувствуешь. И лоб такой сухой… Должна же быть в этом мире хоть капля справедливости… Хоть капля… – Небо всхлипнуло, голос ветра дрогнул. – Хотя бы малость… Ладно. Я ненадолго. Пойду посплю. Скоро придёт доктор, а я вздремну и потом снова вернусь, договорились?..

Ветер прокатил по полю бескрайнюю тёмную волну и стих.

Я готова. Наконец, я готова, что бы там ни было, что бы меня ни ждало. Я буду отогревать их лица своим дыханием. Целую вечность, если потребуется.

Третья ступень, четвёртая, пятая… Деревянный порог был прямо передо мной…

– Так что сильнее, Лиза? – раздался позади скрипучий голос Мэттлока. – Смерть или любовь?

– Я не знаю, – ответила я. – И не хочу знать. Единственное, чего я хочу – это наконец вернуться домой и встретиться с родителями – какими бы они ни были.

– С родителями… – пробормотал профессор. – Тебе не интересно, почему мы все – тут, снаружи, а они – ни разу не вышли?

Я обернулась. У крыльца стояли все мои воспоминания. Слегка сгорбился седой профессор в своём старомодном костюме, очках в простой оправе, с тросточкой на запястье. Марк, сунув руки в карманы, стоял с напряжённым ожиданием на щетинистом лице. Элизабет Стилл в пилотской куртке с меховым воротом держала на руках младенца, укутанного в белоснежные пелёнки. Стояли бок о бок рыжий Руперт и высокий сухощавый Отто, чем-то неуловимо похожие друг на друга, словно братья… Все они – даже кроха Рамон в смешном чепчике и с соской во рту – внимательно смотрели на меня.

– Я знаю, почему. – Я обвела взглядом эту большую и странную семью, которая сопровождала меня всю вечность в золотистом пшеничном поле, пока я наматывала круги вокруг своего дома. – Мама с папой остались дома и ждали меня, но тогда я не пришла, и они замёрзли. И они до сих пор ждут. Теперь я наконец свободна и могу встретиться с ними.

– Ты уверена, что знаешь, что за этой дверью? – спросил Марк.

– Мой дом, что же ещё?! – воскликнула я. – Моя семья!

Повернувшись к двери, я сделала шаг и потянулась к бронзовой рукояти.

– Прежде, чем ты откроешь эту дверь, ты должна дать себе правильный ответ, – тихо, но настойчиво сказал Мэттлок.

– Я не хочу, профессор! Пожалуйста! – взмолилась я. – Я устала! Устала от вопросов и ответов! Я просто хочу, чтобы всё кончилось!

– Лиза, ещё не поздно всё исправить, – сказал Марк.

– Что?! Что я могу исправить?! – Голос мой сорвался на крик, отчаяние забилось в груди. – Я ничего не исправлю, я всё потеряла! Я никого из вас не смогла спасти, вы все умерли и теперь бродите за мной по пятам! Я любила и до сих пор люблю вас всей душой, но я не могу так больше! Оставьте меня наконец в покое!

– Зачем ты так? – тускло обронила Элизабет Стилл. – Неужели ты ещё не поняла? Мы живы, пока ты нас помнишь.

– И что с той памятью, когда всё исчезнет?! Когда исчезнет сама память?!

Ладонь легла на рукоять. Они там, внутри, за дверью. Улыбаются. Джей в нетерпении колотит по полу хвостом. Ведь так? Они же действительно там?

… – Я помню твои… Нет, не последние… Твои слова – ты сказала, что любишь меня, – шептала ночная тишина голосом Софи, роняя на спелые колосья солёные капли дождя. – Ты так долго молчала… Я уже не надеялась, но ты всё-таки сказала это…

Разве я говорила, что люблю тебя? Та, что это сказала, была безнадёжно далеко от меня. Нас связывала не любовь, а гравитация…

И в этот момент я почувствовала. Не здесь, а там, вдали – её слезу. Горячую каплю, упавшую на невозмутимое, безмятежное, словно у покойницы, лицо.

… – А я… я не могу без тебя, – выдохнула она. – Я исчезаю…

… Что-то жарко и больно вспыхнуло груди, тысячей молний сверкнуло страшное осмысление: вернувшись домой, я останусь там навсегда. Дом – это конец, тишина, небытие, и я больше никогда, никогда, никогда не увижу мою Софи.

… Где-то снаружи, далеко-далеко, в тишине, нарушаемой лишь писком и дыханием аппарата, она держала меня за руку. Она словно чувствовала близость моего выбора и стискивала ладонь так крепко, что костяшки её пальцев были белыми, как снег. В этом была наша с ней единственная, уродливая и безоговорочная правда…

– Ты стала единственным миром, в котором я могу существовать, – шептала Софи. – Это ужасно… Но без тебя меня не станет…

… Если я отпущу её руку, она провалится в нашу общую бездну и разобьётся… И я поняла, что не могу её оставить, даже если это убьёт нас обеих, ведь её падение стало и моим. Разжав ладонь на медной ручке, я в безотчётном порыве развернулась, соскочила с крыльца и побежала. Во весь опор.

– Всё правильно! – крикнули мне вслед. – Вот он, – ответ!

Я бежала. Спотыкалась, падала и снова бежала. Прочь от дома-ловушки, дальше и дальше, а вокруг палящим пламенем разгоралась пшеница. Жёлтые колосья взрывались факелами, жар прожигал кожу, треск огня глушил весь трясущийся и дрожащий мир, и в его сердцевине был только один звук – её голос. А я бежала сквозь пламя и боль и думала только об одном: «Не отпускай, Софи. Я иду…»

Глава II. Лиловое небо

… Судорожный, сиплый вдох, обдирающий горло. Сознание всплыло, втянутое в свинцовый саркофаг тела. В глаза ударил слепящий свет, а мир вокруг продолжал мелко дрожать, словно самую Вселенную знобило. Мучительно, постепенно размыкала я веки, мелкими порциями пропуская обжигающие с непривычки вспышки света. Рядом никого не было. Тело пронизывал ритмичный, едва различимый вибрирующий гул, нарушаемый мерным и монотонным писком приборов.

Где я? Почему всё дрожит и трясётся? Белый потолок… Сколько раз я видела его? Он словно преследовал меня, шёл по пятам, и стоило мне только проявить слабость – он разворачивался над головой и загораживал собою всё…

– Где… я… – едва слышно выдавила я, и голос прозвучал чужим, хриплым шёпотом.

– Вы вышли из комы, – констатировал чей-то голос, и передо мной возникло прозрачное, бледное, острое лицо, спроецированное прямо на стене. Безразличные, сканирующие глаза пожилой женщины буравили меня. – Вы находитесь дома, на стационаре. Если вам что-то понадобится, умный дом управляется мысленно, всё интуитивно. Интерфейсная метка у вас на левом виске… Если понадобится уход, вы можете вызвать дежурную медсестру, я приду в течение пяти минут. Настоятельно прошу не покидать кровать без санкции медперсонала и дождаться обхода… И да, по поводу тряски – не обращайте внимания, здесь всегда так. Землетрясение скоро закончится. У вас, возможно, есть вопросы?

Вопросы… Какие тут вопросы? Прийти бы в себя…

Я отрицательно мотнула головой. Лицо исчезло, а его место на стене заняли разноцветные узоры, плывущие сквозь пустоту. В воздухе царила приятная смесь синтетических запахов – неопределённый освежитель воздуха, чистая постель, озоновая прохлада. Сбоку от меня мерно пищал аппарат, из которого под простыню уходила дренажная трубка. Я попыталась набрать полную грудь воздуха, и не смогла. Внутри меня что-то клокотало и хлюпало, словно в лёгких ворочался студенистый, чуждый ком.

Организм самовольничал. С некоторым усилием я приподнялась на кровати и огляделась вокруг. Округлая комната в светлых тонах источала футуристический блеск, стена плавно загибалась и переходила в потолок. Кровать, на которой я возлежала, занимала уютную нишу посреди комнаты, а больше в помещении кроме медицинского аппарата не было никакой мебели – лишь по стенам бесцельно переливались абстрактные проекции, бессмысленно плыли прозрачные мыльные пузыри, в гипнотическом танце вращались ленты Мёбиуса, наперегонки сквозь молочно-белое пространство ползали геометрические фигуры, заставляя кружиться и без того ватную голову…

Вибрация постепенно стихала, гул превращался в шёпот, и через минуту землетрясение сошло на нет – как и обещала медсестра. Только сейчас, пошевелив сухим, липнущим к нёбу языком, я почувствовала, как сильно пересохло во рту. Огляделась в поисках воды, попыталась привстать, но ничего не вышло – мышцы тела были слабы от долгого пребывания без движения.

Как же хочется пить… Послышалось тихое жужжание, и в стене напротив, расползаясь в стороны, образовалось отверстие. Оттуда высунулся суставчатый манипулятор и потянулся сквозь комнату прямо ко мне. К самому лицу приблизился оконечник трубки. Мне оставалось лишь дотянуться до него губами, и прохладная жидкость тут же устремилась вниз по пищеводу. Я пила и никак не могла напиться. Несколько жадных глотков – и горло начало саднить, я поперхнулась и закашлялась, разбрызгивая воду на белоснежную простыню.

Узоры на стене передо мной растворились, и вспыхнуло полупрозрачное голографическое полотно, на котором гигантскими чёрными буквами было написано:

«Аккуратнее, не подавись. Ты мне ещё пригодишься».

Что за идиотские шутки… Кто это у нас тут такой юморист? Я небрежно отпихнула оконечник, который с тихим жужжанием деликатно убрался обратно в стену. Огляделась, но никого не увидела. Надпись на полотне сменилась:

«Можешь не искать. Я на кухне, в биоконтейнере. Скажи-ка мне что-нибудь».

Я тупо таращилась на импровизированный экран. Слова рассы͐пались, исчезли, и буквы принялись выстраиваться в новый порядок:

«Ты что, окончательно голову отбила? Не узнаёшь старика?»

– Дядя Ваня? – глухо спросила я и недоумённо нахмурилась. – Что ты тут делаешь?

«Сторожу твой сон, что же ещё? Отбиваю от ретивых принцев, которые тут ошиваются в попытках поцеловать спящую царевну».

– Каких ещё принцев? О чём ты? Как вообще ты тут оказался?

«Где твоё чувство юмора? Видать, хорошо тебя приложило… Ты ведь сама меня отыскала в пылу заварушки и притащила на корабль».

Точно. Кажется, я что-то вспоминала. Нечто мутное, бесформенное, будто чужой устный пересказ старинного фильма. Яростный вой ветра, стрельба, борьба и звенящие по железному полу ампулы и пузырьки. А ещё боль. Адская, нечеловеческая боль в животе…

Я машинально коснулась себя под простынёй. Хоть и слегка притуплённые, ощущения были на месте. Но боли не было.

– Значит, ты так и сидишь в своём ящике? – спросила я всё ещё хриплым голосом, оглядывая пустую комнату. – И как тебе там, в этой банке?

«Не жалуюсь, – загорелась надпись. – Переноску вовремя заряжают и заправляют глюкозой, регулярно обновляют кровезаменитель, поэтому мне вполне комфортно. К тому же, у меня здесь в каждому углу глаза и уши. Мне дали доступ к паре камер, но ты же понимаешь – где доступ к паре, там доступ ко всем…»

Я рефлекторно стрельнула глазами в угол. Оттуда, из-под самого потолка на меня смотрел зрачок камеры видеонаблюдения. Точно такая же висела в противоположном углу – помещение полностью просматривалось. Дед, как невидимый паук, вновь сидел в центре паутины. Старый плут даже без рук и ног был способен выкрутиться всюду и везде.

Мне, впрочем, тоже нужно было постепенно осваиваться в окружающем пространстве. Вспомнив слова медсестры про мысленное управление палатой, я подумала:

«Поднять изголовье кровати».

С тихим жужжанием подголовник пополз вверх, и я приняла полусидячее положение. В голове вертелась уйма вопросов к старику, и я собралась было задать один из них. Но… Неосторожный вдох – и рвущий лёгкие кашель сдавил грудную клетку. Заходясь в приступе, я судорожно хватала ртом воздух.

«Неважно выглядишь, – заметил дядя Ваня. – Почти как я, только я хотя бы не перхаю, словно чахоточный».

– Не скажи, дед, – отдышавшись, слабо парировала я. – Меня по крайней мере ещё не разбил Альцгеймер… Но я ничего не помню, только какие-то обрывки, кусочки… Я уже почти готова списать это на начинающийся склероз… Где я нахожусь? Мы на Земле?

«Ты на Ковчеге, Лизонька. На том самом Россе, о котором сложили так много легенд и страшилок».

– И давно мы здесь?

«Сейчас двадцать седьмое февраля две тысячи сто сорок пятого… Месяц с небольшим ты провалялась в коме. Они уже успели проводить в последний путь твою бессмертную душу и готовились отключать от аппарата бренное тело. Не думали, что выберешься, а вот поди ж ты…»

Месяц… Целый меся вычеркнут. Я выпала из жизни, всё пропустила… Всё? А что, собственно? Мир рассыпался на осколки? Кажется, что нет. Скорее всего, всё вокруг привычно крутится и вертится, и моё отсутствие никем не замечено. Люди плачут, смеются, рождаются и умирают. Бедные беднеют, богатые – богатеют, а планеты вертятся на своих осях и накручивают обороты вокруг звёзд.

Вот только какова моя роль во всём этом? Из фрагментов воспоминаний постепенно собиралась цепь событий, последним звеном которой было лицо моей Софи в кровавом мареве. Мой ангел пытался меня спасти, и ей это удалось… Милая Софи, где же ты сейчас? И где «Книга судьбы», за которой я так долго гналась?

Я попыталась отделить от кровати одеревеневшие ноги, но они не слушались – вросли в матрас свинцовой тяжестью. Мехапротезы, обычно послушные, замерли мёртвым грузом. Спустя пару минут моих безуспешных попыток покинуть ложе стена беззвучно расползлась в стороны, и в помещение через разверзшийся прямоугольник вошла худощавая и неестественно высокая седовласая женщина с узким и добрым лицом. Белоснежной скульптурой возвышаясь надо мной, она участливо спросила:

– Как вы себя чувствуете? Ничего не болит?

– Всё на месте, всё в порядке. Даже та кошмарная рана… – Я вновь дотронулась до бока. – Её нет. Я полностью здорова. Если честно, я уже хочу куда-нибудь уйти, вот только тело не слушается.

– После месяца, проведённого в горизонтальном положении, это нормально. Вам нужны постепенные нагрузки, – сообщила женщина, нажала пальцем на миниатюрный браслет, и в центре комнаты вспучилась объёмная голографическая проекция.

В воздухе плавал безликий человеческий силуэт, лежащий в пустоте, выброшенный в космический вакуум. Бархатная тьма растворялась, таяла, словно обведённого по контуру человека просвечивали насквозь яркой натриевой лампой. В недрах силуэта пульсировали разноцветные органы, светились изнутри переплетения тканей, разворачиваясь перед глазами слой за слоем, будто обнажавшаяся капуста сбрасывала с себя многочисленные листья.

Я впивалась взглядом в призрачный контур в поисках знакомых изъянов. Мозг отказывался складывать картинку. И вдруг… меня словно обухом по голове огрело – точно срубленные топором под самый корень, заменённые пустотой, у силуэта отсутствовали ноги и одна рука, но вот вторая-то рука была на месте! По ней бежали алые плети сосудов и серебристые пучки нервных волокон, оканчиваясь пятью пальцами.

Под простынёй и на голограмме пальцы, послушные мысли, согнулись и разогнулись.

– Это… моя? – выдохнула я, и голос сорвался на шёпот.

– Да, ваша, – улыбнулась медсестра. – Самая настоящая, живая рука. Один из ваших протезов полностью вышел из строя, поэтому мы приняли решение воспроизвести конечность на матриксе и сделали реимплантацию.

– И сколько я теперь вам должна?

Я не отрывала взгляда от проекции, словно сделай я это – и моё собственное тело превратится в чужой и незнакомый кусок железа.

– Нисколько, – отрезала женщина. – Наше общество преодолело товарно-денежные отношения, поэтому единственное, что от вас требуется – это посильное участие в его развитии.

Картина переливалась, тело приближалось и поворачивалось, подставляя под внимательный взор медсестры малейшие изгибы, дрожащие лёгкие, стучащее сердце – я чувствовала каждое его сокращение внутри этой странной голографической куклы, сливаясь с ней едином жизненном ритме. Я силилась согнуть локоть – и он согнулся. Мягкая, будто пористая, простыня, послушная движению, сползла вниз.

Рука была незнакомой. Бледная, совершенная, пугающе хрупкая, словно от антикварной фарфоровой куклы в полный рост. Медленно, боясь сломать, я поворачивала её, завороженно следя, как под тончайшим полотном кожи шевелятся связки, проступают синеватые ручьи вен, отливают розовым ногти.

Рука… Настоящая, живая, моя собственная. В которой каждый мускул, каждая крошечная косточка принадлежали мне.

Голографическое тело пропало, а его место заняли разнообразные цифры и графики. С полминуты медсестра молча разглядывала всевозможные показатели, а затем сообщила:

– Я передам доктору, что вы в сознании.

Свернув изображение, она приподняла простыню и аккуратно вынула дренажную трубку у меня из-под ребра – и тут же на коже словно закрылся глаз, скрывая свежее отверстие от трубки. Медсестра проследила за моим взглядом и сообщила:

– Не трогайте это место пару дней, органический клапан затянется и сам заживит кожу.

Поморщившись от болезненных ощущений, я спросила:

– Где я нахожусь? Чей это дом? Мой?

– Вы дома у Софии Толедо, а я обеспечиваю уход по месту жительства.

– А где она сама? – вопросила я, рефлекторно оглядываясь по сторонам.

– Госпожа Толедо долгое время дежурила у вашей кровати, но несколько дней назад отбыла в поездку, – ответила женщина, сцепив руки. – Когда она вернётся, ей будет очень отрадно узнать, что вы очнулись.

– В какую ещё поездку?

– Я не владею информацией, вопрос не по адресу, – прохладно ответила медсестра. – Итак, если верить данным диагностики, вы в полном порядке. Сегодня отдохните, а завтра мы начнём реабилитацию. Приходите в себя, осваивайтесь, не буду вам мешать…

Вежливо кивнув головой, медсестра покинула помещение, оставляя меня наедине с собой. Я лежала, не в силах оторвать взгляд от живой руки. Шевелила запястьем, водила пальцами по шелковистой простыне. Это была не симуляция или очередной протез. Настоящая кожа отвечала ощущением на прикосновение к ткани, пластику, собственному лицу. Я утопала в этих первородных ощущениях. Пальцы жадно скользили по шершавому пластику, гладкому кафелю, прохладной простыне. Мир заново открывался через прикосновения. Я исследовала его, словно слепой, прозревший после долгих лет темноты..

Я вновь мысленно попросила воды, а когда вдоволь напилась из манипулятора, вылезшего из отверстия в стене, напротив развернулась проекция, и в воздухе, словно мыльные пузыри, начали проявляться буквы:

«Ты и есть можешь так же – не вставая с кровати. Настоящая страна-Нехочухия, большинство землян обзавидовались бы… Внутренние стены домов здесь из каких-то электропроводимых биополимеров с изменением жёсткости и вязкости, и ещё чего-то… Очень занятные технологии».

– Дед, где Софи? – спросила я. – В какую поездку она укатила?

«Твоя подруга сидела тут днями и ночами. Она слишком истощилась и извела себя, чтобы продолжать ждать. Неделю назад напросилась в штурмовой отряд, и её забрали куда-то в Сектор. Им там, похоже, есть чем заняться, так что для неё это будет хорошей терапией. Всё лучше, чем сидеть рядом с овощем и ждать у моря погоды…»

Значит, она не дождалась. Мы разминулись буквально на пороге. И тут же, словно ледяной укол – острое, физическое желание увидеть её. Но её не было. И восторг от новой руки сменился гнетущей, свинцовой пустотой. Я была одна. Совершенно одна в этой стерильной комнате, под недремлющим оком камеры, через которую на меня таращился дед. Вдобавок мне снова, в который уже раз предстояло пройти сквозь мучительное восстановление – ещё со времён интерната я помнила, каких усилий стоило преодоление собственной немощи.

Отгоняя подальше тёмные мысли, я спросила Ваню:

– Расскажешь, что с тобой приключилось после Алтая?

По развернувшемся вновь полотну поползли буквы:

«Представь себе на минутку, каково это – ослепнуть, оглохнуть и лишиться всех остальных чувств. Выключиться из мира… Когда меня взяли на корабле, для меня наступила ночь. Бесконечная, вечная, чёрная ночь, но это была не смерть – я всё ещё мог думать. Поначалу… Был только ужас. Абсолютный. Я бился в этой пустоте, как мотылёк в банке. Где я? Жив ли? Мозг, лишённый внешних импульсов, начал пожирать сам себя. Я чувствовал, как трещит рассудок, я буквально колотился воображаемой головой о воображаемую стенку. А когда устал, начал вспоминать стихи, сказки, рассказы, фильмы – всё, что когда-либо читал или смотрел… Вспоминал прочитанное, увиденное. К моему удивлению, это было неожиданно легко и приятно – мне ничто не мешало, не отвлекали никакие внешние ощущения… Затем наступила тишина. Не пустота – тишина. Я сдался и перестроился. Я отключился от «там» и погрузился в «здесь». И понеслось… Отключённый от внешнего мира, я сочинял рассказы, которые никто не прочтёт, видел картины, которые никто не увидит. Я был богом собственного, идеального мира. И даже придумал религию. Без грехов, без паствы… Только я и мои догматы».

– Когда порадуешь меня выступлением в местном литературном кружке? – полушутливо спросила я.

«Не дождёшься. Я творю в стол, исключительно для себя… Так вот, о чём это я? Да… Потом интегровцы стали подключать меня к компьютеру, чтобы побеседовать. Давали насладиться какой-никакой, а компанией. Особо не наседали, потому как я человек пожилой, у меня с сердцем плохо, к тому же я теперь апогей беспомощности. Но поговорить я люблю, поэтому рассказывал им всё подряд – всё, что они и без меня знали. Где сели на меня, там и слезли, а потом опять выключили, и я вернулся к привычному уже одиночеству. А всплыл на поверхность уже здесь, в этом самом доме».

– А чем окончилась история с артефактом? Тебе удалось что-нибудь выяснить?

«Сними-ка таблеточку с головы», – приказал дядя Ваня.

Я послушалась, отлепила похожее на монету устройство от виска и положила его на подлокотник рядом с собой.

«Я выключил запись, так что у нас с тобой есть минутка для откровенного разговора. Есть кое-что, что я не могу держать при себе – мало ли что может случиться. Но и доверять здесь я могу только тебе… Перед тем, как террористы вскрыли корабельный шлюз, старина Рональд бормотал что-то малопонятное. Про пластины эти дурацкие, про шанс всё исправить, про ключ к «Книге». Запоминай, говорит… Сар’ит Ракт’а… С санскрита это переводится как «красная река»… У одинокой сущности будет ключ, и он поможет открыть артефакт».

– Прямо поэзия… Или бред сумасшедшего, – скептически заметила я. – «Красная река»… И где, интересно, сия география находится? На звёздной карте или в голове у Мэттлока?

«Вот ты это и выяснишь. Похоже, он сам до конца не понимал, что это означало… Мэттлок сбивчиво тараторил, а потом скрылся в своей каюте, и больше я его не видел. Что было дальше – ты уже знаешь… А теперь цыц – я подключаю комнату обратно к системе… Теперь твоя очередь рассказывать – что с тобой приключилось в моё отсутствие? Софию я уже допросил с пристрастием, но хотелось бы услышать твою версию».

– Что со мной случилось?

Сколько времени прошло, сколько всего за это время случилось… Весь рассказ занял бы целую вечность, поэтому я скупо ограничилась парой фраз:

– Я побывала в Москве, потаскалась по Пиросу, оставила там Рамона и последние иллюзии об Альберте. Теперь и Врата возле Пироса закрыты, так что дороги туда больше нет. А Марк… Его убила Вера, – выдавила я, и её имя обожгло горло, словно кислота.

«Вера во что? Насколько я знаю, его убили террористы».

– Да не во что, а девочка, которая жила со мной в одной комнате в каптейнском интернате. Я тебе рассказывала о ней… Мир очень маленький, как оказалось. – Я вздохнула и закрыла глаза. – Сегодня вы подруги, а завтра она вступает в «Интегру» и раз за разом пытается тебя убить. Кстати, я нашла тебя на том же астероиде, что и её – Альберт дал наводку. – Я машинально повела затёкшими плечами. – Ума не приложу, откуда у него была информация, но если бы не он… Чёрт… Если бы не он, Мэттлок бы выжил. А его тоже больше нет – он невероятно странным образом появился в самый последний момент, чтобы спасти нас от гибели, а нашу затею – от провала.

«Очень, очень жаль. Хорошие люди уходят слишком рано», – появились и растаяли в воздухе буквы.

Дядя Ваня молчал. Даже буквы на стене погасли, и эта тишина была красноречивее любых слов. Он смотрел на меня – я чувствовала этот взгляд через объектив камеры – и, возможно, в его цифровом аду рождалась новая притча о предательства и смерти. Время ползло неторопливой улиткой, я смотрела в точку, а потом вспомнила про лежащую рядом со мной «таблетку», нацепила её на висок и мысленно попросила перечислить доступные функции умного дома.

Постепенно осваиваясь, я игралась с цветовым оформлением комнаты – освещение менялось с белого на аквамарин, с желтоватого на угольно чёрный, призывно-розовый уступал место сдержанно-бежевому. На просьбу включить телевизор голографическое полотно нарисовало фигуру пожилого мужчины в пиджаке и брюках, который стоял у старомодной зелёной школьной доски, испещрённой формулами. В углу значилась надпись: «6-й класс, Теория Поля».

… – Благодаря существованию интервала, который одинаков во всех системах координат, – монотонно вещал мужчина, – мы можем сформулировать, что суть Теории Относительности заключается в следующем: пространство и время образуют вместе неразделимый четырёхмерный континуум, в котором мерой расстояния между событиями служит квадрат интервала…

Мысленное усилие – и на голограмме цветастая компания забавных животных поскакала по дороге, напевая:

… – Играть во все игры нельзя одному ни мне, ни тебе, никому-никому, ведь столько на свете весёлых друзей, весёлых друзей…

Ещё один мысленный приказ – и в полутьме роскошно обставленных апартаментов возле камина появились двое мужчин. Сидя в кресле и покуривая трубку, один из них хриплым голосом заметил:

… – Ватсон, люди вообще очень ненаблюдательны.

– Все погружены в себя, – ответил второй таким тоном, словно нарочно проиллюстрировал свою мысль.

– Да. Но и о себе люди очень мало знают. Вот вы, например, Ватсон… Вы можете сказать, сколько ступенек на лестнице у нас в прихожей?..

Я отключила экран и погасила свет. В темноте, на стене, тут же проступили буквы:

«Зря. Отменное кино, тебе стоит посмотреть. В Конфедерации такого не сыщешь».

Я мысленно приказала открыть окно в комнате – и округлая стена сбоку от меня лопнула и расползлась в стороны, открывая скошенный прямоугольник лилового полотна за толстым стеклом. В завораживающей, девственно-чистой сирени не было ни единого облачка, ни малейшего движения, и я подумала, что это всего лишь декорация – ещё одна голограмма, а то и вовсе растянутый за перегородкой холст.

Лёжа на боку в полутьме, я упивалась собственным бессилием. Взгляд прилип к лиловому прямоугольнику, сознание то утекало в чёрную яму забытья, то выныривало обратно в это же место и время. А само время потеряло смысль. Минуты растягивались в резиновые часы, а часы спрессовывались в липкий, бесформенный ком. Я так и не смогла дождаться смены этой вечной сирени за окном на обещанную тьму. Даже ночь здесь оказалась ненастоящей. И единственным, что вносило разнообразие в моё возлежание в роскошной чистой койке – это периодические мелкие потряхивания да лёгкие толчки откуда-то снизу, из-под пола, будто кто-то огромный и неповоротливый ворочался в каменных недрах планеты. Словно я лежала на спине спящего великана, который вот-вот проснётся.

Наконец, сознание не выдержало, и я сорвалась в тёмный, беспокойный сон. Там не было картинок – только ощущения. Скользкие, ржавые стены коридоров, которые сжимались, словно тиски. И та самая дверь – облезлая, с прогнившей сердцевиной, за которой, – я это точно знала, – затаилось и поджидало меня что-то ужасное. Нечто, что уже видело меня однажды…

Деликатная трель выдернула меня из пучин дрёмы. Сбоку мерцал всё тот же лиловый прямоугольник. Снова раздался звук соловьиного напева, и на стене напротив меня сложились слова:

«Это дверной звонок. Там к тебе твои новые приятели пожаловали. Выглядишь, конечно, как после загула с пришельцами, но, думаю, они уже привыкли».

По мысленному велению дверь в дом открылась, и где-то внизу зазвучали приглушённые голоса. По лестнице приближались шаги- тяжёлые, уверенные и более лёгкие, размеренные. Через минуту стена растворилась, и в комнату вошли двое – Василий и профессор Агапов лучезарно улыбались.

– А вот и моя давняя слушательница, – сказал профессор, и его глаза зажглись за стёклами очков. – Здравствуйте, Лизавета. Видеть вас в сознании, а не в роли украшения интерьера – истинное удовольствие.

– С пробуждением, соня! – воскликнул Василий, широко ухмыляясь. – Что, надоело поди валяться, как султан турецкий? Как насчёт прогуляться, размять косточки?

– Если поможете мне сбежать из заточения, я буду только рада, – ответила я, с трудом скрывая улыбку. – А то я тут уже начала с потолком разговаривать.

– С потолком? – Вася притворно нахмурился. – Это ещё ничего. Вот наш общий знакомый в ящике обычно с розетками беседует. Говорит, у них более заряженные разговоры. – Он ловко выудил из-за спины пару странных приспособлений. – Держи, принцесса на горошине. С шагающими костылями всяко сподручнее будет, чем ползти, как гусеница.

С помощью друзей я выбралась из кровати, отметив про себя очень низкую силу притяжения – голова ощутимо закружилась, а тело было совершенно лёгким, будто набитым поролоном.

– Только не улети, а то потом по всему дому будем тебя ловить, как перо, – пошутил Василий, придерживая меня.

Перемещения давались с трудом, но причудливые устройства вмиг взяли на себя всю нагрузку, а мне только и оставалось, что направлять их лёгкими движениями рук. Агапов заботливо накинул мне на плечи полушубок из синтетического меха, по телу пробежали щекотные статические разряды.

– Гулять долго не будем, – сообщил Василий, внезапно посерьёзнев. – Медсестра, та, что с лицом налогового инспектора, велела тебя не перегружать. Через час будет завтрак, а потом они начнут восстановление… Хотя, глядя на тебя, я бы не сказал, что нужно прям так уж сильно стараться…

Неужто уже наступил завтрашний день? Но ночи не было – я совершенно точно это знала. Я чувствовала себя потерянной. Чувство времени, кажется, исчезло окончательно – я не понимала, сколько прошло минут или часов с момента моего пробуждения.

В сопровождении друзей я покинула помещение и оказалась в коридоре с единственной дверью. Домик был двухэтажным, чистым и уютным, а на первом этаже располагались ещё две двери – итого, четыре квартиры. Внизу, у самого выхода стоял вазон с причудливым лазурно-синим фикусом внутри, а к стене была примагничена голографическая доска с бегущими по ней объявлениями на моём родном русском языке:

«Преподаватель диалектики по Гегелю, набор в группу от пяти лет…», «Мастер-фломастер…», «Продаю серьёзный свадебный мужской костюм…», «Собутыльник на час…», «Расскажу шутку, которую сам придумал…», «Маяковские чтения в артистическом подвале, историко-голографическая реплика…», «Интерактивные миры Рязанова, Данелии и Захарова: полное присутствие…».

И новые объявления, адреса, номера… Жизнь на Ковчеге кипела во всех её проявлениях, сплетая далёкое прошлое с настоящим, и будто бы открещиваясь от прошлого недавнего, земного, в котором всю общественную жизнь заместила собою агрессивная корпоративная реклама. Прошлого, в котором уже давно не было места Маяковскому и Рязанову…

– «Собутыльник на час», – прочёл вслух Василий, замедляя шаг. – А ведь идея неплохая. Володь, слышишь? Можно дело своё открыть. Я – как опытный потребитель, а ты – как философ, ведущий беседы. Излей душу, реши проблемы.

– Боюсь, Василий, здесь твой бизнес-план сочтут рецидивом мрачного капиталистического прошлого, – усмехнулся в ответ Агапов. – Хотя сама по себе потребность в душевной беседе, вне сомнений, никуда не делась…

Широкая пешеходная улочка, мощёная разноцветными гранитными блоками, укрывалась под прозрачным сводчатым потолком и по широкой дуге уходила прочь, скрываясь за поворотом. С обеих сторон в улочку словно бы врастали белоснежные юрты. Однотипные двухэтажные полусферы с чернеющими прямоугольниками окон двумя шеренгами исчезали вдали. Над головой висело яркое аметистовое небо, сгущавшееся до черноты в зените, как синяк, а по бокам, меж белоснежных юрт вырастали иссиня-чёрные зубастые стены скал – обветренные, обкусанные временем и непостижимыми геологическими процессами, вызывающие подспудный страх своей неестественной, злобной остротой.

– Часто вы ко мне в гости заходили, пока я валялась мешком? – спросила я, оглядывая неуловимо изменившихся друзей – было непонятно, то ли они стали меньше ростом, то ли постарели.

– Получасовые визиты строго раз в земные сутки, – махнул рукой капитан «Разведчика». – Мы раз в недельку захаживали, но, если уж откровенно – мне твоя палата после третьего визита поперёк горла встала. Тесно, скучно, прибор этот в тишине тоску навевает… Так что, когда мне позвонили и сдёрнули с рабочего места, мы с Володей решили вытащить тебя на природу несмотря на всяческие запреты. Хоть посмотришь на живых людей…

Было зябко, по галерее гулял ветер. Редкие, укутанные в три слоя, чересчур долговязые и молчаливые прохожие с какой-то настороженностью поглядывали на нас, пока мы двигались по коридору.

– Знаешь, Вася, – тихо сказала я, – они на нас смотрят так, будто мы сбежавшие из вивария экспонаты.

– А ты думала, тут с красной дорожкой и шампанским встречать будут? – фыркнул он. – Ты тут чужак, Лиз. Со всеми вытекающими. И я, кстати, тоже. Но я хоть картошку для них ращу, а ты пока что – просто красивая, но бесполезная биомасса.

Над головой и под ногами чёрные продолговатые панели рассыпа͐ли электрическую пыль, которая тут же стягивалась в голограммы. Указатели и стрелки, схемы и предупреждения – все они будто ждали нашего появления, возникая из ниоткуда.

Вдоль стеклянных стен возникали полупрозрачные существа. Атлеты, космонавты, звери и живые растения – они то стояли у дверей юрт, то двигались рядом. Они смотрели на меня, подмигивали и улыбались. Вытяни руку – и коснёшься протянутой лапы диковинного зверя. Почти коснёшься – рука пройдёт насквозь, окунувшись в едва заметную электрическую прохладу.

Где-то далеко впереди слышался детский смех – несколько детишек прыгали вокруг двух голографических белых медведей, которые кружились, взявшись за лапы. Такие настоящие, почти живые – но едва пропускающие льющийся отовсюду свет, отчего сразу становилось понятно – это миражи…

За очередной белой юртой выросла рекреационная зона. Спрятанная в скалистой низине и укрытая высоким яйцевидным куполом, под нами разворачивалась большая поляна, покрытая невероятным травяным ковром цвета морской волны. Тут и там из ковра торчали кусты и деревья – низкие, крючковатые, усеянные пучками синей листвы. Казалось, листочки жались и льнули друг к другу, пытаясь согреться.

Сквозь тёплую вуаль воздушной завесы мы проследовали внутрь и очутились в огромном пространстве. Посреди покрытой морозным инеем бирюзовой травы мостились каменные дорожки, по саду гуляли длинные, будто растянутые огромным шринкером люди; их тени, падающие на бирюзовую траву, были и вовсе неестественно вытянуты. Вдоль тропок стояли монументальные садовые скамьи на ажурных ножках, странные, ни на что не похожие мраморные скульптуры и разноцветные ненавязчивые фонари, а снаружи, за стеной купола открывался вид на горную гряду цветом чернее базальта, с высокими щербатыми пиками острее ножей. В холодном воздухе царил аметистовый полумрак, и было непонятно, утро сейчас или вечер.

– Сколько сейчас времени? – вопросила я.

Василий опустил взгляд на браслет.

– Полдесятого утра. А что?

– Я совсем потерялась в этих вечных сиреневых сумерках…

– Ты освоишься, – заверил он. – Тут очень долгие сутки, и время считается не так, как мы привыкли. Я вот, к примеру, ориентируюсь по рабочему графику. Сейчас полтора часа, как моя смена закончилась.

– Значит, вы здесь уже и на работу устроились? – протянула я. – И как, хорошо платят?

– Вообще не платят, – флегматично пожал плечами Вася. – Работаю за еду и крышу над головой. Почти как в армии, только паёк получше.

– А какой тогда смысл работать?

– Вот и я сразу также подумал, – усмехнулся он, – но виду не подал. Мы, люди, не привыкли к такому. Нам стимул подавай – да такой, чтобы звенящий был, шуршащий. Чтобы можно было в руках его повертеть да под подушку спрятать.

– Деньги не дураки придумали, тут не поспоришь, – согласилась я.

– Изначальный смысл денег люди извратили до неузнаваемости, – подал голос Агапов. – Когда-то деньги были средством обмена в обществе с сильно ограниченным производством, но в конце концов стали инструментом угнетения одних другими. Поэтому здесь мы решили пока отложить денежный вопрос в сторону. Пока что есть более насущные дела.

– Например, строительство коммунизма? – спросила я, и в голосе прозвучала усталая усмешка. Профессор улыбнулся:

– Скорее, эквитизма – общества, основанного на принципах справедливости.

– Справедливости не бывает, – возразила я. – Справедливость – это миф, сказка.

– Сказка, говорите? – Агапов хитро прищурился. – В таком случае, что же вело вас, Лизавета, в вашем вояже по дождливому Каптейну? Если не жажда справедливости, то что?

Откуда-то повеяло холодком, и я зябко поёжилась – неподвижный морозный воздух сдвинулся и пробирал до костей. Оглянулась. Вокруг нас словно циркулем было очерчено пустое пространство метров десяти – никто не подходил, все сторонились нашей маленькой компании.

– Я была юна и глупа, – проговорила я, и голос мой прозвучал тише и жёстче. – И перепутала справедливость с желанием залить свою боль чужой кровью. Мир не стал чище, а я погубила хорошего человека. Из этой истории можно сделать только один вывод – что ни делай, не видать тебе справедливости. А вы, профессор, неужели надеетесь её достичь?

– Да. – Агапов утвердительно кивнул. – И я рассчитываю в этом преуспеть. Ведь это мой дом, а дома и стены помогают.

– Вот как? – удивилась я. – Мне казалось, ваш дом – Земля.

– В каком-то смысле да, но я оттуда съехал больше, чем полвека назад. Главную задачу моя экспедиция выполнила, и мне больше не нужно мотаться по Сектору, – сказал он и как-то виновато пожал плечами. – К тому же, перелёты даются мне уже не так легко, как раньше. Конечно, я буду скучать по земным студентам, по их горящим – а порой безнадёжно сонным – глазам. Но кости ломит уже не по-земному, Лизавета. Пора уже встретить старость. И сделать это здесь, в цитадели прогресса… Постепенно передам свою Группу Внешней Разведки, так сказать, «по наследству». А когда уйду на покой, у меня будет уйма времени – вот тогда-то, может, ещё и сгожусь на третью докторскую…

Мы неторопливо следовали по каменистой тропке. Тёмной костлявой лапой ко мне подался жухлый бирюзовый куст, и я вытянула руку – новую, живую, настоящую, – чтобы сорвать один из редких листочков. Жёсткий, словно наждачная бумага, он был острым, подобным лезвию ножа. Таким листочком при желании можно убить, мельком подумала я – достаточно полоснуть по сонной артерии.

За водянистой стеной купола разворачивалась тёмная долина, на которой ровными шеренгами выстроились многоярусные зиккураты. Между ними протягивались тонкие перешейки проходов, а под их прозрачными сводами всеми оттенками и полутонами искрилась бирюза. На вершинах зиккуратов мерцали красные сигнальные огни. Долину опоясывали всё те же чёрные бритвы скал, глотавшие мертвенно-прозрачный свет невидимого отсюда солнца.

– Там, снаружи, жизни нет? – спросила я.

– Это сложный вопрос, – уклончиво ответил профессор Агапов. – Скажем так: на поверхности планеты жизнь в нашем привычном земном понимании почти отсутствует – там только четыре вида растений и три вида млекопитающих, которых мы когда-то выпустили наружу, и которые смогли адаптироваться. Но постепенно всё изменится – процесс терраформирования набирает силу, и в атмосфере всё больше кислорода. Двадцать пять лет назад здесь была голая каменная пустыня, а теперь кое-где уже прорастают брошенные нами семена новой жизни. Терраформирование – очень небыстрый и энергоёмкий процесс…

– Что означает жизнь «в нашем привычном земном понимании»? – Я уцепилась за его мимолётную фразу, в которой таилось что-то зловещее. – Есть ещё какое-то понимание?

– Мы здесь гости, – расплывчато сказал Агапов. – И нас терпят, пока мы не нарушаем правила пребывания. Давайте оставим этот вопрос на потом.

Владимир Алексеевич огляделся по сторонам, а я обдумывала сказанное. «Гости». «Терпят». Слишком знакомые слова. Так говорят о пришельцах или… о паразитах.

Василий ткнул пальцем в прозрачную перегородку и нарушил повисшее молчание:

– Теперь ночью можно выходить наружу, а раньше только в подземельях и ютились. Правда, Владимир? – Агапов молча кивнул, а Василий сделал широкий жест: – Диагональные фермы под открытым небом – это уже совсем не так плохо, как было раньше, когда планета буквально выжигалась радиацией. У нас тут есть всё для жизни – даже свежие фрукты и овощи. Мелковаты, конечно, кисловаты, но вполне съедобные и почти не фонят.

– Я видела нечто подобное на Марсе, – сказала я. – Там тоже все живут под куполами.

– В отличие от Марса, здесь нет матушки-Земли под боком, – заметил профессор Агапов, потирая подбородок. – Так что приходится обходиться самостоятельно, но надо сказать, у местных жителей это отлично получается…

– Это всё, конечно, безумно интересно, но лучше скажите мне, что будет дальше? – попросила я. – Для меня Росс всегда был какой-то легендой, и я никогда не предполагала, что попаду сюда. И сейчас я точно также не понимаю, зачем я здесь, и что мне теперь делать.

– Вашей основной задачей было выследить «Книгу судьбы», и вы эту задачу выполнили. Сбором артефакта сейчас активно занята группа Горячева, – сказал Агапов. – Вашу эстафету подхватила София Толедо, а у вас наконец появился шанс отдохнуть и прийти в себя после последних событий.

– Я не смогу отдыхать, пока моя подруга подвергает себя опасности, – заявила я.

– София в надёжной команде. Посвятите себя созиданию, Лиза. – Владимир Агапов снисходительно улыбнулся. – Здесь для этого есть все возможности…

«Созиданию». От этого слова, произнесённого с такой спокойной, отеческой уверенностью, внутри у меня всё оборвалось. Так говорят с капризным ребёнком, которого нужно отвлечь от чего-то на витрине, на что у родителя не хватает денег.

– Вы меня не поняли. – Голос мой дрогнул, но я выправила его. – Я не смогу «созидать», зная, что Софи рискует вместо меня. Я не для этого… – «Я не для этого выжила», – хотела сказать я, но остановилась. – Я не для этого прошла весь этот путь, чтобы теперь вязать носки в раю для пенсионеров…

Глава III. Человек и камень

Пол под ногами вновь задрожал, заставив чай в моей кружке поблёскивать мелкой рябью. Я инстинктивно вцепилась в столешницу, пока гулкая вибрация медленно стихала, растворяясь в гудении вентиляции.

– Тридцать лет – это достаточно долго, чтобы привыкнуть к ним, – пожал плечами Агапов, буднично отхлёбывая из своей кружки. Он даже не прервал глоток, когда стакан завибрировал в его руке. – Свои издержки, конечно, есть во всём… Приходится быть аккуратными при планировании и бурении скважин, чтобы не вторгнуться в один из их туннелей. Такое, к сожалению, случается. Колония теряет по полсотни буровых автоматов ежегодно…

– Это всё похоже на большую пороховую бочку, – заметила я, отхлебнув из кружки. – Которая может взорваться в любую секунду…

В этот момент на стене кухни, рядом с проекцией, проступили аккуратные, будто выведенные пером, буквы:

«ДЯДЯ ВАНЯ: А мы, как я погляжу, сидим на её крышке и уминаем пряники. Продолжайте, продолжайте, я записываю».

Василий фыркнул, а Агапов лишь покачал головой.

– Я вот только одного не поняла до конца, – продолжила я. – Почему первую экспедицию снарядили именно сюда? Помимо того, что она была поближе. Это же голый каменный шар! Тот же Каптейн был на три парсека ближе. Я уже не говорю про Луман!.. Где логика? Да и как вы вообще смогли здесь выжить?

Агапов медленно поставил кружку. Обвёл нас с Василием , обвёл нас с Василием внимательным взглядом, задержав его на мне чуть дольше, и наконец кивнул, словно разрешил себе что-то.

– Дом, – негромко произнёс он, – включи проекцию на стену и приготовься к синхронизации с нейросетью.

Стена напротив мгновенно превратилась в матовую, мерцающую поверхность, готовую к приёму изображения. Профессор на секунду прикрыл глаза, проводя пальцем по виску. В глубине его зрачков замерцали изумрудные блики, словно на дне тёмного зера вспыхнули сигнальные огни.

– Я вам покажу, Елизавета, – сказал он, открывая глаза. – Сразу после вашего прибытия попросил одного из наших лаборантов подготовить для вас краткую историческую справку. Он, надо отдать ему должное, подошёл к делу творчески. – Агапов усмехнулся, поправляя очки. – Василий её уже видел. Полагаю, визуальный ряд сделает сухую статистику… нагляднее.

На экране вспыхнули буквы.

«Звезда Росс-154 – красный карлик – с самого начала космической разведки транзитным методом подавала большие надежды. Возле неё, на самом краю обитаемой зоны, была обнаружена планета, которая вполне могла быть пригодной для жизни. Путь туда был неблизким, но самым коротким среди маршрутов к потенциально пригодным для человека мирам. Большая Евразийская Экспедиция, отправленная вскоре после Третьей Мировой Войны, должна была положить начало экспансии человечества. Тридцать лет межзвёздный караван прокладывал себе путь в неизвестность. Сорок тысяч человек, бо́льшая часть которых пребывала в анабиозе, неслись навстречу судьбе по заданному курсу…»

– Тридцать лет… – выдохнула я, и у меня похолодело внутри. – Это же целая жизнь в пустоте.

– С криогелем вместо крови, – заметил Агапов и вдруг поёжился. Впервые за всё время, которое я его видела.

Текст сменился изображением. Теперь на экране бушевала ярость звезды – красного карлика. Ослепительные вспышки вырывались с его поверхности, протуберанцы выстреливали в черноту пространства, а графики радиационного фона зашкаливали до критических отметок. Я машинально отвела взгляд, будто вспышки могли ослепить и через экран.

«По мере того, как в ходе полёта экспедицией уточнялись параметры целевой звёздной системы, стало ясно – исходные данные были фундаментально неверны. Характер звезды был вздорным и непростым, но к этому мы были готовы. Катастрофой стало исчезновение атмосферы, которая, согласно всем земным расчётам, должна была окутывать планету. Человек в скафандре на открытой местности почти мгновенно получал дозу облучения, близкую к смертельной. Разворачиваться было поздно. Было принято решение сделать всё возможное, чтобы подготовиться к холодному приёму в пункте назначения…»

– Это не просто кто-то накосячил, – мрачно констатировал Василий, с силой отодвигая тарелку. Он с головой ушёл в ритуал закручивания толстой, душистой самокрутки. – И не накосячили даже специально. Это… Поясни ей, Володь. У меня только матом получится…

Агапов тяжело вздохнул, снял очки и принялся медленно протирать линзы очков, глядя в пустоту.

– Ошибка, – начал он, – это когда неверно истолковали данные. Диверсия – это когда данные подменили. Но здесь… – Он умолк, подбирая слова. – Здесь было нечто иное. Данные… старели. Менялись. Сами по себе, буквально в режиме реального времени, будто кто-то стирал планету из учебника по мере того, как мы перелистывали страницы.

Он снова надел очки и взгляд его стал острым, научным.

– Представьте. Все доклады, все телескопные наблюдения, вся радиометрия и данные транзитного метода указывают на стабильную, зрелую планету с биосигнатурами в атмосфере. Умеренный радиационный фон, приемлемая гравитация. Идеальный кандидат. И вот, по мере приближения экспедиции, телеметрия начала… деградировать.

– Это как? – нахмурилась я.

– Данные собирались постоянно, всю экспедицию. Через десять лет после старта, судя по показателям, атмосфера практически испарилась. Температурные кривые проседали. Словно кто-то стирал с планеты её жизнепригодность прямо по мере нашего приближения. За три десятилетия полёта она превратилась из «зелёного» кандидата в этот вот голый камень.

– Но как? – не удержалась я. – Может, это тот… Жнец? Чёрный шар?

– Исключено, – тихо сказал Агапов. – Планета была такой миллионы лет. Мы в этом убедились, ступив на её поверхность и взяв пробы. Уж поверьте, Елизавета, проб было взято много…

– Быть такого не может! – фыркнула я.

– Изменилась информация, – сказал наконец Василий.

Всё это время он с серьёзным взглядом сидел с незажжённой сигаретой в руках. Кажется, он настолько погрузился в мысли, что забыл прикурить.

– Информация не может меняться сама! – выпалила я.

– Может. – Профессор улыбнулся одними губами. – Если рассматривать информацию не как набор данных, а как субстрат. Физический. Знаю, звучит странно… Позже мы вывели теорию. К сожалению, саму технологию воспроизвести не удалось, но это… поле работает до сих пор. И с планет Сектора нас до самого перемещения видели именно райским садом. Уверен, что было бы видно до сих пор, будь мы в досягаемости хоть одного способа наблюдения. А мы даже не знали, как объяснить им, что на самом деле пытаемся обживать глыбу…

– Подождите, – пробормотала я, пытаясь усвоить услышанное. – Но если реальное положение вещей видно только здесь, а по мере отдаления…

– Да, вы всё верно понимаете. – Агапов покивал и сцепил руки. – Казалось бы, источников такого искажения должно было быть много. На Земле, на Каптейне-4, на Пиросе… Но всё обстоит ровно наоборот… Мы назвали это «информационное антиизлучение» или «ноосферный антиветер». Гипотетическое поле, способное влиять на саму структуру знаний. Это… словно вирус, который заражает не компьютеры, а сами факты. Это не просто кто-то или что-то, запускающее невидимые лучи. Это эпицентр псевдоизлучения, которое по всем физическим законам является антиизлучением – зоной отсутствия излучения. Где мы видим правду в то время, как наблюдателям за пределами этой сферы кажется совсем иное.

Я молчала, переваривая. Это было похлеще любой сказки про инопланетян. Не корабли-захватчики, не лазеры – тихая, неощутимая ложь, вплетённая в саму ткань реальности.

– Представьте себе чёрную дыру, – продолжал Агапов, и в его голосе зазвучали лекторские нотки. – Только поглощает она не свет, а… объективность. Искажает не пространство-время, а сам факт. Мы находимся внутри её горизонта событий. А снаружи… Там будто бы видят красивую голограмму, которое проецируется везде, всюду – как объективный факт. Наши собственные записи и данные наблюдений попросту не бьются с тем, что замеряют там, снаружи.

– Ты сидишь, читаешь, сравниваешь одно и то же, – вставил Василий, – но одно такое, а другое – сякое.

Он наконец зажёг свою самокрутку, и дым заструился тяжёлыми кольцами. Вот и думай после этого, где тут реальность, а где – мозговые волны какого-нибудь космического спрута, подумала я.

– Такое вот фундаментальное свойство места – Агапов посмотрел на меня поверх очков. – Будто сама реальность только здесь… не-искажена. Как знать, сколько таких «коконов» пересекаются в пространстве, и что ещё от нас прячут? А главное – зачем…

Он отхлебнул чаю, давая мне осознать масштаб.

– Именно поэтому нас привели сюда. Целенаправленно. Как муравьёв – на чужой пир. Или, быть может, как лабораторных мышей.

«По мере того, как в ходе полёта экспедицией уточнялись параметры целевой звёздной системы, стало ясно – исходные данные были фундаментально неверны…»

Стало ясно… Стало ясно, что туман бывает не только из частиц вещества. Не верь глазам своим. Ни глазам, ни чему-либо ещё…

Агапов сделал лёгкий жест рукой. На экране возникла схема – сцепленные в гигантское кольцо корабли, а внутри них, как в муравейнике, кипела жизнь: люди в белых халатах склонились над микроскопами, в оранжереях пробивались первые ростки.

«Во власти постоянного ускорения массивные корабли класса «Алоксилон» жались друг к другу, сцепляясь в огромные, летящие сквозь пустоту города. Люди не сидели сложа руки – в корабельных лабораториях учёные активно работали над перспективными проектами, закладывая технологический фундамент будущей цивилизации. Модификация ДНК и культивация сверхвыносливых видов растений; новый тип энергии; проработка плана по терраформированию планеты, которая была намного менее дружелюбной, чем ожидалось…»

В этот момент Агапов слегка вздрогнул, его взгляд на секунду стал отсутствующим. Он поднял палец, извиняясь.

– Простите, звонок по нейрофону. Дежурный звонит. – Он на несколько секунд замолк, слушая невидимого собеседника, его взгляд сфокусировался на пустоте, в которой он видел что-то, что было недоступно нам. Затем тихо ответил: – Да, я понял. Перенаправьте отчёт мне на почту, я ознакомлюсь после летучки. И скажите Ткаченко, чтобы не торопился с выводами по стабилизатору шестого движителя – там нужны дополнительные тесты. Спасибо.

Он моргнул, возвращаясь к нам, и с лёгкой улыбкой провёл рукой по вискам.

– Должность обязывает быть на связи постоянно. Прошу прощения за небольшое отвлечение. Продолжим.

«Причудливое сообщество, сплочённое общей целью, строго по плану сближалось с новым домом. Огромные неповоротливые корабли расходились в стороны, сбрасывая к поверхности десятки исследовательских дронов. Разумный выход был только один – поглубже зарыться в землю, чтобы обезопасить колонию от спорадической звёздной сверхактивности… Планета оказалась чрезвычайно богата ледниками и подземными минералами. Однако самые невероятные открытия затмили любые ожидания.»

– Что за открытия такие? – Я непроизвольно наклонилась вперёд.

В ответ на стене возникла тёмная, подсвеченная прожекторами пещера. В её центре на груде острых, облупленных зубцов покоился исполинский пористый шар.

«Первый Объект был обнаружен в глубинной подземной пещере. Гигантская, метров пятидесяти в поперечнике каменная сфера, испещрённая бессчётными червоточинами, покоилась на возвышении. В этом месте царила ужасающая, звенящая тишина. Звук шагов, голоса, гул оборудования – всё поглощалось в прямой видимости Объекта без следа. Люди хватались за горло, проверяя, не отказали ли их голосовые связки… Учёные, забыв обо всём, обставили «Сферу Тишины» многочисленными приборами, приёмниками и акустическими датчиками, однако долгие недели наблюдений не принесли никаких результатов. Пока физики ломали головы, к поверхности спускались десятки транспортных челноков, подготавливая посадочные площадки. Ковчеги один за другим начинали снижение…»

– Гигантские «Алоксилоны»… – пробормотал Василий, выпустив струйку дыма и глядя в потолок. – Сажали их, как чёрных китов на берег. Должно быть, зрелище было жуткое.

Дальше пошла хроника обустройства: горные работы, прокладка дорог среди скал, люди в тяжёлых скафандрах, возводящие жилые модули в подземных кавернах…

«Работа кипела. Алмазные буры вгрызались в твёрдые скалы, пробивая проходы к обширным пустотам под поверхностью. Непредсказуемые вспышки буйного светила можно было предугадать всего за считанные минуты до их начала, и списки погибших от радиации росли быстрее, чем карты новых туннелей… Просторные каверны осваивались и обрастали модульным жильём. Проходчики с каждым днём углублялись в разветвлённые сети пещер, обнаруживая новые «Сферы Тишины» – на момент полного переселения колонии под землю их числилось уже полдюжины. Сколько таких сфер таили в себе недра всей планеты – оставалось лишь гадать…»

– И всё это время вы жили в страхе перед радиацией и этими шарами, – констатировала я.

Агапов вздохнул, снял очки и начал протирать их краем пиджака.

– Мы выживали, – поправил он мягко. – А потом нашли нечто, что всё изменило. – Он снова провёл рукой в воздухе.

«Изучая лона округлых, вымерзших проходов «третьего» яруса, руководитель изысканий пришёл к шокирующему выводу: эти пещеры имеют искусственное происхождение. Плавные изгибы овальных каменных коридоров и почти идеально ровные края – туннели походили на давно заброшенные норы существ невообразимых размеров. Вероятно, схожих с червями. Началась подготовка к отражению возможной угрозы. Геологи подрывали и баррикадировали туннели и обставляли завалы охранными системами. Долгие месяцы колония жила в страхе, но любой страх, как известно, сходит на нет, если его источник так и не являет себя воочию. Было тихо, и, постепенно успокоившись, все вернулись к планомерной работе…»

– Страх сошёл на нет… – я фыркнула, отхлёбывая свой уже остывающий чай. – Легко сказать.

– Легко-не легко, самое интересное дальше, – хрипло сказал Василий, вдавливая окурок в пепельницу.

Изображение сменилось видом с воздуха. Изображение во всю стену было столь реалистичным, что у меня перехватило дыхание.

С высоты птичьего полёта открывалась циклопическая картина: гигантский карьер изо льда, уходящий в глубь планеты на сотни и сотни метров. Серебрящиеся слои расчерчивали идеально ровные спирали выработок, напоминая срез гигантского дерева. По его уступам, словно муравьи, снова огромные самосвалы. Всё это состояло изо льда. Один сплошной лёд, который даже не мог провалиться – потому что под ним тоже был лёд.

«В ходе изысканий группа буровиков обнаружила радиоволновую активность, исходящую с самого дна промёрзшего озера, названного «воронкой Новикова». Вся имевшаяся на тот момент роботизированная мощь была брошена на раскопки заледеневшего водоёма. В итоге бур упёрся в иссиня-чёрную поверхность неизвестного рукотворного устройства. Двухсотметровое кольцо из невообразимой комбинации сплавов идеально опоясывало каменное дно. Иноземная конструкция лишила сна и покоя всю колонию. Руководящий совет разделился во мнениях – половина настаивали на том, чтобы запечатать находку. Другая ратовала за подключение устройства. Первый Администратор колонии Кирилл Разумов встал на сторону авантюристов…»

– Знание, скрытое под вечной мерзлотой, – почти выдохнул Агапов. – Споры были… жаркими.

В голосе его звучало давнее эхо тех разговоров.

– И ведь всегда найдётся тот, кто захочет сунуть нос в дуло заряженного ружья, – философски хмыкнул Василий, разминая затёкшие плечи. – Из чистого любопытства.

Агапов покачал головой, но на этот раз ответил, глядя на экран:

– Иногда это единственный способ сделать шаг вперёд.

«В назначенный час в аппаратном зале энергоцентра колонии собралось всё руководство. До финальной команды оставались считанные секунды, и в этот момент посреди зала появился продолговатый светящийся силуэт. Он возник буквально из ниоткуда и повис под потолком, распространяя вокруг себя статическое электричество. Разумов первым вступил в контакт… Если точнее – первым и единственным. Администратор медленно, будто против воли, протянул руку. В момент прикосновения пальцы его просветились насквозь. Около минуты он стоял неподвижно, после чего силуэт бесшумно растворился, а Разумов дрожащим голосом приказал отменить запуск и убыл в неизвестном направлении…»

– И исчез, – прошептала я.

– Вы уже знакомились с этой информацией? – удивился Агапов.

– Нет, просто предположила.

– Он вышел через наружный шлюз одного из туннелей, – кивнул профессор. – И больше его никто не нашёл. Поисковая экспедиция вернулась ни с чем.

Тем временем по экрану снова побежали слова.

«Через непродолжительное время на главный коммуникационный узел поступил радиосигнал из-под земли, на недосягаемой глубине. Некий «Посредник» – в котором присутствующие по стилю общения распознали Кирилла Разумова – без предисловий приступил к передаче информации. В пересылаемых данных воспроизводились сложнейшие электронные схемы и чертежи, комбинации сплавов, химические формулы… Складывалось ощущение, что он сидел где-то внизу и просто перекачивал кем-то любезно предоставленные данные, но там, внизу никого не было. По крайней мере, об этом говорили датчики – на что по понятным причинам полагаться было нельзя. Сигнал падал в приёмники, игнорируя все известные законы распространения волн, будто источник был не в недрах, а в соседней комнате… Сама геология вряд ли позволила бы разместить внутри планеты высокоразвитую цивилизацию, которая проявила себя лишь однажды – когда в рубке управления появилось нечто…»

– Значит, под нами живёт кто-то разумный, – заключила я.

– Возможно. Но наши данные… Да-да, я знаю, Лизавета. – Он развёл руками. – Все данные говорят об обратном. Но, как бы там ни было, полученная информация позволила добиться стабильного кваркового синтеза и построить на этом принципе электростанцию. Полученной энергии хватает, чтобы поддерживать стабильный магнитный купол радиусом в четыреста километров.

– Значит, радиация вам больше не страшна? – решила уточнить я. – И вы смогли выйти на поверхность, – заключила я.

– В том числе. А потом нам дали игрушку покрупнее. – Агапов перелистнул, и на экране возникло иссиня-чёрное, похожее на гигантское кольцо из закаменевшего базальта, врезанное в самое дно ледяной выработки, буквально облепленное приборами и стоящими вокруг людьми в скафандрах. Чуть поодаль стояли, ощетинившись, многоствольные оружейные системы, готовые к применению.

«В какой-то момент «посредник» передал сообщение, гласившее, что люди наконец готовы использовать «аэрон» – находку на дне «воронки». Кольцо было запитано, и учёные узрели пульсирующую белоснежную мембрану – первый в истории человечества гиперпространственный туннель. Три недели мы вместе с системами охраны дежурили у мерцающей плёнки, пахнущей озоном. Никаких сигналов, абсолютная тишина. Поэтому было решено приступить к активным действиям…»

– Отправили дрона на тросе, с оптическим кабелем, – сказал Агапов, поглядывая в пустую чашку с чаем. – По кабелю информация не проходила, картинки мы не видели. А трос… Как бы вам сказать, он разматывался, но не сматывался. И когда за него потянули слишком сильно, он просто лопнул. Половина осталась у нас, половина – там, на другой стороне… Вызвались добровольцы. Илюша Воронцов и Чан Ю. Толковые специалисты, хорошие люди… – Профессор вздохнул, но тут же просветлел.

«Возвращения добровольцев так и не дождались. В портал уходили и другие, но никто не возвращался. И тогда «посредник» снова вышел на связь. Его сообщение было кратким: «Это не дверь. Это – зеркало. Чтобы увидеть отражение, нужно сперва создать оригинал». Год лучшие умы бились над этой фразой. Пока один из инженеров, Карен Ширинян, не предложил безумную идею: что, если воссоздать второе такое же кольцо? Но зеркально повторить его конструкцию?»

– Его просвечивали рентгеном, на ходу составляя схему, – сказал Агапов. – Все узлы, все агрегаты… И это при том, что их назначение не было известно, а все вместе они работали как телепортатор. Нужно было просто повысить напряжение до миллиарда вольт… И с зеркальной копией это сработало. Когда второе кольцо активировали в ста километрах от первого, между ними открылся… коридор. Туннель в самой ткани реальности. И камень, брошенный в одно кольцо, вылетал из другого.

Агапов сделал паузу, и в его глазах вспыхнула та самая искра учёного, который увидел чудо.

– Но это было лишь начало. «Посредник» продолжал передавать данные – уже не просто чертежи, а фундаментальные принципы. Физику квантовой запутанности в масштабах и приближении, которые мы и представить не могли. Математику многомерных пространств… Мы не просто копировали. Мы начали понимать.

На экране замелькали схемы, формулы, трёхмерные модели.

«Огромные объёмы данных, оставшиеся от «духа Разумова», перерабатывались долгие годы, вырастая в осязаемые проекты. Мы научились не просто создавать пары связанных врат – мы строили звёздную систему навигации, способную вычислять координаты в гиперпространстве. Создали ловушку для тёмной энергии и научились преобразовывать её в полезную работу. Но технологическим венцом стал гиперзвёздный движитель…»

Изображение сменилось величественной картиной – в огромном сборочном цеху под недосягаемым потолком возвышался корпус космического корабля. Подвешенное на гигантских кранах, в его сердцевину которого погружали устройство, похожее на… Чёрное графитовое сердце. Именно такая ассоциация у меня возникла.

– Это уже не было зеркальной копиец. – Голос Агапова звенел от гордости. – Это был наш ответ. Наш собственный дизайн. Мы взяли принцип – переосмыслили его. Наши врата не требовали пары – они создавали коридор между собой и любой точкой пространства. Наш двигатель не просто перемещал корабль – он практически «подтягивал» пункт назначения к кораблю. Теоретически мы могли отправиться куда угодно, но сперва нужно было решать насущные задачи. А их накопилось много…

– Да, это вам не обезьянничать, – одобрительно хмыкнул Василий. – Человек всегда может лучше.

– Именно, – кивнул Агапов. – И когда первый гиперзвёздный тягач «Следопыт» сошёл со стапелей, мы перестали быть пленниками и стали хозяевами пространства…

Василий вдруг поднялся с табурета.

– Кому ещё чаю? – Он взял со стола чайник и понёс к умному крану. – У нас тут, Лиза, вода особая, из ледниковой жилы. Фильтрованная, конечно, но вкус… совсем другой. И чай на ней – как в сказке.

Пока он возился, на экране возникла новая запись. Кадры с камер наблюдения обозревали огромный сборочный ангар, и посреди него – первый «Следопыт», готовящийся к испытаниям. Инженеры в защитных костюмах суетились вокруг, проверяя последние системы.

«Момент первого тестового прожига подъёмных двигателей стал историческим. Но никто не ожидал, что прямо под куполом верфи, в сотне метров от корабля, беззвучно откроется пульсирующий серостью пространственный разлом…»

– И что же? – не удержалась я, забыв про чай.

Агапов усмехнулся, глядя на экран:

– А из разлома появился наш старый знакомец… Созерцающий. Сияющий многометровый силуэт, от которого слезились глаза и вибрировали кости. Мы уже начали забывать о нём, но… он просто взял и появился.

Люди на экране застыли, обступив гигантскую колонну света напротив корабля.

– Мы это определили как телепатический сеанс. Он… – Агапов подбирал слово. – Он попросил вызвать тогдашнего Первого Администратора – Ивана Илларионова. Тот, само собой примчался в считанные минуты.

Василий вернулся с дымящимися чайниками и поставил на стол жестяную коробку с причудливыми пряниками.

– Попробуй, Лиз. Местные кондитеры делают – зашатаешься. На Земле такого не найдёшь.

Я машинально взяла пряник, не отрывая глаз от экрана, где Илларионов медленно подходил к светящемуся силуэту. Постоял рядом некоторое время, а потом развернулся и пошёл в сторону бокового туннеля. Скрылся в нём. Силуэт также исчез, а группа коллег бросилась следом за человеком в коридор.

– И что же он?.. – начала я.

– Точно как Разумов когда-то, – Агапов сделал многозначительную паузу.

– Растворился в воздухе, – прошептала я.

– Буквально, – кивнул Агапов. – Камера в туннеле в момент исчезновения показала его, одного. А через секунду – никого. Но странно вот, что… Датчики движения не перестали фиксировать его присутствие, будто он не исчез, а… стал невидимкой. Затем мы обыскали все туннели в радиусе километра. Никаких следов.

Василий налил свежего чая. Аромат действительно был особенным – чистым, с лёгкой минеральной ноткой.

– А на следующий день штаб колонии получил двоичное послание, из которого следовало: планета под звездой Росс-154 должна оставаться в тени для остального человечества. Никаких чужаков ни на поверхности, ни в атмосфере, ни где бы то ни было в радиусе нескольких световых лет.

– То есть вас… изолировали? – уточнила я.

– Добровольно-принудительно, – вздохнул Агапов. – Шутить с неведомой силой никто не хотел, поэтому разработали инструкции, нарушение которых каралось смертью. Жестоко, но необходимо.

Тем временем на экране «Следопыт» уже отрывался от стартовой площадке. Пространство под двигателями было похоже на водную поверхность – оно переливалось, но не горело. Это был взлёт – и двигала его не реактивная сила, а что-то другое.

– Но ваш корабль же улетел? – не поняла я.

– Улетел, – подтвердил профессор. – Спустя несколько месяцев. С колоссальным запасом тёмной энергии для первого прыжка, которую накопил на орбите Росса. Прямиком к Земле.

Изображение сменилось архивными земными новостями. Нарезка кадров выхватывала дёрганые репортажи, бегущих по улицам людей, сверкающие полицейские сирены и заголовки: «Неизвестный объект у Юпитера!», «Пришельцы?», «Экстренное совещание глав государств»…

«Когда в пустоте под эклиптикой Солнца мощнейшая вспышка вспорола тьму, выбрасывая из-под пространства неизвестный космический корабль, человечество оказалось не готово. Все давно позабыли об экспедиции, десятилетия назад затерявшейся в космосе – даже отправленные после обустройства колонии радиотрансляции были всё ещё где-то в своём многолетнем пути к Земле…»

– Представляешь? – Василий хмыкнул, закуривая. – Человечество тридцать лет ничего о них не слышало. Решили, что пришельцы.

– Военные корабли занимали позиции вокруг Земли, – улыбнулся Агапов. – Полчаса паники. Пока мы не отправили простое сообщение: «Братья люди, мы вернулись с Росса-154».

Забытые блудные сыновья возвратились в отчий дом…

– И как вас встретили? – поинтересовалась я, отламывая кусочек пряника. Он действительно был необычным – с лёгкой хвойной ноткой.

– С трудом находили общий язык, – покачал головой Агапов. – Десятилетия раздельной жизни… Мы стали другими, однако договорились о главном. О возведении целой сети гиперврат. «Следопыт» целый квартал копил энергию для прыжка домой, а потом столько же – обратно к Земле. Четыре года понадобилось, чтобы перебросить все элементы первого «зеркала»…

– Энергии – колоссальные объёмы, – вставил Василий. – Но когда они собрали первые Врата и «запитали» их от Солнца – всё пошло быстрее.

– И как же из одной пары врат выросла целая Конфедерация? – спросила я, с трудом представляя себе такой прыжок. – Одно дело – прыгнуть до Земли, и совсем другое – опутать сетью целый кусок галактики.

Агапов оживился, его пальцы повели в воздухе сложный танец, перематывая запись.

– Кусок – это вы, конечно, перегнули… – в его голосе снова зазвенела та самая учёная гордость. – Скорее, мы бросили в галактику единственный камень. Но от него пошла рябь. Первые Врата, собранные у Земли, стали нашим плацдармом. Мы решили не ждать, пока «Следопыт» снова накопит заряд. Нет. Мы использовали их же, чтобы перебросить компоненты для вторых, более мощных и крупных Врат. Магистральных.

На экране в безвоздушной темноте, рядом с первым скромным «зеркалом» собирался гигантский сияющий обод. Тот самый, который я видела много раз, когда мы стояли в очереди на прыжок. Множество кораблей-буксиров, словно деловые бобры, сооружающие плотину, стыковали массивные секции.

– К первому инженерному кораблю-доставщику с гипердвигателем подключился второй – изрядно модернизированный грузовик «Первопроходец», – пояснил Агапов. – Выбрали ближайшую звезду хоть с каким-то намёком на обитаемую планету, и это оказался Луман. Врата возле Кенгено были собраны уже вдвое быстрее.

Я молча кивнула, сжимая пальцы. Горький комок подкатил к горлу при воспоминании о зелёных полях родной планеты.

– С каждым новым миром открывались новые возможности, – мечтательно протянул Агапов.

Я смотрела на экран, где одно за другим возникали новые поселения людей среди звёзд, и чувствовала, как кружится голова от масштаба. Знакомые пески Пироса, ковёр зелени на Каптейне-4, моя далёкая родина Кенгено…

– И всё это время… хозяева планеты просто наблюдали за вами? – спросила я.

– Периодически являлись, – Агапов снял очки. – Раз в несколько лет появлялся столп света и забирал очередного руководителя. Делал его «посредником». Рутина, в некотором роде. Даже к столь необычным вещам привыкаешь довольно быстро… Но однажды наступил день, который изменил всё…

Экран погас. В комнате повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь гудением вентиляции. Пряник вдруг показался мне безвкусным.

Я поняла – самое главное только начинается. Экран вновь мерцал словами.

«Шли долгие годы благополучного сотрудничества. Конфедерация и Росс существовали отдельно, что не мешало заниматься большим обьим проектом по созданию сети. Но однажды «Первопроходец» возвращался с правительственной делегацией Сектора на борту – первый визит землян за всю историю. Древние инструкции были позабыты, когда буксир выходил на глиссаду, в небе над колонией было зафиксировано необычное оптическое явление…»

На экране над каменистой равниной красноватое небо разошлось равной дырой, из которой хлынула чернильная тьма, почти сразу захлестнувшая камеру.

– И на борту началась резня, – вздохнул Агапов. – Это был не просто психический шторм. Это было… вскрытие. Нечто вскрыло их сознание, как консервную банку, вытряхнуло всё, что было внутри и за считанные секунды свёл с ума половину экипажа. А у остальных – тех, кто находился на поверхности, осталась лишь одна, чужая мысль. Очень простая: «Общность не вняла предупреждению. Пришла пора уходить». А дальше…

Агапов запнулся. Кажется, он выбирал формулировки.

– «Первопроходец» развернулся и на полном ходу врезался в плато. Без реверса. Как будто кто-то взял ёлочную игрушку и швырнул её оземь… Сферы Тишины проснулись – все разом, загудели стройным хором низкочастотной вибрацией. И под землёй проснулись хозяева этого места…

Агапов умолк, уставившись в пустоту. Изображение на стене задрожало, и мне чудилось, что пол под ногами отозвался дрожью в такт. Камеру трясло так, будто сам оператор был в предсмертных судорогах.

Подземный туннель. Яркий прожектор на треноге, направленный во тьму – а из темноты на прожектор неслось нечто. Гигантское, стремительное тело, будто высеченное из мрака и гранита. Оно не бежало, не ползло – оно бурило реальность, и туннель возникал за ним, а не предшествовал ему.

Изображение потухло, затем вновь появилось – та же запись, но уже в замедленной съёмке. Длинное, вибрирующее тело, похожее на гигантский, размером с самосвал, бур. Оно не просто двигалось – оно «проедало» себе путь, кроша камни в пыль. Только в замедленной съёмке я заметила едва заметный силуэт человека перед прожектором. Он в беспомощности выставил руки вперёд – и буквально взорвался от удара огромной махины за секунду до того, как изображение погасло. Лопнул багровым туманом и клочками комбинезона.

– Мы назвали их Стражами, – тихо произнёс профессор. – Они сильно затрудняют буровые работы, но почему-то не трогают саму колонию. По крайней мере, пока…

– Ладно черви, – махнул рукой Василий. – Ты про перемещение лучше расскажи.

– Да, – кивнул Агапов. – Планета, скажем так… изменила местоположение. В один момент.

Я замерла, глядя на него. Василий отпил из дымящейся кружки, его лицо было невозмутимо-каменным. Агапов встал и подошёл к экрану, на котором растянулась звёздная карта с обозначениями. Мю Льва, Луман, Каптейн…

– Были здесь… – Агапов указал рукой на пустоту недалеко от Земли. – А оказались – вон там. – Палец его указывал куда-то под потолок, где в метре от скученных подписей стояла одинокая отметка «Ковчег».

– Четыреста световых лет, – отчеканил профессор, возвращаясь за стол. – Другая звёздная система.

В наступившей гробовой тишине на стене медленно проплыла новая строка:

«ДЯДЯ ВАНЯ: пожалуй, я больше не буду жаловаться на тряску».

Я невольно улыбнулась. Его абсурдный комментарий был единственным, что как-то разбавляло сюрреалистичность услышанного.

– Это был идеальный, безупречный манёвр, – восхищался Агапов. – Планета изменила местоположение, скорость, и ювелирно села на орбиту парной звезды. Неизменным осталась лишь скорость вращения.

– Вот так просто? – хмыкнула я.

– Вот так просто, – с абсолютно серьёзным видом ответил Агапов. – Год удлинился вчетверо, и наш «Ковчег» теперь балансирует на «качелях» с Отцом. Так мы его прозвали. Это очень быстро вращающийся пульсар, от которого нас прикрывает Мать – белый гигант… После этого никто уже не забывал про инструкции. Вся внешняя деятельность свелась к проекту «Опека» – тихому и незаметному присмотру за Конфедерацией силами агентурной сети. Технология двустороннего гиперперехода позволяла нам наведываться к землянам, держа их подальше отсюда…

Профессор медленно, будто кости у него были свинцовые, поднялся со стула. Изображение на стене погасло, вернув ей вид обычной белой стены. В маленькой кухне воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь равномерным гудением вентиляции и тяжёлым дыханием Василия.

– Вот и вся история, Елизавета, – тихо сказал он, глядя куда-то мимо нас. – Мы построили свой дом на обломках чужой цивилизации, получили технологии из рук неведомой силы и были за это наказаны, едва не погубив всё. Теперь мы здесь смотрители. А там, в Секторе, мы призраки. – Он вздохнул и посмотрел на меня. – Сейчас в колонии, в тридцати купольных городах, проживает что-то около двухсот тысяч человек и девять миллионов роботов. Военные занимаются своими делами на севере. Температура ночью достигает минус девяноста, зато уровень радиации относительно щадящий, так что в некоторых отношениях стало проще.

– А люди? – спросила я. – Как думаете, меня здесь примут за свою?

– Этого я не обещаю. Здесь очень прямые, конкретные, в чём-то даже суровые люди. И они сторонятся чужаков. Но если вы сможете принести пользу этому миру, как знать – может быть, станете одной из них. – Профессор взглянул на часы. – А теперь прошу меня простить. Мне пора на летучку по корректировке…

– Корректировке? – переспросила я.

– Движения планеты, – буднично ответил он. – В строго определённое временно́е окно с периодичностью в сутки движение планеты корректируется каскадом плазменных двигательных установок на экваторе. Мы ускоряем вращение и уменьшаем радиус орбиты. Постепенно приближаемся к земным условиям… Теплиц становится недостаточно, орбитальных фокусирующих зеркал – тоже, и мы выходим на предел численности населения. Впереди ещё много работы, Елизавета. Дом требует обустройства…

– Вы что же, разгоняете планету? – Брови мои непроизвольно поползли вверх. – О таком могуществе землянам остаётся только мечтать…

– Мы кое-что умеем, но мы далеко не всемогущи, – усмехнулся профессор. – Слухи сильно преувеличены. Там снаружи думают, что это мы переместили планету. Пускай думают. – Он хитро подмигнул, словно мальчишка, и поднялся со стула. – Всего хорошего и, надеюсь, до скорой встречи. Приходите в форму.

Владимир Агапов пожал руку Василию и вышел из крошечной кухоньки. Входная дверь растворилась белоснежной мембраной, профессор скрылся в коридоре, и стена сомкнулась за его спиной.

Василий закурил и осведомился:

– Что думаешь?

– Не знаю даже, что и думать. Теперь, выходит, это наш новый дом?

– Получается, так. – Вася пожал плечами. – Здесь вообще-то неплохо. Спокойно. К тряске ты быстро привыкнешь. Зато чего тут нет – так это ненужной суеты. И рекламы нет, никто никому не пытается что-то впарить…

– Нет рекламы, нет денег. – Я стала загибать пальцы на живой руке – делала это с удовольствием, медленно, наслаждаясь каждым микродвижением. – Нет преступности, жадности, зла… Наконец-то кому-то удалось построить идеальное общество.

– Нет, Лиз, – вздохнул Василий. – Здесь всё совсем не идеально. Тут нет шоколада. Нормального такого, земного. Не растут здесь какао-бобы, не прижились.

– Они построили свой рай на краю пропасти, – повторила я. – И это не про отсутствие шоколада.

– А что, быть может, именно в этом всё и дело? – Василий задумчиво почесал затылок. – Человек закаляется и становится лучше, когда ему трудно. Когда над ним висит какой-то меч – будь это внутренний цензор, какой-нибудь страх упасть в собственных глазах, моральный компас или ещё чего… Внешние факторы работают не хуже – даже если такой фактор находится глубоко под землёй и не показывается на глаза. Главное, чтобы он периодически напоминал о себе.

Идеальное общество…

Стена над столом мерцала, выдавая очередное сообщение старика, заточённого в контейнере:

«ДЯДЯ ВАНЯ: Идеальное общество – это когда нет ни начальников, ни подчинённых, а есть одни советчики. И все они советуют тебе работать забесплатно».

А я подумала: кто же нужен идеальному обществу? Учитель, врач, пекарь, художник… А что я умею, кроме как калечить людей? Ведь я вижу прохожего – и машинально ищу уязвимые места: сонная артерия, солнечное сплетение, пах… Мои таланты здесь вряд ли пригодятся, но, может быть, я смогу помогать на кухне. В своё время пыталась же устроиться подмастерьем в пекарню, но тогда не задалось. Может, в этот раз получится? И что же потом? Всю жизнь месить тесто и закладывать лепёшки в печь?

– Мне нечего тут делать, – сказала я. – Я в местной экосистеме лишняя.

– Тоже мне – удивила, – заметил Вася и откинулся на белоснежном пластиковом стуле. – У беспокойных людей вроде тебя вечное шило в заднице. Я знал, что ты, встав с постели, будешь порываться сбежать. Может, у тебя уже есть идея, куда и на чём? А то отсюда вообще-то не на чем улететь.

Я задумчиво потёрла подбородок.

– Мы могли бы использовать твоего «Разведчика», – неуверенно обронила я. – Он ведь здесь? Они забрали его с астероида?

– Какое там! – Он махнул рукой. – «Разведчика» я сдал «Системе». Еле успел к отлёту этих чертей, а то так бы и остался дома. Теперь, правда, и сам не знаю, зачем увязался за вами. Моча мне тогда в голову ударила… Улететь на «Разведчике», – хохотнул он чуть погодя. – За четыреста световых лет у нас на нём гальюн переполнится.

– И что мне теперь делать? – спросила я, почувствовав вдруг какую-то отрешённость, оторванность от мира.

Легко отворачиваться от всего и всех, когда привычное окружение было рядом – только руку протяни. Совсем другое дело, когда мир отвернулся от тебя самой. «Особенно, когда рядом нет единственного человека, который придаёт всему смысл», – подумала я, глядя на третий, пустой стул. Почти физически я чувствовала её отсутствие, словно фантомную боль в ампутированной конечности.

– Если ты о работе, не переживай – мы тебя куда-нибудь пристроим. Завтра со своим старшим поговорю, что-нибудь придумаем.

– А ты кем здесь трудишься, кстати? – удосужилась поинтересоваться я наконец.

– Садовником работаю. – Василий просиял и потёр ладони. – Я здесь намного ближе к своей мечте, чем когда-либо! Узнай узкоглазый Шен об этом, он бы, наверное, под землю от зависти провалился!

Как мало нужно некоторым для счастья, подумала я. Странный человек передо мной обладает спецподготовкой, всегда собран, готов к любому повороту событий и никогда не задаёт вопросы. Под этими добрыми глазами, простыми чертами лица и щуплой фигурой скрывается настоящая машина для убийств, способная за минуту обезвредить взвод. А мечтает он о том, чтобы его баклажаны не поели слизни… Чёрт подери, я ведь, оказывается, ничего не знаю о нём, кроме того, что его мечта – торчать в огороде кверху задницей от зари до заката. Я даже фамилию его не знаю! Для меня он всегда был просто Василием.

А какая мечта у меня? До конца своей жизни выпалывать сорняки и поливать баклажаны мне совершенно не улыбалось. Это – не моя мечта. Моей мечтой было сбежать с Софией куда глаза глядят, но её рядом нет, а мой путь к нормальной жизни пролегал ещё через добрый десяток сеансов реабилитации, из которых я несколько часов назад с трудом пережила первый. Да и то, скорее всего, я себя обманываю, и никакой мечты у меня нет и быть не может…

– Скажи, Василий, а где Софи? Агапов говорил что-то про какого-то Горячева и его группу, – припомнила я слова профессора. – Она примкнула к военным?

– София – беспокойная душа, прямо как ты. – Вася залпом допил свой чай и крякнул. – На месте ей сидеть невмоготу, вот и подалась в рейд. Благо, на камне она себя показала бойцом – за минуту освоилась с роботом, вытащила попавших в окружение ребят, а потом и тебя с того света достала.

– И когда она вернётся?

– Без понятия, – пожал плечами Вася. – Меня не посвящали.

Вот и выходит, что я отсиживаюсь здесь, в относительной безопасности, а она… Она снова там. В неизвестности, и я даже не знаю, жива ли.

Ну что ж, переждём. Шаг за шагом, минута за минутой – вперёд, к цели, туда, где меня ждёт встреча с дорогим человеком. Это – единственный ориентир и флаг, который реял над горизонтом в мутной дымке. Больше мне ничего не оставалось…

Глава IV. Чужие тайны

Девятое марта две тысячи сто сорок пятого. Мой второй визит под этот купол. Первый рабочий день после реабилитации…

И его тут же попытался испортить тридцатисантиметровый металлический шар. С небрежно намалёванной на боку четвёркой, он перемигивался всеми огнями и пронзительно пищал – так, что закладывало уши, вышибая из памяти все наставления Василия перед сменой.

– У меня башка сейчас взорвётся! – взвыла я, отчаянно тряся оглушающий кошмар на вытянутых руках. – Вася! Он не вырубается!

Я тыкала в кнопку, пока палец не заболел, но шар лишь звенел пуще. Ещё тёплый антиграв, бешено вращающийся глазок камеры, и ни одной щели на корпусе, ни единого технического отверстия, куда можно было бы ткнуть хотя бы отвёрткой в надежде на священную тишину. Вращая в руках круглого бота-контролёра, я боролась с желанием отфутболить его в приоткрытую дверь…

Всё началось с первого же обхода: этот идиот, словно мотылёк, колотился о стену купола, испуская непередаваемый, сводящий с ума шум. Поэтому мне пришлось хватать его и нести сюда, в техничку.

В сердцах я грохнула верещащую железяку об заваленный инструментами стол и рванулась наружу, под купол – прямо в грудь Василию. Он одним махом оказался у стола, сноровисто поднял контролёра, хлопнул ладонью по его боку, и в сторону откинулась крышечка, под которой засеребрились провода-потроха. Спустя секунду мерцающие на круглой бестелесной голове огоньки потухли, робот замолчал – и воцарилась звенящая тишина.

– Ты меня в одно ухо впустила, в другое выпустила, – раздражённо проворчал Василий. – Я же говорил: перед ресетом – только через док-станцию. Иначе не будет отметки о возвращении.

– Этот, кажется, вообще забыл, где станция, – обличающе указала я пальцем на робота. – Ты сказал следить за порядком – я и слежу. Поймала его и принесла сюда.

– Поймала она его и принесла, – буркнул он. – Надо аккуратно работать, а не тяп-ляп. Тут техника…

– Да что ты с ними возишься? Семь бед – один ресет. – Я пожала плечами. – Их на складах небось немеряно лежит, а ты им тут чуть ли не колыбельную поёшь. Или делаешь это втайне, пока никто не видит?

– Вожусь потому, что так надо! Машины – они как дети и есть, – наставительно поднял палец Василий. – Пусть и неживые. Но если ты хорошо относишься к машинам, они отплатят взаимностью. Будут так же относиться к тебе, служить верой и правдой.

– Что-то у меня большие сомнения на этот счёт. – прищурилась я. – Сколько, говоришь, контролёров ты за эту неделю перепрошил? Двадцать или тридцать?

– Сколько-сколько? Погоди, надо поднять журнал. – Голографический браслет на запястье у Васи пиликнул, и в воздухе замерцала полупрозрачная зеленоватая таблица. – Семнадцать.

– Почти два десятка слетевших поведенческих алгоритмов только за неделю. И один контролёр вообще пропал бесследно, когда я в первый раз гостила у тебя на работе. – Я начертила в воздухе узор рукой, словно взмахнула волшебной палочкой фокусника. – У тебя тут полный бардак. Раз уж мы теперь работаем вместе, может, ты наконец меня послушаешь и запросишь ревизию оборудования второй линией?

– Раньше такого не было. – Вася задумчиво чесал затылок. – Наверное, пульсар разыгрался. Такое бывает иногда, из-за этого боты с катушек слетают.

– Пульсар выглядывал дней десять назад. То есть, полтора местных. Будь это он – тогда и у сборщиков были бы проблемы, притом ежемесячно. – Я пожала плечами. – И на других участках тоже. Но клинит только контролёров – и только здесь.

– Ну, значит, эт твоё влияние, – пробормотал Василий и заковылял к выходу из технички.

Выбравшись следом за ним под купол, я замерла в ожидании. Старшим в нашей паре был он, а я – новоиспечённое подмастерье. Сменщики во время передачи вообще сделали вид, что не заметили меня – для них я была бесплотным призраком.

Тёплый воздух гудел, словно на огромной пасеке – в высоте, точно пчёлы, неспешно летали шары-контролёры, анализируя обстановку в теплице, то спускаясь к растениям, то поднимаясь ввысь. Дроны деловито курсировали над головой, присматривая за температурным режимом, влажностью и ходом созревания растений, обменивались данными с сервером, который регулировал на клумбах подачу воды и яркость фитоламп, а когда было необходимо – отправлял на линию сборщиков.

Сами сборщики стояли тут же – дюжина кургузых гусеничных роботов с круглыми ухватами и сетчатыми корзинами, словно собаки на привязи, терпеливо торчали на подзарядке. Где-то в поле работали ещё три, добирая созревшие грублоки – сизо-лазурные гибриды груш, яблок и слив – жёсткие, пресные, но с приятным мятным привкусом. Рядом возвышался большой, наполненный фруктами охлаждённый контейнер, который вскоре должны будут забрать в переработку.

Василий задумчиво скользил взглядом по ровным, уходящим вдаль рядам голубоватых кустов с овощами и низкорослых деревьев, лицо его расплывалось в тёплой улыбке, приобретая какую-то пьяную отрешённость.

– Да, заткнул я за пояс Шена с его огородиком, – вполголоса промурчал он.

– Что? – спросила я.

– Вон, говорю, какое раздолье! Триумф автоматизации садоводства. И как я раньше не додумался на даче такое сделать?

– Ты опять о своём, – фыркнула я. – Этот твой Сяодан, наверное, к тебе по ночам является. Достаёт свой светящийся цветок и давай дразнить да вертеть им у тебя перед носом. Так и этак… – Встретив взгляд Василия из-под вздёрнутой брови, я демонстративно прокашлялась. – В общем… Давай к делу – надо что-то предпринять. Если так дальше пойдёт, однажды все боты крякнут, и мы окажемся вообще без контролёров. Тогда будем сами меж грядок бегать и показатели снимать.

Василий поднял голову – туда, где белый столб титанического опорного пилона с тремя рядами док-станций у основания, сплошь увешанный датчиками и антеннами, исчезал под сводом стометрового купола. Над полупрозрачным стеклом в серо-персиковом небе уже несколько часов кряду серебрились едва различимые сполохи всё никак не наступающего рассвета. Белыми мерцающими нитями они были продеты сквозь небесное полотно.

– В общем, так, – протянул Василий, взглянул на голографический наруч и цокнул языком. – Я сейчас перезапущу всю сетку для верности, а ты пока заканчивай со своим пациентом. Нужно его перепрошить, а потом прогнать по периметру для уточнения карты. Передадим смену в относительном порядке, а там уже пусть другие ковыряются.

– Так точно, начальник. – Я взяла под козырёк и скрипнула дверью в техничку, где меня смиренно ждала успокоенная железяка.

Рухнув на табурет, я сунула штекер настроечного модуля в разъём. Щелчок – и микробатарея ядра покинула гнездо. Щелчок – прошивка сброшена. Ещё пара касаний, и кусок железа на столе начал жадно заглатывать информацию. Своё место заняли драйверы и карта фермы, замигали лампочки, заелозили лопатки двигателей – машинка ушла на самодиагностику.

На мониторе зарябило, и россыпь огоньков вспыхнула вновь – яркий сгусток в центре, а по краям, словно рой светлячков, замерцали жёлтые точки. Контролёры вновь «нащупали» центральный узел и дружно вернулись в сеть.

Пиликнул условным сигналом робот на столе. Дождавшись, пока я отключу его от провода и поставлю на попа͐, он весело воспарил над стальным столом, разбрасывая вокруг себя синеватое свечение тонко зудящего антиграва.

– Ну, давай проверим, как ты сориентируешься на местности, – пробормотала я, выискивая нужного бота на схеме.

Нажатие на матовую прохладную поверхность сенсора – и команда на визуальный облёт отправилась боту. Следующим заданием – возврат на док-станцию.

Словно бы подпрыгнув в воздухе, робот аккуратно облетел техничку и завис напротив закрытой двери, как пёс в ожидании прогулки. Я любезно распахнула створ, робот выплыл наружу и по восходящей спирали принялся огибать центральный пилон. Вот он взлетел под самый потолок, а с той стороны пилона раздался голос Василия:

– Лиз, ты не помнишь, у нас там не завалялись целые релюшки для сборщика? Оно, конечно, не очень сподручно мастерить шасси из говна и палок, но за неимением палок совсем тоскливо становится.

– Проверь в куче, – бросила я в ответ, не отрывая взгляда от петляющего в воздухе контролёра. – Мне некогда – надо приглядеть за пациентом.

Василий шумно вздохнул. Уже почти месяц он ковырялся в подотчётном железе, сооружая хоть какое-то средство передвижения для дяди Вани. Перекапывая ворохи механического мусора, сваленного в огромную кучу за пилоном, что-то он разбирал и перебирал, что-то перепаивал, и постепенно в уголке под навесом вырастала причудливая гусеничная машина…

Контролёр спикировал вниз и выписал медленный полукруг, словно выбирая, в какую сторону ему двинуться. Словно пёс, учуявший чужой след. «Куда же ты намылился?» – промелькнуло у меня в голове. Наконец, он избрал направление – к дальней кромке купола – и поплыл вперёд. Я устремилась следом, ловя его взглядом в рое таких же шаров, резво проносившихся мимо.

Было непривычно и очень легко двигаться в условиях сниженной гравитации. Спустя двое местных суток я уже без посторонней помощи передвигалась на своих двоих, а утром и вечером по земному времени по полчаса крутилась в центрифуге и занималась на тренажёрах, стараясь вернуть мышцам тела былую форму. Организм на удивление быстро восстанавливался, так что я уже вполне ощущала в себе силы для новых свершений.

Ускоряя шаг, я шла вперёд меж двух грядок и отдалялась от опорного пилона, а круглая машинка набирала скорость – она словно играла со мной в догонялки, приближаясь к кромке купола, в сторону запертых спускоподъёмных ворот. Через несколько секунд бот вновь завис прямо перед воротами, решая, в какую сторону свернуть.

А над воротами тем временем вспыхнули красно-жёлтые огни, створка отделилась от верхушки проёма и медленно поползла вниз. Понизу, по ногам дохнуло холодком. Судя по времени, прибыла транспортная машина, чтобы забрать контейнер. Ёмкость с урожаем была заполнена едва ли на две трети – показатели буксовали.

Но меня волновало вовсе не это.

Я застыла, наблюдая за контролёром. С замиранием сердца, в оцепенении я смотрела, как мой контролёр деликатно протиснулся в расширяющуюся щель и растворился в бледном предрассветном небе.

Рефлекс сработал быстрее мысли – я схватилась за запястье, чтобы перехватить управление и дёрнуть бота назад – но браслета на руке не было. В этот момент всё сложилось в идеальную, ужасающую картину. Ту, за которой следует провал испытательного срока и увольнение

– ВАСИЛИЙ! – заорала я и ринулась в обратном направлении. – Дай браслет, пока этот урод не сбежал насовсем!

Вася тут же сообразил, что к чему, и уже издалека принялся меня распекать:

– Тетеря, пока ты здесь, твоя управляйка всегда должна быть на руке! Где ты её посеяла?!

– Нет времени! – Я уже была рядом с садоводом, и в мою протянутую ладонь лёг крошечный многофункциональный компьютер на ремешке. – Мой в техничке поищи, а мне пора бежать!

В распахнутые ворота, впуская за собой волну леденящей стужи, закатилась открытая пустая платформа-транспортёр. На её корме, свесив ноги, сидел, словно снежный король, наш бригадир – долговязый Мирослав Каштанов. Его высокая фигура была укутана в толстые слои одежды, покрытые инеем, а с усов свисали крошечные сосульки. Он размотал толстый и длинный шарф, снял защитные очки, и прозрачные, насмешливые глаза на раскрасневшемся от мороза лице встретились с моими.

– Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, – невозмутимо бросил он.

– Ты его выпустил! – ответила я, огибая погрузчик и подскакивая к шкафу со снаряжением возле закрывавшихся грузовых ворот. – Тебя тут вообще быть не должно! Я ловлю, а ты выпускаешь!

– Знаю, знаю, – легко согласился Каштанов, отдаляясь. – У меня обход сегодня, и я решил с вас начать. Если поймаешь мячик – дам тебе три выходных! Идёт?!

Не успела устроиться, как уже выходные предлагают…

Если… Вот только насколько далеко он улетит без подзарядки? Голо-дисплей развернулся над запястьем, и я увидела маленькую точку, неторопливо ползущую прочь от теплицы.

Я распахнула створку шкафа и впопыхах влезла в шерстяной тулуп. Маска на лицо, капюшон на голову – и мир сузился до смотрового стекла. Тёплые рукавицы щёлкнули магнитными застёжками на запястьях. Снаружи было минус семьдесят, и даже сквозь гермозатворы проникала стужа. Термокомбинезон работал на пределе, но обещание автоподогрева в тулупе было единственной мыслью, дававшей смелости шагнуть наружу.

Хлопо͐к ладонью по кнопке – и небольшая дверца рядом с воротами отъехала в сторону, открыв взгляду мёртвую, стылую пустошь. Пейзаж напоминал серо-фиолетовую каменную шагрень, безнадёжную и колючую. Воздух застыл таким густым, ледяным молоком, что, казалось, его можно резать ножом.

Маленькая точка на голо-проекции мерцала где-то впереди, за неровностью – и она отдалялась. Я кинула взгляд на парковочную площадку – та была пуста. Уедь сменщики чуть попозже, можно было бы воспользоваться глайдером, но теперь, похоже, придётся догонять пешком.

Значит, туда! Пока далеко не улетел…

Я рванула с места, перейдя на неуклюжую трусцу. Камни под ногами скрежетали, будто чьи-то замёрзшие кости. Каждый острый край норовил предательски впиться в подошву, угрожая равновесию. А первый же подъём в гору разжёг огнём натруженные вчерашней пробежкой мышцы пресса и бёдер. Дышать через маску стало тяжело, пар от дыхания застилал стекло.

«Вперёд, вперёд, наверх, чёрт возьми!» – стучало в висках. Зубчатая кромка холма приближалась, высота поддалась, и через секунду я замерла на каменистом гребне…

Под ногами разложилась чёрно-фиолетовая каменистая равнина, рассечённая широкими, ленивыми рифтами. Меж щербатых увалов из камней торчали редчайшие, облезлые от холода и радиации кустики. Пейзаж угловатыми полосками резали на части серебристые плети труб оросительной системы, петляли проторённые большими промышленными машинами колеи, а между колеями, словно наполовину вкопанные в землю гигантские яйца, торчали купола.

Круглые и продолговатые, высокие и низкие, они вспучивались бледными полупрозрачными призраками посреди казавшихся вечными сумерек, а внутри них кипела жизнь – синели и голубели диковинные растения, едва заметными тенями ползали угловатые силуэты роботов. Людей видно не было – в царстве машин они стали вспомогательными, второстепенными.

Я на секунду застыла, обозревая окрестности.

От одного из куполов отделилось чёрное пятно гружёной грузовой платформы и поползло вдоль горной гряды, аккуратно протискиваясь под хрупкими трубами, чтобы вскоре нырнуть в жерло туннеля, обрамлённое сияющим нагромождением ярких огней. А правее, далеко позади низкого и длинного купола, похожего на вытянутый черепаший панцирь, с линии горизонта ввысь уходило дрожащее марево. Постепенно краснеющий горизонт извивался от жара, и чем выше поднималась эта фата-моргана, тем гуще становился воздух, тем заметнее были облачка пара, лениво расползавшиеся в стороны и тающие в остром, как нож, небе, готовом взорваться рассветным светом Матери-звезды…

Там, впереди плавили подземные льды. Огромные раскалённые вольфрамовые стержни впивались в толщу вечной мерзлоты, пробуждали жидкость от крепкого сна в миллионы лет, решая сразу две задачи – насыщая атмосферу паром и вытягивая воду наверх, чтобы разнести по обширной сети надземных труб и напитать влагой многочисленные теплицы. Через многочисленную сеть пещер и пещерок, в которые едва ли можно было протиснуться, гигантские каверны, как чудовищные бани по-чёрному, источали из себя в холодную атмосферу горячий водяной пар…

«Чёрт, я что, сплю на ходу?!» – спохватилась я. – «Он же сейчас сбежит!»

Точка на голограмме почти пропала из зоны покрытия браслета – она тускло мерцала где-то впереди. Напрягая взгляд, я пыталась разглядеть серебристую искру на фоне тёмных камней. Вот она! Убегает – да как резво…

И я рванула вниз. Камни уходили из-под ног, я скакала по валунам, проваливалась в рытвины, один раз, другой – кубарем, с градом щебня – летела вниз по осыпям. Тулуп трещал синт-волокнами, рвался о наждачную крошку, но мне было плевать. Я должна была догнать сбежавшего бота. Телеметрия показывала заряд минут на десять, поэтому мне нужно было просто не отставать, чтобы не потерять сигнал…

На горизонте в мареве показался едва размытый ослепительно-белый серп – прозванная Матерью звезда, укрывавшая Ковчег от электромагнитного гнева сурового Отца, наконец показалась из-за горы. Небо вспыхнуло и моментально окрасилось ровным нежно-лососевым оттенком, словно кто-то щёлкнул огромным выключателем в тёмной комнате.

И в этом ослепительном свете я оступилась. Мать-звезда скрылась за косогором – нога моя соскальзывает с предательского валуна, а я лечу кубарем вниз, на острые камни. Сгруппировалась в падении – и всё равно отхватила удар в бок. Острая, знакомая боль прошила копьём, словно шрам на животе снова разошёлся…

Я лежала, свернувшись калачиком, и тихо стонала, вжимаясь в камни. Оправившись, ощупала маску – пластиковый визор не пострадал, фильтр работал. Стиснув зубы, я поднялась, отряхнулась и поплелась к чёрной щели в скале впереди. Судя по высоте, контролёр ушёл именно туда. Расстояние до метки увеличивалось, но точка на плоскости перестала отдаляться, а значит робот, вероятнее всего, спускался сквозь пористую литосферу.

Дело приобретало опасный оборот.

Спуск под землю? Я ещё ни разу… Где-то внизу толща была изрыта ходами, где, словно гигантские кроты, прорывались неведомые существа. Перед глазами восставали кошмары: круглая, перемалывающая породу пасть, алмазные резцы, скрежещущие так, что кровь из ушей течёт…

А на браслете шёл обратный отсчёт. Четыре с небольшим минуты. Четыре минуты, отделявшие меня от дополнительных выходных. Я смогла бы побродить, погулять в парке, почитать книгу, а то и посмотреть по местному голо-видению шахматный турнир или древние, словно мир, мультфильмы про странную команду шарообразных зверят, путешествующих по Вселенной… Из пяти каналов планетарной сети вещания развлекательными были два – и их хватало за глаза…

Но больше всего мне хотелось выспаться – я никак не могла привыкнуть к разгоравшемуся дню, который будет тянуться почти семьдесят земных часов. Пройдёт смена – и на дворе всё ещё будет день. Через «не могу» ляжешь спать, проснёшься – за окном по-прежнему светло. Завтракаешь, обедаешь, ужинаешь – вечер даже и не думает приближаться, а впереди, через считанные часы, уже поджидает следующая смена. Бесконечный день. Я металась между сном и бодрствованием, как муха в стеклянной банке – видя цель, но разбиваясь о невидимую преграду…

Ну ладно, держись, мелкий гад! Я иду за тобой!

Три десятка шагов – и я у чёрного зёва в бугристом камне. Нора. Сужающаяся, тёмная. И шальная мысль – а ведь бот не случайно залез в эту кроличью нору… И зачем мне туда лезть? Что там внизу? Вернуться-то ещё не поздно.

А на браслете – три минуты до разрядки батареи. За эти три минуты он не должен уйти далеко…

Я вползла в чёрную темень. Из зёва пахнуло влажным теплом, и донёсся низкий, вибрационный гул – словно спящий великан глубоко и мерно дышал. Нащупав сквозь рукавицу крошечную кнопку, я включила фонарик на браслете. Метнулась из-под самых ног каменная полёвка – далёкий потомок выпущенных когда-то на волю мышей, за годы эволюции изрядно усохший в размерах… Они научились согреваться в пещерах, но чем они тут питаются? Обкусывают именуемые кустами голые прутья, торчащие средь камней? А может, грызут сами камни?

Луч фонаря выхватывал из кромешной тьмы острые угловатые стены узкого извилистого прохода. Аккуратно цепляясь рукавицами за грубый камень и сгибаясь в три погибели, я двигалась вниз. Выбраться без снаряжения обратно я бы уже вряд смогла бы, но азарт тянул меня всё дальше. По мере продвижения становилось теплее, и в какой-то момент маска стала запотевать от поднимавшегося снизу плотного пара. Сигнал бота был слабым, но точка остановилась где-то впереди, метрах в ста.

Проход окончился небольшой пещерой, где я смогла наконец перевести дух. Гулким эхом отдавались мои шаги в туннеле, а сердце замирало – из тьмы, за границей света фонарика раздавались какие-то охи, стоны и клацанье. Визор маски запотевал, покрываясь тёплым конденсатом, и я ежесекундно протирала его рукавом тулупа, в котором уже взопрела. Наощупь двинулась я вперёд, мелкими шажками, чтобы ненароком не свалиться в случайную яму.

Поворот туннеля… Ответвление… Направо. Десять метров, растянувшиеся на километр – и ещё одно ответвление. Снова направо… Правило правой руки – это единственное, на что я могла положиться, чтобы не заплутать во тьме и не остаться здесь навсегда. А сигнал бота приближался. До цели – тридцать метров…

Земля под ногами задрожала. Сначала мелко, едва ощутимо, потом всё сильнее и сильнее, пока наконец не заходила ходуном. Схватившись за стену, я прильнула к шершавому камню и внутренне сжалась в комок, задержала дыхание. Что же это там такое?

Распалённое воображение рисовало существ одно страшнее другого, а пещеру наполнял гул – каменная симфония, встречающая солиста этой партии.

Солист шёл – я подошвами ботинок чувствовала, как где-то внизу с чудовищной силой трутся друг о друга каменные плиты, стёсываются и шлифуются, превращаясь в два плотно подогнанных друг к другу элемента, словно цилиндр и поршень в моторе. *Оно* прокладывало туннель. На голову сыпалась пыль, а гул перешагнул через какую-то невидимую отметку и стал стихать. Существо прошло подо мной и теперь отдалялось…

Когда я наконец выдохнула, с меня сходила десятая вода. Сбросив с себя тулуп, я осталась в одном комбинезоне, снова протёрла визор и взглянула на проекцию, висящую над браслетом. Сигнал пропал – лишь последнее расположение контролёра робкой точкой помигивало впереди. Значит, всё-таки сел…

Пещера сделала резкий поворот и по спирали устремилась вниз. Проклиная влажное марево, залеплявшее лицевой щиток маски, я почти вслепую пробиралась по лазу… И вдруг – камень под ногой треснул, подломился, будто корка снежного наста… и я полетела во тьму, инстинктивно сжимаясь в комок. Удар. Тело отозвалось глухим стоном, в ушах зазвенело, а сквозь этот звон хрустнуло – сухо, отрывисто. Это был визор маски. Перед глазами поползла извилистая трещина, разделяя мир пополам.

Я вскочила на ноги, забыв о боли, и лихорадочно шарила фонариком по сторонам. Высмотреть опасность, выцелить её в этой чёрной, обжигающей мгле! Но ориентиров не было. Один лишь пар, плотный, как вата, и чьё-то незримое присутствие.

Всё было скрыто жарким водяным туманом, и сразу со всех сторон на меня сыпался равномерным шепчущим конфетти шум, гул, шелест, как будто вокруг закипали сотни чайников и шуршали тысячи конфетных обёрток…

Где вы, мои выходные?! Точки на проекции видно не было, как, собственно, и саму проекцию – она скрывалась в жарком дыхании пещеры. Окутанная горячим паром, я поднялась на ноги, несколько раз с силой зажмурилась и огляделась по сторонам – не видно ни зги.

Как теперь отсюда выбираться? Зачем я попёрлась сюда, для чего погналась за этой дурацкой железякой?! И на кой чёрт мне сдались выходные, если я даже ещё работать не начала толком? Чтобы валяться в постели или опять бродить, не замечая всех этих странных чужих людей, по полупустой крытой галерее меж одинаковых белых юрт? Бродить кругами, пытаясь скрыться от наваждения, от воспоминаний об ощущении спокойствия, в котором я утонула, окружённая родными людьми возле отчего дома.

А ведь клиническая смерть, которая снова рассекла жизнь на «до» и «после», тянула к себе и была такой манящей и желанной, что я не знала, куда себя деть. Медленно и мучительно умирая внутри, я наматывала километры по мощёным дорожкам в одиночестве, в ожидании, когда эта острая горечь возвращения отхлынет. Бродила в ожидании той, с кем могла поделиться самым сокровенным. В ожидании Софи, которая вернула меня обратно в этот мир – и исчезла.

Её не было рядом уже вечность, но она должна была вернуться – скоро, со дня на день. И когда это случится, я украду для нас лишний день. Выпрошу, выбью, выгрызу эти выходные.

Я шла на звук. Сквозь пар, что обжигал лицо, пропитывая комбинезон до нитки. Тьма нехотя отползала от немощного луча, уступая лишь настолько, чтобы я могла сделать следующий шаг, и когда нога моя зависла над чёрным провалом пустоты, я застыла.

Я замерла на самом краю обрыва, а под подошвой ботинка, далеко внизу клокотала вода.

Гигантскую каверну топило в кипятке и пару͐ бурлящее озеро – один из исполинских сообщающихся сосудов этой бесконечной сети разветвлённых пещер. В сотнях метров отсюда в одну из таких заполненных водой каверн был погружён рукотворный автоматический кипятильник чудовищных размеров. Освобождённый жаром термоядерной реакции пар поднимался наверх, под дырявый свод полости. С почти недостижимой вышины падал робкий рассеянный свет, которого хватало только для того, чтобы явить передо мной беспросветную серость…

Стянув с лица маску, я смотрела вниз, в сизый танцующий туман и медленно, полной грудью вдыхала обжигающий воздух, освобождённый из вековых льдов. Пар шипел, присвистывал, что-то шептал мне сотнями сиплых голосов, будто ракушка, прижатая к уху.

Один шаг. Всего один – и я полечу в раскалённую бездну. Сколько до воды? Пять секунд? Десять? Хватит ли времени, чтобы осознать, каково это – свариться в кипятке заживо? Одно было очевидно – это будут не самые приятные ощущения. Оставалось лишь шагнуть, чтобы в этом убедиться. Шагнуть вперёд… Давай же, шагни… Всего разок…

– Оставаясь в одиночестве, ты становишься опасной для себя самой, – раздался приглушённый голос из-за моего плеча, и тут же слабый отсвет браслета потух, оставляя меня в полнейшей тьме.

Я резко обернулась.

В паре метров, на границе видимости стоял серый продолговатый силуэт. Инстинкт сработал быстрее мысли – запястье согнулось, выпуская резак… Которого не было. Я с детским удивлением не обнаружила луч плазмы – вместо него под промокшим слоем перегретого комбинезона до боли сжался живой, беззащитный кулак. Как же мне не хватает сейчас моего резака…

– Человеческое тело такое уязвимое, – шелестяще усмехнулся голос из тьмы. – Надо отдать должное мягкотелым любителям куполов – они недаром разоружили тебя, странница.

– Кто ты? – выдавила я из себя, отступая от края и двигаясь в полутьму, по дуге вокруг силуэта, стараясь не выпускать его из поля зрения.

– Гонец. Роль довольно непривычная для меня, но что уж поделать. – Странный механический смешок раздался из-под маски. – Мы давно наблюдаем за тобой и ищем встречи, и наконец нам удалось её устроить.

– Устроить? – переспросила я, а разум озарила догадка. – Так это ты заманил меня сюда с помощью дрона?

Теперь понятно, почему спятивший контролёр целенаправленно ломился в пещеру – он был под внешним управлением. Сюда же, наверное, отправился и тот, что исчез на прошлой неделе…

– Пропажа бота неделю назад – тоже твоих рук дело? – спросила я, уже уверенная в ответе. – Как раз, когда мне тут всё показывали…

– Я полагал, что всё это сильно затянется, но получилось со второй попытки.

Серая хламида шевельнулась, в чёрной руке блеснуло небольшое устройство, похожее на пульт управления.

– Что тебе нужно от меня? – Я оценивала ситуацию, выжидая момент для нападения – как всегда, я должна была бить первой.

– Не бойся, я не собираюсь причинять тебе вред. Я бы не пришёл, если бы мой, скажем так, протеже не захотел увидеть тебя.

– Какой ещё «протеже»? – Я сделала шаг в сторону, напрягая глаза и пытаясь высмотреть его подельников, но, похоже, он был один. – И почему наша тайная встреча не может пройти наверху, при свете дня?

– Наверху… – Вновь механический смешок. – Тех, кто живёт на поверхности, лучше лишний раз не посвящать в эти не совсем человеческие дела.

– Давай сделаем вот как, – предложила я. – Я найду железяку, ты покажешь мне выход наружу, и я уйду. Мне не хочется лезть в чужие дела. Да и без выходных, в крайнем случае, преспокойно обойдусь, благо устать от работы я ещё не успела.

– Я не могу тебя отпустить, – холодно отрезал силуэт.

Я пыталась рассмотреть незнакомца. Высокий, больше двух метров ростом, как и все здешние обитатели, он был с ног до головы укутан в бесцветную хламиду. Руки скрывались под полотном, из-под капюшона торчала дыхательная маска во всё лицо. Над ней тлели два немигающих тусклых пятнышка, словно застывшие в воздухе жёлтые светлячки.

– И что теперь будет? – спросила я.

– Распряжение, – глухо прошелестел незнакомец и шевельнулся. – Смена состояния. Но ты можешь назвать это сном, так тебе будет привычнее.

– Стой, где стоишь! Не смей приближаться ко мне! – выкрикнула я, собирая тело в стойку, чтобы дать отпор. Секундой позже пришло беспамятство, а тело моё растворилось в мокром тумане…

* * *

Я стояла возле огромного каменного шара, изрытого круглыми отверстиями, и рука моя судорожно хваталась за шершавую поверхность, за воздух, за всё вокруг. Пальцы немели от напряжения. Над головой в бесконечной вышине чернел потолок огромной каверны. Тишина была абсолютной, вакуумной. Я не слышала даже своего дыхания, а стальной леденящий воздух обжигал лёгкие.

Призрак незнакомого ранее ощущения возник в голове, призывая к жизни животный страх неизвестности. Что-то происходило вокруг меня, в полной тишине и непоколебимости.

«Углеродная сущность вернулась в оболочку», – подумала тишина прямо внутри моей головы. – «Я буду говорить с тобой на твоём языке, чтобы ты понимала меня».

– Кто ты? – спросила я у пустоты.

В глубине каверны зажёгся свет. Не вспыхнул, а зародился, будто первая искра в космической тьме. Робким дрожащим огоньком он озарил темноту. Разгораясь, распаляясь, он вырастал и приобретал очертания, отдалённо похожие на человеческие. По спине побежали зябкие мурашки. Рядом не было никого, я была один на один со странным существом, намерений которого не знала.

«Впрочем, видала я существ и пострашнее», – мысленно попыталась я себя успокоить.

«Слишком привычные для углеродной сущности формы вызывают всплески энергии, поэтому я принял эту. Ваш вид зовёт меня Созерцающим».

«Почему я здесь?» – промыслила я. – «Тебе что-то нужно от меня?»

«Почувствовать. Изучить. Запомнить. Углеродная сущность идёт издалека. Она тоже хранит в себе загадку, но слепо тянется к вечности. Я хочу узнать, почему».

Силуэт приближался, и свет заливал пещеру. Я вжалась в каменную сферу, зажмурившись, но свет проникал сквозь веки. Блики не исчезли – напротив, они бежали всё быстрее, смазываясь, превращаясь в бешеный круговорот цветов, на воздушной карусели унося меня ввысь, сквозь потолок каверны. Меня вырвало вверх, сквозь свод, в бешеный водоворот цвета и света – ещё более яркого, красного, как кровь, бегущая по артериям…

«Теперь я знаю, что сокрыто в этой углеродной сущности», – мерцал источник свечения. – «Две жизни вместе и порознь. Вторая сторона одной медали… Сейчас ты узришь мои смыслы и постигнутые масштабы, но лишь крупицу, потому что целое извне постичь не дано».

Годы, по кирпичикам сложенные из дней, склеивались в десятилетия. Одна к другой декады выстилали тропу длинною в век, крохотным отрезком ложащуюся на нить тысячелетий. Множились и множились годы – условные обозначения, придуманные крошечными, полубезумными от страха людьми для того, чтобы познать собственную ничтожность и огромность всего окружающего, и при этом не сойти с ума…

Вспыхнуло осознание. Каменная планета, которая когда-то вращалась вокруг злобной красной звезды, выжигавшей всё окрест себя, повисла в бархатной пустоте. Она была лишь игровой фигуркой на бесконечном поле Познания. Одна из многих, она просто оказалась на пути в Вечность.

Я понимала. Не умом, но каждой клеткой бытия я постигала суть этого явления. Любопытство, общее для всего живого, толкало странников мира вперёд, от того бесконечно далёкого места, где они зародились и окрепли, прошли через взлёты и падения и однажды вышли за пределы самих себя. Странников больше не стало. Возник Он – единый и бесконечно множественный, словно энергетический мицелий, расползающийся под тканью пространства. В его силах – быть нигде и везде одновременно, где он хоть раз побывал. В его силах – созерцать всё, скрываясь от пугливых белковых и кремниевых существ, остающихся позади, и одной лишь мыслью менять саму структуру бытия…

Знания – собранные, усвоенные, переработанные, – преумножались и дополнялись ежесекундно, полыхая электрическими разрядами вдоль нитей растянутой над миром энергетической паутины Любопытства. У сверхразума не было предела – было лишь стремление. Желание бесконечно познавать Вселенную, доказать и опровергнуть каждый её закон, возвысить и низвергнуть всех, кто способен двигаться, нести изменения сквозь время…

Очередной занятной находкой среди бесчисленного множества гравитационных формаций стала планета возле жёлтой звезды. Третья по счёту, она нежилась в умеренных потоках света, подогревая на своей поверхности биологический бульон, состоящий из целого сонмища ингредиентов – живых сущностей.

Можно было оставить нетронутым, нераспечатанным, понаблюдать за ходом развития крошечной замкнутой системы, но Любопытство решило вмешаться – лишь один раз. Это было занятно, из этого обязательно получилось бы что-то интересное. Миллиарды лет молекулярного танца, увенчанные хрупким цветком разума, и их муравьиная целеустремлённость заслуживала награды. Жеста. И Любопытство решило поделиться крупицей собранных знаний.

Инверсия реальности повела отчаянную попытку землян спастись и основать колонию за пределами своего мира. Гравитация правды указала тем, кто желал спастись, место, где от Древних остался забытый след. Одна из многочисленных дверей, найденных безмолвным Любопытством, которое самим своим присутствием исказило не координаты, а саму ткань пространства, в которой эти координаты существуют.

Общность хрупких недолговечных существ получила шанс к выживанию, однако рано или поздно, но неизбежно они будут стёрты с лица Вселенной. Вопрос заключался лишь в том, насколько долго проработают их инстинкты выживания, и что или кого создадут они себе на смену – будет это новый собеседник или же радиоактивная пыль…

И тогда Любопытство поглотило и меня. Невидимая мембрана лопнула, и я провалилась в бесконечный информационный океан. Вокруг трещали, слетались и отскакивали друг от друга бесчисленные голубые искры нервных импульсов. Обрушился на разум девятый вал информации – смывая границы «я», растворяя меня в этом безумном, божественном потоке. Обрывки собственных и чуждых мыслей мельтешили ураганом, и мой разум, словно мечущиеся глаза, едва успевал выхватить из потока один образ из миллиона. Линии времени пересекали бесконечные хронологические полотна, вспыхивали разноцветные пейзажи с чужими звёздами над горизонтами, жизнь множилась во всём её разнообразии, порождая на свет удивительных созданий…

Видения оборвались. Резко, как срезанная посреди фильма киноплёнка. Меня сбросило с высоты звёздных орбит обратно, в немую пустоту пещеры. Дрожащий силуэт терял яркость, превращался в белёсое бесформенное облако, в недрах которого пробегали торопливые синие молнии. Казалось, он кружится вокруг, рассматривает меня, ошеломлённую и застывшую, со всех сторон, выворачивая не карманы, а самые потаённые уголки памяти, разглядывает их содержимое – шрамы на душе, – хотя ни он, ни я не двигались с места.

В оглушительной тишине вновь возник электрический шёпот:

«Теперь сущность знает, кто я. Любознательность. Вечный поиск и созерцание, сотканные из энергии. Теперь я знаю, кто ты, и мне давно известны чужие следы, что я читаю в тебе. Отпечатки», – промолчала тишина, и силуэт загорелся ярче. – «Следы тех, кого я держу на границе моих миров. Оттиски борьбы и фантомные шрамы. Я уже видел тех, кто подчинился им, не было им числа. Но раньше они были далеко. Теперь они в пограничье – и общность людей стала их пищей».

– Кто это – они? – только и выдавила я из себя, смутно догадываясь, о ком говорил мой собеседник.

«Они – Ненасытность. Вечный поиск и поглощение более слабых, податливых. Они нашли новую общность и заполняют её своими порождениями. Но они совершили ошибку, ведь общность людей способна к непредсказуемым изменениям».

По силуэту скользнула рябь, и я каким-то чувством… Нет, не шестым – у этого чувства не было номера, его просто не могло быть у человека, – я отчётливо поняла – это был смех. Существо передо мной насмехалось над ночными кошмарами, что сейчас в человеческом обличии разгуливали среди моих соплеменников, внедрялись во все властные структуры, поближе к рычагам управления человечеством, шарили длинными пальцами в чужих головах и подчиняли людей своей воле. Зачем они пришли? Неужели только затем, чтобы питаться людьми?

«Живое всегда движется», – ответствовал аморфный силуэт. – «Порождения Ненасытных предсказуемы и идут по своему пути, с которого им не свернуть. Они созданы, чтобы готовить почву для своих голодных хозяев».

– Они готовят вторжение в Сектор, – прошептала я, выискивая образы в электрических вспышках, что полыхали в мозгу, и находя их.

«Вторжение… Слияние… Охота… Это умозрительные конструкты». – По пещере пробежал ветер, и я впервые почувствовала ощущение на коже – озноб. – «Человек получит свой шанс на выживание. Но сумеет ли он им воспользоваться?».

«Зачем я здесь?» – мысленно спросила я.

«Любопытство. Я удовлетворил его и понял то, что попало в твою сущность извне. Это необычно. Из этого может что-то получиться, но ты мнишь себя слишком слабой, чтобы что-то изменить, ведь твой век скоротечен».

– Я пытаюсь понять, о чём говоришь, но едва получается, – пробормотала я.

«Последнее. Ты – следуешь своей дорогой вдоль кромки Пустоты. Шагай осторожно…»

… Мир перекосился и рухнул. Удар о камни вышиб из меня воздух, щекой я почувствовала лёд. Свет. Ослепительная, безжалостная белизна неба резанула по сетчатке.

Что… Где я?! Это что, был сон? Глюки? Нет же, я вся продрогла до костей…

Руки сами, помимо воли, прижимали к груди металлический шарик. Комбинезон стоял колом, промокший и промёрзший насквозь, и хрустел, как ледяной панцирь. Контролёр выпал из ослабевших пальцев, глухо стукнулся о камень и замер, будто обычная железяка. А я, с трудом оторвав голову ото льда, приподнялась на локте и с диким недоумением огляделась. Никакой пещеры. Никакого кипящего озера. Только камни, лёд и бесконечное лиловое небо.

В двадцати метрах от меня к небесам тянулся белоснежный купол плантации, возле которого были небрежно брошены два невзрачных тёмных кирпича казённых глайдеров. В этот момент дверь в подножии купола распахнулась, и на пороге возник Василий.

– Где тебя черти носили?! – Его голос сорвался на крик, пока он бежал ко мне по камням. – Мы за неделю тебя уже похоронить успели!

– Какую неделю? – фыркнула я, но внутри что-то ёкнуло. – Меня не было полчаса, от силы!

Я поднялась на ноги, и мир поплыл. Схватилась за голову, пытаясь удержаться в реальности, которая накатывала тёмной, густой волной. Рядом уже стояли Василий, бригадир и пара сменщиков – молчаливые исполины, на две головы выше моего друга, рядом с которыми мой друг казался подростком. Все они с хмурым напряжением разглядывали меня.

Как и подавляющее большинство местных обитателей, они нас несколько сторонились, общаясь с нами исключительно по рабочим вопросам. Исключением был бригадир Каштанов, с которым мы сразу как-то нашли общий язык.

– Где форменную куртку потеряла? – спросил он. – Почему вся мокрая? Ты что, в подземные резервуары лазила?!

– Парилка у вас там что надо, – ткнула я пальцем вниз, в камень под ногами. – Баня по-чёрному…

Схватив под локотки, мужчины чуть ли не внесли меня через дверь под купол, где я, тут же завёрнутая в многослойную тёплую ткань, застучала зубами от промозглого холода.

– Семь земных дней, Лиза! – воскликнул Василий голосом, полным и злости, и отчаяния. – Где ты таскалась?!

– И за каким чёртом туда сунулась вообще? – добавил Каштанов.

– За контролёром. Ты обещал мне выходные. – Я указала пальцем на лежащий рядом шар, на котором поблёскивали замёрзшие ледяные дорожки. – Я нашла робота, но какие ещё семь дней? Вы меня разыграть решили, чтобы выходные не давать?

– Не, ну ты на неё посмотри! Прогуляла целую неделю, да ещё хватает наглости просить выходные! – Нахмурившись, Каштанов почесал затылок и пробормотал: – Между тем, с меня безопасники все шкуры содрали, а снаряженная экспедиция ищет тебя до сих пор!

– Вы серьёзно? – спросила я уже без тени иронии – шутка либо затянулась, либо вовсе не была шуткой.

– С самого момента, как ты испарилась с радаров, – сообщил бригадир. – И до сего момента.

– Слушай, давай я переоденусь и пойду работать, – сказала я и вразвалочку, не вылезая из тёплого одеяла, направилась к двери в раздевалку.

– Ну уж нет, – заявил Каштанов. – Василий, возьми отгул и отвези её домой, ребята здесь за всем присмотрят. Пусть придёт в себя, а я буду думать, что с ней делать.

– Обещаю, я больше никуда не полезу, – честно призналась я. – Готова искупить вину кровью.

– Лучше иди переоденься. – Голос Василия смягчился. Он нажал кнопку на браслете, и один из глайдеров снаружи ожил и загудел. – Минут через десять салон прогреется. И полетим… домой…

* * *

… Автоматизированная теплица осталась позади, а под нами проплывали лысые скалы. Будто шампиньоны, из них вспухали купола – редкие, разрозненные, сцепленные серыми колеями в извилистых ложбинах. Под кромкой горизонта постепенно вырастал город по имени «Пушкин-второй».

Белели несколько светлых кругов, словно нарисованные белым пунктиром – жилые «кольца». Тут и там к ним примыкали продолговатые пузыри рекреационных зон, а в самом центре расползшегося по камням города застыла серая, словно сложенная из детских кубиков, конструкция, вмещавшая в себе излучатель магнитного купола, теплоцентраль, узлы водо- и теплоснабжения, кондиционирования и чёрт знает, чего ещё, необходимого для жизни…

– Слушай, пока мы не долетели, – сказал Василий, и я, погружённая в себя, вздрогнула. – Может расскажешь мне, где ты болталась целую неделю?

Рассказать всю правду? Там делов было на полчаса – по крайней мере, если меня не подводили ощущения. А они, определённо, подводили, потому что часы с календарём на приборной панели подтверждали правоту ребят.

Я нутром чувствовала, что о встречах с таинственным незнакомцем и с Любопытством лучше не распространяться. Тем более, что остального я не помнила, а в том, что помнила – ежесекундно сомневалась. Впрочем, было понятно, что я «засветилась». Будучи гостьей на Ковчеге, я наверняка была под ещё более тщательным наблюдением, чем аборигены – однако, если меня безуспешно искали уже неделю, я не знала, что и думать.

– Я же сказала – под землёй. – Голос прозвучал тише, чем я хотела. – Всё, что помню – камни и пар. А неделя… Наверное, просто отключилась. Ударилась головой… Не знаю. Потом очнулась и выбралась.

– Лиз… – Василий тяжело вздохнул, и в этом вздохе была вся его усталость. – Я может и старый, но не слепой. За идиота-то меня не держи.

Щёлкнула зажигалка. Он затянулся и выпустил клуб сизого дыма. Кабина тут же окуталась им, почти бесцветно запахло местным табаком, бирюзовые листья которого Вася доставал через Каштанова.

– Ладно. – Он сделал паузу, выдохнув в потолок. – Твои тайны при тебе. Но раз уж ты решила податься в спелеологи, я тебе кое-что расскажу… Помнишь войнушку на апатитовом руднике Пин Вэлли на севере Индии? Там ещё в стародавние времена был национальный парк, пока его не вырубили под корень. – Он выжидающе уставился на меня, не дождался реакции и вновь обратил взор вперёд, на надвигавшиеся «кольца» «Пушкина-второго». – Хотя, тебя ещё на свете тогда не было… В общем, это был последний настоящий профсоюз горняков на Земле. Они хорошенько закусились с владельцами шахты. Сначала их хотели тихо-мирно выпнуть с работы, заменив более покладистыми неграми, но они не согласились и упёрлись рогом. Оцепили территорию, вооружились, прогнали охранку, и решили отстаивать свои права…

– Дай-ка угадаю, – прервала его я. – Ты там был. Тебя, «миротворца», послали, чтобы перебить их.

– Три батальона, шесть сотен ребят, – невозмутимо сказал он, пропустив едкое замечание мимо ушей. – Мы с ними пытались по-хорошему – всё ж таки люди, как никак, но трёхдневные переговоры ни к чему не привели. Начался штурм, во время которого почти две тысячи рабочих отступили в шахты и устроили нам небольшую партизанскую войну. С ловушками и засадами – всё как положено. Сотня километров туннелей, и они там, в этих катакомбах, чувствовали себя как дома. Откатившись, мы взяли шахту в осаду, и задача стояла простая – уморить их голодом и заставить сдаться.

– Обычно в таких случаях пускают газ…

– Мы же не звери, Лиз. Наш командир до последнего упирался и шёл на компромисс, за что его потом судили, как предателя интересов корпорации. Отделался за свою «мягкотелость» в итоге относительно легко, ушёл на пенсию – связи помогли… Ну так вот, осада длилась две недели. А потом как-то сразу стало уж очень тихо – подозрительно. Мы потихоньку пошли вниз по шахтам, метр за метром. И что ты думаешь?

– Споры с корпорациями всегда заканчиваются одинаково – горой трупов, – пробормотала я, отмахиваясь от клубов дыма, затуманивших тесную кабину.

– А вот и нет! Они исчезли! – Вася всплеснул руками, роняя на приборную панель пепел с сигаретного огарка. – Все до единого. Как сквозь землю провалились – в прямом смысле… И я не вру, не смотри на меня так. Никаких потайных ходов мы не нашли. Всё облазили, не было их вовсе!

– Лабораторию ты, я так понимаю, тоже тогда всю облазил, – не преминула я ткнуть Василия в больное. – Но я здесь причём? Что ты хочешь мне этой историей сказать?

– Этих людей больше никто и никогда не видел, – негромко сказал Вася, прикуривая новую самокрутку от окурка. – А доношу я до тебя простую мысль…

Взгляд его стал твёрдым, почти отцовским.

– Твоё исчезновение станет концом ровно для одного человека. И это не я. Так что, сделай одолжение, посиди смирно, хотя бы пока Софья не вернётся. Ради неё…

Глава V. Возвращение со звёзд

До военного космодрома, приютившего «Аркуду», было несколько сот километров скальной породы. Весь путь – один единственный выстрел сверхзвукового снаряда по пневмотуннелю, наглухо отрезанному от мира. Гражданским там делать было нечего – воздушное пространство над полем и далеко за его пределами глушили ретрансляторы, а станцией заправляли военные. Сама «Арку́да» – военный корабль, который несколько недель назад штурмом брал Асканий, буквально час назад сел на поверхность планеты.

Мы с Василием ждали прибытия экипажа на верхнем ярусе станции, на другом краю пневмолинии. Внизу, на платформе, отрезанной от ложбины путепровода высоким ограждением, толпились другие ожидающие. В самой середине продолговатого вестибюля станции, прямо над небольшой стайкой разноголосо щебечущих и переминающихся с ноги на ногу женщин и детей свисал потрёпанный, цветастый плакат. Пахло типографской краской и патриотизмом: «К звёздам упрямо и смело! Нет героизму предела!» Двое мужчин – совсем низенький старик, прибывший на Ковчег, очевидно, уже зрелым мужчиной, и рослый, худощавый, словно жердь, юнец – явно чувствовали себя среди женщин и детей не в своей тарелке…

Воспоминание о встрече Созерцающем сидело во мне, как заноза. Недельный провал, который для меня длился мгновение. Два местных дня прошло с тех пор, а я всё таскала в себе эти ослепительные осколки, словно занозы, прораставшие новыми смыслами. Первичный шок давно прошёл, сменившись тягучим, навязчивым размышлением. Мысли накатывались из ниоткуда, собираясь в узор, словно проявленная фотография – медленно, неровно, но неотвратимо. Крошечными фрагментами эти клочки склеивались друг с другом, постепенно образуя целостную картину.

Эта встреча не была случайной. И она точно была не ради утоления любопытства, а скорее – вовсе даже не для этого. Созерцающий хотел мне что-то показать, что-то сказать – а всё остальное скрыл за завесой. Однако, и этого хватило, чтобы понять: он давно играет в игры межзвёздного масштаба. И в этих процессах были замешаны такие силы, о существовании которых даже догадываться было страшно, и с какого-то момента – раньше, чем я попала сюда – я оказалась втянута в эти события. С какого? С кражи «Книги» над Джангалой? Или раньше?

Память, подточенная комой, подводила. Каптейн, эти твари в костюмах… Два года назад? Три? Детали расплывались. Но одно я знала точно – всё это происходит прямо сейчас. Пока я брожу по коридорам чужого мира и копошусь в теплице под куполом…

– Вася, – тихо позвала я, решив начать издалека. – А что, если я скажу тебе, что мы не одиноки во Вселенной? И я сейчас не про Созерцающего, который жил тут задолго до людей.

Василий всхохотнул, и снизу бледными пятнами на звук обернулись несколько овальных лиц.

– Тоже мне, новость! Я где-то вычитал, что за последние три десятка лет в Секторе открыли – держись крепче – семьдесят два миллиона видов живых существ! От микробов до болотных горилл о четырёх руках.

– Я не о животных. Я про разумную форму жизни, враждебную человеку. То чучело, что ты подстрелил на пирсе…

Мой друг оторвался от разглядывания висящего под потолком панно с изображённой на нём стремительной ракетой на алом фоне и уставился на меня.

– Какого ещё чучела? – Его брови поползли вверх. – Это ты про того кургузого рыбака, что стоял столбом посреди всего того бардака?

– Рыбака? – Я почувствовала, как пальцы руки холодеют. – Вася, он был под два метра ростом. В чёрном костюме и очках. Худой, как жердь.

Он смотрел на меня с искренним непониманием.

– Лиза, ты вообще о чём? Рост метра полтора, заляпанный комбинезон, и лицо… Ну, обычное. Типическое такое. – Он скорчил нелепую гримасу, попытавшись изобразить типическое лицо. – Таких в любой портовой забегаловке дюжина.

– Значит, ты видел то, что тебе хотели показать, – пробормотала я. – Это было нечто другое, не человек даже. Оно влезло к тебе в голову и нарисовало картинку. Самый обычный человек. И если бы картинка сошлась, мы с Софи сейчас были бы мертвы.

Я посмотрела на него в упор.

– Так как ты догадался? Почему выстрелил именно в него? Оперативники были куда опаснее.

– Да хрен его разберёт. – Он потёр подбородок. – Помню, подумал: стоит, понимаешь, мудило посреди ада… Спокойный такой, будто голубей кормит. А вокруг свист, грохот, пули летают. Я и подумал – раз уж такому везёт, что ни одна пуля не зацепила – надо помочь судьбе. Ну и пальнул. Чтоб не выделывался. – Указательный палец Василия непроизвольно дёрнулся, будто он нажал на спуск. – Человек, не человек – тогда как-то, знаешь ли, не до такой мелочи было… Ноги бы унести.

– Чтоб ты знал – этот выстрел спас нам всем жизнь. Этих притворщиков зовут Эмиссарами, – впервые произнесла я это слово. – А я, кажется, вижу их такими, какие они есть. Их настоящие лица. Эмиссары…

Словно шарик, я покатала это слово на языке. Странное слово, зловещее. Холодное и липкое. Впрочем, только так я могла наречь тот образ, что уже пару дней крутился в моей голове вместе с остальными вызревающими мыслями и картинками. За две бессонные ночи, проведённые в раздумьях, я не успела осмыслить и тысячной доли того, что за минуту показал мне Созерцающий. Бесконечные, бессчётные миры, неведомые растения и животные под непредставимыми небесами – всему этого не хватало слов для описания…

– Эмиссары, значит посланники? – Василий подозрительно прищурился. – Откуда ты знаешь?

– Не спрашивай, – попросила я. – Просто знаю, и всё… Я уже не в первый раз сталкиваюсь с ними. Они нечто вроде агентов внеземной цивилизации. Работают тут и там, протягивают свои щупальца везде, где только можно – в правительства, в научные проекты, даже в торговлю людьми…

– А-а, понятно! – Василий понизил голос до конспирологического и огляделся по сторонам. – Теория заговора. Дай угадаю… Они уже среди нас. Готовят вторжение? Пьют наше пиво и соблазняют наших женщин?

Он выпучил на меня глаза, полные горящих задорных искр. Ага, ясно… Долбанный юморист.

– Тьфу, чтоб тебя! – буркнула я, но он уже наклонился ко мне, дыша в ухо запахом табака и крепкого одеколона.

– Такое с серьёзным видом не говорят, – прогудел Вася. – Этим уже никого не удивишь, а вот слухачам лишней пищи давать не стоит. Кроме того, мы, людишки, подспудно каждый день ждём вторжения. Мы к нему настолько морально готовы, что, когда это случится, никто ничего не заметит. Все продолжат залипать в своих гаджетах и смотреть фильмы про… Про очередное вторжение пришельцев, да.

– Так ты всё-таки мне веришь? – Я с сомнением покосилась на него. – Я и сама-то себе не особо верю, но, знаешь ли, приходится, чтобы не спятить.

– А почему, собственно, нет? Помимо Земли существует целое сонмище обитаемых планет. Почему бы на одной из них не завестись разумной цивилизации? Благо, за примерами далеко ходить не надо…

– Предположим, что где-то в галактике совпали все условия для возникновения разумной формы жизни, – рассуждала я, пытаясь проверить на прочность то, что знала – я очень хотела, чтобы теория о «вторжении» рассыпалась в прах. – Предположим даже, что их жизненный цикл совпал с нашим – они, к примеру, не вымерли миллиард лет назад, а технологическое развитие позволяет им путешествовать меж звёзд. Но как они оказались так близко? Как попали в наш Сектор? Ведь в одной только нашей галактике звёзд не счесть, а вероятность возникновения жизни чудовищно мала в принципе!

– Слушай, космос давно уже стал проходным двором, все летают туда-сюда, как на машинах по шоссе. – Василий похлопал себя по карманам в поисках сигарет, потом вспомнил, что курить можно только в специально отведённых для этого местах, а станция таковым не была, и повернулся ко мне: – Вот, что мне известно: первое – вокруг Земли, как оказалось, целая куча пригодных для жизни планет, на которых что-то растёт, летает и ползает – притом очень активно. Где-то биомы разнообразные, где-то не очень… Второе – существуют технологии, которые позволяют сильно расширить скоростной предел.

Он замолчал, а я спросила:

– А третье?

– Третье – нет ничего невозможного. Поэтому, раз ты уверена в том, что говоришь – я тебе верю. Но ты мне скажи, зачем тебе всем этим забивать себе голову? Ты ведь никак не сможешь на это повлиять. А если попытаешься – чего доброго, какое-нибудь сверхсущество тебя расплющит, как козявку…

– Помнишь историю о Великой Тьме, что рассказывал Агапов?

– Ну? – заинтересовался Вася. – Как по мне, больше на легенду какую-то похоже.

– «Первопроходец» был уничтожен Созерцающим, чтобы оградить свою личную чашку Петри от Эмиссаров. Это было пресечением попытки инфильтрации. Поэтому здесь, на Ковчеге, мы в безопасности, и никакие чудовища сюда не доберутся, но есть одно маленькое «но».

– Которое?

– Это не мой дом, – заключила я. – Мой дом – это Сектор, каким бы он ни был. Он очень далеко отсюда, и они уже почти готовы прибрать его к своим рукам.

Я вдруг поймала себя на мысли, что словосочетание «мой дом» в связке с Землёй и её окрестностями стало для меня совершенно естественным. Когда это вдруг место, где я всегда чувствовала себя чужой, стал моим домом? Вероятно, в тот момент, когда я открыла глаза в триллионах километрах от чужой земли здесь, на ещё более чужой земле…

– Вот чёрт… – Василий потёр переносицу. – Теперь и мне обратно в деревню захотелось. Как представлю, что они там мой домик кверху дном переворачивают… Тьфу на тебя, задурила мне всю голову!

Снизу в лицо дохнуло прохладой, пахнущей озоном и сталью. Зашелестел ветер, нарастая до оглушительного гула, который отзывался вибрацией в металле под ладонями. И тут же, разрезая этот шум, из репродукторов прозвучал бесстрастный голос, раскатываясь эхом:

– Скоростной пневмопоезд прибывает на второй путь. Всем встречающим – отойти от края платформы!

Толпа внизу заметно оживилась, загалдели дети, защебетали на разные лады женщины. Пневмокапсула приближалась, холодная заверть принялась трепать длинные платья женщин, копаться в волосах рослых ребят и девчонок. Спустя полминуты, выдавливая из туннеля гулкую воздушную пробку, на платформу почти бесшумно вкатилась вереница обтекаемых цилиндров. Василий уже спускался на эскалаторе вниз, а я предпочла остаться сверху, подальше от толпы.

Сердце колотилось где-то в горле. Всё внутри сжалось в тугой, болезненный комок. Ещё миг – и я увижу её. Я впилась взглядом в шов между дверями, приготовившись ловить в потоке чужих лиц единственное, родное.

Все мысли куда-то улетучились, и я задержала дыхание. Целая вечность прошла с тех пор, как я видела над собой ангела. Целая жизнь минула с тех пор…

Двери вагонов разъехались в стороны. Появились первые люди в парадной форме – в идеально выглаженных синих мундирах со сверкающими знаками отличия и звёздами на погонах. Подтянутые, уверенные в движениях, с объёмными рюкзаками на плечах, они улыбались. Внизу нарастал радостный гомон, а бойцы побросали поклажу и тут же оказались в плену у родных. Дети и женщины обступали мужчин, заглядывали им в лица, трогали их за руки, что-то говорили.

Объятия, поцелуи, потрёпывания детей по головам. Словно встреча победителей, вернувшихся с войны – думаю, это было недалеко от истины.

Старик и юнец взволнованно встречали единственную женщину в форме… Нет, не единственную. Вторая женщина, совсем маленькая, словно ребёнок на фоне рослых великанов, появилась в дверях капсулы одной из последних.

– Софи! – радостно крикнула я и помахала рукой.

Она подняла голову, и лицо её озарилось улыбкой, осветилось изнутри. Словно птица, она порхнула в сторону эскалатора. Несколько секунд спустя Василий принял из её рук рюкзак, а я вжималась в неё, вдыхая до боли знакомый божественный и страшный аромат её духов, смешанный с озоном и чем-то техническим. Стискивала так, что у нас обеих ныли рёбра. Пальцы моей новой, живой руки впивались в прохладную ткань её мундира, а другая, механическая, ощупывала шёлк её волос. Я боялась, что если разожму объятия – она рассыплется пеплом. А если не разожму – мы обе задохнёмся, и мне будет всё равно.

– Живая, – тихо прошептала она и прижалась к моей щеке.

– Как же я скучала по тебе, – пробормотала я. – Если я тебя сейчас отпущу, ты не исчезнешь?

– Нет уж, хватит с меня разлук. И прости меня, пожалуйста. – Она сжала меня ещё крепче. – Я ведь потеряла веру. Я думала, что ты уже не вернёшься обратно.

– Меня так просто не возьмёшь! – с напускной удалью фыркнула я. – Многие пытались. Зубы пообломали.

Пообломали… Если бы не Софи и «Анкилон» под её управлением, я бы дрейфовала, холодная, по орбите Юпитера до конца времён. Мы обе это понимали, и обе промолчали, замерев в объятиях друг друга…

Воссоединившиеся семьи поднимались по эскалатору и шли мимо нас. Один из великанов задержался и подошёл к нам. Его лицо, наискось рассечённое шрамом, показалось мне смутно знакомым. Он едва заметно кивнул мне, глянул на Софи сверху вниз и хорошо поставленным командирским басом заявил:

– Младший сержант Толедо, жду тебя завтра вечером на сходку. Не забудь перед этим как следует поужинать.

– Entendido, camarada coronel, – задорно сверкнув глазами, отчеканила она на родном испанском. – Могу привести с собой друзей?

– Приводи кого хочешь, места всем хватит.

Две девочки, мальчик-подросток и высокая белокурая женщина мягко, но настойчиво увлекли полковника в сторону выхода со станции. Софи провожала его каким-то горящим, полным восхищения взглядом, затем повернулась ко мне. Улыбка на её лице была усталой, и мне показалось даже, что возле глаз появились новые отчётливые морщинки.

Внизу, в опустевшем вестибюле, остались лишь трое: старик, юноша да женщина в форме. Они стояли, прижавшись друг к другу, а старик, не стыдясь, вытирал платком глаза.

– Софи, что с ними? – тихо спросила я. – Здесь все радуются, а они…

– Агата потеряла сестру-близняшку, – так же тихо ответила Софи. – При штурме Гиппарха. Агнию срезала лазерная ловушка. Прямо на её глазах. Лучше не вспоминать… За эти пять недель я всякого насмотрелась.

– Пять недель? Мне показалось, что прошла целая жизнь, – пробормотала я.

Василий, стоявший рядом, прокашлялся и подал голос:

– Девчонки, я всё понимаю – вы долго не виделись, и всё такое. Но хорош уже тискаться, и пошли домой. Я голоден, как волк…

* * *

Мы сидели в тесном кругу на втором этаже полимерной юрты. Стены, плавно загибаясь кверху, образовывали купол, давящий на темя. Сквозь единственное окно, устремлённое в небо, лились холодные пурпурные сумерки, и от этого капсула нашего уюта казалась ещё более хрупкой и одинокой.

Чашки вновь были наполнены до краёв, а на кухонном столе в полупустой банке вальяжно плавал чайный гриб, разбрызгивая деликатные изумрудные блики по стенам и лицам. В углу, подключённый к розетке, громоздился контейнер с дядей Ваней внутри.

Я украдкой ловила черты лица Софи, пытаясь сложить их в знакомый образ. Но та, какой я помнила её раньше, до комы, казалось, растаяла на дне того тёмного колодца, из которого я только что выбралась. Я впивалась в каждую чёрточку, искала зацепки, но была уверена – она изменилась. Неизбежно и бесповоротно. Почему так? Может, сказывался трёхнедельный напряжённый марафон по небесным телам? Или всему виной была акклиматизация? А быть может, она всегда была такой, и я попросту забыла, как она выглядит на самом деле?

… – Работать с «Анкилонами» учат полгода, – увлечённо вещала Софи. – После этого положена сдача нормативов. А у меня как-то всё само вышло – стащила с тела оператора интерфейс, за минуту разобралась, что к чему, раз-раз и в дамки… Стресс, наверное. – Она перевела задумчивый взгляд на меня. – Один из роботов как раз стоял за углом в режиме охраны, прикрывая тыл группы, вот я им немного и попользовалась. Помогла ребятам выйти, а потом нутром почуяла, что тебе нужна помощь. Часто ведь тишина – это верный признак беды…

И еле успела, подумала я. Ещё чуть-чуть – и всё. Лицо её приобрело отрешённость, она уже задумчиво изучала приволочённый Васей колыхавшийся в сосуде чайный гриб, который, казалось, тоже смотрел на неё.

– София вообще держалась молодцом, – сказал Василий, покивав мне. – Всю аптечку извела, пока с того света тебя тащила. А я только и успел движки включить, как что-то там рвануло, в глубине камня, и швартовочный узел завалился вниз. Чуть нас с собою не утянул… Потом мы экстренно пристали к «Аркуде», а там уже военные медики, оборудование, все пироги… Они Софочку от тебя чуть ли не волоком оттаскивали. Вот, что значит дружба.

– Когда всё кончилось, командир замолвил за меня словечко, и меня определили в операторы. Как раз одна позиция освободилась… – София вдруг встрепенулась, полезла за пазуху, достала смятую, сложенную вчетверо карточку и протянула мне. – Вот, я её держала у себя. Знаю, она дорога͐ тебе, как память.

Со знакомой фотокарточки на меня глядели едва знакомые лица – Алехандро, Марк, и я сама.

– Храни её у себя, – попросила я. – Мне тяжело на них смотреть. И ещё тяжелее будет, если я потеряю фотографию.

– Хорошо, – легко согласилась Софи и убрала карточку обратно.

Я провела по руке Софи свой новой, чужой ещё ладонью. Кожа к коже. И этот контраст был оглушительным: живое, пульсирующее тепло под моими пальцами – и леденящая пустота, манящая меня за спиной. Та пустота, где не больно.

– Не знаю, что бы я без тебя делала, – выдохнула я, и эта была правда комом стала в горле. – Я почти умерла, Софи… И часть меня… она осталась там. И ей там спокойнее. И она меня зовёт…

– Эй, ты куда это? – Василий хмуро посмотрел на меня. – Не торопись на тот свет. Ты туда уже заглядывала – видели, обшарпано, ничего интересного. – Он отхлебнул из чашки. – Живыми ещё повоюем.

– Там, во тьме, я видела странные сны, встречала всех своих друзей. Казалось, я прожила там всю свою жизнь, а прошёл какой-то месяц…

Подумать только, целый месяц. А что я вообще здесь делаю? И что будет дальше? И где, в конце концов, пропадала Софи? Очнувшись от нахлынувших воспоминаний, я спросила:

– Слушай, а где ты была?

– На секретном задании. – Софи отвела глаза, её пальцы нервно обвились вокруг чашки. – Не могу рассказывать. С полковника Матвеева за разглашение три шкуры сдерут, а с меня – все четыре.

– Серьёзно? – разочарованно протянула я. – Даже от нас будешь секреты хранить?

София замерла. Пальцы её оставались на чашке, взгляд упёрся в пол. Мы видели, как в её глазах борются долг и усталость. Наконец, она отставила чашку и обвела нас взглядом, понизив голос почти до шёпота.

– Ладно… Всё то же самое, пресловутая «Книга судьбы». На Аскании была только часть, остальное пришлось собирать по кусочкам. Хитрые интегровцы раскидали «страницы» по своим базам, но после Аскания у нас появился хороший «язык», так что дело пошло по накатанной. Сначала немного попетляли по ложному следу, но по итогам четырёх вылазок все двенадцать элементов в сборе. Так что ты очень вовремя вернулась в мир живых. Я надеюсь, эта суета скоро закончится – слишком много нервов забрал этот артефакт.

– Хотелось бы и мне, чтобы вся эта история наконец разрешилась.

Слово «Анкилон» отзывалось во мне глухим эхом. Перед глазами поплыл зал музея на Джангале, и я снова почувствовала тот момент. Не леденящий ужас, нет. Его отсутствие. И реакцию автоматики, которая спасли мне жизнь.

– Знаешь, а я с твоим «Анкилоном» уже пересекалась, – сказала я. – В музее над Джангалой. Когда эта махина летит на тебя сверху, вся жизнь действительно проносится перед глазами. Он тогда чуть не раздавил меня, устроил погром и умыкнул часть артефакта… Кстати, Софи, зачем этим роботам оператор? Компьютерные алгоритмы могут работать вообще без вмешательства людей.

Софи отхлебнула из чашки и ответила:

– У всех боевых единиц штатный компьютер работает на полную мощность, но только его защитные алгоритмы – машина уходит от опасности, от прямой угрозы, и отвечает огнём, если другие способы противодействия не сработали.

– Получается, их не используют как роботов в полном смысле этого слова? Конфедераты, например, не гнушаются посылать целые рои в свободную охоту.

Перед мысленным взором возник гудящий истребитель, светлым пятном плывущий сквозь визор подзорной трубы. Окно заброшенного гаража и шорох материи рядом – моя тёзка доставала бинокль…

– «Анкилоны» однажды использовали в автономном режиме – и тогда погибло много людей. – Софи нахмурилась. – Непозволительно много. От такого способа ведения боевых действий отказались по этическим соображениям. Если вкратце – человек всегда должен контролировать военного робота, потому что робот этот самим своим существованием нарушает первый закон робототехники Азимова. Был когда-то такой писатель…

– Странные у вас принципы. – Я покачала головой. – В бою все средства хороши, разве нет? Когда или ты или тебя… Это как приходить на дуэль с пулемётом, но стрелять только холостыми.

Лицо Софи застыло.

– Ты не понимаешь. – Её голос дрогнул. – Я видела, что «Анкилон» делает с людьми. На Гиппархе… двоих боевиков просто разорвало на куски. Они у меня первые и, надеюсь, последние. Управлять им – проще простого. Эта мощь… она пьянит. Даёт чувство вседозволенности. И именно поэтому у него ДОЛЖЕН быть человек за рычагами. Чтобы кто-то всегда помнил цену.

Софи замолчала, уставившись в чашку, и в этой тишине я вдруг отчётливо увидела нас. Две боли, взявшиеся за руки на самом краю пропасти. Не чтобы отойти от неё, а чтобы не сорваться вниз поодиночке. Она шагнула в тень, убив других. Я – едва не убив себя. Наша связь была прочнее и страшнее любой здоровой любви – словно плохо сросшиеся кости после перелома. Может, в этом и есть оно – то, что её неуловимо состарило? Мы обе носили на себе шрамы, которые не давали нам распасться, но и не позволяли дышать полной грудью.

В повисшем молчании я вспоминала наши похождения, затем всплыли из глубин памяти слова дяди Вани про некий ключ к «Книге судьбы» – к тому, что вело нас за собой всё это время. Мне казалось важным обсудить это с Софи, рассказать про позавчерашнюю встречу с пришельцем и его откровения, услышать её мнение, а может быть, и вместе подумать, что делать дальше.

– Софи, я должна тебе кое-что рассказать, – выдохнула я, чувствуя, как тайна давит на грудь. – Я встречалась с аборигеном…

Рука Софи резко дёрнулась, и чашка с лязгом ударилась о блюдце. И только потом – взгляд. Острый, обжигающий, дикий. Ледяная игла вошла мне между лопаток.

«Молчи», – буквально кричали её глаза. – «Стены имеют уши, а друзьях сидят чужие души».

Василий, не меняя выражения лица, тут же встряхнул головой, громко зевнул и потянулся так, что у него хрустнули суставы.

– Ох, засиделись! – громко, явно через край, объявил он. – Ваня, не спи там! Вернись, я всё прощу!

На белоснежной стене прямо над столом проявилась мерцающая надпись – дядя Ваня, всё это время молчавший и погружённый в какие-то свои размышления, подал голос:

«Я здесь. Чего хотел?»

– Я уже почти собрал тебе драндулет, – лениво свесив руку со спинки стула, сообщил Василий. – Осталось только пару проводов припаять и с Каштановым договориться. Как назовём твой болид? Есть идеи?

«Например, «Спасибо, что на ходу». Или «Если что-то отвалится, вернуть по такому-то адресу»».

– Нет, это слишком длинно. – Вася хмыкнул, оценив иронию. – Как насчёт «Уходящий в точку»? Прилепим тебе на передок наклейку «А ну, прижался вправо», поставим клаксон – и будешь рассекать по галерее, распугивая прохожих.