Читать онлайн Жизнь моя. Сборник рассказов

Бетховен

Глава 1

Тима вбежал в квартиру, пытаясь не показать сестре красную щеку и намечающийся синяк под глазом. Он быстро разулся и проскользнув в свою комнату, привычно забрался на подоконник, задёрнув штору. Но Нину невозможно было провести таким простым способом. Спокойно слушая передвижения брата по квартире, она, даже не видя ничего, поняла, что у него опять неприятности. Девочка сидела в гостиной за чтением интересной книги. Но подождав несколько минут, вздохнула и отложила её. У летних каникул есть и недостатки. Пока Тима занят учёбой, в его жизни происходит меньше неприятностей. А мама как всегда, вынуждена много работать.

Нина вразвалочку подошла к подоконнику спальни, отдёрнула штору и устало спросила:

– Что на этот раз?

– Не знаю. Рекс просто с размаху врезал, – глотая слёзы ответил брат.

– Рассказывай подробно, – не отставала Нина.

– Ну, мы сидели с пацанами. К нам подошел дядя Жора. Он сказал, что мы в прошлый раз оставили шелуху от семечек… – начал Тима.

Нина усмехнулась, вспомнив сердитый взгляд дворника, если тот замечал хоть одну бумажку во дворе.

– Представляю, как он злился, – кивнула она.

– Рекс стал говорить, что никто из нас не носит с собой семечки, потому, что мы не «мамбы». – Продолжил свой рассказ Тима. – Ну, Рекс же как всегда пытался изобразить крутого. Но я – то вижу, что он боится дядю Жору как огня. Ну и, когда дядя Жора отошел, проворчав, что будет внимательно следить за нами, я попытался успокоить Рекса.

– И что ты ему сказал? – Нина уже предвкушала то, что услышит, стараясь заранее не смеяться, видя, как наливается синяк под глазом брата.

– Я сказал: «Да не бойся ты, он же ничего нам не сделает. Дядя Жора не злой, он просто любит чистоту» – Грустно сообщил Тима и добавил. – А Рекс сразу разозлился и с размаху врезал мне. Ну, и я убежал домой. Не хочу с ними дружить! Никто из пацанов даже не подумал меня защитить!

– Милый мой Бетховен! – едва сдерживая смех произнесла Нина. – Я сейчас быстро лёд принесу. Может быть, фингал поменьше будет?

– Ну вот и ты туда же! – обиженно пробормотал Тима, шмыгнув носом.

Вернувшись с тряпицей, с завернутым в ней кусочком замороженной курицы, она приложила холод к месту удара. Затем, примостившись рядом с братом, напомнила ему сказку «голый король», добавив.

– Рекс же вожак в нашем дворе. Все видят, что он боится дядю Жору. Но если Рекс признается в этом, тогда его могут скинуть с места главаря. Ведь тогда все поймут, что и у Рекса есть страхи и слабости. А ты вот так, напрямую, выдал ему при всех! Ну ты даёшь! Конечно Рекс должен был вмазать, чтобы защитить своё место предводителя нашей дворовой банды.

В прихожей послышались звуки открывающейся двери и дети бросились встречать маму с работы.

– Мамочка пришла! – рванул вперед Тима, но сразу остановился, сделав шаг назад.

Он вспомнил про синяк и понял, что из-за него мама расстроится, поэтому уступил место сестре первой поздороваться с ней.

Татьяна вошла в квартиру, и дождливый вечер сразу ворвался следом за ней – прохладный, с запахом мокрых листьев и далёкого дыма от костров во дворах. Кто-то из хозяев частного сектора, расположенного рядом с многоэтажками, в опозданием чистил свой участок от прошлогодних листьев и сухих веток – работа, которую обычно производят весной. Дым костра щекотал ноздри всей округи даже после начала дождя, который оказался совсем не летним, а холодным и мелким.

Таня выглядела измотанной: плечи слегка сгорблены под тяжестью сумки с продуктами, лицо бледное, с тенями под глазами от долгого дня на работе, волосы растрепаны ветром, а кофта покрыта мелкими каплями дождя, который моросил на улице. В её движениях сквозила знакомая усталость – та, что накапливается от бесконечных смен, от забот о детях и от одиночества, которое она несла молча, как тяжёлый рюкзак. Но в глазах зажглась искренняя радость при виде детей, и она попыталась улыбнуться, разуваясь дрожащими от холода руками.

– Что-то сегодня совсем не по-летнему холодно, – сообщила она поёживаясь.

– Но днем же было жарко, – напомнила Нина, чмокнув маму принимая от неё тяжелую сумку. Она заглянула внутрь и радостно сообщила. – Пироженки!

– Подожди, сначала ужин, – напомнила Татьяна.

– Ну конечно! – в голосе Нины прозвучало удивление от того, что родная мама так плохо знает свою дочь, которая всегда и во всем чтвралась сделать правильно и нередко уже пыталась учить даже маму и спорить с ней.

– Я это не тебе, – Таня с с улыбкой кивнула на Тиму, прячущегося за косяком двери.

Половина его лица скрывалась за деревянным косяком. Но, понимая, что невозможно долго так стоять, Тима с вздохом вышел в прихожую и мама заметила синяк, уже ясно проглядывающий сквозь кожу.

– Что случилось? – удивилась Таня.

– Опять нашел приключение на свою голову, – констатировала факт Нина.

– Да, с Рексом «непонятка» вышла, – сообщил Тима. – Не хочу я с ними играть!

– Ну и ладно. Ты лучше дома книжку почитай или на гитаре позанимайся, – согласилась мама. – Я не могу тебе «музыкалку! оплатить, но дядя Миша показал же тебе аккорды твоих любимых песен. И ты можешь научиться хотя бы их играть.

– Угу, – угрюмо согласился Тима.

В раннем детстве Тимофей был очень энергичным и жизнерадостным ребенком. Его широко открытые глаза, кажется ловили все добро мира на лету и мгновенно впитывали в сердце. Он был немного мечтательным, говорливым и часто смеялся. Больше всего на свете мальчик любил проводить время с мамой, которую просто обожал. Старшая сестра Нина снисходительно называла брата «маминой липучкой». Она немного ревновала, ведь из-за того, что Тима почти не отставал от матери, ей меньше доставалось внимания. Но Таня старалась не обделять старшую дочь вниманием и Нине не на что было жаловаться.

Семья, казалась счастливой и почти полной. Почти – потому что Максим, их отец, появлялся дома редко и, поужинав, сразу садился у телевизора. Нередко дети забывали, как звучит его голос. Если Таня просила мужа провести время с детьми, он очень сердился.

– Что мне с этими малявками делать? У них мозги на уровне амёбы, – сердито выдавал он.

В начале Таня всё же настаивала. Но скоро заметила, что муж выливает свою досаду и агрессию на детей, унижая их, и поняла, что лучше никакого общения, чем подобное. И она прекратила свои попытки установить хоть какую-то связь между мужем и детьми.

Но потом их маленький, шаткий мир рухнул. Выяснилось, что у Максима есть вторая семья и в той семье растёт мальчик, чуть старше Нины. Оказалось, что Максим жил на две семьи всегда. С его любовницей он начал жить даже до того, как женился. Вторая семья Максима проживала в соседнем дворе. Таня не смогла простить лжи и подала на развод. Она очень хотела уехать подальше от неверного мужа и его второй семьи и продала квартиру. Но женщина не хотела травмировать детей и не стала уезжать далеко. Она оставила их в той же школе, рискуя когда-то встретиться с бывшим мужем. Но она знала, что вряд ли это случится в школе. Максим ни о ком не мог заботиться, кроме себя, и к сыну из другой семьи он также не проявлял интереса.

После предательства мужа, Татьяна закрылась. Она боялась доверять людям, почти перестав общаться вне работы. Но потом она, возвращаясь домой после рабочего дня, случайно услышала уличного проповедника. Шли девяностые годы, и города бывшего СССР гудели. Людям разрешили говорить о Боге вне стен храмов и домов молитвы и теперь появилась возможность услышать весть о спасении случайно.

В тот весенний вечер Татьяна устало шагала домой, думая только от том, что приготовить детям на ужин? Зарплату, как всегда в то время, задерживали, и денег едва хватало на, более чем скромное существование. Но её остановила странная фраза, прочитанная мужчиной:

– Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, чтобы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную…

«Зачем нужна вечная жизнь? – подумала Татьяна. – Мне бы эту хоть как-то дотянуть, детей на ноги поставить. Но жить вечно – это явный перебор!»

Но её любопытство было задето, и она остановилась, чтобы послушать, что дальше скажет этот странный мужчина? Слушая о том, что Бог никогда не предаёт и любит людей вечной любовью, Таня рискнула поверить этому.

Она слушала недолго, не забывая о том, что дома её ждут дети, но, в отличии от вечной жизни, казавшейся явно лишней, любовь и верность ей была сейчас нужна как воздух! На её счастье проповедник говорил не долго и она могла уйти без чувства, что теряяет что-то самое важное в своей жизни. Когда мужчина, закончив речь, сделал шаг назад, несколько девушек и парней запели и Татьяна спокойно собралась уходить. Но перед тем, как покинуть необычную группу, она взяла адрес Дома Молитвы, в который приглашали эти люди.

Парк, через который Татьяна ходила с работы домой уже много лет, в тот вечер вдруг предстал перед ней обновлённым, словно впервые: воздух был напоен свежим ароматом распускающихся почек и влажной земли после дождя, молодые листочки на деревьях трепетали под лёгким ветерком, пробиваясь ярко-зелёными вспышками на фоне серых стволов, а под ногами хрустела молодая трава, усыпанная первыми цветами – подснежниками и крокусами, которые робко выглядывали из-под опавших листьев. Птицы щебетали громко, перелетая с ветки на ветку, а солнце, клонясь к закату, заливало всё золотистым светом, заставляя капли на листьях искриться, как крошечные драгоценности. Татьяна, всегда проходившая здесь механически, вдруг почувствовала прилив тепла в душе – природа пробуждалась к жизни, и это пробуждение эхом отозвалось в ней, разбудив надежду, которую она давно похоронила.

Глава 2

В воскресение они пошли на служение все вместе. Нина слушала внимательно, но осторожно. Случайно взглянув на брата, она невольно усмехнулась и протянув руку, закрыла его рот, подтолкнув пальцем челюсть. Тима вздрогнул, наконец осознав, где он находится:

– Ты чего? – шепнул он Нине.

– Рот закрой, а то муху проглотишь, – хихикнула Нина.

– Иди ты! – шепнул Тимофей, отмахнувшись от сестры.

– Неужели правда тебе так жутко интересно, что ты челюсть забыл подобрать? – удивилась Нина.

– А тебе разве нет?! – удивился он, добавив шепотом. – Это же мечта, жить в таком мире, про который говорят!

– А я тебе о чём?! – фыркнула Нина – Вот только в мечтах такое и может быть. Ох, Бетховен! Ты и так витаешь в облаках, что же будет, если мама решит всегда нас в это место водить? Тебе совсем«крышу снесет». Как же ты потом жить-то будешь?

– Дети! – недовольно буркнула сидящая впереди старушка. – В церкви не принято разговаривать!

– Вот и я о том же! – язвительно отметила Нина, обращаясь к брату, но умышленно повышая голос, чтобы старушка разобрала то, что она скажет. – Ты поменьше слушай этих ораторов, которые зовут в нереальные дали. Вот эта бабушка явно показала, что те, кто слушает этого проповедника, не очень-то ему верит. Иначе бабуся была бы намного добрее. И тебе стоит фильтровать слова оратора.

Нина уже была подростком и очень остро реагировала на любое несоответствие слов и дел окружающих.

Старушка явно не поняла намека и только сильнее рассердилась, поняв одно – подросток, одетый во все черное, не собирается повиноваться.

Но Тимофей почти ничего не услышал из речи сестры. Он был настолько поглощен проповедью, что все остальное исчезало из его памяти, вытесненное из неё, как вода из переполненного стакана.

По дороге домой он спотыкался и не замечал, куда идет, пришлось Татьяне взять сына за руку, как в раннем детстве.

– Мам, – Нина кивнула, указав матери на двенадцатилетнего брата. – А ты уверена, что Тиме это всё пойдет на пользу? Он же стал как зомби.

– Лучше пусть он вот так, с упоением, слушает доброе, чем во дворе маты сверстников, – ответила дочери Татьяна.

Они шли из церкви по весенним улицам, где воздух звенел от пения птиц – воробьи и синицы перекрикивались в кронах деревьев, а свежая листва пробивалась на ветвях, шелестя нежно под тёплым солнцем, наполняя всё вокруг ароматом молодой зелени и цветущих вишен. Тимофей, всё ещё под впечатлением, то и дело замирал, глядя вверх, где голубое небо отражалось в лужах, а лёгкий ветерок нёс запах распускающихся почек, заставляя его сердце биться в унисон с этой пробуждающейся жизнью. Он был настолько счастлив услышать о мире, в котором есть место добру, радости и миру, что поверить не мог, что находится не в сказке, а в реальном мире. Иногда ему хотелось ущипнуть себя, чтобы проверить, не спит ли он? Но замечания Нины действовали почти как щепок и поэтому Тима останавливал себя, убеждая, что всё происходящее реально.

Через время Татьяне в счет накопившейся не выплаченной зарплаты на работе, отдали видеомагнитофон. Сначала она хотела его продать, но дети убедили оставить.

– Мам, мы ведь никогда не сможем купить такой! А на продуктах мы и так экономим, лучше и дальше будем жить как раньше, – взмолились они, и Татьяна согласилась.

Однажды в церкви, которую семья стала посещать регулярно, миссионеры привезли кинопроектор и показали фильм «Иисус по Евангелию от Луки». Даже более холодная и практичная Нина вышла из зала под большим впечатлением. А Тимофей еще несколько дней ходил будто не осознавая, где сейчас находится.

После показа объявили, что желающие могут приобрести кассету с записью этого фильма. Тима услышав, но этом, взмолился:

– Мам! Пожалуйста, давай купим!

– Мы же только что видели его… – немного нерешительно напомнила мать.

– Мам, ты же знаешь, что этот фильм не для того, чтобы его один раз посмотреть! – в глазах мальчика было столько мольбы, что она не могла отказать.

– Ох, Тима, я только теперь понимаю, как много значит имя… – улыбнулась она. – Мне когда-то сотрудница предложила тебя Тимофеем назвать. Мне тогда это имя просто понравилось. Но только теперь я узнала, что это библейское имя, и что сотрудница моя была верующей. И ты живешь так, будто со страниц Библии спустился, – она с нежностью потрепала вихрастую макушку сына.

Поддавшись уговорам сына, Татьяна решила купить, несмотря на недостаток денег даже на необходимое. Она видела, что сыну нужен этот фильм, хотя еще не до конца понимала, к чему приведет этот путь.

Теперь мать могла не волноваться, чем занимается её ребенок в свободное время. Сделав уроки и работу по дому, которую мама поручала детям, Тима часто садился перед экраном видеомагнитофона. Сначала он много раз просмотрел фильм с начала до конца. Но потом стал прокручивать одно место из этого фильма – Нагорную проповедь.

Нередко Тима останавливал на моменте, когда ребенок смотрел на Иисуса и подолгу разглядывал его лицо. Затем дожидался мгновения, когда Иисус смотрел на того мальчика и вновь останавливал запись, не отрываясь глядя в лицо того, кто играл Иисуса. Тиме хотелось впитать в себя этот молчаливый диалог взглядов.

Он понимал, что артисты не могут передать всей полноты взгляда Христа, но этот момент был «трамплином», от которого он отталкивался в своём воображении и улетал в события двухтысячелетней давности. Он представлял, что вот также слушает слова Иисуса, пытаясь проникнуть в самую их суть. Понять всю картину полностью. Но вместо этого, казалось, что мозг, одной линией, как молнией, соединяет только некоторые точки, но не выдаёт единую картину. Да, конечно, эта линия взаимосвязей каждый раз была разной. Но общей картины все равно не возникало.

– Милостивые – помилованы… – шептал мальчик. Тот, кто не простил сам – не будет прощен.

В следующий раз от шептал другое:

– Алчущие и жаждущие правды насытятся. Значит правды будет много, а лжи – мало или не будет совсем?

Потом, поставив фильм на паузу, Тима брал Библию, открыв на месте Нагорной проповеди, стал перечитывать текст.

– «Блаженны плачущие, ибо они утешатся», – прочёл он и вздохнул: – Неужели только после смерти, или когда Христос придёт на землю? Это очень долго ждать!

Тима давно прочитал детскую Библию, которую им подарили в церкви. Но еще не перешагнув пятнадцатилетний рубеж, он решил начать читать взрослую Библию. Текст давался с большим трудом. Мальчику казалось, что суть слов и предложений ускользает от него и было обидно до слёз.

– Что я, совсем дебил что-ли? – сердито бормотал он. – Почему я не могу понять то, что за этим всем стоит? Господи! – Тима поднимал глаза вверх. – Ты же через апостола сказал: «Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему1». Но почему я уже давно прошу, а Ты не даёшь мне мудрости, ни просто, ни с условиями?! Я так и остаюсь тупым «Бетховеным» вечно попадающим во всякие неприятности.

Через время он не выдержал и однажды холодным зимним вечером, когда Татьяна отдыхала, вернувшись с работы, подошел к ней с вопросом:

– Мам, скажи, почему не все в Библии выполняется?

– Надо же! – удивилась Татьяна. За эти годы многое в её жизни изменилось и она поверила в любовь Творца. Татьяна сама изучала Библию и радовалась этой возможности. Сомнение сына очень удивило её. – И что же из Библии не выполняется?

Тимофей указал на место из послания Иакова и сказал:

– Я давно просил Бога о мудрости. И что? Я всё равно остаюсь «Бетховеным».

– Прости, я что-то не понимаю, – удивилась Татьяна. – При чём здесь композитор, и почему быть похожим на него по твоему мнению – плохо?

– Да нет, мам, – вздохнул Тима. – Просто у меня во дворе кличка такая. А там про композитора вряд ли кто-то знает. – Он снова вздохнул. – Это ты нам все про композитором и писателей рассказываешь. Из-за этого мы так отличаемся от братвы. Но Нина хотя бы умеет вовремя молчать. А меня прозвали так из-за фильма про собаку, которая вечно попадала во всякие переделки. Того пса звали «Бетховен». Так что к композитору моя кличка не имеет никакого отношения. Из-за того, что Нинка умеет подстраиваться и вовремя промолчать про композиторов, или еще про всё, что мы читаем и слушаем. И во дворе с ней хотя бы нормально общаются. А надо мной вечно девчонки смеются.

Тимофей хотел быть «своим». Не ради славы, не ради того, чтобы его звали «крутым», а просто чтобы не сидеть одному на лавочке, пока все остальные гоняют мяч или спорят, кто прыгнет с гаража первым. Он видел, как легко Нина, даже уходя от дворовой компании, оставалась в ней «принятой» – потому что умела вовремя промолчать, пошутить «по-простому» и не лезть с «умными» словами. А он – лез.

Глава 3

Первый раз он попытался «вписаться» в восемь лет. Рекс с пацанами играли в «ножички». Тима подошёл, держа в кармане свой перочинный ножик с костяной ручкой – подарок деда.

– Можно с вами?

– А ты умеешь? – прищурился Рекс.

– Конечно, – соврал Тима, хотя видел игру только из окна.

Он бросил ножик – и тот воткнулся в землю рукояткой. Пацаны с издевкой рассмеялись.

– Ты чё, Бетховен, в цирк собрался? – выдал Рекс.

Тима покраснел, но не ушёл. На следующий день принёс мяч – старый, но целый.

– Давайте в футбол!

– А правила знаешь? – спросил мелкий Витька.

– Конечно, – снова соврал Тима. Он знал правила, но не те, что были во дворе: без офсайда, без вратаря, с «квадратом» вместо ворот.

Игра началась. Тима отдал пас – точный, красивый, как в телевизоре. Мяч улетел за гараж.

– Ты чё, дебил?! – заорал Рекс. – Это ж не стадион!

Тима побежал за мячом. Пока бежал, услышал:

– Умный, блин. Всё ему по-научному надо.

Иногда он пробовал шутить.

– Рекс, а ты знаешь, почему у слона хобот длинный?

– Чё?

– Потому что он в детстве соску не отпустил!

Тишина. Потом Витька:

– А чё смешного?

Тима растерялся. Шутка была из КВН, зал смеялся и аплодировал. А тут – ничего.

– Ну… потому что… – начал он объяснять.

– Ой, Бетховен, иди книжки читай, – махнул рукой Рекс.

Однажды Тима принёс самодельную рогатку. Сделал её из ветки и резинки от трусов – целую неделю вымерял углы, рассчитывал траекторию.

– Смотрите, как далеко стреляет! – сказал он и выстрелил камешком в жестяную банку. Банка улетела метра на три.

– Ого! – сказал Витька.

– Это физика, – гордо начал Тима. – Угол наклона, сила натяжения…

– Заткнись, – перебил Рекс. – Дай лучше пострелять.

Рогатку забрали. Тима стоял в стороне и смотрел, как пацаны стреляют по воробьям. Он хотел сказать, что так нельзя, что птицы – живые, но промолчал. Потому что знал: скажет – и опять будет «умником».

Летом, когда все купались в пруду, Тима пришёл с книгой. Не для чтения – для маскировки. Спрятал её в рюкзаке, разделся и полез в воду.

– Бетховен, ты плавать умеешь? – крикнул Рекс.

– Конечно, – ответил Тима и поплыл кролем. Чисто, ровно, как в бассейне.

– Ты чё, в секцию ходишь? – удивился Витька.

– Нет, просто… – Тима хотел сказать «сам научился по видео», но осёкся.

Потом они играли в «бомбочку». Тима прыгнул – красиво, с разбега, но без крика.

– А чё не орёшь? – спросил Рекс.

– А зачем? – искренне удивился Тима.

– Потому что круто! – заорал Рекс и прыгнул с диким воплем.

Тима попробовал закричать. Получилось тихо и как-то… по-детски. Пацаны снова рассмеялись.

Самое тяжёлое было – когда его не звали.

– Пошли на великах кататься! – кричал Витька.

– А Тима? – спрашивал кто-то.

– А чё Тима? Он же не умеет без рук ехать.

Тима умел. Он даже мог ехать без рук и одновременно свистеть «Оду к радости». Но не говорил. Потому что знал: скажет – будет «выпендрёж».

Однажды он не выдержал. Подошёл к Рексу:

– Рекс, скажи, что мне сделать, чтобы вы меня приняли?

Рекс посмотрел на него, как на дурака.

– Да ты чё, Бетховен? Ты ж умный. Тебе с нами скучно.

– Не скучно, – тихо сказал Тима.

– Тогда не умничай. И всё.

Тима кивнул. На следующий день пришёл во двор в старой футболке, без книг, без идей. Просто сел на лавку.

– Поиграем в «царя горы»? – спросил он.

– А ты не будешь правила придумывать?

– Не буду.

Играли. Тима упал первым. Но никто не смеялся.

– Нормально падаешь, Бетховен, – сказал Витька.

Это было почти «своим».

Но вечером, дома, Тима сел за стол и написал в дневнике:

«Они не глупые. Они просто другие. Я не могу стать как они. Но могу быть рядом. Молча. Иногда этого достаточно».

И поставил точку.

Услышав о том, что над сыном смеются дворовые девчонки, Татьяна невольно облегченно вздохнула. Её мальчик рос ярким, симпатичным и крепким. Мать больше всего тревожилась о том, что какая-нибудь непутёвая девица заморочит голову её мечтательному мальчику и сломает ему жизнь. И сейчас слова Тимофея пролились елеем на душу матери. «Пусть непутёвые смеются» – невольно подумала она, уверенная в том, что хорошие девочки не будут сидеть на улице с мальчишками. Она не раз тревожилась за Нину, которую часто ребята звали погулять. И лишь недавно мать вздохнула с облегчением, когда Нина сообщила:

– Мам, я твёрдо решила, что буду общаться только с верующими ребятами. И за неверующего не хочу выходить замуж.

И действительно Нина совсем перестала выходить к дворовой компании. Тимофей хотел бы пойти с ребятами погулять, но его без сестры не принимали, и мальчик от этого страдал. Но он никак не мог понять, что же нужно изменить в поведении, чтобы быть интересным для них? Тима даже стал смотреть КВН, чтобы научиться шутить так, чтобы все смеялись. Но у него плохо получалось. Его шутки с трудом доходили до ребят. И пока те, наконец, понимали, что же смешного было в шутке, становилось совсем не смешно. Потому что все чувствовали себя глупыми.

Тимофей не знал, что коэффициент его умственного развития отличается от дворовой компании почти на пятьдесят единиц, а простая статистика говорит от том, что людям комфортно общаться с теми, с кем у них разница в развитии не больше, чем плюс или минус двадцать единиц. Но в то время об IQ мало кто слышал. И позже Тимофей не раз думал о том, что одиночеством страдают не только те, кто очень глуп, но и слишком умные люди. И только повзрослев он узнал, что Бог учит вмещать и принимать тех, кто не всё понимает И сердце может быть добрым или злым у умных. Точно также глупый человек может быть добрым или злым.

После вопроса сына о том, что написано в послании Иакова, немного подумав, Татьяна открыла Библию в другом месте:

– …«и предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем…2» – прочитала она и добавила. – Мне кажется ты хотел подарка «на блюдечке с голубой каёмочкой» – результата без труда. А здесь я вижу, что Бог даёт тренажёр тому, кто желает тренироваться.

– Да я не возражаю, я готов трудиться. Но просто в Послании Иакова про это ничего не сказано, – вздохнул Тима.

– Ничего, сын, – мама потрепала по плечу немного неуклюжего подростка, который очень стеснялся того, что быстро растёт. – Ты еще не всю Библию прочитал, и теперь у тебя есть еще бОльший стимул её читать. Я верю, что Бог не ошибся, создавая тебя таким, как ты есть. Я верю, что для всех твоих талантов и даже для всех «неуклюжестей» у Него есть очень хорошее применение.

– А «неуклюжести» Ему зачем? – растерялся мальчик.

– Как ты думаешь, Творец умный? – вопросом на вопрос ответила Татьяна.

– Спрашиваешь! – усмехнулся сын.

– А Он может ошибиться? – продолжала допытываться Татьяна.

– Конечно нет! – буркнул Тимофей.

– Понимаешь, если ты еще не нашел правильное применение своим талантам и тому, что сейчас тебе кажется неуклюжестью, то это не значит, что Создатель ошибся. Возможно, в чём-то Он дал тебе настолько большОй талант, что это нужно было «уравновесить» неуклюжестью. Но свою неловкость ты обнаружил быстро, а талант не ищешь. Вот и страдаешь.

– Ого ты вывернула! – смущенно рассмеялся подросток. – Я бы в жизни не догадался так выдумать!

– Я ничего не выворачивала, – улыбнулась мать. – Просто я поняла, что Бог всё создал в балансе. И то, что я тебе сказала, выходит из этого самого баланса мироздания. Поэтому я знаю, что тебе стоит поучиться быть немного менее мечтательным, и постараться не спотыкаться на ровном месте, когда ты задумываешься. Но все-таки не придумывать себе комплекс неполноценности, а искать свой талант. Посмотри, как ты легко придумываешь и ставишь постановки в собрании. Особенно на последнее Рождество. В дворовой компании ты стараешься быть принятым. А в собрании ты с детьми не думал о том, чтобы быть для них хорошим. Ты заставлял их учить роли и играть их именно так, как ты задумал. И получилось просто супер здорово. И посмотри, дети, с которыми ты репетировал, не только принимают тебя, но и очень ценят. А от дворовой компании ты так и ничего хорошего не получил. А последняя постановка вышла – просто супер! Разве это нельзя назвать талантом? Мы все забыли где находимся. Будто оказались в твоей истории.

Уходя от матери после разговора, Тимофей был очень задумчив.

Прошло время. Весна растопила снег, сосульки уступили место зеленым листочкам и солнечному теплу. Тимофей заканчивал школу, в которой учился, легко, словно играючи. Раньше он всегда отмалчивался, когда спрашивали о том, на кого он хотел бы учиться. Иногда отмахивался, отвечая:

– Жизнь покажет. Я еще школу не закончил.

Но в конце учебного года пришло время решать этот вопрос.

– Мам, я хочу учиться лучше ставить постановки. Хочу стать сценаристом или режиссёром. – Мечтательно произнёс он.

В это время Нина готовилась к своей свадьбе. Она отучилась на финансиста, была практичной и решительной. Она и раньше старалась всё сделать насколько возможно приближенным к тому идеалу, который представляла. Но к собственной свадьбе подошла с решительностью завоевателя.

– Я выхожу замуж один раз в жизни, повторять не собираюсь, – сообщила она, когда показала матери тщательно написанный сценарий.

– Дочь, у тебя получается точное исполнение фразы: «отыграли свадьбу». Ты расписала всё, до количества шагов от начала рядов скамеек до площадки для венчания. А что если кто-то будет делать шаги побольше? – усмехнулась Татьяна.

– Пусть сокращает их, – не отступила дочь. – Иначе он придет к алтарю вместо нас с Иваном.

От букетов цветов, закрепленных на торцах скамеек в церкви, до тесемочек, которыми будут перевязаны подарки родителям, – всё проходило тщательную проверку Нины.

Глава 4

Нина готовилась к свадьбе так, будто это был её первый и последний финансовый отчёт перед главным аудитором жизни. За три месяца до решающего дня она уже составила таблицу в трёх экземплярах: столбец «расходы», столбец «сроки», столбец «ответственные». В графе «платье» стояла галочка ещё в апреле – простое, белое, без кружев и блёсток, «чтобы не отвлекало от главного». Главным, по её версии, был смысл, а не «пена» в виде оформления зала. И всё же даже «пена» должна была быть идеальной.

Тима иногда заглядывал в её комнату и видел, как сестра сидит за столом, окружённая образцами ткани, конвертами с приглашениями и калькулятором. На стене висела доска с цветными стикерами: «цветы – жёлтые розы, не белые, белые – банально»; «стол – 8 человек, не 10, экономим»; «музыка не нужна – сами споём».

– Ты уверена, что жених не сбежит от такого расписания? – поддразнивал Тима, заглядывая через плечо.

– Жених уже подписал договор, – отрезала Нина, не поднимая глаз. – И вообще, Бетховен, иди репетируй свою речь. Ты же свидетель.

Речь Тима писал ночами. Он хотел сказать что-то про «разные миры, которые всё-таки умеют жить в одной квартире», но каждый раз получалось слишком длинно и слишком похоже на проповедь. В итоге остановился на коротком: «Нина всегда знала, где север, а где юг. Сегодня она просто берёт с собой того, кто согласен идти в ту же сторону».

Мама, прочитав, кивнула:

– Коротко и без воды. Одобряю, – у улыбнувшись, потрепала непослушные вихры сына.

– Мам! Ну что ты, как маленького, – надул губы Тима. – Но в тот же миг обнял мать за плечи и прижался к ней лбом. – Ты у меня самая лучшая мама на свете!

– Люблю тебя, сынок, – услышал он тихий ответ поседевшей матери.

Свадьба была назначена на субботу начала июня. Утром в пятницу Нина проснулась от того, что Тима стучал в дверь:

– Вставай, невеста! Дождь идёт.

– Дождь, – это к счастью, – буркнула она, но всё-таки выглянула в окно. Небо было серым, но тёплым, и капли стучали по подоконнику ровным, почти музыкальным ритмом.

Церемония проходила в маленьком зале Дома молитвы. Зал украсили сами: белые ленты с маленькими букетиками цветов на торцах скамеек, очерчивали проход, по которому будут идти молодожены, на полу – ковровая дорожка, купленная на распродаже. Нина настояла, чтобы не было лишних цветов: «Бог и так всё расцветил».

Когда она вошла под руку с мамой (отец, конечно, не пришёл), Тима стоял у алтаря в роли свидетеля, и впервые в жизни почувствовал, как у него дрожат колени. Не от волнения за речь, а от того, что сестра, всегда строгая и собранная, вдруг стала… мягкой. Платье сидело идеально, но главное – глаза. Они светились так, будто внутри зажглась маленькая лампочка, которую Нина всю жизнь прятала под практичностью.

Когда мать передала руку дочери её избраннику, тот затаил дыхание. Жених, Ваня, – тихий программист с доброй улыбкой и руками, которые умели чинить всё на свете, – держал её за руку так, будто боялся, что она сейчас превратится в таблицу Excel и улетит.

Пастор говорил просто: про два разных характера, которые учатся быть одним целым; про то, что любовь – это не чувство, а решение каждый день выбирать другого. Тима слушал и думал: «Вот бы мне так же просто сказать в фильме».

После «да» все вышли во двор. Дождь закончился, и солнце выглянуло из-за туч, как будто ждало своей очереди. На асфальте блестели лужи, в которых отражалось небо.

Молодые проехали по городу, чтобы сделать фотографии на память, затем был свадебный пир. Когда пир закончился, солнце еще согревало землю своими лучами. Все вышли во двор. Дети пускали мыльные пузыри, взрослые смеялись, кто-то включил магнитофон – старую кассету с песнями, которые пели в церкви ещё в девяностые.

Нина подошла к Тиму, когда тот стоял в стороне.

– Ну что, Бетховен, – сказала она, – теперь ты остался один с мамой. Не подведи.

– Я стараюсь, – улыбнулся он.

– И ещё, – она понизила голос, – если будешь снимать свой первый фильм, пригласи меня на премьеру. Но только если там будет нормальный бюджет на реквизит.

Они рассмеялись. В этот момент мама подошла, обняла обоих и прошептала:

– Смотрите, радуга.

И правда – над крышами висела яркая дуга, такая чёткая, будто кто-то провёл её фломастером. Тима подумал, что это хороший кадр для будущего фильма. Нина подумала, что это хороший знак для семейного бюджета. А мама просто улыбнулась: Бог, как всегда, подписал Своё обещание прямо на небе.

Глядя на радугу, все трое вспомнили момент, когда Тимофей сообщил матери, какую профессию хотел бы выбрать после школы:

Случайно оказавшись свидетельницей разговора, Нина не дала даже матери ответить на слова брата. Она решительно повернулась к Татьяне, в волосах которой уже появилась нежданная седина, а вокруг глаз рассыпалась сеть мелких морщинок, которые женщина не скрывала. Ведь в юности люди радуются красивому телу, потому что в их жизни пока еще ничего нет. Но с возрастом, приобретая мудрость и опыт, умные люди соглашаются платить дань времени, приобретая то, что намного важнее внешности. И приходит время, когда жизнь стоит мерить тем, какие духовные качества человек приобрёл и чего достиг в жизни. Сколько добра он сделал, заплатив за это морщинками? Татьяне было что предъявить времени и она не стыдилась морщинок.

– Мам, ты что, правда «поведёшься» на мечту Тимки? – невольно скривилась Нина. – В наше время, кому нужны сценаристы и режиссёры? Где ты будешь работать? – попыталась она пробиться к разуму брата, повернув лицо к нему.

Тимофей молча смотрел на мать. Он не хотел идти против воли самого главного человека в своей жизни, – против матери. Но и отказаться от мечты казалось ему предательством всего, во что он верил, вспоминая первый самый важный фильм в своей жизни, фильм «Иисус по Евангелию от Луки», оставивший глубокий след в его жизни.

– Мам, я хочу научиться создавать что-то такое, чтобы «переворачивать мозги» людям, как тот фильм перевернул мой, – тихо произнёс он, не отрывая взгляда от лица Татьяны, будто боясь, что сейчас Нина, с её практичностью и решительностью подавит его, и потом ему будет трудно отстоять своё решение.

– Хорошо, сын, – спокойно сказала Татьяна. – Но сможешь ли ты удержать свою «планку», живя в мире искусства, которое рушит духовность? И сможешь ли ты прокормить свою будущую семью, если останешься верным принципам? – задумчиво проговорила она.

– Постараюсь, – коротко ответил парень.

– Да, мам! – возмутилась Нина. – Только такая мама как ты могла воспитать Бетховена!

– И такую как моя дочь, – улыбнулась Татьяна.

– Ну да, – задумалась Нина. Затем озадаченно спросила. – И правда, мам, как так получилось, что ты воспитала меня – практичную до мозга костей, и нашего «Бетховена», почти никогда не приземляющегося, который живет «не оскверняя стопы своих ног прикосновением к нашей грешной планете»? – съязвила она.

– Я просто хотела, чтобы вы оба были собой, – тихо ответила Татьяна. – Я верю, что Бог не ошибался, создав вас, таких разных, и поселив в нашей семье. И я верю, что самое главное, что я могла для вас сделать – познакомить вас обоих с Богом, показать, что жизнь с Ним, в послушании Его Заповедям – самое большое преимущество. Мысль, которую в своё время помогли мне осознать те верующие, что проповедовали в парке и потом, в собрании. Остальное все решится. Я верю, что с Богом вы сможете пройти по жизни, и выбрать верную дорогу, и не останетесь в нужде. Господь обещал, что не только праведник, но и его дети не будут просить хлеба. Но самое главное, что уже сейчас, с того момента, когда мы с вами приняли решение жить с Господом – мы живем в Его Царстве, ища и собирая крупицы Его царствия на этой земле. А это значит, что для нас с вами, при всей нашей разности, вечность началась уже сейчас. Наши души живы для Создателя и это главное. Всё остальное приходит и уходит и только эта жизнь остаётся.

Татьяна тихо улыбнулась. Нина задумалась. Она была уверена, что мать совершает ошибку, позволяя брату идти за мечтой. Она невольно представляла Тимофея нищим сценаристом или режиссёром, вечно мечтающим создать шедевр, но живущим на копейки от тех, кто из милости что-то ему платит. И от этой картины вся душа практичной, но любящей сестры замирала. Но взглянув на маму и Тимофея, Нина лишь тяжело вздохнула:

– Да, я помню о том, что не имею права вмешиваться в ваши решения. Вы тоже – взрослые люди. Но моё мнение вы знаете. – Решительно выдохнула она.

– Да, дочь, мы знаем, – спокойно ответила мать. – Но ведь с твоими решениями я тоже не со всеми согласна, но, повинуясь Богу, уважаю их, и не давлю. Пожалуйста, сделай то же самое для нашего решения.

– Ох, мам! – нервно выдала Нина, но больше ничего не добавила.

Когда сестра вышла из комнаты, Тимофей прижался к плечу матери.

– Мам, спасибо тебе! Я же никогда не мог противостоять напору Нины. Она бы сейчас раздавила меня, если бы не ты, – смущенно произнёс он. – Я раньше молчал про свою мечту, потому что Нина превратила бы мою жизнь в каторгу, долбя, что я совершаю ошибку. Сейчас она хоть своей свадьбой занята, на которой всё должно быть и-д-е-а-ль-н-о! – нараспев произнёс он последнее слово.

– Не питай иллюзий в отношении себя, сын, – ласково улыбнулась Татьяна. – Ты не менее упрям, чем сестра. Ты бы пострадал после того, что Нина выдала, но всё равно пошёл бы к своей мечте.

– Но когда ты на моей стороне, мне намного легче, – Тимофей не стал возражать, понимая, что любящая мама иногда знает сына лучше, чем он сам знает себя

Лето разгорелось: воздух был густым от жары, пропитанным ароматом цветущих лип и свежескошенной травы, а у входа в институт толпились абитуриенты – возбуждённые, потные, с рюкзаками и папками в руках, они теснились у больших щитов со списками поступивших, перешёптываясь, вздыхая и то и дело вскакивая на цыпочки, чтобы разглядеть имена сквозь толпу. Кто-то нервно кусал губы, кто-то молился про себя, а солнце палило немилосердно, заставляя лица блестеть от пота. Тимофей протиснулся ближе, сердце колотилось как сумасшедшее, глаза бегали по строчкам – и вдруг он увидел свою фамилию, чётко напечатанную среди принятых. Радость взорвалась внутри, как фейерверк: он подпрыгнул высоко, замахав руками, закричал:

– Ура! – так, что окружающие обернулись, и даже станцевал маленький танец победы прямо на асфальте, не замечая, как смеются над его восторгом другие.

Хотя, он был не единственным, кто бурно выражал свои эмоции у этого щита и поэтому его понимали, а многие и завидовали, не найдя своего имени в числе поступивших.

Тимофей учился увлечённо, со всем пылом и трудолюбием, воспитанным в семье. Кроме таланта, мать сумела вложить в привычки сына трудолюбие и понимание того, что всё в жизни приходит к людям через серьёзные усилия и упорство в достижении цели. И поэтому он был успешен в труде и учёбе.

Он выучился на режиссёра. Его путь не был простым, ведь кроме таланта и трудолюбия, в мире искусства требуется огромная сила воли и стойкость, чтобы суметь пробиться, не поступившись своими принципами. Тимофей прошел тяжелый путь, сотни раз пробиваясь в закрытые двери. Он сумел создавать сначала очень короткие и простые, затем всё более сложные фильмы, которые «цепляли» не только душу людей, но и заставляли задумываться о вечных ценностях.

Сначала Нина была уверена, что она оказалась «пророком», предрекая брату нищету, но прошло время, и он сумел занять своё место в мире искусства, оставшись верным самому себе и Создателю. Творец, давший своему сыну большой талант, помог воспитать матери и упрямой старшей сестре в нём достаточное трудолюбие, для того, чтобы достичь результата. И позже, став взрослыми и зрелыми людьми, брат и сестра уже не удивлялись тому, что Творец, давший им настолько разные характеры, поселил их в одну семью.

Об отце они почти не слышали, научившись от него только одному, что всем, кто живёт рядом с эгоистом, живётся очень плохо. И потому не стоит потакать своим эгоистическим наклонностям.

Прошло пятнадцать лет.

Тимофей стоял за кулисами маленького кинотеатра на окраине города. Зал был полон: церковь, друзья, бывшие одноклассники, даже дядя Жора, постаревший, но всё ещё проводивший свой рабочий день с метлой в руках, занял место в последнем ряду. На экране – титры его первого полнометражного фильма. Название простое: «Бетховен».

Тимофей не стал снимать про Христа. Не прямо. Он снял про мальчика, который вечно спотыкается, потому что смотрит не под ноги, а в небо. Про сестру, которая считает всё на свете, кроме любви. Про маму, которая каждый вечер приходит с работы и всё равно находит силы улыбнуться. Про двор, где «царь горы» важнее любых правил. Про то, как умный ребёнок учится молчать, чтобы услышать. Про то, как молчание иногда становится молитвой.

Фильм заканчивался сценой на крыше. Мальчик (уже взрослый) стоит с камерой в руках. Внизу – тот же двор, те же гаражи, только краска облупилась, а качели скрипят громче. Он снимает, как дети играют в «ножички». Один из них – сын Рекса – бросает ножик криво, как когда-то Тима. И падает. Но не плачет. Встаёт. Смеётся.

Камера поднимается выше. На небе – радуга. Такая же, как в день свадьбы Нины. Только ярче.

На экране появилась последняя надпись, которой не было в сценарии:

«Посвящается всем, кто спотыкается, глядя в небо. И всем, кто учит их вставать».

«Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упрёков – и дастся ему" (Иак. 1:5)»

Титры пошли. Зал молчал. Потом – аплодисменты. Сначала редкие, потом – громкие, как дождь по крыше.

Тимофей вышел на сцену. В руках – микрофон. Он хотел сказать спасибо спонсорам, команде, маме. Но в первые мгновения не смог произнести ни слова. В первом ряду сидела Татьяна. Седые волосы собраны в аккуратный пучок. Глаза – мокрые. Рядом – Нина с мужем и двумя детьми. Один из них – тот самый мальчик с ножиком. Он махал дяде Тиме маленькой рукой.

Тимофей опустился на колени прямо на сцене.

– Мам… – голос дрогнул. – Это тебе.

Он достал из кармана старый, потрёпанный молитвенный дневник. Тот самый, куда мальчик Тима когда-то писал дрожащей рукой, под лампой в своей комнате и выдохнув решительно, словно перед прыжком в воду, начал читать при всех:

«Господи, почему я не как все? Почему мои шутки не смешные, а слова – слишком длинные? Дай мне друзей. Или хотя бы научи молчать. 12 лет»

«Господи, сегодня Рекс опять ударил. Я сказал, что дядя Жора не злой. Зачем я это сказал? Дай мудрости, как Ты обещал в Иакова. Просто и без упрёков. 13 лет»

«Господи, я опять споткнулся во дворе. Все смеются. Нина говорит: "Бетховен, ты в облаках". Дай мне ноги, которые не подводят, когда я думаю о Тебе и про то, как Ты устроил этот мир. 14 лет»

«Господи, сегодня меня не позвали на велики. Я сидел один. Но вспомнил Нагорную проповедь: "Блаженны алчущие правды". Я алчу. Когда насытишь? 15 лет»

«Господи, я хочу снимать фильмы. Как тот про Иисуса. Чтобы люди плакали и менялись. Но Нина говорит – нищета. Дай смелости. И хлеба. 17 лет»

Последняя запись – свежая, написана вчера:

«Господи, премьера завтра. Если фильм провалится – я пойму, что Ты не дал мудрости. Но если нет… что ж, значит буду искать дальше. И всё равно спасибо. За то, что сделал меня таким, хотя я ещё не до конца разобрался каким именно. Но я верю, что Ты не ошибаешься. Значит и со мной не ошибся. 27 лет»

Тимофей поднял дневник над головой. Страницы шелестели, как листья на ветру.

– Это… – он сглотнул ком в горле, – это все мои молитвы. Все "почему". Все "дай". Я носил его с собой на съёмки. Открывал перед каждым дублем. Говорил: "Господи, если Ты дал талант – покажи, как им пользоваться". Конечно, мам, – он снова посмотрел на мать, – это не всё, что в нём записано. Остальное – только для тебя. Но эти несколько молитв я рискнул прочитать для всех.

Зал замер. Кто-то всхлипнул.

– И знаешь, мам… – он снова повернулся к Татьяне, которая уже стояла у сцены, – в каждой сцене этого фильма – ответ на твоё замечание: Не сразу. Не "на блюдечке" а с настоящим усилием. Но ответ.

Татьяна встала. Подошла. Обняла сына так, как обнимала в детстве – крепко, до хруста в рёбрах.

– Ты всё понял, сынок, – прошептала она, гладя его по голове, как в те вечера, когда он приходил с синяком под глазом. – Мудрость – это не когда перестаёшь спотыкаться. Это когда встаёшь и благодаришь за каждый шаг.

Нина подошла следом. Взяла брата за руку.

– Бетховен, – сказала она, и в голосе не было насмешки, только тепло. – Ты всё-таки снял шедевр. И в бюджет, между прочим, уложился. Смог же через малобюджетный фильм столько всего рассказать! Теперь верю, что и более дорогой фильм сможешь сделать.

Зал засмеялся. Кто-то всхлипнул.

Тимофей поднял глаза. В последнем ряду дядя Жора вытер рукавом слезу и кивнул:

– Чисто снято, парень. Без шелухи.

Татьяна взяла дневник в руки. Перелистнула. Увидела пометку на полях у Нагорной проповеди: «Милостивые – помилованы. Значит, даже Рекс простится. Когда-нибудь».

– А это? – спросила она, улыбаясь сквозь слёзы.

– Это тоже ответ, – тихо сказал Тима. – Рекс пришёл сегодня. С сыном.

Тимофей вышел на улицу. Ночь. Тёплый июнь. Звёзды манили свей недостижимостью. Он вдохнул воздух – пахло липами, как в детстве. Он потрогал пустой карман, где раньше лежал дневник.

Он знал, что это лишь начало пути. Впереди было еще много труда, борьбы, поисков новых возможностей быть услышанным. Он уже знал, как трудно убедить людей, стремящихся только к заработку, вложиться в то, что зовёт к вечным ценностям. И теперь он был убеждён как никогда раньше – если он желает быть услышанным, не скатываясь в дешевую игру на пороках человека, он должен создавать настоящие шедевры. Иначе мир зла победит, «заткнув рот» любому произведению, что направляет взгляды людей к Небесному Отцу. А для создания шедевра одного таланта недостаточно, нужно отдать все силы и ресурсы, и это окажется лишь десять процентов от необходимого. А дальше необходимо просить силы и милости от Всевышнего, чтобы Он создавал чудо из всех вложенных ресурсов, и писал Своё письмо человеческой рукой». Иначе получится очередная посредственность, которую греховный мир привычно похоронит под слоем равнодушия и скуки.

И всё же, впервые за долгие годы не почувствовал себя чужим. Только услышанным.

Так кто же я?!

Глава 1

Даниил стоял на середине моста и смотрел вниз, на машины, проезжающие с большой скоростью. Этот мост был построен недавно, чтобы разгрузить междугороднюю трассу, убрать бесконечные пробки, и устранить причину частых аварий. В этом месте небольшая дорога, между двумя частями пригорода, пересекала трассу регионального значения и мешала передвижению транспорта. Теперь большие фуры и легковые автомобили беспрепятственно проносились под мостом, а пригород жил своей неспешной жизнью, словно получив дополнительный сосуд, соединивший две жизненно важные артерии. Вдоль дороги протянулся тротуар, по которому пешеходы также могли пересечь трассу, без риска для жизни. И городу и трассе сразу стало легче, когда появился этот мост. С него также открывался вид на поля и перелески с одной стороны, на частный сектор и высотные дома – с другой. Вдали виднелось бирюзовое озерцо, окруженное яркой зеленью лугов. Рядом с мостом все было застроено домами, большими и маленькими.

Даниил знал, что строения рядом с озером принадлежат местному конезаводу, прославившемуся не только в городе, но и далеко за его пределами. Владелец разводил редких скакунов ахалтекинской породы. Этот конезавод находился здесь давно, Даниил знал о нём с детства, и даже когда-то был там на экскурсии. Но никогда не интересовался лошадьми всерьёз и поэтому в детстве, порадовавшись видом красивых стройных лошадей, быстро забыл о них.

Но сейчас всё было погружено в предрассветную тьму и проезжающие машины под мостом видны были только в свете фар иногда ярких и мощных, как у фур дальнобойщиков, а временами – совсем слабых у «легковушек». Даниил пришел сюда не для того, чтобы насладиться видом и порадоваться тому, что жить местным стало проще. Он также не планировал любоваться видом конюшен с выбеленными стенами, стоящими среди лугов, скрытых сейчас в темноте. Он хотел свести счёты со своей жизнью, спрыгнув с этого моста, поэтому все вокруг казалось несущественным, не важным. Все, что он видел и ощущал раньше, будто бы уже сейчас кануло в прошлое, потеряв резкость и актуальность.

Он был старшим сыном своих родителей, на которого возлагались большие надежды. Даниил учился легко, обладая очень высоким коэффициентом умственного развития (IQ), а также имел хорошую память. Поэтому учеба давалась ему легко, без напряжения. Учителя и все родные предрекали ему прекрасное будущее, уверенные, что мальчик станет учёным или кем-то очень известным. Но сейчас он не мог думать о будущем, или о надеждах его родных. Даниилу казалось, что он не имеет права на жизнь, и он просто обязан закончить свою пытку.

– Я – моральный урод, – едва слышно шептал он, поправляя очки с толстыми стёклами и шагая в предутренней тиши к мосту. – Таким не должно быть места на земле! Не зря же мне твердили, что я не чувствую то, что все другие ощущают. Я – не имею права жить!

Мальчик рос в религиозной семье, где родители учили сопереживать людям в их проблемах, делать добро. Диниил всегда заботился о ближних и дальних, но всё это происходило «от ума». Он не мог сочувствовать. Да и у самого с чувствами как-то не очень складывалось. Он все продумывал, но не мог прочувствовать. И он замечал, что отличается от окружающих его людей. Никто не объяснил ему, что высокий интеллект всегда подразумевает меньшую чувствительность и он может разумом немного восполнить недостаток чувств. Но объяснить это было некому и он ощущал себя другим, даже неполноценным. Кроме того, он нередко слышал о том, как важно избегать греха. Он слышал также, как "грех Онана" называли "смертным грехом".

Когда тело мальчика начало формироваться, он прилагал массу усилий, чтобы никогда даже близко не подходить к этой черте. Но потом нарушение вышло случайно и после этого он ощущал себя самым грязным и грешным на всей земле. В его теле текла часть восточной, горячей крови, и это обостряло борьбу.

Но сегодня вечером он сделал это сознательно, и теперь он был уверен, что достиг дна греха. Особенно, когда в ванную, в самый неподходящий момент, вошел отец. Оказалось, что тот заподозрил неладное, заметив, что сын слишком долго моет руки, и почему-то закрыл дверь на защелку, и отец решил открыть снаружи, воспользовавшись отверткой.

Застав сына за греховным занятием, отец сильно наказал его ремнём и это было впервые, сколько Даниил помнил себя. После чего мальчика отправили в спальню "подумать о своем поведении". Даниил дождался, когда все в доме заснули, долго думал и мучился угрызениями совести, затем пошел на мост.

Он шагал по тротуару, ведущему к мосту, в предрассветной мгле, где тишину нарушал лишь отдалённый гул машин и редкие порывы ветра. Его шаги были неровными, то замедлялись, то ускорялись, словно тело не могло решить, хочет ли оно двигаться вперёд? В груди кололо, будто кто-то сжимал сердце ледяной рукой. Очки, тяжёлые и неудобные, сползали с переносицы, и он машинально поправлял их, хотя почти не замечал этого движения. Его мысли были хаотичны, но в то же время мучительно чётки, как острое лезвие, вонзающееся в сознание снова и снова.

«Моральный урод, – повторял он про себя, и эти слова звучали как приговор, который он сам себе вынес. – Грязный, недостойный, падший».

В его голове эхом отдавались наставления родителей, слова пастора, которые он слышал каждое воскресенье в церкви о том, как важно жить святой жизнью, хранить себя «неосквернённым от мира».

Он помнил, как во время беседы с мальчиками-подростками, пастор сказал:

– Грех – это смерть души. Грех Онана – это вызов Богу. Важно всеми силами противостоять этому греху.

Тогда, слушая наставления, Даниил лишь улыбался. Он был уверен, что легко справится, если вдруг подобное искушение придёт. Он был очень самоуверенным мальчиком, ведь ни у учебе, ни в других аспектах жизни он не знал поражения. Конечно, в спорте он не был первым, но все же и не слишком отставал от сверстников.

Эти слова, когда-то казавшиеся абстрактными, теперь обрели пугающую реальность. Они были как клеймо, выжженное на его коже, видимое каждому, кто посмотрит на него. Он чувствовал себя обнажённым, уязвимым, словно весь мир уже знал о его позоре, о его поражении.

Случайное нарушение, случившееся несколько месяцев назад, было первым ударом. Даниил помнил, как тогда, стоя под горячим душем, он пытался отмыть не только тело, но и душу. Он тёр кожу до красноты, шепча молитвы, но чувство грязи не уходило. Он плакал, умоляя Бога простить его, клялся, что больше никогда не поддастся. Но потом это снова произошло во время сна, и он попытался убедить себя, что во сне он не контролирует себя, и значит – это не он.

Но вчера всё изменилось. Впервые он сделал это осознанно, поддавшись импульсу, который он так долго подавлял. Момент слабости длился всего несколько секунд, но он разрушил всё. Даниил чувствовал, что предал не только Бога, но и себя, свою семью, все их надежды. А потом в ванную вошёл отец…

Он до сих пор слышал звук отвёртки, скрежет замка, резкий скрип двери. Взгляд отца – смесь гнева, разочарования и отвращения – был хуже любого ремня. И все же был и ремень, после того, как отец довольно грубо схватил сына за предплечье и поволок за собой в свою комнату. Удары кожаного пояса жгли спину, но боль в сердце была сильнее.

– Ты должен был быть лучше, Даниил! – кричал отец, и его голос дрожал от ярости. – Ты опозорил нас всех!

Впервые в жизни Даниил видел отца таким. Обычно сдержанный, даже холодный, тот человек, который учил его быть сильным, теперь смотрел на него как на чужака. И это было невыносимо.

Когда его отправили в спальню «подумать о своем поведении», Даниил не думал. Он лежал на кровати, глядя в потолок, но видел только лицо отца, слышал только его голос. Мир вокруг сжался до одной точки – чувства вины, которое поглощало его целиком. Он не мог остаться в этом доме, не мог смотреть в глаза родителям, не мог притворяться, что всё ещё достоин их любви. Решение пришло само собой, холодное и ясное, как утренний воздух. Мост. Он знал, куда идти.

Шагая по тротуару, Даниил чувствовал, как каждый шаг отдаляет его от дома, от семьи, от самого себя. Его руки дрожали, и он сунул их в карманы куртки, чтобы унять дрожь. Ветер усиливался, пробирая до костей, но он не замечал холода. В голове мелькали воспоминания: как он в детстве бежал по этим полям к озеру, как смеялся с младшим братом, как мать гладила его по голове, называя «своим умницей».

Даниил был похожим на мать, черные вьющиеся волосы, большие глаза детей востока в обрамлении пушистых ресниц. Софья вышла замуж против воли родителей, мечтавших выдать её за сына местного банкира, члена их еврейской общины. Но она приняла христианство и вышла замуж за члена той церкви, которую посещала. Сначала родители приложили все усилия, чтобы вернуть дочь, но после её категорического отказа, по ней прочитали «кадиш» (молитва за умерших) как по умершей, и прекратили с ней всякое общение.

Софья очень любила своего мужа и детей, стараясь воспитать их настоящими христианами, честными людьми. Но клеймо «черной овцы» для своего народа дало свои плоды. София старалась быть самой лучшей христианкой, чтобы доказать себе и своим родным, что она пошла верным путём. Поэтому, при всей любви, мать была довольно строга к своим детям, когда дело касалось чистоты и порядочности. Поэтому в церкви семья Савельевых считалась образцовой во всех отношениях.

Сейчас для Даниила эти образы казались такими далёкими, будто принадлежали другому человеку, не ему, не этому «моральному уроду», который шагал по дороге, направляясь к месту, с которого улетит в свой последний путь.

Он остановился на секунду, глядя на едва заметное озеро вдали, которое он скорее угадывал, чем видел в свете заходящей луны. Оно было таким спокойным, таким чистым, в отличие от него. Даниил сжал кулаки, чувствуя, как слёзы жгут глаза.

«Я не заслуживаю этого мира», – подумал он.

Но в то же время что-то внутри, едва уловимое, шептало:

«Остановись. Ещё не поздно. Живи.»

Этот голос был слабым, почти заглушённым виной, но он был. Даниил мотнул головой, прогоняя его, и ускорил шаг. Мост был уже совсем близко.

И вот сейчас он стоял на мосту, прижавшись к перилам. Было холодно, но он не знал от чего все тело дрожит, от холода или от страха перед неминуемым? Если бы не огромное, всепоглощающее чувство вины, он стал бы молиться. Но сейчас он не мог поднять глаза к небу. Ведь если он недостоин жить среди несовершенных, грешных людей, тогда как можно обращаться к святому Богу, если Он, Творец, «даже в Ангелах усматривает недостатки», как учил пастор?

Пытаясь унять дрожь, Даниил подтянулся и перекинул ногу через перила моста. Затем он встал на уступ по ту сторону перил и прижался спиной к ним, держась руками за металл. Машины внизу проносились одна за другой, несмотря на предрассветную темноту. Их фары разрезали тьму одна за другой и это зрелище завораживало. Он никак не мог выбрать мгновение, в которое смог бы отпустить руки, чтобы начать свой последний полет.

Глава 2

Утреннюю тишину, нарушаемую монотонным шумом машин внизу, вдруг нарушил шум громко работающего мотора, и на мост въехал небольшой трактор. Водитель не сразу понял, что планирует сделать паренёк, но маленькая скорость его передвижного средства, дала ему время отреагировать, и тот воспользовался моментом. Как только трактор подъехал к месту, где стоял Даниил, он вдруг чихнул и заглох. Водитель, изобразив растерянность, оглянулся и обратился к Даниилу.

– Молодой человек, вы не могли бы мне помочь? – поинтересовался он.

Даниил не сразу понял, что обращаются к нему. Лишь через несколько мгновений он смог оторвать взгляд от трассы, притягивающей его взгляд, и повернув голову, посмотрел на тракториста.

– Вы это мне?

– Ну да, разве ты видишь здесь кого-то еще? – не отставал тот.

Даник оглянулся, будто запрограммированная игрушка, хотя прекрасно знал, что до этого момента был на этом месте один.

– Может быть, вы как-то сами сможете? Мне не до трактора и я не умею, – упрямо продолжал он. – Неужели не понятно, что мне не до вас? – с раздражением добавил он.

– Какая тебе разница? Когда я уеду, можешь делать всё, что пожелаешь. Но сейчас мог бы ты мне помочь. Больше пяти минут это вряд ли займёт, – не отставал водитель.

Тяжело вздохнув, Даниил осторожно повернулся и перекинул своё тело через перила в сторону асфальта. Водитель трактора едва слышно перевёл дух. Первый шаг был сделан. Теперь ему нужно было что-нибудь сделать, чтобы этот мальчик не понял, что трактор работает как часики, и не глох без вмешательства водителя. Он быстро вскочил из кабины, подошел к капоту и открыв его, отсоединил один из проводов. Затем обратился к Даниилу:

– Ты не мог бы сесть за руль и повернуть ключ зажигания?

Паренёк двигался как во сне, он почти не понимал, что происходит вокруг, едва переставляя ноги. И всё же он смог подняться на ступеньку и сесть в трактор. Он повернул ключ, но ничего не произошло. Мужчина изобразил расстройство, спрыгнул на дорогу:

– Вот незадача! – Мне нужно привезти сено лошадям, а эта колымага сломалась не вовремя.

– Ваш трактор выглядит почти новым, – возразил Даник, постепенно возвращаясь к реальности.

– Ну да, я недавно его купил, а он взял и заглох! – сердито произнес мужчина. – Можешь помочь еще немного?

– А что нужно? Я не умею их ремонтировать, – всё еще несколько заторможено ответил он.

– Я умею ремонтировать, но мне нужно подавать ключи из ящика, я ж не молодой уже, чтобы скакать вверх и вниз.

– Ладно, – вздохнул Даник.

Во время работы водитель трактора и его неожиданный помощник немного разговорились. Григорий Михайлович назвался сам и спросил имя своего нового знакомого, сообщил, что является владельцем конезавода, что стоял на берегу озера.

– Надо же! А я только в детстве был там, смотрел на ваших лошадей, – покачал головой Даник.

Григорий хотел спросить, а кем же считает себя Даник сейчас, если не ребёнком? Но решил промолчать. Конечно, если его юный собеседник сказал о детстве в прошедшем времени, значит считает себя достаточно взрослым для этого.

Григорий, услышав имя мальчика и увидев в свете фар темные курчавые волосы, произнёс, глядя на мотор.

– На нашем кладбище не хоронят самоубийцу, если тот выстрелил себе в голову, но если он спрыгнул с многоэтажки, тогда хоронят. Считается, что во время полета тот уже смог раскаяться в сделанном, – со вздохом произнес он.

– А меня и так никто бы там не стал бы хоронить, – грустно усмехнулся Даниил, подметив знакомые черты лица и поняв, что его новый знакомый принадлежит к местной еврейской общине. – Мои родители – христиане. Ну и я в общем, тоже согласен с ними.

– Но у христиан даже тех, кто «в полет отправился» все равно не хоронят на общем кладбище, – напомнил конезаводчик.

Серая предутренняя мгла помогала Даниилу быть откровенным, смазывая лица, скрывая их выражение. Григорий не боялся оставаться в свете фонаря, который повесил на открытый капот, чтобы осветить мотор. А Даник предпочитал оставаться в тени. Ему так было легче разговаривать.

– А мне и не место среди нормальных, а тем более, среди верующих, – глухо произнёс он.

– Если ты все равно «пропащий», тебе должно быть безразлично моё мнение о тебе, – начал Григорий, готовя почву для своего вопроса, затем продолжил: – Можешь сказать, почему ты считаешь себя таким грешным, что тебе даже на общем кладбище не должно быть места? Я не знаком с такими грехами.

– Значит вам везёт, – тихо ответил Даник.

Затем он помолчал и объяснил, что натворил. Григорий на некоторое время потерял дар речи, но для мальчика затянувшаяся пауза показалась вечностью, лишь доказывающей неисправимость его греха. Наконец Григорий смог снова говорить и поинтересовался:

– А кто тебе сказал, что это – смертный грех, которому нет прощения?

– Никто не говорил, я сам это знаю. Нам пастор говорил, что это – смертный грех, а дальше я сам догадался, – ответил Даник.

– Ну, тогда никто из людей не имеет права на жизнь, – горько усмехнулся мужчина. – Ну, по крайней мере, никто из тех мужчин, которых я знаю.

– Вы что, серьёзно?! – не поверил своим ушам Даниил.

– Гарантированно! – уверенно ответил собеседник. – Все мы, когда взрослеем, сталкиваемся с этой проблемой.

– И что? Неужели все впадают в грех?! – с какой-то непонятной яростью допытывался Даниил.

– По началу, мне кажется, почти все. Это потом, когда приходит зрелость, тренируется сила воли, и находятся «обходные пути» тогда кто-то уходит от этого, другие продолжают, но это уже рассматривается как слабость. Сильные находят пути преодоления. Ну а потом, в браке эта проблема для многих просто забывается, так как появляется естественное её решение. Но даже если человек не находит решение и продолжает – это всё же не причина сводить счёты с жизнью. – Уверенно ответил мужчина. – Затем он поинтересовался. – Я могу попросить тебя еще об одной услуге? Я понимаю, что ты и так мне помог, но эта поломка выбила меня из графика, и я могу не успеть вовремя привезти сено с поля, а лошади голодные.

– Да, конечно! – обрадованно ответил Даник.

Его голос звенел радостью, которую он пока еще боялся впустить полностью. Ему захотелось закричать, что если Григорий прав, тогда у него впереди – целая жизнь и масса времени для того, чтобы помочь кому угодно, тем более тому, кто нечаянно подарил эту возможность – жить дальше. И все же в голове билась мысль, что Григорий – неверующий человек и может ошибаться в отношении греха. И поэтому сейчас Данику очень хотелось узнать о новом знакомом больше, чтобы убедиться, что его словам можно верить.

А Григорий вдруг ясно осознал, что не может отпустить паренька, заблудившегося «в трёх соснах» – в самых простых чувствах и мыслях, какими бы сильными ни оказались эти чувства, и какими бы ни были тёмными ни были мысли. Он уже понял, что его новый знакомый живет в полной семье, и никак не мог уяснить для себя, почему же его отец не объяснил сыну базовых правил взросления?

Григорий закрыл капот трактора с лёгким стуком, вытер руки о замасленную тряпку и повернулся к Даниилу. В серой предрассветной мгле лицо мальчика было едва различимо, но его глаза, полные смятения и надежды, выдавали бурю внутри. Григорий чувствовал, что этот разговор – не случайность. Он знал Писание, посещал многие религиозные общества, хотя его раввин не поддерживал подобной любознательности. Он не раз беседовал с раввинами и священниками, читал не только Тору, но и Новый Завет, и даже некоторое время посещал христианскую группу изучения библии, хотя и продолжал называть себя «светским евреем». И сейчас его сердце подсказывало, что слова должны быть точными, как стрела, чтобы достучаться до души паренька.

– Даник, – начал Григорий, опираясь на трактор и глядя куда-то в сторону озера, чтобы не смущать мальчика прямым взглядом, – ты сказал, что твой пастор назвал это смертным грехом. Но позволь мне спросить: он объяснил тебе, что такое грех вообще? И что значит «смертный»?

Даниил замер, словно боясь, что любой ответ снова ввергнет его в пропасть вины. Он пожал плечами, теребя край куртки.

– Ну… грех – это когда делаешь что-то против Бога. А смертный грех… это такой, за который нет прощения. Пастор говорил, что Онан… ну, вы поняли… это как отвернуться от Бога. И я… я сделал это, зная, что нельзя. Значит, я потерян.

Григорий Михайлович кивнул, словно соглашаясь, но его голос оставался спокойным, почти мягким. Сейчас Данику было бы легче, если бы его новый знакомый смотрел на него осуждающе, или если бы тот повысил голос. Но это спокойствие выбивало из равновесия. Из-под него будто выбивали почву, пусть плохую, но за которую можно было как-то держаться. И всё же грела надежда, что Григорий, если и забрал какое-то основание, то сможет дать другое, не менее обоснованное.

Пока Григорий «чинил» свой трактор, наступил рассвет. Небо посерело, затем на горизонте появился край диска солнца. Его лучи, словно стрелы, пронзали пространство, зажигая светом верхние этажи городских зданий, затем верхушки деревьев. Теперь все предметы стали видны отчетливее и луга загорелись желтоватым светом.

Григорий лучше рассмотрел своего юного собеседника – еще совсем по-детски бархатная кожа лица, но над верхней губой уже пробивается легкий пушок, руки мальчика не привыкшего к физическому труду, но в глазах светится живой ум. И сейчас мужчине еще больше стало жалко отпускать с земли этого паренька, явно подающего большие надежды. И он дал себе слово помочь ему чем только сможет. Григорию показалось, что больше не в теле, а в этом лице явно видна «порода». Григорий давно смотрел вокруг через призму этого понятия, замечая возможности и перспективы всего живого.

– Я понял. Но давай разберёмся. Ты знаешь, откуда взялась история про Онана? Это из Книги Бытия. Онан не выполнил долг перед Богом и своей семьёй – он отказался дать потомство брату, как того требовал закон того времени. Его грех был не в том, что ты думаешь, а в непослушании и эгоизме. То, о чём ты говоришь, – это не то же самое. Твой пастор, может, и хотел тебя предостеречь, но, похоже, смешал разные вещи. Если ты хочешь основывать свои выводы на чём-то, потрудись очень внимательно и вдумчиво прочитать текст сам, затем послушай толкование нескольких мудрых людей. Ведь Соломон предупреждал, что не при одном совете состоится дело, а при нескольких. Тогда у тебя есть шанс посмотреть на вещи с нескольких сторон.

Даниил нахмурился, пытаясь вникнуть в слова Григория. Его разум цеплялся за каждое слово, но привычное чувство вины всё ещё давило и он не знал, не окажется ли в опасности, если откажется от этого чувства?

– Но мне говорили, что это… грязно. Что это против Бога. И я так чувствую. Я ощущаю себя очень грязным, даже когда это случается ночью, неосознанно. И отец… он был так зол. Он сказал, что я опозорил всех.

Григорий вздохнул, и в его вздохе было столько усталости, сколько может накопиться у человека, который видел жизнь во всех её красках.

– Даник, послушай меня. Я не христианин, ты прав, но я знаю Писание и не только «Ветхий Завет», как вы его называете, а мы называем «Танах», но и «Новый завет». Я знаю, что Бог создал человека со всеми его слабостями. Ты думаешь, ты первый, кто столкнулся с этим? Или последний? – Он слегка улыбнулся, но тут же посерьёзнел. – Творец дал тебе определенный склад ума и темперамент. И Он знает, насколько сильными будут твои позывы и реакции. И Он умышленно сделал их такими сильными.

– Вы что, издеваетесь? Что, получается, что святой Бог создал меня таким?! – поразился Даниил.

– Ну конечно, а кто же еще? Во всей Вселенной никто не может, и не мог бы в принципе, сделать это. Только Всевышний – наш Создатель. Разве не так?

Даниил задумался. В словах его собеседника он ощущал правду. Действительно, никто не мог бы сделать его при рождении другим, только Творец. Но мысль о том, что Создатель причастен к тому греху, который он сделал, казалась ужасно кощунственной.

Григорий жестом пригласил Даника в кабину и тронулся, продолжая говорить.

– Сила твоего темперамента и твои способности – это не только плохо, но и хорошо. У этого есть две стороны, как у медали. Эта же сила и этот же темперамент позволят тебе когда-то в жизни добиться чего-то важного. Наши чувства и сила – это как мощная и быстрая лошадь. Можно забить её и искалечить, а можно и приручить, обуздать, объездить и даже сделать не только помощником, но и другом. Без лошади я могу развить максимальную скорость в десять километров в час. А на хорошем скакуне можно развить скорость до пятидесяти с лишним километров в час. Но до того, как вы с жеребцом сможете добиться таких показателей, требуется немало мудрости в приручении и обучении жеребца. Так что сильный характер – это не только сложности и проблемы, это и бОльшие возможности тоже.

Во время разговора они подъехали к большому рулону сена, который кто-то уже собрал другой техникой. Григорий достал прочные канаты и попросил помочь перекинуть их через рулон сена. Затем он зацепил петлю из веревки на крюк подъемника на тракторе и включил подъемник. Он втянул сено на площадку позади трактора и закрепил её. Даниил понял, что тот справился бы с работой один, но был очень благодарен, что Григорий пригласил его с собой. Работа нравилась ему, но самое главное – очень хотелось узнать информацию, которой владел его новый знакомый.

– В Псалмах сказано: «Господь милосерден и сострадателен, долготерпелив и многомилостив». Это значит, что Бог не ждёт от тебя совершенства. – продолжил Григорий свою мысль, когда они вновь оказались в кабине трактора и тронулись в обратный путь. – Он знает, что ты человек, а люди ошибаются. Важно не то, что ты оступился, а то, что ты делаешь дальше, после совершения ошибки.

Даниил молчал, но его дыхание стало чуть спокойнее. Он всё ещё старался не смотреть на собеседника и радовался, что тот смотрит на дорогу. Но теперь поглядывал на Григория внимательнее, словно искал в его словах опору.

– А что, если я не смогу остановиться? – тихо спросил он. – Если я… слабый?

Григорий смотрел на дорогу, поглядывал в зеркала, чтобы съезжать на обочину, если кому-то требовалось его обогнать. Но пока движение на этой дороге было небольшим. Именно поэтому он ездил на поле еще до рассвета, чтобы не мешать людям, спешащим на работу.

– Слабость – это не приговор, сынок. В Послании к Коринфянам апостол Павел говорит: «Сила Моя совершается в немощи». Бог не отворачивается от тебя, когда ты слаб. Он даёт тебе шанс учиться, расти, становиться сильнее. Ты думаешь, твой грех – это конец? Нет, это только начало пути. Ты сейчас как молодой жеребец на моём конезаводе: полный сил, но ещё не знаешь, как их направить и как справиться с ними. И если лошадь спотыкается, я не веду её на бойню – я учу её бежать правильно. Они слишком ценны для меня, чтобы судить их строго. А представляешь, насколько ценнее люди для Творца? Ведь я не посылал своего сына умирать за моих лошадей. Я только деньгами за них платил. Но ты же – христианин, значит веришь в то, что Христос умирал за людей. И как ты мог допустить мысль, что за твою ошибку Творец отвернётся от тебя?

Даниил невольно улыбнулся, но тут же опустил взгляд, словно боясь, что эта искренняя улыбка выдаст его надежду.

– Но папа… он никогда не простит меня. И я сам себя не прощу. Я – ничтожество!

– Разве тебя не учили тому, что ты – сын Небесного Царя? В синагоге нередко напоминают об этом. И я знаю, что у христиан говорят то же самое. В Библии ясно и не раз об этом говорится, – возразил Григорий.

– Но также там сказано, что все люди – грешники, – возразил Даниил.

– Но небесная природа в нас первична. Сначала Бог нам дал Свою природу и только потом грех вошел в нас, – парировал Григорий.

Даниил поражался, как тот, кого он считал неверующим, вдруг выдаёт такие серьёзные знания Библии. Но до него вдруг дошло, что Григорий прав, грех пришел позже. И также сказано, что потом греха не будет. Значит – грех пришел на время и также уйдет. А небесная природа в людях останется.

– Так кто же я? – растерянно спросил он.

– Ты тот, кому нужно просто становиться сильнее, преодолевая свои слабости. Мы ведь только в борьбе и тренировке развиваем свою силу, – спокойно ответил Григорий.

– И всё-таки я не знаю, как смогу смотреть в глаза папе, – тяжело вздохнул Даниил.

– Твой отец, – Григорий помедлил, подбирая слова, – он, наверное, просто испугался за тебя. Родители иногда забывают, что их дети – не идеальные статуи, а живые люди. Он, может, и сам не знает, как говорить о таких вещах. Но знаешь, что я тебе скажу? Если Бог, который видит всё, готов простить, то ты можешь научиться принимать это прощение. Ведь именно Создатель имеет право решать, что прощать, а что – нет. И это значит, что если Он простил, тогда мы имеем полное право жить в этом прощении, принимая Его волю, и Его власть над нашей жизнью. И отец твой… дай ему время. Он любит тебя, иначе бы не злился так сильно. – Добавил он примирительно.

Даниил сглотнул, чувствуя, как ком в горле становится меньше. Он всё ещё сомневался, но слова Григория были как глоток чистого воздуха, когда выходишь из сильно задымленной комнаты.

– А что мне делать теперь? – спросил он, и в его голосе впервые за долгое время появилась неуверенная, но живая нота.

Григорий улыбнулся.

– Ты уже начал делать. Ты помог мне загрузить сено, – сказал он. Затем добавил, заметив быстрый взгляд Даника. – Я и сам мог бы его загрузить, но вдвоём это быстрей. А потом… потом, может, зайдёшь ко мне на конезавод? У нас там есть один жеребёнок, ахалтекинец, самый упрямый из всех. Думаю, вы с ним поладите. И заодно поговорим ещё. О жизни, о грехах, о том, как находить силы идти дальше. А еще я покажу тебе мою гордость – моего самого лучшего и самого дорогого жеребца Тамира, о котором я когда-то думал, что он безнадежен, и был уверен, что его списание – лишь вопрос времени, что это неизбежно. Но я тогда сам был слишком молодым и неопытным. А теперь, мой гнедой – это моя первая победа в жизни и почти все самые дорогие и быстрые мои скакуны несут в себе его гены.

Из Даниила был слабоватый помощник в физической работе, но он очень быстро учился и быстро замечал как можно было облегчить любую задачу. Он видел наиболее короткие пути, ведущие к цели. Григорий подумал, что работников, в принципе, у него хватает, но он не отказался бы от такого помощника.

– Да, я обязательно приду! – живо отозвался Даник.

– Хочешь увидеть поражение, родившее победу? – улыбнулся Григорий, затем добавил. – Ты скажи, где тебя лучше высадить. Родители, возможно, уже проснулись и ищут тебя?

В это время они снова подъезжали к мосту, который невольно свёл их жизни. Сейчас Данилу казалось странным, что совсем недавно он готов был спрыгнуть с этого моста. И он подумал, что был очень эгоистичен. Ведь, упав с моста, он мог кому-то испортить жизнь, попав под его машину. Или мог бы даже с собой забрать, устроив серьезную аварию. Но сейчас мысль о смерти казалась даже странной, будто всё, что произошло перед рассветом, было сном.

Глава 3

Григорий высадил Даниила недалеко от его дома и уехал к себе, удивляясь, что простая поездка за кормом оказалась настолько необычной.

Даниил вернулся в свою комнату, когда все в доме еще спали. Не успел он закрыть в спальню дверь, как услышал, что проснулся отец, которому пришло время вставать на работу. Даниил порадовался, что успел проскользнуть к себе. Он быстро разделся и лег в постель, изображая, что спит. Младшие браться действительно мирно посапывали. Скоро пришла мама, чтобы разбудить детей, нужно было собираться в школу. Даниил старался не поднимать взгляд на нее и отца, избегая смотреть им в глаза. Родители не знали, что сегодня их утро должно было начаться совсем иначе. И только чудо вернуло им сына и позволило этому утру начаться как обычно.

В школе Даниил был сонным и плохо соображал, но он радовался жизни, наслаждался каждым дуновением ветерка, принимая его словно подарок. Он не сомневался, что этот день – самый необычный из всех, которые он прожил. После обеда, вернувшись из школы, он лег на кровать и уснул, отказавшись даже от ужина. Софья удивилась сонливости сына, но восприняла это спокойно.

На следующий день после школы Даниил попросился гулять, сообщив, что хотел бы пройтись до конезавода.

– Я хочу посмотреть на жеребенка, которого видел издалека, – сообщил он. – Может быть, я смогу поработать там, поухаживать за лошадьми? – неопределенно добавил он.

Софья удивилась внезапному интересу сына к животным, но не возражала. Она знала о наказании мужа, но не была уверена, что это было верным решением, хотя сама не знала, как решить эту проблему. Помня собственную юность, она знала, что лучше всего занять подростка, загрузив его время различными интересными занятиями и обрадовалась решению сына найти себе новое увлечение.

– А можно и мне тоже с Даней? – Марк, брат, который был младше на год, услышав о жеребенке, остановился и резко развернувшись, подошел к маме и брату.

– И я! – запрыгала рядом сестра.

Даниил устало вздохнул. Он мечтал уйти в одиночестве, но не вышло. Прекрасно зная, что самый младший Давид не упустит такой возможности, он понял, что придется шагать к ферме всем вместе. И всё же он еще надеялся пообщаться с Григорием, ведь на большом конезаводе можно было ненадолго где-нибудь уединиться.

Даниил шагал по тропинке к конезаводу, чувствуя, как осеннее солнце мягко греет спину. За ним, весело болтая, шли Марк и Лиза, чьи рыжие косички подпрыгивали в такт её шагам. Где-то позади, пыхтя и стараясь не отставать, семенил самый младший, Давид, сжимая в руке веточку, которую он подобрал по дороге. Даниил то и дело оглядывался, проверяя, не растянулась ли их маленькая процессия слишком сильно. Он всё ещё мечтал о разговоре с Григорием наедине, но присутствие братьев и сестры, хоть и слегка раздражало, придавало странное чувство уюта. Впервые за последние пару дней он не чувствовал себя одиноким.

Конезавод открылся перед ними, как картина: белоснежные конюшни, окружённые зелёными лугами, блестели под солнцем, а вдали, у самого озера, переливалась бирюзовая гладь воды. В воздухе витал запах осенних трав, смешанный с терпким ароматом сена и едва уловимым мускусом лошадей. Даниил вдохнул глубже, и этот запах, такой живой и настоящий, снова напомнил ему, что он здесь, что он жив.

Григорий встретил их у ворот, вытирая руки о рабочую куртку. Его лицо осветилось тёплой улыбкой, когда он заметил Даниила, а затем взгляд скользнул по младшим детям.

– Ну, Даник, ты привёл целую армию! – добродушно рассмеялся он. – Это твои братья и сестра, я полагаю?

– Ага, – буркнул Даниил, слегка смущённый. – Это Марк, Лиза и Давид. Они… напросились.

– И правильно сделали! – подмигнул Григорий. – Лошади любят, когда их много глаз разглядывает. Пойдёмте, покажу вам наших красавцев.

Он повёл детей к изгороди, где разминались застоявшиеся в стойлах ахалтекинские скакуны. Уже издали было видно, как эти лошади двигаются – грациозно, будто паря над землёй. Их тонкие ноги ступали с такой лёгкостью, словно не касались травы, а длинные шеи изгибались с царственной гордостью. Солнце играло на их шерсти, которая переливалась, как шёлк: у одного скакуна она была золотисто-рыжей, у другого – серебристо-серой с металлическим отливом, а у третьего – глубокой вороной, с бликами, похожими на звёзды в ночном небе. Ахалтекинцы были не просто лошадьми – они казались существами из другого мира, созданными для скорости и красоты.

– Смотрите, какой красавец! – воскликнула Лиза, указывая на золотистого жеребца, который высоко вскидывал голову, фыркая и потряхивая гривой.

– Это Азамат, – пояснил Григорий, опираясь на деревянную изгородь манежа. – Он у нас звезда. Быстрый, как ветер, но с характером. Если ему что-то не по нраву, может и копытом топнуть.

На манеже работал человек, тренируя вороного. Остальные находились рядом, за изгородью, разминаясь на зеленой траве. Давид, широко раскрыв глаза, прижался к забору, пытаясь разглядеть каждую деталь. Марк, более сдержанный, но не менее заворожённый, спросил:

– А они правда такие редкие? Я слышал, что настоящие ахалтекинцы – как сокровище.

– Верно, – кивнул Григорий. – Эта порода древняя, из пустынь Туркменистана. Их разводили для воинов, для долгих переходов и сражений. У них не только красота, но и выносливость. А ещё, – он подмигнул Даниилу, – они учат терпению. С такими лошадьми нельзя торопиться. Они чувствуют, когда ты искренен, а когда притворяешься.

Даниил молча наблюдал, как молодой жеребёнок, тот самый, о котором упоминал Григорий, неуклюже скакал по загону, пытаясь угнаться за старшими лошадьми. Его шерсть была светло-кремовой, с мягким золотым отливом, а движения пока были угловатыми, как у подростка, который ещё не знает, что делать со своим телом. Даниил невольно улыбнулся, чувствуя странное родство с этим жеребёнком.

Григорий заметил его взгляд и тихо сказал, чтобы не отвлекать младших, которые уже наперебой задавали вопросы о лошадях:

– Это Шаир, тот самый упрямец. Ему всего год, но он уже показывает характер. Хочешь попробовать с ним подружиться? Он не каждому доверяет, но мне кажется, вы найдёте общий язык.

Даниил кивнул, чувствуя, как внутри разгорается искренняя искра интереса. Он не знал, как обращаться с лошадьми, но мысль о том, чтобы научиться, казалась правильной. Может, это и есть то, о чём говорила мама – занятие, которое заполнит его время и мысли.

Григорий отвёл детей к конюшне, где показал, как чистят лошадей. В это время молодая девушка, сотрудница конезавода, чистила молодую кобылу. Григорий попросил её показать детям, как правильно держать щётку, чтобы не напугать животное. Лиза и Давид с восторгом повторяли каждое движение. Марк старался выглядеть серьёзнее, но его глаза сияли.

Каждому из них выдали по моркови, чтобы они могли покормить животных. Дети с замиранием, смотрели, как лошади осторожно берут с их рук овощи, невольно вздрагивая, корда длинная лошадиная морда тянулась к их рукам.

Григорий пригласил Даниила помочь ему с сеном, которое нужно было положить в кормушку тем, кто сейчас тренировался на манеже и разминался в загоне.

– Скоро пойдет следующая партия. Нука и Зара только что вернулись, теперь их чистят перед вечерним отдыхом – пояснил Григорий.

Даниил, помогая Григорию с сеном, поймал себя на том, что впервые за долгое время не думает о своём грехе. Он смотрел на Шаира, который подходил к своему стойлу и настороженно косился на него, и думал, что, возможно, у них с этим жеребёнком и правда есть что-то общее – оба пытаются найти своё место в этом большом и сложном мире.

Когда солнце начало клониться к горизонту, Григорий предложил детям вернуться домой, но добавил, глядя на Даниила:

– Если хочешь, приходи завтра после школы. Шаиру нужен кто-то, кто будет с ним заниматься. И, знаешь, Даник, у тебя получится. У тебя есть терпение, а это главное.

Даниил улыбнулся и с готовностью кивнул. Он чувствовал, что сейчас очень нуждается в этой работе и общении с Григорием. Вдруг в этот момент он подумал, что мост, который вчера казался ему концом всего, вдруг оказался важной ступенью для будущей жизни. И он невольно взглянул на небо, почему-то совершенно забыв о чувстве вины, искренне прошептал:

– Спасибо Тебе, Господи! Ты не представляешь, как я Тебе благодарен! – Затем невольно усмехнулся. – Нет, конечно же представляешь, даже знаешь!

На следующий день он снова не смог уйти без младших. Вчерашние впечатления были настолько сильными, что дети не сразу смогли заснуть. Григорий, пригласив Даниила, понял, что теперь будет видеть с ним вместе его младших братьев и сестру. Но дети, при всей их эмоциональности и энергичности, оказались очень дисциплинированными и Григорий не пожалел о своём решении. Он не возражал, чтобы младшие дети услышали то, что он собирался объяснить Даниилу. Они не должны были догадаться о причине, по которой Григорий будет объяснить всё, а в будущем та информация, которую он планировал сообщить Даниилу и им может пригодиться.

На следующий день, когда Даниил появился, Григорий взял корд (длинная веревка, используемая для тренировки лошадей на манеже) и подал Даниилу.

– Тебе нужно самостоятельно привязать его к недоуздку и вывести Шаира на манеж. Он должен ощутить твою силу и право управлять им.

– Но я боюсь его. Вдруг он ударит копытом, – растерялся Даниил.

– Понимаешь, наш раввин как-то объяснял, что наши чувства, относящиеся к базовым потребностям – страх за свою жизнь, инстинкт размножения, голод и жажда – относятся к животным потребностям и с ними нужно обращаться как с животными, которых нужно приручить. Я тогда как раз начал тренировать своего первого скакуна Тамира, и слова раввина помогли мне понять как стоит это делать. Раввин помог и мне с моими чувствами справиться, и в тренировках Тамира добиться результата. Кстати, пойдём я покажу вам свою гордость, моего самого дорогого жеребца.

Он провёл детей в свою комнатку и указал на несколько фотографий. На них был изображен сильный и красивый ахалтекинец гнедой масти. Он казался образцом грациозности и красоты.

– Это мой Тамир – самый быстрый из всех, кто когда-либо жил на этом месте, наш чемпион и призёр. Почти весь мой молодняк несёт в себе его гены. И я так рад, что когда-то у меня хватило терпения и ума его натренировать.

– А где он сейчас? – спросила Лиза.

– Он остался только на фотографиях, – ответил заводчик. – Лошади живут от двадцати пяти до тридцати лет. Но Тамир оставил после себя целое поколение прекрасных скакунов. Его дети уехали в различные концы света, и теперь участвуют в скачках. Теперь я приобрёл другого производителя, чтобы обновить кровь. Но мой Тамир все равно остаётся непревзойдённым. – В голосе Григория слышна была гордость за своего любимца.

Даннил, слушая владельца этих прекрасных лошадей, очень захотел попытаться натренировать Шаира так, чтобы и о нём Григорий мог говорить с такой же гордостью. Тем более, что о задатках этого жеребца, его хозяин отозвался очень хорошо. В то же время Даниилу было так страшно всё испортить!

Григорий не сообщал мальчику, что он не останется единственным, кто будет тренировать Шаира. Обычно он сам дрессировал своих скакунов, не доверяя этот ответственный момент никому. И сейчас он решился позволить мальчику участвовать в этом процессе, но не собирался полностью отдавать перспективного скакуна ребенку. И всё же пока Григорий не планировал сообщать мальчику об этом, чтобы тот не расслаблялся.

Через несколько минут они вышли из каморки Григория и Даниил попытался привязать корд к уздечке Шаира. Процесс оказался совсем не простым. Шаир находился в стойле, но даже угощение брал с руки Даниила очень осторожно. Стоило мальчику протянуть руку к недоуздку, который пока не снимали с головы молодого жеребца, чтобы тот привыкал, как он отпрянул в сторону, вскинув голову.

Григорий подошел к Шаиру, приговаривая успокаивающие, ласковые слова, затем взял за кожаный ремешок и опустил его голову, позволяя Данику перехватить.

– Не делай резких движений, мягко, плавно, – приговаривал Григорий, наставляя Даниила.

Остальные дети стояли в стороне, наблюдая за попытками старшего брата. Наконец Даниил смог привязать веревку к кожаному ремешку. По совету хозяина он еще раз угостил Шаира и погладил его по мягкой шелковистой шерсти морды и шеи. Шаир, видя, что хозяин доверяет чужаку, тоже немного успокоился, все ещё держась очень насторожённо.

Глава 4

Манеж конезавода был просторным кругом, окружённым низким деревянным забором, где трава вдоль изгороди ещё сохраняла зелёный оттенок осени, а воздух был пропитан ароматом земли и лошадиного пота. Григорий стоял у края, скрестив руки на груди, и наблюдал, как Даниил, с кордом в руке, осторожно выводит Шаира из стойла. Жеребёнок шёл неохотно, его копыта стучали по земле с некоторым недоверием, а уши нервно подрагивали, ловя каждый шорох. Даниил чувствовал, как его собственное сердце колотится в унисон с этими шагами – смесь страха и возбуждения, которая напоминала ему о вчерашнем мосте, о той пропасти, что чуть не поглотила его.

– Помнишь, что я сказал про раввина? – тихо спросил Григорий, подходя ближе и кладя руку на плечо Даниила. Его голос был ровным, как поверхность озера в безветренный день. – Твои чувства – это как этот жеребёнок. Шаир полон сил, но пока не знает, куда их направить. Он боится чужака, потому что инстинкт подсказывает: это угроза. Точно так же твои страхи, твои… животные порывы – они не враги, а просто дикая часть тебя. Их нужно не подавлять кнутом, а приручать, шаг за шагом. Держи корд мягко, но уверенно. Покажи ему, что ты не враг, а вожак. Разум может руководить чувствами, если чувства доверяют разуму. Когда разум подавляет чувства, или игнорирует их – это может привести к срыву или болезни. Во всем должна быть гармония.

Марк, Лиза и Давид слышали слова Григория и запоминали, хотя они и не понимали, почему малознакомый дяденька рассказывает всё это их старшему брату.

Даниил кивнул, сглатывая ком в горле. Он вспомнил слова отца, жгучие, как ремень, и пасторские проповеди о грехе, что казались цепями. Но здесь, под открытым небом, с тёплым дыханием Шаира, эти воспоминания отступали. Он держал корд не слишком туго – Григорий научил, что резкий рывок только раззадорит лошадь, или испугает её – и повёл жеребёнка в центр манежа. Младшие дети – Марк, Лиза и Давид – уселись на низкой скамейке у забора, затаив дыхание. Они не понимали всей глубины разговора, но чувствовали магию момента: старший брат, обычно тихий и задумчивый, теперь стоял с высоко поднятой головой, как настоящий руководитель. Он даже был похож на воина.

Шаир сделал первый круг по манежу неохотно. Он то и дело останавливался, фыркая и мотая головой, пытаясь вырвать корд из рук Даниила. Мальчик почувствовал, как страх сжимает грудь:

"А вдруг он сорвётся? Вдруг ударит?" – и это было как эхо его собственных страхов: страх перед собственной слабостью, перед повторением "греха", перед тем, что мир увидит в нём урода. Но Григорий, стоящий в центре круга, мягко поправил:

– Не тяни. Говори с ним. Лошади слышат не только слова, но и голос внутри тебя. Скажи ему: "Я здесь, чтобы помочь тебе бежать свободно, но под моим контролем". Твои чувства – голод, страх, то, что ты называешь грехом – они тоже хотят свободы. Но без вожака они заведут тебя в тупик, как Шаира к краю манежа.

Даниил заговорил, сначала шёпотом, потом увереннее.

– Шаир, тихо, мой хороший. Мы вместе. – Затем он повторил это громче и немного увереннее.

Его голос все ещё чуть дрожал, но в нём была искренность, и жеребёнок, словно уловив это, сделал шаг вперёд. Они обошли манеж дважды. На третьем круге Шаир споткнулся – неуклюже, по-детски, – и Даниил инстинктивно потянул корд, чтобы удержать равновесие. Жеребёнок встал как вкопанный, уши прижаты, глаза полны настороженности. Даниил замер, чувствуя, как его собственный "внутренний жеребец" – вина, что вчера ещё рвала его на части, – тоже брыкается внутри.

– Вот оно, – сказал Григорий, подходя и гладя Шаира по холке. – Момент истины. Ты потянул слишком резко – и он испугался. Точно как твои чувства: если давить на них силой, они взбрыкнут. Отпусти корд чуть-чуть. Дай ему почувствовать, что ты слушаешь. А теперь… попроси его двигаться. Не приказывай – приглашай.

Даниил ослабил хватку, и Шаир, помедлив, сделал шаг. Мальчик прошептал:

– Пойдём, друг. Мы научимся вместе.

И это было не просто для лошади – это было для себя. Он представил, как его страх перед "грехом" – этот дикий инстинкт, животный, как сказал раввин, – тоже стоит в стойле, настороженный, но ждущий руки, которая не ударит, а научит шагать верно, спокойно, в нужном направлении.

Они пошли дальше, и на этот раз Шаир шёл ровнее, его шаги стали плавнее, а хвост уже не хлестал нервно по бокам, а грациозно покачивался. Даниил почувствовал прилив тепла: не триумфа, а тихой уверенности.

"Я могу его приручить, – подумал он. – И свои чувства тоже".

– А теперь понемногу отпускай корд, а сам двигайся к центру манежа, ко мне, – попросил Григорий.

Лиза захлопала в ладоши, не выдержав:

– Даник, он тебя слушается! Смотри, как красиво идёт!

Марк кивнул, а Давид, не отрываясь смотрел на брата с жеребенком и улыбался. Григорий усмехнулся, но в его глазах была гордость – не только за лошадь, но и за мальчика, который только что сделал первый шаг к примирению с собой.

Тренировка закончилась через полчаса: Шаир, уставший, но довольный, позволил Даниилу погладить себя по носу и даже лизнул ладонь в благодарность за угощение. Григорий хлопнул Даниила по плечу:

– Молодец. Первый круг – самый трудный и первая тренировка тоже. Для лошади и для тебя. Приходи завтра. Постарайся сначала идти по меньшему кругу, чем Шаир и постепенно ты придёшь к тому, что ты будешь стоять, а он – бегать. Это твоя цель. Завтра, когда Шаир будет на длинном корте, мы добавим скорость. А слушаться он должен не твоих действий, а твоего голоса. И помни: приручать – значит доверять. Себе и тому, кто ведёт. Разум и воля ведут, мысли слушаются, чувства всегда идут вслед за мыслями.

Даниил кивнул, глядя на Шаира, который теперь мирно жевал травинку у забора. В этот момент он понял: мост оказался тем самым кордом – верёвкой, что связала его с жизнью, с этими людьми, и с жеребёнком. И теперь он готов был вести – себя и того, кто в нём ещё брыкался.

Когда они прощались с Григорием, Даниил поймал момент, когда младшие не слышали и спросил:

– А что делать, когда… ну когда искушение приходит?

– Лучше не ждать, когда оно станет слишком сильным. Как с Шаиром, лучше угадать момент, когда он только готов испугаться или заупрямиться, но еще не начал это делать, и заранее принять меры. Если ощущаешь, что нервная система напряжена чуть больше обычного – прими холодный душ, пойди и хорошо позанимайся на турнике или побегай. Позволь телу по-настоящему устать. Если поймаешь верный момент – это поможет. А в остальном, старайся запоминать любые мелочи, которые ведут тебя к победе. А также всё, что привело к поражению. И в следующий раз делай всё, что приводило к победе и избегай любых действий, что могут привести к поражению. А самое главное, никогда не забывай, что Всевышний держит корд и учит тебя двигаться правильно и использовать верно твои возможности. Он хочет развить их по максимуму. Все, что дано тебе, – Григорий прикоснулся к лбу Даниила, – здесь. Затем кивнул, указывая на остальное тело, – нуждается в развитии и тренировке. И это – твоя работа, твоя часть. И на этом пути неудачи не менее ценны, чем победы.

Ребята ушли домой, возбуждённо переговариваясь.

– Я тоже хочу так как ты, – с завистью произнёс Марк.

– Спроси, – пожал плечами Даниил, – может быть, Григорий Михайлович разрешит. Я не знаю.

Через время Даниил увидел прогресс у Шаира, которого тренировал под руководством Григория. Теперь они не разговаривали долго, как это было в начале. Им достаточно было обменяться несколькими фразами для того, чтобы понять друг друга.

– Давай Шаиру больше нагрузки. Он должен устать, но не вымотаться, – учил Григорий.

Даниил понял, что речь идет не только о молодом жеребце, но и о его теле. В следующий раз Григорий просто сообщил:

– Я видел много умных и талантливых ребят. Которые так и не сделали ничего стоящего, потому что им не хватило внутренней дисциплины. А что как не руководство своим телом лучше всего учит этой самой дисциплине?

– Вы сказали раньше, что можно как-то «загрузить» себя, – напомнил Даниил.

– Эта самая энергия… – Даниилу уже не нужно было объяснять, что именно имел ввиду мужчина, он и так все понимал, – …и творческая энергия питается из одного источника. Чем больше будет у тебя занятий, которыми ты искренне увлечешься, тем меньше её останется на искушение, – ответил Григорий. – Увлекаясь и творя что-то новое, мы расходуем свой «дневной запас» той самой силы. Оставшуюся часть можно «сбросить» на тренировке. Займись спортом. Для твоего тела это будет иметь еще дополнительную пользу. По твоим рукам я сразу понял, что ты не часто берешься за турник.

– А можно вам помогать с сеном или уборкой?

– В общем, у меня для этого есть конюх, но, если хочешь, можешь ему помочь, – спокойно ответил Григорий Михайлович.

Однажды, во время тренировки Шаира, они вновь разговорились.

– Знаете, я заметил, что сила моей воли стала намного больше, – поделился Даниил.

– Твоё тело стало тоже намного сильнее, и рукопожатие крепче, это сразу заметно, – добавил Григорий.

– Но почему-то и искушения стали сильнее, – вздохнул мальчик. – Раньше в школе меня девчонки не замечали. А сейчас постоянно сами пристают. Я же стараюсь совсем на них не смотреть, почему это так происходит?

– Знаешь, наш раввин как-то объяснял, почему Всевышний укрепил фараона, когда тот не отпускал наш народ из Египта…– начал рассказывать Григорий.

– А, да, в Библии сказано, что Бог ожесточил сердце фараона, – вспомнил Даниил, – и я еще удивлялся, как так? Бог Сам ожесточил его сердце, а потом за то же самое и наказал его. Получается вроде как несправедливо.

– А наш раввин перевел это слово с иврита как «укрепил». – Уточнил Григорий. – И он объяснил, зачем Всевышнему потребовалось укреплять фараона. – продолжил он и Даниил замер, внимательно слушая объяснение. – Свою «точку невозврата» фараон прошел раньше, когда приказал издеваться над евреями. Поэтому Творец использовал его только для того, чтобы натренировать Моисея. Когда Моисей только пришел, фараон показал свою силу и свои возможности. Но потом Моисей и Аарон показали силу больше. В этом случае сила и воля фараона уже могла бы не выдержать давления, но Творцу нужно было раскрыть все возможности Моисея. А для этого ему должен был противостоять противник, равный Моисею по силе. А такого в Египте больше не было. Фараон был самым мощным. И в этом случае Творец должен был укрепить фараона, чтобы натренировать Моисея, – закончил Григорий.

– Так вы считаете, что теперь Бог делает так, чтобы мой противник тоже стал сильнее? – догадался Даник.

– Ну да. Если искушение усилилось, значит Всевышний видит твои успехи и добавляет «блин на твою штангу», чтобы «мышцы» твоей воли стали еще крепче. Это значит, что Он ценит тебя ещё выше, – спокойно ответил Григорий.

– Надо же! Как вы умудряетесь показать преимущества там, где я вижу только недостатки?! – поразился Даник.

– Это тоже годы тренировок, – спокойно ответил мужчина. – Я же тоже когда-то метался и искал ответы на свои трудные вопросы.

– Спасибо вам огромное! Если бы не вы, меня давно бы уже похоронили, – от всей души проговорил Даниил. – А жизнь оказывается такая удивительная и классная штука!

– Я тоже так думаю, – улыбнулся Григорий. За неё стоит бороться!

Немного странная дружба осталась на годы. Даниил вырос, возмужал. Он получил образование и сделал много доброго в своей жизни. Привычка к дисциплине и сильная воля, объединённая с природными талантами, позволила ему многого добиться.

В благодарность за спасение своей жизни он часто приходил на конезавод, помогал чем мог. А тот самый день, каждую осень привозил мешок моркови или яблок для лошадей, напоминая себе и окружающим о том, что тренировка животных более плодотворно проходит, когда ими руководит добрая и сильная воля, а не жестокая рука.

Родители только через много лет узнали о том, что могли потерять своего сына. Даниил случайно оговорился, когда проводил беседу с молодёжью в своей церкви. Степан невольно вздрогнул, услышав о том, что чуть не натворил беды. Но милость Творца оказалась сильнее его ошибки. Бог видел намерение его сердца и исправил невольную ошибку. Степан очень любил своего сына, и в тот день действительно испугался и растерялся, не зная, что делать? Ведь сам Степан пришел к Богу и услышал слово «грех» тогда, когда был уже взрослым и потому боялся применить свой опыт. Он надеялся наказанием помочь сыну справиться с искушением и чуть не погубил его.

Даниил очень удивился, когда в тот вечер отец искренне попросил у него прощения за то наказание. Но сам Даниил видел, что Бог удивительным образом провел его по тому пути, что помог найти верное решение и стать сильнее.

Я – сын небесного Царя и я – ничтожество. Так кто же я?

На этот вопрос каждый отвечает себе сам, выбирая путь.

Золотая трясина

Глава 1

Сергей лежал в глубоком снегу, из которого виднелось только его лицо и запорошенный капюшон синего пуховика. Все тело было покрыто холодным, колючим снегом, больше похожим на россыпь крупного инея. Но с неба сыпал новый, мягкий и пушистый снег. Паренёк пока плохо соображал, что произошло. Голова всё ещё гудела, и трудно было отличить в ней туман от ощутимого удара, и от большого количества водки, не так давно влитого внутрь. Результат был всё равно один – он не мог пошевелиться, приходилось только пытаться удержать ускользающую картинку мира перед глазами.

Вокруг, чуть поодаль от места, где он лежал, молча стояли кедровые сосны на фоне белого неба, с которого сыпал пушистый снег. Совсем недавно здесь звучали бодрые голоса молодых парней, «изрядно принявших на грудь» и рассекающих белое пространство сопок на снегоходах.

Четверо молодых ребят, младшим из которых был Сергей, на спор уехали на снегоходах на несколько дней пути в в тайгу, зимой, с палатками и всеми современными приспособлениями, изобретенными для комфорта туристов, заехавших далеко от цивилизации.

Как всегда соревнуясь и делясь знаниями, которые они почерпнули в интернете, они убрали снег с места установки палаток, установили их, применяя всё, чему научились из «рилсов» и «уроков выживания в дикой среде». Когда палатки оказались установленными под кедрами, где снега было меньше, чем на открытых местах, ребята решили порезвиться на небольшой равнине, расстилающейся перед глазами.

Четверо парней выехали на двух снегоходах: по двое на каждом, чтобы было удобнее гнать, одновременно снимая на камеру телефона, и орать друг на друга. Водка уже ударила в голову – по литру на брата, не меньше, плюс термос с горячим чаем, в который плеснули ещё коньяка «для сугрей». Они неслись по целине, оставляя за собой длинные хвосты снежной пыли, и хохотали так, что эхо катилось по сопкам.

Впереди мчался Дима на «Ямахе» – широкоплечий, в чёрном комбинезоне с золотыми молниями, шлем сдвинут на затылок, чтобы ветер хлестал по лицу. Рядом с ним, вцепившись в ручки, сидел Витька, снимал развлечения на камеру и кричал:

– Смотрите, лохи, как мы в тайге рубимся!

Сзади, на «Буране», гнал Коля – тот, что всегда выигрывал споры на деньги. Он стоял на подножках, как на доске для сёрфинга, одной рукой держал руль, другой – бутылку «Белуги», отхлёбывал на ходу и плевал в снег. Пассажир, Сергей висел на его на спине, обняв за плечи, и орал:

– Гони, гони! Ща догоним и завалим их в сугроб!

Они устраивали гонки: кто быстрее взлетит на склон и спрыгнет с обрыва в пушистый снег. Дима первый рванул – снегоход взревел, подбросил его на метр, и он приземлился с криком:

– ЙЕЕЕЕЕС!

Снегом обдало до пояса. Колька рванул за ним – но не удержался, перекувырнулся, снегоход лёг на бок и заглох, но он вылез, хохоча, весь в снегу, как снежный человек, и крикнул, матерясь. Сергей упал со снегохода раньше, и лежал в снегу, громко хохоча.

– Папа новый купит… – Крикнул Коля. Затем он вернулся, подошел к снегоходу и поставил его «на ноги. Техника послушно завелась. – То-то же! Даже техника боится быть «списанной», сразу начинает работать! – одобрительно сообщил он.

Потом ребята начали «охоту»: Коля гнал за Димой, тот уворачивался между кедрами, как в компьютерной игре. Витька кидал снежки с разгона – один угодил Коле в шлем, тот в ответ плеснул водкой из бутылки прямо в лицо преследователю. Сергей орал:

– Давай, бери его в захват! Ща уроним! – мечтая самому оказаться за рулём снегохода и показать, как нужно гонять.

Они останавливались только чтобы выпить. Ненадолго вернувшись к палаткам, ребята развели костёр из сухих веток, пожарили колбасу на прутиках, снова выпили из горла, потом обнимались, пели песни, фальшиво и громко.

– Мы короли тайги, братва! Никто нас не достанет! – орал Дима, поднимая бутылку к небу.

Сергей, самый младший из них, тоже пил – ему наливали «по-взрослому», чтобы не отставал. Он улыбался, хотя внутри уже кружилась тошнота, ведь ему только исполнилось шестнадцать.

Ребята не думали о том, что ночь близко, а связь пропала ещё на второй час пути. Горючего, конечно, было с запасом не только для людей, но и для техники, но техника должна была оставаться исправной. Дети богатых родителей привыкли, что папы всегда выручат. Если совсем станет плохо – вертолёт прилетит. Деньги решат всё. Они – непотопляемые. А над тайгой еще с утра сгущались тучи и недавно посыпал снег. Но «пьяному море по колено». Парни не сомневались, что после веселой прогулки их ждут теплые спальники в палатках, примусы и добавочная порция водки, «чтобы не замёрзнуть».

Они планировали ещё раз заночевать в тайге и завтра утром уезжать домой. Еще никогда их планы никто не смел нарушать. И богатым наследникам в голову не приходило, что может что-то пойти не так, как запланировано.

А потом Дима крикнул:

– Последний круг и к палаткам. Давай, Серёга, твоя очередь, ты за рулём, догони нас!

И Сергей пересел за руль. Двигатель взвыл. Коля едва удержался за его спиной, схватившись за его бока. Сергей рванул – и в последний раз видел, как друзья машут руками, хохочут, исчезая в снежной пыли.

А потом был только удар и тишина. Из-за снежного вихря Сергей не заметил, что догнал снегоход друзей, но не просто догнал. Те уже лежали в сугробе, врезавшись в большой камень, засыпанный снегом. Удар был сильным и оба парня улетели далеко вперед, за гряду камней, стоявшую на их пути. Сергей с Колей через мгновение полетели следом. Оба снегохода были разбиты.

И теперь Сергей лежал лицом к небу, пытаясь удержать остатки сознания, но картина мира ускользала, покрываясь белой пеленой. Тишина оглушала, казалось, что в ней слышны были мгновения, когда свежие лёгкие снежинки опускались на холодный колючий наст, посыпанный изморозью. Парню становилось холоднее с каждой минутой. Лишь несколько мгновений назад, он, разгорячённый движением и алкоголем, не чувствовал мороза, но сейчас холод пробирался от ног к самому сердцу, как ледяная волна, убивающая всё на своём пути.

– Нельзя спать, – одними побелевшими губами прошептал Сергей, проваливаясь в глубокое забытьё.

Никто не смог бы сейчас понять, уснул паренёк, или потерял сознание? Но картина мира перед ним погасла.

Глава 2

Через время Сергей увидел перед собой странное лицо бородатого мужчины в меховом малахае. Он не мог понять, снится это ему или происходит в реальности? Мужчина, заросший густой бородой, склонился над парнем и спросил:

– Ты чувствуешь что-нибудь? Ноги чувствуешь? А руки?

Сергей взмахнул руками, кажется получилось.

– Угу, – промычал он и картинка снова погасла.

Дальше все было как в бреду. Иногда вокруг возникали кедровые сосны или ели, затем снова исчезали. Снег, казалось, был везде. Он как пелена скрывал все деревья и кусты, которые иногда возникали перед глазами, он таял на лице и капельки стекали по шее, плечу и мочили спину. Снег, казалось, проникал в самую душу Сергея, замораживая её.

Ему казалось, что белая пелена проникала в горло и вызывала невыносимую тошноту. Его укачивало. Через время картинка заснеженного мира снова появилась, но только для того, чтобы испачкаться. Сергея стошнило и единственное, что он смог увидеть – содержимое своего желудка на белом снегу. Но даже это видение было недолгим, метель запорошила снегом это безобразие, будто стыдясь показывать его миру.

Наконец качка, казавшаяся бесконечной, утихла. Вокруг стало темнее, но и теплее. Кто-то растирал его руки и ноги, затем уложил ближе к огню. Больше Сергей ничего не помнил, провалившись в глубокий целительный сон.

Проснулся он только утром, обнаружив себя в тесной хижине на узком топчане. Рядом стоял грубо сколоченный стол и единственный табурет, рядом с печкой, на котором сидел сейчас бородатый мужчина.

– Вы мне не почудились? – медленно берясь за голову, поинтересовался Сергей.

– Если бы я знал, что ты просто мертвецки пьян, я бы не волок тебя всю дорогу, – устало покачал головой незнакомец. Я – то, наивный, думал, что ты так сильно ударился, что двигаться не можешь. Ох, пацан ты, пацан! Куда же смотрят ваши родители? – тяжело вздохнул лесной житель.

– А где мои друзья? Димка, Витька, Колька?

– Их уже нет, – устало ответил он.

– Их что, домой уже отвезли? – почему вы меня забрали? Я тоже домой хочу! – морщась от головной боли, продолжал допытываться Сергей.

– Они все мертвы, – сообщил мужчина. – Ты один выжил. Когда я подошел, ты один дышал.

– Ч-ч-то?! – невольно начал заикаться Сергей.

– Что слышал. Неженка. Будто не знаешь, что иногда люди умирают. И погибают особенно быстро, когда рождаются без мозгов, – сердито ответил бородач. – Кто же на технике гоняет по незнакомой заснеженной местности? А тем более пьяными! Тайга такого не прощает. Если бы у вас была хоть капелька серого вещества, вы бы такого не сделали.

– Нас должны искать. Нас найдут! Я домой хочу! – запричитал паренёк.

– Буран на улице. Будет бушевать еще не один день. Так что пока всё не закончится, никто вас искать не станет. Да и потом не скоро найдут. Все следы уже замело. Ваши палатки в ельнике уже тогда почти не были видны. А сейчас и подавно замело. К весне, может, твоих друзей-подснежников найдут. Если бы я тебя не уволок, то и тебя бы вместе с ними замёрзшим нашли. – Было заметно, что длинная фраза утомила лесного жителя. Он устало замолчал, не зная, что же теперь делать с неожиданным квартирантом, который поселился здесь не на один день.

– А наши снегоходы? – надежда еще теплилась в голосе Сергея.

– Разбиты полностью.

Бородач приоткрыл дверцу железной печки и подбросил в огонь полено.

– А как же я домой доеду? – растерянно спросил Сергей.

– Ты – дебил или прикидываешься? – бородач явно сердился и едва сдерживался, чтобы не выбросить нежданного гостя из хижины. И все же через минуту он протянул кружку с горячим отваром. – Пей. Может ты действительно ударился головой сильнее, чем я думаю?

Хлебнув немного горячей жидкости с сильным привкусом и запахом хвои, Сергей ощутил, как горячий ком, жгущий горло с момента сообщения о смерти друзей, понемногу тает как лед от теплой воды. Он действительно никак не мог поверить, что происходящее – реально, что это не страшный сон, от которого можно проснуться.

За стеной хижины завывал ветер, высокие кедровые сосны постанывали под его напором. Но внутри было тепло, хотя и довольно темно. Сергею очень хотелось спросить, куда незнакомец положил телефон, который был в кармане комбинезона? С тех пор как пропала связь, Сергей выключил аппарат, чтобы сэкономить заряд батареи и застегнул молнию на кармане, где лежал аппарат. Но заметив, как сердят хозяина вопросы, он решил позже выяснить. К удивлению, чай действительно приводил в чувство и мысли становились более чёткими.

– А как вас зовут? – наконец догадался спросить он.

– Фёдором, хмуро ответил хозяин хижины. Затем добавил. – Сегодня лежи. Завтра твоя очередь колоть дрова.

– Но я не умею, – растерялся Сергей.

– Значит будешь учиться. Я не собираюсь греть тебя своими дровами. И еду ты тоже будешь зарабатывать кое-что я у вас из палаток взял. Им она точно без надобности, а тебя чем-то кормить надо. Но этого мало. Как буран утихнет, пойду в тайгу. А ты готовить будешь.

Сергей только хотел повторить фразу: «Я не умею», как встретил строгий взгляд Фёдора. Мальчику очень хотелось рассказать, что в его семье никто не умеет готовить, и тётя Маша приходит каждый день, чтобы позаботиться о пище в доме. Но он догадался промолчать, заметив как сильно раздражает хозяина любое упоминание о том, что его постоялец не способен сам позаботиться о себе.

Белые снежные сумерки уступили место такой же снежной мгле. Ночью Сергей заворочался. Он захотел в туалет, но даже представить себе не мог, что сейчас придётся выходить на улицу. Но никаких признаков удобств внутри не было заметно. В этот момент Фёдор проснулся, привычно встал и подбросил пару поленьев в печь.

– А туалет…? – нервно поинтересовался Сергей.

– Как выйдешь, держись правой стороны. Там канат натянут, чтобы не сдуло, – спокойно сообщил Фёдор.

– Ладно, я лучше до утра потерплю, – буркнул парень.

– Терпи, если сможешь. Намочишь матрац – выкину на улицу. – Резко сообщил бородач.

Сергей подумал, прислушался к собственному телу и понял, что придётся идти. Стоило ему оказаться снаружи, как сомнения вновь одолели, может быть лучше было потерпеть?

«Всё! На ночь никакого чая, никакой жидкости!» – пообещал себе Сергей.

Выйдя за дверь, он услышал гневной окрик за спиной:

– Дверь!!! Не май месяц на дворе! – затем после короткой паузы, он услышал тише. – Может, его легче пристрелить, чем научить?

Он испуганно захлопнул за собой дверь, оставшись наедине с темнотой, вьюгой, холодом и страхом. Очень хотелось бегом вернуться обратно, но теперь Сергей не знал, чего боится больше, темноты или гнева хозяина хижины? Ведь в этой глуши мужчине даже не нужно будет тратить на Сергея драгоценные патроны. Достаточно будет просто вернуть его на то место, откуда привез на самодельной волокуше. Тогда и отвечать за смерть подростка не потребуется.

Утро почти не добавило света. Снег кружил и осыпал тайгу сразу со всех сторон, кружа снежинки в бешеном танце. Сергей очень надеялся на то, что Фёдор забудет своё обещание или передумает заставлять его колоть дрова. Но Фёдор не забыл. В хижине было всё также темно, когда хозяин разогрел на печке мясо из банок, взятых со стоянки парней, принёс с улицы куски хлеба, которые больше напоминали камни. Он бросил еду на сковороду и поставил её на печь. Скоро хлеб оттаял и стал съедобным. Тушенка издавала приятный запах, и Сергей невольно сглотнул слюну.

– Сегодня готовлю я, завтра утром – ты. – Спокойно сообщил Фёдор. И, предвосхищая вопросы или возражения, добавил. – Я покажу где и что брать. Будешь учиться. Собак я уже накормил. Я всегда буду их кормить сам. Это мои собаки.

Выйдя за дверь, Сергей увидел довольно большую поленницу аккуратно сложенных дров, закрытых от снега. На освободившемся месте, на сухих щепках лежали две пушистые лайки. Увидев незнакомца, они ощетинились и зарычали.

– Но дрова же есть, – указал Сергей взглядом поленницу.

– Это плоды моего труда. Ты здесь ни при чём. Ты будешь колоть для себя. Я и так позволяю тебе воспользоваться напиленными чурками, которые я заготовил с лета. Здесь прислуги нет!

Понимая, что городской парень никогда в жизни не держал колун и не видел, как им пользоваться, Фёдор объяснил как работать, и технику безопасности.

– Ноги должны стоять широко. Если колун сорвётся, он не должен попасть по ноге. Здесь больниц нет, – строго пояснил он, отходя в сторону.

Ловко отколов от чурки несколько поленьев, чтобы наглядно показать что требуется, Фёдор вернулся в хижину. А Сергей, проклиная всё на свете, принялся колоть дрова, отплёвываясь от снега, который временами ветер бросал ему в лицо. Сейчас он ненавидел хозяина таёжной хижины, но боялся вернуться в помещение без дров. Через некоторое время Фёдор вышел и коротко приказал.

– Дрова сложи вот сюда – он указал на свободное место в дровяннике.

– Я думал их нужно занести, – растерялся Сергей.

– Они же все в снегу, – будто младенцу напомнил Фёдор.

Сергею очень хотелось ударить поленом по голове этого бородача, когда он осознал, что необходимости в дровах не было, и можно было подождать окончания метели как минимум, а может и вообще все это могло подождать до лета, и не требовало его, Сергея, усилий.

Но Фёдор был опытнее, сильнее и у него было ружьё, которое он никогда не оставлял без присмотра, всегда держа при себе. Мальчику казалось, что именно из-за него, Фёдор держит оружие рядом с собой, показывая, что в любой момент готов им воспользоваться.

Глава 3

Потянулись странные однообразные дни. Фёдор не был рад гостю, и мечтал не меньше, чем Сергей, чтобы парень вернулся в свой мир. Но метель бушевала десять дней, и снега насыпало даже больше, чем обычно. Фёдор понимал, что они вынуждены будут делить помещение еще не один день.

После вьюги ударил мороз и тайгу сковало холодом. Казалось, что жизнь в ней замерла, словно во владениях Снежной королевы.

Еще во время метели в жизни маленькой хижины выработался свой, новый ритм. Фёдор вынужден был принять гостя, и изменить из-за него свой, годами сложившийся распорядок. Но он не готов был полностью подстраиваться под избалованного мальчишку и постоянно думал, что из своей свободы готов ему уступить, и что получит за это взамен?

На второй день пребывания Сергея в хижине, после завтрака, Фёдор достал и зажег ещё несколько лучин и присел ближе к огню, так как окно в буран давало слишком мало света. В руках бородача оказалась довольно увесистая книга. Он раскрыл её на той странице, где раньше закончил читать и затих, медленно перелистывая страницы.

Сергей сидел молча, глядя на хозяина хижины расширенными от удивления глазами. Он узнал книгу и никак не мог связать образ Фёдора, с ружьём, стоявшим у его ног, и Библию, страницы которой он сейчас медленно листал. Сначала Фёдор не обращал внимания на взгляд Сергея, но потом не выдержал:

– Чего уставился? Думал, что я читать не умею? – поинтересовался он, взглянув на паренька в упор. – А тебе когда-нибудь говорили, что вот так, пялится на человека – это неприлично?

– Нет, простите, – растерянно залепетал Сергей. – Я не сомневался, что вы – грамотный. Но, Библия… откуда она у вас?

– Когда-то ко мне случайно забрели люди. Они заблудились в тайге, искали дорогу по «зимнику» с которого ночью сбились, когда он вышел на лед нашей реки. Вот они и оставили. Я- то думал, что живу как собака и сдохну также. А они мне про другую жизнь рассказали. Теперь вот, читаю, пытаюсь понять. Но тебе такое вряд ли будет интересно. Ты – щегол ещё. Да и смысла в твоей жизни намного меньше, чем в моей раньше было. Только бузите, пьёте, да горланите с дружками. Ты не поймёшь ничего, пока «жаренный петух… не клюнет». Такие как ты, «папенькины сыночки», иногда до старости мозгами не обзаводятся, ведь вам это без надобности. Вы думаете, что деньги могут вам и мозги заменить. – Резко ответил Фёдор. – Ладно. Не мешай. Дай почитать. Ты и так у меня слишком много времени забираешь, а у меня его не так много осталось, старый я уже. Приходится беречь время, как дрова в долгую зиму.

– Да, конечно, – Сергей попытался взглянуть в окно, но за стеклом было просто белое полотно.

Фёдор вернулся к чтению, и вдруг поднял глаза:

– А ты – то откуда про Библию знаешь? Обычно таким как ты она – без надобности, слишком сложная для их свободных от мыслей голов.

Сергею хотелось сказать в ответ что-нибудь обидное. Он уже устал от того, что Фёдор при любом удобном случае пытается обидеть или унизить его. Хотелось хотя бы по-английски выругаться, показав своё знание иностранных языков и образованность. Но Фёдор уже не раз показал, что не всегда жил отшельником в тайге, и кое-что знает. И был риск того, что он поймёт сказанное даже на английском языке. Поэтому, взглянув на ружьё у ног бородача, Сергей проглотил свою обиду.

– Вообще-то у меня дома Библия есть и мы с родителями в церковь иногда ходим, – сердито ответил он.

– Вы?! В церковь?! – брови бородача взлетели вверх и его лицо, всегда пугавшее Сергея своей серьёзностью, вдруг показалось по-детски удивлённым.

– Ну, не совсем в церковь, мы – не православные, – пояснил Сергей. – У нас своя церковь, современная. Мы поём, танцуем и у нас есть классная ударная установка, на которой я играю. – Решил похвастаться он.

– В церкви, ударная установка…– растерянно произнёс Фёдор.

В его голове что-то не складывалось. Но Сергей решил объяснить «отсталому старику»

– Наша община исповедует «евангелие благополучия». Мы верим, что Христос взял на себя все наши болезни и проблемы, и теперь мы не должны страдать. Ведь Он уже пострадал за нас. И пастор объяснил нам, что верующие должны быть богатыми, ведь мы – дети самого Бога. И вообще, если нам что-то хочется, мы можем просить у нашего Отца и Он должен дать нам, если мы правильно просим. Ведь Он может всё, а мы – Его любимые дети.

Брови Фёдора, казалось, не могли подняться выше, но чем больше объяснял Сергей, тем выше они поднимались и глаза становились всё больше. Помолчав немного, Фёдор задумчиво поинтересовался:

– А вы такую же Библию читаете?

– Ну да! Она же одна для всех. – Удивленно ответил Сергей.

– Я прочитал её уже не один раз, с первой до последней страницы, но ничего подобного не находил, – задумчиво произнёс он. – Там в Евангелии наоборот написано, что у верующих будет больше проблем, чем у неверующих, потому что их будут преследовать за их следование учению Христа. Я поэтому и не стремился выходить из тайги. Как-то еще не готов к новым проблемам, сомневался, что моя вера выдержит испытание. – Растерянно признался Фёдор.

После его слов растерянным выглядел Сергей. Через минуту он признался.

– Я сам почти не читал Библию. Просто проповеди слушал. Но ведь пастор из неё читал.

– А,… ты думал чужими мозгами, – понял хозяин хижины. Затем добавил: – А у меня только свои есть. Чужих здесь нет.

Сергею сказанное показалось обидным, и всё же он вынужден был признать, что Фёдор сказал горькую правду и в этот раз не собирался обижать.

– Странный вы, – чуть повёл плечом Сергей. – Обычно верующие должны быть добрыми, щедрыми. А вы… – Сергей замялся, хотел сказать «злой», но сразу вспомнил, что Фёдор спас его от неминуемой смерти. И всё же назвать бородача добрым у Сергея язык не поворачивался. – … какой-то странный. – Так и не нашёл верного определения он.

– Знаешь, мне кажется, ты намного более странный, – взгляд Фёдора был тяжелым, словно камень. – Тебе почему-то все должны. Верующие должны быть добрыми, даже Бог оказался у тебя в должниках. С чего ты решил, что Он – то тебе чего-то должен?! Неужели Сам Бог у тебя чего-то занимал?

– Но Бог же – наш небесный Отец. А отцы всегда должны заботиться о детях, – упрямо возразил Сергей. – Зачем было рожать, если не собирался заботиться? Что касается Бога – зачем было создавать, если не думал заботиться?

– Ох уж мне эти избалованные «сосунки»! Мне в четырнадцать родители сообщили, что они меня вырастили и теперь я должен заботиться о них. И я считаю, что это правильно. У меня было полно молодых сил, а отец мой намного старше матери, и я у него – поздний ребенок. Поэтому уже в четырнадцать я пошел на промысел в тайгу. А потом я нашел работу в городе и заботился о родителях. А ты – здоровый лоб. Пить научился, а всё чего-то от родителей ждёшь! И не стыдно?! Позорище-то какое! А Бог – Он тебе даёт силы на каждый вздох. Он дал нам землю, чтобы мы о ней заботились и возделывали, Он посылает солнце, дождь и снег в своё время. Чего тебе ещё нужно? Это мы должны Ему всей своей жизнью. Мы должны менять свой характер, свою жизнь по Его воле. А ты даже Ему долгов наприписывал! Вот что самое ужасное! – вдруг разнервничался Фёдор. Он даже голос повысил от возмущения. – И это вместо бесконечной благодарности за жизнь, за каждый шаг и вздох, на которые Бог даёт тебе силы.

В маленькой хижине голос бородача гремел, заполняя собой каждую щелочку. Сергею хотелось сбежать от этого голоса, а самое главное, от правды, с которой он в душе был согласен, но мечтал оспорить.

Фёдор неожиданно умолк, безнадёжно махнув рукой. Его жест говорил громче всех слов. Он мечтал, чтобы этот парень, казавшийся ему совершенным недоразумением, поскорее исчез и не мешал ему читать Библию и пытаться её понять. Сейчас хозяин хижины многое отдал бы, чтобы не оказаться там, у дальних капканов, во время аварии ребят. Ведь тогда можно было бы просто тихо жить своей жизнью, без угрызений совести, зная, что парни сами выбрали путь смерти. А теперь этот странный, почти мальчишка, говорит такое, за что Фёдору хочется его ударить. Но Христос призывает любить людей, и это казалось не сложным, пока люди были далеко. И всё же мужчина знал, что невозможно натренировать мышцы, если не заставлять их работать. И он понимал, что душа тренируется также как и тело – только под нагрузкой. Но сейчас ему казалось, что он не выдержит, и врежет этому самодовольному мальцу. И это будет проигрышем. Поэтому Фёдор замолчал и опустил взгляд на текст. Но читать уже не получалось. С тяжёлым вздохом он закрыл книгу и бережно положил её на место.

– Тебе запрещено её брать! – грозно приказал он.

До произнесения этой фразы, Сергею не хотелось читать Библию. Но стоило Фёдору произнести эти слова, парень очень сильно захотел взять книгу и почитать её. Сергей не знал, «сработал» ли обычный подростковый протест – взять то, что запретили? А может быть, ему захотелось доказать, что он способен понять Писание? Но сейчас парень не задумывался о причинах. Он просто решил взять книгу как только Фёдор уйдёт из дома. Сергей помнил, что Фёдор собирался на промысел, как только закончится буран. Но пока за окном мело и ветер не собирался успокаиваться. И двум разным мужчинам, молодому, почти мальчишке, и тому, чьи виски уже слегка побелила седина, приходилось делить общее тесное пространство и постараться хоть как-то поладить.

Глава 4

Сергей старался совсем не разговаривать с хозяином хижины. Он очень боялся этого грозного бородача, но ему было невыносимо находиться в замкнутом пространстве с этим человеком так долго, и не иметь возможности просто поговорить.

Парень был очень общительным и вынужденное молчание воспринимал почти как физическую пытку. Но казалось, что для Фёдора молчание – самый привычный способ существования. Так прошло еще пара дней. Метель понемногу начала стихать, хотя еще мела достаточно сильно, но мороз усилился.

С утра Сергей был занят раскалыванием чурок, затем Фёдор учил его готовить оленину. Мясо находилось в лабазе, как и другие продукты. Лабаз – довольно большой закрывающийся деревянный короб на дереве, был труднодоступным для медведей и других диких зверей и всё в нем казалось хрустальным, настолько промёрзло. Прежде чем готовить, все продукты приходилось размораживать в хижине у печки, и поэтому еду всегда нужно было начинать готовить заранее.

Пока руки были заняты и голова решала множество мелких задач, пытаясь научиться выживать в новых условиях, Сергей еще как-то выдерживал молчание. Но наступал вечер, Фёдор снова достал свою единственную в его жилище книгу и принимался читать.

– А что вы думаете о Заповедях блаженства? – не выдержав, наконец поинтересоваться Сергей. Ему очень хотелось блеснуть знаниями, но он не мог придумать, как начать нужный разговор?

– Что я думаю? – Фёдор прищурился, затем произнёс. – Мне кажется, что тебя моё мнение не интересует. Так что давай, рассказывай, что ты думаешь об этом? – едва заметно вздохнул он.

Было заметно, что после той утренней вспышки, Фёдор подумал и решил попробовать найти хоть что-то доброе в своём вынужденном постояльце.

– Ну, раньше меня ужасно раздражало слово «блаженны». Это же только про идиотов говорят, что они «блаженные», – начал Сергей.

– На добродушных идиотов, на тех, у кого сердце чистое, – поправил его бородач. – Про злых такого не говорят и раньше не говорили.

– …ну а потом нам пастор объяснил, что это за слово. – Продолжил Сергей, едва ли обратив внимание на поправку. Было заметно, что он не слушает собеседника, а только ждёт, когда же тот договорит, чтобы продолжить собственную речь. – Блаженный, от слова «благо», то есть добро. Ну, это те, кто уже готов к духовным богатствам.

– А может не стоило «мудрствовать» и просто читать как написано? – нахмурился Фёдор. -

– А ещё пастор рассказывал, – не мог остановиться Сергей, – что греческое слово «макариои», ну, то есть «блажен» – это не эмоции, и даже не пожелание, а состояние, просто констатация факта. И оно даётся не за заслуги, а за отношение к Богу.

– Всегда считалось, что блаженный – это очень счастливый, чьё счастье не зависит от обстоятельств и настроений, просто это высшая степень счастья.

– Ну, в общем, можно и так сказать, – согласился Сергей, боясь, что Фёдор вдруг замолчит сам и потребует, чтобы гость утих тоже.

– А о том, что сказал ваш пастор, тоже стоит подумать. – Немного рассеянно произнёс бородач, глядя, как языки пламени бодро пожирают очередное полено в печи. На некоторое время он словно улетел куда-то далеко в мыслях. Затем встал, положил Библию на стол и взял новые лучины. – За отношение к Богу… – добавил он задумчиво. – А ведь правда, если не искать общения с Богом, если не вызывать в себе желание Его присутствия, тогда оно и не придёт. В Псалме же сказано: «Боже, Ты – Бог мой. Тебя от ранней зари ищу я. Тебя жаждет душа моя. По тебе томится плоть моя…»3 – это очень сильный призыв! Наверное на такой призыв и отвечает Бог Своим присутствием?

Фёдор, привычно найдя в Библии то место, которое вспомнил, прочитал его из книги. Но было заметно, что он скорее поглядывает в текст, чем читает его. Сергей вдруг понял, что долгими зимними вечерами, закончив все дела, этот человек читает и перечитывает ту книгу, которая сейчас лежала у него на коленях. И парень подумал о том, что вряд ли миссионеры, подарившие Библию таёжному отшельнику, предполагали, что тот будет читать её так часто, что многие места сможет цитировать наизусть, не пытаясь учить текст.

– Там дальше сказано: «блаженны нищие духом». – Вдруг спросил Сергей. – Но я так и не понял, как богатый и умный человек может решить, что он – нищий?

Фёдор невольно приподнял бровь. Это на самом деле был вопрос, а не способ рассказать о том, что парень знает. И Фёдор удивился, ведь вопрос подразумевает, что у человека есть собственные мысли, или по крайней мере реальное желание что-то понять.

– Ну, я как раз сейчас об этом и думал. Давид в Псалме сообщает, что он, как бы сам создал в себе это чувство нищеты. Он ведь был очень богатым царём, но понимал, что никакие деньги или удовольствия, которые за них можно купить, не идут ни в какое сравнение с тем, что он чувствовал в присутствии Бога. И тогда он, вместо того, чтобы искать с утра пораньше, чем бы набить свой живот, или какие бы другие удовольствия получить, начитает искать Бога. Ведь у нас не возникнет желания что-то иметь, если мы не будем говорить себе о том, что у нас чего-то нет. Вот когда у меня не было колбасы, и я не вспоминал о ней, то забыл, что она существует. А после того, как в ваших запасах я увидел много копчённой колбасы, то вспомнил, что она есть в мире. И теперь, когда она закончится, какое-то время, возможно, я буду её хотеть, пока снова не забуду про неё. А если я захочу мечтать о ней всегда, то я буду думать про неё и вспоминать её вкус. И тогда гарантировано, что и год спустя я всё еще буду хотеть её.

– Кажется я начинаю понимать, – удивлённо произнёс Сергей, на миг забыв о том, ради чего начал эту беседу. Он хотел говорить, но теперь вдруг рад был слушать. – Получается, что можно быть богатым в материальном, но всё равно вызвать в себе состояние духовной нищеты?

– Да, и можно быть нищим, совсем не понимая этого, и не ощущая своей нищеты, – согласился Фёдор. – Вот ты например, ты ничего путнего делать не умеешь, но считаешь, что все тебе обязаны и что ты – самый крутой.

Фёдор снова явно хотел зацепить паренька и у него это получилось. Но реакция парня оказалась совсем не той, какую ожидал мужчина. Сергей вдруг чуть не заплакал. Он закричал на всю маленькую хижину, надрывно, со слезами обиды в голосе:

– Да что вы можете понимать в этом? Как я могу что-то уметь, если мне сразу всё приносят, стоит только заикнуться о любой вещи?! Да, я – ничтожество! Я – ничего не умею, я ничего не хочу, я ничего не люблю! Я ни о чём не мечтаю! А как я могу мечтать о том, что лежит у меня перед носом? Как я могу мечтать о чём-то, если даже девчонку, которая мне в городе понравилась, отец мне привёл на следующий день? Я возненавидел её сразу, как только увидел в нашем доме. Раньше, в городе, она казалась мне какой-то неземной, воздушной, которую нужно завоевать, и которую очень трудно будет уговорить пойти со мной на свидание. Но она оказалась обычной продажной дешевкой, которую мой папаша купил на следующий же день!

– Да, я понимаю тебя, – взгляд Фёдора вдруг стал серьёзным и даже грустным. – Любая цель становится для нас важнее, если мы прилагаем усилие для её достижения. И если наше желание «настоится» невыполнением, только тогда может стать мечтой. Как квас становится квасом, только если постоит, побродит. Именно недостаток чего-то рождает в нас желание и мечту.

– Как вы верно заметили! – поразился Сергей. – Так значит тоску, которая меня замучила можно вылечить?

– Ну да, если забрать у тебя все твои безделушки и оставить жить без всемогущего «папочки», который считает, что любит тебя, а на самом деле наслаждается тем, что все может, а о тебе вообще не думает. – Резко ответил Фёдор.

– Мне кажется, что вы очень злы или на моего отца, или просто на всех богатых, – заметил Сергей.

– Да. И тому есть серьёзная причина. Но это не твоего ума дело, – жестко ответил бородач.

Он встал, закрыл Библию и вернул её на полку. В этот раз он явно не был сердит на то, что его юный гость помешал чтению. Ведь взамен он оставил мысли, которые сам Фёдор не смог бы прочитать. И в его голове они не могли родиться. И всё же он был раздосадован, что Сергей напомнил ему о прошлом. Фёдор вышел на улицу, чтобы покормить собак на ночь.

Через время, в хижину, вместе с вернувшимся с улицы хозяином, снова ворвалась метель, закружив снежинки по комнате, раздув в печке пламя. Фёдор шумно выдохнул:

– Ну разыгралась! Прямо не на шутку! Давно такого не было. Даже собаки ушли под снег, зарылись. Значит будет еще холоднее. Я- то думал, что она скоро закончится. А тут будто всё по кругу пошло.

– А вы собак домой не заведёте? В такой-то мороз. – Поинтересовался Сергей.

– Тогда они станут нежизнеспособными, не выживут в тайге. А мне они нужны не городскими, не домашними, а нашими, таёжными. – Спокойно ответил Фёдор, снимая тулуп и малахай. – Они прекрасно выживают в тайге. Пусть так и остаётся. Я их кормлю и этого достаточно.

Фёдор разделся, повесил тулуп на гвоздь у дверей и присел к печке, протянув к теплу руки. Он задумчиво смотрел на огонь, затем спросил:

– Как ты умудряешься совмещать так много добрых и полезных знаний и такой ужасный характер?

– Вы опять цепляете меня? Зачем? – не выдержал Сергей.

– Нет, я не собирался тебя обижать, просто стало интересно, – спокойно ответил бородач. – Мне кажется, что ты по сути, мог бы быть неплохим парнем, если бы не считал, что все тебе что-то должны.

Сергей хотел возразить, но потом задумался. За дни, проведённые в хижине, он вынужден был делать многие вещи, и ему это было приятно. Но он научился не только колоть дрова, готовить пищу, но самое главное – он научился вовремя замолкать. Раньше в его жизнь происходило немало неприятностей оттого, что парень не умел сдерживать эмоции, и не следил за словами. Но теперь он ощутил, что жизнь может складываться иначе, если промолчать, вместо того, чтобы вставить удачную колкую фразу. Иногда, охотничье ружьё, прислонённое к ноге сердитого мужчины, творит с людьми настоящие чудеса.

Сначала этот холодный ограничитель свободы слова сильно злил Сергея, но теперь он вдруг начал понимать, что можно жить иначе, что порой стоит промолчать и послушать собеседника, прежде чем озвучивать свои скоропалительные выводы. И парень задумался о том, чтобы научиться молчать даже тогда, когда вернётся домой.

«Если вернусь», – невольно поправил он себя, снова взглянув на ружьё Фёдора.

Теперь Сергей колол дрова каждое утро, затем они по очереди готовили еду, и чистили снег пробивая дорожки к поленнице и к лабазу. В свободное время Фёдор читал, а Сергей тосковал по своему телефону, завидовал хозяину у которого есть книга и иногда решался заговорить о чём-то. Сначала Фёдор принимал «в штыки» любые реплики своего гостя. Сергей явно раздражал его. Но потом бородач стал намного более снисходительным к гостю и временами с готовностью общался.

Глава 5

Сергей заметил, что Фёдор очень осторожно выбирает темы для разговоров. Он не переносил любые рассуждения «ни о чём» или мечты о чём-то далёком, но с готовностью включался в разговор, если речь шла о чём-то, что могло изменить жизнь, характер или давало новое направление для практической мысли. Однажды Сергей поинтересовался:

– А почему вы не хотите просто о чём-то поговорить?

– Потому что я знаю, что в нашей памяти остаётся всё, что мы услышали и увидели. Если я съел что-то не то, то у меня будет несварение или я выплесну содержимое желудка на снег, как ты, когда я тебя сюда тащил. А вот с мозгами так не получится. В них всё остаётся. И когда-то, скорее всего в самый неподходящий момент та самая пустая или отравляющая информация, вспомнится и всё испортит. Поэтому я решаю, что мне есть и что пить и не только в физическом, но и в смысле информации. – Сухо ответил бородач.

– Я никогда об этом не думал, – удивился Сергей.

Взгляд, которым Фёдор одарил парня, показался ему даже обиднее всех предыдущих слов. Он удивлённо сообщал: «А не предполагал, что ты думать умеешь!»

Но Сергей так сильно хотел поговорить, что молча «проглотил обиду».

– Как вы выдерживаете одиночество столько лет? – удивлённо спросил Сергей, когда узнал, что Фёдор живет в своей избушке уже пять лет, лишь несколько раз приехав в посёлок, чтобы сдать пушнину и закупить соль, спички и другие простые вещи, необходимые для жизни.

– А как ты можешь всегда находиться в толпе? – вопросом на вопрос ответил Фёдор.

– Ну… зато там я не чувствую себя одиноким, – поёжился Сергей.

Фёдор насмешливо приподнял бровь. Весь его вид сейчас говорил громче слов: «А ты хорошо подумал? Правда не врёшь? Или ты так наивен, что на самом деле веришь, что в толпе людей ты не один?» Но затем он посмотрел на огонь, подумал и вдруг произнёс:

– Через одиночество у нас есть возможность прорваться к Богу на личную встречу…

– А как же те, кто всегда живут среди людей? – Сергей выглядел немного растерянным.

– Одиноким можно быть и в толпе. И в толпе людей даже проще ощутить своё безнадёжное одиночество… – задумчиво ответил Фёдор, вздохнув.

Ему явно неприятно было объяснять то, что казалось очевидным. Теперь мальчик уже не казался совсем глупым и Фёдора вдруг огорчило, что ему нужно все пояснять словами.

– Да, вы правы, – задумался Сергей.

Он вдруг ясно понял, что здесь, в хижине нет смысла изображать то, чего нет, и не нужны маски. Скорее здесь они сильно мешают. Он понял, что именно маска, которую он почти не снимал даже оставаясь один, так сильно раздражала этого одинокого бородача. Но стоило на какое-то мгновение стать честным, и Фёдор изменил отношение, стал мягче и добрее. Для Сергея это казалось очень странным.

В обществе, где он родился и вырос, везде и всегда нужны были маски. Даже дома родители носили маски успешных людей и дружной семьи. Они не снимали масок даже перед детьми, стараясь вести себя доброжелательно друг ко другу. Но дети чувствовали холод между родителями и знали, что их брак давно на грани развала, и только общий бизнес держит их вместе.

В церкви нужны были другие маски. Там семья играла роль добрых, но разумных меценатов, которые иногда кому-то помогали. И эта помощь, всегда крупные суммы, которая выделялась случайно, под настроение отца семейства, как выигрыш в казино, держала всю общину в напряжении. Многие заглядывали в глаза Борису Львовичу в надежде, что когда-то и на их долю выпадет «выигрыш».

Но никто не знал, что отец Сергея получил своё место, когда женился на его матери и даже сейчас, любые большие суммы, потраченные зятем, Сергей Степанович должен был одобрить. Внука назвали в честь деда, не спросив у отца, и поэтому всякий раз, когда Борис Львович произносил имя сына, это напоминало ему о зависимости от тестя и он ненавидел имя сына, хотя сына всё же любил. Но это была любовь не к отдельному человеку, пришедшему в мир, а к своему продолжению и к возможности проявить свою силу на фоне беспомощности ребенка.

Маски в мире паренька нужны были чуть не на каждый вздох, и он никак не мог поверить, что можно хотя бы сколько-то прожить без них. Глубоко в душе он был уверен, что не выживет и дня, если перестанет притворяться тем, кем по мнению окружающих он должен быть. Но самое страшное было в том, что Сергей ненавидел свою жизнь, ненавидел маски, но понятия не имел, кто же он без этих самых масок? Он боялся искренности даже перед собой, страшась обнаружить полную пустоту и бездарность внутри себя.

И вдруг, оказавшись в хижине, Сергей обнаружил, что только честность, даже грубая или некрасивая, даёт ему право на жизнь и на общение, и никак не мог поверить с реальность того, что происходило.

И всё же постепенно Сергей пытался понемногу учиться общаться так, как хотел Фёдор. Иногда парню казалось, что это просто требование новой «маски», что хозяин хижины хочет, чтобы гость изображал честность и открытость. Но пытаясь что-то изобразить, Сергей не раз нарывался на грубость со стороны Фёдора, который не переносил фальшь и легко её замечал. После подобных резких замечаний о лжи, Фёдор замыкался и не хотел разговаривать, сердясь, если гость просто спрашивал о чём-то. Покой и простая жизненная правда были для Фёдора основой его существования и он не переносил, если кто-то пытался разрушить их. Именно ради того, чтобы жить в той атмосфере, которую избрал для себя мужчина, он согласился уйти от мира и терпеть немало лишений.

– Я имею право на свой выбор, потому что сам плачу за него своим образом жизни, – резко оборвал он Сергея, который в начале их знакомства попытался призвать его «к совести и к исполнению правил гостеприимства». – Я тебя не приглашал в гости и ничего тебе не обещал. Так что не вешай на меня выдуманные тобой «долги». В таком случае я начну напоминать тебе о том, что ты мне должен за то, что я не позволил тебя сдохнуть в тайге, – пригрозил он, – и за то, что защищаю тебя от диких зверей.

Сергей тогда замолчал и задумался, понимая, что правда на стороне хозяина хижины, который не только спас его от смерти, но кормит, поит и греет его каждый день, хотя и требует равного с ним труда по обслуживанию того минимального комфорта, которым они пользуются.

И постепенно Сергею захотелось попробовать понять, кто же он на самом деле? Чего желает, что ему нравится? Довольно скоро он выяснил, что говоря о честности перед собой, Фёдор имеет ввиду не только вскрытие пороков, но и понимание добрых качеств, возможностей и талантов, которые сам Сергей еще не раскрыл в себе. И тогда ему стало намного легче честно отвечать на вопросы бородача, или признаваться себе самому в том, что обнаружил. И с этого времени Фёдор перестал отпускать язвительные реплики в адрес гостя. Он лишь однажды с удивлением заметил:

– Оказывается в тебе не всё прогнило. Надо же, что-то есть толковое и живое!

– Опять вы! – вспыхнул было Сергей, но потом замолчал под внимательным взглядом Фёдора.

Посмотрев пристально на паренька, Фёдор спокойно сообщил:

– Это был комплимент.

С этого времени Фёдор чаще соглашался на беседу. И однажды даже разоткровенничался. Он рассказал о том, что было до того, как он ушел в тайгу. Рассказал о смерти родителей, о том как мечтал быть кому-то нужным, и после армии пошел работать в охрану к одному очень богатому человеку. Рассказал о том, как превратился в тень своего работодателя, стараясь не просто угодить ему, но даже предугадывать все его нужды и желания.

– Я даже личную жизнь решил не устраивать, – угрюмо сообщил он. – Была одна девушка, очень мне нравилась! Но я решил, что не смогу работать с полной отдачей, если женюсь. И я отошел в сторону. Я видел, что нравлюсь ей. Но она тоже приняла мой выбор. А потом… потом кто-то из наших охранников оказался «крысой», навел грабителей. Мой работодатель, которому я был верен всей душой, подумал на меня и, – ядовитая усмешка скривила его губы. – Он приставил к моему затылку пистолет, – тяжело вздохнул он. – Конечно, я и сам виноват, как может кто-то уважать меня, если я сам себя не уважал? Если я вел себя как верный, но бестолковый пёс.