Читать онлайн Хранитель пепла. Кокон

Пролог

Из чёрного кокона страхов, где душа утопает в горе, зарождается хрупкий свет искупления, что несёт умиротворение мученикам.

– Заметки Безымянного Странника

– Да здравствует Император Каргус! Да здравствует Империя!..

Итак, свершилось. На четвертом десятке жизни я поднялся на вершину, с которой уже некуда было идти. Весь континент лежит у моих ног. Не просто завоёванный, а усмирённый. Моя армия могуча и непоколебима, каждое её звено исполняет свою роль будто шестерёнка в большой военной машине моей страны. Поистине это великое изобретение, а создателем являюсь я – Каргус Завоеватель.

Я рад, цель всей моей жизни исполнена, и я стою здесь: на балконе Мраморного дворца, впитывая этот момент. Не крики, а визг. Рёв толпы, конца которой не видно. Они выкрикивают моё имя, и в голосах их нет ненависти, которую я заслужил. Лишь истерия. Надежда. Поклонение. Сердце моё, давно забывшее о тепле, отозвалось ледяным удовлетворением. Они любили своего палача. Какая жалкая и прекрасная шутка.

– Ваше Императорское Величество… – Шёпот за спиной. Придворный на колене, голова склонена так низко, что казалось, вот-вот коснётся плит. – Беглый король Клавдий… пойман. В катакомбах. С семьёй.

Уголок моего рта дрогнул. Кончилась твоя игра, старый трус.

– Докладывай детали.

– Схватили при попытке бежать по подземным ходам. Охрана перебита гвардейцами. Доставят в цепях.

– Я увижусь с ними в тронном зале.

– Как прикажете! – не поднимая глаз, он попятился прочь.

А гул тем временем нарастал. Они славили меня. Того, кто разорил их города, сжёг их поля, перемолол в мясо их сыновей. Они должны были бы рыть мне могилу зубами, но вместо этого – рёв обожания по всем улицам Ромау. Такова природа стада. Оно не хочет свободы. Оно жаждет сильного пастуха, чей бич будет щадить послушных и разить строптивых. Они видели не человека – в их глазах я полубог, воплощение силы и власти.

Терра была едина ныне. Впервые за тысячу лет. Народы всего известного нам мира – от варваров востока до надменных владык запада – теперь часть моей империи – страны, что принадлежит лишь мне.

Неспешным шагом, в окружении свиты прихлебателей и безмолвной стражи, я двинулся в покои бывшего короля. Коридоры Мраморного дворца были вымощены полированным камнем из Белой Гряды, что расположена на окраине королевства. Под сводами плыл ненавязчивый цветочный аромат алхимических ламп, в свете которых переливались геометрические узоры из зеленого и пурпурного порфира. Стены, облицованные тонкими плитами мрамора, кое-где несли на себе груз прошлого – фрески и мозаики. Святые и короли взирали на меня с высоты; их глаза, выложенные смальтой, словно следили за каждым шагом, безмолвно осуждая за завоевание их дома.

Наконец мы достигли королевских покоев. Здесь безвкусная, почти отвратительная роскошь достигала своего апогея. Стены сплошь покрывали мозаики из смальты и золота. Полы прятались под коврами с грубыми нитями и кричащими красками, выглядевшими чужеродно. Но самое отвратительное – огромное зеркало, занимавшее треть стены. Подобное даже у местных фетизких владык, что на порядок богаче прочих, считалось верхом достатка. Рама источала золотое и серебряное сияние, усеянное изумрудами, топазами и рубинами. Идеально отполированное стекло отражало всю комнату, удваивая её удушливую пышность. Я увидел в нём своё отражение…

Украдкой я скользнул взглядом по своре прихлебателей, выискивающих малейшую перемену в моём лице. Им невыносимо любопытно, о чём я думаю. Но разве дано им понять? Заметив мой взор, они, словно щенки, низко склонились и поспешили уйти, стараясь бесшумно притворить дверь. Они боятся меня. А значит – уважают. Их следует держать в почтительном напряжении, ибо ничто не учит правильному поведению лучше, чем осознание, что каждая твоя минута может оказаться последней. Я и есть Власть. И им лучше не забывать об этом.

Всматриваясь в драгоценную гладь зеркала, я подмечал каждую деталь. Сегодня я с ног до шеи закован в латы, игриво поблёскивающие в свете люстр. На голове – золотая оливковая ветвь, один из символов императорской власти. Когда-то, в далёком прошлом, я был слаб и ничтожен, и окружающие стригли мои волосы коротко. Привычка укоренилась во мне навсегда.

Я старею. Широкий лоб прорезали морщины, а глаза давно утратили былой юношеский оскал. Они стали строже, и теперь в них отражалась лишь холодная, непоколебимая решимость; даже в волосах проступила седина. Моя сила справилась со всем, и лишь одно осталось ей неподвластно – время.

Внезапный стук отвлёк меня от созерцания, и вскоре дверь бесшумно отворилась. В покои проскользнула тщедушная мужская фигура.

– Ваше императорское величество…

– Ну, здравствуй, Квинт. С какими новостями?

Он служил «мистиком» долгие годы, тот самый человек, что собирает слухи и вскрывает заговоры против меня. Он заслужил моё доверие, не единожды исполнив свой долг безупречно.

– Государь, мы доставили Клавдия и его семью во дворец…

– Ведите их в тронный зал. Я скоро буду.

Квинт, не поднимаясь, склонил голову ещё ниже, затем поднялся и растворился за дверью, закрыв её без единого щелчка.

В последний раз окинув взглядом своё отражение, я медленно повернулся и прилёг на королевское ложе. Всё моё существо заполнило глухое, неторопливое чувство предвкушения. Клавдий… Значит, мы встретились вновь. Это будет занятно.

Я восседаю в тронном зале на месте, что некогда принадлежало королю Фетизии. Трон его выкован в пышном стиле: сияет позолотой, точно заключив в себе солнце, и усыпан драгоценными камнями, что при тусклом свете напоминают глаза древних чудовищ, что вымерли, но остались в истории. Резные подлокотники, изображающие львов, извиваются в причудливых формах, а несколько мраморных ступенек с прожилками алого порфира возвышают его над миром, подчёркивая величие, ныне присвоенное мной.

Махнув рукой, я даю право завести гостей этого мрачного вечера. Врата распахиваются с грозным грохотом, стража стройными рядами просачивается внутрь. По среди колонны – король и весь его приплод.

В цепях, что звенят с каждым шагом, бредёт не только престарелый Клавдий, чьи волосы с годами потеряли пламенный цвет, и его жена, в кандалах ведут двух молодых девушек и малолетнего наследника престола. Они идут тяжело, изредка спотыкаясь о холодный камень и неровно дыша. Чем ближе они приближаются, тем яснее я могу разглядеть выражение лица Клавдия. Оно будит во мне смутное чувство: с одной стороны, губы невольно кривятся в усмешке, а с другой в груди у меня разгорается тёмное удовольствие, что питается их унижением…

Когда их шаги замирают у подножия трона, я взмахиваю рукой и стража повинуясь моему безмолвному приказу, заставляет их рухнуть на колени. Мы смотрим прямо в глаза друг другу. Молчание тянется, и в этой тишине я слышу их сердца – рваный ритм, отчаянный, подобный барабанам предвещающим нечто ужасное. Они наслышаны обо мне, поэтому их страх, первобытный и звериный, пропитывает воздух. Это ласкает моё сердце.

– Оставьте нас, – обращаюсь я к страже и другим присутствующим. Они спешно удаляются.

Мы остаёмся одни, и тяжёлая тишина вновь сгущается вокруг. Мой взгляд скользит по их лицам. Их жалкие попытки унять дрожь, подавить плачь, заглушить своё собственное дыхание! Это забавляет меня и разжигает азарт, как зрелище умирающей добычи сжатой моими клыками.

– Милостивый… – дрожащий голос Клавдия, осмеливается нарушить тишину.

– Как ты смеешь, – перебиваю я медленно, смотря на его сына и дочерей. – Тебе ли, Клавдий, так самоуверенно брать слово, когда твоя судьба висит на волоске?

– Прошу простить! – старик выкрикивает и падает ниц, с глухим стуком ударившись головой о каменный пол, его губы бормочут бессвязные мольбы.

– Поднимись, – приказываю я, но он не слышит, утопая в своём ужасе, – Поднимись, я сказал! – повысил я тон, после чего он выпрямился, как пружина, – Мне не нужны твои жалкие извинения. Ты же помнишь меня, не так ли?

– Господин… я… я не…

– Не лги, Клавдий, – вновь перебиваю я, – Я чувствую биение твоего сердца, как оно сжимается от страха. И это верно, ты знаешь, что со мной не шутят. Отвечай.

– Да, господин, я помню вас… – его седая голова качается в разные стороны, а глаза ищут спасения, которого нет, – Но… видит Бог, я не виноват. Помилуйте, прошу вас!

– Теперь я покажу твоей молодой семейке, почему вы здесь…

Я протянул руку, и невидимая сила, подчиняясь моей воле подняла небольшой кристальный шар в воздух. Тот лежал в нескольких шагах от меня на резном подносе. Плывя по воздуху, он вскоре мягко лёг в мою ладонь.

Я полностью сконцентрировался на нём: через мою руку в него просачивалась сама моя жизнь. Великая Синева, что является утробой этих камней, пожирает душу всякого, кто рискнёт биться с её мощью. Я же лишь отдаю частичку себя. Внутри хрустального сердца сферы затлел уголёк, с каждой секундой пожирая тьму всё сильнее. Вскоре шар вспыхнул ослепительным сиянием, а энергия внутри начала биться из стороны в сторону. Я почувствовал небольшое недомогание. Он взял даже с избытком.

Я закрыл глаза и почувствовал, как энергия хлынула из моей руки. Когда веки вновь распахнулись, я увидел как багряные нити света, тонкие точно иглы, пронзили головы тех, кто стоял внизу. Их глаза закатились, и они пали наземь.

Мир вокруг дрогнул, и я провалился в своё сознание. Рядом со мной Клавдий, поодаль стоит его семья, они все испуганно озираются в разные стороны. Их руки скованы невидимыми путами моей воли, рты запечатаны мрачным туманом. Они – лишь тени, безмолвные зрители.

Перед моими глазами вспыхивают хаотичные видения, точно рой образов проносится перед глазами. Они мчатся в моей голове, показывают мне того мальчика. Жалкое и несчастное существо. Для меня это длится лишь миг, но затем на меня обрушивается сокрушительная и неумолимая лавина чувств… Я задыхаюсь. Боль. Обида. Одиночество. Ярость. Страдания. Горло моё перетянуто, в голове шум, и я стою весь согнувшись, балансируя на грани разума и безумия.

Вспышка. Я снова в тронном зале. Перед глазами белая дымка, вокруг мерцающая тьма. Она уходит медленно. Я начинаю видеть. Мой взгляд невзначай падает на дочерей Клавдия. Их глаза полны слёз, и они смотрят на меня с жалостью. Это ранит меня, но теперь они знают. Клавдий, павший на колени, склонил седую голову. Королева даже не смотрит в мою сторону, гримаса сожаления повисла на её лице. Лишь юный царевич дерзко встречает мой взгляд, его губы кривятся. Он не понимает.

– Клавдий… – мой голос, низкий и тяжёлый, разрывает тишину.

– Прости меня… Прости меня, Каргус! – он кланяется и касается лбом холодного пола, его слова хриплые и отчаянные звучат как мольбы, – Я ужасно поступил, но я умоляю пощади!

– Такое нельзя прощать… – я медленно схожу по ступенькам вниз.

Клавдий резко вскидывает голову и его взгляд полный ужаса цепляется за меня. Все обеспокоенно провожают меня глазами. Я вплотную подхожу к королевичу. Дерзкий для юнца взгляд всё ещё пытается удержать мой, но в глубине его глаз уже дрожит душа. Я замечаю это. У него смелое сердце и острый ум… И всё же, кто он такой передо мной?

Резким движением я хватаю его за горло, и мои пальцы сжимают его, словно стальные тиски. Подняв его вверх, я слышу крики его матери и плачь сестёр, их мольбы рвутся в воздухе, не достигая меня. Мне давно уже всё равно. Клавдий потрясён, он рвётся встать, однако невидимая сила, моя воля, вдавливает его в камень так, что кости его трещат. Надо сдержаться, а то его размажет.

– Умоляю… – хрипит Клавдий, но я не обращаю внимания.

Я смотрю на лицо королевича, болтающегося в моей хватке, от удушья он покрывается краской. Та твёрдость, что была в нём испарилась, теперь он боится и руками пытается разомкнуть мои пальцы. Я лишь наблюдаю как жизнь в его глазах меркнет, и в тот миг как глаза его начинают хаотично закатываться, тело слабеть, а сознание ускользать из него, я с силой пробиваю его грудь. Моя рука проходит насквозь, и его сердце, ещё трепещущееся, зажато в моей кисти. Я чувствую его последние удары, вижу как тьма застилает взор мальчишки. Он уже мёртв.

Королева воет, его сёстры рыдают, Клавдий, сломленный, не может сдержать слёз, что текут по его морщинистому лицу. Я откидываю тело мальчика в сторону. Его сердце, мгновенье назад бившееся в моей руке, теперь лишь слабо подрагивает, угасает.

– Ты чудовище! – выкрикивает королева с лицом полным ненависти, прервав свой плач.

Она пытается подняться. Я ослабляю гнёт своей ауры на неё, и она, точно выпущенный из клетки зверь, бросается на меня с отчаянным криком. В миг я перехватываю её руку и выкручиваю с такой силой, что она оказывается спиной ко мне. Моя аура вновь сгущается и обволакивает её, тяжёлая как стальная цепь. Она не может и шевельнуться. Клавдий и его дочери, чьи лица искажены ужасом, издают отчаянный вой.

Я чудовище? – шепчу я, наклоняясь к ней, мой голос холоден, как дыхание смерти, её глаза мечутся в панике, – А кто сделал меня таким? Знаешь ли ты, знатная тварь, что я когда-то был таким же как твой сын? С первых дней жизни, сами того в полной мере не сознавая, из меня лепили чудовище. Они все думали, что я буду покорной пешкой, что яд, который изрекал его поганый рот, достаточно промыл мне разум. Но тёмная сущность его не будет досаждать мертвецам, ведь у него более нет языка. Конечно, ты знаешь. Я показал вам всем.

– Агх-а… – захрипела королева, когда моя рука сжала ей глотку и с рывком вырвала трахею вместе с частью пищевода. Кровь хлынула яростным потоком, мои руки по локоть в алой влаге.

Дочери королевы захлёбывались своими слезами. Ослабив давление на неё до едва ощутимого, я позволяю телу королевы рухнуть. Схватившись руками за изуродованную гортань, она скручивается на полу, точно младенец в утробе. Я смотрю на неё, и тёмное удовлетворение растекается по моему телу.

– Господин, пощадите хотя бы моих дочерей! – завопил Клавдий.

– Ты смешон… – холодно ответил я, встав над двумя молодыми девушками.

Плач их прекратился, и они застыли словно трагичные статуи. Лица их приобрели вид немой мольбы, а глаза цеплялись за меня ища милосердия…

– Тогда я даже не был королём! Мой отец тогда правил! Я лишь… я… Прошу, гоподин, пощадите их… – в конце его голос истончился до шёпота, он почувствовал глухое эхо своей собственной вины.

– Ты исполнял его волю. Ты думаешь, я забыл о всех муках, на которые ты и вся ваша семейка обрекли меня? Как вы жгли меня живьём, чтобы проверить стойкость моей кожи против огня? Как топили в сосудах, поверх заполненных кислотой? Морили голодом чтобы узнать нуждаюсь ли я в еде? Почему же ты не пощадил меня, Клавдий? – вопрос повис в воздухе, Клавдий лишь сокрушённо склонил голову.

Заметив мой взгляд, дочери Клавдия вздрогнули. Они стояли на коленях у моих ног, и подняв руки прямо над их головами, я почувствовал, как моя аура, тёмная и беспощадная, скопилась вокруг них. Одним лишь желанием я свернул им шеи, быстро и безболезненно, лишь мгновенная тьма поглотила их жизни.

Клавдий тихо рыдал, распластавшись на полу, тело его сотрясалось от горя. Повернувшись к нему, я поймал его взгляд. Глаза были мутные от слёз, в них горела горькая злоба – жгучая, бессильная.

– Как долго я к этому шёл… Тридцать лет минуло с того дня, когда я вырвался из вашего заточения. И сейчас я отплатил тебе. Жаль, твой дряхлый старик и брат сгинули прежде, чем я добрался до них. Я бы с наслаждением выдирал из них кость за костью, потихоньку.

– Ты чудовище… – Клавдий прохрипел, его голос дрожал, – Мы, при всей нашей жестокости, не сравнимся с тобой. Мы делали это из нужды, а ты действуешь как зверь. Слепо и кровожадно…

– Нужды? – усмехнулся я, – Не было никакой нужды в мои муках, лишь прихоть и амбиции твоего отца. Помнишь, что было за пару дней до моего побега? Ты явился ко мне, скрывая лицо, и твой визит разжёг ненависть в моём сердце, вечный огонь, преследующий меня до сих пор… Если бы я мог тогда, как зверь, схватил бы я тебя за горло и перегрыз его. Подобно чудовищу, коим ты меня называешь.

– Будь проклят тот солдат, что помог тебе сбежать, – со злобой выплюнул он слова, – Пусть он горит в преисподней до скончания времён, и демоны пожирают его плоть!

– Следи за языком… – прошептал я, – Из всех людей встреченных мною за жизнь, я не встречал никого более достойного вечного блаженства. Знаешь, ты умрешь за мои муки. Но твоя семья… они пострадали не за меня. Это плата ему. За обещание, которое я не сдержал.

– Я проклинаю тебя! – его глаза вспыхнули, – Надо было убить тебя тогда, при первом же взгляде полным злобы! Господи! Я должен был приказать ему расправится с тобой… Убить. Убить… – он повторял это слово, словно заклинание, из его глаз хлестали слёзы.

– Довольно, – твёрдо молвил я, – Ты поговорил вдоволь. Испытал много душевной боли, но знаешь… этого до сих пор недостаточно, чтобы утолить мой гнев.

Одной только волей я вознёс его над землёй, повернул до вертикального состояния. Он держался в воздухе, растянутый, точно звезда, каждая его конечность в свою сторону. Почти угасший его взгляд был устремлён мне в глаза.

Приятное тёмное чувство объяло моё сердце. Я ждал этого тридцать лет… Лёгким движением глаз я вырвал ему мизинец на левой руке. Рваный и полный муки крик наполнил зал и я насладился им сполна. Остановив кровотечение силой своей ауры, я продолжил расправу. Дальше безымянный палец, потом средний…

Это действо продолжалось, пока он не лишился всех пальцев на руках и ногах. Взгляд его помутнел, веки дрожали, он несколько раз чуть не падал в обморок, но, к моей радости, этого не происходило. Когда последний его палец на правой ноге отлетел, он отреагировал слишком спокойно, почти безмолвно. Подобная боль, видно, стала для него привычной. Это меня не устроило. Я придумал нечто новое.

Силой мысли я начал скручивать его правую ногу, начиная от ступни и до таза, в тугую спираль. Кости хрустели, как сухие ветви, плоть рвалась с влажным чавканьем, и он заорал – первобытный вопль, что эхом отразился от стен, наполнил меня радостью. Дальше такую же участь разделили другие конечности. Когда я закончил с последней, Клавдий напоминал мне нелепую, перекрученную сардельку. Это меня позабавило.

Клавдий едва находился в сознании, его воля слабела. Долго не продержится. Он был ничтожен передо мной – никто не может противостоять моей ауре, но этот старик, чьё тело с самого детства закалялось укрепляющими зельями и отварами, оказался довольно живучим. Пожалуй, если бы на него обрушилась часть крепостной стены, он бы выбрался из-под обломков, отделавшись лишь ссадинами и синяками.

Я удерживал его кровь в теле, хоть это и требовало усилий – стоило лишь на миг ослабить ауру, и алая река хлынула бы из каждой щели в его изломанном теле. Надо заканчивать. Достав меч из ножен, остриё которого всё переливалось оттенками красного, я подошёл к Клавдию.

Он был на грани небытия, уже мало внешне походя на человека. Размахнувшись, я всадил меч почти до рукояти ему в грудину, он издал жалобный хрип.

– Скажи, каково это – когда тебе вспарывают брюхо? – в моём голосе тлела насмешка.

Медленно таща лезвие к низу его тела, я слышал его вялые стоны. Они ласкали мой слух. Дойдя до конца, я выдернул клинок и вместе с ним вывалились и кишки, с глухим шлепком они сползали наземь. Клавдий уже был при смерти, его глаза стекленели.

– Этого всё еще мало… – полушёпотом сказал я, смотря в его беспамятное лицо, в котором угасала последняя искра жизни.

Лёгким движением глаз я оторвал его голову от туловища, после чего я полностью снял давление своей ауры. Изувеченное тело плюхнулось на пол, ото всех щелей в нём хлынула кровь. Она растеклась по полу, образовав перед троном алый оазис.

Я поднялся обратно по ступенькам наверх. Теперь это моя крепость и мой трон.

Нас называют по-разному. Большая часть континента клеймит нас «Прокажёнными», несущими горе и смерть. Я же предпочитаю слово «Иные» – так нас называют некоторые варварские племена на востоке. Они чтят нашу силу, считая её даром духов.

Я всегда был особенным. Иные – крайне редки. Никто не ведает, как именно мы получаем свои способности. Мы в разы сильнее любого обычного человека – будь он бедный крестьянин, сгорбившийся от непосильного труда, либо заносчивый аристократ, увешанный золотом. У каждого Иного своя сила, но я отличаюсь от других: мне даны два дара – самоисцеление и аура.

Мои исцеляющие способности не раз позволяли мне оправится от тех ран, от которых бы любой сложил голову. Будь то разодранная плоть или отсечённая конечность, они затягиваются и заживают. Я не контролирую этого.

Однако аура – это способность, что позволяет мне по истине гнуть мир, как я того пожелаю. Одного моего взгляда, единого желания хватит, чтобы сжать человека в труху или разорвать на куски. И не только людей – я дробил военные корабли, точно скорлупу, сжимал в шар марширующие полки вражеского войска. Помимо этого, вокруг меня всегда тлеет незримый барьер, защищающий моё тело от клинков, и от оружия, что изрыгает пламя и металл. За десятилетия жизни и битв, я отточил своё боевое искусство.

Оглядываясь назад, я не припоминаю ни одного равного мне среди Иных. Множество воинов c невиданными ранее дарами, были убиты мной без особого труда. Их дары сияли ярко, но они пали от моей руки.

Помню, пару лет назад ко мне подослали ассасина. Его дар – вампиризм – был уникален: он ослаблял жертв с расстояния и уносил их жизни под покровом ночи. Однако он ошибся, недооценив мою ауру. Во сне я словно почувствовал как нечто противное касается меня, моего барьера. Очнувшись я быстро нашёл его и смял в бесформенную кашу.

Любопытно то, что… Можно сказать, ниспосланная способность определила его судьбу. Он стал тенью в ночи и скрытым клинком людей, которые ему заплатили за мою голову. Так же и мои две силы сплетённые воедино сделали меня Каргусом Завоевателем.

Когда я научился грамоте, я поглощал столько книг, сколько бы их ни попадалось на моём пути. Больше всего меня заинтересовали «Хроники Терры». В данных текстах пересказывалась тысячелетняя история континента. Отсюда я узнал о великих империях, что рождались то тут, то там; о их правителях, чьи мена эхом звучали в веках; мифических существах, вымерших сотни лет назад; об Иных, чьи силы ткали саму ткань истории человечества.

Зачастую именно Иные становились великими завоевателями. Автор – хронист Лукреций, писавший об этом, – винил их безграничную жажду власти и чувство собственной неуязвимости. Он был отчасти прав. Но уже тогда я уяснил одну вещь для себя: если ты избран самой судьбой для великих деяний, вправе ли ты отказываться от них?

Я лежал на кровати в покоях захваченного дворца и размышлял о прошлом, настоящем и грядущем. Предстояло многое: подавление недовольных, управление страной, указы, дела… Одна мысль об этом вогнала меня в уныние, но лишь до тех пор, пока я не вспомнил о мучениях Клавдия. Я облегчённо вздохнул, вновь прогоняя в голове всё то, что сделал с ним и его семьёй.

Внезапно раздался стук. Не от двери. Я повернув голову и в тонкой полосе лунного света, что пробивался сквозь занавеси, увидел ноги – до пояса. Они небрежно раскинулись в кресле. Стук продолжался, хотя фигура оставалась неподвижной. Тьма в комнате сгустилась, словно чёрный туман; масляные лампы на стенах угасли, не испуская ни толики света. Пространство освещалось лишь белоснежным небесным шаром.

– Мы снова встретились, Каргус, – прошипел голос.

– Назови своё имя, – потребовал я.

– Нет.

Я попытался смять незваного гостя в труху, но сила не отозвалась – лишь пустота, словно кто-то вырвал её из меня. Я вскочил на ноги и достал первый же клинок, подвернувшийся мне под руку.

– Ну-ну-ну, Каргус, – он успокаивающе проговорил, – Не стоит. Ты же почувствовал это, правда? Беспомощность. И ты уже понял кто я, поэтому так осторожен. Назови моё имя.

– Лекс…

В голове моей промчалась мысль окрикнуть стражу, но не успел я открыть рот, как он, подобно змее, рванулся ко мне из кресла. Его клинок, чей стук я слышал мгновением назад, мелькнул во мраке, едва различимый. Отклонив его дальний выпад в сторону, я текучим движением вознёс меч над его головой, тотчас рубанув её. Противник растворился у меня на глазах.

– Ха, ты всё ещё неплох! – голос раздался со всех направлений, будто само пространство шептало его слова.

– Лекс, бейся! Хватит прятаться как помойная крыса!

– Как скажешь, – у его голоса появился источник, он всё также вальяжно сидел в кресле.

Он – Иной, но имеет только один дар – Ликвидацию силы. Она вытягивает способности жертвы, оставляя её беспомощной на короткий промежуток времени. За всю жизнь я встречал только его одного с таким типом силы, и лишь с ним в схватке я чувствую себя обычным человеком, уязвимым и жалким. Но что странно… откуда этот туман и тьма? Его дар не творит такого.

– О чём задумался? – резко спросил он, вставая с кресла, – Как ты и просил: дуэль лицом к лицу, – в левой руке у него сверкнуло острие клинка.

– Много болтаешь для продажного убийцы, – бросил я, чувствуя, как ярость закипает в груди, стискивая сердце.

– Ха, как же ты любишь плеваться ядом, когда твоё эго задето. Всё тот же маленький мальчик, испуганный и обиженный…

– Замолкни!

Резко сократив дистанцию, я рассёк воздух диагональным ударом целясь в левое плечо Лекса. Однако он мгновенно парировал мой клинок и, подшагнув навстречу, впечатал кулак мне в лицо. Я отскочил назад, почувствовал, как с моей губы капает кровь. Краем глаза я заметил, что он подбросил клинок и схватил его другой рукой.

– Кто-то получил по щам… – уничижительно произнёс он, насмехаясь надо мной.

Гнев, острый и неумолимый, вспыхнул в моей груди, смешавшись с жаждой реванша. Приняв стойку, в которой мой меч был прямо передо мной, я бросился в атаку. Широкий рубящий удар сверху – он блокировал клинком, следующий замах слева – также заблокирован, диагональный удар – и вновь безрезультатно. Заметив его резкое движение, я чуть отшагнул назад, готовясь к его атаке. Клинок его сверкнул в воздухе, когда он перебросил его из одной руки в другую.

– Пора преподать тебе урок… – прошипел он и сорвался с места.

Слишком сильный размах – я поймал его! Мой клинок устремился вперёд, прямо к его шее, плотно обмотанной тёмной тканью. Со скрежетом мой меч соскользнул с точки соприкосновения, будто я попал по стальной пластине, а не горлу человека. Шея – уязвимая точка Иных, как и у всех созданий, но она осталась невридимой. В тот же миг он рубанул мой правый бок и вспорол его. Жуткая боль сразу же отозвалась по всему телу – такая боль, которую я не испытывал годами.

Отшагнув в сторону, я прижал руку к ране, пытаясь сдержать хлынувшую кровь. В иной день подобная рана затянулась бы за считаные минуты, и я оставил бы от соперника только кровавые пятна на стенах. Но не сейчас – без моих даров я был лишь человеком, пусть крепким и могучим, но всё же уязвимым.

– Ты боишься, страх обволакивает тебя, Каргус. Твоя жизнь в моей власти будто я держу лезвие, которое натягивает струны твоей души, и одно моё действие и они… – он с обеих сторон обсмотрел лезвие своего клинка, наслаждался моей кровью, что багровела на нём, – Забавно, не правда ли? Когда-то мы были в обратной ситуации.

– Как, чёрт возьми, ты выжил?! – прорычал я, – Своими собственными руками я перерезал тебе глотку!

– По милости одного человека. Ты очень долго его искал, но так и не нашёл, – он стянул тёмную ткань со своей шеи, в тусклом свете я заметил блеск, – Безымянный странствующий воитель, что обращает свою собственную плоть в сталь лишь единой мыслью. Он нашёл меня умытым в собственной крови, из горла моего хлестала сама жизнь, и мне оставалось недолго. Он подарил мне жизнь, второй шанс, коего я так желал! Затянул мои раны гибкой сталью, что не стесняет движения…

– Вздор! С чего бы ему помогать тебе?! – я выплюнул слово, вытянув меч перед собой.

– А вот это уже не твоего ума дело, потрошитель… Сегодня я расквитаюсь с тобою за всё. За убийство моих близких, жестокость, учинённую над мои домом и краем – за всё! – впервые за наш разговор, у него прорезалась ярость.

Я не сводил взгляда от его рук, выжидая. Его манера, привычка – тот особый подчерк владения клинком, что он повторяет из раза в раз. И вот я увидел: лезвие сверкнуло в воздухе, перелетая из одной руки в другую. Мой шанс! Я рванулся вперёд, ухватился за миг, когда преимущество на моей стороне. Вознеся меч, я хотел было рассечь его от плеча до таза, но боль и усталость, точно яд, растеклись по телу. Моя сила иссякла до той степени, когда моему замыслу не суждено было сбыться. Мой удар, некогда подобный молнии, потерял резкость, стал слабым.

Лекс среагировал мгновенно. Он слегка отвёл руку, и мой меч, скользнул по лезвию его клинка и ушёл в пустоту. В тот же миг он схватил мою ослабевшую руку, рванул на себя и пронзил нижнюю часть живота. Я почувствовал, словно раскалённый шип прорезал мою плоть, и силы покидали тело сквозь новую рану.

Я умру здесь? Вот так? От руки этого ублюдка…

– Ты проиграл, Каргус. – прошипел он с радостью, притянув меня к себе, – Подумать только когда-то мы были равны в искусстве фехтования. Нет, ты был даже сильнее, иначе не победил бы меня тогда. Но сегодня ты почувствовал это, правда? Без своей силы ты – ничто. Опьяненный своим могуществом, ты лелеял лишь свою драгоценную ауру, всё остальное же отмёл как мусор, и твоё тело ослабло. Право слово, сколько раз за наш бой я слышал скрежет твоих костей?

Я был опустошён, слова застревали в глотке, а разум ускользал, точно песок сквозь пальцы. Скоро я умру. Невозможно! Как могу умереть я, величайший завоеватель, вскорости как исполнил свою мечту?! Мой путь вымощен черепами моих врагов и друзей, и я погибну так?

– Похоже ты чуть оживился и вновь цепляешь за жизнь. Не стоит.

Жгучая боль, поднималась всё выше к самой моей груди. Отпустив мою руку, он резко выдернул свой клинок. Не чувствуя опоры, без сил стоять на ногах – я повалился наземь, словно подрубленное древо. Ещё миг – и я буду мёртв. Мой взор застилала тьма, но через неё я увидел фигуру, стоявшую позади Лекса. За ней ещё две. Первая тень, едва различима. Раздался голос, и я узнал его. Мой мир погрузился в мрак и я выдохнул, едва шевеля губами:

– И ты, Квинт?

Глава 1

Я распахнул глаза, холод пробудил меня, вгрызаясь в кости. Я лежал, опёршись спиной о каменную стену, а в трёх шагах передо мной возвышалась другая, будто я оказался в узком переулке. Тьма была густой, почти осязаемой. Глянув наверх, я увидел тонкую полоску тёмного неба с небольшой россыпью звёзд, она была зажата между высокими стенами. Каменные сооружения не были цельны: то тут, то там в них вросли тёмные деревянные двери и окна. На самом верху виднелись карнизы крыш. Где я?

Далеко не сразу я заметил, что об левую мою руку держалась белокурая девочка, её голова покоилась на моём плече. Услышав тихое дыхание, я понял, что она спит. Хрупкая, почти невесомая, в рваных лохмотьях, свисавших с её слабого тельца. Кто она?

Подняв правую руку, я потёр глаза – они были влажные, точно я рыдал незадолго до этого. Что?! Щупая своё лицо, я ощутил, что оно стало гладким, словно годы стёрлись с моего облика. Ни одной морщины, будто я вновь молод. Мои ноги стали короче, тело легче… Что это за тряпьё на мне? Я оглядел себя и увидел грязные штаны, безобразно порванные чуть ниже моих колен, и всю почти чёрную от гнили и грязи накидку по пояс. От меня смердит как из сточной канавы.

Ошеломлённый, я вскочил на ноги. По переулку гулял ледяной ветер, пробирающий до костей. Девочка встрепенулась, как только моя рука выскользнула из её хватки. Она озадаченно посмотрела на меня, что-то пробормотала. Я не понял ни слова и, отвернувшись, попытался собраться с мыслями.

Что здесь происходит? Похоже я стал моложе и меньше. Её голос – невнятный шёпот, язык – чуждая тарабарщина, в которой я не улавливаю ни единого знакомого слова. Голод всё сильнее скручивает мне живот, словно тисками, хотя мгновенье назад я его не чувствовал.

Моя аура исчезла, я не ощущаю её мощи, что некогда гнула мир и дробила человеческие кости. Моя рука… На ней багровая царапина, сочащаяся кровью. Самоисцеление затянуло бы её за пару мгновений, но ныне плоть молчала, была уязвимой и смертной.

Вдруг, я ощутил неуверенное объятие сзади. Это та девчонка. Она опять что-то говорит. Я ничего не ответил, лишь молча пошёл вдоль стен. Её торопливые шаги затоптали следом.

Я бродил долго, один узкий переулок сменялся другим, стоило мне повернуть за угол. Ни единой души, лишь назойливая девчонка, что бегает за мной куда бы я не пошёл. Но почему я так напряжён? Почему каждый шорох ветра, скользящий по переулку, заставляет меня озираться? Я более не всесилен, я уязвим. Всего лишь жалкий смертный, скованный в теле юнца…

Тёмные двери и окна теснились по обе стороны, порой их не разделяло и три шага. Это трущобы – иного слова и не сыскать. Мусор устилал землю, словно гнойная короста: рваные тряпки, сырые и смрадные, спутанные охапки соломы, гниющие небольшими кучами. Островки хлама громоздились повсюду – обглоданные кости, треснувшие глиняные горшки, склизкие обрывки рыбьей чешуи и требухи, в которых копошились черви. Над этим морем отбросов витал тяжёлый дух – смесь тлена, плесени и человеческих нечистот, которые выплёскивали прямо на улицу.

Внезапный глухой удар послышался от одной из дверей. Я замер, всматриваясь во тьму. Дверь – то ли настежь открыта, то ли выбита. Я мгновенно прижался к каменной стене с той же стороны. Девчонка стояла на месте, вопросительно взирая на меня. Сдержав ростки раздражения, я махнул ей рукой, подзывая. Подбежав, она неуклюже затормозила прям перед мои носом…

Сдавленные крики донеслись из тьмы. Я быстрым движением протолкнул девочку за спину, поднёс к губам указательный палец, требуя тишины. В её глазах сразу же погас несерьёзный огонёк, он сменился страхом.

Медленно крадясь к двери, я услышал тихий плач. Осторожно выглянув из-за края, я увидел женщину – нагую, она скорчилась в углу комнаты. Колени её были подтянуты к груди, руки и макушка упирались в них, а длинные тёмные волосы скрывали лицо, словно завеса. Всем телом она подрагивала, слышно было её тихое рыдание, будто она боялась издать звук громче шёпота.

Выглядывая из-за края всё сильнее, я увидел в другом конце комнаты руку, отрубленную по локоть и валяющуюся на полу; потом голову, пробитую чем-то; и туловище. Вокруг него почти не было крови. Женщина в углу… её ли это дело? Грохот послышался откуда-то сверху, потом голоса, хриплые и отрывистые. С дребезжанием всё ниже и ниже опускалось что-то.

Мысли в голове копошились, нутро подсказывало мне бежать и скрыться во мраке. Но ноги мои, точно прикованные, не двинулись с места. Они не привыкли убегать. Я смогу справиться с тем, что вызывает этот шум. Я не страшусь ничего.

Женщина внутри пискнула и закрылась руками. Я увидел фигуры, потом их лица, отвратительные до жути. Сердце моё заколотилось, как неумолимый ропот барабанов, когда я увидел проблеск металла в их руках. Я отпрянул от двери, резво подхватил стоявшую сзади меня девчонку и рванул назад. В шагах тридцати мы спрятались за грудой мусора – зловонной кучей тряпья и гнили, – плотно прижавшись друг к другу. Её губы, сжатые в тонкую полоску, дрожали, глаза метались, полные страха. Она боится не зря.

Снова шум. Через минуту трое мужчин вывались из-за выбитой двери, за спинами у каждого болтались туго набитые мешки, а в руках оружие: у одного кинжал, у других по топору. Они торопливо пошли прочь в противоположную сторону, пока их фигуры полностью не растаяли во мраке. Мы выжидали, потом решили подняться.

Внезапно девчонка взвизгнула, её палец указал на мою спину. Я ощутил, как что-то дёргается и висит на моей накидке. Руки мои в панике зашарили по спине, и тут же некая боль пронзила меня – укус. Я заметался из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть неведомую тварь. Тогда девчонка неожиданно смело бросилась ко мне, ухватила существо и с силой оторвала его от моей спины, швырнув оземь. Чёрная крыса, маленькая и юркая, скрылась в грязи и мраке, точно ожившая тень.

Я стоял в оцепенении, сердце неожиданно сильно колотилось. Вдруг девочка подняла край моей накидки и осмотрела место укуса. Её лицо озарилась радостью, она сложила руки у груди, словно в молитве, и заплакала, улыбаясь мне. Я смотрел на неё некоторое время. Рука моя дрогнула, желая коснуться её в знак благодарности, но порыв застыл на полпути. Вместо этого я лишь резко махнул рукой, увлекая её за собой. И чего она так перепугалась? Всего лишь маленькая крыса…

Мы вернулись обратно к тому месту. Было как-то тихо. Заглянув за край, я увидел женщину в углу, её череп был размозжён на кусочки. Содержимое валялось в виде небольшой лужи.

Мало опасаясь чего-либо, я проскользнул внутрь. Полки зияли пустотой – ничего ценного, если оно тут и было. Неподалёку от изуродованного трупа мужчины стоял хлипкий столик. На нём был глиняный коричневый кувшин, рядом небольшой кусок хлеба, длинной в две мои ладони, край пожёванный.

Я быстро прошерстил по оставшимся полкам в поисках еды – ничего. Обернувшись к выходу, я заметил девочку, стоявшую в дверном проёме. Она закрыла глаза руками и хныкала. Я подбежал к ней, убрал её руки с лица, и, поймав её взгляд, повторил жест молчания. Нельзя поднимать шум, кто знает, что может случится.

Одной рукой я удерживал её голову, чтобы она смотрела мне прямо в глаза. Слеза, горячая, как уголь, скатилась по её щеке и обожгла мой палец. И что-то дрогнуло во мне, точно раскололся камень, я замер, не зная как ответить на это. Откинув мою руку в сторону, она кинулась мне на шею и крепко сжала, будто я был единственным, кто мог помочь ей в пучине окружающего мрака. Она что-то шептала. Я её не понимаю. Поднявшись на ноги, я понёс её прочь отсюда.

***

Я не решился идти дальше в ту же сторону, где скрылись те мужчины. В голове до сих пор всплывают их лица, искажённые, точно вырезанные из кошмара. Самому низкому из них, судя по тому, как его фигура мелькнула в дверном проёме, я был по грудь. Их трое, а я слаб и скован телом ребёнка. Голод и слабость нависают надо мной, точно цепи. Встреча с ними – верная смерть.

Кусок хлеба я разломил надвое, отдав большую часть девчонке. Она многого натерпелась. Пусть поест. Кувшин же на столе оказался пуст, и неутолённая жажда жгла мне горло. Наверняка и моей спутнице тоже. Детские глазницы выглядят немного впалыми, и руки тоненькие как маленькие саженцы. Она жмётся ко мне, словно я последний уголёк тепла в зимнюю пургу. То ли холод и ветер пробирают её, то ли моя близость даёт ей призрак защиты.

Мы вернулись к месту, где я очнулся. Надо пойти в другую сторону – быть может, там откроется простор, где можно будет оглядеться. Если убийцы со всей добычей ушли в сторону, что позади нас, там, верно, их логово либо место, где они не бояться погони.

Девочка, державшая меня за руку, показала на узкую полосу неба над нашей головой, где мрак начал бледнеть, и что-то пробормотала. Говорит мне о рассвете? Неизвестность настораживает меня. Я могу лишь догадываться, что она хочет сказать.

Вопросы роятся в голове, точно осы: как я здесь оказался и для чего? Это иной мир или тень реальности в преисподней, где я утратил всё? Мой личный Ад? Но ведь я, Каргус, великий император… или был им. Что стало с моей империей… Я отогнал гнетущие мысли, стиснув зубы. Пора собраться.

Мы брели довольно долго, до тех пор пока переулки не вывели нас на тесную площадь, где расходились в разные стороны новые тёмные тропы. Похоже на базар, жалкий рынок в сердце трущоб. В центре – колодец, окружённый обветшалыми прилавками.

Я вгляделся в полутьму из-за угла. На земле, среди грязи, лежали фигуры в лохмотьях подобных нашим. Бездомные и попрошайки собрались здесь, и больше всего их лежало у колодца. Опасность наряду с вонью витала в воздухе. Лучше бы нам проскользнуть до ближайшего переулка и продолжить путь, но… Я чувствую сильную жажду. Колодец манит меня. Надо рискнуть.

Я вновь наклоняюсь к девочке, жестами изображаю, как пью, утоляя жажду. Она удивлённо уставилась на меня. Пробормотав что-то невнятное, она замерла. Я не понимаю! Устав от этой игры в загадки, я указал на уши и скрестил руки – ни звука, ни малейшего смысла её слов мне не постичь. Похоже она поняла. Это ошеломило её и тень растерянности отпечаталась у неё на лице.

Озадаченно потерев лоб, девочка показала пальцем на колодец, повторила жест «пить» и скрестила руки. Воды там нет? Как так, и зачем тогда он здесь вообще? Мы проходим здесь впервые, откуда ей знать? Я смерил её отстранённым взглядом, выпрямился и тоскливо глянул на колодец. Горло совсем пересохло. Но кто знает, что в головах у этой черни, скопившейся вокруг колодца? Надо продолжать путь.

Бесшумно скользя вдоль стены к следующему переулку, я вдруг заметил прилавок неподалёку, вид у него был потрёпанный. Металлический замок, скреплял две дверцы. Нам его не отворить.

Едва завернув за угол, мы сталкиваемся с двумя мальчишками. Одномоментно мы отпрыгиваем друг от друга, точно испуганные звери. Их лица, грязные и исхудалые, были полны страха и той осторожности, что вырабатывается жизнью в трущобах. Один – почти мне вровень, другой – чуть выше моей спутницы.

Старший что-то проговорил, улыбнувшись мне, но я лишь вгляделся в них, настороженный. Моё молчание, видно, напугало их ещё сильнее. Указав на рот, я притворился немым. Девочка смерила меня взглядом, но промолчала. Мальчишка обратился к ней, и она, улыбнувшись, кивнула и ответила ему. Я почувствовал угрозу, точно я чужак, что не понимает их. Они знакомы?

Как только девочка умолкла, мальчик засиял от радости. Он затараторил, шагнул ко мне и протянул руку, будто для рукопожатия. Я кинул хмурый взгляд на девочку, но перед моими глазами предстало лишь её удивление. Она вскинула руки, пытаясь объяснить. Пальцем указала на один из прилавков, левой рукой изобразила замок – так искусно, что я разглядел его форму, – а правой начала скрести по воображаемой скважине. Они предлагают вскрыть прилавок? Зачем мне это? Я не взломщик, не умею ковыряться в замках.

Я отрицательно мотаю головой. Лицо мальчишки померкло, на что девочка пораженчески пожала плечами. Похоже моё слово для неё закон.

Осторожно обходя их, я заметил, как младший прячет что-то за спиной. Замерев, я вперил в них взгляд, полный недоверия. Старший сперва не понял, но, проследив за моим взглядом, обернулся к малому и, усмехнувшись, что-то ему шепнул. Тот протянул скрытую до этого кисть. В ладони лежала деревянная игрушка, грубо вырезанная ножом. Я выдохнул.

Мой желудок громко заурчал. Голод вновь когтями впился в него, а жажда будто сжала гортань в кулак. Я тяжело вздохнул, и все трое уставились на меня. Пересилив сомнения, я указал на прилавок, повторил жест девочки – пальцы, скользящие по воображаемому замку, – и кивнул, давая согласие. Старший мальчишка едва не взвизгнул от радости, младший расплылся в улыбке, пялясь на меня, на лице же девочки мелькнула тень одобрения. Решено – делаем!

Прошло уже пару десятков минут, а мы всё ковырялись с замком. Я устал ждать, пока этот непутёвый паренёк, неловка орудуя отмычками, пытается его одолеть. Горло пересохло, во рту – пустыня, а небо над нами светлеет, предвещая утро. Если вскорости не управимся – считай зря потеряли время.

Моя роль – стоять на стрёме. Младший подаёт братцу всякие железки и отмычки. Сходство их лиц бросается в глаза: те же острые скулы, те же тёмные глаза – они братья, без сомнения. Но старший, похоже, далеко не мастер во взломе замков. Сперва он вовсе совал инструменты мне в руки, будто я знаю как ими орудовать. Знали бы они кем я был, до того как оказался в этом месте…

Внезапно девочка тихо окликает меня и машет рукой. Я только сейчас понял, что потерял её из виду. Я раздражённо подхожу к ней, со всем старанием показывая, что мне не понравилось её «исчезновение». Она будто вовсе не замечает этого и лишь смотрит на меня счастливыми глазами. Увидев моё недоумение, она резко вытягивает руки, до того скрытые за спиной. В одной – мелкий ножик, в другой – краюха чёрствого хлеба, длиной в мою ладонь.

Моя челюсть едва не коснулась земли. Не дав мне опомниться, она начинает объяснять: указывает на ветхий прилавок, поблизости от которого братья пыхтели над своим; изображает пальцами круг и просовывает в него руку почти по плечо. Я сразу её понял.

Похоже, она стащила эти вещи через дыру того прилавка, мимо которого мы прошли. Я сразу приметил его ветхий вид, но и не помыслил, что в нём зияет отверстие, куда может пролезть рука. Её худоба – нет, измождённость – сослужила нам добрую службу, как бы ни горько это звучало. Жестами я спросил, может ли она добыть ещё что-нибудь. Её взгляд, не лишенный усталости, ответил: нет.

Я улыбнулся и потрепал её по голове. Её маленькое лицо расцвело улыбкой, точно прекрасный цветок в тени трущоб. Взяв у неё нож, я сунул его в рваный карман своих истрёпанных портков. Хлеб оставил у неё.

Мы вместе вернулись к братьям. Похоже они и не заметили нашего отсутствия, увлечённые своим делом. Это остановка оказалась на диво удачной. Я не зря согласился: нож, краюха хлеба и часть добычи, когда замок падёт. Сплошные выгоды.

Некоторое время спустя внутренности прилавка предстали во всём своём убогом великолепии перед нашим взором. Два стеклянных бутыля с водой, заткнутые пробками, теснились где-то в углу, по середине стоял большой мешок, набитый овощами, среди которых я узнал лишь морковь и репу. В другом конце громоздились мешочки с мукой, её вкус я распознал, лизнув щепоть.

Мы принялись делить добычу. Судя по хмурым взглядам, мальчишки были не в восторге от дележа. Думают, мы оказались бесполезны? Пусть. Уговор дороже монет, а тех, кстати, мы не нашли – ни единой, хоть и перерыли всё. Понятное дело: купец уносит выручку с собой, оставляя на ночь лишь всякий хлам.

Понимая, что далеко такой тяжёлый мешок мы не утащим, мы принялись пировать прямо на месте, решив унести остатки. Овощи, хоть и в грязи, а иные подгнившие – их мы не ели, – всё же насытили нас. Я был доволен, желудок умолк. Краем глаза заметил, как девочка наелась до отвала, её щёки порозовели. Она заслужила.Я всегда щедр к тем, кто полезен и отплачивает мне добром. Так было тогда, останется и ныне.

Рассевшись после пиршества, я совсем позабыл, что хочу пить. Сочные овощи слегка утолили жажду, но горло всё ещё требовало влаги. Потянувшись к бутылю, я предвкушал прохладу жидкости и жадно припал к горлышку.

– Акх… акх… – я выплюнул её на землю, она ошпарила язык, будто раскалённым паром. Это спирт!

Девочка, с ужасом в глазах, хлопала меня по спине, пока я прогнулся, точно кот, кашлял. Братья недоумённо пялились на меня – они всё поняли! У них вода! Каждый из них отпил из того бутыля, что достался им, и у них не дрогнул ни один мускул на лице. А нам попалась такая дрянь!

Я вскочил, готовый ринуться к ним и отобрать воду, но замер, когда старший, медленно поднявшись, выставил руку, останавливая меня. Его глаза пылали решимостью. Схватив с земли камень, я мотнул головой в сторону, приказывая отойти. Он был неподвижен, лишь правая рука скользнула в карман. Его строптивость взбесила меня, и я был готов нанести удар.

Но вдруг мягкое прикосновение остудило мой пыл – девочка коснулась моей руки. Я обернулся, увидел её умоляющие глаза, и тело моё ослабло, из сердца улетучилась ненависть. Выступив вперёд, она заговорила со старшим. Тот перевёл на неё взгляд, полный недоверия, и это неприятно кольнуло меня.

Девчонка умолкла. Мальчишка замер, всё-также держа одну руку в кармане. Его глаза метались между мной и ею. На меня он смотрел с явным неудовольствием. Внезапно дёрнув рукой в сторону брата, он пробурчал что-то, и тот нехотя отдал ему бутыль. Подняв его вверх, старший глянул на меня и указал на его середину. Сквозь мутное стекло я разглядел – это даже не половина, лишь треть от того, что осталось: всего-то несколько глотков на меня и девчонку. Это всё, что нам достанется? Да он сошёл с ума!

Я нахмурился, и он уловил эту перемену в моём лице. Обратившись к девочке, он ткнул в меня пальцем. Она обернулась. В её глазах – та же глухая мольба. Я не в силах противиться. Кивнув в знак согласия, я проклинал своё малодушие.

Он подозвал девочку и отдал бутыль, мне, видно, не доверяя. Быстро перебирая ногами, она вернулась вместе с водой. Протянула бутыль мне, и я на мгновение замешкался, не понимая, чего она хочет. Лишь затем дошло – она ждёт, что я выпью первый. Но как я могу? С чего-то вдруг мне казалось, что жажда, терзающее её хрупкое тело, была сильнее моей. Я мотнул головой, указывая ей пить.

В её тусклых глазах мелькнула жалость, но она послушалась меня. Сделала два глотка. Губы её отпряли от горлышка, и она протянула бутыль мне. Моё дыхание участилось. Ей этого не хватит! Я велел пить ещё. Она упрямо покачала головой. Горло моё пересохло… Я сделал всего-то глоток.

Старший вдруг заговорил с нами, и я передал бутыль девчонке. Она пыталась заткнуть горлышко пробкой. Это всё? Лишь этого мы заслуживаем: воды, что может уместиться в ладонях? Я взглянул на девочку – сухие губы её потрескались, по уголкам рта скопилась вязкая слюна… Мы договорились поделить всю добычу поровну, так почему мы довольствуемся лишь этим? Сквозь сумрак мыслей я заметил, как она наконец воткнула пробку на место и собралась вернуть бутыль.

Цепкой хваткой я вдруг сжал её руку, дёрнув в свою сторону. Не глядя в её глаза, я вперился в братьев. Старший выкрикнул что-то, руки его затряслись от злобы, и он выхватил нож из кармана. Не обращая внимания на ошеломлённого братца, он бросился в мою сторону.

Толкнув девчонку за спину, я со всего размаху швырнул камень в мальчишку. Тот вскинул руки, закрывая голову. Я не попал. Впрочем, цель моя – лишь отвлечь его. Со всей силы я влетел ему стопой в грудь – он отлетел назад. Упав на спину, он катался из стороны в сторону, жадно глотая воздух. Его младший брат вцепился мне в ногу и повис на ней. Я, не жалея сил, несколько раз ударил его по бокам, и он свернулся на земле, скуля, точно щенок.

Тяжело дыша, старший поднялся и двинулся на меня. Я выхватил ножик из кармана, поняв, что избиением всё не закончится. Он стал осторожнее – дурь выветрилась из его головы, оставив холодный расчёт. Вскоре мы застыли друг против друга, на том расстоянии, что хранило хрупкое перемирие между нами. Ни он, ни я не решались напасть. Одна лишь звериная осторожность овладела нами.

Вдруг я заметил, как взгляд старшего скользнул в сторону. Куда он смотрит? На девчонку? Я совсем потерял её из виду. Его брат хныкал в стороне, но где она? Старший резко дёрнулся вбок, и краем глаза я углядел девочку – она стояла там, дрожала, словно у неё падучая болезнь.

Тело моё сработало само: оно готовилось рывком помчаться к ней, настигнуть его на полпути. Но это был лишь трюк, за которым я не углядел истинного намерения. Ловко перескочив с ноги на ногу, он полетел на меня, и лезвие ножа мелькнуло у моего горла, когда я откинул голову назад. Равновесие моё пошатнулось, что нельзя было сказать о нём. Дёрнув рукой наотмашь, он полоснул мне ногу, и я рухнул наземь.

Я лежал на спине, когда он занёс нож, готовый вспороть мне живот. Вдруг девчонка налетела на него, толкнула и он замешкался, пытаясь удержаться на ногах. Воспользовавшись его замешательством, я дёрнулся вверх и всадил ему нож в подбрюшье, от боли он скорчился, начал кряхтеть и слабой рукой пытался исполосовать мне лицо. Схватив его за тёмную рубаху, я дёрнул его вниз, свалил на колено и воткнул ему лезвие прямо в горло. И кровь хлынула потоком, заливая меня. В его глазах угасала жизнь, и я откинул его в сторону.

Младший, увидев это, поднял вой, что, верно, на сто шагов окрест всё пробудилось. Вскочив, я услышал голоса с площади – тёмные фигуры вставали, точно мертвецы из могил. Глянув на умирающего, я увидел, как из его кармана вывалилась деревянная игрушка, алая от крови. Мускулы на шее судорожно дёргались, а конечности, будто в лихорадке, то слегка выгибались, то сжимались обратно. На лице повисло выражение невыносимой боли, изо рта с кашлем хлестала кровь.

Я на мгновенье застыл, посмотрел на свои руки, залитые кровью, на лохмотья, пропитавшиеся ею, и нечто дрогнуло во мне. Эти руки, некогда сжимавшие скипетр и сам мир, ныне сжимали лишь нож, липкий от детской жизни… Но разве я виноват? Я защищался. Боролся за жизнь. Либо я, либо они. И, быть может, хоть в этом моя правда.

Ладонью зажав рот рыдающей девчонке, я подхватил её и бутыль с водой, бросившись в ближайший переулок. Обернувшись лишь раз, я увидел высокие фигуры, сбегавшиеся к месту, и вой, не умолкавший. Нога моя горела адской болью с каждым шагом, но я не сбавлял темпа. Со временем крики стихли, а мы остались в тишине. Совсем скоро наступит утро.

Долгое время мы сидели в укрытии, и рыночная площадь осталась далеко позади, точно призрак минувшего кошмара. Моя нога, там, где зияла рана, была грубо перетянута обрывком штанины. Ходить долго я не могу – конечность онемела, и каждый шаг отдаётся болью. Напряжение цепко держало разум из-за одной единственной мысли: нас могут найти. Хорошо, что я стянул рану ещё в беге и не оставил кровавого следа – иначе тени с площади уже дышали бы нам в спины.

Наше укрытие было ненадёжным: тесный угол, зажатый с трёх сторон глухими стенами домов, а с четвёртой – откуда мы сюда забрались – низким каменным заборцем. С долей усердия здесь можно было затаиться. Но убежище это – лишь жалкая щель в каменном лабиринте. Мы отыскали его с трудом: трущобы вокруг стоят плотно, точно стволы деревьев в чащобе. Такой нетронутый островок стоил для нас дороже золота в этом проклятом месте.

Заплаканные глаза девочки вперлись в стену. Она молчала, не отвечая даже на прямые вопросы. Это безмолвие резало острее клинка. Искоса я бросил на неё раздражённый взгляд. Что за нрав? Ведёт себя, будто я пролил кровь не ради нас, будто в том не было причины. У нас под боком полбутыля воды, добытой такой дорогой ценой, а она отвергает эту жертву?

Схватив бутыль, я жадно отпиваю из него, чувствуя, как влага холодит пересохшее горло. Протягиваю ей – она лишь мельком глянула на воду и отвернулась. Её упрямство будит во мне гнев, но также… Она лишь дитя, напуганное смертью, что легла на мои руки. Когда она смотрит на меня, её глаза видят лишь сгусток тьмы перед собой.

Мысли, острые, как клинки вонзились в разум. Кровь, которой пропиталась моя кожа и накидка, были здесь не просто следом схватки – они вопили о цене выживания. Я, император, чьё слово некогда гремело над Террой, ныне дрался за глоток воды, как зверь, последняя крыса в трущобах. Как же низко я пал…

Я устало выдохнул. Сейчас спирт, что остался на площади, был бы спасением – промыть рану, изгнать заразу. Перевязывать открытую плоть грязной тряпкой – безумие, хоть я и смыл с неё всё что мог, окропив водой из бутыля. Часть драгоценной влаги ушла на это, да ещё и на то, чтобы отмыть кровь с лица и лохмотьев. Накидка всё равно пестрела алыми пятнами, точно знамя недавнего боя. Если бы я не отвлёкся, не попался на жалкий трюк, нога моя была бы цела. Глупость и безрассудство!

Утро уже озарило трущобы. Я всё сильнее опасался толпы, что скоро хлынет из домов, но пока слышал лишь редкие звуки – шаги, шорох, далёкие голоса, загоравшиеся то тут, то там. Надо передохнуть. Постоянное напряжение вытягивает из меня все силы.

Некоторое время спустя, молчание девчонки начало капать мне на нервы. Она изредка крутила головой, уставившись то в одну точку, то в другую. Пересилив себя, я промычал что-то, пытаясь выдавить из неё хоть слово. Она безучастно обернулась, и её пустой взгляд скользнул по мне. Я даже не знал её имени.

Уныние овладело мной, как пепел, осевший в груди. Как мне с ней общаться? Жестами? Но это не всегда возможно – они лишь хрупкий мост, шириной с одного человека. Ими объяснишь не всё… Что же делать… Вдруг меня осенило! Я поднял руку и с силой треснул себя по голове. Девочка уставилась на меня, в её глазах мелькнуло непонимание. Я ударил вновь, и на этот раз так яростно, что в глаза у меня помутилось, точно мир окутала серая дымка.

– Идрис… – выдохнула она, и в её голосе дрожало волнение.

Я схватился за грудь, с жаром повторив: «Идрис!» Это моё имя! Она уже произносила его, но я, слепец, не замечал. Теперь же я понял. Снова ткнув в себя, я выкрикнул своё имя и указал на неё, требуя ответа. Её глаза сузились и хмурое выражение легло на лицо. Я повторил – удар в грудь, своё имя, жест к ней, – но слёзы блеснули в её глазах, и она уткнулась в колени, скрыв взгляд Негодование накрыло меня, точно лавиной: мои усилия, мои попытки наладить связь – всё напрасно! Я вырвал клочок травы, на которой мы сидели, сминая его в кулаке. Она даже не шелохнулась.

Я откинулся на мягкую землю. Мысли закружили вокруг нашего укрытия сами по себе. Переулки, которыми мы шли, были вымощены холодным камнем, либо утоптаны ногами безликой толпы. Здесь же – в нашем укрытии – земля мягкая и рыхлая. Проведя рукой по ней, я чувствовал следы былого: здесь что-то растили, но ныне всё задушено травой. Мой взгляд упал на высокую стену перед нами: дом, что возвышался над остальными, точно надменный страж. В нём два этажа. Здесь живёт знать? У них даже есть клочок плодородной земли, малюсенький, но всё ещё дышащий… Моя рука вдруг наткнулось на что-то твёрдое – кости зверька, мелкие, хрупкие, потом ещё одни, такие же. Откуда они здесь?

– Эйрин, – вдруг прошелестела девочка, прервав мои мысли.

Я замер, глядя на неё. Её имя?

– Эй-рин, – повторил я, и она слабо кивнула, искра словно мелькнула в её заплаканных глазах.

Она отходила от ужаса, что сотряс её ум не так давно. Ей лучше скорее принять данность – этот мир, сама жизнь и её жестокость идут по пятам всякого живого существа. В особенности такого слабого как обычный человек. Так было и так будет всегда.

Я должен наладить контакт. Их язык чужд для меня, но в нём таится ключ к моему выживанию, к тому чтобы понять её. Как же объяснить? Я указал на свои уста, изобразив жест «говорить». Её взгляд остался пустым – не поняла меня. Тогда я ткнул в траву в своей руке и повторил жест.

– Рóсса?.. – спросила она, непонимающе.

– Рóсса! – воскликнул я, указывая на траву.

Затем я показал на большой камень, наполовину ушедший в землю, как древний страж этого места.

– Сéкра… – тихо проговаривает она и я вторю за ней.

Её голос, слабый, с постоянным оттенком тревоги, был первым мостом между нами. Эйрин – её имя, звучное, точно слабое полыхание света во тьме, огонька, что развеивает мрак, но дрожит под дыханием ветра. Она учила меня, всего-то измученное дитя трущоб, чьи помутневшие глаза хранили больше правды, чем все мои былые клятвы. Этот клочок земли, заросший дикой травой, стал нашим миром, где мне вдруг стало спокойно. Но отчего же душа моя дрожит при каждом её взгляде? Отчего она смотрит на меня с печалью? И с чего при мысли об этом, меня покрывает озноб? Кто был я? Кто был Идрис и где он теперь?

Прошло изрядно времени, и я выучил несколько десятков слов их языка, с трудом ворочая языком и спотыкаясь на каждом слоге. Речь Эйрин всё ещё ускользала от меня, но я старался цепляться за каждый звук.

Я терзал её вопросами о тех словах, что означали движение, жизнь, бегство. Долгие мгновения я бился над тем, как выспросить у неё «сядь», «встань», «беги». Последнее слово, «ми́нра», я держал на готове – впредь бегство было нашей судьбой. Эти слова – основа, первый камень в фундаменте языка, что я возводил с упорством, ведомый опытом прошлой жизни. Тогда, когда я был иным, я владел пятью языками, помимо родного, – мог изъясняться на каждом: хоть одни текли легко, как реки, а другие коверкались мной по слабому их знанию. Но так или иначе каждый я укрощал, зная: первыми должно брать слова, что спасают жизнь, что открывают мир и души людей.

Повторяя за Эйрин, я вдруг увидел тень улыбки на её лице. Слабый смешок донёсся до моих ушей, лёгкий, как утренняя роса. Мои корявые попытки выговорить слова забавляют её. Я этому рад, ведь смех был её редкий и какой-то особенный, заставляющий меня забыть о действительности.

Вдруг я поймал себя на том, что мой собственный рот растянулся в ответной, неуверенной улыбке. Это движение мышц лица показалось мне чужим, забытым жестом. Я поспешно сгрёб пригоршню земли и сделал вид, что изучаю её текстуру, смущённый этой внезапной теплотой внутри себя.

Она схватила камушек и, сжав его в тонкой руке, проскребла по каменной стене. На сером камне проступили узоры – нет, скорее символы, угловатые и резкие. На ней получились узоры, нет, символы. Я указал на их острые грани.

– Что… это? —выдавил я, с трудом сплетая слова друг с другом.

– Имя… моё, – прошелестела она, взглянув мне в глаза, – Это твоё, – пальцы её дрогнули, вырезая «Идрис» рядом.

– Эйрин… – прошептал я, и её взгляд, полный боли, кольнул меня и остановил на полуслове.

– Идрис… что стало с тобой? – голос её сломался, и слёзы вновь блеснули у неё в глазах.

Ошеломлённый, я стиснул почву под рукой, а она снова замкнулась в себе. Безотчётный порыв, странный и необъяснимый, заставил меня протянуть руку. И мои пальцы, грубые и покрытые ссадинами, почти коснулись её плеча, но… Внезапно тишину разорвало глухое рычание. Мой взгляд метнулся к источнику, и челюсть, чёрная, как сама ночь, щёлкнула у моего лица. Огромная псина, чья шерсть была мраком воплоти, вцепилась в моё плечо, разрывая плоть.

Эйрин вскочила, её лицо побелело, и дрожь сотрясла хрупкое тело. Клыки пса, острые, точно кинжалы, рвали мясо, и я закричал, пронзённый болью. Но вдруг небольшой камень угодил зверю прямо в ухо. Пёс раздражённо дёрнул морду в сторону Эйрин, оголяя клыки и отвлекаясь от меня. Он весь напрягся, готовясь к прыжку на девчонку, что едва достигала его ушей. Я повис на его шее, хватаясь за шерсть и сковывая тело.

– Эйрин, мин-ра! – прохрипел я, когда клыки рванули мой бок.

Заплаканная, она выбежала из укрытия. Её крик разносится в переулках. Похоже она пытается позвать на помощь.

Я жертвовал руками, прикрывая голову, и кровь текла из царапин и укусов, пятная траву. Пёс метнулся к моей ноге, дёрнул её, рыча, но я вырвался и он вновь бросился к груди. В тот миг я нащупал нож – жалкого, но верного убийцу в моей ладони. Когда зверь вцепился в левую руку, подставленную мной в отчаянии, я вогнал лезвие в его глазницу. Пёс взвыл, отскочил, заметался в стороны, и, скуля, скрылся.

Голова моя рухнула назад, и я мертвецки лежал на окровавленной траве. Тело не слушалось, дыхание рвалось, и я знал: встать мне не по силам. Шорохи борьбы, рычание – всё затихло, и переулки также молчали. Людей на улицах не было, не слышно ни души. Быть может, это милость судьбы. Но мой ум занимал лишь один вопрос: где Эйрин? Я жду её.

Долгие мгновения текли, и тьма будто подступала к глазам. На небе собираются тёмные тучи, они предвещали дождь, тяжёлый. Нет, это будет не дождь, а ливень. Так это называют, когда льёт будто из ведра. Я горько усмехнулся, вспомнив эту фразу, затерянную в глубинах моего сознания и всплывшую так неожиданно.

Эйрин так и не вернулась, и тревога начала сжимать моё сердце. Она бы не бросила меня. Без её помощи я даже не встану на ноги. Мне и не хочется вставать.

Раны, что покрывали тело, ныли, точно тлеющие угли, а самые глубокие сочились кровью. Я опасался грядущих болезней, что мог зародиться в грязи укусов и царапин. Каждая из них может стоить мне жизни. Нужно промыть раны. Но где я оказался? Этот мир ненавидит меня: я здесь чужак, и он всеми силами пытается изжить меня со свету. Сперва те чёртовы дети, теперь поганая псина. Была бы моя сила при мне, никто и ничто бы…

Лёгкие капли ударили в лицо, и вскоре ливень тяжёлым градом обрушился с небес. Оставаться здесь нельзя. Я попытался сесть, но тело, истерзанное, предало меня. Руками, что ещё дрожали от нехватки сил, я цеплялся за смятую траву и изрытую схваткой почву, пока, ценой моих страданий не уселся на мокрую землю. Холод пробирал до костей.

Оглядевшись, я заметил чёрную тушку, малую, изодранную клыками – это крыса, чьё тельце лежало так безмятежно. Истина открылась мне: этот заброшенный угол, заросший травой, был логовом того пса, её алтарём, где она пожирала добычу. Кости, что хрустели под моими пальцами, – останки мелкого зверья, жертв её пиршества.

Вдруг рука моя, на которую я опирался от бессилия, скользнула по мокрой траве и ладонь утонула в мягкой земле. Я обернулся и увидел, как струйка воды, тонкая, словно нить, устремлялась к высоченной стене, исчезая по её основанием. В голове у меня вспыхнуло безумное мысль, что могла спасти меня. И я начал копать в том самом месте у стены, где земля легко поддавалась пальцам, почти лишённая камней. Прокопав ямку, я разглядел, что стена в этом месте вогнута весом земли давящей на неё. Камни, расшатанные временем и водой, держались лишь на остатках глины, готовые рухнуть от малейшего натиска.

Сидя на земле, я сперва толкнул камни ногами, но они лишь дрогнули, расшатывая сильнее. Тогда я, собрав остатки сил, упёрся плечом в уязвимое место, где между камнями виднелись дыры, и, отталкиваясь ногами от почвы, вдавил их внутрь. Болезненные судороги пронзали тело, и в уме я проклинал свою нелёгкую судьбу. Внезапно несколько камней выпали внутрь, открыв узкий лаз, и я, потеряв опору, провалился в тёмную дыру. Падение было тяжёлым – со шлепком я ударился о пол, и пара камней с грохотом рухнули рядом, едва не размозжив мне голову.

Какое-то время я без сил лежал на месте. Медленно, с трудом усевшись, я вгляделся в окружающую тьму. Подвал, сырой и затхлый, вонял плесенью и гнилью. Я попытался встать, но ноги, судорожно дрожавшие, не держали. Ползком добравшись до стены и опираясь на её холодную, влажную поверхность, мне удалось подняться. Мои израненные ноги лихорадочно бились на пределе сил, но я, стиснув зубы, обошёл комнату по периметру, держась стены.

Вокруг меня старьё и разруха: шкафы, разломанные, лишились стенок; кресло с выдранным нутром и потрёпанными боками еле стояло; кровать без ножек, заваленная грязными покрывалами, источала дух гнилья. Потряси я эти тряпки, и рой всех ведомых человеку насекомых хлынул бы наружу. Мерзость…

Взгляд мой упал на единственную дверь – тяжёлую и запертую. Ничего, чтобы её выломать, не нашлось, да и силы мои, истощённые постоянной борьбой за жизнь, иссякли. Придётся на какое-то время остаться здесь. Огромная лужа, точно хищник в тени, ползла из места, где я провалился. Вода сочилась из дыры, и яростный ливень не думал утихать. Если это место не заброшено, и хозяин найдёт чужака – мне не жить. Надо быть готовым к этому.

Я устроился на груде досок, аккуратно сложенных друг на друга. Лучше здесь, чем на прогнившей кровати, где сырость и зараза ждёт своей добычи. Вода не достигнет меня на подобной высоте, разве что ливень продлится трое суток. Не так уж и неудобно – к такому можно привыкнуть, как привыкаешь к боли. В такие моменты память о прошлом, о царских хоромах, где я некогда жил, воспринималась, точно насмешка судьбы.

Усталость одолела меня, и я, погружённый в окружающий мрак, провалился в тяжёлый сон.