ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: СОВЕРШЕННЫЙ МИР
В Саду не было тишины. Вместо неё звучала вечная симфония жизни: шелест листвы, похожий на дыхание спящего гиганта, журчание Великой Реки, и неумолкающий хор птиц – их пение было чистой радостью, облечённой в звук. В центре этого мира был Адам. Он был не властелином, а старшим братом всему живому, первым исследователем и поэтом. Он ходил среди зверей, и они не боялись его. Он давал им имена – не придумывал, а скорее слышал их в облике, в голосе, в душе каждого существа. – Лев, – говорил он, глядя в глаза могучему зверю с огненной гривой, и тот согласно моргал, словно узнав своё истинное, сокровенное имя. – Орёл, – шептал он, глядя в небо, и гордая птица плавно спускалась на его плечо. Его совершенное тело не знало границ. Он мог подолгу плавать глубоко под водой Великой Реки, почти не думая о воздухе. Там, в кристальной толще, где солнечные лучи создавали живые узоры на песке, он парил, раскинув руки, чувствуя себя частью великого, молчаливого мира. Но даже посреди этого великолепия, в его сердце жила тихая, светлая грусть. Он видел, что у каждого существа есть пара: лев и львица, орёл и орлица, даже самые малые букашки ползали по двое. Они были вместе, а он был один. Его парой было лишь собственное отражение в неподвижной воде заводи. Он был полон любви к этому миру, но ему было не с кем разделить её так, чтобы быть понятым до конца. Он был совершенен, но не был целостен. И он говорил об этом с Тем, кто его создал.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ДВЕ ПОЛОВИНЫ ОДНОГО ЧУДА
Бог услышал его. Он погрузил Адама в глубокий, безмятежный сон, извлёк из него его тоску, его нежность, его мечту о ком-то, кто поймёт без слов, и облек всё это в плоть. Сон был глубок и безмятежен, но пробуждение оказалось ещё слаще. Пустота в его груди, та тихая, светлая грусть одиночества, которую он носил в себе с самого сотворения, исчезла. На её месте возникло чувство необъяснимой полноты, словно недостающая часть его души вернулась на место. Он ещё не знал, как она выглядит, но уже чувствовал её присутствие. И тогда Бог привёл её к нему. Адам поднял глаза и замер. Весь Сад, со всем своим великолепием, померк и отступил на задний план. Перед ним стояла она, и её красота была не просто совершенной – она была узнаваемой. Это был ответ на молитву, которую он даже не умел сформулировать. Её кожа была цвета тёплой карамели, и казалось, она светится изнутри мягким золотым сиянием. Тяжёлые, иссиня-чёрные волосы водопадом ниспадали почти до колен, и на солнце в них вспыхивали фиолетовые искорки. Но Адам смотрел в её глаза. Огромные, тёмно-карие, почти чёрные, они были полны невинности и мудрости одновременно. В их глубине, как в спокойной воде, отражался весь сотворённый мир. Её лицо было воплощением гармонии: в нём угадывались черты всех будущих народов, которые ещё не родились. Это была красота не одной расы, а всего человечества в одном лице. Адам посмотрел на себя, словно впервые видя собственное отражение. Его кожа была темнее, цвета обожжённой глины, из которой его и слепил Создатель. Его тело было более угловатым и рельефным – тело исследователя и хранителя, созданного возделывать Сад. Но их волосы были одного цвета воронова крыла, а в их глазах была одна и та же глубина. Они были разными, но не противоположными. Они были как две половинки одного целого: он – земля, она – жизнь, что из неё произрастает. Он – сила и замысел, она – красота и воплощение. Он подошёл к ней и осторожно взял её руку. В этот миг он произнёс слова, которые были одновременно и констатацией факта, и величайшим признанием в любви: – Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей. Это не было утверждением владения. Это был вздох облегчения. Это был конец одиночества. Это был миг, когда "Я" впервые стало "МЫ". И они стояли друг перед другом, два совершенных существа, покрытые лишь светом невинности, не зная стыда, не зная страха, и их единство было таким же совершенным, как и мир вокруг них.