Читать онлайн Мальчик, который приносит счастье

© Коростелева М.Н., текст, 2026

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2026

Глава 1

Девятнадцатого декабря мама приготовила сумку с вещами, чтобы передать Олесе. Олеся живет в девятиэтажке за гаражами, где «заброшка» и собираются нехорошие люди. Туда ходить запрещено. Двадцать первого декабря Олеся пришла к нам забрать сумку и постирать, но села пить чай. У Олеси нет стиральной машинки, поэтому каждую субботу в семь вечера она приходит стирать к нам. Мама отдала Олесе юбку, два платья и три мои толстовки: две черные и одну белую. Я не ношу вещи других цветов. Мама сказала, эти платья ей все равно некуда носить, а мы должны помогать другим людям. Мама сказала, из толстовок я уже вырос, поэтому их теперь будет носить Амина. Я разобрал сумку и вернул толстовки на свое место, потому что они мои, а мои вещи трогать нельзя.

Моя мама любит помогать другим людям. Тем, у кого нет толстовок или денег на еду. Каждый день она раскрывает новое дело, как Шерлок Холмс из моего сериала. Только использует не метод дедукции, а деньги, платья или мои толстовки.

Мама отрезала кусок шоколадного торта и спросила:

– Тебе положить, дорогой?

Я сказал «да», потому что этот торт не оранжевый. Я не ем ничего оранжевого: морковку, апельсины или оранжевые пирожные. Они круглые и называются макарони.

Мама положила кусок для Олеси.

Я сказал:

– Выпей вина! Я вина не вижу. Еще бы! Его здесь и нет! Что-то ты слишком обросла, не мешало бы постричься, сказал Болванщик.

– Это из «Алисы в Стране чудес», безумное чаепитие, – сказала мама. – У него великолепная память.

– Кстати, о вине.

Мама достала из холодильника початую бутылку и фужеры из серванта. Мне это не понравилось, потому что женский алкоголизм не лечится. Так сказала женщина с начесом из телевизионной программы. Возле телевизора стоит новогодняя елка искусственная, потому что на живую у мамы аллергия. Еще у мамы аллергия на собак, поэтому я не смог завести самоедскую лайку. Из-за приподнятых уголков рта кажется, что эти собаки улыбаются. Я люблю самоедских лаек.

Я достал из кармана мобильный и проверил почту. Письмо из интернет-магазина, где я заказываю книги. Три письма от мос.ру. Инга говорит, мос.ру шпионит за нами, и мы все под колпаком. Моя мама любит свой смартфон больше, чем меня. Я не люблю мобильные телефоны. Аналог лучше, чем цифра. Я положил телефон в карман, достал карты, я всегда ношу с собой колоду карт, и стал их тасовать.

У Олеси красные губы, красные ногти и обтягивающая кофта, как у девушки из сериала. Олеся просто шикос!

Я спросил:

– Олеся, сколько тебе лет?

– Тридцать семь.

– И моей маме тридцать семь. А мне четырнадцать. А сколько ты весишь? Моя мама пятьдесят три, а ты намного больше.

– Платон, помнишь, что я говорила? Мы не задаем таких вопросов, особенно красивым девушкам.

– Хочешь, я покажу тебе фокус, женщина Олеся? У меня есть три карты. Два джокера и червонный туз. Следи за тузом, женщина Олеся. Я помещаю туз между джокерами рубашкой вниз. Делаем такое легкое движение, и туз переворачивается между картами лицом вверх!

Женщина Олеся засмеялась. Слишком громко, я зажал руками уши.

– Какой ты молодец!

Она потрепала мои волосы. Я встал из-за стола и ушел в свою комнату.

– Платон не любит, когда его касаются, – сказала мама за моей спиной. – Не позволяет трогать себя даже мне. Никому.

Моя комната оборудована под лабораторию. Тут есть курящий ящик, проявочная рамка, лупа, чтобы смотреть дагерротипы. Дагерротип – это предшественник фотографии. Его изобрел месье Луи Дагер в середине девятнадцатого века. Мой отец был художником, единственным в России, кто делал серебряный даг до девятого июля две тысячи двадцать третьего года. Июль выдался ужасным месяцем. Первые восемь дней его были, как обычно, а девятого июля мой отец умер от инсульта. «Инсульт – это когда в голове лопается сосуд», так сказала мама. Каждый год от инсульта в мире умирают семь миллионов человек. И среди них может оказаться даже единственный в России, который делает серебряный дагерротип. И единственный в России, который может обнимать меня перед сном.

Когда сжигают труп, от него остается три килограмма пепла. От женщины Олеси осталось бы больше. Папу хотели кремировать, это дешевле. Мама сказала, так неправильно, надо похоронить. В викторианской Англии была высокая смертность. Когда месье Дагер изобрел дагерротип, мертвых стали фотографировать. Их одевали, как живых, в лучшие одежды и сажали в кресла или ставили. Для этого имелись специальные подставки, чтобы покойники не падали. Я сделал даг мертвого папы и поставил на полку. Ему бы это понравилось. Папа называл меня мальчиком, который приносит счастье.

Я снял с полки дагерротип. Даг похож на гравюру в рамке размером шестнадцать на двадцать два сантиметра. Чтобы разглядеть, что изображено на дагерротипе, надо повертеть его в руке то в одну сторону, то в другую, чтобы найти определенную точку. Отец говорил, с каждым новым поворотом меняется пространство, как мультивселенная в фантастических фильмах. Тем самым открываются новые грани цвета и тени. Ты видишь то негатив, то позитив, то собственное отражение в зеркале. В очертаниях дага отец мог увидеть даже духов умерших людей. Он общался с духом Луи Дагера, именно так Дагер открыл ему все секреты своей технологии.

Я повертел дагерротип в руках. Взял лупу и посмотрел в нее. Кроме лица покойника, я не увидел ничего. И с духами я не умею общаться, потому что я не лучший художник в России. Вообще не художник. Отец передал мне технологию месье Луи Дагера, но это бесполезно, потому что у меня нет таланта.

Маме не понравилось, что я сделал даг папы в гробу. Ей вообще не нравится дагерротип, потому что моя мать токсичный человек. Папа говорил, что я ей не нужен, и заниматься со мной ее заставляет чувство долга. Еще из-за ее аллергии я не смог завести лайку-самоеда. Эти собаки так называются, потому что раньше их использовали в ездовых целях. Их запрягали в сани, и во время движения белых собак не было видно на снегу. Казалось, что сани едут сами. Я люблю снег и зиму. Я не люблю Новый год, потому что на улице взрывают петарды.

Мой отец был единственным художником в России, который знал технологию месье Дагера, и я обещал в день его смерти девятого июля две тысячи двадцать третьего года, что сохраню ее для потомков.

ПРАВИЛА СОЗДАНИЯ СЕРЕБРЯНОГО ДАГЕРРОТИПА

ЭТАП ПЕРВЫЙ

ПОЛИРОВКА

Вместо кассеты с пленкой, как у фотоаппарата, у камеры для дагерротипов медная пластина, которую следует особым образом подготовить к съемке. Ее полируют плоскошлифовальной машинкой, предварительно закрепив скотчем на деревянном бруске в тисках, до состояния зеркала. Затем отдают ювелиру, который наносит на пластину несколько микрон серебра. Снова полируют, но теперь микрофиброй со специальной пастой. Чем лучше отполируешь пластину, тем выше светочувствительность.

Олеся засиделась допоздна, а Марусе завтра рано вставать. Она собиралась встретить с поездом сумку, переданную двоюродной сестрой Ириной из Воронежа для Марусиной племянницы, студентки медицинского вуза. Перед Новым годом много дел: нужно купить подарок Филиппу, сделать несколько звонков для журнала, в котором работала Маруся. Да неловко было отказать. К тому же в сумке был новый пуховик для племянницы. Жаль девчонку, замерзнет ведь.

Маруся заглянула в комнату Платона. В это время он уже спал, по раз заведенному ритуалу сын отправлялся в постель каждый день в двадцать два тридцать и ни минутой позже, но Платон полировал пластину для очередного своего дага. Он проделывал это несколько раз. Маруся не слишком вникала, но знала, что для полировки нужна специальная тряпка.

Материал для полировки Платон покупал в магазине «Ткани», которые, как и сами дагерротипы, каким-то чудом сохранились с былых времен, и это был целый спектакль! Платон придирчиво рассматривал товар, трогал, подносил к лицу, разве что не нюхал! К нему подходила продавщица, тетка с «химией», и строго спрашивала: «Вам на что?» Лицо Платона становилось непроницаемым, как у шпиона, который хранит гостайну, и он отвечал трагически: «На лифчик и трусы».

Маруся присела на краешек кровати, разглядывая сына. С непокорными кудрявыми волосами, которые не укладывались в приличную прическу, и темными глазами, Платон сильно вытянулся за последний год. Голос стал ломаться. Сын никогда не смотрел человеку в глаза, отводил взгляд.

– Устал, сынок? – спросила Маруся.

Сын не ответил. Он покончил с полировкой и сдул остатки пыли резиновой клизмой. Еще одно ноу-хау Платона. Он вытер пот со лба, любуясь зеркальной пластиной, отливающей серебром.

– Можно посмотреть? – Маруся протянула руку.

Платон прижал даг к себе, опустил голову, сгорбившись, точно улитка, готовая спрятаться в свой домик. Платон так делал всякий раз, когда Маруся протягивала руку, чтобы погладить его по голове. Об объятиях не было и речи!

– Прикасаться к заполированной пластине нельзя. Осмотическая диффузия.

– Что это значит?

– Если вещи долго находятся в одном положении, как эта ваза на полке, их сложно оторвать друг от друга. А если оторвать, на дереве останется след от вазы. Любое прикосновение чего-то к чему-то оставляет след на обоих.

Ее четырнадцатилетний сын знал вещи, о которых Маруся не имела ни малейшего понятия. Ему достаточно было прочитать страницу один раз, чтобы запомнить текст дословно. Выучил английский язык, хотя таким, как он, это сложно. При этом Платон не мог справиться с навыками бытового общения.

– Не стоит спрашивать посторонних об их возрасте, – заметила Маруся. – Тем более женщин.

– Ты провела с посторонней женщиной Олесей четыре часа двадцать минут.

Платон склонился над пластиной еще ниже и скосил глаза.

– Прости, дорогой. У меня был сложный день. Я иду спать, и ты не засиживайся. Двенадцатый час, тебе давно пора быть в постели. Я люблю тебя.

Маруся неловко потопталась на пороге и вышла из комнаты.

Сначала Платон развивался, как другие дети. Вовремя сел, вовремя пошел. Поддерживал зрительный контакт. В три года стал нервным, не смотрел в глаза. Когда они с Платоном приходили в гости, бросался из одного угла в другой в поисках заинтересовавшей его вещи, раскидывал игрушки, лез к взрослым с неуместными вопросами. Казалось, мальчик плохо воспитан. Платону поставили диагноз РАС (расстройство аутического спектра). Аспергер поставили позже, в «шестерке,» психиатрической детской шестой больнице. Марусе было важно, чтобы это было официальное медучреждение, чтобы не забрали в армию.

Жизнь Платона складывалась из типичных сценариев. Ничто не должно было нарушать привычного распорядка и заведенных правил. Он боялся резких и громких звуков: взрывов хлопушек и петард на Новый год, звона разбивающейся посуды. Тогда он забивался в дальний угол, обнимал себя руками и раскачивался из стороны в сторону.

Платон не распознавал лиц, мог подойти к незнакомой женщине на прогулке и принять ее за маму, потому что у нее похожая прическа или платье.

Маруся закончила МГИМО. Работала в международном отделе известной газеты, делала карьеру. Она носила вызывающе дорогие костюмы, ходила по пресс-конференциям и встречам, писала статьи. Словно богиня, поднималась и опускалась в стеклянном лифте шикарного офиса в центре города. Синдром Аспергера разделил жизнь Маруси на до и после. И карьеру разделил тоже. Маруся ушла из известного издания, стала фрилансером и посвятила себя Платону. Бассейн, логопед, нейропсихолог, с девяти утра и до шести вечера это была ее новая работа, тяжелая и кропотливая. В семь Платон был уже не тем, что в три. В четырнадцать не тем, что в семь.

Платон до сих пор не улавливал скрытых смыслов, подтекстов, все воспринимал буквально. Ему сложно было ориентироваться в городе. Ходил только привычными маршрутами, исключительно при помощи приложения на мобильном телефоне. Определенного, раз выбранного приложения. В гардеробе Платон не признавал других цветов, кроме черного и белого. У него была отличная память. Сын читал запоем и все, что попадалось под руку. Особенно любил Артура Конан Дойля, «Алису в Стране чудес» знал наизусть.

Международный символ аутизма – дерево, у которого пазлы вместо листвы, потому что окружающий мир для людей с РАС, как картинка, из которой вынули один из пазлов. Им сложно устанавливать контакты, выражать свои эмоции. Маруся делала для своего сына все, но из их отношений тоже будто вынули пазл. Несмотря на все ее усилия и жертвы, Платон любил только отца, а между нею и собой словно выстроил невидимую стену.

Художник с претензией, известный в узких кругах, но не более того, Семен был яркой и неординарной натурой со своими странностями. Он занимался дагерротипами. Технология их создания добывалась, подобно секрету философского камня, многочисленными экспериментами и беседами с духом изобретателя дагерротипа Луи Дагером, который, на минуточку, умер в 1851 году! Дагер просто так не выдавал своих секретов. Семен торговался с ним и всегда делал что-то приятное: пил эль, который Дагер очень жаловал, «водил» на фотовыставки и даже писал письмо французскому президенту, чтобы он перенес в другое место ночлежку из фамильного особняка Дагера. Луи приобрел его на пожизненную пенсию, которую король назначил ему за изобретение дагерротипа. Самым удивительным во всей этой истории было то, что президент Франции ответил Семену и обещал разобраться в сложившейся ситуации. Письмо от президента Маруся собственноручно достала из почтового ящика между первым и вторым этажами, поздоровавшись с тетей Машей, которая несла домой купленную на базаре курицу.

У Семена имелись и другие духи-помощники. Например, монахиня, которая являлась ему во снах. С ней была связана самая жуткая из заморочек мужа, в которую он втянул и Платона, но Марусе не хотелось об этом даже вспоминать…

Все это было необычно и чарующе. Маруся и сама когда-то влюбилась в странности будущего мужа и решила считать его чудачества оригинальностью. Ей нравились и его даги, запредельные, похожие то ли на гравюры, то ли на зеркало. Нравились и портреты, на которых Маруся напоминала русалку, что смотрит со дна реки. Она возненавидела даги, когда Семен забил ими голову Платону! Она боялась, что общение с духами повредит психическому состоянию сына и сведет все ее усилия на нет. Платон снова станет тем тревожным ребенком, который раскачивается из стороны в сторону, забившись в дальний угол. Было и еще кое-что. Маруся ревновала сына к отцу, к их общим секретам, к их миру, дверь в который каждый раз захлопывали перед ее носом.

Платон даже не обнимал ее. Это было особенно обидно, потому что за время совместной жизни Маруся четко поняла: Семен не любил никого, кроме своей камеры. На длинных ногах, как старинный фотоаппарат, с круглым глазом объектива, она напоминала космическую муху. Семен поклонялся ей, словно божеству. Покупал объективы за какие-то немыслимые деньги. Паковал свою космическую муху в кофр и пропадал на съемках. Он и Платона не любил, а просто, как и любой мастер, нуждался в ученике.

Впрочем, дагерротипы имели успех. Мужу удавалось продавать некоторые из них на аукционах за приличные деньги. Потом он бурно отмечал, гулял по-царски. Пару раз в год у Семена случались запои. Тогда он уходил из дома, обретался в мастерских своих друзей-художников. Пил и играл – Семен был заядлым картежником. Платон становился нервным, скучал. Вечера просиживал на подоконнике в ожидании отца. Запой – как штормовое море. В него гораздо проще войти, чем выйти. Через пару недель звонил кто-то из друзей. Маруся забирала Семена, вызывала нарколога. Мужу ставили капельницы. Приходилось проводить всю ночь возле его постели. Зато Платон был счастлив, что папа снова дома.

Маруся проклинала свою жизнь, состоящую из посылок с листами железа для пластин, которые заказывались непременно в Швеции, боксов для йода, которые хранились на полке в туалете, курящего ящика, пластину для которого следовало нагревать непременно ее феном, ночных звонков друзей и женщин Семена. Маруся терпела ради Платона. Семен умер полтора года назад от инсульта во время очередного запоя. Не выдержало сердце.

Платон горевал. Чах над дагом мертвого Семена, остановил все часы в доме на часе двадцати – времени смерти отца. Маруся не находила себе места, все это уж слишком напоминало безумный дом из романа Диккенса, но психолог Платона просил дать мальчику время. Маруся терпела. Она втайне надеялась, что после смерти мужа стена, разделяющая их с Платоном, падет. Впрочем, ключа от его сердца Маруся так и не получила. Сын продолжал держать ее на расстоянии объятий.

Филипп назначил Марусе свидание тридцатого декабря. Это было странно, потому что они собирались встречать Новый год у нее, вместе с Платоном. Их первый совместный Новый год. Филипп выбрал тот самый ресторан, в который они отправились на первое свидание, а это могло означать только одно.

Платон ушел на занятия. Нужно убрать со стола, помыть посуду после завтрака. Маруся несколько раз принималась собирать тарелки, но вдруг замирала возле раковины, глядя в украшенное гирляндой окно, за которым перепархивал снежок. Она вспоминала поездку с Филиппом на экзотические острова месяц назад. Маруся отправила Платона на каникулы к бабушке в Сочи и улетела в лето. Удивительные птицы и рыбы, акулы, безопасные для человека, кораллы, морские ежи, буйство красок, теплый океан. Им было хорошо вместе. И могло бы быть хорошо не только на неделю каникул, но и каждый день их совместной жизни.

Маруся жила в квартире, заставленной полками с книгами, как библиотека. Книги находились повсюду, даже в ванной. Библиотеку собирал покойный дед Маруси, который был известным литературным критиком. На многих книгах имелись дарственные надписи авторов. От деда Маруся унаследовала отношение к книге как к сокровищу. Она любила эту теплоту под ложечкой, когда ты выуживаешь с полки раритет с пожелтевшим корешком, раскрываешь и погружаешься в чтение. Впрочем, читать удавалось не всегда. Отвлекал смартфон – сообщения от многочисленных друзей, знакомых и малознакомых, которые испытывали в Марусе острую необходимость. А ведь это так приятно, когда в этом холодном мире ты кому-то нужен. И забытые Марусей, раскрытые и перевернутые обложкой кверху книги были повсюду, как дела, которые невозможно все переделать.

Отец Маруси умер от инфаркта еще до рождения Платона, мать вышла замуж и жила в Сочи. В квартире все осталось, как было при деде. Круглый стол под абажуром, сервант с хрусталем на кухне и даже желтый развод в углу потолка: ремонт не делался со времен, когда был жив дед. Этому дому, дому ее детства, который Маруся так любила, не помешала бы мужская рука.

Она повстречала Филиппа в компании общих друзей. После смерти мужа прошло всего полгода, и Маруся не хотела ни с кем сближаться, но Филипп, успешный юрист в крупной компании, умел проявить настойчивость. Он взял ее измором: она не отвечала на телефон, Филипп продолжал педантично дозваниваться. Решал бытовые проблемы. Мог привезти пакет с продуктами, когда в холодильнике шаром покати, или забрать заказ из пункта выдачи, если Маруся отвозила Платона к врачу и сама не успевала. После эксцентричного Семена и его закидонов это завораживало. А еще… Что может растопить женское сердце? Мужчинам ни за что не угадать! Договариваясь о свидании, Филипп называл точную дату и время не в этот понедельник в пять, а тридцатого декабря в семнадцать ноль-ноль. Марусе казалось это смешным и по-детски милым, потому что напоминало манеру Платона.

Наряженная елка, поблескивая дождиком, стояла в углу большой комнаты, как и во времена ее детства. В детстве веришь в чудеса. Маленькие люди еще не подозревают, что у них могут быть сложный ребенок или пьющий муж. Маруся стянула с ветки стеклянный дирижабль с надписью «СССР», любимую игрушку ее мамы. Новый год время чудес, так пусть одно из них произойдет и с Марусей.

Они встречались в семнадцать ноль-ноль. За час, с учетом новогодних пробок, Маруся вышла из дома и направилась на стоянку, где ее ждала старенькая «Тойота», нескладная и громоздкая, похожая на танк времен Отечественной войны, причем двенадцатого года.

Во дворе Маруся вдохнула полной грудью морозный воздух и задрала голову. По стене дома карабкалась вверх лесенка. Это был сталинский дом с вазами. С еще одним, похожим на него, как близнец, только украшенным барельефом из жизни рабочих и колхозников, этот дом образовывал колодец уютного дворика, покой которого охранялся батареей маленьких старушек. Сколько себя помнила Маруся, они гоняли мальчишек, которые посягали на раскидистые каштаны, растущие в палисаднике, сорванцы имели обыкновение залезать на деревья и яростно трясти ветви, пока к подножиям не сваливался зеленый ежик, внутри которого скрывалось сокровище – гладкий коричневый голыш свежего каштана. Бабушки по старинке сушили белье во дворе на веревках, отражали атаки прохожих, которые стремились через двор срезать свой путь. Волнуясь, сообщали наперебой:

– Там закрыто! Этот двор не проходной.

По вечерам, в теплое время года, бабушки спускались и рассаживались на нескольких скамейках, оцепляя вход в палисадник, доставали свое вязанье и обсуждали последние новости. Реже выходили зимой.

Маруся выросла, а каштаны стали меньше. Батарея бабушек поредела, но несколько старушек притулились на скамейках у занесенного снегом палисадника, нахохлившись, словно птички на подоконнике. Марусе всегда казалось, что старушки охраняют их двор, да и ее саму тоже. Встретить старушек перед важной встречей Маруся посчитала счастливым знаком.

Припарковавшись во дворике у входа в ресторан, она зажгла свет и посмотрелась в зеркало заднего вида. Светло-русые волосы до плеч, яркие черные глаза с длинными ресницами – предмет Марусиной гордости. Морщинка залегла между темных бровей, но люди на улице все еще обращаются к ней «девушка». Ей еще не поздно, она заслуживает счастья.

Уютный ресторанчик с приглушенным светом и расторопными официантами мерцал занавесами из светящихся лампочек и свечами на столиках. В ведерке со льдом охлаждалось шампанское. Маруся в маленьком черном платье, соблазнительном и подходящем к случаю, правда, с едва заметным пятном возле лифа, которое невозможно было вывести до конца, как в «Кентервильском привидении», опустилась на краешек стула.

Филипп разлил шампанское по бокалам. Его черные глаза блестели, он выглядел взволнованным.

– Маруся, мы знакомы с тобой почти год, и это был самый лучший год в моей жизни, – начал он. – Правда… если не считать время учебы в Штатах.

Филипп почесал нос.

Маруся спрятала улыбку. Об этом, конечно, не стоило упоминать, но Филипп не умел врать и соблюдать политес. Совсем как ее сын Платон.

– Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой. – Голос Филиппа дрогнул.

Маруся улыбнулась, желая успокоить будущего мужа и уверить его, что согласна на «долго и счастливо» и только об этом и мечтает, но тот вскинул руку, желая продолжить.

– Мне предложили возглавить филиал в Казани. Хорошие деньги и вообще. Карьерный рост. Я хочу, чтобы ты поехала со мной, но… – в его взгляде отразилась мольба. – Без Платона.

– Куда же я его дену?

– Отправь к матери в Сочи. У них прекрасные отношения. Там море, климат. Ему там будет хорошо.

Маруся взяла бокал со стола и выпила залпом.

– Это всего на несколько лет. А мы могли бы его навещать, брать на каникулы. Ты не должна решать сейчас. Подумай до завтра… Давай сделаем заказ. У них тут прекрасная строганина. Настоятельно рекомендую.

На столике завибрировал ее смартфон. Маруся схватилась за телефон как утопающий за соломинку. В телефоне все так понятно. Функции, задачи. Принять, отклонить.

– Ты меня извинишь?

Она вышла в холл. Стайка нарядных хохочущих девушек устремилась в дамскую комнату.

Звонила двоюродная сестра и благодарила за пуховик, который Маруся передала племяннице. Маруся кивала, улыбалась. Чужие проблемы решать легко. В жизни других все проще, чем в своей собственной.

Она нажала на отбой и посмотрела на заснеженный двор за пеленой запотевшего стекла. Мимо окна промелькнул сгорбленный силуэт: бабушка, похожая на одну из тех, что присматривают за их двором. Старушка замерла возле окна и поглядела на Марусю.

Родильный зал был залит солнцем. Из-за бесконечных часов мучений в голове мутилось. Сначала она увидела спину, покрытую черным пушком. Спину того, кто жил внутри нее девять месяцев, толкался по ночам, не давая спать, был причиной всех волнений, затянувшегося токсикоза и изжоги. Акушерка подняла над ее головой кричащего Платона, а потом положила на живот. Ребенок тут же затих.

– Вот как, сразу мать почуял, – засмеялась пожилая акушерка.

Старушка прошелестела мимо окна и скрылась в глубине заснеженного двора.

Маруся зашла в контакты своего смартфона и удалила номер Филиппа.

Под елкой стоял дед-мороз ватный, покрытый слюдой, на подставке. Дед-мороз сохранился со времен детства Марусиной мамы. Когда Маруся была маленькой, она залезала под елку и шептала деду-морозу на ухо, какой подарок хочет получить. По телевизору только что закончилась «Ирония судьбы», и веселились звезды эстрады. Когда наступит Новый год, можно узнать из телевизора, ведь все часы в доме показывали час двадцать.

Новый год Маруся встречала в нарядном платье, красном с блестками. Филипп говорил, ей идет красное. Встречала вдвоем с Платоном. На новогоднем столе традиционный оливье, салаты, индейка по бабушкиному рецепту, не хватало только бутербродов с икрой – Платон не ел ничего оранжевого. Платон тасовал колоду карт, демонстрировал очередной фокус.

Маруся рассеянно кивала и улыбалась сыну.

Карточным фокусам его научил отец. Это было пошло, попахивало мошенничеством. Хотя когда-то казалось Марусе загадочным, окутывало образ Семена флером. Все, что тебя привлекало в любимом мужчине, будет раздражать в ребенке от него, когда ты разлюбишь.

С улицы доносились смех и крики веселой компании, кто-то взорвал петарду. Платон выронил карты и зажал уши руками.

– Испугался, сынок?

Маруся инстинктивно протянула руки к Платону. Тот сжался, забрал со стола рассыпавшуюся колоду и ушел в свою комнату.

Маруся посмотрела на остановившиеся часы. Вечеринка закончилась. Она сидела за столом в нарядном платье, красном с блестками. Филипп говорил, ей идет красное. Салаты, традиционный оливье, индейка по бабушкиному рецепту, не хватало только бутербродов с икрой, потому что Платон не ел ничего оранжевого. Все осталось почти нетронутым. Ради Платона она отказалась от того, с кем хотела провести остаток жизни, а ее особенный мальчик даже не в состоянии был этого оценить. Ирония судьбы. Маруся подошла к украшенному гирляндой окну. Уличные фонари, желто-оранжевые, как икринки, расплывались в дымке. Смешались и потекли по щекам.

Глава 2

Большие снега растаяли и утекли ручьями, обнажив черную влажную землю. Небо сбросило низкие серые облака, словно тяжелую робу, и стало высоким и прозрачным. Пришла весна.

В четырнадцать тридцать я продолжал движение от школы к метро. Чтобы попасть к метро, нужно пересечь школьный двор, выйти на аллею. Пройти двадцать шесть шагов и повернуть направо на бульвар. Проделаешь еще девяносто два шага и выйдешь к метро. Тем самым от школьных ступенек до входа в метро ровно сто восемнадцать шагов. Чтобы передвигаться по городу, я использую приложение в мобильном телефоне. Там имеется также и карта метро. В смартфонах тоже есть что-то полезное.

В пятнадцать тридцать я должен быть в мастерской. Географические координаты мастерской в моем приложении: 55.820337, 37.618369. Первая цифра обозначает северную широту, а вторая восточную долготу. В навигаторе широта и долгота используются для точного определения местоположения. Широта измеряет расстояние от экватора, а долгота от нулевого меридиана.

Я хожу в мастерскую четыре раза в неделю на три часа. Тем самым я учусь профессии художника. Папа говорил, иметь профессию в руках очень важно. Папа говорил, чтобы быть художником, не надо идти в колледж и тратить на это три года своей жизни. И даже в школе есть много бесполезных предметов. Мама говорит, школа очень важна, потому что мне нужна социализация. После школы надо поступить в колледж.

Ненавижу школу. Там сплошные рабы общества потребления, помешанные на своих смартфонах. Они переплачивают за телефон больше его реальной стоимости. Ненавижу рабов общества потребления. В пятом классе была одна игра. Все в нее играли. У меня был телефон, на который нельзя ее установить. Меня обсмеивали. Мама подарила мне айпад, я все игры поставил, и со мной стали дружить. Потом папа, самый гениальный художник в России, посвятил меня в тайну дагерротипа и его создателя, Луи Дагера, отца современной фотографической цивилизации. Я стал презирать рабов общества потребления с их айпадами и остался в одиночестве.

Когда я прошел по аллее одиннадцать шагов, я заметил Абрикоса с друзьями, направляющихся мне навстречу. Абрикос – типичный раб общества потребления. У него очень дорогой смартфон, моя мама или Инга должны работать не один месяц, чтобы купить такой. Абрикос одевается как пижон. Мой отец, гениальный художник, презирал пижонов.

– Кто это у нас такой особенный? Кто это залип в своем телефончике? Смотри, не упади!

Меня сокрушил удар в плечо. Я сжал мобильный в руке. Если он выпадет и разобьется, это будет катастрофа! Я не доберусь до метро, ведь я не смогу использовать свое приложение, тем самым не попаду в мастерскую. А я должен посещать мастерскую четыре раза в неделю. Такие правила.

– Как затрясся, смотри в обморок не упади, девочка, – сказал тупой раб общества потребления Абрикос.

Между прочим, у него совсем другое имя. Это имя Аркадий Кузьмин. Почему Абрикос? Я не люблю абрикосы. Я не ем ничего оранжевого.

– Оставь его. Доставать таких, как он, кринж, – сказала Аллочка.

Аллочка – подружка Абрикоса, тем самым она считает себя крутой. Фотографируется с утиными губами и выкладывает в социальные сети. Я не люблю социальные сети. Я редко пользуюсь ими, хотя и имею аккаунты. Если кто-то пишет мне, я удаляю переписку. Постоянно чищу диалоги, чтобы не оставлять следов, как в сериале о Шерлоке Холмсе.

Я хотел продолжить свой путь, но никак не мог этого сделать, потому что дорогу мне преграждал Абрикос и двое его друзей. Один из них был нормальным парнем, и мы бы поладили. Я мог бы обогнуть Абрикоса и его друзей, пройдя через палисадник, но тогда я бы испачкал ботинки в грязи. К тому же в моем приложении указан именно этот маршрут к метро. Изменять его нельзя. Тем самым я стоял на месте.

– Только ради тебя, – сказал Абрикос Аллочке, отступая на шаг.

Аллочка обняла Абрикоса за шею.

Я сказал:

– У него есть другая подружка. Он тебя обманывает. Они целовались второго марта на большой перемене возле спортивного зала.

Аллочка спросила у Абрикоса:

– Это правда?

А потом спросила у меня:

– Как она выглядит?

– Как рабыня общества потребления. Похожа на тебя.

Аллочка закричала:

– Гад!

Я зажал уши руками. Я не люблю, когда кричат.

– Кому ты веришь? У него же в голове шариков не хватает. Что он вообще мог видеть?

Аллочка оттолкнула Абрикоса довольно сильно – я подумал, из-за этого у нее могут быть крупные неприятности: она получит удар в плечо, тем самым с ее массой тела вряд ли устоит на ногах, – и побежала к школе.

Друг Абрикоса спросил:

– Зачем ты это сделал? Жить надоело?

– Обманывать других людей нельзя, это неправильно.

Абрикос сказал:

– Ты мне за это заплатишь, дебидж! Ты на этом свете не жилец. Ты всем только мешаешь. Твои кишки будут намотаны на ручку спортивного зала.

И они ушли прямо через палисадник, цепляя грязь на ботинки.

Я поставил запись на паузу. Намотать кишки на ручку спортивного зала – это метафора или что-то типа того. Анна Витальевна учила меня их понимать. Тем самым Абрикос употребил это выражение в переносном смысле.

Я нажал перемотку, а потом на кнопку «плей»:

«Ты мне за это заплатишь, дебидж. Ты на этом свете не жилец. Ты всем только мешаешь. Твои кишки будут намотаны на ручку спортивного зала».

Я записал угрозу Абрикоса на диктофон в своем телефоне, возможно, мне придется обратиться в полицию. Так на моем месте поступил бы Шерлок Холмс, если бы в его времена существовали диктофоны. Я обожаю Шерлока и современный сериал о нем. В этом сериале у Холмса есть компьютер, он передвигается в автомобиле и использует метод дедукции на рабах общества потребления.

Художественная мастерская, в которой занимался Марусин сын, была одной из немногих в Москве, где трудоустраивали людей с РАС. Ребята с особенностями работали там под руководством наставников, художников и педагогов. Пристроить Платона на стажировку помогла Инга, наставница мастерской и подруга Семена. Маруся была благодарна за это покойному мужу, хоть какая-то от него, да польза. Платон посещал мастерскую несколько раз в неделю и мог бы после окончания колледжа вернуться туда на работу.

Все ребята с РАС, которые трудились в мастерских, окончили отделение колледжа для людей с особенностями. Маруся мечтала, чтобы сын поступил в колледж для обычных ребят, как когда-то хотела, чтобы Платон пошел в обычную школу. Маруся считала, Платона надо социализировать, чтобы он тянулся за другими и, в конце концов, нашел свое место в обществе. В школу Платона брать не хотели, потом пытались отчислить. Маруся просила учителя не обращать внимания на оценки. По классу не бегает, вести урок не мешает, и ладно. Первый учитель Платона была женщиной старой закалки, считала, что для таких, как он, существуют специальные школы. Учитель вышла на пенсию, и на ее место пришла молодая коллега, которая нашла ключик к сердцу особенного ученика. Называла его «мой помощник». С ребятами было сложнее. Платон казался им странным. Дети не любят тех, кто отличается, бывают жестокими. Платона обижали, тыкали ручками и даже били. В конце концов, дети оставили его в покое, но Платон отгородился от всех невидимой стеной. Завести друзей в школе ему так и не удалось.

На прошлой неделе у Платона был день рождения, и Маруся ехала сегодня в мастерскую с тортиками, чтобы устроить чаепитие.

В окна просторной комнаты с большим рабочим столом в центре рвалось предзакатное солнце, на полу лежали световые окошки. На подоконнике и на полках громоздились глиняные коты, вазы, горшки и их фрагменты. Из соседней комнаты, где находилась печь для обжига, тянуло запахом теплой глины. Вокруг стола работали несколько художников в фартуках. В вазах стояли кисти, инструменты для резки глины. В детстве Маруся ходила в художественную школу, там царила похожая атмосфера. Много света, много воздуха. Каждый занят своим делом, при этом в любой момент можно вынырнуть из волшебного мира творчества, чтобы перекинуться парой слов с коллегами, и снова, словно под пуховое одеяло, нырнуть в свою вазу, кота, ключницу да бог знает что еще! Смысл даже не в результате, а в самом процессе. Хотя, возможно, так только у Маруси?

Фишкой мастерской были домики. Довольно натуралистичные сталинские высотки, «хрущевки», многоэтажки, такие, какими их видишь из окон верхних этажей. Подсвечники-домики, вазы, карандашницы в виде домиков. Инга говорила, домик – это красиво. Домик – это тепло. Это законченная вещь, и ее многие могут сделать. К тому же в ней видно авторство. Все они разные. По каждому домику можно понять, кто его делал.

Маруся сразу нашла глазами сына, который раскатывал скалкой глину: в мастерской он выполнял пока в основном техническую работу. Платон быстро посмотрел на нее, на какую-то счастливую секунду их глаза встретились, и он снова опустил взгляд. Как и всегда, Маруся в этот момент испытала разочарование.

По мастерской ходила Инга, блондинка с модной асимметричной стрижкой и серьезными серыми глазами. Даже когда она улыбалась, взгляд оставался пристальным, она была строгой наставницей.

Инга остановилась возле Артема. Она разметила раскатанный пласт глины под карандашницу в виде домика, который тому требовалось собрать.

– Артем, какая это стена?

– Большая.

– Фасадная, правильно. А это?

– Это пол, это перегородка.

– Режь, пожалуйста, по линейке, Артем, хоть и есть разметка, – велела Инга.

Маруся улыбнулась ей.

– Какая красота!

– Есть еще авторские штампики для окон, – похвасталась художница.

На рабочем столе рядом с размеченным пластом глины лежала расческа. Артем взял ее со стола и причесал свои чуть удлиненные светлые волосы.

– Какая хорошая у вас мастерская, Артем, – обратилась к нему Маруся.

– Бабушка написала письмо президенту, и открыли эту мастерскую, – сообщил Артем и положил расческу на стол рядом с линейкой. – В прошлом году бабушка сдохла.

– Зачем так говорить? – отозвалась Инга. – Это нехорошо.

– О людях так не говорят, – согласился Артем. – Бабушка была хорошая.

Артему тридцать два года, у него РАС. Артем – провокатор, впрочем, у Инги на этот счет имелась целая теория: аутичному человеку трудно испытывать свои эмоции. Эмоциональная реакция другого дает ему что-то такое, чего человек с аутизмом лишен. Отрицательная реакция, к сожалению, намного сильнее положительной. Редко бывает, чтобы кто-то закричал от радости. А вот добиться, чтобы человек возмутился: «Так нельзя говорить о своей покойной бабушке, которая тебя воспитывала и очень любила!» – гораздо проще. И Артем этим пользовался. Маруся была не согласна с Ингой. Она считала, люди с РАС испытывают те же эмоции, что и все, просто у аутичных ребят проблемы с их выражением.