Читать онлайн Отчет о незначительных потерях

© Завьялова Д., текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Глава первая

– Видели? – Хидэо, высокий смуглый юноша за стойкой, положил перед нами вечерний выпуск «Киото Симбун». – Сталина убили.

Газетная бумага зашуршала под пальцами Кадзуро – моего ближайшего соседа и друга. Сегодня, после короткого рабочего дня, мы пришли отдохнуть в бар, где теперь работал Хидэо. С Кадзуро они дружили давно, а втроем мы начали общаться после прошлогоднего расследования[1].

Свет ламп отражался на лакированном дереве, запах пива и крепкого алкоголя смешивался с табачным дымом, люди негромко переговаривались.

– Мой отец сказал, что он сам умер. – Кадзуро снял очки и потер глаза.

– Это, наверное, он от американцев узнал, – заметила я. – А вот в Токио говорят, что его убили свои. Сегодня у нас в редакции обсуждали французские газеты: там пишут о заговоре.

Хидэо поставил перед Кадзуро бутылку пива и спросил:

– Эмико, а вы не хотели бы когда-нибудь поехать в Советский Союз?

Обе мои бабушки были русскими. О той, что была замужем за немцем и родила мою мать, я не знала ничего. Но вот о второй мне было известно достаточно. Она родила моего отца от японца здесь, в Киото, затем, в Русско-японскую, уехала с сыном и двумя младшими девочками в Российскую империю. Когда там случилась революция, мой отец, уже юноша, эмигрировал в Прагу, где встретил мою мать и где родилась я. Ни бабушка, ни сестры за ним не последовали. А меня родители отправили сюда восьмилетней девочкой, надеясь, что чем дальше от Европы – тем безопаснее. Здесь я превратилась из Эмилии в Эмико и жила уже пятнадцать лет с тетей Кеико, сестрой моего деда, единственным оставшимся у меня родным человеком.

– Не планирую.

– Но хотели бы? – не отступал Хидэо. – Может, найдете родственников.

– Вряд ли. Бабушка тогда осталась в Петрограде. Даже не знаю, переписывалась ли она с отцом. И уж совсем сомнительно, что она выжила потом, в блокаду. Вы ведь знаете о ней?

Хидэо кивнул. А Кадзуро, не отрываясь от газеты, сказал, что я никуда не езжу, даже по Японии – какой уж мне Советский Союз и поиск родственников.

– Это правда? – удивился Хидэо. – Никуда не ездите? Даже на источники? Если соберетесь куда-нибудь – я бы мог вас сопровождать. Я давно присмотрел вторую половину марта для отпуска…

– Вот-вот, Эмико, выбирайся из своей раковины! – оживился Кадзуро. – Я бы тоже куда-нибудь съездил…

Тогда мне показалось, что это всего лишь праздные разговоры о новостях, которые не касаются меня лично. Вспомнила я об этом только через пару недель, когда смерть Сталина вдруг продвинула наше новое расследование.

В понедельник утром господин Иноуэ, мой начальник, велел зайти к нему после обеда. Такие вызовы случались и раньше, и ни один пока не заканчивался для меня плохо. Но тревога все равно каждый раз поднимала голову.

Весь оставшийся до обеда день я ощущала на себе взгляды старших редакторов. Их было шестеро, и все они, казалось, украдкой наблюдали за мной. Я и так выделялась: единственная младшая сотрудница, единственная неяпонка в журнале. Меня взяли по рекомендации племянницы тетиной подруги, госпожи Итоо, и, как я надеялась, господин Иноуэ ни разу не пожалел об этом. Я ведь делала любую работу, в том числе ту, которую другие редакторы находили скучной, отвечала на звонки, выполняла мелкие личные поручения начальника, перепечатывала рукописи, изредка переводила с немецкого и французского. Я скучала – и одновременно боялась, что меня уволят.

Сотрудничество с Мурао Кэнъитиро, местным писателем, которому я помогала работать над романом, тоже шло не очень хорошо. Он был явно мной недоволен, хотя прямо ничего и не говорил. Камнем преткновения были любовные сцены: я не умела и не хотела их писать. Мурао спорил, отвоевывал каждую строчку таких сцен. Его терпение явно было на исходе, но и я не могла уступить: мне казалось, роман только проиграет из-за них, станет вульгарнее.

К обеду я успела переволноваться из-за всего: работы, романа и будущего в целом. Впервые за все время даже не поела в перерыв, и в кабинет господина Иноуэ я вошла уже в полной уверенности: он собирается меня уволить.

– Что-то ты сама на себя не похожа, – заметил он.

– Все в порядке, господин Иноуэ.

– Надеюсь. Потому что в ближайшее время тебе понадобится много сил.

Он замолчал, перебирая бумаги на столе.

Значит, все-таки увольнение. Но почему? Почему он даже не попытался поговорить со мной, предложить что-то другое?..

Наконец господин Иноуэ нашел нужную бумагу, надел очки и заговорил:

– Хочу поручить тебе одно расследование. Ты можешь отказаться: возможно, оно ничего не стоит… Но может, и станет хорошим материалом для номера.

Значит, он вовсе не собирался меня увольнять – напротив, давал шанс проявить себя. Я решила, что соглашусь, каким бы ни было это дело. Тем более что господин Иноуэ сказал «расследование», значит, меня ждало что-то поинтереснее простого репортажа!

– В пятницу я получил сообщение от… – Он перевернул лист. – Сугино Чисако, журналистки из газеты на Хоккайдо. По стилю письма мне показалось, что она совсем молодая, не слишком образованная, но бойкая. Думаю, вы поладите.

Он снова заглянул в письмо:

– Сугино пишет, что в их уезде есть небольшой поселок, где до недавнего времени уединенно жил немногочисленный народ. Местные называют их каигату. Вернее, называли: какое-то время назад все люди исчезли.

– Как? Все?

Начальник пожал плечами:

– Если верить этой девушке, да. Конечно, вряд ли все так драматично, как она описывает. Может, ошибка в документах, может, людей просто отправили на холерный карантин – она и это упоминает. Я дам тебе письмо, прочтешь сама. Хочу, чтобы ты съездила туда и разобралась.

Я молча кивала. Как удачно, что Хидэо и Кадзуро еще в субботу предложили сопровождать меня в поездке! Поехать с кем-то одним из них было бы, наверное, неловко, а вот компанией – совсем другое дело.

Господин Иноуэ продолжал:

– Мы слишком долго работали только с теми материалами, что сами приходят в редакцию. В этом мы проигрываем новостным изданиям. То, что мы исторический журнал, нас не оправдывает. Наоборот, люди должны чувствовать: все, о чем мы пишем, тесно связано с их жизнью. В следующем году я отправлю Кае на Окинаву, где будут раскопки, она сделает репортажи оттуда. А в этом году ничего особенно интересного нет… кроме этой истории.

– Думаете, я справлюсь, господин Иноуэ?

– Честно говоря, я даже не знаю, с чем придется справляться. – Он сложил страницы письма в конверт и протянул его мне. – Если все окажется не так серьезно, как пишет эта Сугино, там хватит свежего взгляда и внимательности. Что-что, а это у тебя есть. Скажем, если это бюрократическая ошибка, ты быстро разберешься. Но если там действительно исчезли люди… – Он замолчал и посмотрел в окно. – Впрочем, ты ведь справилась с делом Кэнъитиро. Съезди. Он, кстати, тоже считает, что тебе пора развеяться.

– Кто?

– Да господин Мурао же. Я знаю от него, что вы сотрудничаете и что у вас… не все гладко.

Какое унижение! Мало того что Мурао признавал, будто я не справляюсь и противодействую ему, хотя отрицал это, так еще и обсуждал это с другими людьми. Господин Иноуэ, видимо, заметил, что я разволновалась, и сказал:

– Ничего, ничего, это бывает. Ступай. Почитай вечером письмо Сугино и, если будут вопросы, приходи обсудить. Если решишь поехать, отправляться нужно на этой, в крайнем случае на следующей, неделе.

Я вышла из кабинета господина Иноуэ и вернулась на свое место. Четверо старших редакторов были еще на обеде, двое оставшихся служащих уже вернулись и правили рукописи, молча скрипя карандашами. Одна из редакторов, молодая женщина по имени Цудзи Минори, подняла голову и спросила:

– Начальник отправляет тебя на север, расследовать эту странную историю?

– Да, – ответила я, не вдаваясь в подробности.

Она прищурилась.

– А… мне тоже предлагал.

– Вот как?

Интересно, что бы это значило. Господин Иноуэ все-таки думал, что дело может оказаться серьезным, поэтому сначала предложил его Цудзи? Или наоборот – дело это действительно ничего не стоило, но я была запасным вариантом даже для него?..

Письмо Сугино Чисако я открыла еще по дороге домой, как только села в трамвай. Писала девушка старательно, крупными, полудетскими иероглифами и была действительно, как подметил господин Иноуэ, очень эмоциональной и словоохотливой.

Господин главный редактор «Дземон»!

Позвольте мне начать теплыми словами с нашего морозного севера. Март здесь все еще больше похож на февраль: лед хрустит под ногами, а ветер хватает за уши и пробирает до костей. Я представляю, как у вас на юге зацветает слива, и эта мысль согревает, хотя за моим окном все еще холодная пустыня.

Меня зовут Сугино Чисако. Я недавно устроилась работать в газету в Моккабэцу, сразу после школы. Работа у нас тихая и даже скучноватая: пишем мы большей частью про ремонт дорог и местные праздники. Но на днях я столкнулась с чем-то удивительным и даже страшным!

Дело касается народа, который проживает в нашем уезде, в поселке Хокуторан. Народ это небольшой, но с богатой культурой, поэтому я и пишу прежде всего вам, в исторический журнал. Мы называем их каигату, а сами себя они зовут кайгатль. Давно-давно, говорят, народ был весьма многочислен, а потом смешался с прочими и рассеялся, однако в Хокуторане осталась небольшая община. Жили они уединенно, разве что иногда им возили почту.

Осенью до нас дошли слухи, что в поселке вспыхнула эпидемия холеры. Наш врач, господин Танабэ, встревожился и предложил поехать с ним, чтобы все выяснить. Конечно, я согласилась! Но когда мы добрались до места, оказалось, что дорога перекрыта огромным камнем, а на въезде стоит человек – без формы, но с оружием. Он сказал, что поселок на карантине, и заверил, что все под контролем. Однако неделю назад к нам в газету пришло письмо от женщины из Кагосимы, у которой в поселке родственники – две семьи, и обе не отвечали на письма. Женщина написала старосте, которого тоже знает, но не ответил и он. Эта госпожа совсем старая и слабая, ей самой не доехать, вот она и написала нам. Тогда я съездила в Хокуторан еще раз – пробралась со стороны гор и прошла по дворам. Везде было запустение, грязь и какой-то странный беспорядок, как будто люди не живут там много лет – хотя я точно знаю, что прошлым летом рыбаки были на месте. Я хотела походить еще по домам в надежде, что найду какие-то ответы, но увидела, как к поселку подъехала машина, и убежала.

Очень надеюсь, что вы пришлете кого-то, кто мог бы расследовать это дело. Мое начальство строго запретило мне задавать вопросы местным чиновникам – говорят, не знать об исчезновении они не могут, а если знают и ничего не объявляют, значит, не нашего ума дело. Конечно, я все равно кое-что предприняла: например, в полиции к моему рассказу отнеслись с интересом и дважды вызывали на допрос, но только вот дело никуда не сдвинулось. Тогда я написала в криминальную хронику в Саппоро и в несколько исторических изданий.

Есть еще одно, о чем я обязана сказать. Местные говорят, что в исчезновении каигату виновен морской демон. Сама я в это вроде бы не верю… но все-таки с моря, как раз с побережья неподалеку от Хокуторана, порой слышны страшные, ни на что не похожие звуки. Кто или что их издает – мы не знаем.

И наконец, самое для вас интересное, господин главный редактор. Каигату владеют особенным искусством инкрустации перламутром: они используют ракушки, выловленные в море около их поселка. Я прикладываю фото из газеты, издаваемой в Саппоро, чтобы вы убедились в редкой красоте их искусства. Что с ним будет, если не найдутся люди, которые им владеют? Ремесло инкрустации в Японии хотя и немного, но обеднеет…

С уважением и огромной надеждой на помощь, Сугино Чисако

Мне стало стыдно: ведь я старше, но боюсь выехать за пределы префектуры даже с друзьями, а эта Чисако, вчерашняя школьница, одна бродила в горах – там, где исчезло столько людей и где она лично видела неизвестного с оружием. Я заглянула в конверт: действительно, как и писала девушка, там было несколько газетных вырезок с фотографиями. Я было достала их, но трамвай уже свернул на мою улицу, и я решила рассмотреть снимки после ужина.

– Ну что, все в порядке? – спросила тетя.

Утром я как раз делилась с ней беспокойством насчет работы, и она, видимо, весь день тревожилась вместе со мной.

– Да, да, все в порядке! И не только: господин Иноуэ предложил мне провести редакционное расследование. Пожалуй, не нужно убирать мое зимнее пальто, ведь я поеду на самый север, а там еще прохладно.

За ужином я подробно рассказала обо всем тете Кеико, умолчав только о холерном карантине в Хокуторане, чтобы не волновать ее. В особенности я ожидала ее мнения по поводу того, что мне нужно будет уехать так далеко. Но она совсем не была против:

– Конечно, съезди. Ведь нельзя же всю жизнь просидеть в одном городе. Кадзуро и Хидэо поедут с тобой?

– Хидэо вызвался сопровождать меня куда бы то ни было, да. Кадзуро тоже хотел, но нужно это еще обсудить: вдруг на вторую половину марта у него запланированы какие-нибудь съемки?

Кадзуро работал не по графику, как я: он выезжал фотографировать разные события на производствах или просто промышленные объекты по запросам из ежедневной газеты «Майнити Симбун» и других изданий. Скорее всего, он сумел бы найти несколько свободных дней. Но разговор, который беспокоил меня гораздо больше, предстоял мне с Мурао. Нужно было предупредить его, что я возьму перерыв в работе над романом. Я решила не откладывать неприятную беседу и позвонить ему завтра в обеденный перерыв – у нас дома все еще не было телефона.

Зато с Кадзуро я могла поговорить прямо сейчас: для этого нужно было только постучать веткой в его окно. Как я и ожидала, он согласился – сказал, что договорится со всеми, кому обещал сделать фотографии в ближайшие дни, и что завтра днем зайдет к Хидэо обсудить поездку.

Фотографии! Благодаря разговору с Кадзуро я вспомнила, что так и не посмотрела снимки инкрустаций, присланные Сугино Чисако. Я разложила их на татами, подвинула к ним поближе лампу и стала разглядывать. Почти на всех были изображения шкатулок, но также было несколько фотографий панно и ширм. Конечно, фото были черно-белыми, да и газетный муар не добавлял качества, но даже так было видно, что работа везде тончайшая.

– Это сделал народ, который исчез? – Тетя села на пол рядом со мной и стала с любопытством вглядываться в снимки. – Какая красота!

– Да. Девушка, которая написала в «Дземон», сообщила, что такой техникой владеют только каигату. Если мы не поймем, куда пропали эти люди, их искусство исчезнет навсегда.

Тетя Кеико взяла одну фотографию в руки, чтобы разглядеть получше.

– А погляди-ка: везде повторяется один и тот же узор, – сказала она и аккуратно показала ногтем на один из рисунков, затем подняла другой снимок. – Вот тут и вот здесь тоже…

Я присмотрелась. До того я видела только морскую тематику, общую для всех инкрустаций: где-то были изображены волны, где-то – рыба в сетях, где-то – ракушки и водоросли. Но, приглядевшись, я увидела, о чем говорила тетя Кеико: это был тонкий, почти незаметный спиральный рисунок. Перебрав все снимки, я убедилась: спираль присутствовала на всех инкрустациях минимум один раз. Где-то мастер пускал ее по рыбьему плавнику, где-то по стеблям и листьям морских растений.

– Вот ведь ты глазастая, тетя!

Она вздохнула:

– Я ведь не сижу, как ты, весь день за машинкой.

И тут она была права. В «Дземон» я в основном занималась тем, что перепечатывала рукописи, чтобы старшим редакторам было удобнее их править, а работу на печатной машинке нельзя было назвать легкой для глаз. Да и некоторые рукописи были написаны мелкими неразборчивыми символами, такими, что мне порой не хватало света на моем столе – и я подходила к окну, чтобы разглядеть какой-нибудь редкий иероглиф. Несколько месяцев назад я стала замечать, что мое зрение уже не такое острое, как раньше. Но что я могла с этим сделать, кроме того, чтобы трудиться усерднее и получить должность, где было бы меньше такой работы?..

– Тебе бы что-нибудь свое написать, – сказала тетя Кеико. – В прошлом году, конечно, я была счастлива, что ты работаешь с господином Мурао, но теперь я вижу, что ты сама как будто не рада.

– У нас есть разногласия, это правда. Но все-таки хорошо будет, если моя первая книга выйдет в соавторстве с известным человеком. Мало ведь того, что я тут по-прежнему чужая и всегда буду чужой, так еще и женщина. Мне кажется, меня саму по себе не воспримут серьезно. А потом уж, может быть, стоит взяться за собственную книгу.

– Первый в мире роман, Эмико, был написан женщиной.

Я удивилась:

– Как так?

– «Гэндзи моногатари»[2] ведь написала придворная дама. Разве ты не знала?

– Я не знала, что это первый в мире роман. Как странно…

На следующий день я, как и собиралась, позвонила Мурао.

– Господин Мурао, я бы хотела попросить вас о небольшом отпуске, – сказала я после приветствия. – Мне нужно будет съездить на северное побережье, на задание по работе. Наверное, это займет несколько дней.

– Очень хорошо, – ответил он. – Я рад, что вы куда-нибудь съездите. О рукописи не беспокойтесь: она только выиграет, если вы отвлечетесь, посмотрите новые места, познакомитесь с новыми людьми и вернетесь к работе отдохнувшая. Куда вы едете?

– В Моккабэцу – это на самом севере Хоккайдо. Девушка, которая работает в местной газете, пишет, что в их уезде, в поселке Хокуторан, бесследно исчез целый народ. Господин Иноуэ думает, что это какая-нибудь ошибка учета, но, кажется, их рыбацкий поселок действительно опустел как-то внезапно.

– Странная история. Подождите-ка минуту, Эмико, мне нужно посмотреть карту…

В трубке зашуршало, и господин Мурао вернулся ко мне только через минуту или две.

– Знаете, места там малолюдные и опасные. Вы не боитесь?

Я вспомнила, как та девочка, Чисако, бродила одна по горам и опустевшему рыбацкому поселку и как это пристыдило меня вчера.

– Не боюсь. Да и кроме того, я поеду с Кадзуро и Хидэо. Вы же знаете, они надежные.

– Хорошо. Только я вот что скажу: остановитесь не в этом городе, а в соседнем, который называется Тайсэцугава. Там мой старый знакомый, человек серьезный и влиятельный, держит гостиницу. Я попрошу своего брата Томоми свести вас. Сами понимаете, связаться с ним лично я не могу. Зовут его Мацумото Тодзио.

Отъезд мы назначили на вечер пятницы, чтобы большая часть пути пришлась на выходные – от половины субботнего рабочего дня господин Иноуэ любезно освободил меня. Хидэо взял отпуск на две недели. Кадзуро поделился заказами с коллегами в обмен на другой заказ: договорился, что во время нашей поездки отлучится на пару дней в Хакодате, где открывалось новое производство, сделает там снимки и вернется в Тайсэцугаву. Нам предстояло добраться ночным поездом до Токио, затем по узкоколейке до Аомори, там переплыть пролив Цугару на пароме, высадиться в Хакодате, добраться оттуда до Саппоро и наконец – до Тайсэцугавы на самом севере Хоккайдо. Мне казалось, что путешествие займет целую вечность. Но Кадзуро и Хидэо, которые планировали маршрут, подсчитали, что на место мы прибудем в ночь на вторник или даже вечером понедельника – то есть всего через трое суток.

В среду после работы я попросила Кадзуро сходить со мной в книжный магазин: было бы неплохо узнать побольше и о народе каигату, и о холере. О первом мы знали только со слов Сугино, да и о втором представление было слабым. Кроме того, нужно было чем-то занять себя в путешествии, и чтение было самым подходящим занятием.

Убежденность Сугино в том, что карантин в поселке был фальшивым, я не брала на веру. Мне показалось, что девушка немного драматизировала, чтобы привлечь внимание к делу. Смущало другое: холера ассоциировалась у меня с жаркими странами, а Хоккайдо никак нельзя было назвать теплым местом. Но кто знает? – и мы с Кадзуро отправились в книжную лавку неподалеку от Киотского университета.

К нашему глубокому разочарованию, про каигату мы не нашли ничего. А я ведь рассчитывала узнать, что это за народ, когда он пришел на японские острова, в каких отношениях находился с местными, какое место занимал в политической жизни острова – да и просто во что верил и чем жил. Я спросила хозяев лавки, семейную пару, нельзя ли быстро заказать откуда-нибудь из Токио нужную книгу. Но они даже не знали, какую именно запросить: сами они ничего не слышали о таком народе.

– Сходи, пожалуйста, в университетскую библиотеку, – попросила я Кадзуро. Днем я работала и не могла отлучаться надолго. – Лучше завтра же, чтобы было время найти и переснять какие-нибудь материалы. Может, хотя бы какие-то упоминания найдутся.

Кадзуро сидел на корточках около стеллажа с книгами по инфекционным заболеваниям.

– Ладно, схожу. Хотя, раз этот народ такой малочисленный, сомневаюсь, что мы что-то найдем. А вот смотри, что тут у меня: работа некоего Ииды Нагаиси, «Эпидемиология заболеваний в прибрежных районах Японии». Пожалуй, пригодится.

Он протянул мне книгу. Я открыла оглавление и увидела, что значительная ее часть посвящена холере.

– Очень хорошо! Эту, госпожа Ханада, мы возьмем… А нет ли чего-нибудь о наших традиционных ремеслах? Лучше всего про радэн[3].

– Есть большая энциклопедия обо всех искусствах, – ответила хозяйка лавки. – Может быть, там что-то и найдется. Про технику сибаяма[4] там точно есть.

В своем письме Сугино не так много говорила о ремесле каигату – искусной инкрустации перламутром, но из ее объяснений и присланных газетных вырезок у меня сложилось впечатление, что оно родственно скорее искусству радэн. Впрочем, не мешало изучить и другие техники. Неизвестно, что могло нам пригодиться, а библиотек на малолюдном побережье явно не было.

Наконец наступил вечер пятницы – время отъезда. Хидэо, конечно, был уже достаточно взрослым, но нас с Кадзуро пришли проводить его родители и моя тетя.

Я редко бывала на вокзале Киото, и каждый раз это было как праздник. Воздух гудел от голосов, по платформе стучали деревянные сандалии. В поезда поднимались крестьяне с плетеными корзинами, студенты с книгами под мышкой, бизнесмены в строгих костюмах, семьи. Дети бегали между вагонами, размахивая руками, а торговцы предлагали сладкие моти и жареный тофу. В воздухе смешивались запахи мокрого дерева и свежей бумаги. У нас было не так много вещей, и мы не сдавали багаж: несколько теплых вещей, предметы гигиены и книги. Госпожа Накадзима напомнила Кадзуро разложить деньги по разным карманам на случай непредвиденных ситуаций, но он только отмахивался.

– Напишите нам сразу по приезде, – попросила тетя Кеико, когда мы устроились в вагоне и выглядывали в окно.

Поезд тронулся, и шум в вагоне усилился. Через несколько станций группа студентов спросила, не возражаем ли мы против музыки, и вскоре одна из девушек достала сямисэн. Первые ноты пронзили воздух, и пассажиры замолкли, вслушиваясь.

Когда сумерки окутали дорогу, шум поутих и зажглось мягкое освещение. Смотреть в окно стало неинтересно – за стеклом мелькали лишь темные силуэты деревьев и редкие огоньки в деревнях. Я достала из сумки работу о холере и предложила своим спутникам тоже взять по книге.

Холера, вызываемая бактерией Vibrio cho-lerae, – писали авторы, – представляет собой одну из самых опасных инфекций, передающихся через загрязненную воду и пищу. Болезнь характеризуется острым обезвоживанием организма, вызванным диареей, и при отсутствии своевременного лечения приводит к смерти…

Через пару часов чтения я нашла наконец фрагмент, который заинтересовал меня.

…Хотя наиболее крупные эпидемии холеры в Японии были зафиксированы в XIX веке, риск локальных вспышек остается значительным, особенно в теплые сезоны. Доктор Сабури Ясудзиро в работе о холере в заливе Мано в 29 году[5] Мэйдзи отмечает, что прибрежные рыбацкие поселки представляют собой среду, подходящую для распространения болезни. Он описывает, как рыбаки используют воду из залива для приготовления пищи и питья, не осознавая, что этот же источник загрязнен сточными водами. «Удивительно, как быстро болезнь распространяется там, где люди полагаются на одни и те же ресурсы для жизни и работы» (Сабури Я., с. 47).

Особую опасность представляют длительно теплые летние и осенние периоды, когда вода в заливах и бухтах сохраняет комфортную для бактерий температуру. Холерный вибрион может выживать в солоноватой воде, а рыба и моллюски, пойманные в зараженной среде, часто становятся источниками заболевания. <..> Эти наблюдения остаются актуальными и сегодня: в изолированных рыбацких общинах на севере, где система водоснабжения и санитария недостаточно развиты, риск холеры сохраняется. При этом маловероятно, чтобы в условиях той же низкой заселенности и больших расстояний холера могла распространяться по всему побережью…

Я попросила внимания и зачитала вслух последний абзац.

– Получается, – добавила я, – мы не можем сбрасывать со счетов версию о том, что поселок каигату действительно пострадал от холеры.

– Но ведь только-только кончилась зима, – сказал Хидэо.

– Да, но поселок закрыли якобы на карантин еще полгода назад, осенью, как писала эта Сугино. Погоди-ка, ты ведь не читал само письмо. – Я порылась в сумке и протянула ему конверт. – Там еще газетные вырезки, не вырони, пожалуйста.

Хидэо внимательно прочитал письмо.

– Забавная девочка, – сказал он задумчиво и начал разглядывать снимки. – И храбрая…

– Ужасно неудобно, – пожаловался Кадзуро, вытягивая ноги. – Мне и сидеть-то сложно, не то что читать.

Мы взяли самые дешевые места на деревянных скамейках: редакция согласилась оплатить только такие, у Хидэо денег было немного, а Кадзуро, конечно, ехал с нами из солидарности. Теперь он только и делал, что пересаживался и жаловался вместо того, чтобы сидеть и читать. А ехать было еще десять часов, и это только до Токио!

Хидэо быстро пробежал глазами письмо Сугино, улыбнулся, вложил бумаги в конверт и вернул мне. В этот момент в вагоне приглушили свет, чтобы пассажиры могли отдохнуть, и Кадзуро с облегчением отложил бумаги. Читать действительно стало неудобно, и я тоже прикрыла книгу. Пассажиры укрывались пледами или использовали кимоно как покрывала, разговоры стихали.

Скоро мы должны были остановиться у залива Исэ, и я хотела выйти подышать перед сном.

На станции был небольшой киоск. Пока Хидэо разминал плечи, зевая, Кадзуро заглядывал в витрину с аккуратно сложенными экибэнто[6]: рисовые колобки с гребешком, копченый угорь на рисовых шариках, дайкон с камабоко[7]. Продавались и сладости: екан[8], засахаренные мандариновые дольки, печенье с кунжутом.

– Возьмем что-нибудь? – спросил Кадзуро, доставая кошелек.

– Конечно, – кивнул Хидэо. – До Токио еще долго, да и успеем ли мы там позавтракать?

– У нас целых четыре часа между пересадками. В Токио еще зайдем в книжную лавку.

Я выбрала экибэнто с угрем и каштаны, Кадзуро с Хидэо взяли омлет и печенье. Продавец завернул все в бумагу и с поклоном пожелал нам счастливого пути.

Мы отошли к краю платформы, где не горели фонари, и увидели залив. Вода была черной, с отблесками городских огней, как если бы по ней скользили светлячки. Где-то кричала чайка, перекрывая шум волн. Я подумала, что за этим заливом раскинулась большая вода, и мы едем так далеко, целых три дня, чтобы увидеть эту большую воду снова – только с другого ее края. Через несколько минут голос проводника напомнил о скором отправлении. Мы вернулись в вагон, перекусили, и вскоре поезд тронулся, оставляя позади ночной залив.

Я укрылась пальто и уснула.

Глава вторая

В восемь утра мы прибыли на вокзал Токио. Наш поезд в Аомори отправлялся в полдень, и значит, у нас было немного свободного времени. Мы позавтракали, а потом Кадзуро объявил, что сходит в книжную лавку.

– У нас чуть больше трех часов, – напомнила я.

Часы на стене отсчитали девять, потом десять. Люди менялись, а Кадзуро все не было, и без десяти двенадцать я не выдержала:

– Если он не вернется через пять минут, мы останемся здесь до завтра!

В этот момент Кадзуро ворвался в зал, держа в руках сверток.

– Нашел! – сказал он, срывая бумагу, и показал старый том. – Книга о северных народах Хоккайдо. Она стоит того, чтобы опоздать, я уверен!

Голос проводника позвал пассажиров, мы поспешили к поезду – и, к счастью, не опоздали.

Мы снова ехали на север, и природа за окном постепенно менялась. Мне становилось то неуютно оттого, что я так далеко от дома, то радостно: я хотела увидеть океан, познакомиться с новыми людьми, попробовать местную еду, а главное – справиться с трудным делом, которое меня ожидало. Хидэо листал газету, а Кадзуро изучал купленную книгу.

Наконец он заговорил:

– Эмико заметила… вернее, насколько я знаю, это тетя Кеико заметила… что у каждой инкрустации есть спиральный узор по краю. Вот здесь, – он показал на страницу, – есть упоминание о том, что северные народы почитают моллюска под названием Turbo borealis или Turbo glacialis. Почитают, я имею в виду, как духа или божество. Этот моллюск родственен Turbo marmoratus, чей перламутр используется для инкрустаций, но обитает он севернее. Как раз на побережье Хоккайдо.

– Иными словами, – сказал Хидэо, – есть некая особенная ракушка, которую используют для инкрустации, а ее северной разновидности поклоняются народы с Хоккайдо. Так?

– Да.

– И используют ее же для добычи перламутра?

Кадзуро подумал:

– По всей видимости. Потому что Turbo marmoratus, чей перламутр используется почти повсеместно по Японии, там не водится.

– Нет, это странно, – сказала я. – Представьте, что вы поклоняетесь какому-то духу и одновременно добываете животное, его земное воплощение, чтобы убить и распотрошить. Разве это возможно?

– Может быть, они поэтому и поклоняются этому моллюску, раз он дает им средства для жизни, – сказал Хидэо. – А перед выловом, например, извиняются перед духом. Я читал, так делают некоторые народы на материке: просят прощения у зверя перед тем, как убить его, или даже перекладывают вину на кого-то другого, пытаясь убедить дух, что не они его убили.

В этом деловом подходе, в парадоксальной сделке между народом и его божеством, действительно была своя логика. Я кивнула, прислонилась к окну и прикрыла глаза. Мне удалось поспать в ночном поезде до Токио, но мало и плохо, а ожидание на неудобной скамье вокзала меня измотало.

Поезд прибыл в Аомори в четыре утра. Уже открывались рыбные лавки около вокзала, прилавки ломились от улова – краба, тунца, осьминога; грохотали тележки с товарами. Мы пришли в буфет и в ожидании парома взяли чай, чтобы согреться.

На паром мы поднялись, когда в заливе уже стояло утро, и к обеду прибыли в Хакодате. На почте Кадзуро заполнил бланк телеграммы для Сугино Чисако: еще из Киото я отправила ей телеграмму с обещанием приехать и предупредить, как только мы высадимся на Хоккайдо. Пока Кадзуро писал, я купила газету и прочитала передовицу: «Экономика в тени. Пора выходить на свет?»

Год спустя после снятия оккупации наша экономика еще балансирует между восстановлением и теневыми схемами. Официальные предприятия сталкиваются с нехваткой сырья и сложностями регулирования, в то время как в подпольном секторе работают тысячи людей. На севере Хоккайдо, по сообщениям, действуют десятки нелегальных производств: от металлургических цехов до лесозаготовок.

Эти предприятия возникли по необходимости и действительно позволили возродить промышленность, однако благие намерения постепенно уступают место личному обогащению. Подпольные сделки приносят прибыль не рабочим, но в первую очередь их организаторам. <..> Да, без теневого сектора многие оставались бы без средств к существованию. Но если цель – восстановление экономики, не пора ли теперь сделать этот процесс законным? Или же тень, разросшаяся за годы ограничений, стала удобнее солнечного света?

Ответ на этот вопрос еще предстоит найти.

Я показала заметку Хидэо:

– Мы с вами едем в какой-то медвежий угол. Нарушения такого масштаба известны, раз о них так открыто пишут, – и никто на местах ничего не может с ними сделать?

Хидэо покивал, пробегая глазами заметку:

– Не может или не хочет… впрочем, надеюсь, нас эти дела не коснутся.

С последней пересадкой из Хакодате в Саппоро наш путь продолжился в глубины острова. Поезда тут были проще, чем на Хонсю: деревянные лавки вместо сидений, больше товаров, чем пассажиров – мешки с картофелем, корзины с кукурузой, ящики с рыбой, завернутой в солому. За окном менялся пейзаж: гладкие рисовые поля уступили место холмам и редким соснам, а снега на полях стало как будто больше.

Когда поезд наконец прибыл в Саппоро, на вокзале уже горели фонари. Мы направились к станции, где нас ждал последний отрезок пути – здесь, по словам Томоми, нас должен был забрать водитель господина Мацумото, владельца гостиницы.

– Простите. Вы ждете автобус на север?

Я обернулась и увидела японца средних лет. Рядом с ним стоял другой человек, немного старше – высокий, с суровым выражением лица и чертами, выдающими европейское происхождение. Он был, может быть, скандинав или славянин.

– Мы едем на север, да, – ответила я. – Но нас заберут на автомобиле.

Японец поблагодарил и спросил, не знаю ли я что-нибудь о ночных рейсах.

– О нет, простите, мы не местные. Вам лучше спросить об этом в здании вокзала.

– Верно, верно, – сказал японец и вдруг, повернувшись к своему спутнику, сказал на сносном русском языке: – Пойдемте на вокзал, пожалуйста.

Я так и застыла. Русский, не сводя с меня взгляда, кивнул:

– Хорошо.

Японец поблагодарил меня еще раз, после чего двое ушли в сторону вокзала.

– Что с тобой? – спросил Кадзуро. – Это русский, да?

– Да, – ответила я.

Если год назад, увидев в Киото советского офицера, я не удивилась – все-таки заканчивалась оккупация, и наряду с большим числом американцев у нас были и русские, и французы, – то встретить человека из Советского Союза на севере страны было странно.

– Я вроде бы видел этих двоих в Хакодате, – вспомнил Хидэо. – Но там ведь советское консульство, это нормально. Может, это какой-то дипломат с переводчиком.

Я успела только подумать, что для дипломата мужчина выглядит странно: штормовка и походный рюкзак выдавали в нем скорее какого-нибудь геолога. Но тут к станции подъехал внедорожник – черная «Тойота».

– Это ведь вы от Томоми? – спросил, высунувшись из окна, водитель, мужчина лет сорока с резкими чертами лица. Волосы у него были густые, небрежно причесанные, а брови – широкие и темные. Между ними пролегали две вертикальные морщины, будто он привык всегда быть настороже. Мужчина был одет в темное пальто с высоким воротником. – Впрочем, вас трудно перепутать с местными. Садитесь.

Хидэо сел на переднее сиденье, мы с Кадзуро устроились на заднем.

– Меня зовут Мацумото Тодзио. Это вам, наверное, уже сказали.

– Мурата Хидэо. Мои друзья – Арисима Эмилия и Накадзима Кадзуро. Да, сказали, просто мы ждали вашего водителя.

– Я отпустил его, – сказал господин Мацумото, выруливая на трассу. – Время уже позднее, а ехать нам несколько часов. Пусть поспит, ему завтра и без того нужно быть целый день за рулем.

Я поблагодарила за то, что он встретил нас. Мацумото спросил:

– А вы, значит, детектив?

– Я? Нет. Я работаю в историческом журнале.

– Томоми сказал, вы помогли какому-то его знакомому.

– Да, но не только я. Без Кадзуро и Хидэо ничего не получилось бы.

Мацумото помолчал и вдруг сказал:

– Знаете, я бы советовал вам не рассчитывать здесь на такой же успех. Верю, что вы большие молодцы, но… как бы объяснить? Вы, может быть, плохо представляете себе, что такое север. И насколько труднее делать здесь какие-то дела. Любые. Здесь огромные расстояния, между поселками – по несколько ри[9] холодных пустошей. Люди суровые, неразговорчивые, не любят чужаков. Закон сюда, как бы это сказать, не всегда дотягивается. До столицы в лучшем случае три дня пути, а местные проблемы никого там особо не волнуют. Приходится разбираться своими силами.

Я уже думала о чем-то подобном. Сейчас, из того большого холодного незнакомого мира, в котором я находилась уже несколько дней, прошлогоднее расследование в Киото действительно казалось каким-то детским, совершенно безопасным и даже уютным. Мы тогда встречались в старинном рекане, чтобы обсудить дело, ночевали дома, а выезжали за пределы города всего единожды, и то в пригород. Здесь же, как я чувствовала, все обстояло совсем иначе, и Мацумото подтверждал мои опасения.

– Спасибо за предупреждение, господин Мацумото. Я думала об этом, хотя, наверное, всех сложностей еще не представляю. А что вы сами считаете насчет исчезновения людей?

– Я особенно не интересовался этим, у меня забот хватает. Первый раз я услышал об этом от Томоми, когда он позвонил мне и спросил, есть ли у меня для вас места в гостинице. Кроме того, мы ведь находимся в другом уезде. Это по другую сторону гор и от Моккабэцу, откуда вам писали, и от Хокуторана, где жили эти рыбаки.

Мы поговорили еще немного, но Мацумото действительно почти ничего не знал и не думал об этом странном деле. Тогда я решила расспросить про Тайсэцугаву.

– Если вам нетрудно, господин Мацумото, расскажите про ваш город. Что за люди там живут, чем занимаются?

– Зима затяжная, снег ложится раньше, чем на всем острове, а тает позже. Почти ничего не растет – так, немного овощей. Живем в основном тем, что море даст: рыба, морепродукты, водоросли. Понемногу охотимся – леса вокруг хватает.

Последняя фраза напомнила мне о прочитанной недавно заметке.

– Я купила в Хакодате газету, где говорилось, что на севере много нелегальных мероприятий. В частности, лесозаготовительных. Люди ведь не только рыбачат и охотятся, но и трудятся на таких предприятиях, да?

Мацумото помолчал.

– Работа там обычная, честная, да и выбора у людей немного. Просто кое-кто считает, что бумажные дела – это лишняя обуза, а жить как-то надо. Время такое.

Убедившись, что Мацумото не очень-то хочет говорить об этом, я тоже замолчала и почти сразу после этого задремала. Поэтому остаток пути показался мне совсем коротким. Впрочем, нельзя было сказать, что я отдохнула, поэтому, когда мы наконец приехали в Тайсэцугаву, я даже не стала рассматривать здание гостиницы. Просто поднялась в номер, который мне показала горничная, умылась и сразу же легла спать.

Утром я хорошенько разглядела номер, и он показался мне странным. Стены были отделаны деревянными панелями, пол – паркетом, который я до этого видела только в фильмах, а в углу стоял тяжелый резной стол под зеленым сукном. Казалось, что в старинный кабинет западного чиновника по недоразумению попала кровать, и комната стала сдаваться как гостиничный номер. Одеваясь, я припомнила, как здание выглядело в тусклом свете фар вчера ночью: внешне оно тоже ничем не напоминало традиционные японские строения.

Я решила, что после завтрака обойду его и, может быть, погуляю по поселку.

Кадзуро и Хидэо уже были внизу, пили чай, а с ними сидела какая-то девушка, почти ребенок на вид, с ярким, живым выражением лица. Я сразу же отметила, что она в брюках – здесь, наверное, это было уместно, хотя мне и было странно видеть их на девушке. Она громко смеялась и оживленно жестикулировала. Я не сразу сообразила, что это и есть Сугино Чисако, которая получила нашу телеграмму из Хакодате. Мои спутники, особенно Хидэо, так и вились вокруг девушки, а она что-то им рассказывала. В какой-то момент она чуть не опрокинула вазу на столе, Хидэо успел подхватить ее – и все трое засмеялись. Даже Кадзуро. Ну и ну. Время было раннее, значит, она приехала не так давно – и уже успела покорить их своей непосредственностью. Мне показалось даже, что со мной никто из этих двоих не был таким расслабленным и любезным, как с ней.

Первой среди сидящих за столом меня заметила сама Чисако, вскочила со стула и подбежала ко мне. Ростом она была на полголовы ниже меня, хотя и меня нельзя назвать высокой. Неудивительно, что она, такая маленькая и юркая, не попалась тогда на глаза охраннику в поселке.

– Здравствуйте, госпожа Арисима! Как жаль, что вы поселились здесь, а не у нас в Моккабэцу, иначе я бы пришла сразу же, как только вы приехали, и мы тут же могли бы все обсудить. Сделайте, пожалуйста, еще чаю и завтрак! – крикнула она через весь зал официантке. – Мы с вашими друзьями уже поели, но вы не беспокойтесь, мы еще не обсуждали то, зачем тут собрались! Ой. Извините, госпожа Арисима. Я Сугино Чисако, которая писала в вашу редакцию. Вы знаете, я читала статью про вас…

– Какую статью?

– А в токийской газете!

Действительно, после громкого завершения прошлогоднего расследования в «Токио Симбун» опубликовали небольшую заметку с упоминанием моего имени. Почему-то про Кадзуро и Хидэо там не было сказано ровным счетом ничего, хотя они принимали точно такое же участие в задержании преступника. Может быть, газетчики не нашлись, как бы их представить: «бармен» и «безработный фотограф» звучали не так хорошо, как «редактор исторического журнала».

– Я переписывалась с вашим начальником, и он рассказал мне об этом. Он очень рекомендовал вас для этого дела!

А параллельно, не доверяя мне, предлагал его Цудзи Минори.

– …Поэтому, конечно, вы основной человек в расследовании, мы ничего не обсуждали без вас – я только рассказывала про наш уезд и нашу газету. Но я бы уже очень хотела приступить к делу. Конечно, как только вы позавтракаете!

Я перевела взгляд на Кадзуро с Хидэо и увидела, как зачарованно они смотрели на Чисако, а сама она точно так же смотрела на меня.

К нам подошла официантка.

– Извините, мы можем сделать завтрак только через полчаса. Обычно у нас нет столько посетителей, и мы не рассчитали поставку продуктов, а утренний улов только-только привезли.

– Не волнуйтесь: я как раз хотела немного прогуляться. А что, разве в гостинице сейчас живет больше народу, чем обычно?

– Да, это что-то странное, – сказала официантка, собирая посуду со столов. – Все номера заняты.

Я сказала, что немного прогуляюсь перед завтраком, но только Кадзуро бросил на меня взгляд и кивнул, а Хидэо и Чисако, увлеченные беседой, меня не услышали.

Застегивая пальто, я подумала о том, что вчера мне даже не пришло в голову: разве выгодно держать в этих местах гостиницу? Да еще весьма неплохую. Вокруг раскинулся небольшой городок, а на побережье, конечно, не было достопримечательностей. Кто же сюда приезжал? Да, не так далеко, буквально через пролив, были острова, которые недавно стали советскими, но их жители, если приезжали на Хоккайдо, обязательно прибывали в Хакодате и останавливались наверняка тоже там.

Я вспомнила русского, которого видела вчера в Саппоро. Хидэо сказал, что приметил его, когда мы сошли с парома, как раз в Хакодате, и это было понятно. Но что было делать таким, как он, здесь, в пустошах? Почему вдруг именно сейчас в гостинице Мацумото был такой наплыв посетителей и не было ли это связано с исчезновением людей из рыбацкого поселка?

Я вышла на улицу – и наконец впервые увидела настоящий север при свете дня. Он слепил, поражал свежестью и одновременно производил тягостное впечатление своими бедными застройками. Да, разительный контраст был между городами, которые я видела в последние дни, – Киото, Токио, Аомори, Хакодате и Саппоро…

Оглядевшись, я заметила, что на углу здания курит хозяин гостиницы.

– Доброе утро, господин Мацумото.

– Доброе утро. Как вам номер?

– Очень необычный. Я как будто провела ночь в дорогом музее.

Он засмеялся.

– Можно сказать, так и есть. Посмотрите вокруг: гостиница, магазин, склады, храм в конце улицы… все это строили либо русские, либо местные, но под их присмотром. Это было еще в середине прошлого века. Раньше таких зданий было больше, но многие не выдержали местного климата: похоже, их строили так, как привыкли на материке. А в гостинице даже пару лет квартировало консульство – то, что потом перенесли в Хакодате.

Выходит, мой номер действительно был кабинетом чиновника. А столу с зеленым сукном исполнилась добрая сотня лет!

– А вы, я смотрю, одна? Где же ваши друзья?

Я ответила, что мои друзья любезничают с девочкой, которая позвала нас сюда, а я, оставшись не при делах, решила немного осмотреться.

– Понятно. Только не уходите далеко. Местные ничего вам не сделают, но у нас здесь нередки браконьеры. Кооперативы по условиям «Конвенции о рыболовстве»[10] добывают меньше рыбы, чем требуется, и недостача восполняется незаконным промыслом. – Мацумото выбросил окурок и поднял воротник. – Обычно эти люди не опасны: власти далеко, бояться им некого, но они все-таки не любят свидетелей. Да и дикие звери тут не редкость: медведи, кабаны. Хотя, чтобы их встретить, вам придется забраться повыше в горы или уйти дальше по побережью.

– Нет-нет, туда я не пойду.

– Хорошо. Как вернетесь с прогулки, попробуйте малганк. Это наше местное блюдо. Чтобы его приготовить, мы коптим рыбу нескольких видов, обжариваем морепродукты на открытом огне, а потом томим все в соусе. Звучит просто… но вы оцените подачу.

Я поблагодарила господина Мацумото и решила, что дойду только до горной цепи – эта прогулка должна была занять у меня как раз около получаса.

На самой окраине Тайсэцугавы, около подножия горы, стояли самые бедные дома. Дойдя до них, я собралась поворачивать назад, как увидела двух мальчиков лет пяти или шести. Один, показывая то на себя, то на товарища, проговаривал считалку – странную, не похожую ни на одну, что я слышала до сих пор:

На последних словах он указал на второго мальчика и заключил:

– Тебе водить!

Странно было видеть детей, играющих в холодном, еще толком не проснувшемся городке, у подножия заснеженной скалы. Но что заставило меня остановиться, так это упоминание жемчуга. Где жемчуг, там и ракушки, а ракушки были связаны с нашим расследованием.

Я подошла ближе и поздоровалась с детьми:

– Извините, мальчики, что мешаю. Меня зовут Эмико, я приехала сюда ненадолго и живу вон в той гостинице. Расскажете мне, откуда у вас такая считалочка?

Один из мальчиков показал на водящего:

– Это его. У нас такой раньше не было.

Значит, мальчик, который считал, не местный. Я почувствовала, что вот-вот узнаю что-то интересное, и присела на корточки перед ребенком.

– Как тебя зовут?

Мальчик подумал и ответил:

– Мама не велит говорить с незнакомыми.

– Это правильно, – согласилась я. – А где мама? Может быть, я поговорю с ней?

Мой маленький собеседник ничего не ответил, но его товарищ, видимо, чувствовал себя увереннее, поэтому сказал:

– Они с мамой живут у нас. Но его мама болеет – если хотите, я позову свою.

– Только если она не очень занята… – начала я, но тут дверь дома открылась, и на крыльцо вышел мужчина лет пятидесяти. Сначала я решила, что это отец кого-то из мальчиков, но через несколько секунд поняла, что ошиблась. Он был одет в хорошее городское пальто, совершенно не подходящее для рыбака или лесоруба, а в его лице было что-то уверенное, даже властное. Но больше всего привлекали внимание его глаза – красивые, темные, скользнувшие по мне проницательным взглядом.

Мужчина прошел было мимо меня, но потом остановился и спросил:

– Ваша фамилия Арисима?

Я встала. Уже второй раз за утро, если считать встречу с Чисако, местные начинали диалог без обиняков и представления. Чувствовалась в этом и суровость здешних условий, и удаленность от культурных центров.

– Да. А вы?..

– Моя фамилия Танабэ. Танабэ Каэмон.

Я изучила письмо Чисако довольно хорошо, чтобы сразу вспомнить: это врач, с которым девушка ездила в селение каигату.

– Я иду в гостиницу, – сказал он. – Идете со мной?

Мне действительно было пора возвращаться к завтраку. Я попрощалась с детьми и зашагала рядом с Танабэ.

– Вы приходили к больной женщине, да?

Вместо того чтобы ответить, он спросил, откуда я знаю об этом.

– Мальчики сказали, что мама одного из них живет в этом доме и что она больна. Как вы думаете, это холера?

Не сбавляя шага, мой спутник внимательно посмотрел на меня.

– А вы, значит, тоже считаете, что эта женщина – из Хокуторана. Любопытно. Как же вы пришли к такому выводу, да еще так быстро?

Врач Танабэ вызывал у меня смешанные чувства. Его резкость меня задевала, а манера отвечать вопросами на вопросы раздражала. Но, может, дело было не во мне? Ведь жизнь здесь была суровой – и люди становились такими же. К тому же я злилась на Кадзуро и Хидэо за их внимание к Чисако и решила, что мне тоже непременно стоит завести союзников среди местных. Танабэ отлично подходил на эту роль.

– Я зашла в этот двор случайно, а остановилась, потому что услышала странную считалочку. Там было что-то про ловлю рыбы и про жемчуг, а люди в том поселке особенно почитают какую-то ракушку…

– Садзаэ-они, да, – кивнул Танабэ. – Только не называйте ее при них по имени… если нам когда-то посчастливится увидеть этих людей живыми. Они из суеверия зовут ее морской бабушкой или морской бабкой: вот так лучше и говорить.

– «А ты в море ходил, когда было темно, и теперь тебя бабка утащит на дно…» Это про… как вы сказали… про садзаэ-они?

– Про нее. Каигату нельзя ходить в море после наступления темноты – видимо, про это и речь в считалке. А о холере вам мальчики сказали?

– Нет-нет, просто упомянули, что болеет. Про холеру я вспомнила, потому что Чисако писала о ней.

– Я не думаю, что это холера, если вам интересно мое мнение. Слишком холодно тут.

– Мы тоже так подумали, господин Танабэ. Но я привезла книгу по эпидемиологии. Там написано, что холера бывала и на северном побережье, например, если рыбаки заражались ею на ярмарках.

– Интересно. Дайте почитать. Правда, и по общим признакам-то это не очень похоже на холеру, но все-таки…

– Сколько примерно рыбаков было в деревне, господин Танабэ?

– Чуть меньше сотни, насколько я понимаю. Восемьдесят пять или девяносто… Около двадцати пяти – тридцати мужчин, столько же женщин. Может быть, чуть больше, промысел-то – дело мужское. Остальные – старики и совсем немного детей. Меньше, чем в японских семьях, во всяком случае.

Мы зашли в гостиницу. Кадзуро, Хидэо и Чисако, казалось, не вставали с мест, увлеченные разговором, и даже не заметили, что я уходила. Увидев Танабэ, однако, они прервали беседу. Чисако вскочила из-за стола, уронив на этот раз свою сумочку, которая висела на спинке стула.

– Ой, господин Танабэ. А вы уже познакомились с госпожой Арисимой, да? Это вот Мурата Хидэо, а это Накадзима Кадзуро.

– Раз все в сборе, тогда можно ехать?

– Нет-нет, госпожа Арисима еще не завтракала! – Чисако быстро подошла к стойке и потребовала, чтобы официантка принесла мой завтрак. Я тем временем села рядом с Хидэо, и он сказал, кивнув на Чисако: «Какая милая!»

– Ну, тогда я жду вас в машине, – сказал Танабэ и вышел.

– А куда мы едем? – спросил Кадзуро.

Я поняла, почему Мацумото сказал: «Вы оцените подачу», когда говорил про малганк – фирменное блюдо Тайсэцугавы. Оно подавалось на большом деревянном подносе, по краям которого лежал колотый лед, а рыба и морепродукты были политы ягодным соусом. Официантка сказала, что блюдо придумал местный рыбак: он хотел объединить дары северного моря и леса. Не зная, как бы подступиться к еде, чтобы подольше сохранить ее красоту, я занесла над ней палочки и остановилась, чтобы ответить Кадзуро:

– Я так понимаю, в Хокуторан – поселок, где исчезли люди. Чисако с господином Танабэ там были, но и нам теперь нужно осмотреться на месте.

– Все верно, госпожа Арисима. Врач Танабэ был только на въезде, а я была прямо там, но не поняла, что случилось. Но вы-то обязательно разберетесь!

Я ела медленно, наблюдая за льдом, который уже начинал подтаивать. Мне было немного неудобно перед врачом Танабэ, который ждал в машине, но мы ведь не договаривались о встрече в определенное время. Если бы Хидэо с Кадзуро разбудили меня, а не вились тут вокруг Чисако, я бы успела позавтракать к приходу врача.

– Хидэо, сходите, пожалуйста, в мой номер: я хочу одолжить господину Танабэ книгу об эпидемиологии. – Я положила ключ на стол, но его схватила Чисако.

– Я быстрее сбегаю, госпожа Арисима! А где она лежит? Вы не волнуйтесь, я не буду рыться в ваших вещах и лишний раз ни на что не посмотрю!

Определенно, эта девушка испытывала мое терпение. Я собрала волю в кулак и сказала, что нужная книга вместе с прочими лежит на столе. Чисако убежала наверх.

Убедившись, что официантка достаточно далеко от нас, я негромко сказала:

– Местные очень… непосредственные.

Хидэо с готовностью согласился:

– Да. Ну это же очаровательно, разве нет?

– Я пока не оценила.

Чисако действительно вернулась так быстро, что не оставалось сомнений: она даже не осматривалась в моей комнате, а схватила книгу и бегом спустилась обратно. Я поблагодарила ее, забрала ключ и сказала, что мы можем выезжать.

Глава третья

Танабэ ждал нас в своем пыльно-голубом «Датсуне». Чтобы не сидеть рядом с Чисако, я быстро прошла перед остальными, открыла дверь и молча села рядом с врачом.

– А вы всегда такая злая? – вдруг спросил Танабэ, заводя двигатель.

– А вы?

Врач коротко рассмеялся, и я почувствовала, что моя симпатия к нему наконец поборола неприязнь.

– Я захватила вам книгу.

– Спасибо, положите вон туда… Не знаю, в курсе ли вы, но на машине мы сможем проехать только вдоль побережья и еще немного по горной дороге. Дальше нужно будет пройти пешком чуть больше одного ри. Я забыл сказать: вы бы лучше переоделись в брюки, вот как Чисако.

– У меня их нет. Спасибо, ничего, я привыкла так.

Мы поехали вдоль побережья. Чисако начала было тараторить что-то про местных рыбаков, но я остановила ее:

– Подождите, Чисако. Я забыла рассказать кое о чем. Мы с господином Танабэ встретились в интересном месте – около дома, где, как нам кажется, живет женщина из поселка каигату…

Кадзуро перебил:

– О, Эмико только отпусти – она тут же начнет собственное маленькое расследование!

– Не мешай, пожалуйста. Я действительно хотела просто осмотреться, но в одном дворе встретила двух мальчиков. Они во что-то играли, и один из них рассказывал считалку. Дословно я ее не помню – надо будет вернуться и записать ее…

– Я запишу, я не забуду!

– Хорошо, Чисако. Только не перебивайте меня…

– Простите, больше не буду, госпожа Арисима!

– …Потому что у меня и так мысли разбегаются. Так вот, в считалочке упоминались рыбная ловля и сбор жемчуга. Один мальчик сказал, что раньше у них этой считалочки не было: ее откуда-то привез другой мальчик. А его мама чем-то больна, и господин Танабэ, видимо, приходил к ней…

– Не совсем, – подхватил врач. – Это я как раз не успел вам рассказать. Когда я приехал, я даже не знал о больной женщине – меня вызвали к ее сыну. Но не к тому, что играл во дворе, а к другому, совсем еще младенцу. Хозяйка дома вчера позвонила из гостиницы в больницу и рассказала, что у нее живет женщина с двумя детьми; она тяжело заболела, но о ней уже заботится местный шаман. Несколько дней назад захворал и ее новорожденный сын. Шаман лишь мельком взглянул на него и сказал, что малыш просто ослабел от голода: мать почти не может его кормить, то бредит, то лежит без сознания. Кормилицу нашли, но ребенку не становилось лучше, и хозяйка в панике вызвала меня. Оказалось, у младенца действительно было истощение. Я посоветовал поить его слабым рисовым отваром, а потом, если все пойдет хорошо, добавить китовый жир. Но мне показалось странным, что молока так сильно не хватает – ведь малыша иногда кормила и мать, когда приходила в себя. Хоть молока у нее почти не было, но все же… Я спросил хозяйку, почему так. Оказалось, что у кормилицы, кроме своего ребенка, есть еще подопечный: другой младенец. Его мать тоже недавно приехала в Тайсэцугаву, тоже лежит без сознания или в бреду и тоже не может кормить.

С заднего сиденья присвистнули. Я не сомневалась, что это Кадзуро, и понимала его реакцию.

– А вы знаете их имена? Кормилицы и обеих женщин?

– Да, – ответил врач, не отвлекаясь от дороги. – Кормилица – местная женщина, Кояма Такако. А приезжих женщин зовут Нивара Мари и Нэмура Ринно.

– Значит, они тоже могут быть из каигату?

– Может быть, может быть…

Итак, в поселке, куда мы приехали, в какой-то момент появились две приезжие женщины, обе с младенцами. И обе слегли с какой-то неизвестной болезнью…

– А вы осматривали мать ребенка? – спросила я.

– Да, конечно. Но честно скажу, я толком не понял, что с ней. Ее лихорадит, хозяйка говорит, что она вся то горячая, то холодная, как труп, и первое время у нее действительно были и другие признаки холеры. Если вы читали свою книгу хорошенько, то понимаете, о чем я. Но хозяева дома – люди простые, особенно не разбираются в таких болезнях, поэтому не испугались инфекции, вернее, даже не подумали о ней. Потом эти симптомы прекратились, и сейчас ее поддерживают только травяные отвары, которые дает ей шаман. Если это и холера, выходит, ему в какой-то степени удается сдерживать ее травами…

– Но даже небольшой шанс того, что это холера, – повод отправить женщин в Саппоро или хотя бы в Асахикаву, а здесь организовать карантин… – сказал Хидэо.

Танабэ быстро обернулся, чтобы бросить на него взгляд.

– Это вряд ли выйдет. Хокуторан, где осенью якобы была холерная вспышка, формально принадлежит к нашему уезду Моккабэцу, а не к уезду Тайсэцугава. Руководство проигнорировало мои попытки разобраться со вспышкой; я и ездил-то в поселок по своей инициативе. Сюда я наведываюсь, пока в Тайсэцугаве нет своего врача… к слову, его еще долго не предвидится… и с руководством тут у меня натянутые отношения. Как думаете, будут ли они делать что-то для двух неизвестных женщин из Моккабэцу?

– Пусть не для женщин, но ведь в опасности их собственные жители… – начала я, но Танабэ закончил за меня:

– …А они пока все здоровы. Вы, Эмико, очень серьезно переоцениваете работу закона в наших краях.

Тут Чисако решилась снова подать голос:

– А как же эти женщины попали сюда? Их кто-то привез? Когда?

Я не могла не признать, что вопросы были дельные. Танабэ сказал, что не задумывался над этим и что обязательно надо это узнать у хозяев домов, где остановились женщины… Но сейчас нам пора выйти из машины – и начать пешую прогулку.

На улице ощутимо потеплело по сравнению с утром. Я посмотрела на свою обувь. Пусть длинная теплая юбка и не должна помешать дороге, но сапоги действительно стоило бы подобрать другие. Вот Чисако – она не только в брюках, но и в каких-то нелепых рыбацких ботинках, и ей, видимо, комфортно в них лазать по горам.

– Хотите, поменяемся обувью, госпожа Арисима? – будто услышав мои мысли, предложила Чисако. – Я-то привыкла по камням ходить, а вы нет, да и обувь у вас городская. Так-то у вас хотя бы ботинки будут удобные!

Я смутилась:

– Нет-нет, спасибо. Все хорошо.

– Вы мне скажите, если станет неудобно, мигом поменяемся. Ну, пойдемте скорее! – И Чисако побежала впереди, как будто радуясь, что вырвалась из тесного «Датсуна». Хидэо и Кадзуро тут же направились за ней, а мы с Танабэ шли последними.

Через полтора часа или чуть больше, спускаясь по другую сторону горной цепи, мы увидели Хокуторан.

– Чисако, где в прошлый раз, когда вы здесь были, припарковалась машина? – спросила я.

– Там же, где дорога была преграждена камнем, – ответила она и показала вдаль. – Вон там, на дороге со стороны моря.

Я постаралась напрячь глаза, но ничего не увидела. Зрение и без того подводило меня в последнее время, а кроме того, остатки снега, который все еще лежал в горах, и утреннее солнце в чистом небе слепили меня.

– Там ведь сейчас никого нет, верно?

– Вроде бы нет, – сказал Кадзуро, прищурившись. – Хидэо, посмотри-ка, ты лучше моего видишь.

– Нет, – сказал Хидэо. – Никого и ничего.

Танабэ начал спускаться вниз, в деревню, и остальные было пошли за ним, но я остановила их.

– Нет. Сделаем так. Здесь останутся Хидэо, потому что у него самый острый глаз, и Чисако, потому что она быстро бегает. Вы будете наблюдать за подъездом, а вы, если кто-то приедет, прибежите к нам. Мы втроем пойдем сначала по тому ряду домов, что стоит ближе всего к воде, и дойдем до самого подъезда к деревне. Оттуда нам и самим будет хорошо видно, нет ли людей и машин. Если нет, мы перейдем к другому ряду домов, пройдем его и вернемся сюда.

Врач Танабэ, Кадзуро и я спустились в деревню.

– Я был в поселке около года назад, еще до карантина, – сказал Танабэ. – И здесь все как-то… изменилось.

Я спросила, что он имеет в виду.

– Точно не скажу. Тут как будто… изменился ландшафт?..

Осторожно поглядывая в сторону въезда, мы начали исследовать дворы.

Селение выглядело странно даже для места, где давно не было людей. Казалось, что его покинули пять, а то и семь сезонов назад. На единственной улице и во дворах лежал слой плотной грязи, будто оставшейся еще с прошлого или позапрошлого таяния снега. Дома, по крайней мере на окраине, были заперты, а заглянуть внутрь мешали крепкие деревянные решетки на окнах. Во дворах было так же грязно, как между рядами домов, хотя здесь будто пытались навести порядок. У стен теснились ряды рыбацких ящиков и бочек для засолки. Некоторые из них оказались разбиты, в другие небрежно свалили кухтыли[11] и снасти – и целые, и сломанные.

В третьем дворе я заметила колодец. Когда я заглянула внутрь, то удивилась: вместо воды там оказалась густая грязь, доходящая почти до уровня земли.

– Кажется, кто-то пытался засыпать его. Может быть, это и есть источник холеры?

Кадзуро и Танабэ подошли посмотреть, но, услышав мои слова, одновременно отшатнулись от колодца.

– Да, это хорошее объяснение, – кивнул врач. – Ничего не трогайте, только смотрите.

Я заметила темный след на дощатой стене дома и подошла ближе.

– А это что? Будто кто-то по линейке провел линию.

В соседних дворах картина повторялась: слой грязи, следы поспешной уборки, двери с тяжелыми замками и такие же горизонтальные отметины на стенах. Наконец мы увидели дом с сорванным замком и вошли внутрь. Судя по всему, бедно здесь было и до таинственного исчезновения жителей, но сейчас дом выглядел запущенным. В углу были свалены футоны в темных пятнах.

– Я бы понял такой беспорядок, если бы люди эвакуировались, – сказал Танабэ, разглядывая алтарь. Тот, как ни странно, был в полном порядке. – Но они ведь оставались тут на карантине. Зачем же после этого так спешно покидать селение?

– Посмотрите на пол, – сказала я. – Вас ничего не удивляет?

Кадзуро пожал плечами, а Танабэ прищурился, затем кивнул:

– Пол вымыт.

– Верно. И татами нет.

Я снова огляделась. Многие вещи были сломаны или покрыты грязью, особенно те, что были из ткани. Но татами, которые обычно покрывают полы, исчезли, а деревянные доски были вымыты и выскоблены.

– А вот и самое интересное, – сказал Кадзуро, который после моих слов присел на корточки и внимательно изучал пол. – Отверстие от пули.

Я не могла представить ни одну версию событий, при которой все увиденное укладывалось бы в единую картину. Холера. Карантин. Исчезновение целого, пусть и небольшого, народа. Нежелание местных властей разбираться с этим делом. Странная запущенность улицы, дворов и домов в поселке – и чисто вымытый пол с пулевым отверстием.

Впрочем, последние факты я как раз могла связать между собой: здесь был убит человек, тело его убрали, а кровь замыли.

– Стреляли в лежащего человека, – сказал Танабэ. – Может быть, даже в спящего.

Это было хорошее наблюдение. Я подошла к горе тряпья в углу и потянула за угол один футон.

– Что вы делаете?

– Хочу посмотреть, есть ли следы крови.

Ни на одном футоне крови не было: вся грязь была как будто от воды с песком и илом.

– Бросьте, Эмико. Не слишком хорошая идея так близко рассматривать вещи холерных больных.

– Не было тут никакой холеры, господин Танабэ, давайте смотреть правде в глаза. До того как Кадзуро увидел след от пули, я сама сомневалась в этом, но теперь уверена, что все это выдумки. А эти футоны лежали в лужах грязной воды… но не более того.

– Чем же тогда болеют те женщины?

– Не знаю. Когда вернемся, нужно будет расспросить шамана, который их лечит. А кто жил в этом доме, не знаете?

– Нет, – ответил Танабэ. – Я редко бывал здесь, общался кое с кем из жителей, конечно, но не знал, где чей дом.

Вещей, которые указывали бы на владельца дома, я не нашла.

– Но где-то в управлении уезда должны быть документы, которые указывают, кто владелец дома по такому-то адресу… – начала я и осеклась, увидев насмешливое выражение лица Танабэ. «Здесь плохо работает закон», – сказал Мацумото нам вчера вечером, когда забирал нас из Саппоро, и, похоже, был прав.

– Значит, футон, пропитанный кровью, выбросили вместе с телом? – спросил Кадзуро.

– Может быть, – сказала я, осторожно выглядывая из двери. Отсюда был хорошо виден подъезд к деревне, и, к счастью, машин или посторонних людей там не было. Мы вышли на улицу. – Либо стреляли не в спящего человека.

– Но он лежал, – напомнил Кадзуро.

– Да. Но беспорядок в доме говорит, что это была драка. Кто-то ударил человека так, что он упал, убил его выстрелом или несколькими, вынес тело и замыл кровь.

Второй ряд домов ничем не отличался от первого: мы прошли все дворы, увидев там такие же разрушения, но ничего интересного не нашли. Незапертым оказался только дом, где, видимо, был убит человек. Прочие же были заколочены. Был ли там порядок, беспорядок или следы других убийств, мы не знали.

Мы уже собирались подниматься на площадку, как вдруг я услышала нечто странное.

– Слышите?

Кадзуро покачал головой, а врач Танабэ повернул голову так, как будто прислушивался, причем в правильном направлении – туда, откуда раздался звук. Он шел с моря. И когда Танабэ открыл рот, чтобы сказать что-то, звук повторился громче.

– Это киты, – сказал Кадзуро.

– Нет-нет. Похоже, да не очень. Как будто кто-то взял сякухати[12] в первый раз и то дует в полную силу, то неумело старается держать ровный тон.

Поднявшись обратно на площадку, мы нашли Хидэо и Чисако мирно сидящими на камне и увлеченными разговором. За дорогой они не следили.

– Расскажите скорее, что там? – Чисако вскочила и подбежала к нам. Я молча прошла мимо и пошла по дороге, которая вела назад, к автомобилю. Остальным волей-неволей пришлось последовать за мной, по дороге обсуждая, что мы нашли.

Танабэ отвез нас обратно в гостиницу, и они с Чисако уехали обратно в Моккабэцу. Календарная весна давно началась, но сюда, на Хоккайдо, она запаздывала: пошел снег и даже началась небольшая метель. Опасаясь, что видимость станет совсем плохой, врач сказал, что лучше им уехать сейчас – хотя мы и собирались расспросить шамана о приезжих женщинах.

Я поднялась на второй этаж и достала ключ. Когда я собралась вставить его в скважину, то поняла: дверь только прикрыта, но не заперта. Тут же я вспомнила, что последней в моем номере была Чисако. Конечно, это она, стремясь побыстрее прибежать вниз с книгой, забыла запереть дверь. Определенно, господин Иноуэ угадал ее характер, изучив письмо, но жестоко ошибся в предположении, что мы с ней подружимся. Она все утро только и делала, что раздражала меня.

Переодеваясь, я начала понемногу успокаиваться: ну, ведь и я могла не запереть эту дверь. Все равно ни одному японцу в голову бы не пришло заглянуть в чужую комнату просто потому, что та не заперта. Да и ничего ценного у меня не было. Я бросила взгляд на стол, где лежали привезенные мной книги – все мое имущество в путешествии, не считая одежды и принадлежностей для гигиены, – и увидела, что на столе царит беспорядок, который я точно не могла оставить.

Чисако даже книгу не могла взять, не наведя хаос!

Однако в следующую секунду я задумалась, а ее ли в этом вина. Книги лежали стопкой на одном углу стола, переснятые Кадзуро материалы из библиотеки – на другом, рядом с ними – писчая бумага. Но пачку кто-то разворошил, и это, конечно, была не Чисако.

Я замерла, чтобы не уничтожить другие следы чужого присутствия. Да, определенно, здесь был кто-то еще. Человек, который пришел вслед за Чисако, пересмотрел каждый лист бумаги. Кровать была примята, как будто кто-то садился на нее: значит, тот человек знал, что мы уехали, и не торопился. Может быть, он даже изучал мои бумаги, сидя не за столом, а на кровати. Я осторожно обошла всю комнату, всматриваясь в каждый предмет, но больше никаких изменений не заметила. Что ж, кем бы ни был тот, кто побывал у меня в гостях, он не нашел того, что искал. Но кто это был?

Спустившись в зал, я подсела к Кадзуро и Хидэо. Рассказывать им о неожиданном посетителе тут же я не хотела – мне было неизвестно, кто может нас услышать и не сидит ли этот человек рядом. Вычислить, кто мог сделать это утром, было тоже нельзя: из-за громкого голоса Чисако наш разговор слышали все. Поэтому в ожидании, пока нам принесут заказ, я начала от скуки украдкой разглядывать посетителей. Кадзуро пытался развлекать какими-то разговорами и шутками Хидэо, поскучневшего после расставания с Чисако, но у него это не получалось, и он переключился на меня.

– Да куда ты смотришь? – спросил он вдруг, недовольный, что я его не слушаю.

– Туда, – тихо сказала я и показала направление движением головы. – Только не оборачивайтесь оба сразу. Там тот русский, которого мы видели в Саппоро.

Русский был здесь со своим переводчиком. Он сидел вполоборота за столом в углу, с аппетитом ел малганк и не смотрел в нашу сторону, но я узнала его даже в профиль. Это не могло быть простым совпадением: его приезд явно был связан со странным наплывом посетителей, о котором говорила официантка. И, может быть, с исчезновением каигату. Как – я пока не понимала.

Кадзуро, сидевший спиной к человеку, на которого я смотрела, поерзал и не придумал ничего лучше, чем встать и прогуляться до официантки у бара. Поболтав с ней пару минут, он медленно пошел обратно, поглядывая на сидящих у стены.

– Точно, – сказал он, сев на место. – Я спросил официантку, кто это. Она сказала, какой-то советский ученый, только имя затруднилась назвать. Да ты подойди к Мацумото, когда увидишь его: он тебе наверняка скажет, что это за человек.

Но я не стала дожидаться хозяина, а оставила свой чай и вышла в приемную.

– Миэко, а вы можете показать книгу посетителей?

Миэко, совсем юная, коротко стриженная девушка, которая заведовала книгой, спросила, зачем она мне.

– Я хочу обратиться к одному господину, но не знаю его имени.

– А что за господин?

– Думаю, он русский.

Миэко оживилась:

– О! Вы ведь вроде из Европы? Может, перепишете мне его имя? Я переспросила дважды, но не поняла. Хотела попросить его переводчика записать мне, да все не улучу момент.

В книге было четко и красиво написано по-русски: «Никитин Владимир Галактионович, геолог. Ленинград». Рядом, уже рукой Миэко, была записана катаканой фамилия Никитина, но с именем и отчеством девушка уже не справилась.

Я помогла дописать недостающее.

– А вы, случайно, не знаете, что он здесь делает?

– Вроде бы приехал в Хакодате по вопросам изучения вулканов.

– Да, но что ему делать здесь, на северном побережье?

– Этого я не знаю. Спросите у господина переводчика. Его зовут Симидзу Симура.

Но говорить с переводчиком не входило в мои планы. Больше того, я собиралась избегать этого всеми силами. Мне было понятно, что за советским ученым двадцать четыре часа в сутки наблюдал не простой японец со знанием русского языка, а профессионал, военный. И обращать внимание Симидзу на то, что я общаюсь с иностранцем, я совсем не хотела.

– Спасибо, Миэко.

Я вернулась в зал, допила чай и пошла наверх: мне нужно было написать первый отчет господину Иноуэ.

Сев за стол, я включила лампу, подвинула к себе стопку бумаги – и остановилась. На верхнем листе сохранился четкий, грубый, глубокий отпечаток карандаша. Осматривая стол перед обедом, я ничего не заметила, но теперь в свете лампы мне стало его видно. Наклонив лист, я без труда прочитала собственное имя.

Значит, тот, кто вломился в комнату, не знал меня и использовал мою же собственную бумагу, чтобы записать мое имя. В Аомори я сделала пометку на всех вещах, чтобы они не потерялись; так что понять, кому принадлежит комната, было нетрудно. Человек забрал лист с записью, но не увидел, что на следующем сохранился отпечаток. Любопытно. Если кто-то зашел в открытую комнату наугад, вряд ли ему понадобилось бы запоминать мое имя. Если кто-то шел целенаправленно ко мне – как он мог меня не знать?

Я решила обсудить эту загадку с Кадзуро и Хидэо сразу после того, как напишу отчет начальнику, – и села за письмо.

16 марта

Добрый день, господин Иноуэ.

Весна в Саппоро пока напоминает зиму – сегодня на побережье свирепствуют снежные вихри, но, несмотря на суровые условия, я успешно начала расследование. И прежде всего спешу сказать, что народ каигату исчез по-настоящему, а не только на бумаге, поэтому мое присутствие здесь полностью оправданно.

Остановилась я в маленьком городе в нескольких ри от рыбацкого поселка, где жили эти люди. Здесь довольно малолюдно, плохая инфраструктура и в целом, хочу отметить, довольно дикие места. На всякий случай к письму я приложу карту с моим расположением и другими важными точками, чтобы вы знали, где я живу и бываю. Здесь это кажется нелишним из соображений безопасности.

Этим утром я побывала в том самом поселке: туда меня и моих спутников любезно отвез местный врач по имени Танабэ Каэмон. Селение выглядит странно, как будто его спешно покинули много месяцев или даже лет назад. Везде грязь и беспорядок, хотя заметны попытки наспех прибраться. Кто мог сделать эту уборку и с какой целью – неясно. Нам удалось проникнуть лишь в один дом, и там мы нашли свидетельства преступления: беспорядок, след от выстрела и чисто вымытый пол. Кому принадлежит дом, мы пока не знаем.

Еще я успела узнать, что в поселок приехали две женщины с грудными детьми – и обе слегли с неизвестной болезнью. Я убеждена, что это не холера, и собираюсь поговорить с местным шаманом, который занимается их лечением. С утра я повстречалась с мальчиком, старшим сыном одной из женщин, и услышала от него необычную считалку, в которой явно прослеживается культурное влияние каигату. Это заставляет меня думать, что обе женщины – из того рыбацкого поселка.

Метель, которая разразилась в обед, не дает мне закончить расспросы, которые я запланировала на сегодня. Я собираюсь посвятить остаток дня изучению книг, которые привезла с собой: они могут оказаться полезными расследованию.

С уважением, Арисима Эмилия

Письмо я отдала Миэко, которая каждый вечер относила на почту корреспонденцию гостей. Девушка посмотрела на конверт, улыбнулась и сказала:

– А адрес-то, адрес напишите, госпожа Арисима!

– Действительно, – спохватилась я. Видимо, я так устала, что забыла сделать простейшую вещь. И еще, что особенно стыдно, не написала ничего тете Кеико. – А нельзя ли отправить и телеграмму? Если можно, я напишу записку с текстом и адресом…

– Конечно. – Миэко дала мне карандаш и бумагу. Подниматься обратно в комнату, чтобы написать адрес и записку, я не стала и вместо этого заняла один из столов в зале на первом этаже. Постояльцы уже отобедали, и только русский геолог с переводчиком оставались на месте. Никитин пил чай, а Симидзу делал записи в блокноте.

Размышляя, как бы написать тете о том, что у нас тут безопасно, но при этом не особенно соврать, я стала рассматривать журналы для гостей, лежащие на столе. Я перебрала их: «Бунгей Синдзю», «Кинэма Дзюмпо», «Бунгакукай» – все от прошлого года – и увидела, что среди них лежит большая тетрадь в коричневой ледериновой обложке. Даже не подумав, что это может быть чья-то собственность, я открыла ее.

Записи в ней были на русском языке.

Несколько лет назад я разыскала людей, которые работали в пражской редакции моего отца. По большей части это были русские эмигранты, люди, рожденные в конце прошлого или начале этого века в Российской империи. Я переписывалась с ними некоторое время, и у них всех был такой почерк, как у автора этих записей: красивый, каллиграфический, с безупречно выверенной строкой и разным нажимом.

Кайгалты (самоназвание – кайгатль, яп. каигату) – малочисленный народ, обитающий на северном побережье острова Хоккайдо. В советской этнографической традиции термин «кайгалты» заимствован у коренных народов Камчатского полуострова, до 1875 года поддерживавших с ними культурные и торговые связи.

Этот народ, как предполагает наша наука, заселил северные острова японского архипелага еще до прихода айнов или, по крайней мере, одновременно с ними. Исследования указывают на возможное родство кайгалтов с ительменами – коренными жителями Камчатского полуострова. Эта гипотеза основана на цепочке письменных свидетельств и совпадении культурных элементов, таких как обряды охоты и рыболовства. Однако лингвистический анализ оставляет пространство для дискуссий: язык кайгалтов, ныне почти полностью утраченный самим народом, но частично сохранившийся в записях этнографов, обнаруживает неожиданные сходства с языками древних народов Мезоамерики. Даже их самоназвание «кайгатль» созвучно с топонимикой некоторых культур Нового Света, что позволяет выдвигать гипотезы о древних миграционных связях.

Современные кайгалты сохраняют хозяйственный уклад, основанный на рыболовстве и собирательстве, и проявляют устойчивость к культурным воздействиям извне. Вместе с тем их число сокращается из-за экономической и культурной экспансии, проводимой властями…

Читая последний абзац, я ощутила, как у меня дрожат руки. Во что я ввязалась? Лучше бы уж господин Иноуэ действительно отправил вместо меня Цудзи Минори, а мне с этим не справиться… Я поспешила закрыть тетрадь, вдруг поняв, что автором записей мог быть только Никитин. Но он уже заметил, что я читаю, и подошел ко мне, широко улыбаясь.

Переводчик-японец, напротив, без улыбки, немедленно встал и последовал за ним.

– А я не мог вспомнить, где я оставил тетрадь! – сказал Никитин, и Симидзу немедленно перевел на японский то, что я и так прекрасно поняла.

– Простите, – сказала я по-японски и протянула геологу тетрадь. – Я листала журналы для гостей и не поняла, что это частные записи.

Симидзу перевел Никитину, и тот возразил:

– Но вы ведь читали. Я видел.

Я посмотрела на Симидзу, изо всех сил изображая, что жду от него перевода. Тот, кажется, ничего не заподозрил и снова передал мне слова Никитина.

– Нет-нет, простите, вам показалось.

– Вы читали, – продолжая улыбаться, сказал Никитин. – Ну что вы, в самом деле, я же вас не ругаю! Откуда вы знаете русский язык?

На этот раз переводчик промолчал и стал смотреть на меня, ожидая, что я как-то отреагирую на речь Никитина. Но я знала, что делать этого нельзя ни в коем случае, и смотрела на Симидзу, вежливо улыбаясь. Сердце у меня стучало так, что мне казалось: с каждым его ударом я покачиваюсь всем телом вперед и назад, да так, что это было заметно.

– Простите? Я не понимаю этого господина.

Мне нужно было переговорить с Никитиным без переводчика: это могло бы пролить свет на происходящее. Но как я могла это сделать, если Симидзу следовал за ним по пятам – и, конечно, внимательно отслеживал его контакты? Как он отреагировал бы, если бы я говорила с советским человеком на его родном языке? Что предпринял бы?

– Он думает, что вы читали, – без улыбки сказал японец.

Я покачала головой, а Никитин дружелюбно продолжал:

– Вы что же, боитесь, что ли? Кого? Неужели меня?

Мне позарез нужно было дать знак Никитину, что я хочу поговорить с ним без переводчика, и вдруг меня осенило.

– Толмача, – сказала я.

Да, японец, хотя и говорил по-русски, не знал слова «толмач»! Он обеспокоенно посмотрел на меня, потом на Никитина, но у геолога на лице не дрогнул ни один мускул. Впрочем, я уже не сомневалась, что простым ученым он не был: настолько искусно он поддержал эту опасную игру. Все еще улыбаясь, он сказал Симидзу:

– Передайте девушке, что я не понимаю, но желаю ей хорошего дня.

– Господин ученый не понял, что вы сказали. Он желает вам хорошего дня, – сказал Симидзу и от себя добавил: – Так вы не читали?

– Да нет же. Я родилась в Чехословацкой Республике и немного знаю чешский. Но с этим знанием по-русски не почитаешь, да и на слух я почти ничего не понимаю.

Симидзу удовлетворился этим объяснением, и они с Никитиным ушли.

Глава четвертая

Яподнялась к себе, переписала отчет для господина Иноуэ, добавив туда постскриптумом то, что узнала из записей Никитина. Однако самого Никитина я решила пока не упоминать. После того как я отдала наконец письмо и телеграмму Миэко, я вернулась наверх и постучала в дверь комнаты Кадзуро и Хидэо. Из-за наплыва посетителей их поселили вместе, но они быстро нашли решение, как разграничить пространство. Видимо, они уже в первую ночь устроили перестановку: кровать Кадзуро стояла в темном углу, отгороженная ширмой, а он сам, включив лампу, читал лежа. Хидэо же передвинул свою кровать к окну и теперь сидел на ней, скрестив ноги, и мечтательно глядел на метель.

– Отвлекитесь, есть что обсудить. Куда я могу сесть?

Кадзуро отложил книгу и приподнялся на подушке, а Хидэо развернулся ко мне.

– На стул, – ответил Кадзуро. – Там вещи лежат, бросай их сюда. Что случилось?

– Первое. Утром я одолжила Танабэ книгу по эпидемиологии. Помните, Чисако поднималась за ней в мою комнату? Она забыла закрыть дверь на ключ, и там кто-то побывал, пока мы ездили в Хокуторан. Этот человек ничего не взял, только навел беспорядок на столе – искал, видимо, какие-то бумаги. Возможно, мои документы, потому что на верхнем листе остался четкий отпечаток моего имени. Он записал его, использовав мою бумагу и мой карандаш, и не заметил, что оставил след.

Я сделала небольшую паузу, но приятели не нашли что сказать.

– Второе. Сейчас внизу я случайно нашла среди журналов записи этого геолога.

Я сообщила все, что прочитала в тетради про каигату, и рассказала, как мне удалось обвести вокруг пальца его переводчика.

– Если этот Никитин меня понял, а я думаю, что понял, он найдет способ избавиться от Симидзу и поговорить со мной, – закончила я.

Кадзуро покачал головой:

– Он ведет себя так, как будто он не просто ученый. Вы же понимаете, о чем я? Такие люди не раскидываются бумагами просто так и не забывают их. Ты уверена, что он не хотел, чтобы ты нашла его записи?

– Абсолютно. Я вообще не должна была оказаться в этом зале – просто села там за столик, чтобы дописать адрес к письму.

– А почему его вообще интересует исчезновение каигату? – спросил Хидэо.

Я ответила:

– Мне кажется, я знаю почему. Исторические земли каигату – здесь, на самом севере Хоккайдо… так близко к новоприобретенным советским территориям. Записи Никитина заканчивались тем, что каигату испытывают сильное влияние экспансии местных. Я не исключаю, что в Советском Союзе хотели бы помочь каигату добиться возвращения их исторической территории и автономного управления на северном побережье и обрести таким образом влияние и на этом берегу пролива.

– А может, они причастны и к их исчезновению? Ведь вся эта история им на руку, – сказал Кадзуро.

– Вряд ли. Получить политическое влияние за счет небольшой помощи бедствующему народу – да. Но именно поэтому каигату и нужны им живыми. Если ты имеешь в виду, что они могли бы инсценировать вину японских властей, – то игра, как мне кажется, не стоит свеч. И уж точно она недостойна народа, победившего в войне. Тут что-то другое, совсем другое…

Конечно, я побаивалась разговора с Никитиным – хотя, признаться, нет-нет да и плакала по ночам последний год, отчаянно желая поговорить с кем-то с родины моих предков. Раньше такого не было: это началось после короткого разговора с советским офицером в прошлом году. Однако же теперь было не до сантиментов. Я должна была вытащить из Никитина как можно больше и не рассчитывала, что он не потребует взамен никакой информации. Но могла ли я сделать это, формально не предавая интересы страны, меня приютившей? Мне предстоял тяжелый разговор, но я решила рискнуть. На ужине я села так, чтобы видеть геолога, и когда Симидзу отвернулся, быстро показала на пальцах номер моей комнаты и изобразила стук в дверь. Никитин едва заметно наклонил голову.

После ужина я читала, не раздеваясь, и ждала. Около полуночи действительно Никитин постучал в дверь. Я открыла и сказала по-русски:

– Заходите, пожалуйста.

Мне самой было странно слышать свой голос. Конечно, я читала на русском языке, потому что часть моей библиотеки, привезенной из Европы, составляла именно русская литература. Но общаться на языке мне было не с кем, разве что читать вслух, чем я иногда и занималась дома, не желая терять навык.